«Транссибирская магистраль. История создания железнодорожной сети России»

Транссибирская магистраль. История создания железнодорожной сети России (fb2) - Транссибирская магистраль. История создания железнодорожной сети России 1373K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кристиан Волмар

КРИСТИАН ВОЛМАР ТРАНССИБИРСКАЯ МАГИСТРАЛЬ. История создания железнодорожной сети России

Вместо предисловия

История Транссибирской магистрали, самой протяженной железной дороги в мире, всегда привлекала к себе повышенное внимание со стороны многочисленных журналистов и исследователей. Не стала исключением и новая работа британского журналиста Кристиана Волмара, посвященная истории Транссиба, начиная с идеи его постройки, затем прокладки трассы, модернизации пути и заканчивая общей ситуацией на этой железнодорожной магистрали уже фактически в наши дни.

Кристиан Волмар — личность известная в западном мире. Он плодовитый журналист и писатель, автор более полутора десятка обстоятельных работ по истории железнодорожного транспорта в самых разных частях света и в различные исторические эпохи. Без преувеличения можно сказать, что в настоящее время автор книги — ведущий на Западе популяризатор истории железных дорог. Стоит также упомянуть, что Кристиан Волмар сам совершил увлекательное путешествие по самой длинной железной дороге планеты. Путевые впечатления британского железнодорожного журналиста, несомненно, сыграли определенную роль при написании этой книги.

Кристиан Волмар — наполовину русский. По собственному признанию автора книги, его отец Борис Фортер (настоящая фамилия Кугульский) предпочел ужасам братоубийственной Гражданской войны в России дезертирство из армии. Поскитавшись в поисках пристанища по Европе, со временем он осел в Англии.

Книга Кристиана Волмара не только о Транссибирской магистрали. Если говорить шире, она — о России. История Транссиба стала у Волмара той нитью, на которую он искусно нанизывает свое повествование.

Транссибирская магистраль, полностью введенная в эксплуатацию накануне крушения Российской империи, стала тем каркасом, на который крепилась основная масса рельсовых пассажирских и грузовых перевозок Советского Союза и на котором в значительной степени продолжает базироваться железнодорожная система современной России. Все это автор прослеживает на основе разнообразных «свидетельских показаний» как непосредственных участников, так и сторонних наблюдателей проектировки, строительства и эксплуатации Транссибирской магистрали в разные годы ее существования. Вместе с тем, затертые до дыр от многократного использования идеологические штампы о засилье бюрократии и коррупции в царской России, полицейском характере российского государства, жестко подавлявшим права и свободы трудящихся и на корню пресекавших любые разумные инициативы ее научно-технической интеллигенции, исключительно репрессивном характере советского государства и т. п., присутствующие на страницах «Транссибирской магистрали», дают о себе знать. Конечно, отрицать или сводить до минимума наличие как в дореволюционной, так и в советской России всех вышеперечисленных язв государственного управления было бы неверно. Но и впадать в другую крайность (как это случается у Волмара в целом ряде мест) тоже, конечно, не стоит. Временами автор опровергает свои же выводы, приводя разнообразные свидетельства (путешественников, военных, политиков, государственных деятелей, включая иностранцев) о высоких темпах строительства Транссибирской магистрали, надежности трассы, солидном уровне профессионального мастерства отечественных разработчиков и исполнителей этого уникального проекта.

Естественно, какие-то исторические периоды применительно к истории Транссибирской магистрали и шире, к истории российских железных дорог, описаны лучше (как, например, время правления Николая I и Николая II, Гражданская война и брежневская эпоха), какие-то значительно хуже (правление Александра II и Александра III, сталинская и хрущевская эпохи), какие-то вообще практически не нашли отражения, если не считать, конечно, таковыми путевые впечатлении автора от поездки по Транссибу (речь идет о состоянии и развитии магистрали в наши дни).

…Говорят, что со стороны виднее. Во многом это действительно так. И «Транссибирская магистраль» Кристиана Волмара не только подогревает в хорошем смысле интерес западного читателя к истории России и ее железных дорог, но и помогает нам прежде всего понять самих себя, историю своей страны в преломлении западной картины видения России. Благодаря этой работе мы сможем лучше понять подлинные причины отношения к России западных держав в различные исторические периоды: начиная от объединенной антироссийской коалиции в Крымской войне до пересмотра итогов победоносной для России Русско-турецкой войны 1877-1878 годов на Берлинском конгрессе, от иностранной интервенции в ходе Гражданской войны до современных экономических санкций с их регулярной пролонгацией.

Дмитрий Зелов

Введение. На край света

Как и предыдущие книги по истории железных дорог, мною написанные, эта — не просто рассказ о некой транспортной системе, о замечательных инженерно-строительных решениях. Это нечто гораздо большее. Транссибирская магистраль — важная часть российской и, более того, европейской и азиатской истории.

Транссиб — это не одна железная дорога. Существует несколько магистралей под таким названием; строительство одной из них, первой и основной — линии от Москвы до Владивостока, полностью пролегающей по территории России, — было завершено в 1916 году. До этого от Москвы до Тихого океана можно было добраться по южной ветке Транссиба, Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД), построенной в рамках реализации транссибирского проекта и проходившей через Маньчжурию, историческую область Китая (современное название — Трансманьчжурская магистраль). Сравнительно недавно (об этом рассказывается в конце книги) параллельно восточному участку Транссиба была проложена Байкало-Амурская магистраль, строительство которой среди непроходимой сибирской тайги обернулось для СССР огромным ущербом как в финансовом, так и в экологическом плане. В книге рассказывается об истории именно этих магистралей, а не построенных в 1920-1950-х годах ответвлений от них, таких как Турксиб или Трансмонгольская железная дорога. В центре повествования находится Сибирь, пример которой прекрасно иллюстрирует проблему, затрагиваемую во многих моих книгах: строительство железной дороги преображает окружающий мир, и только часть изменений можно спрогнозировать.

История Транссиба во многих отношениях трагична. Эта стройка неизбежно должна была принести не только позитивные плоды. В частности, величайшей ошибкой было строительство первой ветки железной дороги через Маньчжурию — шаг, который не только привел к войне между Россией и Японией[1], но и решающим образом приблизил начало Русской Смуты, став одной из косвенных, но существенных причин неудавшейся революции 1905-1907 годов.

Как только Транссибирская магистраль была введена в эксплуатацию, она стала поводом для большой войны (хотя и не столь масштабной, как Первая мировая). А затем, уже в период Гражданской войны в России, вокруг дороги развернулось множество сражений. Как известно, Лев Троцкий, передвигаясь по Транссибу на бронепоезде, осуществлял командование частями Красной армии, сражавшимися с контрреволюционными силами, в боях с которыми с обеих сторон было пролито немало крови.

Появление Транссибирской магистрали можно назвать и одной из причин революций 1917 года, перевернувших весь ход истории. Решение обнищавшего правительства[2] выделить средства на реализацию проекта, которое некоторые круги называли не иначе, как «дальневосточной авантюрой», несомненно, привело к политической нестабильности внутри страны (особенно это касается строительства Амурской железной дороги в годы перед началом Первой мировой войны). Суммируя все вышесказанное, вклад Транссиба в геополитику трудно переоценить. Не будь этой магистрали, современные карты Европы и Азии выглядели бы совсем иначе.

Череда войн, а также массовые миграции населения, вызванные строительством дороги, послужили источником многих страданий: в книге приведен целый ряд людских трагедий. Но этим история Транссиба не ограничивается. Есть в ней немало замечательных, позитивных моментов, которыми слишком часто пренебрегают или просто забывают о них упомянуть, руководствуясь шаблонным, стереотипным представлением о России. Поэтому в книге много места отведено развенчанию мифов. Когда Транссиб только был построен, Запад подверг его жестокой критике, изображая русских непрофессионалами, к тому же нечистыми на руку. Безусловно, в процессе строительства неизбежно случались и ошибки, и растраты. Но, несмотря на это, создание и длительное эффективное использование Транссибирской магистрали позволяют поставить ее в один ряд с другими величайшими достижениями человечества и считать одним из величайших инженерных чудес света.

Путешествуя по Транссибу, я обнаружил, что это не какая-то там извилистая сельская железнодорожная ветка, где время от времени проползает дребезжащий поезд, а одна из самых крупных транспортных артерий в мире, элемент инфраструктуры, изменивший не только весь регион, по которому она пролегает, но и построившее его государство.

В первой главе содержится краткое описание Сибири до появления там железнодорожного сообщения и приводится сжатый рассказ о строительстве в России первых железных дорог. Они действительно появились здесь довольно поздно, и, учитывая отсталую российскую экономику, их сеть развивалась намного медленнее, чем в Европе, несмотря на громадные размеры империи[3]. В главе 2 объясняются причины, по которым строительство Транссиба в конце XIX века явилось важным политическим шагом, и рассматриваются доводы сторонников и противников проекта. Планов дороги предлагалось множество, но русское правительство долгое время сопротивлялось самой идее. Затем, как повествуется в главе 3, настроение изменилось, во многом благодаря одному человеку, Сергею Витте, блестящему политику и государственному деятелю, успешному стороннику строительства магистрали (редкое сочетание!).

С момента возникновения идеи Транссиба и до принятия решения о ее воплощении прошло около 30 лет. Однако выбор, сделанный в пользу Маньчжурского варианта, привел к разрушительным последствиям. Примечательно, что, как говорится в главе 4, строительство Транссиба, несмотря на тяжелые климатические условия, болезни, нехватку материалов и рабочей силы и повсеместное мздоимство, длилось всего 10 лет. Это было невероятное достижение, хотя качество построенной магистрали оставляло желать лучшего.

В главе 5 собраны воспоминания первых пассажиров, чьи впечатления от поездки были противоречивы и порой складывались под влиянием перенесенных трудностей. Тем не менее, на многих путешествие произвело глубокое впечатление, а, кроме того, с самого начала эксплуатации на дороге постоянно производились улучшения. Рассказы пассажиров занимательны и непохожи один на другой.

Глава 6 посвящена первой из целой череды войн, разразившихся вокруг Транссибирской магистрали: Русско-японской, которая была спровоцирована строительством дороги и оказалась неудачной для России.

В главе 7 дается оценка влияния, которое имело строительство железной дороги на регион, превратив Сибирь из края ссыльных и каторжников в рай для переселенцев, миллионами устремившихся сюда при поддержке государства. Местные промышленность и сельское хозяйство пережили тогда расцвет.

Глава 8 рассказывает о завершающем этапе создания Транссибирской магистрали — строительстве Амурской железной дороги, самого сложного участка, полностью проходящего по территории Российской империи с тем, чтобы восполнить возможную потерю Маньчжурского отрезка.

Глава 9 повествует о развернувшейся по обе стороны Транссибирского железнодорожного полотна Гражданской войне на востоке России — долгой и кровавой схватке, в конце концов решившей судьбу Октябрьской революции.

Глава 10 охватывает период между войнами, также полный вражды и противоречий, а кроме того, повествует еще об одном трагическом эпизоде в истории — создании ГУЛАГа, стоившего жизни миллионам людей, попавших в жернова сталинских чисток. В ней также объясняется роль Транссиба в индустриализации Сибири и эвакуации в 1941 году огромного количества промышленных предприятий на восток с целью защиты их от гитлеровского вторжения.

В главе 11 изложена история строительства Байкало-Амурской магистрали (БАМа), крупнейшего железнодорожного проекта в мире, нанесшего громадный вред окружающей среде и оказавшегося в итоге бесполезным бременем. И, наконец, в главе 12 содержится краткий рассказ об истории Транссибирской магистрали в послевоенный период и анализ ее влияния на судьбу России.

Немного о расстояниях. Если верить знаменитому памятному столбу на железнодорожном вокзале Владивостока, протяженность Транссибирской магистрали составляет 9288 км. Но с годами строительство туннелей и спрямление кривых сократили эту цифру. Поэтому теперь она на несколько километров меньше, но вряд ли это имеет существенное значение; хотя в некотором смысле называть магистраль Транссибирской не совсем правильно, так как от Санкт-Петербурга до Камчатки, самой дальней оконечности Сибири — 14 000 км[4]. То есть, Транссиб — это только две трети. Но зато какие! В своей книге «Большая поездка на Красном поезде» Эрик Ньюби выразился как нельзя лучше: «Нигде в мире не совершить такого длительного путешествия по железной дороге. Транссиб — это большая поездка на поезде. Все остальное просто мелочь».

И о датах. Вплоть до Октябрьской революции (которая по григорианскому календарю свершилась 7 ноября) Россия жила по юлианскому (старому) стилю и перешла на новый (григорианский) в среду, 31 января 1918 года, за которой наступил четверг, 14 февраля 1918 года, выбросив, таким образом, из календаря целых 13 дней. Поэтому в книге я пользовался соответствующим календарем: для событий, происходивших в России до 1918 года, юлианским, после него — григорианским. События, имевшие место в Европе, датированы в соответствии с григорианским календарем.

Я не приношу извинения за возможные несоответствия в переводе русских слов. Почти все названия могут писаться по-разному, и я просто старался выбирать наиболее известные варианты.

Я чувствую себя в особом долгу перед двумя людьми. Во-первых, перед Стивеном Марксом — не только за его подробнейший и увлекательнейший рассказ о факторах, приведших к строительству магистрали, которые он изложил в своей книге «Дорога к власти: Транссибирская магистраль и колонизация азиатской России, 1850-1917», но и за то, что он любезно согласился прочитать черновой вариант книги и внес целый ряд полезных замечаний и комментариев. Во-вторых, перед Бернардом Гамбриллом, который, не покидая своего дома в Брюгге, внимательнейшим образом читал мои черновики, исправляя как стилистические, так и фактические неточности.

Мой друг Лайм Браун изучил раздел, посвященный агитпоездам, что оказалось чрезвычайно полезно, а еще несколько человек помогли мне советом, в том числе Уильям Элдридж, Джим Баллантайн, Джон Фаулер, Брент Хадсон, Эндрю Джонс, Питер Льюис, Кейт Пэнгбурн, Гордон Петит, Харви Смит и Джон Торп; я также хотел бы поблагодарить Терезу Глин. Я наверняка забыл кого-то упомянуть, но обязательно сделаю это в следующем издании.

Я также чрезвычайно благодарен моей замечательной супруге Деборе Маби — не только за поддержку и практическую помощь в чтении корректуры, но и, прежде всего, за то, что она сопровождала меня во время моего путешествия по Транссибу в ноябре 2012 года, которое стало для меня без преувеличения путешествием всей жизни и потрясающим опытом. Как пишут в путеводителях: рекомендуем. Также благодарю сотрудников компании Real Russia за помощь в организации этого турне. Кроме того, я благодарю моего агента Эндрю Лоуни; издателей Тоби Мунди и Луизу Каллен и редактора Иана Пиндара. Но за все возможные ошибки беру ответственность на себя.

Я посвящаю эту книгу русскому изгнаннику, моему дорогому отцу Борису Фортеру (настоящая фамилия Кугульский, 1896-1976), которого мне так не хватает и который с удовольствием послушал историю бы о моем путешествии на его родину и прочитал бы рассказ о великой магистрали. (Вынужденный покинуть Россию после революции, он, к сожалению, так и не смог больше там побывать.) Он родился в Москве в год, когда был завершен первый важный участок Транссиба, воевал с австрийцами в Карпатах в Первую мировую, а в 1918-м подумывал примкнуть к Белой армии — одна из историй, вошедших в книгу. Но вместо этого мой отец, к счастью (не только для меня), бежал во Францию, а затем в Америку и Англию.

Я также посвящаю эту книгу малышу Элфи, родившемуся 114 годами позже, который уже проявляет большой интерес к поездам.

Глава первая. Медленные объятия

У России было много причин не строить Транссибирскую железнодорожную магистраль и очень мало, чтобы строить. Если Америка к 1869 году могла похвастать трансконтинентальной железной дорогой, а Канада последовала ее примеру 16 годами позже, то в России все обстояло иначе. В отличие от большинства европейских стран, которые, стремясь создать условия, необходимые для промышленного роста, встали на путь либерализма, Россия оставалась абсолютной монархией, которой правил посредством политической системы, не идущей ни на какие уступки демократии, консервативно настроенный царь. Всякие передвижения ограничивались государством до такой степени, что пассажирам для того, чтобы перемещаться по стране по железной дороге, необходимо было иметь гражданский паспорт[5]. По сравнению с Соединенными Штатами и Канадой, Россия была отсталой страной со слаборазвитым сельским хозяйством и практически отсутствующей промышленностью. Территория Сибири — огромная область к востоку от Урала, где предполагалось проложить трассу, — была малонаселенной, а ее климат — намного более суровым, чем в западных регионах Канады и Соединенных Штатов, заселение которых началось благодаря трансконтинентальным железнодорожным магистралям. Казалось, мало что могло привлечь сюда потенциальных переселенцев, наплыв которых мог бы оправдать громадные затраты на строительство дороги. Поэтому, учитывая, скорее всего, небольшую пассажирскую загруженность, необходимость строительства магистрали вызывала большой вопрос.

Не стоило сбрасывать со счетов и сам масштаб предприятия. Железнодорожная линия должна была протянуться через всю Сибирь до порта Владивосток, находившегося на расстоянии примерно 9255 км от Москвы[6]. Останавливаться на полпути не имело смысла, учитывая, что в качестве объекта военного назначения дорога должна была обслуживать порты Японского моря и усиливать связи между центром империи и самыми отдаленными ее уголками. Для сравнения, когда в 1863 году в Калифорнии началось строительство Первой трансконтинентальной магистрали США, соединившей хорошо развитую к тому моменту железнодорожную сеть на западе страны с калифорнийским побережьем, потребовалось построить всего лишь 2864 км новых путей. Учитывая бедность России и ее скорее феодальную, нежели капиталистическую экономику, ни частные компании, ни государство, казалось, были не в состоянии взяться за столь амбициозный и дорогостоящий проект.

И все-таки Россия — а вернее сказать, царь — решила строить. Причины для принятия этого серьезного решения, как мы увидим, крылись не в рациональной оценке экономической выгоды от строительства магистрали, а скорее в личных мотивах царя и его собственном взгляде на ее военную и политическую значимость. Преимущество быть самодержцем, которому не нужно считаться с общественным мнением или всерьез задумываться о бедственном состоянии казны, заключалось в том, что царь обладал достаточной властью, чтобы принимать подобные решения. Слово царя было законом, и, к счастью, у него имелись опытные помощники, чтобы довести дело до конца, прежде всего, министр финансов Сергей Витте.

Такое уже случалось раньше. Дед Александра III, царь Николай I, определил развитие железных дорог в России в качестве приоритетного направления по столь же необоснованным причинам. В то время как в Англии и США первые железные дороги были проложены в 1830 году, Россия медлила открывать для себя эпоху железнодорожного сообщения. И это притом, что империя отчаянно нуждалась в железных дорогах, так как ситуация с перевозками была просто кошмарной[7]. Из-за недостаточного финансирования и огромных расстояний, обусловленных размерами империи, каждая поездка превращалась в долгое, трудное, почти героическое приключение, а, учитывая суровый климат, в зимний период передвигаться приходилось преимущественно на санях, а не на колесном транспорте. Хороших дорог в России, можно сказать, и не было, если не считать трассу Москва — Санкт-Петербург, строительство которой было закончено в 1816 году. В числе первых проехавших по ней была княгиня Мария Волконская, жена Сергея Волконского, одного из зачинщиков неудавшегося государственного переворота декабря 1825 года. Направляясь вслед за сосланным мужем на восток, она преодолела 724 км, разделяющие две столицы, за пять дней. Следовательно, дорога была одной из лучших в Европе того времени. Тракт из Петербурга в Москву стал первым в целой сети основных магистралей, построенных Николаем I, чтобы связать между собой крупные города. В остальных случаях приходилось добираться по проселочным дорогам, которые тающий снег весной или затяжные дожди осенью превращали в сплошное болото.

Несмотря на отсталость российской экономики, на основных дорогах существовала развитая система перевозки пассажиров. Самым быстрым видом транспорта являлся государственный дилижанс — почтовая карета, обычно запряженная четверкой лошадей, где четверо пассажиров ехали внутри и еще трое — снаружи, вместе с кондуктором и кучером (что стоило дешевле). Кроме того, существовали общественные дилижансы, более медленные и дешевые, которые перевозили до десяти пассажиров, тогда как у более зажиточных семей имелись собственные экипажи. Функционирование дорог находилось в ведении государства, которое строго контролировало передвижения граждан. Лошадей следовало менять на находящихся в ведении все того же государства почтовых станциях, располагавшихся примерно через каждые 15-30 км, где всем распоряжался станционный смотритель, который «был обязан отдавать предпочтение пассажирам, находящимся на государственной службе. Обычный путешественник мог часами или даже днями ждать лошадей, но процесс можно было ускорить с помощью взятки»{1}.

Что касается Сибири, то здесь предпочтительнее было путешествовать зимой на санях, нежели летом на колесном транспорте. Обычно это был тарантас, походивший скорее на большую неглубокую корзину, покоящуюся на гибких деревянных шестах, крепящихся к осям. Тарантас, запряженный двумя лошадьми, мог перевозить до четырех человек, причем сиденье для возницы имелось, а вот скамеек для пассажиров не было, и им приходилось устраиваться среди багажа и ручной клади. Меньшие по размеру, запрягаемые одной лошадью, телеги, мало чем отличавшиеся от крестьянских подвод, представляли собой еще более неудобное средство передвижения и использовались, как правило, только для транспортировки багажа, хотя иногда им случалось перевозить и пассажиров, если тем не удавалось найти тарантас. Единственным плюсом летнего путешествия было то, что в короткий период, когда реки были свободны ото льда, появлялась возможность значительно сократить путь, воспользовавшись одним из паромов, ходивших по гигантским сибирским рекам, в некоторых местах текущим с востока на запад. К середине XIX века появились также большие колесные пароходы, на которых пассажиры могли в приемлемых условиях проделывать путь протяженностью 1500 км и более.

На самом деле, до появления железных дорог реки являлись основой транспортной системы в России, хотя судоходный период на них длился, в лучшем случае, пять месяцев в году[8]. Для переправы через реку использовались плоскодонные плоты или баржи, поставленные на якорь в середине потока, но иногда у крупных переправ выстраивались длинные очереди, поскольку количество желающих перебраться на ту сторону превышало возможности парома. Кроме того, утлые суденышки не отличались ни надежностью, ни безопасностью. Весной возникала опасность столкновения с большими плавучими льдинами — по сути, мини-айсбергами, — в результате которого пассажиры могли упасть за борт, или же судно вовсе могло затонуть. Иногда, если льдин на реке было слишком много, судоходство по ней прекращалось. Вообще, неблагоприятные погодные условия сулили немало опасностей. Если реки пересыхали, большие пароходы рисковали сесть на мель и застрять на несколько дней или даже недель, а после затяжных дождей течение рек становилось слишком бурным для безопасного движения судов. Как ни странно, мосты тоже таили в себе значительную опасность. Они часто бывали ветхими и прогнившими, а ямщики, управлявшие тарантасами, воспринимали переправу через них как некий вызов и нередко влетали на мост на большой скорости, полагая, что таким образом смогут проскочить по нему прежде, чем тот обрушится, — тактика, оправдывавшая себя далеко не всегда.

Учитывая тяготы пути, оптимистично настроенные путешественники, решив, что не выдержат еще одну ночь тряски в тарантасе, старались с удобством передохнуть на одной из почтовых станций. Но часто их ждало разочарование. Государственные почтовые станции, как правило, состояли из помещения, где жил станционный смотритель со своей семьей, и общей комнаты для путешественников, которая была «размером примерно шесть на пять с половиной метров и обогревалась с помощью кирпичной печи, игравшей также роль перегородки»{2}. В комнате имелось несколько стульев и столов, но не было кроватей, и «гости» вынуждены были спать где придется, подстелив шубы и пальто и лежа прямо на грязном полу, по которому бегали тараканы и охотившиеся на них огромные голодные

крысы[9]. Какие-либо удобства отсутствовали, что мало огорчало местных путешественников, не любивших мыться в пути, поскольку считалось, что «мыло и вода делают кожу более чувствительной и повышают опасность обморожения»{3}. Английский путешественник Гарри де Виндт отмечал, что, если русские крестьянки не видели ничего особенного в том, чтобы не мыться месяцами[10], знатные дамы, направлявшиеся вслед за своими сосланными мужьями в Иркутск или Владивосток, находили это невыносимым: «По утрам самые красивые из них выглядели ужасно — волосы спутаны, платье в беспорядке, лица бледны, а их брильянтовые серьги, словно, нарочно подчеркивают черноту рук и ногтей, которые у них не было возможности помыть, вероятно, вот уже много дней»{4}. С истинно викторианской галантностью он предпочитает умолчать о том, как выглядели те, кто не блистал красотой.

Первая часть пути из Москвы в Сибирь, до Урала — естественной и официальной границы между Европой и Азией — была сравнительно легкой, поскольку дороги были вполне сносными, а вот дальше передвигаться становилось намного труднее. Стивен Маркс, изучавший историю магистрали, формулирует это очень точно: «Передвижение по Сибири к западу от озера Байкал было ужасным, а к востоку от него — еще хуже»{5}. Исторический маршрут сквозь Сибирь, громко именовавшийся почтовой дорогой — что, по словам отважившихся проехать по нему иностранцев, являлось «льстивым преувеличением»{6}, — в народе назывался трактом и в XVIII веке был расширен (усилиями ссыльнокаторжных) до шести с половиной метров. Он представлял собой не что иное, как череду высоких столбов или берез, обозначавшую путь сквозь степь; на нем без риска столкнуться могли разъехаться два тарантаса. Любая поломка в дороге грозила обернуться значительной задержкой, поскольку из-за удаленности от ближайшего населенного пункта и непролазной грязи в осенне-весенний период нужную деталь приходилось ждать очень долго[11]. Зимой наступала очередь саней, путешествие на которых было не столь утомительным, однако существовал риск быть застигнутым снежной бурей где-то на пути к почтовой станции, служившей хоть и грубым, но все же убежищем от непогоды. Но это была не единственная опасность, подстерегавшая неосторожных возничих. Наскочив на припорошенный снегом камень, можно было сломать полозья саней, не подлежавших починке на месте, а значит, пассажиры оказывались вынужденными ночевать в мороз прямо у дороги, где от холода спасал только меховой полог тарантаса. Движение на некоторых участках в зимние месяцы также бывало затруднено, поскольку на дороге «часто скапливались сотни связанных между собой саней, груженных ящиками с чаем, которые двигались друг за другом, образуя длинную вереницу, растянувшуюся, насколько хватает глаз»{7}. Часто бывало так, что кучера засыпали, держа в руках ненужные вожжи — ведь сани были связаны между собой; и лошади, предоставленные сами себе, устремлялись на середину дороги — к вящему неудовольствию тех, кто двигался во встречном направлении.

Тарантасы двигались со скоростью не больше 15 км/ч, за чем строго следили государственные инспекторы, однако этой меры безопасности оказывалось недостаточно для того, чтобы предотвратить столкновения, происходившие чаще всего ночью. Поскольку пассажиры, спешившие поскорее преодолеть огромные расстояния до пункта назначения, не останавливались ни днем, ни ночью, сонные или чаще пьяные кучера засыпали на козлах, что приводило к неотвратимым последствиям. А если даже состояние дороги и прочность экипажа не внушали особых опасений, то путешественникам постоянно угрожала опасность стать жертвой нападения беглых каторжников, которые, особенно в летний период, сбивались в шайки и устраивали засады у почтовых станций. Терять им было нечего, а потому они отличались особой жестокостью и, отобрав у своих жертв деньги, платье, оружие, а иногда и паспорта и лишив их таким образом возможности возвратиться на запад, зачастую убивали путников, чтобы те не сообщили в полицию.

Учитывая все эти трудности, не было ничего удивительного в том, что путь до Владивостока, главного российского порта на Тихом океане, ставшего впоследствии конечной станцией Транссибирской железной дороги, мог занимать год, а то и больше. При удачном стечении обстоятельств и наличии денег на взятки путешествие могло окончиться и быстрее, но, отправляясь в путь по Сибири, ни в чем нельзя было быть уверенным до конца. Всегда следовало быть готовым к любым неожиданностям.

Название Сибирь — довольно широкое определение региона, лежащего к востоку от Урала и равного по площади Северной Америке, включая Канаду и Аляску, и Европе вместе взяты — около восьми миллионов квадратных километров, число, почти не поддающееся восприятию, — население которого на сегодняшний день составляет 40 миллионов человек. Грубо говоря, это часть азиатского континента к северу от воображаемой линии, проведенной между Казахстаном и Кореей, включающая Китай и Монголию. Восточное побережье простирается между Японским морем и Беринговым проливом, являющимися частями Тихого океана. Карты лишь отчасти способны передать всю грандиозность размеров этого края, поскольку, как правило, даются в более крупном масштабе, нежели изображения других стран. Представить, насколько огромна на самом деле Сибирь, можно, только вспомнив, что на ее территории уместились семь часовых поясов[12], тогда как на весь североамериканский континент их приходится всего четыре.

Традиционное для Западной Европы представление о том, что в Сибири везде одинаково холодно, не совсем верно. Южные районы, через которые проходит магистраль, располагаются примерно на той же широте, что и центральная часть Англии, и для них характерен влажный континентальный климат с холодными зимами (средняя температура января, как правило, составляет -15°С) и довольно жарким летом. Однако дальше на север лежат более засушливые области, и как раз там и случаются морозы, являющиеся синонимом Сибири — в январе столбик термометра опускается до отметки -35°С и ниже.

Владивосток, помещающийся на самой южной оконечности Сибири[13], недалеко от границы с Китаем и Северной Кореей, находится южнее Лондона почти на десять градусов. Хотя Владивосток, как и Тимбукту, традиционно представляется некой невообразимой далью, на самом деле отнюдь не самая удаленная от Москвы точка на карте России. Материк тянется на северо-восток на несколько тысяч километров, заканчиваясь полуостровом Камчатка, который хмуро взирает через Берингов пролив на Аляску, проданную, как известно, Америке за сумму, едва ли равную стоимости одной из царских летних резиденций.

Существует занятная, хотя, возможно, и не совсем правдивая история, по которой можно судить о масштабе сибирских земель. В XVIII веке императрица Елизавета Петровна пригласила к себе в столицу, Санкт-Петербург, несколько девиц с Камчатки. Следуя в сопровождении офицера, эти якобы непорочные девы по прибытии в Иркутск, вблизи озера Байкал, то есть не проделав и половины пути до столицы, уже носили под сердцем детей, отцом которых был сей бравый вояка. Как пишет Хэрмон Таппер, автор опубликованного в 1960-х годах исследования, посвященного истории магистрали, донжуана сменил на посту другой, более благонадежный сопровождающий, но, «несмотря на это, к тому времени, когда юные матери добрались до Санкт-Петербурга — почти в 15 000 км от Камчатки — у их первенцев уже имелись единокровные братья и сестры»{8}.

Сибирь, несомненно, была и остается синонимом понятия «ссылка», поскольку число несчастных, которым судьба уготовила это тяжелое испытание, было необыкновенно велико. Ссылка в Сибирь стала использоваться в качестве наказания еще в XVI веке, но первоначально ей подвергались лишь немногие преступники. Причем в те времена Сибирь считалась легкой карой. Русские имели склонность жестоко и беспощадно расправляться с любым, кто преступил закон или бросил вызов государству. Складывалось впечатление, что русские правители находят удовольствие в том, чтобы изобретать особенно изощренные и мучительные способы убийства своих жертв.

Людей сажали на кол, вешали и обезглавливали за незначительные преступления, а порка и клеймение вообще считались обычным делом. Увечь я — такие, как отсечение конечностей или языка, — также были в ходу. Однако в середине XVIII века императрица Елизавета Петровна, дочь Петра Великого, решила, что варварству пора положить конец. Она отменила смертную казнь и заменила ее вечной ссылкой в Сибирь. И хотя впоследствии смертная казнь была возвращена, ее применяли только в самом крайнем случае, а большинство преступников отправляли на каторгу, на восток. Впрочем, не следует думать, что для нарушителей уголовного кодекса это всегда оказывалось благом. Заключенные нередко были обречены на ужасные страдания, и, будь у них выбор, они, возможно, предпочли бы быструю смерть в тюремном дворе.

Существовало две категории ссыльных: обычные уголовники и «политические», причем последние в большинстве своем были людьми значительно более состоятельными и образованными и составляли весьма незначительное меньшинство, возможно, всего 1-2% от общего числа сосланных преступников. Однако общая численность каторжников в Сибири была велика, поскольку государство преследовало в данном случае двойную цель. Хотя ссылка в первую очередь являлась формой уголовного наказания, она также способствовала колонизации районов Сибири русскими с целью упрочения государственной власти на востоке. И это тоже, несомненно, должно было послужить стимулом для строительства железной дороги[14]. В начале XIX века темпы депортации резко возросли, и к середине столетия, когда они достигли своего пика, численность отправленных в ссылку, по некоторым оценкам, составляла до 12 000 человек в год, а учитывая, что многие уезжали вместе с семьями, то всего в период между 1800 годом и началом Первой мировой войны было сослано около миллиона человек. После перерыва на период Первой мировой и Гражданской войн, начиная с 1921 года и особенно в эпоху правления Иосифа Сталина, продлившуюся до 1950-х годов, сотни тысяч человек снова были отправлены в Сибирь.

Хотя ссылка в Сибирь представляется очень жестоким наказанием, нельзя забывать, что и во Франции, и в Англии в XIX веке имелись собственные ссыльные системы, чаще отправлявшие людей в далекие колонии, нежели в отдаленные уголки на территории собственных государств.

В самом начале, когда ссылка только заменила смертную казнь, она, в большинстве случаев, оказывалась, тем не менее, смертным приговором. По выражению Таппера, «ссыльные толпами отправлялись в Сибирь пешком и тысячами гибли из-за нехватки еды и пристанища»{9}. Относительно либеральный царь Александр I начал улучшать условия пересылки, приказав строить специальные укрепленные пункты для отдыха, — которые стали называться etapes (поскольку языком правящих классов был французский), — где следовавшие к месту ссылки арестанты могли хоть немного передохнуть. Тем не менее условия оставались очень суровыми. Приговоренных к каторжным работам отправляли в рудники (не соляные, как принято считать, а золотые и серебряные), находящиеся за Иркутском, в самой отдаленной северо-восточной части Сибири. Здесь некоторые арестанты, страшась провести всю жизнь в заключении и страдая от жестокого обращения охраны, кончали с собой. Распространенным способом самоубийства было отравление водой, в которой предварительно растворяли ядовитые спичечные головки. Приговоренные к каторжным работам и вторая группа, собственно ссыльные, отправлялись в Сибирь пожизненно, но, отбыв наказание сроком от четырех до двадцати лет, могли рассчитывать на смягчение приговора, получив статус «поселенцев» и более мягкие условия проживания.

Таким образом, ссыльная система как способ увеличить численность населения в регионе потерпела неудачу. Это кажется несколько странным. Количество сосланных в Сибирь предполагает, что в XIX веке численность населения в регионе должна была резко возрасти. Но данные переписи свидетельствуют о том, что этого не происходило. Причина проста: большинство ссыльных на момент вынесения приговора находились в зрелом возрасте — как правило, от 30 до 50 лет — и к тому времени, когда они получали возможность перейти в разряд поселенцев возрастной рубеж, после которого надежд завести семью не оставалось. Кроме того, среди ссыльных существовал обусловленный вполне объективными обстоятельствами половой дисбаланс, поскольку в ссылку чаще отправляли мужчин, а не женщин. Наконец, высок был уровень смертности среди каторжников — даже после улучшения условий жизни, вносимых в редкие периоды относительно либеральных правлений.

Хотя данные о численности заключенных и говорят о том, что многие из них жили долго, следует учитывать тот факт, что смотрители, надзиравшие за каторжными поселениями и рудниками, пользуясь удаленностью от столицы, чувствовали свою безнаказанность и обычно не сообщали о смертях, продолжая получать продовольственное и денежное содержание за умерших. Коррупция здесь приобрела грандиозные масштабы. Согласно отчету Министерства иностранных дел Великобритании[15], огромное число арестантов «существовало только в официальных документах сибирских властей, продлевавших жизни тысяч ссыльных на бумаге с целью положить себе в карман деньги, выделяемые государством на их содержание»{10}. Все это служило чуть ли не стимулом к тому, чтобы убивать заключенных или подталкивать их к бегству, после чего они оказывались вынуждены влачить жалкое существование, занимаясь разбоем, безо всякой надежды пережить суровую зиму[16]. Однако перепись отражает истинное положение дел. Небольшой прирост численности населения в Сибири в XIX веке почти целиком являлся результатом переселения в регион крестьян, получивших свободу после отмены в 1861 году крепостного права. Кроме того, здесь с незапамятных времен жили многочисленные племена. Они представляли собой особую группу населения. Многие из них являлись кочевыми и практически не подчинялись российскому государству.

Неприемлемое для большинства (за исключением горстки отважных переселенцев) состояние транспорта в Сибири явилось одним из аргументов в пользу строительства Транссибирской железной дороги. Однако, чтобы представить себе строительство 9250-километровой магистрали, намного превышавшей по протяженности любую из существовавших в то время железных дорог мира, в период, когда Россия по уровню развития железнодорожного сообщения серьезно отставала от Европы и Северной Америки, нужно было иметь богатое воображение. Первые шаги России к тому, чтобы примкнуть к растущему числу вставших на рельсы государств, были неуверенными. Вопрос о строительстве железных дорог в России впервые был вынесен на обсуждение в середине 1820-х годов. В шахтах, так же как в Англии и континентальной Европе, одно время использовались откаточные пути, по которым рабочие толкали вагонетки вручную, а первая железная дорога на конной тяге — ветка протяженностью около 2 км для перевозки серебряной руды от рудника в Змеиногорске в Алтайском крае на юге Центральной России, вблизи границы с Казахстаном — была построена в 1809 году Петром Фроловым. На этой линии в качестве тягловой силы впервые стали использоваться лошади, способные за один раз перевозить три вагона по восемь тонн руды каждый, что было во много раз эффективнее прежнего метода. Данная магистраль также известна «благодаря тому, что было построено множество вырубов и туннелей, облегчавших подъем, а также тем, что рельсы из углового железа, использовавшиеся повсеместно, были заменены на выпуклые чугунные, которые совпадали с выемками на колесах вагонов»{11}. Иными словами, это была высокотехнологичная, по меркам своего времени, дорога, но, к сожалению, располагалась она в таком отдаленном уголке страны, что даже царю не было известно о ее существовании.

Прошло еще 25 лет, прежде чем в России был построен первый паровоз, и сделали это, как и в Англии, где главными изобретателями и строителями были Джордж и Роберт Стефенсоны, — отец и сын. Черепановы, Ефим и его сын Мирон, были крепостными механиками в Нижнем Тагиле на Урале, принадлежавшими металлургическому заводу, на котором они работали. Ранее талантливые самоучки создали несколько паровых двигателей, снабжавших энергией насосы, и за 15 лет значительно их усовершенствовали. В начале 1830-х годов Мирона послали в Англию, в то время занимавшую лидирующие позиции в области развития паровых технологий, учиться строить паровозы. К 1833 году Черепановы соорудили свой первый паровоз, но — как и подобный первопроходческий опыт в Англии — эта попытка оказалась не слишком удачной. Котлы первых двух построенных ими локомотивов взорвались, что нередко случалось на заре эпохи паровозостроения, но третий, строительство которого завершилось в 1835 году, оказался «способным двигаться быстрее лошади, пускай даже вес груза, который он мог тащить, был небольшим»{12}. К сожалению, их старания пропали даром, поскольку на первых российских железных дорогах использовались иностранные паровозы[17].

Таким образом, первые попытки построить железную дорогу стали предприниматься в России сравнительно рано, в то же самое время, когда железнодорожная лихорадка охватила Европу и Соединенные Штаты.

Однако власти отнеслись к новшеству без энтузиазма, несмотря на призывы небольшой прогрессивной части аристократии, понимавшей, что железные дороги — единственный жизнеспособный вид транспорта в таком огромном государстве, как Россия, где большую часть года из-за экстремальных погодных условий проезжие дороги являются непроходимыми, а реки — несудоходными. Эта группа сторонников прогресса понимала, что транспортные расходы являют собой непреодолимый барьер для экономики страны. Например, цены на некоторые сельскохозяйственные продукты в крупных городах могли быть в три-четыре раза выше, чем цены производителя, и эта разница почти полностью являлась следствием высокой себестоимости перевозок. Развитие молодых предприятий черной металлургии, располагавшихся рядом с рудниками на Урале, там, где Европа встречается с Азией, более чем в 1500 км от Москвы, шло крайне медленно, поскольку цена на их продукцию в крупных городах была столь высока, что потенциальным покупателям дешевле было импортировать изделия из чугуна из Англии или Франции. Ненадежность транспортной системы являлась еще одним слабым местом. Зимой, когда реки замерзали, в теории можно было воспользоваться наземным транспортом, но на практике дороги часто оказывались непроходимыми из-за снега и льда[18]. Результаты бедственного состояния транспортной сети выходили далеко за рамки чисто экономических: «Следствием медленного сообщения было то, что недород в одной губернии редко можно было компенсировать поставками зерна из более урожайного региона; отсюда — частые локальные случаи голода в России»{13}.

В 1820-х годах царю на рассмотрение было подано множество предложений по строительству железных дорог с конной тягой, но все они были отвергнуты. Движение в поддержку железных дорог усилилось после открытия в 1830 году первой в мире современной магистрали Ливерпуль — Манчестер[19], которое послужило толчком к развитию железнодорожного сообщения в Европе. Хотя основные пути следования на большие расстояния, судоходные реки, были усовершенствованы путем углубления фарватеров, строительства каналов и использования пароходов, сторонникам модернизации было ясно, что будущее за железными дорогами: «В конечном счете, потребности России в транспорте можно было удовлетворить только за счет единой сети железных дорог»{14}.

Убедить Николая I поддержать строительство первой в стране железной дороги протяженностью около 24 км, соединявшей Санкт-Петербург, который в то время являлся столицей, и Царское Село, летнюю царскую резиденцию, удалось человеку со стороны, германскому поданному Францу фон Герстнеру[20]. Изначально Герстнер преследовал более амбициозные цели. Он предложил план строительства железнодорожной сети, охватывающей всю Россию, и пытался уговорить царя начать реализацию данного проекта, упирая на то, что при необходимости можно будет очень быстро посылать войска в любую точку империи.

В правительстве были и другие противники железных дорог. Николай I окружил себя консервативными советниками. Один из них, граф Е. Ф. Канкрин, долгое время занимавший пост министра финансов (подобно многим крупным государственным деятелям того времени, он по происхождению был немцем), утверждал, что столь масштабное предприятие оттянет часть денежных средств из сельскохозяйственного сектора, где они могли бы принести больше пользы людям. Канкрин также беспокоился о том, как развитие железных дорог отразиться на судьбе возчиков, традиционно перевозивших грузы по дорогам, и на состоянии лесов, которые пойдут на топливо для локомотивов — несколько неубедительный аргумент, учитывая количество лесов в России. Тем не менее его доводы достигли цели. Учитывая столь мощное сопротивление, не удивительно, что предложение фон Герстнера было отклонено, но царь, сумевший предотвратить попытку переворота, предпринятую декабристами в 1825 году, не оставил без внимания военный потенциал железной дороги. Он отметил быструю переброску войск по железной дороге из Манчестера в Ливерпуль при подавлении очередного восстания в Ирландии, а параллели между усилиями Англии по поддержанию своего влияния в Ирландии и сложными взаимоотношениями России и Польши были слишком очевидны.

Благодаря заинтересованности со стороны царя, фон Герстнеру было дозволено построить Царскосельскую ветку с целью продемонстрировать возможность эксплуатации железной дороги в условиях российского климата. Строительство магистрали, хотя и осуществлявшееся за счет частного финансирования, также поддерживалось путем предоставления различных льгот, например освобождения от налогов и права на получение всех доходов. Дорога с колеей шириной 1,8 метра (позднее замененной на стандартную для России 1,5-метровую) была открыта в 1837 году, когда первый поезд из восьми вагонов, двигавшийся со средней скоростью 48 км/ч, проделал путь до Царского Села за 28 минут. В следующем году ветку продлили до Павловска, который представлял собой небольшой курорт с буфетами, концертами и бальным залом, куда петербуржцы приезжали на день-два, чтобы развлечься, что было редким проявлением прогресса в мрачный период полицейского правления Николая[21]. С целью привлечения публики, в рамках оригинального маркетингового хода, железная дорога субсидировала развлечения в Павловске, который Достоевский в романе «Идиот» описывал как «один из модных летних курортов в окрестностях Санкт-Петербурга».

Поначалу на дороге использовались как локомотивы, выписанные из Англии и Бельгии, так и лошади. Но вскоре от животных отказались, поскольку для них было слишком мучительно таскать тяжелые вагоны. Железная дорога быстро приобрела популярность, поскольку толпы народа стекались сюда, подталкиваемые любопытством и желанием приобщиться к новому развлечению. В первый год количество пассажиров превысило 725 000, т. е. в среднем около 2000 человек в день, что позволило фон Герстнеру выплатить акционерам щедрые дивиденды, так как плата за проезд была сравнительно высокой — при том, что концерты в Павловске проходили бесплатно.

Учитывая стремление царя во что бы то ни стало удержать власть[22], нет ничего удивительного в том, что успех Царскосельской железной дороги подтолкнул его дать разрешение на строительство ветки, протянувшейся от Варшавы, тогда входившей в состав Российской империи, до границы с Австро-Венгрией, в то время верной союзницы России[23]. Цели проекта были преимущественно военного характера, о чем свидетельствовало настойчивое требование царя использовать локомотивную, а не конную тягу. Вскоре усилиями австрийской стороны ветка была продлена до Вены, столицы империи Габсбургов. Дорогу строили на частные средства, но российское правительство в качестве поддержки гарантировало возврат 4% от потраченной суммы — неплохая поддержка для железнодорожной компании[24]. И вскоре дорога оправдала свое военное предназначение, когда в 1849 году Николай отправил по ней русские войска для подавления восстания в Венгрии, что и было сделано самым безжалостным образом.

Несмотря на явный успех Царскосельской железной дороги, правительство по-прежнему противилась созданию в России железнодорожной сети. Сторонники прогресса утверждали, что первые шаги России по пути индустриализации сдерживает именно отсутствие эффективной транспортной системы. Наиболее очевидным было проложить первую железнодорожную ветку между двумя главными городами, Санкт-Петербургом и Москвой, как и предлагал фон Герстнер, но голоса оппозиции звучали по-прежнему громко. Канкрин в качестве возражений приводил теперь иные доводы, утверждая, что строить магистрали дальнего следования нецелесообразно — вопреки тому, что в Европе и Америке их строительство велось быстрыми темпами, — и что неправильно предоставлять железнодорожным компаниям право иметь собственных крепостных — хотя опять же у многих американских железных дорог на Юге были рабы.

Так же, как это делается в Англии, для оценки жизнеспособности проекта была создана комиссия, и ее отчет, опубликованный в 1841 году, содержал крайне благоприятные отзывы в поддержку идеи. В начале следующего года Николай I издал указ о начале реализации проекта, хотя Канкрин, выражавший мнение наиболее консервативно настроенной части высшего общества, пользовавшейся сильным влиянием как Европе, так и в Америке, сопротивлялся до последнего: «Все мыслящие люди за рубежом считают, что она [железная дорога между Москвой и Санкт-Петербургом] не принесет прибыли, подорвет моральные устои и поглотит капитал, которому можно было бы найти лучшее применение»{15}.

Во многих отношениях сложности, предшествовавшие строительству дороги, получившей название Николаевской (а после Октябрьской революции 1917 года переименованной в Октябрьскую), повторились, только уже в большем масштабе, полвека спустя, когда обсуждался вопрос о строительстве Транссиба. Нахождение источников финансирования, определение роли частного сектора, поиски инженерных решений и прогнозирование политических последствий — все эти проблемы одинаково рассматривались при обсуждении обоих проектов. Так же, как и Транссиб, с точки зрения железнодорожного строительства Николаевская дорога была грандиозным проектом, ставшим по завершении второй по протяженности в мире магистралью своего времени, находящейся под единым управлением: она уступала только «Эри Рейлроуд» в штате Нью-Йорк. История создания Николаевской железной дороги аналогична (в том, что касается ее целевого назначения — установления и упрочения государственной власти) истории Транссиба. И, в конечном счете, исход дела в обоих случаях зависел именно от решения царя.

Хотя группа германских банкиров согласилась финансировать строительство Николаевской железной дороги, а фон Герстнер имел в деле собственный интерес, идея реализовать проект с помощью частного капитала вскоре была отвергнута, и он получил статус государственного предприятия с бюджетом в 34 миллиона рублей (что на сегодняшние деньги составило бы сумму в 100 раз большую). Николай I был дотошным человеком, имевшим обыкновение вникать в проблемы, которые остальные монархи сочли бы ничтожными, и принял живейшее участие в строительстве этой важнейшей магистрали, взяв на себя роль наблюдателя и лично возглавив комитет, осуществлявший руководство стройкой — точно такой же потом будет создан для Транссиба. Проект имел ошеломляющий размах, и это в стране, которая до сих пор являлась в основном сельскохозяйственной державой и только ступила на путь индустриализации. У царя, правда, было одно преимущество: крепостные, почти ничего получавшие за свой труд на строительстве железной дороги. Столь масштабный проект, воплощавшийся преимущественно вручную, требовал целой армии рабочих рук. По самым оптимистичным оценкам, в разгар строительства в нем принимало участие 50 000 крепостных, и, предположительно, 10% из них умерло, главным образом в результате эпидемий тифа и дизентерии. И наоборот, как мы увидим, условия на строительстве Транссибирской железной дороги — строившейся полвека спустя, после отмены крепостного права — были намного лучше, а число жертв намного меньше.

Собственно говоря, крепостные не являлись собственностью государства, напротив, подрядчикам, занятым в проекте, полагалось платить их хозяевам, крупным землевладельцам, за возможность использовать их труд. Самим крепостным выплачивалась небольшая сумма, но она почти вся уходила на оплату еды и жилья. Они тяжко трудились долгие-долгие часы: «В контрактах оговаривался рабочий день от рассвета до заката, и рабочих обычно принуждали работать по воскресным и праздничным дням; только в сильный дождь можно было надеяться на отдых»{16}. Мало того, что крепостные голодали и жили в ужасных условиях, любого, кто осмеливался пожаловаться, как правило, ждала порка, но практически неограниченное количество доступного алкоголя помогало не допустить бунта. Тех, кто пытался бежать, разыскивала наводящая особый ужас жандармерия, созданная специально для предотвращения беспорядков[25].

Репутация Николая I как авторитарного правителя, возможно, полностью оправдана, но вот часто приводимая история о несколько странном маршруте железной дороги сейчас в основном опровергнута. Говорят, что царь приказал проложить дорогу между двумя крупнейшими городами страны в соответствии с линией на карте, которую он начертил с помощью линейки, и она действительно проходит по прямой за исключением трех странных изгибов — якобы в том месте пальцы государя выступили за край линейки. Но на самом деле они, скорее, объясняются сложным рельефом местности, по которой проходила линия. Схожая легенда возникла позднее и вокруг намного более заметного изгиба, Веребьинского обхода, добавленного к трассе, чтобы избежать тяжелого подъема; хотя это изменение было внесено в 1877 году — спустя более 20 лет после смерти Николая, — оно тоже обросло легендами[26].

Что касается ширины железнодорожной колеи, то здесь отличить правду от вымысла уже не так просто. В то время как Царскосельская железная дорога имела колею 1829 мм, а Варшавско-Венская — 4 фута 8,5 дюйма (1435 мм), Петербургско-Московская линия и, впоследствии, почти вся сеть российских железных дорог имели колею пятифутовую (1524 мм). Обычно это объясняется тем, что Николай I, озабоченный военными соображениями, приказал сделать выбор в пользу этой ширины колеи в оборонных целях, понимая, что необходимость перешивать колею при пересечении русской границы спутает планы любого потенциального захватчика. Это объяснение приемлемо с точки зрения здравого смысла, но на деле все обстоит сложнее. Как это было принято на Руси, как только идея о строительстве железных дорог прижилась, царь направил в Европу и США своих инженеров с целью изучения накопленного там опыта. Из таких поездок эмиссары, как правило, возвращались в сопровождении опытных иностранных специалистов, которые могли дать совет, как внедрить новшества. Из США в качестве такого специалиста прибыл Джордж Уистлер, бывший военный, участвовавший в строительстве нескольких американских железных дорог, — и, кстати, отец Джеймса Уистлера, известного англо-американского художника. Предположительно именно по его совету стала использоваться пятифутовая колея, популярная в начале строительства железных дорог в США, поскольку было ясно, что шесть футов Царскосельской дороги обходятся слишком дорого. Однако сам факт того, что Николаю было известно о преимуществах отдельной колеи, говорит о том, что выбор в пользу пяти футов был сделан исходя из военных соображений или, по крайней мере, с их учетом. Как оказалось, колея действительно сыграла свою роль в защите от нападения, особенно в годы Второй мировой войны, когда немецкое наступление оказалось в значительной мере затруднено из-за необходимости перегружать военную технику в месте стыковки колеи. Но она доставила немало трудностей и самим русским в период войны с Турцией в 1878 году{17}.

На пути к реализации проекта его сторонникам пришлось преодолеть немало препятствий. Помимо крепостной рабочей силы нужны были также опытные инженеры, которых не хватало, а значит, нужно было приглашать их из-за границы. Уистлер, по сути, являлся главным инженером, но царь хотел представить этот проект как чисто русское достижение и потому назначил двух русских инженеров ответственными за северный и южный отрезки дороги соответственно. В стране, где университеты и технические училища можно было перечесть по пальцам[27], настолько сильно ощущалась нехватка собственных инженеров, что «в 1843 году весь выпуск Императорского инженерного училища целиком был направлен на железную дорогу»{18}.

Топография была непростой. Местность в основном имела холмистый рельеф, пересекаемый реками и оврагами, а также глубокими болотами и густыми лесами. Поскольку маршрут преимущественно был проложен по прямой, в ходе строительства требовалось создавать глубокие выемки и высокие насыпи. По своим масштабам проект являлся беспрецедентным. Прежде в России не создавалось ничего (за исключением храмов и крепостей), что потребовало бы привлечения такого огромного числа рабочих и использования таких сложных технологий. Только строительство Петром I в XVIII веке Санкт-Петербурга на топких берегах Финского залива по масштабам сопоставимо с Николаевской дорогой. Даже в сравнении с железными дорогами по всему миру этот проект был достаточно крупным, поскольку лишь немногие магистрали до него превышали по протяженности 100 миль.

Технологии, как и опытных инженеров, в основном приходилось импортировать из-за границы. Царь хотел, чтобы материалы для строительства имели, насколько это возможно, российское происхождение, однако из-за неразвитости отечественной промышленности они в основном поступали из Англии и США. Выяснилось, что заводы на Урале, в сердце российской сталелитейной промышленности, способны поставлять лишь малую долю шпал, и цена на их продукцию была намного выше, не в последнюю очередь потому, что транспортировка по российским дорогам стоила дороже, нежели доставка английских товаров по морю. Но хотя бы локомотивы были в основном российского производства[28], Николай настаивал на привлечении внутренних производственных ресурсов и хотел использовать строительство первой в стране крупной железной дороги в качестве стимула для создания отечественной паровозостроительной промышленности, колыбелью которой должен был стать Александровск в окрестностях Санкт-Петербурга. Техническая документация и чертежи паровозов, — из которых 162 были построены, — выписывались из Америки, как поначалу и мастера, но от иностранных специалистов требовалось обучить местных рабочих не только строить, но и водить локомотивы. Однако только к середине 1850-х годов русским удалось, наконец, накопить достаточно опыта, чтобы справиться с поставленной задачей.

Правительству с огромным трудом удавалось находить деньги для финансирования проекта. Обложить и так уже задыхающееся под непосильным бременем крестьянство дополнительными налогами было не только сложно, но и опасно: это могло привести к бунту. Тот факт, что в вопросах финансирования Николай всегда ставил на первое место не гражданский, а военный сектор, приводил к постоянным задержкам в строительстве, так как деньги попросту заканчивались. Не прибавляло строительству скорости и настойчивое стремление царя, жестко контролировавшего работавших на проекте инженеров, как старших, так и младших, перепроверять каждое решение, касающееся даже самых незначительных деталей.

В результате на то, чтобы построить линию, ушло девять лет, а первоначальный бюджет был превышен в два раза, — и все же это был триумф, поскольку новая трасса интенсивно использовалась для перевозки как пассажиров, так и (что не удивительно, учитывая состояние российских дорог) товаров. Несмотря на то, что на путешествие по железной дороге длиной 645 км уходило около 20 часов, объем перевозок превысил все возможные ожидания. В 1852 году за первые полгода эксплуатации по Николаевской железной дороге в день в среднем перевозилось около 2000 пассажиров и огромное количество грузов, в основном мука, зерно и домашний скот. В течение следующих десяти лет объемы грузоперевозок и численность пассажиров стремительно возросли, и линия даже стала приносить прибыль. Высокое покровительство убедительнейшим образом демонстрировало потребность в железной дороге, особенно в свете бюрократических процедур, установленных царским полицейским режимом, когда каждый пассажир должен был иметь гражданский паспорт и специальное разрешение на поездку. Небольшой пример либерализации отражает характер репрессивного царского режима. В декабре 1851 года, спустя месяц после открытия линии, граф Клейнмихель, управлявший железной дорогой, объявил, что представителям свободных классов больше не требуется получать предварительное разрешение полиции на то, чтобы покинуть свою станцию, вместо этого им просто нужно показать свой паспорт при посадке в поезд.

Таким образом, железная дорога сыграла свою, пускай и маленькую, роль в процессе либерализации, так как теперь «по крайней мере, высшим слоям русского общества больше не нужно было каждый раз получать в полиции разрешение, чтобы покинуть свое место жительства»{19}.

Однако подавляющее большинство пассажиров путешествовало третьим классом, из чего можно заключить, что, несмотря на полицейские правила, крестьяне оценили преимущества железной дороги. Пассажиров привлекали удивительно низкие цены на билеты. Стоимость проезда для пассажиров третьего класса составляла всего семь рублей, что было хотя и не по карману беднейшим слоям населения, все же дешевле, чем в Европе.

Настоящим подарком было и то, что пассажиры третьего класса могли путешествовать в товарных поездах, размещаясь на скамьях в крытых грузовых вагонах. Стоило это всего три рубля за поездку, длившуюся 48 часов, поскольку максимальная скорость таких составов составляла 16 км в час. Ежедневно по дороге курсировали три пассажирских состава и только один экспресс с местами первого класса; но, как сообщала «Таймс» в 1865 году, цена самого дорогого билета, стоившего 19 рублей, была вполне оправдана. И действительно, условия не уступали тем, что предлагались в лучших европейских и американских поездах того времени: «Путешественников встречали ярко освещенные салоны… роскошные диваны и кресла приглашали уставших путников отдохнуть… когда наступало время отправляться ко сну, valet de chamber провожал джентльменов, [в то время, как] femmes de chamber показывала дамам их спальни и будуары»{20}.[29] Так что не было никакого неудобства, вызванного совместным путешествием представителей разных полов, которое шокировало англичан в Америке примерно в то же время[30].

Петербургско-Московская железная дорога стала по завершении строительства лучшей в Европе, намного превзойдя зарубежные аналоги, именно благодаря интересу, проявленному царем к этому проекту: «Осуществить строительство на таком высоком уровне стало возможным потому, что правительство Николая I демонстрировало твердое намерение задействовать все имеющиеся в стране финансовые ресурсы, имея, кроме того, в своем распоряжении хорошо подготовленных, опытных, компетентных и честных руководителей, а также доступ к новейшим зарубежным технологиям»{21}. В результате в России появилась одна великолепная железная дорога, о чем свидетельствует тот факт, что ее сегодняшний маршрут почти не отличается от первоначального; но из-за крупных затрат на строительство и ограниченности государственных средств Россия слишком медленно расширяла свою железнодорожную сеть.

Хотя и являвшая собой несомненный успех в глазах тех, кто имел возможность воспользоваться преимуществами новой формы путешествия, линия лишь со временем начала оказывать сколько-нибудь заметное влияние на экономику страны в целом. Перевозка продуктов питания и сырья по железной дороге была дешевле и быстрее, что значительно снижало стоимость продуктов для городских жителей. Железная дорога предоставляла новые возможности крестьянам, которые теперь могли искать работу дальше от своих деревень, но из-за отсутствия поначалу ответвлений от основной магистрали это благо распространялось лишь на тех, кто жил вдоль дороги. От местной знати постоянно поступали предложения по строительству таких ответвлений, которые соединили бы дорогу с соседними городами, но правительство отвергало все подобные планы — еще одна иллюстрация его нерешительности в отношении модернизации Российской империи. Но важнее всего, что промышленная зона на Урале долгое время не была соединена с двумя главными городами страны, и это сильно тормозило ее развитие.

За сорок лет, прошедших между постройкой Николаевской железной дороги и началом строительства Транссибирской магистрали, Россия приняла идею о необходимости создания национальной железнодорожной сети, но, как обычно, взялась за ее воплощение намного менее торопливо, нежели ее европейские коллеги.

В отличие от многих других стран, с энтузиазмом вступавших в эпоху железных дорог, Россия обошлась без периода повального увлечения этим новшеством. Принимая во внимание ограниченные ресурсы, считалось, что страна может позволить себе построить только одну крупную железную дорогу за один отрезок времени, поскольку финансирование строительства шло из государственной казны. Завершение сооружения Николаевской железной дороги вдохновило царя отдать приказ о начале нового проекта — Петербургско-Варшавской железной дороги, которая также стала государственным предприятием. На этот раз не возникало никаких сомнений по поводу основной цели ее создания — сохранения контроля над неспокойным Царством Польским и сопротивления любым попыткам нападения с запада: «В отличие от Петербургско-Московской железной дороги, эта линия строилась главным образом исходя из военных и административных целей»{22}. Трасса от Москвы до Одессы на Черном море через Украину, хлебную житницу страны с ее плодородными землями, была бы намного выгоднее с экономической точки зрения, но Николай I имел иные приоритеты. Однако, как отмечает в своей книге, посвященной первым русским железным дорогам, Ричард Хейвуд, здесь Николай просчитался, потому что линия до Одессы «также имела бы важнейшее военное значение, поскольку удар был нанесен западными державами не через Царство Польское, как опасался царь, а через Крым»{23}.

Крымская война послужила толчком к расширению железнодорожной системы. В ее начале, в 1853 году, Россия могла похвастаться лишь тысячью километров железных дорог — намного меньше, чем у ее европейских противников, таких как Англия, где этот показатель был почти в десять раз выше. Неразвитость транспорта в значительной мере затрудняла оборонительные мероприятия. В Крым, омываемый водами Черного моря, можно было попасть только традиционными водными путями, и последующие взаимные обвинения в поражении звучали в основном как жалобы на несовершенство транспортной системы. Кроме того, русским было известно, что англичане построили первую военную железную дорогу, чтобы помочь прорвать затянувшуюся оборону Севастополя[31]. Николай, сломленный неудачами своей любимой армии, умер во время войны, оставив трон сыну, гораздо более либерально настроенному Александру II, который взялся за осуществление крупномасштабной программы по строительству железных дорог.

Александр, ставший царем в 1855 году, сумел использовать сокрушительное поражение в Крымской войне в качестве стимула к быстрому развитию железнодорожной сети. В отличие от своего отца, он не возражал против участия в программе частных компаний и с большим энтузиазмом относился к использованию зарубежных технологий[32]. Он учредил Главное общество российских железных дорог, финансировавшееся преимущественно французскими и английскими инвесторами. Но при этом русское правительство приняло на себя финансовые риски, гарантировав акционерам выплату 5% годовых — разновидность государственного капитализма. Это соглашение стимулировало мини-бум в сфере железнодорожного строительства, результатом которого стало появление нескольких линий между Балтийским и Черным морями, в том числе соединивших Киев и Одессу. Они были построены главным образом для перевозки зерна и другой сельскохозяйственной продукции. А в 1862 году завершилось строительство Петербургско-Варшавской железной дороги с веткой до прусской границы. Еще одна магистраль соединила Гельсингфорс (совр. Хельсинки), в то время входивший в состав Российской империи, и Санкт-Петербург. Однако Главное общество российских железных дорог оказалось неспособно выполнить все свои обязательства, и отношения между ним и правительством стали напряженными, не в последнюю очередь потому, что управлявшие им французские директора предпочитали жить в Париже, где они вели роскошную жизнь, что не прибавляло им любви со стороны русских коллег — государственных служащих. На самом деле «создание Главного общества угрожало будущему не только российских железных дорог, но и самого государства»{24}. Как это часто случалось с первыми железнодорожными проектами, Общество недооценило стоимость строительства, отчасти из-за собственной некомпетентности, отчасти из-за всеобщей коррупции, и неоднократно обращалось к правительству с просьбой о предоставлении дополнительных средств на завершение того или иного из многочисленных проектов. Это привело к смятению среди аристократии, поскольку несколько министров и даже члены царской семьи имели в Главном обществе значительные пакеты акций.

После череды новых переговоров в 1860-х годах строительство большинства линий была закончено, и в России начала образовываться железнодорожная сеть.

Хотя Александр II с большим доверием относился к свободному предпринимательству, нежели его отец, частных предпринимателей по-прежнему невозможно было убедить строить железные дороги целиком и полностью на свой страх и риск. Было сомнительно, что российская экономика, до сих пор базировавшаяся преимущественно на сельском хозяйстве и горном промысле, способна обеспечить прибыльную работу железных дорог. Несмотря на это, правительство понимало важность создания железнодорожной сети и в 1866 году разработало план ее расширения. Это послужило толчком к невиданному ни до, ни после рывку в развитии российской железнодорожной транспортной системы: в первое десятилетие, до 1877 года, их общая протяженность, составлявшая 4816,7 км, увеличилась почти втрое, а затем еще удвоилась к 1897 году, когда было закончено строительство отрезка Транссибирской магистрали.

И хотя этот железнодорожный бум помог нескольким дельцам, «железнодорожным баронам», как их стали называть, значительно обогатиться — основной движущей силой по-прежнему оставалось государство. Дело в том, что железнодорожные магнаты чаще видели свою выгоду в получении прибыльных контрактов от государства, нежели в строительстве линий, способных приносить доход. На самом деле большинство рисков, связанных со строительством и эксплуатацией железных дорог, брало на себя государство, в то время как учредителям железнодорожных компаний по-прежнему гарантировался возврат денежных средств. С ростом уверенности в российской экономике появилось несколько частных железнодорожных компаний, но в целом участие государства в проектах оставалось ключевым, поскольку ни одна линия не могла быть построена без его разрешения и, в подавляющем большинстве случаев, без его финансовой поддержки. Сложная система частно-государственной собственности была рационализована в конце 1880-х годов министром финансов Николаем Христиановичем Бунге, которому впервые удалось создать настоящую железнодорожную сеть. Железные дороги, находившиеся в частном и государственном владении, вынуждены были взаимодействовать, например, путем формирования единых тарифов и использования подвижного состава друг друга там, где это было целесообразно. Это задало тон строительству Транссибирской магистрали, которая, бесспорно, была государственным проектом.

В отличие от Петербургско-Московской железной дороги, большинство более поздних дорог строилось с минимальными затратами — с крутыми поворотами, недостаточным балластным слоем и большими подъемами. Мосты сооружались из некачественных материалов и периодически обрушались, а рельсы часто ломались[33]. От серьезных аварий спасало лишь то, что максимальная скорость обычно не превышала 40 км/час. Станции часто располагались далеко от населенных пунктов, которые они обслуживали, поскольку было дешевле вести железнодорожные пути по долинам, нежели через холмы, на которых в старину строились многие города и села для защиты от вражеского вторжения. Многое из этого было общим и для Транссиба.

Несмотря на все это, появление железных дорог изменило жизнь местного населения, которое, как правило, встречало их с одобрением — так же, как было примерно 30 годами раньше в Европе. Некоторые любящие побрюзжать помещики ворчали, что шум будет мешать им спать, или что от дыма заболеет скотина, но большинство радовалось появлению железных дорог, а крестьяне стекались издалека, чтобы поприветствовать первый поезд. Экономика региона менялась, поскольку занятых на строительстве линии рабочих необходимо было кормить, и цены на зерно возрастали «иногда в десять раз»{25}. Затем, после того как линия была построена, цены на землю тоже поднимались.

Между 1865 и 1880 годами количество перевозимых грузов выросло вдвое, а в течение следующего десятилетия этот показатель увеличился еще в два раза. Основной объем грузоперевозок составляла пшеница, которая стала важной статьей российского экспорта; уголь из Донецкого угольного бассейна, захватывающего территорию России и Украины, также приобретал все большую значимость. Возросли и пассажирские перевозки, но они имели ярко выраженный сезонный характер, и первоначально среди проезжающих доминировали сельскохозяйственные рабочие, а позднее, когда железная дорога приобрела популярность и среди зажиточных классов, к ним присоединились «дачники», совершавшие ежегодный переезд в загородный дом, имевшийся почти у каждой состоятельной семьи[34]. Россия по-прежнему была плохо развитой и отсталой страной, но ее железнодорожная транспортная система являлась одним из тех аспектов экономики, которые, вне всякого сомнения, можно было назвать современными. Не столь интенсивная, как в Европе или Америке, сеть, тем не менее, была эффективной и стяжала заслуженное признание в качестве важной составляющей экономики страны.

Однако не грузовые и не пассажирские перевозки были главной причиной, объясняющей заинтересованность государства в развитии железнодорожной сети, а ее стратегическое значение. Так, Варшавская линия вскоре после своего открытия была использована при переброске войск для подавления непрекращающихся волнений в Польше[35]. Таким образом, несмотря на постоянный недостаток средств в казне, желание укрепить рубль и медленные темпы промышленного развития, железные дороги имели приоритетное значение. Как позднее выразился военный министр Александра III: «Железные дороги сейчас являются самым мощным и важным элементом военных действий. Поэтому, несмотря на финансовые трудности, весьма желательно добиться того, чтобы наша железнодорожная сеть была не хуже, чем у наших врагов»{26}. На самом деле ничем иным, кроме стратегических планов, нельзя объяснить интерес к Транссибу, строительство которого, как рассказывается во второй главе, началось в начале второй половины XIX века.

Глава вторая. Борьба за Сибирь

По мере того, как сеть железных дорог все гуще опоясывала европейскую часть России, идея строительства магистрали, которая бы протянулась на российский Дальний Восток, начала все сильнее овладевать умами. Однако процесс шел медленно. У идеи имелись самые разные сторонники, идеалисты и мечтатели, считавшие себя первыми, кому она пришла в голову, а поскольку некоторые из них были иностранцами, зарубежные писатели относились к подобным претензиям с излишним доверием.

Одна из таких сомнительных историй, получивших широкую известность, гласит: первым потенциальным строителем Транссиба был английский джентльмен по имени мистер Далл. Версия была настолько занятной, что многие писатели просто не могли удержаться, чтобы не повторить ее. Человека, о котором идет речь, на самом деле звали Томас Дафф — в процессе многократного пересказа его имя забыли, а фамилию исказили, но его потомки восстановили истину. Предложенный им план, без сомнения, не был лишен смысла. Дафф был путешественником, он побывал в Китае и возвращался на родину через Санкт-Петербург. Здесь он в 1857 году встретился с тогдашним русским министром транспорта (или, как официально именовалась эта должность, Главноуправляющим путями сообщения) Константином Владимировичем Чевкиным и предложил тому построить трамвайную линию от Нижнего Новгорода, в 426 км от Москвы, на восток через Казань и Пермь до Урала. Эта линия стала бы началом Транссибирского пути. По расчетам Даффа, стоимость проекта должна была составить 20 миллионов долларов и принести 14% дохода. За это он хотел, чтобы государство гарантировало ему 4% от прибыли. Кроме того, известно, что Дафф говорил, будто на линии может использоваться конная тяга, видимо, имея в виду четыре миллиона диких лошадей, бродивших по просторам Западной Сибири. Несмотря на то что даже неистощимые на выдумки викторианцы назвали бы замысел непрактичным, многие историки упоминали о нем всерьез. К сожалению, это, вероятно, был всего лишь анекдот, родившийся из невзначай брошенного замечания.

В любом случае К. В. Чевкин, метко изображенный Эриком Ньюби как «человек, известный своей вспыльчивостью и к тому же ярый противник прогресса»{27} — описание[36], которое подходило многим его преемникам в правительстве, сопротивлявшемся любым попыткам модернизировать Россию, — не пришел в восторг от идеи Даффа и выпроводил его со словами, что план «представляется неосуществимым из-за климатических условий»{28}.

Три года спустя Дафф предпринял еще одну попытку, но безрезультатно.

Чтобы обойти проблему со снежными заносами, на которую ссылался Чевкин, бывший губернатор Томска по фамилии Супренко внес предложение, которое было еще более нелепым, чем идея Даффа про диких лошадей, — с той лишь разницей, что он не шутил. Он выдвинул идею строительства конной железной дороги, которая весь путь до Тюмени, располагающейся в 1769 км от Москвы, и Иркутска, недалеко от Байкала, проходила бы внутри деревянной галереи. Не удивительно, что Чевкин прогнал и его тоже[37].

Однако в то же самое время рождались и вполне серьезные идеи, касавшиеся строительства железных дорог в Сибири. Первое предложение поступило от русского подданного, Николая Николаевича Муравьева, дальновидного и довольно либерального генерал-губернатора Восточной Сибири. Он был назначен на этот пост в 1847 году, и задача, поставленная перед ним царем, носила откровенно империалистический характер — защищать интересы и расширять влияние России на Дальнем Востоке. В нарушение существующего договора он установил контроль над спорной с Китаем территорией, увеличив площадь Российской империи примерно на 644 000 кв. км, что составляет почти две Франции, и, в том числе, присоединил важнейший водный путь по реке Амур[38], который открывал доступ в Тихий океан. Для защиты этих приобретений он построил множество крепостей и старался сделать экономику Сибири более эффективной, задействуя природные ресурсы, например уголь. Муравьев, прозванный за свою деятельность Амурским, понимал, что транспорт — и, в частности, железные дороги — должен стать ключевым средством поддержания контроля над вновь обретенными территориями. Он проложил от Александровска, русского порта, основанного в середине XIX века на острове Сахалин в Японском море, до Софийска в низовье Амура маршрут дороги протяженностью около 65 км, которая почти по всей длине являла бы собой границу между Россией и Маньчжурией. По замыслу, новая железная дорога должна была стать транспортной артерией, позволявшей миновать устье Амура, опасное для судоходства из-за плывунов. Но если Муравьев, преследовавший империалистические цели, мог позволить себе не заметить, что маршрут пролегает по территории Китая, то Чевкин этого сделать не мог, — так что этот план также отправился в мусорную корзину[39].

Затем явились три англичанина, чьи фамилии — Слей, Хорн и Морисон — наводили на мысль о сомнительной адвокатской конторе, а имена поглотило время. Они хотели построить линию от Нижнего Новгорода через всю Сибирь до Александровска, дабы «облегчить сообщение между Европой, Китаем, Индией и Америкой»{29} — похвальная цель в период международной напряженности, вызванной Крымской войной. Как и Дафф, они разработали финансовую смету, предложив организовать заем в 25 миллионов долларов в обмен на предоставление земли и концессию сроком на 90 лет, но идея, по всей видимости, не вызвала в правительстве особого интереса.

Наконец, один страстно увлекавшийся Сибирью уроженец Нью-Йорка решил попытать счастья, предложив более обстоятельный план. Это был Перри Макдона Коллинз, искатель приключений и, по имеющимся сведениям, первый американец, который пересек Сибирь из конца в конец, частично передвигаясь водными маршрутами. Учитывая несколько пышное название его должности — торговый представитель Соединенных Штатов Америки на реке Амур, он мог считаться более серьезным кандидатом в строители железной дороги, нежели его предшественники. По мнению Н. Н. Муравьева и второго царского сына, великого князя Константина, предлагавших ему поддержку, «честным, убедительным и в высшей степени приятным человеком»{30}, обладавшим ораторским талантом. Коллинз, которому наскучила работа в качестве клерка в банке и брокера на бирже в Сан-Франциско, куда золотой песок доставляли сами золотоискатели, заболел Сибирью, увидев в ней своего рода Эльдорадо для американских коммерсантов. Он поспешил в Санкт-Петербург, где встретился с Муравьевым и некоторыми другими официальными лицами, и начал свое путешествие по Сибири.

Рассказ об этом путешествии в компании загадочного «м-ра Пейтона» помогает понять, что представляла собой поездка по почтовой дороге в середине XIX века, и демонстрирует, с какой скоростью можно было передвигаться по Сибири при условии, что путешественник пользовался поддержкой со стороны властей. Коллинз являлся счастливым обладателем личного письма от Муравьева, что, несомненно, ускоряло процесс, и мог ехать, почти не останавливаясь. Американец, которому Н. Н. Муравьев посоветовал путешествовать зимой, когда погодные условия позволяли ехать быстрее, двигался со скоростью 160 км/день и добрался до Иркутска (5703 км) всего за 35 дней. В свойственной ему педантичной манере Коллинз сообщал: «За время путешествия мы 210 раз меняли лошадей, 200 раз возничих и 25 раз форейторов»{31}. В пути неизбежно случались неприятности, самой серьезной из которых стало то, что сани попали в яму, кучер вылетел с козел, а лошади понесли. Коллинз попытался схватить вожжи, но не сумел, и сани остановились только тогда, когда лошади налетели на встречный тарантас, в результате чего одна лошадь погибла, а оба экипажа пришли в негодность. При этом дохлая лошадь, невозмутимо пишет Коллинз, на следующей почтовой станции пошла на жаркое и суп, а ее шкуру удалось обменять на пару бутылок водки.

Будучи, возможно, вторым американцем[40], отважившимся на такое приключение, Коллинз был встречен в Иркутске как герой и оттуда продолжил свой путь на восток, где спустился вниз по Амуру. Во время путешествия он начал высказывать русским властям свои соображения по поводу строительства сибирской железной дороги. Он отправил местному губернатору письмо с предложением построить линию от Читы, располагающейся в 400 км к востоку от озера Байкал, до Амура, которая стала бы прямым транспортным путем до Тихого океана и, конечно, Соединенных Штатов. Он считал, что Амур откроет Сибирь остальному миру с востока. Коллинз также подсчитал, что для строительства дороги понадобится 20 миллионов долларов — данная цифра, как ни странно, часто фигурирует в подобных планах — и 20 000 человек. Он хотел, чтобы российское государство предоставило землю и материалы в обмен на капитал. Предложение было передано в Санкт-Петербург, где неизбежно оказалось на столе Чевкина. К тому времени был создан Сибирский комитет, куда входил Чевкин и на заседании которого он высказался категорически против этой идеи: «Кто будет кормить всех этих рабочих?» — вопрошал он. Несмотря на то что план был поддержан Н. Н. Муравьевым, его отвергли.

Больше повезло Коллинзу с его вторым предложением: протянуть через Азию — а на самом деле через весь мир — телеграфную линию, которая соединила бы Российскую империю с США и Европой посредством подводного кабеля, проложенного по дну Берингова пролива, отделяющего Россию от Американского континента, Аляски и Британской Колумбии. В других странах телеграф следовал по пятам за железными дорогами, которые служили для него очевидными маршрутами, но в России эта идея означала просто протянуть провода через Сибирь. При поддержке Сэмюэля Морзе, изобретателя телеграфа, Коллинз получил от российского правительства концессию на строительство линии, а также добился разрешения от канадского и американского правительств. Затем он весьма ловко продал свои франшизы «Вестерн Юнион». Это оказалось очень кстати, поскольку конкурирующая компания протянула через Атлантику кабель, соединивший Америку с Европой, а со временем и с Россией без необходимости пересекать сибирские просторы, так что 3 миллиона долларов, потраченные на возведение телеграфных столбов в Сибири, пропали даром.

Из Сибири также поступали планы строительства железных дорог, которые пересекали бы по крайней мере большую часть региона. Причина того, что все эти идеи так и остались невостребованными, крылась не в закоснелости и полном отсутствии интереса со стороны государственных деятелей и даже не в технических сложностях воплощения, но в политических соображениях. Сама возможность строительства дороги меняла характер взаимоотношений между центром России и ее диким востоком. Прокладка железнодорожных путей к Тихому океану рождала широкий круг вопросов, касающихся характера империи и роли, которая отведена в ней Сибири, — все они станут предметов горячих споров на протяжении следующих трех десятилетий. На самом деле вопрос о железной дороге являлся лишь частью более глубокой проблемы — что делать с Сибирью как частью Российской империи, проблемы, изучением которой занимались несколько правительственных комитетов и комиссий и которая приобрела особую актуальность в свете унизительного поражения в Крымской войне.

Хотя многие из предлагавшихся ранее планов относительно сибирской железной дороги были, возможно, несколько фантастическими, в третьей четверти XIX столетия вокруг них разгорелись нешуточные споры. По сути, речь шла об отношении к Сибири, — этому отдаленному региону. В России не остался незамеченным тот факт, что Соединенные Штаты начали осваиваться на своих огромных — но все же не настолько колоссальных, как русские, — просторах. Было бы неверным полагать, что решение о строительстве Транссибирской магистрали было полностью продиктовано военными соображениями. Как выразился Стивен Маркс: «Многие писатели представляли дело так, будто Сибирская железная дорога служила исключительно для обороны тихоокеанского побережья и дальневосточной границы России; но они не учитывали внутриполитические проблемы, которые влияли на безопасность империи и были, в конечном счете, столь же важны, как и угроза со стороны иностранных держав»{32}.

В 1850-х годах при правительстве был создан Сибирский комитет, который пришел к выводу, что будущее Сибири заключается в постепенном создании крупных поместий, принадлежащих аристократии и использующих рабский труд крепостных (которые получили свободу только в 1861 году). Фактически это была та же пасторальная идиллия с ранчо и черными рабами, которую во время Гражданской войны в США пытались защитить — а прежде создать на американском Западе — южане[41]. Основная проблема заключалась в том, что Сибирь могла объявить о своей независимости, поступив так же, как Южные штаты, но тут имелось одно ключевое отличие от американского сценария: вполне вероятно, что русскому правительству не удалось бы навязать мятежникам свою волю и восстановить целостность империи[42]. Поддерживаемое разного рода политическими ссыльными, которые фактически ассимилировались с местным населением, например, многими декабристами, попавшими сюда после неудавшейся попытки переворота 1825 года, сибирское областничество набирало обороты. Оно не отличалось особенной целостностью или последовательностью, а было скорее «разнородным, аморфным движением сибирской интеллигенции, выступавшей в самом широком смысле в интересах своего региона»{33}. Областники видели Сибирь независимой от России — землей с племенными традициями и географическим разнообразием, населенной людьми, которые несгибаемым мужеством и стремлением к независимости превосходили своих западных собратьев.

Самым харизматичным сторонником этого движения был Николай Ядринцев, утверждавший, что Сибирь заслуживает такого же будущего, как Америка и Австралия, залогом процветания которых явилось слияние поселенцев и местного населения. А вместо этого Сибирь «осталась тундрой, жалкий результат деспотичного правления, зависимости от метрополии и эксплуататорского отношения центрального правительства к Сибири как к месту каторжного поселения и источнику пушнины и полезных ископаемых»{34}. В Петербурге к этому движению отнеслись серьезно, опасаясь, что оно приведет к созданию независимого сибирского государства[43], хотя областники к этому вовсе не призывали. Официальная реакция оказалась, как всегда, жесткой и была нацелена на искоренение самого понятия Сибирь. Царь Александр III (взошедший на трон после того, как в 1881 году был убит его отец, Александр II) издал серию указов, направленных на ускорение «постепенного уничтожения любого намека на административное обособление Сибири и разрушение внутреннего административного единства»{35}. Регион был разделен на несколько административно-территориальных единиц. Оборотной стороной этого процесса было то, что царь поддержал строительство железной дороги, чтобы стимулировать экономическое развитие региона.

И все же при обсуждении всех «за» и «против» строительства железной дороги неизбежно всплывали военные аспекты. Если западный отрезок Сибирской железной дороги можно было оправдать помощью мигрантам из перенаселенных областей европейской части России и стремлением получить доступ к природным богатствам края, то строительство линии, пролегавшей через малонаселенную территорию за озером Байкал, можно было объяснить только соображениями стратегического порядка. Ничто так не подогревало накал страстей в ходе политических дебатов, как предполагаемая угроза со стороны других государств. И справедливости ради нужно сказать, что, принимая во внимание напыщенную «дипломатию канонерок» Великобритании и захватническую политику крупных держав в Азии и Африке, недостатка в реальных угрозах не было. Россия расширила границы своей империи на востоке благодаря стараниям Муравьева, заключившего договоры с Китаем и Японией в значительной степени под дулами русских ружей. Но технический прогресс также представлял собой угрозу. Усовершенствования в области судоходства позволяли Японии, Америке и особенно Англии — самой могущественной мировой державе того времени — рассматривать части Сибири в качестве потенциальных готовых для использования экономических зон, особенно в случае войны, учитывая слабый контроль России над этой отдаленной территорией. Кроме того, перечисленные государства были крайне заинтересованы в получении контроля над Китаем, слабым и беззащитным, чья судьба была неразрывно связана с судьбой русского Дальнего Востока.

Во второй половине XIX века Россия и Англия постоянно соперничали друг с другом из-за территорий в Центральной Азии и на Дальнем Востоке. В промежутке между Русско-турецкой войной 1877-1878 годов и началом строительства Транссибирской железной дороги между двумя державами существовало напряжение из-за статуса Приморья, включая Владивосток. В действительности Россия даже опасалась нападения англичан на ее тихоокеанское побережье; а в 1880-х годах страны несколько раз оказывались на грани войны, причиной чему служила оккупация Англией Афганистана, который должен был стать буфером между ее индийской колонией и Россией. По выражению Маркса, «ситуация ухудшилась из-за приближающегося завершения строительства Канадской тихоокеанской железной дороги, которая должна была сократить путешествие из Англии в Японию с 52 дней, как того требовал путь через Суэцкий канал, до 37»{36}. Звучали даже ошибочные утверждения, будто финансирование и строительство Канадской тихоокеанской железной дороги, закончившееся в 1885 году, осуществлялось Англией, и эти аргументы обосновывали необходимость сооружения Сибирской железной дороги. Китай также внес свою лепту. Началось заселение Маньчжурии, бывшей прежде пустой буферной зоной между двумя великими азиатскими империями. Возникли различные варианты железных дорог, которые бы прошли по ее территории. В неустойчивых союзах между крупнейшими европейскими державами того времени Англия вела сложные дипломатические игры, в которых Китай служил заложником. Это вызывало большое беспокойство у русских военных стратегов.

Война с Турцией в 1877-1878 годах истощила российскую государственную казну, но подчеркнула значимость эффективной транспортной системы во время вооруженного конфликта. Железные дороги также доказали свою важность в ходе столкновений с афганскими войсками в Центральной Азии. Унизительное поражение в Крымской войне, в ходе которой отсутствие железнодорожного сообщения роковым образом отразилось на обороне Севастополя, также было весомым аргументом. Таким образом, к середине 1880-х годов многие военные теоретики в России настаивали на строительстве Сибирской железной дороги как имеющей жизненно важное значение для стратегических интересов страны. В ней видели инструмент для поддержания российского влияния в регионе тем же способом, каким Британия сохранила контроль над Индией после восстания сипаев (1857-1859). Именно военный потенциал железных дорог привлек внимание царя Александра III, когда стало ясно, что они являются важнейшим механизмом обеспечения как оборонительных, так и наступательных действий: «Когда военные специалисты в 1880-х годах обсуждали строительство железной дороги через Сибирь, или, по крайней мере, от Владивостока до Амура, их очевидным намерением было усилить оборону российской территории, но в понимании официальных властей предполагалось, что дорога также будет служить и для осуществления “наступательной” политики в Китае». Эта мотивировка вызвала некоторые возражения со стороны сторонников альтернативной стратегии, заключавшейся в патрулировании тихоокеанского побережья силами военно-морского флота, что свело бы на нет необходимость наличия наземного сообщения. Тем не менее идея сухопутной переброски войск имела гораздо больший резонанс в правительственных кругах, но ее высокая стоимость всегда являлась козырем в руках противников проекта, особенно министров финансов.

Военная необходимость получила дополнительное подтверждение после завершения в 1885 году строительства Канадской трансконтинентальной линии, учитывая, что сократившееся время пути между Англией и Японией рассматривалось как потенциальное военное превосходство. Для русских строительство Канадской трансконтинентальной железной дороги психологически было более важным по сравнению с ее американской предшественницей, построенной за 16 лет до этого. Канада была такой же огромной малонаселенной страной, а ее самая отдаленная провинция, Британская Колумбия, вполне могла отделиться, если бы не строительство линии через всю территорию молодого государства. Русский Дальний Восток был таким же далеким и обособленным, как и Канадский Запад. Если канадцы смогли использовать железную дорогу, чтобы объединить страну, то и русским это удастся.

В 1870-1880-х годах строительство Сибирской железной дороги планировали все кому не лень — от сумасшедших до прагматиков. Некий Гартман выступил с идеей построить линию от Томска, примерно в 2896 км от Москвы, до Иркутска, а затем от противоположного берега озера Байкал до Сретенска в бассейне реки Амур. Для себя он хотел ежегодное пособие в размере 2 миллионов долларов и концессию сроком на 81 год. Еще был генерал Михаил Николаевич Анненков, построивший Закаспийскую железную дорогу от Каспийского моря до Самарканда, который утверждал, что может построить линию всего за шесть лет за удивительно низкую цену в 30 200 долларов за милю. Оба этих предложения, наряду с другими, даже самыми лучшими проектами того периода, остались нереализованными.

Теоретически существовало несколько альтернативных маршрутов. Рассматривался северный вариант — от Перми до Тюмени на реке Туре; другой, более южный, соединял Нижний Новгород с Казанью и Екатеринбургом, также заканчиваясь в Тюмени; и, наконец, третий шел от Перми до Екатеринбурга, а затем до современного Белозерского[44]. Концепция получила значительное развитие в 1875 году, когда Константин Николаевич Посьет, министр путей сообщения, высказал идею о том, что железная дорога откроет путь к сибирским богатствам. Это был первый официальный документ в защиту линии, тянущейся вглубь Сибири. Он утверждал, что Сибирь была уже не «пустынным и внушающим ужас краем, населенным каторжниками», а богатым источником ресурсов, освоить которые можно было бы с помощью железнодорожного сообщения. Он хотел, чтобы дорога шла от Москвы через всю Сибирь до Амура, а если это невозможно, то хотя бы до Иркутска. Предпочтение Посьет отдавал северному варианту, пролегающему через Пермь, а не повторяющему существующие торговые маршруты, идущие южнее, — с тем, чтобы подстегнуть развитие областей, населенных кочевыми племенами и не тронутых цивилизацией. Несмотря на то что его план получил недостаточную поддержку со стороны комитета министров (в то время высшего правительственного органа), Посьет решил начать строительство железной дороги от Нижнего Новгорода по правому берегу Волги до Казани и Екатеринбурга в соответствии с проектом, одобренным царем в декабре 1875 года.

Однако это была еще не Транссибирская магистраль, а всего лишь линия, протянувшаяся по ту сторону Уральских гор. Следующие полтора десятилетия стали периодом непримиримых разногласий и жарких споров о том, нужно ли строить Транссиб дальше и почему. Обсуждение вопроса сопровождалось «идеологическими, личными и министерскими разногласиями, а финансовые трудности не позволяли решить проблему». Сторонникам проекта предстояло переубедить государственных чиновников, что было делом нелегким, несмотря на поддержку со стороны царя и создание комитета, который должен был помочь выйти из создавшегося тупика.

Русская система управления страдала от разногласий между правительственными департаментами, министры которых считали себя полновластными хозяевами в своей сфере, и им дела не было до своих коллег. Такие сложные проблемы, как вопрос о Транссибирской железной дороге, передавались на рассмотрение комитетов и комиссий, членам которых лучше всего удавалось затягивать принятие решения. В качестве примера можно привести комиссию под председательством графа Баранова, созданную для установления причин неудовлетворительного состояния железных дорог в стране в период Русско-турецкой войны, которая заседала еще шесть лет после того, как военные действия завершились. Кроме того, как почти в каждом правительстве в мире, беспомощность министерств усугублялась негативным отношением Министерства финансов к тратам любого рода. Проект Посьета натолкнулся на консерватизм министра финансов Ивана Алексеевича Вышнеградского, который решительно возражал против строительства дороги. Царь, находившийся на вершине всей этой структуры, являлся абсолютным монархом, который просто принимал решения по собственному усмотрению[45]. Так произошло и с Транссибирской магистралью.

В 1886 году царь получил жалобы от иркутского и приморского генерал-губернаторов, выражавших озабоченность тем, что вверенная им территория подвергается захватническим действиям со стороны Китая. Так, граф Алексей Павлович Игнатьев, генерал-губернатор Иркутска, извещал, что большое число китайцев проникает в Забайкалье, и поэтому там необходима железная дорога, чтобы быстро транспортировать солдат в регион. Он предлагал строить линию между Иркутском и Томском, откуда было речное сообщение с Тюменью, соединенной железной дорогой с Екатеринбургом и Пермью. Барон Андрей Николаевич Корф, генерал-губернатор Приморья[46], в своем прошении, которое, безусловно, являлось продуманным политическим шагом, предлагал провести линию длиной 1062 км от восточного берега озера Байкал до Сретенска на Амуре[47], откуда пароходы могли выйти в Тихий океан. Эти две идеи железных дорог, по сути, и определили маршрут Транссиба.

После нескольких лет проволочек и споров, наконец, назрело решение строить Транссибирскую магистраль. Александр III сделал любопытную приписку под докладом А. П. Игнатьева, которая свидетельствовала о том, что он, по-видимому, не осознавал масштабов собственной власти[48]: «Я прочел уже столько докладов от сибирских генерал-губернаторов, и надо с грустью и стыдом признать, что до сих пор правительство почти ничего не сделало для того, чтобы удовлетворить нужды этого богатого, но забытого края». Он хотел мира и процветания для Сибири, которая, подчеркивал он, была «неотделимой частью России», и железная дорога должна была принести «славу нашей Отчизне». Благодаря этой дороге обширнейший регион мог бы быть русифицирован и индустриализован. В сущности, резолюция государя стала фактическим решением о строительстве дороги, но прошло еще пять лет, прежде чем дело сдвинулось с места.

В то время, как шли оживленные споры о Сибири, железная дорога потихоньку подбиралась к ее пределам — Россия переживала несколько запоздалый железнодорожный бум. К началу 1880-х годов, когда серьезно встал вопрос о Транссибирской магистрали, в стране имелась железнодорожная сеть общей протяженность 23 300 км — более чем скромная, учитывая масштабы страны. Для сравнения, в тот же период в Америке, с ее меньшими размерами, этот показатель был выше более чем в десять раз, а в крохотной Англии — почти таким же.

Тем не менее это был значительный прогресс, учитывая, что перед Крымской войной, в 1853 году, общая протяженность дорог составляла всего лишь около 1000 км. Однако увеличение протяженности железнодорожной сети осуществлялось, главным образом, за счет налогоплательщиков и наносило жестокий удар по государственной казне. Попытки убедить частные компании строить линии полностью на свой риск терпели неудачу. В то время все железнодорожные компании находились в частных руках, и, чтобы поощрить их к строительству новых линий — которые были необходимы, но абсолютно нерентабельны, поскольку пролегали преимущественно через малонаселенные территории, — правительство взяло на себя обязательство по возмещению понесенных убытков. Ситуация обострилась, поскольку несколько линий попали в руки нечистых на руку «железнодорожных баронов», чьей единственной заботой — как и у их собратьев в США и многих частях Европы — было получение прибыли: «Не важно, насколько бесхозяйственно или неразумно действовали железнодорожные компании, правительство было обязано возмещать их убытки из казны». Хуже того, значительная часть этих денег поступала за счет зарубежных займов, которые еще больше ослабляли рубль, делая импортные товары — необходимые для стимулирования индустриализации — еще дороже.

В 1877 году железнодорожная сеть достигла граничащего с казахскими степями Оренбурга — традиционного перевалочного пункта для всех, кто путешествовал в Азию через Урал. Еще более важным было открытие годом позже Уральской горнозаводской железной дороги, обслуживающей уральский промышленный регион; а в 1880 году — моста через Волгу в районе Сызрани, который был назван в честь Александра III Александровским и приблизил Центральную Россию к сибирским просторам.

Однако Урал пока так и не был пересечен. Правда, к востоку от него имелся самостоятельный отрезок дороги, но он не был связан с остальной сетью. Эта железнодорожная линия, первая в Сибири, была начата в 1883 году и вела от Екатеринбурга до Тюмени, а после открытия в 1878 году ветки, соединившей Пермь с Екатеринбургом, она обеспечивала сообщение между Камским и Обским речными бассейнами. Строительство линии было завершено в 1885 году, но она оставалась отрезанной от остальной железнодорожной сети еще около десяти лет — до того момента, когда в 1896 году открылось движение по линии Екатеринбург — Челябинск, построенной в рамках реализации Транссибирского проекта.

Несмотря на очевидную выгоду, которую сулило активное железнодорожное строительство, продолжавшее служить главным катализатором промышленного развития в России, и поддержку царя, строительство Транссибирской магистрали по-прежнему затягивалось. Виной тому была присущая царскому правительству непредсказуемость в принятии решений и особенно жесткий контроль Министерства финансов за расходами. Абсолютная монархия создает атмосферу, в которой министры постоянно интригуют, чтобы добиться расположения государя. Поэтому контроль за строительством Транссиба — самого престижного государственного проекта — стал предметом бесконечных стычек между департаментами, в результате чего прошло еще несколько лет, прежде чем был заложен первый камень будущей дороги. Министерства путей сообщения, финансов и военное пребывали в состоянии непрерывной борьбы, сражаясь между собой. Большинство министров больше заботились о защите интересов собственного департамента, нежели общества или даже, как это ни парадоксально, царя.

Но, конечно, финансовый вопрос затмевал любые споры. Министр финансов И. А. Вышнеградский был консерватором и прославился тем, что, будучи директором двух железнодорожных компаний, сумел добиться сокращения расходов; он вел долгую и тяжелую арьергардную борьбу против Транссибирского проекта. По выражению американского историка Теодора фон Лауэ: «Воля империи уступала скупости своего министра финансов». После вмешательства сибирских генерал-губернаторов, стремясь добиться быстрого решения вопроса, царь созвал зимой 1886-1887 годов четыре особые конференции для того, чтобы рассмотреть множество практических, технических и финансовых аспектов строительства линии. Затем был назначен один координационный комитет, который по причине своей неэффективности был распущен, и вместо него создан другой. И. А. Вышнеградский, чье сопротивление строительству Транссиба основывалось на финансовых и духовных соображениях, — министр утверждал, что дорога разорит страну и вообще является ненужным расточительством — не только отказывался предоставлять сколь-нибудь значительные средства, но и всеми силами старался ослабить позиции Министерства путей сообщения, пытаясь сделать так, чтобы контроль над проектом был передан Министерству финансов. Внутри своего ведомства он образовал департамент железнодорожных дел с тем, чтобы взять перерасход средств на железных дорогах под контроль государства. Фактически не выделяя денег на новые линии, которые, по его мнению, должны были строиться на средства частного сектора, он даже сумел на время приостановить изыскательские работы на предполагаемом маршруте. На руку Вышнеградскому сыграло и то, что в 1888 году Посьет, министр путей сообщения, продолжавший добиваться получения денег на проведение подготовительных работ, был вынужден уйти в отставку[49] после крушения царского поезда, в результате которого погибли несколько членов царской фамилии[50].

Уход Посьета еще больше задержал работу над проектом, поскольку новый министр путей сообщения, генерал Герман Егорович Паукер, был слишком безволен, чтобы с должной настойчивостью добиваться финансирования предварительных изысканий. Г. Е. Паукер умер, пробыв на своем посту менее полугода, а его преемник, Адольф Яковлевич фон Гюббенет, тоже не смог переубедить И. А. Вышнеградского, и в результате соперничества между двумя министерствами возникла угроза срыва проекта. По существу, дело было в идеологических разногласиях. Министерство финансов всеми силами стремилось удержать в своих руках контроль над государственным бюджетом, в то время как Министерство путей сообщения руководствовалось общей стратегической концепцией, рассматривая железные дороги как становой хребет индустриализации страны. На протяжении XIX-XX столетий подобные конфликты бесчисленное количество раз возникали по всему миру, и их отголоски до сих слышны в современной Англии, например, в случае со строительством высокоскоростной железной дороги Crossrail в Лондоне, проект которой более полувека находился на стадии рассмотрения, прежде чем работы, наконец, начались в 2009 году.

Вышнеградский продолжил сопротивление, предложив план, согласно которому строительство должно было вестись только на тех участках, где не было судоходных рек. Это должно было сократить требуемую протяженность железнодорожного полотна с 7400 км до всего лишь 3218 км. Это был ошибочный, устаревший подход, против которого возражали и частные предприниматели, и инженеры, утверждавшие, что восемь перегрузок с рельс на воду обойдутся дорого и замедлят скорость движения. Ситуация была аналогична истории «Главной линии» — транспортной артерии, построенной в Пенсильвании на заре железнодорожной эпохи за полвека до описываемых событий. Этот путь также представлял собой комбинацию из железнодорожных магистралей и водных маршрутов и был признан неэффективным именно по причине своего неудобства по сравнению с железной дорогой. В результате от идеи быстро отказались, но И. А. Вышнеградский и тут не успокоился. Если линия должна быть построена, решил он, то почему бы не сделать это на деньги частных инвесторов?

Совместно с генералом Михаилом Николаевичем Анненковым министр решил привлечь к финансированию строительства железной дороги французских банкиров. М. Н. Анненков, принимавший участие в нескольких кампаниях в Центральной Азии, первым использовал железнодорожное сообщения для передвижения войск в этом регионе. В 1880-х годах, в процессе установления российского господства на территории современных Узбекистана и Туркменистана он в короткие сроки построил участок

Закаспийской железной дороги протяженностью 1510 км вдоль афганской границы[51], чтобы ускорить доставку войск и вооружения в зону боевых действий. Этот пример наглядно демонстрировал ту важную роль, которую железные дороги играли в ведении войны, и способствовал получению со стороны военного ведомства поддержки, необходимой для принятия решения о начале строительства Транссибирской магистрали. Закаспийская железная дорога также доказала, что железные дороги возможно использовать не только в оборонительных, но и в наступательных целях. М. Н. Анненков считал строительство Транссиба стратегически целесообразным, так как будущая линия могла помочь сдержать угрозу со стороны Китая, и, кроме того, он имел связи среди потенциальных инвесторов проекта, поскольку его дочь была замужем за высокопоставленным французом. Его военные заслуги, в частности применение железных дорог, снискали ему международное признание. Благодаря ему знаменитая банкирская династия Ротшильдов, уже вложившая значительный капитал во французские и итальянские железные дороги, предложила 300 миллионов рублей на строительство Транссиба, которые Анненков, намеревавшийся возглавить проект, счел достаточными, но его усилия пропали даром. Первоначальный энтузиазм Вышнеградского сошел на нет, и российское правительство выступило против предложения финансировать проект за счет иностранного капитала, в первую очередь, из-за его военного значения.

В действительности привлечение частного сектора к финансированию Транссиба всегда было нереальной задачей. Линию предстояло строить на территории, которая с точки зрения доходности была более чем неперспективна: слишком протяженная, проходящая через малонаселенные земли, неспособные обеспечить достаточный пассажиропоток. И хотя дорогу планировалось использовать для перевозки сырья и сельскохозяйственной продукции, она никогда не смогла бы обеспечить серьезную прибыль, которую ожидали инвесторы, особенно крупные банкиры, такие, как Ротшильды.

Таким образом, проект должен был разрабатываться и финансироваться за счет государства. Однако не все считали, что такое возможно. Английская общественно-политическая элита высказывалась в этой связи особенно скептически. Англичане смеялись над способностью русских осуществить такой колоссальный проект, а высказывания в официальных правящих кругах приобрели настолько оскорбительный характер, что взбешенный английский военный атташе в Санкт-Петербурге упрекал собственное правительство в том, что оно цепляется к «тысяче мелочей, чтобы дискредитировать предприятие в глазах Европы». Вместо этого он полагал, что «английскую энергию следует направить на получение заказов на поставку рельсов, а не на язвительные замечания по поводу протяженности железной дороги».

Однако, хотя пренебрежительное отношение Англии к русскому предприятию могло родиться из смеси ксенофобии и гордыни, небольшая доля скептицизма была даже полезна. Десятилетия пустых споров и разногласий, служивших препятствием для принятия окончательного решения, показали, что административная система в России больше отвечает феодализму XVIII столетия, нежели модернизму грядущего XX века[52]. В действительности только самоотверженность и сила воли чрезвычайно искусного и жесткого политика Сергея Витте помогли довести проект до его завершения. Все подобные проекты требуют наличия лидера, и нигде он не был нужен так, как в России, в которой до сих пор существовала примитивная система абсолютной монархии. И Витте доказал, что он как раз тот человек, который был нужен. Специалист в области управления железными дорогами с многолетним опытом и в течение недолгого времени министр путей сообщения, Витте являлся протеже И. А. Вышнеградского и был назначен его преемником в качестве министра финансов в августе 1892 года. Это означало, что нужный человек оказался в нужном месте в нужное время — одно из тех случайных совпадений, что определяют ход истории. При иных обстоятельствах Транссибирская магистраль могла так и остаться на бумаге.

Глава третья. Успех Витте

Когда С. Ю. Витте занял пост министра финансов, работы по строительству Транссибирской магистрали только начались и проект еще не обрел достаточной поддержки в правительственных кругах. Точнее, на его осуществление не было выделено средств и не существовало ясности, как вообще довести дело до конца. Витте быстро изменил ситуацию.

Немного найдется министров финансов, которые, как Витте, могли бы сказать, что построили одно из чудес света. Несомненно, именно Витте заслуживает чести называться отцом Транссибирской магистрали. Он признавал важность линии в нескольких аспектах. Как и многим великим людям, Витте понадобилась изрядная доля удачи, чтобы довести до конца столь масштабное предприятие. А чтобы сдвинуть с мертвой точки проект, так долго обсуждавшийся и до тех пор существовавший только на бумаге, нужен был еще и правильный «дух времени». Витте был редкой птицей в царской России: человек, получивший высокий пост в правительстве скорее благодаря своим способностям, нежели происхождению. Он родился в столице Грузии, Тбилиси[53], в 1849 году и имел довольно скромное происхождение; его отец, Юлий Федорович Витте, хотя в его жилах и текла благородная кровь — в роду имелись князья и графы[54], — служил чиновником в Кавказском наместничестве. Витте изучал математику в университете в Одессе, где защитил получившую прекрасные отзывы диссертацию «О бесконечно малых числах» — не лишенный иронии выбор темы для того, кто позднее будет тратить миллиарды рублей на строительство железной дороги.

Его отец и дед умерли, когда он учился в университете, оставив семью в стесненных обстоятельствах. Поэтому он вынужден был быстро найти работу, приносящую стабильный доход, что, естественно, привело его на государственную службу. Он начал с самого низшего в чиновничьей иерархии девятого ранга (чина)[55], но всегда чувствовал, что предназначен для чего-то большего, по причине, как он сам говорил, «благородной» крови — слегка разбавленной — и несомненных способностей, которые быстро привлекли внимание начальства. Его наставником был граф Владимир Бобринский[56], министр путей сообщения, отговоривший Витте становиться инженером. С большой прозорливостью граф утверждал, что железнодорожному делу нужны люди с хорошим либеральным образованием, а не узко мыслящие специалисты. Так Витте оказался на Одесской железной дороге, которая в то время находилась в ведении государства. Начинал Витте как билетный кассир[57], но, по его собственным воспоминаниям, «изучал грузовые перевозки, работал помощником начальника станции и начальником станции, потом контролером»{37}. Это был пример того самого обучения на рабочем месте, с помощью которого Британские железные дороги с успехом пополняли штат новыми сотрудниками, и уже через полгода Витте был назначен начальником службы эксплуатации Одесской железной дороги, в задачу которой входило обеспечение ее бесперебойной работы.

Во время Русско-турецкой войны 1877-1888 годов он, если верить мемуарам, практически в одиночку управлял Одесской железной дорогой, отвечая за перевозку войск и снаряжения на фронт, и его усилия были отмечены царем. Именно в это время он пережил самую большую неудачу за всю карьеру, когда поезд, перевозивший новобранцев, свалился с насыпи и загорелся, в результате чего погибло свыше 100 человек. Причиной катастрофы стали действия ремонтных рабочих, которые сняли лопнувший рельс, но не положили новый или же не установили в метель сигнальные флаги. Вместе с начальником дороги С. Ю. Витте был привлечен к ответственности, хотя не имел прямого отношения к ремонтным работам, поскольку, как он довольно откровенно выразился: «общественное мнение в те дни было отравлено духом либерализма, который питает ненависть к тем, кто выделяется своим положением или богатством, духом, вдохновляющим революционную толпу»{38}. Оба были приговорены к четырем месяцам тюрьмы, но Витте провел в заключении только две недели благодаря милости царя, который оценил его заслуги в годы войны. Интересно, что в период тюремного заключения Витте продолжал днем ходить на службу, а на ночь возвращался в камеру[58].

Одесская железная дорога в годы войны с Турцией была приватизирована, и Витте начал работать на Ивана Блиоха, одного из «железнодорожных баронов» того периода, сколотившего состояние на развитии и расширении крупнейшей отрасли российской промышленности. К 1886 году Витте возглавлял Юго-Западные железные дороги, демонстрируя при этом непревзойденные организаторские способности. Благодаря пониманию основ менеджмента и экономики ему удалось превратить убыточную дорогу в доходное предприятие. Главным препятствием, с его точки зрения, являлось то, что железной дорогой управляли инженеры, не имевшие делового чутья, которые тратили деньги на подвижной состав и инфраструктуру вместо того, чтобы понять, как важно сделать дороги прибыльными, а значит, работоспособными. Это была давняя проблема, и Витте твердо отстаивал свой авторитет перед инженерами, хотя и не был одним из них.

Путь в высшие эшелоны русского общества не был гладким. Вскоре после перехода на государственную службу и переезда в Петербург в 1889 году Витте стал вдовцом, потеряв первую жену, но очень скоро влюбился в Матильду Исааковну (в православии Марию Ивановну) Лисаневич, дочь литовского почтмейстера, которая в то время была замужем за врачом. Что еще хуже, он познакомился с ней в одном из столичных салонов, где у нее была отнюдь не безупречная репутация: ходили слухи о ее многочисленных романах со знатными особами. А главное — о ужас! — она была еврейкой — в России, где сильны антисемитские настроения. Витте, которого не остановили ни слухи, ни религиозные препоны, уплатил 30 000 рублей отступных за развод и женился на своей избраннице, невзирая на то, что подобный брак не мог быть одобрен при дворе[59], где он в силу своей новой должности вынужден был часто бывать.

В этот же период он на короткое время оказался связан с террористами, что чуть не стоило ему карьеры. После покушения на Александра II народовольцами в 1881 году С. Ю. Витте оказался втянут в историю со шпионскими страстями и наемными убийцами — не хуже, чем в романах Джона ле Карре. С. Ю. Витте, считавший цареубийство ужасной трагедией, принял участие в создании «Святой Дружины» — тайного общества, направленного на борьбу с революцией. Движение получило широкую поддержку в высшем свете, и по его заданию Витте должен был отправиться в Париж следить за агентом Полянским. Тот имел приказ убить человека по фамилии Гартман, революционера, принимавшего участие в организации одного из покушений на царя. Предполагалось, что Витте должен убить Полянского, если тому, в свою очередь, не удастся покончить с Гартманом. Однако Полянскому стало известно об этом плане, о чем он и сообщил Витте, и после небольшого фарса с участием двух «апашей», или хулиганов, которые должны провернуть кровавое дело, безумный план был отменен, Витте вернулся в Россию и, проникшись отвращением к столь бездарно организованному действу, отошел от движения[60]. Несмотря на свою приверженность самодержавию, он не был правым фанатиком и особенно возмущался тем, что после покушения на императора на железной дороге началась чистка среди евреев — политика, которую С. Ю. Витте называл «бессмысленным национализмом», ломавшим карьеры бесчисленного количества «в высшей степени компетентных специалистов».

Витте был убежден, что людей необходимо поощрять в соответствии с их заслугами, и являлся пионером современного стиля ведения бизнеса. Он одновременно был сторонником и современного, и традиционного подхода, человеком, который хотел видеть Россию идущей по пути прогресса и при этом твердо придерживался концепции самодержавия.

Он понимал, что железная дорога станет приносить прибыль только в том случае, если будут установлены адекватные тарифные ставки на перевозки — с одной стороны, довольно низкие для того, чтобы привлечь деловые круги, а с другой — достаточные, чтобы обеспечить доходность. Соединив имеющиеся у него математические знания с экономической теорией, он разработал эффективную систему тарифных ставок, применимую по всей стране. Это позволило ему снизить стоимость перевозок на линии, одновременно увеличив доход и почти вдвое повысив стоимость активов. Он написал труд, название которого, «Принципы железнодорожных тарифов по перевозке грузов», говорит о довольно узком круге потенциальных читателей, но который получил широкую известность среди управляющих железными дорогами как предлагающий конструктивный подход к решению проблемы. Витте находил особенно важным привести ставки в соответствие более широким целям. Прежде тарифы устанавливались, главным образом, исходя из стандартной ставки за версту, но, чтобы поддержать развитие отдаленных областей, Витте настаивал на том, что для дальних перевозок их необходимо снизить. Этот шаг очень помог владельцам металлургических заводов на Урале сделать свою продукцию более конкурентоспособной, чем когда они были вынуждены отправлять ее в Санкт-Петербург исключительно водным путем. В такой огромной стране разумный подход к установлению тарифов на перевозки был крайне важен. Фактически это был способ сблизить между собой отдаленные части империи, сыгравший решающую роль в развитии Сибири после того, как Транссибирская магистраль была построена.

Витте был не лишен чувства юмора. В мемуарах он вспоминает своих многочисленных предшественников и пишет о Посьете, что тот был человек «честный и прямолинейный, но чрезвычайно ограниченный. Его неосведомленность в вопросах железных дорог была чудовищной. У него была следующая слабость. Проводимые им инспекции [железных] дорог сводились к посещению уборных. Если он находил непорядок, то приходил в ярость, если же они оказывались чистыми, то на все остальное он обращал мало внимания»{39}.[61]

О безжалостности Витте ходили легенды. Кроме того, он всегда был готов одурачить своих соперников. Везде имея своих информаторов, он был осведомлен обо всем, что происходило на дорогах конкурентов, лучше, чем их собственные управляющие — образец целеустремленности, которая пригодилась ему в процессе осуществления Транссибирского проекта. И он не упускал возможности посчитаться с прежними обидчиками, чтобы достичь своей цели.

Способности, продемонстрированные Витте в процессе управления железнодорожными компаниями, не остались незамеченными правительством и особенно министром Вышнеградским. В 1889 году Витте был назначен на пост начальника департамента железнодорожных дел при Министерстве финансов, который был специально создан Вышнеградским для того, чтобы наладить финансовую дисциплину на железных дорогах, где вечно наблюдался перерасход денежных средств. Подобное назначение стало существенным повышением. Это был типичный для русской административной системы того времени пример силового давления одного правительственного ведомства на другое. Витте сумел лишить Министерство путей сообщения большей части обязательств, связанных с железными дорогами, к ужасу Гюббенета, незадачливого министра, которого вмешательство Витте привело в такую ярость, что дело чуть было не кончилось дуэлью.

Сергей Юльевич Витте добился заметного успеха. К тому времени ненормальной ситуации с частными железными дорогами, доящими государство, был положен конец. Теперь правительство начало строить дороги за свой счет, так, как будет построена и Транссибирская магистраль. Оно также национализировало некоторые частные линии и усилило свои юридические полномочия в отношении остальных с целью предотвращения случаев паразитирования на средствах государственной казны[62]. Несмотря на смешанный характер собственности, железные дороги впервые образовали единую сеть. Тем не менее, система в целом продолжала оставаться убыточной, несмотря на финансовые улучшения благодаря перечисленным выше реформам. Витте взялся за решение этой проблемы. Ему удалось быстро сбалансировать счета, ликвидировав убытки, долгое время отягощавшие государственный бюджет. Он взял большую часть государственных функций по управлению железными дорогами под свой контроль, сделав отрасль более эффективной. Вскоре, к радости Вышнеградского, железные дороги перестали тяжким бременем ложиться на государственную казну. После того как во время голода 1891-1892 годов железнодорожное ведомство не смогло обеспечить своевременную доставку продовольствия в пораженные недородом районы, Гюббенет вынужден был покинуть свой пост. Назначение на его место Витте как наиболее очевидного кандидата разумелось само собой. Став в феврале 1892 года министром, он энергично принялся устранять беспорядок на железных дорогах, оставленный его предшественником. Уже осенью 1892 года царь, видя в нем, Витте, человека, способного справиться с любой проблемой, направил его в Поволжье, где среди ослабленного голодом населения свирепствовала холера. Там Витте организовал санитарные службы, призвав на помощь студентов-медиков, и, заручившись поддержкой еврейских торговцев зерном, наладил снабжение пострадавших районов продовольствием. Все это, без сомнения, стало возможным исключительно благодаря его мужеству и усердию. По его собственным воспоминаниям, он «переезжал из города в город, из деревни в деревню, инспектируя больницы и лазареты и непосредственно общаясь с больными»{40}.

Когда Витте был назначен министром путей сообщения, Вышнеградский решил, что теперь у него есть свой человек в министерстве и это позволит ему еще больше ужесточить контроль над ним. Как же глубоко он ошибался. У Витте был свой собственный план. Во время службы в Министерстве финансов Витте, выполняя требования Вышнеградского, решительно ограничивал финансирование железных дорог, но теперь он получил возможность осуществить Транссибирский проект, которому так долго противился его бывший шеф. В любом случае дни Вышнеградского были сочтены. Его диктаторская политика в отношении поддержания «голодного» уровня экспорта зерна с целью получения твердой валюты подвергалась широкой критике как способствующая распространению голода среди крестьянского населения. Иван Алексеевич Вышнеградский был вынужден покинуть свой пост по болезни (он перенес инсульт). В августе 1892 года Витте, только что вернувшийся из голодающих районов, был назначен вместо него министром финансов и пробыл на этом посту 11 лет.

По иронии судьбы, Вышнеградский подготовил почву для строительства Транссибирской магистрали. Благодаря тому, что в свое время Министерство финансов узурпировало все полномочия Министерства путей сообщения по этому вопросу, Витте получил теперь возможность полностью контролировать процесс. У него не было иллюзий относительно человеческих качеств многих представителей знати, стремившихся получить концессию на строительство железных дорог или занимавших государственные должности благодаря своему благородному происхождению. Он говорил, что они сделаны из «самого дурного материала» и их главной чертой является «бесконечная жадность»: «На протяжении многих лет некоторые из этих подлецов и лицемеров занимали самые высокие придворные должности и были самыми близкими к царской семье, по крайней мере, в ее внешних проявлениях»{41}. Витте понимал, что для строительства железной дороги ему придется создать собственную структуру. Необходимая работа в данном направлении началась еще в 1891 году, но была приостановлена, когда стали ясны масштабы голода, охватившего Поволжье. В любом случае, денег благодаря усилиям И. А. Вышнеградского пока не было.

Для Витте строительство Транссиба являлось чем-то гораздо большим, нежели просто транспортным проектом. Он понимал, что предприятие на протяжении многих лет нельзя будет назвать доходным. Не важно. Это было дело первостепенной государственной важности, в долгосрочной перспективе сулившее громадные прибыли как для Сибири, так и для России в целом. Ведь высокая скорость должна была позволить железной дороге перетянуть на себя большую часть морских перевозок между Востоком и Западом. Транссиб являлся неотъемлемой частью еще более масштабного проекта по индустриализации России. Преимущества усовершенствованной транспортной системы должны были способствовать экономическому росту во многих отраслях. Продукцию русской текстильной промышленности было бы легче продавать Китаю, а китайские товары стоили бы в России не так дорого благодаря снижению стоимости перевозки. Транссиб, отмечал он, станет перевозить сибирские зерно, лес, пушнину, масло и минеральные ресурсы, стимулируя таким образом всю российскую экономику в целом. Это были те же аргументы, которые звучат сегодня в поддержку глобализации. Витте не акцентировал внимание на военном аспекте использования дороги, который, как мы успели убедиться, являлся главной движущей силой проекта, но говорил, что она поможет поддержать русский флот на Тихом океане и обеспечит дружественные связи между Россией и странами Востока, а также Соединенными Штатами Америки.

Транссибирская магистраль нужна была не только Сибири. Витте рассматривал все железные дороги как основной механизм развития всей экономики в целом, и потому Транссиб — несомненно, самый крупный проект — был главным рычагом этого механизма, задуманного новым министром. По сути, речь шла о построении модели государственного капитализма: железнодорожное строительство стимулирует рост металлургии, обеспечивающей производство рельсов и другого оборудования, которое защищают тарифы на импорт, что, в свою очередь, стимулирует рост менее крупных отраслей промышленности. Активизируется вся экономика в целом, особенно в городах, и, как следствие, происходит рост производства и экономический подъем в сельском хозяйстве: «Строительство железных дорог, таким образом, играет роль махового колеса для всей экономики»{42}.

Железнодорожная отрасль, вне всякого сомнения, являлась крупнейшей в стране, на рубеже XIX и XX веков в ней было занято 400 000 человек. Витте довольно лирично высказывался о значении железной дороги, видя в ней фактор не только экономического, но и культурного развития: «Железная дорога, как дрожжи, которые создают брожение культуры среди населения. Даже если она встречает на своем пути абсолютно диких людей, она их быстро поднимает на уровень, необходимый для своей работы»{43}. Витте считал экономическое благосостояние залогом стабильности и долгосрочного будущего России и рассматривал железные дороги в качестве мощного катализатора экономического роста. Монархию, которую он горячо поддерживал и над которой, как он видел, нависла угроза, могло спасти только экономическое процветание России. В то время, как в Европе сначала появились фабрики, а затем развилась инфраструктура в виде железных дорог, в России ситуация складывалась по-другому[63]. Железные дороги стали стимулом к развитию тяжелой промышленности — превосходная экономическая модель.

Исходя из всего вышесказанного, Витте считал развитие железных дорог залогом экономического успеха, и сибирская магистраль, несомненно, самая большая и протяженная, являлась важнейшим элементом сети, которая должна была охватить всю Россию. По мнению Витте, Транссиб «не только удовлетворял очевидные политические потребности государства, но также служил основанием для благоговения и восхищения, как дома, так и за границей»{44}. Больше всего Витте жаждал продемонстрировать, что Россия ни в чем не уступала великим европейским державам и могла, наконец, соперничать с ними. Одним словом, это было «стремление удовлетворить самолюбие своей страны»{45}. Витте рекламировал железную дорогу иностранным лидерам, во-первых, с целью продемонстрировать ее будущий коммерческий потенциал, а во-вторых, чтобы показать, что Россия не уступает на данном поприще своим европейским партнерам, а возможно, даже превосходит их.

Однако строительство дороги стало возможным не только благодаря влиянию Витте. Как министр финансов, он много сделал для стабилизации и роста российской экономики и во многих отношениях способствовал превращению России в промышленно развитую державу. Он восстановил доверие к рублю, привязав его к золоту, что позволило стране получить крупные внешние займы, стимулирующие рост экономики. Он содействовал задержавшейся индустриализации, осуществляя поддержку производства путем снижения тарифов на ввозимое из-за рубежа оборудование и одновременного повышения тарифных барьеров для отечественных товаров с целью защиты зарождающейся российской промышленности. Кроме того, что любопытно, он ввел государственную монополию на спиртные напитки, официальной целью которой являлась борьба с пьянством, но, как оказалось, приведшую к существенному увеличению поступлений в бюджет, что помогло сведению баланса. Предпринимаемые им экономические шаги были настолько успешными, что к 1890-м годам среднегодовой рост экономики составил 8% — пускай и от изначально низкого уровня, — что намного выше, чем в других европейских государствах того времени. Без этого роста Транссибирская магистраль так и осталась бы несбыточной мечтой.

Витте был недалек от истины, когда говорил, что проект строительства Транссиба «займет одно из первых мест в перечне самых важных начинаний XIX столетия, не только в нашей стране, но и во всем мире»{46}. Как и несколько нескромное высказывание: «Не будет преувеличением сказать, что грандиозный проект по строительству Великой Сибирской железной дороги был осуществлен благодаря моим стараниям, естественно, при поддержке сначала императора Александра III, а затем Николая II»{47}. На самом деле в то время в России, пожалуй, не было более подходящей кандидатуры для управления проектом, чем Витте с его опытом работы в сфере железных дорог и в правительстве.

Скупость Вышнеградского и его сопротивление строительству означали, что Витте понадобятся все имеющиеся у него в запасе средства, чтобы преодолеть все преграды и добиться финансирования и затем строительства линии. Учитывая ситуацию, сложившуюся на момент, когда Витте возглавил Министерство финансов, складывалось впечатление, что проект так и будет затягиваться годами. Правда, в 1891 году работы было начались, но очень быстро вновь прекратились. В первую очередь, конечно, не хватало денег. До сегодняшнего дня до конца точно не известно, как именно и за счет чего осуществлялось финансирование Транссиба, поскольку государственная экономика основывалась на системе так называемой «единой кассы». Другими словами, все доходы, включая займы, складывались, и поэтому сейчас трудно установить, из каких именно фондов оплачивалось строительство линии. Предпринимая шаги по стабилизации экономики, Витте преуспел в получении иностранных займов, особенно от Франции, и здесь он явно прибегал к хитрости — известной современному читателю, — утверждая, что государственная экономика была убыточной, тогда как на самом деле дело обстояло ровно наоборот. Железная дорога, по словам Стивена Маркса, «финансировалась за счет излишков обычного бюджета, которые, предположительно, образовывались благодаря “созданию благоприятных условий для его исполнения” в 1894 году и в последующие годы»{48}. Но одновременно этот автор намекает, что истинное положение дел скрывалось за завесой тайны, которую уже вряд ли удастся когда-нибудь открыть.

Однако деньги были не единственной и, возможно, даже не главной проблемой. Почти сразу же после того, как Витте занял пост министра финансов, он приступил к созданию структуры, которая позволила бы ему осуществить проект, подобный Транссибу. Витте подготовил документ, где предлагал начать осуществление проекта с создания влиятельного комитета, который взял бы на себя функции по обеспечению руководства и контроля за строительством. На деле этот комитет должен был иметь более широкие полномочия, касающиеся не только железной дороги, но и других аспектов освоения Сибири, таких, как переселение и планировка городов, неизбежно возникающих с появлением линии.

Предшественник Витте, Гюбеннет, еще ранее высказывал идею о создании «специального центрального управляющего органа». Но именно Витте добился того, чтобы такой комитет стал действительно влиятельной организацией, способной день за днем развеивать все сомнения, высказываемые противниками проекта. Витте предпринял ловкий ход, предложив назначить председателем комитета наследника престола, великого князя Николая, который уже принимал участие в реализации проекта и которому суждено было стать последним русским царем. Когда царь Александр III впервые дал добро на строительство Транссиба, цесаревич совершал кругосветное путешествие, направляясь через Грецию и Египет в Индию и Японию. У царя родилась удачная мысль привлечь сына к церемонии открытия строительства магистрали на ее восточном конце, во Владивостоке — блестящий рекламный ход. Поэтому в марте 1891 года он написал цесаревичу в той высокопарной манере, с неуместными заглавными буквами и длинными предложениями, в которой обычно велась переписка между особами царской крови:

«Ваше Императорское Высочество, повелев ныне приступить к постройке сплошной через всю Сибирь железной дороги, имеющей соединить обильные дарами природы Сибирские области с сетью внутренних рельсовых сообщений, я поручаю Вам объявить таковую волю мою, по вступлении Вами вновь на Русскую землю после обозрения иноземных стран Востока. Вместе с тем возлагаю на Вас совершение во Владивостоке закладки разрешенного к сооружению на счет казны и непосредственным распоряжением Правительства, Уссурийского участка Великого Сибирского пути».

Цесаревич Николай, молодой человек 23 лет, — чьи нервы находились в расстройстве вследствие инцидента, произошедшего в Японии, где сумасшедший полицейский бросился на него с саблей, — возглавил церемонию начала строительства в крайнем восточном пункте линии. 31 мая 1891 года, он, умело орудуя лопатой, наполнил тачку глинистой землей и отвез ее на насыпь, которой суждено было стать Уссурийской веткой Транссиба, после чего заложил первый камень на месте будущей станции.

Владивосток в то время нельзя было назвать приятным местом. По описанию Хармона Таппера, это был «неопрятный город с грязными, немощеными улицами, открытыми сточными канавами, мрачными казармами и складами, некрашеными деревянными домами и сотнями глинобитных жилищ с соломенными крышами корейских и китайских поселенцев, которые составляли примерно треть 14-тысячного населения порта»{49}. Сегодня здание вокзала во Владивостоке все еще напоминает о знаменательном событии 31 мая 1891 года благодаря присутствию в зале ожидания иконы Николая Чудотворца, покровителя Николая II[64]. Поскольку железная дорога получила царское благословение, что и было продемонстрировано на столь высоком уровне, больше никаких заминок со строительством не возникало. Идея, столь долгое время являвшаяся источником споров и разногласий в правительственных кругах, отныне приобрела популярность.

Однако, как мы успели убедиться, голод и недостаток денежных средств препятствовали строительству, и к моменту, когда в августе 1892 года Витте возглавил Министерство финансов, работы были приостановлены. На одном из заседаний Комитета Сибирской железной дороги Витте предложил ввести в его состав руководителей различных правительственных департаментов. Идея была одобрена царем и дала карт-бланш на получение достаточного количества средств, необходимых для осуществления проекта. Витте решительно настаивал на том, что Транссиб должен координироваться с другими проектами, такими, как строительство линии Екатеринбург — Челябинск, с тем, чтобы продукция уральских металлургических заводов могла беспрепятственно доставляться на строительные участки. Он также наладил сообщение по водным путям, пересекающим сибирский маршрут, чтобы обеспечить поставку стройматериалов на магистраль. Поскольку основной целью сооружения линии являлось привлечение переселенцев, Витте предложил учитывать при разработке миграционных планов необходимость строительства медицинских и ветеринарных учреждений, церквей и других объектов социального назначения. Кроме того, чрезвычайно важно было разработать привлекательную для новых поселенцев схему распределения земли.

Все эти вопросы входили в сферу компетенции комитета. Витте, чьими стараниями в комитет вошли только нужные люди, полностью контролировал этот орган, таким образом осуществляя эффективное управление Сибирью и даже оказывая влияние на внешнюю политику России: «Сфера деятельности Комитета Сибирской железной дороги была шире, чем у его предшественника [прежнего комитета], поскольку она не ограничивалась одним лишь железнодорожным строительством. Область его компетенции и амбиции продолжали расти под руководством Витте, который, благодаря комитету, стал определять политику империи в Азии, по крайней мере, какое-то время». Деятельность комитета в том числе была направлена на «обеспечение общего экономического благосостояния Сибири и восстановление ее торговых связей с азиатским континентом».

Избрание цесаревича председателем комитета стало гарантией того, что дорога все-таки будет построена. Витте понадобилось немало времени, чтобы убедить царя поручить такую ответственную работу столь молодому человеку. Александр III колебался, говоря, что наследник всего лишь мальчик, не имеющий достаточно опыта, чтобы председательствовать в таком важном комитете. Но Витте, который всегда был ловким манипулятором, предложил назначить вице-председателем комитета наставника цесаревича Николая, Н. Х. Бунге, с тем, чтобы тот своими советами помогал молодому человеку руководить сложным проектом. Царь, в конце концов, дал себя убедить и согласился на это назначение.

Сам Николай Александрович был полон энтузиазма. В отличие от своих предшественников, он бывал на дальневосточной окраине империи и тоже считал, что линия поможет объединению государства. Русификация Сибири виделась способом подавить «желтую угрозу», и железная дорога должна была стать ведущей силой этого процесса. Как мы узнаем в главе 6, восточные амбиции оказались крайне опасными и привели к войне, которая чуть было не закончилась свержением монархии за десять лет до ее окончательного падения. Николай, который, став царем, практически утратил интерес к делам государства[65] и с маниакальным упорством погрязал в деталях в ущерб любым стратегическим соображениям, оказался деятельным председателем комитета и не оставил этот пост, даже взойдя на трон после смерти отца, умершего двумя годами позже. Однако он был слаб, и Витте без труда манипулировал им, отчего их хорошие отношения вскоре испортились[66]. Будущий император испытывал настоящий трепет по отношению к гению, чья инициатива лежала в основе любых действий правительства. По иронии судьбы именно твердость и решительность Витте как администратора делали его более подходящим кандидатом на роль руководителя, нежели вялый, нерешительный царь, которому он диктовал свою волю. Николай, став царем, не мог позволить себе устранить Витте, понимая, что без него проект развалится. Однако «Николай чувствовал себя сторонним наблюдателем спектакля, в котором Витте был режиссером и исполнителем, особенно на Дальнем Востоке, где мощное присутствие министра мешало собственным амбициям Николая. Витте превосходил всех, и в Николае росли зависть и возмущение».

Тем не менее схема оказалась надежной. Комитет Сибирской железной дороги занял сильную позицию, с успехом осуществляя управление Сибирью, и даже споры между царем и его министром не могли помешать продвижению проекта. Процесс уже было не остановить. Теперь нужно было собрать армию землекопов и инженеров, которые протянули бы железную дорогу сквозь необъятные просторы Сибири и построили бы самую длинную в мире магистраль.

Глава четвертая. В сибирских степях

Трудности, с которыми сталкивались строители Транссибирской магистрали, едва ли возможно преувеличить. Железная дорога, возможно, пролегала не по такой гористой местности, как Альпы или индийские Гаты, и не по такой бесплодной, как суданская пустыня, через которую англичане тянули ветку примерно в то же самое время. Но громадная протяженность и экстремальные температуры, воздействию которых подвергались рабочие, превращали строительство в беспримерный подвиг. Для сравнения, при протяженности 9298 км Транссиб был на 3218 км длинней Канадской тихоокеанской железной дороги, которая пролегала между Сент-Джонсом, Ньюфаундлендом, на побережье Атлантики и Ванкувером в Британской Колумбии на Тихом океане и строилась поэтапно. Первая трансконтинентальная железная дорога США, строительство которой завершилось в 1869 году, и подавно была намного короче. Когда в 1863 году начались работы по ее прокладке, потребовалось уложить всего 2816 км новых путей — менее трети протяженности Транссибирской магистрали. Транссиб же, даже без учета уже существовавшего участка между Москвой и Челябинском, все еще требовал свыше 7240 км новых путей.

Были и куда более обыденные трудности, нежели колоссальный масштаб проекта. В степи нельзя было достать ни камней для насыпи, ни леса для шпал, а рельсы для путей приходилось везти издалека — с заводов, расположенных на Урале и в Европейской части России. Необходимо было возводить массивные стальные мосты через крупные реки и бессчетное количество средних и малых мостов, преимущественно деревянных, через мелкие речушки и ручьи. Значительную часть территории, по которой проходила линия, занимали заболоченные районы, неоднократно встречались участки вечной мерзлоты. Или, что было еще хуже, находились зоны, где сначала зимой земля промерзала насквозь, а потом, во время весеннего таяния снегов, превращалась в топкое болото. Хотя горы на пути не были уж слишком высокими, в некоторых местах приходилось делать длинные, с плавным подъемом, петли, поскольку туннели из соображений экономии старались не прокладывать. Затем, примерно на расстоянии двух третей пути от Москвы строителей ждала грандиозная преграда — озеро Байкал, самое большое по объему воды и глубине в мире. Простираясь почти на 640 км с севера на юг, ограниченное с юга горами, оно представляло собой наибольшее препятствие для создателей дороги. Рабочая сила также была существенной проблемой. Крупные отрезки пути пролегали через земли, которые были или совсем безлюдны, или населены только кочевыми племенами, поэтому рабочих приходилось доставлять издалека.

Таким образом, строительство оказалось сложной задачей. Для того чтобы улучшить контроль за ведением работ, железная дорога была поделена на три участка — Западно-Сибирскую, Средне-Сибирскую и Дальневосточную линии. Каждая из них также была поделена на более мелкие отрезки. С целью ускорения темпов строительства Западно-Сибирская и Средне-Сибирская ветки были разбиты каждая на два самостоятельных проекта. Западно-Сибирская включала линии Челябинск — Омск и от Омска до реки Обь, в то время как Средне-Сибирская железная дорога, разделенная Енисеем на две части, шла по реке Обь до Красноярска и оттуда до Иркутска. Строительство больших мостовых переправ через широкие извилистые реки, Обь и Енисей, было отложено, как и сооружение Кругобайкальской железной дороги, самой трудной части маршрута, пролегавшей вдоль южной гористой оконечности озера Байкал. В связи с этим предполагалось, что летом по озеру будут курсировать пароходы, а зимой, когда оно замерзнет, прямо на лед будут укладываться временные рельсы.

Амурская железная дорога должна была вести от озера Байкал до реки Амур у Хабаровска; а самый восточный участок, Уссурийский, — от противоположного берега Амура на юг до Владивостока. Было крайне важно поддерживать высокие темпы строительства, и на востоке работы на реке Уссури начались, а вернее, возобновились, одновременно с их открытием на Западно-Сибирской линии. В следующем году началась постройка Средне-Сибирской железной дороги. Тем самым процесс был запущен по всему региону. Все это были самостоятельные, но масштабные проекты, каждый из которых в отдельности можно было сравнить с Американской или Канадской трансконтинентальными линиями. В процессе реализации каждого из них строителям приходилось преодолевать различные трудности, обусловленные рельефом местности, плотностью населения и особенностями климата.

Задача по своим масштабам превосходила все предыдущие, да и последующие, железнодорожные проекты в мире.

Руководство всем строительством должен был осуществлять комитет, находившийся в Санкт-Петербурге. В его компетенцию входило принятие основных решений по самым разным вопросам, например, о том, каким должен быть длинный мост — стальным или деревянным; по какому берегу реки Ангары должна проходить дорога на участке между Иркутском и озером Байкал; когда должны начаться работы на том или ином отрезке; и, конечно, самое главное, — порядок выделения средств. Однако, учитывая отдаленность участков, более мелкие, повседневные решения на местах принимались главными инженерами и подрядчиками.

Изыскания перед началом строительства проводились крайне поверхностно. Не предпринималось никаких попыток выбрать оптимальный маршрут, вместо этого руководители проекта в Петербурге наугад очертили на карте участок протяженностью четыре километра, и, как следствие, изыскатели исследовали на месте только этот небольшой кусок, не заботясь о том, насколько он подходил для их целей. Ситуация осложнялась тем, что точных карт Сибири не было в принципе, а потому чиновники в Петербурге вынуждены были прокладывать маршрут, основываясь на той скудной информации, которая имелась у них в распоряжении. Было немало случаев, когда строительство небольшого, в нескольких километров, отрезка, ведущееся в обоих направлениях, обеспечивало лучшую состыковку отдельных участков дороги. По мнению Стивена Маркса, «некоторые члены Русского технического общества полагали, что даже после начала строительства не менее половины маршрута оставалось полностью неисследованным»{50}. По-видимому, на одном из участков Уссурийской железной дороги изыскания проводил не имевший нужного опыта местный житель в сопровождении двоих сыновей и монголоязычного проводника. Не удивительно, что строительство именно этого участка сопровождалось особенными трудностями. Техническое общество, одна из ведущих российских научных организаций того времени, настаивало на подробном изучении всего предполагаемого маршрута строительства, подкрепленном научными фактами. Но все было напрасно. Правительство слишком торопилось, чтобы обращать внимание на подобные мелочи, и, кроме того, «инженеры, нанятые правительством, отрицали незаконченный характер проводимых ими изысканий»{51}. Наоборот, они подчеркивали, что на строительство совершенной во всех отношениях железной дороги потребуется целое столетие, тогда как им хочется, чтобы она была построена за десять лет. В конечном итоге это стремление довести дело до конца, возможно, соответствовало имеющимся у государства ресурсам и оказалось разумным, даже невзирая на то, что огромные деньги, вне всякого сомнения, были потрачены впустую из-за отсутствия надлежащей подготовки.

Та же самая военная и политическая необходимость, которая диктовала темпы строительства, помогла и в определении маршрута. Железная дорога должна была быть проложена до тихоокеанского побережья насколько возможно быстро и без проблем, и потому техническим факторам или местным интересам уделялось мало внимания. Фактически идея о том, что работа должна быть выполнена как можно быстрее, определяла способ строительства Первой трансконтинентальной железной дороги в 1860-х годах в Америке, за исключением того, что в том случае движущей силой служили деньги и жадность, поскольку линия строилась на средства частных инвесторов при поддержке государства, выражавшейся в виде огромных субсидий{52}.

Что касается маршрута, самым странным оказалось решение, согласно которому дорога должна была проходить, минуя Томск — наиболее крупный город в центральной Сибири. Часто можно услышать, что изыскатели безуспешно вымогали у местных властей взятку за то, чтобы пустить линию ближе к городу. На самом деле наиболее вероятным объяснением является то, что решение принималось исходя из геологических факторов. Томск располагается среди девственной тайги и окружен болотами, образовавшимися вследствие паводков на могучей реке Обь. Для того чтобы протянуть линию через город, пришлось бы потратить много времени и денег. Позднее была проложена железнодорожная ветка, соединившая Томск с основной магистралью, и город получил утешительный приз, став административным штабом Сибирской железной дороги. Несколько других сибирских городов также оказались в стороне, хотя и не так далеко, как Томск, так как изыскатели и строители старались двигаться по пути «наименьшего сопротивления». Традиция строить города на вершинах холмов или в излучинах рек часто не позволяла провести дорогу в непосредственной близости от них. А иногда город оказывался на одном берегу реки, а станция — на другом.

Еще одно важное решение, касавшееся выбора маршрута, имело более серьезные последствия. Вместо того, чтобы оставаться в пределах российской территории и держаться к северу от реки Амур, было решено прокладывать путь к Владивостоку гораздо южнее — через Маньчжурию, подконтрольную Китаю. Этот план, вылившийся в создание Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), имел некоторые очевидные преимущества. Общая протяженность Транссибирской магистрали уменьшалась на 827 км, то есть больше чем на 10%, и к тому же, по утверждению сторонников проекта, должна была снизиться стоимость сооружения одной версты, поскольку предполагаемый маршрут пролегал по более благоприятному ландшафту, однако, как мы узнаем в главе 6, этого не случилось. Хотя для объяснений этого изменения использовались технические аргументы, в основе решения лежали соображения политические. Идея строительства Транссиба через территорию Китая на самом деле была почти такой же старой, как и планы по созданию самой дороги. Твердолобые русские империалисты всегда рассматривали железную дорогу как возможность установить контроль над Китаем, подтверждением чему служил захват земель Н. Н. Муравьевым-Амурским. По их утверждению, это было полезно с военной точки зрения, как для защиты, так и для нападения.

Несмотря на это, первоначальный маршрут, утвержденный в 1891 году, предусматривал прокладку Амурской железной дороги (протяженность около 2000 км) от озера Байкал через долины рек Шилка и Амур до Хабаровска, где она должна была соединиться с Уссурийской линией, идущей от Владивостока. Однако этот маршрут Транссиба пролегал через неблагоприятную с точки зрения железнодорожного строительства территорию — через возвышенности и долины рек, что требовало дорогостоящего возведения насыпей и выемок. Необходимо было возвести свыше 100 мостов, в том числе 2,5-километровый мост через Амур в Хабаровске. В результате стоимость линии составила бы около 90 000 рублей на версту пути, что вдвое превышало стоимость Западно-Сибирского участка. Были и другие проблемы. Дорога, по которой планировалось осуществлять подвоз к стройке материалов и рабочих, была так плоха, что практически все пришлось бы доставлять по реке; зимой ощущалась острая нехватка воды[67]; большую части пути пришлось бы прокладывать в условиях вечной мерзлоты, а эта задача все еще вызывала серьезные сомнения. Однако на деле перечисленные препятствия оказались лишь удобным предлогом для строительства линии через Маньчжурию, нежели доказательством того, что строительство Амурской железной дороги невозможно в принципе.

В своих мемуарах Витте несколько лицемерно сообщает о том, что, поскольку в то время Транссибирская магистраль уже достигла Забайкалья, обсуждался вопрос, по какому маршруту следует двигаться на восток, и у него «родилась идея вести железную дорогу далее напрямик во Владивосток через китайскую территорию, в первую очередь, через Монголию и Манчжурию».{53} Версия о том, что Витте вдруг придумал план прокладки железной дороги через Маньчжурию, являет собой классический пример политического переписывания истории. Строительство линии через территорию другой страны — редчайший случай в истории железных дорог, и совершенно очевидно, что такой важный шаг не мог обсуждаться всерьез, если только к тому моменту уже не был осуществлен большой объем подготовительных работ. Ключевым фактором для принятия решения являлись дипломатические отношения между тремя крупными державами этого региона — Японией, Китаем и Россией. Напряжение между слабой Китайской империей и Японией нарастало почти всю вторую половину XIX века, и в 1894 году вылилось в короткую войну, в которой Страна восходящего солнца с легкостью одержала победу. В качестве контрибуции Китай должен был выплатить огромную сумму, для чего Витте предложил осуществить заем у французских банкиров, гарантии по которому, по его заверениям, также возьмет на себя Россия.

Выражая признательность России за ее великодушие в вопросе организации и обеспечения займа на выплату контрибуции, китайцы направили Ли Хунчжана, одного из самых влиятельных сановников их империи, командовавшего армией во время войны, в качестве своего представителя на коронацию Николая II. С. Ю. Витте, узнав, что Ли следует на торжества через Суэцкий канал, устроил так, что китайский вельможа не встретился во время путешествия ни с одним из европейских политиков, чтобы, когда тот прибудет в Петербург, удобнее было обсудить с ним условия прокладки железной дороги через Маньчжурию. Витте послал князя Эспера Ухтомского с дипломатической миссией — встретить Ли на выезде из Суэцкого канала. В царской России не было недостатка в князьях, и Ухтомский, по правде говоря, был не самым знатным из них, но все же благодаря титулу казался вполне подходящим лицом для встречи китайского аристократа. Он благополучно доставил Ли в Петербург прежде, чем английским или германским дипломатам удалось его перехватить.

Витте описывает забавную и нерезультативную первую встречу с китайским сановником, во время которой они сначала пили чай, потом Ли курил кальян, зажигаемый для него свитой, и разговор ограничивался тем, что собеседники десятки раз расспрашивали друг друга о здоровье обоих императоров и всех членов их семей, и «не было сказано ни слова о деле».

Однако во вторую и последующие встречи стороны перешли к обсуждению сделки, которая была крайне выгодна для России. Витте обращал внимание собеседника на то, что в ходе недавней войны с Японией русские посылали войска на помощь Китаю, но из-за отсутствия железнодорожной линии те прибыли на фронт, когда война уже закончилась. В будущем железная дорога через Маньчжурию позволит России быстрее осуществлять военное вмешательство и защиту интересов Китая. Он даже позволил себе утверждать, что «дорога эта, вероятно, будет встречена благосклонно со стороны Японии, так как путь этот будет, в сущности говоря, соединять Японию со всею Западной Европой, а Япония, как известно, уже давно приобщилась к европейской культуре)»{54} — предположение, которое, как выяснилось впоследствии, было абсолютно безосновательным.

Витте несомненно был превосходным дипломатом, и его стратегия сработала. Китайцы дали разрешение на строительство дороги, которая должна была проходить по прямому пути от Читы, расположенной в 400 км к востоку от Байкала, до Владивостока. Но Ли не согласился на то, чтобы стройка велась полностью за счет российского государства. Вместо этого была разработана схема, согласно которой строительство линии должна была осуществлять якобы частная компания, «Акционерное общество Китайской Восточной железной дороги», которое, как подчеркивает в своих воспоминаниях Витте, находилось «полностью в руках правительства»[68]. Более того, номинально являясь частной корпорацией, общество «находилось в ведении Министерства финансов» — другими словами, в ведении самого Витте. Китай согласился предоставить полосу отчуждения, достаточную для строительства и эксплуатации железной дороги, а также землю для сооружения запасных путей, депо и станций. И, что примечательно, для железной дороги была создана особая экстерриториальная полиция, обладавшая «полной и неограниченной властью». Со своей стороны, китайцы настаивали на том, чтобы русские не заходили южнее железнодорожной линии. Витте с готовностью согласился с этим требованием, но данное обещание была нарушено почти сразу же после начала строительства.

Все переговоры велись в строжайшей тайне, к вящему удовлетворению Витте: «Ни одного слова не было проронено об этом секретном, чрезвычайно важном соглашении, которое тогда было заключено Россией с Китаем».{55} Ли, по-видимому, был также заинтересован в сохранении секретности. Договор оказался чрезвычайно выгодным для России (что признавал и Витте), и позднее по этой причине строящаяся дорога сильно пострадала в результате Ихэтуаньского (Боксерского) восстания (1899-1901). Русские получили право эксплуатировать дорогу сроком на 36 лет, но и по истечении этого срока китайцам пришлось дорого заплатить за то, чтобы вернуть это право себе. По признанию самого Витте, на 37-й год возвращение контроля над дорогой обошлось бы в 700 миллионов рублей. Хотя договор можно рассматривать как часть захватнической политики Российской империи[69], Витте категорически это отрицал. «Ни при каких обстоятельствах Транссибирская магистраль не станет служить средством территориальной экспансии»{56}, — писал он. Однако даже если это и было правдой, Япония, вне всякого сомнения, восприняла решение о строительстве Китайско-восточной железной дороги совсем иначе. На деле железная дорога являлась источником геополитического напряжения между тремя империями и со временем привела к территориальным спорам и даже военным конфликтам.

Первый участок Транссибирской магистрали, где вновь (после неудачной попытки старта в 1891 году) должны были начаться строительные работы, пролегал в окрестностях Челябинска, самого восточного пункта существовавшей на тот момент железной дороги. Он расположен примерно в 190 км к югу от Екатеринбурга, которому теперь предстояло стать воротами в Сибирь. На обычных линиях строительными работами руководил специально назначенный инженер, который либо сам занимался всеми организационными вопросами, либо, что случалось чаще, привлекал подрядчиков. Большинство подрядчиков стремились нанять сотни и даже тысячи рабочих, хотя случалось, что для выполнения некоторых задач было достаточно и небольших артелей. Первый участок — Западно-Сибирский отрезок, протянувшийся от Челябинска до берега реки Оби, противоположного тому, на котором располагался Новониколаевск. Этот город возник в 1893 году в ходе строительства Великого Сибирского пути и был назван в честь царя и его святого покровителя Николая Угодника — для защиты как на земле, так и на небесах. В советские времена переименован в Новосибирск.

Чтобы облегчить процесс управления, длинный Западно-Сибирский отрезок примерно посередине — в Омске — был поделен на два участка. Начальником работ по строительству Западно-Сибирской дороги был назначен Константин Яковлевич Михайловский, дворянин украинского происхождения и ветеран Крымской войны, опытный гражданский инженер, построивший Александровский мост через Волгу, открытие которого состоялось в 1880 году. В качестве документации Михайловский получил карту, на которой была прочерчена тонкая прямая линия, тянущаяся через степи на расстояние примерно 1450 км. Хармон Таппер так описывает этот момент: «Он был готов к суровым морозам, ограничивающим рабочий сезон четырьмя месяцами, но не ожидал столь острого дефицита вагонов, телег, лошадей, барж и пароходов»{57}. На Западном отрезке, где на протяжении столетий земля была схвачена вечной мерзлотой, наибольшие трудности создавал недостаток лесоматериалов, поскольку на всю округу был только один подходящий лес, да и тот находился в 320 км к востоку от Челябинска. В результате большая часть лесоматериала завозилась из удаленных частей Европейской России, как и рельсы, и другие промышленные изделия.

Остальные материалы можно было достать на месте, пусть по высокой цене, но ощущался недостаток рабочей силы, особенно опытных и квалифицированных рабочих, что создавало наибольшие трудности для подрядчиков. В процессе реализации проекта спрос на рабочую силу всегда превышал возможности края. Уровень механизации работ, только недавно ставший обычным элементом железнодорожного строительства в Европе и Америке, был крайне низок, и поэтому Комитет Сибирской железной дороги подсчитал, что для реализации первого этапа, включавшего Западную и Среднесибирскую линии, потребуется 30 000 чернорабочих для земляных работ и еще 50 000 квалифицированных и неквалифицированных рабочих для выполнения остальных видов работ. Хотя на первом отрезке пути неквалифицированная рабочая сила была более доступна, чем при продвижении дальше на восток — на месте вербовалось около 80% рабочих, — мастеровых среди них было мало. Как пишет Таппер: «Даже в сравнительно густонаселенных сельскохозяйственных районах между Челябинском и Омском трудно было найти квалифицированных рабочих, поскольку крестьяне не обладали необходимыми техническими навыками. В краю бескрайних пастбищ скотоводы-кочевники отказывались покидать свои стада, которые они ценили настолько высоко, что при встрече у них было принято вежливо интересоваться здоровьем скотины, а не домочадцев собеседника)»{58}. Привлечение к работе на стройке местного населения имело еще один недостаток: в сезон сбора урожая крестьяне стремились вернуться домой, и их не интересовала судьба железной дороги, в результате чего в наиболее оптимальный для строительства период возникал дефицит рабочей силы. Вследствие этого подрядчики Михайловского были вынуждены искать рабочих не только в Европейской России, но и в Турции, Персии и Италии.

Работа на стройке была тяжелой, но условия — намного лучше тех, в которых жили и трудились крепостные, строившие Николаевскую железную дорогу между Петербургом и Москвой за полвека до этого. Летом большая часть строителей жила просто в палатках, а зимой, когда количество рабочих в бригадах сокращалось, поскольку работа ограничивалась строительством мостов, станций, а также другими второстепенными задачами, они располагались в разборных бревенчатых домиках или крытых железнодорожных вагонах. В течение короткого лета рабочий день был долгим. С мая по август он длился с 5 утра до 19:30 вечера — изматывающие 14,5 часов, прерываемые только неожиданно щедрым полуторачасовым перерывом на обед. Зимой рабочее время ограничивалось световым днем, но, поскольку линия неожиданным образом сильно отклонилась на юг — практически по всей протяженности всего пять градусов отделяют ее от широты Лондона, и по большей части она располагается южнее английской столицы, — то и здесь оно длилось минимум семь-восемь часов, хотя холод и снег замедляли темпы прокладки дороги. Трудовая неделя была шестидневной, и, хотя формально праздники соблюдались, в случае если они выпадали на рабочий день, их переносили на ближайшее воскресенье, так что никакой особой разницы не было. Кормили на стройке просто, на обед обычно давали тушеное мясо или рыбу, часто дополняя гарниром из овощей, все это накладывалось из большого железного котла скудными порциями, с которыми рабочие расправлялись с помощью деревянных ложек, которые они держали за голенищем сапога. Ужином служила жидкая каша и хлеб с тонким слоем масла или сала, а на праздники давали немного вина. Все, конечно, зависело от подрядчика, поэтому в некоторых случаях (особенно на Уссурийской линии) еда, которую давали рабочим, была несъедобной, что приводило к жалобам и даже бунтам, но в целом питание было достаточно хорошим. Однако не бесплатным. Его стоимость вычиталась из заработной платы, но даже после этих вычетов оставалась значительная сумма, поскольку хорошее вознаграждение было залогом привлечения достаточного количества рабочих. По сведениям одного из источников того времени, «неквалифицированные рабочие в Западной Сибири зарабатывали на строительстве Транссиба в восемь раз больше, чем они могли бы получить, батрача на старых поселенцев:»{59}. Квалифицированные рабочие получали еще больше. Каменщики, большинство которых были итальянцами, усердно трудясь, могли зарабатывать до 100 рублей в месяц — превосходная зарплата по тем временам.

Работа на стройке неизбежно была связана с опасностью. Уровень смертности, в самом лучшем случае составлявший 2%, сегодня мог бы шокировать, но по сравнению с другими крупными проектами того времени, такими, как строительство (так и оставшееся незаконченным) железной дороги от Кейптауна до Каира, где временами этот показатель достигал 30%, на Транссибе дела обстояли не так уж плохо. Однако эта цифра не вполне точна — она могла быть как занижена, так и завышена. С одной стороны, советские специалисты, изучавшие историю строительства линии после Октябрьской революции, были склонны в политических целях преувеличивать суровость условий, стремясь изобразить царский режим как можно более гнусным. С другой стороны, бессовестные казначеи, поддаваясь соблазну, не сообщали о смерти или исчезновении рабочего, чтобы прикарманить причитающееся тому вознаграждение; и, мало того, подрядчики избегали сообщать обо всех несчастных случаях, чтобы не испортить себе репутацию.

Иногда условия были невообразимо тяжелыми. Работа на заболоченных участках, часто по колено или даже по пояс в грязи, была не только изнурительной, но и опасной для здоровья. В жаркие месяцы вечным неистребимым злом и потенциальным источником болезней была мошка. Справедливости ради отметим, однако, что линия проходила намного севернее мест распространения малярии, и, кроме единичных вспышек холеры, а позднее, на китайском отрезке, чумы, не было зарегистрировано ни одной из массовых эпидемий, типичных для подобных проектов, осуществляемых в тропиках.

Самым опасным было сооружение мостов, особенно в зимнее время, поскольку рабочим приходилось подниматься по конструкциям высоко над рекой или берегами без всякой страховки и защиты от непогоды. Один из современников, Л. Лодиан, узнал о любопытном способе подсчета возможных жертв: на каждый потраченный миллион рублей подрядчики закладывали один смертный случай. Таким образом, исходя из того, что стоимость строительства большого моста обычно составляла четыре миллиона рублей, в процессе реализации объекта можно было ожидать гибели четырех человек. При этом Лодиан из частных разговоров сделал вывод, что количество жертв при строительстве мостов оказывалось даже больше (примерно три-четыре смерти на каждый потраченный миллион), но власти не стремились разглашать подобную информацию. По мнению Лодиана, причиной столь высокой смертности являлось то, что работавшие на мостах верхолазы «не замечали переохлаждения, в результате не могли вовремя ухватиться за опору онемевшими пальцами, и падали»{60}. Однако всегда невозмутимые русские крестьяне относились к подобным происшествиям как чему-то неизбежному.

Стальные мосты через крупные реки строились по проектам, которые русские инженеры копировали во время своих поездок по Америке в процессе обучения и стажировки в инженерном искусстве. В результате возникали конструкции скорее функциональные, нежели элегантные[70], напоминающие свои американские прототипы. Кстати, и детали для них поставлялись из Соединенных Штатов. Промежуточные опоры мостов требовалось строить особенно прочными, чтобы они могли выдержать натиск паводка весной, когда самая тихая речушка превращалась в бушующий поток, несущий огромные льдины, способные сокрушить менее устойчивые сооружения. Многие мосты были оборудованы специальными защитными приспособлениями, отталкивающими льдины. Крупные сибирские реки глубоки, широки и быстры, и потому мосты через них возводились на последнем, заключительном этапе строительства железной дороги. В то время как сама линия проектировалась по минимальным стандартам, без особого учета последствий экономии на строительных материалах, строительство мостов велось гораздо более тщательно. После постройки на мост направляли четыре локомотива с тяжело груженными вагонами, которые должны были стоять два часа, чтобы выявить возможные участки повышенной нагрузки и прогибы.

Не забывали также и про Божью помощь. Перед тем как открыть регулярное движение, на больших мостах всегда совершалась торжественная церемония освящения, проводимая местными священниками. При въезде на мост устраивали миниатюрную часовню в честь популярного святого. Таким образом, благодаря мастерству инженеров — и, возможно, божественному вмешательству — мосты ни разу не подводили за всю историю существования линии, и священникам, как ни парадоксально, следовало лучше молиться за остальные участки железной дороги, на которых в первые годы эксплуатации часто происходили катастрофы, о чем мы узнаем в следующей главе.

Строительства мостов избежать было невозможно, а вот отказаться от туннелей нередко удавалось. На Транссибе их до сих пор очень мало, хотя несколько все же пришлось построить, чтобы сократить расстояние. Лодиан проехал по магистрали 3218 км на восток, прежде чем ему встретился первый туннель. Первоначально на всей линии к западу от Байкала их не было: «Русский инженер скорее взорвет небольшую гору, чем пророет туннель, оставив зияющий провал между скалами; поскольку с туннелями, как и с домами, вечно что-то случается»{61}. Строить туннели было дорого и сложно, поэтому на Кругобайкальской железной дороге есть только один, построенный через несколько лет после прокладки основных участков[71].

Дальше на восток состав трудоспособного населения менялся. Николай Меженинов, начальник строительства на втором крупном участке магистрали — Средне-Сибирской железной дороге — где работы начались в 1893 году — столкнулся с еще большими трудностями при найме рабочей силы, чем его коллега Михайловский. В результате, в отсутствие местных подрядчиков, Меженинову пришлось самостоятельно заниматься поисками рабочих рук. Его участок проходил в основном через дремучий лес, бескрайнюю тайгу, где плотность населения была крайне мала, меньше одного человека на 2,5 км2, и куда прежде можно было добраться только по реке, поскольку маршрут не совпадал со старым почтовым трактом. Большая часть рабочих прибывала из Европейской России, но Меженинов понимал, что этого недостаточно, и решил рискнуть и использовать единственно доступный в крае крупный источник рабочей силы: арестантов и ссыльнокаторжных. Это оказалось превосходным решением. Из тюрьмы в Иркутске, конечной точке Среднесибирского участка, на валку леса и строительство земляных сооружений и деревянных мостов, использовавшихся для переправы через узкие реки, было направлено 1500 заключенных. Помимо скудного вознаграждения в размере 25 копеек в день (которого худо-бедно хватало на то, чтобы позволить себе давно забытую роскошь — табак и сахар, а также водку, которой из-под полы торговали охранники) арестанты имели огромный стимул: за каждые восемь месяцев работы на стройке срок заключения сокращался на год. А у политических ссыльных, к которым всегда относились иначе, чем к уголовникам, каждый отработанный на строительстве год шел за два года ссылки. Позднее полагавшееся заключенным жалование, составлявшее примерно треть от заработка вольнонаемных работников, было увеличено, что значительно повлияло на производительность труда. Побег в тайгу означал быструю смерть, и потому такое случалось редко. Большинство арестантов оставались примерными работниками. Кроме того, для устрашения нарушителей существовала разумная система наказаний. Заключенные были разделены на артели — группы для самообороны и самоконтроля. Предотвратить побег одного из членов артели для остальных его товарищей было делом чести. Если такое все же происходило, все арестанты, входившие в артель, подвергались наказанию. По вполне понятным причинам заключенные больше боялись своих сотоварищей, чем охранников[72].

Еще дальше на восток, на Забайкальской (от Байкала до Читы) и на Уссурийской (между Владивостоком и Хабаровском) железных дорогах использование заключенных в качестве рабочей силы было еще более необходимо и распространено еще шире. Коренные народы, составлявшие большинство местного населения и преимущественно являвшиеся кочевниками-охотниками, не стремились получить работу на стройке, а все прочие попытки найти рабочую силу потерпели поражение. Китайские подрядчики согласились прислать 15 000 рабочих из Китая, переправив их на стройку весной, когда лед в Золотом Роге — бухте в районе Владивостока — тает, и забрав назад в декабре — перед тем как вода снова замерзнет. Это казалось прекрасным решением, поскольку зимой, когда земля промерзала насквозь, работа на линии приостанавливалась; но, как ни странно, в отличие от первой трансконтинентальной железной дороги США, где компания Central Pacific фактически была спасена, благодаря привлечению большого числа китайских рабочих, которые, несмотря на первоначальные сомнения касательно их роста и физической силы, зарекомендовали себя как необыкновенно эффективные работники. Однако в России они оказались ненадежны, отказывались работать в дождь, поскольку страдали от влажного климата, а их ужас перед тиграми, хотя и вполне понятный, приводил к нарушению дисциплины. По словам Хармона Таппера, страх китайцев перед дикими зверями был так велик, что стоило только появиться «малейшему намеку на приближение тигра, они, истошно вопя, в панике бросались в лагерь, где сбивались в кучу, пока их не выгоняли обратно подрядчики»{62}. Хотя в этом описании, возможно, присутствует элемент расовых предрассудков, однако медленный ход работ на Уссурийской линии по сравнению с другими участками свидетельствует о низком качестве и недостаточном количестве местной рабочей силы. Неудачным оказался опыт по использованию солдат на строительстве железных дорог. Орест Вяземский наряду с заключенными привлек к участию в строительстве несколько тысяч военнослужащих. Но те считали ниже своего достоинства заниматься черной работой и при поддержке своих офицеров, закрывавших глаза на происходящее, проводили политику, которую во времена сильных профсоюзов и слабого руководства назвали бы «работой по правилам».

В итоге ядро рабочей силы на Уссурийском участке составили заключенные. Существовали некоторые сомнения по поводу использования их труда, связанные с печальным опытом 1891 года. Тогда правительство отправило морем из Одессы во Владивосток 600 приговоренных к каторжному труду, которые вместо того, чтобы отбывать срок на острове-тюрьме Сахалине, должны были строить Уссурийскую железную дорогу; но, хотя работали они неплохо, многие, пользуясь отсутствием надлежащей охраны, бежали во Владивосток и другие соседние города, где способствовали увеличению числа ограблений и убийств. Когда в 1892 году работа на стройке возобновилась под руководством О. Вяземского, Комитет Сибирской железной дороги был более осмотрителен, потребовав от местных губернаторов, которые несли ответственность за арестантов, отсеять рецидивистов и осужденных за особо тяжкие преступления.

В целом в момент наиболее интенсивного строительства на Транссибе трудилось около 13 599 каторжан и ссыльных, что, предположительно, составляло 20% от общего числа занятых, а поскольку альтернативы им не было, они явились костяком рабочей силы, в отличие от многих вольнонаемных, которые исчезали в сезон сбора урожая или когда им просто не нравились условия. Исследование, проведенное после того, как линия была закончена, показало, что чуть больше 25% рабочих были иностранцами (в основном китайцами), а из оставшихся свыше трети прибыло из Европейской России. С учетом использование труда заключенных это означает, что вольнонаемные рабочие из числа местного населения Сибири составляли менее 20% от общей численности рабочей силы.

Если принимать во внимание все эти трудности, темпы строительства были поистине удивительными. На Западно-Сибирском участке Михайловский, несмотря на нехватку материалов и рабочих рук, сумел за два года одолеть 800 км, отделявших его от западного, противоположному тому, на котором располагался Омск, берега реки Иртыш. Михайловский относился к тому типу руководителей, которые стараются «держать руку на пульсе», и потому переезжал туда-сюда по участкам, которые уже были построены, в переделанном пассажирском вагоне первого класса, служившим ему домом на время строительства. Его часто сопровождали его восьмилетняя дочь Евгения и ее подруга Вера Покровская. Последняя прожила достаточно долго, чтобы лично рассказать Тапперу, что Михайловский был «упорным работником и сторонником строгой дисциплины»{63}, то есть обладал качествами необходимыми любому начальника стройки. Таким образом, приводимое Таппером описание происходящего было получено им из первых рук: «В поле бревна для шпал вручную распиливались командами из двух человек, которые монотонно двигали пилу вперед-назад, вгрызаясь в горизонтально положенное бревно. Из Америки было привезено несколько конных землеройных машин, но в основном землю для насыпей добывали с помощью кирки и лопаты, после чего везли по доске в ручных тачках, у которых часто даже не было колес»{64}. Что касается лопат, «некоторые были полностью деревянными и не имели даже жестяной полоски на режущей кромке», а толстый кусок дерева с воткнутой в него палкой служил кувалдой, которой разбивали комья мерзлой земли. Деревянные опоры бессчетного количества небольших мостов вбивали в землю большим камнем, который поднимали с помощью блока, крепившегося к треноге из деревьев, связанных между собой наподобие индейского вигвама[73]. Эти мосты строились быстро и не задерживали хода строительства, а там, где требовались более длинные пролеты, одна группа рабочих переправлялась на противоположный берег на лодке и продолжала расчищать участок под полотно, в то время как другая оставалась строить переправу.

Успехи Михайловского были тем более впечатляющими, что он одновременно осуществлял строительство еще одного участка железной дороги, от Омска до Оби, протяженностью 804 км. Здесь были другие проблемы, так как дорога прокладывалась сквозь неприветливую Барабинскую степь, которую Таппер описывает как «бескрайние зеленоватые равнины, испещренные мелководными озерами, где заросли грубого тростника скрывали болота, торфяники и разбросанные там и тут участки твердой земли»{65}.

Работать тут было намного сложней, чем на равнинах между Челябинском и Омском: «Люди продирались сквозь густые заросли крапивы, достигавшие двух с половиной метров в высоту; рыли каналы, чтобы осушить болота и отвести подземные воды; строили дамбы и забивали в илистое дно сваи; подвозили бессчетное количество тонн грунта для насыпей»{66}. В августе 1895-го, спустя всего три года и три месяца после начала работ, линия до Оби была закончена. Оставалось построить только мост длиной 800 метров через Иртыш, который и был сооружен в марте 1896 года, впервые позволив русской железнодорожной сети проникнуть вглубь Сибири.

Михайловский соорудил почти 1450 км железных дорог в негостеприимном краю, используя примитивные методы строительства и испытывая острую нехватку рабочих рук. Кроме того, он сумел сделать это, не превысив выделенного ему бюджета, за что получил благодарность от Комитета Сибирской железной дороги. Не удивительно, что советские специалисты в области железных дорог, с которыми Таппер встречался в Ленинграде, «не задумываясь, заявляли, что Константин Яковлевич Михайловский был самым выдающимся гражданским инженером в царской России»{67}.

Возможно, это не совсем справедливо по отношению к начальникам строительства других участков Транссибирской магистрали, чья задача осложнялась тем, что из-за большой удаленности от цивилизации все необходимое для строительства приходилось везти издалека. Неплохо шли дела также на Среднесибирском участке, однако из-за более суровых условий работа продвигалась медленней. Участок протяженностью 1818 км пролегал через тайгу, и здесь участников строительства ждали совсем иные трудности. Местность была более холмистой, густо заросшей лесом, и, как выразился один шведский путешественник, «темной и глухой». Тень от деревьев препятствовала проникновению в чащу солнечных лучей, из-за чего снег, в Западной Сибири начинающий таять в конце мая, сходил позже, и до середины июля почва оставалась твердой, оставляя совсем мало драгоценного времени на формирование земляного полотна, необходимого для укладки путей. Но и тогда, в короткий летний промежуток, условия оставались тяжелыми, поскольку даже небольшой дождь превращал лес в топкое болото.

Главному инженеру Меженинову на всех этапах строительства приходилось сталкиваться даже с еще большими трудностями. До завершения строительства Западно-Сибирской дороги все необходимое приходилось доставлять из Европейской России через Урал, а оттуда по кружному речному маршруту непосредственно к месту стройки. Как и говорил Витте, Транссибирский проект не ограничивался только строительством железной дороги, но включал в себя целый комплекс программ развития Сибири, от очистки рек и осушения земель до основания новых городов и сооружения школ и церквей. Поэтому сначала миллионы рублей тратились на улучшение водных путей, по которым необходимые материальные и людские ресурсы доставлялись к месту строительства линии, а когда русла рек были расширены, углублены и расчищены, баржи смогли беспрепятственно проходить по всему маршруту.

Однако лежавшие на пути следования железной дороги большие и малые реки и речушки, коих было несметное множество, представляли собой еще одну немалую трудность, поскольку через них необходимо было сооружать переправы. В той части степи, которая была подвержена затоплению весенними паводковыми водами, на участке протяженностью всего 70 км требовалось построить 82 моста. В целом от Челябинска до Иркутска было построено 635 однопролетных и 23 многопролетных мостов. Общая протяженность металлических мостов составляла свыше 10 км, и хотя однопролетные мосты изначально были деревянными, позднее их также заменили на металлические. Это было сделано при помощи оригинального, позволявшего избежать закрытия движения по железной дороге, метода, изобретенного инженером Николаем Белелюбским. Самый длинный мост, через Енисей у Красноярска, был 850 м длиной и получил золотую медаль на Всемирной выставке в Париже в 1900 году, а мост через Обь у Новониколаевска имел 650 м в длину[74].

Вдобавок ко всем трудностям, с которым приходилось сталкиваться строительным бригадам, все — от лошадей и телег до щебня и нужного сорта дерева — было в дефиците. Печальная ирония заключалась в том, что местный лесоматериал, которого в бескрайней тайге было в избытке, не подходил для строительных нужд, поскольку не обладал необходимой прочностью и долговечностью. Шпал из местного непросушенного лесоматериала едва хватало на год или два, в результате приходилось его везти из лесов, находившихся за 500 км от места стройки.

На Меженинова также оказывалось давление. Витте и сформированный им комитет были так впечатлены успехами Михайловского, что решили перенести дату завершения строительства линии в целом на 1899 год, пускай даже с необходимостью паромного сообщения на крупных реках и озере Байкал. Меженинов сначала надеялся продвинуться дальше на восток, закончив первый отрезок от Оби до Красноярска на Енисее, а затем начать работать над прокладкой оставшейся части маршрута до Иркутска. Однако настойчивые требования Витте ускорить строительство означали, что Среднесибирская дорога должна быть закончена через пять, а не через семь лет, и это вынудило Меженинова начать работы на втором участке раньше, чем планировалось. Более того, он предполагал начать работы сразу с двух концов, но запоздалое исследование Ангары, вытекающей из озера Байкал в районе Иркутска, по которой должна была осуществляться доставка рельсов и стройматериалов, выявило, что из-за отмелей и порогов река непроходима для барж. Трудности усугублялись банкротством литейной мастерской в Иркутске, которая, как надеялся Меженинов, должна была поставлять рельсы. В результате он решил начать работы силами только одной группы, двигаясь на восток от Красноярска.

В свете всех этих трудностей нет ничего удивительного в том, что именно на Среднесибирском участке строителям чаще всего приходилось идти в обход правил. Недостаточное снабжение, с одной стороны, и требование строить как можно быстрее — с другой, привели к тому, что все делалось кое-как. Меженинов, прокладывая дорогу, вынужден был руководствоваться соображениями экономии, намеренно уменьшая радиус поворотов и крутизну уклонов. Насыпи сооружались уже и ниже, чем того требовала технология; балластный слой был слишком тонким, а вес рельсов, составлявший менее 22 кг на метр, был примерно на треть меньше веса стандартных рельсов, использовавшихся при строительстве железных дорог в Европе и Америке. Все это означало проблемы в будущем, и в первые годы эксплуатация Транссиба сопровождалась почти непрерывной чередой ремонтных работ и требовала постоянного вложения средств в устранение недостатков, допущенных при строительстве линии.

Тем не менее Меженинов сумел сделать то, что многие критически настроенные инженеры на Западе сочли бы невозможным. Он построил Среднесибирскую железную дорогу — от Оби, где стремительно рос и развивался Новониколаевск, до Ангары, на противоположном берегу которой находился Иркутск, — всего за пять лет, что означало 320 км в год, и это было тем более впечатляюще, что экстремальные условия оставляли слишком мало времени на укладку путей. К тому же Меженинов попутно построил, несмотря на сложный рельеф местности, ветку до Томска протяженностью 71 км, на что ему понадобилось полтора года. Расходы на строительство ветки, к удовольствию комитета, покрылись за счет средств, сэкономленных Михайловским на Западно-Сибирской линии.

Первый участок Среднесибирской дороги — от Новониколаевска до Красноярска — был открыт в январе 1898 года, а годом позже регулярное сообщение осуществлялось уже на всем пути до Иркутска, что намного опережало намеченный на середину 1900 года срок окончания строительства. В то время как Михайловскому удалось осуществить строительство вверенного ему участка, не выходя за рамки бюджета, расходы на Среднесибирскую линию, несмотря на экономию, намного превысили ожидаемые, что, в общем-то, было неудивительно. Даже еда для рабочих и корм для лошадей в процессе строительства подорожали втрое, но не из-за выросшего спроса, а по причине неурожая, разразившегося в районе стройки, в то время как остальные ресурсы стоили дорого вследствие их нехватки и расстояния, на которое их приходилось перевозить. Сам факт наличия большого количества рабочих неизбежно вел к повышению цен на продукты, поскольку местные поставщики не упускали шанса нажиться. Как следствие, приходилось повышать жалованье рабочим, чтобы дать им возможность нормально питаться, и, учитывая все эти трудности, оставалось только удивляться, что проект не вышел за рамки сметы еще больше.

На востоке, на Уссурийском участке, который был длиной всего лишь 805 км и проходил по ровной местности с относительно хорошими грунтовыми условиями, работа шла медленнее всего. Помимо обычных трудностей, связанных с поиском подходящей рабочей силы, из-за удаленности региона возникала также проблема обеспечения стройки необходимыми материалами. Все приходилось везти из Одессы (на Черном море), и путь через Суэцкий канал занимал в лучшем случае 40 дней, а нередко и больше. Кроме того, людям Вяземского мешал переменчивый климат. В то время как прекращение работ в связи с наступлением в зимний период минусовой температуры было ожидаемо — хотя, благодаря близости к морю, зимы здесь были намного мягче, чем в дремучей сибирской тайге, — частой причиной непредвиденных задержек становились также летние дожди. Местность была ровной, но очень сырой. Постоянные наводнения превращали стройку в огромное болото, и снимки того времени напоминали кадры с полей сражений Первой мировой войны, где люди и животные одинаково покрыты слоем черной жижи. Уровень воды в реке Уссури, вдоль которой пролегали значительные отрезки железной дороги, в период весеннего таяния снегов поднимался на десять метров, затопляя, а иногда и смывая уже уложенные пути. Регулярно выходила из берегов и другая река, Има.[75] Ситуация усугублялась тем, что влажный климат был благоприятен для распространения смертельного заболевания, сибирской язвы, сначала среди лошадей, а затем и среди контактировавших с ними людей. Кроме того, массу беспокойства доставляли бесчисленные количества мошки и комаров, атакующих в тех краях все живое.

Вяземский отставал от сроков строительства также из-за неспособности своих подрядчиков заниматься чем-либо, кроме набивания карманов деньгами за обеспечение стройки рабочими. Владивосток напоминал американский приграничный город, в нем было полно нечистых на руку дельцов и преступников, причем сложно порой было отличить одних от других. Стремясь нанять достаточное количество рабочих, Вяземский заключал договоры с самыми разными подрядчикам, многие из которых просто не выполняли свою часть сделки, а привлечь их к ответственности Комитету, находившемуся на другом конце страны, в Санкт-Петербурге, было невозможно. Учитывая все эти проблемы, Вяземскому можно простить некоторое отставание.

Большая часть участка была построена командой, работавшей к северу от Владивостока, но пара мостов — через реки Иман и Хор — опять-таки была оставлена напоследок, в то время как основной строительный отряд продвигался в сторону Хабаровска. Со временем появился второй лагерь, и разместившийся в нем отряд построил первые 64 км дороги, ведущей на юг от Хабаровска. Регулярное движение на линии было открыто только в ноябре 1897 года, когда, наконец, были построены мосты.

Трудности, с которыми приходилось сталкиваться строителям, отразились на стоимости Уссурийской линии, которая составила 53 125 рублей (8500 фунтов) за километр — примерно на четверть выше средней стоимости строительства Западной и Среднесибирской линий. Но это все-таки было очень дешево. Для сравнения, стоимость строительства первых железных дорог в Англии составляла около 30 000 фунтов за милю, а в Америке — в среднем около 15 000 фунтов[76].

Последним крупным участком Транссибирской магистрали, который предстояло построить, была Кругобайкальская дорога. Предполагалось, что она протянется на 1130 км от станции Мысовая на восточном берегу Байкала до Сретенска на реке Шилке через Верхнеудинск (ныне Улан-Удэ) и Читу, «столицу» Забайкалья. Строительство Кругобайкальской линии началось в 1895 году под руководством главного инженера Александра Николаевича Пушечникова, материалы подвозились с востока, их доставляли из Владивостока в Сретенск по железной дороге и реке[77].

Здесь местность была более гористой и каменистой, чем на западе, и линия должна была пройти вдоль извилистых, с крутыми берегами, рек Ингода и Шилка. Иногда отвесные уступы, образовавшиеся под воздействием течения реки на протяжении многих тысячелетий, приходилось взрывать — рискованный, но эффективный способ. Благодаря сухим и преимущественно ясным дням работа не прекращалась и зимой, несмотря на минусовую температуру (в Чите, к примеру, средний дневной максимум трех самых холодных месяцев составляет –15°С). В морозный период на темпах работы негативным образом сказывалась нехватка воды, и рабочим приходилось растапливать огромное количество снега и льда для собственных нужд, а также для лошадей и паровозных котлов.

По иронии судьбы, именно избыток воды стал причиной неописуемых бед и задержки пуска всей линии в целом. В июле 1897 года из-за сильных дождей уровень воды в восточносибирских реках поднялся, что привело к масштабному наводнению. Железной дороге был нанесен значительный ущерб. Было повреждено свыше 3700 км только что уложенных путей, а в районе Сретенска гигантский оползень снес десятки мостов и несколько километров путей. И снова на размер ущерба повлияло отсутствие должным образом проведенных изысканий, которые позволили бы оценить вероятность наводнения на отдельных участках.

Среди прочих неприятностей были засуха, наступившая вслед за наводнением, и вспышка сибирской язвы, которая привела к гибели множества лошадей и нескольких человек и, что самое ужасное, к массовому бегству рабочих из лагеря. Двое подрядчиков, ссылаясь на большие убытки, вышли из дела. Тем не менее, Пушечников дошел до Сретенска, и в январе 1900 года состоялось предварительное открытие линии, а летом того же года на ней началось регулярное движение.

Пушечников также отвечал за строительство короткого отрезка от Иркутска до Байкала протяженностью около 65 км. Здесь планы поменялись уже на поздней стадии строительства. Первоначально предполагалось построить через Ангару понтонный мост, который позволил бы поездам подходить вплотную к городу, а затем вести дорогу по западному берегу до поселка Листвянка. Однако Ангара, единственная река, вытекающая из огромного Байкала и имеющая в истоке ширину около 1 км, оказалась куда более бурной и неукротимой, чем предполагалось. Понтонный мост был признан рискованным предприятием, и потому стали рассматриваться другие идеи. Князь Михаил Иванович Хилков — министр путей сообщения, который внимательно следил за ходом строительства, руководствуясь при этом в основном распоряжениями Витте, — решил, что путь по южному берегу проще и короче, и линия так и не прошла по тому берегу, на котором располагается Иркутск. Это сохраняется и поныне[78]. Выбранный вариант, может, и казался короче, но, как показали подробные изыскания, точно не был простым. Из-за трудностей при строительстве регулярное сообщение на этом коротком отрезке до порта Байкал открылось только летом 1900 года. По словам Таппера, «там, где планировалось строить на пологих склонах, приходилось взрывать отвесные скалы, чтобы создать полки для прокладки дорожного полотна, а там, где вместо скал была земля, возникала необходимость сооружать подпорные стенки, а мимо со скоростью два метра в секунду несла свои воды Ангара»{68}.

Хотя согласно первоначальному плану Кругобайкальская железная дорога должна была строиться вдоль южного побережья, Комитет долго не давал на это согласия. Изучив результаты довольно подробных изысканий, инженеры увидели, что постройка линии на гористом берегу сопряжена с немалыми сложностями, и сделали выбор в пользу паромного сообщения через озеро, что было намного дешевле. Однако, хотя Байкал и является самым глубоким озером в мире, зимой он замерзает; поэтому в холодное время года предусматривалась прокладка по льду временных путей для поездов, как это делалось между Санкт-Петербургом и Кронштадтом, расположенным в 32 км от него на острове Котлин в Балтийском море. Хилков сумел убедить своих коллег по Комитету в том, что нужен пароход со стальным корпусом, а не дешевый деревянный корабль, как предлагалось вначале, поскольку он будет играть роль ледокола, чтобы как можно дольше держать навигацию открытой.

Таким образом, настал черед Англии внести свой вклад в строительство Транссиба, хотя и не самый заметный. Из десятка судостроительных компаний, подавших заявки, была выбрана фирма «Армстронг, Уитворт и Ко»[79] из Ньюкасла, которая быстро отправила ледокол, упакованный в без малого 7000 тщательно промаркированных ящиков, в Листвянку, маленький поселок на берегу Байкала, куда те и прибыли в конце 1896 года. Однако из-за сложностей с поиском местных квалифицированных рабочих и отсутствия многих деталей команде под руководством морского инженера и четырех мастеров из Ньюкасла понадобилось более трех лет на то, чтобы собрать «Байкал» водоизмещением 4200 тонн, который вышел в свой первый рейс по озеру весной 1900 года[80]. Корабль, хотя и неуклюжий, — по словам Таппера, он представлял собой «гибрид пузатого полярного ледокола и громоздкого прогулочного судна»{69} — тем не менее, являл собой впечатляющее зрелище, будучи самым большим железнодорожным паромом в мире за пределами США. А местных жителей он привел в такое восхищение, что молодожены жаждали приносить брачные обеты исключительно в его часовне. «Байкал» мог принять на борт 800 пассажиров, которые делились на три класса, и целый пассажирский поезд, а в дополнение до 28 полностью груженных товарных вагонов.

По просьбе Хилкова в пару «Байкалу» был заказан второй, меньший по размеру, пароход «Ангара», вмещавший 150 пассажиров и только. В хорошую погоду пароходы совершали по два рейса в день, но, несмотря на относительный комфорт, для большинства путешествующих переправа через Байкал означала нежелательную задержку. Пароходам приходилось сражаться со штормами, которые на озере поднимались быстро и внезапно, а «Ангара» оказалась слишком легкой, чтобы ломать лед также эффективно, как «Байкал».

Она могла двигаться, только если «Байкал» с половинной загрузкой и без вагонов на борту взламывал лед, чтобы освободить ей путь.

Даже летом пассажиры могли провести в порту несколько дней, ожидая переправы, если паромы не ходили из-за плохой погоды. А зимой путешественникам часто приходилось преодолевать 48 км по льду на санях; это было весьма рискованно, поскольку лед в любой момент мог треснуть, образуя полыньи, грозящие бедой любому, кто в них проваливался. В случаях, когда «Байкалу» не хватало ледокольной мощи, пассажирам приходилось покидать паром и продолжать путь по замерзшему озеру на тарантасах. Еще один способ — прокладка железнодорожных путей прямо по льду — был признан нереальным. Он не применялся вплоть до Русско-японской войны, когда это привело к ужасным последствиям[81].

Конечно, строительство дороги — нечто большее, чем просто прокладка рельсов сквозь сибирские просторы и использование паромного сообщения. Железным дорогам нужны станции, запасные пути, сигнальные системы, депо, локомотивы, подвижной состав и многое другое. Преимуществом этого грандиозного проекта, начатого и осуществлявшегося государством, была возможность стандартизировать работы и вести их в соответствии со спецификацией. Станции должны были располагаться на расстоянии не более 50 верст (53 км) друг от друга — что в два раза превышало расстояние, разрешенное на остальных линиях сети, — для того, чтобы в случае аварии можно было своевременно оказать помощь пассажирам и отремонтировать пути. Через каждые 150 верст (160 км) предусматривалось сооружение ремонтного депо, что было немаловажно, учитывая ненадежность локомотивов.

Станции и другие здания должны были соответствовать общему архитектурному стилю, разработанному специальной проектной мастерской, существовавшей при Министерстве путей сообщения с 1842 года. Мастерская занималась разработкой типологии для производственных, пассажирских и административных зданий на железной дороге. Это не означало, что все сооружения должны были быть одинаковыми, скорее, однотипными.

Говоря современным языком, это был бренд, наподобие того, что был разработан для лондонской подземки несколькими годами позже. Пассажирам, ожидавшим прихода поездов, стоило поблагодарить проектировщиков за то, что с самого начала в вокзальных зданиях были предусмотрены двойное остекление и усиленная теплоизоляция.

Существовало не менее пяти различных категорий станций. Первого класса сначала не было, так как даже в городах, уже существовавших на момент строительства магистрали — Омске, Красноярске, Иркутске и Чите, вокзалы были отнесены ко второму классу, но там они, по крайней мере, строились из кирпича (в стиле эклектики, сочетавшей в себе русские и западные мотивы). Кроме нескольких зданий, станции третьего класса строились из дерева. Но и они были по-своему очаровательны и неповторимы: «Архитектура в целом была лишена скучной предсказуемости. Это означало, что существовало множество чуть видоизмененных вариантов одного и того же. Эти деревянные здания были ближе всего к традиционной архитектуре тех мест и строились так же, как дома в деревнях и городах»{70}.

Проектной группе случалось допускать ошибки. На многих сельских станциях отсутствовали крытые площадки для хранения зерна, ожидавшего погрузки, что приводило к его порче в случае сильного дождя, к тому же его было легко украсть. Кроме того, на станциях двух низших категорий не было залов ожидания. Пассажирам разрешалось дожидаться поезда в доме станционного смотрителя, площадь которого составляла всего лишь 55 м2, но этого, вероятно, было вполне достаточно, поскольку в глухих местах на станциях почти никогда не собиралось много народу.

Вокруг станций быстро разрастались поселки, в которых селились станционные рабочие. Железная дорога активно способствовала созданию новых поселений, отличавшихся собственным самобытным стилем: «Все комплексы, здания и сооружения Транссиба образовывали громадный архитектурный объект, единый ансамбль. Использование одинаковых проектов, материалов, деталей и элементов декора на всем протяжении линии способствовало созданию архитектурного единства и целостности, которые еще больше усиливались благодаря одинаковым цветовым решениям. Деревянные здания красили в зеленый и светло-коричневый цвета, а остальные — в красный и белый, для декоративной отделки использовался кирпич и штукатурка»{71}.

Несмотря на коррупцию, некомпетентность и низкое качество работ, железную дорогу удалось построить на удивление быстро[82]. Правда, западные журналисты, от которых автор в основном получал сведения о прокладке линии, имели склонность преуменьшать достижения русских. Такое пренебрежительное отношение сложилось задолго до строительства Транссибирской магистрали. Мартин Пейдж так охарактеризовал происходившее: «Святая Русь, не принадлежа ни к промышленно развитому Западу, ни к экзотическому Востоку и не понимая ни того, ни другого, видимо, вообразила, что строительство железной дороги каким-то чудесным образом превратит ее и там и там в крупную державу. Поскольку проект в первую очередь являлся проявлением шовинизма, исключалось даже малейшее участие в нем иностранных специалистов, с самого его начала и до конца. Русским не хватало людских ресурсов, чтобы все сделать грамотно самим, и результаты их попыток были плачевны (и добросовестно отражались в западных журналах о железных дорогах, редакторы которых, по-видимому, с удовольствием предвкушали провал проекта)»{72}.

Было много и других подобных комментариев, порожденных неосведомленностью и предвзятостью, как в XIX веке, так и позднее. Такое отношение, особенно часто встречавшееся во времена строительства Транссиба, сохранилось и сегодня. И это несмотря на достижение, равное другим великим инженерным проектам XIX столетия, не подвергавшимся столь жесткой критике, — завершение дороги менее чем за десять лет.

Иначе выразились авторы книги о роли железной дороги в Русско-японской войне: «Во многих отношениях строительство Транссибирской и Китайско-Восточной железных дорог являлось верхом искусства планирования, исполнения и технического решения. Строительство железных дорог велось экономно, с заметными результатами в области проектирования»{73}. Доказательством этого может служить тот факт, что Транссиб был построен примерно вполовину быстрей, чем Канадская трансконтинентальная железная дорога, которая послужила стимулом к его созданию. Английский журнал The Engineer в одной из статей, опубликованных в 1897 году, хвалил умение русских строить мосты, отмечая, что «русские инженеры стремительно поднялись до уровня лучших инженеров Европы:»{74}.

Кроме того, как мы успели убедиться, вопреки утверждению Пейджа иностранные специалисты привлекались к участию в проектировании самых разных железнодорожных объектов, таких как мосты и другие сооружения, станции и депо. Строительство Транссиба, как и подобало проекту такого масштаба, по сути, являлось глобальным предприятием, подразумевавшим участие европейских и американских поставщиков, и имело долгосрочные последствия. Значительная часть стали, предназначавшейся для железной дороги, производилась в Соединенных Штатах, и многие американцы сколотили себе состояние на производстве рельсов, локомотивов и секций мостов. Например, тормозные системы поставлялись компаниями Westinghouse и New York Air Brake: «Американские сталепрокатные, машиностроительные и кузнечные заводы, занимавшиеся выпуском рельсов, локомотивов и секций мостов, росли и богатели на контрактах, заключаемых с русским правительством для этого гигантского предприятия»{75}. Развитие российской промышленности, стимулируемое за счет строительства железных дорог, в частности Транссибирской магистрали, основывалось на американском опыте[83]: «Было подсчитано, что Транссибирская железная дорога поддерживала не менее 128 000 американских семей»{76}. Импульс, данный строительством Транссиба американской металлургической промышленности, имел продолжительный эффект, который помог американцам обойти англичан в качестве главных поставщиков материалов для железнодорожного строительства во многих частях света. С другой стороны, вклад английских инженеров в основном ограничивался строительством парохода «Байкал», хотя они осуществляли контроль за выполнением некоторых сложных строительных задач; кроме того, англичане, как и французы, предоставляли российскому правительству значительные кредиты, часть из которых, несомненно, помогала финансировать Транссиб.

Другими словами, Транссибирская магистраль являлась огромным стимулом развития мировой капиталистической системы. По иронии судьбы, во многих отношениях данный проект стал самым грандиозным из всех реализованных за период существования коммунистического режима[84]. Это был памятник государственному планированию и финансированию. Витте, возможно, способствовал усилению капитализма и частного производства в России за счет ловкого манипулирования экономикой в качестве министра финансов. Но он делал это в интересах страны, а не ради увеличения прибыли частных предприятий. Он понимал, что доля частного сектора в экономике необходима, но она, безусловно, должна служить нуждам государства — и Транссиб является отражением этой философии.

На увеличение стоимости железной дороги, несомненно, повлияла коррупция — эта застарелая болезнь царской (да и современной) России. Поскольку комитет, руководивший проектом, находился в Санкт-Петербурге, за тысячи километров от места строительства, строгий финансовый контроль был невозможен. А масштаб взяточничества и растрат на всех уровнях был весьма заметным. Одна из основных причин — практика привлечения подрядчиков. Несколько крупных дельцов монополизировали все строительно-подрядные работы и отвечали за широкий круг задач, которые были определены очень расплывчато. Предполагалось, что подряды на сумму свыше 5000 рублей должен утверждать Комитет, но на практике это правило удавалось легко обойти путем размещения нескольких идентичных подрядов, сумма каждого из которых была ниже установленного порога. Так, Маркс в качестве примера приводит поставщика леса на Западно-Сибирском участке, получившего «36 отдельных подрядов на общую сумму 180 000 рублей»{77}.

Деятельность подрядчиков, в качестве которых выступали главным образом местные крестьяне, обладавшие коммерческой жилкой, контролировать было практически нереально. Подряды на строительство отдельных участков дороги выдавались без торгов[85], и даже в этом случае подрядчики после того, как работы уже начались, могли потребовать еще денег, понимая, что по причине настойчивых требований из Петербурга строить как можно быстрее времени на поиски альтернативы уже нет: «И так уже установив высокую цену, подрядчик затем требовал выплатить ему еще более крупную сумму, и, чтобы удержать его, начальник строительства часто удовлетворял подобные требования без согласования свыше)»{78}. Как мы уже убедились на примере Уссурийской железной дороги, деньги часто платились вперед, оседая в карманах у поставщиков, не выполнявших своих обязательств. В отсутствие должного контроля подрядчики увеличивали свою прибыль, экономя на материалах или строя без соблюдения строительных норм, вследствие чего насыпи оказывались слишком узкими, балластный слой — чересчур тонким, дренаж — недостаточным и т. д. и т. п. Прибыль в размере 30% считалась обычным делом, а стоимость материалов зачастую на 60% превышала сумму, которую заплатили за них подрядчики. В результате многие из тех, кому удалось получить подряды на строительство, значительно улучшили свое благосостояние, а один из работавших на Пушечникова прямо признавался: «Рекомендовав меня для подрядных работ на Кругобайкальской линии, Вы помогли мне разбогатеть)»{79}.

Использование небольшого числа крупных подрядчиков хоть и было накладно, но, похоже, устраивало всех, даже невзирая на увеличение расходов. Ревизоры, следившие за выполнением подрядов, закрывали глаза на подобные злоупотребления. Это облегчало им работу, так как означало, что придется иметь дело с меньшим количеством поставщиков. Фактически институт коррупции существовал абсолютно легально: «Он помогал быстро выполнить работу (невзирая на расходы) и освобождал их [главных инженеров] от дополнительных временных затрат, непосредственной ответственности за рабочих и необходимости пристально следить за работами (в которых они не слишком разбирались))»{80}. Кроме того, петербургское начальство тоже было довольно, поскольку между поставщиками и инженерами возникало меньше споров.

И тут возникает парадокс. Изложенная в этой главе история о трудностях, сопровождавших строительство железной дороги, противоречит тому неоспоримому факту, что дорога все-таки была построена, и сделано это было на удивление быстро. Но, как это всегда бывает в подобных случаях, в новостях сообщалось лишь о трудностях и катастрофах, в то время как неуклонное, не отмеченное громкими событиями успешное продвижение отдельных участков сквозь Сибирь оставалось практически незамеченным. Правда же состоит в том, что день за днем, неделя за неделей десятки тысяч рабочих, вооруженных зачастую лишь кирками и лопатами, создавали эту монументальную железнодорожную магистраль.

Помимо огромного числа рабочих рук для осуществления проекта требовались систематические денежные вливания. И в них не было недостатка: Витте, заняв пост министра финансов, не был так скуп, как Вышнеградский. Как и царь, Витте понимал, что железная дорога ценна только в том случае, если ее удастся достроить. А значит, раз уж проект запущен, в казне следует найти деньги, чтобы его закончить. Витте признавал, что строительство обойдется дорого как для экономики России, так и для ее народа, но никогда не отступал от своего намерения довести проект до конца. Витте повысил налоги, чтобы помочь государству оплачивать строительство, и делал все возможное для увеличения экспорта, что привело к возникновению дефицита внутри страны: «Сибирская железная дорога требовала огромных жертв от русского народа — досадный факт, который Витте неоднократно признавал)»{81}.

Окончательная стоимость проекта, разумеется, намного превышала первоначальную смету. Изначально определенный Комитетом бюджет составлял около 350 миллионов рублей, то есть чуть менее 50 000 рублей за версту, и включал расходы на Амурскую железную дорогу, строительство которой не было закончено до 1916 года[86]. Без учета построенной вместо нее Китайско-Восточной железной дороги — которое, как мы узнаем в главе 5, обошлась очень дорого: общая стоимость строительства достигла почти 850 миллионов рублей, увеличившись примерно на 150%, а стоимость сооружения одной версты повысилась по сравнению с первоначальной в два раза, составив более 100 000 рублей. Однако эта цифра включала также эксплуатационные убытки за первые три года. Тем не менее, данные подсчеты, возможно, занижены, учитывая непрозрачный характер государственного финансирования и применявшуюся в государственном учете систему «единой кассы», о которой рассказывалось выше. Эта система мешает определить, какие именно суммы выделялись на финансирование проекта.

Однако если говорить о развитии Сибири и установлении русского господства над ее громадной территорией, то игра стоила свеч. Железная дорога, как мы убедимся в следующих главах, продолжала расти и совершенствоваться на протяжении последующего столетия и до сих пор остается важнейшим элементом инфраструктуры региона. Была и еще одна своеобразная выгода, которую следует учитывать при оценке целесообразности произведенных затрат. Железная дорога устранила необходимость создания обычной дорожной сети между Москвой и Владивостоком, и до конца XX века надежный маршрут для автомобильного транспорта так и не появился. Наличие железной дороги сделало капиталовложения в постройку автострады необязательными, и эту выгоду необходимо учитывать. Кроме того, еще одним положительным моментом является то, что хотя расходы и превысили ожидаемые, то же самое можно сказать и о степени использования линии. С самого начала как местные жители, так и пассажиры дальнего следования активно осваивали поезда, хотя условия, в которых им приходилось путешествовать, были далеки от идеальных.

Глава пятая. Тяготы путешествия

Построенная — или почти построенная — на пороге нового столетия Транссибирская магистраль мало походила на новенькую сверкающую железную дорогу, являющую собой торжество передовых технологий. Это была извилистая одноколейная линия, которая по количеству поворотов могла соперничать с горным серпантином, а по шаткости не уступала канатному мосту. Движение по ней не отличалось скоростью и надежностью, но, тем не менее, она могла претендовать на звание самой протяженной железной дороги в мире.

Таппер был не прав, говоря, что русские «проделали первоклассную работу, построив третьесортную железную дорогу»{82}.

Замечание Таппера типично для западных писателей, большинство из которых, как сказано в предыдущей главе, были склонны чрезмерно критиковать новую железную дорогу. Наиболее лояльную характеристику дал Транссибу Уильям Оливер Гринер в 1902 году: «Встречаются скверные участки; но нет совсем уж плохих или очень хороших; некоторые намного лучше остальных»{83}. Гринер, чуть ли не единственный из критиков того времени, осознавал, в каких сложных условиях приходилось работать строителям, когда «все было точно подсчитано; но все делалось, исходя из минимальных значений [в инженерных руководствах], без всякого запаса на случай возможной разницы в составе почв и материалов». В результате неизбежно происходили случаи осадки грунта, оползней и расхождения рельсов, ведущие к крушению поездов. Особое внимание Гринер уделял проблеме использования легких рельсов, не подходивших для тяжелых паровозов, которые нужны были, чтобы тянуть составы, и замедлявших движение, поскольку на большой скорости нагрузка на пути увеличивалось, что вело к поломкам. Хотя Гринер отмечал, что строительство линии могло бы обойтись гораздо дешевле, если бы к участию в нем были допущены иностранные подрядчики, он признавал, что, сохраняя проект как чисто национальное предприятие, «русские приобрели то, в чем они отчаянно нуждались: практический опыт осуществления первоклассных путевых работ. В этом смысле государство выиграло». О регионе он также отзывался довольно спокойно: «Это не Эльдорадо, как воображают одни, но и не пустынная, безлюдная земля, как считают другие… [Это] просто обычное место, какое можно найти в любой из британских колоний)»{84}.

С постройкой Забайкальской железной дороги и открытием паромной переправы через Байкал, а также сооружением мостов через Обь и Енисей началась эксплуатация Транссибирской магистрали. Летом 1900 года пассажиры, направлявшиеся на восток, могли проделать по железной дороге весь путь из Москвы и Челябинска до Иркутска, затем до порта Байкал, а там, переправившись на другой берег, продолжить путь на поезде от Мысовой до Сретенска на Шилке; потом, проплыв почти 1600 км по реке до Хабаровска, они по Уссурийской железной дороге могли добраться до Владивостока. Путешествие занимало минимум шесть недель — не так долго, как по старой почтовой дороге, но все же немало, к тому же в пути случались длительные задержки из-за поломок, аварий и нехватки подвижного состава. Кроме того, из-за крайне ограниченной пропускной способности линии поезда ходили редко; в первое время в день отправлялось по три поезда в каждом направлении. Из-за того, что приоритет отдавался пассажирским поездам, на станциях скапливались большие запасы товаров повышенного спроса.

Даже официальный путеводитель по линии признавал ее недостаточную пропускную способность, в несколько высокопарном стиле предполагая, что «ресурсов, находящихся в ее [Западно-Сибирской железной дороги] распоряжении, недостаточно для перевозки пассажиров и грузов»{85}.

Несмотря на это недостатка в пассажирах, в том числе иностранцах, которые потом делились своими захватывающими рассказами, не было. Многие местные жители также стали перемещаться по Сибири на поездах. До окончания постройки мостов на многих участках было открыто лишь временное движение, при котором пассажиры путешествовали в вагонах четвертого класса, прицепленных к рабочим поездам, и переправлялись через реки на паромах. Зимой через небольшие реки иногда прокладывали временные пути, но это было признано опасным, и потому путники высаживались из вагонов и пешком тащились по льду. Князю Хилкову не терпелось открыть готовые участки, несмотря на их неудовлетворительное состояние, и в августе 1898 года начало действовать сообщение между Москвой и Красноярском — весь путь занимал восемь дней, при условии отсутствия поломок. А потом, переправившись через Енисей на пароме, пассажиры могли добраться до Иркутска (или, вернее, до противоположного от него берега Ангары) на поезде.

В 1896 году, в первый год эксплуатации, Западно-Сибирская железная дорога перевезла 329 000 пассажиров, в том числе 169 000 переселенцев. К 1902 году, когда большая часть магистрали была открыта, объем перевозок увеличился до миллиона человек, причем основную часть пассажиропотока составляли простые люди, местные жители. Только 8000 пассажиров воспользовались первым классом, 140 000 — вторым, а оставшаяся часть была почти поровну поделена между третьим и четвертым классами вагонов.

Это была в высшей степени примитивная железная дорога[87]. Арнот Рид, который описал свое путешествие из Пекина в Санкт-Петербург в книге, вышедшей в 1899 году, жаловался на то, что ему пришлось три часа в метель ждать, пока паром преодолеет очередную реку, через которую не был построен мост. Он также протестовал против отсутствия расписания — поезд просто отправлялся из Иркутск а через день, и «похоже, никто не знал, когда он прибудет на ту или иную станцию)»{86}. Первого класса тогда еще не было, и Рид не понял, что во втором классе действует принцип «кто первый пришел, тот и занял место в купе». В результате ему пришлось провести первые сутки в пути, сидя на чемодане в коридоре.

Однако многое во время путешествия Риду понравилось, в частности возможность покупать еду на остановках: «На многих станциях имелись прилавки, принадлежавшие местным жителям, и там можно было купить превосходных холодных жареных цыплят, куропаток, тетеревов и другую дичь»{87}.[88] Рид недурно питался, дополняя трапезу французским бренди и крымским красным вином, что было большой удачей, поскольку поезд шел по Западно-Сибирской дороге от Красноярска до Иркутска четыре дня, со средней скоростью 11 км/час. В лучшем случае предельная скорость составляла 20 верст в час (21 км/час) для пассажирских поездов и всего 12 верст в час (12,8 км/час) для товарных — намного медленнее нормы, принятой в то время в Европейской России и других местах. На многих отрезках находящийся в хорошей физической форме бегун запросто мог обогнать поезд, поскольку из-за плохого состояния путей на дороге действовали ограничения скорости.

Риду, по крайней мере, удалось обойтись без аварий. Железная дорога строилась так скверно и быстро, что возникал реальный риск для пассажиров, особенно на первых порах. В 1901 году 93 человека погибло и около 500 было ранено в 524 авариях, хотя в большинстве случаев дело ограничивалось сходом с рельсов товарных поездов. Перечислять недостатки можно было бесконечно. Все, что могло сломаться на железной дороге, ломалось — не случалось только обрушений больших мостов, благодаря (как говорилось выше) более высоким требованиям, предъявлявшимся к ним. Меньшие деревянные мосты могли прогнуться под весом поездов; рельсы могли утонуть в грязи, когда предполагаемые участки вечной мерзлоты подтаивали летом; плохо балластированный путь, при строительстве которого на прямых отрезках шпалы укладывали прямо в грязь, не насыпая подушку из щебня, под тяжестью составов мог быть поврежден. Стремление построить линию дешево вело к тому, что повороты имели меньший радиус, чем позволяли нормативы, и поездам при подходе к ним приходилось снижать скорость, иначе они рисковали на полном ходу слететь с рельсов; крутые подъемы, не предусмотренные все теми же нормативами, означали, что максимальная нагрузка на один локомотив составляла всего 16 вагонов, тогда как ожидалось, что эта цифра будет в два раза больше; а там, где выемки делались слишком экономно, огромные комья земли так и норовили упасть на пути, блокируя линию. На начальном этапе эксплуатации магистрали встречались протяженные отрезки пути, вдоль которых отсутствовала защитная полоса лесонасаждений, и до тех пор, пока правительство не распорядилось произвести посадку берез, в зимний период постоянно существовала угроза снежных заносов. В таких случаях поездным бригадам часто приходилось, вооружившись лопатами, откапывать локомотивы из-под сугробов, на что уходило немало времени.

Всего и не перечислить! Удивительно, что поезда вообще ходили, а тем более три раза в день, как предусматривало первоначальное расписание. Поломки случались ежедневно, а задержка на день или два была обычным делом. Пассажиров предупреждали о необходимости учитывать при планировании путешествия возможность непредвиденных задержек. Фотографии аварий, в основном товарных поездов, просачивались в европейскую и американскую прессу, где они сопровождались язвительными подписями вроде: «Обычное крушение на Великой Сибирской железной дороге», тем самым усугубляя незаслуженное пренебрежение, с которым на Западе относились к Транссибирской магистрали.

Причиной задержек были не только поломки и аварии. Для работы на железной дороге приходилось нанимать огромное количество неквалифицированных работников, которые мало обращали внимание на расписание, если таковое вообще имелось. Складывалось впечатление, что на каждой станции машинист и его помощник встречали давних друзей, с которыми не виделись много лет, и, кроме того, они имели обыкновение задерживаться, чтобы почаевничать и перекинуться парой слов со станционными работниками, с каждым из которых здоровались за руку[89]. В дни великих и храмовых праздников поездная бригада в полном составе могла отправиться на молитву в часовню, которые имелись на каждой крупной станции.

Некоторые происшествия были особенно впечатляющими. По словам одного из пассажиров, путешествовавших по Транссибу на заре его существования, Ричарда Джефферсона, самый первый паровоз, который должен был осуществлять движение по Среднесибирской железной дороге на участке Мариинск — Ачинск, упал в реку, когда под ним обрушились пути, что неизбежно повлекло за собой многомесячный ремонт ветки. Для Джефферсона, который путешествовал по линии зимой 1896-1897 годов, сразу по завершении строительства Западного участка, поездка была богата на приключения. Джефферсон надеялся разбогатеть на золотых приисках в Центральной Сибири и проехал весь готовый отрезок пути. Кульминацией путешествия стал момент, когда он добрался до реки Чулым, сравнительно небольшой по сибирским меркам, но все же достаточно широкой (если верить Джефферсону, «как две Темзы в районе Лондонского моста»{88}. Мост до Ачинска еще не был построен, но стремление поскорее открыть дорогу было так велико, что через реку навели временную переправу: «В четверти мили от реки рельсы отделялись от основной линии и шли вниз по склону и далее по льду до противоположного берега, где располагался Ачинск». Джефферсон почувствовал некоторое облегчение, когда поезд остановился и «вошел проводник и попросил нас выйти и идти пешком до другого берега, добродушно заметив, что если поезд провалится [под лед], то утонут только он, другие проводники и машинисты». Джефферсон сомневался в том, что лед достаточно крепок, чтобы выдержать вес паровоза и 15 тяжелых вагонов, и потому с радостью отправился через «унылую ледяную пустыню», откуда «через реку был виден отблеск солнца на медном куполе одной из церквей Ачинска и собиравшиеся позади него сумерки. Справа выделялся незаконченный мост, похожий на паутину, а кругом, насколько хватало глаз, был один только снег». От этого рассказа так и веет холодом.

Следуя за толпой пассажиров, закутанных в меха, что делало их похожими на «гигантские тюки шерсти», Джефферсон наблюдал за тем, как поезд шел по льду. Паровоз, пыхтя и свистя, медленно спускался по склону к реке, где путевые рабочие закрепляли рельсы на льду, попросту поливая их водой, которую они брали тут же из полыньи и которая мгновенно замерзала, намертво сковывая железо и лед. Когда первый вагон с лязгом съехал на лед, раздался треск, но лед выдержал, и через пять минут, провожаемый невозмутимыми взглядами пассажиров, поезд уже въезжал в Ачинск.

В общем, для Джефферсона и его попутчиков замерзшая река не стала непреодолимым препятствием. В конце весны лед таял, и поезда уже не могли пересекать реку, но и паромы еще не ходили из-за опасности столкновения с огромными плавучими льдинами, так что пассажиры могли застрять в ожидании переправы на несколько недель. Осенью, пока лед не становился достаточно крепким, также имелся период, в который переправа была невозможна. Даже летом, когда паромная переправа действовала, здесь также часто возникали задержки, поскольку пассажирам нужно было погрузиться на паром со всем своим багажом, и чтобы перевезти всех желающих, маленьким суденышкам приходилось проделывать несколько рейсов, преодолевая огромные водные пространства.

Примером того, насколько медленным было передвижение по железным дорогам в былые времена, может служить тот факт, что Джефферсону для того, чтобы преодолеть 193 км, отделяющих Ачинск от Красноярска, который в ту пору являлся конечным пунктом линии, пришлось провести в поезде всю ночь и часть утра: «Мы ехали всю ночь, переползая через горные перевалы, пересекая узкие долины, гигантские лесные просеки, но вокруг были только вечные снега и ничего, чтобы могло хоть как-то ободрить или воодушевить». Мост через Енисей еще не был построен — на это потребовалось три года и 94 000 рабочих рук, — и потому Джефферсону и его спутникам пришлось добираться до города на санях и продолжать свой путь до Иркутска в тарантасе. Джефферсон также дал блестящее и вполне убедительное объяснение того, почему линия была построена так плохо. Один инженер, работавший на линии, высказал мысль, что существовавшая система постройки была, по существу, изощренной схемой создания дополнительных рабочих мест: «Нас наняли прокладывать эту дорогу. Она должна быть закончена примерно за три года; и что мы должны делать?» Как оказалось, собеседник Джефферсона был прав. В течение примерно десяти лет с момента постройки линия постоянно ремонтировалась или совершенствовалась, особенно после того, как в ходе Русско-японской войны были выявлены ее основные недостатки (о чем говорится в следующей главе).

Немного раньше, через пару дней после отправления из Томска, поезд, на котором ехал Джефферсон, вышел из строя, и было объявлено, что ремонт займет, по крайней мере, несколько часов. Решив не дожидаться, когда состав починят, он вместе с одним из попутчиков прошел 15 верст (16 км) до ближайшей станции, оказавшись там первым из пассажиров, и был вознагражден за свои усилия, с аппетитом отобедав в буфете, который начальник станции приготовил к прибытию поезда; словно объевшийся кот, он уснул в зале ожидания, где оказалось гораздо удобней, чем в грохочущем поезде.

Без таких трапез, порой обильных, а порой скудных, пассажирам приходилось бы нелегко, учитывая, что в годы, предшествовавшие полному открытию линии, вагоны-рестораны в поездах отсутствовали. Если местные жители не выходили к поезду торговать провизией, как это случалось зимой, путешественники оставались голодными. Как-то в одну из поездок Аннет Микен, английская дама (как она сама себя называла), путешествовавшая со своей матерью по Забайкальскому участку как раз перед тем, как он был полностью открыт для публики, пришла в ужас, обнаружив, что ей придется ехать в четвертом классе — единственном доступном на тот момент. Чтобы избежать соседства с крестьянами, заполонившими поезд, они с помощью говорившего по-французски кондуктора переместились в багажный вагон, охраняемый несколькими любезными солдатами, но все четыре дня пути им пришлось довольствоваться лишь молоком, чаем и хлебом.

Но военные, особенно высшие чины, не всегда были добры по отношению к простым путешественникам. Одним из тех, кто в числе первых проехал по Транссибу, был уже упоминавшийся Уильям Оливер Гринер, которому однажды не посчастливилось оказаться в одном поезде с офицерами, скупавшими на станциях все, что попадалось им на глаза; один раз жадный генерал купил 40 яиц и семь бутылок молока, оставив ехавшим в поезде матерям с грудными детьми одну лишь соленую рыбу.

Джефферсон забронировал для себя место в первом классе, но выяснилось, что таковой имеется далеко не во всех поездах, поэтому несколько ночей ему пришлось провести на жесткой полке в третьем. В те времена многим иностранцам приходилось сталкиваться с ситуацией, подобной той, в которой оказались мать и дочь Микен, и путешествовать в третьем или четвертом классе, что обычно было малоприятным делом. Доктор Фрэнсис Кларк, англиканский приходской священник из Новой Англии, продвигался из Сретенска на восток, в сторону Байкала летом 1900 года, то есть примерно в то же время, что и Микен с матерью, когда ветка еще не была полностью открыта для регулярного сообщения. Ему посчастливилось путешествовать в купе третьего класса с жесткими, необитыми сидениями и тремя рядами деревянных спальных полок длиной всего лишь полтора метра. И ему действительно повезло: в 2012 году во время посещения Новосибирского музея железнодорожной техники я видел мрачные вагоны 1900-х годов, оснащенные тремя рядами жестких металлических полок для сна и решетчатыми дверьми. Кларку досталось место в вагоне в хвосте поезда, который был намного хуже тех, в которых ему доводилось ездить раньше: «Остальные, по-видимому, относящиеся уже к пятому классу, представляют собой просто крытые вагоны без сидений, снаружи имеется обозначение, согласно которому в вагонах разрешается перевозить 12 лошадей и 43 человека)»{89}. (Говорят, что обычно было только 40 человек.) Кларк описывает самых разных людей, путешествовавших в этих вагонах, без какого-либо христианского сострадания: «Если вагоны были пятого класса, то многих пассажиров можно было отнести к шестому и седьмому — кто в тряпье, кто в лохмотьях, и лишь немногие в бархате». По его словам, они кишели «отвратительными паразитами», а «из-за неописуемой вони воздух в вагоне был густым и тяжелым», и со временем дышать становилось все труднее.

В 1900 году с целью привлечь больше таких пассажиров, как Кларк, правительство дало распоряжение обеспечить перевозку до Владивостока поездами класса люкс, которая должна была осуществляться частично на казенные и частично на частные средства.

Князь Хилков объявил об амбициозных планах по запуску поездов высшего класса между Москвой и Владивостоком, а также Москвой и Порт-Артуром, морским портом на Ляодунском полуострове в Маньчжурии, который был взят в аренду у Китая и назван в честь командира английского военного корабля, который чинился в его гавани (сегодня те, кто приезжает на Дальний Восток, знают его как Люйшунь[90]. Предполагалось, что по роскоши вагоны люкс даже превзойдут европейские аналоги, ставшие в течение последних 20 лет обычным явлением, например, знаменитый «Восточный экспресс». Чтобы осуществить задуманное, Хилков привлек к сотрудничеству Жоржа Нагельмакерса — создателя «Восточного экспресса» и других европейских поездов того же класса. Нагельмакерс, который великолепно умел продавать свой товар и был подлинным энтузиастом железнодорожного дела, воспользовался Всемирной выставкой в Париже, которая проводилась в 1900 году и была посвящена техническим достижениям завершающегося XIX столетия, и прежде всего Эйфелевой башне. Он дал посетителям почувствовать, каково это — путешествовать по Транссибирской магистрали в окружении роскоши. Нагельмакерс не просто поместил в выставочное пространство несколько вагонов, он предоставил посетителям Всемирной выставки возможность «совершить путешествие по железной дороге». Всего за пять шиллингов они могли пообедать в вагоне-ресторане, но главным развлечением была панорамная картина, написанная Павлом Пясецким по заказу Управления по сооружению железных дорог. Чтобы создать у «пассажиров», жадно уплетающих обед из трех блюд, ощущение движения, художник придумал расположить за окнами вагона-ресторана специальные установки, позволявшие создать иллюзию езды на поезде. Движущаяся панорама создавалась с помощью нескольких экранов, двигавшихся с разной скоростью. Ближайший к зрителям слой, на котором располагались привычные всем камни и песок, двигался быстро, следующий, с нарисованными на нем кустами, чуть тише. Далее помещался третий экран, который двигался еще медленнее и изображал отдаленные виды, ну, а четвертый, самый «тихоходный», был настоящим шедевром художника. На длинных рулонах Пясецкий поместил картины, выполненные акварелью с натуры во время путешествия в специально выделенном вагоне по тем участкам железной дороги, строительство которых уже было завершено. Среди этих акварелей были виды Москвы, Омска, Иркутска и Пекина. У зрителей должно было сложиться впечатление, что они сами проделали весь этот долгий путь по железной дороге. Показ длился 45 минут, и в нем было задействовано девять рулонов общей длиной около 900 метров[91]. На Всемирной выставке экспозиция и панорама Транссиба получили золотую медаль наравне с Эйфелевой башней и… супом фирмы «Кемпбелл».

Целью использования поездов класса люкс являлось не получение прибыли, а попытка повлиять на распространенное в западных кругах мнение о том, что Транссибирская магистраль — это дорогостоящая, но ни на что не годная железная дорога. Витте всегда считал строительство Транссиба возможностью поставить Россию на одну ступень с западными державами, и в этой связи крайне важно было убедить богатых европейцев путешествовать по линии поездами высшего класса. Но поначалу недостатки линии отпугивали потенциальных путешественников. Поэтому, чтобы склонить европейцев проделать весь маршрут по железной дороге вместо того, чтобы, например, добираться в Китай по морю поезда должны были быть не только оснащены всеми необходимыми удобствами, но и стоить недорого. В рекламе, разработанной специально для Всемирной выставки в Париже, указывалась поразительно низкая цена — 12 фунтов за поездку в экспрессе первого класса от Москвы до Владивостока.

А о какой роскоши шла речь! Для выставки Нагельмакерс построил четыре вагона, которые, хвастался он, были оборудованы «наравне со специальными европейскими поездами, предназначавшимися исключительно для королевских особ». И это были не пустые слова. Каждый вагон был рассчитан всего на восемь пассажиров, размещавшихся в четырех двухместных купе, каждое с собственной ванной комнатой, декорированных в стиле петербургского салона. Во всех вагонах имелись гостиные и курительные комнаты, а в отделке использовались элементы того или иного стиля в искусстве: «Один украшали детали из покрытой белым лаком липы, зеркальные стены, потолочные фрески со сценками из греческой мифологии и вышитые шторы. Другой был выдержан в стиле Людовика XVI, с дубовой позолоченной мебелью выпуклых форм; третий — в стиле французской империи, а четвертый — в китайском императорском стиле)»{90}. Были обещаны все возможные удобства, когда-либо использовавшиеся в поездах класса люкс в Европе и Америке: библиотека, заполненная книгами на четырех языках, музыкальный салон с полноразмерным роялем, парикмахерская и даже спортивный зал с вело- и гребным тренажерами. Для фотографов обещали оборудовать темную комнату, хотя, скорее всего, она предназначалась для удобства не столько пассажиров, сколько штатных соглядатаев, поскольку царская Россия по-прежнему оставалась полицейским государством. А верующие могли помолиться в церкви на колесах, в которой были и иконы, и закругленные окна, и красивый алтарь.

В рекламе пассажиров обещали доставить в Пекин за две недели, но по тем временам это звучало слишком оптимистично, учитывая частоту поломок и низкую скорость движения. Правда, прежде чем поезда класса люкс отправились на восток, на дороге был произведен ряд улучшений, входивших в программу усовершенствований, осуществлявшуюся при поддержке князя Хилкова, который понимал, что недостатки линии являются потенциальным поводом для негативного отношения к ней во всем мире. Улучшения производились почти сразу же после завершения строительства очередного участка, что должно было гарантировать нормальное функционирование линии. Особенно это касалось сложной Забайкальской ветки, представлявшей собой почти на всем протяжении горную железную дорогу, узкое основание для которой было вырублено в склонах холмов. Хилкову удалось убедить Комитет Сибирской железной дороги в необходимости выделить на эти усовершенствования еще 80 миллионов рублей, что позволило устранить наиболее серьезные недостатки. Тревогу вызывало не только состояние колеи, но и малая пропускная способность, вызванная недостатком разъездов и обгонных путей. Получение разрешения на дополнительное финансирование, естественно, требовало времени, но к началу 1899 года Хилков отдал приказ о строительстве новых сортировочных станций и разъездов, а также об увеличении числа вагонов и улучшении состояния путей, с тем чтобы на наиболее благоприятных участках довести скорость до 37 км/ч вместо изначальной в 21 км/ч.

Чтобы привлечь иностранных пассажиров и помочь им скоротать долгие томительные часы в вагоне, русское правительство подготовило 500-страничный «Путеводитель по Великой Сибирской железной дороге», который был выпущен на французском, английском, немецком и, конечно, русском языках. Путеводитель рисовал радужную картину жизни сельской России в фотографиях и таблицах, рассказывая о народах, населяющих земли, по которым следовал поезд, в подробностях, способных удовлетворить самого дотошного студента-антрополога. Однако перевод, хотя и точный с точки зрения грамматики, был немного тяжеловесным. В путеводителе также была представлена развернутая информация, касавшаяся мира животных, как диких, так и домашних. Например, в нем сообщалось, что киргизские лошади «невзрачные на вид, обладают выдающимися качествами. Чисто киргизская порода характеризуется следующими признаками: небольшой рост (до 2 аршин); короткая спина (12 вершков), сухая, выразительная и прямая голова…» и т. д.{91} Киргизы охотились на волков, которых травили собаками; «и верст 15 дружной скачки достаточно, чтобы загнать волка до изнеможения», после чего зверя убивали палкой или нагайкой.

Кроме того, судя по путеводителю, русским еще в досоветскую эпоху была присуща любовь к точным цифрам урожая зерновых и промышленного производства. В бесконечных таблицах содержатся различные статистические данные: вес товаров (в пудах), отправляемых во Владивосток и Новониколаевск; количество лошадей, крупного рогатого скота, овец и других сельскохозяйственных животных в различных районах в окрестностях Читы; площадь засеянных земель вокруг Тюмени. То же самое приходилось терпеливо выслушивать Эрику Ньюби во время многократных посещений советских колхозов, о чем он рассказывает в книге «Большая поездка на Красном поезде». Причиной этому являлось все то же отчаянное стремление русских доказать всему миру, что они могут делать все, что делают европейцы, не хуже, а то и лучше. Возможно, путеводитель, учитывая длительность и временами однообразность путешествия, должен был играть роль усыпляющего чтива, помогающего пассажирам, которые не могли заснуть, скажем, из-за тряски.

Самый лучший поезд предназначался для царя. По свидетельству современников, он «роскошью превосходит train de luxe, недавно построенный для германского императора.

Это настоящий дворец на колесах»{92}. В то время между правящими домами Европы шло молчаливое соревнование — чей поезд будет самым роскошным. Судя по всему, победил русский царь, поезд которого был утопающим в роскоши отелем на колесах: «Стены гостиной покрыты бледно-розовым шелком, а царская опочивальня обтянута светло-голубым атласом, мебель — кретоном того же цвета. В каждом спальном вагоне имеется также столовая, обитая замшей». Также имелась детская, оснащенная игровой с «качелями, как на ярмарке». А еще в поезде был великолепный вагон для скота. Очевидно, придворные медики рекомендовали царским дочерям пить молоко от одной и той же коровы, и потому в пути их сопровождали две коровы голштинской породы[92].

На деле, пассажиры, для которых создавалась вся эта роскошь, путешествовали гораздо реже, чем царь, и их число было намного меньше того, которого можно было ожидать после успеха на Всемирной выставке в Париже. Курсировал только один поезд класса люкс в неделю, отправлявшийся из Москвы в Иркутск в субботу вечером, тогда как обычные поезда уходили ежедневно в 15:00. Поскольку поезда высшего класса на многих станциях не останавливались, путь занимал всего девять дней — вдвое меньше, чем на отправлявшемся ежедневно поезде, но Нагельмакерс обманул русских партнеров, использовав для Транссиба обычные пассажирские вагоны — приспособленные для более широкой русской колеи — вместо тех элегантных образцов, которые были представлены на выставке в Париже. Оливер Рэди, англичанин, путешествовавший по линии в 1902 года, заплатил 34 фунта 10 шиллингов (34,50 фунта, что по ценам 2013 года равно примерно 3600 фунтам) за весь путь от Москвы до Порт-Артура и оттуда на пароходе до Шанхая, что говорит о том, что рекламировавшиеся в Париже цены были повышены. Не соответствовали заявленным в рекламе и имеющиеся в поезде удобства, которые, хотя и были такими же, как в других европейских поездах первого класса, все же не отвечали, вопреки обещаниям, «королевским» стандартам. Однако в опубликованном вскоре после путешествия отчете Рэди жалоб было не много, хотя он отмечал с раздражением, что вагон-ресторан был «слишком мал», а заказанных блюд «приходилось ждать чересчур долго»{93}. Тем не менее, по его мнению, в течение всей поездки «кормили в поезде хорошо», а иногда, в качестве приятного дополнения к трапезе, он пил «самое вкусное молоко и сливки из всех, что мне доводилось пробовать»: молочные продукты местные «женщины и девочки продавали пассажирам на станциях по очень низкой цене»{94}.

Еще один пассажир, Харри де Виндт, путешествовавший в 1901 году, дал еще более положительный отзыв: «Поезд был как роскошный передвижной дворец. Великолепный ресторан, библиотека, фортепиано, ванны и, что не менее важно, просторное, хорошо обставленное купе со всеми удобствами, электричеством и прочим (и без попутчиков), послужили тому, что этот первый этап нашего большого сухопутного путешествия будет вспоминаться впоследствии с легкой грустью{95}. Для де Виндта, рассказывавшего, как ехавшие в поезде военные развлекались тем, что обыгрывали в вист незадачливого еврея, вся поездка была затянувшимся развлечением. По его словам, никто не знал, какой сейчас час, поскольку все придерживались санкт-петербургского времени, но это никого не заботило: «Наше фортепьяно ниспослано нам свыше, а большинство русских женщин — прирожденные музыкантши. Так что после dejeuner[93] присоединялись к дамам, которые коротали время с Глинкой и Чайковским до тех пор, пока не уставали петь и играть»{96}. А вот другой путешественник, Майкл Майерс Шумейкер, наоборот, жаловался, что фортепьяно использовалось только как склад для грязных тарелок, а в библиотеке можно было найти одни лишь русские романы да потрепанные французские и немецкие книги. В те дни завтраки, обеды и ужины в поезде подавались по местному времени, однако в расписании указывалось время московское, и потому на всех станциях часы также показывали столичное время, что вводило в заблуждение невнимательных пассажиров.

Кое у кого из пассажиров жалобы были более серьезными. Пастор Фрэнсис Кларк, который в начале своего путешествия ехал, как ему показалось, в вагоне для перевозки скота, в июне 1900 года продолжил путь на восток, отправившись из Иркутска на одном из первых поездов категории люкс и свысока отзывался о попытках русских организовать движение высококлассных поездов: «Это был вагон, роскошный по сравнению с составом четвертого класса для переселенцев, на котором мы ехали прежде, но ему все еще далеко до лучших американских поездов»{97}. Поезд состоял из русского паровоза, топящегося дровами, багажного вагона, в котором, как ни странно, находилась ванна, и затем вагона-ресторана, разделенного на две части — одна с небольшими столиками на две-четыре персоны, а другая с панорамными окнами и мягкими креслами для курящих. Дважды в день было предусмотрено комплексное питание: в час дня предлагалось съесть обед из двух блюд за рубль, а в шесть часов вечера — ужин за рубль с четвертью, кроме того, в течение дня можно было заказать любое блюдо по меню, правда, довольно ограниченного. Еще было два спальных вагона второго класса и один первого класса, хотя Кларк мог не заметить разницы между ними. Вообще-то Кларк был доволен своим купе. По его словам, в каждом купе «с окном, столом, а также широкой и удобной койкой для каждого пассажира» размещалось по два или по четыре человека. Вагоны были «богато устланы коврами и обтянуты синим плюшем, покрытыми чехлами из красной полосатой хлопчатобумажной ткани». Внутри было много места для багажа и удобных крючков для одежды, так что там «можно было поместиться с таким же комфортом, как в просторной каюте океанского парохода». Противореча самому себе, Кларк пишет, что «условия тут намного лучше, чем в американском более многолюдном и разношерстном пульмановском вагоне», который во времена, о которых идет речь, был плацкартным, как показано в знаменитом фильме с участием Мэрилин Монро «В джазе только девушки».

Уже упоминавшаяся Аннет Микен сравнивала поездку по Сибири с путешествием по Канадской Тихоокеанской железной дороге — и не в пользу последней, — рассказывая, как, почувствовав себя плохо, она «улеглась в постель на три дня» и наслаждалась покоем. «Если бы болезнь застала меня на хваленой Тихоокеанской магистрали, возможно, я бы не дожила до того дня, когда я рассказываю эту историю. Там бы мне каждое утро приходилось вставать очень рано и весь утомительный день сидеть прямо в жестком кресле, в которое превращалась моя кровать»{98}. Путешествие по России она сравнивала с пребыванием в «“Либерти-холле”, где можно закрыть дверь и спать целый день, если хочется, или есть и пить, и курить и играть в карты, если это вам нравится больше»{99}. Особенно ее поразила маленькая электрическая лампочка для чтения, а также звонки: для вызова слуги, чтобы убрать купе, и официанта, чтобы заказать еду. По словам Аннет, здесь не было спешки и суеты, которые сопровождали поездки по железной дороге в Европе и Америке.

Кларк также подсчитал, что путешествие стоило ему примерно четверть той суммы, которую он заплатил бы за поездку по Америке, на меньшее расстояние, в пульмановском вагоне. Однако в России поезд шел намного медленнее, в среднем со скоростью 22,5 км/час, включая остановки, а однажды сибирский «ковбой» километра три скакал рядом с поездом, в котором ехал Кларк, с легкостью держась рядом, пока, наконец, «не осадил лошадь, беззаботно помахав шапкой, как будто не видел больше смысла соревноваться с таким медлительным противником».

Кларку предложили принять ванну в багажном вагоне, но его отпугнула цена в полтора рубля. Он также жаловался на отсутствие в библиотеке книг на английском языке, кроме «двух-трех третьесортных романов в бумажной обложке, явно оставленных прежними пассажирами». Хотя де Виндту, путешествовавшему в январе, понравилась Сибирь с ее белыми снегами, которая показалась ему «приветливой землей надежды и бесконечным, даже по ее меркам, снежным покровом», все же пейзаж был слишком «унылым» и однообразным, чтобы рекомендовать его туристам. Тем не менее, число последних увеличивалось, и их впечатления от поездки были положительными.

Эти противоречивые отзывы первых пассажиров говорят о том, что между поездами, курсировавшими по Транссибирской магистрали, существовало много различий. Некоторым путешественникам повезло проехать на поездах, содержащихся в чистоте и порядке, тогда как на других служащие явно не спешили выполнять свои обязанности как положено. Есть подозрение, что полтора рубля, которые пытались содрать с пастора Кларка за пользование ванной, были чистой воды попыткой мелкого мошенничества со стороны поездной бригады, так как больше никто ни о чем подобном не упоминает. Кроме того, как уже говорилось выше, некоторые поезда были предоставлены Нагельмакерсом, прочие же находились в ведении российских государственных железных дорог, где стандарты были другими. За сотню с лишним лет ничего не изменилось. Когда я путешествовал по линии в 2012 году, все точно так же зависело от конкретного персонала и «культуры», созданной начальником поезда. Более того, я обнаружил, что фирменные поезда «Россия», идущие на запад как поезд № 1 (а на восток — № 2) и преодолевающие весь маршрут от Владивостока до Москвы, оборудованы намного лучше: телевизор в каждом купе и более мягкая обшивка спальных мест, чем «местные» поезда, курсирующие только по отдельным участкам линии.

Нужно учесть, что в начале XX века было нелегко подобрать подходящий персонал. В Сибири почти не было промышленности, и потому мало у кого — не считая государственных служащих, набираемых преимущественно в Европейской России, — имелся опыт работы за жалованье, тем более в такой огромной организации, как российская железная дорога. Транссиб постоянно — а не только в процессе постройки — нуждался в огромном количестве рабочих рук. В 1902 году на железной дороге работало 14 700 человек, парк подвижного состава включал 750 паровозов и 55 пассажирских вагонов, многие из которых ранее уже использовались на линиях в западной части России.

Оказалось, что найти тех, кто сможет должным образом обслуживать готовую линию, оказалось сложнее, чем тех, кто ее построит. Большинство новых служащих не имели достаточной квалификации. А для железнодорожников из европейской части России перспектива жить в Сибири выглядела не слишком заманчивой. И дело было не только в удаленности и суровом климате; потенциальных работников отпугивали дефицит товаров массового потребления, дороговизна жизни и на ранних этапах отсутствие школ. В результате на восток соглашались ехать только наименее квалифицированные или имевшие плохой послужной список рабочие. Даже более высокое, по сравнению с европейской частью России, жалованье не могло привлечь достаточное количество компетентных кадров.

Коренное население, значительная часть которого вела кочевой образ жизни, не было заинтересовано в оплачиваемой работе. Поэтому местный резерв потенциальной рабочей силы был очень невелик: «Из-за малой численности собственного населения Сибирь располагала только неграмотными или плохо образованными ссыльными и бывшими заключенными»{100}. Железная дорога так отчаянно нуждалась в кадрах, что многие сторожа, нанятые охранять ее имущество, до этого были сосланы в Сибирь именно за грабеж. Те, кому по долгу службы предстояло иметь дело с пассажирами, набирались из числа осужденных за менее тяжкие преступления, а на ремонтные работы — из убийц и насильников[94].

Ситуацию не улучшало и то, что железные дороги не стремились облегчать жизнь тех, кого им удалось нанять на работу. Семафоров в то время не существовало, и потому для обеспечения безопасности каждого отрезка пути на расстоянии 3 км друг от друга располагались маленькие бревенчатые сторожки. При приближении поезда сигнальщик выходил и, вытянувшись по стойке смирно, поскольку каждый поезд олицетворял верховную власть царя, разворачивал флаг или, если дело было ночью, поднимал зажженный фонарь чтобы показать, что путь свободен. Можно себе представить, каково приходилось на отдаленных участках дороги сигнальщикам! Чтобы добраться до места службы или возвратиться домой, они были вынуждены проделывать путь пешком по нескольку километров, часто в самых неподходящих природных условиях.

Для тормозных кондукторов на грузовых поездах не был предусмотрен специальный вагон, в котором они могли бы находиться во время движения. По словам Л. Лодиана, журналиста, писавшего о железных дорогах, людям приходилось держаться за что придется: «Бедные кондукторы, закутавшись в свои тулупы, жались друг к другу на открытых площадках и пытались хоть как-то укрыться от холода и порывов ледяного ветра, а столбик термометра показывал от 20 до 40 градусов ниже нуля. Они не могли даже вздремнуть — так было холодно. Так что им оставалось только ждать следующей станции, где была возможность немного согреться и выпить горячего чаю»{101}. По утверждению того же Лодиана, их месячное жалование составляло всего 28 рублей, которых, по его подсчетам, едва хватало на жизнь.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что многие новые работники, столкнувшись с экстремальными климатическими условиями и частыми болезнями, не задерживались в Сибири долго, отчего на железной дороге постоянно ощущалась нехватка рабочей силы. На некоторых участках годовые потери кадров вследствие их высокой текучести достигали 80%, то есть каждый год происходило почти полное обновление персонала.

Неудивительно также, что в подобных условиях буйным цветом расцвела коррупция. Это явление было широко распространено по всей России, и мошенничество всех мастей быстро распространилось на Транссибирскую магистраль. Традиция давать взятки должностным лицам, чтобы они выполняли свою работу, существовала повсюду и была практически узаконена: «Взятки просили и давали открыто, обычно в обмен на расписки. Без них было не обойтись, когда нужно было устроиться на работу, перейти на другую должность, получить повышение, избежать наказания и перевезти груз»{102}. А еще имели место хищения. Пропадало все, но больше всего — уголь. Было подсчитано, что только 20% угля, хранившегося в Омске, сгорало в паровозных топках, тогда как остальной железнодорожные рабочие продавали, стараясь как-то компенсировать себе низкое жалование. Благодаря существованию черного рынка, местные учреждения, например, школы и даже здания, принадлежавшие городской администрации, отапливались углем, украденным на железной дороге.

Ситуацию в значительной мере усугубляло неэффективное управление. По утверждению Стивена Маркса, «структура руководства на железной дороге была централизована до абсурда»{103}. Управление западным участком дороги до Иркутска осуществлялось из Томска, и восточным — из Хабаровска, но местным чиновникам тоже было выделено немного властных полномочий. Бюрократия — еще одна русская хроническая болезнь, наравне с коррупцией — усугублялась строгим контролем за каждым решением, даже касательно мелких просьб о выделении дополнительных средств со стороны Комитета Сибирской железной дороги, заседавшего на другом краю огромной страны, в Санкт-Петербурге. Например, каждое пособие, назначенное работнику, пострадавшему в результате несчастного случая, или семьям погибших, рассматривалось Комитетом, хотя размер выплат составлял самое большее несколько сотен рублей.

Несмотря на сомнительное прошлое многих железнодорожных рабочих, путешествие через Сибирь по только что построенной железной дороге не было таким уж опасным, поскольку даже крушения происходили в основном с участием товарных поездов, и в них заведомо погибали не пассажиры, а железнодорожные рабочие. Само название «Сибирь» вызывало необоснованные страхи, а путеводители, например, «Бедекер», рекомендовали путешествовать, вооружившись револьвером, но он был ни к чему и, наоборот, мог сам служить источником опасности. «Бедекер», казалось, делал все возможное, чтобы отбить у людей желание путешествовать по линии. Путеводитель советовал захватить с собой все необходимые мелочи, которые, на самом деле, имелись в поездах, как-то: полотенца, мыло и даже «переносную резиновую ванну». Чтобы не попасть под подозрение полиции, с собой рекомендовалось брать «только романы и никакой политической литературы». Гостиницы якобы были чересчур дорогими, а за каждым углом путешественников поджидали разбойники. Но на деле, хотя осторожность никогда не бывала лишней, первые путешественники рассказывали в основном о безграничной доброте своих попутчиков и редко упоминали о риске стать жертвой нападения.

Более того, путешествие по Транссибирской магистрали постепенно становилось все более легким. Всем желающим попасть во Владивосток приходилось дважды воспользоваться водными маршрутами: один раз при переправе через Байкал, а второй — чтобы добраться по рекам от Сретенска до Хабаровска.

Два последних звена, которые обеспечили бы сквозной путь через Маньчжурию — Китайско-Восточная железная дорога и Кругобайкальская, огибающая южную оконечность озера, — должны были быть построены через несколько лет, но оба они оказались источником новых неприятностей. Так, Китайско-Восточная железная дорога явилась, по утверждению одного аналитика, «главной причиной Русско-японской войны и сыграла важную роль в приближении Октябрьской революции». Неплохо для скромной одноколейной железной дороги протяженностью каких-то 1600 км.

Глава шестая. Повод к войне

Выбор маршрута через Маньчжурию, возможно, казался разумным как с практической, так и со стратегической точек зрения, но мог повлечь за собой проблемы, как в результате и произошло. Два участка в России, связывавшие железную дорогу с Маньчжурией, были построены без особенных сложностей. Летом 1897 года начались работы по сооружению линии протяженностью чуть более 110 км, тянувшейся на восток от Уссурийской железной дороги, а точнее от населенного пункта, который сегодня называется Уссурийск (севернее Владивостока), по направлению к маньчжурской границе до поселка Пограничный. Через два года она была построена. С запада Пушечников, до сих пор занятый на строительстве Забайкальской железной дороги, примерно в то же время приступил к сооружению более длинного участка, начинавшегося между Сретенском и Читой и тянувшегося до границы с Китаем. Под давлением правительства, требовавшего увеличить темпы строительства, чтобы как можно скорее получить линию, соединяющую центр страны с побережьем Тихого океана, Пушечников справился с поставленной задачей на год раньше, чем планировалось, построив 345 км путей до границы с Маньчжурией к 1901 году. Оба отрезка были быстро открыты для движения поездов, хотя поначалу они, по сути, являлись ответвлениями от основной линии, ведущими практически в никуда.

Главный участок КВЖД, который должен был проходить через Маньчжурию, послужил причиной возникновения крайне щекотливой ситуации, когда политическая обстановка дестабилизировалась, и возникла угроза военного конфликта. В 1898 году до того скрытые имперские амбиции русского правительства, теперь получившие возможность воплощения благодаря появлению железной дороги, вышли на первый план. Было заключено соглашение о праве на аренду у Китая на 25 лет всего Ляодунского полуострова, расположенного на юге Маньчжурии. Это противоречило прежним заверениям Витте о том, что Китайско-Восточная железная дорога не является частью плана колонизации Маньчжурии. У русских были большие виды на Порт-Артур и город Дальний (ныне Далянь), расположенный на южной оконечности Ляодунского полуострова, которые, в отличие от Владивостока, являются незамерзающими портами, где навигация длится круглый год. После того как Ли Хунчжан подписал соглашение о строительстве Китайско-Восточной железной дороги, Россия тут же начала утверждаться в Маньчжурии в качестве доминирующей силы. Харбин — важный город и штаб-квартира железной дороги — быстро приобрел облик одной из провинциальных российских столиц, и туда хлынул поток русских, чтобы помочь в управлении дорогой.

Скрытое вторжение русских в Маньчжурию было частью интриг, осуществляемых всеми крупными державами — особенно Г ерманией, Францией, Великобританией и США — с целью основания на Дальнем Востоке центров торговли и колоний. Порты играли ключевую роль в этой экспансии, поскольку обеспечивали доступ в прибрежные зоны. Россия ловко сумела обойти остальных, но соперники внимательно следили за каждым ее шагом, ожидая возможности атаковать. Повод для расширения на Восток русские получили в ноябре 1897 года, когда Г ермания захватила Циндао, порт на Восточно-Китайском море[95]. Это было сделано под предлогом защиты христиан после того, как двое немецких миссионеров были убиты местными жителями, сопротивлявшимися попыткам распространения христианства. Русские не замедлили с ответом. В марте 1898 года они вынудили Китай подписать соглашение о передаче полуострова в аренду, и министр иностранных дел князь М. Н. Муравьев немедленно организовал захват Порт-Артура. В рамках соглашения русские обещали построить железную дорогу, которая соединила бы порт с Китайско-Восточной железной дорогой в Харбине, по существу, создав прямое железнодорожное сообщение между Москвой и восточными районами Китая. Русские утверждали, что переход Ляодунского полуострова в русское владение защитит интересы Китая от экспансии Германии и других европейских держав, но это была неубедительная отговорка. Захват явно был частью более широкой империалистической стратегии, откровенно нарушающей договор, заключенный с Ли. Витте был абсолютно честен, когда в ходе переговоров относительно строительства Китайско-Восточной железной дороги заверял китайцев в том, что Россия не имеет подобных намерений, и пришел в ужас, узнав о русском военном вмешательстве. В своих воспоминаниях он писал: «Китайско-Восточная железная дорога задумывалась исключительно в культурных и мирных целях, но шовинистские авантюры превратили ее в орудие политической агрессии, включая нарушение договоров, добровольных обещаний и неуважение элементарных интересов других народов»{104}. Витте пришел в такую ярость, что подал царю прошение об отставке, но не получил ее — он был слишком полезен государству. Однако несогласие в вопросах дальневосточной политики в конце концов все-таки стоило ему карьеры[96].

Вот в каких сложных политических условиях шло строительство линии, и это, понятно, не облегчало задачу строителям, поскольку местное население относилось к русским достаточно враждебно. Строительство Маньчжурского участка Китайско-Восточной железной дороги началось в 1897 году под руководством очень опытного русского инженера Александра Иосифовича Юговича. Если и другие участки Транссиба при первом рассмотрении производили на строителей ошеломляющее впечатление, то почти 1600-километровая Китайско-Восточная дорога через Маньчжурию, вне всякого сомнения, превзошла их все. Железную дорогу предстояло строить в недоступной гористой местности, проложить предварительный маршрут через которую было невозможно из-за отсутствия карт. Немногие имеющиеся там дороги находились в плачевном состоянии и в сезон дождей превращались в непроходимое болото. Мосты через реки отсутствовали, и переправиться через них можно было только вброд или на двух маленьких суденышках, скрепленных вместе. Почти на всем протяжении маршрута ощущалась нехватка лесоматериалов, а на восточном отрезке трудно было найти подходящий камень.

Изыскатели насчитали не менее 14 крупных рек, замерзавших на четыре месяца, через которые требовалось построить мосты. Более того, если при строительстве основной магистрали Транссиба удалось обойтись без крупных туннелей, то здесь требовалось прорыть восемь, протяженность самого длинного из которых, через Большой Хинган на Западной линии КВЖД, должна была составить 3080 метров. Строительство линии тормозила не только нехватка материалов, но и опять-таки отсутствие рабочей силы. Местные жители не владели русским языком, а переводчиков, которые могли бы помочь уговорить их работать на стройке, не хватало. Необходимость везти рабочих и материалы издалека привела к новаторствам на стройке. Вместо того чтобы тянуть линию, как обычно, Станислав Кербедз (правая рука Юговича) предложил оригинальную стратегию. Он с молчаливого согласия Витте решил прокладывать черновой, рабочий путь, на который можно было временно класть рельсы, чтобы подвозить материалы, более сложные инструменты и оборудование и, главное, рабочих — русских строителей и китайских «кули» (наемных работников) — и уже с их помощью подготавливать насыпь и создавать балластный слой для постоянного пути. В самый разгар строительных работ в них было задействовано 200 000 человек. Первые бригады приступили к прокладке путей в августе 1897 года со стороны Уссури, тогда как остальные по железной дороге и на пароходе добирались до Харбина, который из небольшого поселка к 1903 года разросся до города с населением 40 000 человек, половину из которых составляли русские.

Учитывая спешность постройки, Комитет всегда был готов выделить деньги, что позволяло вести строительство одновременно более чем на 20 отрезках, протяженность каждого из которых составляла от 80 до 160 км. Так же, как на Забайкальской железной дороге, обширные участки вечной мерзлоты приходилось взрывать или растапливать с помощью костров, дрова для которых во многих местах приходилось везти за сотни километров. Многие трудности, с которыми столкнулись создатели Транссиба, повторились и на КВЖД, например, весенние паводки, смывавшие участки только что построенной линии. Но, тем не менее, строительство шло быстрыми темпами — благодаря вкладываемым ресурсам.

Однако кроме капризов природы существовали и два других препятствия, мешавших строительству дороги: болезни и недовольства. Чтобы поддержать захват Ляодунского полуострова и Порта-Артура, летом 1898 года было начато строительство 885-километровой линии между Харбином и Порт-Артуром, получившей название Южно-Маньчжурской железной дороги (ЮМЖД). Россия уже приступила к укреплению порта и превращению его в военно-морскую и угольную базу для Дальневосточного военного и торгового флотов, а для этого нужна была железная дорога. Линия проходила через самый густонаселенный район Маньчжурии. Вскоре после начала строительства в Инкоу, расположенном примерно в 320 км от Порт-Артура, разразилась эпидемия бубонной чумы. Благодаря оперативным действиям русских властей распространение заболевания удалось остановить, но паника среди китайцев, занятых на разных строительных участках, все равно возникла, и многие из них бежали, бросив работу. В 1902 года на юге Маньчжурии произошла вспышка холеры, которая распространилась на Харбин и прилегающие к линии районы. На этот раз среди заразившихся оказались русские рабочие, и снова началась паника, в результате которой на некоторых участках работы не велись большую часть летнего строительного сезона.

Китайцы подозревали, что русские специально устраивают ненужную шумиху вокруг строительства КВЖД и связанных с ним трудностей, и что на самом деле все это является частью империалистического заговора. Один из бывших управляющих линией Чин Чун Вонг в 1920-е годы писал, что, по его мнению, строительство железной дороги в целом, не считая длинного туннеля под Большим Хинганом и моста в Харбине, не представляло особой сложности, и что дело специально «приукрашивали», чтобы привлечь русских в Маньчжурию: «Есть немало доказательств тому, что швыряние денег направо и налево поощрялось. Огромные суммы тратились на возведение величественных дворцов, многочисленных казарм, роскошных клубов, великолепных церквей и школ и т. д., и все только для того, чтобы убедить русских селиться вдоль Китайско-Восточной линии)»{105}. По его мнению, именно это, а не трудности при строительстве, стало причиной огромной стоимости проекта, которая из-за включения всех дополнительных расходов в общую сумму составила 400 миллионов рублей, примерно 60 000 фунтов за версту, больше, чем на Транссибе[97]. Это несколько преуменьшает сложность строительства, поскольку на линии требовались 912 стальных и 258 каменных мостов. Но Вонг прав, утверждая, будто стоимость проекта оказалась необычайно высокой из-за того, что железная дорога задумывалась как нечто большее, чем просто транспортная система. Бесспорным является то, что русские использовали строительство линии и необходимость ее охраны как способ вбить русский клин в китайскую территорию и колонизировать Маньчжурию. Охранная стража, создание которой было оговорено в процессе переговоров, которые Витте вел с Ли, больше напоминала небольшую армию, нежели полицейское подразделение, учитывая, что ее численность быстро достигла 25 000 человек.

Само существование железной дороги, способной перевозить людей через весь континент так быстро, изменило расстановку сил в регионе. Всего за несколько дней целый эшелон казаков, которых обычно посылали утверждать русскую власть на местном уровне, мог добраться к местам беспорядков. То есть Россия делала именно то, чего, по обещанию Витте, делать была не должна, а именно, использовала железную дорогу в качестве движущей силы оккупационной политики. Это стало очевидно с началом Ихэтуаньского (Боксерского) восстания в 1899 году. С первых дней строительства на КВЖД начались набеги разбойников-хунхузов (буквально «краснобородые»), которые нападали на местных жителей и вымогали у путешественников плату за защиту. На самом деле это была наполовину узаконенная практика, поскольку купцы, направлявшиеся в сельские районы, могли купить в располагавшихся в крупных маньчжурских городах конторах страховку, после чего им выдавались охранные грамоты и маленькие флажки, которые нужно было прикрепить на повозки, — это должно было защитить их от возможного нападения. Однако эти налеты были ничто по сравнению с тем, что творилось во время Ихэтуаньского восстания, вспыхнувшего на севере Китая, когда основной целью нападавших стала Китайско-Восточная железная дорога. Движение ихэтуаней, прозванных «боксерами», объединяло консервативных националистов, отличавшихся склонностью к мистицизму: они верили, что, овладев тайными техниками, можно научиться летать. В течение недолгого времени общество пользовалось поддержкой вдовствующей императрицы Цыси, в результате чего нападения на иностранцев приобрели более жестокий характер. Ихэтуани разрушили большую часть ЮМЖД в окрестностях города Мукден, и русские рабочие бежали в страхе. Подверглась нападениям и КВЖД, поскольку обе эти линии были символами ненавистного иностранного вторжения[98].

Необходимость отвечать на бандитские нападения стала отличным прикрытием для расширения военного присутствия, а Ихэтуаньское восстание дало России дополнительный повод установить контроль над Маньчжурией и расширить свое влияние в регионе. На самом деле, по свидетельству Витте, позиции ихэтуаней никогда не были сильны в Маньчжурии, и Охранная стража могла бы без труда справиться с ними. Витте распознал уловку: «Наша армия вела себя в Маньчжурии как в завоеванной стране, подготавливая таким образом почву для будущей катастрофы. Силы “боксеров” в Маньчжурии были, в сущности, ничтожны»{106}.[99] Несмотря на то что армия наносила поражение отрядам ихэтуаней и без промедления казнила попадавшихся ей на пути хунхузов, военный министр настаивал на мощном присутствии в стране, что только усиливало напряженность. Русские подлили масла в огонь, совершив целый ряд злодеяний в отношении местного населения. Самое известное из них произошло в июле 1900 года в Благовещенске на русском берегу Амура: солдаты, получив приказ выдворить всех китайцев с русской территории, просто погнали тех через реку ружейным огнем, в результате из нескольких тысяч живыми на тот берег добрались не более 160 человек. Это было далеко не единственное военное преступление, намеренно совершенное русскими, и, конечно, подобные случаи вели к эскалации конфликта и росту насилия[100]. Инженер Югович ясно понимал намерения России, о чем впоследствии писал: «Ни для кого не секрет, что с самого начала кампании военные хотели не только покарать “боксеров”, но и осуществить насильственное присоединение Маньчжурию»{107}.

Несмотря на разбойные нападения и ущерб, причиненный линии ихэтуанями, работы продолжались благодаря созданной Юговичем армии китайских рабочих. К ноябрю 1901 года, наконец, стало возможным доехать на поезде из Москвы до Владивостока, не считая переправы через Байкал на санях или пароме, и добраться до Порт-Артура по ЮМЖД. Однако до завершения строительства КВЖД было еще далеко. Не был закончен главный туннель, поезда следовали извилистым маршрутом в обход горного массива, а многие мосты были временными, шаткими и ненадежными. Кроме того, линия имела ограниченную пропускную способность, и поезда шли очень медленно. Планировалось, что пропускная способность одноколейной на всем протяжении железной дороги сначала составит десять пар поездов в день, но разъездов, которые позволили бы достичь этого, было недостаточно, к тому же максимальная скорость составов не превышала 22,5 км/час, а на горных отрезках падала до 16 км/час. Таким образом, работа Юговича не была завершена. Понимая, что перспектива войны с Японией вполне реальна, правительство разработало ускоренную программу усовершенствования железной дороги, а Комитет выделил деньги на ее реализацию. Было построено почти 150 новых запасных путей, необходимых как для размещения ожидающих поездов, так и для увеличения потенциала грузовых перевозок, но план сделать дорогу двухколейной на всем ее протяжении из-за угрозы войны был отложен.

Конфликт становился неизбежным из-за позиции группы воинственно настроенных русских генералов, которая обретала все более шовинистический характер. Они выступали за проведение экспансионистской политики, которая неизбежно должна была привести к конфронтации, несмотря на настойчивое сопротивление и предостережения со стороны Витте. Когда в 1901 году Ихэтуаньское восстание было подавлено, Витте выступал за то, что русские войска, посланные на помощь Охранной страже, должны вернуться домой. Великие державы беспокоило русское присутствие, особенно учитывая их собственные интересы на Дальнем Востоке, и они явно не собирались позволить русским установить свое господство в регионе. Сторонники мирного урегулирования, казалось, одержали верх в 1902 году, когда был заключен договор с Китаем, предусматривавший вывод русских войск с его территории к 1903 году, и летом того же года Витте лично посетил Маньчжурию, чтобы оценить ситуацию. Однако после его возвращения стало ясно, что русские не выполняют свою часть соглашения и войска выведены лишь частично.

Царь был против полного ухода из Китая. Вместо этого он направил на Дальний Восток нового советника, воинственно настроенного генерала Петра Безобразова, (в роскошном вагоне, как с неприязнью отмечал Витте), который, по-видимому, был увлечен «грандиозными планами освоения наших дальневосточных владений, к коим он причислял Маньчжурию и Северную Корею»{108}. Безобразов имел виды не только на Маньчжурию, но и на полуостров Корею, соседний с Ляодунским. Японцы тоже претендовали на Маньчжурию и Корею и, вероятно, удовлетворились бы только последней, однако царю были больше по душе намерения Безобразова, нежели более осторожный подход Витте.

Вмешательство Безобразова исключило возможность мирного исхода. Он представил желание Витте вывести войска как признак слабости[101], и царь согласился с ним. Витте вышел из правительства, не перестав предупреждать об угрозе войны[102]. Как и следовало ожидать, переговоры между Японией и Россией касательно взаимных территориальных притязаний в регионе провалились, но царь не понимал, что угрозы Японии — это не пустые слова. Завершение строительства Транссибирской магистрали, а точнее Китайско-Восточной железной дороги и ее южного продолжения, было расценено (как и предупреждал Витте) как вызов. И Япония ответила на него так, как и следовало ожидать.

Подобно многим другим войнам, эта началась почти по ошибке, скорее из-за недопонимания, чем из желания воевать. Русские не верили, что Япония всерьез собирается нападать, тогда как японцы, со своей стороны, были уверены, что Россия удовлетворит их требования. Таппер блестяще высказался по этому поводу: «В целом, Русско-японская война явилась результатом соперничества двух государств из-за господства над чужими территориями, на которое у них не было ни малейшего законного или морального права»{109}. Предположения обоих государств относительно действий друг друга оказались неверны, и в феврале 1904 года Япония напала на Порт-Артур. После нескольких попыток взять порт японская армия высадилась на Ляодунском полуострове.

Время было выбрано японцами не случайно: они опасались, что, как только Транссиб и КВЖД будут достроены[103] и усовершенствованы, Россия получит возможность быстро переправлять значительное количество войск в Маньчжурию. Японцы хотели воспользоваться неспособностью не вполне достроенных дорог вынести бремя войны, а то, что, по имеющимся сведениям, Кругобайкальская железная дорога должна была быть закончена к 1906 году, сыграло решающую роль при выборе времени нападения. До завершения работ в Прибайкалье сообщение между Москвой и Маньчжурией занимало пять-шесть недель, но после их окончания на это потребовалось бы всего около десяти дней. В некотором смысле Россия расплачивалась за то, что Транссибирская магистраль не была построена раньше (учитывая, что план вынашивался более 40 лет). Если бы линия появилась, скажем, в 1870-1880-х годах, когда Япония только-только выходила из изоляции, она бы не смогла противостоять территориальным претензиям Российской империи. В начале же XX века, к несчастью для России, Страна восходящего солнца уже представляла собой хорошо организованную военную державу.

К моменту начала Русско-японской войны на КВЖД были проведены некоторые усовершенствования, но линия ни в коем случае не эксплуатировалась еще в полном объеме. Не были построены ни главный туннель, ни многие запасные пути и мосты, и потому пропускная способность дороги была во многом ограничена. Что касается Транссиба, то, несмотря на все усовершенствования, магистраль все еще ощущала на себе последствия экономного подхода к строительству и по-прежнему оставалась медленной, с недостаточной пропускной способностью. Особенно важным, как быстро сообразили японцы, был тот факт, что из-за отсутствия железнодорожного маршрута вокруг озера Байкал на линии образовалось «узкое место», «бутылочное горло», и не было ничего удивительного в том, что сразу после того, как война была объявлена, на обоих берегах озера возник хаос.

Груз, скапливавшийся на станции Байкал, ждал отправки через озеро, по которому были проложены три самостоятельных маршрута. Первый был обозначен шестами и предназначался для саней, перевозивших в основном офицеров. Грузоподъемность этого вида транспорта ограничивалась протяженностью переправы — около 64 км. Однако данный маршрут не был таким легким, как может показаться. Даже офицерам иногда приходилось идти пешком за обозом, поскольку байкальский лед при замерзании образует большие пластины, что делает невозможным переправу по нему груженых саней. По второму маршруту шла пехота, переправляясь через замерзшее озеро в метель. Единственным облегчением в пути были грубые временные укрытия, построенные через каждые 6 км, где солдатам раздавали чай и суп, а тем, кто получил обморожение, оказывали медицинскую помощь. Позднее, когда лед был признан достаточно крепким (озеро не замерзает до января), по нему проложили временную ветку — рискованная задача для строителей из-за расщелин во льду, куда по неосторожности легко было провалиться. Сначала предполагалось, что паровозы смогут тянуть поезда через все замерзшее озеро, но первая же попытка провалилась, так как весна была очень теплой, и подтаявший лед крошился — погибло несколько человек и, конечно, паровоз. После этого случая локомотивами уже не рисковали, и вагоны через белую ширь тянули лошади и люди — задача, непосильная даже для Сизифа[104].

Из-за того, что ледяная железная дорога была способна перевезти лишь малую часть тех грузов, которые ежедневно прибывали в Иркутск и порт Байкал, в этих городах вскоре скопилось огромная масса товаров и людей. По свидетельству современников, станции заполняли «горы ящиков, пирамиды тюков, содержавших вещи и продукты, в которых крайне нуждались военные в Маньчжурии»{110}.

Если весь этот груз ожидал отправки на восток, то в обратном направлении двигались спасавшиеся от войны беженцы. Корреспондент газеты Standard наблюдал ужасные сцены в поездах, направлявших на запад: «[Отсутствовали] уборные, еды в дороге было не достать, вода — в дефиците, а молока не было вовсе, и 600 детей всех возрастов жались друг к другу, пытаясь согреться, и плакали от голода и мучений. Это одно из самых печальных зрелищ военного времени и предвестник будущих несчастий»{111}. Этот, увы, первый, но далеко не последний раз, когда Транссиб становился свидетелем масштабных бедствий и людского горя, как показали последующие события Гражданской и Второй мировой войны.

Прежде чем достичь «бутылочного горлышка» на озере Байкал, войскам предстояло выдержать ужасное путешествие. Только офицерам полагались спальные вагоны и мягкие сидения. Остальным же приходилось ехать в очень скромных условиях, набившись в товарные вагоны, обитые изнутри войлоком, в некоторых из которых — но не во всех — имелась печка. Сидеть солдаты должны были на узких деревянных лавках, а спать прямо на полу. Казаки, конные ударные части русской армии, известные своей стойкостью, ехали вместе со своими лошадьми, которых они размещали в начале и в конце вагона, а сами располагались посередине. В поезд обычно помещалось около 1100 человек — он состоял из 28 вагонов, каждый из которых был рассчитан на 40 человек или восемь лошадей. Большую часть пути солдатам приходилось голодать, поскольку из-за чьего-то непродуманного решения покупать провизию они могли только в войсковых лавках. Поступало много жалоб, особенно в связи с тем, что простые солдаты не могли позволить себе покупать еду у торговцев, осаждавших поезда на крупных станциях[105] — один солдат жаловался, что на протяжении всего пути им приходилось довольствоваться «скудными порциями черного черствого хлеба, отвратительным супом и горячим чаем»{112}. Власти, поняв, что, если солдаты будут находиться в таких условиях все две недели пути до Иркутска (а иногда и дольше), то попав, наконец, в Маньчжурию, окажутся не в состоянии идти в бой, распорядились через каждые три дня дороги давать им один день отдыха. Поэтому в лучшем случае войска добирались до маньчжурского фронта 30 дней, а часто — из-за задержек и поломок — и все 50.

Когда началась война, работы на Кругобайкальской линии шли полным ходом. Но, поскольку это был самый трудный участок на всем протяжении Транссибирской магистрали (даже сложнее, чем КВЖД), то к моменту нападения японцев на Порт-Артур до окончания строительства было еще очень далеко. Один из членов Комитета Сибирской железной дороги лишь слегка преувеличивал, говоря, что линия «по сложности и объему работ превзошла все, что было построено в Российской империи до настоящего временю»{113}. Комитет принял решение о строительстве Кругобайкальской дороги в 1898 году, а на следующий год начались изыскания[106], подтвердившие, что задача предстоит действительно трудная, так как «впереди ждали 80 с лишним километров отвесных скал, прерываемых мысами, ущельям, бухтами и узкими уступами)»{114}. Всего на 262-километровой трассе требовалось построить свыше 200 мостов и 33 туннеля, а из-за бесчестного числа тупиков и поворотов железная дорога в итоге отклонялась на восток примерно на 65 км. Позднее был проложен более прямой маршрут, а уцелевшие участки в настоящее время являются одной из популярных туристических достопримечательностей.

Под руководством Александра Николаевича Перцова, еще одного энергичного и отважного инженера, отвечавшего за строительство Транссиба, была собрана девятитысячная многонациональная армия рабочих, состоявшая, помимо русских, в основном из турок, персов и итальянцев. Перед ними стояла непростая задача построить вдоль восточного побережья линию от порта Байкал до Култука. Основной проблемой было то, что скалы уходили прямо в озеро, не оставляя прибрежной полосы. Поэтому строителям приходилось вырубать искусственные полки для железнодорожного полотна, которые должны были пролегать на высоте минимум пять метров над урезом воды Байкала. Это делалось, чтобы во время свирепых штормов, часто случающихся на этом огромном озере, которое справедливо называют морем, волнами не смыло пути. При создании полотна широко применялся динамит, но, тем не менее, процесс был долгим и трудоемким. Как и на других участках, зимой большая часть работ, например укладка путей, приостанавливалась, однако сооружение туннелей и мостов продолжалось.

Изначально планировалось, что строительство Кругобайкальской линии завершится в 1906 году, но война внесла свои коррективы, и Перцова с подрядчиками попросили ускорить работу. Количество рабочих было увеличено на 50%, и на завершение проекта были выделены огромные суммы денег. Примечательно, что первый испытательный поезд прошел по линии в середине сентября, всего через шесть месяцев после начала войны, но он десять раз сходил с рельсов, а из-за того, что туннели оказались недостаточно высокими, с крыш вагонов, к смущению подрядчиков, пришлось удалить вентиляционные трубы. Через несколько дней князь Хилков снова проехал по линии на своем поезде, на сей раз более удачно: поезд сошел с рельсов всего один раз. Однако состояние путей вызывало беспокойство, а скорость состава едва ли превышала 8 км/ч. Из-за сложного рельефа и необходимости торопиться, дорога обошлась в огромную сумму — 70 миллионов рублей. Стоимость одной версты здесь после учета всех необходимых усовершенствований была даже выше, чем на КВЖД[107].

Учитывая, что страна находилась в состоянии войны, а линия пролегала через один из самых отдаленных районов Сибири, особой шумихи по поводу того, что строительство дороги, соединившей Москву с побережьем Тихого океана, наконец, завершилось, не было. Дата проведения Хилковым испытаний, 25 сентября 1904 года, редко упоминается в рассказах о строительстве Транссиба. Окончание стройки не было отмечено ни забиванием символического «золотого костыля», как это делалось на всех известных американских железных дорогах, ни приветственным ликованием жителей города — по причине отсутствия оных. И потому не было никого, кто смог бы оценить грандиозность этого важнейшего достижения[108]. Строительство железной дороги протяженностью более 9000 км, начавшееся в мае 1891 года, завершилось всего через 13 лет, то есть в год строилось 715 км путей. Канадская тихоокеанская железная дорога, на которую ориентировалась Россия, строилась немного быстрее — 750 км в год — но была почти вдвое короче, а ее строителям в процессе работ не приходилось сталкиваться с трудностями, связанными с доставкой рабочей силы и материалов. Россия по праву могла гордиться тем, что ей удалось создать такое грандиозное инженерное сооружение, пускай даже внешний мир не обратил на него никакого внимания, учитывая начавшуюся войну и отдаленность линии.

Открытие магистрали резко повысило военный потенциал России, поскольку необходимость в транспортировке войск и военного имущества вынуждала правительство активизировать усилия по усовершенствования ненадежной пока дороги. Была запущена программа масштабных усовершенствований, в том числе повсеместной замены легких рельсов тяжелыми. Развернулась постройка более чем 200 дополнительных запасных путей, что позволило упростить процесс пропуска поездов, погрузки и разгрузки товарных вагонов. Началось внедрение добавочного подвижного состава и паровозов (часто перенаправленных с других русских дорог). Часть пути передокладывалась во избежание негативного влияния чрезмерного уклона дороги. В сочетании со всеми этими усовершенствованиями открытие Кругобайкальской железной дороги позволило переправлять войска к театру боевых действий. Вместо трех пар поездов в день к концу войны Транссиб был способен обеспечивать движение 16 пар в день. В начале войны на Дальнем Востоке размещалось 125 000 солдат и пограничников, а к ее окончанию по железной дороге в регион было переброшено около 1,3 миллиона человек. Японская армия в начале войны насчитывала 300 000 человек, к концу эта цифра увеличилась вдвое, в основном за счет подкреплений, прибывавших по железной дороге. В результате железные дороги, послужившие поводом к началу войны, благодаря своей способности перебрасывать на фронт людей и вооружение явились также причиной огромного числа сражений и, следовательно, смертей. Сам способ ведения войны, когда с обеих сторон в бой вступали огромные армии, являлся результатом использования железных дорог для обеспечения непрерывности притока войск к линии фронта[109]. Эти огромные армии даже копали окопы, предвосхитив тем самым безысходные сражения Западного фронта в Первую мировую войну, где ни одна из сторон не могла в течение длительного времени одержать победу. Поэтому-то Русско-японская война стала предметом пристального изучения для военачальников в преддверии столь крупного конфликта.

Конечно, не одни лишь русские использовали железные дороги. Японцы не только сумели быстро построить линию в Корее, помогавшую перебрасывать войска и военные материалы в Маньчжурию, но и, сломив сопротивление Порт-Артура, захватить ЮМЖД. Русские, во всяком случае, поступили разумно, не оставив врагу ни одного паровоза, и, поскольку японцы использовали совершенно другую колею — 1067 мм вместо русских 1524 мм, — сначала им пришлось заставить тянуть составы китайских рабочих. В конце концов колею перешили, и тогда японцы приступили к эксплуатации линии с удвоенной энергией.

Однако усилия по усовершенствованию русского железнодорожного маршрута были предприняты слишком поздно. Японцы, возможно, не ожидали, что строительство Кругобайкальской линии и общее улучшение Транссиба завершится так быстро, но они были готовы бросить в бой достаточно сил, чтобы победа осталась за ними. Путь, по которому осуществлялось снабжение японской армии, был намного короче, чем у русских, которые, даже функционируй Транссиб превосходно, все равно испытывали бы трудности из-за его протяженности. Японцы, понимавшие, что войну необходимо закончить прежде, чем Россия сумеет сосредоточить на Дальнем Востоке достаточно большую армию, смогли навязать время и место решающего сражения, которое произошло при Мукдене в феврале — марте 1905 года. На поле боя сошлись 620 000 человек, 350 000 из которых были русскими, — рекордное на тот момент число участников битвы за всю историю войн[110]. И японцы, хотя и уступавшие немного в численности, смогли победить.

Строительство японцами железной дороги через Корею и захват ими Южно-Маньчжурской линии показали русским трагическую иронию происходящего. Созданная ими железнодорожная магистраль не только открывала перед японцами путь на Харбин, но и, теоретически, являлась прямой дорогой в сердце России, начинающейся на чужой и потенциально враждебной территории. Война преподнесла русским жестокий урок: та самая дорога, которую они построили для осуществления своих имперских амбиций, могла быть использована против них самих: «Построенная Россией железная дорога обеспечила ей возможность угрожать Японии, но ее захват может позволить последней начать стремительное контрнаступление, которое, возможно, уже нельзя будет остановить, поскольку линия позволит транспортировать людей и вооружение так же, как это делала Россия на ранних этапах войны{115}. На самом деле, все было не так просто. Суметь приспособить линию противника для своих нужд трудно, в этом японцы успели убедиться, когда им пришлось менять колею на ЮМЖД; и предположение, что иноземная армия, пускай даже научившаяся эффективно использовать захваченные железнодорожные пути, сможет поставить Транссиб себе на службу, чтобы въехать по нему в Москву, кажется невероятным. Однако, как мы увидим в главе 8, посвященной Гражданской войне, тот, кто получал контроль над Транссибом, получал власть над Сибирью.

Тем не менее увеличившаяся пропускная способность линии и угроза, которую она представляла для дальнейшей экспансии со стороны Японии, несомненно, сыграли свою положительную роль в ходе переговоров о мире, проходивших при поддержке США в сентябре 1905 года в Портсмуте, штат Мэн. С российской стороны в переговорах принимал участие С. Ю. Витте, который очаровал американскую делегацию, укрепив таким образом позиции России. Японцы, понимавшие, что теперь Транссиб является более эффективной магистралью, чем это было в начале войны, согласились на заключение мира, что практически сводило на нет их сокрушительную победу в войне. Однако они получали контроль над ЮМЖД, что означало, что русские отказываются от претензий на Порт-Артур, послуживших в свое время поводом к войне. Война также показала русским, что с их стороны было опрометчиво рассчитывать получить доступ к тихоокеанскому побережью посредством КВЖД. Теперь все внимание было приковано к Амурской железной дороге, и хотя ее строительство заняло почти десять лет, но по завершении Россия, наконец, получила дорогу, проходившую на всем протяжении полностью по ее собственной территории.

Несмотря на неожиданные и немного незаслуженные уступки, приобретенные в ходе конференции в Портсмуте, долго зревшее в России возмущение ужасной войной, начавшейся исключительно из-за империалистских амбиций правительства[111], вырвалось наружу и чуть было не привело к крушению царского режима. Расправа над мирными демонстрантами в Санкт-Петербурге в январе 1905 года, когда погибло свыше 100 человек, усилила напряженность, а поражение при Мукдене породило новую волну протестов. В течение всего года забастовки и стачки приобретали все более организованный характер, назревала реальная угроза свержения правительства. Однако революцию удалось предотвратить путем принятия Манифеста 17 октября, разработанного все тем же С. Ю. Витте. Одним из основных положений документа стало учреждение Государственной Думы (парламента), что позволило заручиться поддержкой со стороны наименее радикально настроенных протестующих и дало царю возможность удержать власть еще на десять лет, хотя позднее он отказался от своих обещаний и ограничил созданную следующей весной Думу в правах.

Хаос, возникший после войны, сделал путешествие по Транссибирской магистрали более рискованным и непредсказуемым, чем до нее. Английский поэт и член банкирской династии Морис Бэринг, в октябре 1905 года направлявшийся из Иркутска на запад на Транссибирском экспрессе, сообщал, что, уже перевалив за Урал, на несколько дней застрял в Самаре в самый разгар беспорядков. Сначала все шло довольно спокойно, пассажирам выдали деньги на покупку провизии, но ехавшим в третьем классе достались копейки, и они разграбили буфеты, забрав все продукты себе. В конце концов офицер, умевший обращаться с телеграфом, отправил сообщение в столицу и получил разрешение продолжить путь. Со слов Бэринга, «мы нашли машиниста-любителя и случайный паровоз и отправились в Пензу»{116}. Паровоз, как и следовало ожидать, сломался, но удалось раздобыть другой, и Бэринг, к счастью, прибыл в Москву как раз тогда, когда был обнародован Манифест 17 октября, после чего на некоторое время снова воцарился мир.

После войны многие генералы, в частности военный министр А. Н. Куропаткин, поспешили назвать причиной поражения железную дорогу. Дескать, будь она в лучшем состоянии, он, генерал Куропаткин, сумел бы отправить в Маньчжурию больше солдат и выиграл бы войну. Такое видение ситуации было слишком упрощенным. Транссибирская магистраль, конечно, имела свои недостатки, но военачальники в своих обвинениях не учитывали тот факт, что вести войну, находясь на другом конце линии снабжения протяженностью несколько тысяч километров, трудно независимо от того, насколько хорошо она функционирует. На самом деле со стороны русского командования, учитывая его собственные промахи, было несправедливо валить все на проблемы с железной дорогой. Военачальники использовали неверную тактику, посылая тысячи солдат на смерть и отказываясь признать, что со времен Русско-турецкой войны 1877-1878 годов, предыдущего крупного конфликта, боевая техника и вооружение коренным образом изменились. В то время как японцы модернизировали свою структуру командования и следили за тем, чтобы их солдаты отправлялись в бой сытыми, русские мало заботились о нуждах рядового состава. Кроме того, неготовность русских эффективно использовать современное вооружение, в частности пулеметы и скорострельную артиллерию, не давала им возможности противостоять атакам японцев. Как говорилось в одной солидной научной работе, посвященной роли железной дороги в войне, «в то время как Россия демонстрировала неспособность применять передовые методы в военной сфере, ее железнодорожное строительство могло служить примером успешного использования этой самой современной и точной технологии»{117}. Сноровка, демонстрируемая при строительстве железных дорог, не затронула пока другие сферы, как надеялся Витте.

На самом деле, отношение к войне с самого начала было неправильным. Наличие железной дороги оказалось слишком большим искушением для Николая II, который развязал войну[112], обернувшуюся катастрофой не только для страны, но и, в конечном счете, для его режима: «То, что Россия собиралась начать полномасштабную войну — в самой дальней части своей территории в момент, когда все слои населения выражали недовольство и требовали коренных политических преобразований, противоречило здравому смыслу»{118}. В то время Витте предполагал, что идея развязать короткую войну, чтобы отвлечь внимание от кризиса внутри страны и сплотить народ на почве патриотизма, принадлежала министру внутренних дел Вячеславу фон Плеве. В ходе истории подобную ошибку совершали многие воинственные политики.

За этот свой план и прочие ошибки, например за молчаливое одобрение еврейских погромов, фон Плеве заплатил страшную цену: в июле 1904 года в Петербурге в результате взрыва бомбы, брошенной в его карету, он был разорван на куски.

Обвинения в адрес железной дороги можно было выдвигать только в случае полного непонимания того, что происходило во время войны. Как язвительно заметили ученые, «Россия была в состоянии осуществлять переброску более 350 000 солдат за тысячи километров и затем обеспечивать их пребывание там в течение многих месяцев, достижение, которое удовлетворило бы правительство намного более эффективное, чем русское»{119}. Лев Троцкий, как мы узнаем в главе 8, сумел вынести полезный урок из этих ошибок и использовал русские железные дороги, в частности Транссиб, с большим успехом. Между тем, в результате устранения недостатков, выявленных в ходе войны, Транссибирская магистраль возвращалась к нормальному функционированию, становясь все более эффективной.

Глава седьмая. Новая Сибирь

Хотя основные сторонники железной дороги воспринимали ее в основном как проект, имеющий военную направленность, ее влияние на Сибирь было огромно. При всех недостатках и несовершенствах Транссибирская магистраль оказывала на регион преобразующее воздействие, размах которого превосходил ожидания даже ее самых горячих приверженцев. Самым очевидным изменением являлся быстрый рост населения, происходивший благодаря увеличению миграционных потоков из европейской части России. Переезд в Сибирь, по утверждению его исследователя Дональда Тредголда, был на тот момент величайшим в истории переселением народов, за исключением прибытия в Соединенные Штаты в XIX веке огромного количества эмигрантов из Европы. Хотя рост численности населения Сибири начался до начала строительства дороги, с его окончанием темпы резко увеличились и были стабильно высокими в течение примерно десяти лет после постройки в 1896 году первого участка.

Железная дорога впервые сделала возможным массовое перемещение в Сибирь, открыв ее для колонизации, в результате чего численность населения в период с 1896 года по 1921 год увеличилась вдвое, и изменила характер региона. По мнению Хармона Таппера, «железная дорога наносила казне колоссальные убытки; обычные пассажирские поезда следовали с опозданием, грязь и толчея в них стояли невероятные; основная масса начальников станций, билетных кассиров и поездных бригад имели склонность к разгильдяйству и пьянству; но противовесом всему этому может служить тот факт, что Транссиб соединил всю страну и принес беспрецедентную пользу сотням тысяч»{120}.

Освоение региона переселенцами из европейской части России всегда служило ключевым аргументом в пользу строительства магистрали. Тот факт, что контроль за процессом колонизации вошел в сферу компетенции Комитета Сибирской железной дороги, свидетельствовал, что это имеет непосредственное отношение к цели строительства. Помимо прокладки магистрали, основное внимание Комитета было приковано именно к процессу колонизации, на обеспечение которого была направлена большая часть средств. За основу осуществляемой Комитетом программы переселения был взят опыт Бисмарка по «германизации» присоединенных к Пруссии польских провинций. Была также внимательно изучена массовая колонизация США и Канады. Одним словом, это была «демографическая инженерия широкого масштаба»{121}, разработанная Анатолием Николаевичем Куломзиным, которого Витте назначил управляющим делами Комитета и которому принадлежали так называемые «дополнительные проекты» — дополнительные инициативы, взятые на себя Комитетом, в том числе процесс переселения. Как и Витте, Куломзин происходил из семьи мелких провинциальных дворян и был талантливым администратором, стремившимся модернизировать Россию, сохранив при этом самодержавие, и так же, как Витте, он долгое время занимал ключевые посты в правительстве. Официально он являлся статс-секретарем при Комитете министров, что в современной административной системе Британии соответствует посту министра. Если Витте можно считать создателем Транссиба, то Куломзин был идейным вдохновителем программы переселения.

Всем хорошо известно, как трудно выработать последовательную программу в условиях консервативного режима. Куломзину не всегда удавалось добиваться своего. Одной из крупных групп потенциальных переселенцев являлись члены семей староверов, аскетичных и набожных беглецов от раскола внутри православной церкви, прозванных так из-за отказа принимать редактирование священных текстов, проводимое официальной церковью из-за якобы, неточностей, вкравшихся в них в переводе за многие годы. Подобные различия неизбежно вели к обвинениям в ереси и грехе и, как следствие, к преследованиям со стороны властей. В результате многие старообрядцы в конце XVII века бежали в дальние уголки Российской империи, и во многих частях Сибири ими были основаны крупные религиозные общины. Куломзин хотел позволить им принимать к себе единомышленников со всех концов страны, но консервативная православная церковь сумела помешать этому начинанию[113].

Куломзин считал переселение крестьян ключевым звеном, которое позволит крепко связать Сибирь и Европейскую Россию. Огромные суммы выделялись переселенцам на организацию переезда, приобретение ими провизии и всего необходимого для постройки жилья, а также на обеспечение их дальнейшего благосостояния. Причина подобного содействия заключалась не в щедрости русского правительства, а в желании избавиться от так называемой «желтой угрозы» — вторжения Китая или Японии на территорию России[114]. В какой-то степени «угроза» уже была на пороге. Разные народы считали, что находятся под игом китайского — а не русского — императора, а примерно треть населения двух самых отдаленных провинций составляли китайцы или корейцы. При этом на юге прямо по ту сторону границы жили 300 миллионов китайцев. Поэтому привлечение огромного числа русскоговорящих переселенцев, лояльных к своему отечеству, являлось ключевым элементом русификации сибирского края. Как считает Стивен Маркс: «Основной задачей цивилизаторской миссии Куломзина являлось усиление Россией политического контроля над принадлежащей ей территорией».{122}

По поводу условий, на которых переселенцам должно было быть позволено обзаводиться землей, в Комитете разгорелись жаркие споры. В то время как в Европейской России появилось лишь первое поколение свободных крестьян, в Сибири никогда не было крепостного права. До появления железной дороги Сибирь населяли преимущественно кочевые племена, а переселенцев считали государственными крестьянами, так как вся земля находилась в собственности государства. Там не было ни крупных землевладельцев, ни знати, поскольку местным правителям в отличие от их коллег в Европейской России никогда не приходилось защищаться от захватчиков, и потому не было необходимости закрепощать тех, кто работал на земле. По этой причине Сибирь, по крайней мере, теоретически, можно было назвать более свободным обществом. Аристократы, заседавшие в Комитете Сибирской железной дороги, были отнюдь не в восторге от того, что миллионы крестьян отправляются в Сибирь, где смогут вести более независимую жизнь, свободную от ограничений, налагаемых общинной системой, с успехом помогавшей держать в повиновении русское крестьянство[115]. Однако члены Комитета жаждали видеть Сибирь заселенной и проявляли значительный интерес к процессу колонизации как с целью обеспечить ее успех, так и в стремлении утвердить свою власть. Кстати сказать, набиравшие популярность, но еще вынужденные скрываться от преследований правительства левые, в том числе большевики, не одобряли выход крестьян из общинной системы, отчасти потому, что были против всего, что делало царское правительство, но, главным образом, из-за опасений, что это приведет к появлению имущественных отношений, которые помешают построению социализма[116].

Комитет рассматривал процесс переселения как способ решения сразу двух проблем. Существовало широко распространенное, хотя и абсолютно ошибочное, мнение, что в Европейской России слишком много народа кормится от земли, и голод 1891-1892 годов только укрепил это заблуждение. При этом совершенно игнорировался тот очевидный факт, что более справедливое распределение сельскохозяйственной продукции, более высокая эффективность и меньший упор на экспорт позволили бы населению вполне нормально питаться. Поэтому Комитет рассматривал миграцию в районы, прилегающие к Транссибирской железной дороге, как способ сокращения численности населения «перенаселенных» западных и центральных губерний России. Однако это была не Америка, где переселенцы получали всяческое содействие. Сибирь не имела ничего общего с Диким Западом и присущим ему азартом от захвата новых территорий, сопровождаемого массовым убийством коренного населения. В Сибири не было ковбоев, поскольку коровы использовались преимущественно для получения молочной продукции, а их забой осуществлялся для местного потребления без необходимости гнать скотину несколько сот миль по прериям. Переселенцы были намного беднее, а поскольку происходили они из крестьян, лишь недавно освобожденных от крепостной зависимости, им в отличие от их американских собратьев был чужд дух предпринимательства. В массе своей они вели себя спокойнее, поскольку переселялись целыми семьями, а не как в Америке, где рядом с большинством вновь прибывших холостяков не было женщин, чтобы усмирить их необузданный нрав. И земля была не такой плодородной, и возможности для частного предпринимательства не такими широкими, хотя Куломзин мечтал создать на юге Сибири несколько «маленьких Америк» — обширных территорий, отданных под производство зерна, как на американском Среднем Западе. Он даже предлагал прогнать казахов — кочевой народ, живущий за счет скотоводства, — с их земли и заселить ее мигрантами, но подобные идеи оказались неосуществимы.

Россия была государством, в котором, чтобы совершить длинное путешествие на поезде, требовалось иметь внутренний паспорт (и сейчас требуется), и потому даже речи не было о том, чтобы пускать в поезда всех желающих. Крупные землевладельцы в Центральной России боялись, что, если Сибирь поглотит всю имеющуюся рабочую силу, некому будет возделывать и убирать их собственные поля. Однако Куломзин и Витте понимали, что, несмотря на ограничения, многие крестьяне отправятся в Сибирь, чтобы найти лучшую долю на вновь осваиваемых землях. Хотя русские крестьяне получили свободу в 1861 году, в конце XIX века они все еще вели жизнь, полную ограничений, принадлежа к общинам, возглавляемым старостами. Община определяла почти все аспекты крестьянской жизни, такие как выделение земли и отправление правосудия. Поэтому самые смелые воспринимали переезд в Сибирь как возможность не только начать новую жизнь, но и освободиться от кабалы общинной системы, господствовавшей в сельской России с незапамятных времен.

Как емко выразился Тредголд: «Миллионы крестьян не могли обрести свободу в родных деревнях, и возможность найти ее пускай даже за тысячи километров от дома заставляла их срываться с насиженных мест и рисковать всем ради нее».{123}

До строительства железной дороги миграция происходила бессистемно и не контролировалась властями. Несмотря на то, что каждый, кто намеревался отправиться куда-либо по железной дороге, должен был получить не только внутренний паспорт, но и специальное разрешение от местной полиции, на деле многие просто брали и уезжали без всякого разрешения. Формально вновь прибывшим также полагалось зарегистрироваться на новом месте, но их попытки часто натыкались на бюрократические препоны, и тогда на правила предпочитали махнуть рукой, хотя из-за неопределенного правового статуса людям и приходилось жить в постоянном страхе. Обеспокоенный перспективой того, что толпы безземельных крестьян будут бродить по Сибири, Комитет попытался урегулировать процесс переселения и фактически взял на себя роль благотворительной организации, обеспечивающей всестороннюю поддержку переселенцев с тем, чтобы помочь им переехать и обосноваться как до, так и после их прибытия на новое место. Каждая семья получала по 16 гектаров земли с доступом к лесу и пастбищам. Около 100 таких наделов располагались вокруг жилых домов, образуя, таким образом, компактную деревню. Дополнительным стимулом для переселенцев являлось то, что в течение первых десяти лет их доходы не облагались налогами. Для того чтобы увеличить земельный фонд, осуществлялись крупные и дорогостоящие проекты по осушению болот и орошению засушливых степных площадей. У коренных кочевых народов отнимались огромные территории и передавались переселенцам.

Чтобы привлечь крестьянские семьи в регион, в деревнях распространялись миллионы брошюр, расхваливающих преимущества жизни в Сибири. Куломзин, правда, позаботился о том, чтобы информация, предоставляемая переселенцам, которые в массе своей, конечно, были неграмотными и не могли сами ее прочитать, развеивала всевозможные мифы, например, об «улицах, мощенных золотом». В горах Сибири, конечно, было много золота и серебра, но переселенцам вряд ли удалось бы завладеть им. Ходили также слухи о невероятной плодородности сибирской земли, поэтому брошюры Куломзина давали более реальное представление о том, каких урожаев можно было ожидать. Они напоминали рекламные проспекты, которые выпускались более ответственными железнодорожными компаниями в США после завершения строительства соперничающих трансконтинентальных линий с целью привлечения своего типа переселенца.

Для того чтобы упростить для семей процесс переселения — а переселялись иногда целыми деревнями, — Комитет предоставил возможность мужчинам отправиться в Сибирь и самим определить будущее место жительства и сделать все необходимые приготовления, после чего вернуться за своими семьями. Стремление властей заселить Сибирь было так сильно, что поток мигрантов начал увеличиваться уже в процессе строительства первого участка железной дороги. Крестьяне прибывали на конечный пункт существующей линии, в Тюмень, где ждали речной транспорт, чтобы продолжить свой путь на восток. Комитет делал все возможное, чтобы помочь им, организуя сплав на плотах как для переселенцев, так и для сельскохозяйственных животных. Начало строительства железной дороги немедленно стимулировало ожидаемый резкий рост миграции, кроме того, количество ссыльных и каторжников, отправляемых в Сибирь, тоже не уменьшилось до конца столетия. Если прежде миграцию никто не контролировал, поскольку на огромных просторах Сибири трудно было соблюдать требования паспортного режима, то строительство железной дороги помогло упорядочить этот процесс. Но и теперь попытки регулировать поток переселенцев не всегда оказывались успешными. Крестьяне, в буквальном смысле слова, требовали пустить их в Сибирь, и медленная, неповоротливая русская бюрократическая машина не поспевала за ними. В результате многие семьи и даже целые деревни, поспешно продав скотину и прочее имущество, попросту снимались с места и отправлялись на восток.

Когда железная дорога была построена, Комитет начал выделять людям путевые пособия, чтобы они могли добраться до Челябинска, где был устроен лагерь для потенциальных переселенцев, а потом выдавал путевые ссуды в размере до 50 рублей — а тем, кто ехал за Байкал, по 100 рублей — на покупку билетов на поезд. Позднее правила были изменены таким образом, чтобы вместо гранта вся семья получала скидку на проезд, и в результате к концу века переселенцам приходилось платить за билет всего лишь 15 рублей, что отчасти объясняет, почему в первые годы своего существования железная дорога требовала постоянных субсидий. Те, кого семьи и деревни посылали на разведку, платили только четверть от стоимости билета в третий класс. В качестве поддержки во время пути Комитет создал сеть врачебно-питательных пунктов, предлагавших медицинскую помощь и обязательный самовар с горячим чаем. Питание предоставлялось взрослым по очень низким ценам, а детям бесплатно. Не хватало только вдовствующей императрицы Марии Федоровны (матери Николая II), собственноручно разливающей чай: среди переселенцев ходил слух, будто бы ее видели на одной из раздаточных станций.

Однако кое-кто из первых переселенцев, привлеченных поспешным открытием Западно-Сибирской железной дороги в 1896 году, на себе испытал все ее несовершенства. Один из первых пассажиров Джеймс Симпсон описывает, как из-за низкой пропускной способности линии огромное количество переселенцев так долго находились в товарных вагонах, что их приходилось высаживать и размещать в наспех сооруженных лагерях. Он видел, как «холера, тиф и прочие отвратительные враги рода человеческого беспрепятственно бродят среди них — 30% пассажиров умерло». Переселенцы из числа бедняков жили в сырых палатках рядом с заполненными водой канавами, служившими источником размножения несметного множества комаров. Симпсона тронула услышанная им поздним вечером «одна из тех нежных, таинственных, печальных мелодий, которые составляют бесценное достояние русского народа. И когда затихающая мелодия песни взлетела высоко, подхваченная женскими голосами, в то время как мужчины продолжали тянуть ее октавой ниже, стало казаться, будто в музыке слышится печальный вопрос: зачем покинули мы Полтаву, чтобы умереть в сибирской степи?»{124}.

Даже само путешествие могло привести к гибели. В то время переселенцы не понимали всех опасностей, сопровождавших поездку по железной дороге, за исключением аварий и схода поездов с рельс. Русские вагоны были выше, чем в Европе, то есть расстояние между полом вагона и железнодорожным полотном было больше, и когда, как часто случалось (и случается до сих пор), поезда стояли на путях посередине станции, пассажирам ничего не стоило пролезть под ними, чтобы не обходить весь длинный состав. Многие несчастные гибли, когда поезд внезапно трогался с места. Другие срывались и разбивались насмерть, пытаясь на ходу взобраться на грузовые поезда, как американские ковбои, или бесплатно — хотя и дрожа от холода и подвергая свою жизнь опасности — путешествуя на крышах пассажирских вагонов.

Позднее, когда самые необходимые усовершенствования, произведенные по настоянию князя Хилкова, возымели действие, путешествие стало не таким трудным. Куломзин добился, чтобы переселенцам предоставляли больше удобств. На местах работали специально назначенные компетентные администраторы, опровергавшие распространенное на Западе мнение о русских как о грубом и невнимательном народе, которого мало заботят нужды представителей низших слоев общества. Так, например, Жюль Леграс, французский свидетель переселения, особенно хвалил Петра Архипова, отвечавшего за миграционные пункты в Челябинске и Тюмени на протяжении 15 лет: «Достаточно было несколько минут послушать, как он разговаривает, чтобы понять, что он всего себя отдает своей нелегкой работе, видя в ней акт милосердия и любви»{125}. Тредголд так описывает умение решать самые разные задачи одного из коллег Архипова, Андрея Станкевича, который наблюдал за расселением переселенцев, когда те прибывали на промежуточные пункты: «Он всегда в дороге, инспектирует миграционные пункты… Каждый день [ему] нужно было давать указания подчиненным, планировать выделение земли, воды, леса и зерна, выступать в роли архитектора, агронома, контролировать выдачу провизии переселенцам [и] налаживать отношения с местными губернаторами»{126}. Эти чиновники в своей деятельности явно выходили далеко за рамки своих должностных обязанностей и предпринимали титанические усилия, чтобы уменьшить страдания огромного количества людей, которые держали путь в неизведанное.

Завершение строительства каждого из участков железной дороги, как и ожидалось, влекло за собой резкий приток переселенцев. В течение четырех лет из пяти, прошедших с момента открытия первого отрезка в 1896 году, в Сибирь прибыло самое меньшее 200 000 переселенцев — в среднем по 5000 в день — ошеломляющая цифра, способная внушить ужас как с практической, так и с логистической точки зрения. Железные дороги с их крайне ограниченной пропускной способностью — лишь несколько поездов в день, — практически отсутствующей инфраструктурой едва справлялись. Другой свидетель, Ричард Пенроуз, путешествовавший по дороге в 1901 году, писал, что «сейчас переселение происходит быстрее, чем когда-либо; все поезда и пароходы переполнены, на реках можно видеть, как переселенцы плывут к своим новым домам на плотах вместе с семьями, лошадьми, свиньями и домашним имуществом».{127}

До появления железной дороги процесс заселения Сибири шел медленно и был сопряжен со многими опасностями. Как правило, переселенцы ехали на своих лошадях и телегах, часто груженных ненужными вещами, которые они брали с собой из сентиментальных соображений. Ночью они спали под открытым небом, невзирая на дождь и холод. Несмотря на открытие станций поддержки, предлагавших переселенцам ссуды на покупку провизии и предоставлявших им ограниченный набор медицинских услуг, миграционный процесс все еще таил в себе немало опасностей. Учитывая отсутствие надлежащего оснащения и непонимание того, насколько далеко лежит их путь, переселенцы гибли толпами: уровень смертности достигал 30% среди детей и примерно 10% среди взрослых. Многие из тех, кому удалось выжить — в худшие годы они составляли около четверти от общего числа мигрантов, — находили условия жизни в Сибири слишком тяжелыми и возвращались обратно.

Железная дорога не только ускорила процесс переселения, но сделала его намного безопасней. Смертность снизилась до 1%, поскольку условия стали намного проще, а на многих крупных станциях для переселенцев были открыты врачебно-питательные пункты, где они могли получить еду и медицинскую помощь. По иронии судьбы, «возвращенцам», как их называли, численность которых в 1901 году достигла наивысшей отметки в 90 000 человек, тоже стало проще вернуться в Европейскую Россию, но затем их количество стало уменьшаться, так как по мере заселения Сибири там развивалась и необходимая инфраструктура.

Прибыв на место, переселенцы получали значительную финансовую помощь. В новых государственных магазинах можно было по низким ценам приобрести строительные материалы (как ни странно, это стало одним из немногих прибыльных предприятий, организованных Комитетом) и даже, например, в удаленном Амурском регионе, домашний скот и зерно. Переселенцы также могли обратиться с просьбой о предоставлении беспроцентной ссуды, максимальный размер которой составлял 150 рублей, и почти все получали ее. По мнению Пенроуза, «переселенцы находятся в гораздо лучших условиях по сравнению с колонистами, когда-либо прибывавшими в новую страну»{128}, и все это благодаря Куломзину: «Поддержание здоровья мигрантов в процессе переселения стала главной заботой Куломзина»{129}. Поскольку большая часть переселенцев прибывала на новое место жительства буквально с пустыми руками, о них следовало позаботиться. Как правило, они продавали имущество в спешке, так как торопились поскорее покинуть свои дома, и потому им редко удавалось получить за домашнюю скотину и вещи их полную стоимость. В любом случае многие не имели земли и находились на грани нищеты. Как отмечает Тредголд, «большинство мигрантов собирались с духом и устремлялись за Урал»{130}. Это было еще одно отличие от Америки, где на Запад, как правило, отправлялись более зажиточные фермеры.

Хотя сравнение с Соединенными Штатами неизбежно все упрощает, тем не менее происходившие в России изменения носили поистине радикальный характер, и «заселение Сибири привело к появлению общества, больше напоминающего по духу американское, нежели русское, от которого оно произошло»{131}. Кроме того, переселение, ставшее возможным благодаря железной дороге, не только способствовало преобразованию Сибири, но и оказало влияние на всю Россию: «Заселение Сибири привело к появлению нового сибирского общества, которое имело более высокий уровень благосостояния и было более гибким по сравнению с Европейской Россией)»{132}. Миграция способствовала появлению нового типа крестьянина, владевшего мелким хозяйством, что было не похоже на общинную модель[117]. Это очевидное послабление со стороны монархического режима являлось ответом на неудавшуюся революцию 1905 года. Прогрессивный политик Петр Аркадьевич Столыпин, годом позже ставший премьер-министром, стремился завоевать симпатии крестьянства, не принимавшегося прежде в расчет. Земельные реформы, направленные на то, чтобы удержать крестьян в Европейской России, предоставляли им больше свободы и впервые создали условия для появления независимых в правовом отношении хозяев, живущих собственной землей.

Как ни странно, несмотря на все эти улучшения жизни крестьян в Европейской России и постепенный отказ от деспотичной и малоэффективной общинной системы[118], окончание Русско-японской войны (во время которой устойчивый поток переселенцев в Сибирь составлял примерно 800 человек в неделю) привело к значительному повышению уровня миграции. В период между 1906 годом и началом Первой мировой войны в 1914 году в Сибирь прибыло еще 3 миллиона человек, причем пик миграции пришелся на 1908 год, когда средний показатель притока мигрантов составлял 15 000 человек в неделю[119]. Хотя большая часть переселенцев оседала в западных и центральных областях Сибири, значительная доля прибывших с последней волной селилась на востоке, в пиковые годы составляя пятую часть от общего числа мигрантов.

Не удивительно, что этот людской поток изменил жизнь в регионе; стремительная урбанизация и заселение прилегающих к железной дороге территорий навсегда поменяли сам облик Сибири. Это было неизбежно, учитывая, что заселение, за редким исключением, происходило в пределах примерно 200 км по обе стороны от дороги. Прирост численности городского населения превосходил даже общие темпы, и за 20 лет, прошедших после открытия первого участка Транссиба в 1896 году, в таких удаленных друг от друга городах, как Омск, Чита, Красноярск и Иркутск, оно увеличилось вдвое. За указанный период численность населения Томской губернии возросла почти в десять раз. Другие города возникали спонтанно. Жюль Леграс как-то оказался в Тайге, городе при крупной узловой станции к востоку от Томска. Этот городок благодаря своему придорожному расположению возник на пустом месте (до 1896 года там не было ни одного здания или сооружения) и за несколько лет с момента открытия дороги превратился в оживленный населенный пункт с 2000 жителей. Даже такой доброжелательно настроенный свидетель, как Леграс, не мог скрыть своего отвращения к убожеству и полному отсутствию порядка в Тайге, которые свидетельствовали о том, как трудно координировать процесс переселения из столицы, находясь за тысячи километров от места событий: «Алкоголь — это друг, с которым русский народ никогда не расстанется. Здесь, естественно, нет ни полиции, ни властей; официально город существует на бумаге только с момента последней осенней переписи, и из Петербурга еще не поступал приказ о его устройстве и наведении в нем порядка. Тем временем воровство, разврат и даже убийства регулярно происходят в Тайге, которая через каких-нибудь четверть века вполне может догнать Томск»{133}. В последнем он ошибся: даже в 2010 году население Тайги едва достигало 25 000 человек, тогда как в Томске этот показатель в 20 раз больше.

Хаотичная застройка городов, как в случае с Тайгой, была обычным делом, учитывая неспособность властей контролировать рост существующих поселений в Сибири, но в других городах, особенно крупных, присутствовал элемент планирования. Было построено несколько «городов-садов» или районов, спроектированных по данной схеме. Родоначальником этого направления в Европе был англичанин Эбенезер Говард, который верил в хорошо спланированные города с садами, доступными для всех жителей, и зелеными зонами вокруг жилых районов и заводами для рабочих. В Кузнецке, расположенном на одном из ответвлений от основной магистрали, город-сад был разбит в соответствии с четко определенным планом, включавшим девять разных типов одноэтажных домов для железнодорожных рабочих, двухэтажные жилища для холостяков, кирпичное здание фабрики и четырехэтажное — Управления железной дороги. Другие города-сады были построены в Омске и Томске, в обоих случаях за основу были взяты идеи Говарда, впоследствии также оказавшие значительное влияние на планировку Новосибирска и Кемерово.

Не менее 23 поселений официально получили статус городов в первые десять лет после завершения строительства Транссиба, а те, что уже существовали, стремительно расширялись, даже несмотря на то что в большинстве случаев станции находились на некотором удалении от населенных пунктов, поскольку в целях экономии их старались не подводить к городу, если для этого требовалось сооружение дорогостоящих насыпей или мостов. Самым быстро растущим городом нужно считать Новониколаевск, население которого увеличилось с 764 человек в 1893 году до 26 000 к 1905 году и до более чем 100 000 к моменту Октябрьской революции. Не меньше трети территории города, который был обязан своим появлением Транссибу, занимали железнодорожные сооружения. Большая часть из них была разрушена в 1909 году в результате пожара, отчасти потому, что железная дорога блокировала доступ к реке, главному источнику воды, необходимой для тушения огня. Прозванный «американским городом» из-за того, что в основу его планировки, как и в США, была положена прямоугольная сетка, Новониколаевск после пожара был заново отстроен по строгому плану. Например, на каждом пересечении главных дорог находилась двухэтажная начальная школа.

Облик других городов тоже менялся. В крупных появились первые многоэтажные здания, часто строившиеся для управлений железной дороги или технических школ, готовивших специалистов для работы в отрасли путей сообщения. Появление железной дороги привело к созданию нового стиля в архитектуре, в основе которого лежали русские мотивы, более простые по сравнению с вычурными сибирскими формами. Сибирь, вне всякого сомнения, начинала все больше напоминать остальную Россию, как выразился Ульям Оливер Гринер: «Аккуратные железнодорожные поселки, состоящие из больших домов для переселенцев, школ, живописных церквей — построенных на средства мемориального фонда Александра III [созданного в честь отца нынешнего царя] — крепких и просторных жилых домов, мельниц, магазинов и вокзальных зданий, являются типичными не для Сибири, но, скорее, для новых, усовершенствованных, свободных колоний, которые Россия, не жалея сил, основывает во всех плодородных регионах Северной Азии»{134}.

Учитывая удаленность от железной дороги и ее важность для развития местной экономики, города начали сами подтягиваться к железнодорожным путям. Как правило, магистраль занимала огромные площади на периферии крупных поселений — строительство там обходилось дешевле. Это привело к тому, что между двумя самостоятельными центрами возникало множество мелких городов и поселков. В новых городах характер будущей застройки определяли жилые и административные здания для железнодорожных рабочих. В некоторых местах на городскую планировку решающим образом влияли потребности железной дороги, учитывая поддержку, оказываемую ей правительством и царем. Под нужды железной дороги выделялись огромные участки земли площадью до 300 гектаров, что препятствовало строительству вокруг станции объектов иного назначения.

В том, что прилегавшая к станциям территория начинала застраиваться, присутствовали и военные соображения, поскольку, как мы узнаем в следующей главе, генералы понимали, что железная дорога являлась ключом ко всему огромному региону. Рядом с крупными станциями отводилось специальное место для казарм, которые строились с размахом и были намного больше, чем требовалось на тот момент. Вместе с дорогой на сибирскую землю пришли не только солдаты, но и Бог. На строительство часовен и церквей на крупных станциях А. Куломзин выделил 150 000 рублей, внес свою лепту в это богоугодное дело и мемориальный фонд Александра III. К 1903 году было построено или находилось в процессе строительства около 200 храмов, а также примерно такое же количество церковно-приходских школ. Население железнодорожных поселков, в которых храмов не было, могло воспользоваться передвижными церквями, появившимися на линии в 1896 году, которые были способны вмещать до 70 человек. Позднее коммунисты использовали эту идею в своих пропагандистских целях. Субсидии на все это так охотно предоставлялись обычно скупым правительством, поскольку Куломзин полагал, что они крайне важны для русификации и окультуривания Сибири. Во время своих визитов в регион до завершения строительства дороги он заметил отсутствие школ и церквей, чем, по его мнению, объяснялось отсутствие цивилизации и культуры в регионе.

В целом, версия Куломзина о том, что железная дорога — ключ к преображению Сибири, подтвердилась, поскольку к началу Первой мировой войны регион решительным образом изменился. Рискуя быть похожим на советскую агитбригаду, трубящую об успехах пятилетки, следует всё же отметить, что цифры были впечатляющими. Благодаря притоку в те 20 лет, что предшествовали мировой войне, пяти миллионов переселенцев, площадь культивируемых земель в Сибири увеличилась вдвое, поголовье домашнего скота возросло более чем в три раза, достигнув 38 миллионов голов, неуклонно росло также производство пшеницы и ржи. За десять лет количество сливочного масла, производимого в регионе, увеличилось в пять раз, к 1904 году составив два миллиона пудов, что позволило создать выгодный экспортный рынок, основными покупателями на котором были Англия, Дания и Германия.

Поезда с маслом стали привычной картиной на дороге. Масло перевозили в вагонах-холодильниках, отличительной чертой которых был белый цвет, и целые составы, выкрашенные белой краской, сновали по линии взад и вперед. Объем перевозок был огромным: «В начале летнего пикового периода каждую неделю отправлялось около десятка поездов, по 25 вагонов каждый»{135}. Вся эта сельскохозяйственная продукция предназначалась не только на экспорт. Довольно быстро вся Россия смогла наслаждаться плодами сибирского плодородия. К 1911 году половина мяса, съедаемого в двух крупнейших городах, Москве и Санкт-Петербурге, поставлялась по железной дороге из Сибири. Но одними продуктами питания дело не ограничивалось. Стали доступны огромные запасы природных богатств, таких как уголь, нефть, серебро и золото, хотя большая часть из них была обнаружена только в конце советской эпохи[120].

Хотя решение строить железную дорогу было спорным, сейчас, конечно, нет никаких сомнений в том, что оно сыграло важнейшую роль в процветании региона. Способствуя массовому переселению, Транссиб повышал собственную значимость. Магистраль не была прибыльной[121], особенно учитывая миллионы рублей, потраченные на прокладку путей по российской территории (о чем мы узнаем в следующей главе), но она интенсивно использовалась, и резкое увеличение численности населения Сибири полностью зависело от ее эффективного функционирования. Дорога обеспечивала переселенцев всем, что нельзя было найти на месте, и доставляла избыток производимой ими продукции в другие регионы России. Это даже вызвало беспокойство у производителей зерна, и с целью их защиты был создан механизм, известный как Челябинский тарифный перелом, когда цены на зерно, поставляемое из Сибири в западные районы России, искусственно завышались[122].

Транссиб заложил основу для экономического и индустриального развития региона.

Перестав быть только местом, куда ссылали преступников и неугодных режиму лиц, Сибирь стала полноценной частью России, и Урал уже не был границей между двумя мирами, хотя промышленное развитие и шло медленнее, чем надеялся Витте. И все же линия определенно не была похожа на рекламную картинку в «Путеводителе по Великой Сибирской железной дороге», оформленную, кстати, вполне в духе советской пропаганды: «Быстрое развитие производительности Великой Сибирской магистрали в связи с общим экономическим торгово-промышленным подъемом Сибири наглядно обнаруживает как культурное и промышленное значение Великого строительства, ознаменовавшего своим началом царствование в бозе почившего Царя-Миротворца, так и ту Великую Русско-Славянскую народную силу, которой суждено быть проводником христианства и цивилизации на Азиатском востоке»{136}. Никакой прибыли дорога, конечно, не приносила, даже если выручка оказывалась больше, чем первоначально ожидалось, ведь регулярный ремонт и необходимость материальных вложениях означали, что железная дорога постоянно требует от государства огромных затрат. Однако, как уже говорилось выше, из-за особенностей тогдашней экономической системы невозможно было точно сказать, из каких именно фондов осуществлялось финансирование Транссиба. В ноябре 1905 года Комитет Сибирской железной дороги, выполнивший свою миссию, был без лишнего шума упразднен. Однако нужно было еще полностью завершить строительство всероссийской магистрали и привести ее в состояние, отвечающее постоянно растущим потребностям в эффективной транспортной артерии.

Глава восьмая. По России

Хотя об открытии Транссибирской магистрали всему миру было объявлено в 1906 году, после завершения строительства Кругобайкальской железной дороги, означавшего, что между Москвой и Тихим океаном, наконец, действует прямое железнодорожное сообщение, на самом деле работы все еще продолжались. Как мы успели убедиться, работы по усовершенствованию дороги велись одновременно с процессом строительства и не прекращались, когда очередной участок вводился в эксплуатацию. Нужды, сначала военные, а затем огромного числа переселенцев выявили потребность в повышении эффективности перевозок, кроме того, остро встал вопрос о том, как избежать необходимости сообщения через Маньчжурию.

По этой причине спустя пару лет после окончания Русско-японской войны был запущен проект по переустройству магистрали в двухпутную на самом оживленном участке — от Омска до Читы и чуть дальше, — по сути, затронувший всю русскую часть дороги[123]. Это повлекло за собой строительство новой линии, учитывая, что сооруженные первоначально насыпи и выемки были слишком узкими, а некоторые мосты оставались одноколейными на протяжении еще долгого времени. Работы продолжались восемь лет и завершились сразу после начала Первой мировой войны, летом 1914 года. К тому времени длительность путешествия от Москвы до Владивостока на скоростном поезде сократилась — по-прежнему по Китайско-Восточной железной дороге — до девяти дней. Таким образом, Токио, до которого можно было добраться на быстроходном судне, отделяли от Санкт-Петербурга (в начале Первой мировой войны поспешно переименованного в Петроград, поскольку его первоначальное название звучало слишком по-немецки) всего 12 дней пути. Усовершенствования коснулись не только основной магистрали. Влияние Транссиба оказалось не таким масштабным, как ожидали в правительстве, и ограничивалось полоской земли по обеим сторонам от дороги, в большинстве случаев достигавшей не более 200 км в каждую сторону. С тем чтобы увеличить диапазон ее полезного действия, строились ответвления от основной магистрали, преимущественно силами частных компаний, которые обслуживали в первую очередь рудники, но также доставляли сельскохозяйственную продукцию из удаленных районов. Несмотря на это, ситуация изменилась мало.

Потребность в значительном увеличении мощности железной дороги отражала не только высокую интенсивность грузовых и пассажирских перевозок. Нужно отметить, что побочным результатом строительства Транссиба стало забвение необходимости улучшить Сибирский тракт. В итоге всех и вся приходилось перевозить по железной дороге. Отсутствие нормальной проезжей трассы стало очевидным в результате самой необычной попытки использовать рельсовый путь: чтобы помочь итальянскому аристократу выиграть автомобильные гонки Пекин — Париж.

Князь Шипионе Боргезе был одним из участников ралли, организованного в 1907 году французской газетой Le Matin, чтобы доказать, что на автомобиле можно доехать куда угодно. Когда он и его водитель Этторе Гуидзарди достигли восточного побережья озера Байкал, они решили, что по дороге им не проехать, и получили разрешение генерал-губернатора Иркутска двигаться дальше по рельсовому пути, несмотря на то что движение поездов по нему не прекращалось. К счастью, рельсы были уложены вровень с землей, так что мощная итальянская машина «Итала» с двигателем 7,4 л легко могла двигаться по полотну. Рельсовый путь был намного лучше проселочной дороги, и это свидетельствовало о мастерстве строителей, как князь писал впоследствии: «Впервые это автомобильное путешествие приносило удовольствие. Великолепная, ровная, гладкая, чистая дорога была полна всех возможных достоинств после колдобин, рытвин и лесов прежней трассы»{137}. Однако и здесь их поджидали опасности: «Мы проехали несколько небольших мостов такой же ширины, как и железнодорожное полотно, без перил, перекинутых через глубокие овраги, на дне которых мы в промежутках между шпалами видели пенящиеся потоки воды… Машина двигалась левым колесом между рельсами, а правым по внешнему краю колеи — в нескольких сантиметрах от шпал».

В действительности, если не считать едва не случившегося столкновения с товарным поездом, итальянец с большим удовольствием ехал по железной дороге, чем по тракту, где однажды под весом автомобиля провалился мост, и машина полетела в воду. Однако с помощью местных жителей автомобиль, не получивший повреждений, удалось спасти, и князь продолжил гонку, в которой было всего четверо участников, и победил в ней, достигнув Парижа 10 августа, всего через два месяца после выезда из Пекина.

Нормальное функционирование Транссиба возобновилось через два года после Русско-японской войны, и к лету 1907 года между Москвой и Владивостоком каждую неделю курсировали уже три скорых поезда. Самый лучший принадлежал компании Compagnie Internationale des Wagons-Lits, созданной еще Нагельмакерсом (умершим в 1905 году) и хотя подвижной состав никогда не был таким, как на выставке в Париже, он намного превосходил два других государственных trains de luxe. Так или иначе, в промежутке между двумя войнами наступил короткий золотой век Транссиба, когда дипломаты делали выбор в его пользу, отправляясь в Китай, а коммерсанты — в Японию. Компания, по словам Хармона Таппера, «направила несколько своих второсортных вагонов в Сибирь; послала вместе с ними внимательных проводников, владевших русским, французским, немецким и английским, а также обеспечила поставку вкусной еды и вина; и широко рекламировала тот факт, что по магистрали можно добраться из Лондона или Парижа до Дальнего Востока вдвое быстрее и дешевле, чем морским путем через Суэцкий канал»{138}. Это было самым важным. Транссиб, несмотря на все его недостатки, предлагал более быстрое и приятное путешествие, чем долгий переход по морю, особенно летом под жарким солнцем Индийского океана.

Хотя цены Wagons-Lits Compagnie были выше государственных, дело того стоило. Миссис Джон Кларенс Ли, жена священника из Филадельфии, путешествовавшая в 1913 году, написала удивительно остроумный рассказ о своем продвижении на запад, в котором сообщала, что стоимость проезда на поезде из Шанхая в Москву по Китайско-Восточной железной дороге с учетом переезда из Дальнего (Даляня) в Харбин морем составляла 44 фунта и 8 шиллингов первым классом и 32 фунта 4 шиллинга вторым, а поездами российской компании 30 и 20 фунтов соответственно. Счет за обеды в вагоне-ресторане составлял 1,75 фунта. Агент, у которого она покупала билеты, настоятельно советовал ей не сходить на остановках, поскольку «ничего интересного там нет», но миссис Ли не вняла его советам и осмотрела Иркутск и озеро Байкал.

Южно-Маньчжурская ветвь порадовала ее «безупречными вагонами Пульмана», в том числе и спальными, произведенными в Иллинойсе, «которые снаружи были очень похожи на английские». «Купе в спальном вагоне было двухместным, снабжено современным душем с горячей и холодной водой. На ночь можно было запереть дверь, открыть окно и чувствовать себя в высшей степени комфортно:»{139}. На конечной станции в Чанчуне, южнее Харбина, она пересела на поезд Транссибирской железной дороги, который должен был доставить ее в Москву. И вновь вагон приятно удивил ее комфортом. Диваны были обиты бархатом, на каждые два купе отдельный туалет. Дисциплина на этом участке раньше вызывала нарекания, сейчас же порядок отправления был соблюден в полной мере и гарантировал, что никто из пассажиров не останется на перроне. «За пять минут до отправления раздавалось два удара колокола, а перед тем, как поезд должен был тронуться, три»{140}.

Тот факт, что большинство пассажиров Транссиба, как и миссис Ли, направлялись скорее в Китай или из него, нежели во Владивосток, побудил русское правительство пересмотреть возможность строительства Амурской железной дороги. Русские возмутились, когда газета «Таймс» предположила, что Транссиб — это магистральная линия не до Владивостока, а до Китайского моря с ответвлением на Владивосток. В Восточной Сибири это привело к усилению давления со стороны общественности, призывающей к строительству Амурской железной дороги, которое перенаправило бы отрасль и капитал из Маньчжурии в Сибирь. Население Восточной Сибири считало, что КВЖД отбирает у них средства к существованию, став основной транспортной артерией, соединившей Владивосток со всем остальным миром. Вместо того чтобы селиться в Восточной Сибири, русские крестьяне отправлялись в Маньчжурию или оставались в более доступных районах к западу от Байкала.

Пароходные компании, прежде процветавшие на Амуре, были на грани разорения, а местные торговцы жаловались, что большая часть покупателей перебралась в Маньчжурию. По этой причине общее влияние Транссиба на экономику Восточной Сибири не оправдывало ожиданий и даже могло считаться негативным. Владивосток, которому, как планировалось, строительство железной дороги должно было принести наибольшую выгоду, также оказался в проигрыше. Несмотря на поражение, нанесенное Японией, русские продолжали удерживать военно-морскую базу в Порт-Артуре, не спеша переносить ее во Владивосток, в результате чего начал стремительно развиваться располагавшийся на пересечении двух железных дорог Харбин. По сути, он превратился в аналог какого-нибудь приграничного города на американском Диком Западе — настоящий плавильный котел рас и культур[124].

До появления железной дороги будучи размером чуть более поселка, теперь Харбин представлял собой оживленный русский город на территории Маньчжурии. Пара путешественников, побывавших в Харбине после Русско-японской войны, были изумлены тем, что город выглядел так, будто был захвачен русскими, в то время как он являлся частью Китая: «Полиция в основном состоит из русских, Харбин настолько русский, что они осмеливаются вывешивать в гостиницах объявления на русском, в которых просят, прежде чем распаковывать багаж, сначала предоставить ваш русский паспорт для проверки в русскую полицию. Колоссальная наглость»{141}. В Харбине размещалась не только штаб-квартира КВЖД, но и солдатские казармы, и множество других предприятий, на которых работали русские, в том числе различные фабрики и винокуренный завод, производивший свыше 11 миллионов литров водки в год (или, как уточняет Таппер, 113 литров на каждого жителя города, хотя остается надежда, что большая часть продукции все же предназначалась на экспорт). Еще один путешественник, банкир Даниэль Менокаль, вспоминал свой визит в Харбин в 1909 году, когда в гостинице он увидел картину, которая, по его словам, напомнила ему сцену из вестерна: «Компания бородатых, крепких, подвыпивших и абсолютно пьяных, шумных русских курсировала от бара к бильярдному столу… Были еще буряты — наполовину русские, наполовину монголы, японцы и несколько затесавшихся в эту буйную компанию женщин, довольно крепких на вид»{142}.

Однако железная дорога и связанное с ней развитие экономики несли процветание, и на улицах было полно богатых, хорошо одетых людей со всей Азии, а также местных в нарядных национальных костюмах. Несмотря на очевидное русское присутствие, заполнившей центр Харбина толпе, несомненно, был присущ космополитичный дух богатства и самоуверенности.

Русификация Маньчжурии и Харбина вместо Сибири и Владивостока не только вызывала обиду у жителей Восточной Сибири, но и представляла угрозу для государства. Мир с Японией был хрупким. После войны русские и японцы подписали три договора, закреплявшие основные принципы, касавшиеся их имперских амбиций, но все омрачалось непростыми отношениями, усугублявшимися взаимным недоверием сторон, и в основу азиатской политики России легла необходимость не допустить недовольства со стороны Японии. Как сухо заметил Витте: «На Дальнем Востоке первую скрипку теперь играли не мы, а Япония:»{143}. Поэтому уменьшение зависимости от КВЖД, которая всегда угрожала стать катализатором напряженности в русско-японских отношениях, имело огромное значение для русской внешней политики. Кроме того, учитывая, что Транссиб строился отчасти в военных целях, теперь он не мог им служить, если только не будет полностью проходить по российской территории. Согласно мирному договору, подписанному в Портсмуте, русским запрещалось использовать КВЖД для транспортировки армии. Ситуацию усугубляло еще и то, что китайцы начали оказывать противодействие продолжавшемуся русскому присутствию в Маньчжурии, абсолютно справедливо называя его вторжением.

В очередной раз строительство дороги было затеяно с военной целью. Вопрос о том, строить ли вообще, вызвал жаркие политические споры в ставших (слегка) более демократичными коридорах власти. Сторонники железной дороги одержали верх, и прокладка Амурской линии стала ключевым элементом политики России на востоке. Дорога сделала бы возможным строительство военных баз в Забайкалье, позволила бы усилить Тихоокеанский флот за счет улучшения материально-технического снабжения во Владивостоке и создать речной флот для патрулирования Амура, являющегося естественной границей с Китаем.

Витте, на тот момент уже вышедший в отставку, рассматривал строительство железной дороги как еще один акт агрессии, и вместо этого предложил усилить защиту КВЖД, хотя это, конечно, свидетельствовало о той роли, которую он сыграл в принятии решения вести дорогу через Маньчжурию. «Военная партия», как он ее называл, куда входили царь и высшие сановники, проигнорировала это предложение. Из чего следовало, что, принимая решение о строительстве Амурской железной дороги, правительство руководствовалось более военными и политическими соображениями, нежели заботой о нуждах местных торговцев. К тому же сооружение дороги обошлось очень дорого.

Оценки специалистов, занимавшихся изысканиями в 1890-х годах, оказались верными. Строить дорогу было очень трудно. Маршрут определялся, исходя из необходимости держаться как можно дальше от границы с тем, чтобы обеспечить защиту дороги от потенциальных атак с маньчжурского берега Амура, вдоль которого тянулась значительная часть путей, а также из желания задержаться на юге, где были более благоприятные условия для экономического развития и роста населения. В 1907 году проект был официально утвержден Думой[125], и следующей весной началось строительство дороги под руководством Николая Шауфуса[126], который, несмотря на аристократическую немецкую фамилию, был русским. Новая линия ответвлялась от Забайкальской железной дороги примерно в 50 км к западу от Сретенска и тянулась, на протяжении всех 1900 км пути повторяя изгиб реки, до Хабаровска, где пересекала Амур по самому длинному на всем Транссибе мосту длиной около 2,5 км.

Это было еще одно героическое свершение. Привычные проблемы, связанные с нехваткой рабочей силы, суровыми условиями и сложным рельефом местности, усугублялись тем, что большую часть линии приходилось прокладывать по вечной мерзлоте, как и следовало из результатов изысканий, проводившихся в 1890-х годах. Однако вечная мерзлота, несмотря на свое название, совсем не вечна. В то время как на глубине нескольких десятков сантиметров или метров действительно залегает пласт обледеневшей почвы, поверхностный слой грунта летом оттаивает достаточно для того, чтобы вызвать повреждение полотна. Вследствие этого насыпи разрушаются, а в выемках происходит оползание склонов. И, как и на Забайкальской линии, еще одним постоянным источником проблем была вода. Летом наводнения размывали балластный слой, а зимой из-за дефицита воды возникали большие сложности с поддержанием паровозов в рабочем состоянии.

Задачу, стоявшую перед инженерами, еще больше усложнял тот факт, что часть Сибири, по которой должна была пройти новая дорога, была самой малонаселенной и холодной, а ее маршрут пролегал через непроходимые леса, болота, заболоченные равнины и горы. Хотя по плану линия должна была стать одноколейной, уроки, вынесенные из возникшей уже после строительства предыдущих участков необходимости увеличивать мощности, были усвоены, и на мостах и в туннелях было предусмотрено достаточно место для сооружения в будущем второй колеи. Хотя большая часть других отрезков магистрали в Восточной Сибири прокладывалась силами азиатских рабочих, на этот раз правительство настаивало на том, чтобы строители были русскими, поскольку хотело быть уверенным, что огромные средства, потраченные на осуществление проекта, останутся в России. Поэтому в помощь немногочисленным местным жителям и каторжникам из Европейской России и Западной Сибири было привезено более 15 000 рабочих, однако в порядке исключения к работам в горной местности привлекались проходчики из Италии.[127] Это настойчивое требование объяснялось не только экономическими соображениями, но и тем, что будущая линия должна была способствовать усилению русского господства в Сибири. Несмотря на недостатки Транссиба, или, скорее, благодаря им Россия испытывала даже более горячее желание навсегда покончить с угрозой со стороны Китая, получив, наконец, последнее звено русской железной дороги к Тихому океану.

Таким образом, Амурский проект имел намного более выраженный, по сравнению с предыдущими участками, колониальный характер[128]. Рабочие, которых доставляли сюда из России, рассматривались в качестве потенциальных переселенцев, а для того, чтобы привлечь новых мигрантов, необходимую инфраструктуру стали строить одновременно с железной дорогой, а не сооружать на скорую руку после, как это делалось раньше. К моменту завершения строительства в 1916 году «отрезок за отрезком прежде недоступная земля была расчищена для новых поселенцев. В засушливых районах в вечной мерзлоте, пробиваясь сквозь слои коренной породы, гравия, песка, ила, глины и льда на глубину более 100 метров, бурили скважины, чтобы добраться до залегавшей под ними воды».{144}

Строительные работы были в большей степени механизированы, чем на более ранних участках, а для осушения гигантских болот и превращения их в пахотные угодья использовались паровые экскаваторы. Тем не менее, большая часть работы по-прежнему ложилась на плечи землекопов, орудовавших кирками и лопатами, на помощь которым иногда приходил динамит. Еще до того, как дорога была полностью построена, на месте вырубленных лесов возникали деревни и строились тщательно спроектированные города. Прокладывались постоянные, а не временные пути снабжения, налаживалась почтовая связь и обеспечивалась возможность посещения церкви: между вновь возникшими поселениями курсировал богато украшенный передвижной храм. Дж. Н. Вествуд, специалист по истории русских железных дорог, с некоторым цинизмом отмечает: «Вокруг строительства церквей для железнодорожных рабочих было слишком много шумихи; новые тюрьмы были, вероятно, лучшим вложением, но их так не рекламировали».{145} Это было не совсем справедливо, поскольку объекты социального назначения, строившиеся у дороги, соответствовали самым высоким стандартам и были призваны привлечь переселенцев в Восточную Сибирь. Полярный исследователь Фритьоф Нансен, побывавший в тех краях в 1913 году, был впечатлен, увидев новые больницы и лечебницы, и нашел «палаты, операционные, ванные, и т. п… светлыми, чистыми и хорошо оборудованными», в то время как школьные классы были «большими и просторными [и] дети выглядели счастливыми; было не похоже, что климат был для них вреден»{146}. Из всего вышесказанного следует, что основной целью проекта было не столько строительство дороги, сколько создание новой части России, и есть какая-то ирония в том, что после революции в основе советской доктрины лежала именно такая социальная инженерия.[129]

За исключением прокладки туннелей и мостов, строительные работы на железной дороге можно было вести только четыре месяца в году, с июня по октябрь, и потому в целях экономии рабочих из других областей России осенью отправляли обратно домой. Тем не менее, общая стоимость строительства Амурской магистрали превысила 400 миллионов рублей, хотя деньги, похоже, снова не были проблемой. Более высокая по сравнению с другими участками Транссиба стоимость одной версты[130] объяснялась не только суровыми условиями этой самой отдаленной части России, но и решением строить линию, которую впоследствии можно будет превратить в двухколейную, а также обеспечить широкий спектр дополнительных услуг, не предусмотренных бюджетом.

Если уж правительство приняло решение, ничто не может помешать осуществлению проекта — ни его высокая стоимость, ни трудности. Из всех задач, осуществлявшихся в рамках строительства Транссибирской магистрали, эта оказалась самой разорительной для казны, учитывая, что в то время совокупный годовой бюджет составлял около трех миллиардов рублей. Иными словами, седьмая часть одного годового дохода была потрачена на строительство линии, которая проходила по самой отдаленной окраине Российской империи и практически не имела хозяйственного применения. И это в момент, когда страна постоянно находилась на грани революции. По утверждению Стивена Маркса, «Петербург сконцентрировался на строительстве этой железной дороги, не обращая внимания на местные условия, расходы и прогнозы относительно ее ничтожной значимости в будущем, потому что понимал, что речь идет о спасении империи».{147}

Огромные суммы, тратившиеся на дальневосточные авантюры, несомненно, были на руку противникам царского режима. И не так уж абсурдно предположение, что если бы этим громадным средствам было найдено более практичное применение, если бы в попытке отвлечь массы от революционной борьбы, им была бы предложена хоть какая-то надежда на улучшение их положения, история России, а возможно, и всего мира в XX веке — могла бы быть совсем иной. Даже если это звучит неправдоподобно, Транссибу, несомненно, предстояло сыграть важную роль в Гражданской войне, которая разразилась после революции и, сложись все иначе, могла бы привести совсем к другим результатам. Как проницательно отмечает Таппер, «Транссиб неразрывно связан с историей этой кровопролитной войны»{148}.

Глава девятая. Битва за Транссиб

Почти сразу же после завершения строительства Амурской железной дороги Сибирь оказалась ввергнута в хаос революции 1917 года и Гражданской войны. В Первую мировую войну, в которой Россия участвовала с самого начала, с 1914 года, Транссибу не удалось покрыть себя славой. Или скорее, те, кто осуществлял управление железной дорогой, опять не смогли эффективно использовать ее потенциал в военное время. Союзники, стремившиеся удержать Германию и Австро-Венгрию на востоке, пытались слать помощь русским через Владивосток и Транссиб, поскольку делать это через Западный фронт, тянувшийся от Бельгии до Швейцарии, было невозможно, а воды Балтики патрулировали немецкие подлодки. Однако, словно желая окончательно расписаться в своей некомпетентности, царское правительство не сумело обеспечить доставку союзнической помощи по железной дороге. Помимо недостаточной мощности, существовала также проблема, связанная с «закупоркой» путей в районе Томска, в Западной Сибири, где в то время резко увеличилась добыча угля, что привело отправке 15 дополнительных углевозов в день. Это, в свою очередь, препятствовало продвижению поездов, прибывающих с востока. Кроме того, управление Транссибом осуществлялось на примитивном уровне, что препятствовало увеличению количества поездов. В отличие от большинства европейских стран, в России паровозы все еще топились вручную — другими словами, уголь закидывался в тендер лопатами, вместо того чтобы сыпаться из углеподатчика под действием земного притяжения. Также из-за особенностей стандартной конструкции русских паровозов, оборудованных трубами малого диаметра, много времени уходило и на то, чтобы наполнить паровозный котел водой. Все это было крайне важно для повышения эффективности, а значит, и мощности линии.

Никто в правительстве не догадался отдать приоритет отправке этих огромных запасов грузов, и в результате Владивосток превратился в самый большой склад в мире: порт был полностью забит, поля и пляжи в радиусе многих километров от города заполнены скопившимися товарами. Чего тут только не было: оружие, сырье и предметы роскоши, например тысяча автомобилей, которые даже не были вынуты из контейнеров. По словам специалиста по истории американской интервенции, «эти товары, памятник неэффективности царского режима, который за них так и не заплатил, лежали в доках и громоздились на полях под открытым небом горой [из] тюков хлопка, миллионов патронов, 37 000 колесных пар для поездов, стальных рельсов в количестве, достаточном для того, чтобы построить третий путь от Владивостока до Петрограда, и колючей проволоки, которой хватило бы, чтобы огородить всю Сибирь»{149}. Настоящим piece de resistance.[131] была субмарина, вероятно, предназначавшаяся для патрулирования Японского моря. Всего по тем деньгам в порту скопилось товаров на умопомрачительную сумму — от 750 миллионов до 1 миллиарда долларов. Вся эта колоссальная куча товаров не только гнила в сравнительно мягком, но влажном климате Владивостока, но и начала привлекать внимание большевиков, хотя те еще не сумели завладеть городом.

Эта своего рода пещера Аладдина сыграла важную роль в вовлечении Транссиба в Гражданскую войну, разразившуюся вслед за Октябрьской революцией, поскольку последняя послужила предлогом для военного вмешательства со стороны таких государств, как Англия, США, Япония и Франция, каждое из которых действовало весьма противоречивым образом.

После Октябрьской революции 1917 года, когда большевики свергли Временное правительство, пришедшее в результате Февральской революции в марте того же года на смену царскому режиму, в Брест-Литовске, на западе России, начались мирные переговоры с Германией, продлившиеся несколько месяцев. Хотя большевики контролировали большую часть Европейской России, оказалось, что распространить свое влияние на остальную территорию империи им было не так-то просто.

Союзники питали надежды на то, что в случае своевременного вмешательства и при определенной удаче с большевиками удастся покончить. Правительства этих стран имели весьма слабое представление о характере или причинах Октябрьской революции и сильно недооценивали поддержку народных масс. Или, если быть более точным, не осознавали всю глубину ненависти к царскому режиму. Сибирская интервенция была одной из попыток поддержать борьбу белых против красных. На севере небольшой контингент войск под командованием англичан и при некоторой поддержке американцев должен был высадиться за Полярным кругом в Мурманске для того, чтобы обеспечить охрану военных грузов, скопившихся в Архангельске (где порт зимой замерзает). В Прибалтике также надеялись на антибольшевистское восстание. Финляндия, в свою очередь, тоже боролась за свободу. С другой стороны, в Баку (ныне столице Азербайджана) англичане сражались бок о бок с армянскими революционерами в тщетной попытке не дать туркам захватить город и получить доступ к нефтяным месторождениям. Хотя ситуация оправдывалась конкретными условиями, она свидетельствовала о творившейся в то время неразберихе, в которой англичане не могли решить, на чьей же они стороне, учитывая, что их главным врагом (до перемирия, заключенного в ноябре 1918 года) по-прежнему оставались немцы. У Британии не было четкой политики, так как Министерство иностранных дел действительно хотело, чтобы Советская Россия вступила в войну с Германией, но при этом поддерживало самых яростных врагов большевиков, что едва ли способствовало достижению этой цели. Почти все, кто заявлял о своем намерении выступить против большевиков, вскоре начинали получать деньги от английского правительства.

Таким образом, через три года после революции Сибирь представляла собой неконтролируемый водоворот из политических партий, наемных армий и бандформирований. На более поздних этапах Гражданской войны она стала местом основных боев между белыми и красными и ареной последней битвы за Россию.

Еще до Октябрьской революции союзники проявляли интерес к этому региону и особенно к железной дороге. Американцы (по соглашению с Временным правительством) направили специально для этого созданный отряд из 300 опытных инженеров-железнодорожников — наблюдать за эксплуатацией магистрали и следить за тем, чтобы она не нарушалась. Инженеры высадились во Владивостоке и, изучив обстановку, пришли к заключению, что линия является единственным реальным путем в Европу, даже с учетом трудностей, связанных с ограниченной пропускной способностью дороги в районе Томска. Чтобы оказать содействие в обеспечении функционирования Транссиба, они разделились на 14 групп, которые распределились по всей протяженности как КВЖД, так и самого Транссиба, но их помощь носила сугубо мирный характер[132]. Когда в марте 1918 года был подписан Брест-Литовский договор, союзники вознамерились убедить американцев направить в Сибирь войска. Идея заключалась в том, что, если американцы согласятся осуществить военное вторжение, соседняя Япония, которая поддерживала союзников в войне, но минимальным участием, также направит в регион значительное число армейских подразделений. С целью ускорить вторжение секретные службы распространяли слухи о том, что в Сибири находится большое число немецких и австрийских военнопленных, перешедших на сторону большевиков.

Р. Г. Брюс Локхарт, британский дипломат, в годы Гражданской войны возглавлявший специальную миссию при советском правительстве, в своих воспоминаниях писал, что, «согласно получаемым ею [британской разведкой] донесениям, в Сибири было полно немецких полков, которые состояли из военнопленных, получивших оружие от большевиков. Они контролировали огромную территорию»{150}. Это был еще один случай, когда британская разведка намеренно распространяла ложную информацию. Помощник, которого Локхарт отправил в Сибирь проверить факты, провел там шесть недель, после чего доложил, что ему не удалось обнаружить никаких следов немецкой армии. Результаты расследования не обрадовали британское правительство, поскольку из-за них оно лишилось повода начать вторжение.

Президент Соединенных Штатов Америки Вудро Вильсон, который в 1917 году согласился послать войска на Западный фронт только после серьезной провокации со стороны немцев (когда в результате подводной войны было потоплено несколько американских торговых судов), не горел желанием открывать еще и второй фронт, даже несмотря на то что «союзники непрерывно оказывали на Вильсона сильное давление, желая вынудить его вмешаться»{151}. Потом произошел один из тех на первый взгляд незначительных инцидентов, которые навсегда меняют ход истории: небольшая стычка между чешскими и венгерскими солдатами в Челябинске у подножия Уральских гор привела к американскому вторжению в Сибирь — единственный случай в истории, когда американская армия ступила на Русскую землю[133].

70 000 солдат, чехов по происхождению, в результате октябрьских событий оказались заброшенными в Сибирь. Чехия и Словакия были в то время частями Австро-Венгерской империи, и большинство солдат сражались против русских на стороне австрийцев. По правде говоря, делали они это неохотно и после революции быстро перешли на сторону русской армии, и в июле 1917 года они успешно сражались на стороне Временного правительства Керенского при Зборове, на Украине, воюя с бывшими хозяевами, чем способствовали поднятию самосознания чешского народа и началу борьбы за независимость Чехословакии.

Однако, когда большевики подписали мирный договор с Германией, чехи оказались в трудном положении. Они не хотели мира с немцами и потому заявили о своей преданности Антанте — французам, которые продолжали сражаться на Западном фронте. После этого чешские части стали называться легионами, в честь знаменитого французского Иностранного легиона[134]. Хотя Сталин, тогда носивший звание народного комиссара по делам национальностей, предлагал обеспечить им беспрепятственное возвращение на Запад[135], чехи по вполне понятным причинам боялись попасть в лапы немцам. Те казнили бы их как предателей, поскольку все они в свое время дезертировали из австро-венгерской армии, сражавшейся по одну сторону фронта с немецкой[136]. Единственной безопасной возможностью вернуться домой было проделать долгий кружной путь, добравшись на поезде до Владивостока, а оттуда на пароходе морем через полмира. Им удалось договориться с советскими властями о предоставлении такой возможности. Но постепенно доверие между чехами и большевиками было нарушено, и, как предполагает Орландо Файджес, автор эпической истории о русской революции и ее последствиях: «Если бы обе стороны соблюдали достигнутые договоренности, Гражданская война могла бы развиваться совсем по иному сценарию){152}.

С учетом плохого состояния интенсивно используемой железной дороги было совершенно очевидно, что транспортировка чешских частей займет несколько недель, но, когда первые эшелоны с чешскими легионерами были уже на середине пути к Владивостоку, возникла заминка, вызванная инцидентом, произошедшим 17 мая 1918 года в Челябинске. Чешский эшелон прибыл на станцию одновременно с эшелоном бывших пленных венгров, которые возвращались домой по более короткому западному маршруту. Хотя обе страны являлись частью Австро-Венгерской империи, их народы всегда враждовали, как это часто случается между соседями. Все шло довольно гладко и ограничивалось добродушным подшучиванием с обеих сторон до тех пор, пока поезд с венграми не тронулся. Кто-то швырнул крупный обломок чугунной печки в группу чешских солдат — один из них упал на землю, из раны на голове хлынула кровь[137]. Чехи бросились вдогонку за медленно идущим поездом, заставили машиниста остановиться и, силой заставив венгров выдать виновного, казнили его.

После этого эшелон с венграми смог отправиться дальше, но дело на этом не кончилось: теперь, как в детской песочнице, поссорились русские с чехами, и это привело к трем годам кровопролитного конфликта, который мог в корне изменить результаты как Гражданской войны, так и Октябрьской революции. Местные представители советской власти прибыли на станцию в сопровождении отряда бойцов Красной армии, которые немедленно арестовали несколько легионеров и отправили их в городскую тюрьму. Делегация, в состав которой вошли офицер и несколько солдат, отправилась узнать о судьбе товарищей и тоже оказалась брошенной за решетку. Чехи, не дождавшись своих, послали в Челябинск два батальона, которые удерживали город до тех пор, пока пленники не были освобождены. Чехи пополнили запасы оружия и боеприпасов и отступили.

На этом бы все и закончилось, если бы не гордость и высокомерие большевиков. Красные пришли в ярость, Лев Троцкий, главнокомандующий Красной армией, который всегда отличался воинственностью, отдал приказ, согласно которому все чешские части, следующие по Транссибирской дороге, должны были быть задержаны, а чешские легионы расформированы и направлены в части Красной армии. Любой чешский солдат, у которого будет найдено оружие, подлежал расстрелу. Это была классическая ошибка начинающего военачальника — отдавать приказы, которые невозможно выполнить. Хотя большевикам удалось захватить города, располагавшиеся вдоль Транссиба (за исключением Владивостока), их власть была слабой, поскольку контролировать такой огромный регион, как Сибирь, вообще непросто, а Красная армия на том этапе представляла собой плохо обученное и недисциплинированное ополчение, состоявшее преимущественно из местных рабочих, сочувствующих идеям большевиков. В любом случае, сельская Сибирь, в которой не было ни крепостных, ни надменных дворян-помещиков, была неподходящей почвой для революционной горячки. Слабые Советы — местные коммунистические комитеты, осуществлявшие власть в городах, — не могли противостоять намного лучше организованным чехам, которые стремительно рассредоточились вдоль всего Транссиба и, захватив телеграф, имели возможность поддерживать связь между станциями. На импровизированном бронепоезде они разъезжали по линии, с непревзойденной легкостью выбивая большевиков из захваченных ими городов. Когда Ленин в свою очередь в июле 1918 года отправил против чехов бронепоезд, который тянул знаменитый бронированный паровоз «Заамурец», они быстро захватили его и использовали для патрулирования и защиты линии. В течение считанных недель после инцидента в Челябинске чешские легионеры, сражавшиеся вместе с отрядами белых, которые внезапно обрели в них сильных союзников, сломили сопротивление большевиков на всем протяжении Западного участка Транссиба и на большей части территории Западной Сибири.

Как выразился один из историков интервенции, захват чехами Транссиба вызвал «фурор во всем мире:»{153}, и союзники усилили давление на президента Рузвельта, убеждая его, наконец, отдать приказ начать вторжение, поскольку летом 1918 года ситуация на полях сражений Первой мировой резко ухудшилась. В результате начатого в марте весеннего наступления немцы прорвали Западный фронт, пробив первую начиная с 1914 года, значительную брешь в обороне Антанты, и потому повторное открытие фронта на Востоке с целью компенсировать крах русского сопротивления казалось союзникам заманчивой перспективой. По выражению автора одной из книг, посвященных американской авантюре в Сибири, «по мнению Вильсона, восстановление русскими Восточного фронта, даже в более скромном масштабе, не только поднимет боевой дух союзников… но и заставит немцев удерживать на Востоке значительные силы, что вполне может повлиять на победу и поражение в войне»{154}. В этом к тому же не было особого риска, поскольку отправка на восток нескольких тысяч солдат никак не могла отразиться на миллионах, остававшихся на Западном фронте. Союзники надеялись, что успех чехов сможет стать частью более масштабного антибольшевистского движения на Украине, Кавказе и в Арктике, победа которого приведет к свержению большевиков и, как следствие, повторному вступлению России в войну с Германией. Над всем этим маячил, как его называл Питер Флеминг (брат создателя романов о Джеймсе Бонде, Яна Флеминга, и автор труда по истории интервенции), «неопределенный проект создания где-то в Южной России некоего бастиона или плацдарма, на который будут направляться или вокруг которого будут объединяться румынская армия, украинцы, выходцы из Закавказья и кто угодно, кого военные представители Верховного военного совета довольно оптимистично называли “нашими друзьями в России”»{155}.

К середине июня чехи начали стекаться во Владивосток, хотя кораблей, которые смогли бы доставить их на родину, там не было, и теперь при поддержке местных сил контрреволюции они полностью контролировали весь сектор магистрали от Пензы до Иркутска длиной около 4800 км, в то время как большевики удерживали Амурский и Уссурийский участки. Чешские легионеры практически не несли потерь в боях и одерживали победу за победой в крупных сражениях за те или иные города. Они доказали, что являются грозной силой, но, разбросанные по громадной территории, конечно, не могли надеяться удержать свое влияние достаточно долго. Чехи нуждались в помощи и поддержке, но союзники никак не могли придумать повод, чтобы вмешаться.

Несмотря на хаос, железная дорога по-прежнему функционировала, а красные и белые, как ни странно, делали все, чтобы позволить железнодорожникам как следует выполнять свою работу. Успех чехов, однако, имел очень важный побочный эффект, затронувший весь мир. Их непосредственная близость к Екатеринбургу, где находился в заключении царь, заставила местных большевиков, следуя приказам Ленина, 17 июля 1918 года убить царскую семью и тех, кто оставался с нею до последнего, хотя, возможно, это был всего лишь удобный предлог для расправы.

Вильсон после долгих проволочек наконец с неохотой согласился отравить в Сибирь экспедиционные силы в составе 8500 человек. В меморандуме, направленном командующему экспедиционными силами генерал-майору Уильяму С. Грейвсу, называлось три цели вторжения: помощь чехам в эвакуации из Сибири, обеспечение охраны и возврата грузов, отправленных союзниками во Владивосток, и «помощь русским в организации нового правительства». Последнее нуждалось в уточнении, о каком именно правительстве идет речь, поскольку в то время у белых было несколько штабов в разных регионах России, где они вели бои, а красные обосновались в Москве, своей новой столице. Однако никаких пояснений не последовало. Неудивительно, что военный министр Ньютон Бейкер, вручая Грейвсу меморандум, предупредил: «Смотрите под ноги; вы будете ходить по яйцам, начиненным динамитом».{156}

Англичане, французы и итальянцы также отправили небольшие контингенты войск, но главным союзником американцев в интервенции была Япония, обещавшая в ответ на особое приглашение, которое Вильсон направил в Токио, послать в Сибирь такое же количество солдат, но вскоре значительно увеличившая эту цифру: в разгар интервенции в Восточной Сибири и Маньчжурии находилось 72 000 японских военнослужащих. Действия японцев казались неясными, учитывая общее нежелание японского народа вмешиваться в происходящее. До этого момента японцам удавалось вести идеальную войну, практически не неся потерь, ни финансовых, ни человеческих. Они вступили в войну рано, в 1914 году, на стороне Антанты, но практически не участвовали в сражениях, потеряв на поле боя всего около 1000 человек, зато выиграли в экономическом плане, захватив германские колонии в Азии и в тихоокеанском регионе. Теперь же они могли оказаться втянутыми в намного более кровавый конфликт, что вызвало в стране сопротивление. Однако участие в интервенции сулило огромную выгоду, учитывая давнишние планы Японии по установлению господства на Дальнем Востоке, которое позволило бы усилить контроль над КВЖД и, как следствие, над северной Маньчжурией. Японцев не интересовала судьба чешских легионеров или перспектива закрепиться в Сибири, а вот туманные, долгосрочные планы на Монголию у них имелись. Они договорились с американцами не продвигаться дальше Иркутска, но на протяжении всего периода сибирской интервенции между этими двумя странами, направившими в регион две самых крупных армии, сохранялось взаимное недоверие.

Японцы отчасти выдали свои скрытые мотивы, оказывая мощную поддержку самому гнусному отребью: наемным армиям[138], которыми командовали казачьи атаманы, славившиеся своей жестокостью. Они щедро снабжали их деньгами, оружием и практической помощью. Во главе двух самых крупных и кровожадных добровольных формирований стояли соответственно самозваные генералы Григорий Семенов и Иван Калмыков, которые, казалось, старались превзойти друг друга в злодеяниях. Питер Флеминг называл Семенова, с его огромной головой и сверкающими глазами, «Хитклиффом степей», а Грейвса — «убийцей, грабителем и самым презренным негодяем». Семенов воображал себя эдаким Наполеоном и всегда носил в кармане книгу великого французского генерала «Максимы», хотя доподлинно неизвестно, читал ли он ее когда-нибудь, и, в нелепом стремлении подражать Бонапарту, также закладывал руки за жилет.

Когда началась Гражданская война, Семенов сумел собрать армию из примерно 2000 местных казаков и других наемников, быстро захватил участок Транссиба на пересечении с КВЖД и превратил приграничную станцию Маньчжурия в свою штаб-квартиру. За свои заслуги он получил 10 000 фунтов от британского правительства, которое стремилось поддерживать всех, кто был готов поднять восстание против большевиков, но вскоре англичане поняли, что имеют дело с кровожадным бандитом. Однако японцы не были столь разборчивыми, и Семенов вовсю пользовался их щедростью, поскольку «хаос, который он устроил в Восточной Сибири, устраивал японцев, в чьи намерения входило не дать России объединиться под властью какого бы то ни было правительства, которое сумеет вновь сделать ее соперником Японии на Дальнем Востоке»{157}. Это показало их отличие от англичан, которые, наоборот, хотели видеть в Сибири сильную русскую власть, которая дала бы отпор большевикам[139]. Французы тем временем по-прежнему мечтали о создании Восточного фронта, который оттянул бы на себя часть немецких ресурсов из западной зоны боевых действий. Файджес одной лаконичной фразой сумел передать разобщенный характер действий союзников: «Ни одна из западных держав не понимала, какие цели ей следует преследовать в Сибири; но ни одна из них не желала упустить своего»{158}.

Когда деньги у японцев закончились, Семенов занялся обычным разбоем, грабя банки и китайских торговцев, но больше всего японцев, которые, казалось, всегда с готовностью пополняли его казну. С помощью девяти бронепоездов, отбитых у царской армии[140], он патрулировал и контролировал протяженный участок линии вокруг своей базы. Эти поезда носили устрашающие, но какие-то детские названия, например «Беспощадный», «Мститель» и «Истребитель»[141], который из всех был самым внушительным, он имел защиту из каленой стали и пятисантиметрового слоя железобетона и был оснащен четырьмя пушками и множеством пулеметов.

Калмыков, действовавший дальше на востоке в окрестностях Хабаровска, возглавил Уссурийское казачье войско, убив законного претендента на это место[142]. Грейвс отзывался о Калмыкове даже хуже, чем о Семенове: «Калмыков был самым отъявленным негодяем, которого я когда-либо встречал… Там, где Семенов приказывал другим убивать, Калмыков убивал своею собственной рукой, и в этом заключается разница между Калмыковым и Семеновым»{159}. Он терроризировал местное население и грабил поезда, когда ему заблагорассудится.

Американцы ненавидели кровожадных казаков в первую очередь потому, что ничего не могли поделать с их варварством[143]. Неприязнь была взаимной. Калмыков повадился сбрасывать с поезда мертвых лошадей рядом с лагерями американцев, теша себя надеждой, что те будут держаться подальше, опасаясь зловония. Американцев удерживали от нападения на казаков условия их нахождения в Сибири, согласно которым они должны были всего лишь защищать чехов и скопившиеся во Владивостоке грузы. Таким образом, им приходилось терпеть оскорбления, не имея возможности ответить. Более того, когда американцы попытались заставить японцев приструнить казачьих генералов, те ответили, что об этом и речи быть не может, поскольку это будет являться вмешательством в дела русских. В своих воспоминаниях Грейвс ясно дает понять, что оказание поддержки казачьим генералам было ошибкой: «Следует помнить, что Семенов и Калмыков были бандитами и убийцами. Они были способны на любое преступление». Главным занятием этих двоих было препятствовать нормальной работе железной дороги, которую японцы призваны были защищать: «На территории контролируемых ими районов, Семенов в Забайкалье, а Калмыков в Хабаровске, эти двое постоянно чинили препятствия сообщению по железной дороге, нападали на инженеров-железнодорожников союзников, грабили поезда, захватывали оружие и другие ценные грузы, предназначавшиеся Омскому правительству [единый штаб белых] и осуществляли жестокие карательные операции в отношении местного населения, направленные на борьбу с партизанским движением, даже в тех местах, где партизан не было»{160}.

Почти невозможно преувеличить жестокие и кровавые деяния этих двух мятежных атаманов, пользовавшихся поддержкой лидера Белого движения адмирала Александра Колчака. (О степени кровожадности белых можно судить по опыту моего отца, Бориса Кугульского. Ему, бывшему офицеру, который после революции дезертировал и бежал в Одессу, в 1918 году случилось оказаться в штабе белых в Екатеринодаре, ныне Краснодаре, когда он подумывал о том, чтоб вступить в Белую гвардию, но отказался от этой мысли, увидев повешенных на телеграфных столбах вдоль дороги мужчин, у некоторых из которых во рту торчал их собственный отрезанный пенис. Его старый командир, полковник Левицкий, который пригласил его к себе на неделю, сказал ему: «Это коммунисты, они пытались захватить один из наших кораблей, а мы им не дали». Отцу, который страстно ненавидел большевиков до конца своих дней, тем не менее, претило подобное обращение с людьми, и он был тронут смелостью узников, которые громко проклинали своих палачей и, даже зная о своей неминуемой участи, не выказывали ни малейшего страха. Он отказался вступать в ряды Белой гвардии и, к счастью для меня, вернулся в Одессу, а оттуда бежал в Марсель и Париж). О том же писал и Грейвс: «Генерал считал, что одного утверждения, что человек — большевик, достаточно для того, чтобы заставить его исчезнуть»{161}.

Семенов, хваставшийся, что не может заснуть ночью, если не убил кого-то днем, организовал застенки, где ежедневно казнили тех, кого он считал врагами, а однажды в августе 1919 года в один день из пулемета было расстрелян целый поезд заключенных — 350 человек. В конце войны американская военная разведка подсчитала, что только в тот год Семенов казнил 30 000 человек. Калмыков был более скромен, но зато менее щепетилен. Считается, что им без суда было казнено по меньшей мере 1500 человек, а также он широко известен тем, что убил двух членов шведского Красного Креста[144] и похитил деньги миссии. По словам одного из историков, Калмыков «хвастался, что ему никогда не наскучивает убивать, потому что он все время придумывает новые способы казни»{162}.

Эти двое были худшими, но не единственными военными преступниками среди белых. Например, генерал Борис Анненков, атаман Сибирского казачьего войска, в июле 1919 года во время погрома в Екатеринбурге вырезал 2200 евреев. Казаки, естественно, утверждали, что всего лишь отвечают на «красный террор», но это вряд ли может служить им оправданием. Колчак в период своего правления тоже не был чужд террора. Стремясь набрать на службу как можно больше новобранцев из числа сибирских крестьян, его офицеры силой уводили из деревень всех мужчин призывного возраста. Если те прятались, местных старейшин подвергали пыткам и убивали: «Некоторых били так сильно, что стены были забрызганы кровью. У других были сломаны руки и выбиты зубы… некоторых вешали, но не до конца, и потом отпускали. После всех этих издевательств, деревенских стариков расстреливали, сначала целясь по ногам, а потом в остальные части тела. Иногда на то, чтобы убить одну жертву, уходило по шесть и более пуль»{163}. Сергей Розанов, командующий армией Колчака на Дальнем Востоке, инструктировал своих подчиненных убивать каждого десятого пленника в деревне, жители которой отказываются выдавать местонахождение вожаков партизанских отрядов. Позднее Розанов убил, по меньшей мере, 500 человек во Владивостоке в последние дни режима Колчака. Как изящно отозвался Флеминг о кровавых расправах и бесчинствах с обеих сторон: «Ну, что сказать, черен и котел, и горшок»{164}. На самом деле, поддержка союзниками этих военных преступников была контрпродуктивна. По мнению генерала Грейвса, местное население видело, что именно присутствие иностранных войск позволяет казакам действовать безнаказанно, и потому его симпатии были на стороне красных: «Действия этих казачьих атаманов и других колчаковских командиров, находящихся под защитой иностранных войск, были самым большим вкладом в победу большевизма, какой только можно было придумать»{165}.

Летом 1918 года во Владивосток начали прибывать экспедиционные части союзников, и город погрузился в хаос — повсюду были люди в военной форме самых разных армий, которые не понимали, что они здесь делают. Британцы прислали до смешного неподходящий отряд, батальон Мидлсекского полка под командованием полковника Джона Уорда, члена лейбористской фракции парламента из города Стокон-Трент, активного участника профсоюзного движения, который являлся создателем и первым генеральным секретарем организации под замечательным названием Профсоюз строительных рабочих, каменщиков и разнорабочих. Как писал Питер Флеминг, батальон «состоял из людей, классифицированных В1 (то есть непригодных к действительной военной службе), и этот головной империалистический отряд нежно называли «грыжевым батальоном»[145]. Более того, спешно передислоцировавшись из Гонконга, они прибыли к месту нового назначения в начале августа, не имея при себе самого необходимого, например москитных сеток, — серьезное упущение, учитывая особенности лета в Сибири. А их зимний гардероб составляли черные как уголь меховые куртки и шапки — не самый лучший выбор для войск, которым предстояло сражаться среди снегов (хотя, конечно, предполагалось, что они будут не воевать, а охранять чехов, что бы это ни значило).

С прибытием в сентябре американцев обязанность охранять восточный отрезок Транссиба была разделена между ними и японцами, тогда как чехи при поддержке белых отрядов контролировали все участки к западу от Байкала. К тому времени предприимчивые чехи уже свергли местные Советы, а японцы укрепили свои позиции, очистив от коммунистов территорию вокруг своей базы в Хабаровске. Таким образом, не весь Транссиб находился в руках союзников. Американские военные силы были сконцентрированы в Восточном и вдоль Уссурийской железной дороги, им также было дано задание охранять расположенные к западу от Владивостока Сучанские угольные копи, которые обеспечивали основные потребности магистрали в угле. Остальная же часть линии оставалась в руках чехов.

К тому времени, когда войска союзников прибыли в Сибирь, ситуация в Европе в корне изменилась: немцы поспешно отступали, и им явно грозило поражение. Теперь президент Вильсон еще меньше хотел, чтобы американские войска оказались втянуты в какие бы то ни было военные действия. Это окончательно смутило бедного Грейвса, а «начиненные динамитом яйца под его ногами» сделало еще более хрупкими, учитывая, что он и прежде не понимал, что именно он должен делать; он решил придерживаться политики невмешательства, которая порой приводила в ярость остальных союзников. Он разочаровал японцев, упорно отказываясь подчиняться их приказам, и взаимоотношения между двумя главными военными группировками накалились. Когда в ноябре 1918 года стало известно о перемирии с Германией, ситуация еще больше осложнилась, так как Колчак, пользующийся финансовой и военной помощью со стороны британцев, требовал, чтобы те поддержали переворот в Омске, находящемся на западном конце линии, в 6400 км от Владивостока.

Как отмечали впоследствии сторонники теории заговора, некая странность заключалась в том, что Колчак объявил о перевороте сразу после прибытия в город батальона Мидлсекского полка и генерала Альфреда Нокса, главы Британской военной миссии в Сибири. Нокс, работавший военным атташе в Петрограде в годы Первой мировой войны и бывший ярым антикоммунистом, предварительно встретился с Колчаком в Токио и уговорил его помочь делу интервенции. Нокс в свое время приложил руку к свержению Керенского и активно поддерживал ключевые фигуры Белого движения. Тот факт, что возглавляемый Колчаком переворот произошел через неделю после заключения перемирия, указывает на причастность к нему англичан. Второй британский отряд, 1/9-й самокатный батальон Хэмпширского полка{166}, прибыл в Омск вскоре после переворота, как и головной отряд канадских войск; однако Оттава воздержалась от отправки остальных 5000 солдат, так как канадское правительство было обеспокоено ухудшением дисциплины в армейских рядах, наблюдавшимся после заключения мира. Этот эпизод, свидетельствующий об отсутствии желания воевать дальше, как нельзя лучше объясняет, почему чехи так и не получили той широкой поддержки, в которой они отчаянно нуждались.

Неоднозначное отношение к перевороту, осуществленному Колчаком, со стороны союзнических войск, которым пришлось одновременно сражаться с большевиками и обеспечивать функционирование Транссибирской магистрали, обнажило слабость и неустойчивость вновь провозглашенного правительства. В то время как британцы приветствовали переворот, американские солдаты восприняли его без энтузиазма, а Грейвс отмечал, что само присутствие американских войск воспринималось как поддержка диктаторского режима, не пользовавшегося популярностью среди местного населения. Чехи встретили переворот протестами и были глубоко разочарованы произошедшим. Им не нравилась правая ориентация Колчака и его политика антисемитизма, так как сами они в основном сочувствовали левым социал-революционерам либо были сторонниками социал-демократов и большевиков. Летом 1918 года чешские легионеры добились значительных успехов, установив контроль над магистралью, и все еще рассчитывали на помощь союзников. Их собственных сил в количестве 40 000 человек, разбросанных вдоль линии, было недостаточно для того, чтобы долго удерживать все 7240 км пути, и в первые же недели после ноябрьского переворота Колчака они начали сдавать позиции.

Когда чехам, наконец, стало ясно, что никто не придет к ним на помощь, они отказались воевать с большевиками на стороне Колчака и начали готовиться к тому, чтобы двигаться на восток и отправляться домой. Колчак отмахнулся от чехов как от использованного материала и грубо обошелся с их командирами, не дав себе труда подумать о том, что обязан проявлять к ним глубочайшее уважение за то, что именно благодаря им Транссиб оказался в руках белых и была создана армия, достаточно большая, чтобы двинуться на Москву[146]. Он еще пожалеет о своем высокомерии по отношению к чехам[147].

Колчак, не отличавшийся скромностью, назвался Верховным правителем России и, и как показало время, оказался абсолютно неподходящим кандидатом на этот высокий политический пост[148]. Один из современников отзывался о нем следующим образом: «Неврастеник, быстро вспыхивающий… Жизни в ее суровом, практическом осуществлении он не знает. Своих планов, своей системы, своей воли у него нет, и в этом отношении он мягкий, из которого советники и приближенные лепят что угодно»{167}.

Союзники, возможно, не спешили на помощь белым войскам, но не отказывали им в финансовой и материальной поддержке. В первые шесть месяцев 1919 года они оказывали Колчаку огромную помощь. Во Владивосток снова хлынул бесперебойный поток военных грузов. Файджес приводит следующие данные: «миллион ружей, 15 000 пулеметов, 700 полевых орудий, 800 миллионов патронов, одежда и снаряжение для полумиллиона солдат»{168}. Хватило бы на целую армию, но из-за некомпетентности и коррупции Колчаку не удалось воспользоваться щедростью союзников.

Самым большим недостатком Колчака была его способность настраивать против себя тех, кто мог бы быть ему полезен. Он и его штабные офицеры щеголяли эполетами, выказывая надменное презрение к окружающим их людям и проявляя то же высокомерие, которое в свое время стоило царю престола. Вся история Сибири указывала на то, что эта земля не была благодатной почвой для идей большевизма, но и деспотический режим Колчака тоже не встретил здесь радушного приема. Крестьяне относились к нему с особой ненавистью и массово присоединялись к партизанскому движению, боровшемуся с белыми — но не обязательно на стороне красных. Сибиряки широко поддерживали на выборах партию социал-революционеров и были обескуражены высокомерием Колчака и его правыми взглядами. Они также не желали вступать в армию. Неспособность Колчака провести мобилизацию среди местного населения контрастировала с умением красных привлечь людей на свою сторону. Не удалось ему и удержать благорасположение со стороны союзников, в частности, американцев, которых он глупо оттолкнул от себя, развернув против них бессмысленную пропаганду — в одной проколчаковской газете утверждалось, что все американские солдаты — это «зараженные большевизмом евреи», в то время как большая часть из них на самом деле прибыла из Иллинойса, штата, в котором доля еврейского населения минимальна.

Горькая правда состоит в том, что Колчак ни при каких условиях не мог совершить столь желанную многими контрреволюцию, поскольку был неумелым военачальником, стоявшим во главе кучки в высшей степени коррумпированных, своекорыстных и заносчивых офицеров. Самой показательной является, вероятно, ситуация в Омске, когда Колчак предпринял главное наступление на Оренбург. Он оставил город, в котором 2000 «штабных» офицеров проводили все дни, сидя в кафе, или перекладывали бумаги в кабинетах, управляя армией, которая в лучшие дни насчитывала до 100 000 человек. По выражению Флеминга, Омск «превратился в авгиевы конюшни, а как вскоре стало очевидно, Колчак был далеко не Гераклом»{169}. Коррупция достигла масштабов эпидемии; процветала личная месть и сведение счетов, выражавшееся в убийствах и казнях. Тем не менее, веселье не утихало: «Кафе, казино и бордели были открыты день и ночь». Колчак не заботился и о своих солдатах. Когда Грейвс летом 1919 года направлялся в Омск, он нагнал состав с больными и ранеными, умиравшими прямо в вагонах, которые, похоже, были брошены на железной дороге на произвол судьбы. «Многие из этих людей были слишком больны, чтобы помочь себе, а на пять или шесть сотен раненых была всего лишь одна медсестра. Мы заглянули в первый вагон и обнаружили двух мертвых солдат и одного умирающего, товарищ которого, сам больной, поддерживал ему голову и пытался напоить»{170}. Некоторые солдаты выползли из вагонов и, обессиленные, лежали на земле. А всего в сотне метров от них, в парке, «веселая толпа», насчитывавшая не менее тысячи человек, наслаждалась концертом.

Транссибирская магистраль находилась в плохом состоянии, учитывая ее чрезмерное использование и ненадлежащее обслуживание в условиях военного времени. Мосты, депо, водонапорные башни и другие железнодорожные объекты были повреждены в результате боевых действий или саботажа. Туннели также пострадали, а подвижной состав и локомотивы выходили из строя из-за отсутствия регулярного техобслуживания. Чтобы исправить ситуацию, в январе 1919 года союзниками был создан, согласно соответствующему соглашению, объединенный Межсоюзнический железнодорожный комитет, в задачу которого входили эксплуатация и обслуживание как Транссиба, так и КВЖД. Комитет, включавший представителей всех государств, чьи войска находились в Сибири, щедро финансировался союзниками. Четыре главные державы — США, Япония, Великобритания и Франция — перечислили по 5 миллионов долларов каждая и взяли на себя основные работы по устранению ущерба, нанесенного войной и природой. Технический совет, осуществлявший руководство всеми работами, находился в Харбине, его возглавил американский инженер Джон Ф. Стивенс; разделение ответственности за каждый из участков железной дороги было закреплено документально. Американцы отвечали за отрезок протяженностью около 800 км, а чехи — за весь Западный участок Транссиба, в то время как японцы сохранили контроль над 3700 км пути, а китайцы отвечали за КВЖД под косвенным надзором японской стороны.

Все это указывало на то, что союзники собирались задержаться тут надолго, хотя их активная деятельность породила ряд вопросов. Учитывая, что война на западе закончилась, а чехи, которых они должны были «защищать», рвались домой, особенно после подписания в июне 1919 года Версальского договора, даровавшего им государственность, непонятно, что все эти оккупационные войска до сих пор делали в Сибири? И почему железная дорога находилась в руках иностранцев? У каждого из союзников было свое объяснение происходящего. Японцы, отказывавшиеся признавать власть Советов в том, что касалось военных действий, продолжали предпринимать атаки на местные партизанские отряды, которые поддерживали большевиков, в то время как американцы с каким-то даже мрачным упорством сохраняли нейтралитет, утверждая, что охрана дороги является их единственной целью. Японцы также отказывались покинуть территорию, прилегающую к Китайско-Восточной железной дороге, хотя, согласно принятому соглашению, линия входила в зону ответственности китайцев.

Когда режим Колчака начал разваливаться, вопрос о присутствии иностранных войск в Сибири стал еще более щекотливым. Наибольший успех сопутствовал Колчаку весной 1919 года, когда три его армии продвинулись на 400 км. Белые заняли Пермь, но затем перед ними раскинулись безлюдные просторы, которые они не могли преодолеть, и наступление остановилось. В то же самое время маршруты снабжения оказались перерезаны, и материально-техническая база истощилась. Военные грузы, щедрым потоком прибывавшие во Владивосток, не доходили до Колчака, поскольку шедшие по Транссибу поезда были слишком легкой добычей. Партизаны и красные совершали нападения, где только можно. По словам Файджеса, «разрушение партизанами километров полотна и их постоянные нападения из засады практически прекратили поставку по Транссибу жизненно важных ресурсов армиям Колчака на протяжении большей части наступления»{171}. Даже предполагаемые союзники Колчака, два казачьих генерала Семенов и Калмыков, тратили больше сил на то, чтобы грабить поезда, чем на поддержку Белого движения. Добраться до места назначения целыми и невредимыми поездам удавалось только ценой огромных взяток, которые нужно было платить как железнодорожникам, так и бандитам. Большая часть боевой техники оказывалась в руках у большевиков, и в какой-то момент Лев Троцкий решил продемонстрировать свое чувство юмора, послав Ноксу благодарственную телеграмму. По словам Грейвса, «100 000 человек, вооруженных и снабженных британцами, присоединились 1 декабря 1919 года к антиколчаковским силам. Большевики телеграфировали генералу Ноксу, благодаря его за помощь одеждой и снаряжением советским войскам»{172}.

Троцкий, руководивший военными действиями, передвигаясь на бронепоезде, был реальным прототипом ужасного комиссара Стрельникова в «Докторе Живаго», книге, основанной на опыте, полученном Борисом Пастернаком в Сибири. За два с половиной года, начиная с лета 1918 года, Троцкий совершил не менее 36 рейсов, точная цифра общего пробега составила 105 600 км (он имел привычку записывать расстояния), из них значительную часть по Транссибу, на прекрасно оснащенном бронепоезде, который стал его штабом и символом Красной армии. Состав, называвшийся «поезд Предреввоенсовета» — Председателя Революционного военного совета (должность Троцкого) — представлял собой частично бронепоезд, частично гараж с автомобилями и частично штаб, из которого Троцкий вел Гражданскую войну. Хотя кое-что со временем менялось, в поезде имелись «секретариат, типография, телеграф, радио, электростанция, библиотека, гараж и баня»{173}. Состав был так тяжел, что шел с двумя паровозами, а потом пришлось даже разбить его на два поезда.

В своем личном вагоне Троцкий «принимал являвшихся в пути с докладами, совещался с местными военными и гражданскими властями, разбирался в телеграфных донесениях, диктовал приказы и статьи»{174}. Когда поезд останавливался, Троцкий пересаживался на автомобиль, где размещалась команда пулеметчиков, и отправлялся на линию фронта или в солдатские казармы. Он рассказывал, как его появление обеспечивало большевикам поддержку на местах и давало моральный заряд, которого хватало на несколько недель: «Работа поезда была теснейшим образом связана со строительством армии, с воспитанием ее, с управлением ею и со снабжением ее)»{175}. Поезд был складом на колесах, снабжавшим воинские подразделения, действовавшие одновременно в 16 различных зонах боевых действий. Он не только имел запас необходимых материальных ресурсов, а именно сапог, кожаных курток, медикаментов, пулеметов, биноклей, карт, часов и других подарков, но и, как писал Троцкий, «у на с всегда было в резерве несколько серьезных коммунистов, чтоб заполнять бреши, сотня-две хороших бойцов… Все носили кожаное обмундирование, которое придает тяжеловесную внушительность»{176}.

Троцкий постоянно находился на прямой связи с Москвой, отправляя по телеграфу боевые приказы и требования необходимого для армии снабжения, и хвастался, что «мы могли в пути принимать радиотелеграммы Эйфеля, Науэна [одна из крупных передающих станций к западу от Берлина], общим числом до 13 станций, и в первую голову, конечно, Москвы)»{177}. Благодаря этому техническому преимуществу поезд всегда получал самые свежие мировые новости, которые печатались в поездной газете.

У Колчака не было такой мощной поддержки. Он потерпел поражение не только по причине собственной слабости и силы Красной армии, но потому, что надеялся захватить такую огромную страну, опираясь на одну лишь маломощную железнодорожную линию. У красных за спиной была вся европейская Россия. Для того чтобы покорить Россию, нужен был куда более выдающийся лидер, пользующийся широкой поддержкой на местах; многие, взять хотя бы Наполеона или Гитлера, терпели неудачу и до, и после него. В начале 1919 года стало ясно, что надежды на то, что белые, предприняв наступление на красных со всех четырех сторон света, одержат над ними полную и окончательную победу, абсолютно несбыточны, и вскоре они были полностью развеяны. Когда Колчак, попытавшись подвинуться на запад, столкнулся с яростным сопротивлением, армия начала разваливаться из-за неспособности отдельных частей связаться друг с другом и скоординировать свои действия. Этому развалу способствовали конфликтующие между собой группировки и отдельные политики, включавшие как левых сторонников Керенского, так и приверженцев монархии, которые стремились отомстить за убийство царской семьи. К концу марта 1919 года войска союзников были вынуждены оставить Украину. В последующие месяцы они начали покидать Центральную Азию, а вскоре бои стихли и в Закавказье, Баку и Архангельске. Скоро Колчак остался один. Тем не менее, Гражданская война все еще бушевала по всей России[149], и только осенью ее исход стал окончательно ясен. К тому времени Колчак уже отступал.

Сама идея о том, что белая контрреволюция начнется с Сибири, оказалась от начала и до конца иллюзией, выдуманной оптимистично настроенными кабинетными генералами и политиками, находившимися за тысячи километров от театра военных действий. Многие обещания были нарушены. В какой-то момент британцы обязались поддерживать Колчака «в любом необходимом объеме», но, завалив Владивосток дорогим снаряжением, они не могли восполнить недостаток сапог на местах. На самом деле, британцам и остальным союзникам никогда не удавалось собрать из их измученных войной солдат достаточно внушительную армию, чтобы начать серьезное наступление от Владивостока. Солдаты союзнических армий не только устали от войны, но многие из них разделяли левые взгляды и, как следствие, могли отказаться поднимать оружие против большевиков. Железная дорога, в любом случае, была слишком уязвимой и протяженной, чтобы использоваться в качестве маршрута снабжения для войны в Европейской России. Решающей, в конечном итоге, оказалась нехватка людей, а не денег.

К июлю Красная армия значительно продвинулась вдоль Транссиба, вернув себе Пермь и Екатеринбург. Все стало ясно. В Омске, где перегруппировывались белые части и куда толпами прибывали беженцы, спасавшиеся от наступления красных, возникла паника. Но все еще можно было бы исправить, будь белые чуть лучше организованы. По утверждению Флеминга, «передовые части Красной армии слабые и растянутые, сильно зависели от железных дорог»{178}. Однако войска Колчака пребывали в замешательстве, и он не смог воспользоваться слабостью красных. Снабжение по Транссибу прекратилось, поскольку поезда на запад не ходили. Колчак принял решение бежать с кортежем из семи эшелонов, в одном из которых находилось царское золото[150] на общую сумму, по различным оценкам, от 50 до 80 миллионов фунтов стерлингов, которое он больше года прятал в то время, как его правительство нуждалось в деньгах, а значит, солдаты не получали жалованье и нуждались буквально во всем[151]; жалованья не платили даже железнодорожникам, что значительно осложнило побег Колчака на восток.

14 ноября 1919 года, почти ровно через год с того дня, когда Колчак объявил себя Верховным Правителем, и всего через несколько часов после того, как его правительство покинуло город, красные взяли Омск практически без боя. Лидеры Белого движения, больше заботившиеся о спасении собственной шкуры, чем о том, чтобы сражаться за высокие идеи, поспешно бежали, оставив после себя настоящее изобилие. Большевики обнаружили в городе оружие и военную в технику в количестве, достаточном для того, чтобы вести боевые действия на протяжении нескольких месяцев, в том числе 2000 пулеметов, 1 миллион ружей, 3 миллиона снарядов, 16 бронепоездов и 1000 бронированных грузовиков американского производства. Они захватили 35 000 пленных, в том числе 1000 офицеров, и обмундирование, которого хватило бы на то, чтобы одеть 30 000 человек, — яркий пример того, что белое правительство предпочитало придерживать поступавшие от союзников военные грузы с тем, чтобы впоследствии выгодно их продать, вместо того чтобы снабдить ими армию.

Хотя Транссибирская магистраль за годы войны успела повидать уже немало людского горя и жестокости, то, что происходило во время отступления белых, невозможно описать словами. Отступление стало безобразным, кровавым эпизодом в истории, причиной гибели тысяч людей и невыразимых человеческих страданий, вызванных невероятным бессердечием членов всех воющих армий. Поскольку теперь линия на всем протяжении была двухпутной, а в западном направлении движение не осуществлялось, южный ход был оставлен для обычных составов, а северный, по которому обычно шли поезда, направляющиеся в Москву, был зарезервирован для скоростного приоритетного транспорта Колчака и его свиты, в которую входили жены офицеров и возлюбленная адмирала, Анна Тимирева. На самом деле называть эти поезда «скоростными» неправильно, поскольку даже те, кто имел преимущество на дороге, двигались мучительно медленно, учитывая состояние железных дорог, урон, нанесенный войной, и дефицит угля. На другом пути разворачивалась настоящая трагедия: тысячи охваченных паникой людей бежали от стремительно наступавшей Красной армии. Из-за нехватки топлива поезда еле ползли, если вообще двигались, и когда пар переставал образовываться, паровозы оказывались парализованными, так как на холоде трубы замерзали и лопались. Насосы на водонапорных станциях не работали, и пассажиры выстраивались в цепочку, чтобы вручную наполнить паровозный котел водой — трудоемкий и медленный процесс. Еды и топлива, чтобы согреться, не хватало. Даже те, у кого были деньги, не могли ничего купить, поскольку местные крестьяне отказывались брать омские бумажные рубли, требуя за свои товары золото и ценности.

На тракте — старой, заброшенной почтовой дороге, часто проходившей параллельно железнодорожным путям, по которой нескончаемым потоком двигалась грязная измученная толпа военных и штатских, — картина была не менее ужасающей. Здесь основную массу составляли беженцы из самых бедных слоев общества — крестьяне, гнавшие с собой немногочисленную тощую скотину, сироты и нищие, у которых не было денег на билет или чей поезд не мог двигаться дальше: «Путники на тракте смотрели на поезда, как потерпевшие кораблекрушение люди, находящиеся на плоту, смотрят на проходящий мимо пароход, зная, что он их не подберет»{179}.

Самые чудовищные страдания выпали на долю тех, кто ехал в «тифозных поездах». Когда разразилась эпидемия, паника распространилась по всей магистрали. Когда подозревали, что в прибывавшем на станцию санитарном поезде есть тифозные больные, «железнодорожное начальство делало все возможное, чтобы пропустить его без остановки, совершенно не принимая во внимание, что пассажирам необходима помощь, продукты или лекарства. Часто люди, оказавшиеся в изоляции, умирали целыми вагонами»{180}. Трупы раздевали и, поскольку они быстро деревенели на морозе, складывали, как дрова, и оставляли до весны, чтобы похоронить, когда земля немного оттает. В одном только Новониколаевске красные, войдя в город, насчитали 30 000 погибших. По одной из оценок, во время отступления белых по Транссибу умерло около миллиона человек, и основная масса — от тифа.

Хотя Колчак не видел в пути всех этих ужасов, ему это не помогло. С его стороны было ошибкой довериться чехам, которые все еще контролировали западные участки дороги.

Через месяц после отъезда, по прибытии в Мариинск, расположенный в 965 км от Омска, Колчак получил от чешского офицера — простого подпоручика транспортной службы, подчинявшегося приказам сверху, — распоряжение перевести эшелоны Верховного правителя с приоритетной на общую линию. Чехи, делавшие все, чтобы их собственные войска получили доступ к скоростной линии, по мере продвижения на восток становились все более непопулярными среди местного населения и поэтому хотели публично отмежеваться от проклинаемого всеми Верховного правителя[152]. Тот факт, что Колчаку понадобилось целых семь эшелонов, каждый из которых был так тяжел, что его тащили два паровоза, в то время как даже царь довольствовался одним, а Троцкий двумя, только подливал масла в огонь[153]. Промучившись неделю в ползущем еле-еле поезде, преодолевавшем в день всего несколько километров, взбешенный Колчак совершил серьезную ошибку, отправив Семенову телеграмму, в которой приказывал остановить продвижение чехов к Владивостоку, при необходимости взрывая на Забайкальской линии мосты и туннели. Не говоря уже о том, что, по сути, это решение было равнозначно объявлению войны, оно к тому же было равно самоубийству, поскольку блокировало дальнейшее продвижение на восток самого Колчака.

И, что было хуже всего, телеграмма, хотя и зашифрованная, попала в руки чехов.

После нескольких недель превентивного заключения в Нижнеудинске, в 480 км от Иркутска, Колчаку было позволено продолжить путь на восток в единственном вагоне, но постепенно стало ясно, что все станции по пути следования находятся в руках партизан; в конце концов, место машинистов заняли люди с красными розетками в петлицах. Это не предвещало ничего хорошего для Колчака, которого по-прежнему охраняли чехи. Его сняли из поезда и отправили в Иркутск, где передали большевикам, которые только что заняли город. После трех недель допросов, материалы которых стали богатейшим кладезем информации для историков, его намеревались отправить для суда в Москву, но столкновения с арьергардными частями белых заставили опасаться, что по дороге им удастся его отбить. Вместо этого он был поспешно казнен на льду Ангары, а его тело сброшено в прорубь, пробитую специально для того, чтобы избавляться от трупов. Золотой запас также попал в руки большевиков[154].

Союзники понимали, что с падением режима Колчака в Сибири им делать нечего. По иронии судьбы все, кроме японцев, покинули регион раньше чехов, которых они якобы должны были защищать. Британские солдаты, по-видимому, были глубоко огорчены тем, что им приходится покидать многочисленных собак, которых они приобрели за время своего пребывания, а американцы, будучи, несомненно, более страстными, больше внимания уделяли местным женщинам, а не псам, и потому увозили с собой на родину восемь жен, с которыми их прямо перед отправкой в массовом порядке обвенчал американский капеллан. Солдатам Хемпширского батальона по возвращении в Британию в качестве компенсации за ужасные условия, которые им пришлось вытерпеть, был предоставлен двухмесячный оплачиваемый отпуск. Британцы покинули Сибирь к январю, американцы — к апрелю, но и те и другие предоставили суда, на которых чехи, общим числом около 57 000 человек, смогли отплыть домой в сентябре 1920 года.

Японцы, однако, задержались. Они сохраняли контроль над небольшой территорией вокруг Владивостока, а позднее захватили южную половину острова Сахалин[155]. На юге основные силы Белой армии при незначительной поддержке извне вели тщетную войну с большевиками и поначалу сумели подчинить себе значительную территорию. Но когда они были всего в 400 км от Москвы, началось контрнаступление Красной армии, в 1920 году закончившееся окончательным разгромом белых в Крыму. Остальные союзники к тому времени уже отозвали свои экспедиционные войска, и Восточная Сибирь осталась последним российским регионом, не входившим непосредственно в состав Российской Советской Федеративной Республики, как официально именовали созданное ими государство большевики. Дальневосточная республика, провозглашенная через несколько месяцев после гибели Колчака, задумывалась большевиками как «буферное» государственное образование между новым коммунистическим государством, РСФСР, и территорией, по-прежнему контролируемой японцами. Она должна была дать возможность разоренному войной краю восстановить экономику; столицей республики сначала стал Верхнеудинск, а затем Чита. Руководство Дальневосточной республикой осуществляли не большевики, а правительство, сформированное из представителей демократически настроенных группировок левого толка; однако обстановка в регионе оставалась нестабильной из-за того, что сконцентрированные во Владивостоке остатки Белой гвардии не признавали никакой формы власти, кроме правой диктатуры.

Молодая республика стремилась к демократии, приняв в 1921 году конституцию, в основу которой была положена американская модель, но это было безнадежное дело. В мае произошел белогвардейский переворот, но, когда Семенов прибыл во Владивосток, чтобы заявить свои претензии на власть в качестве главнокомандующего, японцы, поддерживавшие переворот, потеряли терпение и вынудили его уехать, а вместо него поставили у власти собственных марионеток. Семенов бежал во Францию и продолжил воевать на стороне японцев[156] в годы Второй мировой войны, но в 1945 году был схвачен советскими войсками и через год повешен. Его соратник по кровавым делам, атаман Калмыков, в 1921 году допустил ошибку, бежав в Читу[157], — неудачный выбор, учитывая его нападения на китайские военные корабли, — и вскоре был убит.

После ухода союзников японцы остались под предлогом, что им необходимо обеспечить безопасность своих граждан, проживающих в регионе. В результате японцы больше всего пострадали в результате самого жестокого столкновения между партизанами и войсками союзников, произошедшего в марте 1920 года. В Николаевске, расположенном недалеко от устья Амура, анархист Яков Тряпицын, командир партизанского отряда, сражавшегося на стороне красных, жестоко расправился с 700 японскими солдатами и мирными гражданами, а после неудавшегося нападения японцев отомстил городу, уничтожив около 6000 его русских жителей. Об инциденте стало известно в Японии, и вывод войск был отложен еще на два года.

После того как летом 1922 года японцы, наконец, покинули Сибирь, среди белогвардейцев началась паника. По мере приближения Красной армии, действовавшей под видом войск Народно-революционной армии Дальневосточной республики, тысячи русских бежали от нового режима за границу. 25 октября 1922 года красные войска заняли Владивосток, положив конец Гражданской войне, после чего Дальневосточная республика быстро вошла в состав РСФСР. Японцы продолжали оккупировать Северный Сахалин до 1925 года, оправдывая это компенсацией за резню в Николаевске. Общие потери японцев в Сибири составили 1500 человек, намного больше, чем всех союзников вместе взятых, и больше, чем было убито в Первую мировую войну.

Гражданская война оставила Транссиб в ужасном состоянии. Партизаны разрушили более 800 мостов, а после ухода союзников дорога оказалась полностью заброшена. Флеминг, как всегда, подобрал точные слова, чтобы описать то плачевное состояние, в которое пришла дорога, превратившаяся из национального инженерного триумфа и источника национальной гордости в место для трагедии и безнадежного отчаяния: «Как ни смотреть на этот проект — с надлежащей гордостью или с излишней тревогой, нельзя отказать Транссибирской железнодорожной магистрали в величии и почти жюль-верновской фантастичности. Теперь, менее чем через 20 лет после завершения, эта главная транспортная артерия, этот символ имперской мощи и имперского предвидения, потерял свое предназначение и свое величие. Вызывавшая чувство гордости железная дорога стала крестным путем, длинной узкой сценой, на которой разыгрывались бесчисленные трагедии… горе и нищета, трусость, боль и страх, холод, трупы и экскременты){181}.

Советы, однако, не собирались оставлять все как есть. «Артерия прогресса» была ключевой частью их планов на будущее, и они понимали, что Транссиб — их главная железная дорога.

Глава десятая. Большая красная дорога

Самая большая ирония относительно Транссиба состоит в том, что, хотя его строительство началось по инициативе абсолютного монарха с целью помочь укрепить его власть на всей территории Российской империи, он во многих отношениях был похож на те проекты, которые его новые хозяева, большевики, воплощали в будущем[158] Железная дорога полностью соответствовала любви коммунистов к grands projets как свидетельству их силы и компетентности; существование Транссиба позволяло им удовлетворить эту их слабость, когда Сибирь стала местом воплощения их главных планов межвоенного периода. Большевики эффективно использовали Транссиб, понимая его приоритетное значение в процессе освоения природных богатств во стока России, и предпринимали шаги как к усовершенствованию основной линии, так и к созданию новых ответвлений от нее, а также к строительству в будущем второй линии, лежащей к северу от первой — еще дальше в глубь сибирских степей.

Гражданская война показала большевикам военную значимость Транссиба, но вскоре они обнаружили, что поезда можно использовать и в других, не столь очевидных целях, а именно для того, чтобы закрепиться в самых отдаленных уголках огромной державы, которой они пытались управлять. Огромный масштаб и отсталый характер страны мешали попыткам распространения идей революции. Большевики нуждались в мобильной и надежной системе сообщения между центром и регионами, и железные дороги предлагали подходящий и сравнительно недорогой способ решения этой проблемы.

Вслед за Троцким, который успешно использовал бронепоезд в качестве мобильного военного штаба, а также вдохновляющего и объединяющего стимула для сочувствующих идеям революции, большевики стали широко использовать железные дороги в пропагандистских целях. Для этого были придуманы агитационно-пропагандистские поезда (сокр. агитпоезда). Толчком к возникновению идеи послужило превращение отделения одного из вагонов в воинских эшелонах в центр распространения агитационных материалов — листовок, газет и плакатов. Развивая данное решение, вместо одного отделения или даже вагона для распространения коммунистических идей стали выделять целый поезд. Первый агитпоезд «Имени тов. В. И. Ленина» (полное название «Военно-подвижной фронтовой литературный поезд имени В. И. Ленина»), который совершил пробный рейс из Москвы в Казань в августе 1918 года, состоял из девяти вагонов. Там были книжная лавка, библиотека, рабочие и жилые отсеки — все, что нужно для доставки литературы, плакатов, идей и революционного задора в самые отдаленные губернии.

Поезд в течение двух недель снабжал агитационно-пропагандистскими материалами части Красной армии, которые в то время начинали давать отпор армии Колчака. Успех эксперимента подтолкнул Троцкого немедленно отдать приказ пустить еще пять агитпоездов, агитпароход по Волге, а также некоторое количество агитгрузовиков для районов, где не было железных дорог, и агитсаней (в тех местах, куда зимой на грузовиках добраться было сложно). Также был создан целый ряд агипунктов, поначалу располагавшихся преимущественно на узловых станциях, которые одновременно служили центрами распространения агитационных материалов и клубами. И все же именно поезда были «самыми эффективными и на тот момент самыми важными:»{182}.

Пять новых поездов, в которых первоначальная идея получила дальнейшее развитие, состояли каждый из 18 вагонов, ярко оформленных и украшенных лозунгами. В них имелись все новейшие для той эпохи удобства, поскольку коммунисты любили показать, что идут в ногу со временем; вагоны были соединены внутренними телефонами и оборудованы радиоприемниками для прямой связи с Москвой. Поезда также сопровождал непременный бюрократический аппарат, включавший политотдел, отдел информации и, что немного странно, бюро жалоб, чтобы показать обывателям, что «товарищи» к ним прислушиваются.

В одном вагоне находилась готовая к работе типография, в которой можно было быстро напечатать газеты, рассказывающие о местных новостях и событиях. Автор книги о раннем советском кинематографе, Ричард Тэйлор, подчеркивает важную роль агитпоездов в деле установления власти большевиков по всей стране — они давали возможность обратиться к людям напрямую, минуя неэффективный устаревший механизм государственного управления: «Агитпоезда являлись быстрым, гибким, более прямым и динамичным способом связи с народными массами»{183}. У них было и другое преимущество: они создавали эффект непосредственного и мощного присутствия правительства в самых отдаленных уголках страны благодаря большому активному коллективу партработников — более 100 человек, включавшему специалистов, которые могли помочь в решении насущных проблем конкретного региона, например, повысить эффективность сельскохозяйственного производства или построить недорогое жилье[159]. Высокая мобильность агитпоездов также являлась преимуществом, поскольку народ воспринимал их как «прямых представителей верховной власти»{184}, оригинальная идея для мест, где люди годами или даже десятилетиями не видели никаких властных структур, кроме полиции и военных.

Всегда стремившиеся идти в ногу со временем большевики вскоре оборудовали поезда кинозалами, в которых демонстрировались агитационные фильмы (агитки) и кинохроники. Это был двусторонний процесс, так как поездные бригады везли из регионов в центр собственноручно отснятые киноматериалы, самые воодушевляющие из которых затем могли быть показаны по всей стране. Агитки были короткими — прежде всего, из-за недостатка чистой пленки, — и содержали какую-нибудь отдельную идею, переданную в наглядной и простой манере. Ленин особо подчеркивал важность кинохроники и документальных фильмов для большевистской пропаганды; и, учитывая отсутствие кинозалов в сельской местности, агитпоезда играли в этом деле ключевую роль.

Особой популярностью пользовались фильмы о сельском хозяйстве. Крестьяне с благоговением взирали на то, как революция облегчит их изнурительный труд, принеся в деревню такие технические новшества, как аппараты для получения сливок и машины для добычи торфа гидравлическим способом. Фильмы преимущественно показывали на больших экранах прямо под открытым небом: изображение проецировалось через боковое окно специально оборудованного вагона. Но в поезде имелся и кинозал на 150 мест, который использовался в плохую погоду или для демонстрации детских кинолент. Мы можем получить представление о том огромном влиянии, которое оказывали агитационные фильмы, благодаря любви большевиков к точным цифрам (конечно, не всегда достоверным): за три месяца, начиная с марта 1919 года, зрителями импровизированного кинотеатра в поезде «Имени тов. В. И. Ленина» побывали 22 800 детей.

Большая часть фильмов имели политическую направленность и четко выраженную идею, графическим способом изображая ужасы царизма или освободительную роль большевизма. Общеобразовательная и детская тематика также пользовалась популярностью. Хотя поезда совершали рейсы по всей стране, в Сибирь они приезжали особенно часто, учитывая удаленность этого региона от Москвы. Например, в октябре 1919 года, после начала отступления колчаковских войск, поезд «Имени тов. В. И. Ленина» отправился в трехмесячный рейс по Западно-Сибирской дороге, перед ним была поставлена чрезвычайно важная задача — убедить крестьян начать массовые поставки сибирского зерна в города Европейской России, чтобы справиться с голодом, вызванным событиями на Украине, которая всегда была главной житницей государства.

Прибытие поезда, о котором заранее сообщалось по телеграфу, было событием, которого ждали и которое с восторгом предвкушали. Местные Советы повсюду расклеивали афиши, сообщающие о показе фильмов, митингах и других мероприятиях. В агитпоездах, так же как в бронепоезде Троцкого, имелся гараж с автомобилями, которые по прибытии на место назначения разъезжались по деревням, располагавшимся на расстоянии 40 и более км от железной дороги, везя с собой книги и плакаты, предназначенные для продажи. Во многих областях Сибири крестьяне никогда прежде не видели кино и тут внезапно получали возможность «вживую» увидеть на экране своих «великих руководителей» — и это было все равно, что лично встретиться с ними. На некоторых сеансах предусматривалась входная плата, но в тех частях Сибири, где хождение наличных денег было неразвито, допускалась оплата яйцами и другими продуктами.

Для большевиков агитпоезда стали способом общения с массами. Когда новый режим впервые послал их в рейс, вагоны снаружи разрисовывали художники, которые — с горячим революционным рвением — создавали символические картины в футуристическом стиле, приводившие крестьян в замешательство. Артур Рэнсом, британский писатель и журналист, бывший одним из немногих иностранцев, которым было позволено остаться в России после революции, видел поезд «Имени тов. В. И. Ленина» и сообщал, что «все вагоны украшают чрезвычайно эффектные, но не очень понятные картины, написанные яркими красками, и пролетариат призывали наслаждаться искусством, которое дореволюционная культурная публика в большинстве своем отказывалась понимать. Эти картины являют собой “искусство ради искусства” и у крестьян и рабочего люда в провинциальных городах не могут вызывать ничего, кроме изумления и, возможно, страха»{185}. Они изображали злодеяния Белой и любовь к народу Красной армии, но неискушенному крестьянину трудно было разгадать замысел авторов произведений, поскольку он не мог отличить «хороших» от «плохих». Однако вскоре творения художников-футуристов заменили на более реалистичные и простые для понимания образы.

По своей сути агитпоезда были инструментом переходного периода, и с появлением в стране рабочих клубов необходимость в них постепенно отпала. Золотая пора агитпоездов пришлась на 1920-1930-е годы, хотя, что удивительно, в конце 1970-х годов эта традиция на недолгое время возродилась в Сибири. Их роль в распространении идей революции невозможно переоценить, как пишет Тэйлор: «Агитпоезда были одной из самых первых попыток создания и управления средствами массовой информации в политических целях»{186}. Рэнсом соглашается с ним: «Сомневаюсь, что когда-либо удавалось изобрести более эффективное средство пропаганды»{187}.

Кроме обеспечения движения по дороге агитпоездов в обоих направлениях перед новой властью стояла и более важная задача по восстановлению поврежденной во время Гражданской войны Транссибирской магистрали и ее дальнейшему усовершенствованию.

Сталин намеревался превратить Россию из аграрной окраины в показательное социалистическое государство, способное продемонстрировать превосходство коммунизма над капитализмом, и Сибирь должна была сыграть ключевую роль в достижении этой цели. Хотя до революции в Сибири работало несколько рудников, коммунисты направили в регион большое число геологических и изыскательских партий, которые должны были оценить, какие еще богатства залегают под сибирской степью, и результаты их работы вызывали большой интерес.

Казалось, что в Сибири есть все, от металлов до огромного количества самых разнообразных минералов, таких, как железная руда и уголь. Нужно было только прийти и взять. Несмотря на строительство Транссибирской магистрали и последовавшее после его окончания массовое переселение, регион оставался экономической окраиной, его вклад в национальный продукт составлял менее 1%. Обнаруженные здесь полезные ископаемые и в гораздо меньшей степени сельскохозяйственная продукция теперь рассматривались как жизненно важные для программы советского экономического развития. Учитывая отсутствие дорог и проблемы с перевозкой грузов речным транспортом в зимнее время, Транссиб являлся единственным путем транспортировки сырья и продуктов питания, что оправдывало то приоритетное значение, которое придавалось ремонту и усовершенствованию линии.

Когда Гражданская война закончилась, линию быстро подлатали, но Троцкий, который сразу после войны был назначен наркомом путей сообщения[160] (доказательство того, какое огромное значение придавали новые правители России железным дорогам), дальновидно распорядился одновременно с ремонтными вести также работы по усовершенствованию дороги. Так, например, поврежденные мосты были заменены на более прочные и большие, депо расширены, а также начата программа по перестройке станций. Хотя денег всегда не хватало, советское правительство, желая обеспечить эффективное функционирование дороги, следило за тем, чтобы на финансирование Транссиба выделялись значительные средства. Но ущерб, нанесенный войной, полностью удалось ликвидировать только через много лет. Две американки, путешествовавшие по Транссибу в 1927 году — через пять лет после окончания Гражданской войны, — рассказывали, что все мосты отремонтированы, а подвижной состав на линии частично обновлен, но локомотивов и вагонов все равно не хватает: «В каждом крупном городе на запасных путях и в ремонтных мастерских можно было видеть потрепанные, израненные войной паровозы, грузовые и пассажирские вагоны, поломанные, разбитые, сгоревшие, полностью уничтоженные — перечислять можно бесконечно»{188}.

Помимо ремонта железной дороги и сооружений, необходимо было пересмотреть правила для пассажиров. Во время войны Транссиб перестал приносить доход, поскольку кондукторы не утруждали себя сбором платы за проезд, вместо этого кладя деньги себе в карман, а пассажиры ездили зайцами: чаще всего сидя на буферах или на крыше (так как на большинстве участков не было туннелей). На самом деле еще в 1960-х годах можно было увидеть людей, путешествующих таким способом на паровозах, которые к тому времени еще не были сняты с производства.

Чтобы вернуть плату за проезд, коммунисты ввели новые правила. Вся выручка, однако, поступала на счета Министерства транспорта, а это означало, что экономика железных дорог была, мягко выражаясь, непрозрачной, и ее убытки невозможны было оценить[161]. После Гражданской войны движение поездов начало постепенно возобновляться, однако пассажирские перевозки, которые в годы конфликта практически сошли на нет, намного отставали от уровня 1913 года. К 1924 году между Москвой и Владивостоком курсировали всего три поезда в неделю, которые ходили через Пермь и дальше по КВЖД (так как партизаны взорвали два пролета моста в Хабаровске), и весь путь занимал 12 дней — дольше, чем до войны. К 1927 году количество пассажирских поездов, курсировавших межу двумя конечными пунктами маршрута, сократилось всего до двух в неделю, один шел по Амурской железной дороге через Хабаровск (мост к тому времени восстановили), а второй — через Харбин, хотя на промежуточных участках, соединявших крупные сибирские города, движение поездов было более частым.

Вагоны, принадлежавшие Compagnie Internationale des Wagons-Lits, были конфискованы, но продолжали использоваться на линии, хотя Юниус Б. Вуд, европейский корреспондент газеты Chicago Daily News, летом 1926 года проехавший на поезде через всю Сибирь, сообщал, что они находятся в плачевном состоянии: окна разбиты, деревянные панели сломаны, а ковры порваны. Еда в вагоне-ресторане также оставляла желать лучшего: «В 15:30 была подана тарелка супа — холодные куски сваренной заранее рыбы, залитые кипятком с вкраплениями жира. Далее следовала также уже успевшая остыть цветная капуста под теплым соусом неизвестного происхождения. На второе была жареная телятина, приготовленная несколько недель тому назад, а теперь сухая и жесткая, густо политая коричневой подливой без овощей:»{189}. (Это мало чем отличалось от того, чем нас кормили в вагоне-ресторане, когда я путешествовал по линии в 2012 году). Но, по крайней мере, вагон-ресторан все-таки имелся, хотя Вуд, возможно, прекрасно обошелся бы и без него.

Другой путешественник, Малькольм Бёрр, был поражен масштабом предприятия, и приводимый им список продуктов мало отличался от довоенного, только теперь все это нужно было покупать на станциях: «Под привокзальные рынки на платформах выделялась значительная площадь, за прилавками открытых спереди подковообразных павильонов располагались крестьяне, продававшие свои товары, рассортированные по группам; на одном конце ряды хлеба — черного, серого и белого, калачей или булок и больших караваев — и все в изобилии и превосходного качества; в другом месте продавались бутыли, на которых было аккуратно выведено «кипяченое молоко», хотя один из пассажиров, врач, настоятельно не рекомендовал его пить из-за угрозы заразиться тифом. Еще одна группа торговцев предлагала мед в коробах из березовой коры; другая — самую разную рыбу, в том числе «копченую стерлядь [осетра], окуня, щуку и язя или налима, последний — жирная и мягкая рыба, а также кету, одного из тихоокеанских лососей». И, наконец, там были «огромные котлы… с котлетами, языками, цыплятами, уткой и дичью, а также рябчиками, зайчатиной, тетеревами и глухарями», а также яйца, фрукты и огромное количество арбузов. По выражению Бёрра, «все это изобилие выглядело странно и неожиданно в голодающей стране»{190}, где всего несколькими годами ранее неурожай и санкционированные государством реквизиции продовольствия привели к миллионам смертей от голода на Украине и в Поволжье.

Обычным русским людям с трудом удавалось достать билеты на поезд, так как пассажирское сообщение было редким из-за того, что приоритет отдавался грузовым поездам, а также из-за общего снижения пропускной способности дороги, вызванного войной. Вуд описывает как «за полчаса до прибытия поезда открывается касса, обычно круглое отверстие в стене размером не больше блюдца, и битва начинается». (Этот странный обычай открывать кассу незадолго до прихода поезда в то время существовал почти во всей континентальной Европе, и до сих пор имеет место в некоторых местах[162].) На одной станции Вуд наблюдал 200 человек, которым нужны были билеты. Многие из этих людей всю ночь спали на станции в надежде быть первыми в очереди, но в поезде было максимум 40 мест. Более того, почти все они предназначались для пассажиров с командировочными удостоверениями и тех, кто дал взятку: «Первые пятеро, кто терпеливо стоял в очереди несколько часов, получают билеты на оставшиеся свободные места, и кассир захлопывает окошко и отказывает остальным с той же холодностью, с какой спальный вагон проплывает мимо бредущего по обочине бродяги»{191}. По крайней мере, по словам двух американок, счастливые обладатели билетов с трудом протискивались в поезд: «В поездах всегда битком народу, и в нужный момент все — ну или почти все — оказываются внутри, задыхающиеся, измученные, но торжествующие».{192}

Давка в поездах на Транссибе и по всей железнодорожной сети являлась прямым следствием того, что советская власть основное внимание уделяла товарным, а не пассажирским перевозкам, так как способность железных дорог перевозить большие объемы грузов увеличивала их значимость для развития экономики. Сталин, пришедший к власти после смерти Ленина в 1924 году (а фактически стоявший у руля государства с весны 1922 года, когда у Ленина случился инсульт) взялся за реализацию ускоренной программы по экономическому развитию страны, основной целью которой было достижение военной, промышленной и финансовой независимости. Экономическая политика получила воплощение в пятилетних планах, разрабатывавшихся для каждой сферы экономики в отдельности. Главной целью первой пятилетки, которая была начата в 1928 году, было развитие в первую очередь тяжелой промышленности, и эта тенденция сохранялась на протяжении длительного периода времени, вплоть до окончания Второй мировой войны и позже.

Пассажиры, следовавшие по Транссибу, ничем не отличались от других советских покупателей, и, чтобы приобрести билет, они должны были встать в очередь, которая, несомненно, стала одной из характерных черт коммунистической системы. Как выразился Хармон Таппер: «Очевидно, что в тот момент советское правительство не волновал вопрос об улучшении обслуживания пассажиров:»{193}. Что касается Транссиба, то здесь упор на развитие тяжелой промышленности однозначно сыграл свою положительную роль, так как Сталин понимал, что для того чтобы линия эффективно справлялась со своей ролью катализатора развития сибирской экономики, нужны значительные инвестиции.

Формально коммунисты уничтожили классовые различия. Но это на словах. Существовало два уровня комфортности, «жесткий» и «мягкий», просто коммунистическая идеология не могла позволить, чтобы они именовались «первый» и «второй» (то же самое происходит в XXI веке в Великобритании, с ее «первым» и «стандартным»!)[163]. И по мере того как коммунисты все больше скатывались к диктатуре, забыв про свою первоначальную цель, возник классический пример элитарности. 1 мая, в Международный день солидарности трудящихся — ирония, которая явно ускользнула от внимания советских лидеров, — 1933 году в эксплуатацию был введен «Голубой люкс-экспресс», секретный скорый поезд, предназначенный исключительно для советской номенклатуры: партийных лидеров, крупных государственных деятелей, военачальников и, конечно, их супругов. По сравнению с роскошью этого поезда удобства, предлагавшиеся Compagnie Internationale des Wagons-Lits, выглядели второсортными: это был даже не пятизвездочный, а семизвездочный отель на колесах. В соответствии с четким приказом Сталина все вагоны обладали повышенной звукоизоляцией, для чего использовались специальные слои войлока, кожи и дерева. Это было сделано для того, чтобы не был слышен стук колес. А перед каждым рейсом проводник проходил через поезд, распыляя одеколон и расставляя на столах цветы. Роскошь, недоступная массам, свободно лежала на столах: американские сигареты, дорогой шоколад, лучшая икра и фрукты. В отделанном красным деревом личном вагоне Сталина находились две спальни, а сразу за ним следовал точно такой же вагон для охраны, поэтому никто точно не знал, в каком именно вагоне он спал. Все станции на пути следования поезда закрывались, и «Голубой люкс-экспресс» (несомненно, странный выбор для коммунистических лидеров) всегда пользовался приоритетным правом движения; простым гражданам не разрешалось даже находиться вблизи станции в момент прибытия поезда. Экспресс функционировал в течение всего года, за исключением зимних месяцев, и курсировал между летними курортами, иногда заходя в Москву, но его существование советские власти всегда отрицали.

Несмотря на то что к 1925 году мост через реку Амур в Хабаровске был восстановлен, многие поезда продолжали ходить по КВЖД. Конечно, это был более короткий маршрут до Владивостока, но железная дорога оставалась источником неприятностей для России. Постоянно происходили столкновения между заинтересованными сторонами, в число которых входили не только Япония, Китай и Россия, но и вожди местных племен, а также бандиты, не подчинявшиеся Пекину. Японцы отказывались признавать право России на совместное с Китаем использование железной дороги, полученное ею после войны 1904-1905 годов, но Россия продолжала пользоваться слабостью китайского центрального правительства, неспособного обеспечить контроль над линией. И даже более того. Несмотря на поражение в войне, царское правительство демонстративно эксплуатировало КВЖД с целью создания мини-государства в Маньчжурии. Управление железной дорогой фактически взяло на себя роль маньчжурского правительства. Сфера полномочий Департамента гражданского управления простиралась намного дальше, чем можно было бы ожидать от железнодорожного ведомства. Он отвечал не только за местные земельные налоги, но и за сбор пошлин на алкогольную и табачную продукцию, контролировал полицию, суды и местные муниципальные советы. Департамент тратил миллионы рублей на строительство церквей и школ и даже выдавал паспорта и нанимал на службу дипломатических агентов. Короче говоря, это было государство в государстве. Как писал позднее начальник железной дороги Чин-Чун Вонг: «Управляющий железной дорогой появлялся на публике скорее как вице-король, нежели как чиновник»{194}. Он приводил высказывание английского путешественника, по мнению которого власти были так поглощены политическими и стратегическими аспектами использования железной дороги, что не обращали внимания на ее экономический потенциал.

Поскольку все расходы вместе со стоимостью самой железной дороги отражались в бухгалтерских книгах, к моменту революции долг КВЖД достиг ужасающей цифры в 850 миллионов рублей. Свержение монархии означало, что субсидирование прекращено и железной дороге придется самой платить поставщикам и рабочим. Однако поскольку эти выплаты производились в рублях, а рубль стремительно падал в результате гиперинфляции, вызванной революцией, по железной дороге прокатилась волна стачек и забастовок, направленных против дорожной администрации. В начале 1919 года в целях обеспечения нормального функционирования линии, являвшейся единственным маршрутом во Владивосток, поскольку мост был выведен из строя, КВЖД, как и Транссиб, в соответствии с соглашением о создании Межсоюзнического железнодорожного комитета, была передана под ответственность союзников, а китайцам надлежало следить за ее эксплуатацией и безопасностью. Когда после ухода союзных войск Совет был упразднен, в октябре 1920 года между Россией и Китаем было подписано соглашение о создании нового совета по управлению железной дорогой. В качестве денежной единицы для обращения на железной дороге был принят более стабильный китайский серебряный доллар. Тем не менее ситуация продолжала оставаться неустойчивой, что, впрочем, было характерно для КВЖД весь период ее существования до конца Второй мировой войны. Японцы по-прежнему строили планы по ее захвату. По Портсмутскому мирному договору, подписанному после Русско-японской войны, они сохранили за собой контроль над Южно-Маньчжурской железной дорогой до Чанчуня, населенного пункта между Мукденом и Харбином, а также построили ветку в Корею. Важность этих линий вкупе со сложными дипломатическими отношениями между тремя странами, с учетом последствий Октябрьской революции означала, что всегда будет сохраняться угроза возникновения спора или даже войны.

Соглашение 1920-го года, предусматривавшее совместное для России и Китая управление дорогой, было успешно ратифицировано в 1924 году после серии дополнительных переговоров, но столь необычная схема руководства неизбежно должна была быть оспорена одной из заинтересованных сторон. Прежде всего, это соглашение выводило из игры японцев, а они опасались угрозы их интересам в отношении Южной Маньчжурии — не в последнюю очередь потому, что советское правительство демонстрировало не меньшие империалистические амбиции, чем царское. Не успели высохнуть чернила на договоре 1924 года, как СССР начал подрывать позиции китайцев на КВЖД, которая, кстати, представляла собой огромное предприятие — 16 500 рабочих, 500 паровозов и 11 000 грузовых вагонов.

Россия стремилась сохранить контроль над Маньчжурией, и, по выражению Таппера, «при Советах Китайско-Восточная превратилась в русское государство на китайской земле»{195}. Кроме того, теперь у России были не только собственные школы, церкви и даже музеи, но и политический императив. Под крылом железнодорожного управления возникали коммунистические ячейки, активно занимавшиеся распространением социалистических идей среди местного китайского населения. Хотя по соглашению 1924 года укомплектование персоналом должно было происходить в равных долях русскими и китайскими рабочими, постепенно китайцев удалось выдавить и русские заняли доминирующее положение.

Напряжение достигло критической точки, когда японцы, намеревавшиеся расширить сферу своего влияния за пределы Южной Маньчжурии, организовали убийство китайского военного и политического лидера Чжан Цзолиня[164], подложив под вагон, в котором он ехал, бомбу и поставив на его место его сына, Чжан Сюэляна, который, как они надеялись, должен был вести себя более покладисто. Но новый лидер тоже повел борьбу против завоевания японцами Маньчжурии. Чжан Сюэляну не нравилось и русское присутствие в Маньчжурии, и в июле 1929 года он захватил контроль над Китайско-Восточной железной дорогой и арестовал целый ряд советских граждан. Сталин в ответ направил на границу с Китаем значительные части Красной армии, и Чжан Сюэлян уступил давлению, восстановив совместное пользование железной дорогой.

Однако, когда два года спустя японцы осуществили успешное нападение на Китай, закончившееся созданием марионеточного государства Маньчжоу-го, куда вошла Маньчжурия и некоторые другие китайские территории, стало ясно, что схема не работает. Русские по-прежнему эксплуатировали поезда и осуществляли управление железной дорогой, но линия часто подвергалась нападениям бандитов, руководствовавшихся как преступными, так и политическими мотивами. В результате несколько западных путешественников были похищены или ограблены. Японцы непрерывно усиливали давление на Россию, стремясь вынудить ее уступить им контроль над линией, и требовали, например, бесплатного проезда для своих войск и права самим устанавливать график движения поездов. Попытка Лиги Наций передать дорогу под управление многонациональной организации, в которую входили крупные европейские державы, была отвергнута Японией, цель которой была абсолютно очевидна: полный контроль над регионом.

К 1934 году Кремль, казалось, был поставлен перед жестким выбором: либо Россия начинает войну с Японией, либо продает железную дорогу. Сталин, который не хотел войны, во-первых, из-за слабости русской армии, а во-вторых, из-за своего стремления осуществить быструю индустриализацию, требовавшую привлечения всех имеющихся ресурсов, решил сесть за стол переговоров. В конце концов удалось договориться о цене в почти 50 миллионов долларов. Для Советов это было неожиданно щедрое предложение, так как КВЖД с самого начала была убыточной для России и оставалась таковой для новых хозяев до момента захвата ее китайцами в результате революции в 1949 году[165]. Но почти сразу после продажи снова начали складываться напряженные отношения между Японией и Россией, которые сохранялись до начала Второй мировой войны, когда эти страны оказались по разные стороны линии фронта.

Учитывая сложную обстановку на КВЖД, в 1933 году Сталин отдал приказ о строительстве вторых путей на участке между Улан-Удэ (Верхнеудинском) и Хабаровском протяженностью почти 3000 км, в котором участвовало 10 000 человек.

В межвоенный период Транссиб являлся объектом усиленного финансирования. Акцент на развитии тяжелой промышленности в западносибирском регионе являлся ключевым элементом первого пятилетнего плана. Регион обладал всеми богатствами, в которых нуждался Сталин, и позволял справиться с двумя самыми насущными проблемами: страхом вторжения в СССР с запада и необходимостью быстрой индустриализации. Западная Сибирь располагала «самыми известными запасами цветных металлов в стране, лучшими и наиболее доступными запасами коксового угля за пределами Донбасса [Донецкого бассейна на Украине], многими другими полезными ископаемыми, хорошими пахотными землями и огромными гидроэнергетическими ресурсами».{196} В отличие от Украины, прежнего центра сталелитейного производства, сибирские заводы находились далеко от уязвимой границы с Западом, за которой притаились потенциальные враги-капиталисты. Удаленность Западной Сибири была ее огромным достоинством, но это неизбежно во много раз увеличивало нагрузку на Транссибирскую магистраль.

Пятилетний план предусматривал строительство на Урале огромных сталелитейных и металлургических заводов, которые должны были работать на угле, добываемом в Кузнецком бассейне (ныне известном как Кузбасс) в районе современного Новокузнецка (который до 1930-х годов назывался Сталинск)[166] — всего в 480 км от Томска. Природные богатства, обнаруженные советскими геологами на Урале, действительно ошеломляли разнообразием: множество руд, в том числе железные, медные и алюминиевые. Однако уголь для гигантских доменных печей, построенных Советами, нужно было везти от места добычи более чем за 2000 км, и единственным реальным связующим звеном между этими двумя точками был Транссиб. Неважно! Сталин отдал приказ, и он будет исполнен, даже несмотря на то что в 1930-х годах железная дорога с трудом справлялась с поставленной задачей. Кроме того, давление на линию усиливалось из-за того, что в Советском Союзе не приветствовалась практика гонять пустые вагоны — это считалось ненужной тратой средств; и еще один пункт сталинского плана, строительство огромных сталелитейных и металлургических заводов в Магнитогорске, близ Челябинска, позволил решить эту проблему. Город располагался на месте самого крупного известного железорудного месторождения в мире, у горы Магнитная, которая почти полностью сложена из магнитного железняка. И двинулись по Транссибу вагоны-хопперы, груженные рудой, от Урала до Новокузнецка, а оттуда обратно на Урал — уже с углем для завода в Магнитогорске. Для этого потребовалось построить железнодорожную ветку протяженностью 400 км, чтобы соединить Магнитогорск и Челябинск; а позднее была проложена еще одна новая линия, сокращающая расстояние между Уралом и Кузнецким бассейном.

Росту объема грузовых перевозок по Транссибу способствовало также строительство в Челябинске большого тракторного завода, сыгравшего затем важную роль во Второй мировой войне. Кроме того, по Транссибу везли уголь, добываемый во вновь открытом Карагандинском бассейне на территории нынешнего Казахстана, куда в начале 1930-х годов также была проложена железнодорожная ветка. Учитывая интенсивность использования магистрали, советское правительство рассматривало идею строительства второй линии, параллельной уже существующей, но в конце концов решило остановиться на программе усовершенствования, превратив Транссиб в сверхмагистраль. Благодаря этим усовершенствованиям пропускную способность линии удалось увеличить втрое за счет улучшения системы сигнализации, прокладки вторых путей на отдельных участках, увеличения скоростного режима и использования более тяжелых рельсов. Была начата также программа электрификации. Этот процесс занял в общей сложности 30 лет, преодолев расстояние в 4180 км от Москвы до Иркутска. Однако, хотя данные инвестиции и были чрезвычайно полезны, высокая интенсивность движения все равно приводила к заторам и задержкам, особенно в зимний период.

Крупнейшим железнодорожным проектом того периода было строительство линии, соединяющей Сибирь с Туркестаном, которая стала известна как Турксиб, что неизбежно привело к дополнительной нагрузке на Западный участок Транссиба. Это был еще один грандиозный проект — железная дорога протяженностью почти 1600 км, — который должен был начаться еще при Николае II, но работы пришлось остановить после начала Первой мировой войны. В 1915 году открылся участок между Новосибирском и Семипалатинском, а в 1926 году коммунисты снова взялись за строительство Турксиба, которое и завершилось через четыре года в Ташкенте. Турксиб строили для того, чтобы экспортировать из Сибири зерно и лес, но его появление позволило также возобновить в регионе производство хлопка в соответствии с проводимой советским правительством политикой развития в каждом регионе тех или иных отраслей сельского хозяйства и промышленности.

Подводя итоги этого быстро реализуемого советского проекта, в основу которого была положена индустриализация западной части Сибири, можно сказать, что Транссиб — и особенно Западно-Сибирская железная дорога — взял на себя роль катализатора экономического развития региона, о которой говорил еще Витте. Помимо челночного сообщения между Уралом и Кузбассом, в процессе которого осуществлялась перевозка угля и железной руды, железная дорога использовалась для транспортировки нефти, промышленного и сельскохозяйственного оборудования, зерна и леса, а также всех видов продуктов питания, предназначавшихся для Европейской России. Все доступные денежные средства направлялись на развитие железных дорог, и потому обычные дороги по-прежнему находились в состоянии, не позволявшем осуществлять транспортировку тяжелых грузов.

Не удивительно, учитывая все вышесказанное, что в регионе наблюдался резкий рост численности населения; наиболее быстрыми темпами увеличивалось население городов, в основном за счет мигрантов из сельских районов Сибири, для которых создавались новые рабочие места на огромных заводах и в горнодобывающих комплексах, а также за счет значительного потока переселенцев из Европейской России. За десять лет, предшествовавших началу Второй мировой войны, население Новосибирска и Свердловска (прежде и теперь — Екатеринбурга) выросло в три раза, а Новокузнецк из крохотного поселка с населением всего 3900 душ превратился в крупный город, в котором проживало 170 000 человек. Дальше на восток количество проживающих в крупных городах, таких как Иркутск, Улан-Удэ и Хабаровск, также значительно возросло.

Рост населения вкупе с недостаточным пассажирским сообщением объясняет огромные очереди за билетами у вокзальных касс. Но по крайней мере в некоторых городах для людей, часами простаивавших в очередях, создавались более благоприятные условия. Несмотря на очевидное невнимание к пассажирским перевозкам, большое значение придавалось улучшению вокзальных зданий, возможно, в результате подсознательного понимания того факта, что очереди и ожидание еще долгое время будут уделом путешествующих по железным дорогам. Скорее всего, это была попытка коммунистов показать, как сильно они заботятся о народе, а в архитектурном плане новые здания вокзалов должны были отражать мощь нового режима. Как это ни парадоксально, то же самое начиная с середины XIX в., проделывали частные железнодорожные компании во всем мире. Наиболее роскошным из всех стал новый вокзал в Новосибирске, самом быстрорастущем городе Сибири, расположенном на берегу одной из крупнейших сибирских рек, Оби, и являющемся конечным пунктом первой трети пути до Владивостока. Новосибирск был центром индустриализации в Сибири, и, конечно, для того чтобы подчеркнуть это, нужен был большой вокзал — самый большой в стране. К зданию вокзала, построенному по проекту Николая Волошникова[167] в традиционном классическом стиле, с огромной, слегка смещенной относительно центра аркой над главным входом, ведет широкий мост, располагающийся выше уровня платформ, что позволяет пассажирам спускаться к поездам по лестницам. Напротив расположена громадная площадь, откуда здание, выкрашенное в традиционный для Сибири светло-голубой цвет, предстает во всем своем великолепии.

В конце 1920-х годов возник и на протяжении всего периода 1930-х годов не иссякал еще один крупный пассажиропоток: те, кого против их воли везли в товарных вагонах под усиленной охраной. Это были заключенные, которых становившийся все более жестоким сталинский режим в огромном количестве отправлял в Сибирь. Когда начатое царским правительство строительство Транссибирской магистрали завершилось и регион начал заселяться добровольными переселенцами, ссыльная система была упразднена. Однако при коммунистах она возродилась в куда большем масштабе, поскольку желание Сталина как можно скорее завершить развитие региона, требовало огромного количества дешевой или бесплатной рабочей силы; создание трудовых лагерей, ГУЛАГа (Главного Управления исправительно-трудовых лагерей), отвечало этим целям.

Лагеря располагались в самых отдаленных частях страны, за Полярным кругом, в Центральной Азии и в Сибири. Усиливающаяся нетерпимость Сталина по отношению к любой оппозиции и постоянные чистки обеспечивали устойчивый приток новых заключенных — тех, кому посчастливилось (хотя многие из них считали иначе) избежать расстрела. ГУЛАГ помогал убить сразу двух зайцев, во-первых, служа средством репрессий против всех, кого режим считал своими врагами, а во-вторых, обеспечивая огромное количество рабочих рук, необходимых для тяжелой промышленности, которую Сталин считал ключом к быстрому экономическому развитию. В сущности, это была система рабского труда, и она не ограничивалась одними лишь лагерями. Хотя первоначально планировалось отправлять в лагеря только преступников и врагов революции, к середине 1930-х годов отношение к преступной среде перестало быть обязательным условием для отправки туда. Авторы книги, посвященной исправительно-трудовым лагерям, приводят всего лишь несколько примеров: «Повариха забыла посолить ужин; осуждена… Колхозник взял лошадь и поехал по своим личным делам; лошадь украли; колхозник осужден. В колхозе родился одноглазый жеребенок, его убили и съели; председатель колхоза осужден за “неспособность защитить” жеребенка»{197} и т. д. В итоге исследователи приходят к выводу: «Подавляющее большинство заключенных в лагерях составляли люди, которых нельзя было назвать преступниками в обычном смысле слова»{198}.

Уровень смертности в ужасных условиях ГУЛАГа обычно составлял от 20 до 30% ежегодно, хотя иногда достигал и 50%. В середине 1930-х годов террор по всей России ужесточился. Хотя произвольные аресты, казни и ссылка в трудовые лагеря с самого начала являлись повседневной реальностью жизни постреволюционного общества, в годы, предшествовавшие началу Второй мировой войны, все это стали настолько привычным, что жертвы, как правило, даже не удивлялись, когда наставала их очередь услышать стук в дверь.

Образование заторов и случаи отставания от графика движения поездов на Транссибирской магистрали, а также увеличение количества аварий становились поводом для обвинения железнодорожных рабочих в саботаже и некомпетентности, даже когда виноваты были планирующие органы, не предусмотревшие выделение дополнительных средств на нужды железной дороги. Назначение Лазаря Кагановича (возглавлявшего строительство Московского метрополитена и получившего прозвище «Локомотив») в 1935 году народным комиссаром путей сообщения СССР свидетельствовало о том огромном значении, которое правительство придавало развитию железных дорог, но в то же время грозило новыми неприятностями многим работникам этой отрасли. Задержки на транспорте — особенно на Транссибе, где нагрузка в тот период возросла многократно, — были очевидным отражением несовершенства общества, и, как утверждает Дж. Н. Вествуд, специалист по истории русских железных дорог, «Партия и правительство не верили в то, что железные дороги работали на пределе своих возможностей, конфликт был почти неизбежен. [у правительства] было два оружия — чистки и стахановское движение»{199}.

На руках Кагановича, являвшегося одним из организаторов насильственного изъятия зерна во время голода, умышленно вызванного режимом на Украине в начале 1930-х годов в качестве репрессивной меры, было больше крови, чем у любого другого коммунистического лидера той эпохи. Он был одним из тех, кто занимал наиболее жесткую позицию по отношению к зажиточным крестьянам, которых власти называли кулаками (но часто этот термин использовался и применительно к тем крестьянам, которые просто не хотели отдавать зерно), — социальной прослойке сельского населения, почти полностью уничтоженной в процессе принудительной коллективизации. Таппер с известной долей сарказма утверждает, что назначение Кагановича было благом для Транссиба, потому что он «пополнил подвижной состав более мощными локомотивами, большими, четырехосными грузовыми и цельнометаллическими пассажирскими вагонами{200} построил огромный локомотиворемонтный завод в Новокузнецке и добился повышения уровня подготовки рабочих. Но это то же самое, что сказать, что «Муссолини заставил поезда ходить по расписанию». При Кагановиче (который, кстати, дожил до развала Советского Союза в 1991 году[168] и посмертно был признан виновным в геноциде украинского народа) железнодорожники жили в постоянном страхе, ибо он был организатором ареста тысяч работников железных дорог, обвиняемых в «саботаже»; людей либо казнили, либо отправляли в лагеря.

Конечно, в известном смысле это производило желаемый эффект, поскольку начальники железных дорог до смерти боялись услышать ночью стук в дверь из-за неоправданной задержки поездов и изо всех сил старались не допускать сбоев в системе. Неудивительно, что при таких лихорадочных темпах эксплуатации количество аварий на дорогах возросло; но даже куда менее серьезный промах мог стать поводом для обвинения незадачливого руководителя во «вредительстве». При Кагановиче широкое развитие получило стахановское движение. Названное по имени шахтера, добывшего за смену 102 тонны угля, что, конечно, было заранее спланированным спектаклем, стахановское движение было решено привнести и в железнодорожную отрасль, что привело к ужасным результатам. Специально подобранным машинистам была поставлена задача увеличить мощность локомотива или использовать меньше угольного топлива на версту. Однако, по убеждению Вествуда, это, как правило, означало, что инженеры «загонят» машину, «превратят ее в хлам» — и только ради того, чтобы она производила втрое больше пара в час. К тому же прибавление скорости означало простое «увеличение количества топлива за лошадиную силу на значительные величины, отчего кочегар (которому приходилось активнее забрасывать уголь в топку) едва не валился без сил)»{201}.

Благодаря инвестициям, направляемым на усовершенствование линии в целом, в 1930-х годах улучшения коснулись даже пассажирских перевозок, которые вообще-то всегда находились на заднем плане. К 1936 году путь от Москвы до Владивостока занимал восемь с половиной дней, что было на 72 часа быстрее, чем сразу после Гражданской войны (и всего на 48 часов дольше по сравнению с современными скорыми поездами, идущими по полностью электрифицированной линии). Грузовые перевозки сохраняли приоритетное значение, хотя во время войны железная дорога также использовалась для транспортировки войск и заключенных.

Вторая мировая война, по мнению некоторых историков, началась не с вторжения Германии в Польшу в сентябре 1939 года, а со случившегося на несколько месяцев раньше сражения в Монголии, произошедшего всего в 640 км от Транссиба и продолжившего русско-японскую борьбу за Маньчжурию. С момента захвата Японией Маньчжурии напряжение между японской Квантунской армией и пограничными отрядами Красной армии на монгольской границе постоянно нарастало. Летом 1938 года произошло крупное столкновение, в результате которого на озере Хасан, недалеко от Владивостока, было убито в общей сложности 750 человек[169]. Японцы потерпели поражение; но к этому времени при молчаливой поддержке японского правительства поначалу незначительный конфликт перерос в куда более серьезные бои на Халхин-Голе.

Теоретически независимая Монголия на самом деле являлась государством-сателлитом СССР, так же как Маньчжурия (Маньчжоу-го) находилась под контролем Японии, и в мае 1939 года пограничный спор между двумя государствами привел к короткой, но полномасштабной войне. Отряд монгольской кавалерии продвинулся вглубь маньчжурской территории и был атакован силами Квантунской армии. Красная армия дала японцам решительный отпор, в район боевых действий были стянуты войска — 58 000 солдат под командованием маршала Г. К. Жукова при поддержке 500 танков и 250 самолетов, готовых в любой момент нанести контрудар[170]. На подготовку ушло несколько месяцев, что объяснялось значительным расстоянием до ближайшей железнодорожной станции, но японцы, как ни странно, даже не подозревали об этом наращивании сил в регионе. Когда в конце августа началось главное наступление, советские войска быстро одолели японцев и одержали решительную победу, которая имела гораздо более широкое значение и, вероятно, изменила в конечном итоге ход Второй мировой войны, поскольку японцы увидели, что Красная армия сильнее, чем предполагалось. Поэтому 22 июня 1941 года они не начали вторжение в Россию одновременно с Германией. Вместо этого японцы сосредоточили свое внимание на юге, а не на севере, что в конечном итоге привело к нападению на Перл-Харбор.

В 1941 году Сталин отреагировал необыкновенно быстро, перебросив войска с востока на запад, чтобы дать отпор фашистам. Он узнал о готовящемся нападении за десять дней до него и отдал приказ о перевозке отрядов Красной армии по Транссибу, которую Саймон Себаг-Монтефиоре назвал «одним из несомненных чудес тылового обеспечения времен войны», «через всю Евразию на идущих без остановки поездах» было переброшено «400 000 свежих частей, 1000 танков и 1000 самолетов»{202}. Последний поезд отправился на запад 17 июня, и войска заняли секретную дислокацию позади Москвы.

Транссибу Вторая мировая война пошла на пользу. Это был более спокойный период по сравнению с Первой мировой войной, поскольку благодаря отпору, данному японцам, линия не была напрямую задействована в боевых столкновениях. Но загрузили ее до предела. Как и предсказывал Сталин, немцы вторглись на Украину, отрезав русским доступ в Донбасс. Поэтому уголь приходилось доставлять из района Кузнецкого бассейна и карагандинских месторождений в Казахстане, которые, к счастью, соединялись новой линией, позволявшей миновать большую часть Транссиба.

С учетом активного использования железной дороги на ней постоянно осуществлялась программа модернизации, а непрерывные усилия по увеличению мощности увенчались появлением дополнительных соединительных веток, улучшением сигнальной системы и строительством новых параллельных маршрутов. Чистки также прекратились, что позволило работникам железной дороги вздохнуть свободно вместо того, чтобы жить в постоянно страхе, хотя многие компетентные руководители отрасли были казнены.

После нападения Германии на СССР в 1941 году началась немедленная эвакуация промышленных предприятий из потенциально опасных районов, для чего были выделены сотни специальных поездов. С удивительной ловкостью целые заводы грузились в вагоны, после чего их поспешно перевозили в заранее запланированные места. Большая часть промышленных предприятий была переброшена в Западную Сибирь. Челябинск стал центром танкостроения на базе местного тракторного завода, а некоторые заводы были передислоцированы еще дальше на восток. По утверждению одного из историков, «возможно, это был самый главный успех Советов во Второй мировой войне, который способствовал их окончательной победе над Германией. Заводы были перенесены на другое место в течение нескольких недель и немедленно приступили к выпуску огромного количества военной продукции»{203}

Транссиб также являлся потенциальным путем отхода для Сталина. Все было тщательнейшим образом подготовлено к эвакуации диктатора и его главных министров и членов правительства в Куйбышев (Самара), паровозы круглосуточно стояли под парами, и поезда были готовы в любой момент покинуть Москву — раньше, чем немцы успеют захватить столицу.

Еще одна важная роль Транссиба заключалась в транспортировке войск с Урала и из Азии, а также грузов из Владивостока, куда их доставляли американцы. В отличие от тех, что попадали в порт в период Первой мировой войны, товары благополучно достигали своей цели; таким образом, при советской власти управление железной дорогой осуществлялось намного успешнее, чем при царизме. Поезда часто возвращались, везя еще больше несчастных, направлявшихся в лагеря, среди которых, по словам Таппера{204}, были «социально-враждебные» поляки, «ненадежные» граждане прибалтийских государств и представители «вероломных» этнических меньшинств, которые якобы сотрудничали с немцами. Кроме того, в лагеря, которых тогда насчитывалось более сотни, отправляли тысячи немецких и японских военнопленных; к концу войны уровень выживаемости в них составлял менее 10%. Фактически оставались в живых только те из заключенных, кому удавалось устроиться на канцелярскую или административную работу. Остальные, оказывавшиеся на тяжелых работах, неизбежно погибали от голода или болезней. То, как обращались с заключенными в лагерях, больше было похоже на медленную форму убийства, поскольку тем, кто не выполнял полную норму, полагался урезанный паек, из-за чего слабеющие люди не могли выполнять то, что от них требовали. Быть сосланным в Сибирь при Сталине означало еще худшую судьбу, чем при царе. Хотя после войны количество лагерей сократилось, а условия в них немного улучшились, большая часть из них закрылась только после смерти Сталина, а некоторые просуществовали вплоть до горбачевской эпохи.

Вторая мировая война снова продемонстрировала важность Транссиба для интересов России в Азии, а также необходимость его защиты. Наряду с продолжением работ по усовершенствованию (прежде всего электрификации) линии сразу после войны возникла идея о строительстве параллельной трассы, и этот проект поставил перед своими строителями еще более масштабные задачи.

Глава одиннадцатая. Другой Транссиб

Даже в дни войны на Транссибе продолжались работы по усовершенствованию линии, поскольку необходимость в устранении крупных дефектов и увеличении пропускной способности оставалась актуальной всегда. По этой причине в то время, когда Россия сражалась за сам факт своего присутствия на востоке, активно велся поиск решений, которые позволили бы справиться с «бутылочными горлышками» Транссиба. Как следствие, Западная Сибирь стала объектом инвестиций, направленных на сокращение времени в пути и модернизацию железнодорожной инфраструктуры, при том, что очень важно было сохранить линию работающей на полную мощность и тем обеспечить потребности промышленных предприятий, перемещенных в регион с запада. Улучшения затронули и участки, располагавшиеся дальше на восток, в частности сложный отрезок Кругобайкальской железной дороги протяженностью 177 км, идущий вдоль озера, где в 1940 году были начаты работы по укреплению железнодорожного полотна. Перед самым началом Первой мировой войны линия стала двухпутной, но из-за небольшого радиуса поворотов, риска схода оползней и примитивного оснащения на ней сохранялась низкая скорость движения. Из-за начавшейся войны работы по усовершенствованию дороги затормозились, а потом планы вообще изменились. Вместо того чтобы пытаться улучшить существующую линию, было решено строить новую дорогу на некотором удалении от озера. Уже готовая к тому времени одноколейная «срезка» была превращена в двухпутную электрифицированную магистраль, проходившую через горы от Иркутска до Слюдянки. Когда в 1949 году строительство завершилось, на новый участок был направлен основной ход Транссибирской магистрали, а старая часть, проходившая от Иркутска до Байкала вдоль Ангары, была разобрана, а затем затоплена в результате строительства Иркутской ГЭС. Прибрежный маршрут сохранился, но количество проходящих поездов сократилось до одного в день. В конце концов, поселки вдоль дороги, которые строились для железнодорожных рабочих и добраться до которых можно было только по железной дороге, стали приходить в упадок. В 1980-х годах дорогу хотели закрыть, но в тот же период проснулся интерес к линии как памятнику истории, благодаря чему она была спасена, к большой радости местных жителей, и превратилась в местную туристическую достопримечательность.

Сразу же после войны был начат значительно более крупный проект — строительство самого протяженного участка на всей магистрали. Уступив объединенному натиску монгольских и советских войск в самом начале конфликта летом 1939 года, японцы избежали столкновения с Россией в ходе Второй мировой войны. В результате все получилось наоборот, когда Россия — зная о том, что поражение Японии в войне неизбежно, поскольку Сталину сообщили о том, что 6 августа 1945 года на Хиросиму будет сброшена атомная бомба — вторглась в Маньчжурию, стремясь восстановить свое влияние в этой части Китая. Таким образом, как это ни удивительно, первая и последняя битва разыгрались в непосредственной близости от Транссиба. Столкновения с деморализованными японскими войсками в ходе этой короткой войны, которая закончилась в сентябре 1945 года, позволили русским восстановить контроль над КВЖД и помочь силам Коммунистической партии Китая и Национальной народной партии (Гоминьдана) очистить Китай от японских захватчиков. После поражения Японии Маньчжурия стала местом рождения Народно-освободительной армии Китая, откуда та начала наступление на гоминьдановцев, которое в 1949 году завершилось победой коммунистов, а националисты были вынуждены бежать на остров Тайвань.

Китайско-Восточная железная дорога была абсолютно безвозмездно передана русскими их тогдашним союзникам — новому коммунистическому режиму в Китае. Это позволило России, наконец, избавиться от линии, которая на протяжении полувека приносила всем своим владельцами одни лишь неприятности. Переименованная в Транс-Маньчжурскую магистраль, она идет через Харбин до Пекина и является связующим звеном между Китаем и Россией для пассажиров, в том числе многочисленных западных туристов, лишь немногие из которых знакомы с ее бурной историей. Маршрут пользуется популярностью, поскольку позволяет миновать Монголию, еще один путь в Китай из Москвы. Однако на границе между двумя странами по-прежнему приходится менять колею.

Несмотря на победу, одержанную в 1945 году, Советы по-прежнему продолжали относиться к Японии с опаской. Что, если японцы предпримут наступление на Амурском участке Транссиба и установят контроль над КВЖД? Тогда Владивосток будет отрезан, а Россия лишится Сибири. Эти параноидальные мысли[171] заставили Советы задуматься о строительстве новой линии намного севернее Транссиба, которая была бы не только менее уязвима для нападения (это соображение Сталин всегда учитывал), но и открывала доступ к новым обширным территориям и природным богатствам Сибири, которые прежде были слишком удалены от железной дороги[172].

Вот что послужило толчком к началу строительства 3700-километровой Байкало-Амурской магистрали[173], больше известной по аббревиатуре БАМ — проекта, который по своей сложности и дороговизне затмевал любой из участков Транссиба. БАМ был одним из длинной череды советских мегагигантов, «строек века», таких, как упоминавшиеся в предыдущей главе промышленные комбинаты, и других начинаний, например успешной программы покорения космоса, компании по массовому освоению целины (очередной провал)[174] и безумной идеи (к счастью, отвергнутой) повернуть вспять несколько сибирских рек. БАМ, хотя это и была просто железнодорожная линия, которая строилась с использованием проверенных технологий, на деле был намного более амбициозным проектом, чем любые другие, по причине своей сложности и малодоступности территорий, по которым должен был пролегать. Природные условия тут были даже большим препятствием для осуществления задуманного, чем на ранних участках Транссиба. Авторы путеводителя по БАМу не преувеличивают, говоря, что «строительство БАМа и освоение прилегающих к нему районов являлось крупнейшим гражданским инженерным проектом, когда-либо осуществленным в Советском Союзе и, возможно, в любой другой стране мира. На его осуществление были потрачены такие же громадные средства, как и на программу по освоению космоса в 1950-1960-х годах»{205}. Понадобилось три попытки и более полувека, чтобы завершить строительство линии, которая стала символом советских амбиций, но навсегда осталась предметом разногласий и в немалой степени способствовала масштабному разочарованию в идеалах коммунизма, охватившему молодое поколение советских граждан.

В основу проекта было положено стремление создать новый альтернативный маршрут к Тихому океану, который должен был проходить параллельно существующей трассе на расстоянии 500-900 км к северу от нее; начальной точкой новой магистрали становился Тайшет, город, возникший благодаря железной дороге и знаменитый тем, что там располагался пересыльный лагерь для заключенных ГУЛАГа и смертоносный шпалопропиточный завод, подробно описанный Александром Солженицыным в романе «Архипелаг ГУЛАГ». Трасса пересекает Ангару в Братске, проходит к северу от озера Байкал через Северобайкальск — гористый регион, потребовавший прокладки нескольких протяженных туннелей, — пересекает Амур в Комсомольске-на-Амуре и заканчивается на берегу Тихого океана в Советской Гавани, более чем в 900 км к северу от Владивостока.

Первая попытка построить линию предпринималась в 1930-х годах, когда советское правительство, обеспокоенное событиями в Маньчжурии, издало секретный указ о строительстве новой трассы. Там, однако, не был обозначен будущий маршрут (за исключением двух конечных станций, Тайшета и Советской Гавани). Были проведены масштабные изыскания, и был утвержден план строительства железной дороги на следующий пятилетний период — 1933-1937 годов. Это была пропаганда в духе «вымощенных золотом улиц». Основной упор был сделан на экономических, а не на военных преимуществах, в проекте говорилось, что БАМ «пересечет мало исследованные районы Восточной Сибири и пробудит к жизни новую огромную территорию и ее колоссальные богатства — янтарь, золото, уголь, а также позволит начать обрабатывать громадные земельные массивы, пригодные для ведения сельского хозяйства»{206}. Были начаты масштабные проектно-изыскательские работы, но многие несчастные геологи вскоре стали жертвами очередной чистки, когда власти решили, что работы не ведутся должным образом; несколько человек казнили, а остальные окончили свои дни в лагерях.

Во второй половине 1930-х годов вдоль предполагаемого маршрута было организовано несколько лагерей, получивших объединенное название БАМлаг (Байкало-Амурский исправительный лагерь). Для большинства из примерно 400 000 заключенных, отправленных туда в период между 1932 и 1941 годами (когда Германия напала на Россию и внутренняя депортация на время прекратилась), это стало смертным приговором. Русские знали, что отправка на БАМ означает, что они вряд ли вернутся назад. БАМлаг, организация, осуществлявшая руководство комплексом лагерей на данной территории, была создана специально, чтобы обеспечивать постоянный приток рабочей силы на строительство линии. Она стремительно разрасталась, и в ее подчинении вскоре оказались десятки лагерей, но по иронии судьбы, а возможно, в силу неизбежных причин ее руководители в 1940 году были «вычищены» (и отправлены работать на железную дорогу), после чего организация влилась в администрацию ГУЛАГа. Как уже отмечалось в предыдущей главе, нормы питания заключенных были недостаточными для того, чтобы выдержать тяжелый труд, и поэтому люди в лагерях систематически голодали. В лагерях БАМлага применялись особенно садистские методы организации питания, для этого устанавливалось пять видов продовольственных пайков: от трехразового питания до жидкого супа и 300 граммов хлеба в день. Те, кто хорошо работал, вначале получали повышенные пайки, но постепенно они переставали справляться с возложенной на них непосильной нагрузкой, и порции становились все меньше, тогда как высокие нормы выработки сохранялись. Результат всегда был один и тот же.

Строительство продвигалось медленно по нескольким причинам. Главным препятствием являлась вечная мерзлота, по которой предстояло прокладывать линию на всем ее протяжении, в отличие от Транссиба, где только отдельные участки (главным образом на Амурской железной дороге) пролегали по мерзлому грунту. Поэтому укладка пути здесь была связана с куда большими трудностями, прежде всего из-за огромного расстояния, которое предстояло преодолеть, а спешка, с которой строилась линия, и ужасные условия, в которых по воле советских властей работали ее строители, только усугубляли ситуацию. Вечная мерзлота не является следствием нынешних сибирских морозов, которые, хотя в это трудно поверить, недостаточны, чтобы сформировать вечномерзлый грунт. Скорее, это «наследие» ледникового периода: почва не оттаивает, поскольку не успевает как следует прогреться. Однако когда рабочие начинают копать вечномерзлый грунт, толщина которого в разных местах колеблется от нескольких метров до нескольких сотен метров, он начинает таять и зимой уже не промерзает до прежнего состояния. На месте вечной мерзлоты образуется болото, и укладка путей до того, как почва вновь затвердеет, представляется проблематичной, так как невозможно точно сказать, насколько глубоко просядет дорожное полотно. Недавно в Китае во время строительства линии, ведущей в Тибет, были найдены более эффективные способы прокладки железнодорожных путей в условиях вечной мерзлоты с использованием теплообменников, предотвращающих таяние грунта, но все они очень дороги.

Были и другие трудности. Западные участки БАМа располагаются в зоне постоянной сейсмической активности. С начала строительства в регионе произошло три крупных землетрясения, но более серьезную опасность представляет почти непрерывное колебание почвы, сдерживаемое вечной мерзлотой. Стоит ей исчезнуть, и толчки станут более ощутимыми. Поэтому строительство туннелей в таких условиях одновременно является рискованным и нецелесообразным, и несколько из них уже стали источником постоянных проблем.

К моменту начала Второй мировой войны силами заключенных завершилось строительство участков на обоих концах линии, на западе — от Тайшета до Братска, где в то время велось сооружение гигантской гидроэлектростанции, а на востоке — от Комсомольска-на-Амуре до Постышево, расстояние между которыми составляло 193 км, а также нескольких ответвлений. После этого работы были приостановлены, за исключением участка между Комсомольском и Советской Гаванью на побережье Тихого океана, где строительство продолжалось силами военнопленных и немногочисленных русских узников ГУЛАГа, поскольку считалось, что линия имеет потенциально важное значение для выполнения военных задач. И она действительно была использована для транспортировки войск и техники в период короткой войны с Японией в 1945 году.

Сразу после конца войны работы возобновились и на других участках линии, на этот раз преимущественно силами японских и немецких военнопленных, что являлось нарушением Женевской конвенции, запрещавшей использование принудительного труда. Если местные заключенные подвергались жестокому обращению, то иностранным приходилось еще хуже. По одной из оценок, только 10% немецких военнопленных, работавших в Озерлаге в районе озера Байкал, выжили и были репатриированы на родину.[175] Среди японских военнопленных наблюдался примерно такой же уровень смертности, и по самым скромным подсчетам общее число погибших в этих двух группах составило 150 000 человек. Работа продвигалась. Так, в частности, было завершено строительство самого западного участка от Тайшета до Братска, а потом и до Усть-Кута, общей протяженностью 724 км, но дело шло медленно. Плотина в Братске еще не была построена, и путь через Ангару проходил по льду так же, как это было на Байкале до окончания Кругобайкальской железной дороги.

После смерти Сталина в 1953 году все работы на БАМе были законсервированы, поскольку преемник вождя Никита Хрущев не был уверен в целесообразности продолжения проекта. Выжившие военнопленные были отправлены домой[176], а лагеря начали закрываться. Как ни странно, западные разведки не знали о приостановке работ. Молчание средств массовой информации ввело их в заблуждение, и они решили, что проект получил статус секретного военного объекта. На самом деле в самом начале хрущевской эпохи о БАМе просто забыли. Восстановление разрушенного хозяйства Европейской России представлялось более важным делом, после чего снова возникли споры между сторонниками и противниками освоения Сибири, как это было с Транссибом до решительного вмешательства Витте. В 1960-х годах верх одерживали те, кто утверждал, что для России гораздо важнее накапливать военную мощь и укреплять индустриальную базу там, где проживает большая часть ее населения.

В России любые железнодорожные проекты всегда зависели от политики, и БАМ не стал исключением. Однако от идеи БАМа никогда не отказывались, поскольку у нее были сторонники в самых высоких эшелонах советской власти. Постепенно при поддержке сверху сформировался совершенно иной подход к строительству магистрали, который учитывал факт закрытия[177] лагерей. На первый взгляд для ее строительства имелось много веских оснований. Новая линия должна была разгрузить Транссиб; благодаря ей газ из месторождений Западной Сибири получал доступ на рынки США и Японии; она также могла использоваться для контейнерных перевозок между Азией и Европой. Внезапно советское правительство, во главе которого в 1964 году встал Леонид Брежнев, охватил невиданный энтузиазм. Это случилось в начале 1970-х годов, когда стремительно поднялись цены на нефть и сырье. Советский Союз, владевший крупнейшими в мире запасами основных сырьевых материалов, похоже, оказался в наиболее выгодном положении, и БАМ должен был помочь в освоении имеющихся ресурсов. Существовал также и военный аргумент в пользу строительства, хотя он не играл особой роли, поскольку новые бомбардировщики дальнего радиуса действия были способны поразить цель в любой части Сибири, в том числе и гораздо севернее строящейся магистрали.

Прямым экономическим обоснованием являлось открытое еще при Сталине медное месторождение в Удокане — на полпути между Тындой, которая стала административным центром БАМа, и Северобайкальском на озере Байкал. Когда проект получил поддержку на правительственном уровне, его противники притихли, помня о том, что происходило с несогласными при Сталине. Кроме того, Брежнев подвел под план блестящую идеологическую платформу. Основная идея (которая могла родиться только у диктатора с невероятно преувеличенным представлением о собственной популярности) заключалась в том, чтобы сыграть на верности населения, и особенно молодежи, идеалам социализма. Так что эта ответственная задача была возложена не на Министерство транспорта или Министерство внутренних дел, а на комсомол — молодежную организацию Коммунистической партии.

Ход мыслей был верным. Партийные чиновники рассматривали БАМ как способ восстановить национальную гордость и показать миру, что Советский Союз является главной силой, способной осуществлять крупные проекты и, по сути, «покорять природу»:

«В отличие от своего предшественника, Транссиба, являвшегося наследием царской эпохи, БАМ должен был с “ленинским энтузиазмом” вести сквозь бесплодную тайгу вперед к коммунизму»{207}. По сути, он должен был стать улучшенной версией Транссиба, поскольку строился при социализме — ключевым понятием здесь являлся «развитой социализм», витиеватая формулировка, призванная объяснить, почему коммунизм до сих пор еще не был построен. Советское правительство все время обещало народу, что коммунизм наступит через несколько лет, но этот момент постоянно отодвигался все дальше в будущее, и БАМ стал очередным этапом на пути к заветной цели.

Брежневской социалистической пропаганде проект подарил новый мирный лозунг — борьба с явлениями природы, а также «дорога в будущее». Это было сражение, не требовавшее применения военной силы. А значит, его необходимо было выиграть; в результате с самого начала строительства на БАМ возлагалось слишком много надежд. С одной стороны, это означало, что на осуществление проекта были брошены почти безграничные ресурсы, а с другой — что для него постоянно устанавливались нереальные графики и сроки.

После во многом тайных приготовлений комсомол объявил о своем плане построить линию всего за десять лет, датой окончания строительства был назван 1982 год — впоследствии сроки были передвинуты на 1984 год (Оруэлл вряд ли входил в перечень книг, читаемых Брежневым, так что ирония этих цифр, скорее всего, укрылась от внимания советского лидера). БАМ был объявлен «ударной стройкой», то есть получил статус приоритетного проекта, и комсомолу было поручено мобилизовать молодежь на строительство магистрали. Комсомол через средства массовой информации обратился к молодым добровольцам по всей стране с призывом три-четыре года поработать на строительстве магистрали.

Хотя многие молодые люди, несомненно, отозвались на этот призыв по идеологическим соображениям, данное органами ВЛКСМ обещание предоставить откликнувшимся возможность без очереди получить автомобиль или квартиру несколько противоречило утверждениям, что молодыми строителями двигало исключительно чувство патриотизма. Были и другие привилегии. Упоминание об участии в «ударной стройке» в резюме являлось дополнительным плюсом для тех, кто намеревался в будущем делать политическую карьеру в коммунистической партии; а остальным давало возможность, будучи совсем молодыми, в возрасте всего 26 лет, стать мастерами или бригадирами (обычное явление на «ударной стройке»), что так же выглядело очень заманчиво.

Даже в СССР признавали существование этого внутреннего противоречия. В статье, опубликованной в «Советской социологии» в 1983 году, говорилось о возможных рисках: «Обещание людям льгот в виде возможности приобретения дефицитных товаров не может считаться подходящим способом привлечения трудовых ресурсов в регион БАМа… это способствует появлению у молодежи потребительского отношения, создавая условия для различных спекуляций и интриг, и наносит вред духу патриотизма, который должен преобладать на строительстве, которое необходимо закончить в кратчайшие сроки».{208} Кроме того, те, кто ехал на БАМ из идеалистических соображений, очень скоро разочаровывались: «Между тем беседы с несколькими участниками строительства БАМа показывают, что хотя многие из них сначала относились к идее с энтузиазмом, вскоре они утратили это чувство, воочию увидев, что происходит на стройке»{209}.

Были и другие группы рабочих. Многих людей более старшего поколения привлекали высокие заработки — втрое превышавшие средний уровень заработной платы в этой отрасли по стране — и сертификаты на квартиру и машину. Продолжительность отпусков также была больше обычной, и, кроме того, участникам строительства предоставлялись бесплатные железнодорожные и авиабилеты в Сибирь и обратно. На строительстве не использовался труд заключенных — Брежнев обещал, что трасса будет построена «чистыми руками»; также на стройке работали отряды из дружественных держав, например стран-участниц Варшавского договора (в основном из Польши, Чехословакии и ГДР) и государств-сателлитов, таких, как Ангола и Куба. Была и третья группа: железнодорожные войска, укомплектованные солдатами-срочниками, которые составляли до 25% всех рабочих ресурсов, занятых на строительстве, но, несмотря на это, редко упоминались в официальной пропаганде.

Трудности, с которыми строителям приходилось сталкиваться в процессе работы, возможно, не были столь опасными для жизни, как те, что поджидали их предшественников, но, тем не менее, обескураживали. Как пишет автор исследования, посвященного БАМу: «Территория представляла собой геологический, сейсмический, климатический и эпидемиологический вызов своим будущим покорителям, поскольку большую ее часть занимала тайга»{210}.

Одним словом, строительство линии изначально было неудачной идеей, а свойственные советскому строю некомпетентность и коррупция еще усугубили ситуацию.

Советский Союз, возможно, и позиционировал себя как государство с «плановой экономикой», но, как ни странно, планирование не являлось его сильной стороной. Поэтому к моменту, когда в 1974 году на стройку отправились первые бамовцы (как называли строителей магистрали), не существовало ни результатов изысканий, ни четкого плана строительства. Даже газета «Известия», рупор советского правительства, в мае 1974 года признавала, что «в данный момент трудно сказать точно, сколько станций, поселков и городов возникнет по обеим сторонам БАМа»{211}. Понадобилось еще три года, чтобы составить полный подробный план, в котором, наконец, был обозначен окончательный маршрут. Отсутствие соответствующей подготовки у многих молодых энтузиастов также являлось проблемой, и только на поздних этапах строительства руководство стройки признало ее существование. Были начаты масштабные программы повышения квалификации, побочным эффектом которых стала дальнейшая отсрочка даты окончания строительства.

Из общей протяженности маршрута около 650 км приходилось на болота, почти в два раза больше — на территорию девственного леса, тайги, и примерно 120 км — на самый сложный и опасный участок, где постоянно существовала угроза оползней. Средняя температура в середине зимы составляла от -20° до -30°С, а когда столбик термометра опускался ниже -45°С при отсутствии ветра (или -35°С в ветреную погоду), рабочим разрешалось прекратить работу и не выходить на улицу. Однако даже при -20°С бульдозеры заклинивало, а топоры ломались, препятствуя дальнейшей работе. Хотя на проект тратились громадные средства, техника часто не подходила для работы в условиях Сибири или была недостаточно мощной для выполнения тех грандиозных задач, которые стояли перед строителями. Например, вместо бульдозеров использовались переделанные тракторы, которые не выдерживали долгой эксплуатации в суровых условиях. Кроме того, часто возникали проблемы с поставкой оборудования и материалов, особенно шпал, что также тормозило темпы работ.

К проблемам планирования и организации труда добавлялись также технические трудности. Когда в 1970-х годах работы на БАМе возобновились, о прежних проблемах с вечной мерзлотой словно забыли. Чтобы здания и другие сооружения не начали проваливаться в грунт или провисать, после выкапывания котлована под фундамент необходимо подождать пару лет, пока земля осядет, так как степень проседания грунта зависит от степени таяния потревоженной вечной мерзлоты. Объем льда больше объема воды, поэтому в результате таяния вечной мерзлоты под зданием образуются пустоты, которые и ведут к проседанию грунта. Но, желая поскорее закончить строительство, этими правилами пренебрегали, не давая грунту осесть, из-за этого возникал риск проседания, которое в свою очередь становилось причиной схода поездов с рельсов и вызывало необходимость установления скоростных ограничений. Со временем снова нужно было делать новую насыпь и заново прокладывать рельсы. В результате задолго до того, как БАМ был завершен, отдельные участки приходилось строить заново. На западном конце, между Тындой и соединением с основной трассой в Тайшете, использование некачественных материалов в сочетании с провалом грунта стало причиной установления постоянных ограничений скорости движения поездов. Как написано в путеводителе по БАМу: «Сначала при строительстве линии использовались низкокачественные рельсы, которые укладывались на смешанный песчано-гравийный балласт. В результате на преодоление 187 км пути требовалось восемь часов, а за четыре месяца 1987 года проседание линии и размыв балластного слоя стали причиной трех случаев крушения поездов»{212}. В конечном итоге весь этот участок был проложен заново, но скорость движения поездов на нем до сих пор сих ограничивается 48 км/ч.

Не только трасса, но и здания в возникавших вдоль нее городах строились без учета последствий таяния вечной мерзлоты. В результате в начале 1980-х годов на разных станциях БАМа более 70 зданий пострадали в результате проседания грунта, и многие из них пришлось снести. Больше всего досталось поселку Могот, расположенному на ответвлении от основной магистрали, где из-за ненадлежащей подготовки фундамента разрушились все постройки 1970-х годов. По всей протяженности трассы многие крупные сооружения, такие как больницы и административные здания, получили те или иные повреждения, и даже сегодня можно видеть заброшенные постройки, медленно погружающиеся в землю.

Если вечная мерзлота была серьезной бедой для БАМа, то туннели, если верить путеводителю, «были его главной проблемой»{213}. Трасса пересекала несколько горных хребтов, и в одном месте проходила на высоте 1200 метров над уровнем моря. В отличие от западных участков Транссиба, здесь для того, чтобы сократить количество медленных подъемов и спусков, нужно было прокладывать многочисленные туннели. Расходы на строительство полдюжины крупных туннелей общей протяженностью свыше 30 км составили одну треть от стоимости всей трассы; а их сооружение оказалось связано с невиданными трудностями, поскольку они проходили через линии геологического разлома и, что еще хуже, на уровне залегания подземных вод. В путеводителе по БАМу говорится: «Приходилось осваивать новые технологии проходки туннелей, что замедляло темпы строительства», а существующие рабочие кадры не обладали необходимыми знаниями и навыками. И добавляется: «Оглядываясь назад, становится ясно, что если бы на изыскательские работы было потрачено больше времени, то можно было бы найти более рентабельный маршрут, и необходимость в строительстве некоторых туннелей отпала бы сама собой»{214}.

Наибольшие сложности возникли при прокладке расположенного в 320 км к востоку от Северобайкальска Северомуйского туннеля протяженностью более 15 км, строительство которого началось в 1978 году и по предварительным расчетам должно было занять шесть лет. На деле оно растянулось на два с половиной десятилетия. Основных проблем было две: сейсмическая активность, которая в этом регионе составляла около 400 слабых толчков в год, и, что было даже более серьезно, наличие подземных протоков и озер. В результате из-за этих почти непреодолимых проблем возникла многолетняя задержка в строительстве.

Самая большая трагедия произошла в сентябре 1979 года, когда проходчики, преодолевая гранитный массив, случайно наткнулись на большое подземное озеро[178], и туннель затопило водой. Несчастье снова заставило вернуться к вопросу о недостаточности проведенных изысканий, что, впрочем, касалось всего проекта в целом. Из-за коммунистической цензуры об этом случае стало известно только четыре года спустя, и точное количество жертв неизвестно. Строители обратились за советом к западным специалистам по туннелестроению, но проблемы, с которыми пришлось столкнуться при прокладке Северомуйского туннеля, оказались настолько сложными и уникальными, что иностранцы не смогли помочь. Пытаясь остановить течь, строители придумали замечательную идею — закачать в гранитный плывун жидкий азот, чтобы заморозить воду и дать бетонному заполнению время застыть. В конце концов, в декабре 2003 года после того, как озеро было осушено с помощью подземных труб, создан безопасный проход на случай землетрясения или наводнения и во всех частях сооружения установлены сейсмодатчики, туннель был открыт для движения поездов.

Тем временем было построено сразу два объездных маршрута, предлагавших рабочим довольно рискованное путешествие по временным путям, проложенным через горы. Предполагалось, что первый из них, очень крутой, с уровнем подъема 1:25, строительство которого завершилось в 1987 году, будет функционировать только до 1992 года. В путеводителе говорится, что поездка по нему была рискованным предприятием: «Два или три электровоза тащили вагоны. Подъемы и спуски были настолько крутыми, что, когда вагоны двигались вниз по склону, машинисты ехали буквально на подножке локомотива, чтобы успеть спрыгнуть в случае крушения»{215}. К слову сказать, прыгать с движущего поезда — не самая лучшая идея.

Этот временный объездной путь был заменен на другой, который был в два раза длиннее (протяженностью 54 км), что позволяло сделать уклоны более пологими. И снова путеводитель не рекомендует своим читателям пускаться в путь: «Хотя он безопасен для легких пассажирских поездов, тяжело груженые товарные поезда регулярно сходят с рельсов»{216}. Дервле Мерфи, решительной писательнице из Ирландии, автору книг о путешествиях, было 70 лет, когда она в 2001 году, еще до открытия туннеля, отправилась вдоль БАМа на велосипеде. Преодолев участок, о котором идет речь, она рассказывала, что пассажиры затихали, когда поезд крадучись взбирался на гору или спускался вниз: «Некоторое время край пропасти был не просто виден, а проходил всего в метре от колес поезда. А спуск был долгим»{217}. Однако она предпочла этот маршрут перспективе углубиться в 16-километровый туннель, расположенный в сейсмоопасной зоне.

Согласно первоначальному плану БАМ должен был включать соединительную линию с островом Сахалин в виде 8 км туннеля через пролив и 480 км железной дороги, идущей от Комсомольска-на-Амуре, но когда трасса частично была построена и начата прокладка туннеля, умер Сталин, и от дальнейшей реализации этого проекта было решено отказаться.

Все трудности, связанные со строительством БАМа, можно было бы назвать досадными и дорогостоящими помехами, если бы не более масштабная проблема — катастрофические последствия стройки для окружающей среды. Сам характер работ ослаблял внимание к возможным экологическим проблемам в будущем: «Эти строители [журналисты и руководители] утверждали, что человек способен преодолеть любые препятствия, созданные природой, с помощью технологий. Не уделяя внимания проблемам экологии, эти люди служили рупором для однобокой официальной риторики»{218}. Согласно этому утверждению район БАМа представлял собой бескрайнюю нетронутую территорию, настолько богатую природными ресурсами, что вторжение человека никак не могло ей повредить.

К сожалению, на деле все обстояло иначе. Как выразилась Дервла Мерфи: «Из-за крайней хрупкости экологии любая промышленная деятельность — нефтяные скважины, строительство плотин, целлюлозно-бумажные комбинаты, производство лесоматериалов, добыча угля, алмазов, золота, меди — могла оказывать только разрушительное воздействие, хотя, глядя на карту, казалось, что для природы это все равно, что слону дробина»{219}. Все эти предприятия возникли и развивались, конечно же, благодаря строительству железной дороги.

Одним из неожиданных экологических последствий строительства железной дороги было огромное число пожаров, охвативших тайгу далеко за пределами района БАМа. Сибирь, расположенная в глубине материка и защищенная горами с юга, отличается засушливым климатом, и осушение болот делает ее экосистему уязвимой для пожаров. По мнению одного из ученых, занимавшихся проблемами БАМа, в 1979 году в одной только Иркутской области было зафиксировано свыше 400 очагов пожаров, а в 1980-х годах эта цифра еще возросла. Ситуация усугублялась отчаянной нехваткой лесничих, которые занимались бы выявлением и предупреждением лесных пожаров. Со временем некоторые участки тайги стали напоминать лунный пейзаж. В Южной Сибири на то, чтобы восстановить лес, потребуется всего 50 лет, тогда как в северных районах на это должно уйти примерно 200 лет, поскольку в холодном климате деревья растут медленнее. Вырубка леса была еще одной серьезной проблемой. Судя по изображениям, полученным со спутника, «потеря лесных ресурсов в районе БАМа с 1960 по 2000 годы составила 40%»{220}. Деревья гибнут не только когда их рубят в процессе строительства железной дороги или вспомогательных сооружений, но и в результате таяния вечной мерзлоты, которое ведет к образованию болот.

Чистое озеро Байкал тоже пострадало в процессе строительства БАМа, а в 1979 году два промышленных комбината, построенных благодаря появлению трассы, были обвинены в загрязнении водоема различными металлами и нефтепродуктами. На всем протяжении трассы нефть являлась основным источником загрязнения окружающей среды — не только по той причине, что топливо из дизельных локомотивов протекало на пути, но также потому, что во время строительства топливо доставлялось к месту стройки в железных бочках, которые затем оставались валяться вокруг депо и вдоль запасных путей.

И последний парадокс, который можно было бы назвать забавным, если бы он не был так трагичен, заключался в том, что советские власти трижды объявляли о завершении строительства. Чтобы уложиться в график, утвержденный Брежневым (скончавшимся от алкоголизма и наркотической зависимости от лекарств в 1982 году), «золотой костыль» — отголосок церемонии, состоявшейся в честь завершения первой транснациональной железной дороги США в 1869 году[179], — был вбит в землю в сентябре 1984 года. Иностранных журналистов не пригласили на церемонию по той простой причине, что им сразу стало бы ясно, что до конца стройки еще далеко, и они начали бы задавать неудобные вопросы. Кроме того факта, что к использованию был готов всего один туннель, только треть трассы была полностью функциональна, а ее состояние по большей части было плачевным: балластный слой недостаточен, рельсы слишком легки, и, кроме того, на линии действовали строгие ограничения скоростного режима. Некоторые участки могли использоваться для движения монтажных поездов, но до момента, когда по трассе можно будет проехать от начала и до конца, оставалось еще немало времени. Поэтому через семь лет Михаил Горбачев, возглавлявший в то время Советский Союз, снова объявил о том, что строительство трассы окончено, и подчеркнул, что БАМ станет новым связующим звеном с Японией. Однако работы по сооружению Северомуйского туннеля были еще далеки от завершения, и некоторые участки по-прежнему пригодны только для движения монтажных поездов. В результате только в период первого президентского срока Владимира Путина линия была, наконец, закончена, и в 2001 году в третий раз прозвучало объявление о завершении строительных работ, хотя Северомуйский туннель был открыт только через два года.

В истории Транссиба было немало трагедий, и величайшие из них, хотя, возможно, самые малоизвестные, связаны именно со строительством БАМа. Это и гибель тысяч военнопленных и узников ГУЛАГа, и нанесение ущерба экологии региона, в том числе угроза загрязнения самого глубокого на планете озера, и колоссальное разбазаривание ресурсов. Кроме того, БАМ убил задор в душах тысяч молодых энтузиастов, которые искренне верили в то, что они участвуют в строительстве нового социалистического общества, и испортил жизнь многим людям, помогавшим в его сооружении. Те, кому довелось побывать в районе БАМа сегодня, рассказывают о заброшенных поселках, городах-призраках и последствиях экологического ущерба, нанесенного трассой, построенной с нарушением всех требований, где поезда редко превышают скорость 30 км/ч. Дервла Мерфи поняла, что влюбилась в эту железную дорогу, но по причинам, которые вряд ли обрадуют ее сторонников: «Поезд, который преодолевает сотни и сотни километров со средней скоростью 30 км/ч, часто снижая ее до 25 км/ч, несомненно, является вершиной цивилизованного общественного транспорта»{221}. Даже сегодня города, проектировавшиеся для большого количества жителей, заселены лишь наполовину, образуя безлюдные урбанистические ландшафты с заброшенными зданиями, разрушающимися улицами и пустующими районами. Они чем-то напоминают американские загородные кварталы, которые остались невостребованными в результате произошедшего в США в 2008 году кризиса рынка недвижимости.

БАМ — такой же памятник краху коммунистических идей[180], как и Северная Корея. Статья, размещенная на сайте Российских железных дорог (РЖД)[181], звучит почти убедительно, хотя ее тон отчетливо напоминает нам о том, насколько сильны еще отголоски коммунистической пропаганды:

«Строительство БАМа являет собой подлинный триумф инженерной мысли. Протянувшийся почти на 3220 км от озера Байкал до Хабаровского края на побережье Тихого океана, БАМ пересекает семь горных хребтов, 11 горных рек, а также зоны высокой сейсмической активности. И почти половина пути пролегает через районы вечной мерзлоты, где зимой температура может опускаться до -60°С. Строительство БАМа в такой сложной местности потребовало сооружения 142 мостов длиной более 100 км и свыше 200 железнодорожных станций и разъездов, а также восьми туннелей, в том числе Северомуйского, который, имея протяженность 15,3 км, является самым длинным железнодорожным туннелем в России и пятым в мире. Вдоль трассы было построено свыше 60 городов и поселков»{222}.

Интересно, что в статье ни слова не говорится о стоимости проекта, поскольку получить сколько-нибудь достоверные данные не представляется возможным. Официальная цифра в 11 миллионов долларов США ни у кого не вызывает доверия, и есть основания полагать, что в период основного строительства БАМ каждый год потреблял свыше 1% от валового национального продукта. Это не более чем предположение, учитывая отсутствие в СССР традиционной системы бухгалтерского учета. Однако нет никаких сомнений в том, что это был самый дорогостоящий проект, осуществленный в XX веке в СССР и, может быть, в мире. Возможно, самым большим парадоксом, касающимся качества работ, выполненных на линии в эпоху Брежнева, является то, что, как утверждает путеводитель по трассе: «Похоже, что самые долговечные участки построили узники ГУЛАГа и военнопленные в период 1930-х — 1950-х годов»{223}.

Как бы ни старались в РЖД представить этот проект в лучшем свете, им никуда не деться от того факта, что ни одно из допущений, положенных в основу решения о строительстве БАМа, не выдержало проверку временем. Надежда, что дорога откроет доступ к новым сельскохозяйственным территориям, была беспочвенна. У коренных жителей этого региона имелась веская причина не заниматься сельским хозяйством: климат — всего три теплых месяца в году — не подходит для выращивания овощей, за исключением самых морозоустойчивых, например, капусты и моркови, а остальные культуры требуют дорогих обогреваемых теплиц. Что касается разгрузки Транссиба, то здесь все произошло как раз наоборот. Наибольшая нагрузка приходится на западный участок, к западу от Тайшета, там, где БАМ и Транссиб еще не разделились, и поезда идут фактически по одним и тем же путям, что приводит к дополнительным заторам. Нефтяные и газовые месторождения Восточной Сибири не оправдали возложенных на них ожиданий, а сам БАМ — медленная железная дорога, которая не является реальной альтернативой морским маршрутам между Азией и Европой. Контейнерные перевозки по-прежнему осуществляются преимущественно морским путем, и хотя БАМ построен как продолжение основной Транссибирской магистрали, его все еще считают слишком медленным, даже несмотря на дорогостоящее укрепление насыпей на участках, проложенных через районы вечной мерзлоты. Осуществление грузоперевозок по БАМу на север России может вообще прекратиться, если в результате глобального потепления морские пути будут открыты круглый год. Автор одного аналитического исследования, посвященного БАМу, недвусмысленно заявляет: «Проект не внес ощутимого положительного вклада в экономическое развитие Советского Союза»{224}.

Но, по крайней мере, он не раз давал повод для смеха: многие советские граждане воспринимали БАМ скорее как объект для популярных анекдотов, нежели как «стройку века». Он вполне мог ускорить падение коммунистического режима: «Повторяя набившие оскомину лозунги о важном экономическом, социальном и культурном значении БАМа, комсомол, коммунистическая партия и советское правительство были непоколебимо убеждены в том, что без этого идеологического посыла советская молодежь утратит коллективную веру в светлое будущее. Однако, по иронии судьбы, железная дорога, наоборот, отнимала веру в советскую политическую и экономическую систему в целом»{225}.

Всеобщее разочарование, охватившее молодежь, которую советская власть всячески пыталась воодушевить, оказалось губительным для коммунизма. Было очень важно укрепить веру послевоенного поколения в систему, а вместо этого сотни тысяч молодых людей стали свидетелями колоссального провала этой системы, либо лично, либо общаясь с теми, кто участвовал в осуществлении проекта.

Со временем около полумиллиона комсомольцев и представителей старшего поколения, работавших на стройке, лишились иллюзий, многие восстали против системы и примкнули к оппозиции. Вскоре стало очевидно, что вместо «дороги в светлое будущее» имел место «ничем не подкрепленный миф, поскольку характерным признаком всей брежневской эпохи являлось стремление скорее к показухе, нежели к подлинным свершениям»{226}. Вместо того чтобы вести людей в XXI век, в котором, если верить лозунгам, их ждал коммунизм, БАМ со всей очевидностью привел в никуда.

Проиграли даже те, кто действовал из корыстных соображений. Хотя некоторые бамовцы остались в Сибири, большинство вернулось в Европейскую Россию и обнаружило, что не может воспользоваться обещанными дополнительным льготами. Многие сертификаты на машины и квартиры оказались ничего не стоящими бумажками, поскольку власти осознали, что выпустили их слишком много и их не на что выкупить обратно. В результате разразился скандал, отголоски которого были слышны и в постсоветскую эпоху, когда обманутые люди выходили на митинги и манифестации.

Единственным положительным моментом во всей этой жуткой истории является то, что усилия строителей БАМа все-таки не пропали даром. После забвения, наступившего в горбачевскую эпоху и затронувшего первые годы посткоммунистического периода, БАМ снова стал объектом значительных инвестиций в надежде, что линия в конце концов начнет выполнять важные экономические задачи. В частности, в декабре 2012 года открылся новый четырехкилометровый однопутный Кузнецовский туннель, пущенный в обход старого и позволяющий миновать несколько поворотов, благодаря которому доступ к порту в Советской Гавани стал намного удобней. В старом туннеле были сложные спуски и подъемы, и новый туннель позволил справиться с возникавшими из-за этого заторами, но высокая стоимость новой линии — почти два миллиарда долларов США, куда входит и прокладка нового пути протяженностью всего 19,3 км — свидетельствует о том, как дорого строить инфраструктуру в этой отдаленной части Сибири, не имея источника дешевой или бесплатной рабочей силы.

Поводом к осуществлению этого инвестиционного проекта, первого из нескольких запланированных, стало активное освоение месторождений полезных ископаемых в районе БАМа благодаря высоким мировым ценам на нефть. Как следствие, линия снова стала востребованной. Кроме того, РЖД всеми силами стараются продвигать магистраль, о чем свидетельствует рекламная статья на сайте[182], и даже ведутся разговоры о том, чтобы вернуться к идее строительства туннельного перехода на остров Сахалин, хотя при наличии технической возможности прокладки подводного туннеля его стоимость будет непомерна высока. Возможно, что объемы перевозок на двух конечных отрезках БАМа в конце концов позволят говорить о целесообразности их строительства (если, конечно, не принимать во внимание ущерб окружающей среде и высокую стоимость работ). Но вот оправдать колоссальные затраты на основной участок магистрали, который до сих пор остается однопутным и не электрифицированным, вряд ли когда-то удастся.

Наметился и некоторый прогресс в области охраны окружающей среды. Ведутся значительные работы по сокращению ущерба, нанесенного строительством БАМа.

Например, после того как многие близлежащие предприятия были ликвидированы или переведены на закрытую систему очистки, качество воды в озере Байкал снова начало улучшаться. Больше внимания стало уделяться и проблеме возникновения пожаров в прилегающих к БАМу районах.

Однако сейчас готовится еще один крупный проект, который в будущем, возможно, затмит БАМ. Хотя Россия и покончила с коммунизмом, страсть к гигантским проектам в крови у ее правителей, будь то цари, комиссары или президенты. Самая невероятная из последних идей — которую еще 100 лет назад вынашивал Николай II и о которой вновь вспомнили в наши дни — продолжить строительство линии до Якутска, а это еще 3200 км на север-восток, и проложить туннель или мост через Берингов пролив до Аляски, которую русские продали Америке в 1867 году. Этот грандиозный проект, стоимость которого по самым упрощенным подсчетам составит 60 миллиардов долларов США, теоретически был одобрен российским правительством в 2011 году. Высказывались предположения, что на новую ветку будет приходиться до 3% от всех международных перевозок, но сам проект кажется (мягко говоря) нереальным, а также представляющим экологическую угрозу всему региону. Повышенное внимание к проблемам окружающей среды становится, таким образом, главным контраргументом против масштабных проектов и гарантией того, что они вряд ли будут когда-либо построены. Еще одним непреодолимым барьером на пути к осуществлению подобных замыслов являются финансы.

В то время как БАМу после завершения строительства приходилось доказывать свою целесообразность, Транссиб переживал значительный подъем, обусловленный возрождением популярности железных дорог во всем мире. Основное внимание по-прежнему уделялось грузовым перевозкам, но потребность в твердой валюте означала, что коммунисты снова откроют Транссибирскую магистраль для иностранных туристов, перемещения которых, впрочем, строго контролировались.

Глава двенадцатая. Величайшая железная дорога

Путешествовать по Транссибу в период коммунистического правления было не слишком интересно. Не только из-за постоянных задержек, связанных с высоким приоритетом грузовых поездов, но и потому, что условия в поездах были спартанскими. Кроме того, граждане западных стран постоянно ощущали присутствие рядом с собой агентов КГБ, которые следили за каждым их шагом, также им было запрещено сходить с поезда на вокзалах городов, которые были закрыты для иностранцев. Один путешественник рассказывал, что как-то в 1980 году ему пришлось проделать весь путь в поезде, в котором не было воды, и он не мог выйти из него потому, что у него не было соответствующей визы.

Сразу после Второй мировой войны на трассе начался непрерывный процесс усовершенствования. К 1956 году в СССР было прекращено производство паровозов (на четыре года раньше, чем в Великобритании), а через пять лет силами военных строителей завершилась электрификация Транссиба на участке от Москвы до Иркутска (5470 км) (полностью линия была электрифицирована к 2002 году — спустя 72 года с момента, когда были протянуты первые провода). Дизельные и электропоезда были чище и двигались быстрее, сокращая время в пути от Москвы до Владивостока всего до восьми дней (сейчас этот показатель составляет чуть больше шести с половиной дней).

В послевоенный период Советы, несмотря на усиление холодной войны, стремились получить от туризма как можно больше твердой валюты, а для этого им пришлось существенно усовершенствовать поезда. Хармон Таппер, путешествовавший по России в 1960-х годах, счел их довольно приятными. Поезд был громадным и состоял из нескольких мягких вагонов с купе на четверых, вагона-ресторана, роскошного спального вагона международного класса и нескольких плацкартных вагонов третьего класса. Вагон-люкс отличался «особой викторианской элегантностью купе, наверняка знакомой Аннет Микен и ее матушке, путешествовавшим в train de luxe в 1900 году: сверкающие панели, отделанные красным деревом; массивные, отполированные до блеска дверные замки и другие детали; на окнах белые полупрозрачные занавески и шторы из плотного синего плюша; тяжелая настольная лампа с шелковым абажуром, отделанным бахромой; мягкое кресло у окна; разноцветный восточный ковер»{227} и т. п.

Однако ему было далеко до личного вагона Сталина: в туалетах висели ветхие рулонные полотенца; когда проводник растапливал самовар, можно было почувствовать резкий запах древесного угля; из обоих кранов в ванной комнате шла холодная вода; и никакого кондиционирования воздуха, только электрические вентиляторы в каждом вагоне, при том, что окна всегда были закрыты. Хуже всего было то, что из репродукторов, установленных в каждом купе, лился непрерывный поток пропаганды и военных маршей, а регулятор громкости, который не всегда работал, был спрятан под столик.

Вагон-ресторан весь был в белых скатертях и перегородках; в нем имелась гостиная с креслами, но пианино и библиотека исчезли. Как и меню на французском, и стюарды-мужчины, которых сменили официантки в белых блузках и фартуках, с белыми кружевными бумажными наколками в волосах. Их начальник предупредил Таппера, «что, если заказывать у них водку, которая намного дешевле шампанского и коньяка, то они могут начать вести себя “ некультурно”)»{228}. Что же касается еды, то съедобными были только супы (в чем я также убедился во время своего путешествия в 2012 году).

Повсюду были соглядатаи. Все западные туристы, путешествовавшие по линии после войны, упоминают о них. Как правило, это были аккуратно одетые мужчины, ехавшие в соседнем купе или следовавшие за своими жертвами в городах. Также существовали подробные перечни объектов, которые нельзя снимать: мосты, станции, железнодорожные сооружения, грузовые поезда и даже реки и озера — все это попадало под действие запрета. «Не фотографировать!» — звучало постоянным рефреном, хотя, конечно, гиды «Интуриста» (государственная туристическая компания), неизменно сопровождавшие всех западных туристов, часто закрывали на это глаза. Путешествовать самостоятельно было практически невозможно, и туристы должны были бронировать туры через «Интурист» или условно независимых операторов, таких, как «Прогрессив Тур», которые постоянно размещали рекламные объявления в ежедневной газете Коммунистической партии Британии «Морнинг Стар». Из-за высокого курса рубля, который официально был равен курсу фунта стерлингов (на черном рынке курс был гораздо ниже), все стоило запредельно дорого, хотя и покупать было особенно нечего.

Эрик Ньюби, путешествовавший в середине 1970-х годов, обманывал своих соглядатаев, стараясь при любой возможности избавиться от них, чтобы поснимать или увидеть места, куда формально доступ ему был запрещен. Он путешествовал в компании фотографа по имени Отто, который постоянно вступал в противоборство с властями. Ньюби так рассказывает о забавной стычке, произошедшей в Омске: «Большой скандал, который следовало разыгрывать в полосатых трико, с участием, по-видимому, заместительницы начальника станции, дамы неопределенного возраста, одетой в кошмарную серую юбку, которая делала ее похожей на бетонное изваяние». Завязалась настоящая драка, и разбушевавшаяся дама сумела заехать одной рукой по камере Отто, а «другой под подбородок, чуть не сломав ему шею — что она делала при этом коленом, осталось неясно»{229}. И все это для того, чтобы не дать бедняге сфотографировать фасад здания вокзала, который был закрыт лесами и затянут пленкой. Отто несколько раз арестовывали, но ему удавалось выйти сухим из воды, и он всегда успевал вернуться до отхода поезда. В то время экскурсионные поездки, как правило, включали посещение таких объектов, как колхоз «Знамя Ленина» и (что было особенно ненавистно Ньюби) фабрики по изготовлению колючей проволоки, являвшейся, по его словам, местной достопримечательностью.

Тем не менее, сами местные жители могли быть вполне дружелюбными. Дебора Мэнли рассказывает историю о женщине лет 70, которая сошла на маленькой станции, а поезд тронулся без предупреждения. Люди, с которыми она разговаривала, сумели вскочить в него, а она нет. Она прибилась к бабушкам, которые напоили ее чаем и «через четыре часа, в течение которых было много улыбок и много чая, из пустоты бескрайних русских просторов показался небольшой автомобиль. Она попрощалась с бабушками и забралась в машину, где были еще какие-то люди»{230}. Они довезли ее до аэродрома, откуда маленький самолетик помчал ее через степь; когда они приземлились, ее уже ждала другая машина и двое мужчин, которые доставили ее обратно на Транссиб.

Паранойя советских властей по поводу фотосъемки была повсеместной, но тот факт, что железная дорога использовалась для размещения боевых железнодорожных ракетных комплексов (БЖРК) — уж совсем нежелательный объект для съемки — только усиливал ее.

Это вполне обычные на первый взгляд поезда, которые перевозят ракетные комплексы быстрого развертывания. С воздуха их можно было распознать только по трем локомотивам, тащившим поезд, так как он был слишком тяжелым. Начиная с конца 1960-х были проведены испытания нескольких таких систем, но только в 1987 году, после нескольких неудач, Советам удалось создать железнодорожный комплекс с ракетой SS-24. Это были ракеты с ядерными боеголовками мощностью 550 кт, которые, имея радиус действия 10 000 км, были способны, стартовав на восточном отрезке Транссиба, достичь Америки. Однако испытания этих ракет проводились в ограниченном масштабе. В своей книге «Паровозы войны» я писал: «Вероятно, с железнодорожного ракетного комплекса была запущена только одна экспериментальная ракета и, по сведениям из российских источников информации, она достигла своей цели на Камчатке, на востоке России, а американским спутникам-разведчикам даже не удалось определить местоположение поезда, с которого она стартовала»{231}.

Всего существовало 35 (некоторые источники сообщают о 56) БЖРК, в каждом из которых размещалось до трех стратегических ракет, и хотя большая часть из них дислоцировалась на Украине, некоторые были спрятаны на Транссибе, главным преимуществом которого, конечно, являлась близость к США. Сложность заключалась в том, что к началу 1980-х годов линия была почти полностью электрифицирована, за исключением Амурской железной дороги, и пролегающие над трассой электропровода мешали запуску ракет. Чтобы устранить проблему, требовались специальные запасные пути, но это не являлось непреодолимым препятствием. С концом холодной войны и в результате подписания договоров о ПРО в 2003 году все поезда и пусковые установки были утилизированы, а вместо них стали использоваться ракеты мобильного и шахтного базирования, но БЖРК не были забыты. В начале 2013 года в военных кругах обсуждался вопрос о том, что Россия может возобновить производство железнодорожно-мобильных ядерных ракет, благо технологии сохранились. Одна из прежних баз БЖРК располагалась в Красноярске, но, как сообщают, она была разрушена. Вероятность возобновления гонки вооружений представляется весьма сомнительной, если только политическая ситуация в мире не изменится коренным образом.

Хрущевская эпоха стала для Транссиба временем наивысшего расцвета. Экономика России уверенно развивалась, и по линии перевозилось все больше сельскохозяйственной и промышленной продукции. Строились новые ответвления от основной трассы, что способствовало ее более активному использованию. Однако наивысший подъем наблюдался в сфере контейнерных перевозок, и в 1967 году на линии начала осуществляться перевозка грузов в контейнерах между Западной Европой и Дальним Востоком. Это было еще одним признаком отчаяния, охватившего Советы. Прежде они неохотно вели торговлю с Западом, но теперь им нужна была твердая валюта, чтобы закупать жизненно важные импортные товары. В 1971 году был разработан высокодоходный маршрут контейнерных перевозок товаров из Японии от Находки до прибалтийских республик. В 1970-1980-х годах Находка на время стала конечной станцией Транссиба вместо Владивостока, который располагался на 80,5 км западнее и имел военное значение. К середине 1980-х годов объем перевозок составил более 100 000 контейнеров в год, для СССР это был важный источник твердой валюты. Однако, как это всегда бывает при изучении советских достижений, цифры могут оказаться неточными, поскольку руководители всех уровней всегда стремились показать, что работа выполнена, из страха быть уволенными или, еще хуже, обвиненными в саботаже.

Тем не менее контейнерные перевозки по Транссибу играли важную роль в укреплении советской экономики, в разгар холодной войны являясь важным связующим звеном с находившимся за «железным занавесом» Западом. Дорога позволяла осуществлять перевозки в экономичном режиме, поскольку функционировала не на традиционной коммерческой основе. Она получала значительные субсидии от государства, стремившегося выжать из этого благодатного источника твердой валюты как можно больше. После развала Советского Союза объем перевозок на линии продолжает расти.

История Транссибирской железной дороги — это череда непрерывных изменений. Первоначально она воспринималась в большей степени как объект военного назначения и в период Гражданской войны была местом многих сражений, в результате которых погибло огромное число людей. Насильственная индустриализация, осуществлявшаяся по указанию Сталина, во много раз увеличила нагрузку на железную дорогу и изменила ее характер. Извилистая, не отвечающая техническим требованиям магистраль исчезла, и на ее месте возникла современная, интенсивно используемая грузовая линия.

Такое впечатление она производит на туристов сегодня. Только путешествуя по Транссибу, можно осознать громадные размеры как самой железной дороги, так и страны, которую она обслуживает. Когда мы с моей супругой Деборой Маби в 2012 году проехали по линии из Владивостока в Москву, первый отрезок пути до Улан-Удэ занял у нас два с половиной дня. Мы никогда прежде не проводили в поезде столько времени за одну поездку, а ведь это была только треть пути.

Транссиб огромен во всех отношениях. Ширина колеи немного больше, чем в Европе, что позволяет использовать чуть более широкие вагоны, но, что гораздо существеннее, увеличивает погрузочные габариты, которые нельзя превышать, а это очень важно, учитывая расстояния. По всей трассе грузовые поезда следуют в обоих направлениях с промежутком всего в несколько минут — намного чаще, чем пассажирские. На каждой крупной станции по нескольку платформ, у многих из которых праздно стоят товарные составы, которые, помимо того что не позволяют пассажирам ходить по путям, заставляют их чувствовать себя незваными гостями.

Железная дорога является в первую очередь грузовой трассой, несмотря на то что именно пассажиры и их нужды придают ей уникальность. Можно с уверенностью сказать, что Транссиб остается для региона дорогой жизни. Поездка сквозь огромные сибирские просторы на автомобиле для большинства по-прежнему остается сродни марафону, к тому же очень опасному, учитывая высокий уровень смертности на дорогах (28 000 человек в 2012 году). Кроме того, дорога между Читой и Хабаровском до недавнего времени не была заасфальтирована, а на некоторых участках остается такой и сегодня, несмотря на масштабные улучшения, проводимые после падения коммунистического режима. Как уже говорилось прежде, само существование линии затормозило процесс развития дорог, что в свою очередь сделало железную дорогу еще более незаменимой. Аэропортов в Сибири по-прежнему мало, и располагаются они далеко друг от друга, рейсов на внутренних линиях немного, а билеты стоят дорого. Поэтому железная дорога остается для местных жителей главным средством передвижения, в поездах всегда много народу, даже в обычно спокойном ноябре, когда мы путешествовали по Транссибу.

По-прежнему существуют разные классы поездов. Самым лучшим считается «Россия», ежедневно из Москвы во Владивосток уходит поезд № 1, а в обратном направлении — поезд № 2.[183] В каждом купе установлен телевизор; диваны мягкие; в конце каждого вагона современные самовары; вода в туалетах не льется прямо на рельсы. Как и в других поездах, в этом имеется три класса вагонов: плацкартный, примерно на 50 мест по самым дешевым билетам, и два абсолютно одинаковых купейных вагона первого и второго класса, с той только разницей, что в купе первого класса две полки (обе нижние), а в купе второго — четыре.

Другие поезда, следующие по линии, обычно более старые и, как правило, более дешевые по сравнению с престижной «Россией». Следуют они всегда по московскому времени. Часы на крупных станциях также показывают московское время, и пассажирам следует помнить, что время отправления тоже указывается по Москве. К счастью, старая традиция кормить в поездах по московскому времени ушла в прошлое.

Оценка, данная Транссибу Хармоном Таппером в 1965 году, была справедливой. «Дорога, — сказал он, — была построена довольно бедным и отсталым государством при самых неблагоприятных условиях за всю историю строительства железных дорог. При всей ее уязвимости она прочно связала Сибирь с метрополией и удержала восточные регионы в рамках скорее европейской, нежели азиатской цивилизации»{232}. Отсюда возникает интересный вопрос. В тот момент, когда Россия запоздало начала строить железные дороги, она стояла на перепутье, стать ей европейской или азиатской державой? И колебания относительно строительства Транссиба (о которых говорилось в главе 2) вытекали именно из этого вопроса. Решение идти вперед заставило Россию обратить взгляды на восток — выбор, который имел грандиозные последствия. Без Транссиба, по которому в межвоенный период везли сырьевые материалы, необходимые для осуществления процесса индустриализации, Россия, возможно, не имела бы достаточной мощи, чтобы противостоять нападению нацистов, начавшемуся в июне 1941 года, особенно учитывая важнейшую роль, которую линия сыграла в переброске промышленных предприятий на восток, а дальневосточных армейских частей — на запад, к Москве. Затем представим себе послевоенную Россию, при условии что исход войны остался прежним, без Транссиба, и, как следствие, возможно, без Сибири, — это была бы совершенно другая страна, которая, вполне вероятно, сейчас была бы членом Евросоюза. Строительство БАМа можно считать последним безумным шагом режима, пытавшегося доказать свое превосходство; однако невозможность справиться с поставленной задачей только ускорила его конец. Таким образом, в то время как Транссиб способствовал свержению монархии, поощряя царскую авантюру в Маньчжурии, его продолжение, БАМ, помог развеять мифы о коммунизме.

Транссиб, может быть, и родился в спорах и сомнениях, но в отличие от БАМа он доказал свою ценность, несмотря на множество веских причин не строить его, перечисленных в первой главе этой книги. Магистраль открыла доступ в целый регион и, несомненно, улучшила жизнь многих людей, в том числе переселенцев; привлекла миллионы туристов в край, одно название которого навевает холод и воспоминания об узниках ГУЛАГа. Транссиб— лучшее, что случалось с Сибирью, краем, которому за всю его историю выпадало не так много счастья.

Была у Транссиба и негативная роль в истории, в первую очередь та, которую он играл в различных конфликтах. Магистраль не только стала поводом к государственно-территориальным спорам, но оказала влияние на обе мировые войны и даже фигурировала в холодной войне. И это не удивительно. Железная дорога всегда рассматривалась как имеющая военное предназначение, и в глазах многих ее сторонников это было главным аргументом в пользу строительства.

Транссиб всегда был детищем государства. А потому никогда не испытывал недостатка в ресурсах, поскольку любой режим — царский, коммунистический или протодемократический — неизменно признавал его важность в деле объединения огромной страны. Принимая во внимание тот факт, что из-за громадных масштабов предприятия и постоянной потребности в ремонте и модернизации железной дороге трудно самой себя содержать, поддержка государства является важной и ожидаемой. Транссиб никогда не переживал унижения банкротства и безденежья, как это случалось со многими викторианскими дорогами, построенными на средства частных компаний. Однако, хотя линия никогда не приносила прибыли с экономической точки зрения, сейчас, благодаря контейнерным перевозкам, она постепенно становится рентабельной. Согласно последней информации, «Транссиб способен перевозить 100 миллионов тонн грузов в год, и этот показатель почти достигнут».{233} Наконец, через 110 лет, железная дорога начала реализовывать свой потенциал, и сейчас на участке между Омском и Новосибирском осуществляется самый большой объем железнодорожных грузоперевозок в мире.

Когда я приступал к изучению материалов для этой книги, я осознавал, что это необычная железная дорога, поскольку при ее строительстве была проделана удивительная инженерная работа. Я понимал, что она является источником жизненной силы для всего региона, и знал, что она сыграла ключевую роль в нескольких войнах. Однако я не догадывался, что ее значение намного шире и выходит далеко за пределы Сибири. Никакая другая дорога не оказывала такого огромного влияния на историю не только государства, в котором она была построена, но и всего мира. Транссиб широко известен как самая длинная железная дорога в мире. Но не многим ясно, что эта железная дорога во многом сформировала сегодняшнюю геополитическую систему. Это тяжелое бремя для скромной железной дороги.

Библиография

Это краткий перечень литературы для дополнительного чтения, в который вошли в основном источники, который я использовал в своей работе. На английском языке книг о Транссибе немного, особенно о его современной истории, если не считать статьи в разных путеводителях. Главный труд по этой теме был написан почти 50 лет назад: «К великому океану» (To the Great Ocean, 1965) Хармона Таппера — чудесная, оригинальная смесь исторических фактов и анекдотов.

Многие книги о Транссибе содержат описания путешествий их авторов и в основном относятся к периоду сразу после окончания строительства, когда поездка по линии представляла собой целое приключение. В числе самых удачных — «Железная лента» (A Ribbon of Iron, 2009) Аннет М. Б. Микен, «Из Пекина в Петербург» (From Peking to Petersburg, 2009) Арнота Рида и книга Роберта Л. Джефферсона «Выжить в Сибири» (Roughing it in Siberia, 1987), все их можно найти в современном переиздании. К книгам, вышедшим в свет примерно в тот же период, когда велось строительство линии, относится официальный «Путеводитель по Великой Сибирской железной дороге», 1900 (под редакцией А. И. Дмитриева-Мамонова и А. Ф. Здзярского), который был переиздан David & Charles в 1971 году. Свои впечатления о путешествии, совершенном им в 1934 году, Питер Флеминг через несколько лет описал в книге «В Пекин: Забытая поездка из Москвы в Маньчжурию» (To Peking: A Forgotten Journey from Moscow to Manchuria, 1952). Намного позже увидела свет книга Эрика Ньюби «Большое путешествие красного поезда» (The Big Red Train Ride, 1978), забавный рассказ о суровом приключении в самый разгар эпохи коммунизма, во время которого ему приходилось обманывать агентов КГБ и присутствовать на грандиозных банкетах.

О политической ситуации, приведшей к решению строить линию, и о роли различных государственных деятелей лучше всего рассказывается в революционной книге Стивена Дж. Маркса «Дорога к власти: Транссибирская магистраль и колонизация азиатской России» (Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1991). Главный сторонник строительства линии граф Сергей Витте является автором откровенных «Воспоминаний» (переизданы), а историк Теодор фон Лауэ в своей работе «Сергей Витте и индустриализация России» (Sergei Witte and the Industrialization of Russia, 1963) объясняет, каким огромным влиянием пользовался министр в последние годы царского режима.

О событиях Русско-японской войны подробно рассказывает книга Феликса Патрикеева и Гарольда Шукмана «Железные дороги и Русско-японская война» (Railways and the Russo-Japanese War, 2007), а также карманное издание «Русско-японская война 1904-1905» (The Russo-Japanese War 1904-5, 2002) автора Джоффрея Жукеса.

Довольно много литературы посвящено истории Транссиба в период Гражданской войны, разразившейся вслед за Первой мировой. Если бы автор «Судьбы адмирала Колчака» (The Fate of Admiral Kolchak, 1963) Питер Флеминг решил реализовать свой талант в области художественной литературы, он, несомненно, был бы столь же популярен, как и его брат. Американский взгляд на события представлен в книге «Когда США вторглись в Россию» (When the United States Invaded Russia, 2013), а блестящее исследование Пола Е. Данскоба «Японское вторжение в Сибирь» (Japan’s Siberian Intervention, 2011) подробно знакомит читателя с ролью Японии и ее политическими мотивами.

Байкало-Амурской магистрали, или БАМу, посвящен рассказ отважной Дервлы Мерфи, в свои 70 лет проехавшей вдоль линии на велосипеде, о чем она рассказывает в книге «Нечаянно через Сибирь» (Through Siberia by Accident, 2005), в которой история магистрали переплетается с повествованием о злоключениях, подстерегавших дерзкую путешественницу в пути. О роли комсомола в строительстве трассы подробно говорится в книге Кристофера Дж. Уорда «Безумие Брежнева: Строительство БАМа и поздний советский социализм» (Brezhnev’s Folly: The Building of the BAM and Late Soviet Socialism, 2009). Основательный рассказ об истории линии и прилегающих к ней районов, содержащийся в «Путеводителе по БАМу» (2001) Атола Ятса и Николаса Звегинцова, особенно познавателен.

Книг, посвященных русским железным дорогам, на английском языке не так уж много, и рассчитаны они в основном на любителей поездов. Есть также две книги Дж. Н. Вествуда «История русских железных дорог» (A History of Russian Railways, 1964) и «Советские железные дороги сегодня» (Soviet Railways Today, 1963), обе содержат много полезной информации. О начальном этапе в истории русских железных дорог рассказывается в книге «Россия вступает в век железных дорог» (Russia Enters the Railway Age, 1845-1855), а «Русские паровозы» (Russian Steam Locomotives, 1960) Г. М. Флеминга и Дж. Г. Прайса не нуждается в пояснениях.

Общий рассказ об истории России в период строительства Транссиба и об истории самой трассы до 1924 года излагается в бесподобной книге Орландо Файджеса «Трагедия народа: Русская революция 1891-1924» (A People’s Tragedy: The Russian Revolution 1891-1924, 1998). Захватывающее описание Сибири в эпоху, предшествовавшую строительству Транссибирской магистрали, а также рассказ о декабристах содержится в книге Кристин Сазерленд «Княгиня Сибири» (The Princess of Siberia, 1984).

В книге «Транссибирская магистраль: Антология путешественника» (The Trans-Siberian Railway: A Traveller's Anthology, 1988) под редакцией Деборы Мэнди, которую стоит захватить с собой в путь, содержится масса интереснейших сведений. А лучшим путеводителем для тех, кто уже собрался в путешествие по Транссибу, несомненно, является «Справочник по Транссибу» (The Trans-Siberian Handbook, 2012), в котором подробнейшим образом описывается маршрут и рассказывается об истории линии. Путеводитель «Транссибирская магистраль» (The Trans-Siberian Railway, 2012) также содержит исчерпывающую информацию.

Примечания

1

После поражения в войне с Японией Россия была вынуждена передать южную часть КВЖД под управление Страны восходящего солнца. Однако в результате была реанимирована идея прокладки Транссиба на всем его протяжении исключительно по территории самой России. Конечным участком Транссибирской магистрали стала Амурская железная дорога, сданная в эксплуатацию в 1916 г.

(обратно)

2

Экономика России на момент начала строительства Транссибирской магистрали (1891) находилась на подъеме. Более того, Российская империя на рубеже XIX-XX вв. была страной с одной из наиболее быстро и динамично развивающихся экономик в мире.

(обратно)

3

Не особенности экономики, которую западный автор по привычке именует «отсталой», несмотря на данное в предыдущем абзаце обещание «развенчивать мифы», а колоссальные размеры Российской империи стали основной причиной сравнительно медленного прироста сети железных дорог (медленного, впрочем, по сравнению с относительно небольшими по площади, густонаселенными государствами Западной Европы).

(обратно)

4

Железных дорог на Камчатке нет, расстояние же по прямой от Санкт-Петербурга до столицы полуострова Петропавловска-Камчатского составляет 6638 км.

(обратно)

5

Продажа железнодорожных билетов в Российской империи на рейсы внутреннего сообщения не требовала обязательного наличия паспорта.

(обратно)

6

Существуют разные оценки в зависимости от того, измеряется ли расстояние по прямой, по длине первоначальной трассы или по длине нынешней линии, при строительстве которой нескольких поворотов удалось избежать. (Зд. и далее, если не указано иное, примеч. авт.)

(обратно)

7

В данном утверждении, как и выше, невозможно не заметить прямое противоречие.

(обратно)

8

Автор выпускает из виду, что в зимний период замерзшие русла рек также являлись прекрасными дорогами, обеспечивая ровный санный путь, особенно в условиях сибирской тайги.

(обратно)

9

В реальности на почтовых станциях в обязательном порядке имелась печь для обогрева и приготовления пищи, интерьер станционной избы «для услады глаз» украшался лубочными картинками. Спали же заночевавшие в дороге путники обычно на полатях и лавках, реже на полу, положив предварительно на него охапку соломы. Тараканы же у российских крестьян в XIX в. считались символом домашнего уюта и благополучия (что нашло отражение в многочисленных пословицах): их специально разводили и первыми впускали в новый дом, как сейчас порой впускают кошку.

(обратно)

10

Заезжий иностранец, очевидно, не был в курсе, что среди русской деревни регулярное мытье в бане было в порядке вещей.

(обратно)

11

Продолжительная остановка в пути из-за поломки средств передвижения была попросту невозможна как из-за высокой вероятности быть ограбленными или убитыми разбойниками, так и из-за того, что путники могли просто-напросто умереть от голода и жажды. В случае поломок в пути первичную починку средств передвижения путешественники старались осуществить как можно скорее на месте, чтобы затем доехать до ближайшей почтовой станции для капитального ремонта.

(обратно)

12

На территории Сибири пять часовых поясов: екатеринбургское, омское, красноярское, иркутское и якутское время. (Примеч. ред.)

(обратно)

13

Владивосток географически относится к Дальнему Востоку, а не к Сибири.

(обратно)

14

Ситуация в империи было ровно обратной. В начале XIX в., когда ссылка по этапу в Сибирь уже стала массовым явлением, ни о каких железных дорогах в России речь не шла в принципе. В придворных кругах в первое десятилетие царствования Николая I шли жаркие баталии о целесообразности железных дорог в России вообще. Более того, во второй половине позапрошлого столетия противники прокладки чугунных рельсов сквозь сибирскую тайгу в качестве одного из главных аргументов приводили значительное количество каторжан, которые просто-напросто быстро разбегутся при помощи железной дороги.

(обратно)

15

Ссылка на МИД Великобритании в качестве респондента информации в данном случае демонстрирует узость источниковой базы.

(обратно)

16

Волмар транслирует здесь расхожие на Западе мифы о «варварской стране», имеющие, однако, мало общего с исторической реальностью.

(обратно)

17

Хотя паровоз Черепановых и был вполне работоспособным, переход заводской администрации вновь на конную тягу был не следствием косности мышления или ретроградности, а обусловлен объективными причинами. Для топки паровоза требовались дрова, но окрестные леса вокруг завода к моменту постройки паровоза были уже сведены, источников же угля поблизости не было. Поэтому экономически на тот период постоянное использование паровоза было нерентабельно и обходилось значительно дороже содержания лошадей. Требовалось время, чтобы для обслуживания железных дорог сложилась сопутствующая ей инфраструктура.

(обратно)

18

В дожелезнодорожную эпоху в зимний период года основные пути сообщения в России как раз проходили именно по льду замерзших рек. Так называемые зимники в ряде отдаленных северных регионов России зимой до сих пор служат надежным средством передвижения, порой основным.

(обратно)

19

Первая в мире железная дорога общего пользования с паровой тягой была построена в Великобритании не в 1830 г., а в 1825 г., между городами Стоктон и Дарлингтон. В первые годы эксплуатации на линии наряду с паровой использовалась и конная тяга.

(обратно)

20

Франц Герстнер, чех по происхождению, был не германским, а австрийским подданным.

(обратно)

21

Заявляя о «мрачном полицейском правлении Николая I», автор транслирует читателю устоявшийся на Западе миф об этом русском самодержце.

(обратно)

22

После подавления в самом начале правления Николаем I восстания декабристов его царствованию в течение трех десятков лет более не угрожали внутренние бунты и смуты. Положение российского самодержца на троне было на редкость устойчивым и прочным.

(обратно)

23

В конце правления Николая I, в годы Крымской войны, Австрия придерживалась политики враждебного нейтралитета по отношению к России, что во второй половине XIX в. привело к напряженным взаимоотношениям между странами. Двуединая Австро-Венгерская монархия образовалась лишь в 1867 г., как реакция имперского австрийского центра на мощное венгерское национальное движение середины XIX в.

(обратно)

24

С 1842 г. и вплоть до открытия в 1848 г. строительство Варшавско-Венской железной дороги велось по инициативе российского правительства исключительно на государственные средства. Акционерному обществу Drogi Zelaznej Warszawsko-Wiedenskiej, финансировавшему в 1839-1842 гг. сооружение трассы, Россия выплатила затраченные на возведение дороги активы плюс 4% в качестве дивидендов.

(обратно)

25

Реальные условия быта и оплаты труда рабочих на строительстве железной дороги были, конечно, весьма тяжелыми, но общая картина заметно отличалась от той, которую рисует автор. Следует отметить, что большая часть рабочих, среди которых, помимо крепостных, существенную часть составляли государственные крестьяне, вербовалась лишь на сезон: с 1 мая по 1 ноября. В середине дня у рабочих был двухчасовый перерыв на обед и отдых. Кстати, питанием на строительстве железной дороги рабочие обеспечивались бесплатно.

(обратно)

26

Веребьинский мост — деревянный девятипролетный мост, длиной почти 50 м и высотой от уровня воды до низа пролетного сооружения 53 м, через одноименный овраг и реку Веребья на трассе Николаевской железной дороги. Построен по проекту архитектора Д. А. Журавского в 1851 г. в самом сложном участке трассы, где на протяжении 17 км железнодорожное полотно поднималось на Валдайскую возвышенность с уклоном в 7,8%. На момент открытия Веребьинский мост был самым протяженным и высоким железнодорожным мостом России. Его возведение считалось одним из выдающихся достижений николаевского царствования, сооружение моста запечатлено на горельефе памятника Николаю I в Санкт-Петербурге (1859). Обход Веребьинского моста был построен не в 1877 г., как пишет Волмар, а в 1881 г.

(обратно)

27

К середине XIX в. в России успешно функционировала целая сеть высших учебных заведений, число которых значительно превышало число пальцев на руках. Кроме того, учебное заведение для подготовки специалистов в области строительства дорог, Институт Корпуса инженеров путей сообщения, был учрежден в России еще в 1809 г.

(обратно)

28

Выше по тексту автор противоречит сам себе.

(обратно)

29

Valet de chamber (фр.) — камердинер, зд. проводник. Femmes de chamber (фр.) — горничная, зд. проводница (Примеч. ред.)

(обратно)

30

Об этом рассказывается в моей предыдущей книге The Great Railway Revolution (Atlantic Books, 2012).

(обратно)

31

См. мою предыдущую книгу Engines of War, в которой рассказывается о роли этой железной дороги.

(обратно)

32

Николай I при строительстве первых российских дорог активно использовал как передовые зарубежные технологии, так и привлекал иностранный капитал. Активное участие государства в финансировании строительства было обусловлено как масштабами работ, неподъемных для частных компаний, так и финансовой несостоятельностью ряда частных подрядчиков, обанкротившихся при сооружении первых российских железнодорожных линий.

(обратно)

33

Во второй половине XIX в. в Российской империи начался настоящий «железнодорожный бум». В области железнодорожного мостостроительства, учитывая возведение пролетных сооружений в сложнейших природно-климатических условиях, Россия вообще лидировала в мире. Значительный, но далеко не критичный износ рельсового полотна был вызван геометрически увеличивающимися темпами и объемами железнодорожных перевозок. Приходившие в негодность рельсы старались своевременно ремонтировать/заменять.

(обратно)

34

Преимущества железной дороги первыми оценили имущие классы, крестьянство (которое и составляло большую часть сезонных рабочих) в силу инертности своего мышления довольно продолжительное время после появления в России первых железных дорог старалось по возможности не пользоваться новым видом транспорта, предпочитая ему собственные ноги и/или традиционный гужевой транспорт. Также не был массовым явлением переезд «дачников» по железной дороге. Собственные дачи в то время имелись у абсолютного меньшинства, большая же часть снимала их на сезон в незначительном отдалении от места работы главы семейства. До (с) дачи добирались, используя лошадей в качестве тягловой силы, поскольку требовалось перевезти с началом/закрытием дачного сезона огромное количество вещей, что было просто нереальным при помощи железной дороги.

(обратно)

35

После открытия Петербургско-Варшавской железной дороги в 1862 г., в Польше было лишь одно антироссийское восстание — в 1863-1864 гг. Правительство Александра II не перебрасывало военные силы по железной дороге, поскольку на территории Царства Польского на момент восстания было расквартировано порядка 90 000 российских военных, которые и подавили бунт мятежников.

(обратно)

36

На самом деле, назначение в 1855 г. К. В. Чевкина, имевшего репутацию умного и деятельного чиновника, на должность главноуправляющего путями сообщения, по воспоминаниям князя Д. А. Оболенского, «было встречено всеобщей радостью, восторгом и восклицаниями, все целовались и поздравляли друг друга, по рукам даже ходили стихи по этому случаю».

(обратно)

37

В действительности К. В. Чевкин был главноуправляющим путями сообщения в 1855-1862 гг., а А. П. Супруненко (Волмар неправильно указывает его фамилию) был губернатором Томска в 1871-1880 гг.

(обратно)

38

По Айгунскому трактату 1858 г., заключенному при активном участии Н. Н. Муравьева, Амур на всем протяжении стал лишь пограничной рекой между Россией и Китаем. Во владениях России первоначально было только левобережье реки, к тому же российский берег у устья вскрывался значительно позже правого, китайского. Большой проблемой для России стало освоение и заселение приграничной с Китаем территории. Отметим, что Муравьев-Амурский не захватывал бассейн Амура, а восстановил историческую справедливость, возвратив во владения Российской империи уступленные Поднебесной территории по Нерчинскому договору 1689 г.

(обратно)

39

Железнодорожного сообщения между островом Сахалин и материком, даже с учетом многократно возросших за прошедшие полтора века технических возможностях, нет до сих пор. На самом деле, генерал-губернатор Восточной Сибири предлагал соединить железной дорогой город Софийск (ныне село) с Александровским постом (ныне — поселок Де-Кастри) в заливе Чихачева Японского моря; трасса должна была проходить вдоль берега Амура.

(обратно)

40

Первым был Джон Ледьярд в XVIII в.

(обратно)

41

Автор предельно упрощает как проблематику крепостного права в России, так и, в особенности, причины и сущность Гражданской войны в США.

(обратно)

42

Сибирское областничество зародилось в петербургском кружке студентов — уроженцев Сибири, куда входили Григорий Потанин, Николай Ядринцев, Серафим Шашков, Николай Наумов, Федор Усов и др. В 1860-е гг. областники выступали за революционную борьбу с самодержавием, за демократические свободы, в защиту инородцев «от колониального гнета». Рассматривая Сибирь как политическую и экономическую колонию России, а сибиряков — как новую сибирскую нацию, отдельные областники выдвинули лозунг отделения ее от России или предоставления Сибири автономного статуса. Летом 1865 г. наиболее активные участники кружка были арестованы по делу «Общества независимости Сибири», привлечены к суду и приговорены к различным наказаниям. Хотя областники и пытались подготовить восстание, действуя в контакте с политическими ссыльными (русскими и поляками), тем не менее, автор сильно преувеличивает как серьезность областнического движения в качестве реальной политической силы, так и возможность отделения Сибири от Российской империи. Для русского читателя очевидно, что идеи «Общества независимости Сибири» принадлежали к разряду беспочвенных революционных мечтаний малочисленной группы оторванных от реальности заговорщиков.

(обратно)

43

В Российской империи жесткая реакция на романтико-революционные выступления отнюдь не означала того, что идеи тайных обществ принимались правительством всерьез. Государство в деле об «Обществе независимости Сибири» справедливо считало, что члены кружка не в силах поднять восстание, направленное на отделение Сибири от России.

(обратно)

44

Кристиан Волмар приводит название несуществующего населенного пункта в Сибири.

(обратно)

45

Сущность самодержавия и реальные механизмы действия этого типа государственного устройства не сводятся к решениям монарха «по собственному усмотрению», не говоря уже о том, что абсолютная монархия (к примеру, французского образца) в значительной степени отличается от русского самодержавия — типа правления, не имевшего полных аналогов в истории других стран.

(обратно)

46

Приморского генерал-губернаторства не существовало. В 1884 г. было учреждено Приамурское генерал-губернаторство.

(обратно)

47

Сретенск расположен не на Амуре, а на его левом притоке Шилке.

(обратно)

48

Волмар преувеличивает масштаб власти русского самодержца.

(обратно)

49

Посьет в качестве свиты сопровождения императора ехал в том самом царском поезде, который потерпел крушение близ станции Борки под Харьковом. Скомпрометированный общественным мнением, видевшим в главе МПС виновника трагедии, Посьет по собственному почину подал прошение об отставке. Примечательно, что Александр III утвердил ее только на четвертый раз.

(обратно)

50

В результате крушения царского поезда 17(30) октября 1888 г. среди членов императорской фамилии жертв не было. Однако в целом пострадало при крушении 68 человек (в основном придворных служащих), из них 21 человек погиб.

(обратно)

51

Закаспийская железная дорога никогда не проходила вдоль афганской границы, лишь ее отдельные участки местами перпендикулярно подходили к границе России с Афганистаном.

(обратно)

52

Автор пытается объяснить события и побудительные причины действий исторических лиц прошлого, исходя из объема и опыта знаний сегодняшнего дня.

(обратно)

53

Тогда Тифлис.

(обратно)

54

Ю. Ф. Витте происходил из небогатого и незнатного немецкого дворянского рода. Однако мать его жены, Е. П. Фадеева, то есть бабушка С. Ю. Витте по материнской линии, была урожденная княжна Долгорукая, и через нее-то будущий министр состоял в отдаленном родстве со многими знатными фамилиями России.

(обратно)

55

Низшим в иерархии (то есть Табели о рангах) был 14-й, а не 9-й класс (ранг) коллежского регистратора.

(обратно)

56

Это был отец В. А. Бобринского, граф Алексей Павлович Бобринский (1826-1894) — генерал-лейтенант, министр путей сообщения Российской империи в 1871-1874 гг.

(обратно)

57

Автор неправильно трактует «Воспоминания» С. Ю. Витте. Последний начинал службу на железной дороге в качестве специалиста по эксплуатации, причем стажировался на различных должностях, в том числе наблюдал за работой кассиров: «Так, я сидел в кассах станционных, грузовых и билетных, затем изучал должности помощника начальника станции и начальника станции, потом контролера и ревизора движения; затем занимал должности на различных станциях, где преимущественно было грузовое движение, и на станциях, где было преимущественно пассажирское движение».

(обратно)

58

Речь идет о Тилигульской катастрофе на 186-й версте Одесской железной дороги. Однако она произошла в 1875 г., то есть за два года до начала Русско-турецкой войны 1877-1878 гг., поэтому Витте никак не мог быть обласкан царем за заслуги в войне, которая еще не начиналась. Не подвергся Витте и тюремному заключению, он был лишь две недели на гауптвахте.

(обратно)

59

М. И. Лисаневич (Витте) так и не была принята при российском дворе, невзирая на высокое положение ее мужа, что породило напряженность во взаимоотношениях С. Ю. Витте с царской фамилией, членами высшего общества и политической верхушкой в России.

(обратно)

60

История с участием Витте в «Священной дружине» достаточно хорошо известна. Так, например, агента Гартмана не было в 1881 г. не только в Париже, но и вообще во Франции, из которой он был выслан еще до образования тайной монархической организации в России.

(обратно)

61

Между тем крайняя тенденциозность и необъективность «Воспоминаний» С. Ю. Витте давно стала общим местом в исторической литературе. В действительности время руководства К. П. Посьетом МПС (1874-1888) стало «золотым веком» для российских железных дорог. Так, за эти годы общая протяженность железнодорожной сети России выросла более чем на 10,5 тысяч километров, что составило свыше 1/3 от общей протяженности железных дорог империи. Число же железнодорожных училищ, дававших квалифицированные кадры для «чугунки», возросло за эти годы с 9 до 30. Именно благодаря Посьету вокруг МПС объединилась научно-техническая элита России, что сделало возможным разработку уникального проекта Транссибирской магистрали и его воплощение на практике в кратчайший период.

(обратно)

62

Никакой национализации частных железнодорожных компаний в Российской империи не было. Нерентабельные, обанкротившиеся железнодорожные акционерные общества выкупались государством.

(обратно)

63

Многочисленные фабрики и заводы в разных регионах России существовали более чем за столетие до появления первых железных дорог в стране.

(обратно)

64

Наличие на вокзале Владивостока иконы св. Николая не связано напрямую с символической закладкой цесаревичем Николаем в Куперовской пади Транссибирской магистрали. Николай Чудотворец издавна являлся на Руси покровителем путешествующих.

(обратно)

65

Данное заявление не имеет подтверждений в исторических источниках.

(обратно)

66

Здесь и далее автор транслирует широко распространенный на Западе миф о «слабовольном» и «вялом» Николае II, который был пешкой в руках хитрого царедворца Витте.

(обратно)

67

Доставка стройматериалов зимой была и проще, и дешевле, так как замерзшие русла рек превращались в отличные дороги. Никакой нехватки воды зимой при прокладке Транссиба по территории России не существовало: воду в необходимых количествах брали из прорубей многочисленных рек и ручьев, при их отсутствии — из путевых и деревенских колодцев, или же просто растапливали снег и лед.

(обратно)

68

Для сооружения трассы были привлечены немалые частные средства как в России, так и за рубежом, что потребовало создания не только акционерной компании, но и специализированного Русско-Китайского банка.

(обратно)

69

Акционерное «Общество Китайской Восточной железной дороги», осуществлявшее ее сооружение, получало право эксплуатировать построенную трассу в течении 80 лет с момента открытия регулярного движения. Через 36 лет с начала постоянной эксплуатации КВЖД на всем ее протяжении (то есть к 1939) Китай получал право выкупа железной дороги. Во владение КВЖД Поднебесная империя могла вступить только после окончательного расчета с «Обществом Китайской Восточной железной дороги», выплатив последнему затраченные им средства на возведение трассы. Данное условие является естественной формой ведения бизнеса во всем мире и никак не может считаться грабительской по отношению к Китаю, как это безосновательно кажется Кристиану Волмару.

(обратно)

70

Мост по своему предназначению и должен быть в первую очередь именно функциональным. Но, в полную противоположность заявлению автора, созданные русскими инженерами мосты через великие сибирские реки отличались кроме надежности еще и элегантностью, что признавалось многими иностранными путешественниками.

(обратно)

71

На самом деле на открытой в 1905 г. Кругобайкальской железной дороге было построено 39 (!) тоннелей, из которых 10 имели протяженность от 200 до почти 800 м. Строились тоннели одновременно с возведением железной дороги вдоль самого глубокого озера в мире.

(обратно)

72

В реальности артельный принцип работы в России был основан на «чувстве локтя», взаимопомощи и взаимовыручке.

(обратно)

73

Волмар описывает «бабу» — снаряд для забивки свай.

(обратно)

74

Длина моста через Енисей в Красноярске составляла не 850, а 907 м, а длина моста через Обь у Новониколаевская не 650, а 795 м.

(обратно)

75

Река Иман, один из крупнейших притоков Уссури, в 1972 г. была переименована в Большую Уссурку.

(обратно)

76

Упоминается в моих ранних книгах Fire & Steam и The Great Railway Revolution.

(обратно)

77

К. Волмар здесь и далее путает Кругобайкальскую железную дорогу с Забайкальской. Так, трасса Кругобайкальской железной дороги никогда не проектировалась до Верхнеудинска, а начальник ее строительства был вовсе не А. Н. Пушечников, а Б. У. Савримович.

(обратно)

78

Хотя, как я выяснил во время поездки по Транссибу в ноябре 2012 г., до станции по льду через реку 15 минут ходьбы.

(обратно)

79

Вскоре переименованная в Sir William Armstrong, Whitworth & Co. и, в конце концов, ставшая частью Vickers Armstrong.

(обратно)

80

Сборка парома-ледокола «Байкал» в Лиственничном началась в январе 1898 г., а уже в середине следующего года он был спущен на воду. Таким образом, время сборки составило 1,5 года, а не 3.

(обратно)

81

Паромы-ледоколы «Байкал» и «Ангара» ходили по озеру лишь до установления устойчивого ледостава. В зимний же период на льду Байкала, начиная с 1901 г. и до введения через четыре года в строй Кругобайкальской железной дороги, прокладывался временный ледовый рельсовый путь. За годы эксплуатации ледовой трассы подобная дорога доказала свою эффективность.

(обратно)

82

Несмотря на наличие при строительстве Транссиба целого ряда злоупотреблений со стороны отдельных чиновников и подрядчиков, компетентность русских инженеров и качество работ были высочайшего уровня, что признавалось в том числе многими зарубежными специалистами.

(обратно)

83

Американский, как и любой другой иностранный, опыт при сооружении Транссибирской магистрали не мог быть взят за основу в силу уникальных, присущих только России природно-климатических особенностей местности, по которой прошла трасса Великого Сибирского пути.

(обратно)

84

Строительство Транссиба был полностью завершено в 1916 г., и установившийся через год в России коммунистический режим не имел к нему никакого отношения.

(обратно)

85

Такие подряды разыгрывались путем конкурсов (подобных современным тендерам). Впрочем, в ряде случаев коррупция проникала и в конкурсную систему, в результате чего подряд получал не тот, кто предлагал наиболее выгодные и приемлемые условия.

(обратно)

86

Амурская железная дорога вводилась в эксплуатацию участками, с 1913 по 1915 г. В 1916 г. был построен Алексеевский (Хабаровский) мост через р. Амур, что явилось окончанием Транссиба.

(обратно)

87

Здесь автор опровергает свое же высказывание про высокое качество открывшейся Транссибирской магистрали.

(обратно)

88

Когда я путешествовал по линии в 2012 г., то видел точно такие же прилавки.

(обратно)

89

Волмар рисует картину, не соответствующую реальному положению дел на Транссибе.

(обратно)

90

Это всего лишь одна из версий. По другой, пользующейся большим доверием, Порт-Артур был назван в честь третьего сына британской королевы Виктории Артура Коннаутского во время Второй Опиумной войны, в ходе которой англичане захватили китайское местечко Люйшунь. В наши дни бывший Люйшунь (б. Порт-Артур) не является городом, это район соседнего города Далянь (Дальний).

(обратно)

91

Недавно эти рулоны были отреставрированы для выставки в Эрмитаже в Санкт-Петербурге.

(обратно)

92

Этот случай не уникален. Американский магнат Джей Гулд также возил с собой в поезде корову — см. мою предыдущую книгу The Great Railway Revolution, p. 188.

(обратно)

93

Dejeuner (фр.) — зд. второй завтрак (Примем. Ред.).

(обратно)

94

Моральный облик и интеллектуальный уровень многих ссыльных, особенно политических, был весьма высоким, и именно они являлись «проводниками» культуры в сибирских землях. Рабочие и переселенцы, прибывавшие массово на рубеже веков в Сибирь, были не наименее квалифицированными, как безосновательно заявляет автор. Новые жители Сибири ехали сюда за «длинным рублем», за необъятными просторами, за большими наделами, которых они были лишены в европейской части России. Добавим к этому также такую характерную особенность российского национального характера как «охота к перемене мест».

(обратно)

95

Циндао находится на берегу Желтого, а не Восточно-Китайского моря.

(обратно)

96

Витте ушел в отставку по собственному желанию в 1906 г. на пике своей карьеры.

(обратно)

97

По имеющейся российской документации общая стоимость строительства КВЖД общей протяженностью в 2527 км составила 152 000 рублей за версту, что никак не согласуется с приводимыми автором книги сведениями.

(обратно)

98

Боксерское восстание (Восстание ихэтуаней) — национальное движение в Китае в 1899–1901 гг. против европеизации страны.

(обратно)

99

На самом деле численность ихэтуаней в середине 1900 г. составляла порядка 100 000 человек (на пике восстания число сторонников «боксеров» выросло более чем в 2,5 раза). Руководимые талантливыми военачальниками, весьма неплохо вооруженные, ихэтуани представляли собой грозную силу, перед которой спасовала императорская армия Цинской империи. Европейские страны смогли победить восставших лишь в упорной борьбе, отправив на подавление бунтовщиков коалиционные силы восьми держав.

(обратно)

100

Описывая китайский погром в июле 1900 г. в Благовещенске, Волмар упускает из виду тот факт, что он стал по сути стихийным ответом местного населения на артобстрел китайскими войсками жилых кварталов русского города, что привело к многочисленным жертвам и разрушениям. Не упоминает Волмар и то, что менее чем за месяц до этих трагических событий ихэтуани учинили уничтожение христианского населения китайской столицы, среди погибших было немало русских подданных. Стоит подчеркнуть, что с начала 1900 г. были отмечены многочисленные случаи нападения на севере Китая и вдоль линии КВЖД ихэтуаней на русских и убийства российских граждан китайскими повстанцами.

(обратно)

101

Мировая история войн и дипломатии вплоть до наших дней как раз подтверждает мнение Безобразова. В реалиях, в которых оказалась Российская империя при необходимом для нее продвижении на восток, отсутствие геополитической активности считалось слабостью и означало потерю инициативы, а за ней и возможности развития в целом.

(обратно)

102

За время своей политической карьеры Витте не выходил из состава российского правительства. Более того, с 1892 г. он последовательно продвигался по карьерной лестнице, занимая ключевые посты в российском правительстве: министр путей сообщения (1892), министр финансов (1892–1903), председатель Комитета министров (1903–1906).

(обратно)

103

КВЖД была введена в эксплуатацию 1 июня 1903 г., а Русско-японская война началась более чем полгода спустя.

(обратно)

104

Как уже отмечалось, в зимний период на льду Байкала укладывался временный рельсовый путь. Лишь один только вес этих рельсов (без учета движения груженых составов) был многократно больше груза саней из обозов.

(обратно)

105

Японцы, наоборот, организовали огромное количество пунктов питания для своих солдат в поездах, отправляющихся на войну.

(обратно)

106

Изыскательские работы по трассе будущей Кругобайкальской железной дороги проводились начиная с 30-х гг. XIX в.

(обратно)

107

Стоимость строительства одной версты Кругобайкальской железной дороги составила 130 000 рублей, что было на 42 000 меньше, чем затраты на сооружение одной версты КВЖД. Общая сумма затрат на сооружение железной дороги вдоль озера Байкал равнялась 31,6 млн. рублей.

(обратно)

108

В реальности недалеко от станции Маритуй министр путей сообщения лично забил последний победный костыль в полотно Кругобайкальской железной дороги, соединив стальным ходом европейскую и азиатскую части России.

(обратно)

109

См. мою предыдущую книгу Engines of War, где этой теории уделено много места.

(обратно)

110

В действительности соотношение сторон на начало сражения было примерно равным: 280 000 русских против 270 000 японцев.

(обратно)

111

На рубеже XIX–XX вв. каждая из великих держав стремилась успеть отхватить свою долю от дряхлеющей Цинской империи. Россия и Япония имели геополитические притязания фактически на один и тот же регион — китайскую Маньчжурию. Так что прямое военное столкновение их интересов в этом регионе было лишь вопросом времени.

(обратно)

112

Война была начата не Россией, а Японией, напавшей еще до официального объявления боевых действий на российский флот в Порт-Артуре и Чемульпо.

(обратно)

113

С конца XIX в. российская власть поворачивается лицом к старообрядчеству. Существовавшие ранее по отношению к ним многочисленные ограничения в правах снимаются. Это вызвало подлинный расцвет старообрядческой культуры; многие представители староверов приняли участие в переселенческом движении в Сибирь, где присоединялись к своим единоверцам.

(обратно)

114

Как известно, не менее важной причиной была попытка решить проблему нехватки сельскохозяйственных угодий в Европейской России, где на каждую крестьянскую душу приходилось недостаточное количество земель.

(обратно)

115

Здесь и далее автор смешивает такие явления, как крепостное право и общинное землевладение, что приводит его к построению неверных сентенций.

(обратно)

116

В действительности, причина крылась в неправильной оценке социалистами общинного землевладения как якобы зачатка «стихийного социализма».

(обратно)

117

Русский крестьянин всегда владел личным подсобным хозяйством, размер которого мог варьироваться от небольшого до весьма внушительного.

(обратно)

118

Крестьянская община, основанная на принципах взаимовыручки и добрососедства, веками доказывала свою высокую жизнеспособность и эффективность. Именно благодаря ей крестьянство стойко переносило жизненные невзгоды и тяготы, поддерживало слабых и/или оказавшихся в трудной жизненной ситуации, поощряло и стимулировало к развитию наиболее способных и предприимчивых своих членов.

(обратно)

119

Поскольку зимой приток переселенцев сокращался, бывали периоды, когда количество вновь прибывших достигало 25 000 человек в неделю.

(обратно)

120

Промышленная добыча (по меркам того времени) вышеуказанных полезных ископаемых (за исключением нефти) стартовала еще в конце XIX в., за десятилетия до установления советской власти.

(обратно)

121

Средства, затраченные на сооружение Великого Сибирского пути, окупились очень быстро. Тем самым дорога доказала свою высокую рентабельность. Главным политическим и экономическим дивидендом для России стало наличие железной дороги, надежно связавшей европейскую часть страны через Сибирь с восточными окраинами.

(обратно)

122

Весь маршрут условно делился на две части, таким образом, более дешевый тариф на продукцию, которую везли издалека, не действовал.

(обратно)

123

Транссибирская магистраль на всем ее протяжении принадлежала исключительно России. Утраченная после поражения в войне с Японией южная часть КВЖД находилась в юрисдикции другого государства.

(обратно)

124

После падения Порт-Артура в самом конце 1904 г. крепость находилась в руках противника, русского флота в гавани порта уже не существовало по причине уничтожения его японцами. Бурный рост Харбина не был связан с поражением России в войне с Японией, а определялся его ключевым положением на КВЖД, обеспечивая значительный приток в город русского населения. По многочисленным воспоминаниям современников начала XX в., Харбин являл собой типичный пример среднестатистического провинциального города на окраине России.

(обратно)

125

Проект постройки Амурской железной дороги был лишь одобрен (а не утвержден!) Думой, и не в 1907 г., а год спустя. Утверждена же же постройка линии была не Думой, которая не имела на это прав, а Государственным Советом Российской империи.

(обратно)

126

Николай Константинович Шауфус возглавлял МПС в 1906–1909 гг. и по должности осуществлял лишь самый общий контроль над сооружением новой трассы.

(обратно)

127

Помимо рабочих из Европы, на сооружение Амурской железной дороги активно привлекались рабочие из Кореи и Китая.

(обратно)

128

Трасса Амурской железной дороги проходила целиком и полностью по территории России; этот проект не носил колониальный характер.

(обратно)

129

Концептуальным побудительным мотивом советской власти было создание новой, преображенной России, и в этом отношении она стала во многом наследницей царской власти по переустройству страны.

(обратно)

130

Наоборот, стоимость сооружения одной версты Амурской железной дороги (157,1 тысяч рублей) оказалась ниже, чем на других линиях Транссиба, в частности той же КВЖД (172,6 тысяч рублей).

(обратно)

131

Гвоздем программы (фр.). (Примем. пер.)

(обратно)

132

На самом деле прибывший из США «Русский железнодорожный корпус» был группой профессиональных разведчиков-диверсантов, готовивших захват американцами Транссибирской магистрали в условиях углубляющегося в России политического хаоса. Однако Октябрьская революция и начавшаяся вслед за ней Гражданской война в России временно свели амбициозные планы американцев на нет.

(обратно)

133

Столь незначительный эпизод не мог стать ни причиной, ни даже поводом интервенции США в Россию, поскольку никоим образом не задевал их интересы. Подлинной причиной американской интервенции в Россию (как и других иностранных держав) было желание поживиться природными ресурсами страны в хаосе Гражданской войны. Однако временная оккупации американцами части Транссиба и Дальнего Востока произошла уже после того, как США совместно с Великобританией и Францией захватили север и юг европейской части России.

(обратно)

134

В годы Первой мировой войны «легионами» называли многие экспедиционные части, направленные одним государством в другое, союзное, для его поддержки.

(обратно)

135

Как народный комиссар по делам национальностей РСФСР, Сталин через три недели после подписания Брестского мира гарантировал Чехословацкому корпусу беспрепятственное движение в противоположном направлении тому, которое указал Волмар: от Пензы к Владивостоку, то есть на восток.

(обратно)

136

Большинство чехов и словаков из Чехословацкого корпуса оказались в России в результате пленения, а не дезертирства из австро-венгерской армии. Отметим, что они являлись подданными Австро-Венгрии и юридически не подпадали под действие законов Германской империи.

(обратно)

137

Сведения о том, была ли рана смертельной, разнятся; как и о том, подверглись ли обидчики самосуду.

(обратно)

138

Казачьи отряды, предводительствуемые атаманами Г. М. Семеновым и И. П. Калмыковым, были в значительной части не наемными, а добровольческими формированиями. Далее автор опровергает сам себя, говоря именно о добровольном характере казачьих объединений.

(обратно)

139

Исторические источники и исследования Г ражданской войны в России опровергают мысль о том, что англичане хотели видеть в Сибири или в какой бы то ни было части России сильную национальную власть.

(обратно)

140

Царская власть пала в России в начале марта 1917 г. С этого времени Российская империя перестала существовать, став республикой. Говорить применительно к реалиям Гражданской войны о каком-либо «отбитии у царской армии» чего бы то ни было невозможно по причине отсутствия к этому времени самой «царской» армии как таковой.

(обратно)

141

Система наименования бронепоездов, подчинявшихся атаману Г. М. Семенову, берет свое начало в давней русской традиции. Таким же образом давались имена, в частности, военно-морским судам: в качестве примера можно привести эскадренные миноносцы «Смелый», «Грозный», «Решительный», «Страшный», «Жуткий» и др.

(обратно)

142

На самом деле, в конце января 1918 г. Калмыков на 4-м казачьем круге был избран атаманом Уссурийского казачьего войска. Однако в начале марта 1918 г. часть казаков в Имане отказалась признавать это решение. В итоге Калмыков был вынужден бежать на станцию Гродеково КВЖД, заявив там об образовании Особого Уссурийского казачьего войска под его началом.

(обратно)

143

Эта неприязнь была вызвана причинами, не имеющими напрямую отношения к поведению казаков. В годы Гражданской войны основное соперничество интервентов за Дальний Восток России развернулось между США и Японией. Поэтому всех тех, кто хоть в небольшой степени сотрудничал с японцами, американские участники тех событий оценивали весьма предвзято.

(обратно)

144

Калмыков в сентябре 1918 г. близ станции Г родеково КВЖД убил представителей Красного Креста: шведа Свена Хедблома и норвежца Оле Опшауга.

(обратно)

145

Пятеро из чинов этого отряда похоронены во Владивостоке.

(обратно)

146

Стоит подчеркнуть, что по мере крайне медленного продвижения по Транссибу в сторону Владивостока чешские части постепенно все больше превращались по сути в вооруженные бандформирования, грабившие и терроризировавшие окрестное население по пути своего следования. Попытки как отдельных военачальников, так и высшего руководства Белого движения противостоять расхищению национальных ценностей страны наталкивались на ожесточенное сопротивление со стороны чешских легионеров.

(обратно)

147

Колчак действительно пострадал за свое по сути рыцарское отношение к чехам, выдавшим его на расправу Политцентру.

(обратно)

148

Исторические источники свидетельствуют как раз об обратном. Большинство современников описывали Колчака как вдумчивого, серьезного и волевого руководителя, обладавшего твердыми убеждениями, ясными целями и четким планом действий.

(обратно)

149

Здесь и далее рисует историю Гражданской войны в России, выпуская из нее целые периоды в угоду собственной теории.

(обратно)

150

Там также были платина и серебро.

(обратно)

151

Несмотря на определенные в ряде случаев задержки и проблемы, объективно существовавшие в воюющей стране, в целом выплата жалования белым частям на востоке России производилась систематически. Что касается «царского золота», то Колчак считал его национальным богатством, собственностью всей страны, вопрос о распоряжении которым должен был быть решен после победы белых над большевиками. Вместе с тем, несмотря на такую заявленную им позицию, адмирал, у которого в распоряжении была к тому же всего лишь часть золотого запаса Российской империи, активно расходовал его, в том числе для закупки вооружения и обмундирования находившихся под его началом войск.

(обратно)

152

Возрастающая по мере продвижения на восток России непопулярность чешских легионеров (формально, кстати, считавшихся Экспедиционным корпусом Франции) была связана не с личностью адмирала А. В. Колчака, а с их грабительскими действиями по отношению к проживавшему вдоль Транссиба населению страны.

(обратно)

153

Эшелоны (как выше признается сам автор) понадобились не самому Колчаку, а для хранения и перевозки государственного золотого запаса. Сам адмирал довольствовался единственным штабным поездом с весьма скромной обстановкой, в котором жил и работал.

(обратно)

154

Чехи передали большевикам остатки имевшегося у них золотого запаса Российской империи в качестве гарантии их беспрепятственной эвакуации из России.

(обратно)

155

Япония владела южной частью острова Сахалин с 1905 г., после поражения России в Русско-японской войне 1904–1905 гг. В 1920 г. Япония захватила и северную часть острова, выведя из нее свои войска лишь в 1925 г.

(обратно)

156

Покинув Россию в 1921 г., атаман Г. М. Семенов в 30-е гг. XX в. принимал участие в действовавшим на территории Маньчжоу-Г о Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи, которое было по сути антисоветским японским диверсионно-разведывательным центром.

(обратно)

157

Атаман И. П. Калмыков в 1920 году оказался интернирован на китайской территории и был убит в том же 1920 году в Гирине при попытке бежать.

(обратно)

158

Никакой иронии тут нет. Победившие в России большевики вполне логично и прагматично для укрепления собственной власти и хозяйственного развития страны продолжали начатую еще царским правительством программу освоения восточных регионов государства. Далее по тексту Волмар в очередной раз опровергает высказанные им же ранее слова о роли и значении Транссиба в истории России.

(обратно)

159

Волмар не замечает очередного собственного противоречия: так, говоря об эффективности агитпоездов для решения насущных проблем граждан, он в этом же абзаце находит странным наличие в их составе бюро жалоб.

(обратно)

160

Гражданская война завершилась в России в основном к концу 1922 г. Л. Д. Троцкий был наркомом путей сообщения всего лишь несколько месяцев, с конца марта по первую декаду декабря 1920 г., когда Гражданская война в стране была еще далека от своего окончания.

(обратно)

161

Министерство путей сообщения (которое Волмар называет Министерством транспорта) было образовано в СССР только в 1946 г.; до этого действовал его аналог — Народный комиссариат путей сообщения (НКПС). Однако НКПС (который по своему функциональному предназначению как раз и собирал плату за проезд по железной дороге, что, однако, вызывает у автора книги недоумение) в своей деятельности был полностью подотчетен высшим советским органам власти — ЦИК и СНК СССР.

(обратно)

162

В 2012 г., когда Волмар путешествовал по Транссибирской железной дороге, в России (как правопреемницы СССР) уже десятилетия как успешно действовала предварительная продажа билетов на поезд за 45 суток (с декабря 2016 срок предварительной продажи билетов вырос до 60 суток) до его отправления из любой точки страны во внутригосударственном сообщении.

(обратно)

163

Никаких классовых различий в «жестком» и «мягком» варианте мест в советских поездах не было, приобретение билета определялось финансовыми возможностями и/или предпочтениями пассажира.

(обратно)

164

Еще в начале XXI в. версия о причастности японской разведки к устранению Чжан Цзолиня была аргументирована развенчана. В реальности ликвидация видного китайского политика была делом рук советской резидентуры, поскольку активная антисоветская позиция Чжан Цзолиня по отношению к КВЖД создавала угрозу влиянию СССР в Маньчжурии и в районе трассы КВЖД.

(обратно)

165

КВЖД не была убыточной. Так, ее доход в 1929 г. составил 68,1 млн. рублей, в 1930 г. — 49,2 млн. рублей, в 1931 г. — 40,6 млн. руб. Значительное сокращение объема прибыли было вызвано мировым экономическим кризисом 1929–1932 гг., резко сократившим объему перевозок по всему миру. Китайцы не захватывали после Второй мировой войны КВЖД, СССР сам безвозмездно передал ее КНР в 1952 г.

(обратно)

166

Наоборот, в 1932 г. Новокузнецк стал Сталинском. Городу вернули имя Новокузнецк лишь в 1961 г.

(обратно)

167

Фамилия одного из архитекторов Новосибирского вокзала — Н. Г. Волошинов. При этом следует учесть, что хотя его эскизный проект и получил первую премию в 1929 г., уже в следующем он был подвергнут разгромной критике. В результате проект вокзала дорабатывался киевским отделением Гипротранса и был воплощен в жизнь с весьма значительными изменениями от первоначального проекта Волошинова.

(обратно)

168

Каганович умер 25 июля 1991 г., а СССР распался 26 декабря того же года. Таким образом, он не дожил до крушения Советского Союза.

(обратно)

169

В реальности потери составили: 865 погибших с советской стороны и 526 — с японской, что в совокупности составляет 1391 чел.

(обратно)

170

На начало конфликта на Халкин-Голе СССР располагал 58 тысяч группировкой при 498 танках и 515 самолетах. Японцы во всем (исключая танки) превосходили советскую сторону: 75 тысяч человек, 700 самолетов и 182 танка.

(обратно)

171

Волмар транслирует очередной западный миф о причинах строительства в СССР БАМа севернее трассы Транссиба.

(обратно)

172

Идеи строительства железной дороги к северу от существующей линии обсуждались на протяжении длительного времени, еще с царских времен.

(обратно)

173

Длина основного пути БАМа, Тайшет — Советская Гавань, составляет 4287 км, общая протяженность пути — 4324 км.

(обратно)

174

В первые годы освоения целины СССР получал на ней сверхвысокие урожаи, а со второй половины 50-х гг. — от 1/2 до 1/3 от всего производимого в стране хлеба. Именно целина обеспечила основной прирост общего увеличения производства зерновых в Советском Союзе: с 85,5 млн. тонн в 1954 г. до 125 млн. тонн в 1960 г., при этом себестоимость производства самого целинного хлеба была крайне низкой.

(обратно)

175

В целом эти данные не подтверждаются историческими источниками.

(обратно)

176

В действительности основная масса военнопленных была репатриирована раньше, в 1946–1947 гг.

(обратно)

177

Точнее, сокращения их численности.

(обратно)

178

Строители наткнулись не на подземное озеро, а на высоконапорный ангараканский плывун.

(обратно)

179

Традиция, сопровождавшая многие церемонии окончания строительства крупных железнодорожных магистралей.

(обратно)

180

Эффективное многолетнее функционирование БАМа в системе грузои пассажирских перевозок (12 млн. тонн грузов и столько же пассажиров ежегодно) России доказывает обратное.

(обратно)

181

Ни одной статьи, похожей на приведенный автором отрывок, на сайте ОАО «РЖД» не найдено.

(обратно)

182

Подобной статьи на сайте ОАО «РЖД» не существует.

(обратно)

183

Автор ошибается в данном предложении трижды: фирменный поезд «Россия» курсирует через день, по нечетным числам, при отправлении из Москвы имеет № 2, а из Владивостока — № 1.

(обратно)

Ссылки

1

Westwood J. N. A History of Russian Railways (George Unwin Allen, 1964), p. 19.

(обратно)

2

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway (Seeker; Warburg, 1965), p. 14.

(обратно)

3

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway (Seeker, Warburg, 1965), p. 15.

(обратно)

4

Windt H. de. From Pekin to Calais by Land (1899; доступно онлайн).

(обратно)

5

Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850-1917 (Cornell University Press, 1991), p. 24.

(обратно)

6

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p.8.

(обратно)

7

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway (Seeker, Warburg, 1965), p. 9.

(обратно)

8

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 7.

(обратно)

9

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway (Seeker, Warburg, 1965), p. 138.

(обратно)

10

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway (Seeker, Warburg, 1965), p. 159.

(обратно)

11

Westwood J. N. A History of Russian Railways, p. 21.

(обратно)

12

Westwood J. N. A History of Russian Railways, p. 21.

(обратно)

13

Ibid., p. 26.

(обратно)

14

Haywood R. M. Russia Enters the Railway Age, 1842-1855 (Columbia University Press, 1998), p. 1.

(обратно)

15

Westwood J. N. A History of Russian Railways, p. 28.

(обратно)

16

Westwood J. N. A History of Russian Railways, p. 33.

(обратно)

17

См. мою предыдущую книгу Engines of War: How Wars were Won and Lost on the Railways (Atlantic Books, 2010).

(обратно)

18

Westwood J. N. A History of Russian Railways, p. 32.

(обратно)

19

Haywood R. M. Russia Enters the Railway Age, 1842-1855, p. 451.

(обратно)

20

The Times, 10 октября 1865.

(обратно)

21

Haywood R. M. Russia Enters the Railway Age, 1842-1855, p. 475.

(обратно)

22

Haywood R. M. Russia Enters the Railway Age, 1842-1855, p. 5.

(обратно)

23

Ibid., p. 6.

(обратно)

24

Westwood J. N. A History of Russian Railways, p. 41.

(обратно)

25

Westwood J. N. A History of Russian Railways, p. 64.

(обратно)

26

Westwood J. N. A History of Russian Railways, p. 65.

(обратно)

27

Newby E. The Big Red Train Ride (Penguin Books, 1980), p. 62.

(обратно)

28

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 39.

(обратно)

29

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 40.

(обратно)

30

Ibid., p. 43.

(обратно)

31

McDonough Collins P. Siberian Journey: Down the Amur to the Pacific, 1856-1857 (University of Wisconsin Press, 1962), p. 84.

(обратно)

32

Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850-1917, p. 46.

(обратно)

33

Ibid., p. 49.

(обратно)

34

Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850-1917, p. 50.

(обратно)

35

Ibid., p. 52-53.

(обратно)

36

Ibid., p. 33.

(обратно)

37

Witte S. (ed. Avram Yarmolinsky) The Memoirs of Count Witte (Garden City, 1921), p. 16.

(обратно)

38

Ibid., p. 17.

(обратно)

39

Witte S. (ed. Avram Yarmolinsky) The Memoirs of Count Witte (Garden City, 1921), p. 32.

(обратно)

40

Witte S. (ed. Avram Yarmolinsky) The Memoirs of Count Witte (Garden City, 1921), p. 35.

(обратно)

41

Witte S. (ed. Avram Yarmolinsky) The Memoirs of Count Witte (Garden City, 1921), p. 52.

(обратно)

42

Laue T. H. Von. Sergei Witte and the Industrialization of Russia, p. 77.

(обратно)

43

Ibid., p. 78.

(обратно)

44

Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850-1917, p. 125.

(обратно)

45

Ibid.

(обратно)

46

Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of AsianRussia, 1850-1917., p. 126.

(обратно)

47

Witte S. (ed. Avram Yarmolinsky) The Memoirs of Count Witte (Garden City, 1921), p. 52.

(обратно)

48

Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850-1917, p. 128.

(обратно)

49

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 83.

(обратно)

50

Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850–1917, p. 176.

(обратно)

51

Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850–1917, p. 176.

(обратно)

52

См. мою предыдущую книгу The Great Railway Revolution.

(обратно)

53

Witte S. (ed. Avram Yarmolinsky) The Memoirs of Count Witte (Garden City, 1921), p. 86.

(обратно)

54

Witte S. (ed. Avram Yarmolinsky) The Memoirs of Count Witte (Garden City, 1921), p. 89.

(обратно)

55

Witte S. (ed. Avram Yarmolinsky) The Memoirs of Count Witte (Garden City, 1921), p. 94.

(обратно)

56

Ibid., p. 87.

(обратно)

57

Tupper. H. To the Great Ocean, p. 101.

(обратно)

58

Tupper H. To the Great Ocean, p. 101.

(обратно)

59

Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850–1917, p. 184.

(обратно)

60

TupperH. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 115.

(обратно)

61

Cassier’s Magazine, an Engineering Monthly, Volume XVIII (May 1900), p. 33.

(обратно)

62

TupperH. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 175.

(обратно)

63

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 106.

(обратно)

64

Ibid.

(обратно)

65

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 112.

(обратно)

66

Ibid.

(обратно)

67

Ibid., p. 113.

(обратно)

68

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 183.

(обратно)

69

Tapper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 228.

(обратно)

70

Nevzgodine I. V. The Impact of the TS Railway on the Architecture and Urban Planning of Siberian Cities, in Ralf Roth and Marie Noelle Polino (eds), The City and the Railway in Europe (Ashgarth, 2003), p. 85.

(обратно)

71

Ibid., p. 87.

(обратно)

72

Page M. The Lost Pleasures of the Great Trains (Weidenfeld & Nicolson, 1975), p. 169.

(обратно)

73

Patrikeef F. and Shukman H. Railways and the Russo-Japanese War (Routledge, 2007), p. 3.

(обратно)

74

Nevzgodine I. V. The Impact of the TS Railway on the Architecture and Urban Planning of Siberian Cities, p. 86.

(обратно)

75

Patrikeef F. andShukman H. Railways and the Russo-Japanese War, p. 45.

(обратно)

76

Ibid.

(обратно)

77

Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850–1917, p. 189.

(обратно)

78

Ibid.

(обратно)

79

Из рассказа Пушечникова о его работе на линии: Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850–1917, p. 190.

(обратно)

80

Из рассказа Пушечникова о его работе на линии: Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, p. 189.

(обратно)

81

Ibid., p. 130.

(обратно)

82

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 245.

(обратно)

83

Greener W. O. in Manley D. (ed.), The Trans-Siberian Railway: A Traveller’s Anthology (Century, 1988), p. 60.

(обратно)

84

Greener W. O. in Manley D. (ed.), The Trans-Siberian Railway: A Traveller’s Anthology (Century, 1988), p. 63.

(обратно)

85

Dmitriev-Mamonov A. I. and Zdziarski A. F. (eds) Guide to the Great Siberian Railway, p. 76.

(обратно)

86

Reid A. From Peking to Petersburg (Edward Arnold, 1899; BiblioLife, 2009), p. 184.

(обратно)

87

Ibid., p. 194.

(обратно)

88

Jefferson R. L. Roughing it in Siberia (Sampson Low, Marston & Company, 1897; переиздана), p. 104–109.

(обратно)

89

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 253.

(обратно)

90

Page M. The Lost Pleasures of the Great Trains, p. 164.

(обратно)

91

Dmitriev-Mamonov A. I. And Zdziarski A. F. (eds) Guide to the Great Siberian Railway, p. 164.

(обратно)

92

Page M. The Lost Pleasures of the Great Trains, p. 183.

(обратно)

93

Ready O. G. Through Siberia and Manchuria by Rail (1904; доступно онлайн на Project Gutenberg), p. 3.

(обратно)

94

Ibid., p. 5.

(обратно)

95

Windt H. de A Cure for Insomniacs; Manley D. (ed.) The Trans-Siberian Railway, p. 42.

(обратно)

96

Ibid., p. 42.

(обратно)

97

Clark F. E. in Manley D. (ed.) The Trans-Siberian Railway, p. 82.

(обратно)

98

Meakin A. M. B. A Ribbon of Iron (Archibald Constable & Co., 1901; BiblioLife, 2009), p. 21.

(обратно)

99

Ibid.

(обратно)

100

Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850–1917, p. 186.

(обратно)

101

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 252.

(обратно)

102

Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850–1917, p. 187.

(обратно)

103

Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850–1917., p. 191.

(обратно)

104

Witte S. (ed. Avram Yarmolinsky) The Memoirs of Count Witte (Garden City, 1921), p. 102.

(обратно)

105

Wang C. C. The Chinese Eastern Railway.

(обратно)

106

Witte S. (ed. Avram Yarmolinsky) The Memoirs of Count Witte (Garden City, 1921), p. 110.

(обратно)

107

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 330.

(обратно)

108

Witte S. (ed. Avram Yarmolinsky) The Memoirs of Count Witte (Garden City, 1921), p. 124.

(обратно)

109

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 341.

(обратно)

110

Cassell’s History of the Russo-Japanese War, Vol. 1 (Cassell, 1905), p. 67.

(обратно)

111

Patrikeef F. and Shukman H. Railways and the Russo-Japanese War, p. 51.

(обратно)

112

Patrikeef F. and Shukman H. Railways and the Russo-Japanese War, p. 70.

(обратно)

113

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 338.

(обратно)

114

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 337.

(обратно)

115

Patrikeef F. and Shukman H. Railways and the Russo-Japanese War, p. 93.

(обратно)

116

Baring M. With the Russians in Manchuria (Methuen, 1906), p. 184.

(обратно)

117

Patrikeef F. and Shukman H. Railways and the Russo-Japanese War, p. 84.

(обратно)

118

Ibid., p. 116.

(обратно)

119

Ibid., p. 117.

(обратно)

120

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 356.

(обратно)

121

Marks S. G. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850–1917, p. 154.

(обратно)

122

Marks S. Conquering the Great East: Kulomzin, Peasant Resettlement and the Creation of Modern Siberia, in Rediscovering Russia in Asia, Siberia and the Far East (M. E. Sharp, Inc., 1995), p. 28.

(обратно)

123

Treadgold D. W. The Great Siberian Migration: Government and Peasant Resettlement from Emancipation to the First World War (Princeton University Press, 1957), p. 239.

(обратно)

124

Обе цитаты J. Simpson из Tapper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 264.

(обратно)

125

Legras J. En Siberie (Armand Colin, 1899, доступно онлайн), p. 89 (перевод на англ. яз. автора).

(обратно)

126

Treadgold D. W. The Great Siberian Migration: Government and Peasant Resettlement from Emancipation to the First World War, p. 145.

(обратно)

127

Penrose R. A. F. Jr. The Last Stand of the Old Siberia (William F. Fell, Co., 1922), p. 106 (доступно онлайн).

(обратно)

128

Penrose R. A. F. Jr. The Last Stand of the Old Siberia (William F. Fell, Co., 1922), p. 106 (доступно онлайн), p. 110.

(обратно)

129

Marks S. Conquering the Great East: Kulomzin, Peasant Resettlement and the Creation of Modern Siberia, in Rediscovering Russia in Asia, Siberia and the Far East, p. 30.

(обратно)

130

Treadgold D. W. The Great Siberian Migration: Government and Peasant Resettlement from Emancipation to the First World War, p. 95.

(обратно)

131

Ibid., p. 7.

(обратно)

132

Treadgold D. W. The Great Siberian Migration: Government and Peasant Resettlementfrom Emancipation to the First World War, p. 95.

(обратно)

133

Legras J. En Siberie, p. 89.

(обратно)

134

Greener W. O. in Manley D. (ed.), The Trans-Siberian Railway: A Traveller’s Anthology, p. 63.

(обратно)

135

Westwood J. N. A History of Russian Railways, p. 123.

(обратно)

136

Dmitriev-Mamonov A. I. and Zdziarski A. F. (eds). Guide to the Great Siberian Railway, p. 79.

(обратно)

137

Newby E. The Big Red Train Ride, p. 190.

(обратно)

138

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 347.

(обратно)

139

Lee J. C. Mrs. Across Siberia Alone (John Lane Company, The Bodley Head, 1914), p. 42 (доступно онлайн).

(обратно)

140

Ibid., p. 54.

(обратно)

141

Wright R. L. and Digby B. Through Siberia: An Empire in the Making (Hurst & Blackett, 1913); Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 348.

(обратно)

142

Ibid., p. 349.

(обратно)

143

Marks S. The Burden of the Far East: The Amur Railroad Question in Russia, 1906–1916, in Sibirica: The Journal of Siberian Studies, Volume 1, Number 1 (1993/4), p. 11.

(обратно)

144

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 370.

(обратно)

145

Westwood J. N. A History of Russian Railways, p. 115.

(обратно)

146

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 371.

(обратно)

147

Marks S. The Burden of the Far East: The Amur Railroad Question in Russia, 1906–1916, p. 18.

(обратно)

148

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 372.

(обратно)

149

Richard C. J. When the United States Invaded Russia: Woodrow Wilson’s Siberian Disaster (Rowman and Littlefield Publishers Inc., 2013), p. 18.

(обратно)

150

Lockhart R. H. B. Memoirs of a British Agent (1934; Pan Books, 2002), p. 252.

(обратно)

151

Richard C. J. When the United States Invaded Russia: Woodrow Wilson’s Siberian Disaster, p. 31.

(обратно)

152

Figes O. A People’s Tragedy: The Russian Revolution 1891–1924 (1996; Penguin Books, 1998), p. 577.

(обратно)

153

Richard C. J. When the United States Invaded Russia: Woodrow Wilson’s Siberian Disaster, p. 46.

(обратно)

154

Dunscomb P. E. Japan’s Siberian Intervention (Lexington Books, 2011), p. 50.

(обратно)

155

Fleming P. The Fate of Admiral Kolchak (1963; Birlinn 2001), p. 31.

(обратно)

156

Richard C. J. When the United States Invaded Russia: Woodrow Wilson’s Siberian Disaster, p. 55.

(обратно)

157

Richard C. J. When the United States Invaded Russia: Woodrow Wilson’s Siberian Disaster, p. 88.

(обратно)

158

Figes O. A People’s Tragedy: The Russian Revolution 1891–1924, p. 651.

(обратно)

159

Graves W. S. America’s Siberian Adventure (1931; Peter Smith Publishers, 1941, доступно онлайн), p. 90.

(обратно)

160

Dunscomb P. E. Japan’s Siberian Intervention, p. 93.

(обратно)

161

Richard C. J. When the United States Invaded Russia: Woodrow Wilson’s Siberian Disaster, p. 151.

(обратно)

162

Ibid.

(обратно)

163

Richard C. J. When the United States Invaded Russia: Woodrow Wilson’s Siberian Disaster, p. 153.

(обратно)

164

Fleming P. The Fate of Admiral Kolchak, p. 146.

(обратно)

165

Graves W. S. America’s Siberian, p. 341.

(обратно)

166

Fleming P. The Fate of Admiral Kolchak, p. 92.

(обратно)

167

Генерал Будберг, цит. по Figes O. A People’s Tragedy: The Russian Revolution 1891–1924, p. 586.

(обратно)

168

Ibid., p. 652.

(обратно)

169

Fleming P. The Fate of Admiral Kolchak, p. 120.

(обратно)

170

Graves W. S. America’s Siberian, p. 321.

(обратно)

171

Figes O. A People’s Tragedy: The Russian Revolution 1891–1924, p. 658.

(обратно)

172

Graves W. S. America’s Siberian, p. 301.

(обратно)

173

Trotsky L. My Life (Charles Scribner’s Sons, 1930), p. 326; доступно онлайн: / 1930-lif.pdf.

(обратно)

174

Trotsky L. My Life (Charles Scribner’s Sons, 1930), p. 325; доступно онлайн: -lif.pdf.

(обратно)

175

Ibid., p. 326.

(обратно)

176

Ibid.

(обратно)

177

Ibid.

(обратно)

178

Fleming P. The Fate of Admiral Kolchak, p. 156.

(обратно)

179

Fleming P. The Fate of Admiral Kolchak, p. 166.

(обратно)

180

Ibid., p. 169.

(обратно)

181

Fleming P. The Fate of Admiral Kolchak, p. 170.

(обратно)

182

Taylor R. The Politics of the Soviet Cinema 1917–1929 (Cambridge University Press, 1979), p. 52.

(обратно)

183

Taylor R. The Politics of the Soviet Cinema 1917–1929 (Cambridge University Press, 1979), p. 76.

(обратно)

184

Ibid.

(обратно)

185

Ransome A. The Crisis in Russia (1921; доступно онлайн через Authorama).

(обратно)

186

Taylor R. The Politics of the Soviet Cinema 1917–1929, p. 63.

(обратно)

187

Ransome A. The Crisis in Russia.

(обратно)

188

Wilson H. and Mitchell E. Vagabonding at Fifty (Coward-McCann, 1930), цит. по Manley D. (ed.), The Trans-Siberian Railway, p. 123.

(обратно)

189

Wood J. B. Incredible Siberia (Dial Press, 1928), цит. по Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 408.

(обратно)

190

Malcolm Burr’s ‘No Dining Car’ (1930), in Manley (ed.), The Trans-Siberian Railway, p. 183–184.

(обратно)

191

Wood J. B. Incredible Siberia. p. 407.

(обратно)

192

Wilson H. and Mitchell E. Vagabonding at Fifty, p. 123.

(обратно)

193

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 409.

(обратно)

194

Wang C. C. The Chinese Eastern Railway.

(обратно)

195

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 426.

(обратно)

196

North R. N. Transport in Western Siberia: Tsarist and Soviet Development (University of British Columbia Press, 1979), p. 116.

(обратно)

197

Dallin D. J. and Nicolaevsky B. I. Forced Labour in the Soviet Union (Hollis and Carter, 1947), p. 239.

(обратно)

198

Ibid., p. 238.

(обратно)

199

Westwood J. N. A History of Russian Railways, p. 235.

(обратно)

200

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 407.

(обратно)

201

Westwood J. N. A History of Russian Railways, p. 236.

(обратно)

202

Montefiore S. S. Stalin: The Court of the Red Tsar (Phoenix, 2007), p. 356.

(обратно)

203

Томас Морган на сайте Suite101.com.

(обратно)

204

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 411.

(обратно)

205

Yates A. and Zvegintzov N. Siberian BAM Guide (Trailblazer, 2001), p. 308.

(обратно)

206

Yates A. and Zvegintzov N. Siberian BAM Guide (Trailblazer, 2001), p. 297.

(обратно)

207

WardC. J. Brezhnev’s Folly (University of Pittsburgh Press, 2009), p. 9.

(обратно)

208

Yates A. and Zvegintzov N. Siberian BAM Guide, p. 306.

(обратно)

209

WardC. J. Brezhnev’s Folly, p. 9.

(обратно)

210

WardC. J. Brezhnev’s Folly, p. 7.

(обратно)

211

Yates A. and Zvegintzov N. Siberian BAM Guide, p. 310.

(обратно)

212

Yates A. and Zvegintzov N. Siberian BAM Guide, p. 313.

(обратно)

213

Yates A. and Zvegintzov N. Siberian BAM Guide, p. 313.

(обратно)

214

Ibid., p. 314.

(обратно)

215

Yates A. and Zvegintzov N. Siberian BAM Guide, p. 106.

(обратно)

216

Ibid.

(обратно)

217

Murphy D. Through Siberia by Accident (John Murray, 2005), p. 72.

(обратно)

218

WardC. J. Brezhnev’s Folly, p. 13.

(обратно)

219

Murphy D. Through Siberia by Accident, p. 64.

(обратно)

220

WardC. J. Brezhnev’s Folly, p. 19.

(обратно)

221

Murphy D. Through Siberia by Accident, p. 25.

(обратно)

222

Сайт РЖД

(обратно)

223

Yates A. and Zvegintzov N. Siberian BAM Guide, p. 308.

(обратно)

224

WardC. J. Brezhnev’s Folly, p. 152.

(обратно)

225

Ibid.

(обратно)

226

WardC. J. Brezhnev’s Folly, p. 153.

(обратно)

227

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 456.

(обратно)

228

Ibid., p. 459.

(обратно)

229

Newby E. The Big Red Train Ride, p. 114.

(обратно)

230

Manley D. (ed.), The Trans-Siberian Railway, p. 200.

(обратно)

231

См. мою предыдущую книгу Engines of War, p. 274.

(обратно)

232

Tupper H. To the Great Ocean: Siberia and the Trans-Siberian Railway, p. 468.

(обратно)

233

Binyon M. Keeping the dream on track, The World Today (February and March 2013), p. 11.

(обратно)

Оглавление

Вместо предисловия

Введение. На край света

Глава первая. Медленные объятия

Глава вторая. Борьба за Сибирь

Глава третья. Успех Витте

Глава четвертая. В сибирских степях

Глава пятая. Тяготы путешествия

Глава шестая. Повод к войне

Глава седьмая. Новая Сибирь

Глава восьмая. По России

Глава девятая. Битва за Транссиб

Глава десятая. Большая красная дорога

Глава одиннадцатая. Другой Транссиб

Глава двенадцатая. Величайшая железная дорога

Библиография Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg