«Арабо-израильские войны»

Евреи — наши двоюродные братья. Мы сосуществовали на протяжении веков. Сионизм выдвинул проблему, и все стало невозможным между евреями, арабами и христианами. Мы можем жить в одном доме, но никто из нас не может захватить весь этот дом и выгнать из него всех остальных.

Гамаль Абдель Насер

События в мире набрали такой темп, что информационные агентства и тележурналисты буквально засыпают нас сообщениями со всех концов света, новостями политическими, экономическими, военными, финансовыми и всеми другими. События прошлого, ХХ века, стали настолько отдаленными по времени, что, скажем, Первая мировая война, когда не только «отсталая» царская армия, но и «передовые» германцы, англичане и французы возили свою артиллерию на конной тяге, — кажется, почти совпадает с походами Александра Великого. Хотя для сведения читателя можем сообщить, что русская армия имела 244 самолета, Германия — 232, Франция — 138, Англия — 56.

Приблизительно так же выглядят для современного читателя сражения периода Гражданской войны в Испании 1936–1939 годов или победы китайской Красной Армии в 1948–1949 годах. Что уж говорить про события первой арабо-израильской войны 1948 года — про них у нас в стране мало кто знает вообще.

Пролог

Этот звук — заунывный звук шотландских волынок — был хорошо известен жителям Иерусалима той поры. В то утро 14 мая 1948 года он стал разноситься по улицам и переулкам этого древнего города гораздо раньше, чем обычно. Жители города уже знали, с чем это связано. Столь ранний звук шотландских волынок означал только одно — британские войска стали покидать их город покидать навсегда. Первыми стали уходить войска, размещавшиеся внутри Старого города (или Старой крепости). Ритмичный марш их колонн громко резонировал внутри узких улиц, и моментами он привлекал внимание обитателей крепости — седобородых старцев и женщин, закутанных в черное.

Их предки в свое время уже видели, как из города уходили другие завоеватели — вавилоняне, ассирийцы, римляне, персы, арабы, крестоносцы и турки…

Самую последнюю колонну, где-то из полусотни солдат, возглавлял майор Саффолкского пехотного полка. Они маршировали по так называемой Улице Евреев, которая выводила их прямо к воротам Сиона. Внезапно офицер подал резкую команду, и взвод свернул налево, в небольшой переулок под названием Ор Хаим-стрит. Через пару минут они остановились у дома под номером три. Майор настойчиво постучал стеком по входной двери. Ждать долго не пришлось: дверь открылась, и навстречу англичанину с невысоких ступенек спустился старик в старомодном сюртуке, жилетке и широкополой шляпе. Это был главный раввин квартала — Мордехай Вайнгартен. Подслеповато щурясь сквозь толстые стекла очков, он с недоумением смотрел на вытянувшегося перед ним офицера.

«Ваша милость! — обратился к нему англичанин. — Начиная с года 70-го ключ к воротам Иерусалима никогда не находился в еврейских руках. Я имею честь вручить его Вам — в первый раз». И офицер протянул раввину ключ, который представлял собой металлическую болванку, на таком же солидном железном кольце. Металл был поражен ржавчиной и имел весьма древний вид. Дрожащими руками священник принял этот дар. Он знал старинную легенду, передававшуюся между евреями из поколения в поколение. Согласно преданию, в последнюю ночь перед падением города под напором римских легионеров императора Тита отчаявшиеся священнослужители передали этот ключ самому сильному из них и тот с криком «Бог! Отныне ты будешь хранителем этого ключа» швырнул его изо всех сил на небо. С тех пор этого ключа никто из евреев не видел. Последовала короткая пауза, от волнения и неожиданности свершившегося престарелый раввин даже не смог найти каких-то достойных слов для ответа.

Офицер продолжил: «Наши отношения были непростыми, но давайте расстанемся друзьями. Счастья Вам и удачи. Прощайте!». Раввин наконец-то пришел в себя. Его первые слова были обращены к Богу: «Благодарю тебя, Господь, что позволил мне дожить до этого счастливого момента». Затем кивком головы он поблагодарил майора и сказал: «Я принимаю этот ключ от имени своего народа. Благодарю Вас».

Последовала команда «Кругом!», и они расстались.

Прижав ключ к груди, раввин было направился в свое жилище, но вдруг замедлил шаг. Его внимание привлек совсем другой звук. Это уже не были волынки. Их заунывное пение удалялось из города, а новый звук становился все более отчетливым и настойчивым. Священник знал опасность этого звука, но на этот раз он уже твердо решил не отправлять ключ на небо, а спрятать его в своем доме.

…Зловещий и нарастающий, звук ружейной стрельбы уже заглушал все другие шумы в городе.

Накануне, то есть вечером 13 мая, самым ярко освещенным зданием в Иерусалиме был так называемый «Правительственный дом», где размещалась официальная резиденция Верховного комиссара Великобритании в Палестине сэра Алана Каннингхэма. В тот момент сэр Алан давал прощальный банкет для высших офицеров своего штаба и ведущих чиновников гражданской администрации подмандатной Палестины.

Официанты в белых перчатках без устали обносили присутствующих офицеров и чиновников шампанским и самыми изысканными французскими винами. Впрочем, и те, и другие отдавали предпочтение своему излюбленному скотч-виски. Те же, кто не был занят употреблением горячительных напитков, без устали вальсировали в центре богато украшенного зала со своими и чужими женами.

Незадолго до 9 часов вечера сэр Алан пригласил к себе своего начальника штаба и предупредил, что он удалится ненадолго, но никто не должен покидать банкет до его возвращения. С несколькими сопровождающими он вышел из «Правительственного дома» и спустился по парадной лестнице. Через минуту его черный «роллс-ройс», эскортируемый двумя броневиками, тронулся в центр Нового Иерусалима.

Там, у входа в радиостанцию «Палестайн Бродкастинг Систем», его встречал арабский директор станции Раджи Сайхун. По его указанию уже несколько раз диктор прерывал текущую передачу и объявлял, что в 21 час будет передано «важное официальное сообщение». Несомненно, радиослушатели уже прильнули к радиоприемникам.

И вот уже простенькая арабская мелодия была остановлена, и диктор торжественным голосом сообщил, что микрофон предоставлен его Высокопревосходительству Верховному комиссару Великобритании сэру Алану Каннингхэму. Ровным, размеренным голосом он объявил, что мандат Британии над Палестиной заканчивается и до истечения завтрашнего дня все английские войска выводятся с этих территорий. Он пожелал народу Палестины счастья и благополучия и от имени британской короны передал им свое прощание. Закончив свою недолгую речь, он поднялся со стула и, коротко кивнув присутствующим, направился к двери. Склонившись в поклоне, Сайхун спросил, не пожелает ли сэр Алан добавить несколько слов от себя лично. «Нет, коротко бросил Каннингхэм, — только сыграйте британский гимн. Я думаю, это будет последний раз, когда он прозвучит на Ваших волнах». Вновь зафырчали моторы, и маленькая колонна из трех автомобилей тронулась в обратный путь.

Вернувшись в резиденцию, сэр Алан сначала проследовал не в банкетный зал, а в свой рабочий кабинет. Из выдвижного ящика стола он достал большой лист бумаги, поверх которого было размашисто написано: «Что осталось сделать». В нижней части этого листа он вычеркнул предпоследний пункт. Итак, назавтра ему осталось исполнить только последний.

В заметно приподнятом настроении он направился в зал. У входа его опять встречали. Здесь были начальник его штаба, несколько приближенных офицеров и мажордом, который отвечал за организацию этого вечера. Именно к последнему обратился Верховный комиссар: «Всем шампанского! И распорядитесь на пару минут остановить музыку — я хочу сказать несколько слов своим офицерам…»

Банкет был продолжен далеко заполночь.

* * *

Наступило утро 14 мая 1948 года. Солнце уже окрасило минареты мусульманских мечетей, шпили синагог и купола христианских храмов Иерусалима. Ровно в 7 утра сэр Алан со своей свитой появился на площадке перед Правительственным домом, где был установлен высокий флагшток. Здесь был выстроен взвод его охраны, небольшой группой стояли гражданские чиновники его британской администрации. Из разных концов города уже разносилось завывание волынок, под звуки которых войска грузились на поданный транспорт.

Сэр Алан еще раз бросил взгляд на присутствующих: там не было ни одного представителя от местных жителей — ни одного еврея или араба, хотя приглашения им были направлены. Это не удивило генерала — по данным шефа его разведслужбы, 160 000 жителей «святого города» только и ждали момента убытия английских войск, «чтобы вцепиться в глотки друг другу».

Начальник штаба подал сигнал, и находившийся тут же горнист стал выводить печальную и щемящую мелодию «отбоя». Генерал вскинул руку к козырьку своей парадной фуражки. Офицер потянул за стропы, и британский флаг медленно поплыл вниз по мачте. В этот момент находившийся на балконе оркестр Хайлендского пехотного грянул мелодию гимна «Боже, храни короля».

Церемония продлилась всего лишь несколько минут. Кивнув головой, сэр Алан отпустил всех присутствующих. Направляясь к автомобилю, он в последний раз окинул взглядом большой сад с роскошным розарием. Вид изысканных цветущих роз всегда приносил успокоение в его душу. «Будет ли теперь кто ухаживать за моими розами?» — невольно подумал он.

На этот раз он сел не в свой любимый «роллс-ройс», а в 4-тонный «даймлер». Этот автомобиль был уникален тем, что в свое время он принадлежал самому королю Георгу VI. Именно в этом бронированном авто он совершал поездки по Лондону, подвергавшемуся осенью 1940 года беспрерывным атакам германской авиации. После окончания войны премьер Климент Эттли настоял, чтобы этот автомобиль был направлен на Ближний Восток для обеспечения безопасности британского комиссара. Упрямый шотландец Каннингхэм упорно отказывался им пользоваться, но в это утро 14 мая, следуя формальным приказам своего офицера безопасности, он был вынужден сесть в этот бронированный монстр.

Офицер оказался прав — длинные колонны британских солдат еще только вытягивались из города, а из узких улочек и переулков уже доносились звуки дружной ружейной стрельбы…

К вечеру того же дня небольшая колонна войск, в центре которой катил бронированный «даймлер», была последней, которая вошла в портовый город Хайфа. Все эвакуирующиеся войска уже погрузились на транспортные суда. На рейде находились авианосец и где-то с полудюжины кораблей, которые составляли ядро британской Средиземноморской эскадры. Только один из них находился у пирса. Это был крейсер «Еуралис», который должен был стать временной резиденцией сэра Алана. Высокий невозмутимый шотландец был последним, который поднялся по трапу. Матросы немедленно стали выбирать швартовы, а оркестр, выстроившийся на квотердеке, грянул прощальную мелодию. Вновь раздался гимн «Боже, храни короля». После этого — видимо, в знак уважения к шотландскому происхождению Верховного комиссара — зазвучала традиционная шотландская мелодия, носившая название, очень подходящее к тому моменту, — «The Highland Lament» («Плач горцев»).

Крейсер уже выходил на рейд, когда сэр Алан, повернувшись спиной к оркестру, последний раз бросил взгляд на Хайфу. Под напором винтов вода бешено бурлила за кормой крейсера, а величественный силуэт горы Кармель, нависавший над этим городом, медленно удалялся у него на глазах.

«Так хорошо все начиналось и так скверно все кончилось», — размышлял Каннингхэм. Он вспомнил, как в декабре 1917 года в Иерусалим, уже оставленный турками, союзниками Германии в Первой мировой войне, входили войска тогдашнего главнокомандующего британскими войсками на Ближнем Востоке лорда Алленби. В тот момент лорд сам возглавлял передовой конный отряд, однако, вступив на площадь прямо на виду у Яффских ворот Старого города, он спрыгнул с коня и отдал поводья адъютанту. Дальше лорд пошел пешком. Он не мог позволить, чтобы копыта лошади топтали те самые каменные плиты, по которым проходил сам Спаситель, неся свой крест. Этот благородный жест английского военачальника был по достоинству оценен жителями города.

И вот тридцатилетняя эпоха владения «святой землей» закончилась. Столько усилий, столько средств, столько жизней было потрачено зря. Подошел капитан корабля и спросил, не пожелает ли сэр Алан со спутниками пройти в отведенные для них каюты. Пожав плечами, Каннингхэм последовал за капитаном.

Спустя некоторое время началась новая прощальная вечеринка, во многом повторявшая банкет накануне. Ближе к полуночи, когда все уже были несколько навеселе, капитан пригласил присутствующих подняться на верхнюю палубу, пообещав всем «один небольшой сюрприз». Как только офицеры вышли на свежий воздух, с кормы крейсера послышалось шипение, а затем хлопки — это стали взлетать осветительные ракеты и взрываться многочисленные петарды, которые составили фейерверк в знак окончания британского мандата над этой территорией. В ночном небе, над морем, но хорошо видимый с берега, расцвел гигантский букет из красно-зелено-оранжевого огня и искр. Зрелище было воодушевляющим, хотя и печальным по своей сути для присутствующих англичан. В это время адъютант Верховного комиссара отвел капитана в сторону и, демонстрируя ему свои наручные часы, стал что-то нашептывать на ухо.

У командира корабля перехватило дыхание — он совершил ошибку, но, к счастью, не смертельную. Он совсем не принял во внимание, что Англия уже перешла на летнее время и в Лондоне, в отличие от Восточного Средиземноморья, было только 23 часа, а не полночь (все исчисление времени во многочисленных тогдашних колониях Англии шло по Гринвичу).

Таким образом, совершив эту оплошность, капитан крейсера одним своим решением сократил британский мандат над Палестиной ровно на один час. Но сэр Алан был снисходителен, и капитан не получил никакого взыскания — ведь по сути этот час уже ничего не решал в судьбах британских подданных, так же как и их империи…

Часть первая «Самая критическая», или Катастрофа 1948 года

Глава первая Шаги к катастрофе

Резолюция спецсессии ООН от 29 ноября 1947 года. — Почему обе стороны сразу начали подготовку к войне? — Что такое Баб-эль-Уэд и кто такой Муфтий? — Короли и офицеры на ближневосточной шахматной доске. — Взаимное ожесточение двух противников. — Винтовками и пулеметами уже не обойтись. Болевая точка Еврейского квартала. — И вновь бомбисты. — Город в осаде. Операция Нахсон и сражение за Кастель. — Злодеяния одно за другим. Расстановка сил накануне 14 мая 1948 года.

Решение «палестинского вопроса» было назначено на субботу 29 ноября 1947 года. В этот день после полудня делегаты Генеральной Ассамблеи собрались в пригороде Нью-Йорка, Флашинг Мидоу.

Сверкающий небоскреб ООН на Ист-Ривер тогда еще не был построен, поэтому заседали в приспособленном здании, в зале большого спортивного комплекса, где до этого работал каток с искусственным льдом. Собралось 56 делегаций из 57, которые тогда представляли мировое сообщество.

Им предстояло решить судьбу кусочка земли, прилепившегося на восточном берегу Средиземного моря. Но как нужно и как можно было правильно разделить его между еврейским населением той поры в 600 тысяч человек и палестинскими арабами, жившими там же бок о бок с евреями, но имевшими численность в 1,2 миллиона?

Тем не менее Специальный подготовительный комитет ООН по поручению Генеральной Ассамблеи проделал эту работу, обозначив границы — по крайней мере на географических картах — двух новых государств, еврейского и арабского.

Не решена была только судьба древнейшего города, важнейшего культурного центра всех жителей Палестины, а именно судьба Иерусалима. И евреям, и арабам согласно плана ООН было отказано в суверенитете над этим городом. Специальный комитет ООН рекомендовал, чтобы Иерусалим и его пригороды были переданы под международную опеку и управление. Это предложение было сокрушительным ударом по надеждам всех евреев. Воссоздание еврейского государства без Иерусалима в качестве его столицы было, на их взгляд, попыткой оживить мертвое тело, лишив его души. По тем же мотивам рекомендации Спецкомитета были неприемлемыми и для арабской стороны…

Всего в зале собралось где-то три сотни делегатов. Председательствовал посланник Бразилии, дородный господин по имени Освальдо Аранья. Объявленное слушание вопроса не затянулось, потому что позиции многих, в том числе и трех великих держав, уже были известны.

Для Великобритании, которая правила Палестиной последние 30 лет, после изгнания оттуда турок, союзников Германии, в конце Первой мировой войны, последние два-три года превратились в сущий кошмар. Это было единственное место на планете, где уже после окончания Второй мировой продолжали гибнуть английские солдаты. Британский делегат, сэр Александр Кадоган, заранее известил коллег, что Соединенное Королевство проголосует за раздел Палестины и выведет оттуда свои войска в тот день и час, которые будут назначены.

Также было известно, что по разным причинам, но одинаково «за» будут голосовать главы делегаций США и СССР. Тогда, в самом начале «холодной войны», это будет последним примером такого согласия двух супердержав…

Прения были завершены, и Освальдо Аранья водрузил перед собой корзину со свернутыми бумажками в количестве 56 штук. На каждом листке бумаги было написано название государства, чей делегат должен был тут же сообщить решение «за», «против», «воздержался». Бразилец наугад достал первый листок, развернул его и прочитал: «Гватемала». Зал смолк, и из рядов поднялся посланник этой страны… Легенда гласит, что в этот момент с галереи прессы, со зрительских мест, раздался истошный крик, словно он прилетел из древности, из года 70-го, когда римляне подступили к стенам Старого Храма. И крик прозвучал на их древнем языке иврите: Ана хашем хошийя! — что означало: «Господь, спаси нас!».

…За 10 тысяч километров от этого бывшего катка люди прильнули к радиоприемникам. В одном из домов Иерусалима, вокруг стола, где был водружен ламповый «Филипс», собралась группа мужчин, портреты которых красовались на всех фонарных столбах этого города в рамке Most wanted срочно разыскивается. Это были предводители еврейской армии «Хагана» той поры, а главным среди них был Ицхак Садех. Когда из динамика прозвучало первое «за», он поднял первый тост. «Какой же будет результат голосования?» — опередил его с вопросом один из соратников. «Мне все равно, — ответствовал Садех. — Если Объединенные Нации проголосуют «за», то арабы ответят нам войной, которая будет нам стоить пяти тысяч жизней. Окружающие смолкли, уставившись на Садеха после столь категоричного заявления. — Но если голосование пройдет отрицательно, то… войну арабам объявим мы!» — завершил он.

В телетайпной радиостанции «Палестайн Бродкастинг Систем» каждая поступившая телетайпограмма тут же срывалась с телепринтера, перевод на иврит тут же уносился в еврейскую студию, перевод на арабский — в арабскую, для немедленной передачи в эфир. Хасем Нуссейби, арабский редактор, непрерывно молился, считая, что Аллах не допустит столь жестокой несправедливости к народу Палестины. Наконец поступило последнее сообщение, гласившее: «Генеральная Ассамблея Объединенных Наций 33 голосами «за», 13 голосами «против» при 10 воздержавшихся проголосовала за раздел Палестины». «Все, — подумал Нуссейби, — рубеж перейден, и занавес опустился на наши несчастные головы…» Из соседнего помещения он уже слышал торжествующие возгласы своих коллег из «Иврит-сервис».

Была поздняя ночь, но в еврейской части города в окнах ярко зажигался свет, жители выходили во двор и на улицу, громко окликали соседей, оповещая их о сногсшибательной новости, автомобилисты изо всех сил давили на клаксоны.

Арабский город замер. По радио все еще шла трансляция из Нью-Йорка, и из динамиков звучал полный боли, возмущения и гнева голос сирийского делегата Фареса Эль-Хури: «Трагедия уже началась… Наша земля теперь пройдет сквозь долгие годы войны, и мира не будет на Святых Местах на несколько поколений вперед…»

Это мрачное предсказание, как мы теперь знаем, полностью сбылось.

* * *

Как Париж и Рим в День Освобождения, как Лондон, Нью-Йорк и Москва в День Победы, так и еврейский Иерусалим взорвался криками радости и торжества в ночь и наутро после дня голосования.

Кафе и рестораны были переполнены, вино лилось рекой. Со всех сторон слышался еврейский тост «Ле Хаим!» — «За жизнь!». На центральной улице Бен Яхуда сотни людей танцевали «Хору», тысячи распевали гимн сионистов «Хатиква» (Надежда). Тель-Авив, первый собственно еврейский город Палестины, напоминал в тот момент какую-нибудь латиноамериканскую столицу в пик карнавала. В Иерусалиме, с балкона здания, где размещалось Еврейское Агентство, говорила Голда Меир. Свое эмоциональное выступление дочь плотника из Киева закончила традиционным еврейским возгласом «Мазель Тов!» (Счастья, удачи).

…На обезлюдевших улицах арабской части города царило мрачное молчание. И если одни еще были в состоянии какой-то растерянности и смятения, задавая себе вопрос: что делать? — другие уже знали ответ: надо готовиться к войне (словно следуя словам Ицхака Садеха на другой стороне).

…В тот момент, когда евреи еще танцевали в Новом Иерусалиме, в старой арабской части города десятки шустрых мальчишек уже разносили по данным им адресам записки с нарисованным полумесяцем и арабской вязью, которые произносились как «Э.Г.». Это были инициалы Эмиля Гори, араба-христианина и тем не менее члена Высшего Арабского комитета. Двери любого арабского дома беспрепятственно открывались, как только владельцу предъявлялась эта загадочная записка, после чего хозяин жилища с домочадцами сразу приступал к непонятной на вид работе: он вскрывал панели стен или доски пола, разбирал глиняную печку или лез на затянутый паутиной чердак… И все это для того, чтобы извлечь пару-тройку ружей или пяток револьверов, припрятанных со времен арабского восстания 1936 года. За несколько дней таким образом было «эксгумировано» 800 единиц огнестрельного оружия. Они составили первое ядро арсенала будущих арабских формирований, в преддверии наступающего кровопролития. Эмиль Гори и его коллеги по Высшему комитету могли поздравить себя с первым успехом…

Если для какой-то части евреев приказы Эмиля Гори, нацарапанные на клочках бумаги, представляли собой на тот момент не бEольшую угрозу, чем первое серое облачко от надвигавшегося грозового урагана, то только не для Исраэля Амира, командира еврейской армии «Хагана» в районе Большого Иерусалима. В те дни, когда пацаны еще продолжали разносить по городу зловещие записочки, Амир с приближенными вел лихорадочную «инвентаризацию» наличия боевых сил и средств «Хаганы».

Итог был неутешительный: на первой неделе декабря 1947 года «Хагана» располагала в городе не более чем полутысячей относительно подготовленных людей и приблизительно таким же количеством стрелкового оружия десятков различных моделей, марок и заводов-изготовителей от Мексики до России включительно. Если не принять каких-либо других срочных мер, то с этим количеством бойцов и огневой мощи предстояло защищать сто тысяч еще живых еврейских душ… Конечно, людей можно было набрать гораздо больше, но главной проблемой было оружие, его не хватало катастрофически…

…Со своими черными блестящими волосами, загорелой кожей и носом с горбинкой он выглядел более арабом, чем любой настоящий араб. Однако Абрахам Жиль был евреем. Именно это абсолютное сходство с представителями арабской нации было причиной его нахождения среди густой толпы на «суке» (рынке) Старого города. Абрахам Жиль был членом «арабской секции» только что формирующейся разведслужбы «Хаганы», посланным в числе прочих на ту сторону шпионить за противником. Он медленно перемещался в толпе и вдруг вздрогнул и резко остановился — целая группа местных лавочников, опустив железные жалюзи своих бутиков, спешно рисовали на каждом арабский полумесяц. Это был плохой знак. Он означал, что готовятся «беспорядки» и лавочники не хотели, чтобы их магазинчики перепутали с такими же лавками соседей-евреев и, как следствие, подвергли их разграблению.

…«Беспорядки» не заставили себя долго ждать. Как бурлящий поток воды прорывает земляную дамбу, все увеличивающаяся толпа арабов устремилась из Яффских ворот Старого города по направлению к улице Принцессы Марии. Здесь уже находилась вовремя предупрежденная группа еврейских боевиков, которой командовал молодой офицер по имени Зви Сайнай. Стараясь казаться группой беспечных зевак, они держались позади британского патруля, вооруженного автоматами.

Возбужденная кричащая толпа, размахивая палками, дубинками и металлической арматурой, быстро выходила на уровень еврейского квартала. К своему изумлению, затем к ужасу, Зви увидел, что англичане даже не пытаются преградить им доступ в Новый город. Они вели себя не менее безмятежно, чем лондонские «бобби», наблюдающие за десятком расшалившихся студентов где-нибудь на Пикадилли-Серкус, после сдачи очередного экзамена. До катастрофы оставалось несколько секунд, Сайнай выхватил из-под рубашки свою «Беретту» и произвел несколько выстрелов прямо поверх голов первых подступивших в толпе.

Эти несколько хлопков произвели удивительно парализующее воздействие на первые ряды. Взмахи дубинок остановились, движение замерло, и кто-то воскликнул: «Внимание! У них есть оружие!» Толпа несколько отхлынула назад, в свою очередь полицейские, обернувшись, решили задержать нарушителя порядка, и несколько полисменов устремились к нему. Зви Сайнай бросился в ближайшую лавку и сумел уйти сквозь заднюю дверь.

Беспорядки на улице Принцессы Марии были сорваны, тем не менее в тот день в другой части города был разграблен и сожжен универмаг, называвшийся «Центр Коммерсьяль». Размежевание в городе только углублялось.

Среди этой же толпы прохаживался еще один человек. В отличие от Абрахама Жиля он был настоящим арабом, но в отличие от других он не размахивал прутком арматуры. Одетый в опрятный цивильный костюм, он больше походил на богатенького отпрыска из зажиточной семьи местных буржуа. Его действительное имя было Абдель Азиз Керин, а звание — капитан сирийской армии. В этот день в Иерусалиме он находился проездом перед ответственной командировкой в Европу, а на улицу вышел, намереваясь, так сказать, набраться впечатлений.

Маршрут поездки этого сирийского эмиссара был весьма любопытным — он должен был добраться до Праги, а затем, возможно, и в Брно, где находились знаменитые заводы «Зброевка», крупнейший оружейный комплекс Центральной и Восточной Европы. Там капитану Керину поручалось сделать все максимально возможное в его силах, чтобы реализовать заказ на закупку 10 000 автоматических винтовок, 1000 автоматов и 200 пулеметов.

Этой массой оружия арабская сторона намеревалась решительно склонить баланс сил в свою пользу.

Вот так выглядела обстановка в первой декаде декабря 47-го года.

Иерусалим — самый оспариваемый город в истории человечества — должен был вновь подвергнуться испытанию огнем и кровью.

«Дуглас DC-4» авиакомпании «СвиссЭр», рейс 442 «Тель-Авив — Париж», оставил под собой бурлящую полосу прибоя и выровнял полет над сине-зеленой гладью Средиземного моря. Капитан Азиз Керин отстегнул ремень, с наслаждением вытянул ноги и закурил первую сигарету после взлета. Салон «Дугласа» был достаточно заполнен, и через несколько рядов кресел от Керина сидел другой неприметный пассажир в гражданском костюме.

Если бы заглянуть в его паспорт, мы узнали бы его имя — Александр Убероль, в графе «Род занятий» — коммерческий директор Предприятия общественных работ «Солел боне», возраст, правда, был указан верно — 31 год, а вот подлинное его имя было Эхуд Авриель и к «Солел боне» он не имел никакого отношения, как, впрочем, и к любой другой коммерческой или государственной фирме. Эхуд Авриель зато был известен в совсем других кругах, по поручению которых частенько исполнял весьма «деликатные» миссии. Дорого бы дали Азиз Керин и его начальники, если бы только узнали, что за пару дней до этого рейса Авриеля принимал сам лидер сионистского движения Давид Бен-Гурион. Еще бы дороже они дали, если бы узнали о словах, с которыми ведущий сионист обратился к своему соратнику: «Послушай, Эхуд, война разразится через шесть месяцев, и арабы уже готовятся. В момент ухода последнего британского солдата 15 мая нас атакуют регулярные армии пяти соседних арабских государств. Но еще до этого у нас под носом разгорится такое восстание мусульман, по сравнению с которым события 1936 года покажутся всего лишь игрой детишек на площадке детсадика». (Прогноз оказался абсолютно верным. — Примеч. авт.) После этого Бен-Гурион процитировал из списка, лежащего перед ним: «…10 000 винтовок, миллион патронов к ним, тысяча автоматов, полторы тысячи пулеметов». Из этих цифр читатель поймет, что прогноз был более пессимистичным, раз требовалась такая масса оружия, а оценка подступающих событий очень реалистичной.

Еще бы больше Керин изумился, если б узнал конечный пункт миссии Авриеля, а именно: Прага — Брно — «Зброевка». Но командировочного предписания как такового у последнего не было, а указанный адрес он держал в голове, как, впрочем, и реквизиты женевского банка, со счета которого он имел право распорядиться суммой в 1 миллион долларов под обеспечение этого заказа.

Керин и Авриель еще находились в пути, а в это время в неприметном здании по улице Хаяркон, 44 в Тель-Авиве проходило новое совещание. Лишь очень немногие в то время знали, что по этому адресу в то время размещался подпольный Генеральный штаб «Хаганы». В тот декабрьский день в совещании участвовали лишь трое высших руководителей: Якоб Дори, Игал Ядин и Мишель Сачем. Обсуждался вопрос даже еще более критический для еврейского населения, чем приобретение и доставка современного оружия.

Тон задал Я. Дори: «Грядущая война будет выиграна или проиграна на дорогах Палестины. Наше выживание полностью зависит от того, как мы защитим наши линии коммуникаций. Сачем, вам лично поручается задача обеспечить безопасность наших перевозок…»

Все трое перешли к карте во всю стену кабинета Дори. Это было подлинное произведение искусства, составленное картографами 512-й спецроты армии Его Величества. На 16-ти больших листах-квадратах была отражена вся Палестина — от ливанской границы на севере до пустыни Негев на юге и от моря Средиземного до моря Мертвого по оси «запад — восток».

Почти вся карта была усеяна булавками с красной головкой. Каждая из них означала еврейское поселение «киббуц», тут же очень мелко было написано его название на иврите. Некоторые киббуцы располагались плотной компактной группой, в других местах торчали лишь одиночные булавки, но все до единой были соединены прочерченными красными линиями дорог и коммуникаций. Издали это производило впечатление паутины, причем несколько зловещего вида, и если бы кто из арабов увидел именно эту карту, он бы наверное содрогнулся от страха или отвращения. Но увидеть эту карту им дано не было.

Хотя противник как таковой на этой карте обозначен не был, все трое присутствующих знали, что большую часть горной Палестины (и значительную часть равнинной) контролировали арабы. Любая из этих тонких нитей могла быть перерезана в любой момент, что автоматически приводило к изоляции этой «булавки», а затем, возможно, и к ее «смерти».

Дискуссия шла достаточно плодотворно, просматривая квадрат за квадратом, присутствующие быстро отрабатывали план контрмер для противодействия надвигающейся волне терроризма на дорогах. Вот только лист № 10 стал для них настоящим «камнем преткновения». Там, в отличие от других — толстым красным карандашом, — был оттрассирован маршрут, начинавшийся прямо от уровня моря и через 72 километра достигавший высоты по альтиметру в 760 м. Это была самая известная и самая важная дорога Палестины, соединявшая Тель-Авив с Иерусалимом. Этот путь был известен и существовал, начиная с библейских времен. По нему перемещались караваны древности, маршировали легионы Рима, скакали рыцари-крестоносцы, по своим делам ехали многочисленные купцы, а паломники совершали свой неизменный «хадж» в Мекку и Медину.

Если какой путешественник начинал на своей «легковушке» путь из Тель-Авива, то первую часть он путешествовал в относительной безопасности, вплоть до еврейской придорожной деревни под названием Хулда, дальше начинался спецучасток, где в худшем случае можно было элементарно сложить свою голову. Если путешественнику везло, то через 30 км он невредимым добирался до киббуца Кирьят Анавим, здесь можно было перевести дух, помолиться или прочитать псалом из Торы, благодаря Всевышнего за свое чудесное спасение. Еще десять километров вперед, и после очередного виража дороги перед путешественником разворачивалась величественная панорама пригородов Иерусалима со сверкающим куполом мечети Омара на горизонте.

Этот 30-километровый участок пересекает один из многочисленных горных хребтов Палестины. Там располагается ущелье, которое по-арабски называется Баб-эль-Уэд, что в переводе на русский — «Ворота Долины». Именно здесь и проходит жизненная артерия Тель-Авив — Иерусалим. Два фактора определяли безопасность всего движения по Баб-эль-Уэду. Первый — обрывистые горные склоны по обеим сторонам дороги, густо поросшие кустарником и зарослями средиземноморской ели. В их тени могли скрываться и окапываться не то что снайперы-индивидуалы, а целые отряды «воинов Аллаха». Это было самое удобное место для засад и нападений.

И второе — многочисленные арабские деревни по окрестным хребтам и склонам, как правило, на доминирующих высотах. Они служили и жилищем, и убежищем, и опорными пунктами, оперативными базами и центрами рекрутирования для всех тех, кто был готов противостоять центральной власти. Мягко говоря, «промысел на дорогах» достаточно традиционно практиковался местными жителями, а когда к этому добавились чисто антиеврейские сантименты, вызванные сообщениями о возможном грядущем разделе их родной земли, то образовался такой смертоносный «коктейль», о последствиях которого тогда можно было только догадываться.

Еврейских поселений в этой зоне не было совсем, и опереться было не на кого.

После длительных обсуждений Дори, Ядин и Сачем согласились только о нижеследующем: с учетом многочисленного английского гарнизона, все еще размещавшегося в Святом городе, можно было с уверенностью предположить, что британские власти ни в коем случае не допустят, чтобы движение по этой жизненной артерии было прервано и подвоз продуктов и снаряжения осложнен. Надо полагать, для английских солдат, недавно вновь ставших одними из победителей в очередной мировой войне, не составило бы большого труда, в случае получения соответствующего приказа, быстро расправиться с «придорожными бандитами»… На том и порешили.

Эх, знали бы Дори, Ядин и Сачем, чем обернется позднее для них и всего высшего политического и военного руководства Израиля этот Баб-эль-Уэд! Тогда бы и свой декабрьский «планинг» провели по-иному, и «логистику», то есть мат. тех. обеспечение войск, предусмотрели другую, и нашли бы дополнительные и силы, и средства… Но «нам не дано предугадать…»

Пока констатируем, что ситуация вокруг Баб-эль-Уэда будет обостряться, точнее ухудшаться, день ото дня и постепенно превратится для новорожденного государства сначала в «зубную боль», затем в «головную», пока не приведет в июне 48-го почти что к «инсульту» и едва ли не к смерти всего организма.

Рассказ об этом позднее.

* * *

Молодой офицер Натаниэль Лорх во главе отряда новобранцев из 20 юношей и 6 девушек был направлен в ультрарелигиозный квартал Меа-Шеарим, где они заняли один из пустующих домов. Их первой задачей было осуществлять наблюдение за действиями противника в окружающих арабских кварталах, а второй — быстро пройти «курс молодого бойца», то есть: огневая подготовка, строевая, умение окапываться, обращаться с ручной гранатой, умение пользоваться аптечкой и т. п.

Совместное проживание парней и девушек в одном помещении стало причиной взрыва неподдельного гнева и обвинений в распутстве со стороны религиозной общины квартала. Еще большее негодование вызывал вид марширующих юных сионисток, одетых в шорты, в сандалиях и мужских рубахах, что уж вообще никак не вязалось с образом добропорядочных еврейских девушек. Посыпались жалобы в Верховный раввинат, но, к счастью, дальше им хода не дали…

Вот так проходила подготовка и обучение групп молодых рекрутов «Хаганы», и это начало практиковаться за многие годы до описываемых событий. В подвале еврейской школы или лицея, в потайном дворике профсоюзного клуба молодые люди осваивали приемы борьбы дзюдо, умение собирать автомат, перевязывать раненых, карабкаться по веревке, силой врываться в дом или взрывать на ходу машину. В летнее время под видом студентов, посланных на сельхозработы (как похоже на нас, но только в первой части. — Примеч. авт.), они учились окапываться на местности, отрывать пулеметные гнезда или устраивать окопчик для миномета. Главное, что ограничивало подготовку, в частности огневую, — это крайний недостаток боеприпасов и часто тот единственный патрон, который выдавался «курсанту» для практического выстрела и служил ему вместо выпускного диплома.

Одним словом, подпольная армия «Хагана» была одной из самых динамичных составляющих еврейского общества в тот подмандатный период. Она сумела вдохнуть дух надежды, патриотизма и настроений «мы преодолеем!» во все слои еврейского народа.

…Никакая подобная активность совсем не наблюдалась на противоположной стороне у противника. Западные авторы утверждают, что молодые образованные арабы тех лет, происходящие из зажиточных буржуазных семей, не любили военного дела и не занимались им, оставляя эту обязанность представителям других классов. Редким среди них был человек, который прошел ту или иную военную подготовку. (Сейчас трудно судить, насколько эти утверждения соответствуют действительности, «Интифада» 1987–1993 гг. и текущие столкновения свидетельствуют вообще-то о другом, но, может быть, для 1947 г. это было верно?)

Хасем Нуссейби, тот самый арабский редактор, который так истово молился в ночь Раздела к своему удивлению, обнаружил, что в десятке вилл, окружавших его дом, едва ли найдется 1–2 револьвера, просто для нужд личной самообороны (это подтверждает ту мысль, что арабы в своей массе тогда к войне не готовились). Жители обратились в Высший Арабский комитет за защитой, и решение было найдено. После бесконечного восточного торга, прерываемого нескончаемыми чашечками турецкого кофе, комитет предоставил им десять вооруженных охранников, все происхождением из одной деревни в Самарии, с оплатой по 10 палестинских фунтов каждому в месяц.

В Бека-Ле-От, пригороде Эль-Кодса, населенном мелкими и средними буржуа, три брата Диб решили организовать внутриквартальную милицию самообороны. К своему удивлению, из 5 тысяч жителей они сумели набрать всего-то 60 добровольцев. Под любым предлогом женщины квартала препятствовали, чтобы их сын, муж, отец, брат вступали в милицию. Некоторые поторопились отправить своих детей в Бейрут или Амман. В результате братья Диб были вынуждены обратиться за помощью к единственной другой вооруженной арабской группировке в Эль-Кодсе, то есть к формированиям Муфтия.

За ту же цену в 10 фунтов были наняты 28 человек, все из одной деревни на Севере, которых разместили в гаражах и на террасах, под обязательство, что кормежку им обеспечат жители квартала. Командовал этим отрядом очень колоритный человек, бывший агент полиции по имени Абу Халил Генно. Большой любитель скотч-виски, обладатель взрывного темперамента и громового голоса, он со своей бандой наемников стал подлинным кошмаром для братьев Диб и других жителей. Дневные часы они в основном проводили, «кулача» (по-русски говоря) пустующие дома, а в ночное время приступали к караульной службе. При этом любой пустяк — пробежавший в кустах кот, какой-то необычный звук, дальний выстрел или разрыв в горах — вызывал с их стороны такой шквал беспорядочного огня, что он только приводил в ужас арабов из Бека-Ле-От, равно как и их еврейских соседей.

Вообще владение ружьем или любым другим огнестрельным оружием занимает значительное место в менталитете сельского араба. Оно служит для него таким же подтверждением мужественности, как и рождение мальчика — наследника. Ружье для него — это оружие, но также и самая любимая мужская игрушка. Оглушительные выстрелы в воздух — это непременные атрибуты всех серьезных событий, начиная от свадьбы и включая похороны. (Вспомним, как совсем недавно, во время 3-часового парада своих войск в Багдаде, Саддам Хусейн палил в воздух.) Из этой традиции проистекает природное умение любого араба владеть и пользоваться огнестрельным оружием, так же как и привычка к невероятной растрате боеприпасов — вещь, немыслимая у «Хаганы», где каждый патрон был на счету.

Никто не может отрицать таких качеств, как личное мужество и отвага у простых бедуинов, их горячего патриотизма и любви к родной земле. При хорошем адекватном командовании они превращались в умелого и жестокого противника. Их боевых качеств ни в коем случае нельзя было преуменьшать или недооценивать.

Заблуждение было в другом — Муфтий и его ближайшие соратники искренне считали, что в их распоряжении находится боевая сила, способная всерьез померяться с «Хаганой», а на самом деле они располагали отрядами сельских ополченцев непостоянной численности, слабой дисциплины, без какого-либо понятия приемов современного боя, с полным отсутствием интендантской службы, медицинской службы, средств связи и т. п.

Да и само арабское руководство оказалось не на уровне. Чего стоил только один из их руководителей, которого звали Камаль Ирекат. Он был позер — особенно любил фотографироваться в кавалерийских бриджах и белом тюрбане. Со своими горящими глазами и усами в стиле Панчо Вилья (предводителя мексиканских повстанцев 1910 года. — Примеч. авт.) он считал, что имеет весьма грозный вид. Ему отдают авторство знаменитой фразы, когда он публично поклялся «сбросить евреев в море».

Тем не менее на начало 1948 года положение арабской стороны выглядело достаточно прочным и моментами даже предпочтительным. Численность их населения в два раза превышала население противника. Они могли на вполне законной основе делать закупки оружия, чего не дозволялось евреям. В их руках находилось большинство стратегических высот и позиций, что сразу обеспечивало им серьезное преимущество на местности.

Но самое главное — по радиоволнам и со страниц газет каждодневно звучали голоса братьев-арабов, что палестинцы не останутся одиноки в той складывающейся ситуации. Никогда их арабские соседи не позволят, чтобы Филистын (Палестина) и Эль-Кодс попали в руки сионистов. Со своими танками, артиллерией, авиацией они отомстят за ту жестокую несправедливость, которая уже произошла. Палестинцам осталось только ждать. Их земля будет возвращена им силой арабских регулярных армий.

При этом достаточно часто цитировались заявления некоторых высокопоставленных английских военных, которые говорили: «…в будущей войне победа несомненно будет за арабской стороной… евреи продержатся в лучшем случае 2–4 недели… их разгром неминуем…» Эти заявления с удовольствием повторялись как в аристократических гостиных, так и в уличных кофейнях. Зная всю последующую историю арабо-израильского конфликта, можно сделать два предположения о причинах столь серьезного заблуждения английских официальных лиц:

— частичное (или даже полное) непонимание англичанами складывающейся обстановки;

— англичане традиционно вооружали, оснащали и обучали арабские армии, и заявить в той ситуации что-либо другое — это просто означало бы для них потерю лица с одновременной постановкой под сомнение всей ценности их помощи. На это они пойти не могли.

Декабрьским вечером 1947 года центр Каира бурлил народом. Толпы прогуливавшихся зевак останавливались поглазеть на ярко иллюминированные окна дворца «Каман Адин», который служил официальной резиденцией и дворцом приемов Министерства иностранных дел Египта. Там, в облаках табачного дыма, в тот момент проходила конференция Лиги арабских государств. Присутствовали и принимали участие представители семи стран: Египта, Ирака, Саудовской Аравии, Сирии, Йемена, Ливана и Трансиордании. Восьмым участником был генеральный секретарь этой организации.

Потенциальное могущество собравшихся было достойно уважения. Все вместе они управляли населением в 45 миллионов человек, рассыпанным на 5 миллионах квадратных километров, что по населению превышало всю Палестину в 30 раз, по территории в двести. Они обладали крупнейшими в мире запасами нефти. Пять стран из семи имели регулярные армии, из них три — у Египта, Ирака и Трансиордании — были весьма значительными на региональном уровне.

Присутствующих руководителей связывали общий язык, религия и историческое прошлое. Правда, эти связи были скорее кажущимися, чем реальными. Что их разделяло — так это политика. Различным было и государственное устройство представленных стран. Сирия и Ливан были республиками, скопированными с RF, Республики Франция. Йемен, Трансиордания и Саудовская Аравия продолжали жить в услових феодальных королевств, где сохранялись традиционные племенные структуры. Египет и Ирак представляли собой конституционные монархии по типу британской.

Всю стройность их внешне монолитного союза подрывало внутреннее соперничество. Оно могло быть историческим — уходя ко временам, когда Багдадский халифат конфликтовал с Каирским. Оно могло быть более современным — например, из зависти к разбогатевшим на нефти саудовцем со стороны более обездоленных соседей. Оно могло быть из области фантазий так, иракский режим хотел «проглотить» Сирию, а те, в свою очередь, Ливан.

Однако «палестинский вопрос» отныне доминировал над всеми остальными. Он стал тем эталоном, меркой, по которой измерялся патриотизм и в конечном итоге политический вес того или иного общественного деятеля.

Произнесенные речи, особенно в той части, которая касалась противника, были не просто горячими, а пламенными. Однако в тот момент ораторы совсем не соразмеряли свою риторику с какими-то конкретными делами. Более того, в те декабрьские дни они даже не думали о каких-то потерях или жертвах, которые станут неизбежными, если только ввязаться в серьезный бой с сионистами. Впрочем, звучали иногда и вполне трезвые мысли.

Египетский премьер Махмуд Нукраши Паша заявлял несколько раз: да — за выделение денег и предоставление оружия, нет — что касается египетской армии. Он вполне обоснованно мотивировал это тем, что Египет готовится к борьбе за установление своего суверенитета над зоной Суэцкого канала и отправлять войска на далекий «палестинский фронт», оставляя в тылу англичан, которые смогут легко перерезать линии коммуникаций, чревато серьезным риском.

Принц Фейсал начал с того, что зачитал телеграмму своего суверена, саудовского короля Ибн Сауда, в которой тот говорил, что его единственным желанием было умереть в Палестине «во главе своих войск». Это был весьма благородный жест, но лишенный какой-то субстанции, так как все прекрасно знали, что у Ибн Сауда совсем не было войск. Правда, у него было много нефти.

Иракский премьер Нури Саид Паша в свое время, в 1917 году, был свидетелем, как англичане, при поддержке восставшего арабского населения, освобождали Дамаск и Иерусалим из-под ига турок-оттоманов. Его предложение было простым: «Подождем, пока англичане сами не уйдут из Палестины, и тогда арабские армии, во главе с иракской, обрушатся прямо на Тель-Авив…»

Премьер-министр Ливана Риад Сольх, ветеран освободительной борьбы на Ближнем Востоке, в разное время 6 раз приговоренный к смерти турками и французами, был более категоричен. Он потребовал немедленного развязывания «герильи», т. е. партизанской войны, на всех палестинских землях, — видимо чтобы компенсировать слабость своей армии, которая являлась только символической.

Сириец Джамиль Мардам тоже был за немедленное разворачивание боевых операций в Палестине. Рассчитывая, что Сирия сразу займет здесь главенствующую позицию, он полагал, что это послужит хорошим противовесом экспансионистским устремлениям иракцев и иорданцев.

На протяжении многих часов Абдель Рахман Аззам Паша, генеральный секретарь Лиги арабских государств, был вынужден лавировать между этими часто противоречивыми позициями.

Результатом его работы явились лежащие перед ним четыре странички Меморандума с пометкой сверху «Secret». Суть этого документа вполне умещалась прямо в первой статье, гласившей: «…Лига арабских государств приняла решение… воспрепятствовать созданию еврейского государства и защитить целостность Палестины в качестве арабского государства, единого и независимого».

Далее там говорилось, что государства Лиги совместно выделят в единый фонд защиты арабской Палестины 10 тысяч ружей, 3 тысячи добровольцев и один миллион фунтов стерлингов для финансового обеспечения боевых операций.

И в завершение, иракскому генералу Исмаилу Сафуату поручалась подготовка плана скоординированного вторжения арабских армий на земли Палестины.

На этом декабрьская конференция была завершена. Стоит отметить, что на ней отсутствовали три ведущих персонажа, которые спустя 5–6 месяцев окажутся прямо в центре грядущих событий. Имя первого — Хадж Амин Хуссейни, Верховный Муфтий Эль-Кодса (арабское название Иерусалима).

Муфтий являлся религиозным (и политическим) руководителем всех мусульман в Большом Эль-Кодсе. Он был ярым ненавистником англичан и, видимо, по этой причине все годы Второй мировой провел в таком прелестном городе, как Берлин, где был обласкан и где ему лично покровительствовал один из главарей нацистского режима — Йозеф Геббельс. Его лично принимал сам Адольф Гитлер. Амин Хуссейни безусловно был человеком умным, многоопытным, проницательным, хотя и не лишенным определенных ошибок и заблуждений. К весне 1945 года было ясно, что третий рейх проигрывает войну, и где-то в это время он благополучно исчез из Берлина, не дожидаясь, пока столицу рейха окружат победоносные армии Конева и Рокоссовского. Несомненно, это был вполне мудрый шаг с его стороны, потому что попадись он в руки наших СМЕРШевцев да чекистов, карьера этого политического деятеля завершилась бы не на Ближнем, а где-нибудь на Дальнем Востоке. (Также отметим, что в момент побега он не забыл прихватить с собой пуленепробиваемый жилет — личный подарок фюрера.)

Все из-за тех же «проклятых англичан» Амин Хуссейни не остановился в Эль-Кодсе, а поселился в пригороде Каира, где у него со временем появилась комфортабельная вилла. Он внимательно следил за ходом конференции. Все ведущие участники совершили своего рода «паломничество» на эту виллу, где он принимал их под огромным фотоснимком — панорамой Иерусалима.

Хадж Амин Хуссейни совсем не был настроен на вмешательство регулярных арабских армий, так как вполне резонно опасался, что в этом случае его абсолютная власть в Эль-Кодсе сразу станет под вопросом. Поэтому решения Лиги о выделении ружей, добровольцев и денег его устраивали лучше всего, и он считал, что при благоприятном развитии событий он сумеет побить евреев своими собственными силами. Чтобы создать эти «благоприятные обстоятельства», в этот вечер он принял еще одно важное решение, а именно: вызвать к нему «на инструктаж» самого талантливого и ведущего арабского командира, который столь блистательно зарекомендовал себя за десять лет до этого в ходе арабского восстания 1936 года.

Другой важный персонаж, не принявший участия в работе конференции, был правящий суверен Трансиордании король Абдалла. Прекрасный шахматист, он уже заранее просматривал вероятные комбинации на ближневосточной шахматной доске.

Никто из политических фигур того времени не был ближе к евреям, чем король Абдалла. Покои его королевского дворца в пригороде Аммана освещались электрическим светом, который подавался с еврейской электростанции на северо-западе его страны. Именно в домике директора этой станции он встречался с Голдой Меир в ноябре 47-го. Беседа была долгой и откровенной, и в ходе ее было установлено, что Муфтий Амин Хуссейни является их общим врагом. А когда король удостоверился, что сионисты намерены решительно и серьезно идти на раздел Палестины, он тоже пришел к одному немаловажному решению.

Никто не знал евреев лучше, чем король Абдалла. И его знания о них были совсем другие, чем у того же Муфтия, который представлял последних представления 30-летней (!) давности — в виде тихих ремесленников или забитых учащихся талмудистских школ, безмолвно разбегавшихся, только завидев поднятую арабскую дубинку. Король знал своих еврейских соседей уже совсем в другом качестве, и он достойно оценивал их компетенцию, энергию, напор и целеустремленность в реализации поставленных целей.

Он имел собственное мнение о своих коллегах, собравшихся в Каире. Саму Лигу он называл «мешком, куда сбросили семь голов». Он не любил египтян и особенно короля Фарука, заявляя, что «сын балканского крестьянина никогда не станет джентльменом за одно поколение». А Муфтия он невзлюбил еще со времен их первой и единственной беседы в 1921 году. «Мой отец всегда предостерегал меня от встреч с проповедниками», — говорил Абдалла.

На итоговом Меморандуме Каирской конференции еще не успели просохнуть чернила, а король уже двинул свою первую пешку, точнее офицера… Спустя час его премьер-министр уже входил в гостиную представителя Его Величества в Аммане сэра Алека Керкбриджа. После нескольких обязательных чашечек восточного кофе посланник короля перешел к сути вопроса и изложил видение своего монарха относительно ситуации, складывающейся в Палестине: «…с некоторой долей вероятности, нельзя также исключить, что власть в Иерусалиме может перейти к Муфтию, а он является человеком, наименее способным служить интересам Великобритании в этом регионе.

Также можно предположить, что в этой сумятице в Палестине воцарится такой хаос, которым непременно воспользуются сионисты и в конечном итоге сметут планируемое арабское государство… Однако уже есть некий план, способный предотвратить грядущую катастрофу, так позволено ли будет скромному слуге короля задать достопочтенному сэру Алеку один интересный вопрос: а какова будет реакция Правительства Его Величества, если король в перспективе аннексирует и присоединит к своему королевству ту часть Палестины, которая выделена арабам?»

Третьим человеком, не приглашенным на конференцию, был признанный лидер сионистов, будущий премьер-министр Государства Израиль Давид Бен-Гурион. Впрочем, поступи такое приглашение, он бы и сам туда не поехал.

Конечно, Д. Бен-Гурион отнюдь не сидел без дела. В эти дни со своими приближенными он проводил свое собственное совещание, посвященное разработке мер противодействия. Вот выдержки из его выступления: «…именно в этом городе евреи подвергнутся жесточайшим испытаниям… Город находится в полной изоляции, с другими еврейскими поселениями его связывает единственный путь, который может быть в любой момент перерезан в ущелье Баб-эль-Уэд… Йерушалаим — это наша «ахиллесова пята», и если мусульмане сумеют удушить его, то наше государство умрет, не родившись…»

На несколько необдуманную реплику одного из своих подчиненных: «…неужели можно представить, что арабы из Назарета атакуют нас с помощью танков?» — Бен-Гурион ответил, что никогда не следует недооценивать своего врага и ничто не сможет быть более опасным для новорожденного государства, чем скоординированная атака пяти арабских армий. Вместе с тем не следует переоценивать своих противников, особенно зная их склонность к самому безумному хвастовству, привычку смешивать действительность и риторику, увлекаться химерами, а не готовиться к реальным опасностям.

Их бряцание оружием представляло очень серьезную опасность для еврейского народа, но вместе с тем оно предоставляло еврейской нации и неоценимый шанс. Раз арабы сразу стали заявлять, что они не будут признавать новых границ разделенной Палестины, то«…это позволит нам совершить такие действия и добиться таких результатов, которых мы никогда не достигли бы другим способом. У нас появится право забрать все, что мы только сможем…»

Окружавшие Бен-Гуриона молодые люди — будущие генералы и полковники израильской армии — сразу поняли, о чем собственно идет речь, и им уже не требовалось дополнительных разъяснений.

* * *

Месяц декабрь перевалил на вторую половину. Песни и пляски начала месяца уже давно были забыты. Другие заботы одолевали иерусалимцев, причем одинаковые как для одних, так и для других. Главной из них стала каждодневная стрельба, причем редкие выстрелы снайперов-одиночек все чаще стали сменяться достаточно дружными ружейными залпами. Хуже того, в ход уже пошли «машингеверы», то есть ручные пулеметы, которые тогда в условиях Ближнего Востока считались весьма совершенным оружием. В основном это были германские MG-34, которые к евреям нелегально поступали из Европы, а к арабам чаще всего из Северной Африки, где несколько групп «черных археологов» уже вели раскопки на полях бывших сражений с Afrika korps.

В истории сохранилось описание такого эпизода: прямо с крепостных стен Старого города арабы держали под постоянным обстрелом еврейский квартал Эмин Мойша. «Решить проблему» вызвался боевик Мишка Рабинович. Вместе со своей подружкой по имени Дина он пробрался в дом по авеню Король Георг V, из окон которого раскрывался прекрасный вид на оживленный арабский перекресток у Яффских ворот Старой крепости. Установив пулемет прямо в окне, боевик поднялся с биноклем на крышу здания. Ждать пришлось недолго. При первом выстреле с арабской стороны он подал Дине сигнал, и еврейский «ответ» был ужасен. Нажав на спуск, она держала палец, пока весь магазин не опустел. Наверху Мишка с удовлетворением увидел в бинокль, как с полудюжины прохожих, словно тряпичные куклы, повалились на мостовую. Остальные бросились врассыпную. Быстро спустившись с крыши, он разобрал пулемет, спрятал его, и, обняв Дину за талию, словно парочка влюбленных, они удалились вниз по проспекту.

Следует упомянуть, что на «разборе» того дня боец Рабинович получил замечание, и вышестоящий командир заявил ему: «…твое дело — бой, а не убийство». Только убитым от этого легче не стало.

Даже городское кладбище — последнее место, где евреи и арабы продолжали пребывать в мире и согласии — также оказалось под прицелом. Со второй декады месяца были отмечены случаи обстрела печальных процессий, поднимавшихся на Оливковую гору, чтобы похоронить своих близких.

Итог этих столкновений был грустным. К концу года счет (только непонятно, в чью пользу) составил 175 погибших арабов, 150 убитых евреев и 15 павших британских солдат. Можно констатировать, что арабы и евреи словно соревновались в кровожадности и жестокости для того, чтобы увеличить счет с другой стороны. «Хороши» были и те, и другие.

* * *

…«Битва на дорогах» уже началась. Одиночные грузовики и «легковушки» уже не рисковали проскочить Баб-эль-Уэд в одиночку. «Хагана» перешла на систему конвоев, когда ежедневно две колонны автомашин направлялись из Тель-Авива и две возвращались. Автобусы блиндировались, кабины грузовиков покрывались дополнительными листами металла, но все чаще прибывающие транспорты приходили в пулевых пробоинах, со следами и подпалинами от взрывов самодельных гранат. Самые патетические моменты были обычно по вечерам, когда толпы собравшихся родственников и друзей встречали последний прибывающий конвой на центральной автостанции компании автобусных сообщений «Эггед».

Первые выходящие пассажиры часто были покрыты кровью и импровизированными повязками. Поддерживаемые другими путешественниками, они медленно шли к ожидавшим каретам «скорой помощи». Затем, под радостные восклицания встречавших, в проемах дверей показывались непострадавшие пассажиры. Последними выносили покойных, которых под трагические крики толпы укладывали для опознания тут же на перроне прибытия…

Счет смертей продолжал увеличиваться.

* * *

В этот прохладный декабрьский денек, прямо с раннего утра, десятки людей устремились в один известный им адрес. Они ехали из Яффы, Хайфы, Наблуса, Дженина, Тулкарема и десятка других мест. Конечный адрес следования у всех был единый — арабская деревня Бейт Суриф к югу от Эль-Кодса. К полудню все уже были на месте; еще какой-то час ожидания, и наэлектризованная толпа взорвалась криками восторга и оваций при виде остановившегося запыленного «крайслера», из которого вышел мужчина в европейском костюме, но с традиционным палестинским платком «куфия» на голове. Он был среднего роста, круглолицый, плотно сбитый, в возрасте 40 лет. Его подлинное имя было Абдель Кадер, но большинству он был известен под своим боевым псевдонимом Абу Мусса. Происходя из клана Хуссейни, за два дня до этого он встречался в Каире со своим дядей, Муфтием Хуссейни, который дал ему необходимый инструктаж и одновременно назначил командующим армией, которая отныне должна была противостоять «Хагане». Эта армия уже получила название, которое ныне будет хорошо понятно и российскому читателю, а именно: «Воины Джихада».

Абу Мусса завоевал широкую известность еще в ходе арабского антиеврейского восстания 1936 года, когда он был дважды ранен. Харизматическая фигура, человек необычайного личного мужества, он одним своим появлением мог увлечь в бой сотни и тысячи арабских феллахов. В отличие от многих других соратников Муфтия, он был хорошо образован, но вместе с тем оставался близок к простым людям. Абдель Кадер прекрасно знал добродетели, достоинства и недостатки своего народа, и все это отныне следовало обратить на пользу объявленного джихада…

В гостиной простого каменного дома его с поклонами усадили перед традиционным праздничным блюдом. Это была гора дымящегося риса, обложенного овощами, с цельным запеченным бараном поверху. Все присутствующие приступили к еде, но бедуинский банкет не затянулся. Обтерев губы кончиком «куфии», Абдель Кадер подал знак своим компаньонам, что обед закончен и пора приступать к серьезным вещам. Во многом отличаясь от других соратников своего дяди, Абу Мусса был наименее склонен к словесным всплескам и взрывам. Это действительно был умный, мыслящий человек, который всегда предпочитал говорить по делу и знал, что и как надо сказать.«…Дипломатия и политика не позволили нам достичь наших целей, — констатировал он. Арабский народ Палестины больше не имеет выбора, и нам остается лишь одно: своей саблей защитить нашу честь, достоинство и целостность страны».

Медленно, методично он излагал свою военно-политическую концепцию. Точно так же, как Игал Ядин и Якоб Дори на той стороне, он заявил, что война в Палестине развернется в основном на дорогах. Изолировать киббуцы, нарушить их снабжение, перерезать линии коммуникаций — такова была первостепенная задача «Воинов джихада». Он знал, что никакая другая военная тактика не была лучше знакома мусульманам, чем тактика засад и внезапных нападений на конвои, а возможность безнаказанно «взять трофеи» (то есть пограбить) только воспламеняла их боевой дух. На этих струнах сыграл Абу Мусса, и попадание в цель было стопроцентным. План получил полное одобрение всех присутствующих.

Итак, предположив, что контроль над дорогами обеспечен, можно было переходить к решению следующей стратегической задачи. Палец Абдель Кадера передвинулся к центру развернутой карты. Большое черное пятно под английской надписью Jerusalem означало 100 тысяч евреев, сконцентрированных в одном месте. Арабский командир решительно накрыл это пятно ладонью и произнес: «Джерузалем будет задушен».

* * *

В Иерусалиме, как и во всей Палестине, стратегия «Хаганы» была определена Д. Бен-Гурионом. Она была простой: все, что держат в руках евреи, должно быть сохранено. Ни один еврей не мог оставить свой дом, свою ферму, свой киббуц или свое рабочее место без разрешения. Каждый аванпост, каждое поселение или деревня, как бы они не были изолированы, должны были защищаться, как будто речь шла о самом Тель-Авиве.

Кто действительно и не помышлял о каком-то отъезде, так это жители Еврейского квартала. Это было единственное место в Палестине, где евреи продолжали жить на протяжении уже двадцати столетий, даже после того, как все остальные были рассеяны по всему миру. Еврейский квартал находился внутри самой крепости Старого города, в ее юго-западной части. Внешней границей его служила часть крепостной стены с воротами Сиона и Дунга, а внутри крепости он граничил с кварталами Армянским, Христианским и Мусульманским. Одной своей частью он выходил прямо к Стене плача, которая, как считается, является основанием разрушенного римлянами Храма Соломона, древнейшей иудейской святыни. Вообще Еврейский квартал — это центр иудаизма, место поклонения евреев всего мира. На конец 1947 года на сравнительно небольшой территории стояли 27 синагог, из которых Эли Ханави, Бен Закай и Хурва являлись жемчужинами иудейской архитектуры.

На тот момент население квартала насчитывало неполных 2000 человек, то есть одну десятую численности проживавших в Старом Иерусалиме. В основном это были действительно тихие ремесленники, мелкие торговцы, но в первую очередь «служители культа», включая преподавателей и учащихся многочисленных религиозных школ. Это были люди, строго придерживающиеся традиционного, жестко ортодоксального образа жизни, большую часть времени проводившие в молитвах и песнопениях.

В силу этого они не совсем адекватно воспринимали ту реальность, которая уже складывалась за стенами Старого города. Традиционно у них поддерживались очень хорошие отношения с арабскими соседями, и им просто было непонятно, почему настало время готовиться с ними к войне. С другой стороны, отношения между ними и сионистскими кадрами из Нового города были весьма натянутыми. Это, видимо, и объясняло тот факт, что «Хагана» не смогла хорошо укорениться в Старом городе и насчитывала на 1 декабря ровно 18 «штыков», вокруг которых противник мог в течение минут мобилизовать тысячи мусульманских ополченцев.

Сохранился отчет о «командировке» на «место действия» ведущего эксперта «Хаганы» по вооружениям. Его отчет уместился в полторы рукописных строчки: «…арсенал квартала составляет сейчас 16 ружей (из них 14 исправных), 25 пистолетов, 3 автомата, остальное — ножи».

Единственную постоянную связь между Еврейским кварталом и Новым городом осуществляли автобусы городского маршрута № 2, причем, заходя в Яффские ворота, следующие 800 метров они проезжали практически по «вражеской» территории и их путь мог быть перерезан в любой момент. Поэтому и заторопился Исраэль Амир направить в крепость столько людей и вооружения, насколько это было тогда возможно. В течение декабря было отправлено 120 человек и среди них Моше Русснак, будущий героический командир защитников Еврейского квартала.

* * *

За 4 тысячи км. от Яффских ворот другой еврей приступил к своей части решения задачи по спасению Иерусалима. Его звали Ксиель Федерман, и он был совсем молод (возраст не достиг еще и 25 лет). Будучи удачливым бизнесменом, он сумел разнюхать, где находится один из центральных складов излишков военного имущества союзников. Прямо сказать, «за взятки» его пропустили внутрь огромного складского комплекса в порту Антверпен, Бельгия… У Ксиеля поистине захватило дух… Там не было боеприпасов и оружия как такового; но там были… десятки «хав-траков», то есть полугусеничных бронетранспортеров, десятки, если не сотни, машин «скорой помощи», автоцистерн, тягачей, бульдозеров, джипов, бортовых грузовиков. Тут же грудами лежали палатки, некоторые вместимостью до сотни человек, километры телефонных проводов и шлангов различного назначения, сотни переносных радиостанций, генераторов, осветительных ламп, полевых кухонь и оборудование целых полевых госпиталей. Десятками тысяч были складированы комплекты воинской униформы, ботинки, куртки, шинели, носки, кальсоны, шлемы и подшлемники, медицинские аптечки и бритвенные принадлежности. «Здесь можно оснастить половину всех евреев мира», — подумал он.

Блокнот Федермана распух от многих записей. Среди прочего его внимание привлекли сваленные в кучу предметы непонятного вида. На вопрос «что это?» ему сказали, что это называется US Army pack racks, то есть рюкзаки специальной конструкции, с помощью которых американские пехотинцы переносили особо громоздкие и тяжелые грузы.

На вопрос о стоимости Федерман получил ответ — «один франк за штуку». Внутренне изумившись столь смехотворной цене, Ксиель подумал и записал в блокнот: «Рюкзаки — взять 300 штук».

Через пять месяцев, в самый критический час эти рюкзаки тоже сыграют свою роль в спасении Иерусалима.

Ксиель Федерман выполнил свою часть миссии.

Мрачные, свинцового цвета тучи нависли над городом. Изредка они исторгали очередной заряд мокрого снега, который одинаково ложился на черепичные крыши еврейских домов, так же как и зубцы башен и бастионов Старой крепости. Моментами в просветах показывалась звезда, которая за 1947 лет до этого привела пастухов Иудеи к одному хлеву в Вифлееме. Но никогда мир не казался более отдаленным, а люди доброй воли столь малочисленными, как в том 1947-м.

В эти предновогодние дни разгорелась проблема первого КА, то есть квартала Катамон; затем будут Кастель и Кфар Этцион, — почему-то названия у них у всех начинаются на букву К. Для еврейской нации они станут тем же, что и Смоленск, Новороссийск и Курск для советской за 5 лет до этого (конечно, при неизмеримо меньших масштабах). Но вернемся к Катамону.

Именно, в этом буржуазном квартале, населенном арабами-христианами и зажиточными евреями, обстановка ухудшалась быстрее всего.

К этому его «приговорили» географическое положение и стратегические интересы сторон. Находясь в южной части города, Катамон со своим смешанным населением, где иудеи были в меньшинстве, отрезал кварталы Мекор Хаим и Талбия от основной аггломерации евреев и представлял собой нарыв, который своим разрывом грозил расчленить еврейский Новый город надвое.

Для арабской стороны он представлял собой клин, удачно вбитый между позициями врага, своего рода плацдарм, с которого в заданный день можно было развернуть наступление сразу в двух направлениях.

Командование «Хаганы» решило не ждать этого дня и перехватить инициативу в свои руки. Приступив к реализации своей политики террора и запугивания, в ночь на 1 января еврейские боевики одновременно взорвали сразу 8 домов в Катамоне. Через пару дней был отмечен отъезд ряда арабских семей, очевидно в направлении Бейрута, Аммана и Дамаска.

Одновременно выяснилось и следующее: некоторые евреи, вопреки приказам «стоять насмерть» (что вообще-то не было пустой фразой), также стали покидать свои жилища, предпочитая перебраться со своими семьями туда, где их соплеменники составляли большинство. По большому счету, трудно было упрекнуть в чем-то этих людей, ведь каждый думал о своей семье, своих близких и детях. Правда, была одна большая разница — для евреев не существовало Бейрута, Аммана, Дамаска, — конечным пунктом следования могло стать только море. Тем не менее указание «защищать каждый клочок земли» было нарушено, и если бы эта тенденция возобладала, то она могла в конечном итоге привести к катастрофическим последствиям.

Иерусалим стал первым местом, где эта проблема выявилась, а в Катамоне она стала быстро обостряться.

В город с самыми широкими полномочиями был направлен член Верховного командования Мишель Сачем.

С его прибытием сразу началось заседание штаба обороны. Докладывающий офицер завершил свое выступление, огласив мнение присутствующих, что единственным способом переломить ход событий было бы нанесение решительного удара в Катамоне. В случае удачи арабы получили бы такой шок, что психологический климат в городе был бы сразу изменен, их отъезд ускорился, а выезд евреев остановлен.

…Долгая служба в подпольной армии, в том числе и на высших постах, научила Сачема, где искать то главное звено, которое позволит вытащить всю цепь… Пауза длилась всего лишь пару секунд, после чего он произнес: «Я согласен, только скажите мне, где находится арабский штаб в Катамоне?..»

Присутствующие офицеры затруднились с ответом, и он продолжил: «Хорошо, даю вам сутки, чтобы определиться. Завтра доложите мне в это же время».

…Самое интересное, что никакого арабского штаба на тот момент в Катамоне не существовало. Но произошло следующее: встревоженный уничтожением сразу восьми домов, местный комитет самообороны обратился за помощью, и Абдель Кадер лично направил в Катамон сотню партизан из Хеврона, которыми командовал лично ему знакомый с 1936 года Ибрагим Абу Дайя, по профессии пастух, человек необразованный, но безусловно бесстрашный и преданный общему делу. Во второй половине того же дня, т. е. в субботу 3 января 1948 года, Абдель Кадер, Абу Дайя и Эмиль Гори совершили поездку по Катамону, лично определяя места для размещения караулов ополченцев из Хеврона.

К вечеру они остановились в отеле «Семирамис», приятном трехэтажном здании, где у них была назначена встреча с наиболее влиятельными людьми квартала. Там они пробыли всего полтора часа и после этого благополучно уехали по своим делам дальше.

Разведка действовала быстро, и уже к утру информаторы сообщили, что в Катамоне, по видимости, есть два арабских штаба — один в пансионе «Кларидж», другой в отеле «Семирамис». При этом был особо отмечен факт парковки накануне у отеля в течение полутора часов джипа, характерной песчаной раскраски, что ясно указывало на прибытие каких-то важных лиц из (арабской) пустыни.

В 10 часов утра, в воскресенье 4 января эти разведданные были доложены Сачему. Он попросил показать ему на карте расположение одного и второго штаба. Второй квадратик находился ближе и удобнее к еврейским коммуникациям. Сачем ткнул карандашом: «Итак, это будет «Семирамис».

Приговор был произнесен, до казни оставалось лишь несколько часов.

Сохранилось достаточно подробное описание того дня и, главное, ночи… Еще до наступления темноты информаторы прямо на месте достаточно тщательно изучили все подходы к «Семирамису», также убедились, что здание располагает обширным подвалом, где стоят несущие колонны, а сам подвал «защищен» обыкновенной дверью, причем накинутая на петлю щеколда «закреплена» и удерживается на месте куском проволоки.

В это время другие готовили в рейс два автомобиля, на первом должна была следовать ударная группа из 4-х специалистов-подрывников, прикрывать ее в случае необходимости должна была вторая группа из пяти автоматчиков. К вечеру из всех возможных источников сумели собрать 75 килограммов взрывчатки, тротила (ТНТ); со всеми предосторожностями эти брикеты разместили в двух больших кожаных чемоданах…

…В ту ночь с 4 на 5 января над Иерусалимом разразилась сильнейшая грозовая буря. Беспрерывно хлестал холодный дождь, громовые раскаты заглушали все вокруг. Караульная служба наемников Абу Дайя оказалась не на высоте — из десяти постов, где должны были находиться часовые, семеро остались без таковых, так как они сочли, что уж в такую ночь и такую погоду евреи точно не высунут и носа. Поэтому два авто беспрепятственно подкатили к отелю прямо к назначенному часу «Ч» — 1.00 5 января. Однако один добросовестный караульный все же оказался на месте, два автомобиля с непонятными людьми внутри показались ему подозрительными, и, чуть поколебавшись, он вскинул автомат и дал очередь в их направлении. Боевики высыпали наружу, готовясь открыть огонь. Часовой убедился в их подавляющем численном преимуществе и, решив больше не испытывать судьбу, благополучно исчез с места событий. Чертыхаясь, под потоками проливного дождя, евреи потащили чемоданы с ТНТ к лестнице с подвальной дверью. Там их ждал первый сюрприз — вместо проволоки там висел солидных размеров навесной замок с дужкой. Решив не тратить зря времени, они действовали «как учили» — за ту же щеколду была вставлена ручная граната, чека выдернута, и спустя положенные секунды раздался взрыв. Дверь сорвалась с петель и улетела в подвал. Боевики затопали по внутренней лестнице, спуская чемоданы вниз. При свете фонариков были выбраны две колонны и возле каждой стали размещать брикеты со смертоносной взрывчаткой….

Взрыв «лимонки» наконец-то всполошил обитателей наверху. Один из постояльцев сумел дозвониться до поста британской полиции и сообщить им, что на гостиницу совершено нападение с применением ручной гранаты, срочно нужна помощь… Отвечавший с того конца буркнул что-то нечленораздельное и бросил трубку. Помощь пришла только утром, когда уже было нужно разбирать развалины. Женщины пытались уложить переполошенных детей, мужчины в пижамах, стоя в общем холле, долго дискутировали, стоит ли спускаться вниз под таким дождем…

Бикфордовы шнуры отсырели и не хотели разгораться, наконец-то два характерных оранжевых огонька замерцали во тьме… «Ну все, бежим!» громко крикнул, естественно на иврите, командир. Боевики затопали наверх, как позднее свидетельствовал один из выживших, этот крик и топот он услышал за минуту до взрыва… Автомобили рванули от отеля… спустя секунды взрывчатка сдетонировала, и казалось, все три этажа поднялись в воздух, чтобы затем упасть водопадом камней. Взрыв был слышан всему Иерусалиму…

Погибло 37 человек, такое же количество получили ранения и контузии. Больше всего прибывших утром спасателей поразил вид обезумевшей арабской женщины, которая на руках баюкала оторванную голову своей маленькой дочурки…

* * *

Городской автобусный маршрут № 2 прекратил свое существование. У Яффских ворот арабы возвели огромную баррикаду, и все сообщение с Еврейским кварталом было прервано. Ни одного грамма пищи или литра воды уже не поступало жителям, более того — заканчивалось молоко для младенцев и керосин для приготовления пищи.

Еврейское Агентство обратилось с бурными протестами к британским властям. Последним нужно было бы только отдать приказ, и в течение дня баррикада была бы снесена, но они предложили более простое — на их взгляд решение: эвакуировать Еврейский квартал. Ответом было решительное «нет». Тогда был предложен компромисс: англичане обязались обеспечить сопровождение одного конвоя в неделю при условии, что он предварительно будет подвергнут тщательному досмотру, т. к. доставка любого оружия и боеприпасов была категорически запрещена.

Агентство согласилось, оговорив при этом, что оно не будет побуждать жителей к выезду, на чем так настаивали британцы.

* * *

Помимо официальной «Хаганы» в состав еврейских сил входили и экстремистские группировки «Иргун» и «Штерн». Они с готовностью взялись за осуществление политики «террора и запугивания». Один из таких актов был совершен 7 января. Предварительно с городской СТО был угнан британский полицейский автомобиль-фургон, также имелось несколько припасенных полицейских униформ. В фургон загрузили 200-литровую бочку, набитую взрывчаткой, гвоздями, болтами и гайками. На задание пошло пять человек, впереди рядом с шофером сидел командир группы. Возле бочки расположился Ури Коген, ему предстояло привести этот дьявольский заряд в действие. Два последних «коммандоса» были вооружены автоматами, и им поручалось прикрытие огнем.

Фургон беспрепятственно вкатил в самый центр Арабского города, причем стоявшие на посту «джихадовцы» не обратили на британскую полицейскую машину никакого внимания…. Командир подал сигнал готовности, и Ури Коген привел запал в действие. Автомашина притормозила на остановке, створки задних дверей были распахнуты. Ури толчком скатил бочку наружу. Его поразил вид десятков ошеломленных лиц. «Казалось, они увидели самого сатану». Он поторопился захлопнуть дверцы изнутри. Автомобиль резко тронулся, а толпа, словно под гипнозом, как кролик перед пастью удава, недвижимо стояла на месте. И грянул взрыв… 17 убитых на этот раз. Фургон зигзагами пошел по улице. Спохватившиеся караульные с разных сторон обрушили на него огонь. Машина была остановлена, и диверсанты бросились врассыпную. Троих уложили на месте, один погиб пару дней спустя. Единственный оставшийся в живых Ури Коген — был ранен, прооперирован и дожил до наших дней.

Евреи вновь увеличили счет с той стороны.

«Жизнь для евреев должна стать адом!» — так можно было резюмировать реакцию сторонников Муфтия после совершения этих актов. Они не остались в долгу, и в центре Иерусалима разгорелась война «бомбистов». Тем не менее уничтожение отеля «Семирамис» и кровавое злодеяние на автобусной станции привели к ожидаемым результатам. Отъезд евреев из смешанных кварталов остановился, а арабы стали выезжать из города во все больших количествах. Боевики «Иргуна» и «Штерна» своими действиями сумели вызвать поистине психоз в стане своих противников.

* * *

Всю неделю арабский пастух перегонял свою отару овец с места на место. Со своим подпаском он то удалялся, то приближался к недалекому Эль-Кодсу, при этом внимательно осматривая каждую складку на местности, каменистый склон или неглубокую расщелину. Но это был не простой пастух, а один из предводителей местного «тейпа» по имени Харун Бен Яззи. Он выполнял личное поручение Абделя Кадера, относительно детальной разведки всех подходов к «святому городу».

Настало время претворить в жизнь данное обещание.

Абу Мусса правильно рассудил, что воздвигнуть постоянное заграждение где-нибудь у входа или на выходе из «бутылочного горлышка» Баб-эль-Уэда было бы несложно, но сразу возникал риск серьезной конфронтации с англичанами. Это было бы не в интересах арабов. Поэтому временно была принята более подходящая тактика «летучих засад». В развевающейся «куфии», умело манипулируя винтовкой, Абдель Кадер лично возглавил первую серьезную атаку, когда было сожжено сразу несколько еврейских грузовиков. Абдель Кадер был удовлетворен; оставив указание своим соратникам «действуй, как я», он отбыл по другим делам.

Таким образом, сразу осложнилась ежедневная задача доставки в Иерусалим 30 грузовиков с питанием, необходимым для выживания жителей.

Не перечислить, сколько бед и забот обрушилось на мэра еврейской части Иерусалима Дова Джозефа уже в первые дни 1948 года.

Первая опасность — отсутствие каких-либо серьезных запасов продовольствия. Предвидя дальнейшее ухудшение ситуации, Джозеф дал распоряжение секретно печатать бланки продовольственных карточек.

Жителям также угрожала вторая опасность — умереть от жажды. Водоснабжение шло из местечка Рас-эль-Айн, и город можно было поставить на колени без единого выстрела. Достаточно было одного заряда динамита в удачном месте под акведуком. Дов Джозеф распорядился учесть все возможные подземные емкости, постепенно заполнить их водой и опломбировать.

Электроэнергия. Единственная существующая электростанция требовала для вращения генераторов 3 тонны горючего в день. Необходимо было сделать его запас.

Медицинская помощь. Основной госпиталь находился на горе Скопус, в некотором отдалении от города.

Учитывая возможность его изоляции или блокады, было решено открыть несколько вспомогательных медицинских пунктов в городе, также приступить к созданию банка крови. И наконец, самая критическая задача. После первых серьезных и удачных попыток арабов прервать снабжение города прозвучало предложение эвакуировать женщин и детей. Это сразу бы уменьшило население Иерусалима вполовину, если не на две трети.

После долгих раздумий Дов Джозеф отказался санкционировать этот акт. Соображений было два: столь массовый исход евреев вновь изменит психологический климат в городе, который только-только был поправлен после событий 4 и 7 января. И второе: если дойдет до «серьезного», то наверняка мужчины будут защищать своих близких с большей стойкостью и упорством, чем просто пустые дома.

Дов Джозеф не питал иллюзий относительно судьбы, что ждала их в случае захвата города противником.

Но позволить уйти из города сначала женщинам, потом мужчинам и вновь повторить год 70-й — это было бы недопустимо. Он знал, какая ответственность ложилась на его плечи с этой минуты.

* * *

Опять глубокая ночь (но без дождя). Грузовик остановился у входа в Менора-клуб, в пригороде Иерусалима.

Пять человек, оснащенные на этот раз не динамитом, а слесарным инструментом и веревками, направились вглубь территории этого аристократического заведения. Там на лужайке на невысоких пьедесталах были установлены две небольшие турецкие пушки в качестве одного из символов победы Британии над империей Оттоманов.

Времени для бригады рабочих потребовалось не очень много — орудия были аккуратно сняты и увезены в неизвестном для британской армии направлении.

А утром предводители «Хаганы» могли поздравить себя, что у них появилась своя артиллерия. Факт кражи этих старинных пушек лишний раз свидетельствовал, насколько нуждалась еврейская сторона в тяжелом оружии.

…Спустя пару дней инженеры убедились, что в том состоянии, в каком они есть, пушки уже непригодны для нормальной стрельбы. Тогда они были переделаны в две «давидки» (по имени изобретателя Давида Лейбовича).

«Давидка» представляла собой своеобразный миномет, который стрелял снарядом, изготовленным из куска водопроводной трубы. Снаряд, в свою очередь, набивался взрывчаткой, гвоздями и болтами. Вообще дальность действия и его поражающий эффект вызвали бы только насмешки у профессиональных артиллеристов вермахта или Красной армии. Но ценность «давидки» была в другом — громоподобный оглушительный разрыв снаряда, как правило, сеял панику в стане врага, а паникеры в очередной раз рассказывали, что евреи вновь применили свое «секретное оружие».

Противник, конечно, не оставался в бездействии. Помимо официальных поставок в арабские армии, оружие, так сказать чисто в индивидуальном порядке, выменивалось, выманивалось, похищалось и покупалось в многочисленных британских гарнизонах, еще стоявших в государствах и княжествах Арабского Востока. Как уже говорилось, все больший размах приобретали раскопки в Ливийской и Западной пустыне в Египте.

Но здесь со всей очевидностью в очередной раз проявились все те внутренние разногласия и арабское соперничество, которые так часто сводили на нет все их усилия в борьбе с сионистским противником.

Выкопанное бедуинами оружие сразу становилось предметом спора, и на него претендовали египетские «братья-мусульмане», палестинские арабы и просто уличные бандиты. Караваны грабились, оружие отнималось, и пока очередная партия пистолетов или ружей прибывала в Рамаллах или Наблус, она обычно перекупалась несколько раз. В эту зиму германская винтовка системы «маузер» — часто со следами ржавчины и изношенным механизмом — стоила на «суке» до 100 фунтов, в то время как в чешском оружейном раю под названием «Зброевка», где усердно трудились «коммерсанты» Азиз Керин и Эхуд Авриель, за ее новейший и более совершенный образец запрашивали только четверть указанной суммы.

* * *

Дамаск той зимой был поистине бурлящим городом. Слово Филистын звучало повсюду. На Центральном «суке», там, где традиционно торговали роскошными вышивками и шелками, которыми так славился Дамаск, теперь в открытую предлагали совсем другой товар, в частности германские «маузеры» и французские «лебели», английские автоматы и даже новейшие американские «базуки», которые тогда считались весьма совершенным оружием. В одном из пригородов, совсем недалеко от скромного мавзолея, где захоронен самый блестящий генерал Ислама — Саладин, разместился штаб генерала Исмаила Сафуата, который теоретически объединял под своим командованием все силы, противостоящие еврейским поселенцам (и мировому сионизму).

Эти силы уже включали:

— формирования Муфтия, то есть «Воинов джихада»;

— «Армию освобождения», которую должны были составить добровольцы, финансируемые Лигой;

— и даже регулярные арабские армии.

Однако Сафуат Паша осознавал, что реально его власть распространялась разве что на горстку подчиненных ему офицеров. Впрочем, не отличаясь от многих своих коллег, иракский генерал соединял в себе великолепное «владение глаголом» с решительным отказом посмотреть реальности в лицо. Он уже пообещал арабским войскам «триумфальный марш на Тель-Авив». А в ответ на обращение группы палестинцев, что они не могут атаковать еврейские конвои из-за крайней нехватки оружия, он бросил им: «Бомбардируйте их камнями» (?!).

В его штабе работал молодой и очень способный начальник оперативного отдела, иорданец Васфи Телль. Он провел анализ сложившейся ситуации и написал рапорт, выводы которого гласили: «…с учетом удручающего состояния арабских сил, триумфальный марш на Тель-Авив может закончиться только катастрофой».

Ознакомившись с этим отчетом, Сафуат сделал только одну предосторожность — чтобы этот документ не попал в руки членов Лиги. А в частном порядке он заявил Теллю, что если бы арабские правительства знали об этих опасностях, ни одно из них не взяло бы на себя риск отправить своих солдат в Палестину. (А не такая ли была у нас ситуация в декабре 1994 г.?)

Одним из центров политической жизни в Дамаске в то время был старинный аристократический отель «Ориент палас». Помимо обычных постояльцев, в тот период он был заполнен загадочными личностями, включая, очевидно, шпионов, информаторов, доносчиков, агентов влияния, каждый из которых работал на своего хозяина или на нескольких сразу. Здесь для них было широкое поле деятельности. Но появлялись среди них и весьма значительные персонажи, в частности Муфтий Хуссейни. Вместе со своими сподвижниками он занял целый этаж. Хадж Амин не сидел на месте, активно посещая кабинеты высокопоставленных лиц. При этом он всегда имел таинственный вид, и его непременно сопровождали шестеро телохранителей, за вышитым поясом у каждого торчали по несколько кинжалов и пистолетов сразу. Сам Амин Хуссейни не снимал из-под халата пуленепробиваемый жилет — подарок фюрера, и для этого у него были весьма веские причины, т. к. врагов у него в Дамаске было с избытком.

Его безудержные амбиции превратить Палестину в свою собственную вотчину, таинственные убийства, сопровождавшие его восхождение во власть, упрямство и жестокость в достижении поставленных целей не давали ему шанса сохранить или обзавестись подлинными друзьями в арабском мире. Начиная с декабрьской конференции Лиги он неустанно требовал, чтобы все собранные деньги и оружие передавались именно ему. В принципе он вообще был против создания Армии освобождения с привлечением туда многочисленных добровольцев. «Зачем нужна эта армия иностранцев, когда у меня в Палестине есть тысячи мужчин, готовых вступить в бой, если им только дать оружие?..»

Но в Дамаске Хадж Хуссейни убедился, что он далеко не всесилен, и имел ряд весьма неприятных для его самолюбия сюрпризов. Первый удар — точнее «холодный душ» — он получил от Исмаила Сафуата. Их встреча была далека от сердечности. Иракский генерал впрямую обвинил его в разворовывании средств, краже оружия, коррупции, кумовстве и стремлении назначать на ответственные посты лиц, исходя из политической лояльности, а не военной компетенции.

Генеральный секретарь Лиги Аззам Паша зашел с другого конца, и вообще он действовал тоньше. Он заявил следующее: «…после раскрытия ужасов «Холокоста» мир полон симпатии к евреям, и этим объясняется почти единогласная резолюция спецсессии ООН по разделу Палестины… но будут ли европейские народы столь снисходительны к палестинским арабам, если узнают, что в свое время их руководитель пользовался покровительством Адольфа Гитлера и Йозефа Геббельса?»

И наконец, дал о себе знать король Абдулла. Иорданский монарх впрямую заявил, что будет враждебно относиться к любому правительству в Палестине, если во главе его встанет Муфтий Хуссейни.

К этому времени в Армию освобождения записалось столько добровольцев, что ее уже невозможно было игнорировать. И произошел второй раздел Палестины. Было решено, что вся северная часть страны будет отдана Армии освобождения, Муфтию и его формированиям поручили сектор, где находится ось Иерусалим — Яффа.

И затем Амин Хуссейни потерпел самое серьезное крушение своих надежд. Он вообще-то надеялся если не впрямую подчинить себе Армию освобождения, то хотя бы поставить во главе ее своего человека. Этого не случилось; во главе Армии был поставлен его враг, которого звали Фавзи Эль-Каукджи. Он был уроженец северного Ливана, но со своим оплывшим лицом, толстой шеей и светлыми, коротко остриженными волосами он больше напоминал представителя германской расы. Этой расой он восхищался на протяжении многих лет, начиная со времен Первой мировой, когда молодым лейтенантом турецкой армии начинал свою службу под водительством генерала фон Кройсса. Тогда же на земле Палестины он заработал свою самую почитаемую им награду «Железный крест 2-го класса».

Когда Оттоманская империя рухнула, он работал на англичан против турок, затем против англичан в пользу немцев и т. д. Когда в 1941 году в Ираке разгорелось антианглийское восстание, он, естественно, очутился в гуще событий, получил под это дело «кредиты» в виде денег и оружия, затем он вовремя исчез, «проглотив», как утверждали сторонники Муфтия, «и деньги, и оружие».

Правда, к этому времени он очень вовремя получил ранение и под этим предлогом эвакуировался в Германию, где прошел курс лечения (очевидно, продолжавшийся и за столиками немногочисленных ночных ресторанов, которые еще существовали в стране, проигрывающей войну). Там он увидел очаровательную блондинку и, как восточный принц из «1001 ночи», послал ей на столик два продукта, наиболее ценимых в полуразрушенной столице рейха, бутылку французского шампанского «Вдова Клико» и пачку американских «Camel». С той минуты сердце белокурой Гретхен навсегда принадлежало ее Фавзи, и отныне фрау Эль-Каукджи везде следовала за ним как тень. Совсем другие отношения сложились у него с Муфтием. Хотя вроде бы последний был выше его по положению, «генерал» Эль-Каукджи демонстративно не желал показывать ему своей лояльности или подчиненности. От этого возникла взаимная неприязнь, которая с годами только усиливалась.

Назначение Эль-Каукджи на пост командующего АО объяснялось, видимо, теми соображениями арабских руководителей, что Муфтию и его устремлениям нужно было обеспечить хороший противовес, и во-вторых, армию должен был возглавить не просто политик, а подлинный генерал. И последний тонкий штрих: сирийские власти, очевидно, не совсем доверяли «генералу», поэтому все его выезды из предоставленной виллы контролировались и вообще ограничивались — похоже, сирийцы всерьез опасались, как бы под влиянием той или иной политической фракции Эль-Каукджи вместо киббуцев в Палестине не повел свои войска на министерский квартал в Дамаске.

А войска уже собирались. Радиоволны, объявления в газетах, проповеди в мечетях — все призывали арабов записываться в армию добровольцев для защиты «святых земель». Волонтеры прибывали из перенаселенных кварталов Каира, рынков Алеппо, берегов Тигра и Евфрата, побережья Залива и Красного моря.

Все они устремлялись в Дамаск.

Здесь были рафинированные франкоговорящие ливанцы, образованные сирийцы, египетские «братья-мусульмане», так же озабоченные желанием сбросить свой режим, как и маршировать на Тель-Авив, иракцы, пострадавшие в ходе восстания 1941 года, неграмотные йеменцы и афганцы, черкесы, друзы, курды.

Тут же были идеалисты, авантюристы, воры, грабители, шарлатаны, иными словами, те отбросы общества, которые ненавидели евреев, англичан, французов, свои правительства, для кого объявленный «джихад» был таким же приглашением к будущему грабежу, как и к защите мечети Омара.

Постепенно в бараках местечка Катана, в 40 км от Дамаска, собралась толпа где-то в 4 тысячи человек.

Питание, снабжение, оснащение, экипировка были организованы безобразно. То же самое и с обучением: волонтер, сделавший из своего ружья с десяток выстрелов и метнувший 1–2 учебных гранаты, считался обученным бойцом.

Но были среди них и вполне компетентные в военном отношении люди, а именно: небольшое количество дезертиров из английской армии, немецкие военнопленные, сбежавшие из союзнических лагерей, французы бывшего режима Виши, которые у себя на родине считались преступниками, и даже югославские мусульмане, которые служили в вермахте и прославились своими зверствами в Сербии и Словении. Возврата домой им не было, и они знали, что маршал Тито их всех заочно приговорил к смерти. Вот эти действительно были профессионалами своего дела, в том числе и по «еврейскому вопросу». В случае их успеха киббуцников в северной Палестине ожидала поистине незавидная судьба.

* * *

В те дни, когда Эль-Каукджи и его подчиненные с удовлетворением пересчитывали сотни и тысячи прибывающих добровольцев, в Тель-Авив пришла шифрограмма с другим подсчетом. Эхуд с гордостью извещал Давида, что ему удалось разместить заказы на 25 тысяч ружей, 5 тысяч легких и 300 тяжелых пулеметов, также 50 миллионов патронов. Вместо ожидаемой благодарности он получил телеграмму, которая гласила: «…срочно приступить к закупке танков, пушек и боевых самолетов. О деньгах не беспокойся…»

Авриель понял: за те полтора месяца его отсутствия что-то сильно изменилось на «земле обетованной», раз дело стало так, что винтовками и пулеметами уже не обойдешься.

Вопрос о деньгах всегда является самым непростым на всех уровнях человеческого общества. Деньги нужны всегда. А здесь предстояло создать новое государство, причем в окружении весьма воинственных соседей, которые отнюдь не скрывали своих злодейских намерений. Был отработан план раздобыть эти деньги, и одной из составляющих этого плана стал визит Голды Меир в США. В Нью-Йорк она прибыла рейсовым самолетом, причем в момент прибытия в кошельке у нее была только одна купюра в 10 долларов. Любопытствующий таможенник все-таки не утерпел и спросил: «А как мадам рассчитывает прожить в Америке на столь скромную сумму денег?» — «А у меня здесь семья…» таков был ответ опытной конспираторши-сионистки.

Ее визит продлился месяц с лишним. Практически каждый день она выступала на собраниях и встречах еврейских общин разных городов Америки. Вот суть ее заявлений: «…В ходе последней войны европейское еврейство потерпело национальную катастрофу. В результате развязанного «Холокоста» погибло свыше пяти миллионов наших соплеменников и единоверцев… Сейчас нам предоставлен шанс возродить нашу нацию и государство… но мы находимся во враждебном окружении… Нам не нужно, чтобы парни из Цинциннати или Денвера рисковали своими жизнями для защиты наших жителей в Яффе или Иерусалиме. Более того, понимая все реалии внешней и внутренней политики США, что вам нельзя портить отношения с Великобританией и арабским миром, который вам поставляет нефть, — нам даже не нужно вашего оружия. Нам нужно одно — дайте нам денег! Все остальное мы сделаем сами… Я заклинаю вас дайте нам денег…»

Визит завершился полным успехом. Прибыв в Нью-Йорк с 10 долларами в кошельке, она уехала с 50 000 000, переведенными в банки Тель-Авива, Цюриха, Парижа и Люксембурга. В завершение отметим две вещи: доллар тогда действительно был «золотым», а указанная сумма превышала все доходы Саудовской Аравии от экспорта нефти за весь 1947 год.

Так что денег на танки и самолеты должно было хватить.

Кстати о самолетах. В отличие от Амина Хуссейни и Эль-Каукджи, Давид Бен-Гурион несколько лет провел в Англии, причем он был свидетелем германского «блица», то есть жестоких атак нацистского воздушного флота против городов и военных сооружений Великобритании. Он лично наблюдал, какое морально-психологическое воздействие оказывают современные самолеты, обрушивая свой ракетно-бомбовый груз на население городов и на войска, окопавшиеся на местности. Поэтому на одном из заседаний штаба была поставлена задача — еще не рожденному государству нужен воздушный флот. Но как создать подпольную авиацию в оккупированной стране?

Тем не менее это им удалось. Создание IAF — Israeli Air Force — не является предметом данной книги.

Однако мы считаем необходимым отметить пару фактов, относящихся к началу 1948 года.

В аэроклубе Палестины на тот момент находились четыре официально зарегистрированных самолета марки «Тейлоркрафт». Это была легкая машина с высокорасположенным крылом и кабиной, куда помещались пилот и 1–2 пассажира. (Кстати, именно этот самолет получил кличку «примус» за свое характерное высокое шасси «на три точки».) На каждом из них, на крыльях и хвостовом оперении была нанесена маркировка VQ PAI.

По цене металлолома евреям удалось купить у англичан 20 самолетов абсолютно схожей модели «Остер». Из них механики сумели собрать 13 штук летающих образцов, а маркировка на каждом нанесена все та же — VQ PAI.

Все 13 самолетов интенсивно использовались для обучения пилотов, а озадаченные инспекторы британской гражданской аэронавтики никак не могли установить причины столь ошеломляющей активности самолетиков с маркировкой VQ PAI. Единственное, за чем строго следили евреи — чтобы число аппаратов, одновременно находящихся в воздухе, никогда не превышало четырех. Маленькие невооруженные монопланы служили воздушной «скорой помощью» для удаленных и изолированных киббуцев, сбрасывая им питание и боеприпасы. Они с воздуха следили за ситуацией на дорогах, предупреждая о засадах. Пилоты даже стали практиковать ночные полеты, совершая посадки на отдаленных аэродромах, освещаемых автомобильными фарами.

В Иерусалиме «Хагана» оборудовала импровизированную посадочную площадку у подножья холма, где позднее будет возведено здание израильского парламента. Уклоняясь от пилонов ЛЭП и высоких домов, летчики совершали поистине акробатические трюки, поднимая свои «Остеры» в небо.

Нескончаемый воздушный балет и акробатика четырех самолетиков служили для жителей города воодушевляющим элементом их ежедневного существования.

Кто бы мог предположить тогда, что пройдет совсем немного времени, и в небе Палестины появятся вместо неуклюжих «примусов» и элегантных авиеток совсем другие «боевые птицы», которые своим клекочущим пулеметным огнем калибра 12,7 мм будут столь успешно рассеивать толпы добровольцев АО, вооруженных разве что только не средневековыми мушкетами?

* * *

Месяц январь заканчивался, но перед тем как перейти к событиям 1 февраля, расскажем еще об одном персонаже, еще одном Фавзи, который один стоил десятков, если не сотен рядовых «Воинов джихада».

Его имя было Фавзи Эль-Кутуб, в отличие от других, он был самым что ни на есть настоящим палестинцем, причем родился в арабском квартале Старой крепости. Свою первую гранату он метнул в еврейскую лавку, еще будучи совсем зеленым юнцом, в ходе восстания 1936 года. Позже он хвастался, что таких эпизодов с Mills bomb (официальное название боевой гранаты английской армии) у него было аж 56, по его счету. Такая активность молодого араба привлекла внимание британской полиции, и Фавзи пришлось бежать сначала в Дамаск, затем в Багдад. Оттуда, следуя логике вещей, он перебрался в Берлин, где был представлен Амину Хуссейни. По рекомендации последнего его приняли в школу диверсантов СС, где он в течение года осваивал самые изощренные методы диверсий и саботажа. После этого немцы предложили ему отправиться в Палестину во главе банды диверсантов из пяти человек. По неизвестным причинам он отказался. Такой неблагодарности его германские хозяева снести не смогли, и Фавзи в результате оказался в концентрационном лагере. Самое интересное — в том самом, где содержались еврейские заключенные. Это был один из парадоксов, что самого ярого ненавистника иудеев поместили среди ходячих скелетов, где он едва не отдал Богу душу. Только личное вмешательство и ходатайство Муфтия перед Гиммлером спасло его от смерти. Эль-Кутуб был извлечен из концлагеря и затем какое-то время даже работал на радио, в службе пропаганды на арабском языке.

Конечно, он не был столь умен и прозорлив, как Хадж Амин, и, несомненно, «затянул» со своим пребыванием в Берлине. Город уже был окружен советскими армиями, когда Фавзи наконец-то спохватился. Он переоделся в униформу, снятую с убитого немецкого солдата, и сумел выбраться из Берлина. В суматошные и радостные дни первой декады мая 1945 года он добрался до австрийского Зальцбурга. Там он опять попал в руки полиции, на этот раз американской. Американцы разбирались достаточно долго, но все-таки установили, что перед ними не диверсант калибра Отто Скорцени, а всего лишь безобидный — как он притворился — палестинский араб.

Эль-Кутуб был отпущен, затем уехал во Францию и на корабле с еврейскими беженцами — пребывание в концлагере, несомненно, помогло ему столь успешно замаскироваться под одного из них — убыл в Палестину.

В отличие от Эль-Каукджи, у этого Фавзи никаких проблем с Хадж Амином не было, и он мог приступить к очередному раунду своей личной войны с евреями.

Именно Эль-Кутубу Абдель Кадер поручил самую ответственную миссию: нанести удар прямо в сердце еврейского Иерусалима. Это должно было стать ответом на уничтожение отеля «Семирамис». Вообще-то у знаменитого бомбиста был список из 160 объектов, предназначенных для разрушения, но в данном случае выбор пал на редакцию ведущей еврейской газеты «Палестайн Пост».

Схема была в принципе отработанной, и она в значительной степени повторяла еврейскую. Опять у британских полицейских был угнан автомобиль-фургон. В укромном месте его начинили взрывчаткой и затем в полдень 1 февраля удачно припарковали прямо у центрального входа в «Палестайн Пост».

Взрыв был оглушительным. Все стекла в окружающем квартале повылетали, фасад здания был обезображен, типографские машины в большинстве выведены из строя из-за рухнувших внутренних перекрытий. К счастью, жертв оказалось не так много, но психологический эффект был весьма велик.

Абдель Кадер и Фавзи Эль-Кутуб показали, что они действительно могут поразить противника прямо в сердце. Абдель Кадер был вновь приглашен в Каир, где Муфтий сердечно поздравил своего племянника. Растроганный Абу Мусса сообщил дяде, что сейчас готовится новый удар, и он будет такой силы, что евреям не останется ничего другого, как запросить мира и отдать Эль-Кодс арабам!

Взрыв у редакции «Палестайн Пост», несомненно, встревожил еврейское руководство. На заседании Верховного штаба было решено заменить Исраеля Амира и назначить на пост командующего зоной Большого Иерусалима Давида Шалтиеля. 6 февраля днем на центральном автовокзале Тель-Авива он уже садился в блиндированный автобус для следования к своей цели. Прощание с женой было недолгим, и вот уже автобус, натужно ревя мотором, в составе колонны таких же машин стал одолевать подъем в направлении Хулда Баб-эль-Уэд. Среднего роста и комплекции, в простом цивильном костюме, с очками на носу, Шалтиель ничем не отличался от других пассажиров этого ревущего бронеавтобуса.

Никто из окружавших, естественно, не знал, что за сутки до этого его принимал другой Давид, по фамилии Бен-Гурион. Вот те инструкции, которые ему дал лидер сионистов: ни кусочка еврейской земли не должно оставляться противнику — город оборонять квартал за квартал, каждую улицу, каждый дом; население должно оставаться в местах постоянного проживания; все оставляемые арабские дома должны заниматься поселенцами; должен быть создан непрерывный фронт еврейской обороны; там, где этому препятствуют зоны с арабским населением, последние должны быть ликвидированы — по максимуму; нужно установить прочную наземную связь с окрестностями горы Скопус, где находится Иерусалимский университет и центральный больничный комплекс «Хадасса» (при этом было необходимо так или иначе решить судьбу квартала Шейх Джерра, плотно заселенного арабами); и особое внимание уделить поддержанию сообщения с Еврейским кварталом в Старом городе и близлежащими киббуцами, которые защищали подходы к Иерусалиму.

Предшествующая судьба Давида была не менее бурной, чем у Фавзи Эль-Кутуба. Шалтиель родился в буржуазной еврейской семье в Гамбурге, и вообще-то родители прочили ему карьеру раввина, но вопросы религии совсем не интересовали молодого Давида. Неполных 20 лет он уже очутился на земле Палестины, где сначала работал на табачной плантации, затем в гостиничном бизнесе в Тель-Авиве. Но работа клерком и даже менеджером отеля его никак не устраивала. Шалтиель перебрался в Милан, где для начала устроился на работу в «Горэлектросеть». Скопив немного денег, он решил сразу умножить свой капитал, поиграв в рулетку в Монте-Карло. В результате без единого су в кармане он очутился у входа в бюро по вербовке во французский Иностранный легион. В Легионе он прослужил ровно пять лет, заработав нашивки старшего сержанта и Военный крест «За заслуги». Там, в ущельях марокканского плоскогорья Риф, он первый раз столкнулся с арабскими повстанцами, которыми тоже командовал Абдель, но по фамилии Керим.

Те жестокости, которые стали творить нацисты по отношению к еврейскому населению Германии, в конце концов привели его к сионизму, и он вновь очутился в Палестине, но на этот раз не на табачной плантации, а в рядах «Хаганы». Как опытного в военном отношении человека в 1936 году его направили в Европу для закупок оружия. Здесь ему не повезло: попав в лапы гестапо, он очутился в Дахау, который тогда еще только приобретал славу «эшафота для всех евреев». Чудом ему удалось вырваться оттуда и вернуться на «землю обетованную».

К моменту описываемых событий Давид Шалтиель занимал достойное место в подпольных структурах «Хаганы», но и задачи, поставленные Бен-Гурионом, были весьма ответственными.

(Кстати, о характере этого человека скажет такой факт: находясь в Дахау, когда каждый начавшийся день мог стать последним, он сам себя учил ивриту по случайно найденному учебнику и позднее овладел им в совершенстве. Родным своим языком он считал, естественно, немецкий.)

Первый бой, который ему пришлось выдержать по прибытии в Иерусалим, был совсем не против партизан Абделя Кадера, а против бюрократов Еврейского Агентства. Дело в том, что штаб «Хаганы» занимал в то время всего лишь две комнаты в подвале этого здания, и Исраель Амир искренне считал, что этого вполне достаточно. Шалтиель сразу потребовал десять комнат, но ему было отказано «вплоть до вынесения этого вопроса на специальную комиссию для решения». (Оказывается, бюрократия — еврейская? — существовала и тогда, еще в неродившемся государстве.) Тогда он просто распорядился занять все пустующие помещения.

Всем членам штаба было приказано носить на службе униформу и приветствовать друг друга отданием чести. Приказы отныне должны были отдаваться в письменном виде, а все члены штаба регулярно отчитываться о своих действиях. Как заявил один из молодых офицеров: «Наконец-то у нас появилась ясность, куда мы идем».

Его первое сообщение в Тель-Авив было весьма симптоматичным: он попросил срочно прислать 3000 курток, т. к. прохладная погода и простуда пока наносили больший урон, чем пули ополченцев Абделя Кадера. Не хватало всего: оружия, боеприпасов, людей, питания, только врагов было в избытке и число их продолжало возрастать. Однажды, в минуту откровения, он доверился другу, заявив: «Иерусалим должен стать нашим Сталинградом».

Для некоторой части города осадное положение уже стало свершившимся фактом. С момента прекращения движения автобусов маршрута № 2 Еврейский квартал превратился в осажденное гетто за стенами Старого города. Чтобы «гальванизировать» их сопротивление, в квартал был направлен опытный офицер родом из России Абрам Гальперин. Первое, что он увидел «на той стороне», как группа его будущих солдат дубинками и прикладами пыталась оттеснить и рассеять толпу своих единоверцев, решивших покинуть квартал. А всего за два месяца выехала уже четверть всех жителей.

Эту тенденцию следовало переломить, иначе в конечном итоге боевикам «Хаганы» пришлось бы защищать только камни обезлюдевших синагог. Гальперин рассудил так: если для жителей создать приемлемые условия для существования, то исчезнут и причины для их отъезда. Он сумел договориться с англичанами об увеличении еженедельных конвоев с одного до двух, стало больше доставляться питания и воды. Более того, всем жителям стали платить такое же жалование, как и рядовым боевикам «Хаганы».

Правда, здесь он сразу вступил в конфликт с Верховным раввином квартала Мордехаем Вайнгартеном. Эта семья жила здесь безвыездно свыше 200 лет, уже пять поколений мужчин Вайнгартенов служили гражданам, как правило, в качестве раввинов. Часть его власти основывалась на ежемесячной сумме в 5000 фунтов, которую ему переводило Еврейское Агентство для оплаты расходов, включая коммунальные. Через неделю после прибытия Гальперина он уже не получил этой суммы, так как она ушла на выплату жалованья и другие, более неотложные нужды. Последовало резкое объяснение между молодым командиром и престарелым «рабби». Каждый остался при своем мнении. Взаимная неприязнь продолжала обостряться, пока этот конфликт не был разрешен три месяца спустя.

* * *

Очередной террористический акт в самом центре города на улице Бен Ехуда был совершен утром в воскресенье 22 февраля. На этот раз взрывчатка была доставлена сразу на трех английских военных грузовиках, в каждом из которых было загружено по тонне тротила. Руководил всей операцией, естественно, Фавзи Эль-Кутуб. Вспомнив все, чему его учили в школе СС, он приказал, чтобы каждый кузов был дополнен 50 килограммами калия и 50 килограммами алюминиевой пудры, что делало эту смесь особенно смертоносной. Опыт показывал, что в результате сгорания этих элементов температура взрыва будет значительно увеличена, а образовавшиеся миниатюрные зажигательные бомбочки разлетятся на сотни метров вокруг. Два первых грузовика вели два настоящих английских солдата — Эдди Браун и Питер Марсден; правда, к этому времени они уже были дезертирами и за их участие им пообещали хорошую плату. За рулем третьего сидел араб с обесцвеченными волосами и загримированный под англичанина.

Грузовики были удачно припаркованы прямо в центре города: один у отеля «Амдурски», второй — у здания «Виленчик», а третий — просто у большого жилого дома. Приведя запалы в действие, все трое диверсантов благополучно скрылись.

…Отель «Амдурски» обрушился в одно медленное и величественное движение. Здание «Виленчик» как бы раздулось и грудой камней вывалилось на улицу. Третий объект, внутри которого еще безмятежно спали жильцы, также претерпел большой урон. Стекла повыбивало в радиусе двух километров.

Эхо взрывов еще продолжало перекатываться по улицам города, а во многих местах, как и надеялся Эль-Кутуб, рвануло пламя многочисленных пожаров. Итог этой операции был внушителен: 57 убитых, 88 раненых. Как результат последовал взрыв антиарабских сентиментов, но в первую очередь жители Йерушалаима обрушили свой гнев на англичан. Считалось, что это с их прямого пособничества арабы могли загнать в центр города три военных грузовика с таким количеством взрывчатки.

Поэтому последовал приказ о запрещении британским патрулям заходить в еврейский город. Разгорелась нешуточная стрельба; потеряв к концу дня где-то с десяток человек, британские власти сдались, и такой запрет был узаконен ими, но на временной основе…

* * *

В этот февральский день эхо далекого взрыва никак не долетало из залитого солнцем Иерусалима до туманного Лондона. Обстановка в одной из гостиных Уайтхолла — официальной резиденции британского «Форин оффиса» была изысканной, здесь пахло не сгоревшей взрывчаткой с примесью калия и алюминия, а восхитительным ароматом кофе «Арабика» и вкусных сигар. Атмосфера была спокойной, беседа обстоятельной — сам министр иностранных дел Эрнст Бевин принимал знатных посетителей с Ближнего Востока.

Гостями его были премьер-министр королевства Трансиордания Тауфик Абу Худа и генерал Глабб Паша. Вообще-то подлинное имя последнего было сэр Джон Бэггот Глабб. Наряду с премьером он был третьим по важности человеком в Иордании, а возможно и вторым, так как он занимал пост командующего Арабским легионом — единственной профессиональной армии на Арабском Востоке. А на эту армию опирался трон самого короля.

Джон Глабб (тогда еще без приставки сэр) оказался на этой земле в чине лейтенанта еще во времена Лоуренса Аравийского. Спустя 20 лет он встал во главе Легиона и в 1940 — начале 1941 года вел своих солдат в бой против французов режима Виши, окопавшихся в Сирии и Ливане. Чуть позже, в том же 1941 году его солдаты подавляли антианглийское восстание братьев-арабов, которое разгорелось в Ираке. Сейчас, в начале 48-го года он был на пике своей власти, авторитета и популярности среди подчиненных ему военнослужащих и даже в различных слоях иорданского общества.

Находящиеся под его командованием войска были прекрасно обучены и вооружены, тем более что сейчас, после окончания мировой войны, англичане могли поставлять ему любое, самое современное оружие, уже не нужное в Европе.

Джон Глабб безукоризненно освоил местный язык, причем с солдатами-бедуинами он предпочитал говорить на более понятном им сельском диалекте, а в аристократических приемных Аммана и Дамаска он демонстрировал мастерское владение литературным арабским.

Он досконально знал местные привычки, обычаи и даже менталитет окружавших его арабов. По складкам платка-«куфии» он сразу определял местность, из которой происходил этот человек, и положение, которое он занимал в обществе.

Один из подчиненных ему офицеров свидетельствовал: «…Моментами мы даже не знали, к чему готовиться, потому что он действовал нелогично, как любой настоящий араб. Но при этом он заранее просчитывал и мог предугадать любой иллогизм арабского мышления, и это было для нас непостижимо…»

Беседа в принципе не затянулась. Премьер-министр и генерал быстро убедили шефа британской дипломатии, что возвращение Муфтия в Иерусалим было бы совсем не в интересах Великобритании и Иордании и этому следовало помешать любыми доступными средствами. Бевин согласился, что стабильная монархия в Трансиордании, связанная узами крови с иракской и усилившаяся за счет палестинских земель, была бы твердым оплотом для Его Величества на Арабском Востоке. «Вряд ли можно предложить что-то лучшее, — сказал он и заключил в качестве серьезного наставления: — Только не трогайте зон, выделенных евреям…» После обсуждения еще нескольких вопросов встреча была завершена.

Еще в декабре ООН выдвинула предложение о направлении на «святую землю» группы своих представителей для претворения в жизнь резолюции о Разделе от 29 ноября 1947 года. Английские власти резко воспротивились этому — скорее всего с подачи своих друзей арабов. При этом было заявлено, что они не смогут «гарантировать безопасность прибывающим дипломатам. И если только те посмеют вступить на землю Палестины… то рискуют быть расстрелянными экстремистами на месте». Кто такие таинственные «экстремисты», какой они национальности — при этом почему-то не уточнялось. Данный вопрос был на время отложен.

Прошел январь, наступил февраль. Откладывать дальше реализацию претворения в жизнь решения ООН уже было нельзя. Это никак не вязалось с нормами цивилизованной международной жизни и вообще уже было неприличным. Нехотя, но британцы были вынуждены снять свои бурные протесты.

Наконец-то в Иерусалим вылетели комиссары ООН. Во главе их был поставлен Пабло де Азкарате, испанский дипломат высокого ранга с многолетним стажем и опытом работы. В его группу вошли еще пять человек: полковник-норвежец, индийский экономист, юрист-грек и две секретарши. Экстремистов с ножами и револьверами в аэропорту почему-то не наблюдалось, но сердечного welcome тоже не было. Встречавший английский лейтенант вел себя подчеркнуто индифферентно, а в качестве транспорта в город предложил военный грузовик. Девушкам все-таки нашлось место в кабине, а остальные были вынуждены забраться в кузов. Когда машина уже тронулась, лейтенант потребовал, чтобы пассажиры опустились «на корточки» — «для обеспечения вашей же собственной безопасности».

Прибыв на место, далеко не молодой Азкарате с трудом разогнулся после столь малокомфортной поездки. Следующий шок его ожидал, когда он ознакомился с тем зданием, которое англичане выделили под представительство ООН: этот небольшой двухэтажный дом, хотя и стоял напротив престижного отеля «Кинг-Давид», был малопригоден для жилья и работы. Электроэнергия часто отключалась, водопровод действовал с перебоями, расставленная по комнатам убогая мебель напоминала обстановку в тюремной камере. Британцы не дали ни листка бумаги, ни единой чернильницы для работы (а шариковые ручки тогда в уличных киосках не продавались).

Дальше — больше. Обслуживающий арабский персонал категорически отказался готовить пищу для комиссаров ООН. Каждый раз приходилось искать кого-то, чтобы послать с судками в город. Положение спасли две молоденькие секретарши. Помимо умения печатать и стенографировать, они имели миленькие личики и стройные фигурки. Быстро был установлен контакт с местными полицейскими, и с тех пор снабжение заметно улучшилось…

Самый большой шок бравый испанец испытал через пару дней после прибытия. Он все-таки потребовал установить на балконе второго этажа наклонный флагшток и в назначенный час водрузил флаг ООН, в знак покровительства Объединенных Наций над этим клочком земли, наиболее почитаемым всем человечеством. При этом Пабло принял торжественный вид, выпрямил спину как матадор перед нанесением решающего удара и даже отдал военный салют. Флаг развернулся и затрепетал по ветру.

Через секунды град ружейных пуль обрушился на фасад здания. Пабло де Азкарате не учел одного — флаг ООН имел те же цвета — белый и голубой, что и флаг сионистов, а арабские снайперы издали, естественно, решили, что очередной городской объект попал в руки евреев, и ответили дружным залпом.

Опытный дипломат, конечно, знал о своей малой популярности в городе, но на ружейные выстрелы в адрес комиссии ООН он никак не рассчитывал…

Все еще было впереди.

* * *

В ночь с 5 на 6-е марта колонна из 25 грузовиков пересекла Иорданию, затем по мосту Алленби реку Иордан. Без единого выстрела на территорию Палестины вошел авангард Армии освобождения из 500 человек.

Гордон МакМиллан, командующий британскими войсками в Палестине, был выведен из себя, особенно после получения телеграммы из «Форин оффиса», гласившей, что пребывание армии Эль-Каукджи является незаконным и он вместе со своими бойцами «должен быть выставлен за дверь». А вот этого как раз и не хотел делать Гордон МакМиллан. Хорошо зная характер своих арабских союзников, он имел все основания предположить, что так или иначе «разборка» с ними окончится кровопролитием, а этого ему и не хотелось, ведь до вывода подчиненных ему войск оставалось всего-то два месяца… Ему удалось убедить Верховного комиссара Алана Каннингхэма, и с Эль-Каукджи были проведены переговоры. Араб, естественно, пообещал «вести себя хорошо», и на этом условии его формированиям было позволено оставаться возле города Наблус…

Впрочем, результат беседы с британскими наместниками не очень занимал Эль-Каукджи. Он уже повел свою, как ему казалось, достаточно тонкую игру.

Во-первых, в Аммане его лично принял король Абдулла, причем с почестями, достойными злейшего врага Муфтия. Именно благодаря королю прибытие «освободителей» прошло без малейшей заминки.

Во-вторых, уже в Наблусе он громогласно заявил: «Я приехал, чтобы сражаться, и я останусь здесь, пока Палестина не станет свободной и единой… или пока я не буду убит и захоронен в этой земле… Но в любом случае евреев ждет один конец: они будут сброшены в море, где и потонут».

Авангард из 500 человек занялся подготовкой к прибытию оставшихся трех с половиной тысяч. В отличие от партизан Абделя Кадера, «каукджевцы» были прилично вооружены, но у них опять не было средств связи, интендантской и медицинской служб (в полковых аптечках имелись только слабительное, аспирин и какое-то количество бинтов). Впрочем, это тоже не занимало Эль-Каукджи он не предвидел ни долгой кампании, ни серьезных потерь.

А что касается питания, то «освободителям» было предложено самоснабжаться за счет еврейских колоний. Впрочем, это оказалось совсем не простым, а даже опасным делом: когда один из офицеров бросил своих людей на киббуц Тират Зви, то эта авантюра потерпела полное фиаско: погибло сразу 38 человек из числа атаковавших, а 50 было ранено. Киббуц остался в еврейских руках, и последние потеряли только одного поселенца.

Фавзи сделал вид, что ничего страшного не произошло. Болезненный провал у Тират Зви он отнес к неправильной тактике подчиненного ему офицера. «Настоящая битва начнется только тогда, когда я захочу, и будет вестись совсем по-другому». Несомненно, он имел в виду: «Айне колонне марширт, цвайте колонне марширт…» Но действительность оказалась совсем другой.

Хотя боевые качества «каукджевцев» были в принципе еще неизвестны, появление новой вражеской армии на севере страны встревожило еврейское руководство и даже вызвало небольшой внутренний кризис. На заседании своего штаба Давид Шалтиель категорически заявил: «…надо срочно попросить у Центра подкреплений… или нам придется сократить свои линии, отказавшись от обороны удаленных объектов». Реально число защитников города составляло тогда не более 3 тысяч человек. Но город находился в изоляции, а оборона должна была быть круговой. Более того, прибытие свежих сил извне помогло бы решить следующую проблему, которую Шалтиель изложил так: «У нас практически все знают всех, и каждый раз, когда погибает житель Иерусалима, то боевой дух падает у остальных… Я считал бы полезным добавить в число защитников Иерушалаима уроженцев других мест».

С учетом складывающейся обстановки, официальная «Хагана» уже не возражала против идеи интернационализации города, хотя это означало, что в перспективе они заведомо не получат суверенитета над городом, о чем так мечтали. Для экстремистских групп «Иргун» и «Штерн» это было неприемлемо, и в принципе любой еврей, согласившийся с этой идеей, был для них таким же врагом, как и любой араб. По этой и другим причинам «иргуновцы» и «штерновцы» отказывались подчиняться общему командованию и открыто заявляли, что будут действовать самостоятельно. Шалтиель просил их хотя бы взять на себя защиту близлежащих деревень. Ведущий «штерновец» Ехошуа Зетлер бросил в ответ: «Никаких компромиссов, пока вы принимаете интернационализацию города! Что касается деревень — то к черту их! Иерушалаим — вот что нас интересует!»

Не менее сложно складывались отношения с многочисленными религиозными общинами города, где традиционно работали талмудистские учебные заведения с большим количеством учащихся. Попытки привлечь их к активной обороне кончились ничем. Большой совет раввинов дал только согласие, что четыре дня в неделю после занятий учащихся можно привлекать «на хозработы», а три дня в неделю они «будут молиться, чтобы Господь даровал нам победу».

В конечном итоге Шалтиель, чувствуя, что все новые подкрепления отныне будут направляться на северный фронт против Эль-Каукджи, изложил свое видение следующим образом (в письме Бен-Гуриону), хотя он и знал, что это все противоречит данным ему ранее инструкциям: «…требуется эвакуировать все киббуцы к западу и к югу от города, и даже Еврейский квартал в Старой крепости… Их дальнейшая оборона будет только истощать наш невеликий потенциал… К первой неделе мая, по нашим оценкам, соотношение арабских сил к нашим составит 5 к 1. Эвакуация критически необходима, несмотря на все политические соображения, так как они не сравнимы с нашими военными императивами, от которых в конце концов зависит общее выживание всех».

В этот же период Шалтиель с подчиненными вплотную занимался другим немаловажным вопросом: взятием под свой контроль оставляемых британских военных объектов. Главным из них был «Бевинград», названный по имени английского министра иностранных дел. Это был большой укрепленный лагерь, прямо на границе между еврейской и арабскими зонами. Там за несколькими рядами колючей проволоки находились главный штаб, центр связи, полицейский участок, суд с камерами для содержания задержанных, многочисленные казармы, столовые, склады, госпиталь, огромное здание Нотр Дам де Франс (о нем чуть позже).

Тот, кто в перспективе овладевал «Бевинградом», получал неоспоримые преимущества в городе. Но были и другие весьма интересные объекты, в частности интернат «Шнеллер», который англичане решили эвакуировать досрочно. И вновь сработала разведка «Хаганы», причем за информацию о дне и часе вывода солдат их командиру была обещана «премия». Договорились, что его устроит сумма в 2000 долларов. Однажды мартовским вечером британский майор позвонил на данный ему номер: «Мы уходим. Будьте завтра к 10 часам у входа… с деньгами».

Как и было условлено, встретились в десять. Получив связку ключей, два еврея-посредника не постеснялись провести «инвентаризацию» помещений и только тогда передали ему конверт с деньгами. «Желаю успехов», — коротко бросил им на прощание майор.

Спустя минуту боевики, засевшие в домах вокруг, бросились в здание интерната и, клацая затворами, разбежались по всем этажам. А еще через четверть часа арабы с изумлением узнали, что в «Шнеллере» появились новые жильцы. Разъяренные, они бросились на штурм, но атака была отбита. Шалтиель мог поздравить себя с серьезным успехом. Уже через неделю интернат стал одной из основных оперативных баз «Хаганы».

И опять арабы не остались «в долгу», и вновь отличился Фавзи Эль-Кутуб: 11 марта, в результате мастерски проведенной операции был произведен взрыв самого Еврейского Агентства. Это импозантное здание выходило фасадом на центральную артерию города — авеню Король Георг Пятый. Для Фавзи и других оно стало символом тех несчастий, которые обрушились на Палестину с приходом туда сионистов — узурпаторов их земель и поругателей их веры.

Здесь хранились их архивы и их казна, находился важнейший узел связи и пропагандистский центр, проходили все важнейшие заседания военно-политической верхушки сионистов и принимались серьезнейшие решения.

Это, пожалуй, был самый охраняемый объект в Иерусалиме, его окружала металлическая трехметровая ограда, а многочисленные часовые тщательно проверяли все бумаги при входе. Многим из них был знаком араб-христианин Антуан Дауд, который работал шофером в консульстве США. Каждое утро он прибывал на своем «форде» к воротам, где его уже ожидали две еврейских секретарши, которых он затем отвозил на службу в консулат.

Дауд настолько примелькался своим караульным и вошел в такое доверие, что они даже обратились к нему с просьбой, а не может ли Антуан достать им какое оружие? С разрешения своего шефа — Фавзи Эль-Кутуба — он привез им несколько пистолетов и гранат и уступил за небольшие деньги. После этого часовые попросили ручной пулемет, на что он ответил: это будет сложнее, но попробую…

По прибытии в то утро 11 марта он заговорщицки шепнул им, что пулемет привез, но передаст его только в тени у ступенек перед зданием — подальше от любопытных посторонних взоров. Часовые разрешили ему заехать, естественно не подозревая, что в автомобиль уже загружено свыше 200 килограммов взрывчатки. (Эта работа была проделана на так называемом «оружейном заводе» Эль-Кутуба, который уже существовал внутри Старого города и исправно снабжал его «коммандосов» смертельными зарядами.) Дауд припарковал «форд» прямо под окнами штаба Давида Шалтиеля. Завернутый в мешковину пулемет он, озираясь, вручил солдатам караула. Те, удовлетворясь осмотром, пошли собирать затребованную сумму. Дауд, извинившись, сказал, что отойдет пока купить пачку сигарет…

На какое-то время машина осталась без присмотра.

В этот момент подошел часовой, который не участвовал в этой сомнительной коммерческой сделке. Вид пустого автомобиля без водителя насторожил его, и, сняв машину с «ручника», он стал проталкивать ее вдоль здания. «Форд» не «ушел» далеко, мужественного солдата разорвало на месте, но Шалтиель и его ближайшие офицеры чудом остались живы.

Всего погибло 13 человек, ранено 87.

Взрыв «цитадели сионизма» стал сенсационным событием в те дни, а Фавзи вновь доказал, что у него «длинные руки».

Подобные акты совсем не облегчали обстановку в городе. На фонарных столбах в еврейской части появились листовки, где синим по белому национальными цветами сионистов — объявлялась перепись и мобилизация всех лиц, в возрасте от 18 до 45 лет, способных носить оружие, для службы в вооруженных силах. Солдаты с повязками на рукаве патрулировали по улицам и проверяли документы у посетителей кафе, выявляя «уклонистов». А такие находились. Одних родители поторопились отправить «на учебу» в Англию и Францию, зато других, не достигших 18-летия, патриотически настроенные родственники записывали в организацию еврейской молодежи «Гадна», где они сразу приступали к «курсу молодого бойца».

Подобные же картины наблюдались и у арабов. 14-летний подросток Касем Муграби пришел записываться в «Воины джихада». Ему отказали по причине малого возраста. Тогда мальчишка вытащил украдкой из кошелька своей матери сумму, приготовленную для покупки продуктов, и на ближайшем «суке» купил боевую гранату. Выбрав подходящую еврейскую лавку, он без колебаний швырнул свой снаряд прямо в витринное стекло. «Сегодня я стал мужчиной», — с гордостью заявил он вечером своим друзьям.

А в это время все большее число обеспеченных семей, с детьми и без, продолжали выезжать в соседние арабские страны. Дело дошло до того, что сам Муфтий сделал ряд пламенных обращений к «сынам Палестины», предостерегая их от этого шага. Наверное, они имели какой-то эффект, но отъезды тем не менее не прекратились.

В одном из кварталов бок о бок находились арабский колледж и еврейская сельскохозяйственная школа. Дочь директора колледжа, младшая школьница, с удовольствием общалась со своими соседями, которые непременно приветствовали ее скромным «шалом», и вдруг в одночасье Наум, Абрам, Натан и Ури перестали с ней здороваться, зато увлеченно приступили к рытью глубоких траншей и ходов сообщения, прямо на границе между двумя учебными заведениями.

Но иногда диалог между двумя представителями одной семитской семьи продолжался. Одного из них звали Ехошуа Палмон, он был достаточно известный еврейский ученый-арабист и в те времена пребывал в основном в пустыне под видом арабского странствующего торговца. Прекрасно владея арабским, также бедуинским и другими диалектами, у совместных ночных костерков он внимательно впитывал любую озвученную информацию и постепенно стал улавливать обрывки неких «шепотков» о разногласиях и соперничестве между Эль-Каукджи и Муфтием. Это был весьма интересный «момент», и Палмон стал догадываться, что если бы он узнал что-то подробнее, то оказал бы своим шефам неоценимую услугу (так как являлся одним из лучших сотрудников секретной службы Еврейского Агентства).

До Муфтия было далеко, а вот «генерал» сидел здесь, под боком, в Наблусе. Через вторых-третьих-пятых лиц он стал добиваться встречи с обладателем «Железного креста». И вот наконец-то Эль-Каукджи принял Ехошуа Палмона (последний, естественно, не открывал, что является тайным агентом «Хаганы»).

Два часа, с использованием всех красот и оборотов литературного арабского, они вели разговор об истории мусульманского Востока, о религии и мировой политике.

Постепенно еврей стал переводить беседу на Хадж Амина Хуссейни. К его великому изумлению, Эль-Каукджи буквально вскочил на него и, несмотря на присутствие десятка своих подчиненных, обрушился с гневной тирадой против «Хуссейни — этой семьи убийц» и против «политических амбиций Хадж Амина, противоречащих интересам арабской нации и которым должны противостоять все подлинные патриоты».

Далее еврей сделал тонкую аллюзию к личности Абделя Кадера. Попавшись на крючок, араб вошел в еще больший раж. Он обвинил народного героя в еще более темных злонамеренных амбициях. Более того, он заявил: «…мне безразлично, побьют ли его евреи в следующем бою. Было бы даже лучше, чтобы они ему преподали такой урок, чтобы он больше не рассчитывал на мою помощь…» (Это заяление было очень ценно для Палмона.) И наконец: «Я уже готовлю свой реванш за Тират Зви… Скоро киббуцники в долине Джезреель еще узнают обо мне…»

На пути домой Ехошуа долго размышлял об услышанном. Было ясно, что пребывание в Германии и Железный крест оказали серьезное воздействие на военное воспитание «генерала». Беда была в другом: «генерал» командовал не закаленными германскими солдатами, а арабскими ополченцами совсем другого менталитета и других боевых возможностей.

И второе — поселенцы в Джезрееле должны быть срочно предупреждены.

* * *

24 марта — еще один черный день в истории еврейского Иерусалима весны 1948 года. Он начался как обычно, с той только разницей, что еще с ночи вход в Баб-эль-Уэд был намертво запечатан огромными валунами и стволами поваленных деревьев. 300 «джихадовцев» распластались в предутренних сумерках по обеим сторонам дороги. Помимо обычных ружей и обрезов, на этот раз у них были два пулемета «Викерс», подступы к заграждению были заминированы, а самым бесстрашным вручены ручные гранаты для подрыва еврейского транспорта. Всем отрядом командовал тот самый «пастух» Харун Бен Яззи, который так успешно провел здесь рекогносцировку еще в январе месяце.

Колонну из 40 грузовиков возглавляла бронемашина лейтенанта Моше Рашкеса. Грузовики везли важный груз, состоящий из сотен мешков муки, тысяч банок тушенки, сардин, маргарина, даже апельсины для детей.

Сделаем отступление и дадим некоторые объяснения терминологии, которая ниже будет часто встречаться в книге.

Русскому термину бронетехника соответствует столь же нейтральное в английском armored cars.

Французские авторы дают более точное определение: у них в тексте automitrailleuse читается как аутомитрайеза и означает «броневик с пулеметным вооружением» (официальный французско-русский словарь дает просто «бронемашина»).

Но есть еще и autocanon (по словарю «самоходное орудие»), а по тексту следует понимать «колесный броневик с пушечным вооружением» (от 37 мм и выше), что будет точнее, так как самоходных орудий на гусеничном ходу в то время ни у одной из сторон не было.

…Итак, аутомитрайеза Моше Рашкеса медленно выплыла из предутреннего тумана и остановилась прямо перед баррикадой. Сразу захлопали ружейные выстрелы, но они не нанесли никакого вреда бронированному корпусу. Рашкес подал команду, броневик потеснился, и в дело вступил «прорыватель баррикад» — специальный тяжелый грузовик, оборудованный ковшом и краном, позволяющими поднимать и отбрасывать тяжелые валуны. С арабской стороны в дело вступили гранатометчики, и спустя какие-то мгновения грузовик-кран уже лежал на боку и его лизали языки пламени. Уже не было речи о прорыве баррикады, надо было спасать экипаж грузовика из пяти человек. Машина Рашкеса приблизилась к горящей кабине, но было поздно, грузовик взорвался.

Передние автомобили уже пытались развернуться на узкой дороге, а задние еще продолжали напирать. Ставшая более компактной колонна превратилась в прекрасную цель для стрелков Бен Яззи. Некоторые грузовики запылали, другие опрокинулись. От больших потерь спасали только кабины, блиндированные листами металла.

Привлекаемые криками и звуками стрельбы, к месту засады бросились окрестные жители. Цитата из еврейских свидетельств: «Испуская победные крики, словно саранча, они налетали на брошенные грузовики, вычищая их до голого каркаса. Апельсины, не доставшиеся нашим детям, прыгая с камня на камень, словно мячики, усеяли все окружавшие склоны. Загрузившись мешками с мукой, банками и упаковками сардин и мяса, мусульмане стали уходить в горы. На их место устремлялись другие…»

Машины, не потерявшие ход, медленно выбирались к деревне Хулда. Как пастушья собака подгоняет отару овец, так и бронемашина Моше Рашкеса металась вдоль колонны, прикрывая печальное возвращение конвоя в исходную точку. «Исаак, Исаак, сегодня смерть будет для тебя!» — как свидетельствовали водители, эти крики на ломаном иврите слышали многие из них.

Итог дня был печальным — из сорока единиц транспорта евреи потеряли 19, из них 16 грузовиков и 3 аутомитрайезы, третьей и последней из них стала броневая машина лейтенанта Моше Рашкеса, которую партизаны на прицепе утащили с места боя и вручили ее Харуну Бен Яззи, как памятный подарок в честь этой победы. Судьба лейтенанта и его экипажа осталась неизвестной (ясно, что погибли, но случилось ли это в тот день или позже в плену, их родные об этом так и не узнали).

Впервые с 29 ноября 1947 года еврейский конвой полностью не смог пробиться в город.

Когда в конце дня Дов Джозеф получил по радио окончательное подтверждение этому, он произнес: «Итак, отныне мы уже в осаде».

Мы уже говорили о первом КА — квартале Катамон. Расскажем и о втором это киббуц Кфар Этцион. Он находился к югу от Иерусалима, в районе города Хеврон, и включал в себя еще три более мелких поселения — Массют, Цурим и Ревадим. Все они составляли так называемый Блок Кфар Этцион.

Евреи пытались укорениться здесь сначала в 20-е, потом в 30-е годы, причем эту землю они рассчитывали взять не силой, а купить у местного помещика, даже сделали ему какие-то платежи. Но ненависть местных жителей к нежелательным пришельцам из другого мира помешала осуществиться эти планам.

Первая маленькая группа иудеев появилась на этих пологих холмах только в 1942 году, причем они воспользовались тем обстоятельством, что в разгар войны англичане наконец-то догадались интернировать проживавших здесь немецких монахов-бенедектинцев, и их земли освободились. При всех обстоятельствах арабы рассматривали Блок Этцион как злостный «нарыв» на их здоровом теле и вообще как поругание их земель неверными.

Не прошло и двух недель после 29.11.1947, как очередной еврейский конвой из Иерусалима был полностью сожжен, десять из 26 человек сопровождающих погибли, а Кфар Этцион оказался в осаде.

5 января большинство детей и женщин под британским эскортом были вывезены из Этциона. Как оказалось, очень вовремя, так как 9 января сотни арабов атаковали эту аггломерацию из четырех киббуцев. С большим трудом и потерями этот штурм был отбит. Спустя четыре дня Неве Овадия — синагога и она же культурный центр колонии — была превращена в импровизированный морг, куда свезли изувеченные тела 35 молодых новобранцев «Хаганы». Этому отряду было поручено пробраться в Кфар, пользуясь мраком безлунной январской ночи. Юношам не повезло, они попали в засаду и были перебиты все до единого. На тот момент это было самое сокрушительное поражение иудеев от рук разъяренных арабских крестьян.

Уничтожение конвоя 24 марта и начало осады самого Иерусалима автоматически решало судьбу Кфара (естественно, негативным образом).

Но вдруг… солнце выглянуло из-за туч и на короткое время залило светом «святую землю».

25 марта колонна из 60 тяжело нагруженных грузовиков без единой потери благополучно прибыла в Иерусалим. Арабы, видимо, настолько были увлечены празднованием своего триумфа, что не допускали и мысли, что противник вновь рискнет организовать такую массированную доставку припасов.

Но это случилось.

Итак, в Иерусалиме на тот момент сконцентрировался практически весь действующий парк грузовиков, автобусов и бронемашин. Так как 27 марта была суббота, по-еврейски «шабат» и всегда нерабочий день, когда конвои не организовывались, было решено воспользоваться этим и вместо возврата машин в Тель-Авив сделать в этот день вылазку, которая позднее получила название «первая катастрофа у Кфар Этциона».

26 марта территория интерната «Шнеллер» напоминала разворошенный муравейник.

Десятки людей грузили в машины 200 тонн продовольствия, также медикаменты, боеприпасы, цемент, металлические балки, мотки колючей проволоки и бочки с мазутом.

В путь готовились 40 грузовиков, 4 бронеавтобуса для перевозки людей, один «прорыватель баррикад» и все наличные еврейские «бронетанковые силы» из 19 аутомитрайез. В городе оставались только пехотинцы, действительно пешие солдаты, которые передали уходящему элитному батальону «Палмах» свое самое лучшее вооружение — 18 ручных пулеметов, 45 автоматов, 47 современных винтовок и 2 миномета в качестве тяжелого оружия. Четыре радиопередатчика должны были обеспечивать связь. Самолет-наблюдатель «Остер» уже был заправлен и стоял в готовности для обеспечения поддержки с воздуха.

Сохранилось практически поминутное описание событий того трагического дня.

Короче, конвой благополучно прибыл в Этцион, разгрузился, но по нескольким (если вдуматься, действительно дурацким) причинам затянул со своим отбытием в Иерусалим.

Но было уже поздно, теперь настала очередь арабов вынести им свой приговор и приступить к экзекуции. На обратном пути конвой был перехвачен в месте, называемом Неби Даниэль. Лишь 10 машин и 35 человек сумели вернуться в Этцион. 180 мужчин и женщин остались посреди бушующего арабского моря…

Поставив машины в каре, как в самом классическом из «вестернов», в течение одних суток они отстреливались от нападавших. К полудню следующего дня, 28 марта, силы евреев, моральные и физические, а также боеприпасы были на исходе.

По радио, которое едва пробивалось из-за ослабших батарей, они непрерывно просили о помощи, но Шалтиель был бессилен и его пехотинцы с устаревшими винтовками ничем не могли помочь.

Наконец, через посредство парламентеров евреи сообщили противнику, что готовы вести переговоры о своей сдаче.

Условия арабов были просты — сдать все оружие, транспорт и стать их военнопленными. На это осажденные ответили, что им проще погибнуть на месте без всякой сдачи, так как это было одно и то же.

Ситуацию спасли подоспевшие англичане. Их посредники предложили следующее: все оружие и весь транспорт сдается, а все оставшиеся в живых под их гарантии и на их транспорте, забрав раненых и погибших, доставляются в Иерусалим. Это был единственный приемлемый вариант для евреев, и они дали согласие.

Пока подходили британские грузовики, «палмахники» складывали у ног полковника Харпера свое оружие, амуницию, радиостанции; затем стали грузить в кузова 13 тел погибших и устраивать 40 человек раненых, потом залезать сами. Все это время плотная цепочка английских солдат с автоматами наизготовку держала беснующуюся арабскую толпу на расстоянии.

Когда последний «палмахник» оказался в кузове «Бедфорда», полковник жестом показал арабскому вождю на кучу оружия. «Теперь это все ваше» просто сказал он, и колонна сразу двинулась в путь…

Словно стая хищных птиц, победители налетели на груду оружия, расхватывая столь ценные для них трофеи. Чуть позже они погрузились в оставленные грузовики и бронемашины, а торжествующий конвой, беспрерывно паля в воздух, устремился в Хеврон, где ему уже готовилась поистине королевская встреча.

* * *

Итак, мы рассказали о первом и втором КА. Но, говоря кинематографическим языком, это был только «дубль первый». Пройдет не так много времени, и в Катамоне и Кфар Этционе произойдут два «вторых дубля», гораздо более кровавых и серьезных, чем первые.

В одном случае арабская сторона потерпит поражение, в другом — одержит весьма достойную победу.

То же самое и их еврейский противник, естественно в обратном порядке, и отголоски этого донесутся и до наших дней. Казалось бы, счет будет равным, 1:1, но окончательный итог получится совсем другим, ведь фронтов было много.

Но об этом позже, а пока переходим к третьему КА.

Словно провинившиеся школьники, опустив глаза и наклонив головы, стояли Игал Ядин и Мишель Сачем перед Бен-Гурионом. Им было больно и стыдно докладывать, какой позорной катастрофой завершилась столь удачно начавшаяся вылазка на Кфар Этцион.

…Никогда прежде горизонт не казался таким мрачным, а положение евреев столь безнадежным, как в эти последние дни марта 1948 года. Арабы, как представлялось, достаточно целеустремленно и уже вполне результативно выигрывали «битву на дорогах». Наземная связь со многими киббуцами была прервана или поддерживалась только за счет опасного истощения сил иудеев.

Весь север страны находился под серьезной угрозой со стороны армии Эль-Каукджи, который наконец-то одержал свой первый заметный успех: в одной из засад возле сирийской границы было перебито сразу 45 еврейских поселенцев.

Даже на международной арене наметилась весьма тревожная тенденция: по мере того как размах арабского сопротивления Разделу становился все масштабнее, западные державы стали приходить к выводу, что мирного претворения Резолюции от 29.11.1947 не получится. Значит, надо было предлагать что-то другое.

Однако некоторые факторы продолжали оставаться обнадеживающими. В частности, ни один клочок еврейской земли не был отдан арабам, а подпольные мастерские выдали первые образцы огнестрельного оружия, пусть примитивного, но пригодного к использованию. Эхуд Авриель сообщал о продолжении массовых закупок, хотя ни одна чешская винтовка еще не была доставлена на «землю обетованную».

Но самым тревожным все-таки было следующее — впервые за много лет «Хагана» перешла в положение обороняющейся. Причем это было сделано не регулярными армиями, а полуграмотными партизанами Абдель Кадера. Этот народный полководец уже почти сдержал свое обещание удушить еврейский Иерусалим.

С момента потери такой массы техники возле Неби Даниэля ни один конвой с припасами не мог пробиться к городу. Заблокированный Баб-эль-Уэд означал изоляцию, неизбежный голод и возможную сдачу Иерусалима, где находилась тогда одна шестая всего еврейского населения Палестины.

Бен-Гуриону был предложен смелый план, подготовленный Игал Ядином; там говорилось о необходимости мобилизации самого большого числа солдат «Хаганы» — 400 человек, которые когда-либо привлекались для осуществления одной операции. План был решительно отвергнут лидером сионистов, который категорически заявил: «Эти четыреста человек заведомо будут отрядом смертников, и они ничего не решат! Пригласите ко мне на завтра всех командующих секторами!»

Утром в понедельник 29 марта на стол Бен-Гуриона положили сухую сводку, которая гласила: мяса в городе осталось на 10 дней, маргарина — на 5, крупы и макарон — на 4. Город жил запасами сухих овощных концентратов и консервов. Солдат «Палмаха» — элитных подразделений «Хаганы», получал в день 4 куска хлеба, миску супа, коробку сардин, две картофелины и три сигареты. Их снабжали лучше всего, другие получали меньше.

Положение в городе было известно арабам… Однажды Хаим Галлер услышал, как посреди ночи его кто-то окликает. Поколебавшись — ведь это могла быть буквально смертельная для него уловка врагов, — он приблизился к колючей проволоке, ограждавшей его участок. С той стороны он узнал Саломею, пожилую арабскую женщину, работавшую у него много лет. «Держите, прошептала арабка, — я знаю, вы нуждаетесь во всем», — и она протянула еврею два десятка мелких помидор…

Совсем другим было отношение арабских руководителей. Когда в ООН был поднят вопрос о возможном объявлении перемирия в зоне Большого Иерусалима, то еврейская сторона сразу сообщила о своем согласии. В свою очередь, Высший Арабский комитет без колебаний отверг эту идею, причем их вожди были настолько уверены в близком успехе, что не постеснялись заявить о следующем: «Положение в городе станет совсем невыносимым, когда мы отрежем его от питьевой воды и воздвигнем 300 баррикад на пути от Иерусалима к морю…»

Заседание началось в назначенное время. В своем выступлении Бен-Гурион был краток и говорил по существу: «Я собрал вас здесь, чтобы мы совместно нашли средства разблокировать Иерусалим. Сейчас мы имеем три жизненно важных еврейских центра — Тель-Авив, Хайфу и Иерусалим. Мы сможем выжить, если даже потеряем один из них, при условии, что это будет не Иерусалим… Арабы просчитали все точно. Взятие или уничтожение еврейского Иерусалима нанесет фатальный удар по устремлениям и надеждам нашего народа и, возможно, приведет к смерти еще не рожденное государства. Чтобы помешать этой катастрофе, мы должны быть готовы пойти на самый серьезный риск…»

Далее Бен-Гурион заявил, что впервые «Хагана» должна будет отказаться от тактики секретной войны и бросить свои силы на взятие конкретного географического пункта, чего до этого она никогда не делала. Для этого он потребовал выделить с других секторов и собрать группировку в 1500 человек, причем это должны быть лучшие подразделения с лучшим вооружением. Жозеф Авидар, который заведовал всем арсеналом «Хаганы», заметил, что у них всего-то насчитывалось 10 000 единиц современного стрелкового оружия, а все остальное было отнесено в категорию устаревшего, восстановленного, самодельного и малопригодного оружия.

Приказ командующего был однозначен — полторы тысячи «маузеров», «томпсонов», МГ-34 и «стенганов» должно быть выделено участникам операции. Это означало одно — серьезно оголить все другие фронты. А в случае неудачи, как это случилось совсем недавно у Кфар Этциона, силы сопротивления сразу лишались одной шестой части своего лучшего вооружения. Риск, несомненно, был.

Далее Бен-Гурион объявил о назначениях.

Самый трудный участок поручался молодому офицеру Исааку Рабину (который так прославится двадцать лет спустя). Общее руководство операцией должен был осуществлять Шимон Авидан. Оба они были из подразделений «Палмах».

В завершение, согласно традиции, грядущей военной акции присвоили имя собственное «операция «Нахсон», по имени того иудея, который, согласно легенде, первым пошел навстречу неизвестности, бросившись в кипящие волны Красного моря.

После этого большинство командиров было отпущено и лишь самому узкому кругу офицеров, которые конкретно будут заниматься осуществлением операции «Нахсон», Бен-Гурион объявил название этого географического пункта. Им должна была стать арабская деревня с европейским названием, которое ей дали крестоносцы, — Кастель.

Самое интересное, что Абдель Кадер инстинктивно чувствовал и догадывался, что что-то зреет и что-то вот-вот случится. И чтобы опередить это что-то, он выехал, кстати, в противоположную от Кастеля сторону — в Дамаск.

Пройдет неделя, и его пути пересекутся с указанными выше «палмахниками».

5-7 апреля произойдет одна из развязок запутанных узлов весны 1948 года, и это случится в Кастеле.

Рассказ о первом, действительно «кровавом» месяце в жизни Палестины середины прошлого столетия начнем с идиллической, даже пасторальной картины арабских деревень, нанизанных словно бусы по отрогам горных хребтов на запад от Иерусалима. Именно из них поступала в город значительная часть продовольствия в виде овощей, фруктов, именно оттуда гнали крестьяне отары овец для продажи на знаменитом Мясном рынке у ворот Ирода возле Старой крепости.

Редкой была деревня, в которую по тем временам было проведено электричество. Ни в одной из них тогда не было водопровода или телефона. В каждой деревне обязательно доминировали два здания: мечеть и дом местного старосты (по-арабски «мухтара»). Как правило, это были весьма солидные сооружения, обязательно построенные из местного прочного камня. Здесь концентрировалась вся социальная жизнь деревни. Сюда приходили феллахи на молитву, здесь же долгими вечерами просиживали они, обсуждая последние новости, которые им доносили радиоволны или соседи, съездившие на рынок в Хеврон или Вифлеем. Единственный батарейный приемник обычно принадлежал «мухтару». Этот человек всегда пользовался непререкаемым авторитетом в деревне, а должность его обычно была наследственной.

И вот в этот пасторальный мир должна была вторгнуться ударная бригада «Харель», из элитных подразделений «Палмах». Ее командующий, тогда совсем молодой Исаак Рабин (в 1967 г. он будет начальником Генерального штаба), был настроен решительно: «…не оставить в деревнях камня на камне, изгнать оттуда все население… Лишившись их, банды разбойников будут парализованы…» — вот его слова.

Операция «Нахсон» на своем первом этапе предусматривала взятие деревни Кастель, которая контролировала въезд в Иерусалим. Непосредственный захват деревни был поручен боевому офицеру по имени Узи Наркисс (запомните это имя). За неделю до этого он претерпел позорное унижение, сдав свое оружие у Неби Даниэль, и поэтому сейчас просто сгорал от желания расквитаться с арабами. В ночь на 3 апреля возглавляемые им 180 «палмахников» начали восхождение по горному склону. Приблизившись к деревне и расставив несколько пулеметов, ровно в полночь они обрушили огонь на мирно спящие дома. Небольшой местный отряд самообороны не смог противостоять столь организованному противнику и тут же бежал. Вслед за ним бежали все до единого жители Кастеля.

Утром в субботу 3 апреля впервые целая арабская деревня оказалась в руках евреев.

Новость об этом быстро распространилась по всей арабской Палестине вплоть до Дамаска, где тогда находился Абдель Кадер. Он отдал приказ Камалю Ирекату (кстати, весьма неплохо проявившему себя все у того же Неби Даниэль) немедленно отвоевать этот объект. Ирекат тут же выслал связных по всей Иудее собирать добровольцев для штурма.

В это время бойцов Узи Наркисса, которые уже требовались в другом месте, сменил отряд регулярной «Хаганы» под командованием офицера Мотке Газит (запомните это имя). Он был происхождением из Прибалтики и, хотя в свое время учился на дипломата, стал одним из заслуженных полевых командиров «Хаганы».

Мотке Газит прибыл в Кастель, имея на руках два приказа:

— оборонять деревню до последнего вздоха;

— при первой возможности «динамитировать» все строения и полностью снести деревню с лица земли, чтобы она больше не служила базой для «придорожных разбойников».

Вскоре после полудня Камаль Ирекат имел в своем распоряжении 400 бойцов, и он лично возглавил первую атаку. К этому времени выяснилось, что первая линия еврейской обороны проходит в каменном карьере Цуба, расположенном ниже деревни. С криками «Аллах акбар!» (это что-то напоминает читателю. — Примеч. авт.) нападавшие атаковали карьер. Немногочисленные защитники Цубы, продержавшись сколько можно, в конце концов все укрылись в большом каменном доме прямо в центре карьера, где находилась его контора. Толстые прочные стены оберегали их от ружейных пуль, и бой затянулся далеко заполночь.

Прошли первые сутки обороны Кастеля. Утром 4 апреля на помощь «ирекатавцам» прибыл со своим отрядом старый боец Ибрагим Абу Дайя, который командовал арабской милицией в Катамоне. Атаки возобновились с прежней силой. Наконец под стенами конторы заложили заряд тротила, и дом был взорван. Уцелевшие евреи отступили уже в пределы собственно деревни. Воодушевленные несомненным успехом, арабы стали подступать уже к деревенским постройкам. Но здесь, к полному изумлению оборонявшихся, они остановились. Причина была простой (и этот фактор так часто будет подводить арабов и позже): когда сутки назад они начинали бой, никто даже не побеспокоился о каком-либо питании. И сейчас, 24 часа спустя, у многих во рту не было ни крошки хлеба, ни глотка воды. Находясь на пределе своих физических сил, ополченцы были вынуждены прекратить сражение.

Вновь Ирекат выслал посыльных по окрестным деревням. Спустя какое-то время стали прибывать импровизированные интенданты (в основном женщины) с корзинками хлеба, сыра, овощей, оливок.

Тем не менее евреи получили неожиданную передышку. В это время Мотке Газит мысленно сам себя поздравлял, что не успел выполнить приказ о «динамитировании» деревни. Его подчиненные стали спешно превращать каменные дома в подлинные мини-крепости. Ближе к вечеру стрельба возобновилась, но внезапно опять смолкла — теперь у нападавших кончились боеприпасы.

Вновь Ирекат отправил гонцов по всем азимутам. Глабб Паша (он же генерал Джон Бэгот Глабб), который в тот день находился в Рамаллахе, вспоминает арабского парня, который скакал по улице верхом на неоседланном ишаке, выкрикивая: «Кто продаст патроны? Плачу наличными! У кого есть патроны? Я заплачу вам». Сражение возобновилось поздно вечером. Подкрепив силы, получив патроны, мусульмане атаковали неустанно. К полуночи их первая группа ворвалась уже внутрь деревни. Но тут произошло следующее: от разрыва недалекой гранаты мельчайший осколок угодил Ирекату прямо в бровь. Ранение было неопасным для жизни, но кровь потоком заливала лицо арабского командира.

Единственный (!) находящийся в их рядах санитар, служащий больницы в Вифлееме, кое-как промыл ему рану, наложил повязку и настоял на отправке в госпиталь, что и было сделано.

Хорошо зная характер своих соплеменников, Ирекат заранее предвидел, чем это кончится. И действительно, едва он отбыл с поля боя, на спине ишака и в сопровождении ближайших помощников, как арабы прекратили атаки и, подгоняемые выстрелами обороняющихся, убрались из пределов деревни. В их обществе, где еще строго соблюдались племенные традиции, это был далеко не первый случай. При хорошем адекватном командовании палестинцы были способны на величайшие акты храбрости и самопожертвования. Как только шеф выбывал из боя, у остальных опускались руки и следовало беспорядочное бегство.

Это и произошло. Наступило утро 5 апреля, и уже третий день Кастель продолжал оставаться в еврейских руках…

Этот день прошел относительно спокойно. Арабы, однако, не ушли далеко, но, видимо, из-за недостатка боеприпасов ограничились лишь редкой перестрелкой. То же самое наблюдалось и 6 апреля. Мотке Газит и его оставшиеся в живых 70 человек держали деревню уже 5-й день, успешно выполняя первый приказ. Что касается второго, то вместо разрушения крестьянских домов они непрестанно укрепляли их, готовясь драться за каждый. Это произойдет уже 7 апреля.

Но сначала вернемся вновь в понедельник 5 апреля. В этот день три батальона бригады «Харель», по пятьсот человек каждый, стали «вычищать» все ближайшие окрестности «дороги жизни» Тель-Авив — Иерусалим. Арабское население бежало, деревни разорялись… Но кстати сказать, в двух местах, в Бейт Махсире и Сарисе, мусульмане оказали столь жестокое сопротивление, что эти деревни взять не удалось. Пришлось их обойти, ограничившись только занятием господствующих высот. Поздним вечером, после интенсивных радиообменов между штабами и передовыми отрядами, обстановка была сочтена благоприятной и последовало решение: «Да, этой ночью…»

В местечко Кфар Билу, возле Тель-Авива, ушел кодированный радиосигнал… В этом заброшенном английском военном лагере находился пункт сбора гигантского автомобильного конвоя, который стал собираться еще за несколько суток до того. В течение пяти дней весь свободный автотранспорт направлялся в Кфар Билу. Вооруженные патрули останавливали на улицах Тель-Авива любую подходящую машину, хозяину грузовика объяснялась задача, и если он не соглашался присоединиться к конвою, так сказать «на добровольной основе», то он это делал в принудительном порядке. При этом к нему в кабину садился солдат с приказом стрелять при любой попытке уклониться от данного маршрута. В брошенных казармах разместилась одна тысяча человек — водители, механики, грузчики и будущая охрана конвоя.

Встал вопрос об организации питания. В 11 часов утра командующий конвоем Бар Шемер вызвал к себе хозяина ресторанной сети «Шаскаль» Езекиля Вайнштейна. «Еврейская нация нуждается в вас» — высокопарно начал Бар Шемер и затем объяснил последнему задачу… В 17 часов тысяче человек сразу уже выдавали горячую пищу.

С получением радиосигнала автомобили стали строиться в колонну. Их было несколько сот. Все малотоннажные машины поставили впереди, это были легкие пикапчики и полуторки, обычно занимавшиеся развозкой товаров, и даже в темноте на их бортах хорошо просматривалась реклама мыла, обуви, молочных продуктов и «кошерного» мяса. За ними следовали более тяжелые «доджи», «бедфорды», вплоть до шеститонных «маков» и седельных прицепов «уайт». Колонну замыкали скверно пахнущие «скотовозы» и тракторные тележки, мобилизованные из ближайших киббуцев.

В каждой кабине сидели трое: водитель, механик и вооруженный солдат «Хаганы». Все машины были снабжены обязательным тросом для буксировки. Бар Шемер лично удостоверился, чтобы из всех фар и «габаритников» были вывернуты все лампочки, для соблюдения полного затемнения.

Уже наступило 6 апреля, когда в полной темноте колонна двинулась в путь. Словно огромная гусеница, она медленно поползла по извилистой дороге. Рев сотен моторов далеко разносился окрест, арабы — если таковые находились поблизости — легко могли бы догадаться, что происходит. Но в эту ночь они уже были не в состоянии противопоставить силу, способную остановить этот гросс-конвой. Было произведено лишь несколько одиночных выстрелов, по-видимому, теми стрелками, которые сумели проскользнуть сквозь мелкоячеистую сеть «Хаганы».

Каких-либо ЧП и других происшествий не было, лишь несколько уж совсем дряхлых машин были взяты на буксир, и с первыми лучами солнца 6 апреля колонна вошла в Иерусалим. Новость о ее прибытии распространилась по городу, словно огонь по пороховым дорожкам.

Навстречу колонне бежали женщины в утренних пеньюарах, школьники с ранцами за спиной, верующие, которые выбегали из синагог, так и не сняв с плеч особую молитвенную шаль.

Последовали до слез трогательные сцены встречи. Даже те водители, которых мобилизовали в конвой под угрозой расстрела, почувствовали себя героями и сразу забыли о своих обидах, когда дети стали им бросать на капоты цветы, а девушки слать им воздушные поцелуи. В памяти у всех встречавших остался передний легковой «форд» синего цвета, на котором ехал Бар Шемер и на бампере которого кто-то написал белой краской: «Если я тебя забуду, Иерусалим…» Это псалм 137-й песни детей-изгнаннников Израиля. Эту молитву читает каждый верующий, думая о Йерушалаиме: «Если я тебя забуду, Иерусалим, то пусть отсохнет моя правая рука…», и еще много подобных строк. Бар Шемер, Узи Наркисс и Мотке Газит уже могли гордиться, что они совершили.

* * *

Совсем другие настроения были в это время у арабской стороны, и острее всего их чувствовал, конечно, Абдель Кадер. По его весьма реалистичным оценкам, положение арабских сил — несмотря на все успехи конца марта — было далеко не блестящим. Самое главное, что за истекшие месяцы вооружение «Воинов джихада» практически не улучшилось, даже несмотря на некоторое количество пулеметов и современных винтовок, захваченных у Неби Даниэль.

Абдель Кадер знал, что все успехи в столкновениях с «Хаганой» были достигнуты только за счет значительного численного превосходства его партизан и ополченцев. Любая решительная атака крепко сколоченных подразделений «Хаганы», оснащенных современным вооружением, представляла бы из себя совсем другой расклад.

Сопровождаемый Эмилем Гори, в первых числах апреля он выехал в Дамаск. Цель была одна — добиться выделения давно обещанного оружия и любой другой помощи. Уже после первой пары часов, проведенных в Дамаске, они оценили атмосферу сирийской столицы как особенно удручающую. С момента, когда делегат США в ООН призвал к пересмотру Резолюции от 29.11.1947, «все решили, что война выиграна, теперь можно сложить руки и ждать, когда Объединенные Нации окончательно решат «палестинский вопрос» в пользу арабов».

Это ошибочное мнение только заводило в тупик всю стратегию и тактику арабской стороны. Более того, как с горечью констатировали Кадер и Гори, внутреннее соперничество и разногласия различных арабских кланов только обострились.

И наконец, дополнительным неприятным сюрпризом послужила для них и острая враждебность, которую даже и не пытались скрыть их собеседники к прибывшим посланцам Муфтия.

Тем не менее Абдель Кадера пригласили на заседание штаба Арабской лиги, где он и сделал доклад о «текущем моменте». Без экивоков и дипломатии он постарался донести до присутствующих, что «евреи никак не могут позволить Иерусалиму оставаться в изоляции… Скорее всего, они атакуют именно Кастель, который контролирует въезд в город. А когда дорога на Джерузалем будет открыта, у них будут развязаны руки, чтобы следующий удар нанести по Яффе или Хайфе… Мои люди готовы стоять насмерть, но без современного оружия мы заведомо обречены на поражение…» Прогноз оказался очень реалистичным. Самое удивительное, что присутствующие офицеры штаба совсем не проявляли какого-то уважения (во всяком случае, внешне не показывали) к покорителю Баб-эль-Уэда, — это, кстати, в отличие от их еврейского противника, который уже должным образом оценивал личность и способности Абделя Кадера. Дискуссию на весьма «кислой» для Абу Муссы ноте продолжил их руководитель — генерал Сафуат Паша. С его слов все поступавшее современное стрелковое вооружение передавалось в АО, а что касается артиллерии, то пушки никак нельзя было доверить партизанам, так как они вообще не умели ими пользоваться, да еще существовал риск, что они могут попасть «в руки евреев». Аргументацию подобного рода народный полководец счел просто издевательской. Разгорелся ожесточенный спор, который завершился тем, что все свои словесные молнии Абдель Кадер обрушил на присутствующих и в конечном итоге хлопнул дверью, бросив на прощание иракскому генералу фразу: «Сафуат, вы не кто иной, как предатель».

Именно в Дамаске его застала новость о захвате Кастеля. Отдав Камалю Ирекату — последний, кстати, несмотря на все свое позерство, оказался, пожалуй, самым толковым из его полевых командиров — приказание отвоевать деревню, он решил задержаться еще на пару дней, надеясь переломить ситуацию в свою пользу.

По истечении двух дней стало ясно, что дальнейшее пребывание становится бессмысленной потерей времени. Утром 6 апреля Абдель Кадер засобирался в дорогу; в багажник его машины уже были погружены три ручных пулемета, которые он купил на Центральном рынке Дамаска за свои собственные деньги.

Но прямо накануне его отъезда состоялась еще одна встреча с Исмаилом Сафуатом. Как выяснилось, иракский генерал повел себя еще более высокомерно и оскорбительно, заявив: «Если ваши люди не в состоянии отбить у иудеев свою же собственную деревню, то я поручу это сделать Эль-Каукджи…» (который, напомним, был злейшим врагом Муфтия и, естественно, его племянника).

Такого отношения к себе и своим бойцам Абдель Кадер уже совсем не мог вынести. Не в силах сдержаться, он впрямую заявил присутствующим генерал-предателям: «Вы подлецы! Кровь Палестины и проклятье ее сынов обрушится на ваши головы!»

И в завершение он призвал к себе в свидетели самого Пророка, процитировав из Корана: «Те, кто согласится обменять свою жизнь в этом мире на борьбу во имя Аллаха, всепрощающего и милосердного, получат величайшую награду на небесах!» С этим он и отбыл, а к вечеру 6 апреля уже вернулся в Эль-Кодс. С собой он привез три уже упомянутых ручных пулемета и 50 современных винтовок, которые ему в последний момент вручили в качестве личного подарка от президента Сирийской республики. Встретивший его Багет Абу Гарбия, бывший школьный учитель, а сейчас один из ближайших сподвижников, никогда не видел своего шефа в столь нервно-удрученном состоянии.

«Нас предали…» — только и бросил ему коротко Абу Мусса.

Он не спал значительную часть этой ночи, приводя в порядок служебные бумаги, также написал большое прощальное письмо своей жене, гласившее: «Моя дорогая Вахья! По воле Аллаха мы должны принести себя в жертву…» и т. д. Там же были и поэтические строки его собственного сочинения:

Эта земля храбрых мужчин и почтенных старцев,

Как я смогу спать спокойно, когда ее уже терзает враг…

На утреннем заседании штаба он доложил об обстоятельствах своего визита в Дамаск и завершил следующим: «Они нам сейчас оставили на выбор три возможности: забрать свои семьи и бежать в Ирак, застрелиться или пасть на поле брани. Я выбрал последнее».

После этого он отдал распоряжения: Багету Абу Гарбия — пригнать к карьеру Цуба два бронеавтомобиля из числа тех, которые были захвачены у Неби Даниэль, Ибрагиму Абу Дайя — в тот же пункт обеспечить к такому-то часу свой отряд.

Поведет людей в бой сам Абу Мусса, таково было его решение.

Атака началась поздним вечером 7 апреля. На этот раз евреи сразу почувствовали, что им противостоит настоящий «шеф». Град пуль обрушился на их позиции. Наступавшие 300 человек были разделены на три отряда; один из них, под прикрытием пулеметного огня из двух броневиков, атаковал от карьера «в лоб», а два других стали осуществлять маневр по окружению.

Более того, евреям был уготован еще один неприятный сюрприз. Абу Мусса сумел «организовать» четыре миномета с запасом мин. Так как партизаны не умели обращаться с этим сложным для них оружием, то пришлось срочно привлечь четырех английских наемников. Эти дезертиры оказались вполне профессиональными наводчиками (а подноску боеприпасов и перемещение орудий доверили арабам), и мины стали кучно ложиться на еврейские позиции.

Впервые в своей истории «Хагана» оказалась под прямым воздействием тяжелого оружия, что неблагоприятно сказалось на ее психологическом состоянии. Не прошло и часа, как ополченцы Абу Дайя вновь оказались внутри периметра деревни и уже подступали к дому «мухтара», который в силу своей солидности служил главным опорным пунктом у евреев.

Вновь под стенами дома была заложена взрывчатка, и только по счастливому стечению обстоятельств взрыва не произошло.

После полуночи бой стал стихать, так как физические силы обороняющихся и атакующих опять были на исходе. Гарнизон дома сморил сон. Бодрствовала лишь пара-тройка часовых, которые, борясь со сном, продолжали вглядываться в сгустившуюся темноту. Один из них сидел на балкончике второго этажа дома «мухтара». В какой-то момент ему почудилось приближение со стороны арабских линий непонятных очертаний фигуры. «Кто там?» — наконец-то выкрикнул солдат. «Это мы, старина», — прозвучало в ответ. Реакция часового на этот ответ, произнесенный по-арабски, была инстинктивной и молниеносной. Он вскинул автомат и дал очередь «на голос». Фигура исчезла, и было непонятно — как, куда и что: араб убит? ранен? упал? убежал?

Ближе к утру в доме «мухтара» неожиданно появился Узи Наркисс, тот самый офицер бригады «Харель», который первым овладел Кастелем. Пробравшись сквозь арабские линии, он привел с собой дюжину своих людей, которые на себе притащили неоценимое сокровище — 5000 штук патронов. Он же сообщил Газиту, что днем его солдат сменит свежий отряд «палмахников». Газит, в свою очередь, ввел его в курс обстановки. Среди прочего он упомянул о ночном происшествии. В предутренних сумерках, пользуясь тем, что настоящая стрельба еще не началась, Наркисс спустился на несколько десятков метров вниз по склону и сразу обнаружил убитого араба в цивильном пиджаке, надетом прямо поверх длинной арабской рубахи «галабея». Автоматные пули пробили его насквозь, и он скончался на месте. Хотя он никогда не делал этого ранее, Узи решил проверить его карманы, и улов, вопреки его ожиданиям, оказался весьма значительным: рабочая тетрадь плюс какие-то рукописные бумаги с затейливой арабской вязью, некоторое количество палестинских фунтов, миниатюрная копия Корана очень тонкого филигранного исполнения и… водительское удостоверение.

Утро 8 апреля началось в арабском лагере на тревожной ноте: исчез Абдель Кадер. Его не было ни среди живых, ни среди раненых или убитых. Убежденный, что командир скорее всего убыл в Эль-Кодс за подкреплениями, Абу Дайя направил в город своих связных, но и там Абу Мусса не был найден.

Это была какая-то загадка. Боясь предположить самое страшное, командиры решили, что разгадка скорее всего кроется в пределах маленького клочка земли, который все еще находился в еврейских руках. Полуразрушенная, полусгоревшая деревня Кастель должна была обеспечить им ключ к этой разгадке.

Тем временем эта тревожная новость черной птицей разнеслась от Хеврона на юге до Рамаллы на севере. Ошеломление и отчаяние охватили простых палестинцев. В инстинктивном порыве мужчины устремились к Кастелю. Рынки и лавки опустели. Городская компания автобусных сообщений направила весь свой парк машин по маршруту Эль-Кодс — Кастель, таксисты и водители пикапчиков гроздьями усаживали к себе людей и везли их прямо на поле боя. Те, у кого не было огнестрельного оружия, вооружались серпами и разделочными ножами из мясных лавок. К полудню у Кастеля собралась толпа в два с лишним тысячи человек, и бой разгорелся вновь. Вся эта масса мусульман устремилась по склону вверх. Оружие у евреев перегревалось и заклинивало, но напор атакующих только усиливался. Сдержать его было невозможно. Наконец-то дом «мухтара» пал, и было ясно, что в последних оставшихся домах задержаться надолго не удастся. Газит отдал команду: «Спасайся, кто может!»

Уцелевшие боевики побежали в разные стороны. Некоторых спасли их собственные ноги; другим повезло меньше, и их приканчивали на месте. Сам Мотке Газит оказался в последнем деревенском доме, сразу за которым начинался крутой обрыв, почти что пропасть. В дверь уже колотили прикладами и слышались возбужденные голоса на арабском, а с ним находились трое раненых, которые умоляли о помощи. Единственное, что он мог для них сделать, — по очереди подтащить каждого к задней двери избы и столкнуть вниз; последним, словно парашютист, прыгнул он сам и кубарем покатился вниз с террасы на террасу. Падение прекратилось только на самом дне глубокой расщелины. Удивительно, но все четверо остались живы. Хромая и поддерживая друг друга, они выбирались несколько километров, пока их не подобрал первый встреченный патруль «Хаганы».

В это же самое время над домом «мухтара» взвился зеленый флаг ислама, и Кастель вновь стал арабской деревней. Возбужденные победители под возгласы «Аллах акбар!» беспрерывно разряжали свои ружья в воздух.

И вдруг в какой-то момент душераздирающий истошный крик заглушил эту какофонию звуков. Затем заголосили сразу несколько человек. В толпе произошло непонятное колыхание, потом все стали сбегаться на покатый склон ниже все того же дома «мухтара». Там было обнаружено, затем опознано тело Абделя Кадера — именно в том месте, где его сразил ночной автоматчик.

Как будто сам сатана наслал свои проклятия на этих счастливых людей в такой день. Их поразило словно громом и молнией с безоблачного неба. Последовали сцены непередаваемого горя, отчаяния и истерии. Мужчины, сотрясаемые рыданиями, бросались на тело, покрывая его поцелуями. Другие, перехватив ружье, колотили прикладом себе по голове, что выражало высшую степень несчастья, переживаемого этим арабом. Третьи, вздымая руки к небу и прося о милосердии божьем, бежали по пустыне словно безумные.

Наконец, тело было уложено на погребальные носилки, но не было нужды сносить их по склону. Толпа стояла так плотно, а руки вздымались в таком порыве, что носилки, передаваемые из ладоней в ладони, поплыли вниз в сцене, достойной увековечивания Эйзенштейном или Спиллбергом.

Багет Абу Гарбия (запомните это имя) произнес: «Он был лучшим среди нас, и никто не сможет его заменить».

Так как вообще-то на этот день планировалась не сдача Кастеля, а смена его гарнизона, Узи Наркисс еще поутру отбыл в недалекий Иерусалим. К полудню, когда арабы уже готовились поднимать зеленый флаг, привезенные им бумаги были изучены во Втором бюро (Внутренняя разведка). Сомнений не было — они были сняты с трупа Абделя Кадера. Об этом ясно говорил официальный документ — водительское удостоверение. Дешифровальщики-арабисты также доложили, что на листках содержались скорее всего черновики личного письма к какой-то Вахье, обрывки непонятной поэмы и тому подобное.

В это время толпы жителей Арабского Иерусалима уже выходили на улицы праздновать победу своего оружия. Война есть война… Кто-то сказал, что на войне, как и в любви, все средства хороши. А сионисты были серьезным противником. Кастель пал, и уже не было нужды отправлять туда смену «палмахников». Вместо этого был отработан и тут же реализован другой план… Евреи не могли не воспользоваться сложившейся ситуацией. В 17.30 их радиопередатчик объявил, что будет передано «важное сообщение». После этого диктор зачитал по-арабски, что «в ночь накануне на поле брани был сражен и скончался известный командир, один из руководителей организации «Воины джихада» Абдель Кадер, он же Абу Мусса…». Сообщение было все-таки выдержано в корректных тонах, без элементов торжества или злорадства. С короткими интервалами оно было повторено несколько раз, и его слышали многие.

Народный фестиваль на улицах города сразу прекратился. Итак, трагическая весть наконец-то донеслась до Эль-Кодса. Евреи вновь нанесли психологический удар по противнику.

Наступало утро 9 апреля. А этот день вспоминают на Арабском Востоке вплоть до наших дней. Об этом мы расскажем в следующем эпизоде.

Но пока вернемся в предшествующий вечер 8 апреля. Кастель вновь опустел: сотни арабов убыли в Эль-Кодс для участия в похоронах своего любимца. В деревне остались где-то 40 человек во главе с тем же Багетом Абу Гарбия. Надо полагать, это не укрылось от зоркого глаза еврейской разведки.

Чтобы операция «Нахсон» была продолжена, сионисты должны были вновь оккупировать Кастель. Ближе к полуночи две роты «палмахников» начали подъем все по тому же склону в направлении карьер Цуба — деревня Кастель.

Они шли открыто, не таясь, и это опять оказало свой психологический эффект. Услышав в ночной тишине слитный топот десятков ног, Багет понял, что он будет не в силах им противостоять. И первая же упавшая в их расположении мина укрепила его в этом решении. Решив сберечь жизни своих людей, которые и так уже столько претерпели в этот день, с тяжестью в душе он отдал распоряжение отступить без боя.

Мусульманский отряд исчез в темноте. На несколько последующих дней Кастель вновь стал еврейским опорным пунктом.

* * *

…Деир Яссин был небольшой деревней к западу от Иерусалима. Жители в основном занимались разработкой и добычей камня, который поставлялся на различные стройки в Иерусалим. Эта деревня каменотесов была абсолютно мирной, и есть данные, что «мухтар» даже запретил арабским агитаторам заходить в нее, дабы не будоражить население. Он надеялся, что беды весны 1948 года обойдут деревеньку стороной. Но так не случилось. С первых чисел апреля эхо битвы за недалекий Кастель долетало и до Деир Яссина. Моментами на окрестных проселках появлялись израильские патрули, сюда же перебрасывались подкрепления «джихадовцев».

Но все было спокойно вплоть до 4.30 утра 9 апреля. После этого мира в Деир Яссине уже не будет никогда. В деревню вошли 132 боевика, принадлежащих к экстремистским группировкам «Иргун» и «Штерн». За пару дней до этого они получили на руки оружие, причем командование «Хаганы» поставило им условие включиться в оборону Кастеля. Но у руководства «Иргуна» были свои соображения. Они решили самостоятельно захватить арабскую деревню и в известном смысле перехватить лавры у официальной «Хаганы». Вообще израильские публицисты утверждают, что кроме задачи «взять деревню» никто из «иргуновцев» подробной проработкой деталей не занимался и все, что случилось потом, произошло спонтанно и непредсказуемо. Не будем это комментировать, но их сторона тоже имеет право высказаться.

На подходе к деревне все-таки находился караул местной самообороны. Пока одни караульные пытались сдержать евреев выстрелами из старых турецких ружей, которые больше подходили для шумных салютов на свадьбах, другие побежали по деревне, поднимая жителей со сна. Вообще-то первоначально «иргуновцы» хотели предложить жителям просто покинуть деревню, но одновременно они не оставили им ни времени, ни шанса, когда уже вошли в нее. Так как в любом арабском доме всегда находилось хоть какое-то огнестрельное оружие, арабы попытались отстреливаться из-за каменных оград. Всего за весь день погибло четверо нападавших. Было несколько раненых, среди них двое из предводителей; затем получил ранение некий Джиора, «шеф-коммандо» «Иргуна». Вид собственной крови вызвал у боевиков своего рода массовый психоз. Оказалось, для неопытных боевиков овладеть деревней было гораздо сложнее, чем просто швырнуть бомбу в безоружную толпу на остановке.

По мере того как сопротивление таких же неопытных феллахов ослабевало, какая-то коллективная истерия все больше охватывала обезумевших евреев (так они говорят).

Показания 12-летнего Фахми Зейдан: «Яхуди выстроили всю нашу семью лицом к стене и стали стрелять. Уцелели только я, моя сестра Кадри, 4-х лет, сестра Сами, 8-ми лет, брат Мухаммед, 7-ми лет, потому что мы были малы ростом и взрослые нас прикрывали телами. Погибли моя мать и отец, мои дедушка и бабушка, мои дяди и тети и их дети».

Показания 16-летнего Нани Халил: «Я видел, как человек каким-то огромным ножом разрубил моего соседа Джамиля Хиш, прямо на ступеньках его дома, затем таким же способом убил моего кузена Фати». Назра Ассад, 36 лет: «Я видела, как у моей молодой соседки Сальхед Эйсса мужчина выхватил из рук ребенка, бросил его на землю и стал топтать ногами. Потом он изнасиловал ее, а затем убил и мать, и ребенка».

Сафия Аттийя, сорока лет: «Мужчина набросился на меня, сорвал одежду и стал насиловать. Рядом со мной насиловали и других женщин…»

Из некоторых домов еще продолжали звучать выстрелы, тогда «штерновцы» стали динамитировать их вместе с обитателями.

Зейнаб Аттийя, 25 лет, сестра предшествующей свидетельницы: «Нас, группу женщин, среди которых были и беременные, согнали в один дворик. «Как вы хотите умереть?» — кричал нам по-арабски один еврей. Одна из женщин в ужасе упала на землю и стала целовать ему ноги, прося о пощаде…»

Другие свидетели указывали, что среди нападавших было на удивление много женщин и в своем варварстве они не уступали мужчинам.

Именно в это время в недалеком Иерусалиме проходили похороны Абделя Кадера, тело которого было найдено в Кастеле ровно за сутки до этого. Эти похороны по своему размаху затмили все, что когда-либо видел арабский Эль-Кодс. Однако для уроженцев Деир Яссина — для 254 мужчин, женщин, детей и стариков — погребальная церемония не будет столь грандиозной.

Первым на место трагедии прибыл швейцарец Жак де Рейнье из «Международного Красного Креста». Здесь ему оказал содействие один из «штерновцев», которого он в свое время вытащил из нацистского концлагеря. Его свидетельства являются особо ценными, так как они должны быть беспристрастными: «Я увидел множество молодых парней и девушек, они были вооружены до зубов пистолетами, автоматами, гранатами, очень возбуждены и все испачканы кровью… это живо напомнило мне действия СС-коммандос при расправах с гражданским населением Афин…»

Пока в арабской половине города еще шли похороны, боевики решили представить доказательства своей победы. В кузова трех грузовиков погрузили тех, кому подарили жизнь, и три машины с пленниками, с руками поднятыми вверх, медленно прокатили по авеню Короля Георга Пятого. На лицах пленных был написан непередаваемый ужас.

Весьма достоверные слухи о случившемся быстро распространились по городу и достигли британских властей, которые в конце концов несли ответственность за все, что творилось на подмандатных территориях. Верховный комиссар сэр Алан Каннингхэм был вне себя от гнева: «Мерзавцы! Наконец-то они попались с поличным! Генерал МакМиллан, приказываю срочно задержать этих подлецов!». Но по ряду причин этого сделать не удалось. На место событий сначала прибыл Эли Ариели с группой «Гадна», затем адъютант Шалтиеля Ешу Шифф с вооруженной охраной. Они увидели множество арабских трупов, при этом, как представлялось, «ни один из мусульман не погиб с оружием в руках».

«Негодяй!» — бросил Шифф в лицо командиру группы «Штерн». Террористов собрали в центре деревни. Обе группы стояли лицом к лицу, сжимая в руках оружие. На виду у всех присутствующих Шифф подробно доложил по радио Шалтиелю об увиденном. «Разоружить их! Если откажутся, открывайте огонь!» скомандовал Шалтиель.

Но это было слишком для его адъютанта, он не мог стрелять по своим единоверцам. «Я не спрашиваю тебя, ты можешь или нет! Это приказ!» — кричал в микрофон Шалтиель. «Давид, — умолял Шифф, — ты навсегда покроешь свое имя братской кровью. Еврейский народ тебя никогда не простит…»

В конце концов, палачи получили приказ «убраться за собой». Тела погибших были утащены в каменный карьер, нагромождены в кучу, облиты бензином и подожжены.

…Тошнотворный запах сгоревшего человеческого мяса встретил членов британской следственной комиссии, которые наконец-то прибыли на место трагедии. Спустя несколько дней ее руководитель сэр Катлинг представил Алану Каннингхэму под грифом «срочно и секретно» свой доклад за № 179.11.17.65, где содержались многочисленные показания потерпевших и уцелевших, а также выводы комиссии, гласившие: «…нет никакого сомнения, что были совершены многочисленные акты зверств, насилий и просто убийств, включая убийства новорожденных и еще не родившихся».

Однако есть сведения, что позднее израильские власти формально подвергли сомнению аутентичность этих данных. При этом упоминалась антисемитская позиция Катлинга, и что вообще-то они не собирались выслушивать нравоучения от арабов.

Но в момент совершения этого злодеяния шок был велик.

Деир Яссин надолго останется грязным пятном на совести будущего Государства Израиль. Совершив это гнусное преступление, «коммандосы» групп «Иргун» и «Штерн» превратили маленькую деревушку в «шахида», то есть в жертву, а ее павших жителей в символ тех несчастий, которые обрушились на Палестину с приходом туда сионистов. В наступающие месяцы во многих случаях услышат теперь израильтяне в момент своего пленения мстительный крик «Деир Яссин». И многие из них лягут в могилу, искупая вину за то преступление, которое они не совершили.

Еврейское Агентство поторопилось официально заявить, что оно было в абсолютном неведении о планах этих двух групп и было «потрясено» этой новостью. Давид Бен-Гурион направил королю Абдалла личную телеграмму, где выразил свое сожаление о происшедшем, а Великий Раввин Иерусалима наслал свои проклятья на всех, кто участвовал в этой атаке. Таким образом, израильское руководство признало вину и свою ответственность (пусть хоть в какой-то степени) за действия своих граждан.

Однако арабы оказались в не менее сложном положении. В течение часов Хуссейн Халиди, Генеральный секретарь Высщего Арабского комитета, и Хасем Нуссейби, который 29 ноября предыдущего года объявлял новость о Разделе по антеннам «Радио-Палестайн», спорили, как преподнести эту новость арабскому миру. В конце концов, решили изложить ее во всей «красе», с описанием всех мерзопакостных деталей. Как позднее рассказывал Нуссейби о мотивах данного решения: «Мы все еще сомневались в решимости руководителей соседних государств послать свои армии для спасения палестинских братьев. Поэтому считали, что создав психологический шок, мы заставим народы надавить на свои правительства…» Это оказалось «фатальной ошибкой». Позиция арабских вождей не претерпела серьезных изменений, зато арабские пропагандисты, изображая еврейских поселенцев какими-то безжалостными чудовищами, способными к совершению самых мерзких и вообще немыслимых в человеческом обществе преступлений, сумели посеять в своем народе такую панику, последствия которой они не смогли ликвидировать и поныне.

Таким образом, «erreur de jugement» — то есть ошибка или просчет в суждениях — нескольких арабских интеллигентов в сущности послужила, помимо прочего, одной из первопричин всей последующей палестинской драмы.

Израильское руководство принесло свои извинения по поводу случившегося в Деир Яссине, и, наверное, многие рядовые израильтяне считали, что как-нибудь все обойдется. Но не обошлось. И арабский ответ был ужасен. Он случился всего лишь на четвертый день после 9 апреля.

Но сначала несколько слов о месте действия. Если Деир Яссин представлял собой Богом забытую деревушку (расположенную хотя и вблизи самого Иерусалима), то гора Скопус с находящимися там «Хадасса-госпиталь» и университетом «Хебрю» была центром израильской медицины и научной мысли того времени. Она находилась на некотором расстоянии от города, и путь на нее — так называемая Хадасса-Роуд — пролегал через плотно заселенный арабский квартал Шейх Джерра. После 29 ноября сообщение с еврейским анклавом было затруднено. «Легковушки» и автобусы с еврейскими пассажирами обстреливались, грузовики с грузами перехватывались. Постепенно «Хагана» перешла на систему конвоев. И вот такой очередной конвой выходил утром 13 апреля. В его состав входили две бронемашины (естественно, передовая и замыкающая), две «скорых помощи» (где, кстати, находились два террориста из «Иргун-Штерн», получившие ранения в Деир Яссине), два автобуса с медиками, преподавателями и исследователями и четыре грузовика, которые везли продукты, а также стальные балки, цемент и «колючку», необходимые для укрепления позиций на горе Скопус. Необходимо отметить, что «Хагана» использовала гору Скопус уже чисто в оперативных целях. Оттуда открывался хороший обзор всех северных и восточных подходов к городу и даже внутренней части Старой крепости.

Уходивший около 9 часов утра конвой не знал, какая судьба ему уготована. Зато об этом почти точно знал портной по имени Мохаммед Неггар. Он возглавил операцию того дня. Очевидно, в промежутках между сеансами примерок и глажкой готовых изделий он с сообщниками изготовил, как мы сейчас говорим, фугас, затем в ночной тьме закопал его прямо посреди дороги на выезде из Шейх Джерра.

К утру 13 апреля все было готово. Укрывшись в окрестных домах, Неггар и помощники с напряжением следили за движением конвоя. Где-то около 9 часов утра передняя аутомитрайеза вышла в нужную точку, и Неггар лично замкнул электродетонатор (вот такие тогда были в Палестине портные!). Но он не рассчитал буквально чуть-чуть, и взрыв прозвучал ровно на секунду раньше, чем требовалось. Броневик не разнесло на куски, он просто упал в кратер, разверзшийся перед ним. Тут же из окрестных домов на машины конвоя обрушился шквал ружейного огня. Поняв, что дело плохо, четыре грузовика, одна машина «скорой помощи» и замыкающий броневик сумели развернуться и уйти в Западный Иерусалим. Передний броневик, вторая «скорая» и, самое главное, два автобуса с людьми были выведены из строя, потеряли ход, и теперь уже их оставалось только добить. Судьба почти что ста человек была во власти храброго портного. Но, наверное, на тот момент эта сотня евреев считала, что еще не все потеряно и что так или иначе их выручат.

Полковник Джек Черчилль, ответственный за эту зону Иерусалима, не был ни антисемитом, ни сторонником арабов. Несмотря на свой богатый боевой опыт, включавший десантную операцию во французском Дюнкерке и высадку на итальянской Сицилии, он продолжал оставаться «человечным человеком». Поэтому, получив известие о непонятной, но очень интенсивной стрельбе, разгоревшейся в квартале Шейх Джерра, он лично отправился на место событий.

Быстро разобравшись, что происходит, он сначала попытался утихомирить арабов с помощью громкоговорителя. Но это не удалось. После этого Джек Черчилль срочно попросил подкреплений и разрешения применить силу для разгона арабских стрелков, засевших в укрытиях вдоль Хадасса-Роуд.

Но вот дальше случилось непонятное: в течение долгих часов полковник не получил ни помощи, ни разрешения. Что это было: полное безразличие, какая-то глупость или мстительное желание покарать евреев за содеянное в Деир Яссине — до сих пор неясно.

Солнце поднималось все выше, бронированные кузова автобусов раскалялись все больше и больше. Внутри, в удушливом пороховом дыму, над головами сгрудившихся пассажиров, несколько сопровождавших охранников разряжали обоймы своих «маузеров» сквозь бойницы. Хотя арабы подбирались все ближе и ближе, осажденные все еще надеялись, что помощь и спасение придут в лице братьев из подпольной армии «Хагана».

Но и тут им не повезло. Именно в тот день все руководство Еврейского Агентства находилось в другом месте, принимая на Центральном автовокзале второй пришедший после 6 апреля конвой из 165 грузовиков. Узнав о нападении, Шалтиель сделал попытку уговорить начальника конвоя срочно отрядить все эскортные броневики на Хадасса-Роуд. Но тот категорически отказался, сославшись на строгий приказ немедленно возвращаться в Тель-Авив.

После этого Шалтиель распорядился собирать всех свободных людей с оружием и начинать их переброску на место инцидента. Но здесь англичане сработали на удивление быстро. В категорических выражениях «Хагана» была предупреждена, что любая попытка несанкционированного вмешательства в создавшуюся ситуацию вызовет жестокий отпор со стороны британских властей. Шалтиель был вынужден отменить свое распоряжение.

С крыш и из окон, с террасс и балконов, с Масличной горы и горы Скопус половина жителей Иерусалима следила за агонией конвоя на Хадасса-Роуд. Одни — с торжествующим злорадством, другие — с невысказанной болью. Только после полудня англичане стали выдвигать свою бронетехнику, но все время что-то мешало: то заклинило пушку у переднего броневика, то долго решали, какого рода дымовыми снарядами обстрелять арабские позиции. К 15 часам пополудни все было кончено. Осажденные так и не получили помощи, а их собственные силы иссякли. Сначала автобусы забросали «молотовскими коктейлями», затем просто облили бензином и подожгли. Увидев заполыхавшие костры, англичане дружно пошли в атаку и в 15.30 полностью овладели дымящимися останками машин. С разными степенями ожогов и ранений удалось спасти где-то с дюжину человек. Итог смерти был внушителен: погибло 75 человек, из них 24 трупа так и не были до конца опознаны. Все 75 человек за 6 часов до этого были абсолютно здоровыми людьми, и, как говорят израильские авторы, «они прибыли в Палестину лечить, а не убивать». Приводятся их имена: Хаим Ясский, офтальмолог с мировым именем, и его жена, доктор Ехуда Матот, Эстер Пассман, доктор социологических наук и другие.

Нет сомнений, что жизнь любой неграмотной арабской крестьянки, погибшей со своим невинным ребенком и стариком отцом в Деир Яссине, являлась такой же ценной. Авторы не приводят здесь никаких параллелей или сравнений, но ясно, что сгоревшие семьдесят пять совсем не заслуживали такой печальной участи, так же как и такой ужасной смерти.

По итогам этого дня запись в журнале Хайлендского пехотного полка лаконично гласила: «…остатки автомобилей были подорваны и сброшены с дороги, после этого движение вновь было восстановлено».

Никаких извинений за содеянное арабская сторона не принесла.

* * *

И вот на этом фоне, когда еще вовсю шла операция «Нахсон», а обе стороны с разрывом в три дня совершили свои злодеяния — евреи в Деир Яссине, а арабы на Хадасса-Роуд, — открылась очередная конференция Лиги арабских стран в Каире. Как и на декабрьской конференции, центральным вопросом в повестке дня оставался палестинский, а момент был действительно поворотным.

Первоначальные успехи «герильи» (т. е. партизанской войны против евреев) были сведены на нет их мастерски реализованной операцией «Нахсон». Путь на Иерусалим был открыт, а самый талантливый и опасный для иудеев палестинский военачальник был убит. Хотя кроме Кастеля так и не удалось овладеть другими «бандитскими» деревнями, из многих из них наблюдался исход жителей, объятых ужасом после совершенного в Деир Яссине.

Вывод напрашивался сам собой: с провалом герильи только комбинированная атака регулярных арабких армий могла развернуть ситуацию. Это означало одно: объявление тотальной войны еврейским поселенцам в Палестине. Все присутствующие арабские руководители были людьми умеренными, если не сказать консервативными. Даже английские колонизаторы были им ближе, чем уличные экстремистские массы. В приватных беседах между собой они высказывали весьма реалистичные, умеренные и продуманные мысли, но как только оказывались на публике…

Хвастовство и фанфаронство заводило их очень далеко, и они совсем не соразмеряли свою браваду с теми тяжелыми и даже трагическими последствиями, которые могли бы возникнуть (и действительно случились в реальности).

Отвергнув мир, арабы должны были готовиться к войне. А это уже было не так просто. Из 4 миллионов фунтов, которые выделялись на войну, реально поступило лишь 400 000, то есть всего 10 процентов, и это была одна из причин провала кампании закупок оружия. Реально подготовка к войне выразилась пока в составлении одного документа из 15-ти страниц и 3-х карт. Это был план вторжения арабских армий, который в одиночку разработал блестящий штабист, иорданский офицер Васфи Телль. По этому плану наступление должно было развернуться одновременно на трех фронтах. Иракские танки при поддержке войск Сирии, Ливана и добровольцев «генерала» Эль-Каукджи должны были разрубить страну надвое, выйти к Средиземному морю и занять порт Хайфу. Египетская армия, наступая с запада, должна была занять порт Яффа, а затем и сам Тель-Авив. Центральную часть страны должны были оккупировать полки элитного Арабского легиона, при этом всю необходимую помощь ему окажут «Воины джихада», а также марокканцы, алжирцы, саудовцы, — если сумеют прибыть вовремя на место сражения.

План был неплох и при его толковой реализации вполне мог бы стать причиной многодневных кошмаров у Давида Бен-Гуриона и всего израильского руководства.

Много пришлось приложить посредникам сил, чтобы суметь уговорить короля Фарука принять решение вступить в войну. При этом часто повторялся тот тезис, что нельзя позволить его хашемитскому сопернику королю Абдулле узурпировать Эль-Кодс в одиночку.

Наконец-то было объявлено: Египет собирается воевать.

Когда египетский премьер Нукраши вызвал к себе главнокомандующего Хайдар-Пашу, то задал ему один вопрос: «Готова ли армия к битве?» Тот на секунду задумался. Ответить «нет» означало конец всей его военной карьере. Но Хайдар-Паша, несмотря на свою устрашающую внешность, был человеком совсем не того калибра. И поэтому он ответил «да!», добавив для собственного успокоения: «…войны ведь все равно не будет. Будет наш парад на Тель-Авив, который мы возьмем через две недели».

Нукраши-Паша удовлетворенно кивнул головой, ведь приблизительно такого ответа он и ожидал.

Настало время встряхнуть и начать готовить египетское общество к предстоящим сражениям. При этом западные авторы справедливо указывают, что на тот период египтяне и иудеи, граждане Египта, жили бок о бок в полной гармонии, а народ в целом был еще равнодушен к палестинской драме. Поэтому с подачи, как бы мы сейчас сказали, «черных пиарщиков» был изготовлен и на многих столбах в Каире развешан плакат, где над картой Палестины был занесен в волосатой руке окровавленный кинжал с шестиконечной звездой Давида на рукоятке (благо, трагедия Деир Яссина давала неизвестному художнику право изобразить все «как надо»).

Одновременно в канцелярию премьер-министра был вызван молодой, но очень проницательтный журналист ведущей столичной газеты «Аль-ахрам» Мохаммед Хейкал. Он только что совершил поездку в Палестину и опубликовал серию «дорожных репортажей». Из них, помимо чисто этнографических описаний, думающий читатель мог узнать, что евреи представляют собой мужественного, умного и изобретательного противника, они хорошо организованы, сплочены единой идеей, поставили себе на службу все новинки технической мысли того времени и т. п. В канцелярии премьера журналисту Хейкалу настоятельно рекомендовали кардинально изменить тон его статей, чтобы не подрывать морально-политическое настроение нации накануне решающих событий. И последний штрих. Где-то в это же время у одного из братьев Диб, упомянутых в Главе без номера, раздался телефонный звонок. Звонил знакомый офицер египетского генерального штаба. Он попросил Диба срочно разыскать и при первой возможности переправить ему в Каир не меньше пятидесяти экземпляров карт с указанием дорожной сети Палестины.

Иначе египетская армия и не знала бы, по какой дороге ей триумфально маршировать на Тель-Авив. (Отдадим должное этому египетскому офицеру просьба его была очень своевременной, хуже, если бы этот вопрос возник в самый последний момент.)

* * *

Итоги апрельской конференции Лиги были широко обнародованы в арабском мире. Твердое обещание вступить в войну и покончить с сионистами гальванизировало действия «Воинов джихада», и в промежутке с 15 до 20 апреля операция «Нахсон» сошла на нет. Кастель наконец-то был оставлен, и к 21 апреля бригада «Харель» была выведена из Баб-эль-Уэда. Она понесла достаточно серьезные потери, особенно в период 3–8 апреля, да и солдаты просто-напросто устали, гоняясь в пешем строю за арабскими снайперами и лазутчиками по горным склонам в секторе Хулда — Латрун — Бейт Джиз — Кирьят Анавим. Ведь вертолетов тогда у них не было, точно так же как и БТР с БРДМами. Но была и еще одна причина для такого решения военного руководства: с грифом Top secret поступили агентурные данные, что англичане планируют вывести свои войска с ряда объектов досрочно. Поэтому резервы потребовались в другом месте.

Три автомобильных конвоя были проведены в Иерусалим, начиная с 6 апреля, четвертый и последний вышел из Кфар Билу утром 20 апреля. В нем насчитывалось почти 300 грузовиков. Его арьергард уже был атакован в обычной манере, 6 грузовиков сожжены, а троих убитых и 30 человек раненых евреи сумели забрать с собой в Иерусалим.

Дов Джозеф лично встречал каждый подходящий конвой, делая записи в своем рабочем блокноте. Итог был следующим: 1800 тонн продовольствия за все четыре конвоя, что составляло всего лишь половину потребности в 3500 тонн, необходимых, чтобы город мог выдержать двухмесячную осаду.

Ночью 21 апреля он еще продолжал обрабатывать свои записи, а в это время арабы под наблюдением Эмиля Гори вновь начали громоздить громадные валуны поперек автомобильной дороги.

Иерусалим вновь был в осаде.

* * *

Вторая половина апреля стала свидетелем массового исхода арабов со своих земель. В соседних арабских странах образовалась проблема лагерей палестинских беженцев. Многие из них существуют уже 50 с лишним лет, и в них уже выросло третье поколение изгнанников с родной земли. Все происходившее стало предметом оживленной полемики у израильтян и арабов, причем с участием посредников и миротворцев ООН, мировой прессы и т. д.

На тот момент многие палестинцы были убеждены, что только присутствие британских войск удерживает евреев от тотальной атаки на их владения, и поэтому лучше убраться оттуда, пока еще есть время. Решающее воздействие оказал действительно трагический эпизод с резней мирных жителей в деревне Деир Яссин (хотя израильская сторона продолжала утверждать, что это было непреднамеренное, случайное стечение обстоятельств, и даже принесла свои извинения).

В первую очередь стали уезжать влиятельные уважаемые лица. Дело кончилось тем, что накануне 14 мая в самом Иерусалиме осталось только два действующих члена Высшего арабского комитета. Это были два почтенных старца, люди безусловно мужественные, но бессильные.

Глядя на своих руководителей, стали массово уезжать и рядовые палестинцы с семьями. При этом подразумевалось, что они всего лишь освобождают пути для скорого подхода наступающих арабских армий, и не пройдет и 8… 11… 14… 20 дней, как они вернутся обратно.

Израильские полемисты, как правило, утверждали, что слухи о таинственных телефонных звонках в квартиры арабов со словами «Убирайтесь, пока целы!», о черных метках в виде шестиконечных звезд, нарисованных углем на дверях понравившихся им арабских квартир, — это все чушь. Наоборот, они побуждали арабов остаться и жить «в мире и согласии».

И вообще, «человек, который считает себя патриотом и который любит свою землю, не бежит с нее, он остается и защищает ее». Видно, не нам судить, сколько здесь правды и сколько простого лукавства.

В свою очередь, европейские авторы часто вспоминают, как ровно за восемь лет до описываемых событий, в мае 1940 года, толпы французских и бельгийских беженцев запрудили дороги перед наступающими германскими армиями. Если образованные европейцы поддались такой панике и психозу, то что же можно было ожидать от арабских масс, гораздо менее развитых и часто вообще неграмотных?

Вопрос такой запутанный, что на страницах данного тома нам его просто не распутать. Да мы и не ставим эту цель, а просто рассказываем о развитии событий. 18 апреля евреи заняли Тибериаду — древнюю столицу римских наместников на землях Палестины. Не прошло и недели, как в результате 24-часового сражения они заняли крупный портовый город Хайфа. В это же время был взят и другой важный порт — Яффа, который фактически стоял в городской черте Тель-Авива. По приказу из Лондона английские войска вновь вошли в него, чтобы вернуть этот порт арабам. Оказалось — его некому возвращать, так как из 70 тысяч арабского населения бежало 65.

Но не все так гладко проходило и для израильской стороны. К этому времени Давид Шалтиель уже неоднократно обращался к Бен-Гуриону с посланиями о необходимости эвакуировать близлежащие киббуцы. Постепенно лидер сионистов пришел к выводу, что последний утратил свои боевые качества, а его воля ослабла. В результате Шалтиель был освобожден со своего поста, а на его место назначен ветеран «Хаганы» Ицхак Садех.

Новый командующий решил, естественно, отличиться и предложил провести операцию «Джебусси». Джебусси — это древнее название деревни, которая еще четыре тысячи лет назад стояла на месте нынешнего Иерусалима и принадлежала одному семитскому племени.

Операция «Джебусси», которую Ицхак Садех планировал как своего рода маленький еврейский «блицкриг», началась с двойного провала. Попытка захватить доминирующие высоты Неби Самюэль (запомните это название) на северо-запад от города закончилась неожиданным и обидным разгромом роты «палмахников»; причем сразу погибло 35 человек, а высоты остались в арабских руках.

Атака на квартал Шейх Джерра увенчалась не менее обидным, хотя и не столь кровавым финалом. Здесь боевики наткнулись на решительное противодействие англичан, причем генерал Джонс, военный комендант Иерусалима, счел, что «Хагана» пытается поставить под угрозу пути эвакуации его войск на морской порт Хайфа. В силу этого он вывел на улицы батальон Хайлендского легкопехотного полка (Highland Light Infantry), поддержанный танками и орудиями на мехтяге. Завидя их, боевики сочли более благоразумным рассеяться без выстрела.

Провалившись на севере и востоке, Садех обратил свое внимание на юг. Здесь «Хагане» сопутствовал успех, но какой это далось ценой!

Итак, настало время решить судьбу квартала Катамон. После кровавого злодеяния в начале января, когда был взорван отель «Семирамис» со всеми его мирными арабскими обитателями, население квартала заметно уменьшилось. Многие из наиболее обеспеченных семей предпочли уехать. Тем не менее Ибрагим Абу Дайя, благополучно вернувшись со своим отрядом из-под Кастеля, продолжал нести караульную службу. Он и не догадывался, что иудеи приготовили ему новое испытание…

Сражение за Катамон началось на рассвете 30 апреля. Главным опорным пунктом квартала являлся греческий православный монастырь Сент-Симон. Его огромное здание с окружающими постройками доминировало над всеми окрестностями.

Командовал группой захвата все тот же герой Кастеля Давид Элазар.

Прикрываемые залпами ружейного огня и бросками ручных гранат, еврейские боевики отвоевали так называемый «гостевой дом» и затем ворвались в главное здание. Под командованием Абу Дайя находились палестинцы из Вифлеема-Хеврона и отряд добровольцев из Ирака. Поняв, что отступать некуда, они вцепились в молитвенный зал монастыря буквально «когтями». Последовала жестокая битва, вплоть до рукопашных схваток и ударов кинжалами и штыками. В клубах порохового дыма со стенных росписей Богоматерь с младенцем на руках грустно взирала на представителей двух ветвей одного семитского народа, которые у нее на глазах полосовали друг друга ножами. Перебросив все те же четыре 80-мм миномета, арабы накрыли всю окружающую территорию плотным огнем, отсекая возможную переброску еврейских подкреплений.

Внутри здания они стали теснить евреев к выходу, и казалось, чаша весов решительно склонилась в их пользу. Нарядный узорчатый пол был усеян мертвыми и ранеными с той и другой стороны.

С крыши здания беспрерывно палил чешский пулемет. За его рукоятки держался седьмой пулеметчик-еврей, шестеро его предшественников лежали тут же трупами, «снятые» арабскими снайперами с разных сторон.

Шел час за часом, но накал боя все не стихал. Сам Абу Дайя был поражен осколками гранаты в позвоночник и не мог стоять на своих собственных ногах. Его усадили в глубокое кресло, и двое подчиненных переносили его с места на место.

После полудня Давид Элазар в очередной раз оценил обстановку. Медикаменты и бинты закончились, боеприпасы были на исходе, половина людей убиты или ранены. Элазар принял решение отступить, чтобы сберечь хотя бы оставшуюся половину состава.

Всех людей разделили на три группы. В первую вошли легкораненые, которые могли передвигаться сами. Они должны были эвакуироваться первыми, под прикрытием огня уцелевших, каждый из которых затем должен был вынести на спине тяжелораненого. В третью группу вошли шестеро офицеров-добровольцев и нетранспортабельные раненые. Им поручалось отстаивать молитвенный зал и затем в последний момент подорвать несущие колонны, чтобы обрушить здание и не оставить его никому.

Первая группа из тридцати человек ринулась наружу… Из-за плотного пулеметного огня до еврейских линий живым добрался лишь один. Вторая группа стала концентрироваться у входного портала. Их спас перехваченный телефонный звонок. Муфтий Амин Хуссейни, даже будучи в Каире, пристально следил за ходом битвы за Катамон. Абу Дайя звонил и докладывал ему ежечасно.

В то время как Эли Ранана и пятеро других офицеров уже готовились совершить коллективное самоубийство, Абу Дайя сообщил Муфтию, что патроны у него заканчивались, в строю осталось всего где-то с полтора десятка человек, а выбить евреев из главного здания так и не удалось. «Мы проиграли битву, прошу разрешения отвести уцелевших людей», — завершил арабский командир.

Этот звонок был перехвачен на коммутаторе Центральной телефонной станции. Элазару тут же по радио приказали прекратить всю эвакуацию и ждать подкреплений.

Спустя какие-то минуты стрельба с арабской стороны практически прекратилась. Подхватив кресло со своим предводителем, мусульмане исчезли. Сил у Элазара и его подчиненных уже не было. Пока они приходили в себя, на окончательную «зачистку» квартала был брошен со своим отрядом офицер Джозеф Нево. Организованного сопротивления они уже не встретили. Лишившись защиты, последние оставшиеся жители квартала бежали как мыши. Солдаты Нево, заходя в дома, обнаруживали накрытые столы, непогашенные плиты, гардеробы, наполненные изысканными вещами.

Глава гражданской администрации Дов Джозеф срочно направил своих интендантов, чтобы конфисковать все обнаруженные запасы муки, масла и других продуктов. Но они уже опоздали. Все самое ценное — драгоценности, ковры, одежда, кухонные принадлежности — уже было разграблено шпаной, которая опередила солдат Джозефа Нево. Разъяренный офицер отдал приказание задерживать всех лиц, уличенных в грабежах, если необходимо, стрелять в воздух, а затем по ногам. После этого еврейские (!) мародеры исчезли так же быстро, как и появились.

Квартал Катамон стал самым ценным приобретением «Хаганы» на тот период. Во исполнение приказов Бен-Гуриона его элегантные дома сразу стали заселяться еврейскими переселенцами. Когда пару дней спустя один из владельцев виллы решил позвонить на свой домашний номер телефона — а телефонная связь исправно работала, — то трубку кто-то взял, и затем он услышал незнакомый голос, произнесший одно слово — «Шалом». Несколько секунд араб — бывший хозяин виллы — находился в полной растерянности, не зная, что и сказать, затем безмолвно повесил трубку.

Вечером того же решающего дня Давид Элазар с несколькими подчиненными поднялся на крышу, чтобы эвакуировать вниз тела погибших пулеметчиков. Его внимание привлек необычный красный свет над недалеким киббуцем Рамат Рашель (запомните это название). Приглядевшись, он понял, что это связка красных флагов, поднятых на большой вертикальной мачте. «Боже, а ведь завтра уже 1 Мая», — вспомнил молодой офицер…

* * *

Наступила первая декада мая 1948 года. До начала первой арабо-израильской войны — раз уж стороны решили воевать — оставалось совсем немного времени.

Итак, с чем пришли противники к этому рубежу…

Общий численный состав египетской армии той поры составлял 40 000 человек. Из них 15 тысяч было выделено в своего рода экспедиционный корпус, который перебрасывался на Синай — Палестину. Правда, из этого корпуса боеготовыми было сочтено всего лишь 4 батальона и, таким образом, реальную угрозу для Израиля на ту минуту могли составить всего лишь 2–3 тысячи солдат. Таков был показатель самого населенного и мощного арабского государства.

Карты дорожной сети Палестины к этому времени выдали, стрелки на них нарисовали… Однако в последний момент выяснилось, что в армии нет ни одной самой обыкновенной полевой кухни! Но времени искать и закупать их за границей уже не оставалось. Решили обойтись без них, просто сухим пайком в виде закаменевших английских морских галет, и это будет одной из причин провала усилий египетской армии той поры.

Вторым по численности был Иорданский арабский легион. На войну отправлялись 4,5 тысячи бойцов, вот тут картина была другая, но об этом чуть ниже.

Сирийская армия той поры разочаровала и свой народ и весь арабский мир. Но она хоть что-то попыталась сделать.

Что касается армий Ливана и Ирака, то в решающий момент они фактически так и не появились на поле боя и вообще никак себя не проявили.

Остались еще «Воины джихада», Армия освобождения и другие добровольческие формирования. Таким образом, коалиция арабских государств выставила на передовую в середине мая всего где-то 20 тысяч человек. Такое же количество было и с израильской стороны, таким образом, реальное соотношение сил было 1:1 и никаких преимуществ ни у кого не было.

Что касается еврейской армии, то она насчитывала в целом 20 000 человек и состояла из шести бригад «Хаганы» и двух бригад «Палмах». Две из них находились на севере, защищая Галилею и прибрежную полосу на север от Хайфы, две прикрывали Тель-Авив, две находились на юге в пустыне Негев, одна защищала Иерусалим и последняя сражалась в Баб-эль-Уэде. Эти силы были разбросаны на слишком обширной территории. Ряд участков на местности представляли собой большую опасность для будущего государства. Так, арабские города Лидда и Рамле стояли прямо у ворот Тель-Авива. В пустыне Негев значительные пространства не защищал никто, а Иерусалим вообще находился в осаде.

Считалось, что всего на тот момент в будущем Израиле насчитывалось 60 тысяч человек, прошедших ту или иную военную подготовку. Но «под ружьем» находилось 20 тысяч по той простой причине, что ружей просто больше не было, а тяжелого вооружения — пушек, танков, боевых самолетов — у евреев в то время не имелось вовсе.

Однако израильское руководство еще надеялось, что войны тем или иным способом можно избежать. С этой целью 10 мая Голда Меир была отправлена для тайной встречи с самим иорданским монархом. Она была загримирована и переодета в платье арабской женщины. Голда знала, что грозит ей и двум сопровождающим: если бы их опознали, то просто растерзали бы на месте. Тем не менее автомобиль успешно преодолел все кордоны и в темноте наступившей ночи доставил ее прямо к неприметной двери служебного входа в королевские покои.

Беседа была достаточно продолжительной. Вот ее суть: на вопрос, что нужно сделать, чтобы избежать войны, король ответил, «…что он не испытывает никакой враждебности к своим соседям-евреям, но он связан обязательствами со своими арабскими братьями и не вправе действовать самостоятельно. Откажитесь от своей независимости, и я заявляю вам: войны не будет. Палестина должна остаться единой и неделимой, а в ответ я обещаю вам ровно половину мест в составе будущего парламента, где на равных арабы и евреи будут решать все возникающие вопросы и им будет гарантирована самая широкая автономия…»

Голда Меир ответила, что решение уже принято и они не могут отказаться от независимости. «Почему вы так торопитесь? — спросил король. — Отложите свое решение на год, и я уверен, многое переменится». — «Мы и так ждали достаточно долго — без малого две тысячи лет», — сказала Меир. В таком ключе беседа продолжалась и дальше и закончилась ничем. В ту же ночь Голда благополучно вернулась в Иерусалим, но на прощание она высказала пожелание вновь встретиться с королем уже «после войны».

Начиналась вторая, решающая декада мая 1948 года. За несколько дней до истечения британского мандата уже стало ясно: «Воины джихада» не только не смогли сбросить евреев в море, они с трудом защищали ту территорию, которую еще держали в своих руках. Рухнули надежды Муфтия провозгласить в момент ухода англичан Арабское государство Палестина под контролем Высшего арабского комитета (который был полностью в его распоряжении).

Было решено, что все грядущее государственное устройство будущей Палестины будет поручено Лиге арабских государств, то есть — понимай королю Абдалле, так как он единственный обладал реальной военной силой для решения всех вытекающих из этого проблем.

Но Хадж Амин еще не считал себя побежденным. Из Дамаска он направил два секретных послания в Каир. В первом он поздравлял короля Фарука с его решением вступить в войну «во имя спасения Палестины, единой и неделимой, и чтобы спасти ее от поругания неверными». Во втором он давал рекомендации египетскому генеральному штабу сосредоточить основные усилия не на марше на Тель-Авив, а в походе на Иерусалим.

Хадж Амин понимал, что единственной надеждой для него перенести свою резиденцию из Дамаска в пределы стен Старой крепости оставалась армия короля Фарука. И если бы она провалилась, то его шансы вернуться в Иерусалим в случае победы иорданского монарха были бы столь же ничтожными, как и в случае захвата города сионистами.

* * *

Та военная сила, которая могла бы решить и развязать все узлы на ближневосточной шахматной доске весны 1948 года, называлась Арабский легион.

К началу мая он насчитывал 7 тысяч человек, из которых 2,5 тысячи относились к тыловым частям обеспечения (включая многочисленные рембаты, реммастерские, госпитали, склады, а боеприпасов было запасено, по оценкам англичан, на полных 30 дней «тотальной войны»).

Другие четыре с половиной тысячи были настоящими боевыми войсками, разделенными на 4 механизированных полка. Их тяжелое британское вооружение за 6–7 лет до этого весьма успешно подтвердило свои боевые качества и достоинства в сражениях против «Африканского корпуса» фельдмаршала Эрвина Роммеля. Оно включало противотанковые пушки калибра 55 мм, полевые гаубицы калибра 88, минометы 81 и 50 мм, десятки аутомитрайез и, самое главное, тяжелые пушечные трехосные броневики модели «Мармон Харрингтон», каждый из которых был вооружен 37-мм пушкой и спаренным пулеметом с возимым боезапасом в 60 снарядов и 1500 патронов.

Подобных аутоканонов у евреев не было совсем, и счет по ним сразу составил 50:0 в пользу иорданцев.

Иными словами, Арабский легион с его гаубицами и «Харрингтонами» был той реальной силой, которую всерьез опасались и побаивались боевики подпольной армии «Хагана».

Но чем еще гордился Легион, так это своими людьми. Служба в нем была престижной и заманчивой для любого молодого человека. И если молодого иорданца принимали в его ряды — а комплектовался он только добровольцами на конкурсной основе, то вместе с платком-«куфией» в характерную бело-красную клетку он приобретал совсем другой социальный статус, неизмеримо поднимавший его в глазах и мнении односельчан и соседей.

Все солдаты были прекрасно обучены, отлично вооружены и бесконечно преданы Богу и его Пророку — наместнику его на земле.

Сложнее было с офицерами. Основу штаба Джона Глабба составляли британские офицеры, в свое время воевавшие в Бирме, на Крите, у Эль-Аламейна и Монте-Кассино и прошедшие с места высадки в Нормандии вплоть до Гамбурга. Они являлись действительно профессионалами своего дела, но им был в принципе абсолютно безразличен разгоравшийся арабо-еврейский конфликт, а Джерузалем представлял для них всего лишь очередной пункт на географической карте в их долгой военной карьере.

Совсем другое мнение было у арабских офицеров, занимавших все должности на уровне «батальон — рота» и ниже. И эта разница во взглядах и подходах станет причиной серьезного конфликта, который разгорится позднее. Пока и те, и другие были вынуждены, естественно, следовать приказам Глабб-Паши, который, в свою очередь, исполнял данные ему в Лондоне инструкции:

— никакого вторжения в зоны, отведенные евреям, и вообще по возможности изобразить некое «подобие войны», но не более, так как главная роль отводилась поднаторевшим дворцовым политикам, которые в образовавшейся «мутной воде» должны были выловить «золотую рыбку»;

— Легион действует только на центральном участке, в секторе Иерусалим — Наблус;

— южная часть до Беэршевы отдается египтянам, северная — в Галилее сирийцам и иракцам, которые должны были ворваться туда, как съязвил Глабб, «словно стая волков в овчарню»;

— относительно вступления в сам город, так это вообще не предусматривалось. Джон Глабб считал, что Легион в первую очередь предназначен для действий в пустыне и ввязываться в схватку с решительным противником, засевшим в хорошо знакомых ему лабиринтах городских кварталов, означало бы серьезное истощение его сил.

Он знал, что король не пошел бы на риск лишиться своей армии именно в момент, когда ему всерьез засветила надежда стать новым Саладином или Калиф Омаром, и это вполне совпадало с личными воззрениями Джона Бэгота Глабба.

Но совсем другим было настроение среди солдат и простого населения тогдашней Трансиордании. Под воздействием разнузданной пропаганды, доносившейся из арабских столиц, попавшись на крючок самых хвастливых и безответственных заявлений генералов, народные массы Аммана требовали не «подобия войны», а войны настоящей, причем священной.

Масла в огонь подливали рассказы палестинских беженцев, особенно о злодеянии сионистов, совершенном в Деир Яссине (что, в сущности, было правдой). Все это держало народные массы в состоянии постоянного возбуждения, и король не мог не учитывать таких настроений своих подданных.

Но по-другому он вел себя со своими политическими противниками. Когда, затоптав свою гордость, к нему прибыла делегация Высшего арабского комитета и стала просить о финансовой помощи, он ответил им в очень резком тоне: «И после того как всю свою жизнь вы собирали средства, чтобы оплачивать услуги убийц, действующих по указке Муфтия, вы осмеливаетесь просить у меня денег?!»

Эти уважаемые лица стали приводить доводы, что оружия у них страшная нехватка, боеприпасы растрачены в столкновениях с сионистами и т. п. Но король, после всех последних провалов «Воинов джихада», видимо, не считал нужным церемониться со своими гостями и резко бросил: «У вас там много камней, и если хотите уцелеть, забрасывайте их камнями!».

* * *

Если какая-то часть Легиона уже вступила в схватку с еврейскими поселенцами в Кфар Этционе (об этом чуть ниже), то основной состав в этот день 13 мая, за сутки до истечения мандата, еще только начинал свое выдвижение со своих баз на восточном берегу реки Иордан, в местечках Мафрак и Зерка.

В движение пришло свыше пятисот машин — аутомитрайезы и пушечные «Мармон Харрингтоны», артиллерийские тягачи с прицепленными орудиями, «хав-траки» (т. е. полугусеничные бронетранспортеры), грузовики и джипы с пехотой, радиостанции, реммастерские, санитарные машины, интендантские грузовики и прочее, и прочее, и прочее…

На всем пути их провожали толпы восторженных жителей. Дети бросали цветы, старики били поклоны, прославляя Аллаха. Автомобили были украшены ветвями вечнозеленого лавра и пальм (и совсем не в качестве маскировки против налетов вражеских ВВС, которых тогда просто не существовало). Все это напоминало, со слов Глабба, «карнавальное шествие, а не армию на тропе войны». Рядовые солдаты были искренне убеждены, что их ведут сражаться, маршировать на Тель-Авив и довести свои машины до берегов Средиземного моря.

Что касается их командующего, то Тель-Авив его не занимал совсем, а мысли были прежде всего об организации «подобия войны».

Но в самом лагере Зерка, точнее в центре связи арабских армий, эйфории было гораздо меньше, чем на улицах Аммана. Генсек Лиги Аззам-Паша с грустью констатировал: «Там царил полнейший беспорядок…» Прибывший генерал египетской армии, который должен был держать коллег в курсе всех ее передвижений, был в полном неведении, где она собственно находилась. От Ирака вообще никто не появился.

Не появился там и Сафуат-Паша. Вместо этого он прислал телеграмму: «Будучи убежденным, что отсутствие согласованного плана действий может привести только к катастрофе, направляю вам свое прошение об отставке». Так, в самый решающий момент армия оказалась без командующего.

Единственный обнадеживающий голос принадлежал английскому офицеру связи, представлявшему Легион: «Эффенди! (Господа!) Ну и зададим мы им трепку! Я вам обещаю!» — повторял он всем встреченным арабам.

Трудно сказать, насколько он был искренен, ведь находились англичане, которые придерживались совсем других мнений. Этот день 13 мая был последним, когда солдаты и офицеры могли напоследок обзавестись восточными сувенирами. Поторопился на рынок и полковник Джек Черчилль, который месяц назад так пытался спасти еврейский конвой на Хадасса-Роуд. Он присмотрел там два симпатичных ковра. Торговец запросил сто палестинских фунтов, на что Черчилль только рассмеялся. Отсчитав четыре бумажки по десять, он широким жестом припечатал их к протянутой ладони продавца: «Приятель, радуйся хоть этому, так как завтра придут евреи и отберут весь твой товар задаром».

Утром 30 апреля, с началом битвы за Катамон, гарнизон Кфар Этциона получил приказ поддержать «палмахников» Давида Элазара. Нарушить сообщение Хеврон — Иерусалим, сорвать переброску всех арабских подкреплений, взорвать мосты, перерезать телефонную связь — все это проводилось под девизом «Нет-са Йерушалаим!», что в переводе на русский: «Пусть вечно живет Иерусалим!» или «Да здравствует!..»

Такого арабы уже не смогли стерпеть. 4 мая, впервые с начала текущей конфронтации, в бой вступили тяжелые пушечные бронемашины и солдаты Арабского легиона. Передний аванпост евреев был смят. Бой был остановлен только по приказу командующего Глабб-Паши, который не желал ввязываться в большое сражение накануне больших событий. «Мы скоро вернемся», — бросил арабский офицер окружавшим его «иррегулярам».

А на следующий день в Неве Овадия вновь хоронили своих погибших. «Что стоят наши жизни? — произнес Моше Силбершмидт, который был у них кем-то вроде комиссара, над отрытой братской могилой двенадцати человек. — Ничто по сравнению с нашей миссией, ибо здесь мы защищаем крепостные стены. Нет-са Йерушалаим!». (Вот так тогда велась политработа в войсках.)

…Они вернулись 12 мая. Во главе был тот же офицер, и теперь пора рассказать о нем, так как в наступившем мае месяце он будет одним из главных действующих лиц, достойным противником Давида Шалтиеля. Его имя и звание — Абдулла Телль, майор иорданской армии. Он происходил из семьи зажиточных иорданских землевладельцев. Телль был воплощением древней арабской цивилизации в нашей современности. Безукоризненного телосложения, с правильными чертами лица и черными усами, он вполне бы сошел за героя какой-либо восточной драмы, снятой в Голливуде. Он был достойно оценен англичанами и за не столь долгую службу в Легионе сумел подняться до звания майора. Самый большой шок он испытал, когда вечером 29 ноября, находясь в офицерской столовой, он, как и другие, услышал по радио сообщение о разделе Палестины. Эта новость потрясла его, но не вызвала никаких эмоций среди присутствующих британских офицеров. В этот момент он поклялся «покончить с несправедливостью и позором раздела Палестины».

…12 и 13 мая непосредственно на поле боя командовал заместитель Телля капитан Хикмет Мухьяр. Он имел две роты легионеров и роту «Харрингтонов». Также в его распоряжении были сотни местных «иррегуляров». Но решающего успеха так и не было. Умело перебрасывая с места на место единственный тяжелый пулемет «Шпандау» и пару минометов, евреи пока отбивали его атаки. Стало ясно, что необходимо личное вмешательство Телля.

По прибытии на место утром 14 мая майор Телль обнаружил, что ситуация весьма далека от блестящей. Капитан Мухьяр позволил своим аутоканонам растянуться по столь большой дуге, что они утратили значительную часть своей эффективности. Более того, легионеры тоже поддались вирусу грабежа и уже не столь рьяно шли в атаку.

Телль решительно взял ситуацию в свои руки. Легионеры были отделены от партизан, а аутоканоны стянуты к высоте «Одинокое дерево», чтобы усилить мощность их огня. Атаки следовали волна за волной. Как позднее писал в мемуарах Телль, «евреи сражались с невероятным мужеством». Наконец, все было кончено, и от «Одинокого дерева» легионеры, поддерживаемые броневиками, устремились уже к главному киббуцу. Среди защитников там были Наум Бен Сира и Абрам Гесснер, у которых была единственная базука. Прицелившись в переднюю бронемашину, Бен Сира нажал на спуск. Ничего не произошло, может быть по причине, что они никогда не пользовались этим оружием прежде. Аутоканоны уже ворвались в периметр деревни.

Это был конец, и с командного пункта радистка Элиза Фейтвангер радировала в Иерусалим: «Арабы внутри киббуца! Их тысячи вокруг! Прощайте!» Сопротивление уже было бесполезно, и на крыше КП подняли белую простыню, испачканную кровью. Увидев этот сигнал, стали сдаваться один за другим еще уцелевшие опорные пункты. Их защитники, живые и раненые, стали подтягиваться на КП. Среди них были Яков Эдельштайн, братья Наум и Исаак Бен Сира, последние из оставшихся в живых шести братьев и сестер Бен Сира, живших в этом киббуце.

Всего собралось где-то около 50 человек. Подняв руки, они сгрудились в одну группу. Тем временем иррегуляры продолжали теснить их, и уже послышались крики «Деир Яссин». Вдруг застрочил недалекий пулемет; одновременно Эдельштайн увидел, как арабский штык с хрустом вошел в грудь соседнего камрада, стоявшего с поднятыми руками. В инстинктивном порыве он перепрыгнул через упавшего и бросился в сторону, понимая, что это его последний шанс. За ним устремились еще с десяток обреченных. Среди них были и братья Бен Сира. Как позднее рассказывал Эдельштайн, «арабы были повсюду, и шансов спастись ничтожно мало». В конце концов, он и Исаак очутились в густом винограднике, где закопались в землю, набросав на себя листвы. Им были слышны возбужденные крики арабов, которые занимались поисками бежавших, иногда одиночные выстрелы — очевидно, приканчивали задержанных.

…Листья вдруг зашевелились, и стало ясно, что их обнаружили. Поднявшись, они очутились лицом к лицу с пожилым морщинистым арабом. В руках у него не было оружия. «Не бойтесь!» — неожиданно произнес он, и в тот же момент несколько появившихся партизан с криками набросились на двух несчастных. «Вы уже достаточно убили сегодня, пощадите их!» — возвысил свой голос пожилой араб. «Мы прикончим и этих!» — прорычал партизан. Но старик обнял двух евреев за плечи и произнес: «Они под моей защитой!» Это был старинный и благородный арабский обычай, и иррегуляры не посмели нарушить его. Появившиеся два легионера оттеснили «Воинов джихада» и повели двух пленников на место сбора.

…Выстрелы в кустах продолжались, там приканчивали других несчастных…

Элиза Фейтвангер было брошена во внутренний дворик вместе с десятком других уцелевших. Когда их стали убивать, ее не тронули. С очевидной целью изнасиловать два араба потащили ее к посадкам, по пути срывая одежду. Ее отчаянные крики даже заглушили недалекую стрельбу. И вдруг прозвучала автоматная очередь. Оба араба замертво упали у ее ног. Ошеломленная, она поднялась с земли. Невдалеке стоял офицер Легиона с автоматом, ствол которого еще дымился. Имя этого офицера сохранилось. Лейтенант Науф Эль-Хамуд неожиданно достал из кармана кусок хлеба и произнес: «Поешь! Она стала машинально жевать. — Теперь ты под моей защитой!» — несколько театрально произнес Хамуд и повел ее к своей бронемашине.

Из 88 защитников Кфара на утро того дня, к вечеру в живых осталось только четверо: Элиза Фейтвангер из прикомандированного отряда «Палмах» и трое собственно жителей киббуца — братья Наум и Исаак Бен Сира и Яков Эдельштайн. Всего, как утверждают израильтяне, в центральном Блок Этционе погибло 148 человек с их стороны.

Так что обе стороны были квиты. И если арабы запомнили два слова Деир Яссин, то евреи помнят четыре — Кфар Этцион и Хадасса-Роуд. Им бы здесь и остановиться… но не получилось.

С падением главного киббуца была решена судьба трех киббуцев-сателлитов — Массуот, Цурим, Ревадим. Их положение было безнадежным. В течение дня шли активные радиообмены с Иерусалимом. Мнения защитников разделились. Одни предлагали защищать свои позиции до последнего, другие считали, что необходимо прорываться пешим порядком в недалекий Иерусалим. О сдаче разговор не шел, уже зная о судьбе братьев в Кфаре, которых перебили, когда они уже подняли руки.

Вмешался Шалтиель. Убедившись, как он был прав, когда настаивал на эвакуации Блока, он срочно связался с «Международным Красным Крестом». Условия капитуляции были согласованы, и жизни оставшихся жителей Этциона, всего 349 человек, были спасены. Все они были депортированы в Иорданию, кроме где-то сорока раненых, погруженных в большой автобус и отправленных в Иерусалим.

Был вечер 14 мая. Арабы наконец-то расквитались и за Кастель, и за Катамон. Абрас Тамир был в очень плохом состоянии и лежал, пристегнутый к носилкам, в этом автобусе. Как он позднее вспоминал, при въезде в Вифлеем, что лежал у них на пути, какой-то военный в униформе Легиона вспрыгнул на подножку и прокричал в глубину автобуса по-арабски: «Ваш Бен-Гурион только что провозгласил еврейское государство, но в течение восьми дней с ним будет покончено!»

Слезы полились из глаз Тамира; он понял одно: жертвы того дня, его собственные мучения были не напрасны. Итак, свершилось! Евреи имели свое собственное государство.

…Занавес был отдернут, началась ближневосточная драма, продолжающаяся и по нынешний день.

Глава вторая Катастрофа свершилась

Провозглашение государства Израиль 14 мая 1948 года. — Совместная атака арабских армий. — Евреи захватывают большинство объектов в Иерусалиме, Арабский легион вступает в Старый город. — Окончание трагедии Кврейского квартала. — Три провальных наступления на Латрун. Артиллерийская канонада; только перемирие спасает город от разрушения. «Вы только подождите 9 июля». — Иерусалим остается разделенным на последующие 19 лет. — Октябрьская, затем декабрьская вспышка боевых действий, египетская армия возвращается в Каир. — Переговорный процесс и подписание перемирия, первый раунд закончен.

Наступало 14 мая 1948 года, последний день официального мандата Великобритании над Палестиной. Накануне был собран Национальный совет, высший орган сионистского движения. Он должен был принять окончательное решение по завтрашнему дню.

Голда Меир доложила о своем тайном визите к королю и какой из этого следовал ее прогноз на дальнейшие события. Игал Ядин от Генштаба дал свою оценку военной ситуации. В конечном итоге Генштаб оценивал шансы на победу как 50:50.

Далее пошла дискуссия, стоит ли принимать последнее предложение ООН объявить перемирие и одновременно отложить провозглашение независимости. Решающее слово было за Бен-Гурионом, он сказал: «Я понимаю, что потери в людях и, возможно, в территории будут неизбежны. Но я осмелюсь предположить, что окончательная победа будет за нами. Перемирие ничего не решит, только подорвет моральный дух народа… Итак, наша независимость будет провозглашена завтра». Дальше перешли к деталям и согласованию текста Декларации.

Бен-Гурион категорически возражал против любого упоминания в тексте границ нового государства. Он привел пример США, где отцы-основатели тоже не упоминали их, а границами стали те, которые сложились позднее.

Тем более что арабы решительно отвергли саму идею Раздела Палестины, то есть проведения границ внутри нее.

«В таком случае и мы не будем заранее их обозначать».

Далее обсуждали время проведения этого события и консультировались с религиозными деятелями, в конце концов единственно приемлемым часом согласовали 16 часов, в пятницу 14 мая, так как в полночь наступал «шабат», еврейская суббота, и по правилам любая деятельность прекращалась или резко ограничивалась.

И наконец, согласовали название нового государства. На выбор были предложены имена «Сион», «Израиль», но остановились на официальном «Государство Израиль».

Историческое событие началось ровно в 16 часов в здании городского музея на бульваре Ротшильда, куда были приглашены наиболее уважаемые лица. Место действия держалось в секрете вплоть до последнего момента, были предприняты самые крайние меры безопасности и были стянуты дополнительные патрули военных и полицейских.

Итак, открыв заседание и развернув пергамент, Бен-Гурион стал читать перед аудиторией текст Декларации о независимости. Текст он напечатал лично на машинке накануне, но из-за недостатка времени его не успели перенести на пергамент, а только прикололи скрепками. Вот наиболее интересные выдержки из него: «…Земля Израиля — это место, где родился еврейский народ. Именно здесь сформировался его духовный, религиозный и национальный характер… Здесь была написана Книга Книг, которая как подарок была передана остальному миру… Нацистская гекатомба, которая уничтожила миллионы евреев в Европе, вновь подтвердила необходимость восстановления еврейского государства, единственного, способного обеспечить защиту евреям и гарантировать им равенство в мировой семье народов.

В ходе Второй мировой войны еврейский народ Палестины сделал большой вклад в борьбу народов за свободу против заразы нацизма. Жертвы и усилия еврейских солдат и рабочих обеспечивают нашей нации право занять место среди народов, которые основали Организацию Объединенных Наций. Основываясь на неотъемлемом и историческом праве еврейского народа, мы провозглашаем создание еврейского государства на Святой земле. Это государство будет носить имя Израиль».

И далее: «Государство Израиль будет открыто для иммиграции евреев из всех стран, где они рассеяны. Оно будет основано на принципах свободы, справедливости и мира, как было завещано Отцами-Пророками… Оно будет гарантировать свободу религии, совести, образования и культуры. Оно будет защищать святые места всех вероисповеданий и будет в полном объеме следовать принципам Хартии ООН».

И, наконец, пожалуй, самое главное: «Мы приглашаем арабских жителей Государства Израиль сохранять мирный образ жизни и сыграть свою роль в развитии Государства, на базе полного и равноправного гражданства, со справедливым представительством во всех институтах, будь они постоянные или временные. Мы протягиваем руку всем государствам, которые нас окружают, и приглашаем их к сотрудничеству с независимой еврейской нацией, во имя процветания всех. Государство Израиль готово внести свой вклад в прогресс всех народов Ближнего Востока».

Конечно, у арабской стороны будет свое мнение, но от себя скажем красивый получился документ.

Пока Бен-Гурион зачитывал этот текст, техники израильского радио, втиснутые со своим оборудованием в туалет музея (так как другого места для них просто не нашлось), обеспечивали прямую радиопередачу происходящего на окружающий мир.

…Лидер сионистов завершил следующим: «…Доверяя Всемогущему, мы подписываем эту Декларацию на земле Родины, в городе, называемом Тель-Авив, на этом заседании Учредительной Ассамблеи, созванной накануне «шабата», а именно 5-го Иара 5708-го или 14 мая 1948-го по христианскому календарю». После этого члены Национального совета, не скрывая эмоций, один за одним подписали этот документ.

Главный раввин зачитал молитву, поблагодарив Всевышнего и попросив Его благословить всех присутствующих и новорожденное государство. «Аминь», завершил он, и затем зазвучали звуки национального гимна «Хатиква». Все поднялись, и, когда гимн отзвучал, Бен-Гурион, вновь стукнув деревянным молоточком, произнес «Государство Израиль рождено. Заседание закрыто». На часах было 16.37.

В этот же вечер оригинал Декларации был должным образом оформлен и передан на хранение в подземное хранилище Национального банка — чтобы уберечь его на случай возможных воздушных бомбардировок.

Это был достаточно предусмотрительный шаг, так как на следующий день, 15-го, несколько египетских «Спитфайров» атаковали Тель-Авив; до подземных хранилищ своими авиационными пушками и пулеметами они, конечно, не добрались (а другого вооружения у них просто не было), но по крайней мере продемонстрировали, что у египтян «длинные руки». Подобные же налеты продолжались еще несколько дней.

В тот же день 14-го проходила другая церемония, но достаточно далеко от Тель-Авива, на берегах Нила.

Здесь тоже зачитывался пергамент, но совсем другого содержания. В Академии Генштаба Королевской армии Египта состоялся досрочный выпуск офицеров, тут же направляемых в действующую армию.

Среди тех, кто получил красиво украшенный диплом о присвоении звания капитана, был и тридцатилетний Гамаль Абдель Насер. Вместе с дипломом он получил предписание прибыть в течение 48 часов в 6-й батальон, уже находящийся на Синае, и там приступить к исполнению обязанностей начальника штаба.

Этот батальон в составе других египетских сил должен был маршировать на Тель-Авив, чтобы разрушить то государство, которое только что провозгласил Бен-Гурион.

* * *

Арабская сторона жестоко просчиталась. Она искренне считала, что раз мандат заканчивается 15 мая, значит, и будут англичане уходить именно в этот день. Но те решили эвакуироваться на сутки раньше, то есть четырнадцатого, о чем уже через своих многочисленных агентов и информаторов было хорошо известно еврейской стороне. Поэтому и подготовка у них была соответственная.

С 7 часов утра солдаты уже стали грузить в автобусы и грузовики свои ранцы, вещмешки и скатки, гражданские лица свои чемоданы. Вся обстановка Бевинграда стала напоминать разворошенный муравейник. В восьмом часу грузовики уже начинали строиться в длинные колонны. Все британские объекты были устроены так, что ворота и проходные пункты выходили на арабскую сторону. И пока колонны выходили в ворота, еврейские боевики с противоположного конца прорезали колючую проволоку и, пиная ногами пустые бутылки из-под пива и виски, разбегались по территории объектов. По какой-то неведомой причине военный комендант генерал Джонс присвоил операции того дня название не историческое и не библейское, а рыбье. Иерусалим в тот день назывался очень просто — «Треска».

С израильской стороны командовал в тот день офицер Ария Шурр, которому выделили 400 солдат «Палмаха» и 600 территориальных гвардейцев — то есть всего тысячу человек, но и задачи были велики.

Объекты брались молниеносно и в основном без сопротивления. Пожалуй, самым важным было здание Главпочтамта с Центральной телефонной станцией; оттуда евреи сразу стали звонить на следующие пункты.

Таким психологическим давлением они пытались заставить арабов уйти оттуда добровольно. Почти везде арабы были захвачены врасплох: как быстрым уходом англичан, так и прибытием своего противника. Тем не менее они не отдали Центральную тюрьму и даже изгнали евреев из здания «Нотр-Дам де Франс». Эмиль Гори, прибыв в штаб «Рауда», не нашел там никакой «координации или толковых разумных действий». (Кстати, захват Бевинграда имел и другие — весьма положительные — последствия для еврейской стороны.) Несмотря на тщательную продуманность операции «Треска», англичане оставили после себя значительную массу военного имущества, которое они по разным причинам так и не смогли вывезти. Хотя там не оказалось оружия и боеприпасов, на что израильтяне втайне надеялись, тем не менее они нашли: сразу 40 000 пар армейских ботинок (то есть по две пары на каждого бойца), множество карманных фонарей, сигнальных ракет, полевых ламп, телефонного провода, шанцевого инструмента, металлической армейской посуды и тому подобного. Была подобрана даже парадная сабля очень тонкой работы (позднее она использовалась на церемонии инаугурации первого президента Израиля).

Тем не менее к вечеру 14 мая, то есть к моменту окончания операции «Треска» и выводу англичан, выявилось два достоверных гнезда арабского сопротивления, достойных упоминания в дневной сводке.

Первое — в южной части города, где отряд иракцев продолжал удерживать «Казармы Алленби», таким образом разрывая единый фронт еврейской обороны по линии Мекор Хаим — Талбия — Рамат Рашель. Это было неприемлемо, и Шурр направил против них единственный резерв, который у него еще был под рукой, — офицера Абрама Узиели, два взвода пехоты плюс один миномет «Давидка» и три снаряда к нему.

Вторым, гораздо более серьезным очагом — особенно по месту расположения, — являлся квартал, находившийся к северу, прямо возле стен Старого города. Здесь командовал Багет Абу Гарбия, который имел в своем распоряжении интернациональный отряд добровольцев из Сирии, Ирака и Ливана.

В этом квартале под названием Мусрара сирийцы засели в школе, иракцы в отеле «Рагдан», а ливанцы по улице Сент-Поль, сразу позади здания «Нотр-Дам». Свой единственный пулемет они направили на еврейский опорный пункт в «Доме Мандельбаума» и едва не захватили его. В этот день «воины-интернационалисты» (если назвать их по-современному) под командованием учителя Багета Абу Гарбия сорвали на своем участке все усилия штурмовых групп Давида Шалтиеля.

Такое не могло продолжаться долго. Ночью прошла необходимая подготовка. С первыми утренними лучами солнца бойцы Абрама Узиели пустили на казармы Алленби свой первый снаряд. Он упал, не разорвавшись, собственно, иракцы и не поняли в тот момент, что их кто-то обстреливает. Евреи сделали второй и предпоследний выстрел. На этот раз мина взорвалась с оглушительным грохотом. По телефонным линиям был перехвачен их панический крик, обращенный в арабский штаб: «На помощь! Евреи сбросили на нас какую-то свою атомную бомбу!» (!)

Узиели понял — сейчас или никогда. Был запущен третий снаряд, и он сработал. Спустя полчаса казармы Алленби были пусты — иракцы бежали.

В квартале Мусрара сценарий был другим. (Такое бы разнообразие действий да нашим генералам в Афгане и Чечне). Ровно в 7 часов несколько громкоговорителей, выставленных в окна окружающих зданий, стали вести «радиопередачу», естественно на арабском языке: «Арабские защитники отеля «Рагдан» и улицы Сент-Поль!

Предлагаем вам оставить свои позиции и вернуться в Старый город! В этом случае гарантируем вам жизнь! Арабские защитники отеля «Рагдан» и улицы Сент-Поль! Предлагаем вам… и ваша жизнь будет спасена! Арабские защитники!» — и так много раз.

Железный радиоусиленный голос разносился на сотни метров вокруг и был слышен даже за стенами Старого города в школе «Рауда».

Столь упорное психологическое воздействие подействовало и на командиров Багета. Они отдали приказ отступить. Но Багет был упрям. Еще несколько часов его бойцы вели огонь по окружавшим его «палмахникам».

И только исчерпав боеприпасы, убрались за стены Старой крепости. Евреи им не препятствовали.

В тот же день из города ушли две радиограммы, содержание которых удивительно повторяло друг друга (дайте какой-либо еще пример, когда разными словами можно так коротко и емко изложить один и тот же предмет).

Итак, Давид Шалтиель — в Тель-Авив: «…Сопротивление противника оказалось совсем незначительным…»

Арабский штаб — в Дамаск, Амину Хуссейни: «…Ситуация критическая. Евреи уже подступают к стенам Старого города».

* * *

Первый день независимости Израиля был отмечен многими событиями, которые остались в памяти его жителей. Хотя больших сражений внутри города, повторяем, не было, моментами то в одной, то в другой его части вспыхивала дружная перестрелка, которую заглушали только завывающие сирены машин «скорой помощи», одни с нарисованным полумесяцем на бортах, другие с эмблемой «Щита Давида». В течение дня хирургические операционные работали в лихорадочном темпе и израсходовали большое количество антибиотиков, перевязочного материала, плазмы и запасов крови. Этот день запомнился также как День Большого грабежа. Некоторые жители арабских кварталов, которые оказались под контролем израильтян, свидетельствовали: сначала с утра появились какие-то жалкие люди, которые на ломаном арабском просили еды и воды. Однако уже в полдень предъявились персонажи другого рода, которые требовали продуктов уже в другом тоне. А если обнаруживалось какое-либо брошенное арабское владение или покинутая квартира, то они приступали к откровенному грабежу, вынося оттуда все, что представляло для них интерес.

Конечно, это был позор, но официальная «Хагана», занятая решением своих военных задач, не могла уделить этому должного внимания. Хуже, когда в грабеж включались диссидентские организации, причем их интересовали вещи посерьезнее, чем продукты или кухонная утварь. Так, к одному офицеру «Хаганы» прибежал взволнованный владелец арабского гаража и сказал, что некоторое время назад группа людей забрала у него сразу 180 новеньких автомобильных покрышек. В ответ на его протесты они заявили: «Это реквизиция» — и даже вручили ему расписку. Офицер посмотрел на листок бумаги с парой строчек на иврите и произнес: «К сожалению, ничем не смогу вам помочь. Это — «Иргун». Они же отличились и в другой ситуации. Обшаривая свои новые владения, группа «иргуновцев» наткнулась во дворе арабского госпиталя на целое стадо овец, которое директор больницы приберегал для своего персонала и пациентов «на самый черный день». Для оголодавших евреев эта находка представляла неоценимое сокровище. Не теряя времени даром, они сразу стали брать животных «на привязь», намереваясь тут же отогнать их на свои позиции. Но тут появился тот самый директор Хассиб Булос, который, возбужденно жестикулируя, стал доказывать, что овцы принадлежат в конечном итоге «Красному Кресту». В доказательство этому он настойчиво демонстрировал свою нарукавную повязку с изображением Креста. Язвительный «шеф» экспроприаторов быстро нашелся: «А что, твои бараны тоже имеют такие повязки?» Растерявшийся араб даже не знал, что и ответить, а «иргуновец» быстро закончил: «Ну, так значит, они остаются со мной». И баранов тут же погнали за еврейские линии.

…Араб Наим Халаби чувствовал себя более уверенно, чем другие. Свою квартиру он не покинул, а имевшийся у него новенький «виллис» зеленого цвета предусмотрительно поставил в гараж к другу, сняв с него карбюратор. И вдруг, к своему изумлению, он увидел, как его автомобиль благополучно проехал своим ходом мимо окон и скрылся за углом. На водительском месте сидел незнакомый человек. Не поверив своим глазам, Халаби бросился в гараж. Его опасения подтвердились — выяснилось, что какие-то неизвестные вскрыли гараж, поставили карбюратор на место и угнали машину…

…Также эти два дня 15 и 16 мая отмечены в истории как дни Победных Сводок. Арабские армии вошли в пределы Палестины. По радиоволнам зазвучали победные коммюнике и сводки. Правда, за отсутствием настоящих побед там упоминались изначально арабские занятые населенные пункты и объекты. Израильская пропаганда даже не трудилась официально опровергать эти сообщения…

Словно чтобы компенсировать свои явные провалы вне стен Старой крепости, арабы резко усилили свой нажим внутри — там, где их положение считалось наиболее выигрышным. Большую роль тут сыграл Фавзи Эль-Кутуб. На его «оружейном заводе», размещенном в бывших турецких банях недалеко от мечети Омара и могилы Абделя Кадера, было изготовлено 25 смертоносных зарядов. Все они были снабжены детонаторами и бикфордовыми шнурами, купленными в Дамаске на деньги Муфтия. В присутствии где-то трех десятков своих последователей Фавзи публично поклялся снести один за другим, все до единого дома иудеев в их квартале.

Чтобы показать пример, он первым подхватил бидон, набитый взрывчаткой, и бегом устремился к комплексу зданий, называвшимся «Домами Варшавы». Захлопали выстрелы обороняющихся, тем не менее бидон был поставлен у фасада и взорвался, обрушив эту стену. Пораженный осколками острых камней, Фавзи вернулся к своим. Постепенно кровь стала просачиваться сквозь одежду, и за ним потянулся поистине «кровавый след». Выстрелы и какофония боя, также вид собственной крови привели его в состояние крайнего возбуждения. Ткнув пальцем в первого попавшегося подчиненного, Фавзи жестом показал ему, что он будет следующим. Испуганный человек спиной вжался в стену, умоляя о пощаде, но Фавзи был безжалостен. Обнажив свой револьвер, он заявил, что дает ему единственный выбор: или собственноручно пристрелит несчастного как последнего труса и негодяя, труп которого не будут жрать и поганые собаки, или у него еще есть шанс принять смерть героя и попасть на небо в компании самых достойных «шахидов» (мучеников), павших за веру. Араб кивнул головой, зажмурив глаза, прошептал несколько строк из Корана и побежал по улице, прижимая к животу бомбу с зажженным шнуром. Спустя минуту раздался взрыв. В это время готовился уже третий бомбист…

Воодушевленные зрелищем разлетающихся на куски еврейских домов, подогреваемые мыслью о своем неоспоримом численном преимуществе, палестинские «иррегуляры» атаковали неустанно. В их руках оказалась колокольня церкви Сент-Жак, затем евреев отогнали от ворот Сиона, через которые проходила единственная возможная связь с Новым городом. Оказавшись под перекрестным обстрелом, оборонявшиеся были вынуждены очистить все окрестности так называемой «Улицы Евреев». За один день 15 мая «Хагана» потеряла сразу одну четверть территории Еврейского квартала.

И если солдаты еще держались, то жителей уже охватила паника. Поначалу они отказались выйти на строительство укреплений взамен разрушенных и рытье окопов под предлогом, что был «шабат» (а 15 мая было субботой) и в этот день Бог запрещает им работать. А после этого они заявили впрямую и открыто: «У нас были прекрасные отношения с арабами. Почему мы должны умирать? Солдаты, сдавайтесь! Поднимайте белые флаги, и мы все останемся живы!».

На своем уровне разъяренные солдаты «Хаганы», которые вместо благодарности получали упреки и угрозы от тех, кого они пришли защищать, отвечали очень просто — зуботычинами, а то и ударами прикладов по спинам струсивших старцев. Сложнее было положение их молодого командира Моше Русснака, который сменил на этом посту Абрама Гальперина. На плечи этого молодого чеха свалилась та ответственность, к которой он совсем не готовился, — ответственность за жизни 2000 стариков, детей, женщин и юных людей, включая боевиков «Хаганы». Этот молодой чех, которому бы в другое время ходить на лекции да назначать свидания девчонкам, совсем не был подготовлен к тем испытаниям, что обрушились на его плечи.

И когда к нему явились Мордехай Вайнгартен, в сопровождении таких же раввинов по имени Минцберг и Хазан, Русснак не мог устоять. Так как его многочисленные радиограммы о помощи остались без ответа, в конце концов он был вынужден уступить их давлению (о зуботычинах в ответ, конечно, не могло быть и речи). «Хорошо! Действуйте!» — просто сказал он раввинам. Спустя несколько минут отец Альберто Гор, который в штабе «Рауда» представлял «Красный Крест», получил телефонный запрос об условиях сдачи. Как только об этом узнали арабы, то, по наблюдениям отца Гора, «это известие послужило для них словно дуновением ветра над кучкой умирающих углей».

Несмотря на все свои успехи внутри стен Старого города, арабы совсем не владели ситуацией. «Хагана» захватила все намеченные объекты в Новом городе, а Глабб-Паша упорно удерживал своих бедуинских солдат вне Иерусалима. В этот день 16 мая «Воины джихада» сумели только сделать совсем незначительную вылазку в районе монастыря Сестер-целительниц Марии, да артиллеристы Фавзи Эль-Каукджи сумели подтащить пару орудий на высоты Неби Самюэль, откуда наугад произвели несколько выстрелов по еврейскому Иерусалиму, просто чтобы поддержать боевой дух своих арабских братьев в городе.

В экстазе, что им «светит» первый серьезный успех с момента эвакуации англичан, командиры «Рауды» поторопились заявить, что капитуляция квартала принимается при условии, что все гражданское население будет депортировано, а все комбатанты становятся их военнопленными. Причем капитуляцию будут принимать партизаны Муфтия. Это известие послужило холодным душем для раввинов, ведь они уже знали, какой резней закончилась сдача «иррегулярам» в Кфар Этционе. Энтузиазм Вайнгартена сразу угас. «А где же Арабский легион?», — с потерянным видом переспросил он несколько раз у окружающих.

Что касается штабистов «Хаганы», то они совсем не были раздосадованы неприбытием Легиона. Каждый уходящий час, как казалось, только приближал их к конечной цели — полному овладения городом Иерусалимом. За истекшие 48 часов были выполнены все поставленные задачи (правда, связь с позициями на горе Скопус и киббуцем Рамат Рашель, как показали дальнейшие события, оказалась весьма условной). Пора было приступать к завершающему этапу операции «Фурш» — взятию бастионов Старой крепости.

На третий день независимости Израиля радиограммы оттуда стали не просто паническими или трагическими, а приобрели уже истерический тон. На их запросы — «…арабы атакуют со всех сторон… мы не продержимся и часа…» — следовал несколько загадочный ответ: «Потерпите еще хоть четверть часа».

Шалтиель знал, что сил для помощи Моше Русснаку у него все равно не было. Спасение было в другом — взятие всей крепости сразу самым положительным образом решало судьбу защитников Еврейского квартала.

Весь день понедельник 17 мая шла подготовка. Главный удар планировался через Яффские ворота, при этом, пока бронесилы Джозефа Нево будут отвлекать на себя арабский огонь, ударный отряд взорвет железную решетку в основании стены и по подземному ходу, пользуясь фактором внезапности, ворвется в крепость.

Чтобы воспрепятствовать концентрации арабских сил у Яффских ворот, было предусмотрено два одновременных диверсионных акта. Слева, сквозь Новые ворота должны были прорываться группы «Иргун» и «Штерн».

В данном случае это задание вполне соответствовало их устремлениям, и они с энтузиазмом взялись за подготовку. Ворота Сиона справа должны были брать «палмахники» под командованием все того же Узи Наркисса.

К вечеру 17 мая подготовка войск шла к завершению. О последних двух пунктах плана Шалтиель пока не счел особо нужным излишне распространяться. Во-первых, у него был припасен крупноразмерный флаг нового государства, который он утром следующего дня надеялся поднять на Башне Давида, уже внутри крепости. И во-вторых, во внутреннем дворике штаба был привязан блеющий агнец. Этого ягненка он предполагал, возобновляя древнюю иудейскую традицию, принести в жертву как благодарность богам за завтрашнюю победу. Вслед за Саладином, герцогом Годфруа де Буйоном, турецким военачальником 1517 года и генералом Алленби в 1917 году, Шалтиель готовился стать очередным покорителем Иерусалима.

Уже начинало темнеть, когда в штабе «Хаганы» начался последний брифинг перед штурмом. Председательствовал Давид Шалтиель, который в новенькой, только что выглаженной униформе выглядел очень торжественно. Докладывал Эфраим Леви, которому было поручено общее руководство атакой. План был следующим: ударная группа «палмахников» Натана Лорха уже пряталась в здании «Таннус» прямо напротив Яффских ворот. Джозеф Нево (который не так давно освобождал квартал Катамон) должен был к назначенному часу обеспечить выдвижение своего бронеотряда. Пока три бронемашины будут отвлекать на себя огонь врага, саперы, подобравшись на бронеавтобусе как можно ближе к стене, выскочат из него, взорвут решетку и расчистят путь «палмахникам».

Дальше начиналось непредсказуемое, но считалось, что взятие Яффских ворот и Башни Давида приведет арабов в такое смятение и шок, что занятие Старого города будет завершено к утру 18 мая.

…Наступила ночь, она была темной и безлюдной. Натан Лорх и Эфраим Леви с напряжением вглядывались в едва различимый силуэт Крепостной стены. За поясом у последнего находился свернутый бело-голубой флаг, который ему вручил Шалтиель. Сзади, в тылу послышался приглушенный звук автомобильных двигателей.

Они переглянулись — бронеотряд уже стал выдвигаться, как намечено.

«К оружию! На стены!» — этот крик, такой же древний, как и сами стены, поднял все арабское население Старого города. Полуодетые люди занимали позиции среди зубцов; другие, догадавшись, что ворота являются главной целью евреев, стали срочно городить изнутри солидную баррикаду.

«Палмахники» накрыли стены пулеметным огнем. Сами стрелявшие были практически неразличимы в темноте. Положение спасли газеты — самые обыкновенные газеты, которые имелись в изобилии. Кто-то из арабов догадался комкать их листы, поджигать и бросать со стен. Огненные шары неторопливо планировали вниз, и поле боя наконец-то получило достаточное освещение.

Все три броневика и бронеавтобус с саперами оказались под градом пуль и самодельных гранат, которые Фавзи Эль-Кутуб готовил из тротиловых шашек. Арабский штаб в школе «Рауда» напоминал разворошенный муравейник. Гонцы бежали со всех концов, требуя только одного: «Оружия и патронов!».

Панический крик о помощи долетел и до Аммана, причем простая телефонистка по имени Нимра Таннус сумела дозвониться прямо до покоев короля и сообщила ему одной фразой: «Ваше Величество, евреи уже у наших ворот, еще удар, и мы будем в их власти!»

Евреи действительно были у ворот, но в большой опасности. Джозеф Нево бросился к передней аутомитрайезе и в одну секунду понял, почему она встала: все четыре колеса были пробиты, башню заклинило, экипаж лежал недвижимо в лужах крови.

После этого арабы сосредоточили огонь на бронеавтобусе. Его тонкое бронирование не выдерживало выстрелов в упор, и среди саперов появились первые раненые. Наконец автобус остановился. Подхватив раненых, саперы покинули его, но побежали не к решетке, а в здание «Таннус». Эфраим Леви уже ничего не мог поделать. Он понял, что штурм Яффских ворот теперь окончательно провалился.

В том воцарившемся хаосе успешной оказалась лишь диверсионная акция «палмахников» у ворот Сиона. Узи Наркисс с подчиненными без потерь взобрались по склону горы Сион, которая несколько тысяч лет символизировала для евреев сам город Иерусалим. Они очутились среди могильных надгробий армянского кладбища, прямо у основания конической башни церкви Успения Богородицы, где по преданию в свое время бывали и Дева Мария, и сам царь Давид. Один бросок отделял их от зубчатых стен крепости.

Рассчитывая повторить свой успех у деревни Кастель, они обрушили автоматический огонь по зубцам крепости, надеясь максимально смести оттуда всех защитников. Арабы, в свою очередь, ответили бросками гранат, но множество могильных камней пока обеспечивали хорошую защиту солдатам бригады «Харель».

«Эль-Кодс на грани падения. Где же Сын Пророка?» — подобными криками Абдулла Телль был поднят прямо со своей походной койки, в комнатке комиссариата полиции в Иерихоне. Перед ним была целая группа палестинцев, посланцев Высшего арабского комитета. Они сотрясались от рыданий и вздымали руки, описывая то ужасное положение, в котором очутились их единоверцы внутри Старой крепости. Боеприпасы были исчерпаны, а евреи нажимали со всех сторон (так им казалось). Паника охватила население. Подхватив детей, но бросая все нажитое, многие семьи уходили к воротам Сент-Этьен на восточной стороне, чтобы успеть спастись сквозь них в самую последнюю минуту. При этом наиболее почитаемые мусульманские святыни — мечеть Омара («Купол на камне») и мечеть Аль-Акса у них уже оказывались за спиной, то есть фактически отдавались врагу. Покоритель Кфар Этциона постарался, насколько возможно, успокоить их и, напоив кофе, отправил в Амман, прямо в королевский дворец. При этом он позвонил и предупредил царедворцев, какого рода делегация направляется к ним.

Тем временем полицейский командир, иракец Фадель Рашид, искал помощи по всем азимутам. Ему удалось связаться с Фавзи Эль-Каукджи. Бравый ливанец тут же ответил: «Иду на помощь! Евреи будут сброшены в море!» (Но не пришел и не сбросил.) Было начало третьего ночи, как все в той же комнатке комиссариата полиции зазвонил телефон. Трубку снял адъютант Телля. Внезапно он побледнел и, протягивая трубку майору, прошептал дрогнувшим голосом: «Его Величество…» Действительно, на другом конце провода был сам король Абдалла. Он принял свое решение — его армия не должна теперь просто угрожать Иерусалиму, она должна была его захватить. Король конечно же не мог оставаться безразличным к судьбе «святого города», тем более что у него тоже создалось впечатление, что город вот-вот падет и на следующее утро сионистский бело-голубой флаг взовьется над мечетью Аль-Акса, где похоронен его отец (а евреи будут плевать на эту святую для него могилу — так заявили ему его ночные гости).

В противоречие обычной практике, король не обратился к английскому генералу, который несомненно опять бы стал под каким-нибудь предлогом «притормаживать» его распоряжение, следуя инструкциям из Лондона. Вместо этого он отдал приказ напрямую командиру 4-го механизированного полка, который находился на виду у Старой крепости: «Мой сын! Я встретился с палестинскими вождями, которых ты направил ко мне. Мы не можем ждать больше… Иди, спасай Эль-Кодс!»

Приблизительно в то же время внезапное затишье воцарилось в городе. Арабы сочли, что евреи перестраивают свои ряды, чтобы обрушить на них новый, теперь уже окончательный удар. Действительно, в штабе «Хаганы» шла в тот момент очень оживленная дискуссия. И если сам Давид Шалтиель настаивал на продолжении штурма, то другие во главе с Эфраимом Леви утверждали, что новая попытка приведет только к новым потерям и может в недопустимой степени уменьшить их общий потенциал. Сионистские вожди тогда просто не знали, на каком пределе находились мусульманские силы, и, случись штурм, вместо огневой бури они смогли бы предложить им только редкий дождик из ружейных пуль.

Следующий час определил все: из Аммана пришло сообщение: «Легион уже на марше». Посыльные тут же побежали вдоль стен, выкрикивая: «Держаться любой ценой. Помощь близка». В это же самое время Натан Лорх получил другой по содержанию приказ: «Срочно эвакуируйте всех раненых и погибших, затем баррикадируйте изнутри все дверные и оконные проемы в здании «Таннус». Пройдет почти что двадцать лет, пока израильский флаг действительно взовьется над Башней Давида.

* * *

В предрассветных сумерках майор Телль, стоя на Масличной горе, рассматривал в бинокль панораму Святого города. Вокруг него, негромко переговариваясь, собрались его солдаты. Абдулла знал, что мысленно каждый из них уже вступал в Старый город. Поначалу он считал, что следует подождать прибытия основных сил, но обстановка диктовала другое. Свой приказ он отдал лично капитану по имени Махмуд Мусса. Он был краток: взять сотню лучших солдат и через Гетсеманский сад выдвигаться к воротам Сент-Этьен. О прибытии доложить.

Ожидание не затянулось. Ровно в 3.40 утра, во вторник 18 мая, зеленая ракета, проделав в небе грациозную дугу, сообщила майору, что Легион уже находится в городе.

Новость об этом достигла Рамаллаха, где тогда находилась полевая штаб-квартира Легиона. В это же время штаб Давида Шалтиеля получил другое сообщение: «Мы достигли ворот Сиона. Срочно дайте подкреплений для прорыва в крепость». Дверь в Старый квартал была приоткрыта.

Уже светало, когда восемьдесят человек гражданских лиц, сгибаясь под грузом продуктов и боеприпасов, задыхаясь от быстрого подъема вверх, предстали перед Наркиссом и Газитом. И тот, и другой только ужаснулись при виде того подкрепления, с которым им надо было идти «брать Иерусалим». Они все были в гражданском и, очевидно, не имели никакого понятия о дисциплине и воинской организации. Единственным предметом военной экипировки была каска артиллериста морской пехоты США у каждого на голове, видимо из числа подобранных на бывших английских складах. Эти стальные шлемы были удивительно громоздки по размеру, так как в них вообще-то встраивались переговорные устройства, необходимые для обеспечения связи в ходе артиллерийских стрельб, — но не было артиллерии и не было переговорных устройств, только каски комично крутились у новичков на головах, придавая им гротескный вид средневековых аркебузьеров.

…Каждому выдали новую чешскую винтовку, 80 штук патронов и 4 гранаты. По тому, как они обращались с боеприпасами, Газит понял, что большинство видит боевые патроны первый раз в жизни. Мысленно обозвав их «жалким стадом», Мотке тем не менее отдал свое первое распоряжение, согласно которому самый воинственный на вид назначался сержант-мажором (в России его бы назвали «старшина роты»). Однако этот выбор оказался очень неудачным: бросив свою винтовку и каску, этот человек дезертировал спустя несколько часов. Впрочем, в течение нескольких последующих дней разбежалась добрая четверть вновь прибывших…

И вот с этими людьми ему предстояло идти на приступ Старого города? Кипя от гнева, Наркисс стал названивать Шалтиелю, но последний заявил лишь одно: «Других у меня просто нет, обходитесь с этими». Большинство из вновь прибывших территориальных гвардейцев были убеждены, что их привлекли к данной операции лишь в качестве носильщиков грузов. Наркисс не стал их разубеждать, но на острие удара могли идти лишь кадровые «палмахники». Их оставалось всего 40 человек — из тех 400, которые начинали операцию «Нахсон» за 6 недель до этого. Передовую группу из 20 парней и 2 девушек возглавил Давид Элазар, который так отличился при взятии Катамона. Он принял очередную допинговую таблетку, но усталость брала свое, и новадрин почти не действовал. Из имевшейся пары минометов пустили несколько мин. Пока внимание защитников было отвлечено, два сапера быстро подтащили к воротам заряд тротила в 60 килограммов. Грянувший взрыв разнес их створки в щепки. «За мной!!» — закричал Элазар и, пригибаясь, бросился вперед.

За ним никто не последовал. Элазар вернулся обратно и увидел: устроившись за прочной каменной стеной кладбища, все 20 человек спали. Отчаянно ругаясь на всех известных ему языках мира, Элазар стал поднимать их пинками ног. Вид этих поднявшихся лунатиков наверное был страшен, находившиеся на стенах «иррегуляры» попятились, увлекая за собой легионеров лейтенанта Науфа Эль-Хамуда (того самого, который за четыре дня до этого спас от верной смерти Элизу Фейтвангер). «Палмахники» уже были внутри и группами по 2–3 человека побежали вдоль Армянского квартала к Улице Евреев.

Впервые за тысячелетие со времен Иуды Маккаби еврейские военачальники Наркисс и Элазар ввели свои войска в пределы Старого города. Их было всего лишь сорок (но не тысяч).

Искренне считая, что спасение уже пришло, жители квартала с криками радости бросились к ним навстречу. Но совсем другой была реакция Моше Русснака. Как только он увидел первого вооруженного «палмахника», ворвавшегося в его штаб, он воскликнул: «Ну вот, наконец-то теперь я могу поспать!» Он не спал уже пять дней. Рядом с ним таким же трупом упал и заснул его адъютант.

Приблизительно в это же время Мотке Газит получил приказ ввести в крепость по очищенному проходу свой отряд из 80 «территориалов». С трудом разыскав их среди могильных камней все того же кладбища, он повел эту группу к воротам Сиона. Но это оказался тот рубеж, который отказались преодолеть многие из них под предлогом, что они «отцы семейств с малыми детьми», «освобождены от воинской повинности» и т. п.

Прошедший школу Кастеля, Газит был быстр и решителен. Вскинув свой автомат, он дал длинную очередь поверх голов «отказников», заявив затем, что собственноручно пристрелит каждого, кто только посмеет сделать шаг назад. Приведенные в чувство отцы семейств безмолвно двинулись вперед, сгибаясь под грузом оружия, боеприпасов и продуктов.

Они были последними, кто сумел пройти из Нового города в Старый. Придя в себя, «джихадовцы» и легионеры, увидев, как незначительны были еврейские силы вторжения, стали давить со всех сторон, стремясь закрыть отворенную дверь.

То, что произошло потом, стало предметом обширных дискуссий в военно-политических кругах Израиля все последующие 20 лет. В самый последний момент Наркисс и Элазар со своими людьми сумели выскользнуть наружу. На последующие упреки Шалтиеля Наркисс отвечал, что не получив достойных подкреплений, он решил не жертвовать своими людьми, а спасти их от верной гибели.

Шалтиель в свою очередь утверждал, что Наркисс действовал без согласования с вышестоящим штабом и не потрудился правильно довести до него обстановку. Ясно было одно — отсутствие координации и общее истощение израильских сил помешало им овладеть еврейскими святынями еще в 1948 году.

Пройдет еще 19 лет, перед тем как евреи в очередной раз преодолеют эти крепостные стены. А пока, под занявшимся солнцем утра 18 мая, куфии мусульманских ополченцев и легионеров лейтенанта Эль-Хамуда вновь замелькали среди зубцов крепостной стены. В это время другие арабы уже воздвигали новую баррикаду, на месте разрушенных створок ворот Башни Сиона. Еврейский квартал вновь оказался в осаде.

* * *

Уже рассвело, и солнце поднялось достаточно высоко. Группа солдат «Хаганы», которая в противоположном конце города засела в «Доме Мандельбаума», с напряжением вглядывалась в направлении арабского квартала Шейх Джерра. Им уже хорошо был слышен слитный рокот мощных моторов. Их басовитый звук свидетельствовал только об одном: знаменитые «Харрингтоны» характерной песчаной раскраски пришли все-таки в движение. Спустя несколько мгновений голова колонны уже была хорошо видна. Офицер Джозеф Нево был ошеломлен. «Идут, как на параде, — пробормотал он вслух, а про себя подумал: — Если их не остановить, то через час они будут на площади Сиона» (то есть в центре еврейского города).

Другой офицер, Яков Бен Ур, не отрываясь от бинокля, вел счет приближающимся аутоканонам. В поле своей видимости он насчитал их семнадцать. «Сколько у нас снарядов?» — спросил он у подчиненного, русского еврея Рабиновича. «Семь», — ответил последний. Мишка был самым ценным бойцом в его отряде. Отслужив в свое время в британской армии, он наверное был единственным, кто знал и умел пользоваться противотанковым гранатометом, который американцы называли «базука». Этот гранатомет также был единственным у них. Однако в тот день Мишка явно был «не в форме», потому что накануне у него взрывом оторвало несколько пальцев на правой руке. Поэтому он быстро проинструктировал своего напарника, молодого поляка, о порядке стрельбы из этого оружия. Он приказал поляку нацелить его на дорожный указатель с большой отчетливой надписью «Jerusalem, 1 km», положить палец на спуск и ждать его команды.

А дальше произошло следующее. Чуть выше указателя, в начале улицы Сент-Джордж была развилка, причем одна дорога уходила резко влево, прямо к воротам Дамаска Старой крепости. Другая же дорога вела прямо к «Дому Мандельбаума». Вообще согласно приказу того дня, предполагалось только соединение с теми подразделениями Легиона, которые уже находились внутри Старого города, но до сидевшего в передней бронемашине лейтенанта Мухаммеда Негиба такой приказ скорее всего не был доведен, а его водитель вообще не знал правильной дороги.

После некоторого колебания на упомянутой развилке он двинул машину вперед, а не влево и эта ошибка простого солдата имела тяжелые последствия для всей арабской нации в первую арабо-израильскую войну. В состоянии какого-то безумного восторга Мишка прокричал поляку «Готовься!», а когда броневик поравнялся с указателем, — «Стреляй!». В отличие от базуки в Кфар Этционе, этот гранатомет сработал отлично. Ракета вылетела из сопла и поразила цель прямо «в десятку». Броневик опрокинулся и загорелся. На помощь ему поспешили другие. В это время с еврейской стороны выдвинулась бронемашина «Даймлер» и открыла огонь по сгрудившимся машинам. Ее появление, видимо, было совсем неожиданным, и у арабов загорелся второй броневик. Всю эту картину прямо из окна своего гостиничного номера наблюдал и описал английский журналист Эрик Даунтаун.

Далее вокруг «Дома Мандельбаума» разгорелось целое сражение. Арабские пехотинцы в бело-красных клетчатых куфиях, очевидно, хотели выбить защитников одним ударом. Солдаты «Хаганы» ответили дружным огнем, а бойцы организации «Гадна» стали забрасывать их бутылками с горючей смесью, которых у них имелся солидный запас. Картина с пламенем и дымом, разрывами гранат и снарядов получилась очень зрелищная и позднее была описана Даунтауном «в цветах и красках».

Солдаты-бедуины не ожидали и не готовились к такому ожесточенному сопротивлению. Постепенно их нажим стал слабеть. Утренний приказ наконец-то дошел и до передних подразделений, и колонна повернула на правильную дорогу к воротам Дамаска.

Позади остались только остовы трех сгоревших арабских бронемашин.

Эта первая и совсем неожиданная победа имела неоценимое значение. Горстка солдат «Хаганы» под командованием Нево и Бен Ура и группа пацанов из «Гадны» остановила передовой отряд своего самого опасного противника Арабского легиона.

Этот, как они заявили, подвиг помог покончить с паническими настроениями у части евреев, укрепить их дух и придал им мужества, столь необходимого в последующие дни.

Сражение у «Дома Мандельбаума» оставило горький привкус у арабской стороны. Абдулла Телль решил кардинально изменить эту ситуацию. Прибыв в школу «Рауда», он счел, что она вполне подходит для размещения его штаба. После этого оттуда немедленно были изгнаны все лишние люди, поставлены часовые, и штаб стал функционировать. На стене в бывшем гимнастическом зале был повешен громадный план города, где были обозначены все до единого здания. Булавки с красной головкой четко указывали позиции его войск. Вместо беспорядочных и неорганизованных атак «иррегуляров» был предложен методичный план давления на противника, с вытеснением и захватом его позиций одна за другой. Чтобы сберечь жизни своих солдат — а они могли потребоваться в другое время и в другом месте, — Телль настоял на более активном применении артиллерии.

Однако на одном из первых мест в его плане стояло взятие здания «Нотр-Дам де Франс».

Этот дом был в свое время построен французами для размещения своих паломников, посещавших «святую землю». Он имел пять этажей и был огромен, так как насчитывал 546 (!) комнат. «Нотр-Дам» имел поистине стратегическую важность, так как стоял прямо на границе еврейской и арабской зон. Его невозможно было обойти, и тот, кто хотел овладеть другой частью города, должен был в первую очередь занять «Нотр-Дам».

В ночь на 19 мая, воспользовавшись психологическим шоком у противника после первого столкновения у «Дома Мандельбаума», его заняли подростки из отряда «Гадна», и они уже не собирались оттуда уходить. Даже генерал Глабб, ознакомившись подробнее с обстановкой, пришел к выводу, что если бы удалось взять «Нотр-Дам», тогда можно было планировать дальнейший захват еврейского Иерусалима. Если нет, то нужно было бы изобретать что-то другое для его покорения.

Спустя пару дней легионеры попытались отвоевать «Нотр-Дам» по всем правилам военной науки. В течение двух часов арабы потеряли сразу сто человек убитыми и ранеными из двухсот атаковавших. После этого генерал Глабб приказал остановить все попытки подобных штурмов. Он не мог позволить Легиону платить такую цену за каждый отдельный дом в Иерусалиме.

* * *

Итак, методичный план Абдуллы Телля начал срабатывать. В оставшиеся дни мая Давид Шалтиель и его штаб начали оценивать ситуацию как почти критическую, от которой всего лишь шаг был до катастрофической. Все другие фронты, несмотря на вполне объяснимые потери людей и территорий, считались достаточно устойчивыми. Только Иерусалим — причем самый большой и важный фронт — находился в полной изоляции и осаде. Спасало пока то, что арабы еще не догадывались, насколько плохим было положение в городе с продуктами, водой, боеприпасами, да и вообще со всем. Никакого подвоза этих припасов в город не было, так как артерия жизни Тель-Авив — Иерусалим была плотно запечатана Легионом в местечке Латрун, прямо в центре все того же Баб-эль-Уэда.

Самое удивительное, что все могло быть иначе. Накануне 15 мая занимавший Латрун отряд «каукджевцев» ушел из него (очевидно, по причине общей передислокации арабских сил на тот момент). Где-то в полдень 15 мая, в момент, когда битва за «святой город» еще была далека от завершения, в Латрун зашел небольшой отряд из бригады «Гивати».

Противник ничем себя не проявил, и солдаты разместились на короткий отдых внутри помещений брошенного поста английской полиции. Это было весьма солидное здание из прочного камня, да еще окруженное колючей проволокой, там же имелись отрытые окопчики, пулеметные гнезда и т. п.

Не до конца веря в свою удачу, да еще опасаясь какого-нибудь подвоха со стороны невидимого противника, еврейский командир послал несколько групп разведчиков по разным направлениям. Те осмотрели окружавшие пшеничные поля, виноградники, оливковую рощу, маленький монастырь монахов-траппистов — все было спокойно. Командир радировал о своем удивительном открытии в Тель-Авив, ожидая, что в ответ ему тут же прикажут окапываться и «седлать» эту важнейшую дорогу.

Но приказ был другим: уходить на запад, навстречу наступающей армии короля Фарука. И солдаты ушли. На тот момент армия Израиля напоминала, очевидно, обнаженную женщину, у которой был только один платочек, чтобы прикрыть все свои места. Последствия такого приказа будут ужасающими и проявятся буквально через несколько дней.

Спустя сутки Латрун уже был занят частью офицера Хабеса Маджелли, и теперь уже не «Хагана», а Легион окапывался на территории бывшего поста английской полиции, прямо на виду которого проходила «дорога жизни». Прошла еще неделя, а с ней и горячка первых дней независимости. Вот тут-то военно-политическое руководство Израиля осознало, что такое «замEок Латруна» (в значении затвор, запор). Ясно было одно: для спасения города его нужно было вскрыть. Сил у Шалтиеля для этого не было, значит, вскрывать его нужно было снаружи. Но и там никаких свободных резервов не имелось, все войска стояли на своих позициях, и ни одну часть нельзя было снять и перебросить под Латрун. Выход был один: формировать новую часть специально для решения этой задачи.

Итак, ветерану «Хаганы», 33-летнему Шломо Шамиру, уроженцу России, было поручено в течение буквально двух-трех дней создать первую воинскую часть в новом государстве. Помощниками у него стали также бывшие россияне.

Хаим Ласков стал командовать частью, помпезно названной «79-й механизированный батальон». Батальон включал 20 автомобилей, прикрытых листами металла в мастерских Жозефа Авидара, и дюжину полугусеничных броневиков «хав-траков», только что доставленных от Ксиеля Федермана из Бельгии. Эти «хав-траки» не были оснащены вооружением, радиостанциями, инструментом, а прикомандированные водители не имели никакой практики их вождения. Все это, как признался сам Хаим Ласков, составляло «пародию на бронетанковые силы».

Зви Гуревиц стал командовать 72-м пехотным батальоном, который еще только предстояло создать. За первые два дня он сумел набрать лишь где-то сотню человек из учебного центра в Тал Хашомер и частью прямо на тротуарах Тель-Авива. Но самое большое подкрепление поступило к нему чуть позже: по личному указанию Бен-Гуриона весь контингент мужчин, только что прибывших на пароходе «Каланит», поступил в его распоряжение. Эти 450 иммигрантов были выстроены на плацу. Они еще не знали, что им было суждено своими жизнями оплатить свое право на поселение в «земле обетованной». В основном это были выходцы из Восточной Европы: поляки, румыны, чехи, болгары, русские.

Когда Гуревиц обратился к ним, то сразу стало ясно, что его иврит был им непонятен. Ситуацию спас его адъютант — поляк, который сразу стал переводить речь командира на идиш и польский.

«Добро пожаловать в армию Израиля! — вновь начал Гуревиц. — Мы с нетерпением ожидали вашего прибытия. Наша духовная столица — Йерушалаим находится в смертельной опасности, и мы должны спасти ее!» Вновь прибывшие иммигранты были разбиты на роты и взводы. Каждому выдали английскую винтовку модели «Энфильд». Так как ее устройство было им незнакомо, то солдаты стали срочно изучать ее, при этом практикуя отдельные слова на иврите.

Наступление на Латрун было назначено на 24 мая, но когда Игал Ядин от Генштаба прибыл на передовые позиции, он оценил состояние сил 7-й бригады как «удручающее». Он добился переноса операции ровно на сутки. Наконец, время начала атаки было зафиксировано как 00 часов с 25 на 26 мая. Предчувствуя неизбежную катастрофу, Ядин вручил Шамиру письменный приказ: «Вы должны исполнить вашу задачу любой ценой». После этого с тяжелым сердцем он отбыл в Тель-Авив.

И опять время начала атаки было сорвано. Падая и спотыкаясь в темноте, необученные бойцы Шломо Шамира выходили на исходные позиции. Темное небо начало постепенно светлеть, лейтенант Махмуд Мейтах в очередной раз поднес бинокль к глазам и едва не вскрикнул: пересекая пшеничное поле, прямо на дула его орудий шли десятки еврейских солдат. Элемент внезапности был окончательно утерян. Из вкопанных орудий и пулеметов арабы обрушили град пуль и снарядов на наступавших. Смертоносный металл стал косить цепи необученных и неподготовленных бойцов. Они пытались залечь среди камней, но не было саперных лопаток, чтобы отрыть хотя бы небольшие окопчики.

Поднялось солнце, но его быстро застил дым от пшеничных полей, вспыхнувших от фосфорных снарядов.

На своем КП подполковник Маджелли и его ближайший помощник капитан Махмуд Русан в бинокли следили за полем боя. «Как же они нуждаются в Латруне, если их бросают на наши пушки таким образом», — сделал свой вывод и вслух произнес Русан. Оба они были особенно впечатлены стремлением израильтян унести с поля боя всех своих погибших и раненых. Шесть раз подряд они наблюдали, как группа еврейских солдат пыталась забрать с собой павших со склона Высоты 314, и каждая новая попытка стоила им еще пары-тройки убитых.

День 26 мая начался удачно для коалиции арабских государств. В этот день на севере после пятидневного сопротивления пал киббуц Яд-Мордехай. На юге во второй раз на обгоревшем дымоходе разрушенной столовой в центре киббуца Рамат Рашель пехотинцы полковника Абдель Азиза подняли египетский флаг. Первый раз они подняли его там 24 мая, а 25 мая евреи вновь отбили свое поселение. 26 мая, очевидно смирившись с его потерей, территориальные гвардейцы стали сооружать баррикады уже не перед, а за киббуцем, отгораживая его от Иерусалима.

…В этот день до полудня бронемашина Хаима Ласкова, уклоняясь от арабского огня, продолжала прочесывать пшеничные поля перед местечками Латрун и Бейт Джиз, подбирая убитых и раненых.

В 2 часа пополудни все было кончено. Всех уцелевших из батальона Зви Гуревица погрузили в автобусы, раненых и убитых в грузовики, и колонна убыла в направлении Хулда — Тель-Авив. В это время в штабе капитан Махмуд Русан просматривал десятки identification cards (удостоверений личности), подобранных на поле боя. «Они прибыли со всех концов света, чтобы забрать нашу землю», — заключил офицер, и этот тезис широко использовался арабской пропагандой позже.

По итогам первого сражения за Латрун «Хагана» официально признала 75 погибших, что несомненно было заниженной цифрой. Арабская сторона заявила о 800 убитых с еврейской стороны, что явно было преувеличением. Истина, наверное, была где-то посередине — на поле боя было подобрано 220 винтовок… В той спешке и неразберихе точные списки прибывших на пароходе «Каланит» так и не были составлены, и значительная часть этих иммигрантов пала на пшеничном поле перед бывшим постом полиции, кровью оплатив свое так и нереализованное право поселиться на «земле обетованной».

Мужчины и женщины с гордостью маршировали по той земле, которую веками топтали подошвы иноземцев.

Впервые подпольная «армия теней» вышла на солнечный свет. Задрав подбородки и размахивая руками в стиле солдат Его Величества — что моментами выглядело весьма комично, — они проходили перед импровизированной трибуной, установленной во дворе Института имени Эвелин Ротшильд.

Открыто бросая вызов британским властям, «Хагана» организовала в самом центре Иерусалима свой самый первый в истории парад. Это было по-своему уникальное зрелище — мужчины в цивильных пиджаках или рабочих комбинезонах, иногда в солдатских френчах или офицерских кителях, женщины в шортах и брюках.

На головах — оливкового цвета пилотки из списанного имущества US Army, английские каски в форме суповой тарелки и даже черные или вышитые тюбетеечки евреев-ортодоксов. Таким же разномастным было и их вооружение.

Давид Шалтиель принимал парад, стоя на трибуне посреди группы своих офицеров. Это была его идея организовать подобное прохождение своих войск на глазах у жителей, чтобы укрепить их дух, показать, что их есть кому защитить, и хотя бы в какой-то мере устранить тот страх, что испытывали многие евреи накануне решающего дня 15 мая.

Перед ним прошел почти полный состав имеющихся в его распоряжении сил — три батальона регулярной «Хаганы», несколько подразделений территориальной гвардии и с полудюжины рот, составленных из новобранцев молодежной организации «Гадна». Размещенный в городе один батальон бригады «Харель» был ему не подчинен. А группы «Иргун» и «Штерн», представлявшие собой что-то вроде диверсионно-партизанских отрядов экстремистского толка, открыто заявляли о своей неподчиненности никому.

Каждый солдат имел свой пистолет или винтовку, а вот имевшееся коллективное вооружение могло вызвать у знатоков только снисходительную улыбку. Три года спустя после Хиросимы исход битвы за Иерусалим зависел от наличия или отсутствия нескольких пулеметов с боезапасом к ним. Накануне 14 мая коллективное вооружение евреев включало 3 (!) тяжелых пулемета австрийского происхождения марки «Шпандау» (что-то вроде нашего «Максима»), 70 ручных пулеметов, 6 минометов калибра 81 мм, 3 «Давидки» и дюжину автомобилей, защищенных листами металла, которые считались «броневиками» и составляли еврейские «бронесилы» на тот период.

Каким бы смехотворным ни казался этот еврейский потенциал, он все равно на порядок превосходил тот, что мог ему предложить внутри города арабский противник. Впервые со времен Саладина и Годфруа де Буйона (французский аристократ и полководец, покоритель Иерусалима в эпоху Крестовых походов) перед Шалтиелем раскрывались головокружительные перспективы захвата колыбели трех религий и земли, почитаемой всем человечеством.

Наверное, он был самым подходящим командиром для решения этой задачи. Размышления его были следующими: конечно, можно было бы попытаться нанести один сокрушительный удар, но так как решающего преобладания в силах не было и не предвиделось, то всегда оставался риск, что удар провалится и в этом случае Иерусалим будет открытым для вторжения арабов.

Поэтому после долгих вечерних размышлений он предложил следующее: путем маневра и переброски с места на место немногочисленного резерва — на северном участке вытеснить арабов из квартала Шейх Джерра и установить прочную связь с еврейским анклавом на горе Скопус;

— на центральном участке занять общественные здания в центре города и, самое главное, все освобождаемые объекты в Бевинграде;

— в южном секторе провести «зачистку» во всех кварталах, соседствующих с Катамон — Талбия — Мекор Хаим, и обеспечить сообщение с киббуцами Рамат Рашель и Кфар Этцион.

На все это отводился срок в 24–48 часов с момента часа «Ч», то есть вывода британских солдат после окончания мандата, при этом подразумевалось, что солдаты «Хаганы» должны были в буквальном смысле «наступать им на пятки».

Еще 24 часа резервировалось на всякого рода непредвиденные ситуации плюс подготовку и, спустя 72 часа войска должны были пойти на штурм бастионов Старого города.

План был одобрен на заседании штаба и получил название операция «Фурш» (Вилка).

Но в нем не указывался самый главный и непредсказуемый элемент — каков будет промежуток времени между часом «Ч» и появлением на окрестных холмах грозных силуэтов трехосных «Харрингтонов» характерной песчаной раскраски. После этого указанный план и всю операцию «Фурш» можно было считать аннулированной.

Арабский штаб находился, естественно, в стенах Старой крепости, кстати, совсем недалеко от тех стертых каменных плит, по которым человек, называемый Сыном Бога, ушел в свой последний путь. Размещался он в помещении школы «Рауда». Некоторые из арабов когда-то ходили сюда учениками, сейчас же они заняли эти классные комнаты совсем в другом качестве.

Но если штаб Шалтиеля действительно напоминал настоящий командный пункт, то его арабский аналог был похож скорее на восточный базар. Люди приходили, уходили, толкались в коридорах, тут же молились и ели. Копии Корана лежали на столах вперемешку с военными картами. Тут же складировались ружья, патронташи, ящики ручных гранат. Сюда приходили многочисленные арабские добровольцы, надо полагать, неоднократно заглядывали за свежими новостями и Абрам Жиль с коллегами из будущего «Моссада».

Подлинную трагедию для арабской стороны составляли не люди и даже не оружие, а трагическое отсутствие подлинных руководителей. Единственный, кто мог действительно сорганизовать эти толпы, уже несколько недель покоился под кустом мимозы возле Мечети Омара. Назначенный вместо Абделя Кадера Халед Хуссейни, происходивший из того же клана, совсем не обладал тем магнетизмом, которым славился его предшественник. Другие вожди больше занимались внутренними интригами, чем реальной подготовкой к сражениям. А вот такой персонаж, как Фавзи Эл-Кутуб, который не имел хорошего образования и в сущности был недалеким человеком, правильно оценил обстановку и публично охарактеризовал штабистов как «сборище спекулянтов, трусов и британских агентов». Он вообще там не появился ни разу, предпочитая вести с сионистами свою личную войну. Точно так же были настроены и многие другие «лейтенанты» и «капитаны» арабских формирований. Накануне решающей схватки никто и не думал всерьез о соединении своих сил в единую армию, под единым командованием, чтобы дать отпор сионистам. Горькое осознание свершившегося придет к палестинцам позднее.

Пока будем констатировать, что раздробленность арабских сил никак не компенсировалась их числом. Накануне 15 мая боевой состав мусульманских отрядов не превышал трех тысяч человек, из них две тысячи составляли «Воины джихада», а из оставшейся трети самой серьезной боевой единицей считалась полицейская бригада из 600 иракцев под командованием ливанца Мунира Абу Фаделя; меньшую ценность представляли добровольцы и просто искатели приключений, вплоть до марокканцев и представителей пуштунских племен.

Даже Исмаил Сафуат наконец-то «проснулся». В порыве несвойственного ему реализма он так охарактеризовал сложившуюся обстановку (в своем послании к Лиге): «…ситуация близка к критической, наши силы понесли большие потери, а противник все усиливает нажим… Эль-Кодс должен быть удержан любой ценой, даже если придется сдать территории на других участках».

Но, конечно, не все были бесполезными или никчемными людьми. Тот же Мунир Абу Фадель составил прекрасную крупноразмерную карту Иерусалима, на которую собственноручно нанес 138 объектов, которые, на его взгляд, подлежали взятию в момент ухода оттуда англичан. Покажи он эту карту в еврейском штабе, она наверное бы на 90, а то и на все 100 процентов совпала бы с тем, что наметила «Хагана». Разница была в другом: если Шалтиель со своими штабистами заранее отрабатывали грядущую операцию в мельчайших деталях, то арабы в конечном итоге положились на анархию личных инициатив своих «взводных» и «ротных» командиров.

Каждый день поток радиограмм и телефонных звонков уходил из Нового и Старого города, причем тональность их становилась все более тревожной и даже панической. И хотя составлены они были на иврите или по-арабски, содержание их было единым: «Срочно присылайте помощь и в первую очередь оружие».

Наконец в Эль-Кодс прибыли две пушки калибра 37 мм, 7 минометов калибра 50 и 15 пулеметов.

Это был личный подарок короля Фарука. Эта партия оружия сразу увеличила огневой потенциал арабов в два раза.

Тем временем многие представители арабской знати с беспокойством следили за тем разбродом, что царил в школе «Рауда». Но их тревогу отчасти рассеивали воинственные заявления Дамаска, Каира, Бейрута, доносящиеся по радиоволнам. Эта словесная интоксикация до поры до времени служила для них чем-то вроде укола морфия. Похмелье прошло, но горький привкус этого опьянения их потомки будут чувствовать вплоть до наших дней.

Май месяц заканчивался, и еврейская сторона была на грани второго серьезного поражения за этот период (после Кфар Этциона). Но для полного понимания картины позвольте коротко обрисовать положение в «кипящем котле Палестины» на утро 27 мая.

Самое главное — двухнедельное существование государства Израиль стало непреложным фактом (вопреки всем прогнозам). Правда, арабские соседи на тот момент еще не теряли надежды сократить этот срок, но результат нам сейчас известен.

В самом Иерусалиме война приобрела позиционный характер — перестрелки снайперов, изредка вылазки разведчиков. Единственным серьезным фактором воздействия на защитников города являлся каждодневный обстрел еврейского Иерусалима из 12 пушек калибра «восемь — восемь», установленных на высотах Неби Самюэль. И хотя в силу общей нехватки боеприпасов артиллеристы Эмиля Жюмо были вынуждены ограничиться 10 снарядами в день на одно орудие, их воздействие было несомненно весьма серьезным. Этой ежедневной канонадой арабы надеялись довести противника до капитуляции. Ответить евреям в то время было нечем: тяжелых орудий у них в городе просто не было.

Наземные бои переместились в район Латруна; его первый штурм израильтянами 25 мая провалился, будут еще два неудачных штурма, которые приведут к серьезным и весьма болезненным потерям у «Хаганы».

Несколько киббуцев было потеряно, среди них мученик Блок Этцион и маленький Рамат Рашель, прямо на виду у города, и большой Яд-Мордехай возле Тель-Авива (который по российским меркам представлял собой что-то вроде райцентра с асфальтированными улицами и вполне городской инфраструктурой). Другие, как например Дегания-Один и Дегания-Два на сирийском фронте, были опустошены в ходе боевых действий и удерживались иудеями только как символ своего сопротивления.

В свою очередь, арабы продолжали удерживать в Верхней Галилее город Тулькарм, который от Средиземного моря отделяла полоса шириной в 15 километров, и теоретически какой-нибудь бронедивизион с решительным командиром во главе мог одним ударом в течение одного дня рассечь страну надвое.

Иными словами, через две недели со дня провозглашения Государства Израиль чаша весов еще продолжала колебаться и ситуация могла развернуться в любом направлении. Но не склоны холмов Галилеи и волны Средиземного моря возбуждали тогда арабов, их главный интерес был обращен к «святым местам» Эль-Кодса.

На брифинге в школе «Рауда» утром 27 мая арабские командиры, собравшиеся вокруг Абдуллы Телля, были единодушны — ситуация созрела, и будет достаточно одного решительного удара, чтобы Еврейский квартал пал.

Основания для подобного прогноза существовали, и они были очевидны. Уже десять дней прошло с момента первого и пока последнего штурма города в ночь с 17 на 18 мая. После этого положение защитников только ухудшалось, их позиции пали одна за другой, а удерживаемая территория сокращалась, как шагреневая кожа. К сожалению, радиообращения из Нового города «потерпеть еще четверть часа, и помощь придет», остались только пустыми заверениями. В результате из 200 человек, которые были в подчинении у Моше Русснака на начало месяца, в живых осталось только 35. У каждого имелось где-то по два-три десятка патронов для своей винтовки, а боезапас для единственного оставшегося ручного пулемета был практически исчерпан. Наутро того дня эти три дюжины людей контролировали жалкую территорию, в которую входили госпиталь, командный пункт и три старых синагоги, где в подвалах нашло убежище все гражданское население квартала.

Запасов воды уже не оставалось, электроснабжение, естественно, вышло из строя, канализация не работала. Бытовой мусор, экскременты и любые остатки жизнедеятельности людей выбрасывались на улицы, скапливались в кучи и начинали гнить под жарким солнцем начавшегося лета. Тут же валялись окровавленные бинты, шприцы, пустые флаконы из-под кровяной плазмы и тому подобное. Все это привлекало мириады мух и тысячи крыс, что только усугубляло страдания осажденных.

Более того, никто не занимался погребением мертвых, поэтому тела павших от обстрелов и скончавшихся в госпитале просто заворачивались в старые простыни и складировались во внутреннем дворике госпиталя, где они начинали разлагаться с сопутствующим тошнотворным запахом.

Было ясно, что трагический конец Еврейского квартала уже близок и практически неизбежен.

Единственным препятствием, что еще мешало легионерам ворваться внутрь треугольника, составленного из госпиталя, КП и трех синагог, являлась «Хурва» — храм евреев-ашкеназе, самая красивая синагога квартала, да пожалуй и всей Палестины.

Ее элегантный купол доминировал над крышами Иерусалима точно так же, как силуэт базилики Святого Петра над крышами Рима.

Накануне Абдулла Телль сделал ход такой же благородный, как и лукавый.

Озабоченный, как бы не повредить это величественное здание в ходе предстоящего штурма, он обратился в «Международный Красный Крест» с предупреждением, что «Хурва» будет атакована, если евреи не эвакуируют ее заранее. Моше Русснак ответил категорическим «Нет!» и таким образом — сам не зная того — подписал ей смертный приговор.

Естественно, он был в неведении того приказа, что отдал утром 27-го майор Телль: «Синагога должна быть наша еще до полудня».

Ответствовал ему капитан Махмуд Мусса: «Слушаюсь! Приглашаю вас, майор-эффенди, туда на чашечку чая после полудня». — «Инш Алла!» (Все по воле Аллаха!) — заключил командир 4-го механизированного полка Арабского легиона.

Сделать пролом в прочной ограде, окружавшей синагогу, было поручено Фавзи Эль-Кутубу. Под его контролем 200-литровую бочку набили взрывчаткой и к ней приделали две длинных рукоятки на манер погребальных носилок.

И вот уже четверо подчиненных потащили бочку к стене. Чуть поодаль, с револьвером в руке и сигареткой в зубах, следовал Эль-Кутуб. Легионеры, еще не привыкшие к таким зрелищам, провожали эту процессию восхищенными взглядами.

Бочка была благополучно поставлена у толстой кирпичной кладки. Не обращая внимания на посвистывающие пули, Фавзи затянулся еще раз и медленным, несколько картинным жестом отнял от губ дымящийся окурок и приложил его к бикфордову шнуру.

Шнур стал тлеть вонючим дымком, и все пятеро «коммандосов» бросились в разные стороны. Грянул взрыв, и пролом был сделан, но еще три четверти часа евреи сдерживали напор легионеров. Последние не жалели ни патронов, ни ручных гранат. Наконец-то арабы ворвались внутрь, где обнаружили весьма необычный трофей — сразу пять брошенных винтовок. Это означало одно: количество еврейского оружия впервые превышало число его обладателей.

Тем временем над куполом и хорошо видимый со всех сторон, развернулся флаг победителей, но это был не бело-голубой сионистский, как надеялся Шалтиель, а зелено-красно-черный палестино-иорданский. Его появлению сопутствовали крики горя и отчаяния со стороны беженцев и восторженные восклицания «Аллах акбар!» у легионеров и «Воинов джихада». Однако другие, более практичные, уже приступили к грабежу многочисленных лавок вокруг, тем более что нужно было поторапливаться.

И вот уже новый, еще более оглушительный взрыв потряс окрестности. На месте изящного купола и грандиозного здания вырос еще более громоздкий по размеру шампиньон бело-грязного цвета, осыпавшийся осколками битого кирпича. Главная еврейская церковь была окончательно разрушена. (Само слово «хурва» в переводе означает «развалины», эта синагога была построена на месте еще более древней, разрушенной в Средние века.

В конце концов, это был террорист (он же народный герой) Фавзи Эль-Кутуб, который выпил чашечку чая на развалинах «Хурвы» еще до наступления вечера 27 мая.

* * *

Сразу после 9 часов утра 28 мая телефон зазвонил на рабочем столе майора Телля в штабе «Рауда».

Со своего передового НП капитан Мусса сообщил ему: «Два раввина вышли из расположения еврейских позиций и направляются к нам с белым флагом». «Ждите меня», — коротко ответил майор и направился к выходу.

Абдулла Телль был весьма образованным для своего времени человеком, причем с особой склонностью к историческим наукам. Направляясь на НП капитана, он вспомнил рассказ своей матери, которая без малого 30 лет назад подносила его, годовалого младенца, к окну, показывая последних уходивших турецких солдат, закрывавших «эру оттоманов».

Вспомнил он и про калифа Омара, арабского полководца, которому в 636 году вручили ключи от города. Наверное, он испытывал тогда те же чувства, что и Абдулла Телль сегодня. При этом майор держал в подсознании, как по-рыцарски благородно повел себя калиф по отношению к сдавшимся и какое почетное место он заслужил в силу этих качеств в арабской историографии.

По прибытии на НП ему представили Зеева Минцберга, восьмидесяти трех лет, и Рев Хазана, семидесяти лет. Это были первые раввины, да и вообще евреи, с которыми встретился лицом к лицу иорданский майор (что вообще-то было объяснимо, так как свое детство он провел в арабской «глубинке», а юность в армейских лагерях и казармах, где никаких евреев, конечно, не было и в помине).

В тот момент иорданец еще не знал, какая жестокая конфронтация предшествовала появлению еврейских богослужителей на другой стороне линии фронта. Начиная с самого утра целых два часа в штабе, где лицом к лицу встретились Моше Русснак и три раввина — а старшим из них был Мордехай Вайнгартен, — шел ожесточенный спор. Дело дошло до того, что Русснак, очевидно, утеряв контроль за своими действиями, выхватил пистолет и со словами «я пристрелю всякого, кто посмеет выйти с белым флагом», выстрелил почтенным старцам поверх голов. На это Вайнгартен заявил ему: «Ты можешь перестрелять нас всех, но это ничего не изменит. Нам уже все равно, убьют ли нас те или другие. Положение безнадежно, и конец у нас будет один».

После этого Русснак сдался. Единственное, на чем он настоял, — раввины должны просить у арабов просто прекращения огня, чтобы убрать убитых и раненых. Таким образом, он надеялся потянуть время.

Но Телль был слишком проницательным человеком, чтобы попасться на такую нехитрую уловку. Выслушав раввинов, он вежливо, но твердо заявил, что речь может идти только о капитуляции, а в отсутствие представителя «Хаганы» он вообще считает все разговоры бессмысленными.

Парламентеры были отпущены с предупреждением, что легионеры воздержатся от стрельбы только на один час, а затем…

Русснак еще раз собрал своих людей. Боеприпасы действительно были на исходе; вода, бинты, медикаменты — все кончилось. Арабам потребуется не больше часа, чтобы ворваться в «треугольник», а после этого уже никто не гарантировал бы, что в горячке боя «иррегуляры» не перережут всех подряд и до единого.

Решение было принято. На ту сторону на этот раз пошли все три раввина, а с ними один из заместителей Русснака по имени Шауль Тевиль, который говорил по-арабски.

Соответственно и место переговоров было перенесено с передового НП непосредственно в штаб Арабского легиона. К этому времени там собралась толпа любопытствующих «джихадовцев» и местных жителей, которые всего лишь за десять дней до этого натерпелись такого страха во время первого штурма города, что едва не сбежали из него через ворота Сент-Этьен. На этот раз у них было совсем другое настроение. Увидев трех раввинов и еврейского боевого офицера, у них непроизвольно сжались кулаки, а в глазах засверкали молнии торжества и злорадства. От диких криков и призывов линчевать парламентариев на месте их удержало только присутствие многочисленного вооруженного эскорта, который предусмотрительно был направлен Теллем на место встречи…

Чтобы поднять уровень переговоров, а также обезопасить своих соплеменников от возможных «сюрпризов» в дальнейшем, Шауль Тевиль настоял на присутствии представителя «Красного Креста» швейцарца Отто Лернера и все того же посланника ООН испанца Пабло де Азкарате. Эти международные посредники оставили для потомков любопытные свидетельства того, что происходило у них на глазах: «…Арабский офицер мог служить образцом корректности, он не произнес ни одного слова, не сделал ни одного жеста, чтобы унизить своего противника. В свою очередь, еврейский командир демонстрировал абсолютный самоконтроль и достоинство, не показывая ни тени страха или угодливости…»

Условия сдачи были просты и приемлемы для еврейской стороны: всем детям, старикам и женщинам будет позволено беспрепятственно уйти в Новый город, в качестве военнопленных будут задержаны только мужчины призывного возраста; все раненые — кто бы они ни были — будут отправлены в Новый город или им окажут помощь на месте, в зависимости от тяжести случая. «Хотя я знаю, что многие женщины тоже сражались в рядах «Хаганы», — добавил Абдулла Телль — пусть они тоже уходят в еврейский город вместе со всеми, я с женщинами не воюю…» Принципиально это ничего не меняло, тем не менее Тевиль от имени своего командира поблагодарил араба за столь благородный жест.

В завершение Телль назначил час и место, куда он лично прибудет принимать капитуляцию комбатантов «Хаганы».

Ботинки вычищены, униформы приведены в порядок: где-то три десятка последних оставшихся в живых защитников Еврейского квартала выстроились в небольшом дворике для церемонии сдачи своим арабским победителям.

Когда вместе со своей свитой появился Телль, Русснак — насколько он смог сделать, потому что он вообще-то не имел никакой военной подготовки, даже начальной, — отпечатал ему навстречу несколько шагов, отдал военный салют и представился.

Минуту, если не две, Телль молча разглядывал своего противника. Трудно с уверенностью сказать, что за мысли были у него в голове в этот момент. Русснак был всего лишь на несколько лет моложе тридцатилетнего майора. Этим бы молодым людям — чешскому еврею и иорданскому арабу — встретиться в другое время где-нибудь на бейсбольной площадке в Принстоне или в аудитории Оксфорда, но судьба распорядилась по-иному.

После долгой паузы Абдулла сделал кивок головой, что, надо полагать, служило ответным приветствием, и, бросив взгляд на немногочисленную шеренгу, произнес: «Если бы мы знали, что вас так мало, то мы бы просто забили вас палками…» (Эти слова были записаны очевидцем и вошли в историю арабо-израильского противостояния.)

Телль прошелся вдоль строя людей, уже сложивших оружие, и он физически ощутил их страх — эти закаленные, много испытавшие мужчины считали, что через несколько секунд их просто «перережут, как скот». Арабский командир, который несомненно испытывал чувство уважения к своему достойному противнику, сделал примирительный жест: «Не бойтесь, вы все останетесь живыми…» Абдулла Телль сдержал свое слово: единственными жертвами того дня стали не евреи, а арабы — несколько мародеров, которые слишком поторопились начать грабеж еврейского имущества и были без долгих разбирательств расстреляны тут же у городской стены…

С детьми и узлами убогих пожитков на руках печальная процессия из 1700 гражданских лиц тронулась в свое самое короткое изгнание за всю историю еврейского народа. Им нужно было преодолеть всего лишь 500 метров до ворот Сиона, а затем еще через пару сотен они оказывались у своих. К этому времени вдоль всего маршрута уже собралась торжествующая толпа, послышались выкрики и оскорбления в адрес «проклятых ягуди» (евреев) и уже прозвучали, как мы сейчас говорим, три знаковых слова: «Деир Яссин» и «смерть!». Ситуация уже грозила выйти из-под контроля. И опять Телль сдержал свое слово (так и хочется провести аналогию с сегодняшним Арафатом. — Примеч. авт.). Он отдал приказ, и легионеры выстроились плотными шеренгами, отсекая беснующуюся толпу, моментами не стесняясь приложиться прикладами в бок своим слишком разошедшимся соплеменникам. Было даже произведено несколько выстрелов в воздух. Из числа беженцев никто не пострадал.

Здесь же в толпе стоял и Фавзи Эль-Кутуб. На этот раз в руках у него не было бомбы. Его мечта сбылась. Не скрывая восторга, он наблюдал, как прямо на его глазах евреи убираются с его родной земли — ровно через 12 лет с того момента, как он метнул свою первую гранату в витрину еврейской лавки.

В это время другие приступили к разграблению оставшегося жалкого еврейского имущества. Но грабеж не затянулся — наверное не случайно, а преднамеренно занялось сразу несколько пожаров, которые постепенно набирали силу. Обезумевшие мусульманские фанатики стали сжигать все подряд, намереваясь не оставить и следа от Еврейского квартала внутри Старого города. Образовавшийся огромный столб дыма был хорошо виден и в Западном Иерусалиме.

Очень скоро госпиталь, где еще находилось 153 лежачих «ранбольных», оказался чуть ли не в очаге огненной воронки. Времени уже не оставалось, и группа легионеров, топая ногами и возбужденно переговариваясь по-арабски, ворвалась в большое сводчатое помещение.

Некоторые из раненых закричали от ужаса, думая, что их тут же прикончат на месте. Другие не могли произнести ни слова, только безмолвно молились. Но солдаты стали срочно перегружать всех лежачих на носилки и сразу выносить их в безопасное место, в Патриархат соседнего Армянского квартала. Спасены были все.

Меньше повезло другим. 290 мужчин возраста 18–45 лет были вывезены из города и затем отправлены в Амман в качестве военнопленных. В подавляющем большинстве они не имели никакого отношения ни к «Хагане», ни к каким-либо другим еврейским формированиям. За что они пострадали своим годичным заключением в иорданском концлагере — вообще непонятно. Ведь Моше Русснак был честен, предъявив Теллю всех своих комбатантов со всем их оружием. А в число этих 290 человек вошли отцы семейств и молодые люди — учащиеся церковных школ, которые не брали в руки оружие чисто в силу своих религиозных убеждений.

Они вернутся в Израиль лишь спустя год, после подписания перемирия на острове Родос. Во всяком случае, эти люди могли благодарить судьбу, что хоть остались живы.

А первые евреи вернутся в Старый город лишь 6 июня 1967 года, спустя ровно 19 лет и одну неделю. Правда, в руках у них будут не узлы с пожитками, а американские М-16 и скорострельные «Узи», но это уже будет предмет другого повествования.

Странно или нет, но абсолютно сбылось предсказание, записанное в их священных книгах: «Иудея будет разрушена в крови и пламени, но она и возродится в крови и пламени…»

Арабская сторона на тот момент одержала серьезную победу, правда, она была скорее морально-политической, чем военной. Арабы доказали окружающим и в первую очередь сами себе, что «евреев можно победить».

Но переброшенные в Западный Иерусалим 1700 гражданских лиц только усугубили тяжелейшее положение осажденных, а несколько сот легионеров и ополченцев, освободившиеся после ликвидации этого фронта, конечно были нелишними в той завязавшейся схватке в районе Большого Эль-Кодса.

Таковы были итоги этого завершившегося эпизода первой арабо-израильской войны.

* * *

Вечером 30 мая, спустя четверо суток после первой битвы Латрун-Один началось сражение Латрун-Два.

Израильские командиры постарались извлечь уроки из своего первого поражения. Во-первых, заранее были оккупированы два арабских местечка Бейт Джиз и Бейт Сусин, что позволило приблизить их линии к позициям врага. После этого многочисленные патрули и группы разведчиков постарались собрать максимально возможный объем информации о гарнизоне подполковника Хабеса Маджелли. И в-третьих, был составлен весьма профессиональный план атаки, причем удар должен был наноситься одновременно в трех местах. При этом правофланговый отряд в случае удачи должен был вообще занять «самый важный перекресток Палестины» — место, где соединялись дороги, ведущие на Тель-Авив, Иерусалим и Рамаллах.

Однако решающие события должны были произойти в центре — необходимо было занять или разрушить бывший пост английской полиции и таким образом «вскрыть замок Латруна».

Для решения этой задачи была запланирована вторая за всю историю атака бронетанковых сил армии Израиля (а первая состоялась, напомним, в ночь на 18 мая у стен Старой крепости). В бой должны были вступить 13 «хав-траков», приобретенных в Бельгии, и 22 аутомитрайезы, изготовленных в местных мастерских Жозефа Авидара.

В отличие от Латрун-Один, Латрун-Два начался вовремя, причем на этот раз евреи даже открыли артобстрел позиций Маджелли. В бой вступили несколько минометов «Давидка» и несколько действительно старых орудий, с которыми французы воевали в Мексике за 70 лет до этого и каждое из которых солдаты называли между собой «Наполеончик».

Около полуночи сквозь достаточно редкие разрывы снарядов Маджелли различил какой-то непонятный — слитный, шелестящий — и одновременно металлически-позвякивающий звук. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять — это был звук траков, принадлежащих приближающейся израильской бронетехнике; а какого-либо другого там просто быть не могло. К этому ни он, ни его солдаты не были готовы. Маджелли почувствовал неприятный холодок между лопатками. Стараясь не показать испуга, он повернулся к стоящему рядом человеку и произнес: «Молитесь, чтобы Аллах даровал нам новую победу!» Этот человек в длинном одеянии и с тюрбаном на голове был имамом (полковым священником).

Танковый командир Хаим Ласков, находясь на своем НП, испытывал в это время совсем другие чувства. Для него звук траков звучал просто воодушевляюще, тем более зная, что вслед за первым для арабов приготовлено еще два неприятных сюрприза. На передних двух БТР в состав экипажей вошла группа саперов, которым поручалось выгрузить перед бронированной дверью поста заряд тротила в 250 кг и взорвать его. А на следующих двух бронемашинах было установлено еврейское секретное оружие — два огнемета, которые вообще еще не применялись на этой древней земле. Как оценивал Ласков и другие, столб пламени, вылетавший из сопла на 25–30 метров, должен был повергнуть легионеров в такой ужас, что им оставалось только бежать без оглядки.

«Хав-трак» № 3 был обозначен кодовым позывным как «Иона». Один из членов его экипажа имел пышные белокурые волосы и изящную фигуру, которую не смог изуродовать даже мужской танкистский комбинезон. Эту привлекательную 19-летнюю блондинку звали Хадасса Лимпель. Ее одиссея началась за 9 лет до этого, когда 1 сентября 1939 года германский вермахт взломал границы суверенной Польши. Брошенная на дороге, среди десятков тысяч таких же беженцев, десятилетняя девочка оказалась в конце концов в одном из лагерей Западной Сибири, а затем в группе таких же никому не нужных польских детей она попала в Иран, потом, следуя по маршруту Карачи Бомбей — Аден — Суэц — Порт-Саид, она наконец-то вступила на «землю обетованную». Она решила, что это был конец ее странствиям. Сначала работала в киббуце, а затем зимой 48-го года среди таких же молодых «палмахников» сопровождала конвои с продовольствием в Иерусалим, отстреливаясь из автомата от наседавших партизан Абу Муссы. Когда Иерусалим был отрезан, а в Хайфу прибыли первые «хав-траки», поступившие от Ксиеля Федермана, она освоила профессию радистки. В эту ночь ее миссией было постоянно поддерживать связь с КП Хаима Ласкова.

…«Мы преодолели линии колючей проволоки!» — было ее очередное сообщение. Чем ближе приближался рокот двигателей и позвякивание гусениц, тем большая дрожь охватывала капитана Иззат Хассана и его артиллеристов из приданной батареи орудий ПТО. В кромешной темноте они не видели ни одной цели, и открывать огонь из своих мощных 65-миллиметровых орудий (которые в свое время отбивали наступление танков фельдмаршала Роммеля под Эль-Аламейном), было бессмысленным.

Наступила минута «М» часа «Ч». Саперы разместили свой фугас, и прозвучавший взрыв вдребезги разнес входную дверь участка. Спустя секунды ударный взвод «палмахников» уже был внутри поста полиции и стал вытеснять его защитников прочь.

«Огнеметы готовы», — сообщила по радио Хадасса Лимпель. «Огонь!» скомандовал Ласков.

То, что случилось секундой позже, показалось Иззат Хассану словно пришествием какой-то команды инопланетян. С громким шипением два ослепительно ярких столба пламени сошлись на фасаде полицейского участка. «Евреи режут входную дверь какой-то гигантской ацетиленовой газорезкой», сообразил Хассан. Свет был такой яркий, что на сотню метров вокруг он осветил все, вплоть до мельчайшего камешка. И этот свет так подвел атакующих! Место действия превратилось в ярко освещенную сцену, на которой в разных местах разместилось пять израильских бронемашин. Как позднее вспоминал Иззат Хассан, в переднем «хав-траке» была хорошо видна «белокурая женщина с радионаушниками на голове, которая что-то непрерывно говорила в микрофон». Едва веря в свою удачу, Хассан скомандовал «Огонь!». Британские бронебойные снаряды вновь подтвердили свое испытанное качество, и спустя секунды все пять БТРов превратились в пылающие остовы…

…«Иона, Иона!» — непрерывно вызывал Хаим Ласков. Но ответа не было. Последнее, что он услышал, было какое-то предсмертное хрипение в его наушниках — или это были звуки электростатических помех? Затем все смолкло… Одиссея Хадассы Лимпель, начавшись в Польше и пройдя по большой дуге через Сибирь — Тегеран — Бомбей — Суэц, закончилась в 50 метрах от поста английской полиции в Латруне.

Применением своих огнеметов евреи переиграли сами себя, хотя, безусловно, они не рассчитывали на такой отрицательный результат. Потерпев столь неожиданную катастрофу в технике и людях, они вновь были вынуждены отступить. Битва за Латрун в очередной раз закончилась в пользу арабской стороны.

* * *

Термин «Бирманская дорога» хорошо известен на Западе. Он означает дорогу, построенную в годы Второй мировой войны китайскими кули из Индии через территорию Бирмы до Китая. Дорога пролегала через абсолютно непроходимые горные районы Бирмы, фактически это были дикие джунгли, и японцы считали, что «белый человек» никогда не сможет их преодолеть. Но это случилось. Англо-американские инженеры совершили этот технический и организационный подвиг, и это был один из факторов, обеспечивших победу союзников на Дальнем Востоке.

Следующий эпизод получил название в израильской историографии как «Бирманская дорога». Чтобы не занимать много книжного места, даем лишь три маленьких «подэпизода»…

…Два джипа совершили две поездки в направлении Тель-Авив — Иерусалим и обратно, преодолев это расстояние и доказав, что арабские позиции в Латруне можно обойти по близлежащим горным склонам. Наконец, в ночь на 1 июня выехал член Генерального штаба Ицхак Леви. После семи часов какой-то умопомрачительной поездки прямо посреди лунного ландшафта его джип достиг местечка Реховот в 20 км от Тель-Авива. Теперь это вполне комфортабельный пригород их столицы, а тогда это было что-то вроде аванпоста цивилизации на «индейских» территориях.

Запыленный офицер и двое его спутников вошли в придорожное кафе, заказав по чашечке кофе.

«А вы откуда приехали?» — дежурно поинтересовался владелец кафе.

«Йерушалаим», — коротко ответил Леви. «Иерусалим?!» — вскрикнул хозяин, и все присутствующие бросились к ним с расспросами. Под конец этой импровизированной пресс-конференции владелец кафе вынес для угощения огромное блюдо «клубники со сливками» (!). Для жителей оголодавшего Иерусалима это был словно подарок с небес, от Бога. В тот же день Ицхак Леви доложил о своей поездке Бен-Гуриону. «Дорогу — строить!» — заявил лидер сионистов и тут же присвоил название этому проекту — «Бирманская дорога».

Ситуация в Иерусалиме стала настолько плохой, что потребовалось следующее: триста человек, все члены профсоюзной организации «Гистадрут», были вызваны на пункт сбора. Все они были в возрасте от 40 лет и выше, и это были клерки из банков и офисов, служащие торговых компаний, владельцы магазинов и лавок. Автобусами эту группу доставили в Кфар Билу, откуда ранее начинались дорожные конвои на Иерусалим. Там на их глазах женщины набивали муку, рис, сахар, сушеные овощи и шоколад в те самые рюкзаки, которые в новогоднюю ночь приобрел в Антверпене Ксиель по франку за штуку.

Постепенно каждый рюкзак стал весить 30 кг. Наконец они были готовы. К собравшемуся отряду в 300 человек обратился Жозеф Авидар, сын русского мельника, которому в свое время оторвало руку в момент подготовки одной из бомб для «Хаганы». Голосом, срывающимся от эмоций, он произнес: «Сегодня вам поручается особая миссия. Каждый из вас будет нести за плечами груз, который позволит сотне ваших соплеменников и единоверцев выжить еще один день!..»

Люди с рюкзаками погрузились в автобусы, которые доставили их в Бейт Сусин. Там Бронислав Бар Шемер, который 6 апреля привел в Иерусалим первый конвой в ходе операции «Нахсон», построил все триста человек в одну цепочку. Каждому было приказано взяться за рюкзак предшествующего. Колонна тронулась в путь. В полной темноте им пришлось карабкаться по горным склонам, по той тропе, которую знал только Бар Шемер.

Среди них был и бывший английский офицер Вивиан Герцог, который позднее стал одним из самых видных государственных деятелей нового государства. Как вспоминал он позднее: «…Больше всего меня поразило полное и абсолютное молчание представителей самого болтливого народа на свете. За три часа в пути они не произнесли ни единого слова…»

Наконец-то они достигли нужной точки, можно было остановиться и сбросить рюкзаки на землю. Здесь их ждали грузовики и джипы, прибывшие из Иерусалима. Водители обнимали пришедших носильщиков, а Бар Шемер объявлял всем: «Вы принесли питание, которое позволит тридцати тысячам евреев прожить еще один день!». И такие пешие конвои были повторены еще несколько раз в последующие дни, каждый раз спасая наутро очередные 30 000 из ста.

А в это время совсем невдалеке единственный найденный в Тель-Авиве исправный экскаватор и несколько бульдозеров продолжали прогрызать очередные метры еврейской «Бирманской дороги», тут же в три смены трудились десятки рабочих, у которых в руках не было ничего, кроме примитивных кирок и лопат. Еврейские инженеры, рабочие, банковские клерки и продавцы магазинов совершили очередной подвиг.

* * *

Майор Телль вполне мог гордиться собой: на его взгляд, дело шло к логическому завершению.

Та информация, которая поступала к нему из Западного Иерусалима, ясно указывала на критическое положение осажденных. Две отчаянных, но провальных атаки «Хаганы» на Латрун свидетельствовали о том, как остро нуждались евреи в подвозе припасов и до какой опасной черты они уже дошли.

И наконец 5 июня, по поручению неких влиятельных лиц с той стороны, к нему обратился бельгийский консул. Он запрашивал условия капитуляции гарнизона города.

Лишь один фактор несколько тревожил его: крестьяне из окрестностей Латруна уже несколько раз извещали арабское командование, что «евреи строят какую-то тайную дорогу на Иерусалим». Это же подтверждал и подполковник Маджелли. Рычание экскаватора и бульдозеров далеко разносилось вокруг, особенно в ночные часы. Стоило полковнику только отдать приказ, и находившиеся в его распоряжении мощные пушки и гаубицы разнесли бы на кусочки десятки еврейских рабочих, трудившихся в три смены в пределах досягаемости его артиллерии.

Но Хабес Маджелли не имел полномочий отдать такой приказ от себя лично. Он руководствовался указаниями своего бригадного командира, полковника Т.Л. Аштона. К нему и был отправлен его заместитель капитан Махмуд Русан, который попытался объяснить англичанину суть вопроса. Однако Аштон повел себя несколько индифферентно. «Местность очень гориста и вообще непроходима. Евреям ничего не удастся там сделать». Когда Русан стал настаивать на другом решении, Аштон достал свой личный бланк и собственноручно начертал на нем письменный приказ Хабесу Маджелли: «Ни при каких условиях вам не позволяется растрачивать свои боеприпасы в секторе Бейт Джиз — Бейт Сусин».

Догадывался об этом Т.Л. Аштон или нет, но еврейский Иерусалим был спасен этим листком бумаги.

Но был еще один способ спасения Иерусалима. Это — перемирие. С первых дней июня Бен-Гурион от имени еврейской стороны настаивал, что перемирие вполне приемлемо для них. Арабы упрямились, и дело было отдано в руки местного посредника ООН, шведского графа Фолке Бернадотта.

Утром в понедельник 7 июня Бернадотт отредактировал его очередной вариант, который представил в Лигу арабских государств и Тель-Авив.

У Бен-Гуриона не оставалось никакого другого выхода, кроме как принять его. По его словам, в тот день «мы еще цеплялись за конец веревки, сброшенной в пропасть». Его силы только что претерпели поражения в двух битвах Латрун-Один и Два (а будет еще и третья, такая же провальная). Еврейский квартал в Старом городе был сдан (казалось бы навсегда, правда, как выяснилось, на последующие 19 лет). Египтяне подступили к Тель-Авиву где-то на 40 км.

Даже иракцы взяли несколько серьезных позиций вокруг Дженина, и — как знать? — если бы их напор остался настолько силен и в последующие дни… Лишь на севере был захвачен город Акра, ливанцев отогнали к их границе, а сирийцев прогнали из Галилеи.

Вновь сформированная бригада Шломо Шамира была разгромлена возле Латруна, а остальные восемь понесли серьезные потери и нуждались в передышке, чтобы «перевести дух», переформироваться и перевооружиться. Самой острой, однако, оставалась проблема Иерусалима. Все указывало на то, что город или падет сам, или будет вынужден сдаться на милость победителей. Реально только одно могло спасти сто тысяч жителей Иерусалима — перемирие. Прошептав молитву о спасении, Бен-Гурион распорядился дать телеграмму о согласии на прекращение огня.

И вновь арабские лидеры собрались в Аммане для принятия решения по предложению посланника ООН. На поверхности, казалось бы, у них не было особых причин торопиться с этим решением. Хотя их достижения были значительно меньше тех, о чем извещала их восторженная пропаганда, тем не менее они сумели загнать евреев — хотя бы в нескольких местах — в угол, и все восемь бригад «Хаганы» были в положении обороняющихся и отбивающихся.

Но при более детальном рассмотрении ситуация выглядела уже по-другому. Армия Египта оккупировала значительные участки на местности, но совсем немного населенных пунктов. Целые гроздья несданных киббуцев оказались у нее в тылу. Их захват означал бы значительные потери египетских сил в людях, и к этому они совсем не были готовы. Египтянам не хватало всего медикаментов, бинтов, воды, бензина, боеприпасов. Оружие перегревалось на солнце и заклинивало. Горячее питание не выдавалось. Офицеры в званиях от майора и выше предпочитали отсиживаться в палатках, чем разделять судьбу своих подчиненных в песках под разгоревшимся солнцем начала июня. Младшие офицеры, сержанты и рядовые совсем не горели желанием отдавать свои жизни за тех, кто стремился благополучно пересидеть все невзгоды в тылу.

Иракская армия разочаровала всех. Ливанцы, после нескольких демонстративных жестов 14 и 15 мая, отступили к своим границам. Сирийцы как и опасался штабист Васфи Телль — потерпели ряд серьезных поражений. Только Арабский легион в целом проявил себя весьма достойно, но уже было ясно, что евреи в Западном Иерусалиме были готовы ответить на все его атаки самым ожесточенным сопротивлением, что они уже и доказали.

По иронии судьбы, Великобритания — именно то государство, что вроде бы не возражало поначалу против внутренней «разборки» между двумя ветвями одной семитской расы, — теперь настаивала на перемирии между ними. Британский МИД под руководством Эрнеста Бевина серьезно просчитался: израильтяне оказались гораздо жестче в обороне и наступлении, а арабы гораздо менее воинственны во всех своих действиях (но не на словах).

Арабский фронт на конференции в Аммане оказался серьезно расколот. Удивительно, но те страны, которые меньше всего проявили себя на поле боя то есть Ливан и Сирия, — более всего настаивали на развертывании все более жестких действий по отношению к Израилю. К ним присоединился и Хадж Амин Хуссейни.

Их горячие головы постарался остудить Глабб-Паша, который оценил действия подчиненного ему Легиона отметкой «хорошо», но предостерег, что «исход битвы еще далеко не определен». Его в сущности поддержал король Абдалла, который считал, что перемирие должно стать постоянным и бессрочным, то есть фактически военные действия должны быть прекращены в поисках какого-то другого — предпочтительно политического — решения.

Но самая жесткая дискуссия разгорелась между Генеральным секретарем Лиги арабских государств Аззам-Пашой и египетским премьером Нукраши-Пашой. Зная, что его суверен, король Фарук, уже обескуражен отсутствием быстрых побед (?!), Нукраши-Паша заявил: «…мы ввязались в войну, которая нам не нужна. Перемирие должно быть подписано, затем продлено, а с евреями надо так или иначе договариваться…»

То есть, по сути, он поддержал иорданского монарха. В ответ Аззам-Паша раскипятился: «Почему такие упаднические настроения? Твоя армия стоит лишь в 40 километрах от Тель-Авива. Вы что думаете? (Теперь уже обращаясь ко всем остальным.) Евреи потратят время зря и не воспользуются передышкой во время перемирия, чтобы поправить дела в свою пользу?»

Нукраши-Паша отвечал лишь одно: «Я руководствуюсь здесь только рекомендациями начальника моего Генштаба». «Твой начальник Генштаба — это самый невежественный человек в твоей армии», — ответствовал Аззам… И вот в таком ключе беседа продолжалась еще достаточно долго, пока все присутствующие не пришли к единому решению: перемирие надо объявлять, но срок его действия — 4 недели, как и предлагал граф Бернадотт, а к 9 июля надо готовиться возобновить очередной раунд битвы.

* * *

«Говорит капитан Махмуд Русан. Евреи только что захватили полицейский участок в Латруне! Немедленно открывайте огонь всеми имеющимися средствами! Я повторяю, немедленно открывайте огонь…» Но это была еврейская уловка (!), немедленно опровергнутая по тем же радиоволнам капитаном Русаном и его начальником подполковником Маджелли.

Третья атака «Хаганы», предпринятая 9 июня, чуть-чуть не увенчалась успехом. Пока главный отряд отвлекал внимание арабов снаружи, диверсионный «спецназ» ворвался с тыла прямо на КП Хабеса Маджелли и едва не взял его в плен, вместе с капитаном Махмудом Русаном. Лишь решительная контратака поваров, квартирмейстеров и связистов смогла отбросить израильскую «Альфу» назад. Воодушевленные криками «Аллах акбар!», иорданские легионеры в очередной раз отстояли «замок Латруна». На последующие 19 лет он останется в их руках, — это была несомненная победа арабских сил.

Когда 10 июня новость о последнем провале «Хаганы» перед Латруном достигла города, то отчаяние и уныние охватили осажденных. Словно «черное крыло смерти» опахнуло Западный Иерусалим. Ставни закрылись, тротуары опустели, и молчание воцарилось на прежде оживленных улицах. В этот день 10 июня 1948 года — запасы муки в осажденном Йерушалаиме кончились. Испеченного хлеба хватало только на последующий день или два. На электростанции Александра Зингера он лично извлек последние несколько ведер керосина со дна замасленных танков — и это могло обеспечить лишь спазмы электротока, частотою 50/60 герц, в последующие 24 часа.

Лишь Зви Лейбовиц, заведовавший запасом воды, мог похвастать, что ее оставалось на несколько суток. Двадцать шестой день подряд еврейский Иерусалим «раскачивался» под непрерывным артиллерийским обстрелом пушек и гаубиц капитана Эмиля Жюмо с высот Неби Самюэль.

За два дня — 9 и 10 июня — его подчиненные обрушили на здания и улицы Йерушалаима 670 снарядов, калибра от 88 мм и выше (назовите еще подобный пример в современной истории, наверное, только Ленинград и Сталинград в 1942–1943 гг. и Берлин в 1945 г.). Израильские авторы сообщают, что пропорционально к своему населению Иерусалим потерял погибшими больше гражданских лиц, чем Лондон в худшие месяцы германского «блица» с августа 1940 года до мая 1941-го включительно!

Смерть витала над его улицами во вторую половину дня 10 июня и утром 11-го.

А в эти часы шведский граф Фольке Бернадотт продолжал оформлять соглашение о перемирии, которое должно было вступить в силу 11 июня в 10 часов утра. Утром одиннадцатого стрельба усилилась, а к 10 часам интенсифицировалась до того, что сложилось впечатление, что обе стороны стремились сжечь все свои боеприпасы, нанеся противнику максимальный урон.

Утром 11 июня в офис майора Телля по его приглашению прибыл арабский журналист Абу Саид Абу Рич. Он еще не успел задать свой первый вопрос, как на столе майора зазвонил телефон. На глазах Рича Телль снял трубку: «Да, Ваше Величество!» Затем выражение лица арабского майора изменилось на потрясенное недоумение: «Да, Ваше Величество… Но как я могу остановить своих людей?! Они уже чувствуют победу под пальцами». Рич как будто слышал резкий голос в трубке: «…Вы солдат, и вы обязаны подчиниться. Я повторяю, перемирие должно начаться в 10 часов… а в полдень я приеду на пятничную молитву в мечеть Омара. Встречайте меня».

Телль повесил трубку. Пару минут он сидел, уставившись в крышку стола, затем вызвал своего адъютанта и произнес: «Худна, саа ашера!» (То есть «Перемирие, в 10 часов»). Его слово понеслось по всем окопам и бастионам. В 10.00 ожесточенная стрельба с двух сторон продолжалась как ни в чем не бывало. В 10.01 она стала ослабевать, в 10.04 остановилась совсем, как будто последние капли дождя пробарабанили по цинковой крыше. На мусульманской стороне это прошло далеко не просто. Объявлению перемирия больше всего возмущались многочисленные партизаны и ополченцы, которые, в сущности, не были подчинены Теллю. Свои бурные протесты и несогласия они выражали выстрелами в воздух и громкими возгласами: «Предательство!», «Смерть евреям!» Потребовалось немало усилий со стороны легионеров, чтобы привести их в чувство и навести порядок.

В 10.05 Телль поднялся на Башню Давида. Странно, но в ту секунду в еврейском Иерусалиме не было никаких торжеств и манифестаций. Глядя в бинокль, Абдулла Телль увидел лишь одну еврейскую женщину в черном, которая с корзинкой в руке вышла из здания «Таннус» и, даже не взглянув в сторону Старой крепости, стала быстрым шагом удаляться внутрь еврейского города.

«Вот так уходит от меня моя победа!», — вероятно, подумал он.

Абдулла Телль не знал, что в эту минуту его противник Давид Шалтиель открывал в присутствии своих ближайших подчиненных бутылку шампанского со словами: «…на нас снизошла благодать Божья… Бог с нами…» И перед следующим тостом он произнес: «…Противник совершил ошибку… фатальную для себя ошибку… в которой он еще раскается… Я поднимаю свой тост за Победу! Мазель Тов!»

Распив бутылку шампанского, Давид Шалтиель объявил, что перемирие будет длиться всего лишь 4 недели, то есть 28 дней.«…Нам нужно готовиться к следующей вспышке насилия, что случится 9 июля, я заявляю вам — следующий раунд битвы должен быть за нами».

В это же время король Абдалла прибыл на пятничную молитву в мечеть Омара. Помолившись, его кортеж переместился в школу «Рауда». Там состоялся его праздничный банкет, когда все приглашенные откушали от запеченного барана, покоящегося на горе дымящегося риса. По завершении обеда, согласно традиции, все приглашенные выстроились в очередь, и король стал протягивать свою правую руку для прощального поцелуя уходящим VIP (то есть знатным лицам). Обычно это выглядело «кистью вниз». Если король был кем-то недоволен, то он протягивал для поцелуя сжатый кулак.

Для Абдуллы Телля король оказал высшую милость: он протянул ему для поцелуя руку «кистью вверх». Когда Телль выпрямился после поцелуя, то вперед выступил один из адъютантов короля и громко зачитал приказ, что майору Абдулле Теллю, которому три недели назад король лично приказал «идти спасать Иерусалим», вне всяких очередей присваивается звание полковника королевской гвардии.

Новоиспеченный полковник едва сдержал нахлынувшие слезы.

Пару дней позже состоялась первая и единственная встреча двух противников, которые хотели разделить славу Саладина и Годфруа де Буйона в овладении «святым городом». Им предстояло подписать совместный документ, обозначавший демаркационную линию внутри дорогого им Иерусалима. (При том, что один родился в далеком Гамбурге, а второй — в недалекой пустыне, оба были патриотами одного и того же места на земле.)

Их пригласили в одну комнату, и, встретившись лицом к лицу, немецкий еврей и иорданец-араб пару минут безмолвно разглядывали друг друга. После этого, представившись и пожав руки, они перешли к карте. Процесс согласования этого документа пошел вполне гладко, лишь на обозначении квартала Мусрара их карандаши столкнулись в одной точке: «Если это ваши позиции, то где же ваши фортификации (укрепления)?» — недоуменно спросил Телль. «Наши фортификации — это наши окровавленные рубашки», — ответил Шалтиель. У араба поднялись брови, он задумался и через пару секунд ответил: «Хорошо, я принимаю ваше слово офицера и джентльмена». Они встретятся — но на расстоянии минометного залпа — всего лишь через месяц.

* * *

С 12 июня, согласно условиям перемирия, поток продовольствия пошел в город. На виду у бывшего поста военной полиции в Латруне, где за две-три недели до этого сотни евреев отдали свои жизни под смертоносной шрапнелью арабского огня, десятки грузовиков везли в Иерусалим сотни тонн продуктов. Когда кто-то из комиссаров ООН осмелился заявить, что эта масса продовольствия заведомо превышала количество, согласованное по условиям перемирия, то Дов Джозеф заявил: «Мы не собираемся согласовывать с вами количество продуктов, необходимое нам для жизни… И мы никогда не позволим себе попасть в то положение, в котором мы оказались в первой декаде июня…»

В это же время в порты Хайфа и Яффа было доставлено первое серьезное вооружение, закупленное в Европе. 15 июня первый пароход выгрузил 10 пушек калибра 75 мм, 12 легких танков «Ходжкисс», 19 противотанковых пушек калибра 65 мм, 4 орудия ПВО и 45 000 снарядов. Следующий доставил 500 пулеметов, несколько тысяч винтовок, 17 тысяч снарядов и 7 миллионов патронов. Еще один корабль доставил из Италии 30 танков «Шерман» (это весьма удачный американский аналог нашего Т-34).

Так как докеры в порту не знали, как разгрузить эти 35-тонные махины, то в той же Италии был срочно закуплен и пригнан 40-тонный кран, который сразу решил эту проблему.

Некоторая часть вооружения, но уже не по официальной, а по тайной «Бирманской дороге», перебрасывалась в Иерусалим. Уже на первой неделе в иерусалимские арсеналы «Хаганы» поступило 40 тонн боеприпасов, сотни английских автоматов «Стэн» и пулеметов «Брен», ящики ручных гранат, связки американских «базук».

Были доставлены несколько десятков 2-х, 3-х и — самое главное 6-дюймовых минометов (то есть по-нашему, калибра 160 мм, это серьезное оружие даже по современным меркам).

Когда Шалтиеля пригласили в первый раз для осмотра этих 160-миллиметровых «чудовищ», он, по словам его адъютанта Ешу Шифф, буквально потерял дар речи и затем перешел на свой родной немецкий, беспрерывно повторяя только три слова: «О, майн Готт!», «О, майн Готт!»

Шалтиель, конечно, не был кровожадным человеком, одна только мысль согревала его тогда: никогда больше арабский обстрел с высот Неби Самюэль не останется безответным и безнаказанным.

Но даже Шалтиель не знал тогда, что на далекой авиабазе в пустыне Негев уже был создан костяк ВВС Израиля. Самое курьезное, что в тот момент пилоты и механики срочно осваивали самолеты самых разнообразных марок, включая двадцать «Мессершмиттов-109», пять «Мустангов-Р-51» и несколько английских «Спитфайеров».

За 5–6 лет до этого эти же самолеты ожесточенно дрались между собой за контроль над небесами оккупированной Европы. Теперь им предстояла другая служба.

* * *

В течение трех недель перемирия гражданские и военные власти Израиля сумели решительно развернуть ситуацию на 180°. 12 июня Бен-Гурион созвал у себя в резиденции конференцию руководителей. Хотя в преамбуле было заявлено, что Израиль «устоял», что само по себе было достижением, тут же указывалось, что гражданам новорожденного государства пришлось заплатить слишком большую цену. Потери в людях превысили все цифры, которые ожидались. 10 и 11 июня положение и напряжение на фронтах было почти катастрофическим. При этом выявилось много слабых звеньев, например, в то время как прибывшее оружие и боеприпасы уже были складированы в доках Хайфы, его невозможно было вывезти из-за арабского террора на дорогах.

Это уже не должно было повториться. 29 июня был обнародован декрет правительства, по которому создавались единые вооруженные силы, со званиями, униформой, должностными окладами, нормами снабжения, гарантиями военнослужащим и т. п.

На первой неделе июля Дов Джозеф с гордостью доложил Шалтиелю, что у него запасено 7500 тонн продовольствия, 2800 тонн горючего, проведен новый акведук по снабжению водой, отдельный от арабского.

Этого могло хватить почти что на год осады. Шалтиель со своими штабистами приступил к срочной отработке плана, как он выразился, «подарить новому государству его древнюю столицу».

У генштабистов в Тель-Авиве планы были еще более обширными. Был объявлен очередной призыв в армию. Наиболее грамотных и толковых новобранцев направляли в технические подразделения, где они срочно осваивали орудийные и минометные прицелы, практику стрельбы из орудий, радиосвязь и вождение танков. Всем выдали единую форму, каски, а ударные подразделения пересадили на джипы и «хав-траки», сделав их по-настоящему мобильными.

Нельзя сказать, что арабская сторона не готовилась к будущей вспышке военных действий, но как отличались их подходы к решению возникающих проблем!

Начать с того, что на период действия перемирия и согласно его условиям было вообще-то введено эмбарго на все поставки вооружений, боеприпасов и военных материалов всем воюющим сторонам. Хотя израильтяне и скрывали это, но было ясно, что они всеми правдами, а скорее неправдами стремились обойти это эмбарго. Их финансисты и разного рода эмиссары и посланники не жалели ни сил, ни средств, обеспечивая поставку этих вооружений на «землю обетованную». Поэтому появился и результат.

Что касается арабов, то их достижения за указанный период были гораздо менее значительными.

Опять сыграло свою роль отсутствие единого командования и общей стратегии. Их вожди были больше заняты внутренними распрями, междуусобицами и «подсидками», чем реальной подготовкой к грядущим сражениям. Что касается народных масс, то ими манипулировали штатные пропагандисты и экстремистские организации типа «братья-мусульмане» (предшественники нынешнего «Хамаса»). Чтобы держать уличные толпы в постоянном напряжении, каждый день организовывались шумные манифестации и шествия под лозунгами немедленного объявления «джихада» и «газавата». Самые крайне настроенные ораторы громко кричали о «предательстве», «трусости солдат», «кинжале в спину» и тому подобное. Широко муссировался тезис: «Пусть только придет 9 июля, и уж тогда мы им покажем!»

Даже Глабб-Паша в минуту откровения откомментировал своим приближенным: «Как можно вести современную войну, когда в любой момент у тебя в тылу может вспыхнуть мятеж твоего же собственного населения?..»

Вообще, например, во французском языке есть термин, которым французы достаточно широко пользуются между собой. Это — «peu serieux», то есть «несерьезно». Этим понятием французы характеризуют любого несерьезного, легкомысленного, необязательного, увлекающегося человека, который в конечном итоге не хочет нести ответственности за свои слова, обещания, поступки. Этим же термином можно характеризовать и действия группы лиц, и их планы, и пропагандистскую кампанию.

Таким образом, то, что наблюдалось тогда и пару десятилетий позже с арабской стороны, вполне укладывалось в понятие «пе серье», и только реально лишь накануне Октябрьской войны 1973 года они отнеслись к предстоящим событиям уже по-другому, и от этого получился другой результат (или почти что другой).

Но вернемся в июнь 1948 года. Арабы так и не смогли всерьез преодолеть эмбарго комиссии ООН; всего за этот месяц они получили несколько тысяч ружей, но, как правило, это были винтовки устаревших моделей, поступившие из случайных источников. Самое главное, им не удалось получить тяжелого вооружения, и еще более главное, если можно так выразиться, — практически не удалось пополнить арсенал боеприпасов, растраченных за первые четыре недели боев.

То есть, другими словами, орудий и гаубиц в принципе хватало, но стрелять было нечем. Дело дошло до того, что к этой проблеме подключился сам Джон Глабб. В те времена на Ближнем Востоке еще находились несколько английских военных баз, в том числе в Суэце, Адене и на Кипре. Пользуясь своим близким знакомством со своими коллегами, такими же английскими генералами, Джон Глабб сумел «договориться», и ему поставили некоторое количество артиллерийских и минометных снарядов.

Другую часть арабам удалось «стянуть», а проще говоря, «выкупить за взятки» с этих же складов. И еще какую-то часть они купили у разного рода «серых дилеров» и торговцев оружием, рассеянных по всему свету. Но в этом случае, естественно, никто не гарантировал должного качества поступившей продукции.

Конечно, это было лучше чем ничего, но по сравнении с десятками и сотнями тонн снаряжения, поступившими к израильтянам, это было так мало… мало… мало…

Сохранились свидетельства египетских фронтовых офицеров, говоривших, что «мы получали в достаточных количествах чай, печенье, шоколад, но никаких боеприпасов».

А в это время разнузданная пропаганда продолжала грозить своему сионистскому противнику всеми немыслимыми карами, а чучела и флаги с шестиконечной звездой принародно сжигались на рыночных площадях арабских городов (что наблюдается и поныне).

Чем ближе приближалась дата 9 июля, тем больший азарт охватывал Бен-Гуриона и его приближенных.

Зная, как «чесались руки» у подчиненных ему военных применить все поступившее вооружение, они боялись лишь одного: а вдруг арабы выступят с инициативой продлить перемирие, да еще и бессрочно.

Но ему не стоило беспокоиться. В конце июня Бернадотт, в соответствии с условиями перемирия, представил обеим сторонам так называемый «мирный план». Он оказался неприемлемым и для тех, и для других, но арабы были первыми, кто официально отверг его. 7 июля, чувствуя, что ситуация вот-вот взорвется (а до утра 9 июля оставались всего лишь сутки) Бернадотт предложил простое продление перемирия.

Гуманистические идеалы своей нации не позволили Бен-Гуриону выступить против. Но арабы опять выручили его. На совещании глав государств большинством голосов они проголосовали за возобновление боевых действий.

Арабские руководители были в курсе, что египтяне и иракцы выставили еще по 10 тысяч солдат, в дополнение к тем, которые уже имелись на поле боя, увеличилось и число добровольцев, но они не знали, что вооруженные силы Израиля уже составляли 50 000 человек и на тот момент превысили своего противника не только технически, но и численно.

Полковнику Абдулле Теллю не потребовалось много времени, чтобы понять, что за куски рваного металла положил ему на стол его адъютант. Это были осколки от шестидюймовых минометных снарядов. Прямо с утра 9 июля израильтяне стали засыпать арабский город этим смертоносным металлом. Теперь уже мусульманам пришлось вкусить того ужаса, который испытывали евреи в течение 26 дней первого раунда боев. Израильтяне решили не церемониться. Снаряды сыпались весь день и всю ночь. После первых двадцати четырех часов арабские жители поняли то, о чем Телль догадался уже на первых минутах — их ждала нелегкая судьба.

Что касается других фронтов, то с утра 9 июля там разразился циклон израильских атак. На севере они захватили важные позиции вокруг городов Шфраан и Назарет. В центре лишь просчеты армейской разведки и тактические ошибки на местности стоили им вполне ожидаемой победы, и город Дженин остался в арабских руках. Но самый важный и яркий успех достался им прямо у ворот Тель-Авива в городах Лод (арабское название Лидда) и Рамле. Эти города имели поистине стратегическое значение для новорожденного государства. Общее руководство осуществлял Игал Ядин, а непосредственно войсками на местности командовал Моше Даян, имя которого стало широко известно после этой операции.

Пока арабы грозились «ну, мы вам еще покажем», израильтяне атаковали первыми 9 июля, а 10-го батальон элитного «Палмаха» ворвался в Лод. Город был взят, а два дня спустя был захвачен Рамле. Именно здесь в секторе Лод-Рамле израильтяне перешли к откровенной практике изгнания местного населения с насиженных мест. По улицам деревень колесили их джипы с установленными громкоговорителями, побуждая жителей уехать, «пока не поздно». Более того, старост и других официальных лиц приглашали в передовые штабы и от них ультимативно требовали того же, обещая лишь транспорт для вывоза пожитков. Последовала новая волна арабского «исхода», то есть бегство жителей.

Возле местечка Лод располагался единственный международный аэропорт Палестины той поры, построенный англичанами. Сейчас он является главным аэропортом и носит имя Бен-Гуриона. В июле 1948-го бежавшие арабы в спешке не успели (или не сообразили?) разрушить его, а спустя сутки израильтяне уже использовали его для приема тяжелых самолетов с припасами для своей армии.

В 30 километрах южнее, в арабском городе Миждаль (сейчас это часть Ашкелона), располагался штаб египетских сил. Миждаль контролировал весь северный Негев. Тут же находился бывший пост английской полиции, точнее, целый форт под названием Ирак Свидан. Обескураженные арабскими провалами на всех других фронтах, 12 июля египтяне атаковали киббуц Негба, находившийся от Свидана всего в четырех километрах. Последовало жестокое сражение. Несколько сотен киббуцников, в тех же комбинезонах, в которых они ухаживали за скотом, и с устаревшими маузерами сумели отбить наступление солдат регулярной армии.

Не прошло и недели, как арабы первыми запросили перемирия. Их громкие крики об ожидаемой победе 9 июля оказались лишь сотрясанием воздуха.

Когда это сообщение пришло в Нью-Йорк, Трюгве Ли, тогдашний Генеральный секретарь ООН, распорядился срочно задействовать всех своих посредников.

Новость об объявленном прекращении огня послужила холодным душем для Шалтиеля и его штабистов. Они-то рассчитывали на целый месяц боев, и на первую неделю-две не планировали чего-то существенного, намереваясь сначала «размягчить» арабскую оборону шестидюймовыми снарядами. Утром 15-го он узнал, что перемирие должно вступить в действие в субботу 17 июля, в 5 часов утра. Итак, у него в распоряжении оставалось уже менее 48 часов.

Немедленно было созвано заседание штаба, на котором Шалтиель объявил, что новое перемирие будет несомненно означать конец войне и, значит, Старый город со всеми его еврейскими святынями, включая главную — Стену Плача, останется в арабских руках на целые поколения вперед. Первоначально предполагалось окружить город со всех сторон, оставив только один выход, и затем минометным огнем заставить жителей бежать. Но времени на это уже не было, оставалось одно — прямая атака на стены. Это было рискованно и могло повлечь серьезные потери. Но альтернативы уже не было. Чтобы убедить некоторых из все еще колеблющихся соратников, Шалтиель вскрыл им своего «козырного туза» под названием «Конус». Это был заряд динамита, действительно, в виде конуса и весом в 350 фунтов. Изготовивший его физик Джоель Раках заверил Шалтиеля, что если установить «Конус» на металлической треноге ровно в шести дюймах от стены, то грянувший направленный взрыв гарантированно сделает в этой стене пролом достаточных размеров.

Грядущей атаке присвоили название операция «Кеддем» (Древность).

Все приказания были отданы, и офицеры приступили к подготовке. Тем временем Шалтиель занялся другим вопросом. Будучи полностью уверенным в успехе предстоящей операции «Кеддем», он назначил временную администрацию, которая будет заниматься всеми вопросами сразу после освобождения Старой крепости. Во главе был поставлен профессор химии Давид Амиран. Профессор отнесся к порученному делу с такой же основательностью и вниманием к мельчайшим деталям, словно готовил серию важнейших химических опытов.

Он собственноручно написал «Приказ № 1 к населению». Там было десять пунктов. Пункт первый — в городе объявлялся строжайший комендантский час. Все оружие на руках у населения должно быть немедленно сдано. Всем участникам регулярных и нерегулярных формирований предписывалось зарегистрироваться как таковым. Специальный отряд военной полиции должен был взять под охрану все мусульманские, иудейские и христианские святыни. Населению приказывалось немедленно вернуться к нормальной жизни.

Этот «Приказ» был распечатан на больших листах сразу на трех языках арабском, иврите и английском. Специально выделенный отряд «Гадна» должен был расклеить его копии на всех столбах и стенах. Срочно отпечатали временные деньги для хождения внутри города. Всем членам новой администрации и активистам раздали нарукавные повязки бело-голубого цвета с шестиконечной звездой. На крупноразмерной карте Старого города Амиран собственноручно выбрал место своей будущей резиденции. Он показал на квадратик, обозначавший здание почтамта сразу за Яффскими воротами, и сказал присутствующим, что с завтрашнего дня его искать только там.

Тот жертвенный ягненок, который стоял привязанным во внутреннем дворике в ночь на 18 мая, уже давно был съеден. Поэтому срочно нашли еще одного и привязали его там же. Тем временем Шалтиель собственноручно написал свою завтрашнюю речь и даже вслух прорепетировал ее своим подчиненным. Первый абзац гласил: «Я имею величайшую честь сообщить, что силы города Иерусалим освободили весь город и с гордостью передают его народу Израиля!»

И на этот раз атака планировалась все в тех же местах, что и в мае. Для ее реализации выделялись все свободные силы. Кстати, обозначения объектам дали весьма любопытные. Новые ворота были закодированы как «Париж», Яффские как «Москва», а ворота Сиона — «Берлин». «Париж» и «Москву» должны были освобождать группы «Иргун» и «Штерн», каждая где-то по 150 человек, но их действия предполагали быть только отвлекающего характера. Основной отряд в 500 человек направлялся к «Берлину», ему же передавался и «Конус». В штабе Шалтиеля не знали, что «штерновцы», в противоречие отданным приказам, уже запланировали уничтожение главных мусульманских святынь — мечетей «Купол на камне» и «Аль-Акса», что позволило бы им осуществить свою мечту — реконструировать иудейский Третий Храм.

В 10 часов вечера первый минометный снаряд упал в пределах Старого города. В следующие три часа там обрушились 500 снарядов, столько же, сколько падало в Западном Иерусалиме за три дня.

Телль знал, что это значит, — тот штурм, которого он ждал, уже начался. Он отдал свой приказ: «Бог с нами. Пусть каждый правоверный приготовится выстоять или умереть. Мы будем защищать Святой город до последнего человека и последнего патрона. Сегодня никто не отступит». Его слово посыльными и по телефону передали на все посты.

В той спешке, что предшествовала, евреи упустили одну важную деталь никто не подумал, как дотащить «Конус» до нужной точки. Взвод саперов, с руками, содранными в кровь, попеременно меняясь, тащили его вверх и вверх среди могил армянского кладбища. Вновь арабы стали сбрасывать скомканные зажженные газеты. В мерцающем свете капитан Махмуд Мусса увидел непонятное для него зрелище — группа атакующих толкала перед собой что-то, напоминающее тележку уличного торговца овощами. Но этот «овощ» был совсем другого рода.

В два часа ночи пришло первое обнадеживающее сообщение; в «Париже» «Иргун» сумел проделать брешь в Новых воротах. Тут же радист известил Шалтиеля, что «Конус» на месте и запал приведен в действие. Глаза его были прикованы к месту, где он ожидал кульминации дня.

…Невероятно ослепительная вспышка озарила затененный город, и оглушительный рев потряс здания. Абрам Узиели, вспомнив древнюю легенду о павших стенах Иерихона, воскликнул: «Ну все, стены рухнули перед нашими трубами». Абрам Зореа, командир батальона, услышал, как кто-то закричал с передового НП: «Она сработала!» «Вперед, вперед!» — стал он поднимать своих солдат.

В клубах серого дыма они стали карабкаться к пролому. Неожиданно им навстречу вылетел какой-то растерзанный человек. Зореа не сразу узнал его это был командир штурмовой роты. «Я не понимаю! — кричал он. — Весь этот гром — и никакого результата. Там только закопченное пятно на стене!» Он оказался прав — пролома не было, а чудесный «Конус» оказался всего лишь шумной петардой.

Когда Шалтиель узнал об этом, он как будто сразу постарел на 10 лет, свидетельствовал Ешу Шифф.

Последовала сумятица и состояние, близкое к панике. Обескураженные бойцы по склону горы посыпались вниз. Увы, все их усилия оказались напрасными. Наконец, офицеры кое-как пришли в себя и поспешили в штаб. Абрам Зореа стал настаивать на переброске своего подразделения в «Париж», чтобы воспользоваться проломом, сделанным «Иргуном».

Шалтиель посмотрел на часы: уже было начало пятого, и небо стало сереть. «Нет, поздно, я не могу нарушить приказ о прекращении огня». В это время, подгоняемые выстрелами со всех сторон, боевики «Иргуна» уже стали выбираться обратно в Новый город.

…И этот ягненок получил неожиданное прощение и возможность прожить, пока не вырастет во взрослое животное… Листовки, плакаты и нарукавные повязки Давида Амирана уже оказались ненужными…

…Спустя пару дней автор «Приказа № 1» опять приступил к написанию своих «химических» лекций…

От Шейх Джерра на севере до квартала Талбия на юге город оказался разрезанным на последующие 19 лет.

На этом бои в районе Иерусалима действительно закончились, и если мир так и не наступил, то стрельба прекратилась почти на двадцать лет.

С наступлением июльского перемирия карта Палестины трансформировалась еще раз. Ясно было одно: израильские позиции стали более прочными и надежными. ООН в Нью-Йорке была обеспокоена все более ухудшавшейся ситуацией на Ближнем Востоке. Все громче звучали голоса о необходимости стабилизировать обстановку. Графа Бернадотта наделили новыми чрезвычайными полномочиями. Он сформулировал новый мирный план, по которому вся пустыня Негев отдавалась Египту. План был вполне приемлем для египтян и британцев, но совсем не устраивал израильтян, которые сочли, что он является отступлением от резолюции 29.11.1947.

Пока израильское правительство формулировало и заявляло свои протесты и несогласия, экстремисты действовали быстрее. 17 сентября прямо в центре Иерусалима Фольке Бернадотт попал в засаду и был убит. Ни для кого не было секретом, что это совершили боевики группы «Штерн». Бен-Гурион был в ярости: «Арестовать всех вождей «Штерна»! Окружить их базы! Конфисковать все оружие! Пристрелить всех, кто будет сопротивляться!» Но подлинные убийцы так никогда и не были арестованы.

Итак, погиб еще один швед, который, как и Рауль Валленберг, в годы войны отдал столько сил, спасая евреев от газовых камер нацистских концлагерей. Но если первый пал от рук наших чекистов, то второго «уложили» соплеменники спасенных им жертв, что совсем не делает им чести.

* * *

Первая арабо-израильская война постепенно шла к концу, только ни арабы, ни израильский Генштаб об этом еще не знали. Что знал еврейский Генштаб, так это намечать следующую задачу и затем приступать к ее реализации. Со стороны арабов все ярче высвечивал уже упомянутый фактор «пе серье».

Очередной раунд схватки начался 15 октября. Теперь это были израильтяне, кто завязал сражение за Ирак Свидан. Египтяне славились особым упорством и умением защищать укрепленные позиции. Семь раз подряд в течение нескольких дней израильтяне ходили в атаку на этот форт, пока на восьмой они не взяли его. Затем израильские солдаты обошли ряд египетских позиций и 21 октября приступили к освобождению (захвату?) столицы Негева, библейского города Беэршева. Все тот же несгибаемый Узи Наркисс, который после Кастеля был переброшен к воротам Сиона, затем едва не взял Старый город, а теперь отвоевывал столицу Негева, свидетельствовал: «Взять Беэршеву оказалось сравнительно легко, видно, к этому времени египтяне уже устали и в значительной степени утратили свой боевой дух».

Сначала их оттеснили в центр города, где они несколько часов отстреливались из здания центрального полицейского управления, затем была взята главная мечеть города, и в 9.15 утра 22 октября штаб бригады «Харель» получил по радио сообщение: «Вся Беэршева в наших руках». В 15.00 того же дня было объявлено очередное перемирие. «Пе серье, пе серье».

Армия присоединила к своему государству новые территории. Был освобожден киббуц Яд-Мордехай, который в течение пяти месяцев, с конца мая, находился в руках египтян. Это было печальное возвращение, вернувшиеся киббуцники первым делом приступили к перезахоронению своих павших, в соответствие с иудейскими традициями, затем начали восстанавливать разрушенное.

Тем временем на севере, в Галилее была запущена операция «Хаярем», которая должна была покончить с «иностранной» армией Эль-Каукджи и отодвинуть границу с Ливаном и Сирией на линию плана ООН от 29.11.1947. Операция была блестяще исполнена и увенчалась полным успехом. Самое главное, арабы, жители Галилеи, «не убежали», они предпочли сдать оружие, как им было предписано, и остаться жить в новом государстве. Многие из них, «избавившись от Каукджи, приветствовали новую власть», — так, по крайней мере, пишут израильские публицисты.

В этих же местах жили и друзы, которые исповедовали разновидность Ислама. Глядя на ту драму, что разворачивалась у них на глазах в течение полугода, в ноябре они тоже решили сдать свое оружие и стать полноправными гражданами нового государства.

В ноябре израильтяне стали делать все более серьезные вылазки в пустыню Негев. В бригаде «Гивати» был даже сформирован кавалерийский отряд, который скакал в тех местах, которые были недоступны для механизированных войск.

Где-то в ноябре окончательное перемирие установилось на иорданском фронте. Только на египетском всё упрямились, наверное стараясь скрыть от общественности провал всех своих усилий.

В ночь с 22 на 23 декабря начальник оперативного отдела Генштаба Игал Ядин отдал приказ: «Изгнать противника за пределы священных рубежей нашей родины».

Ицхак Рабин и Игал Аллон были во главе войск, которые приступили к освобождению Восточного Негева. Боевые действия развивались достаточно быстро, и 27 декабря началась решающая битва за ключевой пункт Нитцана. Когда он был взят, сражения перешли уже на собственно египетскую территорию. Большое количество пленных свидетельствовало, что по крайней мере для себя лично многие египетские военнослужащие считали войну проигранной.

После этого их руководители заявили, что они готовы к переговорам о постоянном перемирии.

Эти переговоры начались в январе нового, 1949 года на острове Родос. 24 февраля соглашения были подписаны.

В ответ на окончательное прекращение огня египтянам разрешили вывести войска из так называемого «котла Фаллуджа». Их командующий, генерал Саид Таха, которого израильтяне называли «Суданский тигр», сражался хорошо и заслужил их уважение. Свернув знамена, его войска отправились в Каир, а в так называемую «полосу Газа» — что было частью сделки — переселились тысячи палестинцев, покинувших свои земли и очаги.

Тем не менее дело шло к миру. 14 февраля 1949 года в здании Еврейского Агентства в Иерусалиме Бен-Гурион открыл первую сессию израильского парламента «Кнессет», которую он назвал «послевоенной».

А 1 марта начались переговоры с делегациями Ливана и Трансиордании. Пока они шли, израильская армия завершила последнюю операцию этой войны 10 марта ее отряд без боя занял Эйлат, обеспечив своему государству выход к заливу Акаба, соединенному с Красным морем (правда, в то время это была крошечная бедуинская деревушка, расположенная возле поста полиции).

Переговорный процесс еще шел; между мартом и июлем 1949 года был подписан целый ряд двусторонних соглашений между Израилем и его соседями.

Открытые боевые действия закончились. Но это был не мир, который следует за войной, а всего лишь перемирие, то есть, как заявила арабская сторона, «состояние войны не прекращалось».

Итоги войны были следующими:

1. Израиль захватил 1300 кв. км территорий и 112 деревень, первоначально передаваемых арабскому государству по плану Раздела; арабы удержали 330 километров и 14 населенных пунктов, которые бы иначе относились к еврейскому государству.

2. Израиль потерял 6000 человек только убитыми, то есть один процент от своего тогдашнего населения. В одном Иерусалиме погибло и было ранено 2 тысячи военных и гражданских лиц. Как заявил позднее Ицхак Рабин: «Это была самая длительная, самая тяжелая война с наибольшим количеством жертв у нас». Потери арабов были выше.

3. Но мертвые хоть могли упокоиться в своих могилах, судьбы некоторых живых будут страшнее, особенно 500–900 тысяч (цифры разнятся в разных источниках) палестинских беженцев, изгнанных или убежавших с родной земли, поддавшись панике. Теперь их страдания будут в значительной степени определять характер ближневосточного конфликта.

И последнее. В мае 1949-го, спустя ровно год после 14 мая 1948 года, Израиль приняли в члены ООН. Когда его делегация, возглавляемая министром иностранных дел Моше Шаретом, вошла в зал Ассамблеи, большинство членов мирового собрания поднялись с мест и встретили ее аплодисментами.

Но поднялись и другие. Это были все до одной делегации арабских стран, которые покинули зал заседаний, в знак протеста против появления там израильтян.

Война закончилась, но только из этого факта уже можно было догадываться, что ожидало «Святую землю» на десятилетия вперед.

Часть вторая «Самая неожиданная», или Синайская кампания

Операция «Кадеш» — она же «Мушкетер» — она же тройственная агрессия. Израиль наносит удар. — Египет берут в «клещи». — Город-герой Порт-Саид. Зонтики парашютов в небе Египта. — Суэцкий канал заблокирован. — Возмущение мировой общественности. — Объявление перемирия. — Планы захватчиков сорваны. — В редком примере единодушия США и СССР лишают агрессоров плодов победы. — Торжество Насера и зловещее предсказание Голды Меир.

Война 56-го года, или, как ее называют в Израиле, «Синайская кампания», была первой, которую развязал именно Израиль. Если в 48-м инициаторами первой войны все-таки считались арабские страны, которые послали свои армии против новорожденного государства, то в 56-м это был маленький Давид, который нанес удар огромному Голиафу.

Правда, израильские полемисты всегда приводят тот довод, что инициированные ими военные действия были всего лишь ответом на многочисленные акты диверсий и саботажа, что совершали палестинские партизаны с баз, расположенных в секторе Газа.

К этому времени во главе Египта встал президент Гамаль Абдель Насер, он же полковник, а ранее тот самый капитан, который в мае 48-го с Каирского вокзала «Аббасия» уезжал на далекий палестинский фронт. Спустя шесть месяцев в составе 9-й пехотной бригады он очутился в так называемом «котле в Фалудже», где израильтяне блокировали несколько тысяч военнослужащих египетской армии. Их окружение затянулось, однако «воины Аллаха» упорствовали и сдаваться не желали. Так закончился 1948 год. Поскольку уже начались переговоры о перемирии, активные боевые действия прекратились как бы сами собой. Но вместе с тем израильтяне не разжимали тиски своего окружения.

Египетские командиры, несомненно, догадывались, что стоит только еврейскому Генштабу принять определенное решение, да еще подбросить дополнительные силы и средства, как судьба окруженных стала бы совсем печальной. Но сионистский противник пока не шел на какое-то обострение сложившейся ситуации, видимо заранее определив 9-й бригаде роль заложника или монеты в какой-то сложной и малопонятной дипломатической игре…

…Долгими вечерами, сидя в насквозь промокшей от январских дождей палатке, вели свои нескончаемые разговоры офицеры Гамаль Абдель Насер, Закария Мохиэддин, Салах Салем и другие. Эти беседы носили весьма откровенный характер, ведь никаких «особистов» среди них определенно не было, а находившиеся там же военные священнослужители-мусульмане занимались исключительно своими религиозными делами и в политику не лезли… Тематика этих разговоров была одна и та же — в чем причины столь унизительных поражений, понесенных египетской армией? Постепенно эти капитаны и майоры пришли к выводу, что во всем виновато тогдашнее руководство Египта, а именно: «прогнивший режим короля Фарука».

Пройдет не так много лет, и эти тридцатилетние мужчины займут высшие государственные и военные посты в Египте. Как позднее свидетельствовал вице-президент Египта З. Мохиэддин: «Палестинская война была одной из причин осуществления нашей революции 23 июля 1952 г. Под конец нашего «сидения в Фалудже» уже родилась наша организация «Свободные офицеры»…

Таким образом, ни король Фарук, ни гнусная камарилья его проворовавшихся царедворцев не догадывались, что их судьба была фактически определена в песчаных окопах восточного Синая, на излете полета пули от израильских позиций.

При этом Насер и его соратники были в курсе, что первой жертвой Палестинской кампании уже пал премьер-минстр Нукраши-паша, который погиб в результате совершенного на него покушения в декабре 1948 года. Но «Свободные офицеры» здесь были ни при чем, этот акт совершили скорее всего фанатики из группировки «Братья-мусульмане», которые почему-то сочли, что именно он повинен во всех несчастьях, обрушившихся на это арабское государство…

Та первая война определенно шла к концу. Между противниками начались неизбежные в тех обстоятельствах контакты, связанные с грядущим разъединением войск. В один из дней к позициям батальона Насера приблизился под белым флагом израильский джип. Навстречу им вышел сам Насер. Начался непростой разговор, но лед отчуждения был сломан, когда прибывшие попросили принять от них в знак доброй воли апельсины. В свою очередь, они попросили разрешить их священнослужителям забрать тела павших израильских солдат, которые все еще лежали на «ничейной земле». Такое разрешение было дано.

В другой ситуации, словно бы повторяя пример Шалтиеля и Телля на Иерусалимском фронте, встречались генерал Саид Таха и противостоящий ему командир такого же высокого ранга Игал Аллон. У каждого из них был свой сопровождающий — офицеры Гамаль Насер и Ицхак Рабин, и фактически это была первая встреча будущих глав двух государств. Надо полагать, данная беседа не состояла из бессмысленных обвинений и оскорблений, потому что под занавес египетская сторона была даже приглашена на совместный ужин в недалекий киббуц Гат. Они приняли это приглашение, но следующий подобный ужин состоится… лишь через тридцать (!) лет.

Такая атмосфера определенного взаимного доверия, помимо прочего, тоже сыграла свою роль. После подписания соглашений на острове Родос египетским военнослужащим было позволено уйти домой с оружием в руках, и позднее в Каире был даже проведен парад по случаю окончания войны…

23 июля 1952 года «Свободные офицеры» совершили антимонархическую революцию в Египте. Король Фарук был низвергнут, но ему, в отличие от нашего Николая Второго (Кровавого, как нарекли его большевики), подарили жизнь. После того как он подписал свое отречение, ему позволили забрать семью, и 26 июля на борту яхты «Махруса» он отбыл в изгнание в Италию. На сборы было дано 6 часов. Несомненно, они прошли в весьма интенсивном темпе, так как на яхту было занесено и погружено аж 204 чемодана с личными пожитками королевской семьи. Просто из любопытства просим обратить внимание на следующее: по приказанию Насера, все средства и драгоценности королевской семьи остались в Египте, так же как, естественно, и многочисленные дворцы и поместья. Даже его дорогостоящие коллекции редких монет, марок и бабочек были объявлены достоянием народа.

Обнародованная офицерами Революционная Хартия декларировала социальное равенство и реформы, экономическое развитие и бесплатное образование для всех. Говорилось там и о необходимости усиления армии, но ни одним словом не упоминались ни Израиль, ни Палестина.

Правда, в действительности горизонт не был столь безоблачным.

Еще при «прежнем режиме» Египет«…с целью экономической блокады Тель-Авива перестал пропускать израильские суда через Суэцкий канал. Не была выполнена и резолюция ООН от ноября 1951 года, призывавшая Египет не мешать проходу израильских кораблей по каналу. А в 1953 году новое египетское руководство перестало пропускать через Суэц и суда третьих стран, если они везли грузы в Израиль или из Израиля, что усилило экономическую блокаду».

(Д.П. Прохоров. Спецслужбы Израиля).

Это первое.

Теперь второе. Активизировали свои действия партизаны («федаины»), которые совершали налеты на израильскую территорию. Среди многих эпизодов следующий: 23 февраля 1955 года египетские агенты ворвались на военный объект в Ришон Ле Зион, возле Тель-Авива, там они похитили карты и документы. Два дня спустя в этом же районе был обстрелян и убит израильский мотоциклист, который в одиночку ехал по пустынной дороге.

Ответная акция была поручена молодому офицеру по имени Ариэль Шарон, который ранее, в 53-м году, «отличился» в подобном рейде на иорданскую деревню Кибия, где погибло 69 жителей, включая женщин и детей.

На этот раз при налете на военный лагерь в секторе Газа погибло 39 египетских солдат. Этот ответ показался египетскому руководству абсолютно «непропорциональным», и, как вспоминает Мохсен Абдель Халек, близкий соратник Насера той эпохи, «Гамаль решил, что это было сделано специально, просто чтобы унизить Египет…»

Из этого возникло третье. «Перед лицом нарастающей угрозы со стороны Израиля Египет был вынужден приступить к срочному перевооружению своей армии, то есть к кампании массовых закупок оружия…» — это их точка зрения.

Западные державы, которые по естественным причинам были наиболее близки египетской верхушке по прежним связям и их менталитету, ему отказали. Не уходя в излишние подробности, отметим, что мотивы у них были следующими:

— британские войска еще стояли в зоне Суэцкого канала, но так как Египет уже настаивал на их неизбежном выводе, естественно, Англия, в порядке наказания, дала категорический отказ в любых поставках ему современного оружия;

— Франция была открыто уязвлена той помощью, что Насер оказывал алжирским «моджахедам», к тому времени поднявшим восстание в Алжире. В отместку Франция заняла крайнюю антиегипетскую позицию и открыто приступила к поставкам оружия Израилю, а не Египту;

— Америка в тот момент вообще-то не поставляла оружие никому (на Ближнем Востоке), но так как Египет отказался вступить в «Багдадский пакт» — азиатский аналог НАТО, то и от США он получил категорический отказ.

Итак, Насеру остался только один и последний выбор — обратиться в «Восточный блок». Его обращение упало на благодатную почву: просчитав разворачивающиеся возможности, кремлевские политики той поры, очевидно, решили, что обзавестись подобным клиентом на Ближнем Востоке, несомненно, представляло бы большую выгоду в противостоянии с мировым империализмом.

В стране была общая нехватка продуктов питания и крайний недостаток предметов ширпотреба, включая одежду, обувь, мебель, посуду, белье и много еще чего, но уж что-что, а военно-промышленный комплекс СССР работал в полную силу. Мир еще не забыл, как наши Т-34/85, КВ и ИС в клочья разносили стаи таких «хищников», как «тигры» и «пантеры»; а МИГи, ЯКи и ЛА к весне 45-го года очистили небеса Восточной Европы от хваленых «мессершмиттов» и «юнкерсов», которые в свое время наводили ужас на европейцев, в том числе и на просвещенных французов, голландцев, англичан. Отечественная артиллерия традиционно считалась лучшей в мире, а ППШ — прославленный автомат времен войны — к этому времени был заменен на еще более удачную модель, АК-47 конструктора Калашникова.

Переговоры с арабскими заказчиками шли быстро, и «27 сентября 1955 года Насер заявил, что Египет подписал с Чехословакией соглашение о поставке большого количества оружия в обмен на рис и хлопок. Но всем присутствующим… было ясно, что речь идет о советском оружии, которое по политическим соображениям будет поставляться через ЧССР» (Д.П. Прохоров. Спецслужбы Израиля).

А вот как комментируют то же событие Арон Брегман и Джихан Эль-Тахри в «Пятидесятилетней войне»: «В сентябре 1955 г. Египет объявил о крупном контракте на поставку вооружений из Чехословакии — государства-сателлита этого блока. Но вовлеченность Советов скрыть было невозможно. Эта сделка явилась сокрушительным ударом для Израиля. Абба Эбан, который тогда был представителем в ООН, вспоминает: «сам факт приобретения реактивных истребителей Египтом… сразу превратил израильские ВВС, которые в то время в основном полагались на пропеллерные самолеты, в устаревшие».

Надо полагать, военно-политическая верхушка Израиля со всей серьезностью отнеслась к этим новостям. Именно нехватка современного оружия так подвела коалицию арабских государств в войне 1948 года (среди ряда других причин, конечно). А теперь все должно было решиться по-другому. Высокопоставленные израильские военные быстро получили все необходимые справки по тому оружию, которое еще только должно было поступить в страну пирамид. Сделать это оказалось нетрудно. Не секрет, что Советский Союз признал новорожденное еврейское государство одним из первых вслед за США. Сталин и его окружение той поры вынашивали определенные планы относительно этого государства. Они рассчитывали, что евреи-социалисты со временем развернут дела так, что будет образована новая, шестнадцатая республика. Весной 48-го года было негласно разрешено многим бывшим демобилизованным из Красной армии офицерам-евреям выезжать в Палестину, вместе с семьями, если они того пожелают (что было вообще-то уникальным и единичным примером для той поры). Эти мужчины пополнили ряды «Хаганы», затем «Цахала». Несомненно, что эти боевые офицеры до тонкостей знали все особенности и достоинства советского оружия и довели свои знания до политиков.

Не дремала и военная разведка «Аман». Как пишет Д.П. Прохоров, «…весной 1956 года агентура «Аман» в Польше сообщила, что под Гданьском началось обучение египетских военных летчиков. Для Тель-Авива это означало одно — честолюбивый первый президент Египта Насер готовится к войне с Израилем.

Эти выводы подтверждала и возросшая активность палестинских боевиков, которые с начала 1955 года стали получать помощь сначала от египетской, а потом от иорданской и сирийской разведок. Они регулярно совершали рейды на территорию Израиля, где убивали местных жителей, взрывали линии связи, занимались воровством и проводили другие диверсионные акты. Так, в марте 1955 года группа палестинских боевиков, проникшая в Израиль с территории Египта, захватила в пустыне Негев автобус и расстреляла 11 пассажиров. Цель этих операций для Египта была очевидна — создать в Израиле атмосферу страха, подорвать веру израильтян в способность спецслужб и армии обеспечить их безопасность, а также замедлить иммиграцию евреев в Израиль».

Однако отметим, что на тот момент Насер еще не был абсолютным хозяином у себя в стране. Еще в 1952–1955 годах в зоне Суэцкого канала традиционно стояли охранявшие его британские войска, а сам канал принадлежал управляющей им «Компании Суэцкого канала» с англо-французским капиталом. К лету 1956 года отношения Насера с западными державами окончательно испортились.

Раздраженный их отказом продать оружие и предоставить кредиты, необходимые для развития страны, египетский президент пошел на неординарный шаг. 26 июля на митинге в Александрии, при огромном стечении простого народа, он объявил, что отныне Компания прекращает свою деятельность, канал национализируется и становится собственностью народа Египта. Это известие было с восторгом встречено и в стране, и в окружающем арабском сообществе.

Но другим было отношение в другом мире. В своих мемуарах «Моя жизнь» Голда Меир пишет: «Насер сделал свой жест — национализировал Суэцкий канал. Никогда еще ни один арабский лидер не совершал такого эффектного поступка, и арабский мир был поражен. Только одно оставалось Насеру совершить, чтобы управляемый им Египет был признан главной мусульманской державой: уничтожить нас. В остальном мире национализация канала с тревогой обсуждалась как политическая проблема для великих держав — нас же в Израиле больше беспокоил рост военной мощи Египта». И далее. «Независимо от неудавшейся французско-английской попытки захватить Суэцкий канал, борьба Израиля с Египтом в 1956 году имела одну-единственную цель — предотвратить разрушение еврейского государства».

«Мы начали планировать Синайскую кампанию. Французы предложили нам оружие и стали готовить секретные планы объединенного англо-французского штурма Суэцкого канала.

…Мы полетели во Францию с секретного аэродрома на ветхом французском военном самолете… Первая наша остановка была в Северной Африке, где нас поместили в очень симпатичной гостинице. (Скорее всего, это было в Алжире, который тогда еще являлся владением Франции. — Примеч. авт.) Оттуда мы полетели на военный аэродром под Парижем, чтобы встретиться с французами.

Целью переговоров было уточнить детали военной помощи, которую нам пообещали французы, особенно в защите нашего воздушного пространства, если мы об этом попросим. Но это была только первая из нескольких конференций, в одной из которых участвовал сам Бен-Гурион.

24 октября мы уже начали совершенно секретно проводить мобилизацию…»

Израильские историки утверждают, что к тому моменту Синай был просто нашпигован современным оружием, поступившим в Египет по условиям Договора 1955 года из Чехословакии (т. е. фактически из Советского Союза).

Как можно назвать действия государства, втайне готовящего нападение на своего соседа (или соседей)? Разумеется, агрессией.

В первой половине прошлого века это совершила Германия — в отношении Чехословакии, Польши и иных стран.

Осенью 56-го года агрессорами стали другие. Свою грядущую военную кампанию командиры «Цахал» обозначили как операция «Кадеш» (Очищение). На ее реализацию отводился срок в 7 дней. (На такой же срок ориентировались и англо-французы со своей операцией под названием «Мушкетер».)

Для нападения на Египет Израилем выделялась серьезная группировка, включавшая 10 бригад (то есть 100 тысяч солдат из 150-ти, которые тогда вообще составляли численность армии), и почти вся имевшаяся в наличии техника — 200 танков, 600 орудий и минометов, 150 боевых самолетов и 20 кораблей.

Противостоящие им регулярные войска Египта по силам в принципе были равны противнику и насчитывали тогда 100 тысяч человек, несколько большее количество танков, но меньше артиллерии. Также они включали 128 самолетов, из которых боеготовыми можно было признать лишь 42. Все эти силы были в основном сосредоточены на канале и в дельте Нила.

…Словно какая-то злая сатанинская сила затуманила сознание тогдашних египетских политиков. К тому времени англичане уже оставили синайские авиабазы Эль-Ариш, Бир-Хама и Бир-Джифгафа. Передислокация туда части египетской авиации стала предпоследней каплей в глазах Израиля, а приказ о закрытии для израильского судоходства пролива Тиран и залива Акаба последней. Все сомнения в необходимости проведения операции «Кадеш» — если они и были — исчезли. К концу последней декады октября их группировка на восточной границе Египта была боеготова. На западе и севере флот интервентов уже готовился выходить со своих баз на Мальте и Кипре. Таким образом, египетская армия попадала в серьезные и опасные «клещи», только об этом она еще не догадывалась…

Наступил День «Д», час «Ч».

…В отличие от всех других войн ХХ столетия, эта война началась самым необычным образом. Не было ни сокрушительного залпа из тысяч орудий через границу атакованного государства, ни всесокрушительного налета авиации. Просто на исходе дня 29 октября 16 транспортных самолетов марки «Дакота» (у нас он назывался ЛИ-2) высадили в районе перевала Митла на центральном Синае 400 парашютистов из батальона Рафаэля Эйтана.

Какого-то противодействия они там не встретили. Представьте себе лунный, абсолютно безжизненный, пейзаж безводной каменистой пустыни. И там, словно из ниоткуда, появляются обвешанные оружием «инопланетяне» и начинают срочно обустраивать свои позиции. На тот момент египетское командование было в абсолютном неведении, что творилось в сердце Синая. И немудрено незадолго до этого с воздуха и с земли израильтяне заранее сумели нарушить большинство линий проводной связи.

Тонкий расчет израильского командования полностью оправдался: даже когда первая информация о каких-то диверсантах у себя в тылу достигла египетского Генштаба, отсутствие артиллерийской канонады убедило их, что речь идет всего лишь о проникновении каких-то вражеских лазутчиков, не более того.

В это же самое время гораздо восточнее, а если конкретно, в южной части пустыни Негев, египетскую границу перешла 202-я парашютная бригада под командованием Ариэля Шарона. Батальон Эйтана, уже оседлавший перевал Митла, собственно относился к ней. Вот на соединение с ними и двинул по суше Шарон два десантных и два механизированных батальона, легкие танки АМХ-13 французского производства, также приданную артиллерию и минометы.

С ходу взяв пограничный пункт Кунтилла — а его оборонял аж целый взвод египетской пехоты, — уже ночью они достигли Эль-Тамада. Сражение здесь длилось уже 40 минут, и нет нужды объяснять, в пользу кого оно закончилось. Гарнизон египтян был рассеян, и теперь впереди лежал только Нехле, последнее поселение на пути к перевалу. Но здесь для израильтян начались неприятные «сюрпризы» — на пути от Тамада к Нехле колонну 202-й бригады неоднократно атаковали советские МИГ-15 и английские «вампиры». Правда, за штурвалами там находились, естественно, египетские пилоты. Было сожжено два десятка грузовиков, и появились первые потери среди солдат «Цахала». При этом несколько раз была произведена штурмовка позиций батальона Эйтана, и египтяне даже попрактиковались в стрельбе по воздушным целям, уничтожив парочку невооруженных монопланов «Пайпер Кэб», с помощью которых их противник вел разведку с воздуха.

Пусть не всегда умелые и результативные, но весьма назойливые атаки с воздуха явно подействовали на нервы израильским офицерам. Уже в первой половине дня 30 октября из обеих частей 202-й бригады, которые как две капли ртути настойчиво стремились слиться в одну, посыпались радиограммы содержания: «Ну сделайте хоть что-нибудь…» — в адрес вышестоящих командиров.

Ответ последовал быстро. Французские «мистэры» и «ураганы» были брошены для противодействия МИГам и «вампирам». И хотя общий счет в воздушных схватках оказался в пользу израильтян, их пилоты были неприятно удивлены, что «МИГари» по скороподъемности и маневренности явно превосходят французские машины, а уровень освоения египтянами современной авиационной техники был намного выше, чем предполагалось до начала этой кампании.

Тем временем против окопавшихся солдат Эйтана был брошен единственный оказавшийся под рукой 5-й батальон 2-й египетской пехотной бригады. Слабообученные солдаты, вчерашние феллахи, не были подготовлены ни морально, ни технически и конечно же уступали своему натренированному противнику. Их первый приступ был сравнительно легко отбит, а чуть позже, в 22.30, колонна Шарона соединилась со своим передовым батальоном. Восточная оконечность перевала Митла оказалась в их руках, а это означало, что фактически вся южная часть Синая теперь находилась под контролем Израиля.

В этот же день 30 октября группировка полковника Иегуды Валаха (численностью до дивизии) стала отвоевывать на центральном участке важные приграничные пункты Эль-Кусейма и Абу-Авейгила. Фактически это был целый укрепрайон, где на стратегических высотах были обустроены оборонительные позиции, прикрытые минно-проволочными заграждениями. Впервые армия Израиля столкнулась со столь грамотно подготовленной обороной. Многочисленные попытки израильтян взять египетские позиции «в лоб» не увенчались успехом. У нападавших появились весьма чувствительные для их менталитета и воспитания потери. Положение спасла 7-я танковая бригада под командованием полковника Ури Бен-Ари. Пока египетские пехотинцы отбивались от противника с фронта, танкисты Бен-Ари зашли к ним в тыл по маршруту, который считался абсолютно непроходимым для бронированных машин. Пути подхода возможных подкреплений были перерезаны, и это сразу сделало оборону бессмысленной.

Египтяне сдались.

А седьмая бригада устремилась к трем имевшимся аэродромам на Синае Бир-Хама, Бир-Род-Салим и Бир-Джифгафа. Навстречу ей стала выдвигаться 4-я танковая дивизия армии Египта, однако встречного танкового сражения не произошло — такая крупная цель привлекла внимание израильских штурмовиков, которые с воздуха уничтожили до ста единиц бронетехники врага. Уцелевшие египетские танки повернули обратно, а машины Бен-Ари сидели у них плотно «на хвосте» и таким образом почти добрались до Суэцкого канала. В итоге уже и центральная часть Синайского полуострова оказалась у них в руках.

В ночь с 31 октября на 1 ноября северная группировка «Цахала» стала атаковать позиции египтян в секторе Газа. Танкисты Хаима Барлева и пехотинцы бригады «Голани» быстро добились успеха. Египетская оборона была прорвана, а деморализованные солдаты получили приказ отступать. Часть из них стала уходить горными тропами общим направлением на запад, а по хорошей прибрежной дороге на Эль-Ариш, Румани двинулись победители. Удивительно, но, как пишет в своей книге Д. Лаффин: «Ввиду того, что (министр обороны) Даян заблаговременно создал специальные разведывательные подразделения, израильтяне знали Синайский полуостров лучше, чем владевшие им многие годы египтяне» (!).

Но настала очередь удивиться и Бен-Гуриону. Израильское руководство никак не рассчитывало, что сражения развернутся еще в двух сферах.

На море… В книге М.А. Жирохова «Крылья возмездия» приводится подробный эпизод, как в ночь на 31 октября египетский эсминец «Ибрагим Эль Аваль» был отправлен в рейд на главный порт Израиля Хайфу. Он обрушил на город и порт 220 снарядов, впрочем, не вызвав особых разрушений. Сначала его пытался перехватить французский боевой корабль, затем вдогонку бросились два израильских миноносца «Эйлат» и «Яффа». Нагнав «Ибрагима», они выпустили в свою очередь 400 снарядов, но ни один из них не попал в цель (!).

Неудачливых моряков выручили летчики, которые предметно доказали, что их выучка гораздо лучше. Два «Урагана» поразили корабль, который затем был взят на буксир и в качестве пленника приведен в ту же Хайфу…

В воздухе… В ту же ночь несколько ИЛ-28 ушли на бомбежку объектов на собственно израильской территории. Их было всего несколько штук (надо сказать, что из поступивших 39 ИЛ-28 подготовленных экипажей было всего лишь 12). Итоги налета какие-то неясные, точно известно только, что ночью взрывы сотрясали окрестности киббуца Рамат Рашель, того самого, который еще весной-летом 48 года несколько раз переходил из рук в руки, но израильского аэродрома, по которому вроде бы метили египетские пилоты, там никогда не было…

Но главное событие произошло в тот день на другом фронте дипломатическом. Отрабатывая свое участие в операции «Мушкетер», как первый шаг, в 18.00 30 октября правительства Англии и Франции предъявили совместный ультиматум двум сражающимся комбатантам с требованием о прекращении военных действий и об отводе своих сил на расстояние в 10 миль от берегов канала. При этом Лондон упоминал свой англо-египетский договор от 1954 года, согласно которому Великобритания гарантировала «свободу судоходства в Суэцком канале» и в связи с этим потребовала предварительного согласия египетских властей на временную оккупацию Порт-Саида, Исмаилии, Суэца. Зная характер нового египетского правителя, «Форин офис» с большой долей уверенности мог бы предположить, что условия ультиматума будут для него неприемлемы. Так оно и получилось: Египет отверг этот ультиматум в самых категорических выражениях.

(Есть данные, что, ознакомившись с текстом ультиматума, американский посол в Лондоне охарактеризовал его как «бредовый».)

Что же касается Израиля, на тот момент его силы были еще достаточно далеки от берегов Суэца. Таким образом, третий «мушкетер» счел этот документ своего рода «приглашением» продолжить выдвижение к каналу, что он и сделал.

Прошли еще сутки. Так как срок ультиматума истек, а полученный ответ был абсолютно неудовлетворительным для англо-французов, они перешли к силовым действиям. От берегов Мальты и Кипра заранее отошла объединенная эскадра интервентов. Всего их силы вторжения включали до 65 тысяч профессионально подготовленных солдат и офицеров (а не вчерашних малограмотных феллахов), они были посажены на 60 транспортов, входивших в состав упомянутой эскадры из 122 (!) кораблей и среди них 6 (!) авианосцев, где размещались 600 боевых самолетов. Для действий на суше были подготовлены 430 танков, 520 орудий и многое-многое другое. Помимо десантных барж, для доставки пехотинцев на берег предполагалось использовать и вертолеты — прямо с палуб авианосцев, что вообще стало бы первым подобным случаем в военной истории. Таким образом, британский генерал Стокуэлл и французский Боффр должны были определенно стать новаторами в проведении комбинированных воинских операций «море — суша» образца 1956 года.

Эта группировка в принципе ничем не уступала тем силам, которые в 1942–1943 годах англо-американцы выставили против экспедиционного корпуса Эрвина Роммеля (действовавшего в Северной Африке) и в конце концов сумели сломить этого прославленного германского генерала. С учетом уже упомянутого израильского контингента было ясно, что Египет уже не имел никаких шансов на поле боя.

Но вот что должен был предусмотреть Насер вместе с подчиненными ему авиационными и сухопутными командирами после получения указанного ультиматума, так это заранее рассредоточить еще имевшуюся у него авиацию или, по крайней мере, отдать приказ угнать уцелевшие МИГи, «вампиры» и «метеоры» на дальние аэродромы к суданской границе. Это было сделано лишь частично, и то после того, как вечером 31 октября англо-французские штурмовики и бомбардировщики обрушили свой первый удар на основные авиабазы Египта.

Это был очередной шок, который испытали народ и правительство этой арабской страны на протяжении трех дней с 29 октября.

До насеровского руководства дошло, что речь идет уже не о защите каких-то отдаленных позиций на Синае, а о непосредственном вторжении войск интервентов в зону канала и, возможно, даже в дельту Нила — то есть в сердце страны. Это и обеспечило ему подходящий предлог, и 1 ноября египетский Генштаб отдал войскам приказ об общем отступлении с Синая, чтобы хоть как-то усилить оборону на Суэце.

Но, очевидно, плохая связь их подвела, и египетские солдаты в местечке Ум-Катеф, находясь далеко в тылу израильтян, все еще отбивались от наседавших врагов. Это продолжалось еще сутки, наконец в ночь на 2 ноября оборонявшиеся ускользнули. А утром 2-го их противник пошел в очередную атаку, при этом завязался весьма ожесточенный бой между теми, кто наступал с фронта, и теми, кто атаковал с тыла. И те, и другие понесли некоторые потери, пока командиры, разобравшись, не остановили это «сражение». Этот боевой эпизод вспоминается израильскими историками с оттенком некоторого весьма объяснимого стыда.

Продолжал обороняться и совместный палестино-египетский гарнизон в городке Рафах, в западной оконечности сектора Газа. В какой-то степени разъяренные отсутствием быстрого успеха, командиры «Цахала» в ночь на 1 ноября организовали комбинированную операцию: пока с воздуха позиции противника штурмовали «ураганы», «мустанги» и «харварды» (и даже две четырехмоторные «Летающие крепости», которые в свое время крушили центры германской индустрии вооружений), с моря подошел призванный на помощь французский крейсер «Жорж Леги». Он обрушил на Рафах 150 снарядов. (Это, кстати, чем-то напоминает действия тех же французов за 40 лет до того, только море называлось не Средиземным, а Черным, а портовый город носит название Одесса.) На суше активизировал свои действия полковник Хаим Ласков, тот самый танковый командир, который весной 48-го с такими потерями и так безуспешно пытался отвоевать у Арабского легиона ключевой укрепленный пункт Латрун. На этот раз бравый полковник был более удачлив, нажим его солдат наконец-то возымел свое действие, и в конце концов защитники эвакуировали этот укрепрайон.

Вообще, день 1 ноября, очевидно, был поворотным в этой кампании. В полдень, следуя полученным приказам, египтяне оставили Эль-Ариш, крупнейший населенный пункт пустынного Синая. Их длинная колонна стала уходить на запад к Румани, а обрадованный Эзер Вейцман, командующий «Хель Хаавир» (еврейское название их ВВС), бросил им вслед целый рой истребителей-бомбардировщиков. По ряду соображений израильтяне вступили в город лишь на следующий день, 2-го, и к своей радости обнаружили брошенными некоторое количество Т-34, самоходок СУ-100, грузовиков ЗИЛ и значительную массу другого военного имущества.

2 ноября был взят и Румани, причем с востока в него вошла 27-я механизированная бригада, начавшая свой путь от Газы, а с юга — 7-я танковая, которая к этому моменту овладела центральным Синаем. Сам город Газа номинально еще оставался в руках египтян. Как за 8 лет до того, при взятии Беэршевы, израильтяне усилили свой нажим со всех сторон, прорвались в центр города, и губернатор Газы, чья резиденция оказалась под дулами орудий, отдал гарнизону приказ капитулировать. И здесь агрессорам достались богатые трофеи.

Таким образом, если 1 ноября стало поворотным, то второе — победным днем всей Синайской кампании. Израильские вооруженные силы практически уже добились поставленных целей и вышли к Суэцкому каналу. Однако, держа слово, данное своим западным покровителям, они остановились ровно в 10-ти милях от него. И прежде чем перейти к описанию действий доблестных англо-французских союзников, которые обеспечили «второй фронт» и поддержку маленькому ближневосточному Давиду, вот еще два последних эпизода второй арабо-израильской войны.

«Харперская военная энциклопедия» повествует о том, что»…31 октября 1956 года крупный патруль парашютистов из состава 202-й бригады полковника Шарона попал в засаду в районе перевала Митла». Это интерпретация международных авторов Эрнеста и Тревора Дюпюи. Из других источников следует, что на неприятности они напросились сами.

Неугомонный полковник «Арик» Шарон, очевидно, не мог оставаться «без дела», тем более что весьма привлекательная цель располагалась совсем близко. Египетские солдаты, отбитые по итогам первого штурма, не ушли далеко, а засели в западной оконечности перевала Митла, блокировав пути подступа к южной части Суэцкого канала. При этом они весьма грамотно использовали многочисленные пещеры и горные расщелины, скрываясь в них от налетов вражеских «ураганов» и «мустангов».

Приказа атаковать их не было, но полковник Шарон направил на них «разведгруппу» майора Мордехая Гура, куда были включены и танки, и БТР, и разведчики на бортовых грузовиках, и артиллерия с минометами на тяге.

Где-то в полдень колонна вошла в узкое ущелье Хиттан и сразу попала в прицелы египтян… Война учит быстро. Уязвленные своими первыми неудачами и потерями, на этот раз рядовые и младшие командиры 5-го батальона не убежали. Они обрушили на израильтян смертоносный залп из пулеметов и легких орудий, но парашютисты 202-й тоже оказались не робкого десятка. Укрываясь за большими каменными валунами, они вступили в ожесточенный огневой бой с защитниками нового Баб-эль-Уэда. На помощь с той и другой стороны была вызвана фронтовая авиация. Поняв, что дело пошло «на принцип», Шарон отдал распоряжение помочь десантникам всеми имеющимися силами. В конце концов, египетским пехотинцам пришлось отступить вплоть до канала. Израильская сторона официально признала у себя 38 убитых и 120 раненых, оценив потери у противника в 200 человек только погибшими, что, однако, вызывает некоторые сомнения. До сих пор этот боевой эпизод в ущелье Хиттан оценивается весьма неоднозначно израильскими военными.

…Целые сутки парашютисты 202-й бригады приходили в себя после осуществления того разведрейда. 2 ноября Шарон сдал свои позиции подошедшей 4-й пехотной бригаде и двинул своих десантников на юг, к местечку Рас-Судр. Это был промежуточный пункт на пути к крепости Шарм-аш-Шейх, на самом южном кончике Синайского полуострова. Продолжив движение по прибрежной дороге вдоль Суэцкого залива, затем были заняты Абу-Зеним и Эт-Тур, при этом нужно упомянуть, что никаких там арабских войск не было. Зато вокруг Судра и Зенима располагались нефтяные поля, а в Эт-Туре еще и заброшенный аэродром, вполне пригодный для посадки транспортных «Дакот».

На этом аэродроме десантники Шарона соединились со вновь прибывшими подкреплениями и уже совместно двинулись на юг к Шарм-аш-Шейху. «Timing», то есть синхронизация действий со стороны израильских планировщиков, была превосходной. Во второй половине дня 4 ноября крепость была окружена с запада парашютистами Шарона, а с востока пехотинцами еще одной бригады «Цахала».

…Еще 29 октября, одновременно с началом движения 202-й бригады к перевалу Митла, пришла в действие и 9-я пехотная бригада, дислоцированная несколько южнее. Солдаты под командованием полковника Авраама Иоффе быстро овладели пограничным пунктом Рас-эль-Наб и оттуда начали свой рейд на Шарм-аш-Шейх, крупную базу противника в самом южном кончике Синайского полуострова. Какого-то противодействия со стороны египетских аскеров им не было, по той банальной причине, что они там просто отсутствовали. «Противодействовал» сам рельеф местности — скалистый, изрезанный заливчиками, с полным отсутствием каких бы то ни было дорог. Пять полных дней потребовалось пехотинцам Иоффе, чтобы только добраться до цели своего утомительного путешествия.

Вечером 4 ноября все было готово. Дальше цитируем по «Харперской военной энциклопедии».

«5 ноября 1956 года. Восьмой день. Первая попытка наступления на Шарм-аш-Шейх, предпринятая в полночь, сорвалась, поскольку наступающие попали на минное поле и были накрыты заградительным огнем. В 5 часов 30 минут утра израильские силы вновь пошли в атаку при поддержке авиации и артиллерии, и в 9.30 гарнизон Шарм-аш-Шейха сдался. Соединения парашютистов, оседлавшие дорогу вдоль берега Суэцкого залива, прибыли вовремя и приняли участие в решительном штурме».

Вечером 31 октября, спустя сутки после предъявления своего ультиматума, англо-французские агрессоры нанесли первый удар по военным аэродромам жертвы агрессии. Эти налеты были продолжены и 1-го, и 2 ноября. Значительная часть авиации Египта была уничтожена прямо на взлетно-посадочных площадках.

Можно только представить случившийся шок у народа и руководства Египта. На них напал не просто Израиль — в конце концов, это был всего лишь сосед в Передней Азии. Их атаковали вооруженные силы двух мировых держав, которые всего лишь за десять лет до этого входили в коалицию государств, победивших нацистскую Германию — мирового злодея всех времен и народов.

Агрессоры действовали продуманно — пока «метеоры» и «этендарды», «харварды» и «ураганы» утюжили авиабазы дельты Нила, десантники болтались в своих баржах на виду берегов Египта, пили скотч-виски и «Божоле» и в очередной раз смазывали свои «Стэн-ганы» и карабины модели FN/FAL.

После четырех дней «боевых действий» англо-французское командование сочло, что «ситуация созрела». Из «Энциклопедии Дюпюи»: «В 8 часов 20 минут 5 ноября 1956 года около 500 десантников-парашютистов приземлились на аэродроме Гамил вблизи Порт-Саида, за которыми последовали еще 600 человек, высадившихся в районе Порт-Фуада. Они захватили водопроводную станцию и прекратили подачу воды в город…»

«6 ноября в 6 часов 50 минут в Порт-Саиде начал высадку морской десант союзников. В 10 часов 00 минут был захвачен упорно не желавший капитулировать египетский бригадный генерал Салах эд-Дин Могюй…» Потери, понесенные союзниками при взятии Порт-Саида, были минимальны. Англичане потеряли убитыми 16 человек, французы — десять. Всего коалиция признала потерю пяти своих самолетов (из шестисот).

Отметим при этом, что к 6 ноября все боевые действия на «израильском» участке фронта уже были прекращены.

Что касается двух других «мушкетеров», то они намеревались 7 ноября взять Эль-Кантару, 8 ноября — Исмаилию (в центральной части канала) и не позднее 12 ноября — Суэц в его южной части.

Но их замысел остался неосуществленным. Как только стало известно о начале десантных операций, министр иностранных дел СССР направил в Совет Безопасности ООН срочную телеграмму. В ней он потребовал срочного прекращения агрессии и вывода войск интервентов в трехдневный срок. Все постоянные члены Совета Безопасности, и в первую очередь США, призывались присоединиться к этому требованию и оказать Египту, жертве агрессии, всю возможную помощь.

Затем последовало сообщение ТАСС, что советские люди не останутся пассивными наблюдателями международного разбоя и что правительство СССР не будет препятствовать своим гражданам, если они пожелают выехать добровольцами на помощь свободолюбивому народу Египта. (Формула об «интернациональном долге» была изобретена несколько позже.)

Мир стал свидетелем искреннего возмущения народов «неприкрытой империалистической агрессией». Особенно возмущались народы и правительства стран «третьего мира», движение которых тогда было на явном подъеме. Даже члены Британского содружества наций — Индия, Пакистан и Цейлон — приняли совместную декларацию, в резких тонах осуждавшую агрессоров. А Израиль, к которому народы «третьего мира» относились вполне лояльно, ощутил на себе холодок отчуждения и раздражения с их стороны.

В той ситуации, что сложилась, Соединенные Штаты предпочли отмежеваться от «старых империалистических хищников», и вообще их руководство сочло, что европейские союзники зашли слишком далеко, причем без предварительного согласования со своим старшим партнером. США решили «сыграть красиво» и даже заработать очки в глазах арабского мира. Поэтому Госдеп нажал на все нужные рычаги, и 7 ноября все военные действия на всех фронтах были остановлены.

В этот же день, выступая в Кнесете, премьер-министр Давид Бен-Гурион прочитал так называемую «victory speech» (то есть «речь о победе»). В ней, помимо прочего, он объявил, что Израиль не намерен возвращаться к линиям перемирия 1949 года. Однако поторопился уважаемый «сын льва», что в переводе означает его боевой псевдоним (так как подлинная фамилия этого уроженца польского города Плонск звучит совсем не по-иудейски — Грин).

В редком примере единодушия США и СССР действовали совместно, и результаты проявились очень быстро.

Уже к 15 ноября в Египет прибыли контингенты сил ООН по разъединению войск. В ответ на обещание Египта обеспечить свободу судоходства через Тиранский пролив и данные ему такие же гарантии со стороны мирового сообщества, Израиль был вынужден начать отвод своих войск с Синая, а в марте 1957 года очистил и полосу Газы. А англо-французы убрались еще раньше — к 22 декабря 1956-го. «Суэцкая кампания» была крайне непопулярна в их странах и вызвала в Лондоне и Париже серьезный политический и финансовый кризис.

Закончившаяся война имела тяжелые последствия. Оба противника понесли значительные людские и материальные потери. Египетские войска только на Синае потеряли около 3 тысяч человек убитыми и ранеными. Израиль официально признал у себя 172 погибших и 800 раненых военнослужащих. Ценой в сто единиц своей подбитой и поврежденной бронетехники «Цахал» вывел из строя и частично захватил в качестве трофеев несколько сот египетских танков, БТР, орудий, минометов, армейских грузовиков и тому подобное.

Некоторая часть из вышеперечисленного была сочтена пригодной для дальнейшего использования. Времени у израильских трофейщиков хватало: за три зимних месяца они вывезли в Израиль все, что представляло для них хоть какую-либо ценность.

* * *

После ухода последних солдат интервентов в марте 57-го Египет восстановил свой суверенитет над всей освобожденной территорией, а Насер стал героем арабского мира, увенчанный высшими наградами многих стран (даже у нас получил Золотую Звезду Героя Советского Союза).

На поверхности, Египет с честью вышел из той ситуации, в которой он очутился на первой неделе ноября 1956 года. Его авторитет был поднят на немыслимую прежде высоту. Израиль же, одержав очередную военную победу, на дипломатическом фронте потерпел поражение. Он так и не смог воспользоваться плодами своей победы. На фоне торжества и бахвальства Гамаля Насера Голда Меир сделала следующее зловещее предсказание: «…(В ООН) мы пытались убедить весь мир, что если мы отступим к линии перемирия 1949 года, то новая война на Ближнем Востоке будет неизбежна (!)». Как в воду глядела министр иностранных дел Израиля! Так все и случилось.

* * *

Теперь трудно сказать, проводил ли Насер со своим окружением «разбор полетов» и анализ той ситуации, что сложилась вокруг Египта в октябре-ноябре 56-го. Если да, то сделанные выводы нам неизвестны.

Или дипломатическая победа так вскружила им голову, что они решили, что и обсуждать-то, собственно, нечего?

У их противника это выглядело по-другому. Насколько грамотно была подготовлена и проведена эта кампания — так же толково она и была завершена. Во всяком случае, международные источники указывают на следующие четыре вывода:

Первый и самый главный. Превосходство Хель Хаавир в воздухе было определенно зарегистрировано уже 1–2 ноября. Прекратились пусть и не всегда результативные, но назойливые штурмовки МИГов. Израильские командиры несомненно осознали, что это случилось не в результате побед их перехватчиков в воздухе (всего-то их усилиями был сбит неполный десяток самолетов врага). Это произошло после того, как основная масса египетских самолетов была сожжена на земле. При этом западные союзники заявили, что число уничтоженных машин составило 200. Но так как реальное число истребителей и бомбардировщиков составляло 128, очевидно, в состав 200 машин вошли самолеты учебные, гражданские и все другие.

Из этого факта израильские авиационные командиры и генштабисты сделали далеко идущие выводы, что нужно сделать в первую очередь, перед тем как когда-либо вновь разворачивать боевые действия на суше…

Второе. По своему мышлению и воспитанию командующий Моше Даян являлся типичным пехотным генералом той эпохи. Танкам в его стратегии отводилась всего лишь роль частей поддержки. Однако проведенный анализ показал, что в Синайской кампании самый яркий успех выпал на долю танкистов. Танковые командиры Ури Бен-Ари и Исраэль Таль продемонстрировали незаурядную, но разумную смелость, нетрадиционные подходы к тактике танковых подразделений на поле боя и способность к нестандартным решениям в интересах общего дела.

В итоге ряд концепций были пересмотрены и отныне именно танки должны были стать основной ударной силой армии обороны Израиля.

Третье. С удовлетворением было констатировано, что «разведка, как всегда, сработала отлично». Как пишет Д.П. Прохоров, «…«Аман» имел полное представление о египетской армии, вплоть до дислокации и вооружения каждой роты (!), находящейся на Синайском полуострове и в Северном Египте».

Несомненно, эту практику следовало продолжить. А вот египетское командование, как всегда, оказалось в неведении грядущих действий со стороны своего противника.

И четвертое. Точно так же было отмечено, что по своей подготовке, профессиональному мастерству и умению владеть своим оружием «каждый израильский солдат превосходит любого египетского». Для той поры это было абсолютно верно. Правда, после следующей войны был выдвинут лозунг еще покруче, а именно: «…любой израильский взвод сильнее арабского батальона». А вот этот тезис оказался ошибочным, в чем им пришлось убедиться чуть позже.

Часть третья «Самая разгромная», или Шестидневная война

Словно выстрел против эрцгерцога. — Вновь фанфаронство, вновь бравада. — Даян — это война. — Классический пример превентивного удара. На трех фронтах, практически одновременно. — Флаг над башней Давида. Очередной шок в арабском мире. — Торжество и подавленность. — Всенародный туризм, но война продолжается. — Советский Союз вновь приходит на помощь. Начинается война на истощение, арабы обретают второе дыхание. — Что делать дальше?

В мае 1967 года премьер-министр Израиля Леви Эшкол завершал свой четвертый год на этом посту. Несмотря на свой преклонный возраст семьдесят два года — и серьезные проблемы со здоровьем, он являлся еще и министром обороны. В Израиле этот пост считается критически важным. Как и его предшественник Бен-Гурион, он предпочел оставить этот пост за собой.

Занятие Эшколом этой должности было встречено в стране со вздохом облегчения, особенно среди военных. Бен-Гурион был руководителем жестким и особенно активным в вопросах обороны. Его же наследник Эшкол был только рад позволить военным практический контроль за ведением своих дел. Он был финансист, а не эксперт в вопросах стратегии, и, хотя по ряду соображений оставил за собой этот пост, но всегда полагался на совет Ицхака Рабина, своего блестящего начальника Генштаба, хотя и не всегда ему это нравилось.

В народе Эшкола любили. Это был добросердечный политик, который всегда хотел найти компромисс, приемлемый для всех. Но спустя четыре года пребывания у власти стало ясно, что его медовый месяц с народом кончился, а популярность сошла на нет. Проблемы в еврейском государстве только нарастали: экономика пробуксовывала, кризис «кусал» все сильнее, безработица росла. Постоянный поиск компромиссов теперь рассматривался как яркий пример нерешительности этого политика. Появились и анекдоты. Один из них гласил: «Вам кофе или чай, г-н премьер-министр?» Эшкол, после долгой паузы и раздумий: «Лучше половину того и другого».

Днем 14 мая 1967 года Эшкол находился в своем рабочем кабинете. Сквозь приоткрытую дверь балкона с муниципального стадиона доносились звуки оркестра — там шла последняя репетиция церемонии празднования 19-й годовщины образования государства Израиль. Эшкол вышел на балкон, но вдруг со срочным сообщением появился Ицхак Рабин, который в тот момент, в возрасте 45 лет, был одним из самых одаренных военных авторитетов Израиля. В состоянии шока и какого-то неверия Эшкол переспросил для уточнения только что услышанные слова: «Насер двинул свои войска на Синай?».

На следующее утро 15 мая 1967 года Эшкол и Рабин с помощниками встречались в отеле «Кинг Давид» (почему именно там?) в Иерусалиме для оценки ситуации. Им нужна была дополнительная информация. Пока все, что они знали, это то, что две египетские дивизии переправились через Суэцкий канал и вошли в пределы Синая. Хотя все передвижение было в пределах их собственной территории, такие действия значительного по силам контингента были очень необычными и тревожными.

С того места, где находились три дивизии египтян, они могли двинуться через пустыню, обойти буферную зону, где стояли ООНовские миротворцы, смести немногих израильских солдат у себя на пути и подступить к Беэршеве и другим городам Израиля.

Эшкол и Рабин обязаны были просчитать все свои ответные шаги.

Объявить хотя бы частичную мобилизацию для усиления своих сил? Этот вариант не был идеальным — противостоящая концентрация войск только усилила бы напряжение на границе и, возможно, привела бы к открытому столкновению. Это было бы весьма дорогостоящим мероприятием. Регулярная армия Израиля была настолько невелика по размерам, что пришлось бы сразу призывать резервистов. А в случае всеобщей мобилизации большинство мужчин возраста 18–45 лет и даже многие женщины обязаны покинуть свои рабочие места. Это означает серьезное нарушение всей жизни общества. Пока решено было подождать, при этом оповестить всех командиров и поручить всем отслеживать ситуацию. Перед тем как отправиться принимать парад, Рабин заявил: «Если Насер продолжит отправку своих солдат на Синай, мобилизация станет неизбежной. Мы не можем позволить себе риск оставить свою южную границу с тем небольшим количеством солдат…»

Спустя некоторое время на центральной трибуне стадиона уже сидели премьер Эшкол, президент государства Залман Шазар с супругами, другие министры в окружении высшего генералитета Израиля.

Здесь же в своей хорошо различимой летной форме светло-серого цвета находился и Мордехай Ход, недавно назначенный командующим ВВС. Окружавшие знали, в каком напряженном темпе он работает, готовя своих летчиков к возможной войне. К этому времени израильская военная доктрина гласила, что если война с арабскими соседями становится неизбежной, то Хель-Хаавир должен быть готов нанести упреждающий удар по арабским ВВС до того, как они сумеют подняться в воздух.

Задачи для себя, своих пилотов и разведслужб Ход сформулировал следующим образом: им было нужно знать мельчайшие детали и подробности о противнике, включая обычное время вылета на патрулирование, их летные маршруты, порядок размещения самолетов на базе и точный распорядок дня на полевых аэродромах с указанием времени приема пищи, отдыха и т. п. Самой ценной считалась информация о путях безопасного подхода к авиабазам противника, с минимальным риском быть обнаруженным его радарами.

Но в тот момент, на параде, Ход даже не предполагал, что до решительного столкновения оставалось всего лишь несколько недель.

Йешайяху Гавиш, командующий войсками на Синае, также был извещен о переброске египетских солдат на полуостров. Как только парад был закончен, он бросился на узел связи, где ему еще раз подтвердили о передислокации войск противника. Как он вспоминал позднее: «Я был удивлен и озадачен. К тому моменту Насер послал 70 000 своих лучших солдат сражаться в Йемен, в гражданской войне на стороне республиканцев. Ожидать, что одновременно он начнет еще одну войну, было бы немыслимо».

Тем вечером на авиабазе Тель-Ноф возле Тель-Авива состоялся традиционный прием в рамках проведения праздника. Присутствовали многие политики, ветераны ВВС и молодые пилоты, многие из них со своими женами и подругами. Мириам Эшкол, супруга премьера, рассказывала: «Все разбились на небольшие группы, и сквозь жужжание голосов можно было слышать: «Война будет», «Нет, войны не будет» и тому подобное, но напряжение всех было очевидным».

Эшкол никак не мог понять мотивацию действий Насера, но у него были серьезные причины полагать, что Насер только блефует, и это не силовая акция, а своего рода «шоу». В конце концов, такие ситуации случались и прежде. Например, 18 февраля 1960 года Израиль провел военную операцию против Сирии в Тауфике, сирийцы обратились к Насеру за помощью, и он откликнулся, но только после того, как израильская акция была завершена.

Эшкол мог предположить, что Насер, возможно, повторяет ту же тактику, особенно с учетом того, что напряженность между сионистским государством и Сирией вновь возрастала. Это было отмечено сразу после 7 апреля, когда израильские самолеты сбили над Голанами сразу 6 сирийских МИГов.

Про этот эпизод стоит рассказать подробнее. Утром того дня израильские фермеры вышли на свои поля, прямо ввиду Голанских высот. Сирийцы не утерпели и открыли по ним огонь из артиллерийских орудий. Для их подавления вылетела группа штурмовиков Хель-Хаавир. В ответ сирийцы подняли свои самолеты. На всем протяжении от Голанов до Дамаска завязался «dogs fight» воздушный бой («собачья свалка», по терминологии западных пилотов), реактивные самолеты сходились, расходились, маневрировали, но выучка израильтян опять оказалась выше — без единой потери они действительно сбили шесть сирийских истребителей.

Но в тот вечер, который завершал празднования, присутствующие только терялись в догадках, почему Насер послал войска на Синай?

За двое суток до описываемых событий, то есть 13 мая 1967 года спикер Народного собрания Анвар Садат только что вернулся после официального визита в Москву. Прямо из аэропорта он направился в Маншиет Эль-Бакри, резиденцию Насера, где последний как раз принимал Абдель Хакима Амера, заместителя Верховного главнокомандующего Вооруженными Силами. Садат сообщил им о разговоре в Московском аэропорту с Владимиром Семеновым, заместителем советского министра иностранных дел. Семенов заявил ему на прощание: «Десять израильских бригад концентрируются на сирийской границе».

Насер и Амер не были удивлены. Об этом им уже сообщали советские разведисточники в Каире. Насер был встревожен и — плюс — пребывал в состоянии раздвоенности. Еще 4 ноября 1966 года он подписал с Сирией Пакт о взаимной обороне. Согласно его положениям, если бы Сирия была атакована, то Египет должен был прийти к ней на помощь. Мог Насер остаться глухим к их просьбам, как это и было 7 апреля? За это он подвергся критическим нападкам. Будучи главным защитником арабского дела — о чем неоднократно публично провозглашалось, — мог ли он позволить себе не занять твердой позиции против израильтян? Встреча Насера, Амера и Садата затянулась далеко заполночь. Когда она закончилась, Амер лично позвонил начальнику Генштаба Мухаммеду Фавзи и распорядился созвать на утреннее совещание всех ведущих военачальников египетской армии.

Весь верхний эшелон армии присутствовал на этом совещании утром 14 мая. Там же был и военный министр Шамс Бадран. Амер был основным докладчиком и лично обрисовал создавшуюся ситуацию с израильскими угрозами против Сирии. Затем он повернулся к генералу Фавзи и сказал: «Я хочу, чтобы ты начал мобилизацию наших сил. Затем отправляйся в Дамаск и удостоверься, что информация, переданная Советами, правильна».

Приказ о мобилизации был отдан. Но офицеры задавали вопросы: «Каковы наши намерения? Действительно начать войну? Или только обороняться?». Фавзи не мог дать ответа.

В это время ведущая государственная радиостанция Радио-Каир уже начала передавать патриотические песни и марши, а первые войсковые подразделения двинулись маршем по улицам Каира, по пути на Синай. (Как писала одна лондонская газета: «Солдат провели практически под балконами западных посольств в Каире…»)

Давший интервью авторам генерал Ахмед Фахер, в то время молодой армейский полковник, свидетельствовал: «Улицы Каира были заполнены боевой техникой и всеми видами вооружений. Никто не пытался сделать какую-либо маскировку, и вдобавок солдаты кричали: «Мы идем на Тель-Авив».

В то время как египетские войска уже пошли через Синай, генерал Фавзи вылетел в Сирию, чтобы своими глазами увидеть тот «билд-ап» (наращивание) израильских сил на границе с сирийцами, о чем постоянно шел такой встревоженный разговор. По прибытии он встретился с министром обороны Хафезом Ассадом и начальником Генштаба Ахмедом Суэйдани. Объяснив причину своего визита, Фавзи попросил отвезти его на границу с Израилем. Там его ожидал своего рода шок. «Я предполагал увидеть концентрации израильских войск, но на границе не было ничего необычного… Мне показали аэрофотоснимки, но опять же я не обнаружил чего-то неожиданного». С этим Фавзи вернулся в Каир и представил письменный доклад Амеру.

Сирийцы также пытались проверить эту информацию. Сирийский генерал (который предпочел, чтобы его имя не обнародовалось) рассказал, что их самолеты несколько раз высылались с разведмиссиями. Ни один из них не привез подтверждения, что израильтяне массово перебрасывают войска на границу.

В свою очередь, американцы, которые уже уловили какие-то «подземные толчки» в ближневосточном регионе, дали военному атташе своего посольства в Тель-Авиве задание выяснить, где же истина. Он съездил на границу и честно сообщил в Вашингтон, что не наблюдал массовых перебросок войск. Израильтяне вообще-то сами попытались опровергнуть эти обвинения, заявляя, что «единственными известными им концентрациями являются концентрации туристов».

Израиль не концентрировал своих войск на границе с Сирией.

Советы, которые распространили опасный слух, знали это, но у них были свои планы (так заявляют авторы «Пятидесятилетней войны).

В конце концов, это был период «холодной войны», когда обе супердержавы — СССР и США — боролись за превосходство в мире. А Ближний Восток был одним из регионов, где они пытались распространить свое влияние.

Если для полноты картины обратиться к крайним точкам зрения, то вновь процитируем Голду Меир: «…В 1966 году арабы закончили подготовку к новой стадии войны. Симптомы уже были известны. Прелюдия к Шестидневной войне была похожа на прелюдию к Синайской кампании: банды террористов — при одобрении и поддержке президента Насера, — как и федаины 50-х годов, проникали на территорию Израиля из Газы и Иордании.

…И вдруг осенью 1966 года Советский Союз стал обвинять Израиль, что он готовится напасть на Сирию. Это было абсурдное обвинение…

…После уничтожения шести МИГов Сирия, как всегда подстрекаемая Советским Союзом, опять завопила (так у Голды Меир. — Примеч. авт.) об израильских военных приготовлениях, и советский посол в Израиле г-н Чувахин даже передал премьер-министру официальную жалобу от имени Сирии.

…Насер, чтобы поддержать Сирию в ее, как он выразился, «отчаянном положении», отдал приказ сконцентрировать египетские войска и бронечасти в Синае. Чтобы никто не усомнился в его намерениях, каирское радио резко заявило, что «Египет, со всей его мощью… готов к тотальной войне, которая станет концом Израиля».

Теперь для контраста совсем другие данные доктора исторических наук Л.И. Медведко (правда, учтем, что его работа издана еще в советскую эпоху в 1985 г.): «…премьер Эшкол недвусмысленно заявил, что Израиль готов «наказать» Дамаск и для этого он сам «изберет время, место и средства для эффективных действий». Начальник Генерального штаба И. Рабин выразился еще более определенно, заявив, что целью Израиля является «свержение режима в Дамаске». Нагнетание военного психоза дало нужные результаты. 9 мая 1967 года израильское правительство получило от кнессета полномочия на принятие решения о проведении военных операций».

Потом: «…Рабин угрожал уже не только Сирии, но и Иордании и Ливану». «15 мая в Западном Иерусалиме состоялся традиционный военный парад… на котором фактически отсутствовала боевая техника — танки, артиллерия. Их демонстративно уже передвигали к границам» (?!).

Остается только повторить ту фразу, что «когда начинается война, то ее первой жертвой становится правда».

Действительно, разобраться не так просто. Но мы будем ориентироваться в основном на исследования еврея Арона Брегмана, родившегося в Израиле, и мусульманки Джихан Эль-Тахри, которая родилась в Бейруте. Конечно, их труд появился в 1998 году, и мы понимаем, что за тридцать лет страсти, как говорится, уже «поутихли». Но раз под этой работой стоят две подписи и исследователи вопроса — как следует понимать — достигли «консенсуса», то это и будет самый взвешенный и объективный взгляд на самый разрушительный конфликт 67-го года прошлого столетия. Или еще ждать лет двадцать, пока откроются запасники МИДа?

Надо отдать должное Брегману и Тахри. В таком авторитетном учреждении, как Библиотека Фонда Линдона Джонсона, они нашли много интересного. Например, свидетельства Евгения Пирлина, который в 1967-м был главой Департамента Египта в советском МИДе. Евгений вспоминает: «В то время мы верили, что если война даже не будет выиграна нами — то есть египтянами, то она все равно приведет к нашей политической выгоде, потому что египтяне продемонстрируют свою способность сражаться нашим (выделено автором) оружием, с нашей военной и политической поддержкой».

Ему вторит непоименованный «CIA agent» (т. е. агент ЦРУ): «СССР хотел создать еще одну горячую точку для Соединенных Штатов, в дополнение к той, что уже существовала во Вьетнаме. Целью Советов было создать ситуацию, в которой бы США завязли экономически, политически и даже в военном смысле и потерпели бы серьезный урон, как результат их блокирования с Израилем против арабов».

Если так, то советские преуспели в том, что они задумали. Они расшевелили головешки в этом очаге, и Насер решился на мобилизацию. Трудно сказать, поверил ли Насер «разведданным» Советов, — особенно в свете доклада, который ему представил начальник его собственного Генштаба. Но маховик уже набирал обороты, и Насер стал предпринимать действия, которые подталкивали Египет — как и весь регион — к точке, откуда уже не было возможности дать задний ход.

Чтобы избавиться от критики, которую обрушивали на Насера арабские радиостанции, особенно в Саудовской Аравии, Иордании и Сирии, а суть ее заключалась в том, что он прячется за юбками Чрезвычайных сил ООН (UNEF), он принял решение удалить UNEF с Синая. Это дало бы ему возможность напрямую сразиться с Израилем.

* * *

Контингент UNEF размещался вдоль египетско-израильской границы в пустыне Негев, а также в секторе Газа и крепости Шарм-аш-Шейх. Прибыл он сразу по окончании войны 1956 года и был дислоцирован только с египетской стороны границы. В то время Израиль сразу сообщил о своем отказе разместить его у себя, мотивируя это тем, что атаки федаинов проходили с египетской стороны, значит, и контролировать их следовало там же. Тогда же было согласовано, что роль UNEF заключается в том, чтобы обеспечивать буферную зону между двумя воинственными соседями и в качестве рефери в самые острые моменты всегда говорить «брейк!». В целом это был способ поддержания пусть хотя и не добрососедских, но хотя бы корректно-нейтральных отношений.

Насер дал указание своему заместителю Амеру организовать отъезд UNEF. Амер, в свою очередь, перепоручил это генералу Фавзи. Последний подготовил и направил письмо индусу Индир Джит Райхье, который командовал ООН-контингентом на Синае. В письме говорилось, что Египет готов к ответным действиям в момент, когда Израиль атакует «любое арабское государство», и поэтому для своей собственной безопасности солдатам ООН предлагалось уехать.

Первоначальным намерением Египта было обеспечить отвод сил ООН между Газой и Эйлатом, а те, которые были в Газе и особенно в Шарм-аш-Шейхе, должны были остаться.

Если силы ООН ушли бы из Шарм-аш-Шейха, он переставал быть демилитаризованной зоной. Миротворцев ООН заменили бы солдаты Насера, и если бы они стали реагировать на израильское судоходство через пролив, то это означало бы акт войны с последующей израильской реакцией.

Итак, Насер созвал решающее совещание Верховного Исполнительного Комитета (так в тексте). Присутствовали: заместитель Верховного главнокомандующего ВС Амер, премьер-министр Сидки Сулейман, вице-президент Закария Мохиэддин, член Исполкома Арабского социалистического Союза (фактически это была правящая партия) Хуссейн Шафи, Генеральный секретарь АСС Али Сабри и спикер Народного собрания Анвар Садат.

В повестке дня был один вопрос: Тиранский пролив.

Все понимали, что если заблокировать пролив и таким образом перекрыть залив Акаба для израильского судоходства, то половина света будет отрезана от израильского экспорта и, соответственно, от ответных поставок жизненно необходимых товаров и поступлений валюты. Такая блокада, несомненно, жестоко поразила бы израильскую экономику и одновременно подвергла бы критическому испытанию ту декларацию, которую Израиль сделал еще в 1956 году. В Синайской кампании, как известно, «Цахал» провел специальную операцию, чтобы оккупировать Шарм-аш-Шейх.

При урегулировании этого ближневосточного кризиса на Израиль было оказано беспрецедентное международное давление. Правительство Бен-Гуриона вынуждено было согласиться с отводом войск, но при этом было заявлено, что любая будущая попытка заблокировать пролив будет рассматриваться как акт войны со всеми вытекающими последствиями. В международной практике это называется латинским термином causus belli (повод к войне). Насер, несомненно, знал об этом, поэтому он сразу перешел «к делу». «Итак, с концентрацией наших сил на Синае шансы на войну становятся «фифти-фифти». Но если мы закроем пролив, то это будет означать 100-процентное начало войны». Маршал Амер и другие были за закрытие пролива. Только премьер-министр Сидки Сулейман стал возражать, говоря, «что наша экономическая ситуация и так непростая, и все наши амбициозные проекты по развитию будут поставлены под сомнение».

Но Насер оставил эту ремарку без ответа. Он уже решился закрыть пролив и таким образом поддержать свой престиж в арабском мире. Бывший министр обороны Шамс Бадран вспоминает о том давлении, что оказывали другие арабские страны по вопросу закрытия пролива: «Они постоянно заявляли, что мы позволяем проходить их (израильским) судам на Эйлат, а этот порт был основным для их экспорта. Их пропагандистская атака на нас, особенно в иорданской и саудовской прессе, была очень жесткой, и они доказывали нам, что Египет должен обязательно сделать что-то, чтобы пресечь израильское мореплавание сквозь пролив».

Совещание закончилось. Насер в сопровождении своих высших командиров и чиновников выехал на Синай, в передовую авиабазу в Бир-Джифгафе. Там он объявил своим летным офицерам о решении закрыть пролив для израильского судоходства. «Наши вооруженные силы заняли Шарм-аш-Шейх, — заявил он. — Ни при каких условиях мы не позволим израильскому флагу проходить сквозь пролив. Евреи угрожают нам войной. Мы отвечаем им: пожалуйста, мы готовы к войне, но эти воды принадлежит нам!»

* * *

Получив письмо генерала Фавзи, Индир Джит Райхье, командующий контингентом ООН, ответил: «Я военный человек. И я получаю свои приказы от Объединенных Наций, а не Египта». Этот документ был переотправлен через океан и попал на рабочий стол заместителя Генерального секретаря ООН, генерала Брайана Уркхарта. Он вспоминал: «Я получил телеграмму. Документ был составлен абсолютно безграмотно, но из него я понял, что они просят вывести UNEF. Мне и помощникам стало ясно, что это вообще-то серьезно и означает войну. Поэтому мы пригласили египетского посла. Он появился одетым для званого ужина и был очень недоволен. Прямо из офиса Генерального секретаря ООН У Тана он позвонил в Каир. Поговорив и повесив трубку, он повернулся к нам и сказал: «Да, это похоже на правду. Это действительно серьезно».

Бирманец У Тан, который тогда был Генеральным секретарем ООН, среагировал быстро и, возможно, слишком поспешно. Он информировал правительство Египта, что удовлетворить его запрос о частичном выводе UNEF невозможно. Силы ООН не могут выполнять свою миссию, если им приходится оставлять часть своих позиций. «Такая просьба равнялась бы запросу о полном выводе войск», — заключил он.

Насер был загнан в угол. Если бы он сделал шаг назад, то рисковал бы потерей лица в глазах других арабов. Его ответ был краток: «Хорошо, тогда полный вывод».

В последней попытке спасти ситуацию, Поль Мартин, тогдашний министр иностранных дел Канады, запросил израильского посла Гидеона Рафаэля принять UNEF на израильской стороне границы. «Это смешно. Израиль — это не Армия Спасения, чтобы принимать у себя ООНовцев, выдворенных из Египта», — гордо, но холодно ответил посланник.

Такого же благородного негодования была преисполнена и Голда Меир. «По каким-то непонятным причинам Генеральный секретарь ООН У Тан уступил Насеру немедленно. Он ни с кем не посоветовался. Он не запросил мнения Совета Безопасности. Он даже не попросил дать отсрочку на несколько дней. Он согласился, на собственный страх и риск, немедленно убрать войска ООН. Они стали уходить на следующий же день, и 19 мая, под оглушительные аплодисменты египтян, ушло последнее соединение, и египтяне остались единственными стражами своей границы с Израилем.

Не могу описать, до чего болезненно меня поразила смехотворная капитуляция У Тана… А 22 мая, опьяненный своим успехом, Насер решил еще раз проверить, какова будет реакция мира, если он начнет настоящую войну против Израиля. Он объявил, что Египет возобновляет блокаду Тиранского пролива… Конечно, это был сознательный вызов…»

В 2002 году исполнилось 40 лет со дня выхода книги Барбары Такман «The Guns of August» («Августовские пушки»), которая у нас вышла под названием «Первый блицкриг: август 1914». Посвящена она событиям июля-августа 14-го года, когда разгорелась война, называемая по тем временам Великой.

Книга, чисто случайно, конечно, появилась в витринах магазинов в момент Октябрьского кризиса 1962 года (на Западе он называется Ракетным). И этот том имел выдающегося читателя — Джона Ф. Кеннеди. Об этом свидетельствует переводчик книги Олег Касимов.

Президента Соединенных Штатов поразил необратимый лавинообразный процесс сползания к войне… Президент сделал вывод, что Первая мировая, в сущности, разразилась в результате ложной оценки действий другой стороны. Он любил приводить эпизод обмена репликами между двумя германскими канцлерами. Бывший канцлер спрашивал: «Как же это случилось?», а его преемник отвечал: «Ах, если бы знать!».

…Кеннеди взял за правило раздавать книгу людям, посещавшим Белый дом.

До его трагической гибели был еще год, а до июня 67-го еще три. Ах, если бы ему подсказали послать пяток экземпляров книги политикам и генералам в Каир, ну и просто для соблюдения паритета, конечно, пару-тройку в Тель-Авив!

Ночью, после того как Насер объявил о закрытии пролива, премьер-министр Эшкол находился в номере отеля «Дан» в Тель-Авиве. Накануне из Иерусалима к нему приехала жена. Телефон стал звонить у них в номере рано утром. Трубку взяла Мириам, с ней говорил Исраэль Лиор, ближайший помощник Эшкола. «У меня срочное сообщение для господина премьера». — «Но он еще спит». — «Разбудите его немедленно». Трубку взял Эшкол: «В чем дело?» — «Насер закрыл Тиранский пролив!» Эшкол сразу уехал в комплекс правительственных зданий. Приблизительно в это же время такой же звонок раздался в доме начальника Генштаба Рабина. Как вспоминает его вдова Леа: «Ицхак оделся и покинул дом бегом — я повторяю, действительно бегом».

Решение Насера закрыть пролив поразило Израиль как гром среди ясного неба. Политики, военные, да и любой израильский гражданин знали, что это значит. Годами им говорили, что закрытие пролива означает войну. Брегман и Эль-Тахри дают свою собственную ремарку, давший им интервью египетский генерал Нуфал заявил, что пролив в тот момент «фактически не был закрыт», но весь окружающий мир считал, что «закрыт», раз так заявил Насер.

23 мая началась всеобщая мобилизация, хотя об этом официально не объявлялось. Уже к полудню жизнь в стране изменилась коренным образом. Пляжи и прогулочные бульвары опустели, убежища срочно очищались от мусора и тут же рылись зигзагообразные противоосколочные траншеи, многие полеты авиакомпании «Эль Ал» были отменены, фары и «габаритники» автомобилей срочно окрашивались синей краской, доноры выстраивались в очередь на пунктах переливания крови, городские парки были закрыты — там готовились места на случай срочных захоронений, с теми же целями были заготовлены упаковочные мешки и 10 000 гробов (!), всем иностранным посольствам рекомендовалось отправить своих сотрудников на родину, а все, что ездило на четырех колесах, мобилизовалось в армию. Одновременно было отмечено, что все ведущие агентства новостей мира стали срочно бронировать номера в гостиницах для своих военных корреспондентов, а евреи — добровольцы из многих стран — стали приезжать, предлагая любую помощь, на которую они были способны.

Вдоль границ противостоящие армии действительно стали концентрировать свои силы. У египтян было 900 (1200/1200) танков (в скобках даются данные из международной «Харперской военной энциклопедии» и через косую черту из советских «Локальных войн»), более 200 (431/500) боевых самолетов, и 80 000 (200 000/200 000) солдат.

Сирия выделила 6 бригад (63 000/ок.50 тыс.) и 300 (450) танков. Хафез Ассад, министр обороны Сирии, провозгласил, что «настало время начать битву за освобождение Палестины». Иорданский король Хуссейн отрядил 300 танков. Он также привел в боеготовность свои небольшие военно-воздушные силы и разрешил проход иракских и саудовских войск на линию будущей конфронтации с Израилем. Даже Ливан мобилизовал свою совсем небольшую армию (цифр не приводится нигде).

Всем этим силам противостояла отмобилизованная израильская армия: 275 000 (230 000/200 000) солдат, 1093 (1100/1100) танков и 203 (260/230) самолета. Ближний Восток опять превратился в пороховую бочку.

Как позднее писали советские авторы в «Локальных войнах»: «В количественном отношении войска трех арабских государств превосходили израильские: по личному составу — почти в 2 раза, по артиллерии — в 2,5 раза, по танкам и самолетам — в 1,5 раза».

Но, очевидно, в тот момент израильские лидеры не знали этих цифр и этих соотношений. Иначе чем объяснить ту ситуацию, когда Эшкол буквально в коридоре столкнулся с шефом «Моссада» Меир Амитом и тот поторопился заявить ему (как бы в ликующих тонах): «Пролив — это казус белли для нас. Но это будет их конец. Это будет их могила».

Но вообще-то тогда это было только мнение Меир Амита. Ситуация оставалась еще во многих аспектах неопределенной и непредсказуемой. 23 мая, когда в Тель-Авиве шло заседание кабинета министров, Эшкол увидел на заседании министра иностранных дел Аббу Эбана. Эшкол написал и передал ему записочку: «Ты что делаешь тут? Твое место в Нью-Йорке».

Эбан понял, о чем тут говорилось: для него настало время приняться за самую важную дипломатическую миссию.

Ранним утром 24 мая министр иностранных дел Абба Эбан вылетел из аэропорта Лод на борту пустого «Боинга-707».

К этому времени прошли ровно сутки с момента объявления Насером о закрытии Тиранского пролива. Маршрут Эбана пролегал в Вашингтон через Париж и Лондон. Он должен был объяснить президенту Франции Де Голлю, премьеру-министру Великобритании Гарольду Вильсону и президенту США Линдону Джонсону позицию своего правительства. А она была следующей: по политическим и экономическим причинам Израиль абсолютно не может позволить, чтобы пролив был закрыт для его судоходства. Руководители страны желали бы знать, можно ли рассчитывать на вмешательство великих держав Запада для обеспечения прохода израильских судов. Или нет…

Спустя пять часов в сопровождении посла Уолтера Эйтана он уже входил в Елисейский дворец. Встреча с великим французом практически закончилась провалом. В основном это произошло от недопонимания. Де Голль почему-то был под впечатлением того, что Израиль уже решил воевать, а в Париж Эбан приехал за помощью. В действительности, руководство надеялось предотвратить войну, если бы удалось найти пути открытия пролива.

Де Голль был очень краток: «Ne faites pas la guerre (Не делайте войну), — заявил он, правда, после этого подправил сам себя: — Во всяком случае, не стреляйте первыми. Если Израиль атакует, то это будет катастрофа». Эбан стал давать свои объяснения, но генерал был не в настроении выслушивать контраргументы. Спустя пару минут встреча была завершена.

На Даунинг-стрит, 10 премьер Вильсон был более любезен. Он даже пригласил Эбана на заседание своего кабинета. Сидя рядом с ним, «с чашкой очень крепкого чая в руке и подвергаясь опасной газовой атаке, так как Вильсон непрерывно курил свою трубку», Эбан подробно объяснил ситуацию. После этого британский премьер-министр выразил мнение присутствующих, что политика Насера по блокированию пролива является неприемлемой. «Если будет необходимо, то Британия готова присоединиться к другим в деле открытия пролива», — завершил он. Итак, впереди был только Вашингтон — самый важный этап его миссии.

В аэропорту Вашингтона Эбана встретил посол Авраам Харман. Он протянул ему запечатанный конверт и сказал при этом: «Из Тель-Авива передали, что вам нужно обязательно ознакомиться с документом до начала любых переговоров, с любым официальным лицом». Прибыв в гостиницу «Мэйфлауэр», Эбан первым делом вскрыл конверт. Там был текст телеграммы, отправленной прошлой ночью. Суть этого документа заключалась в следующем: по имеющимся данным, существует реальная опасность совместного нападения на Израиль со стороны Сирии и Египта, причем это произойдет в ближайшее время. Министру иностранных дел поручалось срочно встретиться с Президентом США (в случае его отсутствия с Госсекретарем) и добиться от него публичного заявления, что нападение на Израиль будет приравнено к нападению на США и что американским силам в Средиземноморье приказано координировать свои действия с израильскими военными. Подпись: Эшкол.

Эбан был потрясен. Эта телеграмма абсолютно противоречила данному ему заданию. Он должен был заявить американцам то, во что сам не верил. Из своих собственных источников Эбан знал, что арабские войска стояли в оборонительных позициях. А теперь его обязали просить Америку, которая уже вела свою войну во Вьетнаме, чтобы она присоединилась и к их конфликту на Ближнем Востоке!.

Пробормотав в качестве ругательства слово «chutzpah» (в переводе с иврита — какая глупейшая наглость!), он протянул телеграмму сидевшему напротив него послу Израиля при ООН Гидеону Рафаэлю со словами: «Человек, который составил телеграмму — будь это премьер-министр или нет, безумец… — И после паузы: — Но я обязан выполнять эти указания…»

На первую встречу к Госсекретарю Дину Раску Эбан поехал вместе с Рафаэлем. Он начал с того, что изложил текст этой телеграммы, и Раск был несказанно удивлен услышанному. У него была своя информация, что арабские войска не стояли в наступательных порядках и не были в такой степени готовности. Раск поручил своему заместителю Юджину Ростоу срочно связаться с разведслужбами в Пентагоне, чтобы они так или иначе прокомментировали это сообщение. Вернувшись, Ростоу сообщил, что у военных нет никаких данных в поддержку версии израильтян, и нападение арабов не обязательно должно случиться. Раск, уже достаточно раздраженный, обратился к Эбану со словами: «Вы дали мне эту информацию, чтобы заранее оправдать запланированный вами упреждающий удар?» Эбан мог только ответить: «Я сообщил вам ту информацию, какую я получил». На этой ноте встреча закончилась.

Спустя минуту после ухода израильтян Ростоу уже набирал телефонный номер посла Египта в Вашингтоне. Ему он сказал следующее: «К нам поступило сообщение, которое, как мы надеемся, является неверным. Мы и не думаем, что оно верное. И с египетской точки зрения, лучше бы, чтобы оно было неверным».

Президент Джонсон был, конечно, проинформирован о деталях встречи в Госдепартаменте. Он хотел, чтобы Эбан вылетал домой с правильным представлением об американской позиции относительно арабо-израильского конфликта. У него и так было много проблем с войной во Вьетнаме. И последнее, что он «хотел», так это получить такую же головную боль и на Ближнем Востоке. Проводя совещание со своими помощниками, он даже употребил очень специфическое выражение, которым пользуются ковбои, когда хотят взнуздать лошадь. Тем не менее, чтобы сделать атмосферу более доверительной, он распорядился принять израильскую делегацию на «семейной половине» Белого дома.

…Эбану было предоставлено право начать: «Если Израиль будет лишен права доступа в залив Акаба, то он будет отрезан от половины окружающего мира. Насер уже совершил акт агрессии, и его целью является удушение Израиля. Сейчас моя страна имеет альтернативу: сдаться или сражаться». Далее он попросил дать ему ответ — что сделают США, чтобы исполнить свое обязательство обеспечить свободу судоходства в проливе? При этом он особо выделил оценку израильских военных, что арабы планируют перейти в наступление. После некоторого молчания Джонсон ответил: «Ваш кабинет должен знать, что наше влияние и усилия будут приложены для решения вопроса по обеспечению судоходства в проливе…»

Далее он упомянул, как он выразился, «международную армаду», которая должна открыто пройти сквозь пролив, бросая вызов Насеру, и пусть он только попробует сделать что-то. Но Джонсон не вызвался начать мобилизовать эту армаду. Наоборот, он сказал, что «Израиль, совместно с другими морскими державами, в частности Англией и Францией, должен…» — и т. д. «Что касается участия США в этом вопросе, то мне нужно согласие Конгресса. Получить его поддержку — на это потребуется определенное время. Без этого я всего лишь техасец ростом 6 футов 4 дюйма», — даже пошутил он. И закончил он следующим: «Мы не думаем, что арабы намерены атаковать вас. Если да — то вы разгромите их в скоротечной войне». Дальше он развернул какой-то листок бумаги — очевидно, это была «домашняя заготовка» — и прочитал его с таким выражением, как будто цитировал Священное писание: «Израиль не одинок… если только не решит идти в одиночку». И последней его фразой перед прощанием было: «Вы не в опасности… Вы просто в трудном положении».

Когда Эбан ушел, Джонсон повернулся к Ростоу и приглашенному министру обороны Роберту Макнамаре и сказал: «Я потерпел неудачу. Они собираются воевать». Будто сговорившись, последние в унисон старались успокоить его: «Нет, нет, мистер Президент… он непременно доведет ваше послание, и израильский кабинет воспримет его очень серьезно».

Вернувшись в Тель-Авив, Эбан сразу проехал на заседание к ожидавшим его членам кабинета и изложил содержание своих бесед в Париже, Лондоне, Вашингтоне. При этом он не упомянул, что Джонсон не вызвался организовывать эту армаду и даже возложил эту задачу на еврейское государство.

В той дискуссии, что последовала, министр труда Игал Аллон — один из ведущих военачальников в войне 1948 года — немедленно бросил только два слова: «Действуем завтра». Министр Хаим Гивати: «Если мы не ударим первыми… то Насер покончит с нами». Генерал Хаим Вейцман, начальник оперативного управления Генштаба: «Война будет трудной, но у нас нет другого выхода, как сражаться. Мы их побьем, просто потому что мы лучше».

Даже премьер-министр Леви Эшкол, который до этого предпочитал все спустить на тормозах, теперь был в пользу войны. На него оказали влияние два фактора: немыслимое давление со стороны военных советников, которые требовали перехватить инициативу и перейти к действиям, и осознание того, что нация не может постоянно и бесконечно находиться в состоянии полной отмобилизованности, — это приведет только к разрушению израильской экономики.

Но общего мнения так и не было выработано. Умолчание Эбана о некоторых нюансах его встречи в Вашингтоне привело министров к мысли, что Джонсон все еще намерен организовать международную армаду и таким образом с кризисом будет покончено. Заседание закончилось где-то в пять часов утра. Перед этим было проведено голосование по итогам встречи. Голоса разделились поровну: девять, включая премьера, были «за» начало боевых действий, девять «против».

* * *

28 мая 1967 года израильский кабинет собрался на заседание в 10 утра. К этому времени Эшкол полностью изменил свою личную позицию по вопросу войны и мира. Своим озадаченным коллегам он заявил, что «нужно подождать еще неделю или две». В тот момент он разрывался под давлением своих советников — немедленно начать боевые действия — и международным давлением — ни в коем случае не ступать на тропу войны.

На него повлияли два события. Первым стало письмо президента Джонсона, полученное этим же утром. Там недвусмысленно говорилось, что Израиль должен проявить сдержанность и не наносить удар. Эшкол осознавал, что поддержка американцев критически важна для нейтрализации действий Советов, а затем для пополнения арсеналов Армии обороны Израиля.

И вторым случившемся событием был ночной визит Джона Хейдона, резидента ЦРУ, прямо к главе «Моссада» Меир Амиту. Хейдон говорил в непривычно резком тоне:

«Если вы нанесете удар, то США десантируют свои силы в Египет для защиты его.

Амит: А я вам не верю.

Хейдон: Для вас важно, чтобы Соединенные Штаты были на вашей стороне, а не на другой».

Амит сильно сомневался, что заявление резидента ЦРУ отражает официальную позицию администрации США, но о ночном визите он, естественно, Эшколу рассказал.

Вмешались и русские. Советский посол в Израиле Леонид Чувякин поднял помощника Эшкола посреди ночи и сказал, что ему нужно видеть премьера немедленно. Они встретились в 2.10 ночи, и Чувякин передал премьеру расшифрованную телеграмму, полученную от Косыгина. Там советский премьер говорил о необходимости снизить накал конфронтации. «Очень легко разжечь пожар, но загасить пламя будет не так просто», — предупреждал он.

Встреча между Эшколом и советским послом продолжалась целых два часа. Чувякин вспоминает: «Я просил Эшкола остановить эскалацию, прекратить концентрации и начать переговоры с арабскими государствами».

Это давление со всех сторон и особенно письмо Джонсона повлияло на Эшкола. Настало время напрямую обратиться к нации и к нетерпеливым военным командирам.

Эшкол направился в передающую студию радиостанции «Kol Israel». Страна затаила дыхание… Он в открытую сказал, что силы обороны Израиля находятся в состоянии боеготовности. Дальше он говорил о необходимости разблокирования Тиранского пролива и что правительство решило идти дипломатическим путем для решения этой задачи.

Содержание речи было для тех обстоятельств вполне ожидаемым, но ее презентация прошла ужасно. Генерал Шейке Гавиш вспоминал: «Вы получали впечатление, что человек, который ее произносил, был или не уверен в себе, или просто испуган. Это было удручающе».

Произошла абсолютно непредсказуемая вещь — Эшкол едва смог прочитать те несколько страниц, что помощники положили перед ним. Накануне текст составлялся в спешке, потом в него же советники внесли многочисленные изменения и исправления. Премьер только усугубил ситуацию. Незадолго до того ему сделали глазную операцию, глаза слезились, и, потерев их, он сместил одну глазную линзу и в результате едва мог разобрать этот текст. В добавление, ситуация усугубилась следующим: Эшкол свободно говорил на идиш (европейском еврейском яз.), но гораздо хуже знал современный иврит.

Одним из слов в тексте было «le hasig», по-английски «pull back» (отвод войск). Здесь он вообще запнулся — премьер не смог произнести этого слова, и он даже не был уверен, что оно означает.

Все это произвело шокирующее впечатление на публику, в том числе на его ближайшее окружение. Жена Мириам почти что кричала помощникам: «Вы что, не смогли распечатать это раньше и ознакомить его заранее?»

Но было уже поздно. Эшкол не смог успокоить своих сограждан.

Из радиостудии он срочно выехал в главный штаб. Кроме всех высших военачальников там присутствовали Игал Аллон и начальник Генштаба Ицхак Рабин. Он устроил эту встречу, так как считал, что именно премьер должен объяснить последние решения кабинета своим военным командирам. Они были в состоянии полного нетерпения и считали, что война стала неизбежной, а раз так, то надо немедленно атаковать.

Из-за провала своей речи Эшкол был не в настроении, а Рабин выглядел подавленным и уставшим. Он отсутствовал на рабочем месте предшествующие 24 часа, потому что находился в прединфарктном состоянии — из-за большого напряжения и многочисленных выкуренных сигарет. Также эмоций ему добавил бывший премьер Бен-Гурион. Последний, всегда будучи сторонником жесткой линии по отношению к арабам, считал, что в этом случае Израиль не обеспечил себе поддержки ни у одной из великих держав и поэтому не мог надеяться на победу в новой войне. В сложившейся ситуации он обвинял персонально Рабина и заявил ему об этом лично.

На совещании 28-го Бен-Гурион отсутствовал, зато говорили другие.

Вспоминает генерал Узи Наркисс, командующий Центральным сектором (можно сказать, Иерусалим был его военной специальностью): «Все беспрерывно курили. Эшкол был бледен. Говорил он долгое время и рассказал нам все, вплоть до ночного визита советского посла к нему».

Затем премьер предложил всем высказываться, причем открыто и откровенно. Начав с уже банального «Прекратите нас удерживать!», выступавшие набирали все более язвительную тональность. Генерал Маттияху Пелед (о нем вы еще услышите в пятой главе) бросил Эшколу в лицо: «Чего вы боитесь? Почему вы ждете? Мы готовы, и мы должны начать — сегодня!»

Дивизионный командир Ариэль Шарон: «Настало время действовать… Каждый лишний день ожидания потом приведет к более тяжелым потерям».

Эшкол был взволнован, однако все пытался их утихомирить, говоря, что «мы должны исчерпать все другие возможности, перед тем как перейти к войне». Но это только добавляло горючего в костер… Когда он вернулся домой, Мириам увидела, что ее муж был в очень удрученном состоянии. «Я знаю, они все нападали на него… безжалостно…» — сказала она.

На следующее утро 29 мая либеральная газета «Гааретц» в редакционной статье опубликовала резко критический материал о Эшколе: «У нас нет уверенности в способности г-на Эшкола вести наш государственный корабль в столь трудное время… Кажется, что все больше людей тоже теряют эту уверенность… и их число увеличилось после вчерашнего выступления на «Кол Исраэль». Он не создан быть премьером и министром обороны в текущей ситуации и должен уступить свой пост новому руководству. Времени мало».

В период самой опасной конфронтации Израиля со своими арабскими соседями в политических кругах этой страны начался опасный кризис. Нашлись люди, которые желали вернуть на этот пост отставника и пенсионера Бен-Гуриона, которому в то время уже исполнился 81 год. Но это было неприемлемо для правящей партии. В конце концов был найден устраивающий всех вариант — Эшкол сохраняет свой пост премьер-министра, а министерство обороны он со вздохом облегчения отдает 52-летнему Моше Даяну, бывшему начальнику Генерального штаба, который в то время входил в партию Бен-Гуриона «Рафи».

1 июня лимузин «Сааб» зеленого цвета доставил в министерство обороны его нового шефа — генерала Моше Даяна.

* * *

Спустя сутки после объявления о закрытии пролива президент Насер созвал очередное военное совещание. На нем он дал распоряжение своему военному министру Шамсу Бадрану, чтобы тот ехал в Москву для встречи с советским министром обороны и другими официальными лицами. «Это продемонстрирует высокую степень сотрудничества между СССР и Египтом». Бадран должен был получить согласие Москвы на удар Египта первым, потому что ударивший всегда получал преимущество. Но, как и для Абба Эбана на той стороне, ему также нужны были заверения о том, что русские сумеют нейтрализовать возможную интервенцию американцев и вновь пополнят их арсеналы.

25 мая Бадран уже был в Москве, и в тот же день делегация, которая включала высокопоставленных военных и дипломатов, была принята советским министром обороны, маршалом Андреем Гречко.

Гречко долго говорил об особых советско-египетских отношениях. Затем слово взял Бадран: «С 14 мая египетские войска переброшены на Синай для сдерживания противника, а в случае его атаки на Сирию мы объявим войну Израилю». Но русские, уже опасаясь, что теряют контроль над ситуацией, предпочли начать деэскалацию. Маршал заявил в ответ: «С сожалением констатируем, что между Советским Союзом и Египтом нет общей границы и мы не сможем поддержать вас в случае войны между вами и Израилем».

Бадран, все еще полный решимости получить одобрение русских, настоял на встрече с советским премьером Косыгиным. Борис Терентьевич Батцанов, работник аппарата Косыгина, свидетельствует, что военный министр открыто говорил о намерениях Египта предпринять военные действия против Израиля. «Но Косыгину эти планы совсем не понравились, и он прямо сказал об этом Бадрану».

Павел Семенович Акопов, советский дипломат и эксперт по Египту, присутствовал на этой встрече: «Алексей Николаевич, в своей обычном жестком стиле, без всяких дипломатических манер заявил: «Мы в Советском Союзе не можем дать согласие на ваш упреждающий удар против Израиля. Это было бы в противоречие всей нашей политике и позиции. Если вы атакуете первыми, то вы станете агрессорами, а мы против агрессии. Мы против решения спорных вопросов военной силой… В этом случае мы вас поддержать не сможем».

…Еще три дня пытался Бадран добиться своей цели в Москве, встречаясь с официальными лицами на разных уровнях. Косыгин, потеряв терпение, еще раз заявил ему в резком тоне: «Мы не можем поддержать агрессию и поддержать применение силы. Это противоречит нашей политике».

Признав, что Советы действительно настаивают на деэскалации конфликта, египетская делегация засобиралась домой. Но в аэропорту произошел инцидент, который спутал все. Бадран: «Когда я уже был готов идти к самолету, Гречко отвел меня в сторону и сказал: «Не волнуйтесь. Если американцы вмешаются, мы на все 100 процентов с вами. Если Соединенные Штаты вмешаются, мы придем к вам на помощь — придем для вашего спасения».

В Каире Бадран доложил президенту Насеру, что Советы не одобрят нанесение первого удара, и затем пересказал ему, что Гречко высказал в аэропорту. Но передал ли Бадран слова: Мы с вами, если американцы вмешаются?

Таким образом, Насеру стало ясно, что русские не будут упрекать его, если он не атакует первым. Но он и не приступил к деэскалации. Он просто решил позволить израильтянам атаковать первыми.

Итак, 2 июня Насер созвал совещание своих командиров, чтобы лично сказать им: Египет не может ударить по Израилю первым, потому что Москва не одобрит этого. Это означает, что в будущей войне они сначала должны абсорбировать первый израильский удар. Взволнованный Сидки Махмуд, командующий военно-воздушными силами, вскочил с места и заявил: «Но он нанесет нам огромный ущерб. Наши ВВС превратятся в инвалида… и вооруженные силы тоже».

Амер ответил: «Сидки, ты что, хочешь воевать с Соединенными Штатами? Если мы атакуем первыми, то США несомненно вмешаются, и что ты будешь делать после этого? Ты хочешь воевать с США, или лучше принять первый удар?» Сидки сел на место со словами примирения: «Хорошо, хорошо…» Насер затем спросил генерала Сидки Махмуда: «Если бы Израиль ударил первым, как бы ты оценил наши потери?» Махмуд: «От 15 до 20 процентов».

Зная всю предшествующую историю египетско-израильского противостояния, можно только удивляться такому ответу и сделать следующие предположения:

— или Сидки Махмуд не мог даже и предположить силы грядущего удара — в таком случае куда смотрела их разведка? Но это хоть в какой-то степени извиняет его;

— или он просто хотел выглядеть «хорошим» в глазах насеровского руководства. В таком случае это напоминает слова другого командующего, Хайдара-паши, сказанные в 1948 году: «…а войны не будет. Будет наш триумфальный поход на Тель-Авив…»

В тот же день 2 июня Насер созвал еще одно совещание своих командиров, которое имело критический характер. Он заявил: «Сегодня я могу сказать вам, что есть 100-процентная уверенность в нападении Израиля на нас. Американский журналист только что сообщил мне, что Израиль собирается атаковать через 72 часа, то есть скорее всего 5 июня». Имя этого журналиста осталось неизвестным, так же как и откуда он узнал это, но информация оказалась абсолютно верной.

Заявление Насера не было принято серьезно, в частности Амером, командующим вооруженными силами и политическим противником Насера. Бывший начальник Генштаба Фавзи вспоминает: «На выходе я увидел Амера с командующим ВВС… Они направлялись в офис Амера. При этом командующий высмеивал заявление Насера и вообще выражался саркастически, говоря, что не верит в его утверждение об израильской атаке 5 июня».

* * *

Тем временем в Израиле наблюдалось приблизительно такое же смятение. В своем докладе после визита в Вашингтон Абба Эбан указал, хотя знал, что это совсем не так: «Президент Джонсон пообещал принять все меры, чтобы открыть Тиранский пролив для международного судоходства». Премьер-министр Эшкол, в свою очередь, направил Джонсону письмо с выражением благодарности за это обещание. Но американцы действовали быстро, и из Вашингтона поступило письмо с уточнением, что «Президент Джонсон не обещал принять все меры для открытия канала».

30 мая, спустя ровно неделю после визита Эбана, в Вашингтон вылетел Меир Амит с задачей точно выяснить, что происходит. Для начала он выяснил у директора ЦРУ Ричарда Хелмса, что относительно организации пресловутой «международной армады» так ничего и не было сделано.

Затем он настоял на встрече с министром обороны Робертом Макнамарой. Последний вспоминает, что Амит начал следующими словами: «Сейчас я сделаю ряд заявлений и расскажу вам о некоторых вещах, причем я не ожидаю, что вы мне дадите какие-то ответы».

Далее он продолжил: «Вы знаете наше положение. Я прибыл к вам с неофициальной миссией. Все, что мы хотим, — это три вещи: первое, чтобы вы пополнили наши арсеналы по завершении боевых действий. Второе, чтобы вы нас поддержали в ООН. Третье, чтобы вы изолировали русских на этой арене».

Макнамара ответил уставным выражением военного радиста армии США: «I read you loud and clear — Мне все понятно». Дальше, словно два конспиратора, они стали обмениваться неоконченными, но взаимно понятными фразами. Макнамара: «Сколько времени потребуется… (для разгрома египтян)?» Амит: «По моим оценкам — неделя». И чуть позже: «Я срочно собираюсь домой. Там я буду рекомендовать своим начать действовать. Как вы думаете, что я еще должен сделать здесь до отъезда?» Макнамара: «Вам уже нечего здесь делать. Ваше место там».

По завершении встречи Макнамара сразу отправился к Джонсону и проинформировал его: «Израильтяне намерены действовать».

Вернувшись в Тель-Авив, Амит сразу сообщил кабинету, что «армады не будет». Вновь назначенный военный министр М. Даян — как будто бы для него на перекрестке включили зеленый свет — немедленно потребовал развертывания боевых действий. Но были еще и колеблющиеся. Заседание, начавшееся в субботу 3 июня, закончилось около пяти утра в воскресенье. В этот момент Эшкол отправил всех спать. Совещание было возобновлено в 8.15 утра воскресенья 4.06.1967. На нем окончательно было принято решение наступать. До атаки оставались ровно сутки.

Все приготовления делались в рамках так называемого оперативного плана «Голубь», а атаке первого дня было присвоено название «Удар Сиона». Надо полагать, стратеги и планировщики израильского Генштаба были далеко не дилетантами в порученных им вопросах.

* * *

Вечером Мириам обратила внимание, что ее муж Леви Эшкол был в непривычно подавленном состоянии и при этом отбивал пальцами какой-то мотив. Она прислушалась и узнала — это была старая песня евреев-хасидов, гласившая: «Рабби приказал всем радоваться, потому что трудные дни еще только наступают». На ее вопрос, что случилось, он ответил: «Все начнется завтра. Появятся вдовы, сироты, безутешные родители, и все это будет на моей совести».

Чисто по-человечески чувства премьера можно понять, но его личное отношение к происходящему никак не отражалось на той кампании дезинформации, которая уже вовсю была запущена в израильских СМИ. В субботу 3 июня в газетах появились фотографии израильских солдат, безмятежно отдыхающих на пляжах, а министр Даян произнес блистательную речь, в которой выразил надежду, что войны, без сомнения, удастся избежать.

* * *

По данным «Харперской военной энциклопедии», в это же время на арабской стороне наблюдалось следующее:

16 мая. В Египте объявлено чрезвычайное положение.

17 мая. В Египте и Сирии объявлено состояние боевой готовности, а в Иордании — мобилизация.

20 мая. Израиль завершил частичную мобилизацию.

24 мая. Иордания завершила мобилизацию.

28 мая. Судан завершил мобилизацию.

29 мая. Алжирские воинские подразделения направились в Египет.

30 мая. Египет и Иордания подписали двусторонний договор о безопасности.

31 мая. Началась отправка иракских войск в Иорданию.

Дальше следует такая оценка международных авторов Эрнеста и Тревора Дюпюи: «Во многих отношениях израильская армия была гораздо более обученной и намного более гибкой по сравнению с армией любой из противостоящих стран. Израильская авиация первого эшелона имела более мощное вооружение, а выучка, квалификация и боевые качества летного состава и обслуживающего технического персонала израильских ВВС настолько превосходили по этим показателям арабских пилотов (которых к тому же катастрофически не хватало), что ВВС Израиля под командованием генерал-майора Мордехая Хода действовали, по крайней мере, в два или три раза эффективнее, чем объединенные военно-воздушные силы его арабских противников».

В таком же ключе пишут и наши военные авторы в книге «Локальные войны». И хотя их труд появился в 1981 году, то есть спустя 14 лет после описываемых событий, оценки наших теоретиков следует признать в основном верными:

«Вооруженные силы Египта и Сирии не уступали израильским в техническом отношении, так как были оснащены в основном первоклассным советским оружием. Однако по боевой выучке и боеспособности они были слабее. Сказывалась низкая общеобразовательная подготовка основной массы личного состава, затруднявшая освоение новой боевой техники». Что ж, по существу, на тот момент все верно.

Дальше авторы отмечают:

— костяк офицерского корпуса составляли выходцы из слоев буржуазии, недовольные внутренней политикой Насера, это предопределяло их пассивное отношение к обучению войск и воспитанию у них нужных качеств;

— слабая боеспособность египетских войск, хорошо известная израильской разведке, облегчила израильскому руководству принятие решения о развертывании боевых действий;

— планы будущей войны составлялись, но и много раз менялись в зависимости от различных обстоятельств, в результате войска перебрасывались из района в район неоднократно, изматывались, их боеготовность слабела;

— в типичной манере для арабов считалось, что одно лишь размещение крупных воинских формирований на границах Израиля заставит последнего отказаться от любых агрессивных намерений.

Возвращаемся в 1967 год.

* * *

Все началось в 07.10 утра, когда с авиабаз Израиля взлетела первая волна самолетов, поднятых для атаки. Соблюдая полное радиомолчание в полете, они устремились, но не на запад в Египет, а на север в сторону Средиземного моря. Счет пошел на минуты. В это же самое время на территорию Египта тремя клиньями вторглись колонны танков и мотопехоты под командованием все тех же Исраэля Таля, Авраама Иоффе и Ариэля Шарона. За десять лет до этого в званиях майоров и полковников они командовали батальонами и бригадами, теперь звания у них были генеральские, а командовали они усиленными дивизиями.

Теоретически штабы противостоящих им египетских подразделений уже могли бы сообщить о происходящем в Каир, но связь, как обычно, «не работала». Хуже того, одновременный взлет такой большой группы самолетов был засечен добросовестными иорданскими локаторщиками с авиабазы Аджлун. Об этом они сразу сообщили египетскому генералу Абдель Монейму Риаду, который в соответствии с упомянутым Договором прибыл к ним для координации действий. Генерал срочно отправил в Каир сообщение о подтвержденном вылете в неизвестном направлении сразу двухсот израильских самолетов. Оно было зашифровано в установленном порядке, но так как по закону подлости именно в этот день коды сменились, их расшифровать вовремя не успели и эта срочнейшая информация запоздала…

Как и намечалось и отрабатывалось заранее, чтобы избежать обнаружения радарами, истребители-бомбардировщики Хель-Хаавир прошли на минимальной высоте над Средиземным морем, затем повернули на юг, пролетели над песчаными дюнами Синая и полями феллахов дельты Нилы (один из пилотов свидетельствовал: мы летели очень низко, и я хорошо видел работавших крестьян, которые приветственно махали руками, очевидно решив, что увидели египетские самолеты) и вот уже обрушили свой бомбовый груз на военные аэродромы Египта в 07.45.

Многочисленные агенты и информаторы не подвели, также как и данные аэрофоторазведки и шпионские снимки, полученные с американских спутников из космоса. МИГ-15/17/19/21, ИЛ-28 и ТУ-16 стояли на бетонке именно в тех самых стройных рядах, как они были запечатлены за несколько дней до 5 июня. Никто не потрудился рассредоточить их, замаскировать, а еще лучше поставить в бетонированные противоосколочные укрытия. С воздуха «миражи», «вотуры» и «мистэры» стали расстреливать их, как жестяных уток в стрелковых тирах. Только ложные аэродромы с весьма достоверными макетами ИЛов и ТУ были не тронуты — они израильтян не интересовали.

Время атаки было подобрано исключительно верно (это ж сколько аналитиков поработало над данным вопросом?!). К 7.45 все дежурные звенья, находившиеся на патрулировании с ночи, возвращались на базы. В это же время шли утренние моленья и начинался завтрак. В итоге весь летный и технический состав был захвачен врасплох на земле, и многие из них пали тут же…

После первой волны атаковавших джет-файтеров (реактивных самолетов) грянула вторая, в итоге к 10.30, то есть через два часа после первого удара, ВВС Египта прекратили свое существование…

Возвращавшиеся на свои базы самолеты со звездой Давида срочно заправлялись, перевооружались и перенацеливались. Обслуживающие их техники, механики и вооруженцы продемонстрировали чудеса выучки, слаженности и профессионализма, сравнимые разве что с сегодняшними подвигами механиков, работающих в составе команд «Формулы-1».

К 13 часам все было кончено, и небо Египта очистилось от воздушных стервятников. Только огромные столбы дыма, видимые наверное из космоса, еще указывали на горящие склады горючего, да на земле чадили останки спаленных МИГов и СУ.

В ходе первой атаки были разгромлены передовые авиабазы Египта в Эль-Арише, Джебель Либни, Бир-Тамада, Бир-Джифгафа, Кабрит, Иншас, Абу-Сувейр, Файд и другие. Вторая волна сконцентрировалась на второстепенных и более удаленных базах в местечках Мансура, Алмаза, Луксор, Хургада…

После полудня все «живые» самолеты были перевооружены и на этот раз вылетели на восток. И хотя в попытке противодействовать им навстречу поднялись одиночные иорданские «хантеры» и сирийские МИГи, а с земли открыли бешеный огонь зенитчики — и на это раз их в целом «не ждали». Самолеты Хель-Хаавир долетели аж до далекого города Мосул в Ираке. В течение неполного часа на авиабазах были уничтожены 30 самолетов иорданских ВВС и 70 сирийских. Итак, всего лишь за полдня была уничтожена воздушная мощь арабского блока, а с нею и все шансы арабских государств в новой арабо-израильской войне. С этого момента вся боевая авиация Израиля перешла на непосредственную поддержку наземных сил.

Слово международным авторам Эрнесту и Тревору Дюпюи: «В воздушной операции участвовала почти вся авиация Израиля. Накануне израильскому командованию были переданы снимки арабских аэродромов и других военных объектов, сделанные с американских спутников и самолетов-разведчиков.

В результате нескольких налетов были уничтожены наиболее важные авиабазы и радиолокационные посты. Египетская авиация потеряла на земле около 290 боевых машин (2/3 всех самолетов). Налет на аэродромы Сирии и Иордании продолжался всего 30 минут, но этого оказалось достаточно, чтобы уничтожить авиацию обеих стран. Всего арабские государства потеряли 451 самолет и вертолет, в том числе 390 боевых машин.

Потери Израиля за эти дни составили, по арабским данным, около 80 самолетов (по израильским данным — 20 боевых машин). Вывод из строя авиации арабских государств предопределил результаты войны».

* * *

Вернемся в то утро 5 июня, когда еще все самолеты были целы. Утром того дня заместитель Верховного главнокомандующего, он же командующий сухопутными силами маршал Амер, военный министр Бадран и командующий ВВС Махмуд, в сопровождении большой группы генералов, на борту транспортника ИЛ-14 вылетали в инспекционную поездку в войсковые части на Синай. Из-за предосторожности, с целью обеспечения их безопасности, всем батареям ПВО было приказано до полудня не открывать огонь по низколетящим самолетам (что, как оказалось, сыграло только на руку израильским агрессорам).

Среди встречавших офицеров на авиабазе Бир-Тамада был и Саад эль-Шазли, в следующей войне ставший одним из самых блестящих военачальников египетской армии, а тогда командир десантников. «Мы ждали Амера, и вдруг около восьми утра с летного поля раздались оглушительные взрывы… Одновременно израильтяне атаковали и соседний аэродром в Файде…»

Бадран: «Пилот в воздухе получил сообщение, что все аэродромы подверглись интенсивным атакам врага. Амер был крайне изумлен, приказал поворачивать обратно и сразу возвращаться в Каир для срочной посадки. Оказалось, это не так просто сделать, мы рисковали угодить под их огонь».

Наконец, ИЛ-14 приземлился, и Амер помчался в свой штаб. Полковник Ахмед Факер видел его в момент прибытия: «Амер был в состоянии коллапса. Он прошел в оперативный зал, чтобы разобраться в ситуации, и скоро понял, насколько она безнадежна». Вспоминает бывший начгенштаба Фавзи: «Амер был зол и абсолютно выведен из себя. Он приказал командующему ВВС Сидки Махмуду ввести в действие план нашей контратаки «Fahad». Махмуд просто ответил — я не могу, потому что у меня уже нет самолетов. После этого маршал Амер впал в какую-то прострацию. Я никогда прежде не видел его в таком состоянии».

Итак, можно констатировать, что снова арабы так и не смогли правильно воспользоваться и распорядиться имевшимся у них военно-техническим потенциалом. В очередной раз бахвальство и фанфаронство, неспособность просчитать и спрогнозировать все возможные ситуации и варианты, особенно с учетом могущих возникнуть тяжких последствий, так подвели их. Израиль, без сомнения, не потерял времени зря, предыдущее приключение на Суэце в 1956 году только добавило ему уверенности, все маршруты были хорошо изучены, все возможные ситуации отработаны на штабных играх, а помощь старых колониальных держав уже не требовалась.

По итогам первого дня египтяне все-таки утверждают, что их зенитчики из ствольной артиллерии сумели сбить до 30 самолетов противника, а вот ракетчики оказались «не готовы».

Дальше начался какой-то кошмар, и, по образному выражению президента Насера, «после первого удара никто не знал, где голова, а где ноги». Египетский Генштаб в значительной мере утратил контроль над общей ситуацией, а командные пункты — на местности.

…Как древние колесницы смерти, в тучах песка и пыли ревущие «центурионы» и «паттоны» надвигались на слабо оборудованные позиции египтян. Там, где пехота и артиллеристы упорствовали и не бежали сразу, немедленно вызывалась авиация, которая не жалела ни бомб, ни ракет, ни напалма.

События на сухопутном театре проходили следующим образом: на севере части генерала Исраэля Таля в течение первых суток 5 июня преодолели оборону египтян в секторе Газа и затем по прибрежной дороге вновь устремились к Эль-Аришу. Южнее усиленная дивизия Ариэля Шарона завязала сражение за укрепрайон Абу-Авейгила — Эль-Кусейма. Как и в 56-м, это был «крепкий орешек», и добиться успеха в первый день не удалось. К этому времени египтяне, очевидно, освоили советские пушки и гаубицы как надо, и именно артиллерия сорвала все попытки Шарона ворваться на их позиции. Опять пришлось прибегать к нестандартным ходам, и ночью в тыл к артиллеристам был выброшен батальон десантников.

Танковая дивизия Авраама Иоффе имела свое задание. Войдя в промежуток между частями Таля и Шарона, его «центурионы» прямо сквозь песчаные дюны устремились на запад. Танкистам было приказано не ввязываться в позиционные бои и не обращать внимания на свои фланги.

К утру 6 июня Таль заметно продвинулся к Эль-Аришу, Шарон замкнул противостоящих защитников Абу-Авейгилы в клещи, а Иоффе, теряя свои «центурионы» — в основном из-за нехватки горючего, — вел их форсированным маршем к перевалу Митла. К 18.00 подчиненный ему полковник Иска Шадми оседлал перевал, при этом у него было всего 9 танков, из которых четыре машины дошли на буксире, так как у них кончилось горючее. В этот же день командующий Амер отдал приказ об общем отступлении, чем окончательно деморализовал свои войска.

Утром 7 июня танки Шадми были усилены подразделениями полковника Села, подбросил ему подкреплений и Таль (к этому времени он уже вышел к Румани и занял главную авиабазу Синая Бир-Джифгафа). Но основные сражения все-таки шли в районе перевала. Имея «на хвосте» танкистов и десантников Шарона и не совсем ясно представляя, что там впереди, вся масса египетских танков, БТР, артиллерии на тяге и бортовых машин стала сквозь узкое горло ущелья Хиттан продираться на запад. В этой «пробке» застряли сотни машин египтян, и их стала безжалостно уничтожать вражеская авиация. И хотя защитникам Митлы тоже «досталось», шансов у египтян уже не было. Спаслись только те, кто бросив технику, горными и пустынными тропами ушли к недалекому каналу. Этот день 7 июня стал, очевидно, последним и решающим в сражении за Синай. К вечеру морские и авиадесантные части сионистского противника без боя заняли крепость Шарм-аш-Шейх. Египетский гарнизон сопротивления не оказал. Одновременно Ариэль Шарон взял Нехле, который он брал еще в 56-м.

Все это чем-то напоминает разгром французской армии в 1940 году. Как позднее сказал один из руководителей движения Сопротивления: «Мы так легко уступили свою свободу в 40-м… и с таким трудом и такими жертвами обрели ее вновь в 45-м». Это урок для всех остальных.

«К 12 часам 8 июня передовые части израильских войск вышли к Суэцкому каналу в районах Порт-Фуада, Эль-Кантары, Исмаилии и Суэца. К исходу 8 июня активные боевые действия на Синайском полуострове прекратились». (Из сборника «Локальные войны».)

* * *

Надо отдать должное начгенштаба генералу Фавзи. Вместе с подчиненными он составил достаточно грамотный план отхода войск. Эта операция должна была пройти в течение трех дней и четырех ночей, причем части должны были прикрывать друг друга в пути.

Но было уже поздно. В той обстановке план, естественно, до войск не дошел. Каждая часть отступала индивидуально, поддержку и взаимовыручку организовать не удалось.

Абдель Гани Гамаси вспоминал: «Это были ужасающие сцены, когда тысячи машин, танков и тягачей тащились по немногим дорогам, расстреливаемые с воздуха израильскими самолетами… Это была трагедия». Такие сцены не были забыты патриотичными офицерами. В 73-м году Абдель Гани Гамаси станет начальником оперативного управления Генштаба.

* * *

Итак, уже в первый день египетский фронт был фактически сокрушен.

Боевая авиация сожжена на базах, а наземные силы уже начали свое отступление с Синая… В такой обстановке президент Насер позвонил иорданскому монарху. Когда соединение произошло, одновременно был включен израильский магнитофон. Вот недавно обнародованная запись их разговора:

Насер: Алло, доброе утро, мой брат.

Король Хуссейн: Да, я слушаю вас.

Насер: Мы сражаемся со всей нашей мощью на всех фронтах. У нас были первоначальные проблемы, но они сейчас не имеют важности. Мы преодолеем, и Бог будет с нами. Ваше Величество, вы отдадите распоряжение опубликовать заявление относительно соучастия англичан и американцев? Мы позаботимся, чтобы сирийцы тоже опубликовали его.

Король Хуссейн: Хорошо.

Насер: Тысяча благодарностей. Крепитесь. Мы с вами всем сердцем. Сегодня мы направили против Израиля все наши аэропланы. Прямо с утра наши ВВС громят их ВВС.

Король Хуссейн: Тысячи поздравлений! Крепитесь!

Если Насер «сэкономил на правде» и таким образом пытался подтолкнуть Хуссейна к вступлению в войну, то это было излишне. Войска короля уже начали сражение в рамках общей борьбы арабских государств. Иными словами, Хуссейн исполнил свое обязательство, данное Насеру во время их встречи пятью днями раньше.

Перед войной отношения между Насером и Хуссейном были на весьма низком уровне. «Радио Иордании» резко критиковало египетского президента за его сдержанность при нападении израильтян на иорданскую деревню Самуа 13 ноября 1966 года и после уничтожения сирийских МИГов в апреле 1967-го. Насер в ответ не стеснялся в личных нападках на короля. Но после того как Насер направил свои войска на Синай, Хуссейн решил войти в союз с ним. 30 мая, сопровождаемый своим премьером Саадом Джума, он прилетел в Каир. С ними встречались Насер и Амер. Король неожиданно предложил взять копию египетско-сирийского договора о взаимной обороне, Сирию в тексте заменить на Иорданию и подписать этот пакт. Насер с радостью согласился. Статья 7 Договора была немного подправлена, и теперь там говорилось, что в случае войны иорданскими силами будет командовать египетский офицер.

Спустя несколько дней, прямо накануне войны, израильтяне через посредство генерала Одда Булла, командующего контингентом сил ООН, направили королю послание. Там говорилось: «Это война между нами и Египтом. Если вы не вступите, с вами ничего не случится». Но зная, что половину населения его страны составляют палестинцы, иорданский монарх практически не имел выбора. В той ситуации он предпочел бы лучше стать проигравшим, но не предателем. Когда письмо израильтян было ему доставлено, он сухо ответил: «Иордания не в стороне. Иордания уже ангажирована и уже вступила в военные действия».

На ответ такого рода Израиль отреагировал с жестокой яростью.

Из воспоминаний короля Хуссейна: «Наши ВВС были уничтожены на земле. Мы сумели сбить 4 израильских машины, но наши уничтожены все… Без прикрытия с воздуха войска были вынуждены отступать. Я стоял на холме, а они шли мимо, небольшими группами, очень уставшие. Многие из них, увидев и узнав меня, кричали: «Ваше величество, дайте нам воздушное прикрытие, и мы вернемся на поле боя!» Но к тому моменту все было кончено…»

Но эти картины наблюдались на третий день. А в первый день пятого июня, в 11 часов, то есть спустя три часа после начала боевых действий, иорданская артиллерия начала обстреливать позиции израильтян. Иорданцы ввели в действие имевшиеся у них дальнобойные пушки американского производства «Long Tom» калибра 155-мм. Они даже «достали» Рамот-Давид, главную авиабазу израильских ВВС. Это израильтяне сочли наиболее опасным. Достаточно интенсивная стрельба началась и в самом Иерусалиме, причем подразделения короля вошли в бывшую демилитаризованную зону и заняли здание штаба сил ООН.

Все это было расценено в Тель-Авиве как акт войны. Настал тот момент, которого они так ждали без малого два десятка лет. Иорданский фронт был вообще-то самым меньшим из трех, но для Израиля имел значение не столько военное, сколько «морально-политическое». Ведь речь шла не просто о песках Синая или любой другой малолюдной местности. Настал момент решить судьбу святынь Старого города, колыбели трех религий.

Командующий Центральным сектором генерал Узи Наркисс получил свободу действий. Теперь в распоряжении ветерана 48-го года было не несколько десятков изголодавшихся «палмахников» с древними «маузерами» в руках. Одна из трех его бригад обходным маневром окружила арабский Иерусалим по внешнему периметру. Но попытки только приблизиться к стенам Старого города были встречены ожесточенным огнем засевших там солдат Арабского легиона.

Вторая смешанная бригада одним ударом взяла бывший пост английской полиции и окружающую местность, таким образом раз и навсегда взломав «замок Латруна».

Тем временем третья бригада под командованием героя войны 56 года Ури Бен-Ари быстро выдвинулась в восточном направлении севернее города и перерезала дорогу Рамаллах-Иерусалим. Всем стало ясно, что легионеры, еще удерживающие Старую крепость, подкреплений уже не получат.

Развязка наступила ночью и утром 7 июня. Как пишет Д. Лаффин: «Ночью 55-я парашютная бригада Мордехая Гура атаковала позиции иорданцев в северной части Иерусалима. Яростная рукопашная схватка разыгралась на Арсенальной горе. Здесь иорданские солдаты сражались против бойцов 66-го парашютного батальона с особым упорством, пока не полегли все до последнего человека.

Десантники тоже понесли тяжелые потери. Тем временем 6-я пехотная бригада с боями проложила себе путь в город с юга. Утром 7 июня полковник Гур отдал приказ атаковать Старый город, остававшийся в руках иорданцев с 1948 года. К 10.00 израильтяне вышли к Западной стене Храма, самому священному из всех священных мест для евреев…»

Одним из первых в Старый город вошел генерал Узи Наркисс — представьте его чувства в тот момент! Затем у Стены плача появились авторы этой блестящей победы — М. Даян и И. Рабин, каждый из них вложил в расщелины между камнями специальную молитвенную записочку. Побывали там и «отставники» — военный и гражданский руководитель обороны 48 года Давид Шалтиель и Дов Джозеф! И тысячи других только в первые дни.

Картина, представшая перед ними, была удручающей. Голда Меир свидетельствует: «Еврейские кладбища были осквернены, старые синагоги Еврейского квартала сровнены с землей, еврейскими надгробными камнями с Масличной горы были вымощены иорданские дороги и армейские уборные». Как пишет Меир, «тогда израильтяне позволили себе каникулы, которые продлились почти все лето. Иностранцам это казалось чем-то вроде массового туризма, в действительности это было паломничество к тем местам Святой земли, от которых мы были оторваны в течение двадцати лет.

Прежде всего, конечно, евреи устремились в Иерусалим, ежедневно тысячи людей толпились в Старом городе, молились у Стены, пробирались через развалины бывшего Еврейского квартала. Но мы ездили и в Иерихон, Хеврон, Газу, Шарм-аш-Шейх. Учреждения, школы, фабрики, киббуцы организовывали для своих людей экскурсии…»

Действительно, представьте чувства этих людей, которые, образно говоря, содержались почти что в тюрьме и вдруг их всех выпустили на волю! Как 22 года спустя в центре Берлина, в едином порыве снесли «колючку» и бетонные заграждения, делившие город на две части! И если мы все, за редким исключением, одобрили действия берлинцев, то как мы можем осуждать жителей Западного Иерусалима, совершивших такой же акт в подобных же обстоятельствах!

Но это все было потом, а сейчас констатируем, что пока одни «цахаловцы» упивались своим действительно ярким успехом внутри стен Старого города, другие еще продолжали очистку Западного берега (по их терминологии, Галилеи и Самарии) от еще не сдавшихся частей иорданской армии. К вечеру 7 июня войска генерала Элеазара вышли на р. Иордан, взяв под свой контроль все мосты. В тот же день все боевые действия на Иорданском фронте были прекращены.

Эти бои были непродолжительными по времени, но интенсивными по накалу и тяжелыми по потерям. За три неполных дня иорданцы потеряли до 3 тысяч человек, 187 танков и сотни бронемашин. Израильтяне признали на этом направлении 550 убитых, 2400 раненых и десятки сожженных бронемашин.

* * *

При всех тех многочисленных важных событиях, которые проходили ежедневно на фронтах третьей арабо-израильской войны, в тот день 8 июня важнейшими стали:

1. Выход израильских войск на восточный берег Суэцкого канала и прекращение боевых действий на египетском участке фронта.

2. Инцидент с «Либерти». Как пишет «Харперская военная энциклопедия»: «Во второй половине дня 8 июня корабль электронной разведки ВМФ США «Либерти» в 14 милях (26 км) от Эль-Ариша был атакован израильскими истребителями-бомбардировщиками и торпедными катерами, в результате чего получил серьезные повреждения. Впоследствии израильское правительство принесло извинения, которые были приняты правительством США». Некоторые дополнительные подробности об этом мы сообщим чуть ниже.

3. Совещание кабинета министров Израиля.

На последнем событии остановимся подробнее.

Итак, в 19.00 по тель-авивскому времени премьер Леви Эшкол собрал своих министров. Заседание началось на гораздо более бравурной ноте, чем за 5–7 дней до того. Было констатировано, что египетская армия на Синайском полуострове разгромлена, Иордания сокрушена, а святыни Иерусалима уже сутки находились в руках евреев.

Единственным вопросом на повестке дня оставалось — что делать с Сирией, последним оставшимся арабским соседом Израиля, не затронутым этой войной. Даже в Америке эту ситуацию оценили как, мягко говоря, курьезную. Абба Эбан в тот момент находился с очередным визитом в США. В одной из встреч Макджордж Банди, советник президента Джонсона по национальной безопасности, сказал ему: «Не странно ли, что страна, которая больше других сделала для разжигания войны, вышла из нее нетронутой?» Сказанное в принципе выражало настроения Эшкола и его министров. Поэтому все министры включая Эшкола — были в принципе настроены поддержать предложение начальника Генерального штаба И. Рабина, а именно: оккупировать Голанские высоты.

Не согласился только военный министр М. Даян. Он был убежден, что стоит только тронуть этого арабского соседа, «как русские немедленно заявятся» и будут сражаться бок о бок с сирийцами.

Министр Игал Аллон, сам в прошлом известный генерал и соперник Даяна, был другого мнения. Он заявил: «Сирийцы были основной причиной текущего кризиса, и они могут стать причиной всех будущих неприятностей для нас». Дальше он предложил атаковать их. «Что же касается русских, я не думаю, что СССР объявит нам войну из-за каких-то пяти километров. Я бы предпочел рискнуть».

Эшкол дальше проинформировал присутствующих, что он пригласил трех израильтян, жителей Галилеи, приехать на совещание и изложить свое мнение. Никто из министров не возражал. Даже Даян неохотно, но согласился, сказав при этом: «Я не думаю, что их слова изменят мое мнение, но я бы хотел послушать, что они скажут». Гостей пригласили в зал заседаний, и они в очень эмоциональных тонах рассказали, как невыносимо трудно им жить в тени сирийцев, которые со своих позиций на Голанах обстреливали израильские поселения. Они хотели, чтобы министры отдали приказ войскам атаковать Сирию, взять Голанские высоты и отбросить сирийцев на расстояние, исключающее досягаемость их артиллерийского огня.

Когда приглашенные ушли, стало ясно, что Даян, единственный министр, возражавший против общего мнения, все еще не был переубежден. Свою точку зрения он защищал следующим образом: «Мы начали войну с целью разгромить египетскую армию и открыть Тиранский пролив. Одновременно мы сумели отвоевать Западный берег. Я не думаю, что нам еще нужно открывать третий фронт с Сирией. Если нам нужно воевать с сирийцами только потому, чтобы облегчить жизнь нашим поселениям, то я против. По моему мнению, было бы проще убрать десять израильских поселений, чем воевать с Сирией. Мне не совсем понятна та идея, что мы должны заявить сирийцам — отведите линию границы, так как мы расположили поселения слишком близко к ней».

Также Даян предположил и следующее: возможно, эти люди хотят воспользоваться данной представившейся возможностью, чтобы заполучить для себя больше земли на Голанах, в таком случае они никогда не согласятся вернуть ее в случае возможного будущего урегулирования с Сирией.

Никто из присутствующих — включая Эшкола — не пожелал отвергнуть эти аргументы просто подавляющим большинством голосов. В конце концов, это был Моше Даян, новый военный герой Израиля. Но очень скоро Даян изменил свое мнение.

Спустя восемь часов после начала совещания, в 3.30 утра 9 июня, «Моссад» перехватил телеграмму Насера сирийскому президенту Нур эль-Дин Аттаси. Насер писал о том, что сейчас Израиль концентрирует свои силы против Сирии. Он предложил Аттаси срочно войти в контакт с Генеральным секретарем ООН г. У Таном и сообщить ему, что Сирия присоединяется к соглашению о перемирии с Израилем. «В этом случае мы позволим сохранить сирийскую армию нетронутой. Мы проиграли эту битву. Но Бог поможет нам в будущем».

Из сказанного Даян понял, что сирийцы не смогут оказать серьезного сопротивления, и после этого позвонил Давиду Элазару, который командовал войсками на севере.

Даян: Вы готовы атаковать?

Элазар: Да, конечно.

Даян: В таком случае атакуйте. — Дальше он добавил: — Я объясню почему. А. Египтяне подписали прекращение огня. Б. По моей информации, сирийский фронт не устоит».

Элазар: Устоит или нет — мне наплевать. Мы атакуем. Большое вам спасибо и до встречи.

Начгенштаба Рабин был дома, когда это случилось. Ему позвонил начальник оперативного управления Эзер Вейцман: «Срочное сообщение. Даян звонил Элазару и приказал ему взять Голанские высоты». Рабину ничего не оставалось, как взять вертолет и помчаться на место событий на север.

Утром 9 июня Эшкол узнал, что Даян был на северном фронте и совместно с Элазаром уже командовал операциями «Цахала» на этом направлении. Премьер был крайне раздражен и счел, что это была своего рода попытка подрыва его авторитета — открыть боевые действия без формального согласия кабинета.

В это же время командующий ВВС генерал Мордехай Ход отдал приказ своим пилотам, и над Голанами «разверзся ад» — те самые джет-файтеры IAF (Israeli Air Force — израильских ВВС), которые были задействованы в боевых операциях, начиная с утренних часов 5 июня, громили позиции сирийцев ракетами, снарядами и напалмом. В полдень 9 июня наземные части начали свое движение вверх на высоты Голанов. Вообще, можно предположить, что к этому моменту сирийские солдаты и офицеры уже были в достаточной степени деморализованы теми плохими вестями, которые приходили с других фронтов, за первые четыре дня они так и не оказали существенной помощи своим арабским братьям, ограничившись лишь артобстрелами позиций израильтян. Но их противник, после всех своих достижений, очевидно, находился на «пике формы».

В субботу 10 июня ситуация выглядела так, что израильская армия могла уже начать свой рывок напрямую к Дамаску. Но для «русских союзников» это уже было слишком. В духе творений Яна Флеминга западные авторы дают описание того, как три ведущих руководителя СССР, номер 2, 3 и 4, то есть премьер-министр Алексей Косыгин, министр иностранных дел Андрей Громыко и глава КГБ Юрий Андропов, спускаются в один из «подвалов Кремля» и подходят к массивному аппарату под названием телепринтер, который являлся русским конечным пунктом так называемой «горячей линии» с Вашингтоном.

Итак, в их сообщении говорилось:

Суббота, 10 июня 1967 г.

Адресовано: Белый дом, Президенту Линдону Б. Джонсону

(получено президентом в 09.05).

Уважаемый мистер Президент!

…Наступил очень критический момент, который заставляет нас принять независимое решение, — если военные действия не будут остановлены в течение нескольких последующих часов.

Мы готовы сделать это. Однако эти действия могут привести нас к столкновению, что завершится сокрушительной катастрофой.

Мы предлагаем, чтобы Вы потребовали от Израиля немедленного прекращения военных действий без всяких предварительных условий.

Мы предлагаем Вам предупредить Израиль, что если это не будет принято во внимание, будут предприняты необходимые действия, включая военные.

Просим сообщить Вашу точку зрения.

Подпись: А. Косыгин.

Силы Косыгина на Ближнем Востоке были приведены в состояние высшей боеготовности. Генерал Василий Васильевич Решетников, командующий Корпусом стратегической авиации, вспоминает: «Я получил приказ подготовить полк стратегической авиации для бомбардировки военных целей в Израиле. Мы изучали карты и особенности системы ПВО Израиля… Была серьезная и реальная подготовка и спешка… Мы загружали бомбы и ждали сигнала атаковать…»

В Вашингтоне президент Джонсон и его советники уже заседали в Ситуационном зале. Посол Ллюэллинн Томас изучал русский текст, чтобы удостовериться, что слово military — военные действительно было частью фразы «необходимые меры, включая военные».

В одной ситуации Макнамара упомянул возможность направления 6-го флота в этот регион.

Джонсон спросил: «На каком расстоянии находится наш флот от побережья Сирии?»

Макнамара: Сотня миль.

Джонсон: Дайте приказ отправить его на расстояние в 50 миль.

Макнамара немедленно поднял телефонную трубку, чтобы передать этот приказ.

В течение получаса Джонсон ответил, что по его информации все движение израильских сил в этом районе прекращено. Косыгин немедленно приказал Громыко проверить достоверность этой информации. Советский министр иностранных дел вызвал по телефону Анатолия Александровича Барковского, посла СССР в Сирии. Тот взял телефонную трубку, и в этот момент два израильских истребителя с хорошо видимыми опознавательными знаками звезды Давида, как говорится, «со свистом» пронеслись на низкой высоте над центром Дамаска. Барковский конечно же доложил об этом Громыко.

В течение получаса Косыгин продиктовал еще одно сообщение Джонсону,

«что прекращение военных действий в Сирии со стороны Израиля не наблюдается».

Далее:

«У нас есть постоянный и непрерываемый контакт с Дамаском. Израиль, с использованием всех видов наступательного оружия авиации, артиллерии, танков, ведет наступление на Дамаск. Несомненно, Ваше посольство в Дамаске может подтвердить это. Военные действия интенсифицируются. Было бы крайне важно избежать дальнейшего кровопролития. Это дело не требует отлагательства…

С уважением… А. Косыгин».

Тем временем на Голанских высотах произошли важнейшие события. В субботу 10 июня, осознавая, какая критическая ситуация сложилась на Голанах, радиостанция «Радио-Дамаск» в 9.30 утра объявила, что израильские силы захватили город Эль-Кунейтра. Надо полагать, что сирийцы хотели срочно побудить Совет Безопасности ООН принять резолюцию о прекращении огня.

В действительности в тот момент ни одного израильского солдата не наблюдалось на подступах к этому городу. Сирийский генерал, который предпочел быть непоименованным, рассказал: «Отвод наших войск из Кунейтры осуществлялся в состоянии полного хаоса. Отходящие солдаты бросали свое оружие на позициях. Некоторые из них бежали домой до того, как какой-либо израильский пехотинец вообще показывался возле их окопов».

В такой ситуации Моше Даян настаивал на быстрейшем продвижении вперед. «Взятие Кунейтры обеспечит нам контроль над Голанами и победу над сирийскими силами», — утверждал он.

В ООН давление на Израиль оказывали уже СССР, США и десяток других стран. Эбан дозвонился на домашний телефон Эшкола, но тот уехал «на фронт». Министр иностранных дел не стал «темнить», а сказал открытым текстом Мириам Эшкол: «Срочно найдите его и передайте, чтобы он остановил войну. Давление в ООН превзошло все мыслимые пределы». Мириам все-таки разыскала супруга и передала ему слова Эбана, но тот ответил, что все решения последуют, «когда он вернется домой». Очевидно, он хотел предоставить военным еще несколько часов, «чтобы они доделали свою работу».

В субботу 10 июня 1967 года в 14.40 Кунейтра была окончательно взята войсками Элазара. После этого Гидеон Рафаэль, посланник Израиля в ООН, получил по телефону срочное указание согласиться на прекращение огня. Он немедленно попросил слова у Ханса Табора, председателя Совета Безопасности в тот день.

В Белом доме, в кабинете у Джонсона, телевизор работал непрерывно. Как только он прослушал последнее сообщение с высокой трибуны, то немедленно продублировал его по «горячей линии» в Москву. В тот же день в 18 часов 30 минут все боевые действия на сирийском фронте были прекращены.

Действительно, Шестидневная война была завершена.

* * *

Сооружаемые сирийцами почти что два десятка лет, то есть с момента завершения первой арабо-израильской войны, укрепления на Голанах представляли собой действительно образец военно-инженерной мысли той эпохи. С каким упорством сирийцы строили их, с такой же степенью настойчивости «Моссад» разведывал их.

Дело кончилось тем, что утром 9 июня израильским танкистам были известны позиции каждого орудия, расположение и места закладки противотанковых мин, заграждений, схемы окопов и ходов сообщений… При всем при том, за два дня боев на этом направлении «Цахал» потерял подбитыми и сожженными полторы сотни танков. А если бы не указанное разведобеспечение? И вообще, как заявил позже М. Даян, «роль, которую сыграла израильская разведка, была не меньшей, чем роль авиации и бронетанковых войск».

Обаятельный генерал имел все основания для подобного заявления. Уже с утра 5 июня частоты связи египетской армии забивались радиопомехами, а иногда отдавались ложные радиоприказы, и части египтян, введенные в заблуждение дезинформаторами, снимались со своих позиций. При этом шифры и коды были часто известны израильтянам, так же как и месторасположение частей, штабов, посадочных площадок и т. п.

Переиграл «Моссад» и своих заокеанских патронов. Все эти дни корабль электронной разведки ВМФ США «Либерти» находился у северного побережья Синая, контролируя передвижения войск. Все закончилось сразу после полудня 8 июня, когда налетевшие истребители-бомбардировщики «хель-хаавир» сначала обработали его из крупнокалиберных пулеметов и авиационных пушек, затем подоспел их катер и всадил в борт «Либерти» торпеду. Погибло 34 американца, а 168 (!) получили ранения. Судно, мгновенно превратившееся в «инвалида», с трудом было уведено на Кипр. И хотя в последний момент над кораблем был поднят американский флаг, еврейские летчики и моряки заявили, что они сочли это обыкновенным трюком, а проверять принадлежность борта в горячке боя у них времени не было.

Так вот, есть интересная гипотеза о том, что никакой ошибки со стороны доблестных пилотов и торпедистов не было. Гипотеза гласит о том, что уже обсуждался вопрос о решении «сирийской проблемы». Высвободившиеся войска должны были срочно перебрасываться на север. А если бы об этом стало известно американским дешифровальщикам? А от них эту бы информацию при передаче в Вашингтон перехватили советские корабли радиоразведки, которые были в этом же районе? А что бы сделал Насер, зная, что со следующего дня восточный берег канала будет оголен? А кое-какие резервы у него еще были… Так что двумя залпами эта проблема была устранена.

* * *

Итак, Израиль одержал блистательную победу, которая отныне была записана во все анналы военной истории.

За шесть дней его армия в одиночку разгромила целую коалицию соседних государств, настроенных крайне враждебно к сионистскому противнику. Вновь, как и в 56-м, были заняты обширные безлюдные пространства Синайского полуострова. Со взятием Шарм-аш-Шейха свободное судоходство через Тиранский пролив было гарантировано, а по восточному берегу Суэцкого залива Израиль вдобавок обзавелся и собственными нефтяными полями.

Мечта «детей-изгнанников Израиля» сбылась — под их контроль перешли все иудейские святыни Иерусалима. Уродливые надолбы и «колючка» демаркационных линий были сметены, а палестинцы в очередной раз унижены и обращены в бегство. (Правда, не предполагали тогдашние политологи, чем это обернется для народа Израиля спустя 20 лет.)

Поселения северной части страны, то есть Галилеи, будут избавлены от артиллерийских обстрелов, но мира на этой земле не будет и 35 лет спустя после блистательной победы.

Всего Израиль на 11 июня 1967 года оккупировал без малого 70 тысяч квадратных километров территории соседних арабских государств, что в три раза превышало его собственную территорию.

Относительно действий ВВС Израиля лучше обратиться к работе М.А. Жирохова. За уничтожение 450 арабских самолетов «хель-хаавир» заплатил все-таки потерей 46 своих и повреждениями еще 23 машин. 24 пилота погибли, 7 (по другим данным 15) попали в плен. Было выведено из строя 20 процентов всей боеготовой авиации, что вообще-то считается высоким уровнем потерь.

Из всего сказанного арабские и советские авиационные специалисты сделали соответствующие выводы.

Тот общий анализ, который провел «Цахал», нам, конечно, неизвестен, хотя как знать, может быть сейчас, спустя 35 лет, он уже рассекречен. При этом допускаем, что их анализ может быть достаточно односторонним, с «перекосами» в свою пользу и с шовинистическим стремлением унизить своего противника.

Я думаю, нам ближе и понятнее будет книга «Локальные войны» — труд коллектива авторов под редакцией генерала армии И.Е. Шаврова. Хотя он вышел в свет более двадцати лет назад, там отражено все.

«В ходе войны израильские войска нанесли серьезное поражение Египту, Сирии и Иордании, оккупировали Синайский полуостров, сектор Газы, Голанские высоты и территорию западнее р. Иордан общей площадью 68,5 тыс. кв. км. ВВС Египта и Сирии в значительной мере утратили свою боеспособность, а ВВС Иордании были полностью уничтожены. Основные силы сухопутных войск Египта и Иордании были разгромлены. Общие потери вооруженных сил арабских стран составили свыше 40 тысяч человек, 900 танков и 360 боевых самолетов. Наибольшие потери понес Египет: он потерял 80 процентов военного снаряжения, 11,5 тыс. убитыми, 5,5 тыс. пленными.

Израильские вооруженные силы потеряли около 800 человек убитыми (по их данным, 777) и несколько тысяч ранеными, 200 танков и 100 (?) боевых самолетов. Только благодаря решительной позиции и энергичным мерам, предпринятым Советским Союзом и другими социалистическими странами, Израиль был вынужден прекратить агрессию и арабские страны избежали полного разгрома.

По единодушному заключению иностранных обозревателей, главные причины поражения арабских стран коренятся в политических и военных просчетах руководства и слабой подготовленности войск к отражению израильской агрессии. Арабское руководство, как считают они, неправильно оценило военно-политическую обстановку и допустило ошибку, выдвинув в качестве главной политической цели войны уничтожение Израиля как государства. Это дало Израилю повод утверждать, что в войне с арабами он борется за свое существование…

Поражение арабских стран, по мнению зарубежных специалистов, в значительной степени определялось тем, что из-за слабой разведки политические и военные руководители не имели сведений о замыслах израильского командования и не знали истинного состояния вооруженных сил Израиля, недооценивали их мощь и уровень боеготовности и, наоборот, переоценивали силу и возможности своих вооруженных сил.

По выучке и морально-боевому духу вооруженные силы арабских стран уступали израильским и в ходе боевых действий не проявили необходимой стойкости и упорства. Об этом свидетельствует приводимый в иностранных источниках факт: израильскими войсками на Синайском полуострове были взяты в плен 21 генерал и свыше 3 тысяч офицеров. В числе захваченных израильтянами 700 египетских танков около 100 оказались в полной исправности, около 200 танков — с незначительными повреждениями и неистраченным боезапасом. (Впоследствии многие из Т-54 и 55 были введены в состав танковых сил Израиля с обозначением TU-67 или «Самовар».) Крепость Шарм-аш-Шейх и мыс Рас-Нусрани были оставлены египетскими войсками без сопротивления».

Боевые действия закончились, но война — нет. Пока евреи занимались «массовым туризмом», в августе 67-го, в столице Судана Хартуме прошла конференция глав арабских государств. В ответ на занятие 70 тыс. кв. км сопредельных арабских территорий, когда при этом многие тысячи местных жителей опять были вынуждены бежать со своих земель, арабские вожди ответили тремя «нет»: нет — миру с Израилем, нет — признанию Израиля, нет переговорам.

В ноябре 67-го года Совет Безопасности принял знаменитую резолюцию номер 242, которая могла бы стать основой для постоянного и всеобъемлющего урегулирования положения на Ближнем Востоке — но не стала.

Начавшаяся столь тревожно весна 1967 года завершилась не менее тревожной осенью.

И последнее, несомненный израильский успех в Шестидневной войне имел и обратную сторону. Как позднее вспоминал шеф «Моссада» Меир Амит, «после войны 1967 года мы все заболели высокомерием. Мы знаем все лучше всех, мы самые лучшие, мы выше всех остальных».

Эти настроения позднее горько аукнулись потомкам первых еврейских поселенцев на этой земле.

Часть четвертая «Самая победная», или Октябрьская война война Йом-Киппур

Четвертьвековой юбилей Государства Израиль. — О вреде зазнайства. Явный просчет израильской разведки и руководства. — Судный день. — Суэцкий канал форсирован, египетский флаг поднят на восточном берегу. — 48-часовой шок еврейской нации. — Самая трудная война. — Герои дня, танкисты и понтонеры. — Чудо произошло, и роли переменились. — Возможен ли был поход на Каир? — Все устали, ООН опять выступает посредником. — Может хватит воевать?

После июньской агрессии 1967 года прошел год, и с лета 68-го года, несомненно имея в виду подъем морального духа в народе и армии, египтяне начали периодические артобстрелы позиций оккупантов на восточном берегу Суэцкого канала. Израильтяне ответили контрбатарейной борьбой на канале и все более усиливающимися авианалетами вглубь страны. Начался период так называемой «war of attrition» (войны на истощение), растянувшейся с середины 68-го до середины 70-го года. Эти вялотекущие боевые столкновения шли в принципе «на равных», пока в 1969 году ВВС Израиля не получили первую партию новейших истребителей «Phantom F-4». По тем временам этот выдающийся самолет абсолютно превосходил всех своих соперников (изготовленных и в Западной, и в Восточной Европе) по всем летным характеристикам, включая также скорость и грузоподъемность (то есть бомбовую нагрузку). Установленная на нем новейшая электронная аппаратура позволяла «фантому» совершать бреющие полеты вблизи от земли на немыслимых ранее скоростях и таким образом значительно уменьшить опасность поражения от советских САМов (зенитных ракет класса «земля-воздух»). «Фантомы» были немедленно брошены во Вьетнам, где сразу продемонстрировали свои высокие боевые качества.

Подобный же восторг они вызвали и у израильских пилотов. Итак, с прибытием, освоением и быстрым вводом в действие этих новейших самолетов стало ясно, что израильские ВВС вновь стали уверенно одерживать верх в схватках с египетской ПВО. Несомненно, что египтяне находились на пределе своих военных и технических возможностей, как сразу после своего разгрома в Шестидневной войне. Президент Насер принял очередное нелегкое решение и в январе 1970 года прибыл с полусекретным визитом в Москву. Полусекретным потому, что в итоговом официальном коммюнике ни слова не было сказано об истинной цели его визита. А цель была такова: в ходе встреч с Брежневым и Косыгиным Насер впрямую поставил вопрос о направлении какого-нибудь контингента советских частей ПВО в АРЕ, «иначе все опять рухнет, как в 67-м». Такое согласие было дано. Конечно, советские люди работали в Египте уже долгие годы до этого. Но это были в первую очередь гражданские строители Асуанской ГЭС, геологи, нефтяники, монтажники и металлурги, возводившие меткомбинат в Хелуане. Никакая международная практика не запрещает двум суверенным государствам осуществлять контакты подобного рода. Но направлять воинские контингенты, оснащенные самым современным оружием той поры, на территорию другой страны, да еще находящейся в состоянии многолетней и ожесточенной войны со своим соседом, — это что-то другое. Что ж, это был период «холодной войны», и две великие державы часто предпочитали играть по своим правилам, игнорируя, а то и специально провоцируя своего оппонента.

В трюмах торговых судов, как за 8 лет до этого на Кубу, прибывали наши военные в порт Александрию, по ночам выгружали технику и достаточно энергично перебрасывали ее в намеченные пункты и районы дислокации.

Как писала одна лондонская газета: «…к концу 1970 года в Египте находилось больше красноармейцев (!), чем в свое время английских солдат в зоне Суэцкого канала».

Так же как и во Вьетнаме, советские ракетчики-зенитчики встали на пути воздушных стервятников (по терминологии того времени). Не так давно на ОРТ показали сюжет о встрече ветеранов 18-й зенитно-ракетной дивизии ПВО, где наконец-то открыто было сказано, что действиями наших зенитчиков было сбито 12 израильских самолетов, из них только за один день 3 августа сразу пять «фантомов».

Подобное противодействие наших ПВОшников явно оказало отрезвляющий эффект на израильских ястребов. К этому времени активизировались посредники ООН, и, громко объявив о своей очередной победе над сионистскими агрессорами, руководство Египта заявило о согласии подписать акт о прекращении огня и перемирии, которое вступило в действие 7 августа 1970 года сроком на 90 дней. Артиллерийская канонада на канале смолкла, а самолеты со звездой Давида прекратили свои штурмовки позиций египтян на западном берегу и в глубине страны. Все с облегчением вздохнули.

Таким образом, между израильтянами и арабами встали наши солдаты, призванные на действительную службу из различных городов, деревень, станиц, аулов Советской страны. Во главе их были генералы и полковники, некоторые с опытом Великой Отечественной войны и в общем-то не уступавшие английским профессионалам из Арабского легиона.

Не им посвящена эта книга, но если до конца быть объективными, не упомянуть этих людей нельзя.

Объявленное трехмесячное перемирие по разным причинам растянулось на три с лишним года. Сколько жизней Ахмедов и Мухаммедов, Натанов и Ури, Петров и Иванов было спасено, сколько молодых мужчин избавлены от ранений, увечий и мучений! Автор данной книги в ту пору тоже оказался в тех краях…

Каир 1971–1972 годов поражал любого советского гражданина, прибывшего из довольно аскетичной столицы государства «развитого социализма», буйством красок, видов, ощущений. Магазины ломились от товаров и продуктов (приблизительно как у нас сейчас), в витринах «золотых лавок» гроздьями висели продаваемые золотые изделия — и это в центре воюющей страны! Военных можно было увидеть прежде всего на выезде из их столицы. Там каждое утро на шоссе, ведущем на восток, возникал поток машин, где были хорошо различимы их пассажиры, — все, как правило, в званиях от капитана и выше. Это были офицеры, которые после ночи, проведенной в Каире со своими семьями, ехали в свои части на Суэцкий канал (а расстояние-то было всего около ста километров). После 15 часов пополудни такой же поток машин шел обратно офицеры возвращались домой, и таким образом проходил очередной день.

Вообще вне Каира всегда поражало количество солдат и сержантов, перемещающихся на автостанциях, перекрестках, вдоль дорог и тому подобное. Все сразу стало ясно, когда мне рассказали про «фантазEею» (ударение на Е), и это арабское слово можно было очень часто слышать.

«ФантазEея» — это по-нашему «отпуск». Так вот, любой египетский солдат, ефрейтор, сержант, отсидевший в окопах «на канале» 40 дней, имел право на 10-дневную «фантазEею».

Ну, а чем занимается солдат после 40-дневного пребывания на позиции, добравшись до родной деревни, где его ждет жена (любимая девушка)?.. Вот поэтому на одной из лекций, которую нам прочитал заезжий лектор из Москвы, прозвучало: «За пять лет войны с Израилем население Египта увеличилось на 4 с половиной миллиона человек…»

Вообще, после июня 1967 года к своему противнику египтяне относились уважительно, без какого-то глупого превосходства или наплевательства.

Точно так же, как и мы, русские советники и специалисты. Противник, естественно, знал о нашем пребывании в стране пирамид и вечного лета. Иначе чем объяснить, что почти каждый вечер, где-то в 20 часов, на определенной волне в СВ-диапазоне звучал характерный позывной «Кол Исраэль» (Радио Израиля). После этого начиналось какое-то зловещее шипение и звучала песня на русском языке, первую строчку которой я помню до сих пор: «…Ветер дул с песков Синая». (Не думаю, что легкий шлягер «Ветер с моря дул» был спустя четверть века списан именно с нее.)

Мелодия становилась все бравурнее, затем вступал мужской хор (Армии обороны Израиля?), и наконец диктор объявлял: «Передаем последние новости». После этого начиналась самая разнузданная пропаганда, которую я когда-либо слышал в своей жизни. Суть ее заключалась в следующем: «Мы, наша оборона, армия, техника, настолько сильны, что если только вы… посмеете напасть на нас, то следующая война Израиля закончится с границами Эрэц Исраэль на Атлантическом побережье Марокко и на берегах реки Евфрат в Ираке…» Звучало, конечно, удивительно. И думалось, ну как Израиль с населением 3,5 миллиона человек (той поры) может покорить арабский мир с населением в 100 миллионов, пользующийся помощью и поддержкой великого и могучего Советского Союза?

Возвращаясь к теме нашего повествования, хочу сказать, что вести какие-то доверительные, тем более политические, разговоры с египетскими офицерами нам «не рекомендовалось». «Ваше дело — обеспечивать боеготовность египетской армии, остальное вас не касается».

В принципе так же сдержанно вели себя и египтяне. Могу сказать почему: мы же все были атеистами, то есть на их взгляд «безбожниками», а правоверному мусульманину (а они все были такими) следует сторониться подобных людей.

Во-вторых, наша привычка к одному известному национальному напитку также служила препятствием, потому что с их стороны официальная установка явно была следующая: «Пить спиртное мусульманину нельзя, а с русскими тем более». И в-третьих, рассказывать всегда хочется о чем-то героическом (или забавном), а вот с этим тогда у египтян была нехватка.

Но вот однажды «в курилке» служивший с нами накиб (капитан) Мухаммед рассказал следующее.

Это было еще до перемирия. В то время он служил в передовой роте радиотехнической разведки. Несколько РЛС (радиолокационных станций) отслеживали воздушную обстановку над оккупированным Синаем. Все бы ничего, но очень досаждали им вражеские авиаторы. Почти каждый день где-то в 11.00–11.30 утра с той стороны прилетала пара-тройка самолетов и начинала утюжить их позиции. Пока один стервятник делал картинный заход, а затем, снижаясь, начинал поливать пулеметным огнем, другие два прикрывали его сверху. Первый отваливал, картинно уходя ввысь, штурмовку продолжал другой и так несколько раз. Долго они терпели, наконец командир роты и Мухаммед поехали с поклонами к командиру соседней зенитной части. Попив своего любимого зеленого чайку, они договорились, что воздушным разбойникам надо преподать урок. На следующее утро командир зенитчиков прислал им «Шилку» счетверенный зенитный крупнокалиберный пулемет на шасси танка.

«Шилку» поставили чуть в стороне, за песчаным барханом, и командиру ЗПУ* подробно объяснили, в какое время и откуда прилетают самолеты, их углы снижения, скорость и тому подобное. Наводчик оказался толковым парнем, он заранее попрактиковался и, когда стала пикировать первая машина, первым же залпом разнес ее в клочья. Другие два самолета — можно только представить шок и ошеломление пилотов — поторопились убраться восвояси. Самое удивительное — летчик остался жив, удачно катапультировался и тут же спустился на парашюте в расположение части. Возбужденные солдаты скрутили его и доставили на КП. Велико же было удивление допрашивающих, когда они выяснили, что перед ними не офицер всемогущих израильских ВВС, а всего лишь курсант военно-летного училища.

С его слов, почти ежедневные бомбежки расположения роты были всего лишь выполнением учебного плана, с проставлением оценок в «зачетку» за отработку упражнений по пикированию, заходу на цель, практической стрельбе и т. п.

Мухаммед с командиром позвонили в штаб полка. Реакция была такая: сначала поздравили с уничтожением вражеского самолета и пленением пилота, затем отругали «за самодеятельность» и, в-третьих, приказали срочно свернуть всю технику и имущество и убраться с этого места.

Командир полка оказался опытным и прозорливым офицером. Рано утром следующего дня налетевшие десяток «фантомов» смешали с землей и песком все, что арабы не смогли увезти с собой накануне.

По тем временам со своей боевой техникой, профессиональной выучкой и мастерством мы на фоне других армий Ближнего Востока смотрелись неплохо. Как следует из рассказа Мухаммеда, даже «Шилка», которая в сущности была всего лишь модификацией зенитного пулемета времен Великой Отечественной войны, могла на кусочки разнести самый современный самолет той поры, если только находилась в руках опытного и хладнокровного наводчика.

Где-то в начале 1972 года на одном из политзанятий нам рассказали, как накануне два МИГа-25 ходили в пробный учебно-тренировочный поход на Тель-Авив. Самолеты зашли со стороны Средиземного моря, которое, естественно, считалось нейтральной зоной, затем развернулись и сделали прощальный круг над «цитаделью сионизма». Израильтяне прекрасно видели их на экранах своих радаров, стали поднимать в воздух «миражи» и «фантомы», затем стрелять из ракетных комплексов «Хок».

Все было напрасно — «МИГи» остались недосягаемы. После активных радиобменов со штабом в Каире пилоты получили разрешение лететь через Синай, нашпигованный самой современной боевой техникой, и затем благополучно сели на базе в Египте.

Таким образом, наш ВПК проявил себя вполне достойно по отношению к «Дженерал Дайнемиксу» и другим монстрам американской индустрии вооружений.

Где-то в это же время нас также ознакомили с результатами израильского конкурса стрелкового оружия, наиболее приспособленного для действий в условиях пустыни. Так вот, на первом месте там оказался автомат Калашникова, правда, из числа захваченных и трофейных и доработанный израильскими оружейниками. У них он получил название «штурмовая винтовка Галил» и был принят затем на вооружение в армии.

Второе место занял также АК-47, но уже без доработок еврейскими мастерами, так сказать в «оригинальном исполнении».

Третье место было отдано израильскому пистолету-пулемету «Узи», а четвертое заняла хваленая американская М-16!

И в продолжение разговора о человеческом факторе, еще один эпизод той поры, рассказанный сослуживцем Михаилом. В тот день он находился в передовой роте на канале. Там же стояла наблюдательная вышка высотой метров 6–7, куда регулярно поднимались солдаты для наблюдения за противником. Поколебавшись, Михаил попросил у командира разрешение подняться на вышку и конечно же взять большой полевой бинокль. Причина его колебаний была проста: теоретически с расстояния в несколько сот метров снайпер с той стороны мог снять его одной пулей. Но так как было перемирие и приказ «не стрелять», он решил рискнуть. Взобравшись на узенькую площадку, он медленно повел биноклем по вражеским позициям. Перед ним как на ладони была «линия Барлева». Она представляла собой песчаный вал высотой в несколько метров, насыпанный израильскими инженерами на восточном берегу канала. Как неоднократно указывала их пропаганда — видимо для устрашения, — внутри вала были размещены многотонные резервуары-хранилища, куда закачена нефть и другая горючая жидкость. Израильтяне пугали, что как только кто-либо рискнет войти в акваторию канала, они выпустят горючую смесь и сожгут любой десант напрочь.

Михаил повел биноклем вглубь их позиций и в одном месте увидел какой-то примитивный навес от солнца, сделанный из планок и пальмовых листьев. Под навесом был установлен стол, а на нем тренога с телескопической трубой. Тут же сидел солдат-наблюдатель, который в телескоп разглядывал наши позиции, время от времени делая какие-то записи в лежащем перед ним «журнале» (боевых действий?). Было жарко, солдат расстегнул рубашку, пилотку подсунул в их манере под погон.

В какой-то момент бинокль Михила и телескоп израильтянина «скрестились». Они смотрели прямо друг на друга, и тот в свою мощную оптику конечно видел, что перед ним не араб. Михаил поднял руку и помахал ему, и тот ответил таким же приветственным жестом. «Между нами не было враждебности, только любопытство», — рассказывал Михаил.

Вдруг на горизонте появился клуб пыли. Было ясно, что идет какая-то машина, она приближалась. Наконец она встала, и, когда пыль немного рассеялась, Михаил увидел, что это был автобус армейского образца, из которого стали выходить солдаты, очевидно, смена их гарнизона. Что-то необычное почудилось в их облике: Михаил еще потоньше настроил фокус бинокля и увидел, что большинство солдат были одеты в ладные обтягивающие юбки, а гимнастерки сверху круглились в положенных местах. Да, это были те самые «girl-soldiers» — «девушки-солдаты», о которых мы так много были наслышаны. Было видно, как солдат-наблюдатель засуетился, вскочил с табурета, застегнул форменку, одел пилотку и даже отряхнул пыль с ботинок.

Подойдя к автобусу, он стал оживленно общаться с новоприбывшими. Михаил не выдержал, отложив в сторону бинокль, он сложил ладони рупором и стал в каком-то экстазе кричать на ту сторону по-русски: «Девчонки! Сюда! К нам!» Но девчонки его не слышали и это был «глас вопиющего в пустыне». Правда, этот вопль услышала парочка египетских солдат, скрывавшихся от солнца в тени вышки. Михаил увидел недоумение на их усатых лицах, обращенных вверх. Когда он спустился вниз, один из них обратился к нему с чем-то по-арабски, жестикулируя в сторону израильских позиций. Михаил нашелся ответить только: «Эмраа… хенак». (Девушка, женщина… вон там искаженный арабский. — Примеч. авт.) «А-а, ана фахим — яхудин…» (Я понимаю — еврейки.) И глаза у усачей несколько замаслились, очевидно, у них уже был опыт разглядывания «girl-soldiers» сквозь оптику бинокля.

Вот такой был эпизод международного общения той поры.

* * *

11 сентября 1971 года скончался пенсионер, а ранее высший руководитель нашей партии и государства Никита Сергеевич Хрущев. Правда, большинство советских граждан об этой кончине узнали лишь много времени спустя. До нас, находящихся в Египте, эта новость долетела быстрее, потому что в издаваемой в Париже американской «International Gerald Tribune» в номере от 12 сентября был помещен огромный «подвал» (а эта газета свободно продавалась в Каире) на смерть нашего руководителя. Статья была очень интересной, с подробным описанием его жизненного пути и деяний, включая знаменитый эпизод с ботинком на трибуне ООН и высказывания при посещении ночного клуба в Лос-Анджелесе, в ходе его визита в США осенью 1959 года.

Но мне этот номер «Трибюн» запомнился еще и тем, что где-то на 16-й странице была помещена маленькая информация о том, что накануне Israeli gunners (израильские зенитчики) сбили sukhoi reconnaissance plane over the Suez canal (разведывательный самолет СУ над Суэцким каналом). При этом они не одевали flak jackets and helmets (противоосколочные жилеты и каски), так как никакого обострения обстановки на канале не ожидалось.

Все это абсолютно совпадало с той информацией, которую нам накануне сообщили в устном порядке, что был уничтожен наш самолет с египетским пилотом.

Прошла еще пара дней, и нас проинформировали, что в ответ на это египтяне сбили зенитной ракетой так называемый «стратокрузер». «Стратокрузером» назывался винтовой четырехмоторный самолет, оснащенный самой современной аппаратурой электронного слежения и разведки (предшественник современных АВАКСов). Самолет долгими часами выписывал петли над Синаем, следя за воздушной обстановкой, кстати даже не заходя на «нашу» сторону. Самое главное, на борту его якобы находились и погибли чуть не тридцать офицеров-разведчиков, все в званиях капитанов и майоров, причем половина из них была американцы!

Я лично подвергаю факт уничтожения «стратокрузера» известному сомнению, потому что никакого «шума» в печати мы по этому поводу не услышали.

Но… как знать, то, что последовало дальше, может служить и косвенным подтверждением вышесказанному. Иначе с чего бы израильтянам устраивать ту воздушную атаку на египетские позиции, которой я сам был свидетелем?

Это было 15 или 16 сентября. Утром того дня целой группой мы выехали на микроавтобусе в радиотехническую роту, стоявшую в местечке Абу-Сувейр, 7–8 км на запад от Исмаилии.

По пути просто из любопытства заехали на бывший военный аэродром, атакованный израильской авиацией в то памятное утро 5 июня 1967 года. В глаза бросился огромных размеров ангар из гофрированного металла. Уже издали было видно, что он весь расчерчен пулеметными очередями, как будто по нему неоднократно прошлись какой-то гигантской швейной машинкой. Сквозь полураспахнутые перекошенные ворота мы вошли внутрь. Прямо перед нами внутри стоял, точнее лежал, двухмоторный фронтовой бомбардировщик ИЛ-28. Пулеметно-пушечным огнем у него, видимо, были подломлены все три стойки шасси, и он упал «на брюхо». За ИЛ-28 в разной степени разбитости стояли еще несколько машин. Картина была настолько удручающая, что мы даже и не пошли смотреть дальше. Наверное, все это напоминало какую-нибудь нашу авиабазу в Белоруссии в конце июня 1941 года.

С облегчением вышли на свежий воздух и поехали дальше. День продолжался, и мы уже были в расположении части, сидели в укрытии и занимались с техникой. Внезапно «с улицы» раздался какой-то громкий хлопок (или взрыв), как будто разорвалась большая автомобильная шина.

Причин о чем-то тревожиться не было, и мы продолжили свою работу. Однако спустя какое-то время появился представленный нам ранее командир полка и, обращаясь к нам по-английски, произнес: «Противник только что совершил налет, в результате которого одна наша станция разбита. Предлагаю вам подняться наверх и оценить ущерб». Мы в недоумении переглянулись и вышли на воздух. В принципе там все было спокойно. Следуя за командиром, мы стали подниматься по песчаному бархану. Там на солидной бетонной плите 15–20 см толщиной стояла передающая кабина советской станции П-35 с большой параболической антенной. Станция была явно не «в работе», так как кабина не вращалась. И вот тут я увидел… Угол плиты, обращенный на восток, был раздроблен, из него торчали погнутые арматурины, а песок внизу заметно закопчен. Сопровождавшие нас египтяне что-то тараторили по-арабски, все время упоминая какой-то «шрайк». После осмотра наш старшой подтвердил, что израильтяне действительно применили «шрайк», т. е. специальный противо-РЛС снаряд (американского, естественно, производства), самонаводящийся по лучу станции. В принципе египтянам крупно повезло: снаряд угодил прямо под основание плиты, попортил ее, но сила его ушла вверх и в стороны, и начинявшая его шрапнель лишь частично посекла антенну. Материальный ущерб был минимален, а из людей никто не пострадал.

После этого мы долгое время собирали со склонов бархана осколки и останки «шрайка» для его дальнейшего изучения и только вечером вернулись в Каир. Самое интересное выяснилось на следующее утро: стало известно, что в тот день подобные воздушные атаки «шрайками» были совершены одновременно в пяти (5!) различных пунктах на канале. Конечно, это было неспроста. По разным причинам нанесенный ущерб был невелик. Но сам факт! И еще. Когда наши спецы расшифровали все записи того дня, то установили, что для пуска пяти управляемых ракет противник задействовал ударную группировку из 50–60 летательных аппаратов. Это были пять «фантомов», каждый из которых пускал свой «шрайк». Воздушное прикрытие каждого обеспечивали 4–5 истребителей, затем была отвлекающая группа и барражировали 6–7 вертолетов, которые должны были подбирать сбитых пилотов, имелся и «засадный полк», который вступил бы в бой, если бы египтяне подняли свою авиацию. «В общем, заключил один из наших, — получился такой «змеиный клубок», что нам его еще долго распутывать, да еще и поучиться». — «А как у нас?» — «У нас все по-другому», — ответил он, но не стал больше распространяться на эту тему.

И последнее, что запомнилось от того дня. Мы уже уезжали, и солнце заметно клонилось к горизонту. Вдруг из-за каких-то посадок сбоку дороги послышался слитный звук голосов, как на стадионе во время футбольного матча. Просто из любопытства мы свернули посмотреть, что там творится. Там на утоптанной песчаной площадке посреди рощи кипарисов стояли столбы, была натянута сетка и шел волейбольный матч, причем международный — в одной команде были египетские солдаты, в другой — советские, из стоящей тут же части. Тут же на примитивных скамейках и просто земле сидели болельщики, наши и их солдаты. Они дружно «болели» за своих, время от времени аплодировали, крича «Садык квайис!» (Приятель-хорошо!) или по-русски «Мазила!». Картина была поистине умиротворяющей. Хотелось бы знать, проводятся ли сейчас такие матчи где-нибудь в Приштине или Гудермесе? Или наступивший ХХI век такой жестокий, что об этом не может быть и речи?

7 декабря 1971 года в Каир прибыл с официальным визитом премьер-министр Иордании Васфи Эль-Телль. В аэропорту «Каиро-Интернешнл» его встречал почетный караул, были произнесены все надлежащие случаю приветственные речи. А на следующий день во всех каирских газетах было опубликовано, что в тот же вечер он был застрелен неизвестными злоумышленниками прямо у парадного входа в престижный «Sheraton-Hotel». Никто не дал никаких разъяснений, никакой дополнительной информации, как будто убийство в центре своей столицы премьер-министра дружественного государства — самое обычное дело. (Правда, позднее прошла информация, что таким образом он был «наказан» за свою роль в разгроме палестинского сопротивления в «черном сентябре» 1970 года.)

И еще гораздо позднее я узнал, что премьер Эль-Телль — тот самый талантливый штабной офицер Васфи Телль, который за 23 года до этого составил план арабской кампании на весну-лето 1948 года.

Ну, а кто был его брат? Разумеется, это майор, затем полковник Абдулла Телль. Думаем, читателям будет вообще небезынтересно узнать о послевоенной судьбе некоторых из действующих лиц части Первой данной книги.

Итак, с арабской стороны.

Король Абдалла. Его мечта сбылась: 1 декабря 1948 года он был провозглашен королем Арабской Палестины, и территории этого несостоявшегося государства были включены с состав Хашемитского королевства Иордании. 20 июля 1951 года, прямо в момент прибытия на пятничную молитву в мечеть Омара, он был убит у ее входа арабским фанатиком, очевидно из числа тех, которые обвиняли короля в «предательстве» и проигрыше войны.

Абдулла Телль. Его возросшая популярность привела к тому, что Телль был вынужден добровольно эмигрировать в Каир в 1950 году. Затем он заочно был приговорен к смерти за свою роль в заговоре против короля, что он всегда отрицал. Только после войны 1967 года ему позволили вернуться в Амман, где он позднее и скончался. Возможности этого незаурядного офицера так и остались неиспользованными.

Муфтий Амин Хуссейни. Остаток жизни он прожил в изгнании в Бейруте, взывая к милости Божьей, но Аллах так и не внял его молитвам и не поспособствовал его возвращению в Иерусалим.

Хабес Маджелли. Подполковник, отстоявший Латрун в трех кровавых битвах, затем стал командующим иорданской армией и весьма влиятельной фигурой в ближневосточной политике.

Фавзи Эль-Кутуб. Знаменитый бомбист долго служил экспертом и наставником по подрывному делу в организациях палестинских «федаинов».

С еврейской стороны.

Давид Шалтиель. На своем гражданском поприще долгое время служил дипломатом, представляя свою страну в Европе и Южной Америке. Скончался в 1969 году.

Узи Наркисс. После Шестидневной войны, исполнив свой обет у Стены плача, вышел в отставку и длительное время работал в службе по приему новых иммигрантов.

Мотке Газит. Будучи тяжело раненным в последние дни защиты Еврейского квартала, куда он привел своих «территориалов» на помощь Моше Русснаку, долго лечился, а затем вернулся к своей первой профессии дипломата и имел блестящую карьеру, представляя свою страну во Франции.

Моше Русснак. Многие годы работал в благотворительной организации «Хадасса».

Давид Элазар. Юный лейтенант, который пинками поднимал свой взвод у ворот Сиона, а перед этим отвоевывал монастырь Сент-Симон в Катамоне, в начале 70-х был начальником Генштаба израильской армии.

Хаим Ласков. Командир, который организовывал первую бронетанковую атаку армии Израиля, позднее стал удачливым бизнесменом в Тель-Авиве.

* * *

Однако вернемся в 1972 год. Сменив безвременно скончавшегося в сентябре 1970 года президента Гамаля Абделя Насера, уже два года у власти находился президент Анвар Эс-Садат, который, кстати, был соратником последнего в подпольной патриотической организации «Свободные офицеры». В 1952 году вместе с другими они совершили Июльскую революцию. Монархический режим короля Фарука был свергнут, и Египет стал республикой. Таким образом, на лето 72-го намечались широкие празднества — 20-летний юбилей Июльской революции. Также, если считать с 1955 года, можно было отмечать где-то 17 лет самого тесного сотрудничества между СССР и Египтом, символом которого стала Саадаль-Аали — Высотная плотина Асуанской ГЭС на Ниле. Казалось, ничего не должно было омрачить нашей дружбы… Но случилось по-иному.

Июль 72-го перевалил на вторую половину. После возвращения из очередной поездки на Красное море у меня была «фантазEея» — то есть отгулы, — и я находился в Каире.

День был обыкновенный рабочий, и, как обычно, утром наши уехали на службу. Не успели они разложить на столах карты и документы и просмотреть последние планшеты «воздушной обстановки», как из канцелярии нашего посла Виноградова раздался звонок — «всем оставаться на рабочих местах, но к работе не приступать». Звонок был «интересный», но тревоги или какого-то беспокойства не вызвал.

Народ затянулся сигаретками, заядлые шахматисты достали свои доски… Но внезапно прозвучал новый звонок-приказ: «По решению египетской стороны миссия советских военных специалистов прекращается… Собрать все документы, бумаги, имущество… к концу дня подготовить списки эвакуируемых» и т. д.

Что тут началось!.. Больше всего запомнился рассказ коллеги Виктора, который заведовал «секретной комнатой». В самом конце дня к нему забежал взмыленный генерал. С одобрением кивнув в сторону уже опустошенных сейфов, он повернулся, чтобы бежать по коридору дальше, но вдруг резко развернулся, и глаза у него округлились. Виктор проследил за его взглядом… который остановился на портрете Л.И. Брежнева, висевшего там «со времен незапамятных». «Почему портрет до сих пор не снят?» — раздраженно зарычал генерал, нервы которого в конце дня были, видимо, на пределе. «Так указаний же не было, товарищ генерал…», — удачно нашелся Виктор. «Какие тебе, так и растак, нужны еще указания?.. Ты что, не понимаешь, что они надругаться могут!.. Чтоб через пять минут его здесь не было! Смотри, я лично проверю…» И генерал затопал по коридору дальше. Вздохнув, Виктор достал гвоздодер, ножик и полез на подставленный к стене стул…

На тот момент это был действительно последний рабочий день для наших «мусташаров» и «хабиров» в АРЕ (так по-арабски назывались наши советники и специалисты). Через день-два стали прибывать наши суда и самолеты, чтобы везти военнослужащих на родину (как позднее мне рассказывали арабы, при виде наших «Антеев» у них фуражки «падали с затылков», когда они задирали головы, чтобы разглядеть, на какой высоте у них винты или пилотская кабина).

Колония наших специалистов в «мадинат Наср», где мы тогда жили, — а каирцы знают, где это место, — стала заметно пустеть. На работу ходить уже было не нужно, деньги продолжали платить, и в принципе настроение было неплохим. Правда, чего уж там скрывать, начались некоторые проблемы, связанные с вынужденным бездельем и все с теми же напитками. Чтобы занять людей, командование распорядилось крутить фильмы каждый вечер, а не 2–3 раза в неделю, как раньше. «Хитом» считался фильм «Офицеры», который вообще-то был новинкой 72-го года. Показывали также «Начальника Чукотки», «Служили два товарища», «Щит и меч». Но особенно всем нравился фильм «Освобождение», это был действительно зрелищный батальный фильм, причем он не требовал особого перевода, и даже арабы из окрестных домов приходили посмотреть на широком экране, как майор Цветаев с товарищами гнали фашистскую нечисть за пределы нашей Отчизны.

Больше всего нашим отъездом были огорчены владельцы многочисленных продуктовых и ширпотребных лавок, расположенных в «мадинат Наср». Они сразу теряли серьезный бизнес, связанный в первую очередь с продажей продуктов питания. Ведь наши мусташары, отсидев «на канале» по 15–20 дней на солдатском пайке, прибывая на фантазEею в Каир, на продуктах и напитках не экономили.

Самый удачливый из этих коммерсантов, по имени Льюис, неплохо освоивший наш язык, впрямую заявлял своим русскоязычным покупателям: «Садат совершает большую ошибку, что отправляет советских домой…» Был ли он египетским диссидентом той поры, осмеливающимся открыто критиковать своего президента, или «агентом ЦРУ, приставленным для слежки за нашими специалистами» (как утверждали некоторые), так и осталось нам неизвестным.

Так прошло дней десять. Неожиданно у нас в квартире появился наш старшой — майор Бугайков, которого за демократизм мы звали между собой просто Юра. Начал он не «впрямую»: «Как настроение?» — «Да все нормально, товарищ майор». — «Домой не собираетесь?» — «Так команды не было, товарищ майор… да и вообще здесь неплохо». — «Ну хорошо, я вижу, настроение бодрое и «дембельских настроений» не наблюдается… Так вот, ребята, нашу группу пока не высылают… да тут еще арабы обратились помочь им. В общем, решили пока отправить вас по командировкам, а так как в том месяце вы с Михаилом были на Красном море, то сейчас поедете в Александрийский полк». «В Александрию?! С удовольствием». — «Ну, вот и езжайте».

На следующий день, получив в арабском штабе необходимые дорожные документы, мы на «алюминиевом поезде» покатили в Искандерию (арабское название этого города). «Алюминиевым» мы его называли из-за внешней обшивки каким-то блестящим, светоотражающим металлом. «Эр-кондишен» внутри, самолетные кресла — наверное, даже сейчас этот поезд смотрелся бы неплохо, а по тем временам в Союзе мы таких поездов вообще не видели.

Не успели расположиться в креслах, как появился опрятный официант, который подкатил свою тележечку и предложил нам напитки, орешки, сладости и тому подобное. Взяв по бутылочке своего любимого охлажденного пива «Stella», мы почувствовали себя вполне комфортно.

С Александрийского вокзала проехали сразу в гостиницу «Гайд-парк», где всегда останавливались во время визитов в этот город. Там поднялись на седьмой этаж, который обычно резервировался за нами. Войдя в небольшой холл, мы с Михаилом сразу переглянулись: на стене неизменно, как и прежде, висел большой портрет В.И. Ленина. Под ним с газетой в руках сидел знакомый нам администратор. Это был крепкий накачанный парень, которому бы самое место быть «на фронте», но… место работы ему было определено здесь.

Оторвавшись от газеты и увидев нас, он не мог скрыть своего изумления. Затараторив по-русски и по-английски, он стал интересоваться, как, собственно, мы здесь очутились. «На работу приехали» — таков был ответ. «Так русские же уезжают». — «Ну, а мы приехали…» Получив номера, мы стали размещаться, а тем временем из холла слышался возбужденный голос администратора, который по телефону явно сигнализировал о нашем приезде «куда следует».

Забрав плавки и полотенца, мы направились на пляж. Но по пути зашли в еще одно знакомое место. В цокольном этаже гостиницы располагалось несколько продуктовых лавок, в одну из них мы и зашли. Увидев и узнав нас, хозяин лавки что-то радостно затараторил по-арабски. Попутно он стал интересоваться, как долго мы предполагаем остаться здесь. Решив, что это вообще-то военная тайна (хотя бы на ротно-батальонном уровне), мы ответили ему коротко: «This is a secret», а после этого поинтересовались по-русски: «А «хамасташар» есть?» — «Есть, есть… Пожалюста, товарич!» Хамасташар это всего лишь числительное «пятнадцать». Он, как правило, возникал там, где размещались наши хабиры. После этого владелец ближайшей лавки быстро «ориентировался» и затем за пятнадцать пиастров, то есть одну шестую часть тогдашнего египетского фунта, готов был предложить любому из наших стаканчик местного бренди. Этот напиток был приемлем нам по вкусу и градусам, но от него, наверное, вывернуло бы наизнанку любого правоверного мусульманина. Иными словами, хамасташар являлся своеобразным «ноу-хау» и неофициальным паролем и местом встречи для всех наших хабиров…

Когда уже поздно вечером мы вернулись с пляжа, администратор на седьмом этаже был необычайно предупредителен, и уже настала наша очередь удивиться: он обратился к каждому из нас не «мистер» (обычная форма обращения египтянина к иностранному гостю), и даже не более дружелюбным «садык» (друг), а другим словом — «ядоффа». Этот термин весьма специфический и, как нам сказали, означает не что иное, как «однополчанин».

После этого он поинтересовался у нас: «Как море, пляж?» «Нормально». — «А как хамасташар?» — «Тоже нормально».

Ясно было одно: торговец снизу уже сообщил нашему «куратору» о визите к нему, и это в глазах администрации окончательно удостоверило наши личности — кто, кроме русских, мог заявиться на «явку» с паролем «15»?

…Все сказанное в принципе повторилось на следующий день, когда мы добрались до штаба полка. Диалог с дежурным офицером выглядел все так же: «Так русские уезжают…» — «Ну, а мы приехали…» Этому должностному лицу мы предъявили и свои «командировочные предписания», полученные нами в Каире и написанные затейливой арабской вязью. Он тщательно прочитал их с первой до последней буквы, затем сверил арабское написание наших фамилий в удостоверениях личности. «Ладно, подождите пока здесь, — сказал он и крикнул вестовому: Итнин шай» (Два чая).

Пока мы пили чай, из соседней комнаты был слышен его голос: «Централь! Иддини Кахира, бисурра…» (Коммутатор! Дайте Каир, срочно.) Вернулся офицер заметно повеселевшим и на этот раз заказал «Талята шай» (Три чая). Было очевидно, что собеседники на другом конце провода все-таки убедили его, что перед ним не парочка израильских шпионов, а всего лишь два советских хабира, направленных на работу. Поговорив по внутренней связи, он сказал, что через десять минут нас примет командир полка…

…Полковник был любезен и деловит. Никак не комметируя недавнее решение своего верховного руководства выслать всех советских в Союз, он заявил, что рад вновь видеть советских специалистов у себя в части и уверен, что наш опыт и компетенция помогут решить все возникшие проблемы с поддержанием его техники в боеготовом состоянии. (От себя добавлю, что имевшаяся в его распоряжении техника была на все 100 процентов советского происхождения, кого же нужно было приглашать для ее обслуживания, не канадцев же?)

Со следующего утра арабы исправно присылали за нами раздолбанный «козлик» модели ГАЗ-69, и мы ехали в часть. Там исправно проводили весь рабочий день и к вечеру возвращались обратно. Наша вечерняя культурная программа в принципе была не очень разнообразна. «Крестный отец» блокбастер 72-го года — был отснят, но еще только монтировался в Америке и до Александрии не дошел.

Зато мы посмотрели «I killed Rasputin» (Я убил Распутина) псевдоисторическую поделку из Голливуда про деяния князя Юсупова, «Аэропорт» по роману Артура Хейли, а из «пустячков» франко-итальянский «Sin, Sun and Sex» (Грех, солнце и секс). Так что александрийский кинозритель той поры был в этих вопросах гораздо более продвинут, чем современный ему советский.

Но гораздо более интересным был визит на проводившуюся тогда в городе национальную выставку Малайзии. Она давала представление о развитии и потенциале этой страны — одного из будущих «молодых тигров» или «драконов» Юго-Восточной Азии. Посетителей было немного, и два молодых человека явно неарабской внешности привлекли внимание ее менеджера — малайца (китайца?) средних лет, в костюме-тройке и бабочке, несмотря на жару. Приблизившись, он затеял с нами разговор на своем прекрасном английском, затем даже пригласил в свой офис, где стал угощать «пепси-колой». Вопросы его от общего — как понравилась выставка? — приобрели более специфический характер: что нас привело в Александрию и кто мы есть? Отвечать ему не хотелось, и не потому, что мы были такие «засекреченные», просто потребовалось бы слишком много ненужных объяснений. Мы сказали просто, что «выставка нам понравилась, в Александрию мы прибыли по делам, а сами мы бизнесмены, представляем строительную фирму, скажем… из Польши».

«А-а, разумие польска…» — неожиданно ответил малаец и бойко затараторил на этом языке, из чего мы поняли, что он работал и в этой стране. Поддержать диалог по-польски мы, конечно, не смогли и поэтому, сказав, что у нас неотложные дела и мы ждем срочный телекс из Варшавы (а факсов тогда не существовало), поспешили ретироваться.

Но еще более запомнилось наше посещение «Первого международного фестиваля песни» (организованного в рамках празднования юбилея Июльской революции). Уже несколько дней афишками об этом приближающемся событии были обклеены все фонарные столбы в Алексе (как они называют свой город). Дата и время проведения нам были понятны, но где находится этот теннисный клуб место проведения, — мы не знали. Пришлось обратиться все к тому же администратору. Слова «International Song Festival» были ему почему-то непонятны, тогда мы предъявили ему афишку, сорванную с улицы. «А, хафля оганейа! — тут же воскликнул наш «однополчанин» и добавил: — Если увидите Умм Каль-Сумм, передайте ей привет».

Тут нужно пояснить следующее: слово «хафля» мы знали и раньше, оно означает «праздник», причем самый разнообразный — от рождения ребенка до официального банкета. «Оганейа» — это песня. Так и получилось. Что касается Умм Каль-Сумм, то в те годы это была ведущая певица арабского мира, которая имела почетное звание — пусть и неофициальное — «Голос Аравии». Когда на телеэкране появлялась эта осанистая матрона в арабском национальном одеянии, то ее звенящий многооктавный голос заставлял замолкать все пустые разговоры в многочисленных кофейнях, посетители которых начинали подпевать в самых патетических моментах ее патриотических песен. Есть данные, что ее уникальный голос сыграл свою роль в мобилизации арабских сил еще в 1948 году…

До теннисного корта мы легко добрались на трамвае. Без проблем купили входные билеты и программу в виде буклета. Из нее мы узнали, что упомянутая певица выступать не будет, видимо, это был не ее уровень и не ее аудитория, зато были заявлены исполнители из Греции, Сирии, Ливана, Палестины, Турции, Румынии, конечно же Египта, и даже из страны, записанной как USRR. Там значилась песня «Never again» (Никогда снова), которую должен был исполнять некий А. Осман (явно с Кавказа), музыка Г. Михайлова на слова Б. Хенейна.

Надо отдать должное — организация «хафли оганейи» была безукоризненной. Ясно, что оргкомитет под руководством Абдель Кадера Махмуда приложил много сил и стараний: прибыли почетные гости из Каира, жюри было международным, оркестр под руководством Хасана Наги весь в черных фраках и манишках. Радиотелепередачу обеспечивали тогдашние телезвезды Ахмед Фавзи и Нагва Ибрагим.

После обязательных церемоний открытия конкурс начался, но мы с Михаилом были несколько разочарованы: все выступления конкурсантов были в каком-то едином усредненном стиле, во всяком случае, не поп, не рок и не диско. Правда, публика — а молодежью были заполнены все зрительские места воспринимала происходящее вполне благодушно. Только в одном случае, когда был объявлен выход представителя Ливана и он действительно появился (если судить по программке, то это должен был быть В. Фросина), окружавшая нас публика вдруг разразилась протестующими воплями и истошными криками: «Айзин Лебнани! Айзин Лебнани!» Оркестр начал было играть, но толпа бесновалась и продолжала скандировать: «Хотим ливанца! Хотим ливанца!», в конце концов появившийся было артист исчез и был объявлен следующий номер.

Мы этот инцидент поняли так: вместо настоящего ливанца на сцену вышел какой-то самозванец из «дворовой самодеятельности», и толпа своими криками сорвала его выступление. В этом случае оргкомитет конкурса явно заработал себе большой минус, а подлинные любители современной песни из Александрии не позволили себя «провести за нос».

Был объявлен перерыв, и мы им решили воспользоваться для следующего в ходе первого отделения наше внимание привлекла оживленная речь на русском языке (!), доносившаяся до нас с мест, расположенных чуть выше, причем звучала она явно из женских уст (!). Такой факт, да еще в условиях «прифронтовой» Александрии лета 72-го года, российские молодые люди никак не могли оставить без внимания. Поднявшись со своих мест, мы пошли по ступенькам вверх и сразу обнаружили трех женщин, безошибочной российской внешности. Появление молодых людей, куртуазно обратившихся к ним на русском, вызвало среди них легкое смятение.

«А вы кто?» — естественно, был первый встречный вопрос с их стороны. Темнить тут было бесполезно, и мы сказали все как есть, в свою очередь поинтересовавшись: «А вы?» — «А мы — арабские жены», — ответила одна из них. Тут же были и их мужья — интеллигентного вида арабы, естественно, выпускники наших вузов, по виду инженеры или адвокаты. Затеялся какой-то общий малозначимый разговор, и вдруг по виду старший из них, рано располневший мужчина, задал совсем неожиданный вопрос: «А как вы оцениваете боеготовность египетской армии?» Такой вопрос, да еще заданный в обстановке «праздника песни», захватил нас совсем врасплох. Но что оставалось делать? Не желая ввязываться в ненужную для нас дискуссию, мы начали на нейтральной дипломатической ноте, «что боеготовность египетской армии хорошая и с каждым днем становится все выше и выше» и т. д.

Наш собеседник усмехнулся, а дальше он заявил такое, что даже сейчас, тридцать лет спустя, мне не хочется это повторять.

Продолжать беседу в таком ключе было бессмысленно. Кивнув на прощание русским женам и их арабским мужьям, мы вернулись на свои места.

Второе отделение конкурса прошло в том же ключе, что и первое. Представителя СССР мы почему-то так и не услышали, но мы терпеливо досидели до конца. Первый приз завоевал англичанин Колин Рикардс со своей песней «Robin» (Малиновка), он же автор музыки и слов (до уровня Элтона Джона ему, конечно, было далеко, не говоря уж про тогдашнего кумира Тома Джонса). Затем на наших глазах провели лотерею по номерам программ, причем устроители обещали, что победителю тут же будут вручены билеты для двух лиц на недельный круиз по Средиземному морю.

Наш номер 5902 ничего не выиграл. Видимо, даже в Египте — в стране чудес — выиграть такой приз постороннему лицу, не входящему в состав оргкомитета, невозможно.

Вообще, за два года нахождения в Египте я насчитал всего два эпизода какого-то неприятия слов или действий египтян. Один — это упомянутый эпизод на фестивале песни в Александрии. Другой случился раньше, в декабре 1971 года, в местечке Эль-Кусейр, на дальнем юге АРЕ.

Но сначала короткая справка: усыпальница первого президента Египта Г.А. Насера находится возле одной из центральных магистралей Каира. Мы ее называли Мавзолей, хотя на наш он совсем не похож. В принципе это мечеть, очень изящного исполнения, в центре которой находится большое надгробие из хорошо отполированного мрамора, под которым покоится президент. Вход туда свободный. Стоящие снаружи в парадной форме солдаты только символизируют охрану.

Так вот, в далеком Кусейре, пока мы возились возле своей заглохшей машины, среди пыли, песка и мух, к нам подошла группа их солдат. Видно, они настолько одурели от каждодневной скучной действительности и «ничегонеделанья», что зрелище советских хабиров, суетившихся возле неподвижного автомобиля, представляло для них весьма занятное развлечение.

Присев невдалеке, кто на песок, кто «на корточки», они разглядывали нас, моментами обмениваясь какими-то непонятными для нас фразами. Среди них находился и откровенно пожилой мужчина, можно сказать старик, но все в той же солдатской форме. По виду он был душой компании, непрерывно отпускал какие-то шуточки и вообще был среди них кем-то вроде Васи Теркина.

Наша вынужденная остановка затягивалась — перегревшийся двигатель никак не хотел остывать, хотя декабрьское солнце не было таким жарким.

Мы сели перекурить. Пожилой солдат приблизился к нам, его лицо было изрезано глубокими морщинами, кожа очень темной. Он попросил сигаретку, закурил, и мы из вежливости поинтересовались, сколько же он служит в армии? И вдруг на вполне приличном английском он сказал — с 1939 года (!). Начинал он, естественно, еще в английской армии, а в 1941 году был в составе тех британских войск, что освобождали Аддис-Абебу от итальянских оккупантов, посланных туда Муссолини еще в 36-м. Если все это было правдой, то такой послужной список мог вызвать только уважение.

«Какое же у вас звание?» — поинтересовался один из наших. «Вот, до сержанта дослужился», — он с гордостью продемонстрировал нашивки на рукаве. «О-о, ветеран…» — кто-то из наших похлопал его по плечу.

И вдруг, без каких-то предисловий, он спросил: «А знаете мое самое заветное желание?» — и сам себе ответил: «Захватить израильтянина, привести его в мечеть Насера и перерезать ему горло у надгробья президента…» Мы были буквально ошеломлены такой кровожадностью и скотством со стороны внешне безобидного «ветерана». Самый сильный аргумент, который я нашел и сказал ему: «Наверное, сам мистер Насер не одобрил бы такой cruelty (жестокости)…» Но старик стал настаивать на своей точке зрения. Разговаривать в таком тоне было с ним уже бесполезно, и мы жестами показали, что беседа закончена.

В общем, неожиданная встреча с этим «ветераном» была тем самым исключением, которое подтверждает правило. Моя точка зрения может быть спорна, но редко я встречал в жизни в своей массе более обаятельных людей, чем рядовые египтяне. Они незлобивы. Как правило, не коварны. Почти всегда оптимистичны. Во многом полагаются на Аллаха, но и на свои силы тоже. Иногда стоически упрямы (но в хорошем смысле этого слова), могут «держать удар» и терпеливо переносить трудности. Элементы разгильдяйства и надежды на вечный «авось» у них чудесным образом соединяются с чисто практической сметкой и восточной мечтательностью. Словом, являются воплощением лучших черт и русской нации (да, наверное, и еврейской тоже). И если израильтяне называют себя первым самым болтливым народом на свете, то египтянам в этой номинации можно смело отдать почетное второе место.

Конечно, эти люди совсем не заслужили тех испытаний, что выпали на их долю. Прав был их тогдашний премьер Нукраши-Паша, который еще пятьдесят с лишним лет назад заявил: «Мы ввязались в войну, которая нам совсем не нужна…» Ведь египтяне в целом не воинственны (если, конечно, не обращать внимания на похвальбу их официальной пропаганды, правда, это скорее относится к периоду 1948–1967 гг.). Как язвила западная печать после агрессии 1967 года, большинство граждан АРЕ предпочло вести «transistor war», то есть «транзисторную войну», следя за военными действиями по своим радиоприемникам.

Да, это было так. Но… пока их «не припекло». А вот когда припекло, то и отношение к этим событиям стало другое, и результат получился совсем иной. Об этом ниже на страницах данной книги.

* * *

Но вернемся в Александрию августа 1972 года. Командировка наша шла к концу. Вдруг командир полка предложил нам поехать на пару дней в передовую роту в район Порт-Саида. Каких-то причин отказаться не было, и уже следующую ночь мы провели в здании несколько старомодной архитектуры, на фронтоне которого, видимо еще во времена англичан, было выложено кирпичами Port-Said air-port. Весь фасад здания, обращенный к морю, был посечен осколками израильских авиационных снарядов, тут же стояли пальмы, точнее их стволы, так как они не имели крон и тоже, видимо, пали жертвой агрессии 1967 года.

В этом здании бывшего аэропорта размещался штаб роты, тут же солдатская казарма, узел связи, снаружи — самый главный объект (на наш взгляд) — кухня и дизель-генератор, питавший все это энергией.

Стекол в окнах конечно не было, и все оконные проемы заложены кирпичом. По внешнему периметру территории были отрыты окопчики, обложенные мешками с песком на брустверах, а все бывшее летное поле уставлено ежами из сваренных рельсов. Как пояснил нам комроты, здесь уже не рискнет приземлиться никакой вражеский самолет или планер. У него же мы спросили, можно ли пойти искупаться — ведь море находилось через шоссе, буквально в 300–400 м от аэропорта. «Ни в коем случае, — категорически воспротивился капитан, — там же все заминировано». (Было очевидно, что все уроки, преподанные египтянам, пошли им на пользу, и на этот раз они не хотели давать противнику никаких шансов.)

Прошли сутки. Настроение наше с Михаилом ухудшилось. На море ходить было запрещено, питание — все та же «фуля» (вареная фасоль в жирном соусе), в лучшем случае «уруза» (рис) или «батат» (картошка). Как только наступал отбой, дизель отключали, и наступала кромешная тьма. После второй ночи Михаил сказал определенно: «Ловить здесь нечего, надо скорей заканчивать работу и «сматывать удочки». Я согласился, и вот уже настал момент отъезда.

Но получилось чуть-чуть по-другому.

Нас пригласил капитан и объявил: «Я очень доволен вашей работой и в порядке поощрения могу предложить вам поездку в сам город Порт-Саид… если хотите, конечно. Транспорт я предоставлю».

«Порт-Саид — город исторический. Конечно, надо ехать», — сказал я. После обеда нам подогнали транспорт — это был грузовик армейского образца, который у них назывался «Эль-Наср» (Победа). А сопровождающим поехал замкомроты накиб (капитан) Мухаммед. Он уселся в кабину рядом с шофером, мы забрались в кузов, и вот уже «Наср» покатил по шоссе на восток. Дорога была вполне приемлемой. Она шла наискосок через пойму Нила, разбившуюся перед впадением в море на десятки мелких речек и проток. Местность здесь была заболоченной, и в самых «мокрых» местах полотно шоссе было поднято на пилоны, самые труднопроходимые участки оставались внизу. И вдруг это полотно закрутилось буквально винтом и рухнуло в достаточно широкую протоку. Без объяснений было ясно, что здесь «поработали» израильские истребители-бомбардировщики, одним ракетным залпом надолго прервав все автомобильное сообщение по маршруту Порт-Саид — Алесандрия.

Не мудрствуя лукаво, местные дорожники нашли самый простой выход из этой ситуации. В самом низком месте они отсыпали щебенки и обеспечили съезд с автострады. Затем машины вброд переезжали через широкую, но неглубокую протоку, и снова выбирались на трассу. Египтяне правильно рассудили, что нет смысла капитально восстанавливать мост, раз его можно разрушить с воздуха в любой момент.

…На горизонте уже показались городские строения, слева все чаще были видны пулеметные и пушечные гнезда со стволами, повернутыми к морю. Только в одном месте наше внимание привлекла группа молодежи, которая по пляжу гоняла большой разноцветный мячик. Кто они были — солдаты, свободные от службы, или, может, какие студенты, приехавшие на каникулы, — осталось непонятным.

Наконец мы въехали в город. Он был цел, и каких-то особых разрушений мы не увидели. Ощущение, однако, было странное, и оно связано с тем, что все эти дома стояли пустые — все гражданское население было эвакуировано. Если кого и можно было увидеть — так это только солдат и лишь иногда каких-то лавочников, которые занимались торговлей и предлагали «служивым» лепешки, орешки и другую подобную снедь.

Грузовик притормозил. Мухаммед высунулся из кабины и поинтересовался, а есть у нас желание посетить так называемый «Музей обороны Порт-Саида»? «Конечно есть», — ответили мы. Грузовик свернул в боковую улицу и вскоре остановился перед одноэтажным зданием современной архитектуры в исполнении «стекло — бетон». Перед ним находилась достаточно просторная и обустроенная площадка, где шеренгой стояли высокие флагштоки (в тот момент без флагов). Здесь, очевидно, в свое время проводились официальные церемонии.

Спрыгнув с грузовика, мы подошли к входным дверям из толстого стекла. Было видно, как входные ручки изнутри обмотаны толстой проволокой. Мы стали стучать в эту дверь, но никакой реакции. Наконец, хорошо видимый сквозь стекло, из глубины здания показался солдат. Он был абсолютно заспанного вида и никак не мог сообразить, чего от него хотят. Терпение Мухаммеда лопнуло, и он обложил солдата сквозь дверь таким арабским матом, что тот сразу засуетился, кое-как открутил проволоку и растворил двери. При этом он согнулся в полупоклоне и непрерывно повторял: «Аглян ва-саглян, эффенди! Мин фадляк, эффенди!» (Добро пожаловать, господа! Пожалуйста, господа!) Мухаммед еще что-то недовольно прорычал ему, и тот мгновенно исчез, скрывшись в глубине здания. «Может, что-то надо заплатить за посещение музея?» — поинтересовался я на всякий случай у капитана. «Еще чего, сейчас посмотрим сначала, что за чай он нам принесет». Я думаю, до солдата дошло, что от густоты, аромата и сладости ожидаемого чая для него лично зависело, окажется ли он еще до истечения этого дня в окопе, обложенном мешками с песком, или будет прощен и по-прежнему останется охранять «Музей обороны».

…Первый зал музея давал чисто географические и исторические сведения про Синайский перешеек, где позднее был проложен Суэцкий канал. Согласно легенде, где-то в этих местах Моисей выводил из египетского плена «племя израилево». Но конечно, на многочисленных стендах мы не нашли ни малейшего упоминания об этом.

Затем в следующем зале рассказывалось о Фердинанде де Лессепсе и истории строительства канала. После этого шел зал с информацией о статистике и деятельности канала за многие годы. Затем мы вошли в зал подарков. Запомнился какой-то кривой кинжал в заржавленных ножнах, очень древнего вида — подарок братского Йемена. Солидного вида и исполнения Коран в богатом позолоченном окладе был подарен Саудовской Аравией.

А вот откуда модель трактора ДТ-54 в сцепке с плугом? Конечно же подарок города-побратима Волгограда. «Наши люди — везде», — удовлетворенно отметил Михаил.

И вот уже мы вошли в зал, посвященный собственно обороне 1956 года. Многочисленные крупноразмерные фотографии на стенах и подписи к ним клеймили позором англо-франко-израильских агрессоров. Но тут же были и экспонаты. Больше всего запомнился помещенный под стеклом в витрине Karl Gustav Light machine-gun. Он имел массивный затвор, приклад и таких внушительных размеров ствол, что в длину они составляли все вместе явно свыше двух метров. Если это легкий пулемет, то каких же размеров должен быть тяжелый?

В другой витрине висел летный комбинезон, а над ним гермошлем. На костюме виднелись какие-то бурые пятна (крови?), а надпись на табличке гласила: «Летный комбинезон британского пилота». Тут же лежал предмет с надписью на нем oxygen tank (кислородный баллон) и еще какие-то детали самолета. Несомненно, экспонаты были подлинные.

В других застекленных витринах мы увидели парочку перекореженных автоматов, действительно старого образца, какую — то сплющенную металлическую посуду, порванную маску противогаза, еще какие-то предметы экипировки, обрывки бумаг и даже пачки сигарет galouises (французские) и players (английские) — пустые. В общем, свидетельства пребывания оккупантов на этой земле были собраны неопровержимые.

Но больше всего нас впечатлил самый последний зал — как мы его назвали — живописи. Он был самым большим по размеру, на стенах висели картины на батальные темы, а центральное место занимало полотно размером где-то три на шесть метров. На нем была изображена акватория Порт-Саидской бухты, с хорошо различимыми кораблями интервентов, — половина из них уже горела ярким пламенем с черным дымом. Небо также было заполнено самолетами агрессоров — каждый второй из них падал, картинно оставляя за собой шлейф дыма. На переднем плане были, естественно, мужественные воины, которые из артиллерийских и зенитных орудий громили боевую технику врага, тут же мальчишки — местные «Гавроши» — подносили им снаряды, женщины перевязывали раненых и т. д. Хотя историческую достоверность изображенного на этом полотне можно было поставить под сомнение, неизвестный нам арабский Верещагин — или это был коллектив авторов? — выписал все указанное с большим чувством. А Михаил изрек: «Да-а, хотел бы я посмотреть на ту картину, что они напишут, когда, дай Бог, закончится и эта война…»

…На этот раз Мухаммед поднялся к нам в кузов, и мы покатили в порт, то есть в деловую часть города. Все чаще стали попадаться различные офисы и конторы, и хотя витрины были плотно закрыты ставнями и решетками, а двери замками, сохранившиеся вывески говорили сами за себя: boutique, duty-free shop, supermarket, также bar, restaurant, tavern, pub, saloon. На всем печать запустения, все было закрыто. Мухаммед стал рассказывать следующее: когда раньше западный сухогруз или танкер прибывал на рейд Порт-Саида, то он становился в очередь, а дальше начиналась работа для египетского лоцмана. Все, кто был свободен от ближайших вахт, обычно отпрашивались на берег. Начинали они вот с этой площади, обходя по очереди вот те заведения, здесь же к их услугам постоянно дежурили каирские такси. Разгулявшихся моряков невозможно было остановить, и они уже мчались в Каир, где обычно продолжали в районе многочисленных казино, у пирамид в Гизе. Знали моряки, где находится и так называемая «Lady-streеt».

Потом теми же такси они устремлялись в Суэц и спустя двое-трое суток «усталые, но довольные» поднимались на борт судна в южной оконечности канала в Суэце.

В это же время приблизительно такие же группы моряков «стартовали» из Суэца в северном направлении. Для нас, воспитанных в строгости комсомольских собраний, этот рассказ египтянина раскрывал глаза на «многообразие окружающего мира», как нам позднее поведали идеологи перестройки.

Грузовик наконец-то остановился у уреза воды. Впереди расстилалась водная гладь бухты, и пейзаж в целом повторял увиденное нами на батальном полотне в музее полчаса назад. К счастью, не было ни взрывающихся кораблей, ни падающих самолетов. Водная гладь бухты была практически пуста, только кое-где стояли пришвартованными уже ненужные портовые буксиры, лоцманские катера и тому подобная «мелочь». Канал где-то чуть южнее, повторяю, был заблокирован и никакой навигации по нему не было, начиная с июня 1967 года.

Хорошо виднелся и противоположный берег бухты, где были заметны какие-то невысокие строения.

«Ну что, на ту сторону поедем?» — неожиданно обратился к нам Мухаммед. Мы опешили: «Так там же евреи?!» — «Никаких евреев там нет», — авторитетно сказал нам капитан египетской армии. Далее он пояснил: в 67-м году в Порт-Саиде был очень боевой губернатор, пока 6–7 июня была вся эта неразбериха, он быстро собрал home guard (народное ополчение), перебросил этих людей в Порт-Фуад — именно так называется эта часть города, расположенная на восточном берегу, — и где-то сутки они отстреливались из двустволок и охотничьих ружей (?), в конце концов отстояв его от наседавших израильтян.

Это был единственный кусочек египетской земли, оставшийся в их руках на той стороне канала.

Так ли это было в действительности, или это все красивая легенда, но свидетельствую, Порт-Фуад врагу не отдали.

…Итак, наша поездка становилась комбинированной, — не только сухопутной, но и морской. Подошел и пришвартовался небольшой паром, водитель без проблем загнал на плоскую палубу наш «Наср», погрузились еще пара грузовиков и целая группа солдат. Они с интересом рассматривали двух русских, но заметив сопровождающего офицера, в какие-то разговоры вступить не посмели. Через двадцать минут мы пристали к противоположному берегу. В Порт-Фуаде уже не было административных многоэтажных зданий, он весь был застроен уютными одно- и двухэтажными домами. Также мы не увидели здесь и гражданских лиц, везде были только солдаты. В заметных количествах присутствовала и боевая техника, причем Т-62 и БТРы впритык ставились к стенам коттеджей, там, где мешала какая-нибудь ограда, ее бесцеремонно ломали, сверху натягивалась камуфляжная сетка, и с воздуха эту технику вряд ли можно было легко увидеть.

Мы беспрепятственно проехали весь Порт-Фуад общим направлением на восток, и у самого последнего дома Мухаммед вдруг постучал по крыше кабины. Водитель затормозил и заглушил двигатель. «Дальше идем пешком», — сказал нам офицер.

Идти нам далеко не пришлось. Асфальт здесь уже кончился, и начинался рубеж обороны, в частности артиллерийская позиция. Чуть впереди и хорошо видимые стояли четыре орудия — те самые «пушки-полковушки» калибра 76 мм, которые мы до этого неоднократно видели в кинофильмах про Великую Отечественную войну. Стволы были зачехлены, над каждым натянута сетка. Тут же прохаживался часовой в каске и с АКМ на груди. Мухаммед подозвал его и поговорил с ним по-арабски. После этого он стал объяснять нам, что перед этой артиллерийской позицией, метрах в трехстах отсюда отрыты окопчики и там сидит стрелковое охранение (мы их не увидели). Дальше начинается «no man's land» (ничья земля). Она представляла собой довольно обширное ровное пространство, местами поросшее кустарником, там же располагались минные поля. «А вот на тех холмиках, отсюда где-то в четырех километрах, и сидят евреи», — завершил свой рассказ Мухаммед.

Бинокля у нас не было, чего-то подробней увидеть не удалось. Было очевидно, что экскурсия наша подошла к концу, и мы с Михаилом присели на большой камень перекурить напоследок. Чуть подальше группа солдат-артиллеристов жгла небольшой костер, очевидно готовя свой традиционный чай.

Прошло несколько минут. Вдруг мы заметили, что часовой, застыв на одном месте, приставил ладонь к глазам, загородившись от яркого солнца, и стал всматриваться на ту сторону. Постепенно я понял причину его интереса там возле дальних холмиков появился едва различимый столбик пыли, постепенно он стал «набирать силу», так что часовой оказался бдительным, а глаз его соколиным. И вдруг он куда-то исчез. При этом солдаты, кипятившие воду, также стали подниматься с земли и всматриваться на ту сторону.

Подошедший Мухаммед подтвердил наши предположения. Он сообщил, что солдат побежал звонить своему караульному начальнику, а тот столб пыли это конечно же еврейский автомобиль, а возможно и танк. После этого он заключил: «Я думаю, нам тут больше делать нечего, так что поехали…» Наверное, Мухаммед поступил достаточно мудро, хотя думаю, что появление нашего безобидного грузовика вряд ли вызвало какое-то излишнее волнение на той стороне. Уж бинокли и вся другая оптика у них всегда были наготове…

К вечеру мы вернулись в «свой» аэропорт и, тепло попрощавшись с командиром роты и его заместителем, уехали в Искандерию. Там провели последнюю ночь, а утром стали собираться на вокзал. Администратор долго жал нам руки, а торговец внизу приглашал приезжать почаще, обещая «самый теплый прием всем гостям из России». Так что будете в Алексе — заходите!

…Когда с Каирского вокзала мы на такси ехали домой, то какое-то тревожное чувство все сильнее охватывало нас. Выгрузившись, мы поняли, что наши опасения сбылись — городок «мадинат Наср» выглядел практически покинутым. Уже не возились в песочке детишки под присмотром своих мамаш «офицерских жен», не сидели в тени свободные от службы мужички, раскуривая свои любимые сигареты «Нефертити» и листая советские газеты недельной давности. Только ветер хлопал незакрепленными оконными ставнями да гонял по территории обрывки каких-то бумажек. Правда, прохаживался еще и неизменный часовой с карабином за спиной. Он было преградил нам путь, но услышав русскую речь, безмолвно пропустил внутрь.

На следующее утро поехали в свой штаб. Шлагбаум на въезде был снят, часовые отсутствовали вообще, а запыленные «газики» не дежурили на парковке. Дежурный майор был несказанно удивлен, когда мы представились.

Его первой реакцией было: «Я считал, что мы всех лишних отправили… а тут лейтенанты являются». Проверив наши документы, он стал рассуждать как бы сам с собой, но вслух: «Что же с вами делать? Военные рейсы уже прекращены… оформлять на гражданскую авиакомпанию — это целая канитель с документами и билетами. Вы как вообще-то? В Союз не очень рветесь? Ладно, пойдете работать на «радарный завод». Вот вам записка, найдете вечером у себя в «мадинате» в такой-то квартире майора Баранова, скажите, что я прислал, и пусть он вас у себя устроит».

Майор Баранов в принципе не был удивлен нашему появлению. С его слов, когда прошла горячка первых дней эвакуации, командование решило задержать кого можно до прояснения ситуации, чтобы не возить людей зря «туда-обратно». Часть из них была определена на «радарный завод», который в сущности представлял собой реммастерские, где ремонтировалась наша РЛС-техника. Итак, начиная со следующего утра нас забирал самый обыкновенный автобус ЛАЗ, вез на работу, и после 8-часового рабочего дня мы возвращались обратно.

К этому времени настроение у всех наших специалистов, оставшихся в Каире, было неплохим. Неопределенность и нервотрепка июля и августа прошли. Уже не посылали в дальние «окопные» командировки. Самое главное — резко улучшился все тот же пресловутый «жилищный вопрос». В связи с отъездом такой массы людей мы расселились «как надо», и теперь своя квартира была не то что у каждой семьи, даже у каждого холостяка. Только представьте чувства наших кадровых офицеров, всю жизнь мотавшихся по таежным гарнизонам да по всяким «точкам» на Крайнем Севере, юге или востоке нашей великой страны и вдруг получивших 3-4-комнатную квартиру в престижном районе Каира — в Гелиополисе, к которому относился «мадинат Наср».

Служащие КЭЧ — квартирно-эксплуатационной части — были необычайно вежливы и предупредительны. На все наши просьбы о перегоревших лампочках или замене баллона с газом на кухне они реагировали быстро и оперативно. Видимо, догадывались, что если уедут и эти русские, то им остается одна дорога — «на фронт». Что касается местных торговцев, то потеряв столь большой бизнес, они окружили оставшихся своим вниманием и любовью.

В таком же положительном ключе решались все вопросы и на работе. Нам даже прислали арабского переводчика капитана Ахмеда. Это был приятный улыбчивый мужчина в возрасте чуть старше тридцати. В первый рабочий день он удивил нас тем, что, представившись, подошел к каждому с рукопожатием и вопросом: «Ты меня хочешь?» Наши ухмылки были ему непонятны, и то же самое повторилось и на второй день. На третий день мы ему все-таки объяснили, что эта фраза по-русски означает нечто совсем иное, а правильно надо говорить «Я тебе нужен?» или еще лучше: «Могу ли я чем помочь?..» Но Ахмед был парень необидчивый, нашу поправку он воспринял правильно, и позднее мы много консультировались с ним, набирая необходимый словарный запас для объяснений с торговцами или таксистами. В свою очередь, он почерпнул от нас немало тонкостей из лексики «великого и могучего».

К первым дням нашего знакомства относился и другой эпизод: каждое утро мы наблюдали, как прибыв на работу, Ахмед извлекал из своего потертого портфельчика личное оружие — пистолет в холщовой кобуре, — затем закрывал его в сейф, ключ от которого прятал в нагрудный карман. Мы все-таки не утерпели и спросили: «Ахмед, а зачем пистолет возишь в портфеле?» Очевидно, не совсем поняв наш вопрос, он ответил так: «Так президент Садат сказал, что каждый офицер должен быть постоянно вооруженным». — «Ну, это понятно, правильно он сказал, но пистолет вообще-то носится на поясе или портупее». — «Понимаете, машины у меня нет, на работу я езжу трамваем, а там такая толчея… его же украсть могут, а в портфеле он лежит надежно». «А в сейф зачем прячешь?» — «А вдруг потеряется?..» Про толчею в каирских трамваях мы знали на собственном опыте, так что надо отдать должное — Ахмед поступал достаточно мудро и предусмотрительно.

Следующее объяснение с Ахмедом у нас получилось, представьте, по поводу супруги президента Садата. Если судить по фотографиям, то это была весьма эффектная женщина, с европейскими чертами лица, и некоторые говорили даже, что она не арабка, а то ли немка, то ли англичанка. Не проходило недели, чтобы фотографии Джихан Садат не появлялись на первых страницах каирских газет, причем она сопровождала мужа в поездках на передовые военные базы, вплоть до окопов. Услышав наши комментарии, Ахмед все-таки не утерпел и спросил: «А что это так вас удивляет?» В тактичной форме мы стали объяснять ему, что если жена президента сопровождает супруга на официальном приеме или банкете, то это все понятно, но спускаться в передовые траншеи («там, где мухи хуже «фантомов», — мнение одного из наших) — это не ее дело. Ахмед стал доказывать что-то обратное, говоря о роли женщин в современном Египте… Короче, общего языка мы тут не нашли.

В сентябре началось «событие года» — Мюнхенская олимпиада. Как и Япония в 1964 году, послевоенная Германия 1972-го стремилась во всем блеске представить свои несомненные достижения в экономике, науке, уровне жизни и спорте.

…В каирских газетах стали публиковать обширные сводные таблицы завоеванных медалей. Мы с увлечением следили за выступлением Валерия Борзова, Людмилы Турищевой, наших прыгунов и гимнастов. Всеобщее изумление вызвал американский пловец Марк Шпитц, завоевавший сразу пять золотых медалей.

…Но вдруг, словно гром среди ясного неба, грянула новость о ночном проникновении внутрь Олимпийской деревни группы палестинцев — членов подпольной организации «Черный сентябрь», которые взяли в заложники 11 израильских спортсменов. Как бывало и раньше, они потребовали освобождения из израильских тюрем 250 своих товарищей. Правительство страны ответило отказом, а в Мюнхен вылетел шеф «Моссада» Цви Замир, которому премьер Голда Меир поручила освобождение заложников. Однако германские власти не захотели воспользоваться услугами поднаторевших в таких делах израильских спецназовцев. Скованные наручниками заложники были погружены в вертолеты, якобы для эвакуации. В этот момент немцы атаковали террористов, но их действия были плохо скоординированы и неумелы. В завязавшемся бою большинство заложников — беспомощные и абсолютно невинные люди — было перебито.

Все это произошло практически на глазах миллионов телезрителей во всем мире…

В нашем коллективе все произошедшее вызвало резко отрицательную реакцию. Конечно, все понимали, что «палестинцы — отчаявшиеся люди» и т. п., но не такими же методами добиваться своих целей. Главным аргументом было следующее: при проведении подобных олимпиад в древности воюющие даже останавливали боевые действия, складывали мечи и щиты на землю и шли соревноваться на спортивные поля, а тут… затеяли такую стрельбу прямо на празднике спорта, посреди благополучной Европы.

Ахмед внимательно прислушивался к нашим разговорам, но на этот раз ни в какую полемику не вступал. Видно, какая-то этика мешала ему открыто поддержать одних или высказать соболезнования другим. Вообще, было впечатление, что на верхах кое-кто был напуган происходящим и что, наверное не исключалась возможность израильских репрессалий. Но это было бы очевидной глупостью — ведь египтяне тогда были абсолютно ни при чем. Все обошлось, но финал Олимпиады в Мюнхене уже не был столь бравурным, как ее начало…

Следующее обострение ситуации произошло во второй половине декабря, когда американцы начали свои знаменитые «рождественские бомбежки», стремясь сломить вьетнамцев накануне последнего раунда мирных переговоров в Париже. Теперь в газетах публиковались совсем другие таблицы, где ежедневно перечислялись уничтоженные американские бомбардировщики. Было сбито даже несколько стратегических высотных В-52, которые считались абсолютно неуязвимыми, тем более для авиации страны «третьего мира». Но вьетнамские пилоты на своих МИГ-21 и МИГ-23 доказали обратное.

И вновь по непонятной для нас причине египетское руководство было встревожено — хотя это была совсем другая война, в другом регионе и с другими участниками.

Но почему-то считалось, что Израиль вот-вот нанесет удар. Всю боевую технику из стационарных парков они вывели в пустыню и разместили в полевых укрытиях. На улицах опять показались усиленные патрули и караулы. Дошло дело до того, что нашего Баранова вызвали «наверх» для беседы. Вернулся он оттуда необычайно сумрачным и сразу созвал людей на «общее собрание». Там, помимо прочего, он сообщил: «На всякий случай готовьтесь к трехсменной работе… в том числе и по выходным». Когда кто-то все-таки спросил: «А какого характера работа, товарищ майор?», то он рявкнул в ответ: «Для непонятливых сообщаю — ремонт радиолокационной техники».

После этого, помолчав и остыв немного, добавил негромко: «Не дай Бог, конечно». По тем временам услышать такое из уст атеиста и коммуниста было для нас просто непривычно.

Но опять все обошлось. «Отбомбившись», американцы подписали очередное перемирие с вьетнамцами и вернулись за стол переговоров в Париже. На Египет никто не напал, технику из пустыни вернули домой, все РЛС остались целы, а западные туристы продолжали безмятежно фотографироваться на фоне Великих пирамид в Гизе. Жизнь продолжалась.

Наступил 1973 год. На Ближнем Востоке сохранялась все та же ситуация «ни войны, ни мира», а каирцы продолжали заниматься своими повседневными делами.

…К этому же времени относится и совсем маленький эпизод, когда однажды в выходной от нечего делать мы забрели на так называемое «европейское кладбище» в Гелиополисе. Было очевидно, что там хоронили немусульман. Среди нескольких рядов вполне ухоженных могил одна привлекла наше внимание. На скромном надгробии было выбито Рtе, то есть английское стандартное сокращение от Private — «рядовой», «солдат». Тут же годы его жизни, 1918–1942, и имя, ну, скажем так — Леви Мордехай. Над всем этим красовалась хорошо видимая шестиконечная звезда. Было ясно, что здесь похоронен солдат британской армии, павший в самый решающий момент сражений с германским корпусом Эрвина Роммеля.

Вид этой ухоженной могилки, да еще со звездой Давида, просто поразил нас; ведь зная о тех, мягко говоря, очень недобрых чувствах, что в своей массе испытывали египтяне к евреям, никто из них даже и не подумал, чтобы осквернить это захоронение, повалить надгробие, испачкать надписями или замазать звезду. Это делает им честь.

А вот, кстати, другой, исторически подтвержденный случай благородства со стороны арабов — в момент вынужденного ухода жителей Еврейского квартала в Новый Иерусалим вечером 28 мая 1948 года, когда печальная процессия женщин, мужчин, старцев, детей двигалась под градом плевков и оскорблений к воротам Сиона, из их рядов внезапно вышел престарелый «ребби». В руках у него был свиток Торы — еврейского священного писания, которое он вынес из синагоги. Этот свернутый пергамент шириной в три фута (почти что метр) и длиной в 23 фута был достаточно тяжел. Раввин нес его «в обнимку», но силы, очевидно, покидали его. Выбрав глазами одного из арабских зрителей, наблюдавших их унижения, раввин решился и внезапно вручил ему этот свиток со словами: «Это священный предмет из нашей синагоги. Я доверяю его вам. Возьмите его под свою защиту».

Араб — имя его сохранилось — Антуан Альбина исповедовал христианство, и он поступил по-христиански. Свыше десяти лет он хранил эту Тору у себя дома, вполне возможно подвергаясь какой-то опасности со стороны мусульманских экстремистов. Одиннадцать лет спустя, то есть в 1959 году, он увидел первого еврея, появившегося на улицах Старого города. Это также был раввин, но американский — по имени Элмер Бергер, известный востоковед, который получил специальное разрешение от иорданских властей посетить город. А израильтяне туда вообще не допускались, для них это была бы словно вылазка на вражескую территорию. Доктор Бергер абсолютно неожиданно для себя получил этот бесценный дар, затем увез этот 700-летний пергамент в Америку. Будучи известен за свои антисионистские убеждения, он в конце концов передал эту Тору в синагогу Нью-Йорка, где она, возможно, хранится и поныне.

В начале 70-х стало заметно, что арабы всерьез взялись за боевую учебу и освоение нового советского оружия. Все чаще среди барханов в пустыне можно было заметить группы солдат, отрабатывающих упражнения на местности, явно по теме: «Овладение опорным пунктом противника в условиях пустынного и пересеченного рельефа». Все до единого были с новенькими «Калашниковыми», каждый третий с гранатометом. Тут же на многочисленных стрельбищах — а безлюдная пустыня вся была таковым — они практиковались в стрельбе, а дружные залпы и длинные очереди свидетельствовали, что патронов не жалели.

Кстати, был у египтян и свой собственный автомат, носивший название «Порт-Саид», это было грубое изделие из дерева и металла, и про него наши спецы шутили: «Метров на 30 убить может, а вообще долетает на 50». Популярностью в их войсках он не пользовался.

Конечно же подобная подготовка шла и в других родах войск.

Где-то в марте состав группы майора Баранова уменьшился сразу на две трети. Всех тех, кто подходил по воинской специальности, отправили «в поле» заниматься приемкой прибывающих зенитчиков, которые прошли курс обучения в Союзе. Эти солдаты производили уже совсем другое впечатление, чем те, которых мы встречали год или полтора назад. Они были более уверены в себе, шустры, с удовольствием демонстрировали свою выучку и знания, полученные в Союзе.

Иногда, когда поблизости не было офицера, они доставали из карманов и показывали фотографии своих подруг, оставшихся в России. При этом комментировали по-русски с акцентом: «Это — Галь-я, это — Насть-я». Было видно, что своими достоинствами наши российские девушки и женщины произвели неизгладимое впечатление на «воинов Аллаха», чем немало способствовали укреплению советско-арабской дружбы, как мы тогда говорили.

…Самое большое впечатление и на нас, и на арабов «в поле» производили практические пуски зенитных ракет. Где-то за несколько десятков километров самолет-носитель сбрасывал мишень, и, пока она планировала, египетские расчеты сами обнаруживали цель, определяли и давали все координаты целеуказания, приводили ракету в готовность и пускали ее. Оставляя дымный след, снаряд резко взмывал ввысь и несся наперерез мишени, затем хлопок в воздухе — и обломки мишени и снаряда начинали сыпаться вниз, усеивая пустыню, которая наверное еще помнила колесницы и конницу фараонов.

* * *

А в это время на другой стороне…

…В мае 73-го года с невероятной пышностью, непривычной для демократического государства, был отмечен четвертьвековой юбилей Государства Израиль. Маршировала многочисленная пехота, которую возглавлял прославленный «десант-спецназ». Отрыгивая синеватый дымок выхлопа, ползли внушительные «центурионы» и «паттоны», в небе со свистом проносились «фантомы» и «скайхоки», «миражи», «страйкмастеры» и «мажистеры».

Казалось бы, Израиль находился на пике своего могущества и славы и так будет всегда. Но ведь такого не бывает. Любое государство имеет периоды взлетов и падений. Об этом свидетельствует история древних империй (да и современных тоже).

Создавалось впечатление, что настроения высокомерия, зазнайства и, если так выразиться, суперменства возобладали в некоторой части израильского руководства. Тем более болезненным будет возвращение к трезвой, неискаженной реальности. Итак, четвертьвековой юбилей Государства Израиль был пышно отпразднован. Да, уже двадцать пять лет прошло от памятной осады Западного Иерусалима, его каждодневных артобстрелов, кровопролитных сражений вокруг Латруна, прокладки спасительной «Бирманской дороги». Казалось бы, никогда не повторится та ситуация, когда еврейские поселенцы в цивильных пиджаках, вооруженные винтовками и трофейными «машин-геверами», отбивались от многочисленных врагов. (Правда, давайте не забывать, что во главе их было действительно «очень компетентное руководство», а на самых ответственных участках стояли закаленные боевики из подпольной армии «Хагана» и элитных подразделений «Палмах».)

Но не прошло и полугода от мая 1973-го, как ситуация начала июня 1948-го была почти что повторена…

* * *

Нельзя сказать, что израильская разведка не извещала свое руководство о военных приготовлениях египтян и сирийцев. Дело дошло до того, что в мае 1973 года в Израиле была даже объявлена частичная мобилизация резервистов.

Несколько раз подобный сигнал тревоги о возможном нападении арабских сил отдавался и летом. Но правительство уже не шло ни на какие чрезвычайные меры. Дело в том, что любая мобилизация была очень дорогостоящим мероприятием, людей отвлекали с рабочих мест, и производство в конце концов останавливалось. В конечном итоге от мобилизаций отказались, и руководство пришло к следующим выводам:

— арабы несомненно блефуют или пытаются взять «на испуг»;

— при любом раскладе Израиль настолько силен, а позиции его на Суэце и Голане настолько прочны, что беспокоиться им в обозримом будущем вообще не о чем. Комплекс превосходства (суперменства) явно вызвал такие настроения: стоит арабам только высунуться, как на их первый же выстрел мы ответим мощнейшим залпом, за которым последует такой же разгром, как и в 1967-м.

Обстановка обострилась к первой неделе октября. В ежедневных сводках за 1 и 2 октября 1973 года разведка опять докладывала об опасных концентрациях сирийских и египетских войск на Голанах и Суэце.

И опять было решено, что противник блефует.

К этому времени кое-что изменилось и на международной арене, во всяком случае, на этот раз заокеанские друзья посоветовали израильтянам не стрелять первыми (такой же совет давал им и Де Голль в 1967 году, но его слова не были приняты во внимание). Если бы Израиль вновь выступил агрессором, то это сразу осложнило бы его действия и позицию в ООН.

3 октября премьер-министр Голда Меир вернулась из поездки в Европу. Ее сразу поставили в известность о сложившейся ситуации и при этом сказали: «Военные рекомендовали не делать ничего»(!).

В четверг вечером, 4 октября, поступило тревожное сообщение совсем другого рода: из Сирии срочно эвакуируются семьи советских специалистов и советников. Как пишет в своих мемуарах Г. Меир: «Что могли знать эти русские женщины, чего не знала я?»

В пятницу 5-го было проведено чрезвычайное совещание кабинета министров. Каких-то кардинальных решений принято не было, так как даже не смогли обеспечить явку всех министров. Решили собраться в обычный день в воскресенье, 7-го, предварительно обеспечив присутствие всех.

А поздним вечером 5-го из надежнейшего источника поступило сообщение с пометкой «сверхсрочно» — египтяне атакуют завтра в 17.00.

После дополнительных проверок в 6 часов утра 6 октября начальник Генштаба Давид Элазар настоятельно потребовал от военного министра Даяна отдать ему приказ:

— объявить полную мобилизацию, — и не дожидаясь ее конца, разрешить атаковать арабские армии.

Даян ответил отказом, так как согласно данным ему инструкциям приказ о мобилизации означал бы «акт агрессии». Элазар стал настаивать и только спустя четыре часа, в 10.00, они встретились уже втроем — Меир, Даян, Элазар. Премьер-министр внимательно выслушала двух заслуженных офицеров и их аргументацию. В конце концов, возражения Даяна были отвергнуты, Элазару приказано приступить к мобилизации, а американский посол в Тель-Авиве сразу поставлен об этом в известность. При этом Меир просила передать в Вашингтон, что «упреждающего удара не будет».

В полдень наконец-то началось заседание кабинета министров в расширенном составе. Были отданы первые боевые приказы, причем в той сумятице, что последовала, командующий южным фронтом понял, что он не должен перебрасывать свои резервы ранее 16-ти часов, так как иначе это будет сочтено за «провокацию».

Арабы же ударили в 14 часов. Все вышесказанное привело к тому, что на стокилометровом протяжении линии Барлева одной тысяче израильских солдат (по другим данным, 2000) и пятидесяти танкам противостояли тысяча египетских танков и 50 000 войск (по другим данным, 80 000).

Предшествующие уроки, преподанные израильтянами, пошли египтянам на пользу. На этот раз они учли все (или почти все), даже то, что солнце после четырнадцати часов пополудни будет окончательно на их стороне и начнет слепить все прицелы израильтян, обращенные на запад.

Сначала на десантных лодках и катерах ударные батальоны египетских пехотинцев устремились через неширокий канал, затем на самоходных паромах стали перебрасывать технику, потом навели понтонные мосты. (Вся методика и техника были, естественно, «наши».)

Чтобы проделать проходы в песчаном вале линии Барлева, египтяне применили «остроумный» (как его потом охарактеризовала израильская пресса) метод — его просто-напросто размыли из гидромониторов, которыми наши шахтеры добывают руду. (Они, кстати, и подсказали этот способ, а воды в канале для питания мониторов было в избытке.)

Самое главное, не получив из-за той неразберихи никаких приказов из Тель-Авива, израильские солдаты так и не успели выпустить из резервуаров горючую жидкость, канал не запылал, и этот серьезный оборонительный фактор не сработал.

Уже вечером того же дня, в субботу 6 октября, весь восточный берег был в руках египтян. Об этом сразу стало известно и в Генштабе, и в правительстве, но широкую общественность еще не извещали. В целом первые два дня боев на южном (египетском) фронте вспоминаются ветеранам «Цахала» как нечто кошмарное. Израильская армия была вынуждена сражаться без своего обычного преобладания в технике и людях, без превосходства в воздухе и с ограниченной мобильностью. Словом, бой шел на условиях египтян, которые на этот раз уж точно переиграли противника. Как следствие, южная группировка израильтян понесла серьезные по их меркам потери в людях и технике, при огромном расходе боеприпасов, превышающем все их предвоенные выкладки и расчеты.

Более того, когда командующий фронтом Шмюэль Гонен утерял контроль над ситуацией, то командование принял известный вам Ариель Шарон. Хотя по званию он был заметно ниже своих четырех- и пятизвездочных командиров, Ариель, в силу своего взрывного характера, дал им очень красочные характеристики, включая «умение» и «способности» вести войска на поле боя, и даже их политические пристрастия. Это был «диссент», то есть своего рода политическое раскольничество, чего вообще-то не должно быть у руководства воюющей нации.

Наконец, на третий день боев, то есть 9 октября, по поручению Элазара его заместитель, генерал-майор Ахарон Ярив известил свой народ и окружающий мир, что линия Барлева была оставлена, война не будет короткой, и она будет называться «война Йом-Киппур», так как 6 октября в Израиле был самый главный религиозный праздник, который на английский переводится как Day of Atonement или Day of Judgement (по-русски День искупления, День суда).

Египтяне же дали происходящим событиям свое собственное красивое название. Так как в эти дни отмечался большой праздник — 1350-я годовщина битвы при местечке Бадр, исход которой и обеспечил затем пророку Мухаммеду взятие святого города Мекка, поэтому военным действиям было присвоено название «Операция «Бадр». В международной историографии название дали очень простое — без всяких увязок с религиозными или историческими датами назвали как «Октябрьская война 1973 г.» (October war of 1973).

…Итак, Ахарон Ярив сделал очень важное сообщение народу Израиля.

О чем он не известил своих граждан, так о том, что нанесенный египтянами и сирийцами удар был очень силен и в первые же сутки погибло до 500 солдат «Цахала» (что превысило потери за все три битвы за Латрун). За первые трое суток было сбито до ста израильских самолетов, что сразу составило треть всей боеготовой авиации на тот период.

Оказавшись без резервов, под все более усиливающимся нажимом египтян и сирийцев, израильская пехота в пустыне имела только одного спасителя, который мог прийти к ней на помощь. Это — военно-воздушные силы. Израильская армия всегда славилась своей взаимовыручкой и духом боевого братства.

Летные командиры отдали соответствующие приказы, и, вместо того чтобы завоевывать господство в воздухе, «миражи» и «мажистеры» вынужденно устремились на штурмовку вражеских колонн, к чему они не были предназначены.

Этого ждали и на это рассчитывали египетские и сирийские генералы ПВО. На небольших высотах и на дозвуковых скоростях эти самолеты становились более уязвимыми, и израильская фронтовая авиация понесла большие, абсолютно неприемлемые для нее потери.

«В течение 9-13 октября египетские пехотные дивизии закреплялись на достигнутых рубежах. Одновременно шла переброска на плацдармы вторых эшелонов и резервов армий. Израильские войска в эти дни проводили частые контратаки, выигрывая время для подхода оперативных резервов и перехода в контрнаступление. Предпринятая 9 октября контратака против войск 2-й египетской армии закончилась неудачей. При этом 190-я израильская бригада была разгромлена, а ее командир пленен». (Цитируется по книге «Локальные войны».)

Не менее драматические события развернулись в это время и на северном (сирийском) фронте. В 14.00 6 октября сирийские войска начали артподготовку по позициям израильтян, а в 15 часов три сирийские пехотные дивизии и несколько бригад перешли в наступление. Несмотря на сильно укрепленную оборону на Голанских высотах, к утру 7 октября пехотным дивизиям удалось севернее и южнее Эль-Кунейтры продвинуться на 4–8 км. Затем с подходом резервов израильтянам удалось приостановить наступление сирийцев. 7 и 8 октября бои шли с переменным успехом. Так как на тот период израильское командование сочло, что северный (сирийский) участок фронта для них является более опасным, именно туда в первую очередь были брошены все имеющиеся резервы. Инициатива перешла в руки израильтян, которые стали теснить сирийцев. И хотя к последним даже были направлены на помощь воинские контингенты из Саудовской Аравии, Ирака и Иордании, наступательный порыв сирийской армии иссяк. К середине 10 октября израильские войска на всем фронте вышли на линию перемирия.

При таком несомненном успехе израильское командование северного фронта было охвачено поистине «охотничьим азартом». Получив в свое распоряжение уже 12 свежих бригад, оно стало наращивать силу ударов и в последующие два дня продвинулось на расстояние до 20-ти километров на Дамасском направлении.

К этому времени, очевидно, сирийцы получили приказ: «…стоять насмерть, позади Дамаск». В течение 13 и 14 октября израильские войска пытались сломить сопротивление противника, но существенного успеха не добились. В связи с тяжелой обстановкой, сложившейся на Суэцком канале, их командование было вынуждено изъять из состава Северного фронта значительную часть войск и перебросить их на юг, остальным отдать приказ на переход к обороне.

Сирийцы еще пытались переломить ситуацию в свою пользу, но успеха не имели. В последующие дни из-за взаимного истощения сил воюющие стороны активных боевых действий не предпринимали. 24 октября в соответствии с решением Совета Безопасности ООН боевые действия на Сирийском фронте были прекращены.

Спустя неделю после начала боевых действий, 6 октября, на юге вновь развернулись драматические события. Следует отметить, что египетские войска к этому времени продвинулись на восток, то есть в направлении собственно израильской территории, не более чем на 15–20 км. Трудно найти объяснение такой нерешительности: вроде бы все предпосылки хотя бы попытаться «ворваться на плечах врага» на его территории были.

Одна из причин известна, и она весьма правдоподобна — египтяне боялись выйти из-под «ракетного зонтика» ПВО и оказаться в пустыне «один на один» со все еще всесильными ВВС Израиля. Что ж, причина уважительная.

Итак, обеспечив относительную стабильность Северного фронта и осознав, что «боевая машина» египтян уже забуксовала, а канал по-прежнему находится практически в пределах прямой видимости, планировщики из оперативного отдела израильского Генштаба проявили себя во всем блеске.

Вновь цитируем по «Локальным войнам»: «Утром 15 октября израильские войска (до 18 бригад, из них 9 бронетанковых) при массированной поддержке авиации перешли в контрнаступление, нанося главный удар по 2-й египетской армии… (Она занимала северную часть восточного берега Суэцкого канала, обратите внимание — это важно. В южной части на восточном берегу находилась 3-я египетская армия).

16 октября израильтянам удалось потеснить правофланговую пехотную бригаду 2-й армии и в районе станции Хамса прорваться к Большому Горькому озеру…» Я видел эти места. Большое и Малое Горькие озера занимают центральную часть Суэцкого канала. Там пологие берега, покрытые щебенкой, галькой, песком, достаточно густо поросли кустарником, из воды рвется вверх какой-то местный камыш и трава-осока. В этих кустах и засели пехотинцы передового израильского отряда вечером 16 октября.

Взревев двигателями, с синеватым дымком, выскребывая гусеницами прибрежную гальку, 7 плавающих танков и мотопехота на 8 плавающих бронетранспортерах вошли в воду и, как стадо плывущих бегемотов, пошли на ту сторону. О, чудо! Там их никто не ждал! С западного, африканского берега канала ушли кодированные радиосигналы в Тель-Авив, и они были восприняты так, как надо.

Прошли еще сутки. Пока египтяне разбирались, что там собственно случилось, а может и нет, евреи подогнали свою технику, и в ночь на 18 октября на плацдарм на самоходных паромах были переправлены уже 30 танков (!). Это была достаточно серьезная сила.

Египтяне попытались противодействовать, но было поздно. В течение дня 18 октября на самоходных паромах было переправлено еще дополнительно 60 танков. К исходу 18 октября израильские войска расширили плацдарм до 6 км по фронту и до 5 км в глубину. На разгром войск врага египетское командование бросило танковую и механизированную бригады. Но израильские войска к этому времени успели уже прочно закрепиться на плацдарме и отразили их удары.

В ночь на 19 октября (любят евреи воевать по ночам!) саперы израильской армии навели через канал два моста, по которым на западный берег были переброшены дополнительные силы. К утру на плацдарме находилось до 200 танков и несколько тысяч солдат пехоты. Командовал этой группировкой генерал Ариель Шарон. Это был классический пример нужного человека в «правильном» месте и в нужное время. Бескомпромиссный, не сгибающийся ни перед какими авторитетами, авантюрный по складу характера (но в хорошем смысле этого слова), Арик Шарон оказался в своей стихии. За эти и другие качества он получил весьма выразительное прозвище «Бульдозер», которое за ним сохранилось и поныне. Полученное им на канале ранение нисколько не уменьшило его пыла. Наоборот, этот осколок египетского снаряда только добавил ему боевого азарта, а белая повязка на голове — уважения среди солдат. Итак, «Бульдозер» словно подал команду «Фас!», и мобильные группы, каждая силой до роты танков с пехотой, посаженной на БТРы, веером устремились на север, северо-запад и юго-запад. Они находили слабые места в обороне египтян, прорывались в тыл, захватывали и уничтожали зенитно-ракетные комплексы, артиллерию на огневых позициях, пункты управления и тыловые базы, и тем самым дезорганизовывали оборону египтян. При этом отдельные подразделения были укомплектованы военнослужащими, знающими египетский диалект арабского языка и одетыми в форму египетской армии (!). Арабы оказались в очень «кислой» ситуации.

К 22–23 октября израильтяне приблизились с запада к Суэцу и практически окружили его. 3-я египетская армия, находившаяся на восточном берегу напротив Суэца, оказалась в окружении. Вот таков был итог 16-дневных сражений, которые на этот раз развязали сами арабы.

Правда, для полноты и объективности картины, позвольте уж указать следующее — не только египтяне, но и сама израильская группировка оказалась в весьма сложном положении. Стоило им только потерять коммуникации, как на западном берегу сразу образовался бы большой лагерь израильских военнопленных. В один из моментов группа египетских десантников сумела достичь израильской переправы и готова была взорвать понтонные мосты. Однако командир бригады получил из Каира строгий запрет на осуществление этой операции (?).

В это же время по переправам уже велся артиллерийский огонь египетскими батареями. Но вдруг из Каира поступил приказ прекратить огонь. Мохаммед Хейкал, тот самый журналист, который столь проницательно еще в 1948 году описал их противника, к этому времени стал редактором ведущей каирской газеты «Аль-Ахрам». Вот как он оценил сложившуюся ситуацию: «Командующие артиллерией 2-й и 3-й армий… вынуждены были отнять руку от горла израильтян, которых готовы были уже задушить». Понимаем, что журналисты любят выражаться «красиво», а на Востоке вообще предпочитают цветистые описания, но по существу все указано верно.

Почему же так произошло? Ответ есть.

Цитируем по «Бурлящему Ближнему Востоку»: «Садат испугался полученного тогда предупреждения Киссинджера, что США не потерпят поражения израильтян».

И в качестве завершения этого действительно печального эпизода с окружением 3-й армии еще одна цитата: «…В конце 1975 г. Садат в беседе с советскими учеными И.П. Беляевым и Е.М. Примаковым, разоткровенничавшись, признал, что египетская армия вполне была в состоянии нанести удар по израильтянам на завершающем этапе войны. По его словам, у них был, по крайней мере, двойной перевес в артиллерии, танках и вообще все необходимое, чтобы уничтожить израильскую группировку на западном берегу Суэцкого канала. Но этому категорически воспрепятствовал Киссинджер. Он предупредил Садата, что «если советское оружие одержит победу над американским, то Пентагон этого никогда не простит». «В таком случае, заявил, раскрывая перед египетским президентом свои карты, Киссинджер, наша «игра» с вами (по дальнейшему возможному всеобъемлещему урегулированию арабо-израильского конфликта) будет кончена».

Нельзя не коснуться еще одного немаловажного аспекта.

…После первой недели боев, с тем кошмарным уровнем потерь и расхода боеприпасов, Армия обороны Израиля оказалась в чрезвычайно трудном, если не сказать критическом положении. Дело дошло до того, что Меир, Даян и Элазар уже обсуждали, а не попросить ли им перемирия, то есть фактически готовились «выбросить белый флаг». Но «бабушка» считала, что еще далеко не все потеряно и есть у Израиля козыри на руках. Правда, пока они были еще в чужих руках. Еще одна цитата из Г. Меир: «Я звонила послу Диницу в Вашингтон в любой час дня и ночи. Где воздушный мост с припасами для нашей армии? Почему он еще не действует? Как-то я позвонила в три часа утра по вашингтонскому времени, Диниц ответил: «Мне не с кем сейчас разговаривать, Голда, тут еще ночь». — «Мне все равно, который у вас час! — вопила (так и пишет. — Примеч. авт.) я в ответ Диницу. — Звони Киссинджеру немедленно, среди ночи. Нам нужна помощь сегодня. Завтра может быть поздно».

Вот такое значение имела поставка вооружений и военных материалов для еврейского государства в тот момент. Так как Израиль уже выполнил первое условие Госдепа — он не выстрелил первым, — решение о поставках было принято без долгих проволочек. При этом Египет и Сирия, которые в тот момент пытались отвоевать хоть часть своей ранее оккупированной территории, изображались как своего рода «злонамеренные агрессоры». 12 октября вечером прибыл первый американский военно-транспортный самолет, и дальше воздушный мост заработал со все нарастающим темпом. Уже на третий день размер этой помощи стал настолько значительным, что позиция тель-авивского руководства претерпела кардинальное изменение. Министру иностранных дел Абба Эбану, который тогда находился в Нью-Йорке, ушла срочная инструкция не поддерживать никакие инициативы — от кого бы они ни исходили — о прекращении огня. Теперь Израиль жаждал реванша и возможности преподать новый урок арабам. Тот же Элазар воспрял духом и, начиная свой очередной доклад по итогам удачного дня, говорил в своей обычной манере, растягивая гласные: «Го-ол-да, все будет в поря-ядке-е. Мы — опять мы, а они — опять они». Всего за период с 12 по 24 октября им было поставлено 128 боевых самолетов, 150 танков, 2000 ПТУРСов новейшего образца, кассетные авиабомбы, а всего 27 тысяч тонн военных грузов.

Но объективности ради отметим, что военную помощь получал не только Израиль. Та же Голда Меир пишет: «…из Советского Союза прибыло: в Сирию 125 самолетов АНТ-12, в Египет — 42 АНТ-12 и 16 АНТ-22, в Ирак — 17 АНТ-12». Голда Меир об этом помнит, а вот помнят ли египтяне и сирийцы, с помощью какого оружия они восстановили свою национальную гордость и достоинство и чуть-чуть не «прихватили» своего сионистского противника? Хотя есть информация, что авторитет нашего государства и народа до сих пор находится в этих странах на вполне достойном уровне.

…К 21 октября стало ясно, что ситуация на южном участке фронта четвертой арабо-израильской войны выходит из-под контроля Египта. Воздушный мост дал свои щедрые плоды, и козыри действительно оказались у израильтян на руках. Хотя они еще пока не взяли сам город Суэц, было ясно, что это вопрос буквально нескольких дней. После этого пути подвоза припасов для 3-й армии были бы окончательно прерваны, ей оставалось бы только одно бесславно сдаться. А обезопасив свой тыл, израильтяне могли бы идти походом на столицу Египта Каир. Но такого не могли позволить ни многомиллионный арабский мир, ни даже Соединенные Штаты.

Что же касается другого участника конфликта, то уже несколько дней президент Садат засыпал руководителей СССР и США слезными посланиями сделать все возможное для прекращения боевых действий.

В этот день делегации СССР и США выступили с совместной инициативой и представили совместный проект резолюции Совета Безопасности ООН о прекращении огня и перемирии на Ближнем Востоке. Но это уже не вязалось с планами израильского генералитета, который хотел «под занавес» воспользоваться паникой египтян и «оттяпать» столько территории, сколько было возможно в той обстановке.

Не в песках Синая, а на дипломатическом фронте в сверкающем 40-этажном здании на Ист-ривер проявили себя подлинными мастерами интриг и шантажа Абба Эбан и израильский делегат в ООН Йосеф Текоа. Им удалось затянуть принятие решения по этому вопросу на целых три дня. Но все кончилось в одну секунду, когда окончательно потерявший терпение Госсекретарь Киссинджер вызвал к себе посла Диница и заявил ему впрямую: «Передайте Меир, что если Израиль будет продолжать войну, то пусть больше не рассчитывает на получение военной помощи от США. Вы хотите заполучить 3-ю армию, но мы вовсе не собираемся из-за вас заполучить третью мировую войну!»

Этого было достаточно, и спустя несколько часов были приняты резолюции СБ ООН 338/339, обязательные к выполнению всеми воюющими сторонами. 25 октября официально считается датой прекращения четвертой арабо-израильской войны.

Будет еще много событий, связанных с так называемым «разъединением» войск, проблемой снабжения третьей армии, обменом военнопленными, перезахоронением павших, эвакуацией войск и тому подобное, но мы их оставляем за рамками данного повествования.

Ну, а теперь итоги и выводы. Израиль конечно же не проиграл этой войны, но ни Голда Меир, ни ее генералы не решались назвать себя победителями. Не ощущалось атмосферы победы и во всей стране. Граждане как будто задавали себе вопрос: как это все могло случиться и чем бы вообще могло закончиться, если бы не столь удачный прорыв войск генерала Шарона на западный берег? Никем не оспариваемый военный успех последних дней был оплачен очень дорогой ценой первых полутора недель сражений. Как пишут авторы книги «Моссад»: «Всего в ходе войны 1973 г. Израиль потерял около 3 тыс. человек убитыми, 900 (!) танков и около 250 самолетов».

По официальным данным Тель-Авива, Израиль потерял убитыми 2521 человека, число раненых достигло 7056 человек. Арабы считают, что эти данные занижены. Сами они потеряли до 28 тысяч убитыми и ранеными, но ясно, что жертвы Израиля пропорционально общей численности населения намного превосходят потери арабов.

Хотя Египту и Сирии не удалось достичь поставленных целей, итоги войны для них нельзя оценить как только неутешительные. Прежде всего, в сознании арабов был преодолен своего рода психологический барьер, возникший в результате разгрома 1967 года. Как писал отставной французский генерал Бофр (кстати, один из организаторов и исполнителей агрессии 1956 года, так что его следует признать знатоком и специалистом по Ближнему Востоку): «…самое главное, что арабские войска не испугались израильтян и очень хорошо проявили себя в бою. Легенда о непобедимости израильской армии взята под сомнение. Вследствие этого у арабов сейчас совсем другое моральное состояние…»

Можно констатировать, что Израиль впервые в этой войне столкнулся с противником, который дрался с упорством и решимостью. Без серьезной военно-технической помощи Соединенных Штатов Израиль не продержался бы и двух недель. Об этом же говорит и американский генерал Генри Майли, который специально изучал опыт конфликта 1973 года: «21-дневная война в октябре затянулась для Израиля на 14 лишних дней…»

Война 1973 года была самой крупной локальной войной на Ближнем Востоке по численности участвовавших в ней войск и боевой техники, количеству потерь. Если в третьей арабо-израильской войне 1967 года принимало участие до 700 тысяч человек, 3000 танков и 700 боевых самолетов, то в четвертой участвовало до 1700 тысяч человек, 6000 танков, 1800 боевых самолетов (с учетом войск арабских стран, прибывших на помощь Египту и Сирии).

Часть пятая «Самая непопулярная», или Война под кедрами

В руках Садата оливковая ветвь мира. — Федаины убывают на север и организуют «Фатахленд». — Соседство с ним становится опасным. — Израильские танки пересекают ливанскую границу, и пути войны их приводят к Бейруту. Впервые израильтяне берут контроль над арабской столицей. — Трагедия Сабры и Шатилы. — Очередная военная победа и очередной политический проигрыш.

Итак, для той и другой стороны Октябрьская война 1973 года закончилась полупобедой-полупоражением. И те, и другие сделали свои выводы. Арабы в очередной раз убедились, что в лице Израиля имеют очень хитрого, коварного и изобретательного противника, который может найти выход из самого сложного положения и способен к самым нестандартным решениям с итоговым результатом в свою пользу.

Его дипломатия и внешнеполитические службы приобрели большой опыт в защите своих интересов на мировой арене и мобилизации общественного мнения на свою сторону. Вместе с тем упаднических настроений в руководстве арабских стран не было. Их полупобеду услужливая пропаганда (конечно, с известным «перебором») изобразила как выдающийся успех, и с тех пор слова «6 октября» и операция «Бадр» записаны золотыми буквами во все учебники и документы по современной истории арабского мира.

Несомненно, моральный дух арабов сильно изменился. События октября 73-го повысили самооценку арабов, они помогли им обрести достоинство и гордость и покончить с чувством униженности после позора поражения 1967 года.

…Что касается Израиля, то рядовые граждане встретили новость о наступлении перемирия с чувством облегчения, что этот кошмар наконец-то закончился. Рядовым гражданам и в первую очередь родителям и родственникам военнослужащих пришлось потратить много времени и душевных сил, нажать на все возможные «рычаги», чтобы вернуть своих военнопленных из Египта и Сирии, перезахоронить павших или хотя бы узнать об их судьбе.

В руководстве страны события октября подверглись тщательному анализу и подробному изучению. Действия многих должностных лиц были подвергнуты критике и даже разбирательству в так называемой «комиссии Аграната». Военный министр Даян взял на себя ответственность за все случившееся и добровольно ушел в отставку. Премьер-министр Меир тоже вышла в отставку «по причине своей усталости и ухудшившегося состояния здоровья». Эти посты были освобождены для более молодых политиков и военачальников. Не отягченные грузом предшествующих ошибок, они констатировали, что накануне 15.10.73 государство Израиль оказалось в очень тяжелом положении. То, что случилось потом, 16–19 октября, было сравнимо разве что с «чудом на Марне» у французов (отражение германского наступления под Парижем в сентябре 1914 г.).

Ясно было, что в тот момент евреям «повезло», и в конечном итоге «обошлось». Но надо было извлечь уроки и делать выводы. Один из главнейших выводов, который сделало руководство страны, — пора всерьез заняться развитием своего собственного военно-промышленного комплекса.

Горький опыт привел к следующим размышлениям и соображениям: а что, если бы по каким-либо причинам американцы еще более задержали открытие воздушного моста или совсем не стали бы его организовывать? А вдруг опять арабы соберутся с силами и устроят повторение «судного дня»? А вдруг… и т. д.?

Стало ясно, что без надежной военно-промышленной базы внутри страны само существование сионистского государства ставилось бы под сомнение. И вновь надо отдать должное евреям: не прошло и десяти лет, как к следующей ближневосточной войне эти усилия дали свои результаты.

* * *

В течение последующих десяти лет после октября 1973 года на Ближнем Востоке прошли три главных события, которые выделяют авторы:

1. Гражданская война в Ливане 1975–1977 годов.

2. Визит А. Садата в Иерусалим в ноябре 1977 года. Скажем о нем подробнее.

К этому времени стало ясно, что вопрос ближневосточного урегулирования окончательно зашел в тупик. Любивший делать нестандартные ходы и вообще всякие сенсации, Садат на заседании египетского парламента 9 ноября объявил о своем намерении ехать «в поисках мира» в Иерусалим.

Туда он прибыл 19 ноября. Помимо официальных лиц в аэропорту его встречали десятки журналистов. При этом ведущий американский телекомментатор Уолтер Кронкайт «выдал» в прямой эфир: «Человек ступил на Луну, Садат прибыл в Иерусалим — вот два главных события нашей эпохи!»

Среди встречавших был и генерал Шарон, доставивший Садату столько тревог в дни Октябрьской войны. «А ведь я хотел взять вас в плен!» попытался пошутить Садат. «Я тоже! — немедленно парировал Шарон. — А теперь готов ответить гостеприимством на гостеприимство!»

Подобными же двусмысленными шутками, как со своими близкими знакомыми, Садат обменялся и с Моше Даяном и Голдой Меир. Только почему-то никто из арабских мэров или других влиятельных граждан с Западного берега на эту встречу не пожелал приехать, хотя израильтяне им совсем не препятствовали.

3. Спустя почти год после этого визита, в сентябре 78-го, состоялся «Кэмп-Дэвид», а затем в марте 79-го, на лужайке у Белого дома, произошло подписание пакета документов, согласно которым Египет прекращал фактическое состояние войны с Израилем. В свою очередь, премьер-министр Бегин гарантировал в течение трех последующих лет вывод своих войск со всех египетских территорий на Синае, а «гарантом» сделки являлся президент США Дж. Картер. Это и произошло. Как ни оценивать действия Садата, ясно одно народ Египта обрел в конечном итоге тот мир, к которому он стремился и который, конечно же, заслужил и плодами которого сейчас пользуется.

Судьба Садата — сказать по-человечески — была печальной: 6 октября 1981 года он пал жертвой покушения со стороны своих подданных во время проведения военного парада, посвященного очередной годовщине форсирования Суэцкого канала.

К слову сказать, это случилось спустя 30 лет после гибели короля Абдалла, иорданского монарха, который первым заговорил о возможности мира с Израилем и был сражен рукой араба-фанатика в июле 1951-го.

Прошло пятнадцать лет, и в ноябре 1996-го от рук такого же фанатика, но с другой стороны, погиб премьер-министр Израиля Ицхак Рабин.

Что же, так и будут арабы и евреи убивать своих руководителей, если кто-либо их них только осмелится заговорить о мире?

Подписав мир с Египтом, Израиль в значительной степени обезопасил свои южные границы. Но к этому времени значительно осложнилась обстановка на севере. В результате событий «черного сентября» 1970 года палестинские партизаны-«федаины» в основной массе покинули территорию Иордании. Не могли они делать свои вылазки и из Сирии, так как Голанские высоты оставались под управлением «Цахала» и до территории собственно Израиля им было не добраться.

Постепенно все большее число федаинов сконцентрировалось в южной части Ливана. Там образовался так называемый «Фатахленд» (по имени ведущей федаинской организации «Фатах»). Соседство с ним становилось все более опасным. Центральные власти Ливана, ослабленные в ходе гражданской войны, в значительной степени утратили контроль над этими территориями, а осмелевшие партизаны совершали все более дерзкие вылазки и нападения на сопредельные области государства Израиль.

Итак, назревал очередной акт ближневосточной драмы…

Далее цитируем по «Бурлящему Ближнему Востоку» и книге «Ливан: эхо агрессии».

«Вторжение в Ливан было осуществлено в полдень 6 июня 1982 года. Таким своеобразным способом Тель-Авив как бы отметил 15-ю годовщину июньской агрессии 1967 года… Непосредственным поводом для ее развязывания послужила якобы попытка покушения на израильского посла в Лондоне Шломо Аргова. К этой провокационной акции Организация освобождения Палестины никакого отношения не имела… Вооруженная интервенция была… представлена как некая «превентивная» мера, направленная на «обеспечение безопасности» северных районов Израиля, называемых Галилеей. Операции поэтому и было присвоено фарисейское название «Мир Галилее». Для ее осуществления израильское командование бросило группировку численностью более 60 тысяч человек. Она насчитывала 10 пехотных и механизированных бригад, более 800 танков и около тысячи стволов артиллерийских орудий и минометов различных систем.

(В полдень 6 июня Шарон во главе небольшой группы офицеров лично стоял в нескольких метрах от ливано-израильской границы и прощальными жестами руки провожал «своих мальчиков» на поле новой битвы с арабским противником.) Израиль в ходе интервенции преследовал цель (это провозглашалось официально) разгромить вооруженные формирования палестинцев и национально-патриотических сил Ливана. На шестой день войны израильские войска вклинились вглубь территории Ливана на 60 и более километров. На девятый день… они начали окружать Бейрут».

«Сионистское руководство с самого начала делало ставку на «молниеносную войну». Премьер Бегин говорил тогда, что война продлится самое большое 48 часов, потом — 72 часа… 8 июня израильские газеты вышли с кричащими заголовками: «…город Тир и крепость Бофор пали, операция армии близится к завершению». Однако последующие события показали, сколь преждевременными были эти хвастливые заявления».

Замышлявшаяся «блицоперация» вылилась на сей раз в одну из самых затяжных и кровопролитных войн на Ближнем Востоке. По масштабам развернувшихся боевых действий ее правомерно назвали «пятой арабо-израильской войной».

15 июня израильтяне полностью завершили окружение мусульманского Западного Бейрута. Казалось бы, еще один нажим, и…

Где-то с этого момента начинается отсчет времени осады Бейрута — и он превзошел общий срок осады западного Иерусалима в 1948 году.

Но сначала о противоборствующих силах: и на этот раз со стороны Израиля была выдвинута 100-тысячная группировка солдат. Им дали лучшее имевшееся оружие. К этому времени ВПК Израиля добился серьезных успехов.

Если сравнивать, то израильтяне начали с изготовления миномета «Давидка», который в сущности представлял из себя обрезок водопроводной трубы, с одного конца набивавшийся порохом, а с другого конца вставлялся такой же самодельный снаряд. Теперь, тридцать пять лет спустя, в бой пошли танки их собственного производства, очень удачной модели «Меркава», во многих случаях они даже превзошли наши Т-72, находившиеся на вооружении у сирийцев.

В небесах стаей кружились американские F-14 и F-15 — наследники знаменитого «Фантома F-4», но среди них нашлось место и истребителю-бомбардировщику «кфир», made in Israel.

Этой группировке и этим силам противостояли 6-10 тысяч бойцов палестинских отрядов, входящих в Palestine Liberation Organisation (PLO), т. е. Организацию Освобождения Палестины (ООП). На вооружении у них был все тот же АКМ — «автомат всех времен и народов», многочисленные РПГ (ручные противотанковые гранатометы) различных модификаций, пулеметы, легкие зенитки и, наконец, то оружие, которое по-латыни читается так же легко, как и на кириллице — Кatyusha rockets.

Каждая сторона конечно же стремилась достойно защитить и оправдать свои действия. Израильтяне неустанно повторяли о необходимости «уничтожить гнезда террористов и вообще всю военную инфраструктуру PLO в Ливане». Палестинцы, естественно, клеймили «очередную преступную агрессию сионистов». Нет нужды еще раз повторять, где находилась истина.

Мы уже дали возможность высказаться советским публицистам, очевидцам тех событий. Сейчас слово американским журналистам, корреспондентам журналов «Newsweek» и «Time», вот что они видели с той стороны: «…израильская армия продолжала усиливать свою стальную хватку. Истребители-бомбардировщики, ракетные катера и гаубицы не прекращали безжалостную бомбардировку Бейрута, и послание руководителям PLO было простым: капитуляция или смерть… Сотрудники американского посольства предупреждали — прямая атака на Бейрут будет стоить тысяч жизней, и среди них — израильских. Во многих зданиях уже были обустроены многочисленные огневые точки и бункеры, где засели хорошо вооруженные бойцы PLO. «В конце концов, — как заключил сотрудник военного атташата, — Бейрут будет выглядеть как Варшавское гетто (!)».

Вряд ли эти предупреждения действовали на руководство «Цахала». Ангус Деминг и Джеймс Прингл наблюдают, как поток гражданских автобусов сквозь полуразрушенный южноливанский город Сайда везет на север подкрепления израильских войск… и тут же за ним весьма многозначительно следует колонна машин «скорой помощи» со звездой Давида на бортах.

В присутствии Джулиана Нанди 155-мм гаубицы обрушивают на пригороды Бейрута и лагеря палестинских беженцев снаряд за снарядом. Тут же солдаты читают письма из дома и невозмутимо меняют деньги в мобильном банке. «Мы должны перебить всех террористов… до того, как они перебьют всех нас», заявляет один из них американскому журналисту.

В той же Сайде, городе, где стойко держится запах трупов, разлагающихся под обломками домов, Деминг и Прингл встречаются с местными жителями и слышат от них… похвалу оккупантам за их хорошее поведение: «Израильтяне обыскивают арабский дом, и когда они уходят, ничего не исчезает… ну, может быть, только маленький флакончик духов», — заявляет Мохиэддин Эль-Айли, торговец в Сайде. К нему присоединяется Низар Харисси Дагар, аптекарь: «Конечно, они многое разрушили, но палестинцы здесь вообще устроили «беспредел», теперь, надеемся, у нас будет свое сильное правительство, и мы начнем все сначала».

В это время Милан Кубик в Иерусалиме наблюдает за выступлением Шарона по телевидению. «Еще немножко терпения, и если мы не ослабим давления, то военные действия закончатся через пару-тройку дней», — заявляет генерал. «Именно об этом вы говорили еще две недели назад», — бросает ему в ответ ведущий «ток-шоу».

* * *

Июнь месяц закончился. Боевые действия продолжались, а палестинцы все прочнее окапывались в мусульманском Западном Бейруте. Себя они подбадривали многочисленными листовками, что«…время молниеносных войн Израиля против арабов уже прошло. Бейрут превратится в могилу для захватчиков».

Сложившаяся ситуация уже начинала тревожить военно-политическую верхушку Израиля. Взять столицу Ливана одним ударом не получилось, а позволить новую «войну на истощение» Израиль никак не мог. Бегин впрямую заявил ведущим руководителем партийного блока «Ликуд»: «Все, что не будет нашей тотальной победой, окажется для нас политическим поражением»… С 3 июля израильтяне установили полную блокаду арабской столицы, решив принудить население, а также защитников Бейрута путем голода и прекращения подачи воды к капитуляции.

Ожесточение сторон только нарастало. Самое удивительное — в Израиле родилось и постепенно стало усиливаться свое собственное «движение за мир». Одним из его лидеров стал Маттияху Пелед, отставной генерал. Трезво оценивая сложившуюся ситуацию, он заявил корреспонденту «Newsweek» Чарльзу Глассу: «Шарону стыдно признаться, что он бросил в бой более многочисленную группировку, чем та, которая одержала верх над египтянами в 1967 году. И это против палестинской армии, которая насчитывает только от 6 до 8 тысяч человек. Шарон недавно сказал, что это «очень трудная война». Я думаю, мы осознали, что сейчас палестинцы сражаются лучше, чем любая арабская армия, противостоявшая нам с 1948 года».

Слово Леониду Вольнову: «Многие бейрутцы вспоминают 11 июля как «ад», «апокалипсис». Но ни слова, ни фотографии не в силах передать того, что видели и пережили в тот день жители города, когда в течение дня, 18 часов почти беспрерывно продолжались обстрелы густонаселенных кварталов города с суши и моря». И так проходили неделя за неделей.

А вот Леонид вместе с корреспондентом Фотохроники ТАСС Георгием Надеждиным едут в корпункт АПН для передачи ежедневной сводки в Москву. «По-прежнему где-то, а иногда рядом слышатся разрывы снарядов. Сама собой приходит на память известная песенка фронтового шофера времен Великой Отечественной войны: «Мы вели машины, объезжая мины, по путям-дорогам фронтовым…» Кто из нас, советских журналистов, мог знать, что… придется жить в условиях фронтового города?»

Леонид несколько лукавит. Он не мог не знать, что в это время — в июле 82-го — другие советские журналисты уже колесят в районе Кандагара или Герата. Правда, репортажи их в основном были посвящены тому, как наши воины заняты прокладкой арыков, посадкой деревьев и раздачей продовольственных пайков «благодарному афганскому населению» (!).

Осада Бейрута длилась весь июль и весь август. Она закончилась к 1 сентября. Моментами поражаешься, как могли израильтяне, претерпевшие столько лишений в ходе осады Западного Иерусалима в 1948 году, подвергнуть своих оппонентов еще более худшим мучениям. Очевидно, в тот момент обе стороны пошли «на принцип». Одни — чтобы доказать: «Мы существуем и просто так не уйдем и не сдадимся». Вторые — чтобы еще раз продемонстрировать миру: «Мы всегда одерживаем верх».

Но невероятное прежде дело! Некоторые из наиболее мыслящих израильских офицеров потеряли все иллюзии относительно «ливанской войны» и объявили об этом открыто. «Я только полковник, но от имени своих трех тысяч парашютистов заявляю — мы утеряли свое доверие к вам», — заявил один из них в лицо Шарону. Причем этих офицеров ни в коем случае нельзя было упрекнуть в трусости или служебной несостоятельности. Другой полковник по имени Эли Гева, 32 лет, «выдающийся командир танковой бригады» (как пишут Деминг и Прингл), ранее награжденный за личное мужество и подвиги, совершенные в войне 1973 года, заявил, что он не хочет «отвечать за смерти гражданских лиц, если ему и его людям прикажут атаковать Западный Бейрут», и он предпочел подать в отставку (!).

Лейтенант Бург (с типичным еврейским именем Абрам) заявил (он, кстати, пошел на эту войну добровольцем): «Нас учили и воспитывали, что наша Армия настолько сильна, что она приводится в действие, только когда само существование Государства находится в опасности. Здесь (в Ливане) мы убивали и нас убивали, когда по сути такой угрозы не было».

«Плотные контакты» с палестинцами привели к тому, что иные израильтяне перестали рассматривать их просто как непоименованных «террористов». Ехошуа Яшув, 27 лет, был сержантом «спецназа», в составе которого он в течение трех дней атаковал бункер возле той же Сайды, где окопалась группа палестинцев.

«Когда наконец-то мы ворвались внутрь, мы осознали, как мало их было… (вспоминаете тот эпизод, в ходе войны 48-го года, когда они могли «забить их палками». Ну, вот, роли поменялись…) Удивительно, но они совсем не соответствовали тем стандартам, что мы себе воображали. В их комнатах мы обнаружили книги (!), причем это был не просто Карл Маркс, там была поэзия, греческие классики и вообще «изящная литература». Это явно была не банда неграмотных дикарей, как нас инструктировали до того», заключает Ехошуа Яшув.

Но… жизнь, общество, тем более армия — они многообразны. Пока одни солдаты листали произведения «греческих классиков», другие выносили из бейрутских квартир телевизоры, стереосистемы и другие «трофеи». Когда они уходили из этих квартир, то некоторые «испражнялись на восточные ковры и ломали дорогостоящую мебель» — свидетельствует неназванный бейрутский квартиросъемщик. «Даже сирийцы никогда не вели себя подобным образом», заключает он.

* * *

Переходим к завершающей фазе «ливанской войны». Одни исчерпали свой потенциал обороны, другие свой потенциал наступления.

Палестинцы дали согласие на полный вывод своих уцелевших воинских формирований из Ливана, в ответ израильтяне заявили о снятии блокады Бейрута и прекращении боевых действий на территории этой ближневосточной республики (так как фактически они добились поставленных целей).

Слово Леониду Вольнову: «…19 августа правительство Ливана обратилось к правительствам США, Франции и Италии с просьбой прислать войска для наблюдения за осуществлением эвакуации палестинских отрядов».

«С 21 по 24 августа в Бейрут вошли французский и американский контингенты «многонациональных сил», которые заняли ряд позиций, на которых ранее находились израильтяне. Был согласован окончательный график ухода из Бейрута палестинских отрядов в течение двух недель, начиная с 21 августа… За это время должны были отбыть по морю и по суше в разные арабские страны 10 720 (!) палестинских бойцов. (Почему такая цифра? Непонятно. Ведь всезнающая израильская разведка считала, что боевиков PLO никак не больше 6–8 тысяч, а ведь были еще и потери.)

Палестинцев согласились принять восемь арабских стран. 30 августа Бейрут покинул председатель исполкома ООП и 62 руководящих палестинских деятеля. Они выехали на корабле в Грецию, чтобы потом переправиться в Тунис и другие арабские страны.

30 и 31 августа отбыли сирийские войска. 1 сентября 1982 года последняя группа палестинцев в составе 650 человек отплыла в Сирию.

…В Ливане осталось около 300 тысяч палестинских мирных граждан, жителей лагерей беженцев и наиболее бедных кварталов ливанских городов. В их числе и семьи ушедших бойцов. Со стороны ливанских властей и гарантов соглашения было немало обещаний, что оставшимся палестинцам будет обеспечена необходимая безопасность и защита…»

* * *

…В наступившем сентябре 1982 года весь мир — и не только арабский узнал два слова, которые обязательно звучат как «трагедия Сабры и Шатилы».

События развивались следующим образом. 23 августа был избран новый президент Ливана Башир Жмайель, происходивший из богатого влиятельного клана. Прошло ровно три недели, и 14 сентября в 16 часов 10 минут была взорвана штаб-квартира его партии «Катаиб». Все три этажа рухнули и погребли под собой все руководство партии. Вечером того же дня среди погибших было опознано изуродованное тело молодого президента (ему было всего 34 года).

Официально ни заказчики, ни исполнители этого преступления не были установлены, но ясно, кто воспользовался сложившейся ситуацией израильтяне. Уже в 0 часов 30 минут 15 сентября генерал Амир Дрори получил приказ установить контроль над всеми важнейшими пунктами Западного Бейрута. При этом было заявлено, что в Бейруте сложился «опасный вакуум власти» и что «израильская сторона никоим образом не позволит террористам вернуться». Так как боевые отряды уже эвакуировались, серьезного сопротивления израильским солдатам оказано не было. Все намеченные пункты были взяты, и впервые за все пять войн израильские власти установили контроль над арабской столицей.

Два крупнейших лагеря палестинских беженцев — Сабра и Шатила — также были окружены, но войска остановились по их внешнему периметру и внутрь не входили.

«Зачистку» внутри лагерей израильские генералы поручили своим негласным союзникам — право-христианской милиции Ливана, у которой были «свои счеты» с палестинцами еще со времен гражданской войны 1975–1976 годов. «Деир Ясин» повторился вновь, только продолжался он не 4 часа, а 40 (в течение 16 и 17 сентября), исполнители были другие, а жертв больше. По самым осторожным оценкам — 1000 человек убиты, а по палестинским источникам — от 3 до 5 тысяч, в основном старики, женщины, дети.

В эпоху телевидения и космической связи скрыть это преступление оказалось невозможным. Шокирующие снимки и телерепортажи облетели весь мир, вызвав законное возмущение и негодование всех людей доброй воли.

«Ливанская война» к этому времени закончилась: считая от 6 июня до 16 сентября, она длилась ровно 100 дней, а не 100 часов, как, скажем, в 1956 году. Постепенно израильтяне начали отвод своих войск от столицы Ливана, а на родине у них начался очередной «разбор полетов».

Госсекретарь США Джордж Шульц, а затем и сам президент Рейган осудили действия израильских властей в необычайно жестких выражениях. Те, в свою очередь, стали оправдываться, что не поручали ливанским фалангистам никаких убийств, а только просили «прочесать лагеря и собрать имеющееся там оружие».

Затем кабинет Бегина сделал специальное заявление и — в беспрецедентном жесте — заплатил за его публикацию на странице платных объявлений в ведущей американской газете «Нью-Йорк таймс». Это было реализовано для того, чтобы широкая публика поняла, «что как только армия узнала о трагических событиях, израильские солдаты положили конец убийствам и заставили ливанское подразделение очистить лагеря».

Но публика продолжала задавать один и тот же вопрос: почему узнали так поздно и почему вмешались так поздно?

Танки и БТР израильтян заняли все выходы и входы в лагеря, их главный наблюдательный пункт находился на крыше семиэтажного дома, где раньше размещалась миссия ООН. Журналист Рей Вилкинсон не поленился измерить расстояние от этого НП до въезда в Сабру — всего 250 шагов. «Как могли их военные, имея такие мощнейшие бинокли и танковую оптику, в течение сорока часов не видеть, что творилось внутри?» Две ночи подряд израильтяне запускали осветительные ракеты, что скорее помогало преследователям, а не преследуемым. Только в шесть утра в субботу, 18 сентября, бронетехника двинулась вперед. Анестезиолог, англичанин Давид Грей, находившийся в тот момент в госпитале «Газа», свидетельствовал: «У меня сложилось впечатление, что многие их офицеры были искренне удручены увиденным и несомненно стремились прекратить убийства».

Позднее Рей Вилкинсон впрямую спросил тогдашнего начальника Генштаба Рафаэля Эйтана, почему фалангистам было позволено совершить такие акты кровавой мести в отношении палестинцев. «Мы не отдаем фалангистам приказов, и мы не отвечаем за их действия», — сухо ответил генерал.

В конце концов, выведенная из себя пресс-служба Бегина отвечала в том смысле, «что никто из израильтян не разряжал свое оружие в несчастных палестинских женщин и детей, и почему никто не винит христианскую милицию Ливана, а обрушились именно на нас?»

Но мировые СМИ все-таки пришли к однозначному выводу: побоище в Бейруте было работой ливанской христианской милиции, вооруженной и поддерживаемой израильскими военными властями.

…Это была суббота, по-еврейски «шабат», но в Тель-Авиве, на площади Царей Израиля, собралась толпа в 400.000 человек, то есть каждый десятый житель этой страны.

Они составили крупнейшую за всю историю этого государства демонстрацию во имя мира, но самое главное: они все пришли демонстрировать в пользу своего противника — палестинцев — жертв трагедии Сабры и Шатилы. Они требовали отставки премьера Менахима Бегина и наказания военного министра Ариеля Шарона. Разве это не признак жизнеспособности и нормального состояния израильского общества?

Плакаты в руках демонстрантов гласили: «Шарон — убийца» и «Stop the Monster — Остановить чудовище!»

Это была точка зрения одной стороны.

С другой стороны Бегин отвечал им: «Гоим убивают гоим, и это хотят повесить на евреев?!» (Расшифровка: в переводе с иврита «гоим» означает «неверные».) Такова была его реакция на эти события. Конечно, это была точка зрения крайне правых. Чуть менее правые заявляли следующее: «Арабы, убивающие арабов, предпочтительнее, чем арабы, убивающие евреев».

Наконец, в феврале 1983 года очередная правительственная комиссия завершила свое расследование и опубликовала 108-страничный «отчет». Там содержалось заключение, что военный министр Шарон «косвенно ответственен» за происшедшее в Сабре и Шатиле. Но он не пожелал уйти в отставку, а Бегин отказался его уволить. Вновь на улицах Тель-Авива началась волна демонстраций «про» и «контра». И если одни демонстранты несли плакаты «Арик, ты прав», то другие размахивали лозунгами «Шарон, тебя надо судить». И если одни заявляли: «Вместо того, чтобы поблагодарить Шарона, они пытаются пустить ему кровь», другие кричали своим оппонентам, призывая на помощь самого фюрера: «Гитлер перебил 6 миллионов евреев. Жаль, что он не прихватил и тебя!» Дело зашло так далеко, что кто-то метнул боевую гранату в демонстрантов, выступавших «против Шарона». Погиб Эмиль Гринвейг, 33 лет, родом из Румынии, который за полгода до этого служил десантником в Ливане. Среди нескольких раненых был и упомянутый Абрам Бург, который из офицера резерва превратился в «голубя мира». Следователи так и не нашли «бомбиста», но хоть не догадались «повесить» это дело на арабов. После этого страсти несколько поутихли. В конце концов, Шарон все-таки ушел в отставку, но чуть позже получил пост министра строительства, что с учетом реализации программы строительства поселений на оккупированных территориях было не менее «боевой» должностью.

Что касается оппонента Шарона по Бейруту, председателя ООП Ясира Арафата, то продержав израильскую армию у ливанской столицы почти десять недель, он выехал из нее арабским героем — по крайней мере в глазах арабов.

Послесловие: некоторые выводы

И вновь, уже и после этой войны, вопрос ближневосточного урегулирования зашел в тупик. Палестинские партизаны в основной массе покинули Ливан, но «мир в Галилее», да и во всей Палестине, так и не наступил.

Прошло еще четыре года… 9 декабря 1987 года началась «Интифада» восстание палестинцев на оккупированных территориях. Катализатором его послужило самое обыкновенное дорожно-транспортное происшествие, когда водитель израильского грузовика въехал в толпу палестинцев. Четверо погибли и семеро было ранено. Жителей палестинских территорий после 20 лет оккупации словно бы прорвало.

Сотни и тысячи человек, в основном молодежи, вышли на улицы и стали забрасывать израильские патрули камнями и бутылками. Начались столкновения, причем с применением не только резиновых пуль. За первые три года были убиты до сотни израильтян и до тысячи арабов. Последних сразили не только армейские пули. Многих из них обвинили в сотрудничестве с оккупационными властями, и разговор с ними был «короткий». Повезло тем, в отношении которых ограничились только побоями и другими подобными «воспитательными мерами».

«Интифада, дубль первый» завершилась в принципе необыкновенным образом. Спустя 6 лет в столице Норвегии Осло председатель ООП, постаревший Ясир Арафат, и премьер-министр Израиля, такой же постаревший Ицхак Рабин, после четырех десятков лет непрерывной конфронтации и пяти войн подписали мирные соглашения, по которым израильские войска выводились с Западного берега реки Иордан и сектора Газа. Там образовывалась так называемая «автономия», управляющаяся палестинской администрацией, куда армия уже не имела права вернуться. Правда, так и не был окончательно разрешен вопрос с еврейскими поселениями на этой земле. Израильтяне утверждали, что «эту землю нам дал наш Бог», на что арабы возражали: «А кто этому был свидетелем? Эту землю мы получили от своего Бога» и т. д. Тем не менее Арафат и Рабин стали лауреатами Нобелевской премии мира, и это был несомненный прогресс.

Прошло еще семь лет, и в один из последних сентябрьских дней 2000 года Ариель Шарон направился со своим окружением на Храмовую гору в Иерусалиме, где находятся самые главные арабские и иудейские святыни.

То, что последовало потом, получило вскоре название «Интифада-2». Когда Шарона стали упрекать, зачем он пошел и спровоцировал Ясира на последующие действия, он отвечал: «А почему я не могу посетить это место? Там находится и мой храм. А он, — раз уж принял такое решение, — мог придраться к любому другому факту и необязательно к моему визиту на Храмовую гору…»

Все, что было дальше, показывают по телевизору практически каждый день, с врезкой в голубом квадратике с надписью «Ближний Восток».

Вновь арабские пацаны достали свои рогатки и стали подбирать по обочинам камни, чтобы метнуть в израильских солдат. Хуже того, «подключилась» и вполне официальная палестинская полиция, вооруженная АКМ, и подпольные организации «Хамас» и «Исламский джихад».

С другой стороны, тележурналисты ОРТ и НТВ все чаще стали показывать парней в израильской форме и касках, в засаленных от долгого ношения бронежилетках. Представляясь, они называли себя «Андрей из Саратова» или «Саша из Твери» и на вопрос, как служба, отвечали, естественно, по-русски: «Нормально, до дембеля 30 дней». После этого, как правило, они просили передать привет одноклассникам, «кто еще помнит меня», или соседям.

Показывали, кстати, и палестинцев, которые с удовольствием рассказывали про свою учебу в Воронежском медицинском или Ростовском политехническом и, представляя своих «половин», говорили: «Это моя жена Марина (или Светлана), а это наши дети» и т. д.

Из событий 2001 года авторы выделяют три следующих:

1. Взрыв у дискотеки «Дольфи» на Тель-Авивской набережной в первых числах июня, где погибло свыше десяти парней и девчонок (все выходцы из СНГ), которые пошли отмечать окончание учебного года. («Почему убили этих подростков? Ведь они не были военнослужащими, а «Дольфи» — это не военная база или оборонный объект», — вопрошала местная пресса.)

2. Взрыв 9 августа в итальянской закусочной-пиццерии на углу все той же улицы Яффа и короля Георга в Иерусалиме. Палестинский камикадзе двадцати трех лет, Хуссейн Амар Абу Насса в предсмертной записке попрощался со своей семьей и затем взорвал себя бомбой, прикрепленной к телу, унеся жизни 18-ти посетителей закусочной и ранив около сотни. В качестве ответной меры израильтяне оккупировали все объекты в Восточном Иерусалиме и среди них самый важный под названием «Ориент-Хаус», где располагалась неофициальная штаб-квартира ООП. При этом на флагштоке их зелено-красно-черный флаг был сменен на бело-голубой израильский, что только вызвало всплеск дополнительных эмоций. Палестинцы вообще-то считают Восточный Иерусалим своей столицей, в ответ израильтяне заявляют, что город является «единым и неделимым» и они его давным-давно объявили главным городом своего государства.

3. И, наконец, убийство в результате покушения в середине октября министра туризма Израиля Рехавима Зееви, кстати, отставного генерала. Гибель правительственного чиновника столь высокого ранга повлекла за собой репрессалии со стороны армии, которая заняла сразу 6 городов на Западном берегу.

Вновь пошли в действие «меркавы», а в небесах замелькали «томкэты», «хорнеты», «апачи» и «кобры». Только в конце ноября, в связи с прибытием очередной команды американских миротворцев, «в качестве жеста доброй воли» войска были возвращены на исходные позиции…

Рассказ о ближневосточной драме можно продолжать до бесконечности, но, наверное, пора уже подводить некоторые итоги…

На наш взгляд, палестинцам следует признать, что пятьдесят лет назад их отцы и деды не сумели сыграть «единой командой» и в целом их «выступление» было на слабую троечку.

Хотя… как посмотреть, если сравнивать с итогами войн 1956 и 1967 годов? Ведь в 48-м они на последующие двадцать лет сумели сохранить за собой весь Восточный Иерусалим со Старым городом и всеми святыми местами. Западный берег вошел в состав Хашемитского королевства, и казалось, был еще шанс переиграть итоги первой войны. Но случилось то, что случилось. История не имеет сослагательного наклонения.

И вновь надо отдать должное американской журналистике.

Осада Бейрута еще продолжалась, а в «Newsweek» Vol C,N7,16.08.82 была опубликована статья, озаглавленная: «Палестинцы: куда им идти отсюда?»

Даже сейчас, двадцать лет спустя, этот материал под пронзительным названием не потерял актуальности. Несомненно, Деминг, Прингл, Кубик и Клифтон были настолько впечатлены мужеством и отчаянием палестинцев, которые только с «калашами» и РПГ в руках противостояли в течение трех месяцев «меркавам», «паттонам» и «кфирам», что у них родилось целое исследование этого вопроса.

…Итак, «мечта любого палестинца — это апельсиновая роща у подножья изящно очерченных невысоких холмов. Эта мечта помогала им выжить под беспрерывным обстрелом из 155-мм самоходных гаубиц. «Нас гнали всю жизнь, заявляет 18-летняя Фатима Абу Суэйд. — Куда нам идти отсюда? Я остаюсь здесь жить или пускай нас убьют… здесь же».

Палестинских арабов насчитывается в мире 4,4 млн человек (в 1982 г. Примеч. авт.), из них в Иордании живет 1,2 млн. Нуха Батчон является хозяйкой художественного салона в Аммане. Она вспоминает, как ребенком пряталась под кроватью в ходе первой арабо-израильской войны 1948 года. Когда наконец-то ее семья уехала, спасаясь от боевых действий, «они считали, что вернутся домой через 10 или 15 дней». Как и тысячам других, им уже не довелось вновь увидеть свой родной дом. Доктор Дауд Ханания — это воплощение «палестинского успеха». Он возглавляет Институт Сердца в Аммане и одним из первых делал операции на сердце по методике и под руководством профессора Майкла ДеБейки. В ясную ночь из своей клиники он хорошо видит «зарево и огни над Иерусалимом», всего лишь в сорока милях от Аммана. Д-р Ханания вспоминает, что его семья жила в пригороде Иерусалима и имела дом из 13 комнат, который был построен из «розового» камня. Его окружал большой апельсиновый сад. Весной 48-го года в этом пригороде начались столкновения с евреями, которые постепенно набирали размах. «Наши соседи один за другим уехали, и мы были последними, кто выехал, надеясь, что вернемся очень скоро». «Мои два последних сына родились уже здесь в Аммане, но если вы спросите любого из них: «Откуда ты?», он всегда скажет — «из Иерусалима».

Рибим Мухаммед Салем преподает арабскую литературу в Кувейт-Сити. Он получает письма от своих отца и матери, которые так и живут на своей ферме возле Хеврона. «Родители сообщают, что израильтяне пытаются согнать их оттуда, но ведь у них на руках до сих пор есть документы на владение этой землей, которые им выдавали турецкие, английские и иорданские власти».

Палестинцы живут даже в Детройте. Будучи совсем молодым человеком, Айюб Талхами вступил в иорданскую армию, чтобы сражаться с израильтянами в 1948 году, затем судьба занесла его в Америку. «На улице я как любой другой американец, но я прихожу домой — и я вновь житель Шефа-Амер» (городок в Галилее, где он провел свои юные годы.)

Нуха Аранки, социальный работник, живет в Аммане. «Мы ведь не против евреев, мы сосуществовали с ними в течение веков, но когда семья сионистов приезжает из Польши и занимает мой дом и мой апельсиновый сад, то о какой справедливости можно говорить?»

Из всего вышесказанного следует, что палестинцы в своей массе помнят о своих исторических корнях, о своей земле, и эта проблема уже перешла из ХХ века в ХХI.

Вновь цитата из Милана Кубика: «В 1929-м, во времена Британского мандата, арабские мятежники перебили 60 человек евреев из их поселений возле Хеврона, 50 других было ранено. Затем во время Войны за независимость продвигающиеся иорданские войска захватили еврейские поселения в Блок Этционе, находящемся между Хевроном и Иерусалимом, убив многих из поселенцев. С тех времен израильтяне отвечают арабам взаимной враждебностью». Эта фраза объясняет все. В той нескончаемой войне в этой ближневосточной драме нет ни правых, ни виноватых.

«Хороши» были и те, и другие.

Вывод может быть только один — мириться.

Конечно, палестинцы могут выдвинуть свои аргументы, опять вспоминать про свои апельсиновые рощи и земли (дома из «розового» камня), согласны, это сильный аргумент. Но нельзя постоянно жить в состоянии войны и конфронтации.

На наш взгляд, настало время обеим сторонам остыть и снизить накал конфронтации. И этому несомненно помогли бы гуманистические идеалы еврейской нации и изначальное благородство арабской.

Нам в России в целом небезразличен этот кусочек общего дома под названием Земля. Есть у нас, кстати, и положительный опыт в разрешении международных конфликтов. Не наш ли премьер А.Н. Косыгин примирил в январе 1966 года индусов и пакистанцев после очередной индо-пакистанской войны?

К счастью, наше участие в ближневосточном конфликте было все-таки всего лишь косвенным.

Нам представляется, мы нашли бы достаточные аргументы для той и другой стороны. Учитывая, что для одних в течение двух, если не трех, десятилетий мы поставляли то самое оружие, которое в конце концов позволило им восстановить свои честь и достоинство, а другим вот уже полтора десятка лет направляем своих людей.

Положение палестинской стороны обрисовано чуть выше, но давайте взглянем еще раз. После событий 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке весь цивилизованный мир с крайним отвращением воспринимает само понятие «терроризм».

Один из комментариев международной прессы после 11 сентября гласил следующее: причина ненависти мусульманских экстремистов к Израилю как таковому и еврейской нации в целом заключается в том, что фундаментальный Ислам рассматривает Израиль на территории Палестины как «инородное тело».

Хотя «фундаменталисты» и признают, что древнееврейский народ вышел с этой земли, то есть изначально имеет определенные права, но они считают евреев вероотступниками, так как они в свое время не приняли ислам. А в их глазах «вероотступник» представляет еще худшего негодяя и преступника, чем просто православный или католик, соответственно и наказание ему будет тяжелее.

«…Нет пророка в своем отечестве», но пусть прозвучат пророческими недавние слова одного из предводителей победившей афганской оппозиции, к тому же мусульманина. Они могут быть применены к любому межнациональному конфликту: «Афганцы так хорошо отличились в защите своей страны от иноземцев… и в сражениях между собой, что… наконец-то настало время нам так же отличиться в установлении мира на нашей земле».

И завершаем свой рассказ образом бравого сержанта израильской полиции (видеозапись имеется), который, разглядев российскую съемочную ТВ-бригаду, притормаживает свой запыленный джип, опутанный противоосколочной сеткой, и, приоткрыв водительскую дверь, делает приветственный жест рукой, затем кричит: «Ребята, вы там поосторожнее, за тем перекрестком стреляют».

Эти слова мы переадресовываем всем участникам — на обеих сторонах ближневосточного конфликта.

Эпилог

Утром в воскресенье 2 декабря 2001 года телеканалы сообщили о новом террористическом акте в центре еврейского Иерусалима, на улице Бен Яхуда, в районе площади Сиона. В 1948 году туда не смогли пройти иорданские «харрингтоны», зато в конце 2001 года сумели пробраться два террориста-смертника, которые взорвали себя практически одновременно среди гуляющей толпы молодежи.

Когда уже начались спасательные работы, третьим взрывом разнесло начиненный взрывчаткой припаркованный тут же автомобиль; всего в ночь с 1-го на 2-е декабря погибло 10 израильтян, свыше ста было ранено.

Днем 2 декабря еще один террорист взорвал себя в городском автобусе в Хайфе. Погибло 15 человек. Таким образом, жертвами только в один день 2 декабря стали 150 человек, включая раненых. Причем они не были военнослужащими или представителями силовых структур государства.

3 декабря утром Ариель Шарон вернулся в Израиль, срочно прервав свою поездку в США. После трехчасового заседания кабинета он выступил с обращением к нации, причем характеризуя отношения с палестинским противником, несколько раз употребил слово «война», а не «борьба» или «противостояние», как раньше.

В конце того же дня 3 декабря израильские вертолеты огневой поддержки атаковали ракетами палестинские объекты в Газе и на Западном берегу, при этом была практически поражена штаб-квартира Ясира Арафата и сожжены его вертолеты.

То же самое повторилось и во вторник 4 декабря. По телеканалам показали толпы разбегающихся в панике молодых арабов, а над ними силуэты пикирующих F-14.

В среду, 5 декабря, прогремел очередной — уже четвертый — взрыв в Иерусалиме, прямо на пешеходном переходе между самыми престижными гостиницами «Царь Давид» и «Хилтон Централь».

Можно сказать, на этот раз повезло — погиб сам террорист, а несколько прохожих получили лишь легкие ранения. Трудно сказать, что подвигло этого араба на столь поспешный акт ранним утром, когда вокруг еще почти никого не было. Может быть, сдали нервы, а может, он решил, что мимо следующего патруля ему уж точно не пройти?..

День 5 декабря завершился арестами активистов «Хамаса» и «Джихада» самими палестинскими службами безопасности. Президент Джордж Буш в необычайно резких выражениях потребовал от Арафата «покончить с волной террора на территориях, если он еще хочет вернуть к себе доверие как к государственному и политическому деятелю». При этом Буш заявил: «…Израиль имеет право на законную самооборону».

6 декабря прошло спокойнее, т. к. израильские власти заявили, что дают Арафату 12 часов на арест всех вдохновителей «возмутительных терактов».

7 декабря истребители-бомбардировщики вновь обрушили удар по комплексу административных зданий и штаб-квартире ООП в Рамаллахе, в результате запылал целый квартал.

8 декабря прошло спокойнее, в воскресенье — ровно неделю спустя после ночных взрывов на Бен Яхуда — очередной камикадзе подорвал себя на автобусной остановке в Хайфе. Поначалу он попытался войти в рейсовый автобус, но при проверке документов его отсекли от толпы. Тогда этот араб приблизился к группе солдат, возвращавшихся в свои части после выходных, и привел в действие детонатор.

Возможно, заряд был небольшой мощности, погиб только террорист, а двадцать военнослужащих получили ранения разной тяжести.

В понедельник 10-го поступило сообщение, что «Хамас», «Джихад» и две другие экстремистские группировки объявили о недельном прекращении всех взрывов и атак, вплоть до окончания священного месяца «Рамадан» у мусульман. В ответ они призвали израильские власти прекратить атаки со своей стороны.

Дальше произошло следующее — на один из блокпостов прибыла группа депутатов Кнессета, навстречу им вышли несколько влиятельных граждан с арабской стороны, затеялся достаточно интересный диалог о необходимости покончить с текущей волной насилия.

Затем к вечеру сообщили, что опять вертолеты выпустили несколько ракет по целям в Газе. Было только две жертвы среди палестинцев — это оказались дети, одному ребенку было всего три года. Чем была вызвана необходимость этой воздушной атаки — непонятно. Позднее израильтяне сказали, что метили по машине, в которой — подтверждено — находился один из ведущих боевиков.

Уже поздней ночью корреспондент НТВ Алексей Ивлиев дал сюжет о пресс-конференции премьера Шарона, устроенной специально для представителей российской прессы. При этом он особо упомянул, что бабушка премьера была вообще-то родом из России, он хорошо понимает по-русски, а иногда может вставить в беседе одну-две русских фразы. Шарон огласил позицию Израиля относительно возможности выхода из той тупиковой ситуации, в которой очутились все участники ближневосточного конфликта. Естественно, это «полное прекращение огня», затем «контрольный период и возобновление переговорного процесса». После этого «реальные, а не показные аресты боевиков-террористов, тех, кто их вдохновляет и дает им оружие», «изъятие незаконного оружия, передача его американским посредникам и вывоз за пределы автономии» и т. д., вплоть до «прекращения массированной антиизраильской пропаганды в СМИ и школьных учебниках».

12 декабря днем (куда только девались предложения «Хамаса») два террориста взорвали себя внутри одного их киббуцев. Погибших израильтян не было, только несколько человек ранены.

Но самое главное, что случилось в тот день — под рейсовым автобусом на Западном берегу грохнул фугас; однако машина не потеряла ход и прошла еще двести метров, пока не завалилась в кювет. Здесь на нее обрушили в упор свой автоматический огонь из винтовок М-16 засевшие в кустах партизаны. Одного из них убили на месте, неизвестное количество сумело скрыться в посадках. Из числа пассажиров автобуса погибло сразу 10 человек, ранения получили свыше тридцати. Шарон был взбешен. По итогам заседания кабинета в ночь на 13 декабря Арафат был объявлен «вне закона», а боевые вертолеты стали опять пускать ракеты по зданиям администрации и казармам палестинской полиции в Газе и на Западном берегу.

Утром 14-го объявили, что среди прочих объектов три ракеты поразили мечеть, где в тот момент находился духовный лидер «Хамаса» Шейх Ясин и ее же политический руководитель Махмуд Захар. Оба остались невредимы и были благополучно эвакуированы с места события, при этом израильский официальный представитель отметил, что они совсем не являлись целью налета.

Очередные выходные 15 и 16 декабря прошли «без изменений»: с арабской стороны ружейным огнем периодически обстреливались блок-посты и киббуцы, с израильской с такой же периодичностью пускали ракеты по целям на противоположной стороне.

Воскресенье 16 декабря завершилось показом выступления Арафата перед телекамерами по случаю окончания священного мусульманского месяца «Рамадан». В целом его речь была выдержана в примирительных тонах. Вновь говорилось о необходимости «возобновить мирный процесс в ближневосточном регионе». Следующей картинкой шла трансляция вечерней молитвы в одной из мечетей, при этом показывались хмурые лица арабских мужчин, а к радиоголосу из динамиков давался перевод, согласно которому правоверные опять призывались на «священную войну» с «вероотступниками». В завершение ведущий отметил, что «палестинской полиции вообще не было видно вокруг. Закинув за спины свои неизменные «Калашниковы», они занимались разбором завалов на месте своего бывшего «штаба», попавшего под удар ракет…»

В декабре 2001-го помимо ежедневных обстрелов с обеих сторон произошли и другие события. Накануне католического Рождества, отмечаемого 25 декабря, разгорелся скандал, связанный с несостоявшейся поездкой Арафата в Вифлеем. Израильтяне вывели свои войска из этого города в соответствии с соглашениями в Осло еще в 1995 году. Город перешел под юрисдикцию палестинской администрации, с тех пор Арафат традиционно приезжал на главную рождественскую службу в церковь Святой Екатерины. Выступая в роли смиренного почитателя, хотя и чужой для него религии, он, несомненно, пытался заработать очки в глазах мирового сообщества.

Но в конце 2001 года это ему не удалось. Глава палестинской администрации оказался блокированным в своей резиденции в Рамаллахе, израильские власти заявили, что не позволят ему выехать, пока не будут задержаны и выданы убийцы министра туризма Р. Зееди. Арафат бушевал: «Кто такой Шарон, чтобы запретить мне посещать святые места?» (Он словно бы повторял сказанное Шароном за 15 месяцев до этого: «А почему я не могу взойти на Храмовую гору?..») Далее Арафат заявил, что в этом случае пойдет до Вифлеема пешком, но так и не пошел, а убийц никто не арестовал.

Наступил Новый, 2002 год. 4 января в заливе Акаба было задержано большое торговое судно — сухогруз «Карим». Израильские морские пограничники взяли «Карим» на буксир и привели его к охраняемому пирсу в Эйлате. Там из трюмов под объективы телекамер был выгружен нелегальный груз оружия — 50 тонн (!), включавшие 2000 (!) стволов современного автоматического оружия, гранатометы, ручные гранаты, минометы и мины и прочее. Судя по маркировкам, большая часть оружия была изготовлена в Иране еще по старым советским лицензиям. (По каналу НТВ показали, как на огороженной территории порта, возле шеста с ясно читаемой табличкой Klachnikov — пропущена буква А солдаты рядами укладывают все те же автоматы, которые затем предъявлялись мировой прессе.) Палестинская администрация заявила, что ей неизвестен заказчик этой партии оружия, и она не имеет к нему никакого отношения. Израильские контрразведчики в первую очередь привели тот аргумент, что задержанный капитан корабля Омар Акауи — это не какое-то вольнонаемное лицо, а весьма известная и влиятельная фигура в морской администрации автономии, и он не мог не знать, что за груз у него в трюмах. Особо подчеркивался тот факт, что задержание двух тысяч стволов, не попавших в руки арабских экстремистов, возможно, спасло жизни сотен израильтян, да и самих палестинцев тоже.

10-11 января посыпались сообщения с «северного» фронта. Накануне из пограничного пункта возле Рафаха в Газе был открыт снайперский огонь и на израильской территории убито четверо солдат. Смерть четырех молодых людей, которые выполняли свой солдатский долг, послужила катализатором для целой цепи последующих событий. В действие вступил военно-морской флот Израиля. С одного из катеров была выпущена управляемая ракета, которая чуть-чуть не поразила личную яхту Я. Арафата. Серьезные повреждения получили несколько рыбацких судов, вспыхнул склад горючего. Жертв среди населения, к счастью, не было.

Одновременно несколько бульдозеров под прикрытием танков вошли на территорию Газы и перепахали взлетно-посадочную полосу международного аэропорта — национальной гордости палестинцев, — полностью выведя его из строя.

Тем временем другие бульдозеры и другие «меркавы» вошли в поселок и разрушили сорок (или пятьдесят) домов местных жителей. Опять по телевидению показали этих несчастных людей, которые вопрошали в объективы: «Мы остались без крова… Куда нам податься?» Однако представитель армии Израиля настаивал на другом: «Большинство этих домов были нежилыми. Именно в них укрывались и из них вели огонь те террористы, которые перебили четверых наших солдат».

Последовало еще несколько дней затишья, и следующий инцидент произошел в городе Хадера. Место действия — не блокпост и не база израильского «спецназа», а зал торжеств «Армон Давид» в центре этого сугубо гражданского города. Поздним вечером в четверг 17 января там проводилось торжество «Бат-Мицва», иными словами, «праздник совершеннолетия» дочери репатриантов из СНГ, 12-летней Нины Кардашовой. Присутствовало около двухсот гостей. Только они поднялись на танец, как в зал ворвался палестинец и из винтовки М-16 открыл огонь. Обойма кончилась, он стал перезаряжать вторую. Воспользовавшись моментом, отец виновницы торжества Сергей Кардашов набросился на террориста и нанес ему несколько ударов бутылкой по голове, подоспели и другие мужчины. В наступившей сумятице «воин джихада» стал шарить рукой у себя на поясе, где у него висело несколько гранат; поняв, чем это грозит, мужчины сумели вытолкнуть его за пределы зала, где его пристрелили подоспевшие полицейские. Прямо из зала торжеств в госпиталь было отправлено 40 раненых и пострадавших, из них пятеро в тяжелом состоянии, погибло 6 человек.

События вновь ускорились: в ночь на субботу 19 января отряд израильской армии очистил от служащих здание радиостанции «Палестайн бродкастинг корпорейшн», затем саперы взорвали это здание (его показали на телеэкранах в дыму и пламени).

Утром в воскресенье 20 января было сообщено, что Арафат якобы окончательно собрался уходить в отставку и даже записал по этому поводу телеобращение к народу Палестины. Правда, в течение последующей недели его так и не передали официально.

На этой же неделе в Израиле было организовано 3 громких теракта. Сначала 22 января, в 17.30 палестинец с винтовкой М-16 оказался в Иерусалиме опять на перекрестке улиц короля Георга и Яффы, где открыл огонь по мирной толпе (это место соответствует современному пешеходному Арбату в Москве). Люди бросились врассыпную, но террорист не остановился. Стрельба в центре Иерусалима продолжалась 10 минут, пока полицейские не застрелили нападавшего. Разные степени ранений получили 35 жителей «святого города».

Два дня спустя, уже в Тель-Авиве, взрыв грянул в одном из оживленных торговых кварталов, было ранено около 40 человек, трое очень тяжело. Среди них ребенок четырех лет. Погиб сам нападавший араб, причем было неясно пришел ли он в этот район пешком, или приехал на мотороллере (обломки этой двухколесной машины были найдены на месте преступления). Была найдена сумка с автоматом Калашникова и несколькими запасными рожками к нему. Был задержан палестинец из Хеврона, который не смог объяснить следователям причину своего появления в чисто еврейской толпе покупателей. Вполне возможно, он должен был открыть огонь по ним из автомата, но в последний момент испугался и предпочел «сбросить» оружие.

На каждый теракт Израиль отвечал налетами своих F-16 на Газу, Тулькарм, Наблус. Суббота 26 января прошла без каких-либо агрессивных действий с обеих сторон — но в словесных перепалках и заявлениях. Арафат выступил с очередным призывом к прекращению огня, израильский представитель парировал, что это просто «хорошая мина» и эти заверения в миролюбии ничего не значат и никого не обманут, так как «уже ясно, что мусульманские экстремисты не подчиняются и не желают подчиняться властям автономии». Сам Арафат в принципе «уже утерял весь свой авторитет и былое значение, ведь за пять недель его фактического заключения в резиденции в Рамаллахе ему не позвонил ни один из арабских руководителей».

Тем временем другой представитель Палестинского сопротивления рассказал корреспондентам, что у организации на вооружении появилась собственная ракета малого радиуса действия «Кассам-1», которую изготовляют в домашних условиях, и что дескать уже произведено два пуска по израильским позициям. Израильтяне пока подтвердили только один, с их слов снаряд был нацелен на военный блокпост в местечке Неведе Калим, но ракета-самоделка упала в стороне, разнеся какие-то хозпостройки. Никаких потерь в живой силе или другого ущерба не было.

Утром в воскресенье 27 января по всем телеканалам стали рассказывать, что заявление израильтян об утрате палестинским лидером своего былого значения фактически подтвердилось, причем беда пришла откуда ее не ждали. Министр иностранных дел Катара Хамид Ибн-Ясин Аль-Тани в интервью телекомпании «Аль-Джазира» заявил: «Арабам нечем помочь палестинцам, и мы вынуждены умолять американцев вмешаться и помочь остановить насилие на Ближнем Востоке».

Реакция властей автономии последовала незамедлительно. Представитель Арафата назвал это заявление «ересью» и «преступлением» и резко осудил пораженческие настроения катарцев. Позднее на экране появился и сам Арафат. Он зачитал специальное обращение к американскому народу и властям, причем себя сравнил с самим отцом американской нации — Джорджем Вашингтоном, который долго боролся, но все-таки добился независимости от британских колонизаторов. Во второй половине того же дня посыпались сообщения, что вновь в Иерусалиме, на том самом месте, где произошел августовский взрыв, унесший жизни 15 человек, очередной палестинец-смертник взорвал себя, ранив 150 человек. Погиб один израильтянин. Чуть позже выяснилось, что террористом была 20-летняя девушка, студентка. Несколькими неделями позже стало известно, что первой палестинской террористкой-самоубийцей стала Ваффа Идрис из Рамаллаха. Вскоре после этого взрыва посол Саудовской Аравии в Лондоне Гази Кусейби опубликовал в различных арабских изданиях хвалебный стихотворный гимн в память «сияющей красавицы Ваффы». Поэтизация образа террористки-смертницы сделала свое черное дело, появились новые женщины-камикадзе.

Разъяренный Эхуд Ольмерт, мэр Иерусалима, заявил в телекамеру, что он прямо сейчас едет к премьеру Шарону с требованием сделать что угодно, чтобы положить конец волне террора в «святом городе»…

Заглянем еще раз в главу первую книги. «Пляски и песни начала декабря (1947 г.) закончились… Все чаще звучали ружейные выстрелы, а то и залпы и очереди в Святом городе». Впечатление такое, что мало что изменилось на «святой земле». Правда, ружейные выстрелы сейчас сменили бомбы, привязанные на телах одних, и усовершенствованные ракеты класса «воздух — земля» с электронным наведением — у других.

Хорошо еще, что не осмелились привести в действие бактериологическое или ядерное оружие (которое, по некоторым данным, уже есть в запасниках)…

Мы уже в общих чертах излагали точку зрения палестинцев на события, связанные с ближневосточным конфликтом за истекшие 50 лет. Не будем снова повторяться про дома и рощи, давайте взглянем «с другой стороны».

Есть теория «трех храмов».

Если говорить коротко, то, по взглядам израильтян, Первый еврейский храм был разрушен вавилонянами в 586 году до нашей эры, Второй — римлянами в 70 году нашей эры. Третьим храмом считается сам Израиль. Есть некоторые данные о том, что в самые трудные дни Октябрьской войны сам М. Даян сумрачно намекнул о возможном крушении Третьего храма. Это оказалось не так — храм только чуточку «вздрогнул». Этого было достаточно — евреи быстро «пришли в себя» и осознали, что четвертого храма может и не быть. Поэтому лучше уж по-настоящему беречь Третий. Ясно, что они не уступят и не позволят, чтобы их уничтожили.

Голда Меир так вспоминала о своей единственной встрече с президентом Джоном Кеннеди: «Разрешите, г-н Президент, рассказать Вам, чем Израиль отличается от других стран. Евреи появились больше трех тысяч лет назад и жили с народами, которые давно исчезли — то были аммонитяне, моавитяне, ассирийцы, вавилоняне и прочие… Все народы исчезли, — за исключением евреев».

Из эпохи древности вернемся в наше время. С грустью можно констатировать, что обстановка на «святой земле» кардинальных изменений не претерпела. На фоне обычных обстрелов с той или другой стороны и потасовок на блокпостах произошло несколько действительно громких событий. Отметим, что к середине марта 2002 года накал противостояния вроде бы даже снизился. 14 марта было объявлено: «Сенсационная новость! Совет Безопасности ООН принял подготовленный американцами проект резолюции по Ближнему Востоку, в котором Палестина впервые названа государством!» Из 15 членов Совбеза воздержалась только Сирия, да и то только потому, что она настаивала на «более сильном» проекте резолюции.

Даже еврейский и палестинский представители совместно проголосовали «за». Итак, опять (в который раз!) вроде бы появился шанс на мир в ближневосточном регионе. Это при том, что экстремисты есть и на той, и на другой стороне: одни по-прежнему хотят сбросить Израиль в море, другие сровнять арабские города с землей. Но большинство надеялось на замирение и возможность выйти из порочного круга: «теракт — репрессии — новый теракт».

27 марта в Бейруте прошло заседание Лиги арабских государств. Хотя в нем не приняли участия многие первые лица Лиги (не смог выехать в Ливан и сам Арафат), саммит завершился вроде бы на оптимистической ноте: в целом была одобрена мирная инициатива саудовского наследного принца Абдаллы «мир в обмен на земли» — Израиль возвращает все оккупированные с 1967 года территории, а арабские соседи подписывают с ним прочный мир.

Но в это же время в израильском городе Нетания, в момент празднования еврейской Пасхи, палестинский камикадзе-смертник взорвал на себе бомбу; при этом погиб 21 израильтянин, около 200 было ранено. Сутки — то есть день 28 марта — потребовались израильскому руководству для рассмотрения ситуации, принятия решения и подготовки войск. С раннего утра в пятницу 29 марта началось осуществление операции «Защитная стена»: мотопехота вошла практически во все города Западного берега, а танки в очередной раз окружили резиденцию Арафата в Рамалле и стали методично ее разрушать. «Федаины» ответили автоматным огнем, а Арафат и его первые помощники, засевшие в своем блокированном штабе, стали непрерывно обзванивать мировых лидеров, обвиняя своих оппонентов в «варварстве» и прося любой возможной помощи.

На целый месяц центром противостояния стала церковь Рождества Христова в Вифлееме, которая в выпусках новостей не сходила с экранов телевизоров весь апрель 2002 года. Израильский спецназ, которому было поручено довести эту контртеррористическую операцию до конца, требовал сдачи всех террористов, укрывшихся внутри, те же настаивали, что они мирные, абсолютно невинные люди, просто не желавшие добровольно идти в лапы сионистской «охранки». Они благополучно просуществовали на израильских армейских пайках, которые им передавались «снаружи», и в первой декаде мая осада закончилась практически с ничейным результатом.

Почему-то в российских СМИ практически не получили освещения последующие события, но вот что пишет авторитетный британский журнал «Economist» в номере от 13 апреля 2002 года:

«Исполняя поставленную задачу «искоренить террористов», армия к 8 апреля заняла Касбу (т. е. мусульманские кварталы) в Наблусе. Пять дней подряд солдаты и внутренние войска вели бои от дома к дому, чтобы пробиться сквозь лабиринт городских кварталов, где живут 30 000 палестинцев. Мечети обрушивались под ударами ракет, древние бани разграблялись, а жилые дома осыпались градом пуль. Погибло около 50 палестинцев. Их тела остались лежать под развалинами. Один врач рассказывал, что видел, как оголодавшие уличные собаки рвали тела погибших на улицах.

В Дженине сражения длились неделю, там погибло 23 солдата, причем 14 в ходе одной засады. Они зашли в заминированный дом, и на их глазах смертник замкнул электродетонатор. Армия закрыла Дженин «железным занавесом», запретив вход туда представителям прессы и медикам. Палестинцы рассказывают различные истории: один говорит, что его брат получил ранение и медленно истек кровью, мать его, сначала просившая, а затем требовавшая медицинской помощи, получила пулю в голову. Другой говорит, что на его глазах солдаты выстроили у стены шестерых его соотечественников и расстреляли их».

Все летние месяцы 2002 года шла своеобразная война «на истощение»: партизаны проводили очередной теракт — армия отвечала очередным броском на территорию автономии с захватом и разрушением «гнезд террора». Солдаты добросовестно обшаривали квартиры палестинцев из числа тех, что были «на подозрении». В случае удачи видеокамеры «армейской кинохроники» обязательно фиксировали очередной улов в виде тазиков взрывоопасной горючей смеси или деталей несобранных ракет «Кассам-1». Затем все это срочно уничтожалось перед объективами тех же телекамер. Палестинцы, как правило, отвечали выстрелами «из-за угла» и засылкой очередного камикадзе вглубь территории израильской «метрополии».

21 сентября «Советская Россия» поместила большую статью «Стучит в сердце пепел Сабры и Шатилы». Подзаголовок — «20 лет спустя», подписано «доктор Али Хафез». Да, действительно, в 2002 году исполнилось двадцать лет с момента кровавого преступления в лагерях палестинских беженцев возле Бейрута. Трудно что-либо возразить против указанных цитат: «В ходе ливанской трагедии Соединенные Штаты не предприняли никаких действенных шагов для того, чтобы пресечь или хотя бы остановить кровопролитие в Ливане. С момента своей президентской инаугурации Буш ни разу не осудил кровавую политику Шарона против палестинцев, только однажды сделал ему замечание после резни в лагере беженцев Дженин на Западном берегу реки Иордан». «К сожалению, арабы в этот раз не могли организовать совместное сопротивление врагам, как это было в 1948, 1967, 1973 годах». «Со стороны международного аэропорта (Бейрута) израильскими оккупантами были доставлены в Шатилу и примыкающий к ней лагерь Сабра банды убийц, уничтожавших на протяжении двух суток палестинских стариков, женщин и детей. Им было приказано не стрелять. Резать, только резать, чтобы не было слышно». «Впервые за длительную историю арабо-израильского конфликта израильтяне перешли красную линию и штурмовали столицу арабского государства… Бейрут — красавица Востока — превратился в страшные кладбища…» Прав доктор Али Хафез — действительно, так оно и было. Только он не указал одной вещи: отметив 20-ю годовщину одного кровавого события, он совсем не упомянул 30-ю годовщину, но другого.

В номере «Советской России» от 5 сентября 2002 года опубликована статья Владимира Киселева «Негаснущий пожар». Ее предваряет прекрасный эпиграф английского историка, экономиста, социолога Арнольда Тойнби: «Палестинская трагедия — это не локальная драма. Это трагедия всего мира, так как она порождена несправедливостью и представляет угрозу всеобщему миру». Трудно что-то возразить вышесказанному.

Владимир Киселев излагает суть вопроса, причем начинает с Базельского конгресса сионистов в 1897 году, на котором впервые была выдвинута идея создания еврейского государства. Затем он переходит к резолюции о разделе Палестины № 181/11 от 29 ноября 1947 года и далее излагает свои взгляды, которые полностью совпадают с советской позицией относительно конфликта на Ближнем Востоке, как будто это было все написано в 70-е годы. Хочется спросить В. Киселева и д-ра А. Хафеза, почему ради соблюдения объективности они даже не упомянули о мюнхенской трагедии, которая случилась 5–6 сентября 1972 года? Из российских СМИ об этом вспомнил практически только Первый канал (ОРТ), который 3 и 4 сентября показал прекрасный фильм западных кинодокументалистов «Один день в сентябре». Вот концовка этого фильма: девятерых взятых заложников, членов Олимпийской сборной Израиля, должны были вывезти на вертолетах из Олимпийской деревни, чтобы перегрузить в самолет и отправить в неназванную арабскую страну. В момент отправки выяснилось, что взявших их террористов не 5, как считалось, а 8. В аэропорту возле Мюнхена их уже ожидали 5 снайперов, которые не имели между собой радиосвязи. Менять что-либо в первоначальном плане было поздно, времени уже не было. Вертолеты приземлились в аэропорту, но несколько в другом месте, чем было запланировано ранее. В результате первый залп снайперов сразил лишь двоих из восьми террористов. Оставшиеся шестеро залегли, организовали импровизированную круговую оборону и почти два часа вели огневой бой с наследниками знаменитых и прославленных «ягд-коммандос». Все это время несчастные заложники сидели со связанными руками внутри двух небольших вертолетов. Когда в живых осталось только трое бандитов, один из них напоследок швырнул гранату в вертолет, и заправленная до отказа машина вспыхнула факелом, другой разрядил всю обойму «Калашникова» во второй вертолет, и олимпийцы так и остались навечно в этих креслах со связанными руками.

Уже днем состоялась траурная месса по погибшим. На экране скорбное лицо канцлера Вилли Брандта, плачущие участники других олимпийских сборных. Тем же днем, прервав свое выступление и забрав тела всех одиннадцати погибших, израильская команда покинула Мюнхен-72, улетев на родину.

Тела пятерых убитых палестинцев передали Ливии, где их похоронили как героев (на экране многотысячная толпа, которая из рук в руки передает пять полированных гробов). Трое оставшихся в живых находились в руках немецких сил правосудия, но правосудию не суждено было свершиться. Спустя 7 недель другие воздушные пираты захватили «Боинг» авиакомпании «Люфтганза», следовавший по маршруту Бейрут — Франкфурт. В подозрительно поспешной процедуре лайнер и пассажиров обменяли на трех бандитов. Есть предположение, что это было заранее согласовано с преступниками, таким образом «Люфтганза» хотела обезопасить себя от подобных актов в дальнейшем.

В течение нескольких последующих месяцев израильские спецслужбы отследили похитителей и расправились с двумя из них и еще с десятком других лиц, которые считались причастными к планированию и осуществлению этого злодейского акта в Олимпийской столице 1972 года.

Последний оставшийся в живых — Джамаль Аль-Гайш — пережил много покушений на свою жизнь. Сейчас он скрывается где-то в Африке, вместе с женой и двумя дочерьми. Таков был итог одного из самых трагических преступлений ушедшего двадцатого столетия.

С середины августа 2002 года наблюдалось относительное затишье громких терактов не было, и впечатление, что все уехали «на каникулы» или просто устали. Это перемирие было разорвано в четверг 19 сентября, когда очередной камикадзе взорвал себя в салоне пассажирского автобуса в Тель-Авиве возле центральной синагоги. Переднюю часть машины оторвало; сразу погибло 7 пассажиров, 60 доставлены в больницы, из них 10 в очень тяжелом состоянии. На следующий день началась очередная осада Мукаты резиденции Арафата в Рамаллахе, где, как заявила армия, засели пятьдесят отъявленных террористов. Танки, экскаваторы и бульдозеры последовательно сносили все окружавшие постройки, пока не остался один центральный бункер, где находился Арафат и его ближайшие сподвижники. Его трогать не стали; спустя десять дней пятьдесят террористов исчезли неизвестно куда. Так как к этому времени Шарон получил приглашение приехать в Москву, осада вновь была снята, что дало повод представителю Арафата вновь заявить об очередной «моральной победе» над агрессорами. Подошел к концу сентябрь 2002 года. В США уже отметили годовщину событий 11 сентября 2001 года. Но обстановка не претерпела каких-то изменений к лучшему. О положении на Ближнем Востоке в своем интервью «Российской газете» от 18 сентября говорил посол палестинской администрации в Российской Федерации Хайри Аль-Ориди: «Придя к власти, Джордж Буш подтвердил право народа Палестины на создание собственного государства — однако после 11 сентября об этом как бы забыто.

Только за время Интифады-два было принято три резолюции ООН: №№ 1397, 1402 и 1403. Ни одну из них Израиль не выполнил. С каждой их них согласились Соединенные Штаты, однако выполнения их не добились. Намечавшееся на 29 мая 1999 года провозглашение Палестинского государства не состоялось. Мы так и остались оккупированной страной. Что касается «Хамас», то это политическое движение, находящееся в оппозиции к нашему правительству и президенту, не вхоже во власть. В Израиле есть куда более радикальные организации, чем «Хамас». Например, Авигдор Либерман с его партией «Израиль — наш дом».

Когда израильтяне говорят, что Интифада и сопротивление — это незаконно, то как же нам не возразить: а что, оккупация законна? За два года Интифады и войны погибло 3200 палестинцев, 40 тысяч ранены, практически вся сельскохозяйственная и промышленная инфраструктуры Палестины разрушены. Израильская сторона оценивает свои потери в 320 погибших».

Как бы оппонируя ему, на страницах той же «Российской газеты» выступает министр общественной безопасности Израиля Узи Ландау, которого наверное можно назвать таким же «непримиримым», как и предшествующего оратора: «В соответствии с Соглашениями в Осло, мы передали палестинцам 30 тысяч единиц стрелкового оружия для борьбы с террористами… Мы допустили грубую ошибку. Нельзя было давать палестинцам оружие. Теперь у них вместо разрешенных 30 тысяч — все 60 тысяч стволов… Но в прошлом Израиль решал и решил более сложные проблемы, так что решим и эту. Они (палестинцы) считают для себя позором сосуществование с демократической иудейско-христианской цивилизацией и убеждены, что ее надо уничтожить любой ценой». Если это не так, то пусть палестинская сторона опровергнет это утверждение.

В понедельник 30 сентября в Москву прилетел сам Шарон. Вечером по ОРТ показали его теплые рукопожатия с нашим президентом и даже намекнули на какой-то «стратегический альянс» между Израилем и Россией. Суть этого заявления так и осталась телезрителям непонятна. Правда, радио «Свобода» упомянуло, что с собой премьер привез несколько русскоязычных подростков, ставших калеками в результате терактов, совершенных арабскими террористами.

«Коммерсант» в номере от 1 октября взглянул на этот визит под несколько другим углом: «Израильские лидеры обычно приезжают в Россию дважды: после вступления в должность — для знакомства с российским руководством, и перед новыми выборами — за голосами русскоязычных избирателей. Для последних было бы важно знать, готов ли кандидат укреплять отношения со страной, где они родились. Русскоязычные избиратели составляют 20 процентов израильского электората. Электорат правых и левых партий в Израиле примерно равен по численности, большинство избирателей своих политических пристрастий не меняет и постоянно голосует за одни и те же партии. У русскоязычных израильтян постоянных предпочтений нет, и они могут голосовать и за левых и за правых. Опыт последних лет показывает побеждает тот кандидат, голоса которому отдали большинство «русских». Таким образом, можно с уверенностью предположить, что в Израиле грядут новые всеобщие выборы, возможно досрочные. К выходным 5–6 октября Шарон уже оказался дома, но там Ясир приготовил ему сюрприз: в воскресенье, 6-го, было заявлено, что Арафат объявил Восточный Иерусалим столицей Палестинского государства. Это объявление было связано с тем, что буквально на днях конгресс США признал этот город столицей Израиля».

Как было сказано, «в канцелярии премьер-министра Шарона не собираются каким-то особым образом реагировать на последнее заявление Арафата, сочтя его очередной громкой декларацией без какого-либо реального содержания или значения…»

Но это был просто обмен колкостями. Худшее произошло двенадцатью часами позже. В ранние предутренние часы понедельника 7 октября колонна из 40 танков, сопровождаемая бронированными бульдозерами и прикрываемая сверху вертолетами огневой поддержки, вошла на территорию Газы и атаковала город Хан-Юнис. Удар был направлен в основном по кварталу Эль-Амаль, где, как заявил командир израильского подразделения, засели «активисты Хамас». Ракета с вертолета угодила прямо в толпу, собравшуюся у мечети на утренний «намаз», сразу было убито 12 человек (по другим данным, 14) и около сотни ранено. Пострадали только мирные граждане, хотя израильтяне стали утверждать, что метились в боевиков. Даже Шарон заявил, что «он сожалеет о гибели неповинных гражданских лиц», а российский МИД осудил эту акцию, отметив, что «масштаб использования танков и авиации явно не соответствовал враждебным действиям палестинцев». Последние, в лице предводителей нескольких партизанских группировок, поклялись жестоко отомстить израильтянам за содеянное. Хотя официально никаких увязок с историческими датами вроде бы не делалось, эта атака случилась в 29-ю годовщину начала войны Йом-Киппур (Судного дня) в 1973 году.

Сообщения о непрерывных столкновениях, с двумя — тремя убитыми и десятком раненых ежедневно, продолжались всю первую декаду октября 2002 года.

В завершение заглянем в фототетрадь этой книги. Вот фрагмент географической карты в образе «голубя мира» с оливковой ветвью в клюве. Ну, что, казалось бы, плохого в этом изображении, которое было нанесено на обложку официальной туристической карты Израиля, выпущенной сразу после заключения соглашений в Осло?

Однако вопросы у оппонентов нашлись очень быстро. Почему Израиль изображен практически в пределах своих максимальных границ, сложившихся во второй половине 1967 года?

Как произошло, что «палестинская автономия» совсем не отражена на карте, а единственный город, находящийся на «территориях», — Вифлеем фактически является городом христианским? Многочисленные арабские, мусульманские города совсем не обозначены.

Переходим к последнему снимку. Это копия плаката, выпущенного пресс-службой ООП. Он явно предназначен для «внешнего» потребления, и поэтому центральная надпись сделана на английском и гласит: «Палестина земля обетованная».

Нет ничего негативного в этой благостной пасторальной картинке. Но оппоненты с другой стороны отреагировали так же быстро. С их слов, изображение Палестины как благоухающей страны, покрытой пышной зеленью, пригодной для интенсивного земледелия и имеющей обширные малонаселенные пространства… не соответствует действительности. Там нет условий для сказочно быстрого развития и возвращения миллионов беженцев… Во всяком случае, изображенный пейзаж никак не отражает реальной обстановки на Западном берегу или в Газе… Вот их позиция.

Подобную полемику — хорошо еще что не обмен пулями — можно продолжать десятилетиями!

А почему бы не поставить себе цель, а затем исполнить ее — примириться и выпустить совместный плакат с изображением голубки в гнезде из букв Palestine и подписью shalom — salam, что означает одно и то же слово. Вы уже догадались, какое? Это — «мир»!

Приложения

Приложение 1

Израиль

Краткая политико-географическая и демографическая справка (По книге Ф. Энселя «Геополитика Иерусалима»)

Без всякого сомнения, территориально Израиль — это очень маленькая страна. В своих международно признанных границах от 1949 года она занимает 20 325 квадратных километров, что применительно к Франции составляет площадь всего лишь двух департаментов среднего размера. Вплоть до появления на карте мира в 1960-х годах подлинно «лилипутских» государств, Израиль являлся одной из самых малых стран.

Даже если принять требования израильских националистов, которые настаивают на создании «Israel HaShlema» (то есть «Великого Израиля»), который от Средиземного моря протянулся бы до реки Иордан и включал бы Трансиорданию и Газу (а возможно и Голаны), то даже в этом случае образовалась бы территория всего лишь в 27 тысяч квадратных километров, что не представляло бы какого-то географического «гиганта» даже по ближневосточным меркам.

Полезные земли — то есть те, которые пригодны для сельхозпроизводства, ирригации и экономического развития, — занимают лишь половину территории еврейского государства, другую половину занимает Негев, пустыня необычайно безводная и ни для чего не пригодная, если только не брать в расчет ее военную значимость.

С другой стороны, выход Израиля к Средиземному морю, где успешно функционируют два крупных порта (Ашдод и Хайфа), и в меньшей степени — к Красному морю (где существует порт Эйлат) составляет солидный геополитический козырь.

Наконец, государство Израиль практически лишено природных ресурсов и сырьевых материалов: его водные ресурсы очень ограничены, нет запасов углеводородного сырья или руд (если не считать поташа — калийных солей — из Мертвого моря).

Сельское хозяйство весьма продуктивно и вполне гарантирует самообеспечение продовольствием, но экспорт его не велик, чтобы служить источником получения валюты.

Территории, которые настойчиво требуют для себя палестинцы, — Западный берег, Восточный Иерусалим и сектор Газа, — имеют одинаковые и весьма неблагоприятные характеристики: они разъединены между собой и простираются только на 5878 кв. км. Состоят они из песчаных и малопродуктивных почв в Газе, плоскогорий (трансиорданский хребет) и полупустыни в Иудее — на Западном берегу.

Если пространства, за которые спорят главные герои текущей схватки за Иерусалим и его окрестности, весьма ограничены, то же самое можно сказать и про вовлеченные человеческие ресурсы — как с израильской, так и с арабской стороны.

В Израиле только 600 тысяч человек занимали ту территорию, которая получила независимость в 1948 году. Хотя спустя 50 лет население этого государства возросло до шести миллионов — благодаря массовой иммиграции евреев, — получившийся «общий итог» рассматривается как относительно небольшой, особенно по сравнению с демографическим взрывом у окружающих их арабов.

Скорее всего, именно способ размещения этого населения на национальной территории служит причиной беспокойства у руководителей Израиля.

70 процентов населения этого государства сосредоточено в центральной прибрежной полосе, между Ашдодом и Хайфой, проходящей через Большой Тель-Авив, где плотность населяющих составляет до 10 000 жителей на квадратный километр (для сравнения, средняя плотность населения в Израиле составляет 270 жителей/кв. км, во Франции — 104 чел./кв. км).

Конфигурация государственной территории, сложившаяся по линиям перемирия 1949 года, продолжает беспокоить израильских стратегов и дипломатов.

Не надо забывать, что в том же государстве проживают 1,1 млн арабов, в основном сконцентрированных в Галилее (район «треугольника», Хайфы, окрестностей Тивериады), а также возле «зеленой линии» Раздела.

Все они являются гражданами еврейского государства, но, как представляется, их осознание, того, что они изначально есть палестинские арабы, только усилилось со времени соглашений в Осло в 1993 году.

С палестинской стороны условия практически идентичны. На Западном берегу насчитывается 1,3 млн палестинцев, к которым следует добавить 175 000 израильтян, заселивших 144 поселения. В связи с этим средняя плотность составляет 250 жителей/кв. км.

Но вновь упомянем, что основная концентрация граждан находится в семи городах и 450 деревнях, что оставляет почти безлюдными пустыни Иудеи и долину Иордана. Таким образом, размещение населения в этой части Палестины полностью «разбалансировано».

Что касается Газы, то из 362 квадратных километров палестинцы занимают всего лишь 250, остальное принадлежит 16-ти израильским поселениям и зонам, занимаемым оборонительными и наблюдательными постами «Цахала». На этой территории проживают 950 тысяч палестинцев, которые считаются «внутренними», то есть проживают внутри страны. Это один из наиболее плотно заселенных уголков нашей планеты.

Другие три миллиона палестинцев, так называемые «внешние», живут в арабских странах, соседствующих с Израилем. Они рассеяны в Иордании (2–2,5 млн), Ливане (400 000), Сирии (100 000) и в меньшей степени в Ливии, Йемене и в нефтедобывающих странах Аравии, откуда они в значительной степени были высланы во время кризиса в Заливе 1990–1991 годов за явную поддержку, которую Ясир Арафат оказал Саддаму Хусейну.

Уровень рождаемости палестинцев значительно меняется в зависимости от социально-экономических и культурных стандартов: от среднего и ниже среднего среди инженеров и служащих в странах Залива до очень высокого в ливанских лагерях беженцев. При естественном приросте в 3,5 процента, палестинское население удваивается каждые 20 лет.

Если естественный прирост арабского населения и был уравновешен в прошлом еврейской иммиграцией, то сейчас ясно, что источники этой иммиграции уже иссякли: после завершения исхода евреев из бывшего СССР последняя значительная группа людей этой национальности осталась теперь только в США — 5,5 миллиона из 8-ми миллионов душ, проживающих в мировой диаспоре, вне пределов Израиля.

Приложение 2

Краткий обзор истории Иерусалима за последние две тысячи лет (По книге Ф. Энселя «Геополитика Иерусалима»)

Первое взятие Иерусалима арабами произошло в 638 году (или на шестом году Хегиры, по мусульманскому календарю).

Когда это случилось, Иерусалим вовсе не получил почестей, города, где могли бы размещаться знатные люди государства омейядов (правящая арабская династия той поры в Сирии).

Город Аль-Рамла, расположенный на равнине, на выходе из узкого коридора, ведущего к Иерусалиму, стал административным и экономическим центром этого района. Мусульманский летописец Макдиси отмечал: «Иерусалим стал пригородом Аль-Рамлы, и это после того, как он был центром иудейского царства Соломона и Давида».

Иерусалим являлся вторым по значимости в глазах мусульманских властителей. В частности, Гарун Аль-Рашид, калиф династии аббасидов, правившей в Багдаде, никогда не посещал Иерусалим, и это вопреки — точнее благодаря — своей богобоязненности. Он много раз совершал паломничество («хадж») в Мекку и Медину, но никогда в Иерусалим.

Однако были в истории города и другие времена… Первое «освящение» Иерусалима как культового центра для мусульман произошло в эпоху омейядов Дамаска (около 660–750 гг. нашей эры). В течение десятилетия с года 61 по 73-й Хегиры (683–695 гг.) «анти-калиф» Абдалла Ибн Зобейр лишил святые города Мекку и Медину официального значения в исламском мире.

Следующий калиф омейядов Абд Эль-Малик распорядился построить мечеть на месте древнего (иудейского) храма Соломона и Ирода, причем это было сделано над обнаженным огромным камнем, который был свидетелем стольких холокостов в отношении еврейской нации. Отсюда и название этой мечети Qoubbat as-Sakhra («Купол-на-Камне»). Калиф хотел таким образом одним ударом добиться двух целей: перевести поток мусульманских паломников в другом направлении (с учетом того, что в тот момент он утерял контроль над двумя упомянутыми наиболее почитаемыми святынями в исламском мире). С другой стороны, возведение столь важного мусульманского храма должно было воспрепятствовать дальнейшему распространению христианских церквей, которые энергично строились там в эпоху византийских императоров.

Позднее мусульманские власти построили еще одну мечеть — на этот раз на месте примитивной молельни, срочно воздвигнутой сразу после взятия Иерусалима в 638 году. Этой мечети дали, естественно, название, которым Коран предписывал обозначить место самого дальнего ночного и таинственного путешествия Пророка: Al-masjid al-aqsa (самая отдаленная мечеть).

Согласно историку и востоковеду Эммануэлю Сивану, омейяды стремились перенести центр поклонения правоверных Пророку с Аравийского полуострова в подвластную им Сирию. Иерусалим в этой схеме представлялся как «бьющееся сердце святой земли Сирии». В одном из «хадитов» (стихов) Корана делается ссылка на то, что Пророк говорил о двух катастрофах, могущих обрушиться на Ислам: его собственная смерть и падение Иерусалима от рук неверных. Другие «хадиты» добавляют: «Эта земля — Палестина — избрана среди всех других земель. Поэтому она предназначена для лучших моих служителей. Те, которые находятся в Иерусалиме, соберутся на призыв «джихада». Двадцать тысяч ангелов будут вступаться перед Богом за всех жителей Иерусалима. Кто бы ни умер в Иерусалиме, — он умер словно на небе, он не получит никакой кары в Судный день».

Не получив какой-либо политической, административной или экономической роли, на протяжении трех столетий Иерусалим оставался местом духовного поклонения правоверных, местом своего рода ссылки и уединения. Скромное даже по меркам того времени, население города концентрировалось в тени и вокруг обломков иудейских, существовавших христианских и возводимых мусульманских храмов. Не претендуя ни на какую особую роль, город оставался в стороне от политических, образовательных, военных и экономических центров Ислама.

Все кардинально изменилось с прибытием в Переднюю Азию крестоносцев в 1096–1099 годах.

Вместо сплоченного арабо-мусульманского мира им противостоял аморфный союз часто враждующих княжеств и султанатов, ослабленный постоянным соперничеством арабов и турок и иногда разделом внутри самого Ислама, связанным с его различными толкованиями. После недолгой осады Иерусалим был взят в июле 1099 года под флагом «защиты и сбережения христианских святынь от неверных».

Но не привела ли резня и злодеяния, совершенные при этом «франками» (как называли мусульмане всех европейцев), к рождению вполне естественного в таких обстоятельствах духа сопротивления? То, что для франков было освобождением, для мусульман стало оккупацией, и от этого постепенно выкристаллизовывалось их стремление к повторному завоеванию.

В момент взятия Иерусалима его разграбление и многочисленные «эксцессы», совершенные рыцарями, не возбудили какого-то серьезного сопротивления у мусульман. В то время каждый шейх, султан или «кади» был слишком занят проблемой сохранения власти на своем кусочке земли.

Прошло несколько десятилетий. Омейяды в Дамаске и аббасиды в Багдаде наконец-то заговорили об освобождении своей совместной… столицы (!). Отныне город уже получил название Эль-Кодс (Святой). «Улема» (то есть ученый-богослав) Ибн Асакир впервые написал хадит, где Мекка, Медина и Эль-Кодс фигугировали в едином списке исламских святынь. Поэт Имад Аль-Дин писал: «…сабли джихада уже дрожат в ножнах, а всадники Аллаха готовятся к походу. «Купол-на-Камне» знает, что покинувший его Коран готовится вернуться к нему…»

Занки, первый сразившийся с крестоносцами, принадлежал ко второму поколению айюбидов из династии Саладина. Он выдвинул постулат, что взятие Эль-Кодса являлось первой из первейших и важнейшей из важнейших целей Ислама.

…Обескровленные в битве при Гаттине, европейские рыцари уже не смогли оказать достойного сопротивления, и 2 октября 1187 года город был взят Саладином. Эта капитуляция, которая не повлекла больших жертв и пролития крови, была изображена такой победой, что прославила город на века и придала ему совсем другую значимость.

Саладин, новый властитель Эль-Кодса, занялся укреплением города и новым строительством. По его приказу был написан новый хадит: «Аллах обеспечит каждому, кто хотя бы год прожил в Эль-Кодсе, ежедневный хлеб на всю оставшуюся жизнь… и когда придет его час, вознесение в рай…»

Иерусалим — до недавнего прошлого заурядный провинциальный город весьма увядшего престижа — приобретал новую славу и значение в мире… Но это не продлилось долго.

Два раза — в 1219 году и затем десятью годами позже — Иерусалим отдавался императору крестоносцев Фредерику Второму сначала братьями айюбидами Аль-Муаззам и потом неким Аль-Камилем. Все это делалась согласно условиям «Яффского договора», за что всех этих братьев затем секли плетьми, а население вполне обоснованно бунтовало на улицах и рынках.

Тем не менее после каждого взятия города все труднее было найти добровольцев для заселения Эль-Кодса.

В 1244 году власть в городе перешла к египетской ветви династии Саладина, а начиная с 1250-го к мамлюкам и оставалась у них полных 267 лет. При них же закончилась в 1291 году столь болезненная для арабов эпоха крестоносцев. Все это время город так и не приобрел какого-либо серьезного политического значения и служил в первую очередь лишь прибежищем для проповедников и духовных изгнанников.

Нашествие оттоманов в 1517 году совсем не изменило этого положения. Турки, казалось бы, окончательно низвели его до уровня второразрядного города. Кочевые отряды бедуинов подвергали Иерусалим разграблению, а сам город находился на окраине обширной империи. В последние десятилетия ХIХ века, на исходе эпохи оттоманов, Иерусалим (так же как и его окрестности) представлял собой жалкое зрелище пыльного городка, лишенного какой-либо поддержки и внимания центральных властей.

Таким образом констатируем, что в эпоху мусульманских властителей Иерусалим никогда не был столицей султаната, империи или королевства…

Нет никаких данных о том, что «арабо-мусульманский национализм» проявил какой-то особый интерес к судьбе Эль-Кодса, до того, как этим вопросом занялись сионисты, которые в 1881–1914 годах интересовались равнинами и плодородными землями Галилеи, что было вполне объяснимо. С прибытием все более значительных масс переселенцев Хаим Вейцман и Давид Бен-Гурион поняли, что им нужен какой-то духовный центр.

Вплоть до прибытия англичан, Иерусалим находился в мусульманских руках (турок-оттоманов). Затем принадлежность города изменилась. Арабский характер Аль-Аксы и Эль-Кодса был особенно подчеркнут в ходе Третьего конгресса палестинцев, проведенного в Хайфе в 1920 году. Возведение Хаджа Амина Хуссейни в ранг Великого Муфтия придало новый толчок мусульманскому националистическому движению. Вопрос ставился так: «…или мы… или Иерусалим попадет в руки неверных…»

Фредерик Энсель приводит цитаты, отражающие различные взгляды арабской стороны. Итак, непоименованные собеседники: «Зачем особенно сожалеть о потере Иерусалима? Никакой кусочек арабской земли не имеет преимущества перед другими. Иерусалим имеет не больше значимости, чем песок Синая, чем Наблус, Кунейтра, Хайфа или Яффа. Действительно, для пропагандистских целей, предназначенных для «заграницы», религиозный престиж Иерусалима был бы нам очень полезен. Но борьба за освобождение Палестины не должна оканчиваться со взятием мечетей и церквей, которые являются не более чем туристическими достопримечательностями».

Ясир Арафат: «Иерусалим для нас важен втройне: как для палестинцев, для арабов, для мусульман».

Приложение 3

Геополитика (По книге Ф. Энселя «Геополитика Иерусалима»)

Рассматривая военную историю Израиля, начиная с гражданской войны, сначала скрытой, а затем открытой, которая велась между «яшув» (т. е. изначальными еврейскими жителями Палестины) и арабо-палестинскими националистами еще в 1930-1940-х годах, приходишь к следующим выводам. Именно в ходе войны за независимость в 1947–1949 годах, Израиль извлек самые важные для себя уроки. Самый главный из них касался Иерусалима. Битва за него была ожесточенной, а ее исход оценивался как полупоражение. Первый из этих уроков указывал на очень уязвимую географическую позицию «святого города», который находится в глубине узкого и постоянно сужающегося коридора, берущего свое начало в Тель-Авиве.

Присутствие многочисленных арабских поселений, особенно к северу и югу от этого коридора, и при этом почти полное отсутствие поселений евреев, и что очень важно — вблизи стратегического пункта Латрун, — очень осложнило снабжение города в критические месяцы с ноября 1947 до июля 1948-го. Еврейские силы были вынуждены понести серьезные потери, чтобы отстоять западную часть города и обеспечить хотя бы ограниченный доступ к нему.

С момента возникновения кризиса мая 1967 года израильтянам пришлось со страхом рассматривать гипотезу удушения города, просто по причине разрушения единственного акведука, подававшего в город воду. Эти страхи мотивировали начало политики высвобождения города на его западном фланге, чтобы связать его более прочно со всей территорией страны, и в частности с прибрежными районами. Предстояло ввести в эксплуатацию надежный путь сообщения с другими важнейшими центрами государства, а также учредить целую цепочку поселений, размещенных строго на основе стратегических соображений безопасности.

Болезненное наваждение для любого израильского Генштаба на протяжении 20 лет, иерусалимский коридор стал трансформироваться, начиная с 1967 года. Сразу после окончания боев Шестидневной войны «карман» Латруна был нейтрализован. Укрепленная позиция иорданцев устояла со времен первой арабо-израильской войны. Этот участок в пятьдесят квадратных километров нависает с высоты 300 метров над долиной Айялон и находится на северо-западе от Иерусалима. Там несколько винтовочных выстрелов могли бы легко прервать все сообщение между Тель-Авивом и Иерусалимом.

Уже в июле 1967-го три арабских поселения в кармане Латрун были снесены, и этот сектор специальным декретом правительства был объявлен закрытым для любого строительства. Остался лишь монастырь монахов-бенедиктинцев, которому даже разрешили расширить свои владения.

В настоящий момент никакой элемент не позволяет отличить этот участок от собственно израильской территории: прекрасная автострада, хорошо ухоженные поля, спортивные площадки и практически полное отсутствие палестинского присутствия — все это прекрасно иллюстрирует виртуальную аннексию Латруна. Эта аннексия не только провозглашена официально, она проводится столь решительно, что палестинцы, по видимости, с ней уже смирились.

На северном фланге этого анклава тоже началось энергичное строительство поселений, чтобы в перспективе обеспечить защиту двух новых автодорог на Тель-Авив и «разбавить» плотное население палестинцев. Начавшись во времена правления коалиций при Рабочей партии, возобновившись и приобретя размах при националистических правительствах с 1977 года, эта политика выразилась в энергичном строительстве 17 поселков, в большинстве своем городского типа.

Одновременно были приняты меры для того, чтобы пресечь развитие поселений палестинцев, причем предпочтение было сделано в пользу посадки лесов на землях, которые были выкуплены или реквизированы.

Еврейские поселения стали постепенно формировать достаточно плотный комплекс — блок Гиват Зеев, — и прежде плотное палестинское население стало на глазах разбиваться на кусочки и удаляться от прежнего иерусалимского коридора.

Нет сомнения, что государство Израиль проявит жесткую решимость сохранить под своим контролем упомянутые зоны, и по завершению процесса, начатого в Осло (если он дойдет до своего завершения), наступит время для выработки окончательного территориального компромисса между Израилем и Палестинской автономией.

Южный фланг коридора Иерусалима, более открытый и менее стратегический, схож по географическим условиям. Правда, следует учесть, что бывшие иорданские позиции находятся на высотах от 800 до 900 метров над уровнем моря, а еврейские поселения никогда не поднимаются выше семисот, то есть образуется некая «ничейная зона». При этом следует учесть, что в данном районе Иудеи практически нет поросших зеленью холмов, как в южной Самарии, а пейзаж во многом состоит из обрывистых горных склонов и участков полупустыни.

Начиная с 1967 года зона, соседствующая с юга с коридором Иерусалима и имеющая площадь где-то в 100 квадратных километров, пользуется особым вниманием со стороны израильских властей, которые проводят там некоторую смягченную политику по сравнению с действиями на севере. Там не было целенаправленного разрушения палестинских строений, но существует достаточно жесткое ограничение их зон с одновременным быстрым и методичным размещением еврейских деревень вплоть до высот в 900 метров.

В отличие от некоторых других районов, Гуш Этцион получил безоговорочную поддержку со стороны израильского общества, что выразилось в прибытии многочисленных добровольцев. Выкупленная в результате обычной коммерческой сделки, эта земля стала заселяться с 1924 года, причем сюда прибывали как «светские» добровольцы, так и религиозные фанатики. И это несмотря на трудный доступ к этому району и чрезвычайно враждебное местное население.

Закончилось это тем, что в мае 1948 года арабские «иррегуляры» осадили эти поселения и перебили значительное число еврейских поселенцев, при том что другие воинские силы новорожденного государства были задействованы на других фронтах и не смогли прийти к ним на помощь.

Наконец, в сентябре 1967 года во имя обеспечения защиты Иерусалима и с благословения правительства Леви Эшкола первое еврейское поселение, за которым последовали и другие, было вновь основано в Гуш Этционе. Было бы вообще невероятно, чтобы широкие круги израильской общественности (уж не говоря про Генштаб, религиозные организации и воинствующих националистов) могли подумать о возможности отказа от суверенитета над Гуш Этционом.

Пространственное расширение коридора Иерусалима — в частности, выделение бывших иорданских земель, которые отныне были зарезервированы за еврейскими поселенцами, — стало одним из двух путей решения проблемы территорий, что стало практиковаться израильскими властями, начиная с 1967 года. Другим методом стало резкое увеличение заселенности зон, отошедших к Израилю еще в 1949 году. Дело в том, что в течение первых двух десятилетий существования этого государства упомянутый коридор практически игнорировался самими его гражданами. Это было связано с тем фактом, что жизнь там была совсем непривлекательна с экономической точки зрения, особенно с учетом того, что невдалеке находился бурлящий Тель-Авив, зато такое же близкое расположение арабских линий было весьма опасным с точки зрения обеспечения необходимой безопасности имевшегося населения.

Всего на этом участке было создано 41 поселение, из них только одно достигло численности в 10 000 человек к 1966 году, это — Бет Шемеш. Другие поселения были не более чем сельскохозяйственными коммунами и не могли повлиять на демографию района.

Новые геополитические данные, возникшие в результате победы 1967 года, рост освобожденного Иерусалима по всем азимутам и поддержка правительства заметно изменили демографическую ситуацию. Было основано несколько новых деревень, и постепенно их число достигло 64. Население возросло с 28 000 в 1967-м до 44 000 в 1985 году, а еще через пятнадцать лет достигло 60.000, то есть удвоилось.

Два города получили значительное развитие. Один из них, Бет Шемеш, еще в конце шестидесятых не обозначался на географических картах, однако, вполне возможно, к году 2010 станет третьей по численности городской аггломерацией Израиля. Разместившийся между Латруном и блоком Гуш Этцион в западной Иудее, этот город характеризовался крайней бедностью своих жителей, состоявших в большинстве из иммигрантов из Марокко. В 1978 году правительство Менахима Бегина начало энергичную программу, которая была очень близка сердцу лидера националистов. Эта программа была нацелена на решение двух задач: предоставление различных льгот самым обездоленным жителям страны из числа «сефардов» (то есть приезжих), в свою очередь, должно было обеспечить ему в перспективе серьезную поддержку со стороны этого электората.

И, во-вторых, крайне важно было привлечь новых граждан в этот район-«хранитель» Иерусалима. Этот проект, однако, увенчался лишь частичным успехом, в основном по причине того, что новые граждане не верили в свое будущее и жизненные перспективы в этом районе. В 1990 году была запущена еще более амбициозная программа, которая привела к тому, что население города достигло уже 25 000.

Вторым городом, который должен получить быстрое развитие, является Модиин. Он находится в историческом месте, рядом с усыпальницей древнего княжеского рода Маккаби, в малонаселенной зоне и невдалеке от прежней Зеленой линии (границ раздела Палестины).

В 1980-х годах Национальное Агентство по развитию территорий стало претворять в жизнь план интенсивного строительства в этом районе, находящемся на равном расстоянии от Тель-Авива и Иерусалима, но разрезанном надвое… все тем же Латруном. По некоторым причинам, например, необходимости сберечь многочисленные объекты античных времен для их дальнейшего исследования, а также из-за нехватки финансирования рождение Модиина задержалось.

Тем не менее в апреле 2000 года он уже насчитывал несколько десятков тысяч жителей, которым от правительства предоставили жилье. По истечении следующих пятнадцати лет в этом городе, возникшем ниоткуда, как ожидается, будет проживать 250 тысяч жителей. Предполагается создание трех индустриальных зон, одна из них — что-то вроде Silicon Valley (Силиконовой Долины), что позволит обеспечить занятость городскому населению.

Строго говоря, Модиин не находится в коридоре Иерусалима, но с учетом территориальной и демографической стратегии он плотно примыкает к нему и составляет неотъемлемую часть. Зоны, находящиеся в кармане Латруна, в блоке Этциона и по оси Гиват Зеев — Хашмонейм рассматриваются и управляются как собственно израильская территория. Модиин является дополнительным, но важным шарниром в этой связке.

* * *

«Нервы» страны, «кровеносная система», которая питает и позволяет биться сердцу государства, — эти метафоры будут весьма уместны, если говорить о дорогах и их первостепенной важности для государства Израиль. Развитие дорожной сети и ее поддержание в работоспособном состоянии — это один из важнейших аспектов современной геополитики Иерусалима. Только после 1967 года можно было всерьез говорить об устранении той ситуации, которая грозила Иерусалиму асфиксией (удушением).

В 1948 году еврейский Иерусалим был обязан своим спасением очень примитивной трассе под названием «Бирманская дорога», которая была проложена через каменистые холмы к югу от существовавшей и подвергалась огню с арабских позиций, находившихся выше.

Основная же дорога в течение двадцати лет была единственной скоростной дорогой, связывающей столицу со всей остальной страной. Две другие дороги были грунтовыми и имели второстепенное значение.

…Сейчас не менее чем три скоростных дороги из трех различных точек метрополии связывают Иерусалим с остальной страной. Самая главная дорога, называемая Номер Один, была приведена в надлежащее состояние с 1968 года. Местами она является трехполосой и проходит Латрун насквозь.

Вторая по важности — это новейшая автострада, начинающаяся в Рамоте, который сам является важнейшим кварталом-крепостью в восточной части Иерусалима, на бывшей иорданской территории. Эта дорога обходит Рамаллах с запада, пересеает холмы Самарии и выходит на Модиин, совсем недалеко от воздушного терминала Лод, главнейшего аэропорта страны.

Торжественно открытая в 1993 году, она питает большинство поселений в иорданском секторе, которые соседствуют с северным флангом коридора, от Гиват Зеева до Хашмонейма, и местами пересекает территории, которые затребованы палестинцами согласно договоренностям в Осло.

Эта же дорога обслуживает ряд палестинских деревень, но тех, которые находятся под строгим контролем «Цахала». Там же находятся два постоянных поста военной полиции. Один — у выхода из Рамота, то есть фактически в Иерусалиме. Другой — у прежней границы с Иорданией (у Зеленой линии). Их задачи очевидны — воспрепятствовать доступу и проникновению палестинцев в Иерусалим по скоростной дороге, а также актам саботажа на самом шоссе.

Что касается старой «Бирманской дороги», то она отошла на второй план интенсивным использованием Дороги Номер Один, но постоянно поддерживается в рабочем состоянии, например для переброски в случае необходимости танков «Цахала».

Тридцать лет спустя после взятия контроля над территорией Трансиордании военная угроза вокруг коридора в Иерусалим практически исчезла. Только проржавевшие корпуса и обломки брошенных танков свидетельствуют, ценой каких жертв было достигнуто сегодняшнее мирное состояние.

В настоящий момент Иерусалим остается тесно привязанным к западу своего государства.

Нельзя не сказать, что никакая коалиция у власти не посвятила столько усилий решению проблемы создания поселений, как коалиция левых премьер-министров Ицхака Рабина и Шимона Переса, в промежутке между 1992 и 1996 годами».

Оглавление

Алексей Смирнов . Арабо-израильские войны

Пролог

Часть первая . «Самая критическая», или Катастрофа 1948 года

  Глава первая . Шаги к катастрофе

  Глава вторая . Катастрофа свершилась

Часть вторая . «Самая неожиданная», или Синайская кампания

Часть третья . «Самая разгромная», или Шестидневная война

Часть четвертая . «Самая победная», или Октябрьская война война Йом-Киппур

Часть пятая . «Самая непопулярная», или Война под кедрами

Послесловие: некоторые выводы

Эпилог

Приложения

  Приложение 1

  Приложение 2

  Приложение 3