«Сталин. Феномен вождя: война с собственным народом, или Стремление осчастливить его любой ценой»

Сталин. Феномен вождя: война с собственным народом, или Стремление осчастливить его любой ценой (fb2) - Сталин. Феномен вождя: война с собственным народом, или Стремление осчастливить его любой ценой 1256K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Дмитриевич Кузнечевский

Владимир Кузнечевский Сталин. Феномен вождя: война с собственным народом, или Стремление осчастливить его любой ценой

© В. Д. Кузнечевский, 2017

© «Центрполиграф», 2017

* * *

Моему отцу Дмитрию Федоровичу Кузнечевскому и еще миллионам русских мужиков, которые, невзирая на сталинскую деспотию, отстояли в Великую Отечественную «Европы вольность, честь и мир», с неизбывной благодарностью посвящаю.

Автор

От автора

Многолетнее знакомство с большей частью литературы о Сталине привело меня к однозначному выводу: все, что написано об этом человеке в России и за рубежом, – все правильно, и негативное, и позитивное. Это был действительно выдающийся государственный и политический деятель национального и мирового масштаба, и многие его деяния, совершенные им в первой половине ХХ столетия, оказывают существенное влияние на мир и в XXI веке. Но правильно и то, что многие его действия следует оценивать как преступные по отношению к обществу и к людям. А главное – практически единолично управляя в течение тридцати лет крупнейшим на планете государством, он своими действиями последовательно завел Россию и ее народ в исторический тупик, выход из которого оплачен (и еще долго будет оплачиваться) не поддающимися исчислению человеческими жертвами. Но не менее верно и то, что во многих случаях противоречивое его поведение было вызвано не только параноидальными чертами его характера, а и тем, что исторические обстоятельства постоянно ставили его в такие условия, в каких нормальный человек не смог бы выжить ни в политическом, ни в физическом плане.

К такому выводу подталкивают не только собственные деяния Иосифа Джугашвили-Сталина, но и вся, посвященная этим деяниям, литература. А она обширна.

Как утверждают авторы единственного пока на сегодня обзора «Историография сталинизма», создать аннотационный перечень всех имеющихся на сегодняшний день работ о Сталине «не представляется возможным», потому что речь идет о тысячах и тысячах книг на более чем сотнях земных языков[1]. Занимаясь этой темой с 1965 года, познакомившись, как мне видится, с большей частью относящейся к сталиниане литературы на русском, английском и других языках, готов подтвердить этот вывод. Но при этом обращает на себя внимание одно весьма существенное различие в подходах к изучению этого феномена в России и за рубежом.

Российских авторов интересует, как правило, предметная часть искомого – если пишут или говорят о Сталине в Великой Отечественной войне, например, то в первую голову обращают внимание на факт Победы над германским вермахтом и гораздо в меньшей степени – каких человеческих потерь нашему народу эта Победа стоила. У нас много пишут о том, сколько европейских стран Россия освободила от фашизма, но предпочитают умалчивать о том, что вслед за этим сталинский СССР навязал странам Восточной Европы свой политический режим. Если говорят о проведенной Сталиным в считаные годы индустриализации страны, то за бортом, как правило, остается человеческая цена этого подвига. Тот же подход чаще всего проявляется и к коллективизации сельского хозяйства. И вообще, даже если брать в расчет отечественные публикации о Сталине только после 1956 года, то есть после разоблачения Хрущевым «культа личности», то нельзя не отметить, что main stream этих публикаций крутится вокруг, по преимуществу, фактов, цифр, поступков, избегая при этом по возможности интегральной исторической оценки Сталина.

Западные же авторы (американские и европейские) предпочитают концентрироваться на моральных характеристиках личности Иосифа Джугашвили-Сталина, подробно и детально описывая моральную сторону репрессий сталинской эпохи. Абсолютное большинство авторов зарубежной сталинианы исходят из того, что генеральный секретарь ЦК большевистской партии всю свою сознательную жизнь только то и делал, что воевал с собственным народом, и объясняют это параноидальными чертами его характера.

При этом абсолютное большинство этих авторов избегает даже попыток разобраться в мотивах, которыми руководствовался Сталин в своих действиях.

А мотивы между тем имели место быть. Более того, осуществленные мною многолетние изыскания позволяют прийти к выводу, что Иосиф Джугашвили-Сталин все свои действия оправдывал тем, что он всю свою жизнь боролся за народное благо, а если и совершал при этом преступные по отношению к народу и отдельным людям действия, то делал это не в силу особенных черт своего характера и низкой общечеловеческой культуры, исключительно – в силу стремления осчастливить народ в целом, на современном жаргоне – ничего личного, только в интересах бизнеса. Правда, народ при этом он понимал как массу людей, органически включенных в государство, абсолютное укрепление организационных основ которого он и трактовал как народное благо.

С годами у меня сложилось убеждение, что на этом пути он нередко отдавал самому себе отчет в том, что многие его поступки и действия по отношению к конкретным людям носят преступный характер. Но его это нимало не смущало. Сам для себя он эти преступные действия оправдывал тем, что живет и работает для выполнения некоей сверхзадачи, сверхцели.

В предлагаемом читателю тексте я попытался объединить два этих подхода (отечественный и зарубежный), провести их сравнительный анализ, поверить их историческую адекватность. Для выполнения этой задачи потребовалась многолетняя работа в архивах, сравнительный анализ мемуарной литературы, как советской (российской), так и зарубежной.

Особо хотел бы отметить то обстоятельство, что поскольку работа над темой началась еще в начале 1960-х годов, то мне несказанно повезло на встречи с людьми, которые годами лично соприкасались со Сталиным в силу профессиональных и жизненных обстоятельств. Впечатления от бесед с ними я регулярно заносил в свой личный дневник. Первая такая встреча состоялась в июле 1961 года в Москве с Семеном Ивановичем Араловым (1880–1969), первым полпредом Советской России в Турции и целом ряде других стран, которого на эту работу определил лично В. И. Ленин, а потом и еще со многими современниками Сталина в России (СССР) и за рубежом. Личные впечатления таких свидетелей истории ХХ века всякий раз производили на меня неизгладимое впечатление.

И еще одно, о чем считаю необходимым упомянуть. В процессе работы над книгой я годами постоянно проверял свои мысли по заявленной теме в многочисленных беседах с покойным Леонидом Владимировичем Шебаршиным (24.03.1935-30.03.2012), бывшим руководителем советской внешней разведки, с которым меня связывали 22 года (вплоть до его трагического ухода из жизни) тесные творческие товарищеские отношения. Я не всегда соглашался с его суждениями, а он – моими, но эти беседы тоже сыграли свою роль в формировании моего видения сталинского феномена.

Введение. Прошлое в России непредсказуемо

Даже боги не могут былое сделать небылым.

Пословица античных времен

Как рождался замысел этой книги

Так получилось, что эту книгу я писал всю свою сознательную жизнь. Не всегда с ручкой в руках, с помощью пишущей машинки или, позднее, компьютера, часто мысленно, в армии и на охоте, в России и за рубежом, но именно писал.

А началось это еще в марте 1953 года. Я учился тогда в 7-м классе Транспортной школы г. Бодайбо, что в Иркутской области.

Простое деревянное одноэтажное, вытянутое в длину здание, с десятком выходивших на улицу больших окон с характерными для Сибири двойными рамами. Просторная светлая классная комната с тремя рядами парт. По углам сложенные из кирпича и затянутые поверху черным листовым железом две полукруглые печи, которые в народе называли голландками. Почему именно так – никто не знал. В классную комнату они выходили полусферами, а топились из коридора дровами. Тепла они давали много, а в классе было всегда чисто.

6 марта, в пятницу, у нас шел урок математики. Было где-то около полудня. Сибирские морозы еще и не думали отступать перед натиском весны. Днем, правда, уже стали появляться сосульки под навесами крыш, но по ночам еще давили морозы за минус 30 по Цельсию, а снежные сугробы таять вроде как и не собирались.

В классе было тепло. И тихо. Все ученики молча склонились над тетрадками и чуть слышно скрипели перьевыми ручками, решая задачу. Молодая, строго одетая в юбку и жакет учительница стояла у чисто побеленной стены и, не обращая на нас внимания, во что-то задумчиво вглядывалась за окном. А может быть, и не вглядывалась, а просто думала о чем-то своем. Во всяком случае, дав задание, практически не обращала на нас внимания. Тишина прерывалась только тихим стукотком. Это время от времени, когда чернила на перьях ручек пересыхали, кто-нибудь из нас с размаху (девчонки аккуратно, а мальчишки именно с размаху, не глядя) обмакивали их в стоявшие перед каждым округлые приземистые стеклянные чернильницы-непроливайки.

Внезапно дверь в класс шумно и широко распахнулась. Все враз подняли головы. На пороге стояла, не заходя в комнату, наша классная руководительница, учительница русского языка и литературы Полина Ивановна. По щекам ее текли слезы. Было заметно, что она с трудом справлялась с рвущимися наружу рыданиями, сглатывая слезы, и некоторое время молча смотрела на класс. Мы замерли, не понимая, в чем дело, но ощущая, что случилось что-то ужасное. Не шелохнулась и учительница математики у окна.

– Ребята… – сдавленным голосом промолвила Полина Ивановна, – горе-то какое… товарищ Сталин умер…

Мы, не зная, как вести себя в такой ситуации, тихо встали. Не хлопнула ни одна крышка на парте. И так же молча долго стояли…

Уроков в этот день больше не было. Я пришел домой и стал ждать маму с работы. Жили мы с ней в небольшой комнатушке, 5 метров в длину и 2 метра в ширину. Ровно напополам жилье наше перегораживала печка. В комнате всегда было холодно. По ночам если на полу оставалась стеклянная банка с водой, то к утру мы находили в ней лед. Мама работала уборщицей в конторе Бодайбинской железной дороги (была у нас такая узкоколейная дорога, протяженностью километров сто, которая соединяла Бодайбо с Ленскими золотыми приисками) и домой с работы приходила поздно, после семи вечера. Но в этот день и она пришла рано. Я сразу кинулся к ней:

– Мама, ты знаешь, Сталин умер! Горе-то какое!

И заплакал. Мама села на застеленную утром кровать, на которой мы обычно сидели вдвоем, так как другой мебели у нас не было, положила мне на голову руку, погладила и сказала:

– Не плачь, сынок. Сталин был плохим человеком…

Я растерялся. Никогда ранее мама ничего подобного мне не говорила. В школе же нам внушали, что Сталин – гений, что он никогда не ошибается, все и всегда делает правильно, живет для народа и что все советские люди, включая и нас самих, его беззаветно любят. Мамины слова шли вразрез с тем, что мне говорили в школе.

Сталина я раньше видел. В кино. В Бодайбо в единственном в городе кинотеатре, куда мы, ребятишки, ходили по воскресеньям, перед каждым киносеансом прокатывали документальный киножурнал «Новости дня», где вождя иногда показывали. Помню, даже перед кинолентой «Тарзан», в титрах которой стояло: «Этот фильм взят в качестве трофея после победы над Германией в Великой Отечественной войне», обязательно шел этот киножурнал с официальной хроникой.

Однажды слышал и голос. Причем не на пластинке, а вживую, по радио. Запечатлелся в памяти его глуховатый тембр, неторопливо выговариваемые с заметным грузинским акцентом слова. Речь, о которой я говорю, транслировалась по радио, по-моему, 2 сентября 1945 года. Смысла сказанного я, естественно, не понял, а вот голос запомнился. Наверное, слышал я его и раньше, все слушали его редкие выступления по радио, но в памяти не отложилось, мал был. А в сентябре 1945-го мне было уже 6 лет и 7 месяцев.

Фраза мамы о том, что Сталин был «плохим человеком», тогда, в марте 1953 года, меня потрясла. Но смысл ее я понял много позже. Уже после 1956 года от мамы узнал, что политический курс Сталина железным катком прокатился по судьбе всей нашей семьи. Во время коллективизации в крупном сибирском селе Успенка Тюменской области семья наша была раскулачена. И это обстоятельство аукалось мне потом всю жизнь. Вот только один пример.

В 1960 году, когда я служил в армии в Чите, почти весь личный состав нашей части перевели в создававшееся рядом ракетное подразделение. Но меня, секретаря комсомольской организации мотопехотного полка, оставили на прежнем месте. Мне не хотелось расставаться с моими товарищами-сослуживцами, особенно с моим другом, талантливым солдатским поэтом Игорем Красиковым, и я пошел к полковому особисту (так в полку называли представителя КГБ, а именно он и отбирал солдат для перевода в ракетную часть), выразив просьбу продолжить службу в ракетном подразделении. Майор внимательно посмотрел на меня, помолчал, а потом сказал:

– Ракетный полк, рядовой Кузнечевский, – часть особой секретности. А ты что, забыл, что у тебя отец и дед раскулачены? Ты-то, может быть, и забыл, да мы помним.

Я вспыхнул:

– Мой отец, младший сержант Кузнечевский, в декабре 1941 года в составе сибирской дивизии воевал под Москвой, был ранен при взятии железнодорожного вокзала города Калинина, а после госпиталя был переброшен в Ленинград и в апреле 1942 года погиб…

Майор с сожалением посмотрел на меня:

– Это, рядовой Кузнечевский, не имеет ровно никакого значения. Твой отец раскулачен. Его счастье, что погиб.

– Как же вы тогда меня комсомольским секретарем-то поставили?

– Так ведь пехотный полк – не секретная часть. А потом, кому-то и работать надо. Не всех же по анкетам рассаживать.

После этого случая у меня в жизни еще много чего было. Но стоило мне начать выдвигаться куда-то вверх по карьерной лестнице, как тут же находился «майор-особист», который занудно рассказывал мне о моем «законном» месте в моем Отечестве и объяснял, почему я не имею права занять ту или иную должность.

Правда, меня это никогда особо не расстраивало, потому что первостепенными авторитетами для меня всегда были мой отец, отдавший жизнь за Родину во время войны, мама, вырастившая нас со старшим братом после войны, Россия и государство Российское, народ наш русский, а потом, позже, к этим ценностям добавилась моя семья, которую, правда, по-настоящему мне удалось создать только с третьей попытки.

Эти настоящие, с моей точки зрения, ценности я никогда не отождествлял ни с существующей властью, ни с КПСС. Но описанные выше обстоятельства с годами все больше и больше вызывали мой интерес к тому, в каком обществе я живу. Что именно было построено в России после Октября 1917-го? Какая социально-политическая система? Была ли альтернатива этой системе? Какое место в ней отводилось моему народу и что сам народ думал о ней? Достоин ли был мой народ той социально-политической системы, в которой он жил столько лет? Почему столько лет терпел этот режим? И кто такой, в конце концов, Сталин, с которым все это было связано крепкими узами?

Вопросы эти начали занимать меня еще со времени учебы в Бодайбинском горном техникуме, куда я поступил после восьмого класса в 1955 году. В библиотеке техникума были представлены все отдельные работы Сталина. До сих пор помню твердые красные, тисненные золотом обложки этих книг. Я практически все их вытаскал из библиотеки и не вернул ни одной: никому они не были нужны, а раз так, то я и не возвращал их обратно. Но прочитал. Не все, конечно, понимал, но читал с живым интересом.

Более глубоко над перечисленными выше вопросами задумался после того памятного разговора с майором-особистом. Но по-настоящему передо мной встала во весь рост тема Сталина как предмет научного исследования в начале 1960-х, когда я поступил на философский факультет МГУ им. М. В. Ломоносова.

Однако приступить к ее изучению так, как мне хотелось, то есть глубоко и объективно, я не мог. В 1961-1962 годах литературы о Сталине было сравнительно много, но практически вся она носила обличительный в отношении культа личности Сталина характер, и в основном это была публицистика, глубоких исторических работ не было. Меня эта односторонность не устраивала. Хотелось самому разобраться не только в личности Сталина, но и в той политической системе, которую он, как нам всем внушали, в России для нас построил за 30 лет своего управления. А для этого советский социализм нужно было сравнить с каким-то другим, какого мы не знали и видеть не могли.

Между тем в так называемом социалистическом лагере была страна, которая была абсолютно закрыта для публичного изучения, потому что ее руководство строило социализм, радикальным образом отличающийся от советского. А ее руководитель, Иосип Броз Тито, снискал себе славу личного противника Сталина еще при жизни последнего, в 1940-х годах. Этой страной была Югославия.

Много позже, работая в архивах, я узнал, что после смерти Сталина люди, которые разбирали оставшиеся после вождя личные бумаги в его кабинете, в выдвижном ящике его стола, под газетой, застилавшей фанерное дно ящика, обнаружили рукописное письмо, обращенное лично к Сталину. Содержание этой фактически записки было кратким: «Сталин, ты прислал в Белград уже пятого своего наемника с заданием убить меня. Ни одного из них уже нет в живых. Прекрати это делать. Если ты продолжишь, то я пришлю в Москву только одного человека, но он сделает свое дело. Иосип Тито. 1952 г.».

В 1965 году, будучи студентом 3-го курса философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, я заявил тему критического осмысления югославской общественной системы (никакой другой темы по Югославии, кроме критики, тогда заявить было невозможно). Но в советской научной литературе исследований югославского пути к социализму в форме комплексного подхода тогда просто не существовало. В пропаганде же опыт Югославии противопоставлялся советскому строю. В силу этого правящей тогда КПСС было необходимо иметь в своем распоряжении научную критику югославской теории и практики. Наверное, именно поэтому мне было разрешено начать разрабатывать эту тему и был разрешен доступ к литературе так называемого специального хранения в библиотеках Москвы.

Для меня же это была еще и единственная возможность получить доступ к критической литературе о Сталине на английском и сербско-хорватском языках, которая поступала из Югославии в московский спецхран. Пришлось, правда, для этого выучить сербско-хорватский язык. В широком доступе учебников этого языка не было, пришлось изучать его по английским учебникам, которые удалось найти в букинистических магазинах Москвы.

Моя курсовая работа плавно перетекла в дипломную, на защите которой мой оппонент Иван Андреевич Козиков, доцент философского факультета, неожиданно предложил засчитать мой диплом в качестве кандидатской диссертации, на что руководство философского факультета, конечно, пойти не решилось. Единственное, что руководитель отделения научного коммунизма профессор Ковалев рискнул сделать, – так это дать мне рекомендацию в аспирантуру. Но его тут же «поправили»: поскольку за годы учебы я не один раз выступал на партактивах с публичной критикой практической деятельности отдельных руководителей КПСС – мне выдали так называемый «свободный диплом».

В СССР каждого выпускника вуза, за исключением иностранцев, в обязательном порядке обеспечивали направлением на работу. «Свободный диплом» на практике означал получение так называемого «волчьего билета»: меня, обладателя «красного диплома», то есть диплома с отличием, просто лишили рабочего места.

Но «на улице» я находился недолго. Вице-президент АН СССР, директор Института философии АН СССР, академик Ф. В. Константинов, научный руководитель моего дипломного проекта, узнав, что я оказался без распределения, написал ректору МГУ академику Петровскому письмо с просьбой направить меня на работу в распоряжение Академии наук СССР. Так я стал стажером-исследователем Института философии АН СССР, а затем младшим научным сотрудником Института экономики мировой социалистической системы АН СССР и уже официально смог продолжать изучение югославского пути к социализму.

В 1972 году я впервые приехал в научную командировку в Югославию и обнаружил в библиотеках Белграда и Загреба не только мощный пласт югославской, но и англоязычной литературы о Сталине и переведенные на югославские языки работы всех репрессированных советских коммунистических деятелей, начиная с Л. Троцкого и Н. Бухарина, которых в Москве не было даже в спецхранах. А позже, работая в советском посольстве в Белграде, я получил возможность заказывать литературу о Сталине из Парижа, Лондона, Амстердама через своих друзей, профессоров Белградского и Загребского университетов.

Работа над задуманной книгой о Сталине продвигалась успешно, и к 1989 году я подготовил первый ее вариант. Но в это время генерал Д. Волкогонов, бывший начальник политуправления Советской армии, написавший до этого несколько книг об идеологическом воспитании советского офицера с позиций советского марксизма и никогда Сталина до этого момента не критиковавший, вдруг заявил с экрана ТВ, что он развенчал генсека, подготовив к изданию книгу «Триумф и трагедия. Политический портрет И. В. Сталина», где впервые широко использовал доселе не доступный никому архив Сталина. Это было действительно первое в СССР публичное исследование, где Сталин остро критиковался на основе обильного цитирования архивных документов. Не эпоха Сталина, не сталинизм как система, а именно лично генсек, которому противопоставлялся Ленин как носитель «правильного» социализма.

Бесспорной заслугой Волкогонова нужно считать тот факт, что он своей монографией взломал плотину научного молчания вокруг личности Сталина и ввел в оборот архивные документы по теме.

Правда, и цену за это генерал заплатил немалую: пришлось изменить все свои прежние взгляды и перейти в лагерь безудержных критиков не только Сталина, но и КПСС, советской власти, а потом и Ленина. В 1989 году в награду за это он был избран народным депутатом СССР, а потом – в Верховный совет РСФСР. Такой ценой ему удалось в 1989 году выпустить в свет четырехтомник с критикой Сталина и выйти на западного читателя. К генерал-полковнику Главного политического управления Советской армии пришли слава и деньги.

Однако на деле исследование Д. Волкогонова отличалось эклектичностью публикуемого материала, отсутствием свежих мыслей, выводов и заключений. Концептуально это был перепев западной сталинианы. И хотя автор был допущен в архивы политбюро ЦК КПСС, в его книге принципиальных открытий не случилось. За исключением цитат из архивных источников, все остальное ранее было опубликовано как в нашей периодической печати, так и в зарубежных монографиях.

Но после его публикаций книги о Сталине стали у нас плодиться как грибы после дождя. Правда, всему этому потоку недоставало объективности в анализе изучаемого феномена. На 99 % это была даже не критика Сталина, а, попросту говоря, брань в его адрес. Сталинизма как системы Волкогонов не касался.

У генерала тут же появилось много подражателей. При этом со временем обнаружилось, что на волне антисталинизма проявили себя не столько критики Сталина, сколько люди по каким-то причинам ненавидящие Россию как страну, Российское государство в его историческом развитии и более того – презирающие русских как народ, как нацию. Но при этом все они неизменно прикрывались критикой Сталина и сталинизма. Это меня сильно удивило. Получалось, что Сталин, борясь с такими людьми, боролся не только с противниками созданного им политического режима, но и с врагами России. Это обстоятельство еще более обострило мой интерес к исследуемой проблеме.

Постепенно я стал приходить к выводу, что Сталин был фигурой совсем не однозначной, и мазать его только одной краской было неверно. Стало ясно, что Н. Хрущев, обрушив в 1956 году на ХХ съезде КПСС уничтожающую критику в адрес Сталина, преследовал всего лишь одну цель – в глазах российской и мировой общественности оградить самого себя от обвинений в преступлениях в качестве многолетнего соратника Сталина.

После отстранения Хрущева от власти в октябре 1964 года на прилавках книжных магазинов стали появляться и книги, позитивно оценивающие Сталина и его деятельность. Но это была опять же одна краска: оправдывались абсолютно все деяния Сталина. Авторы не замечали миллионов жертв, которые «виноваты» были только в том, что не хотели принимать диктата над ними большевистского политического режима.

Но сам я после книги Волкогонова продолжать тему Сталина больше не хотел. Рукопись почти законченной работы была заброшена на антресоли, и я к ней не прикасался почти 16 лет. Хотя книги о Сталине на русском и иностранных языках читать не переставал, конспектировал все, привлекавшее мое внимание, и пополнял свой личный архив, поскольку во мне вызывало протест то обстоятельство, что к оценке Сталина опять начали подходить необъективно. Постепенно я понял, что нужно вернуться к заброшенной на антресоли рукописи. И все же, чтобы прийти к окончательному решению в этом плане, мне чего-то недоставало.

Потом я понял, чего именно. Во всем огромном массиве сталинианы, где публиковалась масса детальных сведений о взаимоотношениях генсека с его окружением, начиная с Ленина, недоставало информации о личности генерального секретаря ЦК РКП(б), его, так сказать, психологического портрета. А без понимания этого аспекта я не видел смысла свою работу продолжать.

Правда, в США и Англии уже была в 1973 году издана книга «Сталин. Путь к власти. 1879–1929. История и личность», автор которой претендовал на то, что он создал психологический портрет генсека. Написанная серьезным американским исследователем Робертом Такером, работавшим переводчиком в американском посольстве в Москве, она стала хрестоматийной в мировой сталиниане, но только для западного читателя. Меня она удовлетворить не смогла прежде всего тем, что ее автор, на мой взгляд, не смог глубоко проникнуть в психологическую обстановку российского (именно российского, а не советского) общества того времени. Проживая в Москве с 1946 по 1953 год, женившись на советской гражданке, Такер описывал советскую, а не русскую действительность, да даже и не советскую, а скорее уж – московскую.

Он слишком уж сконцентрировался на внешних психологических особенностях личности Сталина, практически оставив за пределами своего внимания историческую обстановку того времени, традиции русской культурной жизни, исторический характер русского народа. А отсюда – не смог понять глубинных причин сталинских действий. А ведь еще Гегель в своей «Философии истории» обращал внимание на то, что исторические герои всегда действовали не столько в силу своих личных качеств, сколько в силу того, что требовали от них исторические обстоятельства.

Такер жил в советском мегаполисе. Москва, конечно, столица России, но все же не Россия во всей ее глубине и широчайшем многообразии. Работник американского посольства мог наблюдать только жизнь столичного города, да и то как иностранец: ему был запрещен доступ во многие места и квартиры. Откуда же ему было узнать (понять) традиции русской культурной жизни в самом широком понимании этого слова, исторический характер русского народа? Только из газет, радио, литературы. Характер российского общества понять невозможно, не зная, чем, какими мыслями и чаяниями живут люди в Сибири, в Татарстане, на Алтае, на Дальнем Востоке, в Магадане. Такер к этой жизни прикоснуться не мог. Хотя некоторые американцы, не в пример Такеру, это понимали.

Так, в середине мая 2008 года Россию покидал посол США в РФ Уильям Бернс, которому довелось дважды быть на дипработе в Москве – в 1990-х годах в качестве первого секретаря американского посольства и в 2005-2008 годах уже послом США. По его собственным словам, он совершил более 40 поездок по России, от Калининграда до Чукотки и от Мурманска до Северного Кавказа, пересек 11 часовых поясов. И тем не менее в конце своей карьеры он заметил: «Я покидаю Россию с определенной долей смирения, смирения в том смысле, что, наверное, стороннему лицу невозможно понять до конца Россию… Впечатлений у меня – огромное количество. И первое: сидя в Москве, понять Россию невозможно»[2].

Что же касается психологического портрета Сталина, то вакуум в этом плане заполнил роман Владимира Успенского «Тайный советник вождя». Эти два тома, в полном объеме увидевшие свет только в 2004 году, произвели на меня сильное впечатление. Я благодарен генерал-лейтенанту Леониду Шебаршину, который в конце 1990-х годов в одной из наших бесед обратил мое внимание на этого автора.

Жанр произведения Успенского определен как роман-исповедь, то есть мы имеем перед собой художественное произведение, к моей работе, казалось бы, никакого отношения не имеющее, так как я пишу в жанре исследования. Однако поскольку о Сталине к моменту появления этой книги мне было известно немало, то с первых же страниц романа В. Успенского мне стало ясно, что факты, освещаемые им, действительно имели место в жизни Сталина. Почти каждый рассказанный в романе конкретный сюжет подтверждался имеющимися в моем личном архиве документами, свидетельствами очевидцев из многочисленных мемуаров и работами самого Сталина. Но самым ценным в романе была попытка Успенского описать психологию некоторых поступков и действий генсека.

Сказанное не означает, что я разделяю все взгляды и оценки В. Успенского об исторической роли Сталина. Но я высоко оцениваю талант и честность писателя. В известном смысле книга Успенского подтолкнула меня к решению через 16 лет вернуться к рукописи о Сталине.

И еще одно замечание. Как уже говорил, предлагаемая мною книга построена на документах, свидетельствах, мемуарах, исследованиях российских и зарубежных авторов. Но есть в ней и элемент субъективности.

Мой отец, Кузнечевский Дмитрий Федорович, и мой дед, Кузнечевский Федор Ксенофонтович, стали жертвами сталинских репрессий. До революции 1917 года дед держал в своих руках экономику крупного сибирского села Успенка Тюменской области, имел крупную библиотеку, конюшню со скаковыми лошадьми, для выполнения сезонных работ нанимал до 250 наемных рабочих, среди которых была и моя мама, Анна Колесова, из большой (7 детей) бедной семьи. Дед выделял ее из всех за старание и честность. И когда его сын Дмитрий признался в том, что влюбился в работающую в их хозяйстве батрачку, дед раздумывал недолго: «Анна – работящая девушка, если любишь – женись, веди ее в дом».

Это был 1927 год. В 1929-м родился мой старший брат, Колька. А в 1932-м деда и отца большевики раскулачили.

Раскулачивал родной брат моей мамы, Алексей Колесов, который до революции был деревенским пастухом, а в 1932-м, как сын трудового народа, потомственный батрак, был поставлен первым секретарем районного комитета ВКП(б). Моего деда Алешка, как всегда называла своего непутевого брата моя мама, ненавидел люто, за авторитет на селе, за богатство.

Как рассказывала мама, в одну из летних ночей 1932 года к нам в дом прибежала встрепанная родная сестра мамы Шура и сказала, что Алешка дома пьет самогон с двумя гэпэушниками. Утром они придут раскулачивать всю семью деда, описывать имущество и отправят всех в ссылку.

Дед был мужик решительный. Он тут же, ночью, собрал семейный совет, на котором вынес свое решение:

– Митька, бери лошадей, Анну и Кольку и сейчас же отправляйся в Тюмень. Садись там на поезд и поезжай на Сахалин, там тебя не найдут. Лошадей оставишь Верке (старшая сестра моего отца, жила к тому времени в Тюмени), там разберемся.

– А как же ты, батя? – спросил отец.

– А что они мне сделают? Мне уже седьмой десяток идет. Ну, отберут все, так что теперь? У них власть. Буду ждать вас, когда все, может быть, переменится…

Дед, похоже, понимал, что он жертвует собой ради сохранения жизни своего сына, и шел на это сознательно, в крепких сибирских семьях такие отношения были обычным делом, никто не держал это за подвиг.

Отец был мужиком не менее решительным, чем дед. Он тут же подхватил на руки моего четырехгодовалового старшего брата и практически без вещей, вместе с мамой гнал всю ночь на лошадях почти 50 километров до Тюмени, а потом почти месяц они добирались до города Оха на Сахалине, где прожили 6 лет.

В конце 1938 года отец услышал, что Сталин приказал не преследовать больше раскулаченных крестьян, и родители вернулись в Успенку. Деда давно уже не было в живых. Алешка утром того же дня, когда родители бежали из села, взбешенный тем, что Митька Кузнечевский с родной сестрой Алешки скрылись, арестовал Федора Ксенофонтовича и поместил в камеру с уголовниками. Дед потрясения не выдержал и через несколько дней умер прямо в камере.

Однако отца и на этот раз не оставили в покое. Кто-то, по-видимому все тот же брат мамы Алексей, стукнул в НКВД, что в деревню вернулся раскулаченный Кузнечевский. Но отца опять предупредили, что утром его придут брать (мир никогда не оставался без добрых людей). Под угрозой ареста, и снова ночью, он опять был вынужден бежать. В этот раз у него на руках, кроме моего десятилетнего брата, был и я, двух недель от роду.

Через месяц мои родители, проделав огромный путь на поезде до Усть-Кута, а потом на пароходе по реке Лене и ее притоку реке Витим, добрались до города Бодайбо Иркутской области, столицы Ленских золотых приисков. Отсюда отец в июне 1941 года ушел на войну. В декабре 1941 года в составе сибирской дивизии он уже участвовал в подмосковном наступлении, в частности в штурме железнодорожного вокзала в городе Калинине. Потом, после ранения и госпиталя, был переброшен под Ленинград, где в апреле 1942-го погиб.

В справке Архива Министерства обороны РФ, которую я получил много позже по своему запросу, сказано: «Командир отделения 320 стрелкового полка 11 стрелковой дивизии, младший сержант Кузнечевский Дмитрий Федорович 1906 г. р., место рождения не указано, призван Бодайбинским горвоенкоматом в июне 1941 года, погиб 21 апреля 1942 года и похоронен в 2,5 км восточнее деревни Дубовик Тосненского района Ленинградской области в братской могиле. Место рождения не указано, родственники – кто не указано – проживают в г. Бодайбо». Вот и все сведения. Впрочем, не все. Господь распорядился так, что ровно через 51 год, 21 апреля 1993 года в нашей семье, немного раньше положенного срока, у нас с Ларисой родился сын, ровно в день гибели в бою с немцами моего отца. Сына мы в честь моего отца назвали Дмитрием, решив, что он совсем не случайно появился на этот свет именно в этот день: пришел на смену.

Довелось мне увидеть еще живыми и участников описанных выше событий. Летом 1961 года я возвращался из Москвы в Читу, к месту службы, с первенства Вооруженных сил СССР. Начальство разрешило мне на неделю задержаться в Тюмени, чтобы навестить родственников моих родителей. Там я разыскал еще живого брата мамы, того самого Алешку, который раскулачивал моих родителей. Было ему уже за 70 лет. Жил и работал он все в том же селе Успенка. Только не первым секретарем райкома партии, а конюхом. На мой вопрос, почему он так поступил с моими родителями, дед Алексей, не глядя на меня, потупив глаза, только и сказал:

– Такое было время…

Да, вот такое было время. Право умереть за Родину было у всех, а права на человеческую жизнь, или хотя бы на память об этой жизни, Родина своим сынам не предоставляла. Такова была сущность политического режима, который существовал в стране с октября 1917-го до декабря 1991-го.

В справке Архива МО РФ не случайно не указано ни где родился отец, ни кто родственники. Не существует и подлинной записи о моем рождении. Дело в том, что родители, как я уже говорил, вынуждены были в феврале 1939 года спешно, ночью, под угрозой ареста, бежать из Успенки, не успев зарегистрировать в селе факт моего рождения. Добравшись до Бодайбо, отец и мать пошли в городской орган регистрации, неся меня, двухмесячного, на руках. Женщина, выдававшая метрики о рождении, видя, что перед ней переселенцы, спросила, где родился мальчик. Село Успенка назвать было нельзя, так как там отца дожидался ордер на арест как раскулаченного. Если бы информация из Бодайбо туда ушла, отца нашли бы и арестовали. Поэтому мама назвала местом моего рождения Тюмень. Как она позже рассказывала мне, они с отцом исходили из того, что областной центр проверять не станут, даже если информация из Бодайбо туда и придет.

Во-первых, Тюмень – город большой, а во-вторых, стоит он на Транссибирской магистрали, человеческий поток через него проходит огромный, там можно легко затеряться. Паспортистка вдаваться в подробности не стала и, записав место моего рождения со слов родителей, выдала метрики на меня.

Теперь я понимаю, почему на фронте отец не назвал место своего рождения. Он и на войне думал о том, как защитить жену и сыновей от преследования НКВД: укажи он село Успенка, шлейф раскулачивания всю жизнь тянулся бы за его семьей (а выжить на войне он, судя по всему, не рассчитывал). Но бесчеловечная большевистская система оказалась бдительней, чем думалось отцу: позже мою связь с погибшим на войне отцом НКВД все же вскрыл и меня, как сына раскулаченного сибирского крестьянина, всю мою сознательную жизнь тыкали в мою родословную вплоть до русской либеральной революции 1991 года.

Необходимая оговорка. Предлагаемая монография – не хронология жизни Сталина. В российской сталиниане жизнь Сталина исчерпывающе, на мой взгляд, отражена в работах Ю. Емельянова, Н. Капченко, других книгах. Но в особенности считаю необходимым отметить дилогию С. Рыбас, Е. Рыбас[3]. К ней и отсылаю интересующихся.

Я же писал не политическую биографию советского вождя. В мою задачу входил анализ тех действий и поступков Сталина, которые сыграли важную роль в становлении его как политического и государственного деятеля российского и мирового масштаба.

Главное же, к чему я стремился при этом, – понять мотивацию этих действий. Для меня важно – почему Сталин вел себя в той или иной ситуации именно так, как он себя вел, а не иначе. Какие цели он при этом перед собой ставил? И ставил ли вообще? Что из задуманного ему осуществить удалось, а что – нет? А если не удалось, то в силу каких причин?

Для абсолютного большинства авторов сталинианы, особенно зарубежных, остается фактом, что Сталин вел свою собственную войну против своего народа. Но была ли такая война? А если временами это и походило на войну с народом, то почему Сталин это делал?

При этом я полностью отдаю себе отчет в том, что нам, живущим всего-то лишь через несколько десятков лет после смерти Сталина, ответить на эти вопросы адекватно вряд ли удастся. Да и сам Сталин как подлинная историческая личность всей своей жизнью оставил нам больше вопросов, чем ответов на них.

Строго говоря, я всего лишь предпринял попытку поставить эти, а также и другие вопросы:

– Почему литература о Сталине через десятки лет после его смерти стала набирать силу и пользоваться все более широким спросом? Почему в XXI столетии в книжных магазинах не только Москвы, но и глубокой провинции России стали появляться стеллажи, на которых написано: «Книги о Сталине»? Почему возле этих книжных полок в Москве и Твери, Ярославле и Рязани, Пестове и Устюжне толчется молодежь?

И наконец, главный вопрос, из разряда «проклятых», который не перестает мучить многих из нас: коли Сталин был, как иногда пишут многие публицисты и даже отечественные историки, «проклятием России», тогда, выходит, наши отцы, матери и деды, да и многие из нас, прожили свою жизнь напрасно? Так ли это?

Начать же эту книгу я решил не с того, где родился Иосиф Джугашвили, что в детстве повлияло на него более всего в формировании мировоззрения и менталитета, где и как встретился с Лениным и чем отличался от него, где и почему их пути кардинально разошлись и т. д. Начать надо, видимо, с того, что народ наш безусловно связывает с именем Сталина и безоговорочно ставит ему в заслугу, – с Великой Отечественной войны. Хотя, как только теперь это становится ясно, и этот период в жизни вождя однозначной оценке не поддается.

Часть первая. Война

Глава 1. Почему нашествие стало внезапным?

Римляне, предвидя беду, заранее принимали меры, а не бездействовали из опасения вызвать войну, ибо знали, что войны нельзя избежать, можно лишь оттянуть ее – к выгоде противника.

Никколо Макиавелли

Великая Отечественная война длилась 1418 дней и ночей. У тех, кто жил тогда, это событие навечно отложилось в памяти как единое целое, без разбивки по дням. Но вряд ли я ошибусь, если скажу, что сколько будут на планете Земля существовать русские люди, столько в народном сознании не изгладится память о национальной катастрофе, случившейся 22 июня 1941 года, когда гитлеровская Германия внезапно напала на Советский Союз. Мы победили наглого и безжалостного агрессора, но и по прошествии многих десятков лет после 1945 года нет в моей стране семьи, которая бы не отдала своей жертвы за эту победу. И до сих пор народ мой считает, что жертв было бы в разы меньше, если бы Сталин в силу своих личных просчетов не допустил этой внезапности. Почему же все-таки эта внезапность, ценой за которую стали миллионы жизней, случилась?

Общим местом считается, что Сталин ошибся потому, что поверил на слово Гитлеру, пакту о ненападении, заключенному между Германией и СССР в августе 1939 года, и не поверил своим собственным военным, экспертам, донесениям разведки, У. Черчиллю, наконец, который еще в конце апреля 1941 года обратил внимание Сталина на необычайную концентрацию германских войск на границе с Советским Союзом, добавив в конце своего письма: «Ваше превосходительство легко поймет значение этого факта»[4].

Большинство авторов сталинианы, и в России, и за рубежом, справедливо пишут, что в тенетах своей параноидальной подозрительности вождь не верил никому, кто предупреждал его о скорой угрозе немецкого вторжения.

Получается, однако, что двум человекам Сталин все-таки верил – Гитлеру и самому себе. Гитлеру – потому что еще 14 мая 1941 года, сразу после скандального полета 10 мая в Англию заместителя фюрера по партии Р. Гесса, Гитлер прислал личное письмо Сталину, где «честью главы государства» заверял Сталина в том, что все разговоры о возможном нападении Германии на СССР являются не более чем «слухами», и призывал Сталина «не поддаваться ни на какие провокации»[5]. Самому себе – потому что был абсолютно уверен в том, что Гитлер не сумасшедший и, пока не расправится с Англией, не допустит войны Германии на два фронта.

Известный историк, директор Центра международных исследований Института США и Канады РАН, автор 46 книг, профессор Анатолий Иванович Уткин воспроизводит в своей статье канву событий мая – июня 1941 года, которые предрешили внезапность фашистского нападения на СССР.

«Барбаросса» сдвинулся на месяц

В течение шести месяцев германское командование сосредоточило на границах СССР 3,2 миллиона солдат. Впрочем, опьянение быстрыми победами в Европе ли шало германскую армию не только природной рассудительности. За день до выступления против России Гитлер отдал приоритет производству самолетов, танков и подводных лодок перед производством оружия и боеприпасов для полевой армии. Даже в разгар войны, 16 августа 1941 года, «ввиду приближающейся победы над Россией» он приказал сократить вооруженные силы, не увеличивать впредь производственные мощности, поставки сырья и рабочей силы для военной промышленности. Не было предпринято никаких мер предосторожности на случай неожиданного поворота фортуны.

14 мая фюрер написал Сталину:

«Я пишу это письмо в момент, когда я окончательно пришел к выводу, что невозможно достичь долговременного мира в Европе – не только для нас, но и для будущих поколений без окончательного крушения Англии и разрушения ее как государства. Как вы хорошо знаете, я уже давно принял решение осуществить ряд военных мер с целью достичь этой цели. Чем ближе час решающей битвы, тем значительнее число стоящих передо мной проблем. Для массы германского народа ни одна война не является популярной, а особенно война против Англии, потому что германский народ считает англичан братским народом, а войну между нами – трагическим событием. Не скрою от Вас, что я думал подобным же образом и несколько раз предлагал Англии условия мира. Однако оскорбительные ответы на мои предложения и расширяющаяся экспансия англичан в области военных операций – с явным желанием втянуть весь мир в войну, убедили меня в том, что нет пути выхода из этой ситуации, кроме вторжения на Британские острова.

Английская разведка самым хитрым образом начала использовать концепцию «братоубийственной войны» для своих целей, используя ее в своей пропаганде – и не без успеха. Оппозиция моему решению стала расти во многих элементах германского общества, включая представителей высокопоставленных кругов. Вы наверняка знаете, что один из моих заместителей, герр Гесс, в припадке безумия вылетел в Лондон, чтобы пробудить в англичанах чувство единства. По моей информации, подобные настроения разделяют несколько генералов моей армии, особенно те, у которых в Англии имеются родственники.

Эти обстоятельства требуют особых мер. Чтобы организовать войска вдали от английских глаз и в связи с недавними операциями на Балканах, значительное число моих войск, около 80 дивизий, расположены у границ Советского Союза. Возможно, это порождает слухи о возможности военного конфликта между нами.

Хочу заверить Вас – и даю слово чести, что это неправда…

В этой ситуации невозможно исключить случайные эпизоды военных столкновений. Ввиду значительной концентрации войск эти эпизоды могут достичь значительных размеров, делая трудным определение, кто начал первым.

Я хочу быть с Вами абсолютно честным. Я боюсь, что некоторые из моих генералов могут сознательно начать конфликт, чтобы спасти Англию от ее грядущей судьбы и разрушить мои планы. Речь идет о времени более месяца. Начиная примерно с 15–20 июня я планирую начать массовый перевод войск от Ваших границ на Запад. В соответствии с этим я убедительно прошу Вас, насколько возможно, не поддаваться провокациям, которые могут стать делом рук тех из моих генералов, которые забыли о своем долге. И само собой, не придавать им особого значения. Стало почти невозможно избежать провокации моих генералов. Я прошу о сдержанности, не отвечать на провокации и связываться со мной немедленно по известным Вам каналам. Только таким образом мы можем достичь общих целей, которые, как я полагаю, согласованы.

Ожидаю встречи в июле. Искренне Ваш,

Адольф Гитлер».

Когда это письмо было написано, дата начала войны против Советского Союза – 22 июня – еще не была утверждена. Окончательное решение Гитлер принял 30 мая[6].

Но по большому счету дело-то ведь не в доверии или недоверии кому-то. По общему признанию историков, к 1941 году Сталин был одним из самых образованных лидеров ХХ века. Отмечают, что в буквальном смысле запоем читал он и специальную историческую литературу. Это ведь именно он в 1932 году на высоком профессиональном уровне раскритиковал историческую школу академика М. Н. Покровского и вернул в российские (советские) университеты исторические факультеты, упраздненные еще в ленинские времена тем же Покровским[7].

С высоты этой образованности факт сосредоточения такого огромного количества германских войск на ограниченном участке советской границы должен был серьезно насторожить вождя. Он же не мог не понимать, что этот факт означал не только колоссальные национальные затраты для Германии, но и выведение из народного хозяйства огромного количества квалифицированной рабочей силы. Такое не может происходить случайно, и это не может продолжаться долго по времени. Эти силы для того и сосредотачиваются, чтобы быть приведены в действие. И в какое действие – гадать не приходилось. Сталину именно об этом и говорил Г. К. Жуков и другие военачальники.

Значит, исходя исключительно из реальности, Сталин должен был внять настойчивым просьбам военных и разрешить им привести в состояние боевой готовности свои войска. Но он этого не сделал. Более того, теперь-то мы знаем, что он не только жестко пресекал даже мимолетные обсуждения этой темы, но и вообще не контролировал лично дислокацию воинских частей РККА, считая, что этой информацией должен обладать Генштаб, а не глава правительства и генеральный секретарь ЦК ВКП(б), коим он к этому времени являлся. (Известно, например, что он был сильно – и искренне – удивлен, когда утром 23 июня узнал, что командующий Западным Особым военным округом генерал Павлов вывел накануне войска своего округа в летние лагеря, оторвав их от всех баз снабжения и не обеспечив боеприпасами.)

Дискуссии историков при обсуждении ответа на этот вопрос не прекращаются и сегодня. Один из тех, кто позитивно оценивает историческую роль Сталина, автор дилогии «Сталин. Путь к власти» и «Сталин. На вершине власти» Ю. В. Емельянов посвятил этому событию специальную главу, которую так и назвал: «Почему нападение Германии стало для Сталина неожиданным?». Подвергнув анализу самые разные точки зрения на катастрофу 22 июня, от Хрущева и Резуна (Суворова) до Жукова и Василевского, автор в конце концов беспомощно разводит руками: «Нам не дано знать, можно ли было предотвратить катастрофу»[8]. Ну что ж, это тоже ответ.

А вот один из самых известных биографов Сталина Святослав Рыбас, книга которого «Сталин» в серии ЖЗЛ с 2009 по 2016 год выдержала четыре издания, считает, что никакой вины за этот катастрофический просчет Сталин вообще не несет.

«Дату 22 июня 1941 года, день нападения Германии на СССР, – пишет этот авторитетный историк, – принято считать символом сталинского провала: готовясь к отражению агрессии и держа в страшном напряжении экономику и население страны, вождь был застигнут врасплох. Жертвы и лишения периода индустриализации в годы войны выросли до исполинских размеров (С. Рыбас почему-то ни слова не говорит здесь о жертвах сталинской коллективизации, которые в количественном отношении в разы превышают жертвы индустриализации, но об этом мы будем говорить ниже. – Вл. К.). Даже победив в войне, СССР в 1945 году по состоянию экономики и размерам человеческих потерь представлял собой проигравшее государство. Можно ли руководителя такого государства обвинять в непростительных ошибках?

Но как ни странно это покажется, мы его не обвиняем»[9].

«В историческом сознании русских дата 22 июня стала вовсе не символом сталинского провала, – пишет он в четвертом издании книги «Сталин», – а знаком великой народной трагедии, равной монгольскому нашествию. Равно как древнерусские князья, не сумевшие защитить страну от более сильного врага, так и Сталин в 1941 году не воспринимается как единственный виновник случившегося.

Вообще, те, кто хочет видеть в одном Сталине источник преступлений, не вполне понимают ход истории»[10].

К сожалению, Святослав Юрьевич не счел необходимым исследовать истоки этого сталинского просчета. Между тем даже первичный анализ той ситуации позволяет прийти к выводу, что ошибка Сталина в том и состояла, что, достигнув к этому времени диктаторской власти в СССР, он верил только в свой собственный анализ международной ситуации. А этот анализ, построенный на учении марксизма-ленинизма, сообщал ему убежденность в том, что в международных отношениях, как ни в какой другой сфере человеческой деятельности, категория объективного превалирует над субъективным.

Генсек считал, что в развитии международных отношений существует некая объективная логика, которой жестко подчиняется (во всяком случае – должно подчиняться!) поведение государственных руководителей. Еще 10 марта 1939 года в отчетном докладе на XVIII съезде партии вождь поучал своих коллег по партии: «В наше время не так-то легко сорваться сразу с цепи и ринуться прямо в войну, не считаясь с разного рода договорами, не считаясь с общественным мнением. Буржуазным политикам известно это достаточно хорошо»[11].

И вот эта именно убежденность в непогрешимости своего марксистско-ленинского анализа понуждала вождя свысока, сверху вниз, смотреть на кладущиеся ему на стол данные разведки. И игнорировать их.

Можете послать ваш надежный источник к е…й матери!

В последние 50 лет в многочисленных публикациях критики Сталина, рассматривая проблему 22 июня, изображают дело так, что разведка предстает в этих материалах этакой девственной девицей, непорочной и мудрой, и вообще непогрешимой, а Сталин – выжившим из ума руководителем.

Особенно много спекуляций предпринято насчет предупреждений, полученных в 1941 году от Рихарда Зорге. Зорге действительно был высококлассным разведчиком. Но изображать дело так, что Сталин должен был строить свою политику на телеграммах Зорге и тогда вся Великая Отечественная война пошла бы по совершенно другому руслу, – верх наивности, если не сказать больше – просто невежества.

В отображении этой темы (Сталин и разведка) вообще слишком много наносного, модного, неадекватного и, в конце концов, просто бульварного. У людей знающих, компетентных это вызывает улыбку, а порою и раздражение.

Дело в том, что разведка, любая ее форма и организационная структура, и здесь я полностью разделяю точку зрения генерала Л. В. Шебаршина, не однажды высказанную им публично, несет в себе всего лишь служебную функцию. А управление государством – это высшая форма интеллектуальной и организационной деятельности человека или группы лиц, которую по своей сложности и значимости для судеб страны и сравнить-то не с чем.

В свое время это обстоятельство заметили два русских гения, современники Сталина. В. И. Вернадский (1863-1945) как-то заметил для себя (в дневниках): «Мне вспомнились высказывания Ивана Петровича Павлова (1849-1936)… Он определенно считал, что самые редкие и самые сложные структуры мозга – у государственных деятелей. Божьей милостью, если так можно выразиться, прирожденных. Особенно ясно для меня становится это, когда в радио слышится речь Сталина… такая власть над людьми и такое впечатление на людей…»[12] И вот они-то, те, кто действительно конструирует исторические события, образно говоря, делает их собственными руками, крайне редко в своей деятельности прямо и непосредственно руководствуются данными разведки. Используют обязательно, но именно используют.

Сошлюсь на мнение признанного эксперта в этой области.

Независимый французский эксперт по американским спецслужбам, профессор Парижского института международных и стратегических исследований Катрин Дюранден, автор книг «ЦРУ на войне» и «ЦРУ – пять лет в гневе», в феврале 2008 года специально рассматривала вопрос о соотношениях власти и разведки. Причем не вообще, а на конкретном примере иракской интервенции Джорджа Буша-младшего.

На вопрос, как получилось, что США проморгали трагедию 11 сентября 2001 года и потерпели поражение с интервенцией в Ираке, она ответила так: «В том-то и дело, что ЦРУ… было полностью под контролем администрации президента. И именно по заказу последней были сфальсифицированы данные, искусственно нагнетена обстановка вокруг Ирака и предоставлены «убийственные» аргументы для начала военных действий… При Буше-младшем роль ЦРУ была сведена к решению сиюминутных задач, а независимое отслеживание мировой обстановки давно уже не велось»[13]. Все это очень похоже и на российскую ситуацию конца 1930-х – начала 1940-х годов.

Да и сами профессиональные разведчики (подчеркну – профессиональные, а не те, кто ошивается вокруг этой профессии или спекулирует на этом деле ради собственной корысти) реально оценивают свою деятельность.

Вот мнение руководителя советской разведывательной сети в Европе на рубеже 1930–1940-х годов, еще ленинского призыва коминтерновца, полковника ГРУ, польского еврея Леопольда Треппера (1904–1982), шефа знаменитой «Красной капеллы» (название принадлежит гитлеровским спецслужбам, чуть ли не шефу гестапо Мюллеру).

Судьба этого человека вместила в себя много чего. И его мнение дорогого стоит. Через много лет после окончания Второй мировой войны, отсидев свое в гестаповских застенках, а потом – во внутренней тюрьме московской Лубянки и несколько лет – на лесоповале в сибирском концлагере, в 1960-х годах уехал вначале в Польшу, а потом в Израиль, и там в ответ на вопрос журналистов, правда ли, что он и его сотрудники своей работой обеспечили победу над фашистской Германией, Треппер ответил так: «Давайте расставим все по своим местам. Настоящими победителями в этой войне были русский пехотинец, морозивший ноги в сталинградском снегу, американский морской пехотинец, зарывшийся носом в красный песок побережья Персидского залива, и югославские и греческие партизаны, которые воевали в Балканских горах. Ни одна разведывательная служба не внесла решающего вклада в судьбу войны. Ни Рихард Зорге, ни Шандор Радо, ни Леопольд Треппер. Как солдаты, находящиеся в первой линии окопов, они, в соответствии со своими возможностями и благодаря жертвенности своих товарищей, способствовали конечному успеху оружия. Но и только»[14].

Шебаршину и Трепперу вторит генерал-лейтенант П. А. Судоплатов (1907–1996), начальник службы разведки и диверсий советских органов госбезопасности в тылу германо-фашистских войск: «Нам следует сейчас разобраться не только в том, докладывала ли разведка «наверх» о дате начала войны. Это вопрос важный, но не главный. ‹…› Почему я говорю об этом? Дело в том, что реализация разведывательной информации определяется, как правило, неизвестными для разведчиков мотивами действий высшего руководства страны»[15].

Правда, тот же Леопольд Треппер в своих изданных в 1975 году в Париже мемуарах с обидой вспоминал, что он вовремя предупреждал Москву о том, что Гитлер готовит нападение, но Сталин не хотел об этом даже слышать.

«В 1975 году, – говорит Треппер, – маршал Голиков в советском историческом журнале официально написал: «Советская разведывательная служба своевременно узнала сроки и дату нападения на СССР и вовремя подняла тревогу…

…Маршал Голиков с июня 1940 года и до июля 1941 года был начальником разведывательной службы Красной армии. И если верить тому, что он написал в историческом журнале, то руководство СССР было хорошо информировано об эвентуальном нападении гитлеровской Германии. Однако как тогда Голиков сумеет объяснить военную катастрофу после немецкого нападения? Ответ на этот вопрос, вне всякого сомнения, заключается в напоминании, которое тот самый Голиков направил всем своим службам 20 марта 1941 года: «Все документы, в соответствии с которыми будто бы в скором времени может начаться война, требую воспринимать как фальсификат, происхождением из британских или даже немецких источников».

На важнейших телеграммах, которые поступали от Зорге, Шульце-Бойзена или Треппера, Голиков на полях писал: «двойной агент» или: «британский источник».

«Маршал Голиков, – продолжает Треппер, – далеко не единственный, кто сегодня переписывает историю. В Москве в 1972 году прошла конференция, посвященная книге историка Некрича «1941, 22 июня». В ходе ее слово взял Суслопаров и рассказал, как он в качестве военного атташе в Виши оповестил Москву о предстоящем немецком нападении. Жаль, что на этой конференции не было меня, и я не смог выступить. А я бы заставил Суслопарова вести себя поскромнее. Я бы напомнил ему, как всякий раз, как я передавал ему информацию о подготовке войны против Советского Союза, он похлопывал меня по плечу и снисходительно говорил: «Старик, я отправлю твою телеграмму, но только для того, чтобы тебе лично доставить удовольствие».

21 июня Максимович и Шульце-Бойзен подтвердили мне, что нападение на СССР состоится завтра, что еще есть время, чтобы Красную армию привести в состояние боевой готовности. Я с Лео Гроссвогелем помчался в Виши. Суслопаров, как обычно, выразил полное недоверие этой информации и попытался нас разуверить. «Вы глубоко ошибаетесь, – сказал он нам, – сегодня я разговаривал с японским военным атташе, который только что приехал из Берлина. Он подтвердил, что Германия не готовится к войне. Его информации можно доверять».

Я настаивал на том, что я доверяю своим источникам, и потребовал, чтобы телеграмма с предупреждением ушла в Москву.

Поздно вечером я вернулся в свой отель. А в четыре часа утра меня разбудил директор отеля: «Все, господин Жильбер! Германия начала войну против Советского Союза!»

А 23 июня в Виши прибыл Волосюк, военно-воздушный атташе в штате Суслопарова, который покинул Москву за несколько часов перед началом войны. Он рассказал мне, что перед отъездом его вызвал начальник и поручил передать мне лично следующее: «Передайте Отто, что я лично передал Большому хозяину его информацию о предстоящем немецком нападении. Большой Хозяин сказал, что его удивляет, что такой человек, как Отто, старый работник Коминтерна и разведчик, может поверить английской пропаганде. Можете повторить ему, что Большой хозяин убежден в том, что войны с Германией не будет до 1944 года…» («Большим хозяином» разведчики называли Сталина. – Вл. К.)[16].

Свидетельство Треппера подтверждает и П. Судоплатов: «Сталин был раздражен, как видно из его хулиганской резолюции на докладе Меркулова, не только утверждениями о военном столкновении с Гитлером в ближайшие дни, но и тем, что «Красная капелла» неоднократно сообщала противоречивые данные о намерениях гитлеровского руководства и сроках начала войны. «Можете послать ваш источник из штаба германской авиации к е…й матери. Это не источник, а дезинформатор», – написал он 17 июня 1941 года на докладе Меркулова.

Сталина я здесь совсем не оправдываю. Однако нужно смотреть правде в глаза. Не только двойник Лицеист, но и ценные и проверенные агенты Корсиканец и Старшина сообщали весной 1941 года и вплоть до начала войны, в июне, о ложных сроках нападения, о выступлении немцев против СССР в зависимости от мирного соглашения с Англией и, наконец, в мае 1941 года Старшина передал сведения о том, что немецкое и румынское командование «озабочено концентрацией советских войск на юго-западном направлении, на Украине и возможностью советского превентивного удара по Германии и Румынии с целью захвата нефтепромыслов в случае германского вторжения на Британские острова». Поэтому реакцию Сталина, по моему мнению, следует рассматривать не только как неверие в нападение Германии, но и как крайнее недовольство работой разведки. Во всяком случае, так я расценивал после разговора с Фитиным мнение наверху о нашей работе и, не скрою, был этим чрезвычайно удручен. Безусловно, нашей большой ошибкой было направлять «наверх» доклады разведки, не составив календарь спецсообщений. Сделано это было лишь после «нагоняя»[17].

Меркулов В. Н. (1895–23.12.1953). С 1921 года – сотрудник ЧК. Сподвижник Л. Берии. С 1938 года – 1-й замнаркома внутренних дел СССР и начальник Главного управления государственной безопасности. В 1953 году арестован по делу Берии, вместе с Берией приговорен к расстрелу.

Павел Анатольевич Судоплатов (1907 – 24 сентября 1996 года) – участник Гражданской войны с 1919 года, с 1921 года и вплоть до смерти Сталина – работник ГПУ-НКВД. В феврале 1941 года, пройдя последовательно все ступени роста, решением политбюро, а практически по решению Сталина, который знал Судоплатова лично и нередко поручал ему особо ответственные задания разведывательного и диверсионного характера, был назначен заместителем Разведывательного управления Наркомата госбезопасности СССР. В начале 1953 года был назначен заместителем начальника Первого главного управления (контрразведка) МВД СССР. 21 августа того же года арестован. Обвинен в участии в «заговоре Берии». Приговорен к 15 годам тюремного заключения. Все 15 лет разыгрывал из себя сумасшедшего, благодаря чему избежал расстрела, в отличие, например, от В. Абакумова. День в день отбыл этот срок во Владимирской тюрьме. Его знаний и его характера настолько боялись Хрущев, Брежнев, Суслов, что ни один из перечисленных руководителей даже слышать не хотел о реабилитации Судоплатова, хотя он все 15 лет с аргументами в руках доказывал необоснованность приговора. Вышел на свободу 21 августа 1968 года. После освобождения в течение 20 лет боролся за свою реабилитацию. И все это время его поддерживала жена Эмма и младший сын Анатолий. 18 октября 1991 года был реабилитирован. Реабилитации не дождалась жена, ушедшая из жизни в 1988 году. 1 октября 1998 года, уже после смерти Павла Анатольевича, президент РФ Б. Ельцин своим указом вернул семье Павла Анатольевича все изъятые при аресте государственные награды старого разведчика. В последние годы жизни П. А. Судоплатов с помощью сына Анатолия опубликовал потрясающие своей откровенностью мемуары. В главной своей книге «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы»[18], подписанной в печать за 49 дней до кончины, Судоплатов благодарит своих боевых товарищей за помощь, которая была ему оказана в работе над этой книгой. Понятно, какая помощь, кроме моральной, была ему оказана: сверка информации, чтобы не закралась в текст неточность. «Считаю своим долгом особо поблагодарить за моральную помощь начальника советской внешней разведки КГБ Л. В. Шебаршина и других», – пишет он в предисловии. Упоминание о Шебаршине для меня лично является гарантом того, что все написанное Павлом Анатольевичем – правда.

Думаю, что мягкая критика Павла Анатольевича в адрес руководства разведки могла бы быть и пожестче. Дело в том, что руководство разведки обязано было объяснить Сталину, что не зарубежные информаторы вводили в заблуждение Москву, а сам Гитлер. Это он переносил сроки нападения на СССР в силу, как он считал, неполной подготовленности. Это относилось не только к нападению на СССР. Так, сроки нападения на Францию Гитлер переносил 38 раз, и все по той же причине. Это обстоятельство генсеку следовало объяснять, но руководство разведки, судя по всему, боялось это делать.

А во-вторых, Павел Анатольевич мог бы указать и на другое, а именно: «наверх» посылались «горячие» разведданные, без соответствующего анализа. Но «виновата» в этом была не разведка, а Сталин. Это он в своей самонадеянности не понимал, что и в разведке, и в Генштабе должны были быть созданы аналитические отделы, которые бы занимались анализом всей (ВСЕЙ!) развединформации, а генсеку должна была поступать аналитическая информация. Но Сталин вплоть до 1943 года, до Сталинграда, считал, что каждое ведомство должно работать автономно и только к нему, к Сталину, должна стекаться вся информация, которую он сам, и только он, способен анализировать. Генсек не понимал, что один человек не может справиться с такой работой, даже если его зовут Сталин. После Сталинграда эта простая истина до него наконец дошла.

В этой связи небезынтересно привести мнение маршала Конева. Иван Степанович отмечал, что в первом периоде войны «по воле Сталина планирование некоторых операций проходило в обстановке сверхсекретности. С планами заранее знакомился настолько узкий круг людей, что это мешало нормальному проведению операций. Все это было связано с излишней подозрительностью, отличавшей тогда Сталина»[19].

В воспоминаниях Судоплатова конца 1990-х годов буквально рассыпаны свидетельства того, что Сталину докладывались разведданные без всякой проверки и обработки, без анализа. «Однако следует иметь в виду, – пишет Павел Анатольевич, – что справки и заключения, подписанные Михеевым, начальником военной контрразведки, направлялись в ЦК, как это было заведено, без комментариев НКВД. Докладывалось лишь о наличии таких материалов».

Такое отношение к информации у Сталина подтверждает и Л. В. Шебаршин. В одной из наших многочисленных бесед он сказал так (приводится по магнитофонной записи): «Разведывательные органы, то есть военная разведка и разведка НКВД, не занимались анализом. Они докладывали наверх живые сообщения источников или документы, полученные от источников. Так сказать, предоставляли их на мудрость высшего руководства. Отучили от выводов. Страшно было брать на себя ответственность. …У нас все эти материалы докладывались просто: товарищу Сталину, товарищу Ягоде, товарищу Ежову. И все! Никаких комментариев. Наверх шла голая информация. Само начальство эти документы читало, делало выводы, принимало решения. При такой подаче можно себе представить, сколько разноречивых оценок поступало Сталину.

Я не видел ни одного материала, видимо, их просто не было в природе, где бы разведка НКВД или разведка ГРУ обобщила бы сама всю информацию и сделала бы вывод, что да, вот по всему кругу источников имеется достоверная информация о том, что в мае-июне Германия нападет на Советский Союз».

К словам Шебаршина следует добавить и то, что параноидальная подозрительность Сталина стала и причиной массового уничтожения профессиональных кадров в разведке в предвоенное время. Конкретных обвинений разведке в этот период предъявлено не было, но между строк можно было угадать, что подспудно речь идет о якобы имевшей место засоренности кадров людьми, испытывающими на себе влияние Троцкого, причем как в Центре, так и за рубежом.

Ведущий эксперт кабинета истории внешней разведки полковник В. С. Антонов приводит цифры: репрессии были массовыми, погибло более 20 тысяч профессиональных работников в Центре и на закордонной работе. В течение нескольких месяцев резидентуры не работали по простой причине: их не было. Был период в 1938 году, когда 127 дней из-за рубежа в Центр не поступало ни одной телеграммы[20].

13 мая 1939 года политбюро ЦК ВКП(б) (а фактически Сталин) принимает решение о назначении начальником 5-го отдела (внешняя разведка) Главного управления государственной безопасности Наркомата внутренних дел СССР молодого (всего 31 год от роду) П. М. Фитина (1907–1971), человека профессионально абсолютно далекого от госбезопасности вообще и внешней разведки в частности (может быть, именно в силу этого Сталин и назначил его: уж во всяком случае, в «зараженности» троцкизмом Фитина заподозрить никак было невозможно).

Павел Михайлович Фитин, коренной сибиряк, родился 28 декабря 1907 года в селе Ожогине Ялуторовского уезда Тобольской губернии в семье крестьянина. В 1920 году окончил начальную школу и пошел работать в сельхозкоммуну. Был принят в комсомол и получил направление в среднюю школу. По завершении поступил на инженерный факультет Сельскохозяйственной академии им. К. А. Тимирязева. По окончании Тимирязевки работает заведующим редакцией Сельскохозяйственного государственного издательства. В 1932–1935 годах – срочная служба в РККА, а после службы – заместитель главного редактора в том же издательстве. В марте 1938 года, когда почти 20 тысяч профессиональных разведчиков в Центре и за рубежом были либо расстреляны, либо рассованы в Сибири по лесоповалам, Сталин приказал объявить партийную разверстку, чтобы кем угодно, но заткнуть эту зияющую брешь. Комсомолец Фитин был направлен на специальные ускоренные курсы в Школу особого назначения НКВД. По окончании курсов – стажер 5-го отдела ГУГБ, затем – оперативный уполномоченный там же и в декабре уже назначается заместителем начальника 5-го отдела (а это уже номенклатура политбюро ЦК, назначение только с личного согласия Сталина). С мая 1939-го – руководитель 5-го отдела. Современные исследователи почти единодушно отмечают, что Фитину удалось во многом выправить положение во внешней разведке. Он воссоздает 40 резидентур, направляет в различные страны свыше 200 разведчиков. Трудится на этом поприще до 1946 года, получает звание генерал-лейтенанта. Но после войны попадает в опалу. В июне 1946 года Берия своим распоряжением выводит его за штат, а потом направляет заместителем уполномоченного МГБ СССР в Германию. В 1947 году направлен заместителем начальника Управления госбезопасности в Свердловскую область, потом – в Казахстан, а в 1953 году, после смерти Сталина, 46-летний генерал-лейтенант личным распоряжением Берии «в связи с неполным служебным соответствием» уволен из органов госбезопасности без права получения военной пенсии. Лишь после ареста и расстрела Берии Фитину удается устроиться на работу директором фотокомбината Союза советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами, где он и работал до конца своей жизни.

Современные исследователи отмечают, что Фитину удалось многое, однако восстановить профессионализм за два с половиной года до Великой Отечественной войны было почти невозможно.

Самый большой провал в этом плане был связан с Финской кампанией. В этой войне Сталин пал жертвой как раз непрофессионализма закордонной разведки.

Как теперь, после многолетней работы в архивах, мне стало ясно, вождь был убежден, что стоит только начать войну с Финляндией, и там тотчас же вспыхнет восстание финского рабочего класса. А убеждал в этом Москву резидент советской внешней разведки С. М. Петриченко (после Великой Отечественной войны был арестован и умер в лагере). В своих донесениях он писал, что в Финляндии созрела революционная ситуация, что финские трудящиеся готовы с оружием в руках выступить против своего буржуазного правительства и радостно встретить Красную армию. Получая такую информацию, генсек был уверен в быстрой и легкой победе. Он даже поторопился создать на территории Карелии так называемое Народное правительство Финляндской Демократической Республики во главе с О. Куусиненом. Получилось же все наоборот. Вследствие чего перед Великой Отечественной войной Сталин испытал тяжелое разочарование относительно действительных возможностей разведки и надолго потерял доверие к поставляемой ею информации. Это недоверие проявилось и в мае – июне 1941 года.

Причины чистки кадрового разведывательного аппарата были, как я теперь понимаю, все те же: Сталин патологически боялся влияния Троцкого на кадры закордонной разведки.

Не знаю, насколько кадры резидентур действительно испытывали влияние Троцкого. Но фактом является и то, что в это время был осуществлен ряд побегов резидентов на Запад (Орлов, Кривицкий и др.). Казалось бы, это подтверждало подозрительность Сталина. Однако дальнейшая судьба этих людей скорее говорила об обратном: бежали, потому что опасались за свою жизнь и жизнь своих близких. В нулевые годы XXI столетия один из бывших руководителей одного из самых засекреченных управлений внешней разведки, уже будучи на пенсии, сказал мне в личной беседе: «По-моему, бежали в те годы резиденты прежде всего не по причине изменения своих политических взглядов, а просто из-за боязни ареста и расстрела». На мой взгляд, похоже на правду.

Между тем разведка свое дело делала.

С конца 1940 года и до нападения Германии на Советский Союз в Управление поступали данные, которые говорили о том, что Германия, захватив 13 европейских стран, готовится к нападению на СССР.

Например, наш резидент в Праге сообщал о перебросках немецких воинских частей, техники и другого военного снаряжения к границам Советского Союза.

17 июня Сталин вызвал к себе наркома госбезопасности В. Н. Меркулова (1895–1953, арестован вместе с Берией и др., приговорен к смертной казни и расстрелян) и Фитина для обсуждения телеграммы из Берлина от «Старшины» и «Корсиканца» от 16 июня, которая начиналась словами: «Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время». Сталин потребовал проверки сведений, считая их возможной дезинформацией. Переубедить вождя оказалось невозможным делом.

«Меня, – пишет Фитин, – ни на один день не покидало чувство тревоги… Несмотря на нашу осведомленность и твердое намерение отстаивать свою точку зрения на материалы, полученные Управлением, мы пребывали в состоянии определенной возбужденности. Это ведь был вождь партии и страны с непререкаемым авторитетом. А ведь могло случиться и так, что Сталину что-то не понравится или в чем-то он усмотрит промах с нашей стороны, и тогда любой из нас может оказаться в незавидном положении.

С такими мыслями мы вместе с наркомом в час дня прибыли в приемную Сталина в Кремле. После доклада помощника о нашем приходе нас пригласили в кабинет. Сталин поздоровался кивком головы, но сесть не предложил, да и сам за все время разговора не садился. Он прохаживался по кабинету, останавливаясь, чтобы задать вопрос или сосредоточиться на интересовавших его моментах доклада или ответа на его вопрос.

Подойдя к большому столу, который находился слева от входа и на котором стопками лежали многочисленные сообщения и докладные записки, а на одной из них сверху был наш документ, И. В. Сталин, не поднимая головы, сказал:

– Прочитал ваше донесение. Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз?

Мы молчим. Ведь всего три назад – 14 июня – газеты опубликовали заявление ТАСС, в котором говорилось, что Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз. И. В. Сталин продолжал расхаживать по кабинету, изредка попыхивал трубкой. Наконец, остановившись перед нами, он спросил:

– Что за человек, сообщивший эти сведения?

Мы были готовы к ответу на этот вопрос, и я дал подробную характеристику нашему источнику. В частности, сказал, что он немец, близок нам идеологически, вместе с другими патриотами готов всячески содействовать борьбе с фашизмом. Работает в министерстве воздушного флота и очень осведомлен. Как только ему стал известен срок нападения Германии на Советский Союз, он вызвал на внеочередную встречу нашего разведчика, у которого состоял на связи, и передал настоящее сообщение. У нас нет оснований сомневаться в правдоподобности его информации.

После окончания моего доклада вновь наступила длительная пауза. Сталин, подойдя к своему рабочему столу и повернувшись к нам, произнес:

– Дезинформация! Можете быть свободны.

Мы ушли встревоженные. Многое пришлось передумать, напряженное состояние не покидало ни на минуту. А вдруг наш агент ошибся? А ведь я от имени Управления внешней разведки заверил И. В. Сталина в том, что информация не вызывает сомнений.

Придя в наркомат и обменявшись впечатлениями от встречи, мы с наркомом тут же составили шифровку в берлинскую резидентуру о немедленной проверке присланного сообщения о нападении Германии на СССР, которое якобы намечено на 22 июня 1941 года, но ответ получить не успели… Фашистские войска напали в этот день на нашу Родину. Последнее явилось горьким подтверждением правдивости донесения нашего агента. Аналогичными данными располагали ГРУ и контрразведывательные подразделения наших органов»[21].

Эти воспоминания написаны П. М. Фитиным за год до его ухода из жизни. Много чего происходило в его жизни, но встреча со Сталиным, видать, врезалась в его память намертво. И детали этой встречи очень характерны. Они выдают глубочайшую внутреннюю психологическую напряженность Сталина. Генсек крайне редко не приглашал визитеров своего кабинета присесть. В этот раз его неприязнь к Фитину была столь сильна, что разведчику не было предложено присесть за стол. Генсек ненавидел в этот момент Фитина, поскольку данные, которые начальник управления Сталину сообщил, опрокидывали все построенные последним логические расчеты. Но главными здесь были даже не эти расчеты (Гитлер не может решиться воевать на два фронта и т. д.), а ясное осознание того, что СССР к войне не готов. И потому Сталин отталкивал от себя мысль о том, что война может все-таки вот-вот начаться. К сожалению, ему в этом подыгрывало и его окружение из числа военных. Иногда по незнанию, иногда из карьеристских соображений, а чаще всего из трусости.

20 марта 1941 года начальник Главного разведывательного управления Генерального штаба РККА генерал-лейтенант Ф. И. Голиков (1900–1980) направил на имя Сталина докладную записку, озаглавленную «Высказывания и варианты возможных боевых действий германской армии против СССР».

В «Биографическом энциклопедическом словаре» К. А. Залесского «Империя Сталина» о нем сказано: «На Ф. И. Голикове во многом лежит вина в том, что нападение Германии на СССР было абсолютно неожиданным.

‹…› По свидетельству Хрущева, проявил под Сталинградом, будучи заместителем командующего Юго-Западным фронтом, поразительную трусость, писал в политбюро доносы на командующего фронтом А. И. Еременко».

В этом важнейшем документе Голиков поименно назвал армейские группировки немцев, созданные для наступления на Ленинград, Москву и Киев, и привел разведданные о том, что «начало военных действий против СССР следует ожидать между 15 мая и 15 июня 1941 года». Однако заканчивал он свою Записку неожиданно: «Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки».

Опубликовавший в 2005 году этот документ из архива Генштаба военный историк В. А. Анфилов в 1965 году задал вопрос самому Голикову: «Почему вы сделали вывод, который отрицал вероятность осуществления изложенных (в записке) планов Гитлера? Вы сами верили этим фактам или нет?»

Ответ был таким: «…Я ему (Сталину) подчинялся, докладывал и боялся его. У него сложилось мнение, что, пока Германия не закончит войну с Англией, на нас не нападет. Мы, зная его характер, подстраивали свои заключения под его точку зрения»[22].

(Во время войны за провалы на командных должностях и проявленную трусость Сталин дважды понижал Голикова в звании. В 1961 году ему, по настоянию Хрущева, было присвоено звание маршала СССР.)

Эту ситуацию я попросил прокомментировать бывшего начальника Первого главного управления КГБ СССР (с января 1989 по 22 августа 1991 года) генерал-лейтенанта в отставке Л. В. Шебаршина (цитируется по диктофонной записи).

«Вопрос. Насколько политические руководители СССР могли в 1941 году доверять поступавшим сведениям о начале германского вторжения? Как бы вы это объяснили?

Ответ. Есть несколько объяснений. Во-первых, насколько я представляю себе это, Сталин не верил тем, кто эту информацию сообщал. Он считал, что это английская дезинформация.

Во-вторых, Сталин рассчитывал, что, если не предпринимать никаких действий, которые могли бы быть квалифицированы немцами как провокации, начало войны удастся оттянуть, хотя Сталин понимал, что война неизбежна.

В-третьих, подготовка к войне Советским Союзом не была завершена. Была дорога каждая неделя, каждый месяц.

В этом свете, что могло происходить с информацией? Разведывательные органы, то есть военная разведка и разведка НКВД, не занимались анализом. Они докладывали наверх живые сообщения источников или документы, полученные от источников.

Наша пресса, российские историки, получившие сейчас доступ к такой разноречивой информации, из этого многообразия отсеивают в основном одной направленности информацию, ту, где шли предупреждения о том, что произойдет нападение. Для чего это делается? По-видимому, для того, чтобы представить Сталина этаким простаком.

Но на деле, я думаю, что другая категория информации, которая ставила под сомнение вот эти предупреждения, и третья категория, которая определенно была и которая напрочь отрицала возможность немецкого нападения, они, наверное, были гораздо многочисленнее и обширнее. По-видимому, эти последние были и более весомыми, чем предупреждения отдельных индивидуальных источников.

Но я не видел нигде ни одного материала, видимо, их просто не было в природе, где бы разведка НКВД или разведка ГРУ обобщила бы сама всю эту информацию и сделала бы вывод, что да, вот по всему кругу источников идет достоверная информация о том, что в мае – июне Германия совершит нападение на СССР.

Как в этом плане оценивать записку Голикова? Из своего опыта знаю, что, когда начинает поступать подобного рода информация, она должна ставиться в центр и коллективный разум должен был оценивать реальность этих вот предупреждений. Был ли тогда такой коллективный разум, или Сталин взял на себя полностью решение всех этих вопросов, я просто-напросто не знаю.

По НКВД не знаю. А вот документы, которые писал Голиков Сталину, я читал. И там есть его собственные слова: «Я склоняюсь к тому, что войны не будет».

Конечно, получив такие предупреждения, Сталин ли, начальник ли Генерального штаба должны были созвать высококомпетентную комиссию, совещание, и даже не одно, а серию совещаний. Но известно, что Сталин подавлял всех своей волей. Идти поперек мнения, линии вождя тогда было смертельно опасно.

Вообще говоря, – продолжает Леонид Владимирович, – истина у нас, как правило, открывается неоднократно. Так что вопрос соотношения информации вообще и действий, решений, принимаемых на основе этой информации, – это далеко не однозначный вопрос.

Вот доложили Сталину, что Германия готовится напасть. Какое решение он может принять? Наносить упреждающий удар? Нечем. Быстро перестраивать армию? Наверное, да. Принимать другие меры, которые позволили бы отодвинуть вот это вот событие? Совершенно определенно – да. Но какие это меры? Это процесс непростой и требующий времени. Наверное, надо было принимать меры, которые позволили бы отодвинуть это событие. Но опять же – как?

Привести армию и всю страну в боевую готовность? Может быть. Но надо иметь уверенность в военной верхушке. А у тебя под боком находятся маршалы и генералы, которые, если ты ошибешься, могут посчитать и по-другому, а завтра вообще тебя к стенке поставить, если что-то будет делаться не так, как они считают правильным. Значит, для уверенности в своем положении, надо сначала от них избавиться.

Я, конечно, огрубляю, но причины катастрофы 22 июня 1941 года надо искать в том числе и в психологии. Подозрительность и недоверчивость Сталина общеизвестны. Я не знаю, был ли на свете хоть один человек, которому бы он доверял? Наверное, не было такого.

Безусловно, в катастрофе 1941 года виновато высшее звено в руководстве страны. Но это высшее звено, оно ведь не с Луны к нам свалилось и не было импортировано к нам из какой-то экзотической страны. Эта верхушка, образно говоря, она ведь была порождением нашей реальности, выросла в совершенно определенных условиях, наших условиях.

И это еще одно из возможных объяснений того, почему в 1941 году все произошло так, как произошло.

Сама система социализма нашего образца – эта политическая и экономическая система рождалась в условиях постоянной жесточайшей конфронтации, внутренней и внешней. Эта конфронтация с внешним миром ведь не была выдумана. И конфронтация правящей верхушки со своим народом, со своими политическими противниками тоже ведь была. Коллективизацию же ведь народ сам никогда бы не придумал.

Посмотрите, что происходило. Как создавалась эта система. Не успели большевики прийти к власти, как тут же пришлось отбиваться, переходить к круговой обороне. Интервенция, Гражданская война – это ведь все не легенды, а самая что ни на есть жестокая реальность. Система с самого начала вынуждена была работать на кризис, на войну. Внешняя угроза никогда не исчезала, никогда не была мифической. И система была вынуждена постоянно приспосабливаться к решению кризисных задач. И индустриализация, и коллективизация могли решаться только с использованием чрезвычайных мер.

Угроза внешней агрессии всегда была реальной, всегда существовала. Вот она и реализовалась в 1941 году. А если бы у нас была другая система, не социалистическая того образца, какая была, а была бы, скажем, парламентская демократия с такой ее организованностью, какая была у нас в 1990-е годы, то я думаю, что вопрос с существованием России был бы в 1941 году решен раз и навсегда. Сработала система. Потому Россия и сумела в войну выстоять.

– Погодите-погодите! Вы хотите сказать, что если бы не тот сталинский режим, какой к 1941 году у нас был, то мы бы войну с Германией проиграли?

– Именно это я и хочу сказать…»

Завершая весь этот пассаж и отнюдь не оправдывая Сталина, хотел бы все же отметить, что, исключая древних римлян, на все великие нации война всегда сваливалась неожиданно.

В 1941 году американцы, например, были настолько уверены в том, что Гитлер со дня на день начнет войну против СССР, что загодя начали уничтожать документы в своем посольстве в Москве. Но уверенность их распространялась только на русских. А в отношении самих себя для них колокол громкого боя не звучал. В настоящее время историки утверждают, что президенту США Ф. Д. Рузвельту было известно, что японцы со дня на день подвергнут атаке Перл-Харбор, но он до последнего момента отказывался в это верить. И потому нападение японцев на американскую военно-морскую базу в Перл-Харборе 7 декабря 1941 года прозвучало и для него, и для всей военной верхушки США как гром среди ясного неба.

Совсем по времени близкий пример – нападение грузинского спецназа на российских миротворцев в августе 2008 года в Южной Осетии тоже было ожидаемо, и тем не менее никто этого нападения не ожидал.

Но наиболее разительный пример – с войной 1973 года на Синайском полуострове.

Это случилось 6 октября 1973 года во время проведения в Израиле важнейшего для населения этой страны религиозного праздника Иом-кипур. Сирийские и египетские войска внезапно переправились через Суэцкий канал, прорвали израильские позиции по линии Бар Лева и вынудили израильтян отступить к Голанским высотам. Несмотря на внезапность нападения, израильская армия сумела организоваться и через 3 недели оккупировала Синай, форсировала Суэцкий канал и полностью окружила египетскую армию, вынудив ее к капитуляции, а сирийские войска оттеснила на их территорию.

А вот как все происходило с фактором внезапности нападения. Очень похоже на 22 июня 1941-го.

В сентябре 1973 года премьер-министр Израиля Голда Меир (руководила правительством страны с 1969 года) получила данные израильской разведки о том, что президенты Сирии и Египта (Хафез Асад и Анвар Садат) готовят совместное наступление против Израиля с целью столкнуть израильтян в море и покончить с израильским государством.

Первое, что сделала премьерша, – она поинтересовалась мнением американского Госдепа на этот счет. Вашингтон заверил ее, что ЦРУ располагает информацией о том, что правительства Сирии и Египта намеренно провоцируют Израиль, вынуждая его первым нанести превентивный удар. Тогда можно будет поднять в ООН вопрос о том, что Израиль ведет экспансионистскую политику, и на этом фоне потребовать вернуть Сирии Голанские высоты, которые отошли к Израилю после Шестидневной войны в 1967 году. А что касается концентрации войск Сирии и Египта вблизи границ Израиля, проинформировал Госдеп Голду Меир, так это не что иное, как политические демарши, призванные спровоцировать Тель-Авив на превентивный удар.

Голда Меир не поверила увещеваниям Госдепа, провела совещание с правительством, где предложила объявить чрезвычайное положение, призвать резервистов и провести мобилизацию армии. Как только это стало известно Вашингтону, оттуда последовало жесткое указание послу США в Израиле Кеннету Киттингу, а тот, запросившись на аудиенцию к премьер-министру, в столь же жесткой форме потребовал от главы израильского кабинета министров не провоцировать мировое общественное мнение. Голда Меир, что называется, прикусила язык.

Однако в среду 3 октября 1973 года израильская разведка доложила премьер-министру, что сирийские танки выдвинулись на передовые позиции вдоль Голанских высот, а египетские танки вышли на берег Суэцкого канала. Плюс к этому, доложил глава израильской разведки, сирийские и египетские ВВС переведены на военное положение, а летчики дежурят в кабинах самолетов.

В четверг 4 октября шеф израильской разведки доложил премьер-министру, что, по имеющимся у него данным, вторжение со стороны Сирии и Египта начнется 6 октября в 18 часов по местному времени.

На этот раз Голда Меир не стала тревожить Госдеп, а позвонила лично президенту США, проинформировала его об имеющейся у нее информации и сказала, что она намерена привести в состояние боевой готовности израильские вооруженные силы с одновременным призывом резервистов.

Ричард Никсон в ответ заверил ее, что усилия США по установлению мира на Ближнем Востоке близки к успешному завершению и все, что нужно сделать в этой ситуации израильскому премьеру, – так это набраться терпения и немного подождать.

И все же что-то насторожило главу администрации США. После разговора с Г. Меир он срочно направил в Каир госсекретаря США Генри Киссинджера. Анвар Садат уклонился от встречи с посланцем Никсона, и 5 октября, в пятницу, Киссинджер встретился с личным советником египетского президента Мохаммедом эль-Заятом. Американский госсекретарь без дипломатии, прямо сказал советнику Садата, что, по имеющейся у него информации, Египет планирует завтра, 6 октября, в 6 часов пополудни напасть на Израиль. Киссинджер уведомил советника Садата, что США будут очень огорчены, если их египетские друзья нарушат восстановленный мир на Ближнем Востоке.

В дружеской и спокойной манере эль-Заят заверил Киссинджера, что его шеф, президент Садат, полностью поддерживает мирные инициативы, выдвигаемые Вашингтоном, и, если Израиль прекратит свои военные приготовления, на Ближнем Востоке наступит прочный мир на длительные времена.

Расставшись с эль-Заятом, Киссинджер позвонил Никсону и доложил о результатах переговоров. Никсон тут же позвонил послу США в Израиле. В субботу утром 6 октября К. Киттинг встретился с премьер-министром Израиля и предупредил ее, чтобы Израиль не предпринимал никакой подготовки к военным действиям под гарантии Вашингтона. В ответ Голда Меир задала вопрос: говорил ли президент Никсон лично с Анваром Садатом? Посол сказал: еще не говорил, но в течение дня обязательно переговорит.

В полдень 6 октября Голда Меир собрала заседание кабинета министров, сообщила о своем разговоре с послом США и сказала, что она не будет отдавать приказ о приведении в полную боевую готовность вооруженных сил.

В момент заседания кабинета министров наземные войска и авиация Сирии и Египта перешли израильскую границу. Началась Октябрьская война 1973 года, которая закончилась через три недели полным разгромом египетских и сирийских вооруженных сил.

А в начале 1974 года Голда Меир была подвергнута в Израиле уничтожающей критике за неготовность страны к Октябрьской войне и смещена под этим предлогом с должности. Премьер-министром Израиля был назначен генерал Рабин.

Самому себе задаю вопрос: могла ли Голда Меир привести вооруженные силы Израиля в состояние боевой готовности вопреки воле президента Никсона?

Ответ: не могла. И тогда, и сегодня существование Израиля на 100 % зависит от воли правящего класса США.

Вопрос: отдавала ли Голда Меир себе отчет в том, что в 6 часов пополудни 6 октября арабы перейдут границы Израиля?

Ответ: думаю, что премьер-министр Израиля была уверена в этом, так как с самого начала (в отличие, скажем, от Сталина) данным своей разведки доверяла. Но обстоятельства были сильнее воли премьерши. И когда она запретила подавать команду тревоги, она понимала, что будут напрасные жертвы и что это будет означать конец ее политической карьеры. Но она могла поступить только так, как поступила. И когда через несколько месяцев оппозиция снимала ее с должности главы правительства, эта умная и мужественная женщина ни единого слова в свою защиту не произнесла: у политики свои законы.

Как видим, история время от времени повторяет некоторые полюбившиеся ей сюжеты.

Но еще раз хочу повторить: по моему глубокому убеждению, катастрофические потери РККА в 1941 году, за короткий срок оставление противнику почти половины территории европейской части СССР, огромные, в связи с этим, материальные и человеческие потери и в целом продление войны до мая 1945 года – все это имеет причиной катастрофическую ошибку Сталина с определением сроков гитлеровского нашествия.

Глава 2. Шок 41-го…

Военно-теоретическая наука, на постулаты которой опиралась в 1941 году вся военная верхушка РККА и генеральный секретарь ЦК ВКП(б), придерживалась твердого мнения, что ни одна современная крупная война не может начинаться с того, чтобы начинающий боевые действия противник одномоментно вводил в бой все сосредоточенные им на границе чужого государства войска. Война должна была начинаться с боев разведывательного характера, потом приграничные сражения, а уже потом в бой втягивались и основные силы.

Сталин был очень начитанным политиком и государственным деятелем. В его личной библиотеке после его смерти было обнаружено около 20 тысяч экземпляров книг по самым разным отраслям знаний. Из военной литературы были там даже тома германского военного теоретика Карла фон Клаузевица (1780–1831), автора знаменитого афоризма «Война есть продолжение политики другими средствами». Будучи на высокой ступени современной ему военной теории, Сталин был уверен, что если Гитлер все же и решится на военные действия против СССР, то начнет их с приграничных сражений.

Именно в силу господства подобных соображений Сталин в течение почти всего дня 22 июня никак не мог поверить, что германский вермахт одновременно и всеми силами атаковал всю западную границу Советского Союза, и потому требовал от министра обороны и начальника Генерального штаба РККА Тимошенко и Жукова достоверных сведений о начавшихся военных действиях: не авантюра ли это со стороны отдельных немецких генералов? не разведывательные ли бои осуществляются со стороны немцев? Ведь написал же ему Гитлер в личном письме от 14 мая 1941 года, что если отдельные немецкие генералы и могут открыть военные действия на границе СССР, то это будет не более чем авантюра отдельных генералов!

Но, как выяснилось к вечеру того же дня, Гитлер отбросил прочь устаревшие постулаты военной теории и ввел в бой СРАЗУ и ВСЕ сосредоточенные на границе СССР военные силы, без предъявления ультиматума, без объявления войны и без связывания себя приграничными сражениями, а сразу на всю глубину прорыва.

В результате ни командиры Красной армии, ни политическое руководство страны психологически оказались не готовы к отпору. А коль не были готовы, не смогли и оказать достойное сопротивление.

Начальник штаба вермахта генерал Франц Гальдер к концу дня 22 июня 1941 года сделал такую запись в своем служебном дневнике: «Общая картина первого дня наступления такова: противник был захвачен немецким нападением врасплох. Тактически он не был развернут для обороны. Его войска в приграничной зоне находились в своих обычных местах расположения. Охрана границы в целом была плохой. Тактическая внезапность привела к тому, что вражеское сопротивление непосредственно на границе оказалось слабым и неупорядоченным, а потому нам удалось повсюду захватить мосты через приграничные реки, прорвать находившиеся вблизи границы позиции пограничной охраны (полевые укрепления)».

Гальдер был прав в своей хладнокровной констатации.

Смяв расположенные при границе, не приготовленные к отпору воинские части, немцы захватили оперативный простор и ввели в действие свои моторизованные соединения. Уже через 5 дней после начала военных действий, 28 июня, пал Минск. По немецким данным, под Минском попали в плен 288 тысяч советских солдат и офицеров, было захвачено 2585 танков.

16 июля пал Смоленск. Согласно германским документам, в немецкий плен под Смоленском попали 400 тысяч солдат и более 100 тысяч погибли в сражениях. Генерал Гальдер пишет в своем дневнике: «Не будет преувеличением сказать, что кампания против России была выиграна за 14 дней» и спешит доложить о своих выводах Гитлеру.

19 августа немцы вошли в Новгород. По оценкам вермахта, к концу сентября Красная армия потеряла более двух с половиной миллионов солдат и офицеров, 18 тысяч танков, 22 тысячи орудий, 14 тысяч самолетов.

Между серединой сентября и серединой октября Красная армия потеряла еще около одного миллиона солдат, в том числе 673 тысячи попали в плен.

12 октября немецкие танки вошли в Калугу.

17 октября пал Калинин.

23 ноября немцы вошли в Клин и следом – в Солнечногорск.

27 ноября немцы вошли в дачный поселок Красная Поляна, что в 25 километрах от Москвы, а затем немецкий моторизованный разведбат промчался сквозь Химки и вышел на северо-западные пригороды Москвы в 15 километрах от Кремля. Но задержаться ему там не дали, частично уничтожили, а остатки батальона успели унести ноги.

2 декабря Гальдер запишет в своем дневнике: «Все! Русские истощились. У них нет более подкреплений».

Как пишет А. Уткин, «в горьких битвах 1941 года» наша армия потеряла 3,1 млн человек убитыми и 3,5 млн человек, попавших в плен[23].

Все так и было. Но было и другое, о чем не знал упоенный летними сражениями генерал Гальдер.

Именно в тот момент, когда он докладывал Гитлеру, что русскую кампанию можно считать выигранной, что основная масса готовых оперативно быть использованными частей русской армии полностью уничтожена и что у русских уже не осталось никаких резервов, он не знал, что в это самое время в военных лагерях в Иркутской области, в местечке Мальта, терпя муки голода, холода и военной муштры, военной премудростью овладевал сержант Дмитрий Кузнечевский, а в других таких военных лагерях по всему пространству Сибири еще тысячи и тысячи таких же, как он, призванных в армию в первые дни войны с зубовным скрежетом овладевали военным ремеслом.

Короткие письма моего отца из военных лагерей в течение июля – ноября 1941 года свидетельствовали, что эти простые сибирские мужики валились с ног от недосыпа, даже в коротком сне мечтая о пище, поскольку командование сознательно держало их впроголодь, для того чтобы они злее были и сами рвались на фронт, так как на фронте, внушали им, они будут больше спать и лучше питаться и им каждый день будут наливать наркомовские 100 граммов. И судя по тем весточкам, которые сержант Кузнечевский посылал и передавал в Бодайбо своей жене, мужики действительно рвались на фронт, потому что жизнь и военная муштра в военных лагерях казалась им невыносимой.

Но никто их на фронт не пустит. Только в конце ноября в обстановке глубокой секретности они, погруженные в воинские эшелоны, прибудут по железной дороге под Москву, а 5 декабря их пошлют наконец в бой.

И это было не пушечное мясо, которое в летние месяцы 1941 года командиры РККА по требованию Сталина бросали в бой, даже не успев переодеть и вооружить. Это были хорошо экипированные и вооруженные, крепкие физически и вымуштрованные воины. И они сделали то, что должны были сделать. К февралю 1942 года немец от Москвы был отброшен.

После войны относящийся очень критически к Сталину маршал И. С. Конев напишет: «Формирование в тылу действующих фронтов целого Резервного фронта… было, пожалуй, беспрецедентным в истории войн. Чтобы создать в тылу такой мощный кулак, Верховному Главнокомандующему нужно было обладать сильным характером и большой выдержкой»[24].

Но дело ведь не только в сильном характере и большой выдержке Сталина в эти катастрофические летние и осенние месяцы 1941 года. И западные, и российские историки десятилетиями с разных сторон пишут об этой военной катастрофе Красной армии. Нет спору, все это действительно было. Но было и то, о чем почти не пишут западные, к примеру, историки. Да, Красная армия отступала и красноармейцы тысячами гибли и сдавались в плен. Но ведь было и другое. К моменту начала октябрьской немецкой операции «Тайфун» (последнее наступление на Москву) вермахт потерял более 800 тысяч своего кадрового состава, того состава, который до этого завоевал всю Европу и с которым Гитлер рассчитывал завоевать не только Россию, но и Америку (континент), и Англию, и даже Индию. Кто-то ведь уничтожил в боях этот без малого миллион гитлеровских солдат. Кто-то ведь это сделал! Ну не те же, в конце концов, солдаты, офицеры и генералы РККА, которые массами попадали в плен!

Ситуация в октябре 41-го была действительно тяжелой. Из мемуаров А. Микояна, Г. Жукова, П. Судоплатова, других известно, что Сталин в этот момент готовился к самому худшему – взятию немцами Москвы и потому приказал создавать в столице и ее окрестностях базы для партизанской войны, сформировать подпольные райкомы и обкомы партии, а генералу П. Судоплатову в личной беседе в присутствии Л. Берии поручил организовать защиту Кремля и минирование зданий в Москве, в которых немцы, по мнению вождя, после взятия столицы могли бы устраивать совещания высшего германского руководства.

Все это так. Но, повторюсь, было и другое, о чем еще и сегодня мало вспоминают и пишут. На земле простые русские мужики, те, кто не сдался в плен летом 1941-го, и красные командиры разного уровня, те, кто не попал в кровавую сталинскую мясорубку 1937–1938 годов, делали свое дело – военную работу.

Как уже было сказано выше, в первые, самые драматичные месяцы войны Красная армия фактически выбила лучший кадровый состав вермахта. К декабрю 1941 года офицерский корпус Германии потерял 27 тысяч офицеров – в пять раз больше, чем за весь период военных действий в Европе в 1939–1940 годах. Только в боях под Москвой погибло 55 тысяч немецких солдат. К февралю 1942 года, докладывал Гитлеру генерал Гальдер, германские войска потеряли в русской кампании 202 357 убитых, 725 642 раненых, 112 617 обмороженных. А ведь к этим 1 040 616 бойцам, выбывшим из рядов действующей армии, следовало добавить 400 тысяч солдат и офицеров, попавших в русский плен[25].

И чтобы завершить эту главу, следует сказать правду о военных потерях Красной армии в целом, за всю войну, чтобы не возвращаться более к этой кровавой бухгалтерии. К сожалению, за прошедшие десятилетия в этой сфере нашего знания о войне опубликовано много неверного, часто просто вымыслов и искажений, цель которых просвечивается насквозь: показать, что Победу в войне русский народ одержал не умением в военно-ратном деле, а исключительно числом. До сих пор в литературе и в прессе можно встретить утверждения, что русские победили в войне только потому, что якобы завалили немцев трупами своих солдат. Жертвой такого заблуждения был даже такой замечательный русский писатель, как Виктор Петрович Астафьев (1924–2001), который употребил это выражение в своем романе «Прокляты и убиты» (1994).

Нет, все было совсем не так, все было, что называется, по-взрослому.

Начальник управления Министерства обороны России по увековечиванию памяти погибших при защите Отечества генерал-майор А. В. Кириллин приводит на этот счет такие документально подтвержденные данные: «По результатам исследований, проведенных Управлением статистики населения Госкомстата СССР, Центра по изучению проблем народонаселения при МГУ им. М. В. Ломоносова и Военно-мемориального центра Генерального штаба Вооруженных сил СССР, общие прямые людские потери страны составили 26,6 миллиона человеческих жизней. За годы войны в Красную армию и Военно-морской флот были призваны 29 754 900 человек. Вместе с кадровым составом РККА, существовавшим на 22 июня 1941 года, «надели шинели» 32,4 миллиона человек. Из них не вернулись с полей сражений 8 миллионов 668 тысяч 400 человек»[26].

Безвозвратные же потери вермахта на советско-германском фронте с 22 июня 1941 года по 9 мая 1945 года (вермахт и «СС») только этнически чистых немцев составили 6 231 700 человек (по советским архивам с учетом немецких трофейных материалов).

Но считать нужно конечно же всех, не только этнических немцев. Венгры, румыны, итальянцы, испанцы, финны и другие – они ведь тоже стреляли и убивали воинов РККА. В нас стреляли и те 1 500 000 человек из числа русских предателей, западных украинцев, латышей, чеченцев, калмыков, крымских татар и др., кто надел немецкие шинели и взял в руки винтовки и автоматы. В конце концов, талантливого полководца, восходящую звезду Красной армии 43-летнего генерала Н. Ф. Ватутина 29 февраля 1944 года и выдающегося разведчика Н. И. Кузнецова в том же году убили не немцы, а западноукраинские националисты. Так что считать нужно всех, кто воевал с нами в Великой Отечественной войне на стороне немцев. А если считать всех, то Красная армия за 1418 дней войны уничтожила: венгров – 863 700 человек, итальянцев – 93 тысячи, румын – 681 800 человек, финнов – 86 400 человек, плюс 215 тысяч прибалтов, мусульман и т. д., состоявших в национальных формированиях вермахта и СС[27].

Всего же безвозвратные боевые потери врага на советско-германском фронте составили 8 171 600 человек.

Как видим, цифры безвозвратных потерь с обеих сторон сопоставимы.

Некоторые публицисты и историки с непонятным для меня удовольствием любят смаковать цифры взятых в плен красноармейцев. Причем оперируют цифрами первых месяцев войны. Военнопленных с нашей стороны было действительно много – в 1941 году около 3,5 млн человек. А всего за весь период войны военнопленных с нашей стороны – более 5 млн человек.

Но при этом практически мало кто обращает внимание на то, что, начиная с лета 1942 года, число пленных с нашей стороны резко сократилось, а вот с германской стороны, наоборот, резко возросло. Только в Сталинградском котле в плен попало около 350 тысяч немецких и союзнических солдат и офицеров.

И уж совсем почему-то никто не обращает внимания на то, что в 1945 году в плен к Красной армии попало около 4 млн солдат и офицеров вермахта (сравните с 1941 годом, когда в плен к немцам попало 3,5 млн советских военнослужащих).

И последнее, но важное. Сухие расчеты немецких и российских военных историков показывают, что если летом 1941 года боевые потери Красной армии в столкновениях с вермахтом составляли пропорцию 1:3 в пользу немцев, то к концу 1944 года на каждого погибшего в бою красноармейца уже приходилось 4 убитых немца. Профессиональная квалификация офицерского корпуса и солдат Красной армии к концу войны оказалась на голову выше немецкого вермахта. В ходе войны командование Красной армии начало на практике учиться военной науке, и русские научились воевать лучше немцев. Остается только сожалеть, что факты эти не получают в нашей публицистике широкого хождения.

Так что при оценке военных потерь, как говорит современная молодежь: «не надо грязи», на нас в 1941 году шла в военный поход практически вся Европа, все ее двунадесять языков, а мы, в одиночку против всех, в прямом военном противостоянии уничтожили их больше, чем они, все в совокупности, сумели сделать с нами. При всей трагедийности и кошмаре той войны, при всех наших горьких потерях, нам, оставшимся в живых на той войне, и нам, живущим ныне, есть причины высоко держать голову при оценке той великой войны.

Но бесспорно и то, что потерь с нашей стороны было бы в разы меньше, если бы не тяжелые политические ошибки Сталина и его окружения, совершенные в 1930-х годах.

Глава 3. Защищая себя, русские спасали от гибели человеческую цивилизацию

Сегодня, спустя много десятков лет после того, как в мае 1945 года войска Красной армии взяли штурмом Берлин и подняли Знамя Победы над Рейхстагом, война кажется событием очень далеким, а Победа в ней для ныне живущих поколений – почти виртуальной. Более того, нынешнему поколению россиян иногда кажется, что иначе и быть не могло, что мы просто не могли не победить гитлеровскую Германию.

Однако весь драматизм тех далеких лет в том и состоял, что СССР не только мог, но должен был ту войну проиграть, а русская нация и другие объединившиеся вокруг нее народы – исчезнуть.

Тогда, в 1941–1945 годах, всем в мире было ясно, что основную тяжесть войны вынесла на своих плечах Россия, которая за четыре года сражений перемолола на своих фронтах 80 % живой силы и военной техники гитлеровской Германии, которую (технику) Гитлеру поставляла вся Европа: танки для русского фронта производили чешские заводы «Шкода» и т. д. Но так было тогда. А потом, после 1991 года, американская, а вслед за ней и западноевропейская публицистика вдруг, как по команде (а может быть, и действительно по команде?), стала отрабатывать тезис о том, что коричневая чума ХХ века – германский и итальянский фашизм, японский милитаризм – были побеждены совместными действиями США и Англии при участии Красной армии. Именно при участии, а не в силу решающего вклада СССР в победу. Этот тезис тотчас же был активно подхвачен неофитами НАТО из стран Балтии и Восточной Европы. Поведение политических элит всех этих стран объяснимо: все они, кроме англичан (которые успешно или нет, но героически – совершенно точно, первыми из цивилизованных наций начали войну с гитлеровской Германией и довели ее до конца), все они сегодня стремятся оправдать в собственных глазах добровольную коленопреклоненность перед Гитлером своих национальных правительств, хотят вытравить из народной памяти своих стран факты участия своих вооруженных формирований на стороне Гитлера, как и их почти поголовное истребление на советско-германском фронте.

Эти старания с годами становятся тем настойчивее, чем очевиднее вырисовывается тот факт, что роль России в той войне для судеб западной цивилизации оказалась решающей.

Между тем там, в сфере этой западной цивилизации, общественное мнение широких масс населения не дает себе труда вспомнить и подумать о том, почему после победы наших войск в Сталинградской битве король Великобритании решил подарить Сталину свой меч в ознаменование этой победы, а французское правительство одну из главных площадей Парижа назвало в честь Сталинградской победы (а позже и станцию метро).

А мы сегодня, имея в руках практически все основные документы тех лет, подкрепленные свидетельствами очевидцев, можем сказать, что самая тяжелая для Сталина (а значит, и для СССР) ситуация складывалась для нас не только в 1941-м, как в литературе принято считать, а и осенью 1942-го, когда гитлеровский вермахт угрожал перерезать Волгу в районе Сталинграда и начать продвижение к Уралу.

Личный переводчик Сталина Валентин Бережков (1916–1998) в своих мемуарах оставил уникальную запись на этот счет, относящуюся к моменту визита У. Черчилля в Москву в период самых ожесточенных боев в Сталинграде.

«После одной из бесед с Черчиллем в кремлевском кабинете Сталина, – пишет Бережков, – я должен был составить для советского посольства в Вашингтоне текст телеграммы, которую, по обыкновению, сразу же подписывал Сталин.

Мой первый вариант не во всем его устроил, и, сделав несколько конкретных замечаний, он предложил мне, устроившись в конце длинного, покрытого зеленым сукном стола, переписать текст начисто. Пока я был занят этим делом, Сталин прохаживался по узорчатой ковровой дорожке, попыхивая трубкой. Молотов остался у другого конца стола, где он сидел во время беседы с Черчиллем.

Вот тогда-то я и услышал из уст нашего вождя то, о чем до сего момента он не решался поведать никому.

– Как бы, Вячеслав, нам не пришлось пополнить список правительств в изгнании, – произнес Сталин глухим голосом. – Если германцы продвинутся за Урал, это может случиться…

– Но это равносильно гибели, – как-то растерянно отреагировал Молотов.

– Погибнуть мы всегда успеем. Но стоит прикинуть, какие могут быть варианты. Говорил же Черчилль, что в случае оккупации нацистами Англии его правительство будет продолжать борьбу из-за границы, например из Канады.

Сталин подошел к одному из свернутых вдоль стены рулонов и, потянув за шнурок, развернул карту Восточного полушария.

– Победа над СССР, в чем в таком случае будет участвовать и Япония, – продолжал Сталин, – будет означать огромное усиление держав фашистской оси. Вот почему Англия и Америка будут еще больше нуждаться в помощи советского народа и нашей партии. Подпольные обкомы, которые мы создали в конце прошлого года, когда враг подошел к воротам Москвы, не расформированы и продолжают подготовку ко всеобщей партизанской войне. Наш народ верит в партию и ее руководство и будет выполнять наши указания, даже поступающие издалека…

Проведя своей здоровой правой рукой по периметру Советского Союза, Сталин продолжал:

– Нам, конечно, не следует повторять путь в Лондон, где уже и без того больше дюжины правительств в изгнании. Я не случайно сказал вчера Черчиллю, что уже бывал в Лондоне, на съезде партии большевиков вместе с Лениным. Мне этого хватит. Но вот Индия могла бы быть подходящим местом…

И он легонько провел трубкой по огромному субконтиненту.

Меня потрясло услышанное. Но я сделал вид, что погружен в свою работу. Постарался поскорее дописать телеграмму и не мешкая выбраться из сталинского кабинета, где на меня обрушилось это страшное предположение»[28].

А если допустить гипотетическую ситуацию и предположить (не без оснований), что если бы Гитлер в 1942 году перерезал Волгу и двинулся к Уралу, а там дождался бы японского нашествия на СССР с востока, то вправе возникнуть и вопрос о том, что стало бы в таком случае с западной цивилизацией? Ответ на этот совсем не риторический вопрос есть.

Скорее всего, Англия, как полагал в то время Черчилль, была бы оккупирована, а США пришлось бы идти на заключение компромиссного союза с Гитлером. В этом случае Америка никогда бы не смогла победить Японию. И где бы сегодня оказалась вся западная цивилизация?

Мне могут возразить, что в 1945 году США к осени получили в свои руки ядерную бомбу, и потому победа и над Германией, и над Японией была предрешена. Но этот аргумент не работает. Дело в том, что если бы гитлеровская Германия не напрягала все (все!) свои силы на войну с Россией, то к весне 1944-го Германия, скорее всего, уже имела бы свою ядерную бомбу, работу над которой немцы начали еще в 1939 году[29].

Все, чего немцам недоставало, – так только времени и денег. То и другое пожирала война с СССР. Бомба стоила огромных денег. Достаточно сказать, что США, например, потратили на свой атомный проект около 2 млрд долларов, а создавали ее более четырех лет 120 тысяч человек. Гитлер, намертво войдя в клинч с Красной армией, выделить такие деньги на атомный проект был не в состоянии, хотя как раз он-то и мог первым в истории такое оружие создать.

Еще в 1942 году нобелевский лауреат по физике Гейзенберг сообщил министру военных запасов Германии, что немецкие ученые уже в 1943 году могут создать абсолютно новое оружие невиданной мощи, основанное на расщеплении атомного ядра, но это потребует огромных затрат. Шпеер оказался умным руководителем, доклад Гейзенберга оценил адекватно и тут же запросил аудиенции у Гитлера. Но тот ответил, что он вынужден закрывать все новые проекты военного назначения, кроме тех, отдача от которых может вывести на экспериментальные испытания в течение 6 недель.

Так что если бы не яростное сопротивление русских, то первыми атомную бомбу создали бы не американцы, а немцы, и тогда неизвестно, где? чем? и как? закончилась бы Вторая мировая война. А если учесть, что Вернера фон Брауна с его ФАУ Гитлер финансировал без ограничений, то Германия в 1943 году могла бы получить не только H-бомбу, но и средства ее доставки. Имели бы в этом случае место американские ядерные бомбардировки Японии? Вопрос, как мне представляется, носит риторический характер.

Собственно говоря, сегодня уже можно с большой степенью определенности сказать, ЧТО ожидало западную цивилизацию, если бы не сопротивление Красной армии немцам в 1941–1942 годах. Благодаря исследованиям последнего времени, и в частности проведенным профессором Академии военных наук В. А. Миркискиным, широкой общественности ныне стал известен текст директивы ОКВ (Верховного главнокомандования вооруженных сил рейха) № 32 от 11 июня 1941 года под названием «Подготовка к периоду после осуществления плана «Барбаросса». 19 июня, за два дня до вторжения в СССР, эта директива была направлена главнокомандующим всеми видами вооруженных сил для практической проработки.

Согласно этой директиве и всем последовавшим на ее базе документам, уже с конца августа 1941 года должен был начаться отвод германских войск с территории побежденного Советского Союза с целью захвата Северной Африки, Гибралтара, стран Ближнего и Среднего Востока, островов Мальта и Кипр и Суэцкого канала. За день до нападения на СССР ОКВ разослало в войска специальную инструкцию о деятельности вермахта в арабских странах.

Сразу же после разгрома Советского Союза директива № 32 предписывала начать военную операцию против Британских островов, с тем чтобы «начать и завершить наметившийся развал Английской империи». С этой целью предполагалось пройти через территорию разгромленного Советского Союза в Афганистан, а через него – в Индию.

Осенью 1941 года было запланировано начать бомбардировки городов на востоке США, затем выйти в Латинскую Америку, где из 14 государств планировалось создать всего 5 вассальных стран. 25 июля 1941 года на совещании с главнокомандующими ВМС Гитлер заявил, что Советский Союз практически уже разгромлен и потому после окончания этой кампании он «намерен предпринять энергичные действия против США»[30].

После войны стало известно, что Черчилль об этих планах Гитлера был хорошо осведомлен и воспринимал их всерьез. Из мемуаров посла США в Лондоне Аверелла Гарримана, опубликованных в США в середине 1970-х годов, стал известен его разговор с Черчиллем 15 октября 1941 года. Гарриман, обеспокоенный катастрофой Красной армии в первые месяцы войны, ссылаясь на то, что немцы уже стоят под Москвой, спросил английского премьера, каким тому видится ход войны на сегодняшний день. Черчилль, ни минуты не задумываясь, ответил: «С учетом уже свершившегося по состоянию на 15 октября, Гитлер пересмотрел свои прежние планы и теперь они выглядят так: Польша – 1939 год, Франция – 1940-й, Россия – 1941-й, Англия – 1942-й, и в 1943 году может быть захвачена и Америка»[31].

В разговоре с Гарриманом премьер не стал уточнять, что он имел в виду, когда произнес слово «Америка», обозначил ли он этим словом США или же весь Американский континент. Но скорее всего, он имел в виду весь континент. Дело в том, что после войны стало известно о крупной удаче английских спецслужб, они в самом начале Второй мировой войны сумели взломать шифр министерства иностранных дел Германии и всю войну читали секретную государственную переписку гитлеровского государства. Отдавая себе отчет в колоссальной важности этой удачи, англичане засекретили ее так, что полученной информацией не делились в полной мере даже с Соединенными Штатами. Так что в беседе с Гарриманом Черчилль просто выказал свое знакомство с гитлеровской директивой № 32.

Есть основания полагать, что именно в свете этих запланированных Германией действий Япония и готовилась напасть 7 декабря 1941 года на Пёрл-Харбор. Нападение состоялось, США были вынуждены вступить во Вторую мировую войну, но исключительно благодаря тому, что Красная армия именно в эти судьбоносные месяцы своим отчаянным сопротивлением сорвала запланированный немецким генералитетом блицкриг, директива № 32 не была приведена в действие, и Америка не подверглась нападению и со стороны Германии.

Надо отдать должное высшим руководителям США, они и до нападения Гитлера на СССР, еще после мюнхенского сговора 1938 года, в отличие от Лондона и Парижа, трезво оценивали потенциал России. И потому, когда в январе 1941 года президент США отменил так называемое «моральное эмбарго» на торговлю с Москвой, а британский посол в США, следуя инструкциям из Лондона, попытался нажать на Вашингтон с целью дезавуирования этого акта, то государственный секретарь США К. Хэлл по указанию президента Рузвельта одернул британца.

«Россия, – объяснял он послу Англии, – как в полусонном, так и в активном состоянии, есть и будет огромным фактором в вопросах войны и мира в Европе и в Азии… С тех пор как она оккупировала Прибалтику и часть Польши, Россия последовательно продолжала жесткий торг с Германией и Японией, или в районах, представляющих для них непосредственный интерес, в результате чего общим следствием ее действий последних месяцев стало торможение и срыв многих планов Гитлера и японцев. Русские, конечно, не имели в виду оказать нам помощь, но так или иначе они нарушили планы Гитлера в отношении Средиземноморья и Суэцкого канала»[32].

Такую трезвую позицию занимала вся команда Рузвельта. В августе 1941 года выдающийся государственный деятель США, Аверелл Гарриман, назначенный специальным посланником президента США в СССР, объяснял дома в публичной лекции: «Если падет Россия, а за ней Великобритания, то Соединенные Штаты останутся один на один с самой гигантской военной машиной в мире, опирающейся на самую большую промышленную мощь, находящуюся под единым контролем»[33].

Так что, что бы ни говорили сегодня на Западе о роли СССР в победе над гитлеровской Германией, но фактом остается то, что в 1941 году американский правящий класс полностью отдавал себе отчет в том, что без России вся Европа упадет к ногам Гитлера и Америка в лучшем случае будет вынуждена замкнуться в изоляции, а в худшем – получить против себя объединенный фронт Германии и Японии и потерять контроль над Американским континентом.

Сегодня наши западные партнеры по культурным и экономическим отношениям предпочитают не вспоминать о том, что в 1941–1942 годах Россия спасла западную цивилизацию.

Западные историки и публицисты предпочитают не помнить о том, что в 1941-м тогдашние их коллеги не верили в то, что население России будет способно сопротивляться агрессии, считая, во-первых, что народ не поддержит сталинский режим, а во-вторых, что в силу своей технической и культурной отсталости русские просто не смогут сопротивляться германской военной машине.

Вот только некоторые факты того времени. За две недели до германского вторжения, а именно 7 июня 1941 года, посольство США в Москве уведомило свой Государственный департамент: в случае нападения Германии (а посольство было уверено, что нападение неизбежно в ближайшие дни) «значительная часть сельского населения встретит иностранную армию как освободителей». А поскольку личный состав РККА набирался в основном из крестьян, то «очень возможно, – считали американские эксперты по России, – что сталинский режим не переживет любое вторжение»[34].

20 июня 1941 года, то есть за день до вторжения вермахта, европейский отдел Госдепа США порекомендовал президенту Ф. Д. Рузвельту не определяться с дальнейшими отношениями с СССР.

В специальном меморандуме Госдепа «О позиции США в отношении СССР в случае войны между Советским Союзом и Германией» президенту США была высказана рекомендация «отказаться признать советское правительство в изгнании или прекратить признавать советского посла в Вашингтоне в качестве дипломатического представителя России, если Советский Союз будет разбит и советскому правительству придется покинуть страну».

Ледяным холодом веет от этих бесстрастных слов сотрудников американского Госдепа, абсолютно уверенных в том, что у сталинского режима нет никаких шансов выжить под ударами гитлеровской армии.

Но такова была действительность тех дней. 15 июля 1941 года английская разведка доносила в Лондон из Москвы, что советское правительство, скорее всего, «может быть захвачено в плен», и оценивала продолжительность советского сопротивления в 1,5–3 месяца.

Более того, Лондон сильно опасался вероятности заключения сепаратного мира между СССР и Германией, некоего подобия ленинского Брестского мира, или создания в России «марионеточного прогерманского правительства», наподобие французского коллаборационистского правительства маршала Петена во Франции, в результате разгрома СССР.

Военный атташе Великобритании в Москве И. Итон сообщал в Лондон, что, скорее всего, советское правительство «может быть захвачено в плен» и потому британскому правительству следует думать о выстраивании в скором будущем своих отношений не с Москвой, а с Берлином.

Фактически, США и Англия с началом германского вторжения списали СССР с политической карты мира.

Аппарат военного атташе в Москве за несколько дней до начала войны в оценке боеспособности РККА акцентировал ее слабости – обескровленный «чистками» командный состав, неграмотные, «безынициативные солдаты», «возможное массовое дезертирство в Прибалтике и на Кавказе».

Но главный порок РККА американские специалисты усматривали в «нехватке современного оснащения, вооружений и техники. Советская армия… не сможет противостоять мобильной армии большой огневой мощи, оснащенной современной техникой и вооружением… Трудно представить боеспособную Красную армию в стране, до сих пор практически неграмотной и технически отсталой». Основным препятствием для «армии вторжения», предсказывали военные разведчики, могут стать лишь «плохие дороги и огромность территории страны».

В силу констатации этой технической отсталости английские военачальники резко возражали против военно-технической помощи России.

«Русские механики, – говорилось в докладе британского маршала авиации А. Гарриса, – не способны к эффективной эксплуатации и ремонту даже знакомой им техники» (Печатнов В. О. Указ. соч. С. 27).

Как и немцы перед войной, американские и английские эксперты глубоко заблуждались в оценке профессионального уровня русских технарей. Судя по всему, от них ускользнула деятельность Сталина в 1930-х годах по преодолению отсталости советских технических кадров.

Западные эксперты в своем высокомерии в этом плане мало чем отличались от гитлеровских, которые тоже недооценили СССР. Вспоминаю, в связи с этим, одну из моих многочисленных бесед с директором Института народнохозяйственного прогнозирования РАН академиком Виктором Ивантером (приводится по магнитофонной записи). «Перед Второй мировой войной педантичные немецкие специалисты, ученые экономисты, – заметил он, – на основе произведенных ими расчетов убедили Гитлера, что русские не смогут произвести требуемого количества боевой техники, чтобы противостоять германской армии. И действительно, по всем теоретическим выкладкам к концу 1944 года наша промышленность не могла выпустить такого количества танков, боевых самолетов, артиллерийских стволов, сколько на самом деле выпустила, учитывая, что к этому моменту СССР потерял южную промышленную базу, рабочую силу и т. д. Однако мы это сделали. И во многом это был результат проведенной в 1930-х годах индустриализации».

Но в отличие от «педантичных немецких специалистов» американские специалисты прозрели быстрее.

Первые же контакты советских техников с американскими специалистами привели тех в изумление.

Проверка хода работ по сборке первых истребителей «Томагавк», доставлявшихся в Архангельск, показала удивительные для американцев результаты. За три с половиной недели сентября 1941 года 50 техников собрали 47 самолетов. Военный атташат американского посольства в Москве докладывал в Вашингтон: «Наши дежурные офицеры в Архангельске ставят их (советских техников) выше армейских техников США по мастерству, смекалке и моральному духу. Они работают под открытым небом, в грязи на ветру и под дождем по 14 часов в сутки… не имея штатного инструмента и технических инструкций… Советская сторона способна очень эффективно использовать и ремонтировать американскую летную технику. Советскому Союзу следует поставлять только лучшие американские самолеты».

Специальный посланник американского президента Аверелл Гарриман в своем радиообращении к соотечественникам из Лондона так подытожит это прозрение западных союзников России: «Нам не нужно беспокоиться о посылаемом нами оборудовании, самолетах и танках. Русские знают, как содержать и эффективно использовать их… Неуклюжий русский мужик стал искусным механиком».

Но в целом ситуация в начале войны из-за просчетов вождя в определении сроков нападения Гитлера на СССР, которые (просчеты) он так никогда и не признал, была настолько тяжелой и в психологическом плане так потрясла Сталина, что 30 июля 1941 года, во время беседы с прибывшим в Москву специальным посланником Рузвельта Гопкинсом, он уведомил последнего, что согласен пригласить на советско-германский фронт войска США «целиком под американским командованием».

Опубликованная в советское время запись этой беседы этих слов не содержит. Неудивительно: за все время правления Сталина никогда, ни на один день, на территории СССР не было иностранных войск под иностранным командованием. Это была редкая для вождя минута слабости, которая всего лишь показывает, насколько действительно трагическим было в тот момент положение страны.

Почему это произошло? Ответ на этот вопрос сегодня уже не является секретом – вследствие репрессий, учиненных вождем против собственной армии во второй половине 1930-х годов.

Часть вторая. Загадка репрессий

Глава 1. До 37-го «От тайги до британских морей Красная армия была всех сильней»

Ошибок своих, совершенных в 1930-х годах, нанесших огромный вред армии и во многом определивших военную катастрофу 1941 года, генсек не признал никогда, скрывшись за пословицей «лес рубят – щепки летят». Однако в действительности, как мы теперь знаем достоверно, эти ошибки были.

В исторической литературе принято считать, что вплотную за строительство новой армии Сталин принялся после Финской кампании, которая продемонстрировала всему миру, но прежде всего руководству гитлеровской Германии, высокую степень непрофессионализма как высшего командования РККА, так и всего офицерского корпуса в целом. Но на деле все началось много раньше. И очень успешно.

Работу по строительству вооруженных сил страны генсек начал почти сразу после смерти Ленина и снятия Троцкого с поста председателя Реввоенсовета. Историческая литература справедливо отмечает, что генсек и индустриализацию-то начал ради технического оснащения армии.

Большую роль в этом деле Сталин отводил вначале Фрунзе, а после его смерти – Тухачевскому.

Диктовалась эта необходимость тем, что после Версальского мирного договора 1919 года, завершившего Первую мировую войну, международная обстановка в Европе выстраивалась таким образом, что к концу 1920-х годов Германия стала неумолимо двигаться к восстановлению своего, разоренного Антантой в 1914–1918 годах, экономического и военного потенциала и нашла себе союзника в лице фашистского режима Б. Муссолини в Италии. Наблюдая за этим неумолимым движением, европейские демократии (Англия и Франция), в желании отвести от себя угрозу военного столкновения с набиравшим силу европейским фашизмом, стремились канализировать эту угрозу на Восток, в сторону, как им казалось, слабой и разоренной Гражданской войной Советской России (СССР).

Однако эту угрозу углядело для себя и политическое руководство СССР. Едва заняв должность генерального секретаря ЦК РКП(б), И. Сталин сразу же обратил свой взор на состояние дел в РККА.

Картина, которая предстала перед его глазами, оказалась просто катастрофичной: вооруженные силы страны к иноземному нашествию не были готовы.

Чтобы убедиться в этом, генсек инициировал создание специальной комиссии по изучению боеспособности армии. В январе 1924 года комиссия ЦК РКП(б) доложила партийному ареопагу: «Красной армии как организованной, обученной, политически воспитанной и обеспеченной мобилизационными запасами силы у нас в настоящее время нет. В настоящем виде Красная армия небоеспособна»[35]. Это был сокрушающий удар по авторитету создателя РККА – Льва Троцкого. Генсек начал готовить ему замену.

Выбор пал на талантливого самоучку М. В. Фрунзе, который во время Гражданской войны успешно командовал несколькими фронтами, а после создал несколько военно-теоретических трудов, на основе которых еще в должности начальника Военной академии РККА приступил к реформированию вооруженных сил республики. В марте 1924 года он был назначен заместителем председателя Реввоенсовета СССР и наркомвоенмора, в апреле – начальником штаба РККА, а в январе 1925-го полностью заменил Троцкого на всех военных постах.

Но Фрунзе (1885–1925) за год работы во главе Красной армии исправить положение не успел. Да можно сказать, и не сумел, так как в реформировании вооруженных сил делал упор не на создание кадровой армии, а на территориально-милицейский принцип и на особую роль политотделов и комиссаров.

После смерти Фрунзе, в конце декабря 1926 года, Сталин вновь ставит вопрос о состоянии подготовки СССР к возможной войне, и политбюро ЦК РКП(б) поручает начальнику штаба РККА М. Тухачевскому провести исследование состояния Красной армии на предмет возможности отпора внешнему агрессору.

В начале 1927 года Тухачевский представил на заседание политбюро ЦК ВКП(б) доклад «Оборона Союза Советских Социалистических Республик», в тексте которого констатировал, что за два прошедших года, когда в 1924 году комиссия ЦК признала, что боеспособной армии у СССР нет и не предвидится, положение только ухудшилось. «Ни Красная армия, ни страна, – категорически заявил он, – к войне не готовы. Наших скудных материальных боевых мобилизационных ресурсов едва хватит на первый период войны»[36].

Вот этот момент и можно считать началом настоящего строительства новых Вооруженных сил СССР.

Предвидение генсека было верным. Уже к середине 1930-х стало окончательно ясно, что западные демократии двигают войну в направлении СССР. А в 1938 году произошло Мюнхенское соглашение Англии, Франции, Германии и Италии о наглом разделе Чехословакии. Эту первую после Первой мировой войны агрессию активно поддержало польское правительство, введя, как и гитлеровская Германия, свои войска на территорию Чехословакии, отхватив под сурдинку целую Тешинскую область. По завершении этого сговора, покидая Мюнхен, британский премьер-министр Чемберлен сказал Гитлеру: «Для нападения на Советский Союз у вас достаточно самолетов, тем более что уже нет опасности базирования советских самолетов на чехословацких аэродромах»[37].

М. Тухачевский задачу, сформулированную Сталиным, понял правильно и еще в 1931 году в своей книге «Памятка красноармейцу на маневрах» активно поддерживал развитие тяжелой промышленности, отмечая, что «в связи с успехами индустриализации СССР неуклонно растет и военная техника в РККА». 4 февраля 1934 года в выступлении на XVII съезде ВКП(б) маршал остановился на этом аспекте подробно. «Победоносное осуществление задачи, поставленной товарищем Сталиным, – говорил маршал, – задачи превращения нашей страны из аграрной в индустриальную, позволило нам не только производить все средства производства, но и позволило нам производить и все необходимые орудия обороны». А дальше разъяснял: «…Я бы хотел на этом вопросе остановиться. Если посмотреть, как протекало снабжение армий во время империалистической войны в наиболее передовых индустриальных странах, то увидите, что военные кадровые заводы играли в этом деле очень небольшую роль. Основная масса производства падала на гражданские заводы, которые кооперировались с военными и давали основную массу производства. Для примера: в Германии производство орудий до войны имело 4 кадровых завода. Во время войны работало на производство орудий 586 частных заводов. Пулеметы: до войны работало 3 кадровых завода, во время войны – 60 частных заводов. Самолеты: до войны работало 16 кадровых заводов, во время войны – 124 завода и т. д. …Сейчас весь капиталистический мир, все капиталистические страны на основе опыта империалистической войны стараются в мирное время проделать всю ту подготовительную работу, на которую они тратили так много времени во время войны, и сейчас мобилизационное развертывание промышленности произойдет в очень короткий срок»[38].

Фактически генсек и маршал пели в унисон. Сталин еще 5 июня 1931 года инициировал постановление ЦК ВКП(б) «О командном и политическом составе РККА», где отмечалось: «ЦК считает основной решающей сейчас задачей в деле дальнейшего повышения боеспособности армии решительное повышение военно-технических знаний начсостава, овладение им в совершенстве боевой техникой и сложными формами современного боя»[39].

Но отношения вождя с талантливым военачальником складывались сложно.

С. Минаков[40] пишет, что 11 января 1930 года М. Тухачевский, командующий войсками Ленинградского военного округа, направляет наркому обороны К. Ворошилову докладную записку с детально проработанными предложениями о необходимости модернизации РККА. Суть этой записки сводилась к предложению резко увеличить численность Вооруженных сил СССР до 260 стрелковых и кавалерийских дивизий, 50 дивизий артиллерии и минометов.

Однако речь в записке командующего округом шла не только об увеличении численности армии. Начальник кафедры оперативного искусства Военной академии Генерального штаба РККА в 1930-х годах Георгий Самойлович Иссерсон[41] так характеризовал этот документ: «В записке Тухачевский говорил, что наша армия в техническом оснащении и развитии авиации отстала от европейских армий. Необходимо, писал он, немедленно приступить к ее полному техническому перевооружению, создать сильную авиацию с большим радиусом действия и бронетанковые силы из быстроходных танков, вооруженных пушкой, и перевооружить пехоту и артиллерию, дать армии новые средства связи (главным образом радиосредства и новые переправочные имущества). Для решения этих задач развивать нашу военную промышленность и построить ряд новых заводов».

На деле в этой записке Тухачевский фактически предлагал альтернативный правительственному (ворошиловскому) оборонный проект. Он предлагал программу, которая смещала военно-экономическую доминанту в оборонную сферу. Это была уже особая концепция развития страны и государства.

Ворошилов тогда всполошился: эта записка показывала полную несостоятельность его как наркома обороны. Два месяца понадобилось ему, чтобы уговорить начальника штаба РККА Б. М. Шапошникова (1882–1945) раскритиковать содержание и основную цель записки командующего ЛВО. Хитрый лис Шапошников был профессиональным военным и прекрасно понимал значимость идей, содержащихся в записке, но к Тухачевскому испытывал сильную неприязнь и потому принял сторону Ворошилова. Это позволило наркому обороны 5 марта 1930 года (два месяца ушло на подготовку) направить генсеку не саму записку Тухачевского, а ее резюме от своего имени и имени Шапошникова, в котором Ворошилов писал: «…Направляю для ознакомления копию письма Тухачевского и справку штаба по этому поводу. Тухачевский хочет быть оригинальным и радикальным. Плохо, что в КА (Красной армии. – Вл. К.) есть порода людей, которая этот радикализм принимает за чистую монету».

Сталин ответил своему наркому через 18 дней (23 марта), но этого времени, судя по ответу, ему недостало, чтобы разобраться в деле по существу. «Я думаю, – отвечает он Ворошилову, – что «план» т. Тухачевского является результатом увлечения «левой» фразой, результатом увле чения бумажным, канцелярским максимализмом. Поэтому-то анализ заменен в нем «игрой в цифири», а марксистская перспектива роста Красной армии – фантастикой. Осуществить «такой план» – значит наверняка загубить и хозяйство страны, и армию. Это было бы хуже всякой контрреволюции…»

Разумеется, Ворошилов тут же направил копию письма Сталина Тухачевскому, упрекнув того в «канцелярском максимализме», а от себя добавил: «Я полностью присоединяюсь к мнению т. Сталина, что принятие и выполнение Вашей программы было бы хуже всякой контрреволюции, потому что оно неминуемо повело бы к полной ликвидации социалистического строительства и к замене его какой-то своеобразной и, во всяком случае, враждебной пролетариату системой «красного милитаризма».

Но этого наркому показалось мало. Чтобы окончательно подорвать моральный авторитет Тухачевского в глазах военных, Ворошилов созвал расширенное заседание Реввоенсовета, на котором поиздевался над «фантазером» Тухачевским и огласил свою оценку записки командующего ЛенВО и письмо Сталина.

Тухачевский обиды не стерпел и 19 июня написал личное письмо Сталину: «Я не собираюсь подозревать т. Шапошникова в каких-либо личных интригах, но должен заявить, что Вы были введены в заблуждение, что мои расчеты от Вас были скрыты, а под ширмой моих предложений Вам были представлены ложные, нелепые, сумасшедшие цифры…»

Судя по этому письму, Ворошилов направил Сталину вовсе не копию записки Тухачевского от 11 января 1930 года, а соответствующим образом препарированную выжимку, снабженную комментарием профессионального военного Шапошникова. Поэтому Тухачевский настойчиво пытается донести до Сталина свою идею в неискаженном виде.

В июле 1930 года во время XVI партсъезда он в кулуарах подходит к Сталину и в коротком разговоре пытается объясниться уже не с Ворошиловым и Шапошниковым, а лично с генсеком, говорит, что Ворошилов исказил его основную идею о модернизации вооруженных сил. Сталин не был бы Сталиным, если бы не сумел понять, что речь идет не о личной склоке, а о судьбе страны. Не имея возможности выслушать Тухачевского в зале заседаний партсъезда, он предлагает тому подробно изложить свою точку зрения в личном письме на свое имя. Тухачевский перерабатывает свои предложения и в декабре 1930 года направляет генсеку личное письмо.

Почему тянул с этим письмом несколько месяцев? Судя по всему, наблюдал за действиями Сталина. А генсек за это время приказал не только увеличить строительство заводов по производству самолетов, но и значительно увеличил число дивизий РККА. И потому 30 декабря 1930 года Тухачевский пишет Сталину:

«Уважаемый товарищ Сталин!

В разговоре со мной во время 16-го партсъезда по поводу доклада Штаба РККА, беспринципно исказившего и подставившего ложные цифры в мою записку о реконструкции РККА, Вы обещали просмотреть материалы, представленные мною Вам при письме, и дать ответ.

Я не стал бы обращаться к Вам с такой просьбой после того, как вопрос о гражданской авиации Вы разрешили в масштабе большем, чем я на то даже рассчитывал, а также после того, как Вы пересмотрели число дивизий военного времени в сторону значительного его увеличения. Но я все же решил обратиться, т. к. формулировка Вашего письма, оглашенного тов. Ворошиловым на расширенном заседании РВС СССР и основанного, как Вы мне сказали, на докладе Штаба РККА, совершенно исключает для меня возможность вынесения на широкое обсуждение ряда вопросов, касающихся проблем развития нашей обороноспособности…»

И далее Тухачевский подробно аргументирует свою точку зрения.

Получив это письмо, Сталин 9 января 1931 года приглашает Тухачевского в Кремль и после длительного разговора принимает все его предложения. А вслед за этим в июне 1931 года генсек назначает Тухачевского заместителем наркома по военным и морским делам, заместителем председателя Реввоенсовета СССР и начальником вооружений РККА. Шапошникова же снимает с поста начальника штаба РККА и направляет командовать Приволжским военным округом. Таким образом, Шапошников заплатил за интригу, созданную Ворошиловым.

7 мая 1932 года Сталин пишет Тухачевскому личное письмо, но копию его (хоть оно и носит личный характер) тем не менее направляет и Ворошилову.

«Т. Тухачевскому: Копия Ворошилову.

Приложенное письмо на имя т. Ворошилова написано мной в марте 1930 года. Оно имеет в виду два документа. а) вашу «записку» о развертывании нашей армии с доведением количества дивизий до 246 или 248 (не помню точно).

б) «Соображения» нашего штаба с выводом о том, что Ваша «записка» требует, по сути дела, доведения численности армии до 11 миллионов душ, что «записка» ввиду этого нереальна, фантастична, непосильна для нашей страны.

В своем письме на имя т. Ворошилова, как известно, я присоединился в основном к выводам нашего штаба и высказался о вашей «записке» резко отрицательно, признав ее плодом «канцелярского максимализма», результатом «игры в цифры» и т. д.

Так было дело два года назад. Ныне, спустя два года, когда некоторые неясные вопросы стали для меня более ясными, я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма – не совсем правильны…

Мне кажется, что мое письмо не было бы столь резким по тону, и оно было бы свободно от некоторых неправильных выводов в отношении Вас, если бы я тогда перенес спор на эту новую базу. Но я не сделал этого, так как, очевидно, проблема не была еще достаточно ясна для меня.

Не ругайте меня, что я взялся исправить недочеты моего письма с некоторым опозданием. 7.5.32.

С ком. прив. Сталин»[42].

Одновременно с разворачиванием этого эпистолярного детектива полным ходом шла модернизация вооруженных сил. Как свидетельствуют архивы, не было в это время ни одного заседания политбюро ЦК ВКП(б), на котором не рассматривались бы проблемы модернизации армии, снабжения ее новой техникой. Кроме того, каждый вид вооруженных сил и отдельные рода войск стали получать «свои» военные академии. К 1937 году насчитывалось 13 военных академий и 75 училищ и школ. К этому времени 79,6 % командного состава имели законченное среднее и высшее военное образование, а в бронетанковых войсках – 96,8 %, в авиации – 98,9 %, на флоте – 98,2 %.

Генсек начинает приходить к выводу, что дела идут настолько хорошо, что советскую боеготовность уже можно продемонстрировать и потенциальному противнику – буржуазной Европе. В сентябре 1935 года на полях Киевщины впервые в Европе Москва решает провести самые крупные, со времени создания РККА, военные учения по отработке «теории глубокой операции», родоначальником которой был начальник оперативного отдела Генштаба Красной армии В. К. Триандафилов, трагически погибший в авиационной катастрофе в 1931 году.

Сталин придавал такое большое значение этим учениям и был настолько уверен в том, что ему есть что показать Европе, что пригласил на них в качестве наблюдателей многочисленные иностранные делегации, а также и военных атташе посольств всех стран, аккредитованных в Москве.

На этих учениях впервые в мировой военной практике были задействованы в широких масштабах крупные авиадесанты. Отработка таких операций в Красной армии велась с 1930 года, а в 1935 году на Киевщине Красная армия рискнула показать, что называется, товар лицом западным специалистам.

Под руководством командующего Киевским военным округом И. Э. Якира с транспортных самолетов было десантировано 1200 парашютистов, которые после приземления организовали круговую оборону с целью обеспечения взлетно-посадочной полосы для посадки самолетов. Затем несколько групп самолетов высадили еще 2500 человек с вооружением и боевой техникой.

Освоение новых форм и методов борьбы с потенциальным противником не прекращалось и после этих учений. В 1936 году на маневрах в Белорусском военном округе под руководством командующего И. П. Уборевича был высажен еще более крупный десант в районе Минска. Очевидец этих маневров английский генерал (позднее фельдмаршал) Уэйвелл, докладывая своему правительству о выброске воздушного десанта, писал: «Если бы я сам не был свидетелем этого, я бы никогда не поверил, что подобная операция вообще возможна».

Не только англичане отмечали новаторство военачальников Красной армии. 19 мая 1940 года американская «Нью-Йорк таймс», комментируя успехи гитлеровского вермахта по завоеванию европейских государств, писала: «Сочетание немецких парашютных десантов, захватывающих аэродромы, с посадочными десантами, использующими их, является страницей, вырванной из книги о Красной армии, которая первой продемонстрировала эти методы в широких масштабах на маневрах 1936 года».

Отзывы присутствовавших на учениях иностранцев о силе и военном мастерстве Красной армии, показанных на этих учениях, были очень высокими. Французский генерал Луазо: «В отношении танков я полагал бы правильным считать армию Советского Союза на первом месте». Чешский генерал Крейчи: «Наиболее характерным считаю массовое применение больших моторизованных соединений и новую интересную тактику». Итальянский генерал Монти: «Я просто в восторге от применения воздушного десанта».

Г. К. Жуков только в 1943 году решился на крупномасштабное использование военно-воздушного десанта для решения локальной военной операции. И неудачно, десант был почти полностью уничтожен немцами. Он не владел умением, достигнутым еще в 1930-х годах Якиром, Уборевичем и др.

Известный военный историк полковник В. А. Анфилов, подводя итог этим маневрам и последовавшим за ними в 1936 году военным маневрам в Белоруссии, приходит к выводу: «До 1937 года Красная армия превосходила вермахт (рейхсвер) в количественном и качественном отношениях. Главную роль в реорганизации Красной армии сыграл Тухачевский и его сторонники, которых было подавляющее большинство… Тем, что Красная армия к середине 1930-х годов стала хорошо организованной и могучей силой, Сталин был обязан больше всего Тухачевскому. Архивные материалы убедительно свидетельствуют о том, что все сколько-нибудь крупные вопросы, связанные с организацией и вооружением Красной армии, ставились и проводились в жизнь именно им. По его совету Сталин устранил дуализм (командир – комиссар) в Красной армии, так сильно мешавший командованию».

Чтобы завершить с этим сюжетом, стоит добавить, что до 1933 года высшие командиры РККА часто приглашались в Германию для краткой учебы в военных учебных заведениях там и немецкие специалисты неизменно очень высоко оценивали талант и организационные способности русских коллег. В особенности высокой популярностью и авторитетом пользовался в германской военной среде командарм И. Э. Якир. После его участия в командно-штабных учениях в Германии, где он, как правило, оказывался в победителях, немецкие генералы не стеснялись вслух говорить о том, что в случае военного столкновения с РККА они ни под каким соусом не хотели бы иметь своим противником на театре военных действий командарма Якира: опасались.

И вот на этом пике силы и мощи, достигнутой Вооруженными силами СССР к 1937 году, генсек начинает уничтожать достигнутое – на высший командный состав РККА и офицерский корпус вдруг опускается топор беспрецедентных в истории вооруженных сил репрессий. Это было похоже на политическое сумасшествие, потому что в конечном итоге обернулось катастрофой 1941 года.

Расстрел Тухачевского

В архивах не сохранилось свидетельств, которые могли бы охарактеризовать маршала Тухачевского[43]. Ничуть не могут помочь историку и не вызывающие ни у кого, кроме бездумных почитателей Сталина, доверия каллиграфическим почерком заполненные и подписанные самим Михаилом Николаевичем протоколы допросов, в которых он «признается» в измене Родине (первичные протоколы допроса комиссия ЦК КПСС в 1956 году не смогла обнаружить. Видимо, маршал поначалу отрицал свою вину, и потому протоколы были уничтожены).

Но сохранились переданные через третьи-четвертые руки последние слова маршала. Очевидцы расстрела рассказывали, что когда в ночь на 12 июня 1937 года он шел по коридору к расстрельной стенке в подвале здания Верховного суда СССР, то произнес, ни к кому не обращаясь, как бы самому себе: «…Как во сне…» А за минуту до того, как Маршал Советского Союза Семен Буденный повернул его к себе спиной и выстрелил ему из своего нагана в затылок, успел крикнуть: «Не в меня вы стреляете, а в Красную армию!..»

Вместе с Тухачевским в эту ночь были расстреляны командармы: И. Э. Якир, И. П. Уборевич, Р. П. Эйдеман, В. К. Путна, Б. М. Фельдман, В. М. Примаков. В приговоре Специального судебного присутствия Верховного суда СССР присутствовала фамилия командарма Я. Б. Гамарника, покончившего с собой накануне ареста. Всего восемь военачальников. Позже по аналогичным обвинениям (измена Родине) были расстреляны и пять из семи членов Специального судебного присутствия, вынесшие смертный приговор Тухачевскому и другим: командармы Я. И. Алкснис, И. П. Белов, П. Е. Дыбенко, Н. Д. Каширин, также маршал В. К. Блюхер, а также маршал А. И. Егоров.

Немецкая пресса после этого писала: «Сталин распорядился расстрелять восемь лучших командиров РККА. Так закончился краткий период реорганизации командования Красной армии».

Маршал Г. Жуков (1896–1974) в своих мемуарах, не вдаваясь в цифровые выкладки, утверждал, что в 1937-1938 годах Сталин обезглавил армию и деморализовал ее управление[44].

Герой СССР, генерал армии А. В. Горбатов (1891-1973), полководческий талант которого высочайшим образом оценивали маршалы Жуков, Рокоссовский, Василевский, сам прошедший с сентября 1937-го до марта 1941-го нечеловеческие истязания в тюрьме и в сталинском концлагере на Колыме, опубликовал в 1965 году мемуары «Годы войны», где основную причину военной катастрофы 1941 года оценивал так: «Считалось, что противник продвигается столь быстро из-за внезапности его нападения и потому, что Германия поставила себе на службу промышленность чуть ли не всей Европы. Конечно, это было так. Но меня до пота прошибли мои прежние опасения: как же мы будем воевать, лишившись стольких опытных командиров еще до войны? Это, несомненно, была по меньшей мере одна из главных причин наших неудач, хотя о ней не говорили или представляли дело так, будто 1937–1938 годы, очистив армию от «изменников», увеличили ее мощь».

Еще определеннее высказывался маршал А. М. Василевский: «Без тридцать седьмого года, возможно, не было бы вообще войны в сорок первом году. В том, что Гитлер решился начать войну в сорок первом году, большую роль сыграла оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошел в 1930-е годы»[45].

Наверное, наши полководцы имеют моральное право на такую оценку сталинских репрессий в военной среде в 1937–1938 годах. Основатель Итальянской компартии Антонио Грамши (1891–1937), десять лет проведший в фашистских застенках Муссолини (с 1928 по 1937), захвативший, по времени, начало репрессий военных кадров в СССР, писал в своих дневниках, которые он называл «Тюремными тетрадями»: «Принято говорить о генералах без армии, но в действительности значительно легче создать армию, чем вырастить генералов. Также бесспорно, что уже существующая армия разрушается, если она оказывается без генералов. Между тем если существует группа военачальников, умеющих сотрудничать между собой, хорошо понимающих друг друга и стремящихся к общим целям, то дело не станет и за созданием армии даже там, где ее вовсе не существует».

Убедительной иллюстрацией к этим словам А. Грамши может служить военный конфликт с японцами в 1938 году в районе озера Хасан, а в июне 1939 года в Монголии, в районе реки Халхин-Гол.

29 июля 1938 года в Кремле стало известно, что рота японских военных внезапным ударом захватила в районе озера Хасан сопки Безымянную и Заозерную, с вершины которых на несколько километров в глубину просматривалась советская территория. Командующий 38-й отдельной краснознаменной Дальневосточной армией маршал В. К. Блюхер, легендарный герой Гражданской войны, до этого без удержу превозносившийся советской пропагандой, был захвачен этим событием врасплох и не нашел ничего лучшего, как обвинить в случившемся дальневосточных пограничников (не подчинявшихся ему), предложил заморозить ситуацию и даже отвести пограничников на 4 метра в глубь советской территории от нейтральной пограничной черты. Взбешенный таким поведением командующего Сталин приказал наркому Ворошилову отстранить Блюхера от должности, назначить на его место комкора Г. М. Штерна и восстановить статус-кво. Ценой больших, но бестолковых усилий и больших потерь Штерн 9 августа статус-кво восстановил.

Как позже было отмечено на собранном Ворошиловым Высшем военном совете, в военном столкновении у озера Хасан выявились «огромные недостатки в состоянии Дальневосточного фронта», которые выступавшие на совете объясняли не только ослаблением кадрового состава Дальневосточной армии в результате проведенных там арестов «врагов народа», но и личными упущениями маршала Блюхера (растерянностью, утерей управления войсками и запоем, вследствие чего Сталин в течение трех дней не мог связаться по телефону с командующим армией). 22 августа 1938 года Блюхер был арестован, подвергнут изуверским пыткам, в процессе которых 22 октября 1938 года умер во внутренней тюрьме Лубянки прямо во время допроса.

Всю жизнь делавший карьеру на комиссарско-политическом поприще комкор Штерн в этот раз уцелел, был переведен в Москву, а во время советско-финской кампании был назначен командующим 8-й армией. Однако комиссарское прошлое, то есть отсутствие профессиональных военных способностей, «догнало» его и здесь. Части 8-й армии попали в окружение и были почти полностью уничтожены.

С военной точки зрения Финская кампания стала почти полным повторением хасанских событий, то есть участвовавшие в ней части РККА под командованием таких «полководцев», как Штерн, Мерецков, маршал Кулик и др., проявили потрясающую военно-профессиональную некомпетентность, а в ряде случаев и просто беспомощность[46].

В 1945 году, после Победы над фашистской Германией, из найденных в Берлине архивов стало известно, что окончательное решение о нападении на СССР Гитлер принял именно после советско-финской войны, посчитав, что Красная армия в этом военном конфликте выказала свою полную профессиональную несостоятельность.

Сталин понимал это не хуже Гитлера, но советскому народу надо было показать, что «от тайги до Британских морей Красная армия всех сильней», и генеральный секретарь ЦК в марте 1940 года начал «пригоршнями» раздавать награды военным, которые ещё остались на свободе и в живых после кадрового разгрома 1937–1938 годов. Так, в марте 1940 года президиум Верховного Совета СССР «за образцовое выполнение боевых заданий командования в советско-финляндской войне» присваивает звание Героя Советского Союза комкору Г. М. Штерну, маршалу Г. И. Кулику, генералу К. А. Мерецкову и др., а генерал-полковнику С. К. Тимошенко присвоил звание Маршала Советского Союза.

Однако Штерну это не помогло. После зимней войны он был назначен начальником Управления ПВО РККА, но после того, как 15 мая 1941 года немецкий транспортный самолет неожиданно беспрепятственно преодолел границу СССР и приземлился на Тушинском аэродроме в Москве (по неофициальным сведениям, летчик доставил личное письмо Гитлера Сталину), Штерн был арестован, а 28 октября 1941 года по личному приказу Берии расстрелян в куйбышевской тюрьме.

Трагичной оказалась и судьба маршала Кулика.

В июне 1939 года последовало новое столкновение с японцами в Монголии на реке Халхин-Гол, где Кулик «отличился» как замнаркома обороны. С 26 мая по 2 июля японцы захватили территорию на правом берегу реки Халхин-Гол. Командиров, которые были бы способны выправить положение, в распоряжении генсека не оказалось: все были либо расстреляны, либо рассованы по лагерям и тюрьмам, как Рокоссовский или Горбатов[47]. Поэтому Кулик, с четырьмя классами церковно-приходской школы за плечами, в 1938 году был назначен замнаркома обороны и послан на Забайкальский фронт в помощь командарму Штерну. Но новоиспеченный маршал опять натворил командных ошибок. Ворошилов объявляет ему выговор и отзывает в Москву.

После нападения Гитлера на СССР Сталин посылает Кулика на Западный фронт для помощи командованию 51-й армии. Но маршал попадает в окружение, из которого через две недели выходит в одиночку, сбросив все документы и военную форму. Тем не менее в ноябре Сталин лично направляет его в Керчь в помощь командованию 54-й армии. По его приказу Керчь сдана немцам. За этот «подвиг» Сталин лишил его звания маршала СССР, звания Героя СССР, разжаловал в генерал-майоры. К 1945 году Кулик дослуживается до генерал-лейтенанта, но потом снова разжалован до генерал-майора. В 1947 году арестован за «кухонные разговоры» с критикой Сталина. В 1950 году расстрелян.

Каким образом РККА оказалась в такой ситуации?

Большинство авторов сталинианы справедливо указывают на масштабность «чистки» в командных рядах РККА. Но здесь наблюдается довольно большая путаница, в особенности со стороны не столько историков, сколько публицистов. Казалось бы, нужно опираться на документы, но документов на этот счет не так уж много. Среди главных:

– дела арестованных тех лет и

– справка комиссии ЦК КПСС от 1964 года, возглавляемой председателем парткомиссии ЦК КПСС Н. М. Шверником (1888–1970).

Что касается первых, то сразу следует сказать, что в архивах историкам открыты только некоторые протоколы допросов обвиняемых. Много лет работая в архивах, могу засвидетельствовать, что сами уголовные дела остаются недоступны историкам до сегодняшнего дня. Да и существовали ли они вообще, эти «дела», как классические?

Валентин Лесков, автор книги о Тухачевском[48], не смог, например, обнаружить в деле Тухачевского и других краскомов постановлений прокуроров на арест. Существует только справка комиссии президиума ЦК КПСС «О проверке обвинений, предъявленных в 1937 году судебными и партийными органами тт. Тухачевскому, Якиру, Уборевичу и другим военным деятелям, в измене родины, терроре и военном заговоре»[49]. Документ из 135 машинописных страниц оправдывает всех осужденных и подписан председателем комиссии Н. Шверником и ее членами A. Шелепиным, З. Сердюком, Н. Мироновым, Р. Руденко и В. Семичастным.

В публицистике же гуляют самые разные цифры. В стремлении эпатировать читателя публицисты нередко действуют по принципу: кто больше?

Так, Л. Млечин пишет о 44 тысячах арестованных командиров, из которых 39 тысяч, пишет он, были расстреляны[50].

Эмигрировавшие в 1980 году в США бывший научный сотрудник Центрального государственного архива Советской армии СССР (ЦГАСА) Ю. Геллер и публицист B. Рапопорт утверждают, что «за два года чистки (1937 и 1938) было репрессировано приблизительно 100 тысяч человек»[51].

(Справочно стоит заметить, что на начало 1937 года списочная численность начальствующего состава РККА составляла 142 427 человек.)

Не так уж далеко от публицистов в этом вопросе отстают и профессиональные историки. Так, доктор исторических наук, бывший секретарь ЦК КПСС А. Н. Яковлев незадолго до смерти, в 2005 году, заявил: «Более 70 тысяч командиров Красной армии было уничтожено Сталиным еще до войны»[52]. Доктор исторических наук, руководитель Центра военной истории Института российской истории РАН Г. А. Куманев пишет о 50 тысячах репрессированных[53], академик РАН А. М. Самсонов – о 43 тысячах[54], Д. А. Волкогонов – о 40 тысячах уничтоженных командиров[55].

Особняком в этом списке стоит единственное в своем роде, признанное в среде историков достоверным фундаментальное исследование д. и. н., академика РАЕН, полковника Олега Федотовича Сувенирова (1917–1999), участника войны, который, опираясь на многолетнюю работу в архивах, сообщил, что в 1937–1938 годах увольнениям из Вооруженных сил по различным основаниям, арестам и расстрелам было подвергнуто 28 685 командиров РККА и 5616 человек из Военно-морского флота и из Военно-воздушных сил, то есть всего 34 301 человек[56]. Но Сувениров подверг исследованию архивные документы только за указанный период. А репрессии военных командиров начались раньше 1937 года и продолжались вплоть до октября 1941 года (последний расстрел высших командиров РККА был совершен в октябре 1941 года в Куйбышеве, Саратове и Воронеже)[57].

На мой взгляд, при всем недостатке документальной базы по рассматриваемой теме при определении цифр подвергнутых репрессиям краскомов в 1930-х годах следует все же исходить не из оценочных суждений, а из архивных документов. По крайней мере, из тех, что имеются. Хотя следует оговориться, что точных цифр репрессий в среде военных мы, по-видимому, уже не сможем узнать никогда: в справке Шверника 1964 года, над которой, по заданию Хрущева, несколько лет работали специалисты ЦК КПСС, КГБ СССР и другие эксперты, четко сказано: «В архивных материалах НКВД СССР и Наркомата обороны СССР нет точных статистических данных о числе арестованных военнослужащих за 1937–1938 годы».

Поэтому в справке подчеркивается, что речь может идти только о «некоторых документах», которые помогают «определить размах репрессий в отношении военнослужащих».

Имеется небольшое число и других документов. В Российском государственном военном архиве (РГВА) хранится отчет заместителя наркома обороны СССР Е. А. Щаденко маршалу Ворошилову (наркому), датированный апрелем 1940 года, о количестве арестованных и уволенных в 1937–1939 годах командиров PKKA[58]. В отличие от всех пишущих на эту тему справка, подписанная Щаденко, отличается точностью и даже детальностью сведений. Она сообщает обо всех краскомах, покинувших за этот период РККА, а не только об арестованных, то есть и о тех, кто выбыл из списочного состава по причине естественной смерти, болезни, инвалидности, по причине пьянства, хулиганских действий, морального разложения, расхищения имущества и даже просто из-за подозрения в том, что тот или иной командир мог быть шапочно знаком с заговорщиками.

Сообщается также, что в соответствии с директивой НКО СССР от 24.06.1938 № 2 200 из армии были уволены все инонациональные командиры, кроме евреев (поляки, немцы, латыши, литовцы, финны, эстонцы, корейцы и др.), а также уроженцы заграницы или как-либо связанные с заграницей[59].

С учетом всех этих категорий причин выбытия из армии действительная картина политических репрессий краскомов, нарисованная вышеупомянутыми авторами, существенным образом меняется.

В 1937 году, сообщает справка Щаденко, по доказательной базе арестовано было 4474 командира, а по оговорам – 11 104 человека, из числа которых в 1938–1939 годах было восстановлено в армии 4338 человек. Весь списочный состав командиров в 1937 году состоял из 142 427 человек. Эти данные никак не коррегируются с утверждениями, что в ходе репрессий был уничтожен «весь офицерский корпус РККА»[60], или не менее 50 %[61].

Щаденко сообщает Ворошилову, что в ходе этих процессов в 1936–1939 годах «было большое количество (командиров) арестовано и уволено несправедливо. Поэтому много поступило жалоб в Наркомат обороны, в ЦК ВКП(б) и на имя тов. Сталина. Мною, – пишет Щаденко, – в августе 1938 г. была создана специальная комиссия для разбора жалоб уволенных командиров, которая тщательно проверяла материалы уволенных путем личного вызова их, выезда на места работников Управления, запросов парторганизаций, отдельных коммунистов и командиров, знающих уволенных, через органы НКВД и т. д. Комиссией было рассмотрено около 30 тысяч жалоб, ходатайств и заявлений. По результатам работы Комиссии всего было восстановлено 11 178 человек»[62], то есть более одной трети от всех, подвергшихся увольнению из РККА.

Таким образом, доля репрессированных командиров от общего их списочного состава в 1937–1940 годах составила, согласно справке Щаденко, 3,1 %. С 1939 года начался обратный процесс – командиров стали освобождать из заключения и восстанавливать в армии.

А сейчас о том, какими методами НКВД (нарком внутренних дел Ежов Н. И. (1895–1940) осуществлял указания Сталина о «чистке» в армии. Вот типичный пример.

«Прошу меня расстрелять, но не бить!»

Эти слова принадлежат К. И. Душенову, бывшему командующему Северным флотом. Арестован 22 мая 1938 года.

В письме председателю Совнаркома В. М. Молотову от 23 мая 1938 года за номером 267 Душенов пишет:

«…22 часа ко мне применяли жестокие физические методы воздействия, и я в почти бессознательном состоянии, в результате внутреннего кровоизлияния, написал под диктовку следствия ложное заявление, что я – заговорщик и предатель. Через 5 дней тех же методов я подписал заранее написанный протокол, где указано более 30 человек командиров, якобы моих сообщников, которых после арестовали.

В течение года я три раза отказывался от ложных протоколов, но все три раза ко мне применяли физические методы воздействия, и я вновь подписывал ложь… В итоге меня 5 раз били 9 человек. Я не враг народа, не заговорщик, не вредитель и не террорист. Я бывший рабочий, старый матрос крейсера «Аврора», секретарь судового комитета в Октябрьские дни, брал Зимний дворец…

Я всем сердцем Вас прошу, не можете ли сделать так, чтобы меня не били… прошу меня расстрелять, но не бить…

Если Вы не найдете возможным вмешаться в это дело, то прошу сделать так, чтобы хотя бы за это заявление меня не били. Я опасаюсь, что следствие может рассмотреть его как провокацию».

В справке Шверника в 1964 году написано: «Однако это 267-е заявление Душенова, направленное Молотову, было оставлено им без внимания, а сам Душенов, член КПСС с 1919 года, после почти двухлетнего содержания в тюремном заключении, после серии пыток и издевательств в феврале 1940 года был осужден к расстрелу» (уже при Берии).

Били не только бывшего матроса с «Авроры». Били всех. «Физические методы воздействия» на арестованных военачальников, как аккуратно предпочитают называть применяемые к арестованным пытки авторы справки – Шверник, Шелепин, Семичастный, Руденко, Сердюк и Миронов, – были главным инструментом выбивания «признаний» о якобы совершенных военачальниками «преступлений» в процессах 1930-х годов. Так, Блюхера в Лефортовской тюрьме пытали при личном участии Л. Берии (справка). Бывший замначальника Лефортовской тюрьмы Харьковец в 1957 году сообщил:

«Применение физических методов воздействия при допросах заключенных началось при Ежове, который лично подавал пример следователям. Узаконилось это и стало широко применяться при Берия.

Я однажды лично был свидетелем, как он с Кобуловым в своем кабинете избивали резиновой дубинкой заключенного Блюхера».

Бывший начальник Лефортовской тюрьмы Зимин в 1957 году дал письменные показания: «Часто на допросы приезжали и наркомы НКВД, как Ежов, так и Берия, причем и тот, и другой также применяли избиение арестованных. Я лично видел – Ежов избивал арестованную Каплан, как Берия избивал Блюхера, причем он не только избивал его руками, но с ним приехали какие-то специальные люди с резиновыми дубинками, и они, подбадриваемые Берия, истязали Блюхера, причем он сильно кричал: «Сталин, слышишь ли ты, как меня истязают?!» Берия же в свою очередь кричал: «Говори, как ты продал Восток!»

Замкомандующего войсками Московского военного округа комкор Фельдман был арестован 15 мая 1937 года. Следователем Ушаковым (настоящая фамилия Ушамирский) сломлен на допросах психологически и физически. 16 мая он показал, что в военно-троцкистскую организацию его вовлек в 1934 году Примаков, а через 3 дня «исправил» показания и заявил, что в 1932 году это сделал Тухачевский. Про этого следователя арестованный в 1938 году член Военного совета Тихоокеанского флота корпусной комиссар Волков Я. В., выживший в чистках, в объяснениях в КПК при ЦК КПСС от 30 декабря 1961 года за 2 года до смерти писал:

«Что я могу сказать об З. Ушакове… Преступник, бандит, кретин, это слабые слова – просто изверг, выродок рода человеческого. ‹…›

Я на 2-м или 3-ем допросе заявил Ушакову, что теперь, как никогда, я понял, как фабрикуются враги народа и изменники родины… просил поскорее меня расстрелять, чтобы не мучить меня и не терять время ему, а на провокацию я не пойду, чего бы мне это ни стоило. На это мне Ушаков ответил, что не таких, как я, фашистская б…, раскалывали… что мне показали только подготовительный класс, в дальнейшем будет показана московская техника, и не родился еще тот, кто бы устоял против этой техники и не раскололся… Первую неделю, а может быть и больше, Ушаков лично с остервенением зверски избивал меня до потери сознания резиновой дубинкой… а затем передавал меня в руки «молотобойцам», которые по его указанию в соседней комнате меня били всюду и везде».

Пытки ломали психику и волю почти всех арестованных военкомов.

Комкор Фельдман уже через 2 недели допросов писал следователю Ушакову (Ушамирскому): «…Зиновий Маркович! Начало и концовку заявления я написал по собственному усмотрению. Уверен, что Вы меня вызовете к себе и лично укажете, переписать недолго… Благодарю за Ваше внимание и заботливость – я получил 29-го печенье, яблоки, папиросы и сегодня папиросы, откуда, от кого, не говорят, но я-то знаю, от кого. Фельдман. 31.V.37 г.».

В справке Шверника отмечено, что некоторые заявления арестованных с изложением фактов беззакония, имевших место в НКВД, были доложены Сталину. На них имеются личные пометки Сталина, однако, отмечается в справке, никаких мер по прекращению творящихся в НКВД преступлений принято не было.

А вот как был обвинен в заговоре начальник Генерального штаба РККА, первый заместитель наркома обороны маршал А. И. Егоров.

В декабре 1937 года состоялся дружеский ужин, на который Егоров пригласил заместителя наркома обороны по кадрам начальствующего состава РККА Е. А. Щаденко (сподвижника Буденного, члена Реввоенсовета 1-й Конной) и начальника Центрального военно-финансового управления РККА А. В. Хрулева (впоследствии знаменитого начальника тыла Красной армии).

К концу ужина маршал Егоров вдруг заговорил о том, что в военной и исторической литературе явно недооценивается его, Егорова, историческая роль в период Гражданской войны, и делается это за счет того, что незаслуженно возвеличивается роль Сталина и Ворошилова.

От автора. Трудно понять такой демарш со стороны Егорова. Уже вовсю шли аресты и расстрелы десятков военачальников, выдвинувшихся в годы Гражданской войны. Он прекрасно знал, что Щаденко является ярым сторонником Буденного и Ворошилова. И вдруг такая откровенная фронда в адрес сразу и Сталина, и Ворошилова! Зачем ему это было надо?! Такое можно было сотворить только спьяну.

Доносы на маршала Егорова в адрес Ворошилова, Сталина и в НКВД от участников этой пьянки поступили в тот же вечер…

Уже 25 января 1938 года политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли постановление по маршалу Егорову (протокол политбюро № 257), где говорилось, что «первый заместитель Народного комиссара обороны СССР т. Егоров в период его работы на посту начальника штаба РККА работал крайне неудовлетворительно, работу Генерального штаба развалил», «кое-что знал о существующем в армии заговоре, который возглавлялся шпионами Тухачевским, Гамарником и другими мерзавцами из бывших троцкистов, правых, эсеров, белых офицеров и т. п. Судя по этим материалам, т. Егоров пытался установить контакт с заговорщиками через Тухачевского, о чем говорит в своих показаниях шпион из эсеров Белов».

И резюме: «т. Егоров безосновательно, не довольствуясь своим положением в Красной армии, кое-что зная о существующих в армии заговорщических группах, решил организовать и свою собственную антипартийного характера группу, в которую он вовлек т. Дыбенко и пытался вовлечь в нее т. Буденного».

В постановлении Ворошилову рекомендовалось освободить Егорова от занимаемой должности, поставить вопрос о выводе маршала из кандидатов в члены ЦК и направить его командующим «одного из не основных военных округов». Подписали постановление председатель СНК СССР Молотов и секретарь ЦК Сталин.

Никуда, конечно, Егорова больше не назначили. Два месяца он просидел в своей квартире практически под домашним арестом. За это время в НКВД на основании показаний арестованных военачальников было создано уголовное дело на Егорова. Вскоре его исключили из ЦК (постановление пленума ЦК от 2 марта 1938 года, путем опроса, подписал Сталин), арестовали и уже через неделю «в результате, – как утверждается в справке Шверника, – применения к нему физических методов воздействия Егоров вынужден был дать вымышленные показания в своей антисоветской деятельности. Кроме того, он оговорил целый ряд военнослужащих». 23 февраля 1939 года по приговору суда был расстрелян.

Было ли известно узкому кругу руководства страны, что арестованных военачальников подвергают в НКВД при допросах пыткам и истязаниям? Было известно. 28 июня 1938 года сотрудник особого отдела НКВД по Забайкальскому военному округу Зиновьев направил заместителю наркома внутренних дел СССР письмо, где сообщал:

«Примерно 7 месяцев тому назад у нас в аппарате Особого отдела ЗабВО привита другая практика – теория, бить можно кого угодно и как угодно…

Большое количество арестованных по военно-троцкистскому заговору при допросах подвергалось избиению, посадке на кол, приседанию, стойке в согнутом положении головой под стол.

Я лично считал, и сейчас считаю, что такие методы допроса неправильные, ибо они не только наши органы компрометируют, показывают нашу слабость и неумение разоблачить на следствии иначе врага, но и способствуют врагу нас провоцировать, давать ложные показания, клеветать на честных людей…

Настоящим письмом докладываю Вам, что избивали многих, трудно сказать сколько, скажу только, что из 168 человек, дела на которых уже Вам доложены, больше трети в той или иной степени подвергли избиению, в том числе и больших людей: Гребенник – бывший нач. ПУОКРА, Невраев – бывший зам. нач. ПУОКРА… и ряд других. Били по разным причинам: не дает показаний, отказывается от показаний, не хочет свои показания подтверждать на очной ставке».

Письмо до адресата дошло. Автор письма был арестован и в 1939 году расстрелян. Есть и другие документальные подтверждения, свидетельствующие о том, что речь шла не об издержках, а о хорошо осознанной генсеком политике.

В нулевые годы 3-го тысячелетия в архиве был найден подписанный Сталиным текст шифротелеграммы секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел, начальникам УНКВД, где Сталин инструктирует: «…ЦК ВКП стало известно, что секретари обкомов-крайкомов, проверяя работников УНКВД, ставят им в вину применение физического воздействия к арестованным как нечто преступное. ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП. При этом было указано, что физическое воздействие допускается как исключение и притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, – следовательно, продолжают борьбу с Советской властью также и в тюрьме. Опыт показал, такая установка дала свои результаты, намного ускорив разоблачение врагов народа… ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод. ЦК ВКП требует от секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, чтобы они при проверке работников НКВД руководствовались настоящим разъяснением. Секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин»[63].

Утверждал ли генсек самолично «расстрельные списки»? И на этот вопрос есть документальные ответы.

В справке Шверника приведены многочисленные собственноручные резолюции Сталина на протоколах первоначальных допросов арестованных военных от 5 августа 1937 года: «Арестовать: 1) Каширина. 2) Дубового. 3) Якимовича. 4) Дорожного (чекист). 5) и других (см. показания). И. Сталин».

От 11 ноября 1937 года:

«Т. Смирнову (ПУР) и Щаденко.

Обратите внимание на показание Ланды. Видимо, все отмеченные (названные) в показании лица, пожалуй, за исключением Мерецкова и некоторых других – являются мерзавцами. И. Сталин».

От 25 сентября 1937 года. «Тов. Ежов. Надо немедля арестовать всех названных Акоповым армян-военных (см. в тексте). И. Сталин».

В ноябре 1937 года НКВД СССР предоставил Сталину список из видных деятелей Красной армии под заголовком «Москва-центр» на 292 человека с предложением о расстреле. Сталин список утвердил.

В июле 1938 года Ежов направил Сталину список из 139 человек. В сопроводительной записке, исполненной карандашом на клочке бумаги, Ежов написал: «Сов. секретно, тов. Сталину. Посылаю список арестованных, подлежащих суду Военной коллегии по первой категории. Ежов. 26.VII.1938 г.».

На списке имеется резолюция: «За расстрел всех 138 человек. И. Ст., В. Молотов». Из списка был вычеркнут маршал Советского Союза Егоров, который был расстрелян позже.

Таких списков были десятки. Все они рассматривались Сталиным, Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым.

Но было бы неправильным ответственность за эти преступления возлагать только на Сталина и его ближайшее окружение. Ответственность за это несут и многочисленные те, кто из соображений карьеризма, зависти и т. д. принимал решения об арестах честных военных профессионалов, кто расправлялся с вообще прогрессивно мыслящими умными людьми, способными управлять порученным им делом.

Все эти люди, типа работавшего в то время следователем родного брата Якова Свердлова, должны быть не только названы по именам, но и публично осуждены. Никто из них не должен прикрываться именем Сталина. Эту вакханалию уничтожения «людей со своим собственным мнением, людей, которые не боялись его высказывать, наиболее эффективных людей, цвет нации» (эти слова принадлежат В. В. Путину, высказаны им 30 октября 2007 года на месте массового расстрела людей на Бутовском полигоне) проводили в жизнь многие, выдвинутые большевистской партией в руководящий слой общества из числа тех, кто по жизни находился в самом низу социальной лестницы.

Об одном из таких типичных случаев, когда человек осознал, что он творил в те годы, слишком поздно, только когда сам встал к стенке, рассказывает один документ, хранящийся в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ): речь идет о бывшем полковнике, не имевшем даже среднего образования, бывшем следователе по особо важным делам НКВД СССР в 1930-х годах Б. В. Родосе.

26 февраля 1956 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Б. В. Родоса «подвергнуть расстрелу с конфискацией лично принадлежащего ему имущества и лишением» всех государственных наград. В приговоре записано:

«Родос, связанный с Берия и Кобуловым долголетней вражеской деятельностью против коммунистической партии, принял в октябре 1941 участие в террористической расправе, организованной Берия над негодными ему людьми.

По преступному распоряжению Берия в октябре 1941 года в гор. Куйбышеве были расстреляны: член ЦК ВКП(б), депутат Верховного совета СССР, генерал-полковник Штерн; кандидаты в члены ЦК ВКП(б) и депутаты Верховного совета СССР генерал-полковник Локтионов и генерал-лейтенант авиации дважды Герой Советского Союза Смушкевич; депутат Верховного совета СССР, начальник ВВС Красной армии, Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Рычагов; генерал-майор Савченко; профессор, доктор технических наук, зам. начальника вооружения и снабжения ВВС Сакриер; депутат Верховного совета СССР Проскуров; начальник управления стрелкового вооружения Главного артиллерийского управления Склизков; начальник военной академии генерал-лейтенант Арженухин; генерал-майор Каюков; секретарь Омского обкома ВКП(б) Булатов; Засосов, Володин, Соборнов, Таубин, Розов, Розова-Егорова, Голощекин, Нестеренко, Фибих.

Родос в это время был в гор. Куйбышеве и руководил следствием по некоторым делам на указанных выше лиц и заведомо знал, что распоряжение Берия о расстреле этих лиц преступно, а ссылка в распоряжении на приговор суда является обманом, так как приговоры на этих лиц не выносились. Несмотря на это, Родос присутствовал при передаче указанных лиц из тюрьмы в комендантскую группу и подписал акт о расстреле.

Чтобы скрыть это злодеяние и придать ему внешнюю видимость правомерного действия, Родос в феврале 1942 года по указанию другого сообщника Берия – Влодзимирского сфальсифицировал так называемые заключения о расстреле каждого из указанных лиц, ложно сославшись на виновность их в тяжких контрреволюционных преступлениях и особые указания.

Таким образом, Военная коллегия Верховного суда СССР устанавливает виновность Родос в соучастии в злонамеренном, террористическом истреблении в угоду Берия крупных военных деятелей, советских и партийных работников, совершенном перед началом и в первый год Великой Отечественной войны».

В 1956 году Военная коллегия Верхсуда СССР адекватно определила бессудный расстрел опытных видных военных, советских и партийных работников как акт терроризма в то время, когда под натиском гитлеровской военщины армия проигрывала одну за другой битвы в военном столкновении с вермахтом именно из-за отсутствия по всем направлениям опытных кадров. Сталин именно в этот момент, в конце июля 1941 года, постоянно в изнеможении горько сетовал: «Людей нет, кому поручишь… Людей не хватает».

Характерно, что в 1956 году Военная коллегия Верхсуда СССР пришла к выводу, что все это происходило «в угоду Берия». Внешне так оно и выглядело, опубликованы на этот счет и соответствующие документы за подписью Берии. Вот только не все здесь так однозначно просто, как это представила Военная коллегия Верхсуда в 1956 году. Да, действительно, в архивах хранятся документы, подтверждающие, что в начале войны бессудные расстрелы военачальников по личной своей инициативе совершал наркомвнудел Л. Берия. Но в 2012 году в РГАСПИ был обнаружен документ, проливающий свет на эти преступления: распоряжения Берии на этот счет отдавал Сталин.

Родос, как и другие следователи НКВД, совершавшие уничтожение военных кадров, в 1950-х годах были приговорены судами к расстрелу. Почти все они подавали ходатайства о помиловании. Все (все!) эти ходатайства представляют собой документы, свидетельствующие о крайне низком уровне интеллектуального, и вообще всякого, развития этих людей, о полном отсутствии у них каких-либо моральных и нравственных границ в поведении. Но ходатайство о помиловании, написанное рукой Родоса, привлекло мое внимание попыткой этого палача выйти на уровень обобщения норм поведения представителей правоохранительных органов того, сталинского, времени. Предлагаю читателю познакомиться с выдержками из этого ходатайства.

Из «Ходатайства о помиловании осужденного к расстрелу Б. В. Родоса от 28 февраля 1956 г. в президиум Верховного совета СССР» (на 10 страницах): «Я действительно виновен перед партией. Фактически допускавшиеся мною в период работы в центральном аппарате НКВД (с 1938–1944 гг.) незаконные действия нельзя иначе рассматривать, как преступления. Я действительно, как и многие другие работники НКВД того периода, по указаниям, исходившим от Берия, Меркулова и Кобулова, применял к арестованным меры физического воздействия с целью получения от них признательных показаний, что приводило (как это теперь до конца полностью установлено) к фальсификации, а следовательно, и к невинным жертвам».

«В результате этих грубейших нарушений социалистической законности получались от арестованных признательные показания, арестованных затем судили, и по их делам выносились (в абсолютном большинстве случаев) обвинительные приговоры.

При иных условиях работы того периода, если не лично у меня, недостаточно политически развитого человека, то у других работников НКВД могли возникнуть сомнения в правильности действий Берия, сомнения в правдивости получаемых от арестованных показаний. Однако условия работы в то время сложились трагически… Следственные работники знали и не могли не принимать во внимание того, что все проводимые Берия аресты санкционировали соответствующие прокуроры, заведомо зная о массовых случаях применения в НКВД мер физического воздействия к арестованным, прокуроры и сами не принимали действенных мер борьбы с этим злом и не докладывали об этом руководителям партии и правительства. Еще в те времена в наблюдательных производствах находилось много сигналов, заявлений арестованных о допускавшихся в следствии по их делам грубейших нарушениях. Однако этим серьезнейшим сигналам соответствующие руководящие работники прокуратуры почему-то хода не давали…

Следственные работники НКВД того периода (в том числе и я) не могли не видеть того, что прокуроры, знающие о массовых случаях применения к арестованным мер физического воздействия, не только действенно не реагируют на эти нарушения, но неизменно утверждают обвинительные заключения и направляют дела в суд. Не было, пожалуй, ни одного такого случая, что прокуроры прекратили или возвратили на доследование какое-нибудь дело центрального аппарата НКВД, как не было ни одного факта опротестовывания прокурорами (в порядке надзора) необоснованно вынесенных судами обвинительных приговоров… Из этого работники НКВД делали вывод, что и прокуроры, и работники судебных органов не сомневаются в правильности получавшихся тогда от арестованных показаний».

«Но разве я предавал этих людей суду? Нет, не я, а соответствующие работники прокуратуры, которые после ознакомления с материалами этих дел утверждали обвинительные заключения, они же, и только они предавали арестованных суду.

Если я – неуч и не имеющий юридического образования – не мог (по утверждению обвинителя) не знать и не видеть, что показания перечисленных арестованных носят явно ложный характер, то почему работники прокуратуры, имеющие высшее общее, политическое и юридическое образование, а также большой практический опыт в следственной работе, не видели и не знали явно ложного характера показаний этих и др. арестованных и предавали их суду? Если же они этого не видели, то тем более не мог этого видеть я – человек с действительно ограниченными или, во всяком случае, невысокими познаниями»[64] (курсив мой. – Вл. К.).

Президиум Верховного Совета СССР в помиловании Б. В. Родосу отказал, он был расстрелян 18 марта 1956 года.

Молох репрессий работал безостановочно. Остановить этот процесс мог только генеральный секретарь ЦК партии в тех условиях. Не остановил. Наоборот, стимулировал его.

И сколько бы российское общество и власти ни откладывали вопрос о личной ответственности тех, кто эти массовые репрессии осуществлял, уйти от публичного общественного осуждения они не должны. У Сталина своя ответственность, у них, у каждого – своя.

Личную ответственность должен Сталин нести и за то, что после осуждения так называемых врагов народа репрессиям были подвергнуты жены, дети, родители арестованных. Так, после расстрела командующего Западным особым военным округом генерала армии Павлова в июле 1941 года его жену лишили всех прав, сослали в заштатный сибирский городок и определили на работу ассенизатором. Кому надо было так унижать ни в чем не повинную женщину? Лично Сталину? Или тем холуям, кто хотел этим выказать свою преданность режиму?

Уничтожение командных кадров РККА в самой среде военных объяснения не находило. Эта кампания не поддавалась логическому объяснению. Среди арестованных военачальников и командиров, в том числе и среди тех, кто уже подписал «признания» в собственном участии в так называемом «военном заговоре», по «тюремному радио» получил распространение ропот, что никакого заговора не было и нет, что на самом деле кто-то в политических верхах просто поставил себе целью уничтожить вообще все опытные командные кадры в армии (справка).

Никто не верил, что за всеми репрессиями стоял сам Сталин.

Терялись в догадках, думали на НКВД, считая, что чекисты просто ревновали военных с точки зрения борьбы за собственное влияние в глазах политической верхушки. Думали на Ворошилова и Буденного, считая, что те, опасаясь за свое властное положение, затеяли кампанию по устранению профессиональных кадров.

Некоторые известные историки и сейчас так считают. Так, Юрий Жуков утверждает, что концепцию «заговора военных» создал лично Н. Ежов, постарался обосновать ее, арестовав на свой страх и риск военачальников и выбив из них «признательные показания». Так сказать, на блюдечке поднеся этот «подарок» Сталину.

Думается, однако, что Ежов сделал это только потому (а точнее: Ежову удалось это только потому), что этого хотел сам Сталин[65].

Сталин и Тухачевский: был ли заговор

В справке Шверника о «деле Тухачевского» утверждается: «…Никаких достоверных доказательств о наличии заговорщиков среди руководящих военных кадров не было». «Суд не истребовал никаких объективных документальных доказательств и свидетельств, необходимых для оценки правильности тех или иных обвинений, не вызвал никаких свидетелей и не привлек к рассмотрению дела авторитетных экспертов». «Никаких объективных доказательств совершения вредительских актов обвиняемыми в материалах дела нет». Иными словами, Сталина совершенно не интересовала доказательная сторона тех обвинений, которые чекисты предъявили Тухачевскому.

Со времени той трагедии прошло много десятков лет. Но общей позиции в отношении того, был «заговор военных» или его не было, устоявшегося мнения среди историков и публицистов до сих пор не выработано. Есть исследователи, и их немало, кто считает, что заговор военных был. Так, С. Рыбас в дилогии «Сталин. Судьба и стратегия» по этому поводу меланхолично замечает: «До сих пор в историографии главенствует мнение, что в действительности никакого заговора не было, а имел место некий «протозаговор», то есть встречи высокопоставленных военных руководителей, выражавших недовольство политикой сталинской группы, а также конфликт Тухачевского, Уборевича, Якира с Ворошиловым. Другие историки базируются на материалах следствия и косвенных уликах и считают, что заговор все-таки был»[66].

Некоторые авторы подходят к делу еще проще: «Но был ли заговор? Сталин считал: был. И это означает, что в той политической реальности заговор действительно имел место».

Так, известный писатель Владимир Карпов в двухтомнике «Генералиссимус», в разделе «Военный заговор» утверждает, что, по его мнению, заговор был. Опираясь на протоколы допросов арестованных военачальников, Карпов пишет: «…Документы и сами подсудимые дают однозначный ответ – заговор был. Это не значит, что у них были членские билеты какой-то организации, что велись протоколы ее заседаний.

А что же было? Были конкретные заговорщические дела и планы по «дворцовому перевороту», устранению Сталина и его соратников. Власть! Власть!»

Автор двухтомника в доказательствах своих выводов много не мудрствует, а по-простому советует читать протоколы допросов. «А что касается военного заговора, – пишет он, – тем, кто еще сомневается в нем, нелишне перечитать приведенный выше отрывок из стенограммы судебного процесса. Никаких пыток – спокойный диалог. Нет намерения оговорить Тухачевского, лишь деловое изложение обстоятельств: существует план «дворцового переворота», намечены даты и силы, которым предстоит его осуществлять, определено, кого убивать в первую очередь»[67].

В. Карпов исходит из того, что отношение Сталина к Тухачевскому было всегда сугубо отрицательное еще с 1920 года, со времени провала наступления на Варшаву. Но на самом деле отношение генсека к Тухачевскому было всегда сложным. И даже после расстрела маршала. Уже во время Великой Отечественной войны Сталин возродил многие военные идеи Тухачевского, хотя никогда не признавался в этом.

В апреле 2010 года я попросил высказать свое мнение об этой ситуации человека, который давно и профессионально интересуется историей России (СССР) и к мнению которого я давно отношусь с уважением, – одному из бывших руководителей Главного разведывательного управления Генерального штаба, генерал-лейтенанту… назовем его Леонидом Михайловичем [привожу нашу беседу по диктофонной записи].

«– Как вы считаете, существовал ли на самом деле заговор Тухачевского?

– (После паузы.) Я думаю, что заговора как такового не было. Да и быть не могло. И не только по политическим причинам, а по причинам личного, психологического, характера. Тухачевский в принципе не был заговорщиком.

И хотя в его биографии была пара темных пятен, и он постоянно находился под наблюдением советских спецслужб, но фактов, свидетельствующих о наличии заговора, никто и никогда представить так и не смог.

– А что вы имеете в виду под «темными пятнами»?

– Побег из плена, например. До сих пор ведь так и остается неизвестным, как он бежал из плена. Может быть, там были какие-то причины личного характера, о которых Тухачевский так никогда никому и не рассказал. Может быть, это было специально кем-то устроено таким образом, что Тухачевский не мог об этом рассказать без того, чтобы не навлечь на себя подозрения в потере офицерской, а может быть, и дворянской чести. Но этот эпизод в жизни маршала так и остался тайной, о которой он никогда и никому не рассказал.

– Кем-то устроен? Вы имеете в виду, что германские спецслужбы устроили будущему маршалу побег с компрометирующими его лично обстоятельствами и «посадили его на крючок»?

– Нет, в это я не верю. Тухачевский, на мой взгляд, не мог быть ничьим информатором. Это была совсем другая натура.

Он был человеком широких взглядов. Красивый, статный, маршал, на скрипке играл, был вхож в столичный бомонд, где был своим и очень уважаемым и авторитетным. Ворошилова как личность рядом с ним и поставить-то было невозможно. Поэтому Ворошилов, Щаденко, Мехлис просто ненавидели его.

А Сталин побаивался. Но и многому у него научился. Если бы Тухачевский не был уничтожен, а вооруженные силы страны развивались по его замыслам, мы бы не потерпели в 1941 году катастрофу.

Эту катастрофу я объясняю двумя причинами. Первая – это полное уничтожение командного состава РККА (95 % командиров дивизий было уничтожено во второй половине 1930-х годов). В 1940 году было развернуто полторы сотни военных училищ с ускоренным обучением. Кого они за полгода могли подготовить? Офицеров на уровне младших лейтенантов. А они в 41-м командовали уже не взводами, а выше. Вот и ввалились вооруженные силы в катастрофу.

Вторая причина – отсутствие связи в войсках. Мы ведь вступили в войну практически полностью без связи. Тухачевский только начал внедрять саму мысль о необходимости разворачивания связи в войсках. Но с его расстрелом все прекратилось. И в 1941-м войска вступили в бои практически без связи. А нет связи – нет и управления войсками. Вот оборона и развалилась. Сталин уже потом, в ходе боевых действий в срочном порядке стал развивать идеи Тухачевского по внедрению средств связи в войсках.

И третья причина – отсутствие тыла в армии. Тухачевский эту идею сформулировал, но материализовать не успел, был расстрелян. Ведь наши части снабжались с колес. Лишь с 1941 года начала возрождаться идея Тухачевского о создании тыловых частей. Американцы, те вообще только после Второй мировой войны по нашему образу и подобию стали создавать тыловые части.

Я уже не говорю об идеях Тухачевского о механизированных корпусах, танковых армиях и других идеях.

Маршал обладал редким среди военных качеством – он не очень образованный был, конечно, но обладал колоссальной интуицией полководца и мог на основе этой интуиции формулировать организационные идеи и потом воплощать их в жизнь в промышленности и в войсках.

Если бы он не был выключен из жизни армии, а вслед за ним не были бы репрессированы больше 40 тысяч командиров всех звеньев управления в армии, Великая Отечественная война совсем по-другому развивалась. И не мы потеряли бы около 30 миллионов человек, а Германия…»

Разумеется, мнение Леонида Михайловича – это всего лишь одно из существующих на этот счет. К нему есть что добавить.

Сравнительно недавно на прилавках книжных магазинов появилось фундаментальное исследование профессионального военного контрразведчика генерал-лейтенанта А. А. Здановича[68], написанное на базе изучения уникальных материалов Центрального оперативного архива Федеральной службы безопасности РФ, Государственного архива РФ, РГАСПИ и большого количества документальных публикаций и закрытых диссертаций по изучаемой теме. Так вот, в принципе Александр Александрович по казусу Тухачевского приходит к тому же выводу, что и цитированный выше источник.

Отмечая наличие в среде комсостава РККА «образования и функционирования «групп интересов», выступающих на практике как «группы давления», А. Зданович пишет: «Руководители и члены «групп давления» не ставили перед собой в качестве цели приход к власти в стране, в отличие от политических групп и партий. Эти группы давления из числа военных деятелей, прежде всего высшего звена, безусловно, хотели обозначить перед политико-административными центрами выгодную им «повестку дня» в той или иной исторической обстановке, непосредственно участвовать в разработке внешне– и внутриполитических вопросов и добиваться выгодных для себя решений.

Такое поведение высокопоставленных военных деятелей в условиях ведения страной войны было бы во многом объяснимо. Другое дело в межвоенный период, когда роль армии в обществе естественно снижается и ей уделяется меньше внимания. Все это сказывается на общегосударственном статусе военных, бьет по самолюбию командиров, привыкших к почету и вниманию со стороны руководства страны и партии…

Однако лоббирование должно иметь свои пределы. Особенно жестко данный вопрос стоял в условиях «диктатуры пролетариата», фактически же диктатуры большевистской партии, а затем и диктатуры одной личности – генерального секретаря ЦК ВКП(б) И. Сталина. Здесь очень важна та грань, тот Рубикон, перейдя который «группы давления» расцениваются уже как претенденты на власть, а стало быть, приобретают образ врага в глазах вождей существующего режима»[69].

В этом свете крайне интересной выглядит приведенная А. Здановичем позиция Сталина по поводу Тухачевского, высказанная им еще в сентябре 1930 года.

В августе 1930 года ОГПУ арестовало по подозрению в заговоре против власти бывших старших офицеров Генштаба, преподавателей Военной академии Н. Какурина и И. Троицкого, входивших в самый узкий круг доверенных людей Тухачевского. Арестованные дали компрометирующие сведения о Тухачевском. Председатель ОГПУ В. Менжинский доложил о полученных сведениях Молотову, но тот, что называется, «лег под корягу», то есть промолчал. Тогда 10 сентября Менжинский направил доклад отдыхавшему на юге Сталину, предложив арестовать всех фигурантов. Сталин молчал две недели, а потом ответил, но не Менжинскому, а члену политбюро Орджоникидзе и попросил его оценить протоколы допросов Какурина и Троицкого.

«Материал этот, как видишь, – писал Сталин, – сугубо секретный, о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из ряда правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено»[70].

Менжинскому Сталин предложил решение об аресте Тухачевского отложить до середины октября, с тем чтобы обсудить его в узком кругу членов политбюро. Но фактом остается, что сомнения у генсека в отношении виновности Тухачевского появились уже тогда. В 1937 году эти сомнения укрепились, и «Красный Бонапарт» был арестован.

Колебания Сталина в 1930 году, считает А. Зданович, «можно объяснить только одним: в конце 1930 г. Сталин не хотел избавляться от столь популярной в армии фигуры, как М. Тухачевский, и порождать у других крупных командиров РККА сомнения в их дальнейшей судьбе, что, несомненно, повлияло бы на политическую лояльность последних. Генсек не дал также указания развернуть уже имевшиеся показания на С. Каменева и Б. Шапошникова».

В принципе не оспаривая мнение Здановича, считаю возможным добавить, что в 1930 году Сталин еще не чувствовал за собой силы для схватки с военными. К 1937 году он эту силу набрал.

Размышление № 1. Ситуацию очень сильно осложняло то обстоятельство, что большинство высшего состава военных командиров вырастали до своих командных высот в одно время и вместе с политическим ростом Сталина. Многие военные командиры высшего звена, вышедшие из Гражданской войны, не чувствовали пропасти, разделяющей их и Сталина. Многие из них лично знали Ленина, и Сталин для них был политической фигурой, которая качественно была неравной Ленину, но где-то почти равной каждому из них. А воспринимая Сталина почти как равного себе, они его не боялись. И интриги они против него плели (во всяком случае, в кулуарных разговорах), не отдавая себе отчета в том, что их и Сталина разделяет пропасть, и эта пропасть называется «политика». Это неощущение дистанции между старыми большевиками и вождем (уже вождем!) доходило до того, что в 1932 году на одной из вечеринок «победитель Колчака», как его все называли, герой Гражданской войны И. Н. Смирнов произнес: «Только не говорите мне, что ни один человек в стране не способен убрать его!»[71] Наутро Смирнов был арестован, а потом арестованы и расстреляны его жена и дочь.

Военные слишком поздно осознали наличие этой пропасти. Слишком поздно они поняли, что Сталина нужно было бояться, ну, или хотя бы воспринимать его всерьез.

В исторической литературе нередко можно встретиться с тезисом о том, что Сталин в 1930-х годах подверг так называемой чистке военно-командные кадры РККА исключительно в целях укрепления своего положения на вершине политической власти. Вот типичный образчик такой позиции. «В 1936–1938 годах Сталин развернул кампанию массового террора», потому что «хотел быть уверенным, что угроза его диктатуре не возникнет даже в случае, если в ходе военного конфликта страна вдруг окажется в критическом положении»[72].

С моей точки зрения, такое суждение является глубоко ошибочным. Как мне представляется из нынешнего, исторического по отношению к Сталину, далека, его борьба за личную власть – это только внешняя канва действительных событий того времени. Настоящая причина много глубже. Генсек считал, что если оппозиция устранит его, то под вопрос будет поставлено дело, которому он посвятил всю свою жизнь, – а таковым он считал (правильно или нет – это вопрос другой) возрождение российского государства в форме Российской империи.

Для него даже строительство социализма в СССР было всего лишь средством для возрождения сильной мировой державы, величие которой он отождествлял только с самим собой. Для достижения этой цели генсек шел даже на открытую конфронтацию с Лениным, которого между тем всю жизнь для окружающих подавал как своего единственного настоящего Учителя с большой буквы.

22 мая 1937 года Тухачевский был арестован. Как свидетельствует один из руководителей зарубежной разведки РККА Вальтер Кривицкий (Гинзберг Самуил Гершевич), в 1938 году бежавший на Запад, нарком внутренних дел Н. Ежов, сам производивший арест Тухачевского, спросил Сталина, можно ли применить к маршалу пытки при допросах. Вождь ответил: «Сами решайте, но Тухачевский во что бы то ни стало должен все рассказать. Не верится, что он действовал один»[73].

Что же касается конкретного вопроса по поводу заговора военных, то у меня складывается впечатление, что никакого заговора Тухачевского в собственном значении этого слова на самом деле никогда в действительности не было.

В 2012 году в издательстве «Алгоритм» вышла книга «М. Н. Тухачевский. Как мы предавали Сталина», авторы которой почему-то предпочли скрыть свои имена. В книге собраны из разных источников и опубликованы некоторые протоколы допросов Тухачевского. В том числе и первое заявление самого Тухачевского от 26 мая 1937 года наркому внутренних дел Н. И. Ежову. Этому краткому заявлению (9 строк и собственная подпись маршала) предшествует краткая запись безвестных авторов книги, где сообщается: «22 мая 1937 года Тухачевский был арестован в Куйбышеве, 26 мая после очных ставок с Примаковым, Путной и Фельдманом дал первые признательные показания». Здесь же публикуется подпись под этим заявлением: «26.5.37. Заявление отбирал: Пом. нач. 5 отдела ГУГБ, капитан госуд. без. Ушаков (подпись)».

Авторы книги, по-видимому, убеждены, что Тухачевский сам, мирно, полтора суток пообщавшись с таким «милым» человеком, как Ушаков, дал, как они пишут, добровольное признание, «написанное четким, ровным почерком со всеми знаками препинания, абзацами и примечаниями. В этих показаниях М. Н. Тухачевский поэтапно и скрупулезно вскрывает мельчайшие детали заговора»[74].

Между тем капитан безопасности Ушаков – это ведь тот самый Зиновий Маркович Ушаков (Ушамирский), которого справка Шверника характеризует устами очевидцев и свидетелей как палача, не знающего никаких моральных и нравственных границ при пытках подследственных, как «зверя с человеческим лицом». И читателя эти безвестные авторы пытаются убедить в том, что этот «зверь» всего лишь мирно побеседовал с Тухачевским, и тот сразу же назвал два десятка военных командиров, якобы вовлеченных им с 1932 года в возглавляемый им военный заговор?!

Расстрел верхушки военных производился в большой спешке. Авторы дилогии «Сталин. Судьба и стратегия» утверждают, что Сталин, опасаясь волнений в войсках, предложил свернуть судебный процесс. «Это решение Сталина поддержали Молотов, Каганович, Ворошилов, Калинин, Микоян, Хрущев. В тот же день был вынесен приговор: расстрел».

«Ульрих внятно прочитал приговор… Якир впал в истерику и стал кричать: «Я не виновен! Дайте мне бумагу – я напишу Сталину и Ворошилову!» Члены суда стали говорить: «Надо дать!» Ульрих нехотя согласился. Якиру дали бумагу и ручку. Он быстро написал два письма и отдал их Ульриху для передачи. Записки тут же послали по адресам».

Письма И. Якира. Первое письмо. «Родной близкий тов. Сталин. Я смею так к Вам обращаться, ибо я все сказал, все отдал, и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей – потом провал в кошмар, в непоправляемый ужас предательства… Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства. Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».

Второе письмо. «К. Ворошилову. В память многолетней в прошлом честной работы моей в Красной армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьей и помочь ей, беспомощной и ни в чем не повинной. С такой же просьбой я обратился к Н. И. Ежову».

…На письме Якира появились следующие резолюции:

«Подлец и проститутка. И. Сталин». «Совершенно точное определение. К. Ворошилов».

«Мерзавцу, сволочи и бляди – одна кара – смертная казнь. Л. Каганович»… Ворошилов оставил простую резолюцию: «Сомневаюсь в честности бесчестного человека вообще»[75].

«Серов, комендант судебного присутствия, свояк Хрущева (они были женаты на родных сестрах), видный чин в НКВД, громким голосом давал команды. Рядом, зло сжав губы, стоял Блюхер. Именно ему было предложено Сталиным командовать расстрелом, но он категорически отказался, заявив, что для этого есть другое ведомство. Все было проделано быстро… Прогремел выстрел из нагана Ворошилова… Получив пулю в затылок, Якир мертвым лег на бетонный пол. За ним вызвали Тухачевского… Поставленный к стенке, он крикнул: «Вы стреляете не в нас, а в Красную армию!» …грянул второй выстрел, из нагана Буденного – и бывший маршал тоже рухнул на пол… Осужденные… подходя к расстрельной стенке… (кричали) яростную брань по адресу Сталина, называя его «предателем революции», «мерзавцем», «ублюдком», «палачом», «фашистом», «злобным убийцей», «шпионом охранки», суля ему и всему его потомству, и всем его присным страшное народное возмездие…». Только Якир успел крикнуть «Да здравствует товарищ Сталин!».

Расстрелянных… отвезли на Ходынское поле… сняли здесь с машины, опустили в заранее вырытую яму, засыпали негашеной известью, закопали; а землю плотно утрамбовали»[76].

Арестованные военачальники даже на допросах не скрывали своего негативного отношения к наркому. Так, на судебном заседании 11 июня 1937 года И. Уборевич за несколько часов до расстрела хоть и признал себя виновным в «военно-троцкистском заговоре», тем не менее про Ворошилова сказал так: «Мы шли на политбюро ставить вопрос о Ворошилове, по существу договорившись с Гамарником, что тот резко выступит против наркома». Откровенно высказался и Примаков: «Ворошилов, кроме стрельбы из нагана, ничем не интересуется. Ему нужны либо холуи вроде Хмельницкого (помощник по особым поручениям), либо дураки вроде Кулика. Ворошилов не понимает современной армии, не понимает значения танков и авиации».

До сегодняшнего дня ни один крупный руководитель спецслужб того времени, ни живой, ни ушедший в мир иной, не нашел в себе сил покаяться в содеянном. Им, правда, многим и времени на это не давали, по инициативе Сталина руководителей ГПУ – НКВД слишком быстро сажали и расстреливали после того, как они выполняли распоряжения генсека. Но ведь были и те из репрессивного аппарата, следователи 1930-х годов, такие, например, как родной брат Я. М. Свердлова, кто дожил до наших времен. Но никто не раскаялся за содеянное.

Исключением стал только генерал-лейтенант Павел Анатольевич Судоплатов. Лишь он, отсидев 15 лет во Владимирском централе, сумел многое переосмыслить и сказал «городу и миру», и прежде всего самому себе, громко и вслух, что служил, как он считает, правому делу, но при этом слишком часто использовал методы, которые были преступными. В конце своей жизни он сказал слова, которые никто другой из того времени сказать так и не решился.

«Сознательно или бессознательно, – пишет он в своих мемуарах, – но мы позволили втянуть себя в работу колоссального механизма репрессий, и каждый из нас обязан покаяться за страдания невинных. Масштабы этих репрессий ужасают меня. Давая сегодня историческую оценку тому времени, времени массовых репрессий – а они затронули армию, крестьянство и служащих, – я думаю, их можно уподобить расправам, проводившимся в царствование Ивана Грозного и Петра Первого. Недаром Сталина называют Иваном Грозным ХХ века. Трагично, что наша страна имеет столь жестокие традиции».

А потом была финская война, с ноября 1939 по март 1940 года, которая выявила профессиональную неспособность оставшихся в живых, после репрессий, советских генералов вести современную войну.

Запуганный репрессиями, сам побывавший под арестом, неспособный ни на что командующий Ленинградским военным округом командарм 2-го ранга К. Мерецков попросил у Сталина на всю финскую операцию 2 недели и силы одной (7-й) армии, состоящей из двух корпусов, усиленных танками. Сталин, несмотря на возражения опытного маршала Шапошникова, который истинную цену Мерецкову знал, план командующего ЛВО утвердил.

На деле война продлилась 105 дней (с 30 ноября 1939 до 13 марта 1940 г.). Началась военная операция силами 21 дивизии, а заканчивали военные действия 62 дивизии.

Финская зимняя военная кампания стала позором для РККА и подорвала военный авторитет СССР в мире. Именно после этой кампании Гитлер принял принципиальное решение о нападении на Россию.

Финская кампания стоила нашей стране 131 476 убитых, пропавших без вести и скончавшихся от ран[77]. Финляндия потеряла 26 600 человек убитыми, 40 тысяч ранеными, и 1000 человек оказались в советском плену. Советский официоз не только скрыл цифру потерь РККА, но и вообще ничего не сказал о советских пленных. А пленные были. Их оказалось 5465 человек. В апреле 1940 года на железнодорожной станции Вайниккака произошел взаимный обмен пленными. Финские солдаты поехали по домам, а советских пленных Сталин, стремясь скрыть от народа значение своих политических ошибок в 1937–1938 годах, приказал всех (всех!) этапировать в воркутинские лагеря[78].

В 1960-х годах мои охотничьи скитания не раз приводили меня в северные края Вологодской области и Республики Коми, на железнодорожные станции Вожега, Харовск, Ухта, Печора, Инта, Воркута. На глухих полустанках в районе этих станций еще были живы железнодорожные обходчики, работавшие там в 1940 году. Вечерами за чашкой чая они рассказывали мне о том, как по их участкам проходили на север железнодорожные составы, где в так называемых «телятниках» (зарешеченные вагоны для перевозки скота) под усиленной охраной стрелков-конвоиров гнали эшелоны с нашими пленными солдатами, возвращавшимися из финского плена. Из этих вагонов раздавались крики. Кричали о том, что они солдаты, бывшие в плену в Финляндии, что их уже пятые сутки не кормят, не дают даже воды, умоляли обходчиков бросить им хоть корку хлеба. Некоторые выкрикивали свои имена, фамилии, адреса и просили сообщить родным по этим адресам, что они живы и надеются вернуться домой. Многие выкрикивали, что они не виноваты, что их предали и т. п. Если крики были очень громкими и настойчивыми, охрана открывала огонь из винтовок по окнам вагонов. Эмоционально рассказы бывших обходчиков разнились, но равнодушных я не видел: сочувствовали, переживали, возмущались…

В 1938 году репрессии в армии пошли на убыль. Но на военных их факт воздействовал разлагающе. Генерал-лейтенант авиации, закончивший школу военных летчиков и хорошо показавший себя в небе Испании (стал Героем Советского Союза) И. И. Проскуров, назначенный в апреле 1939 года заместителем наркома обороны маршала С. К. Тимошенко, в мае 1940 года на совещании в Москве с тревогой заявил с трибуны: «Как бы ни тяжело это сделать, я должен прямо сказать, что такой расхлябанности и такой низкой дисциплины нет ни в какой другой армии, кроме нашей (голоса с мест: «Верно!»)»[79].

Генерал Проскуров, по-видимому, сравнивал дисциплину в РККА с Республиканской армией Испании, где он с сентября 1936 по май 1938 года командовал бомбардировочной авиабригадой. А уж там-то, по всем отзывам свидетелей, царила полная анархия в воинских частях. Правда, и сам Проскуров, командовавший перед войной 7-й армией ВВС и 5-м (разведывательным) управлением РККА, показал себя далеко не с лучшей стороны: его части в первые же дни войны в июне 1941 года практически перестали существовать. Сталин не простил ему ошибок. 27 июня 1941 года он был арестован, в конце октября расстрелян.

Вообще говоря, тема взаимоотношений политических лидеров и армии всегда и в любом обществе очень непроста. В любом государстве и во все времена военные всегда были (и всегда будут) особой кастой. Армия всегда была (и будет) мощным инструментом политических игр по той причине, что остается самой организованной и дисциплинированной силой в государстве и обществе, причем силой, способной подчиняться приказам.

Справедливости ради надо сказать, что военные в этом совсем «не виноваты»: такова сама природа их труда и образа жизни. В кризисные периоды от позиции армии нередко зависит и судьба политической власти в обществе. Сталин не только был хорошо знаком с ролью генералов в свержении Николая II[80], но отлично знал и о том, с чего началось целенаправленное разрушение Российского государства – с развала армии.

Плюс к этому при жизни Ленина Сталин воочию наблюдал, как Троцкий, воспользовавшись болезнью вождя, попытался конвертировать власть председателя Реввоенсовета в политические компетенции. С новой силой это было продолжено Троцким после смерти Ленина. У «демона революции» из этого ничего не вышло, но только по одной-единственной причине: на его пути оказался Иосиф Сталин, про которого в 1968 году лапидарно, но предельно точно сказал британский биограф Сталина Роберт Пэйн: «На протяжении всей его жизни все недооценивали его до того момента, когда было уже слишком поздно».

В принципе, как всякий диктатор, генсек в борьбе со своими политическими оппонентами оригинален не был и пользовался веками проверенной методикой: «если враг не сдается, его уничтожают» (эту максиму ему услужливо подсказал великий пролетарский писатель Максим Горький). Но были у него и индивидуальные особенности в поведении: в сравнении с другими политиками он был более скрытным, более дальновидным, более решительным и более жестоким. По-видимому, исходил из провидческого убеждения, что тот, кто в политическом плане недооценивает роль военных в мирное время, во время войны будет платить за эту недооценку собственной жизнью.

Один из самых крупных современных британских историков Алан Буллок, сравнивая Сталина и Гитлера, написал об этом так:

«После неудавшегося покушения германских военных на Гитлера 20 июля 1944 года, когда бомба, заложенная полковником фон Штауффенбергом в портфель, не убила фюрера, Гитлер с запоздалой горечью сказал министру вооружений и боеприпасов Альберту Шпееру, что теперь он понял, что, убрав Тухачевского, Сталин поступил очень дальновидно. Гитлер, – пишет А. Буллок, – после этого покушения готов был перестрелять и пересажать всех немецких генералов, но в той ситуации, которая к этому времени сложилась на фронте с СССР и в Нормандии с англо-американским военным десантом, начавшимся в июне того же года, Гитлер не мог себе этого позволить. Без опытных военных кадров продолжать войну было просто невозможно. Поэтому фюрер предпринял все меры, чтобы скрыть от народа раскол между ним и армией, арестовав и казнив всего 200 генералов и офицеров.

Единственное, на что он пошел, было решение направить во все воинские штабы политработников национал-социалистической партии, использовав еще одно изобретение русской практики, которой Гитлер теперь восхищался».

Сталин же на массовые репрессии командных кадров РККА пошел в мирные 1930-е годы, исходя из того, что от его действий зависит и сохранение самого политического режима.

Но у Сталина был еще один период мирной жизни, когда он, почувствовав угрозу созданному им в стране политическому режиму, еще раз воспользовался опытом 1930-х годов. Это были 1949–1953 годы.

Глава 2. После войны – сызнова война с кадрами

Представление о Сталине как политическом вожде Советского государства в рамках названия настоящей книги было бы неполным, если бы мы хотя бы вкратце не коснулись его «войны с собственным народом» и после Победы в Великой Отечественной войне.

Как уже было сказано выше, 12 июня 1937 года по личному распоряжению Иосифа Джугашвили – Сталина были расстреляны 8 высших военачальников Вооруженных сил СССР (см. подписанную утром 11 июня телеграмму вождя председателю Специального судебного присутствия Ульриху). Неимоверно трудно было в тяжелейших условиях войны восстанавливать организационную силу и мощь вооруженных сил страны, однако народ напрягся, выдвинул из своей среды талантливых военачальников и возродил мощь Красной армии. Для того чтобы восполнить нанесенный Сталиным урон и вырастить новых 8 маршалов СССР (Жукова, Конева, Говорова, Василевского, Рокоссовского, Малиновского, Толбухина, Мерецкова), Красной армии потребовалась Великая Отечественная война и гибель в боях с немецко-фашистскими захватчиками миллионов наших солдат, офицеров и генералов.

Но Сталин и после Победы остался самим собой и повел новую войну с выросшими за это время управленческими кадрами. И сызнова начал с военных: сначала, с 1946 года, под опалу попал маршал Г. Жуков, а потом арестам были подвергнуты 112 выросших в ходе войны генералов (по данным А. Н. Яковлева – председателя комиссии по реабилитации жертв политических репрессий). Затем ареал репрессий был расширен – под топор попали этнические русские управленческие кадры в сфере государственного и хозяйственного строительства, а вдогонку им – и евреи в сфере науки, искусства, культуры, медицины, издательского дела. Причины, в силу которых шли эти аресты, внешне разнились друг от друга, но суть от этого не менялась – вождь вновь каленым железом выжигал тех, кто мог, по его мнению, представлять опасность для его личной власти. Появился, правда, в этом амбиенте и новый момент.

В 1947 году, после нескольких перенесенных им, начиная с сентября 1945 года, микроинфарктов и микроинсультов, вождь впервые задумался о том, кому он может передать власть. На кону, как свидетельствуют очевидцы, опять стоял не столько вопрос о личной власти диктатора, сколько судьба его главного детища – Советского Союза. Вождь опасался, что после его смерти его политические наследники «профукают» и СССР: «Я умру, что вы будете делать без меня? Вас же передушат как котят!!!» – восклицал он несколько раз во время застолий на своей даче в Кунцеве после заседаний политбюро ЦК.

В хранящихся в РГАНИ неправленых мемуарах Н. Хрущева, в опубликованных мемуарах Юрия Жданова, Анастаса Микояна и других содержатся упоминания о том, как в 1947 году вождь стал заводить разговоры о том, что ему уже почти 70 лет и пришла пора подумать о том, кому можно будет передать власть в партии и в государстве, когда Сталин (он так и говорил себе – в третьем лице) уйдет в мир иной.

Вспоминает А. Микоян: «Как-то Сталин позвал всех, кто отдыхал на Черном море в тех краях, к себе на дачу на озере Рица. Там при всех он объявил, что члены политбюро стареют (хотя большинству было немногим больше 50 лет и все были значительно младше Сталина, лет на 15–17, кроме Молотова, да и у того разница в возрасте со Сталиным была 11 лет). Показав на Кузнецова, Сталин сказал, что будущие руководители должны быть молодыми (тому было 42–43 года), и вообще, вот такой человек может когда-нибудь стать его преемником по руководству партией и ЦК. Это, конечно, было очень плохой услугой Кузнецову, имея в виду тех, кто втайне мог мечтать о такой роли. Но все понимали, что преемник будет русским [курсив мой. – Вл. К.]»[81]. Своим возможным преемником в сфере экономики вождь назвал председателя Госплана СССР, академика Н. А. Вознесенского.

Как позже выяснилось, на самом деле этими заявлениями вождя было положено начало процессу масштабного уничтожения этнических русских кадров высшего звена управления, выпестованных А. А. Ждановым, начиная с 1932 года, а потом – и массовых репрессий, под молох которых попали (до марта 1953 года включительно) около 32 тысяч человек по всей стране. Феномен этот остался в истории под названием «ленинградское дело».

Под молох репрессий в эти четыре года попали в основном русские руководители. Но, скажем сразу, позиция генсека по так называемому «русскому вопросу» с 1910 года по 1953-й менялась несколько раз[82], и всякий раз это были конъюнктурного характера изменения.

В принципе же позицию Сталина в этом плане упрощать не стоит: в период всей своей сознательной политической деятельности Иосиф Джугашвили – Сталин к русскому народу как к самой многочисленной и государствообразующей нации на географической территории Российской империи, а потом СССР относился с большим пиететом, как к исторической данности. Но вот к интеллектуальной верхушке русского народа вождь всегда относился с сильным подозрением, считая, что если в политическом сообществе и существует сила, которая может отодвинуть его от власти, – так это как раз русская политическая элита, поэтому он периодически устраивал ей кровопускания. В 1928 году было организовано так называемое «шахтинское дело» (53 технических специалиста были приговорены к различным срокам тюремного и лагерного содержания), в 1929 году – так называемое «дело Промпартии» (10 инженеров) и так называемое «академическое дело» (после того, как при выборах в Академию наук члены академии забаллотировали Н. Бухарина, в ссылки и лагеря были отправлены 115 выдающихся ученых) и т. д.

Но по большому счету не был Сталин ни русофобом, ни русофилом. На деле он был тем, кем он сам себя до революции долго называл, – нацменом, то есть представителем малого народа, присоединившегося (присоединенного) к великому народу и к великой стране. С молоком матери воспринимал он как данное свыше, что Россия – это великая, мирового значения держава, а русский народ – это государствообразующая этническая субстанция, которая на протяжении многих веков сумела организовать на огромной географической территории земного шара государство с мирового значения культурой (духовной, материальной, интеллектуальной, бытовой), и на основе этой культуры этот народ (русский) объединил вокруг себя десятки других народов и их культур, не уничтожая и не разрушая эти последние, а по мере возможности сохраняя и развивая их (сегодня, после декабря 1991-го и февраля 2014-го, можно бы и добавить: развивая в том числе и на беду себе).

Как нацмен Иосиф Джугашвили остро ощущал свою грузинскую сущность, остро любил свой народ, что нашло проявление в его юношеских стихах, но при этом никогда не отторгал ни русский народ, ни русскую культуру. Более того, уже в революционной среде отличаясь от своего близкого окружения глубоким умом и ясным сознанием, он понимал, что единственным (и главным) фактором, обеспечивающим существование этого громадного образования – Российской империи, – был всегда русский народ, играющий государствообразующую роль. В отличие от Ленина он хорошо это понимал и потому и выступал за сохранение самого этого народа и формы его естественного существования – Российского государства.

Но при этом в политике Иосиф Джугашвили всегда оставался холодным прагматиком, руководствуясь в своем поведении политической целесообразностью.

Когда для достижения одной политической цели, которую он сам же для себя и формулировал, было необходимо подымать политический вес русского народа – он это делал. Когда же ему казалось, что пришло время делать обратное, – он ровно это и делал. Не уяснив этой истины, нам никогда не понять действительных пружин одного из самых больших преступлений верхушки большевистского режима в послевоенное время, до сих пор еще не до конца осознанного российской общественностью[83].

Документы и мемуарная литература свидетельствуют, что ко времени появления этого феномена – «ленинградское дело» – основное беспокойство, снедавшее Сталина, было вызвано одной мыслью: что станет с Советским Союзом после его смерти? Объявив после войны, что он хотел бы видеть в качестве своих преемников в руководстве государством и партией Николая Вознесенского и Алексея Кузнецова, потом генсек изменил свои намерения и позволил Маленкову и Берии убедить себя в том, что «ленинградцы» стремятся обособить РСФСР в составе Союза и тем самым – разрушить СССР.

Нарисованный им самим прогноз показался ему реальным, и он принял меры как к недопущению такого сценария, так и к тому, чтобы ни малейшей информации о «ленинградском деле» никуда не просочилось, ни внутри страны, ни за рубеж. Первое ему удалось, второе – нет.

Что касается зарубежа, то те, кому положено было знать о «ленинградском деле», в основных чертах знали о нем все. Но популярным это «дело» в западной историографии так и не стало. Практически с 1950 года и до сегодняшнего дня это событие находится в зоне умолчания.

Ответ на причины этого умолчания кроется, как мне представляется, в том, что в «ленинградском деле» удар почти на 100 % пришелся по этнической русской элите. Святослав Рыбас, один из самых эрудированных российских исследователей сталинского периода, так и назвал свою первую публикацию по этой теме – «разгром «русской партии»[84].

Русский флер этого «дела» всегда отпугивал от него и американских советологов (кремленологов): они никогда не будут будить интерес к опасным для них (с геополитической точки зрения) событиям русской истории. Причину этого опасения довольно точно определил к. и. н. Л. П. Решетников: «Запад не боялся большевистской идеологии, которую он сам и вскормил. Он не боялся диктатуры Сталина, пока речь шла о диктатуре руководителя ВКП(б). Но Запад и советская номенклатура смертельно боялись возрождения исторической России. В этой связи примечательны слова одного из видных западных идеологов С. Хантингтона: «Конфликт между либеральной демократией и марксизмом-ленинизмом был конфликтом идеологий, которые, невзирая на все различия, хотя бы внешне ставили одни и те же основные цели: свободу, равенство и процветание. Но Россия традиционалистская, авторитарная, националистическая будет стремиться к совершенно иным целям. Западный демократ вполне мог вести интеллектуальный спор с советским марксистом. Но это будет немыслимо с русским традиционалистом. И если русские, перестав быть марксистами, не примут либеральную демократию и начнут вести себя как россияне, а не как западные люди, отношения между Россией и Западом опять могут стать отдаленными и враждебными»[85].

Упомянутый выше Святослав Рыбас обращает внимание на то, что «в человеческом и историческом плане «ленинградское дело» продолжается до сей поры в силу ряда обстоятельств. Созданное русскими государство никогда не было чисто русским и не однажды переживало потрясения, вызванные как раз сопротивлением русского же населения имперской политике руководителей страны…

На протяжении одного только ХХ века эта проблема по меньшей мере трижды поднималась до точки кипения: в 1917 году, в 1945–1950 годах и в 1985 – начале 1990 года. Ни разу она не была решена, но в первом и третьем случаях – дело закончилось срывом всех болтов с парового котла, разрушением государства и тяжким восстановительным процессом.

Разрушение СССР, обособление национальных республик и «освобождение» России от имперской миссии не привело к победе «русской национальной идеи» – за пределами Российской Федерации остались десятки миллионов соотечественников, она утратила многие исторические земли и геополитические преимущества.

Думается, эта проблема в принципе едва ли имеет линейное решение»[86].

Отметим, что 1917 год решал в общем-то совсем не «русскую» проблему, но согласимся с русским историком в том, что «в случае прихода к власти «ленинградцев»… судьба СССР была бы иной. Думается, он избежал бы краха».

Обратим также внимание на то, что сходную точку зрения высказывают и другие русские историки. Так, автор фундаментального труда о положении евреев в СССР, доктор исторических наук Г. Костырченко пишет:

«Это тем более печально, что «ленинградская» политическая ветвь, питаемая соками робко возрождавшегося после войны российского самосознания и так безжалостно обрубленная с древа национальной государственности, могла бы в перспективе стать для страны весьма плодоносной.

Правда, реализация ждановской идеи возрождения государственности России чревата была распадом империи, чего, впрочем, так и не удалось избежать.

Спровоцировав, таким образом, в грозные предвоенные и военные годы рост русского самосознания и прагматично использовав его, в том числе и в интересах сохранения собственной власти, Сталин из страха перед возможной перспективой выхода этого самосознания за рамки дозволенного, безжалостно его растоптал»[87].

Причины и последствия русской послевоенной трагедии

Непосредственными исполнителями по осуществлению репрессий в отношении лидеров РСФСР от начала и до конца выступили три человека: этнический македонец, сын железнодорожного служащего из Оренбурга Г. М. Маленков, этнический грузин (мингрел), сын бедного крестьянина Л. П. Берия, украинец (как он сам себя идентифицировал), сын пастуха из села Калиновка Курской области (на границе с Украиной) Н. С. Хрущев. Исполнителем функций палача, по чьим непосредственным распоряжениям производились аресты и применялись изуверские физические пытки при допросах, был этнический русский, сын истопника и прачки, министр государственной безопасности СССР В. С. Абакумов. Активно поддерживал эту группу человек, непонятно как оказавшийся в узком высшем руководстве страны, поскольку, по отзывам современников, был абсолютно бездарен во всех делах, которыми, по воле Сталина, он занимался, сын приказчика мукомольной фабрики, этнический русский Н. А. Булганин[88].

Но подлинным мотором всей этой операции был сам вождь Страны Советов. Именно он приказал арестовать проходящих по «делу» основных фигурантов и применять к ним во время допросов «меры физического воздействия», по ходу судебного процесса одобрил предложение Маленкова и Берии вернуть в судопроизводство смертную казнь[89], лично правил текстовую часть обвинительного приговора, требуя от судебной коллегии вынесения «ленинградцам» расстрельного вердикта, регулярно приказывал Абакумову доставлять ему протоколы допросов братьев Вознесенских, внимательно вчитывался в них и вплоть до расстрела обвиняемых интересовался, приведен ли приговор в исполнение.

30 сентября 1950 года в Ленинграде состоялся суд, который правильнее было бы назвать судилищем, над центральной группой фигурантов по «ленинградскому делу»: Вознесенским Н. А., членом политбюро ЦК ВКП(б), заместителем председателя Совета министров СССР, председателем Госплана СССР, депутатом Верховного Совета СССР, действительным членом АН СССР; Кузнецовым А. А., секретарем ЦК ВКП(б), членом оргбюро ЦК, начальником Управления кадров ЦК партии, депутатом Верховного Совета СССР; Родионовым М. И., председателем Совета министров РСФСР, кандидатом в члены ЦК ВКП(б), членом оргбюро ЦК ВКП(б), депутатом Верховных Советов СССР и РСФСР; Попковым П. С., первым секретарем Ленинградского обкома и горкома ВКП(б), кандидатом в члены ЦК ВКП(б), депутатом Верховного Совета СССР; Капустиным Я. Ф., вторым секретарем Ленинградского горкома ВКП(б), депутатом Верховного Совета СССР; Лазутиным П. Г., председателем исполкома Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся, депутатом Верховного Совета СССР. Все вышепоименованные были приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Спустя час после оглашения приговор был приведен в исполнение, тела убитых зарыты на Левашовской пустоши под Ленинградом и засыпаны негашеной известью. И. М. Турко, Т. В. Закржевскую и Ф. Е. Михеева осудили на длительное тюремное заключение.

Затем на московском процессе по «ленинградскому делу» к смертной казни были приговорены еще 20 человек. После немедленного расстрела тела их вывезли на кладбище Донского монастыря, кремировали, сбросили в яму и забросали землей. Таким образом, расстрелу были подвергнуты 26 руководителей РСФСР, 6 человек скончались в ходе допросов. Репрессированы были и члены их семей.

Судебные процессы и моральные и политические расправы над этническими русскими руководителями по «ленинградскому делу» продолжались по всей стране вплоть до смерти Сталина[90]. В Ленинграде на длительные сроки тюремного заключения были осуждены больше 50 человек, работавших секретарями райкомов партии и председателями райисполкомов. Свыше 2 тысяч человек были исключены из ВКП(б) и освобождены от работы. Тысячи руководящих работников были репрессированы в Новгородской, Ярославской, Мурманской, Саратовской, Рязанской, Калужской, Горьковской, Псковской, Владимирской, Тульской и Калининской областях, в Крыму и на Украине, в среднеазиатских республиках.

Отстранены от должностей и понижены в должностях более двух тысяч военных командиров по всей стране. Всего (по позднейшим оценкам) по всему СССР, но в основном по РСФСР, репрессиям по этому «делу» были подвергнуты более 32 тысяч этнических русских руководителей партийного, государственного, хозяйственного звена.

Репрессивная машина Сталина – Маленкова – Берии-Абакумова «гребла» по «ленинградскому делу» всех родных и знакомых, невзирая на возраст, степень родства и знакомств с арестованными. Так, 11-летняя дочь расстрелянного 28 октября 1950 года Алексея Александровича Бубнова, секретаря исполкома Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся, Людмила была арестована сразу же по возникновении «ленинградского дела», отконвоирована в детприемник-распределитель, а затем направлена в трудовую воспитательную колонию № 2 г. Львова. После смерти Сталина Людмила Алексеевна Бубнова (Вербицкая) окончила Ленинградский государственный университет, стала доктором филологических наук, профессором, ректором Санкт-Петербургского государственного университета, а с 2015 года – президентом Российской академии образования. А 84-летняя мать Александра, Николая, Марии и Валентины Вознесенских Любовь Гавриловна Вознесенская была арестована как «лицо, представляющее общественную опасность», осуждена на 8 лет ссылки и по этапу отправлена в Туруханский край (15 января 1951 года, не выдержав издевательств и мучений, скончалась в ссылке).

При этом репрессиям были подвергнуты только (и исключительно) этнические русские руководители.

В этой связи приведу только один, но типичный для того периода факт, который на многое, до сего дня закрытое, проливает свет.

Широко известный в России и за рубежом историк Константин Александрович Залесский, автор уникальных энциклопедических изданий по истории СССР и Германии, узнав, что я работаю над исследованием «ленинградского дела», поведал мне историю своей семьи, подтверждающую тезис о том, что в 1949–1953 годах Сталин действительно открыл охоту на этнических русских руководителей государственного, хозяйственного, партийного аппаратов в СССР.

Вот этот рассказ. Дед Залесского А. Ф. Щеголев в 1950 году работал министром легкой промышленности РСФСР. Ни о каком «ленинградском деле» он и слыхом не слыхивал, и вдруг в середине года его вызывают в правительство, вручают трудовую книжку, где уже сделана запись, что он уволен по собственному желанию, и, не сказав даже «до свидания», отбирают пропуск в здание министерства. Сказать, что министр был потрясен произошедшим с ним, – ничего не сказать. В СССР ведь в то время не было безработных, а тут – номенклатура ЦК ВКП(б) вдруг была выпровожена в буквальном смысле на улицу без выходного пособия и предложения нового места работы. Оказавшись в таком положении, Алексей Федорович принялся обходить своих друзей и знакомых в поисках работы, и узнал, что он такой не один: увольнениям без объяснения причин были подвергнуты все его русские знакомые начальствующего состава. На работу экс-министру удалось устроиться только через год в глухом уголке Московской области инженером на мебельную фабрику. И только после смерти Сталина Алексей Федорович смог вернуться в Москву и стать инспектором на ВДНХ. Только тут и узнал, что пострадал он по «ленинградскому делу», что был тогда, в 1950 году, строжайший негласный приказ с самых властных верхов увольнять всех руководящих работников русской национальности.

Если судить по текстам обвинительных приговоров, проекту секретного письма политбюро членам ЦК ВКП(б) под названием «Об антипартийной враждебной группе Кузнецова, Попкова, Родионова, Капустина, Соловьева и др.» от 12 октября 1949 года, авторами которого выступили Маленков и Берия, и представленному 18 января 1950 года Сталину министром госбезопасности СССР В. Абакумовым проекту «Обвинительного заключения по делу привлекаемых к уголовной ответственности участников вражеской группы подрывников в партийном и советском аппарате», «ленинградцам» были предъявлены следующие обвинения: проведение в Ленинграде без разрешения ЦК ВКП(б) так называемой Всесоюзной оптовой торговой ярмарки по реализации неликвидной потребительской продукции; якобы сфальсифицированные результаты выборов руководящих партийных органов в Ленинградской партийной организации на партийной конференции в декабре 1948 года.

Лично Н. А. Вознесенскому: занижение планов хозяйственного развития страны в первом квартале 1949 года; пропажа в Госплане СССР с 1944 по 1948 год 236 секретных документов, относящихся к планированию народнохозяйственного комплекса страны.

Всем фигурантам: проведение «линии на отрыв ленинградской парторганизации и противопоставление ее ЦК ВКП(б)», «высказывание изменнических замыслов о желаемых ими изменениях в составе советского правительства и ЦК ВКП(б)» и – расхищение крупных государственных средств в целях личного обогащения.

Большинство пишущих о «ленинградском деле» утверждают, что началось оно с проведения 10–20 января 1949 года в Ленинграде Всероссийской оптовой ярмарки, которую руководители «второй столицы», устроили якобы несанкционированно, превратили во всесоюзную и (тоже якобы) тем нанесли многомиллиардный (в рублях) ущерб народному хозяйству страны.

Произведенные мною исторические (в том числе архивные) «раскопки» позволяют прийти к выводу, что это утверждение представляет собой либо добросовестное заблуждение, либо преднамеренную ложь и подтасовку фактов с целью снять ответственность за кровавое «ленинградское дело» лично со Сталина (сторонники этой версии обеими ногами стоят на тезисе: «правильно расстреляли»)[91].

На самом деле все началось гораздо раньше и совсем не с этой пресловутой выставки-ярмарки.

Как пишет главный специалист Государственного архива Российской Федерации, д. и. н. О. В. Хлевнюк[92], осенью 1948 года в процессе доклада Н. Вознесенским плана экономического развития страны на 1949 год Сталину генсеку показалось, что рост промышленного производства первого квартала 1949 года выглядит слишком скромно, и он предложил повысить его на 5 %.

В архивных документах не сохранилось следов мотивации этой сталинской интервенции. Думаю, что причина была простой: генсек сравнил поквартальные планы роста промышленности и не понял – почему темпы роста первого квартала ниже, чем последнего. Вознесенский, по идее, должен бы был объяснить вождю, что по нашему стародавнему советскому обычаю в декабре люди из кожи лезут, чтобы закрыть год с хорошими показателями, получить свои премии и встретить Новый год с хорошим настроением, а первый квартал следующего года всегда начинается с раскачки, и потом все наверстывается по ходу дела. Председатель Госплана едва не впервые в плане промышленного развития 1949 года отразил эти реалии, а не дутые цифры, но объяснять это Сталину у него смелости недостало. С поправкой вождя он согласился, а изменение натуральных показателей в документе оставил «на потом», по-видимому рассчитывая сделать это по ходу. Но до сведения подчиненных информацию о сталинской поправке довел сразу же и приказал пересмотреть цифры первого квартала 1949 года в сторону увеличения.

Сотрудники Вознесенского при доработке плана это учли, и 15 декабря 1948 года три руководящих работника Госплана направили председателю записку, в которой сообщали, что в связи с перевыполнением плана четвертого квартала 1948 года имеется возможность изменить натуральные показатели первого квартала следующего года в сторону увеличения на 1,7 млрд рублей. Вознесенский с предложением согласился и прямо на тексте записки поручил внес ти соответствующие изменения в план первого квартала 1949 года.

Распоряжение было сделано, но что-то в бюрократической машине Госплана не сработало сразу, и этим люфтом во времени (кстати сказать, очень недолгим) кто-то эффективно воспользовался.

Дело в том, что, как уже говорилось выше, к этому моменту в коридорах кремлевской власти уже получила распространение брошенная в декабре 1947 года (на дне рождения генсека) фраза Сталина о том, что он уже стар и пришло время подумать о том, на кого можно оставить его наследство. В непринужденной обстановке застолья генсек как бы в раздумье произнес, что на посту руководителя Совета министров СССР он хотел бы видеть вместо себя Н. А. Вознесенского. Повернувшись к присутствующим, среди которых находились Жданов, Молотов, Каганович, Микоян, Маленков, Берия, Вознесенский и другие, Сталин спросил: «Есть ли у кого-нибудь возражения на этот счет?» Совершенно ошарашенные таким неожиданным поворотом мысли вождя, все молча закивали.

Понятно, что с этого момента за поведением Вознесенского, за его взаимоотношениями с Хозяином очень внимательно следили те, кто рассчитывал на другой вариант. Судя по имеющимся мемуарным воспоминаниям, тема эта не обсуждалась, но имена настоящих преемников Сталина были все же на слуху: Молотов, Берия, Маленков. Со стороны этих последних началась слежка за неопытным в дворцовых интригах Вознесенским. Очень быстро это сработало.

В январе 1949 года на стол члена политбюро ЦК ВКП(б), секретаря ЦК, председателя оргбюро ЦК, заместителя председателя Совмина СССР, председателя бюро СМ СССР Г. М. Маленкова лег донос из Госплана о том, что Вознесенский не выполняет распоряжений вождя по управлению экономикой страны.

Как следует из текста О. В. Хлевнюка, опытный царедворец Маленков, который уже давно искал повод к компрометации Н. Вознесенского в глазах Сталина, использовал этот промах коллеги по политбюро на 100 %, но не впрямую, а по-иезуитски. Он не стал сам информировать Сталина о том, что его распоряжение якобы проигнорировано Вознесенским, а пошел в атаку на Вознесенского обходным путем.

В начале февраля 1949 года связанный с Маленковым первый заместитель председателя Госснаба СССР М. Т. Помазнев вдруг, ни с того ни с сего, направляет на имя Сталина записку о том, что председатель Госплана СССР Н. А. Вознесенский закладывает в годовые планы экономического развития страны заведомо заниженные показатели[93]. Прямого выхода на генсека у Помазнева, естественно, не могло быть, и потому записка ложится на стол Маленкову, который тут же отдает ее Берии, а тот передает Сталину сразу два документа: копию записки трех руководящих работников Госплана от 15 декабря Н. Вознесенскому (без резолюции на ней последнего) и записку Помазнева.

Судя по всему, Сталин сразу же, что называется, «навострил уши»: выходило так, что Вознесенский не только игнорирует личные указания вождя, но еще и делает это за его спиной! Генсек назначает комиссию Совмина СССР по проверке этого факта, а во главу комиссии, по совету Берии, ставит Маленкова.

Это было именно то, чего и добивался Маленков.

А между этими событиями Маленков сделал еще один судьбоносный для «ленинградцев» шаг. Внешне он был направлен на компрометацию политического руководства Ленинграда и РСФСР, но цель-то была – политически подобраться к главной фигуре – Николаю Александровичу Вознесенскому, которым Сталин готовился заменить Маленкова.

Речь шла о Всероссийской оптовой ярмарке в Ленинграде.

С этой ярмаркой с самого начала и до самого конца творились чудеса бюрократической эквилибристики.

Нынешние сторонники «правильности» действий Сталина в «ленинградском деле», питерская журналистка Е. Прудникова и итальянско-российский журналист (с двойным гражданством), выступающий под псевдонимом Сигизмунд Сигизмундович Миронин (настоящего своего имени не раскрывает, отделываясь репликой, что не пришло еще время), утверждают, что ленинградское руководство, проводя в январе 1949 года в Ленинграде Всероссийскую торговую оптовую ярмарку товаров народного потребления и продовольственных товаров, совершило «антинародное преступление», выразившееся в том, что в условиях, «когда страна только что начала отходить от голода 1947 года», допустило порчу этих товаров, что якобы привело к «астрономическому ущербу в четыре миллиарда рублей». «Уже за одно только это, – пишет из своего итальянского далека С. Миронин, – люди, совершившие подобный шаг, заслуживают самого серьезного наказания»[94].

Никто сегодня уже не может ответить на вопрос, каким образом создалась совершенно фантастическая ситуация, когда после войны, в условиях острейшей нужды, на складах Министерства торговли СССР скопилось неликвидных товаров народного потребления на сумму более 5 миллиардов рублей. В том числе и продовольственных. Но терпеть такую ситуацию правительство дальше не могло, и 14 октября 1948 года бюро Совмина СССР под председательством Н. Вознесенского (председателем бюро на тот момент был Сталин, а его заместителями, которые попеременно вели заседания, – Вознесенский, Маленков и Берия) приняло решение о разработке мероприятий по реализации этих неликвидов. Позднее в их числе были названы межобластные оптовые ярмарки, куда был разрешен вывоз этих товаров и их продажа.

К слову сказать, инициатором организации таких ярмарок выступил Г. Маленков. 11 ноября 1948 года он подписал постановление бюро Совмина СССР «О мероприятиях по улучшению торговли», где всем руководителям союзных республик и областей указывалось: «Организовать в ноябре – декабре 1948 года межобластные оптовые ярмарки, на которых произвести распродажу излишних товаров, разрешить свободный вывоз из одной области в другую купленных на ярмарке промышленных товаров»[95].

Наибольшее количество подобных товарных остатков собралось в РСФСР, и руководство республики (предсовмина РСФСР Н. И. Родионов) в точном соответствии с установившимися по таким поводам правилам вошло в бюро Совета министров СССР с предложением провести, в целях реализации этих неликвидов, 10–20 января 1949 года в Ленинграде Всероссийскую оптовую ярмарку. В предложении выражалась просьба разрешить приглашение на участие в ярмарке торговых организаций союзных республик.

Бюро Совмина СССР предложение руководства РСФСР рассмотрело и приняло решение согласиться с ним. Председательствовал, в силу очередности, на этом заседании бюро Н. Вознесенский.

В Ленинград были свезены образцы товаров 450 наименований. Ярмарка прошла успешно. Как пишет профессор В. А. Кутузов, «по образцам заключались сделки и договоры на доставку товаров в различные районы. А до этого товары, в том числе и продовольственные, хранились на базах и складах производителей. Всего было предложено заключить договоры на поставку промышленных товаров на 6 млрд рублей и продовольственных – на 2 млрд рублей»[96]. Об этих сделках 8, 11 и 21 января сообщала на своих страницах «Ленинградская правда». То есть все происходило открыто и гласно.

Перевирая эти факты, Е. Прудникова, С. Миронин, А. Мартиросян пишут, что на эту оптовую ярмарку были якобы свезены ВСЕ товары, они там якобы испортились и нанесли ущерб народному хозяйству на 4 млрд рублей[97] и потому, дескать, Сталин «правильно расстрелял» «ленин градцев»[98]. Желание этих авторов с помощью подтасовки фактов «реабилитировать» Сталина в «ленинградском деле» объяснить можно, ложь оправдания не имеет.

К сожалению, не до конца разобрался в этой ситуации и С. Рыбас, также высказав обвинение в адрес «ленинградцев»: «Кузнецов, Родионов и Попков не только не получили разрешения на ее (ярмарки) проведение, но и не поставили ЦК и политбюро в известность о предстоящей ярмарке. Налицо было превышение должностных полномочий целой группой высших партийных и государственных работников, их сговор. Ленинградские руководители и Родионов напрямую вышли на союзные республики, минуя Центр, создав до сих пор небывалую управленческую коллизию и опасный прецедент. Кроме того, устроители ярмарки не смогли толком реализовать продовольственные товары, свезенные в Ленинград со всей страны, что привело к их порче и ущербу в четыре миллиарда рублей. Нелишне напомнить, что именно в этот период колоссальные средства были направлены на восстановление народного хозяйства и создание атомного оружия. Ярмарка проводилась без рекламы»[99].

Здесь все те же подтасовка и искажение фактов, все та же логика (в огороде бузина, а в Киеве дядька) и все то же стремление оправдать Сталина с его «расстрельным приговором» высшим руководителям РСФСР.

Повторюсь, решение о ярмарке принималось не «втихаря», а на бюро Совмина СССР. Представители союзных республик, присутствовавшие на заседании, узнали и о ярмарке, и о товарах и немедленно (информация-то горячая!) уведомили об этом свои столицы, а оттуда сразу же занарядили хозяйственные делегации в Ленинград. Поэтому никакой «небывалой управленческой коллизии», о которой пишет С. Рыбас, не было и в помине. Потом, правда, Святослав Юрьевич свою ошибку частично исправил. «Если учесть, – пишет он, – что в Ленинграде была проведена не Всесоюзная, а Всероссийская оптовая ярмарка для распродажи товарных излишков, то все обвинения формально слабо мотивированы: обвиненные действовали в рамках своей компетенции»[100].

Впрочем, «оставим мертвым погребать своих мертвецов»[101] и вернемся к тому, как события разворачивались дальше.

Неискушенные в кремлевских интригах ленинградцы были абсолютно уверены в рутинности своих действий по поводу проведения этого мероприятия и никакого подвоха не ожидали.

Они не подозревали, что в Москве Маленков затеял большую политическую интригу против Н. Вознесенского с целью устранения его как соперника во власти. Столь же потрясающую наивность проявил в этом случае и сам Николай Александрович Вознесенский.

Но через три дня после начала работы ярмарки, 13 января 1949 года, председатель Совета министров РСФСР М. И. Родионов почувствовал, что что-то здесь идет не так, и решил подстраховаться: направил Маленкову специальное письмо с докладом о ходе работы ярмарки и о проявлении большого интереса к ней со стороны торговых организаций союзных республик.

Оказалось между тем, что заместитель председателя Совета министров СССР только и ждал повода для развития атаки на Н. Вознесенского. Сразу по получении этой депеши прямо на письме Родионова Маленков написал: «Товарищам Берии Л. П., Вознесенскому Н. А., Микояну А. И. и Крутикову А. Д. Прошу Вас ознакомиться с запиской тов. Родионова. Считаю, что такого рода мероприятия должны проводиться с разрешения Совета министров».

Вот эта январская резолюция и стала по-настоящему спусковым крючком «ленинградского дела».

Маленков и Берия немедленно расширяют поле наступления на, условно говоря, «ленинградцев», и к двум главным направлениям (якобы непрофессиональное и политически неправильное руководство Н. Вознесенским Госпланом и, опять же якобы, превышение полномочий ленинградским руководством в деле проведения Всероссийской оптовой ярмарки, хотя бы и с разрешения заместителя председателя бюро Совмина СССР Н. Вознесенского) Маленков добавил третье и тоже вывел его на Сталина.

Этим третьим эпизодом стали нарушения в подсчете голосов во время выборов партийных руководителей в Ленинграде в конце 1948 года.

25 декабря 1948 года в Ленинграде состоялась Х областная и VIII городская объединенная партийная конференция, в ходе которой были проведены выборы руководящих партийных органов. На должность 1-го секретаря горкома партии был избран П. С. Попков, 1-го секретаря обкома партии – С. Ф. Бадаев, 2-го секретаря горкома – Я. Ф. Капустин, председателем Ленисполкома – П. Г. Лазутин. Как было зафиксировано в протоколах избирательной комиссии, все руководители были избраны единогласно.

Но в первых числах января 1949 года в ЦК ВКП(б) на имя Сталина поступило письмо анонимных авторов, в котором говорилось о том, что «очень многие коммунисты» голосовали против руководителей Ленинграда.

Письмо было анонимным, но не случайным. Судя по всему, оно было инспирировано из Москвы, и знающие люди подозревали тогда, и так считают и сегодня, что этими анонимами были люди, связанные с Маленковым.

Бывший главный военный прокурор СССР, а потом заместитель Генерального прокурора СССР А. Ф. Катусев (1939–2000) незадолго до своей смерти (после увольнения из органов подвизался консультантом в частных коммерческих фирмах, покончил жизнь самоубийством при невыясненных обстоятельствах в станице Голубинской Краснодарского края) был членом «Комиссии политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 1930-1940-х и 1950-х годов», работавшей в марте 1988 года, и в этой связи рассказал под аудиозапись журналисту Столярову: «…Маленков – один из главных вдохновителей «ленинградского дела». Он занимал в то время пост председателя Совмина СССР. Кузнецов, Попков, Родионов, Лазутин и Соловьев были арестованы 13 августа 1949 года в кабинете Маленкова, а Вознесенский арестован на основании решения пленума ЦК ВКП(б), проходившего 12–13 сентября 1949 года»[102].

По существующим тогда правилам анонимные письма на имя Сталина (а это были сотни, а иногда даже и тысячи в день) на стол Сталина не попадали. Их рассматривал аппарат генсека, где конечной инстанцией, принимавшей решение класть их в папку для доклада или отправить гулять по аппарату ЦК партии, был генерал-лейтенант А. Н. Поскребышев, заведующий канцелярией генсека, личный секретарь Сталина. Кроме него в Кремле было всего лишь два человека, кто мог лично положить на стол Сталина, то есть отдать ему в руки, анонимный документ, – Берия и Маленков. Как попало к генсеку это письмо из Ленинграда, теперь уже выяснить невозможно. Известно только, что генсек держал его в руках, прочитал немедленно и вызвал Маленкова для прояснения ситуации.

Маленков, судя по всему, именно в этот момент и доложил Сталину не только о нарушениях партийной демократии при выборах руководящих органов на ленинградской партийной конференции, но и о том, что в Ленинграде идет какая-то «непонятная» Всероссийская оптовая ярмарка, на которую съехались торговые делегации из всех союзных республик, и что ему, Маленкову, об этом мероприятии ничего не известно.

Как бы между делом Маленков проговорился, что на эту ярмарку съехались почему-то партийные руководители всех русских областей. И вождь вновь, что называется, «навострил уши»: Абакумов уже дважды до этого клал ему на стол «прослушку» разговоров ленинградских партийных руководителей в приемной А. Жданова (в 1948 г.) и в квартире секретаря ЦК по кадровым вопросам А. Кузнецова о том, что РСФСР является единственной союзной республикой в СССР, которая не имеет своей собственной Коммунистической партии и своего партийного ЦК.

Сталин выразил сильное беспокойство и приказал Маленкову через Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б) разобраться и с партконференцией, и с ярмаркой. Уже 12 января комиссия доложила, что действительно против Попкова на партконференции было подано 4 голоса, против Бадаева – 2, против Лазутина – 2, против Капустина – 15[103].

Международный журналист Сигизмунд Миронин о работе комиссии КПК пишет так: «Попков, Капустин и Кузнецов подтасовали партийные протоколы по избранию на ответственные должности на объединенной партконференции города и области 25 декабря 1948 года, когда 23 бюллетеня с голосами «против» были заменены на положительные для руководства… В то время самым ужасным преступлением высокопоставленного партийного или государственного деятеля была измена. Но не меньшим преступлением была и фальсификация партийных выборов. Дело партии было священным, и в особенности внутрипартийные выборы тайным голосованием, которые считались наиболее эффективным инструментом внутрипартийной демократии»[104].

Оставим пока в стороне демагогические рассуждения Миронина и других о «священном» характере «внутрипартийной демократии» в ВКП(б). Не будем напоминать читателю и о том, сколько партийных функционеров, избранных в руководящие партийные органы до войны и после нее, расстались с жизнью по нормам этой самой «священной внутрипартийной демократии».

Миронин ведь не случайно не упоминает о том, что делегатов на упомянутой ленинградской конференции было около 1200 и 2–3 голоса, поданные против того или иного партийного руководства, ничего конечно же не решали.

Он просто-напросто, вслед за Маленковым, Берией, Хрущевым и Сталиным, повторяет их ложь по поводу действий ленинградского руководства. Он-то ведь прекрасно знает и о казусе XVII съезда ВКП(б), прошедшего 26 января – 10 февраля 1934 года, так называемого «съезда победителей». 1966 делегатов было тогда избрано на съезд, из них 1227 с решающим голосом и 739 – с совещательным. После ХХ съезда КПСС стало известно, что несколько сот делегатов на том съезде при выборах руководящих парторганов в условиях тайного голосования выступили против Сталина и его соратников и поплатились за это жизнью (почти весь состав съезда был позже расстрелян). Выживший после съезда член счетной комиссии этого съезда, делегат от Московской парторганизации В. М. Верховых в записке в Комитет партийного контроля ЦК КПСС 23 ноября 1963 года вспоминал: «Сталин, кажется, имел 122 или 123 голоса «против», а Молотов и Каганович – каждый более 100 голосов. Но все бюллетени «против» были уничтожены».

Между прочим, современные западные советологи в один голос говорят, что хотя более сотни голосов против Сталина на том съезде было действительно подано, этот факт никак не мог повлиять на судьбу выборов руководящих органов.

На партконференции в Ленинграде несколько голосов из 1200 действительно были поданы против отдельных членов партруководства города и области, но, как удалось выяснить комиссии КПК, ни Попков, ни Лазутин, ни Капустин и другие руководители об этом не знали. Председатель счетной комиссии партконференции А. Я. Тихонов просто не стал ставить в известность руководство Ленинграда и области о нескольких несогласных с общим мнением и объявил, что все кандидатуры прошли единогласно.

Нет слов, это было нарушение партийных норм, хотя и не решающее. Но вызывает удивление, что Маленков назвал этот факт «фальсификацией» выборов. Сожаления достойно, что и С. Рыбас уже от себя, а не от имени Маленкова и Сталина, повторяет: «Комиссия партийного контроля при ЦК ВКП(б)… выявила факт фальсификации»[105]. Между тем можно бы просто заглянуть в толковый словарь русского языка, где разъяснено, что под фальсификацией понимается сознательное изменение качественного состояния подделываемого предмета[106]. А в уголовном праве РФ именно в этом плане (решающее изменение качества) установлена ответственность за фальсификацию избирательных документов, документов референдума или неправильный подсчет голосов (ст. 142 УК РФ).

Словом, как раз фальсификации выборов парторганов на ленинградской партконференции не было.

Не стану больше утомлять читателя подробным «разбором полетов» по поводу пропажи документов в Госплане с грифом «секретно» и обвинений «ленинградцев» по части так называемого личного обогащения. При ближайшем рассмотрении ситуация, взятая в целом, показывает, что и здесь в основном идут подтасовки и домыслы. Материал этот в моем распоряжении имеется, но, скажу откровенно, возиться с ним и скучно, и омерзительно.

Пишущие о «ленинградском деле» слишком часто сводят всю канву этих событий к «грызне за власть» между различными группировками под сталинским властным покрывалом.

Нет слов, противостояние между властными группировками место имело. Известен и тот, кто эту борьбу постоянно провоцировал и разжигал, если видел, что она начинает затухать. Но в случае с «ленинградцами» были и причины глубинного характера. Всех их объединяла одна мысль: русский, прежде всего, народ заплатил немыслимо высокую цену за Победу в Великой Отечественной войне и заслужил достойную жизнь по завершении своего подвига, а жизненный уровень именно населения РСФСР по целому ряду материальных показателей отставал от таковых в других союзных республиках.

В осуществление своих замыслов «ленинградцы» (будем всех их условно называть так) предложили Сталину заложить в послевоенный план экономического развития страны, рассчитанный на три пятилетки, опережающие темпы развития отраслей промышленности группы «Б» по сравнению с отраслями группы «А», производящими производство средств производства.

Такие структурные подвижки в экономике требовали изменений в политике и идеологии, и «ленинградцы» предложили генсеку провести ряд политических мероприятий. Сын А. А. Жданова Юрий Жданов вспоминал:

«На заседании политбюро сразу после окончания войны А. А. Жданов обратился к Сталину с предложением: «Мы, вопреки Уставу, давно не собирали съезд партии. Надо это сделать и обсудить проблемы нашего развития, нашей истории». Отца поддержал Н. А. Вознесенский. Остальные промолчали»[107].

Как пишет первый архивист независимой России Рудольф Пихойя, «Жданов и Вознесенский предприняли попытку поднять жизненный уровень народа, вводя существенные изменения в управление экономикой страны»[108].

Пожалуй, большее удивление в этой истории заключается в том, что и Сталин загорелся этой идеей и разрешил «ленинградцам» готовиться к этому повороту: разработать не только новый Устав партии, но и новую Программу ВКП(б) и поддержал предложение А. Жданова уже в 1947 году начать подготовку к XIX съезду ВКП(б). Работу «ленинградцы» начали незамедлительно.

Основную часть подготовки к новому повороту в экономике взял на себя председатель Госплана, заместитель председателя правительства СССР, член политбюро Н. Вознесенский. Руководимый им журнал «Плановое хозяйство» (орган Госплана) в целом ряде своих публикаций начал пропаганду экономических рычагов организации производства и распределения – денег, цены, кредита, прибыли, премий. Благодаря усилиям Вознесенского была разрешена торговля в городах и рабочих поселках продовольствием и товарами широкого потребления, ставилась задача повсеместного расширения сети магазинов и лавок. 6 января 1947 года передовая статья газеты «Правда» указывала ориентир в этом плане: «Чем шире будет развернут товарооборот, тем быстрее поднимется благосостояние советских людей»[109].

Полным ходом шла разработка проекта новой Программы партии. В 1947 году для этой цели решением политбюро была создана специальная комиссия по ее подготовке.

Основной упор в партийной программе был сделан на решении социальных проблем, – жилищное строительство (к концу 1970-х обеспечить большинство городского населения отдельными квартирами и бесплатными коммунальными услугами), перейти к массовому производству легковых автомобилей для населения по доступным для людей ценам, переложив основные затраты при этом на государство, много внимания уделялось инфраструктурным проектам, то есть, говоря современным языком, созданию среды обитания для среднего человека.

Были обозначены и совсем уж революционные новации: в проекте Программы впервые была поставлена задача замены государства диктатуры пролетариата общенародным государством, постепенного сужения политических функций последнего; было предложено создать механизм всенародного голосования по важнейшим вопросам государственного развития, предоставлению законодательной инициативы общественным организациям, предложено ввести принцип конкурентной выборности руководителей[110].

Все эти новации А. Жданов и Н. Вознесенский формулировали в тесном контакте с генсеком. В семье Вознесенских сохранилась информация о том, как уже и после смерти А. Жданова в августе 1948 года Сталин очень много времени проводил в разговорах с Н. Вознесенским на Ближней даче, работали в кабинете генсека, обсуждали все эти проблемы во время длительных совместных прогулок вдвоем.

К 1948 году Н. Вознесенский подготовил монографию «Политическая экономия коммунизма» (822 машинописные страницы), которую до самой смерти считал главным трудом своей жизни.

Но эти длительные интеллектуальные беседы уже ничего изменить не смогли: в высшем руководстве страны существовала группа людей, которая придерживалась иных взглядов на прогнозное развитие СССР, и эта группа обладала более мощным влиянием на умонастроения генсека, потому что опиралась на сталинский тезис о том, что СССР, существуя во враждебном окружении империалистических государств, должен первостепенное внимание уделять не немедленному улучшению жизни населения, а росту расходов на оборонные нужды, и в том числе ядерной составляющей. Решать одновременно две такие крупные задачи, как оборона и социальные проблемы, СССР не в состоянии, считали они. А потому повышение жизненного уровня людей должно быть принесено в жертву резкому наращиванию оборонных расходов и экономической поддержке стран Восточной Европы, которые следует держать под жестким контролем Москвы. Во главе этих руководителей были Маленков и Берия. Оба были вхожи к Сталину, и оба стремились торпедировать многие инициативы Жданова и Н. Вознесенского по развитию социальной сферы.

Сталину больше импонировала позиция Берии и Маленкова, так как он в это время вел дело к «холодной войне» с США и потому включился в гонку вооружений.

Между тем дело было не только в гонке вооружений и во вваливании в «холодную войну». Эта последняя требовала ужесточения отношений со странами так называемого социалистического лагеря.

Как та ситуация видится мне сейчас, в свете всех тех событий, которые произошли после распада Советского Союза, насильственное, со стороны Сталина, а потом и его последователей – Хрущева, Брежнева, Андропова, Устинова – навязывание странам Восточной Европы коммунистического режима было ошибкой Сталина стратегического характера (как и действия Хрущева и Брежнева по вводу войск в Венгрию в 1956 году, в Чехословакию в 1968 году, введение военного положения в Польше в 1981 году) (во время работы в Югославии у меня была возможность узнать мнение в отношении первых двух мер президента СФРЮ И. Б. Тито, и мне это мнение уже тогда представлялось верным. – Вл. К.).

Много позже, работая в архивах, я узнал, что и в то время были весьма уважаемые и влиятельные в международном коммунистическом движении люди, которые не были согласны в этом плане со Сталиным.

Совершенно неожиданно на стороне «ленинградцев» автономно и самостоятельно выступил академик Евгений Самуилович Варга, крупнейший ученый-международник, пользующийся большим авторитетом не только в СССР, но и за рубежом. Большим авторитетом Варга пользовался и у Сталина, и заслуженно: в 1928 году он спрогнозировал начало Великой депрессии в США, а в 1932-м, когда все советские аналитики убеждали генсека в том, что капитализм заканчивает свое историческое существование, Варга предсказал, что президент Рузвельт, опираясь на повышение роли государства в экономике (позднее этот метод был теоретически обоснован Джоном Кейнсом (1883–1946), выведет экономику США из кризиса.

Но в 1946 году СССР уже втягивался в процесс «холодной войны», и Сталин вернулся к предположениям Ленина о том, что противоречия капиталистической системы должны только обостряться, а потому нужно готовиться к неизбежной войне за новый передел мира. Варга выступил против обозначенного выше сталинского тезиса на свой страх и риск. Ученый публикует книгу «Изменения в экономике капитализма в итоге Второй мировой вой ны», где высказывает мнение о временном смягчении противоречий в развитии капиталистической системы вследствие более энергичного вмешательства государства в управление экономикой (теория Кейнса).

Более того, в специальных записках Сталину, хранящихся в личных фондах вождя, Варга рекомендует вождю отказаться от идеи насаждения родственных СССР политических режимов в странах Восточной Европы и сконцентрировать основные усилия Советского государства на внутреннем экономическом развитии. По сути, Варга, как и Н. Вознесенский, выступил против линии Маленкова, Берии и других, поддерживавших сталинскую линию на обострение отношений с США и, в связи с этим, – на ужесточение экономического давления на жизненный уровень советских людей, только что вышедших из неимоверно тяжких условий войны и справедливо ожидавших от руководства СССР существенного улучшения их жизни.

Но Сталин очень жестко отреагировал на выступление Варги. Был ликвидирован возглавляемый последним с 1925 года Институт мирового хозяйства и мировой политики, создан новый Институт экономики Академии наук СССР, а куратором этого нового образования политбюро ЦК ВКП(б) назначило председателя Госплана СССР, члена политбюро ЦК Н. А. Вознесенского, сделав, по сути, врагами двух самых авторитетных академиков. Варга же, став рядовым сотрудником нового института, от своих взглядов тем не менее не отказался.

«Ленинградцы» прозрели не враз

Николай Вознесенский хорошо знал, что ленинско-сталинское творение – Советский Союз – если и жизнеспособно, то только в одном случае: если все союзные республики будут существовать и развиваться за счет прибавочного продукта, создаваемого на территории РСФСР.

К «ленинградцам» это понимание стало приходить, когда они один за другим стали после войны выдвигаться в высшие эшелоны власти и стали получать возможность сравнивать.

А задумано было это неравенство еще Лениным при образовании СССР.

Дело в том, что сразу после образования СССР был сформирован общесоюзный бюджет, а в его рамках постановлением ВЦИК от 21 августа 1923 года был создан Союзно-республиканский дотационный фонд СССР[111], средства из которого стали направляться на экономическое и социальное развитие кавказских, среднеазиатских и других союзных республик, включая Украину. Весь этот фонд формировался за счет РСФСР (из союзных республик просто нечего было брать). В отличие от РСФСР в бюджеты союзных республик полностью зачислялись сборы налога с оборота (один из основных источников бюджетных поступлений), также полностью оставался в республиках подоходный налог. И хоть российская экономика играла решающую роль в формировании упомянутого фонда, дотациями из него никогда не пользовалась. Как откровенно признавал в 1930-х годах Г. К. Орджоникидзе, «Советская Россия, пополняя наш (Грузинской ССР) бюджет, дает нам в год 24 млн рублей золотом, и мы, конечно, не платим ей за это никаких процентов… Армения, например, возрождается не за счет труда собственных крестьян, а на средства Советской России»[112].

Доктор экономических наук профессор В. Г. Чеботарева на международной конференции в Москве в 1995 году привела свои расчеты, которые показали, как протекал процесс перекачки прибавочного продукта из РСФСР в союзные республики.

Во-первых, денежные вливания в чистом виде. Опубликованные отчеты Минфина СССР за 1929, 1932, 1934 и 1935 годы позволяют сделать вывод о том, что в указанные годы Туркменистану в качестве дотаций было выделено 159,8 млн рублей, Таджикистану – 250,7, Узбекистану – 86,3, ЗСФСР – 129,1 млн рублей. Что касается, например, Казахстана, то до 1923 года эта республика вообще не имела своего бюджета – финансирование ее развития шло из бюджета РСФСР.

Но в расчет следует включать не только чисто денежные вливания. На протяжении десятков лет, доложила международной и российской общественности профессор Чеботарева, кроме чисто денежной дани Россия отдавала союзным республикам «свой самый драгоценный капитал – высококвалифицированных специалистов. В 1959 году за пределами России находилось 16,2 млн русских, в 1988 году – 25,3 млн. За 30 лет их численность увеличилась на 55,5 %, а в пределах России – только на 22 %… Представители российской диаспоры создавали значительную часть национального дохода в республиках. Например, до 1992 года 10 % русского населения Таджикистана производили до 50 % внутреннего национального продукта».

Образовался у этого феномена и еще один, побочный, но существенный эффект. «Русский народ, – сказала В. Г. Чеботарева, – которому был навязан комплекс «исторической вины» за злодеяния царизма, сделал все, чтобы покончить с вековой отсталостью братских народов. Но на этом благородном поприще, – отметила она, – русский народ утратил элементарное чувство самосохранения; под влиянием политической пропаганды он впал в беспамятство и погубил многие национальные традиции, среду своего исторического обитания»[113].

Существует много и других фактов на этот счет. В октябре 2010 года в Академии повышения квалификации работников образования прошла международная научно-практическая конференция под названием «Неконфликтное прочтение совместной истории – основа добрососедства», на которой историки из Москвы, Саратова и Таллина представили доклад под редакцией заведующего кафедрой истории МГПУ профессора А. Данилова, где по рассматриваемой теме были приведены следующие факты.

В 1987 году в Латвии поступления из РСФСР и Украины составили 22,8 % от величины всего произведенного национального дохода республики.

Не менее впечатляющи цифры межреспубликанского обмена, которые показывают, за счет чего развивались все Прибалтийские союзные республики. Так, в 1972 году Эстония ввезла товаров на 135,2 млн рублей больше, чем вывезла, Литва – на 240 млн, Латвия – на 57,1 млн рублей. С годами разрыв между ввозом и вывозом только возрастал. Например, в 1988 году для Эстонии этот разрыв составил уже 700 млн рублей, для Литвы – 1 млрд 530 млн рублей, для Латвии – 695 млн рублей[114].

Иными словами, вся государственная политика СССР по всем направлениям строилась на удовлетворении интересов национальных окраин, а интересы коренного населения РСФСР приносились в жертву этому абсолютному меньшинству. В то время как промышленность и инфраструктура союзных национальных республик жирела и пухла, исконно русские города и веси нищали.

В 1997 году известный писатель и ученый Александр Кузнецов писал:

«Горько становится на душе, когда видишь старые русские города. Старинные дома с обвалившейся штукатуркой, деревянные одноэтажные дома ушли по окна в землю, а двухэтажные покосились и пропахли уборной. Картина знакомая. Так выглядят сейчас все старые русские города, не то что кавказские или среднеазиатские.

Ереван целиком построен в годы советской власти. Раньше он состоял из глинобитных и каменных одноэтажных домишек, а теперь возведен из благоустроенных многоэтажных и, заметьте, нетиповых домов, облицованных разноцветным туфом. И ни одного старого дома во всем городе. Советский период – золотой век для Армении. В Тбилиси оставили одну старую улицу, как памятник истории. Реставрировали ее, выглядит как картинка. Все остальное выстроено заново, как и в других кавказских городах.

О среднеазиатских республиках и говорить нечего – дворцы, театры, парки, фонтаны, все в граните и мраморе, в каменной резьбе. Богатели, тяжелели 70 лет края государства, чтобы, насытившись, потом отвалиться. Россия же как была нищей, так и осталась».

Председатель Совета министров РСФСР в 1971-1983 годах М. С. Соломенцев вспоминал, как в начале 1970-х годов в поездке по Брянской области видел целую деревню, с Великой Отечественной войны живущую в землянках. В своих мемуарах он пишет: «Когда Брежнев рекомендовал меня на должность предсовмина РСФСР, я поставил лишь одно условие: перестать затюкивать Россию. Леонид Ильич, помнится, не понял меня, спросил: «Что значит затюкивать?» Я объяснил: отраслевые отделы ЦК и союзное правительство напрямую командуют российскими регионами и конкретными предприятиями, руководствуясь больше интересами союзных республик, оставляя России лишь крохи с общесоюзного стола»[115].

Любопытную картину в июне 1992 года нарисовал в этом плане в «Независимой газете» (12 июня) Иван Силаев, первый премьер-министр ельцинского правительства.

Став летом 1990 года первым председателем Совета министров независимой России, Иван Силаев обнаружил, что в течение всех лет советской власти РСФСР ежегодно выплачивала союзным республикам, включая Украину, а с 1940 года и Прибалтийским республикам, по 46 млрд рублей в год. Пересчитав эти деньги по существовавшему в 1990 году валютному курсу (один доллар США был равен 60 копейкам), премьер в июне 1991 года доложил первому президенту России Борису Ельцину, что РСФСР ежегодно направляла на развитие союзных республик 76,5 млрд долларов.

После его доклада независимое правительство РСФСР потребовало в корне изменить практику истощения экономического ресурса России и в дотационный фонд заложить только (только!) 10 млрд рублей. Да и то при условии, что та республика, которая будет брать средства из этого фонда, будет делать это не безвозвратно, а только в кредит и обязуется заключить с правительством РСФСР соглашение о поставках своей продукции в счет обязательного погашения кредита в оговоренный срок. Услышав это, республиканские лидеры, включая Украину и Прибалтийские союзные республики, тут же потребовали от президента СССР М. Горбачева «поставить этих русских на место»…

Надо сказать, что большевики после 1917 года вообще создали довольно странную империю. В отношении малочисленных национальностей и народов в ее составе СССР вообще представлял собой уникальное государственное образование. Получалось, что Советский Союз был создан для целенаправленного выкачивания материальных и культурных активов в пользу отставших в своем цивилизационном развитии малых наций. Эту особенность сталинской политики в отношении русских отмечают не только российские историки.

Изучив эту ситуацию, профессор Гарвардского университета Терри Мартин пришел к выводу, что СССР был вообще абсолютно новым видом империи – «империи наоборот», а советскую национальную политику он характеризует как «радикальный разрыв с политикой империи Романовых»[116].

Вслед за Т. Мартином российский исследователь профессор А. Миллер пишет: «В рамках советской политики государствообразующий народ, русские, должен был подавлять свои национальные интересы и идентифицировать себя с империей положительного действия». Большевики пошли даже на то, что отказывали «в праве на национальную автономию в местах компактного проживания русских в союзных республиках», в «праве на национальное представительство во властных структурах автономных республик», более того, осуждали «русскую культуру как буржуазно-помещичью, как имперскую культуру угнетателей». «Большевики, по сути… создавали национальные элиты там, где их не было или они были слабы. Они распространяли и поддерживали в массах различные формы национальной культуры и идентичности там, где эта задача стояла на повестке дня. Они способствовали территориализации этничности и создавали национальные образования на разных уровнях»[117].

Т. Мартин в своем исследовании внимательно проанализировал столкновение Сталина с Лениным в 1922 году по поводу образования Советского Союза и пришел к выводу: «Из высказываний Сталина видно, что причиной его разногласий с Лениным был русский вопрос. Но, сохраняя РСФСР, вместо того чтобы создать СССР, Сталин не собирался усиливать позиции русских, наоборот, он хотел их ослабить. Больше всего он боялся отдельной русской республики…»[118]

Собственно говоря, в этом выводе гарвардского историка и содержится ответ на то, почему Сталин столь безжалостно расправился с «ленинградцами»: генсек панически боялся пробуждения русского национального самосознания, видя в нем сильнейшую угрозу для своей безраздельной власти в СССР.

Но Сталину удалось только отодвинуть во времени неизбежный ход истории. Дело «ленинградцев» было продолжено через 40 лет после смерти Сталина.

По-настоящему понимание истины, открытой ценою своих жизней «ленинградцами», все равно пришло к русской национальной элите – в конце горбачевской перестройки в 1990 году. Вот эти события и стали настоящим развитием дела «ленинградцев», которые фактически были предтечей пробуждения русского национального самосознания. При всем критическом отношении нашего народа к Борису Ельцину следует тем не менее признать, что первый президент России, выступив за выделение РСФСР из Советского Союза, инстинктивно своей политической линией отвечал на давние чаяния русского, а не советского народа.

Я хорошо помню 12 июня 1990 года. В то время я занимал должность заместителя главного редактора нового печатного средства массовой информации – «Российской газеты» – рупора Первого съезда народных депутатов РСФСР – и присутствовал в зале заседания, когда российские депутаты 907 голосами за при 13 против и 9 воздержавшихся приняли Декларацию о государственном суверенитете России (РСФСР), выделив российский бюджет из финансово-бюджетной системы Советского Союза.

Это было, без всякого преувеличения, историческое решение не только для России, но и для всего мирового сообщества. 12 июня 1990 года круто изменило судьбу России, и, как позже выяснилось, не только России, но и всего остального мира. В этот день было положено начало конца большевистскому периоду в жизни России. Было у этого исторического начала и собственное имя – Борис Ельцин. Тут ни убавить, ни прибавить, так это было.

Часть третья. Сцилла и Харибда индустриализации и коллективизации

В далекие 40–50-е годы прошлого века школьников учили не так уж плохо. В частности, я еще из тех лет помню, что в древнегреческой мифологии был такой умный и хитрый персонаж Одиссей, царь острова Итака, герой Троянской войны, благодаря военной хитрости которого (придумка знаменитого деревянного троянского коня) Троя и пала. Но мне еще с детских лет запомнились знаменитые путешествия Одиссея, и в частности эпизод, когда он сумел на своем корабле проплыть между двумя чудовищами – Сциллой и Харибдой, – располагающимися на двух, противостоящих одна другой скалах. Эти чудовища пожирали всех, кто силою обстоятельств попадал в этот узкий пролив. Согласно мифу, даже бог морей Посейдон не в силах был спасти от гибели человека, попавшего между Сциллой и Харибдой. Одиссей проплыть сумел, но шестиголовое чудовище Сцилла все же взяло свою дань и сумело схватить с корабля и сожрать шестерых спутников Одиссея.

Эта аллегория не один раз приходила мне на ум, когда я приступил к исследованию одного из самых важных периодов в жизни нашей страны – коллективизации сельского хозяйства.

Как я понимаю, у вождя были в эти годы свои Сцилла и Харибда. На селе проживало почти 80 % населения страны. Стихия мелкотоварного сельского хозяйства не позволяла центральному правительству формировать бюджет, который позволил бы восстановить дотла разрушенную отечественную промышленность, составлявшую всего лишь 10 % от уровня 1913 года.

Как соединить два этих полюса для того, чтобы обеспечить выживаемость установленного в стране политического режима – Сталин не знал.

Глава 1. Историки в плену сталинской мифологии

Как ни странно это выглядит, но в российской, и не только, исторической науке давно уже стало общим местом и не имеет пока тенденций к изменению положение о том, что проведенная Сталиным коллективизация сельского хозяйства была совершенно необходима России и была жестко обусловлена не его личной прихотью, а объективными историческими обстоятельствами. Большинство историков до сих пор утверждает, что без коллективизации якобы было невозможно провести промышленное перевооружение России, а без этого СССР не смог бы победить в Великой Отечественной войне. Вот такая безупречная, на первый взгляд, логическая триада, автором которой, между прочим, и был сам Сталин, остается господствующей в современной исторической науке.

Между тем еще в 2006 году я в своих публикациях сформулировал тезис о том, что два этих важнейших в истории СССР процесса – коллективизацию и индустриализацию – следует рассматривать отдельно, прежде всего потому, что деньги на индустриализацию пришли совсем из других источников, не из коллективизации.

С той поры эту позицию я отстаиваю в своих публикациях, в научных российских и зарубежных конференциях, но реакции на нее пока не замечаю. Скажу больше, вслед за российскими историками при абсолютно критическом отношении на Западе ко всем почти деяниям Сталина – в вопросе о роли и значении коллективизации все без исключения западные историки, все американские и английские советологи незыблемо стоят именно на сталинской оценке коллективизации. С их подачи именно такая позиция отражена и во всех энциклопедиях западных стран.

Приведу только три цитаты на этот сюжет.

Уже неоднократно цитируемый выше (потому что весьма уважаем мною как исследователь) известный российский историк Святослав Рыбас, ссылаясь на высказывание Сталина от 4 февраля 1931 года о том, что Россия отстала от передовых стран на 50–100 лет и что это расстояние страна должна пробежать за 10 лет, в противном случае Россию сомнут, пишет: «Однако, чтобы развиваться, требовалось прежде всего построить тяжелую промышленность… а средства на строительство взять у деревни. …Деревня была донором». Но зерна катастрофически не хватало, и «в итоге программа индустриализации оказалась под угрозой». Коллективизация, считает этот биограф Сталина, эту угрозу устранила[119].

Британские энциклопедии: «Коллективизация – создание коллективных крестьянских хозяйств вместо частных (индивидуальных). Эта политика, насильственно и с устрашающей жестокостью проводившаяся Сталиным в СССР с 1929 по 1933 г., имела целью преодолеть острую нехватку хлеба в городах. Индустриализация страны полностью зависела от наличия дешевого продовольствия и избытка рабочей силы. Ожесточенное сопротивление крестьянства жестоко подавлялось. Следствием ликвидации кулачества и уничтожения крестьянами собственного скота стал голод 1932–33 гг.»[120].

«Коллективизация – объединение в СССР частных крестьянских хозяйств в коллективные (колхозы). Эта политика, проводившаяся И. В. Сталиным в 1929–1933 гг., сопровождалась «раскулачиванием», то есть конфискацией имущества зажиточных крестьян и их высылкой. Аналогично поступали и с теми, кто отказывался осуществлять свои средства производства. Непосредственным поводом для коллективизации стала острая нехватка в СССР зерна, значительная часть которого экспортировалась, чтобы покрыть расходы на индустриализацию»[121].

Эта ошибочная, на мой взгляд, оценка роли и значения коллективизации и ныне является господствующей в российской и западной историографии.

Абсолютное большинство историков и публицистов убеждены в том, что без сталинского обобществления деревни была бы невозможна и индустриализация[122]. При этом никаких фактических аргументов в пользу этого вывода, как правило, никто не приводит, предлагается просто поверить в этот тезис и идти дальше. Вот характерные примеры в этом плане.

Средства на строительство промышленности пришлось взять на селе, утверждает автор самой объемной на сегодняшний день «Политической биографии Сталина» Н. И. Капченко (первый том – 733 страницы, второй – 720 страниц) и не допускает даже тени сомнения в том, что «увязка коллективизации с индустриализацией абсолютно необходима». Более того, он считает, что в тех исторических условиях «было едва ли мыслимо (обойтись) без жестких административных мер»[123].

Характерным для многих историков является само употребление этого эвфемизма – кровь и жизни миллионов людей назвать всего лишь «жесткими административными мерами». Но дело конечно же не в эвфемизмах, а в сущностном подходе к оценке коллективизации.

«Ход событий подтвердил не только разумность и обоснованность такого курса, – пишет Н. Капченко. – Он подтвердил и отсутствие сколько-нибудь реально обоснованных альтернатив этому курсу»[124]. Аргументация Капченко в пользу этого вывода типична и характерна и для других авторов, а потому остановлюсь на ней подробнее.

Утверждая, что упразднение ельцинским правительством в 1990-х годах колхозов привело к резкому снижению продукции сельского хозяйства в России, автор дилогии приходит к далеко идущим выводам. События 1990-х годов, пишет он, показали, что колхозная «форма ведения хозяйства исторически оправдала себя и выдержала испытание временем. Значит, – делается вывод, – не правы те, кто одним махом сметает со страниц истории такой глубокий и исторически обоснованный процесс, каким была коллективизация. И в этом, на мой взгляд, заключается зерно истины, глубокий смысл преобразований давно минувших лет. Сами эти преобразования с точки зрения закономерностей общественного прогресса не подлежат сомнению»[125].

Все дело в том, продолжает он, что «нельзя рассуждать чисто абстрактно, игнорируя суровые реальности той эпохи и всю грандиозность и сложность задачи, которую предстояло решить… С точки зрения оценки мировой роли Сталина индустриализация и коллективизация предопределили все остальное не только в политической судьбе вождя, но и в решающей мере – значение и место нашей страны в мире на протяжении целой исторической эпохи. Без этих двух компонентов сталинской политической стратегии Советский Союз не стал бы той державой, без участия которой уже нельзя было решать кардинальные вопросы мировой политики и международных отношений. Короче говоря, индустриализация и коллективизация заложили фундамент нашего будущего как великой державы». И резюмирует: «А можно ли было в условиях России осуществить такой поворот мягкими методами? Не стали бы эти мягкие методы и формы первопричиной краха всего грандиозно задуманного плана?»[126]

В чем следует согласиться с Капченко, так это в том, что в оценке таких глобальных, с точки зрения национальной истории, явлений, какой была сталинская коллективизация, «нельзя рассуждать чисто абстрактно». Однако этот посыл следовало бы применять не только к 1930-м годам, но и к сегодняшнему дню. Между тем взятая в конкретном аспекте современность, увы, не подтверждает вывода Капченко о том, что сталинская коллективизация деревни была «исторически обоснованным процессом».

На первый взгляд, автор дилогии вроде бы прав. После знаменитого декабрьского (1991) указа Б. Ельцина о немедленном упразднении колхозов (а я своими глазами видел в те дни пришедшую из Москвы в администрацию Тверской области поименную разнарядку о немедленном уничтожении колхозов в этом субъекте РФ) производство зерна в стране действительно резко упало. Тут Н. Капченко не погрешил против истины. Но почему-то при этом он закрывает глаза на то, что потом это производство быстро восстановилось и значительно превысило доельцинскую эпоху. Вот цифры.

В 1981–1985 годах, в условиях коллективизированного сельского хозяйства, в среднем за год валовой сбор зерна в России (в границах 1992 г.) составил 92 млн тонн. А после разгона колхозов наступил спад. В 1994 году – 63,4 млн тонн, в 1998-м – 47,8. Видимо, на эти цифры и опирался Н. Капченко в своих выводах (хотя в тексте своей монографии он этих цифр не приводит).

Между тем начиная с 2000 года шок от расколхозизации стал проходить. В 2001 году в России было собрано 85,2 млн тонн, в 2002 – 86,6[127], в 2008 году валовой сбор зерна составил 105 млн тонн, а в 2016 году на территории РФ, то есть бывшей РСФСР, было собрано рекордное количество зерна – 120 млн тонн. Никогда прежде ни в Российской империи, ни в Советском Союзе столько зерна не производилось.

Так что, если рассуждать «не абстрактно», к чему призывает Н. Капченко, получается, что его тезис об исторической оправданности колхозизации села опровергает сама жизнь.

И тем не менее коллективизацию «по Сталину» оправдывают как историческую необходимость почти все, и даже противники сталинизма. «Во всяком случае, одним из самых веских аргументов в пользу интенсивной коллективизации, – пишет, например, известный в ельцинскую эпоху критик сталинского режима, публицист А. Ланщиков, – была необходимость форсировать индустриализацию…»[128]

Ладно бы публицисты, на подобной позиции стоят и серьезные, уважаемые в России и за рубежом исследователи. Безоговорочно осуждающий сталинский режим в деревне, заведующий кафедрой истории Пензенского государственного педагогического университета Виктор Кондрашин не допускает и тени сомнения в том, что сталинская коллективизация деревни была актом необходимым.

«Возвращаясь к вопросу о марксистской модернизации деревни, – пишет он, – хотелось бы отметить главное. Именно модернизация крестьянской России, ее переход посредством народных революций и реформ сверху из аграрной в аграрно-индустриальную и индустриальную стадию развития составляет суть исторического пути страны в ХХ в. Таким образом, в течение столетия Россия превратилась из страны крестьянской в страну индустриальную. В этой трансформации решающая роль принадлежит сталинской коллективизации. В результате форсированной индустриализации и укрепления сталинского режима российская государственность была сохранена в тяжелейшие годы Второй мировой войны…»

В. Кондрашин находит даже историческое оправдание действиям Сталина в деле коллективизации деревни. «К сожалению, – замечает он, – как показывает мировой опыт, ни в одной стране индустриальная модернизация не проходила безболезненно для крестьянства. В Англии, например, крестьян съели овцы»[129].

Здесь, как представляется, надо бы все же видеть отличие английской и российской истории: если в Англии, по образному выражению основоположников марксизма, крестьян «съели овцы», то в России функцию овец в этом плане Сталин «доверил» ОГПУ. Отличие существенное: овцы, как известно, сажать людей в тюрьмы, силой загонять за колючую проволоку и расстреливать не могут, а советские чекисты это делали.

Естественно, возникает вопрос: откуда ведет свое происхождение этот пресловутый тезис? Кто автор его? За кем безоглядно следуют до сегодняшнего дня все сторонники этой «истины»?

Ответ есть: перефразируя Маяковского, следует признать – все эти исследователи в вопросе о коллективизации просто «чистят себя под Сталина».

Именно генсек еще на июльском (1928) пленуме ЦК подробно рассмотрел этот вопрос и обратил внимание партийного актива на то, что «в капиталистических странах индустриализация обычно происходила главным образом за счет ограбления чужих стран, за счет ограбления колоний или побежденных стран или же за счет серьезных более или менее кабальных займов извне». И привел в пример Англию, Германию и Францию.

У нашей страны, сказал он, таких возможностей нет. «Остается одно: развивать промышленность, индустриализовать страну за счет внутреннего накопления». И пояснил: за счет крестьянства. «Это есть нечто вроде «дани» (на крестьянство), нечто вроде сверхналога, который мы вынуждены брать временно (курсив мой. – Вл. К.) для того, чтобы сохранить и развить дальше нынешний темп развития индустрии…»[130]

Спустя полтора года, 27 декабря 1929 года, генеральный секретарь выдвинул дополнительный аргумент в пользу необходимости коллективизации деревни в интересах индустриализации. «Можно ли двигать дальше ускоренным темпом нашу социализированную индустрию, имея такую сельскохозяйственную базу, как мелкокрестьянское хозяйство… Нет, нельзя»[131].

Правда, строго говоря, сама эта идея – индустриализовать страну за счет ограбления деревни – не сталинская, хотя он, судя по всему, всегда считал ее верной. Она принадлежит Троцкому. Это Лев Давыдович 26 октября 1926 года на XV конференции ВКП(б) выдвинул тезис: «ускорение индустриализации» возможно только «путем более высокого обложения кулака»[132]. Но если уж быть совсем точным, то идею эту выдвинул впервые даже и не Троцкий, а последовательный его сторонник, бывший (в 1920–1921 гг.) секретарь ЦК РКП(б) и член оргбюро ЦК, ведущий советский экономист в 1920–1930 годах Евгений Преображенский. Еще в 1922 году он разработал план индустриализации страны и предложил деньги на это дело взять в деревне, сформулировав тезис о «первичном накоплении капитала за счет крестьянства».

Е. А. Преображенский (1886–1937) – большевик с 1903 года, до революции был близок к Ленину, но потом стал «левым коммунистом», противником Брестского мира и противником нэпа. Соавтор Н. Бухарина по книге «Азбука коммунизма», которая послужила идейной основой введения политики «военного коммунизма». Преображенский в декабре 1936 года арестован, в июле 1937 года расстрелян по приговору суда.

Как будет показано ниже, Сталин довольно долго был в плену идеи о том, что деньги на индустриализацию в России лежат только в деревне. Позже он увидел (не понял, а именно увидел), что, даже при уничтожении кулака и при загоне всех оставшихся на селе крестьян в колхозы, денег из деревни для индустриализации в нужных объемах получить не удается, и, с присущей ему гениальностью, быстро переориентировался на другие источники. Но до конца своих дней генсек так никогда публично и не признался в этой своей ошибке. Наверное, потому, что тезис этот позволял ему оправдывать многие свои шаги во внутренней политике.

Между тем в долгосрочной исторической перспективе сталинская коллективизация привела к продовольственной зависимости России от заграницы.

Объемы товарного зерна в руках государства после коллективизации Сталин действительно увеличил. Однако при этом вверг страну в провал в стратегическом плане. Подчистую отобрав у крестьян зерно, даже семенное, большевистское правительство накормило город и армию и направило рабочую силу в районы новых промышленных строек, но при этом надолго подорвало жизненные силы в сельскохозяйственной сфере. Рой Медведев еще в 1974 году привел такие цифры. «Среднегодовое производство зерна составило в 1933–1940 гг. 4563 млн пудов, тогда как в 1913 году (в границах до 17 сентября 1939 года) было произведено 4670 млн пудов. Производство мяса уменьшилось еще более значительно…»[133] По данным И. Е. Зеленина, в 1913 году в России на душу населения было произведено 549 килограммов зерна, а в 1940 году – только 492 килограмма[134]. Валовой сбор зерна в стране только перед самой войной вышел на уровень 1913 года, когда Россия собрала 76,5 млн тонн. И только в 1940 году уровень царского времени был наконец превзойден – было собрано 77,9 млн тонн. Но это было достигнуто за счет расширения площадей посева. А по урожайности страна все еще отставала от царской России, которая в 1913 году получала 8,1 центнера с одного гектара, в 1940-м же – только 7,7[135]. Но дело не только в зерне. Коллективизация подорвала сельское хозяйство страны в целом.

Кроме зерновой проблемы коллективизация нанесла большой урон сфере животноводства. Предколхозный период (1928) продемонстрировал существенный рост поголовья скота по сравнению с 1916 годом. По всем видам, за исключением лошадей. Спад начался с года «великого перелома» (1929) по всем позициям и продолжался по нарастающей вплоть до конца 1933 года. Поголовье лошадей сократилось более чем в два раза, крупного рогатого скота – почти в два раза, коз – почти в три раза и т. д. А далее, начиная с конца 1935 года, наблюдался постепенный рост, не достигший, однако, не только уровня 1916 года, но и 1928-го (за исключением коз). Даже в рекордном по урожайности 1937 году животноводческой продукции было произведено меньше (за исключением молока), чем в 1913 году, а среднегодовые показатели за 1933–1937 годы были гораздо ниже аналогичных за 1909–1913 годы.

Словом, с точки зрения реальной экономики коллективизация привела к провалу в развитии сельского хозяйства страны.

Правомерен вопрос – за счет чего страна выживала? Ответ находим у Д. Волкогонова.

В августе 1975 года, пишет он, на рабочий стол генсека ЦК КПСС Л. Брежнева легла служебная записка от министра внешней торговли СССР. Н. Патоличев сообщал, что его ведомство провело «успешную операцию» и закупило в США 17 900 000 тонн зерна. Но необходимый объем закупок в 30 млн тонн не достигнут, и потому надо дозакупить еще 12 млн тонн. Переговоры об этом ведутся с Канадой, Аргентиной, Румынией, Австралией, Францией, ФРГ, Венгрией, Югославией, Бразилией.

А следом все от того же Патоличева, А. Косыгина и других поступила другая записка, в которой подписанты просили разрешения для осуществления этих закупок выделить 397 тонн золота, а также продать за рубеж 15 млн тонн нефти и 1,6 млн тонн дизельного топлива, мазута и автобензина.

В следующем документе, с теми же подписантами, указывалось, что в 1977–1980 годах на свободно конвертируемую валюту необходимо будет закупить 47,4 млн тонн зерна. При этом отмечалось, что Госплан рассчитывает, что в 1977 году в стране будет произведено 88,2 млн тонн зерна, в 1978-м – 90 млн тонн, в 1979-м – 91,2 млн тонн и в 1980-м – 92,6 млн тонн. Исходя из чего Госплан формировал такие прогнозы – непонятно, так как в 1975 году государство закупило у села всего 50,2 млн тонн зерна при фактическом расходовании 89,4 млн тонн[136].

Заметим, что такая ситуация сложилась после подъема целинных и залежных земель в 1953–1960 годах, когда к пахотному клину страны было добавлено около 45 млн гектаров, и целина, по данным ВАСХНИЛ (РАСХН), давала до 40 % валового сбора зерна в стране. Правда, точная цифра того, сколько действительно зерна дала целина, до сих пор неизвестна. Называют от 18 до 27 млн тонн, но сколько реально, не знает пока никто. Да теперь, после распада СССР, наверное, уже и не узнает. Меня, надо сказать, всегда удивлял такой разброс цифр в оценках: почти в два раза. Получается, что результат разработки целины верхи и не волновал: главное заключалось в том, чтобы сбросить туда социальную энергию молодежи, которой образовалось слишком много после смерти Сталина, а дальше – хоть трава не расти.

«В послевоенные годы СССР за зерно перекачал в западные банки около 12 тысяч тонн золота… Например, только в 1977 году и только за «дополнительные» поставки мяса политбюро было вынуждено пойти на дополнительную продажу за границей 42 тонн золота. Фактически все золото, что добывалось в стране, плюс постоянно таявшие старые запасы, уходили за границу за хлеб, мясо, продукты… Если бы экономическая система не была уродливой, эти фантастические суммы могли бы сделать отечественное сельскохозяйственное производство образцовым, сбалансированным, рентабельным. Если учесть, что наивысший объем запасов чистого золота в СССР был достигнут в 1953 г. – 2049,8 тонны, то нетрудно представить, что все, что добывалось позже, а это всегда в размере 250–300 тонн в год, продавалось за хлеб».

Объяснение этому провалу лежит на поверхности. Колхозы не смогли заменить так называемых кулаков, этого самого трудоспособного и самого трудолюбивого слоя русского крестьянства, готового ради достижения эффективных результатов дневать и ночевать в поле. Крестьянство перестало быть созидающим коренным классом России. В. Кондрашин отмечал, что 1930 год оказался чрезвычайно благоприятным для сельского хозяйства в погодном отношении. Тогда был выращен рекордный урожай – по официальным данным, 83 млн тонн. Но уже вовсю шла коллективизация, этот небывалый урожай уже собирали колхозники, а в колхозах крепких и умелых хозяев уже не было, и потому потери зерна при уборке были просто катастрофическими – около 18 млн тонн, или 22 % от валового сбора.

Тем не менее уже 27 июня 1930 года Сталин на XVI съезде ВКП(б) заявил, что благодаря проводимой в деревне коллективизации «по валовой продукции зерновых мы выполняем и перевыполняем пятилетку в 3 года» и «по части посевных площадей и валовой продукции зерновых мы достигаем довоенной нормы и немного превышаем ее лишь в текущем 1930 году»[137]. Это была сознательная ложь во спасение.

Итак, что касается производства зерна, то в принципиальном плане в заявленном аспекте Сталин эту проблему решить так и не сумел, хотя до конца своих дней убеждал население СССР, что задача, поставленная еще в первые пятилетки, выполнена и что сделано это было исключительно благодаря коллективизации. На деле ее решение он оставил своим наследникам. Но и они не справились с ней. Как уже говорилось выше, решена была зерновая проблема в России только в нулевые годы второго тысячелетия в период нахождения у власти президента РФ Владимира Путина.

Спустя несколько лет Сталин перестанет даже упоминать об этой связке – индустриализации и коллективизации. Но это будет потом, и это будет, как однажды выразился Юрий Жуков, уже «иной Сталин».

Глава 2. Деньги на индустриализацию лежали совсем в других местах

Деньги на индустриализацию Сталину пришлось изыскивать из самых разных источников. Так, огромные средства государство получало от подписки на заем для индустриализации. В 1927–1928 годах – 1 млрд рублей, а в середине 1930-х годов средства от займов составили уже 17 млрд рублей. В этот же период в поисках денег на развитие промышленности Сталин ввел водочную монополию и резко поднял цены на всю спиртоводочную продукцию. Я уже не говорю о том, что львиную долю национального бюджета составляли налоговые суммы, в 1932–1934 годах в четыре раза выросли денежная эмиссия и денежные налоги. Как уже отмечалось выше, в ход шли любые источники. Так, в 1931 году правительство распорядилось снять золотое покрытие с куполов храма Христа Спасителя в Москве, а сам храм с варварски ободранными куполами в тот же год был взорван.

Профессор русской истории университета Южной Каролины (Колумбия, США) Е. А. Осокина, работая в Российском государственном архиве экономики, обнаружила еще один любопытный источник, о котором до нее никто не писал: созданное в 1930 году Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами на территории СССР (знаменитый Торгсин) только в 1933 году собрало у населения ценности, которых хватило, чтобы оплатить треть расходов СССР на весь промышленный импорт. «Это открытие, – пишет она, – потрясло меня. В тот год по объемам валютной выручки Торгсин перегнал главных добытчиков валюты для страны – экспорт хлеба, леса и нефти». Все советские закупки промышленного оборудования за рубежом в 1931 году составили 600 млн рублей, а только продажа драгоценных металлов составила сумму в 100 млн рублей[138].

Но был ведь не только Торгсин. Была массовая продажа за рубеж предметов искусства из Эрмитажа, Русского музея, Третьяковки, что давало сотни миллионов золотых рублей. Были и займы. В моем личном архиве хранится запись выступления профессора Дипломатической академии МИД СССР В. Г. Сироткина (1933–2007) в Институте славяноведения и балканистики АН СССР 15 февраля 1989 года, где Владлен Георгиевич сообщил, что еще в 1926 году расстрелянный позже полпред СССР во Франции Х. Раковский парафировал в Париже огромный кредит России на сумму в 300 млн франков (70 млн долларов США по курсу 1926 года), который утвердило потом правительство СССР.

Если все это суммировать, то получается, что выручка от экспорта зерна все эти годы составляла хорошо, если 5–6 % от всей суммы капвложений в индустриализацию. Как можно после этого говорить о том, что без коллективизации в СССР не было бы индустриализации?

Полезное исследование в начале 2014 года провел доктор экономических наук В. Ю. Катасонов. «О довоенной индустриализации в СССР, – пишет он, – написаны десятки монографий и тысячи статей. Но полной ясности по многим вопросам этого периода нашей истории до сих пор нет». Ясно, однако, продолжает он, что для постройки тысяч предприятий экспортируемой пшеницы не хватило бы. Проведенные им расчеты показывают, что в 1929–1940 годах в СССР было построено 9 тысяч промышленных предприятий, на что было затрачено 11 250 тонн золота. Весь золотой запас царской России накануне вступления в Первую мировую войну составлял немногим более 1300 тонн. (Для сравнения: Сталин после своей смерти в 1953 году оставил стране более 2500 тонн золота в чистом виде.) В среднем, пишет Катасонов, валютные затраты на один объект индустриализации составили около миллиона долларов. При этом автор этого исследования приводит справку, основанную на его собственных расчетах: все международные резервы Государственного банка СССР (золото, серебро, платина, иностранная валюта) в пересчете составляли 391 млн рублей, что было равно примерно 225 тоннам чистого металла. Профессор Катасонов задается вопросом: откуда взялись деньги на индустриализацию? Но ответа на этот вопрос не дает. Отмечает лишь: уж точно «индустриализация не могла обеспечиваться за счет экспорта зерна, доля которого в общем экспорте постоянно уменьшалась»[139].

Все эксперты в этом вопросе неизменно отмечают, что постоянно в эти годы в общем экспорте росла доля нефти, нефтепродуктов, черных и цветных металлов, леса, пиломатериалов и других видов промышленной продукции со слабой степенью обработки. Но конкретикой цифр никто «не грешит». Так, С. и Е. Рыбасы пишут, например: чтобы развиваться, «требовалось прежде всего построить тяжелую промышленность, производящую эти трактора, а средства на строительство взять у деревни. Поэтому социальным союзником Сталина был город, где происходило главное действие ускоряющегося времени. Деревня была донором»[140]. Но расчетов, которые смогли бы подтвердить этот тезис, авторы дилогии не приводят.

Впрочем, кое-какие другие цифры авторы дилогии все же приводят. В 1930 году, сообщают они, «американской фирме «Катерпиллер» нужно было выплатить 3,5 млн долларов за оборудование для Челябинского и Харьковского тракторных, для Ростовского и Саратовского комбайновых заводов. Всего же в течение пяти лет СССР должен был выплатить американским фирмам 1,75 млрд золотых рублей (350 млн долларов плюс 7 % годовых за кредит). За эту гигантскую сумму страна получала машины и оборудование, без которых уже невозможно было существовать: тракторы, комбайны, нефтеперегонный завод, бурильные установки и трубы, автомобильный завод и три металлургических комбината – Магнитогорский, Кузнецкий, Запорожский»[141]. В ход шло все, пишут авторы, даже художественные сокровища лучших музеев, за которые удалось выручить 12,5 млн долларов. (Рыбасы, по-видимому, не знают, что выплаченная американским фирмам сумма в 350 млн долларов для СССР вовсе не была гигантской, если учесть, что только за продажу леса и нефтепродуктов страна выручала в это время более полутора миллиардов золотых рублей в год.)

Никакая продажа зерна таких сумм дать не могла. Авторы дилогии лишь рисуют тяжелые условия выплат, но не показывают, откуда все-таки эти средства правительство брало.

До сих пор ни один исследователь не смог представить доказательства того, что деньги на индустриализацию сталинское руководство взяло из деревни, хотя о «дани» со стороны села на развитие индустриализации пишут едва ли не все исследователи. При этом ссылаются на утверждение Сталина, что Англия в развитии индустриализации опиралась на заморские колонии, выкачивая из них деньги на развитие своей промышленности, а у России таких колоний не было, и потому, дескать, нам пришлось использовать село. Сталин действительно такое говорил. Но при этом он ни разу не привел цифровых выкладок на этот счет. Почему? Да потому, что с коллективизированной деревни денег на индустриализацию взять не вышло, не было у села таких денег. Всей выручки от продажи зерна за рубеж в 1932 году, например, не хватало на то, чтобы построить хотя бы один тракторный завод-гигант, а построить нужно было десятки таких заводов. Что уж говорить о затратах на всю индустриализацию.

Естественно, воспользовалось советское руководство и экономическим кризисом, который в конце 1920-х годов поразил западные страны. США в это время бились в судорогах Великой депрессии и рады-радешеньки были хоть что-то продать за рубеж, хоть по какой цене.

Такова в конечном счете оказалась подлинная цена сталинской коллективизации.

Но до самых своих последних дней генсек убежденно продолжал упорствовать в своей ошибке, считая (по крайней мере, именно этот аргумент он всегда приводил во всех своих выступлениях), что только так можно было решить одну из главных проблем сельского хозяйства России – зерновую.

И хотя мы не так уж далеко ушли от 1932 года, все же на сегодняшний день можно сказать, что коллективизация в сталинской ее форме не диктовалась исторической неизбежностью. То есть она вообще не была необходима, и уж тем более в такие сроки, такими темпами и с такой жестокостью.

Сталинское решение о коллективизации деревни можно охарактеризовать знаменитым афоризмом начала XIX века: «Это хуже чем преступление, это – ошибка!», последствия которой преследуют Россию в нескольких поколениях ее граждан и еще долго будут негативно сказываться и в XXI веке.

Существует, правда, не всегда высказываемый вопрос: куда исчезли те 7 %, которые до коллективизации кормили страну? Ответ есть – они были физически уничтожены вместе с семьями, то есть раскулачены.

Известный современный исследователь этого процесса, кандидат исторических наук А. А. Наумов в 2010 году сообщил: «В ходе кулацкой операции было репрессировано 767 397 человек, из которых 386 798 человек было расстреляно»[142]. На самом-то деле под репрессии и физическое уничтожение попало много больше русских крестьян и представителей народов Русского Севера и Сибири. Наумов приводит данные только о тех жертвах режима, которым он нашел документальное подтверждение. Но сегодня мы знаем, что далеко не все раскулаченные кресть яне попадали в сводки ОГПУ. И поэтому приведенную На умовым цифру следует увеличить по меньшей мере в 2–2,5 раза.

Если все это суммировать, то получается, что постулируемая Сталиным связка коллективизация – индустриализация никогда не работала, деньги на развитие промышленности страна получала совсем не из деревни.

С риском повториться подведу итог.

Проведенная Сталиным коллективизация была не просто преступлением, это была ошибка стратегического характера. В России почти на 100 лет затормозилось развитие сельского хозяйства, был практически уничтожен класс крестьян, а именно он столетиями выступал государствообразующей социальной базой развития российской государственности. Был нанесен непоправимый ущерб демографическому развитию страны, на долгие десятилетия подорвано духовное состояние нации.

Но было бы неправильно вообще-то называть коллективизацию сталинской. Правильнее говорить о ленинско-сталинской. Потому что идея о полной национализации земли после победы революции была высказана Лениным еще в 1913 году. Сталин тогда, в процессе работы над национальным вопросом в Вене, не был согласен с вождем и выступал за раздачу земли крестьянам. В 1929-м генсек вернулся к ленинской идее и полностью ее осуществил, включая и материализацию ленинской мысли о необходимости бескомпромиссной борьбы с кулаком.

А существуют ли и сейчас в российском обществе люди, которые сохраняют за собой способность повторить нечто подобное сталинской коллективизации? Чтобы уничтожить, например, при гипотетической смене власти, под корень малый и средний бизнес, доля которого в ВВП России в настоящее время, по официальным данным, составляет 17–18 %, по оценочным данным – около 30 %, а в перспективе должна составлять 65–70 %?

Понимаю, что вопрос выглядит чуть ли не абсурдным. И тем не менее отвечаю на него позитивно: да, такая возможность сохраняется и сегодня. Нельзя исключать, что к управлению страной могут прийти люди, которые для сохранения за собой властных полномочий призовут под ружье бескультурные маргинальные слои населения, выбросив старый ленинский лозунг «Грабь награбленное!». Эти маргинальные слои в российском обществе всегда были и существуют и сейчас. Они находятся в полудреме и ждут, когда их призовут «раскулачивать» не только так называемых олигархов, но и тех, кто своим трудом сумел создать себе хоть какой-то капитал в условиях рыночной экономики.

Не хочу интриговать читателя. Просто воспроизведу две цитаты, которые удалось найти автору дилогии «Политическая биография Сталина» Николаю Капченко. Вот они.

Вначале из статьи Ю. Мухина «Самый позорный голод».

«У Сталина не хватило духу выслушивать крестьянский мат-перемат со всего Союза, а надо было потерпеть. Ведь это хорошо, что подоспели трактора с введенных в строй тракторных заводов. А если бы они задержались на год-два? Вместо того чтобы решительно вырезать аппендицит, большевики стали его лечить примочками и дождались перитонита. Хорошо хоть не с летальным исходом. Большевики, на мой взгляд, в 1929 году коллективизацию начали правильно: в колхозы загоняли быстро и всех. Но уже в марте 1930 года запаниковали и уступили толпе. А это уже административное преступление. Недаром горький опыт армии учит: сначала заставить подчиненного выполнить приказ, который тот считает неправильным, а уж потом пусть жалуется. В противном случае подчиненные начнут сами командовать, и управление войсками будет утеряно. Так и случилось с коллективизацией. Уступив обывателю, большевики дали ему несбыточную надежду, что тот и дальше бунтами и сопротивлением сможет достичь желаемого. И обыватель стал желать прав иноземного оккупанта – права ничего не давать своей стране. В результате и пострадал, как немцы в Сталинграде.

Если сформулировать конкретно, в чем именно вина Сталина и большевиков, то ответ видится таким: в нерешительности при проведении коллективизации и в плохом обдумывании того, на что может пойти алчный обыватель».

И вторая цитата. Из статьи П. Краснова «Ложь о голодоморе».

«Почему это произошло и кто в этом виноват в те годы? На мой взгляд, ответ однозначен – Сталин. Да, были смягчающие обстоятельства. Но многих жертв можно было бы избежать, если бы не ошибки Сталина и его недостаточный профессионализм как руководителя такого уровня в те годы. Жесткие меры не всегда применялись там, где нужно, и не применялись там и тогда, когда было нужно. Имел место массовый саботаж крестьян в районах, именно на них обрушился голод. Как надо поступать с саботажниками в условиях угрозы существованию государства? Верно, подавить. Правильно сделала Советская власть, только поздно…

Сказалась неуместная мягкость Сталина, который, подобно неопытному водителю, заметался на дороге. Под его давлением колхозы то вводились, то отменялись, поскольку начались народные протесты и начались неизбежные в такой ситуации злоупотребления. Естественно, протестующие сделали вывод, что можно протестовать и дальше, власть пойдет на попятную. Раз уже сделала так однажды, и крестьяне ряда районов демонстративно стали сеять хлеб только для себя. Сталин должен был «прессануть» осатаневшее быдло с необходимой жестокостью, но на два года ранее. Однако он этого не сделал. Нужны были приклад в зубы, и пули, и штык под ребро. Если потребуется, то и пулеметные роты для особо упертых, чтобы промыть мозги свинцом, при необходимости даже вешать мерзавцев вдоль дорог. Потому что быдло понимает только язык силы. Так были бы погублены тысячи, пусть даже десятки, но спасены сотни тысяч. Всего этого Сталин не сделал, а должен, обязан был сделать. По большому счету его за это надо было бы судить за преступное бездействие…»

Комментировать эти пассажи нужды нет. Здесь и так все ясно. Это даже не экстремизм, как пишет Капченко, это – паранойя.

Часть четвертая. Личность. Объективной оценки нет. И не предвидится

Вторая мировая (а для нас Великая Отечественная) война выдвинула Иосифа Джугашвили-Сталина в когорту лидеров мирового масштаба и породила целую галерею его оценок как личности, и в России, и за рубежом. Присутствующий в этих оценках разброс мнений не имеет себе равных за всю писаную историю человечества.

Начну, пожалуй, с субъективного мнения глубоко уважаемого мною Л. В. Шебаршина.

В моих дневниках за апрель 2006 года хранится запись с фонограммы беседы с Л. В. Шебаршиным. Разговор шел о войне. Леонид Владимирович всегда, и однозначно высоко, оценивал роль Сталина в нашей Победе над гитлеровской Германией. Более того, он считал, что, если бы к моменту начала войны Сталин не создал ту политическую систему и политический режим, какой СССР имел к 1941 году, мы бы не смогли победить гитлеровскую Германию.

– Скажу больше, – произнес мой собеседник. – Вот говорят, что был Сталин злодей, который и холодную войну создал. Сталин, конечно, злодей, спору нет и оправданий ему нет. Но он и до, и после войны был вынужден работать на будущий кризис, на будущую войну. А иначе нас просто раздавили бы.

Как мне представляется, генерал Шебаршин дал в этих словах наиболее емкую и верную историческую характеристику Сталину: злодей, конечно, и методы построения советского общества он применял злодейские, но из песни слова не выкинуть, роль Сталина в достижении Победы надо признать. Иное дело, была ли эта роль решающей – это вопрос дискуссионный. Но бесспорно, что именно война позволила Сталину выйти на мировую арену как выдающемуся государственному деятелю международного масштаба. И это произвело на всех впечатление неизгладимое.

Но прежде, чем перейти к другим оценкам личностного характера, стоит взглянуть на официально взвешенные тексты.

Государственное научное издательство Большая Российская энциклопедия в нулевые годы XXI столетия придерживается в этом плане не изменяемого ни разу канонического текста (привожу только оценочные моменты).

«Сталин (Джугашвили). Из семьи сапожника. Сторонник В. И. Ленина, по инициативе которого в 1912 кооптирован в ЦК и Русское бюро ЦК РСДРП. С 1922 генеральный секретарь ЦК. К концу 1920-х гг. в результате длительной борьбы с другими большевистскими лидерами установил диктаторский режим в партии и в стране. Объявил себя единственным «продолжателем дела Ленина» и толкователем его учения, провозгласил курс на «построение социализма в одной отдельно взятой стране». Проводил форсированную индустриализацию страны и насильственную коллективизацию крестьянских хозяйств. Главный инициатор массового террора. В 1939 пошел на заключение пакта с нацистской Германией, открывшего А. Гитлеру путь к развязыванию Второй мировой войны. В годы войны вместе с президентом США Ф. Д. Рузвельтом и премьер-министром Великобритании У. Черчиллем был инициатором создания антигитлеровской коалиции, одержавшей победу над Германией и ее союзниками. После окончания войны, в ходе которой советские войска освободили большую часть стран Восточной и Центральной Европы, Сталин стал идеологом и практиком создания «мировой социалистической системы», что явилось одним из главных факторов возникновения «холодной войны» и военно-политического противостояния между СССР и США. Был одним из главных инициаторов осуществления советского «атомного проекта», содействовавшего превращению СССР в одну из двух «супердержав». 20-й и 22-й съезды КПСС подвергли резкой критике т. н. культ личности и деятельность Сталина».

Девятитомная Оксфордская (Великобритания) энциклопедия Всемирной истории, впервые опубликованная в 1993 году, практически повторяет те же характеристики Сталина, что и Российская энциклопедия, с одной, однако, принципиальной разницей. Авторы Российской энциклопедии исходят из того, что путь Гитлеру для развязывания Второй мировой войны открыл Сталин заключением пакта с Гитлером в 1939 году, а историки Оксфордского университета инициатором этой войны считают не Сталина, а Гитлера.

В статье «Сталин» этой последней читаем: «Советский диктатор. Родился в Грузии в семье сапожника. Близкий соратник Ленина. После смерти Ленина одержал победу в длительной борьбе с Троцким за лидерство в партии и через короткое время превратился в единоличного диктатора. Основные вехи его правления: ускоренная индустриализация СССР (в результате которой Советский Союз стал второй державой мира по индустриальной и военной мощи); насильственная коллективизация сельского хозяйства, приведшая к голоду и гибели огромного числа крестьян; массовые политические репрессии, в ходе которых несогласные со Сталиным члены руководства партии стали жертвами «показательных процессов» и казней, а миллионы советских граждан – заключенными ГУЛАГа (советские лагеря). В 1939 г. Сталин заключил с Гитлером Советско-германский пакт о ненападении, а после вторжения Гитлера в Советский Союз (1941) вступил во Вторую мировую войну на стороне Англии, подписав в 1942 г. англо-советский договор. Благодаря умелой дипломатии Сталин расширил сферу советского влияния в Восточной Европе, установив во всех соседних государствах коммунистические режимы. С подозрением относясь ко всякому коммунистическому движению, не подчиненному его контролю, Сталин в 1948 г. порвал с Тито из-за разногласий по вопросам политики коммунистической партии в бывшей Югославии. Все больше становясь жертвой собственной паранойи, Сталин без всяких на то оснований приказал казнить многих своих соратников. После его смерти Хрущев на ХХ съезде КПСС (1956) осудил культ личности Сталина, обвинив его в терроре и тирании. Понятие «сталинизм» стало означать такой тип коммунистического правления, которому присущи репрессивные черты и националистический характер»[143].

Внимательно наблюдавший за манерой поведения Сталина в процессе контактов генералиссимуса с западными союзниками во время войны заместитель государственного секретаря США Чарльз Болен (1904–1974) (переводчик с русского Рузвельту и Трумэну на Тегеранской, Крымской и Берлинской конференциях) через 27 лет после этих событий написал о своих впечатлениях в Потсдаме так: «Сталинская тактика в Потсдаме была точно такой же, какую он использовал и в Тегеране, и в Ялте. Внешне доброжелателен и приветлив, он никогда ни на минуту не отступал от своих позиций. Был очень искусным дискутантом и не обращал никакого внимания на факты, если они противоречили (опровергали) его аргументам, другие же факты выворачивал так, как ему было нужно»[144].

Высокопоставленные англосаксы не раз отмечали, что в случае со Сталиным они имеют дело с личностью, которая по своему интеллекту намного превосходит все то, что они когда-либо видели ранее. В своих позднейших мемуарах они даже своих собственных руководителей по интеллектуальным способностям ставили ниже Сталина. Это обстоятельство настораживало их, нередко ставило в тупик, они не знали, как относиться к Сталину, как вести себя с ним, а в конечном итоге колебались и в том, как оценивать Сталина. Интуитивно они исходили из того, что оценивать его как личность – это одно, а как феномен мирового масштаба – совершенно другое. Отсюда мы часто наблюдаем большой разброс в их оценках Сталина, а часто и противоречивость.

Если сказать кратко, англосаксы не то чтобы не были в состоянии адекватно оценить личность Сталина (оценивали, еще как оценивали), нет, они бессознательно не хотели признавать за ним интеллектуальное превосходство, но делать это приходилось. Знаменитое высказывание Черчилля о том, что когда Сталин входил в комнату, то все непроизвольно вставали и начинали держать руки по швам, отражало именно вот это бессознательное ощущение своей собственной личной психологической и интеллектуальной подчиненности обаянию этой чуждой им личности.

Пожалуй, лучше всего эту бессознательную противоречивость в оценке Сталина продемонстрировал в своих мемуарах такой в буквальном смысле ненавидевший Сталина, да и вообще Россию человек, каким был посол США в Москве в послевоенные годы Джордж Кеннан (1904-2005).

«Сталин, – пишет он в своих мемуарах, – был человеком невысокого роста, ни полным, ни худощавым (скорее уж второе). Великоватый китель, который носил Сталин, возможно, компенсировал недостаточную представительность его внешнего облика. Волевое лицо этого человека, несмотря на грубоватые черты, казалось даже привлекательным. Желтые глаза, усы, слегка топорщившиеся, оспинки на щеках придавали ему сходство со старым тигром, покрытым шрамами. Сталин был прост в обращении и выглядел спокойным и хладнокровным. Он не стремился к внешним эффектам, был немногословен, но слова его звучали веско и убедительно. Неподготовленный гость мог не догадаться, какая бездна расчетливости, властолюбия, жестокости и хитрости скрывалась за этим непритязательным внешним обликом.

Великое умение притворяться – часть его великого искусства управлять. В творческом смысле Сталин не был оригинален, зато он являлся превосходным учеником. Он был удивительно наблюдателен и (в той мере, в какой это соответствовало его целям) удивительно восприимчив. Дьявольское искусство тактика производило большое впечатление на собеседников. Пожалуй, наш век не знал более великого тактика, чем он. Его хорошо разыгранное хладнокровие и непритязательность были только ходом в его тактической игре, продуманной, как у настоящего шахматного гроссмейстера.

…К тому времени, когда я впервые лично увидел Сталина, я уже достаточно долго жил в России и знал о нем немало. Я не сомневался, что передо мной один из самых удивительных людей в мире, что он жесток, беспощаден, циничен, коварен, чрезвычайно опасен и вместе с тем – один из подлинно великих людей своего века»[145].

Что в этом пассаже главное, так это противоречивость в восприятии описываемого явления: один из великих людей ХХ века, но «всего лишь» искусный тактик. Тактик по сравнению с кем? Можно предположить, что с Рузвельтом? Но и Рузвельта, как выясняется из его мемуаров, Кеннан оценивал очень невысоко. Всю его внешнюю политику в 1941–1945 годах Кеннан считал чередой сплошных стратегических ошибок.

Впрочем, это только лишний раз свидетельствует о том, что современники Иосифа Джугашвили, столкнувшись с ним и его деяниями воочию, чаще всего затруднялись вынести о нем однозначное суждение.

А вот какое впечатление произвел Сталин на, как отмечает Британская энциклопедия, «выдающегося британского полководца, участника двух мировых войн, победителя гитлеровцев при Эль-Аламейне, фельдмаршала Монтгомери (1887–1976)»[146]. Столкнувшись со Сталиным в процессе переговоров о военном сотрудничестве и имея потом несколько лет для того, чтобы поразмышлять о своем восприятии Сталина, Монтгомери уже после смерти Сталина написал: «…Сталин почти не делал ошибок… Он обладал поразительным стратегическим чутьем, и я не помню, чтобы он сделал хоть один ложный шаг в наших переговорах по стратегическим вопросам»[147].

Практически такой же оценки Сталина придерживался бывший министр иностранных дел и премьер-министр Великобритании в послевоенные годы Э. Иден (1897-1977), который в 1962 году писал в своих мемуарах: «Сталин изначально произвел на меня впечатление своим дарованием, и со временем мое мнение не изменилось. Его личность говорила сама за себя, а ее оценка не нуждалась в преувеличениях. Ему были присущи хорошие естественные манеры, которые, по-видимому, объяснялись его грузинским происхождением. Я знаю, что он был безжалостен, но я всегда уважал его ум и относился к нему даже с симпатией, истоки которой так и не смог до конца себе объяснить. Вероятно, это следствие прагматизма Сталина. Быстро забывалось, что ты разговариваешь с партийным деятелем. ‹…› Я всегда встречал в нем собеседника интересного, мрачноватого и строгого… До встречи с ним я не знал человека, который бы так владел собой на совещаниях. Сталин был всегда прекрасно осведомлен по всем касающимся его вопросам, всегда предусмотрителен и оперативен. …За всем этим стояла большая сила»[148].

Посол США в Москве в годы войны Аверелл Гарриман (1891–1986): «Я нашел, что он лучше информирован, чем Рузвельт, более реалистичен, чем Черчилль, и в определенном смысле наиболее эффективный из военных лидеров».

Как ни удивительно, но отдавал Сталину должное и Гитлер. Казненный после Нюрнбергского процесса министр иностранных дел Германии Иоахим Риббентроп в своих предсмертных мемуарах, написанных в тюрьме в ожидании казни: «В тяжелые дни после окончания боев за Сталинград у меня состоялся весьма примечательный разговор с Адольфом Гитлером. Он говорил – в присущей ему манере – о Сталине с большим восхищением. Он сказал: на этом примере снова видно, какое значение может иметь один человек для целой нации. Любой другой народ после сокрушительных ударов, полученных в 1941-1942 гг., вне всякого сомнения, оказался бы сломленным. Если с Россией этого не случилось, то своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека, несгибаемая воля и героизм которого и привели народ к продолжению сопротивления. Сталин – это именно тот мой крупный противник, которого русский народ имеет как в мировоззренческом, так и в военном отношении… Создание Красной армии – грандиозное дело, а сам Сталин, без сомнения, – историческая личность совершенно огромного масштаба»[149].

Глава 1. Пассионарии с полярной заточенностью

Теорию пассионарности, как известно, создал талантливый русский историк и этнограф Лев Николаевич Гумилев, сын двух великих русских поэтов – Николая Степановича Гумилева (1886–1921, расстрелян большевиками) и Анны Андреевны Ахматовой, урожденной Горенко (1889–1966). «Пассионарность, – писал Гумилев, – это признак, возникающий вследствие мутации (пассионарного толчка) и образующий внутри популяции некоторое количество людей, обладающих повышенной тягой к действию. Мы назовем таких людей пассионариями. Пассионарии стремятся изменить окружающее и способны на это… При этом они выступают не только как непосредственные исполнители, но и как организаторы… Они, хотя и с трудом, вырабатывают новые стереотипы поведения, навязывают их всем остальным и создают таким образом новую этническую систему, новый этнос, видимый для истории»[150].

Пассионарии, когда их количество достигает какой-то определенной отметки, и они начинают организовываться, овладевают главными тенденциями в развитии общества, как сейчас бы сказали, оседлывают main stream, и либо ведут общество к новой, более высокой ступени в развитии, либо разрушают общественную систему, в которой существуют сами, и при этом в конечном итоге погибают и сами (как сказал еще Жорж Жак Дантон (1759–1794) – один из лидеров Великой французской революции, – «революция пожирает своих детей»). Отсюда и качественная их определенность может быть как со знаком плюс, так и со знаком минус.

К теории этногенеза, созданной Л. Н. Гумилевым, историки и этнографы относятся по-разному. Меня она привлекает тем, что позволяет разобраться в крупных исторических событиях и внятно объяснить сложные и запутанные деяния, которые совершали исторические личности. Так, например, Ленин и Троцкий вписываются в схему Гумилева как классические носители пассионарности со знаком минус, ибо своими действиями высвобождают энергетику других пассионариев, которые всегда имеются в обществе, но находятся в дремлющем состоянии. Этим последним нужен только импульс, чтобы высвободить свою психическую энергию. Ленин нашел их в беднейших слоях города и деревни, в людях, оторванных от пуповины главного вида собственности – на землю. Нужен был лозунг, который сплотил бы эту бедноту на разрушительные действия. Лозунг Ленин дал: «Грабь награбленное!» (Троцкий в своих мемуарах описывает ситуацию, когда он и Ленин со смехом вспоминали, как Ильич двинул этот лозунг на одном из митингов в Петрограде.) А потом Ленин захватил политическую власть в государстве и уже «законно» вооружил агрессивные элементы из состава люмпенизированных слоев города и деревни и направил их энергию на разрушение русских устоев жизни. Когда в 1920-х годах в русских деревнях сыновья голи перекатной в составе отрядов ЧК массово расстреливали зажиточных крестьян, православных священнослужителей, сбрасывали наземь кресты с церквей, это вот и были действия тех самых пассионариев с отрицательным знаком.

Действия этих людей очень трудно объяснить человеческими качествами. Это своего рода «пришельцы» из космоса. В художественной литературе такое явление выписал В. Д. Дудинцев в своем последнем романе «Белые одежды». Он, правда, назвал этих персонажей не «пришельцами», а «парашютистами», но сути дела это не меняет: такие люди, считал Дудинцев, сброшены на нашу землю с парашютами откуда-то.

Пассионарием был рожден и Сталин. Но он был призван нейтрализовать бешеную разрушительную энергию революции. А точнее – ввести ее в определенные рамки. В принципе Сталин это и сделал. Но с огромными издержками. По-видимому, иначе в тех условиях это было сделать и невозможно: уж слишком велика была мощь разбуженной и высвобожденной Лениным, Троцким и самим Сталиным разрушительной энергии. Сказались в этом историческом (без преувеличения) процессе и личные качества Сталина, которые сильно увеличили эти издержки.

Судьбы разные, взгляды – тоже

В ХХ столетии в мировой сталиниане много внимания уделялось проблеме взаимоотношений Ленина и Сталина. Сравнительная оценка этих взаимоотношений в глазах историков пережила три крупных этапа.

С 1924 года по 1956-й господствующей была точка зрения, согласно которой Сталин был верным продолжателем дела Ленина, что «Сталин – это Ленин сегодня».

После ХХ съезда КПСС (с 1956 года) лейтмотивом стало противопоставление генсека основателю большевистского движения с точки зрения, так сказать, развития демократии в Советской России, а потом – в СССР. Дескать, гуманист Ленин задумывал строить социалистическое общество в России как демократическое по своим устоям, а Сталин учение Ленина извратил и создал режим тоталитарного правления.

С начала XXI века начался третий этап – историки практически полностью утратили интерес к исследованию взаимоотношений двух этих деятелей и концентрируются исключительно на исследовании деятельности (и личности) Сталина. Этот третий этап, похоже, продлится довольно долго, поскольку многие действия Сталина в первой половине ХХ века и сегодня играют роль краеугольных камней внутренней и внешней политики России в XXI столетии. И не только России, но и международных отношений (создание вместе с Рузвельтом Организации Объединенных Наций, китайская революция, разделение Европы на Восточную и Западную и т. д.).

Что касается первого этапа, то он сегодня, так сказать, безвозвратно канул в Лету, и ни писать и ни читать о нем уже не интересно никому.

Второй этап более интересен, потому что у него были свои «прорабы» типа начальника Политуправления армии и флота генерала Д. Волкогонова или полудиссидента троцкистского толка Роя Медведева (отец, полковой комиссар РККА, арестован в 1938 году, умер в 1941-м), которые поначалу пытались перекинуть мостик между первым и вторым этапами.

Так, Р. Медведев в своем сочинении, написанном в СССР в 1962–1970 годах и опубликованном впервые в Канаде, пишет: «Является фактом, что Сталин в качестве руководителя нашей партии и всего мирового коммунистического движения наследовал Ленину. Но это был такой наследник, который не столько приумножал, сколько проматывал ленинское наследство». «Десятки раз наш корабль натыкался по вине Сталина на рифы и мели, сбивался с пути и шел неправильным курсом и даже едва не пошел ко дну. И только действиями команды, подготовленной ранее другими кормчими и другими капитанами, только заряд Октября, идей коммунизма, воспитавших новые кадры, спасли наш корабль от гибели»[151] (курсив мой. – Вл. К.).

Ю. В. Андропов, шеф КГБ СССР с 1967 по 1982 год, который, как известно, не одобрял поступка Хрущева на ХХ партсъезде вследствие грубости его нападок на Сталина, к личности Сталина относился сложно. Но, как рассказывают, прочитав книгу Р. Медведева еще в рукописи, приказал не препятствовать ее передаче для публикации за рубежом.

В выводах Р. Медведева Андропову, по-видимому, импонировало утверждение, что КПСС представляла собой команду, которая была подготовлена и воспитана не Сталиным, а «другими кормчими». Какими? У Медведева ответа на это нет. Хотя нетрудно догадаться, что имеется в виду так называемая «ленинская гвардия», которую Сталин, пишет Медведев, «физически уничтожил» как «своих идейных противников». Почему «уничтожил»? – этим вопросом он по-настоящему никогда не задавался: Сталинде стремился к упрочению личной власти, и все тут. И так до сих пор считает не один Медведев.

Есть и более радикальные сторонники этого направления, мнение которых выражал, например, драматург М. Шатров (Маршак), родственники которого, и ближние, и дальние, в 1930-х годах были почти все репрессированы. Написанная им после ХХ съезда КПСС пьеса о Ленине «Так победим!» с аншлагом шла на подмостках московских театров вплоть до конца 1980-х годов. В 2007 году он писал: «Категорически не могу согласиться с оценкой Сталина как продолжателя дела Ленина, навязанной официальной пропагандой и в положительном смысле (1924-1953), и в отрицательном (после 90-х годов). Считаю, что как идеологически, так и политически Ленин коренным образом отличался от Сталина, который извратил идеи и методы Ленина».

Между тем в это время было опубликовано немало работ, в которых личность Сталина рассматривалась с позиций советского периода. Так, в объемной энциклопедии под названием «Сталин» (составитель В. В. Суходеев) можно прочесть такое утверждение: «И. В. Джугашвили (Сталин) смело и бесповоротно пошел за Лениным». «Именно И. В. Сталин продолжил дело великого Ленина, сплотив вокруг себя когорту стойких и верных большевиков…»[152] Такой же точки зрения придерживается, например, современный составитель сталинских работ, не вошедших в прижизненное собрание его сочинений, Р. И. Косолапов.

Время от времени выходят в свет работы и с совсем уж фантастическими выводами и утверждениями. Так, в одной из них говорится, что никаких расхождений между Лениным и Сталиным никогда не было, как не было в природе даже и самого скандального известного ленинского «Завещания». Завершая книгу, автор ее абсолютно безапелляционно заявляет: «Подводя итог всему сказанному, можно сделать вывод, что Ленин в Сталине не ошибся. Задача, решению которой В. И. Ленин посвятил свои последние письма, записки и статьи, – задача превращения России нэповской в Россию социалистическую – была выполнена»[153].

Есть и такие, кто годами утверждал, что Сталин извратил демократические устремления Ленина, но потом эти авторы вдруг резко меняли свои взгляды и предавали анафеме и основателя большевизма, и его наследника. Таким был, например, Д. Волкогонов.

Что касается моей позиции по этому вопросу, то я пришел к выводу о том, что Ленин и Сталин с самого начала имели диаметрально противоположные взгляды по главному вопросу – о характере и развитии социалистической революции в России, о предназначении и международной роли СССР и его политическом устройстве. Более того, Сталин был не согласен с ленинскими взглядами относительно методов построения социализма, по-иному смотрел на роль большевистской партии в этом строительстве. У этих двух вождей РКП(б) на все на это взгляды часто были даже противоположными, но Сталин вынужден был скрывать это всю жизнь (за исключением периода туруханской ссылки).

Жизненные условия, при которых совершалось становление личностей Владимира Ульянова-Ленина и Иосифа Джугашвили-Сталина, были очень разными.

Владимир Ульянов, в отличие от Иосифа Джугашвили, слова «нужда» не знал никогда. Пока был жив отец, который вначале работал инспектором, а потом директором народных училищ, семья не нуждалась ни в чем. За выдающиеся успехи на этом поприще царь пожаловал Илье Николаевичу потомственное дворянское звание, что в те времена происходило нечасто. После безвременной смерти отца на 55-м году жизни (Ленин, кстати, тоже умер в этом возрасте) матушка будущего «вождя всего мирового пролетариата» выхлопотала очень даже приличную пенсию. Этой пенсии царь не лишил Марию Александровну, даже когда в 1887 году, через год после смерти Ильи Николаевича, был казнен за участие в покушении на царя Александра III старший брат Владимира Александр Ульянов.

Старшая сестра Ленина Анна Ильинична Ульянова-Елизарова в сочиненных ею в советское время «Воспоминаниях об Ильиче» беззастенчиво лгала, когда рассказывала, что после смерти отца «вся семья жила лишь на пенсию матери, да на то, что проживалось понемногу из оставшегося после отца». Мягко выражаясь, эта сусальная сказочка была ой как далека от истины. Пенсия за Илью Николаевича составляла 100 рублей в месяц. Лучшие сорта мяса, рыбы, масла в России стоили в то время копейки за один фунт. Но на пенсию они и не жили.

На самом же деле после смерти Ильи Николаевича у него остались не только вполне приличные личные сбережения в банке, но и наследство, завещанное покойным одиноким братом. Кроме того, Марии Александровне принадлежала часть имения в Кокушкине. После смерти мужа вдова сразу же купила хутор Алакаевку за 7500 рублей. Но жить в нем не стала из-за конфликта с крестьянами. В деревне на 34 крестьянских двора приходилось 65 десятин, а Ульяновым принадлежало 83,5 десятины земли. Крестьяне постоянно жестко конфликтовали с Марией Александровной, пытаясь купить ее землю. Ссоры с общиной закончились тем, что вдова предпочла сдать хутор в аренду предпринимателю, который улаживал все отношения с кресть янами и каждый год переводил деньги семье Ульяновых от получаемого дохода. Денег этих матери Ленина хватало на поездки за границу, на переезды из города в город, учебу детей в гимназии и университете, на то, чтобы купить мельницу и иметь собственный выезд[154].

Но, несмотря на отсутствие материальных проблем, духовная обстановка в семье была нездоровой.

Судя по скупым воспоминаниям современников, Мария Александровна мужа своего – наполовину калмыка, наполовину чуваша – не просто не любила, но презирала как инородца и в этом же духе воспитывала по отношению к отцу и своих детей. Илья Николаевич это видел, по мягкости характера терпел, но из дому старался сбежать при первой же возможности и в основном проводил время в инспекционных поездках по Симбирской губернии. Поэтому четверых детей Мария Александровна практически воспитывала одна.

Воспоминаний современников о том, как она это делала, не сохранилось, но судить об этом можно на основе писем, которые Мария Александровна посылала старшему сыну в Петербург, а потом младшему, в село Шушенское Красноярского края, в Казань, за границу.

Письма эти просто пышут презрением к России и русским, поэтому в советское время они были навечно упрятаны в секретные архивы.

«Русофобия Ленина сегодня мало изучена, – пишет историк-лениновед А. Г. Латышев. – Все это идет из детства. У него в роду не было ни капли русской крови. Мать его была немкой с примесью шведской и еврейской крови. Отец наполовину калмык, наполовину чуваш. Ленин воспитывался в духе немецкой аккуратности и дисциплины. Мать в разговорах с детьми и в письмах использовала выражения: «русская обломовщина», «учись у немцев», «русский дурак», «русские идиоты». После Октябрьского переворота Ленин «ненавидел и громил только Русскую православную церковь… В то же время он очень лояльно относился к католичеству, буддизму, иудаизму, мусульманству и даже к сектантам. В начале 1918 года он намеревался запретить православие, заменить его католичеством»[155].

Не было дружбы и внутри семьи. Судя по воспоминаниям современников, старший брат Владимира Ульянова семейными делами не интересовался, никакого интереса ни к матери, ни к братьям и сестрам не проявлял. С младшим братом никаких духовных контактов не имел. Тем не менее казнь его оказала сильное влияние на Владимира. В глазах будущего основателя большевистской партии Александр стал кумиром, примером для подражания в выборе жизненного пути. Казнь старшего брата у Владимира Ульянова окончательно сформировала бесповоротную ненависть к царскому режиму, переросшую позже в ненависть к России и русским как нации.

На характере юноши сказались, по-видимому, и особенности намешанных в его генах национальных компонентов. Чисто психологически это проявлялось в том, что, по воспоминаниям современников, Владимир Ульянов был напрочь лишен чувства юмора, совершенно не воспринимал художественную литературу, музыку, вообще искусство в его первоначальном предназначении. В произведениях любого вида искусства Ленин с юных лет искал (и находил) только утилитарный их смысл, то есть искал то, что он может взять из них для укрепления своих революционных воззрений.

Точно так же подошел он и к учению Карла Маркса, взяв из его книг только то, что могло, по его мнению, работать на создание революционной теории для свержения царизма в России.

Словом, очень уж беден оказался духовный мир будущего «вождя мирового пролетариата».

Совсем в других условиях рос Иосиф Джугашвили.

Материальная бедность семьи оказала на него совсем другое воздействие, нежели материальный достаток – на Владимира Ульянова. Видя вокруг себя бедность простых людей, среди которых он рос, юный Сосо хотел возвышения своей родины – Грузии, мечтал улучшить жизнь людей, сделать их всех равно материально достаточными.

Сосо Джугашвили для осуществления своих помыслов искал идеологическую опору и нашел ее в революционном учении, но при этом озлобления на существующую действительность в его душе не было. Наоборот, романтическая, пылкая душа Иосифа в юношеские годы рвалась ввысь, к прекрасному. Это стремление нашло яркое выражение в сложенных им стихах на грузинском языке, которые охотно помещали на своих страницах грузинские газеты и журналы. В этих стихах – сострадание к своему народу, вера в ожидавшее его светлое будущее. Грузинский поэт-классик князь Илья Чавчавадзе, создатель антологии грузинской поэзии, настолько высоко оценил стихотворения юного Иосифа Джугашвили, что включил их в национальную грузинскую антологию, а позже, когда Джугашвили уже скитался по тюрьмам и ссылкам, его стихи были включены в грузинские школьные учебники и хрестоматии.

Текст этих юношеских стихов Иосифа Джугашвили позволяет понять, что происходило в его душе в период формирования в нем предреволюционных воззрений.

У юного Владимира Ульянова в такие годы душа не была «отягощена» столь высокими романтическими настроениями. Даже в школьных сочинениях юного Ульянова невозможно обнаружить сострадание к своему народу, веру в светлое будущее своей отчизны.

Души этих двух людей переполняли довольно разные чувства. Разные это были люди.

Любопытно, что зарубежные исследователи у молодого Владимира Ульянова особых дарований не замечают, а про Иосифа Джугашвили пишут, что уже в детстве он был очень одаренным мальчиком. «Сосо Джугашвили оказался не по годам развитым, способным в учении, энергичным, физически подвижным ясноглазым ребенком, большим любителем всяких забав», – читаем, например, у Р. Такера[156].

Когда в мае 1899 года двадцатилетний Джугашвили ушел в профессиональную революционную работу, он был уже хорошо подготовлен к ней. 6 лет учебы в горийском духовном училище, которое он закончил в 14 лет, получив диплом с отличием, затем 5 лет учебы в Тифлисской духовной семинарии, находясь в которой он подпольно «перепахал» всю городскую библиотеку, – это была хорошая подготовка. Все сталинские биографы отмечают колоссальную работоспособность Сталина в плане самообразования, которое носило широкий гуманитарный характер. Его интересовало буквально все, от неевклидовой геометрии Лобачевского и стихов Петрарки, сочинений Ф. Достоевского, А. Франса и других до работ К. Маркса, Энгельса, Гегеля, Ницше, российских и зарубежных историков и теоретиков военного дела, экономистов и т. д. Один из самых известных советологов Америки, профессор Гарвардского университета Адам Улам (1922–2000) писал по этому поводу, что «более прожорливого читателя», чем Сталин, он, пожалуй, и назвать не сможет.

Замечу попутно, что странно в этом свете выглядят утверждения советского историка Б. Елизарова в его книге «Тайная жизнь Сталина» (М., 2003) о том, что «интеллектуальная деятельность Сталина, частью которой была его историософия, имела откровенно прагматический и прикладной характер». Тем более странно, что далее автор этого полного самолюбования сочинения сам же и опровергает себя, когда вынужден признать, что Сталин с карандашом в руках «читал С. Соловьева и Карамзина, почитывал (?! – Вл. К.) научную и художественную литературу о Карле Великом, Кромвеле, Наполеоне, Цезаре, Иване Грозном, Чингисхане и других исторических героях, любил историческую драму, оперу и кино» (с. 35) (Ничего себе «почитывал»! – Вл. К.).

Причем Сталин практически все читал в подлинниках или цельных переводах и никогда не строил своих выводов о взглядах ученых, мыслителей, писателей, политических деятелей, инженеров только на основе чьего-то мнения или рецензий на их произведения.

У Ленина подход был иной. Если внимательно изучить 29-й том Полного собрания сочинений Ленина (так называемые «Философские тетради»), то поражает, сколь многим авторам он выносил окончательные оценки, знакомясь с их произведениями не в подлинниках, а через рецензии на их произведения.

Собственно говоря, и в целом-то образование Владимира Ульянова восхищения не вызывает. Исключенный из Казанского университета с первого курса в 1887 году, он потом в течение одного года подготовился и сдал экстерном экзамены по программе юридического факультета Петербургского университета. То есть полного курса обучения он нигде и никогда не получал, а самообразование, которым он занимался довольно много, было утилитарно узконаправленным – читал только то, что помогало в организации революционной деятельности.

Почему-то никто и никогда не обращал внимания на то, что В. Ульянов никогда систематически ничему не учился. Между тем подготовка к сдаче экзаменов в экстернатуре никогда не может заменить многолетнего общения с преподавателями в непосредственном контакте обучения, когда от профессора к студенту передаются не только знания, но и мировоззренческие, нравственные вещи.

Хорошо известно и то, что ничто не может заменить и многолетнего жития в студенческой среде, общения в непосредственном контакте среди равных, когда непрерывным потоком идет взаимообогащение знаниями, когда многие завихрения в мозгах исправляются твоими же товарищами-студентами. Всего этого благотворного процесса молодой В. Ульянов был лишен. Сдающий экзамены за университетский курс экстерном – это своего рода гомункулюс из пробирки, лишенный жизненного опыта своих родителей. Экстернат оправдан, если это второе высшее образование.

Хорошо знаю это из своего личного опыта. Получив базовое образование в течение почти 6 лет на философском факультете МГУ им. М. В. Ломоносова, я факультативно учился (и сдавал экзамены) на экономическом факультете того же университета. Но там я получал лишь знания в, так сказать, чистом виде. Слушал лекции профессоров и участвовал в работе на их семинарах (Драгилев М. С., Руденко Г. Ф., Немчинов В. С., Гатовский Л. М., Меньшиков С. А., Струмилин С. Г. и др.), но в студенческой жизни экономфака не участвовал. Много позже, спустя много лет, я осознал, что это был минус в моем экономическом образовании.

Сколь ни может показаться это странным, но самообразование Джугашвили по широте и глубине освоенных знаний, по своему кругозору оказалось на голову выше, чем экстернат Ульянова-Ленина, по-видимому, сказался метод освоения материала. Впрочем, систематического образования недоставало и Сталину. Этот недостаток всю жизнь давал о себе знать, относилось ли это к политическим выступлениям или теоретическим работам. Особенно заметно это проявилось в его последней работе «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952). И хотя в 1949-1950 годах академик АН СССР Н. А. Вознесенский, написавший к этому времени 800-страничный труд «Политическая экономия коммунизма», в длительных, многочасовых личных беседах со Сталиным на Ближней даче последнего сделал максимум возможного для повышения экономического образования генсека, Сталину это не помогло.

Не написана по-настоящему до сегодняшнего дня и история личных взаимоотношений Ленина и Сталина. В советское время историки практически не затрагивали тему идейных разногласий между Лениным и Сталиным. А они были, и достаточно глубокие и принципиальные. Это обстоятельство ярко проявилось еще в 1913 году во время работы Сталина над статьей «Марксизм и национальный вопрос», которая была им написана по прямому поручению Ленина.

Ильич высоко оценивал эту работу. И не только он. Уже в период своей высылки из СССР Л. Троцкий писал: «На основании одной этой статьи размером в 40 печатных страниц можно было бы признать автора выдающимся теоретиком»[157].

Между тем в этом небольшом очерке прослеживаются корни глубокого и острого конфликта между двумя вождями, который в 1922–1923 годах едва не закончился полным разрывом отношений между ними.

Ленина всегда интересовал лишь вопрос удержания власти за большевистской партией власти в России[158], для чего ему была необходима теоретическая разработка тезиса о неприемлемости раздробления революционной партии по национальным отрядам. Сталин согласился этот тезис теоретически обосновать в своей работе, но, в отличие от Ленина, кавказский революционер смотрел гораздо дальше. Будущего генсека правящей политической партии интересовало, каким должно быть государственное устройство страны после победы революции.

Исходя из многонационального этнического состава Российской империи, ленинский протеже в своем очерке обосновал тезис о неприемлемости для России федеративного устройства. «Организационный федерализм, – писал он, – таит в себе элементы разложения и сепаратизма. …Полное обособление, полный разрыв – вот что показывает «русская практика» федерализма».

Выступив за соблюдение прав национальных меньшинств (национальные школы, родной язык, свобода вероисповедания), Сталин четко сформулировал мысль о том, что после победы революции для любой нации в рамках России речь не может идти ни о какой форме национального самоопределения – только «культурно-национальная автономия». Мы должны исходить из «целости государства национальностей, – пишет Сталин, – самоопределение же выходит из рамок такой целости. Национальная автономия противоречит всему ходу развития наций… Непригодная для настоящего, национальная автономия еще более непригодна для будущего, социалистического общества»[159].

Не менее жестко ставит Сталин вопрос и о неприемлемости для России любой формы федерального государства[160].

Ильич, конечно, заметил, что сталинская линия отличается от его собственных взглядов, причем довольно сильно, но спорить со Сталиным не стал, решил эту проблему по-иному. В 1914 году вождь публикует статью «О праве наций на самоопределение», где расставляет все точки над i. В частности, сформулировал тезис о том, что каждая национальная общность имеет полное право отделиться и образовать собственное независимое государство. Р. Такер, один из немногих западных советологов, кто сумел это разглядеть, подметил, что подход Ленина к решению кардинального для России вопроса – национального – «существенно отличался от сталинской расстановки акцентов»[161].

Забегая вперед, следует сказать, что именно разногласия по национальному вопросу между двумя вождями (настоящим и будущим) привели позже, на закате ленинского земного срока, к радикальному расхождению между ними и по вопросам международной роли СССР, и по вопросам государственного устройства. В конечном итоге в этой борьбе взглядов Ленин уже после своей смерти политически и идеологически все равно одержал победу: Сталин построил именно такое так называемое социалистическое общество, которое Ленин с созданной им большевистской партией для России и готовил, – казарменный социализм. Сталин не смог отойти от этого ленинского предначертания в силу нереформированности системы и идеологии, заложенной большевиками после Октябрьского переворота. Мы и сегодня все еще живем в этом ленинско-сталинском социализме. Окончательное избавление от этой ленинской модели у нас, по-видимому, еще впереди, но свет в конце этого ленинско-сталинского туннеля уже проглядывается.

Глава 2. Был ли Сталин антисемитом?

Еврейская тема в истории СССР не является предметом исследования в настоящей книге. Но и обойти ее в работе о Сталине не представляется возможным, поскольку абсолютное большинство западных и идущих им в кильватере российских авторов сталинианы настойчиво пытаются убедить читателей своих произведений, что Иосиф Джугашвили чуть ли не с детства страдал антисемитизмом.

Сам термин «антисемитизм» во всех энциклопедиях определяется одинаково: «враждебное отношение к евреям»[162]. Появление этого термина датируется 1870–1880 годами, а сам феномен «особенно ярко проявлялся во Франции, Германии, Польше, России, Испании и ряде других стран» (Оксфордская энциклопедия). Согласно историческим сведениям, еврейская проблема в Европе проявилась еще в XII веке, когда в европейских странах появились первые законы, требовавшие от евреев жить отдельно от других народов. Представителям этого этноса было запрещено заниматься многими видами деятельности, имеющими отношение к важным общественным и государственным сферам. В этих условиях евреи выдвинулись в ростовщичестве, банковском деле и торговле и быстро собрали в своих руках огромные суммы денежных средств в национальных унитарных государствах – Англии, Испании, Франции, Германии, Польше, других странах.

У государствообразующих народов вышеназванных стран при виде таких богатств, не принадлежащих им, да еще и часто выраженных в чистом, так сказать, виде – в денежных знаках, – развилось и быстро окрепло чувство жуткой зависти. На евреев начались гонения, в которые включились христианская церковь, христианские купцы и ремесленные гильдии.

У титульных, как теперь принято говорить, наций недостало ума понять, что богатство евреев работало ведь в основном на то государство, в котором проживали евреи, зависть на бытовом уровне оказалась сильнее рассудка, и она тут же конвертировалась в правительственные действия. Ни о какой справедливости при этом даже и речи не шло, евреев просто грабили. Так, королева испанская Изабелла Кастильская заняла у еврейских ростовщиков огромные деньги на экспедицию Христофора Колумба в Новый Свет в 1492 году, а потом, чтобы не выплачивать этот долг, приказала изгнать евреев из Испании.

В России еврейская проблема возникла только в 1772-м, а еще более – в 1795 году после третьего раздела Польши, когда вместе с поляками в состав Российской империи вошла и большая группа проживавших здесь евреев. Российская императрица Екатерина II ввела для них черту оседлости в западных провинциях империи и наложила на евреев воинскую повинность. С 1881 года зарегистрированы первые еврейские погромы в России.

В Россию евреи пришли со своей уже сложившейся религиозной, бытовой и языковой культурой, как единый народ. Однако, оставаясь таковым, основная их масса не пошла по пути противопоставления себя русскому этносу, а восприняла русскую духовную культуру как свою собственную, обогатила ее своим интеллектуальным потенциалом.

Правда, не все евреи повели себя таким образом. Были и те, кто не хотел растворяться ни в чьей культурной среде, ни в русской, ни в немецкой или французской. Эту ситуацию очень хорошо выписал современный русский писатель, питерец Александр Мелихов.

Иронизируя над нашей наивной верой после событий 1991 года в то, что если мы, после того как сами же разрушили Советский Союз, враз и серьезно полюбили Запад, то, вне всякого сомнения, и Запад тоже должен был полюбить нас такими, какие мы есть, и в поисках ответа на то, почему со стороны Запада этого не произошло, писатель выдвинул тезис, согласно которому между народами взаимоотношения на чувствах строиться не могут, потому что не получается.

Наверное, это естественно, пишет он, но мы, русские, этого не поняли и не приняли.

«Отвергнутую любовь, – пишет он, – простить неизмеримо труднее, чем ущерб материальный. Ибо отвергнутая или, скажем мягче, недооцененная любовь унизительна, а для всякого народа длительное унижение смерти не просто подобно, но оно и есть сама смерть. Поскольку народы создает не корысть, но гордость. Каждый народ сохраняет жизнеспособность лишь до тех пор, пока ощущает себя избранным. По крайней мере, принадлежащим к кругу избранных. А тот круг народов, в котором царит согласие об их совместной избранности, по-видимому, и можно назвать пышным словом «цивилизация».

В первом десятилетии XXI века у русских войти в круг избранных на любви не получилось. И мы обиделись. А напрасно, считает Мелихов.

«Европа, а затем и Россия уже наблюдали нечто подобное более ста лет назад, когда самая продвинутая и энергичная часть молодежи из европейского гетто ринулась в блистающий мир, где ее приняли не настолько ласково, как ей грезилось…

Самым гордым было невыносимо чувствовать себя второсортными пускай в одном, но крайне болезненном пункте – национальном, в котором люди черпают свои важнейшие иллюзии – иллюзии могущества, бессмертия и красоты. Можно было бы, конечно, посоветовать этим гордецам быть поскромнее, но Бог не создал человека скромным, он создал его по своему образу и подобию…

Освободиться от унижения можно было двумя путями: можно было дойти до полной самоотверженности по отношению к тому престижному клубу, куда тебя не принимают, сделаться европейцем из европейцев (русским из русских). Но можно было попытаться и разрушить этот клуб.

Для этого тоже открывались два пути – объединить все народы в один клуб, без Россий и Латвий (путь коммунизма), или разложить все национальные общности на атомы (путь либерализма), – пассионарные евреи, как известно, отличились на обоих этих путях.

Но был и третий путь – завести свой собственный клуб (сионизм).

И духовный лидер российского сионизма Владимир Жаботинский первоочередной задачей провозгласил пробуждение национальной гордости: нам нужно освободиться от унизительной влюбленности в русскую культуру – влюбленности свинопаса в царскую дочь. Этот третий путь в итоге оказался и самым безопасным для русско-еврейских отношений: отказ от любви оказался отказом от ненависти, и, если бы не стремление двух систем десятилетиями творить друг другу пакости, безвизовый режим в общении между Россией и Израилем мог бы осуществиться и полвека назад»[163].

На мой взгляд, А. Мелихов в этих немногих словах практически выписал всеобщий философский закон: по-настоящему сближаться и создавать прочное сообщество могут только качественно определенные в самих себе сущности, когда при сближении ни одна из этих сущностей не теряет своих качественных характеристик.

Этот закон действует в веках как на бытовом, так и на межгосударственном уровне.

Мне в жизни посчастливилось наблюдать действие этого закона в обеих этих ипостасях.

В 1973 году мне довелось приехать в Литву с курсом лекций и познакомиться со старым коммунистом, немецким евреем, который в 1934 году формировал отправку из Гамбурга нескольких пароходов с евреями в Биробиджан, где Сталин образовал Еврейскую автономную область. В 1973 году Олькису было уже далеко за семь десятков, и он жил в самом центре Вильнюса в шикарной (по советским меркам) трехкомнатной квартире. Я знал, что у него три взрослых, уже женатых, сына, но в квартире он жил вдвоем с женой. Я спросил его, почему он отселил сыновей на собственную жилплощадь? Олькис, как старый мудрый ворон, посмотрел на меня и ответил: «А я сказал сыновьям: если будем жить порознь – на всю жизнь останемся дружить семьями, а вот если будем жить вместе – обязательно рассоримся».

Так старый большевик, а по сути – мудрый еврей в нескольких словах сформулировал упомянутый выше философский закон на бытовом уровне.

Двумя десятилетиями позже мне довелось стоять у истоков идеи создания российско-белорусского Союзного государства. Как заместителю главного редактора правительственной «Российской газеты» мне, в плане поддержки этого образования, довелось организовывать специальное издание газеты «СОЮЗ: Россия – Белоруссия» с тиражом около 1 млн экземпляров, распространяемой на территории России и Белоруссии. Будучи первым главным редактором этого издания, я на его страницах сформулировал девиз строительства Союзного государства: «Россия – Белоруссия: 1+1».

Белорусская интеллектуальная элита эту формулу приняла сразу, и в течение нескольких лет в «Российской газете» и в газете «Советская Белоруссия» отрабатывалась версия Союзного государства по этой схеме. Но через несколько лет Москва отошла от этой формулы и выдвинула новую: Белоруссия должна войти в состав Российской Федерации в виде семи областей, полностью утратив свою государственную самобытность.

С моей точки зрения, это была политическая ошибка. Минск в лице всех, без какого-либо исключения, политических сил (и официальной власти, и оппозиции) лишаться своего суверенитета не захотел. В итоге Россия потеряла в лице Белоруссии верного союзника на международной арене. Потребуется немало времени и усилий, чтобы Москве и Минску вновь вернуться к принципиальной идее создания Союзного государства – согласно философскому закону прочно объединиться могут только самостоятельные сущности. Думаю, однако, что возврата к формуле 1994 года уже не будет.

Сталин в этом плане вопросы решал в другом ключе. Не допустив после войны образования Еврейской Республики в Крыму в составе СССР (что, на мой взгляд, было с его стороны крупной политической ошибкой), генсек одобрил создание самостоятельного еврейского государства в Палестине, рассчитывая (без достаточных на то оснований) на сохранение там влияния Москвы. Этого не получилось. А евреи, образовав Израиль, получили свое собственное государство, к чему они стремились со времен Иосифа Флавия. Это обстоятельство сразу изменило русских евреев, в психологическом смысле. Кто хотел – тут же уехал в новое государство. Сталин отпустил туда даже Героев Советского Союза. Но гордо подняли голову и те, кто остался. Думаю, что нет ни одного здравомыслящего еврея, который бы не гордился существованием Государства Израиль и не поддерживал бы его.

Но сказанное совсем не означает, что живущие в России евреи не воспринимают русскую культуру как свою собственную, а Россию – как свою родину. Воспринимают. И себя от России не отделяют.

К сожалению, в нашей исторической литературе постоянно присутствуют попытки наособь выделить живущих в России евреев, отделить их от русского народа. Так, автор многостраничной монографии «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм» Г. Костырченко, претендующий на «правильное» обоснование, и даже открытие, темы «антисемитизм Сталина», утверждает, что евреи в России всегда, но в особенности в советское время, жили РЯДОМ с русскими и русской культуре всегда были чужаками[164].

Уважаемый мною историк и литературный критик Вадим Кожинов посвятил этому вопросу целую главу в одной из своих монографий, назвав ее «Какова была роль евреев в послереволюционной России», где тоже определил эту роль как присутствие «чужаков» «в восстановлении национальной государственности» России[165]. Практически этой же позиции придерживается Жорес Медведев, когда пытается утверждать, что у советских евреев были свои особые «интересы», в необходимости защиты которых была нужда[166]. (Правда, в другом месте этой же книги Ж. Медведев утверждает обратное, но разрешение этого противоречия – это уже проблема самого Ж. Медведева.)

Мне представляется, что проблему эту (взаимоотношения евреев и русских) глубоко и верно отразил А. И. Солженицын, когда опубликовал свою дилогию «Двести лет вместе». Цитируя И. Эльдада из его работы «Еврейская аномалия в трех измерениях» (Нью-Йорк, 1982), который о своих соплеменниках говорит: «мы дрожжи… наша задача – сбраживать чужое тесто», Александр Исаевич пишет:

«И по многим историческим примерам, и по общему живому ощущению, надо признать: это – очень верно схвачено. Еще современнее скажем: катализатор. Катализатора в химической реакции и не должно присутствовать много, а действует он на всю массу вещества.

К этому, – продолжает автор исследования «Двести лет вместе», – следует добавить не только несомненную подвижность ума, еврейское «доверие к разуму и ощущение, что конструктивными усилиями можно решить все проблемы», но и – острую чуткость к струям времени. Чутче евреев, я думаю, нет народа во всем человечестве, во всей истории. Еще только первые молекулы тления испускает государственный или общественный организм – уже евреи от него откидываются, хотя были бы доселе привержены, уже – отреклись от него. И едва только где пробился первый росток от будущего могучего ствола – уже евреи видят его, хвалят, пророчат, выстраивают ему защиту»[167].

В заключительной главе своего исследования под названием «Об ассимиляции» Александр Исаевич высказывает мысль, что в быту еврей никогда не отказывается от своей принадлежности к еврейскому племени, но в культуре – может. «Но и как много было в России евреев таких, кто не боялся (по словам В. Жаботинского) «утонуть в громаде ассимилирующего тела», кто предался русской стихии, русской культуре самозабвенно… Да, очевидно, у ассимиляции – свои, непереходимые пределы; в том и кроется отличие полной духовной ассимиляции от ассимиляции культурной, тем более – от широко разлитой гражданско-бытовой. Евреи – судьбоносно для еврейства – сохраняют себя и при всех внешних признаках ассимиляции, сохраняют «внутренний облик еврея».

При этом, пишет Солженицын, «ключ – не в фатальности происхождения, не в крови, не в генах, а: чья боль прилегает ближе к сердцу: еврейская или коренной нации, среди которой вырос?» И в подтверждение этой своей мысли цитирует Л. Цигельман-Дымерскую (1978): «Национальность не исчерпывается, увы, ни знанием языка, ни приобщением к культуре, ни даже привязанностью к природе и жизненному укладу страны. Она имеет другое измерение – общность исторической судьбы, которая для каждого человека определяется мерой его сопричастности к истории и судьбе собственного народа. Но если для других эта сопричастность дана изначально, то для еврея она, во многом, – вопрос выбора, и нелегкого».

Так это или нет, наверное, каждый еврей решает для себя сам, но что в этой фразе много правды – для меня очевидно. Чаще всего еврея к этому выбору подталкивает окружающая его среда обитания. Такая ситуация имеет место во всех цивилизованных обществах. Однако, рискуя навлечь на себя критику, все же скажу: в России этот процесс тоже имеет место, но протекает он совершенно наособь, не похоже на другие страны.

Русские евреи, оставаясь евреями по этническому происхождению, в мировой культуре выступают как представители русского духовного мира. Откройте любую российскую и мировую энциклопедию. На именах Иосиф Бродский, Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Андрей Вознесенский, Борис Слуцкий вы прочтете – «русский поэт», на имени Натан Эйдельман – «русский историк». А как в мировых справочниках позиционируют Майю Плисецкую, Элину Быстрицкую? А разве не Инна Гофф (1928–1991) написала пронзительную песню «Русское поле», про которую Расул Гамзатов сказал так: «Это лучшая песня о Родине. Я бы предложил сделать ее государственным гимном России»?

Работая в 1980-х годах в Академии наук СССР, я воочию наблюдал, как позиционировали себя в этом плане трижды Герой Социалистического Труда физик Яков Зельдович (1914–1987), дважды Герой Социалистического Труда нобелевский лауреат физик Николай Басов (1922-2001). Да мало ли у нас наших выдающихся соотечественников, которые никогда не скрывали своего еврейского происхождения и которыми все мы несказанно гордились, гордимся и гордиться будем как русскими деятелями?!

Нас всех, и русских, и евреев, да и других, объединяет такое общее, которое в общемировом цивилизационном процессе определяется как русская культура. И это не узкокорпоративное понятие, а, так сказать, общая канва и тренд. Эта культура создавалась на базе духовных традиций русского народа, но на всем пути ее развития свой вклад в нее внесли (и вносят) представители самых разных национальностей и племен. Лицам еврейской национальности принадлежит в этом деле вклад огромный, неоценимый. Как можно отделить от русской культуры Самуила Маршака, Льва Кассиля, других, которые никогда не отказывались от своего национального характера, но и от принадлежности к великой русской культуре – тоже. Большинство из них совершенно справедливо не видят причин скрывать при этом свою принадлежность к еврейскому племени, но в общем контексте – это представители великой русской культуры. Только слепой или очень уж сильно ангажированный исследователь не желает замечать этого обстоятельства.

Лично для меня все эти люди – представители русской интеллигенции, вполне оправданно не отказывающиеся от своей племенной (национальной) принадлежности, но при этом считающие себя представителями русской культуры как единого целого.

Именно вместе, а не рядом живут 200 лет русские и евреи. И живут они в лоне одной качественной среды, которая носит название «русская культура». Именно русская, а не российская. Это народ в границах нашего государства живет российский, а культура – русская.

Да, еврей имеет право гордиться тем, что это его соплеменник Осип Мандельштам (1891–1938) сумел в октябре 1922 года в одной только строчке гениально выразить (и предвосхитить) то, что до него никому не удавалось, – историческую суть ХХ столетия с его Лениным, Гитлером, Сталиным, Пол Потом и другими:

Век мой, зверь, кто сумеет Заглянуть в твои зрачки И своею кровью склеит Двух столетий позвонки.

А потом, уже в конце 1935 года:

Мне на плечи кидается век-волкодав, Но не волк я по крови своей…

Но ведь этим же самым Осипом Мандельштамом как своим гениальным соотечественником горжусь и я, сын потомственного сибирского крестьянина, русский до мозга костей. Потому что эта строчка выписана на русском языке, родилась в лоне русской культуры. И потому я, коренной сибиряк, по праву считаю Мандельштама русским поэтом.

Осип Мандельштам погиб в сталинских лагерях на Дальнем Востоке еще в 1930-х годах. Но спустя 30 лет после его смерти русский обитатель тех же лагерей, которого еще при жизни называли «лучшим русским поэтом ГУЛАГа», умерший от инфаркта в психушке уже в брежневское время Валентин Соколов, по стопам своего старшего коллеги написал тоже бессмертные строчки о ХХ столетии:

Я устал от двадцатого века, От его окровавленных рек. И не надо мне прав человека, Я давно уже не человек[168].

Хочу еще раз сказать: евреи имеют право гордиться своей родословной. Не знаю, потому ли, что за ними стоит 3 тысячи лет эволюции, в ходе которой, несмотря на колоссальные трагедии, постигавшие это племя, они сохранили свою самобытность, проявили потрясающую выживаемость, жизнеспособность. Или потому, что на протяжении всей своей истории евреи были гонимы и потому, чтобы сохраниться, были вынуждены проходить узкие туннели естественного отбора, но интеллектуальный потенциал этого народа демонстрирует высокое качество. Есть интересные признания на этот счет от людей выдающихся.

«Российская газета» 3 февраля 2006 года опубликовала беседу журналиста Владимира Снегирева с выдающимся разведчиком СССР, бывшим заместителем начальника Первого главного управления КГБ СССР (внешняя разведка) генерал-майором Борисом Соломатиным. Генерал по собственной инициативе затронул и еврейскую тему.

«Ты ведь знаешь, – сказал он в этой беседе, – что ходят слухи, будто Андропов – еврей. Возможно, эти слухи и имеют под собой основания. Мои детские годы прошли в Ростове, там среди моих приятелей много было евреев. Но в то время никто не тыкал в них пальцем, не обзывал жидами. Мы просто дружили, общались. Это теперь, задним числом, я понимаю, что ребята выделялись – и умом, и смекалкой. Так вот, насчет Андропова – я согласен со слухами. Этот человек действительно обладал очень острым умом и хитростью, которую он, правда, тщательно маскировал. Умел быстро принимать нестандартные решения в трудных ситуациях и явно выделялся среди других руководителей».

4 июня 2009 года, в день 95-летия со дня рождения Ю. В. Андропова, «Известия» опубликовали интервью историка Николая Добрюхи с бывшим председателем КГБ СССР В. А. Крючковым (1924–2007).

В. А. Крючков. Про национальность Андропова чего только не болтали: и грек он, и татарин, и швед, и немец, и даже еврей. Сам он всегда утверждал, что русский, хотя кто знает: чего только у нас у всех в крови за долгие годы войн и переселений народов не намешано?! Я же знал его как исключительно убежденного интернационалиста.

Н. Добрюха. Развивать эту тему Крючков не стал. Я же как-то спросил его: «А вы знаете, в архивах обнаружилось, что настоящая фамилия Андропова – Флеккенштейн? Однако, судя по всему, новостью для Крючкова оказалось не это, а то, что это рассекретили.

Едва не все авторы западной сталинианы исходят как из непреложного, что Сталин с самого начала своей политической биографии выказал себя убежденным антисемитом. А некоторые идут еще дальше. Так, например, Р. Такер «обнаруживает», что корни такого позиционирования Сталина кроются в «презрительном отношении ко всему небольшому и слабому, что и явилось причиной антисемитизма Джугашвили, который к концу жизни перерос в манию»[169].

Между тем прямых доказательств в подтверждение этой мысли ни Такер, ни его российские последователи привести не могут. Практически мы имеем дело с формулой «мне так кажется».

Типичным примером такого подхода можно считать монографию Геннадия Костырченко.

В аннотации к книге автор пишет, что читателю представлено «первое фундаментальное научное исследование об использовании антисемитизма как одного из инструментов осуществления тоталитарного сталинского режима», где «прослеживаются два тесно связанных между собою процесса: сосредоточение абсолютной власти в руках Сталина и его перераставшие в юдофобию целенаправленные практические действия, усиливавшиеся стремлением списать реальные политические проблемы на происки «еврейских националистов».

Г. Костырченко не стесняется охарактеризовать себя как политически неангажированного, независимого и объективного исследователя, следующего традициям классиков мировой и русской исторической науки, стремящимся к глубокому проникновению в суть событий и явлений прошлого. Правда, при такой высокой самооценке автор все же вынужден оговориться, что его «фундаментальное научное исследование… слабо документировано». И действительно, с доказательной базой у автора получается плохо. Практически вся его почти 800-страничная монография построена на вольной интерпретации фактов репрессий в отношении лиц еврейской национальности.

Книга пестрит эвфемизмами типа: «политика негласного антисемитизма», «закамуфлированный, латентный антисемитизм», «негласная политика государственного антисемитизма» и т. п., но доказательств наличия этих явлений автор не приводит. (Хотя отдельные случаи мог бы привести, и, к слову сказать, немало.)

А временами автор «фундаментального научного исследования» просто-напросто выдает с головой свою действительную идеологическую позицию. К моменту написания его книги российская историческая наука уже давно вынесла оценку Ленину как политическому деятелю, который ставил себе в задачу уничтожить и Россию как государство, и русскую нацию как таковую. Костырченко же ставит Сталину в вину «уничтожение в партии интернационалистского духа и ленинских кадров», тех самых кадров, у которых, как теперь широко известно, руки по локоть в крови в деле уничтожения российского населения.

Фактически же вся монография Костырченко написана не о государственном, а о бытовом антисемитизме, который действительно имел и имеет место, и не только в России, а и в других странах.

По-видимому, понимая слабость своей научной позиции, Г. Костырченко весьма сожалеет о том, что даже автор «одного из самых полных исследований такого рода: «Антисемитизм в Советском Союзе» С. М. Шварц, товарищ министра труда в правительстве Керенского, еще в 1952 году опубликовал в Нью-Йорке свое исследование, но «так и не решился прямо назвать антиеврейскую политику советских властей государственным антисемитизмом». Но Шварц, по-видимому, не из-за нерешительности не пошел на это, а потому, что не увидел этой политики у Сталина.

Стоит, в этой связи, привести мнение профессионального советского диссидента, прошедшего ад советской психушки, известного генетика и правозащитника, лишенного советского гражданства в 1970-х годах (в 1990 году возвращено) Жореса Медведева, долго жившего в Лондоне.

Полемизируя с известным русским драматургом Э. Радзинским, который в 1990-х годах переквалифицировался в историка и много напутал в своих произведениях в этой области, в том числе и в своей книге «Сталин», Ж. Медведев пишет: «Анализ еврейской проблемы в послевоенной период сталинской диктатуры был бы неполным без ответа на вопрос о достоверности часто упоминаемого в литературе плана массовой депортации советских евреев в Сибирь и на Дальний Восток, привязанной к «делу врачей». Утверждения о существовании плана такой депортации были до недавнего времени настолько частыми и категоричными, что они стали переходить из одной работы в другую без ссылок на какие-либо документы, как нечто давно доказанное… Целью такой депортации была якобы подготовка к тотальной войне с Западом. Сталин, по утверждению Эдварда Радзинского, хотел создать «острую антисоветскую волну на Западе и прежде всего в США… чтобы начать новую Большую войну – войну с Западом» (Э. Радзинский. Сталин, с. 607). Доказательств подобных намерений Сталина, однако, не существует. …Вести по всем этим вопросам полемику очень трудно по той простой причине, что утверждения о плане депортации евреев никогда не опирались на какие-либо документы. Таких документов в архивах никто никогда не находил. Массовая депортация евреев даже только из Москвы была невозможна по чисто практическим причинам. В Москве в 1953 году проживало около 400 тысяч евреев, большинство которых было полностью ассимилировано в советском обществе. Для них родным был именно русский язык. Для большей части евреев в 1953 году был характерен советский, а не израильский патриотизм. Психология «советского», а не узко этнического сознания была в послевоенный период особенно сильна» (курсив мой. – Вл. К.)[170]. А ведь поначалу Ж. Медведев считал, что именно Сталин был автором существования «государственного антисемитизма» в СССР[171].

Существует множество свидетельств того, что выделение наособь отношения Сталина только к евреям, да еще и в негативном только ключе, в лучшем случае может быть охарактеризовано как добросовестное заблуждение.

Стоит в этом плане напомнить, что даже в 1949 году, в разгар борьбы с «космополитами», когда бытовой антисемитизм выплеснулся на страницы газет, и редакторы кинулись взапуски расшифровывать русские литературные псевдонимы типа «Иванов», «Маринин», «Викторов», снабжая их через дефис еврейскими фамилиями, Сталин на одном из совещаний счел необходимым публично такую практику осудить.

Хотя из песни слова не выкинуть. Безжалостно честный к концу жизни по отношению к своим поступкам Константин Симонов в своих пронзительных воспоминаниях «Глазами человека моего поколения», которые он надиктовал за несколько месяцев до своей смерти, но не успел даже вычитать, уличил Сталина в актерстве и неискренности в этой тираде[172]. Правда, ограничился при этом почему-то только голословным утверждением, не привел ни одного факта, хотя бы по памяти. Последнее сильно настораживает с точки зрения достоверности утверждения К. Симонова.

Возвращаясь к обильно цитируемому за рубежом «фундаментальному труду» Г. Костырченко, следует сказать, что главная слабость этой работы заключается в предвзятости подхода к теме исследования, в особенности когда автор в попытках доказать антисемитизм Сталина в качестве основного аргумента ссылается на репрессии. Почему в этом случае акцент сделан только в отношении евреев? Ведь хорошо известно, что массовые репрессии прошли во всех республиках СССР, но более всего – в РСФСР, Украине и Белоруссии. После войны в рамках так называемого «ленинградского дела» были репрессированы и физически ликвидированы по надуманному обвинению в русском шовинизме десятки тысяч чисто русских кадров. А чеченцы, башкиры, калмыки и другие? А ведь в отношении евреев массовых (именно массовых) репрессий не было никогда в годы советской власти. Точечные репрессии были, а массовых не было.

Более того, первый биограф Сталина (на английском языке, 1948), ярый сторонник Троцкого, автор трилогии о Троцком Исаак Дойчер обратил внимание на такой факт: «Несмотря на все преступления Сталина, необходимо упомянуть о судьбе тех двух с половиной миллионов евреев, которые были по его приказу перемещены с территорий, подвергшихся оккупации, во внутренние районы России и таким образом спасены от нацистских концентрационных лагерей. Об этом еврейская националистическая и сионистская печать часто забывает»[173].

Об этом факте говорит и крайне правый сионист Менахем Бегин, бывший премьер-министр Израиля: «Я не могу забыть, и ни один еврей не должен забывать этого… Благодаря Советскому Союзу сотни тысяч евреев были спасены от рук нацистов». Понятно, что, произнося слова «Советский Союз», никого другого, кроме Сталина, Бегин не мог иметь в виду.

Почему Костырченко взял только один этнос и именно на нем стал «первопроходцем» темы о национальных репрессиях сталинского режима?

Думаю, что вопрос этот нужно обратить к самому автору книги, и предполагаю, что ответ на него он прекрасно знает сам: на репрессиях в отношении русских или белорусов авторитета в мире не заработаешь, а на евреях можно.

Сталин подвергал репрессиям людей самых разных национальностей. Евреям в этом деле пальма первенства не принадлежит.

В России всегда жили различные нации. Но государствообразующим народом, и качественно, и количественно, всегда был один-единственный – русский. И если в высшем звене государственной власти (подчеркиваю – государственной власти) какой-то национальный элемент начинал занимать непропорционально высокий процент – это всегда было чревато социальным взрывом. Сталин очень хорошо это понимал, бдительно следил за равновесием в этом деле и, образно выражаясь, «стриг» этот излишне выпирающий наверх протуберанец, касалось ли это евреев, украинцев, русских, татар, грузин и т. д.

Вопрос это чисто политический, а не психобиологический. Именно высшая политическая власть должна следить за соблюдением объективных пропорций в этом деле. Сам национальный элемент объективно осознать эту опасность, которая может привести к распаду государства, как показывает многолетняя российская практика, не может. Любой национальный элемент инстинктивно всегда будет стремиться к абсолютному национальному превосходству во власти, и на высшее политическое руководство страны ложится ответственность не допускать таких перекосов.

Насколько легко может быть разрушено это равновесное представительство во власти, показывает опыт постсоветской России. При отсутствии политического контроля сверху («Берите суверенитета столько, сколько сумеете проглотить» – Б. Ельцин) представители так называемых титульных наций в автономных образованиях, даже когда они в абсолютном меньшинстве в той или иной национальной республике или области, мгновенно переходят к тому, что замещают представителями своего этноса практически все пространство во властных структурах.

Первым после Сталина на эту опасность обратил внимание Ю. В. Андропов. И потребовал равновесия в этой области: в национальных республиках все органы власти должны быть сформированы пропорционально их доле в количественном составе населения административно-территориального субъекта, сказал он. Но смерть помешала ему осуществить эту политическую линию на деле.

Сталин же хорошо это осознавал. Известен случай, когда 1 мая 1945 года доброхоты, желая сделать генсеку приятное, доложили, что флаг Победы над Рейхстагом водрузили два грузинских солдата. Сталин пришел в ярость и потребовал, чтобы вопрос этот был тщательно проверен. «Не может быть, – сказал он, – чтобы на купол Рейхстага взобрались только грузинские воины, а русских там не было, что ли?» В результате «обнаружилось», что Знамя Победы над куполом Рейхстага водрузили М. Егоров и М. Кантария.

Если бы Костырченко взял все это во внимание, он легко смог бы показать, что Сталин регулярно «проводил прополку» представителей всех этносов в руководящих структурах государства, стремясь соблюсти баланс в этом деле. Причем ведь это именно Сталин в 1920-х годах обратил внимание на то, что на Украине, например, искусственно проводится ползучая русификация, и провел на государственном и партийном уровнях решение о восстановлении прав украинского языка в школах, вузах и государственных учреждениях. Сейчас об этом предпочитают «не помнить». Как и о том, что ползучая украинизация на Украину вернулась при Хрущеве и Брежневе.

Вообще, надо сказать, проблема эта, положение лиц еврейского этноса в структурах политической и государственной власти в Советской России, не только деликатная, но и очень сильно запутанная.

Сюжет о евреях в становлении советской государственности своими корнями уходит не в сталинскую эпоху, а в ленинскую еще. Подробно исследовал этот вопрос Д. Волкогонов. Повторюсь, но воспроизведу то, что написал этот идеологический генерал-полковник.

Предками Ленина, пишет он, были русский, калмычка, еврей, немка. Но по материнской линии Ленин был чистокровным евреем. Генеалогическая линия его матери восходит к Мойше Ицковичу Бланку, врачу-гинекологу. Его сын, отец матери Ленина, Сруль Мойшевич Бланк, принял православие и назвался после этого Александром Дмитриевичем Бланком. Естественно, и родная бабушка Ленина по материнской линии тоже была чистокровной еврейкой.

Родные сестры Ленина совсем не считали нужным стесняться своего генеалогического древа. В 1932 году А. И. Ульянова-Елизарова обратилась к Сталину с письмом: «Для вас, вероятно, не секрет, что исследование о происхождении деда показало, что он происходил из бедной еврейской семьи. Этот факт, – писала она, – может сослужить большую службу в борьбе с антисемитизмом».

«Автор письма, – пишет Д. Волкогонов, – утверждает весьма спорные положения о том, что факт еврейского происхождения Ленина «является лишним подтверждением данных об исключительных способностях семитического племени, что разделялось всегда Ильичом. Ильич высоко ставил всегда евреев».

Сталину это письмо передала Мария Ильинична и услышала категоричное: «Молчать о письме абсолютно!»

Это понятно. Кому-кому, а Сталину-то было хорошо известно широкое распространение бытового антисемитизма в России. Пришла эта социальная болезнь в Россию после раздела Польши в XVIII веке и быстро распространилась по всей европейской части империи, за исключением Сибири, где никто и никогда не делил людей по национальному признаку. Не делит и сегодня.

Сталин хорошо понимал, что если он последует совету автора письма, то авторитету основателя Советской России будет нанесен очень чувствительный удар, а это означало – удар по правящей партии, генеральным секретарем которой был Сталин. Допустить такой политической ошибки Сталин не мог, но и объяснять автору письма ее глупость он тоже не стал.

Но счастье любого недалекого ума в том и заключается, что он своей глупости не видит. Через год с лишним старшая сестра Ленина, проявляя завидную настойчивость, вновь обращается с этим вопросом к Сталину, утверждая, что «как в институте Ленина, так и в институте мозга… давно отмечена большая одаренность этой нации и чрезвычайно благотворное влияние ее крови при смешанных браках на потомство. Сам Ильич высоко ценил ее революционность, ее «цепкость» в борьбе, как он выражался, противополагая ее более вялому и расхлябанному русскому характеру. Он указывал не раз, что большая организованность и крепость революционных организаций Юга и Запада зависит как раз от того, что 50 % их составляют представители этой национальности».

Но Сталин, пишет Волкогонов, обрусевший грузин, не мог допустить, чтобы люди узнали о еврейских корнях Ленина. Его жесткий запрет действовал долго и прочно[174]. При желании можно, конечно, и этот шаг генсека квалифицировать как проявление антисемитизма. Но только при очень большом желании.

Почему Сталин «закрыл» это письмо Ульяновой-Елизаровой? Антисемит? Да нет, политик. В период его абсолютного правления негативное отношение к евреям не стало государственной политикой. Это уже после его смерти ближнее и дальнее сталинское окружение привнесло в высокие государственные сферы бациллы бытового антисемитизма, которые во все времена имели место в российском обществе и в царской России регулярно выплескивались в виде еврейских погромов.

Это при Хрущеве, Суслове, Демичеве и других стали полуофициально появляться ограничения на прием на работу людей еврейского происхождения в партноменклатуру, на дипломатическую работу, в атомную физику, оборонные отрасли, науку и т. д. А при Сталине этого не было. При Сталине великие граждане великой страны еврейского происхождения получали самые высокие государственные признания и награды и за рубеж не бежали. В силу ли того, что Юрий Владимирович сам был евреем, или в силу других причин, но Андропов антисемитом не был тоже. Более того, придя к власти, начал исправлять политику ограничения доступа евреев к государственным должностям.

Это в брежневские времена талантливые граждане России еврейского происхождения стали покидать СССР, что не могло не повлиять на интеллектуальное обеднение России.

В нашумевшей в свое время статье экономического обозревателя нью-йоркского журнала Research Алексея Байера, помещенной в московской газете «Ведомости» (31 августа 2007 г.), сформулирован такой вывод: «Так уж получилось, что современная Россия спроектирована в значительной степени Сталиным, а построена в значительной степени евреями. И не только Россия».

И далее:

«Спору нет, США достигли богатства, экономической мощи и гегемонии отнюдь не благодаря своему еврейскому населению. Основная масса евреев приехала в Америку в начале ХХ века и не ассимилировалась до конца 1930-х годов. Даже после Второй мировой войны и вплоть до 1960-х годов евреев без восторга принимали в Гарвард, Йель и прочие престижные университеты.

Тем не менее бесспорно также, что влияние евреев в общественной, политической и академической жизни США, в бизнесе и финансовой сфере росло на протяжении всего прошлого века и шло в ногу с ростом влияния США в мире. В то же время страны, потерявшие свое еврейское население (в том числе Германия, которой в начале прошлого века многие прочили мировое господство, Австрия), сдали лидирующие позиции не только в политике, но и в науке, культуре и прочих областях.

Ну и Россия. У того, что бывшая сверхдержава сегодня не та, что прежде, есть много причин. Но потеря пары миллионов еврейских граждан, возможно, не последняя из них».

Так что вопрос о том, кто в России из политических и государственных деятелей плелся в своем политическом курсе вслед за бытовым антисемитизмом, Сталин или его позднейшие эпигоны, в лице Брежнева, Суслова, Демичева, Зимянина и т. д., в истории нашей страны давно уже ясен. И не надо здесь наводить тень на плетень.

В этом плане можно сослаться и на конкретный пример. В октябре 1964 года пленум ЦК КПСС освободил от должности первого секретаря ЦК Н. Хрущева. Вместо него пленум избрал Л. Брежнева, который почти сразу же поставил вопрос о смене названия лидера партии – захотел называться не первым секретарем ЦК, а генеральным. И стал им.

Событие это имело большой политический резонанс, и «наверху» было принято решение о том, что все члены политбюро ЦК должны пойти в первичные партийные организации в целях «правильного» объяснения отставки Хрущева. Я в тот момент учился на 3-м курсе философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. На наш партактив был делегирован для выступления только что избранный кандидатом в члены политбюро ЦК секретарь ЦК П. Н. Демичев. Рассказывая нам о работе пленума ЦК, Петр Нилович подробно остановился на двух сюжетах. Во-первых, подверг резкой критике Хрущева за его доклад о культе личности Сталина на ХХ съезде КПСС, сказав, что Сталин был великой личностью и что если бы не Сталин, то мы не смогли бы победить Германию в Великой Отечественной войне (в этот момент Петр Нилович в буквальном смысле пустил слезу). А во-вторых, раскритиковал бывшего первого секретаря ЦК за попустительство по отношению к евреям. Рассказал, в частности, что в Театре Ленинского комсомола была поставлена пьеса о поэтах, погибших во время войны, и оказалось, по его словам, что был при этом допущен сильный идеологический перекос: все погибшие поэты оказались евреями. А что, бросил оратор в зал, разве не было русских погибших поэтов?

Меня возмутил и первый сюжет, и неприкрытый антисемитизм секретаря ЦК. Сейчас уже не помню – что в большей степени. Я попросил слова, вышел на трибуну и, повернувшись к секретарю ЦК, который к этому времени уже сидел в президиуме партактива, сказал, что мы, молодые коммунисты, не согласимся с политической линией ЦК, если руководство партии решит реабилитировать Сталина. Буквально я сказал фразу: «Если вы решите реабилитировать Сталина, тогда мы, молодые коммунисты, из партии выйдем!» Кто-то из президиума негромко, но получилось на весь зал, произнес: «Ты уже вышел…» Резолюцию партактива, предложенную мною, голосовали до 23:00, но приняли в моей редакции. Рассказываю это для того, чтобы проиллюстрировать, что не Сталин, а его наследники «болели» антисемитизмом.

И наконец, последнее соображение по теме: Сталин и еврейский вопрос.

В конце концов, можно ведь всю эту проблему с ролью еврейского этноса в иноэтнической для них среде трактовать и так:

Русские в веках своего существования и развития доказали, что они в массе своей успешно для самих себя и эффективно для дела умеют хозяйствовать на принадлежащей им земле (в селах и в городах в равной степени). Но при этом, опять же в массе своей, проявляют не в пример менее интереса к торговле, управлению культурой и вообще к труду управленческого характера в абстрактном для русского человека восприятии.

Но без управления-то обществу в любой его сфере жизнедеятельности существовать невозможно. Кто-то ведь должен заниматься этим профессионально. И вот тогда естественным образом совершается своего рода вербальный общественный договор: коренное население страны – русские – добровольно уступают эти сферы жизнедеятельности общества иному этносу (нации) – евреям. Как бы приглашают евреев для обслуживания своей жизни, как бы говорят: мы будем варить сталь и выращивать хлеб, а вы обеспечивайте смазку между различными частями общественного организма гражданского общества и управляйте теми сферами, к отправлению которых у нас интереса меньше. Как показывает жизнь, евреи с охотой на этот общественный договор соглашаются.

Но тут вступает в силу другая закономерность, чисто российская: чем управляю, тем и живу. Русский токарь на тульском оружейном заводе тащит домой детали стрелкового оружия и собирает у себя в сарае самовар из ворованных оружейных деталей, а еврей – деньги из торговли, социальный и политический статус из идеологической и пропагандистской деятельности и т. д.

Похоже, что Сталин именно так и воспринимал взаимоотношения наций в российском обществе и государстве. Именно так оценивал по большому счету присутствие евреев в управленческой сфере. Но когда он видел, что количество евреев в сферах управления начинает зашкаливать за разумные, с его точки зрения, пределы, он принимал решение по искусственному снижению их, евреев, доли (именно доли) в том или ином государственном органе или организации.

Но когда после войны физическое здоровье Сталина стало разрушаться (инфаркты и инсульты), логика его селекционного национального поведения стала принимать чудовищные гротескные формы («дело врачей», «борьба с космополитизмом»).

В аннотации к книге Костырченко «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм», написанной самим автором, центральной выступает такая строка: антисемитизм сопровождал всю политическую жизнь Сталина и был «одним из инструментов осуществления тоталитарного сталинского режима». Вывод по меньшей мере более чем спорный, а в большой мере – просто неверен. Как мне представляется, автор ошибается. На мой взгляд, после многолетнего изучения сталинской эпохи и личности самого Сталина, со Сталиным все было и много сложнее, и много проще.

Внешне и мне поначалу, в 1960-х годах, казалось, что антисемитизм внутренне присущ Сталину с самого начала его политической биографии. Потом я стал понимать, что проявления так называемого сталинского антисемитизма были естественной реакцией политического лидера, считающего себя таковым для многомиллионного русского народа, на инстинктивный бытовой антисемитизм этого самого народа. А этот последний (антисемитизм) существовал в силу большей (лучшей) конкурентоспособности евреев в интеллектуальных сферах (финансовых, торговых, научных и т. д.) жизнедеятельности не только русского, но и любого другого многомиллионного государствообразующего народа – немецкого, американского, французского, венгерского, да любого.

Сталин был принужден обстоятельствами трезво оценивать ситуацию, и потому его всегда окружали евреи, но не в большом количестве. В основном вокруг вождя в государственных, партийных, культурных, хозяйственных и других организационных структурах концентрировались русские. Костырченко в своей книге на с. 514, 559, 565 приводит таблицы с 1945 по 1952 год, подтверждающие эту ситуацию.

Словом, не был Сталин антисемитом. Для негативных же характеристик его личности у него более чем достаточно и других оснований.

Глава 3. Был ли Сталин параноиком?

Утвердительный ответ на этот вопрос дан сравнительно недавно, в начале текущего столетия, но ничего сенсационного в таком ответе нет – параноиками были почти все выдающиеся политические лидеры ХХ века, но это ничуть не мешало им выступать в качестве успешных руководителей своих народов.

Изучению его личных качеств в последнее время посвящается достаточно много специальной литературы. В России и за рубежом.

Взять, скажем, работы Алана Буллока (1914–2004), одного из самых известных английских историков в ХХ столетии. Утверждая в своем знаменитом двухтомнике «Гитлер и Сталин», что И. Сталин «в течение всего своего правления вел постоянную войну против собственного народа», он аргументировал этот свой вывод тем, что хоть по свидетельству тех, кто «близко общался со Сталиным и при этом выжил», «он производил на всех впечатление человека здравого ума, знающего, чего он хочет, владеющего ситуацией, «всегда оказывающегося на несколько ходов впереди остальных игроков, приводя всех в изумление точностью расчета, степенью лицемерия и беспредельной жестокостью», но при этом был, вне всякого сомнения, «ненормальным человеком», подчеркивая, что речь идет о «параноидальной личности», характер которой определяется «нарциссоидностью, неспособностью видеть других людей такими же реальными, как он сам, убежденностью, что он гений, которому суждено сыграть уникальную роль в истории.

…Его параноидальный комплекс заключался в том, – пишет британский историк, – что он видел себя великим человеком перед лицом враждебного мира, населенного завистливыми и коварными врагами, плетущими нити тайного заговора, чтобы его сбросить, если он не нанесет удар первым и не уничтожит их. Как и всякая параноидальная личность, он выстроил в уме маниакальную систему, которой был одержим»[175].

Алан Буллок «Америки не открывает», до недавнего времени практически все историки западного мира с большим энтузиазмом эксплуатировали тезис о психической неуравновешенности Сталина. Но, повторюсь, так было только до недавнего времени.

Нельзя не обратить внимания на то, что ни один из этих историков специальными знаниями в сфере медицины не располагал, все это были, так сказать, чистые гуманитарии, которые ответственности за свои медицинские суждения не несли и не несут. Но XXI век с его бурным ростом научных изысканий, в особенности в области психиатрии и психологии, невежества уже не прощает.

Прорыв в этом плане был совершен в 1992 году публикацией книги действительного члена Академии медицинских наук РФ и практически всех подобных организаций в зарубежных государствах, доктора медицинских наук Е. И. Чазова «Здоровье и власть. Воспоминания кремлевского врача», где бывший начальник 4-го Главного управления Минздрава СССР откровенно рассказал о том, как 23 года не прерывающихся ни на один день медицинских наблюдений за высшими руководителями Страны Советов и, одновременно, еще за двумя десятками такого же ранга руководителей в других странах (с 1967 по 1992 год) убедили его, что здоровых физически и психически национальных руководителей, обладавших неограниченной властью над людьми, просто не бывает и что руководителей такого ранга «губят не болезни, а пороки»[176].

Евгений Иванович Чазов опубликовал потрясающей искренности и таланта книгу воспоминаний под названием «Здоровье и власть. Воспоминания кремлевского врача». Текст этих мемуаров крайне интересен не только тем, что профессор Чазов год за годом подробно, и даже скрупулезно, описывает то, как развивалась и чем (и почему) закончилась тяжелая психастения Л. Брежнева. Мемуары ярко передают переживания, и даже растерянную беспомощность, выдающегося ученого с мировым именем, выступающего с позиций лечащего врача обладающего абсолютной властью в стране Л. Брежнева. На конкретных фактических ситуациях Евгений Иванович убедительно показывает, что начиная с 1975 года Советским Союзом управлял не столько уже неспособный к мозговой деятельности человек, сколько окружавшая его кучка подхалимов, преследующих личные карьерные цели. Мемуарист не жалеет при этом ни Ю. Андропова, ни Д. Устинова, ни М. Суслова, ни К. Черненко, никого. На фоне этих конкретных описаний невольно возникают аллюзии на ситуацию с подобным поведением И. Сталина. Уж слишком много общих моментов.

В одной из своих монографий, посвященных послевоенному «ленинградскому делу», я однажды высказал суждение, что если бы выросшему в годы войны управленческому слою в СССР удалось после 1945 года отстранить Сталина от власти, то и СССР, и Россию, и русский народ ожидала бы совсем другая судьба. И был не слишком удивлен, когда в мемуарах Е. И. Чазова встретился со схожим суждением, только в отношении не Сталина, а Л. И. Брежнева.

Резко отрицательно оценивая приход к власти в 1985 году М. Горбачева, Е. Чазов считает, что выдвижения М. Горбачева в генеральные секретари ЦК КПСС в 1985 году не произошло бы, если бы еще в 1975 году Ю. Андропов прислушался к руководителю «Кремлевской больницы» и повел дело к отстранению Брежнева от власти по причине поразившей Л. Брежнева тяжелой формы психастении (с. 113-119). Андропов не пошел на это, пишет Чазов, и «в конце концов страна потеряла конкретное руководство» (с. 113).

«Представляю историков, политологов, дипломатов, обществоведов, – пишет знаменитый врач, – которые сейчас в архивах ищут материалы и документы, которые бы позволили выяснить причины взлета и падения Брежнева, истоки того процесса, который в конце концов привел великую страну социализма к событиям апреля 1985 года. Уверен, что будут выдвигаться различные «глобальные» гипотезы крушения идей социализма и коммунизма, неспособность планового централизованного хозяйства обеспечить развитие страны (как будто до 80-х годов она не развивалась и не превратилась из «лапотной» России во вторую по своему потенциалу страну мира). Будут искать причины в тяготении широких масс к демократии и свободомыслию (вопрос только – почему это не произошло до апрельского 1985 года пленума ЦК КПСС?), возможно, будут доказывать, что истоки апреля 1985 года – в деятельности небольшой группы «диссидентов» из интеллигенции 70–80 годов (большинство из них и не предполагали, что так развернутся события).

Вероятно, эти ученые мужи не согласятся с моим видением событий, приведших к кризису середины 90-х годов. Но я, как и все врачи, прагматик и ищу всегда корни возникающих процессов в логике конкретных фактов и в действиях конкретных лиц» (с. 113).

«При существовавшей системе, мощном аппарате контроля, четко организованной иерархии власти революция могла произойти только «сверху». Так уж сложилось, что лидер, завоевавший власть, во многом определял курс страны. И может быть, не было бы апрельского пленума ЦК КПСС в 1985 году, сложись по-иному судьба руководства страны – если бы не наступила ранняя деградация Брежнева, если бы не был тяжело болен Андропов.

Нисколько не преувеличивая, могу сказать, что от нашей врачебной деятельности, от нашей активности и позиции будущее страны зависело в неменьшей степени, чем от расстановки политических и общественных сил».

И далее совсем не врачебный вывод:

«Не сами ли мы… породили «феномен Брежнева»? Не сами ли мы создали тот ореол гениального руководителя, в который в то время уже никто не верил? Не сами ли мы своим подхалимством позволили Брежневу уверовать в свое величие и непогрешимость? Вероятно, только у нас вот так могут создавать себе кумиров, которых потом сами же чуть не проклинают, но терпят до конца.

Что я четко уяснил из сложных политических коллизий, прошедших на моих глазах, так это то, что ради пользы страны и народа руководитель не должен оставаться на своем посту более десяти лет. Уйди Брежнев с поста лидера в 1976 году, он оставил бы после себя хорошую память» (с. 137).

Как видно из приведенного, Евгений Иванович хоть временами и преувеличивает значение медицинского фактора в политическом развитии общества, но сам же и успешно опровергает это суждение.

Следуя предложенной Евгением Ивановичем Чазовым логике, выстраивается такая цепочка причин распада Советского Союза.

Непрерывное 18-летнее нахождение на вершине власти Л. Брежнева, из которых последние 8 лет он находился в состоянии глубокой деградации личности, привело к тому, что к 1985 году высшее звено управления первой в мире страной социализма в целом деградировало настолько, что в апреле 1985 года к власти в КПСС, правящей в стране политической партии, пришел М. Горбачев.

В свою очередь, пятилетнее непрерывное нахождение на вершине политической власти Горбачева с его авантюрными идеями («перестройка», «ускорение экономического развития на базе физически и морально устаревшего технологического уклада», «новое мышление» в международной сфере и т. д.) привело к гибели не только Советского Союза, но и вообще материализации самой идеи социалистического общества на географической территории классической России в облике исторической Российской империи.

Многолетние размышления над этим вопросом привели меня к другому выводу: Советский Союз погиб (распался) в декабре 1991 года не вследствие конечно же предложенной логической гипотезы Е. И. Чазова. Как и экономика СССР зашла в тупик не вследствие того, что И. Сталин непрерывно управлял Советским Союзом (Россией) 30 лет, а Н. Хрущев, тоже непрерывно, – 11 лет (а Чазов считает, что максимальный срок управления одного человека не должен длиться более 10 лет), а совершенно по иным причинам, социального и политического характера.

Равно как и не следует искать причину репрессий в СССР в 1930-х и 1940-х годах только в чертах характера (и здоровья) Сталина.

В 2007 году своими мыслями на этот счет поделился «с городом и миром» известный британский психиатр и политический деятель Дэвид Оуэн (р. 1938). 30 лет занимаясь в лабораторных условиях исследованием темы «биохимия мозга» и ни на один день не оставляя врачебную психиатрическую практику, Д. Оуэн всю свою сознательную жизнь занимался и политической деятельностью на самых верхних этажах власти: в 1968 году – министр здравоохранения Великобритании, в 1974-м – военно-морской министр Англии, в 1977–1979 годах – министр иностранных дел в кабинете министров Великобритании, а на момент написания настоящей книги является членом палаты лордов британского правительства. И все это время этот человек с такой потрясающей биографией, не афишируя своего, так сказать, хобби, изучал психологическое поведение сильных мира сего в Англии и в других странах как методом непосредственного наблюдения за их поведением в различных ситуациях (официальных и обыденных), так и с помощью научной литературы из-под пера своих коллег. Помогала ему в этом и ежедневная медицинская практика, и лабораторная работа.

Три десятка лет такой непрерывной работы позволили Д. Оуэну прийти к тем же выводам, к которым ранее пришел и Евгений Иванович Чазов: абсолютно здоровых, нормальных людей в среде выдающихся национальных лидеров просто нет. Все они в той или иной степени обладают теми или иными отклонениями в поведении и проявлении своего «я». Тот же И. Сталин, пришел к выводу Д. Оуэн, страдал от приступов паранойи, но это обстоятельство ничуть не мешало ему здраво-рассудочно управлять крупнейшей в мире страной, а обвинения, предъявляемые Сталину со стороны профессиональных западных историков в том, что все его преступления объясняются не чем иным, как приступами паранойи, образно говоря, не стоят и гроша, а попросту говоря, свидетельствуют лишь о профессиональном невежестве историков.

Прежде всего Д. Оуэн предпочел, что называется, рассчитаться со всей пишущей братией, невежественные опусы которой давно его раздражали. «Журналисты, – пишет британский психиатр, – и обычные люди с легкостью оперируют такими словами, как «сумасшествие», «безумие», «психопатия» и мегаломания, прилагая их – по отдельности или даже все сразу – с одной стороны, к несхожим между собой диктаторам вроде Адольфа Гитлера, Иди Амина, Мао Цзэдуна, Слободана Милошевича, Роберта Мугабе и Саддама Хусейна, а с другой – к демократическим лидерам: Теодору Рузвельту, Линдону Джонсону, Ричарду Никсону, Маргарет Тэтчер, Тони Блэру и Джорджу Бушу-младшему. Врачи же от части этих слов давно отказались, другие слова переопределили, третьи используют в очень узком смысле. Врачи не прибегают к понятиям «сумасшествие» и «безумие», пользуясь исключительно названиями конкретных психических заболеваний, если таковые выявлены. Понятие «психопатия» сужено ими до ряда специфических изменений личности, а мегаломания сведена к так называемому бреду величия. Как правило, профессиональный психиатр не обнаруживает какого-либо психического расстройства у лидеров, которых в обществе ничтоже сумняшеся называют сумасшедшими».

«Авраам Линкольн был одним из величайших президентов США», и выдающиеся психиатры, исследовавшие его характер, не находили у него признаков мании, но и у него «могло возникнуть гипоманиакальное состояние, характеризуемое повышенной работоспособностью. О гипоманиакальном состоянии заходит речь и в связи с Теодором Рузвельтом. Тот же диагноз ставится Никите Хрущеву» (с. 15–16).

Любопытно, что Сталина Д. Оуэн из вышеприведенного ряда выводит вон. Будучи 1 января 2012 года в Москве, Д. Оуэн дал интервью радиостанции «Эхо Москвы». На вопрос ведущей передачу Ольги Бычковой: «Много разговоров о том, что происходило с психикой Сталина – вы ведь пишете об этом в своей книге?» – Д. Оуэн, недолго раздумывая, ответил:

– Да, Сталин был очень интересной фигурой. В конечном итоге я пришел к выводу, что у него не было известных психических заболеваний. Депрессия – возможно. Или, к примеру, легкое расстройство личности. Однако заболеваний психиатрических, по моему мнению, у него не было.

Фактически подтвердив вывод Е. И. Чазова о том, что ошибки и преступления крупных национальных лидеров объясняются не психическими отклонениями, а благоприобретенными пороками, Д. Оуэн выдвинул гипотезу о том, что пороки эти проистекают от всевластия власти.

Чтобы понятнее объяснить такой синдром, британский ученый вводит в оборот понятие «гибрис» – опьянение властью.

Это явление, пишет он, заметили еще древние греки, они же раскрыли и содержание этого понятия, или, если угодно, дали толкование этой «болезни».

В начале своей деятельности, считает Д. Оуэн, ни один лидер не проявляет симптомы этой, так сказать, болезни. Наоборот, поначалу любой будущий лидер даже излишне скромен в общении с окружающими (о показной скромности И. Сталина в первые годы его политической деятельности в советское время были написаны многие тома публицистики и даже, так сказать, научных работ). Но по мере того, как лидеру удается стяжать славу и всеобщее восхищение необычайными успехами в преодолении трудностей, он начинает относиться к другим людям, к простым смертным, с пренебрежением. В нем развивается такая уверенность в собственных возможностях, что он мнит себя способным совершить что угодно. Непомерная самоуверенность приводит к неверной оценке окружающей действительности, а вслед за этим – и к управленческим ошибкам, порою трагическим.

К 2007 году Д. Оуэн был уже настолько переполнен информацией на этот счет, что терпеть дальше не мог и опубликовал небольшую, на 140 страниц, книгу под названием «Гибрис-синдром. Буш, Блэр и интоксикация властью».

Книжка произвела фурор в западном мире. Но критики упрекнули Оуэна за то, что он подверг своему психическому анализу только президента США и премьер-министра Англии, а что же другие лидеры?

А главное – получается, что только лидеры западной полусферы подвержены гибрису? А где же лидеры восточной полусферы, Сталин например?

Оуэн критику услышал и в 2008 году публикует книгу уже на 450 страниц и называет ее «Недуги мировых лидеров последнего столетия». На ее страницах британский политик и врач помещает свой анализ психического здоровья более четырех десятков мировых лидеров, включая Сталина, Хрущева, Ельцина и других[177]. В 2011 году книга переводится на русский язык и выпускается тиражом сразу более 15 тысяч экземпляров[178]. Такими тиражами сейчас в Москве издают только детективы. В чем причина такого внимания к практически неизвестному в России британскому ученому? Думаю, причина в том, что британский психиатр написал о Сталине. Кому-то в наших разнородных современных политических элитах стало очень нужно, чтобы российская общественность узнала о том, что Сталин не был ни шизофреником, ни параноиком, а был, в принципе, нормальным политическим лидером со своими индивидуальными особенностями в поведении, которого вполне можно поставить в ряд со всеми другими лидерами ХХ века.

Впрочем, знакомясь с результатами из исследований Дэвида Оуэна, можно прийти к разным выводам.

«Адольфа Гитлера и Иосифа Сталина, – пишет британский психиатр, – нередко сравнивают, пытаясь определить, кто из них был более страшным злодеем. Если в качестве мерила избрать число смертей невинных людей, которые на совести каждого из них, фигура Сталина выглядит более зловещей. В отличие от преступлений Гитлера сталинские злодеяния десятилетиями оставались скрытыми от общества…

И все же, если сводить дело к качеству, а не к количеству, из этих двоих Гитлер более отвратителен, поскольку, как утверждалось, порочность Гитлера «заключалась в целях», а Сталина – «в средствах». Оба использовали массовые убийства, депортации, трудовые лагеря и ужасную нищету в качестве инструментов подавления оппозиции. Защищая свою власть, Сталин обрушивался на целые этнические группы Советского Союза, как, например, случилось в Грозном в 1944 году. Он, однако, не был убежденным расистом, вознамерившимся извести под корень всех евреев до последнего. Советский ГУЛАГ, вне сомнения, самым чудовищным образом попирал права человека, но его нельзя приравнивать к нацистским концлагерям, где умерщвление поставили на поток.

Ни общим состоянием здоровья, ни психическими отклонениями нельзя оправдать действия двух диктаторов. Вообще говоря, Сталин не жаловался на здоровье. Он мог пировать с друзьями далеко за полночь, но и работал по многу часов в день. Его организм оставался крепким на протяжении всей Второй мировой войны – за единственным исключением всего трех дней, 28–30 июня 1941 года…

Впрочем, когда анализируешь склад характера Сталина, – пишет Оуэн, – в глаза прежде всего бросается его паранойя. О ней рассказано столько всякого, что обычный человек мог бы посчитать Сталина психически неуравновешенным…

Но дело в том, что психический склад каждого из нас имеет множество индивидуальных черт и особенностей, в том числе навязчивые идеи, импульсивность, подверженность депрессии, склонность к истерии или паранойе. Лишь когда одна или несколько нездоровых черт начинают доминировать и проявляться с нарастающей частотой, поведение человека, как в случае Сталина, принимает патологические формы. Но параноидальное состояние само по себе болезнью не является. Паранойя становится клиническим заболеванием, только если сопровождается психическим расстройством в виде шизофрении или маниакального синдрома или же принимает форму крайней подозрительности, которая серьезно сказывается на способности пациента вести нормальную жизнь. В исключительных случаях она и сама по себе может принять масштабы психоза. Паранойя, как одна из черт личности, не обязательно лишает человека трудоспособности.

Паранойя Сталина не стала главным фактором, определяющим образ его мышления, умственную активность или способ принятия решений.

И тем не менее сопровождавшая его всю жизнь всеохватная подозрительность оставалась ключевой характеристикой его личности. Будь он способен удерживать паранойю в разумных рамках, как лидер нации Сталин мог бы проявить себя значительно лучше, но вполне вероятно, что именно она позволила ему выжить.

В том или ином виде симптомы паранойи проявляют большинство политиков.

Это политическая паранойя, в противовес клинической… Но «политическая паранойя» – не более чем ярлык; это не клинический диагноз…

Истоки паранойи Сталина, по всей вероятности, кроются в грузинском происхождении вождя. Многие из его жестоких, брутальных черт куда проще объяснить особенностями психического склада «кавказского вожака», чем вывести из марксистских догм…

Сталин одержал верх над многочисленными врагами благодаря комбинации личностных черт – полному отсутствию совести и хитроумию. Действительно, качество решений, принимавшихся Сталиным (в отличие от тех, что принимал Гитлер), заметно улучшилось в течение военных лет – это видно уже по тому, что ближе к концу войны он давал своим полководцам больше свободы действий, чем в начале. Сперва он пытался лично контролировать ситуацию на фронтах при посредстве комиссаров-коммунистов. Результат оказался плачевным, и немцы вплотную подошли к Москве. К счастью, у Сталина хватило ума отменить свое решение, предоставив командующим больше инициативы. Это обстоятельство, как и некоторые другие, демонстрирует нам, что от гибрис-синдрома он явно не страдал» (курсив мой. – Вл. К.)[179].

Таким образом, если суммировать бесценные наблюдения Евгения Ивановича Чазова, изложенные в его названных выше мемуарах, и одновременно с ними исследования, проведенные Дэвидом Оуэном, можно прийти к выводу, что в смысле душевного здоровья Сталин практически ничем не отличался от других национальных лидеров ХХ столетия и потому все его поступки следует оценивать с позиций принятых в цивилизованных обществах законов.

Все приведенное выше для нас, живущих ныне, должно означать только одно, и главное – во всех основных деяниях Иосифа Джугашвили-Сталина не следует делать скидок на его якобы болезненные состояния, и уж тем более – на болезнь. Нет, Сталин в принципе был нормальным человеком, и судить его деяния и поступки следует по нормальным законам человеческой морали и нравственности.

Часть пятая. Демиург или преступник?

В год 100-летнего юбилея русской революции 1917 года «Литературная газета» опубликовала статью доктора исторических наук, профессора исторического факультета Балтийского федерального государственного университета (Калининград) В. Н. Шульгина под весьма типичным для юбилейного года названием – «Наказание, благо или каприз истории? Христианский взгляд на Октябрьскую революцию», где автор попытался увести Сталина от ответственности за все совершенные им деяния.

«Сваливать на Сталина вину за ГУЛАГ, репрессии – и неверно, и безнравственно, – пишет он. – Тем более что Сталин со своими «национал-большевиками» вывел страну из хаоса, сотворенного милюковыми и керенскими, объективно играя столь же контрреволюционную роль, что и Наполеон. Наполеон и Сталин стали новыми императорами, власть которых (в воздаяние грехов либеральных элит) была и обширнее, и многократно деспотичнее, чем у их законных предшественников с крестом на груди.

Сталин был человеком своего времени, забывшего о Боге и царе. Он исхлестал Россию именно за это забвение. Но он же первым и создал предпосылки для понимания нами путей выхода из того состояния ужаса, в котором и сам сыграл страшную роль… Вина не только Сталина, что среди его сменщиков не нашлось вожака, который бы искренне поднял на щит коренную державностроительную идею народности»[180].

Приведенная точка зрения имеет, разумеется, право на существование. И если посмотреть на то, что наговорено и написано в отечественных СМИ в юбилейный год об Октябрьской революции и о Сталине, не так уж мало сторонников у Владимира Николаевича Шульгина. Вот только если читатель хотя бы бегло познакомился с теми историческими фактами, что приведены в предыдущих главах настоящей книги, то он должен бы прийти к диаметрально противоположным выводам: «вожаков-сменщиков» Сталину народ выдвигал и в 1930-х годах, и во второй половине 1940-х, да вот только где они в конечном счете оказались, эти лидеры, которые могли бы прийти на смену Сталину? Наверное, среди 27 миллионов погибших в войне, 10 миллионов, загубленных в процессе коллективизации, 130 тысяч жертв в финской войне.

А ведь это далеко не все жертвы сталинского «выведения страны из хаоса» (по терминологии В. Н. Шульгина). При работе в архивах на меня глубокое впечатление произвела «Справка спецотдела МВД СССР о количестве арестованных и осужденных органами ВЧК – ОГПУ – НКВД-МГБ СССР в 1921–1953 гг.». Эту справку Н. Хрущев сгоряча заказал после ареста Берии летом 1953 года, но потом, по-видимому, и сам ужаснулся ее данным и надолго упрятал в секретное хранение.

Так вот, если исключить из этих цифр людей, понесших наказания за уголовные, административные и бытовые нарушения закона, а взять только тех, кто осужден за так называемые «контрреволюционные преступления», включая и за так называемую «антисоветскую агитацию» (то есть за разговоры в быту), то картина предстает такая:

В 1921–1929 годах – 590 146 чел. Из них приговорено к расстрелу – 23 391 чел. Остальные – тюрьмы, лагеря и ссылки.

В 1930–1936 годах – 2 255 722 чел. Из них к расстрелу – 40 137 чел. Остальные – тюрьмы, лагеря и ссылки.

В 1937–1938 годах – 1 575 259 чел. Из них к расстрелу – 681 692 чел. Остальные – тюрьмы, лагеря и ссылки.

В 1939–1953 годах (до марта) – 1 115 427 чел. Из них к расстрелу – 54 235 чел. Остальные – тюрьмы, лагеря, ссылки[181].

Итого только по политическим мотивам за 1921–1953 годы осуждено 5 536 554 чел. Из них расстреляно – 799 455 чел.

Таким образом, за 30 лет правления Сталина из жизни в нашей стране по очень скромным подсчетам были выключены 42 686 554 человека. Для сравнения: население Франции – 60 млн человек, Швеции – 9 млн, Польши – 40 млн, Германии – 80 млн и т. д.

Если бы Владимир Николаевич Шульгин знал, что в целях «создания предпосылок для понимания нами путей выхода из того состояния ужаса», в котором мы находились после 1917 года, по вине Сталина из жизни было выключено такое количество не просто людей, но активных, мыслящих, энергичных, которые в любом обществе представляют собой элиту народа, пришел бы он к выводу, что «сваливать на Сталина вину за ГУЛАГ, репрессии – и неверно, и безнравственно»? Не уверен…

Следует особо сказать, что ведь под все эти действия была подведена особая идеология, опираясь на которую власть и воевала 30 лет со своим собственным народом. Что же это была за идеология?

Глава 1. Утопия у власти

Три слова, которые сложились в четкую фразу, вынесенную в заглавие главы, принадлежат не мне. В 1982 году два эмигранта из СССР, два доктора исторических наук М. Я. Геллер (1922–1997) и А. М. Некрич (1920–1993) издали в Лондоне книгу под таким названием[182]. Суть их творения сводится к утверждению о том, что «история Советского Союза – это история превращения России, страны не лучше и не хуже других, со своими особенностями, но сравнимой во всех отношениях с другими европейскими государствами, – в СССР, явление ранее неизвестное человечеству», – «социалистическое государство, построившее утопию»[183].

Что такое утопия в конкретном применении к Советской России, объяснил другой российский эмигрант, Леонид Геллер. «Утопия, – пишет он, – в собственном смысле слова это – искусственный мир, но при этом он тесно связан с другими, естественными мирами, которые дают его создателям часть своего материала и свой инструментарий»[184].

Однако ни в том ни в другом произведении этих российских эмигрантов, хоть и очень много пространства отводится размышлениям о советской идеологии, не исследуются теоретические основания этой утопии. А они конечно же были. Но на поверхности дело выглядит еще проще. «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». С этого ленинского утверждения началась Великая Октябрьская социалистическая революция. Но под ним было и другое основание – идеологическое.

Всякая революция низвергает старую власть, писал Маркс[185]. А второй основоположник «всесильного учения» Ф. Энгельс уточнял: старая власть – это богатые, новая власть должна состоять из бедных. Поэтому социальная революция – это открытая «война бедных против богатых»[186]. Вот, собственно, и вся идеологическая база этой утопии.

В 1960-х годах немецко-американский философ и социолог Герберт Маркузе довел эту идею до абсурда, когда провозгласил идею о революционной роли аутсайдеров (люмпены, преследуемые нацменьшинства и т. п.). В те годы радикальные слои студенчества и интеллигенции стран Западной Европы, но прежде всего – в ФРГ и Франции, приняли идеи Маркузе на вооружение, за чем последовали левоэкстремистские выступления на Западе. Сегодня этой идеей пользуются организованные отряды международного терроризма. Так что и здесь ноги растут из марксизма.

В «Принципах коммунизма» (1847), произведении, которое легло в основу «Манифеста Коммунистической партии» (1848), Энгельс строго отчитывал «демократических социалистов» за то, что те выступают за «уничтожение нищеты и устранение бедствий нынешнего общества», в то время как бороться надо, учил он, «против богатых». Если вы этого еще не поняли, пенял им друг и идейный соратник Маркса, значит, вы являетесь «либо пролетариями, которые еще недостаточно уяснили себе условия освобождения своего класса, либо представителями мелкой буржуазии»[187].

Трезвые головы в рабочем движении находились и тогда. И они вслух недоумевали: каким же образом бедные, прогнав богатых, которые в подавляющей своей части, одновременно с этим, являются еще и образованными и имеют опыт управления делами общества, смогут с ними справиться? Ведь ни соответствующего образования, ни опыта у них нет!

Энгельс сердился на непонятливых (О. Бенигка, А. Бебеля, др.) и отвечал: смогут, управляют же рабочие своими потребительскими товариществами «так же хорошо и гораздо более честно, чем буржуазные акционерные общества»[188]. Разнокачественность уровней управления (небольшим добровольным товариществом и государством) в расчет, конечно, не принималась.

До конца своей жизни основоположники марксизма убеждали своих последователей, что для того, чтобы «строить» общество по сконструированным ими для рабочего класса чертежам, ни ума, ни специальных знаний и не надо. В их видении как-то вообще не сопрягались понятия «социализм» и «интеллигенция». Более того, к этой последней они всю жизнь испытывали стойкое недоверие, подозрение и даже презрение.

В переписке с упомянутыми выше руководителями немецкой социал-демократии в последние годы своей жизни Энгельс объяснял, что для строительства нового общества вполне достаточно просто классового инстинкта пролетариата.

Самое большое препятствие, считал он, заключается не в обобществлении крупного производства («здесь не будет совершенно никаких трудностей»), а в наличии «мелких крестьян и тех назойливых, сверхумных образованных, которые тем больше делают вид, что все знают, чем меньше они смыслят в данном деле». Именно «образованные», считал Энгельс, должны еще многому «учиться у рабочих», а не наоборот. Предлагал он и рецепты относительно того, как устранить указанное им препятствие.

Что касается техников, агрономов, инженеров, архитекторов, школьных учителей и т. п., без которых коммунистической партии, когда она придет к власти, на первых порах не обойтись, то «на худой конец, – писал он, – мы можем купить их для себя». А если среди них все же окажутся предатели, что, конечно, будет наверняка, то они «будут наказаны как следует в назидание другим… и поймут, что в их же интересах не обкрадывать нас больше». Гуманитарная же интеллигенция, учил вождь, коммунистической партии не просто не нужна, более того, вредна. «Мы прекрасно можем обойтись без остальных «образованных», – писал он, – и, к примеру, нынешний сильный наплыв в партию литераторов и студентов сопряжен со всяческим вредом, если только не держать этих господ в должных рамках»[189].

Энгельсу возражали. Так, Август Бебель, один из основателей и вождей германской социал-демократии, токарь по профессии, который много занимался самообразованием, роль и значение интеллигенции оценивал высоко. В 1891 году он с нескрываемым удовлетворением сообщал Энгельсу, что идеологическая работа с интеллигенцией приносит свои плоды: представители этой социальной группы стали все чаще вступать в партию.

Учитель стремится поправить своего последователя, разъясняя тому, что интеллигенция была и остается не более чем «образованным мусором».

«До последнего времени, – отвечает он Бебелю, – мы были даже рады тому, что по большей части избавлены от так называемой «образованной» публики. Теперь – другое дело. В настоящее время мы достаточно сильны, чтобы быть в состоянии принять и переварить любое количество образованного мусора, и я предвижу, что в ближайшие 8–10 лет к нам придет достаточное количество молодых специалистов в области техники и медицины, юристов и учителей, чтобы с помощью партийных товарищей организовать управление фабриками и крупными имениями в интересах нации. Тогда, следовательно, взятие нами власти будет совершенно естественным и произойдет относительно гладко. Но если в результате войны мы придем к власти раньше, чем будем подготовлены к этому, то технические специалисты окажутся нашими принципиальными противниками и будут обманывать и предавать нас везде, где только могут; нам придется прибегать к устрашению их, и все-таки они будут нас надувать».

Бебель, однако, не понял учителя и спустя месяц после этого обмена мнениями вновь уведомляет его, что интеллигенция проявляет все больше симпатий к коммунизму.

Раздосадованный непонятливостью ученика, Энгельс теперь уже открытым текстом предупреждает его, что если Бебель и дальше будет привлекать интеллигенцию к партийной работе, то коммунисты в этом случае неизбежно потерпят «решительное поражение»[190].

«Еще в 1848 и в 1870–1871 гг., – вспоминает Энгельс, – я слишком хорошо убедился, как недалеко уйдешь с такими союзниками и сочувствующими в минуту опасности и как основательно можно с ними оскандалиться». Надо, пишет он, внимательно присмотреться «к способностям и характеру этих господ. Это избавит нас не только от трений, но и может в критический момент предотвратить неизбежное в противном случае решительное поражение»[191].

Пройдет совсем немного (по историческим меркам) времени, всего-то каких-то 30 лет, и вся эта подробная инструкция по поводу того, как коммунистам после прихода к власти следует поступать с интеллигенцией, будет в буквальном смысле скрупулезно осуществлена на 1/6 части земной суши. А еще через 10 лет будет осуществлено и другое прямое указание Энгельса, в отношении второго «врага коммунистов» – «мелких крестьян» (коллективизация).

Таким образом, марксизм с самого начала своего возникновения выдвинул тезис: цель – не борьба за искоренение бедности в обществе, а война бедных против богатых, чтобы это богатство силой отобрать и перераспределить между бедными. «Бьет час капиталистической собственности. Экспроприаторов экспроприируют», – провозгласил К. Маркс в первом томе «Капитала».

Через 34 года (в 1925 году) после этого «открытия» русский писатель Михаил Булгаков в повести «Собачье сердце» выразит этот высокоученый тезис словами своего героя Шарикова гениально просто: «Да что тут предлагать… А то пишут, пишут… конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять все да поделить… А то что ж: один в семи комнатах расселся, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет»[192]. Правда, опубликована эта повесть была только в 1987 году.

Гражданам Российской Федерации, родившимся после русской либеральной революции 1990-х годов, вряд ли известно, что с 1918 до 1943 года гимном Советской России, а потом СССР были слова и мелодия Интернационала. Лишь во время Великой Отечественной войны Сталин приказал упразднить эту ленинско-свердловскую новацию и создать собственно гимн Советского Союза. В 1944 году у нашего государства появился гимн на мелодию А. В. Александрова и слова С. В. Михалкова и Г. А. Эль-Регистана. А до этого в торжественных случаях 27 лет страна пела следующие слова:

…Весь мир насилья мы разрушим До основанья, а затем Мы наш, мы новый мир построим, Кто был никем, тот станет всем… Лишь мы, работники всемирной Великой армии труда, Владеть землей имеем право, Но паразиты – никогда!

Воспевание «работников всемирной армии труда» у коммунистов, как известно, восходит к теории трудовой стоимости, созданной английскими экономистами Адамом Смитом и Давидом Рикардо. Но К. Маркс кардинально переработал эту теорию и положил в основу своего учения о неизбежном приходе к власти людей, занятых физическим трудом.

Элементы трудовой теории стоимости – потребительная стоимость и меновая, конкретный и абстрактный труд, учение о прибавочной стоимости, создаваемой в процессе физического труда, превращение денег в капитал, разработанные Марксом, легли в основу его вывода о том, что все производство общества зиждется на физической деятельности человека, а духовная деятельность человека, проявление его интеллектуальной сущности есть «не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней»[193].

А поскольку духовный труд есть производный от материального, тогда кто же является истинным созидателем национального богатства? Конечно же только работник физического труда. И точка! А все остальные слои общества – паразиты на его теле.

Верный последователь Марксовой трудовой теории стоимости польский революционер Вацлав Махайский (1866-1926) (выступавший под псевдонимом А. Вольский) в 1898 году так и написал: «…Рабочий эксплуатируется… для паразитного существования всего образованного общества, производителей нематериальных благ»[194].

В своей ненависти к интеллигенции Махайский полностью опирался на точку зрения Энгельса. Забегая вперед, следует отметить, что, в отличие от Ленина, позицию Махайского никогда не разделял Сталин. Более того, генсек даже выступал с резкой критикой махаевщины и тех большевиков, кто страдал этой болезнью. Так, в 1930-х годах он выступил с резким обличением Н. Хрущева в приверженности к махаевщине.

10 октября 1938 года Сталин, выступая на заседании политбюро ЦК ВКП(б) в связи с выходом в свет «Краткого курса истории ВКП(б)», довольно резко заметил Н. Хрущеву, что тот неправильно учит партийные кадры пренебрежительному отношению к интеллигенции.

«…А между тем без этих служащих, без этой интеллигенции, – напомнил генсек, – без людей, которые живут интеллектом, – государство существовать не может. Ни один класс не может удержать власть и руководить государством, если он не сумеет создать своей собственной интеллигенции, то есть людей, которые отошли от физического труда и живут умственным трудом. Товарищ Хрущев думает, что он до сих пор остается рабочим, а между тем он интеллигент (веселое оживление в зале). Он перестал быть рабочим, потому что живет интеллектом, работает головой, отошел от физического труда, вышел из среды рабочих.

Кое у кого из наших людей было такое махаевское отношение к кадрам. Махайский – это был один социал-демократ, я с ним в ссылке встречался, который набил руку на том, что ругательски ругал партийную интеллигенцию. Он считал, что надо истребить партийную интеллигенцию и только после этого восстановится порядок в партийных рядах. Махайский был членом партии, но на деле он был, конечно, анархистом. Вот это и называется в истории партии махаевщиной, эта ненависть к партийной интеллигенции. Конечно, Махайский был дурак, круглый идиот, потому что он не понимал, что надо не только ценить свою интеллигенцию, но весь рабочий класс, все крестьянство сделать интеллигенцией…

У нас часто бывает так: работал рабочий у станка, потом пошел учиться, стал образованным человеком, и к нему сразу пропало всякое уважение. Я считаю, что это дикость. При таких взглядах мы можем действительно загубить государство, загубить социализм… А те, которые думают, что человек, уйдя от станка или трактора и став интеллигентом, погиб для общества, есть люди прошлого. Я бы сказал, они хуже врагов, вот эти люди, которые так смотрят на нашу интеллигенцию, на людей, которые вчера были рабочими, а сегодня стали интеллигентами. Те, которые презрительно относятся к нашей интеллигенции, есть жалкие, несчастные люди, махаевцы, ничего общего с марксизмом не имеющие»[195].

Надо сказать, что наиболее последовательная и глубокая критика Марксовой трудовой теории стоимости была осуществлена в России. Об этом много писал М. Туган-Барановский[196], Д. Менделеев[197], другие русские теоретики. Но созданная Лениным партия большевиков прислушиваться к лучшим представителям российской интеллигенции не захотела.

Критика марксизма за пренебрежительное, уничижительное отношение к людям интеллектуального труда не прекращалась никогда даже в среде тех мыслителей, кто к социализму как к идее относился вполне лояльно. Так, один из крупнейших историков ХХ века англичанин Арнольд Тойнби (1889–1975) предрек поражение марксизму на том, прежде всего, основании, что Маркс явно недооценил роль духовной энергии в процессе производственной деятельности человека. В 1970-х годах, незадолго до своей смерти, Тойнби произнес: «Марксизм должен потерпеть поражение потому, что он лишил себя духовной силы, которая одна может привести социализм к успеху»[198]. Так оно в конечном итоге и вышло.

Захватить власть в России Ленин мог, только опираясь на идеологию основоположников марксизма. А в этой последней, как уже выяснилось, люди богатые и образованные рассматривались как основное препятствие на пути к захвату власти коммунистами. С первых же ме сяцев после прихода к власти Ленин неукоснительно следовал указаниям классиков в отношении интеллигенции.

Уже в декабре 1917 года он демонстрирует ту же подозрительность в отношении интеллигенции, что и его учитель Ф. Энгельс. В публицистических статьях «Волокита и разгильдяйство интеллигенции», «В чем родство между босяками и интеллигенцией»[199] он намечает программу пропагандистской кампании против интеллигенции, не стесняясь в выражениях презрительно обзывая ее: «служащими при буржуазии», «интеллигентскими прихлебателями буржуазии», «невеждами и полузнайками», называя критику большевиков с их стороны «интеллигентскими воплями», «интеллигентским воем», «комедианскими криками» и т. д.

Во всех учебниках истории СССР и истории КПСС, во всех энциклопедиях и справочниках советского периода утверждается, что Гражданскую войну в Советской России развязали эксплуататорские классы и мировой империализм, выразителем интересов которых и выступает-де интеллигенция. Вот, например, официальное издание «Гражданская война и военная интервенция в СССР»[200]. В постановочной статье под таким же названием с первых же строк читаем: «Победа революции вызвала ожесточенное сопротивление свергнутых эксплуататорских классов внутри страны и мирового империализма». Ленин, определяя роль империалистов в развязывании Гражданской войны в России, указывал, что именно они являются «…руководителями, двигателями, толкателями в этой войне…»[201], обвиняя в развязывании Гражданской войны «всемирный империализм»[202].

Все это, конечно, чистейшая ложь.

С первых же шагов советской власти вождь большевиков призывает население к насилию против «буржуазии и ее пособников». При этом он выражает сильное беспокойство по поводу того, что буржуазия, а вместе с нею и интеллигенция, почему-то не выражают стремления к войне с большевиками. Буржуазия и ее пособники, беспокоится вождь, избегают крайних мер сопротивления диктатуре пролетариата. Если и далее будет так продолжаться, пишет он, то пролетариату будет негде и не на чем учиться навыкам насилия. А ведь насилие, повторяет он вслед за Марксом, носит позитивный в истории характер, ибо «всегда бывает повивальной бабкой истории». Совершенно очевидно, учил Ленин своих последователей, что «чем более крайним является сопротивление эксплуататоров, тем энергичнее, тверже, беспощаднее, успешнее будет подавление их эксплуатируемыми»[203].

Ленин называет и социальные слои, против которых следует ужесточить насилие: «оглушенные, запуганные буржуа, мелкие буржуа», «служащие при буржуазии», «привыкшие служить буржуазии чиновники, служащие, врачи, инженеры и пр.». При этом подчеркивает, что только пропагандистскими усилиями все эти слои и социальные группы населения России поставить в подчиненное рабочему классу положение невозможно. На их стороне образование и опыт управления. Поэтому необходимо, указывал вождь, развязать в российском обществе гражданскую войну, ибо социализм «вырастает в ходе самой напряженной, самой острой, до бешенства, до отчаяния острой классовой борьбы и гражданской войны»[204]. Напомню, эти указания вождя последовали через четыре недели после захвата большевиками власти, в декабре 1917 года. Попутно, в эти же дни, Ленин решает и судьбу Учредительного собрания: упразднить за ненадобностью[205].

В рассматриваемый период большевики еще не стеснялись признавать, что Гражданскую войну стране навязали они сами, и даже бахвалились этим.

20 мая 1918 года Я. Свердлов, выступая на заседании ВЦИК, говорил: «Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря, если мы сможем разжечь там ту же гражданскую войну, которая шла не так давно в городах… только в этом случае мы можем сказать, что мы и по отношению к деревне сделали то, что смогли сделать для городов». А на III съезде Советов это признал и Ленин: «На все обвинения в гражданской войне мы говорим: да, мы открыто провозгласили то, чего ни одно правительство провозгласить не могло… Да, мы начали и ведем войну против эксплуататоров». Ему вторит Л. Троцкий 4 июня 1918 года: «Наша партия за гражданскую войну… Да здравствует гражданская война!»

Искусственное развязывание большевиками Гражданской войны в российском обществе проходило в потрясающе точном соответствии с указаниями основоположников марксизма: богатых и образованных как фактор гражданского общества свести к нулю, к власти военным путем привести люмпенизированные слои. Заметим: не бедных, а именно люмпенизированных.

В ноябре 1918 года Ленин говорит открытым текстом: «Опираться на интеллигенцию мы не будем никогда, а будем опираться только на авангард пролетариата, ведущего за собой всех пролетариев и деревенскую бедноту. Другой опоры у партии коммунистов быть не может»[206]. Конечно, пояснял он при этом, «строить социализм можно только из элементов крупнокапиталистической культуры, а интеллигенция и есть такой элемент». Поэтому мы будем «брать эту интеллигенцию, ставить ей определенные задачи, следить и проверять их исполнение»[207]. Ну, прямо текстуальное совпадение с пассажами из писем Энгельса к своим ученикам!

Чего сильно опасался Ленин вслед за Энгельсом? Инакомыслия, конечно. Демократии в ее сущностном виде и форме.

Правильно опасался. Велик и богат оказался культурный потенциал России. И это при том, что даже после Гражданской войны, приведшей к исходу значительной части российской интеллигенции из России, как к тому и стремились большевики, еще очень много талантливых ее представителей все же не хотели покидать свою родину и свой народ, плотью от плоти которого они себя ощущали. При этом оставшаяся в Советской России русская интеллигенция не молчала.

На Западе до небес превозносят роман-утопию Джорджа Оруэлла «1984». А ведь роман английского писателя в идейном отношении не более чем калька с замятинского «Мы». Но Запад никогда не любил признаваться в том, что очень многое в идейном отношении он черпал из резервуаров талантливой русской интеллигенции. Кстати сказать, во многом и до сих пор не чурается этого, только ссылок не делает. А между тем это Евгений Замятин еще в 1920 году высказал в своем романе гениальное предостережение, к чему может привести стремление большевиков «осчастливить» народ при господстве только одного вида идеологии.

В том же году А. В. Чаянов, выдающийся русский ученый-аграрник, публикует фантастический роман «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», где с не меньшей, чем у Замятина, силой таланта было высказано пророчество о том, что в 1984 году после многолетнего правления большевиков при свободных выборах в Советы большевистская партия терпит поражение, а к власти приходит Крестьянская партия и ведет страну по пути процветания.

Всего на 4 года не совпало пророчество выдающегося экономиста-аграрника с действительным ходом Истории. Не в 1984-м, а в 1989-м году партия большевиков фактически утратила власть в стране при свободных выборах в Советы… Правда, к власти пришли не российские крестьяне…

Впоследствии Чаянов предложил альтернативу сталинской коллективизации. Разумеется, не простили ему этого большевики. 21 июля 1930 года он был арестован по обвинению в принадлежности к «Трудовой крестьянской партии». За четыре года следствие не смогло доказать, что выведенная Чаяновым в его романе «Крестьянская партия» существует в действительности. Тем не менее в 1935 году его ссылают в Алма-Ату, а в 1937 году вновь арестовывают и приговаривают к расстрелу. Чаянову было 49 лет.

Вот, собственно, это все и легло в основу политической власти ленинской большевистской партии, вот оно-то и трансформировалось в «утопию у власти», освободиться от которой русскому народу удалось только в результате революции 1989–1991 годов. Но прямо скажем, не до конца – мы все еще не можем выйти из плена сталинской утопии.

Глава 2. Кому ставить памятник за победу над Германией?

Когда бы и по какому бы то ни было поводу ни заходила в нашем обществе речь о Сталине, русский народ в конечном итоге роль Сталина оценивает по его роли в Победе над гитлеровской Германией.

Есть здесь и более общий план. С годами во все большей степени людей занимает проблема увековечения памяти не Сталина, а самой Великой Отечественной войны. Современные социологические опросы свидетельствуют, что более 85 % населения России убеждены, что работу по увековечению памяти о Великой Отечественной войне следует обязательно продолжить. Тех, кто придерживается другого мнения (а такие, конечно, есть и будут всегда), насчитывается всего лишь 6,6 %.

Попытки в этом направлении уже предпринимаются.

При выходе из станции метро «Охотный Ряд» на поверхность, если идти к Красной площади по подземному переходу, под бывшим зданием гостиницы «Москва», то слева, на подходе к Историческому музею, на подступах к Красной площади, можно увидеть огромную бронзовую статую маршала Г. К. Жукова работы Вячеслава Клыкова. Прославленный полководец сидит на коне, знаменитый массивный подбородок, выражающий непреклонность и крутость характера, вздернут вверх, а взор всадника устремлен куда-то вдаль, через всю Манежную площадь, к Дому Пашкова и дальше.

По-видимому, в процессе создания памятника перед глазами скульптора стояла картина дождливого утра 24 июня 1945 года, когда Георгий Константинович принимал, по распоряжению Сталина, на Красной площади Парад Победы над гитлеровской Германией.

Рассказывают, что художник хотел, и даже настаивал, высечь на постаменте скульптуры надпись: «Победителю в Великой Отечественной войне маршалу Г. К. Жукову». Но политическая общественность столицы после бурных и длительных дебатов с такой текстовкой не согласилась. И, как мне представляется, была права.

Если и ставить на главной площади России памятник победителю в этой самой кровопролитной за всю историю нашей страны войне за независимость, то это должен быть памятник всему народу-победителю.

Русскому (в собирательном значении – российскому) солдату, не щадившему своей жизни в битве с захватчиками.

Женщинам, старикам и детям, которые изнемогали в тяжком беспросветном труде в тылу, но обеспечили Красную армию и страну всем необходимым для Победы.

Конструкторам оружия и инженерам, его сделавшим.

Учителям, которые в холодных классах учили наших детишек беззаветной любви к родине.

Медицинским работникам, которые на фронте и в тылу, восполняя понесенные в боях потери, сделали то, что не смогла сделать ни одна система здравоохранения воюющих стран, возвращая в действующую армию трех из четырех раненых бойцов.

Блокадникам Ленинграда.

Сражавшимся в условиях оккупации белорусам, не принявшим, в отличие от огромного числа украинцев, диктат гитлеровцев.

Партизанам и подпольщикам на оккупированных территориях.

Народам среднеазиатских республик, которые приняли к своим очагам эвакуированных и беженцев, самоотверженно и искренне разделив с ними хлеб и кров.

Причем очень важно принять во внимание, что речь должна идти не только о военных сражениях и о трудовом подвиге всего народа, но и о сложнейшей деятельности политического руководства страны на международной арене, дипломатическом мастерстве, которое, как и военное дело, представляет собой сложнейшую материю.

Сошлюсь только на один пример, который показывает вклад дипломатии в достижение Победы.

30 июля 1941 года в Лондоне посол Советского Союза И. М. Майский в присутствии премьер-министра Великобритании У. Черчилля и министра иностранных дел А. Идена подписал с премьер-министром польского правительства в изгнании Владиславом Сикорским советско-польское соглашение, в первом пункте которого говорилось: «Правительство СССР признает советско-германские договоры 1939 года относительно территориальных перемен в Польше утратившими силу».

Соглашение было подписано на фоне военной катастрофы первых недель войны, в условиях большого отчаяния, когда Сталин искал хоть каких-нибудь союзников в войне с Германией (а нечего и говорить, что Майский не мог бы подписать такое соглашение без указаний из Москвы). Мина же, заложенная в тексте этого соглашения, заключалась в том, что Москва тем самым признавала раздел Польши в 1939 году между гитлеровской Германией и Советским Союзом нелегитимным. Иными словами, земли Западной Украины и Западной Белоруссии, которые с 1920 года находились под юрисдикцией Польши и возвращены СССР в соответствии с советско-германскими соглашениями августа 1939 года, Москва де-юре снова отдавала Польше.

Но Сталин не был бы Сталиным, если бы он сравнительно быстро не понял, что им в момент малодушия совершена ошибка стратегического характера. И уже 16 декабря 1941 года, когда Красная армия под Москвой нанесла первое за всю Вторую мировую войну поражение германскому вермахту, генсек в беседе с прибывшим в Москву А. Иденом заявил: «Советский Союз считает необходимым восстановление своих границ, как они были в 1941 году, накануне нападения Германии на СССР… Что касается границы СССР с Польшей, то она, как уже выше было сказано, в общем и целом могла бы пройти и по линии Керзона…», иными словами, с землями западных частей Украины и Белоруссии[208].

Ошибка, совершенная 30 июля 1941 года, дорого обошлась советскому руководству. Позже главе СССР и советской дипломатии в целом пришлось употребить огромные усилия, чтобы убедить своих коллег по «Большой тройке» (Черчилля и Рузвельта) согласиться оставить эти земли в составе СССР. После войны Сталин не стал скрывать свой дипломатический промах от российской общественности, и еще при его жизни, в 1946 году, лондонское советско-польское соглашение было опубликовано в печати.

Таким образом, и дипломаты имели в этой войне свои поражения и свои победы.

Словом, увековечивать в исторической народной памяти надо всех, кто вынес на своих плечах эту войну, не позволил немцам и в массе поддержавшим их европейским нациям с двунадесять языков поработить себя. Всем, кто отстоял право на жизнь в условиях своей национальной самобытности.

Но столь сложную задачу решить очень трудно.

Хотя в нашей истории такие попытки были. В Москве был сооружен храм Христа Спасителя, посвященный победе в Отечественной войне 1812 года, который был создан на народные пожертвования и строился с 1837 по 1883 год, а в 1931-м был взорван по решению сталинского правительства, но в 1990-х годах, благодаря духовному подвигу общественности и мэра Москвы Юрия Лужкова, воссоздан заново.

Понятно, что памятник Великой Отечественной войне, со столь сложным содержанием, скорее всего, может быть выражен только каким-то символом.

Между тем нам, славянам, в отличие от западноевропейских народов, ближе мыслить образами, нежели символами. Русский человек, к примеру (знаю это и по себе), равнодушно проходит мимо рогатого натовского символа, воздвигнутого на лужайке перед штаб-квартирой Североатлантического альянса в столице Бельгии. А вот перед поражающей воображение и чувства статуей Венеры Милосской безвестного древнегреческого гения (сотый год до Рождества Христова), или перед изображением сподвижницы неистового протопопа Аввакума боярыни Морозовой кисти В. И. Сурикова, полотнами П.А Федотова «Сватовство майора» и «Неравный брак» русский человек может в благоговении замереть надолго.

Нам, конечно, как отмечал незабвенный Александр Блок, внятен «и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений», но при всем при том произведения «сумрачного германского гения» по большому счету для массы русского народа остаются чужими. Поэтому и памятник Победе в Великой Войне (так назвал эту войну Вадим Кожинов) нам нужен в виде чувственно воспринимаемого, осязаемого образа. То есть он, этот памятник, должен быть выражен не в абстрактной форме.

Это, по-видимому, должна быть или какая-то скульптурная группа, или же композиции типа памятника 1000-летия России, что стоит в Великом Новгороде. (Стоит, однако, обратить внимание на то, что из многочисленных фигур руководителей Руси и России, запечатленных в скульптурной группе, исключен Иван Грозный!) Словом – нужен образ, в котором бы как в фокусе сходились сложнейшие переплетения всех нитей Великой Войны.

Уверен, что памятник в ознаменование Победы в Великой Отечественной войне у нас будет.

Но как добиться того, чтобы в памятнике, посвя щенном Победе, нашли свое выражение все перечисленные выше факторы? Кто, если речь идет о человеке или скульптурной группе, должен стоять на постаменте в этом случае?

Думаю, что при всем великом уважении народа к маршалу Жукову один он таким символом служить не может. Как говорят в народе – не по сеньке шапка. Были и другие в этой войне полководцы, по таланту Жукову не уступающие, но задвинутые им, или, с его подачи, Сталиным, на вторые роли.

Георгий Константинович Жуков был храбрым солдатом. Выдающимся военачальником. Но не более того. А Великую Отечественную выиграл народ, во главе которого в силу обстоятельств стоял Сталин, который удивительным образом сумел соединить в себе все то, о чем сказано выше, провел огромную созидательную работу по объединению всех этих факторов в одно органическое целое и направил всю эту мощь на выполнение одной цели – достижение Победы над врагом.

Думаю, что, если бы не было этого руководителя, война бы растянулась не на четыре года, а больше. Хотя убежден, что и без Сталина войну у Германии, и всей работающей на Гитлера Европы, мы в конечном счете все равно бы выиграли, даже если бы пришлось начинать ее вновь от Урала. С уверенностью могу сказать за себя и за своих земляков: мы, сибиряки, никогда бы с иноземным диктатом не согласились.

Но история распорядилась так, что во главе страны стоял Сталин. Со всеми его ошибками, за которые народ заплатил «сугорами крови», с массовыми преступлениями, совершенными им лично и при его участии, и ничем не оправданными жестокостями, но и с гениальными способностями к управлению уникальной страной и уникальным народом, в уникальной исторической ситуации.

Чтобы оценить его роль, достаточно оглянуться на участие нашей страны в Первой мировой войне. Если бы тогда во главе России стоял умный и авторитетный в народе вождь, Россия бы войну не проиграла, и никакому Ленину со всей его большевистской политической партией не удалось бы ввергнуть Россию в 75 лет отклонения с нормального пути цивилизационного развития.

Поэтому гадать не приходится. Если сооружать памятник войне в образе человека, то, кроме Сталина, других персонажей не видно.

Что ни говори, а это именно он, и никто другой, глубокой осенью 1941 года сказал, как выдохнул: «Русские были в Берлине два раза, будут и в третий». Как много раз говорил мой преподаватель на философском факультете МГУ им. М. В. Ломоносова участник войны Александр Зиновьев, это именно Сталин сумел в кратчайшие исторические сроки найти, выдвинуть и взрастить полководцев, которые уже через полтора года сумели повести войну более умело, чем закосневшие в своей чопорности немецкие генералы. «У нас, – возмущался Зиновьев, – до сих пор происходят удивительные вещи. Отмечая День Победы, даже не упоминают имени Верховного главнокомандующего. Но это ведь все равно что Наполеоновские войны без Наполеона! Я в университете задаю студентам вопрос о том, кто был Верховным главнокомандующим? Называют Жукова, Конева, но не Сталина. Но это же возмутительно! Я 21 год прожил в Германии. Могу засвидетельствовать, что там никому не приходит в голову написать историю гитлеровской Германии без Гитлера. А у нас получается, будто война прошла без Сталина. ‹…› Точно так же, как без Наполеона немыслимы ни Мюрат, ни Даву, ни Ней, ни Мортье, так и без Сталина немыслимы советские полководцы, проявившие себя в годы Великой Отечественной войны. Без сталинского руководства не было бы ни Жукова, ни Рокоссовского, ни других»[209].

Уметь так работать с кадрами – это уникальный дар, которым среди политиков такого масштаба обладают единицы. После Сталина в России и в мире никто больше таким даром не обладал.

Но из песни слова не выкинуть. Проходят годы, народная память потихоньку отсеивает зерна от плевел, и с каждым прошедшим после смерти Сталина десятилетием все явственнее выявляется, что не хотят русские люди прощать Сталину ни коллективизацию и уничтожение крестьянства, ни политические ошибки 1941–1942 годов, приведшие к миллионным жертвам, ни другие ошибки и преступления. Социологические опросы последних десятилетий показывают, что безрезервных сторонников Сталина у нас в обществе еще много (до 30 %), но доля эта в XXI веке неуклонно уменьшается, а не увеличивается.

Как видится мне, нет, не будет русский народ ставить памятник за Победу в войне Сталину. Как не стал наш народ ставить памятник за победу в Отечественной войне 1812 года Александру I, предпочтя полвека собирать деньги на возведение храма Христу Спасителю, возблагодарив ЕГО, а не Александра за избавление от «узурпатора». Скорее всего, так будет и с народной памятью о Великой Отечественной войне.

Словом, памятник Победе у нас, я уверен, будет, а вот памятник Сталину – вряд ли. Многое народ не сможет простить Сталину.

Заключение. Преступными методами можно создать только преступное общество

На протяжении всего текста настоящей книги на основе анализа реального исторического материала я стремился наглядно показать, что Сталин задуманное Лениным и им самим так называемое социалистическое общество строил преступными методами.

И на протяжении всего предыдущего текста над автором висел вопрос: может ли человек с менталитетом уголовного преступника встать во главе общества и руководить этим обществом десятки лет, да при этом еще и эффективно решать проблемы этого общества? Сталин всей своей жизнью показал (не доказал, а именно показал), что в кризисный период развития общества это возможно.

Но если посмотреть на нашу советскую историю внимательно, то следует признать, что никакой другой системы управления обществом, кроме криминальной, Иосиф Джугашвили в качестве лидера большевиков создать и не мог: большевистская среда не позволяла ему ни на шаг ступить в сторону. В нулевые годы XXI столетия на огромном массиве архивных материалов это убедительно показал в ряде своих монографий выдающийся российский историк Юрий Жуков. Методы построения нового общества никакими иными, кроме криминальных, не могли и быть. Вопрос об альтернативе и не стоял. Эти методы корежили, уродовали не только общество, но и сам руководящий слой.

Сейчас, по прошествии многих десятилетий после смерти Сталина, до нас только-только еще начинает доходить, что преступными методами можно построить только преступную систему управления обществом. Именно это и было сделано. Мы именно такое общество и построили.

Уже третье десятилетие насчитывается с момента обрушения советской власти, но отношения между людьми, в особенности между теми, кто обладает властью на всех уровнях по вертикали и горизонтали, и до сего дня нередко строятся на основе переступания не только через каноны христианской морали и нравственных ее принципов, но и правовых норм. Коррупция и уголовщина, в буквальном смысле пронизывающие все наши общественные отношения, на всех уровнях власти (власти, а не народа в его целом!), они ведь, эти формы взаимоотношений, волокутся за нами из нашего сталинского прошлого. А точнее сказать – из большевистского. Здесь, как писал Гомер, «мертвый хватает живого».

Если сказать коротко, то до нас только сейчас начинает доходить, что в основе общества справедливости, и просто нормального общества, не могут лежать преступные методы его достижения.

Хотелось бы, правда, обратить внимание и на то, что никакие мы в этом плане не особенные. Все те тенета и путы, из которых мы сегодня с таким трудом выбираемся, это не только сугубо наши, российские, проблемы. Западные общества постоянно сталкиваются точно с тем же самым. Только Запад в этом плане идет в своем развитии немного впереди нас. Лев Николаевич Гумилев считал, что лет на триста впереди. Но жизнь показывает, что в XXI столетии течение времени значительно ускорилось. Скорее уж удивляться следует не тому, что мы так отстали в своем развитии из-за эпохи сталинизма, а тому, как быстро мы учимся преодолевать это отстояние.

Выползание из этого наследия, из этого сталинского панциря, семь десятков лет сковывавшего российское общество, происходит с мучениями. Те, кто думает, что с коррупцией и насилием в нашем обществе можно покончить одним махом, только с помощью какого-то президентского указа, сильно заблуждаются. Тот факт, что пришедшие к власти после 1991 года люди (целый социальный слой) принялись строить новую Россию именно сталинскими, большевистскими, методами, с помощью часто преступных методов – он, этот факт, объясняется просто: эти люди не знают других методов, они же сами выросли и сформировали свой менталитет в условиях сталинской си стемы[210]. Когда в 1993 году литературный критик Юрий Карякин, увидев результаты выборов в Госдуму, потрясенный, крикнул в телекамеру «Россия! Ты сдурела!», это был результат именно того, что социальный слой, пришедший к власти после 1991 года, рассчитывал, что социальные и политические отношения в постсоветском обществе удастся изменить в течение одной ночи. Но чудес не бывает. Мы все еще выкарабкиваемся из сталинской шинели. И сколько этот процесс будет длиться – никто из нас, наверное, сказать не может.

Причину этой живучести сталинского порядка сумел гениально отобразить всего в четырех строчках так и оставшийся неизвестным узник сталинских концлагерей. В конце июля 2002 года это четверостишие принес мне в кабинет в «Российской газете» сам отсидевший в этих лагерях с 1948 по 1954 год Израиль Мазус (1929–2016):

Триста лет в дугу нас гнули, Не могли никак согнуть, А в тридцать лет нас так согнули, Что в триста лет не разогнуть.

Триста не триста, но еще и сегодня актуальной является задача употребить все наши интеллектуальные способности на то, чтобы разогнуться наконец от давления со стороны все еще сталинского, по сути, государства на гражданскую сущность личности в сфере экономики, политики и т. д., на то, чтобы освободиться наконец от сталинской шинели.

Владимир Кузнечевский

Родился в 1939 году в г. Тюмени. Окончил философский и экономический факультеты МГУ им. М. В. Ломоносова. Профессор, кандидат философских наук, доктор исторических наук. По первой профессии – геолог-разведчик (закончил полный курс Бодайбинского горного техникума, Иркутская область), в 1950-х годах – начальник геологопоисковых отрядов в Восточной Сибири, на Алтае, в Забайкалье. В 1970-х годах – научный сотрудник ИЭМСС АН СССР, 1-й секретарь посольства СССР в Югославии, в 1980–2006 годах – ученый секретарь президиума АН СССР, заместитель главного редактора правительственной «Российской газеты». С 2009 года – ведущий научный сотрудник Российского института стратегических исследований, советник директора РИСИ. Автор 15 монографий и более 200 научных публикаций о политической истории России (СССР) в ХХ веке и Югославии.

Сноски

1

Историография сталинизма: Сборник статей / Под ред. Н. А. Симония. М.: РОССПЭН, 2007. С. 5.

(обратно)

2

Российская газета. № 101. 14 мая 2008 года. С. 9.

(обратно)

3

Рыбас С. Ю., Рыбас Е. С. Сталин. Судьба и стратегия. В 2 книгах. М.: Молодая гвардия, 2007.

(обратно)

4

Churchill W. The Second World War. Vol. 3. London, 1950. P. 320.

(обратно)

5

Полный текст письма со ссылкой на Уильяма Ширера приводит известный российский историк А. И. Уткин (1944–2010).

(обратно)

6

Российская газета. 2008. 20 июня.

(обратно)

7

См. специальное расследование этого сюжета в книге: Кузнечевский В.Д. Сталин и «русский вопрос» в политической истории Советского Союза. 1931–1953. М.: Центрполиграф, 2016. С. 22–38.

(обратно)

8

Емельянов Ю. В. Сталин: Путь к власти; Сталин: На вершине власти. М.: Вече, 2002. С. 210.

(обратно)

9

Рыбас С. Ю., Рыбас Е. С. Указ. соч. Кн. 2. С. 275–276.

(обратно)

10

Рыбас С.Ю. Сталин. М.: Молодая гвардия, 2015. С. 586.

Немного странным выглядит сравнение Сталина с древнерусскими князьями, которые-де не сумели защитить страну. Дело в том, что в 1941 г. за спиной Сталина стояло действительно сильное единое государство, а во времена монгольского нашествия такого государства еще не было и в помине.

(обратно)

11

Сталин И. Вопросы ленинизма. Изд. 11-е. М.: Госполитиздат, 1953. С. 608.

(обратно)

12

Гусляров Е. Н. Сталин в жизни. М.: ОЛМА-пресс Звездный мир, 2003. С. 354.

(обратно)

13

Известия. 2008. 1 февраля. № 17. С. 4.

Как писал в свое время К. Маркс, история имеет обыкновение повторяться, только если один раз – в виде трагедии, то во второй раз – уже в виде фарса. Такой фарс мир мог наблюдать осенью 2016 – зимой 2017-го во время выборов 45-го президента США, когда Центральное разведывательное управление США пачками вываливало компромат на выигравшего президентские выборы в США Д. Трампа, что позднее оказалось просто фейком и сознательно подтасованной информацией.

(обратно)

14

Trepper L. Velika Igra. Zagreb, 1976. S. 155.

(обратно)

15

Судоплатов П. А. Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год. М.: ОЛМА-пресс, 2001. С. 161.

(обратно)

16

Trepper L. Op. cit. S. 151–152.

(обратно)

17

Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 161–162.

(обратно)

18

Судоплатов П.А. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930-1950 годы. М.: ОЛМА-пресс, 1997. 688 с.

(обратно)

19

Конев И.С. Записки командующего фронтом. М.: Голос, 2000. С. 490.

(обратно)

20

Независимое военное обозрение. 2007. 28 декабря; 2008. 17 января. № 46. С. 5.

(обратно)

21

Очерки истории российской внешней разведки. В 6 т. Т. 4. М.: Международные отношения, 1999. С. 20–21.

(обратно)

22

Анфилов В. А., Голиков Ф.И. Загадка 1941 года. О войне под разными ракурсами. М.: Вече, 2005. С. 206–207.

(обратно)

23

Уткин А.И. Русские во Второй мировой войне. М.: ЭКСМО, 2008. С. 290, 433.

(обратно)

24

Конев И.С. Указ. соч. С. 494–495.

(обратно)

25

Уткин А. Цит. пр. С. 282, 303, 357.

(обратно)

26

Литературная газета. 2009. 6–12 мая. № 19–20. С. 1, 12.

(обратно)

27

Похлебкин В. В. Великая война и несостоявшийся мир. 1941-1945–1994. Военный и внешнеполитический справочник. М.: Арт-Бизнес-Центр, 1997. С. 335–336.

(обратно)

28

Бережков В.М. Рядом со Сталиным. М.: Вагриус, 1999. С. 351–352.

(обратно)

29

Ирвинг Д. Атомная бомба Адольфа Гитлера / Пер. с англ. М.: Издатель Быстров, 2006. С. 378–384, 389, 390–393.

(обратно)

30

Миркискин В. Продолжение «Барбароссы». Планы германского командования после завоевания Советского Союза // Независимое военное обозрение. № 19, 2007 г.; Независимая газета. 2007. 22 июня.

(обратно)

31

W. Averell Harriman, Eliie Abel. Specijalni poslanic kod Churchilla I Stalijna. 1941–1946. Zagreb: Globus, 1978. S. 116.

(обратно)

32

Печатнов В.О. Сталин, Рузвельт, Трумэн: СССР и США в 1940-х гг.: Документальные очерки. М.: ТЕРРА, 2006. С. 16–17.

(обратно)

33

Печатнов В.О. Сталин, Рузвельт, Трумэн: СССР и США в 1940-х гг.: Документальные очерки. М.: ТЕРРА, 2006. С. 47.

(обратно)

34

Печатнов В.О. Указ. соч. С. 14.

(обратно)

35

Берхин И.Б. Военная реформа в СССР. 1924–1925. М.: Воениздат, 1958. С. 60.

(обратно)

36

Кен О.Н. Мобилизационное планирование и политические решения. Конец 1920 – середина 1930-х гг. СПб., 2002. С. 21.

(обратно)

37

Баландин Р. К., Миронов С. С. Дипломатические поединки Сталина. От Пилсудского до Мао Цзэдуна. М.: Вече, 2004. С. 85.

(обратно)

38

Тухачевский М. Н. Как мы предавали Сталина. М.: Алгоритм, 2012. С. 59, 76–77.

(обратно)

39

Анфилов В. А., Голиков Ф. И. Загадка 1941 года. М.: Вече, 2005. С. 40.

(обратно)

40

Минаков С. Сталин и его маршал. М.: Яуза, ЭКСМО, 2004. 640 с.

(обратно)

41

Иссерсон Георгий Самойлович (1898–1976) 7 июня 1941 года арестован, осужден на 15 лет, 1 июня 1955 года реабилитирован. Автор книг «Эволюция оперативного искусства» (1932) и «Новые виды войны», где он осмысливает захват Польши Германией в 1939 году.

(обратно)

42

Прудникова Е., Колпакиди А. Двойной заговор. Тайны сталинских репрессий. М.: ЗАО «ОЛМА Медиа Групп», 2007. С. 364–369.

(обратно)

43

Остались лишь позднейшие воспоминания тех, кто мог знать его лично. Вот как о нем вспоминал маршал Г. К. Жуков: «На посту первого заместителя наркома обороны М. Н. Тухачевский вел большую организационную, творческую и научную работу. При встречах с ним меня пленяла его разносторонняя осведомленность в вопросах военной науки. Умный, широко образованный профессиональный военный, он великолепно разбирался как в области тактики, так и в стратегических вопросах. Он хорошо понимал роль различных видов наших вооруженных сил в современных войнах и умел творчески подойти к любой проблеме… В Тухачевском чувствовался гигант военной мысли, звезда первой величины в плеяде выдающихся военачальников Красной армии» (Воспоминания и размышления. В 2 т. Т. 1. М.: АПН, 1979. С. 222).

(обратно)

44

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. В 3 т. Т. 1. М.: АПН, 1985. С. 185.

(обратно)

45

Коммунист. 1988. № 9. С. 88.

(обратно)

46

О «трагедии и позоре Красной армии в советско-финляндской войне» с предельной откровенностью высказался сам главный виновник кадрового разгрома РККА И. Сталин 17 апреля 1940 г. См.: Зимняя война. 1939–1940. В 2 кн. Кн. 2. М.: Наука, 1999. И. В. Сталин и Финская война. Стенограмма Совещания при ЦК ВКП(б). С. 206–280.

(обратно)

47

Суд над Тухачевским и другими арестованными военными состоялся 11 июня 1937 г. В этот день в республики, края и области Сталин отправил следующее указание: «В связи с происходящим судом над шпионами и вредителями Тухачевским… и другими ЦК предлагает организовать митинги рабочих… а также… красноармейских частей и выносить резолюцию о необходимости применения высшей меры репрессии. Суд, должно быть, будет окончен сегодня ночью. Сообщение о приговоре будет опубликовано завтра, то есть двенадцатого июня. 11.VI.1937 г. Секретарь ЦК Сталин». КП .

(обратно)

48

Лесков В. А. Сталин и заговор Тухачевского. М.: Вече, 2003. 480 с.

(обратно)

49

Военные архивы России. 1993. Вып. 1. С. 4–113; Военно-исторический архив. 1998. Вып. 2. С. 3–81.

(обратно)

50

Млечин Л.М. Иосиф Сталин, его маршалы и генералы. М.: Центрполиграф, 2004. С. 199.

(обратно)

51

Рапопорт В. Н., Геллер Ю. А. Измена Родине. М.: РИК «Стрелец», 1995. С. 291.

К слову, эти авторы давно известны как большие фантазеры. Так, ранее они запустили в оборот утверждение, что военные потери РККА в Великой Отечественной войне составили 45 млн человек.

(обратно)

52

Капченко Н. И. Политическая биография Сталина. В 2 т. Т. 2. Тверь, 2006. С. 627.

(обратно)

53

Правда. 1989. 22 июня.

(обратно)

54

Самсонов А. М. Вторая мировая война. 1939–1945. М.: 1990. С. 102.

(обратно)

55

Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия. Политический портрет И. В. Сталина. В 2 кн. Кн. 2. Ч. 1. М.: АПН, 1989. С. 51.

(обратно)

56

Сувениров О.Ф. Трагедия РККА. 1937–1938. М.: ТЕРРА, 1998. С. 315.

(обратно)

57

Политбюро и дело Берия: Сборник документов. М.: Кучково поле, 2012. С. 862, 872, 874.

(обратно)

58

Документ опубликован в: Мировые войны ХХ века. Кн. 4. Вторая мировая война: Документы и материалы. Изд. второе. М.: Наука, 2005. С. 50–52.

(обратно)

59

Документ опубликован в: Мировые войны ХХ века. Кн. 4. Вторая мировая война: Документы и материалы. Изд. второе. М.: Наука, 2005. С. 51.

(обратно)

60

Коваль В. С. Барбаросса. Киев: Наукова думка, 1989. С. 593–594.

(обратно)

61

Канун и начало войны: Документы и материалы / Сост. Л. А. Киршнер. Л.: Лениздат, 1991. С. 31–32.

(обратно)

62

Канун и начало войны: Документы и материалы / Сост. Л. А. Киршнер. Л.: Лениздат, 1991. С. 52.

(обратно)

63

Лубянка. Сталин и НКВД – КГБ – ГУКР «СМЕРШ», 1938–1946. М.: Международный фонд демократия, 2006. С. 14–15.

(обратно)

64

Политбюро и дело Берия. С. 859–876.

(обратно)

65

Жуков Ю. Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. М.: Вагриус, 2005. С. 411.

(обратно)

66

Рыбас С. Ю., Рыбас Е. С. Указ. соч. Кн. 2. С. 129–130.

(обратно)

67

Карпов В. Генералиссимус. С. 164.

(обратно)

68

Зданович А.А. Деятельность органов ВЧК – ОГПУ по обеспечению безопасности РККА (1921–1934). Научное издание. М.: Кучково поле; Продюсерский центр «Икс-Хистори», 2008. 798 с.

(обратно)

69

Зданович А.А. Указ. соч. С. 105.

(обратно)

70

Зданович А.А. Указ. соч. С. 395.

(обратно)

71

Монтефиоре С. Сталин: двор Красного монарха / Пер. с англ. С. Манукова. М.: ОЛМА-пресс, 2005. С. 116.

(обратно)

72

Соколов Б. В. Иосиф Сталин: власть и кровь. М.: АСТ-пресс, 2006. С. 17.

(обратно)

73

Кривицкий В. Я был агентом Сталина. М.: Современник, 1996. С. 197.

(обратно)

74

Тухачевский М. Н. Как мы предавали Сталина. М.: Алгоритм, 2012. С. 82.

(обратно)

75

Лесков В. А. Указ. соч. С. 162.

(обратно)

76

Лесков В. Указ. соч. С. 436–438.

(обратно)

77

Рыбас С. Ю., Рыбас Е. С. Указ. соч. С. 231.

(обратно)

78

Парламентская газета. 2005. 1 декабря.

(обратно)

79

Сувениров О. Ф. Всеармейская трагедия // Военно-исторический журнал. 1989. № 3. Март. С. 45.

(обратно)

80

См. подробно историю этого вопроса в исследовании: Мультатули П.В. Николай II: Отречение, которого не было. М.: АСТ; Астрель, 2010. С. 201–216.

(обратно)

81

Микоян А. И. Так было. Размышления о минувшем. М.: Центрполиграф, 2014. С. 610.

(обратно)

82

Подробно этот вопрос рассмотрен в книге: Кузнечевский В.Д. Сталин и «русский вопрос» в политической истории Советского Союза. 1931–1953. М.: Центрполиграф, 2016. 288 с.

(обратно)

83

Подробно этот вопрос рассмотрен мною в двух монографиях: «Ленинградское дело»: наивная попытка создать этнически чистое русское правительство была утоплена в крови. М.: РИСИ, 2013. 86 с. и: Ленинградское дело. М.: РИСИ, 2016. 292 с.

(обратно)

84

Культура. 2012. 3 августа.

(обратно)

85

Решетников Л. П. Вернуться в Россию. Третий путь, или Тупики безнадежности. М.: ФИВ, 2013. С. 186–187.

(обратно)

86

Рыбас С. Ю. Московские против питерских: Ленинградское дело Сталина. М.: Алгоритм, 2013. С. 210–211.

(обратно)

87

Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина: власть и антисемитизм. М.: Международные отношения, 2003. С. 289.

(обратно)

88

Из доклада И. Сталину Л. Берия: «Маршал Булганин в ночь с 6 на 7 января 1948 года, находясь в обществе двух балерин Большого театра в номере 348 гостиницы «Н», напившись пьяным, бегал в одних кальсонах по коридорам третьего и четвертого этажей гостиницы, размахивая привязанными к ручке от швабры панталонами фисташкового цвета одной из балерин, и от каждого встречного требовал кричать «Ура маршалу Советского Союза Булганину, министру Вооруженных Сил СССР!». Затем, спустившись в ресторан, Н. А. Булганин, поставив по стойке смирно нескольких генералов, которые ужинали там, потребовал от них «целования знамени», то есть вышеуказанных панталон. Когда генералы отказались, маршал Советского Союза приказал метрдотелю вызвать дежурного офицера комендатуры со взводом охраны и дал команду прибывшему полковнику Сазонову арестовать генералов, отказавшихся выполнить приказ. Генералы были арестованы и увезены в комендатуру г. Москвы. Утром маршал Булганин отменил свой приказ». Докладная записка осталась без последствий: Булганин Сталину был нужен. Писатель Александр Головков. Зигзаги судьбы маршала Победы (Г. К. Жукова) URL chaskor.ru.

(обратно)

89

С 1946 г. смертная казнь в СССР была отменена. Но в ходе судебного процесса над «ленинградцами» 12 января 1950 г. был издан указ президиума Верховного Совета СССР «О применении смертной казни к изменникам родины, шпионам, подрывникам-диверсантам».

(обратно)

90

Реабилитация. Политические процессы 30–50-х годов: Сборник документов / Под ред. А. Н. Яковлева. М.: Политиздат, 1991. С. 319–320.

(обратно)

91

Судьбы людей. «Ленинградское дело». СПб.: Норма, 2009. С. 46.

(обратно)

92

Хлевнюк О. Ленинградское дело и дело Госплана. URL .

(обратно)

93

На связь Маленкова с Помазневым указывает вся дальнейшая судьба Помазнева. Услугу Помазнева в «ленинградском деле» Маленков оценил высоко. Сразу после постановления политбюро ЦК о снятии Н. Вознесенского с поста председателя Госплана, 13 марта 1949 г., Сталин принимает предложение Маленкова о назначении Помазнева управляющим делами Совмина СССР, награждает его орденом, а позднее Помазнев становится кандидатом в члены ЦК ВКП(б). Но Маленков отдавал себе отчет в том, что он сам и Помазнев слишком уж явно замазаны в «ленинградском деле», и потому после смерти Сталина сразу же убирает Помазнева из Москвы, направляя его председателем Областной плановой комиссии в Рязань, а записку Помазнева по поводу Вознесенского со своими письменными следами из архива изымает. Судя по всему, на сегодняшний день текста этой записки-доноса более не существует. В архиве сохранилась лишь запись, что все эти документы изъяты товарищем Маленковым и не возвращены.

(обратно)

94

Миронин С. С. Сталинский порядок. М.: Алгоритм, 2007. С. 114–115.

(обратно)

95

Известия ЦК КПСС. 1989. № 2. С. 127.

(обратно)

96

Судьбы людей. «Ленинградское дело». С. 47–48.

(обратно)

97

Мартиросян А. Б. Двести мифов о Сталине. Миф № 176. «Сталин незаконно и жестоко расправился с ни в чем не повинными руководителями ленинградской организации» («Ленинградское дело»). URL httrp://gramotey.com/?open_file=12690884#TOC_id290036.

(обратно)

98

Судьбы людей. «Ленинградское дело». С. 46.

(обратно)

99

Рыбас С.Ю. Московские против питерских: Ленинградское дело Сталина. С. 134.

(обратно)

100

Рыбас С. Ю. Сталин. 2-е изд. М.: Молодая гвардия, 2010. С. 814.

(обратно)

101

«Предоставь мертвым погребать своих мертвецов», – сказал Господь одному из своих учеников, имея в виду, что хоть и живы еще в миру те, кто не верит в Спасителя (то есть в Истину), но на деле уже мертвы, то есть грешники, потому что не имеют веры в Спасителя (Евангелие от Матфея, 8: 22).

(обратно)

102

Столяров К.А. Палачи и жертвы. М.: ОЛМА-пресс, 1997. С. 135.

(обратно)

103

См.: Шульгина Н. И. Цит. пр.

(обратно)

104

Миронин С. С. Сталинский порядок. С. 113.

(обратно)

105

Рыбас С.Ю. Московские против питерских: Ленинградское дело Сталина. С. 134.

(обратно)

106

«Фальсификация результатов голосования – изменение качества в сторону ухудшения при сохранении внешнего вида…» (Большой толковый словарь русского языка. РАН, Институт лингвистических исследований. СПб: НОРИНТ, 2004. С. 1415).

(обратно)

107

Жданов Ю.А. Взгляд в прошлое. Ростов-на-Дону: Феникс, 2004. С. 227.

(обратно)

108

Пихойя Р.Г. Советский Союз: история власти. 1945–1991. М., 1998. С. 62.

(обратно)

109

Пыжиков А. В., Данилов А. А. Рождение сверхдержавы. 1945-1953 годы. М.: ОЛМА-пресс, 2002. С. 232–233.

(обратно)

110

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 476. Л. 25–28.

(обратно)

111

Образование Союза Советских Социалистических Республик: Сб. документов. М.: 1972. С. 23–24.

(обратно)

112

Куличенко М. И. Образование и развитие Союза ССР. Ереван.: Айастан, 1982. С. 258.

(обратно)

113

Чеботарева В. Г. Россия: донор или метрополия: Материалы международного симпозиума «Куда идет Россия?» / Под ред. Т. И. Заславской. М.: Аспект-пресс, 1995. С. 343–344.

Профессор Чеботарева довольно точно определила духовное состояние русского народа после 27 лет сталинского руководства страной. В 1949 г. ленинградскую поэтессу Ольгу Берггольц просто потрясло духовное состояние русских людей, тех самых русских людей, которых она на высокой ноте все 900 дней ленинградской блокады призывала по радио к сохранению стойкости духа. Приехав 20 мая 1949 г. под Ленинград на отдых в село Старый Рахин, она сделала запись в своем дневнике о жизни колхозников: «Первый день моих наблюдений принес только лишнее доказательство к тому же, все к тому же: полное нежелание государства считаться с человеком, полное подчинение, раскатывание его собой, создание для этого цепной, огромной, страшной системы… Вот все в этом селе – победители, это и есть народ-победитель. Как говорится, что он с этого имеет? Ну, хорошо, послевоенные трудности, пиррова победа (по крайней мере, для этого села) – но перспективы? Меня поразило какое-то, явно ощущаемое для меня, угнетенно-покорное состояние людей и чуть ли не примирение с состоянием бесперспективности» [Ольга Берггольц. Из дневников (май, октябрь 1949. Знамя. 1991. № 3. С. 160–172)].

(обратно)

114

Известия. 2010. 20 октября. Статья «Спасибо никто не сказал. Историки подсчитали, сколько нам должны Прибалтика и Средняя Азия…».

(обратно)

115

Известия. 2010. 20 октября.

(обратно)

116

Мартин Т. Империя позитивного воздействия: Советский Союз как высшая форма империализма. Ab Imperio. 2002. № 2. С. 55–87; Мартин Т. Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР. 1923–1939. М.: РОССПЭН, 2011. С. 28–38.

(обратно)

117

Миллер А. И. Империя Романовых и национализм: Эссе по методологии исторического исследования. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 55, 282.

(обратно)

118

Мартин Т. Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР. 1923–1939. С. 545.

(обратно)

119

Рыбас С. Ю., Рыбас Е.С. Указ. соч. Кн. 1. С. 547; Рыбас С. Ю. Сталин. С. 266, 274–275, 285, 290–291, 298.

(обратно)

120

Оксфордская иллюстрированная энциклопедия. Т. 4. Всемирная история. С 1800 и до наших дней / Пер. с англ. М.: ИНФРА-М, Весь мир, 2000. С. 179.

(обратно)

121

Всемирная история. Люди, события, даты / Пер. с англ. Издательский дом «Ридерз дайджест»: London, 2001. С. 312.

(обратно)

122

«Не проведи он (Сталин) свою так обильно политую кровью и слезами коллективизацию, – пишет даже такой непримиримый критик сталинских деяний, как А. Г. Ушаков, – страна никогда не победила бы в Великой Отечественной войне. Так, во всяком случае, многие ученые считают и по сей день» (Ушаков А. Г. Сталин. По ту сторону добра и зла. М.: Мартин, 2006. С. 476).

(обратно)

123

Капченко Н.И. Политическая биография Сталина. Т. 2. 1924–1939. Тверь: Информационно-издательский центр «Союз», 2006. С. 322, 324.

(обратно)

124

Капченко Н.И. Указ. соч. Т. 2. С. 280.

(обратно)

125

Капченко Н.И. Указ. соч. Т. 2. С. 374.

(обратно)

126

Капченко Н.И. Указ. соч. Т. 2. С. 374–375.

(обратно)

127

Регионы России: Статистический сборник. В 2 т. Т. 2. М.: Госкомстат России, 1999. С. 474; Содружество независимых государств в 2003 году: Статистический ежегодник. М.: Межгосударственный статистический комитет СНГ, 2004. С. 70.

(обратно)

128

Вождь. Хозяин. Диктатор: Сб. М.: 1990. С. 180.

(обратно)

129

Кондрашин В. Голод 1932–1933 годов: трагедия российской деревни. М.: РОССПЭН, 2008. С. 368–369.

(обратно)

130

Сталин И. Соч. Т. 11. С. 157–159.

(обратно)

131

Сталин И. Соч. Т. 12. С. 145–146.

(обратно)

132

XV конференция ВКП(б): Стенографический отчет. М.: 1927. С. 514.

(обратно)

133

Медведев Р. А. К суду истории. Генезис и последствия сталинизма. New York: Alfred A. KNOPFЖ, 1974. С. 19.

(обратно)

134

Зеленин И. Е. Цит. пр. С. 266.

(обратно)

135

Сельское хозяйство СССР: Стат. сб. М.: Госкомстат России, 1960. С. 196.

(обратно)

136

Волкогонов Д. А. Ленин: Политический портрет. В 2 кн. Кн. 2. М.: Новости, 1994. С. 148–149, 151.

(обратно)

137

Сталин И. Соч. Т. 12. С. 275, 285.

(обратно)

138

Осокина Е. А. Золото для индустриализации: Торгсин. М.: РОССПЭН, 2009. С. 11, 74, 368.

(обратно)

139

Катасонов В. Ю. Цит. пр.

(обратно)

140

Рыбас С. Ю., Рыбас Е.С. Указ. соч. Кн. 1. С. 598.

(обратно)

141

Рыбас С. Ю., Рыбас Е.С. Указ. соч. Кн. 1. С. 622.

(обратно)

142

Наумов А. А. Сталин и НКВД. М.: Новый Хронограф, 2010. С. 15.

(обратно)

143

Оксфордская иллюстрированная энциклопедия. Т. 4. М.: ИНФРА-М; Весь мир, 2000. С. 336.

(обратно)

144

Charles Bohlen. Svjedok povesti. 1929–1969. Zagreb: Globus., 1976. S. 214.

(обратно)

145

Кеннан Д. Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана / Пер. с англ. Л. А. Игоревского, Ю. Д. Чупрова. М.: Центрполиграф, 2002. С. 181–182.

(обратно)

146

Британская энциклопедия. Всемирная история / Пер. с англ. Издательский дом «Ридерз дайджест»: London, 2007. С. 304.

(обратно)

147

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 10. М.: Воениздат, 1979. С. 132.

(обратно)

148

The Eden Memoirs. Facing the Dictators. London, 1962. P. 153.

(обратно)

149

Риббентроп И., фон. Мемуары немецкого дипломата. Смоленск: Русич, 1998. С. 265.

(обратно)

150

Гумилев Л.Н. От Руси до России: очерки этнической истории. М.: Сварог и К, 1998. С. 13–17.

(обратно)

151

Медведев Р. А. Указ. соч. С. 1134.

(обратно)

152

Сталин: Энциклопедия / Сост. В. В. Суходеев. М.: Эксмо; Алгоритм, 2006. С. 5.

(обратно)

153

Сахаров В.А. «Политическое» завещание Ленина. Реальность истории и мифы политики. М.: МГУ, 2003. С. 645.

(обратно)

154

Колодный Л. Ленин без грима. М.: Голос, 2000. С. 19–21.

(обратно)

155

Московский комсомолец. 2003. 22 апреля.

(обратно)

156

Такер Р. Цит. пр. С. 60.

(обратно)

157

Троцкий Л. Сталин. В 2 т. Т. 1. М.: ТЕРРА, 1990. С. 218.

(обратно)

158

«Когда в 1918 году «спец» Либерман обнаружил безобразия в руководстве лесной промышленностью и обратился к Ленину с жалобами, председатель Совнаркома выслушал, согласился, но предупредил: «Исправление наших ошибок должно идти только сверху, а не от спецов. Поэтому, если у вас будут какие-либо соображения, звоните мне, я сам буду вносить необходимые изменения». Геллер М., Некрич А. Утопия у власти. История Советского Союза с 1917 года до наших дней. London: Overseas Publication Interchange Ltd., 1989. C. 173–174.

(обратно)

159

Сталин И.В. Соч. Т. 2. С. 326–327, 330.

(обратно)

160

Сталин И.В. Соч. Т. 2. С. 363.

(обратно)

161

Такер Р. Сталин. История и личность: путь к власти. 1879–1929; У власти. 1928–1941 / Пер. с англ. М.: Весь мир, 2006. С. 114.

(обратно)

162

См.: Большой русский энциклопедический словарь. М.: Большая русская энциклопедия, 2003. С. 71; Оксфордская энциклопедия. Т. 4. Всемирная история. М.: Весь мир, 2000. С. 17.

(обратно)

163

Известия. 2008. 24 сентября.

(обратно)

164

Костырченко Г. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М.: 2003. С. 13.

(обратно)

165

Кожинов В. Правда сталинских репрессий. М.: Алгоритм, Эксмо. 2006. С. 220–222.

(обратно)

166

Медведев Ж. Сталин и еврейская проблема. Новый анализ. М.: АСТ, 2004. С. 52.

(обратно)

167

Солженицын А. И. Двести лет вместе. М.: Русский путь, 2002. С. 22–23.

(обратно)

168

Страшнов С.Л. Русская поэзия ХХ века в выпускном классе. М.: Просвещение, 1999. С. 143.

(обратно)

169

Такер Р. Указ. соч. С. 1054.

(обратно)

170

Медведев Ж. А. Указ. соч. С. 238–239.

(обратно)

171

Медведев Ж., Медведев Р. Неизвестный Сталин. М.: Время, 2007. С. 463.

(обратно)

172

Симонов К. Истории тяжелая вода. М.: Вагриус, 2005. С 445, 459, 495.

(обратно)

173

Гусляров Е. Н. Сталин в жизни. М.: ОЛМА-пресс, 2003. С. 572.

(обратно)

174

Волкогонов Д. Ленин: Политический портрет. Кн. 1. С. 50–51.

(обратно)

175

Буллок А. Гитлер и Сталин: Жизнь и власть: Сравнительное жизнеописание. В 2 т. / Пер. с англ. О. М. Кириченко, Т. Я. Казавчинской, О. А. Глебовой, Л. И. Котоминой; Общ ред. И. Н. Немановой. Смоленск: Русич, 1994. Т. 1. С. 10; Т. 2. С. 55–58.

(обратно)

176

Чазов Е. И. Здоровье и власть. Воспоминания кремлевского врача. М.: Центрполиграф, 2016. С. 13.

(обратно)

177

Owen David. In Sickness and Power. Illness in heads of government during the last 100 years. London: Politicos, Publ., 2008. 448 p.

(обратно)

178

Оуэн Д. Диагноз вождя. Болезни мировых лидеров / Пер. с англ. Д. Курдыбайло, А. Ковжуна и Н. Власовой. СПб.: Амфора, 2014. 447 с.

(обратно)

179

Оуэн Д. Указ. соч. С. 21, 101–106.

(обратно)

180

Литературная газета. 2017. 18–24 января. С. 5.

(обратно)

181

ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 1. Д. 4157. Л. 2010205.

(обратно)

182

Утопия у власти. История Советского Союза с 1917 года до наших дней. London: Overseas Publications Interchange Ltd., 1989. 926 c.

(обратно)

183

Утопия у власти. История Советского Союза с 1917 года до наших дней. London: Overseas Publications Interchange Ltd., 1989. С. 9, 727.

(обратно)

184

Геллер Л., Нике М. Утопия в России / Пер. с фр. И. В. Булатовского. СПб.: Гиперион, 2003. С. 5. При поддержке института «Открытое общество» – Фонд Сороса.

(обратно)

185

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. С. 448.

(обратно)

186

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 2. С. 552–553.

(обратно)

187

Маркс К., Энгельс Ф. Указ. соч. Т. 4. С. 338–339.

(обратно)

188

Маркс К., Энгельс Ф. Указ. соч. Т. 37. С. 380.

(обратно)

189

Маркс К., Энгельс Ф. Указ. соч. Т. 37. С. 380–381.

(обратно)

190

Маркс К., Энгельс Ф. Указ. соч. Т. 38. С. 163.

(обратно)

191

Маркс К., Энгельс Ф. Указ. соч. Т. 38. С. 184–185.

(обратно)

192

Булгаков М.А. Из лучших произведений. М.: ИЗОФАКС, 1993. С. 123.

(обратно)

193

Маркс К. Капитал // Соч. Т. 23. С. 21.

(обратно)

194

Вольский А. Умственный рабочий. Ч. 2. СПб., 1906. С. 63.

(обратно)

195

Сталин И. В. Соч. Т. 18. Информационно-издательский центр «СОЮЗ», 2006. С. 164–165.

(обратно)

196

Туган-Барановский М. И. Теоретические основы марксизма. СПб., 1906. С. 127–128.

(обратно)

197

Менделеев Д. И. К познанию России. СПб., 1906. С. 55–56.

(обратно)

198

Tounbee on Tounbee: A Conversation between A.I. Tounbee and G.R.Urban. New York: Oxford Univ. Press, 1974. P. 162.

(обратно)

199

Ленин В. И. ПСС. Т. 35. С. 187, 188.

(обратно)

200

Гражданская война и военная интервенция в СССР: Энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1983. 704 с.

(обратно)

201

Ленин В. И. ПСС. Т. 37. С. 15.

(обратно)

202

Ленин В. И. ПСС. Т. 39. С. 343.

(обратно)

203

Ленин В. И. ПСС. Т. 35. С. 192–194.

(обратно)

204

Ленин В. И. ПСС. Т. 35. С. 188.

(обратно)

205

Ленин В. И. ПСС. Т. 35. С. 188.

(обратно)

206

Ленин В. И. ПСС. Т. 37. С. 221.

(обратно)

207

Ленин В. И. ПСС. Т. 37. С. 221, 223.

(обратно)

208

СССР и германский вопрос. 1941–1949. Т. 1. М., 1996. С. 126–127.

(обратно)

209

Литературная газета. 2004. 20–26 октября. № 42. С. 11.

(обратно)

210

Один из членов гайдаровского правительства Андрей Нечаев (министр экономики России в 1991–1993 гг.) в 2013 г. дал довольно откровенную в этом плане характеристику гайдаровскому правительству. В беседе со своими тогдашними коллегами, тоже министрами Альфредом Кохом и Петром Авеном, спустя 20 лет он вспоминал: «Егор Гайдар, безусловно, не боялся принимать тяжелые решения. Единственное, конечно, у него был такой чрезмерный большевизм, что его объединяет с Чубайсом». Его прерывает А. Кох: «Может быть, только большевизмом и можно победить большевизм?» А. Нечаев: «На стадии борьбы с большевизмом – да. Но вот на стадии, когда все-таки уже идет нечто созидательное, – не уверен. Твердая уверенность (пусть даже зачастую специально наигранная), что ты точно знаешь, как надо, не всегда полезная вещь. Что меня немножко разводило с Толей (Чубайсом) – это его уверенность, что он твердо знает, что нужно сделать, чтобы люди были счастливы. Если они даже этого сами не понимают. Если они этого сейчас не понимают, мы их туда загоним». Петр Авен: «Ну, это ты про Чубайса говоришь. А Гайдар?» А. Нечаев: «По сравнению с Чубайсом – в меньшей степени. Но определенно нотки в этом смысле у Егора были» [Авен П. Революция Гайдара: История реформ 90-х из первых рук. М.: Альпина Паблишер, 2013. С. 173–174].

(обратно)

Оглавление

От автора

Введение. Прошлое в России непредсказуемо

  Как рождался замысел этой книги

Часть первая. Война

  Глава 1. Почему нашествие стало внезапным?

    Можете послать ваш надежный источник к е…й матери!

  Глава 2. Шок 41-го…

  Глава 3. Защищая себя, русские спасали от гибели человеческую цивилизацию

Часть вторая. Загадка репрессий

  Глава 1. До 37-го «От тайги до британских морей Красная армия была всех сильней»

    Расстрел Тухачевского

    «Прошу меня расстрелять, но не бить!»

    Сталин и Тухачевский: был ли заговор

  Глава 2. После войны – сызнова война с кадрами

    Причины и последствия русской послевоенной трагедии

    «Ленинградцы» прозрели не враз

Часть третья. Сцилла и Харибда индустриализации и коллективизации

  Глава 1. Историки в плену сталинской мифологии

  Глава 2. Деньги на индустриализацию лежали совсем в других местах

Часть четвертая. Личность. Объективной оценки нет. И не предвидится

  Глава 1. Пассионарии с полярной заточенностью

    Судьбы разные, взгляды – тоже

  Глава 2. Был ли Сталин антисемитом?

  Глава 3. Был ли Сталин параноиком?

Часть пятая. Демиург или преступник?

  Глава 1. Утопия у власти

  Глава 2. Кому ставить памятник за победу над Германией?

Заключение. Преступными методами можно создать только преступное общество

Владимир Кузнечевский Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg