«Политические партии Англии. Исторические очерки»

Политические партии Англии. Исторические очерки (fb2) - Политические партии Англии. Исторические очерки [litres] 3991K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Маргарита Владимировна Кузьмина - Владимир Николаевич Ерохин - Александр Александрович Киселёв - Сергей Егорович Фёдоров - Андрей Борисович Соколов

Политические партии Англии. Исторические очерки (Монография в честь Татьяны Леонидовны Лабутиной)

Pax

Britannica

Редколлегия серии «Pax Britannica»:

M. В. Винокурова, О. В. Дмитриева, Т.Л. Лабутина, М.А. Липкин, Л. П. Репина, Л.П. Сергеева, А. Б. Соколов, С.Е. Федоров, А. А. Чамеев, И.Р. Чикалова

Ответственный редактор:

доктор исторических наук М. П. Айзенштат

Рецензенты:

доктор исторических наук, профессор А. И. Минаев

кандидат исторических наук И. Ю. Новиченко

Введение

Основой государственно-политической системы развитых стран являются парламентаризм, институт выборов и политические партии. Исторические условия становления каждого государства диктовали свои правила их развития. Классическим и наиболее интересным является именно британский опыт эволюции парламентаризма, поскольку он заложил основы современной демократии, а двухпартийная политическая модель стала прототипом партийных систем многих стран мира. Несмотря на то, что она появилась еще во второй половине XVII в., ее формирование до сих вызывает интерес исследователей, порождает дискуссии в зарубежной исторической науке. Так спорным представляется сам термин «партия» применительно к английским парламентским объединениям второй половины XVII в., получивших названия «тори» и «виги». В наши дни исследователи стремятся найти консенсус между позициями сторонников и противников идеи существования двухпартийной системы во второй половине XVII–XVIII вв.

В советской историографии история парламента и партийной борьбы в нем второй половины XVII в. почти не исследовалась. Большая часть работ по истории Англии была посвящена социально-экономическим процессам и классовой борьбе, в контексте которых рассматривались и политические реалии. Однако тори и виги упоминались на страницах исследований как «партии». Первой и, по сути, единственной до сих пор отечественной работой, в которой был исследован процесс формирования английских политических партий, стала монография доктора исторических наук, профессора Т. Л. Лабутиной «Политическая борьба в Англии в период Реставрации Стюартов (1660–1681 гг.)», опубликованная в издательстве «Наука» в 1982 г. Автор использовала новейший в то время метод массовых подсчетов при помощи ЭВМ, противопоставив его традиционному методу экземплификации. Несмотря на то, что данная монография посвящена преимущественно анализу идеологии и внутрипарламентской деятельности ранних партий, оставив почти нерассмотренными вопросы их структуры, внутренней организации и др., работа Т. Л. Лабутиной явилась первым крупным отечественным исследованием в этой области английской истории. Важно отметить, что до сих пор данная монография не теряет своей актуальности.

Учитывая значительный вклад Татьяны Леонидовны Лабутиной в изучение указанной проблемы, ее коллеги и друзья из академических институтов, а также российских вузов гг. Санкт-Петербурга, Рязани, Орла, Череповца, Ярославля, Владимира, Казани, Волгограда, Самары, Нижнего Новгорода, Нижневартовска объединили усилия в написании коллективной монографии о политических партиях Англии, посвященной юбилею известного ученого.

Разумеется, столь обширная и многоплановая тема, как формирование, развитие, деятельность политических партий Англии, а также их идеология на протяжении нескольких столетий, от XVII века до современности, не может быть раскрыта на материале нескольких статей в рамках одной, ограниченной в объеме книги. Их авторы скорее стремились подвести итог проведенным разработкам и привлечь внимание к проблемам, незаслуженно игнорируемым современной отечественной наукой. Поэтому свой труд историки представили в виде серии очерков, каждый из которых посвящен отдельному аспекту стратегии или тактики партий в определенный хронологический период их развития.

Монография открывается историографическими статьями д. и. н., профессора В. Н. Ерохина и к. и. и. А. А. Киселева. Авторы подробно анализируют состояние проблемы в зарубежной и российской исторической науке, выделяя наиболее сложные и дискуссионные ее аспекты. Среди них важными представляются время создания политических партий и их оформление в двухпартийную систему. Ученые обратились к трудам известных британских и американских специалистов (Л. Нэмир, Р. Уолкотт, Дж. Беннет, Д. Рубини, Дж. Пламб, Дж. Холмс, Дж. Кларк и др.), подчеркнув, что в зарубежной историографии до сих пор отсутствует единая концепция по данному вопросу. Неоднозначные оценки периода возникновения партий и их социальной сущности продолжают сохраняться также в отечественной науке (работы Т. Л. Лабутиной, А. А. Киселева, А. Б. Соколова). Актуальность исследования проблемы формирования ранних партий подтверждают и новейшие работы молодых отечественных историков (Д. В. Кутявин, К. Н. Станков, С. В. Буров).

История первых политических партий, заявивших о себе в период Английской революции середины XVII века, освещена в статьях профессора С. Е. Федорова, обратившегося к просопографичекому анализу деятелей индепендентского движения, и профессора А. Б. Соколова, исследовавшего деятельность представителей роялистского крыла в революционных событиях. Участие ранних партий тори и вигов, родоначальниц будущих консерваторов и либералов, в период Реставрации и Славной революции 1688–1689 гг. осветила к. и. и. И. В. Кеткова.

События политической борьбы XVIII и XIX вв. представлены несколькими очерками. Идеология партии тори, находящейся в оппозиции к правительству Георга I Ганновера, проанализирована молодым ученым М. А. Ковалевым. Профессор С. Б. Семенов обратился к истории создания в Великобритании Национальной ассоциации в движении за парламентскую реформу. К. и. н. М. В. Жолудов изучил историю двухпартийной системы Великобритании в период принятия Акта о парламентской реформе 1832 г. Профессор Т. Н. Гелла осветила деятельность Либеральной партии в последней трети XIX века, остановившись на ее течениях, программах и лидерах. Своеобразным продолжением в изучении указанной проблемы стала статья к. и. н. Е. О. Науменковой, посвященная стратегии Либеральной партии в борьбе за билль о правах 1884 г.

Статьи о деятельности партий в XX веке (профессора С. В. Демидова, профессора Е. Г. Блосфельд, к. и. н. А. Ю. Прокопова), бесспорно, вызовут интерес читателей новизной постановки проблем, а также привлечением оригинальных материалов. Особое место в монографии занимает очерк профессора Е. Ю. Сергеева, в которой анализируется восприятие политическими партиями и правительством Великобритании революционных событий 1917 г. в России. В статье к. и. н. Р. Р. Валеевой освещаются концепции политики консерваторов и лейбористов в отношении России на рубеже XX–XXI вв. Завершает раздел по новейшей истории партий очерк к. ф. и. Е. В. Ананьевой, в котором анализируется партийно-политическая система Великобритании на современном этапе.

Особое место в монографии занимают очерки о жизни и деятельности известных политических и государственных деятелей страны. Это работы д. и. н. М. П. Айзенштат о премьер-министре Роберте Пиле и профессора Б. В. Петелина о Маргарет Тэтчер. Приведенные в их работах исторические факты позволяют по-новому взглянуть на известные исторические личности и их роль в партийном строительстве.

Авторы полагают, что их совместный труд окажется полезным и будет востребован специалистами, преподавателями и студентами гуманитарных вузов. Они также выражают надежду, что проблематика, поднятая в нем, найдет свое достойное продолжение в новых исследованиях.

Поздравления юбиляру

Исследователь, педагог, личность. К юбилею Татьяны Леонидовны Лабутиной М. В. Кузьмина

Настоящее издание посвящается 70-летию выдающегося талантливого ученого и замечательного человека – Татьяны Леонидовны Лабутиной. Известный ученый-историк, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, профессор Татьяна Леонидовна Лабутина является автором многочисленных публикаций, монографий и статей, посвященных различным аспектам истории Британии, в числе которых: политическая история страны, парламент и парламентаризм, зарождение британской партийной системы, Просвещение XVIII века, гендерные проблемы, имагология, проблемы компаративистики. Круг ее интересов в последние годы еще больше расширился: Татьяна Леонидовна начала плодотворно работать над проблемами, связанными с историей англо-русских и российско-британских отношений XVI–XVIII вв.

Окончив с отличием в 1968 г. исторический факультет Московского государственного педагогического института им. В. И. Ленина, Татьяна Леонидовна поступила в очную аспирантуру Института всеобщей истории АН СССР. Ее научным руководителем стал известный ученый-медиевист профессор М. А. Барг. Михаил Абрамович был для Татьяны Леонидовны не только научным руководителем, но наставником и другом на протяжении многих лет. Под его руководством она написала и защитила кандидатскую диссертацию на тему: «Политическая борьба в Англии в период Реставрации Стюартов (1660–1681 гг.)», которая в 1982 г. была издана в издательстве «Наука» в виде монографии. Этот труд до сего дня является единственным в отечественной историографии оригинальным научным исследованием эпохи Реставрации, формирования и деятельности ранних политических партий в Англии, что делает его незаменимым для специалистов, а также преподавателей и студентов гуманитарных вузов.

По окончании учебы в аспирантуре Татьяна Леонидовна была зачислена в 1973 г. в штат Института всеобщей истории, где и продолжает трудиться до настоящего времени. Очень быстро она заявила о себе как целеустремленный, пытливый исследователь. Ее перу за годы непрерывной работы в Институте принадлежит значительное число оригинальных, отмеченных высоким профессионализмом и новаторским подходом трудов. Она издала 250 работ, в том числе 9 монографий: «У истоков современной демократии. Политическая мысль английского Просвещения (1689–1714 гг.). М.,1994; Воспитание и образование англичанки в XVII веке». СПб., «Алетейя», 2001; «Культура и власть в эпоху Просвещения». М., «Наука», 2005; «Англичане в допетровской России», СПб., «Алетейя», 2011; «Английские просветители. Взгляды на воспитание и образование подрастающего поколения». Lap Lambert Academic Publishing. Saarbrucken, 2011; «Английское Просвещение. Общественно-политическая и педагогическая мысль» / в соавторстве с Д. В. Ильиным/: СПб, «Алетейя», 2012; «Британцы в России в XVIII веке». СПб., «Алетейя», 2013; «Мир английской леди. Воспитание, образование, семья. XVII – начало XVIII века». М., «Ломоносовъ», 2016.

Судя по рецензиям на перечисленные труды и их востребованности научным (по свидетельствам РИНЦа) и педагогическим сообществом, Татьяна Леонидовна сумела не только выявить и раскрыть неизученные прежде в мировой историографии темы, но и мастерски донести результаты своих исследований до самого широкого круга читателей. Ее книги, очерки и статьи, написанные живым и ярким языком, становятся популярными и востребованными не только историками. Высокая работоспособность, постоянный поиск, чувство ответственности – вот те качества, которые позволили Татьяне Леонидовне достигнуть значительных результатов в научно-исследовательской деятельности, а вместе с ними признания в отечественной исторической науке. Ее труды известны и за рубежом: в Великобритании, США, Франции, о чем свидетельствуют положительные отклики на них в научной периодике. Издание двух ее монографий осуществлялось при содействии Европейского университета и Британского Совета. После издания книги «У истоков современной демократии. Политическая мысль английского Просвещения (1689–1714 гг.)» благодарственные письма автору прислали: королева Великобритании Елизавета II, принцесса Диана, а также сенатор США Хиллари Клинтон.

На протяжении многих лет Татьяна Леонидовна трудилась над проблематикой, связанной с историей английского Просвещения. Четыре монографии и около сотни статей, посвященные данной теме, сделали автора одним из самых видных специалистов по просветительскому движению в Англии в нашей стране. Она была принята в члены Международного общества по изучению XVIII века. С успехом выступала на международных форумах в Германии, Франции, Великобритании. Заметный вклад Татьяна Леонидовна внесла в изучение гендерной проблематики, посвятив две монографии и ряд статей воспитанию и образованию англичанок в XVII – начале XVIII вв. Ее исследования всегда отличаются актуальностью, хотя речь в них идет о сюжетах, относящихся к прошлым векам. Темы, связанные с созданием либеральной модели демократии, становлением двухпартийной системы, воспитанием и образованием подрастающего поколения, межкультурными коммуникациями Англии и России, вестернизацией политической элиты, ксенофобией и англоманией в нашей стране в предыдущие века – поднимались и раскрывались автором с привлечением солидного массива источников. Исследования автора всегда отличались оригинальностью, новизной постановки проблем, мастерски поданным материалом.

Талант Татьяны Леонидовны не ограничивается научным поприщем, хотя и этого было бы достаточно, чтобы говорить о весомом вкладе, который она внесла в отечественную историческую науку. Она очень много делает и как организатор науки. Именно во многом благодаря усилиям Татьяны Леонидовны ученые-англоведы России не теряют связи друг с другом. Являясь вице-президентом Ассоциации британских исследований в Институте всеобщей истории, Татьяна Леонидовна на протяжении многих лет координирует научные связи со специалистами-англоведами из университетов Москвы, Санкт-Петербурга, Нижнего Новгорода, Владимира, Волгограда, Петрозаводска, Смоленска, Казани, Рязани, Ярославля, Саратова, Самары, Нижневартовска и других городов. Она активно участвует в организации и проведении ежегодных англоведческих конференций, кропотливо работая и как ответственный редактор тематических сборников статей, посвященных проблемам британской истории. Татьяна Леонидовна является постоянным членом редколлегий издания «Pax Britannica» издательства «Алетейя», а также институтских сборников «Проблемы исторического познания», «История Британии: современные исследования» и др. Немало сил она уделила авторской работе в коллективных трудах: «Международное рабочее движение. Вопросы истории и теории Т. 4. М., «Мысль», 1980; «Энциклопедия для детей. Всемирная история». Т. 1. М., 1993; «История Европы». Т. 4. М., «Наука», 1994; «Большая Российская Энциклопедия». Т. 3, 6, 7. М., 2005–2007.

Свою исследовательскую работу Татьяна Леонидовна с 1993 г. на протяжении 20 лет совмещала с преподавательской деятельностью. Она читала курсы лекций: «Новейшие проблемы в изучении всеобщей истории Нового времени»; «Всеобщая история государства и права»; «История политических и правовых учений»; «Новая и новейшая история стран Западной Европы и Америки»; «Страноведение Великобритании и США»; спецкурсы: «Английское Просвещение», «Британская культура во Франции и России в Век Просвещения», «Современная зарубежная историография Новой истории», «Новейшие методы в изучении истории (гендер, имагология, хронодискретный моногеографический анализ)», «Историография средневековой Европы. Источниковедение. Методология истории». Ее слушателями были студенты и аспиранты Московского педагогического государственного университета, Петрозаводского государственного университета, Владимирского государственного университета, Рязанского государственного университета, Ярославского государственного педагогического университетеа Новгородского государственного университета, Волгоградского государственного педагогического университета, Международного славянского университета, Социально-правового института экономической безопасности. Ее яркие лекции, судя по отзывам преподавателей и студентов, всегда отличались оригинальным подходом, актуальностью, вызывали неподдельный интерес аудитории. На протяжении ряда лет Татьяна Леонидовна осуществляла научное руководство аспирантами Владимирского государственного университета и Московского педагогического государственного университета. Она являлась членом Диссертационного совета истфака Владимирского государственного гуманитарного университета. Возглавляла работу Государственной аттестационной комиссии в университетах Петрозаводска и Ярославля. И на этом поприще всегда проявляла себя как высокопрофессиональный специалист и принципиальный человек. В 2011 г. Министерство образования и науки РФ присвоило Лабутиной Татьяне Леонидовне ученое звание профессора по кафедре новой и новейшей истории.

Многие коллеги из российских университетов не устают поражаться той активности, которую Татьяна Леонидовна проявляет не только в своей исследовательской работе, но также принимая участие в научных конференциях во многих городах России. Выступая с докладами на различных международных форумах, она зарекомендовала себя как зрелый и маститый ученый. Не случайно, подобная деятельность Татьяны Леонидовны была в 2013 г. отмечена Московским гуманитарным институтом им. Е. Р. Дашковой, который наградил ее медалью «За служение Свободе и Просвещению».

Нельзя не отметить присущих Татьяне Леонидовне таких качеств, как отзывчивость, открытость, искренность в общении, желание оказать поддержку в трудную минуту или просто дать совет молодым коллегам. В ней органично уживаются женское обаяние с принципиальностью и твердостью в принятии ответственных решений. Ее необычайное трудолюбие, самоотверженность, оптимизм, неиссякаемая любовь к своей профессии продолжают восхищать многочисленных друзей и коллег по цеху.

Татьяна Леонидовна Лабутина продолжает находиться в расцвете творческой деятельности. От лица коллег, друзей и учеников хотелось бы пожелать ей крепкого здоровья, вдохновения в работе, в поиске оригинальных тем исследования, которые непременно завершатся созданием новых фундаментальных трудов маститого ученого.

Поздравления друзей и коллег

Измаил Ибрагимович Шарифжанов – д. и. н., профессор Казанского государственного университета,

Бодров Олег Вячеславович – к. и. н., доцент Казанского государственного университета:

Дорогая Татьяна Леонидовна!

Вся научная общественность г. Казани поздравляет Вас с юбилейной знаменательной датой. Мы знаем Вас не только как выдающегося ученого-англоведа, но и как прекрасного, отзывчивого, доброжелательного человека и русскую красавицу. Ваши книги, посвященные разным периодам и эпохам британской истории и англо-русским отношениям являются настольными для студентов и преподавателей Казанского государственного университета. Это настоящие исторические шедевры! Мы желаем Вам крепкого здоровья, счастливого долголетия и много новых достижений!

Ида Владимировна Кеткова – к. и. н., доцент Нижегородского государственного университета:

Дорогая Татьяна Леонидовна!

Примите искренние поздравления! Ваш юбилей пришелся на такую чудную пору, когда лето на восходе, природа ликует и сразу становится понятным, как закладываются в человека те качества, которыми Вы обладаете: энергия и упорство, доброжелательность и легкость характера, одновременно – основательность и способность нести тяготы исследовательского, и не только, труда. С Вашим именем связано освоение многих проблем английской истории и культуры XVII и XVIII веков. Отечественная историография обязана Вам введением в круг практического использования фундаментальных для изучения данного периода источников. Отсюда и оригинальность научных наблюдений, позволивших опровергнуть отдельные стереотипы. Следуя принципам, представленным школой М. А. Барга, Вы оказались верной его ученицей в главном-в бережном отношении к источнику как необходимому условию успешного исследования. Эти принципы заложены и в работу с Вашими учениками. Вспоминаю первые наши встречи в тесном кабинете на улице Д. Ульянова. С тех прошло более 35 лет, жизнь изменилась до неузнаваемости, но я ощущаю Ваше прежнее расположение и «провокационную», в добром смысле, заинтересованность в моих делах. Спасибо. Здоровья Вам и Вашим близким! Новых планов и успеха в их исполнении!»

Владимир Николаевич Ерохин – д. и. н., профессор Нижневартовского государственного университета:

Дорогая Татьяна Леонидовна!

Примите мои поздравления с замечательным юбилеем! Будьте всегда такой же красивой и обаятельной, вдохновляющей на научные и все другие конструктивные свершения! Пусть в Вашей жизни будет много счастья, будут новые научные достижения, пусть Ваши родные и близкие, Ваши друзья всегда радуют Вас! Пусть юбилеев и других радостных событий в Вашей жизни будет очень много! Мы, Ваши коллеги, друзья очень любим Вас! С глубоким уважением,

искренне Ваш В. Ерохин

Андрей Борисович Соколов – д. и. н. профессор, декан исторического факультета Ярославского государственного педагогическо университета:

Дорогая Татьяна Леонидовна!

Полагая, что Вы прочитаете это письмо уже завтра, хочу от всей души поздравить Вас с юбилеем! Я искренне горжусь нашим сотрудничеством и очень надеюсь на то, что смогу скоро поздравить Вас не заочно, а в непосредственном общении. Желаю Вам, прежде всего, здоровья, настроения для продолжения научной деятельности и появления новых интересных монографий и статей, а также, конечно, благополучия Вашей семье.

Еще раз от души поздравляю и обнимаю Вас!

Андрей Соколов

Нелли Шаловна Каркозашвили – к. и. н., доцент Ярославского государственного университета им. П. Г. Демидова:

Дорогая и замечательная Татьяна Леонидовна, с юбилеем Вас!

От всего сердца желаю вам абсолютной гармонии и красоты во всем – в мыслях и свершениях, личных взаимоотношениях и творчестве, в душе и окружающем пространстве! Оставайтесь такой же неотразимой, жизнерадостной, полной сил и бодрости, какой мы все вас знаем и любим! С огромной признательностью и уважением,

ваша Неля Каркозашвили

Людмила Ивановна Ивонина – д. и. н., профессор Смоленского государственного университета,

Юрий Евгеньевич Ивонин – д. и. н., профессор Смоленского государственного университета:

Дорогая Татьяна Леонидовна!

Сердечно поздравляем Вас с юбилеем! Желаем крепкого здоровья, гармонии в личных отношениях, общении с друзьями и коллегами, непрерывной динамики жизни и творческих успехов!

Людмила и Юрий Ивонины

Наталия Станиславовна Креленко – д. и. н., профессор Саратовского государственного университета им. Н. Г. Чернышевского:

Дорогая Татьяна Леонидовна!

От всей души поздравляю Вас с днем рождения. Желаю Вам новых творческих успехов, а также всего того, что Вам пожелается. С большим-пребольшим уважением.

Наталия Креленко

Политические партии Англии в XVII–XXI вв.

Политические партии и общество в Великобритании в конце XVII-начале XIX вв.: историографический очерк В. Н. Ерохин

Парламентская история и связанная с ней история политических партий составляют одну из важнейших тематических областей и проблем в изучении британской истории Нового времени. Британским вкладом в мировую историю стал не только первый пример создания парламентского выборного представительного учреждения, но и упорядоченный процесс политической борьбы в обществе в виде конкуренции между собой на выборах политических партий как организационно оформленных групп интересов.

В истории Великобритании политическая система в стране вышла на новый этап в своем развитии в результате событий Славной революции 1688–1689 гг.: был упорядочен в процедурном отношении созыв парламента как регулярно и постоянно действующего политического института, стали складываться условия для институционализации политических партий как постоянных организационных структур. Парламент стал превращаться в главную политическую трибуну страны, по сути дела, даже в важнейший центр принятия политических решений. Есть основания утверждать, что выход парламентской модели в Великобритании на новый этап ее развития способствовал еще более динамичному развитию общественного сознания и выявлению политических интересов различных социальных групп, обеспечил более активное взаимодействие власти с обществом в решении насущных политических и социальных проблем. В результате британским властям, по сравнению с ситуацией на европейском континенте в XVIII–XIX вв., удалось добиться гораздо большей политической стабильности в своем государстве. Правительственные кабинеты в Великобритании неоднократно находили выход из острых ситуаций, не давая возможности все-таки появлявшимся и в этой стране радикальным политическим группировкам перевести политические процессы в силовой формат их разрешения.

Вместе с тем, именно в британской политической культуре впервые в европейской и мировой истории прочно вошли в политическое сознание и стали постоянно обсуждаться вопросы, связанные с определением полномочий монарха, роли и значения парламентского представительства, путях и способах обеспечения политических прав и свобод, о месте политических партий в этих процессах. В британской политической культуре в повседневный политический обиход ранее, чем в какой-либо другой стране, вошли также вопросы организации парламентских выборов, борьбы политических деятелей в публичном политическом пространстве, интриг в правительственных кабинетах. В новое время в Великобритании шла отработка процедур парламентских споров и функционирования законодательных механизмов. Политическая борьба в обществе стала затрагивать гораздо более широкий круг людей по сравнению с тем, как политическая сфера жизни общества функционировала в средние века. Одним из следствий большей публичности политической жизни и борьбы в британском обществе стало формирование общей британской политической идентичности в объединенном государстве, включавшем английский политический центр и кельтские окраины: в XVIII в. начался процесс осознания принадлежности к единому политическому сообществу все более широкого круга жителей Британских островов[1].

История понятия «партия» гораздо старше политических партий как организованных постоянно существующих политических структур, в том числе и в английском языке. Лексикологи находят свидетельства первоначального употребления слова «партия» еще в среднеанглийском языке XIV в. (слово partie, происходящее из англо-французского языка англо-нормандского периода, восходящее к заимствованному из латинского языка слову pars – часть). Большое внимание к политической и конституционной истории – одна из характерных черт британской историографии. В британской исторической науке широким признанием пользуется подход, согласно которому все важнейшее, определяющее в общественной жизни совершается в сфере политической жизни – следовательно, необходимо изучать в первую очередь политическую историю. В этом русле развивается также изучение истории политических партий. Британская историография политических партий в Англии периода Новой истории очень значительна, так что представляется возможным отметить в этом огромном массиве проделанной к настоящему времени работы лишь наиболее значимые источники и исследования. Из-за обширности темы наибольшее внимание в очерке будет уделено истории возникновения политических партий в Англии в Новое время.

Огромный массив материалов включают документальные и повествовательные источники. В Великобритании на архивном хранении в главном архиве страны, Государственном архиве Великобритании (Public Record Office), находятся материалы, относящиеся к деятельности всех государственных учреждений, министерств, к истории политических партий, личные архивы политических деятелей. Архивная система в Великобритании не централизована (местные архивные учреждения не находятся в отношениях соподчинения с центральным архивом страны), поэтому источники, имеющие значение для изучения общенациональной истории, могут находиться на хранении в местных архивных учреждениях[2].

Первоначальным ориентиром в изучении истории партий являются опубликованные источники. Важнейшие издания документальных источников включают материалы парламентских дебатов, данные об итогах парламентских выборов и целый ряд сборников документов, подготовленных коллективами составителей[3]. Повествовательные же, нарративные источники по истории партий, включающие воспоминания и дневники, переписку монархов, государственных должностных лиц и политиков, других современников событий, просто не поддаются краткому перечислению. Среди современных отечественных исследователей-англоведов большую работу по изучению политической истории Великобритании Нового времени и ранним политическим партиям проделали Т. Л. Лабутина и М. П. Айзенштат[4].

Осмысление парламентской истории и истории формирования политических партий в Новое время стало происходить в Великобритании уже в среде современников. К настоящему времени продолжают оставаться познавательно значимыми работы ряда британских историков XIX – начала XX вв., которые подробно излагали фактическую сторону событий [5].

В XX в. изучение истории развития политической системы в Великобритании стало разворачиваться в более широком социальном контексте под влиянием не только традиционных для британских историков установок политической истории, но и на основе методологических подходов социальной истории, что, вне всякого сомнения, представляется обоснованным. В результате экономического развития в Великобритании впервые в мировой истории стало складываться общество, в котором городское население по численности преобладало над сельским, а это влекло за собой необходимость решения в городах новых социальных проблем. На новый уровень выходили поддержание полицейского порядка, более эффективное администрирование в увеличившихся по численности населения городах, решение жилищной проблемы, вопросов здравоохранения и всех сопутствующих этой сфере проблем. Социальная сфера требовала политических методов регулирования и нахождения решений, что влекло за собой расширение традиционного понимания политической жизни общества, которая ранее сводилась к взаимоотношениям между короной, аристократией, дворянством, более состоятельной частью городского населения. Рост численности лиц, работающих по найму в сельском хозяйстве и, особенно, в промышленности, создавал в обществе атмосферу, чреватую социальными конфликтами, ростом классового сознания тех социальных групп, которые ранее находились вне политики.

Поддержание социальной стабильности требовало не только репрессивных действий властей, но и нахождения способов воздействия на массовое общественное сознание. Действие всех этих факторов тоже внесло свой вклад в возникновение и развитие политических партий в Англии: наступило время, когда для выполнения политико-пропагандистских функций потребовались именно такие, более широкие по характеру деятельности организации, как политические партии. Свою роль в поддержании социального порядка в английских условиях продолжала играть также государственная по своему статусу англиканская церковь, да и другие религиозные деноминации: в Англии политические деятели и в XVIII, и в XIX веке не только не исключали из своего пропагандистского арсенала религиозно-моральную риторику, но и активно ее использовали.

В первые десятилетия XX в. в изучении истории политических партий, в соответствии с взглядами, которые сложились на основе трудов британских либеральных историков предшествующего столетия, считалось, что после Славной революции 1688–1689 гг. политическая жизнь в стране разворачивалась как состязание партий тори и вигов, которые вели свою родословную и идейное наследие со времени правления короля Карла II Стюарта (1660–1685). В этом свете представало и происхождение английской партийной системы, основу которой вплоть до начала XX в. составляло соперничество Либеральной и Консервативной партий. В дискурсе либеральной английской историографии история Великобритании нового времени представлялась как постепенное утверждение в стране экономических и политических свобод при определяющем влиянии идейных факторов: реализация в общественной жизни привлекательной для всех здравомыслящих людей идеи свободы преподносилась как двигатель британской истории. Материальные интересы тех общественных сил, которые стояли за различными группировками, политическими партиями, нельзя сказать, что совершенно замалчивались, но не попадали в фокус внимания.

Дальнейшее стимулирующее влияние на изучение партийной истории Англии XVIII в. оказали исследования Л. Б. Нэмира (1888–1960)[6]. С одной стороны, Нэмир подверг сомнению представление о преемственности в развитии истории партий в Англии с конца XVII в. Он стал отстаивать идею о различиях между первоначально сформировавшимися группировками тори и вигов, сложившимися в результате политической борьбы времени правлений Карла II Стюарта и Якова II Стюарта (1685–1688), и последующими политическими партиями тори и вигов, хотя группировки и партии носили те же самые названия. С другой стороны, Нэмир подверг сомнению традиционный либеральный тезис о том, что двигателем общественного развития и партийной борьбы в британской истории были высокие идейные мотивы и стимулы. Рассуждения Л. Нэмира в данном русле дошли до того, что само существование политических партий в английской политической жизни с конца XVII до конца XVIII вв. стало им оспариваться. В представлении Л. Нэмира, английская политическая жизнь представляла собой борьбу групп, сложившихся на основе родственных и личных связей, которые преследовали, в первую очередь, свои корыстные материальные по характеру цели, стремились добиться доходных должностей. К использованию же идеологических средств, политических лозунгов, в трактовке Л. Нэмира, английские политики подходили просто инструментально, легко меняли свои политические позиции и взгляды, если перемена политических пристрастий могла принести что-то значимое в материальном отношении.

Л. Нэмир показал, что политические деятели в Англии второй половины XVIII в. не рассматривали свое участие в политической жизни как следование продуманным политическим программам организованных партий, к которым они сознательно принадлежали. Политическая жизнь представала как своекорыстная борьба амбициозных политиков, а не соревнование сознательных, рациональных, идейных по характеру программ и установок и представлявших эти идейные позиции политических деятелей.

Под этим углом зрения, когда, по сути дела, политическая жизнь во все времена видится как борьба за собственные корыстные интересы существующих в обществе группировок, трудно объяснить, почему в общественной жизни в движении от прошлого к будущему все-таки что-то меняется. Под влиянием работ Л. Нэмира было поставлено под сомнение существование политических партий в Англии как организованных структур даже в середине и второй половине XVIII в., не говоря уже о времени в ближайшие десятилетия после Славной революции. Был также дискредитирован тезис о том, что общественно-политические деятели, политические партии ведут борьбу между собой под влиянием идейных, идеалистических по характеру соображений. В результате начавшегося обсуждения исследований Л. Нэмира распространилось суждение, что следует рассуждать скорее лишь об английской политике конца XVII–XVIII вв., чем об истории партий.

Подход Л. Нэмира стал приобретать научное влияние. Американский историк Роберт Уолкотт (1910–1988), как и Л. Нэмир, использовал для изучения английской политической жизни конца XVII – первых десятилетий XVIII вв. просопографический метод (составление картотеки с выявлением родственных, личностных связей изучаемых персонажей). Р. Уолкотт писал о существовании своего рода системы сетевых связей в Англии и в английской политике первой половины XVIII в. В результате, в его трактовке, политическая жизнь в Англии не сводилась к противостоянию тори и вигов, а часто представляла собой борьбу между отдельными группировками, альянсами и их различными рекомбинациями, которые в то время, по его мнению, были важнее для английской политики, чем тори и виги. Р. Уолкотт насчитал семь таких влиятельных группировок в английской политике того времени. Выявленные группировки, как это виделось Р. Уолкотту, не являлись политическими партиями[7]. На основе установления родственных связей, содержания материалов переписки в соответствии с установками просопографического метода, Р. Уолкотт на весьма шаткой основе конструировал сети связей политического характера между государственными деятелями исследуемого им периода. Некоторые из сконструированных им группировок (Ньюкасл-Пелхэм-Уолпол), как стало известно историкам позднее, ни в каком виде вообще не могли существовать. К настоящему времени сложилось убеждение, что построения Р. Уолкотта полностью дискредитированы[8]. Британский историк Дж. В. Беннет назвал подход американского исследователя к этой проблеме просто «пагубным» (disastrous)[9]. В данном случае схематическое применение просопографического метода, хотя интересного и познавательно значимого, дало недостоверные результаты, видимо, из-за недостаточного понимания историком изучаемого периода.

Интерпретацию английской политической жизни конца XVII – начала XVIII вв. как «беспартийной» обосновывал впоследствии в конце 1960-х годов Д. Рубини[10], предлагавший понимание периода 1688–1702 гг. как противостояния «Двора» и «Страны», а не партийных группировок тори и вигов. В эти же годы у известного американского историка П. Загорина (1920–2009) формировалась концепция понимания Английской революции середины XVII в. как конфликта «Двора» и «Страны». Как видно, эти идеи П. Загорина исследователи стали проецировать также на понимание ими английской политической жизни конца XVII – нач. XVIII вв.

Вызвавшее широкий резонанс эффектное использование просопографического метода Л. Нэмиром в изучении политической и партийной истории Англии, хотя и побуждало британских историков к переосмыслению английской политической жизни XVII–XVIII вв., вместе с тем, вызвало у многих из них стремление поставить под сомнение подобную дискредитацию английской политики. Сведение содержания английской политики только лишь к своекорыстной борьбе на основе личных мотивов все-таки было упрощением. Подход, противостоящий взглядам Л. Нэмира, и отстаивающий мнение, согласно которому уже после Славной революции в последующие десятилетия английская политическая жизнь выстраивалась как противостояние тори и вигов, пронизывавшее всю общественную жизнь, в скором времени все же стал пробивать себе путь в изучении данных проблем. Убедительные аргументы в подкрепление тезиса о существовании партийной борьбы в Англии в конце XVII – нач. XVIII вв., опирающиеся на материалы источников, были представлены, в частности, в работе У. А. Спека на примере исследования электорального поведения англичан в начале XVIII в.[11] Внес вклад в полемику с взглядами Л. Нэмира также известный историк Дж. Пламб, отмечавший, что уже в течение полувека, с 1675 по 1725 г. в Англии «разделение на партии было реальным и создавало нестабильность в обществе или, вернее, было отражением этой общественной нестабильности»[12].

В 1960-е – начале 1980-х гг. британские историки проделали значительную работу, чтобы убедительно поколебать или даже опровергнуть точку зрения Л. Нэмира, согласно которой политическую борьбу в Англии в указанный период не следует считать борьбой политических партий. На основе детального изучения политических взглядов парламентариев и политической борьбы в Англии конца XVII – начала XVIII вв., оппоненты Л. Нэмира пришли к выводу о том, что наличие партий тори и вигов и их борьба вполне отчетливо прослеживаются со времени известного внутриполитического конфликта 1679–1681 гг. (Exclusion Crisis). Конфликт развернулся в связи с требованиями исключения из престолонаследия принца Йорка, будущего короля Якова II Стюарта (1685–1688) в силу его католических религиозных симпатий[13]. Эти требования выдвигала как раз формировавшаяся группировка вигов. В тезисной форме позиция обосновывавшей такую трактовку группы историков была выражена, в частности, словами Дж. Холмса, который писал, что «общество, раскалываемое враждой между тори и вигами, вне сомнений, существовало в Англии после революции 1688 года»[14].

Приверженность этой позиции, правда, влекла за собой новые вопросы, обсуждение которых развернулось в среде британских историков. Почему при такой остроте партийного противостояния между тори и вигами борьба этих групп может быть прослежена в заметной степени по сути дела только в парламенте, поскольку она не повлекла за собой какого-либо широкого социального конфликта в обществе в целом? Ведь несколькими десятилетиями ранее, в середине XVII в. развернувшаяся первоначально в парламенте борьба партий между королем Карлом I Стюартом (1625–1649) и оппозицией повлекла за собой масштабное противостояние, революционные по характеру события. Так что группировкам тори и вигов в конце XVII – начале XVIII вв., при всей остроте партийного противостояния, что-то не давало возможности перевести партийную борьбу во внепарламентские формы для того, чтобы нанести поражение оппонентам. К народным массам ни одна из группировок апеллировать даже не пытались. Между борющимися группами, видимо, существовал также консенсус по поводу того, к каким методам прибегать можно, а к каким не следует обращаться. Может быть, эти партийные группировки все-таки не сложились в такой степени, чтобы перейти к фронтальному противостоянию? Или сказывалось влияние исторического опыта (впечатления об относительно недавнем остром конфликте в Англии в середине XVII в.), или же на новый этап в своем развитии выходила политическая культура, в результате чего стал вырабатываться парламентский механизм разрешения политических споров?

Исследователи также обращали внимание на то, что примерно после 1715 г. острота конфликта тори и вигов явно пошла на убыль, и задавались вопросом, как такое могло произойти, если партийное противостояние было действительно острым, а потом вдруг буквально «завяло»? В связи с этим известная исследовательница Л. Колли отмечала, что применительно к началу XVIII в. можно говорить о том, что в среде английской политической элиты еще существовал «фундаментальный политический унисон», а в парламенте разворачивался «стилизованный политический конфликт, происходивший в рамках социального консенсуса»[15].

Важный и значительный вклад в изучение формирования партий тори и вигов в конце XVII – нач. XVIII вв. внес Дж. Холмс (1928–1993) – крупный специалист в области политической и конституционной истории Великобритании[16]. На основе анализа результатов парламентских голосований он показал, что в парламентах в правление Анны Стюарт (1702–1714) из 1064 депутатов только 130 парламентских депутатов голосовали непоследовательно, в то время как среди остальных депутатов видна их постоянная приверженность к позициям тори, либо вигов. Эти две боровшиеся друг с другом большие группы депутатов, составлявшие практически 90 % от числа депутатов парламента, как считал Дж. Холмс, сплачивались, в первую очередь, близостью политических взглядов, а не родственными или групповыми, клановыми по характеру связями. Депутаты парламента, отмечал Дж. Холмс, при этом, конечно же, боролись также и за выгодные доходные должности в аппарате государственного управления, но все же в целом вели борьбу на основе приверженности определенным политическим принципам.

Дж. Холмс также считал, что для периода 1694–1715 гг. можно говорить о высоком уровне обратной связи между депутатами парламента и избирателями. В эти годы парламентские выборы проводились со средней периодичностью один раз в полтора года, и депутаты при столь частых выборах были довольно внимательны к мнениям избирателей.

С другой стороны, исследователями применительно к этому времени выявлены: низкая явка избирателей на парламентских выборах, значительные колебания в отношении к кандидатам одной и той же политической ориентации в одном избирательном округе на следовавших одни за другими выборах. Такие факты уже могут быть истолкованы как свидетельства слабой осознанности или даже индифферентности в защите избирателями своих интересов[17].

Вместе с тем, историки находят свидетельства того, что поведение избирателей в эти годы вполне могло быть самостоятельным, несмотря на воздействие тех или иных влиятельных людей, пытавшихся патронировать ход выборов[18]. Видны также признаки того, что в 1694–1715 гг. королевской власти слабо удавалось воздействовать на ход парламентских выборов. В 1698 г. приближенные короля Вильгельма III Оранского (1689–1702) признавались ему, что утратили контроль над парламентской избирательной кампанией. В 1716 г. накануне парламентских выборов власти готовили принятие Семилетнего Акта (об установлении полномочий избранных депутатов парламента сроком на 7 лет, в чем виделся, в частности, способ уменьшить расходы на проведение выборов), принятого в итоге парламентом в мае того же года. Королевские служащие накануне выборов, как установлено, не брались заранее делать выводы о том, что из этого выйдет. Поведение электората они считали недостаточно предсказуемым.

Далее же, после победы вигов на парламентских выборах 1716 г., как оказалось, 7-летний срок полномочий избранного парламента пошел на пользу победившей партии. Виги провели работу по укреплению своего влияния на избирателей, особенно в небольших избирательных округах. К 1722 г., как отмечают исследователи, английским политикам того времени стало понятно, что организаторы выборов могут вернуть себе способность воздействовать на голоса избирателей. После этого на парламентских выборах резко пошло на убыль количество случаев, когда происходила острая борьба между кандидатами в избирательных округах[19]. На несколько десятилетий, вплоть до 1760-х гг., сложилась ситуация, когда стало видно, что политическая и партийная борьба в английском обществе могут активизироваться только в том случае, когда у большинства людей возникают проблемы материального характера, и слишком многих начинает волновать, «будет ли у них масло, чтобы намазать его на хлеб». Добившись решающего влияния в парламенте, виги резко снизили накал публичной политической и социальной критики существовавших порядков. Заметно изменился и стал гораздо более умеренным характер политической деятельности вигов. Известно, что в вигской среде еще с 1680-х гг. выдвигались радикальные по характеру политические идеи: о предоставлении политических прав всему мужскому населению или, хотя бы, всем собственникам, о введении тайного голосования, о перераспределении количества избираемых депутатов в избирательных округах в соответствии с численностью избирателей. Но после того, как виги укрепили свое политическое влияние в результате приятия Семилетнего Акта 1716 г., их стремление к борьбе за дальнейшее развитие политических свобод резко пошло на убыль.

Между тем, носители радикальных идей в английском обществе не перевелись: в 1720– 1750-е гг. они учились использовать для пропаганды своих идей печатные органы, существовавшие в стране, тренировались в способности создавать группы поддержки своих кандидатов в избирательных округах, апеллировали к формировавшемуся среднему классу, к горожанам, заявляя о необходимости борьбы против засилья олигархии, при необходимости могли собрать массовую демонстрацию. В такой социальной среде обострение общественных проблем, появление способного харизматического лидера могло опять придать политической жизни в Англии более радикальный характер. На этом фоне становится понятнее, как мог появиться и стать влиятельным деятелем предводитель английских радикалов Дж. Уилкс (1725–1797)[20].

Окончательное подведение итогов в полемике между подходами Л. Нэмира и его оппонентами в понимании характера английской политики конца XVII–XVIII вв., несмотря на убедительную критику нэмирианской позиции, еще не произошло. Тем не менее, показательно высказывание по этому поводу известного специалиста в изучении политической истории данного периода Дж. Кениона. По его словам, работа Дж. Холмса «Британская политика в век Анны» по уровню обоснованности выводов не уступает позиции Л. Б. Нэмира и вместе с тем принадлежит к числу тех редко встречающихся исторических трудов, которые, будучи научно-историческим исследованием, одновременно являются произведением литературы и искусства[21].

Современные британские историки рассматривают развитие политической и партийной системы в Великобритании в контексте формирования в течение XVIII в. единого британского государства, которое гораздо теснее, чем прежде, связало английский политический центр с кельтскими окраинами. Государственная власть и английская политическая элита в ходе формирования единого государства неоднократно проявляли способность сформулировать привлекательную для жителей государства политическую программу и комплекс практических мер, которые создали объединенную британскую монархию. Ко времени восшествия на престол королевы Виктории (1837–1901) Великобритания представляла собой действительно единое государство. В течение XVIII века, как отмечают исследователи, также развился язык британства (language of Britishness) – лексика, символы, система образов, которые несли в себе интегративный потенциал для укрепления государственного единства. И хотя взгляд на Британию как на единое политическое сообщество в эти годы не был абсолютно общепризнанным и бесспорным, тем не менее Соединенное Королевство в XVIII–XIX вв. успешно развивалось как единое государство[22].

Традиционно в качестве фактора, способствующего созданию единого государства в Новое время, рассматривают общность экономической жизни, экономических интересов. Влияние экономического фактора заметно проявилось также при формировании Соединенного Королевства. К этому добавлялось очень существенное воздействие внешней политики. Британский историк А. Бриггс утверждал, что для Великобритании путь в XIX в. проходил не только через промышленную революцию, создание хлопкопрядильных фабрик и металлургической индустрии, но в буквальном смысле также и через борьбу с Францией, порой переходившей в прямые военные столкновения. Но по сей день этот аспект в понимании становления модернизированного индустриального общества в Великобритании остается в должной мере не осмысленным. Историки пишут об этом гораздо меньше, чем о промышленной революции [23].

В изучении политической, конституционной, партийной истории Великобритании в XX в. британскими историками были реализованы значительные коллективные проекты. Важна для изучения истории партий в Великобритании работа, проделанная коллективом авторов «Кембриджской истории нового времени», в которой обобщенно изложены результаты исследовательской деятельности многих историков. В этом издании представлена связная характеристика развития Великобритании в Новое время, учитывающая все важнейшие достижения и выводы британской исторической науки в понимании этого периода. Изучение истории политических партий в Англии конца XVII–XIX вв. и проблем в разработке этой темы представлено в VI–XII томах издания[24].

В начале 2000-х годов опубликован ряд интересных, новаторских по характеру и ревизионистским по многим позициям работ[25]. Автором одной из них стал Дж. Кларк (р. 1951), впервые привлекший внимание исследователей объемной монографией об английской партийной системе середины XVIII в.[26]. Дж. Кларк вступил в полемику и с либеральной, и с марксистской трактовками британской истории конца XVII–XVIII вв. В качестве предшественницы предлагаемых им трактовок Дж. Кларк упоминал работу британской исследовательницы Бетти Кемп (1916–2007)[27]. Кларк стал предлагать использовать применительно к периоду 1660–1832 гг. понятие «долгий восемнадцатый век», подчеркивая связность и преемственность в развитии британского общества в данных хронологических рамках. Этот подход получил признание в научно-академической среде. Согласно взгляду историка, 1660–1832 гг. явились периодом господства в обществе аристократии в альянсе с духовенством англиканской церкви: на местном уровне в политических делах и в управлении доминировала аристократически-дворянская олигархия. Для политического настроя народа в этот период, по его мнению, было характерно безусловное признание монархии и англиканской церкви как символов национального единства. Происхождение же оппозиционных политических сил, которые уже заявили о себе в 1660–1832 гг., Дж. Кларк связывал с влиянием религиозных диссентеров, не удовлетворенных официальной англиканской церковью, и от требований больших религиозных свобод переходивших к политической борьбе. «Длинный восемнадцатый век» в британской истории Дж. Кларк призывает не рассматривать в свете либерального по характеру девятнадцатого века. Даже при рассмотрении причин Войны за независимость североамериканских колоний в 1775–1783 гг. Дж. Кларк обнаруживает и подчеркивает влияние религиозного фактора в противостоянии между англиканской епископальной церковью и североамериканским пуританским нонконформизмом, так что войну между Великобританией и ее североамериканскими колониями британский историк расценивает как «религиозную войну». В своих исследованиях Дж. Кларк часто обращается к полемике с работами известных британских марксистско-ориентированных историков Кристофера Хилла (1912–2003), Эрика Хобсбаума (1917–2012), Эдварда Палмера Томпсона (1924–1993). Ревизионисты в британской историографии распространили свою деятельность и на период XVIII–XIX вв., в целом оказав, хотя и не бесспорное по идейному содержанию и научным результатам, но стимулирующее влияние на изучение данного периода в истории Великобритании.

Проблема формирования английской двухпартийной системы в историографии Киселев А. А

Среди основных элементов любой современной демократической системы безусловными являются парламентаризм, институт выборов и политические партии. Исторические условия развития каждого демократического государства диктовали свои правила развития этих институтов. Однако классическим и наиболее интересным считается именно британский опыт развития парламентаризма, поскольку он заложил основы современной демократии, а британская двухпартийная политическая модель стала прототипом партийных систем многих стран мира. Несмотря на то, что она появилась еще во второй половине XVII в., ее формирование до сих вызывает множество вопросов у исследователей.

Так спорным представляется сам термин «партия» применительно к английским парламентским объединениям второй половины XVII в., называвшим себя «тори» и «вигами». Англичане-участники и современники событий употребляли термин «party». И русский князь Б. И. Куракин, приехавший в качестве посланника Петра I в Лондон в 1710 г., писал царю о «партии торриса, которая противна партии вика»[28]. Однако, что понимали в эпоху Нового времени под словом «партия»?

Пожалуй, наиболее точное определение для партий той эпохи дал французский мыслитель и политический деятель Бенжамен Констан: «Партия есть общность лиц, публично исповедующих одну и ту же политическую доктрину» (1816 г.)[29]. В этом смысле обе английские парламентские группировки можно называть «партиями». Но в остальном мнения исследователей расходятся.

Историки и политологи XIX – первой половины XX в., предметом исследования которых стали партии и политические движения, утверждали, что в XVII–XVIII вв. тори и виги никак не могли быть партиями. Так М. Я. Острогорский считал, что постоянные партийные организации возникли в Великобритании только после парламентской реформы 1832 г. Политические объединения, существовавшие до этого события, М. Я. Острогорский называл «клубами»[30]. М. Вебер полагал, что до 1832 г. английские партии представляли собой только «свиту аристократии», поскольку состояли преимущественно из землевладельцев, которые сплачивались вокруг своего лидера, «вождя», и осуществляли патронаж над всем своим электоратом[31].

В классических работах политологов второй половины XX в. также прослеживается мысль о том, что политические партии появились не в эпоху Раннего Нового времени, а позже.

Французский исследователь М. Дюверже настаивал, что «еще в 1850 г. ни одна страна мира (за исключением Соединенных Штатов) не знает политических партий в современном значении этого термина: мы обнаруживаем течения общественного мнения, народные клубы, философские общества, но отнюдь не партии в собственном смысле слова»[32]. Причиной этого М. Дюверже считал отсутствие организационной структуры в политических объединениях того времени. Партию, как полагал исследователь, характеризует наличие «аппарата», «машины», тогда как идеологическая составляющая вторична. «Партия есть общность на базе определенной специфической структуры, – утверждал М. Дюверже. – Современные партии характеризуются прежде всего их анатомией: протозавров предшествующих эпох сменил сложный дифференцированный организм партий XX века»[33].

Норвежский политолог С. Роккан, чьи работы заложили методологию электорального исследования, также полагал, что партийные системы появились только в конце XVIII – первой половине XIX в. По его мнению, партийная борьба основывалась на четырех конфликтах («расколах», «размежеваниях»): центра и периферии, государства и церкви, сельского хозяйства и промышленности, собственников и рабочих. Все эти конфликты появились в результате двух крупнейших событий в Европе Нового времени – Великой Французской революции 1789–1799 гг. и промышленных революций второй половины XVIII – первой половины XIX вв.[34] Поскольку политическая борьба в английском парламенте второй половины XVII в. не была основана ни на одном из этих конфликтов, то и считать участников этой борьбы партиями нельзя.

Этой же тенденции следуют и представители современной политологии, утверждая, что до середины XIX в. партии «представляли собой объединения знати, различного рода клубы, литературно-политические образования, являвшиеся формой общения единомышленников»[35].

Однако если среди политологов не было сомнений в оценке английских парламентских группировок XVII в., то у историков эта тема превратилась в острую дискуссию.

До XX столетия в Великобритании ни один исследователь не подвергал сомнению тезис о том, что тори и виги в период формирования парламентаризма были «партиями». Именно этот термин употребляли английские просветители XVIII в. Г. Болингброк, Д. Дефо, Дж. Свифт, Ф. Честерфилд, Д. Юм[36].

В 1733 г. торийский лидер Г. Болингброк опубликовал одно из первых исследований британской партийной системы – «Рассуждение о партиях». Он выделял две политические партии в стране, но сетовал, что «значительные расхождения в принципах, на которых они основывались» исчезли вместе с эпохой Стюартов, а деление на «вигов и тори», «конституционалистов и антиконституционалистов», «партию Двора и партию Страны» в первой четверти XVIII в. – «номинально», «нелепо и смехотворно»[37].

Другой интересный политический анализ партийной системы принадлежит Д. Юму. Просветитель выступил с идеей своеобразного «психологического» подхода, согласно которому британцы делились на сторонников свободы и сторонников порядка и традиций. Первые выступали в поддержку религиозных сект (диссентеров), вторые – за сохранение англиканства в качестве доминирующей веры. Следовательно, первые стали вигами, вторые – тори. В качестве главного критерия, по которому парламентские группировки делились на партии, Д. Юм выделял «принципы, которые составляют саму природу нашей конституции»[38]. Таким образом, просветитель определял идеологию как основу партийного разделения. Однако Д. Юм писал, что «определить сегодня природу этих партий – одна из труднейших задач, с которой только можно столкнуться», поскольку «проживая в стране, где высочайший уровень свободы, каждый может открыто высказывать свое мнение, а значит можно утверждать, что главные принципы, из-за которых партии делились (борьба за свободу слова, собраний, печати и т. и. – А. К.), утеряны»[39].

В XIX веке историки единогласно писали о тори и вигах как о политических партиях. Представители «вигской» либеральной историографии (Дж. Лингард, Т. Б. Маколей, У. Лорд, У. Эбботт, С. Кент, К. Фейлинг, Дж. М. Тревельян) выдвинули тезис, согласно которому парламентская борьба Либеральной и Консервативной партий XIX в. имела самую прямую связь с противостоянием их предшественниц – партий вигов и тори[40]. Однако столетие спустя американский исследователь Р. Уолкотт обвинил «вигских» историков в «осовременивании» истории. «Концентрация на идее противостояния либералов и консерваторов и более ранней борьбы вигов и тори привела к игнорированию других прежних дифференциаций, которые были характерны для стиля XVII–XVIII вв.: борьбы правительства против оппозиции или Двора против Страны», – писал Р. Уолкотт[41].

Несмотря на сложившееся в либеральной историографии мнение о вигах и тори как партиях, Т. Б. Маколей все же указывал на их сложную структуру в конце XVII в.: «Отношения парламентских партий… были очень запутанные. В каждой палате они делились и подразделялись несколькими пересекавшимися линиями. Не говоря о второстепенных подразделениях, была линия, делившая вигскую партию от торийской, и была другая линия, делившая должностных людей с их друзьями и клиентами, – их называли иногда придворной партиею, – от людей, которых называли в насмешку «роптателями», Grumbletonians, а в похвалу – национальною партиею, Country Party. Эти две главные линии пересекались: из должностных лиц и их приверженцев половина были виги, другая половина – тории»[42]. Таким образом, Т. Б. Маколей указывал на то, что в парламенте конца XVII – начала XVIII вв. присутствовало скорее четыре партии, а не две.

Еще одно классическое представление – о социальной структуре английских политических партий – сложилось именно в XIX веке. В начале XVIII в. деятели английского Просвещения указывали, что тори и виги представляли собой группы «земельных» и «денежных» интересов. Полвека спустя Д. Юм называл такое деление «неудачным», поскольку «интересы этих партий на самом деле не были ярко выражены»[43]. Однако именно историки викторианской эпохи вернулись к классовому делению парламентских группировок. Так Дж. М. Тревельян писал: «Тори… были той частью общества, которая самым искренним образом отстаивала сохранение аграрной Англии. Виги… большей частью являлись представителями землевладельческого класса, тесно связанного с коммерсантами и с их коммерческими интересами. Поэтому политика вигов, а не политика тори должна была выиграть в отдаленном будущем, благодаря непрерывному процессу экономических изменений, которые вели с неизменно ускоряющимся темпом к аграрному и промышленному перевороту, оставившему лишь очень немногое от того, чем характеризовались старые пути развития страны»[44]. Вместе с либеральными исследователями классовый подход к партийной истории Великобритании применили К. Маркс и Ф. Энгельс, чьи работы впоследствии оказали значительное влияние на историографию XX столетия[45].

Своеобразной революцией в историографии стало появление в 1929 г. монографии консервативного историка Л. Нэмира, посвященной британской политике эпохи Георга III. Исследователь обратил пристальное внимание не на идеологию партий, а на их социальный состав и структуру. Его выводы перевернули многие традиционные представления. Во-первых, Л. Нэмир утверждал, что «к 1760 г. не было надлежащих партийных организаций, хотя названия партий существовали»[46]. Тори и виги являлись скорее парламентскими фракциями, управляемыми влиятельными политиками. Не было и партийных идеологий, потому что все английские политики руководствовались собственными корыстными интересами и верностью влиятельному «патрону», который их курировал. Партийная система была пронизана патронажем и коррупцией. Во-вторых, анализ социального состава тори и вигов привел Л. Нэмира к выводу, что обе «партии» преимущественно состояли из дворян-помещиков, отстаивающих в парламенте, как правило, интересы собственных «боро». Таким образом, по мнению Л. Нэмира «политическая жизнь эпохи (XVIII века – А. К.) может быть полностью описана без использования партийных обозначений»[47]. Естественно, выводы Л. Нэмира вызвали бурную дискуссию в историографии, однако были признаны научным сообществом[48].

«Нэмировская революция» в англоязычной историографии оказалась настолько значительной, что до конца 1960-х гг. исследователи не использовали в своих работах термин «партия» в отношении политических группировок XVII – первой половины XVIII вв. Например, американский историк Д. Г. Барнс категорично заметил, что «о двухпартийной системе… девятнадцатого века даже не мечтали в 1689 г.»[49].

Самым известным последователем Л. Нэмира в 1940-1960-х гг. оказался американский историк Р. Уолкотт, который поставил под сомнение наличие в британской парламентской системе конца XVII – начала XVIII в. всего двух партий. По его мнению, партийное деление было более сложным и неустойчивым, поскольку главную роль в политической жизни страны играли семейные и личные связи. Так, анализируя парламентские выборы 1702 г., Р. Уолкотт выделил восемь группировок: правительственную, Мальборо-Годольфина, Ноттингэма-Финча, Хайда-Сеймура, Харли-Фоли, придворных пэров, Ньюкасла-Пэлхэма-Уолпола и вигскую Хунту. Исследователь доказывал, что в период парламентских сессий эти группировки объединялись в четыре, а не две фракции: «Тори Двора», «Тори Страны», «Виги Двора» и «Виги Страны». Р. Уолкотт утверждал, что политическая система Британии на раннем этапе была многопартийной, трансформировавшись в двухпартийную только в эпоху Георга III[50].

В 1960-70-х гг. позиция Л. Нэмира и Р. Уолкотта, была подвергнута критике новым поколением исследователей, а тори и виги XVII–XVIII вв. снова объявлены политическими партиями. Британский историк Дж. Пламб полагал, что к началу XVIII в. Англия «уже обладала стабильной и глубоко инерционной политической структурой», в то время как «партийное деление было реальностью и порождало нестабильность». Дж. Пламб считал период 1675–1725 гг. эпохой жесткого партийного противостояния и даже ввел термин «партийные бури» применительно к этому периоду. Историк был уверен, что борьба за голоса избирателей могла быть успешной только с помощью «партийных отношений, идей и организации»[51].

Своеобразный вызов Р. Уолкотту бросил исследователь Дж. Холмс, написавший фундаментальную монографию о британской политике в эпоху правления королевы Анны (1702–1714 гг.). Дж. Холмс, в отличие от последователей Л. Нэмира, обратил внимание не на состав и структуру парламентских фракций, а на то, как депутаты голосовали по различным вопросам. Особое внимание он уделил общенациональным проблемам (религия, экономика, война и др.). В результате историку удалось доказать, что, несмотря на принадлежность депутатов к разным «семейным» фракциям (Хайдам, Ньюкаслам, Харли и др.), их политический выбор почти всегда диктовался принадлежностью либо к тори, либо к вигам. Это значило, что, во-первых, двухпартийное деление все-таки имело место, и, во-вторых, что противостояние тори и вигов являлось не борьбой кучки землевладельцев в парламенте, а настоящим соперничеством двух крупных политических сил в национальном масштабе[52].

Работа Дж. Холмса была высоко оценена историками, получив множество положительных отзывов. Так британский исследователь У. Спек утверждал: «Теперь нет больше причин сомневаться, что политика этого периода была сформирована соперничеством двух партий – тори и вигов. Эти партии были разделены прежде всего различными взглядами на проблемы природы правительства, религиозного урегулирования и направлений внешней политики»[53]. Ученики Дж. Холмса применили его метод ко всему периоду от Славной революции до середины XVIII столетия и подтвердили выводы о существовании двухпартийной системы[54].

Однако в 1980-х гг. новым событием в историографии стали труды британского исследователя Дж. Кларка, который исследовал партийную борьбу второй половины XVII–XVIII вв. с позиций «нового ревизионизма». Его выводы опять поставили под сомнение принадлежность тори и вигов к «партиям». «В Англии не существовало двухпартийной системы или партийной системы любого другого вида. Родословная английских партий фрагментирована и прерывиста… Миф о давнем существовании двухпартийной системы был ретроспективно изобретен политическими деятелями и публицистами, ищущими оправдание родословной, – писал Дж. Кларк. – Партия не была постоянным явлением, которое может быть определено политологом и затем описано историком. Английский опыт показывает постоянно прерывающуюся последовательность систем с двумя, тремя и даже четырьмя партиями, которые развиваются и влияют друг на друга»[55].

Идею Дж. Кларка поддержали и другие британские историки. Л. Колли, исследовавшая торийскую партию, полагала, что «несмотря на свою кажущуюся остроту, соперничество вигов и тори в правление Вильгельма III и королевы Анны… было розыгранным, часто безжалостно, конфликтом, который проходил в рамках общественного консенсуса – проявления доверия и фундаментального политического унисона земельной элиты Англии»[56]. Современный историк Дж. Блэк, рассуждая о вигах второй половины XVII в., писал что «эту партию следует считать скорее группой, связанной неформальными узами, амбициями и идеологией, а не партийной дисциплиной и централизованным управлением»[57].

В наши дни исследователи стремятся найти консенсус между позициями сторонников и противников идеи существования двухпартийной системы во второй половине XVII–XVIII вв.[58] Интерес к этой проблеме постепенно угас, оставив еще множество различных вопросов. Один из них – вопрос о времени происхождения английских политических партий.

Г. Болингброк полагал, что это был период накануне Славной революции[59]. Д. Юм возводил истоки тори и вигов к «кавалерам» и «круглоголовым» эпохи Английской революции 1640–1660 гг.[60] Т. Б. Маколей утверждал, что партийное противостояние началось раньше: «Эта партия (виги – А. К.) возвысила свой голос еще против Елизаветы в великом вопросе о монополиях; эта партия в царствование Иакова I организовала самую первую парламентскую оппозицию, которая твердо стояла за права народа. Эта партия заставила Карла I отказаться от произвольной корабельной подати. Эта партия уничтожила Звездную Палату и Верховную Комиссию. Эта партия при Карле II вынудила Акт Habeas Corpus»[61]. Дж. М. Тревельян снова вернулся к представлениям о тори и вигах как наследниках «кавалеров» и «круглоголовых»[62].

Интересное предположение выдвинул в начале XX в. британский историк У. С. Эбботт. Он полагал, что истоки борьбы были не столько политическими, сколько религиозными, и происходили из религиозной борьбы эпохи Тюдоров. Как утверждал историк, «в результате этих событий в церкви и государстве образовались три партии: консервативная католическая, умеренная англиканская и либеральная пуританская». Однако развиваясь в течение XVI–XVII вв., когда религиозные противоречия стали еще и политическими, эти группы сформировались в две партии, которые впоследствии и получили названия «тори» и «вигов». Складывание двухпартийной системы У. С. Эбботт относил к 1660–1675 гг. «После 1675 г. принципы, методы, организация и даже персоналии английских политических партий мало изменятся (до XIX в. – А. К.)», заключал исследователь[63].

Концепция зарождения политических партий в эпоху Тюдоров была впоследствии поддержана целым рядом исследователей. Так британский историк К. Фейлинг заявил, что «происхождение тори, как и происхождение вигов, связано с религиозными разногласиями времен Елизаветы»[64]. Эту же идею высказывал крупный исследователь тюдоровской Англии Дж. Нил, утверждавший, что пуританское лобби в Палате Общин Елизаветы I было первой политической партией в английской истории[65]. Спустя два десятка лет другой известный исследователь Л. Стоун утверждал, что происхождение политических партий относится к 1570-1580-м гг., когда церковь, созданная Елизаветой, была «наполнена двумя группами решительных людей, которые очень различались своими религиозными предпочтениями и убеждениями». Первые были выходцами из католических семинарий, создавших пост-реформационное католическое меньшинство в Англии. Другие были группой пуританских священников – как вернувшихся из ссылки жертв католической политики Марии Кровавой, так и молодых людей, чьими идеалами являлись пуританские мученики. Л. Стоун указывал, что «группы людей, собиравшихся вокруг пуританских проповедников в городских церквях в 1620-1630-х гг. были моделями партийных организаций, собиравшихся на идеологической основе»[66].

Впоследствии, однако, историки снова вернулись к «революционной» и «реставрационной» теориям происхождения партий. Одним из первых исследователей был Д. Андердаун, который утверждал, что, хотя «первые признаки появления партий могут быть замечены в электоральной активности пуритан в 1580-е гг.», но «у елизаветинских пуритан нельзя увидеть централизованного управления, которое является одной из составляющих любой партии». Историк считал, что партийная организация появляется в парламенте только в 1640-е гг.[67] Британский исследователь Т. О. Калхун, изучающий памфлеты XVII в., также полагает, что истоки двухпартийного противостояния лежат в событиях Английской революции[68].

Однако классической точкой зрения по-прежнему остается концепция происхождения двухпартийной системы в эпоху Реставрации Стюартов. К. Робертс полагал, что отсчет нужно вести с 1667 г., когда парламент смог объявить импичмент первому министру Кларендону. Именно тогда и проявились черты будущих политических партий. «Сеймур, Осборн и Говард в Палате Общин были более похожи на Фоксов и Уортонов XVIII столетия, чем на Пимов и Элиотов XVII в. Импичмент Кларендона обозначил рубеж начала борьбы за патронаж, который будет играть важную роль в британской политике после 1714 г.», – писал К. Робертс[69].

Однако большинство историков склоняется к событиям т. н. «исключительного кризиса», который, по их мнению, и положил начало английской двухпартийной системе. Ожесточенная политическая борьба 1678–1681 гг. вокруг билля «Об исключении» Якова II из числа наследников трона Англии, как полагают исследователи, и определила формирование в парламенте двух группировок, которые позже получили названия «тори» и «виги»[70].

В отечественной историографии вопрос о «партийной» принадлежности тори и вигов никогда не дискутировался. Еще М. М. Ковалевский характеризовал их как «парламентские партии», указывая, что различия между ними были «не столько в политической, сколько в общественной их программе». Периодом образования двухпартийной системы М. М. Ковалевский считал 1678 г.[71] Н. И. Кареев также называл вигов и тори «парламентскими партиями», признавая периодом образования этих группировок эпоху Реставрации. Однако позиция Н. И. Кареева была ближе к британской либеральной историографии, чем у М. М. Ковалевского, поскольку он полагал, что партийная борьба 1660-1680-х гг. представляла собой «прежний антагонизм» 1640-1660-х гг.[72]

В советской историографии партийная борьба в парламенте второй половины XVII в. почти не исследовалась. Большая часть работ по истории Англии была посвящена социально-экономическим процессам и классовой борьбе, в контексте которых рассматривались и политические явления. Однако тори и виги упоминались на страницах исследований как «партии»[73].

Первой и, по сути, единственной до сих пор отечественной работой, в которой был исследован процесс формирования английских политических партий в эпоху Реставрации, стала монография Т. Л. Лабутиной. Автор использовала новейший в то время метод массовых подсчетов при помощи ЭВМ, противопоставив его традиционному методу экземпляфикации. Проанализировав выступления 180 партийных ораторов, Т. Л. Лабутина получила «представление об идеологии не только лидеров тори и вигов, но и в определенной мере о массовой идеологии самих партий». Исследовательница указывает, что «основные идеи буржуазной революции середины XVII в. («договорная» теория, теория «народного суверенитета») были значительным образом модифицированы в умеренно-конституционном (монархическом) или умеренно-республиканском духе, отвечавшем интересам имущих классов». Главный вывод, сделанный Т. Л. Лабутиной, заключался в том, что «борьба между тори и вигами была в первую очередь борьбой между «средним классом», т. е. буржуазией, и земельной аристократией»[74]. Несмотря на то, что данная монография посвящена преимущественно анализу идеологии партий, оставив почти нерассмотренными вопросы их структуры и внутренней организации, методов внепарламентской борьбы и др., работа Т. Л. Лабутиной стала первым крупным отечественным исследованием в этой области английской истории. Важно отметить, что до сих пор данная монография не теряет своей актуальности.

В современной постсоветской историографии существуют различные мнения о формировании двухпартийной системы в Англии. Так, Т. Л. Лабутина полагает, что дискуссию о сущности партий и времени их возникновения можно завершить. «Новейшие исследования поставили точку в данном споре, дав утвердительный ответ, – пишет Т. Л. Лабутина. – Именно в этот исторический период (1660–1714 гг. – А. К.) происходило становление двухпартийной системы»[75]. С ней не согласен А. Б. Соколов, который указывает на спорность данного утверждения, поскольку «оно было оспорено не только Л. Б. Нэмиром, но и рядом современных западных историков (Дж. Кларк и др.)» [76].

Актуальность исследования проблемы формирования ранних британских политических партий подтверждают и новейшие работы отечественных историков. Так, в кандидатской диссертации Д. В. Кутявина достаточно большое внимание уделяется идеологии торийской партии, однако практически не рассматриваются ее структура, связи и методы политической борьбы[77]. В недавно опубликованной монографии К. Н. Станкова была поднята, но не раскрыта в полном объеме деятельность якобитов в рядах тори[78]. До сих пор нет новейших исследований партийной системы в эпоху Реставрации Стюартов.

Однако следует отметить кандидатскую диссертацию С. В. Бурова, посвященную политической борьбе придворных группировок накануне Английской революции. Автор обращает внимание на тот факт, что двор Стюартов представлял собой сложную, неоднородную структуру, в которой переплетались интересы различных придворных фракций и велась серьезная политическая борьба. «Необходимо объединить административный, политический и культурный подходы к изучению двора», – делает вывод С. В. Буров[79].

Поскольку английские политические партии представляли собой на раннем этапе сложные полифракционные организации, тесно связанные с придворными группировками, можно сказать, что этот подход применим и для них. Важно исследовать не только идеологию, но и формирование структуры партий, методов их борьбы (как парламентских, так и внепарламентских), политических связей и интересов в XVII–XVIII столетиях. В этом и представляются основные задачи для дальнейших исследований.

Индепенденты в середине XVII в.: доктрина и состав движения С. Е. Федоров

Анализ принципов и понятий, определявших сознание и поведение индепендентов, связан с выявлением наиболее устойчивых, но при этом менее идеологизированных структур, при всей своей гетерогенности составлявших целостную систему индепендентских представлений об универсуме[80]. При таком подходе индепендентская доктрина перестает казаться застывшим образованием, а многие из известных ее положений получают структурно-генетическое, а следовательно, адекватное обоснование. Высвечиваются методологически важные компоненты самой доктрины, совокупность которых в конечном счете обусловливает возможность анализа индепендентских представлений как стилистически и композиционно своеобразной системы видения мира. В свою очередь определение специфики организации этой системы открывает благоприятные перспективы для оценки самого индепендентства с точки зрения его вполне определенной социокультурной целостности[81].

Индепендентская доктрина долгое время продолжала оставаться относительно слабо изученным явлением. Ситуация стала меняться во второй половине прошлого столетия, когда в историографии наметился интерес к социокультурной интерпретации самого движения. Обозначившееся преодоление традиционного взгляда на эволюцию его доктрины, сводящейся к постепенной (главным образом к 40-м гг. XVII в.) замене религиозных конструкций политическими, сопровождалось повышенным вниманием к работам У. Халлера, А. Вудхауса, содержащим ряд ценных наблюдений о соподчиненности конфессионально-правовых и собственно юридических компонентов индепендентского сознания[82]. В частности, особенно популярными были рассуждения этих авторов о религиозной терпимости и о влиянии ее концептуального осмысления на систему политических требований индепендентства[83].

По мере развертывания соответствующих исследований неоспоримость существовавшей связи между религиозными и светскими взглядами индепендентов становилась все более явной, что, видимо, и побудило сначала Д. Юла, а затем Д. Андердауна сформулировать мысль, судьба которой на долгие годы определила направление поиска других специалистов. Речь идет о констатации, хотя и достаточно осторожной, прямой зависимости эволюции политических представлений индепендентства от роста их религиозного радикализма[84].

Просопографические исследования по отдельным членам Долгого парламента выявили определенные недостатки наблюдений Юла и Андердауна, самым серьезным из которых было пренебрежение принципом подвижности религиозных мотивировок в деятельности парламентариев[85]. Юл и Андердаун, а также их последователи были вынуждены искать новые и достаточно веские подкрепления для своих утверждений. Думается, что этот поиск и стал причиной продолжающегося и по сей день союза между этими историками и специалистами, занятыми изучением различных пластов народной культуры[86].

Дело в том, что Юл сам показал наличие достаточно мощных, основанных на механизме средневекового патронажа периферийных образований индепендентства, включавших вполне убедительные по масштабу народные элементы[87]. Их воздействие не замыкалось только структурой движения, а распространялось и на идеологические конструкции индепендентства[88]. Сравнительно неплохо изученный к тому времени «никодемизм» английской народной культуры давал вполне оправданные основания для исследования его соответствующих воздействий на индепендентское учение. Результаты поражали своей парадоксальностью: воздействие народной культуры на индепендентство подтверждалось материалами и елизаветинской поры, и тем более революционных десятилетий[89]. Проблема заключалась лишь в доказательстве глубины этого влияния.

Исследовательски эта задача осложнялась тем, что систематическое изложение индепендентской доктрины ограничивается творчеством двух-трех авторов, среди которых лавры первенства принадлежат Джону Мильтону,[90] публицистическая деятельность которого охватывает практически весь спектр индепендентских исканий и совпадает с основными периодами эволюции самого движения.

Первыми наиболее значительными разработками влияния народной культуры на индепендентское учение был комплекс работ известного английского историка К. Хилла о Мильтоне, естественным образом отразивших в себе особенности интерпретируемого материала, а, следовательно, в виде соответствующей компенсации наделенных теоретическими рассуждениями. Логика исследований Хилла подсказывает, что автор склоняется к признанию вторичности указанных влияний на творчество Мильтона и, видимо, не признает их органичного для самого движения существования.

Наиболее общей посылкой в построениях Хилла является основанное на результатах исследований начала 1970-х гг. положение о существовании в Англии середины XVII в. «двух революций»: победоносной, приведшей к установлению священных прав собственности, освободившей пуританскую этику от традиционных наслоений, и не произошедшей, пытавшейся установить собственность народа, демократию, уничтожить государственную церковь, видоизменить пуританскую этику. Неудавшаяся революция, однако, содействовала дальнейшему развитию идей радикализма в английской культуре, она же обусловила двойственную природу национального конфликта середины XVII в., отразившуюся в противоречиях «аристократизма» и «пуританизма средних слоев», с одной стороны, радикализмом и тем же пуританизмом – с другой.

В небольших публикациях на страницах «Литературного приложения» к «Таймс» Хилл впервые попытался связать особенности мировоззрения Мильтона с природой двух конфликтов в английской революции, предпринял ряд закономерных обобщений, касающихся особенностей индепендентского сознания[91]. Его идея оказывалась достаточно простой: популярность многих идей народной культуры, усиливавшаяся под непосредственным воздействием радикальных религиозных сект, оказывала влияние на формирование отдельных положений мильтоновских трактатов, а через них – должно быть, на структуру индепендентского сознания. Позиция Хилла встретила возражения со стороны П. Хелма, М. Фикслера и М. Левиса, указавших на несколько упрощенное толкование взглядов Мильтона в свете учений радикальных сект середины XVII столетия[92]. Хилл остался непоколебим, выразив в специальной монографии о Мильтоне верность ранее сформулированным положениям, он позволил себе ряд небезынтересных дополнений и уточнений.

Как считает Хилл, одним из противоречий середины XVII столетия был конфликт двух культур, представлявших двор и страну. За ними (обычно невидимая исследователям) существовала третья, народная, еретическая культура. По мере развития революции она стала определять взгляды радикального (в том числе индепендентского) крыла парламентской оппозиции. Получив вследствие этого большую популярность, эта культура стала оказывать значительное влияние на индепендентских авторов, в том числе на творчество Мильтона, развивая в нем ранее существовавшие радикальные элементы. Под воздействием ее традиций окончательно сформировалась позиция поэта, вобравшая в себя составные части второй и третьей культур[93].

В то же время Хилл оговаривает, что воздействие радикальных народных учений ограничивалось формированием представлений о равенстве клириков и мирян, герменевтизме, мортализме, милленаризме, антитринитаризме и материализме (Хилл называет их основными конституирующими элементами третьей культуры): там, где дело касалось незыблемого права собственности, пускались в ход традиционные для пуританских мыслителей решения. В этом неразрывная связь Мильтона с традициями второй культуры, с основным спором ее представителей – «средних слоев» – с феодально-абсолютистским государством[94].

Интерпретация источника радикальных воззрений Мильтона и – более широко – индепендентов встретила возражения Э. Милнера[95]. В его исследовании были по существу впервые разработаны принципы анализа индепендентской доктрины, исходившие из признания внутренней, не зависящей от внешних воздействии логики развития идеи радикализма в индепендентской среде; в качестве исходного критерия использованы особенности самого сознания индепендентов.

Милнер достаточно верно подметил один из существенных недостатков осуществленных Хиллом построений. Обращение в исследовании по Мильтону к тезису У. Тревор-Ропера «двор-страна» связывалось Милнером с попыткой Хилла использовать культурологический анализ для изучения английской революции. Возможность такого подхода к событиям середины XVII в. складывалась в результате проводимого Хиллом выхолащивания первоначального смысла этого тезиса. Хилл со всей очевидностью отрицает его политическое содержание, а имеет в виду лишь его культурологическую значимость для выделения традиционно консервативных и либерально-прогрессивных тенденций общественного развития. Милнер справедливо указывает на это, подчеркивая, что такой подход обнаруживается тогда, когда Хилл пытается увязать конфликт двух культур со спецификой парламентской борьбы, не находя при этом возможности использовать традиционную схему деления на пресвитериан, индепендентов и левеллеров. Проводя непосредственную аналогию между вычлененными культурами и осуществляемой парламентом политикой, Хилл считает возможным говорить только о пресвитерианской и радикальной, т. е. о соглашательской и бескомпромиссной[96].

Последнее обстоятельство чрезвычайно заинтересовало Милнера – авторитетность и основательность конкретных разработок Хилла не вызывает у него сомнения и, видимо, составило отправную точку для его собственных утверждений о существовании в Англии середины XVII столетия конфликта двух форм общественного сознания: эмпирического и рационалистического[97].

Первенство в разработке такого подхода к анализу общественного сознания в английском обществе XVI–XVII вв. принадлежит французскому социологу Л. Голдману, разработавшему популярную в Европе конца прошлого столетия теорию генетического структурализма, впервые поставившую проблему коллективного сознания социальных групп и пытавшуюся решить ее своими средствами[98].

Из пяти выделенных им форм коллективного сознания, своеобразных систем видения мира, две – эмпиризм и рационализм имеют отношение к ситуации, сложившейся в Англии к концу 40-х гг. XVII в. По мнению Голдмана, эмпиризм – одна из типичных форм коллективного сознания англичан. Ее генезис определяется тремя факторами. Во-первых, английское общество буржуазного типа рождается на основе союза, заключенного буржуазией и дворянством, который в свою очередь предопределяет более прагматический, реформистский способ видения мира, нежели тот, который сформировался, скажем, во Франции, где длительная борьба буржуазии за власть способствовала ее отрицательному отношению к дворянству; во-вторых, сказывалось отсутствие традиций рационализма в английской философии; в-третьих, выдающиеся английские философы Локк, Беркли и Юм творили тогда, когда буржуазия имела уже реальную власть: их видение мира отражало ситуацию, основывающуюся на реальных фактах существования буржуазного государства, нежели необходимости его установления. Именно господством эмпиризма в сознании англичан объясняются утилитарные подходы и реформистская тактика многих политических течений в Английской революции, – многих, – но не индепендентства, значительно отличавшегося от них и уникального в плане отражения переживаемых Англией интеллектуальных коллизий[99].

Положение Голдмана об уникальности индепендентства было подхвачено и подробно развито американским социологом и историком Э. Милнером, который, признавая эмпиризм традиционной формой коллективного сознания англичан, указал на возникшие в 40-е гг. XVII в. альтернативные тенденции развития социокультурных процессов[100]. Речь идет о том, что кризис 40-х гг. XVII в. разрушил во многом повсеместное господство эмпирических подходов в сознании англичан. Если прежде английскую буржуазию устраивало совпадение роста ее экономического благополучия и постепенное «обуржуазивание» государственного аппарата, то «кризис» середины XVII столетия сделал главной ее целью радикальную трансформацию английского феодального государства в буржуазную республику. Тем самым расчищался путь для развития рационалистической системы видения мира, ибо сам факт установления республики был своеобразным противопоставлением иррационально существовавшей формы организации власти рационально организованной системе управления. Это видение мира нашло свое политическое выражение в революционном индепендентстве, противопоставившем себя интеллектуальной традиции тех лет и поэтому обрекшим себя в конечном счете на провал, а английскую буржуазию на возвращение к эмпирической форме коллективного сознания[101].

Признание за коллективным сознанием индепендентов рационалистической системы видения мира позволяет, опираясь на многочисленные философские сочинения, структурировать присущие ей элементы. Согласно Милнеру – это, во-первых, индивидуализм, во-вторых, свободомыслие, в-третьих, атеизм[102].

Следует сказать, что для правильного понимания контекста используемых категорий требуются небольшие пояснения. Было бы правильным в первом и втором случае добавить понятие «конфессиональный», ибо и индивидуализм, и свободомыслие трактуются Милнером с известной долей религиозного оттенка. Индивидуализм – это в первую очередь право личного общения с Богом, а потом все остальное, свободомыслие – это прежде всего вольная интерпретация Священного писания, наконец, атеизм, – это вовсе не материалистический взгляд на природу, а скорее натурфилософское обоснование отсутствия абсолюта вне индивидуальной совести верующего. Последнее обстоятельство весьма существенно, ибо в нем, более чем в двух других, видится неортодоксальность представлений индепендентов.

С легкой руки Макса Вебера соотношение протестантизм-рационализм-капитализм стало аксиоматичным. Для Вебера понятия протестантизм и рационализм – вообще понятия синонимичные или даже тождественные, их парная эволюция однозначна развитию кальвинизма. Между тем рассуждения Голдмана-Милнера демонстрируют то, что современная наука постепенно начинает освобождаться от влияния некоторых недостатков веберовских конструкций.

Дело в том, что англичане никогда не разделяли тех рафинированных протестантских доктрин, которыми увлекались на континенте. Англиканство и его конфессиональный комплекс во многом обязаны синтезу лютеранства, кальвинизма и буцерианства; единственная попытка видоизменить или очистить английскую церковь кроется в пресвитерианстве с его огромным желанием кальвинизировать церковный строй и богослужение в национальном масштабе.

Как показала история, пресвитерианам не суждено было добиться успеха в своем начинании, и в этом, как нам кажется, следует видеть определенный результат их утилитарной, реформистской политики. Крушение их надежд стало заметным особенно в «революционные» годы, когда изменились не только общественные интересы, но и, как отмечают Голдман и Милнер, перестроилась вся система коллективного сознания, тяготевшая теперь к рационалистическому объяснению и изменению действительности. В данном случае реформизм просвитериан естественным образом наталкивался на непонимание или считался недостаточным, а, следовательно, отвергался. Напомним, что индивидуализм, свободомыслие и атеизм – суть элементы рационалистической системы видения мира, в том варианте, где роль религиозных мотивов еще достаточно велика, отражают тенденцию не к централизации и укреплению национальной церкви с ее строго регламентированной процедурой, а наоборот, низводят в этой области понятие национального до понятия индивидуального, причем источником откровения становится совесть самого верующего: рационально и удобно, а главное – нет потребности в традиционном посреднике и судье.

Возвращаясь к Веберу, нужно сказать, что его идеально-типической конструкции недостает четкости в понимании диалектики форм собственно «буржуазного» сознания. Не кальвинизм и его укрепление в системе «буржуазного» видения мира знаменовал радикальный путь в становлении особого типа мировоззрения, а связанная с отказом от него или многих его положений линия развития того феномена, который Вебер определял как «буржуазное сознание».

Надо отметить, что Милнеру принадлежит постановка достаточно сложной проблемы. Он и отчасти Голдман не побоялись увидеть в индепендентской доктрине, в системе используемых индепендентами аргументаций нечто близкое тем философским системам, которые претендовали на интеллектуальное господство в XVII в. Оказалось, что индепенденты занимались логикой нисколько не меньше, чем мистикой, и их логические конструкции, различного рода определения и классификации образуют вполне законченную систему.

Отождествление последней с рационализмом более чем оправдано[103]. Другое дело, что представленная Милнером классификация основных параметров видения индепендентов не дает четкого представления о том, что имеет в виду исследователь, когда использует сам термин «рациональное»: разумеется ли под этим все, что противостоит иррациональному, следовательно, в контексте эпохи – пассивно-созерцательному взгляду на мир, либо речь идет о духе спекулятивного системотворчества, отождествлявшего себя (все в том же контексте эпохи) с подлинно научным, активным взглядом на действительность.

Если признать второе верным, что, думается, будет правильным во всех отношениях, то выделенные Милнером характерные черты рационального видения окажутся не столь убедительными, как того хотелось бы: они скорее растворят индепендентскую доктрину в потоке схожих по набору качеств конструкций и систем. И разумный индивид, и наделенный соответствующими свободами гражданин, и свободно общающийся со своим Богом христианин – категории, появление и объяснение которых встречается и в другие эпохи, в тех системах, которые никогда не претендовали на то, чтобы быть рациональными. Их обнаружение в индепендентском мировоззрении не случайно, но взятые сами по себе, они ничего не значат и тем более ничего не проясняют. Существует нечто более фундаментальное, пронизывающее всю суть этого способа мышления.

Один из самых последовательных критиков рационализма Ф. Ницше с поразительной точностью схватывает то, что Милнер оставил за пределами собственного внимания. Речь идет все о том же категориальном, с точки зрения Милнера, представлении о разумном индивиде. Оно, как известно, основывается на полной аналогии между макро– и микрокосмом. Уподобляя человека и его душу государству, один из первых представителей рационализма писал: «В государстве и в душе человека имеются одни и те же начала, и число их одинаково». Далее, пояснял смысл сказанного: «Одно из них, с помощью которого человек способен рассуждать, мы назовем разумным началом, а второе, из-за которого человек влюбляется… и бывает охвачен другими вожделениями, мы назовем началом неразумным и вожделеющим». Третья сила связывалась еще Платоном с так называемым «яростным духом», в гармонично устроенной душе, служащим «защитником разумного начала: страсть и природная необузданность замолкают там, где разум подчиняет все высшему смыслу философского созерцания». Разум, таким образом, составляет сущность архитектоники человеческой души. Считая необходимым разрушить это представление рационалистов, Ницше выдвигает свою виталистическую онтологию, характерной чертой которой является монизм житейской детерминирующей функции; и здесь индивид перестает играть роль своеобразного ориентира; объект критики углубляется и начинает затрагивать область методологии[104]. Это уже не просто взгляд на человека. Речь идет о характерной гносеологической установке, пытающейся четко разграничить сферу чувственности, определяющей обыденное сознание толпы и сферу рациональности, открывающуюся для рафинированного мыслителя.

Индепендентское представление об абсолюте в своем общем виде основывается на схоластической дефиниции Бога. Сущность и существование последнего, как известно, нераздельны. На этой основе формулировалось традиционное онтологическое доказательство бытия божия, когда из понятия о Боге выводилось его существование. Такой вывод оказывался правомерным относительно только этого понятия лишь тогда, когда предметом мышления становился Бог как реальнейшее существо, обладающее абсолютной формой бытия и вне которого ничто не существует. В рамках этой же схоластической дефиниции Бога допускается определение абсолюта как совокупности всех возможных определений. Д. Гудвин, следуя этой традиции, дополняя ее, говорит о Боге как «совокупности всех реальностей»[105].

Самым интересным в предпринятых индепендентами построениях является собственно методологическая сторона решаемой проблемы: структура абсолюта оказывается ничем иным, как совокупностью всех возможных структур повседневности, которые под этим специфическим углом зрения приобретают черты все той же всеобъемлющей реальности с ее главной и единственной акциденцией – конкретностью[106].

Нетрудно заметить, что такая постановка проблемы содержит в себе недопустимые с точки зрения традиции упрощения; телеологический характер индепендентской гипотезы абсолюта имманирует трансцендентный смысл христианского учения о Боге. Удивительная, с позиций возможных последствий, эта проблема снимается тем, что вводится дополнительный аргумент, позволяющий оценивать и оставить незыблемой, хотя бы в общих чертах, запредельность божественной природы. Речь идет об адаптации неоплатонической концепции первоединого, объединяющего ортодоксальный смысл ставших после соответствующих новаций имманентными все три ипостасных лика Святой Троицы[107].

Но, несмотря на все попытки любым путем удержаться в рамках общепринятых установок, индепенденты оставляют за собою всю предшествующую протестантскую традицию. Дело в том, что отождествление основных акциденций абсолюта со структурой реальности меняет все свойственные христианству акценты. Понятия, объясняющие реальность, становясь частью все той же, с точки зрения схоластов, «совокупности всех возможных понятий», перемещали сам принцип похождения, применяемый исключительно для характеристики трех ипостасных лиц Троицы, на сам акт творения и соответственно на всю структуру обыденности так, что принцип самостановления абсолюта становился принципом становления реальности. Возможность конкретного знания об абсолюте делалась возможностью соответствующего объяснения реальности.

Таким образом, знание об окружающем мире опосредованно приобретало логическую структуру абсолюта как соответствующую связь моментов, из органического соединения которых и складывается абсолют.

В общем, видимо, следует говорить о переосмыслении в индепендентской доктрине теологической аргументации, зародыш которой может быть найден у неоплатоников[108], в энциклопедически развитую форму у представителей абсолютного идеализма. Так или иначе, возможность ретроспекций и перспектив очевидна: при этом более интересной оказывается связь индепендентской концепции с предшествующей традицией[109].

Индепендентские дефиниции абсолюта очень часто основываются на прямых аналогиях с неоплатоническими[110]. Широко распространены определения Бога как «сферы, центр которой везде, очертания необозримы», встречающиеся с небольшими вариациями. В ряде случаев его использование поясняется другими формулами, пытающимися передать моноидальность божественной сущности, излучающей свет и становящейся через это излучение, говорящими о внутренней жизни Бога, связанной с ипостасным существованием единого[111].

В целом каждое из определений соприкасается с неоплатоническим пониманием круга как определенного геометрического выражения соприсутствия всего в едином. Сфера, видимо, вообще наиболее существенна для понимания индепендентских представлений о бесконечности абсолюта, безграничности всех возможных его манифестаций. Причем этот геометризм становится благоприятной формой, позволяющей при всей широте вкладываемого в понятие абсолюта содержания оставить нечто, что всегда будет напоминать о трансцендентности отдельных его сущностных выражений. Скажем, преследуя цель не быть излишне материалистичными, индепенденты прибегают к следующим конструкциям. В их построениях сфера как бы «выдавливает» некоторое содержимое абсолюта, оставляя часть внутри, а другую вне себя. Тем самым достигается такое состояние, когда абсолют неадекватен миру изнутри себя, вместе с тем нетождественней и извне. Однако все по ту и по эту сторону круга оказывается сопричастным абсолюту, выражая внутреннюю логику его становления[112].

Что же лежит в основе постоянно актуализирующихся проявлений абсолюта? Задача получала вполне адекватное решение. Без сомнения, – «нисхождение», эманация, – однако с вполне конкретным результатом. Единое и многое очень часто заменяется отношением единого и множества, а, следовательно, любая акциденция абсолюта – числовым множеством. Далее, подобная числовая выраженность – простым математическим действием, выполняемым уже самим человеком.

Вот этот своеобразный логизм может быть признан четвертой характерной чертой рационального видения мира индепендентов.

В современной историографии в рамках двух определившихся концепций движения, основывающихся главным образом на изучении парламентских документов, признается сам факт существования у индепендентов организации с преобладанием либо формальных, либо неформальных признаков объединения. Первая, несомненно, модернизирующая и приближающая индепендентство к образованиям партийного типа, другая – традиционализирующая и уводящая его к системе средневековых клиентел и патронажей. Обе – дающие в сущности основания для односторонних характеристик.

Логически было бы правильно утверждать, что адекватное объяснение индепендентства должно основываться на комплексном рассмотрении этих традиционных связей и новых формализованных отношений. Гипотетический характер этого заявления, возможно, уместен и оправдан. Но неизбежной в таком случае становится сложность в определении самого характера этих взаимовлияний, ибо репрезентативность парламентских источников такова, что представление о традиционных неформальных связях будет полнее косвенных сведений о попытке индепендентов формализовать свои отношения.

Основная задача состоит в том, чтобы не только изменить общий для обоих направлений подход к индепендентству как парламентской фракции, но и расширить круг используемых источников. Это поможет выработать ряд критериев для отбора первоначального массива индепендентов, дальнейшее изучение которого не только поможет выделить присущие индепендентству черты и особенности, но, возможно, объяснит феномен революционного индепендентства вообще.

Стремясь преодолеть узость существующих в современной историографии подходов к анализу индепендентства, сводящих его историю к деятельности одной из парламентских фракций, я использовал методику, адекватную комплексу источников, в основе которой лежат приемы просопографического анализа.

Обращение к подобной методике исследования предполагает выбор вполне определенной системы критериев, способных обеспечить объективный подход к составлению списка индепендентских персоналий. Используемый отечественными историками критерий социальной принадлежности индепендентов в пределах, обозначенных ему исследованиями первых двух послевоенных десятилетий, достаточно пластичен и текуч и нуждается в известной корректировке.

Представляется возможным использовать мировоззренческий критерий для формирования просопографии движения. Границы и содержание этого критерия определяет присущая индепендентам рациональная система видения мира, характерные для нее особенности. Эффективность применения этого критерия для идентификации персоналий с участниками движения определяется недопустимостью переноса современных представлений на иную шкалу обыденных ценностей, тем, что в центре анализа оказывается конкретный человек, со свойственными ему подходами к действительности. Естественно, я далек от мысли, что каждый, тем более рядовой индепендент мыслил, прибегая к достаточно витиеватым категориям, предполагаемым рациональным стилем мышления. Речь идет лишь о принципиальном сходстве позиций, мотивационно напоминающих рациональные; о своеобразных «конечных» результатах этой системы видения мира, за которыми стоял либо сложный путь внутреннего озарения, либо последствия хорошо налаженного «механизма» пропаганды. В любом случая меня интересовали конкретные поступки людей, их выступления в парламенте и периодической печати, поданные петиции, написанные памфлеты и трактаты, наконец, свидетельства самих современников, словом, все то, что могло быть логическим следствием индепендентской системы видения мира.

Специфика использованного комплекса источников, его «репрезентативность» позволяли фиксировать конкретно-исторические результаты воздействия рационального по своей природе мышления индепендентов на двух основных уровнях: политико– и конфессионально-правовом. На первом уровне закономерным результатом индепендентского видения мира оказывается требование конституционного ограничения монархии, на втором – обоснование целесообразности веротерпимости.

Каждый из этих двух постулатов, взятый в отдельности, не дает еще оснований в полной мере констатировать оригинальность его происхождения. Взятые в совокупности – они становятся порождением уже вполне определенной индепендентской системы видения мира и только в рамках этой системы наполняются конкретным социокультурным содержанием.

Использование мировоззренческого критерия для составления просопографии индепендентства подразумевало работу только с «подписанным» материалом, анонимные выступления не учитывались. По возможности первоначальные сведения перепроверялись на дополнительном материале источников, содержащих более развернутые характеристики, чем, скажем, анализируемые в работе петиции и различного рода прошения. В последующей работе проводилась идентификация полученной выборки с материалами визитационных списков, опубликованных просопографий и выполнялось «расписывание» материала в соответствии с выработанной в главе анкетой по следующим позициям: годы жизни, происхождение, образование, карьера (военная, административная и судебная служба), парламентская деятельность и конфессиональная принадлежность. Результаты исследования были опубликованы в статье «Просопография индепендентства»[113].

Английские роялисты в годы гражданских войн и междуцарствия А. Б. Соколов

Термин «роялизм» в самом общем значении означает приверженность монархической идеологии, а роялистами называют сторонников королевской власти. Данное определение требует уточнения. Понятие «монархист» имеет более широкий смысл, чем «роялист», причем использование последнего термина привязано к определенному историческому контексту. Можно назвать три события нового времени, в которых утвердилось понятие «роялист». Прежде всего это эпоха Английской революции середины XVII века. В этом случае слово «роялист» близко слову «кавалер»; их можно употреблять как синонимы, учитывая при этом, что за короля Карла I сражались многие люди, которых по их социальному статусу язык не поворачивается назвать кавалерами. Кроме того, термин «роялист» оказался лишенным смысла сразу после реставрации Карла II, тогда как слово «кавалер» некоторое время сохранялось в политической риторике. Достаточно вспомнить: парламент, избранный в 1661 г., современники называли «Кавалерским». Другой пример использования слова «роялисты» относится к Французской революции конца XVIII в. – так называли сторонников династии Бурбонов, выступавших за восстановление ее на престоле. В ограниченном виде к нему прибегали в годы реставрации и даже Июльской монархии и революции 1848–1851 гг. Третий пример связан с Испанией и Испанской Америкой. Так именовали приверженцев абсолютной монархии в период, последовавший за поражением революции 1808–1813 гг. и во время революции 1820–1823 гг. Во всех трех случаях чертой роялизма была готовность к применению вооруженных средств реализации своей программы.

В Англии использование термина «роялист» четко ограничивается хронологическими рамками. Верхней границей, как сказано, было возвращение Карла II на отцовский престол, что означало успешную реализацию роялистского проекта. В дальнейшем для обозначения политических фракций применялись иные термины, прежде всего, виги и тори. Нижней границей обычно считают начало января 1642 г. и связывают с попыткой Карла I арестовать пятерых лидеров парламентской оппозиции. Именно в те дни нарождавшейся смуты появились клички, которыми противники «награждали» друг друга: «круглоголовые» (сторонники парламента) и «кавалеры» (сторонники короля). Как пишет историк С. Шама, эти унизительные прозвища «стали частью словаря взаимной ненависти». «Круглоголовыми» именовали пуританских агитаторов из Сити; они в отличие от людей знатных, носивших длинные волосы, принадлежали к средним и низшим слоям и стриглись в кружок. «Кавалеры» ассоциировались сначала с бахвалившимися и разгонявшими толпу у Уайтхолла солдатами Томаса Лунсфорда. Даже Кларендон считал его человеком, хотя и древнего рода, но необразованным и грубым, с сомнительным прошлым. Его отряд был готов на любые жестокости. Парламентская пропаганда изображала его садистом и даже каннибалом. Карл I обедал с ним и другими 150 офицерами в Уайтхолле, что вызвало такое возмущение в Сити, что король был вынужден отменить свое решение о назначении его комендантом Тауэра. Затем кавалерами стали называть не только солдат Лунсфорда, но и всех тех, кто при размежевании сил стал на сторону короля. Однако основы роялистской идеологии, как считает Шама, были сформулированы несколькими неделями ранее. Они были изложены прежде всего Эдвардом Хайдом (с 1661 г. графом Кларендоном) в ответ на голосование по Великой ремонстрации в ноябре 1641 г. Большинство в одиннадцать голосов «за» было незначительным, и Хайд считал такой итог поражением пресвитерианской партии Джона Пима. Он определил тональность роялистской идеологии, в основном сохранившейся на протяжении всей гражданской войны, суть которой в том, что монарх, а не группа фанатиков-пуритан является воплощением и защитником блага и интересов народа, король является истинным реформатором[114].

По определению современного историка Дж. де Грута, «роялизм – это свободная ассоциация тех, кто поддерживал короля, осуждал его врагов и кто был, в первую очередь и прежде всего, монархистами». Однако такое определение вызывает сомнение, если речь не об Англии. Члены шотландского Кирка или Ирландской конфедерации были монархистами, но они не горели желанием преданно служить ни Карлу I, ни Карлу II. Определение Дж. Мак Эллигота и Д. Смита гласит: роялист – тот, кто идентифицирует себя так, и принят в этом качестве другими роялистами. Всех роялистов объединяло желание восстановить королевскую власть на условиях, предлагаемых королем, или максимально выгодных для него. Шотландские ковенанторы или ирландские католики поддерживали институт монархии и признавали Карла II королем, но это не значит, что они были роялистами[115].

В дореволюционной историографии достаточно общий и поверхностный взгляд на роялизм эпохи Английской революции представил А. Н. Савин. У советских историков роялисты как «контрреволюционный» лагерь по понятным причинам не привлекали специального внимания, они были целиком сосредоточены на проблематике революции как таковой, на парламентских и демократических движениях. Особого внимания заслуживает книга Б. Ф. Поршнева[116]. Главный тезис маститого историка-марксиста в том, что в эпоху Фронды ее демократический тренд в большой мере вытекал из левеллеровских тенденций Английской революции: достаточно вспомнить, что принадлежавший к группировке уравнителей полковник Сексби был, видимо, негласным представителем Кромвеля в Бордо, центре демократической Фронды. В этой связи Поршнев затронул политику кардинала Мазарини по отношению к английским эмигрантам. «Боком» тема роялистской эмиграции возникала в публикациях об англо-русских отношениях, например, в статьях 3. И. Рогинского о миссии лорда Колпепера в Москву[117].

Однако и в зарубежной историографии обращение к истории английского роялизма – относительно новый феномен. Всего несколько лет назад английский историк писал: «Роялисты остаются одной из немногих групп в гражданской войне, о которой публика знает только то, что они составляли половину в паре «круглоголовые – кавалеры». Но и среди историков «королевская партия» не в моде, а роялистская политика, особенно если речь идет о социальных верхах, еще в большей степени»[118]. Ранним исключением была книга Д. Андердауна о роялистском подполье в Англии в годы республики и протектората[119]. В другой работе этот историк в духе новых подходов, формировавшихся в историографии в последней четверти прошедшего века, обратился к теме политической культуры накануне и во время революции, уделив некоторое внимание роялистской культуре [120]. Другим пионером в изучении роялизма стал историк Р. Хаттон, опубликовавший в 1982 г. книгу «Военные усилия роялистов 1642–1646». Ее характеризует локалистский подход, на основе которого автор утверждал: роялистская партия сложилась не ранее июня 1642 г., поскольку до этого в графствах, несмотря на наличие враждебных группировок в пользу той или другой стороны, преобладали нейтралистские настроения даже у тех, кто позднее твердо стал на королевскую сторону. Только в Херфордшире роялисты добились подписания местным джентри петиции в поддержку Карла I. И только в Уэльсе король нашел практически полную поддержку[121]. Исследования, посвященные локальным аспектам подготовки к гражданской войне, демонстрируют более сложную картину, чем та, которая привычна по трудам либеральных или марксистских историков: «Одна половина страны стояла за короля, другая – за парламент. Но если мы примем во внимание населенность, зажиточность роялистских и парламентских графств, то увидим, что перевес был на стороне парламента. За парламент стояли юг и восток, за короля – север и запад»[122]. В другой известной книге Хаттон коснулся истории роялизма при изучении причин реставрации Стюартов в 1660 г.[123] В ней он аргументировал точку зрения, будто усилия эмигрантов-роялистов были в целом малоэффективны, а к реставрации привел ход событий в самой Англии после смерти Оливера Кромвеля в сентябре 1658 г. Тема военного опыта обеих сражавшихся сторон представлена в монографии американского историка Ч. Карлтона[124]. Конечно, сведения о кавалерах содержались в многочисленных трудах о гражданской войне, о Карле I, Карле II и других деятелях контрреволюционного лагеря, например, Э. Хайде, но задача анализа роялизма как общественного явления в них не ставилась.

По моему мнению, главной историографической предпосылкой «поворота к роялизму» явился огромный эффект, произведенный британскими историками ревизионистского направления (их фактическим лидером был Конрад Рассел), пересмотревших методологию и основные подходы к истории Англии XVII в. Представители новейшего поколения историков обратили внимание на внутреннюю структуру роялистской партии, показав ограниченность прежних упрощенных представлений о существовании фракций ультрароялистов и «умеренных»[125]. Ряд публикаций, имеющих отношение к роялизму, связан с темой исторической памяти.

В те месяцы 1642 г., когда обе стороны собирали своих приверженцев, одним из способов для этого становится пропаганда, цель которой состояла в том, чтобы создать и закрепить негативный образ врага. Главным инструментом пропаганды является насаждение стереотипов, которые определяются Д. Андердауном как «культурные конструкции, в краткой публичной форме выражающие негативные характеристики оппонентов и обязательно являющиеся продуктом глубоких политических различий. Создавая ауру собственной моральной исключительности и представляя собой символическое выражение фундаментально отличных идеологий и моральных кодов, они интенсифицируют прежние расхождения и сплачивают групповые идентичности» [126].

На первый взгляд, идеологически позиция роялистов имела преимущества: им было легче обосновать действия круглоголовых как измену и мятеж. Кроме того, они постоянно эксплуатировали понятие «достоинство», значимое в иерархическом обществе, каким была Англия раннего нового времени. Королевская пропаганда подчеркивала низкое происхождение тех, кто присоединился к парламентской партии. Это было не совсем справедливо, недаром на высшие военные посты парламент, особенно в начале войны, назначал лиц именно по происхождению, а не по способностям. Примерами служат главнокомандующий граф Эссекс и его заместитель граф Манчестер. В проповеди духовника принца Уэльского, обращенной к военным, говорилось: «Истинный кавалер – дитя чести, джентльмен хорошего происхождения и воспитания, любящий короля по совести, имеющий, в отличие от других, ясное выражение лица и смелый взгляд благодаря своему верному сердцу»[127]. Социальное превосходство неразрывно связывалось с сексуальным господством. Одна появившаяся в 1642 г. баллада имела примечательное название «Лондонский рогоносец: или как на голове почтенного горожанина выросла пара извилистых фирменных рогов благодаря его веселой молодой женушке, которую хорошо прогнул франтоватый жеребенок, пока ее муж уехал, чтобы участвовать в кампании в Хунслоу Хит»[128]. Парламентская пропаганда тоже не была лишена социального снобизма и намекала на низкое происхождение многих лиц из королевского лагеря. В ней постоянно муссировалась тема нравственной нечистоты кавалеров. Например, в одном из памфлетов говорилось, что кавалер «превзойдет в богохульстве француза, в пьянстве голландца, в разврате турка»[129]. Пропаганда конструировала в общественном сознании, как отмечал Ч. Карлтон, далекий от реальности «стереотипный образ кавалера с пивной кружкой в руке, с девкой на колене и с усмешкой на устах». Как отметил Д. Андердаун, «оба враждебных стереотипа: хвастливого, тираничного, папистского, грабящего кавалера и лицемерного, богобоязненного, гибельного для социального порядка круглоголового оставались главным элементом пропагандистского рациона на протяжении всей войны»[130].

Олицетворением кавалера слывет принц Руперт, который был племянником Карла I, сыном его сестры Елизаветы и курфюрста Пфальцского Фридриха. Несмотря на молодость (в Англию он приехал в возрасте 23 лет), Руперт имел военный опыт, накопленный в войне против Империи и пригодившийся роялистам. Обеспечивший им первые военные успехи, он вызывал ненависть, как у круглоголовых, так и у части королевской партии. Молва приписывала ему колдовские способности, а о его любимой собаке, убитом в 1644 г. пуделе Бой, с которым он никогда не расставался, говорили, что это фамильяр, дух зла. Имя Руперта с намеком на его колдовские способности упоминалось, когда незадолго до битвы при Незби началась очередная охота на ведьм в Восточной Англии[131]. Кларендон давал, разумеется, без намеков такого рода негативную оценку Руперту: «Нелегкий характер принца, отсутствие опыта, приобретаемого при дворах, сделало его неспособным взаимодействовать с лордами, которые, в свою очередь, не были расположены к взаимодействию с ним. В то же время некоторые кавалерийские офицеры рассчитывали, что с влиянием принца вырастет и их влияние, мечтая, чтобы никто, кроме него, не пользовался у короля доверием. Итак, война едва началась, но в армии уже возникла фракция, на появление которой мудрые люди смотрели, как на зловещее предзнаменование; неудобства, проистекавшие из этого, в самом скором времени принесли королю великие несчастья»[132]. Отношение Хайда к Руперту трудно назвать иначе, как предвзятым, и оно свидетельствует о глубоких разногласиях среди роялистов, о которых речь идет ниже.

Историки, в основном более благожелательно настроенные к Руперту, чем Кларендон. Ф. Хайэм, утверждали, что именно Руперт дисциплинировал войско роялистов, превратив его в боеспособную силу: «С приходом Руперта весь tempo роялистской армии изменился. Молодой и красивый, с годами он приобрел еще большее очарование. Став не таким опрометчивым, он потерял стремительность и живость, но обнаружил сердечную доброту. Он не был пуританином в речах и делах, но был строгим протестантом с умеренными взглядами. Главное, что он был человеком чести, и солдаты его любили. Карл чувствовал, будто вернулся к военным мечтам собственной молодости. Его уверенность в себе, лучше видная не на совете, а на поле брани, укреплялась. Руперт, а не Хайд господствовал в голове у короля»[133]. Историк М. Эшли писал: «Руперт, которого король поставил во главе кавалерии, сразу показал себя самым энергичным из королевских офицеров и советников. Но будучи молодым, он был бестактен»[134]. В своем фундаментальном исследовании роялистского лагеря в гражданской войне Р. Хаттон утверждал, что Руперт был не только талантливым военачальником, но и замечательным администратором: «Сначала принц исполнял административные обязанности с беспрецедентной энергией и широким видением»[135]. Сколь ни различны, даже противоречивы, оценки, дававшиеся Руперту, можно предположить: именно он, а не Фолкленд, не Дигби, тем более, не Хайд, в наибольшей степени (может быть, наравне с самими Карлом I) способствовал формированию обобщенного образа кавалера[136]. Военные успехи Руперта, как ни парадоксально, не способствовали укреплению его положения при дворе, поскольку королева Генриетта Мария воспринимала его как своего самого опасного соперника во влиянии на Карла I.

Главным компонентом парламентской пропаганды стала религия. Как отмечает Карлтон, «в отличие от роялистов, опиравшихся на легитимную традицию, парламенту было трудно, почти невозможно, оправдать борьбу против короля. В конечном счете, противники короля нашли решение в религии»[137]. Отношение к войне в христианстве амбивалентно. В первоначальном христианстве любая война осуждалась, его приверженцы были пацифистами. Пацифистских идей придерживались анабаптисты и квакеры. После того как христианство стало господствующей религией, оно приняло идущую от римского права концепцию «справедливой войны». Какую войну можно считать справедливой? От Августина Блаженного идет представление о том, что справедливой является та война, которую скрепляет своим авторитетом правитель. В XVI в. Макиавелли утверждал: справедливая война – это необходимая война, и правитель определяет ее необходимость. Такой подход унаследовали протестанты; по мнению Лютера, война является таким же необходимым делом, как есть или пить; с того момента, как она объявлена, солдат не несет ответственности за то, что вынужден убивать, как палач, казнящий по приговору суда. Таким образом, для пуритан гражданская война стала чем-то вроде крестового похода, в который вступили избранные Богом. Разумеется, на практике религиозный фанатизм был присущ не всему парламентскому войску, возможно, тем, кого принято называть «армией нового образца». Тем не менее, в пропагандистском отношении концепция «войны за веру» была привлекательной. Сам король, будучи твердым сторонником англиканской церкви с ее епископальным устройством, давал поводы, например, беспочвенно надеясь, по крайней мере, в годы войны, опереться на ирландских католиков. Это способствовало закреплению представлений о кавалерах как о тайных или явных пособниках католицизма. Однако даже в тех регионах, где господствовали роялистские настроения, это вело к широкому разочарованию у джентри и низших слоев. Известно о бунтах солдат-роялистов при известии о приглашении ирландских войск[138].

Судить о том, насколько эффективной была пропаганда в 1642 г., трудно. В современной историографии, как правило, отвергается присущая марксизму идея о делении на кавалеров и круглоголовых на основе классовых различий. Историки показали: мотивы, побуждавшие идти на войну и выбрать ту или иную сторону, были различными и часто довольно случайными. Во многих случаях были разорваны дружеские и семейные связи. Возможно, самым известным примером такого рода является история семьи Верни. Ее глава, сэр Эдмунд, стал на сторону Карла I не в силу убеждений, а исходя из своих представлений о порядочности и верности. В письме Хайду он делился своими переживаниями: «Вы счастливы тем, что Ваше сознание говорит Вам, что королю не следует уступать в том, чего от него добиваются. Ваша совесть и ваши обязательства заодно. Что касается меня, мне не нравится эта ссора, и я от всего сердца хочу, чтобы король уступил, согласившись с тем, чего они хотят, но чувство чести и благодарность заставляют следовать за моим господином. Я ел его хлеб, служил ему почти тридцать лет и не совершу низости, оставив его. Я предпочитаю потерять жизнь (уверен, что так и случится), оберегая и защищая то, против чего мое сознание»[139]. Его старший сын Ральф оказался на стороне парламента, а младший, тоже Эдмунд, воевал за роялистов и погиб в Ирландии в 1649 г. Комментируя эту историю, А. Н. Савин писал о «душевных муках» сэра Эдмунда, о том, что перспектива, будто Ральф может в каком-либо сражении биться против отца и братьев, ужасала семью. Наверное, старший Верни тоже повлиял на формирование романтического образа кавалера. Будучи королевским знаменосцем, он погиб в первом крупном сражении – при Эджгилле. Ему отрубили руку, державшую штандарт. Тело Верни найдено не было, хотя его сын-парламентарий специально посылал людей, чтобы его разыскать. Ходили слухи, что кто-то нашел отрубленную руку, на пальце которой было кольцо, подаренное королем сэру Эдмунду. Рассказывают (возможно, всего лишь для привлечения туристов), что в доме Верни в Бэкингемшире до сих пор появляется привидение, ищущее отрубленную руку.

Как показал Карлтон, решение идти на войну было часто эмоциональным, и зависело от характеров. Есть люди, которых можно отнести к числу прирожденных солдат; они легче адаптируются к агрессии и быстрее привыкают к тому, что дает война: умению подчиняться, передавая решение и ответственность старшим, находить удовольствие в чувстве братства, основанном на общем переживании опасности. Некоторые старались прочитать все то, что могло помочь в принятии решения; другие обращались к астрологам. Кто-то видел в уходе на войну избавление от повседневных забот, например, от опостылевшей беременной подружки. Однако нередко дружба, родство или зависимость играли роль. Так, арендаторы часто следовали за землевладельцами. Однако, как утверждает Андердаун, решающую роль в выборе играли региональные особенности, в том числе культурного характера.

Если о мотивах вступления в войну представителей роялистской элиты можно судить на основании сохранившихся источников, то дело обстоит куда хуже, когда речь идет о простых солдатах армии Карла I. Сохранились воспоминания, написанные после реставрации некоторыми низшими офицерами и солдатами парламентской армии, но неизвестны мемуары, составленные их противниками в войне, принадлежавшими к этому сословию. В этой связи большой интерес вызывает статья М. Стойла, который использовал новый источник, чтобы приоткрыть завесу над этой лакуной. В 1662 г. Кавалерский парламент принял акт, по которому за лицами, сражавшимися на стороне Карла I, утверждалось право на пенсию. Для этого ветераны роялистской армии обращались к судьям с прошением, в котором излагали сведения о себе и своей службе, с указанием лиц, могущих подтвердить их. Стойл проанализировал 202 отложившихся в архивах графства Девоншир прошения, составленных между 1660 и 1700 гг. Лишь немногие прошения были написаны ветеранами собственноручно, большая часть составлена или местными чиновниками, или профессиональными стряпчими со слов заявителей. На мой взгляд, Стойл провел блестящий текстологический анализ этих источников, учитывая то, что составители, чтобы повысить шанс на успех, часто прибегали к использованию языка самого парламентского акта 1662 г. Ему удалось сделать несколько весьма любопытных наблюдений о механизмах функционирования исторической памяти и характере представлений ветеранов о войне. Тем не менее, большой ясности о мотивах вступления в войну на стороне короля прошения не дают. В них этот вопрос не затрагивался глубоко, возможно, потому что ответ был «слишком очевиден современникам-консерваторам». Для обозначения чувств, побудивших встать под королевские знамена, ветераны использовали такие слова, как «верный», «покорный», «послушный», «искренний» (well-affected, obedient, constant, faithful, dutiful, true), а чаще всего, «верный подданный» (loyal subject). Хотя слово «честь» (honor) не встретилось автору статьи ни разу, возможно, потому, что такого рода добродетель считалась в иерархическом обществе прерогативой джентри, «петиции включены в аристократический дискурс элиты о чести и верности, являющийся общим местом для высших офицеров-роялистов. То ли просители действительно так объясняли свое решение, то ли просто копировали слова из Акта 1662 г. сказать трудно»[140]. В прошениях использовались разные обозначения войны. Термин «мятеж» или «мятежные времена» использован всего в семи случаях. Несколько раз упоминалось о «войне короля Карла I», что было не самым удачным выбором, ибо косвенно возлагало долю вины за нее на самого монарха. В шести случаях использован термин «гражданские войны», в одном «противоестественная и не гражданская война» (unnatural and uncivil war). Как правило, составители тяготели к нейтральным обозначениям, таким как «смута», «противоестественная войны», «беспощадная и несчастная война», но чаще всего «прошлая война». Такой выбор может свидетельствовать о стремлении следовать в духе постреставрационных настроений к примирению[141]. В этом же кроется объяснение того, как заявители называли своих прежних противников: в рассмотренных петициях их лишь несколько раз именовали «парламентариями», еще реже «мятежниками», и ни разу «круглоголовыми». В основном использовался самый общий термин «враг». Это вытекало из стремления «забыть», ибо «забывание» – способ избавления от травмирующих воспоминаний. В подтверждение Стойл отмечал, что один бывший кавалер в годы Реставрации заменил все упоминания в своем дневнике о «мятежниках» «парламентариями»[142].

После неудачного рейда на Лондон, последовавшим за битвой при Эджгилле, король отступил к Оксфорду, и этот город останется фактической столицей роялистов до конца первой гражданской войны. Причины, по которым Карл I избрал Оксфорд своей резиденцией, до конца не понятны; сам монарх не раз говорил, что хотел бы перебраться в Ридинг. Вероятно, сыграло роль географическое положение города: с одной стороны, оттуда было довольно удобно следить за ходом кампаний в тех районах, где и проходили основные военные действия (запад, Мидлендс, Уэльс и даже Корнуэлл); с другой, открывался относительно прямой путь на Лондон. Свою роль сыграло иерархическое устройство Оксфорда как университетского города. Карл расположился в колледже Крист Черч, где он принимал послов и офицеров. Генриетта Мария в течение нескольких месяцев, пока находилась в городе, использовала как резиденцию Мертон-колледж. Шпионы парламента сообщали, что гарнизон Оксфорда составлял от трех с половиной до десяти тысяч человек. Жизнь двора воссоздавалась по довоенным образцам, хотя размах и масштаб был куда скромнее. Двор соблюдал церемониал, и король периодически даровал титулы, художники писали портреты и даже ставились представления масок. Оксфорд заполнили кавалеры, за которыми устремились их вассалы, жены, семьи, любовницы, а также торговцы и ремесленники, которые должны были обеспечить этих людей привычной роскошью. Это ухудшало положение горожан, вело к дороговизне, антисанитарии и болезням. Приехавший в Оксфорд на переговоры Балстрод Уайтлок отмечал, что был поселен в комнате, в которой умер от чумы проживавший до него постоялец, однако Бог его уберег. Как вспоминала через много лет одна мемуаристка, которую родители девочкой привезли в Оксфорд, «мы чувствовали себя, как рыба, вытащенная из воды. Из добротного, как у любого джентльмена, дома мы перебрались в дом булочника на темной улице, из хорошо обставленных комнат в очень плохую постель на чердаке; у нас было одно мясное блюдо, и то плохо приготовленное; у нас не было денег, мы были бедны, как Иов. Из одежды у каждого были одна или две вещи, которые он успел закинуть в свой мешок»[143]. Впрочем, король и его ближайшее окружение на первых порах проблем со снабжением не испытывали. В голодные годы первого изгнания Хайд с ностальгией напоминал государственному секретарю Эдварду Николасу, с которым находился в дружеских отношениях, о пирогах с олениной, которые члены совета регулярно отведывали в четыре пополудни по пятницам. К концу войны дело обстояло куда хуже, чем в начале. Когда Оксфорд был осажден «железнобокими», один из защитников кричал с городской стены: «Перебросьте мне барашка, а я взамен скину вам лорда». В королевской армии было много офицеров, но никогда не хватало солдат. Дисциплина была не на высоком уровне: пьянство, ссоры и дуэли стали частью повседневной жизни в городе. Уайтлок вспоминал: когда его узнавали на улице, то буквально задирали, чтобы вызвать на поединок. Покинувшие Вестминстер парламентарии и офицеры встречали его с «презрением и гневом» и называли «предателем, мятежником и мерзавцем»[144]. В отличие от пуритан, роялисты не отличались религиозным пылом. Карл I был вынужден издавать специальные распоряжения о посещении церковных служб. Атмосфера роялистского Оксфорда отличалась «тревогами, раздорами и ревностью», ссорами, в ходе которых даже теряли оружие[145].

В годы гражданской войны полномочия Тайного совета, со времен Тюдоров являвшегося главным совещательным органом при монархе, сузились. Карл оказался не в состоянии организовать сколько-нибудь перспективное планирование. Не только Кларендон полагал, что король, как правило, следовал рекомендации того, кто последним общался с ним. В начале 1643 г. в составе Тайного совета выделилась «умеренная» группировка из числа лиц, прежде симпатизировавших парламенту. В нее входили государственные секретари Люций Кэри (лорд Фолкленд), сэр Николас и менее последовательный в своих взглядах лорд Колпепер. В качестве канцлера казначейства был введен Э. Хайд. Главной функцией канцлера был сбор поступлений в королевскую казну, что было очень затруднительно в военных условиях. Как пишет де Г рут, несмотря на требование монарха платить налоги в Оксфорде, а не в Вестминстере, подданные неохотно выполняли это распоряжение, и доход Казначейства не превышал десяти процентов того, что собирали прежде: «Изменения в финансовом законодательстве и перемещение двора в Оксфорд привели к разногласиям и путанице в финансовых вопросах»[146]. Враждебная «умеренным» группировка подталкивала короля к твердой линии в любых переговорах с парламентом. В начале войны прочные позиции при дворе имел Джордж Дигби, позднее второй граф Бристол. Возможно, для этого были психологические предпосылки: в апреле – мае 1641 г. Дигби решительнее всех поднял голос в защиту графа Страффорда, вину за гибель которого на эшафоте Карл I чувствовал до своей последней минуты. Опорой «партии войны» была королева Генриетта Мария, чье влияние на супруга было значительным, когда она находилась в Оксфорде, и когда выехала во Францию. Ближайшим советником королевы являлся Генри Джармен, чье влияние на нее было таким сильным, что ходили упорные слухи, будто они находились в любовных отношениях.

Другой орган при короле – Военный совет отчасти совпадал по составу с Тайным советом. В разное время в нем заседало от 10 до 17 человек. Протоколы заседаний Военного совета не сохранились, так что неизвестно даже, часто ли он собирался, но он точно «провалился в попытке координировать военные усилия короны»[147]. В Военном совете выделились три группы: первую составили профессиональные солдаты, «люди меча», имевшие за плечами опыт Тридцатилетней войны. Кроме Руперта к их числу относился шотландский дворянин Патрик Рутвен (позднее граф Фирт и граф Бренфорд), имевший боевой опыт сражений на стороне Швеции в Тридцатилетней войне и ставший главнокомандующим после гибели при Эджхилле генерала Линдсея. Родившийся в 1573 г., он был, мягко говоря, немолод, вдобавок почти глух. Возраст, усталость от воин, возможно, желание уити от дел, заставляли его поддерживать Руперта. Другим ветераном армии шведского короля Густава Адольфа был командующий королевской пехотой сэр Якоб Эстли, храбрый на поле боя, умевший найти для солдат нужные слова. Перед Эджхиллом вслед за ним солдаты молились: «Господи, Ты знаешь, как я буду занят сегодня. Если я забуду о Тебе, Ты не забудь меня». Две другие группы составили гражданские лица, хотя некоторых из них война сделала солдатами. К первой относят сторонников твердой линии, тех, кто стоял за то чтобы сражаться, даже когда профессионалы советовали остановиться. Группу «умеренных» в совете составили те, кто присоединился к королевской партии в конце 1641 г., считая, что Долгий парламент выдвинул чрезмерные и неконституционные требования. Первоначально лидером этой группировки был Фолкленд, но уже в 1643 г. он, распрощавшись с иллюзиями, был в тяжелом эмоциональном состоянии и, казалось, искал смерти на поле боя (возможно, настоящей причиной стала его несчастная любовь). После его гибели важнейшей фигурой в этой фракции сделался Эдвард Хайд, в будущем знаменитый историк.

Деление в верхах партии кавалеров на «людей меча» (swordmen), ультра и умеренных, иначе, конституционных роялистов, «кочует» в десятках трудов историков. Термин «конституционные роялисты» относительно нов. В XVII в. его не использовали, однако он встречается в работах самого видного вигского историка XIX в. Т. Маколея. В современной ревизионистской историографии правомерность использования этого понятия для обозначения группы политиков, таких как Хайд, Фолкленд, Хертфорд, Линдсей, двоюродный брат короля Джеймс Стюарт (герцог Ричмонд), Колпепер, подвергается обоснованной критике. Историк Д. Скотт пишет о неопределенности этого понятия, не позволяющего учесть расхождения и даже противоречия, существовавшие между этими лицами. Его тезис заключается в том, что в основе политических разногласий в роялистской верхушке лежали не моральные различия между теми, кто окружал короля (а именно на это последовательно намекал Кларендон), и даже не отличия в принципах, которые они разделяли. Этих отличий было вообще не так много, как казалось историкам. Дело в том, что в последовательности вызовов, с которыми сталкивалась сохранившая верность монарху часть политической нации, реакция вовлеченных лиц диктовалась не принадлежностью к определенной группе, а обстоятельствами и идейными соображениями[148]. Так Скотт отмечал, что ни один из роялистов, даже Дигби, которого изображают едва ли не самым «антиконституционным» из всех, не возражал против принципа «господства закона». Среди «конституционалистов» вряд ли найдутся хотя бы двое, чьи взгляды совпадали, что не удивительно: в Англии того времени отсутствовало представление о конституции как совокупности принципов управления. Например, такие близкие в политическом и житейском плане деятели, как Хайд и Фолкленд, расходились в вопросе о роли англиканской церкви. Хайд видел в ней часть системы управления, в известной степени политический институт, развивающий добродетели и порядок. Фолкленд придерживался иного взгляда: англиканская церковь – наилучшая из всех церквей, но к управлению она вовсе не имеет отношения. Ричмонд и Линдсей, которых рассматривают как твердых конституционалистов, были преданными сторонниками такого «твердолобого» роялиста, как принц Руперт. Хайд был твердым противником любого ограничения королевских прерогатив, что сказывалось на всякой попытке мирных переговоров. Недаром некоторые парламентарии были убеждены, что он более чем кто другой из роялистов, виновен в их срыве. В приверженности «древнему устройству» (то есть к монархическим принципам) с ним был солидарен Николас. Скотт писал: «Как трудно найти «конституционалистов», которые постоянно и недвусмысленно высказывались в пользу переговоров с доверием к парламенту, также трудно найти «ультра», которые постоянно и недвусмысленно высказывались против них»[149]. Все зависело от ситуации. Руперт выступил за переговоры задолго до того, как в военном отношении дело короля было окончательно проиграно. Даже Дигби время от времени говорил о переговорах. При этом следует помнить: поддержка переговоров на словах не всегда означала готовность к компромиссу.

Скотт считает, что столь же проблематично говорить об «абсолютистской» фракции в Оксфорде, как и о конституционных роялистах. Если сторонниками абсолютизма считать тех, кто полагал, что король вправе по своему усмотрению вводить законы, то таких в лагере кавалеров не было, может быть, за исключением Томаса Гоббса. Хотя парламентарии в полемическом задоре обвиняли своих оппонентов в приверженности тирании, это вряд ли справедливо. В чем король ограничен, роялисты понимали по-разному: Хайд, например, считал, что приверженность монарха закону строится исключительно на моральных основаниях. Если же сводить абсолютизм к идее о том, что власть короля от Бога, то к числу сторонников абсолютизма придется отнести всех без исключения роялистов.

В январе 1644 г. Карл I созвал в Оксфорде парламент. Большинство историков полагает, что это было сделано по совету Хайда. Созыв парламента в противовес «мятежному» парламенту, заседавшему в Вестминстере, сулил политические преимущества и мог способствовать «легализации» политики короля. Основания для реализации этого плана существовали: более половины пэров не принимали участие в работе палаты лордов в Лондоне и могли присоединиться к роялистскому парламенту. В Оксфорд также прибыло более ста членов нижней палаты. Карл I открыл парламент в главном зале Крист Черч, обратившись к парламентариям с адресом, в котором говорилось о том, с какой неохотой он вступил в войну против мятежников, о том, что ситуация усугубилась со вступлением на английскую землю вражеской – шотландской – армии, и что он нуждается в их совете и поддержке. Речь Карла вызвала воодушевление – роялистский парламент принял резолюцию о том, что каждый англичанин под угрозой быть обвиненным в измене должен вступить в войну с Шотландией. В то же время поддержка не была безграничной: 118 членов нижней палаты и 34 лорда (больше половины из числа находившихся в Оксфорде) подписали обращение к Карлу I, предлагая ему вступить в переговоры с Эссексом. Это не вызвало у короля энтузиазма, и 7 февраля король вновь обратился к парламенту, требуя санкционировать сбор принудительного займа. В своей речи он впервые допустил, что может не дожить до победы над мятежниками, но, добавил он, есть тот, кто, как он надеется, доживет до этого счастливого дня. При этих словах он выдвинул вперед старшего сына Чарльза. Подействовал ли на парламентариев этот красивый и драматический жест, неизвестно, но заем в размере ста тысяч фунтов стерлингов они утвердили, а вслед за этим согласились с увеличением налогов. Парламент также направил в Вестминстер свои предложения, которые были быстро отвергнуты, после чего лондонские депутаты были объявлены «изменниками». Оксфордский парламент просуществовал недолго. 16 апреля король распустил его до 8 октября, но, как оказалось, окончательно. Насколько Карл I был искренен, созвав парламент? Историки сходятся: в его решении была изрядная доля лицемерия. Трудно сказать, в какой мере удалось «переиграть» Вестминстер, избавившись от обвинений в «абсолютизме», но утилитарную задачу Карл решил: его военные усилия были легитимированы. Когда после битвы при Незби в июне 1645 г. в руках круглоголовых оказался обоз монарха, секретарю Николасу пришлось оправдываться перед сторонниками. Из опубликованных парламентом бумаг вытекало, что Карл именовал бутафорский оксфордский парламент «нечистокровным».

Публикация парламентариями этих документов под названием «Королевский кабинет открыт» была частью идеологической войны, имея целью создать образ лицемерного и двуличного монарха. Однако, как отмечается в современной историографии, влияние этой публикации было двойственным. В прежние годы Карл I крайне неохотно презентовал себя словесно, передав эту функцию советникам, прежде всего, Хайду, его «голосу и перу» в полемике первой половины 1640-х гг. В документах, в переписке с женой, он предстал мужем и обыкновенным человеком, хоть и небезупречным, но вызывающим сочувствие. Такое восприятие Карла I в какой-то мере способствовало появлению его нового образа – короля-мученика, ставшего частью роялистской идеологии после его казни. Уже в 1646 г. король, принимая ореол мученичества, демонстрирует готовность смириться с судьбой. Индепендентскому образу Карла как «человека кровавого» роялизм противопоставил образ мученика, пожертвовавшего собой ради церкви и закона. Сразу после цареубийства был опубликован трактат «Eikon basilike» («Царский лик»), сыгравший доминирующую роль в политическом дискурсе 1650-х гг. Только в Англии и только в 1649 г. вышло не меньше 35 изданий. Был ли автором этого произведения сам Карл, вызывало сомнение у ряда современников и у многих историков. Как бы то ни было, являясь выражением роялизма и консерватизма, он вызывал ассоциации бедствий короля со страданиями Христа и порождал идею национального греха. Защитники республики, в том числе Джон Мильтон, стремились опровергнуть «Царский лик». Но и после Реставрации образ Карла-мученика сохранился в идеологии роялизма: Карл II представлялся библейским Давидом, олицетворением божественного провидения[150]. Как заметил С. Шама, Карл I «в посмертной кампании убеждения оказался более успешен, чем в любой, которую он вел. Мертвый, он в большей степени материально существовал в Англии, Шотландии и Ирландии, чем в любой момент, когда он был жив». Он столь же успешно презентовал себя как мученик за англиканскую церковь, как его бабка Мария Стюарт за католическую веру [151].

Битва при Незби ознаменовалась еще одним эпизодом, довольно загадочным по характеру, интерпретация которого стала частью памфлетной войны круглоголовых и роялистов. После бегства Карла I и остатков его кавалерии с поля сражения не только королевская пехота оказалась во власти безжалостных «железнобоких», но и находившиеся с обозом женщины, числом несколько сотен. Несчастные пытались скрыться, но были настигнуты кавалерией парламента. Произошло чудовищное побоище: примерно сто женщин были зарублены, у нескольких сотен под ударами были искорежены лица, чтобы «они не могли заниматься этой профессией». Кларендон писал в этой связи о «варварской жестокости» парламентариев. Он утверждал, что среди несчастных жертв были женщины высокого происхождения, жены офицеров[152]. То, что произошло, выходило за рамки неписаных правил, обычно маркитанткам, не участвовавшим в сражениях, не причиняли вреда. Причины варварского убийства, по словам историка В. Веджвуд, «так и не были в полной мере объяснены». В девяти выпущенных непосредственно после Незби памфлетах эти женщины были названы «шлюхами», еще в шести в дополнение к этому говорилось, что они ирландки. М. Стойл писал: «Свидетельства памфлетистов оставляют мало сомнений в том, что убийство при Незби было мотивировано главным образом пуританскими чувствами в отношении, как предполагалось, безнравственных роялистских женщин, кроме того, религиозной и этнической ненавистью к католикам-ирландцам, которые, как верили солдаты парламентской армии, убили множество английских протестантов во время ирландского восстания 1641 года»[153]. Раны на лице были «меткой» шлюх. Кроме того, в работах историков присутствуют утверждения, могущие служить дополнением к этим объяснениям. Так высказывалось мнение, что среди женщин могло быть немало валлиек, казавшихся немногим лучше ирландок. Другой тезис заключается в том, что эти женщины воспринимались как ведьмы, в ряде работ историков утверждается: парламентарии были в большей степени склонны к вере в ведовство и настроены на гонения ведьм, чем люди из роялистского лагеря[154]. Некоторые историки ищут объяснение в гендерном неравенстве, подразумевая восстановление «маскулинного порядка» из «фемининного хаоса». Ч. Карлтон замечает: «Не может ли быть так, что сама по себе беззащитность женщин спровоцировала подобное зверство, вплотную приблизив гражданскую войну к групповому насилию? Не пострадали ли женщины просто из-за того, что они «слабый пол»?[155] Стойл полагает, что этот подход малоубедителен: истоки представления о «кровожадных валлийках» видятся еще в самом начале XV в., когда в Уэльсе произошло восстание против англичан, а враждебность в восприятии ирландок широко отражена в источниках XVI–XVII вв. Кельтские народы Британии имели приниженный статус в общественном сознании англичан. Такие стереотипы широко отразились в парламентских памфлетах, широко циркулировавших в армии. В них нашли выражение ксенофобия и ненависть к католичеству. Как бы то ни было, можно предположить: широкая практика привлечения женщин в обоз королевской армии способствовала образу аморального «кавалера с девкой на коленях» (хотя маркитантки были и при армии Эссекса).

После казни Карла I, когда роялисты провозгласили королем его сына, в годы эмиграции борьба фракций не только не ослабла, наоборот, усилилась. Скудость средств, нежелание Франции и Испании, а также Голландии оказывать эмигрантам сколько-нибудь серьезную помощь из опасения ухудшить отношения с Кромвелем ставили эмигрантов в положение изгоев, подчас двор Карла II был вынужден едва ли не бежать в поиске безопасной резиденции из одной страны в другую. Отвратительные отношения с матерью, проистекавшие, в частности, от того, что небольшие пенсии, которые выделял Мазарини, шли Генриетте Марии как представительнице французского правящего дома, были одной из причин, по которой Карл II приближал сторонников «умеренной» партии, в первую очередь Хайда. Аспектом в политических разногласиях в 1649 г. стал выбор стратегии борьбы за возвращение престола. «Луврская партия» вокруг Генриетты Марии считала, что инструментом для этого должна стать Шотландия, поэтому стоило идти на уступки шотландским пресвитерианам. Другая группа, в которую входили, в частности, Хайд, Николас и маркиз Ормонд, не скрывала сомнений в том, что шотландцев можно считать верными подданными. Они утверждали: требования, выдвигаемые шотландцами, угрожают королевским прерогативам и свидетельствуют об их нелояльности[156]. Они предлагали вести войну в Ирландии, только победа Кромвеля там сделала шотландский вариант безальтернативным, и в июне 1650 г. Карл прибыл в эту страну. Условия, в которых он оказался в Шотландии, поражение, нанесенное Кромвелем в 1651 г. и обрушившее надежды роялистов, психологически склоняло его к «умеренным», предупреждавшим, что шотландцам не следует доверять.

Бедствия эмиграции не уменьшали амбиций, и немногочисленный двор пребывал в состоянии склок и раздоров. «История мятежа» Кларендона содержит много подтверждающих это примеров, независимо от того, соглашаться или не соглашаться с его интерпретацией этих случаев. Сам Хайд считал причиной склок при дворе жадность придворных и их желание получать если не реальные доходы, то, по меньшей мере, титулы и звания. С долей морализаторства он писал: «Людям, которым нечем заняться, трудно остановить себя, чтобы не делать того, чего не следует. Не имея ничего, король мог надеяться на покой и отдых, и на то, что двор будет свободен от фракций и амбиций, и каждый придворный примет во внимание его трудное положение. Но до тех пор, пока в мире есть дворы, соперничество и амбиции будут неотделимы от них. От королей, которым нечего дать, требуют обещаний, что подчас вреднее и затруднительнее, чем одаривать, ведь обычно претендуют на одни и те же титулы и милости. Люди настойчиво требуют почестей, должностей и доходов, и если нельзя получить это сразу, обещания дать их»[157].

Сложными были и отношения Карла II с его братом Джеймсом Йоркским. Первое показательное столкновение между ними имело место летом 1648 г., еще при жизни их находившегося в фактическом заключении у парламента отца. Когда в Голландию прибыли корабли восставшей против парламента английской эскадры, Чарльз стал во главе этого флота, что не было принято всеми роялистами и вызвало борьбу в совете принца. Дело в том, что формально командующим флотом являлся его брат герцог Йоркский, которого несколькими годами раньше на этот пост назначил король. Как указывает английский историк Ш. Келси, это было не столько военной, сколько политической демонстрацией, так как принц Уэльский фактически выступил в качестве «заместителя короля», находившегося в плену: «Весной 1648 года восстание на английском флоте дало принцу первую возможность получить власть над главным средством господства на морях»[158]. Сторонники такого решения указывали на необходимость придания борьбе импульса и на исторические прецеденты. Вопрос вызвал неоднозначную реакцию и борьбу в Тайном совете. По свидетельству Кларендона, Чарльзу удалось убедить брата отказаться от командования и уехать Гаагу, на что Джеймс согласился неохотно, ибо считал себя вправе быть во главе флота, но, в конце концов, признал, что здравый смысл не позволяет им рисковать, находясь одновременно на борту[159].

Что касается Хайда, то он воистину обладал умением наживать себе врагов. Будучи в интеллектуальном отношении намного выше подавляющего большинства тех, с кем имел дело, он часто не считал нужным скрывать свое мнение о людях. Генриетта Мария однажды сказала о Хайде: «Если бы он считал меня шлюхой, то сказал бы об этом прямо». По словам историка X. Пирсона, «Хайд не был дипломатичен. Будучи высокого мнения о своей честности и о своих способностях, и низкого мнения о других, он не делал из этого секрета». Замечая плохое отношение к себе, он написал в одном из писем, что «обладает счастьем быть равно нелюбимым теми, кто не согласен между собой ни в чем другом»[160]. Противники канцлера не раз предпринимали попытки добиться от Карла II отставки Хайда. Однажды они организовали две петиции против канцлера: в одной говорилось, что фигура канцлера мешает пресвитерианам служить королю; в другой от имени роялистов-католиков утверждалось, что единственная надежда для Карла восстановиться на отцовском престоле состоит в помощи Папы и католических государей, но никто из них не даст этой помощи из-за враждебности Хайда. Получив обе петиции одновременно, Карл сразу понял, что имеет дело с заговором против канцлера и высмеял его противников за ужином в присутствии королевы и всего двора.

Генриетта Мария и Джармин не остановились и начали новую интригу, представив свидетельства некоего человека, близкого к Кромвелю, заявившего, что Хайд получает жалованье от лорда-протектора. Обвинение рассматривалось в присутствии Карла II, заявившего, что считает его «лживым и смешным», после чего положение канцлера еще более упрочилось. Следующий заговор против Хайда имел место в январе 1654 г. В нем главную роль играл лорд Херберт и королевский приближенный лорд Чарльз Джерард. Однажды в частном разговоре с Хайдом Джерард завел речь о том, что канцлер должен активнее советовать Карлу покинуть Францию, где положение эмигрантов все более ухудшается, с чем тот полностью согласился и добавил, что король слишком мало времени уделяет делам, предаваясь удовольствиям и развлечениям. Джерард немедленно передал эти слова Херберту, и тот заявил, что Хайд не имеет права занимать место в королевском совете, поскольку сказанное им достойно обвинения в измене. Хайд был вынужден признать, что такого рода разговор имел место, но оправдывался тем, что инициатива шла от Джерарда, критиковавшего инертность короля и говорившего, что Карлу лучше снова отправиться в Шотландию и найти поддержку у горцев. Канцлер сказал, что только Карл может судить о том, шли его слова от «сердца или озлобления». В ответ на требование удалить Хайда Карл II буквально потряс совет заявлением, что верит, будто канцлер произнес эти слова, поскольку в подобной манере он не раз обращался к нему самому и говорил даже больше. Потом король признал, что действительно не любит заниматься делами в достаточной мере.

Разногласия существовали не только при эмигрантском дворе, но и среди роялистов, находившихся в Англии. Наряду с успешной деятельностью агентов Джона Терло, возглавлявшего службу разведки лорда-протектора, это послужило причиной провала всех попыток роялистского восстания. Генерал-майорам было предписано следить за настроениями тех, кого подозревали в симпатиях к Стюартам. Д. Андердаун показал: власти опасались, что роялисты могут возбудить недовольство в народе во время разного рода праздничных церемоний или публичных мероприятий, в том числе футбольных матчей, петушиных боев, скачек. Как известно, пуритане запрещали такого рода развлечения, считая их аморальными проявлениями язычества, противостоящими истинной вере[161]. Эта не значит, что музыка и танцы были изгнаны из домов сквайров, в конце концов, сам Кромвель покровительствовал музыкальным представлениям. Главная подпольная организация роялистов «Запечатанный узел» осуществила с 1652 по 1659 гг. восемь попыток мятежей, самая крупная из которых во главе с полковником Пенраддоком произошла в 1655 г. В последствии руководители движения были казнены в Эксетере. Кларендон утверждал, что к поражению привела мягкость руководителей восстания, начавшегося в Уилтшире. Скорее, как и в других случаях, причиной было то, что восстание не поддержали роялисты в других графствах. После смерти Кромвеля летом 1659 г. роялистами было намечено всеобщее восстание, но все ограничилось вспышкой в Ланкашире и Чешире под руководством Джорджа Бута. Кларендон утверждал, что собраться всем вовлеченным в заговор роялистам помешала дурная погода, но это объяснение вряд ли убедительно. В последние месяцы перед реставрацией эмигранты, в том числе Хайд и Ормонд, считали главной фигурой в роялистском подполье сэра Джона Мордаунта, но многие члены «Запечатанного узла» не доверяли ему. В годы протектората роялистов разделяло также разное отношение к левеллерам. Хайд считал приемлемой тактику сотрудничества с ними, но не все были с ним согласны.

Роялизм иногда рассматривался в контексте формирования в Англии партийной системы. В историографии XIX века, в частности, в трудах видных вигских историков Г. Галлама и Т. Маколея происхождение двухпартийной системы связывалось с кризисом по вопросу о престолонаследии 1679–1681 гг., когда появились группировки тори и вигов. Под влиянием С. Гардинера и его последователей, провозгласивших безусловной приоритет Великой революции середины XVII века над Славной революцией 1688–1689 гг., усилился поиск отдаленных корней двухпартийной системы. Дальше всех в этом отношении пошел историк Кейт Фейлинг, опубликовавший в 1924 г. первый том своего труда «История партии тори 1640–1714». Он доказывал, что складывание вигской и торийской партий было следствием раскола правящего класса Англии в эпоху Реформации, вызванного «конфликтом идей», прежде всего, религиозных: «Происхождение тори, как и происхождение вигов, началось с религиозных разногласий времен Елизаветы»[162]. Начало становления партий Фейлинг относил к 40-м гг. XVII века. В круглоголовых он видел начало партии вигов, в кавалерах – тори. Эта точка зрения имела определенное значение, так как ориентировала на поиск идейно-политических источников торизма (но вряд ли вигизма). Однако как таковая она малоубедительна, потому что игнорирует отличия исторического контекста гражданской войны и кризиса о престолонаследии, если вообще не говорить о том, что само возникновение партий в эпоху Реставрации оспаривается в современной консервативной и ревизионистской историографии. Фейлинг не считал развитие торийской партии линейным и последовательным процессом. Он полагал, что в правление Марии II и Вильгельма III Оранского партийные различия отступили на задний план, уступив место противоречиям «двора» и «страны», и предвосхитил тем самым известную концепцию X. Тревор-Ропера. Подъем тори при королеве Анне Фейлинг объяснял способностями политиков и пропагандистов, таких как Р. Харли, Г. Сент-Джон, Ч. Давенант и Дж. Свифт. «Первая» торийская партия прекратила существование в 1714 г. в результате «неожиданного удара судьбы», то есть прихода к власти Ганноверской династии. «Вторая» торийская партия возродилась только через полвека на основе новых идей. Стремление связать в одном нарративе кавалеров 1640-1650-х гг. и тори обнаруживается и у других историков. Так видный либеральный историк Дж. М. Тревельян писал: «Круглоголовые и их вигские внуки, круглоголовые и их торийские внуки были представителями джентри, выражая интересы соперничавших группировок среднего и низшего классов в защиту идеалов церкви и государства. Английская политика только в ограниченном отношении была борьбой между классами»[163]. Сегодня такого рода утверждения не выглядят убедительно.

Недостаточная разработанность проблематики роялизма в историографии объясняет, почему до нашего времени сохранилось представление о нем как о чем-то «ошибочном, но романтичном» (Wrong but Wromantic)[164].

Первые виги и тори – от противостояния к компромиссу И. В. Кеткова

На протяжении почти четырех веков ведущие политические партии Англии эволюционировали как институт, изменяя, порой сужая свои социальные и идеологические ориентиры, сближая позиции, теряя одни функции и усиливая другие. Рассмотрение предпосылок процесса зарождения политических партий в исторической ретроспективе позволяет наблюдать существенные стороны содержания самого процесса – взаимодействия власти и политического класса, представленного всем многообразием его интересов на стадии такого неустойчивого равновесия, который был характерен для периода между двумя революциями. Драматическая судьба ранних вигов и тори явно контрастирует с сюжетами из более поздней политической жизни этих партий, можно даже согласиться с условностью обозначения их статуса как партий. Однако историческая роль этих партий в становлении современной политической структуры очевидна.

Исследовательский интерес и уточнение круга проблем в изучении политических событий периода Реставрации долгое время зависели и зависят от выбранных критериев оценки значения двух революций – середины XVII в. и переворота 1680-х гг. Несовместимость исторического содержания и противопоставление этих событий уступало место поиску связей и общих нерешенных проблем. Так, либеральная историография XIX и XX вв. по преимуществу рассматривала вигско-торийское противостояние в период Реставрации сквозь призму событий Славной революции и с такой логической последовательностью, когда события периода Реставрации оказывались явно не предопределяющими для переворота 1688–1689 гг. Сложное переплетение конфликтов и компромиссов, побед и поражений, придающих остроту и напряженность событиям 60-80-х годов Т. Б. Маколей обозначил как «конституционный вопрос», содержание которого сводилось к степени отклонения королевских установлений от «духа английской конституции»[165]. Славная революция в работах классиков либеральной историографии предстает как событие, позволившее сомнительную законность наследования английского трона Вильгельмом Оранским обратить в сохранение преемственности. Более существенная значимость для английской истории Славной революции, по суждению Дж. Тревельяна, проистекала даже не из факта минимального насилия, которое было необходимо для ее успеха, но из факта исключения насилия для будущего англичан [166]. А это стало возможным только потому, что конфликты разрешались внутри сферы, контролируемой парламентом[167]. Свое отношение к сдерживающему, тормозящему значению насилия применительно к политической истории реставрационной Англии обозначил Л. Стоун: «Страх перед тем, что любое изменение может еще раз открыть дорогу революции, заблокировал проведение соответствующих новым условиям реформ более, чем на век»[168]. Трудно провести реальную межу, которая бы дозировала соотношение мирных и насильственных способов борьбы последних Стюартов с оппозицией, но очевидно, что к насилию прибегли обе стороны конфликта и это явилось ключом к пониманию ранней истории вигов и тори.

Еще важнее акцент: «Виги и тори пожали то, что посеяли круглоголовые и кавалеры»[169]. Так проблема развертывается в сторону связи, степени обусловленности политической жизни постреволюционной Англии предшествующими событиями. Данная проблема становится магистральной в позднейшей историографии, и ее выводы располагаются по шкале от оценки результатов революции середины века как негативных, препятствующих дальнейшим реформам,[170] до выделения итогов конституционного развития, имеющих позитивное значение, из общей картины гражданской войны.

Со временем опыт Славной революции все больше служит индикатором при оценке важности событий периода поздних Стюартов для будущего Англии. Т. Харрис прямо ставит задачу переосмыслить 1680-е годы и природу Славной революции как событие, которое нельзя характеризовать как просто династический переворот (dynastic coup)[171] и через призму данного опыта рассматривает политические реалии Реставрации, в том числе и появление политических партий, как его предпосылки. Можно ли видеть в кратковременных успехах оппозиции 70-80-х годов контуры базисных опор конституционного режима, начало которому положил переворот 1688–1689 гг., – вопрос, на который нет консолидированного ответа у современных исследователей. Дж Эйлмер находит политику Карла II достаточно «мирной» и «мудрой», в то время как позднейшие историки настаивают на агрессивном усилении королевской прерогативы, что и послужило основанием для формирования оппозиции[172]. «Форма, базис, характер и объекты правления все еще не были решены до 1688 года», – полагает Дж. Джонс[173]. Оценка законотворчества короля им недвусмысленно отрицательная: «Его статуты 70-х годов были так же неуместны, как конституционный эксперимент периода Междуцарствия»[174]. Однако Джонс органично соединяет проекцию двух революций в рисунке событий Реставрации. Отсюда интерес к событиям Реставрации как прологу утверждения парламентского правления, а «создание парламентского правления открыло дорогу демократии»[175].

Необходимо отметить внимание К. Хилла к своеобразию социальной структуры политических группировок, составивших «скелет» двух партий и оценку им роли радикального течения в общественной жизни. Он видел прямую связь восстания Монмута 1685 г., подготовленного вигами и получившего поддержку низов, со «старым добрым делом». С его разгромом демократическое движение кончилось и процесс подготовки «вигской революции» не был нарушен этим восстанием, – заключает он[176]. Однако проблема сопричастности «нового радикализма» к его родовым корням середины века не исчезает из поля зрения исследователей, и ее содержание неизбежно потребует в дальнейшем анализа признаков модификации республиканизма с точки зрения идеологии и общественного настроения.

Прежде всего ждет своего решения проблема определения места республиканцев на политической карте в их взаимодействиях с вигами, насколько совместима или несовместима оказалась их идейнополитическая природа с ранним вигизмом, другими словами, оставались ли они антагонистами либералов или находились на периферии их же партии. Отсюда следует необходимость выделения раннего вигизма как определенного и в чем-то уникального этапа в общей истории этой партии. Однозначную позицию занимает Джонс, напрямую связывая республиканцев периода правления Стюартов с левеллерами и республиканцами времен Междуцарствия: «Они были республиканцы и это отличало их от большинства вигов»– настаивает исследователь[177]. Больше того, республиканцы компрометировали вигов своими экстремистскими действиями. Данный подход разделяет Т. Харрис, усматривая истоки образования партий в ситуации, сложившейся еще в 40-е и 50-е годы XVII в.

Отмечая возросший интерес к «эре Реставрации», Харрис в своем понимании содержания термина «партия» предлагает два критерия – наличие определенной идеологии и организации. Поэтому он с осторожностью подходит к партийной идентичности, как вигов, так и тори, однако, это не мешает ему настаивать на более яркой выраженности характерных черт партий в правление Карла II, чем в правление Анны[178]. Джонс полагает, что, несомненно, можно говорить о партиях и даже о «партийной страсти» («rage party») между 1679 и 1681 гг., но рано еще указывать на двухпартийную систему. Если согласиться с условностью термина, то невозможно избежать дискуссионного вопроса о составе враждующих группировок. Традиционно историография делила их по религиозному признаку: виги симпатизировали диссенту, а тори – высокой церкви. Сами названия, как бы отражали данные приоритеты, когда в ходе подавления пресвитерианского восстания в Шотландии под руководством графа Аргайла в 1679 г. (виггаморов) и партизанской войны католиков в Ирландии (тори) вошли в обиход эти идиомы. Но по иронии политической судьбы этих партий с восстанием виггаморов расправился герцог Монмут, ставший креатурой партии вигов. В целом содержание понятия «виги» и «тори» оказывается намного шире их условных обозначений. Исследование конкретных условий политической борьбы данного периода привело Харриса к выводу о том, что конфликт развивался по двум линиям: конституционной, включавшей борьбу за сокращение прерогатив короны, и религиозной, содержащей отношение церкви и диссента, причем первое место автор отводит религиозному[179]. С ним солидарен А. Маршал, усматривавший фокус кризиса начала 80-х в религиозной подоплеке проблемы наследования короны[180]. Нельзя не заметить, что оба вектора в начальной истории ранних вигов и тори так близко соприкасаются друг с другом, что часто их невозможно отделить, тем более противопоставить.

Заметный вклад в изучение ранней истории английских партий сделан Т. Л. Лабутиной[181]. Анализируя обширный материал парламентских дебатов, используя математический метод его обработки, автор предоставил исследователям политической истории почти не используемую возможность расширить эмпирические наблюдения и уточнить позиции противостоящих группировок по выбранному кругу проблем, наметив перспективу дальнейших шагов в освоении данной темы.

Системное исследование историко-правовых проблем Славной революции содержат работы В. А. Томсинова[182]. Опираясь на широкий круг юридических документов, автор предлагает оригинальные наблюдения и новый подход к анализу значения этих событий.

В целом проблема ранних вигов и тори представляет интерес не только как часть политического процесса, но и шире – как отражение существенных сторон общественной жизни Англии в переходный период Реставрации. Если исходить из понимания формирования партий как процесса, достаточно длительного по времени, то неизбежен вопрос, когда степень критичности существующего режима, с одной стороны, и защиты традиционных устоев – с другой, обозначит появление нового политического инструмента в виде партий.

На всем протяжении данного отрезка парламентской истории четко выделяется несколько стержневых проблем, отношение к которым депутатов указывало на постепенное осмысление круга не только своих близлежащих интересов, но и формировало представление о необходимости более глубоких институционных изменений. Это такие темы дебатов, которые оказывались в центре внимания неоднократно, переходя из одной парламентской сессии в другую на протяжении с 1660 по 1678 гг., вплоть до кризиса на рубеже 70-80-х. Среди них – обустройство церковных дел, проблемы, связанные с земельной собственностью, налогами, экономической политикой в целом, прерогативы короля и функции обеих палат парламента, а также смена курса внешней политики.

Обсуждаемый вопрос о приоритете религиозного или политического содержания общественных конфликтов легко разрешается, если обратиться к рассмотрению узловых моментов политики Карла II с первых шагов его правления. Насколько важной оказалась кодификация религиозных норм, свидетельствуют декларации, выпущенные королевской канцелярией и принятые парламентом. Наметившийся компромисс после 1660 г. между англиканством и умеренной частью пресвитерианской церкви, был нарушен уже в 1661 г. Актом о корпорациях. Этот документ убедительно демонстрирует глубину и масштаб религиозной проблемы. Согласно ему, ни одно лицо не может оставаться в должности мэра, олдермена, клерка общего Совета города, пока не принесет присяги верности королю и не откажется от присяги Ковенанту и Лиге, а также не примет таинства причащения по англиканскому образцу. Акт позволял сводить политические и личные счеты, служил эффективным орудием экономического принуждения[183]. На основании последующих актов, составивших т. и. Кодекс Кларендона, англиканство утверждалось в качестве государственной религии и составляло неразделимое целое с монархией, отсюда любое отклонение от его нормы могло оцениваться как бунт против государства.

Полихромность картины, отражающей интересы, наблюдаемые внутри разных слоев английского общества, включая и политический класс, и низы, во многом была предопределена социально-экономическими итогами революции середины века. Еще парламент-конвент в 1660 г. подтвердил отмену рыцарского держания, положив в основу билля ордонанс Кромвеля от 1656 г., конституировав фактическое право частной собственности на землю, имеющую дворянский титул. Но это было только началом активной мобилизации земли, состоящей к тому времени в разных формах владения. Реальное возвращение поместий прежним хозяевам встречало многочисленные препятствия, новые владельцы секвестрированных земель лишались прав, если не прошли юридически оформленную процедуру купли-продажи, земли королевского домена начинают «распыляться и переходить в чужие руки», сохранение статуса копигольда с сопутствующим феодальным правом создавало сложное переплетение отношений внутри уцелевшего английского манора

Спорные моменты относительно владельческих прав на землю, несомненно, влияли на позицию членов палаты общин и в вопросе налогообложения. Предстоял выбор между акцизом и поземельным налогом. Как правило, за налог на землю выступали «разжиревшие во время мятежа», как их назвал один из ораторов[184]. Дальнейшие события показали, что проблема акциза оставалась злободневной для огромной массы населения и служила поводом для протеста. Таким образом, основы политических симпатий и антипатий объективно были заложены политикой восстановленной монархии с самого начала, но это отнюдь не означает, что центры притяжения для противостоящих группировок располагались точно в соответствии с их экономическими интересами. Скорее это указывает на необходимость рассматривать формирование первых партий как процесс, имеющий много измерений.

Очевидные разногласия еще не нарушали временный баланс сил, отразивший компромисс 1660 г. После отставки Кларендона новое коллегиальное министерство «Кабал», получившее название по начальным буквам фамилий пяти его министров (или из-за игры слова «cabal» – «интрига») само должно было символизировать относительное равновесие между англиканской и пресвитерианской ориентацией королевской администрации. Однако король уже обозначил свою позицию, заявив, что не собирается быть королем только постольку, поскольку компания «fellows» будет обсуждать его действия и требовать отчета от него и его министров[185]. В полном согласии с таким пониманием своей прерогативы Карл II определял и курс внешней политики, устремившись навстречу предложению Людовика XIV заключить тайный союз с Францией. Два положения данного договора имели значение для изменения хрупкого равновесия внутри страны и ущемления национальных интересов за ее пределами. Карл обещал «взять верх над парламентом», ввести католицизм, как только позволят обстоятельства, и выступить против Голландии. Французская сторона брала обязательства предоставить 2 миллиона ливров, что обеспечивало английскому королю его финансовую независимость от парламента; военную помощь в виде 6 тысяч солдат, в случае внутренних беспорядков; плюс ко всему – Генриетту, герцогиню Орлеанскую, имеющую «способности, равные ее красоте»[186], известную в Англии как герцогиня Портсмутская. Подписанный в 1668 г. договор окончательно был оформлен спустя два года в Дувре, но его содержание хранилось в тайне от парламента еще восемь лет. Политическое вероломство заключалось в том, что незадолго до Дуврского договора Англия оформила мир с Голландией и стала участницей Тройственного союза протестантских государств: Англии, Голландии, Швеции. Отныне французская внешняя политика становится и английской. От имени английского короля договор подписали два министра кабинета – Клиффорд и Арлингтон, полностью разделявшие позицию короля, но Бэкингэм и Эшли не были посвящены в тайные переговоры. Больше того, их активная деятельность, направленная на поддержку протестантского союза, послужила прикрытием для смены курса Карлом II. Когда такие последствия стали очевидны, оба они оказались в рядах оппозиции.

Реальное содержание «конституционного вопроса» складывалось из попыток последних Стартов сохранить, укрепить, даже приумножить королевскую прерогативу, и противостояния оппозиции в ее стремлении шаг за шагом видоизменить, адаптировать институт монархии. С самого начала парламент конкретно не ставил подобной цели, она материализовалась по мере разрешения спорных вопросов в пользу нового подхода к пониманию практики управления важнейших институтов. Это нашло выражение в усилении контроля парламента в области финансов (обсуждению подлежала не только сумма финансирования, но и детальный контроль за ее использованием), в более или менее удачных попытках оппозиции сократить функции королевской администрации, во вмешательстве в область королевской легислатуры, в открытых конфликтах с представителями старой судебной системы. Несмотря на то, что линия размежевания обозначилась к концу 60-х годов, состав групп все время менялся, и значение имело скорее не персональное выражение наметившегося политического раскола, но те интересы и идеи, которые его порождали и обслуживали. Модель конституционной монархии с разной степенью обновления могла устраивать представителей даже, казалось бы, противостоящих сторон, однако приоритетное значение начинают приобретать средства и пути достижения данной цели. Допустимость принципа сопротивления высшей власти и даже вооруженного сопротивления меняла характер представления о равновесии властей.

Территория политического размежевания расширялась по мере углубления понимания места королевской прерогативы в системе власти. Отсюда, естественно, вырастали притязания парламента на новые функции, что находило отражение в конкретной работе парламента, а через публицистику – обоснование в общественном мнении. Одновременно обе палаты пытались отстоять, как в случае с верхней палатой, или овладеть заново, что характерно для нижней палаты, частью механизма власти. Борьба между лордами и общинами чаще всего возникала по поводу финансовых проблем. За время правления Карла II в палатах прошло 24 диспута, вызванных отказом общин признавать права лордов в данной сфере во всем объеме[187]. Последние не могли не признавать за общинами права обложения налогами, но претендовали на финансовое законодательство, «когда они этого пожелают». Особенно показательны примеры вмешательства нижней палаты в дела, связанные с судебной прерогативой лордов[188].

Заметный сдвиг в расстановке сил произошел в 1672 г., когда правительство снизило процент на займ для казны, долг которой уже составлял почти 1 млн. фунтов. Еще в начале года парламент согласился отпустить 800 тыс. фунтов на войну с Францией, но когда король объявил войну с Голландией, общины принудили короля заключить мир, проголосовав за половину суммы. На фоне этих событий Карл II делает еще один шаг навстречу растущему обострению отношений с парламентом и объявляет в 1672 г. Декларацию о веротерпимости.

Данный документ фактически отменял законы о наказаниях и преследовании диссентеров от англиканской церкви, другими словами, упразднял Кодекс Кларендона, принятый парламентом 7 лет назад. Но ситуация к этому времени уже изменилась, опасность католического «диссентерства» начинает заслонять злободневность гонений на протестантов, а новая Декларация открывала легальные возможности для католичества[189]. Перед лицом такой угрозы англикане предпочли союз с протестантскими диссентерами, бросив вызов королю, и отвергнув с перевесом в 52 голоса представленную Декларацию. Дебаты перешли в верхнюю палату, но и здесь мнение общин нашло поддержку[190]. Дебаты раздвинули границы конкретного документа до обсуждения прерогативы короля в ее соотношении с утвержденными законами нации. Общинами была предложена своего рода контрдекларация в виде Тест акта, в силу которого паписты лишались возможности занимать государственные должности.

Сессия 1674 г. оказалась, по словам Дж. Бернета, «лучшей сессией» Долгого парламента[191]. Король вынужден был отказаться от своей Декларации и принять Тест акт. Непосредственным результатом стало лишение герцога Йорка, брата короля, который не скрывал прокатолической ориентации, как и ряда других лиц из окружения короля, всех государственных постов. Прежнее министерство Кабал распалось, а в парламенте начинают определяться по интересам две группировки, достаточно четкие, чтобы получить названия – «партия двора» и «партия страны». Отказ короля от Декларации означал, по сути, признание за оппозицией альтернативного права на вмешательство в дела королевского дома. Ближайшие по времени события показали, как династическая проблема может фокусировать содержание всех предыдущих конфликтов, которые предопределили кризис 1670-1680-х гг. и способствовали сосредоточению сил на разных полюсах.

Несомненной победой оппозиции в 1675 г. можно считать и отставку первого министра Осборна, графа Дэнби, слывшего за противника католицизма, но тайно реализующего профранцузскую политику короля. В его противостоянии парламенту особое место принадлежит представленному им Биллю о непротивлении власти короля. Этот билль, которому суждено было стать идейной платформой для партии тори, вызвал столь резкие нападки в палате лордов и особенно общин, что Дэнби оказался под угрозой привлечения к суду. До 1677 г. Карл II предпочел обходиться без парламента, и оппозиция искала другие легальные площадки для своей деятельности в виде клубов, встреч в кофейнях, публицистики. Памфлетная литература этих лет находилась под контролем строжайшей цензуры, тем не менее, ее тиражи были внушительны, и она, несомненно, оказывала воздействие на общественное мнение.

Когда 15 февраля 1677 г. открылся парламент, вокруг Вестминстера бушевала толпа из предместья Лондона. В то время как «партия страны» притягивала все больше представителей самых разных слоев, «партия двора» уповала на инерцию своего влияния в парламенте и подкуп его членов с помощью французских денег. Неясные слухи о закулисных переговорах короля и тайных интригах папистов побудили еще недавно советника короля Энтони Эшли, получившего титул графа Шефсбери и занимавшего пост в министерстве Кабал, выступить с адресом о роспуске данного парламента и назначении новых выборов. В его формулировках королевские юристы нашли подстрекательство к беспорядкам[192], за что ему грозило судебное разбирательство, однако умело выстроенная защита способствовала его оправданию и он окунулся в политику с удвоенной энергией. Центром сосредоточения интеллектуальной элиты оппозиции стал «Клуб зеленой ленты». Среди его вдохновителей и организаторов лидирующие позиции занимал все тот же Шефтсбери. Уже здесь проявился его талант трибуна, агитатора, политика нового поколения. Политическая ориентация членов клуба не отличалась однородностью и предполагала как сторонников конституционной монархии, так и «старых республиканцев» в лице Олжернона Сиднея, Ричарда Рембольда, Джона Уайльдмана. Вскоре их объединит последняя попытка осуществить свои идеалы при помощи заговора.

В 1678 г. политические условия изменились в пользу «партии страны», благодаря двум обстоятельствам: во-первых, содержание Дуврского договора перестало быть тайной и. во-вторых, – разоблачение планов «папистов» в так называемом «католическом заговоре», который современники и историки склонны полагать «блестящей мистификацией»[193]. Все слои общества откликнулись по-своему на эти события, но волна ненависти к католикам буквально захлестнула страну. Под подозрением оказалась сама королева и ее секретарь, чьи покои подверглись обыску, все это, несомненно, затронуло политический и моральный престиж монархии. «Разрушение и гибель могут наступить, если герцог Йорк или другой папист займет трон», – читаем в адресе фригольдеров. Угроза, исходящая от легализации католицизма, расшифрована подробно в многочисленных памфлетах[194].

По мере разоблачения «католического заговора» обнажались болезненные узлы политического режима Реставрации, указывающие на его внутреннюю непрочность. За страхом перед католической опасностью стояли не только нерешенность конфессиональных вопросов, но и внутри династические проблемы, уязвимость самого института монархии, а также в совокупности весь парламентский опыт противостояния Карлу II, отразивший заметные успехи в укреплении позиции парламента. Конъюнктурные колебания имели в своем основании процессы, происходящие в глубинах английского общества и способствующие образованию силы, которой ранние виги, во всяком случае, в своей «нижней» части, сознательно воспользуются. Противоречивая картина складывалась из взаимодействия многих факторов, подтвержденных документами «Календарей»[195]. Наконец, – пресвитерианское восстание виггаморов в Шотландии, в период работы уже «вигского» парламента, как реакция на убийство англиканского архиепископа. Типичным для того времени парадоксом представляется подавление этого восстания войсками Карла II под командованием герцога Монмута, бастарда, протестанта по вере и по убеждениям, креатуры Шефтсбери и претендента на трон и в то же время активного члена «Клуба зеленой ленты».

Кризис режима Карла II стал временем апробации сил, и хотя победа осталась за королем, сценарий конституционной борьбы должен был иметь развитие. Роспуск парламента после 18 лет работы и назначение новых выборов в 1679 г. предоставили в распоряжение «партии страны» новый шанс. Шефтсбери обратился к испытанной им тактике широкой агитации, что было отмечено наблюдателями[196]. Ему противостоял Дэнби с его открытым нажимом на местную администрацию и откровенным подкупом членов парламента. В результате выборов в марте 1679 г.

палата общин с большим преимуществом позволила занять скамьи представителям «партии страны». Список тем для дебатов был продиктован сложившейся обстановкой, а возбуждение антиправительственных настроений побуждал современников делать сравнения с 1640 годом. В официозных документах Лестранжа, ответственного за цензуру, утверждалось, что «партия страны» стремится разрушить королевскую власть, отняв деньги, милицию, кредит и друзей. Однако национальное сознание, травмированное опытом гражданских войн, было восприимчиво и к компромиссу. Еще до открытия сессии парламента король предложил свой вариант реформирования власти: брат короля герцог Йорк должен покинуть Англию и отправиться на континент, граф Дэнби не только лишался своего поста, но и подвергался заключению в Тауэр, исполнительная власть переходила под управление коллегиального органа в лице Тайного совета, расширенного до 30 человек, представляющих обе группировки в составе 15 человек старых членов и 15 новых из выборных от обеих палат. Место председателя было предложено графу Шефтсбери[197]. Совет не стал жизнеспособным органом, но к проекту об исполнительной ветви власти, подконтрольной парламенту, политическая мысль обращалась неоднократно. Таким образом, король обозначил пределы своих уступок.

Средоточием противостояния в открывшейся сессии стал Билль об исключении герцога Йорка из престолонаследников, вынесенный на обсуждение палаты общин 15 мая 1679 г. Ричардом Гемпденом, сыном знаменитого оппозиционера в Долгом парламенте при Карле I[198]. Общим мотивом выступлений сторонников билля было указание на несовместимость сосуществования «папистского» короля и протестантской религии, но для вигов характерен следующий аргумент: «Что сказал бы нам народ, если бы мы ничего не предприняли в парламенте?» Данный билль так и не успел стать законом ни в этом парламенте, ни в его следующих созывах в 1680 и 1681 гг., поскольку король на основании своей прерогативы подверг их роспуску, не дав биллю пройти процедуру утверждения. Эти парламенты вошли в английскую историю под именем «вигских» не только по причине их состава, но и по сумме проблем, которые были поставлены в ходе обсуждения Билля об исключении и на фоне общественно-политической обстановки вне стен парламента, влияющей на позиции членов парламента. В ходе дебатов[199] подверглась осмыслению сама традиционная формула «король в парламенте», когда менялся баланс между всеми ветвями власти и появлялись представления о значимых политических ценностях. Требование защиты протестантской религии, регулярного созыва парламента, соблюдения права подданных на петиции, свободы высказывания в парламенте и широкая гласность дебатов, новое истолкование понятий закона и законности, принятие поправок к Habeas Corpus Act, отстаивающего права личности, – пусть в первом приближении, – разрешали оппонентам вигов указывать на опасную предсказуемость последствий такой позиции. Однако стремление оградить протестантство в сочетании с верностью легитимной монархии открывало дорогу к сближению отдельных представителей вигов и тори: «Когда я говорю против папства, я говорю в пользу королевской фамилии», – так выразил эту позицию сэр Уиннигтон.

Архитектура власти, проходившая испытание в ходе кризиса 1670-х – начала 1680-х гг., имела в своей структуре не только политические преобразования, но и предполагала средства их достижения. Выбор последних предопределил политическое своеобразие первых вигов. Оппозиция не вышла за границы легальной активности, более того, королю удалось расколоть ее ряды, привлечь на свою сторону немногочисленную, но влиятельную часть в обеих палатах. Но организация Шефтсбери предвыборных кампаний, умение использовать как истинные протестантские интересы, так и фальшивое орудие в лице герцога Монмута, опора на общее недовольство в стране обеспечивали ему угрожающе широкую поддержку. «Многие вообразили, что готовится новая гражданская война»[200]. После роспуска Оксфордского парламента в 1681 г., у вигов не оставалось реального выбора средств борьбы.

Последовал торийский реванш: местная администрация пополняла свой состав сторонниками тори, ограничивались права корпораций, менялись хартии бургов, наконец, состоялись судебные процессы, где места «папистов» заняли «переодетые паписты», так все чаще начали называть вигов. Одной из первых жертв стал сам граф Шефтсбери. После крушения надежды на парламентский путь виги обратились к заговору.

Видные современники, в лице Бернета, держались версии легендарного происхождения т. и. заговора вигов, якобы ничем не подтвержденного. Однако многократно изданные материалы судебных процессов и сопоставление показаний главных свидетелей с другими источниками, опубликованными на протяжении XVII–XIX вв.[201], предоставляют возможность на примере совпадений выделить основу для подтверждения факта его существования. Так можно судить о деятельности организационного центра, куда входили, как минимум Шефтсбери, Монмут, Рассел, Эссекс, Гемпден, Фергюсон; об эволюции их планов, о дуализме программных целей, обусловленных включением экстремистского крыла, нацеленного на убийство короля. Не менее существенно и опосредованное доказательство, когда два года спустя после разоблачения заговора герцог Монмут попытался реализовать эти же самые планы на территории юго-западных графств Девона, Дорсета, Сомерсета, в которых виги имели наибольшее влияние. «Заговор или восстание замышляли виги – вопрос остается открытым» – замечает Эшли[202]. Именно способ реализации своей программы придавал ранним вигам политическую специфику, от которой вскоре ее «благоразумная» часть попытается избавиться.

После разоблачения провокатором вигского заговора в 1683 г. Рассел и О. Сидней были обезглавлены, Эссекс покончил самоубийством, а Монмут вымолил прощение у короля и эмигрировал в Голландию, где оказались многие участники заговора. Шефтсбери успел отбыть туда еще до разоблачения заговора, где вскоре скончался. После расправы над оппозицией король заручился доверием парламента, а его брат принимает все большее участие в государственных делах. Королевская администрация в такой степени стала креатурой герцога Йорка, что после смерти Карла II в феврале 1685 г. его наследнику не было нужды менять чиновников высокого ранга. Тем резче заметны перемены, происходящие в провинции.

Главная цель Якова II состояла в обеспечении лояльности нового парламента. Письма, отправляемые королевской канцелярией на места, свидетельствуют, с какой настойчивостью король вмешивается в ход предвыборной кампании, рекомендуя поддержать «нужных людей»[203]. Встречные донесения содержат отчеты, указывающие на трудности, с которыми приходится сталкиваться на выборах, особенно в юго-западных графствах, где «много людей, зараженных заговорщическим духом»[204], Яков использовал еще одно эффективное средство давления – замену хартий бургов, в результате чего одни города вообще лишались хартий, другие сократили число своих депутатов.

Направляемые королем выборы в парламент имели предсказуемый результат и обе палаты послушно отзывали свои документы, содержание которых не устраивало Якова. «Лучший метод заставить меня собирать вас чаще – вести себя хорошо», – заявил король в тронной речи[205]. В данной ситуации трудно было рассчитывать на политическую изоляцию королевской власти, однако виги надеялись дискредитировать сам парламент и найти поддержку за его пределами, при этом организационный центр переместился в Голландию.

Голландская эмиграция, сплоченная лишь неприятием установленного режима Якова II Стюарта, была представлена разными группами, имеющими далеко не совпадающие интересы. Среди них можно выделить шотландцев республиканских настроений и участников вигского заговора – Юма, Гудинафа, Флетчера, которые с подозрением относились к кандидатуре герцога Монмута. Сторонники графа Аргайла не склонны были согласовывать свои планы с планами вигов, напротив Аргайл пытался использовать выступление Монмута ради собственных интересов. Наконец, сам герцог, который все-таки сдался под энергичным напором его друзей вроде Фергюсона и пошел на сближение с шотландским комитетом в Роттердаме.

Материалы следствия после подавления восстания выявляют установленные связи между эмигрантами и их сторонниками в Англии, прежде всего на юго-западе, в лице лордов Деламера, Маклесфилда, Брэндона[206]. Наиболее интересна и наименее известна среди сторонников будущего восстания группа «старых кромвелевских офицеров» в Лондоне. Самым известным в этой группе был майор Уайльдман, бывший левеллер, активный участник Путнейских диспутов, автор памфлетов. Его родственники Дисней и Крэгг помогали ему держать связь с эмигрантами и известными вигами в графствах юго-запада[207]. Однако сохранилось больше свидетельств в пользу разногласий между Монмутом и лондонскими республиканцами.

Намного больше понимания эмиграция нашла у вигов. Есть основания полагать, что в Чешире, на юго-западе, шла подготовка к восстанию, но организаторы находились в условиях постоянной слежки. Как показали ближайшие события, юго-запад стал базовой территорией повстанцев. Назовем основные вехи этого события, сопоставимого с эпизодами гражданской войны.

Во-первых, активная поддержка на местах. Высадившись в Лайме 12 июня 1685 г. с отрядом в 150 человек, уже через неделю Монмут имел под своим началом семь тысяч добровольцев, вооруженных частично мушкетами, а также самодельным оружием в виде кос, насаженных на палки, в их распоряжении были четыре пушки.

Во-вторых, переписка короля с администрацией на местах позволяет понять причину, заставлявшую королевских военачальников почти три недели избегать столкновения с повстанцами. И милиция, и регулярные части «караулили» ситуацию на местах, предотвращая переход «бродяг» на сторону Монмута. Однако состав армии герцога был более сложным. Действительно, «высокая» часть вигов вскоре отвернулась от авантюры герцога, как следствие, Монмут не имел хорошей конницы, но его явно поддержало купечество городов. В немногих списках осужденных, доступных историкам, пометка «богат» и «очень богат» встречаются достаточно часто.

В-третьих, программные цели руководства, разработанные оппозицией в эмиграции и воплотившиеся в тексте Декларации, которая была озвучена в Лайме сразу после высадки. Отдельные пункты данного документа вполне сравнимы с концептуальными установками политической мысли вигов, представленными в публицистике и теоретических работах сторонников партии. Теоретическая часть содержит обоснование политической модели ограниченной монархии: гармония между правами народа и прерогативами короля[208]. Такая гармония предполагала немедленное наказание для тех «людей короля», которые бы проводили политику вопреки конституции, т. е. нарушали основной принцип, когда король заботится о правах народа, будучи связанным в своих действиях. Отсюда и заверения в поддержке незыблемости старого английского управления и предотвращения анархии. Последний пассаж должен был служить размежеванию с республиканцами. Но в документе декларировался постулат, который служил сильным объединяющим мотивом: «Религия – самое ценное, что мы имеем…и должны добиться прекращения всех карательных мер против протестантских диссентеров… Равная свобода для всех протестантов!»

Весьма уязвимым политическим моментом стало обоснование законности сопротивления высшей власти, поэтому авторы напоминают о своем стремлении найти справедливость в парламенте, но «когда король лишил нас такой возможности, мы вынуждены взяться за оружие». Отсюда и подробный перечень конкретных «злодеяний» Якова II в подтверждение правоты своих действий. Само истолкование обвинения короля в измене нации и в тирании отражало широкий спектр общественных настроений и подразумевало узурпацию им «прав и свобод английского народа», заговор против государственной религии, убийство судьи Годфри, ведущего расследование папистского заговора, расправу с графом Эссексом, союз с Францией, войну с Голландией.

Парламент рассматривается авторами Декларации как инструмент поддержания политического баланса и имеет основную функцию – служить гарантом прав народа, поэтому высшие магистраты должны быть облечены всей полнотой власти. Требование ежегодного созыва парламента намекает на влияние левеллеровских настроений, хотя идея ежегодных парламентов у отдельных публицистов приписывалась еще законам Вильгельма I[209]. Особое место в Декларации отведено переподчинению постоянной армии парламенту. Публицистика последних лет нередко ставила в зависимость тиранический способ правления от возможности короля управлять постоянным войском. Еще более конкретные меры предполагались относительно переустройства власти на местах, исходя из интересов «честных жителей бургов». В Декларации обещано восстановить старые хартии бургов и передать им права, которыми они владели прежде, отменить Акт о корпорациях, закрывающий доступ к городскому управлению для протестантских нонконформистов, ввести новые законы относительно выборов шерифов, сменить судей, которые потворствовали папистам на людей, занимающих эту должность «пока ведут себя хорошо».

Как видим, Лаймская декларация обошла вниманием вопрос о персонализации верховной власти. Через неделю в Таунтоне была выпущена другая декларация, где Джеймс Монмут объявлялся законным и правомочным королем под именем Джеймса II; за голову Якова II назначалась определенная сумма»; созванный парламент рассматривался как мятежная ассамблея; налоги надлежало платить новому королю[210]. Новое заявление руководства восстания, несомненно, было продиктовано военно-политической ситуацией, ибо королевские войска были на подходе, а армия Монмута по-прежнему была лишена поддержки «джентльменов» и пополнялась за счет низов протестантской оппозиции, отсюда необходимость придать авторитет лояльности своей власти в глазах верхушки партии вигов. Однако такой поворот сулил раскол в военном совете, ибо во главе пяти полков повстанцев стояли старые кромвелевские офицеры.

В целом, если говорить об идеологическом обеспечении вооруженного сопротивления власти, то оно отражало противоречивую картину, сложившуюся в лагере оппозиции. Отчасти ее политическое содержание выражало многогранность выражения «недовольство правлением настоящего монарха». Но по мере осмысления собственных интересов в противостоянии с конкретной королевской властью как институтом появляется понимание необходимости внести коррективы в саму властную структуру в виде координации ее частей – монархии и двух палат парламента. Наконец, вопрос о способах достижения программных целей – только парламентский путь или допустимо насильственное сопротивление? Вигская оппозиция и торийская лояльность по отношению к королевской власти нередко меняли конфигурацию своих сил. Ни по одному из названных выше положений линия размежевания не была четко однозначной. Так англикане могли выступить заодно с пресвитерианами против усиления католицизма, но и англикане-тори, осуждая Билль об исключении, воспринимали усиление католицизма как личную угрозу. Все это способствовало появлению в обеих партиях своеобразных центров и периферии.

После подавления восстания на юго-западе Яков II усилил абсолютистские тенденции политического курса. За короткий период он сменил аппарат чиновников в центре и на местах, лишил бурги их хартий, реорганизовал судебную власть, предоставив места католикам, подчинил командование постоянной армии, ужесточил контроль над англиканской церковью – все это неизбежно способствовало активизации оппозиции. Однако теперь, когда виги дважды потерпели поражение, протестные настроения выражало на первых порах высшее англиканское духовенство. Импульсом послужила Декларация о веротерпимости от 4 апреля 1687 г., провозглашенная Яковом II и имевшая целью, как и в 1672 г., узаконить католицизм под видом диссентерства от англиканской церкви. В своем протесте англиканские священники отказывались публично оглашать ее в храмах и в своих протестах почти дословно повторяли вигскую аргументацию. Последовали репрессии и король лишился поддержки англикан и их торийских сторонников. Если в период кризиса 70-х годов тори уступали вигам позиции в борьбе за влияние в бургах, то теперь часть провинциального джентри и земельной аристократии перешли в новый состав оппозиции королю и последний делает попытки привлечь на свою сторону бурги. Таким образом, олигархия становится заметной силой в антикоролевской оппозиции. В июне 1688 г. произошло событие, ускорившее развязку: у короля родился наследник, оттеснивший от трона дочь Марию, протестантку и супругу стат-хаудера Соединенных Провинций Вильгельма Оранского. Новая угроза сплотила толерантную часть вигов и тори. Не дожидаясь созыва нового парламента, представители обеих партий послали письмо за подписью четырех вигов и трех тори, а также одного епископа (W. Cavendish earl of Devonshir, Ch. Talbot earl of Shrewsbury, T. Osborn earl of Danby, R. Lumley lord Lumley, H. Compton, Bishop of London, H. Sidney, E. Russel) Вильгельму Оранскому. Декларация последнего содержала обещание обеспечить протестантскую религию, свободу, собственность и свободный парламент.

Однако на пути к пониманию стояло много проблем, разрешение которых усложнило ход Славной революции и на некоторое время старые споры о формуле власти вспыхнули с новой силой. Эпизоды, связанные с двойным отстранением Якова II, создавали угрозу того «казуса междуцарствия», которая сама по себе несла политическую нестабильность. Проблема неизбежного насилия как фактора Славной революции предстала в двух ипостасях: во-первых, вооруженное вторжение в качестве средства решения политических задач, и оно было единодушно одобрено на протяжении декабря 1688 г. тремя собраниями лордов, общин и городского совета, собранных Вильгельмом Оранским по прибытии в Лондон. Во-вторых, в виде лишения трона законного короля Якова II, что потребовало новой формулы перехода власти. Норма правового обеспечения данной процедуры требовала созыва парламента королем, но на данном этапе отсутствовали обе ветви власти. Переходной ступенью стало приглашение бывших членов вигских парламентов, которые от имени палаты общин обратились к принцу Оранскому с просьбой созвать Конвент, структура которого соответствовала традиционному парламенту. Бегство Якова II фактически освободило трон, но не решало вопрос де-юре о статусе новых претендентов. Хотя многие его сторонники перешли на сторону завоевателя, риск получить монарха по выбору, еще опаснее – республику, настораживал политические группировки разных оттенков.

Следующая стадия оформления новой власти сопровождалась дискуссией, затрагивающей различное толкование предстоящей процедуры. И тори, и виги пытались соблюсти законность, гарантирующую от аналога захвата власти. На протяжении января 1689 г. лорды и общины обменивались резолюциями, постепенно вырабатывая общую позицию[211]. Предложения имели вариативность от регентства (правление от имени короля) и утверждения принцессы Марии в качестве королевы, при скромной роли Вильгельма Оранского как принца-супруга и – до провозглашения Вильгельма и Марии королем и королевой. Однако Вильгельм положил конец всем разногласиям, пригрозив немедленно вернуться в Голландию, если он не будет избран королем. Обе палаты нашли общий язык, признав супругов королем и королевой. Так в Англии трон занял монарх, имеющий источником власти не «божественную милость», но выбор собрания под видом парламента. Подлинная значимость данного политического события заложена в Декларации о правах от 12 февраля 1689 г. («Декларация лордов духовных и светских и общин, собравшихся в Вестминстере»), которая в большей своей части вошла в текст Билля о правах[212]. Принятие Декларации имеет свою непростую историю. Тем не менее, этот документ стал признанием конечных целей борьбы оппозиции, и можно утверждать, что почти все его основные положения проходили испытания в ходе политического противостояния в период Реставрации. Статус королевской власти в ее отношении к дисперсионному праву, к легислатуре в целом, к католическому влиянию в государственных структурах, к отправлению правосудия, к ее финансовой зависимости от парламента, к переподчинению постоянной армии парламенту – все свидетельствовало о сокращении пределов королевской прерогативы. Изменилась формула присяги и король обещает управлять в соответствии со статутами, одобренными в парламенте, а также законами и обычаями Англии. Конституировав новый баланс политических институтов, парламент становился самостоятельным, постоянно действующим государственным органом. Король не только обязывался часто собирать парламент, но отныне не мог вмешиваться в ход выборов, хотя монарх оставался независим в подборе и смещении министров, а также судей при сохранении принципа «пока ведут себя хорошо» и других должностных лиц. Роль местного управления оказалась усилена, благодаря восстановлению хартий бургов и новым правилам выборов шерифов. Отдельный блок статей касался прав и свобод подданных. Включение дополнений к Habeas Corpus, закрепление права на петиции, обеспечение прав и свобод избранных депутатов, предоставление большей свободы пресвитерианам в отправлении культа и церковном устройстве, притом, что протестантские секты были лишены подобных прав, формировало достаточную правовую общность, необходимую при создании основ конституции.

Особенность английской конституции состояла в том, что она не столько основной закон, сколько свод правил, отражающих, в том числе, общественно-политический уклад, традиции, отношение к верховенству права, формирующихся в ходе борьбы и формирующих политическую культуру. Обсуждение конституционных проектов, вплоть до издания Билля о правах 16 декабря 1689 г., сопровождалось дискуссиями и столкновениями мнений вигско-торийской направленности, что само по себе характеризует условия их компромисса, который позволил заложить основы британской конституции и обеспечил возможность власти маневрировать между отдельными интересами в рамках принятой архитектуры власти. Однако нельзя игнорировать тот факт, что сами эти установления прошли первую апробацию в ходе не только парламентской борьбы, но и конфликтов, в которые были вовлечены все слои английского общества на протяжении предыдущих десятилетий.

Партия тори в оппозиции: идеология интеллектуалов середины XVIII века М. А. Ковалев

Воцарение династии Ганноверов на престоле в Великобритании в 1714 г. и падение торийского правительства графа Оксфорда и виконта Болингброка привело к установлению длительного господства вигов. На протяжении 1714–1720 гг. правящей партией был предпринят ряд административных мер, направленных на закрепление своего положения. Данный период характеризуется ослаблением королевской власти, возрастанием коррумпированности государственного аппарата, преобладанием «денежного интереса» над «земельным». Режим, принявший черты олигархического, ассоциировался современниками с именем премьер-министра Р. Уолпола[213].

Партия тори, к 1727 г. занимавшая лишь около четверти мест в парламенте, переживала период упадка[214]. Ряд бывших лидеров тори и связанные с ними деятели культуры все больше разочаровывались в традиционных методах политической борьбы. Сформировавшаяся первоначально вокруг Г. Сент-Джона, виконта Болингброка оппозиция носила внепарламентских характер и апеллировала к ущемленным политикой вигов представителям «земельного интереса». В дальнейшем круг оппозиции расширился за счет включения в него части вигов[215]. Именно в среде антивигской оппозиции будут выработаны идеи, опираясь на которые торийские силы в правление Георге III утвердятся у власти.

Историк Л. Колли отмечала, что негативное отношение к партиям в целом было присуще большинству политических деятелей и просветителей конца XVII – начала XVIII вв[216]. Поэтому позиция торийских интеллектуалов в данном случае не являлась чем-то особенным. «Рассуждение о партиях» Болингброка, где фракционные группы называются «убогими червями земли»[217], метафоры «высококаблучников» и «низкокаблучников», «остроконечников» и «тупоконечников» в «Путешествиях Гулливера» Дж. Свифта[218] вполне типичны в данном историческом контексте. Подобные тенденции сохранялись и в дальнейшем. Сатирик Г. Филдинг в романе об известном лондонском грабителе и убийце Джонатане Уайльде (1743 г.) высказывается о его подельниках следующим образом: «Среди них главенствовали две партии, а именно: тех, кто носил шляпы, лихо заломив их треуголкой, и тех, кто предпочитали носить «нашлепку» или «тренчер», спуская поля на глаза. Первых называли «кавалерами» или «торироры-горлодеры» и т. д.; вторые ходили под всяческими кличками – «круглоголовых», «фигов», «стариканов», «вытряхаймошну» и разными другими. Между ними постоянно возникали распри»[219].

В то же время, именно на период 30-50-х гг. приходится интенсивное осмысление партийности и создание первых концепций партии. А. А. Киселев приписывает основную заслугу в этом процессе Г. Болингброку и шотландскому философу Д. Юму[220]. Однако почва для их исследования была подготовлена творчеством Дж. Свифта. Его поэзия ирландского периода содержит достаточный объем материала, чтобы сделать вывод об отношении к партийности.

Партийная полемика в поэзии Свифта представлена грубой и примитивной: оппоненты склонны приписывать друг другу крайние, бескомпромиссные позиции. В одном из стихотворений сатирик осуждает приравнивание оппозиции к «папистам»[221]. Но более показательно другое произведение, связанное с заговором епископа Эттербери в 1722 г. Оно написано в форме диалога между вигом и тори, обсуждающих подарок епископу из Парижа – собаку по кличке Арлекин. Виг по сюжету утверждает, что собака сообщила государственному секретарю о заговоре и выдала его участников. В ответ на это тори просит уточнить, о какой собаке идет речь. Возможно, это пес-Уолпол, который «возвращается на свою блевотину?»[222] В данном случае имеет место аллюзия на библейский текст, в котором говорится о неисправимости нечестивцев. Текст высмеивает необоснованность подозрений тори в якобитских симпатиях.

Наиболее крупное произведение на эту тему – «Диалог между безумным Муллинексом и Тимоти». Дублинский нищий безумец Муллинекс оказывается более здравомыслящим человеком, чем вигский политик. Он задается вопросом: почему все ненавидят якобитов? Ведь их в Великобритании осталась лишь горстка, а все тори перебежали к Ганноверам. Их лидеры побросали оружие и занялись воровством. В сущности, «якобитский вопрос» – лишь кукольное представление, призванное разжигать политические страсти и отвлекать общество от реальных проблем. Если на политическую сцену взойдут Фауст с Мефистофелем, никто их не заметит, но появление Панча (под именем которого выведен Претендент) повергнет всех в панику[223]. Определить, где настоящая «мать», а где «претендент» – задача, достойная царя Соломона. Мы снова сталкиваемся с многослойным символическим языком Свифта, в основе которого лежат библейские мотивы. В данном случае речь идет о суде царя Соломона, решавшего спор между двумя женщинами, претендовавшими на одного младенца. То есть, по мысли автора, необходимо различать интересы нации («матери») и интересы свергнутых Стюартов («Претендента») [224].

Претендент, представленный в шутовском облике Панча, наделен крайне негативными чертами: постоянно выделывает трюки, всюду сует свой нос, дразнится, обезьянничает, перебивает, смущает, прерывает всякое серьезное дело. В то же время, тори остаются зрителями: ведь если они присоединятся к представлению, то обесчестят себя перед двором. Однако это не убеждает вигского оппонента. Он, по собственным словам, зовет тори молодцами, но за спиной – сукиными сынами («sons of whores»), оскорбляет, клевещет, доносит, обвиняет. Но делает это из соображений лояльности и общественного блага. Впрочем, Муллинекс не дорожит партийностью и в ответ посылает проклятия тори и вигам[225].

Возможно, столь жесткая критика сторонников Стюартов вызвана соображениями безопасности. Ведь Свифт, как известно, положительно относился к католикам Великобритании (о чем говорит, к примеру, его известный памфлет «Кризис»). В то же время его отношение к якобитам выражено в письмах вполне определенно: «Я всегда считал себя противником Претендента, поскольку рассматриваю его пришествие как наихудшее зло по сравнению с правлением вигов…»[226]. Очевидно, разгадка кроется в разделении автором «папистов» на религиозных и политических. Католические священники, по его мнению, отождествляют себя с интересами Великобритании и лояльны правительству[227], тогда как якобиты – мятежники и отщепенцы.

Позиция Свифта не сразу была поддержана Болингброком. Через много лет после своего перехода на сторону Претендента в 1714 г. виконт подвергает резкой критике движение якобитов. В сочинениях, написанных в 30-е гг. XVIII в., он исходит из концепции единства национальных интересов. «Письма об изучении и пользе истории» провозглашают этот принцип открыто[228]. В «Идее о Короле-Патриоте» он проявляется в признании результатов Славной революции и в ориентации на благо всего народа. Просветитель отвергает подход французского короля Людовика XIV, который относился к стране как к собственной вотчине и даже само слово «государство» (l’etat) считал оскорбительным. Согласно замыслу автора, Король-Патриот должен быть национальным лидером. Это подразумевает приоритет конкретных национальных интересов по отношению к абстрактным принципам, к примеру, таким как принцип легитимизма, которого придерживались якобиты[229]. Партия, претендующая на выражение интересов первых, должна руководствоваться конституцией данной страны, а не отвергать ее[230]. Поэтому якобиты понимаются как отщепенцы и предатели. Такая их позиция усугублялась связью с Францией – традиционным противником Англии. Негативное отношение переносится у мыслителя отчасти и на династию Стюартов в целом[231].

Поскольку каждое из звеньев британской политической системы играет свою роль (король, лорды, общины), выдвижение одного из них на первый план считается нарушением конституции. Болингброк разделяет взгляды нарождающейся в тот период политэкономии о соответствии баланса политических сил балансу собственности. В средние века основная собственность принадлежала церкви и лордам, поэтому сам характер владений позволял держать народ в повиновении. В дальнейшем, с развитием промышленности и торговли, общины избавляются от политической опеки. Такую метаморфозу торийиский интеллектуал, как ни странно, оценивает положительно: ведь нижняя палата образовала противовес клерикалам и светским феодалам, тем самым создав новую опору королевский власти. М. А. Барг полагал, что Болингброк ассоциировал баланс сил, сложившийся после 1688 г. с балансом, существовавшем в XVI в., т. е. до Стюартов[232]. Французский вариант баланса сил расценивается негативно: королевский абсолютизм, по его мнению, поглотил все сословия[233]. Таким образом, ни один из трех уровней политической системы не должен переступать положенных ему границ.

Все сословия королевства имеют общие интересы, тем самым обуславливая целостность общества. Палата общин в случае нарушения ее законных прав должна непременно отстаивать свою долю в управлении государством[234]. Если в XVII в., по мнению автора, британскому политическому организму угрожали притязания прерогативы, то в XVIII в. – уже коррумпированность и безответственность парламента[235]. Характерно, что нарушение конституции именно со стороны общин Болингброк рисует в особенно мрачных тонах. Самый жестокий тиран в английской истории Генрих VIII правил «в сговоре» с парламентом. Подобные обвинения звучат также в адрес первых Стюартов. Яков I пытался использовать партийные противоречия в духе политики «разделяй и властвуй». Его преемник Карл I вообще называется «партийцем» («а partyman»). Именно его придворная партия спровоцировала возникновение оппозиции, что привело в дальнейшем к расколу страны на враждующие лагеря[236]. Чем объясняется столь негативная роль общин? Самой идеей прав человека, которая создает парламенту «громоотвод» от всяких обвинений в тирании. Монарх или лорды таковым не обладают, что делает их более открытыми для критики[237]. По-видимому, автор полагает партийность нехарактерной для нормального (т. е. «органического») состояния системы правления и выводит ее из кризиса власти.

Интересное дополнение к идеям виконта представляют рассуждения его друга и единомышленника Джорджа Литтлтона, ставшего в 1737 г. секретарем принца Уэльского (номинального главы оппозиции). Его отношение к партиям можно отыскать в художественном произведении «Письма персиянина» (1735 г.). Подражая «Персидским письмам» Ш. Монтескье, Литтлтон изобразил английское общество глазами перса Селима, который излагал свои наблюдения другу Мирзе, проживавшему в Исфахане.

Помимо традиционной для Просвещения критики избирательной системы, коррумпированности парламента фракционной борьбы[238], в сочинении имеется ряд оригинальных идей. Партии, полагает Литтлтон, провозглашают высокие принципы и заявляют о стремлении идти до конца ради их реализации: «…виггизм – это одно из тех явлений, которые менее чем за столетие ухитрились расколоть и спутать всю нацию. Противоположная фракция называется тори. Те и другие имею столь же сильную неприязнь друг к другу, как последователи Али и Усмана…»[239]. В то же время, стоит только партии оказаться у власти, как она отбрасывает свои принципы и занимается собственным обогащением. Различие тори и вигов – только словесное. В сущности же, резюмирует Литтлтон устами «персиянина», «вигами называются те, кто в данный момент занимают свои места у власти, а тори – те, которые таковых не имеют… так что если нынешние тори получают какие-либо назначения, они становятся вигами; в то же время, если происходит смещение вигов, они превращаются в тори»[240].

Автор нисколько не щадит самих тори. Выступая за укрепление королевской власти и позиций «высокой церкви», они цинично пользуются властью, стоит им только завладеть ею. Своими симпатиями к Франции тори ослабляют международное положение страны и роняют ее честь, предавая традиционных союзников. Кроме того, они наносят ущерб развитию торговли.

Подобные явления автор считает вовсе не случайными, а вполне характерными для британской монархии. Писателя не устраивает слабость центральной власти, ее неспособность консолидировать общественные силы и направить их в конструктивное русло. Корона, по его мнению, сама является инструментом денежной олигархии: «Это, вероятно, самая свободная из всех конституционных монархий, которые известны в мире. Знать и народ так поделили полномочия между собой и имеют такой вес в правительстве, что король не в состоянии ничего сделать ни решением, ни советом. Он не может подавить несогласных силой, поскольку те вооружены… Не может и купить их, поскольку все должности выборные, а владения короны окупают только затраты королевского дома»[241]. Подобные проблемы, по мнению автора, специфичны для «готического правления», ведущего свое происхождение от военной демократии. Единственным возможным решением ему представляется создание в государственном аппарате противовесов для осуществления «баланса сил»[242].

Однако размежевание с якобитскими мятежниками и декларирование единой «конституционной платформы» для всех политических фракций не исчерпывает концепцию партий Болингброка и его единомышленников. Ее главное звено – теория оппозиции. Поскольку данный вопрос относится к дискуссионным, следует остановиться на его освещении в историографии.

В зарубежной историографии проблематика, поднятая Болингброком, выводится из того факта, что парламент утратил свою традиционную функцию посредника между монархом и народом[243]. Поскольку виги перестали ассоциироваться с «национальной партией», Болингброк пытался сформировать таковую на базе осколков тори[244]. А. Хассал полагал, что резкие выпады против партийности в «Рассуждении о партиях» нужно понимать как попытку преодолеть противоречия в оппозиционном лагере[245]. У. Сичел обращал внимание на глубоко продуманную двухстороннюю стратегию борьбы: как литературно-публицистическую, так и собственно парламентскую[246]. С другой стороны, И. Крамник не видит ничего необычного для Августианского века в критике партий[247]. По накалу политической борьбы публицистика Болингброка сравнивалась Дж. Ч. Коллинзом с «Письмами Юниуса» – документом восходящего радикализма[248]. Дж. М. Робертсон, напротив, считал, что обострение литературной полемики обусловлено уходом республиканизма с политической арены[249]. Рядом исследователей отмечалась апелляция мыслителя не к общинам, а к королевской семье[250].

Различные оценки теории оппозиции присутствуют и в отечественной историографии. Т. Л. Лабутина утверждает, что критика коррумпированности политической системы со стороны «партии конституционалистов» носила тактический характер, поскольку с приходом отдельных оппозиционеров к власти ситуация не менялась[251]. Отмечая всплеск журналистики в данный период, Е. А. Доброва указывает на тесную связь политической борьбы с социально-экономическими вопросами, иную классовую ориентацию оппозиции и воинствующий характер полемики[252]. Д. В. Кутявин подходит к взглядам Болингброка с позиции эволюции. Первоначально мыслитель, работая над созданием легальной оппозиции на рубеже 20-30-х гг. XVIII в., развивал критику вигского правительства и формировал позитивную политическую программу. Позднее, в годы пребывания в эмиграции во Франции, создает умозрительную концепцию, которую многие исследователи определили как утопическую. Наконец, разочаровавшись в политике, автор приходит к отрицанию партий[253]. Как видно, оценка болингброковской теории оппозиции широко колеблется. Обе ее интерпретации – и как традиционная борьба фракций, и как столкновение принципов – имеют достаточные основания.

Выше мы пришли к выводу, что торийские идеологи, как правило, отвергали самостоятельность партий во имя общественной солидарности. Но каким же образом следует понимать массу материалов, которая говорит об оппозиции? Она должна быть интерпретирована в зависимости от контекста, для выяснения которого необходимо использовать соответствующую методологию. Поскольку в данном случае идеология анализируется в рамках политической борьбы, на первый план выступает ее функциональная сторона. Наиболее продуктивным, на наш взгляд, является сочетание двух подходов. Первый представляет собой теорию элит. Она рассматривает властные круги как целостную систему, обладающую набором специфических функций и стремящуюся к динамическому равновесию[254]. Другой подход связан с концепциями идеологии А. Грамши и Л. Альтюссера, сформулированными в рамках неомарксизма. Согласно А. Грамши, идеология является ключевым фактором осуществления и поддержания политического господства. Л. Альтюссер рассматривает конкретные «идеологические аппараты» государства и механизмы их функционирования[255].

Прежде чем подходить к вопросу о политической программе и методах борьбы торийской оппозиции, необходимо ознакомиться с ее взглядом на текущее положение государственного строя.

Главным критическим произведением Болингброка заслуженно считается «Рассуждение о партиях». Создавшаяся политическая система описывается им как «зловредно-загадочное хитросплетение биржевых махинаций»[256]. Автор наносит удар по коррупции государственного аппарата, в особенности, по системе подкупов[257]. Всеобщая продажность делает его неработоспособным. Билль о правах, призванный обеспечивать свободные выборы, свободу слова, частые созывы парламента, превратился в фикцию. Речь идет о фактической утрате британцами своей конституции при сохранности внешних форм[258]. У руля власти, продолжал Болингброк, находится узкая группа выскочек, не имеющих личных достоинств, но добившихся высокого положения исключительно благодаря общей испорченности нравов[259]. Их успех объясняется организованностью, включенностью в определенные фракции, каждая из которых поддерживает другую. Они подчинили своему влиянию парламент, так что теперь происхождение, образование, состояние его членов не препятствуют ограблению страны[260]. Сложившуюся ситуацию просветитель определяет как олигархию и тиранию партий[261]. Обличительный пафос особенно ярко отражает характерный для Болингброка этический акцент.

Развернутую критику партийно-политической системы дает также молодой Э. Берк в памфлете «Защита естественного общества», написанном под влиянием виконта. Однако в данном случае критика выражается абстрактно, по отношению к политическим моделям, а не к конкретной политической ситуации. Берковская глубина критики фактически доходит до отрицания политики, что заставляет его наделать негативными ассоциациями такие понятия как «политик» и «государственный человек»[262]. Расширение политической сферы нежелательно, поскольку препятствует каждому сословию заниматься деятельностью, свойственной ему от природы[263]. Это всецело соответствует общефилософской позиции Берка, понимающей человека как существо иррациональное.

Автор последовательно ниспровергает как аристократическое, так и демократическое правление. Вельможи, по его мнению, находятся в постоянном противоборстве, погружая страну в анархию. Их власть не только не мягче королевской, напротив – жестче, поскольку те ведут себя как временщики и мелкие тираны. В данном случае интересны указания в качестве негативных примеров Польши и Венеции[264].

Критика демократии носит в большей степени этический характер. Мыслитель обвиняет ее в пренебрежении к выдающимся достоинствам, в симпатиях к «ловкому человеку». Особого порицания удостоился раскол общественного единства, вносимый демагогами и заинтересованными лицами[265]. Берковский критицизм может быть емко выражен в единственной цитате: «История той знаменитой республики [Афины – М. К.] представляет собой сплошную смесь легкомыслия, безумства, неблагодарности, несправедливости, раздоров, насилия, тирании и, конечно же, всех видов злодеяний, какие только можно себе представить»[266].

По всей видимости, партийность как негативная черта приписывается обеим формам правления, но именно при демократии она принимает угрожающий характер. О проницательности молодого Берка Дж. Морли отзывается в следующем заключении: «…Что примечательно в первой работе Берка, так это понимание того факта, что за интеллектуальными схватками… незаметно прорастала сила, которая могла бы потрясти основы гражданского общества»[267].

Дэвид Юм в данном вопросе не столь многословен. Главное его критическое замечание состоит в том, что система правления превращается в массовую, что, согласно античным классикам, потенциально ведет к возрождению абсолютизма[268]. В целом Юм не принимал партий в том виде, в котором она сложилась к XVIII веку. Свое отношение он иллюстрирует цитатой из римского полководца I в. до н. э. Статилия: «Все люди глупцы или сумасшедшие и не заслуживают того, чтобы мудрец рисковал из-за них головой»[269]. Подобную позицию, почерпнутую во многом из стоических идеалов античности, можно охарактеризовать как «этический торизм». К примеру, поступок Сократа, во имя долга отказавшегося бежать из темницы пред казнью, расценивается как «торийский»[270].

Однако Юм не отказывается от анализа партий и приводит их классификацию. Деление на «земельный интерес» и «денежный интерес» он, снова сближаясь с Болингброком, отвергает как устаревшее[271]. Все партии он делит на личные и реальные. Первые основаны на дружбе или вражде отдельных индивидов и групп. Вторые – на различиях во взглядах и интересах. Реальные в свою очередь подразделяются на те, что основаны на интересе, на принципе, на привязанности. Появление «партий принципов» он относит к своей эпохе, указывая на особую роль религии в их формировании[272]. По всей видимости, учитывая контекст критики олигархического правления, а также неприятие им религиозного фанатизма[273], следует говорить об отрицательном отношении Юма к «партиям принципов».

Партии не должны находиться в остром столкновении, а составлять коалицию. Если мелочные интересы можно оставить за партиями, то основой союза должны быть принципы гражданской свободы в сочетании с уважением к традиционным учреждениям (включая монархию с ограниченными полномочиями)[274]. Парламент мыслится автором как учреждение в основном аристократическое, в котором сталкиваются интересы крупных дельцов[275].

В понимании Юма партии призваны создавать и поддерживать монополию аристократии на власть. Сама политическая система мыслится весьма демократично, но в очень узких сословно-классовых рамках. Многочисленные группировки в парламенте должны руководствоваться только материальными интересами, ни в коем случае не привнося борьбу принципов. Принципы, в данном случае понятые как синтез гражданских свобод и умеренного монархизма, – это прерогатива правящей элиты в целом, а не отдельных ее частей. В одном из писем Юм излагал свои принципы следующим образом: «Мой взгляд на вещи больше соотносится с вигскими принципами; мои представления о личности – с торийскими предрассудками»[276].

В поэтической форме свое негативное отношение к государственному строю Великобритании (к партиям, в частности) выразил также друг Свифта и Болингброка Александр Поуп. Она, по словам поэта, «то призовет монарха, то спровадит»[277]. По поводу этих кратких замечаний следует указать на то, что Юм высказался относительно текущей ситуации олигархии вигов, а Поуп – о системе, сложившейся после 1688 г. в целом.

Обобщая вышеизложенное, следует сказать, что критика политического устройства Великобритании 20-50-х гг. XVIII в. торийскими мыслителями носила двойственный характер. С одной стороны, скептическому пересмотру подлежит сам конституционный порядок, ставший итогом Славной революции. Роль аристократического и демократического элементов правления преуменьшается в пользу монархии. Такой подход демонстрируют А. Поуп и Э. Берк, занимавшие исторически крайние позиции в рамках торийской оппозиции. Поуп – католик, во многом принадлежал еще Августианскому веку (хотя исследователи и отмечают его склонность к деизму)[278]. Тогда как политические искания Берка неотделимы от предромантизма второй половины XVIII в[279].

С другой стороны, атаке подвергаются не принципы конституционализма, а их искажение «денежным интересом», в чем откровенно признавался Болингброк[280]. Здесь тори и виги меняются местами, в тирании и нарушении «обычаев страны» обвиняется уже парламент. Проблематика Болингброка и Юма, чьи сочинения отражали накал борьбы 30-40-х гг. XVIII в., более актуальна. Исходя из двойственности политической критики указанных авторов, следует поставить вопрос об идее законности. Можно ли утверждать, что оппозиция считала допустимым ниспровержение порядков, заложенных Славной революцией?

Итальянскому философу А. Грамши принадлежит понятие гегемонии – способности правящих кругов артикулировать интересы различных социальных групп в общепризнанных консенсусных рамках. Их единство обеспечивает идеология, выработкой которой занимается прослойка интеллектуалов. В обществах с развитым гражданским самосознанием степень интеграции социальных сил такова, что свергнуть власть силовыми средствами практически невозможно. Политическая борьба там представляет собой борьбу за интеллектуальный контроль, т. е. за установление заинтересованными кругами гегемонии в общественных институтах[281]. Поскольку в Великобритании XVIII в. конституционные порядки находились в процессе формирования, дилемма «революция или легальная оппозиция?» стояла весьма остро.

Данная проблематика разобрана Г. Болингброком довольно подробно и последовательно. Прежде всего он нивелирует различия между конфликтом, связанным с принятием Великой хартии вольностей XIII в., Войной Роз XV в. и революциями XVII в. По его мнению, значение революции состоит в обновлении конституции, возвращении ее к оригинальным принципам[282]. В силу законов политэкономии равновесие между элементами власти (король, лорды, общины) с течением времени нарушается. Только периодические революции обеспечивают их устойчивость[283]. Такая установка, по мнению автора, не противоречит гражданским свободам. Поскольку политическая система строится на договоре, расторгнуть его в одностороннем порядке нельзя. Если парламент попирает конституцию, то и народ не обязан ее соблюдать. Сама конституция становится источником зла, когда правительство коррумпировано. «Нет порока хуже совращенной добродетели» – иллюстрирует он свою мысль народной пословицей[284]. По всей видимости, революцию автор считает неизбежным следствием утраты правящим слоем гегемонии в обществе.

В каком случае революция становится необходима? Автор указывает на некую «наивысшую точку» растления власти, но не дает конкретного пояснения[285]. Судя по косвенным данным, речь идет об угрозе государственной независимости. Овладевший народом «дух продажности» способствует тому, что группа совершенно бездарных людей может привести к разрушению государственных устоев. Автор прочит Британии судьбу Рима, павшего из-за коррумпированности, роскоши, развращенности власть предержащих[286]. Трансформация общественно-политических отношений происходит поэтапно. Восшествие на трон «короля-патриота» означает возрождение «духа конституции». Реформирование его выдвиженцами государственной сферы является вторым шагом. Наконец, народ под влиянием политических институтов преобразует всю общественную жизнь[287]. Здесь следует обратить внимание на провозглашенную виконтом жесткую кадровую политику. Король инициирует борьбу в высших эшелонах власти, волевым решением должен низвергать и возвышать. Ранее мы уже останавливались на силовых методах кадровой политики «короля-патриота». Важно, что правовые аспекты данного процесса автор подменяет этическими понятиями покровительства и патриархальной справедливости[288]. Огромное значение моральных принципов свидетельствует об их системообразующей роли в установлении общественной гегемонии.

Вместе с тем революция середины XVII в. автором осуждается. Он возлагает вину за конфликт на пуританские секты и полагает, что истинные сторонники конституции оказались по разные стороны баррикад[289]. Очевидно, отвергая кровавый мятеж черни, Болингброк признает только управляемую «революцию сверху». Однако его инструментальный подход и преувеличение роли субъективного фактора, по-видимому, обусловлены недооценкой сложившихся гражданских институтов. Его попытка атаковать правительство «в лоб» как в политике (якобитский заговор), так и в воинствующей публицистике, потерпела закономерный крах.

В отличие от Болингброка Д. Юм, как отмечено исследователями[290], придавал большое значение вопросу легитимности власти. Однозначным сторонником «пассивного повиновения» философ позиционирует себя в одноименном эссе[291]. Данный факт, как правило, считается одним из ярчайших проявлений торийских взглядов автора[292].

Механика легитимности проанализирована в единственном на данную тему эссе «О первоначальных принципах правления». В основе идеи законности лежит определенное мнение народа о правительстве. Мнение может касаться, с одной стороны – интереса, с другой – права. В первом случае речь идет об осознании социальными группами и властными кругами общих интересов. Во втором случае мнение подразделяется в соответствии с классификацией права. Во-первых, существует право на власть (законное правительство). Во-вторых, право на собственность (власть как гарант собственности)[293]. Несмотря на то, что сам факт опоры государственной власти на мнение народа констатировался и ранее[294], его анализ представлен Юмом впервые.

Глубокий анализ общественных отношений, характеризующий философскую мысль Юма, позволил ему четко, емко и аргументировано изложить свой взгляд на проблему законности. Вопрос «революция или оппозиция?» никогда не стоял перед ним. Теоретик осознавал, что правящий режим связан не только с политической системой, но и с собственностью. «Общественное мнение» является для него не просто этической категорией, а динамическим отражением поступательного развития социальных сил.

Различия взглядов на способ достижения целей обуславливает и несходство в политической стратегии авторов. Поскольку речь идет о внепарламентской политической борьбе, следует разграничивать, с одной стороны, репрессивный аппарат государства (совокупность его органов), с другой стороны – многообразие идеологических аппаратов государства (совокупность общественных институтов), представляющих собой арену интеллектуальной борьбы. Правящим кругам сложнее установить свое господство в гражданских институтах, где имеются различные возможности для выражения альтернативных позиций[295]. Невозможность овладеть репрессивным аппаратом государства (в лице законодательного органа, парламента) посредством избирательных кампаний заставила тори отступить и закрепиться в общественных институтах. Социальная поддержка может быть обеспечена только в условиях господства торийских идеалов в науке и философии, литературе, этике и эстетике.

Своей главной стратегией Болингброк провозглашает союз партий. Однако он не указывает конкретных идейных оснований для такого союза. По его мнению, распад партийных коалиций в прошлом объяснить невозможно[296]. Этика «патриотизма» как совмещение уважения к традиционным учреждениям с гражданскими свободами оставалась слишком абстрактной. По признанию современников, сам он, будучи образцом интеллектуализма и красноречия, обращался к идеалу античного Рима, где знаменитые ораторы и государственные деятели были представлены одними и теми же лицами[297]. Он слишком тяготел к Августианскому веку с его характерной взаимосвязью государственной власти и культуры Просвещения. В его понимании общество ассоциировалось с государством. По всей видимости, Болингброк так и не смог до конца осознать потерю для своей партии репрессивного государственного аппарата и сосредоточиться на завоевании гегемонии в идеологических аппаратах.

Фактически вытесненная из парламента партия тори в лице своего неформального лидера Болингброка продолжала мыслить старыми, неактуальными в данных условиях категориями. Низверженный политик рассуждает так, будто бы его партия находится у власти. Она должна быть столь же сплоченной, развитие фракций недопустимо также, как и при хорошем монархическом правлении[298]. Борьбу с политическим противником теоретик рассматривает как столкновение двух армий, имеющих собственное командование и стратегию. Внепарламентские силы, полагает он, должны выдвинуть собственных лидеров, которые по масштабу не уступали бы официальным политикам[299]. Такое понимание политической борьбы не вписывалось в традиционные представления о фракционных противоречиях[300]. Собственную же «оппозицию» (которую в таком случае следует взять в кавычки) он рассматривает направленной не против плохого управления, а против разрушения государственности в целом[301]. Очевидно, болингброковский «конституционализм», объявленный монопольной собственностью оппозиционеров и не связывавший их едиными нормами закона с партией власти, рассматривался еще и как политическое оружие.

Из высказываний, которые можно отнести к предложениям по реформированию текущей политической системы, характерна одна. Это идея переизбрания парламента ежегодно, либо раз в три года[302], которое большинство исследователей склонно понимать буквально. Здесь, во-первых, бросается в глаза несоответствие реформаторской инициативы с общей направленностью мысли Болингброка на принципиальное противостояние противнику и разрушение его классовой и политической гегемонии. Во-вторых, трехгодичное функционирование парламента имело место в годы его политической карьеры (рубеж XVII–XVIII вв.), однако даже оно привело к политическому хаосу. О том, к чему могли привести подобные начинания, автор не мог не знать. Поэтому данное предложение следует рассматривать как тактический маневр, который мог облегчить приход тори к власти.

Вопрос об обеспечении гегемонии разработан Юмом столь же полно, как и остальные. Он также провозглашает необходимость партийной коалиции, но в отличие от Болингброка приводит ее идейные основы. С точки зрения Юма, прежние фракционные союзы были непрочными из-за преобладания частных интересов и мелочных страстей[303]. Подлинное объединение строится на идейной основе, тогда как прежние Двор и Страна были партиями одновременно и интересов, и принципов[304]. Социолог К. Мангейм подразделял идеологии на частичные и тотальные. К первым он относил совокупность идей определенной общественной группы, а ко второй – мировоззрение всего общества, точнее, базовые ценностные принципы, обусловливающие структуру общественного сознания[305]. Можно сказать, что в данном случае аналог «социальной тотальности» в зачаточной форме присутствует у Юма.

Важно, что Юм не просто перечисляет набор торийских и вигских идеологем, которые следовало бы механически соединить. В специально посвященном данному вопросу эссе «О коалиции партий» он рассматривает их основы и, отсекая все лишнее, синтезирует британские ценности в виде следующей формулы: гражданские свободы без религиозного фанатизма, уважение к традиционным учреждениям без абсолютизма, относительная терпимость[306]. Идея разграничения гражданской и политической свободы была почерпнута им у Болингброка[307]. Чистый рационализм в отношении к общественным институтам, характерный для вигов, неконструктивен и в конечном итоге нерационален. Без авторитета и прецедентов, на которые ссылаются тори, все связи гражданского общества будут нарушены и не смогут функционировать. Гражданские свободы и собственность – главные понятия вигов – имеют торийские корни, поскольку собственность и права находились первоначально в руках баронов. И лишь экономические сдвиги позволили распространить их на средние слои. В историческом отношении предмет для споров также отсутствует: государственный строй Британии носит конституционный характер с восшествия на престол Якова I[308].

Политико-правовые аспекты коалиции партий Юм анализирует в эссе «О партиях в Великобритании». Мыслитель отказывается от старой концепции партий. Те имеют сложную исторически сформировавшуюся природу, к тому же ассоциируются с религиозным расколом, что, по мнению автора, недопустимо[309]. Современные тори в значительной степени признали ценности конституционализма, их роялизм трансформировался в относительный лоялизм[310]. Вместе с тем виги, отстаивая прерогативы парламента, ссылаются на традиционные свободы народа[311]. Задача Юма состояла в том, чтобы концептуализировать практические шаги и в отдельных случаях направить в нужное русло. Вероятно, роль «мыслящего класса» как связующего звена между различными политическими силами и стоящими за ними социальными группами в достаточной мере осознавалась Юмом.

Что касается собственно реформаторских предложений, их у Юма также немного, однако они имеют системный и обоснованный характер. Главная идея заключается в увеличении состава обеих палат парламента за счет богатых и влиятельных лиц. Лорды должны быть пожизненными, но ненаследственными[312]. Такая программа, очевидно, призвана, с одной стороны, превратить парламент в ассамблею крупнейших собственников, с другой – обеспечить внутри него политическую динамику. Она вполне отражает теоретическую установку автора на собственный идеал «аристократической республики».

Политическая стратегия виконта Г. Болингброка была негибкой, направленной только на осмысление ошибок торийской партии времен ее господства (1710–1714 гг.). Его сочинения содержат прежние схемы и понятия и все так же ориентированы на завоевание политической власти. Непонимание изменившегося характера политической системы, ее перехода от традиционного конституционализма к парламентскому режиму обусловило тщетность политической агитации Болингброка. В отличие от своего предшественника, философ Д. Юм осознавал, что гегемония вигов в государственном аппарате делает неизбежной смещение политической борьбы в сферу общественных институтов и ее трансформацию в борьбу интеллектуальную. Своей основной задачей просветитель считал выработку прочных теоретических основ для партийной коалиции, которая позволила бы интегрировать консервативные ценности в общественную жизнь, а торийские политические силы – в парламентскую политику.

Теории Юма, отчасти развивая идеи Болингброка, в другом отношении порывали с ними. С одной стороны, политические процессы в Великобритании второй половины XVIII в. все-таки привели к гегемонии тори, с чем связано, в частности, обращение Георга III к «Королю-Патриоту». С другой стороны, эта политическая гегемония стала следствием проанализированной Юмом перестановок внутри парламентских сил, а не государственного переворота, на который указывал автор идеи.

Национальная ассоциация и движение за парламентскую реформу в Англии в XVIII веке С. Б. Семенов

Абсолютное большинство английских исследователей политической истории Британии XVIII века традиционно рассматривают ее через призму борьбы партий тори и вигов. Эта традиция в английской историографии была заложена в XIX в., когда сформировались принципиальные основы двух противоборствующих интерпретаций – торийской и вигской. Историков двух направлений отличает как общий взгляд на генеральную линию развития британской политической системы в указанный период, так и оценки ее отдельных этапов. В наибольшей степени это относится к событиям 1760-1780-х гг., последовавшим за восшествием на престол короля Георга III.

Суть проблемы или, точнее, совокупности проблем, определившихся в историографической дискуссии, может быть представлена следующим образом. На протяжении правления первых двух королей Ганноверской династии в первой половине XVIII в. в Англии сложился определенный баланс политических сил. Власть безраздельно принадлежала партии вигов, которые, используя пассивность монархии, сумели ограничить прерогативу короны, укрепить влияние парламента и кабинета министров. В отличие от своих предшественников король Георг III проявлял очевидное стремление не только царствовать, но и править. Его активное вмешательство в политическую жизнь привело к отставке вигов, изменило политическое status quo и спровоцировало острую политическую борьбу.

Для торийских историков действия Георга III представляются справедливыми и конституционно обоснованными. По их мнению, виги, установившие в Англии олигархический режим, были ограничены в своих притязаниях молодым королем, который стремился править в интересах всего народа. Лишившись власти, виги встали на путь политического раскола и стимулировали обострение партийных противоречий, обвиняя своих политических оппонентов в возрождении торизма и королевского самовластия. Таким образом, именно на вигской оппозиции лежит главная ответственность за нарушение политической стабильности[313].

С точки зрения вигско-либеральной историографии, данные события имели прямо противоположный смысл. Начало царствования Георга III ознаменовалось своего рода дворцовой революцией. На место вигской партии, благополучно управлявшей страной на основе конституции и «революционного установления 1688 года», пришла дворцовая клика из числа бывших тори. Под предлогом борьбы против фракций она стала возрождать королевскую прерогативу и подчинять парламент – все это с широким использованием подкупов, запугивания и преследования неугодных лиц. В результате конституционный баланс был нарушен и само существование конституции поставлено под угрозу. Единственной силой, способной противостоять растущему влиянию королевской власти, стала партия вигов, которая взяла на себя нелегкое бремя защиты английской конституции и свободы от произвола [314].

Так в упрощенном изложении выглядели взгляды торийских и вигских историков XIX – начала XX вв. на борьбу партий в первые десятилетия правления Георга III. Новый поворот дискуссии дало появление работ Л. Нэмира и его последователей. Главная инновация школы Нэмира заключалась в утверждении тезиса о том, что политическая жизнь накануне и в первые годы правления Георга III «может быть полностью описана даже без употребления термина “партия”»[315]. Парламентские группы и фракции формировались не на основе принципов и политической платформы, а на основе патронажа и коррупции. Пребывание у власти давало возможность политическим лидерам значительно расширять число зависимых от них лиц путем раздачи синекур, пенсий и тем самым укреплять свое влияние. Этим успешно занимались виги в период своего правления. Вступление на престол Георга III ограничило возможности вигских лордов бесконтрольно распоряжаться государственной казной в собственных интересах, но не означало принципиальных изменений в политической структуре. По Нэмиру, виги действительно начали борьбу с королем и его окружением, но не против ущемления власти парламента, а против ущемления собственных прав контроля над ним; не за сохранение конституции и свободы английского народа, а за свободу «запускать руки» в государственную казну.

В концепции Л. Нэмира легко обнаружить модернизированную торийскую интерпретацию с характерным для нее осуждением вигской олигархии и оправданием притязаний Георга III. Однако более важным представляется другое. Нэмир поставил под сомнение сам факт наличия партий в Британии в середине XVIII в. – факт, который являлся аксиомой для торийских и вигских историков и составлял основу их концепций.

В современной английской историографии взгляды школы Нэмира подверглись некоторой переоценке. На протяжении 1970-1980-х гг. было опубликовано несколько работ, в которых нэмировская концепция была подвергнута критике за то, что она значительно упрощает историческую действительность[316]. По мнению авторов этих работ, неправомерно сводить политическую борьбу в Британии XVIII в. к столкновению личных амбиций и корыстолюбия политиков. Последние руководствовались определенными принципами и идеологическими воззрениями, которые оказывали воздействие на их политические действия. Л. Нэмир был близок к истине, отмечая отсутствие принципиальных идеологических расхождений между тори и вигами, поскольку и те, и другие признавали итоги революции 1688–1689 гг. и легитимность Ганноверской династии. Но он ошибался, отрицая существование партий и партийных противоречий: они сохранились, хотя их характер изменился.

Несомненно, вопрос, поднятый в дискуссии о партиях в Британии во второй половине XVIII в., является существенно важным не только для адекватного воспроизведения английской истории того времени, но и с точки зрения исторической перспективы, ибо формирование партийно-политической системы составляет одно из важнейших направлений в политической истории нового времени. Однако можно заметить, что современные английские историки, стремясь переосмыслить взгляды своих предшественников, остаются в целом в русле историографической традиции двухпартийной истории и поле их исследования ограничено государственно-политическими институтами. Споры о парламентских партиях долгое время заслоняли от историков процессы, происходившие на периферии политической жизни, а точнее, за стенами Вестминстера и Уайтхолла. Между тем их изучение дает новое направление поиску истоков партийной системы.

Наиболее ясно эту мысль высказал английский историк Э. Блэк, занимавшийся изучением деятельности внепарламентской оппозиции в Англии в 1760-80-х гг. «Истоки современной политической организации и правительства, – писал он, – должны находится где-то между 1760 и 1830 гг. Я полагаю, что мы слишком долго пытались найти ответ на эту проблему в исследованиях парламентских выборов и парламентских деятелей…Ядро партийных платформ, партийной структуры и партийной пропаганды следует искать в эволюции национальных экстра-парламентских организаций, пытавшихся обеспечить в избирательных округах выборы депутатов, приверженных определенной программе, и организовать сторонников этой программы в парламенте». Один из мэтров английской историографии Г. Баттерфилд также отмечал, что в Британии во второй половине XVIII в. мы можем обнаружить «нечто подобное современной политической партии, в которой избиратели и избранные дают обещание придерживаться общей программы или системы политики». Эта организация «способствовала превращению партий восемнадцатого века, основанных на “связи”, в современную разновидность партии». Наконец, аналогичное замечание мы находим в работе еще одного авторитетного специалиста по истории XVIII в. Й. Кристи, который писал, что в Англии того времени была создана организация, которая «должна была принять роль, отчасти подобную роли современной политической партии: оглашать политику, мобилизовать избирателей в ее поддержку и, насколько возможно, разубеждать людей голосовать за кандидатов, которые выступают против или равнодушны ко всей программе»[317].

И Э. Блэк, и Г. Баттерфилд, и Й. Кристи имели ввиду одну и ту же организацию, а именно Национальную ассоциацию для борьбы за парламентскую реформу. Несмотря на недолгий срок своего существования (Ассоциация была создана весной 1780 г. и фактически прекратила деятельность весной 1785 г. после неудачной попытки У. Питта-младшего провести билль о реформе), она сыграла значительную роль в политической борьбе того времени и, как можно судить по приведенным замечаниям британских исследователей, оставила заметный след в политической истории страны. В любом случае ее история представляет интерес.

Идея создания подобной организации возникла в результате осмысления опыта деятельности внепарламентской оппозиции в конце 60-х – начале 70-х гг. XVIII в. Тогда в Англии развернулось общественно-политическое движение, первоначальной целью которого была борьба против злоупотреблений, допущенных в «деле Уилкса», а затем – за реформу избирательной системы. Это движение известно в историографии как ранний английский радикализм. Радикалы организовали массовую петиционную кампанию, создали свою политическую организацию и разработали широкомасштабную программу парламентской реформы. В силу ряда причин движение постигла неудача, но его опыт стимулировал развитие радикальной политической теории, и в 70-х гг. появилось несколько публицистических сочинений, в которых было дано идейное обоснование программы реформы. Она включала требования сокращения срока парламентских полномочий, борьбу против коррупции на выборах, исключения из парламента лиц, занимающих правительственные должности, а также обеспечение «справедливого и равного представительства народа». Под последним радикалы понимали всеобщее избирательное право для мужчин, ежегодные выборы в парламент, тайное голосование, ликвидацию гнилых местечек и расширение представительства в парламенте графств и крупных городов, распределение избирательных округов соответственно количеству избирателей.

Один из главных вопросов, вставших перед радикальными мыслителями и реформаторами, заключался в том, как добиться осуществления парламентской реформы в рамках сложившейся конституционной и парламентской практики.

В ходе петиционной кампании 1769–1770 гг. королю и парламенту были представлены петиции с требованиями политических преобразований, под которыми поставили свои подписи не менее 60000 человек, то есть приблизительно более одной четверти всех избирателей Англии. Однако все они остались без ответа. Этот опыт показал, что власть игнорирует требования народа, от имени которого выступали радикалы, а традиционные методы давления на власть, как-то петиции и демонстрации, не достигают результата. Для тех, кто хотел добиться реформы, проблема способов ее достижения становилась вопросом первостепенной важности, поэтому идея создания специальной организации для проведения парламентской реформы не случайно была выдвинута сразу в нескольких произведениях радикальных авторов.

Традиционно автором этого проекта считается Джеймс Бург, который в 1774–1775 гг. опубликовал трехтомный трактат «Политические исследования», ставший своеобразной библией раннего английского радикализма. Однако первым эту идею предложил в 1771 г. Обадайя Хьюм в памфлете «Исторический очерк об английской конституции»[318]. Как это часто бывает, имя первооткрывателя оказалось забытым, а все лавры достались его преемнику. Это произошло отчасти благодаря громадной популярности трактата Бурга, и большинство участников радикального движения почерпнули идею Национальной ассоциации из его книги. Трактат О. Хьюма был менее известен современникам и почти забыт историками, поэтому в работах по истории радикализма в связи с созданием Национальной ассоциации обычно упоминается только имя Дж. Бурга.

Если невозможно провести реформу сверху, посредством обычной законодательной процедуры, нужно добиться ее снизу – в этом заключался главный смысл проекта О. Хьюма. В сложившейся ситуации единственной возможностью для народа Англии получить удовлетворение своих жалоб является объединение его в «законные ассоциации для защиты своих конституционных прав и свобод». Они должны быть созданы в каждом торговом городе и во главе всех должен встать Лондон. Кроме того, следовало бы организовать «конституционные клубы» в каждом приходе. Все эти организации должны поддерживать между собой постоянную связь, чтобы «согласованно действовать в интересах общего блага». Главной целью этих ассоциаций должна стать парламентская реформа. Они будут ее добиваться, голосуя только за кандидатов, которые дадут соответствующие письменные обязательства своим избирателям. Новая организация (ибо «ассоциации», связанные общими целями и взаимными обязательствами, можно рассматривать как отделения или секции единой организации) должна была взять на себя функции политического объединения электората и противостоять традиционным партиям и местному «влиянию»[319].

Как многие участники движения в конце 1760 – начале 1770-х гг. и сочувствующие им, Бург был разочарован результатами петиционной кампании и общими итогами деятельности внепарламентской оппозиции. Одной из причин неудач он считал избранную тактику действий: «Инструкции, петиции и тому подобное являются для королевского двора хорошим способом отвлечения внимания, поскольку они знают, что такими средствами ничего не будет сделано против их власти»[320]. Бург возлагал надежды на предстоящие парламентские выборы и на то, что вновь избранные честные и неподкупные депутаты в соответствии с клятвой, данной избирателям, примут законы о реформе. Однако неутешительные для радикалов итоги выборов 1774 г. заставили его отказаться от этой идеи. И в третьем, последнем томе «Политических исследований», опубликованном в 1775 г., Джеймс Бург предложил всем сторонникам реформы создать новую политическую организацию – Великую национальную ассоциацию для восстановления конституции.

Великая национальная ассоциация должна была объединить большую часть нации, для чего Бург предлагал создать в каждом приходе комитеты для составления списков желающих вступить в Ассоциацию. Членами могут стать все «друзья свободы», занесенные в приходские налоговые списки. Во всех графствах Англии, Ирландии и Шотландии, а также в американских колониях для координации деятельности должны быть созданы «головные комитеты». Возглавить Ассоциацию мог бы король или «независимая знать», но, скорее всего, «великий, богатый и независимый город Лондон». После того, как списки будут составлены, и станет очевидно стремление подавляющего большинства граждан к реформе, в чем Бург абсолютно уверен, Ассоциация приступит к выполнению своих задач. Они заключаются в укреплении общественного доверия, выяснении мнения народа о состоянии общественных дел, предоставлении властям петиций о необходимости принятия соответствующих актов парламента и, наконец, в том, чтобы «разбудить и держать в готовности силу нации с целью оказывать давление на правительство»[321].

Основная идея этого проекта была вполне понятна: не жалобами и петициями, а прямым действием народ может защитить и обеспечить свои права. В то же время предложенный план содержал много неясностей. Какой будет окончательная форма Ассоциации? Какое место она займет в рамках существующей политической системы и как будет соотноситься с государственными органами – короной, парламентом, кабинетом министров? Дж. Бург сознательно обошел стороной эти вопросы и очертил лишь общие контуры идеи, «предоставив мудрости последующих времен определить детальные шаги, которые будут предприняты ассоциацией для достижения великой цели». От детализации проекта его удерживало опасение, что «более робкие читатели» будут встревожены необычностью и радикализмом данного предложения и «сделаются менее расположенными присоединиться к Великой национальной ассоциации»[322]. Что касается более смелых читателей, а их оказалось много среди радикалов, то они поняли и оценили грандиозный замысел Джеймса Бурга. И в начале 1780-х гг., когда в Англии вновь развернулось массовое движение за парламентскую реформу, проект создания Национальной ассоциации нашел практическое воплощение.

Инициатива движения исходила одновременно из двух центров. 20 декабря 1779 г. один из лидеров лондонских радикалов Джон Джеб в своем обращении к избирателям Мидлсекса, опубликованном затем в виде памфлета, предложил им выступить инициаторами создания массовой общенациональной организации, которая могла бы восстановить реальные права народа. Для этого предполагалось первоначально составить списки жителей нескольких графств и крупных городов и определить пропорциональное их количеству число депутатов, полномочных представлять их интересы. Затем из этих депутатов следовало образовать постоянно действующие комитеты, которые будут поддерживать между собой связь и привлекать к сотрудничеству другие графства, пока наконец «большинство [жителей] королевства не будут действовать сообща по единому плану». После этого представители комитетов соберутся для выработки ремонстрации парламенту, которая после ее одобрения комитетами может рассматриваться как «общее постановление объединенных графств». В отличие от всех принятых ранее петиций, данный документ будет действительно выражать мнение всего народа, и он зазвучит для членов парламента, как «распоряжение патрона своему уполномоченному», как «приказ хозяина слуге». Если же и этот голос не будет услышан, тогда в графствах нужно будет создать новые комитеты с более широкими полномочиями. Ассамблея депутатов этих комитетов получит полное и законное право распустить действующий парламент. Более того, она сможет внести необходимые изменения в конституцию о порядке выбора депутатов палаты общин и о созыве будущего парламента, то есть проведет парламентскую реформу! После одобрения палатой лордов и королем ее решения станут законом страны[323].

Способ достижения цели, который Джеб предложил избирателям Мидлсекса, а через них – всем жителям Англии, по существу был попыткой реализации идеи Джеймса Бурга о Национальной ассоциации. И хотя ни в устном, ни в опубликованном тексте «Обращения» не упоминалось имя автора «Политических исследований», тождество двух проектов не вызывает сомнений. В обоих случаях речь шла о создании особого внеконституционного органа, стоящего наравне с существующими государственными структурами; органа, который сможет не только контролировать законодательную власть, но и исполнять ее функции. Как и Бург, Дж. Джеб не предполагал упразднение институтов короны и палаты лордов и сохранял их в качестве элементов конституционной системы, но по существу и по форме его проект означал создание альтернативной системы правления посредством прямого действия народа. Ассамблея депутатов по справедливости и законно станет высшим законодательным органом, поскольку ее голос «в прямом смысле будет голосом общин этой страны». Базовым действующим принципом этой системы должен стать принцип народовластия. Джеб предельно радикализировал его смысл, утверждая, что народ имеет право на любые политические преобразования вплоть до роспуска парламента и изменения конституции. В опубликованном тексте «Обращения» Джеб писал: «Дух английской свободы не только дает право, но поощряет и побуждает каждого человека в этом государстве свободно исследовать недостатки конституции, ошибки правительства и поведение лиц, занятых в его различных департаментах». В критические моменты общественного развития это право иметь свое мнение по важнейшим политическим вопросам превращается в обязанность действовать, распространять и пропагандировать свои взгляды, предпринимать шаги по искоренению допущенных властью нарушений. Сейчас настало такое время, когда нельзя «сидеть в преступном бездействии, ожидая, что наши права будут [нам] возвращены благодаря самодеятельным усилиям наших друзей из аристократии или неожиданно признаны короной», нужно «не рассуждать, а действовать», и «голос народа должен стать гласом, внушающим страх дурному правительству»[324].

Следует еще раз обратить внимание, что последние высказывания нашли отражение лишь в опубликованном тексте «Обращения к избирателям Мидлсекса». Но и в том виде, в котором оно прозвучало на собрании 20 декабря, проект Джона Джеба выглядел ультрарадикальным. Едва ли не каждый его пункт вступал в противоречие с существующими правилами и традициями. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить его с некоторыми высказываниями Уильяма Блэкстоуна, авторитетнейшего и, заметим, весьма либерально настроенного юриста того времени. Его капитальные «Комментарии к законам Англии» отражали если не бесспорный, то, во всяком случае, общепринятый взгляд на ключевые проблемы конституционного устройства. Так, рассуждая о возможности толкования «неписанной конституции», Блэкстоун не допускал и мысли о том, что это будет позволено народу. По Блэкстоуну, исключительное право комментировать и объяснять конституционное установление принадлежит «депозитариям законов, живым оракулам», то есть правоведам-законникам, и уж никоим образом не частным лицам или самодеятельным организациям, пусть даже выступающим от имени народа[325].

Обращаясь к вопросу об ответственности депутатов перед избирателями, Блэкстоун писал, что каждый член парламента, избранный от одного избирательного округа, в реальности представляет интересы всего королевства и потому не связан обязательством испрашивать совета своих избирателей по каждому конкретному вопросу, а должен руководствоваться собственными разумениями и принципами[326]. Того же мнения придерживался Э. Берк. Он заявлял, что парламентарии обязаны следовать желаниям народа, поскольку они в «бесконечном долгу перед своими избирателями, которые возвысили их таким выдающимся доверием». Но они должны идти впереди своих избирателей, с «сыновней любовью, но без рабского страха» и «проводить их [народные] интересы сообразно своим собственным убеждениям»[327].

Как программа действий проект Дж. Джеба мог показаться абсолютно утопичным: слишком уж необычны и смелы были его предложения. И, тем не менее, одна из главных идей «Обращения» – создание общенациональной ассоциации – неожиданно оказалась жизнеспособной. Независимо от Джеба и одновременно с ним она была выдвинута группой йоркширских джентри во главе с Кристофером Уайвилом. Они стали организаторами проведения петиционной кампании и создания ассоциации графств для проведения парламентской реформы. С этой целью 30 ноября 1779 г. в Йорке было проведено собрание графства, где была принята петиция парламенту и создан специальный корреспондентский комитет, которому поручалось вести переписку с другими графствами и избирательными округами королевства «для [оказания] эффективного содействия целям петиции и поддержки этой похвальной реформы и иных подобных мероприятий, которые могут способствовать восстановлению свободы парламента». Комитету было поручено разработать план Ассоциации «для поддержки этой насущной реформы на законной и конституционной основе»[328]. Вслед за Йорком в первые месяцы 1780 г. подобные комитеты были созданы в других графствах Англии, а в марте того же года в Лондоне состоялась первая конференция Национальной ассоциации.

На собрании в Йорке идея Ассоциации прозвучала довольно невнятно: нечто вроде общественного движения, призванного подвигнуть парламент к насущным политическим преобразованиям. В резолюции йоркширского комитета, принятой 21 января 1780 г. уточнялось, что задача Ассоциации заключается в том, чтобы «способствовать принятию постановлений о сокращении парламентского срока и о равномерном представительстве народа». Методы достижения этих целей определялись как «законные и мирные»: голосовать на выборах только за тех кандидатов, которые дадут публичное обещание бороться за эти законы[329]. Тогда же К. Уайвил, один из главных создателей Ассоциации, сообщал в частном письме, каким ему видится ее будущее: «Я верю, что в этом королевстве сохранилось еще достаточно энергии и патриотического духа, чтобы создать Партию отечества, способную совладать с короной и спасти конституцию» [330]. Таким образом, речь шла не просто об учреждении общественной организации для продвижения ряда реформ, но о создании новой общенациональной партии, свободной от корысти, погони за властью и прочих пороков парламентских фракций и выражающей интересы всей страны. Хотя Уайвил избегал ссылаться на литературные авторитеты, в его видении Ассоциации мы вполне можем заметить аллюзию гаррингтоновских идей. Наверное, он был знаком с трудами политических философов, составлявшими «джентльменский» набор образованного человека того времени, в том числе и работами Гаррингтона. Возможно, что именно под влиянием Гаррингтона сформировались взгляды Уайвила на Ассоциацию, когда он писал о ней, как о «партии отечества». Но, скорее всего, они выкристаллизовались из глубин ментальности провинциального дворянства, вобрав в себя все его недовольство, предубеждения и протест: против коррупции, засилья денежных интересов, фракций, роста королевской прерогативы и министерского влияния, против ослабления экономической, социальной и политической роли джентри. Провинциальные сквайры, свободные землевладельцы – вот, по мнению Уайвила, соль соли земли, вот кто способен выражать действительные интересы нации, вот где должны черпать свою силу и убежденность депутаты парламента. Поэтому у Уайвила не возникало и тени сомнения в законности предпринимаемой акции и он очень мало внимания уделял ее обоснованию. В ответ на упреки противников Ассоциации он отвечал: «Я не только считаю бесспорной законность действия депутатов [Ассоциации], но я также убежден, что без некоторых подобных мер по сохранению постоянного согласия среди людей, их усилия удовлетворить общественные жалобы мирным путем всегда будут безуспешны»[331].

Исходя из опыта организаций 1770-х годов, Уайвил разработал механизм политического действия Ассоциации. «Все, что она в действительности означает, – писал он, – … это поддерживать петиции, обязывая не голосовать за того кандидата в парламент на будущих выборах, который не обещает поддерживать реформу, предложенную петицией. Когда эта цель будет достигнута, и если страна обратит внимание на то, чтобы сократить сроки парламента или увеличить количество депутатов от графств, вероятно, будет предложен тот же способ поддержки» [332]. Таким образом, главная политическая функция Ассоциации, по Уайвилу, должна была заключаться в том, чтобы контролировать и направлять процесс формирования депутатского корпуса, не вмешиваясь в собственно законотворческий процесс. С этой точки зрения, Ассоциация никоим образом не посягала на прерогативу парламента, и все упреки ее противников в этом отношении были совершенно беспочвенны. Вся дальнейшая деятельность Уайвила в качестве одного из руководителей Ассоциации подтверждает этот вывод. Нигде и никогда он не проявил намерения расширить обозначенные им самим границы полномочий Ассоциации и придать ей большую значимость. Все его усилия сводились к активизации ее деятельности, к тому, чтобы привлечь на свою сторону как можно больше сторонников, но не более того.

В своем понимании политической роли Ассоциации Уайвил принципиальным образом расходился с радикалами и, в первую очередь, с Джебом. Последний рассматривал Национальную ассоциацию как орган прямого народоправства, высший по отношению ко всем другим государственным институтам. Он и его радикальные единомышленники усматривали в Ассоциации не просто удобный инструмент для реализации определенных политических целей, но и возможность действительного воплощения демократических принципов в политической жизни. Эти принципы гласили, что каждый человек от рождения в полной мере обладает всеми правами, которые делают его полноправным членом общества, а в государственных делах верховным сувереном является народ. Перед лицом этих истин отступали на второй план всякие иные соображения, в том числе и политическая целесообразность. С точки зрения политических реалий такой подход был абсолютно утопичен, поскольку он игнорировал существующие государственные институты и сложившиеся политические отношения. Дж. Джеб, ставя Ассоциацию выше парламента, по сути предлагал вернуться к институту народных собраний или противопоставить антинародному парламенту народный антипарламент. Как в первом, так и во втором случае это было невозможно.

Сравнивая эту интерпретацию идеи Ассоциации с первоисточником, трактатом Джеймса Бурга, представляется, что ближе к оригиналу был все-таки Уайвил. Бург имел в виду тот же умеренный вариант, который предлагал йоркширский лидер. Но Дж. Джеб, Дж. Картрайт и другие радикалы руководствовались принципами, тогда как Уайвил – соображениями политической целесообразности. На это различие указывал Джон Картрайт, когда писал: «Умеренность на практике может быть похвальна, но умеренность в принципах отвратительна. Можно ли доверять человеку, который умеренно честен, или уважать женщину, которая умеренно добродетельна?»[333]. Ту же мысль высказывал Дж. Джеб в письме К. Уайвилу: «Я всегда готов от всего сердца поддержать любой реальный план, хотя он непосредственно и в полной степени не продолжает мою идею… Но я никогда не приму линию поведения, которая предполагает одобрение тех принципов, которые я отрицаю»[334].

Но и Джеб, и Уайвил были едины в том, что практическая деятельность Ассоциации должна заключаться в мобилизации электората с целью избрания депутатов на основе определенной политической программы, что по существу делало ее ничем иным, как прообразом современной массовой политической партии, осуществляющей связь между электоратом и властью. Парадоксально, но факт: подчеркивая общедемократический, внепартийный характер своей организации, демонстративно отделяя себя от парламентских групп, лидеры Ассоциации создавали то, что, говоря современным языком, может быть названо политической партией.

Учредительная конференция Национальной ассоциации прошла в Лондоне в марте 1780 г. В ней приняли участие представители 12 графств и 4 городов[335]. Главным итогом конференции стало решение о создании Национальной ассоциации. Ее целями объявлялось обеспечение тщательного расходования общественных средств; увеличение количества депутатов парламента от графств не менее, чем на сто мест; учреждение ежегодных парламентов. В преддверии предстоящих парламентских выборов всем сторонникам Ассоциации предлагалось голосовать только за тех кандидатов, которые поддержат эту программу. Все это было изложено в меморандуме, текст которого был разослан в графства[336].

А в сентябре 1780 г. состоялись парламентские выборы, которые стали смотром сил движения. Времени на подготовку и проведение избирательной кампании у внепарламентской оппозиции почти не было. Возможно, поэтому они не принесли ей убедительной победы. И если в отдельных случаях кандидаты от оппозиции одержали верх над креатурами правительства, то в других избирательных округах они потерпели сокрушительное поражение. Реально оценивая ситуацию, вряд ли можно было ожидать большего. Движение только прошло стадию организационного оформления и лишь в отдельных местах могло сыграть организующую роль.

Как и на выборах 1774 г., внепарламентская оппозиция внесла ряд инноваций в порядок выборов. Прежде всего это относилось к обязательствам кандидатов подписывать инструкции избирателей с обещаниями бороться за проведение парламентской реформы и призывами к избирателям голосовать только за своих кандидатов. В тех условиях, когда привычным было голосовать за человека, а не за программу, это было почти революционно и – почти безнадежно.

Наиболее очевидных успехов реформаторам, как можно было почти безошибочно предугадать, удалось добиться там, где и до этого их влияние было достаточно сильно: в столичном округе и в Йорке. В целом на двенадцать мест от столичных округов было избрано девять депутатов, так или иначе связанных с Ассоциацией и поддержавших программу реформы. Это был очевидный успех реформаторов, хотя он и не является достаточным основанием для далеко идущих выводов о широком распространении радикальных настроений и желании реформы в столице. В такой же степени их успеху способствовало и общее недовольство политикой администрации Норта, и традиционная оппозиционность столицы.

В Йоркшире в комитет от Ассоциации были выдвинуты две кандидатуры: сэр Джордж Сэвил, известный своими заслугами перед движением за реформу, и Генри Данкомб, член комитета с момента его основания. На общем собрании графства 5 сентября кандидатура Сэвила была выдвинута официально, и он в своем обращении обещал бороться за отмену семилетнего билля и увеличение представительства от графств на сто депутатов. Оба были избраны членами парламента.

Таким образом, парламентские выборы 1780 г. продемонстрировали, с одной стороны, ограниченность влияния реформаторского движения, а с другой – некоторое распространение и укоренение идей реформы. В ряде мест кандидаты открыто выступали на выборах как сторонники реформы, сделав ее требование своей политической платформой, и в ряде случаев они добились успеха.

Ситуацию, сложившуюся к началу 1781 г., можно было оценивать двояко. С одной стороны, за короткий промежуток времени внепарламентская оппозиция добилась определенных успехов. Была организована и проведена масштабная политическая акция, петиционная кампания, в ходе которой созданы постоянно действующие комитеты; предпринята попытка создать общенациональную политическую организацию, согласовать основные принципы и цели ее программы. И хотя вновь созданная Ассоциация не получила всеобщей поддержки и формирование ее отделений и одобрение программы не было повсеместным, она превратилась в реальную политическую силу. Это продемонстрировали парламентские выборы 1780 г., на которых несколько кандидатов от Ассоциации были избраны в парламент. Наконец, Ассоциация получила поддержку со стороны ряда ведущих политиков и парламентских групп, что расширяло потенциальные возможности ее политического действия.

Безусловно, среди всех современных ей политических организаций Ассоциация более всего соответствует современным представлениям о партии. По своим целям, задачам, по тем методам, которые использовались членами Ассоциации для их достижения, эта организация опережала свое время. Не осознавая того, лидеры Ассоциации закладывали основы для современной партийно-политической системы. И все же, в подобной оценке Ассоциации есть опасность модернизации ее функционально-политической роли. Понятно желание английских историков закрепить право первородства современной партийной системы за национальной историей, учитывая то обстоятельство, что в то время в мире нигде еще не было ничего подобного. Но век партий еще не наступил, как не существовало еще ясно выраженной общественной потребности в них. Предвосхищая будущее, в контексте своего времени Ассоциация была тем, чем она была, а именно общественным движением, направленным на достижение демократических политических целей. Как представляется, подобная оценка более исторична, и, главное, она соответствует собственным представлениям создателей организации.

Независимо от возможностей ее реализации идея Национальной ассоциации в условиях Британии XVIII в. приобретала революционный смысл. Как практическая мера, направленная на создание альтернативнои политическом структуры, она означала мирную революцию или, если угодно, конституционный переворот, поскольку предполагала изменение конституционного порядка через голову существующих государственных органов. Это понимали некоторые современники. Так, например, выражая мнение ее противников, анонимный автор в «Лондонской хронике» утверждал, что Ассоциация имеет целью «ниспровергнуть конституцию», а авторы протеста из Сассекса добавляли, что создание Национальной ассоциации, о которой шла речь на собраниях, «очевидно имеет тенденцию возобладать над легислатурой»[337].

Практическая деятельность Ассоциации, несмотря на ее ограниченное социальное и локальное влияние, явилась вызовом традиционной двухпартийной системе. На политической сцене Англии появилась третья сила, которая взяла на себя роль выразителя интересов сообщества в противовес своекорыстной политике государственных деятелей. И в этом отношении история Национальной ассоциации представляет интерес не только с точки зрения развития партийной системы, но и как пример оформления организационных структур гражданского общества. И создание Национальной ассоциации, и ее деятельность являются образцом гражданской инициативы, направленной на корреляцию взаимосвязей общества и власти посредством создания негосударственной политической организации. Сначала в Англии, а затем и в других странах подобные организации стали одной из важнейших составляющих современной политической структуры.

Консервативная партия Роберта Пиля М. П. Айзенштат

В середине XIX века в истории английских партий произошли знаковые изменения. Аморфные и непрочные парламентские объединения уходили в прошлое. Появилась новая модель организации, суть которой состояла в создании своеобразного «треугольника»: парламентской партии, руководящего органа и местных организаций. Эти преобразования отразили глубокие социально-политические изменения в обществе и формирование консервативной и либеральной политической мысли, между тем они были предопределены событиями 1830-40-х годов. Именно тогда после расширения избирательного права и сокращения мелких избирательных округов, в условиях резкой политизации общества наметились новации в партийных взглядах и структурах. Во многом они были связаны с именем и деятельностью Роберта Пиля.

Роберт Пиль родился в 1788 г. в семье крупного текстильного фабриканта Роберта Пиля, баронета. Образование получил в привилегированной школе Харроу, затем в колледже Крайст-Черч университета Оксфорда. С 1809 г. он стал членом парламента от семейного избирательного округа. Его политические симпатии обусловили рождение в семье тори и образование в консервативной школе и колледже. Таланты Пиля как оратора и его организаторские способности были замечены и оценены. В 1812 г. он занял пост статс-секретаря по делам Ирландии, где смог загасить оппозиционное движение католиков. А в 1814 г. создал Ирландскую королевскую полицию. В 1819 г. в Лондоне возглавил комитет по денежному обращению. В 1822 г. он занял пост министра внутренних дел в правительстве лорда Ливерпуля. Основное внимание сконцентрировал на реформе уголовного законодательства, которая была направлена на его либерализацию. После отставки Ливерпуля в 1827 г. покинул кабинет. Но уже в следующем году вошел в правительство герцога Веллингтона, где вновь стал министром внутренних дел. Несмотря на личную позицию, Пиль поддержал Веллингтона при прохождении в парламенте Акта об эмансипации католиков в 1829 г. Оба рассматривали закон как единственное средство «успокоения» в тот момент католического движения в Ирландии. Эмансипация католиков привела к размежеванию в лагере тори, большинство которых отстаивало незыблемость протестантского характера государственно-политического устройства страны. Раскол привел к отставке кабинета Веллингтона в 1830 г.

Сменившие тори виги приступили к проведению парламентской реформы. Р. Пиль был противником преобразований, немало сделал для единения консервативных сил в противостоянии прохождению билля. Тори потерпели поражение по вопросу о парламентской реформе и в результате последовавших выборов оказались в меньшинстве в общинах. К тому же, их раздирали глубокие противоречия. Часть непримиримых ультра-тори не смирилась с реформой и добивалась ее отмены. Вторые – более умеренные тори оставались противниками проведенных изменений. Третью группировку возглавил Р. Пиль, который признал осуществленные перемены в системе представительства в 1832 г. Тем не менее, воспользовавшись формальной процедурной отставкой кабинета вигов, король Вильгельм IV неожиданно принял ее и поручил Пилю в ноябре 1834 г. сформировать правительство. При поддержке друзей Пиль разработал политическую программу деятельности своего кабинета (Тамвортский манифест). Именно там прозвучала его принципиальная позиция: остро необходимые реформы проводить надо, но осуществлять их должны осторожные консерваторы, охранители существующего порядка. Не имея опоры в палате общин, Пиль не смог осуществить ни одного законопроекта и в апреле 1835 г. вышел в отставку. Назначение Вильгельмом IV Р. Пиля главой кабинета зафиксировало утверждение одного из важнейших принципов парламентаризма – глава правительства должен опираться на большинство своих сторонников в палате общин. А это способствовало возрастанию борьбы партий на выборах за голоса избирателей.

Эту истину осознал Пиль и после отставки приступил к формированию объединения своих сторонников (впоследствии так называемых пилитов) и увеличения их числа в парламенте и обществе. Борьба за их большинство в палате общин протекала в двух направлениях: как в стенах парламента, так и за его пределами.

Главной тактической задачей в парламенте, где концентрировалась политическая жизнь страны, Р. Пиль считал не противостояние правительству вигов, а объединение все еще разрозненных консервативных сил[338]. И это стало новым явлением в истории оппозиции в системе институтов власти. Объединение под руководством Пиля шло по двум направлениям. Первое заключалось в привлечении на свою сторону других, близких по взглядам депутатов, большей частью из среды «заднескамеечников». Этому способствовало дальнейшее размежевание политических сил по наиболее важному вопросу о дальнейшем реформировании устаревшего законодательства. Вторым направлением стала активизация деятельности парламентских организаторов випов (whip – кнут, загонщик).

С середины тридцатых годов випы еженедельно рассылали членам своей группировки бумаги, в которых детально перечислялись парламентские дела на каждый день следующей недели, указывались также и имена наиболее важных ораторов[339]. О напористости випов, их стремлении любым путем обеспечить явку членов парламента на заседания в обществе рассказывались всевозможные анекдоты. Так, например, Ч. Диккенс, непродолжительное время бывший парламентским корреспондентом одной из лондонских газет, в «Очерках Бозы» привел такой случай. Он поведал читателям имевшую хождение в стенах нижней палаты историю о том, как вип поднял с постели тяжело заболевшего депутата, заставил его прийти и проголосовать нужным для партии образом. Таких усилий бедняга не выдержал и тут же скончался, успев все-таки исполнить свой долг[340]. Скорее всего вымышленный факт удивительно точно передает и настойчивость випов, и их преданность делу партии.

Випы консервативного лагеря Томас Фремантль, Джордж Клерк, Джон Янг по решению Р. Пиля еще в 1834 г. сменили прежних организаторов[341]. Вместе они сыграли заметную роль в осуществлении планов лидера. Следует отметить, что выбор Пиля был весьма удачен. По своим организаторским способностям все трое, безусловно, превосходили випов радикалов и либералов, неизменно добиваясь лучших результатов. Они настойчиво и регулярно собирали депутатов, проводили беседы, разъясняли суть возникавших конфликтных ситуаций, указывали, как голосовать в каждом конкретном случае и т. д. Пиль, поставивший випами консерваторов своих единомышленников, добился того, чтобы инструктаж проходил в нужном для него русле. В 1837 г. сделан следующий шаг – учрежден специальный фонд, пополнявшийся добровольно, для печати циркуляров с инструкциями.

Р. Пиль дома или в консервативном Карлтон-клубе (который был создан тори в годы прохождения парламентской реформы) постоянно проводил совещания со своими экс-министрами и наиболее влиятельными консерваторами обеих палат. Такие встречи были необходимы прежде всего для детального обсуждения каждой конкретной ситуации, выработки единой позиции и тактики совместных действий. Непременными участниками таких собраний были випы[342].

Наряду с организационной повседневной работой внутри консервативной группировки шла «работа» с колеблющимися депутатами, в среде которых консерваторы искали сторонников. Эта сфера деятельности была настолько успешной, что к 1840 г. к ним присоединилось более 40 человек из числа прежде непримиримых противников, а именно тех, кто голосовал за парламентскую реформу. Среди «новичков» находились и такие заметные и влиятельные виги, как лорд Стэнли, Д. Грэхем и их сторонники, занимавшие правое крыло лагеря вигов. Если и тот, и другой в 1834 г. отказались войти в состав кабинета Р. Пиля, то к концу 1830 – началу 1840-х гг. их разногласия с политикой лорда Мельбурна достигли пика и привели к разрыву. Уже в начале 1841 г. ультра-тори возлагали на Стэнли большие надежды в связи с тем, что он становился «все более и более главою ториев». По мнению обозревателей, он превращался в серьезного соперника Пиля. Для ультра аристократ Стэнли представлялся более подходящей фигурой в качестве лидера, нежели сын фабриканта. Свидетельством тому стало появление в это время памфлета под названием «Кто будет нашим главою? Стэнли или Пиль?», в котором излагались претензии ультра к Р. Пилю, начинавшиеся с Акта об эмансипации католиков 1829 года. Автор настоятельно рекомендовал партии собираться под знамена лорда Стэнли. Ответом послужил другой памфлет в защиту Р. Пиля, где автор уверял, что с уходом Пиля может раздробиться вся партия [343]. Таким образом, для правого крыла консерваторов Р. Пиль все еще оставался спорным лидером, которому не могли простить его «грехов».

В 1830-е годы уточнялась скорее тактическая линия поведения консервативной партии, нежели ее политическая программа. Р. Пиль не был теоретиком консерватизма. Исследователи не причисляли его к числу глубоких мыслителей. «Напротив, – как образно писал о нем Гизо, – это был ум по преимуществу практический, на каждом шагу совещался он с фактами, как мореплаватель с состоянием неба»[344]. Нельзя не согласиться и с высказыванием проф. Р. Макдауэла, что Пиль «был скорее административным, нежели философским консерватором»[345]. Тем не менее, опытный и талантливый политик он сумел сформулировать свое кредо и тактическую линию поведения. Идеи, высказанные им в ходе выборов 1834 г. в Тамвортском манифесте и в других выступлениях, постепенно оттачивались и получали развитие. Но в главном его позиция оставалась неизменной. Так в 1838 г. в одном из выступлений Р. Пиль заявлял: «Цель, которую я преследую уже много лет, состоит в том, чтобы положить основание крупной политической партии, которая уменьшила бы риск и ослабляла удар от столкновения между двумя ветвями законодательного органа. Которая могла бы сдерживать нетерпеливое рвение желающих добра, но слишком поспешно стремящихся к переменам в конституции и законах Англии. Ту партию, которая авторитетным голосом сказала бы этому беспокойному духу революционных попыток: «Вот предел, далее которого ты не можешь идти»[346]. Против крайностей радикалов прежде всего объединял своих сторонников Р. Пиль. Об этом также свидетельствует то, что из 43 голосований по проектам правительства Мельбурна Пиль высказался против лишь 3 раза[347]. Сдержанность и реализм политики привлекали к Пилю сторонников как в парламенте, так и по всей стране, при этом их число год за годом постоянно увеличивалось[348].

Р. Пиль стремился подчеркнуть и сохранить многие традиционные элементы старого торизма. Прежде всего, они состояли в проповеди сильного правительства, законности, порядка, защиты собственности и сохранения конституции. Как писала газета «Таймс», он обращался к национальным интересам в период «опасного радикализма», но при этом продолжал признавать необходимость реформ, которые помогут сохранить эти ценности[349]. В такой позиции заключался определенный парадокс, подмеченный Н. Гэшем. По его словам, Р. Пиль «защищал систему, интеллектуальным критиком и активным реформатором которой он был; и которую он поддерживал в принципе и изменял в деталях»[350].

Важнейшим направлением деятельности консерваторов стала активизация работы вне парламента. 1830 и 1840-е годы были временем беспрецедентной внепарламентской агитации в интересах различного рода социальных групп и слоев общества. Как правило, они апеллировали к общественному мнению и опирались на прессу. К середине 1830-х годов в Великобритании, по свидетельству «Морнинг Пост», выходило 274 ежедневные газеты, что составляло десятую часть всех европейских изданий[351]. При этом практически все провинциальные издания, за исключением специальных коммерческих, имели собственную политическую направленность. Кроме выпуска газет, журналов, памфлетов, плакатов и листовок, практиковались также и поездки лидеров движений по стране для выступлений на митингах, собраниях, лекциях и банкетах. Создавались многочисленные общества и клубы. Это свидетельствовало о глубоких изменениях в социальной сфере, подъеме общественного самосознания, осознании своих интересов и задач различными слоями общества, о возрастании роли общественного мнения в жизни страны, наконец, политизации широких кругов населения. От выборов к выборам все ощутимее становилась роль электората в формировании состава палаты общин. В связи с этим возрастала и активность политиков, искавших поддержки у избирателей и применявших все те методы воздействия на общественное мнение, которые утвердились в социальной сфере.

Наиболее активно в этом направлении действовали находившиеся в оппозиции консерваторы. Росло число консервативных объединений, создававшихся в различных регионах[352]. Внешне это были самостоятельные, не связанные с Лондоном клубы, ассоциации и общества. Определенным стимулом, толчком к их созданию стало назначение Р. Пиля главой кабинета в 1834 г. К 1836 г. сеть объединений консерваторов охватывала как аграрные районы и графства, так и промышленные центры. Точное число определить невозможно, но, по мнению исследователей, их насчитывалось не менее нескольких сотен[353]. Консервативная пресса подробно освещала деятельность этих обществ, сообщая обо всех мероприятиях, которые они проводили[354]. Это были собрания, сбор средств по подписке, обеды, где члены парламента встречались с местными землевладельцами. Каждая структура по сложившейся традиции общественных организаций имела постоянного секретаря и казначея. Главным направлением их деятельности стала подготовка и проведение выборов. В их ведении оставался подбор и выдвижение кандидатов, оказание им материальной поддержки, участие в регистрации избирателей. Деятельность комитетов, безусловно, оказала влияние, как на рост числа депутатов – консерваторов, так и на политическое размежевание в провинции. Участие в политической жизни переставало быть прерогативой столицы, узкого круга аристократической верхушки и членов парламента.

В 1840-е годы активность консервативных клубов снизилась, что было связано с рядом причин. Среди них – появление аграрных протекционистских обществ, которые привлекли направленностью своих целей часть консерваторов; а также долги организаций. Однако, наряду с другими факторами, клубы внесли свой вклад в победу партии на выборах 1841 г.

Своеобразными организационными центрами были Карлтон-клуб и Карлтонский комитет. Клуб возник в начале 1832 г. и превратился в штаб-квартиру консерваторов столицы. Первое время он являлся их единственным объединительным центром после поражения по вопросу о парламентской реформе. Вслед за консерваторами свои клубы стали создавать виги и радикалы. У. Мольсворт, мечтавший об объединении радикалов, потратил немало сил и средств на создание клуба радикалов. В феврале 1835 г. он писал матери, раскрывая суть своей идеи: «Главной целью является достижение того, чтобы реформаторы всей страны присоединились к нему с тем, чтобы они имели место для встреч, когда приедут в столицу»[355].

Длительное время клубы являлись закрытыми аристократическими учреждениями, объединяли своих членов по положению в обществе или по интересам. Изменения в их численности и многообразие поражали воображение иностранцев, посещавших Британию на рубеже десятилетий. Так, российский путешественник К. Паулович писал: «Есть клубы второстепенные, из коих иные бывают ученые, другие просто общественные, а иные деловые, и относящиеся к промышленности… Имеют также ученые, ремесленники, купцы, военные, офицеры, игроки и обжоры свои клубные дома»[356]. Отличительной чертой второй половины тридцатых годов стало появление политических клубов, что знаменовало нарождение новой черты в политической культуре Британии. В XVIII столетии виги и тори обычно предпочитали собираться в своем излюбленном заведении, где не исключалась случайная встреча с политическим противником, либо в собственных домах в часы приема и т. д. Теперь же здания возводились или покупались именно для создания такого заведения специально для представителей той или иной партии. Как писал Н. Гэш, после 1832 г. наступил «золотой век политических клубов», продолжавшийся вплоть до следующей парламентской реформы, которая была проведена в 1867 г.[357]

К 1839 г. Карлтон-клуб насчитывал 1 100 членов[358]. Они имели возможность ежедневно встречаться в его стенах в неформальной обстановке. Среди наиболее значительных мероприятий стало проведение ежегодных обедов в Гринвиче, в которых без труда можно увидеть прообраз, предшественник будущих регулярных партийных съездов.

Организационным и информационным центром консерваторов стал Карлтонский комитет. Формально не вмешиваясь в дела локальных организаций, он был осведомлен о состоянии их дел. Члены комитета занимались отбором и регистрацией кандидатов, вербовали сторонников, возмещали расходы. Партийные нужды оплачивались из секретного фонда, пополнявшегося добровольными взносами. По мнению профессора Р. Стюарта, фонд консерваторов по размерам был примерно равен подобному же секретному фонду вигов, издержки тех и других на выборах также были примерно равными[359].

Наличие организационного центра, разветвленной сети местных союзов и комитетов, создание единого фонда – все это свидетельствовало об определенном качественном изменении в трансформации структуры парламентских партийных группировок, ее приближении к той модели, которая функционировала во второй половине столетия. Впервые оппозиционная партия имела постоянную организацию, целью которой стала победа на выборах, т. е. приход к власти через электоральный процесс.

Помимо Р. Пиля, в консервативном лагере выдвинулись другие лидеры, сыгравшие впоследствии заметную роль в истории страны – У. Гладстон и Б. Дизраэли. Кроме того, вокруг Р. Пиля сплотилась определенная группа лиц, которых можно характеризовать как партийных функционеров. Среди них Р. Ф. Боухэм, Ф. Роберт и другие. Боухэм был старше Пила на три года, происходил из англо-ирландской семьи, и стал настоящей находкой для партии. В 1835 г. именно он посоветовал Пилю обратить внимание на регистрацию при подготовке к выборам[360]. Регистрацию избирателей ввел Акт о парламентской реформе 1832 г. По сути, она стала своего рода отступлением от провозглашенного расширения электората: для того, чтобы принять участие в выборах те, кто имел право голоса, должен был ежегодно вносить свое имя в избирательные списки, выплачивая при этом определенную фиксированную сумму. Это новшество затрудняло участие в выборах и давало возможность, помимо всего прочего, манипулировать выборами[361]. Р. Пиль оценил и использовал совет Боухэма. Уже в ноябре 1838 г. в письме к Ч. Арбатноту он писал, что та партия станет сильнее, которая сумеет повернуть процесс регистрации в свою пользу[362]. Он обратился ко всем консерваторам с призывом присутствовать при ежегодном внесении в реестры имен избирателей, а в реальности это означало выплату требовавшейся суммы. Присутствие при регистрации быстро превратилось в систему[363]. Благодаря проделанным усилиям консерваторы сумели несколько расширить социальную базу партии, привлечь на свою сторону часть среднего класса[364]. Вслед за консерваторами радикалы и виги также стали участвовать в регистрации избирателей. Однако их деятельность оказалась менее успешной. В 1841 г. после поражения на выборах лорд Ливсон напишет отцу: «… регистрацией занимались тори, а мы пренебрегли ею»[365].

Что касается расширения социальной базы, то этот вопрос имел существенное значение для консерваторов. По мере углубления промышленной революции, с ростом городов социальная база консерваторов постепенно сужалась. Вплоть до конца 1820-х годов, т. е. до утверждения парламентом Акта об эмансипации католиков, на стороне тори находились наиболее влиятельные силы страны: корона, англиканская церковь, университеты, часть аристократии, подавляющее большинство сквайров и многие коммерческие круги. Между 1829 и 1832 гг. они потеряли значительную часть этой поддержки. Тем не менее, уже к 1841 г. консерваторам удалось вернуть почти всех своих сторонников. Для этого им не потребовалось длительного времени, как предполагали современники в 1832–1833 гг. К началу сороковых годов на стороне консерваторов были «старые» коммерческие структуры, заинтересованные в сохранении протекционистской политики. Однако основной опорой по-прежнему оставались землевладельцы, причем те слои, что в меньшей мере были вовлечены в процесс промышленного производства или другие несельскохозяйственные предприятия, в отличие от землевладельцев – вигов. Будучи главой кабинета, Р. Пиль в сороковые годы сумел добиться поддержки также и некоторых кругов среднего класса, благодаря бюджетной политике. В тридцатые же годы консерваторы не смогли существенно расширить социальную базу, их главной опорой по-прежнему оставались аграрные графства, хотя Пиль и пытался привлечь на свою сторону консервативно настроенные слои городского среднего класса[366]. Осознавая необходимость такого шага, он осуществлял его не в программных документах, а в аргументации, фактах, приводившихся во время выступлений, а также в выборе места для них. В речах он напрямую обращался не только к аристократии и джентри, но и к торговцам, промышленникам, банкирам, доказывая, что общественный порядок и экономическое процветание основаны на сохранении принципов консерватизма. А по его мнению, именно в сохранении порядка и экономическом благополучии и были заинтересованы средние классы [367].

Территориально это была английская партия, опиравшаяся на население английских графств. Уже к 1837 г. консерваторы имели большинство мест в нижней палате от Англии и Уэльса. На территориальное политическое размежевание обращали внимание современники. Так, например, Ч. Арбатнот писал сыну: «Мне кажется, что Англия становится все более и более консервативной, Шотландия и Ирландия все более и более радикальными»[368].

Как отмечалось выше, консерваторы активно использовали прессу. Еще с первых шагов Р. Пиля в роли премьера в 1834 г. его близкие друзья обращали внимание на необходимость поддерживать хорошие отношения с прессой[369]. Сближению с самым влиятельным изданием того времени «Таймс» способствовала негативная позиция газеты по вопросу о новом Законе о бедных, а впоследствии и о всей политике вигов. В сентябре 1835 г. на ее страницах прозвучало следующее жесткое заявление: «Мы поддерживаем курс подлинного охранения, как противопоставление… тому опасному курсу столь быстрых и скоропалительных изменений»[370]. Тесное общение консерваторов с газетчиком Т. Барнсом принесло им большую пользу, так как к 1830-м годам к мнению газеты прислушивались не только в Лондоне и по всей стране, но и в Европе. Дружественная позиция «Таймс» способствовала упрочению позиции консерваторов. Д. Клерк стал «доверенным лицом» и регулярно сотрудничал с газетой от лица консервативной партии[371]. «Таймс» стала подробно описывать выступления в парламенте и мероприятия консерваторов, речи Р. Пиля публиковались ею в полном объеме. Издавались также и чисто консервативные газеты, причем число их возрастало. Помимо газет, выходили из печати и такие журналы, как «Квотерли Ревью», «Блэквуде Эдинбург Мэгэзин», «Фразере Мэгэзин», «Стэндард». В них публиковали материалы «литературные звезды» того времени: Вордсворт, Саузи, Вильсон, Хэлэм, Чалмерс, Крокер и Теккерей. Они обеспечивали партию главными аргументами и интеллектуальной поддержкой. В журналах, помимо литературных обзоров, помещались материалы по злободневным вопросам политики правительства вигов, их лидеров. Постоянная полемика с вигами и радикалами затрагивала наиболее острые для общества проблемы[372].

Пропаганда консерваторов осуществлялась не только в прессе, но ими использовались и различного рода обеды, собрания, митинги для озвучивания собственных взглядов. Р. Пиль был одним из тех, кто наиболее активно выступал перед широкой аудиторией, разъясняя свою позицию, а тем самым и позицию партии. Ярким примером может служить следующий эпизод в жизни Пиля. После избрания его лордом-ректором Университета Глазго Пиль, вопреки сложившейся традиции, произнес обычную в таких случаях речь не перед небольшой университетской аудиторией, а на обеде, на котором присутствовало около 3,5 тысяч жителей города и его окрестностей. Это была продолжительная, аргументированная речь от имени партии в защиту палаты лордов, конституции и религии [373]. При этом Пиль достиг двойного эффекта. О его выступлении говорили не только в Глазго, но, благодаря подробным публикациям в прессе, и читающая публика по всей стране. Он получил поток писем с выражением благодарности и признательности[374]. Более того, речь имела большой успех не только в Британии, но и за ее пределами. Ее высоко оценил Николай I, приказавший перевести ее на русский язык и распространить в российских университетах[375]. Обращение Пиля ко всем, кто являлся сторонником реформ и в то же время противником «демократического» влияния, ускорило сближение лорда Стэнли и Д. Грэхема с ним[376]. Тем самым традиционный банкет послужил поводом для выступления перед широкой аудиторией, включавшей не только сторонников – консерваторов, но и вигов, и принес свои ощутимые плоды.

Таким образом, отмеченные новации идеологического, стратегического и тактического характера в стане консерваторов (за которыми следовали радикалы и виги) говорят о качественном преобразовании партийной структуры, о появлении нового характера партийной организации. Консервативная партия Р. Пиля может быть охарактеризована как определенная переходная ступень от парламентских группировок к политическим партиям второй половины XIX столетия. Вместе с тем, это не была еще в достаточной мере развитая и организационно оформленная партия, но и не группировка даже конца двадцатых годов. В то время ни в одном лагере не существовало реальной политической программы и избираемого лидера, строгой дисциплины голосования, четкой партийной организации и т. д. Порой члены группировок переходили на сторону противника. Но это уже не были и парламентские партийные группировки, которые концентрировали внимание на внутрипарламентской борьбе, проходившей практически без учета мнения общества. Роль общества, общественного мнения и настроя избирателей получала реализацию в выборах, превращаясь в одно из важнейших условий прихода той или иной партии к власти

Избранная тактика консерваторов оказалась успешной. Выборы демонстрировали постепенное увеличение их сторонников в палате общин. Так, в 1832 г. их было 150, в 1835 – 273. В 1837 г. в связи со смертью Вильгельма IV и началом правления королевы Виктории парламент был распущен и назначены новые выборы. На них консерваторы одержали победу, получив 313 мест – либералы 345[377]. Эти цифры свидетельствуют не только об увеличении численности депутатов – консерваторов и изменении отношения к ним избирателя, но и дальнейшей поляризации общества и парламента. К 1837 г. в нем резко сократилось число независимых депутатов, большинство имело определенную политическую ориентацию, представляя тот или иной лагерь.

Возможно, одной из самых трудных задач Р. Пиля стало налаживание связей с двором и королевой. Юная Виктория невзлюбила Пиля: «… он такой холодный человек… Порой я даже не могу понять, что он имеет в виду, когда говорит. Мне не нравятся его манеры», как-то записала она[378]. Виктория отдавала предпочтение лорду Мельбурну, который был ее первым премьер-министром и наставником в государственных и политических делах. Судя по ее дневниковым записям, он сразу произвел на нее благоприятное впечатление красотой и манерами, которое со временем только усилилось. Она писала: «Мне он очень нравится, и я доверяю ему. Он очень прямой, честный, умный и прекрасный человек»[379]. Лорд Мельбурн, как по своему характеру, так и стилю управления страной являлся скорее политиком XVIII столетия, царедворцем, умевшим польстить молоденькой девушке. Он сохранял пост благодаря личной привязанности Виктории. Его неудачная политика вкупе с нараставшей социальной напряженностью в стране только способствовала консолидации сил консерваторов. Слабость кабинета уже во время правительственного кризиса 1839 г. не вызывала сомнений не только в стране, но и за ее пределами. Петербургский журнал «Сын Отечества» в июне 1839 г. отмечал: «Все показывает, что положение английских министров весьма затруднительно и неверно. Отвергая помощь и требования радикалов, они в то же время не выполняют требования и охранителей прежнего порядка»[380]. Непродолжительная отставка Мельбурна не повлекла серьезных политических изменений. Радикалы в силу их малочисленности в палате общин не могли даже претендовать на лидерство в ней. Сам Мельбурн в письме Виктории подчеркивал, что они не способны возглавить правительство, к тому же не имеют хоть какого-нибудь признанного лидера[381]. В силу обстоятельств Виктория обратилась к единственно возможному претенденту. Р. Пиль в ответ на предложение возглавить правительство выдвинул условием замену статс-дам и фрейлин королевы из кланов вигов дамами из торийских семейств. После ее резко отрицательного ответа он отказался от поста. Вмешательство Пиля в дела двора, в ее ближайшее окружение вызвало гнев Виктории[382] и закрепило негативное отношение к нему самому. Мельбурн постарался смягчить его. Он писал королеве: «Вы должны понимать, что он не привык разговаривать с королями, он человек совершенно других моральных качеств и ума. Он не такой как я, который вырос среди королей и принцев. Я знаю всю королевскую семью и знаю точно, что и как сказать кому-либо из них»[383]. Подчеркивая неаристократическое происхождение Пиля, Мельбурн лукавил. Он «забыл» упомянуть неопытной королеве те должности, что занимал его политический соперник, его близость к Георгу IV и Вильгельму IV. Не все консерваторы были довольны отказом Пиля занять пост, но «Квотерли Ревью» целиком поддержал его и заявил: «Когда Консерваторы водрузятся на Капитоли, то это событие должно стать результатом триумфа, победы, а не мелкой перепалки»[384]. В конечном итоге кризис завершился тем, что Мельбурну удалось сохранить пост премьера, и он продолжил политику проволочек, затягивая принятие наиболее важных решений. 31 декабря 1839 г. Ч. Гревилль записал в дневнике: «Мы перенесли тяжелые испытания, которые доставил нам чартизм, и достигли конца одного года и начало следующего. Парламент вот-вот откроется. Партии сильны. Правительство слабо, каждого заботит то, что может произойти, но никто не видит ясно пути вперед. Всеобщее мнение заключается в том, что оппозиция, если сможет, возьмет власть в свои руки, используя в борьбе каждое слабое место, каждый промах правительства» [385].

Однако на протяжении 1840 г. виги смогли удержать власть в своих руках. В институтах власти в этот год произошло важное событие: Королева Виктория вышла замуж. После трех лет круговорота праздников, балов, приемов она страстно, восторженно полюбила Альберта Саксен-Кобургского. Появление рядом с королевой столь обожаемого ею немецкого принца не могло не вызвать определенного напряжения в верхах, опасений, что он станет вмешиваться в дела государства. Альберт сумел занять достойное положение. Наладив ведение дел при дворе, он обратился к общественной деятельности. Исключить его влияния на Викторию было невозможно. И именно благодаря этому влиянию королева стала постепенно менять отношение к лидеру консерваторов, так как Пиль довольно быстро добился расположения принца[386].

Весной 1841 г. положение кабинета вигов стало критическим. Общество бурлило, раздавались требования его отставки и роспуска парламента. Во всех лондонских клубах, по словам Ч. Гревилла, царило «необычайное оживление»[387]. Политическую обстановку, накал страстей остро ощущали иностранцы, побывавшие в стране в этот период. К. Паулович так описывал происходившее: «…все ремесленники, извощики, поденщики и даже нищие участвуют в этой политике и по обстоятельствам, от какой партии надеются получить больше выгод, пристают к ториям, или к вигам, или к радикалам… эти люди то одну, то другую, то третью партию защищают и превозносят, за оную кричат, спорят, ссорятся и часто дерутся. Эти сцены производятся по питейным и харчевенным домам, по некоторым улицам и частям города; также по деревням, уездам и даже по целым графствам». При этом следует учесть, что только в Лондоне, по его же сведениям, в это время насчитывалось до 500 таверн и 600 кофеен[388]. Глаза стороннего наблюдателя подмечают то, что стало давно привычным, обыденным для жителей страны. В силу этого картина, нарисованная Пауловичем, весьма ценна для понимания состояния британского общества в условиях нараставшего кризиса. Дополняет ее и «Библиотека для чтения», замечавшая, что в английских домах «политика – любимый предмет разговоров за первым завтраком, который продолжается с час», обсуждение темы разговора заканчивалось обычно за обедом[389].

Камнем преткновения стал предложенный правительством бюджет, сохранявший прежние пошлины на импортный сахар, при этом правительство было намерено лишь незначительно сократить другие пошлины. Льготными тарифами облагалась продукция британских колоний и прежде всего вест-индский сахар и ром, тогда как продукция Индии относилась к иностранной в силу того, что по формальным причинам это государство не считалась колонией. Накануне начала дебатов 5 мая в столице прошел многочисленный митинг. На нем присутствовали все, кто в той или иной мере был заинтересован в утверждении парламентом правительственного проекта[390]. Однако в реальности кабинет поддерживала лишь незначительная часть населения, что понимал и сам Мельбурн. С 7 мая парламент заседал на правах комитета. Этот более свободный режим дебатов позволял ораторам выступать по нескольку раз во время обсуждения законопроектов.

Джон Рассел от имени правительства обрисовал положение в колониях. Сохранение протекционистской системы практически в неизменном виде он объяснял следующими обстоятельствами. Первое касалось сахара. Снижение пошлин на иностранный сахар может привести к тому, что вест-индская продукция не выдержит конкуренции. А понижение доходов плантаторов повлечет отказ освобожденных к этому времени негров работать за гроши, прекратится производство сахара, который не является предметом первой необходимости для самой Вест-Индии. А сахар, подчеркивал он, «чрезвычайно важен для поддержки народа нашей страны». Он является «одним из наиболее важных компонентов самой умеренной и воздержанной диеты» британца. Далее. В связи с кризисом в хлопчатобумажной промышленности он полагал, что любые изменения тарифов могут привести к непредвиденным последствиям, прежде всего, закрытию английских перерабатывающих фабрик, которые зависят от привозного сырья. И в ответ на требования сторонников свободы торговли правительство предполагало лишь незначительное сокращение некоторых акцизов[391]. Безусловно, в сложной обстановке оно опасалось резких шагов и социального взрыва. И в качестве основных аргументов выдвигало заботу о бедняках и бывших рабах, а также интересы промышленности.

Против представленного бюджета решительно выступили фритредеры, подвергнув правительственный проект критике. Так Хэндли говорил с позиций сторонника отмены хлебных законов, а Лашингтон отстаивал интересы ост-индских производителей. Поддержание высоких пошлин он рассматривал как действие, которое ухудшает существующее положение и в то же время противоречит интересам освобожденных рабов[392].

Итак, оппозиционный настрой палаты обнаружился со всей очевидностью. Напряжение тут же вышло за стены парламента. Недовольные бюджетом торговцы угрожали спрятать сахар[393]. Обеспокоенная ходом развития событий королева Виктория, тем не менее, заявила о намерении не вмешиваться в дела парламента. С 7 мая дебаты продолжались ежедневно вплоть до 18 числа. К их окончанию уже мало, кто сомневался в скором назначении Р. Пиля главой кабинета. Одновременно проходили довыборы в палату, на которых консерваторы одержали победу, что только укрепляло во властных институтах и обществе ощущение скорых перемен. Сообщая об успехах консерваторов, «Морнинг Пост» писала: «Как мы уверены, теперешним министрам Короны суждено быть разбитыми по всем пунктам»[394]. 17 мая герцог Веллингтон в письме к Пилю предлагал подготовиться к формированию своего правительства[395].

А. А. Милютин, посетивший в эти дни заседания палаты общин, записал в дневнике: «Мне показалось удивительным, что несмотря на всю важность предмета, занимавшего нижний парламент в эту эпоху, когда дело шло о существовании министерства, заседание было так вяло, тихо и что большая часть скамей была пуста»[396]. Эти «тишина» и «вялость» являлись следствием очевидности ситуации для всех. Как показывает переписка Мельбурна с Викторией в эти дни, уже в начале мая он понял, что палата не примет бюджет, несмотря на поддержку незначительной группировки сторонников сохранения протекционистской политики, организовавших митинг накануне начала обсуждения бюджета. Мельбурн же, со своей стороны, был занят разрешением иной проблемы: уходить в отставку или распустить палату[397].

Прения по бюджету завершились 18 мая в 3 часа ночи. Большинство в 36 голосов высказалось против сохранения пошлин[398]. В доме Р. Пиля прошло совещание его сторонников. После длительного обсуждения они приняли решение выносить вотум недоверия кабинету, что и было сделано вечером в парламенте. Как сообщали газеты, в стране царило оживление, повсюду проходили митинги, агенты по выборам разъехались по округам. В Бирмингеме и других городах собирались подписи под петициями в поддержку вотума недоверия правительству[399]. Голосование прошло лишь 4 июня. Большинством в один голос палата вынесла недоверие кабинету Мельбурна. 7 июня парламент был распущен и назначены новые выборы. Хотя они проходили в атмосфере снижения политической активности в обществе, кое-где отмечались случаи жесткой борьбы между кандидатами вплоть до шельмования противника[400]. Виги построили свою предвыборную агитацию на новых обещаниях, исполнение которых откладывалось на неопределенное время. Подобного рода тактика не могла принести им успеха. Она только давала лишний повод консерваторам усилить критику политики бывшего правительства[401]. Консерваторы одержали победу на выборах и получили большинство мест в нижней палате – 367, виги, потеряв 91 место, получили 291[402]. Как писал «Эннюэл Реджистер», виги лишились доверия церкви, землевладельцев и фермеров, предпринимателей, обеспокоенных положением дел в колониях. От них отвернулись и радикалы, недовольные провозглашением «окончательности» реформ. Правление министров привело к настолько негативным последствиям, что победа вигов была бы для страны «почти самоубийственным актом»[403]. Либеральная пресса высказывала надежду, а иногда и уверенность в том, что правление консерваторов будет столь же кратким, как и в 1834–1835 гг., и страну ожидают близкие новые выборы. Консервативный орган «Дублин Мейл», вступая в полемику, писал: «Угрозы вторичного роспуска парламента только доказывают, в каком слабом положении находится министерская партия… Если еще раз представится случай к выборам, то мы доставим Роберту Пилю большинство не семидесяти, а двухсот голосов. События последнего времени достаточно обнаружили силу и влияние охранительных начал»[404]. Редактор «Таймс» в эти дни записал в дневнике: «Страна против них… Страна устала от старых рук и хочет воспользоваться новым доктором» [405]. Один из ближайших друзей Пиля Д. Крокер писал ему: «Выборы прекрасны. Удивительно то, что все обращаются к имени сэра Роберта Пиля. Впервые, насколько я помню нашу историю, народ избрал первого министра для Короля»[406]. Более того, консервативную партию поддержала значительная часть чартистов во главе с О’Коннором. Это объяснялось тем, что либералов, опиравшихся на предпринимателей, они считали худшими врагами рабочего класса[407].

24 августа собрался вновь избранный парламент. Правительство Мельбурна ушло в отставку, кабинет консерваторов возглавил Р. Пиль, который опирался на большинство партии в нижней палате. Победу консерваторов в определенном смысле можно рассматривать, как приход к власти партии в современном смысле этого слова. Причиной этого является то, что победа стала результатом длительной, целенаправленной политической кампании, в ходе которой сформировалась программа партии, ее структуры, формы и методы агитации. Анализируя причины прихода к власти консерваторов, большинство историков отмечают роль лидера – Р. Пиля[408]. Бесспорно, талантливый политик, он сумел сформулировать идейную платформу, объединить консервативные силы в стране и парламенте, привлечь на свою сторону избирателей, значительную часть населения. Однако деятельность Р. Пиля является важным, но не единственным условием победы. Один он едва ли смог бы в такой краткий срок добиться столь существенных результатов. Наличие организации, функционеров и активистов, их деятельность стали одной из предпосылок успеха. Этому способствовала также и обстановка в стране. Экономический кризис, связанное с ним ухудшение положения торговцев, предпринимателей[409], мелкого производителя и рост преступности[410] обострили проявлявшееся на протяжении всего пореформенного периода недовольство политикой вигов. Так, во многих местах во время выборов немаловажную, а кое-где решающую роль играло отношение кандидатов к этой политике. Прежде всего, речь шла о Законе о бедных и фабричном законодательстве[411]. Безусловно, говоря об успехах консерваторов, необходимо принимать во внимание и такие мощные общественные движения, как чартизм и борьба против хлебных законов, которые обычно игнорируются исследователями политической истории. Между тем, оба движения сыграли важную роль в привлечении определенных слоев населения, прежде всего аграрного, на сторону консерваторов, обещавших спасти конституцию и сохранить социальный порядок от «деструктивных» элементов. Джентри и фермеры, напуганные размахом агитации Лиги, поверили в обещания консерваторов сохранить прежние тарифы. Размах первой волны чартистского движения не мог не напугать городского и сельского обывателя, готового отдать свой голос тому, кто обещал навести порядок в стране. Таким образом, консерваторы обязаны победой не только слаженным целенаправленным действиям, своей организации и лидеру, но и тем конкретным условиям, которые сложились в стране к началу сороковых годов. Неспособность кабинета Мельбурна решать наиболее важные и острые вопросы экономической и социальной политики в условиях кризиса явилась одной из важнейших причин поражения вигов.

Возглавив кабинет своих сторонников, Р. Пиль приступил к осуществлению той политики, которую проводил в двадцатые годы и провозглашал на протяжении четвертого десятилетия, а именно: осуществлению давно назревших преобразований. Благодаря решительным мерам, Пиль добился стабилизации ситуации в экономике: был введен подоходный налог для состоятельных слоев населения, одновременно упразднен ряд косвенных налогов, что существенно снизило налоговое бремя для населения. Банковская реформа ввела золотой стандарт фунта стерлингов, что укрепило национальную валюту на внутреннем и внешнем рынках. При дальнейшем пересмотре таможенного законодательства сокращались или отменялись ввозные и вывозные тарифы на товары и сырье. В 1846 г. во время небывалого голода в Ирландии, причиной которого стал неурожай картофеля, Пиль добился отмены хлебного закона. Столь кардинальный отход от протекционизма, либерализация экономической политики и попытка изменить политику Англии в Ирландии углубили противоречия в консервативном лагере. Объединение тори вокруг Пиля в противостоянии вигам не имело прочной основы, раскол привел к потере тори большинства сторонников в парламенте и отставке кабинета. К власти вернулись виги, которые продолжили политику реформ.

Преждевременная смерть Р. Пиля в результате неудачного падения с лошади во время прогулки в 1850 г. нанесла удар по созданной им партии. Оставшись без лидера, на протяжении пятидесятых годов они постепенно сблизились с вигами и радикалами. Результатом стало образование Либеральной партии.

Двухпартийная система Великобритании в эпоху Великого акта о реформе 1832 года М. В. Жолудов

Парламентская реформа 1832 г. явилась, пожалуй, одним из самых знаменательных внутриполитических событий в Великобритании XIX в., положив начало серьезным демократическим преобразованиям конституционной структуры британского государства. Проведение реформы, которая, по существу, означала переход от аристократического правления к буржуазно-демократической избирательной системе, проходило в условиях ожесточенной борьбы между различными социальными и политическими силами Великобритании, между сторонниками и противниками старого порядка. В борьбе за реформу масштабно проявилось (может быть впервые в британской истории) противостояние двух парламентских партий – тори и вигов. От активности этих партий во многом зависела судьба демократических преобразований в Великобритании.

На рубеже XVIII–XIX вв. политическая власть аристократии начинает постепенно ослабевать в связи со значительными социально-экономическими изменениями в стране. Промышленный переворот, вступивший в это время в завершающую стадию своего развития, вызвал серьезную трансформацию социальной структуры Великобритании, став фактически материальной основой преобразования двухпартийной системы страны. Быстрое развитие машинного производства, рост городов и расширение мелкого и среднего предпринимательства повлекли за собой ускорение процесса формирования буржуазных, так называемых “средних”, слоев британского общества, включавших в себя широкие собственнические круги и городскую интеллигенцию. Одним из главных социальных результатов промышленной революции стало укрепление экономических позиций и обогащение промышленной буржуазии. В этих условиях промышленники начали осознавать свои собственные задачи, отделяя их от интересов других собственнических слоев страны. Промышленный класс Великобритании постепенно превращается в серьезную политическую силу и его уже не удовлетворяла старая парламентская система Великобритании.

Дореформенная парламентская система в Великобритании была запутана и хаотична. Порядок выборов в высший представительный орган страны существовал в почти неизменном виде со Средних веков. Земельная и финансовая аристократия с помощью устаревшей избирательной системы успешно сохраняла в своих руках власть.

Наиболее одиозной была система так называемых «карманных» или «гнилых местечек», которые давно уже потеряли свое былое значение, но сохраняли право посылать в парламент одного или даже двух депутатов[412]. От них избиралась почти половина депутатов палаты общин. Процветали патронаж, подкуп депутатов, продажа депутатских мест. Так, цена парламентского места к 20-м годам XIX в. возросла до 7 тысяч ф. ст. Подобное состояние избирательной системы соответствовало интересам крупной землевладельческой аристократии, продолжавшей удерживать в своих руках всю полноту государственного управления, но явно не удовлетворяло политических устремлений средних буржуазных классов, которые все более настойчиво требовали реформирования этой системы.

В 1815 г. в Великобритании произошло резкое столкновение интересов буржуазии с интересами землевладельческой аристократии из-за введения торийским правительством так называемых “хлебных законов”, устанавливавших высокие протекционистские пошлины на импорт зерна в Великобританию. Это сократило его поступление на внутренний рынок и обеспечило землевладельцам огромные доходы. Высокие цены на хлеб тяжело отразились на материальном положении народа. Возросла цена рабочей силы и стоимость сельскохозяйственного сырья, необходимого для промышленного производства. Таким образом, интересы британских промышленников и народа были принесены в жертву финансовым интересам крупных лендлордов. Введение протекционистских законов вызвало у промышленников бурные протесты и более решительное осознание необходимости вести самостоятельную борьбу для защиты своих экономических интересов. Возникла потребность в создании политической силы в парламенте, стоявшей на страже буржуазной собственности. Вышеуказанные процессы значительно повлияли на изменение политических задач и деятельность парламентских партий Великобритании.

В 20-е годы партии вигов и тори по-прежнему сложно было назвать «партиями» в современном смысле этого слова. Это были аморфные, неустойчивые парламентские группировки, состоявшие в основном из аристократов и людей, от них зависевших. Отношения в этих группировках строились на иерархической системе патронажа. У них не было четко выраженных программ, устойчивых организационных структур, хотя в парламентских дебатах и политической публицистике по отношению к ним уже достаточно широко применялось название «партия».

В годы Великой французской революции и наполеоновских войн на политической арене Великобритании преобладали более консервативные тори. Страх перед якобинством, возможной радикализацией общественного мнения страны и вовлечением в политическую борьбу широких народных масс Великобритании привели к утверждению торийских консервативных принципов. Виги на долгое время перешли в оппозицию (за исключением короткого периода в 1806–1807 гг., когда их представители вошли в коалиционное «правительство всех талантов»).

В 20-е годы в партии тори усилилось либеральное крыло, бесспорным лидером которого являлся Джордж Каннинг (с 1822 г. – министр иностранных дел, в 1827 г. – премьер-министр). Дж. Каннинг и его сторонники в правительстве и парламенте (каннингиты или группировка «либеральных тори») стремились придерживаться более разумного, либерально-буржуазного курса во внутренней и внешней политике: смягчение «хлебных законов» и уголовного законодательства, отмена закона о запрещении любых видов рабочих объединений (1824), поддержка национальных революций в Латинской Америке и Греции. Все это привело к серьезным разногласиям между «либеральными» и «правоверными» тори, обозначив начало раскола партии. После смерти Дж. Каннинга в 1827 г. к власти пришло правительство консервативно настроенных «правоверных тори» во главе с герцогом Веллингтоном, что, впрочем, не помешало им провести радикальный закон об эмансипации католиков в 1829 г. Каннингиты (немногочисленная, но состоявшая из ярких политических деятелей группа последователей Дж. Каннинга) после смерти своего лидера стали постепенно сближаться с вигами.

В мае 1828 г. в результате серьезных разногласий с партийным руководством каннингиты вышли из партии тори. Они считали, что торийское правительство проводит излишне консервативную политику, не учитывает новых веяний времени. Предлогом для ухода послужило нежелание премьер-министра герцога Веллингтона и его сторонников поддержать билль о лишении двух одиозных «гнилых местечек» (Пенрина и Ист-Ретфорда) парламентского представительства. В парламенте каннингиты почти всегда голосовали с вигскими депутатами. Лидеры каннингитов лорды Пальмерстон, Мелбурн, Ланздаун в ноябре 1830 г. вошли в вигско-либеральное правительство лорда Грея.

В 1829 г. в партии тори произошел еще один, существенно ее ослабивший, раскол. Против руководства партии выступила группа видных членов, которые были недовольны принятым правительством Веллингтона Актом об эмансипации католиков. Они посчитали закон, значительно расширивший гражданские и политические права католиков, слишком либеральным. Они образовали в парламенте фракцию так называемых ультратори, возглавляемую Ричардом Вивианом. Главную цель ультра-тори видели в смещении кабинета герцога Веллингтона. На этой почве они часто блокировались в палате общин с вигами. В марте 1831 г. ультратори поддержали инициативу вигов о проведении парламентской реформы. Виги не очень доверяли ультратори, но полагали, что их помощь потребуется, чтобы добиться отставки правительства Веллингтона и проведения реформы. Уже в 1831 г. автор аналитической статьи о расколе партии тори в консервативном журнале «Куотерли ревью» четко различал три различные фракции, сложившиеся в конце 20-х гг. и некогда составлявших единую партию тори: «правоверные тори», «либеральные тори» и «ультратори». Каннингиты, или «либеральные тори», по его мнению, «примкнули к вигам и усилили оппозицию, не нарушая стабильности правительства и не угрожая конституционному строю. Эти джентльмены потеряли связь с интересами землевладения, и почти все тори их осудили; и хотя их уход из партии был серьезной ампутацией полезного органа, но, тем не менее, эта операция не угрожала распадом партии»[413]. Окончательный раскол партии, как справедливо полагал торийский публицист, произошел в 1829 г. с уходом из партии ультратори, которые были возмущены обманом своих лидеров, которым они «так долго и преданно верили». По образному выражению автора, ультратори «бросились со всей слепой жаждой мести в объятия смертельных врагов (то есть вигов – М. Ж.)» [414]. Таким образом, к началу 30-х гг. XIX в. единой торийской партии как таковой уже не существовало. Обессиленная расколом, она переживала сложный переходный период.

Политический оппонент тори – партия вигов – также претерпевала серьезные изменения. Виги оказались более чувствительными к новым социально-экономическим веяниям в стране. Они первыми оценили возрастающую роль буржуазии в общественно-политической жизни Великобритании. Один из лидеров вигов лорд Грей был вынужден апеллировать к «средним классам, которые составляют действительную и реальную часть общественного мнения, без которого влияние джентри ничего не стоит»[415]. Такие же высказывания были характерны и для других руководителей партии вигов [416].

В начале XIX в. менялся сам характер партии вигов. В прошлое уходил образ «старого вигизма»: образованного, богатого и замкнутого клана аристократии. Постепенно усиливалось левое крыло партии за счет менее родовитых, но блестящих политиков вроде Г. Брума и С. Ромилли. Среди левых вигов было много сторонников проведения парламентской реформы. В октябре 1829 г. близкий к левым вигам журнал «Эдинборо ревью» опубликовал программную статью, в которой излагались основные пункты предполагаемой реформы. По мнению анонимного автора статьи (а им предположительно был Г. Брум.), британский парламент необходимо реформировать, чтобы он отражал «интересы средних классов» и тем самым положил конец «любым преимуществам для каких-либо форм собственности»[417].

Однако в начале 1830 г. лидеры вигов еще не ставили прямо вопрос о парламентской реформе как части своей официальной программы. Они предпочитали полемизировать с торийским правительством по вопросам, глубоко не затрагивающим политические и экономические интересы аристократии (например, о финансовой и судебной реформах, об отмене протекционистских пошлин и др.). Вопрос о парламентской реформе казался им слишком радикальным. Виги не желали ликвидировать власть крупных лендлордов, к числу которых многие из них принадлежали. Они были осторожны и осмотрительны, опасаясь излишней демократизации избирательной системы. Лорд Грей уверял своего зятя молодого лорда Дарема: «Реформа придет, но не в мое и, возможно, не в твое время»[418]. А в палате общин он уже решительно отвергал «неожиданные и непродуманные перемены», доказывая, что британский парламент и так является «защитником народных прав и свобод»[419].

Почему же в середине 1830 г. виги поддержали либеральную идею проведения парламентской реформы? Виги, как «новые», так и «старые», были довольно тесно связаны с промышленной буржуазией. Многие из них сами были вовлечены в предпринимательскую деятельность (Дарем, Фицуильям и др.). По существу, виги становились политическими представителями буржуазных слоев Великобритании, пока последние не приобрели достаточного парламентского опыта. Виги учитывали возрастающее могущество буржуазии и понимали, что политические изменения неизбежны. Они проявляли способности в политике компромисса и уступок, справедливо полагая, что их собственная безопасность и сохранение их собственности, а также политическая стабильность зависят от немедленного проведения реформ. Они старались не допускать преобладания радикальных настроений в реформаторском движении и соблюдать преемственность в развитии британских конституционно-правовых учреждений. К тому же, находясь в оппозиции, виги хотели использовать движение за парламентскую реформу для возвращения к власти. Подъем массового народного движения за реформу и активная деятельность радикальных политических союзов заставили лидеров вигов включить вопрос о реформе в свою программу. Они считали, что лучше возглавить борьбу за парламентскую реформу, нежели ждать, пока движение «снизу» даст непредвиденные результаты.

Серьезное влияние на процесс партийного размежевания и оформления более эффективных партийных образований в Великобритании оказало революционное движение в Европе, особенно Июльская революция 1830 года во Франции[420]. Французская революция произвела сильное впечатление на англичан, вызвав восторг простого народа и тревогу среди консервативной аристократии и торийского правительства. Особое значение имело то, что известия о событиях в Париже достигли Англии в дни, когда там поднималось мощное демократическое движение за принятие парламентской реформы. Тори в своих выступлениях в парламенте отмечали «зловредное» влияние французской революции, которое как «эпидемия» распространилось по всей Европе и достигло берегов Великобритании. Они усматривали в этом влиянии одну из главных причин размаха народных выступлений в поддержку парламентской реформы [421].

Лидеры вигов приветствовали французскую революцию, отмечая умеренность и законность этих событий. Глава вигской фракции в палате лордов граф Грей, узнав о революции, по словам Д. X. Ливен, пережил «чисто юношеский восторг». Грей заявил ей в личной беседе, что не надеялся дожить до такого «счастливого события» и теперь приложит все усилия, чтобы правительство герцога Орлеанского было немедленно признано[422]. Очень высоко оценивал французскую революцию 1830 года и Г. Брум [423].

События в Париже ускорили формирование вигско-либеральной коалиции, показав необходимость проведения умеренных реформ политической системы во избежание революционных потрясений. Призрак якобинского экстремизма подтолкнул осторожных и аристократических вигов к переходу на более радикальные позиции, что выразилось в ускорении принятия ими лозунга парламентской реформы. Опираясь на британское общественное мнение, виги использовали «французский пример» как эффективное средство давления на противников парламентской реформы в Великобритании.

Итак, к середине 1830 г. сторонники реформы имели сплоченное парламентское большинство в виде либеральной коалиции (виги и их союзники добились убедительной победы на парламентских выборах в августе 1830 г.), в которую вошли виги, каннингиты и умеренные радикалы, и поддержку значительной части населения Великобритании, а важные события в Европе, и в первую очередь Июльская революция во Франции, еще более усилили их позиции. Партия тори, оставаясь на позициях консерватизма и выступая против проведения парламентской реформы, переживала организационный и идейный раскол и не смогла противостоять вигам.

Политические усилия либеральной коалиции, объединившейся под лозунгом проведения парламентской реформы, в ноябре 1830 г. привели к власти кабинет лорда Грея, выполнив, таким образом, одну из главных функций парламентской партии: она сформировала правительственный кабинет, чтобы с его помощью добиться осуществления политических целей. В июне 1832 г. после тяжелейших политических баталий цель коалиции была достигнута – Великий билль о реформе был принят[424].

После принятия закона о парламентской реформе 1832 г. двухпартийная система Великобритании вступила в качественно новый период своего развития. Это было связано с политическими последствиями Билля: ликвидацией большого числа «гнилых местечек», перераспределением депутатских мест в парламенте в пользу крупных промышленных городов и графств, некоторым расширением избирательных прав средних классов. Новые политические реалии диктовали необходимость поиска новых методов и форм борьбы за власть, учитывающих усиление роли электората, палаты общин и общественного мнения. В пореформенный период начал меняться характер парламентских выборов, все чаще стали встречаться случаи реальной борьбы за голоса избирателей.

Однако после 1832 г. виги-либералы, чьими усилиями в основном и был принят Великий акт о реформе и которые поэтому имели высокий авторитет в британском обществе, плохо приспосабливались к новым политическим условиям. Тори-консерваторы значительно опережали своих политических противников в создании партийной структуры, форм и методов борьбы за власть[425]. Результаты не заставили себя ждать – в палате общин медленно, но поступательно стало расти число депутатов от консервативной партии. В 1832 г. их насчитывалось 150, через три года их представительство увеличилось до 290 человек, в 1837 г. составило 313 депутатов, а в 1841 г. – 370, то есть примерно равное с либералами количество [426].

Причину такого отставания, вероятно, следует искать в коалиционном характере партии и идейной разобщенности либералов. В 30-50-х годах XIX в. либеральная коалиция по-прежнему еще очень мало походила на современные политические партии. У нее отсутствовали самые элементарные по нынешним понятиям атрибуты политической партии: не было программы и устава партии, не было фиксированного членства, не было системы локальных организаций, не проводились регулярные конференции или съезды. У нее не было даже общепризнанного официального лидера. Тем не менее, термин «партия» постоянно был в обращении (особенно после 1832 г.) у тогдашних политиков и публицистов, если им необходимо было обозначить разнородную, но в то же время взаимосвязанную группировку реформаторов в палате общин. Правда, сама эта партия называла себя в те времена по-разному: «либеральной», «вигской», «умеренной», «конституционалистской», «радикальной», «передовой» и тому подобное[427].

У либеральной партии отсутствовала какая-либо написанная программа. В этом она значительно уступала консервативному лагерю. Либералы не последовали примеру своих политических оппонентов, так как представляли собой коалицию и им чрезвычайно сложно было выработать единый программный документ, который удовлетворил бы интересы всех сторон. Первая либеральная программа была представлена У. Гладстоном лишь в январе 1874 г. До этого времени либералы использовали вместо стройной программы целый набор политических лозунгов, наиболее популярными из которых были следующие: «Реформа», «Сохранение мира», «Сокращение государственных расходов», «Свободная торговля», «Веротерпимость» и т. д.

По-разному у либералов и консерваторов решалась проблема лидерства в партии. Коалиционный характер либеральной партии определил отсутствие общепризнанного лидера партии. На этот факт указывал Т. Б. Маколей, когда в 1834 г. давал характеристику либеральной партии: «Сильнейшая партия, без всякого сомнения, это та партия, которую я называю левым центром, партия, которая идет дальше, чем большинство членов нынешнего министерства, однако не так далеко, как это делают Хьюм и Уортбуртон (лидеры радикалов – 714. Ж). Эта партия сильнее всех остальных партий государства вместе взятых… Но она не имеет лидера»[428].

По мнению многих современников, наиболее приемлемым кандидатом на роль лидера либеральной партии был лорд Олторп. Он был популярен среди различных слоев британского общества и среди всех политических сил, входивших в либеральную коалицию, он обладал политическим тактом, был лишен социальных предрассудков, имел интересные идеи в вопросах о подоходном налоге и «хлебных законах». Но у лорда Олторпа было два необычных для политика изъяна: отсутствие политических амбиций и нежелание работать в правительстве.

Взгляды лидеров либеральной партии по главным политическим вопросам порой существенно отличались друг от друга, хотя почти все они уверяли сторонников в своей лояльности к конституционному строю страны. Так, лорд Рассел заявил в 1835 г.: «Конституции этой страны во всех ее проявлениях я остаюсь преданным по чувству, убеждению и долгу»[429]. Лорд Дарем следующим образом определял задачи своей политической деятельности: «Я хочу объединить как можно большее число британцев под началом существующих учреждений страны: трона, палаты лордов, палаты общин и государственной церкви»[430]. Однако Рассел и Дарем по-разному собирались защищать конституционные устои Великобритании. Так, Дарем в отличие от Рассела не возражал против введения тайного голосования, сокращения срока деятельности парламента и более широкого избирательного права. Различны были и методы практической политической работы лидеров либерального лагеря. Лидеры правого вигского крыла либеральной партии (граф Грей, виконты Мелбурн и Пальмерстон, лорды Олторп и Рассел) были выходцами из родовитых аристократических кругов Великобритании и традиционно занимались «чистой» политикой, входя в правительственный кабинет и занимая высокие парламентские и государственные должности. Политической агитацией и налаживанием контактов с массами занимались радикалы и левые виги (Брум, Бэрдетт, Дарем и др.). Они постоянно выступали в прессе и на массовых митингах, публиковали резкие политические памфлеты. Брум и Дарем были главными авторами журнала «Эдинборо ревью», ставшего, по существу, печатным рупором либералов.

Партийными лидерами консерваторов в 30-40-х гг. XIX в. были герцог Веллингтон и сэр Роберт Пиль. Герцог имел громкую европейскую славу победителя Наполеона в битве при Ватерлоо и соответственно большую популярность в Англии. Веллингтон, являясь лидером харизматического типа и возглавляя консервативную фракцию в палате лордов, пользовался непререкаемым авторитетом в партии. Однако, несмотря на свои правоконсервативные взгляды, он старался не препятствовать реформаторским устремлениям своего более молодого и более активного однопартийца Р. Пиля[431]. Р. Пиль раньше и лучше, чем либеральные политики, осознал необходимость изменения методов и форм партийной деятельности, став реальным лидером консерваторов не только в парламенте, но и за его пределами[432]. Пиль показал себя как блестящий оратор и талантливый организатор партии[433].

Ситуация с развитием сети местных партийных организаций существенно изменилась после принятия нового избирательного закона. В Акте 1832 г. содержалось положение о регистрации избирателей – сторонников той или иной партии. Предусматривалась ежегодная регистрация избирателей и уплата ими определенной суммы денег при внесении в избирательные списки. Уже в том же 1832 г. появились первые регистрационные общества: у либералов – Рочдейльская ассоциация реформ, у консерваторов – Ливерпульская консервативная ассоциация. Важность появления нового элемента политической системы прекрасно понимали лидеры обеих партий. Дарем в одном из своих публичных выступлений в 1834 г. отмечал: «Первейшим делом для нас сейчас является создание и оформление политических ассоциаций в каждом городе и каждом селении империи. Если они появятся, то нас никогда вновь не предадут ни безумные тори, ни робкие виги»[434]. Р. Пиль в письме Ч. Арбартноту от 8 ноября 1838 г. указывал на огромное значение регистрационных организаций: «Появился совершенно новый элемент политической власти – более могущественный, чем государь или палата общин, а именно – регистрация избирателей»[435]. Партийные регистрационные общества проводили регулярные собрания, встречи с депутатами парламента, организовывали по подписке сбор средств на нужды партии. Каждое общество имело секретаря и казначея. Но их главными задачами все-таки были подготовка и проведение выборов. Они занимались подбором кандидатов, оказанием материальной поддержки кандидатам, участвовали в регистрации избирателей[436]. Однако сеть локальных партийных организаций развивалась очень медленно. Одной из главных причин такой ситуации являлось то, что в большинстве избирательных округов выборы членов парламента были безальтернативными. Борьба между кандидатами была редким явлением вплоть до середины 80-х гг. XIX в. Лишь к концу века двум ведущим британским партиям удалось создать более или менее совершенную сеть избирательных ассоциаций.

Принятие Акта о реформе вызвало потребность в создании центральных координирующих органов партий. В 1832 г. по инициативе герцога Веллингтона был образован клуб «Карлтон» – политический клуб консерваторов, обладавший значительным влиянием в консервативной партии. «Карлтон», являясь закрытым учреждением, давал возможность политической элите консерваторов, членам палаты общин и палаты лордов возможность ежедневно встречаться в неформальной обстановке. К 1839 г. этот клуб насчитывал 1100 членов[437]. В 1834 г. умеренные радикалы создали так называемый Вестминстерский клуб, который вскоре стал именоваться Вестминстерским клубом реформ. Но ввиду известной политической несамостоятельности радикалов этот клуб оказался нежизнеспособным и просуществовал лишь до 1838 г. Роль штаб-квартиры либеральной партии стал играть созданный в 1836 г. клуб «Риформ», объединивший как радикалов, так и вигов, то есть всех тех, кто не был консерватором и стоял на реформаторских позициях[438]. Создание клуба «Риформ» стало важным шагом на пути консолидации либеральных сил

Великобритании. Однако «Риформ» и «Карлтон» в 30-е гг. XIX в. действовали как своего рода дискуссионные клубы, в которых проходили «обкатку» предложения, представляемые затем партиями в парламенте. Они не имели тесных связей с провинцией. Лишь через полстолетия «Риформ» и «Карлтон» получили статус официальных национальных партийных центров либералов и консерваторов.

В отличие от более организованных консерваторов либеральная партия Великобритании 30-х гг. XIX в. представляла собой весьма аморфную парламентскую коалицию. Состав ее постоянно менялся. В момент появления коалиции в середине 1830 г. в нее вошли виги, каннингиты, радикалы, ультратори и даже несколько тори, недовольных политикой герцога Веллингтона. Однако еще до принятия билля о реформе ультра-тори и тори покинули коалицию, а каннингиты фактически слились с группировкой вигов. Таким образом, к 1832 г. в либеральную партию входили главным образом виги и радикалы.

Вигское крыло доминировало в либеральной партии на протяжении 30-50-х гг. XIX в. Либеральные правительства почти целиком состояли из вигов. Их лидерами в палате общин и палате лордов также являлись виги, сильные своей сплоченностью. Это была партийная группировка кланового типа. Вигские семьи поддерживали друг с другом традиционные, насчитывающие не одно столетие связи; выбирали себе жен и мужей из узкого круга претендентов. Один из ведущих апологетов вигизма сэр Ф. Бэринг в работе «Первый лорд Нортбрук» (1840) так определил суть этого явления: «Вигизм означает существование группы людей, связанных между собой знатностью и богатством, сплоченных родственными чувствами, так же как и высокой нравственностью; виги в трудные времена поддерживают священный огонь свободы, а когда народ восстает, то идут вместе с народом, но не до крайностей. Виг подобен поэту, им нельзя стать, им надо родиться. Вигом стать так же сложно, как стать евреем»[439].

В конце 20-х гг. виги, как парламентская партия, находились на грани исчезновения. Даже на февральской (1830) сессии парламента они были разобщены, и не имели партийного лидера. Деятельность партии ограничивалась приемами у лорда Олторпа, что явно недостаточно для проведения какого-либо определенного курса в палате общин. Закон о реформе 1832 г. фактически уничтожил «старую» вигскую партию. Лорд Рассел писал в 1839 г.: «Я всегда считал, что вигская партия, как партия, будет уничтожена биллем о реформе»[440]. Так оно и вышло. Но, с другой стороны, билль дал вигам шанс на выживание в новых условиях.

После 1832 г. либеральное правительство лорда Грея проводило умеренно-консервативную политику, мало отличавшуюся от той, которой бы на его месте придерживался торийский кабинет. Сам Грей писал об этом следующим образом: «Мы старались проводить эти мероприятия по реформе, строго следуя консервативным принципам, желая прикрыть слабые стороны правительства и оградить его от нападок противников»[441]. Лишь один вопрос радикального характера правительство вынесло на рассмотрение палаты общин – вопрос о реформе ирландской церкви. И этот вопрос впервые расколол либеральное большинство палаты общин на «старых» вигов и тех, кто к ним примкнул в начале 1830-х гг.

Некоторые из «старых» вигов были напуганы стремлением радикалов к дальнейшей демократизации избирательной системы страны. Они рассматривали реформу 1832 г. как «окончательную» меру и больше не желали никаких изменений. В 1834 г. по этой причине Стенли и Грэм, влиятельные члены кабинета лорда Грея, вышли из состава правительства, посчитав его деятельность излишне радикальной. Грэм в письме Гренвиллу следующим образом объяснял свой поступок: «Я стал представителем моего родного графства как член старой вигской партии, связав себя обещаниями поддержать парламентскую реформу, но я остался явным сторонником протестантской церкви и противником тайного голосования, коротких парламентов и всех тех лозунгов, с помощью которых нападают на королевскую и аристократическую власть. Не следует удивляться моему выходу из партии вигов. Они (виги – М. Ж.) сохранили имя, но, как мне кажется, изменили своим принципам. Я же сохранил свои принципы, но равнодушен к имени»[442]. Однако далеко не все «старые» виги отвернулись от либерального правительства. Большинство продолжало его поддерживать. По мнению известного британского исследователя Н. Гаша, это произошло из-за сильно развитого у вигов чувства клановости и исторической традиции антиторизма[443].

Выход из партии Стенли, Грэма и их сторонников, с одной стороны, стимулировал развитие правительственного кризиса, который повлек за собой отставку кабинета лорда Грея и приход к власти консервативного правительства. Но, с другой стороны, уход ряда правых вигов укрепил либеральную коалицию, сделав ее более гибкой и открытой по отношению к радикалам.

В сложных условиях политического кризиса 1834 г. либеральной коалиции удалось сохранить единство. Уже в феврале 1835 г. в Личфилд-хаузе по инициативе Дж. Рассела было проведено совещание представителей оппозиционных группировок (вигов, английских и ирландских радикалов). Совещание, целью которого являлась выработка плана совместных действий по низложению правительства консерваторов, продемонстрировало сплоченность либеральной коалиции и способствовало возвращению либералов к власти в том же 1835 г., хотя не обошлось без конфликтов. Так, некоторые «старые» виги (например, Грей и Ланздаун) возражали против участия в соглашении такой одиозной, на их взгляд, фигуры, как лидер ирландских радикалов-рипилеров Д. О’Коннел[444]. Однако, как показало время, О’Коннел проявил себя преданным союзником. По справедливому замечанию Н. Гаша, личфилдское соглашение создало прочную основу для оформления «реальной» либеральной партии [445].

Личфилдское соглашение показало стремление вигов и радикалов к компромиссу. Виги, используя либеральные идеи умеренного реформаторства, пытались, и небезуспешно, направить радикальные настроения в либеральной коалиции в поддающиеся управлению рамки. К 1835 г. группировки радикалов и рипилеров в палате общин существенно ослабли. Многие крайние радикалы переходили на более умеренные, либеральные позиции. Размеры независимой радикальной группировки постепенно уменьшались на протяжении 30-х гг. XIX в. К парламентским выборам 1837 г. независимых радикалов в палате общин осталось всего лишь несколько человек. Журнал «Энньюэл реджистер», анализируя расстановку политических сил в палате общин накануне выборов 1837 г., выделил три группировки в либеральной коалиции (332 чел.): английские и ирландские радикалы (80), либералы (100), виги (152)[446]. Однако эти подсчеты надо признать весьма приблизительными, так как очень трудно было различить грань между радикалом и либералом.

Таким образом, во второй половине 30-х гг. XIX в. определилась особая тенденция в процессе формирования либеральной партии Великобритании, выразившаяся в сглаживании крайностей во взглядах различных группировок либеральной коалиции и переходе как правых вигов, так и левых радикалов на более умеренные, центристские позиции. Это явление подметил журнал «Вестминстер ревью»: журнал отмечал, что в результате парламентских выборов 1837 г. в палате общин уменьшилось количество как «чистых» вигов, так и крайне левых радикалов, одновременно увеличилось число умеренных радикалов, которые составляли большинство партии реформаторов. По мнению журнала, эти люди представляли средние и высшие круги британского общества, поддерживали идею сохранения в Великобритании конституционной монархии, палаты лордов и палаты общин, выступали против всеобщего избирательного права. Многие из них были приверженцами государственной англиканской церкви, но видели необходимость проведения умеренной церковной реформы и призывали к веротерпимости. Эти люди настаивали на введении принципа тайного голосования в избирательную систему страны, сокращения срока деятельности парламента, ликвидации или объединения небольших избирательных округов, отмене «хлебных законов» и проведении радикальной реформы ирландской церкви. «Вот такие мнения в основном преобладали среди новых членов палаты общин, – констатировал автор статьи в «Вестминстер ревью», – и эти люди выражали наиболее общие тенденции в реформаторских настроениях»[447].

Либералы сыграли значительную роль в трансформации британской двухпартийной системы. Об этом свидетельствует тот факт, что, начиная с 30-х гг. и до середины 80-х гг. XIX в. они доминировали в политической жизни Великобритании. В течение 55 лет, с 1830 до 1885 г., в стране сменились десять либеральных кабинетов, которые находились у власти 41 год, и шесть консервативных правительств, бывших у власти только 14 лет. При этом консерваторы сохраняли за собой власть в значительной мере ценой проведения политики, которая по существу являлась завершением политической линии либералов, как например, отмена «хлебных законов» (1846) или второй билль об избирательной реформе (1867). Заслугой либералов было то, что они сумели адаптировать плавным, эволюционно-реформистским путем, не затрагивая самих основ общественного порядка государственно-правовые институты Великобритании к новым историческим условиям, возникшим в результате промышленного переворота. Используя гибкие компромиссные методы управления и проведения социальной политики как в отношениях с землевладельческой аристократией, так и в отношениях со средними и низшими слоями британского общества, либералам удалось поддерживать достаточно высокую стабильность общества, сглаживать социальные конфликты, столь частые в других странах Западной Европы первой половины XIX в.

Промышленный переворот и связанные с ним изменения в социально-политической структуре положили начало процессу перегруппировки в двухпартийной системе Великобритании. На рубеже 20-30-х гг. XIX в. в стране начался довольно длительный переходный период, в ходе которого происходила постепенная замена системы «тори – виги» на систему «консерваторы – либералы». Перегруппировка партий была неразрывно связана с развитием индустриального общества в Великобритании. Выдвигая новые социально-политические концепции, она объективно способствовала сохранению относительной стабильности и социального мира в стране. Перегруппировка являлась не простой сменой названий партий, а сложным качественным процессом изменений политических и социальных структур Великобритании.

Партийная перегруппировка означала необходимость серьезного пересмотра программных установок «старых» парламентских партий тори и вигов. Тори, бывшие у власти в течение почти всей первой трети XIX в., сначала не смогли перестроить свою программу в соответствии с новыми веяниями времени и поэтому переживали период глубокого раскола. Виги же оказались более восприимчивыми к новым реалиям, проявили гибкость и компромисс в отношениях с различными социальными слоями Великобритании. Сохранив политическое единство, они возглавили либерально-реформистское движение в стране, провели в жизнь парламентскую реформу 1832 г., доминировали в британской политике на протяжении почти всего оставшегося XIX в. Однако, из-за идейной и организационной разобщенности они упустили инициативу. В результате у власти вновь оказались консерваторы, сформировавшие кабинет под руководством «разумного» консерватора Р. Пиля (1841–1846) Деятельность правительства Р. Пиля завершилась принятием весьма либерального закона об отмене «хлебных законов» (1846), что привело, правда, к очередному расколу консерваторов[448].

Таким образом, мы видим, что двухпартийная система Великобритании 30-40-х гг. XIX в. обладала высокой эффективностью в политическом процессе, являясь весьма устойчивым организмом. Объясняется это прежде всего комплексом социально-экономических и идеологических факторов исторического развития страны. Правящая элита Великобритании всегда была заинтересована в поддержании состояния равновесия в отношениях двух главных политических партий. Однако такой курс неизбежно вызывал недовольство тех социальных сил, чьи интересы ущемлялись двухпартийной системой. Возникала возможность появления третьей партии. В таком случае одна из партий выступала с идеей реформаторства, таким образом переманивая на свою сторону хотя бы часть социальной базы возможной третьей партии. Движению за третью партию наносился смертельный удар (так было с радикалами, фритредерами и чартистами).

Либеральная партия Великобритании в последней трети XIX века: течения, программы, лидеры Г. Я. Гелла

Политическая история Великобритании непосредственно связана с историей политических партий – консервативной, лейбористской, и, конечно же, либеральной. Последняя треть XIX в. стала важнейшим периодом в истории британских либералов, дав стране великого политика – У. Э. Гладстона, утвердив либеральные принципы в политической жизни английского общества. Именно в конце XIX в. кроются глубинные истоки, приведшие в 20-х гг. уже нового столетия к смене ведущих игроков на британском политическом Олимпе – лейбористы успешно сменили либералов. С ростом либерал-демократических настроений в британском обществе в начале XXI в. интерес к истории либеральной партии Великобритании закономерен и обоснован.

Победа либералов на парламентских выборах 1868 г. и деятельность правительства во главе с У. Гладстоном явились логическим завершением своеобразного политического триумфа либеральной партии в 50-60-х гг. XIX в.

В 50-60-х гг. XIX в. либеральная партия фактически переживала период роста: шел процесс слияния вигов, пилитов, радикалов в единую политическую структуру, однако не получившей своего завершения к концу 60-х гг. На это указывал периодический орган вигов «Эдинбург Ревю», характеризовавший либеральную партию как «армию союзных сил, объединенных главным образом общей оппозицией к врагу, но не желающих как организация четко определенных принципов, которые бы подчеркивали различия между тори и вигами»[449].

К началу 70-х годов либеральная партия представляла собой организацию, объединявшую несколько политических течений. Наиболее влиятельной группировкой среди либералов были виги. Концепции вигизма сводились к положениям о верховенстве землевладельческих классов, представители которых в духе предков защищали «традиционные» свободы «народа» против короны и способствовали распространению «идей свободы». Однако вигизм – сложное политическое явление. Такие понятия, как «монархия», «палата лордов» и «господствующая церковь», имели большое значение для представителей этого течения. Именно эти институты объявлялись ими неприкосновенными и именно они, по их мнению, олицетворяли британский образ жизни. В то же время виги и их лидеры открыто призывали к управлению во имя народа в рамках представительной системы[450]. В статье «Прошлое и будущее вигской партии», опубликованной в журнале «Эдинбург Ревю» за 1874 г., отмечалось, что партия вигов не была ни нонконформистской, ни католической, ни ирландской, ни демократической[451]. Из этого вытекало, что только виги, элита, обладали прерогативой управления страной и проведения политики реформ. Союз либеральной партии с ними необходим, в нем должны проявляться традиции, принципы и социальное влияние вигов. Автор статьи отводил вигам роль цементирующего центра в либеральной партии, предотвращавшего ее от раскола на несколько соперничающих фракций.

В середине XIX столетия виги твердо удерживали за собой лидерство в самой партии и ключевые посты в либеральных кабинетах. Наиболее значимой и выдающейся фигурой среди них, да и на политической арене того времени, являлся лорд Пальмерстон. С завершением «эпохи Пальмерстона» наблюдался поворот либералов к проведению наиболее значимых в социальном и политическом отношении реформ в стране. Лорд Актон, говоря о различиях вигизма и либерализма, отмечал, что «виги управляли с помощью компромиссов, тогда как либералы положили начало царствованию идей»[452].

Наряду с вигами к 70-м годам в партии политический вес приобрели бывшие сторонники Р. Пиля, или пилиты, которые фактически слились с либералами в единую группировку. Наиболее видным представителем пилитов был У. Гладстон, впоследствии крупнейший политический деятель Англии и глава либеральной партии в последней трети XIX в.

В 1868 г. русский посол в Лондоне Ф. И. Бруннов писал о политической карьере У. Гладстона, что «… это роман в нескольких томах, все полные смысла, хотя все они разного стиля»[453]. Уильям Эварт Гладстон (1809–1898 гг.) начал свою парламентскую и политическую карьеру в начале 30-х гг. как представитель торийской партии, в 40-х гг. сблизился с Р. Пилем, членом правительства которого он являлся и которого поддержал в принятии билля об отмене хлебных законов. В 50-х гг. произошел окончательный разрыв Гладстона с тори. 1859 г. символизировал его переход на новые политические позиции, в этом году был сформирован второй кабинет лорда Пальмерстона, вигский по составу, в котором Гладстон получил пост министра финансов. После смерти лорда Пальмерстона в 1865 г. он возглавил либералов в палате общин и стал министром финансов в кабинете лорда Рассела. Гладстон сыграл заметную роль в принятии и внесении либеральных поправок в закон 1867 г. о парламентской реформе. После падения правительства Б. Дизраэли в 1868 г. представители всех политических направлений либеральной партии отдали предпочтение У. Гладстону, ставшего главой либерального правительства (1868–1874 гг.)[454]

Таким образом, путь Гладстона в ряды либеральной партии и к вершине политического триумфа был сложным, сопровождался сменой политической ориентации и сторонников. В лице консерваторов Гладстон приобрел серьезных противников, не забывших его измены и не прощавших ему никаких промахов во внутри– и внешнеполитической жизни Англии. Не менее трудными были у Гладстона отношения и с вигами. И семейными узами, и по роду политической деятельности он был связан с аристократией. Но добиться полного расположения вигов так и не смог. Показательно в этом отношении его замечание: «человек, не рожденный либералом, может им стать, но чтобы быть вигом, надо им родиться»[455]. Его «превосходные способности», как отзывался о них Дизраэли в 1866 г., помогли ему добиться лидерства в партии и премьерства, но не любви и уважения либералов в парламенте[456].

Положение У. Гладстона как лидера либералов и премьер-министра осложнялось тем, что королева Виктория не симпатизировала ему. Первоначально, когда Гладстон только занимал пост министра финансов в кабинете лорда Эбердина (1852 г.), королева готова была чуть ли не восторгаться им. Но по мере того, как Гладстон высказывался более смело и склонялся в сторону реформ, его поведение стало рассматриваться ею как радикальное. Это недоброжелательное отношение Виктория сохранила на протяжение его дальнейшей политической деятельности. Подчас она открыто высказывала свою неприязнь в лидеру либералов[457].

С изменением партийной ориентации политические воззрения У. Гладстона претерпели определенную эволюцию. Если в 30-х и начале 40-х гг. он выступал как выразитель правых консервативных взглядов, то с переходом на позиции фритредерства в конце 40-х гг. он начал склоняться к пониманию необходимости проведения реформ в социальной и политической областях. Гладстон один из первых понял необходимость расширения социальной базы партии, о чем свидетельствовали его речи, популярные среди предпринимателей, нонконформистов и рабочего класса.

Таким образом, к 70-м годам XIX в. наиболее влиятельными политическими группировками в рядах либеральной партии были виги и пилиты, хотя последние и отличались заметной малочисленностью. Наряду с ними к партии примыкали и радикалы, программа и политические действия которых оказывали заметное влияние на стратегию и тактику либералов. С победой политики фритреда в 40-х гг. буржуазный радикализм принял формы движения за устранение экономических преград на пути промышленного развития страны. В 50-60-х гг. радикалы выступили сторонниками проведения новой парламентской реформы, сближаясь в этом вопросе с рабочим классом. Они уделяли большое внимание пропагандистской работе среди рабочей среды, стремясь увлечь своими идеями. Рост авторитета радикалов на политической арене в середине века нашел отражение в усилении их роли на парламентском и правительством уровне и при формировании либеральных кабинетов в 1868 и 1880 гг.

Радикалы в 60-70-х гг. выдвинули своих политических лидеров, призванных сыграть заметную роль в судьбе либеральной партии и ее министерств. Это в первую очередь относилось к Д. Брайту и Дж. Чемберлену. Представители радикально настроенной интеллигенции – Ч. Дилк, Дж. Тревельян, Г. Фаусетт, Дж. Морли, С. Смит, Т. Роджерс – внесли значительный вклад в развитие либеральной идеологии. Наличие различных партийных группировок, выдвигавших своих лидеров, соперничавших между собой за руководство в партии, не могло не отразиться на партийном составе правительства либералов и на проводимом им политическом курсе как внутри страны, так и за ее пределами.

Состав первого кабинета У. Гладстона отражал весь спектр политических оттенков, имевших место в либеральной партии. Членами правительства Гладстона стали три пилита, пять вигов и семь так называемых «новых людей». Особенностью министерства 1868 г., как отмечал известный консервативный деятель Дж. Гамильтон, было то, что оно состояло из «людей исключительных способностей», а сам Гладстон впоследствии отзывался о нем как о «легко управляемом»[458]. Однако кабинет министров доставлял беспокойство Гладстону, который провел немало времени, конфликтуя со своими коллегами и различными группировками.

Либеральное правительство 1868–1874 гг. вошло в политическую историю Англии как «реформаторское». Биограф Гладстона Е. Фейхтвангер считал, что его работу можно рассматривать как «начало новой эры согласованных действий политических партий с массами» в масштабах страны. Новизна политической ситуации, по мнению историка, состояла в том, что Гладстон выступал в роли связующего звена между «парламентским объединением и народным движением в стране»[459]. Из наиболее значимых законодательных мероприятий либералов в рассматриваемый период: закон об отделении государственной церкви в Ирландии 1869 г., ирландский земельный закон 1870 г., билль о начальном школьном образовании 1870 г., закон о гражданской службе 1870 г., военная реформа 1871 г., закон о легализации тред-юнионов 1871 г., закон об университетах 1873 г.

В 1872–1873 гг. популярность либерального правительства заметно падает. В результате досрочных парламентских выборов в 1874 г. либералы потерпели поражение. Как только это стало известно, Гладстон подал в отставку. Разочарованность большинства англичан внутриполитическими мероприятиями либералов явилась одной из главных причин их поражения на выборах. Фактически правительство Гладстона не удержалось на умеренных позициях, которые удовлетворили и радикальные, и консервативные круги английского общества. В 1873 г., выполнив основные пункты предвыборной программы, они не смогли предложить избирателям что-либо значимое. При анализе результатов выборов 1874 г. нельзя не учитывать и то, что тори во главе с Б. Дизраэли использовали оппозиционный период для собирания сил. Партийная машина консерваторов развернула работу по привлечению новых избирателей из средне– и мелкобуржуазных слоев. Руководство тори неизменно подчеркивало свою приверженность к традиционным партийным концепциям[460]. Контраст между расколотой на различные группировки либеральной и единой, монолитной консервативной партиями являлся серьезным фактором в определении симпатий англичан. Необходимо иметь в виду, что ирландский вопрос был далек от своего окончательного решения. Поэтому во время выборов 1874 г. ирландские националисты выступали отдельным блоком, что также ослабило позиции либералов. Таким образом, поражение либералов на парламентских выборах было обусловлено целым комплексом причин.

Итак, выборы 1874 г. принесли победу консерваторам. 1874–1880 гг., особенно их первая половина, являлись сложными в истории либеральной партии. Американский исследователь Дж. Росси полагал, что с 1874 г. до зарождения так называемой «Болгарской кампании» (1876 г.) «либеральная партия едва ли существовала как жизнеспособный политический инструмент» [461]. 14 января 1875 г. У. Гладстон, ставший главной мишенью для критики со стороны различных фракций либеральной партии, направил своим бывшим коллегам по кабинету меморандум, обосновывающий его решение об уходе с поста партийного лидера. Оценивая ситуацию в партии на начало 1875 г., он высказывал мысль об отсутствии у ее членов «позитивной цели», вокруг которой можно было бы сконцентрировать усилия, а также единства действий по вопросам экономики и согласия относительно проблем образования[462].

Либералы столкнулись с необходимостью выбора лидера. В политических кругах обсуждались две кандидатуры – маркиза Хартингтона и У. Е. Форстера, автора школьной реформы 1870 г. Хартингтон являлся представителем старой вигской аристократической фамилии, будущим наследником герцога Девонширского. О значении этого обстоятельства заметил П. А. Шувалов: «Тот факт, что Хартингтон – будущий герцог, является, наверное, самым реальным фактором, который поможет ему набрать большинство голосов»[463]. На политическое поприще Хартингтон вступил в 1863 г. в должности товарища военного министра, затем занял пост военного министра, в кабинете У. Гладстона он возглавлял департамент связи, ас 1871 г. стал государственным секретарем по делам Ирландии[464]. Дж. Гамильтон в «Воспоминаниях» так характеризовал Хартингтона: «Будучи вигом, он не был приспособленцем или оппортунистом; он обладал сильным и сосредоточенным умом, но работал очень медленно»[465]. Принадлежность Хартингтона к вигам не мешала росту его популярности в парламенте. «Эдинбург Ревью» писал, что «вигская партия всегда была популярна в Англии, потому что она является умеренной партией, а англичане любят умеренность»[466]. Как отмечала «Таймс», Хартингтон в целом придерживался стратегии Гладстона[467]. Возможно, именно «умеренность» Хартингтона и привлекала к нему симпатии членов парламента и либеральной партии.

Положение У. Форстера в партии было более сложным. Его школьная реформа, сохранившая наряду со светским и религиозное образование, вызвала негодование со стороны нонконформистов и части радикалов. Однако это не повлияло на снижение его «авторитета в либеральной партии, где он пользуется, – как писал Шувалов, – особой симпатией со стороны наиболее радикально настроенных либералов»[468]. Действительно, представители радикального крыла партии развернули кампанию в поддержку его кандидатуры на пост лидера партии[469].

30 января 1875 г. члены парламентской фракции партии отдали предпочтение лорду Хартингтону. Лорд Гренвилль, лидер либералов в палате лордов, в письме к королеве Виктории объяснял этот выбор тем, что ни Форстер, ни Хартингтон не стремятся к работе, но избрание первого привело бы к кризису среди либералов[470]. Глава правительства консерваторов Б. Дизраэли не скрывал своей радости по этому поводу, а его коллега по партии – лорд Дерби – находил, что это «было для них (тори – Т. Г.) большим облегчением»[471].

Избрание нового лидера не решило всех проблем партии. Представитель российского посольства в Лондоне М. Бартоломей сообщал летом 1875 г.: «Оппозиция оказалась, как и в прошлом году, близкой к состоянию окончательного распада. Выбор лорда Хартингтона как «лидера» либеральной партии был скорее формальной уступкой, чем результатом серьезного союза между фракциями оппозиции»[472]. Вигское руководство вызывало тайное, а иногда и явное недовольство радикально настроенных либералов. Дж. Чемберлен, один из лидеров радикалов, считал, что после поражения на парламентских выборах 1874 г. либералы были предоставлены сами себе. Спасение, по его мнению, лежало в разработке программы таких мероприятий, которые бы отвечали запросам различных партийных фракций и проводились бы совместными усилиями. Только таким путем, полагал Чемберлен, партия могла вновь встать во главе политической жизни страны[473]. С образованием Национальной либеральной федерации в 1877 г. позиции радикалов в партии укрепляются. Внутренняя политика консервативного правительства Б. Дизраэли не способствовала сплочению оппозиционной партии. Брайт характеризовал ее как «политику ограничения, монополии, эгоизма и несправедливости»[474].

Но если внутренняя политика правительства Дизраэли была бесцветна, то этого нельзя сказать о его внешнеполитическом и колониальном курсе. И именно эта деятельность консерваторов явилась той цементирующей основой, которая к концу 70-х гг. сплотила различные течения либеральной партии в единое организационное целое, что позволило ей одержать победу на парламентских выборах 1880 года.

Начало пробуждению либералов и преодолению фракционной разобщенности положила «Болгарская кампания» У. Гладстона. Когда весной-летом 1876 г. в Англии стали известны акты зверских действий турецких властей и высветилась протурецкая ориентация правительства Дизраэли, в стране поднялась волна негодования. Восточный вопрос, болгарская резня и широкомасштабная агитация против консервативного кабинета создали благоприятные возможности для активизации деятельности либералов и возвращения Гладстона к политической жизни.

В начале сентября 1876 г. У. Гладстон опубликовал свой известный памфлет «Болгарские ужасы и Восточный вопрос», после чего в течение всей осени последовала серия его публичных выступлений, разоблачавших политику тори в период Восточного кризиса. Выступления Гладстона всколыхнули страну, представили либералов «защитниками обиженных» и позволили преодолеть инертное состояние в партии. Правда, активность «Великого старца», как называли современники Гладстона, неоднозначно воспринималась либеральными лидерами. Вигское крыло с настороженностью отнеслось к ней[475]. Радикальная же партия, осторожно оценивая перспективу его возможного лидерства, в большинстве своем поддерживала пропагандистские выступления Гладстона.

Восточный вопрос не единственное централизующее звено в судьбе либеральной оппозиции. В 1878–1879 гг. Англия проводила активную колониальную политику. Развязывание консервативным правительством Б. Дизраэли колониальных войн создало благоприятную почву для критики либералов как в парламенте, так и по всей стране.

К началу 1880 г. либеральная партия представляла уже более сплоченную организацию, чем в начале оппозиционного периода. Хотя определенные трудности сохранялись. Наиболее серьезные разногласия существовали между правым и левым крылом партии[476].

Осенью 1880 г. должны были состояться новые парламентские выборы. Политические круги задолго до срока стали вести предвыборную кампанию. Характерно, что в этот важный для либералов период при наличии в их рядах видных деятелей голос Гладстона, приближавшегося к своему 70-летнему юбилею, звучал громче и убедительнее всех.

В конце осени 1879 г. У. Гладстон совершил двухнедельную поездку по городам избирательного округа Мидлотиан в Шотландии для встречи с избирателями, что стало важным событием в политической истории Англии. Нельзя сказать, что до Гладстона английские политики не произносила речи перед огромной публикой[477]. Но ни один политический лидер до него не предпринимал таких беспрецедентных шагов в проведении избирательной кампании. Мидлотианская кампания дала «импульс» «новой политической моде произнесения программных речей», а Гладстон был первым из викторианских политиков, который последовательно использовал эффект от манипулирования прессой[478]. За две недели (24 ноября-6 декабря) он выступил с двадцатью двумя большими речами, не считая многочисленных обращений во время коротких встреч. По собственным подсчетам Гладстона, он выступил перед 86 930 англичанами[479]. Его выступления широко освещались на страницах печати, поэтому можно сказать, что он выступал не только перед избирателями

Мидлотианского округа, но и перед всеми английскими избирателями. Британский исследователь К. Хоппен замечает, что Гладстон, не связанный родством с вигами, «зависел от слова»[480].

Было бы ошибкой рассматривать Мидлотианскую кампанию как простую кульминацию агитационного периода. Посещение округа являлось ответной реакцией на текущие события осени 1879 г., когда экономическая депрессия и неопределенность в международных делах способствовали тому, что страна готова была слушать политического деятеля, который ассоциировался «с миром и процветанием, особенно с процветанием средневикторианской эпохи». А активность Гладстона стимулировалась той предвыборной атмосферой, которая начинала оказывать влияние, если еще не на избирателей, то уже на политиков. Трудно было ожидать, что Гладстон останется в стороне, например, тогда, когда лидеры консерваторов заявляли о благополучном состоянии английских финансов или о появлении протекционистских настроений среди сторонников Манчестерской школы. «Начав кампанию, ему оказалось заведомо трудно остановиться», – заключил английский исследователь[481]. Мидлотианская кампания резко подняла авторитет «Великого старца», что фактически определило его лидерство в партии. Это понимали все представители либерального руководства.

Вопрос о лидерстве партии и правительства в случае победы на выборах стал одним из острых для либералов в конце 1879 – начале 1880 гг. В партии не было единства мнений по этому поводу. Так, часть вигов предпочитала, как сообщал М. Бартоломей, видеть лорда Гренвилля премьер-министром, а маркиза Хартингтона – канцлером казначейства, тогда как «передовая часть партии и большинство в стране» хотели бы иметь последнего главой правительства[482]. Как отмечал биограф Гладстона Р. Дженкинс, Хартингтон обладал определенными амбициями, и быстрый старт в его политической карьере, сделавший его одним из либеральных лидеров, давал ему основания надеяться и на роль премьер-министра[483]. В это время у Хартингтона имелись достаточно сильные сторонники: в его поддержку выступало правое крыло партии, сохранявшее довольно стабильные позиции в стране. В пользу маркиза Хартингтона выступали и некоторые радикалы и умеренные либералы, находя, что лидерство его и лорда Гренвилля более для них желательно, чем Гладстона. К их числу можно отнести Фаусетта, Дилка, Форстера, Рипона, Харкорта[484]. Одних привлекала мысль о том, что в случае победы либералов Хартингтон и Гренвилль пригласят в правительство большее число радикально настроенных либералов, тогда как Гладстон отдаст предпочтение вигам. Других интересовала умеренная позиция вигов по международным и колониальным вопросам.

8 марта 1880 г. правительство Б. Дизраэли приняло решение о роспуске парламента и о досрочных выборах в конце этого месяца. К парламентским выборам 1880 г. либеральная партия подошла, имея в своем арсенале программу, основные пункты которой сводились к реформе избирательного права, расширению функций местных органов власти и реформе земельного законодательства. Эти пункты программы поддерживались всеми фракциями либералов и создавали условия, «которые принимались всеми влиятельными секциями либеральной партии в качестве основы для их поддержки»[485]. Консерваторы построили свою агитацию, главным образом, на восхвалении внешнеполитических актов правительства, тогда как либералы, напротив, все свое внимание уделили их критике.

Представители всех фракций партии – виги, умеренные либералы, радикалы – действовали накануне выборов достаточно активно и сплоченно. В проведении успешной предвыборной кампании большое значение имели новая, вторая по счету, Мидлотианская поездка Гладстона в марте 1880 г. и его выступления перед избирателями. Однако нельзя не учитывать и той роли, которую сыграли в победе либералов и другие представители партии. Маркиз Хартингтон, лорд Гренвилль, У. Р. Адам (главный парламентский организатор либералов) проделали большую организационную работу по отбору кандидатов в парламент. Они использовали свои контакты с видными вигами, особенно из имущих слоев, с тем, чтобы пополнить партийную кассу необходимыми средствами для проведения избирательной кампании. В своем предвыборном манифесте Хартингтон критиковал торийский кабинет Дизраэли за то, что он «далек от достижения серьезных успехов» во внешней политике, относительно же внутриполитических дел он, как отмечал А. В. Лобанов, «упрекал правительство в отсутствии программы…»[486]. В послании к избирателям из рабочего округа Ланкашира он заявлял, что «либеральная партия не будет отдавать предпочтение какому-либо классу» и постарается вести дела в интересах всего общества. Он критиковал внешнюю политику консерваторов и пытался убедить рабочих, что либералы не меньшие патриоты, чем их политические противники[487]. Хартингтон и Гренвилль обещали англичанам стабильность после яркого, но беспокойного периода правления консерваторов. Историк Дж. Росси полагал, что Гладстон задал выборам тон своей второй Мидлотианской кампанией, тогда как Гренвилль, Хартингтон и другие лидеры партии внесли огромный вклад в практическое достижение победы либералов на них[488].

Парламентские выборы принесли победу либеральной партии – она получила 351 место, консерваторы – 239 и ирландские националисты – 62. Либералы встали перед необходимостью формирования правительства и выбора его главы. Авторитет У. Гладстона в начале 1880 г. был настолько велик, что не включить его в состав нового либерального кабинета было просто невозможно. «Таймс» фактически выражала общественное мнение, когда писала о том, что именно Гладстон должен занять один из важнейших постов в правительстве, возглавляемом Хартингтоном[489]. Авторитет последнего также был велик. В самой партии в пользу премьерства Хартингтона склонялись многие умеренные либералы и даже радикалы, кто по политическим, а кто и по личным мотивам.

21 апреля 1880 г. королева Виктория предложила маркизу Хартингтону сформировать правительство либералов. Последний не согласился, сославшись на то, что такое предложение должно было быть сделано У. Гладстону. В течение двух последующих дней велись переговоры между королевой, Хартингтоном, Гренвиллем и Гладстоном о назначении главы правительства. И только 23 апреля королева Виктория предложила последнему сформировать новый кабинет министров[490]. Таким образом, не будучи официальным лидером победившей на выборах партии, У. Гладстон стал главой либерального правительства.

В 60-70-х гг. британская либеральная партия переживала период организационного и идейного оформления. Борьба фракций становилась неотъемлемой чертой ее существования. И только внешнеполитическая деятельность консерваторов во главе с Б. Дизраэли явилась той цементирующей основой, которая сплотила различные течения среди либералов в единое организационное целое, что позволило им выиграть парламентские выборы 1880 г.

По своему составу либеральная партия во вновь избранном парламенте в 1880 г. представляла собой своеобразную коалицию трех партийных фракций: вигов, радикалов и центристов. По подсчетам сына У. Гладстона, Герберта, либеральная фракция (351 членов парламента) состояла из 70 сторонников Дж. Чемберлена, такого же количества последователей маркиза Хартингтона; остальные составляли гладстонианский центр[491]. Сформированный У. Гладстоном в апреле 1880 г. кабинет являлся отражением сложившейся в самой партии расстановки сил. По принадлежности его членов к высшей аристократии он в определенной степени был скорее вигским, чем центристским кабинетом. Из 20 его членов – 9 принадлежали к старым аристократическим фамилиям – лорд Гренвилль (Министерство иностранных дел), маркиз Хартингтон (министр по делам Индии), лорд Кимберли (министр по делам колоний), лорд Нортбрук (первый лорд Адмиралтейства), лорд Спенсер (лорд-президент Совета) и др.[492] По своей политической ориентации не все относились к вигской фракции[493]. Нельзя забывать и то, что благодаря семейным узам и многим политическим контактам У. Гладстон также был близок к некоторым вигским лидерам[494]. Интересен тот факт, что, встав во главе кабинета, он именует себя «либералом», хотя еще в 1868 г. называл себя «либерал-консерватором», или «пилитом»[495]

В состав кабинета вошли и представители радикального крыла: Дж. Брайт (вице-президент Совета по сельскому хозяйству), Ч. Дилк (с 1882 г. – помощник министра иностранных дел), Дж. Чемберлен (министр торговли). Авторитет последнего быстро растет.

Джозеф Чемберлен родился в 1836 г. в принадлежащей к нонконформистскому течению семье обеспеченного фабриканта. Личность его формировалась под воздействием ряда факторов: социального происхождения и положения, специфики нонконформистской микросреды и влияния семьи[496]. В 1865 г. в Бирмингеме он вступает в либеральную ассоциацию. В 1869 г. его избирают членом муниципального совета. С этого момента начинается политическая карьера Чемберлена. Он активно выступил с критикой школьного закона 1870 г. В 1873 г. опубликовал в журнале «Фортнайтли Ревью» статью программного содержания. Она содержала четыри пункта: свободной торговле, свободной школе, свободной земле и свободном труде. Реформаторская деятельность Чемберлена проявилась в Бирмингеме, когда в 1873 г. его избрали мэром. Он выступил сторонником политики классового сотрудничества, приобрел репутацию «друга рабочих», проводимыми мероприятиями способствовал улучшению санитарного состояния города. Его деятельность получила известность по всей стране. В 1876 г. он избран в палату общин, а в 1877 г. стал президентом Национальной либеральной федерации. К моменту выборов 1880 г. Дж. Чемберлен – признанный лидер радикального крыла либеральной партии[497].

В кабинет вошли политики разные не только по воззрениям, но и по характеру, и темпераменту[498]. Преобладание в правительстве членов вигской ориентации создавало перспективу доминирующей роли этой фракции в политическом курсе либералов. Однако вигам в правительстве противостояло хотя и малочисленное, но обладающее политическим влиянием радикальное меньшинство. Они были недовольны теми незначительными позициями, которые занимали в рядах либеральной партии и кабинете. Они верили, что «способны» в ближайшем будущем «пользоваться преобладающим влиянием в либеральном правительстве»[499]. Королева Виктория сетовала по этому поводу: «Все эти радикалы – огромное испытание, но они не могут представлять опасность, когда они в парламенте»[500]. Политические трения среди членов кабинета были неминуемы.

Личность У. Гладстона как главы правительства и партии, выполняющего роль цементирующего центра между двумя противоположными течениями, в период 1880–1886 гг. имела более важное значение, чем в предшествовавшие годы[501]. По мнению историка Г. Мэтхью, Гладстон, занимая центристские позиции, выполнял роль «арбитра, посредника и замкового камня в кабинетно-партийной арке»[502]. Он стремился придерживаться надфракционных позиций и стоять над внутрипартийной борьбой, отстаивая собственную линию в политике. Двойственность тактик лидера партии определялась нежеланием отойти от основных принципов «традиционного либерализма», и противодействием попыткам части радикалов превратить либеральную партию в партию социальных реформ.

В отличие от деятельности первого кабинета Гладстона (1868–1874 гг.), работа второго характеризовалась отсутствием серьезной программы социальных реформ[503]. Не проявлял заметной инициативы в ее разработке и сам премьер [504].

Приоритетными вопросами в деятельности второго кабинета У. Гладстона были ирландский и колониальный. Тем не менее, правительство провело ряд важнейших законов: избирательную реформу 1884–1885 гг., имевшую своим результатом увеличение числа английских избирателей и перераспределение избирательных округов в пользу городских и промышленных центров, ряд аграрных законов. В социальной области наиболее значимыми были билль об обязательном посещении начальной школы всеми детьми и закон об ответственности предпринимателей за производственный травматизм. Принятие этих законов сопровождалось ожесточенными дискуссиями: консервативная оппозиция сопротивлялась законодательным инициативам либералов, протекала борьба между вигской и радикальной фракцией.

Столкнувшись с рядом серьезных проблем как внутри страны, так и в колониальной политике, либеральный кабинет быстрыми темпами терял популярность среди английских избирателей. Внутри партии назревал кризис, проявлявшийся, в частности, в намерении большинства членов кабинета подать в отставку[505]. Чтобы избежать краха на политической арене страны, либеральным руководством принято решение о новых парламентских выборах, которые должны были проходить на основе всеобщего избирательного права. Но еще в июне 1885 г. либеральный кабинет, не получивший одобрение в парламенте по второстепенному вопросу, уступил место консерваторам[506].

Положение либералов во время предвыборной кампании осенью 1885 г. осложнялось идейными разногласиями между правым и радикальным крылом в партии. Непосредственным отражением фракционной борьбы явилась публикация «Радикальной программы», написанной видными теоретиками радикализма под общей редакцией Дж. Чемберлена. Документ содержал традиционные радикальные требования, главный акцент делался на разработку «конструктивной социальной политики» и переосмысление в этой связи роли государства[507]. Дж. Чемберлен и его сторонники рассматривали публикацию «Радикальной программы» как важнейший шаг по завоеванию руководящих позиций в партии и ослаблению вигского крыла.

Парламентские выборы декабря 1885 г. принесли победу либералам. Они получили 335 мест, консерваторы – 249, ирландские националисты – 86. 1886 г. явился кульминационным в развитии политического кризиса в стране. 1 февраля было сформировано новое либеральное правительство во главе с У. Гладстоном. Представители вигской аристократии – Хартингтон, Дерби, Нортбрук и др. – отказались присоединиться к кабинету[508]. Новое правительство поставило в повестку дня решение ирландского вопроса, т. е. предоставление Ирландии самоуправления или гомруля. Это не могло не обострить обстановки в стране и в самой либеральной партии. Виги открыто высказались против, хотя и понимали, что не только этот вопрос являлся первопричиной их размежевания с либеральной партией[509].

Не менее сложно складывалась судьба радикального движения. Если большинство его представителей полностью поддерживали Гладстона и его сторонников в вопросе принятия гомруля[510], то Дж. Чемберлен, Ч. Дилк и близкие к ним радикалы высказывались против него, опасаясь, что принятие станет началом конца Британской империи.

8 апреля 1886 г. У. Гладстон предложил свой билль о гомруле Он получил широкое обсуждение в парламенте и на многочисленных собраниях и митингах[511]. Современники характеризовали политическую ситуацию в либеральной партии как «всеобщую деморализацию»[512]. 7 июня в парламенте состоялось окончательное голосование, которое закончилось не в пользу правящей партии: за принятие гомруля проголосовали 227 либералов и 86 ирландских националистов, против – 250 консерваторов и 93 либерала, получивших название либерал-юнионистов [513].

Не удовлетворившись результатами голосования, Гладстон и его окружение приняли решение о проведении досрочных выборов, которые, по их мнению, должны были полностью определить отношение избирателей к обсуждаемой проблеме. Выборы, проходившие в июне, закончились поражением либералов. Они получили 191 место, ирландские националисты – 85, тогда как консерваторы – 317, либерал-юнионисты – 77[514].

Выборы показали, что большинство англичан не готово расстаться с имперскими иллюзиями и принять либеральное решение ирландской проблемы. Нельзя не отметить как успешную пропаганду консерваторов, так и уход из рядов либералов вигов и части радикалов.

1886 год – своеобразный рубеж в истории либеральной партии. Из политического кризиса она вышла, лишившись представителей диаметрально противоположных течений. Раскол не устранил проблем, главной из них оставалась проблема предназначения либерализма в английском обществе.

Период 1886–1892 гг. – время дальнейшей перегруппировки сил внутри либеральной партии, разработка ее идеологами и лидерами стратегии и тактики применительно к новым условиям, отражавшим изменение в социально-экономической и общественно-политической жизни Англии. Раскол партии в 1886 г. являлся следствием размежевания представителей различных течений не только по ирландскому вопросу, но имел и более глубокие корни. Фактически речь шла о дальнейших перспективах развития либеральных принципов, когда на повестку дня выдвигались социальные проблемы, обусловленные ростом рабочего и социалистического движения. А также изменениями в социальной структуре общества: усилением позиций промышленно-финансовых групп, переориентацией средних и мелкобуржуазных слоев в сторону консерватизма, а подчас и социализма. Ирландский вопрос по-прежнему превалировал в выступлениях и программных документах либералов на рубеже 80-90-х гг., но наряду с ним актуальными проблемами, привлекавшими внимание англичан, становились рабочее законодательство, реформа образования и здравоохранения, отделение церкви от государства в Уэльсе и Шотландии, реформа палаты лордов, оборона и единство Британской империи.

В конце 80-х гг. в либеральной партии начало складываться новое соотношение политических сил, которое во многом определило ее стратегию и тактику уже в 90-х гг.

Вышедшие в 1886 г. из партии либерал-юнионисты фактически представляли уже самостоятельную политическую силу[515], с которой будут считаться в парламенте и стране. Они имели свои организации (Либерально-юнионистский комитет, созданный Хартингтоном, и Национальный радикальный союз, возглавляемый Чемберленом), офисы и газеты, успешно действовали в избирательных округах.

Радикалы, оставшиеся в рядах либеральной партии (около 70 человек в палате общин) и считавшие себя приверженцами классического радикализма, в 1889 г. образовали парламентскую фракцию, но проблема лидера оставалась для них очень серьезной[516]. Они по-прежнему придерживались традиционных лозунгов отделения церкви от государства, ограничения продажи спиртных напитков, права городских жителей или округов решать местные вопросы и т. д. Они сосредоточили внимание на работе в Национальной либеральной федерации, Либеральной центральной ассоциации и в «кокусах».

На рубеже 80-90-х гг. XIX в. в либеральной партии постепенно набирали вес представители нового поколения политических деятелей, сыгравших впоследствии выдающуюся роль в истории самой партии и страны в целом. Во-первых, среди парламентских членов партии выделялась фракция уэльских депутатов (30 человек) во главе с Ст. Ренделом и Т. Эллисом, а с 1890 г. Д. Ллойд-Джорджем. Главным тезисом этой фракции являлся лозунг «Отделение церкви от государства в Уэльсе». Во-вторых, среди нового поколения наметилась группа политиков, акцентировавших внимание на социальных вопросах и путях их решения «коллективистскими методами». К их числу принадлежали А. Розбери, Г. Асквит, Э. Грей, А. Акленд, Р. Мунро-Фергюссон, С. Бакстон. Они находились под влиянием идей Фабианского общества и были связаны с деятельностью «прогрессистов» в Лондонском Совете. Их стали называть «либерал-империалистами», поскольку они связывали вопросы улучшения социальной жизни с дальнейшим развитием Британской империи.

Немаловажна в этот период и роль самого У. Гладстона. Раскол 1886 г. фактически решил вопрос сохранения за ним поста партийного лидера. Гладстон твердо придерживался мнения, что Ирландия блокирует всю британскую политику и для решения внутриполитических проблем необходимо осуществить реформу ее правления. Положение «партии одного лозунга» под «главенством одного лидера» в начале 90-х гг. уже не отвечало требованиям избирателей. Осуществив избирательную реформу в 1884 г., либералы не имели в политическом арсенале подобных по значению требований и лозунгов. Основные пункты либеральной программы были выполнены[517]. Партия стояла перед необходимостью разработки более широких программных требований. В октябре 1891 г. на очередной конференции Национальной либеральной федерации в Нью-кастле либералами принята программа, которая, по их мнению, должна была соответствовать интересам самых широких слоев населения. Это была декларация, состоявшая из множества туманно сформулированных пунктов[518]. Она получила название «программы-омнибус» – «программы для всех». Ничего нового программа не содержала. Однако выдвижение помимо вопроса о гомруле и других предложений – пересмотра конституционного положения палаты лордов, частичного вмешательства государства в отношения между трудом и капиталом, отделение церкви от государства в Уэльсе – придавало видимость реформаторского характера. Но даже сами лидеры партии не верили в выполнение Ньюкастлской программы [519].

Однако программа сыграла определенную положительную роль в некоторой стабилизации положения либеральной партии, что отразилось на парламентских выборах 1892 г., когда либералы получили 273 голоса, ирландские националисты – 82, консерваторы – 269 и либерал-юнионисты – 46. Выборы показали, что либералы зависели от поддержки ирландских депутатов. Среди самих либералов – членов парламента – заметно выделялась группа либерал-империалистов.

Либеральное правительство возглавил 82-летний У. Гладстон. В его состав вошли как политики, обладавшие министерским опытом работы, так и начинавшие делать карьеру на правительственном поприще малоизвестные «молодые» либералы – Г. Фоулер, Г. Асквит и Э. Грей.

Атмосфера взаимоотношений между членами правительства была довольно сложной, так как по многим внутриполитическим и внешнеполитическим вопросам у них существовали подчас диаметрально противоположные точки зрения. Неоднозначные отношения складывались у Гладстона с лордом Розбери[520]. Гладстон отдавал должное способностям своего министра иностранных дел, но расходился с ним по вопросам внешней и имперской политики.

Политическая карьера лорда Розбери началась в 1871 г., когда он произнес первую речь в палате лордов. Розбери отличала особая манера выступления: он был великолепным оратором, обладал прекрасным голосом и властной осанкой; присущие ему чувство юмора, необычная индивидуальность и определенная нервозность поведения привлекали к нему внимание аудитории и вызывали неизменный восторг. В период правления консерваторов (1874–1880 гг.) Розбери неоднократно выступал по вопросам внешней политики, ставшей той областью, в которой он с наибольшей яркостью проявил себя в дальнейшем.

Во втором кабинете Гладстона Розбери занял пост министра общественных работ и Лорда хранителя печати, а в январе 1886 г. в возрасте тридцати семи лет стал министром иностранных дел. После отставки кабинета У. Гладстона в 1886 г. Розбери остался на гребне политической волны. В 1889 г. он избран Председателем нового Лондонского Совета, где начал интересоваться социальными проблемами и в этом направлении сотрудничать с членами Фабианского общества.

В 1892 г. к власти приходит последний кабинет У. Гладстона, в котором лорд Розбери получил пост министра иностранных дел. В этот период с наибольшей силой проявились его политические способности. Встав во главе министерства, Розбери определял не только европейский курс Англии, но и оказывал влияние на колониальную политику правительства, встретив серьезную оппозицию ряда либеральных лидеров[521]. Так, довольно трудными были отношения между Розбери и ближайшими сподвижниками Гладстона – У. Харкортом и Дж. Морли.

Премьер-министр сосредоточил все внимание на проведении в жизнь второго билля о гомруле, но в 1893 г. палата лордов его отвергла. Правительство предприняло попытку принятия закона в сфере рабочего законодательства. Г. Асквит предложил законопроект о компенсации рабочим за несчастные случаи на производстве, но он также не был принят парламентом [522]. Как утверждал биограф Гладстона П. Стенски, «80-летний премьер не имел особых идей относительно направлений государственного управления»[523]. Он намеревался сконцентрировать внимание либералов на реформе палаты лордов, но его коллеги по кабинету считали, что ему необходимо уйти в отставку. В этих обстоятельствах для него стало невозможным дальнейшее руководство партией.

Поводом к отставке У. Гладстона послужил вопрос о военном бюджете. 1 марта 1894 г. он, не согласный с намерением коллег по кабинету увеличить военно-морской бюджет, объявил об уходе с поста премьер-министра и главы либеральной партии. Встал вопрос о его преемнике. На эту роль претендовали два кандидата – лорд Розбери и У. Харкорт. Королева Виктория отдала предпочтение лорду Розбери[524]. Избрание последнего лидером либеральной партии и премьер-министром вызвало определенные трудности для либералов, поскольку Розбери, как пэр королевства, заседал в палате лордов, а либералов в палате общин возглавил У. Харкорт. Между лидерами не было единства взглядов и действий, что способствовало образованию различных группировок внутри партии и правительства [525].

Кратковременная деятельность либерального кабинета во главе с лордом Розбери была малоэффективной. Фигура Розбери как премьера не вызывала одобрения у нонконформистов и радикально настроенных рабочих[526]. В целом внутренняя политика кабинета во главе с У. Гладстоном и его преемником лордом Розбери не отличалась серьезными реформами. Ни один из пунктов Ньюкастлской «программы для всех» не был осуществлен. Политика либералов получила у англичан название «политики перепахивания песка»[527]. Популярность либералов среди избирателей резко падала. Правительство не пользовалось авторитетом и у королевской власти.

Выборы 1895 г., закончившиеся поражением либералов, с наибольшей ясностью показали их слабость: они не смогли выдвинуть широкой программы, способной заинтересовать избирателей. Либералы построили предвыборную кампанию не на конструктивных предложениях, а на критике консерваторов и либерал-юнионистов. Действия лидеров партии отличались несогласованностью. Каждый из них выступал под собственным лозунгом[528]. Но это была не единственная причина поражения либералов. Либералы не получили поддержки средних слоев и рабочего класса. Г. Фоулер, сторонник лорда Розбери, отмечал, что главной причиной поражения стало разочарование англичан в большинстве избирательных округов не деятельностью либеральной администрации, а предлагаемым законодательством[529]. Успешно также действовали консерваторы в союзе с либерал-юнионистами во главе с Дж. Чемберленом.

Последнее тридцатилетие XIX в. является важнейшим периодом в истории либеральной партии Великобритании. Он отмечен значительными сдвигами, а подчас и кардинальными изменениями в ее социальной и партийно-организационной структуре. История партии в эти десятилетия характеризовалась как взлетом, так и падением ее престижа на политической арене страны, обусловленных победами и неудачами на парламентских выборах; либералы пережили раскол и потерю видных представителей руководства; борьба течений, сопровождавшаяся нередко проявлением личных амбиций ее лидеров, становилась неотъемлемой чертой партийной жизни либералов в этот период.

Стратегия и тактика Либеральной партии в 1880-е годы Е. О. Науменкова

На протяжении XIX века в 1832, 1867 и 1884 гг. в Великобритании было проведено три парламентских реформы, расширившие избирательные права. По реформе 1867 г. избирателями становились все квартиросъемщики в городах, уплачивавшие 10 фунтов стерлингов в год, тем самым право избирательного голоса получила привилегированная часть рабочих. Так, количество избирателей в Англии увеличилось вдвое, в Шотландии втрое. Была ликвидирована множественность голосов для лиц, уплачивавших прямые налоги, имевших вклады в банках, держателей государственных облигаций. Произошло и незначительное снижение имущественного ценза в графствах с 15 до 12 ф. стерл. Кроме того, в 1868 г. было проведено перераспределение мест. Соответствующий закон предусматривал расширение границ графств и боро[530] (58 английских боро). Но недостатки избирательной системы продолжали существовать, и налицо была необходимость ее дальнейшего реформирования.

Сразу после принятия второго билля о реформе последовал период спада. Общество почти не выражало интереса к данной теме. Основными инициаторами проведения третьей избирательной реформы стали так называемые передовые радикалы, стремившиеся за счет продвижения билля о правах усилить свое влияние в парламенте.

Передовые или «демократические» радикалы как новый тип парламентского радикализма среднего класса формировался с начала 70-х годов. К ним можно отнести таких незаурядных личностей, как Дилк, Чемберлен, Тревельян, Джеймс, Харткот, Манделла и Лаусон [531]. Они появились в парламенте после 1867 г. и их политическая карьера начиналась с большим трудом. По принципиальным и политическим вопросам они расходились не только с партийным большинством, но и с большинством традиционных радикалов. Одним из основных пунктов их программы стало требование реформы, расширяющей избирательные права. И уже в начале 1870-х гг. все аргументы радикалов были сфокусированы на недостатках существовавшей избирательной системы, на непропорциональном представительстве[532]. Радикальное крыло надеялось заручиться поддержкой общественности, создать союз с рабочим движением, что позволило бы им повлиять на позицию партии и нанести удар по их врагам – вигам.

Усилия радикалов были направлены как внутри парламента, так и за его пределами. Они организовывали митинги за реформу, проводили конференции. Постепенно кампания набирала силу. Уличные демонстрации в поддержку реформы стали обычным явлением в 1870-х гг. В парламенте радикал Тревельян ежегодно с 1872 г. вносил проект билля о расширении избирательных прав. Предлогом послужил отчет королевской комиссии, в котором освещались условия жизни сельскохозяйственных рабочих. Тревельян раскрыл насущные потребности батраков и необходимость их включения в избирательный корпус. Он утверждал, что «только сельское население было проигнорировано в социальном законодательстве, и связь между пренебрежением со стороны парламента и отсутствием политических прав вполне очевидна» [533].

В том же году либеральное правительство (первый кабинет У. Гладстона 1868–1874 гг.) без особого труда завершило борьбу за введение тайного голосования при выборах в парламент[534]. Парламентарии обеих партий проявили удивительное безразличие при обсуждении этого важнейшего общественно-политического вопроса. Как свидетельствует пресса, однажды в зале присутствовало три депутата, не без труда был обеспечен необходимый кворум во время второго чтения билля. В определенной степени это объяснялось общепризнанной неизбежностью и необходимостью данного нововведения, хотя в торийской печати постоянно звучали скептические голоса[535].

Поскольку в течение десятилетий большинство парламентариев объединяла неприязнь реформы, то основной задачей сторонников демократии стало преодоление атмосферы равнодушия внутри парламента к серьезному рассмотрению вопроса о реформе. Сторонникам расширения избирательных прав пришлось представить доказательства необходимости дальнейшей демократизации. Ими служили как требования радикалов – коммонеров, так и требования лидеров рабочего движения. Радикалы стремились убедить соратников включить билль о правах в программу партии. Они избрали следующую тактику: как можно чаще поднимать вопрос о реформе в парламенте, приводить доводы и аргументы, устраивать митинги и демонстрации и, конечно же, привлечь на свою сторону умеренный центр партии во главе с ее лидером Гладстоном, поскольку шансы билля во многом завесили от его позиции. Данная тактика полностью оправдала себя. Впоследствии представитель правого крыла либеральной партии лорд Хартингтон, отвечая на обвинения тори об уступчивости по вопросу реформы, признался, что когда обнаружил, что «за реформирование избирательной системы выступает большинство избирательных округов в графствах и небольших городов, он почувствовал необходимость принять ответственное решение»[536].

Во многом благодаря упорной борьбе радикалов как внутри, так и за стенами парламента, большинство вигов смирились с дальнейшим расширением электората и последовали за своим шефом – лордом Хартингтоном. Однако пересмотр взглядов на реформу не проходил быстро и легко, потребовались значительные усилия со стороны передовых радикалов. В результате последовательных действий Тревельяна, Дилка и других сторонников демократизации, из года в год возрастало количество сочувствующих биллю о правах. Постепенно большинство либералов стало выступать за реформирование избирательной системы.

В конце 1870-х гг. цель радикалов включить реформу в предвыборную программу либеральной партии подошла к конечной реализации. Большую роль сыграла неизбежная в скором времени отставка консервативного правительства Дизраэли (второе премьерство 1874–1880 гг.), а благодаря упорной работе радикалов за стенами парламента реформа становилась все более популярной. Кроме того, она явила собой дополнительный компонент для успеха либералов: вопрос, по которому партия сумела объединиться, который она донесла до народа и использовала против правительства.

К этому времени и консерваторы смирились с необходимостью дальнейшего расширения электората. Часть из них была убеждена, что снижение в графствах имущественного ценза принесет успех их партии на выборах и они в целом выиграют от перестройки существующей системы избирательных прав. К 4 марта 1880 г. правительство практически подготовило план о частичном перераспределении мест при выборах в парламент[537]. Однако 8 марта Дизраэли неожиданно заявил о решении распустить парламент и объявить выборы, на которых уверенную победу одержала либеральная партия [538].

Поскольку билль о правах входил в предвыборную программу, правительство намеревалось выполнить свое обещание и принять законопроект. Основным спорным моментом стал вопрос о времени проведения реформы. Сразу после выборов 1880 г. среди передового крыла партии стали раздаваться все более громкие голоса в пользу осуществления главного, на их взгляд, предвыборного обещания. По мнению радикалов, билль должен был, с одной стороны, поднять престиж партии, с другой, нанести удар по противникам – вигам.

Партийная верхушка во главе с Гладстоном прекрасно понимала, что как только билль будет принят, появится неизбежное требование, как внутри парламента, так и за его стенами о необходимости роспуска правительства и проведения новых выборов. Было неизвестно, получат ли либералы вотум доверия или к власти вновь придут консерваторы. Именно поэтому принято решение не поднимать вопрос о реформе во время первых сессий. Данный довод был идеален для отсрочки. Радикальному крылу ничего не осталось, как смириться с положением дел в 1880 и 1881 гг. Таким образом, либеральная партия решила держать вопрос о реформе про запас и достать его из-под сукна лишь к концу срока деятельности министерства, сделав билль логичным завершением работы правительства.

29 февраля 1884 г. Гладстон представил парламенту билль о правах. План правительства предлагал предоставить избирательные права населению графств наравне с городами. Основными избирателями в графствах станут сельскохозяйственные рабочие, ремесленники, шахтеры, мелкие торговцы. Следует отметить, что действия билля предполагалось распространить на неспокойную Ирландию. Поскольку правительство решило представить билль о расширении избирательных прав без билля о перераспределении парламентских мест, это вызвало сопротивление консерваторов. Данная реформа не рассматривалась ими как самостоятельная, ее всегда рассматривали вкупе с так называемым законодательным «братом» – перераспределением избирательных округов[539]. Как справедливо заметил «Экономист»: «Необходимость расширения избирательных прав осознают как либералы, так и консерваторы и если билль потерпит неудачу, то только вследствие несогласия по вопросам перераспределения. У оппозиции есть полное право требовать от правительства определенных гарантий». Журнал подчеркнул абсурдность роспуска палаты общин на основе нового списка избирателей без проведения перераспределения мест[540].

Несмотря на недовольство разделением биллей, в первое время тори старались воздерживаться от дебатов. С марта и вплоть до июня консерваторы во главе с маркизом Солсбери не оставляли попыток добиться новых выборов прежде всего из-за тяжелого положения в Ирландии и неудач английских войск в Судане[541]. Солсбери надеялся, что обострение ситуации там приведет к падению правительства. Невзирая на изощренную тактику проволочек, билль уверенно продвигался в палате общин. Поэтому вскоре основное внимание Солсбери сконцентрировал на проблеме перераспределения мест. Для консерваторов было важно обеспечить гарантии для имущего меньшинства[542]. Солсбери опасался, что если билль о правах станет законом, то неизбежным результатом будет передача вопроса о перераспределении парламенту, избранному по новому закону, но действующему в старых и не реформированных избирательных округах. И неизвестно, когда парламент захочет приступить к вопросу о перераспределении[543].

План, разработанный Солсбери, предусматривал при втором чтении билля в палате лордов увязать его принятие с перераспределением мест. Просто отклонить билль означало спровоцировать серьезнейшие трудности в нижней палате и возбудить против оппозиции общественное мнение – мало кто ставил под сомнение справедливость дальнейшего расширения электората. Проблема перераспределения, между тем, представлялась населению вопросом принципиальной значимости, который правительство пыталось обойти[544].

Помимо перераспределения разногласия между партиями были вызваны включением в билль неспокойной Ирландии. Еще в конце 1883 г. руководство консерваторов отметило следующее: «Если они (либеральные министры – Е. Н.) расширят избирательные права ирландцев, последние будут использовать его для того, чтобы подчеркнуть требования гомруля и отделения. Если откажут, ирландцы будут проводить революционную агитацию под предлогом, что нарушают их права и тем самым вызовут конфликт». По мнению тори, меньшим злом было бы не распространять избирательные права на жителей «Изумрудного» острова. Однако Гладстон расстроил расчеты тори, включив Ирландию в свой план и не предложив особых условий для лояльного Севера. Этот курс открывал путь не только для нападок тори или вигов, но и для недовольства шотландцев[545]. Консерваторами не раз вносились поправки, исключающие Ирландию из билля, однако либеральная партия в процессе упорной борьбы смогла сохранить «Изумрудный» остров.

Несмотря на победу в первом и втором чтении, дальнейшие перспективы вселяли лишь осторожный оптимизм. По мнению Гладстона билль слишком медленно проходил через палату общин. Премьер-министр стремился как можно скорее протолкнуть законопроект. Действительно, существовали определенные причины для нервозности Гладстона. Прежде всего, оппозиция не переставала критиковать министерство в связи с неудачами в Судане и надеялась вынудить правительство уйти в отставку. Другая опасность крылась внутри собственного лагеря. Как это ни парадоксально, по мере того, как нападки официальной оппозиции ослабли из-за затруднений внутри консервативной партии, основная угроза биллю заключалась в отсутствие единства либералов. Не было секретом, что часть радикалов желала видеть палату общин кардинально измененной, и Дилк не раз предупреждал премьер-министра, что члены фракции будут вносить предложения, направленные на расширение масштабов билля. Так и произошло, большинство поправок затрагивали выборные привилегии, которые оставались нетронутыми и существующий имущественный ценз. Большой резонанс вызвала поправка депутата Вудалла о предоставлении избирательных прав женщинам [546].

Палата общин разделилась. Сторонники равноправия проявляли наибольшую активность в попытке достичь справедливости. «Друзьями женщин» проявили себя не только радикалы, но и отдельные консерваторы. Искренне ли верили тори, что включение женщин в избирательный корпус даст преимущество их партии на выборах? Сомнительно, скорее всего, они поддерживали поправку, чтобы затем использовать ее для свержения правительства. Будучи опытным политиком, Гладстон понимал, что с принятием поправки нельзя было бы даже надеяться на принятие билля палатой лордов, следствием чего станет неизбежная отставка правительства. Поэтому членам либеральной партии прямо было дано указание выступить против поправки Вудалла. В итоге предложение отклонили и надежды суфражисток на обретение политических прав на сбылись[547].

Теперь основная цель правительства заключалась в проведении билля через палату лордов. Когда стало известно, что торийские пэры под предводительством маркиза Солсбери приняли решение отклонить билль о правах, представленный без перераспределения мест, либералы питали иллюзии, что позиция Солсбери не получит достаточной поддержки среди пэров и торийский лидер будет вынужден пойти на соглашение с правительством. В воздухе витала надежда, что билль о реформе пройдет второе чтение, и появится возможность достичь компромисса[548]. Однако ожидания вскоре были омрачены. 1 июля на заседании торийских пэров решено, что лорд Кейрнс внесет поправку, по которой приостанавливалось рассмотрение билля о правах до того момента, пока не будет представлен билль о перераспределении мест[549]. Данная поправка была равносильна отклонению законопроекта[550]. Солсбери рассчитывал, что после отклонения билля правительство распустит парламент и объявит новые выборы.

По мнению либеральных органов, пэры, провоцируя конфликт, действовали как неумно, так и неконституционно. Радикалы признавали право верхней палаты внести пункт, дававший гарантию, что выборы по новому закону не будут проведены до введения билля о перераспределении мест, но решительно отказывались распустить парламент вслед за отклонением билля пэрами, и заявили, что если такое произойдет, «реформа верхней палаты займет ведущее место в их программе»[551]. Не дожидаясь отклонения билля, левое крыло либеральной партии немедленно стало провоцировать народные волнения.

Со своей стороны Гладстон начал подготовку к полемике в верхней палате, методично вербуя сторонников. Прежде всего, он обратился к епископам, которые в предыдущие годы поддерживали оппозицию. Гладстон не стал объяснять епископам выгоды, которые они получат от перехода «на сторону народа». Одни «духовные отцы» и так признавали, что церкви стоит пойти на альянс с населением. Другие опасались выступлений палаты лордов против «меры, которой требовал не только народ, но и ситуация». Третьи признавали получение значительной суммы на нужды соборов. Многие «духовные лорды» обещали поддержать правительство, даже при «существенных неудобствах». Одновременно премьер-министр пытался склонить на свою сторону пэров, которые считались независимыми. Хотя учитывая огромное преимущество тори в палате лордов, надежды добиться разделения при голосовании почти не существовало, в целом лидер партии был удовлетворен результатами собственных усилий. Когда пошли благоприятные отклики, секретарь премьер-министра вспоминал, что «никогда не видел Гладстона более довольным»[552].

Несмотря на то, что большинство пэров выступало за поправку Кейрнса, Гладстон не терял надежды примириться с торийскими вождями. Поэтому лидеру либералов в палате лордов Грэнвиллю было поручено внести предложение о компромиссе. Он пытался оказать влияние на торийских лидеров перед решающими дебатами и обещал, что если палата лордов согласится пропустить билль о реформе, правительство внесет резолюцию с обязательством представить билль о перераспределении на следующей парламентской сессии. Когда Солсбери ответил отказом, либералы стали упрашивать лордов не голосовать против билля, и прийти к соглашению на основе поправки Альберта Грея, (которая заключалась в том, что билль о расширении избирательных прав должен вступить в силу лишь с первого января 1887 г.). Однако время компромисса уже прошло[553]. Последняя возможность урегулирования ни к чему не привела.

При конечном голосовании 8 июля правительство потерпело неудачу. Поправка лорда Кейрнса была принята 205 голосами против 146, в основном, консервативными пэрами. В то же время на стороне правительства проголосовал ряд умеренных пэров и духовенство. Как выразился один из вигов, «это было очень необычное преобладание, данное церковью либеральной партии». «Контемпорари Ревю» назвал поступок епископов шагом вперед по сравнению с действиями их предшественников в 1831 г. Однако журнал не смог удержаться от того, чтобы не напомнить «святым отцам», что если они хотят сохранить свои голоса, то должны голосовать регулярно[554].

Спустя два дня, 10 июля Гладстон предпринял очередную попытку добиться компромисса путем принятия в обеих палатах резолюции Грэнвилла, по которой обе палаты примут законопроект, полагаясь на обещание правительства внести билль о перераспределении на следующей сессии. Однако Солсбери с негодованием отклонил предложение. В итоге либералами было решено внести билль о правах на осенней сессии парламента и не рассматривать другие вопросы, пока не будет решен этот[555]. Упрямство Солсбери, его нежелание идти на компромисс нашло отражение на страницах «Панча», изобразившего лидера оппозиции в виде вожака овечьего стада, за которым оно послушно следует[556].

После отклонения билля пэрами радикалы начали массовую кампанию в поддержку реформы и за ограничение привилегий лордов, являвшихся, по их мнению, бастионом консерватизма. Требование утвердить законопроект сопровождалось обвинениями в адрес верхней палаты парламента. Вся кампания проходила под лозунгом «пэры против народа». По мнению радикалов, ни при каких условиях палату лордов нельзя оправдать в том, что она перечеркнула законное решение палаты общин [557].

По подсчетам редактора газеты «Пэл Мэл Гэзетт» Стеда, до осенней сессии парламента либералы в Англии провели 1277 демонстраций, в Шотландии примерно 250. Общее число участников оценивалось в четыре с половиной миллиона человек. До населения доводилась одна простая истина: на пути реформы стоят консервативная партия и палата лордов[558]. Следует отметить, что именно на митингах поднимался вопрос о необходимости реформирования и даже самого существования палаты лордов[559].

К началу августа Гладстон осознал, что, несмотря на регулярно проводившиеся демонстрации и всеобщее волнение англичан, он не сможет настолько испугать пэров, чтобы они пересмотрели свое решение. В итоге 14 августа премьер-министр объявил о закрытии сессии парламента и о ее созыве в октябре 1884 г. Однако веры в предстоящий успех на будущей сессии не было. Обе партии придерживались мнения, что лорды отклонят билль о правах в ноябре. Желание палаты лордов «бороться не на жизнь, а на смерть» поставило правительство перед выбором: роспуск парламента, чего страстно желал Солсбери, внесение билля о перераспределении мест, чего опять же добивался Солсбери или повторное внесение либеральным правительством билля о расширении избирательных прав. Консерваторы искренне верили, что неудачи либерального правительства во внешней политике, непрекращающиеся проблемы с Ирландией приведут к победе тори на выборах и консерваторы сами смогут провести билль о правах и заняться вопросом о перераспределении мест[560]. Определенный резон в роспуске парламента видело левое крыло либеральной партии, надеявшееся получить преимущество на выборах[561].

Понимая сложность ситуации, Гладстон решился пойти на уступку консерваторам. Еще в июле он поднял перед своей партией вопрос о необходимости внесения в палату общин билля о перераспределении мест[562]. Одновременно он отправил королеве меморандум, в котором с лицемерным сочувствием предсказывал насущную потребность в реформировании палаты лордов, если пэры вновь отклонят билль о правах во время осенней сессии парламента. Гладстон предупреждал, что статьи, касающиеся реформирования верхней палаты, будут включены в программу либеральной партии. Обеспокоенная возможной угрозой короне, если позиция палаты лордов будет серьезно ослаблена, Виктория в конце августа решила предпринять некоторые шаги по урегулированию конфликта[563]. Королева поспешила установить отношения с двумя пэрами-консерваторами – герцогом Ричмондом и лордом Кейрнсом с тем, чтобы они склонили оппозицию к переговорам с либералами. Одновременно она написала премьер-министру и Солсбери письмо, в котором предлагала лидерам партий приватно обсудить основные проблемы, связанные с перераспределением[564].

В начале осенней сессии Гладстон вновь внес в палату общин билль о расширении избирательных прав. При этом он ясно дал понять оппозиции, что правительство готово немедленно сообщить основные пункты предполагаемых изменений в распределении избирательных округов. Этот шаг открывал путь для компромисса с верхней палатой. Таким образом, важнейшим курсом либеральной партии на ноябрь 1884 г. стал план, основанный на уступках по перераспределению, чтобы провести билль о правах. Надежда на компромисс нашла отражения и в прессе. «Экономист» заключил, что «тон дебатов в палате общин был довольно мирным и соглашательским»[565].

Однако убедить Солсбери пойти на компромисс оказалось не так просто. Гладстон не раз пытался урегулировать ситуацию. Он даже передал через Норткота (лидер консерваторов в палате общин) письмо с предложением совместно решить основные пункты перераспределения[566]. Однако торийский лидер не желал идти на переговоры[567]. Солсбери по-прежнему настаивал на скорейшем роспуске правительства. Изменить решение ему пришлось лишь потому, что большинство консервативных пэров отказалось последовать за шефом, осознавая, что продолжение сопротивления приведет к падению престижа торийской партии[568]. В итоге, консервативный лидер был вынужден пойти на компромисс с либералами.

Очень точно процесс достижения взаимопонимания между партийными лидерами был описан «Таймс». Газета отмечала, что лидеры консерваторов наконец выразили желание обсудить билль о перераспределении с правительством. В то же время тори предложили Гладстону условие: билль о правах будет принят в палате лордов, как только билль о перераспределении обсудят обе партии[569]. Было решено, что когда гарантии принятия билля о правах будут даны, правительство не только внесет билль о перераспределении мест, но и передаст на второе чтение. Гренвилл заявил, что правительство приложит все усилия, чтобы провести билль о перераспределении через парламент в начале следующего года. Он не сомневается, что при помощи консервативной партии им это удастся[570]. В ответ оппозиция заявила, что одновременно с утверждениями принципов билля о перераспределении палатой общин они утвердят билль о правах[571].

Напряженность фактически спала. Солсбери и Норткот публично приняли предложение Гладстона о компромиссе 18 ноября[572]. Любопытно, вне парламента лидеры партий и их активисты стремились показать, что они «сохранили лицо», а каждая партия добилась существенного преимущества над оппонентами. По мнению радикала Дж. Морли, если бы не демонстрации, проводимые в защиту реформы, то палата лордов продолжала бы придерживаться своих первоначальных требований. Кроме того, митинги привели палату лордов к такому шоку, от которого она никогда не оправится[573]. Консерваторы по-своему интерпретировали последние события и их вероятные результаты. Маркиз Солсбери в ответ на обращения консерваторов Эссекса заявил, что так называемый кризис прошел, и правительство уступило настолько, насколько от него ожидали[574].

В двадцатых числах ноября состоялось несколько встреч между руководителями партий. В ходе их лидеры обсудили перераспределения избирательных округов. Основные пункты, предложенные правительством, были поддержаны Солсбери и Норткотом. По воспоминаниям Морли, премьер-министр был доволен переговорами. Позднее он сказал, что был поражен теплотой торийского лидера и отметил: «было очень приятно иметь дело с таким умным человеком, как маркиз Солсбери». Последний, в свою очередь, был заинтересован новой процедурой тайных переговоров[575]. Гладстон проинформировал королеву, что деликатные и необычные переговоры между двумя лидерами счастливо завершились.

Принято решение, что вначале оппозиция удостоверится, что билль о перераспределении будет составлен из одобряемых ими пунктов и лишь затем пэры пропустят билль о правах. Радикалы тут же выразили протест, что правительство подверглось унижению, идя на условия по биллю о перераспределении до принятия билля о правах. Либерал Лоусон яростно негодовал в палате общин «об унизительной капитуляции, когда старик (Гладстон – Е. Н.) ползает на коленях перед пэрами»[576]. Более ответственные либералы заявили, что их лидеры пошли лишь на незначительные уступки. Дилк, выступая на одном из заседаний парламента, произнес: «Мы должны поступиться нашим мнением в вопросе о перераспределении ввиду огромного преимущества от такого крупного мероприятия, как предоставление избирательных прав»[577].

Маркиз Солсбери, выступая в палате общин и в партийной прессе, заявил, что капитуляция премьер-министра – сильно режет слух, и не годится для переговоров. Уступки – было бы лучше. В целом, консерваторы были довольны результатами переговоров. На противоположном полюсе – у либералов – царило ярко выраженное чувство удовлетворения от того, что все трудности преодолены. «Контемпорари ревю» восторженно комментировал: «теперь, когда обе партии будут выступать в единстве, не возникнет никаких серьезных препятствий» [578].

После недельного перерыва в работе парламента обе палаты снова собрались, и Гладстон в короткой речи представил палате общин результаты переговоров. Оказалось, что билль о перераспределении, представленный Гладстоном, был расширен под влиянием Солсбери[579]. Основные пункты билля заключались в следующем. Во-первых, по плану «А», было решено лишить избирательных прав все населенные пункты с населением до 15 000 человек. Они должны влиться в соответствующие подразделения графства или округа. Во-вторых, по плану «Б», все города с населением до 50 000 тысяч человек должны быть представлены одним депутатом палаты общин[580]. В результате решено «уничтожить» 160 мест. Как меланхолично заметил один из депутатов, «никогда не будет такого высокообразованного класса коммонеров, каких посылали «гнилые местечки»[581]. Из всех имеющихся мест графства получат 96, из которых 64 – в Англии. Кроме существующих округов из графств будут созданы новые округа, которые получат 8 мест[582].

Также премьер-министр затронул вопрос о разделении избирательных округов и заявил, что билль будет включать систему округов с одним депутатом, за несколькими исключениями, такими, как Лондон-Сити, и городов с населением от 50 000 до 165 000 тысяч, которые будут представлены двумя депутатами. Границы административных округов в ряде случаев планировалось расширить[583]. С перераспределением мест и по новому биллю об избирательных правах, увеличением числа членов от крупных населенных пунктов и принятием в Соединенном Королевстве принципа о единомандатности округов все депутаты парламента оказались бы представленными от нового избирательного округа[584].

4 декабря в палате общин в относительно мирной и спокойной обстановке прошло чтение билля о перераспределении мест. В итоге после нескольких слабых протестов и робких попыток внести поправки билль остался без изменений[585]. На следующий день, 5 декабря, прошло третье чтение без дебатов, и билль стал законом. Так билль о перераспределении, составленный лидерами обеих партий и внесенный Гладстоном, имел неожиданный успех. Как писал «Экономист»: «Тори приняли его без недовольства, либералы с радостью, а парнеллиты согласились на его условия. Можно заключить, что билль по своим основным принципам принят всей страной». «Экономист» продолжал торжествовать: «Билль можно сравнивать с «мирной революцией», вследствие того, что он охватывает все личные интересы, чего прежде не делал ни один законопроект»[586]. Таким образом, «мирная революция», которая стала возможной в результате осенней агитации, завершилась короткой шестинедельной сессией, без особых выступлений оппозиции. Искреннее принятие маркизом Солсбери демократической программы значительно помогло решению вопроса[587]. А разработка парламентской реформы завершилась без эксцессов и потрясений, которые сопровождали реформы 1832 и 1867 гг.

Тори-консерваторы-юнионисты: метаморфозы партии в XIX–XXI веках С. В. Демидов

Консервативная партия Великобритании имеет долгую историю развития, пройдя через многочисленные перемены и трансформации. В течение значительного периода новейшей истории тори были ведущей политической силой, правящей партией, переживавшей, впрочем, разногласия и расколы, поражения и неудачи. Думается, причину политического долголетия консервативной партии следует искать в том, что программные установки и лозунги умело адаптировались ее лидерами к меняющейся социально-политической обстановке, не будучи исключительно связаны с какой-либо узкой группой населения. Преемственность политической линии и избирательные успехи консерваторов обеспечивались генеральной линией партии на поддержание социальной стабильности и защиту прав собственности. В совершенном противоречии с названием партия продемонстрировала поразительную способность к переменам: по мере того, как Англия двигалась от монархии к демократии и религиозные споры сменялись борьбой по вопросам внутренней и внешней политики, партия менялась сама и часто сама становилась во главе процесса перемен.

Консервативная партия ведет свое происхождение от фракции тори в палате общин, возникшей в конце XVII в. и осуществлявшей руководство политикой Великобритании в период между 1783 и 1830 гг. Важнейшим событием для судьбы партии стал раскол тори после отставки графа Ливерпуля в 1827 г. Причиной стало принятие герцогом Веллингтоном и Робертом Пилем, в основном под давлением событий в Ирландии, Акта об эмансипации католиков. Использование термина «тори», который происходил от обозначения ирландских сторонников Карла II Стюарта[588], в начале XIX в. применялось в качестве обозначения политического течения, находящегося в оппозиции к «Старым вигам» (Old Whigs) и радикализму, порожденному Американской и Французской революциями. Сами противники вигов не признавали и не принимали этого наименования. Так же, как их лидер У. Питт Младший, который называл себя «независимым вигом» («Independent Whig»), они верили, в отличие от тори первой половины XVIII в., в современное им конституционное устройство, как в хорошо сбалансированное, безо всякой симпатии к королевской прерогативе[589].

С конца XVIII в. вигская оппозиция усилила борьбу за проведение целого ряда либеральных политических реформ по исправлению самых вопиющих пережитков конституционной системы Великобритании и расширению избирательных прав экономически активного населения. Эти благие намерения были прерваны начавшейся Великой Французской революцией, которая заставила имущие классы Англии забыть прежние раздоры и теснее сплотиться вокруг правительства. Виги, напротив, оказались расколоты. Э. Берк, ирландец по происхождению, выдающийся философ и политик, разошелся во взглядах на события во Франции со своим другом и лидером вигов Ч. Дж. Фоксом, восторженно принявшим революцию[590], будучи человеком сильных страстей, который, как отмечали современники, не мог дышать иным воздухом, чем воздух свободы. Политические симпатии к аристократической форме правления выразились в осуждении французской революции Берком в парламенте и его знаменитом памфлете «Размышления о французской революции» (1790), что привело его, в конце концов, к разрыву с вигами. Идея Берка о необходимости функционирования демократии в рамках ограничения свободы граждан конституцией стала впоследствии важнейшим элементом философии британского консерватизма.

Возрождение торийской традиции в парламенте стало возможным благодаря У. Питту Младшему, возглавлявшему правительство дольше всех премьер-министров, с которыми ассоциирует себя нынешняя Консервативная партия. Он находился у власти на протяжении 18 лет с 1783 г. – примерно со времени формирования современной двухпартийной системы Великобритании. Питт, как уже отмечалось, никогда не называл себя консерватором, так же, как его друг Уильям Уилберфорс (1759–1833), чья кампания за отмену работорговли увенчалась успехом в 1807 г., через год после смерти Питта, при правительстве его кузена лорда Гренвилла (1759–1834), так называемом «Министерстве всех талантов». Но уже граф Ливерпуль, премьер-министр в 1812–1827 гг., и его сторонники, создавая новую партию Тори в первые десятилетия XIX в., считали себя наследниками и продолжателями этих выдающихся политиков[591]. Они укрепили патриотическую традицию консерваторов, стойко противостоя Наполеону.

В целом, к началу XIX в. тори ассоциировались с мелкими джентри и церковью Англии (а в Шотландии – с Епископальной церковью) в то время как виги ассоциировались скорее с торговлей, деньгами, крупными землевладельцами («land magnates») и нонконформистскими протестантскими церквями. Обе группы были привержены политической системе своих дней. Раскол в партии тори по вопросу Акта об эмансипации католиков дал возможность вернуться к власти вигам, которые осуществили реформу избирательной системы (Great Reform Act 1832), изменившую расстановку политических сил. Предоставление избирательных прав более широким слоям населения привело к тому, что тори на очередных выборах получили всего лишь 180 мест в палате общин. В этих условиях название «консерваторы» впервые было применено в связи с тем, что новый лидер тори Роберт Пиль (1788–1850) стремился воспрепятствовать своим политическим противникам продолжать реформирование избирательной системы в середине 1830-х гг[592].

К этому времени новая партия тори по составу и идеологической ориентации отличалась от старой. Одна состояла в массе своей из бывших вигов, отвернувшихся от партии, которая теперь носила это имя. В то время как она сохраняла сентиментальное и консервативное уважение к символическим институтам британской монархии, на практике правительства тори не давали королю большей свободы, чем виги. В области внешней политики расхождения были еще более яркими: старая партия тори была немилитаристской и придерживалась идеи изоляционизма, в то время как новая партия являлась воинственной и империалистической. Кроме того, тори ассоциировались с подавлением народного недовольства после 1815 г. Но в середине 1830-х гг. под влиянием Р. Пиля, который был выходцем из среды крепнувшей буржуазии, а не землевладельцем, партия тори претерпела фундаментальную трансформацию. В своем «Тамвортском манифесте» 1834 г., который считается важным документом в истории Консервативной партии Великобритании, заложившим ее базовые принципы, Пиль очертил новую «консервативную» философию исправления социального зла при сохранении существующего блага. Это стало отправной точкой процесса преобразования партии тори в современную Консервативную партию. Позиция Р. Пиля сделала его признанным лидером консерваторов, он становится премьер-министром, ив 1841 г. партия под его руководством побеждает на парламентских выборах. В дальнейшем правительство Пиля именовалось «консервативным», а не «торийским», хотя последний термин оставался в употреблении[593].

Кабинет Пиля 1841–1846 гг. стал первым опытом консерваторов в области социального реформирования[594]. В основу была положена доктрина свободной торговли. Прежде всего, для преодоления бюджетного дефицита в 7,5 млн фунтов стерлингов, доставшегося в наследство от вигов, был вновь введен подоходный налог (3 пенса с фунта, что составляло 1,25 %)[595]. Собранные налоги превысили ожидания Казначейства и позволили отменить или снизить ввозные пошлины более чем на 1200 наименований импортных товаров, в том числе на сахар, что понизило налоговое бремя на 2,5 млн фунтов стерлингов[596]. При этом увеличение потребительского спроса также способствовало обеспечению профицита бюджета. Главным лозунгом Пиля стал призыв к Консервативной партии действовать в интересах всей нации. В этой связи правительство приняло меры к улучшению системы здравоохранения, ограничению продолжительности рабочего дня фабричных рабочих и установлению некоторых стандартов безопасности на производстве[597]. Ф. Гизо в своих воспоминаниях отмечал, что его «более всего поражало постоянное и страстное внимание к положению рабочих классов в Англии», которое проявлял в разговорах с ним Пиль[598].

В 1846 г. решение Р. Пиля отменить протекционистские хлебные законы лишило его поддержки значительного числа сторонников и раскололо партию консерваторов. Протекционистское крыло партии отвергло термин «консервативный». Они предпочитали называться «протекционистами» и даже стремились возродить старое название «тори» в качестве официального. Однако к 1859 г. пилиты (сторонники Пиля в Консервативной партии) объединились с вигами и радикалами, сформировав Либеральную партию. Оставшиеся тори, возглавляемые графом Дерби (1799–1869), бывшим вигом, и Бенджамином Дизраэли (1804–1881), графом Биконсфилдом, приняли для своей партии термин «консервативная».

Дальнейшая история Консервативной партии Великобритании связана с именем Б. Дизраэли, которого можно назвать подлинным основателем современного консерватизма. В 1866 г. раздоры среди вигов дали возможность консервативному правительству графа Дерби перехватить инициативу в решении вопроса о распространении избирательных прав на новые слои населения. Вынужденный из-за болезни оставить премьерство, Дерби рекомендует королеве Виктории в качестве своего преемника Дизраэли. Применяемая новым премьер-министром в палате общин ловкая тактика позволила провести Вторую парламентскую реформу (1867 г.) в том виде, который был наиболее приемлем для консерваторов[599]. Надо отметить, что проект, внесенный Дизраэли 18 марта 1867 г., оказался радикальнее всех предыдущих, в том числе предлагавшихся либералами, предоставляя избирательное право всем домохозяевам без исключения [600]. Первое министерство Дизраэли оказалось недолгим, с февраля по декабрь 1868 г. Всеобщие парламентские выборы

1868 г., проведенные по новому избирательному закону, дали либералам под руководством У. Гладстона большинство в 118 голосов. В результате реформы 1867 г. общее число избирателей увеличилось почти на 1 млн человек (прирост 88 %) за счет мелкой буржуазии, ремесленников и рабочих[601].

Большинство новых избирателей были жителями крупных промышленных городов, борьба за их голоса становится главной задачей Консервативной партии в индустриальную эпоху. Деятельность Дизраэли становится важным этапом в развитии Консервативной партии, которая в это время приобретала все больше сторонников среди представителей среднего класса, а также промышленных рабочих. Особую роль в укреплении популярности Консервативной партии сыграло культивирование национальной идеи и лозунгов расширения и защиты Империи. Годы второго премьерства Дизраэли (1874–1880) вошли в историю Великобритании как период укрепления ее международного престижа и расширения колониальных владений. В 1876 г. Дизраэли, действуя быстро и решительно, при поддержке английской ветви банкирского семейства Ротшильдов выкупил у обанкротившегося египетского хедива контрольный пакет акций недавно открытого Суэцкого канала. Его действия, поставившие под контроль Великобритании эту важную транспортную артерию, были одобрены обеими палатами парламента, не встретив противоборства оппозиции[602]. В том же году Дизраэли добился провозглашения королевы Виктории императрицей Индии. В 1878 г. английские войска вторглись в Афганистан под предлогом противодействия там российскому влиянию, были начаты также военные действия в Африке с целью вовлечения бурских государств в южноафриканскую федерацию под эгидой Великобритании, а также предпринята экспедиция против воинственных зулусов. Антироссийская направленность кабинета Дизраэли ярко проявилась во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг., когда он умело использовал накал шовинистских настроений в стране. Популярная патриотическая песенка «Мы не хоти войны, но ей-ей (by jingo!), если уж придется…» ввела в политический жаргон термин «джингоизм» для обозначения крайнего шовинизма. Демонстративные приготовления Англии к войне заставили Россию пойти на созыв Берлинского конгресса 1878 г. и отказ от некоторых выгод Сан-Стефанского мира. Англия же приобрела Кипр [603].

Относительно социальных реформ правительство Дизраэли на парламентских сессиях 1874–1876 гг. провело закон, разрешающий рабочим пикетирование, в чем им отказывали либералы, закон об ограничении детского труда, закон о народном здравоохранении[604], закон об улучшении жилищных условий рабочего класса, новый закон о мореходстве. Один из первых представителей рабочих в палате общин А. Макдональд (1821–1881) заметил, оценивая реформаторскую деятельность консерваторов в этот период, что «Консервативная партия сделала больше для рабочего класса за пять лет, чем либералы за пятьдесят»[605]. Королева Виктория, симпатизировавшая Дизраэли, удостоила его в 1876 г. титулом графа Биконсфилда.

Но экономические трудности, с которыми столкнулась быстро растущая британская экономика в последней четверти XIX столетия, способствовали возрождению либеральных взглядов. Войны, которые либеральная оппозиция клеймила как «дорогостоящий авантюризм» Дизраэли, привели к растущему дефициту бюджета, правительство консерваторов повысило подоходный налог, что подорвало их престиж среди избирателей. Парламентские выборы 1880 г. принесли консерваторам поражение, королева вынуждена была поручить У. Гладстону вновь сформировать правительство, хотя она как-то с раздражением отметила, что он является «единственным министром, который никогда не обращался со мной как с женщиной и королевой». Лидер либералов, значительно модернизировавший партию, применил во время предвыборной компании новый для того времени прием прямой агитации, предприняв турне по избирательным округам в Мидлтоне.

Консервативная партия также организационно оформилась. С 1860-х гг. основываются регистрационные общества на местах, ставшие впоследствии ячейками Национального союза консервативных и конституционных ассоциаций (так официально именовалась партия). Создаются основные органы консервативной партии: Национальный Союз (1867) и Центральный офис (1870). Активными деятелями процесса консолидации партии, кроме ее многолетнего лидера Б. Дизраэли, становится видный политик Рэндолф Черчилль (1849–1895), отец будущего премьер-министра. Социальной опорой партии в это время были земельная и финансовая аристократия, широкие круги землевладельцев, англиканское духовенство, армия, интеллигенция правой ориентации. Кроме них, к консерватизму стали приходить наиболее крупные собственники из числа торгово-колониальной и промышленной буржуазии. После смерти Дизраэли в 1881 г. главой консерваторов стал маркиз Солсбери (1830–1903), отстаивавший в парламенте их интересы с 1853 г. Высокообразованный не только в гуманитарных науках, но и в естественных, Солсбери, бывший любимцем королевы Виктории, олицетворял собой респектабельность правящих верхов поздневикторианской Англии[606]. Консервативные историки признают его «самой интеллектуальной личностью в Консервативной партии во все времена» [607] и «гигантом консервативной доктрины»[608]. Особенно отмечаются его успехи во внешней политике, где он выступал «терпеливым и прагматичным политиком с глубоким пониманием исторических интересов Англии, наблюдал за разделом Африки, возвышением Германии и США как империалистических держав и смещением британского внимания с Дарданелл к Суэцу, не вызывая серьезной конфронтации с великими державами»[609]. Он, несомненно, способствовал укреплению позиций консерваторов в конце XIX в. Прежде всего, консерваторы успешно претворяют в жизнь лозунг Пиля и Дизраэли о правлении в интересах всей нации, партия апеллирует теперь ко всем без исключения слоям населения, и это обеспечивает ей период политического доминирования с 1886 по 1906 г.

Внутри партии в это время обозначилось несколько течений. «Старые тори» наиболее закоренелые ортодоксы – всегда были привержены в первую очередь традиционным принципам – укреплению трона, палаты лордов и англиканской церкви. «Молодые тори» – Р. Черчилль, А. Бальфур (1848–1930) и др. – включали более инициативных деятелей, настаивавших на необходимости развития идей Дизраэли о «народном торизме» для расширения электората консерваторов. Они создали в палате общин фракцию под названием «четвертой партии» (после третьей Ирландской парламентской партии) [610].

Современники отмечали, что не существовало особого различия между двумя основными политическими партиями Англии. Консервативная партия, перехватывая инициативу у либералов, выступала зачастую за программу более радикальных реформ. И наоборот, либералы, в силу присущего всем без исключения англичанам консерватизма, а также особенностей своих лидеров, нередко поддерживали реакционные, по сути, законопроекты. В целом идейно-политический арсенал правящих верхов включал по-прежнему принципы либерализма, ставшего господствующим в середине XIX в. Незыблемыми были его догмы: охрана частной собственности, капиталистической системы экономики, буржуазно-правовой государственности, безоговорочное признание фритреда, невмешательства государства в механизм частнохозяйственной деятельности. Однако наступившие для страны трудные времена требовали поиска новых подходов к идейным ориентирам и политике партий. Направление поисков различно определялось неоднородными силами внутри классов и партий. Наиболее ретроградные круги, испытывавшие ностальгию по «викторианскому буму» середины века, встали на путь укрепления ортодоксального либерализма как верного инструмента сохранения своих позиций и залога процветания страны. В первую очередь либералы, а также часть консерваторов ужесточали требования фритреда и жесткого индивидуализма, стойко выступали против государственного вмешательства в любую сферу общественных отношений, отрицали социально ориентированную политику, противились малейшим попыткам ввести протекционизм. Внепартийная «Лига защиты свободы и собственности» (1883), объединившая в своем составе представителей как либералов, так и консерваторов, красноречиво демонстрировала схожесть подобных настроений крупных буржуа и землевладельцев в обеих партиях.

В противовес им отдельные деятели обеих партий обратились к переоценке некоторых основополагающих постулатов идеологии и политики классического либерализма. Возникло движение за «справедливую торговлю», которая была призвана заменить «свободную торговлю». Его представители выступали за введение протекционизма по примеру других стран. Консерватор Р. Черчилль заявлял: «Свободный импорт убивает нашу промышленность». У некоторых политиков появились признаки разочарования в принципе невмешательства государства, которое должно, как считали ортодоксы либерализма, выполнять лишь функции «ночного сторожа».

Перед лицом ухудшения условий жизни и подъема борьбы трудящихся в противовес социалистическим идеям «молодые тори» и радикалы обратились к социальной проблематике. Развернувший кампанию «народного торизма» честолюбивый Р. Черчилль провозгласил в борьбе за «широчайший народный базис» целую «программу социального прогресса» – в сфере здравоохранения, жилья, страхования и т. д.[611]В либеральной партии ее левое крыло также выступило с «Радикальной программой» социально-политических преобразований, разработанной группой Дж. Чемберлена[612]. Он и его сторонники выдвигали требования всеобщего избирательного права для мужчин, равенства избирательных округов, предоставления жалования депутатам, ликвидации палаты лордов, отделения церкви от государства, расширения функций местного самоуправления, свободы во внутренних делах для национальных областей. Социальная часть программы исходила из признания новой роли государства, всячески подчеркивала его патерналистскую сущность: государство призвано действовать «на стороне слабых против сильных, в интересах труда против капитала»[613]. Программа предлагала ввести прогрессивно-подоходный налог, осуществить аграрные преобразования (выкуп части земли у лендлордов, сдача ее мелкими участками в аренду батракам и городским рабочим), активизировать жилищное строительство для бедноты. Понимание ответственности за социальную стабилизацию в стране разделяли наиболее дальновидные представители деловых и финансовых кругов, причислявшие себя к либералам.

Наконец, многие политические и общественные деятели считали, что дальнейшее расширение и укрепление колониальной империи также может открыть путь для преодоления депрессивных явлений. Империалистические настроения поддерживали обе партии, но в большей степени консерваторы. Они усилили пропаганду колониализма и «цивилизаторской имперской миссии» Британии, усматривали в колониальной экспансии выход из внутренних трудностей страны. От расширения империи, внушали консерваторы, «должен выиграть каждый англичанин». Даже либералы, которые постоянно изображались их оппонентами как «противники империи», как ее «разрушители», в действительности также выступали за ее расширение и укрепление, отдавая приоритет таким методам, как предоставление колониям статуса доминионов, самоуправления в отдельных областях[614]. Внутри Либеральной партии в 1890-е гг. сформировалась группа либерал-империалистов во главе с лордом Розбери. Внешнеполитическая линия радикальных либералов и их лидера Дж. Чемберлена откровенно преследовала те же цели.

Раздоры между партиями и внутри партий обострялись в периоды предвыборных кампаний. Функционирование двухпартийной системы проявлялось в периодической смене правительств консерваторов (кабинеты Б. Дизраэли: 1874–1880; лорда Солсбери: 1885–1886, 1886–1892, 1895–1902) и либералов (кабинеты У. Гладстона: 1868–1874, 1880–1885, 1886, 1892–1894; лорда Розбери: 1894–1895). Таким образом, консерваторы серьезно потеснили либералов в борьбе за власть. Их успехи на выборах объяснялись поправением крупной торгово-промышленной буржуазии, интеллигенции, поворотом широких кругов английской общественности к консерватизму в условиях «великой депрессии», разочарованием в результатах длительного правления либералов с их нерешительной и полной неудач внешней политикой, а также большей монолитностью консерваторов под руководством Солсбери, тогда как либералов раздирали внутрипартийные разногласия и острые противоречия, так как часть либералов под руководством лорда Хартингтона и Дж. Чемберлена никак не могла согласиться с позицией Гладстона по вопросу о гомруле для Ирландии. Они стали называть себя либерал-юнионистами и фактически составили новую партию, поддерживавшую консерваторов. Юнионисты оказывали поддержку консервативному кабинету Солсбери в 1886–1892 гг. и вошли в правительство после его возвращения к власти в 1895 г. В результате подобной тесной ассоциации в период с 1890-х по 1920-е гг. название «юнионисты» почти вытеснило из обихода слово «консерваторы», в Шотландии эта ситуация сохранилась до 1960-х годов. Ирландский вопрос, слабость и разобщенность либералов, воздействие бурской войны – все это способствовало победам консерваторов на всеобщих парламентских выборах в 1895 и 1900 г.

После отставки Солсбери с поста премьер-министра в 1902 г. перспективы Консервативной партии представлялись вполне благополучными. Однако под руководством его племянника и преемника в качестве лидера, Артура Бальфура (1848–1933), партия начинает постепенно терять свою популярность у избирателей и ее политическое влияние уменьшается. Период с 1902 по 1914 г. был самым тяжелым временем новейшей истории консерваторов – временем поражений и внутренних неурядиц. Основной причиной внутренней борьбы может быть названа позиция фракции Дж. Чемберлена, отстаивавшей программу введения тарифов имперских преференций, чему категорически воспротивилась маленькая группа «фри-тредеров». Следствием этой борьбы становятся опасения рабочего класса, а также мелких собственников и служащих о повышении цен на продовольствие и об общем удорожании жизни. В конечном итоге часть электората консерваторов разочаровалась в их политике. Внутренние разногласия привели к «чистке» кабинета Бальфура в 1903 г., но это не спасло от последовавших одно за другим трех поражений на парламентских выборах: в 1906 г., когда в палату общин прошли только 157 консерваторов, и дважды – в 1910 г. (январь и декабрь). С 1909 г. происходит формальное слияние консерваторов и юнионистов, партия официально приняла название «Консервативная и юнионистская партия», но разногласия только усилились, что особенно проявилось по поводу предложенной либералами реформы палаты лордов в 1911 г., и Бальфур вынужден был подать в отставку. Поражения на выборах привели руководство консерваторов к мысли о необходимости реорганизовать работу центральных органов партии. В 1911 г. был создан пост Председателя Консервативной партии для руководства работой Центрального офиса. Преемником Бальфура неожиданно для всех стал практически неизвестный до тех пор член Консервативной партии Эндрю Бонар Лоу (1858–1923), первый премьер-министр Великобритании, родившийся за ее пределами[615]. Ему удалось восстановить пошатнувшуюся партийную мораль и воодушевить сторонников консерваторов целой серией яростных атак на либеральное правительство, в особенности во время прохождения в палате общин билля об ирландском гомруле в 1912–1914 гг.

В период Первой мировой войны популярность консерваторов как «патриотической» партии постоянно росла, в то время как либералы переживали все углублявшийся раскол, неизбежно ведший к упадку их политического влияния. В мае 1915 г. консерваторы соглашаются принять участие в коалиционном правительстве, которое возглавил либерал Герберт Асквит. В декабре 1916 г. недовольные военной политикой правительства консерваторы способствовали смене Асквита другим лидером либералов – Д. Ллойд Джорджем, более энергичным и популярным в стране. Ллойд Джордж оказался в своеобразном «плену» консерваторов: он расширил их представительство в реорганизованном коалиционном кабинете и, не имея необходимой поддержки в своей партии, оказавшейся расколотой в том числе и по его вине, прибегал к помощи консерваторов в парламенте. Тем не менее, после победы над Германией в 1918 г. Д. Ллойд Джордж находился на пике популярности и Э. Бонар Лоу счел полезным сохранить коалицию с его сторонниками, «ллойдджорджистами», для успешного урегулирования послевоенных проблем и восстановления экономики. Именно экономические проблемы стали причиной недовольства избирателей политикой Ллойд Джорджа, успехи которого во внешнеполитической сфере не могли компенсировать внутренних проблем. Сама идея сохранения коалиции с национал-либералами к 1921 г. становится чрезвычайно непопулярной в парламентской фракции Консервативной партии и в среде местных активистов. В марте 1921 г. Бонар Лоу уходит в отставку по состоянию здоровья и лидером партии становится Остин Чемберлен[616], старший сын Дж. Чемберлена. Его стиль руководства признавался всеми устаревшим, если не автократичным, его критиковали за отсутствие гибкости и слишком сильную зависимость от Ллойд Джорджа. Рядовые члены консервативной партии подняли настоящий бунт против коалиции, и О. Чемберлен потерял всех сторонников, проиграв голосование на конференции парламентской фракции консерваторов 19 октября 1922 г., проходившей в Карлтон клубе, выполнявшем уже долгое время функции штаб-квартиры Консервативной партии. Во главе противников коалиции встал вынужденный на время вернуться к активной политике Бонар Лоу, который сменил О. Чемберлена на посту лидера консервативной партии, а Ллойд Джорджа – на посту премьер-министра.

Развал коалиции становится поворотным моментом в политике консерваторов между двумя мировыми войнами. Они решительно возвращаются к традиционной практике двухпартийного соперничества, при этом место Либеральной партии в качестве основной оппозиционной силы занимают лейбористы. Бунт против коалиции 1922 г. вознес к вершинам власти группу консервативных политиков, ранее занимавших посты «младших» министров. Эти политики, «молодые консерваторы», как их стали называть в противовес «старой гвардии» тори, сохраняли лидерство в партии вплоть до 1940 г., когда сами они стали уже отнюдь не молоды. Самым значительным среди них был Стэнли Болдуин, сменивший умершего от рака Э. Бонар Лоу на посту лидера партии и премьер-министра в мае 1923 г. Болдуин оставался лидером консерваторов вплоть до 1937 г., несмотря на неудачу в декабре 1923 г. и серьезные атаки против него в 1929–1931 гг. Он имел у избирателей репутацию честного и открытого политика, сдержанного и рассудительного человека, приверженца старых английских традиций и викторианских ценностей. Его популярность, а также соперничество либералов и лейбористов обеспечили Консервативной партии политическое доминирование в межвоенный период. В 1918–1945 гг. консерваторы были крупнейшей партией в палате общин все время, исключая лишь 2,5 года.

Мировой экономический кризис заставил консерваторов согласиться на создание коалиционного правительства, которое возглавил бывший лейбористский премьер-министр Р. Макдональд. Правительство, получившее название «национального», состояло в основном из консерваторов. В 1935 г., когда консерваторы почувствовали, что вполне могут обходиться без поддержки национал-лейбористов, С. Болдуин сменил Р. Макдональда на посту премьер-министра, а в 1937 г. – передал посты лидера партии и премьер-министра Невиллу Чемберлену. Н. Чемберлен, третий представитель известной в стране политической династии, достиг вершин власти в год смерти своего старшего брата. Опытный политик, он оказывал исключительно сильное влияние на формирование внутри– и внешнеполитического курса Великобритании еще со времени, когда занимал пост канцлера Казначейства в кабинете С. Болдуина, несомненным преемником которого его все считали. Став премьер-министром, Н. Чемберлен гораздо тверже руководил Консервативной партией и страной, чем Болдуин[617]. В годы его премьерства, пришедшиеся на самый канун Второй мировой войны, самыми злободневными для политической жизни Великобритании стали вопросы внешней политики. Озабоченный обеспечением безопасности Великобритании, Н. Чемберлен добился претворения в жизнь политики умиротворения[618]. Имея большую власть, чем любой премьер-министр Великобритании первой половины XX в., он до самого начала войны пользовался поддержкой Консервативной партии, ее фракции в палате общин и большинства нации. Однако он совершенно не подходил на роль военного лидера и дебаты в парламенте 8–9 мая 1940 г. по поводу хода неудачной военной операции в Норвегии привели к его отставке с поста премьер-министра.

Уинстон Черчилль, бывший одним из немногих критиков консервативного руководства в 1930-е гг., стал премьер-министром, позднее в том же году он сменил Н. Чемберлена на посту лидера партии. В суровое время испытаний Черчилль сплотил британцев и всеми силами старался внушить им волю к борьбе и веру в победу, когда Великобритания в одиночку противостояла нацистской Германии и ее союзникам, сыграл видную роль в создании антигитлеровской коалиции[619]. Но даже его авторитет не мог защитить Консервативную партию от общественной критики и чувства вины за неудачи 1930-х годов. Это привело к ее поражению на выборах в 1945 г., когда она сократила свое представительство в палате общин до 210 депутатов.

Сокрушительное поражение партии в 1945 г. вызвало коренной пересмотр ее политики. Основные ее положения были изложены в «Индустриальной Хартии», ключевом документе, опубликованном в 1947 г., который заявил о поддержке «системы свободного предпринимательства, которая… примиряет потребность в центральном управлении с поддержкой частной инициативы»[620].

В период, который часто описывают как «послевоенный консенсус», Консервативная партия стремилась сочетать поддержку индивидуальной свободы и ответственности с повышением роли государства в социально-экономической сфере. Новая политика консерваторов, в целом продолжавшая курс лейбористов на построение государства всеобщего благосостояния и проводимая в жизнь в 1951–1964 гг. консервативными кабинетами У. Черчилля (1951–1955), Энтони Идена (1955–1957), Гарольда Макмиллана (1957–1963) и Алека Дуглас-Хьюма (1963–1964), сделала Великобританию более процветающей, чем когда-либо прежде[621]. Уровень жизни вырос на 50 %, доходы росли более чем вдвое быстрее уровня цен. Доля расходов на образование в ВНП выросла с 3,1 % до 4,9 %. Были построены 7 000 новых школ. Число студентов вузов выросло в полтора раза, были открыты новые университеты. Количество врачей общей практики выросло на 20 %, а медсестер – на 25 %. Были открыты первые скоростные автострады. Новым приоритетом правительства становится охрана окружающей среды, о чем свидетельствовало принятие «Акта о чистом воздухе» 1956 г., который покончил с лондонским смогом и преобразил другие британские города. Результатом самого знаменитого плана консерваторов тех лет стал рост частных домовладений с 30 до почти 50 %. Г. Макмиллан на посту министра строительства перевыполнил задание У. Черчилля строить 300000 домов, превысив эти цифры в 1953 г. – на год раньше срока[622]. Увеличение частных домовладельцев составляло суть торийского идеала демократии собственников, популяризировавшегося Э. Иденом после войны, так же как рост личных сбережений британцев с 200 млн до почти 2 млрд фунтов стерлингов. На фоне этих рекордов Консервативная партия стала первой партией, которая выиграла трое последовательных всеобщих парламентских выборов, раз от раза получая все больше голосов избирателей (1951, 1955 и 1959). А. Дуглас-Хьюм проиграл с минимальным перевесом в 1964 г. в основном из-за «скандала Профьюмо»[623]. Как отмечал сам Г. Макмиллан в своих мемуарах, «в эти годы была создана новая Консервативная партия, приспособленная к жизни в послевоенном мире и новом обществе»[624].

Численность Консервативной партии в послевоенный период достигла около трех миллионов членов в результате реформы в организации, которая создала новые возможности для молодежи и других категорий избирателей влиять на события, работая непосредственно в партийных отделениях и организациях. Созданный Р. О. Батлером, видным консервативным политиком, Консервативный политический центр (КПК) наладил посредством создания местных дискуссионных групп двусторонний обмен идеями между руководством партии и ее рядовыми членами. Избиратели, таким образом, оказались вовлечены в процесс формирования политики. В то время и позднее консерваторы успешно применяли для достижения избирательных успехов современные рекламные и маркетинговые технологии, тратя большие деньги на информационную поддержку и пропаганду своей политики.

За рубежом Консервативная партия сталкивается с последствиями усиления отмеченного Макмилланом «ветра перемен», пронесшегося над Африкой и усиливавшегося после Суэцкого кризиса 1956 г.: национально-освободительные движения сделали невозможным сохранение огромной Британской колониальной империи. В свою очередь Европейское экономическое сообщество стало новой сферой интереса консерваторов, хотя бы потому, что континентальные страны добиваются больших успехов в модернизации производств и достижении устойчивого экономического роста, чем Великобритания. Вступление Великобритании в ЕЭС во время премьерства Эдварда Хита (1970–1974) связывалось с большими надеждами, но усиление политической и организационной централизации сообщества породили глубокую напряженность внутри партии в последующие годы. Э. Хит стал первым лидером, который был избран в 1965 г. по правилам, ограничивавшим число выборщиков депутатами палаты общин. С 1998 г. лидер партии избирается специальной конференцией партии.

70-е гг. XX в. принесли Великобритании серьезные экономические проблемы: беспрецедентный уровень инфляции, самые высокие налоги за все время после окончания войны, нерационально высокий уровень государственных расходов, общество, сотрясаемое постоянными забастовками. Консервативный предвыборный манифест 1979 г. заявлял: «наша страна сталкивается с наиболее серьезными проблемами со времен Второй мировой войны». Позднее Маргарет Тэтчер отмечала, что «никогда раньше партия не использовала так явно тему «времени перемен»[625]. Решив, что страна нуждается в срочной смене направления развития, М. Тэтчер во время своего премьерства (1979–1990 гг.) осуществила эту смену более радикальными мерами, чем те, на которые Консервативная партия осмеливалась когда-либо раньше: «партия Тори… использовала период пребывания в оппозиции (после 1975 г.) с целью разработки нового подхода к оживлению британской экономики и нации… Мое образование и опыт не были традиционными для консервативного премьер-министра, но я была также, возможно, и менее запугана рисками перемен»[626]. Смелость М. Тэтчер заключалась в ее противостоянии идее государства всеобщего благосостояния. Кейнсианская экономическая политика, как она считала, ослабляла Великобританию, поэтому ее идеалом стало уменьшение регулирующей роли государства, снижение налогов и расширение свободы для предпринимателей и потребителей[627].

В соответствии с монетаристской теорией экономическая политика была полностью изменена: контроль уровня оплаты труда и цен был отменен вместе с регулированием валютного курса (к большой пользе для всех выезжающих за рубеж); разорительные для предприятий налоговые ставки, введенные лейбористами, были сокращены (базовая ставка налога на прибыль снижена на четверть до 25 пенсов, самой низкой отметки с 1930-х гг.) в сочетании с введением косвенных налогов, чтобы стимулировать предпринимателей, государственные расходы были урезаны, вернувшись к уровню середины 1960-х гг. по отношению к национальному доходу[628]. К 1990 г. Великобритания пережила восемь лет устойчивого экономического роста – беспрецедентных после войны – в среднем более 3 % в год. Приватизация, избавившая нацию от большей части тяжелого бремени, которое составляли убыточные государственные предприятия, называется некоторыми исследователями «важнейшим компонентом тэтчеризма»[629]. Приватизированные 29 крупных компаний начали приносить прибыль, было создано 800 000 рабочих мест, государственные доходы выросли на 27,5 млрд фунтов стерлингов. В сфере трудовых отношений был достигнут справедливый баланс между нанимателями и профсоюзами. М. Тэтчер провела смелые и последовательные реформы профсоюзного законодательства, что снизило количество забастовок до самого низкого уровня за 55 лет[630]. Демократия собственников, укреплению которой консерваторы придавали такое значение после войны, добилась значительного прогресса в результате значительного увеличения численности частных домовладельцев, держателей акций и получателей пенсий. Около шести миллионов семей купили свое жилье, многие в результате проводимой программы приватизации муниципального жилья (политика «Право на выкуп»), что довело долю частных домовладений до 67 %. В 1990 г. почти четверть взрослого населения владела акциями, в значительной степени так же благодаря успеху приватизации[631].

Уровень жизни неуклонно рос: реальная зарплата среднестатистического семьянина с женой и двумя детьми к 1990 г. выросла на треть. Численность занятых составила 27 миллионов человек, самые высокие цифры после долгого периода устойчивого роста занятости на протяжении 30 лет, хотя и уровень безработицы в результате монетаристской политики консерваторов также порой достигал рекордных показателей, превысив 3,3 млн человек в 1984 г[632]. Произошли серьезные реформы в сфере государственных услуг. Начало было положено предоставлением возможности выбора родителями школы и переходом к субсидированию школ. Неприемлемо низкий уровень образования, которым страдало большое количество школ, был исправлен внедрением национального образовательного стандарта и практики обнародования результатов тестирования выпускников. Изменения поддержали выделением дополнительных ресурсов: расходы на одного ученика выросли на 42 % в натуральном выражении. Реформы национальной системы здравоохранения дали право крупным больницам управлять своими собственными средствами и свободу для пациентов выезжать за пределы своей области для более быстрого и лучшего ухода. Расходы на здравоохранение выросли с 7,7 млрд до 29,1 млрд фунтов стерлингов, на 45 % опережая рост инфляции. Охрана окружающей среды вновь была включена в повестку дня Консервативной партии: выступлением в ООН в 1989 г. М. Тэтчер обратила внимание всего мира на насущную необходимость решения проблемы глобального потепления и запрещения использования фреонов в качестве первого этапа кампании по борьбе с ним[633]. Оздоровление экономики посредством тэтчеризма привело к восстановлению места Великобритании на мировой сцене. Укрепление Атлантического Союза олицетворялось тесным сотрудничеством М. Тэтчер и президента США Р. Рейгана, которое сыграло важнейшую роль в прекращении холодной войны. Мир с удивлением наблюдал возрождение британских имперских амбиций, всплеском которых стало возвращение Фолклендских островов в 1982 г., представленное как защита демократии в Южной Атлантике.

В 1990–1997 гг., ознаменовавшиеся значительным внутренним напряжением и сложностями на парламентском уровне, Консервативную партию возглавлял Джон Мэйджор. После ухода в отставку М. Тэтчер консерваторы продолжали проводить в жизнь ее политическую линию[634]. С 1992 г. инфляция была стабильно низкой, а экономический рост – стабильно высоким, на 2–3 % выше среднего по ЕС. Это обеспечивало основу для роста благосостояния, который Великобритания переживала вплоть до 2007 г.[635] Быстрыми темпами продолжалась приватизация, в том числе в угледобывающей отрасли и железнодорожном транспорте. В 1997 г. 50 крупных предприятий были приватизированы, и государственный сектор экономики сократился на две трети по сравнению с 1979 г. Продолжились и реформы в сфере образования и здравоохранения. Было создано независимое Управление по стандартам в области образования, чтобы обеспечить тщательный контроль качества образования в школах с обнародованием результатов инспекций. Школам, получавшим государственные субсидии, была предоставлена большая свобода в определении образовательного профиля. Каждый третий выпускник школ получал место в вузе. Все государственные больницы, клиники и службы скорой помощи были переведены на систему государственного медицинского страхования. К 1997 г. расходы на национальную систему здравоохранения выросли более чем на 70 % в реальном выражении по сравнению с 1979 г. Дж. Мейджор играл ключевую роль в 1992 г. на конференции ООН по вопросам окружающей среды и развитию («саммит Земли») в Рио-де-Жанейро, обязавшем Великобританию к 2000 г. снизить выбросы парниковых газов до уровня 1990 г. Доклад международной комиссии от 1995 г. показал, что проводимые для этого в стране мероприятия позволят достигнуть к 2000 г. снижения на 4–5 % больше целевого показателя. В Северной Ирландии Дж. Мейджор добился начала мирного процесса, и, несмотря на неизбежные неудачи, были созданы условия, которые, казалось, могут обеспечить устойчивый прогресс. В результате участия Великобритании в войне в Персидском заливе 1992 г. была укреплена атлантическая солидарность с США, 10,5 тыс британских военнослужащих приняли участие в деятельности контингента сил НАТО в Боснии.

После тяжелого поражения на всеобщих парламентских выборах в 1997 г., Консервативная партия вновь столкнулась с необходимостью кардинальных изменений для того, чтобы обрести твердую основу в стране, которая быстро менялась, не в последнюю очередь из-за далеко идущих реформ Тэтчер-Мэйджора. Три последовательно сменившихся лидера, Уильям Хейг (1997–2001), Иэн Дункан Смит (2001–2003) и Майкл Говард (2003–2005), смогли добиться прекращения внутрипартийных разногласий по вопросам европейской политики. Возвращение интереса к социальной справедливости в партийных манифестах свидетельствовало о расширении политических интересов, и в целом партия была преисполнена единством цели для проведения выборов в 2005 г. Масштаб и глубина перемен, необходимых партии, сразу же стали главной темой выступлений Дэвида Кэмерона, который был избран ее лидером в декабре 2005 г. Программа, озаглавленная «Строить надолго» (Built to Last) и принятая конференцией Консервативной партии в сентябре 2006 г., намечала восемь основных целей: поощрение частной инициативы; борьба с социальной несправедливостью; устранение крупных экологических угроз современности; обеспечение первоклассных государственных услуг; принятие ведущей роли в искоренении бедности во всем мире; защита страны от внутренних и внешних угроз; расширение местного самоуправления и народовластия; обеспечение открытости в политике партии, которая должна стать меритократической и устремленной в будущее. Условиями достижения этих целей признавалось здоровое и сильное общество, опирающееся на крепкие семьи[636]. Такой подход объединяет в современном виде элементы консервативной традиции, актуальные для Великобритании XXI века. На этой основе Консервативная партия с новой силой возобновила интеллектуальную дискуссию, выдвигая новые идеи, которые не в состоянии была генерировать Лейбористская партия. Шесть политических групп, включавших видных независимых экспертов и ведущих членов партии, а также ряд специальных рабочих групп, провели в 2006–2007 гг. такой тщательный и детальный пересмотр политики, которого Консервативная партия еще не знала. Серия «Зеленых книг», изданная в эти годы и продолженная в 2008–2009 гг., разъясняла основу для программы, предусматривавшей широкомасштабные изменения. Разительно менялся и состав партии: в ней резко возросло число женщин и представителей этнических меньшинств, выбранных в качестве кандидатов в депутаты в выполнение обещания Д. Кэмерона «изменить лицо Консервативной партии сменой лиц членов Консервативной партии». Эти новые члены партии смогли возродить ее местные отделения там, где она не работала на протяжении целого поколения: бедные кварталы крупнейших городов и северные избирательные округа. Опросы общественного мнения показывали рост популярности Консервативной партии почти непрерывно в течение трех лет, предшествовавших всеобщим парламентским выборам 2010 г. Все же в результате выборов консерваторы получили на 10 % меньше мест в палате общин, чем ожидалось, дав стране так называемый «подвешенный парламент», где ни одна из партий не могла самостоятельно сформировать правительство[637]. После отставки Гордона Брауна в качестве премьер-министра и лидера Лейбористской партии пять дней спустя, Дэвид Кэмерон был назван в качестве нового премьер-министра страны и консерваторы сформировали правительство, используя поддержку либерал-демократов, – первое послевоенное коалиционное правительство[638].

В сентябре 2014 г. референдум о независимости Шотландии дал перевес сторонникам сохранения единства Соединенного Королевства. 55 % голосовавших ответили «нет» на вопрос «должна ли Шотландия быть независимой страной» при 45 % ответивших «да». Это можно рассматривать как победу британского юнионизма, являющегося основной частью традиционной консервативной идеологии. Кроме того, это стало персональным триумфом Д. Кэмерона в качестве премьер-министра.

На всеобщих выборах 2015 г. консерваторы, вопреки прогнозам и опросам общественного мнения, выиграли большинство мест в парламенте и сформировали однопартийное правительство под руководством Д. Кэмерона. Впервые с 1900 г. правящая партия увеличила долю голосов, отданную за нее. Результат был неожиданным и превзошел ожидания руководства партии, так как большинство опросов предсказывали подвешенный парламент[639]. Это были первые всеобщие выборы с 1992 г., на которых консерваторы получают абсолютное большинство, хотя общее количество голосов в целом по стране (36,9 %) было ниже, чем у четырех предыдущих консервативных правительств М. Тэтчер Дж. Мэйджора.

В июне 2016 г. Д. Кэмерон объявил о своем намерении уйти в отставку после того, как ему не удалось убедить британцев в целесообразности оставаться в Европейском Союзе. В результате непростых выборов новым лидером партии и премьер-министром стала Тереза Мэй, вторая женщина на высшем правительственном посту Великобритании.

Восприятие политическими партиями и правительством Великобритании Российской революции 1917 г. Е. Ю. Сергеев

Революционные события 1917 г. в России получили широкий отклик в политических кругах Соединенного Королевства различной идеологической окраски по целому ряду причин: во-первых, благодаря союзническому характеру российско-британских отношений в рамках Антанты; во-вторых, из-за высокой значимости военных усилий нашей страны для достижения победы над Центральными державами в ходе Первой мировой войны, наконец, в связи с серьезными опасениями, которые разделяли многие ведущие политики Туманного Альбиона относительно стремления прогерманских сил в окружении царской семьи к заключению сепаратного мира с Четверным союзом.

Кажется удивительным, но поднятая тема до настоящего времени остается нераскрытой как в отечественной, так и зарубежной историографии, хотя отдельные аспекты проблемы все же рассматривались российскими (советскими) и зарубежными, главным образом, англоязычными историками[640]. Некоторым особняком в этом ряду стоит труд известного деятеля компартии Великобритании Р. Арнота Пейджа, который по сравнению с другими специалистами уделил интересующему нас вопросу больше внимания, хотя и с ярко выраженных левых позиций [641].

К сожалению, за редким исключением авторы указанных работ опирались преимущественно на парламентские материалы и комментарии прессы. Однако сегодня ученые имеют в своем распоряжении не только публикации ранее малоизвестных мемуаров, дневников и записок, но относительно недавно открытые архивные документы, позволяющие реконструировать всю панораму восприятия российской революции 1917 г. основными политическими партиями Великобритании – юнионистами (консерваторами), либералами (сторонниками Д. Ллойд Джорджа и Г. Асквита), а также лейбористами.

Проведенное нами историко-компаративное исследование имело целью выявить общие черты и особенности откликов в Соединенном Королевстве на революционные события в России, поскольку именно эта реакция во многом определила дальнейшее развитие советско-британских отношений в первой половине XX столетия, которые, по свидетельству современников, носили характер «маятника»[642] или, используя более сильное выражение одного из публицистов того времени, напоминали «изломанную линию температуры малярийного больного» [643].

Прежде всего, следует отметить абсолютную неожиданность для британцев Февральских событий в Петрограде, которые привели к почти бескровному падению самодержавия[644]. Ведь буквально накануне в столице Российской империи состоялась конференция Антанты с участием представительной английской делегации во главе с видным членом Сент-Джеймского Кабинета лордом А. Милнером. Как известно, она прошла в духе готовности ведущих держав Согласия развернуть решающее наступление на всех фронтах с целью завершить мировую войну в 1917 г. При этом именно Милнер по возвращению в Лондон убеждал коллег-министров, что ситуация в России, по его мнению, не предвещала каких-либо революционных потрясений[645].

В этой связи уместно констатировать, что сопоставительный анализ различных источников официального и личного происхождения (их детальное описание лежит за пределами настоящей статьи) убедительно свидетельствует о непричастности британской дипломатической миссии к подготовке революции в России. Это нашло подтверждение на страницах «Известий», после Февраля автор подчеркнул: «В первые дни революции великая перемена рассматривалась многими как победа партии войны. Придерживавшиеся этой точки зрения утверждали, что русская революция вызвана интригами Англии, и британский посол назывался как один из ее вдохновителей. Однако ни по своим взглядам, ни по намерениям сэр Д. Бьюкенен не повинен в победе свободы в России»[646]. Данный вывод подтверждается дневниковыми записями осведомленного участника событий – бывшего начальника Петроградского охранного отделения К. И. Глобачева: «Что касается участия в подготовке русской революции союзными державами, то я это тоже положительно отрицаю. Говорят, будто бы Англия помогала нашему революционному центру в государственном перевороте при посредстве своего посла Бьюкенена. Я утверждаю, что за все время войны ни Бьюкенен и никто из английских подданных никакого активного участия ни в нашем революционном движении, ни в самом перевороте не принимали. Возможно, что Бьюкенен и другие англичане лично сочувствовали революционным настроениям в России, полагая, что народная армия, созданная революцией, будет более патриотична и поможет скорее сокрушить Центральные державы, но не более того» [647].

Кратковременная эйфория во всех слоях британского общества, вызванная быстрой победой демократии в России, объяснялась отождествлением революционного переворота в Петрограде с аналогичными, как тогда многим казалось, событиями более чем вековой давности, а именно – ликвидацией старого порядка во время Великой Французской революции. «Все партии приветствовали Россию, которая присоединилась к сообществу свободных народов», – отмечал лейбористский историк[648].

Надо сказать, что временные параллели между двумя величайшими в истории революционными движениями особенно активно проводились представителями лево-либеральной интеллигенции: известными учеными, писателями и деятелями искусства вплоть до середины 1920-х гг. Так, к примеру, философ Б. Рассел, посетивший Советскую Россию вместе с делегацией Британского конгресса тред-юнионов весной-летом 1920 г., в предисловии к своей книге пришел к следующему парадоксальному выводу: «Большевизм соединяет характеристики Французской революции с теми, которые отличали подъем ислама, но результат при этом радикально иной, понять который можно только путем терпеливых и самоотверженных усилий воображения»[649].

Многие британские подданные – современники 1917 г. описывают то огромное сочувствие и прилив доброжелательности по отношению к России и ее народу, вызванные свержением авторитарного царского режима, воспринимавшегося либеральными и лейбористскими кругами Соединенного Королевства как пережиток давно ушедшей в прошлое феодальной эпохи. Свидетельством указанных настроений явилась приветственная телеграмма 20 руководителей крупнейших британских профсоюзов, направленная в адрес Временного правительства 16 (29) марта 1917 г. В ней выражалась надежда на то, что «совершившаяся революция приведет к миру без аннексий и контрибуций»[650]. Еще одним отражением этих настроений стали дневниковые заметки корреспондента «Манчестер Гардиан» М. Прайса, совершившего летом 1917 г. путешествие на пассажирском пароходе по Волге[651].

В то же время британская общественность развернула дискуссию о характере российского Февраля, участники которой выступали с различными оценками: одни сравнивали ее со Славной революцией 1688–1689 гг., совершившейся, как известно, без кровопролития. Другие говорили о сходстве революционных событий в Петрограде с началом антироялистских выступлений в Англии 1640 года. Но большинство наблюдателей разделяло точку зрения левых публицистов о ярко выраженной похожести свержения Николая II и освобождения Франции от абсолютистского правления Людовика XVI сто тридцать лет назад[652].

Скоротечное и безоговорочное признание Лондоном Временного правительства 11(24) марта, различные миссии и делегации, которые были направлены правительством Д. Ллойд Джорджа и британскими общественными организациями в революционную Россию весной – летом 1917 г., а также усиление активности дипломатической и военной миссий, свидетельствовали о наступлении подлинно «медового месяца» в отношениях двух стран, одна из которых уверенно, как одно время казалось многим, продвигалась по пути создания нового демократического строя[653]. Характерно, что еще 2(15) марта 1917 г. лидер юнионистов (консерваторов) Э. Бонар Лоу заявил в парламенте: «Информация, которой мы располагаем, позволяет с уверенностью говорить о том, что революционное движение не направлено против продолжения войны, а скорее наоборот призвано стимулировать ее продолжение с эффективностью и энергией, которые ожидает народ»[654].

Характерно, что такие «романтически настроенные» лейбористские лидеры, как пацифист Р. Макдональд – будущий премьер-министр Соединенного Королевства – наиболее восторженно приветствовали свержение царского режима, знаменовавшего собой, как отмечалось в его личном письме А. Ф. Керенскому, наступление эры глубоких социальных трансформаций всего мира[655].

Вместе с тем главным вопросом в отношении России для Лондона, как отмечают все современники, оставалась проблема укрепления рядов Антанты и стимулирование участия России в войне, хотя некоторые политики преисполнились пессимизма сразу же после падения царизма. В частности биограф Д. Ллойд Джорджа сообщал, что после получения телеграммы о свержении Николая II премьер с горечью обмолвился: «Отныне они для нас бесполезны в этой войне»[656].

Пессимистические нотки в суждениях представителей властной элиты стали более отчетливыми через два месяца[657]. Так, один из видных консервативных деятелей С. Болдуин, возглавивший правительство осенью 1924 г., писал своей супруге 15 мая 1917 г.: «Россия, насколько можно судить, будет до конца этого года для нас бесполезна в военном плане. Если она только сможет собраться и самоорганизоваться (две невозможные вещи, как я опасаюсь), война будет закончена этим летом. Но революция исключает поддержание дисциплины по всей стране»[658].

Недостаточное знание реалий российской действительности в кругах политического истеблишмента Великобритании, о чем свидетельствуют источники и что подчеркивают многие исследователи[659], сыграло с общественным мнением Туманного Альбиона злую шутку. После провала июльского наступления на Восточном фронте и, особенно, вследствие неудачи выступления Л. Г. Корнилова в конце августа (начале сентября) 1917 г. восторженное отношение к процессам демократизации сменилось в Британии откровенной критикой политики Временного правительства и требованиями принятия более решительных мер по наведению порядка в Российской республике[660].

Важную роль в этом процессе также сыграл отказ Уайтхолла санкционировать участие лейбористов в международной социалистической конференции, которая должна была состояться в Стокгольме с 24 по 31 августа (5-12 сентября) 1917 г. Любопытно, что впоследствии некоторые британские политики признали ошибочность этой позиции и даже связали успех большевистского переворота с отсутствием поддержки умеренных российских социалистов со стороны Антанты[661].

Нарастание раздражения англичан неспособностью Временного правительства установить порядок в стране отразило заседание Имперского военного кабинета под председательством лидера юнионистов Э. Бонар Лоу, состоявшееся 4(17) сентября 1917 г. Основное внимание участники уделили ситуации в России, описанной в телеграмме Д. Бьюкенена на имя министра иностранных дел А. Бальфура. Реагируя на «неопределенность», как сказано в протоколе заседания, которая определяет положение Российской республики, члены Кабинета высказались за крайне осторожную политику в отношении союзника, чтобы избежать малейших обвинений о вмешательстве в ее внутренние дела. С другой стороны, они признали желательным установление тесного сотрудничества с генерал-майором Н. Н. Баратовым, войска которого в Месопотамии продвигались на соединение с частями англо-индийской армии под командованием генерал-лейтенанта Ф. Мода[662].

К середине октября 1917 г. внешнеполитическая ситуация для Британской империи еще более осложнилась. В метрополии и доминионах нарастала усталость от войны, достижение победы в которой, несмотря на присоединение к Антанте Соединенных Штатов Америки весной того же года, казалось многим довольно проблематичным. Даже в среде консерваторов все громче раздавались голоса сторонников поиска компромисса с Германией и ее союзниками[663]. Неслучайно 5(18) октября Д. Ллойд Джордж в письме к королю Георгу V указал на основные проблемы, с которыми столкнулся Кабинет в этот период: вероятный выход России и Италии из войны, нежелание французов наращивать усилия для достижения победы, а также перспектива появления американских войск на Западном фронте не ранее середины 1918 г. Все эти причины заставляли британцев продолжать боевые действия фактически в одиночку, принося в жертву на алтарь победы «цвет нации». Поэтому, делал вывод премьер-министр, в ближайшее время англичанам следует придерживаться оборонительной тактики, осуществляя морскую блокаду Центральных держав в войне на истощение[664].

Справедливости ради укажем, что как внутренний, так и внешнеполитический курс третьего коалиционного Временного правительства во главе с А. Ф. Керенским осенью 1917 г. трудно было назвать последовательным, поскольку сам премьер и поддерживавший его министр иностранных дел М. И. Терещенко колебались между заверениями союзников в безусловном продолжении Россией войны в ответ на ноту Антанты от 27 сентября (9 октября) и такими недружественными по отношению к Лондону актами, как намерение послать приветственную телеграмму участникам конференции Шин Фейн или упреками в бездействии британских морских сил на Балтике[665].

Последним отчаянным дипломатическим ходом Керенского стало секретное предложение Ллойд Джорджу, которое должен был передать в Лондон находившийся в России еще с августа 1917 г. с секретной миссией известный впоследствии беллетрист С. Моэм. Суть инициативы заключалась в том, что британский премьер, по мысли Керенского, мог бы запросить Берлин о начале мирных переговоров, однако на условиях, которые Германия вряд ли бы приняла. Соответственно, отказ кайзера и правящей верхушки Второго рейха от британского предложения помог бы Временному правительству реанимировать военную машину России под предлогом того, что Центральные державы не хотят мира, и поэтому русским не остается ничего, кроме как сражаться до полной победы вместе с союзниками[666].

На этом неблагоприятном международном фоне известие о захвате власти большевиками, которых британская пресса на протяжении 1917 г. из-за некорректного перевода чаще всего именовала «максималистами», первоначально не вызвала какого-либо значительного отклика в общественном мнении Соединенного Королевства. Достаточно сказать, что буквально накануне падения Временного правительства Д. Бьюкенен и М. И. Терещенко планировали вместе отправиться на очередную конференцию Антанты, которая должна была состояться в Париже 7–8 ноября [667]. Характерно также, что на Даунинг-стрит, 10 в день Октябрьского переворота обсуждался вопрос о передаче права представлять Россию в Межсоюзническом совете бывшему министру труда меньшевику М. И. Скобелеву, а главную озабоченность членов Кабинета Ллойд Джорджа вызывало катастрофическое положение, в которое попала итальянская армия[668].

Относительно нейтральное восприятие англичанами большевистского переворота в самый начальный период объяснялось несколькими причинами. Прежде всего, как свидетельствуют дневниковые записи зарубежных дипломатических и военных представителей[669], авторитет Временного правительства внутри России и за ее пределами к концу октября 1917 г. снизился настолько, что по образному выражению последнего российского премьера, перспектива прихода к власти большевиков мало тревожила иностранные посольства: «Ленин сбросит Керенского, – так они рассуждали, – и тем самым невольно вымостит путь для «здорового правительства», которое неизбежно придет к власти 3–4 недели спустя»[670]. Далее, определенную роль играла надежда британских правящих кругов на выборы и созыв Всероссийского учредительного собрания, которое было призвано легитимировать республиканский строй в стране, сохранив ее в составе Антанты. Наконец, информация из столицы бывшей империи от дипломатов, агентов разведки и журналистов (которые нередко совмещали написание корреспонденций с негласным сбором секретных данных) носила противоречивый характер. Только 9 ноября утренние британские газеты сообщили читателям о драматических событиях в Петрограде. Передовая статья «Таймс» вышла под красноречивым заголовком: «Критический час России»[671]. В последующие дни страницы прессы Туманного Альбиона пестрели самыми разными сведениями о лидерах большевистского правительства, их целях и планах, перспективах продолжения вооруженной борьбы на Восточном фронте. При этом обозреватели консервативных и либеральных газет почти единогласно противопоставляли Февральскую антимонархическую революцию большинства узурпации государственной власти кучкой крайне левых социалистов в октябре-ноябре, подчеркивая ведущую роль Берлина и германской агентуры в России. Именно они, по мнению британских журналистов, финансировали большевиков для осуществления Октябрьского переворота, но, делали прогноз ведущие английские газеты, германофилы не смогут остановить распад Российской республики, если мировая война будет продолжена. Здесь уместно заметить, что отличительной чертой публикаций на эту же тему лейбористских или близких к ним изданий в первые дни существования Советской власти стало выражение надежды на переход к мирным переговорам воюющих держав под воздействием революционных событий в России [672].

Согласно воспоминаниям совмещавшего осенью 1917 г. должности министра блокады и заместителя министра иностранных дел лорда Р. Сесила, вскоре после прихода к власти большевиков он задал вопрос рабочим в своем поместье, испытывают ли они симпатии к российским социалистам. На что им был получен характерный ответ: «Пока не будут предприняты меры к тому, чтобы сделать войны подобно Первой мировой невозможными, большевистская система продолжит свое распространение». Именно это суждение, по убеждению Сесила, сделало его в дальнейшем горячим поборником создания Лиги Наций[673].

В этой связи несомненный интерес представляют оценки программы большевиков и характеристики их лидеров британскими спецслужбами. Так, например, материалы контрразведки МИ-5, касающиеся деятельности В. И. Ленина, проливают свет на причины оценки его британским истеблишментом как германского агента, получившего, согласно разведывательным данным, 4 млн руб. из секретных германских фондов для дезорганизации власти Временного правительства и развала русской армии[674]. По мнению аналитиков МИ-5, взгляды Ленина на международное положение в завершающие месяцы Первой мировой войны сводились к следующим основным моментам: во-первых, Советская Россия и Германия – естественные союзники, поскольку обе не заинтересованы в создании миропорядка по проектам западных демократий; во-вторых, внешнеполитические цели Москвы и Берлина совпадают тактически, но не стратегически, так как большевики стремятся к мировой коммунистической революции, а правящие круги Второго рейха к установлению его гегемонии на руинах старой Европы; однако, в-третьих, русские должны учиться у немцев государственному регулированию экономики в условиях боевых действий и блокады, особенно организации банковского и коммерческого дела [675].

Изучение архивных материалов показывает, что секретные службы Соединенного Королевства приступили к сбору информации о Ленине и других большевистских лидерах (Л. Д. Троцком, Г. И. Зиновьеве, Л. Б. Красине) еще в 1914 г[676]. В одном из обзоров сведений, собранных агентами МИ-5 за годы мировой войны, находим оценку программы большевиков как противоречащую целям внешней политики Лондона и там же рекомендации чиновникам Уайтхолла в отношении «экстремистского крыла российских социалистов»: «Помните, – гласит один из пунктов этой памятки, – что большевики ненавидят Англию и ее хорошо организованный демократический режим более всех других стран»[677].

Несколько любопытных нюансов оценки ситуации в только что провозглашенной Республике Советов содержал очередной еженедельный обзор, представленный экспертами Политического и разведывательного департамента Форин офис 30 октября (12 ноября) 1917 г. «Большевизм, – подчеркивали его авторы, – представляет собой толстовство, искаженное и доведенное до крайних пределов. Но в данном случае на него рассчитывают немцы, которые видоизменили его в своих целях. Пока невозможно сказать, кто именно из большевистских лидеров получил германские деньги: некоторые, без сомнения, это сделали, другие же являются «честными фанатиками»[678].

В этой связи уместно привести мнение капитана Д. Хилла – одного из наиболее информированных агентов МИ-6, который был направлен в Россию как пилот-инструктор летом 1917 г.[679] Посетив Смольный в первые дни после свержения Временного правительства, Хилл сделал однозначный вывод о намерении народных комиссаров прервать все связи с Антантой. Большевики, по его мнению, – «безжалостны, ограничены и привержены нескольким затасканным демагогическим лозунгам»[680].

Несмотря на оценки такого рода, стоит заметить, что, по мнению некоторых исследователей, хорошо известная декларация А. Бальфура от 20 октября (2 ноября) 1917 г. о возможности воссоздания очага государственности евреев в Палестине имела своей скрытой целью привлечь симпатии части большевистских вождей – представителей этого народа, которых в Лондоне ошибочно считали сторонниками сионизма[681].

Период выжидания и неопределенности официального Лондона в отношении правительства В. И. Ленина подошел к концу 10 (23) ноября, когда Р. Сесил дал развернутое интервью британской прессе. Позицию Военного кабинета определяли, во-первых, громогласные внешнеполитические заявления большевиков о необходимости без промедлений перейти к мирным переговорам с Центральными державами; во-вторых, провал попыток А. Ф. Керенского и ограниченного круга его сторонников «революционной демократии» вернуться к власти с помощью вооруженной силы, символом чего стало отстранение от временного исполнения должности Верховного главнокомандующего и зверское убийство генерал-лейтенанта Н. Н. Духонина[682]; в-третьих, неоправдавшиеся ожидания легитимации Учредительного собрания как высшего законодательного органа, который можно было бы противопоставить большевистской диктатуре; в-четвертых, ухудшение положения Антанты практически на всех фронтах мировой войны за исключением Палестинского.

Невзирая на различия в подходах членов Кабинета, высших чиновников силовых ведомств и ведущих дипломатов к политике на российском направлении, лорд Сесил в интервью попытался высказать обобщенное мнение о происходивших в России событиях не только Уайтхолла, но и всей властной элиты Британской империи. По его словам, действия большевистских вождей носят непродуманный, провокационный и предательский характер, а их призывы к союзникам вступить в мирные переговоры с Четверным союзом отвечают интересам Германии по расколу Антанты. Кроме того, правительство большевиков, захвативших власть в столице и еще нескольких крупных городах страны, не контролирует положение дел на остальной ее территории, к примеру, в области Войска Донского, атаман которого генерал от кавалерии А. М. Каледин одним из первых объявил народных комиссаров вне закона. В сложившихся условиях, заключал лорд Сесил, ожидать официального признания Советского правительства со стороны Лондона было бы довольно опрометчиво[683].

Первым практическим следствием антибольшевистской позиции, озвученной в интервью Сесила, стало прекращение приема, публикации и передачи телеграмм и радиосообщений из России 16 (29) ноября 1917 г. Даже посол Д. Бьюкенен, который в первые дни после Октябрьского переворота выступал за установление с большевистским правительством рабочих контактов для ведения текущих дел, к концу ноября пришел к выводу о невозможности удержать Россию в войне и реальной перспективе образования российско-германского союза в ближайшее время[684].

Заседание коалиционного Кабинета, состоявшееся 23 ноября (6 декабря) 1917 г. подвело черту под периодом неопределенности позиции Уайтхолла и большей части британской общественности к Совету народных комиссаров (СНК). «Русский вопрос» занял на заседании главное место, получив обсуждение в следующих аспектах: угроза захвата германскими войсками северных портов (Мурманск и Архангельск) вместе с находившимися там колоссальными запасами вооружения, боевой техники и обмундирования, отправленной Антантой союзнику; проект установления контроля ведущих держав Согласия над Владивостоком и Транссибирской железной дорогой; опасения захвата, приобретения немцами или добровольной передачи им большевиками кораблей Балтийского и Черноморского флотов; наконец, отказ от продолжения военно-технической помощи российской армии впредь до прояснения общего положения дел в России[685].

Чтобы довести мнение правящих кругов Соединенного Королевства до граждан России Д. Бьюкенен изложил позицию своего правительства на пресс-конференции, организованной им 25 ноября (8 декабря) 1917 г. в помещении британской дипломатической миссии на берегах Невы. Посол, который уже подал А. Бальфуру прошение об отставке и спустя месяц покинул Петроград, попытался сосредоточить внимание на ключевых проблемах теперь уже советско-британских отношений. Прежде всего, он высказал несколько дежурных фраз об огромной симпатии, которую испытывают британцы по отношению к русскому народу. Далее, прозвучали упреки в нарушении СНК союзнических обязательств и заверения в том, что союзники готовы признать только устойчивое правительство в России. В заключении дипломат осудил призыв большевистских лидеров к народам Востока поднимать восстание против «британских колонизаторов» и нападки на британцев, пребывавших на территории, контролировавшейся Советской властью[686].

Дальнейшие события зимы – весны 1918 г. в полной мере отразили противоречивый характер двусторонних отношений, окончательный разрыв которых произошел лишь в середине 1918 г., когда для правящих кругов Соединенного Королевства стала очевидной необходимость серьезной подготовки к свержению большевистского правительства, сумевшего устоять в ходе начального периода Гражданской войны.

Основные выводы, которые можно сделать на основе представленного в статье материала, сводятся к следующему.

Революционные события 1917 г. в России явились для абсолютного большинства британцев вне зависимости от их социального положения и партийных пристрастий довольно неожиданными, хотя, к примеру, еще 26 ноября 1915 г. (н. ст.) редактор известной либеральной газеты «Манчестер Гардинан» Ч. Скотт обсуждал эту возможность в беседе с тогдашним министром вооружений Д. Ллойд Джорджем[687]. Тем не менее, даже многие представители властной элиты были застигнуты врасплох скоротечным падением царского режима на исходе зимы 1917 г., что вызвало прилив воодушевления во всех слоях британского общества: от промышленных рабочих до титулованных аристократов. Многим, особенно либеральным и лейбористским лидерам, тогда казалось, что новая демократическая Россия, подобно революционной Франции столетие назад, не только не ослабит, но скорее удвоит свои военные усилия, обеспечив Антанте вкупе с США долгожданную победу над монархиями Центральных держав.

Только немногие реалисты в Уайтхолле, вроде прозорливого премьера Д. Ллойд Джорджа и занимавшего тогда скромную должность младшего министра С. Болдуина высказывали сомнения в способности Временного правительства продолжать военные действия, если уж не в наступательном, то хотя бы в оборонительном ключе. Дальнейшее развитие процесса распада институтов политической власти и дезорганизации многомиллионной российской армии полностью подтвердили мрачные прогнозы.

В этих условиях надежды широкой общественности Великобритании на позитивный характер перехода России от авторитаризма к демократии сначала под эгидой кадетов, а затем умеренных социалистов к осени 1917 г. полностью развеялись. Как справедливо отмечал в своих мемуарах А. Ф. Керенский, примерно с середины 1917 года «они [Антанта – Е. С.] были полны решимости не поддерживать с Россией связей, основанных на дружбе и доверии, пока власть не перейдет к сильному военному диктатору»[688].

Поэтому государственный переворот Октября 1917 г. не стал неожиданностью для столиц большинства европейских государств, включая Великобританию. Более того, после провала выступления Л. Г. Корнилова, как раз и стремившегося при косвенной поддержке англичан стать именно таким военным диктатором[689], Сент-Джеймский Кабинет занял позицию фактического невмешательства в русские дела, которая затем в устах А. Бальфура получила название «политики выжидания» (wait and see policy)[690].

Однако к концу ноября – началу декабря 1917 г., когда стали очевидными тщетные попытки небольшевистских сил России вернуть страну на путь демократического развития, а советское правительство вступило в сепаратные переговоры с противниками Антанты, восприятие большинством политических партий Великобритании своего пока еще союзника претерпело коренное изменение.

В общественном мнении Соединенного Королевства формировался образ большевистских лидеров как либо подкупленных немцами прямых агентов Берлина, либо идеалистов-фанатиков, для которых Британия – главный враг, поскольку возглавляет Антанту, руководители которой «намерены продолжать мировую бойню ради сверхприбылей международного капитала»[691]. Все это исключало признание большевиков со стороны британских правящих кругов не столько по политическим, сколько морально-этическим соображениям, продиктованным национальными интересами [692].

Проведенное исследование показывает, что в первые недели после Октябрьского переворота подавляющая часть политических сил на Британских островах, за исключением кучки левых лейбористов, разделяли это мнение, всемерно осуждая политический хаос в России и уже не рассчитывая на то, что правительству Д. Ллойд Джорджа удастся вернуть бывшего союзника в ряды коалиции держав, ведущих отчаянную борьбу против германского владычества.

Вполне понятно также, что указанные общественные настроения сделали возможным переход Британской империи вместе с другими членами Антанты и США к организации и проведению прямой вооруженной интервенции на территории России в 1918–1919 гг.

Великобритания на пути к новой двухпартийной системе (1918–1935 гг.) А. Ю. Прокопов

Период между двумя мировыми войнами в истории Великобритании стал временем значительных изменений в политической жизни страны. Никогда ранее за такой непродолжительный срок не совершалось столько важных событий в общественно-политической сфере. Процессы, которые происходили в стране в 1918–1935 гг., предопределила ситуация в Великобритании в первые годы XX века.

В то время одним из важнейших явлений в жизни Британии стала эмансипация масс. Импульс этому дало общее развитие индустриального общества на рубеже столетий, сопровождавшееся технической революцией и распространением научных знаний. В стране, где подавляющее большинство населения составляли рабочие[693], быстро усилились профсоюзы, одновременно росла активность пролетариата. Если в 1900 г. в тред-юнионах насчитывалось немногим более 2 млн членов, то в 1913 г. – уже 4 млн 117 тыс[694]. Беспрецедентного уровня достигли производственные конфликты накануне Первой мировой войны: в 1910 г. была проведена 521 стачка, в 1913 г. – уже 1459[695]. Другим по-своему уникальным проявлением активизации масс стали выступления женщин за свои права. Британки не имели возможности участвовать в выборах в парламент, на избирательные участки могли прийти только большая часть мужчин (58 %)[696]. На рубеже XIX–XX вв. суфражистки, в чьих рядах насчитывались десятки тысяч сторонников, вели энергичную борьбу за предоставление политических прав женщинам. Одновременно в Великобритании начала издаваться массовая пресса и литература, что отразило желание многих граждан страны расширить кругозор и приобщиться к новым знаниям. Наметилась тенденция улучшения образования среди части простых британцев, что диктовалось постоянно возраставшей потребностью в квалифицированных кадрах для усложнявшегося и расширявшегося производства.

Одним из наиболее значимых для политической жизни страны событий, связанным с процессом эмансипации масс, стало создание в 1900 г. Лейбористской партии Великобритании (ЛПВ)[697]. На политической арене, где ведущую роль играли традиционные партии консерваторов и либералов, появилось объединение, чьи лидеры декларировали готовность отстаивать интересы рабочих, т. е. подавляющего большинства населения страны. ЛПВ была создана Британским конгрессом тред-юнионов (БКТ) – крупнейшим профсоюзным объединением страны – и несколькими социалистическими организациями. В начале века руководители ЛПВ стремились в первую очередь завоевать места в парламенте и в местных органах власти. По результатам последних предвоенных выборов декабря 1910 г., лейбористы провели в Палату общин 42 своих представителя. Это было явным успехом для партии, незадолго до того созданной[698]. Еще одним проявлением быстрого прогресса ЛПВ являлось стремительное увеличение числа ее членов от нескольких сот тысяч в начале века до 1 млн. 895 тыс. к 1913 г[699].

Большинство из перечисленных выше событий отразили новую для британского общества черту: многие простые граждане страны, мужчины и женщины, в начале XX века не только стремились улучшить свое материальное положение, расширить кругозор и приобщиться к новым знаниям и культуре, но и добиться более заметной роли в общественно-политической жизни.

Процесс эмансипации масс во многом определил атмосферу и дух первых десятилетий XX века. Это чутко ощутили наиболее прозорливые и восприимчивые к веяниям времени представители политического истеблишмента Британии. Одним из них был видный либерал Дэвид Ллойд Джордж, который стал главным инициатором проведения политики, получившей название социального или нового либерализма. Она предусматривала ориентацию деятельности партии на все общество, включая его наименее обеспеченные слои, признание возрастающей роли государства в социально-экономических отношениях. С 1906 г. по 1911 г. либеральные правительства провели ряд социальных реформ, включавших установление пенсий по старости, создание бирж труда, введение страхования рабочих в случае болезни и потери работы. В результате этого государство отказывалось от невмешательства в социальную сферу и становилось социально ориентированным.

Духу времени отвечали и другие действия либералов, обозначившие первые шаги на пути демократизации политической системы Британии. В 1911 г. была проведена реформа, в соответствии с которой уменьшалась роль не избираемой верхней палаты парламента в системе законодательной власти, а также сокращался срок полномочий Палаты общин с 7 до 5 лет и устанавливалось жалование депутатам. Последнее решение создавало необходимое условие работы в законодательном органе страны для малоимущих граждан страны.

Первая мировая война, в которой Великобритания принимала самое активное участие, придала заметный импульс процессу эмансипации масс и оказала существенное воздействие на всю общественно-политическую жизнь страны. Великобритания вступила в нее, когда у власти находилось либеральное правительство, возглавляемое Г. Асквитом. Как показало будущее, оно стало последним в истории страны либеральным кабинетом министров. В мае 1915 г. образован коалиционный кабинет, в состав которого помимо либералов вошли консерваторы и впервые – три лейбориста, пост премьера сохранил Асквит. Однако в декабре 1916 г., в условиях правительственного кризиса, вызванного острыми разногласиями в руководстве страны по поводу тех мер, которые должны привести страну к победе, Асквиту пришлось покинуть свой пост, и коалиционное правительство возглавил Д. Ллойд Джордж. Это привело к расколу в Либеральной партии на сторонников Ллойд Джорджа (коалиционные либералы) и Асквита (независимые либералы). Последние, за которыми шли многие либералы-парламентарии, отказались участвовать в новом правительстве и в Палате общин перешли на скамьи оппозиции. Раскол существенно ослаблял позиции либералов на политической арене, и это событие стало одним из предвестников обозначившегося в послевоенные годы кризиса Либеральной партии.

В правительстве либерала Ллойд Джорджа ведущую роль играли консерваторы, которые заняли большинство главных министерских постов. Лейбористы поддержали новый кабинет и возглавили несколько правительственных ведомств. Привлечение представителей ЛПВ к руководству страной в военное время подняло авторитет партии среди широких масс населения и способствовало усилению ее позиций на политической арене.

Новая коалиция во главе с Д. Ллойд Джорджем смогла к 11 ноября 1918 г. привести Великобританию к победе в Первой мировой войне. Однако страна вышла из нее экономически и финансово ослабленной, Британию сотрясали многочисленные забастовки, народ ожидал лучшей жизни после нескольких лет огромных жертв на полях сражений и лишений в тылу. В этой непростой обстановке, в условиях, когда в России в 1917 г. произошла революция, и леворадикальные идеи получили определенное распространение в некоторых странах континентальной Европы, политическое руководство Британии посчитало необходимым прибегнуть в политической жизни к не совсем обычным для мирного времени мерам.

Еще в октябре 1918 г. Ллойд Джордж достиг соглашения с консерваторами о сохранении коалиции в первые послевоенные годы и о скором проведении выборов. Ллойд Джордж и лидер консерваторов Эндрю Бонар Лоу договорились не поднимать вопросы, затрагивавшие принципиальные расхождения между их партиями (в частности, о тарифной реформе, о свободной торговле и об ирландском Гомруле)[700]. Также решено, что большинство коалиционных кандидатов будут представлять консерваторы, это отражало соотношение сил на политической арене между тори и коалиционными либералами[701]. Для консерваторов союз с Ллойд Джорджем позволил использовать авторитет видного либерала, который обладал большим политическим опытом и в массовом сознании имел славу реформатора и «человека, который выиграл войну». Он, как никто другой, подходил на роль политического лидера в непростых условиях социальной нестабильности послевоенного времени. Одна из целей коалиции заключалась в противостоянии левым силам, направлении активности масс в русло традиционной политики. Известный консервативный деятель С. Хор отмечал после войны, что капитализму нужен руководитель «с воображением», в противном случае «динамичные силы нового мира окажутся в руках большевиков, которые обладают четкой и последовательной теорией и практикой»[702]. Консервативные круги Британии посчитали, что такой фигурой является премьер-министр, приведший страну к победе.

Ллойд Джордж в свою очередь был заинтересован в том, чтобы выступить на выборах совместно с консерваторами, т. к. раскол либеральной партии существенно ослаблял позиции его сторонников. Кроме этого, общей целью и для консерваторов, и для либералов Ллойд Джорджа было не допустить к власти лейбористов, которых многие в высших политических кругах рассматривали как сторонников социалистических идей. Необходимость максимально быстро провести всеобщие выборы, диктовалась вполне оправданным расчетом, что на фоне эйфории населения от победы и на волне патриотических настроений коалиции будет легче завоевать большинство мест в парламенте и сохранить власть.

25 ноября 1918 г. парламент, существовавший с декабря 1910 г.[703], распущен, и на 14 декабря 1918 г. назначались выборы, которые должны были пройти в соответствии с новым Законом о народном представительстве от февраля 1918 г. Он заметно расширил состав электората. В условиях военного времени, когда росло забастовочное движение и рабочие ожидали лучшей жизни и расширения своих прав после окончания войны, представители политической элиты страны посчитали необходимым показать, что простые британцы в послевоенное время будут в большей мере участвовать в формировании законодательного органа власти. Правом голоса стали обладать все мужчины старше 21 года, при этом сохранялся 6-ти месячный ценз оседлости. Впервые получили возможность прийти на избирательные участки солдаты, а также женщины старше 30 лет[704]. В результате реформы 1918 г. британский электорат увеличился почти в три раза – с 7,7 до 21,3 млн человек, среди которых 8,4 млн были женщины[705].

Лейбористы в начале ноября 1918 г. объявили о выходе из коалиции и о решении самостоятельно выступать на всеобщих выборах[706]. За годы войны партия значительно укрепила позиции, возрос ее авторитет среди простых британцев, ее представители получили опыт государственного управления. К 1918 г. ЛПВ в полтора раза увеличила число своих членов (до 3 млн) по сравнению с 1914 г.[707] Еще в феврале 1918 г. ежегодная лейбористская конференция утвердила устав партии, в соответствии с ним укрепились организационные основы ЛПВ. Из рыхлой федерации, состоящей из отдельных самостоятельных объединений, она превратилась в единую организацию; в каждом избирательном округе создавался партийный механизм для проведения выборов в парламент[708]. В уставе содержался и специальный раздел, посвященный задачам партии. В IV его пункте лейбористы впервые высказались за осуществление мер социалистического характера – за обобществление средств производства [709]. Первоначально это вызвало серьезное беспокойство некоторых представителей традиционного политического истеблишмента Британии и позволило им называть ЛПВ социалистической партией.

Незадолго до выборов 1918 г. лейбористы опубликовали первую программу партии, озаглавленную «Лейбористы и новый социальный порядок». В ней предлагалось национализировать ряд основных отраслей экономики, установить обязательный минимум заработной платы, ввести «демократический контроль» над производством, изменить налоговую систему в пользу малоимущих, ввести всеобщее избирательное право, провести ряд социальных реформ[710].

Одним из важнейших следствий избирательной реформы 1918 г. для политической жизни страны стало появление массового электората. Этот факт в комплексе с продолжавшимся процессом эмансипации масс не могли не учитывать все главные политические силы страны. Поэтому после 1918 г. ведущие партии пытались выработать новые приемы в общении с избирателями и все чаще стремились выглядеть выразителями интересов не одного класса или группы населения, а всех британцев. «Особенно в этом преуспели консерваторы, – писал британский историк К. Роббинс. – Они представляли себя стоящими над групповыми интересами, партией моральных ценностей, защитниками семьи, сторонниками стабильности и порядка»[711]. Лейбористы также старались заявить о себе как о выразителях интересов не одного рабочего класса. В их программе, принятой в конце войны, говорилось, что ЛПВ является партией не только работников физического, но и умственного труда[712].

Избирательная кампания 1918 г. проходила на фоне роста социальной активности, увеличения числа забастовок, революционных событий на континенте, в обстановке антигерманской националистической истерии первых недель после 11 ноября 1918 г. В предвыборной агитации консерваторов и либералов Ллойд Джорджа призыв «Сделаем страну достойной ее героев» стал одним из главных лозунгов. Ллойд Джордж пытался запугать население «большевизмом» и «левой опасностью», угрожавшей, по его мнению, стране[713]. Руководители коалиции, учитывая политическую неопытность многих избирателей, не скупились на разного рода обещания и посулы рабочим и солдатам. Средства для выполнения всех обещаний, по мнению Ллойд Джорджа, должны были быть получены с Германии; он также предлагал повесить Вильгельма II. Когда позднее Ллойд Джорджу напомнили о его обещаниях, он ответил: «Это был только избирательный фокус»[714].

Во время всеобщих выборов 14 декабря 1918 г. многие избиратели впервые участвовали в голосовании. Немалая часть из них под влиянием активной агитации сторонников коалиции, отдали свои голоса их представителям. Из 707 мест в Палате общин кандидаты от коалиции завоевали абсолютное большинство – 478. Из них 335 мандатов получили консерваторы, а 133 – либералы Ллойд Джорджа[715]. Г. Асквит отказался поддержать коалицию и накануне выборов немало внимания уделял критике правительства. Несмотря на то, что оппозиционные либералы выставили 253 кандидата, успеха добились только лишь 28 из них, сам Асквит не прошел в парламент[716]. Несомненно, что острые разногласия и взаимные обвинения последователей Ллойд Джорджа и Асквита значительно ослабили лагерь либералов. Можно согласиться с известным британским историком Чарльзом Моватом, который писал, что раскол между Асквитом и Ллойд Джорджем и их сторонниками, произошедший еще в конце 1916 г., никогда так и не был преодолен[717], что сыграло не последнюю роль в ослаблении Либеральной партии.

Лейбористы в ходе выборов 1918 г. добились заметного успеха по сравнению с предыдущими избирательными кампаниями. Они впервые выдвинули своих кандидатов в большинстве избирательных округах – в 388. За ЛПВ проголосовало 22 % электората, или 2,3 млн человек, что отразило огромный прогресс по сравнению в декабрьскими выборами 1910 г., когда они получили лишь 371,7 тыс. голосов[718]. ЛПВ. провела в Палату общин 63 представителя[719]. В результате они впервые стали крупнейшей оппозиционной партией в Палате общин. Этот успех ознаменовал собой первый шаг на пути постепенного превращения лейбористов во вторую ведущую партию на политической сцене страны.

Российская исследовательница истории ЛПВ Е. Суслопарова справедливо пишет, что успеху лейбористов сразу после мировой войны способствовал ряд различных факторов. Среди них автор выделяла следующие: стремительное численное увеличение профсоюзов – главной социальной и финансовой опоры партии[720]; демократизация избирательной системы и появление массового электората; успешный опыт государственного регулирования экономики страны в годы войны, что придало дополнительную привлекательность некоторым планам лейбористов, которые предусматривали активное государственное вмешательство в социально-экономическую сферу; позитивные организационные изменения, произошедшие в ЛПВ в 1918 г.[721]

Как показало будущее, выборы 1918 г. ознаменовали начало упорного соперничества Либеральной и Лейбористской партий за положение второй силы на политической арене.

Состав нового кабинета министров был объявлен 10 января 1919 г. Руководители партии тори, несмотря на то, что консерваторам принадлежало большинство парламентских мест в коалиции, предпочли предоставить пост премьер-министра Ллойд Джорджу. Другие ключевые позиции в новом правительстве остались за консерваторами. Их руководитель Эндрю Бонар Лоу стал лордом-хранителем печати (он же являлся лидером Палаты общин), Остин Чемберлен – министром финансов, лорд Керзон – министром иностранных дел.

Перед правительством Ллойд Джорджа стояли непростые задачи как внутри страны, так и за ее пределами. Далеко не всегда премьеру сопутствовал успех. Его кабинету пришлось заниматься вопросами перевода экономики на мирные рельсы, решать социально-экономические проблемы в условиях невиданного роста стачечной борьбы и экономического кризиса 1920–1921 гг. Кроме этого приходилось отстаивать интересы Великобритании на Версальской мирной конференции. Неудачей для страны закончилась решение Ллойд Джорджа направить войска для участия в интервенции против советской России. В ходе Англо-ирландской войны (1919–1921 г.) официальный Лондон попытался подавить выступление ирландского народа за независимость. В декабре 1921 г. Ллойд Джордж был вынужден признать образование Ирландского свободного государства, которое получило статус доминиона, а Северная Ирландия осталась в составе Соединенного Королевства.

В 1921–1922 гг. обозначился кризис во взаимоотношениях между либералами Ллойд Джорджа и консерваторами, в результате чего позиции премьера ослабли. Причиной этого стало критическое отношение многих тори в отношении различных действий Ллойд Джорджа внутри страны и за ее пределами. «За исключением маленького, узкого круга руководителей, вся Консервативная партия находилась в состоянии еле сдерживаемого возмущения», – писал об отношении к Ллойд Джорджу консерваторов в начале 20-х годов известный представитель партии Леопольд Эмери[722]. У консерваторов вызывало разочарование отсутствие инициативы премьера в решении экономических проблем[723]. В частности, кабинет Ллойд Джорджа не справился с проблемой безработицы: в начале 1922 г. число не имевших работу британцев составляло около двух миллионов – очень большой показатель для страны[724]. Многие консерваторы были крайне недовольны политикой Ллойд Джорджа в отношении Ирландии[725]. Критика в адрес руководителя исполнительной власти еще больше усилилась после того, как в сентябре 1922 г. действия Ллойд Джорджа на Ближнем Востоке едва не привели Великобританию к военному столкновению с Турцией. Кроме этого, публичный скандал вызвала информация о том, что Ллойд Джордж фактически продавал высшие награды и титулы.

19 октября 1922 г. в столичном Карлтон-клубе состоялась встреча 275 консервативных парламентариев, которые собрались обсудить вопрос о том, следует ли партии тори выступать на приближавшихся всеобщих выборах совместно с либералами Ллойд Джорджа. Дискуссия привела к расколу среди консерваторов. Остин Чемберлен – лидер партии тори – при поддержке ряда видных консерваторов высказался за сохранение коалиции. Это решение Чемберлен мотивировал необходимостью противостоять социализму в стране, т. е. не допустить прихода к власти лейбористов. Против сохранения коалиции выступил министр торговли в правительстве Ллойд Джорджа Стэнли Болдуин, который лишь с марта 1921 г. входил в правительство и до событий в Карлтон-клубе не был хорошо известен в высших эшелонах партии. На собрании в Карлтон-клубе он выразил мнения многих рядовых консерваторов. Помимо них против коалиции были настроены и представители правого крыла партии. Их поддержали такие влиятельные газеты, как «Таймс» и «Дэйли Мэйл»[726]. В Карлтон-клубе Болдуин говорил о том, что консерваторы смогут победить на выборах, если будут отстаивать собственные принципы и освободятся от «гибельного союза с Ллойд Джорджем»[727]. Министр торговли высказал опасение, что действия Ллойд Джорджа приведут к крушению консервативной партии[728]. Исход голосования предопределила позиция Э. Бонар Лоу, авторитетного лидера консерваторов в 1911–1921 гг., который поддержал Болдуина. Одной из причин, побудивших Бонар Лоу выступить против сохранения коалиции, являлось стремление не допустить распада и исчезновения партии[729]. А опасность этого реально существовала, т. к. в начале 20-х годов Ллойд Джордж неоднократно высказывал идею объединения сил, входивших в коалицию, в единую партию, естественно, под его началом[730]. В результате голосования в Карлтон-клубе 185 консерваторов высказались против сохранения коалиции с либералами и только 88 – за[731].

В этот же день Ллойд Джордж подал в отставку, став тем самым последним либеральным премьером Британии в XX веке. Как показало будущее, он больше никогда не занимал государственных постов, но активно участвовал в политической жизни страны в последующие десятилетия. Известный британский историк А. Тэйлор писал о Ллойд Джордж, что он был «самым вдохновенным и творческим британским государственным деятелем XX века», но ему были присущи фатальные изъяны: он был неразборчив в средствах, возбуждал любые чувства, кроме доверия[732]. Выдающийся экономист Джон Мейнард Кейнс считал Ллойд Джорджа демагогом и человеком без убеждений; видный лейбористский политик Гарольд Ласки оценивал его как «бриллиант», но при этом весьма «циничный»[733].

Распад коалиции оказался предопределен не только некоторыми просчетами во внешней и внутренней политике Ллойд Джорджа и его разногласиями с консерваторами. Не меньшее значение имел и ряд других факторов, связанных с политической конъюнктурой и изменениями в социально-экономической ситуации в начале 20-х годов. К этому времени обозначилась тенденция ослабления поддержки избирателями представителей коалиции: после 1918 г. в ходе промежуточных выборов (отразивших настроения электората) все чаще консерваторы теряли места и одновременно побеждали лейбористы[734]. К 1922 г. отчетливо наметился спад в забастовочной активности рабочих, уменьшился численный состав профсоюзов, в конце 1921 г. завершился кратковременный экономический кризис[735]. В этих условиях буржуазия уже не так, как в первые послевоенные годы, нуждалась в Ллойд Джордже как в политике, способном в непростых социально-экономических условиях к искусному маневрированию. Думается, представители политического истеблишмента, тесно связанные с Консервативной партией, посчитали, что настало время не только в экономике, но и политической сфере перейти от мер чрезвычайного характера (каким было существование в мирное время коалиционного правительства) к традиционным методам управления Британией, т. е. к формированию однопартийного кабинета министров.

23 октября 1922 г. Э. Бонар Лоу избран лидером Консервативной партии, в этот же день он занял пост премьер-министра и сформировал правительство, состоявшее только из консерваторов. Однако в него не пожелали войти некоторые видные представители партии тори, которые выступали за коалицию: О. Чемберлен, Биркинхед, Бальфур. Вскоре премьер принял решение распустить парламент и объявил о проведении 15 ноября 1922 г. всеобщих выборов.

По результатам голосования Консервативная партия одержала убедительную победу, завоевав 345 из 615 мест в палате общин[736]. Лейбористы во время выборов продемонстрировали заметный прогресс по сравнению с 1918 г. В 1922 г. их поддержали 4,2 млн избирателей, т. е. почти в два раза больше[737]. Это позволило им занять 142 места в Палате общин. Впервые в послевоенное время в парламент прошел Р. Макдональд, который вскоре вновь возглавил ЛПВ, став ее парламентским лидером. Либералы, расколотые на сторонников Ллойд Джорджа (национальные либералы) и Асквита (независимые либералы) завоевали соответственно 62 мандата и 54; в общей сложности за них отдали свои голоса 4,18 млн избирателей[738]. Лейбористы опередили либералов по числу мест, и вновь, как и четыре года назад, стали крупнейшей партией оппозиции.

Премьерство Бонар Лоу продолжилось всего семь месяцев, 21 мая 1923 г. он по состоянию здоровья покинул пост и вскоре умер. Правительство и Консервативную партию возглавил Стенли Болдуин, руководивший в кабинете Бонар Лоу министерством финансов. Забегая вперед, отметим, что Консервативная партия на протяжении почти всех 20-30-х годов доминировала на политической арене страны, а С. Болдуин в последующие пятнадцать лет после избрания премьером стал одной из самых влиятельных фигур в политической жизни страны.

Новый консервативный премьер особое внимание уделял внутренним проблемам. Он полагал, что для сокращения безработицы и преодоления застоя в экономике, необходимо ввести протекционистские тарифы, тем самым, защитить британскую промышленность от иностранной конкуренции[739]. Премьер полагал, что, порвав с политикой фритреда, он сможет не только решить экономические проблемы, но и на основе идеи протекционизма сплотить Консервативную партию, вернуть поддержку группы влиятельных тори, выступивших в 1922 г. за сохранение коалиции. У премьера были также опасения, что вернувшийся из поездки по США Д. Ллойд Джордж может опередить его и выступить с идеей введения тарифов на ввозимые в страну товары и привлечь на свою сторону часть консерваторов.

23 октября Болдуин сообщил коллегам по Консервативной партии, что собирается публично высказаться в пользу протекционизма. 25 октября 1923 г. на ежегодном съезде Национальной юнионистской ассоциации в Плимуте он выступил с речью. В ней Болдуин ратовал за защиту внутреннего рынка от внешней конкуренции при помощи введения тарифов. 2 ноября в Манчестере он более подробно остановился на планах введения налогов на импортируемую готовую продукцию и предоставление преференций для товаров из доминионов[740]. Консерваторы посчитали необходимым получить одобрение протекционистской политики со стороны избирателей, т. к. в ходе выборов 1922 г. не выдвигались подобные предложения. 12 ноября Болдуин распустил парламент, и на 6 декабря 1923 г. назначены новые всеобщие выборы.

Проведение консерваторами предвыборной кампании под лозунгом протекционизма способствовало тому, что раздираемые противоречиями либеральные группировки ненадолго объединились. В начале ноября 1923 г. Ллойд Джордж и Асквит договорились объединить усилия своих сторонников на предстоящих всеобщих выборах под лозунгом фритреда. Асквит возглавил объединенную партию и находился на этом посту до 1926 г. В 1925 г. Асквиту пожалован титул графа, и он перешел в Палату лордов. Его сторонники составили правое крыло Либеральной партии, последователи Ллойд Джорджа – левое. Сам Ллойд Джордж после объединения либералов контролировал финансы и организационную структуру партии. В декабре 1924 г. его избрали председателем парламентской фракции либералов, а с 1926 г. после очередного острого конфликта с Асквитом он возглавил Либеральную партию.

Лейбористы, как и либералы, являлись противниками введения ввозных пошлин, полагая, что эта мера может привести к повышению цен на продукты питания и снизит уровень жизни рабочих[741]. Макдональд и его коллеги по ЛПВ в ходе предвыборной кампании выдвинули немало популистских обещаний – ликвидировать безработицу, решить жилищный вопрос, установить справедливую заработную плату, национализировать некоторые отрасли промышленности, ввести «налог на капитал», чтобы погасить государственный долг.

Британское общество, многие десятилетия развивавшееся в условиях свободной торговли, на выборах в декабре 1923 г. оказалось не готовым принять резкую смену курса и перейти к протекционизму. Консерваторы получили только 258 мест, потеряв 87 мест, а с ними – и контроль над Палатой общин. Лейбористы провели в парламент 191 кандидат, объединенные либералы – 159[742]. Выборы 1923 г. дали необычный результат: страна получила так называемый «подвешенный парламент», в котором ни одна из партий не могла самостоятельно сформировать правительство, которое опиралось бы на большинство в Палате общин. Острые разногласия между консерваторами и либералами не позволяли им создать коалиционный кабинет. В условиях, когда сторонники тарифной реформы не получили одобрения избирателей, предполагалось, что одна из партий, отстаивавшая свободу торговли, должна сформировать правительство. Ею стала ЛПВ, завоевавшая больше мест в палате общин, чем либералы. Последние приняли решение оказывать поддержку лейбористам. Болдуин – сторонник интеграции ЛПВ в политическую систему – с одобрением отнесся к решению Асквита[743]. Опытный политик Г. Асквит, обращаясь 18 декабря 1923 г. к членам либеральной парламентской фракции, говорил, что, «если нашей стране предстоит провести эксперимент с лейбористским правительством – а рано или поздно это случится, – едва ли можно его провести в более благоприятных условиях» [744]. Решение представителей традиционного политического истеблишмента страны допустить ЛПВ к власти не выглядело для них рискованным мероприятием, т. к. большинство мест в Палате общин принадлежали консерваторам и либералам, и они в любой момент могли сместить лейбористов.

23 января 1924 г. Рамсей Макдональд сформировал лейбористское правительство меньшинства. В отмеченных выше условиях одной из главных целей лидеров ЛПВ была демонстрация способности руководить страной; зарекомендовать себя «благонадежными» политиками национального уровня, не склонными к авантюрным действиям. Многие предвыборные обещания ЛПВ остались не выполнены: они не ввели «налог на капитал», не смогли ликвидировать и государственный долг, отказались национализировать шахты и железные дороги[745]. Не удалось справиться и с одной из наиболее острых проблем – безработицей[746]. Опыт пребывания ЛПВ у власти явно привел к эволюции политики партии вправо[747].

Вместе с тем, представители ЛПВ смогли все же определенным образом улучшить жизнь некоторых наиболее нуждавшихся слоев населения страны. Был несколько сокращен косвенный налог на соль и сахар, увеличены денежные пособия для некоторых категорий безработных[748] и выплаты на детей, отчасти улучшено положение пенсионеров; положительные изменения затронули и систему образования[749]. По инициативе лейбористов парламент принял закон, позволивший расширить государственное субсидирование жилищного строительства. Во внешнеполитической сфере немаловажным явлением стало установление лейбористским правительством дипломатических отношений с Советской Россией.

Лидер консерваторов С. Болдуин после фактического поражения его сторонников на выборах в 1923 г. посчитал необходимым внести некоторые коррективы в политику партии. В феврале 1924 г. он объявил о приостановке курса, ориентированного на введение протекционизма. Болдуин говорил, что протекционизм должен подождать «ясного свидетельства того, что общественное мнение изменило свой взгляд на этот вопрос»[750]. Кроме этого, руководитель тори, стремясь укрепить единство партии, смог привлечь к сотрудничеству бывших приверженцев сохранения коалиции – О. Чемберлена и лорда Биркенхеда, они вошли в «теневой кабинет» консерваторов[751]. Оставаясь сторонником традиционных консервативных ценностей укрепления империи, частной инициативы, покровительства промышленности, Болдуин в то же время выступал за сохранение социального мира и за сотрудничество с умеренными представителями рабочего движения[752]. Он писал, что среди рабочих немало тех «которые придерживаются разумных и правильных взглядов… и с которыми можно работать рука об руку»[753]. Отмеченный курс получил название «нового консерватизма», его социальная ориентированность должна была создать привлекательный облик для Консервативной партии в глазах широких масс населения, представить самого Болдуина, как лидера, выражающего интересы не только наиболее обеспеченных слоев общества, но и простых британцев[754].

Напомним, что Болдуин был с начала 20-х годов одной из самых влиятельных фигур на политической арене. В связи с этим при рассмотрении проблемы кризиса старой и зарождения новой двухпартийной системы в Британии важным является тот факт, что Болдуин считал именно ЛПВ (а не либералов) второй партией в стране; он смог установить хорошие отношения с Р. Макдональдом[755] и весьма неодобрительно отзывался о Ллойд Джордже. Все это позволяет лучше понять политику Болдуина во главе парламентской оппозиции, когда он был не особенно критичен в отношении лейбористского правительства. В комплексе с рядом других факторов позиция лидера ведущей в межвоенной период политической партии без сомнения сыграла определенную роль в том, что ЛПВ встретила на своем пути к политическому Олимпу меньше препятствий, чем можно было бы ожидать в консервативной Британии для организации, провозгласившей своей конечной целью построение социалистического общества.

Осенью 1924 г. в обстановке, когда лейбористское правительство все чаще подвергалось резкой критике со стороны консерваторов и либералов, Макдональд 9 октября подал в отставку, и на 29 октября были назначены новые выборы. Как известно, за четыре дня до голосования одна из британских газет опубликовала фальшивку – т. н. «письмо Зиновьева» к компартии Великобритании. В тексте, якобы написанным председателем Коммунистического Интернационала Григорием Зиновьевым, содержались инструкции Коммунистической партии Великобритании с призывом организовать вооруженное восстание в Великобритании с целью свержения существовавшего в стране строя. В прессе поднялась волна антисоветской пропаганды, которая захватила и либералов. В 97 избирательных округах они сняли своих кандидатов в пользу консерваторов[756]. Одновременно, руководители Либеральной партии, стремясь найти поддержку у рабочих, издали манифест. В нем они предлагали национализировать угольную промышленность, выдвигалась идея реформы в аграрном секторе в пользу мелких земельных собственников[757].

В ходе выборов 29 октября победу одержали консерваторы, они получили 419 мест в парламенте – т. е. абсолютное большинство[758]. Для либералов выборы окончились явным поражением. Число их избирателей сократилось с 4,3 млн в 1923 г. до 2,9 млн в 1924 г., в результате они получили только 40 мест в Палате общин[759]. Лейбористы проводили предвыборную кампанию под лозунгом «Мы были в правительстве, но не у власти». Это утверждение должно было означать, что они не смогли воплотить в жизнь обещания, т. к. не имели большинства в парламенте. По результатам выборов ЛПВ потеряла 40 мест и смогла провести в Палату общин 151 представителя, при этом за лейбористов было отдано 5,4 млн голосов, т. е. больше, чем в 1923 г. (в этом в очередной раз проявились особенности мажоритарной системы)[760].

Результаты волеизъявления британцев 29 октября 1924 г. стали очередным свидетельством поражения либералов. Еще в конце 20-х годов исследователь политической истории Великобритании Г. Анбор отмечал в качестве причины ослабления Либеральной партии сужающуюся социальную базу этой политической организации[761]. Многие рабочие предпочитали голосовать за ЛПВ, одновременно буржуазия убеждалась, что только Консервативная партия является надежной защитницей ее интересов. В послевоенное время либералов все чаще покидали видные представители бизнеса, в их числе МакКенна – директор Мидленд банка, а также влиятельная фигура в промышленном мире Британии Альфред Монд. Последний говорил о причине своего ухода из Либеральной партии: «Единственный вопрос теперь – выступление социализма против индивидуализма, и Консервативная партия является лучшим средством борьбы с социализмом»[762]. Консерватор Л. Эмери писал о выборах 1924 г. и о фальшивом «письме Зиновьева»: «Оно заставило многих колеблющихся либералов голосовать за консерваторов, ибо на Консервативную партию можно было твердо положиться, она выступит на борьбу с социалистической угрозой»[763]. Таким образом, провокация с «письмом Зиновьева» не столько навредила лейбористам (учитывая количество избирателей, проголосовавших за них), сколько – либералам.

Эти выборы наиболее ярко показали, что среди избирателей и в целом в британском обществе в 20-е годы происходило резкое размежевание на тех, кто готов поддержать ЛПВ (даже после ее не очень успешного и кратковременного пребывания у власти), и тех, кто резко отрицательно относился к заявленным целям лейбористов. Фальшивое «письмо Зиновьева» лишь более ярко высветило эту ситуацию. В условиях существования двух больших лагерей, либералам (при существовавшей мажоритарной системе) уже не находилось достойного места на политической арене. Об этом свидетельствовали почти все всеобщие выборы 20-30-х годов.

7 ноября 1924 г. С. Болдуин сформировал правительство, в котором Форин Оффис возглавил бывший лидер тори – Остин Чемберлен, министерством по делам Индии стал руководить лорд Биркенхед. Эти назначения свидетельствовали о том, что премьеру удалось окончательно восстановить единство партии и привлечь в свою команду влиятельных консерваторов, которые с конца 1922 г. до начала 1924 г. были фактически в оппозиции к нему.

Болдуин в духе «нового консерватизма» немало внимания уделял и социальным проблемам, что позволило улучшить материальное положение некоторых наименее социально защищенных граждан страны. Министром здравоохранения в новом правительстве стал Невилл Чемберлен, в его компетенцию входили вопросы не только здоровья, но и проблемы жилищного строительства и местного самоуправления. По инициативе Н. Чемберлена в 1928 г. пенсионный возраст был снижен с 70 до 65 лет. С 1925 г. вдовы (чьи мужья были застрахованы) начали получать пенсии 10 шиллингов в неделю, к этому добавлялось 5 шиллингов на первого ребенка и по 3 шиллинга на каждого следующего; сиротам выдавались специальные субсидии (в размере 7 шилл., 6 пенсов в неделю)[764]. При поддержке государства активно велось жилищное строительство[765], преобразована система местного самоуправления. Биограф Н. Чемберлена К. Филинг, высоко оценивая деятельность министра здравоохранения, писал: «Его работа была связующим звеном между программой социальных реформ 1906 г. и лейбористской программой 1945 г.»[766]

Гибкая политика в социальной сфере сочеталось у Болдуина с жесткой линией в отношении профсоюзов. Когда 4 мая 1926 г. руководители Британского конгресса тред-юнионов объявили о начале всеобщей стачки, Болдуин, заранее подготовившись к этим событиям, занял бескомпромиссную позицию. «Я не приму ничего, кроме капитуляции БКТ и отмены забастовки», – говорил С. Болдуин сторонникам во время стачки[767]. 3 мая правительство объявило о введении в стране чрезвычайного положения. Для помощи государственным службам привлекли десятки тысяч штрейкбрехеров, созданы отряды специальных констеблей, радио передачи Би-Би-Си и правительственное издание «Бритиш Гэзетт» фактически вели информационную войну против стачечников. 12 мая Болдуин, не прибегая к использованию крайних мер, смог нанести поражение забастовщикам: профсоюзное руководство объявило о завершении стачки.

Руководство ЛПВ во главе с Макдональдом не предприняло никаких шагов по поддержке забастовщиков во время всего майского конфликта 1926 г. Тем самым, в глазах традиционного политического истеблишмента лидеры лейбористов в очередной раз подтвердили репутацию «благонадежной» (с точки зрения буржуазии) политической силы, показали не случайность крайне умеренного курса первого лейбористского правительства. Все это, без сомнения, не могло не добавить доверия к ЛПВ среди власть имущих, и тем самым приблизило партию Макдональда к полной интеграции в политическую систему.

Определенный интерес представляет тот факт, что способность британских властей одержать победу в противостоянии с профсоюзами привлекла внимание советского лидера И. В. Сталина. В 1934 г. он в беседе с английским писателем Г. Уэллсом не без определенного восхищения говорил о гибкости и уме представителей британских правящих кругов, которые не пошли на репрессии в отношении организаторов стачки[768] и, тем не менее, смогли отстоять свои интересы.

Майские события 1926 г. неожиданным образом привели к очередному кризису в Либеральной партии. Во время всеобщей стачки большинство либералов поддержали действие правительства, лишь Ллойд Джордж высказал сомнения по поводу правильности политики консерваторов, что вызвало очередное резкое обострение отношений с Асквитом и его сторонниками. В результате Либеральная партия вновь оказалась на грани раскола, Асквит ушел с поста лидера партии, и его место вскоре занял Ллойд Джордж. События мая 1926 г. несколько неожиданно привели к очередному ослаблению либералов и одновременно к укреплению позиций ЛПВ среди представителей консервативного политического истеблишмента [769].

Летом 1926 г. кабинет Болдуина отменил семичасовой рабочий день для шахтеров, существовавший с 1919 г. В 1927 г. консерваторы добились утверждения парламентом антипрофсоюзного закона «О промышленных конфликтах и тред-юнионах»[770]. Закон и поражение всеобщей стачки 1926 г., вызвали недовольство многих рабочих, это привело к тому, что с 1926 г. представители партии тори на дополнительных выборах все чаще терпели неудачу[771]. В этих условиях консерваторы, стремясь добиться расположения электората (прежде всего женского), провели в 1928 г. парламентскую реформу, по которой женщины были уравнены в политических правах с мужчинами. Британки получили возможность участвовать в выборах наравне с мужчинами с 21 года, и в политической жизни страны утвердилось всеобщее избирательное право.

Либералы в середине и второй половине 20-х годов выступили с целым рядом предложений по решению остро стоявшим в британском обществе социально-экономическим вопросам. Целью было завоевать поддержку жителей страны, расширить социальную базу партии и в конечном итоге вернуть позицию второй политической силы в стране. В 1925 г. Ллойд Джордж опубликовал памфлет «Земля и нация» (Зеленая книга). В нем предлагалась национализация земли с предоставлением компенсации лендлордам, фермеры в соответствии с планами либералов получали определенные права и могли арендовать землю у государства[772]. Эти предложения не нашли широкой поддержки, как в самой Либеральной партии, так и в целом в обществе и в том числе среди фермеров. Консерваторы и лейбористы также не поддержали предложения либералов, после чего Ллойд Джордж обратил свое внимание на выработку промышленной политики[773]. В 1928 г. он выпустил памфлет «Промышленное будущее Британии» (Желтая книга), в котором, в частности, предлагалось расширить вмешательство государства в экономику и в отношения между трудом и капиталом, установить контроль за национальными капиталовложениями, ввести регулирование кредитной системы и др[774]. Однако идеи не привлекли широкого внимания публики. После этого на основе Желтой книги была написана работа «Мы можем покончить с безработицей» (Оранжевая книга), ставшая предвыборным манифестом либералов накануне всеобщих выборов 1929 г.

Необходимо отметить, что безработица на протяжении всех 20-х годов была одной из самых острых и болезненных проблем для общества: в 1922–1928 гг. она не снижалась ниже отметки в один миллион, что составляло 10 % занятого населения[775]. Ллойд Джордж, обратившись к этой теме, надеялся привлечь к своей партии внимание широких масс. В работе, правда, не содержалось оригинальных идей, он предлагал сократить безработицу, используя общественные работы, включавшие дорожное строительство, снос трущоб, возведение новых домов и т. д. Современные экономисты пришли к выводу, что даже при самых благоприятных условиях предложения не смогли бы ликвидировать безработицу в течение двух лет, как обещал Ллойд Джордж[776].

Всеобщие выборы были назначены на 30 мая 1929 г., и стали первыми после введения всеобщего избирательного права. Электорат увеличился более чем на 7 млн и в 1929 г. составлял 28,8 млн[777]. В предвыборной кампании 1929 г. фактически на равных боролись все три партии. Каждая из них выдвинула наибольшее число кандидатов, по сравнению с предыдущими выборами, начиная с 1918 г.: консерваторы – 590, лейбористы – 571, либералы – 513[778]. Одним из главных вопросов стала безработица и возможные пути ее преодоления.

Предвыборный манифест консерваторов имел название «Безопасность превыше всего». Этот лозунг подразумевал безопасность собственности, империи и отсутствие социальных потрясений[779]. Однако красивые слова не смогли завуалировать то, что кабинету С. Болдуина, находившемуся у власти более четырех с половиной лет, не удалось справиться со многими проблемами, стоявшими перед Британией, в том числе и с безработицей. За время правления партии тори число потерявших работу британцев постоянно увеличивалось. Если в 1924 г. таких было 1 млн 104 тыс., то в 1929 г. – уже 1 млн 251 тыс.[780] Положение партии осложнялось и тем, что многие рабочие отрицательно относились к консерваторам после срыва всеобщей стачки 1926 г. и принятия в 1927 г. закона, ограничившего права профсоюзов. Недовольство правлением консерваторов нашло свое выражение в ходе большинства дополнительных выборов во второй половине 20-х годов, когда представители партии терпели поражение. Однако руководство консерваторов надеялось, что проведенная ими парламентская реформа 1928 г. позволит привлечь к их партии немало избирателей.

Лейбористы выступали в роли главных оппонентов консерваторов и накануне голосования большое внимание уделили проблеме занятости населения. В предвыборном манифесте (начало мая 1929 г.) руководители ЛПВ писали о решимости покончить с безработицей, для чего предполагалось расширить жилищное строительство, реконструировать старые и проложить новые дороги, продолжить работу по электрификации страны и т. д[781]. А также говорилось о намерении улучшить обеспечение безработных, возродить торговлю внутри страны и с колониальными странами и т. д. В середине мая 1929 г. лейбористы издали памфлет «Как победить безработицу. Ответ лейбористов Ллойд Джорджу». В ней авторы развивали предложения по организации общественных работ и одновременно призывали не доверять Ллойд Джорджу – человеку, который «как никто другой ответственен за то, что вверг страну в бедствие, из которого она до сих пор не может выбраться»[782].

По результатам выборов 1929 г. ни одна из трех партий не смогла завоевать абсолютного большинства мест в Палате общин. Наилучший результат продемонстрировали лейбористы, они провели в парламент 288 своих представителей, что было на 137 больше, чем в 1924 г.[783] ЛПВ впервые обошла по числу парламентариев любую другую партию, что стало очередным важным шагом, продемонстрировавшим растущую силу лейбористов. Партия тори потеряла 159 мест – 260 мандатов[784]. Из 513 кандидатов от Либеральной партии в Палату общин прошли 59, что на 19 мест было больше по сравнению с 1924 г.[785] Разногласия между консерваторами и либералами по вопросам о протекционизме и свободной торговле не могли позволить им сформировать коалиционное правительство. В подобных условиях, как и пять лет до этого, Макдональду была предоставлена возможность возглавить исполнительную власть. Лейбористы, не имея большинства в парламенте, при принятии решений должны были искать поддержки со стороны других партий, прежде всего Либеральной. Новым премьером 5 июня 1929 г. стал Р. Макдональд. В состав второго лейбористского правительства вошли в основном представители правого крыла партии. Приход к власти лейбористов в 1929 г., как и в 1924 г., ознаменовал начальный этап перестройки двухпартийной системы, когда ЛПВ все более уверенно заявляла о претензии быть второй ведущей партией страны. Этому способствовали как конкретные успехи лейбористов на выборах, так и фактическая дезинтеграция в начале 30-х годов главного конкурента – Либеральной партии.

Основной проблемой, с которой столкнулся лейбористский кабинет министров, являлся мировой экономический кризис, разразившийся осенью 1929 г. Экономика страны в 20-е годы развивалась замедленными темпами, поэтому кризис в Британии не достиг той глубины и размаха, как в США, Германии или Франции. Тем не менее, страна столкнулась с большими сложностями. Это, прежде всего, относится к проблеме занятости. Если в 1929 г. не имели работы 1,25 млн британцев (т. е. 9,7 % застрахованных работников), то в 1930 г. на улице оказались уже 1,99 млн рабочих (16,2 %), в 1931 г. – 2,7 млн (22 %)[786]. На самом деле число безработных было еще больше, т. к. приведенная статистика учитывала только застрахованных работников, не принимались в расчет сельскохозяйственные рабочие, госслужащие, незастрахованные рабочие. Сформированный Макдональдом специальный комитет во главе с Дж. Г. Томасом, призванный решить проблему безработицы, не смог предложить эффективных мер для решения проблемы.

В августе 1931 г. в условиях ухудшения экономической ситуации лейбористское правительство было вынуждено обратиться к США и Франции с просьбой о выделении крупных займов. Условием Федерального резервного банка США для предоставления займа стало требование сократить на 10 % пособия увеличивавшемуся числу безработных. Макдональд согласился, однако 9 из 20 министров не поддержали его. В правительстве произошел раскол, и премьер подал в отставку.

В исключительных условиях экономического кризиса политический истеблишмент страны посчитал необходимым консолидировать силы различных партий. 24 августа Макдональд сформировал коалиционное правительство (получившее название национального), куда вошли четыре лейбориста, столько же консерваторов (среди них С. Болдуин), а также два либерала (Г. Сэмюэль, лорд Ридинг). Действия Макдональда и нескольких его сторонников было расценено в ЛПВ как предательство, их исключили из партии, и лидером ЛПВ стал А. Гендерсон.

Новые власти с целью добиться поддержки у граждан страны действий по преодолению кризиса объявили о проведении 27 октября 1931 г. внеочередных всеобщих выборов. Консерваторы, национал-лейбористы (последователи Макдональда) и национал-либералы (сторонники Дж. Саймона) организовали предвыборную кампанию совместно. Им не удалось разработать общей программы преодоления кризиса, и они пытались запугать избирателей трудностями, вызванными экономической ситуацией. Лейбористы постарались привлечь британцев обещаниями национализировать банки, контролировать цены, передать в общественную собственность предприятия энергетики, транспорт, некоторые другие отрасли хозяйства, а также восстановить пособия для безработных.

Либералы накануне выборов оказались фактически расколотыми на три группировки. Последователи Дж. Саймона (национальные либералы) вели агитацию совместно с другими членами коалиции; к ним примыкали 26 члена парламента от Либеральной партии. Центристскую группу или официальных либералов возглавлял Г. Сэмюэль, в нее входили 24 парламентария. Наконец, за Ллойд Джорджем последовало только пять парламентариев (в основном членов его семьи)[787].

В ходе выборов 1931 г. консерваторы одержали убедительную победу, завоевав 473 места. Лейбористская партия, чей имидж после исключения из ее рядов нескольких руководителей оказался несколько подорван, смогла получить только 52 мандата в Палате общин. Недолго просуществовавшая партия национал-лейбористов во главе с Макдональдом располагала 13 местами. Национальные либералы во главе с Саймоном завоевали 35 мест, последователи Сэмюэля – 33, Ллойд Джорджа – 4[788]. Вскоре после выборов, в ноябре 1931 г., Ллойд Джордж в условиях разброда в рядах либералов и с учетом того, что его сторонники располагали только 4 местами, сложил полномочия лидера партии. Его место занял Сэмюэль. Таким образом, Либеральная партия переживала очередной и самый тяжелый кризис: парламентская фракция была разобщена на несколько группировок, местные организации ослаблены и дезориентированы, явно ощущалась нехватка денег для ведения политической агитации [789]. После 1931 г. либералам уже не удалось возродить свою организацию, их влияние на политической арене заметно снизилось, они не могли серьезно бороться с лейбористами за место в двухпартийной системе. Об этом, в частности, свидетельствовали результаты следующих выборов в 1935 г., когда они получили только 20 мест в парламенте[790].

Лейбористы к середине 30-х годов оправились от серьезного поражения 1931 г. и на выборах 1935 г. почти утроили свое представительство в Палате общин, завоевав 154 мандата[791]. Этим они продемонстрировали способность преодолевать серьезные внутрипартийные трудности. Динамика развития партии в предвоенное десятилетие свидетельствовала о постоянном усилении позиций ЛПВ. На протяжении почти всех 30-х годов увеличивалось число членов профсоюзов, поддерживавших ЛПВ, росла и численность самой партии. Если в 1933 г. в рядах ЛПВ состояло 2 млн 305 тыс. членов, то в 1939 г. – уже 2 млн 663 тыс[792].

Динамичное развитие ЛПВ сопровождалось, как уже говорилось выше, ослаблением ее главного конкурента – Либеральной партии. Одним из последних событий, серьезно подорвавших положение этой партии, стало то, что в 1932 г. национальное правительство покончило с политикой свободной торговли и перешло к протекционизму, введя пошлины почти на большинство ввозимых товаров[793]. Таким образом, те подходы в сфере экономики, которые на протяжении многих десятилетий либералы ревностно защищали и отстаивали, оказались в условиях кризиса и в последующие годы неприемлемы для успешного развития экономики страны. Это не могло не отразиться и на уровне поддержки Либеральной партии со стороны не только предпринимателей, но и многих простых британцев[794].

В заключение, необходимо отметить, что среди первопричин, приведших к кризису старой и зарождению новой двухпартийной системы в Великобритании в межвоенный период, были серьезные изменения, произошедшие в британском обществе в начале XX века. К ним в первую очередь относится набиравший силу в это время процесс эмансипации масс, который дал импульс становлению современного общества, появлению массового электората и к созданию Лейбористской партии. Декларированные лейбористами конечные цели партии, социальная риторика руководителей ЛПВ, опора на уважаемые простыми гражданами страны тред-юнионы создали имидж партии, которая (не отрицая историческое наследие страны) выражает дух времени: стремление масс к эмансипации и раскрепощению. В результате ЛПВ смогла после Первой мировой войны существенно расширить поддержку рабочих, увеличить численность рядов, заметно упрочить позиции среди избирателей и на политической арене. Кроме этого, лидерам ЛПВ удалось добиться доверия традиционного политического истеблишмента. Решающим в этом деле было то, что лейбористы, находясь у власти (а также во время всеобщей стачки), наглядно продемонстрировали представителям политической элиты, что они проводят крайне умеренную правую политику и не склонны к каким-либо радикальным действиям.

Либеральная партия переживала в годы между мировыми войнами явный кризис, который был обусловлен отсутствием у нее четкой программы, размыванием социальной базы, наличием острых противоречий среди руководителей. В результате, ко второй половине 30-х годов эта, некогда влиятельная политическая организация (сумевшая в начале века стать выразительницей новых тенденций в развитии общества), не смогла бороться за прежнее положение в двухпартийной системе. Многие из перечисленных проблем Либеральной партии стали следствием неспособности либералов найти свое место в поляризовавшемся в 20-30-е годы обществе: когда немалая часть электората увидела в Лейбористской партии силу, способную изменить страну и реально улучшить положение простых граждан; другая значительная часть британских избирателей более энергично, чем ранее, поддержала Консервативную партию, не без основания рассчитывая, что она, опираясь на торийские ценности, сможет не только успешно решить многие социальные проблемы, но и эффективно противостоять любым радикальным реформам, которые декларировали представители различных левых сил. Ни для одной из названных больших групп электората и в целом британского общества либералы не стали главным выразителем их интересов, что и привело партию Асквита и Ллойд Джорджа к середине 30-х годов на периферию политической жизни страны.

Период с 1923 г. по 1931 г. характеризовался фактически существованием в Британии трехпартийной системы, когда консерваторы, лейбористы и либералы почти на равных вели борьбу за избирателей. Это положение отразило постепенную адаптацию общественно-политической жизни страны к новым реалиям массового общества. К середине 30-х годов обозначилась тенденция возвращения страны к прежней традиционной двухпартийной системе, где Консервативная партия сохранила свои позиции, а на смену Либеральной пришла Лейбористская партия. Окончательно новая двухпартийная система утвердилась в политической жизни Соединенного Королевства уже в послевоенное время, когда в 1945 г. лейбористы одержали убедительную победу на выборах и впервые завоевали абсолютное большинство мест в парламенте. В последующие десятилетия избиратели неоднократно подтверждали право лейбористов быть одной из двух ведущих партий страны.

Английские левые лейбористы в годы Второй мировой войны (1939–1945) Е. Г. Блосфельд

Английский левый лейборизм – довольно неоднородное течение. Левые лейбористы были представлены как в собственно Лейбористской партии, так и тред-юнионах, причем часто и в небольших объединениях (например, «Общество мебельщиков»), в Независимой рабочей партии (НРП), которая в это время не входила в Лейбористскую партию.

Несмотря на текучесть и неоднородность левых лейбористов, можно выявить основные линии, по которым просматривались их отличия от политики правительства и официального лейбористского руководства.

Наиболее ярко мнение левых выражалось в период войны в еженедельниках «Нью Стейтсмэн энд Нэйшн», «Трибюн», в «Рейнольдс Ньюс», их позиции тоже имели некоторые расхождения. Активно выступали левые лейбористы в парламенте.

При всей своей неоднородности позиция левых лейбористов основывалась на общих теоретических установках, сформированных в межвоенные годы и модернизированных в соответствии с условиями Второй мировой войны.

Поэтому не совсем правы те исследователи, которые говорят о единодушии в Лейбористской партии в период войны по вопросам внешней политики, хотя и с наличием разных представлений о мировом политическом устройстве после войны и послевоенной деятельности коалиционного правительства[795], или в том, что Вторая мировая война явилась лабораторией разработки леволейбористских теорий об устройстве послевоенных политических учреждений [796].

Расхождения между официальным лейборизмом и левыми были весьма существенными и проявлялись уже в годы Второй мировой войны, а не после нее.

Левые не ждали окончания войны, они хотели частичного и возможного выполнения своих установок и требований уже в период войны, не связывая их только с деятельностью послевоенного лейбористского правительства.

Позиции левых лейбористов выражали настроения значительной части английских трудящихся[797].

При этом вовсе не следует проводить четкую границу между левыми, с одной стороны, и правыми лейбористами и консерваторами, с другой, по определенным политическим группам, как это делает Д. Хоуэлл, полагая, что позицию левых выражал Исполком Лейбористской партии, а позицию правых – лейбористская парламентская фракция[798]. И в Исполкоме, и в парламенте, и в профсоюзах, и среди активистов Лейбористской партии были представлены различные оттенки мнений левых.

Левые лейбористы вели борьбу как против наступления на права рабочих, так и за активные действия против фашизма как главной угрозы. Один из леволейбористских лидеров и теоретиков Д. Стрэчи сразу после образования коалиционного правительства писал, что левые лейбористы надеются выиграть не только войну против Гитлера, но и против капитализма[799].

Левые лейбористы отказались от пацифизма, который перед войной и в ее начальный период вполне соответствовал официальной политике «умиротворения», отказались от пропаганды разоружения, которая в новых условиях работала уже не на предотвращение войны, а на ослабление страны перед лицом фашизма.

Они выступали за объединение нации перед лицом фашизма, но выступали и против «мюнхенцев» в правительстве, и против объединения с ними; а также против полного зажима демократии в военное время.

Г. Ласки защищал усиление роли правительства на период войны, в то же время настаивал на сохранении демократических свобод и контроля парламента над правительством. Правительство, – говорил он, – не должно быть и судьей и обвинителем[800]. На 73 съезде Британского конгресса тред-юнионов (БКТ) лидеры двух крупнейших профсоюзов – Федерации горняков (Г. Смит) и Союза железнодорожников (У. Джефскоутс) выступили против предложения Генсовета БКТ о возобновлении антипрофсоюзного акта 1927 г. Они заявили, что нельзя доверять правительству, которое говорит: «Будьте хорошими парнями и приходите после войны»: надо отстаивать свои права уже сейчас[801].

Сильные разногласия возникли уже на 39 лейбористской конференции при обсуждении доклада К. Эттли по вопросу о вхождении лейбористов в коалиционное правительство У. Черчилля, прежде всего потому, что в нем оставались «мюнхенцы». Исполком упрекали в непоследовательности в отношении к ним. Представители ряда местных лейбористских организаций выступили против объединения с «мюнхенцами», заявив, что это объединение ничего не даст, т. к. лейбористы в правительстве не смогут обеспечить решение социалистических задач. Те же, кто поддержал резолюцию, потребовали от правительства гарантий о деятельности в направлении установления некапиталистического мира после войны [802].

На 40-й лейбористской конференции меморандум Исполкома подвергли критике именно за отсутствие настойчивости в этом плане и даже восхваление правительства.

С. Силвермен упрекал лейбористское руководство, за то, что оно ничего не сделало чтобы помешать эксплуатации рабочих, хотя бы на некоторое время, но полагал, что перед лицом фашизма надо действовать в коалиции с правительством[803].

На 41-й лейбористской конференции Г. Ласки, поддерживая коалицию с консерваторами, обращался к У. Черчиллю с призывом объявить о целях правительства. Он говорил, что победа над фашизмом не является гарантией народного мира, который объявил У. Черчилль, необходимы социальные преобразования после войны[804]. Уже в это время наиболее радикальные левые требовали свободы Лейбористкой партии за пределами правительства и в случае разногласий – права покинуть правительство[805]. Это требование мотивировалось тем, что правительство во время войны не сможет обойтись без рабочего класса.

Руководство лейбористской партии вынуждено было учитывать сильные разногласия среди лейбористов по условиям объединения с консерваторами и о последствиях деятельности коалиционного правительства, и на 39-й конференции предложена и принята декларация национального исполкома «Труд, война и мир», где была изложена программа преобразования послевоенного мира на условиях левых. Она включала в себя контроль над банками, национализацию добычи угля, транспорта, земельной собственности, общественной собственности в ключевых отраслях промышленности, в общественных службах. Признавалась роль тред-юнионов в национальной жизни и в промышленности, содержалось обещание ликвидировать безработицу. Конечно, эта декларация была рассчитана на сплочение нации в период войны, и руководство не выражало серьезных намерений следовать этим заявлениям, откладывая их на послевоенный период. Вопросы национализации и требования от руководства следовать в направлении выполнения этой программы после войны поднимались левыми на всех конференциях Лейбористской партии во время войны.

Левые лейбористы, как и в довоенное время, выступают за ликвидацию палаты лордов, повышение роли парламента, с тем, чтобы его контроль был действительно демократическим и эффективным.

На 42-й конференции лейбористской партии Г. Ласки в духе всей концепции левых подчеркивал связь проблем национализации с реконструкцией всего общества, прежде всего, в плане изменения производственных отношений, перераспределения материальных и духовных благ. Он заявлял, что эти проблемы должны быть разработаны уже в военный период[806].

Настаивая на необходимости агитации за национализацию, демократический контроль и проведение этих мер частично уже в период войны, другой видный идеолог левых лейбористов Э. Бивен писал: «Я верю, что мы должны рассматривать послевоенный мир и наше планирование в рамках политического действия не только после войны, а уже сейчас» [807]. Говоря о компенсации бывшим владельцам, Э. Бивен считал, что она должна быть ограничена парламентом. В духе плана «семейных пособий», предлагаемых НРП, а затем левыми в Лейбористской партии в 30-е годы, он заявлял, что государство должно взять на себя бесплатное распределение молока для детей и установить твердые цены на основные продукты (в национализированных отраслях). Э. Бивен требовал, чтобы ключевые отрасли промышленности были национализированы во время войны, иначе их нельзя будет национализировать и после войны, кроме как «кровавой революцией»[808], которой он, как и все левые, хотел бы избежать.

Левые лейбористы требовали от руководства партии сплотить массы на основе этих целей лейбористской программы. Иначе, считали они, народ после войны не будет мобилизован, а партия окажется не готовой к проведению реформ и не сможет победить на парламентских выборах, все слова о «народном мире» окажутся пустой фразой. При этом левые подчеркивали, что именно для победы над фашизмом необходимо уже сейчас заявить о целях партии, осуществить уже во время войны хотя бы национализацию горной промышленности в военное время, используя пребывание лейбористов в правительстве, начать осуществление ближайшей лейбористской программы[809].

По мере военных успехов антифашистской коалиции и приближения победы позиции левых лейбористов усиливались. С новым подъемом вопросы национализации, демократического контроля рассматривались на конференциях 1943–1945 гг. уже в рамках послевоенной реконструкции и обсуждения партийной платформы на послевоенных парламентских выборах.

В этих условиях на 43 конференции левым удалось добиться отклонения резолюции Исполкома и принятия резолюции, предложенной Я. Микардо (профсовет и лейбористская организация Ридинга). Она требовала включить в программу пункты об общественной собственности на землю, крупное строительство, тяжелую промышленность, все формы банков, транспорт, топливную и энергетическую промышленность. А также о демократическом контроле в национальных службах и отраслях промышленности, в котором участвовали бы как рабочие, так и потребители [810]. Делегат от окружной партийной организации Стэйка Э. Смит, поддержав резолюцию, сказала: «Люди должны понять, что у них нет иной возможности на всеобщих выборах – либо принять то, что предложено в отчете и в резолюции, либо – путь к дальнейшей монополизации, который означает дальнейшие войны»[811].

На 44-й конференции, проходившей в мае 1945 г., Исполком вынужден был представить на обсуждение декларацию «Лицом к будущему», которая включала обязательства правительства национализировать основные отрасли экономики. Левые, однако, не потребовали гарантий осуществления предлагаемых мер, считая, что стратегию партии определяют решения 43 конференции и программа 1935 г. «За социализм и мир», и будущее лейбористское правительство, национализировав ключевые отрасли, будет действовать в направлении перехода к социализму[812]. Только К. Зиллиакус заявил о необходимости установления гарантий от возможного саботажа со стороны консерваторов в виде ликвидации палаты лордов и демократизации парламентской процедуры[813].

В целом подобные замечания некоторых левых потонули в потоке энтузиазма, тем более, что и правые, и левые отмечали: речь идет только о первом сроке пребывания правительства у власти.

Левые считали, что надо использовать пребывание в правительстве в интересах рабочего класса, а не крупного капитала, и надо начать частичное выполнение «ближайшей лейбористской программы» не дожидаясь конца войны. Они требовали, чтобы партия имела полную информацию о правительственных контролерах, чтобы их деятельность была направлена не на укрепление частного капитала, а на организацию отпора фашизму.

Левые лейбористы неоднократно выступали за сотрудничество с коммунистами, за отмену «черного циркуляра» 1934 г., запрещавшего коммунистам представлять тред-юнионы на лейбористских конференциях и съездах БКТ. Левые считали, что кампания Народного фронта, возглавляемая коммунистами, хотя и не предотвратила войну, но имела большое значение для сопротивления фашизму. Они подчеркивали, что предпринятая компартией борьба на два фронта: против собственного правительства и против фашизма была правильной.

Очень сильное сопротивление «черному циркуляру» было в БКТ. «Черный циркуляр» на 75 съезде БКТ был отменен, несмотря на противодействие правых лидеров. С большим трудом (1 244 000 против 1 231 000) на 41-й лейбористской конференции удалось снять запрещение с «Дейли Уоркер»[814] (газета была запрещена, так как компартия была объявлена агентом фашизма). Резолюцию же о вхождении коммунистов в Лейбористскую партию так и не удалось провести за годы войны.

Надо сказать, что результаты голосования не отражали настроения в рабочем классе и в Лейбористской партии, о чем свидетельствовали результаты голосования на съездах БКТ, где было сильно влияние левых.

Рост влияния коммунистической партии в массовом рабочем движении, ее самоотверженная борьба с фашизмом способствовали и усилению позиций левых лейбористов.

Важным вопросом военного времени был вопрос об открытии второго фронта. И только левые коммунисты и левые лейбористы требовали от правительства открытия второго фронта, лейбористское же руководство этот вопрос вообще не ставило на конференциях, его постоянно поднимали на съездах БКТ. Причем НРП, которая видела главную задачу в борьбе с фашизмом не в поддержке военных усилий, а в борьбе со своим правительством и поддержке сил сопротивления на Западе, активно выступала за скорейшее открытие второго фронта, о чем можно судить не только по дебатам на съездах БКТ и в Лейбористской партии, но и по воспоминаниям одного из видных деятелей НРП Дж. Ли[815]. Активными сторонниками второго фронта из левых идеологов были Э. Бивен и Г. Брэйлсфорд.

Интересно, что в обстановке, когда опросы, проводимые Британским институтом общественного мнения показывали, что 60 % англичан выступают (1942 г.) за открытие второго фронта[816], лейбористы и профсоюзное руководство игнорировали этот вопрос или препятствовали его постановке.

Так на 74 съезде БКТ представитель Генсовета Ч. Дьюке выступил против принятия поправки об открытии второго фронта в 1942 г., так как это означало бы, по его мнению, недоверие правительству. Совершенно резонно представитель Союза обойщиков Дж. Шелли возразил: требование открытия второго фронта поддерживает общественное мнение всего мира, и фиксация его в решениях БКТ только усилила бы правительство в борьбе с реакцией и означала, что Конгресс хочет, чтобы правительство проделало эту работу как можно быстрее[817].

Вопрос о послевоенном устройстве занимал большое место в парламентских дебатах и на лейбористских конференциях с 1943 г., примерно с Ялтинской конференции, когда перспектива будущей победы союзников уже достаточно вырисовывалась. Главными здесь были две проблемы: германская и контуры будущей внешнеполитической системы, место в ней Советского Союза и Великобритании.

Левые лейбористы одобрили итоги Крымской конференции. Но подход к решению вытекающих из итогов конференции проблем у левых и правых лейбористских лидеров был различен. Это выявилось при обсуждении доклада К. Эттли по итогам Ялтинской конференции на 44-й лейбористской конференции. Левые подвергли доклад критике за отсутствие в нем классового подхода к анализу международной обстановки и резко выступали против пассивности лейбористского руководства, возлагавшего все надежды на предотвращение войны в будущем только на ООН. Они были не удовлетворены тем, что не решен вопрос о будущем статусе Германии, выражали сомнение относительно эффективности будущей деятельности ООН. Они требовали от правительства и лейбористского руководства выработки четкой программы по этим вопросам.

Делегаты обращались с наказом к будущему лейбористскому правительству, требуя от него проведения социалистической внешней политики, отказа от всяких аннексий, предоставления свободы угнетенным народам, поддержки социалистических революций в Европе, прекращения империалистической политики Англии в Греции и Италии, укрепления союза с СССР как гарантии прочного мира[818]. Выражалось требование, чтобы союзнический контрольный совет в Германии действовал в интересах трудящихся, а не крупного капитала.

Несмотря на активность левых, предлагаемые ими резолюции по внешней политике приняты не были. Конференция ограничилась общим заявлением исполкома, где заверялось о проведении будущим лейбористским правительством демократической политики в Германии и Европе, политики сотрудничества с СССР.

Значительная часть левых лейбористов, защищая Ялтинские и Потсдамские соглашения как основу будущего демократического мира, выражала критическое отношение к ним как к компромиссу между социалистическими принципами и социализмом (они выступали против всяких аннексий и контрибуций, что неизбежно присутствовало в Ялтинских и Потсдамских соглашениях). Это была дань абстрактным и утопическим в тех условиях, хотя принципиально справедливым, концепциям мирового устройства, вело к некоторым антисоветским высказываниям и антикоммунистическим настроениям ряда левых в конце войны.

Все левые, однако, в период войны требовали выполнения правительством решения Ялтинских и Потсдамских конференций и связывали с ними установление демократического мира, выполнения леволейбористских схем международного политического и экономического устройства.

Как уже было сказано, центральной проблемой послевоенного устройства была германская проблема. Она сводилась, по сути, к двум вопросам: ее будущий статус и ответственность за злодеяния фашизма.

Правительство У. Черчилля настаивало на расчленении Германии. Позиция правых лейбористов была сходной. Вся вина за злодеяния фашизма, за разрушения и жертвы становилась всеобщей, перекладывалась с главарей фашизма на весь немецкий народ. Лейбористские лидеры заявили, что хотя в Германии есть «порядочные немцы, но они оказались исключительно неспособными сдержать плохих немцев»[819]. О планах устройства будущей Германии они умалчивали.

Требование СССР о суде над военными преступниками и денацификации Германии отходили на второй план, выполнение его частично лейбористскому руководству представлялось ненужным. Это вполне отвечало интересам английского капитализма.

Левые лейбористы согласно своим принципам внешней политики выступали против расчленения Германии, за сильную индустриальную, политически и экономически активную Германию. Их мотивы хорошо выразил Э. Бивен: «Желание оставить старого врага слабым не является рецептом самоусиления»[820]. Эта позиция вполне могла расцениваться как антисоветская: СССР выступал против расчленения Германии, но он требовал ее разоружения.

Советский писатель И. Г. Эренбург возмущался позицией Г. Брэйлс-форда, сходной с Э. Бивеном, высказанной им в книге, вышедшей в Англии в 1944 г[821]. Г. Брэйлсфорд говорил о необходимом оказании помощи Германии в восстановлении разрушенных городов, об освобождении ее от репараций и о том, что вопрос о восстановлении независимости Австрии должен быть решен на плебисците. Конечно, последнее предложение было проявлением непоследовательности: Германия должна была стать единой и независимой, а аншлюс Австрии Г. Брэйлсфордом как бы признавался! Возмущение И. Г. Эренбурга понятно: фашизм еще был силен и предпринял наступление в Арденнах, Европа еще не была освобождена, жестокая антифашистская борьба шла в Греции, Советский Союз вынес на своих плечах основную тяжесть войны и понес несравнимые с союзниками жертвы.

Однако ставить на одну доску Г. Брэйлсфорда и правительства Запада, которые в это время хотели «мягкого мира» и более всего боялись усиления СССР и коммунистов в собственных странах, все-таки было ошибочно.

Э. Бивен и Г. Брэйлсфорд, видимо, вскоре увидели, что их выступления играют на руку правительству и правому лейбористскому руководству. Это видно из их выступлений в последний период войны по вопросам послевоенного устройства Европы и мира в печати и в парламенте в 1944–1945 гг.

И мы не можем согласиться с Т. Барриджем, что позиция английских левых лейбористов в это время была антисоветской и прогерманской[822], так же как и с оценкой М. Футом и Т. Барриджем конкретно позиции Э. Бивена в этот период. Первый называет ее антисоветской, второй – прочерчиллевской [823].

Объективно позиция левых лейбористов была близка советской, хотя некоторые и высказывали критические замечания в адрес СССР[824]. Наряду с сохранением единой независимой Германии они требовали ее денационализации, запрещения всех профашистских организаций. Левые выступали против попыток английского правительства воспрепятствовать подлинной демократии и поддержки им старых профашистских режимов. Они неоднократно ставили вопрос о деятельности английской военной администрации в освобожденных районах. В запросах и репликах Д. Керквуда на сессии 29 ноября – 21 декабря 1944 г.[825], в выступлениях и запросах Э. Бивена 20 декабря 1944 г., на сессии 16 января – 9 февраля 1945 г.[826], в выступлениях Д. Страусса, С. Силвермэна, Д. Притта, К. Зиллиакуса[827], разоблачалась и осуждалась реакционная политика У. Черчилля в Греции и других районах, охваченных антифашистским движением.

В конце войны очень остро стоял вопрос о послевоенной Польше. Левые резко осудили проводимую здесь правительством У. Черчилля поддержку и поощрение реакционных планов Великой Польши и антисоветских настроений.

Помимо парламента левые выступили с осуждением правительственной позиции в Польше и Греции на лейбористских конференциях и в прессе, требуя активной соответствующей позиции лейбористского руководства[828].

Как сложится послевоенный мир? Левые рассматривали и анализировали послевоенные схемы устройства Европы и мира, исходя из принципов, сложившихся у них уже в двадцатые годы. Э. Бивен уже с 1942 г., и в течение всей войны выступал с резкой критикой внешней политики У. Черчилля. У. Галлахер, представлявший коммунистов в парламенте, в своих воспоминаниях писал о «прочерчиллевской» позиции Э. Бивена только в смысле его поддержки внешней политики У. Черчилля и объединении с руководимым им правительством с первого дня пребывания его в парламенте. Но потом его позиция была резко критической и, как выражается У. Галлахер, Э. Бивен стал «оводом в прессе еще до того, как занял там второе место после самого Черчилля»[829]. Будучи редактором «Трибюн», Э. Бивен в марте 1945 г., когда советские войска вели борьбу за освобождение народов Европы от фашизма, когда по адресу СССР стали высказываться сомнения и опасения в связи с этим активным его наступлением, в заключительной редакционной статье в «Трибюн» выступал в защиту СССР. Он писал, что всякая борьба против СССР в странах, находящихся под его влиянием, «не может вестись силами левых, руководство ею автоматически переходит к националистическим, фашистским, милитаристским силам». Признавая возможный разрыв Западной Европы и Советского Союза (и полагая наиболее реальным Западный блок в Европе после войны), он писал в этой статье, что «британские лейбористы не должны вносить свою лепту в этот разрыв», ибо союз между западной демократией и Россией стимулировал левые силы во всей Европе, ослабив силы реакции и фашизма. Ни при каких обстоятельствах лейбористы, – писал он, – не должны быть эхом торийской «защиты демократии и малых наций» против России[830].

О какой антисоветской и прочерчиллевской позиции здесь можно говорить?! Э. Бивен и группа «Трибюн» противопоставили себя и правительству, и лейбористскому руководству, выступая за сохранения союза с СССР.

Во многом схожую позицию занимал Г. Брэйлсфорд, выступавший против европейской федерации без Советского Союза и опасавшийся, что в противном случае она будет направлена против СССР. Он считал, что лейбористы должны рассматривать возможность такой федерации на основе совместного управления коммунистов, социалистов, представителей крестьянских партий, стремиться не к созданию изолированных группировок, а к объединению всех наций. Выступая за союз с СССР, он связывал надежды на прочный демократический мир с лейбористским правительством Англии и демократическим правительством во Франции[831].

Рассмотрение международного политико-экономического устройства в годы войны нашло большое место в работах Д. Коула, Г. Ласки, позже – К. Зиллиакуса и С. Силвермэна.

Д. Коул с начала войны разрабатывал эти схемы, уже в 1940 г. он считал, что необходимым результатом войны будет усиление влияния Советского Союза и победа революций в ряде европейских стран. Советский Союз, писал он, станет инструментом революционизирования Европы. Он предполагал создание двух систем в Европе: блок буржуазных демократий и блок социалистических стран во главе с Советским Союзом. Международная экономическая кооперация, как он отмечал, должна иметь классовую, социальную основу. Эти рассуждения он развил в работах 1942–1943 гг. Защищая тезис о том, что Советский Союз будет после войны инструментом революционного воздействия в Европе, он писал, что необязательно и не везде это будут социалистические революции, но общая либерализация обстановки будет зависеть прежде всего от успехов Советского Союза и его влияния в послевоенном мире[832]. Он считал, что будет способствовать расширению демократии в Советском Союзе. Д. Коул считал влияние СССР в мире после войны благотворным для всей атмосферы в Европе и тем самым поддерживал и возможные социалистические революции.

Полагая, что союз СССР и США проблематичен, Д. Коул предвидел создание Западного блока, куда войдет Англия, которая после войны не сможет оказывать эффективного воздействия на западноевропейскую конфедерацию из-за особых отношений с доминионами и США. Он утверждал, что настоящее процветание Европы возможно только на условиях социализма. Усиление СССР и либерализация Европы (т. е. приход социал-реформистских правительств) приведут к более тесным отношениям европейских стран с СССР[833].

К концу войны симпатии Д. Коула явно на стороне западноевропейского блока, который мыслился им как союз государств, основанных на «либеральном» социализме, поддерживающих дружественные отношения с СССР и США, но в то же время независимых от них.

Несмотря на противоречия, при явной расплывчатости понятия «социализм», под которым он понимал социальную защищенность при капитализме, Д. Коул в прогнозах стоял на почве реальности, не опускался до враждебности к СССР, поддерживал революционный процесс в Европе и подчеркивал различие классовых основ обществ Запада и СССР.

Г. Ласки, относящийся с самого начала научной и журналистской деятельности с большим интересом и симпатией к Октябрьской революции и строительству социализма в СССР, полагал, что установление дружественных отношений с СССР в Европе и мире благотворно скажется и на социальном развитии, и на демократии европейских стран, и на усилении демократии в Советском Союзе.

В победе антифашистских сил во Второй мировой войне он видел такой шанс. Он, как уже отмечалось, говорил об этом на 41 лейбористкой конференции, а также в теоретической работе о революции нашего времени[834]. Будучи в 1945–1946 годах председателем Исполкома Лейбористской партии, Г. Ласки неоднократно выступал в защиту поднимавшегося революционного движения в Европе и за союз с СССР. Он надеялся, что с разгромом германского фашизма в мире исчезнут интервенции и попытки решения политических вопросов силой, отмечая, однако, что судьба мира будет зависеть во многом от отношения правительств Англии и США к растущему революционному движению, от их мудрости [835].

В председательской речи на 45-й лейбористской конференции, проходившей при лейбористском правительстве, Ласки вновь выступил за необходимость прочного союза с СССР. Он указал, что революционные достижения первой страны социализма являются прочным оплотом лейбористского движения, а традиции сотрудничества лейбористов с советским народом коренятся в борьбе английских рабочих с английской интервенцией против Советской России. В то же время в речи Г. Ласки проскальзывало сомнение, не создала ли у СССР победа над фашизмом стремления подавить своим авторитетом другие страны[836]. Несмотря на это, он оставался верен своей концепции до конца жизни.

Взгляды левых лейбористов на послевоенное устройство и союз СССР, хотя и исходили из общих позиций, в то же время, как видим, имели значительные оттенки, определяемые как личными различиями, так и временем. Однако убежденность левых в необходимости коренных изменений в послевоенном мире, признание «империалистического хаоса» первопричиной войн приводили их к защите дружественных отношений с СССР и поддержке революционного прогресса в Европе.

Леволейбористские парламентарии требовали, чтобы лейбористское правительство определило свою позицию относительно речи У. Черчилля в Фултоне и решительно отмежевалось от политики «холодной войны»[837].

Левые лейбористы рассматривали в единстве внешнюю политику и борьбу за глубокие социальные преобразования в направлении социализма в самой Англии. Считая, что, прежде всего, надо сосредоточиться на разгроме фашизма, в коалиции с правительством они увидели шанс мирной трансформации к социализму, который в 30-х годах в связи с укреплением фашизма в Европе казался им утерянным.

Они в годы войны противопоставили свою позицию, как правительству, так и лейбористскому руководству. Приход к власти лейбористского правительства, продолжавшего империалистическую политику, способствовал еще большему размежеванию в Лейбористской партии. Позиции левых лейбористов, их влияние в Великобритании, хотя они и не имели большинства, было сильными, за годы войны резко выросла их численность и влияние в парламенте. Об этом влиянии свидетельствуют и анализы общественного мнения, и результаты голосования на съездах БКТ. Его усилению способствовало и их сотрудничество с коммунистами. Более наглядно лейбористская оппозиция проявлялась на конференциях Лейбористской партии и съездах БКТ: здесь они были менее связаны узами партийной этики и дипломатическими соображениями. Лейбористские конференции и съезды БКТ в большей степени позволяют судить о взглядах местных активистов и рядовых членов партии, о настроениях трудящихся.

Взгляды левых в условиях войны против фашизма наложили определенный отпечаток на официальные документы правительства и Лейбористской партии, хотя на конечном этапе войны этот эффект был меньше.

Маргарет Тэтчер и «новая» Европа: стратегии меняющегося мира Б. В. Петелин

23 июня 2016 г. в Великобритании состоялся референдум о членстве страны в Европейском союзе. Незначительным большинством голосов (51,9 %) был поддержан «выход» («Brexit»), несмотря на то, что глава правительства, лидер консерваторов Дэвид Кэмерон агитировал за сохранение прежнего состояния. В противном случае он заранее заявил о своей отставке, что и сделал. Из большой политики Кэмерон ушел. Лидером партии и премьер-министром стала Тереза Мэй (она поддерживала «Brexit»), которую в СМИ быстро «окрестили» второй «железной леди». Возможно, чисто внешне она больше соответствует «железной леди», но первой, и надо думать настоящей и единственной «железной леди» была и останется Маргарет Тэтчер, премьер-министр Соединенного королевства Великобритании и Северной Ирландии в 1979–1990 гг.

Маргарет Тэтчер, ее политике – «тэтчеризму» посвящено огромное количество всевозможных работ, что не удивительно[838]. Во-первых, она была незаурядным политиком, во-вторых, ее годы пришлись на кардинальные перемены в Европе и мире, крушение социализма и СССР, окончание «холодной войны». Она оказалась не просто участником большинства событий, но и во многом их инициатором. В-третьих, внутренняя политика Тэтчер, в рамках которой укреплялся «неоконсервативный поворот» придала новые черты британскому обществу, которое вопреки личным взглядам «железной леди», становилось более либеральным, отбрасывая в прошлое традиции старой Англии. Но в англичанах Тэтчер не ошиблась. Она всегда была «евроскептиком», считая, что идея Европы «больше использовалась и используется для надувательства», что «единая Европа совершенно искусственное построение», а «создание европейского сверхгосударства, не может быть ничем иным, кроме как величайшим безрассудством современной эпохи»[839]. Так что свершившийся «Brexit» – это и заслуга Тэтчер. Надо полагать, в будущем мы еще убедимся в правоте ее взглядов.

При обращении к политической деятельности не стоит пренебрегать биографией Тэтчер. Нередко ключ к пониманию политика, государственного деятеля кроется в его жизненном пути. У Маграрет Тэтчер он не был простым и легким. И не деньги возвели ее на вершину власти. Она не стеснялась говорить о том, что четыре поколения семьи Робертс (это ее девичья фамилия) были сапожниками, а ее отец, вынужденный оставить мечту об учительстве, работал простым бакалейщиком [840]. 13 октября 1925 г. в небольшом городке Грэнтем в семье Робертс родилась вторая дочь Маргарет. К этому времени отец уже имел собственный магазин, успешно расширяя торговлю, но семья жила скромно (мать была портнихой), отличалась практицизмом, серьезностью и набожностью. Отцу приходилось выполнять обязанности проповедника методисткой церкви, что он делал ревностно и строго, так что «увильнуть» от церковной службы, как делали другие дети, в их семье, о чем вспоминала его дочь Маргарет, было невозможно. «Никогда не делай ничего просто потому, что другие это делают», – говорил ее отец, что стало непреложным правилом в дальнейшей жизни Маргарет Тэтчер.

Эпитет «железная леди», который «приклеился» к ней в годы премьерства, на самом деле не соответствовал ее внутренней натуре. Она была достаточно религиозна, сострадательна к нуждающимся (в методизме это одна из основ), любила поэзию, музыку, сама играла на пианино, восхищалась театром, кино. При этом Маргарет росла трудолюбивой, самостоятельной и настойчивой. Учась в школе, она полюбила чтение, книги открывали ей новые горизонты, формировали характер. Когда Маргарет было 14 лет, началась Вторая мировая война. В семье не было никаких симпатий к Гитлеру, фашизму. Германия тоже воспринималась отрицательно, что было естественным в английских семьях, помнящих Первую мировую войну. По природе и воспитанию Тэтчер всегда была консерватором, причем убежденным и ревностным. Как она говорила: «Не важно, сколько «левых» книг я прочла или сколько «левых» комментариев услышала, я никогда не забывала, где расположен мой лагерь»[841].

В 1943 г. Маргарет покинула родной дом. Она поступила в колледж Соммервиль в Оксфорде, а через два года стала студенткой знаменитого Оксфордского университета. Родители гордились дочерью: в их родословной Маргарет была первой студенткой. В студенческие годы многие молодые англичане, вкусив свободы, порывали с церковью, но только не Маргарет. Как она заявляла: «Мне это не грозило. Методизм был моим якорем стабильности…»[842]. В студенческие годы Маргарет приобщилась к политике. В 1945 г. была вовлечена в избирательную кампанию, которую консерваторы и их лидер Уинстон Черчилль проиграли. По окончанию университета Маргарет получила диплом второй степени по химии, но политика ее влекла больше. В 1950 г. она уже кандидат от консерваторов в округе Дартфорд. И хотя выборы для Маргарет Тэтчер (она вышла замуж за Дэниса Тэтчера) оказались неудачными, сворачивать с политической дороги она не собиралась, несмотря на то, что в 1953 г. в семье появилось двое близнецов Марк и Кэрол. Отныне семья, дети, муж, работа, учеба (она получила диплом адвоката) требовали немало забот и времени, но в 1959 г. Тэтчер добилась успеха на парламентских выборах. Так «домашняя хозяйка, отмеряющая ингредиенты по семейному рецепту и воспринимающая Насера как попавшую в миксер муху» стала самым молодым членом палаты общин [843].

Следующие 16 лет стали восхождением на вершину: в 1975 г. Тэтчер – лидер Консервативной партии, а через четыре года – глава правительства. Она – первая женщина, добившаяся в Великобритании такого успеха. К тому времени Тэтчер уже получила титул «железной леди». Будучи министром образования и науки в правительстве Э. Хита, добилась запрета раздачи бесплатного молока в школах, полагая, что если родители находят деньги на пиво, то на молоко своим чадам они тоже могут найти. За ней, как главой правительства, числилось много «непопулярных» мер[844]. Ее личный рейтинг в те годы опускался так низко, как ни у какого другого премьера[845], но она вела английский корабль вперед, невзирая ни на что. На все стенания критиков по поводу «жесткой политики», Тэтчер ответила памятной фразой: «Разворачивайтесь сами, если вам так хочется. Леди не повернет»[846].

Была ли внешняя политика ее «коньком», или Тэтчер больше разбиралась в политике внутренней? С конца 1979 гг. началась «вторая холодная война», как назвали этот период до 1985 г. политики и политологи. Так что Маргарет Тэтчер оказалась сразу в гуще конфронтационных событий между Западом и Востоком. С критикой СССР она выступала давно, и менять свое отношение к марксизму-коммунизму не собиралась. Но став главой правительства, она не могла не понимать, что СССР, как и весь «мировой социализм» – это реальность, с которой надо считаться, не поступаясь, конечно, английскими интересами. Когда в 1980 г. президентом США стал Рональд Рейган, политический Запад обрел две тяжеловесные фигуры, но Тэтчер всегда отдавала «пальму первенства» Рейгану. Именно его она считала «победителем» в холодной войне[847]. СССР в те критические годы, как известно, оставался без дееспособного руководства.

Внешнеполитические амбиции Тэтчер показала во время Фолклендского кризиса в 1982 г. Англия захватила Фолклендские (Мальвинские) острова еще в 1833 г. Переговоры с Аргентиной об их принадлежности шли, но аргентинские военные не стали ждать результата и в апреле 1982 г. отдали приказ о высадке десанта на острова. Великобритания среагировала мгновенно: к островам, отстоящим более чем на 10 тыс. миль, отправлено более ста судов, в том числе два авианосца и атомная подводная лодка с ядерным оружием на борту. Скоротечная война закончилась победой Великобритании. Военная хунта в Аргентине просчиталась: США им не помогли. Над островами вновь был поднят «Юнион Джек». Рейтинг Маргарет Тэтчер взлетел вверх: «маленькая победоносная война» сделала свое дело. Парламентские выборы 1983 г. консерваторы выиграли, а там и экономика преодолела кризис. «Тэтчеризм», несмотря на жесткость социальной политики[848], оказался не таким уж страшным. Потребительские возможности возросли, правда, бедняков и бездомных стало больше, но в современном капитализме каждый сам выбирает между бедностью и богатством. Во всяком случае, так пишут «продвинутые» социологи и экономисты, утверждая, что «роскошь Версаля была создана отнюдь не за счет страдания бедняков…»[849].

Главные события, которые меняли лицо Европы, начались во второй половине 1980-х гг., с перестройки в СССР. «Новое политическое мышление» Генерального секретаря КПСС М. С. Горбачева, обращенное к Западу, было поддержано[850]. Одним из первых западных политиков, которые увидели в М. Горбачеве человека, с которым «можно иметь дело», была Маргарет Тэтчер. Она этим даже гордилась. Как написано в мемуарах: «Я была убеждена, что нам нужно искать подходящего человека в молодом поколении советских лидеров и затем взращивать и укреплять его, при этом ясно осознавая пределы наших возможностей»[851]. В декабре 1984 г. супруги Горбачевы совершили поездку в Великобританию. Состоялись встречи и беседы с Тэтчер, которая убедилась, что «нужный человек» наконец найден. О последовавшей «раскрутке» Горбачева на Западе, «горбаниаде», как писал высокопоставленный сотрудник советской разведки Николай Леонов[852], опубликовано немало разного рода материалов, в том числе и с претензией на сенсацию[853].

«Процесс пошел», причем так стремительно, что это оказалось неожиданным и для политиков Запада[854]. Центральное событие «процесса» – объединение Германии. С одной стороны, Великобритания и Франция, взявшие после окончания Второй мировой войны ответственность за Германию в целом, должны были поддержать начавшееся в 1989 г. объединение ГДР и ФРГ, но в реалии это не отвечало их государственным интересам. В Европе настолько свыклись с германским расколом и Берлинской стеной, что сама возможность объединения немцев рассматривалась лишь в отдаленной перспективе. Появление единой Германии нарушало устоявшийся за четыре десятилетия геополитический, экономический и политический порядок, добавляло проблем в идущую в Западной Европе интеграцию. Поэтому реакция президента Франции Франсуа Миттерана и премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер была предсказуемой: они не только сдержано отнеслись к начавшимся переменам, но и попытались затормозить ход объединения Германии[855].

Подчеркнем, что прямо потребовать от канцлера Коля отказаться от воссоединения Миттеран и Тэтчер не могли. Известно высказывание французского президента: «Я так люблю Германию, что был бы счастлив, если бы их было две»[856]. Но с Тэтчер у него были натянутые отношения, так что возможность совместных согласованных действий исключалась. Каждый из них попытался воздействовать на М. С. Горбачева, полагая, что «ключи» к германскому единству находятся в Кремле. Москва действительно имела куда больше возможностей, чем Париж или Лондон, беря во внимание союзнические отношения с ГДР, которой, в случае объединения, приходилось жертвовать, что неизбежно вело к утрате СССР своих позиций в Европе. Однако, как отмечал один из советников канцлера Г. Коля М. Мертес, советская сторона «не могла использовать противодействие Тэтчер и Миттерана для того, чтобы затянуть процесс воссоединения или улучшить свои позиции на переговорах»[857].

Почему против объединения Германии выступила Маргарет Тэтчер? Руководствовалась ли она государственными интересами Британии, или только личными амбициями, беря во внимание непростой характер «железной леди»? Из имеющихся публикаций, в том числе и принадлежащих самой Тэтчер, видно, что каких-либо особых симпатий к немцам и Германии она не испытывала. В ее семье, учитывая англо-германские отношения в первой половине XX века, как уже отмечалось выше, царили стойкие антигерманские чувства, что было свойственно в то время большинству англичан.

В книге «Искусство управления государством. Стратегия для меняющегося мира» Тэтчер пишет: «Было бы вполне дипломатичным, но в то же время и преступно наивным не замечать, что именно стремление Германии к господству привело на моем веку к двум ужасным глобальным войнам, которые унесли жизни сотен миллионов людей, в том числе девяти миллионов немцев. Немцы – культурный и талантливый народ, однако в прошлом они не раз демонстрировали поразительную неспособность ограничивать собственные амбиции и уважать своих соседей»[858].

Во втором томе своих воспоминаний Коль утверждал, что во время воссоединения Германии Тэтчер была его «головной болью» и «играла очень неблаговидную роль». Но при этом он признал, что премьер-министр действовала «исключительно во благо своей страны…»[859].

В отношениях с Колем Тэтчер нередко вела себя высокомерно, считала канцлера «провинциалом» и с трудом мирилась с тем, что немцы объединяются без какой-либо оглядки на Лондон.

Английская пресса нагнетала страхи. В конце октября 1989 г. в лондонской «Таймс» появилась статья историка и дипломата О’Брайена, который выступил против позитивного отношения президента США Дж. Буша к перспективе объединения Германии, и предостерегал от рождения «четвертого рейха». Происходящее, писал он, означает начало германской экономической гегемонии, в орбиту которой попадет пространство от Аранских островов у западного побережья Ирландии до Владивостока. Те же мысли повторял Н. Ридли, министр торговли и промышленности в кабинете Тэтчер, усматривая в заявлениях Бонна о «европейской Германии» лишь коварную форму сокрытия традиционных, то есть гегемонистских намерений. Проект Европейского экономического и валютного союза, заявлял Ридли, был в действительности лишь мошеннической уловкой, нацеленной на поглощение всей Европы. Тэтчер, отстаивая интересы Великобритании, даже брала на себя смелость, чтобы напомнить канцлеру о том, что на территории ФРГ находятся английские войска[860].

Среди опубликованных исследований, проливающих свет на сложные взаимоотношения между руководством европейских государств, США и СССР, несомненно, заслуживает внимания книга немецкого историка и политолога А. фон Плато. Главной фигурой в разрешении германского вопроса он считает президента США Дж. Буша [861]. Объединенная Германии в фарватере внешней политики США могла значить больше, чем Великобритания. Через Берлин Вашингтон мог влиять на всю обновленную Европу, тогда как у Лондона таких возможностей не было. В будущем стратегический расчет США полностью подтвердился: объединение Германии состоялось, но Англия не стала ближе к Европе, имея в виду игнорирование «шенгена» и «евро» («Великобритании, – считала Тэтчер, – не следует допускать даже возможность отказа от фунта»[862]).

Начавшиеся перемены в Европе воспринимались Тэтчер двойственно. С одной стороны, говорила она, «события в Восточной Европе свидетельствует о том, что социализм полностью провалился, что он отвергается ее народами, которые хотят пользоваться гораздо большей свободой, иметь современную экономику и подлинную демократию. Мы сделаем все, чтобы помочь им в достижении этой цели»[863]. С другой стороны, начавшиеся перемены явно не совпадали с планами самой Тэтчер. Рушился послевоенный порядок, и Британия могла понести ущерб от этих перемен. Позже она стала задумываться, а «разумно ли поддерживать господина Горбачева в его реформах»[864].

Даже спустя годы, в отношении германского единства Тэтчер не изменила своего мнения. В 1999 г. она не поехала на десятилетие падения Берлинской стены. Казалось, препятствий не было. Все главные участники тех событий уже «выпали» из большой политики. Последним в 1998 г. ушел Г. Коль. Бывшего канцлера впереди ждали крупные неприятности. Так что Тэтчер была бы в центре этого юбилея. Вот как она написала по этому поводу: «Я не участвовала в праздновании десятилетней годовщины падения Берлинской стены… Это событие вызывало у меня чувство обеспокоенности. И вовсе не потому, что я страдаю ностальгией по коммунизму. Стена являла собой неоспоримое доказательство того, что коммунизм – это система порабощения целых народов… Однако я не могла тогда, как не могу и сейчас, видеть в Германии просто другую страну, чье будущее зависит только от немцев, а не от кого-нибудь еще. Объединенная Германия, несомненно, вновь станет доминирующей державой в Европе»[865].

После отставки в ноябре 1990 г. Тэтчер осталась в большой политике. Разумеется, реально проводить ее она не могла, но ее влияние на преемника Джона Мэйджора было очевидным. Высказывания, суждения и советы «железной леди» свидетельствовали о глубоких аналитических способностях. Мы не часто обращаемся к работам современных политиков, полагая, что они не имеют той значимости, так как не являются научными исследованиями. Но книга Маргарет Тэтчер «Искусство управления государством. Стратегии для меняющегося мира», изданная в России в 2003 г., заслуживает внимания. Прошло почти пятнадцать лет (в Великобритании она вышла в 2002 г.) и можно посмотреть, что из «стратегий» Тэтчер оказалось востребованным в этом, действительно меняющемся мире.

Во-первых, книга Тэтчер – «глубокий научный труд», плод ее собственных размышлений, оценок и мнений, а также результат работы многих известных специалистов в области истории, экономики, политики, социологии, коих она поименно перечисляет во введении. Посвящена книга, как уже отмечалось, Рональду Рейгану. Что ж, Тэтчер всегда отдавала пальму первенства американскому президенту, хотя надо полагать, и не видела в нем большого интеллектуала.

О чем книга? Прежде всего, об итогах «холодной войны». Она категорична в своих суждениях: победа Запада, США в холодной войне безоговорочна, а те рассуждения, что «победителей нет», «выиграли все», не имеют под собой никакой реальности. Она одобрительно отзывается о Горбачеве и политике перестройки, в части содействия стратегии Запада в окончании «холодной войны», но называет его выступления в 1999 г. в Праге «сомнительными». Ибо тот не может понять, реальную картину изменившегося мира[866]. Приговор бывшему советскому лидеру суров, но справедлив.

Тэтчер не жалеет о том, что привычный мир, в котором она жила, в котором находилась ее страна, рухнул. Разве что объединение Германии и повышение ее роли в европейских делах вызывает у нее внутреннее несогласие, но она понимает историческую предопределенность и необратимость этого события. Крах коммунистической системы – «системы лжи и насилия», как пишет она, закономерен, ибо эта система была несовместима с природой самого человека. И ее исчезновение – это вопрос времени, которое пришло в конце XX века. Можно с рассуждениями Тэтчер не соглашаться, возражать, но факт остается фактом: к тотальному поражению СССР в «холодной войне» привели коммунистические руководители.

Тэтчер не против меняющейся роли государства, но в противовес тем, кто твердит об его уходе под напором глобализации, выступает последовательным приверженцем государственного устройства. Одна из главных стратегических задач для западных политиков – хранить и укреплять государство, пишет Тэтчер. Только государство обладает правом и силой для преодоления кризисов, борьбы с преступностью и мафией, только государство способно защитить народ от внешних угроз, которые никуда не исчезли и в XXI веке. Да, неолиберальный капитализм подрывает государственные устои: стремление регионов обособиться, отделиться от целого наблюдается во многих европейских странах, включая Великобританию. Однако еще никто не отделился: ни Каталония от Мадрида, ни Пьемонт от Рима, ни Бавария от Берлина, ни Шотландия от Лондона… Не стоит преувеличивать эти сепаратистские намерения.

Российской «загадке» посвящена третья глава книги. В начале – «вдохновляющая встреча с прошлым» – продолжительная беседа с четой Горбачевых в «роскошном помещении Фонда Горбачева», затем описание поездки в Нижний Новгород (июль 1993) к губернатору Немцову, который показан в книге как один из молодых, талантливых реформаторов, назван «спасителем» города, видимо, от неминуемого голода. Дочь бакалейщика была в восторге от витрин магазинов, от изобилия товаров, совсем как в лавке своего отца. Капитализм работает, заключает она.

Она говорила то, что от нее хотели услышать тогдашние российские демократы. В действительности поставленный ею диагноз был суров: «Россия больна и в настоящее время, без преувеличения, умирает»[867]. И это притом, что страна имела в 90-е гг. благоприятную международную обстановку. Были все шансы, ресурсы, возможности, не впасть в новый «застой». И кто виноват? Снова будем обвинять англичан, чья роль в нашей истории весьма неоднозначна[868]. Нет, Тэтчер готова признать вину Запада за оказание финансовой помощи президенту Ельцину. Деньги пошли «не туда». В апреле 1995 г. МВФ предоставил кредит в 6,8 млдр долл., затем еще было выделено 17,1 млрд, гигантские суммы, чем не «план Маршалла», но вместо столь нужных реформ Россия приобрела «репутацию криминального общества»[869].

Борьба в России все эти годы шла, и продолжается, но не за политику реформ, а за ресурсы, деньги, богатство, власть… Опубликованный тогда комиссией ООН список 28 городов мира, где катастрофически убывает население, вымирает, если говорить точнее – 11 находятся в России, 5 – в Украине. Первым в списке Нижний Новгород! Так что губернатора Немцова Тэтчер хвалила не зря. Она не раз говорила в те годы, что в России с ее сырьевкой экономикой достаточно населения в 50 млн.

Известно, что Тэтчер всегда была евроскептиком. В современной Европе, по ее мнению, все поставлено с ног на голову. Если «взглянуть на десяток-другой занудных директив, циркуляров, отчетов, коммюнике и того, что исходит из ее «парламента», как становится ясно, что Европа – это, по сути, синоним бюрократии…»[870]. Основания для единой европейской государственности нет. Разумеется, в жестких высказываниях Тэтчер на счет европейской интеграции, много личного, есть и обида. Ей же пришлось в 1990 г. уйти из-за «Маастрихта», когда против нее выступили свои и европейские «интеграторы». Европа в любом ином смысле, кроме географического, по ее мнению, – совершенно искусственное построение. Так стоит ли перемешивать в ней все культуры, языки, кухни, людей… Единая валюта – это тоже данность политики, а не экономическая потребность. Но процесс пошел! Гельмут Коль после объединения страны, считал, что ЕС необходимо расширяться на Восток, где издавна находятся германские интересы.

Заслуживают внимания суждения Тэтчер о капитализме, вступившего, как говорят многие аналитики, в 2000-е годы в «системный» кризис». Да, во второй половине 1980-х гг. к решающей схватке с реальным социализмом капиталистический Запад выглядел предпочтительней, прежде всего, как «потребительское общество». Победное шествие неолиберальной рыночной экономики впечатляло. Но Тэтчер, запустившей этот механизм «обогащения» своей политикой, такой капитализм не очень радовал. Его, пишет Тэтчер, нельзя отрывать от моральных и социальных ценностей. Для эффективной работы капитализму нужны пять условий: частная собственность; господство права; соответствующий уровень культуры; разнообразие и конкуренция государств; благоприятное налогообложение и регулирование[871]. Но «совершенствовать» капитализм должны консерваторы, а не левые, и не левоцентристы. Следует помнить: «Капитализм хорош и плох настолько, насколько хороши и плохи строящие его люди»[872]. С этим утверждением Маргарет Тэтчер стоит согласиться, если обратиться к российским «строителям капитализма». Но вот почему с каждым годом в мире становится все больше бедных государств? Почему падает экономика, и нет развития? Только ли по вине «плохих строителей»? А может быть все же система, функционирующая на идеях монетаризма и отдавшая власть финансовому капиталу, стала врагом всего человечества?

Один из главных заветов Маргарет Тэтчер – Запад должен оставаться сильным. После событий 11.09.2001 вызов был брошен, и он принят: борьба окажется долгой и кровопролитной. Ее тревожит положение, когда западные страны сокращают расходы на оборону и безопасность. Бремя военных расходов – тяжело, особенно когда нескончаемый кризис, но на кону стоит западная цивилизация, которая обязана удержать свое могущество. И она призывает: «Не ставить либеральную доктрину выше военной эффективности»[873]. В этом вся Тэтчер: политик яркий, самобытный, но сугубо национальный, ностальгически тосковавшая по ушедшим временам британского могущества.

Основные концепции политики консерваторов и лейбористов в отношении России и их реализация в условиях нового мирового порядка Р. Р. Валеева

Война в Персидском заливе (1990–1991 г.), успешное завершение операции «Буря в пустыне» ознаменовали начало новой эпохи в международных отношениях. В составе коалиции многонациональных сил во главе с США были и союзники СССР по социалистическому лагерю, и Москва впервые поддержала Вашингтон. Действия вооруженных сил союзников по освобождению территории Кувейта от иракских войск стало в последующем прецедентом для военных операций на территории иностранных государств под предлогом распространения демократии. Как международные отношения в целом, так и двусторонние отношения государств развивались и подчас определялись условиями нового мирового порядка. Взаимоотношения Великобритании и России не стали исключением. Такие события, как распад Югославии, операция «Лиса в пустыне» (1998 г.), действия международного сообщества в Афганистане (2001 г.), война в Ираке (2003 г.), свержение режима Муаммара Каддафи в Ливии (2011 г.), гражданская война в Сирии (2011 г. – по настоящее время) меняли позиции Москвы и Лондона как по одну, так и по разные стороны «баррикад».

Взаимозависимость Лондона и Москвы в международной сфере усилилась в условиях нового мирового порядка, особенно после событий 11 сентября 2001 г., когда сотрудничество в сфере борьбы с терроризмом на несколько лет стало одним из определяющих в международных отношениях и взаимодействии двух стран в области мировой политики.

В период 1992–2016 гг. в Великобритании сменилось 4 лейбористских, 2 консервативных и 1 коалиционное правительство. Каждое правительство имело свою концепцию внешней политики и видение ее реализации. Причем, сами партии как Консервативная, так и Лейбористская проводили внутренние реформы, модифицировались в соответствии с веяниями времени. Изменение партийной доктрины Лейбористской партии и переход к «Третьему пути» способствовали оглушительной победе Т. Блэра на всеобщих парламентских выборах в 1997 г. и приходу к власти лейбористского правительства после длительного периода нахождения «у руля» консерваторов (1979–1997 гг.). В то же время, в период правления Т. Блэра программа Консервативной партии претерпела изменения и сместилась в сторону умеренного либерализма[874]. Это дало первые плоды на муниципальных выборах 1 мая 2008 г., способствовало победе консерваторов во главе с Д. Кэмероном на всеобщих парламентских выборах 6 мая 2010 г. и формированию правительственной коалиции с Либеральными демократами Н. Клегга. А в результате парламентских выборов 7 мая 2015 г. Консервативная партия получила абсолютное большинство и сформировала однопартийное правительство. Д. Кэмерон инициировал проведение референдума о членстве Великобритании в ЕС 23 июня 2016 г., результатом которого стало решение о выходе из его состава. В обращении к нации после референдума Д. Кэмерон заявил о его легитимности, сообщил о шагах по постепенному и безболезненному выходу и о сложении с себя полномочий премьер-министра после избрания нового лидера Консервативной партии[875] – Т. Мэй.

Говоря об истоках формирования концепции внешней политики на российском направлении, рассмотрим взгляды руководства Консервативной партии Великобритании в 1992–1997 гг. на британо-российские отношения. Распад Советского Союза – одной из мировых сверхдержав, смена правящих режимов в странах соцблока, образование новых государств в Европе, события на Ближнем Востоке не могли не повлиять на изменения, как в мировой политике, так и в политике отдельных государств. Столь радикальные изменение застали «врасплох» правившую Консервативную партию во главе с Дж. Мэйджором. Среди основных проблем внешней политики Великобритании в 90-е гг. XX в. помощник Дж. Мэйджора по международным делам П. Крэдок выделил отсутствие у Великобритании четкой идеи относительно своего места в мире и конкретной стратегии[876]. Международная ситуация изменилась, но Лондон не смог быстро сориентироваться и выработать новую концепцию. При этом Великобритания хотела оставаться одним из главных игроков на мировой арене наряду со своим давним союзником США. Однако без изменения внешнеполитической концепции Великобритания не могла продолжать претендовать на роль влиятельной страны. В правящей партии понимали необходимость срочного изменения позиции и выработки новой конкурентоспособной внешнеполитической концепции.

Некоторые аналитики считали, что место РФ во внешней политике Лондона в 1990-е гг. являлось незначительным. Так, бывший посол Великобритании в Москве Р. Брейтвейт (1991–1992 гг.) полагал, что для Лондона отношения с Россией «никогда не были очень значимыми». «Даже во времена холодной войны важны были не двусторонние отношения, а наша роль в формировании политики сотрудничества», роль моста между США и СССР[877]. По его мнению, в Великобритании чувство, что Россия является неотъемлемой частью Европы и соседом, с которым необходимо уметь жить в дружбе, «не очень сильно». Однако он отмечал значимость роли России в мировой политике и, по его словам, пусть «эта мысль непопулярна в Вашингтоне», для Великобритании важно «укрепление политико-военных двусторонних отношений», даже несмотря на определенную прохладу в отношениях, особенно в сравнении с европейским и американским направлениями.

В связи с произошедшими изменениями Дж. Мэйджору предстояло определить дальнейшую политику страны в отношении России. Дж. Мэйджор первым из западных лидеров выразил поддержку М. С. Горбачеву во время путча ГКЧП[878], совершил поездку в Москву после августовских событий 1991 г. и провел встречу с М. С. Горбачевым и Б. Н. Ельциным во время краткой остановки по пути в Пекин[879].

Дж. Мэйджор считал необходимым поддерживать Россию и помогать двигаться «к демократии и свободному рынку», так как ее развитие в данном направлении было в интересах Запада. Говоря о финансовой помощи, оказанной России Западом, в том числе Великобританией, он замечал, что новая для нашей страны роль страны-должника непривычна и унизительна. В связи с этим он считал, что Россия должна была быть включена в процесс принятия Западом решений. «Не считаться с Россией, когда она слаба, может быть не забыто, когда она снова станет сильной»[880].

В окружении премьер-министра были люди, имевшие непосредственный опыт взаимодействия с Россией и возможность влиять на внешнюю политику Великобритании, что также могло быть одним из факторов, сыгравших роль в формировании линии Соединенного Королевства в отношении РФ и, возможно, повлиявших на взгляды Дж. Мэйджора на выстраивание диалога с нашей страной. Среди личных секретарей и советников Дж. Мэйджора по внешней политике и безопасности можно назвать Р. Лайна и Р. Брейтвейта, в разное время работавших в британском посольстве в Москве, а впоследствии бывших послами Великобритании в России. Министр иностранных дел Великобритании в 1989–1995 гг. Д. Херд считал Россию важным партнером Великобритании. Он заявлял о полной поддержке России со стороны Великобритании и необходимости оказания помощи в проведении реформ, прежде всего – из стратегических соображений, ведь дестабилизация ситуации в России могла привести к эффекту домино во всем регионе. «Мы должны помогать России не из соображений сентиментальности и геройства, а из оценки наших собственных интересов», – заявлял министр[881]. Сменивший Д. Херда на посту министра иностранных дел М. Рифкинд (1995–1997 гг.) также считал необходимым продолжать оказание содействия реформам в РФ[882]. В дальнейшем руководство Великобритании не раз подчеркивало, как, например, государственный министр в МИД Н. Бонсор на одном из заседаний Палаты общин в 1996 г., что несмотря ни на какие проблемные моменты в двусторонних отношениях, Лондон будет продолжать оказывать поддержку программы реформ в России[883].

Концепция Консервативной партии в отношении России отразилась в ее предвыборном манифесте на всеобщих парламентских выборах в Великобритании 1992 г.[884] В нем обозначались следующие основные постулаты:

– недопущение политической дестабилизации ситуации на территории стран бывшего СССР;

– недопущение бесконтрольного распространения ядерного оружия;

– поддержка раннего членства РФ в Международном Валютном Фонде и Всемирном Банке;

– оказание содействия в стабилизации экономической ситуации в РФ.

В целом Дж. Мэйджор придерживался мнения о необходимости содействовать России в проведении политической и экономической реформ и выстраивать прочные британо-российские отношения, что подтвердила его последующая политика.

Политические отношения России и Великобритании в период консервативных правительств Дж. Мэйджора можно разделить на два этапа: 1-й этап – 1992–1994 гг. отношения развивались по нарастающей, 2-й этап – в 1995–1997 гг. интенсивность двустороннего диалога постепенно угасает.

В 1992–1994 гг. динамика политических отношений России и Великобритании была положительной. Консервативное правительство Дж. Мэйджора методично реализовывало концепцию своей внешней политики в отношении РФ, проявляло инициативу и старалось наладить диалог. Это объяснялось поиском своего нового места в мире, определением положения российского направления в своей внешней политике, осторожным выжиданием, какие позиции займет Россия в мире, налаживанием отношений с ней из соображений осторожности и дальновидности, а также необходимостью порой отвлекать внимание от внутренних проблем видимостью успешности отношений с преемницей СССР. Необходимо выделить состоявшийся в октябре 1994 г. государственный визит Королевы Елизаветы II в Россию. Этот визит был в полном смысле слова историческим: первый за 86 лет визит главы британской короны в Россию после посещения в 1908 г. Эдвардом VII Таллина (тогда часть Российской Империи)[885].

В 1995–1997 гг. интенсивность отношений постепенно снижается. Это можно объяснить несколькими причинами. Во-первых, стала проясняться ситуация с Россией: РФ в середине 90-х гг. была слаба экономически, в стране назревали серьезные национальные конфликты. Великобритания поняла, что Россия уязвима. Ее место на международной арене в середине 90-х гг. было не таким значимым, как у СССР, и постепенно Великобритания стала терять интерес к нашей стране. Во-вторых, популярность самого Дж. Мэйджора в собственной стране снижалась, и ему необходимо было сконцентрироваться на внутренней политике перед предстоявшими в 1997 г. парламентскими выборами. В-третьих, начавшаяся в декабре 1994 г. чеченская кампания, расхождения позиций сторон, по заявлению Д. Херда, привели к «серьезному шагу назад» в двусторонних отношениях, а также сказались на общей атмосфере охлаждения отношений в оставшийся период правления консерваторов[886].

Характерными особенностями британо-российских отношений в период правления Дж. Мэйджора можно назвать следующие. Во-первых, с распадом СССР российское направление было не столь важным в общей линии британской внешней политики. С третьего, после США и Европы, места отношения с Россией спускаются на пятое-шестое. Во-вторых, Великобритания при Дж. Мэйджоре уже не являлась связующим звеном между Востоком и Западом, как во времена М. Тэтчер. Скорее по отношению к России она действовала в рамках общей линии Запада. Однако в периоды обострения политической и экономической ситуации Дж. Мэйджор «более, чем кто-либо из западных лидеров», выражал поддержку российскому руководству [887].

Характеризуя британо-российские отношения, П. Крэдок в письме Дж. Мэйджору перед своей отставкой летом 1992 г. назвал их неопределенными и двусмысленными. С одной стороны, Россия представляла угрозу как обладатель ядерного потенциала. С другой, он называет РФ «партнером и даже клиентом» Соединенного Королевства[888]. Внешнеполитический советник считал, что Великобритания сыграла большую роль в «мирной трансформации и эволюции России» и «ведущую роль» в организации и предоставлении ей западной помощи[889]. Дж. Мэйджор способствовал вступлению РФ в МВФ, Совет Европы, при нем были заложены основы для процессов дальнейшего вступления в ВТО и трансформации клуба семи государств в «восьмерку».

Рассмотрение британо-российских политических отношений в 1992–1997 гг. показало, что в период правления Дж. Мэйджора они развивались достаточно динамично, а реализация концепции консерваторов в отношении России отличалась с британской стороны большим прагматизмом. В указанный период состоялось более 9 визитов глав государств друг к другу и 10 – на уровне министров иностранных дел, а также по парламентской линии, деятелей культуры, образования и др. Дж. Мэйджор и Б. Н. Ельцин активно развили тот потенциал отношений, который был заложен при М. Тэтчер и М. С. Горбачеве.

Приход к власти в 1997 г. лейбористов во главе с Т. Блэром ознаменовал новую эпоху во внешней политике Великобритании. Стараясь предсказать будущее лейбористского правительства, Дж. Янг заметил, что «идеологический багаж» новых лейбористов меньше, чем у их предшественников и это увеличивает гибкость позиции правительства по многим вопросам международной политики, в том числе и в отношениях с Россией. Кроме того он отмечал, что действия, оскорбляющие Россию, могут вызвать критику заднескамеечников[890]. Данное обстоятельство свидетельствует об определенной значимости, придаваемой общественностью отношениям с Россией.

Концептуальные подходы нового лейбористского правительства на российском направлении поначалу сложно было определить. В предвыборных манифестах Лейбористской партии на всеобщих парламентских выборах 1997 г. и 2001 г. об отношениях с Россией упоминается расплывчато, в общих рамках отношений с другими странами[891]. В предвыборном манифесте лейбористов 2005 г. о России не упоминается вообще[892].

Согласно внешнеполитической программе новых лейбористов, одним из главных приоритетов было установление высокого уровня отношений с объединенной Европой и поддержка «особых отношений» с США. В первой программной речи по внешней политике, произнесенной 11 ноября 1997 г., новый британский премьер определил приоритеты своего правительства: 1) энергичная европейская политика, которая бы «покончила с 20-летней изоляцией страны»; 2) сильный трансатлантический альянс, которому будет способствовать конструктивное сотрудничество Великобритании с Евросоюзом; 3) сильная оборона; 4) свобода торговли (Великобритания будет выступать против протекционизма); 5) решение транснациональных проблем, включая охрану окружающей среды, борьбу с терроризмом и преступностью, защиту прав человека[893].

Как обозначено в третьем докладе Комитета по международным делам палаты общин (сессии 1999–2000 гг.), на одном из заседаний в парламенте Министерство иностранных дел представило следующую позицию по связям с Россией: «отношения с Россией, ее стабильность и развитие остаются важными для Соединенного Королевства… Оно уже сделало много, чтобы помочь в сложном процессе трансформации: Соединенное Королевство сильно заинтересовано в дальнейшем удовлетворительном развитии»[894]. В отчете по исполнению этих предложений Р. Кук отметил, что Форин-офис будет «поддерживать и, там, где интересы Соединенного Королевства это оправдывают, увеличивать усилия» по достижению «прогресса в ключевых областях отношений»[895]. При этом Т. Блэр считал, что для Запада важны отношения с Россией, развитие диалога и улучшение двусторонних отношений с важным стратегическим «форпостом» между Европой и Азией являются существенной необходимостью. Одним из стратегических выводов премьер-министра был «императив привлечения России ближе к Западу»[896]. И все же основным акцентом Лейбористской партии было стремление к улучшению отношений с Европой. Впоследствии активная европейская политика сменилась более серьезным акцентом на трансатлантических отношениях. Российское направление внешней политики при Т. Блэре можно скорее отнести в раздел сотрудничества «с остальными странами мира», такими как Китай, Индия, регион Ближнего Востока.

Британо-российские отношения в период правления Т. Блэра делятся на 3 этапа: 1-й этап – 1997–1999 гг. – период прохладных отношений; 2-й этап – 2000–2003 гг. – период наивысшего подъема; 3-й этап – 2003–2007 гг. – период постепенного охлаждения.

Отношения России и Великобритании при Б. Н. Ельцине и Т. Блэре в 1997–1999 гг. можно охарактеризовать как «слабое взаимодействие». Великобритания, будучи ближайшим союзником Вашингтона в Европе, не стала нашим значимым партнером: взаимопонимание между ней и российским государством не было таким, как в отношениях РФ с Германией и Францией. У сторон периодически возникали разногласия по вопросам мировой политики и двустороннего взаимодействия. В связи с агрессией НАТО против Югославии в 1999 г. взаимодействие двух стран было приостановлено. Россия в знак протеста прервала контакты с Великобританией по военной линии и перенесла назначенный на май 1999 г. визит министра иностранных дел РФ И. С. Иванова. После объявленной российской стороной паузы визит И. С. Иванова состоялся в июле 1999 г.

Двусторонние отношения конца правления консерваторов и начала правления лейбористов во главе с Т. Блэром изменились после прихода к власти в 2000 г. В. В. Путина. Великобритания начинает считаться с мнением России и, если не ставить его во главу угла, то хотя бы учитывать возможную реакцию российской стороны. Если отношения Т. Блэра и Б. Н. Ельцина были нейтральными, то с приходом В. В. Путина они начинают идти по нарастающей. Лидеры встречались в ходе двусторонних визитов и переговоров в рамках различных международных мероприятий более 20 раз[897]. Пик отношений пришелся на период 2000–2003 гг. В июне 2003 г. состоялся первый за 159 лет государственный визит главы российского государства в Великобританию.

Позиция Т. Блэра по установлению более тесных отношений с Россией была, на наш взгляд, объяснима и преследовала определенные цели. Т. Блэр, стремившийся закрепить роль Великобритании в качестве ключевой державы на мировой арене, хотел заслужить репутацию «главного знатока Кремля», сыграть роль «моста» между Россией и США. Глава британского кабинета министров содействовал утверждению российского президента в клубе мировых лидеров. В установлении близких отношений с Москвой, по мнению А. А. Громыко, сыграл роль и определенный элемент соперничества Великобритании с европейскими странами[898]. В начале 2000-х гг. авторитет Т. Блэра среди европейских лидеров постепенно снижался. Его обещания стать ближе к Европе, присоединиться к «евро» так и остались предвыборными репликами, в связи с чем роль Великобритании в Европе снижалась. А роль главного «специалиста» по России и способам установления с ней «цивилизованных отношений» придавала британскому лидеру солидный вес[899]. В результате на определенное время Лондон превратился в основного партнера России на европейском направлении.

Однако постепенно расхождения между сторонами начинают усиливаться, особенно по иракскому вопросу. Охлаждение отношений достигло апогея в конце 2006 г., когда на арене двусторонних связей появилось дело Литвиненко.

В основе негативных изменений лежали причины, наиболее существенными среди которых, на наш взгляд, являются следующие. Успехи России в начале XXI в. во внутренней политике и на международной арене, особенно в отстаивания национальных интересов, насторожили субъекты международных отношений, в том числе и Соединенное Королевство, которые привыкли к слабой Российской Федерации 90-х гг. XX в. Западные страны и Великобритания опасались, что Россия будет играть весомую роль на международной арене и в мировых хозяйственных связях и диктовать условия мировому сообществу, как и во времена СССР[900]. Наконец, политика правительства новых лейбористов и руководства России внесла вклад в охлаждение взаимоотношений. В. А. Гусейнов отмечает, что Лондон, декларируя проведение четкой и последовательной внешней политики, старается утвердиться в глазах союзников как твердый защитник национальных интересов страны, Евроатлантического альянса и ЕС, а Россия «как нельзя лучше подходит для демонстрации такой твердости». Москва «отчасти по объективным причинам, отчасти из-за того, что при принятии серьезных государственных решений верх берут сиюминутные и корпоративные интересы», порой, в свою очередь, бывает также бескомпромиссна в своей внешней политике[901]. В 2007 г. отношения из политической сферы перетекли во взаимодействие в торгово-экономической и международной областях.

В концептуальных подходах правительств Т. Блэра и их практическом применении в отношении РФ имелись определенные сходства с курсом правительств М. Тэтчер. Это – доминирование «особых отношений» с США при определении внешнеполитических концепций двух лидеров. Правительства Т. Блэра и М. Тэтчер поддерживали инициативы Вашингтона и шли в фарватере его внешней политики. Стремление разных, на первый взгляд, британских премьеров играть роль моста между «более сильными» сторонами. М. Тэтчер и Т. Блэр хотели, чтобы Великобритания играла более значительную роль на международной арене. Поэтому они не только претендовали на роль посредника в отношениях между Европой и США, но и видели себя в роли медиатора между Кремлем и Белым Домом, стремясь, повысить роль Великобритании в определении мировых процессов. И им это удалось.

Таким образом, стремление партии «Новых лейбористов» внести свежую струю во внешнюю политику сыграло большое значение в установлении нового формата взаимоотношений Великобритании и России. Проявление гибкости в чеченском вопросе со стороны британского премьер-министра говорило о более мягкой позиции в отношении России, и вместе с другими объективными и субъективными причинами способствовало переходу от вялотекущего состояния в 1997–1999 гг. к улучшению двусторонних отношений в 2000–2003 гг. Однако расхождения в иракском вопросе, выражение Великобританией бескомпромиссности в деле Литвиненко привели к уменьшению взаимодействия и охлаждению в 2003–2007 гг.

Некоторые аналитики полагали, что внешняя политика лейбористов во главе с Г. Брауном будет значительно отличаться от курса Т. Блэра. Так, С. Ли считал, что новый премьер больше дистанцируется от Европы и сконцентрируется на американо-британских отношениях[902]. Другие, как например, В. Богданор предполагали, что, несмотря на смену тона и стиля, радикальных изменений в курсе не произойдет[903]. Действительно, Г. Браун продолжил политику предшественника во внешней политике, рассматривая ее сквозь призму экономических вопросов и глобальных изменений. Он продолжил курс Т. Блэра на европейском и американском направлениях, успешной в первом случае, но менее удачной во втором. Российскому направлению внешней политики при Г. Брауне за все время пребывания у власти новых лейбористов уделяется меньше значения, чем во времена консервативного Дж. Мэйджора.

Развитие российского направления в период правления Г. Брауна можно разделить на два этапа: 2007–2008 гг. сопровождался дальнейшим охлаждением отношений, сменившись постепенным стремлением руководства Великобритании к их улучшению в 2008 – начале 2010 гг.

Новый глава лейбористского правительства довел отношения с Россией до «оледенения» в первый же год правления. В политической сфере диалог государств зашел в тупик. Г. Браун отказывался идти на компромисс в деле Литвиненко, закрытии отделений Британского Совета в России. Россия также не сдавала своих позиций. По мнению В. А. Гусейнова, такое состояние дел относилось не столько к «кризису британо-российских отношений, сколько к кризису британской внешней политики на российском направлении». Концептуально яркий запал в отношениях, сложившийся в период правления Т. Блэра, себя изжил. В годы Г. Брауна среди руководства партии не было ясности в видении места российского направления и перспектив развития в этой сфере.

Некий идеологический кризис сказывался на развитии политических отношений.

Однако нельзя не отметить некоторое увеличение внимания месту российского направления в последний год правления Г. Брауна, что в ряду других причин может быть связано с изменениями в российско-американских отношениях в тот период, началом их «перезагрузки». Хотя Лондон начал делать шаги навстречу Москве еще в 2008 г., но именно в 2009 г. лейбористы стали проявлять стремление к их улучшению, ярким примером которого стал официальный визит Д. Милибэнда в Россию в ноябре – первый визит министра иностранных дел Великобритании в Россию с 2004 г. Важность этого события становится еще более понятной, если учесть, что с момента прихода Г. Брауна к власти стороны встречались лишь в рамках международных мероприятий, и не посещали друг друга с визитами. Кроме того, постепенное смягчение подхода было также связано с пониманием значимости и неизбежности взаимодействия Великобритании с Россией, как на двусторонней основе, так и в мировых делах.

Важно выделить не только отличительные особенности, но и единую неизменную линию Соединенного Королевства в отношении нашей страны. Для поддержки этой линии в Форин-офисе назначено официальное лицо – постоянный заместитель министра, который был призван обеспечивать преемственность внешней политики Лондона независимо от того, какая партия находится у власти. Этот факт подчеркивает надпартийный характер британской внешней политики в отношении Российской Федерации.

Можно выделить определенные сходства в политике Г. Брауна и Дж. Мэйджора. Оба лидера пришли на смену блистательным и харизматичным М. Тэтчер и Т. Блэру. Оба политика продолжили курс своих предшественников в отношении России, развили и углубили их, но в диаметрально противоположном направлении. Дж. Мэйджор принял от М. Тэтчер курс на улучшение отношений СССР, а с становлением новой России продолжил политику расширения сфер сотрудничества и усиления развития кооперационных связей в двусторонних отношениях и в мировой политике. Натянутость отношений России и Великобритании из-за Ирака, дела Литвиненко и других проблем при Т. Блэре Г. Брауном не была преодолена, но и еще более усугубилась.

Если при Дж. Мэйджоре российское направление находилось на одном из первых мест после американского и европейского, то при Т. Блэре и особенно при Г. Брауне, оно относилось Лондоном к разряду «сотрудничество с остальными странами мира». Это можно понять и по структуре Форин-офиса[904]. Страновое распределение по департаментам еще раз подтверждает, что основными направлениями являлись американское и европейское. Российское направление относилось к отделению в составе Политического департамента МИД Великобритании. Этот отдел занимался также странами Ближнего Востока, Северной Африки, Южной Азии, проблемами международной безопасности, международными институтами, вопросами прав человека и демократии. Таким образом, Россия причислялась к числу важных с экономической точки зрения, но «проблемных» стран, требующих пристального внимания, ведения дел с опаской к их внутри– и внешнеполитическим шагам. Объединение российского направления, Центральной Азии и Кавказа в единое отделение также это доказывает.

6 мая 2010 г. в Великобритании состоялись всеобщие парламентские выборы. Прогнозы большинства аналитиков себя оправдали, и победу в них одержала Консервативная партия, сформировавшая правительственную коалицию с партией либеральных демократов. В предвыборных манифестах Консервативной и Либерально-демократической партий о России упоминалось лишь по одному разу и в разном ключе. Консерваторы призывали к прекращению финансовой помощи таком странам, как Китай и Россия, перенаправив средства «наибеднейшим странам, с акцентом на развитии в рамках Британского Содружества»[905]. Либеральные демократы говорили о необходимости увеличения роли и большего вовлечения Великобритании в политику Европейского Союза, что будет способствовать повышению влияния Лондона «в определении отношений ЕС с такими странами, как Россия, Иран и урегулировании на Ближнем Востоке»[906].

Коалиционное правительство Д. Кэмерона – Н. Клегга поначалу пошло по пути улучшения британо-российских отношений, в том числе и на заложенных при правительствах Т. Блэра и Г. Брауна основах. Однако, после краткого потепления в 2010–2013 гг., ввиду как имевшихся неразрешенных проблем, так и ввиду расхождения в вопросах мировой политики диалог вступил в фазу очередного охлаждения.

В 2014 г. отношения несколько осложнились в связи с событиями в Крыму. Хотя, по мнению российского посла в Лондоне, одним из важных факторов сотрудничества на мировой арене, стимулировавших активное взаимодействие двух стран, стали параллельные председательства России в «двадцатке» и Великобритании в «восьмерке» в 2013 г., однако уже в 2014 г. Россия была исключена из «группы восьми», причем Великобритания была одной из инициаторов и самых активных сторонников ее исключения. Острота момента особенно понятна, если учесть, что в 2014 г. Россия была председательствующей страной и саммит «восьмерки» планировался 4–5 июня в Сочи, но был оперативно перенесен в Брюссель.

В марте 2014 г. в рамках «вопросов премьер-министру» в палате общин Д. Кэмерон заявил, что действия России в отношении Крыма являются «совершенно неприемлемыми»[907]. Присоединение Крыма к России рассматривалось как аннексия. Кроме того, в отношении России были введены экономические санкции, на что в Кремле ответили зеркальными действиями. Ввиду обострения ситуации в восточных районах Украины был введен второй пакет санкций. Следующее расширение санкций произошло в связи с авиакатастрофой, падением Boeing 777 в Донецкой области 17 июля 2014 г., причиной которого, по мнению западных лидеров, в том числе Д. Кэмерона, стали действия пророссийских повстанцев.

24 февраля 2015 г., выступая в Комитете по связи Палаты Общин, британский премьер уведомил о решении направить британский военный персонал на Украину «для обеспечения совета и спектра тренировок, начиная от тактической разведки до логистики и медицинского обслуживания». Не исключая возможность более деятельной помощи совместно с США, он сказал, что пока, по решению Совета национальной безопасности, британская сторона ограничится поставками оборудования нелетального характера и обучением персонала[908].

Ситуацию в ДНР и ЛНР в Лондоне рассматривали не иначе как «агрессию России на Украине». В отношении жителей этих территорий в печати использовался термин «сепаратисты».

Стоит заметить, что из ведущих европейских держав Великобритания занимала наиболее жесткую позицию в отношении РФ. Британский премьер заявлял о необходимости расширения и усиления санкций, полном эмбарго на поставки оружия в Россию, критиковал Францию за готовность поставлять вертолеты Mistral, сделка по которым впоследствии была расторгнута.

В противоположность официальной позиции правительства консерваторов и либерал-демократов, часть общественности Великобритании придерживалась иной точки зрения[909].

Помимо украинского кризиса, в рассматриваемый период активно разворачивались события в странах Ближнего Востока и Магриба. В Лондоне с восторгом относились к событиям Арабской весны и свержению правящих режимов в Египте, Тунисе, Йемене. В Москве же эти события вызывали серьезные опасения. Великобритания в союзе с США выступала за свержение режима М. Каддафи, способствовала вооружению повстанцев и в составе сил международной коалиции участвовала в нанесении авиаударов по позициям правительственных войск. Россия же выступала за сохранение территориальной целостности Ливии. Кроме того, как справедливо отмечал А. Мухин, директор московского аналитического Центра политической информации, если на Западе М. Каддафи изображался жестокой, хотя и клоунской фигурой, то Россия всегда рассматривала его как надежного союзника[910]. Гражданская война в Ливии, крупнейший по числу жертв среди конфликтов в ходе Арабской весны, привела к фактическому развалу страны, дестабилизации ситуации в других странах региона.

Позиции двух стран по сирийскому вопросу расходились. По мнению премьер-министра Великобритании, ответственность за происходящее лежала на президенте Б. Асаде, а британская сторона поддерживала оппозицию[911]. Россия придерживалась точки зрения, что ответственность за конфликт лежит на повстанцах и поддерживала президента Б. Асада. Россия выступала против иностранного военного вмешательства в пользу какой-либо из сторон конфликта. Что касается Великобритании, то британское правительство поддерживало позицию США, что использование режимом Б. Асада химического оружия станет «красной чертой», после пересечения которой Запад может рассмотреть вариант военной интервенции[912]. При том, что Лондон и Москва оказывали содействие разным сторонам конфликта, руководство двух стран заявляло, что хотя позиции и разнятся, основной целью является урегулирование конфликта. Единым плацдармом для общих действий являлось Женевское коммюнике, «в разработке которого, наряду с другими странами, активное участие приняли Россия и Великобритания»[913].

Кроме того, в конце лета 2013 г. парламент проголосовал против «гуманитарной интервенции» в арабскую республику вследствие чего правительство сообщило, что не будет вмешиваться в ход боевых действий в Сирии.

Однако в 2013 году переговоры международных посредников по Сирии зашли в тупик, в том числе из-за противоречий между Россией и Великобританией.

В мае 2015 г. было объявлено о возобновлении переговоров между Москвой и Лондоном по урегулированию ситуации в Сирии. Представитель пресс-службы премьер-министра сообщил, что по итогам телефонного разговора В. В. Путина и Д. Кэмерона достигнута договоренность о встрече политических советников двух стран по сирийскому вопросу[914]. Главная сложность состояла в различиях позиций в отношении участников переговоров: Россия выступала с поддержкой Б. Асада, а Великобритания отказывалась от его участия в переговорах. При этом обе страны высказывались в пользу контактов с умеренной сирийской оппозицией.

Не стоит переоценивать значение этого телефонного разговора двух лидеров. По мнению сотрудника Института востоковедения РАН Б. Долгова, Россия и Великобритания придерживаются диаметрально противоположных позиций, и говорить о слаженных действиях преждевременно[915]. По его мнению, возобновление Д. Кэмероном обсуждения сирийского вопроса с Москвой являлось своеобразным внешнеполитическим пиар шагом, и было необходимо ему для повышения симпатий общественности. Кроме того, появление на арене боевиков ИГИЛ вывело сирийский кризис за рамки регионального конфликта, стало, как заявили в МИД РФ, «угрозой безопасности и стабильности Ближнего Востока в целом». Необходима консолидация всех сил, борющихся с ИГИЛ как сирийской армии, иракских вооруженных сил, шиитских ополченцев и их различных формирований, так и объединения всей международной коалиции. Президент Института Ближнего Востока Е. Сатановский считал, что желание Д. Кэмерона возобновить переговоры с РФ говорило о том, что Британия зашла в тупик.

На протяжении кризиса Москва и Лондон придерживались диаметрально противоположных позиций. Тем не менее, ввиду обострения ситуации на Ближнем Востоке в связи с действиями боевиков ИГИЛ, к США и соответственно Великобритании как его ближайшему союзнику начинает приходить понимание невозможности разрешения кризиса без участия РФ и необходимости работать совместно. Встреча В. В. Путина и Б. Обамы 28 сентября 2015 г., последующее заявления Д. Кэмерона о необходимости диалога с Москвой явились тому подтверждением. Кроме того, по итогам встречи объявлено о согласовании вопроса участия российских ВВС в воздушных ударах по позициям боевиков ИГИЛ в Сирии, в соответствии с обращением главы арабской республики Б. Асада к Президенту РФ. Изменилась позиция западных стран по вопросу отстранения Б. Асада от власти.

В целом, во внешней политике Д. Кэмерона отмечается строгое следование в фарватере политики США. Эта тенденция прослеживается гораздо четче и последовательней, чем в политике лейбористов при Т. Блэре и Г. Брауне. По мнению доцента РГГУ О. Павленко, внешняя политика Соединенного Королевства начинает терять самостоятельность[916].

7 мая 2015 г. состоялись Всеобщие парламентские выборы в Великобритании и Д. Кэмерон был переизбран в парламент и сформировал новое правительство, состоявшее полностью из консерваторов. В провозглашенной королевой Елизаветой II тронной речи обозначались основные направления политики нового правительства, в которой российское направление продолжало рассматриваться с жестких позиций[917].

В июле 2016 г. главой Консервативной партии избрана Т. Мэй, ставшая новым главой правительства. Назначение Т. Мэй премьер-министром Великобритании, на наш взгляд, не позволяет надеяться на изменение концепции консерваторов в отношении России. Основной проблемой перед новым руководством страны является разработка программы действий по наименее безболезненному выводу страны из ЕС и поддержание имеющихся международных обязательств страны. В этих условиях, выработка новой концепции консерваторов в отношении России не является приоритетной. Изменится ли концепция внешней политики Консервативной партии в отношении России, покажет история.

Партийно-политическая система Британии: маятник зависает Е. А. Ананьева

Двухпартийная система Великобритании за последние 30 с лишним лет претерпела серьезные изменения в направлении реальной многопартийности, которую формально сдерживает мажоритарная избирательная система.

Проведя сравнительный анализ и составив общую картину, можно выявить подоплеку поразительных рекордных цифр. Тенденции развития партийно-политической системы Британии в послевоенный период можно разделить на два этапа. Первый длился с 1945 по 1970 год и характеризовался доминированием двух основных партий, обычно получающих около 40 % голосов при небольших колебаниях на каждых выборах. На этом этапе самый крупный сдвиг в предпочтениях избирателей произошел между 1959 и 1964 годами, составив 6 %-ное падение поддержки консерваторов[918].

Второй этап (1974–1992 годы) характеризовался существенным ростом голосов, поданных за «третьи партии» – либералов, националистов, ольстерских юнионистов. На втором этапе средний процент голосов, поданных за две основные партии, снизился с 90 до 75 %. Если на первом этапе доля голосов за третьи партии в среднем составляла 7 %, то на втором этапе – 19,5 % [919].

Результаты выборов 1997 и 2001 годов резко отличались от общей тенденции второго этапа, когда после некоторых флуктуаций в 1983 году установилось доминирование консерваторов при незначительном перевесе голосов в их пользу и слабости лейбористов. В 1997 году доля голосов за лейбористов возросла на 8,8 %, а доля голосов за консерваторов снизилась на 11,2 % – то есть смена предпочтений была более резкой, чем в феврале 1974 года (тогда довольно значительно снизилась поддержка консерваторов), но тенденция абсентеизма и голосования за третьи партии сохранилась. На выборах 2001 г. при снизившейся явке доля голосов за третьи партии возросла, составив 18,3 % только за либералов, а за остальные партии – свыше 9 %[920].

Таким образом, на выборах 2001 г. возврат к состоянию, характерному для первого этапа не произошел. Доля голосов за третьи партии в совокупности составила 28 %, и эрозия двухпартийной системы при упадке голосования по «классовой принадлежности» (см. ниже) продолжалась.

Таблица 1

Итоги выборов в британский парламент

Источники: 2005 General election results summary / UK Political Info. URL: http:// www. ukpolitical info/2005.htm; 2010 General election results summary / UK Political Info. URL: ; Election 2015 results. URL: http:// ; UK general election results in full. URL: -interactive/2015/may/07/live-uk-election-results-in-full; Election polls made three key errors. URL: / politics/2015/may/09/election-polls-made-three-key-errors

Явка на выборах 2005 г. составила 61,4 %, несколько превысив данные 2001 г. (в основном ее относят за счет продления сроков голосования по почте). Повысилась доля голосов, отданных за малые партии, а лейбористы одержали историческую победу, впервые придя к власти в третий раз подряд, хотя при снижении своего преимущества. Доля отданных за них голосов оказалась самой низкой, полученной правительством большинства за всю историю Палаты общин.

По-прежнему недовольство избирательной системой выказывали либдемы, получив вдвое меньше мест в парламенте, чем доля голосов.

Явка на выборах 2015 г. составила 66,1 %. Сравним долю голосов, поданных за партии, с долей полученных ими мест в парламенте. Консерваторы получили на 4 % больше мест, чем в 2010 г. И на выборах 2010 г. доля полученных ими голосов (36,1 %) была ниже доли избранных депутатов (47 %). За лейбористов проголосовало на 1,5 % больше, но они получили на 26 мест меньше, чем в 2010 г. ШНП получила неизмеримо больше, а ПЛД и, тем более, ПНСК – неизмеримо меньше мест, чем доля голосов.

Какие же тенденции политической жизни сказались на итогах выборов?

Предпосылки победы

Любая политическая партия находится между Сциллой и Харибдой: сохранить «чистоту» идеологии, неизменное политическое лицо или привлечь более широкий круг избирателей, «разбавив» концентрат своих идей, чтобы, представив убедительную и привлекательную программу, победить на выборах. Однако выход на более широкое избирательное поле не гарантирует партии победу. Лидером партии должен быть политический деятель, способный стать общенациональной фигурой, а партия должна демонстрировать единство рядов.

Что касается предпочтений избирателей, то Р. Вустер, основатель института изучения общественного мнения Ipsos-MORI, представил факторы, влияющие на избирателя, в виде опрокинутой пирамиды с неравными по длине гранями: 41 % – политика партии по различным проблемам, 34 % – имидж лидера партии, 23 % – имидж партии – и эти грани покоятся на фундаменте не краткосрочного мнения, а долгосрочных по характеру, укоренившихся с детства ценностей избирателя[921].

Имидж партии строится на представлениях электората о ее способности управлять государством, о ее единстве (расколотые партии не выигрывают выборы) и компетентности; имидж лидера партии подразумевает его заботу о нуждах избирателей, понимание проблем страны и ее роли в мире; положительное восприятие политических позиций партии предполагает их соответствие предпочтениям избирателя (значимость проблемы для избирателя, способность избирателя провести различие между программами партий по данному вопросу, оценка избирателем способности и желания партии решить вопрос).

Если учесть, что в худшие для них годы каждая из двух основных партий Британии всегда могла опереться на 30 % твердых сторонников, а «третьи» партии в совокупности – на 20 % избирателей (что в общей сложности составляет около 80 %), то доля колеблющихся избирателей, или «плавающий» электорат, составляет около 20 %. Ввиду же особенностей мажоритарной системы на исход выборов в Британии влияют голоса примерно 5 % «плавающего» электората маргинальных округов (четверть округов, в которых ни одна партия не обладает заведомым преимуществом)[922].

На выборах 1997 г. сдвиг избирателей к лейбористам составил около 10 %[923]. Вустер полагает, что выборы 1997 г. представляли собой тот редкий случай, когда меняется «климат» общественного мнения. Представляется, однако, что смена «климата мнения» произошла еще в годы правления консерваторов. До прихода М. Тэтчер к власти в 1979 г. политическая жизнь Британии характеризовалась послевоенным консенсусом основных партий, для которого журнал «Экономист» в 1954 г. отчеканил клише «батскеллизм» (по именам двух канцлеров казначейства – консерватора Р. Батскелла и его предшественника лейбориста X. Гейтскелла). Затем последовал период идейной «реполяризации» партий и политического «диссенсуса». Новый консервативно-лейбористский консенсус начал складываться после избрания Н. Киннока лидером Лейбористской партии, когда последняя, терпя поражения на выборах, стала сдвигаться вправо. Приход к власти лейбористов в 1997 году, таким образом, стал сменой «команд», симптомом устанавливающегося нового консенсуса. Недаром по окончании первого срока правления Т. Блэра журнал «Экономист» отчеканил новое клише – «блэтчеризм»[924].

Возвращаясь же к «опрокинутой пирамиде» Вустера, надо отметить, что на результатах выборов 1997 г. сказались психологическая усталость избирателей от тори, популярность лейбористов и истощение консерваторов как идейное, так и организационное.

Лейбористская партия к тому времени уже давно лидировала в опросах общественного мнения, имела популярного лидера, сосредоточилась на темах, представляющих интерес для избирателей (здравоохранение, образование, безработица, преступность). В 1997 г. даже после проигрыша на 4 выборах подряд, после 18 лет правления консерваторов лейбористам удалось вернуться к власти. Однако это потребовало от партии глубокой идейной перестройки, обретения лидера общенационального масштаба и смены риторики.

Победа лейбористов на выборах 2001 г. в Британии выглядела особенно впечатляющей на фоне прихода к власти республиканцев в США, правых в Австрии, Испании, Италии и оживления правых в других странах Европы, а также сложившегося после выборов 1999 года правого большинства в парламенте ЕС. «Новые лейбористы» во главе с Блэром, впервые завоевав большинство в парламенте на полный второй срок подряд, добились «исторической победы», воплотив мечту Г. Вильсона о том, чтобы Лейбористская партия стала «естественной партией правительства». Парламентское большинство лейбористов составило 167 мест, во второй раз став «обвальным» (landslide – преимущество в 100 и более мест в парламенте). Консерваторы получили всего 166 мест, прибавив по сравнению с прошлыми выборами лишь 1 место. Лидер партии тори У. Хейг, ставивший своей задачей получение хотя бы 200 мест в парламенте, подал в отставку.

С 1900 г. насчитывается 4 прецедента двойных «обвальных» побед, причем два из них, вернувших оппозицию к власти, произошли после мировых войн (для сравнения одинарных «обвальных» побед за тот же период было 13 на 27 всеобщих выборах). Предпоследняя двойная “обвальная” победа приходилась на правление М. Тэтчер в 1983 г. (большинство в 144 места) и в 1987 г. (большинство в 102 места). Как писала газета «Санди телеграф» в 2001 г., по аналогии с тем, что лейбористы смогли прийти к власти только через десятилетие после второй «обвальной» победы тори, консерваторы переступят порог резиденции премьер-министра не раньше 2011 года[925]. Газета оказалась права с поправкой на год.

По всем трем параметрам партия консерваторов была «неизбираемой», независимо от отношения граждан к лейбористам[926]. На выборах 2001 г. схема примерно повторилась, причем консерваторы усугубили свои ошибки 1997 г. Партия консерваторов не преодолела раскол по евро; после поражения 1997 г. избрала лидером У. Хейга, рейтинги которого были даже ниже рейтингов его непопулярной партии. Как писала «Санди телеграф», «избиратели не испытывали особого энтузиазма в отношении Блэра на этих выборах, но они признали, что он говорил на их языке, даже если он завысил их ожидания до критически опасного уровня»[927].

Явка

Газета «Санди телеграф» окрестила победу Блэра в 2001 г. оксюмороном «нетриумфальный триумф», имея в виду тот факт, что правительство лейбористов по голосам оказалось самым «непопулярным» с 1928 г., когда было введено всеобщее избирательное право. За него проголосовал 1 избиратель из 4, в то время как в период 1979–1992 гг. за консерваторов голосовал каждый третий избиратель[928]. По сравнению с выборами 1997 г., когда явка была самой низкой с 1935 г. (71,5 %[929]), она снизилась еще на 12 %, составив чуть менее 60 % и побив «рекорд» 1997 г., что послужило поводом для горькой шутки (в Британии избиратели не включаются в выборы, а выключаются – игра слов turn-out (явка) и turn-off (выключение)). Проблема абсентеизма, ставшая общей для многих стран развитой демократии, в Британии также имеет долгосрочный характер.

Тенденция роста абсентеизма проявилась не только в отношении всеобщих парламентских выборов (максимальная явка на всеобщие выборы в послевоенный период составила 84 % в 1950 году, минимальная – 71,5 % в 1997 году[930], – и рекордно низкая в 2001 году – 59,4 %, повысившись до 66 % к выборам 2015 г.). Явка на местные, дополнительные, и особенно на выборы в Европарламент также была низкой и сопровождалась увеличением доли голосов за третьи партии. Характерно, что в 1999 г. в парламент Шотландии и в Национальную Ассамблею Уэльса после деволюции, в Ассамблею Лондона и в Европарламент выборы проводились по разным системам пропорционального представительства, явка же самой высокой была на выборы в Шотландии, достигнув 58 %[931]. Попытки правительства Блэра обратить рост абсентеизма вспять путем введения более гибких форм голосования не удались. Таким образом, ни более короткая по срокам предвыборная кампания, ни сама процедура голосования не были причиной абсентеизма.

Резкий рост абсентеизма вызвал множество комментариев относительно разочарования электората в политике правительства Блэра и угрозы демократическому процессу. Справедливости ради надо отметить тот факт, что ни одна партия не получила больше голосов, чем лейбористы. В то же время было бы благодушием считать, что низкая явка свидетельствует о полной удовлетворенности избирателей деятельностью правительства и что при недовольстве правительством и желании его сменить явка была бы выше (как в 1992 г.).

Классовое голосование

При долгосрочном упадке двухпартийной системы и размывании голосования по «классовой принадлежности» конкретные причины снижения явки в 1997 г. лежали в абсентеизме разочарованных сторонников тори, а в 2001 г. – в абсентеизме сторонников лейбористов, как разочарованных, так и уверенных в «обвальной» победе.

Снижение явки и голосования за лейбористов распределились по стране равномерно. В целом снижение явки объясняют заведомо известным результатом. В этом случае более острая конкурентная борьба между партиями с неизвестным исходом может привлечь избирателей на участки для голосования, но долгосрочная тенденция абсентеизма сохранилась.

Опасения по поводу того, что лейбористы могут проиграть из-за неявки в маргинальных округах, не оправдались. На выборы не пришли сторонники лейбористов в традиционных их устойчивых (safe) округах, где они вели с большим отрывом, либо в округах, где тактическое голосование отдавало преимущество либеральным демократам. Действительно, в маргинальных округах, которые могли отойти консерваторам, поддержка лейбористов была выше обычной.

Лейбористы во многом способствовали эрозии «классового голосования»: добившись поддержки со стороны «среднего класса» и стабилизировав ее, они потеряли при этом часть традиционного электората из рабочего класса, т. е. по существу превратились в «партию для всех» (catch-all party). Что касается абсентеистов-лейбористов, то традиционные сторонники лейбористов из рабочего класса остались дома, в том числе и потому, что социальный профиль партии претерпел существенные изменения: по мнению «Таймс»[932], социалистическая партия стала напоминать американских демократов. Опрос показал, что половина электората в целом и 40 % сторонников лейбористов согласились с тем, что партия в последние годы «слишком поправела». Среди тех, кто голосовал за лейбористов в 1997 г., но не стал голосовать за них в 2001 г., эта доля составила 60 %[933].

Тори были слишком непопулярны среди своего традиционного электората из среднего класса. В 1997 г. явка среди сторонников консерваторов снизилась из-за нежелания твердых сторонников тори голосовать за Мейджора, с одной стороны, и из-за нежелания голосовать против своих консервативных убеждений, с другой. По этой же схеме действовали и 8 % абсентеистов-лейбористов на выборах 2001 г. Отсюда, рост голосов, полученных либеральными демократами за счет «разочарованных тори» и «разочарованных лейбористов»: нежелание голосовать за явного противника в сочетании со стремлением «наказать» свою партию приводит к росту голосов за третьи партии.

Тори во все возрастающей степени теряли поддержку «среднего класса». Полем битвы, на котором выигрывают или проигрывают выборы, стали округа с высокой концентрацией этой социальной группы. В 1980-х гг. они были бастионами тори, на выборах же 2001 г. поддержка «средним классом» (по классификации британских социологов – группы АВС1) консерваторов упала до рекордно низкого уровня в 38 %, а лейбористов поднялась до рекордно высокого – 36 %[934]. Более того, численность «среднего класса» в электоральном корпусе существенно возросла: в 2001 г. численность избирателей из рабочего класса и «среднего класса» сравнялась, составив примерно по 50 %.

Что касается распределения голосов по возрастным группам, то молодые избиратели в основном голосовали за лейбористов, а люди старшего возраста – за консерваторов, поддержка либеральных демократов распределялась по возрастным группам равномерно. Две трети абсентеистов составила молодежь [935]: среди молодежи царила апатия, а среди остальных – антипатия, писала «Санди тайме»[936].

Регионы

Жители Шотландии и Уэльса – регионов, в которых была проведена деволюция и созданы свои законодательные органы с делегированием им части полномочий центра, предпочли направить в парламент страны представителей общенациональных партий, и лидерство лейбористов было неоспоримым. Более того, консерваторы провели одного депутата от Шотландии (на выборах 1997 г., получив 500 тыс. голосов, не завоевали ни одного места в парламенте), но не за счет лейбористов, а за счет ШНП. По сравнению с первыми выборами в парламент Шотландии в 1999 г., ШНП потеряла почти 9 % голосов избирателей, а поддержка либеральных демократов возросла.

Однако в Северной Ирландии избиратели поменяли предпочтения в 7 из 18 округов с далеко идущими последствиями[937]: произошла политическая поляризация среди католиков и протестантов. Шинн Фейн и Партия демократических юнионистов Я. Пейсли получили соответственно на 5,6 % и 9 % голосов больше, а умеренные партии (лидеры которых получили Нобелевскую премию мира) – Партия ольстерских юнионистов Д. Тримбла и СДЛП Дж. Хьюма – на 6 и 3 % голосов меньше, чем в 1997 г. Таким образом, неспособность Лондона и Дублина добиться разоружения террористов ИРА вызвала поляризацию в регионе, поставив под угрозу мирный процесс. «Кризис» и «неопределенность» – так определяли наблюдатели результаты выборов в Ольстере. Лидер ольстерских юнионистов Д. Тримбл подал в отставку.

Особенности мажоритарной системы

Реформа избирательной системы при выборах в национальный парламент с введением элементов пропорционального представительства назревала, утверждаясь де-факто в предпочтениях избирателей. Успех ПЛД во многом объяснялся тем, что она, страдавшая от «несправедливости» мажоритарной системы, с выборов 1997 г. стала активно использовать желание избирателей прибегнуть к тактическому голосованию.

Естественно, вопрос о пропорциональном представительстве всегда стоял в повестке дня ПЛД, но любая правящая партия всегда игнорировала реформу избирательной системы, поскольку получала победу благодаря мажоритарной системе. Так, неуверенный в исходе голосования 1997 г. и нуждавшийся в поддержке либеральных демократов, Блэр заявлял о реформе, но спустил на тормозах после своей первой «обвальной» победы. Консерваторы после поражения на выборах в феврале 1974 г., когда лейбористы получили больше мест в парламенте и сформировали Кабинет при более низкой, чем у консерваторов, доле полученных голосов (37,2 и 38 % соответственно[938]), также подумывали о ней. Тогда и появилось известное выражение «выборная диктатура», принадлежащее консерватору лорду Хейлшэму. Его слова зажгли искру интереса в глазах консерваторов, но в последующие годы уже своего правления тори были против реформы избирательной системы.

Крайности системы пропорционального представительства – чехарда коалиционных правительств при широком представительстве интересов (вспомним пример Италии) – очевидны. «Несправедливость» мажоритарной системы, выражающаяся в резком несоответствии доли полученных голосов избирателей доле мест в парламенте, но обеспечивающей стабильное правление, не вызывает сомнений.

Маргинальные партии

С одной стороны, Лейбористская партия раскинула свой идейный шатер настолько широко, что лишь немногие в основных трех партиях не могли укрыться под ним, так что к власти пришло не столько правительство лейбористов, сколько правительство национального единства. С другой стороны, из политической системы совершенно выпали около 40 % избирателей, не видящие в избирательном процессе способ если не решить, то хотя бы заявить о своих проблемах. В то время как в Вестминстере укреплялся правоцентристский консенсус, за его стенами росла политическая фрагментация. Твердые левые добились весьма скромных успехов: Социалистический альянс в общей сложности набрал менее 2 % голосов в округах, где выставлял кандидатов. Социалистическая лейбористская партия А. Скаргилла не набрала и этих голосов. «Зеленые» практически удвоили количество полученных голосов до 3 %, так и не став 4-ой политической силой. Протестное или «анти-системное» голосование прошло дома.

Эти настроения выливались в поддержку независимых кандидатов или внепарламенские формы протеста, в том числе ультра-правого толка. В 17 округах, где выставляли кандидатов Британская национальная партия или Национальный фронт, они получали больше голосов, чем твердые левые или «зеленые»[939], набрав, например, в Олдэме (Oldham), где весной 2001 г. прошли расовые волнения, 16 и 11 % голосов[940].

Консерваторы получили самое низкое количество голосов с введения избирательного права в 1928 г. Даже М. Фут в 1983 г. при предвыборном манифесте, который окрестили «самой длинной запиской самоубийцы в истории», получил больше.

Если вспомнить три критерия Вустера, то Хейг был настолько непопулярен, что 4 из 10 сторонников его же партии не считали его достойным быть премьер-министром. Более того, в соотношении 50:32 избиратели считали, что интересы Британии в Европе Блэр представит лучше, чем Хейг[941]. Даже по вопросу налогообложения, коньку тори, выступающих за их снижение, избиратели отдали предпочтение лейбористам (31:18)[942].

Отставка Хейга, самого молодого лидера партии (40 лет), не стала неожиданной. Партии было предложено выбирать из двух кандидатов, занимающих полярные позиции, и вместо примирения и объединения среди консерваторов обострилась внутрипартийная борьба. Предпочтя К. Кларка, парламентская партия направила ясное послание рядовым ее членам – разногласия по вопросу о Европе и по социально-экономическим вопросам следует оставить ради главного – завоевания политической власти. Из всех политических деятелей-консерваторов К. Кларк пользовался наибольшей популярностью среди избирателей, хотя в партии его взгляды разделяет меньшинство. И. Дункан Смит, малоизвестный в стране, не имел опыта работы в правительстве и занимал ярые «евроскептические» позиции, раскол из-за которых уже стоил партии провала на выборах. Борьба шла за «сердце и душу» партии, и вопрос стоял только один – может ли известный своим «еврофильством» кандидат стать лидером партии «евроскептиков». Рядовые члены партии отдавали некоторое предпочтение Кларку, считая его не столь способным объединить партию, сколько вернуть ей популярность избирателей, но выбор во многом определяли освобожденные партийные функционеры.

«Гардиан» правильно считала, что «Европа – единственная часть наследия Тэтчер-Хейга, закрытая для прагматичного конкордата»[943]. Если по вопросам социально-экономической политики в партии осознавали необходимости перемен, то противостояние по вопросу о евро могло прекратиться только после общенационального референдума, который снял бы проблему с политической повестки дня.

Обозреватели тогда отмечали, что кто бы ни стал лидером консерваторов, ему придется возглавлять оппозицию Ее Величества лет десять, прежде чем стать премьер-министром, поскольку за время, оставшееся до парламентских выборов (2005 г.), партия не сможет консолидироваться и выдвинуть программу, которую поддержали бы избиратели. Таким образом, даже если популярность лейбористов во главе с Блэром к середине второго срока пребывания у власти неизбежно должна была снизиться, партия тори не стала бы «избираемой».

«Новому лейборизму» предрекали крах, указывали на его искусственность, считали косметическим средством, которое никогда не сработает и долго не протянет. Пресса, которая была враждебна по отношению к нему более, нежели правые или левые в парламенте, характеризовала его правительство как самое коррумпированное, некомпетентное, морально обанкротившееся из когда-либо существовавших на свете. Очевидна была победа Блэра и над консерваторами, и над прессой. Ведь партия заняла место в центре политического спектра, что, казалось, делало ее позиции несокрушимыми. Как писала газета «Гардиан» о Блэре, «не-клановая, «всеобъемлющая» политика представляет его видение единственного способа правления в неангажированном, постидеологическом мире… Судьба тори позволяет предположить, что он прав. Их падение произошло в результате непопулярного (ныне) душка идеологии, которым отдает от каждого их слова: и не их политический курс, а опасения, что они идеологи, а не прагматики, стали причиной их крушения. Для критиков Блэра слева жесткий факт заключается в том, что новый лейборизм стал выдающимся успехом. Новый лейборизм – не подготовка к чему-то другому, он есть то, что он есть. Никаких радикальных сдвигов в период второго срока не будет. Да и где свидетельства того, что общественность их желает? Новый лейборизм не носит социалистического характера и не занимается перераспределением. Он носит градуалистский характер»[944].

Достижения правительства лейбористов в экономической сфере были удовлетворительны: государственный долг, инфляция, безработица снизились. Основные экономические успехи лейбористы достигли в области макроэкономики. Однако фундамент этих успехов заложили еще консерваторы. Экономика Британии переживала 9 год подъема.

Конституционная реформа – деволюция (создание парламента Шотландии и Национальных ассамблей в Уэльсе и в Лондоне), включение Европейской конвенции о правах человека во внутреннее законодательство, реформа Палаты лордов (исключение из нее наследственных пэров) – таков неполный перечень политических реформ. Социальная политика привела к тому, что перераспределение в пользу 10 % самых бедных было самым большим за последние четверть века[945]. Было проведена реформа Палаты лордов, в которой большинство наследственных пэров лишились своих мест.

При всех разговорах о цинизме новых лейбористов, апатии избирателей, отсутствии у консерваторов харизматического лидера и достойной альтернативной политической программы, очевидно, что двойная «обвальная» победа новых лейбористов, не будучи просто политически конъюнктурной, отражала глубокие структурные и социетальные подвижки в стране, в которой 75 % работающих занято в сфере услуг. Она являла собой нечто большее, чем замедление в качании маятника двухпартийной системы. Новые лейбористы настолько преобразили политическую культуру и политическую географию Британии, что им уже предрекали не только третий, но и четвертый срок правления (правда, в коалиции с ПЛД). Проблема консерваторов заключалась не в нетелегеничности и непопулярности Хейга, и не в неудачных предвыборных кампаниях: было преодолено наследие «железной леди». Эра Тэтчер закончилась 7 июня 2001 года.

Конец эры «новых лейбористов»

«Жирную черту под этими завоеваниями подвела война в Ираке… Наибольший ущерб репутации Блэра нанес не сам факт вступления Британии в эту войну, а ошибочность предлогов, на основании которых это было сделано»[946]. Тем не менее, на выборах 2005 г. партия консерваторов так и не смогла стать «избираемой», и лейбористы, при снижении парламентского большинства, остались у власти. Резкое падение популярности Т. Блэра в 2007 г. вынесло на пост премьер-министра Г. Брауна, министра финансов в правительстве Блэра.

Г. Браун стал лидером Лейбористской партии на безальтернативных выборах и, соответственно, премьер-министром страны без борьбы. Предполагалось, что Г. Браун назначит всеобщие выборы осенью того же года, чтобы получить мандат избирателей, но он на них не решился. В результате первоначальный взлет популярности нового премьер-министра и его партии быстро исчерпал себя, и британцы стали отдавать предпочтение консерваторам. Так, уже в октябре 2007 г. консерваторы, согласно опросам, догнали лейбористов, и рейтинги ведущих партий сравнялись: они получили по 38 %, а с середины 2008 г. консерваторы неизменно опережали лейбористов на 20 %.

Однако к концу 2009 г. консерваторы стали столь же стремительно терять популярность, разрыв снизился до 3–5 %, и возникла перспектива «подвешенного парламента» [947]. Дело в том, что на своей ежегодной конференции в октябре 2009 г. консерваторы объявили о мерах жесткой экономии в период кризиса в случае прихода к власти. К тому же, консерваторов, как и лейбористов, подвел разгоревшийся весной 2009 г. на фоне экономического кризиса «растратный скандал» (нецелевое использование депутатами парламента средств налогоплательщиков на личные нужды, в то время как сами налогоплательщики затягивали пояса).

Избиратели сочли порочной саму мажоритарную систему голосования, позволяющую ведущим партиям «засиживаться» во власти, а, как известно, «власть развращает». Более того, 44 % опрошенных заявили, что хотели бы избрания «подвешенного парламента»[948], чтобы партии, лишенные гарантий пребывания у власти, оглядывались друг на друга, а главное – на избирателей и на меняющиеся реалии.

Коалиционное правительство

Общее разочарование в лейбористах из-за войны в Ираке, неприязнь электората к Г. Брауну (Д. Кэмерон неизменно на порядок опережал Г. Брауна в рейтингах личной популярности), череда политических скандалов, затронувших обе ведущие партии («растратный скандал», а также злоупотребления в лоббировании), неспособность консерваторов разработать привлекательную альтернативную программу не вынесли консерваторов на гребень политической волны. Партия тори не смогла переломить ситуацию на выборах 2010 г.: получив абсолютное большинство, сформировать однопартийное правительство.

Партия Н. Клегга, рейтинги которой ему удалось поднять на 8-10 % за счет очень хорошего выступления на первых в истории Британии теледебатах и догнать лейбористов (27–29 %), испытала при объявлении итогов выборов 2010 г. крайнее разочарование, пострадав вдвойне. Во-первых, из-за того, что 5 % избирателей в последний момент не решились отдать голос за либдемов в силу так называемого «тактического голосования»[949]. Во-вторых, из-за «несправедливой» мажоритарной избирательной системы.

Тем не менее, при меньшем количестве мест политическая роль «третьей силы» неизмеримо возросла: именно она предопределила судьбу правительства, проведя страну через драматические повороты. В 43 года Д. Кэмерон стал самым молодым премьер-министром Соединенного Королевства со времен лорда Ливерпуля в 1812 г. после всего 9 лет стажа в качестве депутата парламента. Либеральная партия правила в последний раз 70 лет назад в составе коалиционного правительства времен Второй мировой войны. На какие уступки пошли друг другу консерваторы и либерал-демократы ради возвращения к рулю государственного правления?

Прежде всего, референдум по ПС в обмен на полную коалицию с ПЛД. К другим существенным политическим реформам относятся: консерваторы согласились на фиксированный срок полномочий парламента – 5 лет (ранее премьер-министр имел право по своему усмотрению и в благоприятный для партии момент в настроениях избирателей назначать выборы ранее истечения 5-летнего срока полномочий парламента); предполагалось, что Палата лордов может стать выборной целиком или в значительной мере (еще одна уступка консерваторов); перекройка избирательных округов с целью снизить численность депутатов парламента (до 600) после выборов 2015 г. и введение права отзыва депутата.

ПЛД отказалась от планов присоединения страны к зоне евро в течение срока полномочий данного созыва парламента и согласилась, чтобы Брюсселю не передавали большие полномочия.

Определено было и введение потолка на приток иммигрантов из стран, не входящих в ЕС – еще одна уступка со стороны ПЛД, выступавшей за предоставление иммигрантам «заслуженного гражданства» (earned citizenship) после нескольких лет пребывания и работы в стране.

Н. Клегг получил высокий пост заместителя премьер-министра (отвечает за политическую реформу), либеральные демократы получили еще 4 министерских портфеля, а также около 15 постов младших министров.

Лорд Нортон, один из ведущих специалистов по конституционному праву в Британии, был настроен скептически: «подвешенный парламент» – не «народный парламент, а его противоположность, то есть парламент политиков. Политический курс вырабатывается в результате пост-электорального торга, с которым рядовых людей не знакомят. Возникают компромиссы, которые могут не иметь никакого отношения к чаяниям избирателей, которые им никогда не предлагали, и суждение по которым они не смогут вынести, если на следующих выборах партии вновь будут выступать в качестве самостоятельных единиц: исчезает институт, который можно было бы призвать к ответу»[950]. Именно такой закулисный торг и происходил на глазах британцев с 7 по 12 мая, создав гибрид, которого не ожидал никто. Действительно, партии не пошли в какой-либо комбинации на создание предвыборного блока, что требовало бы согласованной до или в ходе избирательной кампании совместной платформы, которую они бы вынесли на суд граждан.

Первое за послевоенный период коалиционное правительство либдемов с консерваторами в идеале позволяло создать стабильное правительство. И оно действовало полный срок. Коалиция изменила формулу о вотуме доверия правительству с простого большинства (50 % + 1 голос) на большинство в 55 %, или 358 голосов в парламенте.

При всей «несправедливости» мажоритарной системы она в идеале обеспечивает правящей партии большинство в парламенте, а, следовательно, стабильность правительства и последовательный политический курс на протяжении срока полномочий парламента.

Пропорциональная система, «справедливо» представляя интересы различных групп общества, подобную стабильность и последовательность не обеспечивает. Более того, ПС способствует расколу партий и формированию мелких партий, которым нет нужды объединяться в крупные – ведь они будут все равно представлены в парламенте. Так, вспомним судьбу СДП, возникшей в результате откола правого крыла Лейбористской партии («банда четырех»), которая вынуждена была влиться в Либеральную партию в 1988 г., потерпев неудачи на парламентских выборах при мажоритарной системе. Введение же ПС позволило бы получить представительство в парламенте и партиям на полюсах политического спектра (в первую очередь, правым националистическим).

Коалиция устраивала консерваторов, поскольку либдемам пришлось разделить с тори ответственность за непопулярные решения (как писала «Телеграф», «руки в крови» будут и у либерал-демократов), чего многие либдемы не хотели[951]. Такие опасения со стороны либеральных демократов звучали сразу.

Далеко не все условия коалиционного соглашения, изложенного на 30 страницах, были выполнены по тем или иным причинам. Действительно, референдум по ПС в мае 2011 года одновременно с местными выборами (по инициативе Н. Клегга) через год после формирования коалиционного правительства стал не столько голосованием собственно по ПС, сколько оценкой деятельности правительства, принимавшего «трудные» для населения меры. Стал он и оценкой «соглашательства» либеральных демократов: при явке в 42,2 % британцы проголосовали против введения ПС (67,9 %), хотя еще совсем недавно не возражали против «подвешенного парламента». Их надежды на то, что партии прислушаются к избирателям, не оправдались.

В 2014 г. состоялся референдум о независимости Шотландии. За 2 недели до шотландского референдума доли сторонников и противников независимости опасно сравнялись, и Кэмерон мог стать премьер-министром, развалившим страну. Как и в случае с референдумом о ПС, Д. Кэмерону удалось добиться результата, совпадавшего с его позицией.

В середине срока правления опросы показывали, что консерваторы серьезно отставали от лейбористов. Не сумев примирить евроскептиков и еврооптимистов в своей партии, пытаясь избежать раскола в стане тори и оттока избирателей к ПНСК, премьер-министр Д. Кэмерон в январе 2013 г. дал обещание вынести вопрос об отношениях Британии с ЕС из партийных кулуаров на референдум. В преддверии выборов 2015 г. рейтинги партий сравнялись, но преимущества у консерваторов не было: респонденты считали однопартийное правительство консерваторов «наименьшим злом» (least bad option) по сравнению с остальными вариантами[952].

На протяжении последних двух десятилетий обе ведущие партии показали, что императив завоевания государственной власти заставил их сдвинуться к центру, чтобы одной сбросить с себя имидж партии для богатых, а другой – имидж партии высоких налогов и непомерных госрасходов (tax-and-spend party). В предвыборной кампании 2015 г. тори объявляли себя «партией трудящихся», а лейбористы – «партией фискальной ответственности», то есть они перекрашивались в цвета друг друга.

Итоги выборов 2015 г. показали, что в последний момент 3 % «стыдливых» (shy) сторонников консерваторов или колеблющихся избирателей, утверждавших в опросах о симпатиях к лейбористам, заполнили избирательный бюллетень в пользу тори. Соотношение же мест в парламенте изменилось судьбоносно: тори – 51 %, а лейбористы – 36 %. В выигрыше оказалась и ШНП: 50 % голосов шотландцев принесли ей 95 % мест от квоты региона – почти вдвое больше доли голосов. Среди проигравших – либдемы. Их представляют 8 депутатов при 7,9 % голосов (чуть более 1 % мест) – в 6,6 раз меньше доли голосов.

Неожиданная победа партии тори, когда все опросы указывали на формирование «подвешенного парламента» и, соответственно, еще одно коалиционное правительство[953], заставила Д. Кэмерона выполнить обещание провести референдум о членстве Британии в ЕС.

Последствия Брекзита для партийно-политической системы.

Система сдержек и противовесов (checks and balances), которая складывалась веками для примирения позиций сторон, методы представительной демократии были отринуты. Конституционные изменения обычно требуют квалифицированного большинства голосов. Однако в Британии историческое судьбоносное решение о Брекзите было принято пусть с бесспорным, но не столь значительным перевесом голосов (51,9: 48,1) при беспрецедентной явке в 72 %[954]. Некоторые обозреватели считают, что Британия явила не пример демократии, а сыграла в русскую рулетку.

Британцы, голосуя сердцем, а не разумом, отразили поднявшиеся и в Европе настроения против истеблишмента, против элит, получающих выгоду от глобализации и не желающих прислушаться к мнению людей, против растущего неравенства в доходах. Популизм поднимается не сам по себе – это симптом назревшего нарыва, ответственность за который несут элиты. Британцы выразили общие настроения, характерные для Европы и США, где популярна кандидатура Д. Трампа на пост президента США.

Референдум о членстве Британии в ЕС выявил глубокий раскол по региональному[955], возрастному, социальному, образовательному и в целом классовому (казалось, забытому в годы экономического процветания постиндустриального общества) признакам[956]. Д. Кэмерон, объявив референдум, надеялся сохранить единство собственной Консервативной партии и «закрыть вопрос» на поколение. Однако обнажились набиравшие силу подспудные тенденции, симптомом которых стал поступательный успех ПНСК и раскол в Лейбористской партии.

В основной оппозиционной партии – Лейбористской – резко обострился внутрипартийный кризис как вследствие Брекзита, так и идейно-политического размежевания в стране. Кризис начался после всеобщих выборов 2015 г., вступив в острую фазу после референдума. По традиции, партийные лидеры, проиграв выборы, уходят в отставку. Освободил свой пост и лидер лейбористов Эд Милибэнд (сменивший Г. Брауна). Победил на выборах лидера партии Дж. Корбин, представляющий ее левое крыло. Победу Корбину обеспечила процедура избрания, принятая в 2014 г. на конференции партии при Милибэнде. Она позволяет любому человеку участвовать в выборах лидера ЛПВ – достаточно заплатить 3 фунта, подтвердить приверженность целям и ценностям Лейбористской партии, чтобы зарегистрироваться в качестве «сторонника» (supporter) партии. Статус сторонника партии, наряду с членом партии (full member) и членом аффилированного с партией профсоюза, наделяет его равным правом избрать лидера партии по системе альтернативного голосования. Верхушка партии рассчитывала тем самым потеснить левых, но добилась прямо противоположного, а в эмоциональном плане – шокирующего, результата.

Десятки тысяч людей левых взглядов зарегистрировались в качестве «3-фунтовых» сторонников партии или ее членов. Действительно, численность партии после майских парламентских выборов стремительно росла. К середине августа 2015 г. электорат приблизился к 611 тыс. человек[957].

Дж. Корбин получил 59,5 % голосов: почти половину голосов полных членов партии (49,5 %), около 60 % голосов членов профсоюзов, более 70 % голосов «3-фунтовых» сторонников партии, т. е. прежде всего благодаря сторонникам партии. Энди Бэрнхем (его ближайший соперник и представитель правого центра в партии), ранее считавшийся фаворитом, получил лишь 19 % голосов[958].

Дж. Корбин, депутат парламента с 1983 г. (более 500 раз голосовал против позиции своей партии)[959]. Его взгляды можно охарактеризовать как экономический этатизм и радикальный эгалитаризм. Неудивительно, что Д. Кэмерон и министр обороны в его правительстве М. Фэллон считали его «угрозой национальной безопасности страны»[960].

Причины победы Дж. Корбина объясняются социальным составом электората – это молодые люди с высшим образованием (слишком молодые, чтобы помнить о 18 годах партии в оппозиции). Избиратели Дж. Корбина по сравнению с избирателями других кандидатов – люди политически активные, левых взглядов, бескомпромиссные. Они не поддерживают авиаудары по Сирии, негативно относятся к институту монархии. Среди них меньше людей с доходом выше среднего (26 %) и высоким социальным статусом (36 %). Среди них вдвое больше тех, кто голосовал за либерал-демократов в 2010 г. (18 %), т. е. против лейбористов во главе с непопулярным Г. Брауном и за подававшего надежды Н. Клегга (лидера Партии либеральных демократов – ПЛД). Большинство из них считает США «самой большой угрозой миру (51 %) – среди сторонников Э. Бернхэма таких было 36 %. Идеалистов среди них также большинство (67 % присоединились к словам Дж. Леннона «Вы можете считать меня мечтателем»). Твердые левые составляют среди них большинство (74 %) в то время как в электорате Британии таковых лишь 14 %. Таким образом, сторонники Корбина – это коалиция «старых левых» и молодежи протеста, нон-конформистов, людей вдохновения, а не рацио. Отринув прагматизм, они требуют идейной альтернативы, пусть и не рассчитывая на перемены в стране[961].

Корбин выиграл, несмотря на то, что респонденты отмечали более высокий уровень компетентности у других кандидатов и их способность привести партию к победе на следующих выборах (хотя последнее качество не превышало 25 %). Корбин выиграл по моральным качествам – честный, принципиальный, мужественный[962].

Важнейшее следствие данного опроса – неверие самих лейбористов в то, что кто-либо из кандидатов в лидеры сможет обеспечить приход партии к власти в 2020 г. Корбин заполнил идейный вакуум, возникший после того, как «новый лейборизм» и «Третий путь» исчерпали себя. Попытки Э. Милибэнда разработать некую новую концепцию не удались: «ответственный капитализм», «синий лейборизм», лейборизм «одной нации» – все они носили столь эклектичный и вторичный характер, что сменяли один другой, исчезая без следа. Противники Корбина сразу начали дебаты о том, сможет ли Дж. Корбин – этот «Дональд Трамп лейбористов» – удержаться в качестве лидера в ближайшие 2 года или «3-фунтовые» сторонники Корбина сами «разойдутся по домам», что предоставит правым (умеренным, «вменяемым» лейбористам) возможность востребовать партию себе.

Конфликт в Лейбористской партии перешел в открытую фазу после референдума: произошел беспрецедентный бунт против ее лидера Дж. Корбина за вялую (lukewarm, lacklustre) агитационную кампанию в пользу членства в ЕС. Члены его «теневого кабинета» массово вышли в отставку (23 из 31), а парламентская фракция лейбористов выразила ему недоверие (172:40 из 231), что послужило основанием назначить выборы лидера партии. Правых больше волнует способность партии одержать победу на парламентских выборах и прийти к власти в стране, чтобы «сбросить правительство консерваторов».

Сам Корбин уступать не собирался, ссылаясь на убедительный мандат от рядовых членов партии на выборах лидера в 2015 г. Накануне и после референдума в партию вступили под 200 тыс человек. В течение месяца после референдума и до окончания регистрации для голосования на выборах лидера вступило еще 130 тыс человек[963]. На этот раз НИК постановил, что принять участие в голосовании имеют право те, кто вступил в партию до 12 января 2016 г., а «сторонники» должны внести в партийную кассу уже 25 ф. ст. (еще одна мера с целью отсечь левых). Однако бумеранг вернулся противникам Корбина: 70 % сторонников намерены были голосовать за Корбина[964]. За месяц до оглашения результатов выборов Корбин опережал своего соперника во всех категориях респондентов (возраст, пол, регион, даже независимо от голосования на референдуме), кроме одного – членов партии со стажем до парламентских выборов 2015 г. (32 %)[965].

Партия, возможно, получит довольно значительную поддержку избирателей на местных выборах, на выборах региональных, дополнительных выборах, выборах в Европарламент (что продемонстрировала ПНСК). Однако всеобщие парламентские выборы касаются не локальных вопросов или проблем, далеких от повседневных нужд электората. Они касаются судеб страны. До тех пор пока британские избиратели в целом занимают центристские позиции, лейбористам в центр возвращаться придется. К тому же, пересмотр границ избирательных округов и сокращение их количества до 600 выгодно Консервативной партии. Лейбористы, возможно, будут отстранены от власти по меньшей мере до 2025 г.

Выиграв «сражение», но проиграв «войну», премьер-министр Д. Кэмерон объявил о своей отставке. Правящая партия тори в середине срока правления сменила лидера и, соответственно, премьер-министра. Так же, как и Г. Браун, Т. Мэй стала лидером партии без борьбы и премьер-министром, не пройдя всеобщие выборы в качестве лидера партии. Будет ли «медовый месяц» нового премьер-министра с избирателями продолжительным или он быстро закончится под ударами последствий Брекзита?

С 1979 по 2015 г. (за 36 лет) бразды правления страной переходили от партии к партии всего 2 раза (1979–1997, 1997–2010). Исправно работавший маятник классической двухпартийной системы стал надолго зависать то в одной, то в другой стороне политического спектра. С 1979 г. он завис вправо – на 18 лет, что объяснялось не только популярностью М. Тэтчер, но и кризисом в стане лейбористов. Однако победу в 2005 г., когда война в Ираке ощутимо сказалась на популярности партии, в немалой степени следует отнести за счет кризиса уже в Консервативной партии. Узкопартийные интересы «чистоты идеологии» возобладали над целями завоевания власти (собственно, как и в Лейбористской партии при М. Футе). Лишь в конце 2005 г., после третьего поражения подряд, консерваторы избрали своим лидером Д. Кэмерона, ставшего впоследствии общенациональной фигурой, и смягчили разногласия в партии по отношению к ЕС. Таким образом, кризис в Консервативной партии привел к зависанию маятника левее центра – на 13 лет правления лейбористов. Кризис Лейбористской партии – при возможном формальном расколе, при полевении партии в отрыве от центристски настроенных избирателей, при лидере, который не сможет стать общенациональной фигурой, маятник снова замедлит свое движение.

Характерно, что и консерваторам, и лейбористам пришлось менять своих утративших популярность лидеров партии и, соответственно, премьер-министров, что называется «на ходу», в середине срока полномочий парламента (М. Тэтчер – в 1990, а Т. Блэра – в 2007 году, Д. Кэмерона – в 2016 г.). Тэтчер совершила серьезную ошибку, пытаясь ввести «подушный налог» и перейдя на авторитарный стиль правления. Т. Блэру также пришлось оставить руководство партией не по собственной воле, а в силу недовольства электората войной в Ираке и одержимостью премьера «имиджем» – тем, что получило название «style over substance» (преобладание формы подачи материала в СМИ с целью создать у избирателей благоприятное восприятие политического курса над стремлением достичь реальных результатов). Кэмерон объявил об отставке, проиграв референдум о членстве Британии в ЕС.

Нежелание «уйти вовремя», доведение своего положения до стадии политически неприемлемого (хотя и вполне законного) надолго отбрасывает партии от власти. Таким образом, «маятник» классической двухпартийной системы надолго зависал то в одной, то в другой стороне: неспособность как правящей, так и оппозиционной партии быстро перестраиваться, невольное нарушение принципа сменяемости власти (если не по букве, то по духу) «развращало» сами партии, что приводило их к политическим ошибкам и вызывало эффект «психологической усталости» у избирателей.

В результате длительного (фактически на протяжении поколения) пребывания во власти одной партии оппозиционная партия утрачивает навыки государственного управления и не приобретает должный политический опыт, а правящая партия накапливает ошибки.

Как бы там ни было, представляется, что ввиду кризиса в Лейбористской партии консерваторы во главе с Т. Мэй имеют шансы выиграть выборы 2020 г. Маятник двухпартийной, переходящей в многопартийную, системы, по всей видимости, вновь зависнет на 15 лет правления консерваторов в правой части политического спектра при общей идейной поляризации в стране.

Основные печатные труды доктора исторических наук, профессора Татьяны Леонидовны Лабутиной

Монографии

1. Политическая борьба в Англии в период Реставрации Стюартов. 1660–1681. М., «Наука», 1982. – 207 с.

2. У истоков современной демократии. Политическая мысль английского Просвещения (1689–1714 гг.). М., «ИРИС-ПРЕСС», 1994. – 303 с.

3. Воспитание и образование англичанки в XVII веке. СПб., «Алетейя», 2001. —246 с.

4. Культура и власть в эпоху Просвещения. М., «Наука», 2005. – 458 с.

5. Английские просветители. Взгляды на воспитание и образование подрастающего поколения. Saarbrucken, LAP LAMBERT Academic Publishing, 2011. – 159 c.

6. Англичане в допетровской России. СПб., «Алетейя», 2011. – 271 с.

7. Английское Просвещение: Общественно-политическая и педагогическая мысль. СПб., «Алетейя», 2012. – 303 с. (в соавт. с Д. В. Ильиным)

8. Британцы в России в XVIII веке. СПб., «Алетейя», 2013. – 352 с.

9. Мир английской леди. Воспитание, образование, семья. XVII – начало XVIII века. М., «Ломоносовъ», 2016. – 256 с.

Другие публикации

1974 г.

10. Формирование партий тори и вигов в парламентах Реставрации / Деи. в ИНИОН РАН. М., 1974.

11. Современная буржуазная историография политической борьбы в английском парламенте периода Реставрации// Вопросы истории. М., 1976, № 4.

12. [Рец.] Дж. Миллер. Католицизм и политика в Англии. 1660–1688 гг. // Новая и новейшая история. М., 1976, № 3.

1977 г.

13. Применение ЭВМ при исследовании формирования политических партий тори и вигов // Математические методы историко-экономических и историко-культурных исследований. М., Наука, 1977.

14. [Рец.] Дж. Хоуат. Внешняя политика Стюартов и Кромвеля // Вопросы истории. М., 1977, № 1.

1978 г.

15. Идейно-политические воззрения вигов и тори в период Реставрации Стюартов// Проблемы британской истории. М., Наука, 1978.

16. [Рец.] Д. Аллен. Политические клубы Лондона в период Реставрации// Вопросы истории. М., 1978, № 2.

1979 г.

17. Участие рабочих в контроле над производством в стратегии левых лейбористов// Проблемы новой и новейшей истории. М., 1979.

18. [Рец.] П. Кларк, П. Спэк. Английские города в переходный период. 1500–1700// Вопросы истории. М., 1979, № 3.

1980 г.

19. Движение «Руки прочь от России» // Международное рабочее движение. Вопросы истории и теории Т. 4. М., Мысль, 1980. С. 332–346 (в соавт.).

20. Интернациональная пролетарская солидарность// Международное рабочее движение. Вопросы истории и теории Т. 4. М., Мысль, 1980. С. 657–666 (в соавт.)

21. [Рец.] Г. Нэннер. Видимость законности. Правовая культура и конституционная политика в Англии. 1660–1689 гг. // Вопросы истории. М., 1980, № 8.

22. [Рец.] Дж. Джонс. Отечество и Двор. Англия 1658–1714 гг. // Новая и новейшая история. М.,1981, № 2.

1982 г.

23. [Рец.] Дж. Джекоб. Идеологи Реставрации и королевское общество// Вопросы истории. М., 1982, № 7.

1984 г.

24. Англия между двумя революциями. 1660–1688 гг. // Вопросы истории. М.,1984, № 10.

1986 г.

25. Даниель Дефо, автор «Робинзона Крузо». Его общественно-политические взгляды // Новая и новейшая история. М.,1986, № 1.

26. Становление двухпартийной системы в Англии в освещении буржуазной историографии // Вопросы истории. М.,1986, № 4.

1987 г.

27. Республиканизм в Англии после Славной революции. 1689–1714 гг. // Проблемы британской истории. М., Наука, 1987.

1990 г.

28. Английский республиканизм после Славной революции (Обзор зарубежной литературы) // Проблемы британской истории. М., Наука, 1990.

29. Идеи революции после революции (Теория «сопротивления») // Ранние буржуазные революции и современная историческая мысль. Казань, 1990.

1991 г.

30. Политическая мысль раннего английского Просвещения // Вопросы истории. М., 1991, № 9-10.

31. У истоков британской демократии: Английские просветители в борьбе за демократизацию парламента//Актуальные проблемы социально-экономической и политической истории Великобритании в новое и новейшее время. Уфа, 1991. Ч. 1.

32. Идеология политических партий Англии в период становления двухпартийной системы (Обзор зарубежной литературы) // Англия XVII века: идеология, политика, культура. СПб., 1992.

33. «Памфлетная война»: Английская публицистика в эпоху раннего Просвещения // Публицистика эпохи Просвещения. СПб., 1992.

1993 г.

34. Англия Нового времени // Энциклопедия для детей. Всемирная история. Т. 1. М., 1993.

35. Уинстон Черчилль // Энциклопедия для детей. Всемирная история. Т. 1.М., 1993.

36. [Рец.] Просветительское движение в Англии. Под ред. Н. М. Мещеряковой. М., 1991 // Вопросы истории. М., 1993, № 6.

37. Концепция политических партий и партийной оппозиции в идеологии раннего английского Просвещения //Борьба идей в меняющемся мире: Актуальные проблемы политики и идеологии XIX–XX вв… Уфа, 1993.

38. Современная историческая наука о Просвещении. Дискуссионные проблемы // Историческая наука в меняющемся мире. Вып. 1. Казань, 1993.

39. Международная конференция по истории «Века Просвещения» // Новая и новейшая история. М., 1993, № 3.

1994 г.

40. Свифт и Темпль. Из истории раннего английского Просвещения// Новая и новейшая история. М., 1994, № 2.

41. Режим Реставрации при Карле II //История Европы. Т. 4. М., Наука, 1994 (в соавт. с И. В. Кетковой).

42. Социальный портрет просветителя // Англия XVII века: Социальные группы и общество. СПб., 1994.

43. Теория сопротивления в идеологии раннего английского Просвещения //Общественная мысль и социально-политические движения в новое и новейшее время. Сб. научных трудов. Вып. 1. Волгоград, 1994.

44. Вопросы воспитания и образования в раннем английском Просвещении: Локк и Дефо // Европейская педагогика от античности до нового времени. Сб. научных трудов. Ч. 3. М., 1994.

45. Д. Дефо и его «Очерк о проектах» // Европейская педагогика от античности до нового времени. Сб. научных трудов. Ч. 3. М., 1994.

46. Парламент в Англии в правление последних Стюартов глазами просветителей // Из истории европейского парламентаризма: Великобритания. М., Институт всеобщей истории РАНД 995.

47. Зарождение экономической мысли в буржуазной Англии. Проекты социально-экономических реформ ранних просветителей //Индустриальное и постиндустриальное общество. Пенза, М., 1995.

48. Республиканизм в английском Просвещении //Политическая истории на пороге XXI века. Традиции и новации. М., 1995.

49. Предшественники английских либералов. Стратегия и тактика вигов в начальный период их деятельности // Европейский либерализм в новое время. Теория и практика. М., 1995.

50. Теория конституционной монархии в раннем английском Просвещении // Монархия и народовластие. М., Наука, 1995.

51. «Консерватор» Свифт и «реформатор» Дефо» // Вопросы истории. М., 1995, № 11–12.

52. Мораль и политика английского журналиста Джозефа Аддисона // Публицистика эпохи Просвещения. Вып. 1. СПб., 1995.

53. Англия и Россия в эпоху раннего Просвещения: взаимодействие двух культур // Актуальные проблемы естественных и гуманитарных наук. Ярославль, 1995.

54. Английские революции XVII века в оценках первых просветителей // Запад и Восток: традиции, взаимодействия и новации. Владимир, 1995.

1996 г.

55. Политическая платформа Болингброка – реальность или утопия?// Общественная мысль и социально-политические движения в новое и новейшее время. Вып. II. Волгоград, 1996.

56. Свобода и личность в обществе в эпоху становления демократии// Демократическая традиция в европейской истории XIX–XX веков. Уфа, 1996.

57. От «Сказки бочки» к «Путешествиям Гулливера». Публицистика Свифта//Публицистика эпохи Просвещения. СПб., 1996.

58. Россия в эпоху Екатерины Великой глазами английской аристократки (По материалам «Дневника баронессы Элизабет Димсдейл»)// «Екатерина Великая: эпоха Российской истории». СПб., 1996.

1997 г.

59. Колониальная политика и морской флот Англии начала XVIII в. в

оценках первых просветителей //Морской флот и морской фактор в истории. Воронеж, 1997.

60. «Дело» английского журналиста Ричарда Стиля //Новая и новейшая история. М., 1997, № 2.

61. Ранние английские просветители о роли и месте женщин в обществе //Вопросы истории. М.,1997, № 6.

62. Политические партии в Англии в эпоху раннего Просвещения //Вопросы всеобщей истории. Рязань, 1997.

63. Маркиз Галифакс – первый просветитель Англии // Личность в политической истории Европы и США в новое и новейшее время. Уфа,

1997.

64. Роль политического лидера в процессе интеграции (Александр Лукашенко)// Россия, Восток и Запад: Традиции, взаимодействие, новации. Владимир, 1997.

1998 г.

65. Идейное наследие английского Просвещения в творчестве энциклопедистов Франции // Человек эпохи Просвещения. М., Наука, 1998.

66. Антикатолицизм в Англии в правление последних Стюартов (1660–1714 гг.) // Религия и политика в Европе XVI–XX веков. Смоленск, 1998.

67. Политическая оппозиция и демократия в постсоветской России // Демократия и общественные движения: История и общественная мысль. Волгоград, 1998.

68. Политическая оппозиция и судьба демократии в России в переходный период// Вестник Международного Славянского университета. М., 1998, № 3.

69. Новая Европа на перепутье. Визит в Великобританию // Вестник Международного Славянского университета. М.,1998.

70. Новые штрихи к портрету Карла II Стюарта // Проблемы изучения и преподавания истории в школе и вузе. Рязань, 1998.

71. Формирование концепции министерской ответственности в Англии в правление последних Стюартов // Эволюция партийно-политических и государственных структур в странах Западной Европы и США в новое и новейшее время. Уфа, 1998.

1999 г.

72. Георг Севиль Галифакс //Вопросы истории. М., 1999, № 4–5.

73. Восприятие английской культуры в России в Век Просвещения // Вестник Международного Славянского университета. М.,1999, № 4.

74. Англия и Россия в Век Просвещения: Диалог двух культур // Запад – Россия: исторический опыт, взаимодействия и взаимовлияния. Уфа, 1999.

75. Вступительная статья и общая редакция перевода трактата «Георг Севиль Галифакс. Некоторые предостережения, предлагаемые вниманию тех, кому предстоит избирать членов будущего парламента» // Вестник университета Российской Академии образования. М., 1999, № 1.

2000 г.

16. Президент республики Беларусь – Александр Лукашенко //Вестник Международного Славянского университета. М., 2000, № 5.

77. Феминизм и Просвещение в Англии // Запад и Восток: Традиции, взаимодействия, новации. Владимир, 2000.

78. Английский парламент XVII века в оценках просветителя маркиза Галифакса //Политическая история и историография. От античности до современности. Сб. научных статей. Вып. 3. Петрозаводск, 2000.

79. Раннепросветительская утопия в Англии // Философский век. Альманах 13. Российская утопия эпохи Просвещения и традиции мирового утопизма. СПб., 2000.

2001 г.

80. Женское образование в стюартовской Англии (1603–1714 гг.) // Новая и новейшая история. М., 2001, № 2.

81. Ранний феминизм в Англии // Вопросы истории. М., 2001, № 8.

82. Образование простолюдинки в стюартовской Англии//Дискуссионные проблемы изучения и преподавания истории в школе и вузе. Рязань, 2001. Вып. 2.

83. Английская конституционная монархия в эпоху раннего Просвещения // Европейские монархии в прошлом и настоящем: XVIII–XX века. М., Наука, 2001.

2002 г.

84. Восприятие английской культуры в России в эпоху Петра I // Вопросы истории. М., 2002, № 9.

85. Влияние английской культуры в России в Век Просвещения // Философский век. Альманах 20. Россия и Британия в эпоху Просвещения. СПб., 2002.

86. Английская революция и феминизм // Переходные эпохи в социальном измерении. История и современность. М., Наука, 2002.

87. Свифт и женщины // Россия и Британия. М., Наука, 2002. Вып. 3.

88. Английские просветители о женском воспитании и образовании // Очерки истории Великобритании XVII–XX веков. М., «Прометей», 2002.

89. Английские революции в творчестве Н. И. Кареева // Н. И. Кареев – человек, ученый, общественный деятель. Сыктывкар, 2002.

90. Раннепетровская Россия глазами английского капитана и инженера Джона Перри //Западноевропейские специалисты в России XV–XVII веков. М., 2002.

91. Дефо и Свифт: Два взгляда на религию // Личность, общество, культура в историческом процессе. Волгоград, 2002

2003 г.

92. Зарождение ксенофобии в российско-британских отношениях в первой четверти XVIII века // Россия – Британия. К 450-летию установления дипломатических отношений и торговых связей. М., 2003.

93. Борьба за религиозную свободу в Англии в правление поздних Стюартов (1660–1714 гг.) // Общество, политика, личность. Смоленск, 2003.

94. Была ли Екатерина II англофилом? (К вопросу о «вестернизации» политической элиты России) // Вопросы истории. М., 2003, № 9.

95. Англомания в России XVIII века – миф или реальность? //Запад и Восток: Традиции, взаимодействие, новации. Владимир, 2003.

96. Английские революции XVII века в оценках ранних просветителей // Clio Modem. Зарубежная история и историография. Казань, 2003.

97. Формирование европейской политической культуры в Век Просвещения // Третьи петербургские Кареевские чтения по новистике. Становление мира как «Общего дома» человечества: динамика, этапы, перспективы. СПб., 2003.

98. Вестернизация политической элиты России в XVIII веке // Россия, Запад, Восток во всемирной истории. Рязань, 2003.

2004 г.

99. Английский дипломат эпохи Просвещения Уильям Темпль // Проблемы истории международных отношений в новое и новейшее время. Рязань, 2004.

100. Английское Просвещение как идейный источник энциклопедизма во Франции//Философский век. Альманах 27. Энциклопедизм как форма универсального знания: от эпохи Просвещения к эпохе интернета. СПб., 2004.

101. Культура и власть в эпоху Просвещения (К постановке проблемы) // Столица и провинция в отечественной и всемирной истории. Т. 2. Тула, 2004.

102. Общественно-политические взгляды Джонатана Свифта // Общественная мысль в контексте истории культуры. М., Наука, 2004.

103. Первый реформатор буржуазной Англии Даниель Дефо //Актуальные проблемы всеобщей истории. Вып. 3. Исследования по истории Англии XVII–XX вв. Ростов н/Д, 2004.

104. Памяти друга //Актуальные проблемы всеобщей истории. Вып. 3. Ростов н/Д, 2004.

105. Роль воспитания и образования в создании культурного потенциала общества. Исторический экскурс // Проблемы совершенствования образования в негосударственных ВУЗах. Материалы межвузовской научно-практической конференции. Домодедово, 2004.

2005 г.

106. У истоков британского консерватизма: идеология и политика первых тори // Консерватизм в России и Западной Европе. Воронеж, 2005.

107. Гендерный аспект Английской революции: Зарождение феминизма//Историческое произведение как феномен культуры. Сыктывкар, 2005.

108. Источник в источнике: Портрет Карла II в изображении маркиза Галифакса // Историческое произведение как феномен культуры. Сыктывкар, 2005.

109. Зарождение «четвертой власти» в Англии//Старая и новая Европа: Государство, политика, идеология. М., 2005.

110. Зарождение ксенофобии в российско-британских отношениях в эпоху Петра I // Проблемы этнической истории Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в Новое и Новейшее время. Воронеж, 2005.

111. Новые проблемы в изучении Английской революции: Интеллектуальное развитие общества в середине XVII в. // Актуальные проблемы исторической науки и творческое наследие С. И. Архангельского. Н. Новгород, 2005.

112. Билль о правах // Большая Российская Энциклопедия. Т. 3., М., 2005.

113. Болингброк // Большая Российская Энциклопедия. Т. 3., М.,2005.

2006 г.

114. Английский литератор Свифт в политической борьбе// Актуальные проблемы всеобщей истории. Вып. 5. Личность в истории. Ростов н/Д, 2006.

115. Английская революция и интеллектуальное развитие общества в середине XVII века //Вопросы истории. М.,2006, № 4.

116. Английский инженер Джон Перри в петровской России // Западноевропейские специалисты в России. Вып. 2. М.,2006.

117. Гаррингтон// Большая Российская энциклопедия. Т. 6. М.,2006.

118. Место и роль женщины в меняющемся мире: Исторический экскурс // Мировое политическое и культурное пространство: История и современность. Казань, 2007 г.

119. [Рец.] С. Е. Федоров. Раннестюартовская аристократия (1603–1629 гг.). СПб., 2005.

120. Европейская модель женского образования в России в XVIII веке // А. И. Кошелев и его время. Материалы международной научной конференции. Рязань, 2007.

121. От революции к Просвещению: Интеллектуальная трансформация английского общества в XVII веке // История идей и история общества. Нижневартовск, 2007.

122. Два проекта образовательных академий в XVII веке // Политическая история и историография (От античности до современности). Сб. научных статей. Петрозаводск, 2007. Вып. 4.

123. Англичане и русские глазами друг друга в XVII веке// Актуальные проблемы исторической науки и творческое наследие С. И. Архангельского. Нижний Новгород, 2007.

124. От фобии к филии: Вектор восприятия британской культуры в России в Век Просвещения // Взаимодействие культур и социумов в контексте всемирной истории. М., Институт всеобщей истории РАН, 2007.

125. «Курьезный эпизод в англо-русских отношениях был быстро забыт» (О британском плане колонизации Русского Севера 1612 года)// Новая и новейшая история Запада и Востока: новые подходы в исследовании и преподавании. Рязань, 2007.

126. Британцы в России в правление царя Михаила Романова // Старая и новая Европа: Государство, политика, идеология. Вып. 3. М.,2007.

127. Этнические представления англичан и русских друг о друге в XVII веке // Рязанский историк. Рязань, 2007, № 6.

128. Революция, гражданская война и гендер: англичанки в событиях середины XVII в. // История: перекрестки и переломы. Волгоград, 2007.

129. Джеймс VI, Яков I Стюарт// Большая Российская энциклопедия. Т. 7. М., 2007.

130. Джентри // Большая Российская энциклопедия. Т. 7. М., 2007.

131. Диггеры // Большая Российская энциклопедия. Т. 7. М., 2007.

132. Джонс Эрнст Джеймс // Большая Российская энциклопедия. Т. 7. М., 2007.

133. Дерби Эд. Дж. Смит // Большая Российская энциклопедия. Т. 7. М., 2007.

134. К вопросу о методике исследования межкультурных коммуникаций (на примере англо-русских отношений XVI–XVII вв.)// Проблемы исторического познания. М., Институт всеобщей истории РАН, 2008.

135. Зарождение западничества и славянофильства в России// История идей и история общества. Нижневартовск, 2008.

136. Проекты образовательных академий в Англии и в России в XVII в. // Британия: история, культура, образование. Ярославль, 2008.

137. «Курьезный эпизод» в англо-русских отношениях в период Смуты // Социально-политическая и интеллектуальная трансформация общества в переломные эпохи. М., Институт всеобщей истории РАН, 2008.

138. Введение // Социально-политическая и интеллектуальная трансформация общества в переломные эпохи. М., Институт всеобщей истории РАН, 2008.

139. «Несостоявшийся брак». Матримониальные прожекты русских царей в XVI–XVII веках// Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 23. М., 2008.

140. Зарождение англомании и англофильства в России // Вопросы истории. М.,2008, № 2.

141. Проблемы английского Просвещения в творчестве М. А. Барга // Историк и общество: Отечественное англоведение. 1917–1991 гг. М., Институт всеобщей истории РАН. 2008.

142. Из истории «вестернизации» политической элиты России («Ласкатель англичан» Борис Годунов)// Новая и новейшая история Запада и Востока: новые подходы в исследовании и преподавании. Рязань, 2008.

143. Проблема женского образования в трудах Д. Дефо и Дж. Свифта// XVIII век: женское /мужское в культуре эпохи. М., МГУ, 2008.

144. Британские специалисты на царской службе в допетровской России // «Modern History». Партийно-политическая, духовная история и общественные движения в странах Запада и Востока. Вып. XI. Уфа, 2008.

145. Являлась ли Россия объектом колонизаторских планов Англии? Новый взгляд на установление российско-британских отношений // Современные тенденции в исследовании и преподавании новой и новейшей истории зарубежных стран. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. Рязань, 2008.

146. Западная культура в России в царствование Алексея Михайловича Романова // Вестник Владимирского государственного гуманитарного университета. Вып. 18. Владимир, 2008.

147. Английские медики на государевой службе в России в XVI–XVII вв.

// От Елизаветы I до Елизаветы II: проблемы британской истории в новое и новейшее время. Ярославль, 2008.

148. Джордж Галифакс. Наставление дочери (перевод источника) // Гендерная история Западной Европы. Хрестоматия. Книга VII. М., Институт всеобщей истории РАН. 2008.

2009 г.

149. Допетровская Россия глазами британцев // Вопросы истории. 2009, № 5.

150. Британская культура в век Просвещения: типология трансферта // Проблемы исторического познания. М., Институт всеобщей истории РАН, 2009.

151. [Рец.] С. Б. Семенов. Радикальное движение и борьба за парламентскую реформу в Англии во второй половине XVIII века // Новая и новейшая история. М., 2009, № 3.

152. Ранние просветители о проблеме коррупции в Англии // История идей и история общества. Материалы VII Всероссийской научной конференции. Нижневартовск, 2009.

153. Британская культура в Век Просвещения: Типология трансферта // Hierarchy and Power in the History of Civilizations. Moscow, 2009.

154. Представления об идеальных правителе, министрах и парламентариях в трудах ранних просветителей Англии // Hierarchy and Power in the History of Civilizations. Moscow, 2009.

155. Представления британцев о русском народе в XVI–XVII веках// Вопросы истории. М., 2009, № 8.

156. Правоприменительная практика английского закона о цензуре// Социальные практики правоприменения и правоисполнения в мировой истории. М. Институт всеобщей истории РАН, 2009.

157. Являлась ли Россия объектом колонизаторских планов Англии? (К вопросу об установлении российско-британских отношений)// Современные тенденции в исследовании и преподавании новой и новейшей истории зарубежных стран. Межвузовский сборник научных трудов. Рязань, 2009.

158. Английский посланник Чарльз Уитворт при дворе Петра 1: дипломат или разведчик? // Современные тенденции в исследовании и преподавании новой и новейшей истории зарубежных стран. Материалы всероссийской научно-практической конференции 25 ноября 2009 г. Рязань, 2009.

159. Мифологизированные стереотипы в межкультурных коммуникациях: допетровская Россия глазами англичан// Россия, Запад и Восток: традиции, взаимодействия, новации. Сборник тезисов докладов и сообщений V Международной научно-практической конференции 22–24 октября 2009 г. Владимир, 2009.

160. Католики и протестанты в борьбе за Унию с православной церковью России в XVII веке // Время, событие, исторический опыт в дискурсе современного историка. XVI чтения памяти члена-корреспондента АН СССР С. И. Архангельского. Ч. 2. Н. Новгород, 2009.

161. Рассуждения Джона Локка о воспитании и образовании подрастающего поколения // Известия Смоленского государственного университета. Смоленск, 2009, № 4.

162. Государственные чиновники Англии в представлениях ранних просветителей // Ученые записки МГПУ. Исторические науки. Вып. 10. Мурманск, 2009.

163. Женщина в допетровской России: Этнические представления англичан // Адам и Ева. Альманах гендерной истории. № 17. М., Институт всеобщей истории РАН, 2009.

164. Женская тема в журналах английских просветителей // Российский научный журнал. 6(13)’2009. М.,2009.

165. Английские просветители о воспитании и образовании подрастающего поколения. Ч. 1. (Учебно-методическая разработка). Владимир, 2009.

166. Английские просветители о воспитании и образовании подрастающего поколения. Ч. 2. (Учебно-методическая разработка). Владимир, 2009.

167. «Западничество» и «англомания» Ивана Грозного (к вопросу о вестернизации политической элиты России)// Нобилитет в истории Старой Европы. СПб.,2009

2010 г.

168. Формирование политических партий Англии и их борьба в парламентах Реставрации (1660–1681) (Учебно-методическая разработка). Владимир, 2010.

169. Концепция международного права в идеологии раннего английского Просвещения // История идей и история общества. Материалы VIII Всероссийской научной конференции. Нижневартовск, 2010 г.

170. Екатерина II и женское образование в России в XVIII веке // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 31. М., Институт всеобщей истории РАН, 2010 г.

171. Британская культура в екатерининской России// Е. Р. Дашкова и XVIII век. От российской империи к современной цивилизации. М.,2010.

172. Мифологизированные стереотипы в имэджинологии: допетровская Россия глазами англичан // Проблемы исторического познания. М., Институт всеобщей истории РАН, 2010.

173. Католики и протестанты в борьбе за Унию с православной церковью России в XVI–XVII веках// Евразийские исследования. Казань, 2010, № 3.

174. Проблема брака в трудах ранних феминисток Англии// Женская история и современные гендерные роли: переосмысливая прошлое, задумываясь о будущем. Материалы III Международной конференции РАИЖИ. Т. 1. М.: ИЭА РАН, 2010.

175. Концепция религиозной свободы в идеологии раннего английского Просвещения// Британская ойкумена российской новистики. К 70-летию профессора И. И. Шарифжанова. Казань, 2010.

176. Диалог и противостояние цивилизаций: Зарождение западничества и славянофильства в России в XVII веке // Современные тенденции в исследовании и преподавании Новой и Новейшей истории зарубежных стран. Материалы IV межвузовской научно-практической конференции. Рязань, 2010.

177. Объединение Германии: взгляд из Британии // Политические повороты в советско-германской истории. 1949–1989. Поиски, надежды, свершения. Вологда, 2010.

178. Британский дипломат и разведчик Чарльз Уитворт при дворе Петра I // Вопросы истории. М., 2010, № 11.

179. «Свободомыслящий» просветитель Джон Толанд // Британские исследования. Вып. III. Сб. статей. Ростов н/Д, 2010.

180. Британская культура в России в XVIII веке: восприятие, заимствования и отторжение // Россия и Британия. Вып. 5. М., Наука, 2010.

2011 г.

181. Баронесса Димсдейл при дворе Екатерины II // Е. Р. Дашкова и екатерининская эпоха. Культурный фундамент современности. М., 2011 (в соавторстве с А. В. Денисовой).

182. Межкультурные коммуникации стран Запада и России: история и теория исследований // Проблемы исторического познания. М. Институт всеобщей истории РАН, 2011.

183. «Свои» и «чужие» в имэджинологии: ксенофобия в англо-русских отношениях в XVI–XVIII веках // Вестник Рязанского государственного университета им. С. А. Есенина. Научный журнал. Рязань, 2011.

184. Британские разведчики в России (XVI–XVIII вв.)// Многоликость целого: из истории цивилизаций старого и нового света. Сборник статей в честь Виктора Леонидовича Малькова. М., 2011.

185. Из истории британской разведки: морской офицер Джон Деи на службе у Петра Первого // Современные тенденции изучения и преподавания всеобщей истории. Материалы научно-практической конференции. Рязань, 2011.

186. Проблема стереотипов в исследовании межкультурных коммуникаций // Вопросы новой и новейшей истории зарубежных стран. Межвузовский сборник научных трудов. Рязань, 2011.

187. Актуальные проблемы германистики в академических изданиях// Актуальные проблемы исследования и преподавания истории российско-германских отношений в высшей школе. Кострома, 2011.

188. Charles Whitworth, the British Diplomat and Intelligence Officer, at the Court of Peter I // Social Sciences. Vol. 42. 2011, № 2.

189. Религиозное воспитание англичанок в XVII веке// Гендерные исследования в гуманитарных науках. Йошкар-Ола, 2011.

2012 г.

190. Английские революции XVII века в творчестве российского ученого Н. И. Кареева // Отечественное англоведение XIX – первой четверти XX в. М., Институт всеобщей истории РАН, 2012.

191. Средневековые представления англичан о России и русских // Материалы VII и VIII всероссийских научных конференций «Чтения памяти профессора В. Ф. Семенова» («Семеновские чтения»). М., МПГУ, 2012.

192. Формирование европейской традиции женского образования в Средние века // Материалы VII и VIII всероссийских научных конференций «Чтения памяти профессора В. Ф. Семенова» («Семеновские чтения»). М., МПГУ, 2012.

193. Верификация исторических фактов сквозь призму современности // Проблемы исторического познания. М., Институт всеобщей истории РАН, 2012.

194. Визит британского врача Т. Димсдейла ко двору Екатерины II // Е. Р. Дашкова и XVIII век. Традиции и новые подходы. М., 2012.

195. Петровская Россия глазами британского дипломата Ч. Уитворта // Новая и новейшая история. М., 2012, № 4.

196. Новейшие направления в изучении истории: методологический аспект // Россия и Германия в новой Европе: конец XX – начало XXI вв. Сборник материалов Интернет-конференции (май – июнь 2012 г.). Череповец, 2012.

197. Британские разведчики в России // Британия: история, культура, образование. Ярославль, 2012. Вып. 2.

198. Власть, гендер и культура в эпоху Просвещения: Екатерина II и женское образование в России // Женщины и мужчины в контексте исторических перемен. Материалы V Международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН. Тверь – М., 2012. Т. I.

199. Правовое положение и условия жизни британских специалистов в петровской России // Европа, Россия, Азия: сотрудничество, противоречия, конфликты. Рязань, 2012.

200. Являлась ли «вестернизация» политической элиты благом для России? // Исторический опыт мировых цивилизаций и Россия: материалы Круглого стола. 15–16 ноября 2012 г. Владимир, 2012.

2013 г.

201. Англо-русские отношения XVI–XVII вв. в освещении российского ученого И. И. Любименко: Дискуссионные проблемы // История Британии: Современные исследования. М. Институт всеобщей истории РАН, 2013.

202. Образы представителей властных структур в трудах английских просветителей: мифы и реалии// Образы власти в гуманитарных исследованиях. Сб. статей по материалам всероссийской научной конференции XVIII Чтений памяти члена-корреспондента АН СССР С. И. Архангельского (11–12 апреля 2013 г.) Нижний Новгород, 2013.

203. В поисках истины в истории: проблема научного предвидения в эпистемологии // Проблемы исторического познания. М., Институт всеобщей истории РАН, 2013.

204. Дискуссия о женской образованности в Европе XVII века // Инновационные технологии управления и права. ФГБОУ ВПО Поволжский государственный технологический университет. 2013, № 1–2.

205. Визит супругов Димсдейл в Россию во второй половине XVIII в. // Вопросы истории. М., 2013, № 6.

206. Британский морской офицер Джон Деи на службе у Петра I // Новая и новейшая история. М., 2013, № 3.

207. Проблема научного предвидения в исторической эпистемологии в трудах отечественных и западных философов // Югра, Сибирь, Россия. Политические, экономические, социокультурные аспекты прошлого и настоящего. Материалы Всероссийской научной конференции. Нижневартовск, 2013.

208. Женщины о женщинах: Российские императрицы Анна Иоанновна и Екатерина II глазами англичанок // К 400-летию Дома Романовых. Монархии и династии в истории Европы и России». СПб., 2013. Ч. 1.

2014 г.

209. Британский инженер Джон Перри и его этнографические зарисовки // Британские исследования. Вып. IV. Сб. статей. Ростов н/Д, 2014.

210. Петербург и Царское Село при Екатерине II в восприятии баронессы Димсдейл // Е. Р. Дашкова и Екатерина Великая. Культурное наследие и современность. М.,2014.

211. Петр I и его сподвижники глазами британского дипломата Чарльза Уитворта // Личность в истории нового и новейшего времени. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. 18 апреля 2014 г. Рязань, 2014.

212. «Августианская» культура Англии в эпоху Просвещения // Культура, наука, образование. Проблемы и перспективы. Материалы III Всероссийской научно-практической конференции. Ч. 1. Нижневартовск, 2014.

213. Применение количественных методов в исследовании политической истории (на примере Англии) // Проблемы исторического познания. М. Институт всеобщей истории РАН,2014.

214. Британский посол Чарльз Уильямс и его секретная переписка с великой княгиней Екатериной Алексеевной // Новая и новейшая история. М. 2014, № 4.

215. Ранние феминистки Англии // Социальные связи и их трансформация в Западной Европе XVII века. Кемерово, 2014.

216. Была ли Екатерина II английской шпионкой? Домыслы и факты // Российский исторический журнал «Родина» М., 2014 № 9.

217. Применение количественных методов в исследовании политической истории (на примере Англии) // Электронный научно-образовательный журнал. История. М., 2014. Вып. 5 (28).

218. Революция середины XVII в. как идейный источник раннего феминизма в Англии // Пол. Политика. Поликультурность. Гендерные отношения и гендерные системы в прошлом и настоящем (Материалы 7-й Международной конференции РАИЖИ) Рязань, 2014. Т. I.

219. Жизнь и деятельность британского инженера Джона Перри в петровской России // Вестник ВлГУ. Социальные и гуманитарные науки. Владимир, 2014, № 2.

220. Вестернизация политической элиты и ксенофобия в российском обществе в XVIII веке // Исторический опыт мировых цивилизаций и Россия: Материалы международной научно-практической конференции. 15 ноября 2013 г. Владимир, 2014.

221. Учение Джона Локка об образовании в восприятии Е. Р. Дашковой // Е. Р. Дашкова и русская культура. От эпохи Просвещения к современности. М.,2014.

222. Британцы и русские в XVI–XVIII вв.: диалог и противостояние. Дискуссионные проблемы // Электронный научно-образовательный журнал. История. М., 2014. Вып. 10(33).

223. Жители петровской России глазами шотландского офицера П. Г. Брюса // Самарский научный вестник. Самара, 2014, № 4(9).

2015 г.

224. Английский «след» в просветительском движении США, Франции и России // Британский мир. История Британии: Современные исследования. М. Институт всеобщей истории РАН, 2015.

225. Англомания русских царей Ивана Грозного и Бориса Годунова// Культура, наука, образование. Проблемы и перспективы. Материалы IV Всероссийской научно-практической конференции. Нижневартовск, 2015. Ч. 1.

226. Концепция веротерпимости в идеологии английского Просвещения // Проблемы толерантности: история и современность. Материалы международной научной конференции (г. Череповец 16–18 апреля 2015 г.). Череповец, 2015.

227. Просветительская концепция образования в Англии и России. Общее и особенное // Исторический опыт мировых цивилизаций и Россия: Материалы международной научно-практической конференции. 14 марта 2014 г. Владимир, 2015.

228. К вопросу об этнических стереотипах в исторической имагологии: трансформация образа «чужого» в образ «врага»// Проблемы исторического познания. М., Институт всеобщей истории РАН,2015.

229. Рецепция идейного наследия английского Просвещения в США, Франции и России в XVIII веке // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. М., Институт всеобщей истории РАН, 2015. Вып. 51.

230. Британский посланник Роберт Кейт и Екатерина II о перевороте 1762 г. // Вопросы истории. М., 2015, № 7.

231. К вопросу об этнических стереотипах в исторической имагологии: трансформация образа «чужого» в образ «врага» // Электронный научно-обраОовательный журнал. История, 2015. Вып. 7(40).

232. Неудачная миссия графа Бекингема. Из истории российско-британских отношений второй половины XVIII века // Новая и новейшая история. М., 2015, № 4.

233. Два взгляда на одно событие: британский посол Р. Кейт и императрица Екатерина II о перевороте 1762 года // Британия: история, культура, образование. Материалы международной научной конференции 1–2 октября 2015 г. Вып. 3. Ярославль, 2015.

234. Первый прецедент исключения депутата в истории английского парламентаризма. «Дело» Ричарда Стиля // Таврические чтения 2014. Актуальные проблемы парламентаризма. История и современность. СПб., 2015. Ч. 2.

235. Актуальные проблемы исторической имагологии: историографический обзор // Югра, Сибирь, Россия. Политические, экономические, социокультурные аспекты прошлого и настоящего. Сб. научных статей. Нижневартовск, 2015.

236. Английская революция середины XVII века и интеллектуальный мир англичан // Диалог со временем. М., Институт всеобщей истории РАН, 2015. Вып. 53.

237. Каким должен быть парламент? Размышления просветителей Англии о законодательном органе страны // Таврические чтения 2015. СПб, 2015.

238. Этнические представления британцев о женщинах допетровской и петровской России // Вестник СПбГУ. Серия. 2. История. 2015 г., Вып. 4.

239. Как англичане открывали «окно» в Московию // Британия и Россия: современные исследования социокультурных аспектов взаимодействия. М, Институт всеобщей истории РАН, 2015.

240. Британские дипломаты в борьбе за преференции в Торговом договоре 1766 года (по материалам переписки английских послов) // Вестник Рязанского государственного университета им. С. А. Есенина. Рязань, 2015, № 4(49).

2016 г.

241. Английское Просвещение: Дискуссионные проблемы в изучении // Британский мир: опыт политического, социального и культурного развития. Материалы международной научной конференции. М., Институт всеобщей истории РАН, 2016.

242. Англомания и англофильство политической элиты России в XVI–XVIII вв. // Электронный научно-образовательный журнал. История. М., 2016. Вып. 2(46).

243. Государственный переворот 1762 г. в описаниях Екатерины II и британского посланника Р. Кейта: сравнительный анализ // Е. Р. Дашкова и ее время в культурном пространстве России и Европы. М., 2016.

244. Британский посол Джордж Макартни и его представления о екатерининской России // Новая и новейшая история. М., 2016, № 3.

245. К вопросу об изучении межкультурной коммуникации в исторической науке // Ученые записки Череповецкого государственного университета. Череповец, 2016, № 2(6).

246. Актуальные проблемы имагологии // Проблемы исторического познания. М., Институт всеобщей истории РАН, 2016.

247. Английский парламент XVIII века глазами ранних просветителей// Британский парламент вчера и сегодня. М., Институт всеобщей истории РАН, 2016.

248. Концепция «войны и мира» в идеологии раннего английского Просвещения// Британские чтения. Вып. 2. Саратов, 2016.

Сведения об авторах

Айзенштат Марина Павловна – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник; Институт всеобщей истории РАН.

Ананьева Елена Владимировна – кандидат философских наук, ведущий научный сотрудник; Институт Европы РАН.

Блосфельд Евгения Григорьевна – доктор исторических наук, профессор; Волгоградский государственный социально-педагогический университет.

Валеева Римма Рафаэлевна – кандидат исторических наук; Казанский государственный институт культуры.

Гелла Тамара Николаевна – доктор исторических наук, профессор, декан исторического факультета ФГБОУ ВО «Орловский государственный университет имени И. С. Тургенева».

Демидов Сергей Владимирович – доктор исторических наук, профессор; Рязанский государственный радиотехнический университет.

Ерохин Владимир Николаевич – доктор исторических наук, профессор; Нижневартовский государственный университет.

Жолудов Михаил Валентинович – кандидат исторических наук, доцент; Рязанский государственный университет им. С. А. Есенина.

Киселев Александр Александрович – кандидат исторических наук, старший преподаватель; ФГАОУ ВО «Волгоградский государственный университет».

Кеткова Ида Владимировна – кандидат исторических наук, доцент, независимый исследователь; Нижний Новгород.

Ковалев Максим Александрович – аспирант; Владимирский государственный университет.

Кузьмина Маргарита Владимировна – кандидат исторических наук, старший научный сотрудник; Институт всеобщей истории РАН.

Науменкова Екатерина Олеговна – кандидат исторических наук, независимый исследователь; Санкт-Петербург.

Петелин Борис Валентинович – доктор исторических наук, профессор; Череповецкий государственный университет.

Прокопов Александр Юрьевич – кандидат исторических наук, старший научный сотрудник; Институт всеобщей истории РАН.

Семенов Сергей Борисович – доктор исторических наук, профессор, заместитель директора; Самарский филиал ГАОУ ВО «Московский городской педагогический университет».

Соколов Андрей Борисович – доктор исторических наук, профессор, декан исторического факультета; Ярославский государственный педагогический университет им. К. Д. Ушинского.

Федоров Сергей Егорович – доктор исторических наук, профессор; Санкт-Петербургский государственный университет.

Царева Юлия Игоревна – аспирантка; Московский педагогический государственный университет.

Примечания

1

Colley L. Britons: Forging the Nation, 1707–1837. London, 1992; Grant A., Stringer K. J. (Ed.). Uniting the Kingdom? The Making of British History. London, 1995; Claydon T McBride I. (Eds.). Protestantism and National identity: Britain and Ireland, c. 1650–1850. Cambridge, 1998.

(обратно)

2

British Archives. A Guide for Archive Resources in the United Kingdom. Ed. by Janet Foster and Julia Sheppard. 4th ed. Basingstoke: Palgrave Publishers Limited, 2002; Stephens W. B. Sources for English Local History. Chichester (Sussex), 1994.

(обратно)

3

Hansard's parliamentary debates. Ser. 1st. Vol. 1-41. London, 1804–1820; Ser. 2nd. Vol. 1-25. London, 1820–1830. Ser. 3rd. Vol. 1-356. London, 1831–1891; Ser. 4th. Vol. 1-185. London, 1892–1908; British parliamentary election results 1832–1885. London, 1977; British parliamentary election results 1885–1918 / Ed. by F. W. S. Craig. London, 1974; Documents of English History. 1688–1832 / Ed. by W. A. Barker. London, 1952; Documents on British Political History. Vol. 1–2 / Ed. by J. L. Wroughton. London, 1973; The Eighteenth-Century Constitution, 1688–1815. Documents and Commentary / Ed. by E. Neville Williams. Cambridge, 1960; English Historical Documents / Gen. ed. D. C. Douglas. Vol. 8-12. London, 1953–1977; Evans L., Pledger Ph. Contemporary Sources and Opinions in Modern British History. Vol. 1–2. London. – New York, 1967; Great Britain: The Lion at Home. A Documentary History of Domestic Policy 1689–1973 / Ed. by J. H. Wiener. Vol. 1–4. New York-London, 1974; Hanham H. J. The Nineteenth Century Constitution 1815–1914. Documents and Commentary. Cambridge, 1969; London Radicalism 1830–1843. A Selection from the Papers of Frances Place.

London, 1970; Maccoby S. The English Radical Tradition 1763–1914. London, 1952; Political Parties in the Reigns of William III and Anne: the Evidence of Division Lists. By I. F. Burton, P. W. J. Rilly, E. Rowands. London, 1968; Select Documents of English Constitutional History / Ed. by G. B. Adams and H. M. Stephens. New York, 1935; The Stuart Constitution, 1603–1714. Ed. by J. P. Kenyon. Cambridge, 1980; Williams E. N., Rowley P. B., Bagley J. J. A Documentary History of England. Vol. 2 (1559–1931). Baltimore, 1965.

(обратно)

4

Лабутина Т. Л. Политическая борьба в Англии в период Реставрации Стюартов (1660–1681). М., 1981; Она же. У истоков современной демократии. Политическая мысль английского Просвещения (1689–1714 гг.). М., 1994; Айзенштат М. П. Британия нового времени. Политическая история. М., 2007; Она же. Власть и общество в Великобритании 1750–1850 гг. М., 2009.

(обратно)

5

Cobbet’s Parliamentary History of England from the Norman Conquest in 1066 to the Year 1803. London, 1806–1812. Vol. 1-12 (republished in 1966: New York-London: Johnson Reprint Company); Cox 77 History of the Reform Bills of 1866 and 1867. London, 1868; Hallam 77. Constitutional History of England from Henry VII to the Death of George II. London, 1827. V.l-3; Macaulay T. B. The History of England from the Accession of James II. Vol. 1–5. London, 1842–1859; Political History of England. London, 1905–1907. Vol. 1-12; May T. E. The Constitutional History of England since the Accession of George the Third. 1760–1860. London, 1871; Murdoch J. A History of Constitutional Reform in Great Britain and Ireland with a Full Account of the Three Measures of 1832, 1867 and 1884. London, 1885; Маколей T. Поли, собр. соч. СПб., 1860–1866. Т. 1–16.

(обратно)

6

Namier L. The Structure of Politics at the Accession of George III. London, 1929; Vol. 1–2. L., 1957; Idem. England in the Age of American Revolution. London, 1930.

(обратно)

7

Walcott R. English Party Politics, 1688–1714 // Essays in Modem English History in Honour of W. C. Abbot. Harvard, 1941. P. 81–131; Idem. English Politics in the Early Eighteenth Century. Cambridge (Mass.), 1956.

(обратно)

8

Harris I From Rage of Party to Age of Oligarchy? Rethinking the Later Stuart and Early Hanoverian Period // The Journal of Modem History. Vol. 64. № 4 (Dec. 1992). P. 700.

(обратно)

9

Bennett G. V. Review: British Politics in the Age of Anne // The English Historical Review. Vol. 84. № 331 (Apr. 1969). P. 358–359.

(обратно)

10

Rubini D. Court and Country, 1688–1702. London, 1967.

(обратно)

11

Speck W. A. Tory and Whig: Struggle in the Constituencies, 1701–1715. London, 1970.

(обратно)

12

Plumb J. H. The Growth of Political Stability in England, 1675–1725. London, 1969. P. 159.

(обратно)

13

Honvitz Н. Parties, Connections and Parliamentary Politics, 1689–1714: Review and Revision // Journal of British Studies. Vol. VI. 1966. P. 45–69; Idem. The Structure of Parliamentary Politics // Britain after the Gloriuos Revolution, 1689–1714. Ed. G. Holmes. London, 1969. P. 96–114; Idem. Parliament, Policy and Politics in the Reign of William III. Manchester, 1977; Burton /. F, Riley P. W. J., Rowlands E. Political Parties in the Reigns of William III and Anne: the Evidence of Division Lists. Bulletin of the Institute of Historical Research. Special Supplement № 7. 1968; Hill В. W. The Growth of Parliamentary Parties, 1689–1742. London, 1976; Holmes G. The Achievement of Stability: The Social Context of Politics from the 1680s to the Age of Walpole // The Whig Ascendancy. Ed. J. Cannon. London, 1981.

(обратно)

14

Holmes G. The Achievement of Stability: The Social Context of Politics from the 1680s to the Age of Walpole // The Whig Ascendancy. Ed. J. Cannon. London, 1981. P. 3.

(обратно)

15

Colley L. In Defiance of Oligarchy: The Tory Party, 1714–1760. Cambridge, 1982. P. 12.

(обратно)

16

The Divided Society: Parties and Politics in England, 1694–1716. Ed. G. Holmes and W. A. Speck. London, 1967; Britain in the First Age of Party 1680–1750. Essays Presented to Geoffrey Holmes. Ed. by C. Jones. London-Ronceverte (USA), 1987; Holmes G. British Politics in the Age of Anne. London, 1987.

(обратно)

17

Clark J. С. D. English Society, 1688–1832. Cambridge, 1985. Р. 17–20; Phillips J. A. Electoral Behaviour in Unreformed England: Plumpers, Splitters and Straights. Princeton, 1982. P. 95–96.

(обратно)

18

Triffitt J. Politics and the Urban Community: Parliamentary Boroughs in the South West of England, 1710–1730. Oxford University D. Phil., 1985.

(обратно)

19

Britain in the First Age of Party 1680–1750. Essays Presented to Geoffrey Holmes. Ed. by C. Jones. London-Ronceverte (USA), 1987. P. 7.

(обратно)

20

Holmes G. The Achievement of Stability: The Social Context of Politics from the 1680s to the Age of Walpole // The Whig Ascendancy. Ed. J. Cannon. London, 1981. P. 6–7.

(обратно)

21

Holmes G. British Politics in the Age of Anne. London, 1987.

(обратно)

22

Colley L. Britons. Forging the Nation 1707–1837. London, 2003. P. XI.

(обратно)

23

Briggs A. The Age of Improvement 1783–1867. London, 1979. P. 129; Colley L. Britons. Forging the Nation 1707–1837. London, 2003. P. 385.

(обратно)

24

The New Cambridge Modern History. Vol. VI. The Rise of Great Britain and Russia 1688–1715/1725. Ed. J. S. Bromley. Cambridge University Press, 1971. Vol. VII. The Old Regime 1713–1763. Ed. J. O. Lindsay. Cambridge University Press, 1966. Vol. VIII. The American and French Revolutions 1763–1793. Ed. A. Goodwin. Cambridge University Press, 1976. Vol. IX. War and Peace in the Age of Upheaval 1793–1830. Ed. C. W. Crawley. Cambridge University Press, 1975. Vol. X. The Zenith of European Power 1830–1870. Ed. J. P. T. Bury. Cambridge University Press, 1960. Vol. XI. Material Progress and World-Wide Problems 1870–1898. Ed. F. H. Hinsley. Cambridge University Press, 1976. Vol. XII. The Shifting Balance of World Forces 1898–1945. Ed. C. L. Mowat. Cambridge University Press, 1968.

(обратно)

25

Clark J. C. D. English Society 1688–1832. Religion, Ideology and Politics during the Ancien Regime. Cambridge, 2000; Hilton B. Bad, Mad and Dangerous People? England 1783–1846. Oxford University Press, 2006; Hoppit J. A Land of Liberty? England 1689–1727. Oxford, 2000.

(обратно)

26

Clark J. C. D. The Dynamics of Change. The Crisis of 1750s and English Party Systems. Cambridge University Press, 1982.

(обратно)

27

Kemp В. King and Commons 1660–1832. London, 1957; second edition 1984.

(обратно)

28

Архив кн. Ф. А. Куракина. Кн. 2. – СПб., 1891. – С. 343.

(обратно)

29

Дюверже М. Политические партии. – Изд. 4-е. – М., 2007. – С. 17.

(обратно)

30

Острогорский М. Я. Демократия и политические партии. – М., 1997. – С. 80–85.

(обратно)

31

Вебер М. Политика как призвание и профессия // Теория партий и партийных систем: Хрестоматия / Сост. Б. А. Исаев. – М., 2008. – С. 71.

(обратно)

32

Дюверже М. Указ. соч. – С. 21.

(обратно)

33

Там же. – С. 18.

(обратно)

34

Липсет С. М., Роккан С. Структуры размежеваний, партийные системы и предпочтения избирателей // Теория партий и партийных систем: Хрестоматия / Сост. Б. А. Исаев. – М.,2008. – С. 250–254.

(обратно)

35

Соловьев А. И. Основные этапы партогенеза // Там же. – С. 139–140.

(обратно)

36

Лабутина Т. Л., Ильин Д. В. Английское Просвещение: общественно-политическая и педагогическая мысль. – СПб., 2012.

(обратно)

37

Болингброк Г. Рассуждение о партиях // Болингброк, Г. Письма об изучении и пользе истории / Под ред. М. А. Барга. – М., 1978. – С. 165, 196.

(обратно)

38

Hume D. Of the Parties of Great Britain // Hume, D. Essays. – L., 1923. – P. 90.

(обратно)

39

Ibid. Р. 97.

(обратно)

40

Lingard J. History of England. Vol. XII. – L., 1839; Lord, W. F. Development of the Political Parties during the Reign of Queen Anne // TRHS. Vol. XIV. (1900); Abbott W. C. Origin of English Political Parties // AHR. Vol. XXIV. (1919); Kent С. B. R. Early History of the Tories, 1660–1702. – L., 1908; Feiling K. History of the Tory Party, 1640–1714. – Oxford, 1924; Вызинский Г. Лорд Маколей, его жизнь и сочинения. – СПб., 1860; Тревельян Дж. М. История Англии от Чосера до королевы Виктории. – Смоленск, 2002.

(обратно)

41

Walcott R. The Idea of Party in the Writing of Later Stuart History // The Journal of British Studies, 1962.—Vol. 1. —№ 2. —P.57.

(обратно)

42

Маколей I Б. История Англии от восшествия на престол Иакова II // Маколей Т. Б. Полное собрание сочинений. Т. XI. – СПб., 1864. – С. 169.

(обратно)

43

Hume D. Op. cit. – Р. 97.

(обратно)

44

Тревельян Дж. М. Указ. соч. – С. 227.

(обратно)

45

Маркс К. Рецензия на книгу Гизо «Почему удалась английская революция?» // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 7. – М., 1957; Энгельс Ф. Введение к англ, изданию «Развитие социализма от утопии к науке» // Маркс, К., Энгельс, Ф. Сочинения. Т. 22. – М., 1965.

(обратно)

46

Namier L. The Structure of Politics at the Accession of George III. – Vol. 1. – L., 1929. – P. VII.

(обратно)

47

Ibid. Р. VII.

(обратно)

48

Price J. М. Party, Purpose and Pattern: Sir Lewis Namier and His Critics // The Journal of British Studies. – 1961. – Vol. 1. – № 1; Mansfield H. C. Sir Lewis Namier Considered // The Journal of British Studies. – 1962. – Vol. 2. – № 1; Walcott R. «Sir Lewis Namier Considered» Considered // The Journal of British Studies. – 1964. – Vol. 3. – № 2; Mansfield H. C.

Sir Lewis Namier Again Considered // The Journal of British Studies. – 1964. – Vol. 3. – № 2.

(обратно)

49

Barnes D. G. George III and William Pitt, 1783–1806: A New Interpretation Based upon a Study of Their Unpublished Correspondence. – Stanford, 1939. – P. 1.

(обратно)

50

Walcott R. English Politics in the Early Eighteenth-Century. Cambridge, 1956; Walcott R.

The Idea of Party in the Writing of Later Stuart History // The Journal of British Studies. – 1962. – Vol. 1. – № 2. – P. 58, 61.

(обратно)

51

Plumb J. Н. The Growth of Political Stability in England, 1675–1725. – L., 1969. – P. XVII–XVIII, 159.

(обратно)

52

Holmes G. British Politics in the Age of Anne. – L., 1967.

(обратно)

53

Speck W. Tory and Whig, 1701–1715. – L., 1970. —P. 1.

(обратно)

54

Hill B. W. The Growth of Parliamentary Parties, 1689–1742. – L., 1976; Horwitz H. Parliament, Policy and Politics in the Reign of William III. – Manchester, 1977.

(обратно)

55

Clark J. С. D. A General Theory of Party, Opposition and Government, 1688–1832 // The Historical Journal. – 1980. – Vol. 23. – № 2. – P. 295.

(обратно)

56

Colley L. In Defiance of Oligarchy: The Tory Party, 1714–1760. – Cambridge, 1982. – P. 12.

(обратно)

57

Блэк Дж. История Британских островов. – СПб., 2008. – С. 228.

(обратно)

58

Harris I Restoration. Charles II and his kingdoms. – L., 2005; Harris I Revolution. The Great Crisis of the British Monarchy, 1685–1720. – L., 2006. См. также докторские диссертации: Tolley S. G. A. The Whig oligarchy: representation and imagery, 1700–1733 – L., 2013; Duncan F. E. The development of a Tory ideology and identity, 1760–1832. – Stirling, 2015.

(обратно)

59

Болингброк Г. Указ. соч. – С. 165.

(обратно)

60

Hume D. Op. cit. – P. 90.

(обратно)

61

Вызинский Г. Указ. соч. – СПб., 1860. – С. 33.

(обратно)

62

Тревельян Дж. М. Указ. соч. – С. 227.

(обратно)

63

Abbott W. С. The Origin of English Political Parties // The American Historical Review. – 1919. – Vol. 24. – № 4. – P. 584–585, 602.

(обратно)

64

Feiling K. History of the Tory Party, 1640–1714. – Oxford, 1924. – P. 24.

(обратно)

65

Neale J. E. The Elizabethan House of Commons. – L., 1949. – P. 105.

(обратно)

66

Stone L. The Causes of the English Revolution. – L., 1972. – R 82, 103.

(обратно)

67

Underdown D. Party Management in the Recruiter Elections, 1645–1648 // The English Historical Review. – 1968. – Vol. 83. – № 327. – P. 235–236.

(обратно)

68

Calhoun I O. Cowley's Verse Satire, 1642–1643, and the Beginnings of Party Politics // The Yearbook of English Studies. – 1991. – Vol. 21. – P. 206.

(обратно)

69

Roberts C. The Impeachment of the Earl of Clarendon // Cambridge Historical Journal. – 1957.—Vol. 13.—№ 1. —P. 16.

(обратно)

70

Jones J. R. The First Whigs. The Politics of the Exclusion Crisis, 1678–1683. – Oxford, 1961; Bulmer-Thomas I. The Growth of the British Party System. Vol. I. – 1., 1967; Coward B. The Stuart Age. A History of England. 1603–1714. – L., N. Y., 1980; A Companion to Stuart Britain. – L., 2002; Блэк, Дж. Указ. соч. – С. 228–229.

(обратно)

71

Ковалевский М. М. История Великобритании. – СПб., 1911.

(обратно)

72

Кареев Н. И. История Западной Европы в Новое время. Т. 2. – СПб., 1904. – С. 577.

(обратно)

73

Татаринова К Н. Очерки по истории Англии, 1640–1815. – М., 1958.

(обратно)

74

Лабутина Т. Л. Политическая борьба в Англии в период реставрации Стюартов, 1660–1681. – М., 1982. – С. 94, 194, 196.

(обратно)

75

Лабутина Т. Л. Культура и власть в эпоху Просвещения. – М., 2005. – С. 28.

(обратно)

76

Соколов А. Б. [Рец.], Лабутина Т. Л. Культура и власть в эпоху Просвещения. М., 2005. // Вопросы истории. – 2006. – № 7. – С. 167.

(обратно)

77

Кутявин Д. В. Торийская партия в Англии конца XVII – начала XVIII вв. и министерство 1710–1714 гг. Дисс… к. и. и. – Самара, 2006.

(обратно)

78

Станков К. Н. Король Яков II Стюарт и становление движения якобитов, 1685–1701. – СПб., 2014.

(обратно)

79

Буров С. В. Королевский двор и политическая борьба в Англии во второй половине двадцатых – тридцатых годах XVII века. Дисс… к. и. и. – СПб., 2009. – С. 601.

(обратно)

80

Мы познакомились с Татьяной Леонидовной именно тогда, когда я, будучи аспирантом профессора Г. Р. Левина, работал над кандидатской диссертацией, посвященной индепендентству. К этому времени Татьяна Леонидовна (ученица М. А. Барга) уже выпустила книгу (Лабутина Т. Л. Политическая борьба в Англии в период реставрации Стюартов. 1600–1681. М., 1982), которая оказала на меня решающее влияние при постановке исследовательских задач в диссертации.

(обратно)

81

Более подробно об этом: Федоров С. Е. Индепендентство в период республики и протектората. СПб., 1993.

(обратно)

82

Haller W. Liberty and Reformation in the Puritan Revolution. New York, 1955; Haller W. The Rise of Puritanism. New York, 1938; Woodhouse A. Puritanism and Liberty. London, New York, 1938; Woodhouse A. Puritanism, Milton and Liberty// University of Toronto Quarterly. 1935. Vol.4.P. 1-18.

(обратно)

83

Haller W. The Rise of Puritanism… P. 173–180, 364.

(обратно)

84

Yule G. Independents in the English Civil War. Cambridge, 1958. P. 77–78; Underdown D. Prides Purge. Politics in the Puritan Revolution. Oxford, 1971. P. 10, 23.

(обратно)

85

Brunton D., Pennington D. Members of the Long Parliament. London, 1954; Keeler M. The Long Parliament. 1640–1641. Biographical Study of its Members. Philadelphia, 1954; Warden B. The Rump Parliament. 1648–1653. Cambridge, 1974.

(обратно)

86

Hill Ch. Intellectual Origins of the English Revolution. Oxford, 1980; Hill Ch. The World Turned Upside Down. Harmondsworth, 2000; Morrill J. The Revolt of the Provinces. Conservatives and Radicals in English Civil War. 1630–1650. London, 1976.

(обратно)

87

Yule G. Independents.. P. 85–129; Yule G. Independency and Revolutionaries// Journal of the British Studies. 1968. Vol. VIII. P. 11–32.

(обратно)

88

HillCh. The World Turned…P. 122–123.

(обратно)

89

Hill Ch. Change and Continuity in the XVIIth Century England. Cambridge6 1978. P. 18.

(обратно)

90

Самарин P. M. Творчество Джона Мильтона. M., 1964; Чамеев А. А. Джон Мильтон и его поэма «Потерянный Рай». Л., 1986.

(обратно)

91

The Times Literary Supplement. 29. 11. 1974.

(обратно)

92

The Times Literary Supplement. 13. 11. 1974; 10. 01. 1975; 31. 01. 1975.

(обратно)

93

Hill Ch. Milton and English Revolution. London, 1977. R 19, 68–79.

(обратно)

94

Hill Ch. Milton and English Revolution.. P. 250.

(обратно)

95

Milner A. Milton and English Revolution. London, 1981.

(обратно)

96

Milner A. Milton and English Revolution.. P. 198–200.

(обратно)

97

Milner A. Milton and English Revolution.. P. 200–204.

(обратно)

98

Гольдман Л. Структурно-генетический метод в истории литературы // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX–XX вв. Трактаты, статьи, эссе. М., 1987. С. 335–349.

(обратно)

99

Goldmann L. The Hidden God. London, 1964. P. 13, 24.

(обратно)

100

Milner A. Milton and English Revolution…?. 12.

(обратно)

101

Milner A. Milton and English Revolution.. P. 8, 72.

(обратно)

102

Milner A. Milton and English Re volution… P. 76.

(обратно)

103

Шашкевич П. Д. Эмпиризм и рационализм в философии нового времени. М., 1976.

(обратно)

104

Nietzshe F. Werke. 19 Bd. Berlin, 1934–1942. Bd. XIV. S. 327

(обратно)

105

Goodwin J. Feomaxia. London, 1649. Р. 17.

(обратно)

106

The Moderate Publisher. 28. 05. – 3. 06. 1653; Faithfull Scout. 15. 08–19. 08. 1653.

(обратно)

107

Fenner W. Christs Alarm to Drowsie Saints. London, 1646. P. 33; Goodwin J. The Divine Authority of Scripture Asserted. London, 1698. P. 13–15. Sibbes R. A Description… Preface.

(обратно)

108

Лосев А. Ф. История античной эстетики. Поздний эллинизм. М., 1980; Лосев А. Ф. История античной эстетики. Последние века. 2тт. М., 1988.

(обратно)

109

Walker G. The Complete History of Independency. Pt. I–IV. London, 1660. Pt. I. P. 42.

(обратно)

110

Patridge G. The Cambridge Platonists. Cambridge, 1980. P. 8–91.

(обратно)

111

Allen J. The Son of God Walking in the Fire with the Servant of God. London, 1956. P. 21; Case S. A Case of Conscience Concerning Flying in the Times of Trouble. London, 1646. P. 32, 68; Sibbes R. Davids Conclusions, or the Saints Revolution. London, 1639; Sibbes R. Kings David Epitaph. London, s. a. P. 13.

(обратно)

112

Fenner W. Christs Alarm…Preface; Goodwin J. The Divine Authority…P. 53.

(обратно)

113

Более подробно: Федоров С. Е. Просопография индепендентства // Англия XVII века: Идеология, политика, культура / Под ред. Г. Р. Левина и С. Е. Федорова. СПб., 1992.

(обратно)

114

Schama S. A History of Britain. V. II. L., 2001. P. 121.

(обратно)

115

См.: Greenspan N. Charles II, Exile, and the Problem of Allegiance I I The Historical Journal. 2011. V. 54. № 1. P. 77–79.

(обратно)

116

Поршнев Б. Ф. Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII века. М., 1970. См. также написанный им раздел в книге: Английская буржуазная революция середины XVII века. Т. II. М., 1954. В этом же труде историк С. И. Архангельский затронул английских эмигрантов как фактор в международных отношениях середины XVII в.

(обратно)

117

Рогинский 3. И. Миссия лорда Колпепера в Москву (из истории англо-русских отношений в период английской буржуазной революции XVII в.) // Международные связи России в XVII–XVIII вв. М., 1966; Он же. Так называемый «Протест царя Алексея Михайловича по поводу казни короля Карла I» // Ученые записки Ярославского государственного педагогического института. Всеобщая история. Ярославль, 1957.

(обратно)

118

Scott D. Rethinking Royalist Policy 1642-9 // The English Civil War, 164CM-9 / Ed. by J. Adamson. N. Y., P. 36.

(обратно)

119

Underdown D. Royalist Conspiracy in England. New Haven, 1960.

(обратно)

120

Underdown D. Revel, Riot and Rebellion. Popular Politics and Culture in England 1603–1660. Oxford, 1987.

(обратно)

121

Hatton R. The Royalist War Effort 1642–1646. L.-N. Y., 1982. P. 10–11.

(обратно)

122

Савин A. H. Лекции по истории Английской революции. M., 2000. С. 301.

(обратно)

123

Hatton R. The Restoration. A Political and Religious History of England and Wales 1658–1667. Oxford, 1985.

(обратно)

124

Carlton Ch. Going to the Wars. The Experience of the British Civil Wars, 1638–1651. L-N. Y., 1994.

(обратно)

125

См.: Greenspan N. Charles II, Exile, and the Problem of Allegiance // The Historical Journal. 2011. V. 54. № 1; Groot J. de. Space, Patronage, Procedure: the Court of Oxford, 1642-46 // The English Historical Review. 2002. V. CXVII; Groot J. de. Royalist Identities. N. Y., 2004; Kelsey S. ‘King of the Sea’: the Prince of Wales and the Stuart Monarchy, 1648–1649 // History. 2007. Oct. V. 92. N 308; Royalists and Royalism during the English Civil Wars / Ed. by J. McElligott and D. Smith. Cambridge, 2007; Sharpe K. ‘So Hard a Text ‘?: Images of Charles I, 1612–1700 // The Historical Journal. 2000. V. 43. № 2; Scott D. Op. cit.; Smith G. Cavaliers in Exile. Houndmills, 2003; Stoyle M. ‘Memories of the Maimed’: The Testimony of Charles I’s Former Soldiers, 1660–1730 // History. 2003. April. V. 88. № 290; Stoyle M. The Road to Farmdon Field: Explaining Massacre of the Royal Women at Naseby // English Historical Journal. 2008. V. CXXIII. N 503.

(обратно)

126

Underdown D. Revel, Riot and Rebellion. Popular Politics and Culture in England 1603–1660. P. 142.

(обратно)

127

Carlton Ch. Going to the Wars. P. 52.

(обратно)

128

Ibid, P.53.

(обратно)

129

Ibid. P. 59.

(обратно)

130

Underdown D. Revel, Riot and Rebellion. Popular Politics and Culture in England 1603–1660. P. 164.

(обратно)

131

Stoyle M. The Road to Famdon Field. P. 919.

(обратно)

132

Clarendon. The History of the Rebellion / Ed. by W. D. Macray. Oxford, 1969 (1st ed. 1888) V. II. P.351.

(обратно)

133

Higham F. M. G. Charles I. A Study. Westport (Conn.). 1979 (1st ed. 1932). P. 221.

(обратно)

134

Ashley M. The English Civil War. A Concise History. L. 1974. P. 71.

(обратно)

135

Hatton R. The Royalist War Effort. P. 130.

(обратно)

136

Spencer Ch. Prince Rupert: The Last Cavalier. L., 2007.

(обратно)

137

Carlton Ch. Going to the Wars. P. 60–61.

(обратно)

138

Underdown D. Revel, Riot and Rebellion. P. 165.

(обратно)

139

Schama S. Op. cit. V. II. Р. 128.

(обратно)

140

Stoyle М. ‘Memoires of the Maimed’: the Testimony of Charles Fs Former Soldiers, 1660–1730. P. 224.

(обратно)

141

Ibid. Р. 222–223.

(обратно)

142

Stoyle М. ‘Memories of the Maimed’: the Testimony of Charles I’s Former Soldiers, 1660–1730. P.221.

(обратно)

143

Цит. по: GrootJ. de. Op. cit. P. 1204

(обратно)

144

The Dairy of Bulstrode Whitelocke. Oxford. 1990. P. 142–144.

(обратно)

145

Clarendon. The History of the Rebellion. V. III. P. 222.

(обратно)

146

Groot de J. Space, Patronage, Procedure: The Court at Oxford, 1642^6 // The English Historical Review. V. CXVIII, 2002. Nov. P. 1216.

(обратно)

147

Carlton Ch. Charles I. P. 250. О смещении полномочий от Тайного совета к Военному совету см. также: Groot de J. Op. cit. P. 1222.

(обратно)

148

Scott D. Rethinking Royalist Politics, 1642-9 // The English Civil War. Conflicts and Contexts, 1640-49. N. Y. 2009. P. 36–60

(обратно)

149

Ibid. Р. 41

(обратно)

150

Sharpe К. “So Hard A Text”? Images of Charles I, 1612–1700. P. 390–394.

(обратно)

151

Schama S. The History of Britain. V. II. P. 177.

(обратно)

152

Clarendon. The History of the Rebellion. V. IV. R 46.

(обратно)

153

Stoyle M. The Road to Famdon Field. P. 897.

(обратно)

154

Ibid. P. 922.

(обратно)

155

Carlton Ch. Going to the Wars. P. 143.

(обратно)

156

Greenspan N. Charles II, Exile, and the Problem of the Allegiance. P. 95.

(обратно)

157

Clarendon. The History of the Rebellion. V. V. R 245–246.

(обратно)

158

Kelsey S. ‘King of the Sea’: The Prince of Wales and the Stuart Monarchy // History. Vol. 92. № 308. Oct. 2007. P. 437.

(обратно)

159

Clarendon. The History of the Rebellion. V. IV. P. 340–341.

(обратно)

160

Pearson Н. Charles II. His Life and Likeness. P. 92.

(обратно)

161

Underdown D. Revel, Riot and Rebellion. R 259.

(обратно)

162

Felling К. A History of the Tory Party 1640–1714. Oxford, 1924. P. 24.

(обратно)

163

Trevelyan G. M. Blenhaim. L.,1936. P. 191.

(обратно)

164

The English Civil War. Conflict and Contexts, 1640-49. P. 37.

(обратно)

165

Маколей I Б. История Англии от восшествия на престол Якова II. Петербург, 1862. Т. 7. С. 256.

(обратно)

166

Trevelyan G. The English revolution 1688–1689. N.Y. 1939. P. 5

(обратно)

167

Ibid. P. 26.

(обратно)

168

Stone L. The results of the English Revolution//Three British Revolutions 1641, 1688, 1776.

Princeton. 1980. P. 60.

(обратно)

169

Trevelyan G. Ibid. P. 2.

(обратно)

170

Jones J. The first whigs. The politics of exclusion crisis 1678–1683. London. 1961. PI 1.

(обратно)

171

Harris T Restoration Charles II and his kingdoms 1660–1685. London. 2005. P. 5.

(обратно)

172

Bliss R. М. Restoration England-politics and government. London. 1995. R 12.

(обратно)

173

Jones J. Op. cit. P 6.

(обратно)

174

Ibid.

(обратно)

175

Ibid. P.211.

(обратно)

176

Hill Ch. The century of Revolutions. Oxford. 1962. P. 207.

(обратно)

177

Jones J. Р. 213.

(обратно)

178

Harris I Op. cit. Р. 6.

(обратно)

179

Ibid. Р. 7.

(обратно)

180

Marshal A. The age of faction Court politics 1660–1702. Manhester and New York, 2000. P. 132.

(обратно)

181

Лабутина Т. Л. Политическая борьба в Англии в период реставрации Стюартов (1660–1681 гг.). М. 1982.

(обратно)

182

Томсинов В. А. «Славная революция» 1688–1689 годов в Англии и Билль о правах. М.

(обратно)

183

The Victoria Country History of Somerset. V. 2. London. 1911. P. 53.

(обратно)

184

Cobbett S. Parliamentary History of England from the Norman Conquest to the year 1803.

L. 1810 V. IV. Col. 348. (далее – PH)

(обратно)

185

Bishop Burnet's History of his own time. London. 1724. P. 2 (далее – Burnet s History).

(обратно)

186

The seventeenth century. Ed. By Millvard J. S. London. 1961. P. 125.

(обратно)

187

PH. Р. 150.

(обратно)

188

Ibid. Р. 350.

(обратно)

189

English Historical Documents. London. 1958. V. VIII. P. 189 (далее – EHD).

(обратно)

190

Ibid. P. 202.

(обратно)

191

Burnet's History. P. 102.

(обратно)

192

Turbervill A. The House of Lords under Charles II//English Historical Review. V. XLIV. 1929 P. 60.

(обратно)

193

Burnet's History. Р. 102.

(обратно)

194

A fifth Collection of papers relating to the present juncture of England. London. 1689.

(обратно)

195

Calendar of State Papers. Domestic. 1677–1678. London. 1911. P. 8, 95, 115,647(далее – CSPD).

(обратно)

196

Turbervill A. P. 41.

(обратно)

197

EHD.P. 101–102.

(обратно)

198

PH. Р. 1131–1132.

(обратно)

199

Ibid. Р. 1174.

(обратно)

200

Burnet History. Р. 70.

(обратно)

201

a) A Complete collection of State trials and Proceedings for a High Treason and Crimes and Misdemeanors from earliest period to the present times. V. 1X–XI. London. 1811 (далее – State Trials); b) An exact abridgment of all Trials which published sins 1678. London. 1690; c) Sprat IA true account and declaration of the horrid conspiracy against the late King. 1685.

(обратно)

202

Ashley J. John Wildman. Plotter and Postmaster. London. 1947. P. 258.

(обратно)

203

CSPD. James II 1685. London. 1960. P 21,29,48,64.

(обратно)

204

Ibid. P 20,34,62,120.

(обратно)

205

РН.Р. 1367.

(обратно)

206

State trials. V. XL Р. 543–545.

(обратно)

207

Emerson W. R. The Monmouth s rebellion. London. 1955. P. 21.

(обратно)

208

State trials. Р. 528.

(обратно)

209

Jonson S. An argument providing that the abrogation of king James by people of England from Royal Throne and Promotion of Orange. London. 1692. P43.

(обратно)

210

State trials. P. 876–877.

(обратно)

211

Томсинов В. А. «Славная революция» 1688–1689 годов в Англии и Билль о правах. С.153.

(обратно)

212

Там же. С. 156–157.

(обратно)

213

История Великобритании / Под ред. К. О. Моргана. – М., 2008. С. 376, 379, 383–385.

(обратно)

214

Кутявин Д. В. Торийская партия в Англии конца XVII – начала XVIII вв. и министерство 1710–1714 гг. Дис. к. и. и. – Самара, 2006. С. 133.

(обратно)

215

HassallA. Life of Viscount Bolingbroke. – Philadelphia, 1889. P. 145–146.

(обратно)

216

Colley L. In the defiance of oligarchy. The tory party 1714–1760. – Cambridge, 1982. P. 90.

(обратно)

217

Болингброк Г. Рассуждение о партиях // Болингброк Г. Письма об изучении и пользе истории. – М., 1978. С. 182.

(обратно)

218

Свифт Дж. Путешествия Лемюэля Гулливера. – СПб., 1993. С. 81, 84.

(обратно)

219

Филдинг Г. История жизни покойного Джонатана Уайльда Великого // Филдинг Г. Избранные сочинения. Т. 1. – М., 1954. С. 335.

(обратно)

220

Киселев А. А. Проблема формирования английской двухпартийной системы в историографии // Власть, 2011, № 7. С. 162–163.

(обратно)

221

Swift J. Tim and the fables // Swift J. Poetical works. V. 3. – Boston, 1858. P. 143.

(обратно)

222

Swift J Upon the horrid plot discovered by Harlequin, the bishop of Rochester’s French dog // Swift J. Poetical works. V. 3. – Boston, 1858. P. 92–93.

(обратно)

223

Swift J. A dialogue between mad Mullinix and Timothy // Swift J. Poetical works. V. 3. – Boston, 1858. P. 134, 136. Панч – кукольный персонаж, Петрушка.

(обратно)

224

Ibid. P.136.

(обратно)

225

Ibid. P. 137, 138, 142.

(обратно)

226

Цит. по: Collins J. Ch. Jonathan Swift. A biographical and critical study. – L., 1873. P. 128.

(обратно)

227

Swift J. A dialogue between mad Mullinix and Timothy Op. cit. P. 132–133.

(обратно)

228

Болингброк Г. Письма об изучении и пользе истории // Болингброк Г. Письма об изучении и пользе истории. – М., 1978. С. 16, 162.

(обратно)

229

Болингброк Г. Идея о Короле-Патриоте // Болингброк Г. Письма об изучении и пользе истории. – М., 1978. С. 209, 216, 217.

(обратно)

230

Там же. С. 236.

(обратно)

231

Болингброк Г. Письма об изучении и пользе истории. С. 21, 94.

(обратно)

232

Барг М. Л. Историческая мысль английского Просвещения: Болингброк // Болингброк Г. Письма об изучении и пользе истории. – М., 1978. С. 315.

(обратно)

233

Болингброк Г. Рассуждение о партиях. Указ. соч. С. 185–187.

(обратно)

234

Там же. С. 188.

(обратно)

235

Там же. С. 195.

(обратно)

236

Там же. С. 175; Bolingbroke Н. Remarks on the history of England // The works of the late right honorable Henry St. John, lord viscount Bolingbroke. V. 2. – L., 1809. P. 334.

(обратно)

237

Болингброк Г. Рассуждение о партиях. С. 175, 195.

(обратно)

238

Lyttleton G. Letters from a Persian in England to his friend at Isfahan // Lyttleton G. The

works of George lord Lyttleton. – Dublin, 1775. P. 91–92.

(обратно)

239

Ibid. P. 165. Али ибн Абу Талиб и Усман ибн Аффан – основоположники двух течений

в исламе, шиизма и суннизма соответственно.

(обратно)

240

Ibidem.

(обратно)

241

Ibid. Р. 165, 170.

(обратно)

242

Ibid. Р. 168–169, 172.

(обратно)

243

См. напр.: Barrell R. A. Bolingbroke and France. – Uuniversity Press of America. – 1988. P. 71–72; Petit A. Illusory consensus. Bolingbroke and the polemical response to Walpole, 1730–1737. —Associated University Press, 1997. P. 39.

(обратно)

244

Butler G. G. The tory tradition: Bolingbroke – Burke – Disraeli – Salisbury. – L., 1914. P.21.

(обратно)

245

HassallA. Life of Viscount Bolingbroke. P. 145–146.

(обратно)

246

Sichel W. Bolingbroke and his times. V. 2. – L., 1902. P. 244–245, 259.

(обратно)

247

Kramnick I. Bolingbroke and his circle. The politics of nostalgia in the age of Walpole. – Cornell, 1992. P. 153.

(обратно)

248

Collins J. Bolingbroke. A historical study. – New York, 1886. P. 153.

(обратно)

249

Robertson J. M. Bolingbroke and Walpole. – L., 1919. P. 133.

(обратно)

250

Collins J. Op. cit. P. 173; Robertson J. M. Op. cit. P. 134; Hassal A. Op. cit. P. 154; Harrop R. Op. cit. P. 297.

(обратно)

251

Лабутина Т. Л. Культура и власть в эпоху Просвещения. – М., 2005. С. 322.

(обратно)

252

Доброва Е. А. Английское Просвещение и борьба тори и вигов в 30-е годы XVIII в. (Из истории Просвещения: экономика, политика, идеология.) – М., 1981. С. 9, 14, 34.

(обратно)

253

Кутявин Д. В. Торийская партия в Англии конца XVII – начала XVIII вв. и министерство 1710–1714 гг.: автореф. дис… к. и. и. – Самара, 2006. С. 140, 142, 144.

(обратно)

254

Ашин Г. К. Современные теории элиты. Критический очерк. – М., 1985. С. 41–42.

(обратно)

255

Рисмухамедов И. А. Концепции идеологии А. Грамши и Л. Альтюссера и их рецепция в современном неомарксизме: афтореф. дис… канд. социол. Наук. URL: http://www. situation. ru/app/j_artp_699. htm (Дата обращения: 11. 03. 2015)

(обратно)

256

Болингброк Г. Рассуждение о партиях. С. 175.

(обратно)

257

Там же. С. 188.

(обратно)

258

Там же. С. 177, 190; Bolingbroke Н. A letter on the spirit of patriotism // The works of the late right honorable Henry St. John, lord viscount Bolingbroke. V. 4. – L., 1809. P. 207.

(обратно)

259

Болингброк Г. Рассуждение о партиях. С. 192.

(обратно)

260

Там же. С. 175.

(обратно)

261

Bolingbroke Н. A letter on the spirit of patriotism. P. 206–207.

(обратно)

262

Берк Э. Защита естественного общества // Эгалитаристские памфлеты в Англии середины XVIII в. – М., 1992. С. 68.

(обратно)

263

Там же. С. 83.

(обратно)

264

Там же. С. 73–74, 76–77.

(обратно)

265

Там же. С. 79, 80, 81.

(обратно)

266

Там же. С. 83.

(обратно)

267

Morley J. Burke. URb:http://s-s.ia802700.us.archive.org.prx2.unblocksit.es/8/items/ burke 12922gut/burkel2922gut_files. xml (Дата обращения. 09.11.2014)

(обратно)

268

Hume D. Whether the British government inclines more to absolute monarchy or to republic // Hume D. The philosophical works. V. 3. – Edinburgh, 1826. P. 55.

(обратно)

269

Hume D. Of moral prejudices // Hume D. Philosophical works. V. 4. – Boston-Edinburgh, 1854. P.524.

(обратно)

270

ЮмД. Идея совершенного государства // Юм Д. Сочинения. В 2 тт. Т. 2. – М., 1996. 687–688.

(обратно)

271

ЮмД. О партиях вообще // Юм Д. Сочинения. В 2 тт. Т. 2. С. 516.

(обратно)

272

Там же. С. 513–516.

(обратно)

273

Orr J. David Hume and his influence on philosophy and theology. – Edinburgh, 1903. P. 230.

(обратно)

274

Hume D. Of the coalition of parties // Hume D. The philosophical works. V. 3. – Edinburgh, 1826. P. 538–539, 546.

(обратно)

275

ЮмД. Идея совершенного государства. С. 687.

(обратно)

276

Цит. по: Burton J. Н. Life and correspondence of David Hume. V. 2. – Edinburgh, 1846. P. 11.

(обратно)

277

Поуп А. Августу. Подражание первому посланию из второй книги Горация // Поуп А. Поэмы. —М., 1988. С. 210.

(обратно)

278

Stephen L. Alexander Pope. – L., 1880. P. 164.

(обратно)

279

История всемирной литературы. В 9 тт. Т. 5. – М., 1988. С. 79.

(обратно)

280

Bolingbroke Н. A letter on the spirit of patriotism. P. 209.

(обратно)

281

Лестер Дж. Теория гегемонии Антонио Грамши и ее современное звучание. URL: . php (Дата обращения: 01.11.2015)/

(обратно)

282

Болингброк Г. Рассуждение о партиях. С. 167, 168.

(обратно)

283

Там же. С. 183.

(обратно)

284

Там же. С. 191–192.

(обратно)

285

Болингброк Г. Идея о Короле-Патриоте. С. 220.

(обратно)

286

Там же. С. 219; Болингброк Г. Рассуждение о партиях С. 192.

(обратно)

287

Болингброк Г. Идея о Короле-Патриоте. С. 208, 221–222.

(обратно)

288

Там же. С. 223, 232–233.

(обратно)

289

Bolingbroke Н. Remarks on the history of England. R 406, 408.

(обратно)

290

Лабутина T Л., Ильин Д. В. Английское Просвещение: общественно-политическая и

педагогическая мысль. – СПб., 2012. С. 261.

(обратно)

291

Hume D. Of passive obedience // Hume D. The philosophical works. R 535.

(обратно)

292

Абрамов M. А. Шотландская философия века Просвещения. URL: -reading.

club/chapter.php/457/22/Abramov_-_Shotlandskaya_filosofiya_veka_Prosveshcheniya.html

(Дата обращения 04.11.2015)/

(обратно)

293

ЮмД. О первоначальных принципах правления // Юм Д. Сочинения. В 2 тт. Т. 2. – М., 1996. С. 504.

(обратно)

294

См. напр. Болингброк Г. Идея о Короле-Патриоте. С. 208.

(обратно)

295

Альтюссер Л. Идеология и идеологические аппараты государства. URL:. mss.ru/nz/201 l/3/al3.html (Дата обращения 08.11.2015).

(обратно)

296

Bolingbroke Н. On the state of parties at the accession of king George the First // The works of the late right honorable Henry St. John, lord viscount Bolingbroke. V. 4. – L., 1809. P. 350

(обратно)

297

Bolingbroke Н. A letter on the spirit of patriotism. P. 214.

(обратно)

298

Болингброк Г. Идея о Короле-Патриоте. С. 230.

(обратно)

299

Bolingbroke Н. A letter on the spirit of patriotism. P. 220–221.

(обратно)

300

Sichel W. Bolingbroke and his times. V. 2. – L., 1902. P. 259.

(обратно)

301

Bolingbroke H. A letter on the spirit of patriotism. P. 214.

(обратно)

302

Болингброк Г. Рассуждение о партиях. С. 179.

(обратно)

303

Hume D. Of the coalition of parties I I Hume D. The philosophical works. V. 3. – Edinburgh, 1826. P. 538–539.

(обратно)

304

Hume D. Of the parties of Great Britain // Hume D. The philosophical works. V. 3. – Edinburgh, 1826. P. 69.

(обратно)

305

Мангейм К. Идеология и утопия. URL: (Дата обращения 17.05.2015).

(обратно)

306

Hume D. Of the coalition of parties. P. 546.

(обратно)

307

Forbes D. Hume’s philosophical politics. – Cambridge, 1985. P. 161.

(обратно)

308

Hume D. Of the coalition of parties. P. 541–545.

(обратно)

309

Hume D. Of the parties of Great. P. 70, 73.

(обратно)

310

Ibid. P. 74.

(обратно)

311

Ibid. P.541.

(обратно)

312

Юм Д. Идея совершенного государства // Юм Д. Сочинения. В 2-х тт. Т. 2. – М., 1996. С. 687–688.

(обратно)

313

См.: Adolphus J. The History of England from the Accession to the Decease of King George III. 3 vols. London, 1805. Vol. 1; Mahon, Lord. History of England from the Peace of Utreht. 7 vols. London, 1836–1854. Vol. 4.

(обратно)

314

СМ.:Jesse J. Memoirs of King George the Third. His Life and Reign. In 5 vols. Boston, 1902. Vol. 2; Lecky W. E. History of England in the eighteenth century. 8 vols. London, 1882. Vol. 3.

(обратно)

315

Namier L. The Stucture of Polititcs at the Accession of George III. 2 vols. London, 1929. Vol. 1. P.3.

(обратно)

316

O’Gorman F. The Rise of Party in England. The Rockingham Whigs 1760-82. London, 1975; Hill B. British Parliamentary Parties 1742–1832: from the fall of Walpole to the first Reform Act. London, 1985.

(обратно)

317

Black Е. Ch. The Association. British extraparliamentary political organization 1769–1793. Cambridge (Mass.), 1963. P. 4; Butterfield H. George HI, Lord North and the People, 1779–1780. London, 1949. P. 266, 282; Christie I. R. Wilkes, Wyvill and Reform. The Parliamentary reform movement in British politics 1760–1785. London-N. Y., 1962. P. 116–117.

(обратно)

318

Burgh J. Political Disquisitions. An Enquiry into Public Errors, Defects, and Abuses. Calculated to Draw the Timely Attention of Government and People to the Due Consideration of the Necessity, and the Means of Reforming Those Errors, Defects, and Abuses; of Restoring the Constitution, and Saving the State. 3 vols. London, 1774-75. (Reprint. Da Capo Press. N. Y. 1971); [Hulme O.] An Historical Essay on the English Constitution: or, An impartial Inquiry into the Elective Power of the People, from the first Establishment of the Saxons in this Kingdom. London, 1771.

(обратно)

319

[Hulme 0.\ An Historical Essay on the English Constitution. P. 161–163.

(обратно)

320

Burgh J. Political Disquisitions. Vol. HI. P. 455.

(обратно)

321

Ibid. Р. 429–435.

(обратно)

322

Ibid. Р. 457.

(обратно)

323

The Works theological, medical, political and miscellaneous, of J. Jebb, with Memoirs of the life of the author, by J. Disney. In 3 vols. London, 1787. Vol. П. P. 453–490. (Далее – The Works of Jebb).

(обратно)

324

The Works of Jebb. Vol. II. P. 456.

(обратно)

325

Blackstone W. Commentaries on the Laws of England. Bookl-3. 2d ed. Oxford. 1766-68. Vol. I. P.69.

(обратно)

326

Ibid. P. 159.

(обратно)

327

The Parliamentary History of England, from the earliest period to the year 1803 / Ed. and composed by W. Cobbett. 36 vols. London, 1806–1820. Vol. XXI. Col. 13–14.

(обратно)

328

Annual Register. 1780. P. 51; Wyvill Ch. Political Papers chiefly respecting the attempt of the county of York and other considerable Districts… to effect a reformation of the Parliament of Great Britain. 6 vols. London, 1794–1808. Vol. I. P. 5, 7–9.

(обратно)

329

Wyvill Ch. Political Papers. Vol. I. P. 67–68.

(обратно)

330

Wyvill to Saville, 18 Dec. 1779 – Wyvill Ch. Political Papers. Vol. III. P. 159.

(обратно)

331

Wyvill to lord Mahon, 18 March 1781 – Ibid. Vol. IV. P. 140.

(обратно)

332

Wyvill to A. Hunter, 7 Jan. 1780 – Ibid. Vol. Ш. P. 175–176.

(обратно)

333

The Life and Correspondence of Major Cartwright / Ed. by his niece F. D. Cartwright. 2 vols. London, 1826. Vol. I. P. 194.

(обратно)

334

Jebb to Wyvill, 6 May 1785 – The Works of Jebb. Vol. III. P. 382.

(обратно)

335

СМ.:Annual Register. 1780. P. 54; Wyvill Ch. Political Papers. Vol. I. P. 113–115, 116–129.

(обратно)

336

Wyvill Ch. Political Papers. Vol. I. P 118, 120–121.

(обратно)

337

London Chronicle. Vol. 47. Feb.5–8; Annual Register. 1780. R 103, 104.

(обратно)

338

Clark G. К. Peel and the Conservative Party. L., 1964. P. 83–84, 86; The Conservatives:

A history from their origins to 1965. L., 1977. P. 59–60.

(обратно)

339

Wilding К, Laudy Ph. An Encyclopedia of Parliament. L., 1958. P. 603–604.

(обратно)

340

Диккенс Ч. Собрание сочинений в 30 т. М., 1957. Т. 1. С. 222.

(обратно)

341

Разумность этого шага оценили современники / The Conservatives. Р. 68–69/

(обратно)

342

Peel R. Sir Robert Peel from his private papers. L., 1899.. V. 2. P. 314, 319, 322, 411, 415,

etc.

(обратно)

343

Сын Отечества. СПб., 1841. № 13. С. 238; № 19. С. 117.

(обратно)

344

Гизо. Сэр Роберт Пиль. / Русский вестник. 1856, ч. IV. С. 171.

(обратно)

345

Mcdowell R. В. British conservatism 1832–1914. L., 1959. Р. 17.

(обратно)

346

The Times, 1838, 14 May.

(обратно)

347

Stewart R. The foundation of the conservative Party 1830–1867. L., N.-Y., 1978. P. 101.

(обратно)

348

Gash N. Sir Robert Peel. The Life of Sir Robert Peel after 1830. L., 1986. P. 235.

(обратно)

349

The Times, 1835, 26 January, 5 September; 1837, 14 January, etc.

(обратно)

350

Gash N. Sir Robert Peel. P. XXVI.

(обратно)

351

Morning Post, 1835, 17 September.

(обратно)

352

Clark G. К. An expanding society. Britain 1830–1900. Melbourn, 1967. P. 24; Stewart R.

Op. cit. P. 130, 135.

(обратно)

353

The Conservatives… P. 65–66.

(обратно)

354

См., например: The Morning Post, 1835, 17 September, 2, 26 October; The Times, 1834,

3, 6 June; 1835, 1 September, etc.

(обратно)

355

W. Molesworth to Lady Moleswort, 19 February 1835. Цит. no: Adburgham A. A radical

aristocrat. The Rt. Hon. Sir William Moleswort Bart, PC, M. P. Padstow, 1990. P. 31.

(обратно)

356

Паулович К. Замечания о Лондоне. Отрывок из путешествия по Европе, части Азии и

Африки. Харьков, 1846. С. 332.

(обратно)

357

Gash N. Politics…. Р. 393.

(обратно)

358

Stewart R. Op. cit. Р. 121.

(обратно)

359

Ibid.

(обратно)

360

Gash N. Sir Robert Peel. P. 36.

(обратно)

361

Evans E. J. The Great Reform Act of 1832. L., N.-Y., 1983. P. 39.

(обратно)

362

Peel R. Sir Robert Peel from. V. 2. P. 368.

(обратно)

363

Ibid. P. 368. Помимо всего прочего, ход регистрации и ее характер, предпочтение избирателей давали политикам возможность прогнозировать будущие результаты выборов / Macaulay I В. The Letters of Thomas Babington Macaulay. Cambridge, 1976. V. III. P. 299.

(обратно)

364

Paul W. A History of the Origin and Progress of Operative conservative societies. 2nd ed. Leeds, 1839. P. 7–8, 14–16 / О’Gorman F. The emergence of the British two-party system. L., 1982. P. 140–143.

(обратно)

365

Lord Leveson to Lord Granville, July 6, 1841. Цит. no: Fitzmaurice E. The life of Granville George Leveson Gower, second Earl Granville. L., N.-Y., 1906. V. 1. P. 36.

(обратно)

366

Gash N. Aristocracy and people Britain. Cambridge, 1979.. P. 180–186; Clark G. K. The making. P. 78.

(обратно)

367

Conservatives. P. 70–71.

(обратно)

368

Arbuthnot Ch. Op. cit. P. 192; см. также: P. 193, 194.

(обратно)

369

Clark G. K. R. Peel. P. 215–216.

(обратно)

370

The Times, 1835, 4 September.

(обратно)

371

The History of “The Times”, V. 1. P. 341, 348, 457–461.

(обратно)

372

См., например, кампанию «Таймс» против Т. Б. Маколея: The Times, 1839, 8, 9, 16, 21, 31 October; Macauley I В. Op. cit. P. 310.

(обратно)

373

The Times, 1837, 14 January; Clark G. K. R. Peel. P. 329–330.

(обратно)

374

Peel R. Op. cit. v. 2. P. 327–329, 331.

(обратно)

375

Об этом подробно доложил британский посол из Санкт-Петербурга. / Cecil Е. A. R. Queen Victoria and her prime ministers. L., 1953. P. 107.

(обратно)

376

Parker C. S. Life and letters of James Graham. L., 1907. V. 1. P. 246–247.

(обратно)

377

British parliamentary election results. L., 1986. P. 622.

(обратно)

378

The Letters of Queen Victoria. A selection from Her Majesty’s correspondence between the years 1837 and 1861. In 3 vis. Ed. By A. Ch. Benson. L., 1907, v. 1. P. 200.

(обратно)

379

The Letters of Queen Victoria, v. 1. P. 98, 99.

(обратно)

380

Сын Отечества, 1839, № 9, отд. 5. С. 33.

(обратно)

381

Viscount Melbourne to Queen Victoria, 7 May 1839. / The Letters of Queen Victoria, V. 1. P. 195.

(обратно)

382

Ibid. V 1. P. 212–214; Peel R. Op. cit, v. 2. P. 388, 391, 395–398, 457.

(обратно)

383

Queen Victoria in Her Letters and journals. A selection by Ch. Hilbert. L., 1984. P. 50.

(обратно)

384

Quarterly Review, 1840, № 130. R 601. См. Также: Peel R. Op. cit., v. 2. P. 455^156.

(обратно)

385

Greville Ch. Op. cit., v. IV. R 259.

(обратно)

386

Подробнее об этом см.: Cecil Е. A. R. Queen Victoria and her prime ministers. L., 1953.

R 108–109.

(обратно)

387

Greville Ch. Op. ci., v. IV. R 403–404; см. также: Macaulay T. B. Op. cit. v. III. R 372, 373.

(обратно)

388

Паулович К. Замечания о Лондоне. СПб., 1853. С. 104–105, 15.

(обратно)

389

Библиотека для чтения. СПб., 1841. № 45. С. 83, 86.

(обратно)

390

The Morning Post, 1841, 6 May.

(обратно)

391

PD, 1841, V. 58. Р. 16–53.

(обратно)

392

Ibid. Р. 82.

(обратно)

393

Greville Ch. Op. cit. V. V. P. 4.

(обратно)

394

The Morning Post, 1841, 12 May.

(обратно)

395

Peel R. Op. cit. v. 2. P. 461.

(обратно)

396

Милютин А. А. Английский дневник 1841 г. / Проблемы британской истории. М., 1974. С. 198.

(обратно)

397

Viscount Melbourne to Queen Victoria, 4 May 1841. / The Letters of Queen Victoria. V. 1. P. 337.

(обратно)

398

PD, 1841, v. 58. P.667.

(обратно)

399

The Morning Post, 1841,24–27 May; The Times, 1841,24,26,29 May; Санкт-Петербургские ведомости, 1841, 4, 5, 8 июня, и др.

(обратно)

400

Сын Отечества, 1841, № 26. С. 125–126; № 27. С. 303; № 28. С. 325, 327.

(обратно)

401

The Annual Register. 1841. L., 1842. P. 145.

(обратно)

402

British parliamentary election results. P. 622. «Квотерли Ревью» приводил иные цифры: 362 консерватора и 271 вига. / Quarterly Review, 1841, v. LXVIII. P. 508.

(обратно)

403

The Annual Register. 1841. P. 143–144.

(обратно)

404

Цит. по: Сын Отечества, 1841, № 30. С. 362.

(обратно)

405

Цит. по: Stewart R. Op. cit. Р. 154.

(обратно)

406

PeelR. Op. cit. v. 2. P. 475.

(обратно)

407

Cooper I The life of Thomas Cooper written by himself. N.-Y., 1971. P. 149–150, 156.

(обратно)

408

Stewart R. Op. cit. P. 151; Blake R. The Conservative party from Peel to Thatcher. L., 1985. P. 49; O’Gorman F. British conservatism. P. 26; etc.

(обратно)

409

О размерах кризиса свидетельствуют, например, такие цифры: за 1838–1841 гг. только в Лидсе разорилось 88 предприятий, а уровень производства упал на 40^15 % / Ward J. Т. The factory movements 1830–1865. L., 1962. P. 229.

(обратно)

410

Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 2. С. 362.

(обратно)

411

Ward J. I Op. Cit. Р. 224–225.

(обратно)

412

См. подробнее: Барлова Ю. Е. «Гнилые местечки» в истории Англии // Вопросы истории. 1999. № 6. С. 150–155.

(обратно)

413

Quarterly Review. 1831. Vol. 45. № 90. R 528.

(обратно)

414

Ibid. R 529.

(обратно)

415

Briggs A. Middle Class Consciousness in English Politics, 1780–1846 // Past and Present. 1956. № 9. P. 66.

(обратно)

416

СМ.:Gash N. Politics in the Age of Peel. L., 1953. Ch. 1.

(обратно)

417

Edinburgh Review. 1829. Vol. 50. № 100. P. 125.

(обратно)

418

Cooper L. Radical Jack. The Life of John George Lampton, First Earl of Durham. L., 1959. P.69.

(обратно)

419

The Hansard’s Parliamentary Debates. New series. Vol. 35. P. 427–428.

(обратно)

420

См. подробнее: Жолудов М. В. Политические партии Великобритании и Июльская революция 1830 года во Франции // Проблемы новой и новейшей истории. Рязань, 1996.

(обратно)

421

The Hansard’s Parliamentary Debates. 3rd series. L., 1830. Vol. 2. P. 1094, 1176, 1355.

(обратно)

422

Княгиня Ливен и ее переписка с разными лицами // Русская старина. СПб., 1903. Т. 114.

Кн. 6. С. 691.

(обратно)

423

Edinburgh Review. 1830. Vol. 52. № 103. Р. 1.

(обратно)

424

См.: Жолудов М. В. Идеология и политика либеральной партии Великобритании в 30-е

гг. XIX в. Рязань, 1997.

(обратно)

425

См. подробнее: Горбашова Г. Ф. Формирование организационной структуры консервативной партии Великобритании (30-е гг. XIX в.) // Политика и культура стран Европы и Америки. Ч. 2. Йошкар-Ола, 1996. С. 3–14.

(обратно)

426

Данные приведены по: Торопова С. Ю. Становление и эволюция двухпартийной системы викторианской Англии. Ярославль, 1998. С. 21.

(обратно)

427

См.: Southgate D. The Passing of the Whigs. 1832–1886. L., 1962. P. 39.

(обратно)

428

Gash N. Reaction and Reconstruction in English Politics. 1832–1852. Oxford, 1965. P. 165.

(обратно)

429

Ibid.

(обратно)

430

Ibid.

(обратно)

431

Подробнее о политической деятельности герцога Веллингтона в 30-40-х гг. XIX в. см.: Куриев М. М. Герцог Веллингтон. М., 1995; Wellington: Studies in the Military and Political Career of the First Duke of Wellington / Ed. by N. Gash. Manchester, 1990. Ch. 9, 10.

(обратно)

432

Интересное сравнительное исследование деятельности лидеров консервативной и либеральной партий в пореформенные годы см.: Айзенштат М. П. Новые тенденции в британской политической жизни: Роберт Пиль и Уиллиам Мельбурн // Россия и Британия. Вып. 2. М., 2000. С. 87–97.

(обратно)

433

О консервативной партии Р. Пиля см. статью М. П. Айзенштат.

(обратно)

434

Jennings W. I. Party Politics. Vol. 2 The Growth of Parties. Cambridge, 1961. P. 91.

(обратно)

435

Bulmer-Thomas I. The Growth of the British Party System. Vol. I. 1640–1923. L., 1965. P.77.

(обратно)

436

Айзенштат M. 77. Британский парламент и общество в 30-40-х гг. XIX в. М., 1997. С.132.

(обратно)

437

Там же. С. 133.

(обратно)

438

См.: Gash N. Politics in the Age of Peel. A Study in the Technique of Parliamentary Representation. L., 1953. P. 405.

(обратно)

439

English Party Politics. Vol. I. 1600–1906. L., 1970. P. 97.

(обратно)

440

Gash N. Reaction and Reconstruction… P. 157.

(обратно)

441

Ibid. Р. 158.

(обратно)

442

Ibid. Р. 159.

(обратно)

443

Ibid. Р. 160–161.

(обратно)

444

Рипилеры – ирландские сторонники расторжения англо-ирландской унии 1800 г.

(обратно)

445

См.: Gash N. Reaction and Reconstruction… P. 171.

(обратно)

446

Ibid. P. 168.

(обратно)

447

Ibid. Р. 169.

(обратно)

448

См. подробнее: Горбатова Г. Ф. Отмена хлебных законов и раскол консервативной партии Великобритании // Политика и культура стран Европы и Америки. 4. 1. Йошкар-Ола, 1994. С. 96–104.

(обратно)

449

Edinburgh Review. 1874. Vol. 139. Р. 961.

(обратно)

450

Southgate D. The Passing of the Whigs. 1832–1886. L., 1962. P. 322.

(обратно)

451

Edinburgh Review. 1874. Vol. 139. P. 558–559.

(обратно)

452

Bradley J. The Strange Rebirth of Liberal Britain. L., 1985. P. 41.

(обратно)

453

Архив внешней политики Российской империи (Далее – АВПРИ), ф. 133, оп. 469,

1868 г., д. 81, л. 29.

(обратно)

454

Подробно о политической карьере У. Гладстона до 1868 г. см.: Отечественные записки. 1869. Т. 185. № 8. С. 349–355; Кареев Н. И. История Западной Европы в новое время. Т. 6. 4. 1. СПб. 1909. С. 303–306; Узнародов И. М. Великий реформатор Уильям Гладстон // Викторианцы. С. 114–127; Edinburgh Review. 1874. Vol. 139. R 563; Jones R. B. Apolitical, Social and Economic History of Britain, 1760–1914. The Challenge of Greatness. L., 1987. P. 139–140.

(обратно)

455

Цит. no: Bradley J. Op. cit. P. 39.

(обратно)

456

Hammond J. L., FootM. R. Gladstone and Liberalism. New York, 1966. P. 64, 74, 82.

(обратно)

457

Hibbert Ch. Queen Victoria. A Personal History. New-York, L., 2000. P. 319–320.

(обратно)

458

Gladstone W. Е. Autobiographica. Р. 96; Hamilton J. Parliamentary Reminiscences and Reflections, 1868 to 1885. New York, 1917. P. 47.

(обратно)

459

Feuchtwanger E. J. Gladstone. Basingstoke, 1989. P. 150.

(обратно)

460

Conservatism and the Conservative Party in Nineteenth Century. L., 1988. P. 139–145.

(обратно)

461

Rossi J. P. The Transformation of the British Liberal Party: A Study of the Tactics of the

Liberal Opposition 1874–1880 // Trans, of the American Philos. Soc. Vol. 68. Philadelphia,

1978. P. 12.

(обратно)

462

Более подробно см.: The Gladstone Diaries with Cabinet Minutes and Prime-Ministerial

Correspondence / Ed. by H. Matthew. Oxford, 1986. Vol. 9. P. 4–6; The Times. 1875. 15 Jan.;

Rossi J. P. Op. cit. P. 13–15; Temmel M. R. Gladstone's Resignation of the Liberal Leadership,

1874–1875 //Journal of British Studies. 1976. Vol. 16. N 1. P. 159–175.

(обратно)

463

Там жею Л. 33; Patridge M. Gladstone. L., New York, 2003. P. 146.

(обратно)

464

Вестник Европы. 1875. N 2. С. 820.

(обратно)

465

Hamilton J. Op. cit. Р. 87.

(обратно)

466

Edinburgh Review. 1874. Vol. 140. P. 584.

(обратно)

467

The Times. 1875, 28 Jan.

(обратно)

468

АВПРИ, ф. 133, on. 470, 1875 г., д. 71, т. 1, л. 29/об.

(обратно)

469

Jenkins R. Victorian Scandal. A Biography of the Right Honourable Gentleman Sir Charles Dilke. New York, 1965. P. 96.

(обратно)

470

Victotia. The Letters of Queen Victoria. Ser. 2. Vol. 2. L., 1928. P. 378–379.

(обратно)

471

АВПРИ, ф. 133, on. 470, 1875 г., д. 71, т. 1, л. 24; Disraeli В. The Letters of Disraeli to Lady Beaconsfield and Lady Chesterfield. Vol. 1. L., 1929. P. 250.

(обратно)

472

АВПРИ, ф. 133, оп. 470, 1875 г., д. 71, т. 2, л. 520–520/об.

(обратно)

473

Fraser R Joseph Chamberlain. Radicalism and Empire. L., 1966. R 31.

(обратно)

474

Науменков О. А. Кризис социального реформирования консервативного правительства Дизраэли // Партийно-политическая история и демократическое движение в странах Западной Европы в XIX–XX веках. Вып. 1. Уфа, 1992. С. 53–67; Smith J. В. The Life and Speeches of the Right Hon. Jonh Bright, M. R L., 1882. Vol. 2. R 323.

(обратно)

475

Crosby I L. The Two Mr. Gladstone. A Story in Psychology and History. New Haven, L, 1997. P. 150.. P. 154.

(обратно)

476

Jenkins R. Op. cit. P. 120.

(обратно)

477

PatridgeM. Op. cit. P. 164.

(обратно)

478

Crosby T Op. cit. P. 156; Somervell D. Ch. Disraeli and Gladstone, Aduo-Biographical Scetch. L., 1925. P.219.

(обратно)

479

The Gladstone Diaries. Vol. 9. P. 464, 466.

(обратно)

480

Норреп К. I The Mid-Victorian Generation. 1846–1886. Oxford, 1998. P. 591. P. 633.

(обратно)

481

Brooks D. Gladstone and Midlothian: The Background to the First Campaign//Scottish Historical Review. 1985. Vol. 64. N 1. P. 56.

(обратно)

482

АВПРИ, ф. 133, on. 470, 1879 г., д. 78, л. 407.

(обратно)

483

Jenkins R. Gladstone… P. 429–430.

(обратно)

484

Jenkins I A. Gladstone, the Whigs and the Leadership of the Liberal Party, 1879–1880// Historical Journal. 1984. Vol. 27. N 2. P. 350; Rossi J. P. Op. cit. P. 106.

(обратно)

485

Edinburgh Review. 1880. Vol. 151. P. 266.

(обратно)

486

АВПРИ, ф. 133, on. 470, 1880, д. 106, л. 55–55/об.

(обратно)

487

Узнародов И. М. Политические партии…. С. 159.

(обратно)

488

Rossi J. Р. Op. cit. Р. 121.

(обратно)

489

The Times. 1880, 12 Apr.

(обратно)

490

The Gladstone Diaries. Vol. 9. P. 504–505, 596; Victoria. The Letters… Ser. 2. Vol. 3.

P. 80–85.

(обратно)

491

Кертман Л. Е. Джозеф Чемберлен и сыновья. М., 1990. С. 92.

(обратно)

492

The Edinburgh Review. 1880. Vol. 152. P. 283–284; Smith G. B. Op. cit. Vol. 2. P. 332.

(обратно)

493

Колмаков С. А. Указ. соч. С. 148.

(обратно)

494

Matthew H. The Gladstone Diaries. Introduction. Vol. 9. P LV–LVI.

(обратно)

495

Hoppen K. Op. cit. P 636.

(обратно)

496

Кертман Л. E. Джозеф Чемберлен… С. 17.

(обратно)

497

Более подробно о политической биографии Дж. Чемберлена до 1880 г. см.: Кертман Л. Е. Указ соч. С. 8–86; Узнародов И. М. Джозеф Чемберлен – радикал-империалист //Викторианцы. С. 135–145.

(обратно)

498

Crosby I L. Op. cit. Р. 168.

(обратно)

499

The Nineteenth Century. 1881. Vol. 11. Febr. P. 223.

(обратно)

500

Belowed Mama. Private Correspondence of Queen Victoria and the German Crown Princess,

1878–1885 / Ed. by R. Fulford. Vol. 5. L., 1981. P. 78.

(обратно)

501

Hoppen K. Op. cit. P. 640.

(обратно)

502

Matthew H. The Gladstone Diaries. Introduction. Vol. 9. P. LI.

(обратно)

503

Jenkins R. Gladstone… Р. 943.

(обратно)

504

Feuchtwanger Е. J. Gladstone. Р. 198; Matthew Н. The Gladstone Diaries. Introduction. Vol. 10. P. XXX.

(обратно)

505

The Gladstone Diaries. Vol. 11. P. 341.

(обратно)

506

Там же. T. 2. Л. 269.

(обратно)

507

Более подробно см.: Колмаков С. А. Указ. соч. С. 61–66; Howard С. Н. D. Joseph Chamberlain and the Unauthorised Programme // The English Historical Review. 1950. Vol. 65. Oct. P. 477–491.

(обратно)

508

Southgate D. The Passing of the Whigs, 1832–1886. L., 1962. P. 409; Feuchtwanger E. J. Op. cit. P. 235.

(обратно)

509

Southgate D. Op. cit. P. 414.

(обратно)

510

The Times. 1885, 2 Sept., 5,12 Nov.; Adelman P. Victorian Radicalism. L., 1984. P. 124–125.

(обратно)

511

АВПРИ, ф. 133, on. 470, 1886 г., д. 67, л. 81–85, 100–105, 186–189; The Morning Post. 1886, 9 Apr.

(обратно)

512

A Political Correspondence of Gladstone Era. The Letters of Lady Palmer and Sir Arthur Gordon / Ed. By J. K. Chaplin Vol. 61. Par 2.. Philadelphia, 1971. P. 34.

(обратно)

513

HPD. 3 Ser. 1886. Vol. 306. Col. 1240–1245.

(обратно)

514

British Parliament Elections Results. 1885–1918 / Ed. By J. Bliss. Toronto, 1966. P. 580.

(обратно)

515

The Edinburgh Review. 1887. Vol. 165. P. 274, 574.

(обратно)

516

Bentley М. The Climax of Liberal Politics: British Liberalism in Theory and Practice, 1868—

1918. L., 1987. P. 102; Feuchtwanger E. G. Democracy… P. 203; ejeisd. Gladstone. P. 255.

(обратно)

517

The Progressive Review. 1897. Sept. P. 489.

(обратно)

518

Stansky Р. Gladstone: A Progress in Politics. Boston, 1979. P. 168.

(обратно)

519

The Fortnightly Review. 1895. Nov. P. 642; Feuchtwanger E. G. Gladstone. P. 263.

(обратно)

520

АВПРИ, ф. 133, on. 470, 1900 г., д. 64, т. 2, л. 500/об.-501.

(обратно)

521

Более подробно о политической биографии лорда Розбери см.: Buchan J. Lord Rosebery.

L., 19.. ; Coates I F. Lord Rosebery, his Life and Speeches. Vol. 1–2. L., 1900; Crewe K. J.

Lord Rosebery. Vol. 1–2. L., 1931; Raymond E. R. The Life of Lord Rosebery. New York,

1923; Гелла I H. Лорд Розбери: страницы политической биографии // Россия и Британия.

Вып. 3. М., 2002. С. 268–288.

(обратно)

522

HPD. 4 Ser. 1893. Vol. 8. Col. 353; Vol. 19. Col. 53–89, 1339–1347; Vol. 20. Col. 29;

Vol. 21. Col. 853–858. Более подробно о рабочем законодательстве либералов см.:

Сиротинская М. М. Рабочий вопрос в политике английских либералов (1891–1895) //Проблемы британской империи. М., 1982. С. 151–159.

(обратно)

523

Stansky Р. Op. cit. Р. 169.

(обратно)

524

Victoria. Queen Victoria in her…. P. 327; Broad L. The Path of Power. The Rise to the Primer-ship from Rosebery to Wilson. L., 1965. P. 21–33.

(обратно)

525

АВПРИ, ф. 133, on. 470, 1895 г., д. 71, л. 40.

(обратно)

526

FyfeH. The British Liberal Party. L., 1928. P. 138–139.

(обратно)

527

The Fortnightly Review. 1895. Nov. P. 642.

(обратно)

528

Там же, д. 69, л. 87–89/об.; The Liberal Magazine. 1894. Vol. 2. P. 383; LPD. P. and P. 1895. N. 31, 35; The Times. 1895, 12 July; Essays in Liberalism. P. 269; The New Review. 1895. Vol. 13. P. 255; Stansky P. Ambitions and Strategies. The Struggle for the Leadership of the Liberal Party in the 1890s. Oxf. P. 1964. P. 176.

(обратно)

529

Fowler E. H. The Life of the H. H. Fowler, First Viscount Woverhampton. L., 1912. P. 441.

(обратно)

530

Боро – небольшая административная единица.

(обратно)

531

Gooch G. Р. Life of Lord Courtney. P. 109–110.

(обратно)

532

Hayes W. The Background and Passage of the Third Reform Act. L., 1982. P. 17.

(обратно)

533

Great Britain. Hansard's Parliamentary Debates (House of Commons, House of Lords) (далее – HPD.). 3-d ser. Vol. 210. C. 1884.

(обратно)

534

The Economist. 1871. June. 24. P. 744; Aug. 12. P. 965.

(обратно)

535

Priests. Parliaments and Electors // Quarterly review. 1872. July. Vol. 133. № 265. P. 276–292; The Times. 1872. May. 31; Hanham H. J. The Reformed Electoral System in Great Britain 1832–1914 // The Historical Association. L., 1968. № 69. P. 24.

(обратно)

536

Annual Register. 1879. Р. 38.

(обратно)

537

Lloyd Т General Election of 1880. L., 1968. P. 15.

(обратно)

538

Gladstone H. After thirty years. P. 196.

(обратно)

539

Southgate D. The passing of the Whigs, 1832–1886. L., 1962. P. 380

(обратно)

540

The Economist 1884. Mar. 8. Р. 286.

(обратно)

541

James R. R. Lord Randolph Churchill. P. 323.

(обратно)

542

Науменков О. А. Роберт Солсбери и его время. Спб, 2004. С. 171.

(обратно)

543

Seymour Ch. Electoral Reform in England and Wales. The Development and Operation of the Parliamentary Franchise, 1832–1885. New Haven, 1915 P. 463.

(обратно)

544

Науменков О. А. Роберт Солсбери… С. 172.

(обратно)

545

HPD. 3-d series. Vol. 286. С. 711–712

(обратно)

546

Annual Register for 1884. R 133.

(обратно)

547

HPD. 3-d series. Vol. 289. P. 220.

(обратно)

548

The Times. 1884. June 25, 27.

(обратно)

549

HPD. Vol. 289. С. 1770.

(обратно)

550

Цит. no: Hayes W. Op. cit. P. 151.

(обратно)

551

Annual Register for 1884. P. 138.

(обратно)

552

Jones A. The politics of reform 1884. Cambridge, 1972. P. 150.

(обратно)

553

Jones A. Op. cit. P. 153.

(обратно)

554

HPD. Vol. 290. C. 476–480; Leslie Sh. Henry Edward Manning: his Life and Labors. P. 80; Freeman E. A. Reform of the house of lords // The Contemporary Review. 1884. Vol. 45. P. 464^187.

(обратно)

555

The Economist. 1884. July. 19. P. 866. Annual Register for 1884. P. 152.

(обратно)

556

Punch. July. 27.

(обратно)

557

Traill Н. D. The political crisis// The Contemporary Review. 1884. Vol. 46. P. 278.

(обратно)

558

Науменков О. А. Роберт Солсбери… С. 172.

(обратно)

559

HPD. 3-d series. Vol. 289. C. 1164.

(обратно)

560

Traill H. D. The political crisis // The Contemporary Review. 1884. Vol. 46. P. 280.

(обратно)

561

Hirst F. W. Early Life and Letters or Jonh Morley. Vol. II. L., 1927. P. 199.

(обратно)

562

Traill Н. D. The political crisis // The Contemporary Review. 1884. Vol. 46. R 281

(обратно)

563

The Letters of Queen Victoria. R 535.

(обратно)

564

Morley J. Op. cit R 375; The Letters of Queen Victoria. R 562.

(обратно)

565

The Economist 1884, Nov. 15. R 1383.

(обратно)

566

Цит. no: The Letters of Queen Victoria. R 571.

(обратно)

567

Weston С. C. Royal Mediation. // The English Historical Review. 1967. April. R 310.

(обратно)

568

Cecil Gw. Life of Robert, Marquis of Salisbury. L., 1931. Vol. III. R 121.

(обратно)

569

The Times. 1884. Nov. 18.

(обратно)

570

Annual Register for 1884. R 250; Morley J. Op. cit. P. 377.

(обратно)

571

Annual Register 1884. P. 249.

(обратно)

572

The Letters of Queen Victoria. P 582; HPD. 3-d series. Vol. 294. C.3–8; The Political Correspondence of Mr. Gladston and Lord Granville, 1876–1886 / Ed. Ramm A. Vol. II. P. 238–239.

(обратно)

573

См. подробнее: Gwynn S. The Life of The Rt. Honorable Sir Charles W. Dilke. Vol. 2.

L., 2004.

(обратно)

574

См. подробнее: Marsh P T. The Discipline of Popular Government: Lord Salisbury’s Domestic Statecraft. 1881–1902. Hassocks, 1978.

(обратно)

575

Кареев Н. И. История западной Европы в новое время. Т. IV. 4. II. СПб, 1910. С. 214; The Letters of Queen Victoria. P. 579; Morley J. Op. cit. P. 377.

(обратно)

576

Partridge M. Gladstone. L.,2003. P. 177.

(обратно)

577

Annual Register for 1884. P. 254; HPD. 3-d series. Vol. 294. P. 1240.

(обратно)

578

Цит. По: Russell E. R. The Electoral Future // The Contemporary Review. 1884. Vol. 47. P. 250.

(обратно)

579

English Historical Documents. 1874–1914. P. 35.

(обратно)

580

Ibid.

(обратно)

581

Менщиков И. С. Британские премьер-министры XIX века. Курган, 2006. С. 177; Айзен-штат М. 77. Британия нового времени. Политическая история. М., 2007. С. 152; Jones А. Op. cit. Р. 207.

(обратно)

582

The Letters of Queen Victoria. P. 583.

(обратно)

583

Annual Register for 1884. P. 254.

(обратно)

584

The Economist 1884. Dec. 6. P. 1474.

(обратно)

585

HPD. 3-d series. Vol. 294. C. 658.

(обратно)

586

The Economist. 1884. Dec. 6. P. 1474.

(обратно)

587

Annual Register for 1884. P. 257.

(обратно)

588

От ирланд. toraidhe – букв, грабитель, преследуемый бродяга. См.: Willman R. The Origins of ‘Whig’ and ‘Tory’ in English Political Language // The Historical Journal, Vol. 17, No. 2(Jun., 1974). P.259.

(обратно)

589

Clark J. С. D. English Society 1688–1832: Ideology, Social Structure and Political Practice During the Ancient Regime. Cambridge University Press, 1985. P. 276.

(обратно)

590

Reid L. Charles James Fox: A Man for the People. L.: Longmans Green and Co, 1969. P. 266.

(обратно)

591

Биографии У. Питта Младшего и У. Уилберфорса написаны видным британским конссервативным политиком У. Хейгом, бывшим лидером Консервативной партии в 1997–2001 гг.: Hagues W. William Pitt the Younger. L.: Knopf, 2005. 576 p.; Hagues W. William Wilberforce: The Life of the Great Anti-Slave Trade Campaigner. L.: Harcourt, 2008. 608 p.

(обратно)

592

Первая Консервативная Ассоциация была создана в г. Глостер в 1818 г.

(обратно)

593

Blake R. The Conservative Party from Peel to Major. L.: Faber and Faber, 2011. P. 9.

(обратно)

594

См.: Айзенштат M. 77. Власть и общество Британии 1750–1850 гг. М.: ИВИ РАН, 2009. С 300–303.

(обратно)

595

Adelman Р. Op. cit. Р. 35–36; Ramsay, A. A. W. Op. cit. Р. 227; Read, D. Op. cit. Р. 112.

(обратно)

596

Ramsay A. A. W. Op. cit. Р. 235; Read, D. A. A. W. Op. cit. P. 113–114.

(обратно)

597

Adelman P. Op. cit. P. 40^12; Ramsay, A. A. W. Op. cit. P. 302–305; Read, D. Op. cit. P. 125, 129.

(обратно)

598

СМ.:Guizo F. Memoirs of Sir Robert Peel. L.: Richard Bentley, 1857.

(обратно)

599

Hibbert С. Disraeli: A Personal History. L.: Harper Collins, 2004. 259.

(обратно)

600

Parry J. The Rise and Fall of Liberal Government in Victorian Britain. New Haven: Yale

Univ. Pr., 1993. P.221.

(обратно)

601

Conacher J. B. The Emergence of British Parliamentary Democracy in the Nineteenth Century: Passing of the Reform Acts of 1832, 1867 and 1884–1885 (Major Issues in History). N. Y.:

John Wiley and Sons, 1971. P. 179.

(обратно)

602

Aldous R. The Lion and the Unicorn: Gladstone vs Disraeli. N.Y.:WW Norton & Co., 2007. P. 262–263.

(обратно)

603

Blake R. Disraeli. N. Y.: St Martin’s Press, 1967. P. 644–645.

(обратно)

604

Weintraub S. Disraeli: A Biography. N. Y.: Truman Talley Books, 1993. P. 530.

(обратно)

605

Monypenny W. E, Buckle G. E. The Life of Benjamin Disraeli, Earl of Beaconsfield. Vol. I, 1804–1859. L.: John Murray, 1929. P. 709.

(обратно)

606

Steele D. Lord Salisbury: A Political Biography. L.: Routledge, 2001. P. 383.

(обратно)

607

Blake, R. Disraeli. N. Y.: St. Martin’s Press, 1967. P. 499.

(обратно)

608

CowlingM. The Present Position // Cowling, M., ed. Conservative Essays. L.: Cassell, 1978. P.22.

(обратно)

609

Ellenberger N. W. Salisbury // in Loades, D. ed. Reader’s Guide to British History. L.: Fitzroy Dearborn Pub., 2003. Vol. 2. P. 1154.

(обратно)

610

Подробнее см.: Демидов С. В. Молодые консерваторы и раскол в партии тори в 1920-е гг. Британия: История, культура, образование. Тезисы докладов международной научной конференции 28–29 мая 2008 г. Ярославль: Изд-во ЯГПУ, 2008. С. 166–169.

(обратно)

611

Blake R. The Conservative Party from Peel to Major. L.: Faber and Faber, 2011. P. 158–161.

(обратно)

612

Книга советского историка профессора Л. Е. Кертмана об основателе династии и его сыновьях представляется сегодня особенно интересной именно в части, посвященной самому Дж. Чемберлену. См.: Кертман Л. Е. Джозеф Чемберлен и сыновья. М.: Мысль, 1990. 544 с.

(обратно)

613

Bowie D. Our History: Roots of the British Socialist Movement. L.: Socialist History Society, 2014. P. 21–22.

(обратно)

614

Kelley R. Midlothian: A Study in Politics and Ideas // Victorian Studies, 1960. № 4.

P. 119–140.

(обратно)

615

Если не считать графа Шелберна и герцога Веллингтона, которые родились в Дублине. Биография Э. Бонар Лоу: Blake R. The Unknown Prime Minister: the Life and Time of Andrew Bonar Law 1858–1923. Revised edition. L.: Faber and Faber, 2011. 574 p.

(обратно)

616

Об О. Чемберлене см.: Демидов С. В. Остин Чемберлен: 1Толитик-джентльмен // Вопросы новой и новейшей истории зарубежных стран. Межвузовский сб. научных трудов. Изд-во РГУ им. С. А. Есенина, 2010. С. 89–97.

(обратно)

617

Частые посещения Н. Чемберленом Кливдена, поместья Асторов, дали повод левому журналисту К. Кокберну писать о «Кливденской клике», определявшей, по его мнению, политику страны. См.: Rose N. The Cliveden Set: Portrait of an Exclusive Fraternity. L.: Jonathan Cape, 2000. 287 p.

(обратно)

618

См.: Демидов С. В. Внешняя политика и дипломатия Великобритании между двумя мировыми войнами // Очерки истории Великобритании XVII–XX веков. Ред. И. А. Никитина. М.: «Прометей», 2002. С. 158–207.

(обратно)

619

Одна из последних многочисленных биографий У. Черчилля принадлежит перу нынешнего министра иностранных дел Великобритании Б. Джонсону, который всячески превозносит роль Черчилля в организации победы над гитлеровской Германией и ее союзниками. См .’.Джонсон Б. Фактор Черчилля: Как один человек изменил историю. Пер. с англ. М.: «КоЛибри», 2015. 448 с.

(обратно)

620

Kynaston D. Austerity Britain: 1945–1951. L.: Bloomsbury, 2007. P. 238–241.

(обратно)

621

Toye Richard. From ‘Consensus’ to ‘Common Ground’: The Rhetoric of the Postwar Settlement and its Collapse // Journal of Contemporary History. 2013. № 48. P. 3–23.

(обратно)

622

Было построено 318779 домов. См.: Fisher N. Harold Macmillan. L.: Weidenfeld and Ni-colson, 1982. P. 139.

(обратно)

623

СМ.:Davenport-Hines R. An English Affair: Sex, Class and Power in the Age of Profumo. L.: William Collins, 2013. 416 p.; Иванов E. M., Соколов Г. E. Голый шпион. M.: «Кучково поле», 2009. 496 с.

(обратно)

624

Macmillan Н. Tides of Fortune 1945–1955. L.: Macmillan, 1969. P. 292.

(обратно)

625

Thatcher М. The Path to Power. L.: Harpercollins, 1995. P. 440.

(обратно)

626

Thatcher М. The Downing Street Years. L.: Harpercollins, 1993. P. 4, 10.

(обратно)

627

Beckett A. When the Lights Went Out: What Really Happened to Britain in the Seventies. L.: Faber & Faber, 2010. eh. 11.

(обратно)

628

Reitan E. A. The Thatcher Revolution: Margaret Thatcher, John Major, Tony Blair, and the Transformation of Modem Britain, 1979–2001. L.: Rowman & Littlefield, 2003. P. 30.

(обратно)

629

Seldom A., Codings D. Britain Under Thatcher. L.: Longman, 2000. P. 27.

(обратно)

630

Thatcher M. The Downing Street Years. L.: Harpercollins, 1993. P. 97–98, 339–340.

(обратно)

631

MarrA. A History of Modem Britain. L.: Pan Macmillan, 2009. P. 428.

(обратно)

632

О’Grady S. Unemployment among young workers hits 15 per cent // The Independent. 16 March 2009.

(обратно)

633

Vidal J. Margaret Thatcher: An Unlikely Green Hero? // The Guardian. 9 April 2013.

(обратно)

634

Нынешние лидеры консерваторов, определяя свое политическое кредо, предпочитают обращаться к «народному консерватизму» («one-nation conservatism») Дизраэли, нежели использовать термин «тэтчеризм». В то же время лейбористские правительства Т. Блэра и Г. Брауна, определявшие себя как «нео-лейбористские», описывались экспертами как «нео-консервативные». См.: Gray J. New Labour Neo-Thatcherite // New Statesman. 6 June 2005.

(обратно)

635

Lawson N. The View from No. 11: Memoirs of a Tory Radical. L.: Bantam Press, 1992. P. 301.

(обратно)

636

См.: Lee S, Beech М. The Conservatives under David Cameron: Built to Last? L.: Palgrave Macmillan, 2009; The Conservative Party. Build to Last: The Aims and Values of the Conservative Party. August 2006.

(обратно)

637

Консерваторы получили 307 мест, на 20 мест меньше «рабочего большинства».

(обратно)

638

Election 2010 results. ВВС News. 12 May 2010. . bbc. со. uk/2/shared/ election2010/results/.

(обратно)

639

Election results: Conservatives win majority. BBC News. 8 May 2015. http://www. bbc. com/ news/election-2015-32633099.

(обратно)

640

См., напр.: Игнатьев А. В. Русско-английские отношения накануне Октябрьской революции (февраль-октябрь 1917 г.). М.: Наука, 1966; Алексеева И. В. Агония Сердечного согласия. Л.: Лениздат, 1990; Кеппап G. Russia and the West under Lenin and Stalin. Boston-Toronto: Little, Brown and Co., 1960; Ullman R. Anglo-Soviet Relations 1917–1921. Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1961. Vol. 1; Northedge F. The Troubled Giant: Britain among the Great Powers, 1916–1939. New York-Washington: F. Praeger, 1966; idem. Britain and the Soviet Communism: The Impact of Revolution. London-Basingstoke: Macmillan, 1982; Lowe C., Dockrill M. The Mirage of Power. London-Boston: Routledge and Keegan Paul, 1972. Vol. 2; Keeble C. Britain and the Soviet Union. 1917-89. Houndmills-Basingstoke-London: Macmillan, 1990; Figes O. A People’s Tragedy: The Russian Revolution 1891–1924. London: J. Cape, 1996; etc.

(обратно)

641

Arnot Page R. The Impact of the Russian Revolution in Britain. London: Lawrence and Wishart, 1967.

(обратно)

642

Lobanov-Rostovsky A. Anglo-Russian Relations through the Centuries // The Russian Review. 1948. Vol. VII. No. 2. P. 41.

(обратно)

643

Шубин П. А. Чего хотят лорды. M. -Л.: Госиздат, 1927. С. 15–16.

(обратно)

644

По данным источников в течение недели революционных событий в столице империи погибли: 53 офицера, 602 солдата, 73 полицейских, 587 гражданских лиц: итого 1315 чел. обоего пола. См.: Chamberlin W. The Russian Revolution 1917–1921. London-New York: Macmillan, 1935. Vol. 1. P. 85.

(обратно)

645

Oxford University. Bodleian Library. Special Collections. MS. Milner dep. 372. Memorandum on the political situation in Russia, February 1917; O’Brien I Milner, Viscount Milner of St. James and Cape Town, 1854–1925. London: Constable, 1979. P. 277, 319. Подр. об оценках положения в России перед Февралем см.: Холяев С. В. Россия и страны Запада накануне революции 1917 г. // Новая и новейшая история. 2012. № 3. С. 230–234.

(обратно)

646

Известия, 26 мая (6 июня) 1917 г. О неучастии английского посла Д. Бьюкенена в событиях российского Февраля 1917 г. см.: Бьюкенен Д. Моя миссия в России. Пер. с англ. М.: Центрполиграф, 2006. С. 268–272.

(обратно)

647

Глобачев К. И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения // Вопросы истории. 2002. № 9. С. 70.

(обратно)

648

Arnot Page R. Op. cit. P. 20.

(обратно)

649

Цит. по: Russell В. The Theory and Practice of Bolshevism. London: G. Allen and Unwin,

1920. P.I. P.5.

(обратно)

650

Morning Post, March 17, 1917.

(обратно)

651

Price M. My Reminiscences of the Russian Revolution. London: G. Allen and Unwin, 1921.

P. 99-152.

(обратно)

652

Arnot Page R. Op. cit. P. 28–29.

(обратно)

653

Подр. см.: Owen F. Tempestuous Jomey. Lloyd George: His Life and Time. London: Hutchinson, 1954. P. 377; Колоницкий Б. И. Британские миссии и А. Ф. Керенский. – В кн.: Россия в XIX–XX вв. СПб.: Д. Булавин, 1998. С. 67–76. Вклад руководства лейбористской партии в эту деятельность рассмотрен в монографии: Ward S. James Ramsay Macdonald. New York: P. Lang Publishing, 1990. P. 93–4, а также в статье: Суслопарова Е. А. Артур Гендерсон – «архитектор» лейбористской партии Великобритании // Новая и новейшая история. 2015. № 2. С. 170. Любопытно, что в середине 1917 г. Форин офис всерьез рассматривал вариант замены Бьюкенена на А. Гендерсона в качестве посла в революционной России, см.: Бьюкенен Д. Указ. соч. С. 305–309.

(обратно)

654

Hansard Parliamentary Debates. Ser. IV. Vol. XCI. Col. 1421.

(обратно)

655

MarquandD. Ramsay Macdonald. London: J. Cape, 1977. P. 208, 210–211.

(обратно)

656

Owen F. Op. cit. P. 376.

(обратно)

657

National Archives of the United Kingdom (NAUK). CAB 24/13/GT 703. Memorandum by G. Curzon “Policy in view of Russian developments”, May 12, 1917; Ibid. CAB 24/14/ GT 831. Memorandum by L. Amery “The Russian situation and its consequences”. Первый из авторов – Д. Керзон – подчеркивал необходимость коренного изменения стратегии Великобритании в случае выхода России из войны, а второй – Л. Эмери – отмечал, что без своего союзника на востоке англичане бессильны воспрепятствовать решению польского, румынского и сербского вопросов по сценарию Центральных держав.

(обратно)

658

Williamson Р, Baldwin Е. (eds) Baldwin Papers. A Conservative Statesman, 1908–1947.

Cambridge: Cambridge University Press, 2004. P. 31.

(обратно)

659

См., напр.: Warth R. The Allies and the Russian Revolution. From the Fall of the Monarchy

to the Peace in Brest– Litovsk. Durham, N. J.: Duke University Press, 1954. P. V.

(обратно)

660

Керенский А. Ф. Россия в поворотный момент истории. Пер. с англ. М.: Центрполиграф,

2006. С. 474–475.

(обратно)

661

См.: Warth R. Op. cit. Р. 66–88; Arnot Page R. Op. cit. P. 66–74.

(обратно)

662

NAUK. CAB 23/4/8. Minutes of a Meeting of the War Cabinet. London, September 17,

1917.

(обратно)

663

Примером может служить инициатива видного тори, бывшего министра иностранных дел, лидера консерваторов в верхней палате парламента лорда Лэнсдауна, направившего личное письмо А. Бальфуру и опубликовавшего затем свои мирные предложения из пяти пунктов в газете «Дейли Телеграф», см.: Owen F. Op. cit. Р. 439^41.

(обратно)

664

Ibid. P.447.

(обратно)

665

Колоницкий Б. И. Указ. соч. С. 71–72.

(обратно)

666

Milton G. Russian Roulette. How British Spies Defeated Lenin. London: Hodder and Stoughton – Scepter, 2014. R 62–63.

(обратно)

667

Бьюкенен Д. Указ соч. С. 349.

(обратно)

668

NAUK. CAB 23/4/41. Minutes of a Meeting of the War Cabinet, November 7, 1917.

(обратно)

669

СМ.:Buchanan M. Petrograd: The City of Trouble 1914–1918. London: W. Collins, Sons and Co., 1918. P. 197–198; Price M. Op. cit. P. 153–154; Robien L. Journal d’un diplomate en Russia (1914–1918). Paris: Editions A. Michel, 1967. P. 143–147; etc.

(обратно)

670

Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 412.

(обратно)

671

Times, November 9, 1917.

(обратно)

672

Arnot Page R. Op. cit. P. 97–100.

(обратно)

673

Cecil Viscount. All the Way. London: Hodder & Stoughton, 1949. P. 159.

(обратно)

674

NAUK.KV 2/585.

(обратно)

675

Ibid. KV 2/587.

(обратно)

676

Ibid. KV 2/501;KV 2/502.

(обратно)

677

Ibid. KV 2/498.

(обратно)

678

Цит. no: Ullman R. Op. cit. Vol. 1. P. 3.

(обратно)

679

Подр. см.: Hill G. Go Spy the Land. London: Biteback Publishing, 2014 (1st ed. 1932). P. 179.

(обратно)

680

Milton G. Op. cit. P. 69.

(обратно)

681

Mackay R. Balfour: Intellectual Statesman. Oxford-New York: Oxford University Press, 1985. P. 315, 318.

(обратно)

682

Antonelli E. Bolshevik Russia. New York: A. Knopf, 1920. P. 194–195.

(обратно)

683

Times, November 24, 1917; Manchester Guardian, November 24, 1917. Подр. см.: Amot Page. R. Op. cit. P. 109.

(обратно)

684

Бьюкенен Д. Указ. соч. С. 362, 366–367.

(обратно)

685

NAUK. CAB 23/4/67. Minutes of a Meeting of the War Cabinet, December 6, 1917.

(обратно)

686

Бьюкенен Д. Указ. соч. С. 372–376. Данные статистики позволяют оценить экономические позиции Великобритании в России к началу Первой мировой войны: около 7 тыс. подданных Георга V проживали на территории Российской империи постоянно; а 35 % всех торговых судов в русских портах плавали под Юнион Джеком, см.: Keeble С. Op. cit. Р. 5–6.

(обратно)

687

Wilson I (ed.) The Political Diaries of С. P. Scott. Ithaca-New York: Cornell University Press, 1970. P. 159.

(обратно)

688

Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 377.

(обратно)

689

Тема негласной поддержки Корнилова лежит за пределами данной статьи, заслуживая отдельного исследования, хотя можно указать на ряд современных работ, освещающих данный сюжет: Игнатьев А. В. Указ. соч. С. 264–315; Колоницкий Б. И. Указ. соч. С. 69, 75.

(обратно)

690

См. об этом: Jones I Whitehall Diary / ed. К. Middlemas. London: Oxford University Press, 1969. Vol. l.P. 42.

(обратно)

691

NAUK. FO 800/205/223-226. Report by О. Wardrope – British General Consul in Moscow, December 17, 1917.

(обратно)

692

См. воспоминания известного британского журналиста и издателя Г. Стида: Steed Н. Through Thirty Years, 1892–1922. A Personal Narrative. London: W. Heinemann; New York: Doubleday, Page and Co., 1924. Vol. II. P. 301–307.

(обратно)

693

Marwick Л. Britain in the Century of Total War. L., 1968. P. 39. Ни в одной другой индустриальной стране мира пролетариат в процентном выражении не был столь многочисленным.

(обратно)

694

Constitutional Year book. L., 1931. P 426. Clegg H. A History of British Trade Unions since 1889. Vol. II. 1911–1933. Oxford 1987. P. 570.

(обратно)

695

Cronin J. Labour and Society. 1918–1979. N.-Y., 1984. P. 241.

(обратно)

696

Butler D., Butler G. British Political Facts. 1900–2000. L., 2000. P. 258.

(обратно)

697

До 1906 г. она именовалась Комитетом рабочего представительства.

(обратно)

698

Butler. Op. cit. Р. 234.

(обратно)

699

PellingH. A short history of the Labour Party. L., 1961. P. 127.

(обратно)

700

Havighurst A. Twentieth Century Britain. N.-Y., 1962. P. 149. Либералы традиционно были ярыми сторонниками свободной торговли.

(обратно)

701

В результате на выборах тори выставили 374 кандидата, либералы Ллойд Джорджа – 158. Mowat. Ch. Britain between the Wars. 1918–1940. L., 1955. P. 3.

(обратно)

702

Цит. по: Алпатова Г. Великий октябрь и сдвиги в политической тактике английской буржуазии. Пермь 1982. С. 78.

(обратно)

703

Полномочия этого парламента во время войны постоянно продлевались.

(обратно)

704

Для жительниц страны имелись не только возрастные ограничения: британки должны были обладать недвижимость с доходом не менее 5 ф. ст. в год или состоять в браке с мужчиной, который имел названный доход. До 1948 г. некоторые граждане страны продолжали обладать двойным правом голоса. Это бизнесмены, которые могли голосовать не только по месту жительства, но и там, где находился их офис. А также преподаватели университетов, имевшие ученую степень. Liberal Year book. 1926. L., 1926. P. 118.

(обратно)

705

Butler. Op. cit. P. 234.; Пью M. История Великобритании. 1789–2000. M., 2003. С. 183.

(обратно)

706

В ходе трех предыдущих всеобщих выборах ЛПВ выступала в сотрудничестве с Либеральной партией.

(обратно)

707

PellingH. A Short History of the Labour Party. L., 1961. P. 127.

(обратно)

708

Суслопарова Е. А. Эволюция Лейбористской партии Великобритании во второй половине 20-х годов. М., 2007. С. 42.

(обратно)

709

Этот пункт просуществовал в уставе ЛПВ вплоть до середины 90-х годов XX столетия.

(обратно)

710

Labour and the New Sociak Order. The Programme of the Labour Party on Reconstruction. L., 1918.

(обратно)

711

Robbins K. The British Isles. Oxford, 2002. P. 52.

(обратно)

712

Ibidem.

(обратно)

713

Mowat. Op. cit. Р. 5.

(обратно)

714

Виноградов К. Дэвид Ллойд Джордж. М., 1970. С. 264.

(обратно)

715

10 мест получили коалиционные лейбористы. Butler. Op. cit. Р. 206.

(обратно)

716

Ibidem. За либералов Асквита отдали свои голоса почти 1,3 млн избирателей.

(обратно)

717

Mowat. Op. cit. Р. 8.

(обратно)

718

Butler. Op. cit. Р. 234.

(обратно)

719

Ibidem. Р. 234. Видные руководители ЛПВ, Макдональд, Сноуден и Гендерсон не прошли в парламент.

(обратно)

720

Число членов тред-юнионов, поддерживавших ЛПВ, возросло с 1913 г. по 1918 г. более чем в два раза: с 2,2 млн до 4,5 млн Clegg. Op. cit. Р. 570.

(обратно)

721

Суслопарова Е. А. Эволюция Лейбористской партии…. С. 42–45.

(обратно)

722

Эмери Л. Моя политическая жизнь. М., 1960. С. 63.

(обратно)

723

Там же. С. 58.

(обратно)

724

Виноградов К. Б. Указ. соч. С. 354.

(обратно)

725

Эмери. Указ. Соч. С. 63.

(обратно)

726

Алпатова. Г. «Новый консерватизм» Стенли Болдуина // Консерватизм: идеи и люди.

Издательство Пермского университета, 1998. С. 165.

(обратно)

727

Эмери. Указ. соч. С. 71.

(обратно)

728

Там же.

(обратно)

729

Blake R. The Conservative from Peel to Thatcher. L., 1988. P. 209.

(обратно)

730

Виноградов. Указ. соч. С. 363–364. Havighurst. Op. cit. P. 166–167.

(обратно)

731

Blake. Op. cit. P. 206.

(обратно)

732

Taylor A. J. P. English History. 1914–1945. L., 1992. P. 192.

(обратно)

733

Havighurst. Op. cit. P. 178.

(обратно)

734

Butler. Op. cit. Р. 252.

(обратно)

735

Cronin. Op. cit. P. 241. Clegg. Op. cit. P. 570.

(обратно)

736

Butler Op. cit. P. 234.

(обратно)

737

Ibidem.

(обратно)

738

Ibidem. Бросается в глаза то, что и кандидаты от ЛПВ и Либеральных группировок получили почти одинаковое число голосов, но разное количество парламентских мандатов. Это обусловлено особенностью мажоритарной системой выборов, существующей в Британии.

(обратно)

739

Эмери. Указ соч. С. 117.

(обратно)

740

Там же. С. 119.

(обратно)

741

Blake. Op. cit. С. 219.

(обратно)

742

Butler. Op. cit. P. 235.

(обратно)

743

Алпатова Г. «Новый консерватизм»… С. 167.

(обратно)

744

Милибенд Р. Парламентский социализм. М., 1964. С. 144.

(обратно)

745

Суслопарова Е. А. Эволюция лейбористской партии Великобритании… С. 58.

(обратно)

746

Число забастовок за время правления кабинета Макдональда увеличилось по сравнению с предшествовавшим годом: Cronin. Op. cit. Р. 241.

(обратно)

747

Суслопарова Е. А. Стенли Болдуин // Вопросы истории. № 4. 2016. С. 24.

(обратно)

748

Суслопарова Е. А. Эволюция Лейбористская партия… С. 57.

(обратно)

749

Cole G. D. Н. History of the Labour Party from 1914. L., 1978. P. 160, 162.

(обратно)

750

Taylor. Op. cit. Р. 220.

(обратно)

751

Торопова С. Британские либералы в 1920-е – первой половине 1930-х гг. Ярославль 1996. С. 18; Суслопарова Е. А. Стенли Болдуин. С. 24.

(обратно)

752

Торопова С. Указ. соч. С. 18; Алпатова Г. «Новый консерватизм» Стенли Болдуина // Консерватизм: идеи и люди. Пермь 1998. С. 168.

(обратно)

753

Цит. по: Алпатова Г. «Новый консерватизм»… С. 168.

(обратно)

754

Там же. Суслопарова Е. А. Стенли Болдуин. С. 24–25.

(обратно)

755

Суслопарова Е. А. Стенли Болдуин. С. 25.

(обратно)

756

Алпатова Г. Рабочий класс и эволюция двухпартийной системы Великобритании в 20-е годы XX века// Проблемы британской истории. 1974. М., 1974. С. 135–136.

(обратно)

757

Там же.

(обратно)

758

Butler. Op. cit. Р. 235.

(обратно)

759

Ibidem.

(обратно)

760

Ibidem.

(обратно)

761

Анбор Г. Английские либералы и консерваторы. М., 1928. С. 90.

(обратно)

762

Там же. С. 77.

(обратно)

763

Эмери. Указ. соч. С. 136–137.

(обратно)

764

Butler. Op. cit. Р. 358.

(обратно)

765

С марта 1925 г. по март 1929 г. было построено около 775 тыс. домов // The Constitutional book. 1931. L, 1931. P.413.

(обратно)

766

FielingK. The Life of Neville Chamberlain. Hamden, 1970. P. 127.

(обратно)

767

James R. R. Memoirs of A Conservative. J. С. C. Davidson’s Memoirs and Papers. L., 1969.

P. 232.

(обратно)

768

Беседа с английским писателем Г. Д. Уэллсом 23 июля 1934 г. // Сталин И. Сочинения. Т. 14. М., 2006. С. 28.

(обратно)

769

Судя по всему, среди рабочих авторитет ЛПВ после всеобщей стачки несколько пострадал. Вслед за сокращением численного состава тред-юнионов в период с 1926 г. по 1928 г., за это же время уменьшилась и количество членов ЛПВ. Однако, как будет показано ниже, на выборах 1929 г. избиратели, как никогда ранее, оказали массовую поддержку кандидатам от ЛПВ // Pelling. Op. cit. Р. 127.

(обратно)

770

По этому закону, в частности, запрещались стачки солидарности и массовое пикетирование, затруднялось финансирование профсоюзами Лейбористской партии.

(обратно)

771

Blake. Op. cit. Р. 229. В период с 1924 г. по 1929 г. консерваторы 17 раз участвовали в дополнительных выборов, в 16 случаях они проиграли // Butler. Op. cit. Р. 252.

(обратно)

772

Торопова С. Указ. Соч. С. 23.

(обратно)

773

Там же. С. 25.

(обратно)

774

Там же. С. 27–28.

(обратно)

775

Пью М. История Великобритании. 1789–2000. М., 2003. С. 192.

(обратно)

776

Торопова С. Указ. соч. С. 28.

(обратно)

777

Butler. Op. cit. Р. 235.

(обратно)

778

Ibidem.

(обратно)

779

Эмери. Указ. соч. С. 64.

(обратно)

780

Skidelsky R. Politicians and the slump. L., 1970. P. 439.

(обратно)

781

Суслопарова E. А. Эволюция Лейбористской партии… С. 290.

(обратно)

782

Там же. С. 297.

(обратно)

783

ЛПВ поддержали 8,3 млн британцев // Butler. Op. cit. Р. 235.

(обратно)

784

Ibidem. За тори проголосовал 8,6 млн избирателей.

(обратно)

785

Ibidem. Либералам отдали голоса 5,3 млн граждан страны.

(обратно)

786

Skidelsky. Op. cit. Р. 439.

(обратно)

787

Торопова С. Указ. соч. С. 38.

(обратно)

788

Butler. Op. cit. Р. 235.

(обратно)

789

Торопова С. Указ. соч. С. 39.

(обратно)

790

Butler Op. cit. Р. 235.

(обратно)

791

Ibidem.

(обратно)

792

Pelling. Op. cit. P. 128.

(обратно)

793

В результате этого несколько либералов покинули национальное правительство.

(обратно)

794

Торопова С. Указ. соч. С. 41–42. На всеобщих выборах в 1945 г. либералы выдвинули 306 кандидатов в Палату общин, прошли в парламент только 12. В 1988 г. Либеральная партия прекратила самостоятельное существование, объединившись с Социал-демократической партией. Новое политическое объединение первоначально именовалось Социально-либеральной демократической партией, а с 16 октября 1989 г. – Партией либеральных демократов // Adelman Р. The Decline of the Liberal Party. 1910–1931. L., 1981. P. 84. Butler. Op. cit. P. 236.

(обратно)

795

См.: Gordon М. R. Conflict and Consensus in Labor’s Foreign Policy. 1914–1945. Stanford,

1968. P. 83; Meehan E. J. The British Left Wing. A Study of Influence of Ideology. – New

Brunswick, 1960. P. 22.

(обратно)

796

СМ.:Meehan E. J. Op. cit. P. 25, 49.

(обратно)

797

Ibid. —Р. 22.

(обратно)

798

HowellD. British Social Democracy in Development and Decay. L., 1976. P. 111.

(обратно)

799

Betrayal of the Left / Ed. By V. Gollancz. L., 1941. P. 250.

(обратно)

800

Laski H. J. Government in Wartime // Where Stands Democracy? P. 37.

(обратно)

801

Report of Proceedings at the 73 Annual Trades Union Congress. – L., 1941. – P. 339–340.

(обратно)

802

Report of the 39 Annual Conference of the Labour Party. – 1940. – P. 126–131.

(обратно)

803

Report of the 41 Annual Conference of the Labour Party. – 1942. – P. 114.

(обратно)

804

Ibid – P. 110–111.

(обратно)

805

Ibid. – P. 42. См. также: Tribune. – 1942. – Dec. 11.

(обратно)

806

Report of the 42 Annual Conference of the Labour Party. – 1943. – P. 183.

(обратно)

807

Bevan A. Plan of the Work I I Plan for the Britain. L. 1943. – P. 35.

(обратно)

808

Ibid. —P.39–45.

(обратно)

809

См.: Report of the 40 Annual Conference of the Labour Party. – 1941. – P. 114–115.; Report of Proceedings at the 73 Annual Trades Union Congress. – L., 1941. – P. 357.

(обратно)

810

Report of the 43 Annual Conference of the Labour Party. – 1944. – P. 163.

(обратно)

811

Ibid. —P. 163–164.

(обратно)

812

Именно в таком виде приветствовал заявление Я. Микардо (См.: Report of the 44 Annual Conference of the Labour Party. – 1945. – P. 92).

(обратно)

813

Ibid. —Р. 132–133.

(обратно)

814

Report of the 41 Annual Conference of the Labour Party. L. – 1942. – P. 160.

(обратно)

815

Lee J. Му Life with Nye. – L., 1980. – P. 146. В позиции НРП причудливо сочетались

пацифистские и радикальные настроения.

(обратно)

816

См.: Bell Р. М. Н. John Bull & the Bear. British Public Option, Foreign Policy and Soviet

Union 1941–1945. L., N.-Y., 1990. P. 81–83.

(обратно)

817

Report of Proceedings at the 74 Annual Trades Union Congress. – P. 254–260.

(обратно)

818

Report of the 44 Annual Conference of the Labour Party. – 1945. – P. 82–83, 112–113. См. более подробно о политике лейбористов в этих регионах в работе: Звавич А. И. Классовая борьба по внешней политике Великобритании в годы Второй мировой войны. – Докт. дис. – Деи. В ИНИОН АН СССР 06.03.75. № 401175.

(обратно)

819

Report of the 43 Annual Conference of the Labour Party. – 1944. – P. 5.

(обратно)

820

Bevan A. How do We Keep Germany Disarmed // Tribune. – 1945. – Jan. 12. – P. 7.

(обратно)

821

Вероятно, имеется в виду книга: Н. N. Brailsford. Making Germany Pay. L., 1944.;

См.: Илья Эренбург. Люди, годы, жизнь. Воспоминания в трех томах. Т. П. М., 1990.

С. 381.

(обратно)

822

Burridge I D. British Labour and Hitler's War. L., 1975. P. – 109, 112.

(обратно)

823

Foot M. Aneurin Beven. A Biography (1897–1945). Vol. 1. L., 1962. P. 496; Burridge I D. Op. cit. – P. 121, 170–171.

(обратно)

824

Tribune. – 1945. Apr. 27. – P. 4. В газете отмечалась близость точек зрения «Правды» и «Трибюн» относительно расчленения Германии на зоны.

(обратно)

825

Parliamentary Debates. – Vol. 406. – Col. 1341, 1342.

(обратно)

826

Ibid. – Col. 1874–1881; Vol. 407. —Col. 569–580.

(обратно)

827

Parliamentary Debates. – Vol. 407. – Col. 1391, 1392, 1299, 1451.

(обратно)

828

СМ.:Report of the 45 Annual Conference of the Labour Party. L., – 1945. – P. 157–169, 112–113. Tribune. – 1945. Jan. 5 – P. 3, 8; Apr. 5 – P. 3.

(обратно)

829

См.: Gallacher W. The Last Memoirs. L., 1966. P. 274.

(обратно)

830

Tribune. – 1945. Mar. 9. – P. 7.

(обратно)

831

New Statesman and Nation. – 1944. – Nov. 18. – P. 332.; Tribune. – 1945. -Mar. 23. – P. 7–8.

(обратно)

832

См.: Cole G. D. Н. Great Britain in the Post – War World. – P. 161; Cole G. D. H. Europe, Russia and Future. – L. 1942. P. 220.

(обратно)

833

СМ.:Cole G. D. H. Europe, Russia and Future. L., 1942. – P. 186.; Cole G. D. H. Fabian Socialism. L., 1943. – P. 113–115. Американская исследовательница Э. Уиндрих указывает на эту точку зрения Коула как на попытку противопоставить Англию и СССР, и США на основе «либерального социализма», но в тоже время не отмечает противоречий и колебаний в его позиции (См.: Windrich Е. British Labour’s Foreign Policy. L., 1952. – P. 188).

(обратно)

834

См.: Laski Н. J. Reflections of the Revolution of the Our Time. N.-Y., 1943. – R 149.

(обратно)

835

New Statesman and Nation. – Vol. XXVI. – № 660. – 1943. – Oct. 16. – R 254.

(обратно)

836

Report of the 45 Annual Conference of the Labour Party. – 1946. – P. 106.

(обратно)

837

См.: Meehan Е. J. Op. cit. Р. 84.

(обратно)

838

О содержании изданных работ см.: Капитонова Н. К. Маргарет Тэтчер: человек и политик//Новая и новейшая история. – 2007. – № 2. – С. 176–187, № 3. – С. 166–203.

(обратно)

839

Тэтчер М. Искусство управления государством. Стратегии для меняющегося мира. / Пер. с англ. М., 2003. С. 441.

(обратно)

840

См.: Тэтчер М. Великая. История «железной» Маргарет. /Пер. с англ. М., 2016. С. 5.

(обратно)

841

Там же. С. 23.

(обратно)

842

Там же. С. 31.

(обратно)

843

Капитонова Н. К. Маргарет Тэтчер: человек и политик У/ Новая и новейшая история. – 2007.—№ 2. —С. 176.

(обратно)

844

«Крестовый поход» правительства Маргарет Тэтчер в Великобритании в 1979–1991 гг., отмечает Крис Брейзер, не сумел уничтожить некоторые ключевые элементы социального государства». См.: Брейзер К. Мировая история / Пер. с англ. М., 2015. С. 176.

(обратно)

845

См.: Премьерам не в пример // Комсомольская правда, 20 апреля 1990 г.

(обратно)

846

Робин К. Реакционный дух. Консерватизм от Эдмунда Берка до Сары Пэйлин / Пер. с англ. М., 2013. С. 165.

(обратно)

847

Свою книгу «Искусство управления государством. Стратегии для меняющегося мира» Тэтчер посвятила Рональду Рейгану, «которому мир обязан очень многим», особенно отметив его заслуги в окончании холодной войны. См.: Тэтчер М. Искусство управления государством…, с. 34.

(обратно)

848

Стачка шахтеров в 1984/85 гг. наглядно убедила трудящихся в неуступчивости правительства Тэтчер. См.: Городецкая И. Е. Стачка длиной в год // Новая и новейшая история. – 1987. —№ 1. —С. 39–54.

(обратно)

849

См.: Кларк Г. Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира / Пер. с англ. М., 2012. С. 512.

(обратно)

850

Само название книги, как и то, что вначале она была издана за пределами СССР, уже говорило о многом. См.: Горбачев М. С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и всего мира. М., 1986.

(обратно)

851

Тэтчер М. Великая история «железной» Маргарет. С. 419.

(обратно)

852

Леонов Н. С. Лихолетье. М. 1995. С. 314–337.

(обратно)

853

См., напр.: Уткин А. И. Измена генсека. Бегство из Европы. М., 2009; Бешлосс М., Тэлботт С. Измена в Кремле: протоколы тайных соглашений Горбачева с американцами. М., 2010.

(обратно)

854

Документальные материалы этого «процесса» см.: Конец эпохи. СССР и революции в странах Восточной Европы в 1989–1991 гг. Документы. М., 2015.

(обратно)

855

См.: Лабутина Т. Л. Объединение Германии: взгляд из Британии // Политические повороты в советско-германской истории: 1949–1989: Поиски. Надежды: Свершения: Материалы международного научного семинара (Вологда, 6–7 октября 2009 г. – Вологда, 2009. С. 149–158.

(обратно)

856

Там же. С. 155.

(обратно)

857

Мертес М. Немецкие вопросы – европейские ответы. М., 2001. С. 100.

(обратно)

858

Тэтчер М. Искусство управления государством…, С. 26–27.

(обратно)

859

KohlН. Erinnerungen 1982–1990. Miinchen, 2005. S. 1012.

(обратно)

860

Свои сомнения относительно объединения Германии Тэтчер изложила в автобиографии. См.: Тэтчер М. Великая. История «железной» Маргарет. С. 562–567.

(обратно)

861

Plato A. von. Die Vereinigung Deutschlands – ein weltpolitisches Machtspiel: Bush, Kohl,

Gorbatschow und die geheimen Moskauer Protokolle. Berlin. 2002. S. 20.

(обратно)

862

Тэтчер M. Искусство управления государством…, с. 419.

(обратно)

863

Цит. по: Конец эпохи. СССР и революции в странах Восточной Европы в 1989–1991 гг., с. 136.

(обратно)

864

Тэтчер М. Великая. История «железной» Маргарет. С. 569.

(обратно)

865

Тэтчер М. Искусство управления государством… С. 26.

(обратно)

866

Там же. С. 32.

(обратно)

867

Там же. С. 121.

(обратно)

868

См.: Лабутина Т. Л. Англичане в допетровской России. СПб.: Алетейя, 2013. Рец. на

книгу см.: Петелин Б. В. Пришли по-английски // Литературная газета, № 24, 2013 г.

(обратно)

869

Тэтчер М. Искусство управления государством… С. 109–110.

(обратно)

870

Там же. С. 355.

(обратно)

871

Там же. С. 451–452.

(обратно)

872

Там же. С. 467.

(обратно)

873

Там же. С. 70.

(обратно)

874

The Conservatives under David Cameron: Built to last? / ed. by S. Lee and M. Beech. – Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2009.

(обратно)

875

Cameron D. EU Referendum Speech / D. Dameron [Electronic resource] // BBC News. – 2016. – 24 June. – URL: http://www. bbc. com/news/uk-36617915. (accessed 30.08.2016).

(обратно)

876

Cradock P. In pursuit of British interests: Reflections on Foreign Policy under Margaret Thatcher and John Major / P. Cradock. – L.: John Murray, 1997. P. 210.

(обратно)

877

Memorandum submitted by Sir Rodric Braithwaite. Minutes of Evidence taken before the Foreign Affairs Committee. House of Commons [Electronic resource]. -1999. – 2 November.

– URL: 99899/cmselect/cmfaff/815/9110201. htm (accessed: 09.06.2010).

(обратно)

878

CradockP. Op. cit. R 192.

(обратно)

879

Wallace W. Foreign policy / W. Wallace // The Major Effect / ed. D. Kavanagh, A. Seldon.

– L., 1994. P.290.

(обратно)

880

Major J. The autobiography / J. Major. – L.: Harper Collins publishers, 1999. P. 501.

(обратно)

881

HurdD. Russia after the referendum / D. Hurd // NATO Review. – 1993. – № 41/3. R 11.

(обратно)

882

Rifkind M. Interview given by the Foreign Secretary to BBC R4 ‘Today’ Programme (21 December 1995) / M. Rifkind // Documents on British Foreign and Security Policy / ed. J. Eyal. – L., 1998.– Vol. 1 (1995–1997). – P. 859.

(обратно)

883

House of Commons. Official Report. – 1996. – 10 January. – columns 172–180, 191.

(обратно)

884

The Best Future for Britain: The Conservative manifesto 1992. – London: Conservative Central Office, 1992.

(обратно)

885

Webster Р. Queen plans first royal visit to Russia since 1908 / R Webster I I The Times. —

1994. – 17 February. – R 1.

(обратно)

886

Hurd D. Lecture to the London Business School (19 January 1995) / D. Hurd 11 Documents on British Foreign and Security Policy / ed. J. Eyal. – L., 1998. – Vol. 1 (1995–1997). – P. 855–857.

(обратно)

887

Капитонова H. К. Приоритеты внешней политики Великобритании 1990–1997 / Н. К. Капитонова. – М.: РОССПЭН, 1999.

(обратно)

888

CradockP. Р. 192.

(обратно)

889

Ibid. Р. 193.

(обратно)

890

Young J. W. Foreign, defence and European affairs / J. W. Young // New Labour in Power: Precedents and Prospects / ed. B. Brivati, T. Bale. – L., 1997. – P. 137–156.

(обратно)

891

New Labour because Britain deserves better. Labour Party manifesto 1997 [Electronic resource] // Labour party. – URL: (accessed 20.07.2016); Ambitions for Britain. Labour’s manifesto 2001. – L.: Labour Party, 2001.

(обратно)

892

Britain forward not back. The Labour Party manifesto 2005. – L.: Labour Party, 2005.

(обратно)

893

Blair I Prime Minister's speech to the CBI conference (11 November 1997) [Electronic resource] / T. Blair. – URL: (accessed: 28.05.2007).

(обратно)

894

Third Report from the Foreign Affairs Committee «Relations with the Russian Federation». Session 1999–2000. – L.: The Stationery Office, 2000. R 1.

(обратно)

895

Cook R. Response of the Secretary of State for Foreign and Commonwealth Affairs to the Third Report from the Foreign Affairs Committee «Relations with the Russian Federation». Session 1999–2000. – L.: The Stationery Office, 2000. R 3.

(обратно)

896

Stephens P. Tony Blair. The Making of a World Leader / R Stephens. – L.: Penguin Books Ltd, 2004. P. 168.

(обратно)

897

Российско-британские отношения [Электронный ресурс] // ИТАР-ТАСС. – 2005. – 4 октября. – URL: (дата обращения: 10.10.2010).

(обратно)

898

Великобритания. Эпоха реформ / под ред. А. А. Громыко. – М.: Весь мир, 2007.

(обратно)

899

Ознобищев С. К. Россия – Британия: новые времена – новые отношения? / С. К. Ознобищев // Россия – Великобритания: очередное охлаждение / под ред. В. А. Гусейнова, Э. Монагана. – М., 2007. – С. 21.

(обратно)

900

Гусейнов В. А. Россия – Великобритания: трудный путь сотрудничества / В. А. Гусейнов // Россия – Великобритания: очередное охлаждение / под ред. В. А. Гусейнова, Э. Монагана. – М., 2007. – С. 18.

(обратно)

901

Там же. С. 11.

(обратно)

902

Lee S. What’s Best for Britain: The Politics and Legacy of Gordon Brown / S. Lee. – Oxford:

Oneworld Publications, 2007.

(обратно)

903

Gordon’s manifesto for change [Electronic resource] // The Sunday Times. – 2007. —

13 May. – URL: . ece (accessed:

15.09.2010).

(обратно)

904

Foreign and Commonwealth Office Directorates [Electronic resource] // Foreign and Commonwealth Office. – URL: -us/who-we-are/our-directorate/ (accessed: 17.04.10).

(обратно)

905

Invitation to join the government of Britain. Conservative Party manifesto 2010. – L.: Conservative Party, 2010. P. 118.

(обратно)

906

Liberal Democrat manifesto 2010. – L.: Liberal Democrats, 2010. P. 67.

(обратно)

907

Anda В. Interview mit David Cameron [Electronic resource] / B. Anda und R. Schuler //

Bild. – 2014. – 11 Marz. – URL.: -cameron/wir-

brauchen-knallharte-sanktionen-35013350.bild.html (accessed 08.09.2015).

(обратно)

908

PM Cameron commits troops to Ukraine [Electronic resource] // Russia Today. – 2015. —

24 February. – URL: (accessed: 23.09.2015).

(обратно)

909

PM Cameron commits troops to Ukraine [Electronic resource] // Russia Today. – 2015. – 24 February. – URL: (accessed: 23.09.2015).

(обратно)

910

Balmforth I For Russia, Qaddafi's Downfall Is No Cause For Celebration [Electronic resource] / T. Balmforth // Radio Liberty. – 2011. – 25 October. – URL.: / content/moscow_not_celebrating_ qaddafidownfall/24370945.html (accessed: 02.09.2015).

(обратно)

911

Встреча Президента РФ с Премьер-министром Великобритании Д. Кэмероном [Электронный ресурс] // Сайт Президента РФ. – 2013. – 16 июня. – URL: . ru/events/president/news/18350 (дата обращения: 02.09.2015).

(обратно)

912

Британский премьер внепланово приехал к Путину в Сочи обсудить сирийский вопрос [Электронный ресурс] // New.ru. – 2013. – 10 мая. – URL: / russia/10may2013/sochi. html (дата обращения: 01.09.2015).

(обратно)

913

Выступление и ответы Министра иностранных дел России С. В. Лаврова на вопросы СМИ в ходе совместной пресс-конференции по итогам первого заседания Стратегического диалога «Россия-Великобритания» [Электронный ресурс] // Сайт МИД РФ. – 2013. – 13 марта. – URL: -reuro.nsf/348bd0dald5a7185432569e700419 c7a/c32577ca0017442b44257b2e001f2f07!OpenDocument (дата обращения: 02.09.2015).

(обратно)

914

Балтачева М. Россия и Британия могут объединиться для борьбы с ИГ [Электронный ресурс] / М. Балтачева // Взгляд. – 2015. – 26 мая. – URL: / world/2015/5/26/747327.html (дата обращения 07.09.2015).

(обратно)

915

Там же.

(обратно)

916

Ермаченков И. Выборы в Великобритании – уравнение с тремя неизвестными [Электронный ресурс] / И. Ермаченков // Финам. – 2010. – 30 апреля. – URL: http://pda.

finam.ru/analysis/forecasts0108E/ (дата обращения 04.09.2015).

(обратно)

917

Elizabeth II. 2015 Conservative Queen's Speech [Electronic resource] / Elizabeth H. – 2015.

– 27 May. – URL: (accessed: 21.11.2015).

(обратно)

918

Seldom A. (ed). «The Blair Effect». Little, Brown and Company. 2001. P. 175.

(обратно)

919

Ibid.

(обратно)

920

2001 General election results summary / Uk Political Info. URL: . info/2001.htm

(обратно)

921

Worcester R., Mortimore R. Explaining Labour's Landslide. Politicos. 1999. P. 129/

(обратно)

922

Worcester R., Mortimore R. Explaining Labour's Landslide. Politicos. 1999. P. 53

(обратно)

923

Worcester R., Mortimore R. Explaining Labour's Landslide. Politicos. 1999. P. 239

(обратно)

924

«The Economist», 24.02.2001. P. 44/

(обратно)

925

The Sunday Telegraph. 10.06.2001.

(обратно)

926

Worcester R., Mortimore R. Explaining Labour's Landslide. Politicos. 1999. P. 88.

(обратно)

927

The Sunday Telegraph. 10.06.2001.

(обратно)

928

The Sunday Telegraph, 10.06.2001.

(обратно)

929

Seldom A. (ed). The Blair Effect. Little, Brown and Company. 2001. P. 175.

(обратно)

930

Ibidem.

(обратно)

931

Seldon A. (ed). The Blair Effect. P. 86.

(обратно)

932

The Times. 09.06.2001.

(обратно)

933

The Observer/ICM, 03.06.2001.

(обратно)

934

The Observer, 10.06.2001.

(обратно)

935

The Guardian, 13.06.2001.

(обратно)

936

The Sunday Times, 27.05.2001.

(обратно)

937

The Financial Times, 11.06.2001.

(обратно)

938

Перегудов С. П. Тэтчер и тэтчеризм. Наука. 1996. С. 32.

(обратно)

939

The Guardian, 11.06.2001.

(обратно)

940

The Financial Times, 11.06.2001.

(обратно)

941

The Observer/ICM, 03.06.2001.

(обратно)

942

NOP/The Sunday Times, 27.05.2001.

(обратно)

943

The Guardian, 14.06.2001.

(обратно)

944

The Guardian, 30.05.2001.

(обратно)

945

The Observer, 03.06.2001.

(обратно)

946

Великобритания: эпоха реформ / Под редакцией Ал. А. Громыко. М.: Весь мир, 2007, С. 60–61.

(обратно)

947

В «подвешенном парламенте» ни одна из партий не располагает большинством для формирования однопартийного правительства. В результате формируется либо правительство меньшинства (и правящая партия договаривается о союзе с какими-либо другими партиями по тем или иным законопроектам в каждом случае отдельно), либо коалиционное правительство (одной из ведущих партий с более мелкой, в данном случае речь шла о Партии либеральных демократов).

(обратно)

948

Tories up three in Guardian/ICM poll as Labour fightback stalls. URL: . co.uk/politics/201 О/mar/15/tories-up-three-guardian-icm-poll-labour-fightback.

(обратно)

949

По расчетам аналитиков, партия могла в соответствии с рейтингами (даже с учетом искажений мажоритарной системы) получить 80 мест, а в самой ПЛД рассчитывали на 120 мест.

(обратно)

950

Coalition Government: can they make it work? URL: / newstopics/politics/david-cameron/7713512/Coalition-Govemment-can-they-make-it-work. html

(обратно)

951

-cameron/7713512/Coalition-Govemment-can-they-make-it-work.html

(обратно)

952

Majority Conservative government the ‘least bad option’ – voters. URL: . co.uk/news/2015/04/24/ranking-coalitions/

(обратно)

953

Ход, итоги и последствия всеобщих парламентских выборов 2015 г. в Великобритании / Доклады Института Европы РАН, № 319. М., 2015. – 148 с.

(обратно)

954

EU referendum results / The Electoral Commission. URL: http://www. electoralcommission. org.uk/find-information-by-subject/elections-and-referendums/past-elections-and-referendums/eu-referendum/ electorate-and-count-information.

(обратно)

955

ШНП намерена провести повторный референдум о независимости по ЕС, поскольку регион в целом проголосовал в пользу членства в Евросоюзе, но настроен остаться в составе Соединенного Королевства и «устал от референдумов». Scots don’t support a second independence referendum. URL: -now-more-popular-sturgeon-scotland/.

(обратно)

956

EU Referendum results / The Electoral Commission. URL: http://www. electoralcommission.

org.uk/find-information-by-subject/elections-and-referendums/upcoming-elections-and-referendums/eu-referendum/electorate-and-count-information; EU referendum: full results and analysis. URL: -interactive/2016/jun/23/eu-

referendum-live-results-and-analysis; EU referendum: How the results compare to the UK’s educated, old and immigrant populations. URL: / eu-referendum-how-the-results-compare-to-the-uks-educated-old-an/

(обратно)

957

Labour leadership: Huge increase in party's electorate – BBC News. 12.08.2015. URL: -politics-33892407

(обратно)

958

Dominiczak P., Wilkinson M. Labour leadership election: How the party voted. URL: http:// -leadership-election-How-the-party-voted.html.

(обратно)

959

Jeremy Corbyn: Who is Labour's new leader? URL: -politics-34218294.

(обратно)

960

Stone J. David Cameron claims Jeremy Corbyn is a 'threat to national security' // The Independent. 13 September 2015. URL: -cameron-claims-jeremy-corbyn-is-a-threat-to-national-security-10498651.html

(обратно)

961

Sayers F. “You may say that I’m a dreamer”: inside the mindset of Jeremy Corbyn’s supporters. URL: -may-say-im-dreamer-inside-mindset-jeremy-corby/

(обратно)

962

Kellner P. Why Jeremy Corbyn’s supporters don’t care about winning // Prospect magazine. August 12, 2015. URL: http://www. prospectmagazine.co.uk/blogs/peter-kellner/why-jeremy-corbyns-supporters-dont-care-about-winning

(обратно)

963

McTernan J. Is the Labour Party just about Jeremy Corbyn – or is it bigger than that? / July 8, 2016. URL: http://www. prospectmagazine.co.uk/politics/labour-party-jeremy-corbyn-membershi-surge; Labour leadership election: Jeremy Corbyn v Owen Smith. URL: http:// -politics-36654418

(обратно)

964

Labour leadership election: Corbyn leads Smith by 24 points. URL: / news/2016/08/30/labour-leadership-election-corbyn-leads-smith-24/; YouGov / Times Survey Results. URL: / TimesResults_160830_LabourSelectorate.pdf

(обратно)

965

Ibid.

(обратно)

Оглавление

Введение

Поздравления юбиляру

  Исследователь, педагог, личность. К юбилею Татьяны Леонидовны Лабутиной М. В. Кузьмина

  Поздравления друзей и коллег

Политические партии Англии в XVII–XXI вв.

  Политические партии и общество в Великобритании в конце XVII-начале XIX вв.: историографический очерк В. Н. Ерохин

  Проблема формирования английской двухпартийной системы в историографии Киселев А. А

  Индепенденты в середине XVII в.: доктрина и состав движения С. Е. Федоров

  Английские роялисты в годы гражданских войн и междуцарствия А. Б. Соколов

  Первые виги и тори – от противостояния к компромиссу И. В. Кеткова

  Партия тори в оппозиции: идеология интеллектуалов середины XVIII века М. А. Ковалев

  Национальная ассоциация и движение за парламентскую реформу в Англии в XVIII веке С. Б. Семенов

  Консервативная партия Роберта Пиля М. П. Айзенштат

  Двухпартийная система Великобритании в эпоху Великого акта о реформе 1832 года М. В. Жолудов

  Либеральная партия Великобритании в последней трети XIX века: течения, программы, лидеры Г. Я. Гелла

  Стратегия и тактика Либеральной партии в 1880-е годы Е. О. Науменкова

  Тори-консерваторы-юнионисты: метаморфозы партии в XIX–XXI веках С. В. Демидов

  Восприятие политическими партиями и правительством Великобритании Российской революции 1917 г. Е. Ю. Сергеев

  Великобритания на пути к новой двухпартийной системе (1918–1935 гг.) А. Ю. Прокопов

  Английские левые лейбористы в годы Второй мировой войны (1939–1945) Е. Г. Блосфельд

  Маргарет Тэтчер и «новая» Европа: стратегии меняющегося мира Б. В. Петелин

  Основные концепции политики консерваторов и лейбористов в отношении России и их реализация в условиях нового мирового порядка Р. Р. Валеева

  Партийно-политическая система Британии: маятник зависает Е. А. Ананьева

  Основные печатные труды доктора исторических наук, профессора Татьяны Леонидовны Лабутиной

Сведения об авторах Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg