«Александр I, его личность, правление и интимная жизнь»

Г. Н. Алексеев Александр I, его личность, правление и интимная жизнь

Среди монархов, удостоившихся носить «шапку Мономаха» Александр I, или как он впоследствии царевыми льстецами был назван, «Благословенный», занимает особое место. Под его царствованием Россия впервые, можно сказать вступила на широкий путь международного политического общения, и с известной точки зрения может быть оправдываем взгляд, неоднократно высказанный в Западной Европе, что «европейский» период русской истории, начинается, в сущности с восшествием на престол Александра.

Вина в том, что под царствованием Александра Россия была вовлечена в водоворот европейской политики, конечно не может быть приписываема старшему сыну Павла. Весь европейский Запад при восшествии его на престол переживал исторический период переоценки всех считавшихся доселе незыблемых политических начал. Скромный корсиканский офицер, Бонапарте, гигантскими шагами приближался к зениту своей славы и власти. Вся карьера Наполеона протекла при жизни и царствовании Александра, при нём же совершилось падение этого глашатая и распространителя, а потом и покорителя политических принципов французской великой революции. Представлялась, конечно возможность, чтобы в период борьбы за и претив идей французской революции, наши тогда руководящие сферы держались в стороне и только издали наблюдали за великой международной борьбой на Западе. Трудно предположить, чтобы в России начала 19-го столетия, идеи эти могли бы настолько революционизировать народ, что явление это могло бы, с точки зрения правителей, разрастись до фактора, серьезно угрожающего целости и спокойствию Империи. С этой точки зрения всякое вмешательство России в междоусобную борьбу иностранных государств с Францией и её союзниками была совершенно излишня. Необходимо оно было, опять таки, конечно, с точки зрения этих сфер и в интересах престижа монархического, и притом легитимистического, начала, и в связи с этим и в интересах той касты, которая существует и только может существовать в абсолютно управляемой стране, и в особенности в стране, в которой абсолютизм отличался такой крайностью и последовательностью, в которой он принял наиболее омерзительные формы, как в России, доставшейся Александру от такого предшественника, как Павла.

Время, в которое Александр был призван править Россией, было таким образом чрезвычайно важное и серьёзное. Волей судеб, и именно судеб, каким мы увидим ниже, а не самого венценосца, Россия в течении довольно долгого и важного времени была призвана играть выдающую и даже руководящую в международной политике роль. Насколько Александр воспользовался и насколько он, благодаря своим личным качествам был в состоянии воспользоваться представившимся ему благоприятным положением для управляемого им государства, в смысле укрепления его влияния среди европейских держав, а также в смысле культурного и политического подъема управляемых им народов, мы постараемся изложить в следующих строках, развернув перед читателями, главным образом, внутреннюю, так сказать, интимную сторону жизни и духовного развития старшего сына Павла, стоявшего во главе управляемого им государства 24 года, вошедшего на престол вследствие трагической кончины отца своего, и уступившего державу российскую также при обстоятельствах, по настоящий момент еще окончательно не выясненных.

Александр родился 12 декабря 1777 года. Он был сыном Павла от второго брака с вюртембергской принцессой Марией Феодоровной. Наиболее выдающийся историк России этого времени, Шильдер, а также профессор Ключевский не разделяют мнения, что Александр, благодаря хлопотам бабушки Екатерины, получил хорошее воспитание; он был воспитан очень заботливо, но не хорошо, и не хорошо именно потому, что слишком заботливо. Вскоре после рождения бабушка, которая считала себя большой педагогичной, оторвала внука от матери, чтобы воспитать его по правилам тогдашней философской педагогики, т. е. «по законам разума и в принципе добродетели». Тогда «Эмиль» Руссо считался ходячим учебником такой педагогии; этот учебник требовал, чтобы воспитание давалось человеку крепкое, закаливавшее против всех житейских и физических невзгод; согласно с этим Екатерина поместила маленького внука в комнате Зимнего Дворца, обращенной окнами к Адмиралтейству, чтобы заранее приучить ухо его к пушечным выстрелам; но слуховой нерв ребенка не вынес преждевременного закала, и великий князь на всю жизнь остался туг на одно ухо. Когда внук стал подрастать, она составила план воспитания, по обычаю своему довольно полными пригоршнями зачерпнув правила в буквальном переводе из сочинений Локка. Вместе с тем образован был штат воспитателей; главным из наставников был избран полковник Лагарп, швейцарский республиканец, восторженный, но осторожный поклонник тогдашних французских идей, «ходячая и говорливая французская книжка». Учить великого князя русскому языку призван был Михаил Никитич Муравьев, очень почтенный и образованный человек и очень недурной писатель в либерально-комическом и сентиментально-дидактическом направлении. Наконец, общий надзор за воспитанием поручен был графу Салтыкову, одному из вельмож Екатерининской школы, который знал твердо только одно, как жить при дворе, делал, что скажет жена, и подписывал, что подаст секретарь; впрочем его партитура в этом педагогическом оркестре состояла в том, чтобы предохранять великого князя от сквозного ветра и засорения желудка. Лагарп, по его собственному признанию, принялся за свою задачу очень серьёзно как человек, сознающий свою обязанность перед великим народом. Он начал читать с великими князьями, с Александром и Константином, которые ему были поручены, латинских и греческих классиков, Демосфена, Плутарха, Тацита; английских и французских историков, философов и публицистов: Локка, Гиббона, Руссо, Мабли и т. д. Во всём, что он говорил и читал питомцам, шла речь о человеческом разуме, о человеческом благе, о происхождении общества, о равенстве людей, о справедливости и настойчивее всего о свободе человека, о нелепости и вреде деспотизма, о гнусности рабства и т. д. Добрый и умный Михаил Муравьев подливал масла в огонь, читая ребенку свои идиллии о любви к человечеству, о законе мысли, заставляя переводить всё тех же Локка, Гиббона, Руссо и т. д. Всё это говорилось и читалось будущему самодержцу российскому в возрасте от 10 до 14 лет, т. е. довольно преждевременно. В эти годы, когда люди живут непосредственно впечатлениями и инстинктами, отвлеченные идеи превращаются у них в политические образы, моральные принципы в чувства; преподавание Лагарпа и Муравьева не давало ни реальных знаний, ни логической дрессировки ума, не вводило в историческую действительность и не могло еще серьёзно возбуждать и направлять мысли; высокие идеи в уме двенадцатилетнего политика и моралиста отлагались как политическая и моральная сказка, наполнявшая детское воображение недетскими образами и волновавшая его незрелое сердце очень зрелыми чувствами. Если мы прибавим к этому графа Салтыкова с его доморощенным курсом придворной гигиены и придворных манер, то легко заметить, какой пробел оказался в воспитании великого князя; «его учили, как чувствовать и как держать себя, но не учили, как мыслить и действовать, ему не задавали ни житейских, ни научных вопросов, которые бы он разрешал сам, ошибаясь и поправляясь; ему на всё давали готовый ответ, политические и нравственные догматы, непререкаемые истины, которых не нужно; оставалось только прочувствовать и затвердить; его не заставляли ломать голову, его не воспитывали, а как сухую губку пропитывали дистиллированной и общечеловеческой моралью, насыщали лакомствами европейской мысли. Великий князь не познакомился со школьным трудом, с его миниатюрными горестями и радостями; он не видал борьбы школьника с учебником, не испытал побед на холодных полях ученических тетрадей, тех побед и поражений, которые, может быть, одни только и дают школе серьёзное воспитательное значение. Александр очень много читал, еще больше слушал, но он мало учился!» Из записок второстепенных русских учителей мы часто видим горькие жалобы на его праздность, медленность и лень, нелюбовь его к т. н. упражнениям. Когда великий князь подрос настолько, чтобы понимать, а не чувствовать лишь возвышенные уроки Лагарпа, он искренно привязался к идеалисту-республиканцу и стал слушать его с наслаждением, только то был художественный моцион, а не умственная работа. Благодаря преподаванию Лагарпа и Муравьева легко понять, какой обильный прием политических и нравственных идиллий дан был великому князю. Эта идиллия подействовала на его вкусы; великий князь стал рано думать о сельском уединении, не мог без восторга пройти мимо полевого цветка, крестьянской избы и т. п.; он рано привык скользить по житейским явлениям легким взглядом того человека, для которого жизнь — приятное препровождение, а мир обширный кабинет для эстетических и политических наслаждений. С летами всё это изменилось. Случилось так, что этот обширный и полезный процесс в Александре был прерван. Зная по опыту, как добродетель тает легко под палящими лучами страсти, императрица Екатерина поспешила застраховать своего внука, женив его в 1798 г., когда ему не исполнилось еще 21 года; для этого была призвана Баденская принцесса Елизавета Алексеевна. Каков бы ни был взгляд на брак, но прав Фонвизинский недоросль, сказав, что женитьба или замужество — конец учению. Теперь для Александра пошли другие интересы, началось другое развитие, непохожее на прежнее юношеское. Греция и Рим, республика, свобода, равенство, какое же место, спрашивается, в этом калейдоскопе героических образов и политических идеалов занимает Россия со своим невзрачным прошедшим, с неограниченной монархией, с крепостным правом и т. п. особенностями политическими и социальными; как в голове великого князя родная действительность могла укладываться с тем, что проповедовал гувернер-республиканец? Очень просто: ее, эту действительность, признавали как факт низшего разбора, как стихийное неразумное явление, признавали ее и игнорировали, т. е. ничего об ней больше знать не хотели. Лагарп в этом отношении поступал с великим князем как в былое время поступала гувернантка с девушкой. Воспитательница, девица не первой молодости, нарисует, бывало, воспитаннице очаровательный мир благовоспитанных людских отношений, основанных на правилах строгой морали, строжайшей вежливости, в котором даже показать кончик носка из под платья грех — и вдруг обе девы тут же в доме налетают на натуральную сцену: юная устремит на старую изумленный и сконфуженный взгляд, а та успокоит ее и скажет: «ничего, иди к себе». Лагарп осторожно обходил больные места русского государственного и общественного порядка, а впоследствии он советовал питомцу и не лечить их. С грузом античного образования и самоновейших политических идей, Александр вступил в действительную жизнь. Она встретила его не то, чтобы сурово, а как то бессмысленно. Бабушкин внук он был вместе с тем и сыном своего отца и стал в очень неловкое положение между отцом и бабушкой; то были два двора, два особые мира; нравственное расстояние между ними было несравненно шире географического. Каждую пятницу старшие великие князья, Александр и Константин, должны были отправляться в Гатчину; по субботам бывал парад, Гатчинский вахт парад, следовательно не шутка. Старший великий князь был командиром второго батальона, младший третьего, вечером они возвращались в Петербург. В Гатчине Александр слушал жестокую команду, суровые слова, неприятные казарменные жесты и размахиванья; а вечером, возвратясь в Петербург, попадал в салон Екатерины, в те залы Зимнего Дворца, которые назывались Эрмитажем, уединением, и где императрица проводила вечера в избранном обществе; здесь шли толки о самых важных политических предметах, велись самые остроумные беседы, шутились самые изящные шутки, смотрелись самые отборные французские пьесы, а грешные дела и чувства облекались в самые опрятные прикрытия.

Вращаясь между двумя столь непохожими дворами, Александр должен был жить на два ума, держать две парадные физиономии, кроме ежедневной домашней. Какая школа для выработки натянутости, осторожности, скрытности, неискренности и как мало она была похожа на школу Лагарпа и Муравьева…

Со смертью Екатерины кончилась двусмысленная жизнь; она заменилась однообразными, но очень суровыми тревогами; эти тревоги происходили из старинных отношений отца к сыну; отец рано стал питать недоверие к сыну, рано от него оторванному; сын стал рано питать некоторое недоверие к отцу. Оба они были неправы и оба не были виноваты. С воцарением Павла, Александр назначен был на пост военного губернатора в Петербурге и командиром расположенных в округе войск; он должен был испытывать ежедневные тревоги, трепетать вместе с обществом перед новыми замыслами государя. Эти тревоги среди которых завязалась популярность великого князя, надолго набросила тень на его настроение. Надо признаться, что Александр шел к престолу не особенно гладкой и ровной дорогой; с пеленок над ним перепробовали немало мудреных и причудливых воспитательных экспериментов; его не во время оторвали от матери для опытов разной естественной педагогии; ни в бабушкином салоне, ни на отцовском вахтпараде, ни в Лагарповской аудитории его не выучили как следует родному языку; современники свидетельствуют, что Александр до конца жизни не мог вести по русски разговора о каком нибудь сложном предмете. Так воспитывался великий князь и с таким запасом понятий, чувств и наблюдений он вступил на престол. Давно уже у него сложился политический идеал, который он высказывал в беседе с редкими людьми, к которым относился откровенно; к числу их принадлежал молодой образованный поляк Адам Чарторийский, которого приставила к нему мать. Князь Адам Чарторийский позже уже вспоминал эти беседы с великим князем, от которых он был в большом восторге. Александр, встретив в окружающем обществе единственного человека, перед которым он мог открыться, кажется старался вынести из души всё, что там лежало; он открыто признавался, что ненавидит деспотизм, в каких бы формах он не проявлялся и следил с живым участием за ходом французской революции, за рождением французской республики и желал ей всякого успеха; он высказывал также, что считал наследственную власть нелепым учреждением, что выбор лица, носителя верховной власти, должен принадлежать не рождению, а голосу нации, которая всегда выберет лучшего управителя.

С этим идеалом он вступил на престол тут впервые он вероятно должен был встретиться с русской действительностью; прежде он знал либо салон, либо казарму. Таким образом он должен был почувствовать страшную пропасть между его привычными любимыми идеями и между столь же привычными, хотя и нелюбимыми фактами русской жизни. Отсюда из такого воспитания он вынес свой главный недостаток: отсутствие чутья действительности, практического глазомера; ото чутье и глазомер не даются даром. Александр знал факты, но искусственные, пробовал грязь, но деланную; он знал грязь салона, грязь казармы, но не знаком был с той житейской грязью, на которую обрек человека сам Создатель, сказав: «в поте лица добывай хлеб свой». Он не вынес ни привычки, ни любви к процессу труда; отсюда идиллический взгляд на ход людских дел; он вступил на престол с истинным желания добра всем людям и он был уверен, что достаточно пожелать добра, чтобы осчастливить людей, что благоденствие водворится среди людей как то вдруг и притом не будет сопровождаться ни напряжением, ни стеснением для личной власти Александра; свобода как то водворится без всякой потери для власти, власть как бы устоит без всякой потери для свободы; одним словом, то была политическая идиллия. Практический человек никогда не задает жизни широких задач, зная, что не в силах разрешить их, но он никогда не пугается перед препятствиями, какие ставит жизнь. У Александра не было знания ни того, ни другого; он вступил в правительственную деятельность с слишком широкими мечтами, но при встрече с первыми препятствиями пугался, думал, что ошибался, он не знал ни степени опасности врагов, ни степени силы препятствий; его первые попытки обыкновенно охлаждались; неудачи вызывали в Александре досаду, но досаду не на себя, а на жизнь и на людей. Нерешительность, происходившая от испуга перед препятствиями, сопровождалась унынием, наклонностью опускать руки, легкой утомляемостью, еще прежде труда, он уже пугался затруднений, смотрел уже на конец, а если конец не был близок, готов был чувствовать себя утомленным. Это обычное свойство незнакомых с жизнью людей.

Изобилие чувства и воображение при недостаточном развитии воли — всё это соединилось в настроение, в какое попал Александр с 1815 года, и которое около того же времени получило название разочарования; проще говоря, это нравственное уныние. Благодаря тому Александр охладел к задачам внутренней политики; русская жизнь, которой он не знал стала казаться ему неподготовленной; с 1815 г. стала даже обнаруживаться чрезвычайно раздражительное, даже скептическое отношение ко всему русскому. Как скоро он стал в такое отношение ко всему родному, его идеи должны были переселиться в Польшу и даже дальше заграницу. Во вторую половину царствования Александр жил умом и сердцем по ту сторону Вислы. Но как скоро эти идеалы переселились на другую почву, может быть ему более родственную по происхождению, они должны были измениться. Первая молодость прошла, силы были утомлены, юношеский порыв охлажден, французское свободомыслие стихло, сменившись религиозным настроением, но особого также романического свойства, без той суровой догматики и дисциплины, какую дает церковь. Таким образом, прежняя русско-политическая идиллия превратилась в мирно-религиозную; эта то идиллия и выразилась на факте священного союза, в попытке построить в борьбе европейских сил международную политику на заповеди Евангелия, на правилах морали, на тех правилах, одно из которых гласит: «если кто ударит тебя по щеке, подставь ему другую». Легко понять, что было бы, если бы это правило было проведено в жизнь государства.

Таков был ход идей и чувств в Александре; эти идеи и чувства сказали решительное действие на его политику. Александр был прекрасный цветок, но тепличный, не успевший акклиматизироваться, он роскошно цвел при хорошей погоде, наполняя окружающую среду благоуханием, но когда подула буря, настало столь обычное русское ненастье; этот цветок завял и опустился. Эта история внутренней, нравственной жизни повторилась и в политической деятельности Александра, к каковой мы теперь переходим.

Безумным восторгом было встречено вступление на престол Александра со стороны петербургского общества, которое объясняется нездоровым состоянием его в предшествовавшее царствование. Восторг этот по донесениям тогдашних иностранных послов в Петербурге выражался отчасти в очень комичных формах. На улицах столицы появлялись запрещенные костюмы, высокие сапоги с отворотами, упряжь, экипажи и т. д. Зубов на другой вечер по смерти императора Павла устроил в своем доме попойку, на которую явился во всём запрещенном, во фраке, в жилете из трехцветной материи и т. п. и начал метать банк, недавно запрещенный. Понятно, какое впечатление должен был произвести новый император на столь взволнованное общество; это было нечто еще не виданное в России. Молодой государь, которому только что пошел 24-ый год, являлся на улицах столицы без свиты, не носил никаких украшений, даже часов, при встрече с подданными довольствовался только поклонами, жил очень скромно, вперед назначая себе известную сумму денег, и если расходовал ее, жил в долг. С первых минут царствования он спешил резко заявить свою программу, направление деятельности; на это направление указывал уже манифест 12-го марта о вступлении на престол. В манифесте было заявлено, что новый император будет управлять «Богом порученным престолом и народом по законам и по сердцу своей великой бабки»; а имя Екатерины еще оставалось символом либеральных и гуманных идей. Это направление заявлено было целым потоком новых указов, полившимся с первых дней нового царствования. Все эти указы были направлены в одну сторону, все они торопливо заметали следы, оставленные прошедшим царствованием, каждый из них отменяет какое нибудь стеснение, заглаживает память о каком нибудь насилии. Трудно даже перечислить ряд этих указов изданных в первые 3–4 месяца царствования; приведем главные из них, чтобы показать характер нового правительства. Восстановлена была жалованная грамота городам и дворянам; возвращены права военным и гражданским чиновникам, лишившимся их по приговору военного суда или по указу в минувшее царствование; таких чиновников, оставленных с лишением прав, без возможности воротиться на службу, было свыше десяти тысяч; разрешен был свободный выезд русских людей в чужие края, как и въезд иностранцев в Россию; открыты частные типографии, разрешен свободный вывоз русских произведений заграницу. Тайная Экспедиция, т. е. тайная полиция, учрежденная Екатериной была закрыта, наконец, строжайше запрещена пытка, которая несмотря на запрещение ее в прошедшее царствование, еще практиковалась в тогдашних русских судах: мелочные стеснения, касавшиеся частных отношений домашнего быта пали сами собой без особых указов. В личных беседах, как в письмах, из которых некоторые были тогда напечатаны, император также ясно выражал свою программу или цель, какую он поставил для своей деятельности, цель эта состояла во водворении строгого закона на место царившего прежде произвола. Эта мысль высказана была довольно резко в ответе, какой дал император на просьбу княгини Голицыной, о чём то недозволенном законом. В просьбе было заявлено, что государь выше закона, император ответил, что он не признает на земле никакой власти, которая не вытекает из закона. Согласно с заявленным направлением, государя окружали люди, которые могли вести дела в этом направлении; то были всё представители образованного дворянства, стоявшие на высоте идей своего времени. Эти люди, давно уже знакомые Александру, разбросанные по разным местам в царствование Пасла, теперь призваны помогать новому государю; это были Новосильцев, граф Кочубей, граф Строганов и поляк князь Адам Чарторийский. Это были сыновья образованных вельмож, блиставших при дворе Екатерины: Кочубей был племянник Безбородко, Строганов сын того Строганова, который был влиятельным лицом при Екатерине, Новосильцев его близкий родственник. Все это был народ, воспитанный в том же самом духе, в каком воспитан был сам государь; учителем Строганова, напр. был француз Роск, республиканец, действовавший при конвенте и создавший известный республиканский календарь. У этих людей был один политический идеал — это государственное устройство Англии, с которым успели близко познакомиться Кочубей и Новосильцев, живя в той стране. Они и составили тесный кружок, с которым новый император начал тяжелую преобразовательную работу. Не занимая сначала никакого официального положения, эти люди собирались по вечерам в кабинете Александра и здесь обсуждали преобразовательные меры; учреждения и законы, которыми ознаменовались первые годы царствования, все были выработаны в этом тесном кружке, в этом неофициальном комитете, над которым очень много смеялись в тогдашнем петербургском обществе. Сам государь в шутку давал ему республиканское название, звал его «Комитетом Общественного Блага». В этом неофициальном комитете с поспешностью, понятной при тогдашнем настроении Александра и были затронуты одновременно самые разнообразные политические вопросы: о реформах управления; о перестройке социальных отношений, о распространении просвещения, о составлении нового кодекса и т. д. Прежде всего занялись устройством управления, именно центрального. Как мы знаем, центральное управление осталось нетронутым вопросом в царствование Екатерины; это царствование еще более его расстроило; в центре дела вели коллегии под руководством Сената — законодательного, судебного и наблюдающего учреждения; при Сенате действовал со значением блюстителя закона и представителя действующей власти генерал-прокурор. Сенат и коллегии постепенно теряли свое первоначальное значение в продолжение XVIII в. благодаря господству лиц над учреждениями и законами. Генерал-прокурор вел все дела внутренней политики; за Сенатом и коллегиями остались текущие дела. Все важные вопросы законодательного свойства рассматривались в тесном кружке, который составился из лир, призванных к тому императрицей. Благодаря этому господству лиц, Сенат и коллегии превратились в послушные орудия личной воли. Надо было создать стройный механизм высшего центрального управления, основанный на точных и твердых законах. Такова была первая задача, над которой работал неофициальный комитет. Следствием этих первых работ была первая попытка устройства центрального управления; она выразилась прежде всего в новом законодательном учреждении, каким стал непременный государственный совет. Этот совет, составившийся из 12 членов получил название высшего законодательного места; каждый новый закон должен был здесь обсуждаться.

Учреждение законодательного совета должно было изменить прежнее значение Сената; теперь Сенат был преобразован, он стал высшей судебной инстанцией и учреждением, руководящим всем управлением; Сенату принадлежал контроль над всеми подчиненными местами и наблюдение за государственными доходами и расходами. Отдельные отрасли администрации распределены были теперь между министерствами, которые замелили старые коллегии; эти министерства указом 1802 г. учреждено было 8: между ними мы видим новое ведомство, которое не существовало в русской центральной администрации XVIII в. — министерство народного просвещения.

При введении всех этих реформ естественно должен был возникнуть вопрос, составлявший тогда больное место в нашем общественном порядке: мы говорим о крепостном праве. Император вступил на престол с твердым намерением так или иначе развязать это дело; на первое время он ограничился мыслью о необходимости определения законом повинностей крестьян в пользу землевладельца. Лагарп, как и практические тогдашние деятели администрации, пугались радикального решения крепостного вопроса; сам Новосильцев, старший из названных сотрудников Александра, был того мнения, что к этому делу необходимо подойти исподволь, и вести его с большой постепенностью, с большой осторожностью. Но другие сотрудники не разделяли такой робости; они думали, что к этому вопросу надо приступать прямо и решительно. Кочубей, напр., на заседании официального комитета, высказал мнение, что постепенное и медленное ведение дела только распространит агитацию в помещичьей среде, что всего лучше разом развязать узел. Чарторийский и Строганов были того же мнения. Чарторийский напр. говорил, что крепостное право так ужасно само по себе, что ни перед чем не следует остановиться, чтобы уничтожить его и эти толки выразились в целом ряде законов, произведших сильное впечатление на дворянское общество. Самый интересный из законов о крестьянах несомненно изданный 26-го февраля 1803 г., так наз. закон о вольных хлебопашцах. Закон этот предоставлял землевладельцам право отпускать на волю своих крестьян целыми обществами или отдельными семействами с землей, на условиях, на которых согласятся обе стороны, т. е. по добровольному соглашению; вышедшие на волю таким образом крестьяне не причислялись к государственным крестьянам, но составляли особый класс вольных хлебопашцев. Закон 26-го февраля был первым решительным приступом к разрешению крепостного вопроса; он вместе с тем показал дворянскому обществу, что разрешение это не далеко; понятно, как должно было волноваться это общество, так неожиданно почуяв приближение развязки, которой оно боялось уже в XVIII в.

Таковы были преобразовательные работы первых лет царствования Александра; они страдали многими недостатками, прежде всего они были торопливы; новые учреждения, новые законы недостаточно обдумывались, плохо разрабатывались и очень мало сообразовались между собой. Это понятно, если обратить внимание на характер вождей этого нового движения, на государя и его сотрудников. Всё это были люди вооруженные обильным запасом либеральных идей, но обладавшие слабым знакомством с этой действительностью, в которую они призваны были внести новые начала.

Преобразовательные работы были прерваны на полудороге внешними событиями: как известно, в 1805/06 г. Александр должен был вступить в коалицию против Наполеона. В обеих войнах, веденных в союзе с Австрией и Пруссией, русская армия потерпела поражения. Это были первые практические опыты для Александра; они впервые ознакомили его с действительностью, как она была; в походах Александр присмотрелся к людям, с которыми он должен был действовать и не встретив в них того, что он в них предполагал, он быстро в них разочаровался. По окончании войны сотрудники стали удаляться от него; Новосильцев, Строганов уехали заграницу. Кочубей вышел из министерства; Чарторийский покинул столицу и перенес свою деятельность в Западный Край, став попечителем виленского учебного округа. С удалением всех этих лиц кончилось господство англоманов. При Александре является новое лицо, которое сообщает несколько новый характер возобновившейся преобразовательной деятельности императора — Сперанский.

Ворвавшись со своими крепкими нервами в вялое и расслабленное петербургское аристократическое общество, износившегося от делового безделия, Сперанский встревожил и напугал это общество, как струя свежего воздуха, прокравшаяся в закупоренную комнату больного человека, который привык дышать атмосферой, наполненной благовонием и миазмами. Понятно, как такой ум должен был отнестись к русской государственной деятельности. Вот почему существующий русский порядок представлялся ему как совершенная политическая бессмыслица, которую не стоило поправлять, а нужно было просто устранить, заменив новым порядком, построенном по правилам логики. Такие начала внес Сперанский в ту работу, которую он вел с Александром по возвращении из заграницы. Этой работой был грандиозный проект преобразований, который обновлял бы весь политический и социальный строй России. Проект этот был готов к концу 1809 г., его не знали современники, не знает его и наше поколение; до нас дошли от него лишь отрывки, сделанные современниками, обнародованные уже по окончании царствования Александра. Проект этот предназначен был к подробной обработке; он излагал лишь общие начала, на которых должен быть построен новый государственный порядок. Несмотря на то, что никогда не был осуществлен, всё же он представляет важное явление в нашей политической истории.

План, составленный Сперанским государственного устройства не был его исключительным делом. Александр, возвратясь из заграницы передал своему статс-секретарю некоторые материалы, оставшиеся от прежнего неофициального комитета, сообщил ему также некоторые свои соображения, так что сам Сперанский считал свой план только работой, которая привела в порядок идеи императора. Нет сомнения, что ему принадлежала система этого плана и общие основания, на которых он должен был быть построен. Это дает возможность предположить впечатление, какое произвела на императора положенная на его стол тетрадь, которая содержала в себе этот план. Работа эта была совершена в удивительно короткое время. Начатая в конце 1808 года, она была уже готова к октябрю 1809 и в два следующие месяца была уже просмотрена и исправлена государем; последний, кажется был очень доволен этим трудом; это понятно: он увидел в тетрадке свои собственные идеи, но так обработанные, так убранные, как он не предполагал возможным сделать сам; он взглянул на план, как чадолюбивая мать смотрит на свою дочь, убранную ловким парикмахером.

Прежде всего мы знаем только извлечения из этого проекта, сделанные, правда, очень умным современником Сперанского, хотя его и недолюбливавшим; то был известный писатель, публицист своего времени Николай Тургенев, участвовавший в тайном обществе, но вышедший из него раньше катастрофы 14-го декабря. Уехав заграницу, он не возвращался оттуда. Он читал план Сперанского и сделал из него несколько извлечений, частью буквальных, частью переложений. Излагаем этот план только потому, что он никогда не осуществленный, представляет поучительный исторический документ; он дает возможность наблюдать одно любопытное положение имевшее место в нашей истории. В начале XIX века русский император, пришедши в отчаяние от положение отечества, решил водворить в нём порядок, основанный на законе. Любопытно, как он хотел это сделать. Сперанский обозначает сущность своего плана;

«Разум, смысл сего плана, — писал он потом, — состоит в том, чтобы посредством законов утвердить правительственную власть на твердых основаниях и тем сообщить её действиям более достойной и истинной силы». Он объясняет необходимость общего преобразования государственного устройства; необходимость создана историческими преданиями, практическими условиями; Сперанский показывает в кратком историческом очерке, что уже с царствования Алексея Михайловича в России жили и развивались идеи государственного порядка, основанного на законе, проще говоря, конституционные идеи. Несмотря на уклонения, Россия по его мнению, всё-таки шла к свободе; раньше царствования Алексея Михайловича, Сперанский в нашем темном прошедшем не ощущал подобных идей; но законный порядок необходим и по современному положению России; потому что иначе жить нельзя; в России все существующие законы гражданские, уголовные — ничего не значащие признаки, потому что нет законов политических. К чему служит напр., закон, обеспечивающий право собственности, когда самая собственность может быть уничтожена произволом лица; или как может распространиться просвещение, когда оно в России только вредно; зачем просвещать раба, когда просвещение еще горче даст ему почувствовать всю тяжесть его положения; затем все умы находятся в тягостном неспокойстве, отчего? Оттого, что стал невыносим существующий порядок, следовательно, существующий порядок уже не соответствует общественному мнению. Сперанский излагает даже теоретические основания своего проекта, и выслушав их, можно сейчас догадаться, из какого источника они заимствованы. Вот общие основы правильного законодательного государственного порядка: всякое правительство законно только тогда, когда оно основано на воле народа; каждое правительство действует на известных условиях и перестает быть законным, если их не исполняет; условия эти выражены в основных законах страны, отсюда следует: так как источник всякой власти есть воля государства, страны, то основные законы могут быть только делом народа; цель основных законов ставить в известные пределы деятельность верховной власти. Развивая отсюда подробности государственного порядка, Сперанский говорит, что весь народ не может блюсти за правильностью действия основных законов; должен быть общий орган наблюдения; таким органом может быть только высший класс. Этот высший класс должен быть настолько образован, чтобы понимать сущность основных законов и условия правильного действия власти; настолько независим, чтобы не бояться власти и настолько связан с интересами народа, чтобы не покушаться на его свободу. Очевидно, таким наблюдающим органом должна быть политическая аристократия, пользующаяся своими полномочиями лишь по доверенности народа. Сперанский формулирует свои мысли известной фразой Монтескье: нет знати, нет и монарха, т. е. монарх без знати быть не может. Как должна быть эта аристократия, чтобы действовать правильно? Стоя между властью и народом, не потакая первой и не угнетая вторую, она должна быть составлена из старших сыновей известных фамилий, значение которых держится на майорате; кроме старшего, все остальные сыновья принадлежат к народу. Итак вот правильно устроенное общество, как оно представлялось Сперанскому: свободный народ, впереди его действующая по его доверенности знать и во главе общества связанная основными законами верховная власть. Чтобы возможен был такой строй общества, должны быть уничтожены существующие сословия; что такое эти сословия? Классы общества, разделенные интересами, следовательно, один другому враждебные; на вражде классов и вырастает произвол; следовательно, чтобы не было произвола должно устранить вражду классов, т. е. объединить общество; первое условие правильного государственного порядка и есть общественное объединение; без этого условия не возможен ни один элемент правильного общественного порядка; ни свободный народ, ни пользующаяся его доверием аристократия, ни соблюдающая основные законы верховная власть. С высоты такого идеала Сперанский спускался в русскую действительность и с трудом сдерживает в себе презрительное чувство; только чуть слышна в нём звучащая патриотическая нотка, которая смягчает горечь изложения этой части проекта. В России нет ничего; есть законы, но они ничем не обеспечены, есть сословные грамоты, но они ничего не значат, ибо в России нет сословий, а есть два класса рабов, одни — рабы верховной власти, а другие рабы этих рабов, т. е. дворяне и крепостные. Эти два масса непримиримо разъединены между собой и на непримиримости их интересов держится абсолютная власть. Интересы дворянства — держать в повиновении крестьян, интересы крестьян — чтобы дворяне были рабами короны; таким образом обоюдный интерес — общее рабство. Этот обоюдный интерес производит общую летаргию, убивает народную энергию; при таком порядке народ в 1000 лет не сделает шагу вперед. Итак в России нет ни закона, ни народа, нет и монархии, ибо абсолютная власть не монархия, а произвол. «Всего меньше», добавляет Сперанский с ударением, в России истинной монархии»; под монархией тогда разумелось ограниченное единодержавие. Итак, с чего надо начинать преобразование государственного порядка в России? С коренного источника, из которого вытекают все неправильности существующего порядка, т. е. с устранения общественного разъединения, вражды общественных интересов; эта вражда общественных интересов имеет свой корень в крепостном праве. Итак, всякая реформа в России, рассчитанная на успех и искренняя, должна начаться с преобразования социальных отношений. Трудно удержаться при этом, чтобы не заметить, что первый раз так просто и резко был поставлен этот вопрос в истории политического сознания России, Прежде реформ конституции начинали сверху, с преобразования того, другого третьего учреждения и редко спускались в полете своих преобразовательных мыслей ниже столицы; Сперанский первый взглянул на дело снизу, т. е. с корней. Итак первая задача преобразователя — устроить правильные, на законе основанные отношения сословий. Довольно трудно сказать, как у Сперанского построен был план освобождения крестьян. В том, что мы знаем, план этот является очень неудовлетворительным. Освобождение крестьян должно было совершиться в два приема: прежде всего должны быть точно определены повинности крестьян в пользу землевладельцев; для регулирования отношений обоих классов должны быть учреждены особые суды, которые бы разбирали столкновения крестьян с землевладельцами. Потом постепенно должен быть восстановлен свободный переход крестьян, существовавший в XVI веке. Подробности того и другого приема не развиты в доставшимся нам извлечении. Если план передан полно и верно, то Сперанский думал о безземельном освобождении крестьян, но это освобождение представлялось ему возможным только в далеком будущем; проектируемый им государственный порядок должен быть водворен раньше минуты, когда станет возможен этот факт. Как же спрашивается, конструирует Сперанский общество при крепостном праве? Он делит общество на три класса, которые довольно трудно согласить с его общим, теоретическим социальным строением. Общество русское должно состоять из трех сословий: из дворян, из среднего сословия и из рабочего класса. Дворянство пользуется своими землевладельческими правами, хотя на основании закона, т. е. продолжает править прикрепленными к земле крестьянами, но оно обязано службой; Сперанский восстанавливает обязательную службу для дворянства; каждый дворянин обязан служить в армии, или на гражданском поприще не менее десяти лет. Среднее сословие состоит из свободных классов, не принадлежащих к дворянству; это купцы, мещане и государственные крестьяне; это среднее сословие может даже проникать в состав дворянства, приобретая напр. земельную собственность. Рабочий класс состоит из несвободных крепостных крестьян, слуг и мелких ремесленников, которые не могут пользоваться политическими нравами наравне с двумя высшими классами. Куда же девалась наблюдающая аристократия, и думал ли Сперанский создать ее из русских общественных элементов? У него есть проект создания такой аристократии и очень характерный; он предлагал взять табель о рангах, да список всех сановников 14 классов, затем провести пальцем под 4-м классом и то, что окажется сверху зачислить в аристократию: он с горем замечает, что попадет много негодных людей, которые ничего не понимают, ничем не докажут государству своего права на это положение, но что же делать? Наличное поколение авось когда нибудь вымрет и его сменить более подготовленное к делу потомство. Много скрытой грусти звучит в этих строках Сперанского. Впрочем эта аристократия первых четырех классов осталась как то одинокой в проекте Сперанского, ни к чему не приуроченной; может быть впрочем это объясняется неполнотой извлечения, а не неполнотой постройки. Таким расчлененным обществом должна была управлять целая сеть новых учреждений; все эти учреждения земского характера, избирательные; они обхватывают общество сверху до низу, от государева кабинета до волостного правления. Россия разделена на губернии, уезды и волости; в каждой волости земельные собственники, к которым причислялись и казенные крестьяне, собираются раз в три года и составляют волостную думу; волостная дума избирает из своей среды членов волостного правления, проверяет волостные доходы и расходы и избирает депутатов в уездную думу. Расходясь, дума оставляет после себя постоянно действующее волостное правление с исполнительной властью. Итак волостная дума — это волостной сход, волостное правление — исполнительная управа. Раз в три года, стало после того, как разойдутся волостные думы, собирается уездное земское собрание; оно состоит из депутатов, выбранных волостными думами; оно избирает членов уездного правления или совета членов уездного суда и депутатов в губернскую думу. Также устроены губернская дума и губернское собрание, которое, контролируя доходы и расходы губернии, выбирает членов губернского совета, губернского суда и наконец депутатов в государственную думу. Государственная дума собирается сама собой в известный срок, без особого призыва; она состоит из депутатов губернской думы, число которых определяется законом. Государственная дума — учреждение; право предложения закона в этой думе принадлежит министерству, т. е. комитету министров; каждый закон утверждается государем, впрочем в некоторых случаях государственная дума пользуется правом инициативы: так она может привлечь к ответственности министра, нарушающего закон. Дума распускается, заседания отсрочиваются по решению государственного совета. Государственный Совет — высшее учреждение, хранящее законы; кажется туда предполагал Сперанский поместить своих аристократических майоров, т. е. старших сыновей; в таком случае государственный совет — палата лордов. Во главе судебного строя, который начинается волостными судами с характером мировых учреждений и развивается ряд инстанций, какими были суды уездные и губернские; во главе этого строя стоит Сенат, блюститель не закона, а законного порядка в делопроизводстве, т. е. судопроизводства; при нём в качестве высшего прокурора стоит министр юстиции. Вот весь план Сперанского, поскольку мы его знаем. Этот план производит различное впечатление на разные мгновения его изучения; при первом чтении он поражает необычайной смелостью и колоссальностью; мысли, встречаемые в нём даже в том разорванном виде, в каком мы его читаем, врезываются в память; мы не ошибемся, если скажем, что за весь XVIII и XIX век всеми русскими публицистами не было сказано и сотой доли того умного, что сказал во всём этом проекте о положении России и истории переустройства её Сперанский. Но если не было сказано столько умного за то не было сказано и столько печального. Проект Сперанского поражает своей умственностью, вот почему любопытно иметь хотя смутное известие о том впечатлении, которое произвело его чтение на Александра; никогда никто не говорил государю так прямо и откровенно. Потом вчитываясь в проект, мы получаем другое впечатление: мы узнаем его элементы, лучше сказать его источники. То были: 1) политические идеи, 2) консульская французская конституция или конституция XVIII века, из которой взяты многие черты плана, напр. вся эта иерархия дум как и строй высших учреждений. Наконец источником была и русская действительность; Сперанский сообразовал свои отвлеченные построения с существующими отношениями, и когда представишь себе всё разнообразие этих источников, то становится жаль Сперанского. Таково двойственное впечатление или лучше сказать, таковы два впечатления, которые последовательно переживаешь, изучая этот план.

План Сперанского никогда не был осуществлен в полном его размере, однако он не прошел совершенно бесследно для самого автора его: он вооружил против него общество, не сам собой, а некоторыми частями его, получившими практическое применение; согласно с планами в 1809 г. изданы были два мелкие, но наделавшие большого шума закона: второго апреля и шестого декабря. Закон второго апреля направлен был против придворных чинов; при дворе в звании камергеров, камер юнкеров состояли люди, которые не занимали никаких действительных должностей, между тем пользовались разными нравами этой службы. Император звал этих сановников дворцовыми полотерами. Закон 1809 г. сохранив эти занятия, лишил их сопряженных сними преимуществ, если облеченные ими люди не занимали действительной должности; придворные звания остались теперь почетными отличиями, не дававшими никаких прав и только. Понятно чувство, с каким отнеслась придворная среда к Сперанскому, который считался автором закона. Закон шестого декабря направлен был против самих чиновников. В России уже существовало несколько университетов, но стены их аудиторий были довольно пусты за ненадобностью, ибо движение при службе совершалось быстро и без университетского образования. Сперанский, справедливо находя, что университеты эти не учреждены для забавы, что специальное образование, какое должны были получать учащиеся в университете, необходимо государству, выработал закон, в силу которого известные чины, именно восьмого и пятого класса, могут быть получаемы только теми, кто имеет университетский диплом, или тем, кто выдержит установленный, соответственно университетскому, экзамен. Много почтенных стариков, которые уже постучались в двери статского советника, остались ни при чём навеки, ибо не имели университетского диплома и не могли иметь надежды выдержать экзамен, тем более, что программа экзамена была довольно сложная. И так придворная и чиновничья среда, две могущественные силы в столице, были вооружены против Сперанского и сам государь, потерял к нему доверие; трудно объяснить ход перемены, происшедшей в его отношениях к государственному секретарю; ни он сам, ни Сперанский потом никогда не объяснили того, что случилось между ними. Можно составить предположение, что Александр, обдумав прочитанный им план, сам испугался той минуты, когда он пытался его исполнить. Наконец против Сперанского восстало общественное мнение, т. е. большое общество. Виной тому были его финансовые меры. Сперанскому Александр поручил устройство финансового хозяйства, и он должен был устроить его из самых безнадежных элементов. Приближалась огромная война, бюджет был поколеблен прежними воинами. Положение дел в 1811 году было таково: ассигнаций в обращении было 577 миллионов; внешнего долга больше 100 миллионов; государственный доход вычислен был на 1812 г. в размере 197 миллионов; для покрытия текущих расходов не доставало 66 миллионов; курс рубля был 33 коп. Сперанскому поручено было восстановить равновесие в этом бюджете; из чего? Он предложил, что мог, т. е. возвышение прямых налогов и косвенных, подушная подать была возвышена с рубля на два, а потом на три; оброк с государственных крестьян с двух до трех; подушная подать с мещан до пяти рублей; сбор с купеческого капитала до трех процентов. В виду расходов, какие потребует предстоящая война, эти налоги были еще временно возвышены. Всё платящее и восстало на Сперанского. Едва ли справедливы те слухи, которые говорили о том, будто Сперанский находился в сношениях с французами, о каких-то бумагах, которые он пересылал Наполеону и т. д. В начале 12 года Сперанский, давно не ходивший к императору, был призван к нему. Сделав ему свой доклад Сперанский хотел уходить, император удержал его и неожиданно стал упрекать его в своеволии, с каким он брал к себе некоторые государственные бумаги, в посягательстве на некоторые вековые русские учреждения, напр. на Сенат, созданный Петром и т. п. Затем он отпустил его, заметив, что он передаст его должность другим. Когда Сперанский воротился домой, он встретил министра юстиции Балашева, который приготовил ему кибитку и Сперанский, не простившись с дочерью, отправлен был в Казань, потом был назначен в Пермь, а далее губернатором в Сибирь. Настал новый перерыв во внутренней преобразовательной деятельности Александра.

Это был ряд лет, полных шумных успехов на военном и дипломатическом поприщах. Россия подверглась нашествию врага; прогнав его и идя по его стонам, принявшись освобождать одно за другим разные государства Европы от французского ига, русская армия прошла почти до самого западного края Европы, водворила там законный порядок, собрала развенчанных государей и усадила их на покинутых престолах, дала им в руки конституционные хартии и разутая, и голодная, и раздетая воротилась домой. С 1815 года, когда кончились эти шумные события, император вернулся из заграницы, чтобы продолжать прерванные внутренние работы; но эти работы получили иное направление, так как государь воротился с похода совсем иной, не похожий на того, каким он начал свою деятельность.

Внешние дела 1812–1815 гг. оказали могущественное влияние на ход внутренних дел; редко даже, когда внешняя политика так изменяла направление внутренней жизни в России, может быть потому, что она редко переживала такие события, какие испытывала в те годы. События эти очень неодинаково действовали на русское общество и на русское правительство. В нервом они вызывали необыкновенное политическое и нравственное возбуждение. Высшие руководители общества, т. е. военно-гражданские расположены были к самым широким ожиданиям, надеялись теперь, что правительство не только продолжит, но и расширит свою прежнюю программу, а между тем правительство не расположено было проводить и прежней программы. На нём отразилось то настроение, с которым вышел из пережитых опасностей его глава. Император Александр очень, очень утомился в эти годы; быстрая смена побед и поражений нарушило в нём прежнее нравственное равновесие. Не даром он в 1814 г., возвращаясь из заграницы, привез домой седые волосы. Пережитые события поселили в правительстве чувство утомления, охлаждения к энергичной внутренней деятельности, даже некоторое разочарование в прежних политических идеалах; к тому же ход внешних событий поставил его в упорную борьбу с последствиями французской революции, волей неволей сделал его представителем консерватизма в международных отношениях, восстановителем и охранителем законного порядка, основанного на предании старины. Это охранительное направление из внешней политики необходимо переносилось и на внутреннюю; нельзя же было на самом деле одной рукой за границей поддерживать консервативные начала, а дома продолжать преобразовательную, революционную, как говорили тогда, деятельность. Как бы отвечая на изменившееся положение дел, правительство слабо продолжало деятельность прежнего направления; да и эта ослабленная деятельность сосредоточивалась не на коренных областях России, а на окраинах, находящихся ближе к Западной Европе; очевидно, путь тяготения внутренней политики также переместился ближе к западно-русской границе. Слабый отблеск прежнего направления сказывался в мерах правительства, касавшихся царства Польского и Остзейских провинций.

Основатель политического Союза, известного под именем Священного, т. е. религиозно политического консерватизма в международной политике, с каждым годом всё более убеждался, как шатки основания, на которых тогда держался европейский политический порядок: то там, то здесь прорывались вспышки; народы не хотели мирно сидеть на местах, на которых их усадил венский конгресс. В 1818 году германские студенты производят беспорядки и празднуют на Вартбурге 300 летний юбилей реформации. Они наделали много юношеских выходок, на что взглянули руководители германской политики чрезвычайно серьёзно, т. е. говоря проще, трусливо. В 20 годах произошла революция в Испании, которая отозвалась движениями на Апеннинском полуострове, в Неаполе, Клермонте. В 1827 г. восстали греки против турок. Здание Венского конгресса разваливалось с разных сторон; по мере того, как усиливались на Западе волнения, возникали опасения подобных явлений в России. С этого времени получает серьезное значение политика народного просвещения; полиция умов становится серьёзным вопросом, она выразилась в целом ряде тревожных мер, принятых для того, чтобы дать надлежащее направление литературе и народному образованию, т. е. школам создана была новая организация надзора за печатью, не столько угнетающая тогдашнюю российскую словесность, сколько обогатившая наш и без того богатый запас российских политических анекдотов.

* * *

Когда возник вопрос о приискании старшему сыну Павла жены, Екатерина призвала в Петербург двух принцесс Баден-Дурлах, тетка которых была первой женой Павла. В конце 1792 года принцессы эти прибыли к императорскому дворцу и остановились во дворце покойного Потемкина, где они были приняты Екатериной сообща с её тогдашней «пробирдамой». Старшая из них понравилась Александру, и 9-го октября 1798 года была отпразднована свадьба с необычной даже для того времени помпой.

На молодого великого князя и его супругу возлагались самые пышные надежды. Ему тогда исполнилось 16, ей 15 лет. Великая княгиня Елизавета была, прекрасна, благородного и тонкого роста, элегантных и чистых нравов, обладала умом и талантом, а также изысканным вкусом; характер у неё был добродушный, скромный и полный преданности. Таковы были отзывы о молодой супруге будущего императора. Что же касается великого князя Александра, то граф Делагард в своих воспоминаниях о венском конгрессе отзывается о нём следующим образом: «В нём почти осуществляется идеал, восхищавший нас в Телемахе, но хотя мать его и обладает всеми качествами Пенелопы, отец его далеко не был Одиссеем, и не Ментор руководил его воспитанием. Александр имеет благородные убеждения, правильное суждение о вещах, острый ум. Сердце его от природы открытое и без фальши». В 1791 году Потемкин в одном из своих писем к Екатерине пишет об Александре: «Он ангел, он принц моего сердца, рожденный и воспитанный для блага государства.

Великий князь Александр Павлович был любимцем Екатерины II и императрица мечтала даже о том, чтобы престол перешел после её смерти непосредственно к нему, минуя Павла. Тем не менее Александр обрадовался смерти бабки ничуть не меньше Павла. Он был доволен, что «ему впредь не придется слушаться старой бабы». Судьба его в качестве наследника престола была лучше, нежели положение Павла при жизни старой императрицы. От отца своего Александр получал пенсию в размере 500 000 рублей в год; кроме того великой княгине было ассигновано ежегодно отдельно 150 000 рублей. Павел назначил своего сына шефом второго гвардейского полка и генеральным инспектором армии, начальником «канцелярии войны и флота», главным директором полиции империи и президентом сената… Но вся эта роскошь длилась не долго. Подозрительность Павла преследовала сына на каждом шагу. Любимцы императора обращались к наследником свысока. Александр не смел замолвить ни слова для лиц которых он желал протежировать; подобное заступничество послужило бы верной гибелью для них.

Александр Первый, Благословенный, был чрезвычайно слабого характера. Он не обладал достаточной силой воли для того, чтобы отстранить от себя людей сомнительных, которым со временем удалось получить власть над ним.

В конце концов им окончательно овладел пиэтизм; и как это не странно, то была протестантская женщина, которой удалось пленить православного царя в узах религиозного мистицизма. Внезапная смерть Павла на всю жизнь испугала Александра, и воспоминание об этой смерти настолько сильно и в продолжение всей жизни влияла на него и мучила его, что одно время многие были убеждены в том, что эта смерть не обошлась без участия Александра. Спасение от этих ужасных воспоминаний Александр находил в мистериях религиозного мистицизма, все добрые начинания, которые он имел в виду для блага своей родины были забыты, все идеалы его полиняли и земные желания его исчезли.

То была мечтательница, баронесса Крюденер, которая после бурно проведенной молодости бросилась в объятия пиэтизма; в бурные времена начала нашего столетия она приобрела на своих современников, даже на самых высокопоставленных такое сильное влияние, которое в настоящее время кажется нам необъяснимым. Император Александр совершенно отдался и подчинился этой женщины, и влияние её на него было столь сильно, что все свои решения, даже государственного характера, он принимал лишь после молитв.

И в то время, как Александр отдался пиэтизму, управление государством всё цело было предоставлено таким любимцам его, как Аракчеев. И хуже всего было то, что этот самый Аракчеев был совершенно несамостоятельным человеком, а куклой в руках его многочисленных любовниц, перед которыми однако унижались самые высокопоставленные лица империи.

Точно таким как его отношение к государству было и отношение Александра к его супруге Елизавете Алексеевне. В начале казалось, что брак этот будет из счастливых. Но непостоянство и потребность в страстной любви дотянули наконец Александра к другим женщинам, так что в конце концов оба супруга жили совершенно отдельной и даже уединенной жизнью. Любовные похождения Александра были чрезвычайно многочисленны, и в чувствах своих он был весьма непостоянен. Но наконец его пленила одна женщина настолько сильно, что он остался ей верен в продолжении всей жизни. То была жена друга молодости Александра, Дмитрия Нарышкина. Некоторое время серьёзную конкуренцию Нарышкиной делала графиня Бобринская, и из этой связи Александра происходит польский род Варпаховских. Но в конце концов победила Нарышкина над всеми остальными соперницами.

Мария Антоновна Нарышкина была от рождения полькой, дочерью князя Четверинского, который в 1794 г. был во время варшавских бунтов повешен народом. Еще очень молодой девицей ее выдали замуж за любимца Александра I, за Дмитрия Нарышкина. Как только государь увидел ее в первый раз, он смертельно влюбился и немедленно добился успеха у Нарышкиной. Говорят, что в один прекрасный день, когда император был в отличном расположении духа, он назначил Нарышкина обер-егермейстером со словами обращенными к супруге обманутого мужа; «Так как я ему поставил рога, то пусть же он теперь заведует оленями».

Результатом этой связи было трое детей, из которых царь безумно любил дочь Софию. Дети все назывались Нарышкиными, несмотря на то, что муж Марии Антоновны отлично знал, что не он их отец.

В своих воспоминаниях о венском конгрессе повествует граф Делагард, что сам Дмитрий Нарышкин ответил императору Александру на вопрос его: «как поживает твоя дочь София?» «Но Ваше величество, ведь она вовсе не моя дочь, а Ваша…» В другой раз дар осведомился у своего любимца о жене его и его детях. Нарышкин цинично ответил: «О каких детях Ваше императорское величество справляются? О моих или о Ваших?»

Софию Нарышкину, которую император впоследствии узаконил и возвел в достоинство графини Романовой, постигла трагическая участь; она была такой же красавицей как и её мать; но она была слабого здоровья и умерла 17 лет от роду накануне дня назначенного для её свадьбы с графом Андреем Шуваловым. Эммануил Нарышкин, также сын Александра I, умер несколько лет тому назад, занимая должность обер-гофмаршала императора Николая II.

Нарышкина, однако не оставалась верной своему царскому любовнику, и обманывала мужа и Александра поочередно с князем Гагариным, который за это был выслан заграницу, и с адъютантом Александра, графом Адамом Ояровским. Однажды Александр пожелал посетить Нарышкину на её даче в Петергофе; приезд его там вызвал целый переполох; царь увидел, как адъютант его искал спасения в платяном шкафу. Царь был поражен и обратился к своему адъютанту со словами: «Ты похитил у меня самое дорогое. Тем не менее с тобой я обращусь и дальше как с другом. Твой стыд будет моей местью». И действительно Александр простил своего адъютанта, который не только остался в занимаемой им должности, но и достиг очень высоких ступеней служебной лестницы. Нарышкина же окончательно проиграла свою партию и не смела больше показываться на глаза императору. После смерти её мужа и императора она выехала в Германию, поселилась в Тегернзее близ Мюнхена, и умерла там в 1854 году.

После разрыва с Нарышкиной Александр снова зажил с супругой своей Елизаветой Алексеевной, и следует лишь удивляться той любви и самоотверженности на которую была способна императрица, с которой она приняла легкомысленного и заставлявшего ее так много перестрадать, супруга. Но уже было поздно, время счастья и супружеской любви было отмерено чрезвычайно скупо. 21 ноября 1825 года уже умер Александр в Таганроге и через несколько недель, на пути следования его останков в Петербург, Елизавета Алексеевна, сопровождая тело своего супруга, скончалась в городке Белове.

* * *

Во время одного из путешествий по югу России скончался Александр Благословенный в Таганроге.

Относительно этой смерти не замедлила образоваться легенда о том, что царь вовсе не скончался, а что вместо него положен в гроб другой труп, обыкновенного смертного. Русская история полна о таких легендах, полна самозванцами и полна верой в несуществующие самозванцы. Не даром же слово «самозванец», почти что не переводимо ни на один из иностранных языков. По поводу легенды о том, что Александр вовсе не умер, а отправился в Сибирь в качестве отшельника, не стоило бы останавливаться, если бы легенда эта не была одно время чрезвычайно распространена в русском обществе, и не послужила бы даже предметом серьезного исторического труда, принадлежащего перу великого князя Георгия Михайловича, который в своем исследовании окончательно опроверг эту басню. Помимо любви нашего народа к чудесным сказаниям о смерти русских царей, сказание о долгой отшельнической жизни Александра объясняется и тем мистически-религиозным настроением, в котором государь этот пребывал во второй половине своего царствования, в особенности после знакомства и долгой связи его с баронессой Крюденер.

Боже, если подумать на какой путь хотел и мог этот государь, не обладавший никакими государственными способностями, а лишь доступный всему хорошему, поставить нашу родину; и что сделал он из всего того? Угнетенную и расслабленную он передал ее на изнасилование брату своему Николаю, грубому коронованному фельдфебелю, имя которого теперь еще наводит ужас на всю свободолюбивую Россию.

Оглавление