«Сталин или русские. Русский вопрос в сталинском СССР»

Сталин или русские. Русский вопрос в сталинском СССР (fb2) - Сталин или русские. Русский вопрос в сталинском СССР 1546K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Константинович Рязанов

Сергей Константинович Рязанов Сталин или русские Русский вопрос в сталинском СССР

Памяти Игоря Витальевича Жадана

В Египте новый царь… сказал… вот, народ сынов Израилевых многочислен и сильнее нас; перехитрим же его, чтобы он не размножался; иначе… выйдет из земли нашей. И поставили над ним начальников работ, чтобы изнуряли его тяжкими работами. И он построил фараону Пифом и Раамсес, города для запасов. Но чем более изнуряли его, тем более он умножался и тем более возрастал, так что опасались сынов Израилевых. И потому египтяне с жестокостью принуждали сынов Израилевых к работам и делали жизнь их горькою…

Исход, 1: 8—14

© С.К. Рязанов, 2018

© РИА «Новости», фото, 2018

© «Центрполиграф», 2018

* * *

Перво-наперво

«Русская земля принадлежит русским, одним русским, и есть земля Русская… Хозяин земли Русской – есть один лишь русский (великорус, малорус, белорус – это все одно)».

Автор этих слов – не главарь общества «Память» или РНЕ, не погромщик и не скинхед, не участник белоэмигрантского движения русских фашистов, не эпатажный В. Жириновский. Автор этих слов – Федор Михайлович Достоевский, которого одни (Д. Рогозин) называют «учителем нации» и к которому другие (А. Чубайс) испытывают «почти физическую ненависть». Писатель был человек трудной судьбы и тяжелого характера, болел игроманией и эпилепсией, но глупцом не был точно.

Вспомним другое мнение: «Тот, кто говорит: «Россия – для русских», – знаете, трудно удержаться, чтобы не давать характеристики этим людям, – это либо непорядочные люди, которые не понимают, что говорят, и тогда они просто придурки, либо провокаторы, потому что Россия – многонациональная страна». Не будем загадывать загадки – высказывание принадлежит президенту В. Путину.

Кому-то захочется ткнуть Путину Достоевским, кому-то, наоборот, – ткнуть Достоевскому Путиным, но то и другое не имеет смысла. Их слова сказаны не только в разных эпохах, но и в разных странах – в разных Россиях. Одной из них и во сне не могло привидеться, что на месте Терской области возникнут Чеченская и Ингушская Республики, а на месте Казанской и Уфимской губерний – Татарстан и Башкортостан. Другая (современная) Россия не может помыслить обратное. Хотя бы потому, что «рыбка плывет – назад не отдает». Мы с детского сада знаем: дареное не забирают. Нельзя вручить народности национальный суверенитет, а затем отнять его. Первое едва ли воспримут как щедрость, но второе всегда расценят как посягательство.

Итак, есть два государства. Рубеж между ними проходит не по территории, а во времени. Одно из них – русская Россия – существует лишь в памяти и в чьих-то мечтаниях. Другое – многонациональная Россия – является нашим настоящим и, по-видимому, нашим будущим.

Граница двух Россий проведена четко и основательно. Имя ей – 1917 год.

Предисловие Опять Сталин

Ни об одной другой личности нашей истории не спорят так много и ожесточенно. Как будто он не личность истории, а участник ближайших президентских выборов.

Спорят о Горбачеве и о Ельцине, но они «перестраивали» или «разрушали» сделанное Сталиным. Спорят о Николае II и о Ленине, но опять же, как правило, оценивают их в свете последующей – сталинской – эпохи. Спорят о Петре Великом и об Иване Грозном, но эти темы не обнаруживают общественного раскола.

Сегодня трудно себе представить, что Россия в массе своей когда-нибудь придет к согласию по поводу Сталина. Власть заметно смягчилась в отношении к нему: «десятые» годы ознаменовались новыми бюстами генсека, которые устанавливаются по инициативе КПРФ с позволения государства (если, конечно, у системной оппозиции бывают свои, независимые от государства, инициативы). Постсоветский памятник Сталину в полный рост пока только один – на частной территории, в поселке Республики Марий Эл.

«Чем особенно так отличается Кромвель от Сталина, можете мне сказать? – ответил в 2013 году В. Путин на вопрос о чьих-то предложениях установить памятник. – Да ничем. С точки зрения либерального спектра нашего политического истеблишмента, он [Кромвель] такой же кровавый диктатор. И очень коварный был мужик, надо сказать. В истории Великобритании сыграл такую, неоднозначную роль. Ему памятник стоит – никто его не сносит. Дело ведь не вот в этих символах, дело в том, что мы должны с уважением относиться к каждому периоду своей истории… Но, правда, Кромвель когда там жил, а у нас это все очень остро, поэтому… надо относиться бережно к каждому периоду нашей истории, но лучше, конечно, не будоражить и не взрывать наш мозг какими-то преждевременными действиями, которые бы раскалывали общество». Преждевременными? Это не оговорка? По прошествии времени государство само установит Сталина? Когда? Как скоро пройдет «острота»? Через четыреста лет (Кромвель правил четыре века назад) или еще при нынешнем президенте?

Были и другие высказывания первого лица о Сталине. «Невозможно ставить на одну доску нацизм и сталинизм… При всем уродстве сталинского режима, при всех репрессиях, при всех ссылках целых народов все-таки цели уничтожения никогда сталинский режим перед собой не ставил», – заявил Путин в 2015 году. А в 2009-м он высказался о сталинизме весьма развернуто: «Нельзя, на мой взгляд, давать оценки в целом. Очевидно, что с 1924-го по 1953 год страна – а страной руководил тогда Сталин – изменилась коренным образом. Она из аграрной превратилась в индустриальную. Правда, крестьянства не осталось. Мы все прекрасно помним проблемы, особенно в завершающий период, с сельским хозяйством, очереди за продуктами питания и так далее. На село это не имело никакого позитивного влияния – все, что происходило в этой сфере. Но индустриализация действительно состоялась. Мы выиграли Великую Отечественную войну. И кто бы и что бы ни говорил, победа была достигнута. Даже если мы будем возвращаться к потерям – знаете, никто не может сейчас бросить камень в тех, кто организовывал и стоял во главе этой победы, потому что, если бы мы проиграли эту войну, последствия для нашей страны были бы гораздо более катастрофическими, даже трудно себе представить. Но весь тот позитив, который, безусловно, был, тем не менее достигнут был неприемлемой ценой. Репрессии тем не менее имели место быть – это факт. От них пострадали миллионы наших сограждан… В этот период мы столкнулись не просто с культом личности, а с массовыми преступлениями против собственного народа».

«Но», «правда», «тем не менее»… Замкнутая диалектическая цепочка, в которой каждое звено служит контраргументом предыдущему. «Нельзя давать оценки в целом». Путин точнейшим образом отразил общественную дискуссию о Сталине – нет общего вывода, нет консенсуса.

И несмотря на это, в первый же год своего президентства Путин вернул гимн, утвержденный Сталиным и воспевший его в редакции 1943 года («Нас вырастил Сталин, на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил»). В обоснование приводились соцопросы, в ходе которых за советскую музыку было получено более всего голосов. Журналист А. Минкин тогда справедливо заметил, что если бы вопрос ставился иначе – не «за какой вы гимн?», а «против какого вы гимна?» – то на основании такого соцопроса утвердить советский гимн не удалось бы, поскольку и в этом случае он набрал бы больше всего голосов, на сей раз отрицательных. Не было ли это решение президента, говоря его же словами, тем самым «действием, раскалывающим общество»? Разделяй и властвуй? Или, напротив, это попытка помирить население в добровольно-принудительном порядке? У противников советской власти есть триколор и герб, похожий на дореволюционный, – так пусть ее сторонникам принадлежит гимн. Учитесь, дескать, сосуществовать, терпеть друг друга.

Но даже если бы Путин не совершал реверансов в сторону сталинистов, то консенсуса в российском политическом истеблишменте конечно же не было бы, как не было его при Ельцине. Пока одни вспоминают жертв репрессий, другие возлагают цветы на сталинскую могилу. КПРФ, вторая по численности членов и депутатов партия после «Единой России», наряду с ленинским портретом сопровождает свою агитацию и портретом Сталина, как будто XX съезд компартии с разоблачением культа личности – недоразумение. Возможно, делается это не для популярности, а ровно наоборот (за программу КПРФ без красной символики проголосовало бы куда больше избирателей, а отнимать много голосов у ЕР не положено, к тому же удобно быть меньшинством в Госдуме и ни за что не отвечать). Но электорат у коммунистов гарантированный. Если раньше многие говорили, что КПРФ уйдет с политического небосклона вместе со старшим поколением, то теперь мы видим: в новом поколении, поскольку оно вообще не застало советской эпохи, находятся те, кто идеализирует ушедшие времена с невиданной силой. Молодой человек, склонивший колено и голову перед могильным памятником Сталину, – это, надо признать, зрелище.

«Красный император», он же «кровавый царь Ирод», он же «отец народов», он же «стальной генсек» – главный герой массовой историко-политической литературы. Причем авторы-сталинисты обычно демонстрируют куда большую образность пера, чем их оппоненты. Фантазия последних вращается обычно вокруг «гения зла», «тиранства», «палачества». То ли дело – апологетика! «Творец Победы», «Путин, учись у Сталина», «Боже, Сталина храни!», «Царь СССР Иосиф Великий»…

Соитие сталинской эстетики с православно-монархической – особый феномен. Оно может приобретать самые причудливые образы: орел в колосьях, или советский герб, где вместо молота крест, или царский герб, где вместо скипетра и державы серп и молот. Но ведь то же соитие мы видим и в государственной символике. Коронованный орел соседствует с музыкой Александрова, а флаг дореволюционной России и Белой гвардии – с красноармейскими звездами на знамени Вооруженных Сил РФ. Кто-то называет такое смешение шизофреническим (кстати, некоторые психиатры считают «сочетание несочетаемого» не только следствием, но и причиной шизофрении – к вопросу о новых российских поколениях). А кто-то видит в этом преодоление Гражданской войны, «историческое примирение красных и белых».

Доктор философских наук, социолог, историк, любитель дореволюционной России И. Чубайс (приходится старшим братом всевиноватому приватизатору и не общается с ним из-за его политической деятельности) уверен, что консенсус по поводу советской власти и личности Сталина невозможен, а возможно лишь преобладание одной точки зрения над другой. В том, чтобы его антисталинская точка зрения возобладала в России, он видит смысл всей своей деятельности.

Когда у меня родилась дочь, я задумался: как рассказать ей, когда она подрастет, о XX веке в русской истории? Как, не пряча от нее никаких мнений, уберечь ее от этой постсоветской разорванности? Мне далеко до научных степеней и эрудиции И. Чубайса, но я осмелюсь – нет, не возразить, – только усомниться в его словах. А вдруг – если в дискуссии правильно выбрать точку отсчета, систему ценностей, почву под ногами – консенсус все-таки возможен?

Как почву для примирения «красных» и «белых» вокруг Сталина нам предлагают русскую тему, русскую идею. Я хочу конкретизировать ее как русский вопрос, вопрос о русском народе. Именно народ – а не личность и не государство – является субъектом национальной истории. Как и личности, государства рождаются и умирают. На наших глазах не стало Советского Союза, как ранее не стало Российской империи. И если между Российской империей и Московией была территориально-правовая преемственность, то между Московией и Киевской Русью ее не было, однако сохранялась преемственность национальная. Мы в равной степени ведем свою историю от Киева и Москвы по той причине, что в обоих случаях речь идет о русском народе.

Еврейские и кавказские, украинские и белорусские, татарские и башкирские историки ставят вопрос о положении своих народов в России на том или ином этапе ее развития, рассматривая этнос отдельно от страны. Я исхожу из допущения, что интересы государствообразующего этноса также могут не всегда совпадать с интересами государства. Один знакомый в споре со мной расценил такой подход как нечто среднее между либерализмом и государственничеством. Меня устраивает такая трактовка, особенно если назвать эту середину золотой.

Сталинисты в спорах всегда позиционируют себя патриотами, а либералы против этого не очень-то возражают, частенько считая патриотизм чем-то ненужным или даже вредным. Попробуем разобраться, насколько в реальности совместимы сталинизм и русский патриотизм.

Глава 1 Страна умерла, да здравствует страна!

Загадка: «Следует за февралем, но не март». Вопрос на засыпку, правда?

Существует байка, что большевики подумывали установить памятник Достоевскому и написать на нем: «Федору Михайловичу Достоевскому от благодарных бесов». Писатель в «Бесах» предрек не только переворот в государстве и в морали, кровавый хаос, многомиллионные жертвы. Там есть еще одно пророчество – метафорическое, иносказательное.

Главный бес в романе, лидер революционной социалистической ячейки, приходится сыном беспечному и прекраснодушно-оппозиционному либералу, ужаснувшемуся тому, каким стал его отпрыск. Так же случилось и в 1917 году: Октябрь стал порождением Февраля, либеральные зазывалы которого ахнули от последствий, да было поздно. Вырыли для империи яму – и сами же угодили в нее.

В конце февраля в Петрограде вспыхнули рабочие и солдатские вооруженные восстания, вызванные тяготами военного времени (в столицу несколько дней не доставляли хлеб[1]) и кое-как оседланные либерально-оппозиционной частью Госдумы. «Хозяин земли Русской» находился далеко от столицы – возвращался из ставки на поезде (в ходе переписи 1897 года Николай II именно так указал род занятий: «хозяин земли Русской», а не «российской» или «многонациональной»). После столкновений государственных сил с восставшими генерал М. Алексеев, руководивший армией, телеграфировал всем главнокомандующим фронтами, что восстание слишком многочисленно и отчаянно, поэтому единственный выход – отречение царя. Главкомы направили Николаю телеграммы с соответствующей просьбой – отречься. Следующий ход был за ним.

Текст, который впоследствии опубликовали как манифест царя об отречении, представляет собой телеграмму императора в ставку, подписанную карандашом. Т. Миронова, доктор наук (правда, не исторических, а филологических), в книге «Из-под лжи» пишет, что эта карандашная подпись была единственной в жизни Николая и не имела юридической силы. Автор уверяет (возможно, и себя тоже), что царь в действительности не отрекался от престола – его телеграмма содержала скрытый призыв к армии защитить своего императора. Скрытый, потому что открытый призыв генерал-«изменник» Алексеев по армии не разослал бы. Но, как бы то ни было, от имени лишь двух генералов – Х. Нахичеванского и Ф. Келлера – пришли ответы с выражением преданности и готовности подавлять мятеж. В целом армия встретила отречение спокойно. Кто-то объясняет это нежеланием вести гражданскую войну, тем более во время войны с внешним противником. Однако впоследствии все равно пришлось…

«Я до сих пор, почти тридцать лет спустя, с поразительной степенью точности помню первые революционные дни в Петербурге… В городе, переполненном проституцией и революцией, электрической искрой пробежала телефонная молва: на Петербургской стороне началась революция, – писал белоэмигрант И. Солоневич. – К вечеру улицы были в полном распоряжении зловещих людей. Петербургские трущобы, пославшие на Невский проспект свою «красу и гордость», постепенно завоевывали столицу… Каждый из нас предполагал, что он – в единственном числе, что зловещие люди являются каким-то организованным отрядом революции… Как это мы, взрослые люди России, тридцать миллионов взрослых мужчин, могли допустить до этого?..»[2] В точности «Тараканище» Чуковского: «И не стыдно вам? Не обидно вам? Вы – зубастые, вы – клыкастые, а малявочке поклонилися, а козявочке покорилися…»

А. Солженицын так размышлял о природе Февраля: «Революции можно классифицировать: по главным движущим силам их, – и тогда Февральскую революцию надо признать российской, даже точнее – русской; если же судить по тому, как это принято у материалистических социологов, – кто больше всего, или быстрей всего, или прочнее всего, надолго выиграл от революции, – то можно было бы ее назвать иначе (еврейской? но тогда – и немецкой? Вильгельм на первых порах вполне выиграл)»[3].

Как-то на одном из политических ток-шоу В. Жириновский схлестнулся с дамой из КПРФ (приношу извинения читателю и в особенности даме из КПРФ за то, что не запомнил ее имя-фамилию). В ответ на его нападки она бросила: «Если бы не коммунисты, этот «сын юриста» никогда бы не выбрался из-за черты оседлости!» Должен возразить ей. Не к лицу коммунистам присваивать себе чужие подвиги.

20 марта, через 18 дней после краха монархии, февралистское Временное правительство «приняло постановление, подготовленное министром юстиции А. Керенским при участии членов политического бюро при еврейских депутатах IV Государственной думы… Этим законодательным актом (опубликован 22 марта) отменялись все «ограничения в правах российских граждан, обусловленные принадлежностью к тому или иному вероисповеданию, вероучению или национальности»… По просьбе политического бюро [при еврейских депутатах] евреи в постановлении не упоминались»[4]. «Это был, по существу, первый крупный законодательный акт Временного правительства»[5], – подчеркивает Солженицын. И отмечает, что «объявление еврейского равноправия не вызвало ни одного погрома»[6] (вопреки стереотипам об «антисемитской России»).

Февралистский министр иностранных дел П. Милюков, лидер либеральной Конституционно-демократической партии, заявил на еврейском митинге: «Смыто наконец позорное пятно с России, которая сможет теперь смело вступить в ряды цивилизованных народов»[7].

Журналист М. Ремизов на телеканале «Культура» сказал, что «Советский Союз стал первым в мире государством, применявшим масштабные практики позитивной дискриминации, то есть дискриминации в интересах национальных меньшинств»[8]. Да, масштабные практики СССР применил первым, но вообще к таковым прибегли уже февралисты. Все студенты иудейского вероисповедания подлежали зачислению командирами частей в учебный батальон для дальнейшего произведения в офицеры. А все еврейские помощники присяжных поверенных – зачислению в присяжную адвокатуру. Просто на основании национальности и вероисповедания.

Победив притеснения (и «притеснения»), всякая революция начинает борьбу с притеснителями (и «притеснителями»). Казалось бы, сложнейшая ситуация в стране, дел невпроворот, однако Временное правительство находит время на это. Оно создает Чрезвычайную следственную комиссию (стало быть, права на знаменитый революционный бренд «ЧК» принадлежат не большевикам, а февралистам). Наряду с царскими министрами в крепостные камеры комиссия заключает национально-ориентированных политиков-общественников – в их числе доктор А. Дубровин, лидер Союза русского народа, и В. Орлов, лидер Отечественного патриотического союза. Получив заверения этих лидеров в лояльности, их отпускают.

Тем временем влияние февралистов таяло на глазах. Двоевластие, после краха монархии установившееся между Временным правительством, назначенным Госдумой, и самоназначенным леворадикальным Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов («рачьих и собачьих», говорили про них недоброжелатели), – это двоевластие все больше становилось для февралистов безвластием, политической импотенцией, тогда как Петросовет и, в частности, большевики набирали силу. «…Власть валялась на улице на глазах у пьяных бичей, а орел походил на курицу, а страна была просто ничьей…» (Ю. Шевчук).

В октябре Военно-революционный комитет Петросовета, состоящий из левых эсеров, анархистов и конечно же большевиков, поставил в недолгой истории февралистского правительства жирную точку. «Штурм» Зимнего, центральный эпизод мифологии Октября, явил собой довольно жалкое зрелище. Дворец охраняли примерно 200 ударниц женского батальона смерти, две-три роты юнкеров и 40 инвалидов Георгиевских кавалеров с капитаном на протезах во главе[9]. Зато разграбление дворца было поистине триумфальным…

Не могу не вспомнить здесь анекдот:

«50-е годы, советский трамвай.

– Эй, я тебя знаю! Мы с тобой сорок лет назад Зимний брали! Ты еще на лестнице в пальто запутался!

– Точно! Как ты меня узнал?!

– По пальто и узнал».

Впрочем, смешного мало.

Кстати, роль Сталина в Октябрьской революции остается спорной. За десять дней до нее большевики сформировали военно-революционный центр, куда вместе со Сталиным вошли Свердлов, Дзержинский, Урицкий и Бубнов. Этот ВРЦ влился в вышеупомянутый военно-революционный комитет, которому предстояло совершить Октябрьский переворот. Впоследствии – с упрочением сталинизма – ВРЦ рассматривался как движущая сила революции, поскольку в нем был Сталин и не было Троцкого, главного соперника в борьбе за власть. Забавно, что ранее, в первую годовщину Октября, Сталин утверждал другое: «Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством Троцкого»[10].

С. Шрамко пишет: «…К захвату власти в Петрограде выдуманный Сталиным Военно-революционный центр отношения не имел, все члены ВРЦ в ходе переворота играли не генеральские, а технические роли, выполняя отдельные поручения Петроградского ВРК»[11]. То же самое у С. Липницкого: ВРЦ «вошел в состав Петроградского ВРК и никаких самостоятельных решений или действий по подготовке восстания и руководства им не принимал»[12]. И у Д. Волкогонова: «Сталин в событиях этих дней просто затерялся. Он занимался исполнением текущих поручений Ленина, передавал циркулярные распоряжения в комитеты, принимал участие в подготовке материалов для печати. Ни в одном, касающемся этих исторических дней и ночей архивном документе, с которыми мне удалось ознакомиться, его имя не упоминается… Сталин в дни революционного апогея ничем не «руководил», ничто не «направлял» и никого не «инструктировал», а лишь исполнял текущие поручения Ленина, решения ВРК при Петроградском Совете»[13]. В свою очередь, защитники тезиса о руководящей революционной роли Сталина указывают на VI съезд большевиков в августе 1917 года, где было решено разогнать Временное правительство: именно Сталин в отсутствие Ленина сделал с его одобрения два основных доклада – «О политической деятельности ЦК» и «О текущем моменте», которые легли в основу резолюции съезда.

Солженицын не дает оценки Октябрю по тем двум критериям, по которым он оценил Февраль (кто сделал революцию и кто от нее выиграл). Возможно, не дает затем, чтобы не звучать слишком в лоб. Отталкиваясь от его исследования, Октябрьскую революцию остается признать русско-еврейской по первому критерию, а по второму – значительно еврейской в начальный период и никак не русской, даже антирусской.

Подавляющее большинство тех, кто в дореволюционной России значился в общественно-политических организациях русской национально-патриотической направленности, были расстреляны, хотя и не участвовали в активной борьбе с большевистской властью (в том числе доктор Дубровин). Да кто только не попал под этот кроваво-красный каток – люди самых разных взглядов и национальностей, в том числе союзники большевиков по Октябрьской революции – эсеры – и прочие леваки. При этом Солженицын подчеркивает: «…Если бы можно было сейчас восстановить, начиная с сентября 1918 года, именные списки расстрелянных и утопленных в первые годы советской власти и свести их в статистические таблицы – мы были бы поражены, насколько в этих таблицах Революция не проявила бы своего интернационального характера – но антиславянский (как, впрочем, и грезили Маркс с Энгельсом)»[14].

Действительно, Маркс с Энгельсом замечены в антиславянских высказываниях. Маркс писал об «этой варварской расе»: «Славянские варвары – природные контрреволюционеры», «особенные враги демократии». Энгельс вторил: необходима «безжалостная борьба не на жизнь, а на смерть с изменническим, предательским по отношению к революции славянством… истребительная война и безудержный террор»; «кровавой местью отплатит славянским варварам всеобщая война»; она «сотрет с лица земли не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы, – и это также будет прогрессом!»[15]

В 1924 году, уже после смерти Ленина, вышел в свет сборник его статей «О еврейском вопросе в России» под псевдонимом «Николай Ленин» (один из прижизненных псевдонимов Ильича). Предисловие к сборнику написано С. Диманштейном, возглавлявшим Еврейский комиссариат при советском Наркомате национальностей под руководством Сталина. Диманштейн пересказывает слова Ленина из личной беседы: «Большую службу революции сослужил также тот факт, что из-за войны значительное количество еврейской средней интеллигенции оказалось в русских городах. Они сорвали тот генеральный саботаж, с которым мы встретились сразу после Октябрьской революции и который был нам крайне опасен. Еврейские элементы, хотя далеко не все, саботировали этот саботаж и этим выручили революцию в трудный момент… Ленин… признал нецелесообразным особенно выделять этот момент в прессе по целому ряду причин, по подчеркнул, что овладеть государственным аппаратом и значительно его видоизменить нам удалось только благодаря этому резерву грамотных и более или менее толковых, трезвых новых чиновников»[16]. Иными словами, евреи стали для советской власти тем, чем были немцы для Петра I, – таким элементом, который не связан с народом и его традициями, а потому готов привносить в жизнь радикальные новшества.

Согласно исследованиям историков Российского еврейского конгресса, Ленин ни разу не проявил осведомленности о национальности своего деда по материнской линии – Александра Дмитриевича Бланка, который до крещения звался Израилем (Срулем) Мойшевичем Бланком (такую осведомленность проявила сестра Ленина, Анна, в письме к Сталину в 1932 году). Тем не менее вождь пролетариата был о евреях весьма высокого мнения. Когда М. Горький поинтересовался, жалеет ли он людей, тот ответил: «Умных – жалею. Умников мало у нас. Мы – народ по преимуществу талантливый, но ленивого ума. Русский умник почти всегда еврей или человек с примесью еврейской крови»[17]. (Последняя фраза присутствует только в первой редакции очерка Горького «В.И. Ленин».)

Немудрено, что в июле 1918-го Ленин издал специальный декрет: «…Принять решительные меры к пресечению антисемитского движения. Погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона…»[18]. Рассуждать о национальном составе Советов – это погромная агитация? Грабь награбленное, громи погромщиков…

Д. Пасманик, считая евреев-большевиков отщепенцами от еврейского народа, писал: «Нет сомнений, еврейские отщепенцы далеко перешли за процентную норму… и заняли слишком много места среди большевистских комиссаров»[19]. А вот наблюдение И. Бикермана в 1920-х годах: «Раньше евреям власть вовсе не была доступна, а теперь доступна больше, чем кому-нибудь другому»[20]. К 1930 году в местечках осталось менее одной пятой всех советских евреев[21], и М. Агурский отмечал, что массовое переселение евреев из местечек в крупные города затронуло «коренные интересы русского населения»[22].

В то же время многие евреи не захотели войти в советскую власть – приват-доценты, знаменитые врачи и конечно же раввины (основной атеистический удар большевизма пришелся на православие, но иудаизм тоже сильно пострадал). Есть примеры организованного выступления евреев против большевизма. Например, во время юнкерского антибольшевистского восстания погибло более 50 юнкеров-евреев[23]. А еврейская буржуазия Ростова-на-Дону собрала 800 тыс. рублей для снаряжения ненавистных евреям казаков-погромщиков, которые должны были бороться с большевизмом. Ее представитель сказал: «Лучше спасти Россию с казаками, чем погубить ее с большевиками»[24].

Адольф Шаевич, глава Конгресса еврейских религиозных организаций и объединений в России (проще говоря, главный раввин России, по одной из двух версий), сказал мне: «Если бы я был русским, то набил бы антисемитам морду за унижение русского народа. Евреи споили, евреи ограбили… В таком случае что из себя русские представляют? Сто тысяч евреев против ста миллионов русских – это смех какой-то». Но в той же беседе он предположил: «Вполне возможно, что, если бы не черта оседлости, Октябрь бы не случился»[25].

Солженицын: «Во время первой Французской революции на территории однонациональной Франции, кроме короткого вторжения враждебных войск, никакие иностранцы не действовали, – та революция и все ее ужасы так и были от начала до конца национальными. В нашей революции – еще отдельную страшную печать наложило это многонациональное беснование: обильное участие красных латышей (российских подданных), да бывших немецко-австрийских военнопленных, еще сведенных целыми полками, как мадьяры, и даже немалого числа китайцев. Конечно, главную боевую массу красных составляли русские же – одни загнанные террором расстрельных мобилизаций, другие в обезумевшей вере, что завоевывают себе счастливое будущее. И в этой пест роте никак не теряются евреи, тоже российские подданные»[26] (подчеркнем это: главная боевая масса красных – русские). И еще: «Нам, в общем, правильно бросают: да как бы мог 170-миллионный народ быть затолкан в большевизм малым еврейским меньшинством? Да, верно: в 1917 году мы свою судьбу сварганили сами, своей дурной головой – начиная и с февраля и включая октябрь-декабрь»[27].

Чтобы поставить логическую точку в вопросе русско-еврейских отношений, порекомендую свою статью «Еврейство, которое мы потеряли»[28], где перечислено немало выдающихся еврейских мозгов, чей отъезд из России стал для нее ущербом. А еще замечу, что еврейский вопрос в нашей стране давно утратил злободневную актуальность. В 1990-х годах с ужасом говорили о еврейских олигархах, и где они теперь? Несговорчивых выдавили из страны, остальных подвинули на задний план, а на передний вышли русаки-силовики. И что? В стране по-прежнему социальная несправедливость – и на евреев ее уже не спишешь, хотя кто-то умудряется. Красиво выразился Э. Лимонов: «Русский антисемитизм – на самом деле есть бескрайнее восхищение перед могучим, затмевающим солнце всемогущим Еврееем» (так у автора. – С. Р.)[29].

Теперь я могу наконец подойти вплотную к нашему главному герою.

Глава 2 В начале госслужбы

В новорожденной Советской России Сталин по личной протекции Ленина начал карьеру с поста наркома (в переводе с советского новояза – министра) по делам национальностей. И правда, отец народов!

Его подчиненными стали: малоросс И. Товстуха, поляк С. Пестковский, еврей И. Кулик и то ли белорус, то ли малоросс Ф. Сова-Степняк. В коллегию Наркомнаца вошли: тот же Пестковский, латыш О. Карклин, азербайджанцы Н. Нариманов и М. Гусейнов и евреи М. Павлович, С. Диманштейн, Г. Бройдо и А. Каменский. При этом из 875 работников Наркомнаца русскими были 521 человек (данные на 1 сентября 1921 года)[30]. «В составе Наркомнаца работали национальные комиссариаты (нацкомы) и национальные отделы. В конце 1918 г. действовали 11 нацкомов – польский, литовский, мусульманский, еврейский, армянский, белорусский, немцев Поволжья, горцев Кавказа, грузинский, латышский, чехословацкий; 8 отделов – киргизский, марийский, народов Сибири, украинский, эстонский, вотякский, чувашский, народов Поволжья»[31]. Не перечитывайте – русского органа в этом перечне нет.

Сталин возглавлял Наркомнац до упразднения ведомства в 1924 году, и его назначение на эту должность неслучайно. Поставить наркомом национальностей русского человека было невозможно, поскольку русский народ рассматривался как держиморда (определение Ленина), как угнетатель нацменьшинств. Назначить еврея – было бы неделикатно по отношению к другим нацменам, учитывая количество евреев в партии и в той же коллегии Наркомнаца. К тому же нарком-еврей мог поддаться влиянию той части евреев-революционеров, что стояла горой за еврейскую национальную особость. Кроме того, Сталин считался специалистом в области межэтнических отношений, поскольку в 1913 году написал статью «Марксизм и национальный вопрос».

Обнаружить логику в этой статье Сталина – дело непростое. С одной стороны, он говорит о наличии национального государства у англичан и отсутствии такового у подчиненных им ирландцев, с другой – не признает наличия национального государства у русских, хотя англичане и русские в тот момент находились в одинаковом положении, то есть стояли в главе своих империй.

С одной стороны, Сталин спорит с союзниками из еврейской национально-коммунистической партии Бунд и утверждает, что замыкание в национальной «скорлупе» вредит всякой нации и в особенности ее пролетариату, отвлекая от классовой борьбы, а потому бундовская идея внетерриториальной национально-культурной автономии внутри государства – зло. С другой стороны, Сталин поощряет самоопределение наций вплоть до отделения.

С одной стороны, он говорит, что полная демократизация страны сама собой решит проблему угнетенных нацменов. С другой – зовет к учреждению национальных автономий (Польша, Литва, Украина).

Абсолютно ясно из этой статьи следующее. Русские угнетают национальные меньшинства. Целостность России не представляет никакой ценности (решение национального вопроса не должно «втискивать нации в прокрустово ложе целости государства»). Есть интересы пролетариата, а общенациональные русские интересы – категория призрачная («права наций могут выражать интересы любого класса – буржуазии, аристократии, духовенства и т. д., смотря по силе и влиянию этих классов»). Избавить мир от войн между народами можно лишь классовой борьбой, читай – другими войнами, гражданскими. Нация у Сталина определяется «общностью языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры», – про общность происхождения ничего не сказано. Евреи, например, нация «бумажная», потому что в разных странах они говорят на разных языках. Русскоязычных евреев, видимо, Сталин относил к русскому народу. Через тридцать пять лет после написания статьи говорящие на разных языках люди из разных стран создадут себе государство на основе своей «бумажной» этнической общности – Израиль.

«…Само собой, понятно, – написал Сталин, – что нация, как и всякое историческое явление, подлежит закону изменения, имеет свою историю, начало и конец». Конец! Вот так вот отец народов с легкой руки приговорил все народы мира, в том числе и русский народ[32].

А вот самое замечательное: «Нации имеют право устроиться по своему желанию, они имеют право сохранить любое свое национальное учреждение, и вредное, и полезное, – никто не может (не имеет права!) насильственно вмешиваться в жизнь наций». Разве большевики не планировали насильственно вмешаться в русскую жизнь? То ли Сталин считал революционный захват власти ненасильственным, то ли имел в виду лишь инонациональное вмешательство, а значит, считал большевистскую партию частью русской нации.

Сталинские тезисы хорошо ложатся в рамки ленинских догм. «Лозунг национальной культуры – есть буржуазный (а часто и черносотенно-клерикальный) обман, – писал Ленин. – Наш лозунг есть интернациональная культура демократизма и всемирного рабочего движения… Может великорусский марксист принять лозунг национальной великорусской культуры? Нет»[33]. (Великорусами или великороссами до революции часто называли тех, кого сейчас называют русскими, а русскими называли всех восточных славян – великорусов, малороссов и белорусов.) Еще из Ленина: «Целью социализма является не только уничтожение раздробленности человечества на мелкие государства и всякой обособленности наций, не только сближение наций, но и слияние их»[34]. В общем, даешь Вавилонское столпотворение, а национальная культура – это аппендикс, который нужно вырезать и выбросить на свалку истории.

Но нации сольются когда-нибудь потом, а пока они не слились, акцентировать внимание на национальности людей, согласно Ленину, очень даже необходимо. Нужно «защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ»[35]. Ленин не только делает обобщающе-ругательное утверждение (за негативно направленные слова вроде «типичный чеченский бюрократ» или «типичный еврейский банкир» тебя закономерно запишут в ксенофобы). Он объявляет подлость и насилие не отклонениями в русском народе, а истинно русскими чертами.

Главный ленинский завет в национальном вопросе звучит так: «Интернационализм со стороны угнетающей или так называемой «великой» нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически»[36]. Итак, неравенство необходимо поменять на другое неравенство – ввести дискриминацию государствообразующей нации. Данный принцип лег в основу советской, а затем и западной национальной политики и получил название «положительной дискриминации» или «положительной деятельности»[37].

Ну и увенчать эту кучу ленинско-сталинских умозрений можно заповедью из «Манифеста Коммунистической партии» Маркса и Энгельса: «Рабочие не имеют отечества».

* * *

1 ноября 1917 года Ленин и Сталин подписали Декларацию прав народов России, в которой озвучили право наций на самоопределение вплоть до отделения. Неудивительно, что Центральная рада Украины, поначалу объявившая свою республику частью России, воспользовалась этим правом и в январе 1918 года заявила о независимости.

Немногим ранее – в декабре 1917 года – большевики и левые эсеры провели в Харькове I Всеукраинский съезд Советов и провозгласили Советскую Украину. Ко II Всеукраинскому съезду Украина в основном была занята немецкими войсками, установившими в Киеве правительство гетмана Скоропадского, пришедшего на смену Раде. Ленин направил Советской Украине слова поддержки и восхищения, а Сталин, который позже будет причислен фанатами к лику собирателей земель русских, телеграфировал на Украину следующее: «Достаточно играть в правительство и республику, кажется, хватит, пора бросать игру»[38]. Советское правительство Украины отреагировало на это закономерно: «Мы должны заявить самый решительный протест против выступления наркома Сталина. Мы должны заявить, что ЦИК Советов Украины и Народный секретариат имеют источником своих действий не то или иное отношение того или иного наркома Российской Федерации, а волю трудящихся масс Украины…»[39]

Украинская Советская Республика входила в состав Российской Советской Республики и прекратила свое существование через полгода: наступали немцы с одобрения Рады. В 1919 году Советы вновь вернулись на Украину и на III Всеукраинском съезде провозгласили новую республику – УССР, которая была уже не частью России, а независимой.

В. Винниченко, один из идеологов Рады и премьер Украинской Народной Республики, существовавшей параллельно с Советской Украиной, вспоминал, что малороссы не хотели независимости и украинизации и даже «высмеивали и все украинское: язык, песню, школу, газету, украинскую книжку… это были не отдельные сценки, а всеобщее явление с одного края Украины до другого»[40]. М. Назаров со ссылкой на архивы немецкого МИДа[41] пишет: «Немцы, оккупировавшие Украину по соглашению с Центральной Радой и насаждавшие «самостийность», называли ее «искусственным государством», «народ которого не хочет отделяться от России», и признавали, как советник немецкого посольства в Москве Рицлер (04.06.1918): «Любая идея независимости Украины сейчас выглядела бы фантазией, несмотря ни на что, живучесть единой русской души огромна». И посол Мирбах писал (25.06.1918), что «постоянное отделение Украины от остальной части России должно быть признано невозможным» (Germany and the Revolution in Russia. London, 1958. P. 65–67, 131–132, 139). В переписке между собой немецкие дипломаты и канцлер считали украинцев – русскими»[42].

Тем не менее советская власть ставит своей целью обязательную украинизацию малороссов. В 1919 году Ленин приказывает: «Немедленно же должны быть приняты меры, чтобы… все служащие умели объясняться на украинском языке». А в 1920 году он отправляет Сталину телеграмму в Харьков: «Необходимо завести переводчиков во всех штабах и военных учреждениях, обязав безусловно всех принимать заявления и бумаги на украинском языке»[43].

Тогда же имела место история, которая отзывается в наши дни большой кровью.

Многие противопоставляют Сталина Хрущеву, который якобы подарил Украине Крым. Я говорю «якобы подарил» не в оправдание Хрущеву, а в осуждение. Он не мог подарить кому-либо Крым, поскольку не стоял во главе РСФСР, которой этот самый Крым принадлежал. Поэтому Крым был не «подарен Украине», а отнят у России.

Так вот, многие противопоставляют Сталина Хрущеву – Сталин, мол, не поступил бы столь недальновидно. Таким читателям будет полезно, хоть и неприятно узнать следующую историю.

Тяга Донбасса от Украины к России – не современное веяние, она обозначилась сразу же после крушения Российской империи. 12 февраля 1918-го (примерно через два месяца после возникновения Советской Украины) донбасские большевики провозгласили Донецко-Криворожскую республику (ДКР) и заявили о необходимости ее вывода из Украины с включением в состав РСФСР. Однако российские большевики на мартовском пленуме ЦК осудили обособление ДКР и высказались, как говорится, за «едину Украину». Тогда же, в марте, на территорию ДКР вступили немецкие войска. 17 февраля 1919-го, когда немцы уже ушли, Совет обороны РСФСР с Лениным во главе принял постановление: «Просить т. Сталина через Бюро ЦК провести уничтожение Кривдонбасса»[44]. И Сталин проводит, уничтожает.

История имела продолжение. В 1920 году из красноармейцев создается Украинская трудовая армия для помощи хозяйству (военный коммунизм на дворе!). Председателем совета этой трудармии назначается Сталин, в ведении которого оказываются не только хозяйственные вопросы Украины, но и политические. И он снова подавляет пророссийский донецкий сепаратизм, да еще и присоединяет к Украине земли РСФСР.

Д. Корнилов пишет: «В феврале 1920 года в Юзовке [первоначальное название Донецка] прошел съезд волостных ревкомов Юзовского района, который заявил: «Съезд настаивает на быстром экономическом и политическом слиянии Донецкой губернии [ее столица находилась в Луганске] с Советской Россией в едином ВЦИК Советов». На печатях, которые сохранились на документах того времени, отчетливо видно, что Юзовку считали частью РСФСР, а не УССР»[45].

«Сталин не стал просить военной помощи у Москвы, чтобы призвать «мятежников» к порядку, – читаем у А. Дмитриевского, – а провел операцию по всем правилам бюрократической науки, в которой был силен необычайно. 15 февраля он подписывает постановление Совета Укртрударма о создании Донецкой губернии[46] в составе Украинской ССР, которая [губерния] включала – внимание! – и западную часть Области Войска Донского [территорию РСФСР], которая никогда Малороссией не была. Но именно здесь располагались основные угольные месторождения бассейна. Это было чистым самоуправством: решение об отторжении территорий [от РСФСР] не входило в компетенцию руководства Трудармии, не было согласовано ни с Москвой, ни с Харьковом, который тогда был столицей Украины. ЦК и Совнарком, не сразу придя в себя от такой лихости Кобы [партийная кличка Сталина], 23 марта «перекройку» все же одобрили. Об украинском правительстве и говорить нечего. Основную массу населения республики составляло крестьянство, шедшее чаще всего за анархистами и эсерами. А в угольном крае преобладали рабочие, поддерживавшие большевиков. Как же не прибрать к рукам пролетариат – «могильщика буржуазии»? Сталинский произвол имел довольно серьезные последствия. Поставленное перед фактом руководство отторгнутых российских территорий отказалось подчиняться. В Таганроге парторганизация фактически завернула назад новое начальство, присланное из Харькова. Город оказался на грани волнений, украинские власти приготовились бросить воинские части на усмирение непокорных таганрожцев»[47].

«Найденные мной документы свидетельствуют, что руководству Таганрогского округа украинские власти действительно угрожали применением вооруженной силы в случае неподчинения, – отмечает исследователь Ю. Галкин. – Об этом говорится в телеграмме Таганрогской окружной конференции РКП(б), отправленной на имя Ленина 24 апреля 1920 года. В течение той весны на спорных территориях царила настоящая неразбериха: никто точно не знал, кому принадлежат эти территории. Ростовское руководство, в том числе и военное, разослало окружным властям приказ не подчиняться Луганску, который был тогда центром Донецкой губернии, Луганск требовал беспрекословного подчинения, местные власти настаивали на наведении порядка. В спор пришлось вмешаться НКВД: в телеграммах, отправленных спустя пять дней с Лубянки, ростовским, луганским и таганрогским властям предписывалось немедленно подчиниться решениям ВЦИК и Совнаркома»[48].

Лишь половина отторгнутых от РСФСР земель была возвращена республике в 1924 году, в том числе Таганрог и город Шахты (до 1921 года – Александровск-Грушевский). После этого обиженное правительство УССР скоропалительно вывезло оттуда производство и тем самым поставило районы на грань разорения.

Еще полтора десятка лет жители бывших российских территорий направляли властям просьбы о возврате земель в состав РСФСР, но тщетно. Красноречива картина в селе Авило-Успенка Ростовской области: российско-украинская граница проходит между поселением и кладбищем, где до распада СССР сельчане хоронили близких.

Говорят, история не терпит сослагательного наклонения, но неужели нельзя утверждать, что на российском Донбассе в наше время не было бы войны, как нет ее в российском Таганроге?

Возможно, без советского и личного сталинского вмешательства в ход истории не было бы в наше время и других войн – чеченских. Атаман Кавказской казачьей линии Ю. Чуреков рассказывал мне: «Генерал Ермолов понял: на присоединенный народ нельзя воздействовать армией, на него можно воздействовать только другим народом, более организованным. В 1864 году судьба войны с кавказцами, длившаяся сто лет, была вверена в руки казаков, и уже в 1867-м она прекратилась. Чего греха таить, иной казак может опуститься до того, чтобы получить взятку с русского. Но у кавказца потомственный казак не примет взятку никогда, ни при каких обстоятельствах» (АН № 397). Царское правительство оттесняло горцев, заселяя освободившиеся земли казачеством, чтобы оно регулировало местный национальный вопрос. В 1920–1921 годах большевики провели обратную политику – выселили 15 тыс. казаков и пригласили коренное население вернуться. То же самое они проделывали и в Казахстане – изгоняли русских, отдавая их земли казахам. Обратим внимание: первым народом, подвергшимся депортациям в СССР, стали русские.

С Кавказа Сталин телеграфировал: «Недавнее восстание казаков дало подходящий повод и облегчило выселение, земля поступила в распоряжение чеченцев…»[49] Заметим: повод! А через месяц он заявил: «Советская власть стремилась к тому, чтобы интересы казачества не попирались. Она не думала, товарищи казаки, отбирать у вас земли… одна часть терского казачества вероломно – иначе нельзя выразиться – восстала против наших войск в тылу… пришлось принять против них суровые меры, пришлось выселить провинившиеся станицы и заселить их чеченцами. Горцы поняли это так, что теперь можно терских казаков безнаказанно обижать, можно их грабить, отнимать скот, бесчестить женщин. Я заявляю, что, если горцы думают так, они глубоко заблуждаются»[50]. И никакой самокритики за такие последствия своей политики. Это горцы-де неправильно ее истолковали.

«Жизнь показала, что во избежание взаимных обид и кровопролитий необходимо отделить массы казаков от масс горцев»[51], – заключил Сталин в 1921 году и провозгласил Горскую Автономную Советскую Социалистическую Республику, включив в нее Терскую область и часть Кубанской, а казакам предписал выселиться по другую сторону реки Терек.

Последующими ударами по казакам – регуляторам северокавказского национального вопроса – советская власть ослабила их еще сильнее, разворошив этот взрывоопасный вопрос.

* * *

Типичным развлечением большевиков было разбрасываться территориями РСФСР внутри СССР и территориями с русским населением внутри самой РСФСР. Помните, какими словами Жорж Милославский отреагировал на подобное отношение Ивана Васильевича Бунши к Кемской волости?

В 1924-м от РСФСР для Белоруссии отщипнули без малого Витебскую и Гомельскую губернии, а также кусок Смоленской, увеличив БССР более чем вдвое. В результате восточная граница Белорусской республики почти совпала с восточной границей Великого княжества Литовского (ВКЛ) до первого раздела Речи Посполитой в 1772 году. Тем самым большевики дали белорусским националистам антирусской направленности лишнее основание рассматривать Беларусь как преемницу ВКЛ и противопоставлять ее России (западнорусско-литовское ВКЛ, напомню, объединилось с Польшей в Речь Посполитую и со временем признало польский единственным языком делопроизводства).

В этом решении большевики руководствовались переписью населения 1897, а через два года, в результате переписи 1926, подтвердилось: отнятые у РСФСР земли населяют преимущественно белорусы по самоидентификации. Вот только из этой самоидентификации не вытекало ровным счетом ничего – входить в состав БССР они не хотели. В 1924 году на XIII конференции ВКП(б) было признано, что население передаваемых территорий в массе своей против[52]. По мнению белорусского руководства, «вина» за это лежала на местных чиновниках РСФСР, которые обработали людей соответствующим образом. Оно сетовало: «…Запугали население тем, что сразу же после передачи [этой земли] Белоруссии белорусский язык повсеместно заменит собой русский. И в результате они [местные чиновники РСФСР] добились от населения [негативной] реакции»[53]. Читаешь эти рассуждения тогдашнего белорусского руководства и диву даешься. Пустяки, что люди не знают и знать не хотят белорусский язык, – все равно включим их в состав Белоруссии. Люди не имеют белорусского национального самосознания и дорожат тем, что говорят по-великорусски? Это не повод оставлять их в РСФСР, наоборот, тем более нужно передать их БССР, чтобы перевоспитать. А речь шла, на минуточку, о землях с двумя миллионами человек.

В 1926-м у РСФСР оттяпали еще кусок Гомельской губернии. В БССР на границе с РСФСР оказалось четыре района с населением 131 тыс. человек, где преобладали не просто люди с русским языком в качестве единственного или основного, но те, кто в ходе переписи называл себя русским. И это было стандартной большевистской практикой. «В состав почти всех автономных республик и областей входили пограничные районы с русским большинством, – пишет Т. Мартин. – Например, если бы при формировании национальных территорий всегда придерживались этнического принципа, то Ойротской АО пришлось бы потерять четыре из десяти своих районов, Бурят-Монгольской АССР – четыре из одиннадцати, Башкирской АССР – четыре из восьми, Татарской АССР – четыре из двенадцати, Дагестанской АССР – два из шестнадцати, Чувашской АССР – один из пяти, АССР немцев Поволжья – три из четырнадцати, Марийской АО – четыре из девяти, Вотской АО – два из трех»[54]. В ряде республик на момент их образования русские составляли большинство: в Бурят-Монгольской – 52,4 %, в Мордовской – 60,5 %, в Карельской – 63,2 %.

В Казахстан включили территории, где, по данным переписи 1926 года, в общей сложности проживало свыше миллиона (1275 тыс.) русских и почти миллион (860 тыс.) украинцев. Оренбургскую губернию, выведенную из состава Казахстана в 1928 году, я в эту статистику не включил. Не считая ее, в двух из шести губерний Казахстана (по административному делению 1923 года, когда республика называлась Киргизской Автономной ССР) казахи составляли не большинство населения, а только треть, и в одной губернии – едва-едва большинство, 54,6 %. Причем украинцев в Казахстане можно смело приплюсовать к русским. (А. Миллер отмечает: «На новых землях, часто в условиях инородческого окружения, казачья или малорусская [украинская] специфика переселенцев оказывалась менее значимой, а черты общности с великорусами [русскими] акцентировались… утверждалась общерусская идентичность»[55].)

В результате демографических процессов, депортаций и освоения целины, начатого после смерти Сталина, Казахстан к 1959 году стал союзной республикой с наименьшим процентом титульной нации. Согласно переписи 1959 года, казахами были 30 % жителей республики, а русскими – свыше 40 %. На момент распада Союза (перепись 1989 года) доля казахов составляла 39 %, доля русских – 38 %, доля украинцев – 5 %. Такое вот двунациональное государство с преобладанием славян. Притом в трех из 18 областей Казахстана русских было свыше половины, в трех – русские составляли большинство вместе с украинцами, а в одной – большинство вместе с украинцами и русскими немцами. Эти области расположены на севере Казахстана, на границе с Россией. Однако вопрос о включении их в состав России даже не поднимался – распад СССР произошел в соответствии с большевистскими границами. Спасибо большевикам и в особенности их вождям за эти пунктирные линии, по которым впоследствии разрезали русскую нацию в 1991-м.

Прозвучит парадоксально, но в этом смысле распад Советского Союза и его образование очень похожи друг на друга. Большевикам было наплевать на миллионы русских, оказавшихся за рубежом СССР, как через 70 лет Ельцину будет наплевать на миллионы русских, оказавшихся за пределами РФ. М. Назаров пишет: «До 1939 года в результате договоров, заключенных в годы гражданской войны, около 8 млн постоянного русского населения оказалось в составе других государств. Согласно переписям 1920-х годов, русскими записались в Польше 5 млн 250 тыс. (малороссийские и белорусские земли), в Румынии (Бессарабия) – 742 тыс., в Латвии (Латгалия и др.) – 231 тыс., в Эстонии – 91 тыс., в Литве – 55 тыс. человек»[56].

«Мы отдали Эстонии чисто русский кусочек, мы отдали Финляндии – Печенгу, где население этого упорно не хотело, мы не спрашивали Латгалию при передаче ее Латвии, мы отдали чисто белорусские местности Польше, – отмечал нарком иностранных дел РСФСР и СССР Г. Чичерин. – Это все связано с тем, что при нынешнем общем положении, при борьбе Советской Республики с капиталистическим окружением верховным принципом является самосохранение Советской республики как цитадели революции… Мы руководствуемся не национализмом, но интересами мировой революции»[57]. У Ленина читаем о том же: «Мы сделали ряд территориальных уступок… которые не вполне соответствовали строгому соблюдению принципа самоопределения наций… Мы делом доказали, что вопрос о границах для нас второстепенный»[58].

Эта «второстепенность» проявилась еще в обличье Брестского мира. Решение о нем было принято в большевистском ЦК семью голосами против четырех при четырех воздержавшихся. Сталин, конечно, значился в числе первых семи – до последних лет жизни Ленина он всегда брал его сторону. В чем они с Лениным разошлись, так это в вопросе о формировании единого государства. Ленин предлагал собственно Советский Союз в его известном виде, а Сталин – Российскую Федеративную Республику (РФР), в которую другие республики должны войти на правах автономий.

При сильном желании можно углядеть здесь стремление Сталина воссоздать Россию, но тогда непонятно, зачем он только что расколол ее словом и делом. Да и его последующая идеология (до 30-х годов) никак не опиралась на историческую Россию – напротив, отрицала ее.

Расхождение кажется принципиальным, но являлось ли оно таковым в практическом смысле? Оба проекта предусматривали трехуровневую систему ведомств (федеральные ведомства, филиалы федеральных ведомств на местах и республиканские ведомства). В практической национальной политике, которую затем проводил Сталин в СССР, уклона в русскую сторону не было, а значит, не было этого уклона и в его идее РФР. Очевидно, Сталин хотел максимальной централизации и, в частности, русского языка в делопроизводстве и школах республик, но ничто не помешало ему воплотить этот централизм в рамках Советского Союза. А вот что было бы с РФР в 1991 году – остается лишь гадать. Либо все было бы точно так же; либо за счет централизма удалось бы избежать распада вообще или хотя бы распада на условиях нацреспублик; либо, наоборот, вместе с Украиной, Казахстаном и прочими от страны отвалились бы Якутия, Татарстан и прочие, ведь все республики в РФР имели бы равные возможности. Вариантов масса.

Еще одно расхождение Ленина и Сталина касалось «грузинского дела» – статуса Грузии в СССР. На тот момент она наряду с Арменией и Азербайджаном входила в состав советской Закавказской Федерации, но грузинские коммунистические лидеры захотели влиться в СССР во главе отдельной грузинской республики. Предвижу здесь удивление читателя, который подумал о национальности Сталина и развил эту мысль.

Сталин грузинских лидеров не поддержал, обвинив их в «социал-национализме». За это Ленин подверг его идеологической порке: «Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела, пренебрежительно швыряется обвинением в «социал-национализме» (тогда как он сам является настоящим и истинным не только «социал-националом», но и грубым великорусским держимордой), тот грузин, в сущности, нарушает интересы пролетарской классовой солидарности, потому что ничто так не задерживает развития и упроченности пролетарской классовой солидарности, как национальная несправедливость, и ни к чему так не чутки «обиженные» националы, как к чувству равенства и к нарушению этого равенства, хотя бы даже по небрежности, хотя бы даже в виде шутки, к нарушению этого равенства своими товарищами пролетариями». Ленин даже заявил, что обрусевшие инородцы зачастую становятся самыми яростными русскими шовинистами[59]. Но, поскольку в тот момент «вождь пролетариата» был сильно болен и не имел прежнего влияния, его точка зрения не возобладала – Грузия вошла в СССР в составе Закавказской Республики и находилась в ней до ее упразднения в 1936 году.

«Сталина не устраивала та настойчивость, с которой утверждалось, что абсолютно все разновидности местного [нацменовского] национализма можно объяснить реакцией на великодержавный [русский] шовинизм. Основываясь на опыте, приобретенном в Грузии, Сталин настаивал, что грузинскому национализму тоже присуще стремление к великодержавному угнетению и эксплуатации своих национальных меньшинств – осетинского и абхазского. А потому, выступая против великорусского шовинизма, Сталин всегда критиковал, пусть и менее опасный, местный национализм… Но, по-иному расставляя акценты, Сталин последовательно поддерживал [ленинский] принцип главной опасности [речь об «опасности великорусского шовинизма]», – пишет Т. Мартин[60].

«Конечно, – сказал Сталин на XII съезде РКП(б) в 1923 году, – если бы не было великорусского шовинизма, который является наступательным, потому что он силен, потому что он и раньше был силен, и навыки угнетать и принижать у него остались, – если бы великорусского шовинизма не было то, может быть, и шовинизм местный, как ответ на шовинизм великорусский, существовал бы, так сказать, в минимальном, в миниатюрном виде, потому что в последнем счете антирусский национализм есть оборонительная форма, некоторая уродливая форма обороны против национализма великорусского, против шовинизма великорусского. Если бы этот национализм был только оборонительный, можно было бы еще не поднимать из-за него шума. Можно было бы сосредоточить всю силу своих действий и всю силу своей борьбы на шовинизме великорусском, надеясь, что коль скоро этот сильный враг будет повален, то вместе с тем будет повален и национализм антирусский, ибо он, этот национализм, повторяю, в конечном счете является реакцией на национализм великорусский, ответом на него, известной обороной. Да, это было бы так, если бы на местах национализм антирусский дальше реакции на национализм великорусский не уходил. Но беда в том, что в некоторых республиках этот оборонительный национализм превращается в наступательный»[61].

И далее добавил: «Говорят нам, что нельзя обижать националов. Это совершенно правильно, я согласен с этим, – не надо их обижать. Но создавать из этого новую теорию о том, что надо поставить великорусский пролетариат в положение неравноправного в отношении бывших угнетенных наций, – это значит сказать несообразность… Если мы будем вести борьбу только с великорусским шовинизмом, то эта борьба будет заслонять собой борьбу татарских и пр. шовинистов, которая развивается на местах и которая опасна в особенности теперь, в условиях нэпа. Мы не можем не вести борьбу на два фронта, ибо только при условии борьбы на два фронта – с шовинизмом великорусским, с одной стороны, который является основной опасностью в нашей строительной работе, и шовинизмом местным, с другой, – можно будет достигнуть успеха, ибо без этой двусторонней борьбы никакой спайки рабочих и крестьян русских и инонациональных не получится. В противном случае может получиться поощрение местного шовинизма, политика премии за местный шовинизм, чего мы допустить не можем»[62].

Трудно принять ленинские обвинения всерьез – Сталин конечно же великорусским шовинистом не был. Не так-то легко грузину отождествлять себя с русской национальностью. «Четырехлетний курс в [духовном] училище Сталин прошел за шесть лет [хотя и окончил его с отличием]. Ему было трудно, так как обучение велось в основном на русском языке, – отмечает Р. Медведев. – Сталин научился хорошо писать по-русски, однако свободно говорить так и не мог до конца жизни. Он говорил по-русски лишь тихим голосом, медленно и с сильным грузинским акцентом»[63].

О революционерах-евреях бытует мнение, что они были обижены на русскую нацию за ущемление евреев в правах, – так вот, я не вижу оснований говорить то же самое о грузине Сталине. Православный грузинский народ в Российской империи никак не ущемлялся. Сам Сталин в 1913 году писал, что «в Грузии нет сколько-нибудь серьезного антирусского национализма», поскольку «там нет русских помещиков или русской крупной буржуазии, которые могли бы дать пищу для такого национализма в массах»[64].

«Ни в многочисленных посвященных Сталину мемуарах, ни в российских государственных архивах, ни в работах известного английского историка Симона Монтефиоре, собравшего огромный массив фактов из личных архивов потомков соратников Сталина и лиц, близко его знавших, мне не удалось обнаружить свидетельств того, чтобы генсек ЦК в личных беседах говорил об опасности для СССР, проистекающей из наличия в России так называемого великодержавного русского шовинизма. О своем восхищении русским народом – да, говорил, и неоднократно. А вот о порицании – нет. По-видимому, у него самого таких настроений до поры до времени и не было. Или он их тщательно скрывал от окружающих», – пишет В. Кузнечевский[65].

Вышеуказанный эпизод, вошедший в историю как «грузинское дело», вроде бы позволяет не подозревать Сталина в грузинском национализме, однако другой эпизод выставляет генсека в ином свете. Речь о хлебозаготовках и голоде 1931 года. «Насильственное ужесточение хлебозаготовок, увеличение плана хлебосдачи касалось только крестьян Центра и Юга России, Казахстана, Украины и Сибири. Но в то же самое время Генеральный секретарь в целом ряде своих телеграмм в Москву настойчиво требовал от Политбюро, во-первых, не увеличивать планы хлебозаготовок для Грузии, а во-вторых, в чрезвычайно резких выражениях требовал немедленно увеличить поставки зерна в Грузию из российских и украинских хлебопроизводящих регионов. Поэтому Грузии голод практически не коснулся… Сталина более всего беспокоила обеспеченность хлебом его малой родины. В июле 1931 года, чувствуя первые всполохи наступающей катастрофы, в стремлении обезопасить Грузию от наступающего голода, он приказывает главе Наркомата снабжения Анастасу Микояну построить в Грузии несколько зерновых складов и «затарить» их под завязку… Наркомснаб не торопился с выполнением распоряжений Сталина не от хорошей жизни: голод накатывался на самые густонаселенные территории СССР – на РСФСР и Украину… Но Сталина это, судя по его поведению, не волновало… Политбюро признало «необходимым ускоренную отправку хлеба в Грузию»…», – пишет Кузнечевский в другой книге[66].

* * *

Здесь, пользуясь моментом, я хочу сделать отступление о слове «национализм», поскольку в книге оно встречается многократно и является одним из основных для нашей темы, при этом понимается в России очень по-разному.

В обиходе слово чаще всего обозначает ксенофобию, антипатию в адрес людей другой национальности. В интернетовских баталиях «красные» спорщики порой ссылаются на «определение Даля», где национализм трактуется как унижение и даже истребление других национальностей, но в действительности у Даля слово «национализм» отсутствует (не та эпоха).

В современном издании словаря Ожегова и Шведовой дается такое определение: «Идеология и политика, исходящая из идей национального превосходства и противопоставления своей нации другим». При этом в издании того же словаря 1972 года оно звучит иначе:

«1. Реакционная буржуазная идеология и политика, направленная на разжигание национальной вражды под лозунгом защиты своих национальных интересов и национальной исключительности и практически служащая интересам эксплуататорских классов. 2. В порабощенных и зависимых странах – народное движение, направленное на борьбу за свою национальную независимость». В общем, национализм определяется авторами этого словаря в соответствии с текущими идеологическими установками, государственными либо их собственными. Обратим внимание: советский подход снова позволяет «порабощенным и зависимым» нациям то, чего не позволяет нациям-«поработителям».

А вот определение из «Иллюстрированного энциклопедического словаря» Бородулина 1998 года: «Идеология и политика в национальном вопросе, основа которых – трактовка нации как высшей ценности и формы общности. В 19–20 вв. национализм выступал как мощная объединяющая сила в борьбе за национальное освобождение в Европе, а затем в Африке, Азии и Латинской Америке. Национализм, сопровождаемый идеей национального превосходства и национальной исключительности, часто принимает крайние формы (шовинизм), сближается с расизмом и ведет к острым внутренним или межгосударственным конфликтам». Как видим, здесь разделяются национализм и идея национального превосходства. С другой стороны, они здесь не противопоставлены, и национализм рассматривается не только как освободительная идеология, но и как потенциально опасная. Можно провести аналогию с огнем или водой – они необходимы для жизни, но могут и погубить ее.

В современном российском обществе консенсуса вокруг слова «национализм» нет. Путин однажды назвал себя и Медведева «русскими националистами в хорошем смысле», а позднее сказал даже так: «Самый большой националист в России – это я». Но, как ни странно, это не мешает ему говорить о недопустимости национализма. Одним из любимых мыслителей Путина (по крайней мере, на публике) является белоэмигрант Иван Ильин – президент неоднократно цитировал его в посланиях к Федеральному собранию. Но слов Ильина о национализме Путин не цитировал, и не факт, что они ему известны.

Привожу их: «Национализм есть любовь к историческому облику и творческому акту своего народа во всем его своеобразии. Национализм есть вера в инстинктивную и духовную силу своего народа, вера в его духовное призвание. Национализм есть воля к тому, чтобы мой народ творчески и свободно цвел в Божием саду. Национализм есть созерцание своего народа перед лицом Божиим, созерцание его души, его недостатков, его талантов, его исторической проблематики, его опасностей и его соблазнов. Национализм есть система поступков, вытекающих из этой любви, из этой веры, из этой воли и из этого созерцания. Вот почему национальное чувство есть духовный огонь, ведущий человека к служению и жертвам, а народ – к духовному расцвету. Это есть некий восторг (любимое выражение Суворова!)[67] от созерцания своего народа в плане Божием и в дарах Его Благодати. Это есть благодарение Богу за эти дары; но в то же время и скорбь о своем народе и стыд за него, если он оказывается не на высоте этих даров. В национальном чувстве скрыт источник достоинства, которое Карамзин обозначил когда-то как «народную гордость»; и источник единения, которое спасло Россию во все трудные часы ее истории; и источник государственного правосознания, связующего «всех нас» в живое государственное единство» (статья «О русском национализме», 1950 г.).

В советское время слово «национализм» употреблялось зачастую в негативном ключе и означало национальную антипатию. В негативном ключе употреблял его и Сталин. Но трудно подобрать другой термин для емкого обозначения той политики, которую он поощрял в нацреспубликах и к которой прибегнул впоследствии применительно к русскому народу. Если татары создают Татарскую республику и вводят в школах татарский язык – это татарский национализм. Если башкиры поднимают вопрос о том, чтобы все территории с преобладанием башкир входили в состав их республики, – это башкирский национализм. Если казахи заботятся о количестве казахов в республиканской власти – это казахский национализм. Если русские возвращают в свои школы изучение своей национальной истории и упоминают в гимне СССР «Великую Русь» – это русский национализм. Можно искать и находить замены этому слову, но я не вижу такой необходимости, тем более что авторы, которых я цитирую, используют именно его – в нейтральном ключе.

И несколько слов о том, как соотносятся понятия «национализм» и «патриотизм». У А. Севастьянова, часто впадающего в крайности, я тем не менее встретил интересное замечание: «В отличие от исконных русских слов «Отечество», «Отчизна» (земля отцов – со всей исторической преемственностью боли, веры и подвига, со всей судьбой предков, рода русского, с русской кровью, а не только почвой), латинское слово «Patria» хотя имеет в точности то же содержание, но традиционно переводится у нас словом «Родина» (место рождения, территория; тут связь с родом-племенем разорвана). В этом контексте и слово «патриот» приобретает значение именно поклонника и защитника родины, территории, на которой родился. Принадлежность к народу, отношение к нему остаются за скобками»[68] (выделено у автора. – С. Р.).

И там же: «Политическая теория гражданского устройства предполагает две хорошо известные крайние точки зрения на проблему: «великодержавный патриотизм» и «безродный космополитизм». Ирония истории состоит в том, что в России эти крайности сошлись и породили уродливый гибрид: «безродный патриотизм» и «великодержавный космополитизм» (выделено у автора. – С. Р.)[69].

В качестве синонима «национализма» часто используется слово «национал-патриотизм» (а крайний, чрезмерный национализм называется национал-шовинизмом или просто шовинизмом). В свою очередь, «безродный патриотизм» иногда обозначается как «государственный патриотизм» или «госпатриотизм», но широкого употребления этот термин пока не получил.

Зримая разница между государством и нацией: русские входили в состав Золотой Орды, но странно было бы ждать от них патриотизма в отношении этого государства. Равно как и чеченцы, будучи патриотами чеченского народа и чеченской земли по умолчанию, являются патриотами России постольку, поскольку Чечне от нее есть польза, – и было бы странно требовать от людей иного.

Глава 3 Народ-великан в стране Лилипутии

Серьезнейшее исследование сталинской национальной политики провел гарвардский профессор Терри Мартин, потратив уйму времени на российские архивы. Его диссертация вышла в виде книги-монографии «Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923–1939» в 2001 году, а через десять лет была переведена на русский язык.

Говоря о расхождении Ленина и Сталина в вопросе единого государства, когда Ленин отстаивал концепцию Советского Союза, а Сталин – концепцию Советской России, Мартин подчеркивает: «Сохраняя РСФСР, вместо того чтобы создать СССР, Сталин не собирался усиливать позиции русских, наоборот, он хотел их ослабить. Больше всего он боялся отдельной русской республики…»[70]

О том, что Российская республика внутри СССР не является республикой русских, Сталин сказал сам: «У нас фактически нет Русской республики. Имеется Российская Федеративная Республика. Она не Русская, она Российская»[71]. Эти слова прозвучали на пленуме ЦК в декабре 1925 года, где обсуждался вопрос о переименовании партии из Российской коммунистической во Всесоюзную коммунистическую. Абсолютно логичная и даже запоздалая смена вывески, ведь партия действительно была всесоюзной и никак не замыкалась в границах Российской республики. Кроме того, слово «российская» в названии партии возмущало некоторых украинских руководителей. Сталин был за переименование, а трое из его ближайших соратников – Ворошилов, Микоян и Орджоникидзе – были против.

Ворошилов сказал: «Тогда, по логике вещей, нужно будет создать Русскую Коммунистическую партию… чтобы русские товарищи не сочли себя оскорбленными и чтобы не разжигать русский национализм»[72] (у РСФСР, в отличие от прочих союзных республик, никогда не было своей компартии). Микоян добавил, что существует «опасность создания двух партийных центров в Москве, поскольку наряду с общим ЦК партии будет создан и ЦК РКП [Русской коммунистической партии], которая объединит две трети целой нашей партии, а это будет опасно и вобьет клин и приведет к тому, что создать раскол в партии будет гораздо легче»[73].

Полностью разделяя мнение о недопустимости создания Русской компартии и даже компартии РСФСР, Сталин заявил, что такой угрозы нет. Опасения Микояна он назвал «комичными». И действительно, намерения создать республиканскую компартию у «русских товарищей» появятся только к концу сталинского правления, да и то не будут высказаны публично (об этом – в главе 7). Аналогично, в отличие от союзных республик, РСФСР не имела и других рычагов влияния – своего комсомола, своей Академии наук и своего телерадиокомитета (он появился только в 1990 году).

Мартин отмечает: «В то время как правительства Украины и Белоруссии активно отстаивали национальные интересы этих республик, руководство РСФСР функционировало скорее как второе центральное правительство… действовало скорее в интересах центральных властей»[74]. Оба совнаркома – российский и всесоюзный – долгое время возглавляло одно и то же лицо: до 1924 года – Ленин, до 1929-го – Рыков. Казалось бы, это могло усилить РСФСР, но вышло наоборот – ее интересы приносились в жертву намерениям всесоюзного правительства. РСФСР не препятствовала перекачке денежных и людских ресурсов в другие республики и не отбивалась от их территориальных претензий.

Непритязательность русских Сталин объяснял через их величие: русский народ «самый большой, самый культурный, самый индустриальный, самый активный»[75], а потому не нуждается во всевозможных благах, доступных нацменам. По сей день русским сталинистам доставляют огромное удовольствие такие комплименты из уст «отца народов», но на практике они значили только одно: русские сильны, а потому всем должны, и никто не должен русским. Стоит ли рабу благодарить хозяина за восхищение его здоровыми зубами и широкими плечами?

Вспомним ленинский завет: «Интернационализм… должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически». Эту мысль Сталин повторил на X съезде РКП(б): «Мы, в силу исторического развития, получили от прошлого наследство, по которому одна национальность, именно великоросская, оказалась более развитой в политическом и промышленном отношении, чем другие национальности. Отсюда фактическое неравенство, которое не может быть изжито в один год, но которое должно быть изжито путем оказания хозяйственной, политической и культурной помощи отсталым национальностям»[76]. Добровольно-принудительной помощи отсталым национальностям за счет русских. Такова историческая вина русского народа: слишком размножался, слишком заботился о своей целости и, как следствие, о своей огромности, слишком развивался, слишком окультуривался и так далее.

О нежелательности Русской республики Сталин заявил еще до образования СССР. Мир-Саид Султан-Галиев и ряд других татарских коммунистов пожелали, чтобы Татарстан вошел в СССР не в качестве автономной республики в составе РСФСР, а как независимая союзная республика, подобно Украине или Белоруссии. Сталин сказал: «Такое предложение требует разделить нашу федерацию [РСФСР] на части и создать русский ЦИК [Центральный исполнительный комитет] – но не всероссийский, а русский – и русский Совнарком [Совет народных комиссаров, правительство]. [Если автономные республики выйдут из РСФСР,] как тогда русским войти в Союз? Другого пути нет. Или они останутся вне Союза, или они организуются сами. Русский ЦИК? Русский Совнарком? Товарищи, на самом ли деле нам это надо?.. Я не вижу оснований для такого предложения»[77]. Отказывать татарам в их желании неловко, а отказать им через отказ русским – милое дело.

Такую позицию Сталина можно на первый взгляд истолковать как мудрое желание сберечь целость РСФСР. Об этом читаем в его заметках, сделанных в результате поездки по Северному Кавказу в 1925 году: «Во-первых, вслед за осетинами вопрос о превращении в республику и выходе из РСФСР… ставят чеченцы. Во-вторых, Дагестан подготавливает вопрос о выходе из РСФСР… За ними потянутся ингуши и другие. В-третьих, видя все это, казаки… уже поговаривают об автономии и создании казачьих республик, заявляя… что «зачем обижать русских, не давая им того, что дано нерусским». Это ростки русского национализма, и это самая опасная форма национализма… Распад РСФСР – вот до чего мы дойдем… Или же мы откажемся от политики превращения национальных областей в республики…»[78]

Однако не отказались! В 1936 году Коми, Чечено-Ингушская, Кабардино-Балкарская, Северо-Осетинская и Марийская области стали автономными республиками (в отличие, разумеется, от казачьих и прочих русских областей), а Киргизия и Казахстан были выведены из РСФСР и повышены в статусе до союзных республик. Притом что русские в населении Казахстана, согласно переписи 1939 года, составляли 2,4 млн человек, украинцы – 0,6 млн, а казахи – 2,3 млн! После выхода из РСФСР председатель казахстанского Совнаркома объявил Казахстан национальным государством.

Еще один шаг Сталина, «собирателя земель», – вывод из РСФСР Карельской республики и ее преобразование в Карело-Финскую в 1940 году. Это было сделано в связи с тем, что республика приросла финляндскими территориями, которые завоевал СССР. Однако жители этих территорий (около полумиллиона человек) заблаговременно эвакуировались в центральные районы Финляндии. «Титульное» карело-финское население республики всегда было в ней национальным меньшинством. В 1959 году оно составляло 113,5 тыс. человек, тогда как русское население составляло 412,7 тыс. человек, а белорусское – 71,9 тыс. В РСФСР республику вернули через три года после смерти Сталина – в 1956-м, убрав из ее названия слово «финская» (отношения с Финляндией потеплели, и таким образом СССР продемонстрировал ей отсутствие агрессивных намерений). Если бы Хрущев или кто-нибудь после него не исправил карельскую ошибку Сталина, сегодня этот красивейший край с преобладающим русским населением был бы заграницей. Справедливости ради, припоминая Хрущеву Крым, стоит помнить и о возврате Карелии.

И все же почему большевики, возвышая нацменьшинства, принижали русский народ? У него не только отсутствовала национальная республика и другие политические рычаги, вдобавок к тому русских лишали национального самосознания, усиленно взращивая его у нацменов. Солженицын пишет: «Громили в те годы [в 20-е годы] устои и кадры русской науки во многих областях – истории, археологии, краеведении, – у русских не должно быть прошлого. Никому из гонителей не будем вменять собственного национального побуждения. (Да если в комиссии, подготовившей и обосновавшей декрет об упразднении историко-филологических факультетов в российских университетах, состояли Гойхбарг, Ларин, Радек и Ротштейн, то также там состояли Бухарин, М. Покровский, Скворцов-Степанов, Фриче, и подписал его, в марте 1921, – Ленин.) А вот в духе декрета национальное побуждение было: ни история, ни язык этому народу – «великоросскому» – больше не нужны. В 20-е годы было отменено само понятие «русской истории» – не было такой! И выметено прочь понятие «великороссы» – не было таких! Тем больней – что мы, сами русские, рьяно шли по этому самоубийственному пути. И именно этот период 20-х годов принято считать «расцветом» освобожденной – от царизма, от капитализма – культуры! Да даже само слово «русский», сказать: «я русский» – звучало контрреволюционным вызовом, это-то я хорошо помню и по себе, по школьному своему детству. Но без стеснения всюду звучало и печаталось: р у с о п я т ы!»[79] (Выделено у автора. – С. Р.).

Параллельно формировалось множество новых наций, в том числе совершенно микроскопических – из племен, которые вряд ли бы когда-нибудь испытали в этом нужду. Большевики создавали им алфавит, школы, прессу, административные структуры. И гордились, что процесс национального строительства, на который требуется тысяча лет, проходит у этих наций за считаные годы.

Зачем большевикам понадобилось ослабление русского элемента и усиление элемента нерусского? Можно, конечно, говорить о том, что, подобно современным либералам, многие из них попросту испытывали патологическую антипатию к национальному большинству и трогательную симпатию к нацменьшинствам, но это было свойственно не всем большевикам и вряд ли являлось главной причиной их политики. Важным доводом за усиление идентичности малых народов стало другое иррациональное соображение: согласно марксизму-ленинизму, до интернационализма этнос может дорасти лишь пройдя через стадию нациестроительства, «переболев» ею. То есть покрыть интернационализмом «чистый лист» невозможно, а возможно лишь сперва выкрасить этот «чистый лист» национализмом и потом перекрасить его в интернационализм. Насадить малому народу национальную идентичность, а потом вытравить ее (до второй стадии так и не дойдет). Бред несусветный. Впрочем, куда мне до теоретиков светлого будущего!

Рациональные соображения тоже имелись. Самое простое – разделяй и властвуй. Большому народу противопоставили массу народов поменьше из соображений сдержек и противовесов. Другой довод – реклама, витрина социализма. Всему миру, и в особенности ближайшим соседям Советского Союза, адресовалось послание: поглядите, в нашем государстве народы расцветают как нигде, русификации не бывать, присоединяйтесь! Русскую нацию объявили ответственной за преступления царизма и взимали с нее репарации в карманы малых наций СССР – фактически русских поставили в положение побежденного народа. А раз это виноватая и бесправная масса, можно использовать ее как подопытного кролика, то есть перековать русских в новых людей – в интернационалистов без роду без племени.

СССР стал «империей наоборот»: метрополия не только не эксплуатировала колонии, но и сама использовалась в их интересах. «Сразу после образования Советского Союза в конце декабря 1922 года в новом государственном образовании был сформирован общесоюзный бюджет, а в его рамках постановлением ВЦИК от 21 августа 1923 года был создан Союзно-республиканский дотационный фонд СССР, средства из которого стали направляться на экономическое и социальное развитие кавказских, среднеазиатских и других союзных республик, включая Украину. Весь этот фонд формировался за счет поступлений из РСФСР (из союзных республик просто нечего было брать). В отличие от РСФСР в бюджеты союзных республик полностью зачислялись сборы налога с оборота (один из основных источников бюджетных поступлений), также полностью оставался в республиках подоходный налог. И хоть российская экономика играла решающую роль в формировании упомянутого фонда, дотациями из него никогда не пользовалась»[80]. Г. Орджоникидзе писал в 30-е годы: «Советская Россия, пополняя наш (Грузинской ССР) бюджет, дает нам в год 24 млн рублей золотом, и мы, конечно, не платим ей за это никаких процентов… Армения, например, возрождается не за счет труда собственных крестьян, а на средства Советской России»[81].

Татьяна и Валерий Соловей в книге «Несостоявшаяся революция» пишут, что русская нация вызывала у большевиков опасения с двух противоположных сторон – как нация-консерватор и как нация-революционер. «С одной стороны, выступая в дореволюционной ретроспективе создательницей и опорой империи, она [русская этничность] тем самым отождествлялась с подлежащим тотальному разрушению старым порядком. Репрессии против русских оказывались ударом по империи, гарантией против реставрации старого порядка. С другой стороны, русская стихия воплощала тот самый Хаос… У власти существовал глубокий, почти животный страх перед народом, способным расправиться с новой властью и новым государством так же легко и ухарски, как он расправился со старой империей… В старой империи залогом стабильности считались этнические русские, в то время как периферийные народы рассматривались с точки зрения потенциальной или актуальной сепаратистской угрозы. Но держатели коммунистической власти собственными глазами видели, что распад империи начался с номинальной метрополии и под натиском русских, а национальные окраины лишь воспользовались открывшимися возможностями»[82].

Получается, русские для большевиков по определению нежелательны, каким боком ни повернись, – слишком консервативны и одновременно слишком революционны. Это подобно тому, как русских обвиняли одновременно и в отсталости (Ленин: «Именно этот [русский] национализм и страшнее всего сейчас, именно он… более феодален, именно он главный тормоз…»[83]), и в том, что они опередили других в развитии. «Русские виноваты в любом случае», – итожит А. Храмов в статье «Наследство Ленина и Сталина»[84].

* * *

Оправдывая дискриминацию Российской республики внутри СССР, современные апологеты Ленина и Сталина утверждают, что ее усиление – декларация о суверенитете 1990 года и появление должности российского президента в 1991-м – немедленно привело к развалу Советского Союза. Это вовсе не бесспорно. РСФСР провозгласила свой суверенитет не первой (после Азербайджана и Грузии, не говоря уже о Прибалтийских республиках), а независимость от СССР она не провозглашала вовсе, как и Белоруссия. Беловежское соглашение 8 декабря 1991 года между Россией, Украиной и Беларусью о том, что СССР прекращает свое существование, было заключено уже после того, как все республики, кроме России, Беларуси и Казахстана, объявили о своей независимости (Казахстан сделает это через восемь дней, 16 декабря).

Русские националисты и советские интернационалисты порой удивительно сходятся в оценке распада СССР: дескать, единое государство сокрушил русский национализм. Первые хотят тем самым подчеркнуть его силу, вторые – его опасность. Но насколько большую роль он сыграл в ликвидации СССР на самом деле?

Да, в своей политической борьбе Ельцин использовал в том числе националистическую риторику. Например: «Многолетняя имперская политика центра привела к неопределенности нынешнего положения союзных республик, к неясности их прав, обязанностей и ответственности. Прежде всего это относится к России. Нельзя мириться с тем положением, когда по производительности труда республика находится на первом месте в стране, а по удельному весу расходов на социальные нужды – на последнем, пятнадцатом»[85] (I съезд народных депутатов РСФСР в мае 1990 года). Или: «Назрела и необходимость более четко определиться с тем, что из себя представляют края, области. Пришло, наконец, время определить статус народов, не имеющих своих национальных образований, тем более что в их числе оказался и русский народ, давший имя республике»[86] (II съезд народных депутатов РСФСР в декабре 1990 года).

Однако никакой политической субъектности русский народ в Российской Федерации не получил (возможно, что и к лучшему, а то ведь научи дурака Богу молиться, так он и лоб разобьет, – Ельцин предлагал создать в РСФСР семь русских республик[87], и последствия этого могли быть самые разные). Первый президент России нарушил свое обещание определить статус русских – и никакой массовой реакции на это не последовало, его слова оказались забыты, если их вообще услышали массы. Где же он, этот могучий русский национализм, разваливший СССР? Радость по поводу избавления от «республик-троглодиток» тоже не била фонтаном. Напротив, сколь-либо массовые движения, прибегавшие к русскому национализму (РНЕ, ЛДПР, «красно-коричневые»), звали восстанавливать империю. Такие фигуры, как писатели А. Солженицын и В. Распутин, говорившие об империи как о бремени, были в националистическом лагере меньшинством.

Обратим внимание: Белоруссия и Россия – единственные два донора – вопреки своему донорству оставались в СССР до последнего. В 1990 году Россия производила ВВП в размере 17,5 тыс. долларов и потребляла его в размере 11,8 тыс.; показатели Белоруссии, соответственно, – 15,6 тыс. и 12 тыс.; следующей в этом рейтинге стояла Украина – 12,4 тыс. и 13,3 тыс. Красноречивые данные по другим республикам см. в сноске[88]. Бывший председатель Верховного Совета Аджарии А. Абашидзе писал: «Русский народ всегда был беднее всех в Союзе. Заброшенные деревни, плохие дороги. Национальные окраины жили лучше»[89]. Вспоминаются стихи Н. Жданова-Луценко: «Терпенье русское, я не пойму, нам во спасенье или во проклятье?»

И все же кое-какую связь между русским национализмом и распадом СССР выявить можно, пусть и не причинно-следственную. Я говорю о самой основе национализма – русском самосознании, национальном чувстве. Наблюдая масштабы нынешней эйфории от присоединения Крыма, задаешься вопросом: почему в Российской Республике не было сопоставимого недовольства от распада СССР? Видимо, потому, что национальное чувство русского населения РСФСР тогда оказалось спроецировано именно на РСФСР, а не на Советский Союз. Те власть имущие, кто пытался сохранить единую страну, «оказались чужды тем национальным символам, под которыми подобные действия только и могли быть поддержаны [русским] народом: бело-сине-красный флаг и слово «Россия»… Только выступившие под бело-сине-красным флагом могли победить в России в 1991 г. Именно этот флаг и слово «Россия» воодушевляли…»[90]

В 1991-м возникла парадоксальная ситуация: бренд «Россия» (прошу прощения за такое слово, но для Ельцина это был бренд) сыграл против Советского Союза, который имел на него больше прав, чем имела Российская Республика. СССР больше был Россией, чем была РСФСР, причем как с территориальной точки зрения (вспомним дореволюционные границы), так и с точки зрения национальной (Союз, в отличие от РСФСР, включал в себя все земли с компактным русским населением). Что же это за «Россия» такая, если она плевать хотела на 25 млн русских и даже не пыталась вести политический торг за приграничные территории Украины, Белоруссии, Казахстана и Прибалтики, населенные преимущественно русскими?

Союзное же руководство и вовсе не воспользовалось в критический момент русской темой. Оно не мыслило в таких категориях. Его самоцелью было сохранить СССР и хотя бы частично свою власть в нем, поэтому русская тема для этих людей была риском: а вдруг она не понравится нацреспубликам? Союзные власти могли бы осознать и принять тот факт, что СССР трещит по швам и теперь все решает национальная карта. Они могли бы разыграть эту карту, превратив Советский Союз в Славянский Союз – в государство трех республик. Не стоит возражать мне, что задним умом все сильны, – эта идея озвучивалась в те годы, к примеру, все тем же Солженицыным в его знаменитой статье «Как нам обустроить Россию?». Впрочем, удивляться нечему. Союзные власти воплощали собой ленинско-сталинское мировоззрение, в котором русские/славяне вовсе не занимали центрального места, а рассматривались как средство. Как скрепляющий элемент и дойная корова.

На первый взгляд может показаться, будто нереализованный сталинский проект общего государства – то есть Россия с автономными Украиной, Белоруссией и т. д. в ее составе (вместо ленинского СССР) – был бы прочнее, поскольку русские, не имея альтернативы, считали бы своей родиной единую страну и не позволили бы ее расколоть. Но могло бы случиться и совсем по-другому. Необходимо двусторонне оценивать результат наличия Российской Республики внутри единой страны. Дело в том, что властолюбие Ельцина и его свиты сыграло не только отрицательную роль, но и положительную. Оно не только способствовало развалу СССР, но и сберегло целость РСФСР.

Как известно, Горбачев хотел переучредить Советский Союз на новых условиях и укрепить свою шатающуюся власть за счет автономных республик РСФСР, повысив их статус до союзного. «Принятые в апреле 1990 г. на Политбюро ЦК КПСС и Верховным Советом СССР документы выравнивали права автономий в составе советских республик с правами самих этих республик. Таких автономий в СССР было 20, из них 16 – в Российской Федерации. Одним росчерком горбачевского пера у РСФСР изымались 51 % территорий, 20 миллионов человек населения и почти все природные и стратегические ресурсы. Речь о Кавказе, Поволжье, Дальнем Востоке, всей Якутии… В Политбюро хотели довести число союзных республик с 15 до 35 и внести руками бывших автономий изменение в ст. 73 Конституции СССР, запрещающее свободный выход из состава СССР. В советское время такая возможность, хотя и декларативная, но все же была. К 1990 г., когда страна начала активно разлагаться, эта опасность стала реальностью», – пишет Андрей Угланов в статье «Тайна 12 июня»[91].

Татарстан, Якутия и прочие поднялись бы в статусе до Украины, Грузии и прочих… А потом вместе с ними отчалили бы в свободное плавание. Таким образом, в итоге от России осталось бы еще меньше, гораздо меньше, одни только области. Ельцин, хоть и непривычно говорить о нем как о государственнике, сыграл на опережение. Обещая автономным республикам «столько суверенитета, сколько сможете проглотить», он при этом утвердил неделимость Российской Республики. Декларацию о государственном суверенитете РСФСР от 12 июня 1990 года (так называемый День России) мы привыкли рассматривать как предвестие краха СССР, но с тем же успехом можно понимать ее ровно наоборот – как закрепление нашей территориальной целостности. Потому что один из пунктов декларации гласит: «Территория РСФСР не может быть изменена без волеизъявления народа, выраженного путем референдума». (Во избежание обвинений в ельцинизме оговорюсь: разделение русского народа нельзя оправдать ничем.)

Сталинисты настаивают на том, что русские в СССР эксплуатировались в их же (русских) интересах. Мол, РСФСР для того отдавала нацреспубликам свои ресурсы, людские и материальные, чтобы русский народ контролировал огромную империю, окраины которой помогли бы сберечь ее ядро – русское ядро – в случае вражеского наступления по ним. Наличие у РСФСР политических рычагов – собственной компартии и собственного телерадиокомитета – в этой схеме ни в коем случае не допускается, потому что не допускается дискуссия между РСФСР и националами, как и между РСФСР и центром. СССР, как известно, вообще не место для дискуссий (уезжай на свой Запад и там дискутируй, впрочем, лучше подохни в ГУЛАГе за свои разговорчики), а уж советские межнациональные отношения тем более неприкосновенны.

Это в Интернете сталинисты готовы спорить денно и нощно, а в Советском государстве никаких споров не нужно. Если глушение вражеских голосов – зарубежных русскоязычных радиостанций – они объясняют тем, что советская власть не владела информационным оружием и потому не могла вступать в полемику, то чем объяснить страх перед гипотетической компартией РСФСР, ста вящей вопрос об интересах республики? Коммунисты РСФСР – это не коварные американцы, им-то откуда владеть этим страшным информационным оружием, перед которым бессилен Советский Союз? Так почему бы всесоюзной компартии не разбить в споре компартию РСФСР и не доказать русским гражданам, что межнациональная структура СССР служит их интересам?

Все просто: граждане несовершенны и рискуют ошибиться, а значит, нужно помочь им ограничениями, запретами и ГУЛАГом.

* * *

Нельзя сказать, что у русских в Советском Союзе не было совсем уж никакого национально-административного представительства. Кое-какие крошки с барского стола им достались. Дело в том, что в раннем СССР национальное дробление пронизало страну с самого верха по самый низ – с уровня республик до уровня местных Советов, районов, колхозов. Логика была простая: свои национальные Советы полагались в республике тем, кто составляет в ней нацменьшинство. То есть, например, украинцам они полагались везде, кроме Украины. А с русскими опять все непросто.

«Первым регионом, где была создана полная система функционирующих национальных Советов, стала Украина»[92]. III Всесоюзный съезд Советов признал систему образцом для всего СССР. Начав выстраивать ее в 1924 году, Украина охотно предоставляла нацсоветы немцам, полякам, болгарам, евреям, грекам… А вот русские на Украине не считались меньшинством до 1926-го.

«Молчание по этому вопросу прервал Юрий Ларин [председатель Общества землеустройства еврейских трудящихся], когда в 1926 г. на апрельской сессии ЦИК [Центрального исполнительного комитета СССР]… раскритиковал… принудительную подписку на украинские газеты, обязательные вывески на украинском языке, требование, чтобы русифицированные украинцы посещали украиноязычные школы. Он отметил, что к русским не относятся как к национальному меньшинству и потому отказывают им в праве создавать национальные Советы. Стенограмма зафиксировала продолжительные аплодисменты, раздавшиеся после речи… Обратившись к русскому вопросу, Ларин нарушил великое табу империи положительной деятельности… Ларина поддержал всего лишь один, но зато влиятельный докладчик – секретарь ЦИК Авель Енукидзе, который заявил, что… к русской культуре относятся с пренебрежением, не признавая ее роли: «…Без овладения русским языком и культурой никаких успехов мы не достигнем»… Так заявил о себе русский вопрос»[93].

Показательно, что русский вопрос заявил о себе устами еврея и грузина. Для русского партийца нарушить это великое табу значило бы расписаться в шовинизме.

Украина сделала уступку и пошла на образование нацсоветов для русских, «но с одним исключением: все [в украинской верхушке] были согласны с тем, что право на образование национальных Советов нельзя предоставлять городским русским, потому что в противном случае русскими городами с русскими горсоветами официально стали бы такие ключевые украинские города, как Харьков (тогда столица Украины) и Одесса»[94]. А также Юзовка (современный Донецк) и Луганск.

Еще сильнее созданию русских нацсоветов противился Казахстан. Больше того, казахстанские власти проводили деколонизацию, то есть выселяли великороссов и малороссов с насиженных сельхозугодий. «Там даже не считают украинцев и русских национальными меньшинствами, потому что в эпоху царизма они были народами, которым самодержавие отводило роль колонизаторов. Таким образом, ссылаясь на целый ряд причин, [казахское правительство] всячески противодействует образованию [славянских] административно-территориальных единиц и отказывается осуществлять директивы партии по этому вопросу», – докладывал секретарь ВЦИК А. Киселев[95].

Поскольку сельхозугодия находились под контролем нацсоветов, то формирование этих нацсоветов имело для крестьян не просто принципиальное, но жизненно важное значение. Подобно этническим конфликтам в новейшей истории России, будь то Кондопога или Бирюлево, в раннем СССР регулярно вспыхивало насилие между русскими и нерусскими, а именно в Казахстане, Киргизии, Бурят-Монголии, восточной Башкирии и большинстве горских районов Северного Кавказа. В Татарстане русское присутствие было гораздо старше и больше (43,1 % русских при 48,7 % татар), споров из-за земель почти не случалось, русская бюрократия и русская интеллигенция занимали сильные позиции, и межнациональные конфликты протекали на уровне элит – сменилось шесть секретарей обкома за первые пять лет существования республики. Здесь власти, напротив, охотно пошли на создание русских нацрайонов, чтобы обособить татарскую часть Татарстана и сделать ее одноязычной. Эту схему переняли Крым, Республика немцев Поволжья и Чувашия.

Но я не случайно сказал, что в Татарстане споров из-за земель почти не случалось. Татарское правительство все же не устояло перед искушением дискриминировать русских. «Отношения [республиканских властей] с русским крестьянством испортились сразу же после того, как татарские национал-коммунисты в качестве мягкой деколонизационной меры провели законодательство, предоставлявшее татарским крестьянам льготный доступ к вожделенным сельхозугодьям вдоль железных дорог и в долинах рек. А еще местные татарские власти обложили русские деревни более высоким налогом – на чисто этнических основаниях. Неудивительно, что реакция русских крестьян на такого рода меры оказалась враждебной. Предпринимавшиеся в 1923–1924 гг. попытки изгнать русских крестьян с плодородных земель вдоль рек и железных дорог «зашли так далеко, что едва не привели к мятежу». Летом 1925 г. «ходатайства об отделении от Татарской республики и в непограничных деревнях приобрели массовый характер». Зачастую составители этих жалоб ссылались на то, что они чувствуют себя людьми второго сорта: «Это не наша республика, это ваша республика». Перед лицом энергичных протестов и угроз татарское правительство отступило и отменило льготную политику, проводившуюся в интересах татарских крестьян»[96].

В менее цивилизованном Казахстане все было гораздо сложнее. Пик антирусской политики в этой республике (на тот момент Казахстан был Киргизской автономной республикой в составе РСФСР) пришелся на 1921–1922 годы, когда там проходила так называемая земельная реформа, то есть грабеж и изгнание русских. С 1920-го по 1922-й русское население сократилось на полмиллиона человек – с 2,7 до 2,2 млн, а его посевные площади – с 3,3 до 1,6 млн десятин[97]. За один только день «на мороз было выброшено целое поселение [Юрьев], насчитывавшее от 500 до 600 дворов»[98]. Казахские власти называли этот процесс основой казахской автономии: «Казахский народ понимает автономию прежде всего как право независимо решать земельные во просы»[99].

«На местах эта политика проводилась крайне жесткими методами: крестьянским хозяйствам давали 48 часов, чтобы собрать вещи и покинуть свои дома и поля, не предоставляя места для переселения. В селе Высокое, неподалеку от г. Чимкента, например, как сообщал позже эмиссар ЦК РКП(б), «16 апреля приехала милиция, с помощью армии погрузила семьи на грузовики и доставила их на станцию Абаил Семиреченской железной дороги, там целых три дня они просидели на улице под проливным дождем. Большинство депортированных были стариками, женщинами с детьми, среди них грудные». В конце концов им предложили новую землю в Голодной степи, но они не согласились, сказав, что слишком стары начинать новую жизнь на новом месте. Они говорили: «Когда в России голодают 25 миллионов человек, нужно, чтобы каждый сеял как можно больше зерна, а у нас отобрали урожай, которые мы уже посеяли… Наши двадцать четыре семьи обречены на голод. И не только мы, но и семьи наших детей, которые служат в Красной армии. Почему? Что мы такого сделали, мы ведь простые крестьяне, от века сеяли хлеб». Представитель правительства РСФСР А.А. Иоффе, посетив эту область, докладывал, что видел «покинутые русские дома и заброшенные огороды, а рядом с ними киргизские [вероятно, все-таки казахские] артели, жившие в своих кибитках и не желавшие переселяться в дома, потому что не знали, как обращаться с русской печью или как обрабатывать огород»…»[100]

В 1922 году Москва положила конец всем высылкам, однако положение русских оставалось незавидным. «В 1924–1927 гг. в отчетах центрального ОГПУ регулярно упоминалось о следующих действиях против русских в Казахстане и Киргизии: штрафном налогообложении, несправедливых арестах, кражах скота, вооруженных захватов земли, вытаптывании посевов и вооруженных нападениях с целью изгнания из своих домов. Казахи и киргизы, которых назначали на административные должности в русские регионы, систематически отказывались наказывать правонарушителей из числа коренного населения»[101]. Русское население Северного Казахстана просило передать эту территорию в русские области РСФСР, но тщетно – РСФСР за них не вступилась (вспомним сталинское: «Она не Русская, она Российская»). ОГПУ стало докладывать о возможности русского восстания в Казахстане, и тогда Москва вмешалась в ситуацию. В 1925 году казахского национал-коммуниста С. Ходжанова сменил на посту секретаря крайкома еврей Ф. Голощекин. А в 1924 году Президиум Всероссийского ЦИК создал комиссию по вопросу положения русских в автономных республиках и областях. Ее возглавил Енукидзе.

В 1926-м комиссия приходит к выводу: необходимо создавать русские нацсоветы. К концу года под нажимом центра на это соглашаются Киргизия, Башкирия и горские автономии, а Казахстан по-прежнему не уступает. «Давление со стороны центра привело к тому, что в 1927 г. среди местного казахского руководства произошел раскол, и это позволило Голощекину образовать шаткое большинство, согласное на уступки. И в конце 1927 г. в Казахстане начали создаваться русские национальные Советы. В апреле 1928 г. Казахстан согласился отменить принцип «очередности» [согласно которому казахи имели преимущество перед славянами в получении земли] и открыть свою территорию для иммиграции»[102]. Однако межэтнические конфликты прекратились не сразу.

Мартин выносит системе нацрайонов и нацсоветов такой вердикт: «Прочертить любую национальную границу значит создать этнический конфликт. А в Советском Союзе были прочерчены буквально десятки тысяч национальных границ. И в результате каждая деревня, а по сути, и каждый человек вынуждены были заявить о верности своему этносу и бороться за то, чтобы остаться национальным большинством и не стать меньшинством. Трудно себе представить любую другую меру, которая могла бы больше способствовать этнической мобилизации и этническим конфликтам»[103].

«В течение 1926 г. в политических докладах ОГПУ об этнических конфликтах главное место отводилось этническим конфликтам в сельской местности. Однако в 1927 г. этнические конфликты в сельской местности пошли на спад, и в отчетах Среднеазиатского ОГПУ теперь уже особо отмечалось «усиление межэтнической вражды на основе борьбы за рабочие места». Начиная с 1927 г. главной ареной происходивших в Советском Союзе этнических конфликтов становились заводы (а также биржи труда)». «Неудивительно, что столь грубо осуществ лявшаяся в Казахстане и Средней Азии положительная деятельность привела к значительному усилению межэтнических конфликтов. Разумеется, это было не единственной и даже не самой существенной причиной. Этническое смешение ранее обособленных народов всегда приводит к усилению этнических конфликтов».

Типичными были ситуации такого рода: «На бирже труда вспыхнула драка между узбеками и русскими на почве национальной вражды. Узбеки заявили, что скоро они выгонят русских из Узбекистана – и потому, что скоро у них будут свои собственные специалисты, и потому, что русские всегда пытаются отнимать у узбеков их рабочие места. Русские говорили, что во время революции узбеки были басмачами, а теперь они пролезают во власть… Разгорелась драка, которая была пресечена милицией».

«Было бы большой ошибкой объяснять межэтнические конфликты одной лишь положительной деятельностью и страхом оказаться без работы. Ведь этнические конфликты усилились после 1929 г., когда… безработица была ликвидирована и возникла нехватка рабочей силы. Этнические конфликты подразумевают, как правило, не только конкурентную борьбу за трудоустройство и другие выгоды, но и имеющую символический смысл борьбу за статус и первенство на данной территории… Русские воспринимали коренизацию как серьезный и незаслуженный удар по их статусу. Во время инцидентов на этнической почве русские неоднократно указывали на свои революционные заслуги: «Мы боролись, проливали кровь, и вот теперь они считают нас гостями. Разве мы не такие же люди, как узбеки?»…»[104] Так за что боролись-то? Чем думали?

* * *

XII съезд партии 1923 года принял резолюцию по национальному вопросу, куда вошел тезис Сталина: «Решительная борьба с пережитками великорусского шовинизма является первой очередной задачей нашей партии»[105].

Вдумаемся. На дворе 1923 год. Только что закончилась Гражданская война. Нужно поднимать страну, как говорится, из пепла. Забот по уши. И в этих условиях Сталин называет первейшей задачей борьбу с «великорусским шовинизмом». Что это вообще за зверь такой – «великорусский шовинизм»? В резолюции поясняется: «Разговоры о преимуществах русской культуры и выдвигание положения о неизбежности победы более высокой русской культуры над культурами более отсталых народов (украинской, азербайджанской, узбекской, киргизской и пр.) являются не чем иным, как попыткой закрепить господство великорусской национальности». Таким образом, «великорусский шовинизм» на советском новоязе – это желание русского человека быть, по Достоевскому, хозяином русской земли.

Взглянем и на других наших классиков с точки зрения «великорусско-шовинистического» греха. Пушкин назвал землю «от Перми до Тавриды, от финских хладных скал до пламенной Колхиды» русской землей, Киев – «пращуром русских городов», русского царя – «царем царей», восставших поляков – «кичливыми ляхами», а подавителей этого восстания – «гордыми россами». Гоголь в «Тарасе Бульбе» написал, что «так любить, как русская душа… никто не может» и что «не будет в мире силы, которая бы не покорилась» русскому царю. Ну а «злого чечена» у Лермонтова и без меня все помнят.

Из русских умов надлежало вымести все это – русское лидерство, гордость, убежденность в своей исключительности, национальную настороженность, русскую точку зрения на межэтнические отношения, саму русскость, наконец. Классику большевики не запретили, но библиотеки пропололи изрядно. С русским национализмом после революции боролись даже сильнее, чем с немецким после Второй мировой. В чем же так сильно провинились русские?

Ни один другой народ, оказавшийся способным на создание империи, не относился к своим нацменам и колониям с таким уважением. «Англичане, покорив Индию, питались ею, а мы, покорив наши окраины, отдали себя им на съедение», – писал в 1909 году радикальный националист М. Меньшиков в статье «Наша сила». Русские не перебили народы, не обратили в рабство, не преследовали их верования, не поразили в правах, не загнали в резервации. Что касается евреев и черты оседлости, то, как считает один из двух главных раввинов Российской Федерации Адольф Шаевич, русские взяли евреев под свою защиту от европейских преследований, присоединив польские земли с обильным еврейским населением, но оказались не готовы к еврейской активности[106].

К тому же активность была помножена на беспримерную численность.

«Их [евреев] доля в населении империи возросла с 1,5 % в 1800 году до 4,8 % в 1880 году, – пишет Алексей Миллер. – К 1880 году российские подданные составляли более половины всех евреев мира… 314 тыс. евреев вне черты оседлости и Царства Польского действительно составляли лишь 7 % от общего числа российских евреев. Но эти «только» 300 тыс. в три раза превышали численность евреев в Голландии (106 тыс.) или во Франции (95 тыс.), в сто с лишним раз численность евреев в Испании и Португалии (2,5 тыс.), на 60 тыс. численность евреев в Соединенном Королевстве и составляли более половины всех евреев Германии (607 тыс.)… Ссылки на многочисленность евреев в империи часто использовались в качестве недобросовестного аргумента теми, кто в любом случае был против правовой эмансипации евреев, но это не отменяет наличия проблемы как таковой… Лишь в империи Габсбургов [то есть в Австро-Венгрии] численность евреев в процентном соотношении была сопоставима с Российской империей… Остается только удивляться тому, как часто историки, прекрасно знающие эти цифры, совершенно о них «забывают» при сравнении «еврейского вопроса» в империи Романовых и других странах»[107]. В 1887 году в России ввели процентную норму для евреев в средних и высших учебных заведениях: 10 % в черте оседлости, 5 % вне черты и 3 % в столицах[108], то есть лишь в столицах эта норма оказалась ниже доли евреев в населении страны, составлявшей 4,8 %. Погромы вовсе не были в Российской империи обыденным явлением – они случались в ответ на революционные вспышки, ассоциируемые с еврейством (убийство Александра II и революция 1905 года), и являлись уголовно наказуемым деянием, а «участие властей в организации погромов (даже кишиневского) сегодня можно уверенно отнести к разряду мифов»[109]. Ну и на всякий случай напомню, что черта оседлости касалась не евреев, а иудеев. При переходе в православие государство выплачивало еврею 25 рублей «как компенсацию за неизбежную потерю поддержки общины»[110].

Насчет украинцев. Использование в печати украинского языка (или малороссийского наречия, как его тогда называли) с 1863 года сильно ограничивалось, хотя и никогда не запрещалось полностью. Ограничения эти были реакцией на политику Австро-Венгрии, которая устроила из подвластной ей Галичины (Западной Украины) оплот украинской идеи для дестабилизации российского юго-запада. Ответить украинством на украинство русские не могли по определению: они рассматривали малороссов как часть русского народа, и слишком усилить их малорусскую-украинскую идентичность значило бы оторвать их от общерусского тела, пусть даже в рамках одной страны. Поэтому, чтобы ограничить влияние украинства со стороны Австро-Венгрии, русские прибегли к цензуре. Вместе с тем «численность украинцев среди чиновников Юго-Западного края соответствовала их доле в общем населении этих губерний»[111]. В 1905 году какие-либо ограничения украинского языка утратили силу в связи Манифестом 17 октября, провозгласившим права и свободы в ответ на революционные волнения.

Поразительно: большевики с ненавистью говорили о том самом факторе, что и позволил им создать Советский Союз, – о культурно-языковом влиянии русского народа внутри Российской империи, которое задало окраинам вращение вокруг общей оси. Объявив русское влияние «гнетом» и «экспансией», благодаря этому «мрачному» прошлому большевики и объединили бывшие имперские территории.

«Именно потому, что причин для отделения у большинства народов империи не было, большевикам удалось позже собрать их в свой СССР», – пишет М. Назаров[112]. Замечу наконец, что даже ценой гражданской войны не могла бы установиться власть с таким количеством нацменов на видных постах, если бы в народе были популярны шовинистические настроения. И вот из этого-то народа Сталин решил выбивать шовинизм!

На том же XII съезде в 1923 году он заявил: «Русские коммунисты не могут бороться с татарским, грузинским, башкирским шовинизмом, потому что если русский коммунист возьмет на себя тяжелую задачу борьбы с татарским или грузинским шовинизмом, то эта борьба его будет расценена как борьба великорусского шовиниста против татар или грузин. Это запутало бы все дело. Только татарские, грузинские и т. д. коммунисты могут бороться против татарского, грузинского и т. д. шовинизма, только грузинские коммунисты могут с успехом бороться со своим грузинским национализмом или шовинизмом»[113].

Логично? Вполне.

Также Сталин высказал симметричную мысль: «Если бы не русские, а туркестанские или грузинские коммунисты взялись за борьбу с русским шовинизмом, то их такую борьбу расценили бы как антирусский шовинизм. Это запутало бы все дело и укрепило бы великорусский шовинизм. Только русские коммунисты могут взять на себя борьбу с великорусским шовинизмом и довести ее до конца»[114].

Итак, грузинские коммунисты не должны бороться с русским шовинизмом. Читая это, не понимаю: грузинский коммунист забавляется, издевается? Возможно, что и нет. Возможно, что Сталин искренне считал себя не грузинским коммунистом, а русским или безнациональным. Но кем для других может выглядеть человек с грузинской внешностью и грузинским акцентом, кроме как грузином или, если говорить шире, кавказцем? Наверное, я не стал бы озвучивать эту мысль, страшась обвинений в неполиткорректной мелочности, но эту мысль, как мы только что видели, озвучил сам Сталин: нападки на русский шовинизм со стороны нерусских власть имущих могут унизить русского человека. И, добавлю от себя, могут тем более унизить, если речь идет не о шовинизме, а о «шовинизме». Спасибо за откровенность, Иосиф Виссарионович.

Глава 4 От коренизации до коллективизации

Политика, направленная на усиление позиций малой национальности и ее культуры, называлась в СССР коренизацией (Сталин охотнее использовал термин «национализация», но я не последую его примеру, потому что у этого термина есть другое значение, более распространенное). Т. Мартин уделяет основное внимание коренизации на Украине, и его интерес никак не обусловлен политической актуальностью – работа Мартина написана задолго до нынешнего русско-украинского конфликта. Дело в том, что украинцы были крупнейшим в СССР нацменьшинством и обладали активной националистической элитой, возникшей благодаря Октябрьской революции, а потому эволюция украинской национальной политики проецировалась на весь Советский Союз.

Оговорюсь. Слово «украинец» у меня употребляется с огромной долей условности. На мой взгляд, «русские и украинцы» звучит как «деревья и дубы», потому что украинцы – часть русского народа вместе с великороссами и белорусами. Но людей, которые разделяют этот дореволюционный подход, все меньше, особенно среди украинцев, так что я не могу выдавать желаемое за действительное, существовать в воображаемой реальности и оперировать устаревшими понятиями. Записывая великороссов русскими, а белорусов и малороссов – соответственно белорусами и украинцами, советская власть приучила нас думать, что это три разные национальности (спасибо, что хотя бы братские). А Российская империя последовательно проводила курс на единство трех ветвей общерусского ствола, и, сдается мне, продлись эта политика до наших дней – сегодня была бы невозможна массовая украинская самоидентификация в отрыве от русской, а значит, были бы невозможны границы и конфликты между нами. Как заметил А. Миллер, русско-украинское соперничество – это не противостояние двух наций, а соперничество «между двумя проектами национального строительства»[115].

Однако трагедия не только в том, что украиноязычные люди восприняли себя отдельным народом, но и в том, что с ленинско-сталинских времен нерусская украинская идентичность навязывается людям русскоязычным. В сущности, кто такой русский? Тот, кто думает на русском языке. И считает себя русским, добавят одни. И обладает европеоидной внешностью, добавят другие, совсем уж придирчивые. Проведем мысленный эксперимент: возьмем украинского (немецкого, французского) новорожденного и воспитаем в русской среде, скрыв его происхождение, – кто-нибудь сочтет его нерусским? Нет, никто не сочтет. Русскоязычное население Украины правильнее называть русским населением. Это русские люди, даже если предки многих из них – украинцы, поляки, литовцы. На Украине проживали и проживают миллионы русских (или десятки миллионов?), которых превращали и превращают в украинцев, в нерусских. Народ теряет своих не только в войнах и репрессиях, но и вот так. Больше нигде такому количеству русских не привили нерусскую идентичность, поэтому Украина имела и имеет для русского вопроса первостепенное значение.

В естественных условиях, при отсутствии государственного вмешательства, украинская культура неизбежно уступает русской и растворяется в ней (что говорить, если поэт Шевченко – икона украинства – вел личные дневники по-русски). Такое положение дел противоречило советской национальной политике, вооруженной принципом: «Никакой ассимиляции, даже добровольной!»

«На состоявшемся в 1923 г. съезде партии нейтралитет в борьбе культур был подвергнут резкому осуждению… И не было никого, кто осудил бы нейтралитет и ассимиляцию более категорично, чем Сталин: «Мы начинаем проводить политику максимального развития национальной культуры… Было бы ошибкой думать, что по отношению к развитию национальных культур отсталых национальностей центральным работникам следует придерживаться позиции нейтралитета: «Ну хорошо, прекрасно, национальная культура развивается, ну и пусть себе развивается, это не наше дело». Такая точка зрения была бы неправильной. Мы выступаем за покровительственную политику в отношении развития национальных культур отсталых национальностей. Я подчеркиваю это для того, чтобы [было] понятно, что к развитию национальной культуры мы не безразличны, но относимся к ней покровительственно». Однако конструктивные действия в интересах одной национальности, разумеется, предполагают разрушительные действия по отношению к другим. В случае Советского Союза, власти которого предполагали оказать поддержку всем нерусским народам, основную тяжесть дискриминации несли на себе одни только русские… Традиционная русская культура была осуждена как культура угнетателей»[116].

Мартин отмечает: «Среди многих большевиков на Украине и в России эта политика [украинизация] была крайне непопулярна, но поскольку она получала неизменную поддержку со стороны Политбюро и самого Сталина, то критика украинизации велась, как правило, только опосредованно…»[117] Обратим внимание: коренизация не была единой коллективной волей большевиков, которой подчинился Сталин, – наоборот, он насаждал эту политику.

В другой раз Сталин заявил: «Теория слияния всех наций, скажем, СССР в одну общую великорусскую нацию с одним общим великорусским языком есть теория национал-шовинистская, теория антиленинская, противоречащая основному положению ленинизма, состоящему в том, что национальные различия не могут исчезнуть в ближайший период, что они должны остаться еще надолго даже после победы пролетарской революции в мировом масштабе. Что касается более далекой перспективы национальных культур и национальных языков, то я всегда держался и продолжаю держаться того ленинского взгляда, что в период победы социализма в мировом масштабе, когда социализм окрепнет и войдет в быт, национальные языки неминуемо должны слиться в один общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым»[118] (выделено у автора. – С. Р.).

Казалось бы, мечтаешь растворить все народы во всемирном бульоне – начни с малого, растворяй маленькие народы в большом, точнее, они сами растворятся в нем, просто не мешай. Но нет, приращение численности русских может усилить русское национальное самосознание. Русифицированные нацмены – это русские люди, а русские люди – это потенциальные русские шовинисты, а русский шовинизм, как известно, опаснее, чем нацменовский.

«Пожалуй, самым важным» фактором, обусловившим коренизацию, Мартин считает «массовые крестьянские восстания под предводительством Петлюры, который, объединившись с белой армией Деникина, в 1919 г. во второй раз изгнал большевиков с Украины»[119]. Член партии Г. Петровский называл это «жестоким уроком 1919 года» и видел причину случившегося в том, что большевики на местах враждебно относились ко всему украинскому, причем не только большевики из России, но и местный пролетариат (города на Украине были в основном русскоязычными и заводская среда в том числе).

В феврале 1920 года вышло постановление Всеукраинского ЦИКа о том, что украинский язык наравне с русским является государственным, а в августе 1924-го – о том, что русский и украинский равны, но все-таки украинский равнее, а потому должен стать единственным языком управления в центральных госорганах и также в местных органах там, где «этнические украинцы» в большинстве. Затем – постановления об украинизации армии, партии и профсоюзов и о льготах для «этнических украинцев» при вхождении в партию и администрацию.

Запрещалось принимать на работу в госучреждения тех, кто не владеет украинским и русским языками сразу, а те, кто уже состоял на госслужбе, обязывались выучить украинский за год – до 1 августа 1924 года, в противном случае их должны были уволить. Однако все это не исполнялось. Члены партии, особенно на руководящих должностях, массово игнорировали курсы украинского языка (кому это надо?). Любопытный факт: на Украине коренизация проводилась с сильнейшим напором и при этом сталкивалась с сильнейшим же противодействием, причем в самой партии. Как для одних «жестокий урок 1919 года» служил причиной коренизации, так у других он вызывал отвращение к ней. В 1925 году «среди государственных служащих хорошо владели украинским 43,7 % беспартийных, а среди членов партии таковых было всего лишь 18,1 %»[120].

Украинизация проходила неравномерно. Чем выше было ведомство, тем хуже оно украинизировалось («в органах центральной украинской администрации на украинском языке велось лишь 10–15 % делопроизводства»[121]), аналогично и с продвижением на восток: на Донбассе уровень украинизации еле превышал нулевую отметку. Как отмечал украинизатор Ф. Солодуб, «разрыв между украинской деревней и русским городом продолжал нарастать»[122]. Чтобы переломить ситуацию, в марте 1925 года Сталин заменил первого секретаря украинского ЦК своим верным соратником – Л. Кагановичем.

Уже в апреле принимается новое – взамен старого – постановление об украинизации всей административной работы. Теперь в официальной риторике делается упор на применение «нажима». «Самое значительное наше достижение состоит в том, что на Украине теперь уже не считается приемлемым, чтобы член партии открыто высказывался против украинизации»[123], – с гордостью заявил в следующем году секретарь КП(б)У В. Затонский.

В феврале 1926 года около 40 % канцелярских работников не говорили по-украински и в соответствии с законом подлежали увольнению, но уволить такое количество народа было невозможно. А вот демонстрировать свое неприятие украинизации и игнорировать курсы украинского языка и украиноведения теперь стало чревато – по республике прокатилась волна показательных увольнений (от 500 до 1000 случаев).

Доля русских в общем населении Украины, по переписи 1926 года, составляла 9,2 %, а доля украинцев – 80 %, однако городское население, по переписи в городах 1923 года, было совсем другим: украинцы – 2,2 млн (44 %), русские – 1,35 млн (27 %), евреи – 1,3 млн (26 %). Если учесть, что 1,3 млн украинцев в 1926-м назвали своим родным языком русский (и только 200 тыс. русских – украинский), то получается, что русские в городском населении Украины де-факто составляли 66 %. В городах на востоке республики результаты переписи 1926 года со всей ясностью показали, что «этнические украинцы» здесь – меньшинство: в Луганске – 43 %, в Запорожье – 47 %, в Харькове (тогдашней столице республики) – 38 %, в Днепропетровске – 36 %, в Сталино (нынешний Донецк) – 26 %. Таким образом, речь идет не об украинских городах. Речь идет о русских городах в составе Украины. И этим русским городам власть навязывала украинство – навязывала лекциями, курсами, тематическими встречами, культпоходами, запретом на русскоязычные вывески, вытеснением русскоязычных республиканских газет (их общий тираж на Украине сократился с 87,8 % в 1923 году до 4,7 % в 1932-м) и русскоязычных книг (с 1932 года пополнение библиотек на 85 % должно было состоять из книг на украинском языке), размножением украиноязычных театров (их доля в республике выросла с четверти в 1928-м до трех четвертей в 1931-м).

Здесь необходима пара важных уточнений. Данные о количестве людей, назвавших себя украинцами в ходе переписи 1926 года, были завышены. В общесоюзной инструкции для переписчиков говорилось: «Определение народности [так называлась будущая графа «национальность»] предоставлено самому опрашиваемому, и при записи не следует переделывать показания опрашиваемого. Лица, потерявшие связь с народностью своих предков, могут показывать народность, к которой в настоящее время себя относят». Но в то же время указывалось: «В случаях, если отвечающий затрудняется ответить на вопрос, предпочтение отдается народности матери»[124]. То есть, с одной стороны, государство вроде бы собирало для себя сведения о реальной самоидентификации людей. А с другой стороны – не допускало ответа «не знаю», записывало украинцами (и прочими нацменами) тех обрусевших, кто не мог определиться, и тем самым добавляло нацменам политического веса.

И второе уточнение. То, что якобы во всей Украине деревня была украиноязычной, опровергалось бытом Донбасса, где делались наблюдения вроде такого: «В селах просят говорить по-русски, так как плохо понимают украинский литературный язык. Отсюда – предложение: если и проводить украинизацию, то начинать с деревни»[125]. Сельский «украинский язык» Донбасса был ближе к русскому, чем к украинскому. Единого украинского языка (такого, чтобы «украинцы» из разных концов республики могли бы легко понять друг друга) просто не существовало. Не существовало единой украинской нации – и Сталин взялся за ее лепку, пластилином для которой стал Донбасс.

Да что я рассуждаю о неучтенных русских, если и с учтенными государство не церемонилось? Советская власть открыто пошла на вопиющее нарушение собственного же принципа, не допускавшего даже добровольной ассимиляции. Впрочем, удивляться нечему, ведь в данном случае происходила не ассимиляция русскими нерусских, а наоборот. Н. Скрипник, ярый украинизатор, возглавлявший украинский Наркомат просвещения, в 1930 году обнародовал, ничуть не стесняясь, такие цифры: 97,4 % украинских детей обучаются в украинских школах, и только 81,7 % русских детей – в русских школах. Как видим, пятая часть русских детей Украины подпадала под украинскую ассимиляцию совершенно официально. Это было прямым нарушением всесоюзного закона, запрещавшего школьное образование на неродном для ученика языке, и в то же время считалось нормой вещей. Что касается 1,3 млн украинцев, указавших родным языком русский, то здесь Скрипник придумал лазейку: дескать, эти люди говорят не на русском языке, а на украинском с русскими примесями, а потому их детей надо отдавать в украинские школы. Добавим: в 1932–1933 годах в Днепропетровске на русском обучалось уже только 69 % русских детей, а на Донбассе – 74,8 % русских детей и всего лишь 62,7 % детей с родным русским языком.

Процент украиноязычных вузов в республике вырос с 32,9 в 1927 году до 58,1 в 1929-м (процент техникумов – с 46,5 до 59,6). Технические вузы шли на украинизацию особенно неохотно, а после 1929 года, когда они были переведены из украинского подчинения в общесоюзное, им удалось частично отмотать назад этот мучительный процесс. Однако гуманитарные вузы (процент обществоведческих украиноязычных институтов вырос с 16 до 62,5, а педагогических – с 56,8 до 70,1) остались республиканскими, что и предопределило украинствующий характер местной гуманитарной интеллигенции, а соответственно и медийной среды, которую она формирует.

Что касается государственных структур, то «к июню 1926 г. на украинском языке велось уже 65 % административной деятельности… Однако дальнейший прогресс [украинизации] оказался крайне трудным, а в 1932 г. начала происходить частичная деукраинизация – в основном из-за того противодействия украинизации, которое было оказано центральными общесоюзными организациями [точнее, их украинскими филиалами]. А это в высшей степени успешное противодействие, в свою очередь, помогало местным украинским администрациям (особенно в восточных промышленных районах) тормозить украинизацию»[126].

Уже к июню 1926-го «в основных организациях украинцы составляли большинство. Партия удовлетворилась незначительным украинским большинством (50–60 %) и не требовала, чтобы представительство украинцев было в точности пропорционально их доле в совокупной численности населения (80,02 %)»[127]. «Некоторые люди [теперь] называют себя украинцами, поскольку статус представителя господствующей национальности является во всех отношениях выгодным»[128], – с наслаждением говорил Затонский. Доля украинцев в ВУЦИК (Всеукраинском центральном исполнительном комитете) превышала их процент в населении и составляла 90 %. Кроме того, украинцы преобладали в руководстве профсоюзов, хотя рабочие в большинстве были русскими[129].

Рабочим, кстати, повезло. В смысле – повезло по сравнению с остальными жителями Украины. В 1925-м Сталин лично освободил пролетариат от насильственной украинизации – рабочих не заставляли посещать курсы. Генсек знал о массовом недовольстве русских на Украине и, принимая во внимание горячий нрав пролетариата, таким образом обезопасил республику от русско-украинских конфликтов с рукоприкладством на межнациональной почве. Это сработало: подобные столкновения случались редко, особенно на фоне межнациональных стычек в восточных республиках. Заводским языком оставался русский, и прибывающие на заводы крестьяне-украинцы быстро усваивали его – в естественных условиях украинский язык уступает русскому. Однако «ощущение принадлежности к украинскому народу все-таки постепенно создавалось… И украинские крестьяне, и русские рабочие становились русифицированными украинскими рабочими [русские рабочие – украинскими рабочими!]… Даже на Донбассе небольшая часть рабочих приняла украинскую идентичность… Выработка городской украинской идентичности как для этнических русских, так и для украинцев должна была включать, с одной стороны, знание украинского языка, самоотождествление с украинской культурой и Украинской ССР, а с другой стороны, повседневное использование русского языка…»[130]

Эта противоречиво-шизофреническая идентичность («Говорю и думаю по-русски, но я нерусский!») оказалась тем не менее устойчивой. Результат – современная Украина как она есть. Анатолий Вассерман сказал мне: «Нынешняя Украина – это и материально, и ментально творение в первую очередь коммунистов. Именно поэтому национально-сознательному украинцу положено их ненавидеть. Как известно, злой человек ненавидит всякого, кто творил ему добро»[131].

* * *

В процессе социалистического наступления – так называемой культурной революции 1928–1932 годов, включавшей в себя коллективизацию и индустриализацию, – коренизация сбавила обороты. Тому было несколько причин. Во-первых, для проведения культурной революции потребовалось усиление центра, общесоюзных органов, которые были русскоязычными. Антирусские настроения окраин стали порой восприниматься как антицентристские. Во-вторых, параллельно коренизации и русофобии возникла новая идеологическая линия: в 30-х годах советская власть уже предвидела надвигавшуюся войну с Германией и потому обратилась к риторике русского национального патриотизма. Наконец, к Сталину пришло простое понимание: коренизация не амортизирует местный национализм, а разогревает его, ослабляя влияние Москвы.

Корни этого понимания следует искать в «деле Шумского». Заметный украинский писатель-большевик Н. Хвылевой в 1925–1926 годах выдал несколько литературных манифестов, где, в частности, говорилось: «Перед нами стоит такой вопрос: на какую из мировых литератур взять курс? Во всяком случае, не на русскую. Это окончательно и безоговорочно. Наш политический союз не следует смешивать с литературой. От русской литературы, от ее стиля украинская поэзия должна убегать как можно скорее. Дело в том, что русская литература тяготеет за нами веками как хозяин положения, приучивший психику к рабскому подражанию»[132]. Именно Хвылевой является автором лозунга «Геть вiд Москви!» («Прочь от Москвы!»). Этого «литературного сепаратиста» поддержал А. Шумский, украинский нарком просвещения в 1924–1927 годах (кроме того, он настаивал на принудительной украинизации пролетариата). Сталин прогневался: «Шумский не видит, что при слабости коренных коммунистических кадров на Украине это движение, возглавляемое сплошь и рядом некоммунистической интеллигенцией, может принять местами характер борьбы за отчужденность украинской культуры и украинской общественности от культуры и общественности общесоветской, характер борьбы против русской культуры и ее высшего достижения – ленинизма… Шумский не понимает, что овладеть новым движением за украинскую культуру возможно лишь борясь с крайностями Хвылевого в рядах коммунистов…»[133]

Шумский не унимался. Его борьба против первого украинского секретаря Кагановича, недостаточно украинизировавшего республику в его глазах, продолжалась почти год, и в результате Шумского сослали в Саратов (впоследствии он перебрался в Ленинград, где в 1933-м был арестован по обвинению в подпольной контрреволюционной деятельности).

«Дело Шумского» вылилось в международный скандал: в январе 1928-го Коммунистическая партия Западной Украины приняла резолюцию, осуждавшую «искажение процесса украинизации… отрицание необходимости украинизировать городской пролетариат… устранение лучших украинских сил под предлогом национального уклона (Шумского, Гринько)»[134]. Надо сказать, КПЗУ создавалась советским руководством для того, чтобы влиять на население Западной Украины, находившейся тогда в границах Польши. Задачей-максимум было включение Западной Украины в состав СССР – дескать, товарищи западные украинцы, взгляните, поляки не заботятся о вашей культуре, а мы заботимся, айда к нам! Многие эмигранты-украинцы, влюбившись в советскую украинизацию, приезжали в СССР и работали на ее благо. Но постепенно выяснилось, что не столько украинский национализм служит делу коммунизма, сколько украинский коммунизм, напротив, пропитывается национализмом. КПЗУ разбила Сталину сердце. Проявилась грустная правда жизни: знамя украинизации не заманит Западную Украину в объятия Советского Союза – он скорее потеряет УССР. После переворота польского маршала Ю. Пилсудского, заявившего, в частности, намерение улучшить отношения Польши с ее украинским (и белорусским) населением, в Москве все чаще возникали опасения, что Западная Украина станет ориентиром или даже магнитом для советских украинцев и что Пилсудский, используя козырь украинства, вторгнется на советскую территорию. И это стало еще одной причиной, почему Сталин снизил темпы украинизации.

Другой причиной, тоже весомой, я бы назвал дерзкую напористость руководства УССР. Как говорится, дай ему палец – откусит руку. Республика взяла на себя роль предводителя не только местных украинцев, но и всех украинцев Советского Союза, наращивая за счет них свой политический вес и критикуя РСФСР за недостаточное соблюдение их «национальных прав». А украинцы в Российской Республике, согласно переписи 1926 года, были вторым по численности народом и составляли немалую долю населения – 7,8 %, то есть 7,9 млн человек (хотя лишь 67 % из них назвали родным языком украинский). В 1928 году общесоюзные власти заставили Северо-Кавказский край, где проживало большинство российских украинцев (регион включал в себя Кубань), провести украинизацию всех районов с украинским населением, после чего украинизация перекинулась и на другие регионы. Доля украинцев Северного Кавказа, посещавших украинские школы, выросла с 12 % в 1929-м до 80 % в 1932-м[135]. УССР активно снабжала российских украинизаторов кадрами и литературой.

Мало того. УССР не удовлетворилась территориальным обменом с РСФСР, когда отдала Российской Республике Шахтинский округ и часть Таганрогского (около 800 тыс. человек), а взамен получила территорию с миллионом человек. Украина претендовала еще и на территорию с 5 млн человек (украинцев на территории – 59 %)[136], частично включавшую земли Курской и Воронежской губерний и Северо-Кавказского края. Потому неудивительно, что украинизация школ и выстраивание сети украинских национальных Советов на Кубани воспринимались русскими как экспансия Украины – с перспективой перевода территорий в ее состав. Настал момент, когда это не понравилось и общесоюзным властям.

Все перечисленные причины, заставившие Сталина частично пересмотреть свою политику украинизации (и вообще коренизации), сошлись в одну точку в 1932 году – в кризис хлебозаготовок. Ранее Каганович отмечал: «Кампания хлебозаготовок привела к росту [украинского] шовинизма… Идут разговоры, что Москва забирает наш хлеб, сахар»[137]. А теперь Сталин писал Кагановичу: «Сейчас самое главное Украина… Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять… В Украинской компартии… немало (да, немало!) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец – прямых агентов Пилсудского»[138]. 14 декабря появилось секретное (еще бы, признавать свои ошибки может не каждый) постановление Политбюро, где, в частности, заявлялось: «В ряде районов Украины коренизация проводилась механически… без тщательного подбора большевистских украинских кадров, что облегчило буржуазно-националистическим элементам, петлюровцам и проч. создание своих легальных прикрытий»[139]. Другое – днем позже – постановление отменяло украинизацию в РСФСР. Эти постановления стали поворотными для общесоюзной политики коренизации.

Мартин пишет: «В марте 1930 г., в период наивысшего сопротивления коллективизации, 45,1 % массовых крестьянских бунтов (2945 из 6528) произошло на Украине (где проживало только 19,5 % населения СССР). А за 1930 г. в целом на Украине произошло 29,8 % (4098 из 13 754) всех массовых беспорядков… Хотя сопротивление коллективизации распространилось по всему Советскому Союзу, сильнее всего оно было в национальных и казачьих областях… Хотя в восточных [мусульманских] национальных регионах СССР коллективизация проводилась не так энергично [обратим внимание: славянам не повезло больше других], вооруженное сопротивление коллективизации там проводилось гораздо сильнее. Из 1197 советских сельских работников и активистов, убитых в 1930 г., 438 человек (36,59 %) погибли в восточных республиках – Средней Азии, Казахстане, Закавказском и Северо-Кавказском национальных районах, Башкирии и Татарстане»[140].

Если рассматривать восстания относительно общей численности каждой национальности в СССР, то Мартин прав: с этой точки зрения русские сопротивлялись меньше, чем украинцы или мусульмане. Но если рассматривать то же самое относительно каждого отдельного региона, то вывод Мартина ошибочен. В 1930 году на Украине случилось 4098 восстаний при населении республики в 29,6 млн человек, а в русской Центрально-Черноземной области – 1373[141] восстания при населении в 11,8 млн человек (из них лишь 14,8 % украинцев). Условная доля восставших на Украине – 1,38 %, а в Центрально-Черноземье – 1,16 %, то есть разница в пределах статистической погрешности. А в русской Московской области за тот же год вспыхнуло 676[142] восстаний при населении в 4,7 млн человек, здесь условная доля восставших оказалась даже больше – 1,43 %. Очевидно, при анализе сопротивления недостаточно учитывать национальность жителей, важны еще и особенности самой коллективизации в разных регионах. Кстати, столь сильное недовольство Московской области никак не вписывается в тезис Мартина, что Сталин впоследствии прибег к идеологическому русофильству якобы из-за относительной лояльности русских, проявленной в ходе коллективизации. Скорее наоборот – из-за нелояльности. Такое количество восстаний в центре страны – вокруг столицы – могло вызвать сильнейшую тревогу, а не чувство опоры.

Сопротивление Украины и казачьей Кубани (не станем сейчас вдаваться в спор о национальной принадлежности казачества) искушает современных украинцев рассматривать сталинский ответ – голодомор – как персонально украинскую трагедию. Однако голодомор касался не только украинцев: запрет на выезд за пределы республики или региона распространялся не только на голодающие Украину и Северный Кавказ с Кубанью, но и на голодающий Нижне-Волжский край. «По переписи 1926 г. их [украинцев] было 31,2 млн, а по переписи 1939 г. – 28,1 млн человек. Абсолютное уменьшение за 13 лет составило 3,1 млн человек. Между тем за эти же 13 лет численность белорусов увеличилась на 1,3 млн человек, то есть почти на 30 %», – отмечает Р. Медведев[143]. Так-то оно так, но данные переписей по национальностям не показывают, как сильно от голода пострадали русские, потому что их численность компенсируется другими русскими регионами, которых голод не коснулся. В. Кузнечевский со ссылкой на И. Зеленина дает на основании переписей более ясную картину: «Сокращение сельского населения в районах, пораженных голодом в эти годы, составило: в Казахстане – 30,9 %; в Поволжье – 23; на Украине – 20,5; на Северном Кавказе – 20,4»[144].

Кстати, вот цифры репрессий 1937 года в УССР: украинцы – 53,19 % репрессированных (при доле 78,22 % в населении республики), русские – 7,70 % (при доле 11,35 %), евреи – 2,57 % (5,18 %), поляки – 18,9 % (1,47 %), немцы – 10,17 % (1,42 %), греки – 2,31 % (0,36 %)[145]. Как видим, сильнее всех пострадали немцы, греки и поляки, поскольку Сталина пугали их трансграничные связи. А украинцы, хотя имели трансграничные связи поболее других (целая Западная Украина под боком у большой «титульной нации»), пострадали так же, как русские, у которых этих связей не было почти вовсе.

Сбавив обороты украинизации в УССР и скорректировав ее антицентристские перегибы, Сталин отнюдь не отринул цель украинизации как таковую. К смерти генсека она была достигнута: в 1954 году местное партийное и советское руководство состояло из украинцев на 77,8 %, из русских – на 20,3 %, а региональное руководство, соответственно, – на 83,8 % и 15,2 %. В республиканском правительстве украинцы составили около 70 %, в Политбюро ЦК КПУ – 84 %[146]. Для сопоставления: согласно переписи 1959 года, украинцев в УССР было 76,8 %, русских – 16,9 %.

Как отмечалось в прошлой главе, в Российской империи «численность украинцев среди чиновников Юго-Западного края соответствовала их доле в общем населении этих губерний»[147]. Тогда эта задача решалась гораздо проще, поскольку от людей не требовали рабоче-крестьянского происхождения и верности марксизму-ленинизму. Так стоило ли огород городить?

* * *

С 1928 по 1933 год проводились процессы против нацменовских националистов. Самым громким было дело «Союза освобождения Украины» 1930 года (по-видимому, сфабрикованное, как и прочие подобные дела). Численность арестованных достигла нескольких тысяч[148]. Процесс освещался главной общесоюзной газетой «Правда», а другие аналогичные процессы (в Белоруссии, Татарстане, Крыму, Узбекистане) освещались только в местной прессе, что еще раз указывает на центральное место Украины в советской национальной политике. «Преследуемые в Украине за «буржуазный национализм» украинцы часто спасались в России, где переставали быть представителями титульной нации, то есть утрачивали свой политический статус»[149].

«Поразительно, но террор против местных [нацменовских] националистов был сильнее террора против великодержавных [русских] шовинистов, и такое положение сохранялось на протяжении всего правления Сталина»[150], – пишет Мартин. Объяснить это можно тем обстоятельством, что русский «великодержавный шовинизм» клеймился с самого начала и потому мало кем озвучивался вслух, тогда как нацменовский «буржуазный национализм» долгое время разогревался властями и звучал из каждого утюга. Он только теперь попал в опалу, да и то лишь местами. Не было полной ясности, что можно и чего нельзя, где хорошая «социалистическая коренизация» и где плохой «буржуазный национализм».

«Суды над великорусскими националистами были частыми, но они, как правило, проходили в центре, получали менее шумную огласку»[151]. Прежде всего на ум приходит антирусское «дело славистов» 1933–1934 годов: более 70 ученых – преимущественно филологи и искусствоведы Института славяноведения, Русского музея и Эрмитажа – получили сроки за то, что якобы организовали фашистскую «Российскую национальную партию». Схема обвинения такая же, как в случае «Союза освобождения Украины» или будущего еврейского «дела врачей»: берется национальность назначенных «козлов отпущения», и к этой национальности пришивается некая антисоветская организация. Точно так же пахнет «академическое дело» 1929–1930 годов.

Свыше 100 ученых – в основном русские историки и краеведы – были арестованы, 29 из них сосланы в лагеря или расстреляны. Людям инкриминировалось создание «монархического контрреволюционного движения».

Шахтинское дело 1928 года, свалившееся на технических специалистов Шахтинского района Донбасса, стало сигналом центра к классовым репрессиям против дореволюционной интеллигенции. Украинизатор Скрипник добивался, чтобы дело объявили процессом против великорусских шовинистов, мешавших украинизации Донбасса. Ему это не удалось. Однако в похожем ключе высказался еще кое-кто – и не об одном только Шахтинском деле.

Долгое время я считал, что русские националисты притягивают за уши тезис об этнополитической подоплеке классовых репрессий. Считал, пока не прочел об этом у самого Сталина: «Так обстоит дело с уклоном к великорусскому шовинизму. Нетрудно понять, что этот уклон отражает стремление отживающих классов господствовавшей ранее великорусской нации вернуть себе утраченные привилегии»[152]. Итак, Сталин рассматривал уничтожаемые классы – кулачество, священство, старорежимную интеллигенцию, казачество – как носителей подчеркнуто национального мировоззрения, и это было одной из причин уничтожить их. Можно спорить о том, преследовал ли большевистский режим людей за то, что они русские, но мы видим: он преследовал их за то, что они слишком русские. И процессы против дореволюционных интеллигентов, начатые Шахтинским делом, и раскулачивание, и антицерковные репрессии – все это меры не только социальные, но и национальные.

А сталинский соратник Микоян допустил совсем откровенную проговорку: «Великорусский шовинизм будет, пока будет крестьянство»[153].

Солженицын: «На XV съезде компартии (декабрь 1927) пришло время высказываться по нарастающе грозному крестьянскому вопросу: что делать с этим несносным крестьянством, которое в обмен на хлеб нагло желает получать промышленные товары? Главный доклад тут – от Молотова. А в прениях среди ораторов – бессмертные удавщики крестьянства Шлихтер и Яковлев-Эпштейн. Предстояла массовая война против крестьянства, и Сталин не мог позволить себе отчуждение умелых кадров, а наверное и считал, что в этой огромной кампании, направленной непропорционально против славянского населения, часто надежнее будет опереться на евреев, чем на русских. В Госплане он прочно сохранял еврейское большинство. В командных и теоретических верхах коллективизации состоял, разумеется, и Ларин; Лев Крицман служил директором Аграрного института начиная с 1928, в 1931—33 зампред Госплана… Яков Яковлев-Эпштейн возглавил Наркомзем. (Долгие годы его карьера была – агитация-пропаганда: с 1921 начальник Главполитпросвета, потом отдел агитпропа ЦК, зав. отделом печати ЦК. Но уже в 1923, на XII съезде, это он разработал проекты решений по деревне – и так с 1929 взбросила его карьера в наркомземы.) И вел затем Великий Перелом, атаку многомиллионной коллективизации, с ее рьяными исполнителями на местах. Современный автор пишет: «В конце 20-х годов впервые немалое число еврейских коммунистов выступило в сельской местности командирами и господами над жизнью и смертью. Только в ходе коллективизации окончательно отчеканился образ еврея как ненавистного врага крестьян – даже там, где до тех пор ни одного еврея и в лицо не видели»[154].

Разумеется, при любом «проценте» в советском и партийном аппарате, – и тут ошибочно объяснять злейший антикрестьянский замысел коммунизма именно еврейским участием. Нашелся бы на Наркомзем и русский, вместо Яковлева-Эпштейна, это достаточно проявилось в нашей послеоктябрьской истории. Смысл же и последствия раскулачивания и коллективизации не могли быть только социальными и экономическими: в миллионных множествах изничтожалась не безликая масса, а реальные люди, с традиционной культурой, вырывались их корни, погашался дух… и чем аргументировать, что это не содержалось и в коммунистическом замысле?.. (Выделено у автора. – С. Р.) Коммунизм всей своей жестокостью мозжил русский народ. И поразиться надо, что кто-то осмысленный все-таки уцелевал. Коллективизация, больше всех других коммунистических действий, ясно отвергает всякие теории о «национальной», якобы «русской», диктатуре Сталина»[155].

Именно в этом качестве – как задачу сломать хребет русскому селу – оценивают коллективизацию, в частности, доктор исторических наук Владимир Кузнечевский и кандидат исторических наук Кирилл Александров.

«Нельзя сказать, что годы нэпа [вырванного у большевиков крестьянами в результате Тамбовского, Ишимского и других восстаний 1920–1922 годов] были уж совсем такими травоядными, – излагает Александров предысторию коллективизации в своей лекции. – Кроме малых войн в Средней Азии и кавказских горах, примеры вооруженного сопротивления большевикам… отмечались за эти три года (23—26-й) и на Амуре, и на Камчатке, и в Якутии, и в Белоруссии, и в Грузии, и на Дону, и на Кубани. 3 января 25 года Сталин… на заседании Политбюро говорит: «Мы до полной ликвидации Гражданской войны далеко еще не дошли и нескоро, должно быть, дойдем». Брожение в деревне, конечно, беспокоит власть в наибольшей степени. В чем оно заключалось?.. Велась агитация за создание крестьянских союзов… Это объединение тружеников земли, которое в пределах некой территории хочет отстаивать интересы этих тружеников. По сути, это была попытка создать ту или иную политическую организацию. Если в 21 году в провинции чекисты зарегистрировали 139 случаев открытой агитации за создание таких крестьянских союзов, то в 23 году – 543, а за первое полугодие 26 года – 748. То есть парадоксальная ситуация: вроде материальное положение хлеборобов улучшается, а агитация за создание крестьянских союзов становится все более активной [с другой стороны, все логично: вставшие на ноги благодаря нэпу люди обрели силы для защиты своих прав].

На выборах 1925 года [в местные Советы] развернулась ожесточенная борьба… В разных регионах хлеборобы выдвигали требования отмены [государственной] монополии внешней торговли, устранения ограничений на кооперативную деятельность, реабилитации политических заключенных и лишенцев, конституционного уравнения избирательных прав рабочих и крестьян, свободы агитации. В Северо-Кавказском крае выборы 1925 года привели к тому… это малоизвестный факт… что большевики выборы проиграли и контроль над многими станичными советами установили крепкие хозяйственные казаки и середняки… Конечно, в избирательную компанию вмешивались органы ОГПУ: давление, угрозы, нажим на односельчан, фальсификации… Как ответ – протестная реакция. В 1924 году зарегистрировано 313 террористических актов, направленных против сельского совпартактива, в 1925 году – 902, в 1926 году – 711… Молотов, бывший тогда, во время нэпа, секретарем ЦК ВКП(б), потом в одном из своих интервью вспоминал: «Наше положение, особенно когда уже Ленина не было, стало очень опасным»… Многочисленные антисоветские листовки распространялись в самых разных районах средней полосы России и на Украине… В 1926–1927 годах чекисты зарегистрировали по Советскому Союзу 63 массовых крестьянских выступления, в том числе 22 в Сибири. Количество террористических актов возросло с 711 до 900». Звучали лозунги, в частности, за восстановление монархии, за трехцветный флаг: «Долой СССР, да здравствует Россия!» Не обходилось и без антисемитских лозунгов, хотя данный вопрос зачастую не имел для русского крестьянина принципиального значения (представители власти на местах были в основном русскими). «Без коллективизации большевики у власти не удержались бы», – итожит Александров[156].

В. Кузнечевский описывает всю эту ситуацию в нескольких фразах: «Генсек хорошо понимал, что если в СССР кто и в состоянии свалить власть большевистской партии, так только крестьянство. Значит, нужно было сломать ему хребет как классу. А это можно было сделать только в том случае, если лишить его возможных элементов организации, объединения… [Скоординировать протестное крестьянское движение могли] только крепкие хозяева, за которыми мог потянуться середняк… Ленин главным своим личным врагом считал интеллигенцию и православное духовенство, а Сталин – еще и русское крестьянство [прежде всего русское – в силу его многочисленности и, следовательно, особой опасности для режима]»[157]. Ленин признавал: «Большинство населения в России – крестьяне, мелкие хозяева, которые о социализме не могут и думать»[158]. Сталин соглашался: «Во время октябрьской революции крестьянство… совсем не хотело установить в стране социализм»[159]. Вот такая вот рабоче-крестьянская власть.

Колхозы нужны были Сталину для установления абсолютной власти над деревней, а инициативные предприимчивые крестьяне, соответственно, были ему не нужны категорически – это ее лидеры, организующая сила, стержень. Тем, кто говорит, что «кулаков всего лишь переселяли», я напомню некоторые подробности. Людей, в том числе детей, свозили на Урал, в Сибирь, на Север в дикий холод, в неотапливаемые бараки. Многие умирали по дороге, многие – уже на местах. Не хватало еды, одежды, медикаментов. Депортации начались в 1928-м, а в массовом порядке – в феврале 1930-го. Поведение надзирателей вынудило ОГПУ в декабре 1931-го – почти через два года! – разъяснять им, что «уничтожение кулачества как класса» не означает «физического уничтожения кулачества»[160] (предвижу возгласы сталинистов: «Вот же, вот же, власть заботилась о людях!»).

«Этот цвет русской земли по сию пору лежит в тайге в наспех вырытых рвах, рядами, друг на друге, без какого-либо обозначения на местности этих братских могил, – пишет Кузнечевский. – Об этом свидетельствуют не только время от времени вымываемые внешними водами сибирских рек бренные останки несчастных (как это было, например, в 2008 г. в Колпашево, Томской области, где река Обь подмыла весной берега и выбросила на главное течение сотни хорошо сохранившихся в мерзлоте бедно одетых трупов расстрелянных и умерших от голода и болезней людей), но и опубликованные ныне собственные документы власти»[161].

Cколько погибло, сколько не родилось! «Заместитель председателя ОГПУ Ягода уведомлял Генсека, что в целом на спецпоселении вместе с членами семей находилось 1,4 млн человек. Численность, писал он, уменьшалась «прежде всего за счет побегов и высокой смертности»… В лагерные списки не могли попасть те, кто погиб в ходе раскулачивания [или в дороге]»[162]. Согласно подсчетам В. Земскова, в спецпоселения было депортировано 381 026 семей общей численностью 1 803 392 человека[163] (и еще около 2 млн раскулаченных – в обычные населенные пункты). В целом в ходе раскулачивания, депортаций и содержания в лагерях погибло не менее 800 тыс. крестьян и членов их семей. Десятки тысяч крестьян были расстреляны по обвинению в контрреволюционных преступлениях. Всего в акциях против коллективизации приняли участие около 2 млн человек[164]. Отследить их дальнейшие судьбы вряд ли возможно: кого-то расстреляли, кого-то посадили, кого-то раскулачили, кто-то умер от голодомора, кто-то избежал кары. Ясно одно: далеко не все раскулаченные были бунтовщиками.

Раскулачивание – чудовищный удар не только по человеческим жизням, но и по генетике русского народа. Это не что иное, как антиотбор, антиселекция. Моральное и физическое уничтожение самой активной, работоспособной, смекалистой, целеустремленной, руководящей части крестьянства вместе с потомством. Владимир Солоухин написал: «…Может быть, и можно потом восстановить храмы и дворцы, вырастить леса, очистить реки, можно не пожалеть даже об опустошенных выеденных недрах, но невозможно восстановить уничтоженный генетический фонд народа, который еще только приходил в движение, только еще начинал раскрывать свои резервы, только еще расцветал. Никто и никогда не вернет народу его уничтоженного генетического фонда ушедшего в хлюпающие грязью, поспешно вырытые рвы, куда положили десятки миллионов лучших по выбору, по генетическому именно отбору россиян. Чем больше будет проходить времени, тем больше будет сказываться на отечественной культуре зияющая брешь, эти перерубленные национальные корни, тем сильнее будет зарастать и захламляться отечественная нива чуждыми растениями, мелкотравчатой шушерой вместо поднебесных гигантов, о возможном росте и характере которых мы теперь не можем и гадать, потому что они не прорастут и не вырастут никогда, они погублены даже и не в зародышах, а в поколениях, которые еще только предшествовали им. Нo вот не будут предшествовать, ибо убиты, расстреляны, уморены голодом, закопаны в землю» («Читая Ленина»).

Я не хочу и не стану соглашаться с Солоухиным в том, что этот генетический ущерб для русского народа является непоправимым, но его последствия налицо. Сегодня Россия (в отличие от США, Европы, Китая) не поддерживает сельское хозяйство адекватными кредитами, предпочитая иностранное продовольствие отечественному, и лишает деревню школ, больниц, фельдшерских пунктов, – а деревня в массе своей молчит! Готовых протестовать почти нет – результат раскулачивания и шестидесятилетнего колхозного пресса. Село исчезает, и пищевая зависимость России от заграницы, возникшая в советское время вследствие той же коллективизации, грозит стать абсолютной. А еще это угроза национальной территории, особенно на востоке. Как известно, граница не там, где солдат с ружьем, а там, где крестьянин пашет.

Кроме того, коллективизация подрезала русскую рождаемость. Существует такой парадокс: в урбанизированных (то бишь развитых!) странах происходит убыль коренного населения – из-за того, что процент сельских жителей критически снизился, а в городах люди рожают недостаточно. Подумать только: для исчезновения европейского человечества, и в том числе русских, не нужно никаких войн, оно само тает на глазах. Советская власть не только не предотвратила русское раскрестьянивание, но и подстегнула его коллективизацией, причем сверх той потребности в рабочих руках, которую испытывала индустриализация. Пребывание в колхозах было для многих невыносимым, люди недоедали – и потянулись в города. Изъятие у крестьян паспортов (привет крепостному праву) не остановило их бегства из деревни. Например, мой прадед Сергей Андреевич Рязанов в 1937-м умаслил колхозного председателя (село Озеро Дуванского района Башкирии), и тот отпустил его с семьей восвояси, отдав паспорта. Крестьяне уезжали из собственных домов в коммунальные квартиры, лишь бы питаться нормально.

Сталин превратил русское село в депрессивное, упадочническое. «Великий перелом 1929–1933 гг. радикально изменил лицо деревни. Вернувшись через несколько лет ухаживать за больной сестрой, крестьянка Кудерина едва узнала свою тамбовскую деревню: «Больше не было токов или дворов при домах. За стенами домов больше не ухаживали – не красили и не белили. Но почти во всех избах на окнах появились занавески, обычно газовые или тюлевые. Помнится, остались только соломенные крыши. Там, где были крепкие избы с железной крышей, зияли одни только дыры с кучами старой глины от штукатурки. Это были дома раскулаченных, которые разобрали и куда-то перевезли. Церковь стояла закрытой и разваливалась. Забора вокруг нее не было. Крышу давно не красили, местами зловеще проглядывала ржавчина. Стены были грязными с пятнами сырости. Колокольню совсем залепили гнезда галок, которые тучей носились вокруг нее». Дезорганизация и деморализация крестьян привели к колоссальному падению производства сельскохозяйственной продукции… В новом статусе колхозников крестьяне сеяли зерна меньше, чем прежде, сеяли дольше и не так тщательно ухаживали за посевами, отчего поля зарастали сорняками. Когда Виктор Кравченко в 1932 г. приехал в деревню на Днепропетровщине, он был потрясен тем, в каком ужасном состоянии находились «орудия и машины, за которыми их хозяева-частники ходили, как за настоящими драгоценностями». Лошади в конюшне стояли по колено в грязи, «читая газеты», как иронизировали в тех местах, когда лошади простаивали некормлеными и без работы»[165].

7 августа 1932 года появилось знаменитое постановление «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», которое более известно как закон «от седьмого восьмого», закон «семь восьмых», закон «семь-восемь» и особенно – как закон «о трех колосках». По нему вместе с реальными расхитителями колхозной собственности и теми, кто из нужды утаивал часть урожая, загребали также тех, кто «попался» на кочане капусты или нескольких колосках, поднятых с дороги. За «хищения» полагался расстрел или (если «украдено» мало) заключение минимум на 10 лет. Наверное, именно тогда в русских зародилось неизжитое до сих пор отношение к законам как чему-то необязательному и даже враждебному. Метла на местах мела людей так рьяно, что под угрозу в перспективе попадало сельское хозяйство как таковое – некому стало бы заниматься им. Поэтому 1 февраля 1933-го появляется другое постановление: не привлекать к суду «лиц, виновных в мелких единичных кражах общественной собственности, или трудящихся, совершивших кражи из нужды, по несознательности и при наличии других смягчающих обстоятельств». Почти через три года – 11 декабря 1935-го – генпрокурор СССР А. Вышинский ставит перед ЦК вопрос о том, что корректировка сельских репрессий не удалась и необходим пересмотр уголовных дел по этой статье. Сталин дает добро (так и слышу интонацию товарища Саахова из «Кавказской пленницы»: «Я готов признать свои ошибки!»). К 20 июля 1936 года проверяются более 115 тыс. дел, и более чем 91 тыс. из них пересматриваются, в результате на свободу выходят 37 425 человек. Но для деревни уже на носу Тридцать Седьмой с его приказом «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов» (слово «уголовники» в данном случае выполняет функцию маскировки – невозможно представить, чтобы при такой тотальной и репрессивной власти, установившейся в деревне 5–7 лет назад с началом коллективизации, по селам могли шастать толпы уголовных преступников). Кроме того, в колхозах тут и там умирали люди от непосильных условий труда – сообщений об этом поступало множество, но они не систематизированы.

«Такое вопиющее разрушение деревенского уклада жизни вызывало в крестьянах чувство горечи и разочарования и окончательно деморализовывало их… Что не воспроизводилось в советской деревне 1930-х гг. из мифологем прошлых веков, – так это миф о «хорошем царе». Крестьяне ненавидели всех, кого считали имеющим отношение к навязыванию им «второго крепостничества», особенно Сталина. Финский коммунист, побывавший в российской деревне в 1930 г., писал: «Там не слышалось дифирамбов великому Сталину, которые то и дело можно было услышать в городе… Мое первое впечатление, которое не стерлось до сих пор, – это то, что все настроены контрреволюционно и что вся деревня находится в состоянии мятежа против Москвы и Сталина». Теперь, когда колхозы уже упрочились, о настоящем восстании не могло быть и речи, но во всем остальном как недавно обнародованные документы, так и наблюдавшаяся тогда общая тенденция – бежать из деревни в города – подтверждают его слова. Шейла Фицпатрик, внимательно изучившая имеющиеся документы, делает такой вывод: «Преобладало мнение, отразившееся в распространявшихся тогда слухах, что Сталин, как организатор коллективизации, был непримиримым ненавистником крестьян. Ему желали смерти, его режиму скорого конца, а коллективизации – полного краха, даже ценой войны и иностранной оккупациии». Те, кто мог уехать из деревни, уезжали, легально или нелегально. Тысячи нищих или бродяг заполнили дороги, многие из них пытались незаметно осесть в городах…»[166]

«Откуда пошли русские пословицы и поговорки? Где черпали Чайковский и Глинка материал для создаваемой ими музыки? Откуда Пушкин брал сюжеты для своих сказок? На чем, на какой фактической базе вообще зиждется вся русская культура, которую знает мир? Все это основой своей стоит на крестьянской (читай – народной) основе, – рассуждает Кузнечевский. – Вот ее-то, эту основу, фундамент русского образа жизни, и надломила коллективизация»[167]. Таким образом, большевизм ударил по русскому языку с двух рук, с двух сторон. Во-первых, по аристократии и интеллигенции, назначив высокий слог классово чуждым и взяв курс на упрощение речи. Во-вторых, по крестьянству, житнице фольклора.

Другим (не отдаленным, а совсем скорым) последствием коллективизации стал смертельный голод на юге СССР 1932–1933 годов, тот самый, что на Украине зовут голодомором. Он действительно был голодомором, то есть рукотворным голодом, но, повторяю, не персонально украинским. «Особенно свирепствовал голод на Южной Украине, в Среднем Поволжье, на Северном Кавказе и в Казахстане. По своим масштабам это бедствие значительно превосходило голод 1921 г., который также охватил не только Поволжье. Однако в 1921 г. о голоде писали все газеты, был организован сбор средств по всей стране, налажена международная помощь голодающим, созданы специальные организации для помощи голодающим губерниям. Ничего этого не было в 1932–1933 гг.: на все сообщения о голоде был наложен запрет; ни в Советском Союзе, ни за границей не проводилось никаких кампаний помощи голодающим. Напротив, сам факт массового голода официально отрицался. Сотни тысяч и даже миллионы голодающих бежали в города и в более благополучные области, но мало кому удавалось добраться до цели, так как на дорогах и станциях выставлялись воинские заставы, не выпускавшие крестьян из охваченных голодом районов. Но и те, кто добирался до города, не могли получить здесь помощь: без продовольственных карточек им не продавали хлеб в магазинах. В Киеве, да и во многих других южных городах, раннее утро начиналось с уборки трупов крестьян, их складывали на телеги и увозили за город хоронить в больших безымянных могилах… Всякое упоминание о нем [о голоде] было запрещено в нашей печати вплоть до 1956 г.», – пишет Р. Медведев[168].

Изъяв у деревни запасы зерна, власть «разрушила традиционную систему выживания крестьян в условиях голода». Крестьяне «всегда должны иметь излишки хлеба, чтобы пережить неизбежные в их жизни бедствия, связанные с рискованным характером сельского труда, для которого постоянной угрозой являются бури, засухи, наводнения…»[169] Согласно подсчетам В. Кондрашина, «в период с 1931 по 1934 г. сталинский голод унес приблизительно 5–7 млн жизней»[170]. «Вообще-то для серьезного исследования разброс в 2 млн жизней слишком велик. Он показывает, что точного числа погибших мы, вероятно, так никогда и не узнаем», – комментирует B. Кузнечевский[171].

Кстати, решение о старте коллективизации Сталин принял после поездки на хлебозаготовки в Сибирь. Существует сибирская легенда, которую приводят разные историки. Русские крестьяне якобы сказали Сталину в лицо: «Хочешь наш хлеб за бесценок? А ты спляши – тогда подумаем», то есть намекнули на кавказское происхождение генсека, чем сильно его оскорбили. Едва ли можно выяснить степень правдивости этой истории, но ее появление показательно. Мой дед Павел Сергеевич Рязанов рассказывает, что его отец – вышеупомянутый мой прадед – материл Сталина по утрам, называя «армяшкой» (извиним простому крестьянину пробелы в этнологии). Представляю, что почувствовал прадед, когда в начале войны услышал из репродуктора сталинский голос: «Братья и сестры…»

Коллективизацию часто увязывают с индустриализацией (и, соответственно, с Великой Победой, достигнутой благодаря тяжелой промышленности). Якобы государство строило заводы на те деньги, которые получило за счет экспорта зерна, отнятого у крестьян. Факты опровергают этот миф. Доктор экономических наук В. Катасонов (кстати, любитель Сталина) приводит долю зерна в советском экспорте по годам. Перед коллективизацией, в 1927 году, эта доля составила 24,6 %. После начала коллективизации: 1928 – 3,4 %, 1929 – 1,1 %, 1930 – 19,4 %, 1931 – 18,5 %, 1932 – 9,1 %, 1933 – 8,2 %, 1934 – 4,6 %, 1935 – 10,1 %, 1936 – 2,6 %, 1937 – 15 %[172]. По подсчетам В. Кузнечевского, на выручку от продажи зерна пришлось не более 5–6 % вложений в индустриализацию[173].

Но, может быть, то недоедание, которое испытывали крестьяне в колхозах, – необходимое условие сытости рабочих и военных? Трудно в это поверить, поскольку городское население было гораздо меньше крестьянского – 18 % по переписи 1926-го и 33 % по переписи 1939-го. Нет, не похоже, что колхозный строй не обусловливался экономически. Он выполнял политическую задачу: голодный крестьянин – покорный крестьянин.

Ну где здесь экономика? «В 1913 г. Россия получала 8,1 ц с 1 га, а в 1940 г. – только 7,7 ц. [И это при возросшей механизации!] Но дело не только в зерне… Предколхозный период (1928 г.) продемонстрировал существенный рост поголовья скота… Спад начался с года «великого перелома» (1929 г.) по всем позициям… А далее, начиная с конца 1935 г., наблюдался постепенный рост, не достигший, однако, не только уровня 1916 г., но и 1928-го…»[174]

А уж депортация кулаков и середняков – это и подавно не про экономику и развитие. Когда я слышу споры о том, «оправдана ли цена, которую заплатил СССР за свои достижения», мне вспоминается неуместно-смешной анекдот: те, кто говорит, что пить надо меньше, и те, кто говорит, что пить надо больше, сходятся в главном – пить надо. Ложна сама постановка вопроса о цене. Не были жертвы большевизма ценой достижений – они не имели к этим достижениям никакого отношения.

Да и разговоры о якобы небывалом для России промышленном подъеме при Сталине сегодня рассчитаны на мифологическое сознание. «Индустриализация успешно осуществлялась с последней трети XIX века, и к 1913 году Россия по объемам промышленного производства занимала устойчивое 5—6-е место в мире, а по темпам экономического роста – одно из первых и входила в группу таких развивавшихся в тот момент стран, как США, Япония и Швеция», – напоминает К. Александров[175].

Глава 5 Из Савла в Павла? Не-а

В романе фантаста Юрия Петухова (1951–2009) «XXII век. Бойня» обрисовано антиутопическое будущее России: страны нет, здесь обитают мутанты, охотиться на которых приезжают граждане западных стран, – эдакое сафари. В финале романа незваный западный гость с садистским наслаждением рассказывает русскому мутанту о двух победах Запада над Россией – во-первых, о февральско-октябрьской трагедии 1917 года и, во-вторых, о «перестройке». А то, что случилось между этими двумя поражениями русских, западный охотник называет возрождением России. Он говорит так: «…В начале двадцатого века, когда мы подбросили вам нашу агентуру… вы под ее началом разгромили сами себя, а потом начали строить «светлое будущее», уничтожив по нашему плану собственноручно половину населения, даже немного больше. Вы вывернулись через двадцать с лишним лет, постреляли наших людей. И ваша Россия начала возрождаться…»

Не станем обращать внимание на слова про «половину населения, даже немного больше», – герой, очевидно, не знаток истории (хотя масштабы потерь от Гражданской войны и большевистской политики – чудовищны). На «агентуре» сейчас тоже не останавливаемся – речь не о том. У меня, читавшего роман году в 1999-м или в 2000-м, в возрасте 14–15 лет, этот момент вызвал ступор по другой причине.

От черно-белой (или, точнее, красно-белой) картины мира я постепенно уже отходил. Понимал, например, что антикоммунизм антикоммунизму рознь, что великая Россия докоммунистическая и обглоданная посткоммунистическая – это России совсем разные. Или, например, знал, что красный период кто-то дробит на куски и противопоставляет их друг другу, находит Ленина светилом, а Сталина – извратителем его учения. Но то, что, считая Ленина губителем России, можно считать Сталина ее спасителем от ленинизма, великим правителем, – это было для меня чем-то совершенно новым и экзотическим.

Впоследствии я узнал: экзотика эта не такая уж экзотика, она имеет массовое распространение. Таких людей зовут «красно-коричневыми», «коммунофашистами» или «розовыми» (от синтеза красной и белой идеологий). Я именую их взгляды нейтрально – «национал-сталинизм». Не скрою, что бесконечная полемика с этими-то людьми и вдохновила меня написать данную книгу. С фанатами Ленина – сознательными, читавшими его, – мне спорить об истории бессмысленно, бессмысленно из-за несовпадения базовых политических ценностей: для меня это сбережение русского народа, для них – безнациональная советская республика, желательно всемирная. А вот с национал-сталинистами у нас ценность вроде бы общая – русский народ, но договориться о Сталине никак не можем.

В основе национал-сталинистского понимания истории лежит радикальный разворот Сталина от борьбы с «великорусским шовинизмом» к идеологии русского национал-патриотизма, случившийся в середине 30-х годов. Монархист-эмигрант Иван Солоневич, бежавший из сталинского концлагеря, впоследствии написал: «Сталин так играл на чувствах русского национализма, как до него не делал, пожалуй, еще никто».

Я бы разделил национал-сталинистов на два типа: одни прощают Сталину его антирусские слова и дела, а другие считают, что и прощать нечего, – все его грехи, предшествовавшие развороту, они всячески оправдывают, обеляя генсека. Дескать, он был своего рода Штирлицем в клубке большевистских змей, лишь маскировался под гада ползучего, до 1937 года не имел достаточной власти направлять государственную политику и вынужденно плыл по течению. Мне даже приходилось слышать, что коллективизация – это Троцкий, а не Сталин.

Ничего подобного. Троцкий, лидер «левой оппозиции», действительно жаждал коллективизации. Вот только Сталин исключил его из партии до ее начала, еще в 1927-м. Разгромив «левую оппозицию», далее генсек боролся с «правой», возглавляемой Бухариным. И коллективизация стала как раз главным камнем преткновения между ними: Бухарин был против. Прожженный русофоб оказался в этом вопросе на стороне русского народа! А Сталин – на другой стороне. На XVI съезде ВКП(б) в 1930-м он говорил: «…Например, вопрос о чрезвычайных мерах против кулаков. Помните, какую истерику закатывали нам по этому случаю лидеры правой оппозиции? «Чрезвычайные меры против кулаков? Зачем это? Не лучше ли проводить либеральную политику в отношении кулаков? Смотрите, как бы чего не вышло из этой затеи». А теперь мы проводим политику ликвидации кулачества как класса, политику, в сравнении с которой чрезвычайные меры против кулачества представляют пустышку. И ничего – живем»[176]. Вы-то живете…

То же самое касается коренизации. Дерусификация нерусских и заодно русских – личная инициатива Сталина. Троцкисты конечно же были непримиримыми врагами русского национализма, но вместе с тем и не приветствовали взращивания малых наций, предпочитая формирование единой интернациональной культуры посредством русского языка (вынужденным и, согласно концепции мировой революции, временным посредством). Позднее, борясь за поддержку националистических элит нацменов, троцкисты включили-таки пункт о коренизации в свою программу, но опоздали: в их глазах они уже навсегда зарекомендовали себя «великорусскими шовинистами». Чтобы Троцкий – Троцкий! – выглядел на твоем фоне «великорусским шовинистом», нужно очень постараться. Но для Сталина нет ничего невозможного. Т. Мартин подчеркивает: «Архивные данные опровергают всякие утверждения о том, что поддержка, которую Сталин оказывал коренизации в годы нэпа, была весьма умеренной, либо она была фальшивой, ненастоящей. Наоборот, эта политика отождествлялась с личностью самого Сталина»[177].

На этом месте некоторые национал-сталинисты пускают в ход совсем уж изящный аргумент: Сталин-де исполнял не свою волю, он лишь угадывал настроения основной части партийной элиты, ему подчиненной, и с опережением формулировал их в своих статьях, выступлениях и приказах, на деле стараясь всячески минимизировать антирусскую политику, подобно Штирлицу в Третьем рейхе. Тезис этот конечно же неопровержим. Как и недоказуем. Он является предметом веры. В рамках курса социальной психологии на журфаке нас учили, что существуют две схемы мышления: в первом случае приходишь к точке зрения на основе фактов, во втором – подгоняешь факты под точку зрения. Такова вера, такова любовь – подгонять либо игнорировать факты, оправдывать. Я вполне понимаю своего современника, влюбившегося в генсека от очарования его русофильско-идеологическим виражом. Но ответил бы ему генсек взаимностью? К этой точке зрения, кстати, приплетаются слухи, что Сталин был агентом царского режима в большевистской партии. Такие слухи рождались в пику Сталину, а теперь интерпретируются в его пользу. Р. Медведев подробно рассматривает их в книге «К суду истории» и приходит к выводу: «Нет никаких доказательств наличия у Сталина каких-то тайных связей с царской охранкой»[178].

Другие национал-сталинисты не занимаются казуистикой и соглашаются: Иосиф Виссарионович грешен. Но он прозрел, переродился! Как в поговорке – из Савла в Павла (апостол Павел прежде был воинствующим фарисеем и преследовал христиан, а затем услышал голос Христа и уверовал). Проводится аналогия между Сталиным и Муссолини: тот тоже был марксистом – и стал крайним националистом. Но Муссолини порвал с социалистами в 32 года, осудив их нейтралитет и уйдя на фронт Первой мировой войны. Сталин же, который был почти ровесником Муссолини (родился на четыре с половиной года раньше него), вместе с другими большевиками отметился в войну Брестским миром, стоя на пораженческих позициях[179]. Свой идеологический разворот он впервые обозначил только в 47 лет, одернув Демьяна Бедного за его русофобию. Разве в таком возрасте возможна переоценка ценностей? Это не перерождение человека, это всего лишь маневр, смена стратегии, смена инструмента.

Общаясь с национал-сталинистами, я вспоминаю разговор на школьном уроке истории. Учительница Людмила Александровна Зимина произнесла слово «русофилы», и мой одноклассник Толик не без сарказма спросил:

– Это те, кто не любит евреев?

– Нет, Толя, это те, кто любит русских, – сказала учительница.

Толик, мой друг и очень толковый парень, попал в самую точку. Конечно, в огромной степени такому портрету русофилов в 90-х годах целенаправленно способствовало тогдашнее телевидение. Но также в огромной степени этому способствовали – и способствуют сегодня – сами русские националисты в лице многих своих представителей. Другие представители русофильства иронично зовут их «жидоедами», «жидоборцами». Иногда, если не всегда, нелюбовь к евреям для такого русофила важнее, чем любовь к русским. Он как те либералы, которые сосредотачивают все внимание на сталинских зверствах в отношении евреев, чеченцев, крымских татар, но не в отношении русских, – с той лишь разницей, что один оценивает репрессии против нацменов отрицательно, а другой – положительно. Репрессии против русских упускают из виду они оба.

Назло евреям отморожу уши – именно такое впечатление произвел на меня талантливый публицист, кандидат филологических наук А. Севастьянов. Вот что он пишет в книге «Время быть русским!»: «Сталин… начиная с 1937 года… активно «чистил» партию, армию, НКВД, Наркомат иностранных дел и некоторые другие структуры, убирая еврейские кадры, казня их или отправляя в тюрьмы и лагеря. Это был настоящий разгром «ленинской гвардии»… После войны процесс пошел по нарастающей, выразившись в деле Еврейского антифашистского комитета, в деле кремлевских врачей, в кампании против космополитизма, в поголовном увольнении евреев из МГБ (февраль 1953)… Сталин – это очищение России от еврейского нашествия, медленное, но верное высвобождение из-под еврейского ига… Миллионы русских исполнителей вдохновенно и творчески участвовали в этом великом деле…»[180]

Вообще-то члены Еврейского антифашистского комитета присутствовали в одном расстрельном списке с русскими «ленинградцами», посмевшими втихаря обсуждать дискриминацию русского народа, ну да ладно, об этом позже. Также опустим вопросы о том, возможно ли по отношению к репрессиям применять слова «вдохновенно и творчески» и с гордостью указывать на русскую национальность исполнителей; о том, всегда ли русский бюрократ превосходит еврейского в профессиональных качествах и в русском национальном патриотизме; о том, неужели заменять бюрократов можно лишь посредством казней и тюрем.

Из статистики репрессий 1937 года в УССР, на которую я уже ссылался в прошлой главе, видно, что евреев пропорционально их общей численности репрессировали на треть меньше, чем русских и украинцев (их, как будто специально, гнобили одинаково с точностью до сотой доли процента – 0,38 % от численности в республике). В то же время из статистики репрессий 1937–1938 годов в Донецкой области видно, что среди репрессированных евреев служащие составляли наибольшую долю – 47,26 %, среди украинцев – 25,1 %, среди русских – 17,78 %. То есть еврейских бюрократов пропорционально репрессировали в два раза чаще, чем украинских, и в два с половиной раза чаще, чем русских, а на их места ставили в основном славян. Читатель-«жидоед» на этом месте торжествует: численность евреев во власти сокращается, а численность славян растет, ура, высвобождение из-под еврейского ига! Теперь для доходчивости привожу абсолютные цифры: репрессированы 245 еврейских служащих… и какие-то там 634 русских служащих[181]. Да что я лезу к людям со всякой ерундой, считаю русские и нерусские жизни и судьбы, когда тут великое избавление от еврейского нашествия…

«Если в 1936–1937 гг. были расстреляны, например, почти все руководители НКВД с еврейскими фамилиями во главе с Г. Ягодой, – пишет Р. Медведев, – то в 1939 году были расстреляны и все почти новые руководители НКВД с их чисто русским происхождением. Ведущую роль в руководстве карательными органами, возвысившимися над ЦК, стали играть грузины, армяне и азербайджанцы (Берия, Багиров, Меркулов, Деканозов, Рухадзе, Кабулов и др.)»[182].

Британский посол А. Экерс-Дуглас разъяснял начальству, что «подвергшийся чистке нерусский – это буржуазный националист», а «троцкист – этот тот, кого вы называете подвергшимся чистке русским»[183]. Евреев в репрессированной массе русских «троцкистов» он даже не различил.

Может быть, русские репрессировались за русофобию? Такого обвинения в СССР не существовало. «Великорусский шовинизм» и «антисемитизм» – сколько угодно, а «русофобия» – никогда, да и обвинение в «космополитизме» возникнет только после войны. Или, может быть, репрессировались враги России и вообще рода человеческого? Безусловно, и они тоже, ведь речь о большевиках. Вот только в первую очередь вовсе не о большевиках! Более 54 % казненных в 1937–1938 годах (386 798 из 681 692 человек)[184] составили крестьяне – видимо, жидомасоны, не иначе.

Кстати, для сравнения. «В Российской империи за 37 лет (1875–1912) по всем составам, включая тяжкие уголовные преступления, а также по приговорам военно-полевых и военно-окружных судов периода первой русской революции были казнены не более шести тысяч человек. В 1937–1939 годах в Германии народный трибунал (Volksgericht) – чрезвычайный судебный орган рейха по делам о государственной измене, шпионаже и других политических преступлениях – осудил 1709 человек и вынес 85 смертных приговоров»[185], – подчеркивает К. Александров.

Т. Мартин приводит статистику ГУЛАГа: «В 1939 г. за исключением диаспорных национальностей[186] доля представителей лишь трех национальностей в составе заключенных [по всему СССР] превышала их долю в совокупном населении страны. Это русские (108,5 %), белорусы (110 %) и туркмены (154,3 %). Необычно высокая численность туркмен в ГУЛАГе объяснялась не тем, что террор был нацелен конкретно против них, но, скорее, тем, что НКВД Туркмении проявил особую свирепость и существенно перевыполнил норму арестов, из-за чего впоследствии было проведено расследование, и его сотрудники получили выговоры. Доля других семи национальностей в составе заключенных ГУЛАГа была меньше, чем их доля в населении СССР. Это украинцы (83,8 %), татары (75 %), узбеки (65,5 %), евреи (84,7 %), казахи (71,4 %), грузины (67,4 %), армяне (66,7 %)… В результате Большого террора выросла численность русских заключенных (с 103,8 до 108,5 %), грузин (с 42,7 до 67,4 %) и армян (с 50,8 до 66,7 %)… Численность украинских, белорусских, еврейских и узбекских заключенных во время Большого террора пропорционально сокращалась [украинцы – с 103,2 до 83,8 %, белорусы – с 158,8 до 110 %, евреи – с 87,9 до 84,7 % и узбеки – с 126,3 до 65,5 %]. Данные ГУЛАГа заставляют предположить, что если какие-то недиаспорные национальности и пострадали больше других, то это были русские»[187] (выделено мной. – С. Р.).

Если уж акцентироваться на сравнении с евреями, то получается вот что: раз еврейские служащие пострадали больше, чем русские служащие, а в целом по стране евреи пострадали меньше русских – значит, евреи, не имевшие отношения к госаппарату, репрессировались меньше, чем русские. Именно в русском населении сталинский режим видел основное недовольство государственной политикой. Как раз в силу этого, в силу нелояльности русских (а не в силу их лояльности, как думают некоторые), Сталин и прибег к показному русофильству, послужившему для народа анестезией или, лучше сказать, лапшой, которая свисает с ушей многих русских людей и сегодня. Неслучайно русофильская риторика достигла пика именно в Большой террор.

Отдельная тема – положение русских в сталинских лагерях.

Солженицын: «Если б я там не побывал – не написать бы мне этой главы. До лагерей и я так думал: «наций не надо замечать», никаких наций вообще нет, есть человечество. А в лагерь присылаешься и узнаешь: если у тебя удачная нация – ты счастливчик, ты обеспечен, ты выжил! Если общая нация – не обижайся. Ибо национальность – едва ли не главный признак, по которому зэки отбираются в спасительный корпус придурков [сотрудников, или пособников, лагерной администрации, имевших за это привилегии]. Всякий лагерник, достаточно повидавший лагерей, подтвердит, что национальные соотношения среди придурков далеко не соответствовали национальным соотношениям в лагерном населении. Именно, прибалтийцев в придурках почти совсем не найдешь, сколько бы ни было их в лагере (а их было много); русские были, конечно, всегда, но по пропорции несравненно меньше, чем их в лагере (а нередко – лишь по отбору из партийных ортодоксов); зато заметно сгущены евреи, грузины, армяне; с повышенной плотностью устраиваются и азербайджанцы, и отчасти кавказские горцы. И, собственно, никого из них нельзя в этом винить. Каждая нация в ГУЛАГе ползла спасаться, как может, и чем она меньше и чем поворотливей – тем легче ей это удавалось. А русские в «своих собственных русских» лагерях – опять последняя нация, как были у немцев в Kriegsgefangenenlagers. Впрочем, не мы их, а они нас вправе были обвинить, армяне, грузины, горцы: а зачем вы устроили эти лагеря?»[188] (Выделено у автора. – С. Р.)

И далее Солженицын отвечает на излюбленный вопрос интернационалистов о том, неужели легче, если ущерб тебе причиняет человек твоей национальности, а не чужой: «…Внутри всякой нации это воспринималось социально, вечное напряжение: богатый – бедный, господин – слуга. Когда же «командиром над жизнью и смертью» выныривает еще и не свой, – это ложится довеском тяжелой обиды. Казалось бы: ничтожному, придавленному и обреченному лагернику на одной из ступеней его умирания – не все ли равно, кто именно захватил внутри лагеря власть и справляет свои вороньи пикники над его траншеей-могилой? Оказывается – нет, это врезалось неизгладимо»[189] (выделено у автора. – С. Р.).

Здесь я возвращаюсь к национал-сталинисту А. Севастьянову. Полемизируя с фанатами «Гитлера-освободителя» и раскатывая их убедительным катком (за что ему большое уважение), он вопрошает: «Чем же немецкий геноцид русского народа лучше еврейского?»[190] Совершенно верно, господин Севастьянов, ничем. А чем любой другой нееврейский геноцид русского народа лучше «еврейского» геноцида русского народа? На этой психологической закономерности, отмеченной Солженицыным (от своего терпеть легче), и сыграл генсек в своем решении, высказанном Молотову, – допускать на высокие посты в основном русских, украинцев и белорусов[191]. Народу стало проще терпеть власть. «Это был настоящий ренессанс русского национального сознания…»[192] – кайфует от сталинской анестезии Севастьянов, словно от морфина. Ему в ответ хочется напомнить его же собственные слова о поклонниках советской власти: «…Чистые национал-мазохисты. Выдрали такого, как сидорову козу, засекли чуть не до смерти, все имущество отобрали, а потом попку кремом смазали, чтоб не так болела, погладили, конфетку в ротик сунули, игрушку подарили, да еще и расцеловали от души сопливую мордочку, – ну, натурально, он и счастлив! И хочет еще»[193].

Национал-сталинисты льют воду на мельницу тех, кто объясняет репрессии против ряда нацменьшинств «русской ксенофобией», возводит поклеп на наш народ и пытается создать ему комплекс вины, как у немцев.

* * *

Обратим внимание на две категории жертв сталинского террора, которые имеют особое отношение к нашей теме. Речь в данном случае не только о русских, но и о русофилах («дело славистов» и «академическое дело» я уже упоминал).

Во-первых, это реэмигранты-сменовеховцы.

«…Надежды появились в русской эмиграции, тосковавшей по родине… – пишет М. Назаров. – Объявленный советской властью нэп многим показался началом перерождения марксистского режима в более здравый: это означало возможность возвращения в Россию. Символом этих надежд стал вышедший в июле 1921 года в Праге сборник «Смена вех». Его название обыгрывает заглавие антиреволюционного сборника «Вехи» (1909)…

Сменовеховцы увидели в большевицком перевороте мистическую «очистительную бурю», «русскую стихию», а в восстановлении Москвы как политической и духовной столицы (большевики бежали туда в марте 1918 года от немцев, угрожавших Петрограду) усмотрели мистический смысл обрусения компартии… Сборник «Смена вех» был восторженно принят советской печатью и переиздан в советской России. В нем большевики увидели капитуляцию белой идеологии сопротивления, – что должно заставить и в России оппозиционные круги специалистов, военных и даже духовенства примириться с советской властью как неизбежностью. Троцкий в октябре 1921 года на втором съезде Политпросвета заявил: «Нужно, чтобы в каждой губернии был хоть один экземпляр этой книжки «Смена вех»[194]. Сменовеховство охватило и военных, особенно после советско-польской войны: мол, большевики собрали почти всю Империю и надо защищать Россию независимо от нынешней ложной идеологии; мистическая судьба России ее пре одолеет…»[195]

Нарком просвещения РСФСР А. Луначарский в статье «Смена вех интеллигентской общественности» характеризовал «возвращенцев»-сменовеховцев: «Это национал-либералы, порою почти национал-консерваторы на славянофильской подкладке, выразители наиболее жизненных интересов, наиболее сильных групп средних и только отчасти, может быть, господствующих классов (может быть, наиболее передовых промышленников)… Ошибочность их оценки заключается только в том, что они неясно понимают глубокий интернационализм и доминирующую над всем коммунистичность нашей тактики…» В свою очередь Сталин высказался против «сменовеховских великорусско-шовинистских веяний, все более усиливающихся в связи с нэпом»[196].

Вот что возглашал профессор Н. Устрялов, один из главных идеологов сменовеховства: «После крушения власти адмирала Колчака и генерала Деникина русские националисты очутились как бы над неким провалом… Начинать с начала то, что трагически не удалось при несравненно лучших условиях и при неизмеримо богатейших данных, могут в лучшем случае лишь политические Дон Кихоты. Следовательно, нужно искать другой выход». Нужно пойти «на подвиг сознательной жертвенной работы с [советской] властью, во многом нам чуждой… но единственной способной в данный момент править страной, взять ее в руки»[197].

В эти свои руки власть взяла и сменовеховцев: пятеро из шести авторов «Смены вех» – сам Н. Устрялов, А. Бобрищев-Пушкин, Ю. Ключников, С. Лукьянов и Ю. Потехин – были расстреляны с 1935 по 1938 год. Шестого, С. Чахотина, спасло то, что он в те годы жил не в СССР. На родину он вернулся только в «оттепель», в 1958-м, и работал научным сотрудником в биологических НИИ. Насколько же сильным было желание жить в России, чтобы снова поверить в перемены после случившегося с единомышленниками!

Как уже говорилось, затронуло сменовеховство и военную эмиграцию. В октябре 1922-го появилась «Декларация чинов бывших белых армий к войскам белых армий», подписанная, в частности, генералами А. Секретовым, Ю. Гравицким, В. Зелениным. Настрой тот же: «Наша Родина вышла из полосы первоначального революционного хаоса и вступила на путь творческой, созидательной работы. На международной политической арене советское правительство является единственным защитником интересов России и ее государственного суверенитета»[198]. Вряд ли вернувшиеся офицеры думали (хотя наверняка допускали), что однажды советское правительство вновь решит «защитить интересы России» от них самих. В 1931-м ОГПУ разом расстреляло видных бывших белогвардейцев в количестве 31 человека – и в их числе подписантов той самой декларации.

В общем, когда ведутся разговоры, что в сталинском СССР свершилось примирение красных и белых, во мне возникают сложные чувства.

Надо сказать, сменовеховский образ мысли пустил корни. Его также называют «национал-большевизмом» (этот термин предложил Устрялов – задолго до появления Национал-большевистской партии Э. Лимонова). Из крупных белоэмигрантских философов к сменовеховцам можно смело отнести Н. Бердяева. Вот его рассуждения: «Большевистская революция путем страшных насилий освободила народные силы, призвала их к исторической активности… Русский мессианизм родствен еврейскому мессианизму. Ленин был типически русский человек… На Третий Интернационал перешли многие черты Третьего Рима [то есть Москвы как центра мирового православия]… Третий Интернационал есть не Интернационал, а русская национальная идея. Это есть трансформация русского мессианизма…»[199]

Такое умозаключение – о якобы ментально-русской мировоззренческой природе большевизма – оказалось довольно живуче. Например, у Д. Хоскинга читаем: «Одинокая фигура возвышается на перекрестке как христианской, так и социалистической формы русского мессианства – писатель Федор Достоевский». При этом никаких примеров «социалистической формы русского мессианства» в сочинениях Достоевского он не приводит и сам же указывает, что писатель был убежденным противником социализма: «В представлении Достоевского империя и народ, в монолитном единстве, в силах спасти Европу, восстановить истинное христианство и нанести социализму поражение на его собственном поле». И далее: «Никто еще так складно [как Достоевский] не формулировал для них [русских] то, что им представлялось их национальной идентичностью. Косвенно это представление легло в основу мессианской посылки Советского государства»[200]. То есть всемирно-православный мессианизм Достоевского Хоскинг приравнивает к идее всемирного коммунизма на том основании, что там и там речь идет о всемирном масштабе. Это как приравнять –1 к 1, потеряв минус, когда небрежно решаешь задачку по математике.

Но, может быть, большевики все-таки сыграли на русском мессианизме, подменив плюс минусом? Нет, главным лозунгом в их агитации был не какой-то абстрактно-возвышенный, а вещественно-имущественный и по сути даже частнособственнический: землю – крестьянам, фабрики – рабочим (заметим: крестьянам и рабочим, а не государству, как оказалось в итоге). Попытки публицистов вывести коммунизм из русской крестьянской общины также несостоятельны, здесь торчат уши Герцена, который фантазировал, что Россия благодаря общинности может миновать стадию развитого капитализма и сразу вступить в социализм. Хоскинг рассуждает в подобном же ключе: «Члены русских общин были в высшей мере взаимозависимы… У них сложилась система, известная под названием круговая порука, которую можно было бы по-другому назвать «взаимной (или коллективной) ответственностью». Все члены общины должны были принимать на себя ответственность за улаживание конфликтов, предотвращение преступлений, задержание преступников и поддержание в порядке общинного имущества… С установлением абсолютной монархии круговая порука, в сущности, усилилась. Государство взяло ее на вооружение в качестве административного способа сдерживания преступности, сбора налогов и набора рекрутов в армию. Если один двор не уплачивал сборов, остальные должны были восполнять недостачу, если один рекрут скрывался или признавался непригодным для воинской службы, то община должна была представить вместо него другого… Почему же именно Россия, единственная из европейских наций, произвела на свет особую социалистическую форму мессианства? Решающим фактором явилось длительное существование круговой поруки. Русские привыкли к скромному уровню жизни, привыкли оказывать друг другу помощь в трудной ситуации. Они никогда полностью не принимали частной собственности, индивидуализма и главенства писаного закона. Для большинства из них эгалитаризм, распределение ответственности и взаимопомощь всегда оставались идеалом и руководством к действию во всех жизненных ситуациях»[201].

В прошлой главе я уже приводил слова Ленина и Сталина о том, что социализм с его обобществлением чужд крестьянству. Вот еще из Ленина: «Крестьянин – мелкий хозяйчик, по природе своей склонен к свободной торговле, а мы считаем это дело преступлением»[202]. И еще из Ленина: «Нет сомнения, что в такой крестьянской стране, как Россия, социалистическое строительство представляет из себя задачу очень трудную»[203]. В свою очередь, Сталин подчеркивал, что большевистская диктатура – строго пролетарская, не крестьянская: «Не следует понимать так, что у нас имеется будто бы теперь диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства. Это, конечно, неверно. Мы шли к Октябрю под лозунгом диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства и осуществили его в Октябре формально, поскольку мы имели блок с левыми эсерами и делили руководство с ними… Диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства перестала, однако, существовать формально после левоэсеровского «путча», после разрыва блока с левыми эсерами, когда руководство перешло целиком и полностью в руки одной партии, в руки нашей партии, которая не делит и не может делить руководства государством с другой партией. Это и называется у нас диктатурой пролетариата»[204].

Сами большевистские вожди констатируют, что коммунизм вовсе не вырастает из крестьянства, а современные публицисты долдонят и долдонят о якобы общей природе коммунизма и русской крестьянской общины, русского народа. Это, по-видимому, литературная игра в выдумывание парадоксов. «Ведь мы наговорим, наговорим, а более для слога», – подмечает герой Достоевского. Ради красного словца не пожалею и отца. И где в коллективизации Хоскинг усмотрел общинную взаимопомощь? В том, как сосед победнее ополчился на соседа побогаче? Наоборот, крестьянская взаимопомощь проявилась в противостоянии коммунизму – и сам же Хоскинг пишет об этом: «Иногда крестьяне оказывали пассивное сопротивление, молча сидели на собраниях, когда должно было приниматься решение о создании колхоза или о том, кто подлежит высылке как кулак… Почти все, связанное с колхозом, было незнакомо и отталкивало крестьян. Они привыкли иметь свой скот, свои хозяйства, свои наделы общинной земли, работать своими орудиями и в удобное для себя время. Теперь у них отобрали весь скот, статус их домашних хозяйств был непонятен, земля была государственной собственностью, и они должны были работать на ней по приказу и в назначенное время… Случалось, сопротивление крестьян принимало насильственные формы. Обычно столкновение завязывалось в момент, когда начинали защищать кулака, намеченного к высылке, или не давали забирать зерно или скот… Крестьяне могли сбежаться большой толпой, вооружившись хотя бы вилами или камнями, а то и со старыми охотничьими ружьями»[205].

То же самое касается и разглагольствований о «неспособности русских к демократии» и «расположенности русских к тоталитаризму». Это большая-большая неправда, что бы там ни говорили и сталинисты, и либералы. Ильин: «Русский человек всегда ценил личную самостоятельность и всегда предпочитал строиться без государственной опеки. Он всегда был готов оградить свою свободу уходом в леса или степи. Он всегда противопоставлял государственной строгости мечту об анархической свободе. Есть предрассудок, будто Россия исторически строилась из государственного центра, его приказами, запретами и произволением. С этим предрассудком давно пора покончить. В действительности русский государственный центр всегда отставал от народного исторически-инстинктивного «разлива», оформляя уже состоявшиеся процессы. Государство собирало то, что народ самочинно намечал, начинал, осуществлял и строил. Народ «растекался» (слово, употребленное и Ключевским, и Шмурло) – государство закрепляло. Народ творил – государство организовывало. И вот уже это государственное оформление и закрепление, эту организацию, народ принимал далеко не всегда охотно и совсем не всегда покорно. Историческая Россия росла народным почином: крестьянскими заимками, предприимчивым промыслом, непоседливостью новгородской и псковской вольницы, миссионерским и монастырским подвигом, свободным расселением и переселением, вольнолюбием людей беглых, скитанием «людей вольных и гулящих» (термин летописи), казачьими походами и поселениями, торгово-купеческими караванами по рекам и дорогам… Здесь не о чем спорить, и всякий, кто хоть сколько-нибудь знает историю русских «окраин» («украин»), подтвердит немедленно мои формулы. Две силы строили Россию: даровитый инициативный народ и собирающее государство. Кто заселил пространства русско-европейского Севера? Кто первый двинулся в сибирскую тайгу? Кто заселял пустовавшую Малороссию? Кто первый начал борьбу с турками за выход к Черному морю? Борьбу за Азов? За Предкавказье? И никто и никогда не думал о тоталитарности… И самая опричнина Иоанна Грозного была лишь малою, хотя и свирепою, дружиною, тонувшей в необъятной всероссийской «земщине» с ее особой жизнью, самостоятельным чиновничеством и вольной казачиной (Ермак и Сибирь)»[206] (выделено у автора. – С. Р.). Близкий Ильину по взглядам Солоневич, тоже белоэмигрант, написал целую книгу о том, как русская монархия – с перерывом на период от Петра I до Александра I, когда она была, увы, подобием западной, – оберегала местное самоуправление от олигархии и бюрократии, и оно отвечало ей тем же. Книга называется «Народная монархия» и рекомендуется всем для прочистки мозгов от советских и диссидентских стереотипов.

Особое сходство между русской идеей и большевизмом усматривают в создании Сталиным восточноевропейского соцблока. Достоевский и его единомышленники грезили Славянской конфедерацией под началом России со столицей в освобожденном от турок Константинополе – и, разумеется, с православием как государственной идеологией. В том, что эта мечта сбылась без Константинополя и, главное, с принуждением и атеизмом вместо православия, можно увидеть горькую иронию судьбы. «Не то чтобы ты совсем не попал, но не попал в шарик», – говорил Пятачку Винни-Пух, потирая заднее место.

Если с отношением Достоевского к революционерам и социализму все понятно, то в случае с другим русским писателем-мыслителем, равным ему, приходится проводить ликбез. Я не стану говорить, является ли поздний Толстой для меня моральным авторитетом (мы с ним даже не слон и Моська, а кит и амеба), но для множества людей он таковым является. И уж совсем бесспорен его интеллектуальный авторитет – поэтому ликбез необходим. Нередко Толстого выставляют поборником социализма и защитником революционеров. Дал ли он для этого повод?

В 1881 году – том самом, когда революционерами-террористами был убит император Александр II, – Толстой писал его сыну, новому императору Александру III: «Что такое революционеры? Это люди, которые ненавидят существующий порядок вещей, находят его дурным и имеют в виду основы для будущего порядка вещей, который будет лучше. Убивая, уничтожая их, нельзя бороться с ними. Не важно их число, а важны их мысли. Для того, чтобы бороться с ними, надо бороться духовно. Их идеал есть общий достаток, равенство, свобода. Чтобы бороться с ними, надо поставить против них идеал такой, который бы был выше их идеала, включал бы в себя их идеал. Французы, англичане, немцы теперь борются с ними и также безуспешно. Есть только один идеал, который можно противуставить им. И тот, из которого они выходят, не понимая его и кощунствуя над ним, – тот, который включает их идеал, идеал любви, прощения и воздания добра за зло. Только одно слово прощения и любви христианской, сказанное и исполненное с высоты престола, и путь христианского царствования, на который предстоит вступить вам, может уничтожить то зло, которое точит Россию. Как воск от лица огня, растает всякая революционная борьба перед царем – человеком, исполняющим закон Христа»[207]. К тому же самому – к идеалу любви – Толстой призывал и революционеров: «Достигается это освобождение от мучащего и развращающего людей зла не тем, что люди укрепят или удержат существующее устройство: монархию, республику, какую бы то ни было, и не тем, что, уничтожив существующее устройство, установят лучшее, социалистическое, коммунистическое, вообще не тем, что одни люди будут себе представлять известное, считаемое ими наилучшим, устройство общества и будут насилием принуждать к нему других людей, а только тем, что каждый человек (большинство людей), не думая и не заботясь для себя и для других о последствиях своей деятельности, будет поступать так или иначе, не ради того или иного устройства общества, а только ради исполнения для себя, для своей жизни, признаваемого им высшим, закона жизни, закона любви, не допускающего насилия ни при каких условиях»[208].

И все же в революционерах Толстой видел большую опасность, нежели в монархии: «Если даже и допустить то, что вследствие особенно невыгодно сложившихся для правительства обстоятельств, как, например, во Франции в 1870 году, какое-либо из правительств было бы свергнуто силою и власть перешла бы в другие руки, то эта новая власть ни в каком случае не была бы менее угнетательной, чем прежняя, а всегда, напротив, защищая себя от всех озлобленных свергнутых врагов, была бы более деспотична и жестока, чем прежняя, как это и было при всех революциях»[209].

«Социалистическое же учение Толстой охарактеризовал как «суеверие», «псевдофилософию», поверхностное лженаучное учение, полное «неясностей, произвольных положений и противоречий и просто глупостей»… Толстого отталкивало утверждение социалистов, что они знают законы развития человеческого общества и могут предсказать результат этого процесса. Кроме того, он критиковал марксистский тезис о прогрессивном характере пролетаризации сельского населения, считал нереалистической социалистическую концепцию разделения собственности и предсказывал, что реорганизация производства в духе социалистического учения неизбежно приведет к закрепощению рабочих», – отмечает Д. Фалькнер[210].

* * *

Вторая категория репрессированных, которую я хочу подчеркнуть в контексте русского вопроса, – это православное духовенство. Главным политическим вектором дореволюционной Церкви всегда был национал-патриотизм. «Десятки епископов и сотни, если не тысячи священников Православной русской церкви в предреволюционное время были не просто активистами русских националистических организаций, но входили в их руководство. Среди депутатов III и IV Государственной думы Российской империи было около 10 % священников. В большинстве своем они принадлежали к созданным при поддержке черносотенных организаций «правой» и «националистической» фракциям, формируя от 25 до 30 % их состава»[211]. «Все три патриарха Русской церкви [заставшие дореволюционную Россию взрослыми] были в рядах союзников [Союза русского народа], – писал В. Клыков. – Святейший Тихон (Беллавин) во время своего служения на Ярославской кафед ре был почетным председателем Ярославского отдела Союза, святейший Алексий (Симанский) в бытность ректором Тульской семинарии был председателем Тульского отдела Союза, и даже святейший Сергий (Страгородский), имевший репутацию завзятого либерала, лично освящал хоругвь и знамя Союза русского на рода»[212].

Многие знают слова апостола Павла «нет ни эллина, ни иудея», якобы отрицающие ценность национальной идентичности, но не столь многие знают контекст. У Павла речь идет о «познании по образу Создавшего его, где нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Колос., 3: 10–11). В другом месте Павел дополняет этот перечень половыми различиями: «Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал., 3: 28). «Дары Духа изливаются в людей, желающих этих даров – вне зависимости от социального статуса верующего. Дух даруется всем, кто пожелает, кто уверует и кто призовет Его. Но это никак не означает, что в иных отношениях все те различия, что были упомянуты апостолом, исчезли»[213], – разъясняет протодиакон А. Кураев. И правда, раз во Христе «нет мужеского пола, ни женского», то из этого вовсе не вытекает, например, приемлемость гомосексуализма, который поставлен тем же апостолом Павлом в один ряд с воровством, злоречием, пьянством и прочими грехами (1 Кор., 6: 9—10). Если мужчина должен помнить, что он мужчина, то почему же эллин должен забыть о том, что он эллин, а русский – о том, что он русский?

Не каждый русский – православный, как и не каждый православный – русский, и я не отказываю в русскости некрещеным, атеистам, иноверцам. В то же время я не хочу обеднять содержание религии и сводить ее роль к одному только нациестроительству. И все же попробую в нескольких предложениях сказать о том, что в моем понимании значит православие для русского самосознания.

«Каждый смутно проявляется из бесконечного прошлого», и «ничто, как язык, эмоционально не связывает нас с умершими», – пишет Б. Андерсон[214]. «Язык обеспечивает неразрывность и уединенность», – добавляет Р. Суни[215]. Неразрывность народа в пространстве и – еще важнее – во времени, дерзну я добавить. Но обеспечивает ее не только язык. Еще и религия, которая пронизывает тысячу лет национального бытия. И учит, что души предков не умерли.

Религиозное стало для русских национальным, а национальное – религиозным. Это вера в Святую Русь, в островки неба на родной земле, в ее особую связь с Создателем, это предания о ее чудесах и чудотворцах, ее сакрализация, наполнение страны метафизическим током. Это учение «Москва – Третий Рим», объявившее Россию центром мира, политической и культурной преемницей двух величайших христианских народов прошлого – римлян и греков-ромеев; это мессианство, избранничество – и не для господства над миром, а для света ему до конца времен («Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти»). Это азбучные примеры служения своему народу: святой инок Сергий Радонежский, духовно объединивший Русь, и святой воин Александр Невский, имя которого знает каждый русский, и святой патриарх Ермоген, в Смуту затравленный голодом поляками за отказ агитировать против ополчения, и другой глава Русской церкви – святой митрополит Филипп, неволенный и задушенный за то, что обличал преступления опричников Ивана Грозного. Это церковный календарь с увековечиванием народных побед, духовная древнерусская литература, иконопись и храмовая архитектура. Это код нации.

И по всему этому большевики – во главе сначала с Лениным, а потом и со Сталиным – наносили удар за ударом. Выкорчевывали национальные корни.

В январе 1918-го патриарх Тихон предал анафеме «творящих беззакония и гонителей веры и Церкви Православной» (советская власть, большевики и конкретные лица впрямую названы не были), а в первую годовщину Октябрьской революции обратился к Совнаркому: «Реками политая кровь братьев наших, безжалостно убитых по вашему призыву, вопиет к небу… Отечество вы подменили бездушным интернационалом, хотя сами отлично знаете, что, когда дело касается защиты отечества, пролетарии всех стран являются верными его сынами, а не предателями. Отказавшись защищать Родину от внешних врагов [в результате Брестского мира], вы, однако, беспрерывно набираете войска. Против кого вы их поведете? Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство… Не России нужен был заключенный вами позорный мир с внешним врагом, а вам, задумавшим окончательно разрушить внутренний мир. Никто не чувствует себя в безопасности; все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертию часто без всякого следствия и суда, даже без упрощенного, вами введенного суда».

В июле 1919 года Тихон призвал народ воздержаться от мести большевикам и еврейскому племени: «Разрастается пожар сведения счетов. Враждебные действия переходят в человеконенавистничество. Организованное взаимоистребление – в партизанство, со всеми его ужасами. Вся Россия – поле сражения! Но это еще не все. Дальше еще ужас. Доносятся вести о еврейских погромах, избиении племени без разбора возраста, вины, пола, убеждений. Озлобленный обстоятельствами жизни человек ищет виновников своих неудач и, чтобы сорвать на них свои обиды, горе и страдания, размахивается так, что под ударом его ослепленной жаждой мести руки падает масса невинных жертв. Он слил в своем сознании свои несчастья с злой для него деятельностью какой-либо партии и с некоторых перенес свою озлобленность на всех… Когда многие страдания, обиды и огорчения стали бы навевать вам жажду мщения, стали бы проталкивать в твои, православная Русь, руки меч для кровавой расправы с теми, кого считала бы ты своим врагом, – отбрось далеко, так, чтобы ни в минуты самых тяжких для тебя испытаний и пыток, ни в минуты твоего торжества, никогда-никогда рука твоя не потянулась бы к этому мечу, не умела бы и не хотела бы найти его». В октябре 1918-го Тихон призвал священников не участвовать в политической борьбе и следовать велениям советской власти во всем, что не противоречит православной вере[216].

По прошествии трех с половиной лет после Октябрьской революции (ровно столько, согласно Новому Завету, должно продлиться правление Антихриста перед концом всемирной истории) стало ясно: у власти находится не Антихрист. Рассматривая большевизм как попущение Божье в назидание стране и желая уберечь Церковь и паству, Тихон многократно выражал лояльность советской власти. Однако преследования Церкви не прекращались. Патриарх проходил обвиняемым по уголовному делу, связанному с контрреволюцией, но был освобожден. Затем началось новое дело, но до суда Тихон не дожил – умер в больнице от сердечной недостаточности в апреле 1925 года.

Священникам запретили любую проповедь и образовательную деятельность за пределами храмов, то есть поставили распространение веры вне закона. «С середины 1920-х и до конца 1940-х гг. власти не дали Церкви легальной возможности подготовить ни единого православного священника»[217]. К 1941 году за православие было репрессировано около 350 тыс. человек. На 1937–1938 годы, которые национал-сталинисты называют «борьбой с еврейским игом», пришлась примерно половина (165,2 тыс., из них 106,8 тыс. расстреляно)[218]. А внутри сонма канонизированных новомучеников – больше половины. То есть за эти два года Сталин превзошел двадцатилетние «достижения» советской власти. Сгущенный во многих поколениях русский национальный тип – так назвал священство Солженицын. И эти жертвы – «избавление от еврейского нашествия»? Правы острословы: Сталин был истинный интернационалист – от него доставалось всем народам. И все же если какой-то народ пострадал от него больше других, то не еврейский.

Современный национал-сталинизм – крайне парадоксальный феномен, а внутри его самое парадоксальное – это околоправославный национал-сталинизм. Существует миф, что с началом войны (или даже раньше) Сталин уверовал и стал защитником православия. Факты говорят о другом. Обратимся к монографии «Русская православная церковь при Сталине и Хрущеве» доктора исторических наук Михаила Шкаровского, члена комиссии по канонизации новомучеников Санкт-Петербургской епархии.

«Количество храмов и священнослужителей, уцелевших к началу войны… было мизерным. И тех и других оставалось на основной территории [без присоединенных в 1939-м западных окраин, не знавших советского атеизма] менее 5 процентов от уровня конца 1920-х гг. В РСФСР в 25 областях не имелось ни одной действующей православной церкви, в 20 – от одной до пяти. На Украине – в Винницкой, Кировоградской, Донецкой, Николаевской, Сумской, Хмельницкой областях были закрыты все храмы. По одному действовало в Ворошиловградской, Полтавской, Харьковской областях»[219]. «Подверглись репрессиям более 300 архиереев, свыше 250 из них были казнены или скончались в лагерях. На свободе остается только четыре правящих архиерея…»[220]

В 1941-м, как известно, грянула война, выиграть которую с материалистически-интернационалистской идеологией Маркса и Энгельса было невозможно. Патриарший местоблюститель Сергий в тот же день выступил с обращением к стране (Сталин сделает это лишь через 10 дней), в котором не упоминались СССР и советское правительство – упоминались Россия и русский народ. Люди потянулись на молебны, вокруг храмов началось столпотворение. Церковь остро понадобилась народу и поэтому понадобилась правительству.

«Полностью прекратилась антирелигиозная пропаганда… В июле – августе 1941 г. еще нередко проводились аресты священнослужителей… Но с осени 1941 г. аресты клириков Московской патриархии почти прекратились. Более того, из лагерей освободили десятки священнослужителей… Появились первые, пока еще редчайшие случаи восстановления закрытых храмов»[221].

Эпохальной стала единственная встреча Сталина с патриаршим местоблюстителем Сергием в сентябре 1943 года. Будущий патриарх получил своего рода «мандат на воссоздание в СССР единой Православной церкви»[222]. После встречи Сергий попросил правительство об освобождении 26 священников, которых он хотел бы видеть в штате РПЦ. «Большинство их к тому времени уже было расстреляно или погибло в лагерях… Уцелевших освободили, но это была очень небольшая часть томившихся в тюрьмах и лагерях священнослужителей. Здесь, как и во многом другом, надежды патриархии не оправдались… Для И. Сталина оказалось важным прежде всего создать видимость благополучия в религиозном вопросе, а за этой ширмой поставить Церковь под жесткий контроль… Неслучайно данную работу он поручил Наркомату госбезопасности»[223].

При этом меня приятно поражает та свобода в назначении руководящих и преподавательских кадров, которую временно получила Церковь и которой не имела ни одна организация в СССР. Из 118 епископов, утвержденных или подтвержденных в должности в 1944–1959 годах, 46 представляли собой вернувшихся эмигрантов и 31 – бывших подпольщиков[224]. Среди них – немало политизированных русских националистов. 46 % членов епископата в составе на 1948 год ранее подвергались арестам[225]. «Властями в 1943–1947 гг. было разрешено открыть восемь семинарий и два высших учебных заведения – духовные академии [до революции академий было четыре]… [Преподавательский состав] в значительной мере состоял из все тех же реэмигрантов и подпольщиков»[226].

В ходе эпохальной встречи с Сергием генсек позволил Церкви избрать патриарха (впервые после смерти Тихона в 1925-м), что и произошло через четыре дня – 8 сентября 1943 года. Однако «власти вовсе не желали восстановления мощной церковной организации. Это ярко проявилось в вопросе открытия храмов… Многоступенчатая процедура [согласования открытия каждой церкви] была выработана с целью тщательно дозировать открытие новых храмов. Бесконтрольный стихийный рост количества приходов вызывал сильнейшую тревогу в правительстве… И только 5 февраля 1944 г. Совет [по делам РПЦ] принял постановление об официальном открытии первых 18 храмов»[227]. Параллельно у прихожан изымались сотни церквей, открытых при немецкой оккупации. Согласно государственным нормативам, священник мог служить только в одном храме, а на все храмы клириков не хватало. Возникали недоумения: «А почему это при немцах можно было?..»[228] И в самом деле – почему? Товарищ Сталин, вы же не оккупант, правда?

Всего за 1944–1947 годы Совет по делам РПЦ открыл 5998 церквей и при этом отклонил (иногда даже не рассматривал) 77,3 % ходатайств об открытии[229]. Условиями открытия были: удаленность ближайшей церкви более чем на 10 километров, обязательно незаконное (без документального оформления) закрытие храма в 30-х годах, повторность ходатайств с многочисленными подписями в течение нескольких лет, а также наличие действующей общины и ее крупные пожертвования в благотворительные фонды. То есть храм допускается там, где уже много активных верующих и надо пойти им навстречу, а там, где верующих мало, храм властям не нужен, потому что не нужны новые верующие. В 1945-м «по всей стране был предпринят ряд мер по ограничению влияния духовенства на широкие слои населения. Запрещались… случаи шефства церковных общин над госпиталями, детскими садами, инвалидными домами, непосредственная выдача священниками пособий раненым воинам и их семьям»[230] (кому власти сделали хуже?). За участие в религиозных обрядах людей исключали из партии.

Незадолго до Великой Победы – в апреле 1945 года – состоялась вторая и последняя встреча Сталина с руководством РПЦ, теперь уже с патриархом Алексием I, занявшим место Сергия после его смерти. Государство пообещало Церкви дворец в Москве и типографию, но его обещание оказалось пшиком, как и полученное, казалось, согласие на возрождение духовной академии в Киеве.

В расчетах Сталина «Московской патриархии отводилась существенная роль в налаживании контактов… с религиозными кругами на Балканах, Ближнем Востоке, в Северной Африке, установление связей с влиятельными течениями в Англии, США, Канаде, способными оказать воздействие на правительство». «Первые признаки охлаждения государственно-церковных отношений проявились уже в 1947 г., по мере того как ясны становились ограниченные возможности использования патриархии на международной арене и соответственно падал интерес к ней». «Перелом в государственно-церковных отношениях, произошедший во второй половине 1948 г.», вызвала «и другая группа факторов: переключение внимания Сталина к новому витку внутриполитической борьбы, чисток и репрессий. Вновь полным ходом заработала «машина устрашения». Власти попытались обуздать возродившиеся в годы войны духовные силы: национальное, личностное самосознание, религиозное жизнеощущение. Политика ограничения свободы совести не могла не коснуться и Церкви, которую, несмотря на все стремления властей, не удалось полностью превратить в элемент тоталитарной системы»[231]. Пафос общечеловеческой и национально-духовной свободы, востребованный Сталиным в войну, в мирное время стал мешать ему. Новая атака на Церковь совпала с борьбой Сталина против «космополитизма», которой восторгаются национал-сталинисты, обращая внимание на обилие еврейских фамилией среди репрессированных «космополитов». Снова русские и евреи оказались в одной тонущей лодке.

«Первые существенные ограничения деятельности Церкви последовали в конце лета 1948 г. 25 августа под давлением Совета Синод был вынужден принять решение о запрещении крестных ходов из села в село… всяких молебствий на полях и т. д. А вскоре состоялась беспрецедентная акция, показавшая всю мстительность И. Сталина [выделено мной]. 10 августа 1948 г. распоряжением Совета министров… разрешалось открыть 28 православных храмов. Однако 28 октября Совет министров постановил отменить распоряжение под предлогом того, что оно не было подписано председателем И.В. Сталиным. Решение ЦК ВКП(б) по данному вопросу было разослано всем местным партийным организациям. Этот факт и последовавшее за ним насильственное закрытие только что открытых церквей вызвало резкое изменение в отношении к ходатайствам верующих…»[232]

С 1949-го по 1953-й власти закрыли 969 храмов и молельных домов[233]. «Вплоть до смерти И. Сталина ни один новый православный храм официально разрешен не был… Для конца 1940-х – начала 1950-х гг. характерно массовое изъятие церковных зданий для их переоборудования под клубы. Активно выявлялись и ликвидировались нелегальные молельные дома. 16 ноября 1948 г. Синод вынудили принять решение о запрещении превращать проповеди в храмах в уроки закона Божия для детей… Неоднократные попытки первоиерарха добиться встречи со Сталиным и как-то изменить ситуацию закончились неудачей… Значительно участились случаи арестов наиболее активных священников и архиереев. Например, в сентябре 1948 г. был в седьмой раз репрессирован архиепископ Мануил (Лемешевский), а в 1949 г. осудили на 10 лет епископа Красноярского только за то, что он «спровоцировал» дочку коммунистки «преподнести от имени пионеров» торт приехавшему в город митрополиту Новосибирскому Варфоломею. Причем ЦК ВКП(б) утвердил решение краевого комитета о снятии с должности «за пособничество церковникам» красноярского уполномоченного… В целом к 1953 году… Церковь заметно сократилась количественно. На 1 января 1952 года в стране насчитывалось 13 786 официально открытых православных храмов [против 14 329 в 1948 году], 120 из которых не действовали ввиду использования их для хранения зерна. Количество священников и диаконов уменьшилось до 12 254 [c 13 104 в 1948 году]… Немало было тех, кто говорил о «сползании» с марксистских позиций, необходимости «закрутить гайки». Учитывая подобные взгляды, И. Сталин дал согласие на разработку специального антирелигиозного постановления ЦК… Но в конце концов вождь, более дальновидный и прагматичный, чем большинство его соратников, все же сумел свернуть подготовку этого документа. Повторения разгрома Церкви 1930-х гг. не произошло. Но подобная опасность не была устранена, она лишь отодвинулась на время»[234] – до Хрущева.

А ведь могла бы быть устранена! С согласия правительства Совет по делам РПЦ подготовил в 1944 году проект нового законодательства о религии. Но он остался нерассмотренным. «Вероятно, в этом случае также повлияли опасения И. Сталина перед лицом недовольства в партии открыто продемонстрировать законодательное закрепление нового курса [навстречу Церкви]. Секретными же постановлениями Совнарком неоднократно вносил изменения в статьи закона 1929 г., касающиеся прав религиозных обществ»[235]. Открытое закрепление нового подхода к Церкви лишило бы Сталина возможностей для очередного поворота впоследствии, в 1948-м. Действительно, «дальновидный и прагматичный».

Нет свидетельств о проявлении Сталиным личной религиозности или вроде того (в отличие от Г. Жукова, начальника Генштаба Б. Шапошникова, маршалов В. Чуйкова и Л. Говорова). Другой автор отмечает: «Сомнительной выглядит легенда о роли антиохийского митрополита гор Ливанских Илии, якобы удостоившегося в 1941 году явления Богоматери для передачи Сталину Ее указаний о спасении России: следует обносить города Казанской иконой Божией Матери, и якобы Сталин послушался и победил… Историкам не удалось найти документальных подтверждений этой легенде. Да и могла ли Богоматерь поручить такую миссию новостильному архиерею… Пожалуй, эта легенда относится к числу попыток реабилитировать Сталина вроде его «православно-монархического завещания»…»[236]

Сталин не был отпет, служились лишь панихиды. И на могиле его, разумеется, нет креста.

Из Савла в Павла?..

* * *

Немало написано о мистических воззрениях германского нацизма, и гораздо меньше – об оккультном значении большевистской эстетики (и еще меньше – чего-то дельного). Вкратце коснусь этой темы.

Устроив гонения на любые учения о Боге (на христиан, иудеев, мусульман, буддистов), большевики выбрали в качестве нового государственного символа не какой-нибудь рациональный и современный, а древний и магический – пятиконечную звезду, пентаграмму. Христианами используется восьмиконечная звезда, иудеями – шестиконечная, а пентаграмма для мировых религий является своего рода антисимволом, знаком темных сил. Именно по воле Сталина звезды очутились на башнях Кремля вместо русского герба, двуглавого орла, причем уже в «патриотические» годы – с 1935 по 1937-й.

Старейшие обнаруженные пентаграммы принадлежат месопотамским шумерам. Тот древний народ построил город Вавилон, который символизирует в христианстве и иудаизме всяческое зло: это и Вавилонская башня, задуманная против Бога, и разделение народов, и нажива. Звезда часто встречалась на вавилонских зданиях – точь-в-точь как в будущем СССР. Кроме того, в Древнем Египте она символизировала загробный мир. В христианской Европе пентаграмму использовали (и по-прежнему используют) сатанисты и маги, а впоследствии масонские ложи – при их участии она очутилась на флаге США.

Сходство советской эстетики с вавилонской не исчерпывается одними лишь звездами. Мавзолей Ленина архитектурно представляет собой зиккурат (от вавилонского sigguratu – «вершина»). Так называется башня из поставленных друг на друга параллелепипедов: в основании башни – самый большой, на нем поменьше и так далее. Зиккураты выполняли функцию храма – получается, что атеистический, казалось бы, режим большевиков воздвиг в самом сердце страны храмовое сооружение. В ленинском Мавзолее нет окон, гроб стоит в центре большой пятиконечной звезды и находится ниже уровня земли, как бы в мире ином, что некоторые объясняют христианской традицией. Однако христианская традиция предполагает крест и закопанную могилу, а не открытую. Известный писатель А. Проханов, выступая против идеи захоронения Ленина, проводит невероятную аналогию с православием, с культом святых мощей (вообще-то мощи не размещают ниже уровня земли). Другие мистики говорят другое: Ильич частично здесь, а частично «там», и его открытая могила – это портал для связи с потусторонним миром, откуда в нашу страну транслируется невесть что.

Взрыв храма Христа Спасителя (главного собора Москвы, Третьего Рима), предпринятый Сталиным в 1931 году, тоже трактуется антибольшевистскими мистиками как ритуально-оккультное действо. На месте собора планировался опять-таки зиккурат – полукилометровый Дворец Советов с восьмидесятиметровой статуей Ленина на вершине, высочайшее здание мира. Натурально – новая Вавилонская башня. Строительству ее предшественницы, согласно библейскому сюжету, воспрепятствовал Бог, а этой помешала война. Из металлических конструкций пришлось сделать противотанковые «ежи» для обороны Москвы, затем – мосты для снабжения центральных районов страны углем с севера, затем – путепровод на Волоколамском шоссе. (Желтая пресса пишет: вращаясь, громадная статуя Ленина на Дворце Советов должна была бы создать «торсионное поле» невиданной силы, и Сталин рассчитывал, что эта «энергия» обеспечит ему бессмертие. С логикой событий данная «информация» не вяжется никак. После войны Сталин к строительству объекта не вернулся.)

Самое же поразительное совпадение с Вавилоном касается имени вавилонского божества. Вспомним инициалы вождя: В. И. Л. В библейской Книге пророка Даниила читаем: «Был у вавилонян идол, по имени Вил, и издерживали на него каждый день двадцать больших мер пшеничной муки, сорок овец и вина шесть мер. Царь чтил его и ходил каждый день поклоняться ему; Даниил же поклонялся Богу своему. И сказал ему царь: почему ты не поклоняешься Вилу? Он отвечал: потому что я не поклоняюсь идолам, сделанным руками, но поклоняюсь живому Богу, сотворившему небо и землю и владычествующему над всякою плотью» (14: 3–5).

Цитируют и другой фрагмент Библии в связи с ленинским Мавзолеем. Есть версия, что создатель строения А. Щусев в своем проекте отталкивался в том числе от Пергамского алтаря эллинистической Греции, похожего на зиккурат. В Откровении Иоанна Богослова – заключительной библейской книге, которую трактуют как предсказание будущего, – говорится: «И Ангелу Пергамской церкви напиши: …ты живешь там, где престол Сатаны» (2: 12–13).

На белогвардейских плакатах большевистские лидеры изображены оккультными жрецами, закалывающими женщину-Россию на жертвенном одре. Мистики утверждают, что массовые репрессии в Советском государстве – не что иное, как жертвоприношения темным силам, подпитка. Именно этим они объясняют состав репрессированных: наряду со священнослужителями всех вероисповеданий уничтожалась интеллигенция, аристократия и самое трудоспособное крестьянство – в жертву всегда приносится лучшее. Точно так же эти мистики трактуют и убийство царской семьи, которому приписывают ритуальный характер, основываясь на нескольких непонятных знаках, кем-то нарисованных на стене в подвале Ипатьевского дома (известный фотоснимок белогвардейского следователя Н. Соколова).

Подобные утверждения конечно же основаны на вере в эти самые утверждения. С одной стороны, можно ссылаться на поговорку: если нечто ходит как утка, крякает как утка и выглядит как утка, то это, скорее всего, утка. С другой стороны, я не располагаю никакой информацией о том, что сами большевики понимали свои действия мистически. Да, они наверняка знали о богоборческом значении пентаграммы для христиан, однако их мотивы в выборе символики могли быть совсем не оккультными, а материалистическо-атеистическими, как коммунисты себя и преподносили. Верующие скажут, что мотивы самих большевиков не важны и ими двигал дьявол, но такие слова опять же не из доказательной области. Впрочем, была ли для православия – важного элемента русской национальной идентичности – существенная разница, чем там руководствуются большевики? Так или иначе, фактически заменив христианство антихристианством, страну в духовном смысле поставили с ног на голову и вывернули наизнанку.

Мера «из той же оперы» – сталинская попытка уничтожить семидневную, то бишь христианскую, неделю (воскресенье есть воскресенье, ничего не попишешь). С началом первой пятилетки, в 1929 году, ввели пятидневный календарь, в котором дни не имели названий, только номера: первый день пятидневки, второй день и так далее до пятого дня, потом снова первый день. При этом каждый день в календаре был отмечен одним из пяти цветов. Цвета всегда шли в одном и том же порядке. Во всяком учреждении работники делились на пять групп в соответствии с цветом, и у каждой группы был свой выходной. Вспомним «Золотого теленка»: «Когда… вместо чистого воскресенья днями отдыха Хворобьева стали какие-то фиолетовые пятые числа, он с отвращением исхлопотал себе пенсию и поселился далеко за городом». Выходных стало больше (каждый пятый день вместо каждого седьмого), но люди в массе были недовольны: для членов одной семьи выходные приходились на разные даты, что делало совместное времяпрепровождение невозможным.

В 1931 году вместо пятидневной недели ввели шестидневную – с единым для всех выходным днем (шестым). Тем самым власть показала, что затеяла реформу календаря не для производственной непрерывности, как это было с цветной пятидневкой, а по идеологическим мотивам, для ниспровержения русской цивилизации. Кроме того, отсчет лет теперь велся не от Рождества Христова, а от Октябрьского переворота.

Возврат к христианскому календарю произошел в 1940-м – на фоне прочих «реставрационных» веяний. Однако эра Иисуса Христа в светском обществе до сих пор называется «н. э.».

Глава 6 Война и около

В 90-х годах либеральные СМИ дразнили народ выражением С. Джонсона: «Патриотизм – последнее прибежище негодяев». Во мне оно вызывало отвращение. До тех пор, покуда я не понял: оно не про патриотизм, оно про негодяев.

Итак, еще раз о причинах разворота Сталина от культа русофобии к идеологическому русофильству в 30-х годах. Вопреки пророкам коммунизма революция в одной стране не потянула за собой мировую революцию и не вознесла коммунистов на вершину планеты – им пришлось работать с тем, что попало под руку, от страивать стабильное государство на плечах русского народа. Советское взращивание национализмов малых национальностей не воспрепятствовало появлению сепаратистских настроений, а разогрело их – соответственно, нуждалось в корректировке. Усиление общесоюзных органов (в связи с коллективизацией и форсированной индустриализацией) означало централизацию страны, а центром были русскоязычная власть и государствообразующий русский народ. Методичное вытравливание национального начала из русских людей не сломило их воли к сопротивлению большевикам, активному и пассивному, и для борьбы с ними были предприняты коллективизация и затем Большой террор. Тактика усмирения русских через уничтожение национального иммунитета сменилась другой, противоположной – использовать национализм как обезболивающее. К тому же Сталину требовалась поддержка внутри партии: после воцарения большевиков в их ряды вступали уже не только идейные марксисты-интернационалисты, но и те русские, кто хотел войти во власть и влиять на происходящее в стране, а большинство из них не разделяло марксистско-ленинской русофобии. В то же время русская национальная карта помогла Сталину сыграть против широкого слоя евреев и других нацменов из старой большевистской гвардии, не видевшей в генсеке непререкаемого авторитета, в отличие от вновь прибывших.

И наконец, серьезнейший внешний фактор. Ультраправые антикоммунистические режимы (Италия, Япония, затем Германия, Австрия, Испания) не только демонстрировали эффективность общественно-политической мобилизации за счет эксплуатации национализма, но и представляли для большевиков очевидную угрозу. Кто кому стал угрожать первым – это вопрос о курице и яйце. Ультралевые по определению враждебны к ультраправым и наоборот (речь не о народах, а о режимах). Капитализм был угрозой социализму, социализм – угрозой капитализму. Вожди Коминтерна – Ленин, Зиновьев и прочие – обещали человечеству, что устроят мировую революцию. «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем…» В декабре 1924-го Сталин выступил против распространения революции на Запад, которое отстаивал Троцкий, но еще в апреле того же года генсек заявлял: «Свергнуть власть буржуазии и поставить власть пролетариата в одной стране еще не значит обеспечить полную победу социализма. Главная задача социализма – организация социалистического производства – остается еще впереди. Можно ли разрешить эту задачу, можно ли добиться окончательной победы социализма в одной стране, без совместных усилий пролетариата нескольких передовых стран? Нет, невозможно… Поэтому развитие и поддержка революции в других странах является существенной задачей победившей революции»[237]. В названии СССР не было никакой привязки к территории, на его гербе красовался целый земной шар, и сама конституция страны провозглашала «объединение трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику». Это положение было изъято из конституции в декабре 1936-го – уже после того, как в ноябре нацистская Германия и императорская Япония подписали Антикоминтерновский пакт, соглашение «по обороне от коммунизма». В 1937-м к нему присоединилась Италия, в 1939-м – Венгрия, Маньчжурия и Испания. Акт носил как оборонительный, так и агрессорский характер, особенно если думать, что «лучшая защита – нападение». Германский нацизм с самого начала нацеливал свое «копье Одина» не только против коммунизма, но и против русского народа. В «Майн кампф», написанной в 1924 году, Гитлер сказал: «Мы окончательно рвем с колониальной и торговой политикой довоенного времени и сознательно переходим к политике завоевания новых земель в Европе. Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены…» И еще: «Не государственные дарования славянства дали силу и крепость русскому государству. Всем этим Россия обязана была германским элементам: превосходнейший пример той громадной государственной роли, которую способны играть германские элементы, действуя внутри более низкой расы… В течение столетий Россия жила за счет именно германского ядра в ее высших слоях населения. Теперь это ядро истреблено полностью и до конца. Место германцев заняли евреи… Это гигантское восточное государство неизбежно обречено на гибель».

В 1930 году нацисты получили в германском парламенте уже 18,3 % мест, в 1932-м – 37,4 %, а 1933-м взяли власть. Война с Германией если и не была для Советского Союза неотвратимой, то нависла над ним бетонной тучей. Сталин это понимал. Как и то, что с безродным интернационализмом в отечественной войне не победить – нужен русский патриотизм.

Как же генсек выпутывался из сетей собственной идеологии? Надо признать – старательно. Рабочие не имеют отечества? «В прошлом у нас не было и не могло быть отечества. Но теперь, когда мы свергли капитализм, а власть у нас, у народа, – у нас есть отечество и мы будем отстаивать его независимость»[238], – вывернулся Сталин. Национальные различия вредны и должны быть ликвидированы? «Процесс отмирания национальных различий и слияния наций Ленин относит не к периоду победы социализма в одной стране, а исключительно к периоду после осуществления диктатуры пролетариата во всемирном масштабе»[239], – нашелся Сталин. Русский народ угнетал другие народы? «Былому недоверию между народами СССР давно уже положен конец… Недоверие сменилось полным взаимным доверием… Никто не страшен нам, ни внутренние, ни внешние враги, пока эта дружба живет и здравствует»[240], – сказал Сталин. Лично мне все это напоминает отговорку «ночью Аллах не видит», которой иные мусульмане оправдывают совершаемые по ночам запретные вещи, однако для партии такая риторика звучала убедительно. Я не встретил сталинского ответа на ленинский завет о том, что марксист не может «принять лозунг национальной, великорусской культуры», но логика ясна: при капитализме не мог – теперь может.

Вся противоречивость новой идеологии Сталина выразилась в этих его словах: «Русские цари сделали много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захватывали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело: сколотили огромное государство – до Камчатки» (из тоста на приеме у Ворошилова 7 ноября 1937 года)[241]. Так все-таки делали плохо, ведя войны и захватывая территории «в интересах помещиков», или сделали хорошо, расширив государство до Камчатки? Как в анекдоте про еврея в бане: «Абрамыч, ты либо крест сними, либо трусы надень».

До 1932 года – до самой своей смерти – тон в советской исторической науке задавал М. Покровский, глава Института истории и Института красной профессуры. Он утверждал, что «термин «русская история» есть контр революционный термин, одного издания с трехцветным флагом и «единой неделимой»…»[242], а еще писал вот так: «Уже Московское великое княжество, не только Московское царство, было «тюрьмою народов». Великороссия построена на костях «инородцев», и едва ли последние много утешены тем, что в жилах великорусов течет 80 % их крови. [Похоже, на писанине Покровского основаны потуги современных украинских идеологов.] Только окончательное свержение великорусского гнета той силой, которая боролась и борется со всем и всяческим угнетением, могло послужить некоторой расплатой за все страдания, которые причинил им этот гнет»[243].

Сталин нейтрализовал «школу Покровского» в 1934 году, когда вышли постановления от 29 марта, вернувшие отечественную историю в средние школы и вузы. «Свидетельство о заседании политбюро ЦК 29 марта сохранил для истории приглашенный на это действо историк С.А. Пионтковский. Практически на заседании говорил только генсек, пишет он в своем дневнике, так как остальные просто не были готовы к такому идеологическому развороту. «История, – говорил генсек, – должна быть историей. Нужны учебники Древнего мира, Средних веков, Нового времени, история СССР, история колониальных и угнетенных народов. Бубнов сказал, может быть, не СССР, а история народов России? Сталин говорит – нет, история СССР, русский народ в прошлом собирал другие народы, к такому же собирательству он приступил и сейчас. Дальше, между прочим, он сказал, что схема Покровского не марксистская схема и вся беда пошла от времен влияния Покровского»…»[244] (выделено мной. – С. Р.). Вообще-то схема Покровского была как раз очень марксистской и очень ленинской, но эти слова уже стали утрачивать свой изначальный смысл и превращались в синонимы к словам «годный», «правильный» («кошерный», как шутит современное молодое поколение).

Почти двадцать лет в Советской России считалось, что русский народ угнетал других. Отныне взгляд поменялся: русские собрали других, объединили. В гимне 1943 года, сменившем «Интернационал», это сказано предельно точно: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь».

Значимость постановлений Политбюро и Совнаркома от 29 марта (и постановления от 15 мая, совместившего их) невозможно преувеличить. В старших классах, в конце 90-х, я подтрунивал над другом Гришей, когда он приносил в школу советский вузовский учебник «История СССР». Меня забавляло само это название. СССР возник в 1922 году – почему же учебник начинается с древних славян? Так вот именно потому, что с 1934 года СССР рассматривался как продолжение дореволюционной России, как государство русского народа (не только, но в первую очередь). Под «историей СССР» в 1934-м стали понимать прежде всего историю русских.

Надо подчеркнуть: школьные уроки истории и литературы – это основа нашей идентичности. До 1934-го в советских школах и вузах отечественная история не преподавалась. Древние славяне, победа Святослава над хазарами, Русская правда Ярослава Мудрого, монгольское иго, Ледовое побоище, поле Куликово, Смута, Бородино – весь этот код нации как единое целое был изъят из образования, все эти сведения могли попадаться учащимся лишь обрывочно в рамках другой картины мира – напористо-безнациональной, интернационалистской, классово-раздорной. Александр Невский, Дмитрий Донской, Суворов, Кутузов – все они были не героями, а феодалами-кровопийцами, и зря темные народные массы повелись на их черносотенные национально-патриотические лозунги. Героями же были Спартак, Пугачев и Шамиль.

Не история русских, а мировая история «классовой борьбы» – вот что лежало в основе советского гуманитарного образования. Но лишь до 1934 года. Сталин вернул нам то, что прежде у нас отнял, – будущее русской идентичности, пусть и усек ее, и приправил ленинизмом. Вернул, чтобы выиграть грядущую войну. Если бы не это постановление, то сомнительно, что СССР бы победил. А если бы и победил, сегодня мы бы не ощущали себя русскими. Советскими, марксистско-ленинскими, людьми мира, общечеловеками, хомо советикусами – кем угодно, но не русскими, не Россией. Розенберг, специалист нацистской Германии по оккупационной стратегии, писал: «Достаточно уничтожить памятники народа, чтобы он уже во втором поколении перестал существовать как нация»[245].

Градус русофобии в национальной политике СССР снизился. «До 1933 г. население не имело права выбирать язык, на котором учились дети, а ассимиляции национальных меньшинств власти всеми силами препятствовали. После 1933 г. национальным меньшинствам постепенно предоставили право на ассимиляцию»[246], но лишь на культурную ассимиляцию, не «юридическую». До 1938-го при выдаче или обмене паспорта разрешалось указывать любую национальность, а затем паспортистам была дана негласная инструкция – строго вписывать национальность родителей (законодательно это закрепят только в 1953-м). Национал-сталинисты радуются: у евреев, поляков, русских немцев и других «внутренних врагов» исчезла возможность записываться русскими и «вредить». Более ощутимое последствие данной меры заключается в том, что сегодня на Украине и в Белоруссии миллионы де-факто русских считают себя украинцами и белорусами. В архиве хранится ворох писем, поступавших с 1938 по начало 1950-х, с жалобами граждан на то, что их записывают не теми, кем они хотят быть[247].

Коренизация между тем продолжалась, титульные нации усиливались[248]. «Увеличение количества представителей титульных национальностей на всех должностях [внутри национальных республик], требующих интеллигентного [интеллектуального] труда, произошедшее с 1926 по 1939 г., чрезвычайно впечатляет… Показатели коренизации руководящих должностей… от сельского до республиканского уровня… в восточных республиках были практически равны аналогичным показателям на советском западе». [Под «западом» здесь понимаются народы христианской культуры, под «востоком» – остальные.] В автономных «восточных» республиках титульные национальности занимали 90 % руководящих должностей, в союзных «восточных» республиках – 82 %, в «западных» республиках – 91,8 %. «Если мы примем во внимание лишь высшие должности республиканского уровня, то тут восток чуть отставал (65,6—43,4 % против 77), но все-таки не кардинально… А разница в коренизации должностей квалифицированных специалистов [технарей] огромна»: на «западе» – 86,6 %, в автономных «восточных» республиках – 41,4 %, в союзных – 27,2 %. «Та же самая закономерность сохраняется и для медицинских кадров, а также для работников связи». А вот уровень коренизации в сфере культуры и образования «почти одинаково высок и в восточных (96,9—96,4 %), и в западных республиках (103 %)»[249].

Картина ясна. Русские технари и медики создают «восточным» республикам условия для цивилизованного существования, а духовной сферой – культурой, информационной средой и образованием – рулят сами нацмены, выстраивая свою идентичность. Притом что культура как таковая в огромной степени рассчитана на интеллигенцию, и гуманитарии должны бы удовлетворять запросам интеллигентов, то бишь этих русских спецов, которые трудятся на благо региона. Но тут задача у гуманитариев другая – взращивать местные этносы. К 1939 году коренизация в сфере культуры и искусства составила: в Бурят-Монголии – 130,6 %, в Калмыкии – 118,9 %, в Карелии – 123 %, в Казахстане – 106,9 %, в Таджикистане – 105,9 %, в Армении – 107 %, в Грузии – 119,6 %. Коренизация сферы журналистики и писательства составила: в среднем по «восточным» автономным республикам – 131,5 %, по «восточным» союзным – 109,2 %, по «западным» – 87,5 %. Аналогичные показатели по учителям: 100,6 %, 109,2 % и 106,1 %[250].

В то же время коренизация лишилась подчеркнуто русофобского и, как следствие, центробежного посыла. Позиции русского языка укреплялись по всей стране. «С октября по декабрь 1937 г. Политбюро, Оргбюро и пленум ЦК… сделали русский язык обязательным предметом во всех школах, ликвидировали национальные районы и сельсоветы, все нерусские школы в русских регионах РСФСР и увеличили численность русских газет на Украине [c 1936 по 1938 год она выросла с 12,5 до 29,4 %[251]]. При этом прежняя политика не признавалась ошибкой, которую следует исправить. Вина за упущения возлагалась скорее на буржуазных националистов, которые плели злокозненные интриги…»[252]

С ликвидацией нацменовских районов, Советов и школ в «русских регионах» РСФСР (точнее сказать, в ничейных, не национальных регионах) меньшинства «вынуждены были приспосабливаться к русскому окружению. И русские в своей… республике снова почувствовали себя как дома». Разумеется, в той мере, в какой могли почувствовать себя как дома дореволюционные русские почвенники (вспомним «Русь советскую» Есенина: «В своей стране я словно иностранец»). «Русификация РСФСР могла снять проблему недовольства русских в РСФСР, но не создала институциональную форму для русского национального самовыражения на территории СССР. И тогда было найдено компромиссное решение: создавалось чисто русское пространство в областях и краях РСФСР, где каждый русский мог чувствовать себя с национальной точки зрения как дома, но это не была чреватая опасностями русская республика. РСФСР так и не стала официальной представительницей русских национальных интересов»[253].

Но с чем Сталин покончил, так это с «принципом главной опасности». В 1934-м «великорусский шовинизм» навсегда перестал считаться таковой. На XVII съезде ВКП(б) генсек заявил: «Спорят о том, какой уклон представляет главную опасность, уклон к великорусскому национализму или уклон к местному национализму? При современных условиях это – формальный и поэтому пустой спор. Глупо было бы давать пригодный для всех времен и условий готовый рецепт о главной и неглавной опасности. Таких рецептов нет вообще в природе. Главную опасность представляет тот уклон, против которого перестали бороться и которому дали, таким образом, разрастись до государственной опасности [то есть местный национализм]»[254]. Это новшество Сталина «расчистило путь к реабилитации русской национальной культуры. С этих пор ни русские [формально, идеологически, как нация в целом], ни русская культура уже не отвечали за грехи царизма»[255]. Произошла, как выражается Т. Мартин, реабилитация русских.

15 января 1935 года «Литературная газета» написала: «Русский народ в своем историческом развитии создал замечательную культуру Ломоносова и Пушкина, Белинского и Чернышевского, Добролюбова и Некрасова, Толстого и Горького». Таким образом, у русской культуры в СССР появился «свой официальный пантеон»[256]. Нетрудно заметить, что «пантеон» урезан. Я не спрашиваю, где Лермонтов, Грибоедов, Тургенев, Гончаров, – понятно, что газета не могла перечислить всех классиков, благо их у нас много. Но где Достоевский? Прошу прощения, слона-то и не заметили. Значение Достоевского для русской – и мировой – культуры огромно вне вкусовых оценок. Уж точно превосходит оно значение упомянутых критиков – Белинского и Добролюбова. Федор Михайлович – один из главных (если не главный) выразителей русской души, русского экзистенциализма, русского правдоискательства, внутренней вселенной русского человека. И отсутствие его имени в «пантеоне» конечно же нарочито. Еще бы! Его приверженность православию, почвенничество, отвращение к коммунистическим идеям, к революционерам-«бесам», к инквизиторству, его неприрученный, свободный национализм («хозяин земли русской есть один лишь русский (великорус, малорус, белорус)»[257] – все вместе это никак не умещалось в советскую идеологическую клетку. Портал «Мифы истории СССР» со ссылкой на каталог Российской национальной библиотеки сообщает, что собрание сочинений Федора Михайловича вышло при Сталине один-единственный раз – в 1926–1930 годах (13 томов, 10 тысяч экземпляров)[258]. Разумеется, русская культура пострадала от большевистских ножниц не только в части Достоевского, однако я специально акцентирую внимание на нем (и прежде всего не из-за литературных вкусов). Сталину нужна была русскость, но только укротимая, подневольная, прикладная. Кстати, негатив к Достоевскому – своего рода маркер, характеризующий личность. Приватизатор Чубайс признался: «Я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку»[259].

«Правда» 1 февраля 1936-го возгласила: «Все народы – участники великой социалистической стройки – могут гордиться результатами своего труда; все они – от самих маленьких до самих больших – полноправные советские патриоты. И первым среди равных является русский народ, русские рабочие, русские трудящиеся, роль которых во всей Великой пролетарской революции, от первых побед и до нынешнего блистательного периода ее развития, исключительно велика». Оставим в стороне споры о том, какой народ принял в революции наиболее активное участие и стоит ли считать это заслугой (Сталин полагал, что «высшим достижением русской культуры» является ленинизм[260], – тут уж без комментариев). Обратим внимание на другое – на фразу «первый среди равных». Впоследствии она стала «шаблонным эпитетом русского народа. Кроме того, о русской культуре и русском народе теперь постоянно говорили как о «великих»…»[261].

Тогда же – в 30-х годах – произошло «великое отступление» большевиков к традиционным ценностям.

«Вероятно, семья – самый сильный носитель памяти. С первых же шагов [c 1917 года] большевики стали предпринимать меры, чтобы подорвать ее, как для того, чтобы ослабить чувство собственности, так и для того, чтобы вовлечь женщин в более активное участие в жизни нового общества. Согласно новым законам, церковный брак перестал быть гражданским актом и любое устойчивое сожительство, зарегистрированное или незарегистрированное, считалось семьей… Аборты разрешались по простому обращению женщины, а для развода достаточно было уведомления партнера. Возможно, это законодательство не нанесло такого вреда семье, как революция и война, но оно усугубило нестабильность семейной жизни в 1920-х гг. и тем самым еще больше ослабило роль семьи как хранителя культуры… Культурная память русских, уже раздробленная и уязвимая, деградировала…»[262]

В 30-х годах аборты запретили, разводы усложнили, ввели какую-никакую материальную помощь для многодетных. Разрешили рождественскую елку на Новый год.

Семьям напомнили, что они семьи. Русским напомнили, что они русские. Народу напомнили, что он народ.

Страну готовили к войне.

* * *

«Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»[263] – сказал Сталин на том самом параде 7 ноября 1941-го, когда немцы стояли под Москвой. При чем здесь Ленин? Предлагалось, что ли, откупиться от немцев Украиной и Прибалтикой, как в Первую мировую? Ну да ладно, хватит уже о сталинских противоречиях. Интересно вот что: в перечне имен Сталин не упомянул героя Отечественной войны 1812 года генерала Багратиона, хотя тем самым увязал бы свою грузинскую национальность со словами «наши великие предки». Экспромтом такая важная речь быть не могла, генсек готовил ее. Очевидно, он решил перечислить только русских героев, потому что воевать шли преимущественно русские.

Сопоставим данные комиссии Г. Кривошеева, занимавшейся в 80—90-х годах подсчетом потерь, с пропорциональным соотношением народов СССР по переписи 1939 года. По итогам Великой Отечественной 66,4 % военных потерь составили русские солдаты (доля русских в населении по переписи – 58,4 %), украинцы – 15,9 % (при доле 16,5 % в границах 1939 года), белорусы – 2,9 % (при доле 3 % в границах 1939 года), татары – 2,2 % (при доле 2,5 %), евреи – 1,6 % (при доле 1,7 %), казахи – 1,4 % (при доле 1,8 %), узбеки – 1,4 % (при доле 2,8 %), армяне – 0,9 % (при доле 1,2 %), грузины – 0,9 % (при доле 1,3 %), мордва – 0,7 % (при доле 0,8 %), чуваши – 0,7 % (при доле 0,8 %), азербайджанцы – 0,6 % (при доле 1,3 %), молдаване – 0,6 % (при доле 1,2 % по переписи 1959-го или 0,1 % в границах 1939-го), остальные национальности – менее полпроцента каждая[264].

«В 1941 г. русские составляли 51,8 % в составе населения СССР (с 1939 г. по 1941 г. [с последней переписи и до начала войны] их доля уменьшилась почти на 7 % по причине значительного увеличения населения СССР [за счет присоединения новых западных территорий]), но среди мобилизованных их было 65,4 %, а среди погибших – 66,4 %. В целом восточные славяне составили 86,3 % всех мобилизованных в Вооруженные силы и 84,2 % погибших, при их доле в советском населении – 73 %. В то же время постановления Государственного комитета обороны СССР от 13 октября 1943 г. и 25 октября 1944 г. запрещали призыв в Вооруженные силы коренного населения Средней Азии, Закавказья и Северного Кавказа. Надо полагать, принимая подобное решение, коммунистический режим руководствовался не гуманитарным мотивом сохранения этнического многообразия Страны Советов, а здравой оценкой компетентности, политической лояльности и боевых качеств народов. В самой кровавой войне мировой истории положиться можно было только на русских, готовых безбоязненно проливать свою и чужую кровь. Известно, что маршал Баграмян приказывал расформировывать части, где русские составляли менее половины личного состава, и заново формировать их так, чтобы русские оказывались там в большинстве»[265].

Солженицын: «Выручившая от Гитлера не только свою страну, не только советское еврейство, но и общественную систему всего Западного мира, война эта потребовала от русского народа такого жертвенного всплеска, после которого силы его и здоровье уже никогда не возобновились в полноте…»[266]

Буквально накануне своей речи про «наших великих предков» Сталин назвал их, наших предков, предшественниками нацистов: «Гитлеровцы… так же охотно устраивают средневековые еврейские погромы, как устраивал их царский режим»[267]. Это предположительно единственное публичное упоминание евреев Сталиным в годы войны. Однако еврейское национальное самосознание, как и русское, он использовал очень активно. В начале 1942-го НКВД образовал Еврейский антифашистский комитет (ЕАК) – для внутренней и особенно для внешней пропаганды, обращенной к евреям, в том числе влиятельным. Параллельность русской и еврейской тем сохранится до конца сталинизма: как в войну генсек воспользовался ими обеими, так после войны увидит в них обеих опасность и расстреляет членов ЕАК по одному списку с теми, кто тайком поднимет вопрос русского неравноправия (см. следующую главу). Характерно, что временная военно-тактическая апелляция сталинского СССР к еврейскому самосознанию не побуждает евреев рассматривать генсека как юдофила, защитника и вождя еврейского народа. Русским национал-сталинистам есть чему поучиться у них.

Внутри страны конечно же еврейской темы было меньше. В своей пропаганде на оккупированных территориях нацисты утверждали, что в СССР правят евреи, и Сталин не хотел подтверждать этот упрек в глазах славянского населения. Поэтому во внутренней советской прессе отсутствовали сообщения о том, что государство эвакуировало прежде всего евреев. Из сборника «Еврейский мир» 1944 года: «Советские власти полностью давали себе отчет в том, что евреи являются наиболее угрожаемой частью населения, и, несмотря на острую нужду армии в подвижном составе, тысячи поездов были предоставлены для их эвакуации… Во многих городах… евреев эвакуировали в первую очередь»[268]. В целом евреи составили 26,9 % всех эвакуированных[269].

Мотивы властей понятны: евреи при немцах пострадают наверняка и по полной, а славяне – как повезет. Плюс выгодный имидж СССР на Западе. В этом смысле русская карта разыгрывалась незначительно по сравнению еврейской: к русскому зарубежью сталинская пропаганда не обращалась, а к еврейскому – еще как.

Разная реакция русского зарубежья на войну отражает глубину национального раскола 1917 года. Скажем сразу: поддержка, которую выразили Гитлеру многие русские за границей и на оккупированных территориях, – безусловная ошибка. Если у кого-то по этому поводу остаются какие-то вопросы, то исчерпывающий ответ на них дал сам русский народ: в подавляющем большинстве он воевал против нацистов. Вел бы себя Гитлер в России как освободитель – тогда численность русских по обе стороны фронта была бы хоть чуть-чуть сопоставима, как сопоставима она в случае Франции. Десятки тысяч французов пошли добровольцами к Гитлеру, в том числе с неоккупированной территории (впоследствии в советском плену, например, оказалось 23 136 французских граждан)[270], и аналогично около 40 тыс. человек пошли в местное Сопротивление, причем не все они были гражданами Французского государства[271]. Оккупационная политика Гитлера в Западной Европе коренным образом отличалась от его политики в странах славянской «низшей расы» – и славяне отреагировали на это соответственно. Можно удивляться тому, что нацисты не сумели использовать массовые антибольшевистские настроения в СССР (о таковых настроениях скажет сам Сталин в знаменитом победном тосте) и умудрились стать для русских еще большими врагами, чем коммунисты, – но это удивительно только для тех, кто не понимает целей нацистов в отношении русского народа. «Гитлер подтвердил, что русская независимая армия никогда не будет создана и русские нужны Германии только как рабочие. Гитлеру недоступно было, что единственная историческая возможность свергнуть коммунистический режим – движение самого населения, подъем измученного народа. Такой России и такой победы Гитлер боялся больше всякого поражения», – поясняет Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ».

В то же время масштабы коллаборационистского движения во Вторую мировую войну, к сожалению, огромны, беспрецедентны и ясно показывают: «неладно что-то в датском королевстве». Согласно подсчетам К. Александрова, «военную службу на стороне противника в 1941–1945 годах несли примерно 1,24 млн граждан Советского Союза: 400 тыс. русских (в том числе 80 тыс. в казачьих формированиях), 250 тыс. украинцев, 180 тыс. представителей народов Средней Азии, 90 тыс. латышей, 70 тыс. эстонцев, 40 тыс. представителей народов Поволжья, 38,5 тыс. азербайджанцев, 37 тыс. литовцев, 28 тыс. представителей народов Северного Кавказа, 20 тыс. белорусов, 20 тыс. грузин, 20 тыс. крымских татар, 20 тыс. советских немцев и фольксдойче, 18 тыс. армян, 5 тыс. калмыков, 4,5 тыс. ингерманландцев»[272]. Говорить о «второй гражданской войне» не приходится, поскольку численность коллаборационистов несравнима с общим количеством советских военных (свыше 30 млн, из них 8,7 млн погибших, в том числе 5,8 млн русских, 1,4 млн украинцев, 250 тыс. белорусов). И тем не менее русская история ничего подобного не знала.

Особого внимания заслуживает измена офицеров. «Случаи государственной измены русских офицеров во время Первой Отечественной войны 1812 года единичны и практически неизвестны во время Восточной войны 1853–1856 годов, Русско-турецкой 1877–1878 и Русско-японской 1904–1905 годов. Из 14 тыс. офицерских и статских чинов Русской императорской армии, плененных врагом в 1914–1917 годах, за редчайшим исключением практически все сохранили верность присяге, не говоря уже о том, что никто из них не пытался создать общевойсковую армию для участия в боевых действиях на стороне Германии или Австро-Венгрии. Так же принципиально вели себя и офицеры противника в русском плену. В годы Второй мировой войны факты государственной измены приобрели заметный характер только среди офицеров вермахта в советском плену и представителей командно-начальствующего состава Красной армии в немецком плену. В деятельности антинацистского Союза немецких офицеров генерала артиллерии В.А. фон Зайдлица-Курцбаха в советском плену приняли участие 300–400 офицеров вермахта. Во Власовском движении в 1943–1945 годах, по поименному учету, участвовали более 1000 представителей командно-начальствующего и политического состава Красной армии. Только у Власова весной 1945 года служили 5 генерал-майоров, 1 комбриг, 1 бригадный комиссар, 42 полковника и подполковника Красной армии, 1 капитан первого ранга ВМФ, более 40 майоров Красной армии и т. д. В таких масштабах ничего подобного не отмечалось среди военнопленных офицеров, например, Польши, Югославии, Великобритании или США»[273].

Условия содержания наших пленных в нацистских лагерях конечно же подталкивали их к измене советской присяге. «В 1941–1945 годах, по данным противника, в плен попали около 6,2 млн советских военнослужащих. Из них до 13 ноября 1941 года были освобождены и отпущены на оккупированных территориях почти 320 тыс. человек – преимущественно те, кто называл себя «украинцами» или «белорусами»… Из оставшихся 5,8 млн (исключая перебежчиков, которых насчитывалось за все годы войны 315 тыс., – еще по численности две армии) умерли от голода и лишений, а также погибли от нацистских репрессий 3,3 млн (60 %). Из выживших 2,4 млн советских пленных примерно 950 тыс. вступили на службу в разные антисоветские вооруженные формирования (РОА и др.), около 500 тыс. бежали или были освобождены в 1943–1944 годах советскими войсками и союзниками, остальные (около 1 млн) дождались весны 1945 года»[274].

«Через Международный Красный Крест (МКК) воюющие страны помогали своим военнослужащим, оказавшимся в плену: присылали медикаменты, продовольствие, одежду, поддерживали морально. Но это не распространялось на советских военнопленных, поскольку СССР не подписал Женевскую конвенцию 1929 г. об обращении с военнопленными. В отличие от правительств других стран, в том числе и гитлеровского, Советское правительство объявило красноармейцев, попавших в плен, не военнопленными, а предателями, преступниками, вследствие чего Международный Красный Крест не получал средств на их содержание»[275].

Интересно и то, что в начале войны, пока нацисты не успели показать свое лицо, наши солдаты сдавались в плен слишком уж часто, неестественно часто. «Общая численность войск Западного фронта к 22 июня 1941 года насчитывала примерно 600 тыс. человек. Потери с 22 июня до 10 июля (Минско-Белостокское сражение) – более 0,5 млн человек, из них погибших примерно 80 тыс., остальные (более 400 тыс.) – это пленные. В целом за первые 6 месяцев войны – 3,8 млн пленных, из них примерно 200 тыс. (две армии по численности) – это перебежчики. Количество пленных немцев к январю 1942 года – примерно 10 тыс. человек», – отмечает Александров[276].

«Среди тех командиров Красной армии, которые стали офицерами и генералами власовской армии к апрелю 45-го года (я беру только советских граждан, эмигрантов сейчас я не касаюсь), мною установлены пять георгиевских кавалеров Первой мировой войны, девять кавалеров старых русских орденов Первой мировой войны, два Героя Советского Союза, 33 кавалера советских орденов, в том числе 19 из них были кавалерами ордена Красного Знамени, четыре кавалера медали «За отвагу», – рассказывает Александров. – Один летчик, служивший во власовской авиации (возможно, он был третьим Героем Советского Союза; проблема в том, что никаких наградных документов на этого человека не сохранилось), – он сбил тараном немецкий истребитель в сталинградском небе»[277]. Все это очень показательно, даже если предательство перечеркнуло их заслуги перед страной.

Что касается русской эмиграции, то на одной с Гитлером стороне воевало 13–14 тыс. добровольцев, и лишь несколько сотен – в европейском Сопротивлении[278]. Можно объяснять это ненавистью к собственному народу, как объясняли большевики, но тогда непонятно, почему нацисты не допускали белоэмигрантов на оккупированные территории без специального разрешения, опасаясь их антигерманского влияния на советских граждан (данный факт, впрочем, не умаляет ошибочности пособничества немцам, а подчеркивает ее). То, что слова поддержки в адрес Гитлера произнесли национально ориентированные эмигранты – литературный классик Шмелев[279], гениальный авиаконструктор и деятель Русского национального союза Сикорский[280], ряд иерархов Русской зарубежной православной церкви, ряд белых генералов, – это указывает не только на их оторванность от своего народа и абсолютное непонимание ими происходящего, но и на природу большевистской власти, выдавившей их за границу. Она была им чужда не только лично и социально-политически, но и отечественно, потому что русской национальной властью до середины 30-х годов себя не позиционировала – наоборот, преподносила себя агрессивно-безнациональной и русофобской. Не столь многие в эмиграции могли поверить в перерождение Сталина. Шмелев писал Ильину 15 октября 1939-го: «В главной сути, гитлеризм – производное большевизма. И если сразят первый, то должны покончить и со вторым. Иначе – не будет Правды. Есть близорукие, что думают, будто, вопреки своему существу, большевики «собирают Россию». Какая аберрация! Дьявол пытается обмануть русский народ, говорит об Александре Невском и Петре, а дело его – вселенский пожар. Два идола подпирают друга, думая перехитрить!»[281] Все это, однако, лишь объясняет заблуждения части эмиграции насчет войны, но не оправдывает их.

Некоторые русские маргиналы, фанаты Гитлера, сегодня упирают на тот факт, что в Красной армии не существовало частей со словом «русский» в названии, тогда как в вермахте были Русская освободительная армия, Русская освободительная народная армия, Первая русская национальная армия и т. п. (подобно тому, как Русской армией назывались объединенные силы белогвардейцев в Гражданскую войну), а значит, дескать, русские в вермахте обладали «политической субъектностью» и представляли интересы нации, в отличие от красноармейцев. Все это слова, слова, слова. Советский Союз конечно же не был русским национальным государством, однако объединял в своих вооруженных силах подавляющее большинство русских бойцов, и жизненные интересы советской власти совпали с жизненными интересами народа перед лицом общего врага. Быть может, даже Наполеон был бы предпочтительнее Сталина для России, но никак не Гитлер. Здесь я полностью согласен с А. Севастьяновым: «Чистые колодцы народной памяти, из которых народ черпает самоуважение, чувство национальной солидарности и единства, драгоценную связь поколений, волю к сопротивлению и еще множество прекрасных и важных чувств и мыслей, оказываются отравлены грязненькими измышлениями… Даже если бы у нас не было Великой Победы, ее следовало бы выдумать. (Американцы так именно и поступили.) Ибо на таких победах консолидируется нация, рождается, растет и крепнет ее национальное самосознание… Наш народ победил – это факт. И эта Победа досталась ему не волей слепого случая, а по заслугам. Пытаться отнять у него Победу задним числом – подло»[282].

Не менее цинично и кощунственно – использовать Победу для отмывания большевизма и лично Сталина, тем паче утверждать, что большинство советских солдат шли на смерть с его именем на устах. Или что народ отдал жизни за торжество интернационализма с уничтожением национальных особенностей, а кто хочет сегодня оставаться русским, тот фашист. Или что Россия сегодня должна предоставить гражданство всем желающим из стран СНГ, потому что эти народы тоже воевали. Нет, интернационализм перед войной Сталин фактически признал банкротом, прибегнув к такой ценности, как нация, этнос. Личная мотивация борьбы с врагом – за родных и близких – была сочтена недостаточной для Победы, и тогда в информационном пространстве русского народа вдруг снова возник он сам, русский народ. За себя самого он и воевал, а не за Сталина, не за коммунизм, не за интернационализм, не за «толерантность» с распахнутыми для иммигрантов границами и даже не за Советский Союз – иначе что мы сейчас празднуем в День Победы, если Советский Союз уничтожен? «Письма и дневники показывают, что русские люди в годы войны рассматривали себя под «этническим углом зрения», совершенно не характерным для советского общества предыдущих десятилетий. Эти источники раскрывают также стремление реабилитировать русское прошлое и политический смысл, вкладывавшийся в слово «Россия»…»[283]

Лучше всех о сути Великой Отечественной войны сказала Анна Ахматова стихотворением «Мужество» 1941 года:

Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет. Не страшно под пулями мертвыми лечь, Не горько остаться без крова, И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово. Свободным и чистым тебя пронесем, И внукам дадим, и от плена спасем Навеки.

Какова роль Сталина в войне? Была ли победа достигнута благодаря ему или вопреки ему? Вопрос этот громадный, о нем написано множество томов, и рассмотреть его сколько-нибудь содержательно в рамках данной книги невозможно. Скажу лишь одно. Даже если однажды мне докажут, что победы бы не было без приказа № 270 от 16 августа 1941 года, то есть без объявления пленных предателями и требования «уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи их лишать государственного пособия и помощи», причем семьи пленных командиров и политработников еще и арестовывать[284], – даже если меня убедят, что вся эта жестокость по отношению к нашему народу была необходима для его выживания, для моего рождения, то ни на секунду мне не захочется возвеличивать ее, эту жестокость.

Можно ли, скажем, представить монумент с надписью «Участникам заградительных отрядов»? Или, скажем, можно ли наряду с памятниками безымянно-коллективному крестьянину, рабочему, пекарю, младшему научному сотруднику (такой монумент есть в моем родном наукограде Троицке) вообразить памятник палачу? Например, такую скульптуру: стоит мужчина с балаклавой на голове, на плече у него увесистый топор, а рядом плаха. Почему нет? Волевой характер, умение принимать решения без жевания соплей, исполнение долга сильной и справедливой власти, общественная польза казней, особенно в прошедшие века, – все это может служить доводами за такой монумент. Но тот социум, который соорудит себе его, явно не в порядке. Возвеличивание Сталина – ровно то же самое. И если жестокость Петра, куда как меньшую, можно списать на уровень общественного развития XVIII века (тогда и электричество не использовалось, и Российской академии наук не было), то к морали XX века требования другие.

Кстати, почему сталинистам и ленинистам так сильно не нравится, когда Сталина и Ленина называют палачами? Они ведь казнили тех, кого надо было казнить. Делали хорошее дело – уничтожали вредителей. Палач – звучит гордо! Или нет? Вcе-таки нет, не гордо, и сталинисты это понимают, оттого и напрягаются. Даже им ясно, что нельзя возвеличивать палачество. Вот и не будем, раз нельзя. Предложения культивировать Сталина «отдельно» от его тиранства – это как поставить памятник Гитлеру около художественной школы, имея в виду его неплохую живопись.

Забыть о приказе № 270 1941 года, как и о приказе № 227 1942-го про штрафбаты и заградотряды, – значит запамятовать страдания народных масс. Согласен, ни к чему говорить об этом в День Победы. Потому я и обращаюсь к сталинистам: пожалуйста, не нужно на 9 Мая выходить на улицу с портретами Сталина – как раз по той причине, что вспоминать об этом в праздник совсем не хочется.

Обратимся к монографии доктора исторических наук Юрия Арзамаскина «Тайны советской репатриации». Цифры впечатляют. Когда к середине осени 1944-го армия восстановила границу СССР, то из 354 592 бывших военнослужащих Красной армии (в том числе 50 444 офицеров), освобожденных или вышедших из окружения, было «арестовано органами СМЕРШ – 11 556 человек, из них 1284 офицера; умерло – 5347 человек; находились в спецлагерях – 51 601 человек [то есть каждый седьмой], в том числе офицеров – 5657 человек [то есть каждый девятый]» (данные на 1 октября 1944 года)[285].

«С октября по декабрь 1944 года… было собрано и отправлено по назначению 1 153 475 человек освобожденных советских граждан… Эти люди… фактически не являлись репатриантами, так как не были за границей. Считается, что правильнее было бы называть их внутренними перемещенными лицами… 831 951 человека из внутренних перемещенных лиц… направили к месту постоянного жительства, 254 773 человека призывного возраста через запасные части фронтов и армий были переданы на пополнение действующих [часто штрафных] частей… и 66 751 человек спецконтингента направлен в распоряжение НКВД (8836 гражданских лиц и 57 915 военнопленных)… Спецконтингент — военнопленные и гражданские лица, служившие в строевых немецких формированиях, власовцы, полицейские и прочие подозрительные лица, а также бывшие военнопленные офицеры, направлявшиеся после сортировки репатриантов в спецлагеря НКВД, переименованные в феврале 1945 года в проверочно-фильтрационные лагеря (ПФЛ) НКВД, а также в исправительно-трудовые лагеря (ИТЛ) ГУЛАГа»[286] (выделено мной. – С. Р.). На 1 марта 1946 года из 338 107 человек репатриированного «спецконтингента» 55 015 человек не были власовцами[287].

То есть пленных офицеров, не захотевших стать власовцами, приравняли к этим самым власовцам. Примечательно слово «проверочный» в названии лагерей. На что проверяли людей? На прочность и выносливость?

К 10 декабря 1944-го число советских граждан, возвращенных в СССР, «достигло 89 395, из них к месту постоянного жительства было отправлено 29 002 человека, передано в военкоматы – 4141, направлено в спецлагеря НКВД для дальнейшей проверки – 42 667 [то есть почти половина] и арестованы, как изменники Родины, 134 человека»[288].

Что было с людьми, которых назначали «подозрительными» и отправляли на «дальнейшую проверку»?

«О характере режима в проверочно-фильтрационных лагерях НКВД, порядке и методах проверки и фильтрации может свидетельствовать письмо, автор писал его из лагеря № 48 города Шахты: «Здесь содержатся люди всех возрастов и национальностей. Все они или были в плену в Румынии, Германии, Финляндии, или проживали когда-то на оккупированной территории… Люди, заключенные в эти туберкулезные питомники, годами и месяцами ожидают решения своей судьбы, сидят в заключении без суда да, пожалуй, и без следствия… Сидит, скажем, человек в лагере шесть месяцев, на седьмой вызывают на допрос. Допрос сняли, опять проходит полгода, вызывают снова, допрашивают. Когда же он начинает негодовать, то ему отвечают так: «Ваше дело сидеть и не рыпаться, проверим, там видно будет»…

В особенности достается людям других национальностей. Здесь уже – виноват ты или нет – сиди, и больше никаких гвоздей. Интересно снимают допрос: «Где попал в плен?» Ответ: «Там-то». «Как?» Ответ: «Так-то». «Ты… почему сдался в плен, а не застрелился?» и т. д. «Сгною здесь, в лагере» и т. д. Гноить еще не гноят, но уже близко к тому…

Работают в шахтах, питаются когда чем – и протухшей капустой, и полугнилыми помидорами, а если поступают более приличные продукты, так они не попадают полностью по назначению, хотя весь почти насчитываемый заработок удерживается. Удерживают с хорошего рабочего, скажем, зарабатывающего 1500 рублей… из них этому шахтеру на руки дадут 200 рублей в месяц. И на них он не имеет даже права купить молоко или что-либо из жиров с базара… В общем, как дальше работать в шахте абсолютно без жиров на таком скверном питании, не знаю. Люди живут впроголодь, оборванные, грязные, без белья, вшивые, в барачных помещениях, все щели в которых полны клопами и разными паразитами. Если кто-либо посмеет сказать что-либо, его моментально одергивают – это, мол, не в Германии или Финляндии. В общем получается, что здесь можно на родной земле тоже творить чудеса, в смысле издевательства над людьми [земля-то родная, а вот большевизм для русских порой не слаще нацизма]… Но те, кто, скажем, служил в неприятельской армии, о тех речь особая, но те, кто был в плену, пережил страшный плен, и они здесь маринуются – производство обеспечивают. Это не рабочий, а спецконтингент. Ослаб человек, не выполнил нормы – оставляется в шахте голодный на вторую смену, вторую не выполнил – на третью, и когда за три смены выполнит норму, тогда его провожают чуть ли не под руки домой». (На письме имеется пометка одного из ответственных сотрудников Управления уполномоченного СНК СССР по делам репатриации: «У меня много таких примеров».)

Поскольку проверочно-фильтрационные лагеря размещались в районах крупных промышленных предприятий, угольных шахт, рудников, строек, то все заключенные проверочно-фильтрационных лагерей использовались на производстве. Там, где была особая потребность в рабочей силе, срок проверки затягивался на долгие годы. Например, лагеря в районе Печоры, Воркуты существовали до 1950 г., а проверочно-фильтрационный лагерь на химкомбинате в Ленинабаде – до 1953 г.»[289].

«За 1944–1953 гг. репатриировано 126 037 офицеров. Из этого числа в 1953 г. 731 человек находился в кадрах Советской армии, 60 076 человек – в запасе. Судьба остальных [более половины] офицеров неизвестна».

А с августа 1945-го уже не только офицеры, но и вообще все освобожденные Красной армией военнопленные посылались на принудительный труд. Все они, «даже если на них не было вообще никакого компромата, сводились в батальоны и направлялись на постоянную работу на предприятия угольной (Кузнецкий, Донецкий и Кизиловский угольные бассейны) или лесной промышленности, находившиеся в отдаленных районах. Направление к местам работы осуществлялось в специальных эшелонах под конвоем войск НКВД»[290]. Срок для пленных без компромата – шесть лет.

Предположим, Сталин считал, что без принудительного труда не обойтись (колхозный принудительный труд оставим сейчас за скобками – это хотя бы у себя дома). Но зачем использовать военнопленных? Они воевали за родину, пострадали за нее в плену, сохранили верность ей, не соблазнились служить у немцев вопреки предательству со стороны «своей» власти. И если непропорционально большое присутствие славян среди мобилизованных объясняется, допустим, какими-то их качествами (лично я не знаю, чем его объяснять), то почему и бремя принудительного труда снова должны нести славяне в непропорциональном объеме? Что такое этот Советский Союз?

Далее следуют цифры еще страшнее.

«К 1 марта 1946 года… было отправлено [в Советский Союз] 1 785 507 человек, в том числе 344 448 человек бывших военнопленных и 1 441 059 человек гражданского населения. Из них 608 095 человек, то есть почти каждый третий, были мобилизованы в рабочие батальоны для работы в промышленности…» (выделено мной. – С. Р.).[291]

«Огромный репрессивный аппарат Советского государства был обращен на поиски шпионов и изменников Родины среди массы репатриантов, переданных союзниками [которые могли их завербовать]… [Чекисты] были ориентированы на то, что именно среди бывших военнопленных следует искать врагов Советского государства, агентов вражеских спецслужб… К концу 1945 г. было передано в спецлагеря НКВД более 600 тысяч человек, 1230 тысяч – в Красную армию» (выделено мной). Причем «понятия официальной статистики маскируют сугубо репрессивные мероприятия. Например, «передано в РККА» [то есть в Красную армию] включало в себя и пополнение действующей армии, и передачу в состав «рабочих батальонов», и направление для проверки в запасные части, по характеру содержания и режиму работы полностью совпадавшие с проверочно-фильтрационными лагерями НКВД»[292].

И это притом, что многие из тех пленных, находившихся на союзнической территории и потому вызвавших особые подозрения у чекистов, вовсе не навязывали себя Советскому Союзу – не желали возвращаться (союзники передали их в СССР по требованию Сталина). Удивляться этому нежеланию людей вернуться домой, учитывая такое отношение большевистской власти к своим гражданам, не приходится. Лично я, наоборот, удивляюсь, что столь многие захотели вернуться. Силен все-таки характер нашего народа – ни нацизм его не пугает, ни большевизм. «Среди «восточных рабочих» твердых возвращенцев было не менее 70 %, невозвращенцев – около 5 %, остальные 25 % составляли так называемые колеблющиеся (в большинстве своем они были не против возвращения, но боялись репрессий). Примерно такое же соотношение наблюдалось и среди военнопленных. «Западники» [советские пленные на западной, то есть союзнической, территории], однако, в большинстве своем не разделяли той странной уверенности, что в Союзе «ни за что не сажают» [этим настроениям среди пленных способствовала антисоветская пропаганда союзников, которые, впрочем, не были заинтересованы в таком количестве советских граждан – что с ними делать?]. Лишь 15 % их [ «западников»] твердо решили вернуться на родину. Примерно столько же было среди них и твердых невозвращенцев. Колеблющихся – не менее 70 %»[293].

451 561 человеку удалось избежать депортации в Советский Союз (данные на 1952 год). «Основную массу не возвратившихся советских граждан составили граждане Прибалтийских советских республик (латыши – 109 214 человек, литовцы – 63 401 человек, эстонцы – 58 924 человека) и западных областей Украины (114 934 человека) и Белоруссии (9856 человек)»[294], то есть те, кто оказался в составе СССР только в 1939-м.

«Русских же среди невозвращенцев насчитывалось 31 704 человека»[295]. Впоследствии их назвали второй русской эмиграцией.

* * *

Пользовательское отношение Сталина к народу выразилось также и в идеологической сфере. Если сначала он употребил идеологию для войны, то затем использовал войну для идеологии. Переломив ход Великой Отечественной с помощью знамени русского патриотизма, в 1944 году Сталин, так сказать, под шумок начал усиленно внедрять другой, параллельный концепт – «советский патриотизм». Русский народ, в результате войны осознавший вновь свою силу, не должен был воспринимать себя самостоятельным и самоценным субъектом истории, который тысячу лет существовал без Советского государства и, значит, может обойтись без него впредь, пережить его. Сталину хотелось накрепко срастить русское с советским, чтобы советчину из русских можно было вытащить только с мясом, с болью. Понятиям «русский» и «советский», насколько это возможно, надлежало стать синонимами, а Великой Победе – главным обоснованием большевизма.

Говоря о заключительном этапе Великой Отечественной, ричмондский профессор Д. Бранденбергер отмечает «изменения, произошедшие в официальной пропаганде. Почему Александров пытался притормозить восхваление дореволюционных героев? Почему он вместе с Еголиным критиковал аллегорическое использование Спасским образа Петра Первого при описании блокадного Ленинграда? Почему Жданов осудил превозношение русских царей?.. Хотя советские идеологи обычно не открещивались от мобилизованных ими эпизодов русской истории, где-то в конце 1944 или начале 1945 года у них вошло в правило связывать успехи в последней войне не столько с героическим наследием, сколько с достижениями советской власти»[296].

Апогеем сталинского пропагандистского русоцентризма справедливо считают победный генсековский тост «За русский народ!», произнесенный на кремлевском приеме командующих 24 мая 1945-го. Полагаю, что, в отличие от всего остального идеологического русофильства, в тосте прозвучали искренние нотки. А именно: «Какой-нибудь другой народ мог сказать: вы не оправдали наших надежд, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Это могло случиться, имейте в виду. Но русский народ на это не пошел… Вот за это доверие нашему правительству, которое русский народ нам оказал, спасибо ему великое!»[297] Вспоминается библейское: «…В Египте новый царь… сказал… вот, народ сынов Израилевых многочислен… когда случится война, соединится и он с нашими неприятелями, и вооружится против нас, и выйдет из земли нашей» (Исх., 1: 8—10). И в самом деле, положение русских в СССР напоминает положение евреев в Египте. Думаю, Сталин действительно был благодарен русским за то, что они предпочли его Гитлеру и уберегли от казни либо другой незавидной судьбы. А вот как Сталин выражал свою благодарность – мы уже увидели на примере военнопленных.

«Неудивительно, что Маленков и Берия неоднократно ссылались на это заявление [тост Сталина] в последующие годы. О фундаментальном значении сталинского панегирика для всей общественной жизни в СССР свидетельствует тот факт, что спустя семь лет после его произнесения Берия все еще упоминал его в своем выступлении на XIX съезде партии… Ссылка Берии на сталинский панегирик вскрывает некоторую странность этнических принципов, которыми руководствовалась советская партийная элита и которые побуждали одного грузина цитировать другого, чтобы утвердить главенствующую роль русского народа»[298]. Вопросом о том, почему Сталин и Берия не уступили свои посты русским, якобы считая их «наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза», я задаваться не буду.

Сейчас, когда я пишу эти строки, на моем рабочем столе лежит толстенная книга «Сталин и космополитизм»[299] – сборник документов, отражающих борьбу генсека с так называемыми космополитами. Борьба эта имела антисемитский душок (а в случае дела врачей – откровенно антисемитское содержание) и до сих пор приводит в экстаз тех, кто живет в еврецентричной вселенной, считает юдофобию маркером светлых сил и за чем-то смешивает ее с русофильством. Точно так же поступили и составители книги: под первым номером в ней опубликован знаменитый русофильский тост, хотя о космополитизме в нем нет ни слова и кампания против «космополитов» началась позже. Создается впечатление, будто ущемление евреев происходило за счет возвышения русских.

Впечатление это ложное, и дело не только в русском экономическом донорстве и лагерном рабстве, что припудривалось сталинской русоцентричной идеологией (она, кстати, имела очень ограниченный успех: демонстрации против хрущевского развенчивания культа Сталина вспыхнут в Тбилиси, а не в Москве и не в Лениграде, – вот как русский народ обожал генсека). Декоративно-русофильская риторика режима эксплуатировала, искажала и сковывала русское самосознание, а не укрепляла и не развивала его. Да иначе и быть не могло. Свободное развитие русской темы в СССР неизбежно привело бы к неудобным вопросам о раннесоветской денационализации русской мысли, русской жизни, о русофобских высказываниях Ленина, о космополитических основах марксизма, наконец, о том, как занесло Сталина в такую партию, – словом, все это угрожало основам советского строя.

Если в раннем СССР русский должен был отказаться от своей русскости и покаяться перед всеми народами за «угнетения», то теперь, наоборот, коммунистический «выбор» русских объяснялся их величием. Истинно русский человек – обязательно ленинец до печенок, а остальные – отщепенцы, и вообще Сталин назвал ленинизм «высшим достижением русской культуры»[300].

В 1947 году от имени партии в прессе «прозвучали жесткие требования: не допускать ошибочного понимания, игнорирования классового содержания советского патриотизма; сползания на позиции «квасного патриотизма»… Критике подверглись работы академика Е.В. Тарле – за его якобы «ошибочное положение об оборонительном и справедливом характере Крымской войны», за оправдание войн Екатерины II «тем соображением, что Россия стремилась якобы к своим естественным границам», за пересмотр характера похода в Европу в 1813 г., представленного «таким же, как освободительный поход в Европу Советской армии». Осуждались «требования пересмотреть вопрос о жандармской роли России в Европе в первой половине XIX в. и о царской России как тюрьме народов», попытки поднять на щит генералов М.Д. Скобелева, М.И. Драгомирова, А.А. Брусилова как героев русского народа. …Осуждены предложения о замене «классового анализа исторических фактов оценкой их с точки зрения прогресса вообще, с точки зрения национально-государственных интересов». [Вот оно как: национально-государственные интересы – не мерило.] Историкам напоминалось, что все эти «ревизионистские идеи» осуждаются Центральным комитетом партии. Ярким примером критики будто бы ошибочного понимания советского патриотизма, игнорирования его классового содержания, было шельмование произведений А.Т. Твардовского… Говорилось о «русской национальной ограниченности» поэта…»[301] В документе 1947 года за подписью Центрального комитета сказано: «Советская власть сделала нашу страну впервые [за тысячу лет] свободным и самостоятельным государством»[302]. И при всем при этом современные сталинисты обвиняют оппонентов в «неуважении к родной истории»! Да чего стоит одно только сталинское: «История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость»[303].

Нападки послевоенного сталинизма на «космополитизм», на «буржуазное низкопоклонство перед Западом» тоже не соответствовали интересам русского человека. Справедливое и необходимое отрицание тех представлений, что русские неполноценны относительно Европы и всегда плелись у нее в хвосте, направлялось Сталиным совсем не в то русло (вообще говоря, отрицание сильного европейского влияния в государстве под портретами немцев Маркса и Энгельса – натуральный дурдом). Желание гражданина видеть свою страну развитой во всех отношениях, чтобы ее уровень жизни не уступал западному, объявлялось отсутствием патриотизма. Для чего культивировались перенесенные тяготы русской истории и стойкий национальный характер? Вот иллюстрация: «По сообщению одного из осведомителей, когда в 1946 году какая-то женщина, стоявшая в очереди, пожаловалась на рост цен, ее быстро одернули: «Ничего, русский народ все перенесет!»[304] В общем, терпеть сталинский социализм – это патриотично, а желать лучшей доли – это космополитизм. В свою очередь, волна государственной антизападной риторики перенаправляла гражданское недовольство вовне – в адрес вражеского Запада.

Одним из направлений исторической пропаганды служил так называемый антинорманизм, который в итоге дискредитировал антинорманизм как науку. Сталинские антинорманисты были в действительности норманистами, то есть не отрицали норманнского происхождения варягов. Вместо этого они несли ахинею: мол, первые Рюриковичи и прочие варяги не сыграли значительной роли в истории Руси. Современные антинорманисты (эти историки с фактами в руках доказывают, что варяги были не скандинавами, а южнобалтийскими славянами[305]) вынуждены преодолевать стену предубеждения, доставшуюся от сталинской пропаганды.

Оторвать русских от Европы – вот чего хотел Сталин. «Я не европеец, а обрусевший грузин-азиат»[306], – сказал он лидеру болгарских коммунистов Г. Димитрову. Именно туда тянул страну генсек – в Азию, в азиатчину. «А между тем нам от Европы никак нельзя отказаться. Европа нам второе отечество, – я первый страстно исповедую это и всегда исповедовал. Европа нам почти так же всем дорога, как Россия; в ней все Афетово племя…» – писал русский почвенник Достоевский, имея в виду общеизвестную легенду, что вся белая раса (включая, кстати, и грузин) произошла от общего предка – библейского Иафета, младшего сына Ноя.

Говоря о кампании против «космополитизма», Д. Наджафов отмечает, что она «отнюдь не ограничивалась преследованием только еврейской интеллигенции. Она велась прежде всего [выделено у автора] против интеллигенции как таковой, в творческой среде которой под влиянием освободительного характера Второй мировой войны стали особенно заметны проявления свободомыслия и даже тяга к самостоятельной политической деятельности… Используя антисемитизм, явно рассчитанный на ожидаемый отклик со стороны определенных слоев населения, партийное руководство старалось таким образом замаскировать новое наступление на интеллигенцию, с которой советская власть находилась в перманентном противостоянии»[307].

Поразительно, но «определенные слои населения» пребывают под обаянием этой антисемитской вуали по сей день. Они считают, Сталин не случайно умер в главный еврейский праздник Пурим, поскольку разделяют веру многих евреев и юдофилов в то, что он готовил свое «окончательное решение еврейского вопроса» – депортацию евреев в Биробиджан (гипотеза о таковых намерениях генсека остается недоказанной и противоречит ряду фактов – см. главную книгу о сталинском антисемитизме «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм» Г. Костырченко или книгу Ж. Медведева «Сталин и еврейская проблема»).

Сталин действительно усмотрел в евреях недружественный элемент в 1948 году, когда первого израильского посла в СССР Голду Меир встретили спонтанные многотысячные демонстрации советских евреев, показав их «двойную лояльность». «Израиль стал для советского режима фактором не столько международного, сколько внутреннеполитического характера, как моральная притягательная сила для советского еврейства… Еврейское население Советского Союза, с его глубокой привязанностью к Израилю и сильными симпатиями к Западу, рассматривалось как явно «неблагонадежный элемент», а Израиль – как основной источник этой неблагонадежности»[308]. В последние годы жизни Сталина евреев увольняли из высшего руководства – их доля сократилась в 3–4 раза[309], до 3,5–4 %.

Но для нашей темы важно другое: Сталин испугался не только евреев.

Глава 7 СССР против РСФСР

Тогда же, в период гонений на «космополитов», случился один политический процесс, который никак не вписывался в эту канву и прошел втайне от общества. Он не был показательным, не должен был продемонстрировать что-либо стране, сплотить ее против общего врага, выпустить пар недовольства – наоборот, должен был остаться в секрете. Правозащитники реже обращают на него внимание, чем на беды «космополитов». Вероятно, потому, что в ходе него не пострадали нацменьшинства.

«Ленинградское дело» представляло собой репрессии против руководителей РСФСР, а также тех руководителей СССР, что были выходцами из РСФСР и шефствовали над ней. И хотя судили их по Уголовному кодексу РСФСР, делалось это руками центральной союзной власти. Случись такое в отношении любой другой советской республики, в историю процесс вошел бы как борьба СССР с Украиной, или борьба СССР с Латвией, или борьба СССР с Грузией и так далее. Но никто не называет «Ленинградское дело» борьбой СССР с Россией. Хотя бы потому, что такая фраза не укладывается в голове, ведь для нас это одно и то же. Мы привыкли понимать под Советской Россией как раз таки СССР, а вовсе не РСФСР. И это резонно – трудно представить Россию без русских территорий в других республиках.

Тем не менее юридически все обстояло именно так: руководство СССР расправилось с руководством России. И расправа эта была подавлением русского национального – или российского территориального – регионализма.

«…В отношении гонимых в этот же период евреев (дела так называемых космополитов, «врачей-вредителей») и у нас, и на Западе существует довольно многочисленная литература… А вот литература о репрессиях в отношении русских руководителей в те же годы едва насчитывает какой-нибудь десяток публикаций в жанре статей или частично затрагивается в книгах, написанных совсем по другим темам… Как мне представляется, ответ на этот вопрос кроется в национальности репрессированных. Русский «флер» этого «дела» отпугивает от него…»[310] «За последние 66 лет «Ленинградскому делу» были посвящены всего две небольшие монографии – С. Рыбаса и В. Кузнечевского, обе вышли в свет в 2013 г. и обе в Москве»[311], – написал В. Кузнечевский в 2016 году.

«Когда я запросил в архиве материалы по «Ленинградскому делу» и увидел формуляр, – рассказывает он, – то меня изумило, что за эти 70 лет они ни разу не были востребованы. Думаю, все дело в страхе, подспудном, инстинктивном. В страхе перед Сталиным. Не заблуждайтесь, мы все еще живем в обществе сталинской системы. Хрен с ними, с бюстами! Правила поведения все еще оттуда. Родственник одного из расстрелянных «ленинградцев» едва-едва согласился на разговор со мной, попросив меня выключить диктофон и даже убрать блокнот»[312].

Репрессированных называют «ленинградцами», поскольку все они поработали в Ленинграде, или «ждановцами», поскольку все они выдвиженцы Андрея Жданова, которого на момент процесса уже не было в живых. Жданов родился в 1896 году в семье доцента Московской духовной академии, увлекшегося марксизмом и лишившегося места. С 1915-го – в партии большевиков, с 1916-го – в царской армии, с 1918-го – в Красной, с 1934-го – в ЦК, где стал влиятельным идеологом, в том же году возглавил после смерти С. Кирова Ленинградский обком и горком. С 1938-го – в Главном военном совете ВМФ СССР, в том же году возглавил Верховный Совет РСФСР и занимал этот пост почти до самой смерти – до 1947-го. С 1939-го – в Политбюро. В годы войны – в Военном совете Северо-Западного направления, руководил блокадным Ленинградом. После войны – правая рука Сталина, отвечал в ЦК за идеологию и внешнюю политику. Умер в 1948-м от болезни сердца.

С. Рыбас[313] называет Жданова «главным по русском вопросу» и предлагает для контраста вспомнить о его предшественнике «по руководству идеологией» – о Н. Бухарине. Тот был один из руководителей Коминтерна, ярый интернационалист. Мечтал перевести русский кириллический алфавит на латиницу. Говорили, что он «более левый, чем сам Ленин». «Бухарин испытывал подлинную ненависть к русскому прошлому и, пожалуй, из всех лидеров большевистской партии наибольшим образом олицетворял антинациональные идеи раннего большевизма. Недаром он был одним из лидеров левого коммунизма в начале революции. Это не было следствием его функционального положения. Это было нечто экзистенциальное, некая национальная самоненависть, национальный нигилизм»[314].

Как раз после назначения Жданова «главным идеологом» (пишу в кавычках, потому что главный идеолог СССР – Сталин) страна «поправела» в отношении к культуре и истории. Пушкин вновь стал великим русским поэтом, а не белогвардейским кумиром, в репертуаре творческих коллективов появился русский фольклор, в школах и вузах возобновилось преподавание истории Отечества. Собственно, для этого Сталин и назначил Жданова.

B. Кузнечевский подчеркивает, что ждановские выдвиженцы – русские[315]. Правой рукой Жданова по руководству Ленинградом с 1937 года был А. Кузнецов (они вместе управляли городом в блокаду). Прославился, в частности, тем, что не эвакуировал своего сына, страдавшего от голода дистрофией, и брал его с собой на трибуну во время духоподъемных митингов. Родился в 1905-м, в партии – с 1925-го, в ЦК – с 1939-го, а с 1946-го – начальник Управления кадрами ЦК и куратор госбезопасности по партийной линии. Был привлечен к атомному проекту.

C. Рыбас обращает внимание на то, что с концом блокады в 1944 году многим ленинградским улицам, переименованным после 1917-го, по решению городского исполкома вернули исторические названия: «Так, проспект 25-го Октября (начало Октябрьской революции по старому стилю) снова стал Невским, проспект Красных Командиров – Измайловским, площадь памяти Жертв Революции – Марсовым полем, улица имени Розы Люксембург – Введенской, Советский проспект – Суворовским, проспект Пролетарской Победы – Большим, площадь Урицкого – Дворцовой»[316]. О том же пишет С. Куняев: «Кажется, впервые, начиная с 1918 года, Северная Пальмира ощутила себя русским городом, городом русской славы, русской трагедии, русского подвига»[317].

Законы литературно-исторического жанра толкают меня к тому, чтобы изобразить всех «ленинградцев» насквозь положительными персонажами, но – увы. В годину Большого террора (1937–1938) Жданов стал одним из членов Политбюро, визировавших расстрельные списки. А вот что писали в 1937-м про Кузнецова: «…Осуществляет большую работу по выкорчевыванию троцкистско-зиновьевских и бухаринско-рыковских мерзавцев, пробравшихся к руководству в ряде районов Ленинградской области и развернувших свою гнусную вредительскую и шпионскую деятельность… С неутомимой энергией боролся тов. Кузнецов за разоблачение врагов народа, орудовавших на идеологическом фронте – в Государственном Эрмитаже, в Русском музее, Музее революции и ряде других культурных учреждений»[318]. И прямая речь Кузнецова: «Считаю большим счастьем работать под руководством товарища Жданова. Под его руководством я буду и впредь громить подлых фашистских агентов, троцкистско-бухаринских вредителей, шпионов, диверсантов, бороться за чистоту рядов нашей великой коммунистической партии»[319].

Но выше всех из выдвиженцев Жданова поднялся другой человек – Н. Вознесенский. Родился в 1903-м, в партии – с 1919-го, в ЦК – с 1939-го, в Политбюро – с 1947-го. Окончил экономический Институт красной профессуры, с 1935-го – доктор экономических наук, с 1943-го – академик. После смерти Кирова возглавил Ленинградский городской комитет по планированию. С 1942-го возглавлял Госплан СССР – другими словами, был главным по экономике Советского Союза. Кроме того, работал замом Сталина в правительстве, курировал оборонную промышленность. «…Как экономист он был на голову выше всех в Политбюро и Совете министров. Его главный грех, пожалуй, заключался в безграничной уверенности в собственной правоте», – пишет С. Рыбас[320]. В свою очередь В. Кузнечевский отмечает «раздражение» Вознесенского «в отношении представителей других наций в руководстве страны, которое у него прорывалось слишком часто»[321]. «А. Микоян вспоминал, что в 1947 г. И. Сталин не раз говорил ему, что для Н. Вознесенского на первом месте всегда стоят русские, а уже потом все остальные. Для него, говорил И. Сталин, даже украинцы менее уважаемы, чем русские»[322].

В свою очередь Хрущев вспоминал, что «А. Жданов в 1945–1946 гг. в разговорах с ним не один раз сетовал на то, что в социалистической семье союзных республик самой обделенной остается РСФСР, что города и села Центральной России выглядят просто бедными по сравнению с таковыми в других республиках, а жизненный уровень русских значительно ниже по сравнению с другими нациями в составе СССР»[323].

Из воспоминаний Хрущева: «…Я зашел к Жданову. Тот начал высказывать мне свои соображения: «Все республики имеют свои ЦК, обсуждают соответствующие вопросы и решают их или ставят перед союзным ЦК и Советом министров СССР. Они действуют смелее, созывают совещания по внутриреспубликанским вопросам, обсуждают их и мобилизуют людей. В результате жизнь бьет ключом, а это способствует развитию экономики, культуры, партийной работы. Российская же Федерация не имеет практически выхода к своим областям, каждая область варится в собственном соку. О том, чтобы собраться на какое-то совещание внутри РСФСР, не может быть и речи. Да и органа такого нет, который собрал бы партийное совещание в рамках республики»…»[324]

В 1947 году Сталин поручил Жданову курировать проект новой программы партии, и тот включил в него следующее: «Особо выдающуюся роль в семье советских народов играл и играет великий русский народ», который «по праву занимает руководящее положение в советском содружестве наций». (Положение, с фактической точки зрения, спорное. Преобладание русских в центральной власти сопровождалось преобладанием «титульных» наций в правительствах союзных и автономных республик – вне зависимости от процента «титульных» в местном населении. Возможно, идеолог не пытался выдать желаемое за действительное, а хотел в реальности превратить первое во второе.) Показательно, что напротив процитированных слов Сталин написал: «Не то»[325]. Одно дело – произносить тосты за русский народ, и совсем другое – прописать руководящее положение русских в партийной программе, которая имела не меньшее значение, чем конституция, если не большее.

Не нашло понимания у генсека и другое намерение Жданова – создать Российское бюро при всесоюзной компартии. Идея была более чем скромной, учитывая, что все республики, кроме Российской, обладали не какими-то бюро, а собственными компартиями, защищавшими их интересы. Однако даже такая осторожная идея встретила отторжение – соответствующая записка Сталину от председателя Совета министров РСФСР М. Родионова (тоже «ленинградец», впоследствии уничтоженный) не имела успеха. Генсек не захотел принять его, главу крупнейшей республики, по данному вопросу. Притом, что Родионов опирался «на исторический прецедент: 19 июля 1936 г. сам И. Сталин на заседании Политбюро предложил создать Бюро по делам РСФСР при ВКП(б) во главе с А.А. Андреевым. И такое Бюро было создано. Правда, просуществовало оно недолго, что-то в этом органе Генсеку не понравилось, и через несколько месяцев он предложил упразднить его. Рассмотреть успели всего 11 вопросов»[326].

«Романтику русофильства подпитывал в Жданове главным образом председатель Совета министров РСФСР М.И. Родионов, который тщетно пытался через своего покровителя получить добро от Сталина на введение гимна России… Но, в отличие от утвержденных тогда же гимнов других союзных республик, этот элемент государственной символики РСФСР… не обрел права на существование»[327]. Текст гимна написал поэт С. Щипачев, музыку согласился написать Д. Шостакович.

Вот он:

В грозах окрепла Россия родная, Смелый, единый взрастила народ. Правдой великой свой путь озаряя, К силе и славе вперед поведет! Все, что людей угнетало веками, В правом бою ты с дороги смела. Знамя России, гордое знамя, Ты высоко над землей подняла! В битвах, в труде ты овеяна славой. Счастье народ и надежду обрел. Солнце встает над землей величаво, Ветер летит, как свободный орел! Славься, Россия, отчизна свободы! К светлым просторам идем мы вперед! Славься, единство свободных народов! Славься, великий наш русский народ!

Вместе с российским гимном Родионов хотел утвердить также российский флаг (у каждой республики было свое знамя, а РСФСР получит его только в 1954-м – знамя СССР с вертикальной синей полоской вдоль древка). И хотел он утвердить не просто флаг, а дореволюционный триколор. «Это были внутренние разговоры. Я знаю об этом, в частности, от сына Вознесенского, – рассказывает Кузнечевский. – Родионов предложил, Вознесенский согласился, Жданов промолчал, из чего я делаю вывод, что он был согласен. Кстати, уничтожено все, что связано с Михал Иванычем Родионовым. Расстреляли жену, сестру, а детей рассовали по детдомам, изменив имя, фамилию и отчество. В Доме на набережной, где музей репрессий, о нем нет ничего. Сталин приказал с корнем все выдрать»[328].

Маленкову Родионов официально писал: «Нельзя считать нормальным, когда Министерство сельского хозяйства ведущей республики лишено возможности заниматься вопросами жизни и работы колхозов, МТС, местных земельных органов и т. д. В РСФСР нет Министерства государственной безопасности, внутренних дел и республиканские органы лишены всякой информации по их линии. В РСФСР нет своего печатного органа. Если напомнить, что все республики имеют свои печатные органы, то отсутствие печатного органа РСФСР трудно объяснимо»[329].

Наряду с русским народом и Российской республикой «ленинградцы» выделяли собственно Ленинград. Через год после снятия блокады А. Кузнецов написал в «Правде»: «Ленинград надо восстановить как крупнейший промышленный и культурный центр страны, как столичный город»[330]. Скорее всего, имелся в виду желаемый столичный статус Ленинграда в рамках РСФСР, но прозвучало это двусмысленно – как вызов Москве, всесоюзному центру. Конечно, Москва была в первую очередь столицей Советского Союза, а не РСФСР. Ленинградцем хотелось, чтобы Российская республика, как и все прочие, обладала собственной столицей и ни с кем ее не делила.

Были и другие мечты. Предложения «ленинградцев» простирались гораздо шире, чем русско-российский вопрос. Фактически они обрисовали плавный (а не резкий, как получится в результате горбачевской «перестройки») переход от тоталитаризма к свободной политике и свободной экономике с курсом на современное социальное государство. В проекте новой программы партии, который был отвергнут генсеком в июле 1947-го, Жданов с Вознесенским озвучили новые демократические принципы, провозглашая отмену диктатуры пролетариата: «Развитие социалистической демократии на основе завершения построения бесклассового социалистического общества будет все больше превращать пролетарскую диктатуру в диктатуру советского народа. По мере вовлечения в повседневное управление делами государства поголовно всего населения, роста его коммунистической сознательности и культурности, развитие социалистической демократии будет вести к все большему отмиранию принудительных форм диктатуры советского народа, все большей замене мер принуждения воздействием общественного мнения, к все большему сужению политических функций государства, к превращению его по преимуществу в орган управления хозяйственной жизнью общества». Кроме того, «в проекте Программы «красной тряпкой для быка» было не только придание характера политического фактора «общественному мнению», что вождь никогда и на дух не принимал, но и была сформулирована мысль о всенародных голосованиях «по большинству важнейших вопросов государственной жизни как общеполитического, хозяйственного порядка, так и по вопросам быта и культурного строительства». Причем предполагалось, что граждане и общественные организации должны получить право законодательной инициативы не только по вопросам внутренней, но и внешней политики. Сформулированы положения о принципе выборности руководителей всех рангов, ограничении сроков их пребывания во власти и альтернативности кандидатов при выборах»[331].

В экономической части программы Жданов с Вознесенским сделали упор на развитие отраслей, необходимых для удовлетворения материальных запросов граждан. Группировку «ленинградцев» можно называть «правой» не только в национальном смысле, но и в экономическом. Они хотели «мелкого частного хозяйства на селе и кустарного (частного!) сектора в городах»[332]. С 1944 года «Ленинградская правда» призывала снижать себестоимость, укреплять хозрасчет. (Напомню: хозрасчет предполагает такое ведение хозяйственной деятельности на социалистическом предприятии, когда окупаются все затраты на производство, у предприятия и его работников появляются экономические – а не воздушно-идеологические и принудительные – стимулы, что приводит к увеличению объема производства, улучшению качества продукции и росту заработной платы.) В 1945 году пленум Ленинградского горкома постановил необходимость «внедрения и укрепления хозяйственного расчета повсеместно, широким фронтом» и призвал коммунистов «глубже изучать экономику»[333].

Эти экономические предложения звучали тем более актуально, что после войны хозяйство находилось в ужасающем состоянии. В деревне применялся привычный для советской власти метод – насильственная эксплуатация. Особая нагрузка легла на женские плечи, поскольку численность мужчин в войну сильно сократилась. «В колхозы направлялись уполномоченные райкомов, прокуроры, милиционеры. Под угрозой исключения из партии и уголовного суда они заставляли председателей колхозов выполнять планы госпоставок. Те председатели, кто осмеливался помогать бедствующему населению за счет собираемого зерна, сильно рисковали. В 1946 году были осуждены 9511 председателей (в 1945 г. – 5757). Вообще весь сельский мир СССР вынес в те годы небывалые для невоенного времени тяготы, сопоставимые с периодом коллективизации и индустриализации. По различным оценкам, тогда умерли от голодной дистрофии от одного до двух миллионов человек»[334].

В декабре 1947-го Сталин заговорил о молодых преемниках. Кузнецова он назвал возможным руководителем партии, а Вознесенского – возможным руководителем правительства. Помните художественный фильм «Пиры Валтасара, или Ночь со Сталиным» по рассказу Искандера? Сталин в этом фильме сожалеет, что на людях выразил симпатию одному из партийцев, ведь теперь этого человека «съедят». Так и тут. «Ждановцы» стали мишенью для другой влиятельной группировки – для Л. Берии и Г. Маленкова. (Есть мнение, что Сталин тем самым сознательно спровоцировал грызню в ближайшем окружении, чтобы максимально обезопасить себя, стареющего вождя, от возможных интриг.)

«Маленков руководил партийным аппаратом, курировал авиационную промышленность, ракетостроение, радиолокацию, в критические периоды был под Москвой, на Ленинградском и Сталинградском фронтах, на Курской дуге, а Берия руководил государственной безопасностью (Московским военным округом и Кавказским фронтом командовали генералы-чекисты Артемьев и Масленников), курировал танковую промышленность, вел атомный проект и научно-технические исследования в так называемых «шарашках»; и, наконец, оба с первых дней были членами Государственного Комитета Обороны»[335]. В общем, люди сильные и влиятельные.

Кузнечевский со ссылкой на мемуары А. Микояна приводит «брошенную в декабре 1947 г. (на дне рождения генсека) фразу И. Сталина, что он уже стар и пришло время подумать о том, на кого можно оставить его наследство». «В непринужденной обстановке застолья Генсек как бы в раздумье произнес, что на посту руководителя Совета Министров СССР он хотел бы видеть вместо себя Н. Вознесенского. Повернувшись к присутствующим, среди которых были Микоян, Маленков, Берия, Вознесенский и др., И. Сталин спросил: «Есть ли у кого-нибудь возражения на этот счет?» Совершенно ошарашенные таким неожиданным поворотом мысли вождя все молча закивали головами»[336].

В 1948 году умер Жданов. «Сталин остро переживал кончину соратника, во время прощальной церемонии был мрачен и задумчив, иногда вопрошающе глядел в лица молодых чекистов, стоявших по периметру Красной площади. Вечером на своей даче во время поминок он много пил, чего с ним практически никогда не случалось»[337]. Однако это не помешало Сталину в скором времени расстрелять людей Жданова. После его, Жданова, смерти Маленков и Берия поняли: «ленинградцы» лишились покровителя, пора действовать!

12 октября 1949 года Маленков и Берия представили генсеку черновик секретного письма Политбюро членам ЦК «Об антипартийной враждебной группе Кузнецова, Попкова, Родионова, Капустина, Соловьева и др.». В этом тексте нет ни одного из тех конкретных обвинений, которые будут предъявлены «ленинградцам» на суде (фальсификация партийных выборов, принятие решений в обход центра, разбазаривание средств, пропажа секретных документов). И наоборот, в нем содержатся обвинения, которые предъявлены не будут: намерение сдать врагу Ленинград в войну, связь с английской разведкой и… «клеветнические доводы» относительно национальной политики СССР. Цитирую: «Во вражеской группе Кузнецова неоднократно обсуждался и подготовлялся вопрос о необходимости создания РКП(б) и ЦК РКП(б) и о переносе столицы РСФСР из Москвы в Ленинград. Эти мероприятия Кузнецов и др. мотивировали в своей среде клеветническими доводами, будто бы ЦК ВКП(б) и Союзное Правительство проводят антирусскую политику и осуществляют протекционизм в отношении других национальных республик за счет русского народа»[338].

«Советский вождь несколько недель держал этот проект письма на своем рабочем столе, не один раз брал его в руки. Находящийся в архиве (РГАСПИ) оригинал этого документа сохранил его многочисленные карандашные пометки и вставки в текст… В конечном итоге генсек вообще отказался направлять это письмо членам ЦК ВКП(б) и отправил его в свой архив…»[339]

В процессе своей журналистской работы я сталкиваюсь с тем, что герои публикаций порой просят меня не писать о возможных решениях власти, способных нанести урон обществу, – «не писать, чтобы не подсказывать». Похоже, подобная логика сработала и здесь. Освещение попыток российского республиканского регионализма и русского национализма могло бы популяризировать эту тенденцию, подсказать ее другим. Очевидно, Сталин осознавал всю степень ее привлекательности для РСФСР.

В деле эта тема проскакивала. Например, в показаниях Я. Капустина (секретарь Ленинградского горкома, в блокаду – уполномоченный ГКО по эвакуации предприятий). «Капустин на первых допросах начал давать показания, что до войны в Ленинграде сложилась группа во главе с Кузнецовым и Попковым, которая вынашивала идею создания Российской коммунистической партии. Позже эту идею поддержал Вознесенский, Родионов, Шумилов (главный редактор газеты «Ленинградская правда»)…»[340] Кроме того, «МГБ зафиксировало разговоры на квартире секретаря ЦК Кузнецова с председателем правительства РСФСР М.И. Родионовым и П.С. Попковым о бедственном положении Российской Федерации и о желательности создать Компартию РСФСР»[341].

Высказывались ли в действительности «ленинградцами» суждения о необходимости Компартии РСФСР и о дискриминации русских? Или же репрессивная машина приписала им это, подобно тем обвинениям в пораженчестве и связях с английской разведкой, от которых потом отказалась? Кузнечевский уверенно отвечает: да, «ленинградцы» озвучивали такие вещи. «Мне удалось обнаружить абакумовские записки [Абакумов – глава МГБ] и прослушки разговоров, условно говоря, «ленинградцев», – рассказывает он. – Откровенно совершенно говорили! Совершенно откровенно!»[342]

Судьба их была решена. Сталин «приказал арестовать проходящих по «делу» основных фигурантов, в ходе судебного процесса одобрил предложение Маленкова и Берии вернуть в судопроизводство смертную казнь, лично правил текстовую часть обвинительного приговора, требуя от судебной коллегии вынесения «ленинградцам» расстрельного вердикта…»[343]

1 октября 1950 года в два часа ночи Н. Вознесенский, А. Кузнецов, М. Родионов, П. Попков, Я. Капустин и П. Лазутин были расстреляны. Их прах закопали на Левашовской пустоши под Ленинградом.

Затем в Москве расстреляли еще 20 руководителей, а еще шестеро умерли в ходе допросов. Их прах забросали землей на кладбище Донского монастыря. Сейчас это «Могила № 3 невостребованных прахов» с мемориалом «Памяти жертв политических репрессий 1945–1953 годов», сооруженным в 1990-х годах. На плите начертано: «Ленинградцы… Честь, долг и отчизна были для вас превыше всего. Время сохранит ваши имена…»

«…Во втором десятилетии XXI века, спустя 70 лет после этого преступления, Большая российская энциклопедия сообщает своим читателям неверные сведения о жертвах «Ленинградского дела». Что касается количества расстрелянных, то их было не 6 человек, как сообщает энциклопедия, а десятки. Только в одном, хранящемся в президентском архиве документе (письме В. Абакумова Сталину с просьбой разрешить применить ВМН (высшую меру наказания) к «ленинградцам» с разрешающей резолюцией Сталина), названы поименно, начиная с Н.А. Вознесенского, 85 человек. В это число, правда, Абакумов, не акцентируя этого, включил 16 членов Еврейского антифашистского комитета. А были ведь и другие списки»[344].

Всего осудили 214 человек, из них 145 – родственники «ленинградцев», близкие и дальние; на длительные сроки были посажены более полусотни районных партийных секретарей и председателей райисполкомов Ленинграда. Своих мест в городе лишились многие чиновники, а также 18 ректоров и 29 заведующих кафедрами идеологического профиля[345].

Волна увольнений прокатилась по стране. Еще в 1946 году Кузнецов заявил: «Мы должны добиться такого положения, чтобы… на всю страну выходили из Ленинграда… новые кадры партийных и советских руководителей… В разрешении этой труднейшей задачи мы найдем поддержку у вас, трудящихся города Ленина!.. Так будем добиваться и впредь, чтобы у нас были самые лучшие кадры, самый лучший актив, самая лучшая интеллигенция!..»[346] С 1944 года группировка где только не пустила корни! Сталин дотошно выкорчевывал их повсюду: в Новгородской, Ярославской, Мурманской, Саратовской, Рязанской, Калужской, Горьковской, Псковской, Владимирской, Тульской и Калининской областях, в Крыму и на Украине, в среднеазиатских республиках. Также были понижены или уволены более 2 тыс. военных командиров по всему СССР[347].

Расправы по «Ленинградскому делу» закончились лишь со смертью Сталина. Общее число жертв – более 32 тыс. человек[348]. Считается, что все они были полностью реабилитированы в 1954-м. Однако… «В архивах мне удалось обнаружить, – пишет Кузнечевский, – только текст постановления Президиума ЦК КПСС от 29 марта 1954 года с поручением Прокуратуре СССР подготовить текст постановления о реабилитации лиц, проходивших по «ленинградскому делу». А далее, в дальнейших документах Президиума ЦК КПСС, идут только ссылки на то, что Военная коллегия Верховного суда СССР 30 апреля 1954 года «в отношении основных фигурантов «дела» приговор отменила, а лица эти «реабилитированы». Все! Самого текста решения Верховного суда СССР нет. Юридическая сторона дела отсутствует. Есть всего лишь политическое решение на этот счет. Доследование этого «дела» так и не производилось. В 2011 году к. и. и. А.А. Амосова (Санкт-Петербургский государственный университет) пришла к выводу, что формальному доследованию этого «дела» воспрепятствовал в тот момент Н. Хрущев, чтобы «скрыть свое участие в этом процессе»… Если по 16 участникам ЕАК [Еврейского антифашистского комитета], расстрелянным в последний период жизни Сталина вместе с «ленинградцами», все реабилитационные процессы доведены до логического завершения еще в 1954 году, то по 69 уничтоженным «ленинградцам» официальные доследственные действия не проведены до сегодняшнего дня»[349].

Говоря о преследуемых «ленинградцах», Кузнечевский подчеркивает: «…Репрессиям были подвергнуты только этнически русские руководители»[350]. Также он анализирует этнический состав преследователей: «Технически инициаторами по осуществлению репрессий в отношении руководящего состава русской нации от начала и до конца выступили три человека: этнический македонец, сын железнодорожного служащего из Оренбурга Г.М. Маленков; этнический грузин (мингрел), сын бедного крестьянина Л.П. Берия; украинизированный русский, сын бедного крестьянина из села Калиновка Курской области (на границе с Украиной) Н.С. Хрущев… Но подлинным мотором всей этой операции был сам вождь Страны Советов»[351]. «…Там, где в черновиках постановлений Политбюро ЦК ВКП(б) по «Ленинградскому делу» Г. Маленков заделывал подпись «Секретарь ЦК И. Сталин», вождь аккуратно вычеркивал эту подпись и своей рукой вписывал: «ЦК ВКП(б)»[352].

У Кузнечевского получается, что русских репрессировали представители других национальностей. Лично мне кажутся неубедительными ссылки на «македонскую этничность» Маленкова (русской крови у него гораздо больше) и на «украинизированность» Хрущева. Их обоих я считаю русскими. Но дело не в этом.

У нас действительно есть основания объявить «Ленинградское дело» этническим преследованием. Не говорю «преследованием по этническому признаку» – признак был политический, но политика здесь неразрывно связана с этничностью. Особая забота «ленинградцев» о РСФСР обуславливалась их принадлежностью к русской нации. Подобно тому, как русскость лежит в основе современного Донбасского сепаратизма. «Майданцы» упирают на то, что мирных русских на Донбассе убивают не за их национальность, а значит, это-де не геноцид. Но мы в состоянии сложить два и два. Мирных русских убивают за сепаратистские настроения, а их сепаратистские настроения вызваны тем, что они русские.

Д. Бранденбергер пишет: «Кузнецов, Попков и их сторонники ошибочно поняли заявления партийного руководства о главенствующей роли русского народа в Союзе как намек на возможность самоуправления РСФСР. Эта ошибка – вполне простительная в руссоцентристской атмосфере послевоенного сталинизма – была на руку Маленкову и Берии, предоставив им материал, который можно было использовать для обвинения ленинградских партийцев в административном и идеологическом бунте. Уничтожив Кузнецова, Попкова, Родионова и других, Маленков и Берия значительно укрепили свои позиции. Вместе с тем эти репрессии дают основание сделать вывод, что руссоцентризм партийного руководства страны играл прежде всего служебную, мобилизационную роль. Какой бы популярностью у русского народа ни пользовалась эта пропаганда в конце 1940-х годов, «Ленинградское дело» подтверждает, что даже на заключительной стадии сталинского правления руссоцентризм был призван в первую очередь утвердить авторитет ВКП(б) и укрепить Советское государство, а не потворствовать «националистическим» устремлениям российских коммунистов.

В 1990-е годы, отвечая на вопрос о причинах долговечности Маленкова в качестве одного из партийных столпов, его сын дал весьма интересное объяснение. Повторяя, по всей вероятности, то, что он слышал от других в детстве, А.Г. Маленков сказал, что его отец был единственным из приближенных Сталина, кто правильно понимал позицию Генерального секретаря по вопросу о «ведущей роли русского народа в нашем многонациональном обществе». Возможно, это было пустым хвастовством, однако обстоятельства «Ленинградского дела» подтверждают, что в 1949 году некоторые партаппаратчики действительно преувеличивали намерения Сталина отстаивать интересы Российской Федерации. Рядовые советские граждане впадали в эту ошибку еще в конце 1930-х годов»[353].

Русские были для Сталина функцией – хребтом страны, ее цементирующей силой, подневольным донором, тягловой лошадью. Кричать о величии русских – это пожалуйста, сколько угодно. Но какие-либо разговоры об интересах и правах русского народа представляли для режима опасность.

«Современники «ленинградцев» в высшем звене руководства Советского Союза через много лет после смерти И. Сталина утверждали, что все они, начиная с А. Жданова, Н. Вознесенского, А. Вознесенского, М. Родионова и др., действительно чувствовали себя в большей степени патриотами России, нежели Советского Союза… «Ленинградцы» действовали «слишком прямолинейно, им явно недоставало царедворческого умения в плетении интриг, и уж слишком акцентированно подчеркивали они свою национальную (русскую) сущность»[354].

Исследователи С. Рыбас и В. Кузнечевский расходятся во многих оценках, но сходятся в том, что жестокость Сталина в отношении вчерашних преемников была вызвана именно их чрезмерным (по сталинским меркам) руссоцентризмом, поскольку в нем генсек увидел угрозу для целостности СССР. Генсека волновало, «какой политический дискурс будет в большей степени способствовать (если не сказать больше – гарантировать) укреплению созданного им, Сталиным, политического режима – национальный – с опорой на русский народ – или советский, при котором менее четверти населения СССР в составе союзных республик как жила 30 лет за счет создаваемого на территории РСФСР прибавочного продукта и интеллектуального потенциала, так и будет продолжать это делать» (выделено у автора. – С. Р.)[355].

Полагаю, Сталин мог также испытать иррациональный страх перед самим городом Ленинградом. Большевики не случайно перенесли столицу из этого оплота дореволюционной интеллигенции. Он хоть и получил имя советского божества, но оставался русским, имперским городом – и сейчас остается. Российской империи нет, а ее столица – есть, вот она, можно посмотреть ее, потрогать, вдохнуть ее воздух.

«…Для Сталина Ленинград, этот символ русского европеизма, то же самое, что вольный Новгород для Ивана Грозного, – вечно саднящая и незаживающая душевная рана. Известно, что подозрительный диктатор называл Ленинград «заговорщицким городом», и, думается, вождь обратил внимание на ходившие в народе с 1944 года слухи о Ленинграде как о будущей столице РСФСР и о руководителях этого города как без пяти минут республиканских, а может быть, и союзных правителях. Тем более что толки эти имели под собой основание», – пишет Г. Костырченко[356].

У него же в другой работе: «Спровоцировав, таким образом, в грозные предвоенные и военные годы рост русского самосознания и прагматично использовав его, в том числе и в интересах сохранения собственной власти, И. Сталин из страха перед возможной перспективой выхода этого самосознания за рамки дозволенного безжалостно его растоптал». И еще: «…Для Сталина да и его преемников по руководству СССР если и существовала такая страна, как Россия, то только в ипостаси Советского Союза, другой они не воспринимали. К несчастью для себя, Жданов и другие «ленинградцы» этого не поняли… Это тем более печально, что «ленинградская» политическая ветвь, питаемая соками робко возрождавшегося после войны российского самосознания и так безжалостно обрубленная с древа национальной государственности, могла бы в перспективе стать для страны весьма плодоносной»[357].

Глава 8 После Сталина. Заключение

После смерти Сталина русский народ в целом (за исключением Русской церкви) вздохнул свободнее. Впрочем, «после» не всегда означает «вследствие». Как пишет Н. Верт, амнистия, объявленная через 22 дня и освободившая примерно 1,2 млн из 2,5 млн заключенных, была результатом экономических расчетов сталинского времени. «Инспекции, проведенные в 1951–1952 гг. в наиболее значительных лагерных комплексах, отразили безнадежное положение, в котором оказалось управление перед лицом постоянно падающей рентабельности. Пришли к выводу, что стоимость содержания и охраны одного заключенного была выше, чем предоставляемая зарплата, которую получали вольнонаемные рабочие на том же строительном объекте», а производительность труда зэков – ниже[358]. Следовательно, пишет он, послесталинские амнистии имели прежде всего экономическую, а не политическую подоплеку. Как раз-таки политических заключенных власть не выпускала до 1954 года, пока они не подняли крупные восстания – Воркутинское (1953), Норильское (1953) и Кенгирское (1954). С 1954-го по 1956-й число политзэков в ГУЛАГе сократилось на 75 % – с 467 тыс. до 114 тыс. человек[359].

Национальная политика Сталина сохранялась до самого развала СССР. Российская республика по-прежнему оставалась донором нацреспублик и ущемлялась, не имела рычагов влияния – ни собственной компартии, ни комсомола, ни Академии наук, ни Телерадиокомитета. Хотя русские непропорционально преобладали в политической элите СССР (в 1981 году они составляли 67 % ЦК КПСС и только 52 % населения[360]), на положении русского народа это никак не отражалось. Он питал нацменьшинства своими соками – материальными ресурсами и квалифицированными специалистами. За годы советской власти число русских жителей страны за пределами РСФСР выросло с 6,7 до 17,4 %, точнее, до 25,3 млн человек[361], а распределение на работу и на место жительства в Советском Союзе, как известно, бывало не очень-то добровольным. «Представители российской диаспоры создавали значительную часть национального дохода в республиках. Например, до 1992 года 10 % русского населения Таджикистана производили до 50 % внутреннего национального продукта»[362]. «До 1960-х гг. русские составляли костяк квалифицированного рабочего класса и технических служащих почти по всему Советскому Союзу. Особенно это касалось среднеазиатских республик, Азербайджана и Молдавии, где большая часть местного населения была занята в аграрном секторе, кустарных промыслах и розничной торговле. Русские преобладали в тяжелой промышленности этих республик вплоть до 1980-х гг. Можно было увидеть их и на самой нижней ступени социальной лестницы, в качестве полуквалифицированных или разнорабочих на шахтах или промышленных предприятиях, особенно на Украине и в Прибалтийских республиках. Для русских характерным было то, что русские женщины занимались почти теми же видами труда, что и мужчины, включая тяжелые физические работы, на которые не соглашались нерусские женщины, особенно мусульманки, считая их недостойными или даже позорными для женщины»[363]. «Чаще всего представители коренных национальностей получали преимущества при поступлении в вузы и назначении на престижные должности, особенно в Средней Азии и Казахстане. До конца 1980-х гг. ухудшение положения русских не приводило к массовой эмиграции из нерусских республик»[364].

Д. Хоскинг пишет: «В РСФСР находилась половина промышленных предприятий СССР, военных и гражданских, здесь производилось 2/3 промышленной продукции и была особенно высока концентрация тяжелой промышленности. В конце 1980-х гг. 69 % производства российской промышленности имело союзное значение (на Украине ее составляющая равнялась 58 %, в Эстонии – 28,5 %), и 51 % населения РСФСР (58 % – в городах) работали в промышленности, строительстве, связи и на транспорте, что дает самую крупную цифру по сравнению с другими республиками. Но производство и доход не совпадали по величине: Россия занимала десятое место по доходу на душу населения. В некоторых других республиках, особенно Прибалтийских, было значительно больше современных производств и доходы населения много выше. Это значит, что русские производили больше, чем зарабатывали»[365].

С наступлением хрущевской «оттепели» возвеличивание русского этноса сбавило обороты, хотя и не было полностью под запретом. В тексте гимна 1971 года (с 1956-го он исполнялся без слов) уже отсутствовал Сталин, а «Великую Русь» не тронули. «Оттепель» дала дорогу писателям-деревенщикам, которые открыли городу страдания русского села от коллективизации и тосковали по духовному миру прежней деревни. Художники Илья Глазунов и Константин Васильев живописали русскую старину и былинность. Режиссер Андрей Тарковский снял «Андрея Рублева» – нестареющий шедевр мирового кино и, наверное, главный фильм-портрет нашей национальной идентичности (в СССР он шел лишь в ограниченном прокате: нашествие монголов слишком уж напоминало советским цензорам красный террор). Этих и других людей сегодня называют «русской партией». Кстати, некоторые относят к ней и Гагарина. Вот что он говорил в 1965 году: «На мой взгляд, мы еще недостаточно воспитываем уважение к героическому прошлому, зачастую не думая о сохранении памятников. В Москве была снята и не восстановлена Триумфальная арка 1812 года, был разрушен храм Христа Спасителя, построенный на деньги, собранные по всей стране в честь победы над Наполеоном. Я бы мог продолжать перечень жертв варварского отношения к памяти прошлого. Примеров таких, к сожалению, много»[366].

Хотя послесталинская власть дозволяла реставрационно-архитектурному движению какую-то деятельность, она «воспринимала любые манифестации русского этнического сознания как вызов режиму и Советскому Союзу. В секретных докладах советской охранки интеллигентские разговоры о необходимости сохранения русской культуры и русских национальных традиций, памятников старины, спасения русской нации однозначно квалифицировались как «подрывная деятельность откровенных врагов советского строя»… В 1957–1985 гг. были осуждены за политику 8124 человека», 92 из которых – русские националисты[367].

* * *

Вместе с тем русская – и только русская – литература имела общесоюзный статус, клалась в основу советской самоидентификации. Кому-то кажется, что это русский национализм, но в действительности это было, наоборот, денационализацией или деэтнизацией русских. О. Неменский назвал данный процесс «рустикализацией русскости» (от слова «рустикальный», что значит «сельский»). «Высокой русской культуре… была уготована своеобразная участь интернационализации, обретения статуса «достояния всех народов СССР». Те же памятники Пушкину ставили везде, по всей многонациональной стране, независимо даже от того, переведены ли основные его произведения на местный язык. Можно сказать, что в советских понятиях это было скорее повышение ее статуса, однако имело вместе с тем и обратный аспект – символической денационализации. Не она была признанным выразителем русскости, а село… Русский национальный костюм должен был быть обязательно деревенским, простым. Городская и аристократическая культура русских полностью лишалась своего национального статуса. При этом советский конструкт «русской народной культуры» очень сильно изменил облик культуры русской деревни, ее стереотипный вариант стал преимущественно увеселительным, а эстетически лубочным. Несомненно, были высокие образцы глубокой культурной работы по воспроизведению деревенских традиций, но после стандартного концерта ансамблей «русской песни и пляски» трудно было понять, почему же Пушкин жаловался на унылость русских песен. Русский народ в советском стереотипе оказался вечно веселым и разудалым, а центральное место в его культуре заняли частушки… Даже деятельность писателей-деревенщиков, старавшихся привлечь внимание общества к гибели русской деревни, на деле лишь помогала утверждению деревенского облика русской культуры. На фоне уничтожения традиционной деревенской культуры это выливалось в переключение символического ряда на прочие низы общества – на спивающихся жителей опустевших деревень и опустившихся пролетариев»[368].

Неудивительно, что для многих русских людей советская идентичность оказалась привлекательнее русской. Все городское, современное, прогрессивное объявлялось не русским, а советским. Русская наука, русская техника, русский кинематограф – все это было советское и будто бы не имело отношения к русскости (даже и сегодня многие предпочитают говорить не «русский», а «российский кинематограф», «российская наука»). Наш язык из-за своего интернационального общесоюзного статуса перестал восприниматься как базовый признак национальной идентичности. Для русских в СССР родная речь была не языком русского народа, а языком советского народа. Дескать, мы – советские, а русские где-то там, в деревне, или вообще в прошлом («все давно перемешались»).

Указывание в паспорте русской национальности не придавало ей никакого веса. «Невозможно представить, чтобы среди армян или латышей, узбеков или татар более половины населения ничтоже сумняшеся заявили, что для них не имеет значения ни их собственная национальность, ни национальность окружающих. А ведь такую точку зрения разделяли 62 % русских москвичей и 50 % русских респондентов на селе. И когда! По горячим следам распада СССР, в 1992 году, увидевшем пик кровавых межнациональных конфликтов!»[369] Я полностью согласен с тем, что называть сегодня проукраинскую общественность (а заодно и всех прочих несогласных) «национал-предателями» – это наследие советской борьбы с «космополитами», но ведь и сама проукраинская общественность – тоже наследие СССР. Наплевательство на русскую идентичность при одновременной заботе об идентичностях других народов – абсолютно советская ментальность, пустившая свои корни, как видим, очень глубоко. Для сравнения: главная либеральная партия дореволюционной России – Конституционно-демократическая партия, «кадетская», – заявила о своем выходе из Временного правительства в знак протеста против уступок Центральной раде в ее стремлении к незалежности. А еще «кадеты» хотели, чтобы Россия завоевала Константинополь.

Оценивая распад СССР, можно ли сказать, что ленинско-сталинская политика – удерживать нацокраины посредством дотаций и прочих уступок – себя оправдала? Вопрос звучит риторически. В целом скорее нет, чем да. Объяснять крах Советского Союза тем фактом, что в 1990 году РСФСР после провозглашения своего суверенитета в составе СССР прекратила отчислять деньги в общий бюджет, – это крайне неубедительно. Эстонцы, латыши, литовцы, армяне, грузины провозгласили суверенитеты раньше, до России. Во всех союзных республиках местные элиты твердили, что кормят РСФСР.

«Вина» русских заключалась не в том, что они прекратили дотировать нацменов, а в том, что всю жизнь нацмены якобы дотировали русских. Таков общеисторический закон колониальной неблагодарности.

Искусственные ленинско-сталинско-хрущевские границы республик привели к тому, что с распадом страны 25,3 млн русских (шире – 39 млн людей с родным русским языком) вдруг оказались за рубежом. Особенно нелепо смотрятся территории с преобладанием русских под самым боком у России. Вчерашний коммунист Ельцин не предпринял ни малейших попыток пересмотреть границы, даже наоборот, принудил крымских военных к украинской присяге. В возникших независимых государствах (кроме Белоруссии) русские в разной мере подверглись и подвергаются дискриминации, а те условия, которые наша власть предъявляет им при репатриации в Россию, оставляют желать лучшего – вопреки красивым словам о праве русских на воссоединение в связи с присоединением Крыма. В то же время наша коррупция открывает путь к гражданству тем людям, чей уровень владения русским языком (и вообще уровень образования) очень невысок.

РФ – правопреемница СССР – не стала русским национальным государством. Какое там предоставление жилья репатриантам подобно Израилю или Германии! Российская госпрограмма переселения соотечественников, позволяющая стать гражданином за год, предлагает поселиться за свой счет в провинции (вне Москвы, Московской области и Санкт-Петербурга), получить подъемную сумму денег – от 10 тыс. до 240 тыс. рублей – и в благодарность за это проработать в выбранном регионе не менее трех лет. О том, насколько программа эффективна, лучше всего говорит такой факт: соотечественников, переезжающих в Россию самостоятельно, в десять раз больше, чем участников программы. Граждане Казахстана, Армении и Киргизии находятся в относительно сносном положении: поскольку эти страны входят в Таможенный союз, российские чиновники выдают людям разрешение на временное проживание, а через восемь лет – гражданство. Русским из других стран остается обивать пороги нашей ФМС, надеясь на чудо, и выслушивать снова и снова издевательские чиновничьи речи: «Ну и что с того, что вы русский и говорите по-русски? Каким образом это дает вам право жить в России?» Находиться в РФ более трех месяцев без разрешения нельзя, поэтому приходится формально пересекать границу, где пограничники вымогают взятки, или стать нелегалом. Потенциал репатриации по-прежнему огромен, ведь «из одного только Казахстана ежегодно перебираются в РФ на постоянное место жительства 20–25 тыс. русских. Всего их в СНГ на сегодняшний день около 10 млн. По данным Института русского зарубежья, 90 % из них находятся в состоянии отложенного переезда в Россию»[370].

До недавних пор можно было утверждать, что распад СССР обошелся для русского населения «малой кровью» – подумаешь, краткая война в Приднестровье и исламистский террор гражданской войны в Таджикистане, «всего-навсего». (Чечню сейчас не берем – здесь связь с распадом СССР не столь прямая.) Но в 2014-м рванула историческая мина под Донбассом, и только теперь мы начинаем понимать в полной мере, какого масштаба преступление это было – распороть русскую нацию по большевистским границам. Вина Сталина в сегодняшней Донбасской войне не просто огромна, но и многократна: и в большевистской революции поучаствовал, и право народов на отделение от России в должности наркома национальностей провозгласил, и Донецко-Криворожскую республику ликвидировал, и донбасское стремление к РСФСР подавил, и украинско-нерусскую идентичность в УССР за десятилетия выпестовал. Воистину, дело его живет!

Но и без кровопролитий русские понесли численные потери после Сталина. В первой половине 60-х рождаемость русских упала ниже уровня воспроизводства населения, «причем в этом отношении мы на десятилетие опередили Европу… С 60-х годов стала расти мужская смертность, причем не только среди старших поколений, но и среди мужчин в расцвете сил – в возрасте 30–50 лет (так называемая «сверхсмертность»)… Пьянство и алкоголизм, повышенный травматизм и т. д., которыми принято объяснять сверхсмертность русских мужиков цветущего возраста, были симптомами, внешним выражением глубокого русского надлома. Демографический кризис тесно взаимоувязан с морально-психологическим. Определить, что в данном случае первично, а что вторично, вряд ли возможно, да и не нужно: одно перетекало в другое. Вероятно, то были различные аспекты ослабления русского витального [жизненного] инстинкта – воли к экспансии и воли к доминированию. В последней трети XX в. впервые за столетия имперского служения русские перестали ощущать себя сильным и уверенно смотрящим в будущее народом, которому по плечу любой груз. Русская демографическая слабость слишком очевидно контрастировала с демографической силой, демонстрируемой Средней Азией и мусульманскими регионами Северного Кавказа. В Таджикистане естественный прирост населения в 70-е годы в 6 раз превышал естественный прирост в РСФСР…»[371]. «С конца 1950-х гг. в России на одно рождение устойчиво приходилось около двух абортов (официально разрешенных в середине 50-х годов), количество которых составляло около 4 млн в год. Общий печальный итог – 100 млн неродившихся детей!»[372]

* * *

Пришло время поставить вопрос: был ли при Сталине геноцид русских?

Этот вопрос порождает другой: а какая разница – называть зафиксированные убийства миллионов людей геноцидом или не называть? Для исторической правды никакой разницы нет, но для политики, для общества она принципиальна. Это слово с мощнейшим значением. Оно отражает не трагедию отдельных, пусть даже многих лиц, а общенациональную беду. И главное, предполагает признание массовых убийств как непреложного факта. Те, кто отрицает признанный геноцид или оправдывает его, оказываются в маргинальной нише и представляют интерес в основном для таких же маргиналов.

Что же такое геноцид? Греческое genos означает «род», а латинское cidium – «убийcтво». Автор термина – польский и американский юрист еврейского происхождения Рафаэль Лемкин. Он занялся этой проблемой еще до прихода Гитлера к власти, на рубеже 20-х и 30-х годов, но тем не менее происхождение юриста сыграло здесь важную роль: он не раз был свидетелем еврейских погромов. Также Лемкин активно разрабатывал вопрос геноцида армян 1915 года. В 1933-м на мадридской конференции по международному праву он предложил взять за основу определения геноцида ряд признаков. В первую очередь: «Акты жестоких агрессий в отношении отдельных физических и социальных лиц; насильственное вторжение в частную жизнь представителей конкретных групп; целенаправленное уничтожение исторической, культурной и экономической основ этих групп». А также: «Разрушение культурных ценностей и исторического наследия посредством передачи детей одной этнической группы в другую, принудительного и систематического изъятий цивилизационно-культурных элементов, запрет на использование родного языка, систематического уничтожения книг на родном языке этой группы, разрушения объектов исторического и культурного наследия (памятников, религиозных учреждений, музеев и т. д.)».

Значительно позже, в 1948-м, труды Лемкина наконец увенчались успехом: при его активном участии Генеральная ассамблея ООН приняла Конвенцию о предупреждении преступления геноцида и наказании за него. Трудно назвать ее идеальной, она порождает вопросы. Например, одним из признаков геноцида она называет «меры, рассчитанные на предотвращение деторождения». Под такое определение легко подпадают контрацептивная революция и легализация абортов, но вряд ли ООН когда-нибудь признает их формой геноцида (хотя многие правые идеологи рассуждают именно так). Русские аборты при демографическом взрыве в мусульманских регионах СССР выглядят на этом фоне очень неоднозначно.

Первая редакция конвенции о геноциде наряду с национальными, религиозными и расовыми мотивами массовых убийств говорила также о мотивах социальных и политических. Однако СССР и ряд других государств настояли, чтобы социальные и политические мотивы были из определения изъяты.

Итак, геноцид в международном законодательстве определяется как «действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу как таковую». Ключевые слова здесь – «как таковую». То есть людей при геноциде уничтожают за то, что они принадлежат к определенной этнической, национальной, расовой или религиозной группе.

Преследовали ли русских в СССР за то, что они русские? Не за то, что они кулаки, интеллигенты, священники, инакомыслящие люди или просто оказавшиеся не в том месте и не в то время, а именно за то, что они русские, – преследовали? Ответить на аналогичный вопрос о евреях в Третьем рейхе гораздо проще, поскольку они подлежали полному уничтожению (по крайней мере, такова общепринятая точка зрения). Русские в сталинском СССР полному уничтожению подлежать не могли хотя бы потому, что были государствообразующим народом. И всё же при желании – а признание геноцида зачастую субъективно (например, геноцид армян признан многими государствами, но далеко не всеми), – при желании можно настаивать: да, русских в СССР уничтожали на основании национальности. В главе 5 я приводил статистику ГУЛАГа за 1939 год, из которой следует, что за исключением диаспоральных наций (тех, которые имели за рубежом собственные – капиталистические – государства и вызывали у Сталина тревогу своими трансграничными связями) русский народ пострадал больше всех других. Именно потому, что русские были государствообразующим народом и несли на себе основное ярмо большевизма, их потенциальная нелояльность была для режима главной угрозой.

Но этот же самый фактор – государствообразующая роль русских в СССР – не дает отождествить полностью нашу ситуацию с геноцидом евреев в Третьем рейхе.

Когда на своей страничке в социальной сети я разместил выступление журналиста Л. Парфенова, призывающего объявить коллективизацию русским холокостом, то наряду с одобрительными комментариями получил гневные, причем от русских же людей. Такая реакция сперва вызвала у меня абсолютное непонимание, но потом я вник: эти люди отождествляют себя не с жертвами, а с палачами. И вовсе не обязательно, что они потомки палачей, просто многие не отделяют себя от государства, от власти.

Если существует объект, жертва геноцида, то существует и субъект, исполнитель. Еврейский геноцид проводил Третий рейх, но того государства не существует, и репарации евреям выплачивает ФРГ, то есть виновником холокоста фактически признан немецкий народ. А кого объявить виновником русского геноцида советским режимом? Национальные меньшинства? Это несерьезно. Да, когда В. Познер говорит о коллективной ответственности русского народа за сталинизм, хочется спросить, почему же другие народности СССР, чьи представители занимали в том числе высшие посты, не должны нести эту же ответственность. Но и обратные утверждения – о непричастности русских к большевизму – ничуть не рифмуются со здравым смыслом. Русский антикоммунист может сколько угодно успокаивать себя допущением (своеобразной надеждой, обращенной в прошлое), что без участия нацменов большевистская революция не случилась бы. Однако нацмены без русских не осуществили бы ее в Русском государстве совершенно точно – и это не допущение, а очевидность. Да, не поспоришь со словами доктора исторических наук В. Кузнечевского об отсутствии у Сталина «национальной русской культурной памяти, генного наследия»[373], но наличие русского «генного наследия» само по себе не гарантирует ничего хорошего: без русских госслужащих никакого сталинизма не было бы.

Когда на Украине при «оранжевом» президенте Ющенко голодомор официально объявили геноцидом, наивный сегмент русских националистов (о либералах не говорю) испытал чуть ли не эйфорию: теперь-де ООН признает советский геноцид украинцев, а там до признания советского геноцида русских уже рукой подать. Какое прекраснодушие! Если ООН признает геноцид украинцев, кого назначат виновником? В украинском заявлении он указан прямо: тоталитарный режим СССР. А правопреемницей СССР является только одна страна – напомнить, какая? И отрекаться от этого правопреемства Россия не будет: слишком уж большой кровью досталось нам в результате Второй мировой войны место в Совете Безопасности и слишком уж оно важно, чтобы отказаться от него вместе с советским наследием.

Здесь я касаюсь тонкой темы, к которой совершенно справедливо апеллируют сталинисты как к последнему своему аргументу. Признавая большевистский режим преступной диктатурой, мы невольно подливаем воду на мельницу тех стран, кто ставит вопрос о диктате Советского Союза в Восточной Европе. Вообще-то большевики вели себя в Восточной Европе лучше, чем дома, и «совок» был для нее меньшим злом, чем нацистский геноцид, от которого русские ее избавили. Но дело не только в этом. Многим восточноевропейским странам мы можем ответить по-простому: чья бы корова мычала. Кто на первых порах оказал поддержку самопровозглашенному на Русской земле советскому режиму? Прибалтика и Польша признали его, не желая возрождения прежней России. Венгерские, польские, прибалтийские боевики вливались в ряды Красной армии и подавляли русское антисоветское сопротивление. К тому же возлагать вину за большевизм в Европе на наш народ в целом, как на немцев возложена вина за нацизм, невозможно: в Гражданскую войну русские массово сражались против большевизма (немцев, столь же активно выступивших против нацизма, было с гулькин нос). Более того, никто так не боролся за освобождение своей страны от Советов, как русские.

Если у каких-то россиян есть потребность в чем-то каяться перед иностранцами, если им «стыдно быть русскими», неловко быть наследниками СССР, – пусть в личном порядке каются сколько душе угодно. Страна же должна исходить из прагматических соображений: что нас ждет в случае признания себя виноватыми? Мир-дружба-жвачка? Восточная Европа наконец перестанет видеть в нас неприятеля, и мы с ней сожмем друг друга в объятиях? Скорее, наоборот, нас будут тыкать носом в историю соцблока пуще прежнего, да еще и обратят это против Крыма и Донбасса.

Давая юридическую оценку большевизму, нужно четко понимать, как она может отозваться нам во внешней политике. Израиль на основании холокоста получает контрибуции, а от кого их требовать русским за преступления большевиков? От Германии, давшей Ленину денег? От Латвии, запустившей к нам латышских стрелков? От Грузии, породившей Сталина и Берию? От коммунистических партий всего мира? Смешно же. Нет, получится наоборот: признав большевистскую политику геноцидом, Россия как правопреемник СССР будет обязана выплачивать контрибуции бывшим союзным республикам, а особенно Украине и Казахстану за голодомор.

Лично мне бы очень хотелось, чтобы вещи назывались своими именами, чтобы большевистский геноцид был на государственном уровне признан геноцидом, чтобы отрицать или оправдывать его стало бы в глазах страны дурным тоном и чтобы звезда сталинизма Н. Стариков[374] знал свое место (нет, не возле лагерной параши, но и не на экранах федерального телевидения). Однако внешнеполитическая необходимость – по крайней мере, пока – не оставляет нам возможности для такой юридической оценки большевизма. Впрочем, на слове «геноцид» свет клином не сошелся, пусть равных ему по социальной силе нет. Русский язык богат на эпитеты, чтобы дать большевизму должную характеристику не только в крепких выражениях под рюмку, но и цивилизованно на государственном уровне. Отчасти это уже сделано, но не доведено до масс. Например, 2 апреля 2008 года Госдума приняла постановление о голоде 30-х годов, где четко сказано: «…Руководство СССР и союзных республик применило репрессивные меры для обеспечения хлебозаготовок, что значительно усугубило тяжелые последствия неурожая 1932 года… Депутаты Государственной думы, отдавая дань памяти жертвам голода 30-х годов на территории СССР, решительно осуждают режим, пренебрегший жизнью людей ради достижения экономических и политических целей, и заявляют о неприемлемости любых попыток возрождения в государствах, ранее входивших в состав Союза ССР, тоталитарных режимов, пренебрегающих правами и жизнью своих граждан». А вот что промелькнуло в постановлении Конституционного суда от 30 ноября 1992 года № 9-П: «Материалами дела, в том числе показаниями свидетелей, подтверждается, что руководящие структуры КПСС были инициаторами, а структуры на местах – зачастую проводниками политики репрессий в отношении миллионов советских людей, в том числе в отношении депортированных народов. Так продолжалось десятилетиями». Увы, эти постановления известны стране гораздо хуже, чем физиономия Старикова.

Один русский писатель признался мне, что относится к сталинскому периоду нашей истории отрицательно, но не станет жестко критиковать его во всеуслышание, чтобы не вызвать в народе комплекса национально-исторической неполноценности. Такие мотивы умолчания, конечно, благие, однако надуманные. Немцам, которые с детства знают о вине своего народа не только перед собственной страной, но и перед миром (в чем русских обвинить невозможно), это не помешало создать мощнейшую экономику и выстроить в своих интересах Евросоюз, добившись экономически того, чего они не смогли добиться военно-политически. А вот если народу внушать, что проводить модернизацию он способен только благодаря кнуту диктатора, который зачем-то сопровождает ее массовыми убийствами, – людей так можно деморализовать, демотивировать.

Восхваление генсека легитимирует политические репрессии, делая их возможными в наши дни, пусть и со скидкой на время. Ошибочно думать, будто под видом Сталина нам предлагают какой-то идиллический образец правителя, очищенный от всякой скверны. Его припудривают и отбеливают, но культивировать Сталина-индустриализатора отдельно от Сталина-тирана все равно нереально, этот шлейф всегда тянется за ним. Отрицать безвинные сталинские жертвы бесполезно, и пропагандисты сталинизма доказывают, что эти репрессии простительны или даже необходимы. Наряду с правильным посылом «нужно сажать коррупционеров» они внедряют в массовое сознание другой посыл – «можно затыкать рты». Первое старательно увязывают со вторым, называя то и другое признаком сильной власти. И непонятно, в чем Российская Федерация преуспеет больше – в посадках коррупционеров или же в затыкании ртов.

В. Жириновский, которому в современном политическом театре досталась роль националиста-антисоветчика, объясняет нынешнюю популярность Сталина в народе ущербностью людей – мол, завидуют чужому успеху, а генсек успешных уничтожал. Не сомневаюсь, можно отыскать в России и такие экземпляры, но я бы предложил другое объяснение.

Национально-патриотическая мысль (не путать с советско-патриотической) по-прежнему слабо представлена в медиа, а уж про 90-е годы и говорить нечего. Страна слышала мало дельной критики Сталина с позиции интересов русской нации. Либеральное телевидение 90-х критиковало заодно со Сталиным русский народ (или Сталина заодно с русским народом): дескать, конченый народишко, генетические рабы, каждый второй доносы писал. Русский ум отторгал эту клевету, и в нем поселилась иллюзия, что русские и Сталин находятся по одну сторону информационного огня. Особенно сильно этому ощущению способствовали либеральные нападки на Великую Отечественную войну, на сталинское идеологическое русофильство, на былую независимость государства во внешней политике, на желание русских жить в единой стране, на дореволюционную Россию. Раз русофоб ругает генсека, значит, генсек был мужик что надо. Враг моего врага – мой друг. Назло теще отморожу уши. Если патриоту вдалбливать в голову, что патриотизм – это нацизм и сталинизм, то нечего удивляться, что патриот помоложе побрился наголо и стал скинхедом, а патриот постарше вышел на улицу с портретом Сталина.

Скажу еще и такую парадоксальную вещь. Сталинизм многих современных людей проистекает из внутреннего неприятия сталинщины. Интересуясь историей и политикой, к Сталину невозможно относиться равнодушно. Первая реакция на всяческие преступления – желание осудить их. Но тогда придется смириться с тем фактом, что русский народ (не в целом, но в большинстве) дозволил такое зло. А смириться трудно – отсюда и потребность это зло оправдать. Раньше я считал русофобским анекдот про червяка, который предпочитает дерьмо яблоку из-за того, что дерьмо – родина. Но теперь я трактую данную метафору иначе: кто-то видит патриотизм в том, чтобы поднять на флаг самое дерьмо из отечественной истории, зарывается в это дерьмо и отыскивает в нем якобы квинтэссенцию национального духа – точь-в-точь как либералы, только с плюсом вместо минуса.

Есть у современного сталинизма и другие причины, попроще. Например, внешнеполитическое могущество СССР. «Бей своих, чтоб чужие боялись!» Или, например, так называемое сталинское бескорыстие. Нельзя сказать, что он не тратил на себя денег: по воспоминаниям дочери генсека С. Аллилуевой, у него было 14 дач[375]. На фоне множества сегодняшних хапуг Сталин действительно выглядит почти что аскетом, но страсть к власти имеет точно такую же материалистическую и наркоманскую природу, как и страсть к роскоши.

А между интересами страны и масштабами личной власти Сталин всегда выбирал второе, идет ли речь о репрессиях в деревне, в армии или в среде технической и гуманитарной интеллигенции. Интересы страны он понимал в отдельности от интересов народа, иначе бы не гнал его в колхозы и в лагеря и не ставил бы к стенке. Генсек воспринимал государство как свое частное предприятие, состязаясь с другими государствами подобно тому, как олигархи борются за первые строчки в рейтинге «Форбс». Любит ли плантатор свою плантацию? Еще как, и тем сильнее, чем сильнее любит себя. А ценит ли он своих негров? Да ну их! Вырученные деньги в новую плантацию вложим, а негры пусть живут впроголодь или дохнут, бабы еще рабов нарожают. (Кстати, не нарожали.)

Голос объективного разума подсказывает мне, что надо бы за что-нибудь похвалить Сталина, но при любой похвале мысль цепляется за его преступления. Оперативное создание атомной бомбы? Да, достижение жизненно важное (важное в том числе и для выживания самого генсека). Но как развивалась бы в России ядерная физика без большевизма? Этого мы не знаем. Зато можем уверенно сказать, что генетика без большевизма, объявившего ее фашистской наукой, достигла бы большего успеха. Да и кибернетика отбилась от обвинений в «буржуазной лженаучности» уже после смерти Сталина – в 1955-м.

Или взять космос. «Кого весь мир считает покорителями космоса, Гагарина и Королева? А надо Гагарина, Королева и Народный комиссариат внутренних дел. Если бы следователь не избивал Королева на допросах, хрен бы он ракеты научился запускать… – с горьким сарказмом пишет интернет-журнал «Спутник и погром». – Даже больше: если бы не Сталин, вас бы не было. Догадались уже, кто научил бабушку и дедушку заниматься сексом?.. Евреи умнее сталинистов – евреи не рассказывают друг другу, что нужно новое египетское пленение, потому что при фараонах вон какие крутые пирамиды отгрохали, а сейчас вторую неделю водопровод в Тель-Авиве на улице Фришмана починить не могут… Когда человек предлагает вам сталинизм в качестве решения экономических или социальных проблем, он предлагает вам рабовладение. С русскими в роли негров»[376].

Цитируемый ресурс со свойственной молодежи горячностью грешит тем, что постоянно обращается к пафосу Гражданской войны, как будто желая ее продолжения. Но тем не менее этот интернет-журнал служит иллюстрацией простого факта: среди читающей политизированной молодежи (разумеется, в условиях свободы информации) антисоветские взгляды – и зачастую вовсе не демшизоидные – будут всегда популярнее советских. Молодые идеалисты особенно не приемлют общественное двоемыслие, фальшь, колебания людей в соответствии с генеральной линией, информационный голод и навязчивую кондовую пропаганду. А еще жуткий советский маразм.

Вот, например, высказывание Сталина, достойное клинического маразматика: «Есть классовая подоплека и у так называемой западной популярной музыки… Такого рода ритмы создаются при участии психиатров, строятся таким образом, чтобы воздействовать на подкорку мозга, на психику человека. Это своего рода музыкальная наркомания, попав под влияние которой человек уже ни о каких светлых идеалах думать не может, превращается в скота…»[377] Сегодня популярнейшим неофициальным гимном России является песня в стиле рок, рожденном на Западе, – «Небо славян» группы «Алиса». Песня самодеятельно поется всюду – от детских кружков до армейских строев:

За бугром куют топоры – буйные головы сечь. Но инородцам кольчугой звенит русская речь. И от перелеска до звезд высится белая рать. Здесь, на родной стороне, нам помирать. Нас точит семя орды, нас гнет ярмо басурман, но в наших венах кипит небо славян. И от Чудских берегов до ледяной Колымы — все это наша земля, все это мы!

Стоит ли удивляться, что автор-исполнитель песни Константин Кинчев во времена своей советской молодости раздавал автографы с надписью «Сталин – говно» (и «Гитлер – говно»)?[378] Даже сейчас он, говоря о том, что на рубеже 80-х и 90-х «приложил руку к разрушению великой страны, которой теперь не воссоздать», добавляет: «Коммунистов я не люблю до сих пор»[379].

Забавно слушать, как сегодняшние коммунисты возлагают ответственность за распад СССР на внешние силы. Безусловно, советская политическая элита пошла на поводу у западных элит, но сама-то она откуда взялась? После Сталина власть в стране захватили вредители, говорят сталинисты. Почему же вредители оказались в ближайшем его окружении? Что за систему выстроил генсек за три десятилетия, если сразу же после его смерти она дала сбой и через каких-то 38 лет Советский Союз распался? Как в послесталинском СССР появилась жиреющая номенклатура? Ее забросили к нам жидомарсиане? Или ее все-таки вырастил Сталин, сосредоточив в руках партии все материальные ресурсы и лишив общество каких-либо возможностей (и навыка) контролировать их?

Игорь Тальков в своей песне (или, скорее, речитативной композиции) 1990 года под названием «КПСС» предупреждал: «Эй, кто там обнадежился по поводу того, что коммуняки покидают трон, сближаются с народом, и каются, и верят, верят в перелом? О, не спешите, милые, не будьте так наивны. Вращаются колесики и не заржавлен пресс, винтики на месте, и работает машина с дьявольским названием – КПСС». Если оставшаяся у власти советская номенклатура поначалу преподносила себя антикоммунистически (как же любопытен все-таки феномен коллективного прозрения!), то теперь мы наблюдаем ползучую идеологическую ресоветизацию. Сейчас даже удивительно, что в 90-х годах в народных умах обжилась такая мощная иллюзия государственной переоценки большевизма. Да, от советских флага, герба и гимна государство отказалось (от гимна, впрочем, только на десять лет), но главного сделано не было: ни Ленин, ни Сталин персонально не осуждены за репрессии судебной властью России. Когда сегодня кто-то ужасается или восторгается «реабилитацией Сталина», то ошибается в самой постановке вопроса. Это Верховный правитель России Александр Колчак нуждается по сей день в юридической реабилитации (суды продолжают отказывать его сторонникам), а у главных большевистских персоналий, как говорится, все о’кей. И с каждым днем все о’кейнее. В архивах постепенно засекречиваются прежде открытые документы, показывающие большевиков врагами страны. Как уже говорилось, в регионах тут и там ставятся бюсты Сталину – иногда на частной территории и всегда по инициативе снизу, но и почти всегда с согласия властей (есть пример, когда власти снесли несогласованный бюст). Это началось в 2010-е, хотя предвестием можно считать восстановление строчек сталинского гимна («Нас вырастил Сталин…») на станции московского метро «Курская» в 2009-м. Процесс набирает обороты. Летом 2017-го опросы ведущих социологических центров страны показали, что в рейтинге исторических личностей Сталин лидирует с огромным отрывом. Либо это действительно так (почти так), либо нас готовят к дальнейшей сталинизации, либо правительство в глазах интеллигенции старается выглядеть оградителем от дикого народа-сталиниста, либо и то, и другое, и третье. Принимаясь за написание данной книги летом 2016-го, я и не думал, что тема сталинизма год спустя окажется так актуальна. Битва за умы продолжается с новой силой.

Либеральная пропаганда с ее русофобией, гомосексуализмом и прочими странностями не представляет для русского народа угрозы (заведомо непопулярную риторику постсоветских либералов В. Новодворская объясняла тем, что они просветители и не имеют необходимости кому-то нравиться), а вот сталинизм обильно припудрен патриотизмом и потому опасен. Декларируя сверхценность государства, он наделяет его безграничными правами и позволяет ему что угодно – в том числе вредить самому же государству. На ум приходит известный парадокс: «Если Бог всемогущ, может ли он создать камень, который сам не сможет поднять?» Точно так же я спрашиваю сталинистов: если государство превыше всего, имеет ли оно право на вред самому себе? Сталинизм программирует людей на то, что власти все и всегда виднее; что она и есть закон; что ее интересы и государственные – одно и то же; что ей решать, как распоряжаться национальным богатством, кого карать и кого миловать; что выборы и суды – пустая формальность; что правильные речи и лояльность руководству для госслужащего важнее честности и профессионализма; что свобода прессы не нужна и что разговоры о недостатках власти направлены не на улучшение, а на разрушение страны. Наполняя понятие «государство» сакральным смыслом, сталинизм отрывает его от нации, полностью отождествляет с властью и противопоставляет его не только и не столько меньшинствам (чего так не любят либералы), а большинству. Сталинизм – это политический садомазохизм, трактующий унижение русской нации как великое благо.

Собственно, популяризацию национально ориентированного подхода – в пику государственническому подходу и либеральному – я вижу второй задачей этой книги. Государство не может быть самоценностью, оно инструмент для защиты интересов, говорю я государственнику. Но не любых интересов, говорю я либералу, – не для заключения однополых браков, не для безосновательных абортов, не для легализации наркотиков, не для бесконтрольного вывода крупных капиталов за рубеж, не для заботы о мигрантах (и вообще не для них). Задача национального государства – сохранение и преумножение нации и ее защита, социальная и правовая. Если российская рождаемость растет, а русская рождаемость при этом падает, то для русских такая ситуация неприемлема, равно как для чеченцев было бы неприемлемо сокращение их численности.

Кстати, о чеченцах. Возможно, именно чеченский народ, депортированный генсеком и не забывший этого, уберегает и убережет нас от возвеличивания Сталина на федеральном уровне. Сталинистам неприятно оттого, что надо считаться с чеченцами, мне же – оттого, что русские помнят свою историю не так хорошо, как нерусские. А считаться с коренными народами России часто необходимо в русских же интересах – вопрос в том, насколько считаться. Без внутренней дипломатии нашему государству не обойтись, и представитель федеральной власти не может говорить во всеуслышание обо всем. В свою очередь оппозиционная кампания «Хватит кормить Кавказ!», поставив важный вопрос о размерах дотирования северокавказских республик, зачем-то вооружилась этим недопустимым лозунгом. Вряд ли все ее участники пойдут воевать с исламским терроризмом, который обязательно поднимется на независимом от России Северном Кавказе, у нас под боком, – поднимется при поддержке наших заклятых заокеанских друзей.

Формулу русской национальной политики вывел Иван Солоневич в книге «Народная монархия»: «…То основное свойство русской государственности, которое и определило ее судьбу, начиная от Новгорода и кончая Петербургом. Это свойство я бы назвал так: уменье уживаться с людьми… Как и все в этом мире, – ограничена и русская уживчивость. Граница проходит по другому термину, который я определил бы как «не замай»: уживчивость, но с некоторой оговоркой. При нарушении этой оговорки происходит ряд очень неприятных вещей – вроде русских войск в Казани, в Бахчисарае, в Варшаве, в Париже и даже в Берлине. Русскую государственность создали два принципа: а) уживчивость и б) «не замай». Если бы не было первого – мы не могли бы создать империи. Если бы не было второго, то на месте этой империи возник бы чей-нибудь протекторат…» (выделено у автора. – С. Р.).

Большие надежды на возрождение в России национально ориентированного подхода дает нам возвращение Крыма. Стало ясно, что наши соотечественники – это русские люди, где бы они ни проживали, и что Россия там, где компактно живут и преобладают русские. Словом, они и есть Россия. Ясно и то, что вхождение в состав РФ, например, Таджикистана не вызвало бы в нашем народе эйфории, а зачастую даже и понимания.

Пускай сталинисты (и не сталинисты), мечтающие о восстановлении страны в границах СССР, подсчитают, сколько будет стоить нам содержание бывших советских республик – с учетом возросшей численности их населения. Пусть поразмышляют и о том, как управлять из Москвы единой армией, состоящей преимущественно из мусульман. А там, глядишь, и доберутся до осторожной мысли, что в нашей стране имеет значение русская численность – как абсолютная, так и удельная.

Часто слышим: важно помнить, что не только русские живут в России.

Согласен, важно.

Еще и Россия живет в русских.

Лето 2016 – осень 2017,

Третий Рим

P. S. Автор благодарит за консультации Кирилла Александрова, Сергея Нехамкина, Владимира Кузнечевского, Валерия Соловья, Сергея Храмова.

Избранная библиография

Мартин Т. Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923–1939. М.: РОССПЭН, 2011.

Кузнечевский В. Сталин и «русский вопрос» в политической истории Советского Союза. 1931–1953 гг. М.: Центрполиграф, 2016.

Кузнечевский В. Сталинская коллективизация – ошибка ценою в миллионы жизней. М.: РИСИ, 2015.

Кузнечевский В. «Ленинградское дело»: наивная попытка создать этнически чистое русское правительство была утоплена в крови. М.: РИСИ, 2013.

Александров К. «Вторая гражданская»: история борьбы крестьянства против коллективизации. Видеолекция 30.03.2016. https:// .

Соловей Т., Соловей В. Несостоявшаяся революция: Исторические смыслы русского национализма. М.: Феория, 2009.

Солженицын А. Двести лет вместе. Часть II. М.: Русский путь, 2002.

Советские нации и национальная политика в 1920—1950-е годы. М.: РОССПЭН, 2014.

Медведев Р. К суду истории. О Сталине и сталинизме // Медведев Ж., Медведев Р. Избранные произведения: В 4 т. Т. 1. М.: Права человека, 2002.

Шкаровский М. Русская православная церковь при Сталине и Хрущеве. М.: Крутицкое патриаршее подворье, Общество любителей церковной истории, 1999.

Арзамаскин Ю. Тайны советской репатриации. М.: Вече, 2015.

Храмов А. Катехизис национал-демократа. М.: Скименъ, 2011.

Рыбас С. Московские против питерских. «Ленинградское дело» Сталина. М.: ЭКСМО, 2013.

Хоскинг Д. Правители и жертвы. Русские в Советском Союзе. М: Новое литературное обозрение, 2012.

Бранденбергер Д. Национал-большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931–1956). СПб.: ДНК, 2009.

Примечания

1

Доктор исторических наук В. Булдаков: «О голоде говорить не приходится. Вот в Германии в это время действительно голодали (около 800 тысяч человек там просто умерли от голода в течение той самой зимы). В России ничего подобного не наблюдалось, запасы хлеба были достаточными. Другое дело, что железнодорожная инфраструктура не справилась с доставкой хлеба в столицу… Если говорить откровенно, то империю погубили прежде всего слухи. Включая самые дурацкие (например, о том, что императрица Александра Федоровна была немецкой шпионкой)» (Аргументы недели. 2017. 22 февраля).

(обратно)

2

Цит. по д/ф «Последний рыцарь империи».

(обратно)

3

Солженицын А.И. Двести лет вместе. Часть II. М.: Русский путь, 2002. С. 41.

(обратно)

4

Краткая еврейская энциклопедия (далее КЕЭ). Иерусалим: Общество по исследованию еврейских общин, 1994. Т. 7. С. 377.

(обратно)

5

Солженицын А.И. Указ. соч. С. 29.

(обратно)

6

Там же. С. 33.

(обратно)

7

Винавер Р.Г. Воспоминания. Нью-Йорк, 1944. С. 92.

(обратно)

8

id/20903.

(обратно)

9

Мельгунов С.П. Как большевики захватили власть. М.: Айрис-пресс, 2007. С. 202.

(обратно)

10

Правда. 1918. 6 ноября.

(обратно)

11

Шрамко С. Забытый автор Октября // Сибирские огни. 2007. № 11. -pr.html.

(обратно)

12

Липницкий С.В. Сталин Иосиф Виссарионович / Под ред. Д.П. Ненарокова. Реввоенсовет Республики. М.: Изд-во политической литературы, 1991. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

13

Волкогонов Д. Сталин. Т. 1. М.: Новости, 1991. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

14

Солженицын А.И. Указ. соч. С. 93.

(обратно)

15

Из статей 1848–1849 и 1853–1857 гг. Цит. по: Назаров М. Вождю Третьего Рима. М.: Русская идея, 2004. С. 157.

(обратно)

16

Ленин Н. О еврейском вопросе в России / Введение С. Диманштейна. М.: Пролетарий, 1924. С. 17–18.

(обратно)

17

Горький М. В.И. Ленин. -lenin.

(обратно)

18

Известия. 1918. 27 июля.

(обратно)

19

Пасманик Д.С. Русская революция и еврейство. Париж, 1923. С. 155.

(обратно)

20

Бикерман И.М. Россия и русское еврейство // Россия и евреи: Сб. 1. Париж, 1978. С. 28.

(обратно)

21

КЕЭ. Т. 8. С. 188.

(обратно)

22

Агурский М. Идеология национал-большевизма. Париж, 1980. С. 265.

(обратно)

23

Энгель В. Курс лекций по истории евреев в России. http:// jhistory.nfurman.com/russ/russ001-13.htm.

(обратно)

24

Еврейские партии России и Октябрьский переворот. . msk.ru/programs/cenapobedy/1978332-echo.

(обратно)

25

Аргументы недели. 2013. 7 марта. / n379/237610.

(обратно)

26

Солженицын А.И. Указ. соч. С. 121–122.

(обратно)

27

Там же. С. 72–73.

(обратно)

28

Аргументы недели. 2014. 20 февраля. / toptheme/n426/320586.

(обратно)

29

Лимонов Э. Моя политическая биография. СПб.: Амфора, 2002. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

30

История России. Учебное пособие / Под ред. В. Жукова, Г. Еськова, В. Павлова. М: МГСУ, 1998. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

31

Там же.

(обратно)

32

«Начало нации» – тоже спорное понятие. Р. Суни, развивая мысли Б. Андерсона, пишет, что «нации являются примордиальными» [изначальными], поскольку никто «не может назвать дату, когда родился тот или иной язык. Каждый смутно проявляется из бесконечного прошлого…» (Суни Р.Г. Советское и национальное: единство противоречий // Советские нации и национальная политика в 1920– 1950-е годы. М.: РОССПЭН, 2014. С. 18–19).

(обратно)

33

«Критические заметки по национальному вопросу». (Ссылки на сочинения Ленина и Сталина даются без указания изданий, поскольку цитируются по электронным текстам.)

(обратно)

34

«Социалистическая революция и право наций на самоопределение».

(обратно)

35

«К вопросу о национальностях или об «автономизации».

(обратно)

36

Там же.

(обратно)

37

Особняком стоит ленинская статья «О национальной гордости великороссов», написанная в начале Первой мировой с целью пиара – в ответ на обвинения в отсутствии патриотизма. «Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину… Хотим… гордой Великороссии…» Какую великорусскую национальную гордость испытывал Ленин, хорошо видно из его слов про «истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника». А какую «гордую Великороссию» он будет строить внутри СССР – я покажу дальше.

(обратно)

38

Цит. по: Медведев Р.А. К суду истории. О Сталине и сталинизме // Медведев Ж.А., Медведев Р.А. Избранные произведения: В 4 т. Т. 1. М.: Права человека, 2002. С. 31.

(обратно)

39

Там же.

(обратно)

40

Цит. по: Пути истории. Нью-Йорк, 1979. Т. 2. С. 188–189.

(обратно)

41

Germany and the Revolution in Russia, 1915–1918. Documents from the Archives of the German Foreign Ministry. Ed. by Z.A. Zeman. London, 1958. P. 65–67, 131, 132, 139.

(обратно)

42

Назаров М.В. Вождю Третьего Рима. М.: Русская идея, 2004. С. 183.

(обратно)

43

Цит. по: Назаров М.В. Указ. соч. С. 186.

(обратно)

44

Корнилов В. 15 мифов и правда о Донецко-Криворожской Советской Республике // «2000». 2011. № 8 (547). 25 февраля.

(обратно)

45

Цит. по: Дмитриевский А. Царский подарок Сталина / Сегодня. Ру. 2014. 13 марта. .

(обратно)

46

На мой взгляд, правильнее говорить о включении российских территорий в Донецкую губернию, а не о создании новой Донецкой губернии в новых границах.

(обратно)

47

Дмитриевский А. Как Сталин Украине Донбасс подарил // Донецкие новости. 2013. 26 мая. . html.

(обратно)

48

Цит. по: Дмитриевский А. Царский подарок Сталина.

(обратно)

49

Цит. по: Кокунько Г. Как коммунисты уничтожали казаков. Часть первая / UАргумент. 2011. 26 мая. / istoriya/kak-kommunistyi-unichtozhali-kazakov-chast-pervaya.

(обратно)

50

Выступления на Съезде народов Терской области 17 ноября 1920 г.

(обратно)

51

Там же.

(обратно)

52

XIII конференция Коммунистической партии (больш.) Белоруссии. Стенографический отчет. Минск, 1924. С. 45–46.

(обратно)

53

Мартин Т. Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923–1939. М.: Российская политическая энциклопедия, 2011. С. 380.

(обратно)

54

Мартин Т. Указ. соч. С. 385.

(обратно)

55

Миллер А.И. Империя Романовых и национализм: Эссе по методологии исторического исследования. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 74.

(обратно)

56

Назаров М.В. Указ. соч. С. 184.

(обратно)

57

Цит. по: Назаров М.В. Указ. соч. С. 184.

(обратно)

58

Цит. по: там же.

(обратно)

59

«К вопросу о национальностях или об «автономизации».

(обратно)

60

Мартин Т. Указ. соч. С. 19.

(обратно)

61

Доклад о национальных моментах в партийном и государственном строительстве на XII съезде РКП(б) 23 апреля 1923 г.

(обратно)

62

Заключительное слово по докладу о национальных моментах в партийном и государственном строительстве на XII съезде РКП(б) 25 апреля 1923 г.

(обратно)

63

Медведев Р. Указ. соч. С. 15.

(обратно)

64

«Марксизм и национальный вопрос».

(обратно)

65

Кузнечевский В. Сталин и «русский вопрос» в политической истории Советского Союза. 1931–1953 гг. М.: Центрполиграф, 2016. С. 13.

(обратно)

66

Кузнечевский В.Д. Сталинская коллективизация – ошибка ценою в миллионы жизней. М.: РИСИ, 2015. С. 125–128.

(обратно)

67

Имеется в виду высказывание Суворова: «Помилуй Бог, мы – русские! Какой восторг!»

(обратно)

68

Севастьянов А.Н. Время быть русским! Третья сила. Русский национализм на авансцене истории. М.: Эксмо, Яуза, 2004. С. 548.

(обратно)

69

Там же. С. 547.

(обратно)

70

Мартин Т. Указ. соч. С. 545.

(обратно)

71

Цит. по: там же. С. 548.

(обратно)

72

Цит. по: Мартин Т. Указ. соч. С. 547.

(обратно)

73

Цит. по: там же.

(обратно)

74

Мартин Т. Указ. соч. С. 390.

(обратно)

75

Цит. по: там же. С. 548.

(обратно)

76

Протоколы X съезда РКП(б). М: Партийное издательство, 1933. С. 186.

(обратно)

77

Цит. по: Мартин Т. Указ. соч. С. 545.

(обратно)

78

Цит. по: Мартин Т. Указ. соч. С. 546.

(обратно)

79

Солженицын А.И. Указ. соч. С. 274.

(обратно)

80

Кузнечевский В. Сталин и «русский вопрос»… С. 90.

(обратно)

81

Куличенко М.И. Образование и развитие Союза ССР. Ереван, 1982. С. 258.

(обратно)

82

Соловей Т., Соловей В. Несостоявшаяся революция: Исторические смыслы русского национализма. М.: Феория, 2009. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

83

«О праве наций на самоопределение».

(обратно)

84

Храмов А. Катехизис национал-демократа. М.: Скименъ, 2011. С. 134.

(обратно)

85

Цит. по: Храмов А. Указ. соч. С. 141.

(обратно)

86

Цит. по: там же. С. 144.

(обратно)

87

Там же.

(обратно)

88

Казахстан – 10,1 тыс. и 17,7 тыс., Узбекистан – 6,6 тыс. и 17,4 тыс., Литва – 13 тыс. и 23,3 тыс., Азербайджан – 8,3 тыс. и 16,7 тыс., Грузия – 10,6 тыс. и 41,9 тыс., Туркмения – 8,6 тыс. и 16,2 тыс., Латвия – 16,5 тыс. и 26,9 тыс., Эстония – 15,8 тыс. и 35,8 тыс., Киргизия – 7,2 тыс. и 11,4 тыс., Молдавия – 10 тыс. и 13,4 тыс., Армения – 9,5 тыс. и 29,5 тыс., Таджикистан – 5,5 тыс. и 15,6 тыс. (Советская Россия. 1992. № 98, 99, 100).

(обратно)

89

Московский комсомолец. 1993. 13 октября.

(обратно)

90

Назаров М.В. Тайна России. М.: Русская идея, 1999. С. 252.

(обратно)

91

Аргументы недели. 2014. 10 июня. / n441/344581.

(обратно)

92

Мартин Т. Указ. соч. С. 52.

(обратно)

93

Мартин Т. Указ. соч. С. 58–59.

(обратно)

94

Там же. С. 59.

(обратно)

95

Там же. С. 81.

(обратно)

96

Мартин Т. Указ. соч. С. 87.

(обратно)

97

Там же. С. 88.

(обратно)

98

Там же.

(обратно)

99

Там же. С. 88–89.

(обратно)

100

Хоскинг Д. Правители и жертвы. Русские в Советском Союзе. М: Новое литературное обозрение, 2012. С. 97.

(обратно)

101

Мартин Т. Указ. соч. С. 91.

(обратно)

102

Мартин Т. Указ. соч. С. 96–97.

(обратно)

103

Там же. С. 105.

(обратно)

104

Мартин Т. Указ. соч. С. 209, 210, 212.

(обратно)

105

Национальные моменты в партийном и государственном строительстве. Тезисы к XII съезду РКП(б), одобренные ЦК партии.

(обратно)

106

Аргументы недели. 2013. 7 марта. / n379/237610.

(обратно)

107

Миллер А.И. Указ. соч. С. 104–106.

(обратно)

108

Там же. С. 139.

(обратно)

109

Миллер А.И. Указ. соч. С. 134.

(обратно)

110

Там же. С. 121.

(обратно)

111

Там же. С. 72.

(обратно)

112

Назаров М. Вождю Третьего Рима. С. 184.

(обратно)

113

Заключительное слово по докладу о национальных моментах в партийном и государственном строительстве на XII съезде РКП(б) 25 апреля 1923 г.

(обратно)

114

Заключительное слово по докладу о национальных моментах в партийном и государственном строительстве на XII съезде РКП(б) 25 апреля 1923 г.

(обратно)

115

Цит. по: Хоскинг Д. Указ. соч. С. 25.

(обратно)

116

Мартин Т. Указ. соч. С. 29–31.

(обратно)

117

Мартин Т. Указ. соч. С. 55.

(обратно)

118

Заключительное слово по политическому отчету ЦК XVI съезду ВКП(б) 2 июля 1930 г.

(обратно)

119

Мартин Т. Указ. соч. С. 112.

(обратно)

120

Мартин Т. Указ. соч. С. 118.

(обратно)

121

Там же. С. 121.

(обратно)

122

Там же.

(обратно)

123

Там же. С. 124.

(обратно)

124

Байбурин А.К. Советские практики определения национальности в 1920—1930-е гг. // Советские нации и национальная политика в 1920—1950-е годы. М: РОССПЭН, 2014. С. 461.

(обратно)

125

Дмитрик И.А. Украинизация Донбасса в 1923–1938 гг.: общественное мнение // Советские нации… С. 105–106.

(обратно)

126

Мартин Т. Указ. соч. С. 160.

(обратно)

127

Там же. С. 140.

(обратно)

128

Там же. С. 128.

(обратно)

129

Статистика, за исключением результатов переписей, приводится по: там же. С. 120–156.

(обратно)

130

Статистика, за исключением результатов переписей, приводится по: Мартин Т. Указ. соч. С. 148–149.

(обратно)

131

Аргументы недели. 2016. 12 мая. / n538/448067.

(обратно)

132

Цит. по: Мартин Т. Указ. соч. С. 297.

(обратно)

133

Из письма тов. Кагановичу и другим членам ЦК КП(б)У.

(обратно)

134

Мартин Т. Указ. соч. С. 301.

(обратно)

135

Мартин Т. Указ. соч. С. 400.

(обратно)

136

Там же. С. 384–385.

(обратно)

137

Там же. С. 404.

(обратно)

138

Там же. С. 409–410.

(обратно)

139

Мартин Т. Указ. соч. С. 416.

(обратно)

140

Там же. С. 404–405.

(обратно)

141

Александров К. «Вторая гражданская»: история борьбы крестьянства против коллективизации. Лекция 30.03.2016. https://www. youtube.com/watch?v=rMrY5g4FSO0.

(обратно)

142

Там же.

(обратно)

143

Медведев Р. Указ. соч. С. 173.

(обратно)

144

Кузнечевский В.Д. Сталинская коллективизация – ошибка ценою в миллионы жизней. М.: РИСИ, 2015. С. 129.

(обратно)

145

Никольский В.Н. Национальные аспекты политических репрессий 1937–1938 гг. на Донеччине // Советские нации… С. 204.

(обратно)

146

Крупына В.А. Кадровая политика в советской Украине в период позднего сталинизма: национальный аспект // Советские нации… С. 659–660.

(обратно)

147

Миллер А.И. Указ. соч. С. 72.

(обратно)

148

Мартин Т. Указ. соч. С. 345.

(обратно)

149

Кульчицкий Ст. Статус титульных наций в псевдофедеративной государственной структуре СССР на этапе создания советского строя (1917–1938 гг.) // Советские нации… С. 15.

(обратно)

150

Мартин Т. Указ. соч. С. 343.

(обратно)

151

Там же. С. 355.

(обратно)

152

Политический отчет Центрального комитета XVI cъезду ВКП(б) 27 июня 1930 г.

(обратно)

153

Барсенков Л.С., Вдовин А.И. История России. 1917–2004: Учебное пособие для студентов вузов. М., 2005. С. 139.

(обратно)

154

Солженицын ссылается на: Sonja Margolina. Das Ende der Lugen: Rufiland und die Juden im 20. Jahrhundert. S. 84.

(обратно)

155

Солженицын А. Указ. соч. С. 271–273.

(обратно)

156

Александров К. Указ. лекция.

(обратно)

157

Кузнечевский В. Указ. соч. С. 83, 85.

(обратно)

158

Доклад о текущем моменте. 24 апреля (7 мая).

(обратно)

159

«К вопросам ленинизма».

(обратно)

160

Кузнечевский В. Указ. соч. С. 99.

(обратно)

161

Кузнечевский В. Указ. соч. С. 94.

(обратно)

162

Там же. С. 104–105.

(обратно)

163

Земсков В. Кулацкая ссылка в 30-е годы // Социологические исследования. 1991. № 10.

(обратно)

164

Александров К. Указ. лекция.

(обратно)

165

Хоскинг Д. Указ. соч. С. 126.

(обратно)

166

Хоскинг Д. Указ. соч. С. 131.

(обратно)

167

Кузнечевский В. Указ. соч. С. 88.

(обратно)

168

Медведев Р. Указ. соч. С. 170–171.

(обратно)

169

Кондрашин В. Голод 1932–1933 годов: трагедия российской деревни. М: РОССПЭН, 2008. Цит. по: Кузнечевский В. Указ. соч. C. 110–111.

(обратно)

170

Там же. С. 337. Цит. по: Кузнечевский В. Указ. соч. С. 109.

(обратно)

171

Кузнечевский В. Указ. соч. С. 109–110.

(обратно)

172

Катасонов В. Загадки и мифы советской индустриализации. industrializacii_4.

(обратно)

173

Кузнечевский В. Указ. соч. С. 147.

(обратно)

174

Кузнечевский В. Указ. соч. С. 141–142.

(обратно)

175

-intervyu-Kirilla-Aleksandrova.

(обратно)

176

Заключительное слово по политическому отчету ЦК XVI съезду ВКП(б).

(обратно)

177

Мартин Т. Указ. соч. С. 319.

(обратно)

178

Медведев Р. Указ. соч. С. 415–425.

(обратно)

179

Ленин в войну заявил: «Революционный класс в реакционной войне не может не желать поражения своему правительству. Это – аксиома… А революционные действия во время войны против своего правительства, несомненно, неоспоримо, означают не только желание поражения ему, но на деле и содействие такому поражению» («О поражении своего правительства в империалистской войне»). Еще: «В эпоху Брестского мира… советская власть поставила всемирную диктатуру пролетариата и всемирную революцию выше всяких национальных жертв, как бы тяжелы они ни были» («Отчет Центрального комитета 18 марта»).

(обратно)

180

Севастьянов А. Указ. соч. С. 749–751.

(обратно)

181

Никольский В.Н. Национальные аспекты политических репрессий 1937–1938 гг. на Донеччине // Советские нации… С. 204–207.

(обратно)

182

Медведев Р. Указ. соч. С. 408.

(обратно)

183

Мартин Т. Указ. соч. С. 581.

(обратно)

184

Мартин Т. Указ. соч. С. 459.

(обратно)

185

.

(обратно)

186

Под диаспорными понимались нации, имевшие собственные государственные образования за пределами СССР. Они вызывали у Сталина опасения своими трансграничными связями (дескать, благодатная почва для манипулирования со стороны буржуазных государств, для шпионства, для взращивания массовой нелояльности) и потому пострадали больше других. Евреев в категорию диаспорных наций не выделяли («И это довольно удивительно… У них не было собственной родины за рубежом, однако у них имелись обширные трансграничные связи…» – отмечает Мартин. С. 583). А русские, тоже не считавшиеся диаспорной нацией, угодили еще и в этот капкан. Наряду с поляками, латышами, немцами, эстонцами, финнами, греками, иранцами, китайцами, румынами, корейцами в «народы-враги» попали так называемые харбинцы – русские люди, вернувшиеся из китайского Харбина (после того, как СССР продал японцам Восточно-Китайскую железную дорогу, которую они обслуживали).

(обратно)

187

Мартин Т. Указ. соч. С. 582–583.

(обратно)

188

Солженицын А.И. Указ. соч. С. 330.

(обратно)

189

Там же. С. 339.

(обратно)

190

Севастьянов А. Указ. соч. С. 765.

(обратно)

191

Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С. 276.

(обратно)

192

Севастьянов А. Указ. соч. С. 752.

(обратно)

193

Там же. С. 447.

(обратно)

194

Правда. 1921. 27 октября. С. 3.

(обратно)

195

Назаров М. Вождю Третьего Рима. С. 258–259.

(обратно)

196

«Национальные моменты в партийном и государственном строительстве».

(обратно)

197

Устрялов Н. В борьбе за Россию. Харбин, 1920. С. 1, 62–63.

(обратно)

198

Шкаренков Л.К. Агония белой эмиграции. М.: Мысль, 1987. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

199

Цит. по: Назаров М. Вождю Третьего Рима. С. 256.

(обратно)

200

Хоскинг Д. Указ. соч. С. 37–38.

(обратно)

201

Хоскинг Д. Указ. соч. С. 21–22, 41.

(обратно)

202

Собрание актива московской организации РКП(б). 6 декабря 1920 г. Доклад о концессиях.

(обратно)

203

Речь на I Всероссийском съезде земельных отделов.

(обратно)

204

О трех основных лозунгах партии по крестьянскому вопросу.

(обратно)

205

Хоскинг Д. Указ. соч. С. 115, 119, 122.

(обратно)

206

СССР – не Россия.

(обратно)

207

Цит. по: .

(обратно)

208

«Закон насилия и закон любви».

(обратно)

209

«Царство Божие внутри вас».

(обратно)

210

Фалькнер Д. Лев Толстой как зеркало и оппонент социалистической революции. Доклад на международной конференции «Российская революция и конституция» (Москва, 24 октября 2017 г.). Цит. по материалам для прессы.

(обратно)

211

Митрохин Н.А. Русские националисты в Русской православной церкви (1943–1985 гг.) // Советские нации… С. 560.

(обратно)

212

Цит. по: там же. С. 560–561.

(обратно)

213

Кураев А.В. Как делают антисемитом. Минск: Православная инициатива, 2004. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

214

Цит. по: Суни Р.Г. Советское и национальное: единство противоречий // Советские нации… С. 19.

(обратно)

215

Там же.

(обратно)

216

Акты святейшего Тихона, патриарха Московского и всея России. 1917–1943 гг. / Сост. М.Е. Губонин. М.: Издательство Православного Свято-Тихоновского богословского института, 1994. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

217

Митрохин Н.А. Указ. соч. С. 561.

(обратно)

218

Шкаровский М.В. Русская православная церковь при Сталине и Хрущеве. М.: Крутицкое патриаршее подворье, Общество любителей церковной истории, 1999. С. 93.

(обратно)

219

Шкаровский М.В. Указ. соч. С. 118.

(обратно)

220

Аксючиц В. Пик богоборчества // «Православный сталинизм». М.: Символик, 2017. С. 173.

(обратно)

221

Шкаровский М. Указ. соч. С. 196–197.

(обратно)

222

Митрохин Н. Указ. соч. С. 562.

(обратно)

223

Шкаровский М.В. Указ. соч. С. 204–205.

(обратно)

224

Митрохин Н.А. Указ. соч. С. 558.

(обратно)

225

Шкаровский М.В. Указ. соч. С. 341.

(обратно)

226

Митрохин Н.А. Указ. соч. С. 569.

(обратно)

227

Шкаровский М.В. Указ. соч. С. 207.

(обратно)

228

Там же. С. 208.

(обратно)

229

Там же. С. 336.

(обратно)

230

Там же. С. 215.

(обратно)

231

Шкаровский М.В. Указ. соч. С. 342.

(обратно)

232

Шкаровский М.В. Указ. соч. С. 342.

(обратно)

233

Там же. С. 398.

(обратно)

234

Шкаровский М.В. Указ. соч. С. 340–346.

(обратно)

235

Шкаровский М.В. Указ. соч. С. 212.

(обратно)

236

Назаров М.В. Вождю Третьего Рима. С. 276.

(обратно)

237

Об основах ленинизма. Лекции, читанные в Свердловском университете.

(обратно)

238

О задачах хозяйственников. Речь на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 г.

(обратно)

239

«Национальный вопрос и ленинизм».

(обратно)

240

Речь на совещании передовых колхозников и колхозниц Таджикистана и Туркменистана с руководителями партии и правительства 4 декабря 1935 г.

(обратно)

241

Димитров Г. Дневник. София, 1997. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

242

Покровский М. Предисловие к трудам Первой всесоюзной конференции историков-марксистов / Труды Первой всесоюзной конференции историков-марксистов 4 января 1929 г. М., 1930. Т. 1. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

243

Покровский М. Возникновение Московского государства и «великорусская народность» // Историк-марксист. Т. 18–19. 1 января 1930 г. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

244

Кузнечевский В.Д. Сталин и «русский вопрос» в политической истории Советского Союза. 1931–1953 гг. М.: Центрполиграф, 2016. С. 22.

(обратно)

245

Цит. по: Севастьянов А. Указ. соч. С. 761.

(обратно)

246

Мартин Т. Указ. соч. С. 483.

(обратно)

247

Байбурин А.К. Советские практики определения национальности в 1920—1939-е гг. // Советские нации… С. 463.

(обратно)

248

15 декабря 1936 года из состава Северо-Кавказского края были выведены Дагестанская АССР и преобразованные в АССР Кабардино-Балкарская, Северо-Осетинская и Чечено-Ингушская автономные области.

(обратно)

249

Мартин Т. Указ. соч. С. 515–516.

(обратно)

250

Мартин Т. Указ. соч. С. 517, 528–537.

(обратно)

251

Там же. С. 505.

(обратно)

252

Там же. С. 588.

(обратно)

253

Мартин Т. Указ. соч. С. 567–568.

(обратно)

254

Отчетный доклад XVII съезду партии о работе ЦК ВКП(б) 26 января 1934 г.

(обратно)

255

Мартин Т. Указ. соч. С. 491.

(обратно)

256

Там же. С. 617.

(обратно)

257

Достоевский Ф.М. Дневник писателя. СПб.: Азбука, 2011. С. 196.

(обратно)

258

/миф: не_изданный_достоевский.

(обратно)

259

Российская газета. 2004. 19 ноября. / chubajs.html.

(обратно)

260

Тов. Кагановичу и другим членам ПБ ЦК КП(б)У.

(обратно)

261

Мартин Т. Указ. соч. С. 618.

(обратно)

262

Хоскинг Д. Указ. соч. С. 64–65.

(обратно)

263

Речь на Красной площади 7 ноября 1941 года.

(обратно)

264

.

(обратно)

265

Соловей Т., Соловей В. Указ. соч. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

266

Солженицын А. Указ. соч. С. 387.

(обратно)

267

Доклад на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся 6 ноября 1941 года // Правда. 1941. 7 ноября.

(обратно)

268

Шехтман И. Советское еврейство в германо-советской войне // Еврейский мир: Сб. 2. Нью-Йорк: Союз русских евреев в Нью-Йорке, 1944. С. 225–226.

(обратно)

269

Барсенков Л.С., Вдовин Л.И. Указ. соч. С. 340.

(обратно)

270

Самсонов А. Незнакомая Франция: французы против СССР в годы Великой Отечественной войны. -neznakomaya-franciya-francuzy-protiv-sssr.html.

(обратно)

271

Каздым А. Совсем немного о «французском сопротивлении». -nemnogo-o-francuzskom-soprotivlenii.

(обратно)

272

-intervyu-Kirilla-Aleksandrova.

(обратно)

273

-intervyu-Kirilla-Aleksandrova.

(обратно)

274

-intervyu-Kirilla-Aleksandrova.

(обратно)

275

Арзамаскин Ю.Н. Тайны советской репатриации. М.: Вече, 2015. С. 224.

(обратно)

276

Из интервью К. Александрова автору.

(обратно)

277

Александров К. Между Гитлером и Сталиным: Пражский манифест 14 ноября 1944 года. Видеолекция. / watch?v=28XJatUOeJU.

(обратно)

278

Из интервью К. Александрова автору.

(обратно)

279

30 июня 1941-го Шмелев написал: «Я так озарен событием 22.VI, великим подвигом Рыцаря, поднявшего меч на Дьявола» (И.С. Шмелев и О.А. Бредиус-Субботина. Роман в письмах. В 2 т. Т. 1. М., 2003. С. 67).

(обратно)

280

Терещенко А. Тайны Серебряного века. М.: Аргументы недели, 2015.

(обратно)

281

Переписка двух Иванов (1935–1946). М., 2000. С. 277.

(обратно)

282

Севастьянов А. Указ. соч. С. 768–769.

(обратно)

283

Бранденбергер Д. Национал-большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931–1956). СПб.: ДНК, 2009. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

284

Великая Отечественная война 1941–1945. События. Люди. Документы: Краткий исторический справочник. М., 1990. С. 424.

(обратно)

285

Арзамаскин Ю.Н. Указ. соч. С. 23.

(обратно)

286

Там же. С. 144–145.

(обратно)

287

Арзамаскин Ю.Н. Указ. соч. С. 265.

(обратно)

288

Там же. С. 144.

(обратно)

289

Арзамаскин Ю.Н. Указ. соч. С. 151–153.

(обратно)

290

Там же. С. 154–155.

(обратно)

291

Арзамаскин Ю.Н. Указ. соч. С. 178.

(обратно)

292

Там же. С. 185–186.

(обратно)

293

Арзамаскин Ю.Н. Указ. соч. С. 15.

(обратно)

294

Там же. С. 204–205.

(обратно)

295

Арзамаскин Ю.Н. Указ. соч. С. 222.

(обратно)

296

Бранденбергер Д. Указ. соч. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

297

Тост цитируется по стенограмме, а не по газетам. В газетной версии отсутствует фраза «Это могло случиться, имейте в виду» и встречаются другие отличия. См. обе версии: Невежин В. «За русский народ!» Прием в Кремле в честь командующих войсками Красной армии 24 мая 1945 года // Наука и жизнь. 2005. № 5. .

(обратно)

298

Бранденбергер Д. Указ. соч. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

299

Сталин и космополитизм. 1945–1953: Документы Агитпропа ЦК / Сост. Д. Наджафов, З. Белоусов. М.: Материк, 2005.

(обратно)

300

Тов. Кагановичу и другим членам ПБ ЦК КП(б)У.

(обратно)

301

Вдовин А. «Низкопоклонники» и «космополиты». 1945–1949: История и современность // Новая книга России. 2007. № 2. http:// #_ednref23.

(обратно)

302

Сталин и космополитизм. С. 124.

(обратно)

303

О задачах хозяйственников: Речь на Первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 г.

(обратно)

304

Бранденбергер Д. Указ. соч. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

305

Например, см.: Варяго-русский вопрос в историографии / Под ред. В. Фомина. М.: Русская панорама, 2010.

(обратно)

306

Иосиф Сталин. Мысли, афоризмы и шутки знаменитых мужчин (изд. 4-е, дополненное) / Сост. К. Душенко. М.: ЭКСМО, 2004. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

307

Сталин и космополитизм. С. 18, 20.

(обратно)

308

Шехтман И. Советская Россия, сионизм и Израиль // Книга о русском еврействе. 1917–1967. Нью-Йорк, 1968. С. 332.

(обратно)

309

Костырченко Г. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М., 2001. С. 514.

(обратно)

310

Кузнечевский В. Сталин и «русский вопрос» в политической истории Советского Союза. 1931–1953 гг. М.: Центрполиграф, 2016. С. 9.

(обратно)

311

Там же. С. 55.

(обратно)

312

Из интервью В. Кузнечевского автору.

(обратно)

313

Рыбас С. Московские против питерских. «Ленинградское дело» Сталина. М.: ЭКСМО, 2013. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

314

Агурский М. Идеология национал-большевизма. Париж, 1980. С. 207.

(обратно)

315

Кузнечевский В. Сталин и «русский вопрос»… С. 27.

(обратно)

316

Рыбас С. Указ. соч.

(обратно)

317

Куняев С.С. Post sсriptum 1. Наш современник. 1995. № 10.

(обратно)

318

Ленинградская правда. 1937. 16 января.

(обратно)

319

Там же. 22 ноября.

(обратно)

320

Рыбас С. Указ. соч.

(обратно)

321

Кузнечевский В. «Ленинградское дело»: наивная попытка создать этнически чистое русское правительство была утоплена в крови. М.: РИСИ, 2013. С. 11.

(обратно)

322

Там же. С. 73.

(обратно)

323

Там же. С. 72–73.

(обратно)

324

Кузнечевский В. Сталин и «русский вопрос»… С. 111.

(обратно)

325

Вдовин А. «Низкопоклонники» и «космополиты». 1945–1949: История и современность // Новая книга России. 2007. № 2. http:// #_ednref23.

(обратно)

326

Кузнечевский В. «Ленинградское дело». С. 71.

(обратно)

327

Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М., 2003. С. 289.

(обратно)

328

Из интервью В. Кузнечевского автору.

(обратно)

329

Кузнечевский В. Сталин и «русский вопрос»… С. 82.

(обратно)

330

Правда. 1945. 27 января.

(обратно)

331

Кузнечевский В. Сталин и «русский вопрос»… С. 45.

(обратно)

332

Там же.

(обратно)

333

Смирнов А.П. Ленинградское дело. Портрет поколения. История Петербурга. № 6 (34). 2006. С. 18–23.

(обратно)

334

Рыбас С. Указ. соч.

(обратно)

335

Рыбас С. Указ. соч.

(обратно)

336

Кузнечевский В. «Ленинградское дело». С. 29–30.

(обратно)

337

Рыбас С. Указ. соч.

(обратно)

338

Кузнечевский В. Сталин и «русский вопрос»… С. 61.

(обратно)

339

Там же. С. 61–62.

(обратно)

340

Рыбас С. Указ. соч.

(обратно)

341

Рыбас С. Указ. соч.

(обратно)

342

/ 1291153/video_id/1465154.

(обратно)

343

Кузнечевский В. «Ленинградское дело». С. 16.

(обратно)

344

Кузнечевский В. Сталин и «русский вопрос»… С. 56.

(обратно)

345

Рыбас С. Указ. соч.

(обратно)

346

Ленинградская правда. 1946. 21 января.

(обратно)

347

Кузнечевский В. «Ленинградское дело». С. 18.

(обратно)

348

Реабилитация. Политические процессы 30—50-х годов: Сб. док. / Под общ. ред. А.Н. Яковлева. М.: Политиздат, 1991. С. 319–320.

(обратно)

349

Кузнечевский В. Сталин и «русский вопрос»… С. 57.

(обратно)

350

Кузнечевский В. «Ленинградское дело». С. 19.

(обратно)

351

Там же. С. 15–16.

(обратно)

352

Кузнечевский В. Сталин и «русский вопрос»… С. 56.

(обратно)

353

Бранденбергер Д. Указ. соч.

(обратно)

354

Кузнечевский В. «Ленинградское дело». С. 14.

(обратно)

355

Кузнечевский В. Сталин и «русский вопрос»… С. 50.

(обратно)

356

Костырченко Г. Маленков против Жданова // Родина. 2000. № 9.

(обратно)

357

Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина. С. 289.

(обратно)

358

Верт Н. ГУЛАГ через призму архивов // «Osteuropa». 2007. Июнь. Пер. с нем.: .

(обратно)

359

Там же.

(обратно)

360

Соловей Т., Соловей В. Указ. соч. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

361

Там же.

(обратно)

362

Чеботарева В. Россия: донор или метрополия // Материалы международного симпозиума «Куда идет Россия?». М.: Аспект-Пресс. С. 343–344.

(обратно)

363

Хоскинг Д. Указ. соч. С. 366.

(обратно)

364

Там же. С. 368.

(обратно)

365

Там же. С. 350–351.

(обратно)

366

Первый космонавт о разрушении храма Христа Спасителя // «Фома». 2011. Апрель. -kosmonavt-o-razrushenii-xrama-xrista-spasitelya.html.

(обратно)

367

Соловей Т., Соловей В. Указ. соч. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

368

Неменский О. Рустикализация русскости // Вопросы национализма. 2014. № 3 (19). . htm.

(обратно)

369

Соловей Т., Соловей В. Указ. соч. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

370

Аргументы недели. № 511. 2016. 26 мая. / toptheme/n540/449882.

(обратно)

371

Соловей Т., Соловей В. Указ. соч. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

372

Соловей Т., Соловей В. Указ. соч. Цит. по электронному тексту.

(обратно)

373

Кузнечевский В.Д. Сталинская коллективизация… С. 36.

(обратно)

374

Н. Стариков любит повторять, что Сталин (в лице Берии) «первым осудил репрессии», о которых, разумеется, «не знал» (хотя вообще-то Сталин лично подписывал расстрельные списки и увеличивал лимиты репрессий). Дескать, хороший Берия, занявший в 1938-м пост наркома внутренних дел вместо плохого Ежова, покарал ежовцев и отпустил на волю 870 тыс. заключенных. По подсчетам В. Земскова, это число, мягко говоря, меньше – 279 966 человек (ГУЛАГ: историко-социологический аспект // Социологические исследования. 1991. № 6–7). Согласно Ученому совету истфака МГУ, оно еще меньше – от 150 тыс. до 200 тыс. человек (/ 300515272.html). При этом, по данным К. Александрова, Берия в 1939–1940 годах репрессировал за «контрреволюционные преступления» 135 695 человек, расстреляв 4201 из них. И арестовал в 1939 году лишь 937 ежовских чекистов из 25 тыс. (/ 2017/08/05/terror).

(обратно)

375

-kommunizm-iosifa-stalina.

(обратно)

376

Раскольников Р. Как разговаривать со сталинистами: FAQ // Спутник и погром. 2016. 14 апреля. / society/53626/go-fuck-yourself-you-piece-of-shit.

(обратно)

377

Выступление на встрече с творческой интеллигенцией (1946 год).

(обратно)

378

Задерий С. Дети равновесия. Об «Алисе», Саш-Баше и др. СПб.: Издательство Сергея Козлова, 1999. С. 26.

(обратно)

379

Аргументы недели. № 534. 2016. 2 ноября. / society/n563/472283.

(обратно)

Оглавление

Перво-наперво

Предисловие Опять Сталин

Глава 1 Страна умерла, да здравствует страна!

Глава 2 В начале госслужбы

Глава 3 Народ-великан в стране Лилипутии

Глава 4 От коренизации до коллективизации

Глава 5 Из Савла в Павла? Не-а

Глава 6 Война и около

Глава 7 СССР против РСФСР

Глава 8 После Сталина. Заключение

Избранная библиография Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg