«Прогулки по Кёнигсбергу»

Прогулки по Кёнигсбергу (fb2) - Прогулки по Кёнигсбергу 32731K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дина Васильевна Якшина

Дина Якшина Прогулки по Кёнигсбергу

Благодарим Областную клиническую больницу, музей «Фридландские ворота» за предоставленные фотоизображения Кёнигсберга

Материалы для издания предоставлены газетой «Новые КОЛЁСА Игоря РУДНИКОВА»

© Д. Якшина, 2010

© С. Фёдоров, художник, 2010

© Газета «Новые КОЛЁСА Игоря РУДНИКОВА», 2010

© ООО «Живем», составление, оформление, 2010

* * *

Что такое «Прогулки по Кёнигсбергу»?

Конечно же, это не путеводитель по «историческим местам» — скорей, поиски Атлантиды, здешней, своей. Это — объяснение в любви, написанное по-русски готической вязью. Хрустальная мечта, прянично-марципановые грёзы, рождественские сны об исчезнувшей цивилизации… Это — ОБРАЗ ГОРОДА.

Японцы, переведя на свой язык ИСТОРИЧЕСКИЙ роман Пушкина «Капитанская дочка», назвали его «Сон бабочки, порхающей вокруг цветка». Можно ли сказать, что они погрешили против истины? Или истина открылась им с какой-то своей — особенной — стороны?..

У каждого, кто родился и вырос в Калининграде, кто приехал сюда недавно, — свой Кёнигсберг. Свой образ, в котором смешалось решительно всё: черепичные крыши, ветер и дождь, запах мокрой сирени за окном, сказки Гофмана, занавески в крупную красную клетку, фарфоровая балерина, стоявшая некогда на чьём-то камине, бронзовые, потускневшие от времени дверные ручки, умильное МУРРчание кота, булочки с корицей и тмином, горячий кофе — и «шмайсер» под кроватью. А главное — непоколебимая уверенность в том, что Кёнигсберг-Калининград исключителен, неповторим и парадоксален, другого такого города ПРОСТО НЕТ.

Мы «гуляем» по нашему городу много лет. Нас «сопровождали» самые разные люди — всем им большое спасибо. Но главные наши спутники — читатели. Живущие с нами на одной волне. Им, в первую очередь, и адресована эта книга.

Дина Якшина

Кёнигсберг и Кнайпхоф

Здесь Петра Великого впервые одолела мечта о Санкт-Петербурге

Вы не боитесь призраков? Тогда прогуляемся по Кнайпхофу (ныне остров Центральный, или, неофициально, — остров Канта). Это странный, почти мистический остров. От одноимённого города, появившегося на нём в начале XIV века и впоследствии густо населённого, остались лишь Кафедральный собор и — воспоминания.

Хотя по-немецки «кнайпе» означает «кабак», с кабаками и прочими питейными заведениями название «Кнайпхоф» никак не связано. Оно восходит к старопрусскому слову «книпав», которым пруссы именовали болотистые окрестности долины древней реки.

Остров наместника

Остров Кнайпхоф образовался из наносного песка. Омывают его северный (земландский) и южный (натангский) рукава Прегеля. Кстати, первоначально он фигурировал в исторических документах как Фогтевердер. «Фогт» — наместник, «вердер» — островок, осушенный участок.

Остров был в распоряжении наместника Тевтонского ордена. Там располагались выпасные луга Альтштадта (возникшего раньше, в 1286 году).

А ещё альтштадтцы свозили на остров мусор. Не случайно первый мост, соединивший Кнайпхоф с Альтштадтом, назывался Кремербрюкке — Навозной (он же чаще именуется Лавочным).

По обеим сторонам и Лавочного и Зелёного мостов, как грибы после дождя, росли поселения торгового люда. Через Кнайпхоф и Грюнебрюкке (Зелёный мост) можно было с юга попасть в Старый город.

В 1327 году в восточной части острова было решено построить резиденцию епископа. И 6 апреля Верховный магистр Тевтонского ордена Вернер фон Орзельн даровал жителям-«островитянам» грамоту «Хандфесте», то есть городские права.

Благодаря своему «автономному» расположению, Кнайпхоф — вплоть до 1724 года, когда три города (Кнайпхоф, Альтштадт, Лёбенихт) объединились в Кёнигсберг, — развивался самостоятельно. На плане отчётливо видно, какая ровная сетка улиц покрывала Кнайпхоф, — тогда как в Альтштадте и Лёбенихте улочки извивались змейками: там приходилось при постройке домов учитывать особенности рельефа.

Альтштадт считался аристократическим местом, там охотно селились королевские придворные, родовитые дворяне… В Лёбенихте жители занимались преимущественно сельскохозяйственным трудом. В Кнайпхофе были сосредоточены судовладельцы и купцы.

Тучный Купидон

Существовала даже поговорка: «Альтштадт — это власть, Лёбенихт — земля, Кнайпхоф — роскошь». Не случайно герб Кнайпхофа представлял собой зелёное поле, на нём — вздымающаяся над серебряными и лазурными волнами рука в лазоревом рукаве, держащая золотую корону. По бокам — два золотых охотничьих рожка. Позже появятся два медведя-щитодержателя…

Корона указывала на короля Оттокара, основателя Кёнигсберга, волны обозначали обособленно-островное положение города, способствующее развитию морского дела и торговли — двух «китов», на которых держалось благополучие города.

Как все города на землях, принадлежавших Ордену, Кнайпхоф был рассчитан на определённое количество жителей. Известно, что территория, отведённая под город, изначально была размечена как крупноячеистая решётка (где ячейки обозначали дворовые пространства). Увеличивать (или уменьшать) площадь одной застройки за счёт другой категорически запрещалось. Поэтому все дома были однотипными.

Плотно прилипшие друг к другу, рассчитанные на один подъезд, с узкой, тесной лестницей, ведущей наверх, и узкими высокими фасадами, дома отличались только декором. Купцы особенно любили украшать фасады своих домов аллегорическими фигурами. Причём на пять фигур «античных» богов и героев непременно приходился один тучный Купидон — состоятельные жители Кнайпхофа могли позволить себе это проявление сентиментальности, воплощённое в песчанике и алебастре.

Кстати, все дома в Кнайпхофе строили на дубовых сваях, которые забивали в землю так, чтобы достичь твёрдого грунта. Почва-то была чрезвычайно болотистой!

Прегельская арка

В 1355 году под руководством маршала Ордена Генриха Шендекопа вокруг Кнайпхофа были возведены городские стены — хорошо укреплённые, высотой в два с половиной метра. Наличие разводных мостов (а в дальнейшем к Лавочному и Зелёному добавились Кузнечный (Шмидебрюкке) и Потроховый (Кёттельбрюкке)) обеспечивало кнайпхофцам хорошую связь с Альтштадтом, с одной стороны, и Форштадтом и примыкающим к нему Хабербергом — с другой.

Ворота в городских стенах располагались напротив мостов, по часовой стрелке: Кремертор (Купеческие ворота, были снесены в 1752 году), Шмидетор (Кузнечные — снесены в 1736-м), Домбрюккентор («домбрюкке» — соборный мост; снесены в 1739-м), Хёнигтор (или Кирхентор, неподалёку от кирхи — церкви), Кёттгельтор («кёттель» — требуха, внутренности).

Также имелась Прегельбоген — «прегельская арка» — между двумя домами на южном берегу (она сохранилась до 1945 года).

А самыми роскошными, по общему мнению, были Зелёные ворота (Грюнетор) в южной части острова. В конце XVI века над ними была выстроена высокая восьмиугольная башня (в 1864 году сооружение снесли при расширении Кнайпхёфше Ланггассе — самой важной на острове улицы, по совместительству — торговой дороги, которая связывала Альтштадт и Форштадт).

На южном берегу острова имелись ещё три мощные башни. Наиболее известна из них — Голубая. Первоначально она была круглая, но с острым готическим верхом.

Сапожник Ганс Заган

Голубая башня утратила свой острый готический верх в 1879 году, но в «усечённом» виде, с плоской крышей, просуществовала до 1944 года. И была разрушена во время налёта английской авиации.

Между городскими стенами и водами Прегеля оставалась свободной прибрежная полоса — здесь могли швартоваться суда (а зимой их здесь же затаскивали на сушу).

На Кнайпхофе не было рынка как такового: в качестве рыночной площади использовался участок Бродбэнкенштрассе перед ратушей, а наиболее бойкая торговля велась всё на тех же набережных.

Забавный факт: большинство евреев Кёнигсберга селились именно в Кнайпхофе — несмотря на то что ремесленники были стеснены в правах, а купцам запрещалось складирование товаров на городских складах.

Герой Кёнигсберга — сапожник Ганс Саган (Заган) — тоже имел еврейское происхождение. Он прославился в 1370 году. Тогда литовские войска решили захватить Кёнигсберг. Решающая битва состоялась при Рудау (ныне посёлок Мельниково, Зеленоградского района). Руководил войском рыцарей и ополчением трёх городов уже упоминавшийся маршал Ордена Генрих Шендекоп. В сражении он погиб. А раненный в ногу Ганс Заган подхватил упавшее орденское знамя и повёл войска в атаку.

Литовцы были разбиты. А сапожник (по некоторым сведениям — подмастерье сапожника) получил за свой подвиг, во-первых, дворянскую приставку «фон»; во-вторых, ему была дарована привилегия: каждый год в день Вознесения Христова он мог поить пивом в Кёнигсбергском замке кого пожелает. В любых количествах…

Улица Хлебных Лавок

По случаю 200-летнего юбилея города гильдией сапожников был учреждён памятник Гансу фон Загану. По итогам конкурса победителем был признан скульптор Эрнст Филитц: он предложил изваять фигуру сапожника из цветного искусственного камня. Маленькие человечки, высеченные на цоколе сбоку, с грубым комизмом иллюстрировали «право отведывать вкус пива», дарованное Спасителю Кёнигсберга.

Памятник украшал фасад Кнайпхофской ратуши до 1934 года. После прихода к власти нацистов он был признан «вырожденческим искусством» и разрушен. Возможно, ещё и потому, что наци не могли простить фон Загану его неарийской крови.

О том, что население Кнайпхофа составляли преимущественно купцы и ремесленники, свидетельствуют и названия улиц: Кузнечная, улица Хлебных Лавок, Кнайпхофский Длинный переулок и т. д.

Дурак не унесёт

Кнайпхоф действительно процветал. В 1697 году, когда Кёнигсберг посетило Великое Русское посольство, именно на острове, в доме купца Нагеляйна, останавливался царь Пётр. Дом купца располагался на юго-западной оконечности острова и имел отличительную особенность: маленький крытый балкон, полукругом охватывавший угол здания. В дальнейшем, посещая Кёнигсберг, Пётр I всегда останавливался у Нагеляйна, а купец со временем был избран бургомистром. (Дом сохранялся в первозданном виде до 1890 года, потом его перестроили, убрав балкон и прочие «архитектурные излишества». Но стены были живы вплоть до апреля 1945-го.)

Интересно вспомнить, как описывает первый визит Петра в Кёнигсберг Алексей Толстой (плотно работавший с историческими источниками) в романе «Пётр Первый»:

«В лучшей части города, в Кнайпхофе, для гостей был отведён купеческий дом. Въехали в Кёнигсберг в сумерках, колёса загремели по чистой мостовой. Ни заборов, ни частоколов — диво! Дома прямо — лицом на улицу, рукой подать от земли — длинные окна с мелкими стёклами. Повсюду приветливый свет. Двери открыты. Люди ходят без опаски… Хотелось спросить: да как же вы грабежа не боитесь? Неужто и разбойников у вас нет?

В купеческом доме, где спали, — опять — ничего не спрятано, хорошие вещи лежат открыто. Дурак не унесёт. Пётр, оглядывая тёмного дуба столовую, богато убранную картинами, посудой, турьими рогами, тихо сказал Меньшикову:

— Прикажи всем настрого, если кто хоть на мелочь позарится, — повешу на воротах…

— И правильно, мин херц, мне и то боязно стало… Покуда не привыкнут, я велю карманы всем зашить… Ну, не дай бог с пьяных-то глаз…»

«Вспомню Москву, — так бы сжёг её…»

Кстати, если верить Алексею Толстому, именно тому, первому, посещению Петром Кёнигсберга Россия обязана… появлением Санкт-Петербурга.

«Пётр и Меньшиков вылезли из дормеза, разминая ноги.

— А что, Алексашка, заведём когда-нибудь у себя такую жизнь?

— Не знаю, мин херц, — не скоро, пожалуй…

— Милая жизнь… Слышь, и собаки здесь лают без ярости… Парадиз… Вспомню Москву, — так бы сжёг её…

— Хлев, это верно.

— Сидят на старине, — жопа сгнила… Землю за тысячу лет пахать не научились. ‹…› К Балтийскому морю нам надо пробиваться, вот что… И там бы город построить новый — истинный парадиз…»

Так что Кёнигсберг — не только «родина слонов» и электричества, но и место, где Петра Великого впервые одолела мечта о Северной Пальмире (есть чем гордиться не только перед москвичами, но и перед питерцами!).

Колокол «Иоганнес»

У Кнайпхофа никогда не было собственной церкви. Поэтому архитектурной, культурной и нравственной доминантой Кнайпхофа стал Кафедральный собор. Днём его основания считается 13 сентября 1333 года.

Собор был — и это являлось достаточной редкостью — и епископской и городской церковью одновременно. И только после Реформации его передали Кнайпхофу в качестве общинной церкви.

Своей концепцией (опять-таки говоря современным языком) он обязан гроссмейстеру Тевтонского ордена Лютеру Брауншвейгскому, который забраковал идею собора-крепости. «Незачем строить вторую крепость на расстоянии полёта стрелы от Замка», — сказал он.

Под фундамент «штатского» (в смысле, лишённого оборонительной функции) сооружения было забито более тысячи дубовых свай. Первым строителем собора стал епископ Иоганнес Кларе — и в его честь большой соборный колокол будет наречён «Иоганнесом».

Стены собора изнутри были покрыты фресками и гербами. Иметь здесь изображение своего фамильного герба считалось престижным. (Стоит ли удивляться, что очень скоро внутри собора не осталось ни одного «пустого» места на стенах.) И рисовать очередные гербы приходилось на деревянных щитах, которые вывешивались в храме поверх старых изображений.

Ещё престижнее было «похорониться» в соборе. Усыпальницы знатных горожан, плиты с выбитыми на них эпитафиями — всё это, надо думать, впечатляло. Кстати, людская память коротка (хотя немецкая, безусловно, куда прочнее нашей): по завещанию названного выше Лютера Брауншвейгского, возле его могилы в соборе должна была постоянно гореть свеча.

Иоанн-креститель

Но… свеча горела недолго. А впоследствии забылось и место, где конкретно был похоронен гроссмейстер Тевтонского ордена. Тем более что в 1523 году в центре клироса Иоганнес Брисман, личный посланник Мартина Лютера, прочитал первую лютеранскую проповедь в Кёнигсберге. Так началась Реформация в Восточной Пруссии.

В 1591 году в соборе появился удивительный алтарь: распятие было установлено таким образом, что Христос как бы парил над капителью, возвышаясь до самого свода. В центре алтаря располагалась фигура Бога-Отца, за ним стояли Моисей и Иоанн-креститель. Все скульптурные изображения были выполнены из позолоченной меди — и будто бы к ним приложил свою руку Кранах-младший.

Имя создателя первого органа — неизвестно. История сохранила лишь сведения о том, что за свою работу он получил 4 марки на покупку плаща. Потом орган неоднократно менялся, делаясь всё мощнее и мощнее. А вокруг собора постепенно складывался целый городок священнослужителей… который плавно перетекал в «университетский городок»: ведь именно на острове был построен университет, получивший название Альбертина.

Зелёный мост и Северонемецкое кредитное учреждение

Набережная Кнайпхофа (юго-восточная часть), 1930 год

Герцог Альбрехт повелел хоронить университетских преподавателей у стены собора — и последнее захоронение в профессорском склепе состоялось в 1804 году. Иммануил Кант — вот кому выпала эта честь.

Потом, в 1880 году, будет построена часовня Канта, которую в 1924 году снесут — и воздвигнут вместо неё колоннаду по проекту архитектора Фридриха Ларса.

Кстати, с ней будет связан ещё один «кёнигсбергский миф»: якобы нацистский доктор Розенберг, автор «медицинской» теории о превосходстве арийской расы, специально… доставал череп Канта. И обмерял, дабы убедиться в его соответствии эталону истинно арийского происхождения. На самом деле «обмер черепа» был невозможен: в 1880 году останки Канта положили в оловянный гроб, который, в свой черёд, был вставлен в гроб металлический, накрыт базальтовой плитой, сверху которой было водружено надгробие.

«Встреча на Эльбе»

Отдельного упоминания достойна знаменитая ратуша Кнайпхофа. Построенная сразу же после основания города, она вначале состояла из трёх домов, торцами выходящих на улицу. Но в 1695 году её почти до основания «перекроили» в так называемом «нидерландском стиле Ренессанса»: с тройным членением фасада, с окнами-витринами, пилястрами, башней для колокола, фигурами на крыше, позолоченной лестницей, у основания которой держали щиты два медведя…

В зале магистрата был богато оштукатуренный потолок, а углы венчали мощные скульптуры — с рельефными мускулами, развевающимися драпировками — в духе входящего в моду прусского барокко. В 1724 году Кнайпхофская ратуша стала резиденцией администрации города, а в 1927-м в ней разместился музей.

После штурма Кёнигсберга в кнайпхофских подвалах вплоть до депортации жили немцы.

«Однажды все они исчезли, — вспоминает переселенка М. П. Тетеревлева. — Наверное, уходили рано утром… В подвале на стенах остались какие-то надписи, муж пытался разбирать, но понял только несколько слов. Под текстом были имена и напротив них — даты смерти. Всё такое разное у разных народов, но форма этой страшной фразы одна на всех языках: имя, чёрточка, дата…» («Восточная Пруссия глазами советских переселенцев. Первые годы Калининградской области в воспоминаниях и документах».)

Кнайпхоф можно увидеть в советской киноленте «Встреча на Эльбе» — эта часть поверженного Кёнигсберга использовалась в качестве съёмочной площадки. А после депортации немцев сердце древнего города превратили в одну сплошную каменоломню: баржам было удобно причаливать к берегу, и стены выгоревших домов пустили на кирпич. Разобрали до основания всё — кроме Кафедрального собора. Его спас Кант — точнее, его могила.

Так что останки Кнайпхофа покоятся нынче на площади в несколько гектаров под двухметровым слоем строительного мусора и битого кирпича.

Сердце Кёнигсберга

В этой части города не было замков и крепостей. Здесь жили люди…

Хуфен

Хуфен (Hufen) — старое название северо-западной части Кёнигсберга.

С севера он ограничен железнодорожной линией «Калининград — Светлогорск», с юга — линией «Калининград — Балтийск», с востока — железнодорожной веткой, соединяющей Северный и Южный вокзалы, с запада — улицами Спортивной, Лесопарковой и Вагоностроительной.

Впервые Хуфен упоминается в 1300 году как Хубен (Huben), что означает название старой меры площади, равной 12 гектарам. Хуфен принадлежал к Альтштадту, а его старейшим жителем считался альтштадтский лесничий, чей дом находился на месте сквера около современного областного драматического театра и был снесён в начале XX века.

В XIX столетии Хуфен был разделён на три части: Фордерхуфен (Vorderhufen) — Ближний Хуфен (от восточной границы округа до Беекштрассе — нынешней улицы Алябьева), Миттельхуфен (Mittelhufen) — Средний Хуфен (от Беек-штрассе до Шрёттерштрассе — улицы Красной) и Хинтерхуфен (Hinterhufen) — Дальний Хуфен, позже известный как Амалиенау (район нынешней улицы Кутузова).

В 1786 году обер-бургомистром Кёнигсберга Теодором Готтлибом фон Гиппелем было куплено у землевладельца Пойнтера имение в Миттельхуфене (недалеко от современной улицы Дм. Донского). Двор поместья был скрыт в густой зелени парка, к скромному господскому дому вела аллея старых лип, высаженных вдоль Хуфенфрайграбен (нынешний Парковый ручей). На одном из деревьев, растущем на возвышенности, висел колокол, звон которого созывал дворню и домочадцев Гиппеля к обеду, а во время стихийного бедствия звучал как сигнал «SOS».

Гиппель был знатоком и ценителем изящных искусств. Вокруг дома он разбил прекрасный сад в английском стиле, а парк украсил руинами в античном духе. Чтобы попасть в свой любимый уголок в любое время года и при любой погоде, он распорядился проложить к имению дорогу, вымощенную брёвнами. Позже она превратилась в Хуфеналлее (современный проспект Мира).

Кстати, частыми гостями в загородном доме Гиппеля были философ Иммануил Кант и военный советник Иоганн Георг Шеффнер (не только честолюбивый государственный служащий, но и поэт).

Луизенваль

После смерти Гиппеля в 1796 году его имение приобрёл герр Бузольт — церковный и школьный советник, и в честь своей супруги Луизы переименовал его в Луизенваль («Луизин выбор»).

В 1806, 1808 и 1809 годах, в летние месяцы, в имении проживали прусская королева Луиза и её семья. Король Вильгельм I, будучи в 1861 году в Кёнигсберге по случаю коронации, посетил Луизенваль, где прошла часть (самая, пожалуй, безмятежная) его детства. А через одиннадцать лет он купил это имение и в самом высоком месте парка 2 сентября 1874 года открыл памятник, посвящённый матери — королеве Луизе.

Мраморный бюст королевы работы скульптора Кристиана Даниэля Рауха находился в обрамлении полуротонды, а растущая посреди другой ротонды липа напоминала о Тильзитском мире.

В 1899 году Луизенваль стал наследным имением. В этом же году состоялась закладка кирхи памяти королевы Луизы (современный кукольный театр).

9 сентября 1901 года кирха была торжественно открыта и освящена в присутствии императора Вильгельма II и его венценосной супруги. А в 1914 году имение было передано Кёнигсбергу, как сказали бы сегодня, в муниципальную собственность.

В суровую зиму 1929/30 года все фруктовые деревья в Луизенвале вымерзли, склон (Гиппелевский сад) стал горкой для катания кёнигсбергской молодёжи (собственно, там катаются и сегодня — если выдаётся морозная зима).

В 1937 году Хуфеналлее была расширена, господский дом отрезан от парка и стал использоваться в качестве приюта имени королевы Луизы.

Амалиенау

В 1820 году коммерческий советник Густав Шнель скупил все хинтерхуфенские имения и объединил их в одно. Сентиментальный, как все немцы, он назвал его в честь своей жены Амалии — Амалиенау. В 1901 году на месте этого поместья — по инициативе «Кёнигсбергского общества строительства и недвижимости» — возник пригород Амалиенау: сплошные виллы. А ещё через восемь лет у озера Близнецов (современное озеро Хлебное), на месте старой кузницы, появились кафе и гостевой дом.

Виллы принадлежали состоятельным семьям — именно поэтому уцелели во время штурма Кёнигсберга в 1945 году. В роскошные особняки вселялись генералы и старшие офицеры Советской армии, «наследуя» всю обстановку. Даже хрусталь, благополучно переживший военные действия.

В сборнике «Восточная Пруссия глазами советских переселенцев» приводятся такие воспоминания:

«На улице Кутузова (бывш. Амалиенау) есть особняк, который до сих пор в народе называют дачей Баграмяна. ‹…› Там жил генерал с молодой женой. Самого генерала я так ни разу и не видела, а вот за его женой часто наблюдала из окна. Она выходила из дома в очень необычном для того времени виде — в брюках — и каждый день тренировала собак. Их было две. Большие овчарки.

Район Амапиенау. Капелла Святого Адальберта

Открытая беседка с памятником королеве Луизе, XIX век

Так вот, племянница жены генерала училась вместе со мной в школе, мы с ней дружили. Как-то раз она пригласила меня и моего брата на свой день рождения. Мы были в доме единственными гостями. ‹…› Было такое впечатление, что мы оказались в сказке. Красивая лестница, ведущая наверх, окна из цветного стекла — витражи. В гостиной, куда нас провели, стоял большой круглый массивный стол и такие же массивные кресла с высокими спинками. ‹…› А под столом сидели собаки. И только стоило нам пошевелиться, как они начинали злобно рычать. Мы боялись даже шелохнуться. Еда, видимо, была очень вкусной, но мы этого не почувствовали».

А ещё с «наследством» бывших жителей Амалиенау связаны вполне мистические истории. Знакомая моей матери, въехавшая вместе с мужем-«трофейщиком» в один из брошенных домов в мае сорок пятого, рассказывала, как однажды на её глазах ни с того ни с сего обвалилась полка на кухне и вдребезги разбился фарфоровый сервиз. Ни одной чашечки не осталось. Точно посуду переколотила чья-то невидимая рука.

Тиргартен

Фордерхуфен был застроен доходными домами и общественными зданиями. Жители старого Кёнигсберга даже не могли себе представить, что излюбленное место их летнего отдыха в XX веке превратится в деловой центр города, а загородные дома преуспевающих кёнигсбержцев начнут использовать в качестве гостиниц и ресторанов.

Кстати, на месте нынешнего зоопарка первоначально тоже располагалась вилла с женским именем «Фредерика». Но в 1895 году, по случаю 50-летнего юбилея «Политехнического и ремесленного союза», на территории, прилегающей к вилле, была организована «Северо-восточная немецкая промышленная и ремесленная выставка» — под руководством герра Клаасса. Накануне закрытия выставки Герман Клаасс предложил «отцам города» сохранить выстроенные деревянные павильоны для создания зоопарка. Идею поддержали.

Для зоопарка были выкуплены большой выставочный зал (в качестве концертного), портал входа, ресторан, смотровая башня…

22 августа 1895 года был учреждён Союз любителей животных «Тиргартен» — нечто вроде благотворительного общества. Его председателем стал профессор Максимилиан Браун, руководитель Зоологического института Кёнигсбергского университета, а каждый житель города мог свободно высказать в прессе своё мнение по поводу проекта.

Все сооружения — с технической точки зрения — непосредственно курировал Герман Клаасс, которого в Кёнигсберге с тех пор заслуженно называли «отцом зоопарка».

Животных в мае 1896 года поставила фирма «Хагенбек» из Гамбурга.

21 мая зоопарк был открыт. В то время его коллекция насчитывала 893 вида млекопитающих и пресмыкающихся и 262 вида птиц. А благодаря великолепному ландшафту, он очень быстро был признан одним из лучших зоосадов Европы и лучшим — в Германии.

Для местных жителей и для приезжих зоопарк являлся излюбленным местом отдыха. К услугам посетителей предлагались ресторан, винный погребок, кондитерская, читальный зал (!), десять теннисных площадок спортивного клуба «Тиргартен», игровая площадка для детей. В летние месяцы при хорошей погоде на открытом воздухе давались концерты духового оркестра, зимой музыка играла в концертном зале, вмещавшем до 2500 человек.

Напротив зоопарка четырьмя годами раньше, в 1892-м, появился стадион имени Вальтера Симона — кёнигсбергского благотворителя, прежде других почувствовавшего, что у спорта — большое будущее.

В 1896 году на Бетховенштрассе (современная улица Кирова) появилось здание Сельскохозяйственной палаты (ныне военная прокуратура).

В 1912 году в зоопарке принял первых посетителей Прусский этнографический музей, созданный по примеру знаменитого Скандинавского в Стокгольме…

Бегемот Ганс

Надо сказать, при штурме Кёнигсберга в апреле 1945-го зоопарк практически не пострадал. Хотя бои на его территории велись ожесточённые и некоторым особям — типа слона или бегемота — досталось. Первые переселенцы вспоминают, как усиленно спасали животных.

«Так, бегемот был очень старый. Я видела, — говорит А. В. Целовальникова, — возле его клетки кучу использованных ампул пенициллина. Это было импортное дорогостоящее лекарство. Его не хватало для солдат, а бегемоту его кололи в больших количествах».

В сборнике «Восточная Пруссия глазами советских переселенцев» приводится ещё один прелюбопытнейший документ — «История лечения бегемота», написанная зоотехником В. П. Полонским. Бумага заслуживает почти дословного цитирования:

«Бегемот. 18 лет. Рост большой. Кличка Ганс. Четыре раза ранен. ‹…› Тринадцать дней был без пищи и воды.

Принял лечение к бегемоту 14.04.1945 г. Впервые оказал помощь водой. В последующем попытался дать ему молока. В следующий раз — молотой свёклы. Бегемот принялся кушать. Но через три дня отказался. Я поспешил дать бегемоту водки. Дал четыре литра. После чего бегемот стал сильно просить кушать. ‹…› Прошло две недели. Бегемот кушает слабо. Я решил дать водки 4 литра. Бегемот стал кушать хорошо. ‹…› Удалось спасти бегемота, не отходя от него, через 21 день. Через один месяц и 19 дней я добился полного здоровья и сейчас занимаюсь дрессировкой — катанием верхом на бегемоте по парку».

Смешно и трогательно читать эти строки. Почему-то зоотехник Полонский представляется совсем молоденьким. Прямо видится эта картинка: как он рубит свёклу, льёт в чан водку литрами, не забывая пропустить стакан-другой — за компанию с «пациентом»… И как искренне радуется выздоровлению Ганса — наверняка совсем ошалевшего от русской водки и «диеты»… А ведь война ещё идёт. И что там позади у этого зоотехника — сожжённая хата? гибель семьи? потеря друзей? — бог весть.

Кинотеатр «Скала»

В апреле 1945-го район штурмовала 43-я армия. Кровопролитных боёв не было. Здания пострадали в основном от действий огнемётчиков. В начале пятидесятых годов часть построек, как и по всему Кёнигсбергу, пошла на кирпич, часть была перепланирована (к примеру, из большой четырёхкомнатной квартиры делали две двухкомнатные).

Административные здания, в принципе, сохранили свой деловой профиль. Хотя и не без забавных метаморфоз: в бывшей дирекции почт разместился штаб Балтфлота, высшая школа для девочек превратилась в Дом офицеров.

Бывшие мастерские «Даймлер-бенц» (по сборке «Мерседесов») стали заводом «Кварц», авторемонтный завод (на углу Советского проспекта и улицы Яналова) занял производственные площади бывшего управления по уборке улиц (типа МП «Чистота»).

В экс-сельскохозяйственном банке (Советский проспект, 13) теперь помещаются десятки различных фирм и учреждений.

В здании страховой компании «Северная звезда» — гостиница «Москва». (Дом выгорел изнутри при штурме, но был после войны восстановлен.)

Кинотеатр «Заря» унаследовал помещение кинотеатра «Скала», построенного в 1938 году и бывшего тогда одним из самых современных в Германии. Архитектор Зигфрид Зассник предусмотрел в проекте «хит сезона» — звёздное небо. Когда в зрительном зале гас свет, на потолке — под куполом — зажигались лампочки, имитируя звёзды.

Кстати, по словам актрисы Ренаты Литвиновой, приезжавшей в Калининград на премьеру фильма «Небо. Девушка. Самолёт», обновлённая «Заря» хорошо известна в отечественных и зарубежных кинокругах. Из-за стилизованного под предвоенную действительность интерьера фойе наши киношники называют «Зарю» «тем самым фашистским кинотеатром, где была мировая премьера „Титаника“», и выстраиваются в очередь для того, чтобы проверить на нашем зрителе свои новоиспечённые шедевры. Так что нередко премьерный показ фильма в «Заре» осуществляется раньше, чем в московском Доме кино.

Обломок «Атлантиды»

В Хуфене работал ещё один кинотеатр — «Шаубург» (там, где сегодня пересекаются улицы Карла Маркса и Пугачёва), но… его разобрали на кирпич. Сейчас на его месте — пятиэтажки.

Модный магазин «Подиум» (в советское время ателье «Светлана») размещается в здании отделения городского банка. Во времена инфляции 20-х годов XX века там печатались районные (!) инфляционные деньги.

А в 1895 году там, где сейчас располагается «Горзеленхоз», было первое депо первого городского электрического трамвая. И электростанция, дававшая ему ток. Кстати, до 1912 года Хуфен относился к округу Фиршхаузен (аналог современного Зеленоградского района) и мог позволить себе определённые вольности. К примеру, в 1911 году в «Луизентеатре» на Хуфеналлее (ныне театр на Бассейной) была поставлена опера, по каким-то причинам не допущенная на сцену оперного театра в Кёнигсберге. Но… в 1912 году всё пришло к единому знаменателю.

Хауптштрассе (ныне проспект Победы), 1903 год

А сегодня — тем паче. Современные застройки почти до неузнаваемости изменили бывший Хуфен. Ещё один обломок «Атлантиды», ещё один фрагмент пространства, оставшегося лишь в воспоминаниях и мифах. И чем тускней — от времени — воспоминания, тем ярче мифы. От которых никуда не деться и которые не разобрать на кирпич. И не превратить в стройплощадки для «новых русских». Это — параллельная реальность для тех, кто способен её воспринять, — то бишь для настоящих калининградцев.

Семь мостов Кёнигсберга

Задачу Эйлера решили война и советская власть

Известно, что великий швейцарский математик Леонард Эйлер создал целое направление науки, решая задачу о семи кёнигсбергских мостах.

Зря топтать башмаки

Существует легенда, что жители Кёнигсберга любили прогуливаться по улицам трёх «слившихся» в единое целое средневековых городов: Альтштадта, Лёбенихта и Кнайпхофа, — но терпеть не могли зря топтать свои башмаки. А города эти были соединены между собой семью мостами. И вот будто бы экономные горожане однажды задумались: а можно ли пройти по всем мостам так, чтобы на каждом из них побывать лишь один раз и вернуться к месту, откуда начал прогулку?

Эйлера задача заинтересовала. «Никто ещё до сих пор не смог это проделать, но никто и не доказал, что это невозможно… Для решения недостаточны ни геометрия, ни алгебра, ни комбинаторское искусство», — так писал он своему коллеге, итальянскому математику и инженеру.

В конце концов, выстроив сложнейший алгоритм, Эйлер получил отрицательный ответ. Пройти по всем мостам лишь по одному разу и, описав круг, вернуться в исходную точку оказалось невозможным.

Лавочный, Зелёный и Кузнечный

Итак, самым старым был мост Лавочный (Кремербрюкке). Его построили в 1286 году по инициативе бургомистрата Альтштадта (только что получившего городские права). Связывал он Альтштадт с островом Кнайпхоф, на котором ещё не было городского поселения.

Рядом с Лавочным мостом была построена будка — как пишется в немецких бумагах, «для складирования возможного хлама». В 1339 году мост упоминается как названный в честь святого Георга, но в 1397 году он обретает новое имя: Когенбрюкке, то есть Мост Судов (купеческие корабли назывались тогда в Ганзе когами). В 1548 году это имя стало официальным, изменившись на одну букву: Кокенбрюкке.

В 1787 году мост реконструировали. Убрали «будку для хлама». В 1900-м на месте деревянного Кокенбрюкке был сооружён новый, из металла. Он благополучно пережил войну и был снесён в 1972 году при строительстве моста Эстакадного.

Лавочный мост и старые портовые склады

Потроховый мост

Далее — Зелёный (Грюнебрюкке). Был сооружён в 1322 году через рукав реки Прегель, для того чтобы обеспечить движение из пригородов Понарта к Королевскому замку. В 1582 году сгорел. Через шесть лет был построен заново, опять из дерева. В этом виде просуществовал до 1907 года, потом его заменили на металлический, был разводным. Механизм приводился в движение вручную. Войну пережил. «Приговорили» его в том же 1972-м, при строительстве Эстакадного.

В 1379-м, по инициативе альтштадтцев и по решению магистра Тевтонского ордена Винриха, был построен мост, параллельный Лавочному. Он получил название Кузнечный (Шмидебрюкке). Тоже имел при себе будку «для хлама».

К 1787 году Кузнечный мост обветшал и был заменён на новый, тоже деревянный. В металле его построили в 1846 году. Вместо будки поставили башенку для паровой установки — разводного механизма.

Во время штурма Кёнигсберга его разрушили и больше не восстановили.

Потроховый, Высокий и Деревянный

Параллельно Зелёному шёл Потроховый (Мясной) мост (Кёттельбрюкке), расположенный у скотобойни, перед зданием Биржи (ныне Дворец культуры моряков). Его соорудили в 1377 году на средства жителей Кнайпхофа, чтобы он связывал их с Форштадтом — районом складских помещений. Там, в Форштадте, вначале хранились запасы древесины для отопления.

Частично Потроховый мост был разрушен ещё до штурма города в апреле 1945-го, и его пролёты пошли на ремонт Деревянного моста (Хальцбрюкке). Деревянный цел и поныне, он связывает бывший Альтштадт с Октябрьским островом (бывшим островом Ломзе). Если присмотреться, то можно увидеть, что ковка перил различна: в одних местах её элементы — дубовые листья, в других, заимствованных с Потрохового, — колечки.

В 1377 году было получено разрешение на строительство Высокого (Хоэбрюкке) моста (соединяет Октябрьский остров с нынешней улицей Дзержинского). В конце XIX века его деревянный вариант сменился сооружением из кирпича и металла. Кстати, рядом с этим мостом — единственное на весь город уцелевшее здание подъёмных механизмов — башенка, именуемая Мостовым домиком. (Она совсем было уже заваливалась в Прегель, но несколько лет назад её восстановили.)

В 1937 году чуть восточнее был построен новый мост из металла и бетона. Именно он существует и по сей день. Правда, с той поры он не модернизировался, хотя, по плану, текущей реконструкции должны были подвергнуться все мосты Кёнигсберга.

А может, оно и к лучшему? Очевидцы вспоминают, как в 1996 году сапёры — наши, калининградские, — при ремонте Эстакадного моста взрывали бетонное покрытие толовыми шашками! Притом что конструкции этого рода очень чувствительны даже не к ударной волне, а просто к синхронному колебанию. Известен ведь случай, когда довольно крепкий мост обрушился от того, что рота солдат прошлась по нему в ногу…

Императорский и Медовый

Сохранился и мост Медовый (Хонигбрюкке), построенный в 1542 году. По преданию, своим «вкусным» названием он обязан… взятке, которую будто бы получил обер-бурграф Базенраде от кнайпхофского городского совета. За разрешение на строительство моста, связующего Кнайпхоф с островом Ломзе, минуя Альтштадт. Будто бы кнайпхофцы поставили Базенраде целую бочку меда, — а рассерженные альтштадтцы прозвали их за это «медовыми лизунами».

Так или иначе, Медовый пережил Вторую мировую. И сейчас ведёт он к Кафедральному собору с улицы Октябрьской. Чуть было не прикончила его баржа под названием «Алые паруса» — помните, был такой плавучий ресторанчик на Преголе. Во время сильного ветра баржу сорвало с якоря и она протаранила носом перила моста. Аккурат по центру. Но… местные умельцы благополучно решили проблему с помощью автогена. А баржу оттащили на металлолом.

…Другие кёнигсбергские мосты появились значительно позже и к задаче Эйлера отношения не имеют.

Так, построенный в 1905 году Императорский мост (Кайзербрюкке) связывал остров Ломзе с Форштадтом. Частично мост пострадал во время войны. Один его пролёт сохранялся до середины восьмидесятых, а потом его пустили на металлолом.

Железнодорожный и Берлинский

Старый Железнодорожный мост связывал старый Южный и Восточный вокзалы с альтштадтским складским районом. В 1929 году его признали аварийным, через четыре года разобрали. А после войны первые переселенцы восстановили мост, хотя и не в прежнем виде.

Новый Железнодорожный — более известный как двухъярусный — был взорван немецкими сапёрами во время штурма Кёнигсберга. Советские сапёры «навели» его сразу после войны. Разводился он тогда, не поднимаясь вверх обеими половинками, а «разъезжаясь» в стороны путём поворота.

Кстати, именно он остался в истории советского кинематографа. В фильме «Встреча на Эльбе», который снимался в Калининграде в 1948–1949 годах, есть кадр: бывшие друзья и союзники, русские и американцы, толпятся по обеим сторонам реки — типа, Эльбы, — а американцы разводят мост, знаменуя тем самым начало холодной войны.

Так вот, в роли «моста через Эльбу» снимался наш двухъярусный. Реконструировали его в конце пятидесятых и сделали поднимающимся.

А вот Берлинский (Пальмбургский) — тот, что за посёлком Борисово, по окружной дороге в сторону Исаково, — так и застыл в «полусведённом» состоянии. Точно закоченел в судороге. Его взорвали в сорок пятом, перед штурмом.

Высокий мост

Во времена правления первого секретаря обкома КПСС Коновалова одна часть моста была сведена. Строители приступили ко второй, но из Москвы на них гневно прикрикнули: «Неметчину восстанавливаете?!» В результате специальная техника была отправлена на металлолом, а мост так и остался… историческим памятником. Общей кёнигсбергско-калининградской истории. Хотя восстановить его — не проблема.

Монстр поперёк проспекта

…Кстати, когда строился Эстакадный мост, ширина его проезжей части совпадала с суммарной шириной Лавочного и Кузнечного. Дешевле было восстановить два параллельных моста — Кузнечный и Потроховый — и осуществлять по ним движение. Но… тогда во всём царила гигантомания, требовались строительные объёмы.

Ещё смешнее — и трагичнее! — произошло с тем монстром, который торчит поперёк Московского проспекта. Архитекторы — авторы этого «чуда» — утверждают, что действовали на основании немецкого проекта реконструкции Кёнигсберга. На самом деле в немецких планах был предусмотрен совсем другой мост — от проспекта Калинина до Литовского Вала. А это место было выбрано исключительно из меркантильных соображений: под снос подпадало много жилых домов, людей требовалось расселять… Значит, должно было вестись новое строительство, это большой объём капиталовложений… А архитектор получал процент от вала: чем больше объём работ, тем внушительней гонорар. И вот… мы имеем то, что имеем.

…В общем, задачка Эйлера имеет сегодня совсем другое решение. По оставшимся в Калининграде мостам вполне реально описать круг, не повторяя «простые движения». Вот только… захочется ли? И дело даже совсем не в ботинках.

Каменная дамба Кёнигсберга

Знаменитый Штайндамм превратился в крохотную улицу Житомирскую

Отчего бы нам «не прогуляться» по Штайндамму? Название это переводится как «каменная дамба»…

Штайндамм был первой дорогой, которая вела от Кёнигсбергского замка к богатому янтарём побережью Балтийского моря.

Язычники и король

Как известно, крещением знатных пруссов в январе 1255 года закончил богемский король Оттокар II Пршемысл свой поход в Самбию. Вот как описывает это событие Владислав Ванчура в своей книге «Картины из истории народа чешского»:

«Войско Пршемысла стоит в земле по названию Самбия. Край опустошён им. Ужас и страх гонят языческий люд к стану чешского короля; язычники бросают оружие, падают на колени, и князья их говорят:

— Мы разбиты, король. Наши селения уже не селения, они похожи на груды пепла и на песчаные дюны. Король, мы покоряемся тебе, даруй нам святое крещение, покой и мир!

Князьям отвечал гроссмейстер ордена, а король согласился стать крёстным отцом самых высокородных из язычников. Затем освятили небольшой клочок земли, нарисовали на нём образ и очертания будущего храма. Собрались священники в роскошных ризах, и нарядные дворяне, и гроссмейстер ордена, и король, и оба королевских зятя, маркграфы Мейсена и Бранденбурга. Зазвонил маленький колокол, и прусским князьям разрешено было ступить на освящённое место. Шли они с обнажённой головой, сложив ладони, без меча и пояса. Пали ниц, и священник вылил им на головы немного святой воды. После этого им вернули мечи, князья присягнули на верность гроссмейстеру.

Когда обряд закончился и им уже ответил гроссмейстер, где-то в задних рядах собравшихся возник шум.

— Кто это пришёл?!

— Посольство из Рима, монахи!

Их бороды в сосульках, шерсть их лошадей в снегу и ледяных комьях. Они дрожат от холода. Поклонились — руки в рукавах — королю, рыцарям и маркграфам. Король приветливо ответил им и спросил:

— Что нового там, на юге, в Италии?

— Дурная весть для всего христианства! Настали печальные времена, ибо осиротел трон святого Петра. Горе нам, горе! Папа Иннокентий, окружённый сонмами ангелов, стоит уже перед Престолом Господним, ликуя вместе с херувимами и святыми угодниками, мы же в горести и печали остались в этой юдоли слёз и оплакиваем его кончину».

«Запри этот край от бунтовщиков»

«Услышав это, король повелел отслужить мессу за душу умершего и, оставив войско своё гроссмейстеру, собрался в обратный путь.

— Построй укреплённое место, — наказал он гроссмейстеру, — дабы служило оно опорой тебе в случае беспорядков среди народа или дворянства. Возьми подкрепление, которое я даю тебе, и запри этот край от проникновения бунтовщиков и поносителей истинного Бога. Я же уезжаю, ибо исполнил то, что надлежало исполнить, а ты сам обязал повиноваться здешний народ.

И Пршемысл со своею дружиной, то есть с епископом Бруно, с Витеком из Градца, с Боршем из Ризенбурга и со всеми рыцарями, двинулся к Чехии».

Так на месте прусского укреплённого городища, расположенного на горе Твангсте, рыцарями Тевтонского ордена стал возводиться замок, который получил впоследствии название Кёнигсберг. Два ручья, текущие с севера на юг, огибали гору с запада и востока и делали крепость ещё более неприступной.

На северо-западе от замка появилось первое городское поселение, возникшее у янтарного тракта в Самбию.

В хрониках за 1256 год упоминается расположенная в северо-западной части этого поселения кирха Святого Николая.

Восточный ручей, имевший название Лёбебах, вскоре был перегорожен каменной дамбой, а его водяной поток пущен в замковый ров. Место, прилегающее к дамбе, тоже стали называть Штайндаммом, а кирху — Штайндаммской. У замкового рва построили мельницу. Уровень воды в ручье вырос, и он поглотил всё ущелье Лёбебаха, в результате чего появился Мельничный пруд, позже получивший название Замкового пруда (ныне — Нижний).

Во время прусского восстания в 1263 году было уничтожено первое городское поселение, разрушена кирха, но взять замок восставшим пруссам так и не удалось. Новое поселение появилось позже, южнее замка Кёнигсберг, между горой Твангсте и рекой Прегель. Оно получило в 1286 году городские права и своё название Альтштадт. В 1264 году в Альтштадте была построена новая кирха в честь прежней — Святого Николая.

«Порядочная церковь»

В первой четверти XIV века на месте Штайндаммской кирхи вновь было возведено ещё более массивное здание кирхи с использованием останков старых разрушенных стен.

Кирпичная башня, пристроенная с запада к кирхе, впервые упоминается в XV столетии. Сохранившаяся до 1572 года её верхняя часть в середине XIX века была обновлена. На балках алтаря имелась дата: «1670 год», которая указывала на время его сооружения. Тридцатью годами ранее появилась алтарная картина «Страшный суд» работы кёнигсбергского художника Антониуса Мёллера.

Исповедальная лавка и орган были изготовлены в более позднее время. Колокола отлиты в 1714 и 1763 годах. Интересно, что пол кирхи, как указывалось в «Путеводителе по Кёнигсбергу 1910 года», находился на четыре ступеньки ниже мостовой, которая за несколько столетий оказалась «приподнятой».

С 1760 по 1763 год, во время семилетней принадлежности Кёнигсберга к Российской империи, Штайндаммская кирха использовалась Русской православной церковью как храм Воскресения Христова.

Вот как это описывает Андрей Тимофеевич Болотов в 82-м письме своих «Записок»:

«Относительно до церкви скажу вам, что до того времени довольствовались мы только маленькою, полковою, поставленною в одном доме; но как Кёнигсберг мы себе прочили на должайшее время и, может быть, на век, то во всё минувшее время помышляемо было уже о том, где б можно было нам сделать порядочную для всех россиян церковь, которая и нужна была как по множеству нашего народа, так и потому, что императрице угодно было прислать к нам туда для служения архимандрита со свитою, певчими и со всем прибором.

‹…› Избрана и назначена была к тому одна из древнейших кёнигсбергских кирок, довольно хотя просторная, но самой старинной готической архитектуры, с высокою и остроконечною башнею или шпицем, а именно та, которая находилась у них в Штейндамском форштадте, неподалёку от замка».

Поставить крест вместо петуха

«Главнейшее затруднение при сём деле было хотя то, чтоб снять с помянутого высокого шпица обыкновенного их петуха и поставить вместо того крест на оный, однако мы произвели и сие. Отысканы были люди, отважившиеся взлесть на самый верх оной башни и снять не только петуха, но и вынуть из самого яблока тот свёрнутый трубкою медный лист, который есть у иностранных обыкновение полагать в яблоко на каждой церкви, и на котором листе вырезают они письмена, означающие историю той церкви, как, например: когда она? по какому случаю? кем? каким коштом? какими мастерами и при каком владетеле построена и освящена, и так далее.

‹…› И мы положили его опять туда, присовокупив к тому другой и новый, с вырезанными также на нём латинскими письменами, означающими помянутое превращение оной из лютеранской в греческую, с означением времени, когда, по чьему повелению и кем сие произведено. А посему и остался теперь в Кёнигсберге на веки монумент, означающий, что мы, россияне, некогда им владели, и что управлял им наш генерал Корф и производил сие превращение».

Штайндамм. Справа — Штайндаммская кирха и «Дрезднер-банк»

В 1807–1813 годах французская армия использовала Штайндаммскую кирху в качестве тюрьмы и лазарета. В XIX — начале XX столетия она функционировала как гарнизонная и университетская церковь. В 1888 и 1905 годах кирха была основательно отремонтирована внутри. В 1928 году проводилась её последняя реставрация.

Во время Второй мировой войны, в ночь с 29 на 30 августа 1944 года, английская авиация бомбила центр города. Многие кирхи при этой бомбардировке пострадали, в том числе и Штайндаммская. У неё обрушилась крыша и выгорел интерьер, при этом башня вполне сохранилась.

Помои из окон на улицу…

А вот во время штурма Кёнигсберга в апреле 1945-го кирха превратилась в руины. Но в 1956 году она значилась в списке памятников архитектуры Калининграда. На то время ещё сохранилась алтарная часть, восточная сторона с аркой свода и частично уцелевшая северная стена. Окончательно Штайндаммская кирха была снесена в конце 50-х годов XX века при прокладке новой транспортной магистрали — Ленинского проспекта.

Сейчас даже трудно представить, что на месте проезжей части, напротив аптеки, расположенной около университета, когда-то находился этот храм…

Сама Штайндаммская слобода тоже имеет свою историю. Основным населением её всегда были ремесленники, но наибольший подъём слобода пережила в середине XIX века. Тогда место скромных ремесленных мастерских заняли лавки торговцев. Перед Альтштадтской кирхой вырос конный рынок. Кстати, первый маршрут конки проходил в Кёнигсберге именно через Штайндамм.

В конце XIX века торговцев потеснили владельцы гостиниц и больших магазинов, предприятий и общественных зданий.

В 1880 году был построен Гигиенический институт Кёнигсбергского университета (сейчас в этом доме, позади магазина «Европа» и копировального центра на Ленинском проспекте, размещается «Рыбакколхозсоюз»). Кёнигсберг отнюдь не всегда был таким вылизанным, как на дагерротипах и рождественских открытках. Немецкие фрау, держащие в безукоризненном порядке свои домики и квартирки, даже в первой трети XIX века не гнушались выливать помои из окон на улицу… Да и отхожие места хоть и были опрятными, во многих домах находились на улице и, по сути, мало чем отличались от российских «скворечников» (в смысле, дощатых будочек с дыркой в полу). Разве что были не деревянными, а кирпичными, внутри — выложены кафелем, а содержимое выгребных ям периодически вывозили (у нас-то, как водится, если одна яма заполнялась до отказа, «скворечник» просто переносили на другое место, а экс-яму наскоро засыпали землёй).

Людей и здесь приходилось приучать к гигиене, — благо муниципальные власти поняли, что спасение от холеры и прочих напастей не столько в медицине, сколько в чистоте. Тогда-то в рабочих предместьях стали строить домики эконом-класса — с туалетами, душевыми кабинами или ваннами (по одной на две семьи), с прачечными, облицованными кафелем, и т. д.

Начальник комендатуры

В 1900 году рядом с Гигиеническим институтом был построен Минералогический. (Сейчас это здание занимают «Горсвет» и банк «Балтика».)

В бывшем «Вестере» на Ленинском располагался магазин самообслуживания «Кепа». В доме по соседству — экс-универмаг «Дефака». Рядом стоял кинотеатр «Призма» (фасад этого здания был выполнен архитектором Гансом Хоппом в виде призмы). На пересечении нынешних улиц Вагнера и Житомирской в 30-е годы XX века были построены кинотеатр и ресторан «Алхамбра» (архитектор Курт Фрик).

Около Штайндаммской кирхи, в доме № 64, первый этаж занимало ателье известного в Кёнигсберге фотохудожника Фрица Круаскопфа, на втором — находился «Дрезднер-банк». Рядом был отель «Берлин». Кроме того, в домах «квартировались» множество самых разнообразных офисов, что превращало Штайндамм не просто в главную улицу, но в центральную деловую магистраль.

В 1931 году у Штайндаммской кирхи был установлен памятник павшим в годы Первой мировой войны, работы скульптора Станислауса Кауэра: мать, отправляющая сына на войну, и надпись — «За нас». Кстати, площадь перед кирхой была великолепно оформлена…

Ну а после штурма Кёнигсберга Штайндамм оказался «приговорён». 1 августа 1946 года его переименовали в улицу Житомирскую.

Известно, что начальник комендатуры, которого обязали в рекордно короткие сроки дать всем улицам и переулкам русские названия, изрёк, ошалев от работы, бессмертную фразу: «Я тут чего-то сочиняю, а мне домой, в Житомир, надо…»

С 1948 года улицу Житомирскую начали активно разбирать на кирпич. А в середине пятидесятых годов, после упомянутой выше прокладки Ленинского проспекта, от неё осталась небольшая часть — отрезочек, который и «унаследовал» название (теперь это и есть улица Житомирская).

Северная часть Штайндамма стала Ленинским проспектом. Место, с которого город пошёл…

Кёнигсберг и Альбертина

Знаменитый университет был стёрт с лица земли вместе с древним городом

Кёнигсберг и Альбертина были столь связаны друг с другом, что, «гуляя по древнему городу», просто нельзя было пройти мимо университета. Места, ставшего средоточием духовных и философских исканий.

Надо сказать, что в стране бюргеров и солдат именно вокруг университета сплачивались люди, чьи интересы не ограничивались коммерцией или фортификацией. Причём студенты подчас владели шпагой лучше, чем пером, а преподаватели демократично пили кофе со знаменитыми скорняками и шляпниками…

«Проглотить дьявола»

Итак, 1 января 1540 года герцог Альбрехт Прусский призвал к себе самых доверенных лиц, чтобы обсудить весьма важный вопрос: как обстоят в стране дела с развитием образования? Германия только что перешла из католической религии в лютеранскую, и эта метаморфоза потребовала подготовки большого количества образованных людей — священников и чиновников.

Советники Альбрехта Мартин Каннахтер и Иоганн Кройцен представляли на этом собрании светские интересы, а Иоганнес Полиандер и Иоганнес Брисман — духовенство.

Проект создания новой школы подготовил именно Полиандер. Изложив герцогу основные тезисы, он попросил, чтобы под новую школу был выделен земельный участок на северо-востоке Кнайпхофа, неподалёку от Кафедрального собора.

Ему возражали — называя лучшим местоположением Велау (ныне Знаменск), Нойденбург и Заальфелд (теперь это территория Польши). Однако герцог Альбрехт согласился с Полиандером.

На постройку здания было выделено 3000 гульденов. Учебный план соответствовал принятым в то время университетским программам и включал в себя, наряду со «свободными благородными искусствами» (типа словесности), теологию, юриспруденцию и медицину.

Надо отметить, что времена, когда теологи всерьёз рассуждали о том, сколько бесов может уместиться на кончике иглы или как быстро можно «проглотить дьявола», если не перекрестить ложку перед обедом, — те времена прошли. Теология, как и философия, начинала задумываться над иными проблемами — в частности, пытаясь примирить науку и религию.

Памятник основателю Альбертины Альбрехту Прусскому. Бронзовая скульптура работы И. Ф. Ройша установлена 19 мая 1891 года перед северо-восточной башней Королевского замка

Карцер для студентов

Высший надзор осуществлял директориум, в который входили представители бургомистров Альтштадта и Кнайпхофа.

Здание было открыто 17 августа 1544 года. Университет насчитывал четыре факультета: теологический, юридический, медицинский и философский. Первоначально штат его состоял из десяти профессоров, у которых в обучении находилось несколько сотен студентов. Охотно поступали в университет молодые люди не только из Кёнигсберга, но из Данцига, Силезии, Венгрии, Саксонии, Польши и Прибалтийских стран. «Северный Виттенберг» — так его называли, подчёркивая приобретённое им значение европейского центра просвещения.

(В Виттенберге располагался один из самых известных университетов Германии. Именно там писал свои «штудии» Лютер. В XVI столетии Виттенберг являлся символом свободомыслия. Кстати, именно туда собирался поехать учиться герой Шекспира Гамлет, принц Датский, — если бы не отвлёкся на сведение счётов с дядей-братоубийцей.)

С 1548 по 1573 год университет присуждал степени бакалавров и магистров, а с 1640-го — докторов.

Самое старое здание университета примыкало к Кантовскому портику, в нём располагалась сенатская комната. Там же хранились документы, подтверждающие привилегии университета (в том числе право самостоятельно разрабатывать устав), академические акты и библиотека. Кроме того, в здании, украшенном рельефным изображением герцога Альбрехта и академическим гербом, имелись:

• большая аудитория, предназначенная для чтения лекций по теологии и философии, диспутов, публичных речей и общественных мероприятий;

• аудитория для будущих юристов (она называлась «Педалагиум»);

• помещение, в котором проживали воспитанники герцога;

• общая столовая, квартира эконома.

В подвальных помещениях прятались погреб эконома и… академический карцер, куда на время запихивали самых нерадивых студентов.

Профессорский склеп

В 1569 году герцог Альбрехт Фридрих распорядился построить ещё одно здание, на северном берегу острова Кнайпхоф. Там поместились медицинские аудитории, квартиры студентов и инспектора.

В XVII веке наиболее известной фигурой в университете был Симон Дах — профессор поэзии, автор многочисленных стихов и популярной в народе песни «Анхен из Тарау». Симон Дах был главой поэтического кружка в Кёнигсберге. Чаще всего он писал «стихотворения на случай» (рождение, крещение, бракосочетание, смерть) по заказу дворян или бюргеров.

Забавно, но историки литературы считают, что прославившая Даха «Анхен из Тарау» на самом деле принадлежит поэту Генриху Альберту… Однако теперь уже в этом не разобраться.

Здание университета на острове Кнайпхоф. Вид со стороны Деревянного моста

Здание университета на Парадеплатц

В 1656 году Дах был назначен ректором университета. Примерно в то же время университет стали называть Альбертиной, а около собора появился профессорский склеп.

В XVIII веке в Альбертине трудился величайший философ и учёный Иммануил Кант.

На Парадную площадь

В 1844 году — в день празднования 300-летнего юбилея университета — на Парадеплатц было начато строительство нового здания, по проекту архитектора Фридриха Августа Штюлера.

Кстати, Штюлер при герцоге Фридрихе Вильгельме IV был придворным строительным советником и директором комиссии по возведению замков. Герцог считал себя «большим другом архитектуры» и в свободное от государственных забот время лично занимался проектированием сооружений. Говорят, все свои начинания Штюлер, часто сопровождавший герцога в поездках по стране, обсуждал лично с Его Высочеством — в том числе и идею «юбилейного» университетского здания.

…Итак, университет переехал на Парадеплатц. В старом здании осталась библиотека. На 1890 год она насчитывала 25 тысяч томов, в том числе редчайшие фолианты XVI века из «серебряного» собрания книг герцога Альбрехта, инкунабулы, рукописи, гравюры, математические приспособления. (Библиотека, как и старое здание Альбертины, сгорела во время бомбардировки города английской авиацией в августе 1944 года. После войны университетские руины были разобраны на кирпич для отправки стройматериалов в Москву, Минск и Ленинград.)

Женские фигуры

Новое здание, выстроенное в духе итальянского Ренессанса, было великолепно. В центре фасада был сооружён ризалит — выпуклая часть постройки, по всей высоте здания выступающая за его красную линию. От него в обе стороны раскинулась крытая галерея. Над каждым окном второго этажа находились медальоны — скульптуры из жёлтого песчаника, изображающие знаменитых учёных Альбертины: Канта, Гиппеля, Гербарта, Бесселя, Якоби, Гамана, Крауса, Гердера, Хагена и Бурдаха.

Кстати, два места в медальонах на юго-западной боковой стороне оставались вакантными — для будущих знаменитостей.

Ризалит был украшен особенно пышно: высокие, в полтора этажа, арочные окна актового зала; слева и справа от них, в полукруглых нишах, — скульптуры реформаторов церкви Мартина Лютера и Филиппа Меланхтона (скульптор Герман Шивельбайн); в верхней части, в центре между двумя окнами, — горельеф из жёлтого песчаника, изображающий герцога Альбрехта верхом на коне.

Здесь же, слева и справа от окон, аллегорические женские фигуры из серого песчаника, олицетворявшие четыре факультета: Философию, Теологию, Юриспруденцию и Медицину. По краям — два круглых медальона с выполненными Р. Л. Зимерингом портретами первого ректора Георга Сабинуса и поэта Симона Даха.

Венчал ризалит прусский орёл с латинской надписью: «Фридрих Вильгельм IV начал в 1844 году, Вильгельм завершил в 1862 году».

В восьми углах основного здания и возвышающегося ризалита стояли скульптуры — аллегорические изображения Истории, Законодательства, Государственного Управления и Археологии (на переднем фасаде), Географии, Математики, Физики и Астрономии (с тыльной стороны).

В секторе обстрела

Интерьер здания тоже был впечатляющим: просторный вестибюль с мраморными колоннами и сводчатым потолком, широкая парадная лестница, ведущая на верхние этажи, настенная живопись, бюсты учёных, картины в тяжёлых золочёных рамах… Кроме аудиторий, в здании имелся зал заседаний, библиотека, большой читальный зал, кабинеты для хранения коллекций гравюр, древностей и минералов.

Была здесь своя система водоснабжения, газовое освещение, кафельные печи. Туалет располагался снаружи, в отдельной постройке.

В 1925–1928 годах с северо-западной стороны к штюлеровскому университету «прилепился» флигель Роберта Либенталя (по фамилии проектировщика, известного кёнигсбергского архитектора). Там располагались большие аудитории и университетская касса, а вход во флигель украшали мраморные фигуры Исследователя и Преподавателя (работы Германа Брахерта). Внутренний дворик университета оживляли рельефы со сценками из студенческого быта (автор — Рудольф Даудерт).

…400-летний юбилей Кёнигсбергского университета праздновался 7 июля 1944 года. А в ночь с 29 на 30 августа этого же года, при бомбёжке города английскими лётчиками, здание практически выгорело. Пострадало оно также и при штурме Кёнигсберга в апреле сорок пятого — из-за того что на Парадеплатц в январе — феврале был сооружён подземный бункер коменданта Кёнигсберга генерала Ляша. Долбали-то по бункеру — а университет попал в сектор обстрела.

За колючей проволокой

Во время штурма здание лишилось арочной колоннады. И в таком виде простояло до 1963 года, когда вдруг его окружили забором из колючей проволоки и там, за ограждением, заключённые разобрали фасадную часть и за одну ночь сложили обыкновенную коробку кубической формы. Здание лишилось почти всего скульптурного убранства — за исключением пяти рельефов работы Даудерта.

Сначала там размещалась школа № 32.

Тем временем калининградский пединститут, созданный в конце сороковых годов на базе бывшей немецкой школы в переулке Чернышевского, получил статус университета — во многом из-за того, что в Кёнигсберге имелась Альбертина. Не то чтобы продолжались традиции — но советский город Калининград не должен был уступать своему предшественнику…

Здание Альбертины (вернее, то, что от него осталось) было передано КГУ. Сейчас в нём размещаются биологический, химический, географический факультеты и библиотека.

В восьмидесятые годы директор университетского музея Канта О. Крупина буквально по сусекам отыскивала на задворках Калининграда уцелевшую городскую скульптуру и стаскивала во внутренний дворик КГУ. В результате из жалких остатков былой кёнигсбергской роскоши получилась вполне достойная экспозиция…

Диплом Атлантиды

В сентябре 1994 года, на праздновании 450-летия со дня основания университета, на месте его старого здания был установлен памятный камень. Инициаторами этой акции были профессор КГУ К. Лавринович (ныне покойный), О. Крупина и отдел по охране и использованию памятников истории и культуры мэрии Калининграда.

Кстати, областная администрация (губернатором тогда был Ю. С. Маточкин) категорически сопротивлялась — главным образом потому, что идея не была изначально согласована на Дм. Донского, 1.

Надпись на камне гласила:

«На этом месте стояло здание, в котором 17.07.1544 года был открыт Кёнигсбергский университет (Альбертина)».

И вот тут чисто по-нашенски была допущена ошибка: 15.07.1544 вместо 17.07.1544! Ошибку скоро заметили и устранили, но сохранились раритетные фотографии — в том числе и в Германии.

А уже потом, в сентябре, камень был укреплён на постаменте. Впервые тогда мэрия Калининграда увековечила память мёртвого города за свой счёт.

…Позднее всерьёз обсуждалась идея вернуть (точнее, присвоить) РГУ имя Альбертины, но… как-то всё заглохло. Наверное, потому что выпускник Альбертины, например, образца 2010 года — всё равно, что выпускник учебного заведения Атлантиды.

Кёнигсберг и Новый год

В древнем городе он совпадал с праздником Длинной колбасы

Эта «прогулка» — зимняя, по Кёнигсбергу новогоднему.

Как известно, именно под Новый год город и был основан. 14 декабря 1254 года богемский король Оттокар II вышел из Праги и направился в сторону Польши. Рождество — 25 декабря — он встретил в Бреслау (ныне польский город Вроцлав). К концу декабря 1254 — началу января 1255 года уже достиг Эльбинга (ныне Эльблонг), дошёл до Бальги, по льду залива перебрался на Фришскую косу (ныне Балтийская)… завоевал Самбийский полуостров, покорил пруссов и основал Кёнигсберг, а 18 января 1255 года был уже снова в Эльбинге.

«Бесовские игрища»

Надо сказать, что в Кёнигсберге вплоть до самого роспуска (в 1525 году) правил Тевтонский орден, который подчинялся Папе Римскому. Католическая церковь не приветствовала новогодних праздников. В Средние века за «бесовские игрища» вполне можно было и на костёр инквизиции угодить. За компанию с рыжеволосой женщиной и чёрной кошкой, которых церковники сжигали десятками…

Так что первые новогодние увеселения начались в Кёнигсберге с приходом к власти Альбрехта Бранденбургского, последнего магистра Тевтонского ордена… А самым ярким и любимым был праздник Длинной колбасы.

Первый раз он был устроен в день Нового 1520 года, когда процессия кёнигсбергских мясников важно прошествовала по всему городу, неся колбасу длиной в 41 локоть. В 1525 году колбаса имела длину уже 100 локтей, в 1535-м — 203 локтя, в 1540-м — 302, в 1558-м — 403 локтя… В 1574-м — 500 локтей. В 1583 году длина колбасы составила 596 локтей при весе 434 фунта (178,04 килограмма), для её переноски потребовался 91 (!) подмастерье.

Наибольших размеров — 1005 локтей — колбаса достигла в 1601 году:

3 мастера и 87 подмастерьев потратили на её изготовление 81 свиной окорок и 18 фунтов (7,3 килограмма) перца.

103 подмастерья в праздничной одежде тащили гигантскую колбасу (весом в 363 килограмма!). Со знамёнами и музыкой шествие двигалось от постоялого двора мясников к замку, где часть колбасы (длиной в 130 локтей) была передана герцогу и его советникам в качестве новогоднего подношения.

Далее колонна прошла по трём городам, где маленькие кусочки получили три бургомистра, три пивных мастера и три городских священника. Закончилось шествие около постоялого двора пекарей в Лёбенихте. Здесь мясники, пекари и прочие горожане вместе съели остаток колбасы, запивая её очень большим количеством знаменитого лёбенихтского пива.

Пекари взяли реванш на Крещение — 6 января 1601 года. К постоялому двору мясников они торжественно принесли 8 большущих (в 5 локтей длиной) батонов с изюмом, которые были выпечены из 12 четвериков пшеничной муки и 2 фунтов аниса и украшены коронами, звёздами и гербами из пряничного теста.

С тех пор слава о Длинной колбасе и Больших батонах с изюмом разнеслась далеко за пределы Восточной Пруссии.

«С высоты небес»

Ещё одна новогодняя кёнигсбергская традиция связана с музыкой.

Городские музыканты впервые упоминаются в исторических документах, датированных 1390 годом. А в 1413 году был образован Цех играющих людей. Около 1650 года бывшие замковые музыканты стали городскими. Они жили в городских воротах, играли на частных и массовых торжествах, а на Рождество ходили по городу и трубили на улицах хоралы. В Сочельник — при любой погоде — трубачами и тромбонистами исполнялся хорал «С высоты небес».

Зрелище было впечатляющим: десять человек в чёрных шляпах с начищенными до блеска медными музыкальными инструментами двигались от дома к дому. Они трубили под окнами до тех пор, пока в квартирах не зажигались свечи на ёлках, — и лишь тогда отправлялись дальше, сопровождаемые визжащей от восторга ребятнёй…

Вообще же с 1796 года с замковой башни музыканты на тромбонах исполняли три хорала ежедневно.

«Сливовый мелок»

Под Новый год немцы любили не только поесть колбасы и послушать хоралы, но и просто — плотно и вкусно покушать. Фирменными кёнигсбергскими блюдами были «Kreide» — «мелок» (сладость, состоящая из фиников, приправленных гвоздикой, измельчённым имбирём и другими пряностями). При герцоге Альбрехте вошло в моду преподносить «мелок» на свадьбы.

А в начале XX века в Кёнигсберге был популярен так называемый «сливовый мелок». Его подавали к супам (немецкие супы по своей консистенции больше напоминают пюре).

Любили жители города и «Schwadengruetze» — «вилок» разваренной крупы с приправами и сахаром (условно говоря, комок, слепленный из очень густой каши). Кроме того, всеобщей любовью в народе пользовались «Flibb» (или Flipp) — яичный коктейль, с середины XIX столетия — тёплое пиво с сахаром, пряностями, мукой, для крепости и аромата щедро сдобренное ромом (к примеру, лёбенихтское коричневое пиво с «искрой»).

Общеупотребительны были «Grene Ersen mit Speck» (серый горох с салом), «Kartoffelbrei mit SpirKeln» (картофельное пюре со шпиркельном — от этой еды заметно округлялся живот), «Belten-Bartseh» (столовая свёкла, отваренная, очищенная от кожуры, разрезанная на кусочки; подавалась с подливкой из масла или маргарина, пшеничной муки, бульона, соли и лимонного сока; в бульоне могли плавать маленькие фрикадельки — дёшево и сердито, и повышала гемоглобин в крови).

«Творожный упрямец»

Кёнигсбергские сластёны обожали «Schmand und Glumse» — это блюдо ещё называлось «творожный упрямец» (сливки и творог).

Впрочем, горьким жители города интересовались не меньше, чем сладким. Фирменные кёнигсбергские шнапсы носили названия, от которых за версту тянуло настоящим немецким юмором. Например, «Pregelgestank» («Прегельская вонь»). Напиток был особенно популярен среди гребцов. Этот шнапс на редкость хорошего качества производился в Гросс Хольштайне (ныне посёлок Прегольский, Октябрьского района), а название его «навеяно» специфической прегольской вонью, которой сопровождаются западные шторма и нагонные ветры.

А ещё «Blutgeschwuer» («Кровавая язва») — излюбленный шнапс кёнигсбергских грузчиков. Он смешивался из яичного коньяка и вишнёвого ликёра. В дальнейшем «Кровавую язву» переименовали в «Speicherratte» («Складскую крысу»).

А вот шнапс «Elefantendubs» («Подозрительный слон») подавался в заведении Винклера с яичницей-глазуньей.

Марципаны, флек и клопсы

Покупая гамбургер, мы вряд ли задумываемся над тем, что способ приготовления этой «типа, американской» булочки с мясом и зеленью происходил из Гамбурга. Нашему городу посчастливилось иметь целых три блюда, в название коих входит его прежнее имя.

Это кёнигсбергские марципаны, флек и клопсы.

Первоначально марципан был восточным кондитерским изделием. Ещё в Средние века он пришёл в Венецию с Кипра и из Греции, а из Венеции его занесло в Любек — и в Кёнигсберг. Первые появившиеся здесь марципаны были подарены 1 июня 1526 года к свадьбе герцога Альбрехта и датской принцессы Доротеи. Были эти экзотические лакомства круглой формы, с сахарной массой внутри и засахаренными фруктами снаружи. Позже марципаны, обладающие целебными свойствами, стали продаваться в аптеках.

Кёнигсбергская открытка

Новогодний Кёнигсберг, 1901 год

Кёнигсбергскому марципану обычно придавали форму сердечка. Процесс его приготовления достаточно долгий и кропотливый, но… результат того стоит. Для изощрённых гурманов, а также хозяек, которые мечтают найти путь к сердцу мужчины через его желудок, приводим рецепт. Нужно взять полкило сладкого миндаля, 8–10 горьких миндалин, 375 грамм сахарной пудры и розовую воду.

Миндаль обдают кипятком, затем кладут в холодную воду и тщательно промывают. После этого кладут на белую ткань для просушки. Затем перемешивают с сахарной пудрой и разламывают. Из этой массы на розовой воде замешивают густое (но не влажное!) тесто. (Масло миндаля при этом выступает и «связывает» массу.) Затем тесто кладут в фарфоровую чашку и ставят на одни сутки в прохладное место. Вечером следующего дня тесто раскатывают в «сердечные» формы. После чего запекают в духовом шкафу.

До полного изумления

Теоретически, можно попытаться приготовить и кёнигсбергский флек (он приобрёл всеобщую известность ещё в XVI веке). Торговки предлагали его на городских рынках, а в районе складов на Шанценгассе (ныне начало улицы Портовой) был популярный в массах ларёк по продаже флека.

В XIX веке флековый ресторан Хильдебранда находился на Унтеррольберге (ныне район городской библиотека имени Чехова на Московском проспекте).

…Разрезанный говяжий кишечник вываривают четыре-пять часов и — ещё горячим — заправляют солью, перцем, майораном, уксусом и плодовым соком. Ешь — и чувствуешь себя жителем Кёнигсберга.

А можно расстараться и по части кёнигсбергских клопсов. Говядину и свинину (фифти-фифти), чёрствый хлеб, яйца, лук, перец, соль пропускают через мясорубку, из фарша лепят фрикадельки и варят.

В качестве подливки с мукой смешивают лимонный сок, яичный желток, добавляют лавровый лист, каперсы, пряности…

Так что у особо «продвинутых» хозяев есть шанс устроить оригинальную вечеринку в восточнопрусском духе: скатерть в крупную красную клетку на столе, свечи, рождественский веночек на окне или в дверном проёме (на ниточке)… ну и водка (шнапс), клопсы, флек, барч (та самая свеколка).

А привычный тазик с салатом «оливье» можно выставить позже — когда гости по-русски нарежутся «шнапса» до полного изумления… так, что «шпрехать» начнут исключительно по-немецки. Чтоб было во что падать личиком. А то как же без этого? Праздник!

«За тех, кого с нами нет»

Кстати, в послевоенное время в Германии фирма «Швеллер» начала выпускать кёнигсбергские марципаны. Венгры производят консервы с «кёнигсбергскими клопсами», у поляков можно отведать флека (они называют его «фляк»). И только город, где родились рецепты этих блюд, их и не нюхивал.

Впрочем, не всё потеряно! С праздником вас, дамы и господа! И когда за столом вы поднимете бокалы «за тех, кого с нами нет», помяните и Кёнигсберг.

Брачные узы Кёнигсберга

На возлюбленной Петра I женился посланник Пруссии барон фон Кейзерлинг

Письма утопленника

Кейзерлинг (в старину Keselingk) — древний германский род, происходящий из Вестфалии и переселившийся в Курляндию во второй половине XV века. Три линии этого рода получили в XVIII веке графский титул в Пруссии, одна — приобрела графское достоинство Римской империи. История этого блестящего рода теснейшим образом переплетается с… российской историей.

Как только приоткрылось «окно в Европу», фамилия Keyserlingk стала довольно часто звучать при российском дворе.

Так, Георг Иоганн фон Кейзерлинг, бывший прусским посланником при дворе Петра Великого, умудрился влюбиться в Анну Монс, фаворитку Петра. Известно, что Анна Монс была первой — и самой нежной — любовью Петра. Ради фрейлен из Немецкой слободы — юной Анхен, похожей на фарфоровую куколку, — царь постриг в монахини свою законную жену, злополучную Евдокию. Он всерьёз собирался возвести любовницу на трон — и лишь опасаясь «набата» (то бишь народного возмущения — к немцам на российском троне в те времена православные ещё не привыкли), медлил почти десять лет.

А когда «вошёл в пору» (и мог позволить себе всё, что угодно, — сильным стал!), оказалось, что Анхен любит другого. И крутит с ним амуры под носом у Петра.

Истина вскрылась случайно: счастливый избранник Анны Монс, саксонский посланник Кёнигсек, утонул под Шлиссельбургом, свалившись в воду при переправе. Как дипломат, он мог иметь при себе секретные бумаги. Пачку писем, бережно хранимых Кёнигсеком на груди, выудили, высушили и передали Петру… который — вместо предполагаемой диппочты — обнаружил любовные послания своей Анны — сентиментальные, слащавые, глупые…

В постели «подлой девицы»

Любопытно, что связь Анны Монс с Кёнигсеком началась в то самое время, когда Пётр был… в Кёнигсберге! Он, инкогнито, работал на верфях, учился кораблестроению, фортификации, артиллерийскому бою и мечтал о том, как воздвигнет новую столицу — где будут такие же, как в Кёнигсберге, аккуратные дома, в домах появятся картины и фарфоровая посуда, люди научатся пить кофе и пиво, слушать музыку и танцевать под фисгармонию… Пётр был влюблен в Кёнигсберг — первый европейский город, который он увидел… А его фаворитка, увы, влюбилась в красавчика Кёнигсека — такого галантного, опрятного… так непохожего на «варвара» Петра.

Было бурное объяснение, Пётр обвинял изменницу в неблагодарности, плакал… потом благородно пообещал, что Анна ни в чём не будет нуждаться… и тут же «запечатал» её под домашний арест, без права посещать кирху. Три года Анна Монс безвылазно просидела в своём каменном доме, построенном в Немецкой слободе на деньги российской казны…

Гости охотно посещали «прекрасную узницу», и в их числе был Кейзерлинг, друг утопшего Кёнигсека. Немолодой, хромой, он посещал Анну на правах утешителя. А затем, как считают некоторые историки, братец Анны Виллем разыграл виртуозную партию: Анне он внушил мысль о том, что только Кейзерлинг может добиться от Петра снятия опалы, — а Кейзерлингу прозрачно намекнул, что Анна очарована мужскими достоинствами посланника Пруссии. Кейзерлинг сделал Анне Монс предложение. Она — утомлённая десятилетним положением фаворитки, таким высоким, но таким непрочным — была готова выскочить за любого, кто предложит ей достаток и место в обществе.

Кейзерлинг отправился к Петру просить согласия на брак, но… попал под горячую руку. Разговор с Петром (который накануне «зело поручкался с Ивашкой Хмельницким»… то бишь с похмелья был зол как собака) закончился потасовкой. Причём Кейзерлинг, над которым подтрунивал Меншиков, намекая на несостоятельность посланника в постели «подлой девицы Монс», с коей он, Меншиков, якобы и сам неоднократно «тешился», — обозвал Алексашку нехорошим словом по-русски и сцепился с ним врукопашную. Пётр пособил «другу сердешному», Кейзерлингу «напинали и наподдали» и даже спустили его с лестницы…

Разрешение на брак

По идее, после такого конфуза Кейзерлинг должен был уехать из России. Но прусский посланник ограничился тем, что проинформировал своего короля об «инциденте» (несколько сгустив краски, но умолчав о первопричине столкновения), а Меншикова вызвал на дуэль.

Чтобы погасить назревающий международный скандал, Пётр запретил Алексашке драться с Кейзерлингом, а виноватыми были объявлены… гвардейцы, стоявшие в тот день в карауле! Их даже приговорили к плахе, но за бедняг заступился прусский король Фридрих I, и казнь отменили.

Против Анны Монс было возбуждено дело: якобы она прибегла к услугам ворожеи, чтобы вернуть Петра. По делу арестовали около 30 человек; дом, подаренный Петром, был конфискован в казну…

Георг Иоганн фон Кейзерлинг оставался верен возлюбленной, попавшей в жестокий переплёт (и за меньшее людей в то время ломали на дыбе). Дело было прекращено. Пётр дал разрешение на брак, и 18 июня 1711 года Кейзерлинг женился на своей драгоценной Анхен в Немецкой слободе… а через несколько месяцев скончался по дороге в Берлин.

Ещё три года Анна фон Кейзерлинг вела тяжбу за курляндское имение мужа со старшим братом покойного — ландмаршалом прусского двора…

В марте 1714 года она победила… чтобы в августе этого же года умереть от чахотки. Судьба её сына от брака с Кейзерлингом неизвестна.

…Историки полагают, что если бы фон Кейзерлинг не «возник» в окружении опальной Анны с предложением руки и сердца… то очень может быть, что со временем Пётр простил бы ей Кёнигсека. Простил же он потом Екатерине всех её мужиков и своего же «сердешного друга» Меншикова. А если бы на престол взошла Анна Монс (кстати, по некоторым сведениям, имевшая от Петра ребёнка, которого тот не признал), кто знает, какой была бы вся последующая история России…

При дворе императрицы

Ещё один фон Кейзерлинг, оставивший заметный «кёнигсбергский» след в российской истории, — Герман Карл.

Герман Карл фон Кейзерлинг получил образование в Альбертине, где его наставниками были Иоганн Бекенштейн и Готтлиб Байер (впоследствии российские академики). По-видимому, там же, в Альбертине, он и познакомился с Эрнстом Иоганном Бироном, происходившим из старинного, но небогатого рода курляндских дворян.

Эрнст Иоганн отнюдь не относился к примерным студентам. Он много пил, играл на деньги, а однажды, будучи крепко поддатым, убил часового…

И был вынужден оставить университет, не завершив курса. После чего решил поискать счастья в России, но неудачно.

Герман Карл фон Кейзерлинг составил ему протекцию, пропихнув ко двору герцогини курляндской Анны Иоанновны. Но Бирон схлестнулся с Бестужевым-Рюминым, управлявшим имениями герцогини, и вновь остался не у дел. Снова он попал ко двору лишь через несколько лет — и снова благодаря фон Кейзерлингу. Когда Анна Иоанновна заняла российский престол, Бирон стал её фаворитом.

В 1737 году Бирона, целиком зависящего от благоволения императрицы Анны Иоанновны, возвели на трон герцога курляндского (с этой целью Кейзерлинг был послан в Курляндию с дипломатической миссией).

Интересно, что сам Кейзерлинг, похоже, не извлёк никаких ощутимых выгод от своей услуги Бирону (в чьих руках на тот момент была сосредоточена практически вся власть — императрица, изводя Бирона мелкими капризами, в государственных делах покорно следовала его «почтительнейшим советам»).

Более того, Кейзерлинг, став президентом Российской Академии наук, за короткое время своего правления сумел не только с прусской дотошностью упорядочить отчётность академических сумм, но и принял на службу в академию литератора В. К. Тредиаковского, которого обязал «вычищать язык русской, пишучи как стихами, так и не стихами».

В то время, когда всё русское в Петербурге считалось «второсортным», а царский двор говорил преимущественно по-немецки, фон Кейзерлинг учился у Тредиаковского «российскому языку». Отправленный затем в дипломатическую командировку, Кейзерлинг снабдил своего преемника — барона Корфа — подробнейшей инструкцией по управлению академией. А в числе первоочередных настоятельных потребностей указал… сочинение русской грамматики.

Бах против бессонницы

Кстати, с этим Кейзерлингом связана ещё одна история, навсегда вписавшая его имя в мировой музыкальный контекст: искренний почитатель Иоганна Себастьяна Баха, он, будучи послом России в Дрездене, добился назначения Баха придворным композитором короля польского и курфюрста Саксонского… А через несколько лет Кейзерлинг, которого часто мучила бессонница, попросил Баха написать элегантную, изысканную, яркую пьесу, чтобы молодой пианист Гольдберг, живший в одном доме с графом, мог играть её на клавесине, скрашивая фон Кейзерлингу ночи, проводимые без сна.

Бах написал серию вариаций, известных как «Гольдберг-вариации», — и получил за свой шедевр золотую шкатулку, наполненную сотней золотых луидоров.

Кстати, Бах в финале «Вариаций» пошутил над своим покровителем весьма рискованно, вплетя в основную мелодию аккорды известной в то время песенки «Капуста и репа», где имелись такие, к примеру, строчки: «Если бы моя мать кормила меня мясом, а не овощами, я бы остался у тебя дольше».

Намёк на мужскую слабость едва ли был приятен Кейзерлингу… но «Гольдберг-вариации» он всё же очень любил. Ценители классической музыки считают, что памятник графу надо ставить уже за то, что он сыграл такую важную роль в создании великолепного произведения Баха…

Китобой, геолог, философ, шпион

Среди российских потомков фамилии Кейзерлинг много примечательных людей. Трое из Кейзерлингов состояли последовательно в должности председателя Царскосельского уезда.

Граф Гуго фон Кейзерлинг основал Тихоокеанское рыбопромышленное акционерное общество и первым в Приморье стал заниматься китобойным промыслом, добывая до сотни китов в год.

Александр Кейзерлинг был одним из первых русских геологов — и единственным в России, кому Дарвин послал первое издание своей теории происхождения видов… Кстати, в одну из экспедиций — по Коми — Александр отправился вместе с сыном мореплавателя Крузенштерна… надо ли говорить о том, что парусник «Крузенштерн» имеет самое прямое отношение к бывшему Кёнигсбергу?..

Герман Кейзерлинг стал известным философом, протестовавшим против рационализма, отрывающего человека от его эмоциональных корней. В 1930 году он писал: «Но Европа сможет целенаправленно продвигаться по своему новому пути лишь в том случае, если благодаря столкновению с Америкой она переживёт определённое возрождение».

Он же, отлично говорящий по-русски, помог молодому Николаю Бердяеву, написав предисловие к его книге «Смысл истории», напечатанной в Германии.

Ещё один Кейзерлинг — чиновник для особых поручений — за свою относительно короткую жизнь в России успел проинспектировать амурскую каторгу, выкрасть секретные документы из осаждённого Порт-Артура, поруководить земством под Петербургом, сопроводить цесаревича в поездках по Забайкалью, а также был обвинён в шпионаже и заключён в Петропавловскую крепость, организовывал поставки продовольствия на фронт в годы Первой мировой, сидел в ГУЛАГе… И навсегда сохранил любовь к стране, которую он считал своей родной, хотя появился на свет в Кёнигсберге.

Юный Кант и графиня

Среди тех фон Кейзерлингов, которые не покидали Восточной Пруссии, наиболее примечательны Гербхарт Иоганн фон Кейзерлинг, его супруга Каролина Амалия (в девичестве имперская графиня Эрбтрухзес цу Вальдбург) и её второй муж — Генрих Христиан фон Кейзерлинг (двоюродный племянник первого супруга).

Каролина Амалия, родившаяся в Кёнигсберге в 1724 году, была натурой неординарной. В имении её мужа Раутенбург (ныне посёлок Малиновка, Заповедненского сельского округа, Славского района), что в 20 километрах от Хайнрихсвальде (ныне Славск), в качестве домашнего учителя детей графа работал молодой Иммануил Кант. Там он прошёл хорошую жизненную школу, пригляделся к людям и приобрёл те самые изящные манеры, которыми впоследствии приятно удивлял всех, кто ожидал найти в нём записного кабинетного анахорета, способного по рассеянности есть рыбу с помощью ножа…

А главное — очень может быть, что именно графиня Кейзерлинг стала первой любовью Иммануила Канта. По крайней мере, он её рисовал.

А молодая красавица-аристократка, в свою очередь написавшая портрет домашнего учителя, чрезвычайно увлеклась философией. Или — философом, который был очень даже ничего: сухощавый блондин с румянцем на щеках и серо-голубыми глазами. До конца своих дней он имел право на почётное место за столом графини Кейзерлинг — и охотно им пользовался.

С Каролиной Амалией Кант, по его словам, имел «первый учёный разговор об искусстве». Она занималась живописью, переводила французские книги, писала пьесы, вышивала золотом изысканные обои, ставила в саду любительские спектакли, немного занималась естественными науками… и с лёгкостью поддерживала самые «умные» беседы. А их за столом фон Кейзерлингов велось предостаточно: первый супруг Каролины Амалии являлся членом масонской ложи.

Интересно, что эта «Ложа трёх корон» возникла в Кёнигсберге во время Семилетней войны при содействии русских офицеров. В ложу входили известные в городе купцы, высшие чиновники, профессора, студенты, книгоиздатели, аристократы… и подполковник А. В. Суворов, навещавший своего отца губернатора, и Григорий Орлов, будущий екатерининский фаворит, находившийся в Кёнигсберге на излечении после ранения.

«Обиталище Муз»

Гербхарт Иоганн фон Кейзерлинг умер, когда жене его было 37 лет, успев подарить ей и двум сыновьям роскошный дворец на берегу Замкового пруда.

Через два года вдова вышла замуж вторично — за 36-летнего графа Генриха Христиана фон Кейзерлинга, который приходился двоюродным племянником её усопшему супругу и родственником ей самой (его покойная жена была тёткой Каролины Амалии).

Замковый пруд

Генрих Христиан получил образование в Лейпциге, Галле и Гессене. Служил в армии, сопровождал отца в путешествиях по Европе, выполнял деликатные поручения российского двора. Его брак с Каролиной Амалией был основан не столько на пламенной страсти, сколько на обоюдном увлечении изящными искусствами.

Генрих Христиан перебрался во дворец супруги, который вскоре в Кёнигсберге стали называть «Обиталищем Муз». Здесь принимали всех образованных дворян и «продвинутых» буржуа провинции.

Каролина Амалия была свободна от сословных предрассудков. В качестве гувернёра сыновей в «Обиталище» жил известный учёный Христиан Якоб Крауз («неблагородного» происхождения). Здесь часто бывал и публицист Гиппель (он происходил из бедной семьи протестантского священника и шокировал порядочных горожан своей трагической любовью к проститутке, покончившей жизнь самоубийством). Здесь ужинали музыкант Карл Готтлиб Рихтер, профессор красноречия Андреас Мангельсдорф, пианист-вундеркинд Иоганн Фридрих Райхардт (маленький мальчик, чей отец учил графиню игре на лютне).

Генрих Христиан фон Кейзерлинг был очень музыкален, а вдвоём с женой увлекался собиранием картин. Именно для того, чтобы должным образом разместить коллекцию произведений искусства, он купил соседний дом, объединил его с дворцом и перестроил во вкусе рококо. Получилось настоящее Обиталище прекрасного, где царила Каролина Амалия. Сама она, кстати, внешней красотой не отличалась, но всегда безупречно выглядела и, по свидетельству очевидцев, вплоть до своей смерти в возрасте 67 лет имела поклонников, причём некоторые из них были моложе её сыновей.

Увлечена Россией

Блестящий салон фон Кейзерлингов посещали и царствующие особы — король Фридрих Вильгельм II, будущий российский император Павел… Великие учёные, артисты… княгиня Дашкова (ещё не президент Российской академии).

В 1787 году граф фон Кейзерлинг скоропостижно скончался. Графиня пережила его на четыре года. «Обиталищу Муз» пришёл конец: вскоре сын Каролины Амалии Альбрехт Иоганн Отто (второго наследника уже не было в живых) продал величественное здание за 20 тысяч талеров механику Лойалу. Тремя годами позже тот перепродал его директору банка Крюгеру за 24 тысячи талеров. У того, в свой черёд, оно было куплено за 32 тысячи талеров королём — как дворец для кронпринца. Однако уже в 1814 году там разместился штаб военного корпуса, в 1830-м здание стало использоваться под жильё командующего военным корпусом и пребывало в этом качестве вплоть до 1944 года.

Во время бомбардировки Кёнигсберга «Обиталище Муз» сгорело. А после войны его останки были традиционно разобраны на кирпич.

…Больше таких семейств, как эти фон Кейзерлинг, Восточная Пруссия не знала. И вообще — по иронии судьбы, в мировой истории так или иначе прозвучали лишь те Кейзерлинги, которые служили России. Или хотя бы как-то осознавали свою к ней причастность. Видимо, теория Гиппеля нашла, таким образом, своё подтверждение: для Кёнигсберга все блестящие личности были нестерпимо ярки, и бюргерский город или «гасил» их — или «выдавливал», а вот в России они начинали сверкать в полную силу… «купая» в отражённом свете главный город своей провинции. Так тесно с Россией связанный — и прежде всего, на ментальном уровне, — что невольно вспоминается Борис Гребенщиков. Который сказал: «В России рождаются те, кому нужно исправить карму».

А кто же тогда рождается в Кёнигсберге-Калининграде?..

«Мы дошли до твоей могилы!»

От Кёнигсберга остался только Иммануил Кант

«Кёнигсберг — это история преступлений Германии. Всю свою многовековую жизнь он жил разбоем, другая жизнь ему была неведома» — так писала в 1945 году газета «Правда». Хотя о том, что на самом деле всё совершенно иначе, знали даже первые переселенцы. Те самые, которые оставляли надписи на стенах усыпальницы Канта: «Теперь ты понял, что мир материален?» или «Думал ли ты, что русский Иван будет стоять над твоим прахом?». Или совсем просто: «Мы дошли до твоей могилы».

Странный человек

Действительно, в истории мировой цивилизации Кёнигсберг остался, прежде всего, как город, связанный с именем Канта. Больше двухсот лет прошло со дня смерти философа, но интерес к его наследию, кажется, всё возрастает. Пожалуй, ни один мыслитель прошлого и настоящего не способен в такой мере, как Иммануил Кант, объединять вокруг себя целые армии исследователей, причём не только узких специалистов, «производящих» работы по разным темам кантовской философии.

Об этом странном человеке известный немецкий поэт Генрих Гейне сказал: «Изложить историю жизни Канта трудно. Ибо не было у него ни жизни, ни истории…»

Да, этот учёный, ни разу не покидавший Восточной Пруссии (и всего три раза в жизни выезжавший за пределы Кёнигсберга, чтобы поучительствовать в «медвежьих углах» провинции), этот, казалось бы, воплощённый анахронизм и сегодня, в XXI веке, является вдохновителем, а иногда и равноправным участником многих ультрасовременных дискуссий. Глобализация, соблюдение прав человека, стремление к всеобщему миру, человек как «абсолютная ценность» (тезис, несовместимый с религиозным фанатизмом) — вот лишь краткий перечень кантовских тем, актуальных для современного общества.

Парадоксально, но факт: личная жизнь Канта, сосредоточенная внутри его тесной «малой родины», протекавшая (по крайней мере, внешне) без кризисов и драматических всплесков, — гораздо интересней, чем жизнь иного записного ловеласа или бретёра, всегда готового к дуэли «на десяти шагах».

Разрушить ворота Крумме-Грубе

Кант родился в городе, который считался довольно большим, хотя на самом деле всё ещё был «собранием маленьких городов». Ещё в 1709 году (за пятнадцать лет до того, как будущий «господин профессор» появится на свет в семье небогатого многодетного шорника) стены, ворота и рвы с водой разделяли Альт-штадт, Кнайпхоф и Лёбенихт — и каждая из общин ревностно наблюдала, чтобы сосед не ущемил её территориальных, административных и судебных прав.

А когда король распорядился разрушить ворота Крумме-Грубе, отделявшие Альтштадт от Лёбенихта, жители обоих «свободных городов» резко этому воспротивились, утверждая, что «это неизбежно приведёт к большим ночным беспорядкам из-за шныряющих вокруг пьяных бродяг, а также придётся опасаться многочисленных краж и тому подобных преступлений».

Правда, король — практичный и бережливый Фридрих Вильгельм I — настоял на своём. В 1724 году Альтштадт, Кнайпхоф, Лёбенихт и примыкавшие к ним свободные поселения были-таки объединены. В один административный аппарат слились магистраты и суды; появилось общее управление городом, бастионные укрепления повсеместно приговаривались «под снос»…

Свиньи резвились в центре города

Но Кёнигсберг оставался глубоко провинциальным. В трёх старых городах узкие, крытые черепицей дома стояли плотно друг к другу на тесных улицах, за каждым домом был сад, в стороне — склад для дров. При многих домах имелись и приусадебные участки. Улицы, по выражению одного из побывавших в Кёнигсберге французских путешественников, «извивались как ленточные черви» — беспорядочно, во всех направлениях. Удаление мусора и сточных вод ещё не практиковалось. Ящики с навозом только-только начали убирать с улиц (вплоть до конца XVII века их вообще выставляли перед домами, а потом — не одно десятилетие! — они «украшали» собой дворы и углы). Свиньи беспрепятственно резвились в центре города.

Первое, весьма скромное, освещение было введено в 1731 году — через семь лет после рождения Канта. До этого в тёмное время суток ходить по Кёнигсбергу было рискованно: припозднившегося путника могло «занести» в канаву; он мог упасть носом в грязь, запнувшись о лежащую поперёк дороги бродячую собаку; его могли облить помоями из окон… А главное — кому-то он мог прийтись не по нраву, потому что «свои в это время по домам сидят». А с чужими, которые по улицам шастают, — разговор короткий.

«Добрые старые пытки» ещё господствовали в судейском делопроизводстве. А общинная виселица будет ещё целое столетие маячить перед Россгартенскими воротами, слева от Кунценерштрассе, по направлению к Кранцу (ныне Зеленоградск).

«Пристанище пиетистов»

…Улицы (если не целые районы) заселялись преимущественно представителями одной нации или одной профессии. В Форштадте, где родился Кант, в основном жили сапожники, пекари, старьёвщики, игольщики, парикмахеры, сыромятники, жестянщики, пуговичники, торговцы пряностями, хозяева постоялых дворов — короче, мелкие ремесленники. Согласно семейному преданию, предки Канта происходили из Шотландии. Фамилия их писалась по-разному: Канд, Кант, Сант, Кандт… Много позже дотошным биографам удалось установить, что прадед Канта родился в Курляндии, в местечке Прекуле, которое нынче находится на территории Латвии. Шотландские корни оказались не более чем мифом. Который, впрочем, льстил Канту.

Мать Канта, Анна Регина, была на четырнадцать лет младше своего мужа, но жила с ним «мирно и в благочестии». Позже Кант говорил друзьям: «Никогда, ни разу я не слышал от моих родителей чего-нибудь неприличного, никогда не видел чего-либо недостойного».

Анна Регина была очень набожной женщиной. Но, назвав сына в честь святого Иммануила (дословно имя обозначает «С нами Бог!»), она, уже потерявшая двоих детей, не стала уповать лишь на промысел Божий. Видя только один путь к спасению мальчика, с первых месяцев жизни имевшего хилое здоровье, она начала усердно закалять его и требовать от своего «Манельхена» (так ласково называли маленького Иммануила) выполнения физических упражнений и соблюдения строжайшего распорядка дня.

Почему из девяти детей именно «Манельхен» стал материнским любимцем? Может, потому что он больше, чем другие дети, был похож на неё внешне? Или потому что он, слабосильный, застенчивый, рассеянный, казался ей совершенно неприспособленным к жизни в мире, где и здоровому, крепкому трудно? А может, она, женщина умная и, судя по всему, незаурядная, поняла, что ей выпала великая честь стать матерью Гения?..

Так или иначе, Анна Регина настояла на том, что Иммануила — единственного из всех! — отдали учиться в Фридрихсколлегиум — Пиетическую школу, которая находилась на Ягерштрассе (теперь это начало улицы 9 Апреля). Церковной школы при госпитале Святого Георга, куда Иммануил начал ходить, когда ему исполнилось шесть лет, Анне Регине показалось мало.

И хотя муж её с трудом тянул оплату за обучение сына в учебном заведении, считавшемся привилегированным, — Кант оставался в «пристанище пиетистов» вплоть до поступления в университет.

Философская дамба

Занятия в Коллегии Фридриха начинались в семь утра, но школьники должны были находиться на месте ещё до шести. Полчаса они молились, потом шли уроки — до четырёх часов пополудни… Перед каждым уроком читалась молитва. Занимались много и напряжённо. Изучали математику, богословие, музыку, греческий, древнееврейский, французский, польский, латынь…

Анна Регина, словно чувствуя, что недолго ей доведётся баловать своего «Манельхена», проводила с ним почти всё свободное время. Часто они гуляли вдоль Прегеля или по Филозофендамм. Так — «Философской дамбой» — называлась пешеходная дорожка по насыпи среди заливных лугов западнее нынешней улицы Серпуховской. (Кстати, название появилось задолго до того, как эту тропу стали связывать с именем Канта.)

Мать обращала внимание сына на различные явления природы, учила его распознавать полезные коренья, с благочестивым восторгом говорила о доброте и мудрости Бога… Она умерла, когда Канту исполнилось тринадцать лет.

Многие специалисты в области психологии считают, что именно этому трагическому обстоятельству Кант обязан своим последующим безбрачием. Культ покойной матери, которую Кант считал самой красивой, умной и доброй женщиной на свете, «затормозил» его влечение к дамам.

Анне Регине было всего сорок лет. Её младшему сыну, брату Иммануила, только-только стукнуло два годика.

Стеклянная стена

Надо сказать, что Кант впоследствии редко вспоминал о жизни в родительском доме. Он много и охотно говорил о матери, всегда — с благоговейным восторгом; иногда почтительно отзывался об отце, но почти никогда — о братьях и сёстрах. С родственниками он практически не общался (с сёстрами, жившими в Кёнигсберге, не разговаривал в течение 25 лет).

Конечно, это отчуждение можно объяснить разницей в воспитании, образовании и жизненных интересах: дескать, с одной стороны — «господин профессор», а с другой — сёстры, которые поначалу мыкались в прислугах, а потом повыходили замуж за мелких ремесленников. Но… думается, истоки «стеклянной стены» между Кантом и его кровными родственниками гораздо глубже. Он подсознательно не мог простить старшим сёстрам того, что они дольше знали материнскую ласку (кстати, с младшим братом — рано осиротевшим «товарищем по несчастью», Кант позднее будет состоять в оживлённой переписке). А сёстрам наверняка казалось, что разорением родительского гнезда они обязаны именно стремлению покойной матери вывести «любимчика» в люди.

…После смерти матери хозяйство в доме стала вести старшая дочь. Естественно, в силу юного возраста и неопытности, она не справлялась с этой трудной задачей. Семейство вконец обнищало. Вскоре отца хватил удар, и в 1746 году он умер.

Карты, деньги, два шара

В этом же году Иммануил Кант уходит из университета: жить ему решительно не на что.

Любопытная деталь: дом, в котором родился Кант, был разрушен. Сначала его снесли и на его месте построили пивной кабачок, потом кабачок сгорел. Его отстроили — и он сгорел снова. Дом восстановили… чтобы в начале XX века снести, а на его месте воздвигнуть здание из красного узорчатого кирпича… которое было уничтожено в ночь с 29 на 30 августа 1944 года во время налёта на Кёнигсберг английской авиации.

Сейчас на этом месте находится магазин (что-то типа «Мехх» на Ленинском проспекте). Таким образом, от места, где прошли первые шестнадцать лет жизни великого философа, ничего не осталось. Впрочем, Кант по этому поводу вряд ли бы расстроился…

Меланхоличный от природы, в шестнадцать лет он был-таки нормальным молодым человеком. Как всякий студент, он занимался репетиторством, играл в бильярд и карты на деньги, ничуть не комплексовал по тому поводу, что ему приходилось то и дело брать обувь у приятелей «взаймы»… Мог выпить.

Однажды, возвращаясь домой сильно подшофе, не смог найти Магистерский переулок (улицу в южной части Кнайпхофа), где тогда квартировал… Благо, по тогдашним правилам пьяный студент имел право спокойно спать там, где упал, — лишь бы успел завалиться где-нибудь сбоку от центральной улицы…

Холостяк, но не девственник

Покинув Альбертину, Кант в течение девяти лет служит домашним учителем в аристократических семьях. В третьем по счёту семействе — у графа Кейзерлинга — философ знакомится с блестящей графиней Кейзерлинг. Она о-очень интересуется философией. И особенно — молодым учителем.

В это время Иммануил Кант довольно привлекателен внешне. Он очень невысок (всего 157 сантиметров), но изящен. Как только у него появляются деньги, он покупает элегантную одежду. Он не стыдится своего тела… Трудно сказать, был ли он всерьёз увлечён графиней, но её — единственную из всех женщин, с которыми был знаком, — он рисует!..

Вообще же сексуальная жизнь Канта (вернее, отсутствие даже намёка на неё) вызывала любопытство уже у его современников. Яхманн — один из одобренных самим Кантом биографов — однажды поинтересовался: «Не имела ли счастье какая-либо особа внушить к себе вашу исключительную любовь и внимание?»

Кант не ответил. То ли не внушила. То ли не захотел об этом говорить.

Известный французский философ XX века Жан-Баптист Ботюль написал фундаментальный труд под названием «Сексуальная жизнь Иммануила Канта». Утверждая, что сексуальность Канта — это «королевская дорога, ведущая к пониманию кантианства».

Что ж, Кант, всю жизнь бывший холостяком, никогда не утверждал, что остался девственником. Зря, что ли, он говорил: «Каждый орган существует, имея в виду какую-то цель, которую он должен выполнять».

Ботюль утверждает, что Кант не был чужд чувственности. Известно, что философ, уже будучи глубоким стариком, просил, чтобы на званых обедах и ужинах рядом с ним непременно усаживали юную красавицу. Причём с правой стороны — на левый глаз он был уже слеп.

Господин профессор продолжает красиво одеваться. Как только у него появлялись деньги, Кант покупал треугольные шляпы, напудренные парики, кафтаны с золотым шитьём и пуговицами, обтянутыми шёлком, жилет и панталоны в тон кафтану, белые кружевные рубашки, серые шёлковые чулки, туфли с серебряными пряжками… Он считал, что «лучше быть дураком по моде, чем дураком не по моде». И терпеть не мог неопрятно одетых, а особенно беззубых (!) собеседников.

Сын шорника, он приобрёл изысканность и утончённость, пока учительствовал в аристократических домах, пусть даже расположенных в «медвежьих углах» Восточной Пруссии.

…Канту был 31 год, когда он вернулся в родной город. 12 июня 1754 года он получил степень доктора философии и осенью того же года начал читать лекции. Ещё раньше он опубликовал статьи в «Вохентлихен Кёнигсбергишен Фраг-унд Анцайгарс-Нахрихтен» — издании, которое на основании королевского распоряжения регулярно должно было печатать научные работы. Так что безвестным философом он уже не был. А на своей вступительной лекции (в квартире профессора Капке) с некоторым замешательством увидел не только битком набитую аудиторию, но и «невероятную толпу студентов» на лестнице. (В то время, а также значительно позже профессора читали лекции в своих квартирах.)

Интересное было время! Люди напряжённо искали смысл жизни. И готовы были платить тому, кто им в этом поможет. Кант занимался философией «в свободном полёте», подобно врачу или адвокату.

Русский подданный Иммануил Кант

Когда в 1758 году, в ходе Семилетней войны, Кёнигсберг был занят русской армией, Кант, как и другие горожане, присягнул в Кафедральном соборе на верность императрице Елизавете Петровне. Четыре года он был русским подданным, а офицеры русской армии посещали его лекции по фортификации и пиротехнике.

В числе его слушателей были Григорий Орлов, будущий фаворит Екатерины II, находившийся тогда в Кёнигсберге на излечении, Александр Суворов, ещё подполковник, навещавший отца, губернатора Василия Суворова…

Впрочем, русские офицеры ждали от Канта откровений не в области пиротехники. И уж тем более их привлекали не его «глубокие» познания в географии. (Кант весьма своеобразно представлял себе Россию: «Рыба белуга, обитающая в Волге, глотает большие камни в качестве балласта, чтобы удержаться на дне. ‹…› В монастыре Троице-Сергиевском и в районе Киева есть естественным образом не разложившиеся покойники, которых выдают за великомучеников. ‹…› Зимой в Сибири так много снега, что люди ходят, прикрепляя к ногам длинные доски. Табак там не только курят, но и жуют». И т. д., и т. п.)

Идеи Канта — вот что привлекало русских учеников. Немецкий философ сравнивал войну с дракой двух пьяных парней, размахивающих дубинками в магазине фарфора. Кант считал, что у человечества всего два пути: вечный мир как прекращение всех войн путём международных договоров — или вечный покой на всеобщем кладбище человечества.

И русские ученики преклонялись перед Кантом. С ним встречался Муравьёв-Апостол, отец будущих декабристов, с ним состояла в переписке президент Российской Академии наук графиня Дашкова…

Но, скорее всего, Кант оставался к ним глубоко равнодушен. «Дорогие друзья, друзей не существует!» — повторял он даже тем, с кем вроде бы был связан узами дружбы.

Чего уж тут говорить о любви! Пока Кант был молод, он был беден. Чтобы принимать клиентов, ему требовалось помещение. И тишина. Если бы он позволил себе влюбиться… или жениться… жену пришлось бы кормить-поить-одевать-обувать; дети, пронзительно крича, носились бы по коридору в то время, как в аудитории Кант своим слабым, еле слышным голосом пытался бы удержать внимание клиентов…

Крах! Катастрофа! И в первую очередь — финансовая.

Кант вряд ли кривил душой, говоря: «Когда мне могла понадобиться женщина, я был не в состоянии её прокормить, а когда я был в состоянии её прокормить, она уже не могла мне понадобиться». С бытовой точки зрения он долго, очень долго не мог назвать себя вполне устроенным человеком.

Петух, изгнавший философа

Кант сменил несколько квартир: на Магистерштрассе (на острове Кнайпхоф), рядом с Прегелем, ему нравилось всё, кроме шума, доносившегося с кораблей и барок. Он жил и вблизи Бычьего рынка (угол нынешней улицы Октябрьской и набережной Генерала Карбышева), и около Дровяных ворот (на противоположном Бычьему рынку берегу Прегеля).

Он довольно долго квартировал в доме книготорговца Кантера на Альт-штадтише Ланггассе (отрезок Московского проспекта от Эстакадного моста до памятника морякам-балтийцам). Этот дом, выстроенный в патрицианском стиле, отличался редкостной красотой. Квартира Канта располагалась в левой части мансарды.

Книготорговец Кантер был приятным в общении человеком, большим другом искусства и наук, в его книжной лавке, украшенной портретами учёных (в том числе и Канта), радушно встречали каждого образованного посетителя.

И вот из этого благословенного уголка Кант был изгнан… петухом соседа. Неугомонная птица (гласит исторический анекдот) очень рано начинала кукарекать, чем нарушала распорядок жизни философа. Однажды Кант не выдержал и попросил продать ему горластый «будильник». Он был готов заплатить любую цену, но… неосторожно проговорился, что петух нужен ему не в качестве еды, а только чтобы избавиться от раздражителя.

Сосед обиделся — и отказался продавать голосистую птицу. Вскоре Кант был вынужден съехать. Впрочем, по другой версии, ему досаждали остальные квартиранты.

Когда Кант обедал в гостиной, они часто и охотно присаживались к его столу. Кант терпел их общество, не демонстрируя своего недовольства. Однако он всегда следил за достойным поведением и приличными манерами своих непрошеных сотрапезников. И если кто-нибудь из них вдруг становился чересчур фамильярным или отпускал непристойную шутку, Кант немедленно вставал из-за стола и молча удалялся.

«Мои часы также будут заведены»

Воспитание не позволяло ему опускаться до уровня собеседников. Воспитание много чего ему не позволяло, — к примеру, вступить в плотские утехи с женщиной без брака. А возможность такая имелась. В 1762 году 23-летняя Мария Шарлотта Якоби писала 38-летнему философу:

«Дорогой друг! ‹…› Я надеялась увидеть Вас вчера в моём саду, но мы с подругой обыскали все аллеи и не нашли нашего друга под этим небосводом. Мне пришлось заняться рукоделием — лентой для шпаги, предназначенной для Вас. Претендую на Ваше общество завтра в послеобеденное время. ‹…› Мы ждём Вас, мои часы также будут заведены. Простите за это напоминание…»

Мария Шарлотта Якоби была чужда условностей. Выйдя замуж за солидного банкира в тринадцать лет и имея за плечами десять лет неудачного брака, она, как говорили тогда, «забросила свой чепец за мельницу».

Виц на Кафедральный собор

Письмо, составленное во французском вкусе, — прямое тому свидетельство. Интерпретаторы долго ломали головы над тем, что могла бы означать эта странная фраза относительно «заведённых часов». Одни предполагали, что это вольная цитата из популярного в то время романа Лоренса Стерна «Тристам Шенди» (папенька Тристама имел обыкновение заводить часы с маятником всякий раз, когда собирался исполнить свой супружеский долг).

Другие толкователи (в том числе и упомянутый выше знаток личной жизни Канта Ж.-Б. Ботюль) уверены, что фраза касается… чулок философа. В конце XVIII столетия, до того как длинные штаны начали вытеснять панталоны, все более-менее состоятельные мужчины носили чулки, а чтобы таковые не сползали, употребляли специальные подвязки. Но Кант, придававший своему здоровью особое значение, с одной стороны, не мог обходиться без подвязок, с другой — не мог допустить, чтобы они перетягивали артерию.

Тогда философ изобрёл хитроумную конструкцию, с помощью которой кровь могла свободно циркулировать по телу: лента, охватывающая его чулки, пропускалась через два корпуса от карманных часов (они были укреплены на каждом бедре и снабжены пружинками). Кант мог регулировать напряжение лент так, чтобы они не давили на артерию.

Выражение «также завести часы» могло означать «подтянуть чулки повыше», то есть разодеться в пух и прах. А могло и намекать на некие физиологические подробности, связанные с притоком крови в известную часть тела.

Так или иначе, сексуальная подоплёка письма г-жи Якоби очевидна: мадам, как минимум, должна была иметь сведения о том, что находится у философа под одеждой…

Кстати, подарить мужчине собственноручно вышитую перевязь для шпаги было по тем временам весьма интимным и ко многому обязывающим жестом.

…Через шесть лет Якоби снова пишет Канту, приглашая его приехать к ней в Берлин. Но он никуда не едет.

Человек со сверчком в голове

44-летний философ давно убедил себя в том, что брак — это замедленное самоубийство.

«Трудно ‹…› доказать, что достигшие старости люди большей частью состояли в браке, — пишет он. — Неженатые или рано овдовевшие старые мужчины обычно дольше сохраняют моложавый вид, чем женатые, которые, пожалуй, выглядят старше своих лет».

Но и отношения вне брака — губительны. Кант — ипохондрик («экстравагантный безумец», «человек со сверчком в голове» — так называли ипохондриков в XVIII веке). Он одержим приступами чёрной меланхолии и сосредоточен на том, чтобы удержать в себе максимальное количество «телесных жидкостей», будь то пот, слюна или сперма. Расходовать эти «жизненные соки» — расплёскивать свою жизнь.

Правда, дважды Кант чуть было не женился (об этом говорит его биограф Боровски). Но… «чуть-чуть» не считается. И то… какая женщина могла бы «вписаться» в порядок жизни философа? Каждое утро без пяти минут пять Канта будил его слуга Лампе (отставной солдат, тупой настолько, что, тридцать лет подряд принося с почты одну и ту же газету, так и не смог запомнить её названия). Кант поднимался. Когда было пять часов, он уже сидел за столом и выпивал одну-две чашки слабого чая (кофе он любил, но старался не пить, считая его возбуждающе-вредным), выкуривал одну трубку, ровно час готовился к лекциям или работал над очередным философским трактатом.

Потом, в зависимости от дня недели, он или читал в университете лекции студентам, или принимал их у себя в учебной аудитории.

Рядом с тюрьмой

В 1783 году он наконец обзавёлся собственным домом — с помощью Гиппеля, бургомистра Кёнигсберга. Дом на Принцессенштрассе, 2 (около Королевского замка), стоил 5570 гульденов. Согласно объявлению в «Вохентлихен Кёнигсбергишен Фраг-унд Анцайгарс-Нахрихтен» (об этом сообщает биограф Канта Карль), в доме имелись прихожая, аудитория, за ней — кухня и справа — комната кухарки. На верхнем этаже располагались столовая, гостиная, спальня и кабинет. В мансарде — три каморки и комната слуги. К нижнему этажу были пристроены погреб, летняя комната и курятник, крытый балкон и дровяник, а позади дома, в бывшем замковом рву, был разбит маленький старомодный сад.

Принцессенштрассе считалась одной из самых тихих улиц Кёнигсберга. Но… удовольствие от обладания собственным домом Канту отравляло пение заключённых (по соседству была расположена тюрьма). Через Гиппеля и с помощью полиции Кант пытался запретить заключённым громкое пение.

В конце концов, им было приказано петь только при плотно закрытых окнах.

Досаждали Канту и мальчишки, которые частенько бросали камни в сад философа через забор.

Интерьер дома был прост. Прихожая — темноватая, ничем не украшенная, часто — дымная. Дверь на кухню открыта, отчего запах готовящейся пищи распространялся по всему дому. На кухне, в качестве постоянных жильцов, — собака и кошка. Их обожала кухарка Канта, способная читать своим любимцам целые проповеди. Кант к домашним животным был равнодушен, но кухарку ценил и был вынужден мириться с хвостатыми обитателями дома.

В каждой комнате — стол, стулья, приличная, но простенькая горка (или добротный, но скромненький секретер). В гостиной — софа, стеклянный шкаф с несколькими предметами домашнего обихода (фарфоровыми), бюро, где хранились серебро и денежные сбережения Канта, термометр, несколько стульев, покрытых холстом.

В кабинете — два обыкновенных стола, софа, несколько стульев, комод, барометр, термометр… На полках — книги (в его библиотеке было не более пятисот книг, в то время как у других европейских философов в личных собраниях насчитывалось по две-три тысячи томов), на стене — портрет Руссо…

Сто пятнадцатый «Цицерон»

В 12.55 Кант выпивал бокал венгерского вина (пиво он презирал, считая его «пищей дурного вкуса»), в час — садился за обеденный стол.

(В романе Булгакова «Мастер и Маргарита» Воланд, говоря, что завтракал вместе с Кантом, или путает, или лжёт. Философ вообще не завтракал. Но если допустить, что Воланд принял ранний обед за поздний утренний перекус… и если учесть, что Кант никогда не покидал пределов Восточной Пруссии, — значит, Воланд бывал у нас в городе. Очень, кстати, похоже.)

Кант никогда не обедал в одиночестве, а гостей выбирал из различных слоёв общества, чтобы избежать односторонности взглядов на естествознание и политику (этим темам обычно посвящалась застольная беседа). Впрочем, в последние годы жизни он старался говорить с посетителями о… новейших средствах уничтожения клопов. Или о кулинарных рецептах.

Обед у Канта. Картина Э. Дёрстлинга

Обед состоял из трёх блюд, десерта и вина. Кант обычно ел с большим аппетитом и радовался, когда его гости отдавали должное еде.

После обеда Кант совершал прогулку до крепости Фридрихсбург и обратно, причём всегда шёл по одному и тому же маршруту, который горожане окрестили «тропой Канта».

В преклонном возрасте философ приобрёл обыкновение останавливаться у определённого дома и прислоняться к кирпичной стене, чтобы отдохнуть и насладиться видом на Прегель. Вскоре владелец дома поставил для Канта специальную скамеечку.

Вернувшись домой в шесть часов вечера, Кант читал газеты и отправлялся в кабинет, где трудился до 21.45. Около 22.00 он шёл в спальню (Кант требовал, чтобы окно там в течение всего года было плотно закрытым, и слуга Лампе проветривал спальню тайком), раздевался и ложился в постель, сопровождая это простое действо целым рядом специальных манипуляций.

Сначала он садился на кровать, потом заскакивал на неё, протаскивал угол одеяла за спиной через одно плечо к другому, затем оборачивал вокруг себя другой конец одеяла. Получался некий кокон. Упаковавшись, Кант ждал прихода сна, повторяя про себя одно и то же слово: «Цицерон». На сто пятнадцатом «Цицероне» обычно он засыпал. Если же ночью ему требовалось выйти, он ориентировался по тросу, протянутому между кроватью и уборной, чтобы не оступиться в темноте.

«Эс ист гут»

В последние годы жизни Канта Лампе совсем обнаглел. Один из хороших знакомых философа был вынужден нанять ему другого слугу и — на всякий случай — попросить сестру Канта помочь управляться с хозяйством.

12 февраля 1804 года Кант умер. Его последним словом было «Эс ист гут» («Хорошо») — как благодарное отклонение предложенной услуги.

Существует предание, что этот день был прозрачно-ясным — если не считать одного маленького лёгкого облачка, парившего на голубом небе. Люди смотрели на это белое пятнышко и говорили: «Это душа господина профессора Канта…»

28 февраля 1804 года под звон всех колоколов города двигалась длиннющая траурная процессия от дома философа к Кафедральному собору. После торжественной заупокойной службы тело Канта было погребено в профессорском склепе у северной стороны соборного хора. (Открытая колоннада вокруг могилы Канта была воздвигнута Фридрихом Ларсом в 1924 году и освящена в 200-летнюю годовщину со дня рождения Канта.)

Впрочем, сентиментальные горожане очень быстро перестали оплакивать «величайшего сына Кёнигсберга». Вскоре его дом был куплен купцом Иоганном Кристофером Рихтером, который в том же году перепродал его трактирщику Иоганну Людвигу Мейеру. В трактире, устроенном в бывшем доме философа, раз в год (22 апреля) друзья Канта собирались на поминальную трапезу. Потом обычай сошёл на нет (хотя Общество друзей — как организация — существует в Гёттингене и поныне), а трактир разорился.

В 1836 году дом всего за 130 талеров купил правительственный советник в Берлине герр Шаллер, чтобы перепродать его своему знакомому врачу Карлу Густаву Деббелину. Тот — первый и единственный! — осознал, что вместе с домом приобрёл и некие обязанности по его сохранению. Он украсил дом доской с надписью:

«Иммануил Кант

жил и учил здесь

с 1783 года

по 12 февраля 1804 года».

Но… сам дом использовался в хозяйственных целях, в саду была построена баня, в самом здании открылось справочное бюро (потом — частная стоматологическая клиника). В 1881 году наследник Деббелина продал дом фирме некоего Бернгарда Лидтке, который — «для расширения бизнеса» — разобрал все внутренние перекрытия и сделал дом Канта продолжением своего магазина…

«Звёздное небо надо мной…»

В 1893 году «обитель философа» перестала существовать. Невероятно, но факт: несмотря на преклонение перед Кантом, в Кёнигсберге не нашлось никого, кто бы выкупил его дом и передал потомкам в нетронутом состоянии (как это было в Веймаре: место, где жил Гёте, превратилось в музей).

Королевский замок и Кайзер-Вильгельм-платц

В 1904 году на одной из стен Королевского замка, со стороны Принцессен-штрассе, благодаря усилиям бургомистра Зигфрида Кёрте, появилась посвящённая Канту мемориальная доска со знаменитой цитатой из «Критики чистого разума»:

«Две вещи наполняют мою душу всё новым благоговением и удивлением, чем дольше я размышляю над ними: звёздное небо надо мной и закон нравственности внутри меня».

Доска эта была утащена в конце сороковых годов и сдана в металлолом. А Кант… остался нам. Как и то самое звёздное небо, которому он удивлялся, — символ Вечности. Перед лицом которой столетия, отделяющие нас от Канта, — всего лишь мгновения… Вот только с нравственным законом внутри нас дела обстоят гораздо трагичнее. Хотя тоже и не совсем безнадёжно…

Наш «город К.» — это город, который даже сына шорника может сделать великим философом… пусть даже в обмен на возможность простого человеческого счастья.

Кёнигсберг и полиция

Возможно, в нашем городе родилось слово «тюрьма»

Пошёл домой и… повесился

Знаменитый английский юморист Джером К. Джером ещё в XIX веке писал:

«…В Германии вдыхаешь пристрастие к порядку вместе с воздухом, здесь даже грудные дети отбивают такт погремушками. ‹…› Немец охотно любуется видом с вершины горы, если там прибита дощечка с надписью, куда и на что глядеть. ‹…› Если тут же на дереве он усмотрит полицейское объявление, запрещающее ему куда-нибудь повернуть или что-нибудь делать, то это одаривает его чувством полного удовлетворения и безопасности.

‹…› Здесь запрещается делать многое, что делать очень легко и очень интересно; существуют целые списки запретных поступков, от которых пришёл бы в восторг молодой англичанин. Так, в Кёнигсберге он может начать с самого утра, стоит только вывесить из окна тюфяк — здесь запрещается вывешивать из окон тюфяки. Дома он может вывеситься хоть сам: никому это не мешает и никто ему не запретит, лишь бы он не разбивал при этом окон и не вредил прохожим.

Затем, здесь запрещается гулять по улицам в таком платье, которое может показаться фантастическим (следующий далее перечень того, что в Кёнигсберге „verbotten“, из восемнадцати пунктов, мы опускаем. — Д. Я.).

‹…› Полицейский для немца — брамин. ‹…› В Германии городовой вызывает благоговение и восторг. Здесь каждый гражданин чувствует себя солдатом, а городовых признаёт офицерами. Городовой указывает ему, куда идти и с какой скоростью и как переходить мосты; если бы у мостов не было полиции, немец готов был бы сесть на землю и ждать, пока протечёт вся река.

‹…› Мне кажется, что приговорённому к смертной казни немцу можно было бы просто дать верёвку и печатные правила: он отправился бы домой, прочёл бы их внимательно и повесился бы у себя на заднем дворе согласно всем пунктам…» («Трое на четырёх колёсах»).

Голубая башня

Конечно, это несколько утрированное восприятие, но… на сей раз мы «гуляем» по судам и полицейским участкам «города-призрака».

Каждый средневековый город — Кнайпхоф, Альтштадт и Лёбенихт — имел свой собственный суд. Кстати, гербы этих городов взяты с их судебных печатей. Судья назывался «шоппен» («кружка»), верховный судья — «шоппен майстер». В 1517 году герцогом Альбрехтом в Королевском замке был создан апелляционный суд. В 1657-м — курфюрст Фридрих Вильгельм создал Хофхансгерихт — суд по особо тяжким преступлениям.

В 1724 году суды трёх городов были объединены в Королевский городской. В 1808-м — появился земельный суд. Кроме него, в Кёнигсберге существовали промышленный суд и долговая тюрьма, располагавшаяся в Альтштадтской Новой башне.

Первоначально приговорённых к лишению свободы либо задержанных до выяснения обстоятельств содержали именно в городских башнях. Нижние этажи башен предназначались для складирования разных припасов и имущества, верхние — под «узилище». Башня по-немецки «турм». Отсюда, кстати, и произошло русское слово «тюрьма».

(Мы не берёмся утверждать, но слово это вполне могло быть заимствовано именно в Кёнигсберге в годы, когда им правил русский генерал-губернатор. Исконно русское название места, где сидят в заточении, — «острог», «застенок», «темница», «узилище»; позже появляются «каземат», «камера»… и только начиная со второй трети XIX столетия — «тюрьма», «тюремщик» и т. д.)

Самые известные «турмы» — Голубая и Жёлтая. Голубая была построена в 1378 году. Известно, что в 1687 году в ней томилась в заключении 14-летняя девочка, обвинённая в колдовстве.

Жёлтая башня возвышалась в северной части альтштадтской стены. В сущности, она была бесполезной, и в 1796 году некий городской советник предложил её разломать. Однако городской строительный мастер Бликк вынес заключение о нецелесообразности сноса. Магистрат принял решение: «Пустая башня должна остаться для сохранения статус-кво».

«Арестхаус»

В 1800 году из соседней — Воровской — башни в Жёлтую были переведены восемь пленных — и городской советник Хампус пенял магистрату на то, что в Жёлтой отсутствует жильё для сторожей и потому использовать её как тюрьму недопустимо.

В 1811 году при штормовом ветре с Жёлтой башни начала сыпаться кровельная черепица, и магистрат «приговорил» башню к продаже. В 1812 году булочник Вернер купил её за 100 талеров и «посадил» на её крышу дом — вместо первоначального жилища, располагавшегося на шпиле с зубчатым венцом. Кстати, всё это время башня ещё не называлась Жёлтой — название появилось позже, когда в 1864 году её купил предприниматель Герман Кадах и прикрепил на неё гигантский рекламный щит ядовито-жёлтого цвета.

Вообще-то у немцев было в употреблении ещё одно словечко: «арестхаус». Первая кёнигсбергская тюрьма, которая располагалась не в башнях, была построена на руинах старой Закхаймской кирхи (ныне Московский проспект в районе картинной галереи). Кирха эта была заложена в 1640 году, построена в 1648-м, а в 1704-м в ней появился орган, но в 1764-м она… сгорела при большом пожаре в Лёбенихте. Новая кирха была воздвигнута на новом месте, а останки прежней стали использоваться в качестве «арестхауса».

…Первоначально у каждого из трёх городов было своё место для проведения смертной казни. В 1724 году, после объединения Кнайпхофа, Альтштадта и Лёбенихта, лобное место тоже стало общим и было переведено на Россгартенский рынок, где вплоть до конца XIX столетия красовалась виселица. Правда, тела повешенных с высунутыми языками перестали по два-три дня раскачиваться на ветру ещё в середине XVIII века.

Теперь это место находится на пересечении улиц Фрунзе и Клинической, аккурат перед ГТРК «Калининград».

Шеф полиции, друг Канта…

В Средние века функции надзора за правопорядком осуществляли гильдии ремесленников трёх городов, в определённые дни заступая на охрану крепостных стен. Полиция как таковая появилась в 1639 году, а после объединения трёх городов стала королевской.

Интересно, что в 1780 году директором городской полиции, а позже и обер-бургомистром был Теодор Готтлиб Гиппель — друг Канта, литератор и коллекционер. (В его собрании картин имелось много шедевров нидерландской живописи и, прежде всего — работы Франца Хальса. После смерти Гиппеля его племянник подарил коллекцию городу.)

При Гиппеле «штаб-квартира» городской полиции располагалась в его доме на Хёкерштрассе, 31 (ныне улица не существует), у Альтштадтского рынка. Но 28 июля 1831 года, когда в Кёнигсберге вспыхнул печально знаменитый «чумной бунт», это здание было разрушено. А Полицейский президиум переехал на Юнкерштрассе, 8 (ныне улица Шевченко) — в помещение табачной фабрики Шиммельпфеннига (которое до этого находилось в собственности Эфраима, берлинского «монетного еврея» короля Фридриха).

К 1895 году в городе было 103 ночных сторожа, а полиция насчитывала 122 человека. С 1912 по 1914 год известными архитекторами Лаунером и Фюрстенау было построено новое здание Полицейского президиума на Штреземаннштрассе, 13 (ныне Советский проспект, 3). Украшающий его скульптурный шлем стража порядка изваял профессор скульптуры Станислаус Кауэр.

После Второй мировой войны в этом здании расположилось Калининградское областное управление НКВД. А когда его функции были разделены между КГБ и милицией, там осталось Управление комитета госбезопасности (ныне УФСБ). Один из немногих примеров, когда уцелевшее здание используется почти по прямому назначению.

Бытует мнение, что под нынешней площадью Победы при немцах пролегала железнодорожная ветка, которая тянулась до подвалов Полицай-президиума.

К сожалению, это легенда. Никакой подземной тайной ветки не существует, как не было в ней и никакого смысла. Туннель под площадью действительно есть, но в том месте, где в XIX веке проходил ров оборонительных сооружений.

Кстати, в помещении УВД на Советском проспекте, 7, в Кёнигсберге размещалось управление Восточнопрусских электрических сетей, после войны — 7-й лагерь для немецких военнопленных. УВД «въехало» после депортации немецкого населения. А первый калининградский городской отдел милиции, между прочим, занимал дом на Кирова, 17, где сейчас располагается областная Дума.

«Зелёная Минна»

У кёнигсбергской полиции была своя «изюминка» — «Зелёная Минна». Этакий эквивалент российского «чёрного воронка» — крытый фургон с полукруглой крышей, резко отличавшийся от других экипажей на колёсах. Он был выстеган изнутри (точнее, внутренние стенки его были обиты подушками), имел в крыше отдушину, а сбоку болтался зелёный фонарь. Управлял экипажем возница, едущий верхом на чалой лошади, а сзади шёл полицейский в специальном шлеме.

В «Зелёную Минну» грузили пьяных прохожих, чтобы под аплодисменты городской молодёжи доставить «дровишки» в вытрезвитель (в полицейском участке) или на «отсидку» в кутузку на Юнкерштрассе, 8.

Кстати, о «перебравших» шнапса согражданах в Кёнигсберге трепетно беспокоились: мягкая обивка в «Зелёной Минне» была предусмотрительно сделана для того, чтобы «тела», валяющиеся на полу тряского экипажа, на поворотах и ухабах не стукались о стенки, а стукнувшись-таки — не ушиблись.

Если верить всё тому же Джерому, «клиентом» «Зелёной Минны» мог оказаться кто угодно — но только не студент!

«Некоторая свобода предоставлена в Германии только студентам, и то до известной степени: граница этой свободы выработалась постепенно обычаем. Например, в Кёнигсберге студенту разрешается засыпать в пьяном виде на улицах, но не на главных; на следующее утро полицейский доставит его без всякого штрафа домой, но при том условии, если он свалился с ног в тихом месте; поэтому, чувствуя приближение бессознательного состояния, выпивший студент спешит завернуть за угол, в переулок, и там уже спокойно протягивается вдоль канавки».

Коновалов и Либкнехт

Отдельная история связана со зданием Управления провинциального суда Восточной Пруссии, которое размещалось в восточной части северного крыла Королевского замка, рядом с Овсяной башней. 12 июля 1904 года там проходил известный далеко за пределами Кёнигсберга процесс над немецкими социал-демократами, которые помогали большевикам нелегально транспортировать в Россию газету «Искра». Обвиняемых защищал Карл Либкнехт. Процесс был поднят на небывалую политическую высоту и получил огласку в международной прессе.

Прусский суд был вынужден вынести «эсдекам» почти оправдательный приговор: они отделались несколькими месяцами заключения вместо «светивших» внушительных сроков. Эпизод этот в своё время фигурировал во всех учебниках по истории КПСС — но первого секретаря обкома партии Коновалова, исполнившего «указание сверху» снести Королевский замок, не остановила даже тень «коммунистического святого» Либкнехта…

В 20-е годы XX века Управление провинциального суда было перенесено из замка туда, где сейчас располагается Калининградский государственный технический университет. Портал украсил резьбой по штукатурке известный скульптор Герман Тилле, в главном зале была установлена бронзовая скульптура «Сидящая Юстиция» работы Станислауса Кауэра.

«Прокурор и адвокат»

А ещё в ноябре 1912 года на Хуфеналлее (ныне проспект Мира) была установлена металлическая скульптурная группа «Борющиеся зубры» работы Августа Гауля. И хотя зубры были подарены Кёнигсбергу Прусским министерством культуры безотносительно к правосудию, в народе этих мускулистых животных немедленно окрестили «прокурор и адвокат», а кёнигсбергская поэтесса Шарлотта Вюстендёрфер чуть позже сочинила стихотворение «Два быка обнажённых…», которое заканчивалось словами:

…прекрасно видно, что крупный и рогатый скот Есть тот, кто здесь судебную тяжбу ведёт.

У кёнигсбергской молодёжи с этими зубрами была связана одна забавная традиция… Нет, не та, о которой вы наверняка подумали, а гораздо невинней: подтягиваться на вытянутых хвостах — на спор, кто больше. А вот калининградская молодёжь установила свой обычай. Вот как писал об этом в местном самиздате местный бард Андрей Преголев в поэме «История Пруссии от Ведевута до Романина»:

Там два напряжённых быка обнажённых Сцепились, как наши юристы в суде. Но я-то ведь знаю, собратья по краю Меня не покинут, как крысы, в беде. И есть здесь обычай: с вульгарностью бычьей Геройски воюет родной институт. Их яйца на Пасху в пурпурную краску С опаской малюет студенческий люд…

Что ещё? Ну, пожалуй, несколько слов о первом светофоре. Он появился после Первой мировой войны на Кайзер-Вильгельм-платц перед замком. Сначала — механический: будка в виде балкона, прилепленного к углу дома. По приставной лестнице туда поднимался регулировщик и периодически вывешивал таблички «Ехать» или «Стоять». В сороковые годы будка и впрямь стала балконом, а светофор — электрическим.

Впрочем, особенности немецкой регулировки дорожного движения — отдельная тема.

Белая Дама Кёнигсберга

Что будет, если поджарить 50 кошек

Слёзы Гелиад

Самые древние легенды, касающиеся здешних мест, связаны с происхождением янтаря. Известен древнегреческий миф о том, как Фаэтон, сын бога солнца Гелиоса и нимфы Климены, решив доказать сомневающимся, что имеет божественное происхождение, взялся управлять солнечной колесницей. Но отцовские кони не слушались Фаэтона, колесница потеряла управление. Видя, что вот-вот Фаэтон в страшном пламени испепелит землю, Зевс поразил его молнией и остановил пылающую колесницу. Сёстры Гелиады нашли место, куда упало обугленное тело брата, и оплакали его мучительную смерть. Они плакали так долго и безутешно, что превратились в тополя, а слёзы их застыли — и стали янтарём.

Другая легенда — литовская. О том, как Юрате, дочь морского царя, полюбила рыбака Каститиса и, вопреки воле отца, была готова навсегда оставить роскошный замок, выстроенный для неё на дне морском. Отец, разгневавшись, опрокинул лодку Каститиса, и рыбак утонул. Замок непокорной дочери отец разбил ударом своего трезубца, а сама она, исплакав глаза, умерла. Крупные куски янтаря, согласно этой легенде, — обломки замка, а мелкие — застывшие слёзы несчастной девушки.

Таскал невесту «через камень»

У древних пруссов тоже были свои легенды. Так, недалеко от Нойкурена (теперь это город Пионерский), в парковой зоне около речки, до сих пор имеется камень, как бы расколотый на две половинки. По преданию, между этими половинками не может пройти лжец: они сдвигаются.

Будто бы когда-то в рыбацком посёлке, на месте которого потом вырос Нойкурен, жили парень и девушка, которые любили друг друга. Она была крестьянкой, он — рыбаком. Уходя в море, парень поклялся девушке, что всегда будет ей верен, — и она ответила тем же, сказав: «Я никогда не изменю нашей любви, как никогда не сойдутся половинки этого камня!»

Вид со стороны университета на Парадеплатц и здание Драматического театра

Парня не было долго. Но вернулся он с большим уловом. Тут же началась подготовка к свадьбе. Но парень вдруг решил подойти к камню… Сам он спокойно прошёл между двумя половинками, но, когда за ним последовала невеста, сверкнула молния и половинки сомкнулись, расплющив неверную.

Говорят, с тех пор почти каждый жених таскал свою невесту «через камень» — хотя редкий жених осмеливался пройти между половинками сам!

Поить пивом по самые брови

В Кёнигсберге бытовали разные легенды и сказания. В том числе — основанные на каком-либо историческом событии, типа предания о Гансе фон Загане, подмастерье сапожника, отличившемся в битве под Рудау (ныне посёлок Мельниково, Зеленоградского района). Именно Ганс фон Заган подхватил тогда знамя Тевтонского ордена и увлёк за собою рыцарей в атаку. Атака оказалась успешной. А Гансу фон Загану было даровано право раз в год приводить в Кёнигсбергский замок столько простолюдинов, сколько он захочет, — и поить их там пивом «по самые брови» за счёт казны. Памятник Гансу фон Загану работы скульптора Эрнста Филитца стоял у Кнайпхофской ратуши до прихода к власти фашистов. Которые сочли, что семитское происхождение Ганса больше не даёт ему права считаться народным героем Восточной Пруссии.

«Исторической» считалась и легенда о кесникенском трубаче. Мужчина из Кесникена под Побетеном (ныне посёлок Романово, Зеленоградского района) во время Шведской войны служил в прусской армии, попал в плен и был отправлен шведами за море. Там он зарекомендовал себя как верный слуга, ему позволили свободно перемещаться, даже верхом. Он сильно тосковал по дому. И вот однажды, взяв свою трубу и саблю, он верхом отправился по льду Балтийского моря из Швеции в Восточную Пруссию. Достигнув берега у Рантау (ныне посёлок Заостровье), он сыграл на трубе «Господь Иисус Христос — свет моей жизни». На родине он прожил месяц, после чего по непонятной причине умер. Его сабля и труба хранились в Побетенской кирхе.

Извела всех мужчин

Ну и, конечно, были легенды «народные» — о привидениях и чертях. Так, жители Альтштадта, Кнайпхофа и Лёбенихта — трёх средневековых городов, ставших затем тремя районами Кёнигсберга, — очень любили пугать друг друга рассказами о Белой Даме.

Узреть Белую Даму было дано не каждому: лишь тот, кто рождён 13-го в воскресенье ближе к полуночи, мог увидеть её, молодую женщину ослепительной красоты, с длинными светлыми волосами, в белом платье из дорогих кружев.

К людям вообще-то Белые Дамы относились вполне дружелюбно: выводили на дорогу заблудившихся путников, показывали места, где закопаны клады, помогали женщинам рожать, предсказывали будущее, но… Белых Дам очень легко рассердить. И особенно они не прощают неблагодарности.

Так, однажды мальчик, сын пастуха, заблудился в лесу и увидел прекрасную девушку. Она утешила его, вытерла ему слёзы, вывела на дорогу и сказала, что он не должен никому про неё рассказывать, но может, если хочет, прийти ещё. Он пришёл, потом ещё и ещё… Наконец девушка сказала, что должна покинуть это место, но она обязательно вернётся, когда мальчик превратится в юношу. И на прощанье подарила ему несколько камней, отливающих удивительным блеском.

Памятник Гансу фон Загану у входа в ратушу Кнайпхофа, 1925 год

Когда мальчик вернулся домой, он увидел, что камни потускнели и превратились в золотые бруски.

Через несколько лет мальчик повзрослел. Подаренное золото он истратил на наряды и выпивку, а сам превратился в ужасного волокиту. Очередную свою знакомую он как-то привёл на то место, где когда-то встречался с таинственной красавицей. Белая Дама, увидев, как юноша обихаживает девицу там, где должен был трепетно дожидаться её, Белой Дамы, возвращения, не стерпела. Девушке она дала пощёчину — чтоб та не таскалась в лес с молодыми людьми (и до самой смерти у несчастной на щеке оставался отпечаток ладони), парня — уморила, а в течение года извела и всех до единого мужчин его рода.

Вигты любили шалить по ночам

Верили в Кёнигсберге и в вигтов — домашних духов типа наших домовых. Вигты умеют трудиться не покладая рук, но под настроение могут и пошалить: стянуть со спящего одеяло, пощекотать холодными пальцами чью-то пятку, смешать в сахарнице соль с перцем, выпустить из свинарника свиней и т. д. Чтобы они поменьше шалили, их надо задабривать: ставить им в укромный уголок блюдечко с молоком, класть ношеную, но чистую одежду.

(Надо сказать, многие немки неукоснительно исполняли этот обычай даже в XX веке. Что, в принципе, приносило определённую пользу: в сельской местности выставленное в сад молоко с благодарностью выпивали ежи — и ловили потом мышей и змеюк с удвоенным рвением. А в городе — перепадало кошкам.)

…Охотно поселялись сказания и в старых кирхах. Так, в Замковой кирхе по потолку «блуждал» силуэт виноградной грозди. В Замковой слободе приезжим с гордостью показывали источник, просачивающийся из щели в камне, к которому якобы давным-давно собака (дог) привела умирающего от жажды рыцаря.

На лбу у князя выросли рога

В Кафедральном соборе при ремонте, когда восстанавливали кладку, кое-где застыли потёки раствора — такие твёрдые, что каменщик мог по ним подниматься. Со стороны казалось, что он спокойно идёт вверх по отвесной стене. Это зрелище производило сильное впечатление на непосвящённых.

Кроме того, жители города верили, что по подземному ходу (который действительно существовал) в собор периодически наведывается чёрт. А иногда в соборе появлялся призрак. Дело в том, что некий канцлер Кошпот однажды обвинил в краже перстня своего верного слугу. Тот отпирался как мог, а потом, видя, что никто не внемлет его доводам, покончил жизнь самоубийством. А через некоторое время служанка, потрошившая индюка (их было много на подворье Кошпота), нашла у него в желудке злополучный перстень. С тех пор призрак погибшего слуги появлялся в соборе всякий раз, когда в городе кого-то обвиняли облыжно.

Район Штайндамм. На дальнем плане — Штайндаммская кирха

…В Штайндаммской кирхе во время богослужения странным образом появлялся олень. С оленем — точнее, с его рогами, связана ещё одна история в духе барона Мюнхгаузена: князь Дессау, владелец имения в Норкитене (ныне посёлок Междуречье, Черняховского района), однажды курил трубку, высунувшись в окно Кёнигсбергского замка. Мимо шёл мельник, которому князь давно уже задолжал за работу. Мельник напомнил о долге — князь ответил ему грубо. Дескать, не платил и платить не собирается.

Тогда мельник, по совместительству — колдун (слуги дьявола частенько обретаются на чёртовых мельницах), пробормотал заклинание… И на лбу у князя выросли роскошные ветвистые рога. Он даже вылезти не мог — они в оконный проём не вмещались. Пришлось испуганному князю-таки раскошелиться. А мельник расколдовывать не торопился, и народ бегал смотреть на торчащего из окна рогоносца в ба-альшом изумлении.

Железная Дева

В Альтштадтской кирхе произошла мистическая подмена: в склеп торжественно было внесено тело усопшего Андреаса Осиандера, а потом — при вскрытии склепа — обнаружился в гробу мёртвый Михель Балтазар, которого считали колдуном и чернокнижником (по крайней мере, именно так его описывал Гофман).

При постройке Альтроссгартенской кирхи на фасаде неизвестно откуда «вылезли» три кирпича. Всё было рассчитано точно, каменщики работали с хвалёной немецкой педантичностью, а кирпичи — «образовались». На Альтроссгертер Кирхенштрассе (ныне улица Нерчинская) находился источник целебной воды. Он принадлежал вдове Доротее Гнадковиус, и, когда ею овладевал демон жадности и она начинала брать деньги за воду, источник иссякал.

…В Крестовых воротах иногда со страшным грохотом сами собой подпрыгивали запертые на засов створки. Работники Топорного склада на Лааке (район спорткомплекса «Юность») с гордостью показывали топор, воткнувшийся почти в потолок: его в гневе подбросил плотник, которого обсчитали в зарплате.

…Кровавый суд по особо тяжким преступлениям был связан с легендой о Железной Деве с двумя мечами в руках. Будто бы некогда по приговору суда невинная дева была утоплена в Кошачьем ручье, но вернулась с того света в проржавевших доспехах.

Большие Уши

С Кошачьим подъёмом было связано сказание о двух кошках, которые по ночам катались по Прегелю в пивоваренном котле как в лодке. Днём кошки оборачивались женщинами. Эти ведьмы наняли себе мальчугана, который им прислуживал всячески, в том числе и в постели: ведьмы, как известно, отличаются страстью к постельным утехам и игрищам. Этот мальчуган, в конце концов, их и сварил. Прямо в котле, когда они были в своей кошачьей ипостаси.

Надо сказать, с кошками в средневековом Кёнигсберге особо не церемонились. Существовало жуткое поверье: если на протяжении четырёх суток заживо поджаривать кошек, насаживая их на вертел, при полной луне (потребуется кошек пятьдесят) — в итоге появится главный кот по прозвищу Большие Уши (чёрный, ростом с овчарку, на груди у него белое пятно, спина выгнута дугой, а усы — полметра в размахе — стоят торчком) и выполнит любое желание мучителя. Вплоть до «подарка» в девять дополнительных жизней.

Правда, кошек спасало от тотального уничтожения одно обстоятельство: осуществить taghairm (так называлось зловещее заклинание) бесшумно было невозможно. А хор кошачьих голосов неминуемо привлёк бы внимание инквизиции, у которой тоже имелись Большие Уши (и отнюдь не кошачьи). Так что мучитель, скорее всего, закончил бы на костре все свои приобретённые жизни.

Конькобежец Без Головы

А ещё был чёрт, который, стоя на горе Роллберг (возвышенность в районе улицы Коперника) во времена магистра ордена Иоганна фон Тиффена, заклинал всех проходящих мимо молодых мужчин называться Иоганнесами (зачем-то ему нужно было набрать дюжину этих самых Иоганнесов). За это он предлагал немалые деньги. Но чёрт был настолько страшен, что люди улепётывали от него, и своё-то имя позабыв, а не то чтобы согласиться сменить его в угоду чёрту на чужое.

…Самое свеженькое, пожалуй, из кёнигсбергских преданий — история о Конькобежце Без Головы. Время от времени он появлялся на льду Прегеля. Мчался, выписывал пируэты, потом падал в прорубь — но так, что его голова оставалась на поверхности, самостоятельно скользя по льду. Через мгновенье он возникал над прорубью, голова объединялась с телом, примерзала — и Конькобежец снова рассекал по льду. Однако в тёплом ресторане в Хольштайне (ныне посёлок Прегольский), куда он заглянул, чтобы побаловаться пивком, Конькобежец вдруг чихнул — и оттаявшая голова отпала, да и сам он развалился на глазах у ошеломлённой публики.

Могила невест

После того как Кёнигсберг стал советским, немецкие призраки попрятались. Возможно, они последовали за депортированным населением, справедливо сочтя, что русские Иван-да-Марьи вряд ли испугаются какой-нибудь там смутной тени — после всего пережитого! Новые предания создавались вяло. Не до того было людям, поднимающим область из руин: творение легенд требует времени. Но… кое-что всё-таки есть.

Так, моя мать рассказывала странную историю: в сорок шестом году в Виттенберге — теперь это посёлок Нивенское — угорели четыре девушки. Одна из них слишком рано закрыла вьюшку на печной трубе. Поговаривали, что сделала она это специально: была беременна от лётчика из расположенного по соседству полка истребителей, а он будто бы изменил ей с её подругой.

Вот она и решила покончить с собой, и подруг заодно прихватить, в том числе и разлучницу.

Девушек похоронили в одной могиле. Обрядили в самое лучшее, укрыли парашютным шёлком — белым, как платье невесты. А через некоторое время женщины Нивенского заметили: сходишь на «могилку невест», отнесёшь цветы или конфеты или чарочку сладкого винца поставишь в изголовье, поплачешь о чём-нибудь своём, женском, — глядь, а в судьбе-то происходят изменения! У одной загулявший муж вернулся, у другой — жених нарисовался, когда уже и ждать перестала, третья, бесплодная, на могилку куколку принесла — и через месяц забеременела!

Понятно, люди про такие чудеса не кричали во всеуслышанье — всё-таки комсомолки, да в самой атеистической области страны! Но и тропинку на кладбище не забывали. Возможно, помнят эту тропинку и сейчас. Если, конечно, кладбище то ещё уцелело.

«Три короны» Кёнигсберга

Около «Парк-отеля» когда-то располагалась масонская ложа

Пожалуй, самое идиллическое место Кёнигсберга — Биржевой сад. Он располагался на берегу Замкового пруда.

Замковый пруд

Впервые этот пруд упоминается в грамоте Тевтонского ордена, относящейся к 1256 году. Тогда при строительстве водяной мельницы рыцари перегородили плотиной ручей Лёбе, который растёкся и образовал пруд, названный по первости Мельничным. Но позже братья-монахи возвели вторую плотину на севере — образовался Верхний пруд (Обертайх), где хорошо ловилась рыба.

В 1525 году орденский замок стал герцогским двором, а Мельничный пруд был переименован — в Замковый. Через 79 лет, по приказу тогдашнего регента Пруссии курфюрста Георга Фридриха Бранденбургского на пруду поселили пару лебедей. Они прижились, дали потомство… Так красивые белые птицы с гордо выгнутыми шеями стали неотъемлемой принадлежностью этого места.

В 1753 году через Замковый пруд был построен мост. Постепенно горожане научились ценить красоту этого сооружения, а дворяне стали возводить на берегах пруда свои дворцы. Правда, впоследствии они уступят место многочисленным кафе, пивным, ресторанам, трактирам и т. д., и т. п. — с яркими, призывными вывесками: «Тиволи», «Ярдин де Берлин», «Якобсруэ», «Беллевю»…

В 1810 году Замковый пруд был передан королём Фридрихом Вильгельмом III муниципальным властям Кёнигсберга — с обязательством сохранить его в качестве места для отдыха горожан.

Биржевой сад и Штадтхалле

В конце XIX века кёнигсбергское купечество на берегу Замкового пруда построило себе клуб с красивым порталом и газовым освещением — Биржевой сад, окружённый неплохим земельным участком. Кстати, тогда же Союз защиты животных на свои средства соорудил у моста домик для лебедей.

В 1895 году у северо-восточной части пруда была построена городская больница, в 1912-м южнее появился великолепный Городской зал (Штадтхалле).

Замковый мост. На заднем плане — гостиница «Белпевю» (справа), Штацтхалле (слева)

Замковый пруд

Вид с Королевского замка на Замковый пруд

В 1929 году пруд украсился водяным каскадом. Но… в этом же году, из-за бешеной инфляции, кёнигсбергское купечество не смогло нести расходы по содержанию клубного имущества. Сначала земельный участок, а затем и здание Биржевого сада были проданы акционерному обществу «Парк-отель». В 1930 году здесь была построена пятиэтажная гостиница с лифтами, парковками, фешенебельным рестораном, огромным холлом, отдельными залами для приёма гостей, смотровой площадкой, расположенной на башне…

Гостиница «Беллевю»

Официально гостиница называлась «Замковый сад», но горожане предпочитали именовать её «Беллевю». Интересно, что со стороны пруда (если, допустим, смотреть на неё, катаясь на лодке) гостиница напоминала белый пароход.

Кстати, по соседству располагалось здание масонской ложи «Три короны», когда-то учреждённой российскими офицерами (во времена семилетней принадлежности Кёнигсберга Российской империи).

В 1937 году все масонские ложи в Кёнигсберге были национализированы — и в здание «Трёх корон» перевезли из Королевского замка часть экспозиции археологического музея «Пруссия». Во время штурма Кёнигсберга всё сгорело. Экспонаты, скорее всего, так и лежат в земле, под слоем пепла и бытового мусора. А во дворе экс-ложи до сих пор растёт уникальный дуб, которому уже столетия три, как минимум…

Ворота Кёнигсберга

помнят всех прусских королей, Великое Посольство Петра I и Наполеона Бонапарта

Наша очередная «прогулка» — по воротам Кёнигсберга. Как уцелевшим, так и давно уже не существующим.

Вообще в воротах есть что-то мистическое — как в ключах от города, которые, по обычаю «галантных веков», должны были выносить очередному завоевателю на бархатной подушке. Но… ворота в Кёнигсберге строили именно для того, чтобы завоеватель — кем бы он ни был — шёл назад не солоно хлебавши.

В середине XIX века руководитель инженерного корпуса, тогда ещё не генерал-лейтенант, Эрнст Людвиг фон Астер разработал проект модернизации кёнигсбергских оборонительных сооружений. В октябре 1843 года начались масштабные строительные работы.

Королевские

Первыми были сооружены Королевские ворота, расположенные на пересечении Кёнигштрассе и Литауер Валльштрассе (теперь — улицы Фрунзе и Литовского Вала). Автором проекта, по некоторым сведениям, являлся архитектор Фридрих Штюлер.

Кстати, название «Королевские» в 1811 году получили бывшие на этом месте Гумбинненские ворота. Их построили русские инженеры в период Семилетней войны. А до этого здесь были Кальтхофские ворота, снесённые в 1717 году…

Именно через Королевские ворота триумфально въезжал в Кёнигсберг Наполеон Бонапарт. Да и вообще они часто использовались для парадных торжественных въездов и выездов.

Первый камень в основание новых Королевских ворот был заложен 30 августа 1843 года в присутствии многих важных особ, а главное — прусского короля Фридриха Вильгельма IV, который собственноручно опустил означенный камень в траншею. Такие церемонии были вполне в его духе. Не зря ведь его называли «романтиком на троне»!

В угоду королевскому вкусу ворота имели отчётливые черты неоготики: башни с бойницами, порталы характерного «стрельчатого силуэта», готические ниши, крестовые своды…

Королевские ворота. Вид с Кёнигштрассе

Штайндаммские ворота (городская сторона), XIX век

«Романтик на троне»

Кстати, всё создавалось в полном соответствии с требованиями фортификации: стены по обеим сторонам от среднего портала имеют толщину 2 метра, крестовый свод — 1,3 метра. В трёх фасадных нишах были помещены — лицом к городу — фигуры Оттокара Богемского, короля Фридриха I и герцога Альбрехта. Под ними — изображения личных гербов, вверху — гербы Замландии и Натангии (автор скульптурных изображений — Вильгельм Штюрмер). Вроде бы на «украшении» ворот настоял сам «романтик на троне»: увлечённый архитектурой (и сам создающий неплохие проекты!), Фридрих Вильгельм IV хотел, чтобы ворота, выполняя оборонительную и транспортную задачу, были ещё и эстетически безупречны. Как правило, король предлагал специалистам свои эскизы для дальнейшей доработки со словами: «Здесь имеете вы мою мазню, теперь привнесите вы разум свой». И охотно выслушивал все возражения.

В 1850 году Фридрих Вильгельм IV лично присутствовал на церемонии освящения ворот.

Первоначально Королевские ворота имели только один портал с шириной проезда 4,5 метра — пешеходы и транспорт перемещались там одновременно. В 1875 году северный каземат был перестроен под пешеходный проход, а в 1890-м — сами ворота открыты для свободного проезда.

В XX веке, с увеличением количества автомобилей, по обеим сторонам ворот были снесены валы — так освободилось место, в том числе и для движения трамваев.

«Великое посольство»

В апреле 1945-го ворота являлись одним из опорных оборонительных пунктов. По ним отчаянно долбали из артиллерийских орудий и миномётов. В итоге была разрушена часть декоративных башенок, повреждены скульптуры.

После войны ворота даже не рассматривались в качестве памятника архитектуры и прозябали в забросе и забвении. В 1960 году постановлением Совета Министров РСФСР они-таки были объявлены находящимися под охраной государства.

Ещё через 15 лет председатель Калининградского горисполкома Виктор Денисов предпринял было попытку начать реставрацию ворот, но областные власти этому воспротивились. И поставили вопрос о сносе ворот — как мешающих «полноценной организации уличного движения».

Денисов вызвал из Москвы экспертов. Те запретили уничтожение памятника архитектуры — по крайней мере, «одномоментно».

По-настоящему ворота начали реставрировать в 2005 году — к 750-летию города. Всё было довольно помпезно: и камень закладывался в присутствии сиятельных особ, и президент Путин отметился на открытии. И работы были произведены в рекордно короткие сроки, и сусального золота не пожалели… И хотя вид у ворот сейчас несколько «новодельный» — это лучше, чем обветшавшие руины. Да и музей «Великое посольство», разместившийся в воротах, живёт довольно бодрой жизнью.

Штайндаммские

Надо сказать, что Королевские ворота, отмеченные печатью монаршей любви, были далеко не самыми красивыми в Кёнигсберге. Самые красивые — Штайндаммские — не уцелели. Они располагались там, где сейчас кассы Северного вокзала — между нынешней улицей Гаражной и Советским проспектом (ранее — пересечение Штайндамм и Краузенэкше Валльштрассе).

Штайндаммские ворота имели два проезда и два пешеходных прохода.

С внутренней стороны были украшены статуей Фридриха Вильгельма IV, выполненной скульптором А. Вольфом из жёлтого песчаника, а также четырьмя гербами. Гранёные башенки, расположенные симметрично, были увенчаны изящными крестоцветами — стилизованными каменными цветами.

Штайндаммские ворота были демонтированы в 1912 году — при реконструкции вальных укреплений. Практичные немцы решили, что в качестве фортификационного сооружения ворота — в эпоху мощной дальнобойной артиллерии — никакого значения не имеют, а вот городскую застройку и транспортные потоки — тормозят. И вот… статую короля верноподданно перетащили в Крепостной музей, а красоту «каменных цветов» — уничтожили без сожаления.

Здание Полицай-президиума (теперь там располагается УФСБ по Калининградской области, угол улицы Генделя и Советского проспекта) было построено в 1912–1914 годах практически на месте Штайндаммских ворот, отправленных в небытие. Утраченная красота осталась лишь на старинных открытках.

Были снесены и Трагхаймские ворота, располагавшиеся на пересечении 3-й Флиссштрассе и Валльринг (в районе нынешней улицы Профессора Баранова).

Россгартенские

Россгартенским воротам повезло больше. Хотя их тоже сносили на рубеже 40–50-х годов XIX века. Название произошло от местности, рядом с которой они располагались. Россгартен — конские сады, точнее, конские выпасы — район, который простирался от современной улицы Фрунзе до нынешней улицы А. Невского.

Первоначально ворота были небольшими, с полукруглой аркой проездного проёма. С их внешней стороны был вырыт глубокий ров, имелся подъёмный мост и действовала хитроумная система с опускающейся решёткой, которую неукоснительно запирали на ночь. Эти-то ворота и были демонтированы, а на их месте по проекту архитекторов Штюлера, Ирфюгельбрехта и фон Хайля построены новые, в духе неоготики. Общее руководство работами и здесь осуществлял Эрнст Людвиг фон Астер.

По обеим сторонам центрального проезда (шириной 4 метра) находились боевые и караульные казематы. С внешней стороны проезд был прикрыт блокгаузом (особым сооружением, приспособленным для ведения кругового ружейного и артиллерийского огня), кордегардией (местом караула, с системой тросов и лебёдок для подъёма моста) и амбразурами. Справа и слева от кордегардии возвышались стены, также испещрённые многочисленными амбразурами.

Россгартенские ворота (городской фасад). 1930-е годы

Бранденбургские ворота (полевая сторона)

В 1911 году городские власти решили сделать широкий объезд — в стороне от ворот (чтобы узкая арка не создавала трудностей для увеличившихся потоков транспорта). А в 20-е годы XX века, когда на бывших вальных укреплениях создавался «зелёный пояс», Россгартенским воротам нашлось «эстетическое» применение: повсеместно были установлены ажурные ограды, надо рвом с водой построена изящная беседка, земляные укрепления сплошь засажены деревьями и кустарниками, сооружены лестницы и смотровые площадки… Бывшее фортификационное сооружение стало «приютом» для влюблённых, поэтов и меланхоликов, способных оценить его мрачноватую красоту.

При штурме Кёнигсберга в апреле 1945-го Россгартенские ворота оказались в зоне ожесточённых боёв, но пострадали мало. Полвека они не использовались — и только в середине восьмидесятых их отреставрировали и приспособили под специализированный рыбный ресторан «Солнечный камень».

Железнодорожные и Аусфальские

От Аусфальских ворот, построенных в середине XIX века и представляющих собой длинный и узкий туннель через вал, нам остался редюит на пересечении улицы Горной и Гвардейского проспекта. Собственно, своё значение эти ворота утратили в 20–30-е годы XX века: тогда улично-дорожная сеть прошла выше них. И они стали «воротами в никуда».

В 1995 году на крыше блокгауза Аусфальских ворот была построена небольшая православная часовня Святого Георгия Победоносца.

Железнодорожные ворота расположены с другой стороны памятника 1200-м гвардейцам: их сохранившаяся часть используется в качестве обычного автодорожного моста. И только амбразуры на внешней стороне экс-ворот напоминают об их былом предназначении. Кстати, когда-то Железнодорожные ворота были «хитом сезона»: при их строительстве впервые был применён такой элемент, как штраты в стенах арок — то есть выемки, в которые можно было укладывать горизонтально брёвна или брусья, на манер жалюзи, полностью закрывая арочный проём. Причём разобрать такое заграждение извне было невозможно. Хотя, конечно, в «сезон артиллерии» этот «хит» был уже неэффективен…

Бранденбургские

Бранденбургские ворота (ныне пересечение улиц Железнодорожной и Багратиона, 137) были возведены в 1657 году. Через сто лет, по приказу прусского короля Фридриха II, деревянные ворота были разрушены — на их месте сооружается массивная кирпичная постройка с двумя просторными проездами. В 1860-м ворота подвергаются реконструкции. Стены оборонительного сооружения украсили скульптурные портреты фельдмаршала Бойена (военного министра) и генерал-лейтенанта фон Астера.

Своим названием ворота обязаны дороге на Бранденбург (ныне посёлок Ушаково). Через них проезжал курфюрст Фридрих III на встречу с Великим Посольством Петра I. А спустя четыре года он же въезжал через эти ворота в Кёнигсберг на коронацию, после коей стал первым прусским королём Фридрихом I.

В честь этого события он учредил орден «Чёрный орёл», самый почётный в Пруссии. Позднее им были награждены и некоторые русские офицеры, отличившиеся в совместных сражениях русской и прусской армий в войнах против Наполеона, в том числе — М. Кутузов и П. Багратион. Так что название калининградской улицы, которая заканчивается Бранденбургскими воротами, в каком-то смысле не случайно. Но едва ли об этом догадывались те, кто нарекал её именем Багратиона!

А Бранденбургские ворота — единственные из всех сохранившихся в городе — до сих пор выполняют свою транспортную функцию.

Фридрихсбургские

От Фридрихсбургских ворот (улица Портовая, 39) сохранился только въезд в бывшую Фридрихсбургскую цитадель: арочный проём, обрамляющие его три круглые массивные башни и готическая надпись на фасаде «Friedrichsburg». А когда-то эта цитадель была мощной и имела форму квадрата, по углам которого размещались внушительные бастионы с ювелирно-романтическими названиями: Изумруд, Рубин, Алмаз и Жемчуг. Известно, что в 1697 году крепость Фридрихсбург посетил царь Пётр I, которому она так понравилась, что, вернувшись домой, он приказал построить по здешнему образу и подобию целый ряд фортов.

В 1910 году Фридрихсбургские ворота были выкуплены у военного ведомства городскими властями и перестали существовать как крупный военный объект. А вот уничтожать их не стали.

Кстати, ключи от Фридрихсбургских ворот хранятся в музее Казанского собора в Санкт-Петербурге — как свидетельство того, что русские войска в 1758 году овладели Кёнигсбергом.

Во время штурма Кёнигсберга советскими войсками воротам изрядно досталось. Однако подкосило их всё же не это, а долгое наплевательское отношение. Сейчас они объявлены памятником градостроительства и архитектуры, но… состояние их весьма и весьма плачевно. И даже тень Петра I не спасает.

Закхаймские

От Закхаймских ворот тоже, в принципе, осталось немного. Они находятся на пересечении Литовского Вала с Московским проспектом. Когда-то их отличительной особенностью был богато орнаментированный, украшенный крестоцветом въездной портал.

С внешней стороны под сводом ворот имелось изображение чёрного орла — символа упоминавшегося ранее ордена. Кроме того, ворота были украшены горельефами прусских военачальников фон Йорка и фон Бюлова.

Фридландские ворота (городской фасад) до реконструкции вальных сооружений

Ничего до наших дней не сохранилось.

Внутренний проезд с арками сейчас заложен кирпичом, стены покрашены в тёмно-красный цвет… Вид всё это сооружение имеет довольно печальный.

Фридландские

В 1857–1862 годах на Фридлендер Торплатц (ныне пересечение проспекта Калинина и улицы Дзержинского) были построены Фридландские ворота. Своё название они получили в честь Фридланда (ныне Правдинск), в который через них проходила дорога. Они завершали реализацию общего проекта второго оборонительного пояса укреплений Кёнигсберга — в сущности, освящение Фридландских ворот стало финалом этой огромной работы.

Точнее, ворота были реконструированы. Построили их ещё в 1657 году, когда Пруссия освободилась от вассальной зависимости со стороны Польши. Но и в своём первоначальном виде они проявили себя достойно, особенно во времена войны с Наполеоном. Известно, что после сражения под Прейсиш-Эйлау (ныне Багратионовск) Кёнигсберг оборонял гарнизон генерала Лестока. Которому удалось оттянуть на себя значительные силы французской армии.

Сульт и Мюрат (маршалы Наполеона) атаковали по двум направлениям — через Бранденбургские и Фридландские ворота, но защитники Кёнигсберга выстояли. На двое суток они отвлекли французов от русских войск, отступавших в Тильзит (ныне Советск). После чего Лесток получил указание выступить из Кёнигсберга на соединение с главнокомандующим русской армией Беннигсеном.

Лесток выполнил эту команду и прибыл в Тильзит. Русская армия переправилась через Неман по единственному мосту — за десять часов и без потерь. А французские войска входили в это время в столицу Восточной Пруссии («ключи от города» Наполеону так и не принесли).

Великий магистр и комтур крепости

После реконструкции Фридландские ворота стали ещё внушительнее: с большим числом казематов, двойной кордегардией, имевшей противоштурмовое устройство, с трёхметровыми металлическими решётками, закрывающими выход к заполненному водой рву… Всё долговечно, массивно, добротно. И — красиво. Без излишеств. Сурово и гармонично.

Фридландские ворота были единственными, украшенными статуями руководителей орденского государства. Со стороны центра города на воротах была установлена фигура Фридриха фон Цоллерна (в начале XV века бывшего комтуром крепости Бальга), а с внешней — скульптура Великого магистра Зигфрида фон Фойхтвангена, с моделью орденского замка Мариенбург в руках. (Именно он, Фойхтванген, перенёс резиденцию Тевтонского ордена из Венеции в Мариенбург, нынешний Мальборк, и именно ему Польша обязана существованием великолепного замка.)

После штурма Кёнигсберга Фридландские ворота были повреждены. Но «добивали» их позже, разместив во внутренних помещениях ворот всевозможные склады. И только когда в середине 90-х годов XX века в воротах разместился частный историко-культурный центр, которым руководил ныне покойный А. Новик, ситуация стала понемногу меняться.

Голова Зигфрида

Сейчас здесь располагается муниципальный музей «Фридландские ворота». Помещения потихоньку реставрируются. Появилась даже утраченная голова у Зигфрида фон Фойхтвангена! А в музее проводится очень любопытная экскурсия: в помещении, которое раньше было проездом, стулья ставятся прямо на фрагмент булыжной мостовой, гаснет свет, зажигаются (попеременно) фонари типа уличных газовых, а на экране «оживают» виды старого города и чёрно-белые кадры кинохроники, высвечиваются таблички с названиями улиц, звучит немецкая речь, звенят трамваи…

Впечатляет, знаете ли.

«Кровавый суд» в Кёнигсберге

А ещё «Волчье ущелье», «Железный крест», «Пеликан» — так назывались кабаки в древнем городе

…Итак, наша очередная прогулка — по Кёнигсбергу кабацкому. Если, конечно, слово «кабак» применимо к тем вполне респектабельным заведениям, которые существовали в столице Восточной Пруссии вплоть до апреля 1945 года.

«Камера мучеников»

Самым известным рестораном в городе был, конечно же, «Блютгерихт» («Кровавый суд»). Своим ужасным названием он обязан тому, что располагался в подвалах Королевского замка, где в XVII веке находилась тюрьма. Камеры которой, в свой черёд, именовались недвусмысленно: «Большой колпак», «Перцовая комната», «Испанская игла» (вариант — «Испанский сапог»), «Мученическая»… А прямо над подвалами размещался суд. Справедливый и гуманный, надо думать.

В 1732 году зальцбургский эмигрант Балтазар Шиндельмайстер арендовал подвальные помещения замка, дабы использовать их как винные погреба. А в 1737-м там открылся винный ресторан, про который в городе говорили: «Если ваш гость заблудился в Кёнигсберге, ищите его в „Блютгерихте“».

Вход туда был через пристройку, появившуюся в 1613 году под Турнирной галереей Королевского замка. Кроме хранилищ, в подвалах располагался знаменитый на всю Европу Большой зал с пятью винными бочками и деревянным макетом парусника, как бы парящего под сводами потолка. Рядом — «Камера мучеников». У одной из стен там стояли пять здоровенных бочек, украшенных затейливой резьбой, а на них восседал бог виноделия Бахус. Кстати, единственный бог, которого почитал русский царь Пётр I.

Но Пётр I в Кёнигсберге посещал другие злачные места. К примеру, трактир «К золотому поросёнку», где над большим очагом и на дубовой балке под потолком висели окорока и колбасы, а от пылающего хвороста блестела начищенная медная посуда. Огненные колбаски с фаршем, густое пиво — вот что ему нравилось. Жареные голуби, миниатюрные пирожки с паштетом, салат и прочие деликатесы, которыми лакомились знатные особы, его не прельщали.

Впрочем, о трактирах Кёнигсберга и о забегаловках для простонародья мы поговорим в следующий раз.

Пили всё, что могло гореть

В «Камеру мучеников» вёл специальный Мученический ход, на стенах которого были намалёваны злорадно ухмыляющиеся рожи. Чуть дальше находилась Рыцарская трапезная, где высоко под потолком кружили семь сов с навсегда застывшими нестерпимо жёлтыми глазами.

В ресторане существовали отдельные кабинеты для штатских и для военных. Особо торопливых обслуживали прямо у бочек. Заведующий винным погребом, облачившись в кожаный фартук, лично подносил клиентам рейнское, бордо, бургундское и — фирменное вино, прославленный «Блютгерихт № 7».

Последним управляющим рестораном был г-н Файербан.

Во время осады Кёнигсберга советскими войсками весной 1945 года жители города, оголодавшие и измученные, предпринимали настойчивые попытки дорваться до винных погребов «Блютгерихта», где кое-что ещё оставалось. (В помещениях ресторана, наспех переоборудованных под оборонительные сооружения, размещался штаб кёнигсбергского фольксштурма.) Но комендант Ляш распорядился выставить у входа хорошо вооружённых часовых…

Управляющий Файербан встретил капитуляцию вместе с остальными жителями Кёнигсберга. После чего растворился во времени и пространстве. Судьба его неизвестна. А уцелевшие в погребе вина выпили победители. За то, чтобы дойти до Берлина.

(Вообще в Кёнигсберге победители пили всё, что могло гореть. В зоологическом музее, к примеру, наши ребята выхлебали содержимое банок, в которых хранились заспиртованные экспонаты. «Тушки» повыбрасывали, спирт — употребили, музей — сожгли.)

Впрочем, кое-что сохранилось… Старожилы Калининграда рассказывают: когда в 1969 году были взорваны остатки Королевского замка, всю чёрную работу (в смысле, разборку завалов) выполняли солдаты. Однажды все они поголовно оказались в умат пьяными. И на следующий день — тоже. И ещё…

Офицеры ломали головы: денег у тогдашних солдат-срочников не было по определению, надзор за ними — строжайший, в самоволку никто не бегает. Но вот ведь ерунда какая: утром прибывают из казарм трезвые, а к обеду все уже навеселе. А к вечеру и вовсе лыка не вяжут.

К исходу недели отцы-командиры дознались: солдатики наткнулись на погреба «Блютгерихта». И шесть блаженных дней «дегустировали» отборнейшие вина многолетней выдержки. Да так эффективно, что, когда офицеры сами ломанулись в заветный подвал, там оставалось… полбочонка самого молодого вина, 37-летней выдержки…

Флек, сосиски и рыба с трюфелями

Ещё одним рестораном, не менее известным, чем «Блютгерихт», был флековый ресторан Хильдебранда на Унтеррольберге (ныне библиотека имени Чехова на Московском проспекте).

Флек — это особым образом приготовленный рубец, то есть выпотрошенный и фаршированный свиной или говяжий желудок. А сам кабак вполне может быть назван старейшим в Кёнигсберге.

Рядом с флековым, на углу Коггенштрассе и Альтштадтане Ланггассе, располагался ресторан Лёбелля, который специализировался на сосисках отличного качества. Цены здесь были вполне умеренными.

В конце XIX века обед, состоящий из четырёх блюд — супа, говядины с артишоками и картофелем, рыбы с трюфелями, пудинга со сливами и компота, — стоил не больше 25 пфеннигов.

Кстати, дороже всего здесь ценился сыр Kuhkase — с весьма специфическим запахом. Русские путешественники дико удивлялись. «Он до того дурно пахнущий, — писала жена Достоевского Анна Григорьевна, — что, я думаю, его взять в рот, так вырвет. Но немцы едят его с удовольствием, и чем гнилее сыр, тем он лучше и больше раскупается».

Жена Лёбелля, статная, миловидная, всегда сидела в зале у дальнего окна и вязала на спицах чулки. Присматривая в то же время за посетителями.

«Алые паруса»

Портовый кабак Венцеля был известен своими вкусными булочками. Располагался он в одной-единственной комнате в доме купца Нагеляйна в Кнайпхофе. (Во времена Петра I Нагеляйн был послом в России, и вообще — личностью, чрезвычайно уважаемой в Кёнигсберге.) А дом этот стоял буквально на берегу Прегеля, в том месте, где ходил паром, переправляясь на ту сторону к Лаштади.

На деревянной стене кабака были высечены буквы «А. К.» — по этим буквам кабак чаще всего и называли. Процветал он с 1890 года вплоть до строительства Северонемецкого кредитного учреждения (позднее — Торгового банка) в 1910 году. Известно, что посетителям — а ими были здесь молодые купцы, весовщики, таможенники, юнги, капитаны — предлагали к «Тюлпхен пиву» за 10 пфеннигов несколько булочек даром. Но — не больше восьми…

А вот сотрудники кредитного учреждения — «белые воротнички» — пивом и бесплатными булочками не интересовались. Для них общество «у Венцеля» было недостаточно «чистым». В итоге кабак постепенно загнулся.

…Уважали кёнигсбержцы и ресторанчик «К плавающему Темпелю» прегельского капитана Макса Темпеля. (Забавно, что «темпель» в немецком языке — это храм. Откуда и пошло название ордена тамплиеров.) Ботик Макса Темпеля, курсируя вдоль западной набережной Кнайпхофа, принимал на борт служащих Набережного вокзала, грузчиков и портовых рабочих. Выпить они умели и любили.

(В Калининграде идею плавучего ресторана в советское время попытались воплотить «Алые паруса» — «консервная банка», державшаяся на прегольской воде неподалеку от Кафедрального собора. На «Алых парусах» любили в своё время «гудеть» курсанты КВИМУ. Гранд-шиком считалось надраться до того, чтобы по трапу спускаться на полусогнутых, а то и на четвереньках. Забавные были картинки. А потом корабль проржавел. И его уволокли в неизвестном направлении.)

В Лёбенихте самым посещаемым кабаком был «Гамбринус-халле» на Тухмахерштрассе, 1/2 (теперь это район девятиэтажек на улице Зарайской). Любили жители города и «Феникс-халле», чуть выше «Гамбринуса», на холме.

Тётка Фишер

Но особой достопримечательностью Кёнигсберга была «тётка Фишер».

С 1814 года она владела кабачком под названием «Волчье ущелье» на пересечении Мюллергрюнд («Мельничное ущелье» — там, где теперь каскад неработающих фонтанов перед недостроенным Домом Советов) и Францёзишештрассе. Посетители называли её на французский манер: «мадам». Она подавала знаменитое лёбенихтское коричневое пиво в кружке с крышкой.

Кроме того, её клиенты — а ими по преимуществу были студенты, приходившие к «мадам Фишер» целыми корпорациями, — обожали грог, баварское пиво, яичный коктейль (флипп), хоппель-поппель (типа нашего гоголя-моголя), ромовый пунш… И заедали всё это дело флеком и горячими сосисками «Книстхен» («колено»), «Зеехундшен» (переводится как «тюлень» — или, точнее, «тюлений жир») по 5 пфеннигов за штучку. А ещё особым блюдом — «Моорхундшен» (название неаппетитное — «болотная собачка»). Это двухлетней выдержки копчёный серый творожный сыр с тмином и луком, 10 пфеннигов за порцию.

Тётка Фишер, скончавшаяся в столетнем возрасте, была оригинальной особой: все новинки цивилизации она отметала категорически. Спичек не признавала — клиентам, желающим закурить, выдавали лучинки. Или — предоставляли возможность поджечь сигару от огня на кухне. А блюда готовили там чуть ли не на кострах. Иного топлива, нежели древесный уголь, тётка Фишер и знать не хотела. Газовые плиты и горелки казались ей противоестественными.

Никогда в жизни она не пользовалась услугами железной дороги, не поднималась на борт парохода, глубоко презирала модные вещи, называя их «финтифлюшками».

Интерьер её кабака был соответствующим — как если бы вы ели и пили в музее: гравюры столетней давности на стенах… древние часы с кукушкой — но без кукушки, которая от старости сломалась и упорно не хотела вылезать из своего «домика»… стол, сработанный 160 лет назад… 12 реликтовых оловянных кружек… старенький питьевой штоф, на котором мелком отмечались деления…

Но всё это выглядело чисто, аккуратно, уютно — и даже требования тётки Фишер, чтобы в её кабаке не играли в новомодный вист, а резались в «den Skat» (тоже карточная игра, но «ровесница мамонтов»), студентов не смущали. Тётку Фишер они любили. И искренне оплакивали её кончину в 1886 году. После её смерти «Волчье ущелье» потеряло свою привлекательность.

Выгнали из ресторана

Около 1900 года ресторан закрылся, но был потом возрождён под сводами Россгартенского Пассажа (начало улицы Клинической). Впрочем, без особого успеха. Как не увенчались успехом и попытки отдельных рестораторов приобщить кёнигсбержцев к французской и английской кухне.

Вкусы у немцев были простыми. Всякие там «Consomme au Pommes D’Amour», «Sylphides a la creme a Ecrevisses» и прочие гастрономические тонкости были выше их желудочного понимания. И обычный бюргер, и господин из местного высшего общества одинаково любили сосиски с жареной кислой капустой, гороховый суп и пиво. А их жёны лакомились пирожными и горячим шоколадом в одних и тех же дамских кондитерских.

…Русские путешественники удивлялись тому, что в немецких ресторанах у каждого официанта — своя узкая специализация. Тот, кто носит хлеб, никогда не отзовётся на просьбу «поторопиться с пивом» — а тому, кто подаёт суп, абсолютно без разницы, принесли клиенту хлеб, поставили перед ним солонку или же нет.

Немецкие официанты прислуживали без той почтительной угодливости, какой отличались «человеки» в российских ресторанах и трактирах. Они не носились по залу с такой скоростью, что фалды их фраков завивались жгутом, — а, напротив, перемещались неторопливо и обстоятельно. Зато клиент мог быть уверен: ему не «втюхнут» залежалый продукт, а сдачу принесут с точностью до пфеннига…

Одну русскую даму с позором выгнали из ресторана, когда она, по московской привычке, начала возмущаться абрикосовым кремом, поданным на десерт, — дескать, он отвратителен.

Францёзишештрассе, 1930-е годы

Вход в ресторан «Блютгерихт» в западной части замкового двора

В Большом зале ресторана «Блютгерихт»

Официант переспросил: «Schon Sie wollen zagen?» («Хороший, вы хотите сказать?») Думая, что дама просто ошиблась в слове.

Но та повторила: «Abscheulich» («Отвратительный»).

Через пару минут вышел хозяин ресторана, позвал швейцара — и привередливую клиентку выпроводили, не дав доесть тот самый «отвратительный» крем. Впрочем, денег за обед тоже не взяли…

Съели собаку

После штурма Кёнигсберга все рестораны закрылись. В городе голодали и побеждённые и победители. Михаэль Вик в книге «Закат Кёнигсберга. Свидетельство немецкого еврея» вспоминает:

«Одичавшие собаки избегали встреч с человеком, каким-то образом чуя его намерения. Всех кошек давно уже съели. Однажды средних размеров собаку сбил мчащийся джип. В состязании за её труп я оказался победителем и понёс добычу домой. ‹…› Её мясо пришлось всем домашним по вкусу и укрепило наши силы. А однажды в куче мусора мне попалась на глаза целая банка сиропа — вот это удача!»

А первая переселенка Н. А. Пискотская говорит:

«В голодную зиму 1947 года стоимость буханки хлеба подскочила до 100–120 рублей. Стакан муки стоил пять рублей. ‹…› На базаре хлеб продавали по кусочкам. Кусочек — десять рублей. Резали хлеб на десять частей и так продавали».

Ещё одно свидетельство:

«Летом сорок шестого года около бани на улице Павлика Морозова открыли коммерческий магазин, где изредка продавали хлеб… У дверей топталась огромная масса людей. Дверь время от времени открывалась, отсчитывали двадцать человек и запускали в магазин; там их отоваривали и выпускали через другую дверь. ‹…› Ко мне прижали пожилую немку интеллигентного вида, в соломенной шляпке с вуалью. До войны таких было много. Толпа давит, кости трещат, день жаркий. Старушка шепчет что-то по-своему. И вдруг я явственно слышу от неё по-русски: „Эх… твою мать!“»

И ещё:

«В 1947 году, четвёртого декабря, отменили карточки (это уже говорит ветеран А. Н. Соловьев. — Д. Я.). Мать на стол положила целую буханку хлеба и говорит: „Ешь“. Я отрезал кусок, а она говорит: „Всю ешь“. Я впервые съел целую буханку, впервые почувствовал себя сытым, а мать вдруг заплакала навзрыд» («Восточная Пруссия глазами советских переселенцев»).

Тут уж было не до кабаков. Они появились позже — и «гудели» там по преимуществу вернувшиеся из загранки моряки. А в их отсутствие — морячки. Кулинарные изыски резвящийся народ волновали мало: еда во всех ресторанах была примерно одинаковой. Как и выпивка. И музыка тоже.

В кабак ходили, чтобы поразвлечься: потанцевать и «снять» кого-нибудь на вечерок.

Морячки прикалывались: «Мы с мужем сейчас оба в Атлантике. Только он на судне, а я — за столиком». (Знаменитый рыбацкий ресторан в Калининграде назывался «Атлантикой».) Но это уже совсем другая история, к Кёнигсбергу относящаяся мало.

Красное знамя над Кёнигсбергом

вывешивали каждый раз, когда в городе случался пожар

Как ни странно, красное знамя появилось на самой высокой башне города задолго до апреля 1945 года. Ещё в Средние века. Его вывешивали на Центральной башне Королевского замка, если где-то в городе вспыхивал пожар.

Вообще Кёнигсберг горел столько же, сколько и строился. Почти все семьсот лет. С января 1255-го по апрель 1945-го.

Миллионендамм

Первый грандиозный пожар произошёл в 1262 году: во время «Великого восстания» пруссов было сожжено первое поселение на Штайндамме, севернее замка.

В 1513 году в Кнайпхофском Форштадте сгорели госпиталь Святого Антониуса, Зелёный мост и все окрестные склады. 10 августа 1539 года в хлебопекарне начался пожар, почти уничтоживший Закхайм и Россгартен (сейчас это район между строящейся эстакадой — «мостом в никуда» — на Московском проспекте и улицей Клинической).

В августе 1756-го огонь вспыхнул в районе Россгартенского рынка (ныне начало улицы Фрунзе). История умалчивает о количестве жертв и разрушений, но можно предположить, что их было немало: в средневековом городе дома и хозяйственные пристройки лепились друг к другу кучно, а языки пламени перекидывались через узкие улочки Альтштадта с лёгкостью невообразимой.

11 ноября 1764 года в деревянной будке-мастерской, где шили паруса (сейчас это район спорткомплекса «Юность»), что-то загорелось. Под воздействием ветра огонь мгновенно охватил Альтштадт, Лёбенихт и Закхайм. Дотла выгорели четыре кирхи, Лёбенихтская ратуша, приют для нищих, 369 домов, 49 складов…

Погибли 27 человек — из них 23 душевнобольных пациента Лёбенихтского госпиталя. Ущерб составил пять миллионов талеров. (Тогдашний талер по покупательской способности был равен русскому золотому рублю. Три рубля тогда стоила корова. А хорошую курицу можно было купить и за гривенник.)

Король Фридрих Великий пожертвовал погорельцам 150 тысяч талеров из личной казны. Из обломков разрушенных зданий была насыпана Миллионендамм («Миллионная дамба»).

Сгорела даже синагога

25 мая 1769 года пожар в Форштадте «выкосил» 76 домов (в том числе и принадлежавший семье Канта) и 143 амбара с хлебом.

В 1775-м пожар в Форштадте и Хаберберге уничтожил 988 построек.

4 мая 1803 года огонь, «текущий» по Нойер Грабен (ныне улица Красноярская), поглотил 26 домов. Также сгорели склады и знаменитый сад Сатургуса (в настоящее время не существует, сейчас на его месте стоят многоэтажные дома между улицами Мариупольской и Красноярской).

14 июня 1811 года колоссальный пожар начался на Кнайпхофе, в районе складов. Зрелище, по воспоминаниям очевидцев, было прямо апокалиптическое: обрушившись в воду, продолжали пылать 400 бочек масла и дёгтя. Пламя перекинулось на многочисленные причаленные лодки — они тоже горели на воде как факелы. В огне пожара погибли 144 дома, 134 склада, Зелёный портовый кран, синагога и 27 тонн хлеба.

2 августа 1839 года пожар вновь вспыхнул в складском районе порта. Сгорели бесчисленные склады, корабли и Красный кран.

В 1845 году пламя «съело» 14 складов Кнайпхофского Форштадта с хлебом и товарами на сумму 300 тысяч талеров.

Снесло купол крематория

XX век открыл новую страницу в «огненной летописи» Кёнигсберга.

4 августа 1916 года в Ротенштайне (ныне район в конце улицы А. Невского) взорвался склад боеприпасов — 44 человека погибли, около сотни были ранены.

10 апреля 1920 года в Ротенштайне опять «грохнуло» — взлетел на воздух ещё один склад со взрывчаткой. Погибшие исчислялись десятками. Взрывная волна снесла купол крематория, который был украшен фресками работы известного художника Отто Эвеля.

И наконец, в ночь с 26 на 27 августа 1944 года английская авиация совершила свой первый налёт на Кёнигсберг. Была уничтожена северная часть города. Разрушены Альтроссгартенская кирха, здания правительства, университетской библиотеки…

В ночь с 29 на 30 августа второй налёт англичан довершил пейзаж: на город ухнул град из спаренных фосфорных бомб. Центр был буквально выжжен. Сохранились, в сущности, только кирпичные остовы зданий… Впрочем, мы забежали вперёд. Вернёмся в позднее Средневековье.

Первая в Европе

Естественно, с пожарами пытались бороться. Ещё до объединения трёх городов в каждом из них были свои добровольные пожарные дружины — при профессиональных гильдиях пекарей, мясников и т. д., и т. п. А вообще в случае возникновения пожара всё мужское население должно было явиться «на объект» и приступить к подручным работам. К примеру, таскать вёдрами воду…

Сожжённый Кёнигсберг в 1944 году. Картина Ф. Мартена

Первая городская профессиональная пожарная команда была учреждена в 1858 году. Вы будете смеяться (мол, Кёнигсберг — родина слонов), но именно она считается первой профессиональной пожарной частью в Германии. А может быть, и в Европе. Команда располагалась на Унтерлаак, 29/30 (ныне Ленинский проспект), и состояла из бранддиректора (начальника) Шонбека, 2 брандмейстеров и 85 пожарных.

В различных частях города были созданы пять пожарных депо: в Альтштадте (недалеко от того места, где сегодня находится спорткомплекс «Юность»), Лёбенихте (район улицы Зарайской), Форштадте (около Дворца культуры моряков), Нассер Гартене (улица Нансена) и Понарте (там, где сейчас кинотеатр «Родина»).

Все подразделения были оснащены брандспойтами (пожарными насосами), а в центральном депо — на Форштадте — брандспойт был ещё и паровой.

Упряжки лошадей для транспортировки пожарных и их «арсенала» должен был на безвозмездной основе предоставлять город. Он же обеспечивал не только содержание «грузового парка», но и штатную единицу — кучера.

Треть коровы

Для постоянного наблюдения за городской территорией на башне Королевского замка постоянно сидел специальный пожарный постовой. Если где-то замечался «очаг возгорания», постовой — днём — вывешивал в направлении места пожара красное знамя, а ночью — красный фонарь. Одновременно на башне начинал звонить пожарный колокол.

По установленному в городе порядку пожарная команда должна была мчаться «на объект» с брандспойтами наперевес, а всё оказавшееся поблизости мужское население — становиться к пожарным помпам для ручной подачи воды.

Тот, кто прибывал на место пожара первым, получал премию в один талер (треть коровы).

Служба пожарных была нелегка. После 48 часов караульной службы ещё сутки они находились в депо, выполняя различные работы, или откомандировывались (в качестве охранников) на театральные спектакли. Или — в качестве спасателей — на пруды у городских купален, «пасти» отдыхающих.

А иногда после окончания этой смены снова звонил замковый колокол — и пожарные снова должны были явиться в своё депо. Не явившегося три раза — незамедлительно увольняли со службы. А поскольку зарплата рядового пожарного составляла около 20 талеров (у тех, кто был чином повыше, — соответственно, и оклад был побольше), то имело смысл упираться. Случалось, что пожарные не бывали дома по целым неделям.

Отправили в Сибирь

Обычно при получении сигнала о вспыхнувшем где-то пламени перед пожарной упряжкой ехал велосипедист. За ним — галопом — сильные лошади, везущие телегу с брандспойтом. Если дело происходило ночью, дорогу освещал пожарный с факелом. Это было жуткое и красивое зрелище…

На улицах Кёнигсберга. 1930-е годы

В начале XX века в Кёнигсберге построили ещё три пожарных депо, в том числе и на Врангельштрассе, 12 (здание на улице Черняховского, 52, в котором сейчас располагается областная ГИБДД). В Набережном депо находился пожарный моторный бот «Брюнс», служивший для тушения плавучих «очагов возгорания».

На улицах города на расстоянии 100 метров друг от друга были установлены 750 больших надземных гидрантов и 1000 малых, подземных (в современном Калининграде их значительно меньше). Кроме того, в пригородах Кёнигсберга — Метгетене (посёлок имени А. Космодемьянского), Танненвальде (Чкаловск), Кведнау (Северная Гора), Лауте (Исаково), Зелингфельде (Борисово), Кальгене (Кальговка), Юдиттене (улица Менделеева) — располагались отдельные пожарные группы.

В апреле 1945 года кёнигсбергских пожарных — одетых, естественно, в форму — посчитали военными. И отправили в Сибирь. Тушить пожары в Кёнигсберге никто тогда не собирался.

Огнемёт брандспойту не товарищ

Как вспоминает один из ветеранов, воевавший в составе 3-го Белорусского фронта:

«…Наши солдаты считали, что они попали на территорию врага. Начали сжигать, начали искать клады. Тут что было: солдат в здание заходит, ага, темновато немного. Там бумаги какие-то на полу разбросаны. Вот он взял бумагу, зажёг. Посветлее стало. Бросил её на пол, там другие загорелись, совсем светло стало…

Начинает подниматься по лестнице на другой этаж. Пока там осмотрел всё, внизу уже загорелось. Ему приходится со второго этажа прыгать…» («Восточная Пруссия глазами советских переселенцев».)

Об автоматчиках, которые выжигали интерьеры уцелевших домов из огнемётов, мы вообще не говорим… Естественно, огнемёт брандспойту не товарищ.

Так и закончилась история кёнигсбергских пожарных. Кстати, в 2008 году эта команда отметила бы 150-летний юбилей. А вот калининградские пожарные эстафету не подхватили. Видимо, не вспомнили вовремя о столь знаменательной дате.

Дуэли и свадьбы в Кёнигсберге

Пока студенту-холостяку сносили половину черепа, жениху выносили хлеб-соль

«Прогуливаясь» по Кёнигсбергу, нельзя не сказать об обычаях жителей древнего города. Кёнигсбержцы, конечно же, отмечали Новый год, а в день Ивана Купалы кидали в воду венки из полевых цветов, дарили марципановые сердечки, ходили на фейерверки (непременный атрибут массовых гуляний в дни городских праздников). Но были среди здешних увеселений в те далёкие времена и весьма эксклюзивные занятия. Типа «мензуры».

Привычка к зверству

«Мензура» — это студенческая дуэль, очень популярная в Кёнигсберге вплоть до начала Первой мировой войны.

Немецкий студент образца XIX — начала XX веков — прелюбопытный субъект. Как правило, он увлекался бильярдом, проводил время в душных ресторанах, пил пиво и принадлежал к какой-нибудь корпорации.

Каждый университет в Германии, в том числе и Альбертина, подразделялся приблизительно на двенадцать отдельных корпораций, каждая из которых должна была иметь строго определённые цвета знамени и шапок, а также строго определённую излюбленную пивную, куда члены других корпораций категорически не допускались. Главное занятие членов этих обществ состояло в том, чтобы драться со студентами из других корпораций. Или — друг с другом.

«Гуляя по улицам Кёнигсберга, — писал англичанин Джером К. Джером, — на каждом шагу встречаешь джентльменов с дуэльными шрамами на лице. Дети здесь играют „в дуэль“ сначала в детской, потом в школе, а затем, будучи студентами, уже серьёзно играют в неё от двадцати до ста раз. ‹…› Знаменитая „мензура“ вырабатывает одно — привычку к зверству. Говорят, она требует ловкости, но это не заметно: остаётся впечатление чего-то неприятного и смешного, как от драки в балаганных театрах. ‹…›

В аристократическом Бонне или в Гейдельберге, где много иностранцев, дуэли проходят в более выдержанном стиле: в хороших комнатах, в присутствии седовласых докторов, которые оказывают помощь раненым, между тем как ливрейные лакеи обносят публику угощениями, так что всё получает вид живописной церемонии. Но в более скромных университетах, где рисоваться не для кого, студенты ограничиваются самым главным…

Кёнигсбергская открытка, начало XX века

Комната мрачная, голая, стены забрызганы пивом, кровью и стеарином, потолок закопчён сигарным дымом, пол усыпан опилками. Толпа студентов разместилась где попало — на деревянных скамьях и табуретках, на полу; все курят, разговаривают, смеются…»

Кровь хлещет ручьём

«В центре комнаты стоят друг против друга соперники, огромные, неуклюжие, с выпученными глазами, в шерстяных шарфах, намотанных вокруг шеи, в каких-то фуфайках на толстой подкладке, похожих на грязные одеяла; руки просунуты в тяжёлые ватные рукава, подняты… не то это воины, каких изображают на японских подносах, не то нелепые фигуры с вычурных часов.

Секунданты тоже начинены ватой, на головах у них торчат шапки с кожаными верхушками; они ставят соперников в надлежащую позицию, причём так и кажется, что послышится звук заводной пружины… Судья садится на своё место, даёт сигнал — и немедленно раздаются пять быстрых ударов длинных эспадронов… Тот, кто сильнее, кто может дольше удержать неестественно согнутой рукой в толстом рукаве огромный неуклюжий меч, — выигрывает.

Общий интерес сосредоточен не на борьбе, а на ранах: последние обыкновенно приходятся по голове или в левую половину лица, иногда взлетает в воздух кусок кожи с черепа, покрытый волосами. ‹…› Конечно, из каждой раны в обилии течёт кровь; она брызжет на стены и потолок, попадает на докторов, секундантов и зрителей, делает лужи в опилках и пропитывает толстую одежду дерущихся… После каждого ряда ударов подбегают доктора и уже окровавленными руками зажимают зияющие раны, вытирая их шариками мокрой ваты, которые помощник держит готовыми на тарелке. Понятное дело, лишь только соперники становятся на места и продолжают свою „работу“, раны в ту же минуту раскрываются и кровь хлещет из них ручьём, почти ослепляя дерущихся и делая пол у них под ногами совершенно скользким…

Таких дуэлей бывает несколько в неделю, причём на каждого студента приходится до дюжины в год. Но бывает ещё особая мензура, на которую зрители не допускаются: она происходит между студентом, опозорившим себя хоть малейшим движением во время дуэли с товарищем, и лучшим бойцом всей корпорации; последний наносит провинившемуся целый ряд кровавых ран; и только после этого, доказав своё умение не шелохнуться, когда ему снесут половину черепа, студент считается омытым от позора и достойным остаться в ряду своих товарищей…» («Трое на четырёх колёсах».)

Разбивали стаканы

Ещё одна кёнигсбергская студенческая традиция — пирушка, называемая «Кнайп». Она могла устраиваться отдельными студентами, которые приглашали товарищей (числом от дюжины до сотни) в излюбленный ресторан и там «накачивали» пивом до полного изумления.

Иногда пирушка устраивалась всей корпорацией. Тогда при появлении каждого нового товарища все уже сидящие за столом вставали, щёлкали каблуками и отдавали честь. Когда сборище было в полном составе, избирался председатель, чья обязанность заключалась в дирижировании хоровым пением. На столе раскладывали ноты (по одному печатному экземпляру на двух человек), председатель кричал: «Номер двадцать девятый! Первый куплет!» — и все дружным хором затягивали первый куплет.

Студенты Кёнигсбергского университета в форме корпорации «Тевтония» в зимнем семестре 1927/28 года

По окончании каждой песни председатель кричал: «Прозит». Ему отвечали: «Прозит» — и осушали стаканы. Вставал и кланялся пианист-аккомпаниатор, все кланялись ему в ответ. Входила девушка (типа официантки) и снова наполняла стаканы пивом.

С особенной торжественностью провозглашался тост, называемый «Саламандра», в честь какого-нибудь почётного гостя. «Теперь, — объявлял председатель, — мы разотрём Саламандру!» Все вставали, торжественно-внимательные, как полк на параде.

«Ad excitium Salamander!» («Да здравствует Саламандра!») — говорил председатель. — «Eins!.. („Раз!..“) (все быстрым движением тёрли дном стакана по столу) Zwei!.. („Два!..“) (стаканы опять стучали, описывая круг) Drei! Bibite! („Три! Пива!“)(все, залпом осушив стаканы, подымали их над головой) Eins!.. (пустые стаканы катились по столу, описывая круг) Zwei!.. (ещё раз) Drei!!! (все с размаху разбивали стаканы о стол и усаживались по местам)».

На этих пирушках случались и дуэли. Правда, шутливые: два товарища понарошку ссорились, выбирался судья, приносили две большие кружки пива, судья давал сигнал — и пиво исчезало в глотках. Тот, кто первый стукнет пустой кружкой о стол, объявлялся победителем.

Воровали невесту

Впрочем, всё это шалости холостяков. Серьёзная, обстоятельная жизнь начиналась для немцев со свадьбы.

Особо торжественно свадьбы справлялись в селе. Неважно, в господских имениях или крестьянских дворах. К событию готовились заранее. Забивали скот и домашнюю птицу, сооружали длинные столы. Вся родня помогала семье невесты варить, жарить и парить еду.

Накануне свадьбы колотилось очень много посуды. Считалось, что гора черепков — залог долгой и счастливой жизни молодожёнов. Особое внимание уделялось украшению — в виде цветочных гирлянд — свадебной кареты и «гостевых» телег. Утром накануне венчания жених подъезжал к дому невесты. Ему выносили хлеб-соль (совсем как в России), невеста встречала его в свадебном платье, с цветочным венком на голове и украшением из одной-единственной монеты.

Затем гости произносили поздравительные речи — перед входом в дом, на пороге, в комнатах, в хлеву… Везде молодым желали счастья и побольше детей. Все женщины, принимавшие участие в свадебной церемонии, украшали головы венками из цветов, а мужчины прикрепляли к одежде бант с широкой свисающей лентой.

Кстати, на Куршской косе использовались ещё и венки из еловых веток.

Собственно свадебные «прихваты» на селе были такими же, как и в России: молодожёнам кричали «Горько!», связывали их длинной лентой или полотенцем, воровали невесту и возвращали за выкуп…

Гости напивались и наедались за здоровье молодых так, что падали под столы и там засыпали. Благо свадьбы устраивались, как правило, в конце лета и самом начале осени.

В городе пышных церемоний не устраивали. Обряд венчания совершался либо в церкви, либо в каком-нибудь учреждении (к примеру, если жених и невеста окончили одну школу, священник мог обвенчать их в школьном дворе). Потом все ехали к месту проведения праздничного обеда. Веселились в городе не два-три дня, как на деревенских вольных хлебах, а гораздо скромнее: до вечера. А всё остальное, в принципе, как у нас…

Венчание в спортзале «Шторм»

Это уж точно. Насчёт «как у нас». В Калининграде сложилась парадоксальная ситуация: самые русские свадьбы — с православным обрядом венчания — оказываются в то же время и самыми «кёнигсбергскими». Почти все православные храмы (кроме церкви на площади Победы) — бывшие кирхи.

Мы, к примеру, венчались в Балтийском районе — в той самой кирхе, вокруг которой когда-то объединились прихожане Понарта… А потом она долгое время функционировала как спортзал «Шторм», пока в начале девяностых не приняла православие. Причём, надо отметить, приняла чрезвычайно удачно. Уцелевшие готические элементы в оформлении интерьера отнюдь не вступают в противоречие с иконами в золочёных окладах. А лики православных святых спокойно взирают со стен, сложенных из знаменитого кёнигсбергского кирпича.

А когда под этими сводами раздаётся многоголосое «Аллилуйя!», а потом под колокольный звон ты выходишь из красного — и по силуэту совершенно не русского — храма и двигаешься по узкой улочке, которая совсем ещё недавно (из детства помнится) была выложена серым булыжником… тем, довоенным, отшлифованным почти до зеркального блеска (это сейчас там асфальт), возникает такой эффект «дежавю»…

Короче, тому, кто не родился в Кёниге, этого не понять. Не дано, уж простите. Причастность к исчезнувшему, но растворённому в пространстве и времени миру осознаётся на подсознательном уровне. Потому что «рукописи не горят», а Атлантиды не исчезают бесследно.

Кёнигсберг и медицина

В 1635 году здесь была сделана первая в Европе операция. Из желудка крестьянина Грюнхуде хирург Швабе извлёк нож…

Гуляя по Кёнигсбергу, нельзя не сказать о врачах и больницах великого «города-призрака». Не для того, конечно, чтобы сравнить былое с нынешним, — сравнение может оказаться отнюдь не в пользу современности…

А хотя бы для того, чтобы назвать имена врачей, записанных в скрижалях истории.

Это каким же надо быть доктором, чтобы имя твоё продержалось на этих самых «скрижалях» почти шесть веков! Всяко не просто «участковым» — чьи функции подчас сводятся к выдаче больничных листков и к грозному рыку «Следующий!».

Удар молотка по темечку

Первый городской врач появился в Кёнигсберге в 1458 году. Это был доктор медицины Якоб Шиллинг Хольц.

В 1513 году Великий магистр Тевтонского ордена Альбрехт привёз придворного лекаря Иоганнеса Хорна, а в 1536-м в городе появился первый врач еврейской национальности Исаак Май.

А на Пасху 1541 года герцог Альбрехт пригласил для лечения своего тяжело заболевшего придворного советника очень известную личность — настоятеля Фромборгского кафедрального собора врача Николая Коперника.

В 1544 году был основан Кёнигсбергский университет, где работал первый профессор медицины Иоганн Плактомус. Лейб-врач герцога Альбрехта Андреас Аурифабер в то же время занимался исследованием лечебных свойств янтаря. (В современной альтернативной медицине использование в лечебных целях янтаря и янтарной кислоты считается весьма перспективным направлением.)

А в 1635 году в Кёнигсберге состоялась первая в Европе хирургическая операция на желудке. Городской хирург Даниэль Швабе разрезал брюшную полость крестьянину Грюнхуде, вскрыл желудок и… удалил проглоченный беднягой нож длиной 17,5 сантиметра!

Сами понимаете, об анестезии и стерильности медики того времени имели самое смутное представление. Чтобы незадачливый глотатель ножей не дёргался при вспарывании ему живота ланцетом, его привязали к специальной доске. История умалчивает, каким образом был обеспечен хотя бы «местный» наркоз: дали бедолаге выпить шнапса или, к примеру, оглушили ударом молотка по темечку… Но! Пациент выжил. И спокойно прожил после этой операции ещё много лет.

По ночам воровали трупы с кладбищ

В 1637 году в Кёнигсберге было осуществлено первое анатомическое вскрытие, а чуть позже профессор Бутнер построил частный анатомический театр.

Это было явлением прогрессивным, если вспомнить, что в средневековой Европе любая попытка вскрыть труп — в учебных, познавательных или любых других целях — жестоко преследовалась церковью. Студенты-медики воровали трупы с кладбищ по ночам — с риском для собственной жизни, ибо святая инквизиция к подобному «богохульству» была нетерпима.

В 1793 году в Кёнигсберге открылось первое акушерское учебное заведение, а в 1803-м доктор Мотерби произвёл первую в Восточной Пруссии вакцинацию от оспы.

В 1851 году профессор Герман Людвиг Гельмгольц (физик и физиолог) основал Союз научной медицины. Кроме того, в течение шести лет работы в Кёнигсберге он изобрёл офтальмоскоп, которым до сих пор пользуются глазные врачи всего мира.

…В 60-е годы XVIII века на весь город приходилось шесть врачей. Пятеро из них были армейскими.

Первые больницы открылись в Кёнигсберге в конце XVIII века. В 1764 году коммерческий советник Фридрих Рейнгольд Фаренхайд пожертвовал 50 тысяч гульденов на строительство больничного корпуса, а его сын — Иоганн Фаренхайд — через некоторое время ещё дважды делал, как мы бы сегодня выразились, спонсорские взносы по 10 тысяч гульденов.

Фаренхайд-младший известен ещё и тем, что в 1799 году поселился в имении Байнунен (нынешний Озёрский район), где собрал великолепную коллекцию живописи и античной скульптуры. В начале XX века наследниками Фаренхайда имение было передано правительству Восточной Пруссии. Его называли «восточнопрусским Эрмитажем». В 1945 году советские искусствоведы осмотрели Байнунен. Кое-какие экспонаты были вывезены. Всё остальное — сгорело.

Отрезать или зашить

Первая городская больница насчитывала 24 койки и располагалась в Россгартене (улица Клиническая). Практиковали там три хирургических советника.

Люди тогда не любили лечиться. И обращались к врачам в крайнем случае, когда надо было чего-нибудь отрезать. Или, наоборот, зашить — типа раны, полученной на буйной студенческой пирушке.

В 1811 году больница размещалась уже в 15 комнатах — и коек было 120. Через 20 лет там был создан ещё и специальный лазарет для больных оспой.

В 1842 году у городской больницы было уже два строения (в том числе и то, где сейчас располагается областной роддом на улице Клинической).

Через шесть лет в Кёнигсберге появилась больница Милосердия (то есть для бедных), учреждённая по инициативе одного из военных — генерал-лейтенанта Плеве. На 18 коек.

Капелла и новое здание больницы Милосердия на Альтроссгертер Кирхенштрассе (ныне улица Нерчинская), 1920-е годы

В городской больнице был открыт изолятор для «психических» пациентов. Кстати, любопытная деталь. В средневековой Европе сумасшедших считали не больными, а одержимыми бесом. И «лечили» соответственно: с помощью «испанского сапога» и прочих средств из «аптечки» инквизиторов. Радикальное «излечение» осуществлялось на костре.

Россия — Русь — была единственной европейской страной, где психически больных почитали «блаженными» и «богоугодными» и где поднять руку на юродивого считалось тяжелейшим, непростительным, смертным грехом. Так что не случайно изолятор для психов в Кёнигсберге появился раньше, чем клиника для их лечения. Последняя была открыта при университете лишь в 1893 году.

Женская клиника

В 1890 году в жилом доме на Цигельштрассе (ныне улица Кирпичная) разместилась католическая больница Елизаветы. Потом этот дом был перестроен — новое здание сохранилось, сейчас в нём размещается аптеко-управление.

В 1895 году в Кёнигсберге опять выросло новое здание городской больницы. Работало там пять врачей, а принято было за год 3000 пациентов. Средства, выделенные на содержание этого лечебного заведения, составили 183 тысячи полновесных золотых марок — даже по нынешним временам это сумма нешуточная.

Кроме больниц, в столице Восточной Пруссии открывались клиники: уже упоминавшийся выше анатомический театр профессора Бутнера, переданный из частной собственности университету… Затем — первая медицинская университетская клиника (размещавшаяся вначале в трёх комнатах Лёбенихтского госпиталя — там, где сейчас на Московском проспекте всплывает торпедный катер на бетонных волнах).

В 1810 году роддом провинции Восточная Пруссия на Альтроссгертер Предигерштрассе (ныне улица Боткина) был переоборудован в университетскую женскую клинику. Ещё через шесть лет была открыта хирургическая офтальмологическая клиника, а новый анатомический театр обрёл статус физиологического института.

В конце XIX века на Друммштрассе (ныне улица Больничная), 25/29, появилась терапевтическая университетская клиника (получившая в обиходе название «Серый дом»).

Чуть позже — хирургическая университетская (теперь это больница водников). Кстати, улица Вагнера в Кёнигсберге — вопреки расхожему представлению — названа так не в честь знаменитого музыканта, а в честь его однофамильца — хирурга, практиковавшего в этой клинике.

Для быков, собак и лошадей…

В 1847 году открылась университетская глазная клиника (на углу нынешних улиц Барнаульской и Вагнера). Сейчас в этом здании — общежитие. В 1889-м на Коперникусштрассе (улица Коперника) был создан паталого-фармакологический институт, а рядом, в доходном доме, была открыта лечебница для кожно-венерических больных.

В 1895 году начала работу университетская ветеринарная клиника. По данным статистики, в первый же год её существования там вылечили 168 лошадей, 166 собак, 16 быков — и почему-то ни одной кошки. То ли кёнигсбергские кошки существовали в режиме «девяти жизней», то ли экономные немцы не считали необходимым тратиться на «бесполезных» в хозяйстве животных.

В 1910 году была построена клиника «ухо-горло-нос», через три года — психиатрическая, ещё через год — для детей (она располагалась у Фолькс-парка, ныне в этом здании — общежитие курсантов юридического института на Московском проспекте).

В 1919–1921 годах появилось новое здание зубоврачебного института (сейчас — институт «АтлантНИРО» на улице Дм. Донского). Клиника для кожных и венерических больных «переехала» из доходного дома в отдельное здание (теперь оно — часть «АтлантНИРО»).

В 1924 году Кёнигсберг широко праздновал 200-летие со дня рождения Канта и объединения трёх городов. Университету к этой дате был подарен участок площадью 15 тысяч квадратных метров для строительства новых клиник. Последним объектом стал анатомический театр — сейчас в этом здании расположился «Газойл» (улица Галицкого). В него было вложено 590 тысяч рейхсмарок (надо думать, приватизировано оно было в 90-е годы прошлого века за гораздо меньшие деньги).

А в апреле 1945-го в Кёнигсберге началась новая «история медицины». Военный комендант города приказал в разрушенной психиатрической университетской клинике открыть эпидемическую больницу. Руководил ею профессор Штарлингер — которого впоследствии, по взятии города советскими войсками, отправили в Воркуту, а через несколько лет смертельно больным отпустили в Германию.

Хранитель тайны Янтарной комнаты

Первые переселенцы вспоминают:

«После окончания военных действий ‹…› медицинскую помощь оказывали военные госпитали и медсанчасти. ‹…› Все медицинские организации назывались по имени руководителя или главного врача: хозяйство Лапидуса — областная больница, хозяйство Саулькина, госпиталь Раппопорта и тому подобное.

‹…› Вместе с русским медперсоналом в больницах работали и немцы: многие из них были прекрасными специалистами в своих областях. Но… никого не лечили. Помню, по дороге в область заболел ангиной. Полежал в больнице неделю, горло полоскал. Мне и гланды не вырезали — само всё прорвалось, а потом тридцать лет от ангины страдал», — это калининградец А. Соловьев.

Вторит ему Л. Ежкова, которая работала санитаркой в посёлке Чистые Пруды:

«…Одно лето сразу восемнадцать больных привезли из лесхоза. Заболели брюшным тифом. Они в лесу работали, и им что-то воды не привезли. Где-то плохой воды напились и заболели. Но их всех вылечили. А вот одна девушка у меня прямо на руках умерла, её бешеная собака покусала.

У меня у самой мальчишка лежал в больнице. Где-то ногу поранил и заболел столбняком. Но его вылечили. Врач ещё говорила, что я везучая, потому что от столбняка только один из ста вылечивается. У нас много от столбняка умирало. Один рабочий наступил на топор, поранил ногу, тоже заболел и быстро, через три дня, умер. ‹…› Бывало, что и от гриппа умирали» («Восточная Пруссия глазами советских переселенцев»).

В мае 1947 года был открыт эпидемический лазарет на Йоркштрассе (ныне улица 1812 года, здание инфекционной больницы). С ним связана интересная подробность: в литературе, посвящённой поиску Янтарной комнаты, утверждается, что именно в этом лазарете в 1945 году скончались от голодного тифа искусствовед (хранитель тайны) Альфред Роде и его жена. Но — вот незадача! — лазарет ещё не существовал.

А потом, в 1947-м, там было 7700 тифозных больных, 1200 — с «сыпняком», 600 — малярийных, 150 — скончались от дифтерии…

В общем, «новая история» началась трагически.

Кладбища Кёнигсберга

Их было более полусотни.

А сейчас только три…

Танцульки на костях

Чтобы сегодня похоронить человека на 15-м километре Балтийского шоссе, надо иметь или тугой кошелёк, или зарезервированное местечко — рядом с усопшим ранее родственником. В противном случае — вас ожидает новое кладбище в Сазоновке, под Гурьевском. Необустроенное и заболоченное.

Один мой знакомый, недавно похоронивший деда, вернулся с погребения в ужасе: гроб пришлось опускать чуть ли не в воду. «Это нам за грехи, — повторял он, — за то, что мы на их кладбищах устроили парки с танцульками».

…Наши «парки с танцульками» на немецких костях, наши «гробокопатели», разворошившие своими щупами и лопатами половину области в надежде отрыть клад или чудом сохранившуюся могилу богатого немца… заброшенные кирхи и «перелицованные» памятники (это когда с гранитной или мраморной плиты соскабливали готические письмена, а надгробие использовали по новой) — всё это давно стало притчей во языцех. Даже роман на эту тему написан: «Готическая коллекция».

А что же было здесь до нас на самом деле?

Чума, Дом быта и казино «Ванда»

В Кёнигсберге в период с 1931 по 1945 год существовало 51 кладбище. Древние жители Пруссии хоронили своих умерших в грунтовом могильнике, предавая земле кремированные останки.

Первые регулярные захоронения появлились на здешней земле в XIII веке, после завоевания Пруссии Тевтонским рыцарским орденом и крещения пруссов.

Первым местом в городе, выделенным под кладбище, считается двор Штайндаммской кирхи (современный район остановки на Ленинском проспекте около «Инвестбанка»). Эта кирха была заложена ещё во времена похода богемского короля Оттокара II в Самбию (одну из двенадцати земель, входящих в состав древней Пруссии).

В Средние века всех кёнигсбержцев хоронили в кирхах и на площадях возле них. Однако после очередной эпидемии чумы, выкосившей чуть ли не треть населения города, кладбища, принадлежащие приходам религиозных общин, — из соображений безопасности — стали располагать отдельно от кирх.

Первое «автономное» принадлежало Немецкой реформаторской общине, было учреждено в 1629 году курфюрстом Георгом Вильгельмом и находилось на Нойе Зорге, позже переименованной в Кёнигштрассе (ныне улица Фрунзе). В 70-е годы XX века на его месте был воздвигнут Дом быта — «совмещённый» затем с казино «Ванда» и юридическим факультетом КГУ.

Крематорий на Кранцер-аллее

После строительства в середине XIX века в Кёнигсберге Вторых вальных укреплений, вновь создаваемые кладбища были вынесены за пределы внутреннего оборонительного кольца. В это время появляются кладбища на Альте Пиллауер Ландштрассе (ныне улица Дм. Донского) и перед Королевскими воротами (ныне улица Гагарина).

С 1913 по 1918 год были ликвидированы Старое Трагхаймское и Старое Штайндаммское кладбища — а на их месте разбиты зелёные ландшафтные зоны. Тогда же, в 1913 году, появилось большое городское кладбище на Кранцер-аллее (ныне улица А. Невского), а в центре его был построен крематорий. Расходы на сооружение составили 260 тысяч марок. Художник Отто Эвель украсил купол крематория превосходными фресками с изображением танцующих покойников.

В апреле 1920 года в пригороде Ротенштайн (район в конце улицы А. Невского), где находились склады боеприпасов, прогремел взрыв. Было много жертв и разрушений. В том числе — уничтожен купол с фресками. Когда крематорий восстановили, оконные стёкла украсили картины Эвеля, а рядом был установлен памятник павшим от взрыва (работы скульптора Станислауса Кауэра и архитектора Фридриха Ларса).

…Бурный рост города в 30-е годы XX века, увеличение числа жителей и расширение городских территорий заставили создавать новые кладбища всё дальше от центра — так их и получилось 51. При населении города — 372 тысячи человек. (Сегодня в Калининграде проживает около полумиллиона человек. А кладбищ, извините, три.)

Евреев вывозили хоронить в Польшу

Среди достопримечательностей можно назвать Еврейское кладбище, появившееся в 1703 году возле мельницы в конце Врангельштрассе (улица Черняховского, за бывшей пожарной частью, а ныне — управлением ГИБДД). Там в 1831 году был похоронен известный художник Иоганн Лове. До этого евреев вывозили хоронить в Польшу.

Это кладбище сохранилось и в XX веке. Сейчас часть жилых домов-«хрущёвок» в районе областной ГИБДД располагается аккурат на могилах.

…Ещё следует отметить Нойроссгартенское кладбище, освящённое в 1817 году и получившее позже в народе название «кладбища учёных», или Профессорского. Там были захоронены Франц Нейман (основатель физико-математического семинара в Альбертине, человек, привнёсший математику в физику — до него последняя считалась наукой философской, формул в ней не было) и Теодор Готтлиб Гиппель, Фридрих Вильгельм Бессель и Роберт Каспари… Памятники им сразу же после войны были поставлены на учёт. Но в 1960-е годы их смахнули, не посмотрев на гриф «Охраняется государством»… На их месте были построены гаражи и производственная база завода «Союзгазавтоматика». Уже несколько лет эта территория не используется и превращена в свалку мусора.

Похороны кошки Соньки

Кроме того, в Кёнигсберге существовало кладбище для животных. С маленькими могилами и надписями на табличках. Располагалось оно западнее железной дороги Холландер Баум — Нордбанхоф и доходило до Эрлиххаузен-штрассе (ныне территория, примыкающая с севера к милицейскому стрельбищу). Его назвали Собачьим, крестов там не ставили, но прийти и почтить память своего хвостатого любимца было можно.

Те, кто хоть раз хоронил в нашем городе четвероногого друга, это поймут и оценят… Свою кошку Соньку — очаровательное существо с эльфийскими ушками и мягкой серой шёрсткой — мы закопали с внешней стороны ограды Старого кладбища, под кустом. Эти кусты давно разрослись и перепутались ветвями, и где именно зарыта умершая кошка, мы уже не знаем.

Кота Мурзика, верно прослужившего нашей семье весь отмеренный ему век, отец положил в мешок и увёз на окраину города, где насыпал над ним скромный холмик — естественно, не сохранившийся.

А один мой знакомый закопал своего погибшего пса в коробке из-под магнитофона у себя на даче. И всё это тихо, тайно… чтоб никто не увидел и не оскорбил скорбное действо усмешкой или гневным окриком. Как-то вот не принято в нашем городе плакать по хвостатым друзьям — хотя очень часто они бывают ближе и преданнее друзей двуногих.

«Вот где красота была…»

Первые советские переселенцы были потрясены видом немецких захоронений.

«‹…› Вот где красота была, — вспоминает Е. П. Кожевникова, — цветы, кустарники, в четырёх местах по углам стояли колоночки с водой».

Ирина Васильевна Поборцева добавляет:

«Ну просто чудо из чудес! Памятник весь был сделан из серого гранита. Идёт священник. Действительно, идёт, как живой. Ряса развевается по ветру. На груди висит большой крест. Видно каждое деление цепочки, каждую складку на одежде, каждый волосок на голове. А самое главное чудо — это его пояс: простая верёвка, но так выразительно сделано, что все узелочки, переплетения видны; вот если бы не дотронулась рукой, никогда бы не поверила, что это сделано из камня… На поясе связка ключей. Причём ни один ключик не был похож на другой» («Восточная Пруссия глазами советских переселенцев»).

Однако расположение кладбищ в центре города — теперь уже Калининграда — казалось его новым жителям неестественным. Опять же, местные власти взяли курс на тотальную ликвидацию прошлого. Вот ещё одно свидетельство:

«Нам говорили, что на местах этих кладбищ будут парки. Мы, молодёжь, по выходным дням, на воскресниках там работали: подходили к могилам по нескольку человек, и если захоронение было небольшое, то просто брали надгробия и плиты и клали на грузовик; если же могила была большая, то сворачивали надгробия и плиты с помощью ломов. Куда потом это девалось — нас не интересовало. В нас ещё оставалась ненависть к немцам, да и воспитание было такое: „Раз надо, значит надо“. Ведь немцы наших убивали».

И ещё:

«Наше отношение к немецким кладбищам было дикое. ‹…› Для нас немецкое было вражеским. А раз враги — надо им мстить. Даже мёртвые — это фашисты. Когда я впервые в 1961 году посетила посёлок Чистые Пруды, я увидела русское кладбище, заботливо ухоженное немцами. Мне это казалось диким. Как это, немцы русским делали могилы? Не могла этого понять…» («Восточная Пруссия глазами советских переселенцев».)

…В результате этого всего в пятидесятые годы городские кладбища Кёнигсберга были превращены или в сады (сейчас заброшенные), или в парки Калининграда. Или просто застроены.

Человеческие останки вывозили грузовиками

К примеру, напротив бывшего магазина «Океан» простиралось кладбище. После войны его территория превратилась в зелёную зону. Поверх разграбленных немецких могил был устроен Сиреневый сквер. А когда на смену социализму пришёл новый российский капитализм, вчерашний инструктор обкома КПСС, а ныне депутат-банкир затеял на месте сквера «проект века» — культурно-деловой центр «В честь 750-летия города». Заполучив разрешение муниципальных властей, вырыл котлован (человеческие останки вывозили грузовиками) и выгодно перепродал «проект» Росгосстраху. А возвели не то, что обещали. Новостройка — «Clever house» — стоит буквально на костях. Дорогие магазины, модные бутики, рестораны, гостиница… Весьма удачное место.

Впрочем, парк культуры и отдыха имени Калинина (ныне Центральный) также вырос на костях девяти разных кладбищенских участков. Парк Балтийский разбит на месте Хабербергского кладбища.

Есть и ещё одно обстоятельство: первых переселенцев, умерших в период с 1945 по 1948 год, зачастую хоронили рядом с немцами. К примеру, католическое кладбище на улице Камской до шестидесятых годов было советским — как и католическое на нынешней Лесопарковой. Так что «под нож» (точнее, под трактор) были пущены и могилы своих.

Уцелело, в сущности, только 2-е кладбище Королевы Луизы — теперь это наше Старое, на проспекте Мира. Оно сильно разрослось с довоенных времён. При немцах могилами был занят маленький сектор справа и слева от часовни, а вокруг находился опытный участок по выращиванию сельхозпродукции Кёнигсбергского университета. Теперь за оградой — дачи, гаражи…

Последнее «мяу»

Естественно, такие вещи даром не проходят. Можно быть завзятым материалистом, но трудно отрицать, что в местах, где десятилетиями скапливалась массовая энергетика горя, едва ли кто-то будет чувствовать себя комфортно и счастливо. Атмосфера «давит». Не зря во всём мире стараются превращать места глобальных сражений или трагедий в мемориальные комплексы.

Можно верить или не верить, но на месте Трагхаймской кирхи (ныне улица Подполковника Иванникова), окружённой кладбищем, в наши дни была построена многоэтажка. По закрытой медицинской статистике, процент онкологических больных среди жителей этого дома гораздо выше, чем в домах соседних. Равно как и процент нервных срывов и расстройств.

А на улице Дзержинского, где прежде находилось кладбище на Шёнфлиссер Аллее (от него сохранилась часовня на территории современной автобазы), построили особняк. Там очень странно ведут себя животные. Большие и вроде бы злые собаки вдруг становятся шёлковыми — и, вместо того чтобы пытаться разорвать прохожего в клочья, забиваются подальше и жалобно скулят…

А в некоторых элитных домах принципиально не живут кошки. Убегают при первом удобном случае. А те, кто сбежать не может или не решается, тихо чахнут — и очень скоро издают последнее «мяу»…

Иначе прошлое отомстит

Бедные хвостатые заложники ситуации… Как, впрочем, и мы все — живущие в городе, который до нас и создавали, и разрушали, и перекраивали заново, оставляя нам в наследство и проблемы, и упущения, и свершения… невероятный коктейль, гремучую смесь, колдовское зелье, именуемое калининградской ментальностью.

…Что же делать? Вообще-то — покаяться. За разрытые могилы, раскуроченные склепы, разбитые памятники. За то, что мы так до сих пор и не поняли, что уважение к Жизни есть продолжение уважения к Смерти. Своей, чужой — не суть важно. Иначе прошлое обязательно отомстит. И чаще всего — за чужие провинности.

Шнапс и сало Хаберберга

Выпить и закусить здесь любили не только немцы и пруссы, но и голландцы, поляки и даже шотландцы

Старый город… Всякий, кто бывал в Европе, знает, что это такое. Это — улочки, узкие настолько, что пропускать встречного должны не только пешеходы, но и упитанные таксы. Это — вонзающиеся в небо шпили готических соборов, булыжные мостовые, крепостные стены и валы… Увы, у нас он — виртуальный. И там, где сейчас громоздятся кварталы типовых блочных многоэтажек, посвящённые видят призрачные очертания Кёнигсберга.

Овсяная гора

Хаберберг, или Овсяная гора, — так называлась раньше южная часть центральных кварталов города. Так как уличная сеть здесь в общих чертах сохранилась с довоенных времён, то привязать границы бывшего Хаберберга к современной карте Калининграда нетрудно. Он начинался сразу за улицей Унтерхаберберг (ныне улица Багратиона — на участке от Ленинского проспекта до улицы Дзержинского) и тянулся по левой стороне нынешнего Ленинского проспекта до улицы Ольштынской. На востоке он упирался в реку Старый Прегель в районе нынешнего Октябрьского моста и Фридландских ворот — в конце проспекта Калинина.

Собственно «гора» — возвышенность, на которой Хаберберг располагался, — достигает высшей точки в районе Дома искусств (экс-кинотеатр «Октябрь») и полого спускается в восточном и северном направлениях.

«Сила ветра 11 баллов»

Скорее всего, в XI–XII веках здесь и в самом деле были посевы овса — незаменимого корма для лошадей пруссов или тевтонских рыцарей. Известно лишь то, что в исторических документах Хаберберг впервые упоминается в 1327 году в качестве поселения, организованного Тевтонским орденом. Колонисты образовали деревню, главная улица которой проходила примерно по линии современной улицы Багратиона.

В 1520 году, во время войны Тевтонского ордена с Польшей, деревня была сожжена. А два года спустя Великий магистр ордена Альбрехт Бранденбургский пожаловал её территорию городу Кнайпхофу — в награду за преданность его жителей и их мужество в борьбе с поляками.

Кнайпхофцы отстроили сожжённые дома. А вскоре на месте деревни возник пригород, состоявший сплошь из одно-двухэтажных домиков, тесно прижатых друг к другу. Дома были окружены палисадниками с пышно растущими цветами, а внутренние дворики превращены в сады и огороды, урожаем которых Хаберберг славился на весь Кёнигсберг.

Самый популярный среди местных жителей трактир «Хаберкруг» («Овсяная корчма») находился на пересечении Унтерхаберберг и Кнайпхёфше Ланггассе (сейчас на этом месте — на углу Ленинского проспекта и улицы Багратиона — возвышается деловой центр «Панорама», а ещё несколько лет назад шумел так называемый Цветочный рынок).

…Вообще-то весь Хаберберг состоял когда-то из двух улиц: Унтерхаберберг — Нижней Хабербергской (ныне улица Багратиона) и Оберхаберберг — Верхней Хабербергской (ныне улица Б. Хмельницкого). Обе они на востоке упирались в так называемый Лошадиный рынок («Pferde Markt»), впоследствии названный Скотным (фирмы «Циммер» и «Петерайт» производили и продавали там знаменитый шнапс «Сила ветра 11 баллов», перед которым мало кто из хабербержцев мог устоять).

Третья — продольная — улица Артиллеристштрассе шла под самой городской стеной и стала существовать в своём «штатском» обличье лишь после сноса городских укреплений начала XVII века.

«Фу! Как грубо!»

К началу XVII века население Хаберберга состояло из немцев, голландцев, поляков, пруссов и даже шотландцев (правители Пруссии привлекали сюда колонистов). В основном это были люди скромного достатка: рыбаки, извозчики, птицеловы, почтовые курьеры, грузчики, отставные солдаты, мелкие лавочники — народ грубоватый и неотёсанный. Завтрак мужчин-хабербержцев, как правило, состоял из ломтя сухого хлеба и толстого куска сала, нарезанного длинными широкими полосами. А чтобы эта немудрёная еда не застревала в глотках, её сдабривали «четвертинкой» (0,25 литра) зерновой водки.

Мастеровые были несдержанны на язык. Когда у кого-то из них вырывались особо смачные ругательства, а проходящая дама морщила нос и говорила: «Фу! Как грубо!» — «матерщинник» выносил вердикт: «Ребята, эта тоже хочет, чтобы её кто-то имел!» И вслед даме неслись дикий хохот и сальные шуточки.

Жители Хаберберга были преимущественно лютеранами. Сначала они молились в Кафедральном соборе. Но уже в 1601 году была расширена маленькая часовня, построенная в начале XIV века на местном кладбище и служившая для отпевания умерших. В ней появились алтарь и крестильня. А в 1653 году прямо вокруг старой часовни началось строительство новой кирхи, завершённое через 30 лет.

Вид на Хабербергскую кирху, 1944 год

Рядом с кирхой располагалось старинное кладбище, обнесённое стеной. С южной внешней стороны в этой стене торчало неразорвавшееся пушечное ядро, попавшее туда при артобстреле города… 14 июня 1807 года наполеоновскими войсками (об этом позднее сообщала надпись на стене).

Остатки восточной части кладбища и теперь ещё огорожены забором: там сейчас расположен детский сад (возле ресторана «Ольштын»). На втором этаже этого дошкольного учреждения до войны находились служебные квартиры трёх штатных священников Хабербергской кирхи, а на первом — проводились религиозные занятия и встречи для детей и взрослых (что-то типа воскресной школы).

«В нашей стране Годара нет!»

Во время роковых бомбардировок города в августе 1944-го Хаберберг почти не пострадал. Но в апреле 1945-го он оказался на направлении главного удара, который наносила 11-я гвардейская армия. Хаберберг был выжжен практически дотла. Уцелело лишь полтора десятка домов, а обгоревшие останки всего остального в начале пятидесятых были разобраны на кирпич.

Не миновала сия участь и Хабербергскую кирху. Теперь на том месте, где она когда-то стояла, находится Дом искусств — бывший кинотеатр «Октябрь», мекка калининградской интеллигенции восьмидесятых. В его кинолекционном зале искусствовед Игорь Савостин проводил занятия киноуниверситета. Каждый четверг в восемь вечера там собирались поклонники… скажем так… другого кино. Смотрели Пазолини, Бертолуччи, Тарковского, Параджанова… Савостин добывал «запретные» фильмы в Прибалтике, где не так свирепствовала идеологическая цензура.

Однажды Савостин демонстрировал фильм французского режиссёра «новой волны» Жан-Люка Годара. На экране старый французский коммунист, сидя за столом, рассказывал о буднях своей партячейки. И вдруг… камера опускается — и зал ахает: коммуняка вовсю занимается, пардон, онанизмом. А — как на грех — на сеанс случайно забрёл какой-то местный партиец.

С истошным воплем: «Ах ты, старый пёс!» — он выбегает и кидается звонить в райком КПСС… или ещё куда-то, где ему могут ответить: разрешён Годар к показу в СССР или всё-таки нет.

Только на следующий день партиец дозвонился до Москвы. В Министерстве культуры ему раздражённо ответили: «Мы не знаем, что вы там смотрите в Калининграде. В нашей стране Годара нет!»

Монахини и банкиры

В конце XIX века магистрат Кёнигсберга приступил к выкупу многочисленных частных участков в Хаберберге. Сносили старые постройки, вырубали сады, запахивали огороды. Начиналась новая эра в жизни предместья — эра урбанизации. Вплотную друг к другу возводили четырёх-пятиэтажные дома с многочисленными мелкими лавками и магазинчиками на первых этажах. Во дворах домов располагались ремесленные мастерские, пивоварни, конюшни, кузницы, депо для колясок извозчиков.

По состоянию на 1890 год на один гектар в Хаберберге приходилось 400 жителей — самый высокий показатель плотности населения в Кёнигсберге.

К началу XX века в Хаберберге и окрестностях существовало не менее восьми школ начальной и средней ступеней. Большинство этих зданий сохранилось. Например, школа № 16 располагается в помещении бывшей хабербергской средней школы… Один из местных банков — в помещении начальной школы имени Мольтке (для девочек). А начальная школа имени Гофмана для мальчиков — это теперь угловой дом, примыкающий к банку.

В районе Хаберберга. На дальнем плане — башня кирхи Святого Семейства

Хабербергская кирха

Двухэтажный детский сад из белого кирпича — исторический «преемник» аналогичного немецкого, открытого в 1930 году и названного «Kindergarten Oberhaberberg».

Гостиница ДКБФ (Балтийского флота) «унаследовала» корпус мужской начальной школы имени Циммермана, а во дворе её когда-то стояли ещё два учебных здания (пущенные впоследствии на кирпич).

Новое здание Сетевого нефтяного банка выросло на месте больницы Святой Катарины — богоугодного заведения, где медсёстрами были монахини ордена Святой Катарины.

Общежитие завода «Янтарь» на улице Б. Хмельницкого — правда, в значительно упрощённом виде — это бывшая полицейская школа и полицейский участок № 15 (а ещё раньше — казарма 1-го обозного батальона, построенная в 1881 году). Неоготический фасад здания, конечно, уже далеко не тот… но он и сегодня красив.

Скромный Пивовар из Кёнигсберга

Даже портовые склады в древнем городе носили поэтические имена

Смертельный яд гордости

Пруссы, в давние времена жившие на юго-восточных берегах Балтики, были искусными рыбаками и охотниками. Они торговали со Скандинавией и другими странами, вывозя янтарь и мех куницы, а ввозя железо и соль.

Один из германских хронистов в начале XII века отмечал, что меха, «из-за которых в нашей стране разлился смертельный яд гордости», пруссы почитают не более навоза и с лёгкостью меняют драгоценные шкурки на одежду из льна.

Многие окрестные государства «точили зубы» о Самбийский полуостров. Известно, к примеру, что в середине X века в устье реки Прегель высадился «морской десант» датчан, пожелавших основать здесь свою колонию. Даны захватили Замланд, но… очень скоро переженились на вдовах убитых ими пруссов и как бы «растворились» в чужом этническом пространстве.

Сельдь как историческое лицо

В 1242 году купцы из Любека — столицы Ганзейского купеческого союза — предложили руководству Тевтонского ордена создать в устье Прегеля торговую факторию. Однако территория Пруссии принадлежала язычникам, и реализовать идею купцы смогли только после того, как Тевтонский орден покорил пруссов и основал на их земле своё военно-религиозное государство. И то — далеко не сразу.

Поначалу Тевтонский орден мало волновала такая перспектива, как превращение завоёванной земли в некое связующее звено между Западом и Востоком. Но ганзейцы от своей идеи не отказались. Союз Ганза своим существованием был обязан обилию рыбы в Балтийском море. Тогда в Европе оно было самым рыбным. В устьях рек кишмя кишели сёмга и угорь, сельдь проплывала в бесчисленном множестве.

«Сельдь ‹…› была важным историческим лицом очень своенравного характера, — писал Э. Лависс в „Очерках по истории Пруссии“, — и её причуды не раз до глубины души волновали весь северный мир и стоили жизни тысячам людей. И когда рыба, изменив путь, пошла мимо Шонена и норвежских берегов, моряки последовали за ней. И ганзейцы, дав ряд сражений англичанам, шотландцам и голландцам, пустив ко дну немало иностранных кораблей, удержали за собой поле битвы. Лов сельди положил начало благосостоянию прусских городов…»

Плавучий монастырь

Благодаря наличию водного пути, Кёнигсберг превратился в крупный торговый центр… В разное время он бывал разным: столичным, университетским, городом-крепостью — но всегда оставался торговым. И — морским. Здесь начинался так называемый Янтарный путь, пересекавший Прегель — границу речного и морского судоходства.

Орден торговал в том числе с Новгородом и Москвой. Тот же Э. Лависс писал:

«Немецкий торговый корабль был похож тогда на плавучий монастырь. Когда он, отправляясь в дальнее плавание, отходил на полдня пути от гавани, капитан собирал команду и пассажиров и держал речь:

„…Мы предоставлены богу, ветрам и волнам, нас окружают опасности, нам грозят бури и морские разбойники. Не достигнуть нам цели, если мы не подчиним себя общему уставу. Начнём с молитвы, прося у Господа попутного ветра и счастливого пути, а затем изберём судей, которые будут судить нас беспристрастно“.

По окончании молитвы и выборов читался устав, где говорилось: „Воспрещается богохульствовать, поминать дьявола и спать во время молитвы“.

Эти христианские купцы являлись на туманных берегах Балтийского моря тем же, чем древние греки для залитых солнцем побережий Средиземного моря, то есть вестниками цивилизации».

…В 1356 году Великий магистр Тевтонского ордена Винрих Книпроде дал разрешение Альтштадту, Кнайпхофу и Лёбенихту на постройку складов и причалов на прилегающих к трём городам участках реки. Это — официальная дата образования Кёнигсбергского порта. Каждый из трёх средневековых городов занимал свою территорию. Альтштадт — у Лаака (район между Гвардейским проспектом, Ленинским проспектом, улицей Маршала Баграмяна, набережной Петра Великого и улицей Армавирской), образованного рукавом Прегеля, а потом, после строительства в 1404 году Деревянного моста, также у Бычьего рынка и Ивовой дамбы.

Кнайпхоф — с южной стороны Зелёного моста, от конца Кнохен-штрассе (ныне улица Серпуховская) до Клапервизе (ныне не существует, проезд между улицами Портовой и Полоцкой); Лёбенихт — на Ангере (ныне район улицы Зарайской — между Московским проспектом и улицей Фрунзе).

Все склады носили поэтические имена: Лебедь — на Райфшлагерштрассе, Пеликан — на Боньвергкгассе, Пастуший — в собственности Нагеляйна, Гриф — на Тренкгассе, Олень — на Фогельгассе… Кит — там же, Ноев Ковчег — на Райфшлагерштрассе, Виноградный, Аист, Журавль и т. д. В Лёбенихте имелся склад Скромного Пивовара.

Ни один из них не сохранился — их уничтожили частые пожары.

«Лаштадя»

Погрузочные причалы во всей Германии назывались «лаштади» (от «лашта-диум» — корабельный балласт, место для разгрузки судов). В Кёнигсберге все, от молодого до старого, вне зависимости от пола и образования, называли их словечком «лаштадя». Старейшая кёнигсбергская лаштадя располагалась до 1327 года на острове Кнайпхоф.

В 1440 году река Прегель вдоль набережных Альтштадта и Кнайпхофа была углублена, а ещё через двести лет член Кнайпхофского городского Совета Лоренц Гедлер проложил вдоль берегов Прегеля протяжённую дамбу, которая в 1736 году была удлинена до залива.

Вплоть до XVIII века в Кёнигсберге почти не занимались судостроением. Товары вывозили и привозили ганзейскими судами, а также датскими, голландскими и шведскими. Город был перевалочной базой между Россией и странами Северной и Средней Европы. С одной стороны, это было выгодно: не нужно было тратить деньги на строительство судов; с другой — отсутствие собственных судоходных компаний ставило всю кёнигсбергскую торговлю в зависимость от партнёров.

Эта ситуация особенно обострилась при герцоге Альбрехте, который был одержим распространением идей протестантизма, а к торговле относился постольку-поскольку. Россия же вела тяжёлую войну в Ливонии, потом воевала с Польшей и Швецией, что надолго вычеркнуло её из списка VIP-торговых партнёров герцогства.

И только в XVIII веке в Кёнигсберге начинают строить собственные корабли — в том числе и с подачи русского царя Петра I, который предложил Фридриху Вильгельму I в ходе Северной войны оснастить три или четыре судна.

Вид на Королевский замок с района Лашгади, 1925 год

Пётр I позвал всех к столу

В начале XVIII века Кёнигсбергскую гавань ежегодно посещало более 800 кораблей. На одном из них и приплыл Пётр I. В историческом романе Алексея Толстого это описано так:

«‹…› С левого борта вдали плыли песчаные берега. Изредка виднелся парус. На запад за край уходил полный парусов корабль. Это было море викингов, ганзейских купцов, теперь — владения шведов. ‹…› Подплыв, выстрелили из пушки, бросили якорь. Капитан просил московитов к ужину. ‹…› Поутру вылезли на берег. Особенного здесь ничего не было. ‹…› Мужики в кожаных шапках-зюйдвестках, губы бриты, борода только на шее. Ходят, пожалуй, неповоротливей нашего, но видно, что каждый идёт по делу, и приветливы без робости.

Пётр спросил, где у них шинок. Сели за дубовые чистые столы, дивясь опрятности и хорошему запаху, стали пить пиво. ‹…› Рыбаки и рыбачки заглядывали в окна, стояли в дверях. Пётр весело подмигивал этим добрым людям, спрашивал, как кого зовут, много ли наловили рыбы, потом позвал всех к столу и угостил пивом».

…В 1811 году управление кёнигсбергскими и пиллаускими портовыми сооружениями было передано городскому купеческому сословию. Деятельность порта заметно оживилась. В 1828 году в городе был основан завод «Унион Гиссерайт» (Литейный завод Унион), выпускавший, кроме различной металлопродукции, паровозы и суда.

Кстати, в середине XIX века первое железное паровое судно «Шнель» регулярно «бегало» между Кёнигсбергом и Тильзитом (ныне Советск).

Лаштади — район складов старого порта, 1915 год

(Со временем завод «Унион» приобрёл несколько верфей и построил на южном берегу Прегеля большой производственный комплекс. Впоследствии, в ходе кризиса 20-х годов XX века, часть его выкупила судостроительная компания «Шихау». Сейчас в этом комплексе располагается Калининградский судостроительный завод «Янтарь».)

В 1879 году купцы Кёнигсберга решили обзавестись морским каналом. Они подсчитали, что убыток от перегрузки товаров в Пиллау (ныне Балтийск) на суда с малой осадкой составляет ежегодно около 450 тысяч марок. Был объявлен конкурс на лучший проект строительства судоходной трассы — с премией в 10 тысяч марок победителю. Первую премию получил Хуго Натус, строительный инспектор гавани Пиллау.

Морской канал

Купечество взяло на себя обязательство перечислять ежегодно 130 тысяч марок — в течение десяти лет. Остальные расходы взяло на себя правительство, понимая, что строительство канала будет способствовать процветанию всей Пруссии.

Канал предназначался для судов длиной до 120 метров и осадкой до 6 метров. Он связал Пиллау и Кёнигсберг и был торжественно открыт 15 ноября 1901 года. Этот день в Кёнигсберге был объявлен праздничным.

Потомок Хуго Натуса, Рудольф Райхерт, 1909 года рождения, пребывая в доме престарелых в Германии, вспоминал:

«Прусское государство представило проект морского канала на Парижской Всемирной выставке ‹…› и получило золотую медаль, которая с грамотой была передана Хуго Натусу. Она побывала у меня в руках, когда я был мальчиком. Она, к моему разочарованию, была из бронзы. Моя бабушка, его дочь, сказала мне, что в грамоте было написано, что имеется право покрыть медаль позолотой. ‹…› Позже правительство Кёнигсберга присвоило одному из своих пароходов имя прадеда. Я видел его с берега Прегеля в начале лета 1933 года, прямо против 5 бассейна порта… когда я был ещё студентом, совмещающим работу с учёбой».

Натус умер в 1912 году, в возрасте 87 лет. В газетах появился некролог, где Натуса назвали «тайным строительным советником, кавалером высшего ордена, куратором и учредителем академического общества „Мотив“» — но, не упомянув отдельной строкой о Морском канале, вполне сопоставимом по изяществу инженерного решения со знаменитым Суэцким.

…В 1897 году на набережной Прегеля были построены зернохранилище и вальцовая мельница. Кстати, старый порт располагался в центральной части города — он простирался от нынешнего Литовского Вала до Гвардейского проспекта.

Зерновое хранилище было гигантским — 135 метров в длину, 35 метров в ширину, 47 — в высоту. Для его сооружения потребовалось более семи миллионов штук кирпича, возведено оно было на 8000 железных сваях и состояло из четырёх элеваторов общей ёмкостью в 56 тысяч тонн. До 1930 года это был самый крупный зерновой склад в Европе — так же как вальцовая мельница являлась самой большой из всех, когда-либо построенных для переработки ржи.

Десятиэтажное здание зернохранилища сгорело в 1945 году. Уцелела только центральная часть, на остатках которой был размещён радиоламповый завод на Правой набережной. Мельница сохранилась — теперь там мелькомбинат.

Зачем Шенген на Чукотке?

Новый порт был построен после Первой мировой войны — прямо напротив этих сооружений. Архитектором был инженер Корнелиус Кучке. Предусматривалось, что в новом порту будет пять гаваней, но построили только три — Свободную (600 метров в длину и от 80 до 120 метров в ширину, с причальной стенкой протяжённостью в 450 метров), Индустриальную (по площади в два раза больше Свободной) и Лесную (1030 метров в длину, 80 метров в ширину, от 3 до 6,5 метра в глубину).

Порт был торжественно открыт 13 июня 1924 года обер-бургомистром Гансом Ломайером. Имевший 100 тысяч квадратных метров навесных и складских помещений, оснащённый 30 электрическими и портальными кранами, он считался самым современным на Балтийском море.

Предполагалось также открыть Вольную гавань — где, благодаря так называемому режиму порто-франко, все привозимые из России товары должны были обрабатываться в Кёнигсберге и отправляться дальше за границу без всяких пошлин и таможенных ограничений. Со временем Вольная гавань стала бы Русской гаванью, но… не срослось.

Чуть раньше, в 1920 году, по инициативе консула Освальда Хаслингера была создана Морская служба Восточной Пруссии — специальная пароходная компания, которая наладила бесперебойные перевозки по Балтийскому морю и соединила тем самым метрополию и отрезанную от неё Восточную Пруссию.

Рекламная афиша Морской службы Восточной Пруссии, 1936 год

Опять-таки наглядный пример того, как заботилось правительство Германии о своей анклавной территории. А у нас… известно, что ещё в конце девяностых годов Евросоюз, по инициативе готовившейся к вступлению в него Литвы, предложил обеспечить всех жителей Калининградской области шенгенскими визами. Бесплатно.

Правительство России отказалось: дескать, обеспечивайте визами всех россиян, включая жителей Чукотки. С какой, мол, стати у калининградцев должны быть какие-то преференции?!

В Евросоюзе — и в Литве — только руками развели. А Кремль до сих пор гордится своей твёрдостью: дескать, не допустил нарушения конституционных прав граждан в Тамбове или Чите на свободное перемещение. Ну а то, что ущемлены наши права, — кого волнует?

Вольный город

Морская служба в Кёнигсберге работала до 1939 года. Вскоре после начала Второй мировой войны её суда «Таненберг», «Пруссия» и «Ганзейский город Данциг» стали минными тральщиками… которые в 1945-м были наспех перекроены в советские рыболовецкие траулеры: страна-победитель остро нуждалась в рыбе. И прежде всего — в селёдке, которая вместе с картошкой составляла основной рацион советского народа.

Тогда же, в 1945-м, в новоприобретённой Кёнигсбергской области появились два порта: рыбный (он занял Лесную гавань) и Торговый (Индустриальная и Свободная гавани).

Кстати, в Кёнигсберге отдельного рыбного порта не было, так как не имелось такой направленности (рыбу добывали в основном для собственных нужд и торговали ею во внутренней гавани порта, на специальном Рыбном рынке). А при советской власти рыбодобывающая промышленность Калининградской области составляла 10 % от всесоюзной.

«Новейшая история» обоих портов достаточно драматична. Флот распродан, калининградские моряки ходят под чужими флагами, «рыбные» вузы готовят «специалистов широкого профиля» — экономистов, менеджеров… специализированные рыбные магазины — «Океан» и «Дары моря» — перепрофилированы. А рыба давно уже стоит не дешевле мяса — самая обычная, не говоря уже о таком деликатесе, как балтийский лосось или угорь… Радует одно: любой портовый город — город вольный. По крайней мере, «вольнее» своих континентальных собратьев.

Кёнигсберг без дураков

Власти никогда не жалели денег на образование детей

До чего немцы не додумались

А теперь мы «погуляем» по Кёнигсбергу школ и гимназий.

Фундамент образования в Восточной Пруссии в XIX веке составляли трёх-четырёхклассные народные школы. Первая школа для бедных открылась в Кёнигсберге в 1629 году. Затем аналогичные учебные заведения появились в Штайндамме, Трагхайме, Закхайме. В 1819 году был принят закон о всеобщем обязательном обучении, и народные школы стали восьмилетними.

В 1865 году в них обучалось 6159 человек.

Плата составляла 2,5 серебряных гроша ежемесячно. Три тогдашние немецкие марки равнялись одному русскому рублю. Анна Григорьевна Достоевская, супруга великого писателя, вела в дневнике подсчёты во время совместной с мужем поездки в Германию: они, жившие довольно скудно, каждый день пили кофе на два серебряных гроша!

…Кроме обязательного профессионального обучения, для учеников народных школ были предусмотрены занятия рисованием и музыкой. Как развивающие и облагораживающие душу.

Уже в 1883 году в Кёнигсберге было 20 298 учеников и учениц. Доходы всех городских школ составляли 246 756 марок, расходы — 613 924 марки. Разница компенсировалась из городской казны.

С 1889 года обучение в народных школах стало бесплатным. К концу XIX века расходы на нужды городского образования достигли 1 028 400 марок. В школах появились первые зубные врачи, содержание которых также принял на себя муниципалитет.

В 1938 году в Кёнигсберге было 44 народные школы (на 28 704 ученика). Сегодня в Калининграде, население которого значительно выросло по сравнению с довоенным Кёнигсбергом, школ не больше. Правда, работают они преимущественно в две смены. Немцы до такого не додумались. Собственно, никто больше до этого не додумался. Чисто советское изобретение.

В переулке Святого Духа

Среди самых известных была народная школа Оттокара. Здание из красного клинкерного кирпича на Замиттер Аллее — ныне улица Горького. После войны оно было перестроено под краеведческий музей, а с 1995 года там располагается Детская школа искусств Ленинградского района Калининграда.

А ещё школа Иоганны Амброзиус, для девочек (Луизеналлее, 3, — ныне здесь Центр детства и юношества Центрального района на улице Комсомольской, 3) и школа Эберта (теперь — интернат № 3).

Позже были открыты две школы: Крауса и Хиппеля. Две широкие лестничные клетки соединяли четыре этажа, на каждом из которых располагалось 16 классов и помещения, занятые вспомогательными службами и администрацией. Интерьер задумывался подчёркнуто простым — зато внешнее оформление было монументальным (как сама идея народного образования) и выполненным в духе неоклассицизма. (Сейчас это — корпус РГУ в переулке Чернышевского.)

Старейшими из зданий школ были Кнайпхофская и Альтштадтская гимназии. В Альтштадте, в переулке Хайлигенгайстгассе (находился в районе памятника морякам-балтийцам на Московском проспекте), вообще появилась первая в Кёнигсберге школа — ещё в 1304 году.

Большой популярностью пользовалась школа имени королевы Луизы, построенная на Ландхофмейстерштрассе — в том месте, где когда-то стоял дом ландхофмейстера фон Валленродта, в котором имела привычку бывать королева Луиза.

Жители Кёнигсберга буквально обожали королеву Луизу, прожившую в городе почти два года с момента подписания Тильзитского мира. Она была провозглашена Ангелом и Воплощением Всех Добродетелей — и действительно поддерживала всякую благотворительность и патриотические начинания. С её одобрения в Кёнигсберге было создано «Общество для семинара открытых добродетелей».

Неудивительно, что и школа, названная в её честь, вскоре стала реальной гимназией, а затем — лицеем имени королевы Луизы, и образование здесь бесплатно мог получить любой одарённый выходец из социальных низов. (Сейчас в этом здании располагается средняя школа № 41 на улице Тюленина.)

Гимназисты ушли на войну

А вот наиболее элитарным учебным заведением считался Фридрихсколлегиум (Коллегия Фридриха).

Фридрихсколлегиум был основан в 1698 году как школа поэтов. В 1701 году он стал королевским — и назывался отныне «Коллегиум Фридерицианум». В 1732 году туда, как ученик, ходил будущий философ Иммануил Кант.

А годом позже из этой школы был похищен юный негр. Судьба его осталась неизвестной, но поговаривали, что некоторые высокопоставленные родители, говоря современным языком, «заказали» чернокожего соученика своих деток. Чтобы он не оскорблял своим видом школьную аудиторию.

В эту гуманитарную школу «для избранных» ходили дети почти всех кёнигсбергских VIP-персон. Учащиеся были всегда на виду: так, 10 ноября 1910 года на торжественном открытии памятника Фридриху Шиллеру работы скульптора Станислауса Кауэра хор Фридерицианума исполнял произведение Бетховена «Хвала небесам».

В начале Первой мировой войны добровольцами на фронт ушли 27 преподавателей и 139 учеников старших классов. За годы войны к ним прибавилось ещё около сотни. Три преподавателя и пятьдесят учеников погибли.

Вторая мировая война лишила Фридерицианум почти всех учеников старших классов и всех молодых преподавателей. Само здание было полностью уничтожено в августе 1944-го во время печально знаменитой бомбардировки города английской авиацией.

В огне погибли коллекция картин, архивы — уцелел только мраморный бюст одного из директоров Коллегиума — знаменитого доктора Георга Бернхарда Альбрехта Эллендта.

Впоследствии руины Королевской пиетической школы были разобраны на кирпич…

Отпрыски состоятельных родов, не желавшие получать гуманитарное образование, могли окончить Высшую торговую школу. Её новое здание было построено в Марауненхофе и стоило 1 113 000 рейхсмарок. Впрочем, затраты скоро окупились. Это учебное заведение было единственным в своём роде в восточной части Германии и готовило, как сказали бы сегодня, профессиональных маркетологов. Сейчас в этом здании расположен Калининградский политехникум.

«Девичий аквариум»

Престижным считалось в Кёнигсберге и окончить Школу искусств и профессий (впоследствии «Школу мастеров немецкого ремесла») на Кёнигштрассе, 57 (ныне улица Фрунзе). Туда поступала публика попроще — но немцы (за исключением прусских аристократов-латифундистов, державшихся замкнуто и обособленно) воспринимали социальные различия спокойно и без патетики. Ценилось не столько происхождение ученика, сколько его умение лично разыграть три надёжные немецкие карты: расчёт, умеренность и трудолюбие.

Улица Шёнштрассе. Слева — Государственная строительная школа, 1920-е годы

Школа имела семь отделений и мастерских: строительного искусства, скульптуры, печатного дела и художественного ремесла, по обработке благородных металлов, по внутренней отделке помещений, живописи по стеклу и фарфору, ткацкому делу и моделированию женской одежды.

Кстати, с 1909 года в городе появилась и Девичья ремесленная школа. Ученицы овладевали швейным мастерством, приобщались к музыке и пению, получали навыки воспитательниц детских садов, домашних работниц и экономок. Архитектор Ганс Хопп в это время увлекался кубизмом: проектируя здание, он гармонично расставил кубы различной высоты. В народе эту школу прозвали «Мадхен аквариум» («Девичий аквариум») и «Клопс академи» («Академия биточков»). Сейчас это — Дом офицеров на улице Кирова, 7.

В 1914 году было завершено строительство Школы профессионального обучения: все торговые учебные заведения были собраны в одном большом корпусе (сейчас это корпус КГТУ в Малом переулке). Высоко котировались также Бургшуле (Высшая реальная школа — сейчас в этом здании гимназия № 1) и Высший хуфенский лицей (ныне Центр профессиональной подготовки для школ Центрального района на улице Космонавта Леонова).

Суп, капуста и сосиски

На нужды образования в Кёнигсберге не скупились. Особенно для так называемых «простых сословий». Городские власти прекрасно понимали: достаточно лишить молодёжь с рабочей окраины возможности получить приличное образование и влиться в когорту если не «белых воротничков», то, по крайней мере, высокооплачиваемых мастеров-специалистов — и социальный взрыв неминуем. Или — социальная деградация.

Богатые горожане охотно делились своим капиталом: благодаря десяткам фондов, аккумулировавших частные пожертвования, учреждались сотни стипендий для одарённых учеников из малообеспеченных семей. Дети, оставшиеся без попечения родителей, не просто зачислялись (имея способности) в гимназию на казённый кошт — их всячески поощряли учиться, блестящие результаты становились поводом для серьёзного материального вознаграждения.

Учитель, имеющий среднюю учебную нагрузку, получал жалованье вполне достаточное для того, чтобы жить в просторной квартире, содержать детей и неработающую жену, нанимать прислугу (как минимум, горничную), покупать годовой абонемент в театр, раз в неделю посещать излюбленную пивную (плюс оплачивать посиделки жены в дамской кондитерской с приятельницами), выбираться на пикник по случаю праздников и — очень часто — держать открытый стол для пары-тройки учеников победнее. И пусть разносолов на этом столе не бывало — гороховый суп с копчёностями да сосиски с кислой капустой, — но всё же…

Немногие учителя сегодня могут позволить себе такую роскошь, как «нахлебник» из числа учеников!

Учитель в Кёнигсберге жил достойно. И положение в обществе занимал солидное. Отношения в школах на уровне «ученик — преподаватель» были достаточно демократичными (по крайней мере, до 1933 года): скажем, школяры вместе со своими педагогами устраивали традиционные вечеринки по случаю Рождества, сидели за одним столом, открыто пили горячительные напитки, отплясывали и дружно «растирали Salamander» особый способ произнесения тостов в честь почётного гостя. Однако панибратства и фамильярности не было. Учитель оставался непререкаемым авторитетом — потому что вся жизнь его (в идеале) служила весомым аргументом в его пользу.

Буржуйка и алгебра

Кстати, то же наблюдалось и в советской школе. По крайней мере, послевоенной. Учитель географии школы № 3 Балтийского района в Калининграде В. Морозов вспоминает:

«Первого сентября в эту школу пришло примерно пятьсот детей. Это были изнурённые детишки, которые много испытали за годы войны. Поэтому лица у всех были суровые. Одеты они были в рубашонки и штаны, перешитые из военных гимнастёрок, и пиджачки, переделанные из армейских шинелей. ‹…› Зимой сорок седьмого года морозы доходили до тридцати градусов. В школе не было топлива. Из Морского торгового порта привозили железные бочки, прорубали в них дверки, делали выход в окно для дымоходов и топили.

На переменах ребятишки бегали по улицам, собирали бурьян, ветки, затапливали печки. И вокруг печки на коленях выполняли письменные работы по русскому языку, по алгебре. Я ставил парту на парту, развешивал географическую карту… И, несмотря на такие условия учёбы, прогулов без уважительных причин не было. Дети на уроках дрожали от холода, но продолжали заниматься» («Восточная Пруссия глазами советских переселенцев»).

Сейчас всё иначе. Сегодня школа (согласно реформе образования) не учит, а оказывает образовательные услуги. Учитель, соответственно, — это «обслуживающий персонал». А в сфере услуг, известно: клиент всегда прав! Но не ученик, а тот, кто за него платит. То бишь родитель. Который на собственном опыте убедился: в нашей стране важны отнюдь не школьные знания. Во всём мире преуспевают отличники — у нас почему-то «троечники».

Кёнигсберг гусар летучих

Военная элита состояла исключительно из дворян и не имела права на брак

«Чёртовы яблоки»

Рассматривать войну как профессию мужчины Восточной Пруссии научились очень давно. Известно, что в Средние века из немцев получались идеальные ландскнехты (говоря современным языком, наёмники). Которые к тому же были богобоязненны.

Католики постятся четыре месяца в году, и, чтобы лишённый мяса ландскнехт не утратил своей боеспособности, священники даже пустились на хитрость, объявив «постным»… бобра! («Бобр водоплавающий — сиречь постный».) Так что бедных животных употребляли в еду весьма активно, делая вид, что бобр — это, в каком-то смысле, рыба.

Забавно, но факт: многое в «военной» жизни Кёнигсберга очень плотно связано с едой. Дело в том, что в средневековой Европе не умели, собирая урожай, отсортировывать качественную рожь от так называемой ржаной спорыньи — сорняка, содержащего токсины. Хлеб, испечённый из ржаной муки с примесью спорыньи, фактически был отравлен: у людей, откушавших его, возникали галлюцинации — те самые «видения», которые многих приводили в итоге на костёр святой инквизиции.

Спасением нации стала картошка, завезённая в Европу пиратом Френсисом Дрейком. Вроде бы ему за это потом простили даже его пиратство — хотя поначалу и окрестили картошку «чёртовыми яйцами» (вариант: «чёртовы яблоки»).

«Футхели» и муштра

Интересно, что Пётр I, впервые попробовавший картофель в Голландии, завозить его в Россию распорядился именно из Пруссии. Где Фридрих Вильгельм I успел объявить картофелеводство «национальной обязанностью немцев». Помидоры в это время ещё были украшением оранжерей (в Кёнигсберге домашние хозяйки держали их на подоконниках, в горшках, как цветы) — но королевские драгуны уже разъезжали по Восточной Пруссии, принуждая крестьян заниматься выращиванием картошки в «промышленных объёмах» и подавляя многочисленные «картофельные бунты».

Людей в деревнях категорически не устраивало «высочайшее повеление» засаживать картофелем лучшие земли — те самые, на которых вот уже не одно столетие колосилась рожь. И армия выполняла карательные функции. При этом в рацион прусских солдат картофель почти не входил: основу рациона составляла колбаса, состоявшая из гороховой муки, сала и мясного сока.

Кстати, в русский язык слово «колбаса» пришло именно из Пруссии. «Колбасник», «немецкая колбаса», «гороховая колбаса» — так называли русские прусских солдат, посмеиваясь над некоторой их физиологической особенностью… связанной с чрезмерным потреблением гороха.

Прусская армия в это время вообще представляла собой любопытное зрелище.

Ставка делалась исключительно на дисциплину. Солдат приучали автоматически — единообразно — реагировать на команды, изнуряя их (солдат) постоянной муштрой и «футхелями» (то есть ударами палкой).

Надевший солдатскую форму носил её пожизненно. Половина прусской армии в начале XVIII века состояла из людей старше тридцати лет, некоторым было по сорок пять, а попадались даже шестидесятилетние.

Унтер-офицерам (их называли «wamsklopfer», то есть «выколачивающие куртки») было в среднем года по сорок четыре.

Вербовщики и рекруты

Теоретически служба в армии считалась добровольной. Практически вся Пруссия была поделена на квадраты, в пределах которых вербовщики устраивали настоящие облавы, конкурируя между собой, отпуская потенциальных рекрутов за выкуп, похищая «чужих» завербованных, и т. д., и т. п.

По закону не подлежали вербовке дети дворян, дети обладателей значительных состояний (более 10 тысяч талеров), владельцы крестьянских хозяйств и их единственные сыновья, рабочие промышленных предприятий, а также сыновья священников (в том случае, если сами учились богословию). Но реально единственной гарантией от вербовки был… малый рост.

Почти все Фридрихи-Вильгельмы (а их в прусской истории было множество) происходили из династии Гогенцоллернов — и обожали рослых, крепких солдат, не ниже 5 футов 6 дюймов (то бишь под два метра ростом). Так что прусские матери умоляли своих сыновей: «Не расти, а то вербовщики тебя поймают!» А если у крестьянина было несколько сыновей, имение наследовал самый низкорослый из них.

Впрочем, солдат всё равно не хватало. Поэтому прусские монархи то распоряжались вербовать иностранцев (так что в отдельные периоды истории прусская армия на две трети состояла из людей иных национальностей). То «забривали лбы» политическим преступникам… То настаивали на «разумном применении телесных наказаний» (дескать, нельзя излишним количеством «футхелей» делать солдата негодным к службе, это приводит к расходам на нового рекрута). То, напротив, предписывали «давать футхелей, не жалея», чтобы солдат твёрдо помнил: «Вечное блаженство — в руке Божьей, всё остальное — в руках командира».

Памятник королю Фридриху Вильгельму III работы А. К. Э. Кисса. Установлен в 1851 году

Дворяне и бюргеры

Единственное соблюдалось неукоснительно: дослужиться до офицера мог только дворянин. Фридрих Великий, к примеру, при представлении ему молодых кандидатов на офицерский чин собственноручно изгонял тех, кто не имел дворянского происхождения. И бил их клюкой по спине нещадно. «Бюргеры не годятся в офицеры, — утверждал он, — их мысли направлены не на вопросы чести, а на прибыток».

Такое монаршее предубеждение против лиц «недворянской крови» привело к тому, что:

а) зажили припеваючи чиновники, умевшие — за соответствующее вознаграждение — вписать в документы имярек (стремящегося сделать офицерскую карьеру) заветные буковки «фон»;

б) озолотились те же чиновники, имевшие возможность словечко «фон» из документов… вымарать (дело в том, что при острой нехватке офицеров всех мальчиков двенадцати-тринадцати лет насильственно забирали из дворянских усадеб в кадеты; вот родители и покупали документы, подтверждавшие, что мальчик — отнюдь не фон).

Вообще же военной элитой в Восточной Пруссии считалась лёгкая кавалерия. Гусары. Которым даже отказывали в разрешении на брак: «Гусар должен добывать себе счастье единственно лезвием сабли!» А остальным офицерам разрешение на брак давалось лишь в том случае, если невеста была дворянкой и имела собственное приличное состояние.

Но, несмотря на строжайшую «селекцию», блестящей молодёжи (вроде той, которая в 1825 году выйдет на Сенатскую площадь в Санкт-Петербурге) среди прусских военных практически не было. Это в России военные философствовали, писали стихи, шли за Идею на дуэль, эшафот или каторгу… ну, на худой конец, изящно танцевали мазурку и грассировали, как истые французы. В Пруссии даже фельдмаршалы (из аристократов!) частенько говорили на «платдойче» (немецкий народный нелитературный язык). А сколько-нибудь образованные люди среди прусских военных были очень большой редкостью.

Кавалер ордена Святого Владимира

Быт военных отличался простотой — но не в смысле бедности, а, скорей, в смысле неотёсанности.

Неженатые офицеры большей частью проживали в казармах, семейные — в домах, рассчитанных на несколько квартир. В одном из таких домов, на бывшей Врангельштрассе, 49 (ныне улица Черняховского, 17), сейчас находится редакция газеты «Новые КОЛЁСА Игоря РУДНИКОВА».

Кстати, о Врангельштрассе. Эта «военная улица» возникла в 1885 году, когда были объединены три маленькие улочки: Обергассе (Верхний переулок — от нынешней площади Василевского до улицы Пролетарской); Юдиттенфридхоф-штрассе (улица Еврейского Кладбища — от нынешней улицы Горького до улицы Пролетарской) и Штайндаммервалльгассе (Штайндаммский Вальный переулок).

Граф Фридрих Генрих Эрнст фон Врангель родился в 1784 году в Штеттине (ныне польский город Щецин). Служить начинал юнкером в драгунском полку. В 1798-м получил первое офицерское звание, а в феврале 1807 года отличился в сражении под Прейсиш-Эйлау (ныне Багратионовск). За боевые заслуги в борьбе с Наполеоном он был удостоен не только немецкой награды, но и русского ордена Святого Владимира.

Далее Врангель продолжал продвигаться по службе, а в 1813 году за боевые действия против Наполеона получил чин майора и офицерский орден — Железный крест II класса.

В 1823 году Врангель стал генерал-майором, ещё через пять лет — генерал-лейтенантом.

В 1839 году прусский король назначает его командовать Первым армейским корпусом в Кёнигсберге. В 1845-м король Фридрих Вильгельм предложил Врангелю взять персональное шефство над кёнигсбергским кирасирским полком. В 1849-м Врангель удостоился высшего прусского ордена «Чёрный орёл» (его получали только дворяне — за исключительные заслуги перед королём и отечеством).

В 1877 году Врангель умер в чине фельдмаршала.

Врангелевский полк просуществовал до 1919 года — когда был расформирован по Версальскому договору.

Манеж и лошадей сменил рынок

Кирасирская казарма на Врангельштрассе была построена между 1770 и 1780 годами. В 1927 году городские власти приобрели пустующее помещение у военного ведомства. В центральной части был сделан пролом: там пролегла Циццелинштрассе (теперь это часть улицы Пролетарской — от Черняховского до Тельмана).

В западном крыле был устроен лицей имени Бисмарка, в восточном — народная восьмилетняя школа имени Гердера. Рядом с казармой располагался цейхгауз (там ремонтировали технику, вооружение).

После штурма города в апреле 1945-го западная часть кирасирской казармы сгорела и позже была разобрана на кирпич. В восточном крыле сейчас — общество глухих (здание сдаётся под офисы многочисленным фирмам). В цейхгаузе — Калининградская кондитерская фабрика.

На месте нынешнего Центрального продовольственного рынка в Кёнигсберге был манеж кирасирского полка. Там объезжали лошадей. Незадолго до Второй мировой войны городские власти выкупили манеж у военных и разместили там с одной стороны «Штадтхоф» — предприятие типа МУП «Чистота», следившее за благоустройством города; с другой — стадион.

Во время штурма Кёнигсберга манеж сожгли. В 1948 году руины были отданы под Центральный рынок.

Башня Врангеля

Говоря о Врангельштрассе, нельзя не сказать о башне Врангеля. Прикрывающая Обертайх (Верхний пруд) с западной стороны, она была построена в 1853 году и сначала называлась «Отец Филипп» (парная к ней — башня «Дона»).

В 1924 году на столбе у стены башни Врангеля была прикреплена памятная доска из песчаника: «Германия, помни о своих колониях!» (По Версальскому договору страна была поставлена победившей Антантой в унизительное положение.) Сейчас эта надпись едва различима.

В том же году около башни установили бронзовую скульптуру работы Иоганна Ройша: немецкий крестьянин Михель с цепом для обмолотки зерна в руке. Располагалась в этой башне молодёжная туристическая база.

После сорок пятого года там сначала был «расквартирован» военторг № 540. Потом башня пустовала. Сейчас в ней — антикварный магазин.

…В том же 1924 году на углу Врангельштрассе появился мемориальный комплекс: на стене из тёмного клинкерного кирпича — мраморные доски с именами всех погибших за время существования Врангелевского полка кирасир, тут же — рельеф с изображением кавалериста работы известного скульптора Станислауса Кауэра (сейчас на этом месте — рекламный щит кондитерской фабрики).

Кроме того, в июле 1934 года в сквере у южного берега Верхнего пруда водрузили конную статую кирасира Врангелевского полка со знаменем в руке (скульптор Отто Эмиль Рихтер). После войны все они — и немецкий крестьянин Михель, и кирасиры — были переплавлены.

Изумруд, Рубин, Алмаз и Жемчуг

Из казарм до сих пор сохранились Фридрихсбургские ворота — отдельный элемент одного из самых крупных на территории Кёнигсберга фортификационных сооружений — форта «Фридрихсбург» (сейчас это территория автопредприятия на улице Портовой — между улицами Железнодорожной и Полоцкой).

Проект цитадели разрабатывался немецким придворным математиком П. Х. Оттером. Крепость имела форму квадрата, по углам которого размещались каменно-грунтовые бастионы со странноромантическими названиями: Изумруд, Рубин, Алмаз, Жемчуг. Казармы были построены во внутреннем дворе. Ворота же были возведены в 1852 году. В 1910-м город выкупил этот объект у военного ведомства и стал использовать в качестве вспомогательного сооружения в районе подъездных железнодорожных путей.

В апреле 1945 года ворота сильно пострадали, потом долго оставались заброшенными. И только постановление Совета Министров РСФСР от 1960 года, согласно коему Фридрихсбургские ворота объявлялись памятником градостроительства и архитектуры, спасло им жизнь. Однако и поныне они пребывают в очень плохом состоянии.

Казарма «Кронпринц»

Оборонительная казарма «Кронпринц» была построена в 1843 году и названа так в честь наследного принца Вильгельма (который в 1861 году был коронован в Кёнигсберге, а через десять лет стал императором Германии). Это фортификационное сооружение, выдержанное в стиле неоготики и неоренессанса, по своему конструктивному решению аналогично цитадели в Кронштадте и Брестской крепости. Предполагалось, что защитники «Кронпринца» могут довольно долго держать круговую оборону. Казарма состоит из главного П-образного корпуса общей длиной 150 метров с двумя боковыми флигелями. Первоначально она была окружена рвом, который наполнялся водой из Верхнего озера.

Смотр войск в Королевском саду, XIX век

Казарма «Кронпринц»

Сразу после постройки её заняли элитные части Кёнигсбергского гарнизона — сапёрный батальон и часть полка крепостной артиллерии. Здесь же в разное время размещалось командование гарнизона.

В 1890 году, в связи с появлением вокруг города пояса фортов, значение оборонительной казармы «Кронпринц» упало. Из неё изъяли орудия, казематы перестроили под дополнительные помещения.

С 1933 года казарма стала местом дислокации кёнигсбергской полиции, военного казначейства вермахта, командования 1-й дивизии, складов, различных городских служб — и получила название Полицейской.

В начале сороковых годов там разместились сапёры — и «Кронпринц» стал называться «Герцогсапёр». С января 1945 года там дислоцировалась 367-я немецкая пехотная дивизия.

Скорее жив, чем мёртв

Во время штурма Кёнигсберга «Кронпринцу» сильно досталось: казарма служила опорным пунктом фашистских войск. После взятия города в «Кронпринце» разместились части штрафного батальона, участвовавшего в штурме Кёнигсберга. Потом в отдельные помещения казармы начали въезжать первые переселенцы.

В 1950 году «Кронпринц» занял 27-й отдельный учебный танкоремонтный полк — и это, в сущности, спасло казарму от разбора на кирпичи.

В 70–80-е годы прошлого столетия «Кронпринц» менял обитателей как перчатки: мореходка, общежития, различные организации Минрыбхоза, школа усовершенствования кадров плавсостава, всевозможные склады, торгово-закупочная база военторга — всего не упомнить.

Сейчас в бывшем «Кронпринце» — высшая школа управления, мореходная школа, ночной клуб «Амстердам» и ряд торговых фирм. И хотя «пациент скорее жив, чем мёртв» — в смысле, сохранился неплохо в предложенных ему судьбой обстоятельствах, реставрация «Кронпринцу» бы не помешала.

Ещё одна казарма, сохранившаяся до наших дней, — бастион Штенварте (пересечение Гвардейского проспекта с улицей Горной — бывших Дойчорденринг и Фридрих-Эбертштрассе). В 30–40-е годы там дислоцировались подразделения 1-го полка СА.

«Окопный коктейль»

Впрочем, вернёмся к тем, кто населял все эти сооружения из бетона, железа и камня. Ведь можно «замуровать наглухо» целую страну, но люди остаются людьми. Даже если почти все они сплошь «фон-бароны».

С войны 1870–1871 годов многие прусские офицеры вернулись домой… морфинистами. Инъекции морфия (о воздействии которого на человеческий организм в XIX веке мало что было известно — кроме того, что его можно использовать как эффективное болеутоляющее средство) помогали офицерам «переносить тяготы похода». Но когда поход закончился, привычка к морфию осталась. Причём «подсаживались» на него почему-то самые родовитые.

Надо сказать, в это время в немецкой армии офицеры были уже не только из дворян. Однако прусские военные отличались особой чистотой «крови» (многие были офицерами в пятом-седьмом поколении), поэтому старались держаться особняком, не смешиваясь с «выскочками» из бюргеров и простонародья. За это в Рейхе их не очень любили. И называли «надутыми пруссаками». Были и совсем неприличные прозвища, которые — в мягком варианте — можно перевести как «фон-член».

С Первой мировой офицеры приходили вкусившими «окопного коктейля». Этому, кстати, они научились у русских. Смесь спирта с кокаином — таким «коктейлем» баловалось русское офицерство, чтобы не спать сутками, идти в атаку без страха, а при ранении не ощущать боли.

«Танковый шоколад»

Фашисты, сначала объявившие непримиримую борьбу со всем, что вступало в противоречие со «здоровым образом жизни истинных арийцев», к сорок второму году поняли, что воюющим на Восточном фронте нужна мощная поддержка. И шнапс таковой не является. Для нужд фронта стал производиться «Pervitin» — средство, состоящее почти на 60 % из кокаина. Испытывали новое средство на заключённых в концлагерях, расположенных на территории Восточной Пруссии.

Шоколадные конфеты с начинкой из «Pervitin» давали в первую очередь пилотам бомбардировщиков, экипажам подводных лодок, медперсоналу, танкистам («Panzer-schokolade» — «танковый шоколад»).

Кстати, одно из обвинений, которые предъявляли Гитлеру заговорщики, планируя на него покушение, было связано в том числе и с тем, что он «профанирует идею войны как профессии, превращая её в войну берсерков».

(Берсерками называли викингов, которые шли в бой, накушавшись мухоморов. Ими, берсерками, владело нечеловеческое бешенство, остановить их могла только смерть, и то не с первой попытки. Но им было абсолютно всё равно, с кем воевать и за что.)

Среди заговорщиков больше половины составляли прусские офицеры.

«А ля гер ком а ля гер»

Ну а потом — всё закончилось. И уцелевшие офицеры колоннами пошли в Сибирь; их жёны, забыв свою прусско-дворянскую гордость, за кусок хлеба обстирывали и обшивали жён победителей… Потому что «а ля гер ком а ля гер» («на войне как на войне»), как говорят французы. Что в данном случае означает: не мы первыми сунулись на эту землю с мечом.

Но это уже совсем другая история.

Кёнигсберг вдовы Клико

Исторический факт: шампанское ввезли в Россию… через Восточную Пруссию

Эта прогулка — по Кёнигсбергу винному. В Европе восточнопрусское вино называли «незабываемым». Едва ли это был комплимент — кёнигсбергское кислое вино ещё величали вином «трёх людей» (не путать с «сообразить на троих»!): первый должен был держать того, кто пьёт, а третий — вливать кислятину в горло второго.

Пили даже монахини

Древние пруссы вина не знали. Их излюбленным напитком был «бэрефанг» — шнапс золотисто-жёлтого цвета, изготовленный из 96-процентного винного спирта и свежего, ещё не засахарившегося пчелиного мёда. «Бэрефанг» употреблялся также в виде медовой мази (особенно во время религиозных праздников и при отправлении культовых обрядов). Считалось, что, если за ужином после нескольких глотков «бэрефанга» вытереть себе губы цветком, а потом подать этот цветок любимой девушке — она не устоит.

И отдастся.

Для усиления эффекта в «бэрефанг» подмешивали кровь, пот, пепел сожжённой вещи, принадлежавшей «объекту любви», превращая тем самым напиток в настоящее приворотное зелье.

Тевтоны, огнём, мечом и крестом искореняя языческое прошлое края, тем не менее оценили достоинства «бэрефанга»: во многих питейных заведениях трёх средневековых городов медовый шнапс готовили собственноручно. (Кстати, это довольно просто: 750 грамм свежего мёда слегка подогреть, влить в пол-литра винного спирта, хорошо встряхнуть бутыль, всыпать пряности — гвоздику, корицу, ваниль — и наслаждаться.)

Впоследствии «бэрефанг» стали производить на заводе. Самой известной была фирма «Тойке-Кёниг», разливавшая свой медовый шнапс во фляжки особой формы, украшенные плетением из лыка или соломы. На этикетке был изображён бурый мишка, засунувший лапу в пчелиный улей. Иногда — писали короткие стишки или афоризмы.

Понятно, что бесспорное предпочтение немцы отдавали пиву. Пиво из немного пережжённого солода рекомендовалось кормящим матерям, им потчевали младенцев, а в 817 году, во времена, когда по уставу святого Бенедикта Нурсийского унифицировалась жизнь во всех монастырях, дневная норма пива составляла 2,5 литра для монаха и 1,5 литра — для монахини.

Пиво не было запрещено и во время поста. Кстати, святой Бенедикт разрешал при необходимости (жара, холод, тяжёлая работа) выходить за рамки собственных рекомендаций — по усмотрению настоятеля. (Справедливости ради стоит отметить, что в старинном пиве было гораздо меньше хмеля и алкоголя, но гораздо больше солода, отчего оно было намного полезнее и питательнее сегодняшнего.)

Кот Мурр и Бегемот

Вино любили аристократы. Известно, что великий философ Иммануил Кант называл пиво «пищей дурновкусия». Гостям на своих знаменитых обедах он подавал исключительно вино — сухое красное и белое. С изысканнейшим букетом: достигнув определённого уровня благосостояния, Кант, чья юность прошла в нищете, позволял себе полакомиться. (Старик-философ, кстати, вовсе не был анахоретом, каким его принято изображать. Он очень ценил женскую красоту. И, будучи слепым на левый глаз, за обедом всегда просил какую-нибудь юную красавицу сесть справа.)

Есть и ещё один забавный нюанс. Помните, в романе Булгакова «Мастер и Маргарита» Воланд говорит о том, что беседовал с Кантом за завтраком? Если учесть, что великий «прусский затворник» никогда не покидал пределов своей «малой родины», — значит, Воланд бывал в Кёнигсберге! В том самом домике (на Принцессенштрассе, 2, около Королевского замка), который — не прошло и полугода со смерти философа! — оказался проданным некоему купцу под кафе. А спустя 90 лет и вовсе снесён: новым хозяевам понадобилось место для магазина дамских шляпок.

В 1924 году, когда Европа готовилась отмечать 200-летие со дня рождения Канта, на шляпном павильоне появилась мемориальная доска: «На этом месте стоял дом, в котором Иммануил Кант жил и учил с 1783 по 1804 год».

«Рукописи не горят», — как справедливо заметил всё тот же Воланд.

И ещё. Гофмановского кота Мурра — серого и полосатого — художники (в том числе и калининградец Виктор Рябинин) очень часто рисуют здоровенным и чёрным как сажа. Если принять во внимание пребывание Воланда в Кёнигсберге — это вполне оправданно! Наверняка Князя Тьмы сопровождала его свита. И чёрный кот Бегемот не мог не оставить здесь своих наследничков. А значит, в каждой серо-полосатой кошке живёт Мурр, в каждом чёрном (и особенно чёрно-белом!) котище — Бегемот. А место, где находился домик Иммануила Канта, вполне может стать Меккой для сатанистов. Или — для поклонников Булгакова.

Впрочем, вернёмся к вину.

«Сажа с водой»

В XVII веке кёнигсбергские торговцы вином и пивом серьёзно обеспокоились: по Европе триумфально шествовал кофе! Испугавшись, что народ найдёт новинку не просто приятно возбуждающей, но и заменяющей традиционные алкогольные напитки, торговцы скинулись и щедро заплатили местному духовенству. Которое тотчас объявило кофе «нехристианским напитком», употребление его — смертным грехом, а первые кофейни — сборищем спорщиков и смутьянов. Утверждалось также, что кофе («сажа с водой») вызывает смертельные болезни.

Но запретный плод особенно сладок, кофейни продолжали существовать, а число их посетителей увеличивалось даже не в геометрической — в астрономической прогрессии. Прусскому королю Фридриху I, казна которого обеднела в результате многочисленных войн, пришла в голову блестящая идея: установить на кофе государственную монополию! Особым декретом короля во всех городах Пруссии — и особенно в купеческо-портовом Кёнигсберге — была введена должность вынюхивателя кофе. Прогуливаясь по улицам, специальные правительственные чиновники должны были вынюхивать нелегальные сушилки кофе!

Но… прошло одно-другое десятилетие, и всё «устаканилось». Любители кофе и не думали отказываться от пива и вина. А очень скоро в виноделии был осуществлён значительный прорыв. Точнее, два прорыва. Во-первых, в Германии сообразили, что спирт можно получать не только из зерна, но и из картофеля. Купцы мигом сориентировались — и… началось производство «палёной» водки, «палёного» рома и поддельного портвейна! (Вопреки устоявшимся мифам о непорочной чистоте германских торговцев и «настоящем немецком качестве»!)

Винокуры гнали дешёвую картофельную водку (старопрусскую сивуху), потом перегоняли её ещё раз, чтобы удалить часть содержащейся в ней воды, — и получали таким образом неочищенный винный спирт, который называли «Sprit» (от латинского «Spiritus»). Затем брали примерно бочку настоящего, тонкого ямайского рома, три-четыре бочки рома похуже («матросского» — то бишь дешёвого, скверного), две-три бочки картофельного спирта… всё это перемешивали и отправляли морем в Данию, Швецию, Норвегию и Россию.

Белые французские вина подслащивали свинцовым сахаром. Портвейн и испанские вина научились изготавливать… совсем без вина: из спирта, воды и растительных соков (которые по мере развития химии стали заменять химическими препаратами).

Тазик «оливье»

Неизвестно, до чего ещё докатились бы прусские винокуры, но… жесточайшую конкуренцию им на спиртовом рынке составили российские производители «сивухи». Нашенская «сивуха» была дешевле прусской, при этом оставалась хлебной. Прусский картофельный спирт сдавал позиции столь стремительно, что Фридрих Энгельс посвятил этому процессу целую монографию. Закончив её словами: «Благодаря русской конкуренции приближается тот день, когда ‹…› у прусских юнкеров будет отнят водочный шлем и у них останется только шлем фамильного герба или, в лучшем случае, армейский шлем. Наступит конец Пруссии».

Энгельс ошибся. (Это часто случалось с классиками марксизма-ленинизма.) Конец Пруссии наступил нескоро. И по причинам, с водкой связанным весьма-таки опосредованно.

А второй прорыв связан с производством… шампанского. Удивительно, но напиток, на долгие годы ставший символом не только — и не столько! — Франции, сколько России (от гусарских пирушек и великосветских обедов до встречи Нового года с бутылкой «Советского шампанского» и тазиком «оливье» перед телевизором), пришёл к нам из Кёнигсберга!

Восточный флигель Королевского замка. «Дом Альбрехта»

Вход в «Блютгерихт»

В винном погребке «Блютгерихт», 1940-е годы

Началось всё с того, что 22-летняя Барба Николь Понсарден, дочь мэра Реймса, небольшого городка во французской провинции Шампань, вышла замуж за преуспевающего винодела и виноторговца Франсуа Клико. Однако через шесть лет супруг скоропостижно скончался. Вдова осталась с маленьким ребёнком на руках. Ей советовали продать дело и жить безбедно, воспитывая дочь.

Совет был разумен, тем более что в 1805 году в Европе началась война, мало способствовавшая процветанию бизнеса. Но… предприимчивая вдовушка здраво рассудила: война когда-нибудь закончится, а вино будут пить всегда. Тем более — такое: в Шампани научились изготавливать невиданное прежде игристо-пенное. (Мадам Клико принадлежит изобретение ремюажа — способа очистки вина от отходов ферментации.)

«Дон Кихот» и… клопы

В 1814 году, когда русские войска подошли к Реймсу, мадам не стала препятствовать разграблению её винных подвалов. Когда ей сообщили о грандиозной попойке, устроенной офицерами гусарского полка в погребах с шампанским, — она невозмутимо ответила: «Это русские? Пусть пьют. Русские всегда платят за выпивку. Не сейчас, значит, позже. Платить за своих офицеров будет вся Россия».

И действительно. Вскоре, собрав в нескольких уцелевших подвалах 20 тысяч бутылок, вдова Клико отправляет их в Россию. Главное — быть первой. Пока конкуренты («робкие и трусливые», по мнению энергичной вдовы) не успели опомниться.

Мир ещё полностью не восстановлен, Россия пока что не отменила запрет на ввоз французских товаров. Мадам Клико и её компаньон Бон находят судовладельца в Руане, который берётся доставить ящики с шампанским в Кёнигсберг. А уже оттуда г-н Бон рассчитывает переправить их за границу. Конечно, затея рискованная, но… кто не рискует, тот не пьёт шампанского. И уж, конечно, не производит!

Судно снаряжалось в обстановке строжайшей секретности. Шло под голландским флагом (англичане всё ещё подозрительно относились к французским кораблям). Бон сопровождал драгоценный груз. В его каюте не было даже постели, зато там обнаружились клопы величиной в десятисантимовые монеты. Правда, в дорожном сундучке г-на Бона находилось 18 бутылок красного вина, 5 бутылок коньяка и 6 томов «Дон Кихота». К концу путешествия остался только «Дон Кихот».

И вот судно с 75 ящиками шампанского «Вдова Клико» пришвартовалось в Кёнигсбергском порту. Прямо на пристани Бон получает известие, что Россия открыла границы для торговли и что расторопная мадам, узнав об этом чуть раньше, уже отправила корабль с шампанским в Санкт-Петербург.

«Пирога из 4-х досок»

Бон, осмотрев ящики, убедился, что всё вино в сохранности. Несколько ящиков он решил продать местной знати, так как в это время в Кёнигсберге отмечался день рождения прусского короля. Результат превзошёл все ожидания.

«Ах, дорогие друзья! — писал Бон в родной Реймс. — Какое зрелище! Как я жалею, что вы не видели, как две трети высшего общества Кёнигсберга из любви к вашему нектару сидит у ваших ног… Это дивное вино действует убийственно, и тому, кто хочет ознакомиться с ним, советуют привязаться к стулу, ибо, если после благоговения, оказанного бутылкой, не привязаться, то хочется полезть под стол… Вероятно, это вино полюбит император Александр».

Кёнигсбергская знать была буквально очарована «Вдовой Клико».

«В народ», правда, вино не пошло, оставшись напитком элитным. Оставшуюся часть ящиков Бон доставил-таки в Россию на каком-то судёнышке, которое называл «пирогой из четырёх досок». И дико удивлялся, что не утонул.

Бутылки шампанского раскупались по 12 рублей штука. Цена по тем временам невиданная. Рынок был завоёван. Кстати, Александру I «Вдова Клико» действительно понравилась…

«Блютгерихт № 7»

Но вернёмся в Кёнигсберг. В самом известном винном ресторане «Блютгерихт» («Кровавый суд») можно было по быстрому опрокинуть рюмочку, закусить колбаской — и вперёд. Из подземелья Королевского замка — в город, где бьёт ключом бурная деловая жизнь.

Но! Знатоки утверждали, что выпивать и закусывать в подземном ресторане нужно было умеючи. И добавляли: посещение «Блютгерихта» в Королевском замке — не только стиль жизни, но и смысл её. Они, завсегдатаи, располагались за роскошными дубовыми столами основательно. Денег не жалели. Закусывали без спешки. Им подавали фирменное вино — прославленный «Блютгерихт № 7». (Считалось, что именно семь рюмок этого вина, густого и тёмно-красного, нужно выпить, чтобы свалиться под стол в полной отключке.) Кстати, именно «Блютгерихт № 7» очень любил Гитлер, и ему регулярно привозили это вино в Берлин из Королевских подвалов.

Сто граммов водки и банка крабов

В послевоенном Калининграде вино можно было купить любое (но, конечно, не «Блютгерихт № 7»). Продавалось преимущественно крымское — «Лидия», «Земфира», «Изабелла», «Чёрные глаза», «Крымский вечер»… Густое, сладкое, крепкое. Но… вино считалось напитком дамским. Мужчины предпочитали водку. Благо на прилавках она была представлена в ассортименте: «Московская», «Старка», «Столичная». Самой дешёвой была водка «Калининградская». Продавали и ликёры, и ямайский ром.

«Водку покупателям отпускали и на розлив. Таких мест было много. Рабочий с завода после работы покупал себе сто граммов водки, а на закуску — баночку крабов. ‹…› Но пьяных почти не было. Некогда было пить» («Восточная Пруссия глазами советских переселенцев»).

«Чёрный капитан» и… «Оболтус»

А потом — начиная с семидесятых годов — натуральные крымские вина стали большим дефицитом. Впрочем, в это время в Калининграде дефицитом являлось буквально всё. За колбасой стояли километровые очереди, продавщицы вопили: «Два кэгэ в одни руки!!!» Сыр, майонез, зелёный горошек, какая-нибудь полукопчёная «Краковская» — всё это доставалось с боем. Женщина, идущая по улице в гирлянде из рулонов туалетной бумаги, буквально излучала счастье. Она чувствовала себя богиней, добытчицей! Мужчина, раздобывший для своей дамы сердца коробку шоколадных конфет, мог рассчитывать на самое смелое вознаграждение…

В вино-водочных на полках стояли «чернила» — «Портвейн № 777», вермут литовский яблочный «Аболдиес» (тут же окрещённый в народе «Оболтусом»)… Бормотуха, синька, жуть кромешная. Хуже — лишь одеколон «Тройной». Или какой-нибудь стеклоочиститель (тоже, впрочем, товар дефицитный).

Из «благородных» вин — кисленький «Рислинг» и приторная болгарская «Тамянка». Простенькое токайское считалось верхом роскоши — особенно, если к нему предлагался бутерброд с финской салями… Поэтому вкус к хорошему вину у многих калининградцев появился значительно позже — когда слово «вермут» перестало ассоциироваться с «соображением на троих» в подворотне, с плавленым сырком «Дружба» в качестве закуси, а, напротив, увязалось в смысловую пару с магической формулой «Мартини бьянко».

Вы только вспомните, через что пришлось пройти! Вспомните эти сладко-тягучие польские ликёры в пузатых бутылочках, миндальный запах «Амаретто», и вспомните самопальный «Чёрный капитан» (водка, сгущёнка и растворимый кофе в равных соотношениях)… Спирт «Рояль», куда вливались домашние компотики и ядерные (опять-таки польские) лимонады, от которых языки и губы становились малиновыми… Вспомните итальянские «шипучки» из серии «Дольче вита» — их пили вместо шампанского, тоскуя по его, шампанского, неповторимому вкусу — и даже не подозревая, что «Советское» так же далеко от «Вдовы Клико», как «Запорожец» — от «Мерседеса».

Тонкий вкус французских и испанских вин открылся нам много позже. Тем, конечно, кто захотел его открыть.

Нижнее бельё Кёнигсберга

В древнем городе рубашки считались предметом роскоши

История моды стара и молода. С того момента, как человек впервые прикрылся одеждой от холода, дождя или стыда, прошло совсем немного времени — и одежда стала не только прикрытием, но и символом.

«Срамной капсюль»

Первые жители средневековых городов, слившихся впоследствии в Кёнигсберг, одевались по моде поздней готики. Знатные женщины носили облегающие платья S-образного силуэта с длинными, опущенными почти до земли рукавами и несколько выступающим животом.

Самым модным цветом был жёлтый. Во-первых, он считался мужским. Во-вторых, окраска ткани в жёлтое была делом весьма накладным, и блюстители нравственности резко выступали против этой «роскоши», развращающей, по их мнению, женщин.

К традиционной одежде относился также плащ, сшитый из суконной материи и подбитый тканью другого цвета либо мехом. На груди он скреплялся декоративным аграфом (типа броши) или обычной застёжкой. Мужчины натягивали плащ на голову, женщины носили покрывала, которые изготавливались из тонких материй и имели символическое значение.

Например, в минуту грусти дама глубоко натягивала на лицо тёмное покрывало, будучи в трауре — закрывала лоб и волосы белым… На праздник — накидывала пёстрое так, что завитые волосы ниспадали на плечи.

Кстати, завивка для женщин и мужчин была делом обычным. Производилась она при помощи горячих щипцов или специальных разогретых палочек.

Мужчины-щёголи, кроме тщательно завитых локонов, демонстрировали окружающим башмаки с носами, загнутыми наподобие клюва птиц, «гусиный» живот (перехваченный высоко по линии груди коротенькой жилеткой и плотно обтянутый панталонами), серебряные колокольчики, жабо, ленты, шнуровку на груди и так называемый «срамной капсюль» (деталь на месте нынешней ширинки, оформленная таким образом, чтобы выпятить мужское достоинство и польстить его размерам).

Штаны с начинкой

В XV веке повседневные платья шили из материй серого, чёрного и фиолетового цвета. В бархатных — выходных — преобладал красный цвет, на втором месте стоял белый. Ещё через сто лет всю Европу охватила мода на «разрезные платья», которые шили из двух видов материй. Более жёсткая придавала костюму основной фасон и силуэт, а через многочисленные разрезы проглядывала шёлковая нижняя, контрастного цвета.

Тогда же в Кёнигсберге появился короткий плащ (Schaube), открывавший штаны-плундры, имевшие иногда самые фантастические формы и требовавшие для изготовления нескольких десятков метров (!) шёлка. Плундры именовались ещё «штанами с начинкой», потому что кроились гораздо шире, чем нога, собирались вокруг тела в густые сборки и расчленялись разрезами, под которыми была подкладка.

Женщины в это время начинают носить толстые и длинные косы и платья, разделённые на юбку и лиф с V-образным вырезом, сквозь который видна белая вставка нижней рубашки. Рубашки эти считались предметом роскоши и передавались из поколения в поколение по наследству.

Так, одна из жительниц Кёнигсберга в 1520 году получила в наследство три рубашки и похвалялась этим перед соседками…

После богатого купца Неттера, умершего в 1575 году, осталось только семь рубашек, хотя на складе у него было около 300 локтей полотна…

Некий плавильщик олова, владевший семью книгами (!) — целым состоянием по тем временам, — имел только одну рубашку. А г-н Зигмунд Фрейлих, умерший в 1582 году, оставил своим наследникам четыре дома и… восемь рубашек.

Обувь тогда все горожане, за исключением самых знатных (или склонных к «неоправданному мотовству»), носили деревянную.

Для пущего «гламура»

Французская мода, распространившаяся по всей Европе, в Кёнигсберге «пробуксовывала». Хотя французы исправно посылали сюда свои «фигурины» — раскрашенных кукол из обожжённой глины или воска, «одетых» в нарисованные супермодные платья (нечто среднее между «объёмной» картинкой и манекенщицей). Но… экономные, бережливые немцы считали следование моде пустой тратой времени и денег. Их практически не коснулась эпоха барокко — с её парчовыми тканями, богато украшенными вышивкой и золотыми лентами, с её повальным увлечением кружевами.

У Замкового пруда. Слева — магазин Зильберштейна

Прогулочная зона у Замкового пруда, 1930-е годы

Грациозное и лёгкое рококо также прошло стороной. Это в кокетливой Франции женщины носят сумочки помпадур для бесчисленных косметических мелочей, маленькие перчатки и муфточки… это во Франции туфельки шьются маленькими и изящными, с глубоким вырезом, на высоком каблучке, и украшаются лентами, пряжками и даже драгоценными камнями… это в куртуазном Париже нижнее бельё является настоящим произведением искусства — шёлковое, расшитое золотом и серебром, богатыми вышивками и кружевами, а одевание дамы превращается в утренний церемониал, в котором принимают участие и кавалеры (и не только в высшем свете, но и в мещанских домах).

В Кёнигсберге немки по-прежнему стучат по мостовым своими деревянными подошвами. Правда, они носят пудреные парики и широченные кринолины. Но… ни один корсет не может превратить расплывшуюся талию добропорядочной фрау — в осиную, а мушки (маленькие чёрные кружочки из шёлка или тафты, которые приклеивались на лицо, шею и даже на интимные места для пущего «гламура») смотрятся на свекольных щеках как, пардон, тараканы в борще.

Напяливать на себя что попало

Немки никогда не умели и не любили одеваться. Уже в XIX веке английский юморист Джером К. Джером писал:

«Здесь не делается такого огромного различия между классами населения, чтобы ради положения в обществе стоило бороться не на живот, а на смерть… Жена профессора и жена мастера со свечной фабрики каждую неделю встречаются в излюбленной кофейне и дружно обсуждают местные скандальные новости; доктора не брезгают обществом трактирщиков ‹…› богатый инженер, собираясь с семьёй на пикник, приглашает принять в нём участие своего управляющего и портного, те являются с чадами и домочадцами, со своей долей бутербродов и питья, и все отправляются вместе, а на обратном пути поют хором песни…

‹…› Вкусы немца и его жены остаются до конца дней непритязательными. Немец любит видеть в своём доме побольше красного плюша, позолоты и лакировки… Иногда немец наймёт художника и прикажет ему изобразить на главном фасаде своего дома кровопролитную битву, которой всегда мешает входная дверь, а в спальне над окнами — парящего в воздухе Бисмарка…

Его главное удовольствие — кресло в опере — стоит несколько марок; туда его жена и дочери ходят в платьях домашнего шитья, накинув на голову платочки ‹…› немец сентиментален и легко поддаётся женскому влиянию. Если говорится, что он самый лучший жених и самый скверный муж, то в этом виновата немецкая женщина: выйдя замуж, она не только забывает всю поэзию и романтическую обстановку, но гонит их из дома щёткой и метлой. Даже девушкой она не умела одеваться, а замужем немедленно забросит последние порядочные платья и начнёт напяливать на себя что попало.

‹…› Поклонение своей красоте она спешит променять на ежедневную порцию сладостей, после каждого обеда отправляется в кофейню и набивает себя сладкими пирогами с кремом, запивая их обильным количеством шоколада. Конечно, в короткий промежуток времени она становится жирной, рыхлой, неповоротливой и положительно неинтересной…» («Трое на четырёх колёсах».)

Удовлетворять вкусы русских дам

Но, тем не менее, модной одеждой торговали и в Кёнигсберге. До 1933 года готовым платьем и прочими одёжными причиндалами заведовали в основном еврейские негоцианты. «Путеводитель по Кёнигсбергу и прилегающим морским курортам для русских путешественников», изданный Гаазенштейном и Фоглером в 1912 году, размещал рекламу таких магазинов, как торговый дом шёлковых материй Гольдштейна на Юнкерштрассе, 5 (ныне улица Шевченко):

«…означенная фирма ‹…› завоевала себе общие симпатии всего населения Кёнигсберга. ‹…› И почему? Очень просто: потому, что чувствовалась потребность в подобного рода предприятии. Кёнигсберг растёт… растёт желание подражать в моде Берлину, Вене и Висбадену. ‹…› Следует ещё констатировать, что Гольдштейн прекрасно понимает удовлетворять вкусы русских дам».

На Постштрассе, 13 (современная западная часть улицы Шевченко), размещался магазин Конрада Якобсберга, специализировавшийся на дамских шляпах и нижнем «белошвейном» белье:

«…магазин в самом центре города ‹…› в нескольких шагах от главной почты, может быть отнесён в известном роде к достопримечательностям Кёнигсберга. Стоит обратить внимание на широкие, роскошно декорированные окна ‹…› стоит заглянуть внутрь. ‹…› Образцовый порядок, необыкновенная опрятность, прелестный вкус… — всё это производит на посетителя впечатление не магазина или, ещё яснее выражаясь, „торговли“, а будто бы устроенной специальной „выставки“. ‹…› Большой контингент из года в год приезжающих в Кёнигсберг русских считает ‹…› фирму Конрада Якобсберга своим поставщиком; к услугам и для удобства русских покупателей имеется в магазине барышня, знающая русский язык».

Чулки, трико и помпадуры

Там же, на Постштрассе, 13, — мастерская по пошиву мужских платьев М. Баршалла; на Юнкерштрассе, 13/14, — «Жокей-клуб», где продают галстуки, перчатки, «верхние рубахи» и прочие мужские принадлежности.

На Юнкерштрассе, 10, — фирма Зильберштейна, существовавшая 54 года, устраивала в своём огромном здании выставки парижских и венских моделей дамских шляпок; предлагала «громаднейший выбор блуз, юбок, костюмов, спортивной одежды, поясов, шарфов, боа, помпадуров и перчаток».

На Шмидештрассе, 14/18 (район современного Эстакадного моста), — торговый дом «модернейшего стиля» Натана Штернфельда: громаднейшее четырёхэтажное здание (нечто вроде современного супермаркета; даже с кондитерской, «специально предназначенной для отдыха покупателей»).

На Юнкерштрассе, 16, — Макс Альтерум предлагал «специальный выбор» чулок, перчаток, трико, помпадуров (сумочек для косметики и прочих мелочей), поясов, портмоне.

На Вейсгерберштрассе, 16 (ныне район улицы Клинической), можно было приобрести хит предвоенного сезона — плоские тростниковые чемоданы, а также кошельки, несессеры, портсигары, помпадуры и прочие изделия из кожи.

На Францёзишештрассе, 17 (современная восточная часть улицы Шевченко), — корсетная мастерская Макса Левина.

Братья Ферберг на Кайзер-Вильгельм-платц предлагали дамам французские платья, английские костюмы, меховые и плюшевые накидки, театральные пальто и т. д., и т. п.

Без бёдер и груди

Цены в Кёнигсберге были довольно умеренные. Тот же корсет, к примеру, можно было купить в пределах 38 марок (тогда за 100 русских рублей давали 216–217 марок), «театральное пальто» (имеется в виду специальная накидка на вечернее платье, чаще без рукавов) — марок за 50; французскую новинку — дамский жакет, напоминавший фасоном классический мужской пиджак, — за 100 марок; светский туалет — за 200 (но светские платья дамы предпочитали всё-таки шить).

После Первой мировой войны и жизнь и мода в корне меняются. Длина юбки становится короче, волосы безжалостно обстригают, фигура — без бёдер и груди (гарсон). Немецкая женщина-мальчик прилежно занимается спортом, танцует фокстрот, беспрестанно борется с лишним весом, курит сигареты в длинном мундштуке, носит короткую стрижку и ярко красит губы.

После прихода Гитлера к власти еврейским коммерсантам пришлось спешно сворачивать дела. Кто-то успел «свернуться» вовремя, продать «специальность» и уехать в Америку. Кто-то, понадеявшись на «цивилизованность» немцев, был буквально ограблен. И счастье, если уцелел сам.

Наци провозгласили, что немецкая женщина не нуждается в красивой одежде и косметике. Стопроцентные арийки начинают или отращивать косы, чтобы укладывать их венчиком вокруг головы, или стричься по-военному коротко и непритязательно. Под рукавами женских платьев появляются ватные «плечики», отчего плечи увеличиваются и кажутся прямыми, а само платье напоминает форменную одежду.

Мундиры «от HUGO BOSS»

Сумки в это время носят на плече, шляпы становятся «шлемовидными», с узкими полями (ещё чаще волосы просто укладывают в сеточки, потому что всё производство нацелено на войну — шляпками и прочей галантерейной «дребеденью» заниматься некому). Обувь — с ремешками, на высокой пробковой или деревянной подошве. Всё подчеркнуто просто. До аскетизма. Как мундир.

Впрочем, нет. Мундиры в это время — особенно чёрные эсэсовские «от HUGO BOSS» — становятся на редкость эротичными: осиная талия, перетянутая широким блестящим ремнём, обилие металлических аксессуаров; сапоги с высокими голенищами, повторяющими форму ноги, фуражки с высокими тульями… Мечта! Особенно, когда в мундир задраен стройный белокурый ариец с беспощадным выражением лица.

Наверное, впервые в истории моды — со времён Древнего Рима — в военной одежде отразились гомосексуальные пристрастия её создателей. Мужчина — Зигфрид, королевич, бог… Женщина — его слабая, ухудшенная копия. Единственное, что можно с ней сделать, — помочь ей «возвыситься» до Господина, хотя бы повторив его линии кроя.

Немецкие ботинки и платье из матраса

Именно такими — хотя и здорово пообносившимися за годы войны — увидели немок первые советские переселенцы в Восточную Пруссию.

Наши, приехавшие в Кёнигсберг, были одеты отчаянно плохо: «…в армейскую шинель, только без погон, на голове — самодельный берет, под шинелью юбка и куртка, перешитая из военной гимнастёрки и перекрашенная в чёрный цвет. На ногах — сапоги военного образца. Вариант: немецкие ботинки сорокового размера и платье из немецкого матраса» («Восточная Пруссия глазами советских переселенцев»).

Жительницы Кёнигсберга

Реклама в газетах Кёнигсберга, 1912 год

Что нам осталось от исчезнувшего города? Пристрастие женщин к завивке волос; любовь к одежде в крупную красную клетку; привычка украшать свои жилища бесчисленными фарфоровыми статуэтками (первые собачки, кошечки и барышни с кавалерами а-ля XVIII век были найдены на полках у прежних хозяев) и керамическими колокольчиками (благо соседняя Литва и колокольчики и подсвечники поставляла в избытке). Ну и, может быть, отсутствие утончённости, эдакого рафине.

То, что демонстрируют на столичных подиумах, не приживается в Калининграде. В Европе мы выглядим как свои. В Москве — выделяемся сразу. Чем-то, что не поддаётся связному объяснению. Мы не следуем моде — мы приспосабливаем её под себя. Как знать, не этому ли научили нас тени Бывшего Города?.. Не случайно ведь существует устойчивое мнение о том, что именно в Калининграде рождаются самые красивые девушки — на стыке культур. На стыке цивилизаций.

Страсти по «Вампиру»

Городской театр Кёнигсберга сгорел через два месяца после торжественного открытия

Женские роли играли мужчины

У города-крепости суровая театральная судьба.

Надо сказать, театральная публика в Кёнигсберге не отличалась изысканностью вкуса. В Средние века в городе, основанном рыцарями-храмовниками, лицедейство вообще почиталось смертным грехом.

Конечно, на торговых площадях выступали бродячие актёры, но… все они страшно рисковали. А деньги, собранные за выступление, были, как правило, невелики: в немецких купеческих городах на «искусстве» всегда экономили. «Артистов» обычно содержал так называемый марк-шрейер (торговый крикун), или продавец фальшивых лекарств. Всякий раз после «штучки», сыгранной комедиантами, он вылезал «в народ» со своими ларчиками и аптечками и начинал восхвалять «чудодейственную силу» каждого снадобья. Народ покупал с великой охотой…

Первое настоящее театральное представление прошло в 1552 году во внутреннем дворе Королевского замка. Труппа (приглашённая вроде бы из Ганновера) давала спектакль «Захват Рима» Сабинуса. Понадобилось ещё двадцать лет (!), чтобы в Кёнигсберге появились свои городские артисты: в 1573 году был показан спектакль «Греховное падение» — «благочестиво-нравоучительного содержания». По обычаям того времени, женские роли играли мужчины: актрисы появятся на немецкой сцене много позже. Кстати, жизнь актёров была тогда очень недолгой: непременным компонентом театрального грима являлись свинцовые белила. Накапливаясь в организме, свинец приводил к постепенному отравлению. Сначала портилась кожа, потом выпадали волосы… А затем актёр, лишённый возможности выходить на сцену, тихо умирал в каком-нибудь «медвежьем углу»…

Королевский подарок

В 1605 году герцогиня Мария Элеонора дала разрешение английским комедиантам выступить в Королевском замке. Спектакль был холодно принят аудиторией: немецкий зритель оказался не способен понять специфический английский юмор.

В 1635 году в Кёнигсберге поставлен первый оперный спектакль. В 1688-м — на Альтштадтском Юнкерском дворе были показаны спектакли «Доктор Фауст» (ещё не по трагедии Гёте, а по средневековой легенде) и «Тартюф» Мольера.

В 1753 году прусский король Фридрих II даровал директору театра К. Аккерману участок земли для строительства стационарной театральной сцены.

В 1755 году появился Городской театр на Кройценплатц (сейчас эта площадь не существует), он же — Кёнигсбергская опера.

Специально для того, чтобы профессионально готовить актёров, обер-бургомистр Теодор Готтлиб фон Гиппель открыл Школу искусств восточнопрусской провинции. Отныне «служителей Мельпомены» должны были не «натаскивать на роль» путём прямого копирования («Делай как я!»), а учить двигаться, произносить монологи, подавать реплики, принимать эффектные позы.

Кстати, в конце XVIII века ещё не было редкостью встретить абсолютно неграмотных актёров, которые заучивали свои роли «на слух». Школу Гиппеля «старики» восприняли негативно, понимая, что юные выпускники создадут им очень серьёзную конкуренцию. И действительно, конъюнктура менялась: в актёрах переставали видеть отверженных; их принимали в «приличном обществе», в частности, в салоне графини Кейзерлинг, где собирался цвет Кёнигсберга.

«Шоколадный» баритон

В 1806 году на Кёнигсгартен, на месте бывшей гарнизонной кирхи, был торжественно заложен первый камень в фундамент нового здания Городского театра. (Сейчас улица Кёнигсгартен не существует, а располагалась она юго-восточнее нынешней улицы Университетской.)

Среди звёзд оперной музыки, в разное время блиставших на кёнигсбергских подмостках, можно назвать таких выдающихся дирижёров, как Прегер, Преймайер, Рутгардт. Здесь работал знаменитый скрипач М. Броде, пел «шоколадный» баритон Гольдберг (так прозвали его не за цвет кожи, а за особый тембр голоса). Неоднократно в Кёнигсбергской опере выступал прославленный композитор и дирижёр В. Штраус…

В 1808 году здание Городского театра было торжественно освящено, а через два месяца… полностью уничтожено пожаром.

Новый театр строился на Театерплатц, 1, уже именно как оперный (здание уже не существует, а находилось — между корпусом РГУ имени Канта и улицей Севастьянова). На освящении театра присутствовали король Фридрих Вильгельм и королева Луиза. Премьера была выбрана со смыслом: в разгар антинаполеоновской кампании, которую в Пруссии возглавляла Луиза, актёры сыграли «Вильгельма Телля» Ф. Шиллера.

…Потом здесь ставились оперы Бетховена, Россини и Доницетти… При полных залах шли выступления местного симфонического оркестра. Особенно почитались три «Б»: Бах, Бетховен, Брамс.

Вагнер бежал от кредиторов

В 1836 году в качестве капельмейстера в Кёнигсберг прибыл Рихард Вагнер. Это было ещё до его вселенской славы. Молодой композитор принял участие в постановке нескольких спектаклей, осуществил премьеру собственной оперы «Риенци», обвенчался в Трагхаймской кирхе с актрисой Минной Планер и… бежал, оставив с носом многочисленных кредиторов.

В оперном театре давались и драматические спектакли, в том числе «местной тематики». Так, в 1863–1864 годах в репертуаре значились пьесы «Марта», «Вампир», «Белая дама» («ужастики», как сказали бы сегодня, основанные на восточнопрусском фольклоре) — и они пользовались гораздо большим спросом, чем изысканная «Африканка» Дж. Мейербера.

В 1875 году с успехом состоялась премьера оперетты И. Штрауса «Летучая мышь», в 1879-м — публика с восторгом принимала оперу Бизе «Кармен», только что с треском провалившуюся в Париже (видимо, во многом из-за её «антифранцузской» направленности).

В 1884 году театр возглавил Ф. Вейнгартнер — один из создателей школы дирижёрского искусства в Европе. Именно благодаря ему кёнигсбержцы впервые познакомились с творчеством таких русских композиторов, как Чайковский и Бородин.

В 1887 году Оффенбах представил жителям Кёнигсберга оперный спектакль «Сказки Гофмана». А вообще жители города в это время уже страстно увлеклись Вагнером: за 11 лет было поставлено 206 его оперных спектаклей! Один только «Лоэнгрин» прозвучал 53 раза!

Лазарет на сцене

В 1893 году театральная труппа имела в своём составе 18 оперных солистов, 22 драматических актёра, хор в количестве 40 человек, балетную труппу из 11 артистов и оркестр из 45 музыкантов.

В 1909 году Городской театр торжественно отметил своё столетие. А годом позже у него появился серьёзный конкурент: Драматический театр (Schauspielhaus), который вначале выступал на сцене Россгартенского Пассажа, а в 1927 году переехал в здание бывшего опереточного «Луизентеатр» на Хуфеналлее, 2.

Как таковой «Луизентеатр» просуществовал очень недолго. А вот помещение, построенное для него, пригодилось театральным новаторам: на его базе была создана ещё и труппа «Комическая опера». Кстати, в 1917 году — к 175-летию Гофмана — здесь была проведена «Неделя Гофмана»: шли многочисленные спектакли по его произведениям.

…В самом начале Первой мировой войны Городской театр предоставил свои помещения для устройства лазарета — назад он вернулся только в 1918 году. А в 1924-м труппы Городского театра и Драматического объединились. Иначе в условиях Веймарской республики им было не выжить. Так был образован Восточнопрусский земельный театр. Он располагался в здании экс-Городского — на Театерплатц, 1.

Известно, что весной 1927 года, во время премьеры оперетты «Кавалер Розы», у дирижёрского пульта стоял сам композитор Штраус.

Фугаска в партере

А вскоре от Восточнопрусского земельного театра «отпочковалась» труппа Нового драматического театра. В основном спектакли ставились на арендованных площадках, в том числе во дворе Королевского замка. Репертуар был серьёзным: пьесы Зудермана, Гауптмана.

А советник К. Бинк основал Нижнепрусскую сцену (Валленродтштрассе, 25, — ныне улица Библиотечная). Этот театрик был, так сказать, узкого профиля: он служил для популяризации и сохранения умирающего диалекта — «восточнопрусского платдойч». Маленькая труппа разъезжала, выступая в городах и деревнях Восточной Пруссии. Финансировал заведомо нерентабельное предприятие сам Бинк.

Кроме того, в Кёнигсберге имелся летний театр оперетты — в Хуфене. Репертуар здесь был преимущественно сентиментальный: водевили немецких композиторов, приличные и пригодные для семейного просмотра.

«Игривость» была сосредоточена в кафешантанах, которые размещались тоже в Хуфене, но по дороге за город. Было их около полусотни — и все очень простенькие: красный плюш, электрическое освещение, коротенькие оперетки, акробатические номера и т. д., и т. п.

Нацисты, пришедшие к власти, первым делом «проинвентаризировали» репертуар всех театров. Исчезли пьесы авторов, чья «пятая графа» показалась небезупречной, исчезли — по той же причине — и многие актёры и музыканты. А в августе 1944-го здание Городского (Восточнопрусского земельного) театра было полностью разрушено во время налёта британской авиации.

Хулиганы и актриса

Интересно, что первым советским театром на экс-восточнопрусской земле стал… кукольный. Сформированный в частях 3-го Белорусского фронта.

В 1946 году был создан Ансамбль музыкальной комедии — на основе труппы, переведённой из Новгородской филармонии. А годом позже в Калининград по решению комитета по делам искусств при Совмине СССР на постоянную работу были направлены выпускники ГИТИСа.

6 ноября 1947 года состоялось официальное открытие Калининградского областного драматического театра на улице Красной. Тремя годами позже под театр было приспособлено здание на улице Бассейной.

«Небольшая, плохо оборудованная сцена, зрительный зал на 488 мест, отсутствие репетиционных помещений, гримёрки наподобие кабинок для голосования… Актёры, рабочие сцены, другие сотрудники театра добирались до своего рабочего места пешком; если повезёт, трамваем. Ходил по узкоколейке немецкий вагон по прозвищу „Мать-одиночка“, до первого кольца, а дальше — пешком мимо старого немецкого кладбища, затем мимо озера — до театра. Было страшновато, да и небезопасно: в городе было неспокойно. После спектакля возвращались группами.

Однажды из зарослей кустарников со стороны кладбища группка хулиганов пыталась утащить нашу актрису… Мы её всем миром спасали — и отстояли…

Любопытная деталь, как примета времени, — в программках спектаклей 50-х годов есть примечание администрации: „Верхнее платье, головные уборы и галоши снимать обязательно“», — это воспоминания Ирины Фадеевой, актрисы и супруги главного режиссёра В. Тана (с его именем связан один из самых ярких эпизодов в жизни нашего театра — с 1952 по 1962 год).

Жена адмирала

Вот строчки из известной среди тогдашних театралов песенки (она звучала на «капустниках», которые частенько устраивались актёрами):

Между двух кладбищ роком брошенный, Под корень бедностью подкошенный, Уже порядком поизношенный Стоит театр облдрам. Дождями частыми омытая И пылью древнею покрытая, Всегда для зрителей открытая, О, сцена! Кормящая мать…

И неизвестно, как долго пришлось бы актёрам облдрамы глотать «древнюю пыль» и обретаться на выселках. Но… командующим Балтийским флотом был назначен Арсений Головко, чья супруга Кира Иванова-Головко стала одной из ведущих актрис труппы облдрамтеатра.

Головко обожал свою жену. Говорят, это была на редкость красивая пара. Интересно, что Киру Ивановну познакомили с Головко — тогда ещё начальником морского штаба БФ — почти «насильно». Многочисленные знакомые вдруг ни с того ни с сего принялись устраивать её личную жизнь. И только через много-много лет взрослая дочь Киры, случайно встретившись с моряком-историком, узнала, что делалось это… по личному распоряжению Сталина.

В конце сороковых годов «вождь народов» с большой симпатией относился к Головко, молодому боевому адмиралу, который в годы войны командовал Северным флотом — и очень тяжело переживал безвременную смерть жены. Божественно прекрасная Кира так поразила бравого офицера, что, влюбившись, он был готов сделать для неё буквально всё. Даже построить новое здание театра. На том месте, где находился «Луизентеатр».

Пограничная Мельпомена

В новое помещение труппа и переехала в 1960 году. Средства, строительные материалы, рабочая сила — всё это (по крайней мере, львиная доля) было обеспечено благодаря «покровительству» адмирала Головко. Который всегда находил время, чтобы посмотреть на свою жену в роли Марии Стюарт… И продолжал поддерживать труппу, даже когда из Калининграда его перевели, а Кира Головко уехала вместе с ним.

В этом здании областной драматический театр располагается и поныне. А на Бассейной размещался телецентр. Позже там поселился Музыкальный театр, у которого за годы существования образовалась своя аудитория — и где, в частности, начинал Е. Гришковец.

Театральной Меккой, правда, Калининград так и не стал — скорей уж эту роль выполнял Тильзит-Советск (до войны там был маленький городской театрик). Когда по Версальскому договору Тильзит оказался поделённым на две части — театр получил пышное название Восточнопрусского пограничного.

«Не желаете ли взглянуть на труп?»

В кафе Кёнигсберга предлагали не только кофе и сладости

«Герр Штумпе, вас опять била жена?»

Когда-то «король русского юмора» Аркадий Аверченко писал о немецких кофейнях:

«Все двери в них украшены надписями „Выход“, будто кто-нибудь без этой надписи воспользуется дверью как машинкой для раздавливания орехов или, уцепившись за дверную ручку, будет кататься взад и вперёд. Надписи, украшающие стены уборных… это целая литература: „просят нажать кнопку“, „просят бросать сюда ненужную бумагу“… „благоволите повернуть ручку“, „в эту пепельницу покорнейше просят бросать окурки сигар, а также других табачных изделий“. Одним словом, всюду — битте-дритте… Всякая вещь, которая поддаётся позолоте, — золотится, не поддаётся позолоте — её украсят розочкой…

За столом в любимом кафе собирается каждый день одна и та же компания. ‹…› Целый вечер взрывы хохота несутся со стороны стола, занятого весёлыми собутыльниками. ‹…› „Герр Штумпе! Отчего вы сегодня молчите? Не бьёт ли вас ваша жена?“ Взрыв гомерического хохота следует за этими словами. ‹…› „Герр Штумпе! Говорят, что вы уже целый год не носите сбережений в ваш банк?“ — „Почему?“ — недоумевает простоватый Штумпе. — „Потому что весь ваш бюджет уходит на покупку зонтиков, которые ломает о вашу спину ваша жена“.

Будто скала обрушилась — такой хохот потрясает стены кофейни…»

Да, принимать гостей у себя дома кёнигсбержцы не любили. Гораздо чаще и охотнее «компании по интересам» сходились за столиками кафе. Благо недостатка в них в городе не ощущалось. Ещё до потрясшего Германию 1848 года было открыто кафе «Националь» на углу Королевского сада — Парадеплатц. Позже в этом помещении находился «Отель ду Норд», ещё позже — Верховная таможенная дирекция.

Кафе «Зигель» на Францёзишештрассе, 7, напротив дома, в котором родился Гофман (набережная Нижнего озера, около здания ГТРК «Калининград», сейчас там мемориальный камень), было известно как место, где собиралась городская свободомыслящая интеллигенция. В некотором смысле богема.

Женщины пьют пиво

В 1890 году на Парадеплатц распахнул двери респектабельный «Бауэр» — средоточие местных «белых воротничков». В 1909 году — «Империал» на Мюнцштрассе, 14 (начало улицы Пролетарской). В 1912-м — «Штадт-халле» на берегу Замкового пруда и тогда же — кафе нового Драматического театра на Хуфеналлее, 2.

На Хуфеналлее собирались в основном поклонники Мельпомены, дабы за «рюмкой кофе» пообщаться с любимыми актёрами. По отзывам иностранцев, именно там — и только там! — можно было встретить изящных и со вкусом одетых женщин.

«Наряд немецкой женщины, — иронизировал по этому поводу ещё Джером К. Джером, — это целая симфония. На голове зелёная шляпа с жёлтым пером и красной розочкой. Юбка голубая, обшита внизу оранжевыми полосками. Только кофточка отличается скромным фиолетовым цветом, но одета она так, что грудь делается плоской, а спина пузырится, как волдырь на обваренном месте, башмаки, хотя из грубой кожи, но зато большие; чулки прекрасной верблюжьей шерсти…»

Прибавьте сюда пристрастие к пиву, мучному и сладкому — и вы поймёте, почему женщины, пьющие не пиво, а шампанское и имеющие тонкую талию, в городе были наперечёт.

(Кстати, одеваться немки не умеют до сих пор. Шить себе костюмы, вечерние платья и носить элегантные «лодочки» на каблучке уважающая себя немка начинает не раньше чем разменяет шестой десяток. Молодые — все как одна — облачены в брюки пастельных тонов и немаркие свитера, длинные и свободные, так что очертания фигуры под ними не проглядываются вовсе. Практичные туфли на плоской подошве, ни грамма косметики на лице, стрижка, не требующая укладки, — вот всё, что позволяет себе и молоденькая фройлен, и фрау средних лет, если не хочет, чтобы на неё косились на улице. Не потому ли так шалеют немцы, видя наших дам — на шпильках с самого утра, намакияженных и в ярчайшем прикиде?!)

Пользовались популярностью также кафе «Лидтке» в зоопарке, «Юльхенталь» — в устье Хуфенского ручья (прежде оно именовалось «К поэту Крюгеру») и «Альте Хаммершмиде» (оно располагалось неподалёку от старой кузницы на озере Близнецов — после 1945 года там был размещён хлебный магазин, по которому потом озеро и стало называться Хлебным).

Горячий шоколад

В 1900 году появилось кафе с поэтично-мифологическим названием «К коринфскому дереву» на Лавскераллее (ныне проспект Победы). Чуть позже — «К Копернику» (на Питьевом канале), «Долина Луизы» (там, где сейчас Свято-Никольский собор) и «Обертайхтеррассе» — кафе на террасе Верхнего пруда (в советские времена — ресторан «Прибой»).

Самым «молодым» было кафе «Алхамбра», открывшееся в 1930 году на Штайндамм, 119/121 (ныне улица Житомирская, в советское время на этом месте был построен ресторан «Русь», переименованный впоследствии в «Беларусь»).

…Особое место в жизни Кёнигсберга занимали кондитерские. Первая открылась в 1808 году напротив придворного почтамта на Принцессенштрассе (район нынешней гостиницы «Калининград»). Называлась она по вкусной фамилии владельца — Файге, что в переводе на русский означает «инжир». Подавались там только сладости — никакого пива, никакой еды. Поэтому наибольшее предпочтение этой кондитерской оказывали дамы.

Файге специализировался на тортах. «Луизенторт», пуншевый торт, «Снежная вершина горы», «Ледяное дерево» — одни названия чего стоят! А «хитом» заведения считался торт «Бонапарт» — более известный в России как «Наполеон».

В 1846 году кондитерскую Файге переименовал её новый владелец Юнг. Он жил на Принцессенштрассе и решил сей факт увековечить: кондитерская стала называться «Напротив конца Принцессенштрассе». Но торты там по-прежнему пекли вкусные, поэтому посетителей не уменьшилось. Тем более что аккурат перед кондитерской вплоть до начала XX века останавливались особые экипажи, на которых можно было совершить прогулку к морю.

Экс-«Файге» просуществовала более ста лет — увы, новое время не очень-то располагало «новых немок» к уютным посиделкам с соседками и приятельницами за чашкой горячего шоколада и хорошим куском «Наполеона-Бонапарта»… Однако и в тридцатые годы прошлого века в Кёнигсберге имелись такие кондитерские, как «Аменде» на Хуфеналлее, 15/17 (напротив главного входа в зоопарк — там сейчас магазинчик-стекляшка), «Гелхаар» на Кантштрассе, 11а (район Ленинского проспекта — от Эстакадного моста до гостиницы «Калининград»), «Кант-кондитерия» на Кнайпхёфше Ланггассе, 37 (под Эстакадным мостом, вдоль острова), «Мюллер» на Вейсгерберштрассе, 5а (неподалёку от здания ГТРК «Калининград»), «Шультце» на Трагхаймер Кирхенштрассе, 5/6 (ныне улица Подполковника Иванникова).

Маргарин и шнапс

Фирменным блюдом «Шультце» считался миндальный торт. Забавно, но именно эта кондитерская вдохновила английского писателя Вудхауза на описание в романе «Дева в беде» кафе «Уютный уголок»:

«‹…› его содержит страдающая дама… Она подаёт яства с величавой томностью… У этого места своя, особая атмосфера. Чем оно берёт, так это недостатком света, почти полным отсутствием вентиляции, шоколадным тортом собственного приготовления, который не полагается резать. ‹…› По выражению лица дамы можно догадаться, что она невысоко ценит жизнь и хотела бы уйти от неё, как труп на втором этаже. Так и тянет предположить, что труп на этаже есть. Первым делом, как войдёшь, является мысль о том, что вот сейчас дама подойдёт и спросит: „Чаю, кофе? Не желаете ли взглянуть на труп?“»

Правда, англичанин Вудхауз вообще не любил немцев. А Кёнигсберг, который он посетил однажды, показался ему «большой и довольно мрачной деревней».

Молоденькие девушки в городе на Прегеле почему-то предпочитали кондитерскую «Швермер» на Мюнцштрассе, 3, где с удовольствием поедали марципаны и песочный торт в виде круглой башни.

…Кроме того, в Кёнигсберге было немало заведений, которые правильнее было бы называть «забегаловками» или, в крайнем случае, закусочными. Почтенные семейства, выгуливаясь воскресным днём, спрашивали там пиво и сельтерскую, а детям покупали мороженое или какао со взбитыми сливками.

Кафе в городе работали чуть ли не до апреля 1945-го — хотя варили там не кофе, а цикорий со слабым кофейным ароматом, а продукты давно выдавались по карточкам. Карточку можно было «отоварить» в кафе — к примеру, поменяв её (плюс деньги) на бутерброд с тоненьким слоем маргарина.

Посетителями чаще всего были мужчины, на короткое время вернувшиеся с войны, и их жёны или подруги. Пили они шнапс — хорошее пиво варить было не из чего, а изысканные вина, к которым немцы приучились, подмяв под себя почти всю Европу, стоили слишком дорого и настроению не соответствовали: на похоронах шампанского не пьют. А эти люди хоронили — друзей, себя… страну, которая была обречена столь очевидно, что даже ведомство Геббельса не могло доказать обратного.

Кофе «из ведра»

В советском Калининграде кафе можно было пересчитать по пальцам: «Пингвин» и «Снежинка» на Ленинском проспекте, «Огни Москвы» на Московском проспекте, «Сказка» (с маленькими деревянными стульчиками, рассчитанными на детей), «Золотой петушок» у входа в зоопарк (где сейчас «Солянка») да десяток-другой «стекляшек», где почтенные алкоголики глушили портвейн, заедая его бутербродом с селёдкой или квадратиком плавленого сыра…

Городской концертный зал (Штадтхалле)

Мюнцплатц, 1930-е годы

Правда, начатая Горбачёвым антиалкогольная кампания вызвала к жизни многочисленные молочные бары — этакий аналог кондитерских «made in USSR». Подавались там всякие вкусности типа взбитых сливок, крема «Сметанка», рулетов, очень похожих на литовские, разноцветное желе…

А в конце восьмидесятых, когда в городе начались проблемы с кофе (точнее, его тотальный дефицит), мы, студенты, частенько шли пешком от корпуса университета в переулке Чернышевского до Южного вокзала (а то и до кинотеатра «Родина»), забредая по пути в каждую кофейню, включая самые синюшные «стекляшки» (в просторечии — «гадюшники»). Где-нибудь кофе обязательно имелся — по 19 копеек за гранёный стакан (о кофейных чашках тогда и не мечтали — их можно было увидеть только в Литве, где, правда, кофе стоил 25 копеек, зато он был не «из ведра», а настоящий, густой, с горьковатым вкусом, такой несоветский по определению). А наши друзья — курсанты КВИМУ — клялись из первого же рейса привезти мешок… нет, два мешка молотого кофе, лишь бы только больше не сопровождать нас в этих утомительных рысканьях по городу «на запах». Впрочем, это уже совсем другая история.

«Старые русские» в Кёнигсберге

Сорили деньгами, играли на тотализаторе и лечили «душевные болезни»…

Наша очередная прогулка по Кёнигсбергу не совсем обычна. Есть такой излюбленный приём у фантастов: путешествие в прошлое на машине времени. Вот и мы попытаемся вообразить себя «людьми раньшего времени» — теми, для кого в 1912 году кёнигсбергская фирма «Гаазенштейн и Фоглер» осуществила аж третье переиздание «Путеводителя по Кёнигсбергу и прилегающим морским курортам для русских путешественников».

«Издателями руководила единственная цель — оказать услугу русскому путешественнику в Кёнигсберге. Число таких путешественников, — сообщалось в предисловии, — в летние месяцы достигает крупных размеров, многих десятков тысяч, из которых порядочная часть весьма часто находится в затруднительном положении, главным образом, при поисках врача, аптеки, того или иного магазина, увеселительного заведения и т. п.»

Днём с диванами, ночью с постелями

Предположим: мы (или вы) — мужчина средних лет и столь же среднего достатка (люди богатые предпочитали ездить из России в другие европейские города и на другие курорты) и дама в платье с турнюром и шляпе с цветами.

Миновав пограничную таможню в Вержболово (с российской стороны) и Эйдкунен (ныне посёлок Чернышевское) в Пруссии, вы можете отправиться дальше на пассажирском (почтовом — Personenzug) или скором (курьерском — Schnellzug) поезде. Проезд в пассажирском — на 15–20 % дешевле, чем в скором, вагоны в составе — четырёх классов. Эти поезда идут с меньшей скоростью, часто обходными линиями, останавливаются на всех станциях («кланяются каждому столбу»). Скорые, при значительной скорости и редких остановках в пути, имеют рестораны и спальные вагоны: с особыми купе на два и четыре места, «днём с диванами, ночью с постелями (и бельём). Для мужчин и дам особые отделения, туалеты и все удобства. Приставленные к спальным вагонам кондукторы говорят обыкновенно на нескольких языках».

Интересно, что до Первой мировой войны на западноевропейских железных дорогах существовали так называемые круговые билеты I, II и IV классов — undreise-Billets, которые, согласно железнодорожной конвенции, продавали в Германии, Австро-Венгрии, Голландии, Бельгии, Швейцарии, Дании, Швеции, Норвегии и Румынии со значительной скидкой в том случае, если человек собирался вернуться из путешествия по этим странам в то же место, откуда выехал. Или же, пользуясь особой картой и таблицами, составил маршрут обратного проезда с определённого места и через определённые пункты.

«Hotel Monopol»

…Итак, вы приезжаете в Кёнигсберг. На вокзале вас встречает «гепектрэгер», то бишь носильщик (Gepacktrager) — в форменной фуражке и с номером на груди. За «одно место» багажа он сдерёт с вас 25 пфеннигов, за каждое последующее — ещё 10 пфеннигов плюс 10 (или 30, в зависимости от вашей щедрости) получит на чай.

Если вы собираетесь остановиться в отеле — к вашим услугам гостиница «Berliner Hof» на Штайндамме у главного почтамта. Реклама утверждает: «В наличии электрическое освещение, лифт, центральное отопление, ванны… великолепная кухня и ресторан. Обеды без вина от 12 до 15 пополудни по 1,60, 2 и 2,50 марки. Очень удобные комнаты от 2 м 50 пф» (здание во время штурма Кёнигсберга в 1945 году разрушено).

Только в центре города гостиниц был целый ряд.

«Deutsches Haus» на Театерштрассе (ныне не существует, находилась между гостиницей «Калининград» и РГУ). «Немецкий дом» считался первоклассной гостиницей, где всегда останавливались «птицы высокого полёта»: министры, послы, именитые гости города и т. д. В зимнее время там почти ежедневно устраивались концерты всевозможных знаменитостей, и в ресторане игрались самые богатые и пышные свадьбы.

«Central Hotel» — у Городского театра, а ещё «Hotel Monopol», «Hotel Kreutz», «Hotel Germania», «Bahnhofs Hotel» (вокзальная гостиница). Служащие отелей постоянно торчали на вокзалах, ожидая прибытия поездов и перехватывая друг у друга потенциальных постояльцев.

Кстати, заселиться в гостиницу в Кёнигсберге можно было без паспорта. А тот, кто хотел сэкономить, снимал так называемые меблированные комнаты, где за очень умеренную плату хозяйка предлагала два раза в день кофе с булочками, а в четыре часа — обед.

Торговый дом братьев Зиберт

Особой любовью русских путешественников, привыкших в летнее время покидать городские квартиры и отправляться на дачи, пользовался пригород Метгетен (теперь — посёлок имени А. Космодемьянского). По будним дням туда и обратно из Кёнигсберга ходило 15 поездов, по воскресеньям и праздникам — 26. Езда по железной дороге занимала 18 минут, билет стоил не дороже, чем на трамвае в городе, а прекрасную квартиру на целое лето можно было снять там за 70 марок. Или за 120 — с полным пансионом.

В трёх километрах от Метгетена находился лесной курорт Фирбридеркруг (ныне не существует), куда через лес отдыхающие, как правило, шли пешком. Пятикилометровую прогулку можно было совершить и в Варген (посёлок Котельниково). А в самом Метгетене (Косме!) было сооружено искусственное озеро и царил образцовый порядок.

…В многочисленных магазинах на Юнкерштрассе и Шмидештрассе (ныне улица Шевченко) русские путешественники покупали одежду, обувь, аксессуары, сувениры и т. д., и т. п. Торговые центры пользовались бешеной популярностью именно у приезжих — местные считали, что одеваться там дорого, но (по крайней мере, до 1933 года) гордились процветающей торговлей. Среди жителей города даже ходила поговорка: «Быть в Кёнигсберге и не быть у Зиберта — всё равно, что быть в Риме и не увидеть папы».

Имелся в виду торговый дом братьев Зиберт, основанный 5 сентября 1861 года и считавшийся одним из солиднейших предприятий столицы Восточной Пруссии. Располагался он на площади Кайзер-Вильгельм-платц — напротив Королевского замка (пересечение Московского и Ленинского проспектов в районе Эстакадного моста) — и, конечно, не уцелел.

«Дешёвые воскресенья»

Ну а если путешественники приехали не только для того, чтобы гулять по магазинам, — их ждали довольно любопытные увеселения. К примеру, осмотр Королевского замка. В летнее время посетителей пускали туда с 10 до 14 часов, зимой — с 11 до 14 часов. Вход с замкового двора через дверь так называемой маленькой палаты — за 25 пфеннигов (сбор — на благотворительные цели).

Можно было также посетить университет, располагавшийся в лучшей части города — на Парадеплатц (правда, заранее следовало запастись разрешением секретаря университета). В здании Биржи (нынешний ДКМ — Дворец культуры моряков) путешественник мог впечатлиться не только размерами зала (35 метров — в длину, 22 — в ширину, 19 метров — в высоту), но и симфоническими концертами, чтениями и прочими увеселительными вечерами.

Зоологический сад (зоопарк) в летние месяцы был открыт с 7 часов утра до 11 часов вечера. В 1906 году коллекция зверей составляла 1961 штуку (410 видов), к 1912 году это число во всех отношениях значительно увеличилось. С мая до конца сентября в Зоологическом саду играл театральный оркестр, по понедельникам с 8 часов вечера давались симфонические концерты… Входной билет стоил 50 пфеннигов (в так называемые «дешёвые воскресенья» раз в месяц — 25 пфеннигов). Кроме того, при Зоологическом саде имелись рестораны, кондитерская, читальня, ипподром, корт для игры в теннис, зал Общественного собрания (Gesellschaftshaus), гимнастический зал (Rollschuhbahn), кургауз молочных продуктов и минеральных вод, фонтаны, аквариум…

Уничтожение кофе и сладких пирожков

Кстати, к еде в Кёнигсберге отношение было особое. Ещё в XIX веке английский юморист Джером К. Джером писал:

«В Германии развилось особенное умение есть — „из любви к искусству“, которого нет ни в одном другом государстве. ‹…› Немец, только что встав, выпивает за одеванием несколько чашек кофе с полудюжиной горячих булочек с маслом; но этого он не считает и в десять часов садится первый раз к столу; в половине второго садится обедать — очень основательно: обед считается главной едой в продолжение дня, и он предаётся ему как важному делу, часа два подряд; в четыре часа он отправляется в кофейню и полчасика занимается там уничтожением кофе и сладких пирожков. Затем целых три часа он не трогает ничего, и только с семи начинает закусывать, и уж закусывает целый вечер: бутылку пива с бутербродами, потом, где-нибудь в театре, ещё бутылку пива с холодным мясом и колбасами, потом ещё бутылочку белого вина и яичницу и, наконец, перед самым сном — кусочек хлеба с колбасой, и для промывки ещё немного пива.

Но он не лакомка — французские повара и французские цены в немецких ресторанах не прививаются. Немец предпочитает пиво и своё местное белое вино самому дорогому шампанскому и красным французским винам» («Трое на четырёх колёсах»).

Шампанское, французские вина и прочие деликатесы немец предлагает путешественникам — и прежде всего, русским, умеющим покушать всласть! Но… в немецких ресторанах официант не имел ничего общего с тем половым или «человеком», к которому так привыкли в тогдашней России: полусогнутый стан, развевающиеся фалды, вытянутая шея и почтительное «Чего изволите-с?». Немецкие официанты блюли узкую специализацию: один подавал исключительно закуски, другой — супы, третий — жаркое, четвёртый — десерты и т. д. Немецкие официанты ничего не рекомендовали посетителям и не нахваливали, а главное — ставили на стол хлеб только перед подачей второго (!) блюда, так что суп есть приходилось без хлеба — что, конечно, русские путешественники вынести могли с большим трудом. Но, как известно, не хлебом единым сыт человек…

«Луизентеатр»

К 1912 году в Кёнигсберге существовало уже три театра: оперный, драматический (открывшийся в 1910 году) и «Луизентеатр» — летний опереточный. Он находился на Хуфеналлее, вблизи Зоологического сада (там, где сейчас располагается областной драматический). Владельцем его был известный в Кёнигсберге директор Мартин Клейн, а в репертуаре значились преимущественно сентиментальные оперетки немецких композиторов — приличные и вполне подходящие для семейного просмотра.

Русские путешественники, особенно из Петербурга, привыкшие к французской оперетте и итальянской опере, здешние театры своим посещением не баловали. Меломаны предпочитали слушать настоящую немецкую музыку в Берлине. Кёнигсберг в этом отношении казался слишком уж провинциальным. Слишком прусским — тяжеловесным и лишённым изысканности. Как, собственно, и интерьер театров — красный плюш с позолотой, столь милые немецкому сердцу «атрибуты роскоши».

Ипподром на Каролиненхоф

Кафешантаны в Восточной Пруссии не приживались… а самым азартным путешественникам оставалось только посещать ипподром. Добраться до ипподрома на Каролиненхоф (район улицы Куйбышева) можно было на извозчике, или автомобиле, или на трамвае, идущем от вокзала по направлению Россгартенских ворот.

Билеты (стоимостью 3 марки 50 пфеннигов) заблаговременно продавали в сигарном магазине Праль на Юнкерштрассе (эта самая бойкая в Кёнигсберге торговая улица располагалась там, где сейчас улица Шевченко — между Ленинским проспектом и Пролетарской) или же в день скачек у входа.

Скачки проходили в среднем шесть раз в году — с мая по октябрь, в разгар туристического сезона (как сказали бы сегодня). Их главной притягательной силой являлся тотализатор, — созданный словно бы специально для русских. Немецкие бюргеры на бегах играли очень скромно — и трибуны ипподрома в дни забегов были переполнены главным образом приезжими.

О начале скачек публику извещали специальные объявления на столбах и в местных газетах. Расписание скачек на сезон вперёд печаталось и в «Путеводителе».

Подлечить нервы

Ну а если у кого-то из проигравших на бегах совсем расстраивались нервы — бедняга мог прийти в себя в известной далеко за пределами Восточной Пруссии лечебнице для нервных больных в Шпейхерсдорфе (ныне посёлок Южный). Она занимала пространство в 10 десятин, из которых почти половина приходилась на долю прекрасного старого парка.

Лечебница была полностью электрифицирована, имела центральное отопление, гидротерапевтические и прочие (новейшие по тем временам) приспособления для лечения душевных болезней. Предназначена она была, в первую очередь, для состоятельных клиентов — благо заведующий лечебницей доктор Штайнер и великолепно вышколенный медперсонал свято хранили врачебную тайну и гарантировали пациентам полную конфиденциальность. (Часть персонала в лечебнице была непременно со знанием русского.)

…Интересно, но Кёнигсберг точно был обречён на «русскость» своей истории — пусть даже в сорок пятом наши «путешественники» въезжали в него не по железной дороге, а преимущественно на танках. Или входили пешком. В пропылённых гимнастёрках и брезентовых плащ-палатках.

История взаимоотношений Германии и России — отдельная, очень сложная и временами скорбная тема, а судьба Кёнигсберга-Калининграда — и символ, и, пожалуй, квинтэссенция. Большинство мест, упомянутых в «Путеводителе», сегодня существует только на старых открытках — и в «мифологической» памяти.

А сам «Путеводитель» давно стал библиографической редкостью.

В Кёнигсберг… по малой нужде

В древнем городе хватало и фонтанов, и туалетов

…Один из русских вельмож XVIII века, побывав во Франции, отозвался о Версале презрительно: «Грубости и свинства весьма достаточно. В сырой вечер не растворишь окна — такое зловоние вокруг дворца, — из кустов и даже балконов. Фонтаны там, конечно, красивые. Но нужников маловато».

В Кёнигсберге хватало и того и другого.

Всё разрушено — но всё в цветах

Первые переселенцы вспоминают:

«Даже по остаткам зданий видно было, как красив был город до войны. Улицы вымощены булыжником… к каждому дому вели мощёные дорожки… Домики, даже их развалины, окружал ухоженный кустарник. Видно было, что раньше здесь жили люди, ценившие природу, красоту, уют…»

«В России мы жили в деревянных домах, а сюда приехали — как в сказочную страну попали: полы паркетные, печи кафельные, стены крашеные. Краска тогда у нас была редкостью. В России я до этого краски не видел».

«Что в глаза бросилось? Порядок. Всё разрушено было, но всё в цветах. Всё в цветах абсолютно. Поверите? Жасмин. Одной сирени сколько видов!.. И у них как было сделано: сходит снег, начинает зацветать что-нибудь одно, потом другое — и цветёт до зимы, пока не начнутся морозы… И — фонтаны. Огромное количество фонтанов…» («Восточная Пруссия глазами советских переселенцев».)

На месте колодца

К 1840 году общественных фонтанов, которые питались водой из источников, в Кёнигсберге было 116. Самым знаменитым считался Замковый фонтан, большой и красивый. Он был самым первым в Кёнигсберге. Его построили на месте, где в 1255 году во дворе Королевского замка был вырыт первый в городе колодец.

В 1698 году фонтан разобрали, а в центре нового двора Кёнигсбергского замка соорудили другой. По результатам экспертизы, проведённой в 1757 году аптекарем Хагеном, вода, бьющая из этого фонтана, была признана лучшей в Восточной Пруссии.

Фонтаны располагались также на Альтштадтском рынке (ныне часть Московского проспекта у подножия Дома Советов), на площади перед Штайндаммской кирхой (район улицы Житомирской).

Так называемый Цепной фонтан (окружённый цепями) был сооружён на Коггенштрассе (около библиотеки имени Чехова на Московском проспекте).

На Хаберберге (недалеко от нынешнего Дома искусств) фонтан украшала фигура Ганса фон Загана — героя сражения 1370 года под Рудау между Тевтонским орденом и шедшим на Кёнигсберг литовским князем Кейстутом.

Для людей и животных

…Вначале это были сооружения сугубо утилитарные: чтобы людям в городе было где попить воды, напоить лошадей, слегка освежиться. Чаши некоторых фонтанов специально располагались на разных уровнях. Большая раковина в середине — для людей и лошадей, нижняя маленькая — для собак, верхняя, с тремя железными воробьями, — для испытывающих жажду птиц.

Кстати, в 1912 году из-за опасности холерной эпидемии было ограничено питание фонтанов водой из источников без очистки. Вода стала подаваться исключительно из водопроводной сети — благо недостатка в ней Кёнигсберг не испытывал. Даже будучи осаждённым, в 1945 году. Даже в дни штурма города вода исправно лилась из кранов.

«Ева Бруннен»

Но вскоре на смену пользе пришла эстетика, фонтаны стали настоящими произведениями искусства. В начале XX века у памятника Бисмарку (работа скульптора Иоганна Фридриха Ройша) вода с бурлящей силой текла из разодранной пасти дракона. На замковой террасе находился фонтан, украшенный рельефом: рыцарь и собака пьют из источника (автор — скульптор Вальтер Розенберг). На южном фасаде Кёнигсбергского замка вода била ключом из разверстых львиных пастей (фонтан был частью памятника королю Фридриху Вильгельму I).

Особой любовью кёнигсбержцев пользовался фонтан, именуемый в народе «Ева Бруннен», скульптора Станислауса Кауэра. Фигурка обнажённой девочки с яблоком в руке вызывала однозначно библейские ассоциации.

Ещё одна работа Кауэра — «Путти» («Дети») — находилась первоначально на Замковой площади, а с 1936 года — во дворе нынешней портовой больницы на улице Вагнера.

Фонтанная группа «Борющиеся зубры» (скульптор Август Гауль), расположившаяся ныне на проспекте Мира перед основным корпусом КГТУ, — один из немногих образцов фонтанного искусства, сохранившихся после апреля сорок пятого.

Прямо на головы прохожих

Благоустройством города с 1878 года занимался Кессельский союз, ведавший в том числе и установкой скамеек. В 1901 году городское управление садов и парков приняло на себя выполнение этих работ.

Замковый двор со сквером и фонтаном, 1910 год

Надо сказать, что ни один народ не обладает врождённой приверженностью к чистоте и порядку. Те же немцы в Средние века жили… не совсем гигиенично. По узким улочкам Кёнигсберга ходить тогда нужно было с большой осторожностью: с верхних этажей домов нечистоты выплёскивали через окна. Прямо на головы зазевавшихся прохожих.

На весь Кёнигсбергский замок имелся всего один туалет. С западного флигеля замка шла на опорах (столбах) галерея в башню-данцкер. Та служила как место для лучников во время обороны — и выполняла функции туалета в мирное время. Под башней проходил ров с водой, а сама она была ещё и малой пристанью: в случае осады замка со стороны реки Прегель сюда подходили суда, разгружалось продовольствие для защитников крепости.

Из-за кошачьих концертов

Немцев приучали к порядку последовательно, вводя в государстве систему строжайших штрафов. Английский юморист Джером К. Джером в начале XIX века писал:

«…Выбрасывание из окна разных вещей в Германии усиленно преследуют. Кошки оправданием не считаются. В начале моего пребывания в Германии я каждую ночь несколько раз просыпался из-за кошачьих концертов. Наконец, рассвирепев, я приготовил как-то вечером небольшой арсенал: два-три куска каменного угля, несколько твёрдых груш, пару свечных огарков, яйцо, пустую бутылку от содовой воды… Когда пришло время, я открыл окно и начал бомбардировку. Сомневаюсь, чтобы я в кого-нибудь попал…

Я вообще не знаю ни одного человека, который хоть раз в жизни попал бы в обыкновенную кошку на расстоянии пятидесяти шагов. Разве только, если целился во что-нибудь другое…

Тем не менее раздражавшее меня кошачье общество разошлось, но… появился полицейский. Он был нагружен всеми теми предметами, которые я метал в котов, кроме яйца. ‹…› Вся эта история обошлась мне в двенадцать марок. Меня интервьюировали по этому поводу четыре полицейских, и никто из них не усомнился в важности дела» («Трое на четырёх колёсах»).

Бесплатные уборные

Штрафовали немцев за всё: за покосившиеся заборы и некошеную траву во дворах, за недостаточно вымытые оконные стёкла, за облупившуюся краску на входных дверях… А параллельно, приучая к порядку, создавали условия для его выполнения.

Так, вскоре после Первой мировой войны в Кёнигсберге появилась разветвлённая сеть общественных уборных. В двадцатые годы их сооружение входило в программу благоустройства (при застройке новых районов обязательно предусматривалось создание парковой зоны и муниципальных уборных, бесплатных для горожан).

Дом техники Немецкой восточной ярмарки. На переднем плане, возле моста, расположен общественный туалет, 1927 год

Каждая городская площадь в обязательном порядке должна была обеспечиваться туалетом. Они были двух типов: одноэтажные надземные и подземные.

Надземные туалеты строили там, где они не нарушали архитектурного ландшафта. К примеру, в начале нынешней улицы Вагоностроительной. Теперь этот туалет переделан под магазин «Автозапчасти».

Из уцелевших подземных можно назвать туалет рядом с кинотеатром «Родина» в Балтрайоне. Или на улице Дм. Донского, 2, — сейчас на этом месте павильон, где размещаются магазин «Деликатесы» и авиакассы.

Скот на паркете

В основном после апреля 1945-го общественные туалеты переоборудовали под электрические подстанции и тепловые узлы (например, на пересечении улиц Коммунальной и Разина, Красной и Яналова). Разбитый город, превращённый в гигантскую каменоломню, казалось, уже не нуждался в благоустройстве. Да и люди, приехавшие сюда из разных уголков разорённой страны, имели подчас самые смутные представления о чистоте и порядке.

Первые переселенцы вспоминают:

«В одном здании жили приехавшие из Мордовии. На первом этаже особняка стояли коровы и кони, на втором — свиньи и овцы. На третьем, где жила раньше прислуга, разместились они сами.

Мы спросили: „Как живёте?“

Они говорят: „Хорошо! Даже скот и тот живёт на паркете!“»

«На Ленинском проспекте во дворах домов вместо гаражей были сараи, откуда хрюкала и кудахтала всякая живность».

«Все завели себе коров… Коровы, как дрессированные, маршировали по ступенькам; по всему городу оставляли свои „визитные карточки“. Утром и вечером стада шли по улицам. Выгуливали их на пустырях. На ночь загоняли на этажи, в подвалы, гаражи…» («Восточная Пруссия глазами советских переселенцев».)

Они умирали от голода

Понятно, что тогда, при сплошной «коровизации» населения, от городских красот мало что сохранилось. Но… их, первых, ещё можно понять: они умирали от голода. Пайков на всех не хватало: население области росло быстрее, чем предполагалось, снабжение было нарушено. Люди спасались тем, что разбивали под окнами огороды и разводили скот. Они много и тяжело работали на производстве, а жили (очень часто) как попало: по одиннадцать человек в комнате площадью двадцать метров… по пятнадцать семей в одной квартире.

Но что, простите, происходит сегодня? О чистоте улиц помолчим — это тема отдельного разговора. Муниципальных туалетов в городе практически нет. Даже платных. (Хотя, по идее, это неплохая статья доходов. В буквальном смысле — конфетка из дерьма.)

Калининград XXI века пахнет весьма специфически. К вящему удивлению туристов, попавших в него впервые. Впрочем, «принюхаться» можно довольно-таки быстро. Человек, как известно, ко всему привыкает…

Кёнигсберг и республика

19 лет древний город был отрезан от Германии, так же как сейчас Калининград от России

Польский коридор

«‹…› На извилистых улицах с узкими тротуарами с утра весело постукивали деревянные подошвы школьников, раздавались тяжёлые шаги рабочих, женщины катили детские колясочки в тень лип к речке… Из парикмахерской выходил парикмахер в парусиновом жилете и ставил на тротуар стремянку. Подмастерье лез на неё чистить и без того сверкающую вывеску на штанге — медный тазик и белый конский хвост. В кофейне вытирали зеркальные стёкла. Громыхала на огромных колёсах телега с пустыми пивными бочками.

Это был старый, весь выметенный, опрятный город. ‹…› Из ворот рынка выходили жёны рабочих и бюргеров с корзинами. Прежде в корзиночках лежали живность, овощи и фрукты, достойные натюрмортов Снайдерса. Теперь — несколько картофелин, пучок луку, брюква и немного серого хлеба.

Странно. За четыре столетия чёрт знает как разбогатела Германия. Какую славу знали её сыны. Какими надеждами светились голубые германские глаза. Сколько пива протекало по запрокинутым русым бородам. Сколько биллионов киловатт освободилось человеческой энергии.

И вот всё это напрасно. В кухоньках — пучок луку на изразцовой доске, а у женщин давнишняя тоска в голодных глазах», — так писал Алексей Толстой о Восточной Пруссии времён Веймарской республики.

(Веймарская республика — общепринятое название Германского государства, образовавшегося в результате ноябрьской революции 1918 года. Своё существование она прекратила в 1933 году с приходом к власти нацистов.)

Наша очередная «прогулка» по Кёнигсбергу — отнюдь не сентиментальный экскурс в чужое прошлое. Скорей — если можно так выразиться — это «воспоминания о настоящем», ибо не впервые наш край является отрезанным от метрополии. Анклавом он уже был, — правда, метрополия была другая.

В результате Версальского договора, подписанного странами-победительницами в конце Первой мировой войны, возникло территориальное отделение Восточной Пруссии от остальной части Германии так называемым Польским (Данцигским) коридором.

«Ганс, ешь бифштекс…»

Коридор этот — полоса земли, полученная Польшей и давшая ей выход к Балтийскому морю… Договор был заключён 28 июня 1919 года, а вступил в силу 10 января 1920 года. По нему побеждённая Германия потеряла свои колонии, часть территорий (Мемельский край, со времен Тевтонского ордена принадлежавший Пруссии, отошёл Литве), должна была сократить вооружённые силы и выплатить Антанте крупные суммы репараций.

Но ни одному другому городу Версальский договор не нанёс такого огромного ущерба, как столице Восточнопрусской провинции. Прекратилась торговля с Россией, начались экономический спад, промышленный кризис и безработица.

Численность населения непрерывно сокращалась из-за оттока людей из Восточной Пруссии в районы, положение которых казалось более перспективным… Точно за дудочкой Гамельнского крысолова, кёнигсбергская молодёжь тянулась прочь из города, казалось, обречённого на то, чтобы прийти в упадок и стать добычей соседей…

Снижалась рождаемость, население катастрофически старело…

История двенадцати лет после 1920 года — это история самоутверждения Кёнигсберга. Жители города не собирались сдаваться — и никогда ещё ему не оказывалось такой большой помощи со стороны государства, как в те годы. Государство, делая одну за другой мощные экономические инъекции, стремилось к тому, чтобы отрезанная от немецкой экономики и культуры провинция не превратилась в обескровленный и фактически ампутированный «орган», а оставалась частью живого организма Рейха.

Жителям Кёнигсберга приходилось туго. Инфляция в двадцатые годы была галопирующей. Люди грустно подшучивали друг над другом в кофейнях и закусочных: «Ганс, ешь свой бифштекс скорее, а то за время обеда он успеет вдвое подорожать!»

Город Тильзит (ныне Советск) был поделён на две части — по реке Неман, и Тильзитский театр стал называться Восточнопрусским пограничным театром…

«Помните о Версале»

По всему периметру отторгнутой территории стояли пограничные столбы с порядковыми номерами и табличкой «Помните о Версале» — на французском языке…

В поездах, проходящих по Данцигскому коридору, шторы на окнах вагонов должны были задёргиваться наглухо. На территории Польши поезда делали несколько вынужденных остановок, чтобы заправить паровозы водой. В это время польские пограничники расхаживали вдоль состава — и, если они замечали хоть малейшее шевеление занавески, имели право стрелять по окнам…

И иногда действительно стреляли. Поэтому немцы в процессе следования «коридором» лежали на своих полках и диванчиках чуть ли не по стойке смирно, опасаясь схлопотать пулю. Да и вообще не любили ездить по железной дороге, предпочитая созданную в 1920 году Морскую службу Восточной Пруссии.

(Была такая специальная пароходная компания, осуществлявшая перевозку по воде в Германию и обратно. В отличие от нашего парома — дорогостоящего и неповоротливого — Морская служба возила пассажиров по сходной цене и частыми рейсами.)

Кстати, литовцы были более доброжелательны. В Мемельском крае они сохранили местное самоуправление (бургомистрами там по-прежнему были немцы, только подчинялись они теперь правительству в Каунасе), а пересечение границы было делом незатруднительным. Литовский пограничник просто открывал шлагбаум — и всё.

…По требованию Версальского договора в Кёнигсберге была резко сокращена численность военного гарнизона. Отразить нападение, формально оставаясь городом-крепостью, он бы уже не смог. Зато сокращение гарнизона пошло городу на пользу: освободившиеся казармы были перестроены под жильё, а старый учебный плац в Девау (ныне посёлок Рижское, Ленинградского района) переоборудован в гражданский аэропорт.

Благодаря аэропорту, лежащему практически в черте города, Кёнигсберг получил привязку к магистральным воздушным линиям, став узловым портом на пути в Берлин, Стокгольм, Ригу, Ленинград и Москву.

Потому что деньги не крали!

В это сложное и драматичное время Кёнигсбергу повезло с обер-бургомистром. Ганс Ломайер не растерялся. Напротив, муниципалитет стал более динамичным. Развивалась сфера социального обеспечения, расширялась сеть благотворительных заведений по уходу за больными, образование финансировалось сполна, а не по «остаточному принципу», улучшался внешний вид города.

На месте старого оборонительного пояса директор городских парков Эрнст Шнайдер создал зону отдыха с прогулочными дорожками, газонами, каналами… Всё это — вкупе с променадом вокруг Замкового пруда, новыми зелёными насаждениями вокруг Верхнего пруда и в пригородах, новыми спортплощадкам и бассейнами — принесло Кёнигсбергу репутацию одного из самых красивых и здоровых городов Германии. Как ни парадоксально, но средства на благоустройство город получил в результате… инфляции.

Возглавлявший Кёнигсбергский магистрат г-н Ломайер превратил город в своего рода крупного предпринимателя, основав муниципальные предприятия, работавшие на коммерческой основе и обязанные приносить прибыль в городскую казну. Это были «Koenigsberger Werke und Strassenbahn GmbH», «Reinigungs — und Fuhr GmbH» (товарищества с ограниченной ответственностью «Кёнигсбергские муниципальные предприятия и трамвайное депо», «Городское очистное и транспортное общество»). А ещё скотный двор и бойня, а также Городской банк, специально учреждённый в 1921 году (вопреки воле частных банков).

Назвать эти предприятия и учреждения «милосердными самаритянами» едва ли возможно: карманы граждан они облегчили изрядно, ибо в тарифы закладывалась «инфляция с опережением». Но… деньги-то украдены не были! И услуги, пусть недешёвые, оказывались качественно!

Ярмарка

Главное, экономика Кёнигсберга оздоровилась, он освободился от долгов, на инфляционные деньги расширил морской порт и аэропорт, построил Торговый центр, содействовал проведению Немецкой восточной ярмарки (Deutsche Ostmesse Koenigsberg, сокращённо «DOK»), моторизовал пожарную охрану, построил дороги…

Ярмарка — из скромного начинания, предпринятого по инициативе того же Ломайера, — превратилась в настоящее спасение для города. Несмотря на скептицизм коммерсантов, Ломайеру удалось убедить правительства Германии и Пруссии в том, что Кёнигсберг имеет наиважнейшее значение в торговле с Россией и приграничными государствами, — и получить под свою идею финансовую помощь.

В ярмарке, удачно расположенной на месте старых укреплений недалеко от Северного вокзала, принимали участие многие скандинавские и среднеевропейские страны. А для налаживания и укрепления экономических связей с Советским Союзом специально было основано Восточноевропейское издательство.

Из года в год ярмарка расширялась — и вскоре, наряду с Лейпцигской, стала официальной немецкой ярмаркой и признанным торговым посредником между Германией и Восточной Европой. Кроме промышленных товаров, здесь продавались древесина, сельскохозяйственные машины, породистый скот, а техническая ярмарка в 1925 году получила собственное большое здание, именуемое Домом техники (ныне торгово-развлекательный комплекс «Эпицентр»).

Иерусалим

После потери Данцига (ныне Гданьск) и Мемеля (ныне Клайпеда) особое значение приобрёл Кёнигсбергский порт. Его расширили, построив три портовых бассейна: углубили до 8 метров морской канал, сделав Прегель судоходным до Инстербурга (ныне Черняховск). Построили склады — в ту пору крупнейшие в Европе, возвели холодильник, заправочные станции, новый грузовой двор в порту с подъездными железнодорожными путями и ветками, установили 30 механических кранов… Зимой три ледокола постоянно держали фарватер открытым.

Отстраивались вокзалы. Технической новинкой стал двухъярусный железнодорожный мост через Прегель, сооружённый в 1926 году.

Город рос как на дрожжах. За десять лет — с 1920 по 1930 год — население увеличилось на 40 тысяч человек и достигло 280 тысяч, к 1939 году эта цифра возросла до 372 тысяч.

Застраивались свободные участки. При этом никто не посягал на скверы в центре города: делом чести для архитекторов и градостроителей было спланировать новые жилые районы и застроить виллами пригороды в Липе (ныне посёлок Октябрьское, Ленинградского района), Ротенштайне (конец улицы А. Невского), Баллите (Первомайский посёлок — военный городок в конце улицы Горького), Шарлоттенбурге (посёлок Лермонтово), Ратсхофе (район улицы Вагоностроительной), Лавскене (проспект Победы), Шпандинене (посёлок Суворово в Балтрайоне), Понарте (район мясокомбината), Розенау (район улицы Клавы Назаровой), Шпайхерсдорфе (улица Судостроительная) и Иерусалиме (улица Емельянова).

Муниципалитет принял на себя дополнительные заботы: нужны были новые дороги и городской транспорт, вода и электроэнергия… Возле пригорода Иерусалим строилась новая водонасосная станция, с помощью которой прегельская вода должна была стать пригодной для питья.

…Расширялись границы муниципального округа: площадь города увеличилась с 4428 до 9791 гектара. Но и за его пределами жизнь кипела: появились дачные посёлки в Метгетене (посёлок имени А. Космодемьянского), Танненвальде (Чкаловск), Кведнау (Северная Гора), Нойхаузене (Гурьевск).

Отрезанная от метрополии провинция не только не зачахла — напротив, расцвела пышным цветом.

Против Гитлера

Есть и ещё один любопытный момент. Кёнигсберг в официальной советской пропаганде именовался не иначе как «колыбелью фашизма» и «оплотом германского милитаризма». На самом же деле в провинции, наиболее пострадавшей от Версальского договора, фашисты отнюдь не пользовались особыми симпатиями.

«Я испытываю ужас перед надвигающимися на город миллионами, — писал один из журналистов популярной в Кёнигсберге газеты в начале тридцать третьего года. — Их зовут не Фрицы, Иоганны, Генрихи, Отто, а масса. Один как один — плохо выбритые, в бумажных манишках, покрытые серой пылью — они по временам заполняют улицы. Они многого хотят, выпячивая тяжёлые челюсти…»

На последних выборах — перед приходом Гитлера к власти — предпочтение было отдано социал-демократам, вторую позицию заняли коммунисты… За «наци» проголосовало не более 6 % жителей Кёнигсберга. Конечно, общей ситуации в стране это не изменило, но… это всё-таки было.

Да и 20 июля 1944 года «историческое» — но, к сожалению, неудачное — покушение на Гитлера было подготовлено именно восточнопрусским дворянством. В заговоре участвовали и чиновники Кёнигсбергского магистрата — за что жестоко поплатились, когда попытка убить фюрера провалилась.

Впрочем, это — тема отдельного разговора. А пока приходится констатировать: при сходных геополитических обстоятельствах перспективы анклава Калининград гораздо туманней, неопределённей, чем были у отрезанного от Германии Кёнигсберга. Неужели чужая история нас ничему не научила и на грабли мы предпочитаем наступать самостоятельно?

Рыбный день в Кёнигсберге

Ведро живого угря стоило 50 рублей

Наша очередная «прогулка» — по Кёнигсбергу «рыбному». Мы «погуляем» по магазинам и рынкам, где некогда жители города могли прикупить свежей рыбки к обеденному столу.

«Озёрная скотина»

В Средние века Балтийское море буквально кишело рыбой. По легенде, достаточно было опустить в воду корзину, чтобы она тут же заполнилась сельдью, сёмгой, жирными угрями, осетрами…

Интересно, что в списке рыб Восточной Пруссии, составленном профессором Кёнигсбергского университета Бертольдом Бенеке, фигурировала даже… меч-рыба! Создание вообще-то океаническое, достигающее до 6 метров в длину и до 5 центнеров веса. И распространённое преимущественно в тропиках.

Сёмги было так много, что её разрешалось продавать только два раза в неделю, чтобы не сбивать цену. Рыба ловилась в море, в заливе, в Прегеле, во всех водоёмах.

Кстати, пруссы очень заботились о чистоте воды в реках, ручьях и озёрах. Рыбу, которая кормила пруссов, они называли «озёрной скотиной» — и относились к «пастбищам» рачительно.

У пруссов множество преданий связано с рыбой и с «рыбьим пастухом» (так они именовали водяного). В фольклоре он чаще всего предстаёт как «человек, весь волосами обросший, который сидит на берегу водоёма и посвистывает». А когда он свистит особенно громко, все рыбы «делают хвостами бух-бух».

«Рыбий пастух»

«Рыбий пастух» выгуливает под водой своё «стадо» — и только от него, «пастуха», зависит, удастся ли хоть что-нибудь поймать рыбакам. Пруссы почему-то считали, что особенно нетерпим «пастух» к тем, кто ловит рыбу ночью. И чтобы наказать «нечестивцев», он иногда является им в образе огромной рыбы, «ловится» на крючок — и утягивает незадачливого ловца за собой на дно реки или озера.

Забавно, но в исторических (!) документах упоминается о том, что в 1433 году был пойман водяной… в одежде епископа. Привезённый в Королевский замок, он не ел ни мяса, ни рыбы, чах на глазах — и в итоге было решено его отпустить. Он перекрестился (!), нырнул в воду — и больше его никто не видел.

Что это было на самом деле, сказать трудно. Люди того времени охотно верили в чудеса. Ведь десятки (а то и сотни) жителей города своими глазами видели, как три приговорённые к сожжению на костре ведьмы оборотились кошками, прыгнули в речку и уплыли! Хотя в кошачий заплыв на дальнее расстояние поверить ещё труднее, чем в существование ведьм…

Чёрная свинья

Историк Давид Лукас в «Прусских хрониках» в 1583 году описывает ситуацию: в 1520 году, во время серьёзной угрозы нападения польских военных кораблей на Замланд и Кёнигсберг, герцог Альбрехт в отчаянии обратился за помощью к прусскому жрецу Вальтину Суплиту. Тот принёс в жертву прусским богам откормленного чёрного быка, сопровождая процедуру чтением заклинаний и делая загадочные пассы руками. И польские корабли, как «отведённые», проплыли мимо.

Правда, у других историков на сей счёт имеется менее мистическое объяснение: просто с кораблей этот участок побережья показался полякам диким, необжитым и непригодным к высадке.

Но… то ли боги чего-то там недопоняли, то ли Вальтин Суплит перестарался — рыба тоже ушла! И через некоторое время оголодавшие рыбаки взмолились о том, чтобы жрец исправил своё (или божеское) упущение.

Делать нечего: Альбрехт позволил Вальтину Суплиту осуществить ещё одно жертвоприношение. По такому случаю специально была откормлена большая чёрная свинья. Её и огромное количество пива доставили на берег залива, где жрец собственноручно заколол жертвенное животное, опалил, очистил, приготовил на ритуальном костре, оросил побережье пивом… Вскоре рыба вернулась.

Ершовый суп

Тевтонский орден держал всю кёнигсбергскую торговлю в своих руках, установив твёрдые правила и жёстко определяя цены на все продаваемые товары. Торговля осуществлялась только на выделенных местах. Нарушение предписаний каралось сурово, вплоть до смертной казни. Так же наказывались те, кто сливал в воду отбросы и нечистоты.

После вхождения в Ганзейский союз Альтштадт, Кнайпхоф и — временно! — Лёбенихт успешно торговали, кроме всего прочего, рыбой. Особым спросом на международном рынке пользовалась кёнигсбергская сельдь. Чуть позже пальма первенства перешла к угрю — естественно, копчёному, чьё белое, сочное, очень жирное мясо сводило с ума европейских гурманов.

Кстати, кёнигсбергская кухня насчитывала несколько десятков блюд из рыбы. Наиболее известные — ершовый суп и рыба в пиве. Особенно хорошо его готовили в небольшом ресторанчике «К кошке» на Бургштрассе, 7 (ныне улица Пролетарская), а также в плавучем ресторане «К плавающему Темпелю», который находился на пароме, курсировавшем через Прегель между набережной и островом Коссе.

Для приготовления ершового супа нужно 500 грамм ершей, 1,25 литра воды, сельдерей, петрушка, морковка, лавровый лист, луковица, четыре гвоздики, три горошины чёрного перца, соль, две столовые ложки сливочного масла, мука, сметана, два яичных желтка, лимон.

Рыбу чистили, удаляли жабры, внутренности и кости, отделяли спинную часть. Овощи, пряности, соль — всё это кидали в доведённую до кипения воду, туда же аккуратно опускали спинки ершей, и всё это добро варилось 30 минут. После чего процеживалось через мелкое сито, заправлялось сливочным маслом, двумя сырыми желтками яиц, петрушкой, солью, перцем, соком лимона — воссоединялось с бульоном и подавалось на стол в глиняных суповых чашках.

«Немецкое море»

Рыба в пиве готовилась проще. Секрет в том, что пол-литра воды нужно смешать с таким же количеством тёмного пива, довести до кипения и варить рыбу в этой смеси минут пятнадцать-двадцать. После чего добавить в бульон соль, перец, петрушку, сельдерей, сливочное масло, картофельную муку, сок лимона, а главное — несколько пряников, предварительно размягчённых в тёплой воде. И проварить ещё несколько минут, тщательно размешивая соус и стараясь не потревожить рыбу. На гарнир обычно подавался отварной картофель.

Старинная улочка в складском районе Кёнигсберга

Рыбных магазинов в Кёнигсберге было несколько. Самый крупный из них — «Немецкое море» — находился на Бюттельплатц, 9/10 (сейчас эта улица не существует). Ещё один — «Северное море» — располагался на улице Штайндамм, 144/145 (ныне Ленинский проспект). Но кёнигсбержцы предпочитали покупать рыбу на рынках. В центре Кёнигсберга, на старейшем продовольственном Альтштадтском рынке, существовал (как сказали бы сегодня) рыбный отдел. Работал он по выходным дням.

Угри выползали прямо на берег

Верхний рыбный рынок (Oberer Fischmarkt) был на северном берегу Прегеля, между мостами Шмидебрюкке (Кузнечный) и Хольцбрюкке (Деревянный). Работал Верхний рыбный рынок по выходным дням.

Нижний рыбный рынок (Unterer Fischmarkt) был тоже на северном берегу Прегеля, между мостами Шмидебрюкке и Кремербрюкке (Лавочный). Так что хозяйке, вознамерившейся попотчевать домашних чем-нибудь вкусненьким из рыбки, надо было только подойти пораньше, к первому привозу, — и выбрать всё, что душа пожелает… из предложенного изобилия.

Интересно, что в Кёнигсберге вплоть до 40-х годов XX века функционировал и один из немногих в Европе заводов по производству рыбьего жира.

(Современные дети даже не подозревают, что это такое! — Редкостная гадость, которую поколения родителей воспринимали как панацею от всех детских хворей. И пичкали ею несчастных детишек.)

Этот жир в Кёнигсберге производили из колюшки — мелкой рыбёшки, в изобилии представленной в местных водах и ни на что другое не годившейся. (Не путать с корюшкой. Которая тоже ловилась в изрядных количествах — и была очень хороша в ухе и в копчёном виде.)

…В первые послевоенные годы рыбачить можно было прямо в черте города. В Преголе на самую нехитрую снасть (типа удочки с поплавком из бутылочной пробки) ловились угорь и судак. Велась бойкая торговля рыбой. Щуку, угря, судака из Преголи разносили прямо по домам. Ведро живого угря стоило 50 рублей. (Обыкновенный котёнок стоил на базаре столько же! Правда, кошки по тем временам были в Кёниге дефицитом — чего не скажешь об угрях!)

М. Стайнова, приехавшая в Калининград в 1946 году, вспоминает: «Удивляло, что торговали рыбой больших размеров. Таких больших рыб я раньше не видела. Однажды купила судака, так он был такой огромный, что пришлось через плечо переваливать и так нести. Угри выползали прямо на берег, противные такие» («Восточная Пруссия глазами советских переселенцев»).

Водка с крабами

Интересно, что очень многие из первых калининградцев угрями… брезговали. Считалось, что эти рыбы питаются мертвечиной, заползая в различные отверстия на теле утопленника. А тел в воде после недавних боёв хватало…

Угорь начнёт котироваться несколько позже, как «фирменное» подношение столичной партийной и хозяйственной номенклатуре. Дабы «уладить вопрос», местные начальники отправляли «в верха» презент: копчёного угря и копчёную скумбрию (жирную, крупную).

Ну а рыбное изобилие в Калининграде за десять-пятнадцать послевоенных лет практически сошло на нет. Рыбу повсеместно глушили взрывчаткой — и, когда она всплывала кверху брюхом, забирали несколько штук, оставляя прочее гнить в воде. Водоёмы очень быстро оказались загаженными…

В общем, всё это понятно и без комментариев. Но… на смену рыбе, водившейся в реках и озёрах, на торговые прилавки пришла океаническая. Открывались фирменные рыбные магазины. В крупных продовольственных обязательно были отделы, где торговали исключительно морепродуктами. (Старожилы вспоминают: в начале пятидесятых заводской рабочий после смены покупал себе в магазине 100 грамм водки, а на закуску — баночку крабов.)

И хотя сёмга, угорь, особо жирная скумбрия и другие «элитные» виды очень скоро перекочевали в разряд деликатесов — зато целые поколения калининградских кошек выросли на путассу (иначе, чем «кошачьей радостью», эту рыбу и не называли — стоила она сущие копейки).

«Братская могила»

Студенты семидесятых-восьмидесятых наверняка ещё не забыли такие «фирменные» консервы, как «братская могила» (килька в томатном соусе). А ещё тефтели — обалденно вкусная была штука! Круглые, из рыбы неизвестного происхождения, с перловкой, которая выпирала изнутри — как хорошо они елись с варёной картошечкой! Под какой-нибудь там «Рислинг» или «Оболтус» (так в народе именовали литовское яблочное винцо).

И венец творения — шпротный паштет! Лично я очень долго считала, что шпроты — это такая рыба (а вовсе не способ её приготовления).

А котлеты «Дружба» вам не нравились? В рыбный-то день, коим в общепитовских точках почему-то был назначен четверг!.. А рыбный паштетик, предназначенный для детского питания? Двадцать копеек баночка. Посолить, подогреть, опустив баночку в кипящую воду, вскрыть и… м-м-м… Дёшево и сердито. Люди и кошки ели это с одинаковым удовольствием.

А рыба макрорус, с толстенной чешуёй и мякотью, напоминающей по вкусу курицу? Макрорус, кстати, был недёшев. Но всё равно дешевле мяса, которого к тому же в свободной продаже практически не было.

За колбасой в Калининграде давились в очередях, под истерические вопли продавщиц: «Два килограмма в одни руки!» В очередь приходилось вставать всем семейством… Или забыть о колбасе — и спокойно питаться рыбой. Существенно экономя на этом — ведь даже в столовке блюдо из рыбы стоило в среднем копеек на 15 дешевле мясного. Кстати, вид рыбы никогда не уточнялся. Просто: рыба жареная. Или — рыба под маринадом.

А салака? После очередной путины город превращался в сплошной рыбный базар. Торговали салакой прямо на улице, и она сверкала живым серебром, и воздух пах рыбой, а рядом с каждой торговкой — крепенькой, краснощёкой, зычноголосой — обязательно обретались коты. Им сбрасывали «некондишен» — и они наедались так, что не могли даже встать. Так и спали у опустевших ящиков — в ожидании утреннего привоза…

Куклы вместо Иисуса Христа

Не все кирхи Кёнигсберга уцелели

В начале XX века знаменитый кёнигсбергский архитектор Фридрих Хайтман построил в городе несколько храмов, с каждым из которых связана своя, почти мистическая история.

Палестра Альбертина

Хайтман родился в Вестфалии в 1853 году. В Саксонии он получил диплом инженера, руководил строительством зданий почты в Гумбиннене (современный Гусев) и Пиллау (Балтийск). Он очень быстро понял, какое огромное поле деятельности открывается перед ним в Восточной Пруссии, — и остался работать архитектором в Кёнигсберге.

В 1894 году он получает первый приз на объявленном конкурсе по проектированию Палестры Альбертины (ныне спортивный клуб ДКБФ). Это здание было построено как Дворец спорта Кёнигсбергского университета к 350-летию Альбертины на деньги, пожертвованные выпускником университета доктором Фридрихом Ланге. Именно с Палестры Альбертины начинается стремительное и блестящее восхождение Хайтмана, который превращается из «довольно известного» архитектора — в звезду.

Он планирует застройку северо-западной части Кёнигсберга (так называемый Хуфен — ныне «стык» Центрального и Октябрьского районов Калининграда).

По его идее была заложена целая колония вилл в районе Амалиенау (улица Кутузова). Две трети тамошних вилл Хайтман спроектировал лично. Он работал в югендстиле, включающем элементы романского и готического стилей, мотивы Ренессанса. Здания с остроконечными башенками, эркерами, фронтонами, пристройками были выполнены «под старину», но с использованием новых материалов и технологий.

Кирха памяти королевы Луизы

Первый храм, построенный Хайтманом, — это кирха памяти королевы Луизы. Она была освящена 9 сентября 1901 года в присутствии императорской четы. Здание было выдержано в новороманском стиле. Алтарь скрывался под балдахином, справа от него находилась вырезанная из дерева кафедра, слева — императорская ложа. Орган был изготовлен кёнигсбергским мастером Терлецки. На башенке звонили три колокола.

Во время штурма Кёнигсберга кирха не пострадала. Но в 1958 году начал обрушиваться её потолок, просела кровля. В 1970 году был разработан архитектурный проект её переоборудования: из кирхи решили сделать… областной кукольный театр.

Палестра Альбертина, начало XX века

Внешний облик здания сохранился, но внутри пространство храма было кардинально «перелопачено». Сланцевый шифер на крыше заменили медными листами, с западного портала удалили рельефное изображение Иисуса Христа…

Бывшая кирха сменила окраску: раньше грани были белыми, а стены оштукатурены красным (эту расцветку «выбрала» королева Луиза, которая чрезвычайно любила в бело-красной амазонке гарцевать на коне перед войсками во время парадов). Советские строители выкрасили грани в сине-серый цвет, а стены, наоборот, побелили.

Внутри во время реконструкции появился новый этаж, где и располагается зрительный зал.

Рядом с храмом находились две постройки — помещение для конфирмации и домик, где жил священник. Они обветшали и в 1958 году были снесены.

Кладбище, прилегающее к кирхе, было уничтожено десятью годами раньше. А потом на костях кёнигсбергских покойников был разбит парк культуры и отдыха. С танцплощадкой и аттракционами.

С кирхой королевы Луизы связан трагический, инфернальный сюжет: два мужика подрядились спилить два креста. На этой кирхе — и на церкви Христа (ныне Дворец культуры вагонзавода). Им хорошо заплатили. Но в течение года один из них попал под трамвай и остался без обеих ног, а другого насмерть сбила машина. Может, это просто случайность, но… люди считают иначе.

Капелла Святого Адальберта

В 1902–1904 годах на пересечении двух аллей — Лавскер и Каштановой — Хайтман построил католическую капеллу Святого Адальберта. Тогда же Хайтман взял себе второе имя — Адальберт.

В 1932 году к капелле пристроили зал на 250 посадочных мест, и она стала называться кирхой Святого Адальберта. Большая часть внутреннего убранства кирхи приобреталась на добровольные пожертвования прихожан — в том числе и великолепный витраж с изображением святого Адальберта, стоящего на золотой земле (он находился в оконной нише на восточной алтарной стене).

Кирха благополучно пережила и роковой налёт английской авиации в августе 1944-го, и сухопутные военные действия в апреле 1945-го. До 1947 года она действовала. Моя родная тётя помнит, как года через два после войны в этой капелле отпевали какую-то немку, видимо, состоятельную. Всё было в цветах, а гроб — довольно богатый.

После депортации немецкого населения кирха долго не использовалась. Зал обветшал и был снесён в 1975 году — при строительстве по соседству мастерской по изготовлению медицинских протезов. От кирхи Святого Адальберта уцелела лишь капелла, которую разгородили внутри на три этажа и поместили туда Институт земного магнетизма ионосферы «Измиран».

Кирха памяти королевы Луизы с приютом

В 1992 году тогдашний губернатор Маточкин своим постановлением передал капеллу Святого Адальберта католикам, а кирху в Понарте (спортзал «Шторм») — православным. Для отправления религиозных нужд.

Мэр Шипов тогда же выделил институту помещение на Советском проспекте, 12. Но «Измиран» упёрся — и он решил обождать. Католики не стали обращаться в суд, предпочитая давить на городскую администрацию. В результате, так ничего и не добившись, они построили себе новый храм с таким же названием на улице А. Невского.

Кирха Святого Семейства

Следующий храм, спроектированный Хайтманом, — католическая кирха Святого Семейства. Построен в 1904–1907 годах в новоготическом стиле.

Во время штурма Кёнигсберга здание незначительно пострадало: одиночный снаряд угодил в башню, но не снёс её. В послевоенное время кирха использовалась под склады. Крыша обветшала, высоту башни снизили, убрав прогнившие стропила.

В начале семидесятых годов архитектор Горбач (тогда еще не главный) разработал проект её реконструкции. Кирху превратили в концертный зал Калининградской областной филармонии. Горбач ничего не изменил внутри, только поднял крышу и «прописал» в подсобках два туалета. Основное помещение осталось прежним. В результате люди верующие, посещая концертный зал, испытывают моральный дискомфорт, будучи вынужденными сидеть спиной к алтарной части… А великолепная акустика осталась от Хайтмана, заслуги Горбача в этом нет.

Ну да на башне появились часы. Но мелодия, которая зазвучала, — не живой звук, а магнитофонная запись. Хотя колокола на башне имеются…

Первый концерт в перестроенной кирхе состоялся в 1980 году. А 20 октября 1982 года в концертном зале был установлен орган, специально для Калининграда изготовленный в Чехословакии.

…С началом перестройки католики устраивали под стенами органного зала демонстративные богослужения, требуя передачи им этого здания. Внутрь их не пустили.

В 1993–1994 годах они привезли себе храм из Баварии в разобранном виде, в порядке гуманитарной помощи. Собрали, поставили на улице Лесопильной и нарекли храмом Святого Семейства.

…А в концертном зале филармонии с 1990 года проводятся международные фестивали органной музыки (которые, впрочем, никто особенно не «раскручивает» — хотя специалисты утверждают, что наш орган звучит ничуть не хуже того, что находится в знаменитом Домском соборе в Риге).

Кирху Лютера взорвали в 1976-м

Из всех храмов, спроектированных Хайтманом, самая трагическая судьба — у кирхи Лютера, которая располагалась на Скотном рынке (ныне пересечение улиц Дзержинского и Октябрьской). Кирха была освящена 17 декабря 1910 года. Она имела ренессансную восьмигранную форму и высокую башню. Чем-то кирха напоминала русский православный храм: от свода большого купола шли в четыре стороны «рёбра», а на башне звенели колокола. Внутри располагался простой алтарь из ракушечника, на нём — единственный крест в бронзовой оправе. Рядом — дубовая кафедра.

(Кстати, община кирхи Лютера «отпочковалась» от общины Хабербергской кирхи, располагавшейся там, где сейчас Дом искусств.)

Во время войны храм не пострадал, только внутреннюю обстановку потом растащили. До 1976 года здание использовалось под склад. Крыша обветшала, черепица обвалилась… В 1976-м калининградские православные попросили передать погибающий храм им. Но городские чиновники отреагировали иначе: буквально через считанные недели после обращения верующих кирха Лютера была разрушена направленными взрывами…

Она никому не мешала. Её уничтожили, чтобы не возникало соблазна: Калининградская область считалась самой атеистической в СССР, на её территории не было ни одного действующего храма. А то, что верующие сотнями ездили молиться в православные церкви Литвы, официальных данных не портило. Теперь на месте кирхи Лютера красуется клумба.

Город-призрак

Фридрих Адальберт Хайтман — правда, уже после смерти — разделил послевоенную судьбу Кёнигсберга. Умерший в 1921 году, он был похоронен на католическом кладбище на Дюрерштрассе (ныне улица Лесопарковая), стёртом впоследствии с лица земли. Один из известнейших архитекторов Европы, награждённый за многочисленные культовые постройки орденом Папы Римского Пия Х, растворился во времени и пространстве: прах его развеян над бывшим городом, а имя предано забвению.

…Одна знакомая молоденькая немка, никогда не бывавшая в Кёниге, как-то спросила меня, забавно округляя глаза в суеверном испуге: «В Калининграде, наверное, водятся привидения?»

Сначала я хотела ответить: «Нет». (Лишь однажды подвыпивший актёр-кукольник пытался втереть мне жуткую историю о будто бы разгуливающем по театру призраке монаха, но потом запутался в деталях, сконфузился и признался, что врёт.) А потом подумала… Привидение действительно существует. Одно. Под названием Кёнигсберг.

Это его очертания колышутся в зыбком мареве вечерних сумерек… и в облаках рассветного тумана… отражаются в каплях дождя — такого же, какой стучал в здешние окна и сто, и двести лет назад… Это его тени мелькают в зрачках детей и кошек… и редких взрослых, чьи глаза ещё не превратились в арифмометры… И это он, Великий Призрак, оттеняет убожество и облезлых «хрущёвок», и унылых многоэтажек, и элитных особняков. Он не пугает, не мстит — скорее, объединяет истинных жителей города.

А «настоящий калининградец» — не тот, кто здесь просто родился или просто имеет в паспорте штамп регистрации. Калининградцем вполне можно стать, приехав сюда год назад… или месяц, — главное, чувствовать себя косвенным наследником всего, что здесь было, — и лично ответственным за то, что будет. Вопрос лишь в том, сколько их, настоящих?..

Барабанная площадь Кёнигсберга

Сначала здесь маршировали солдаты и… собаки, а потом — играли в теннис

Посреди болота

Троммельплатц — так называлась площадь, располагавшаяся между Штайндаммер Валль (Штайндаммским валом) и Валльринг (Вальным кольцом). Теперь это соответственно улица Генерала Галицкого и улица Профессора Баранова.

С юга Барабанная площадь примыкала к казармам 43-го пехотного полка на Книпродештрассе (ныне улица Театральная). С севера — к служебному зданию № 3 (бывшая военная кузница) городского магистрата на Адольф-Гитлер-штрассе (сейчас это восточная часть площади Победы).

Первоначально здесь была заболоченная низменность, по которой с севера на юг протекал маленький ручей. С востока к ней примыкала городская слобода Штайндамм (Каменная дамба). Поселение это возникло в 1256 году. Названием своим оно было обязано плотине, насыпанной при строительстве дороги, которая соединяла поселение с Королевским замком. Над заболоченной низиной дорога шла по деревянному мосту.

В 1618 году началась Тридцатилетняя война, сильно «откорректировавшая» облик окраины Кёнигсберга.

Шведы грозили сжечь город…

6 июля 1626 года шведский флот (в количестве 37 кораблей) подошёл к Пиллау (ныне Балтийск). Вражеские корабли практически не встретили сопротивления. Высадившись на берег, шведы легко оккупировали Пиллау. После чего… продолжили строительство рвов и бастионов, начатое ранее по плану кёнигсбергского полковника графа Абрахама фон Дона для защиты города-порта. В качестве рабочей силы захватчики использовали крестьян из окрестных деревень.

11 июля 1626 года в бургомистрат Альтштадта был передан ультиматум шведского короля Густава Адольфа об объявлении нейтралитета. В случае отказа городу грозило сожжение. Собрание представителей различных сословий вынужденно согласилось с требованием шведского короля. Миссия городского правительства, во главе с профессором юриспруденции Хеннигом Вегнером, выехала в город Мариенбург, где находился Густав Адольф, и в течение четырёх дней вела с ним переговоры. Наконец король согласился на некоторые уступки: горожанам были гарантированы права на свободную торговлю и личную безопасность.

Вид на Троммельплатц, Ганзаплатц, Торговый двор и вход на Немецкую восточную ярмарку

19 июля 1626 года соглашение было подписано. Густав Адольф сдержал своё слово: шведские войска не вошли в Кёнигсберг.

Но… на всякий случай в 1626–1634 годах осуществляется строительство Первых вальных укреплений по проекту, разработанному профессором математики Кёнигсбергского университета Иоганном Штраусом. Собственно постройкой руководил упомянутый выше полковник граф Абрахам фон Дона.

Первое вальное укрепление было протяжённостью 15 километров и состояло из 26 бастионов, 8 полубастионов и 8 ворот. Бастионы состояли из неглубокого рва с водой и невысокого вала с казематом и крытым ходом. Ворота, как правило, представляли собой двухэтажное каменное здание, встроенное в земляной вал, со сквозным проходом через первый этаж. Караульное помещение располагалось на втором этаже.

Сущее проклятие

Финансирование фортификационных работ было распределено между районами Кёнигсберга. А долю, причитающуюся с епископской курии, выплачивал прусский курфюрст, подтверждая, таким образом, свою заинтересованность в строительстве оборонительных сооружений.

Но… с каждым годом долевые взносы непомерно росли (в 1640 году стоимость проекта составила 62 тысячи гульденов — деньги по тем временам астрономические!), а общественные работы до предела закабалили население. В результате Первые вальные укрепления стали сущим проклятием жителей Кёнигсберга. Тем не менее строительство было-таки завершено.

…Во время Семилетней войны (1756–1763) Первые вальные укрепления уже пребывали в состоянии весьма плачевном. Русская армия заняла Кёнигсберг, не встретив сопротивления.

Одряхлевшие фортификационные сооружения были «испытаны на прочность» через полсотни лет: в июне 1807 года в течение двух дней 50 тысяч французов под командованием маршалов Даву и Мюрата пытались взять Кёнигсберг, обороняемый 20 тысячами русско-прусских войск. И только после приказа об отступлении державшие оборону покинули город.

Через шесть лет наполеоновская армия, разбитая в России, бесславно оставит Кёнигсберг… и 10 тысяч своих больных и раненых в здешних госпиталях. А сотни — в могилах.

Погост для бедных

В 1814 году Кёнигсберг утратил значение крепости и был объявлен открытым городом.

Уже в 1815 году на северной части оборонительных валов были высажены деревья. В южной части валы были выровнены и превратились в полигон для тренировочных стрельб артиллерии.

За деревянным мостом у Штайндаммских ворот ещё в конце XVIII столетия появилось Первое Нойроссгартенское кладбище, известное в Кёнигсберге как погост для бедных и бездомных.

Большая барабанная повозка с собакой музыкальной 43-го пехотного полка Восточной Пруссии капеллы

Здание Управления почтовых расходов, 1930-с годы

Известно, что в 1796 году, по личному завещанию, здесь был похоронен обер-бургомистр (и «обер-чудак») Кёнигсберга Теодор Готтлиб фон Гиппель.

В 1834 году правительство провинции Восточная Пруссия выступило с петицией: опасаясь возможной экспансии со стороны Российской империи, государственные чиновники предлагали возвести в Кёнигсберге новую систему укреплений.

Трудно сказать, была ли на тот момент реальной угроза нападения «могущественного соседа», но… военно-промышленный комплекс в Восточной Пруссии был чрезвычайно силён. И лобби (говоря современным языком) имелось ещё то. Так что против очередного превращения «свободного Кёнигсберга» в город-крепость король Фридрих Вильгельм IV не возражал.

И в течение года проект кольца оборонительных сооружений был разработан генералом инженерных войск Эрнстом Людвигом фон Астером.

Вторые вальные укрепления лишь примыкают к интересующему нас участку — будущему Троммельплатц.

Собака-сержант

Троммельплатц задумывался как строевой плац для тренировки солдат первого и третьего батальонов 43-го пехотного полка. Тогда же, в 1875 году, на Книпродештрассе была построена казарма. (Кстати, улица была названа в честь магистра Тевтонского ордена Винриха Книпроде, под руководством коего были обнесены каменными стенами Альтштадт, Кнайпхоф и Лёбенихт.)

Название площади дано не случайно. В 43-м пехотном полку существовала особая музыкальная капелла, с её знаменитыми «барабанными собаками». Традиция эта пришла из Австрии. В битве под Кёниггартцем 43-й пехотный полк захватил барабанную повозку 77-го австрийского пехотного полка. Её тянул сенбернар по имени Султан. Барабан в повозке был сплошь в дырах от пуль и осколков.

Когда прусские войска вступали в Кёнигсберг, пёс-«трофей», с достоинством тянувший повозку с «расстрелянным» барабаном, привлёк к себе внимание горожан. С тех пор в 43-м полку завелись собственные Султаны (вариант имени — Паша). На шее у «военнослужащей» собаки обязательно красовался сержантский галун.

После Первой мировой войны 43-й пехотный полк был расформирован, а «барабанный пёс» Паша — кстати, чуть не попавший в русский плен в Танненбергской битве у Гросс Данкхайма (ныне территория Польши) — отправлен в отставку в одно из имений «нахлебником».

В 1926 году на юго-западной стороне Барабанной площади было построено здание Управления почтовых расходов, а затем между ним и магистратом появилась теннисная площадка «Почтового спортивного союза».

При формировании рейхсвера «барабанных собак» возродили. Повозка была найдена в музее, а торговец Калитцки подарил новому пехотному полку великолепного сенбернара. Собака эта участвовала сначала в манёврах, потом — в польской кампании 1939 года, затем — оставалась в Кёнигсберге, где в апреле 1945 года состоящий при ней унтер-офицер застрелил её. После чего и сам застрелился.

Многоэтажные «комоды»

В послевоенном городе на Барабанной площади сначала устроили автобусную станцию. Но после того, как на экс-теннисной площадке «Почтового спортивного союза» вырос кинотеатр «Россия» (со зрительным залом на тысячу мест), станция уступила место автостоянке и украсилась круглым фонтаном.

В здании бывшего магистрата Кёнигсберга сначала разместилось общежитие китобойной флотилии, а в 1972 году туда въехал горисполком (с 1992 года — городская администрация, с 1994-го — мэрия, а сейчас — снова городская администрация).

Бывшее здание Управления почтовых расходов на Книпродештрассе со временем стало использоваться как офис ОАО «Янтарьэнерго». А на экс-Троммельплатц сооружён торговый комплекс «Европа-центр» — очередной многоэтажный «комод» по проекту главного архитектора Калининграда. В ходе археологических изысканий на земляных валах было обнаружено 12 ям, а в них — около полутора тысяч скелетов похороненных здесь наполеоновских солдат.

Три павших Кёнигсберга

Два погибли 10 апреля, а третий — восемь месяцев прятался в джунглях

Крейсер-разведчик

Говорят, что имя — некий код судьбы. И тот, кого нарекают, так или иначе, обречён на соответствие имени. У столицы Восточной Пруссии имя оказалось несчастливым — и «свыше» об этом было не одно предупреждение. Но… знакам судьбы никто не внимал, «синдром Кассандры»… Помните, у Высоцкого:

Без умолку безумная девица Вещала: «Вижу Трою павшей в прах…»

Если бы троянцы прислушались к пророчеству Кассандры, вся история античного мира могла бы сложиться иначе. Не факт, что лучше — но иначе…

Вот и воители Третьего Рейха, считавшие Гомера всего лишь «недочеловеком» (грек, да ещё слепой!), к урокам прошлого были подчёркнуто равнодушны. И уповали лишь на физическую силу — и боевую мощь.

Так, 12 декабря 1905 года был спущен на воду на казённой верфи в Киле крейсер-разведчик, названный «Кёнигсберг». Он был красив: некрупный, всего около четырёх тысяч тонн водоизмещения. Очень стройный и изящный.

Двухвальная ходовая установка позволяла развивать скорость около 23 узлов, что было неплохо для начала XX века. Тонкие длинные трубы и стройные лёгкие мачты придавали внешнему облику корабля стремительность и дерзость. А светло-серый с жемчужным отливом цвет (маскировочная окраска, чтобы удобней было скрываться в тумане Северного моря) в вечерних сумерках превращал его в полупрозрачную серебряную тень. Буквально призрак. Но — чертовски опасный. Крейсер был хорошо бронированным и имел на вооружении 10 орудий 105-миллиметровых, 8 орудий — 52-миллиметровых, 2 торпедных аппарата 450-миллиметровых. При скорости 12 узлов дальность плавания составляла 5750 миль.

Щит с гербом города

Его долго достраивали. На испытания он был выведен только в апреле 1907 года. И сразу же его забрали в императорский конвой. 3 августа 1907 года он конвоировал яхту кайзера Германии «Гогенцоллерн» при встрече с яхтой российского императора «Штандарт». И салютовал штандарту Николая II. Тоже, в принципе, символично… Если учесть, что салют городу, в честь которого он был назван, случился позже — 21 сентября.

Впереди была долгая жизнь. Целых семь лет. Это очень много для военного корабля накануне Первой мировой войны, когда с появлением на свет первого британского дредноута была в бешеном темпе запущена гонка вооружения.

Крейсер «Кёнигсберг», начало XX века

Каждый германский военный корабль при спуске на воду получал личную эмблему, отражающую его именную геральдику. У тех, что были наречены в честь знаменитых государственных деятелей или военачальников, это чаще всего — дворянские гербы. А «Кёнигсберг» от рождения нёс у форштевня щит с гербом города. Кроме того, городские власти передали в подарок офицерам крейсера панно — массивную золочёную корону герба — для украшения кают-компании.

До 1914 года судьба крейсера складывалась вполне обычно: сопровождение императорской яхты «Гогенцоллерн», представительские функции (например, участие под флагом принца Генриха Прусского в церемонии похорон шведского короля Оскара II в Стокгольме), манёвры, ремонт (после столкновения в Кильской бухте Балтийского моря с лёгким крейсером «Дрезден»), резерв…

Против англичан

1 апреля 1914 года командование крейсером принял 40-летний капитан 2-го ранга Макс Лооф (в иной транскрипции Люф — Max Loof). А 1 августа грянула Первая мировая война.

Против английской морской торговли Германия выставила семь крейсеров: четыре вспомогательных, переоборудованных из гражданских судов, и три современных, лёгких, в том числе «Кёнигсберг», раньше всех начавший боевые действия.

31 июля 1914 года, идя к северу вдоль восточного побережья Африки, неподалёку от Дар-эс-Салама он обнаружил спешившие также на север английские крейсеры «Гиацинт», «Астрею» и «Пегасус».

Имея преимущество в скорости, Макс Лооф распорядился повернуть на юг. Сбив англичан со своего следа, он направился в Аденский залив. Попутно было захвачено английское судно с грузом индийского чая. «Трофей» был отведён в бухту порта Бендер Бурум на южной оконечности Аравийского полуострова. 12 августа английский пароход был потоплен. Макс Лооф встретился с немецким судном «Сомали» и принял на борт 850 тонн угля.

Обманутые отсутствием в эфире немецкой радиосвязи, англичане расслабились и оставили «Пегасус» для ремонта машин в порту Занзибар. Где ранним утром 20 сентября 1914 года неожиданно и появился «Кёнигсберг». Его комендорам хватило для пристрелки трёх залпов, после чего «Пегасус» был буквально разнесён на куски с дистанции, на которой его, «Пегасуса», орудия отвечать не могли.

Погибли 2 офицера, 31 матрос, 59 человек были ранены. Кроме того, «Кёнигсберг» артиллерией уничтожил радиостанцию на берегу (45 английских колониальных солдат погибли).

Этот налёт сразу привлёк к месту сражения британские силы, но было поздно: «Кёнигсберг» исчез.

Остров Мафия

Только полтора месяца спустя англичанам удалось обнаружить его в мелководной протоке в дельте реки Руфиджи. Крейсер, обогнув остров Мафия, вошёл в устье Руфиджи. Дельта была очень разветвлённой и закрытой, а острова поросли густейшим кустарником. Выходы из отдельных речных рукавов защищал отряд «Дельта»: подразделение колониальных войск, которое состояло из моряков, добровольцев-европейцев и туземцев-аскари (они, последние, именовали «Кёнигсберг» — «Мановари на Бомба Тату», то есть «корабль с тремя трубами»). Всего 150 ружей и несколько лёгких орудий и пулемётов. Командовал подразделением капитан Шенфельд.

Британское адмиралтейство объявило уничтожение крейсера «Кёнигсберг» приоритетной задачей. Его искали более чем на 1700 милях африканского побережья, «Кёнигсберг» стал единственным в мире судном, в поисках которого был задействован… известный охотник на слонов. Впрочем, охотнику не подфартило: крейсер был обнаружен моряком с английского судна «Четхэм».

Старое транспортное судно «Ньюбридж», потопленное англичанами в северном рукаве Руфиджи, перекрыло «Кёнигсбергу» выход в море. Однако, заблокировав рейдер, англичане неожиданно для самих себя поняли, что больше ничего с ним сделать не могут: протока была недоступна для глубокосидящих британских крейсеров, а невидимый с моря «Кёнигсберг» был недосягаем для их снарядов…

В дельте реки Руфиджи

Тогда была спланирована целая операция по захвату Мафии (генерал-лейтенант сэр Ричард Уэпшер, старший британский офицер в Восточной Африке, для этих целей перебросил войска из Момбасы). А в начале июля 1915 года англичане доставили к Руфиджи две мелкосидящие речные канонерки, снабжённые тяжёлыми орудиями.

6 июля было произведено первое нападение силами четырёх подтянувшихся крейсеров, десяти других вооружённых судов и двух канонерок, превращённых в плавучую батарею. «Кёнигсберг» к тому же был обстрелян с аэропланов. Нападение было отбито.

Оно повторилось 11 июля. «Кёнигсберг» получил 13 попаданий и сильно пострадал: была выведена из строя команда, обслуживающая орудия. Крейсером было выпущено около 400 снарядов, сбит английский самолёт-корректировщик.

Понимая, что «Кёнигсберг» обречён, тяжело раненный Макс Лооф велел выбросить за борт замки от орудий, а крейсер — взорвать.

Личный состав крейсера (из 213 человек, находившихся на борту, 32 были убиты, 128 — ранены, в плен не попал никто) поступил в распоряжение колониальных войск. Удалось даже выловить из воды части орудий, собрать их и полностью привести в боевую готовность, приспособив для их перевозки телеги, найденные на ближайшей плантации.

Обломки крейсера «Кёнигсберг» до сих пор находятся в том же месте, где судно затонуло, — в дельте реки Руфиджи, которая сегодня называется Танзанией. Последний снимок части судна, находящейся над водой, был сделан в 1965 году. Сейчас обломки судна полностью погружены в морской ил. Погружение к останкам «Кёнигсберга» — один из самых популярных маршрутов среди любителей дайвинга.

Первый радар

Ещё один «Кёнигсберг» был спущен на воду 27 марта 1927 года в присутствии бургомистра города Ломайера и супруги командира первого «Кёнигсберга», госпожи Лооф. Через два года новый корабль вступил в строй в составе флота Веймарской республики. На нём поднял свой флаг контр-адмирал Гладиш, командующий силами Балтийского моря.

В середине декабря началась регулярная флотская служба. «Кёнигсберг» был включён в состав разведывательных сил, затем его переклассифицировали в артиллерийский корабль, и предназначался он для обучения службе максимального количества персонала. Учения в основном проходили в южных водах, особенно в Испании. Впрочем, «Кёнигсберг» принимал участие и в манёврах в Гельголандской бухте и Северном море.

По некоторым данным, «Кёнигсберг» был первым в мире боевым кораблём, оснащённым корабельным радаром: он мог обнаружить движущийся корабль с дистанции 35 километров, а летящий самолёт — с 48 километров.

Также это был первый корабль с современной продольной системой набора корпуса, при сборке которого широко использовалась электросварка. Крейсера этого типа, кроме того, были и первыми боевыми кораблями с комбинированной дизель-паротурбинной энергетической установкой.

16 марта 1933 года на корабле сменили флаг: чёрно-красно-жёлтый стяг Веймарской республики — на «имперский» чёрно-бело-красный. А в мае новый канцлер Германии Адольф Гитлер принимал военно-морской парад, в котором участвовал и «Кёнигсберг».

В июле 1934 года новый командующий разведывательными силами контр-адмирал Кольте посетил на крейсере Британию. Якорь был брошен в Порт-смуте, а на обратном пути «Кёнигсберг» прошёл между Ирландией и Британией, обогнул Шотландию с севера и вернулся в Киль.

После этого были сплошные учения («Кёнигсберг» выполнял роль учебной цели для немецких торпедоносцев и подводных лодок), манёвры, ремонты, визиты в сопредельные державы — короче, обычная жизнь «боевой единицы» германского военного флота.

Эпидемия гриппа

С объявлением Второй мировой войны использование «Кёнигсберга» в качестве учебного корабля было признано расточительством. Его немедленно вернули в состав разведывательных сил. А его главной и единственной боевой операцией стало вторжение в Норвегию и Данию.

Крейсер, снятый с послеремонтных испытаний, вошёл в состав группы «3» (кроме него, туда входили крейсер «Кёльн», учебный артиллерийский корабль «Бремзе», плавбаза торпедных катеров, два миноносца и группа боевой «мелочи»). Цель — захват Бергена, который от главной британской базы отделяло только 10 часов полным ходом.

Боеспособность «Кёнигсберга» была весьма ограниченной. Свыше 50 человек команды пришлось оставить на берегу из-за эпидемии гриппа. Но… делать было нечего. «Кёнигсберг» принял на борт 735 человек, в том числе адмирала Шрёдера (будущего командующего ВМС в Западной Норвегии) и полковника графа фон Штольберга, командира 159-го пехотного полка (именно его полк и составлял костяк сухопутных сил, предназначенных для захвата Бергена).

К исходу следующего дня группа «3» уже находилась на траверзе Бергена… Туман, сопутствовавший немцам всю дорогу, исчез, видимость стала хорошей.

В 02.05 ночи 9 апреля (ещё одно почти мистическое совпадение) при входе в Корс-фиорд справа по курсу показался небольшой патрульный кораблик, запросивший: «Кто идёт?»

Немцы представились англичанами. Норвежцы, очевидно, не поверили (так как их патрульные катера буквально кружили по акватории фиорда, освещая его сигнальными ракетами), но огня открывать не стали.

Пожар на борту

Однако надежды на внезапность действий у немцев уже не было. На входе в Бифиорд немецкие торпедные катера окружили «Кёнигсберг» и приняли войска, предназначенные для захвата береговых батарей…

А батареи открыли огонь буквально в следующую минуту. 210-миллиметровый снаряд попал крейсеру в нос по правому борту, чуть выше ватерлинии. Осколки повредили топливную цистерну и стенки переднего отделения электрогенераторов. Через пробоину во внутренние помещения начала поступать вода, смешавшаяся с нефтью, вытекавшей из пробитых цистерн.

Крейсер «Кёнигсберг» в порту, 1935 год

Котлы тоже пострадали, возникла угроза утечки пара. Вспыхнул сильный пожар, а когда его начали тушить, вода поднялась на метр… Были затоплены котельное отделение и генераторный отсек. Корабль временно лишился энергии, что сделало бесполезными и артиллерию, и приборы. Впрочем, разглядеть цель на берегу в темноте всё равно было невозможно. Всё развивалось стремительно.

Второй снаряд попал в полубак по тому же правому борту и повредил 37-миллиметровую пушку, отразившись от её ограждения, снёс надстройку, дымовую трубу и заднюю 37-миллиметровую артустановку вместе со всей прислугой.

Третий снаряд разорвался почти там же, где в полубак вошёл второй…

«Кёнигсберг», почти полностью выведенный из строя, окутанный облаком дыма и пара, торчал в фиорде, как мишень в тире. Наверное, береговой артиллерии не составило бы труда добить его окончательно. Но тут… обстрел с берега прекратился: немецкие солдаты достигли батарей. Норвежцы, явно не подготовленные к настоящей войне, прекратили сопротивление.

Крутое пике

«Кёнигсберг» с дырой у ватерлинии площадью около двух квадратных метров, которую спешно заткнули койками и заделали сверху стальным листом, было решено оставить в Бергене. В это время британская эскадра адмирала Лейтона уже вышла в море.

К вечеру британские бомбардировщики совершили налёт на Берген. Крейсер «Кёльн» и миноносцы покинули порт. «Кёнигсберг» остался, заняв позицию у пирса таким образом, чтобы задние башни перекрывали западный вход в порт, а носовая — северный. Торпедные катера встали у бортов в качестве плавучих зенитных батарей.

Около 100 человек команды отправились на берег — воевать в составе сухопутных частей, остальные работали день и ночь, торопясь ликвидировать повреждения.

Но… рано утром 10 апреля 11 британских пикирующих бомбардировщиков взяли курс на Берген. Стоящий у стенки «Кёнигсберг» оказался для них единственной целью. В 08.20 утра бомбардировщики вошли в крутое пике, сбрасывая бомбы с высоты 500–700 метров.

Зенитный огонь на «Кёнигсберге» открыли с большим опозданием, причём только из лёгких орудий и пулемётов. Крейсер был поражён тремя 227-килограммовыми полубронебойными бомбами.

Кроме того, на судьбе «Кёнигсберга» сказались три близких разрыва. Вода быстро заполняла помещения. Крейсер стал крениться на левый борт. Помощи с берега ждать не приходилось. Спасти «Кёнигсберг» было невозможно — начали рваться снаряды у орудий и боеголовки торпед, возгорелся авиабензин…

Большая часть команды успела перебраться на причал. Потери составили 8 человек убитыми и 33 ранеными. Оставленный экипажем, объятый пожаром, «Кёнигсберг» опрокинулся. Это был единственный на протяжении всей Второй мировой войны случай удачного применения британских пикирующих бомбардировщиков против крупного корабля.

Проклятие пруссов

Ровно через пять лет, 9 апреля 1945-го, после бомбёжек и артобстрелов, прекратит сопротивление, а 10-го капитулирует город-крепость Кёнигсберг.

…После окончательного захвата Норвегии немцы предприняли несколько попыток поднять корабль. Наконец 17 июля 1942 года это удалось осуществить с помощью девяти понтонов. Килем вверх его отбуксировали в плавучий док, в конце 1943 года — перевернули.

В течение некоторого времени он использовался в качестве причала для подводных лодок, но в сентябре 1944-го вновь опрокинулся (!) по не вполне ясным причинам. И опять были попытки спасти корабль — вместо того чтобы «прочитать» его историю как страницу из Книги Судеб.

Командование ВМФ в Норвегии и на Балтике не смогло найти необходимых сил для прикрытия буксировки, и «Кёнигсберг» никогда более не попал на родину. После войны его разобрали на металлолом в Бергене.

…Вот такая странная жизнь. Древние греки сказали бы — фатум. Ну а нам и сказать-то особо нечего. Разве что задуматься над собственной кармой и над проклятием древних пруссов, которое, по преданию, довлеет над всем, что связано с Королевской горой. Пусть даже только именем.

Как уничтожали Королевский замок

За памятник истории вступились даже Герои Советского Союза. Но 1-й секретарь обкома КПСС был непреклонен: взорвать!

Почти у каждого города есть свои символы: Эйфелева башня и крыши Монмартра — в Париже, Биг Бен — в Лондоне, высоченный собор — в Кёльне, Русалочка — в Копенгагене… У нас таких символов два. Один — кёнигсбергский, исчезнувший в конце шестидесятых годов прошлого века. Другой — калининградский, торчащий в центре города вот уже третий десяток лет. Королевский замок — и Дом Советов.

От герцога — до императора

Королевский замок был построен после 1255 года — вскоре после похода короля Оттокара II в Самбию. В XIV веке в замке располагался маршал — военный руководитель Тевтонского ордена (глава ордена — Великий магистр — находился в замке Мариенбург). Однако в 1457 году поляки лишили Великого магистра тамошней резиденции (из Мариенбурга он драпал по болотам). В результате маршалу пришлось потесниться.

А после 1525 года, когда было упразднено орденское государство, а на его территории создано прусское герцогство, замок стал резиденцией прусских герцогов.

Комната герцога Альбрехта отличалась редкостной красотой. Крошечная, с огромным — по её масштабам — камином, она была искусно оформлена придворным столяром Гансом Вагнером резьбой по венгерскому ясеню. На этаже, где жила семья герцога, в эркерной комнате был помещён герб с 27 цветными полями, в середине которого прусский орёл держал в когтях серебряную литеру S — символ короля Польши Сигизмунда.

Жилые покои герцогини позже занимала королева Луиза, и её более чем скромная мебель стояла там вплоть до уничтожения замка.

18 января 1701 года, после коронации курфюрста Фридриха III (который сам себе надел корону), замок стал королевской резиденцией — и оставался ею на протяжении двух столетий, до 1918 года, когда в результате революции в Германии был свергнут император Вильгельм II.

Кстати, 18 января 1871 года, после победы во Франко-прусской войне, тогдашний король Вильгельм II в Версале был объявлен императором. Так что Королевский замок можно бы назвать и Императорским — но почему-то не стали.

Вид на Королевский замок со стороны Замкового пруда

Флигель Унфрида в Королевском замке, 1910 год

Повешен за растрату

Долгое время над широкими воротами замка, выдержанными в духе Ренессанса, было выбито латинское изречение «Turris Fortissima nomen Domini» («Твёрдость крепости и есть наш Бог») и девиз герцога Альбрехта: «Parcere subjectus et debellare superenbos Principis officium est — Musa Maronis ait. Sic regere hunc populum, princeps Alberte memento. Sed cum divina cuncta regentis ope» («Доброта к верноподданным, но борьба не на жизнь, а на смерть с преступниками. Это есть долг правителя. Так вспоминал народ о герцоге Альбрехте, руководившем своей терпеливой рукой как наместник Божественного права»).

И как бы в знак того, что у немцев слово не расходится с делом, 25 августа 1731 года в замковом дворе был повешен военный советник фон Шлюбхут, уличённый в растрате государственных средств.

«Боже, не оставь нас своей милостью»

В Средние века башня Королевского замка использовалась в качестве пожарной каланчи. Наверху, под самым шпилем, жил сторож. Если где-то в городе он замечал пожар, то вывешивал — с соответствующей стороны — флаг (если дело происходило днём) или горящий фонарь (в тёмное время суток). И жители могли ориентироваться, откуда ждать опасности и куда бежать на помощь.

Также с башни (имевшей в высоту 82 метра со стороны замкового двора) два раза в сутки городские музыканты играли хоралы. На восходе солнца звучала церковная музыка — «Боже, не оставь нас своей милостью», на закате — «Спокойно спят луга, поля».

В 1737 году в подвалах северного флигеля был открыт винный ресторан «Блютгерихт» («Кровавый суд»), снискавший впоследствии всемирную известность.

В 1937 году ресторан торжественно отметил своё двухсотлетие. Посетителям наливали вино «Блютгерихт № 7» более чем столетней выдержки.

В 1924 году замок был переоборудован под музейный комплекс. Там разместились городская картинная галерея, Прусский музей и музей Ордена, управление по охране памятников.

В августе 1944-го, в ту роковую для Кёнигсберга ночь, когда город подвергся массированной бомбардировке, замок практически выгорел. В 1945-м, накануне штурма Кёнигсберга советскими войсками, гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох собирался затащить на башню замка здоровенную пушку, чтобы жахнуть по нападающим. Но комендант города генерал Отто Ляш этой идеей не вдохновился. Чтобы спасти историческую достопримечательность, он распорядился устроить в замке лазарет, охраняемый всего десятком эсэсовцев, которые во время штурма не оказали вообще никакого сопротивления.

Два миллиарда штук кирпича

Калининградец Юрий Новиков вспоминает:

«Королевский замок уничтожался поэтапно. Сразу же после войны на его территории заработала камнедробилка: заготавливался кирпич. Постоянная вибрация, а также снег и дождь привели к тому, что в ночь с 14 на 15 декабря 1952 года рухнули верхние этажи главной башни. Прямо на проезжую часть. После этого (в материалах Государственного архива Калининградской области на сей счёт имеются шесть документов) какое-то время остатки башни ещё пытались сохранить, но… городские власти распорядились: взорвать! И с помощью 810 килограммов тротила башня вместе со всем южным крылом замка исчезла навсегда. Взрывали её в период с 12 февраля по 10 марта 1953 года.

Но продолжали стоять: всё западное крыло, башня Хабертурм, огромнейшее, почти кубической формы здание — бывшая летняя резиденция прусских королей, — созданное по проекту архитектора Шультайса фон Унфрида, фрагменты стен…»

Судьба Королевского замка ещё не была решена окончательно. Как, собственно, и судьба всего города. С одной стороны, первый главный архитектор Калининграда П. В. Тимохин считал, что «город Кёнигсберг и Кёнигсбергская область реконструироваться не будут». И писал на имя секретаря ЦК ВКП(б) Маленкова:

«Прошу дать указание создать в г. Калининграде республиканский центр по разборке зданий, который мог бы централизованно снабжать строительными материалами, полученными от разборки ‹…› любые стройки страны. ‹…› Только по Калининграду можно получить от разборки разрушенных зданий около двух миллиардов штук кирпича, благодаря чему можно сэкономить основные капиталовложения на строительство 20–25 кирпичных заводов».

Гнилой зуб

С другой стороны — с начала пятидесятых годов в центре города полным ходом шла расчистка завалов, обустраивался Ленинский проспект.

21 марта 1959 года градоначальник распорядился отремонтировать (!) подпорную стенку западной террасы замка.

Но в этом же году — 22 июня (!) — создаётся комиссия по вопросу о сносе семиугольной башни Хабертурм, которая якобы «…угрожает обвалиться на трамвайные пути».

Башню сносят. Замок, превращённый в руины, стоит ещё несколько лет. Пока Косыгин, тогдашний председатель Совета Министров СССР, наведавшись в нашу область, не поинтересовался у тогдашнего первого секретаря обкома КПСС Коновалова: «А что это у вас за х…йня в центре города?»

Тот будто бы ответил: «Здесь мы собираемся замок восстановить и открыть краеведческий музей».

На что Косыгин, чуть не подавившись языком от возмущения, якобы рявкнул: «Музей чему?! Прусскому милитаризму?! Вы что, ох…ели?! Чтоб завтра же его здесь не было!»

И Коновалов начинает действовать.

6 июня 1966 года появляется решение «О проекте детальной планировки центра города». С резолюцией Коновалова: «Одобрить. Дом Советов расположить на территории бывшего Королевского замка».

Вид на Королевский замок

Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. «Гнилой зуб прусского милитаризма должен быть вырван!»

1 августа 1966 года создаётся комиссия «для разработки мероприятий по разборке замка». К 27 августа она накропала детальный план из множества пунктов, вплоть до организации специального штаба по руководству взрывными работами и вывозу завалов (предполагалось получить около 220 тысяч кубометров кирпично-булыжного крошева).

«Замок должен быть спасён!»

Калининградская интеллигенция пыталась бороться. Писатель Юрий Иванов, историк Виктор Строкин добрались до грозной и могущественной Фурцевой, министра культуры, и даже почти убедили её в том, что замок необходимо сохранить. Но изменить генеральную линию партии и Фурцевой оказалось не под силу.

30 октября 1965 года в «Литературной газете» было напечатано открытое письмо, подписанное В. Еремеевым — председателем правления Калининградского отделения Союза архитекторов, Л. Зорькиным — главным архитектором института «Калининградгражданпроект», В. Ерашовым — ответственным секретарём Калининградского отделения Союза писателей РСФСР, Г. Зуевым и Шемендюком — Героями Советского Союза, участниками штурма Кёнигсберга:

«‹…› над замком нависла угроза уничтожения. ‹…› Замок, имеющий архитектурно-художественное значение как памятник зодчества прошлых веков, придающий городу своеобразный, неповторимый облик, должен быть спасён!»

«Это будет варварством»

4 ноября 1965 года «подписантов» по очереди вызывали «на ковёр» к Коновалову. В нашем распоряжении оказались эксклюзивные материалы — запись беседы, состоявшейся у Коновалова и секретаря обкома КПСС по вопросам идеологии Д. Н. Никитина с В. Ерашовым.

Коновалов: «Мы пригласили вас для неприятного разговора. Прочитали в „Литературной газете“ письмо о замке. Какой дурак — я ещё мягко выражаюсь, но вы можете подставить другое слово! — мог сочинить и напечатать такое! Сохранять, восстанавливать фашистский замок, гнездо прусской реакции! И этого требуют советские люди, коммунисты, деятели искусства! Ведь это же идиотизм! Это идёт на руку западногерманским реваншистам, они теперь рассыпаются в благодарностях! Нет, какой дурак мог написать такое письмо?! Мы вас слушаем».

Ерашов: «Если вы разговор намерены вести в таком тоне, я встану и уйду. Я никому не позволю себя оскорблять».

Коновалов: «Я вас не оскорблял. Вот, у меня свидетель есть (к Никитину). Разве я его оскорбил?» (Никитин мотает головой.)

Ерашов: «Да, вы только спросили, какой дурак и идиот написал такое письмо… Но ведь подписи этих людей стоят в газете, и вы вызвали меня сюда… Значит, вам известно, кого вы называете дураком. Тем более что вы прекрасно понимаете, что из уважения к вашему возрасту я вам отвечать в таком тоне не могу».

Коновалов: «Хорошо, давайте поговорим спокойно. Давайте условимся: здесь нет ни секретарей обкома, ни члена ЦК КПСС… Есть трое коммунистов. Поговорим на равных, как коммунисты. ‹…› Скажи, как у тебя поднялась рука защищать фашистский замок?!»

Ерашов: «Насколько помню, в четырнадцатом веке фашистов не было и в помине, а были „псы-рыцари“. Но ведь и не они строили замок, а литовские, прусские, чешские крестьяне. Материальные ценности создаёт народ».

Коновалов: «Это фашистский замок, и мы его взорвём!»

Ерашов: «Дело ваше. Конечно, если захотите, то взорвёте. Но это будет варварством».

Коновалов: «‹…› Это — резиденция прусских королей, отсюда они угнетали народ. Взорвём и построим на этом месте новые дома. Чтоб немецкого духа здесь не осталось!»

Ерашов: «…Если следовать вашей логике, то надо взорвать Кремль и Зимний дворец — бывшие резиденции русских императоров… А если искоренять немецкий дух в Калининграде, то надо взрывать все уцелевшие здания, в том числе и дом, в котором мы сейчас разговариваем, ведь это бывшее министерство финансов Восточной Пруссии…»

Коновалов: «Ты вот „Свободную Европу“ слушаешь?»

Ерашов: «Нет, не слушаю. У меня приёмник плохонький, только Москву и Калининград берёт».

Коновалов: «А я вот слушаю! Так вот, они орут: „Спасибо господину Ерашову за то, что он выступил в защиту национальной святыни германского народа!“» (Цитирует запись радиоперехватов — пять или шесть источников.)

Ерашов: «Меня лично мало волнует, что там про меня скажут. Процитирую любимое выражение Маркса: „Стой прямо и не беспокойся, что тень кривая“».

Коновалов: «И что нам теперь делать с этим замком?»

Ерашов: «Думаю, теперь остаётся единственное: сохранить его».

Никитин (поднимается): «Да чтоб моя мать пошла на воскресник — чистить это фашистское гнездо?! Никогда не допущу такого!»

Ерашов: «Ну при чём тут ваша мать? Никто и не просит. Проще всё это делается: позвонить генералу Абрамяну, он выделит полк солдат».

Коновалов: «‹…› У нас в городе тысячи людей нуждаются в жилье, а вы ставите вопрос о восстановлении замка, это потребует огромных расходов, и мы на такое не пойдём никогда».

Ерашов: «Мы не ставим вопрос о восстановлении, мы говорим: надо сохранить то, что осталось. На это средств больших не потребуется, можно обойтись силами общественности для приведения руин в санитарный порядок. Только и всего».

Коновалов: «Мы созвонимся с Москвой и настоим на своём: замок надо взрывать».

Ерашов: «Ваша воля. ‹…› Я остаюсь при своём мнении. Вы меня не переубедили».

Пособники «реваншистов»

Интересное дело! Тогда, всего-то через десять с небольшим лет после смерти Сталина, в стране, ещё помнившей, как людей сажали в лагеря за анекдот… за бутерброд, неосмотрительно завёрнутый в газету с портретом вождя — как спокойно и свободно разговаривает интеллигент с Главным Лицом Калининградской области. Смело ставя на карту собственную будущность — ради спасения чужого исторического памятника. А где сегодня наши интеллигенты? Сегодня, когда возвышение голоса в защиту вырубаемого сквера или ландшафта, который вот-вот будет чудовищно изуродован очередной новостройкой, им, интеллигентам, ничем особенным не грозит. Ау-у!..

А в ответ — тишина. Нехорошая какая-то. Мёртвая.

…Потом случилось ещё много всякого. Героя Советского Союза Шемендюка «дожали» — он отказался от своей подписи под обращением в «Литгазету», другие «подписанты» были зачислены в пособники «реваншистов»… Их выбросили из культурной и научной жизни страны: писателей перестали печатать, историков поувольняли…

Был разогнан Клуб калининградской интеллигенции, существовавший при музыкальной школе имени Глиэра…

Но люди, бессильные помешать уничтожению Королевского замка, долг свой перед историей выполнили до конца: архитектор Юрий Ваганов запечатлел все этапы разрушения памятника (половину фотографий и негативов у него потом отобрали «люди в штатском»), главный архитектор Светлогорска Владимир Осипов снял об этом целый фильм (впоследствии тоже изъятый).

Разнести на молекулы

Первые плановые взрывы прогремели 12 апреля 1967 года. В магазинах «Детский мир» и «Ромашка», в молодёжном кафе, расположенном рядом с замком, был объявлен нерабочий день. С 11.00 до 13.00 — перекрывается всё движение, выставляется оцепление.

Следующая серия взрывов прогремела 9 декабря 1967 года, 3 января и 12 февраля 1968-го. С 10.00 до 17.00 в эти дни заваливалось мощнейшее западное крыло замка. В газете «Калининградская правда», на последней странице, мелко-мелко читателей уведомляли об изменении маршрутов городского транспорта. О замке, естественно, не говорилось ни слова.

В сентябре 1968 года городские власти обратились к командованию высшего инженерного училища с просьбой «выполнить буро-взрывные работы по разрушению остатков замка и крупногабаритных глыб». Для курсантов это были обычные учебно-практические занятия: закладка множества 750-граммовых шашек, ослабление взрывами стен, заваливание их с помощью тросов танковых тягачей.

Разборка руин завершилась к 1 января 1969 года. Серия очередных взрывов должна была разнести на молекулы последние уцелевшие фрагменты замка. 7 мая, 14 августа, 11 ноября… последний взрыв — 27 мая 1970 года — «закрыл тему» Королевского замка. Навсегда — так думалось партийным и городским властям.

А уже 13 ноября 1970 года Совет Министров РСФСР утвердил строительство в Калининграде Дома Советов. Идеологическое обоснование — железное. На месте, где столетиями короновались прусские короли, воздвигнуть материальный символ новой власти — советской. Незыблемо воздвигнуть. На века. Вместо тех самых квартир, в которых остро нуждались калининградцы и о которых толковал Коновалов в беседе с «реваншистом» Ерашовым.

17 ноября по этому вопросу в Совмине состоялось специальное совещание, на котором и было определено: «…С 1 декабря 1970 г. приступить к строительству Дома Советов». Запланированная дата завершения стройки: 1974 год!

«Двойная колода»

Проект «двойной колоды» (так окрестила это здание графиня Марион Дёнхофф, попутно обозвав его «самым уродливым в мире») был разработан в творческой мастерской ЦНИЭП архитектором Ю. Шварцбреймом.

Справедливости ради следует сказать, что Шварцбрейм предполагал выстроить дом (куда из ненавистных Коновалову «немецких домов» должны были «переехать» облисполком и обком партии) из стекла и бетона. Но местная промышленность в начале семидесятых могла предложить лишь навесные панели из бетона. Проект пришлось «подкорректировать».

И завертелось: в землю было забито 1148 свай. А в смету — первоначально — около пяти миллионов рублей. Но этих (больших по меркам семидесятых годов) денег не хватило даже на то, чтобы построить коробку. Пришлось просить у Совмина дополнительного финансирования. Москва выделила деньги, но в обмен на дополнительную поставку продовольствия: на территории Калининградской области в 1979 году была фактически введена продразвёрстка, с прилавков исчезло даже молоко, а Литва взвыла от участившихся «колбасно-молочных» набегов. Впрочем, это уже совсем другая история…

А что касается Королевского замка… У каждого из нас, не успевших (по возрасту) увидеть его и запомнить, но знавших о том, что когда-то он был, — имелось собственное о нём представление. Я, например, в детстве рисовала его то очень похожим на крепость средневекового феодала (как на картинке в учебнике истории), только из тёмно-красного кирпича… то почему-то очень лёгким, воздушным, увитым плющом и шиповником, как в сказке про спящую красавицу… И даже сегодня, когда я видела уже сотни изображений реального замка, тот — сказочный — ещё колышется зыбким маревом «как сон, как утренний туман».

Стеклянный Кёнигсберг

Ганс Хопп изменил облик древнего города

Эта «прогулка» — по Кёнигсбергу Ганса Хоппа.

Ганс (Hans) Хопп — один из тех людей, которые определили «вектор развития» европейской архитектуры XX века.

Сын столяра

Биография Хоппа весьма примечательна. В Америке таких, как он, называют «человек, сделавший себя сам». Он родился в Любеке, в 1890 году, в семье столяра. В раннем возрасте Ганс Хопп открыл в себе удивительную способность складывать из подручного материала — кусков дерева, камешков, осколков стекла, металлической проволоки и т. д., и т. п. — фантастические строения. По ночам ему снились города, так не похожие на провинциально-купеческий Любек.

Ганс Хопп решил стать архитектором. Но поскольку слово это в той среде, откуда он вышел, звучало вызывающе непонятно, то первой ступенью к достижению мечты стал диплом инженера.

Хопп учился в Карлсруэ, затем — в Мюнхене. Родители немногим могли помочь ему, и он вёл полуголодное существование «студента из простого народа». Но… очень может быть, что именно «плебейское» происхождение и оказало Хоппу величайшую услугу: он не испытывал никакого пиетета по отношению к «аристократическим излишествам» немецкой архитектуры. Готика, неоготика, романтизм (равно как и эклектика, то есть смешение) — все эти стили он считал устаревшими.

Его привлекали идеи французского архитектора-новатора Ле Корбюзье, провозгласившего принцип строгого соответствия архитектурных сооружений тем практическим функциям, которые они (объекты) должны выполнять. Внешняя простота должна сочетаться с внутренним комфортом. «Форма следует за функцией», а главная задача архитектуры есть «создание рационально организованной материальной среды для труда и быта людей».

Хопп тяготел к чёткой функциональной организации пространства. Его привлекали лаконичные геометрические формы; гладкие стены, плоские крыши, отказ от декоративных элементов, бетон и стекло в качестве строительных материалов…

Господин над машинами

…В 1913 году он, свободный художник, оказался в Мемеле (ныне Клайпеда), в 1914-м — переехал в Кёнигсберг… С 1919 года Ганс — архитектор Кёнигсберга.

Бургомистру Ломайеру импонировало «новое строительство», которое затеял в городе молодой, энергичный, раскрепощённый Хопп. А Хоппу, кстати, очень нравились наши — российские — футуристы. Конечно, он не призывал «сбрасывать с корабля современности» своих предшественников (считающих венцом творения готические шпили и романские приземистые основания).

Но и не считал архитектуру «музыкой, застывшей в камне».

«Человек, будь господином над машинами» — эта фраза (написанная потом над фасадом Дома техники) стала жизненным кредо Хоппа. Человек — выше экономики и техники, стиль — это «функция в чистом виде».

По-настоящему Хопп развернулся в двадцатые годы, в период Веймарской республики. В Восточной Пруссии по его проектам были построены административные здания и гостиницы, школы и кинотеатры… Наследию Хоппа повезло: многие из созданных им объектов пережили Вторую мировую и не были разобраны на кирпич в послевоенные десятилетия. И сегодня невозможно представить Калининград без зданий, построенных Хоппом, — хотя, конечно, на рубеже XX–XXI веков их, эти здания, изрядно-таки изуродовали «коллеги» немецкого архитектора.

Haus der Technik

Его конструктивизм и функционализм оказались удивительно созвучны времени, когда отрезанная от Рейха Восточная Пруссия отчаянно пыталась не просто удержаться на плаву, но и превратиться в процветающую провинцию.

В 1921 году Хопп спроектировал Дом техники — комплекс, в который входил самый крупный выставочный зал Немецкой восточной ярмарки (а её, напомним, основали для «оживления торговых отношений с восточноевропейскими государствами» и, прежде всего, с СССР).

Haus der Technik возник на месте бывших фортификационных сооружений внутреннего оборонительного кольца Кёнигсберга. Общая площадь здания достигала 6000 квадратных метров. Оно представляло собой огромный выставочный зал, перекрывавшийся стальными фермами. Со стороны фасадов они были скрыты стенами, изнутри — плоскими перекрытиями. По углам здания были возведены четыре пристройки высотой в 3/4 от высоты зала. В них размещались служебные и учебные помещения, бюро, кинотеатр, ресторан.

Верхнее освещение центрального зала (который имел 121 метр в длину и 46 метров в ширину) осуществлялось благодаря многочисленным окнам, высоким и узким, в торцевых фасадах. Сами фасады, из тёмно-бордового кирпича, «оживлялись» светлыми бетонными перемычками окон.

Зал был оборудован действительно по последнему слову техники: к нему была проложена железнодорожная ветка, предусмотрена дорога для тяжёлых автомобилей. К каждому выставочному стенду подведены газ, электричество, вода и телефон.

«Мученик партии»

С юго-западной стороны здания в стену была вмонтирована скульптура Германа Брахерта «Рабочий». Так подчёркивалась основная идея — пафос технического прогресса, а также связь «автономности формы» с конкретным производством.

Надо сказать, Хопп и Брахерт во многом были единомышленниками — и даже дом семьи Брахерт в Раушене (ныне Светлогорск) — тот, где теперь музей, спроектировал именно Хопп. Просто — и предельно функционально. Как всё, что он делал. И мысль о пролетариате как гегемоне обоим — и Хоппу и Брахерту — казалась вполне справедливой.

При нацистах Дом техники был переименован в Дом Шлагеттера (убитого в 1928 году члена НСДАП, провозглашённого «мучеником партии»). Здание использовалось для крупных манифестаций и политических сборищ. В частности, там выступали и Геббельс и Гитлер.

Во время Второй мировой войны по Дому техники нещадно лупили и с воздуха, и из артиллерийских орудий. (Ещё и потому, что рядом находился один из опорных пунктов обороны гитлеровцев — башня Врангеля.)

Дом техники, 1930-е годы

Крыша здания была разрушена полностью, выгорели внутренние помещения. Но руины выглядели мощно и благородно. Особенно со стороны канала осенью — чёрные, обугленные вертикали фасада, голые ветви деревьев, снег и вода…

Торгово-развлекательный комплекс «Эпицентр», возникший в 2005 году на месте руин, может быть, тоже в какой-то степени функционален. Но пафос у него совершенно другой… Впрочем, это уже не имеет отношения к Хоппу.

Штадтхаус на Ганзаринг, 3/7

Ещё один объект, спроектированный архитектором, — Штадтхаус на Ганзаринг, 3/7. Теперь это здание городской администрации (мэрии) Калининграда на площади Победы.

Первоначально это был Торговый двор Немецкой восточной ярмарки. Его построили в 1925 году в рекордно короткий срок — всего за семь месяцев. При возведении Торгового двора впервые в Кёнигсберге был применён способ сооружения железобетонного внутреннего каркаса с массивными навесными стенами. На первом этаже располагались магазины, посередине здания — под стеклянной крышей — выставочный зал, по периметру — офисные помещения. На втором этаже были оборудованы выставочные помещения, с третьего по пятый этаж — «расквартированы» многочисленные бюро различных фирм и компаний. В подвале — уютный ресторанчик.

И даже когда в 1929 году в здании разместился магистрат Кёнигсберга, значительных изменений оно не претерпело.

Восточнопрусская ремесленная школа для девушек на Бетховенштрассе, 1930-е годы

«Уделали» его при советской власти, в три приёма: в пятидесятые (превратив прямоугольное сооружение в куб, покрыв кирпичные стены штукатуркой и «присобачив» к фасаду навес); в шестидесятые (когда мэрию ещё больше «осоветили», плотно оштукатурив поверх старой «шубы») и в девяностые (когда навес превратился в нечто бетонно-монументальное, на колоннах-подпорках, столь же грациозных, как ноги слона).

Но, опять-таки, к функционализму Ганса Хоппа это отношения не имеет.

Аэропорт Девау

В 1922 году Хопп спроектировал здание аэровокзала кёнигсбергского аэропорта Девау. Первое в Германии и одно из лучших в Европе.

Девау считался базовым аэропортом Русско-Германского общества воздушного сообщения Дерулюфт. Отсюда 30 апреля 1922 года в Москву полетел первый самолёт РР1 под управлением немецкого лётчика Э. Юста, сюда — некоторое время спустя — лётчик Иоахим Штольброк, первым в Дерулюфте налетавший 100 тысяч километров, доставил из России… медвежонка и лису. Подарки для Кёнигсбергского зоопарка.

…Кстати, интересно отметить, что Кировский универмаг в Ленинграде и Дом культуры автозавода имени Лихачёва в Москве здорово «отдают Хоппом» — явно будучи и функциональными и конструктивистскими!

Родиться в «Парк-отеле»

В 1929 году на западном берегу Замкового пруда по проекту Хоппа была построена гостиница «Парк-отель», самая фешенебельная в Кёнигсберге.

Асимметричное здание отличалось исключительной целесообразностью и архитектурного замысла, и его исполнения — пятиэтажный блок с примыкающими к нему шестиэтажным лестничным трактом и двумя флигелями.

На первом этаже — фойе и знаменитый пивной ресторан с выходом на берег пруда (там были сооружены крытая и открытая террасы). В южном флигеле — магазины, конференц-залы, читальный зал и библиотека. На других этажах — гостиничные номера.

Тёмный природный камень, из которого были сложены флигели, удачно оттенял оштукатуренный главный блок.

С «Парк-отелем» связано много легенд — о пребывании в нём в разное время знаменитых персон, включая — будто бы — Маяковского. Однако Маяковский здесь не останавливался точно — по хронологии не получается.

А вот мне повезло… в «Парк-отеле» родиться. Правда, в середине шестидесятых в этом здании на улице Тихой (ныне Сергеева, 2) фешенебельной гостиницы уже не было, а располагалось банальнейшее семейное общежитие…

А само здание было покрашено в грязно-серый цвет (флигелей уже не существовало и в помине, как и контрастной облицовки). Так что узнать в нём былую «жемчужину градостроения» было бы весьма затруднительно даже самому Хоппу…

Жуткий, кстати, был дом. Если верить родителям, там постоянно кого-то убивали — и на труп можно было наткнуться, просто выйдя прогуляться вечерком в заросли жасмина на берегу запущенного пруда…

Но, понятно, не Хопп за это в ответе. Сейчас в этом здании функционируют банк, ресторан и десятки всевозможных фирм и учреждений.

Бетховенштрассе

В 1930 году Хопп и Герман Лукас спроектировали Восточнопрусскую ремесленную школу для девушек на Бетховенштрассе, 102/103 (теперь там размещается Дом офицеров, и его адрес — Кирова, 7). На строительство было потрачено 2 245 000 рейхсмарок. Получился настоящий архитектурный шедевр: Хопп позволил себе «поиграть кубами». В пятиэтажной башне располагалась лестничная клетка, в вытянутых и как бы автономных корпусах — классные комнаты, учительские, конференц-зал, актовый и гимнастический залы, квартиры для профессорско-преподавательского состава, административные и хозяйственные помещения, кухня, солнечная терраса и аудитория с восходящими рядами кресел.

Ресторан Немецкой восточной ярмарки

Плоские крыши и фасады различной высоты подчёркивали кубизм здания. Хопп полностью отказался от декоративных украшений, но «столкнул» в отделке школы белую штукатурку с коричнево-красной терракотовой плиткой и сине-фиолетовым клинкерным камнем цоколей. Окна представляли собой сквозные ленты. А чтобы придать зданию ощущение лёгкости, Хопп отказался от традиционных деревянных рам и «посадил» окна на узкие металлические профили.

После войны объект утратил присущую ему элегантность, но, в принципе, уцелел. И где-то даже узнаваем.

Кинотеатр «Дойче-Театриз»

А Хопп построил ещё немало объектов.

Это и главный ресторан Немецкой восточной ярмарки (ныне спортзал «Динамо»). Объект весьма достойный. Особенно, если учесть, что сейчас в этом круглом здании располагаются симпатичное кафе и пара-тройка магазинчиков, в которых нашли себе прибежище… кошки. Вполне такие серо-полосатые наследники кота Мурра.

Это и «Колония Амалиенау» — комплекс респектабельных особняков в зелёной зоне (ныне улица Кутузова), и кинотеатр «Дойче-Театриз» на Театерштрассе, 2 (ныне начало улицы Университетской). И знаменитый кинотеатр «Призма». И наблюдательная (она же водонапорная) башня высотой 32 метра в Пиллау (ныне Балтийск). И смотровая башня — одна из лучших в Германии! — в Раушене…

С нацистами, правда, Хопп сотрудничал без особого энтузиазма. И в годы войны проектировал в основном бомбоубежища.

В 1945 году архитектор, давно снискавший себе европейскую славу, уехал в Дрезден. Будучи профессором Высшей школы ремесленного искусства, он принимал участие в восстановлении этого города, практически дотла выжженного фосфорными бомбами в ходе печально известной англо-американской бомбардировки.

Битва за Берлин

Участвовал Хопп и в «битве за восстановление Берлина» — так называлась масштабная дискуссия архитекторов. Одни — «цеплялись за фашистский камень» (то есть ратовали за полную реконструкцию разрушенных зданий). Другие — утверждали приоритет «демократического бетона и стекла». А Хопп объяснял «молодым и горячим», что функциональным могут быть и камень и стекло…

В Берлине он, с соавторами, так удачно застроил Карл-Маркс-аллее, что был удостоен Национальной премии ГДР. А с 1951 по 1957 год являлся президентом Союза немецких архитекторов…

Вот ведь что самое обидное! Кёнигсберг лежал в руинах… был превращён в гигантскую каменоломню. А тот, кто мог его отстроить заново, находился в пределах досягаемости. Не где-то там — за «железным занавесом», а рядом, в социалистической ГДР! Но опыт его был не нужен.

Архитекторы стали лакеями

В 1971 году Ганс Хопп умер. Так никогда больше и не побывав в Кёнигсберге. Которого, впрочем, уже не существовало. Время «функционального конструктивизма» ушло. Архитекторы перестали творить — они начали обслуживать. И нашим детям, наверное, уже не понять, почему с таким придыханием мы говорим о красоте родного города. Мы-то видели её, красоту… Она проступала в строгих очертаниях уцелевших домов, в горькой мощи развалин, в обезглавленном, но скорбно-суровом Кафедральном соборе…

А наших детей теперь окружают ангары. И кукольно-пряничные зданьица-«новоделы», точно срисованные с псевдонемецкой бонбоньерки (изготовленной трудолюбивыми китайцами). Какая уж тут красота?! Сплошной китч! Бессмысленный и беспощадный. Неконструктивный и лишённый функциональности.

Кёнигсберг на открытках Игоря Рудникова

Игорь Рудников — не только известный в Калининграде политик и журналист, но и обладатель большой коллекции старинных открыток с видами Кёнигсберга.

— В моём собрании есть поистине уникальные экземпляры, — рассказывает Игорь Рудников. — Многим из них больше ста лет. Есть даже отпечатанные ещё в XIX веке. Попадаются открытки, изготовленные по очень необычной технологии. Чёрно-белую фотографию практически вручную полукустарным способом раскрашивали художники, придавая запечатлённым на почтовой карточке видам необыкновенный колорит и поистине неординарное восприятие.

Кстати, по открыткам с изображением одних и тех же улиц, проспектов и площадей хорошо видно, как развивался наш город. Каким он был на рубеже XIX и XX веков, в канун Первой мировой войны, в эпоху Веймарской республики, в конце 30-х годов и в последние дни своего существования — перед тем, как Кёнигсберг подвёргся варварским бомбардировкам английской авиации.

Рудников бережно достаёт из альбома одну из открыток и показывает мне.

C виду обычная чёрно-белая фотография. На ней изображён Королевский замок со стороны Шлосстайх — Замкового пруда (нынешнего Нижнего озера):

— Эта почтовая карточка весьма необычна. У неё очень интересная история. С обратной стороны она подписана. Причём на русском (!) языке. В 1935 году молодая женщина приезжает из Советской России в Кёнигсберг и пишет матери в Иваново о своём путешествии. И вот эта открытка спустя 75 лет опять возвращается в Кёнигсберг…

Беру открытку. Переворачиваю и внимательно разглядываю. Отпечатана в типографии «Stengel», но не в Кёнигсберге, как я ожидал увидеть, а в… Дрездене. Неужели в столице Восточной Пруссии не было подходящей типографии?

Справа — тёмно-бордовая марка стоимостью 15 пфеннигов с изображением барельефа Гинденбурга. Снизу надпись: «Дойче рейх». В центре открытки — штемпель, на котором хорошо читается дата — 13 января 1935 года.

Дочь пишет своей маме, Марии Александровне Лупаниной, о том, что в Кёнигсберге провела уже неделю… По времени совпадает с зимними каникулами. Возможно, автор послания — учащаяся вуза или школьница.

А может, учительница, выезжавшая в Кёнигсберг попрактиковаться в немецком языке? Ведь в те годы крепили советско-германскую дружбу.

— Старинные открытки с видами Кёнигсберга заинтересовали меня не случайно, — продолжает Игорь Рудников. — К нам в редакцию газеты часто приезжают многие известные политики, бизнесмены из Москвы, из Санкт-Петербурга. Бывают и иностранные гости. И все интересуются историей нашего загадочного города. Каким он был?

Вот так и родилась идея разместить в помещениях офиса фотогалерею репродукций со старинных открыток с видами Кёнигсберга.

В 2001 году я обратился к историкам, которые меня познакомили с известными коллекционерами. Благодаря им я и приобрёл первые реликвии… Много ценных экземпляров получено мной из российских городов, куда волею судьбы попадали открытки из Кёнигсберга. И, конечно, из Германии и Польши.

Кстати, редакция газеты «Новые КОЛЁСА Игоря РУДНИКОВА» располагается на Черняховского, 17 (бывшей Врангельштрассе, 49). Это один из немногих уцелевших в апреле 1945-го домов. Он был построен в начале XX века военным ведомством из Берлина «Вонбаум ГМБХ».

В кёнигсбергской адресной книге за 1939 год сохранились имена его последних немецких обитателей. Управляющий домом Артур Вандерслебен жил на первом этаже. Его соседом был майор медицинской службы Барст. На 2-м этаже обретались майор Булле и старший технический инспектор Краус. На третьем этаже квартировали два капитана — Зендер и Зянген. В подвале — дворник Биннер.

Можно представить себе, КАК это было. Стерильная чистота, занавески на кухонных окнах в крупную красную клетку, тяжёлые бархатные портьеры в гостиной… По утрам — всегда в одно и то же время — из-за каждой двери пахло свежесваренным кофе, суетилась прислуга… К подъезду подкатывались чёрные автомобили, все эти майоры и капитаны убывали на службу, а их жёны — белокурые, сухопарые фрау в строгих костюмах, сшитых почти как военная форма, — отправлялись по своим делам.

Будущее было скрыто от них. Что ж, проснувшись однажды утром, жители Помпеи тоже не подозревали, что этот день станет для них последним.

…После войны квартиры на Врангельштрассе, 49, были переделаны в коммуналки. Которые, кстати, существуют и поныне, и их обитатели, соседи «НК», не поддаются расселению. Улицу, конечно, переименовали — сначала в Кавалерийскую, а потом — в Черняховского.

…Я хожу по офису редакции и словно оказываюсь на улицах давно исчезнувшего города. Вот как выглядел Кёнигсберг в 20–30-е годы прошлого века — Королевский замок и прилегающие к нему кварталы… знаменитый Дом техники… различные виды знаменитой Ганзаплатц… Долго присматриваюсь к большому 5-этажному комплексу на одной из фотографий. Знакомое здание. Черепичная крыша. Магазины на первом этаже. Большие мансарды. На фасаде огромными цифрами обозначен год постройки: «1925». Всё это мне что-то напоминает… Точно! Это же нынешняя мэрия! Только до неузнаваемости… перелицованная. Кстати, у немцев это была городская ратуша.

— С чего начался мой интерес к истории Кёнигсберга? — Рудников на минуту задумывается. — Наверное, с первой встречи в 1979 году. Тогда мне исполнилось 14 лет. На что я обратил внимание сразу? Помню совершенно точно — Южный вокзал. Типично немецкая архитектура. Тёмно-красный кирпич, высокие готические своды… А потом я увидел старинную брусчатку. Она — свидетель многих эпох и поколений. Брусчатка Кёнигсберга… Да, для меня это один из символов древнего города. Его шарм, очарование.

К сожалению, мы его стремительно теряем…

Юрий Грозмани

Муниципальное учреждение культуры

Музей «Фридландские ворота»

Виртуальная прогулка по музею дает уникальную возможность посетить Кёнигсберг начала XX века, пройтись по его булыжным мостовым и своими глазами увидеть красоты легендарного города.

Россия, г. Калининград,

ул. Дзержинского, 30

Часы работы:

с 10.00 до 18.00, без выходных

Телефон: (4012) 64 40 20

E-mail: friedlander_tor@mail.ru

Оглавление

Что такое «Прогулки по Кёнигсбергу»?

Кёнигсберг и Кнайпхоф

  Остров наместника

  Тучный Купидон

  Прегельская арка

  Сапожник Ганс Заган

  Улица Хлебных Лавок

  Дурак не унесёт

  «Вспомню Москву, — так бы сжёг её…»

  Колокол «Иоганнес»

  Иоанн-креститель

  «Встреча на Эльбе»

Сердце Кёнигсберга

  Хуфен

  Луизенваль

  Амалиенау

  Тиргартен

  Бегемот Ганс

  Кинотеатр «Скала»

  Обломок «Атлантиды»

Семь мостов Кёнигсберга

  Зря топтать башмаки

  Лавочный, Зелёный и Кузнечный

  Потроховый, Высокий и Деревянный

  Императорский и Медовый

  Железнодорожный и Берлинский

  Монстр поперёк проспекта

Каменная дамба Кёнигсберга

  Язычники и король

  «Запри этот край от бунтовщиков»

  «Порядочная церковь»

  Поставить крест вместо петуха

  Помои из окон на улицу…

  Начальник комендатуры

Кёнигсберг и Альбертина

  «Проглотить дьявола»

  Карцер для студентов

  Профессорский склеп

  На Парадную площадь

  Женские фигуры

  В секторе обстрела

  За колючей проволокой

  Диплом Атлантиды

Кёнигсберг и Новый год

  «Бесовские игрища»

  «С высоты небес»

  «Сливовый мелок»

  «Творожный упрямец»

  Марципаны, флек и клопсы

  До полного изумления

  «За тех, кого с нами нет»

Брачные узы Кёнигсберга

  Письма утопленника

  В постели «подлой девицы»

  Разрешение на брак

  При дворе императрицы

  Бах против бессонницы

  Китобой, геолог, философ, шпион

  Юный Кант и графиня

  «Обиталище Муз»

  Увлечена Россией

«Мы дошли до твоей могилы!»

  Странный человек

  Разрушить ворота Крумме-Грубе

  Свиньи резвились в центре города

  «Пристанище пиетистов»

  Философская дамба

  Стеклянная стена

  Карты, деньги, два шара

  Холостяк, но не девственник

  Русский подданный Иммануил Кант

  Петух, изгнавший философа

  «Мои часы также будут заведены»

  Человек со сверчком в голове

  Рядом с тюрьмой

  Сто пятнадцатый «Цицерон»

  «Эс ист гут»

  «Звёздное небо надо мной…»

Кёнигсберг и полиция

  Пошёл домой и… повесился

  Голубая башня

  «Арестхаус»

  Шеф полиции, друг Канта…

  «Зелёная Минна»

  Коновалов и Либкнехт

  «Прокурор и адвокат»

Белая Дама Кёнигсберга

  Слёзы Гелиад

  Таскал невесту «через камень»

  Поить пивом по самые брови

  Извела всех мужчин

  Вигты любили шалить по ночам

  На лбу у князя выросли рога

  Железная Дева

  Большие Уши

  Конькобежец Без Головы

  Могила невест

«Три короны» Кёнигсберга

  Замковый пруд

  Биржевой сад и Штадтхалле

  Гостиница «Беллевю»

Ворота Кёнигсберга

  Королевские

    «Романтик на троне»

    «Великое посольство»

  Штайндаммские

  Россгартенские

  Железнодорожные и Аусфальские

  Бранденбургские

  Фридрихсбургские

  Закхаймские

  Фридландские

    Великий магистр и комтур крепости

    Голова Зигфрида

«Кровавый суд» в Кёнигсберге

  «Камера мучеников»

    Пили всё, что могло гореть

  Флек, сосиски и рыба с трюфелями

  «Алые паруса»

  Тётка Фишер

  Выгнали из ресторана

  Съели собаку

Красное знамя над Кёнигсбергом

  Миллионендамм

  Сгорела даже синагога

  Снесло купол крематория

  Первая в Европе

  Треть коровы

  Отправили в Сибирь

  Огнемёт брандспойту не товарищ

Дуэли и свадьбы в Кёнигсберге

  Привычка к зверству

  Кровь хлещет ручьём

  Разбивали стаканы

  Воровали невесту

  Венчание в спортзале «Шторм»

Кёнигсберг и медицина

  Удар молотка по темечку

  По ночам воровали трупы с кладбищ

  Отрезать или зашить

  Женская клиника

  Для быков, собак и лошадей…

  Хранитель тайны Янтарной комнаты

Кладбища Кёнигсберга

  Танцульки на костях

  Чума, Дом быта и казино «Ванда»

  Крематорий на Кранцер-аллее

  Евреев вывозили хоронить в Польшу

  Похороны кошки Соньки

  «Вот где красота была…»

  Человеческие останки вывозили грузовиками

  Последнее «мяу»

  Иначе прошлое отомстит

Шнапс и сало Хаберберга

  Овсяная гора

  «Сила ветра 11 баллов»

  «Фу! Как грубо!»

  «В нашей стране Годара нет!»

  Монахини и банкиры

Скромный Пивовар из Кёнигсберга

  Смертельный яд гордости

  Сельдь как историческое лицо

  Плавучий монастырь

  «Лаштадя»

  Пётр I позвал всех к столу

  Морской канал

  Зачем Шенген на Чукотке?

  Вольный город

Кёнигсберг без дураков

  До чего немцы не додумались

  В переулке Святого Духа

  Гимназисты ушли на войну

  «Девичий аквариум»

  Суп, капуста и сосиски

  Буржуйка и алгебра

Кёнигсберг гусар летучих

  «Чёртовы яблоки»

  «Футхели» и муштра

  Вербовщики и рекруты

  Дворяне и бюргеры

  Кавалер ордена Святого Владимира

  Манеж и лошадей сменил рынок

  Башня Врангеля

  Изумруд, Рубин, Алмаз и Жемчуг

  Казарма «Кронпринц»

  Скорее жив, чем мёртв

  «Окопный коктейль»

  «Танковый шоколад»

  «А ля гер ком а ля гер»

Кёнигсберг вдовы Клико

  Пили даже монахини

  Кот Мурр и Бегемот

  «Сажа с водой»

  Тазик «оливье»

  «Дон Кихот» и… клопы

  «Пирога из 4-х досок»

  «Блютгерихт № 7»

  Сто граммов водки и банка крабов

  «Чёрный капитан» и… «Оболтус»

Нижнее бельё Кёнигсберга

  «Срамной капсюль»

  Штаны с начинкой

  Для пущего «гламура»

  Напяливать на себя что попало

  Удовлетворять вкусы русских дам

  Чулки, трико и помпадуры

  Без бёдер и груди

  Мундиры «от HUGO BOSS»

  Немецкие ботинки и платье из матраса

Страсти по «Вампиру»

  Женские роли играли мужчины

  Королевский подарок

  «Шоколадный» баритон

  Вагнер бежал от кредиторов

  Лазарет на сцене

  Фугаска в партере

  Хулиганы и актриса

  Жена адмирала

  Пограничная Мельпомена

«Не желаете ли взглянуть на труп?»

  «Герр Штумпе, вас опять била жена?»

  Женщины пьют пиво

  Горячий шоколад

  Маргарин и шнапс

  Кофе «из ведра»

«Старые русские» в Кёнигсберге

  Днём с диванами, ночью с постелями

  «Hotel Monopol»

  Торговый дом братьев Зиберт

  «Дешёвые воскресенья»

  Уничтожение кофе и сладких пирожков

  «Луизентеатр»

  Ипподром на Каролиненхоф

  Подлечить нервы

В Кёнигсберг… по малой нужде

  Всё разрушено — но всё в цветах

  На месте колодца

  Для людей и животных

  «Ева Бруннен»

  Прямо на головы прохожих

  Из-за кошачьих концертов

  Бесплатные уборные

  Скот на паркете

  Они умирали от голода

Кёнигсберг и республика

  Польский коридор

  «Ганс, ешь бифштекс…»

  «Помните о Версале»

  Потому что деньги не крали!

  Ярмарка

  Иерусалим

  Против Гитлера

Рыбный день в Кёнигсберге

  «Озёрная скотина»

  «Рыбий пастух»

  Чёрная свинья

  Ершовый суп

  «Немецкое море»

  Угри выползали прямо на берег

  Водка с крабами

  «Братская могила»

Куклы вместо Иисуса Христа

  Палестра Альбертина

  Кирха памяти королевы Луизы

  Капелла Святого Адальберта

  Кирха Святого Семейства

  Кирху Лютера взорвали в 1976-м

  Город-призрак

Барабанная площадь Кёнигсберга

  Посреди болота

  Шведы грозили сжечь город…

  Сущее проклятие

  Погост для бедных

  Собака-сержант

  Многоэтажные «комоды»

Три павших Кёнигсберга

  Крейсер-разведчик

  Щит с гербом города

  Против англичан

  Остров Мафия

  В дельте реки Руфиджи

  Первый радар

  Эпидемия гриппа

  Пожар на борту

  Крутое пике

  Проклятие пруссов

Как уничтожали Королевский замок

  От герцога — до императора

  Повешен за растрату

  «Боже, не оставь нас своей милостью»

  Два миллиарда штук кирпича

  Гнилой зуб

  «Замок должен быть спасён!»

  «Это будет варварством»

  Пособники «реваншистов»

  Разнести на молекулы

  «Двойная колода»

Стеклянный Кёнигсберг

  Сын столяра

  Господин над машинами

  Haus der Technik

  «Мученик партии»

  Штадтхаус на Ганзаринг, 3/7

  Аэропорт Девау

  Родиться в «Парк-отеле»

  Бетховенштрассе

  Кинотеатр «Дойче-Театриз»

  Битва за Берлин

  Архитекторы стали лакеями

  Кёнигсберг на открытках Игоря Рудникова

Муниципальное учреждение культуры

  Музей «Фридландские ворота» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg