«СССР при Брежневе. Правда великой эпохи»

СССР при Брежневе. Правда великой эпохи (fb2) - СССР при Брежневе. Правда великой эпохи 4042K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Димитрий Олегович Чураков

Димитрий Чураков СССР при Брежневе. Правда великой эпохи

Введение

Идея этой книги родилась у меня уже давно, около десяти лет назад. К тому времени у меня уже вышло несколько научных монографий по истории рабочего самоуправления в 1917 году и рабочего протеста в первый год строительства Советского государства. Те книги читались не только моими собратьями-историками, но и активистами рабочего и профсоюзного движения в России и других странах от Японии до Канады. Мне это было, конечно, приятно, но хотелось большего. Во-первых, хотелось выйти на более широкую аудиторию. Во-вторых, хотелось поделиться мыслями, а главное – переживаниями, которые невозможно втиснуть в рамки академической науки. И если уж в России даже поэт – больше чем поэт, то, тем более, историк в России может быть только гражданином и патриотом. На мое счастье, уже в те годы появилась и получила развитие так называемая художественная публицистика, а то и собственно историческая публицистика. В книжных магазинах книги этого жанра занимали целые стеллажи. И вряд ли случайно – многое в нашем прошлом остается актуальным и сегодня, является актуальным не только для исторической науки, но и для текущей политики.

Среди тем, не утративших свою актуальность, свое значимое место занимает время с 1964 по 1985 год. Мои детство и юность пришлись как раз на это время. Некоторые публицисты в годы «горбачевской катастройки» и в ельцинские «лихие девяностые» называли моих сверстников «детьми застоя». Видимо, хотели уязвить нас. Но, честно признаюсь, среди моих одноклассников, друзей с моего двора или секций, в которых я занимался, на это определение мало кто обижается, тем более – всерьез. А многие – наоборот – гордятся. Поскольку понимают, особенно после того, что произошло за последние десятилетия после завершения брежневского времени, что «застой» на самом деле являлся расцветом России – СССР. Так что, называя нас «детьми застоя», недоброжелатели нашей страны фактически называют нас детьми эпохи наивысшего могущества нашей державы. Никогда до этого в России не производилось столько станков и машин, предметов повседневного использования, хлеба и других продуктов питания. Наконец, никогда не производилось столько много и такого совершенного оружия, как тогда. Это было и остается для многих из нас предметом гордости.

Никогда прежде, по сравнению с временем мнимого застоя, наша страна так бережно не заботилась о благополучии своих граждан. Никогда прежде не обладала таким могуществом. Не являлась одной из двух сверхдержав. Наше поколение, собираясь в школу, стало свидетелем невиданного прорыва научной мысли – стыковки космических кораблей СССР и США. Отдыхая в Крыму, я своими глазами видел, как над нами пролетала стремительная, одна из самых ярких звезд – состыкованные «Союз» и «Аполлон». Так что мы являлись детьми не только застоя, но и 12 апреля 1961 года, дня космонавтики, когда наша страна превратила человечество в космическую расу. Наше поколение входило в жизнь в годы самой долгой в истории России мирной паузы. Мир, который нами воспринимался как естественное состояние, на самом деле стал следствием Победы, одержанной нашими дедами 9 мая 1945 года. Так что мы являлись детьми не только «застоя» и космического прорыва нашей Родины, но и Великой Победы. В общем-то, мы являлись детьми всей Советской эпохи… Ее последним поколением…

Да, многие из нас поверили миражам. Но вместо американских джинсов наше поколение и вообще все мы получили китайский ширпотреб. Да, многие из нас, вслед за поколением своих родителей, поверили сказкам о витринах, заваленных колбасой, не догадываясь, что это колбаса – из папье-маше и пластика. Вместо нее на нас обрушились «ножки Буша», которыми, без дополнительной обработки, можно морить тараканов и крыс. Да, многие из нас поверили мифам об американской мечте и свободе. Но вместо них нас ждали тоталитарные секты, международные террористы, законы магницких и финансовые советники чубайсов. Какое счастье, что мы не успели познакомиться с главными гарантами западной демократии и западного процветания – ковровыми бомбардировками, кассетными бомбами, крылатыми ракетами, бьющими по русским городам, беспилотниками, расстреливающими русские свадьбы, снарядам с обедненным ураном, миротворческими операциями НАТО по типу тех, которые испытали на себе Югославия, Судан, Ирак, Афганистан, Ливия…

И все же перестройка – не наш выбор. Когда она началась, мы только-только вступали во взрослую жизнь и ничего не могли противопоставить ее разлагающему и разрушающему движению. Нас, буквально как слепых щенков, вытрусили из уютного школьного гнезда в омут перемен. Многие утонули сразу. Многих, кто, казалось, выкарабкался, тупо перестреляли в лихолетье 1990-х годов. Но каждое преходящее в этот мир поколение имеет свою миссию, свою сверхзадачу. Такой сверхзадачей нашего поколения как последнего поколения Советской эпохи, безусловно, является сохранить и передать идущим за нами поколениям правду о нашем времени. Рассказать, как мы верили и во что верили. Как жили и для чего жили.

Именно эти мысли и настроения определяли мой выбор темы для новой книги. Изначально было понятно, что она не будет похоже на то, что мне приходилось писать прежде. Что мне, наконец, потребуется вырваться из размеренного ритма чисто научных монографий. Конечно, полностью переродиться в другого человека я не старался. Какие-то методы профессиональной работы историка, методы исторической науки мною использовались. Но теперь они дополнялись моими навыками публициста. Жанр исторической публицистики позволил мне не только собрать в единую картину факты истории СССР 1964–1985 годов, но и передать собственное отношение к ним. Для меня это было важно.

Поэтому я не торопился с завершением книги, делал большие перерывы в работе. Писал же я только в часы, когда воспоминания о том времени становились особенно живыми, когда память воскрешала не только факты, но пережитые чувства. Поэтому эта книга – не просто исследование или рассказ о периоде наивысшего подъема Красной Гипербореи, но и книга-исповедь. Это и книга-автобиография, хотя в ней нет практически ничего из пережитого мной лично. Но я ощущаю себя частью той замечательной эпохи, винтиком огромного часового механизма. И поэтому, рассказывая о своем времени, я рассказываю и о себе самом, о своем поколении, а главное – о той исторической Правде, которую мы сумели, несмотря ни на что, сохранить.

Глава I От чего «застой» спас страну

Обращаясь к события 1964–1985 годов, невольно задаешь себе вопрос: что это было в действительности – действительно «застой» или все-таки нечто совершенно иное, а именно время расцвета и стабилизации Красной Империи, уникальной Советской Цивилизации? Ответ на этот вопрос люди, к сожалению, дают исходя из своих личных, далеко не всегда бескорыстных, интересов. Для того чтобы по возможности избежать этого и остаться на почве объективности, нам следует заглянуть немного назад и пристально вглядеться в предшествующую эпоху, которую называют «оттепелью».

Формально «оттепелью» следует называть период отечественной истории, начавшийся после И.В. Сталина. Его смерть, что ни говори, означала крутой перелом в исторических судьбах нашего народа. Эпоха Сталина с ее достижениями, победами и массовыми политическими репрессиями навсегда уходила в прошлое. Предстояло решить, как жить дальше.

Собственно говоря, наметки будущего курса страны были заложены еще в последние годы жизни красного диктатора. Основными положениями должны были стать налаживание добрососедских отношений с ближайшими соседями, постепенное смягчение репрессивности советской системы и, самое главное, окончательное оттеснение партии, а точнее, партийной бюрократии, от реальных рычагов управления страной, передача их в руки профессионалов-государственников. Сталина раздражала безответственность и некомпетентность иных партийных деятелей. Поэтому он стремился оставить за партией исключительно функции идеологического контроля и работы с кадрами. Главным органом, от которого исходили бы предназначенные для безукоснительного исполнения указания, должно было стать не Политбюро (с 1952 года оно стало называться Президиумом) ЦК КПСС, а Совет министров СССР.

Сталин умер, и теперь проведение намеченного курса ложилось на плечи его наследников. На раскачку им было дано около десяти лет, память о которых жива до сих пор.

* * *

Послесталинское десятилетие получило в историографии неоднозначную оценку. Непосредственно в хрущевский период начинания тех лет, будь то в области сельского хозяйства, социальной политики или межнациональных отношений, оценивались всегда самым восторженным образом. В дальнейшем, уже после смещения Хрущёва, восторженные оценки сменились резко негативными, а многое из того, чем 1950-е годы вошли в историю, просто замалчивалось. Это касалось и процессов десталинизации, и внутрипартийной борьбы, и даже пресловутой кукурузной кампании. Замалчиванию подлежали все многочисленные ошибки, просчеты и прегрешения самого Хрущёва, его семьи и его окружения.

Только с началом горбачевской «перестройки» у историков вновь возникает интерес к «оттепели». Вместе с тем очень многие публикации о Хрущёве, увидевшие свет после 1985 года, не были свободны от банальной конъюнктурщины. Особенно сильно в перестроечной литературе оказался искажен образ самого Хрущёва. Этот персонаж нашей истории начал изображаться в самом радужном свете. Хрущёв представал со страниц полунаучных и публицистических произведений как мудрый, смелый реформатор и демократ, тогда как его противникам привешивали ярлыки ретроградов, консерваторов, а нередко – и палачей. Даже сейчас, когда прежние лакировочные оценки потеряли право прописки в серьезных исторических трудах, период 1953–1964 годов по-прежнему вызывает самые горячие дискуссии.

Различия в оценках «оттепели», существующие у разных авторов, вызваны той действительной противоречивостью и неоднозначностью процессов, которые определяли развитие советского общества в конце 50-х – начале 60-х годов прошлого века. Смерть Сталина открывала дорогу серьезным переменам в жизни советского общества. Все активнее разворачивалась ожидаемая многими либеральная перекройка режима… Процесс этот, однако, сильно отягощался соперничеством между наследниками ушедшего вождя, их стремлением занять его освободившееся место, добиться единоличной власти.

Наибольшие шансы в начавшейся еще у постели умирающего Сталина аппаратной борьбе имело несколько человек. Прежде всего, отличными стартовыми позициями располагал Г.М. Маленков. Ему достался важнейший пост председателя Совета министров. Именно этот пост сохранял за собой Сталин перед смертью, отказываясь быть генеральным секретарем партии. Затеянный Сталиным перенос центра тяжести с партийных на государственные органы именно пост предсовмина делал важнейшим в бюрократической иерархии. Возглавив Совет министров СССР, Маленков мог рассчитывать на поддержку государственной бюрократии. Кроме того он был очень силен в придворных интригах, его можно считать одной из ключевых фигур политической борьбы в верхушке советского истеблишмента еще с конца 1930-х годов. Слабой стороной Маленкова было отсутствие у него опыта самостоятельной руководящей работы: он никогда не возглавлял крупные партийные организации республиканского или областного уровня, находился на вторых ролях при Сталине.

Серьезным соперником борьбе за «майку лидера» являлся Л.П. Берия. Первые недели после установления коллективного руководства он был самым результативным игроком на политической шахматной доске. Берия располагал большим влиянием на правоохранительные органы и органы госбезопасности, являлся крупным хозяйственником. Обладая неоспоримым организаторским талантом, в годы Великой Отечественной войны и после нее он возглавлял самые трудные и важные участки государственной деятельности, всегда добивался весомых позитивных результатов (достаточно вспомнить хотя бы создание советской атомной бомбы). Берия, видимо, понимал, что его имидж «главного жандарма» не позволит стать официальным лидером страны. Но он вполне мог играть роль своеобразного «серого кардинала»: влиять на расстановку кадров, определять проводимый правительством курс. На это Берия и направил свои усилия.

В том, что предпринимал в тот момент Берия, в последние годы многие склонны видеть своего рода истоки нынешних радикальных реформ. Первым, с чего начал Берия, были попытки развенчать культ личности Сталина. «Главный полицейский Страны Советов» вовсе не ограничился символическими шагами. Берией было прекращено несколько нашумевших в прошлые годы политических дел: «мингрельское дело», «дело еврейского антифашистского комитета» и др. Радикальные меры принимаются для смягчения тюремного режима. Так, 4 апреля появляется приказ Берии «О запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия». Из тюрем и лагерей начинают возвращаться репрессированные в прошлые годы. Серьезные подвижки при Берии произошли также во внешней политике СССР. В частности, он требовал отказаться от строительства социализма в ГДР, вынашивал планы нормализации отношений с Югославией и т. д.

От борьбы за власть не отказывалась и «старая сталинская гвардия»: В.М. Молотов, Л.М. Каганович, А.И. Микоян и др. Именно они выиграли от смещения Сталина больше других, не только избежав готовившихся против них репрессий, но восстановив все утраченные позиции в руководстве. Кроме того, Молотов был старейшим и наиболее авторитетным членом партийной верхушки. Именно в нем многие в Советском Союзе видели преемника Сталина. Большим авторитетом Молотов располагал также за рубежом.

По сравнению с этими могиканами и великанами советской эпохи позиции Хрущёва после смерти Сталина на первый взгляд выглядят просто ничтожными. Ему достался всего лишь пост секретаря ЦК партии, притом что по традиции, оставшейся со времени Сталина, заседания Президиума ЦК вел председатель правительства – т. е. Маленков. Но нужно знать Хрущёва, чтобы понять, как жадно он уцепился за представившуюся ему почти иллюзорную возможность прибрать к рукам высшую власть. Хрущёв представлял собой типичный образчик проходимца и карьериста, готового на все ради достижения цели. Свою политическую карьеру он начинал еще в годы Гражданской войны. До 1918 года состоял в партии левых эсеров. После их разгрома – перебирается в большевистскую партию. Настоящий карьерный взлет начинается у Хрущёва со времени совместной учебы в партшколе с женой Сталина Надеждой Аллилуевой. Используя выгодное знакомство, он начинает быстро карабкаться по служебной лестнице вверх. О его аппаратных способностях говорит уже тот факт, что в начале 1950-х годов он являлся единственным человеком в высшем партийном руководстве, который в 1920-е годы выступал в поддержку Л.Д. Троцкого.

Первым его шагом становится раздробление сил вероятных соперников, в первую очередь Берии и Маленкова. Берия и Маленков в последние годы жизни Сталина довольно близко сошлись, составляли собой успешный политический тандем. Первоначально Хрущёв решил поквитаться с Берией, который, видимо, хорошо знал роль Хрущёва в подготовке покушения на Сталина. Такого свидетеля оставлять было опасно. Кроме того, Хрущёв боялся Берию как сильного организатора производства и интригана. Свалив Маленкова, Хрущёв заставил бы Берию насторожиться. А справиться с ним в одиночку Хрущёв не мог даже и мечтать.

А вот совместно с Маленковым, двое против одного – при таком раскладе можно было бы и посостязаться… Каким-то образом Хрущёву удалось убедить остальных членов высшего руководства в том, что Берия за их спиной готовил государственный переворот с целью установить в СССР полицейского государство. Подозрительность времен Сталина все еще была жива в умах многих руководителей, поэтому добиться своего Хрущёву было не так уж сложно. Ему удалось даже убедить в опасности со стороны Берии самого Маленкова, власть которого во многом держалась именно на поддержке главного чекиста. Позже Хрущёв сам признавался, что не раз нашептывал Маленкову на ушко: «Неужели ты не видишь, куда клонится дело? Мы идем к катастрофе. Берия подобрал для нас ножи»1. И Маленков дрогнул.

Свой заранее выверенный удар Хрущёв нанес в июне 1953 года, сразу же после возвращения Берии из ГДР, где по поручению партии он усмирял народные выступления против советской оккупации (хотя сам Берия последовательно выступал за подлинную демилитаризацию Германии – такова злая ирония истории!). Берии были приписаны самые страшные по тем временам грехи. Его обвиняли в стремлении достичь сговора с империалистами за счет социалистических преобразований в Восточной Европе, в неуважительном отношении к усопшему вождю, ошибках в национальном вопросе и т. д. Уже в это время Хрущёв начал усиливать свои позиции. Своим коньком он делает заманчиво звучавший лозунг возвращения к ленинским традициям. Но под этим Хрущёв умело скрывал не стремление вернуть некоторые демократические нормы партийной жизни, а совсем-совсем другое. По сути, выдвигая этот лозунг, Хрущёв подвергал ревизии решения XVIII и XIX партсъездов, курс на усиление роли государственных органов в противовес партийным. Хрущёв, как истинный левак, не мог допустить ничего подобного, тем более что, став секретарем партии и не получив никакой государственной должности, он мог опереться только на партбюрократию, поэтому должен был свято блюсти ее интересы, защищать все ее претензии на высшую власть в стране.

Соответственно этой хитроумной, но порочной стратегии Хрущёва главные обвинения Берии касались его желания якобы поставить интересы тайной полиции над интересами партии. В действительности Берия только осуществлял принятые раньше на этот счет решения, выполнение которых в последние месяцы Сталина из-за его личных качеств несколько притормозились. Берия активно осуществлял департизацию органов милиции и государственной безопасности. Изгонял назначенных в них за последнее время политических комиссаров-соглядатаев. Аналогичную политику Берия проводил и в отношении всей системы управления, поскольку был против вмешательства партократии в решение политических вопросов. Особый страх соперников Берии вызвали его меры по повышению исполнительской дисциплины партийных руководителей на местах и привлечение к этому органов госбезопасности, что в конечном итоге и стало подоплекой обвинений Берии в подготовке государственного переворота.

Наиболее распространенная версия о конце карьеры Берии во всех своих вариантах утверждает, что он был арестован прямо на заседании Президиума ЦК КПСС. В его аресте приняли участие заместитель министра обороны маршал К.Г. Жуков, командующий Московским военным округом генерал К.С. Москаленко и другие высшие офицеры. После этого по его делу прошло короткое следствие, и он был расстрелян. Но есть и другие версии, согласно которым Берия был расстрелян сразу же после ареста, или даже вообще до начала заседания Президиума, а уже все последующие события, связанные с официальной версией заключения Берия под стражу и судом над ним, являются не более чем фальсификацией. В любой версии арест Берии выглядит заштатным государственным переворотом. Подготовка его отстранения от власти готовилось Хрущёвым тайно, с нарушениями всех норм партийной этики. Само смещение Берии было проведено с применением силы. Судилище над ним – пример вопиющего беззакония. И хотя оценка деятельности Берии никак не может быть положительной, но это не изменяет существа разыгранного Хрущёвым фарса.

Удаление с властного олимпа Берии имело и свои неоспоримо позитивные последствия, среди которых в первую очередь – это ограничение роли силовых органов. Уже само по себе это существенным образом корректировало модель послесталинской политической системы СССР, придавая ей более цивилизованные формы. Однако самого Хрущёва волновало совсем иное – он все еще не дотягивал до роли единоличного руководителя Красной Сверхдержавы, поскольку после устранения Берии во главе страны по-прежнему оставался Г.М. Маленков. Сам Маленков в целом поддерживал проводимый Берией курс на преодоление культа личности Сталина. В рамках этого курса он осуществил несколько важных мероприятий, которые могли бы в дальнейшем серьезно ускорить развитие советского общества. Так, существенно дальше, нежели Берии, Маленкову удалось продвинуться в деле реформирования правоохранительной системы. Он настоял на ликвидации всех чрезвычайных внесудебных органов, продолжил процесс реабилитации. В частности, было пересмотрено «ленинградское дело» (при этом, правда, нигде официально не упоминалось, что среди его инициаторов фигурировал и сам Маленков). Прежде всесильное Министерство государственной безопасности было поставлено под контроль партии и правительства, сужены его права, а в 1954 году оно вообще было преобразовано в Комитет государственной безопасности при Совмине СССР.

Немало решительных шагов было предпринято Маленковым также в области народного хозяйства. С одной стороны, он продолжал приводить некоторые особо популярные в народе мероприятия сталинского времени. При нем, в частности, было осуществлено последнее (по крайней мере – пока) в истории нашей страны радикальное снижение цен, чего после смещения Маленкова больше никогда не случалось. С другой стороны, начались серьезные экономические преобразования, быстро снискавшие поддержку Маленкову у преобладающего числа рядовых советских граждан. Реформаторские подходы к народному хозяйству были сформулированы Маленковым в августе 1953 года в его речи на сессии Верховного Совета СССР. В ней впервые за многие годы официально предусматривалось приоритетное развитие легкой промышленности, производство товаров народного потребления. Социальная переориентация экономики сопровождалась вводом в эксплуатацию нового жилья, повышением зарплаты. Улучшилась жизнь сельчан, поскольку Маленков пошел на беспрецедентное повышение закупочных цен на сельхозпродукцию. Лозунгом главы советского правительства стало достижение в стране изобилия.

Однако Хрущёву удалось серьезно укоротить период, в течение которого Маленков оставался главой правительства. Маленков в целом поддерживал начатый Сталиным еще до войны и поддержанный Берией процесс постепенного перераспределения властных полномочий в пользу государственного аппарата в ущерб аппарату коммунистической партии. Это решительно не устраивало многих советских функционеров, привыкших связывать свое собственное будущее с партийной карьерой. Выразителем этих настроений и старался быть Никита Сергеевич. В этом ему помогло несколько «ошибок» самого Маленкова. Прежде всего Маленков, стремясь к последовательной десталинизации и департизации советского общества, высказался за разделение двух постов – лидера партии и лидера государства. За собой он оставил должность предсовмина, которую, вслед за Сталиным и Берией, считал наиважнейшей на современном этапе. Хрущёву вручалась, как, по всей видимости, представлялось Маленкову, заштатная, чисто декоративная роль руководителя партии. Первоначально это даже не было оформлено официально. Только после смещения Берии, на сентябрьском пленуме ЦК КПСС, Хрущёв получает заветный пост первого секретаря. По справедливому замечанию историка Ю.В. Емельянова, членов партийного руководства не смутило даже то обстоятельство, что пост первого секретаря не был предусмотрен уставом КПСС. Видимо, увлекшись возней по переделу сталинского наследия, они совершенно не задумывались над тем, к чему могут привести подобные неуставные решения2.

Как показало очень скорое будущее, Маленков недооценил не только «бойцовские качества» Хрущёва, но и весомость «ленинского наследия» в виде всесильной партийной бюрократии. А этой бюрократии совсем не улыбалась начатая Сталиным и продолженная Маленковым политика ограничения роли партноменклатуры и повышения ответственности партийного руководства перед страной. Само по себе избрание Хрущёва первым секретарем, как показывает историк Ю. Жуков, означало реванш и возвращение во власть самых консервативных кругов партийного руководства. Заодно с этим в полном объеме возобновлялись отмененные было Маленковым привилегии для партийного аппарата. Возрождалось право партийных чиновников принимать самые разнообразные решения, очень часто бесконтрольные и безответственные3.

Став наконец не только формально, но официально руководителем партии, Хрущёв сумел использовать все преимущества своего нового положения. Отныне в борьбе за сталинское наследие, Хрущёв, как и сам Сталин после смерти Ленина, сумел обеспечить себе контроль над партаппаратом. Первое публичное столкновение между двумя лидерами произошло на совещании по кадровым вопросам уже в ноябре 1953 года. Главный пафос речи Маленкова заключался в решительной борьбе с бюрократизмом «вплоть до его полного разгрома». Он говорил о «перерождении отдельных звеньев государственного аппарата», «выходе некоторых органов государства из-под партийного контроля», «полном пренебрежение нуждами народа», «взяточничестве и разложении морального облика коммуниста» и других вещах, вызывавших раздражение и панику среди собравшихся. Ф.М. Бурлацкий вспоминал, что после выступления главы Совета министров в заде стояла гробовая тишина, которую прервал живой и, как показалось Бурлацкому, веселый голос Хрущёва: «Все это так, конечно, верно, Георгий Максимилианович. Но аппарат – это наша опора». «И только тогда раздались дружные, долго не смолкавшие аплодисменты», – описывает финал этого драматического эпизода Бурлацкий4.

Окончательно судьба председателя Совета министров СССР решалась на январском Пленуме ЦК КПСС 1955 года. На нем со стороны Хрущёва в адрес Маленкова прозвучали безапелляционные обвинения в популизме и правом оппортунизме. Разгрому подверглись его важнейшие инициативы во внешней политике, а также многие начинания в области экономики. В феврале 1955 года Маленков наконец оказался в «досрочной» отставке5. На его место предсовмина временно был назначен бесцветный временщик Н.А. Булганин, а в 1958 году – наконец сам Хрущёв.

Однако и после успеха очередного государственного переворота, направленного против Маленкова, принципы коллективного руководства, провозглашенные вскоре после смерти Сталина, все еще формально оставались в силе. За вычетом Берии и Маленкова на высших постах в государстве и партии оставались многие прежние соратники Сталина, которые имели не меньшие амбиции, чем Хрущёв. Для того чтобы упрочить свою власть, Хрущёву требовались нестандартные, масштабные политические инициативы. И у Хрущёва хватило решимости пойти на них. Переломным событием в плане борьбы за власть становится XX съезд партии, на котором центральным событием явилось выступление Хрущёва с погромной критикой Сталина, и принятые по этому вопросу партийные документы. Это событие можно назвать эпохальным, поскольку наконец партноменклатуре удалось окончательно дискредитировать Сталина и проводимую им в последние годы своей жизни политику. В первую очередь это касалось особенно тревожащего партаппарат сталинского курса на департизацию государственной власти. Разоблачение культа личности, призывы реанимировать дело Ленина, вернуться к идеалам Октября, безусловно, были ориентированы на возрождение романтических традиций революционного прошлого, а следовательно – и на укрепление роли партии не только в государстве, но и в обществе в целом.

Историк Ю. Жуков именно в этом возвращении всевластия партаппарата видит «истинный смысл XX съезда»6. Во всяком случае, со времени XX съезда КПСС результат конфликта основных политических сил в лице государственного и партийного аппаратов за право доминировать в обществе был, без всяких сомнений, предрешен. Последний раунд политической борьбы за сталинское наследие приходится на первые месяцы после XX съезда. Группа высших советских чиновников обвинила Хрущёва в действиях, способствующих разрушению страны. В эту группу входили такие разноплановые, в прошлом нередко конфликтовавшие друг с другом политики, как Молотов, Каганович, Ворошилов, Булганин, Шепилов, Первухин. В июне 1957 года на заседании Президиума ЦК КПСС Молотов и Маленков неожиданно потребовали отставки Хрущёва. Их поддержало большинство членов Президиума. Однако Хрущёв отказался подчиняться. Опираясь на армию, в частности на Жукова, и на КГБ, Хрущёв в экстренном порядке собрал Пленум ЦК партии. В состав ЦК входили уже не самостоятельные политики, как в Президиум, а назначенцы Хрущёва, заведовавшего кадровыми вопросами. Закономерным итогом Пленума стали разгром «антипартийной группы» и гонения, начатые на ее членов. Один из участников той битвы гигантов Каганович позже так охарактеризовал произошедшее: «Это была антипартийная, антиленинская расправа со старыми деятелями партии и Советского государства, расправа за критику Первого секретаря ЦК Хрущёва, возомнившего себя незаменимым»7.

В период борьбы с Берией и «антипартийной группой» Хрущёву неоднократно приходилось обращаться за помощью к армейскому руководству. В результате резко возросло влияние министра обороны Г.К. Жукова. Для окончательного закрепления своего всевластия партноменклатуре необходимо было разгромить последнего конкурента в лице офицерства, дискредитировать и убрать с политической арены его наиболее авторитетного лидера. Особенно тревожило Хрущёва стремление Жукова ослабить контроль над армией со стороны политработников и руководящих органов КПСС, что никоим образом не вписывалось в курс Хрущёва на «реабилитацию» и «восстановление в правах» коммунистической партии. Выждав благоприятный момент, Хрущёв нанес по Жукову удар на уничтожение. Во время отсутствия маршала в Москве он был смещен с поста министра обороны и обвинен в раздувании культа своей личности, а также в непомерном преувеличении своей роли в годы Великой Отечественной войны – Хрущёву не давали покоя лавры народного полководца. Оценивая действия по смещению Жукова, не следует, конечно, забывать, что Жуков действительно был человеком вспыльчивым, грубым, до предела эгоистичным, совсем не разбирался в вопросах политики, но это трудно считать основанием для его опалы, тем более учитывая отношение к нему со стороны народа и армии.

Современный либеральный историк Пихоя совершенно точно оценивает случившееся в своей монографии: «С отставкой Жукова, – пишет он, – из политической жизни был устранен последний государственный институт, пытавшийся претендовать на известную независимость от партаппарата. МВД во главе с Берией, Совет Министров во главе с Маленковым и Булганиным и, наконец, армия с Жуковым были последовательно повержены аппаратом ЦК КПСС»… во главе с его непререкаемым лидером Никитой Сергеевичем Хрущёвым8. Время, когда политика была полем действия отдельных личностей, безвозвратно уходило в прошлое. Наступало время самодержавия партийного аппарата, по определению Пихои, «коллективного героя» советской истории последующих лет.

Добившись своей цели и став единоличным повелителем крупнейшей мировой державы, Хрущёв в полной мере смог проявить все свои качества руководителя: некомпетентность, непредсказуемость, непоследовательность, заносчивость, зазнайство, торопливость, неуважение к чужому мнению, левачество и т. д. Шараханья конца 1950-х – начала 1960-х годов в полной мере отразили взбалмошный характер самого Хрущёва. Позже, определяя сущность хрущевского правления как волюнтаристского, советские историки были еще очень деликатны и сдержанны в выборе выражений. Учиненное с нашей страной «дорогим Никитой Сергеевичем» вполне достойно менее «дипломатичных» выражений.

Если объективно оценивать причины стоявших на тот момент перед СССР проблем, то становится совершенно очевидно, что они были вызваны переходным состоянием советского общества. После завершения восстановления разрушенного войной перед страной встала важнейшая задача перевода экономики на интенсивные рельсы развития. Это было вызвано не только внутренними, но и внешнеполитическими обстоятельствами: во всех ведущих мировых державах в эти годы полным ходом разворачивалась научно-техническая революция (НТР). Советскому Союзу требовалось решать вопросы повышения эффективности своего хозяйственного развития, чтобы вновь не оказаться в ситуации стадиального отставания от стран Запада, как это имело место в первой трети XX века.

Вместо серьезного, вдумчивого подхода к этим задачам Хрущёв чаще всего занимался совершенно несуразными экспериментами, а кроме того, безыскусными фальсификациями (при нем, например, были «подправлены некоторые ленинские документы», сфабрикованы сообщения в центр «Рамзая» – Рихард Зорге и т. д.). При этом все свои сомнительные новации Хрущёв преподносил как результат глубокого теоретического осмысления новой эпохи. Чего стоят хрущевские «достижения» в идеологии, видно хотя бы из следующего примера. Проходивший в январе – феврале 1959 года XXI съезд КПСС сделал вывод о полной и окончательной победе в СССР социализма и начале развернутого строительства коммунизма (насколько этот социализм был построен окончательно – показали события перестройки, когда в конце 1980-х годов тараном бархатных революций был разрушен блок социалистических государств, а в 1991 году прекратил существование сам Советский Союз, возглавляемый в то время верным продолжателем «дела Хрущёва» М.С. Горбачевым). Еще более определенно новые мотивы советской доктрины прозвучали на состоявшемся в октябре 1961 года XXII съезде КПСС. На нем была принята новая Программа партии, в которой провозглашалось совершенно абсурдное обещание построить в Советском Союзе коммунизм всего за двадцать лет – к 1980 году! XXII съезд вошел в историю не только в связи появлением новой партийной программы «развернутого строительства коммунистического общества». На нем так же было вынесено решение о перезахоронении Сталина (ряд делегатов в знак протеста или по каким-то другим причинам во время принятия этого постановления отсутствовали в зале, за что их поведение расценили как «антипартийное»).

При этом все попытки Хрущёва быть большим марксистским теоретиком, чем сам Карл Маркс, ничего, кроме иронии, вызвать не могут. Хрущёва нельзя назвать не то что теоретически подкованным, но даже просто образованным человеком. В.Е. Семичастный, который в то время возглавлял советскую тайную полицию – КГБ, вспоминал: «Присвоив себе право бесконтрольно говорить все, что он хочет, Хрущёв стал выступать без подготовки. Его речи невозможно было публиковать: после его выступлений несколько человек садились за стол и на основе стенографической записи составляли речь, годную для публикации, стараясь соблюсти хотя бы простую логическую взаимосвязь»9.

Семичастный – опытный конспиратор и царедворец, даже в по прошествии многих лет он не выдает всех государственных тайн, почему тексты Хрущёва нуждались в редактуре. Современному публицисту Юрию Мухину скрывать нечего, он «уточняет» Семичастного следующим образом: «Никто и никогда не писал речей Ленину, никто и никогда не писал речей Сталину, – сообщает он. – Писать начали малограмотному Хрущёву, но не какие-нибудь “шестерки”-бурлацкие, а такие же, как и Хрущёв, секретари ЦК КПСС, да и то Хрущёв и эти тексты сначала безжалостно правил сам, а затем на трибуне плевал на текст и говорил то, что хотел сказать, да так крепко говорил, что потом стенограмму таких выступлений приходилось вновь переделывать для газет».

А сколько было трудностей с переводом речей Никиты Сергеевича на иностранные языки! Взять хотя бы его знаменитое обещание показать американцам «кузькину мать». Даже анекдот такой ходил, что американцы потом долго думали, кто же такая эта мать Кузьмы.

Сумел проявить свой талант теоретика Хрущёв и в других случаях. К примеру, однажды, проявляя свою осведомленность, Хрущёв заявил, что «Октябрьскую революцию совершили бабы». Тут уж за голову хватались не переводчики, а историки партии – кого Никита Сергеевич назвал «бабой»: Ленина или Дзержинского? Или еще один «научно обоснованный» вывод Хрущёва о возможности в кратчайшие сроки догнать и перегнать Америку! По этому поводу тоже был сочинен анекдот:

– Можем ли мы догнать и перегнать Америку?

– Догнать – догоним, а перегонять не станем.

– Почему?

– Стыдно будет перед всем миром голым задом сверкать!

О выдающихся теоретических способностях Хрущёва народ слагал и другие хлесткие анекдоты, например такие:

Вопрос: Что присудили тому антисоветчику, который назвал Хрущёва дураком?

Ответ армянского радио: Двадцать шесть лет.

Вопрос: Почему двадцать шесть (здесь нужно пояснить, что по законодательству тех лет максимальный срок заключения составлял двадцать пять лет)?

Ответ армянского радио: Год – за оскорбление личности, а двадцать пять – за разглашение государственной тайны.

Политическая демагогия Хрущёва не была такой уж безобидной, как это может показаться на первый взгляд. Если его «кузькиных матерей» и «женские революции» еще как-то удавалось сглаживать, то прожекты относительно мгновенного построения коммунизма и гонок с капитализмом несли в себе немалый разрушительный заряд. Колоссальные людские и материальные ресурсы нации бросались на достижение личных амбиций советского лидера. За «главным строителем коммунизма» шествовали «энтузиасты» помельче. Как мне рассказывали очевидцы, в первое время целинной кампании хлеб в столовых стал раздаваться даром – его можно было брать сколько хочешь. При этом мальчишки, не стесняясь, гоняли в футбол хлебными корками. Правда, хлебное «изобилие» очень быстро иссякло, но неуважительное отношение к хлебу осталось.

Слова очевидцев дополняются свидетельствами вполне «официальных лиц» – в частности Семичастного, – и о многом знал не понаслышке: «Некоторые чрезмерно старательные его (Хрущёва. – Д.Ч.) последователи на местах, – рассказывал Семичастный, – стремясь понравиться партийному вождю, от слов переходили к делу. Где-то в Киргизии решили кормить всех обедами бесплатно, в другом месте сделали бесплатным городской транспорт». Но все эти мероприятия, как и следовало ожидать, окончились полным провалом. Семичастный вспоминал: «Центральный комитет был вынужден заявить, что повсеместно для подобных нововведений у нас пока нет нужных средств»10. Понятно, что подобного рода метания вызывали у людей разочарование и неверие ни в какое «светлое будущее».

Советская экономика была поставлена Хрущёвым на грань выживания. В хрущевском десятилетии исследователи часто выделяют два этапа экономического развития, серьезно разнящихся по своим результатам. Первый период совпадает со временем острой борьбы за власть Хрущёва с его оппонентами, второй – с ликвидацией коллегиального руководства и установлением единоличного доминирования Хрущёва. Собственно «хрущевский» период существования советской экономики начинается в годы шестой пятилетки (1956–1958). Плановые задания шестой пятилетки были одобрены XX съездом. Но, по всей видимости, игра в демократа и борца с тиранией уже тогда всерьез увлекла Хрущёва, и вопросам народного хозяйства внимание он стал уделять постольку-поскольку. В результате задания шестого пятилетнего плана оказались под угрозой неминуемого срыва. С целью сокрыть намечавшиеся трудности, еще до завершения шестой пятилетки, на внеочередном XXI съезде КПСС в 1959 году было объявлено о переходе к новой, семилетней системе перспективного планирования.

Вместо прежних «сталинских пятилеток» была провозглашена «хрущевская семилетка» (1959–1965). Понятно, что подобные бесхитростные бюрократические маневры никак не могли улучшить положение дел в народном хозяйстве. К тому же в годы семилетки на состоянии дел в промышленности и сельском хозяйстве уже начали сказываться последствия непродуманных административно-хозяйственных преобразований (о которых речь пойдет ниже). С 1961 года начинается процесс непрерывного падения темпов развития советской экономики. В результате провала своей промышленной политики, за несколько месяцев до надвигавшейся отставки «великий стратег» выступил с очередной «смелой инициативой» – перейти уже не к семилетнему, а к восьмилетнему плану развития. Всем, кто окружал Хрущёва, было ясно, что 70-летний старец в который уже раз стремится запрятать свои провалы за пеленой преобразований, «смазать» плачевные итоги семилетки, полностью уйти от ответственности, при этом совершенно не считаясь с интересами страны и стабильностью экономики (стоит только представить вот такую картину: тысячи, десятки тысяч заводов, фабрик, совхозов, колхозов, строительно-монтажных управлений, научных и учебных заведений, огромная Советская армия, города, области, края, целые республики работали над составлением перспективных планов своего развития на ближайшие 5 лет. Центральные планирующие органы приложили громадные усилия, чтобы свести эти предварительные наметки в единую строго выверенную, просчитанную до мелочей программу действий, учесть и урегулировать все имеющиеся столкновения интересов между тысячами хозяйствующих субъектов. Сколько времени, а главное – денег на это было затрачено! И вот в угоду амбициям одного только человека требовалось перечеркнуть все, что было уже сделано, начать все сначала. Что бы получилось с народным хозяйством СССР, если бы его втянули в эту лихорадку перманентного планирования!).

Нельзя не указать и еще одну причину, по которой Хрущёву очень не хотелось признавать свое фиаско. Дело в том, что семилетка была провозглашена своеобразной «магистральной дорогой к коммунизму». В вышедшем в 1959 году, вскоре после XXI съезда партии, учебнике по истории КПСС так и разъяснялось советским студентам: «В единогласно принятой резолюции съезд одобрил тезисы и доклад Н.С Хрущёва, утвердил контрольные цифры развития народного хозяйства СССР на 1959–1965 годы. Семилетний план развития народного хозяйства СССР – важнейшая часть разработанной партией программы строительства коммунистического общества, решающий этап в создании материально-технической базы коммунизма. Коренная проблема семилетия – максимально выиграть время в мирном экономическом соревновании социализма с капитализмом». И еще: «В течение этого периода практически должна быть решена историческая задача СССР – догнать и перегнать наиболее развитые капиталистические страны по производству продукции на душу населения». Признать провал семилетки означало для Хрущёва расписаться в утопичности всех его прежних теоретический художеств, совершить политическое самоубийство. Но отказываться от власти никак не входило в планы Хрущёва, по всей видимости возжелавшего царствовать вечно.

В этой связи имеет смысл коснуться следующего обстоятельства. Некоторые очень уважаемые современные авторы полагают, что хрущевская «загогулина» по переходу от пятилетки к семилетке была вызвана вовсе не боязнью ответственности, а необходимостью пересчитать народно-хозяйственные планы после отказа от министерств и создания совнархозов (об этих изобретенных Хрущёвым химерах впереди речь еще пойдет). Подобного рода суждения следует категорически опровергнуть. Во-первых, почему ставка на совнархозы требовала именно семилетки? Ведь планы можно было бы пересчитать и сроком на пять лет! Во вторых, семилетка была введена только в 1959 году, тогда как совнархозы были учреждены еще в 1957 году. Совершенно очевидно, что соответствующую доработку плановых заданий можно было бы начать сразу же, параллельно с реформой управления, а еще лучше – поступить согласно народной мудрости: семь раз отмерь – один раз отрежь, а не наоборот (т. е. сперва посчитай, во что это обойдется, а потом уже трать народные денежки на переход к семилетке). Наконец, маневры Хрущёва вокруг восьмилетки показывают, что и переход к семилетке был вызван абсолютно теми же причинами – страхом перед мнением народа.

Серьезные проблемы на рубеже 50-х и 60-х годов прошлого века наметились и в финансовой сфере. Во многом это было вызвано болезненным пристрастием Хрущёва к разного рода грандиозным хозяйственным проектам, требовавшим колоссальных денежных затрат, но не дававших прямой экономической выгоды. Так, в годы семилетки на востоке страны была введена в действие крупнейшая на тот момент в мире Братская ГЭС. Но целесообразность ее строительства была более чем сомнительна. Сам Хрущёв простодушно признавался: «Взять, к примеру, Братскую гидроэлектростанцию. Мы ее скоро построим, но потребителя электроэнергии, которую будет вырабатывать эта станция, мы на месте пока не имеем». Между тем советской экономике этот проект стоил 15 млрд руб. Еще более масштабных затрат требовала инициированная Хрущёвым целинная эпопея. Она безвозвратно унесла не менее 44 млрд рублей. Еще один проект, связанный с переброской стока рек Печоры и Вычегды в Каспийское море, с которым Хрущёва познакомил академик С.Я. Жук, оценивается исследователями в 7 млрд руб. Все эти расходы тяжелым бременем ложились на советский бюджет, из которого и так с каждым годом все больше и больше средств в силу жизненной необходимости приходилось тратить на оборону.

Негативные последствия дала также проведенная в 1961 году денежная реформа. Первые мероприятия по ее подготовке были предприняты еще во второй половине 1950-х годов. В январе 1959 года Президиум АН СССР создал специальную комиссию, в состав которой вошли многие видные экономисты тех лет. В задачу комиссии входило научно проработать вопросы исчисления стоимости в социалистическом хозяйстве, дать практические рекомендации руководству страны по изменению финансовой политики. Однако работа комиссии шла медленно, между входившими в нее учеными выявились существенные разногласия. Но Хрущёву отступать не хотелось. В результате реализация реформы, начало которой положило изданное 4 мая 1960 года постановление Совета министров СССР «Об изменении масштаба цен и замене ныне обращающихся денег новыми деньгами», как и многое другое в то время, проводилась без научной проработки осуществляемых мер и особенно их возможных результатов.

В плане практического осуществления реформы в январе 1961 года была проведена деноминация рубля: 10 старых рублей приравнивались к одному новому. В обращение вводились денежные знаки образца 1961 года достоинством в 1, 3, 5, 10, 25, 50 и 100 рублей, а также монеты достоинством в 1, 2, 3, 5, 10, 15, 20, 50 копеек и 1 рубль. Все старые бумажные и металлические деньги (за исключением монет достоинством 1, 2 и 3 копейки) подлежали обмену в течение января – марта. В результате деноминации скачкообразно увеличился курс рубля по отношению к доллару. В советском сатирическом журнале «Крокодил» в те дни была даже помещена карикатура, на которой рубль успешно нокаутировал доллар и теперь подбирался к английскому фунту стерлингов. Однако такое изменение курса рубля было экономически совершенно необоснованно и в перспективе убыточно. Падала экспортная привлекательность советских товаров, понапрасну тратились немалые средства на поддержание нового паритета с долларом. В результате ни к какому реальному укреплению рубля реформа не привела.

Пострадали от реформы и рядовые советские граждане, поскольку ее прямым и неизбежным, а кроме того абсолютно прогнозируемым следствием стал ощутимый рост цен. Население проиграло даже во время самой реформы, поскольку изменившийся масштаб цен потребовал их определенной коррекции. Не трудно догадаться, что пересмотр цен производился с учетом интересов «государства», но никак не с учетом нужд простых людей. В силу этого вся кампания приобрела вид мелкой каверзной аферы. Так, до реформы почтовая открытка старыми деньгами стоила 25 коп., а новыми – 3 коп.; разговор по телефону-автомату раньше стоил 15 коп., а стал – 2 коп. Повысились цены также на спички, иголки, конверты для писем и многие другие товары повседневного спроса. В дальнейшем цены стали успешно ползти вверх, и обещания скорого коммунистического рая, где деньги исчезнут совсем, стали вызывать только иронию: дескать – при таких ценах действительно из деньги из карманов простых тружеников действительно скоро исчезнут.

Среди несомненных заслуг Хрущёва даже многие его политические соперники называли Целинную эпопею. На самом же деле, как и во многих других случаях, хорошую идею Хрущёв выдвинул не сам, а попросту украл, при этом еще и оболгав ее автора (действительным организатором освоения Целины являлся вовсе не Хрущёв, а Г.М. Маленков). При этом Хрущёв не только украл чужую идею, еще и переиначил ее самым диким образом. Маленкову освоение целинных и залежных земель виделось как постепенное, хорошо организованное продвижение советского человека на новые, ранее не используемые территории. Приоритет же Маленков предлагал отдать восстановлению русского села, сельского хозяйства в коренных русских губерниях, при этом сделав ставку не на экстенсивный, а интенсивный, как и во всем мире, путь развития деревни.

Но Хрущёв решил все по-своему. Были резко, совершенно абсурдно увеличены задания по хозяйственному освоению новых земель. Техника и люди буквально выбрасывались в чистое поле, где не было ни дорог, ни жилья, ни даже укрытий для техники, которая ржавела под дождями и снегом, заносилась песком, сгорала под лучами беспощадного солнца. Поначалу освоение Целины позволило несколько увеличить производство зерна. Заговорили об исторической победе колхозной деревни, социалистической организации труда над капитализмом. Но у сведущих людей хрущевское бахвальство вызвало только бессильную ярость. Очень скоро первые победы на Целине сменились неизбежными чувствительными поражениями. Непродуманная система землепользования привела к эрозии почв. Эффективность использования освоенных Целинных просторов упала на 65 %. Возникла угроза экологической катастрофы. Земля требовала к себе человеческого, т. е. уважительного, бережного и разумного отношения. Без удобрений, без лесозащитных насаждений, без орошения и т. д. целинная земля быстро превращалась в пустыню, которая жестоко мстила за свое поругание. А в то же самое время сельскохозяйственный Центр исторической России приходил в упадок. Разоренный войной, он нуждался в крупных инвестициях, технике, людях. Но все силы были брошены на Целину. В одной частушке хрущевскому целинному безумию был вынесен совершенно оправданный приговор. В ней пелось:

Мы поедем на Луну, Там засеем Целину, А потом капиталистам В одно место вставим клизму!

Такой вот итог хрущевского соревнования с «проклятым капитализмом» на Целине…

В конце 1950-х годов накопившиеся проблемы стали сдерживать сельскохозяйственное развитие в целом. Негативные последствия имели, в частности, необоснованные опасения Хрущёва, что улучшение материального положения колхозников приведет к перерождению их в кулачество. На предотвращение этого, а также на создание «единой коммунистической собственности» был направлен ряд шагов. В частности, в 1959 году произошла реорганизация МТС, а точнее – их расформирование. Колхозы, чтобы не остаться без техники, были вынуждены выкупать ее по крайне невыгодной, завышенной государством цене. У колхозов возникли громадные задолженности, делавшие их данниками государства. Кроме того, были потеряны ценнейшие кадры механизаторов, формировавшиеся несколько десятилетий. Чтобы не лишиться своего социального статуса и сохранить материальный достаток, механизаторы не шли в колхозы, а искали работу в городе. В результате впервые в истории колхозного строительства (за исключением военного времени) произошло внушительное сокращение парка сельхозмашин.

В том же 1959 году Хрущёв начинает наступление на подсобные хозяйства колхозников. Сокращались личные наделы, запрещалось держать коров, овец, свиней. Некоторые историки называют эти меры «раскрестьяниванием», видят в них причину обострения продовольственной проблемы в стране. Еще тяжелее оказались психологические последствия этой преступной политики: в последующие годы дискриминационные меры были отменены, но люди уже не желали заводить домашний скот и работать на земле, увеличился отток сельчан в город. Реформа закончилась очередной кампанией по укрупнению колхозов. По существу, руководство стремилось реанимировать амбициозные планы создания агрогородов, которыми Хрущёв болел уже давно. Так, где-то в конце 1940-х годов в «Правде» появилась хрущевская статья с соответствующими предложениями. Сталин от глупости Хрущёва буквально пришел в негодование. Он не мог понять, как же его наместник на Украине может думать о мифических агрогородах, когда вся республика лежит в руинах? Сталин, что называется, всыпал «киевскому мечтателю» по первое число. «Ты сперва людей из землянок вытащи», – требовал Сталин от зарвавшегося чиновника. Хрущёв перепугался, затих, но о своих прожектах не забыл. И вот, сконцентрировав в своих руках никем не контролируемую власть, он захотел «взять реванш». Однако серьезного финансирования выделено не было, а село, разоренное «реорганизацией» МТС, не могло самостоятельно осуществить столь грандиозные замыслы «великого реформатора». Вновь начавшаяся без подготовительной работы реформа привела к исчезновению целых деревень и еще большему отставанию сельского хозяйства.

Говоря о сельскохозяйственной политике хрущевского времени, историки и мемуаристы чаще всего вспоминают о «кукурузной кампании». Сама по себе идея специализации сельского хозяйства являлась давно назревшей. Другое дело, как была организована ее реализация. Резкое увеличение площадей под кукурузу шло за счет сокращения посевов хлеба – основной сельскохозяйственной культуры России на протяжении всех веков ее истории. Посев кукурузы осуществлялся также в районах, где по климатическим условиям делать это было невыгодно – вплоть до Архангельска. В результате произошло общее сокращение сбора зерновых. Впервые в своей истории с 1963 года наша страна начала закупать хлеб за рубежом. На эти операции в 1963 году было выделено 372,2 т золота, т. е. около трети всего золотого запаса СССР! А всего на закупку хлеба в капстранах было затрачено 860 т золота. Цены на сельхозпродукцию подскочили в среднем на треть. Сократилось потребление населения. Через 20 лет после войны в стране вводилась карточная система (и это при том, что в сталинском СССР карточки были отменены еще в 1947 году, т. е. раньше, чем во всех остальных пострадавших в годы войны странах).

Кукурузная кампания не в последнюю очередь была вызвала стремлением Хрущёва повысить производительность животноводства, в особенности свиноводства. Любовь Хрущёва к свиноводству тоже нашла отражение а анекдотах. Заодно народ выражал свое отношение к самому Хрущёву. Один из анекдотов звучал так:

Фоторепортаж в газете «Правда» «Посещение Хрущёвым свинофермы». Подпись под одной из фотографий: «Хрущёв среди поросят. Третий слева – Хрущёв».

Несмотря на показные хрущевские кампании, положение в животноводстве продолжало ухудшаться. В первую очередь это было вызвано самими новациями хрущевского времени, нацеленными якобы на резкое поднятие производства мяса. Наиболее ярким проявлением волюнтаристских шагов в этой сфере стала «рязанская катастрофа». Местное рязанское руководство пообещало в 1959 году за двенадцать месяцев утроить производство мяса. Хрущёв сразу же поддержал очковтирателей. Они были обласканы прессой, получили высшие советские награды. Для выполнения нелепого плана в Рязани пришлось забить весь молодняк, существенную часть молочного стада, в обязательном порядке изымались коровы из личных подсобных хозяйств колхозников. Но и этого было недостаточно. Тогда начались массовые закупки скота в других областях. В результате поголовье скота в Рязани упало больше, чем в среднем по стране в годы коллективизации и войны, – на целых 65 %. И это в условиях, когда страна могла уже развиваться совершенно спокойно и становиться великой без всяких великих потрясений! Ситуация усугубилась провалом целинной политики.

Не менее печальные последствия имели и другие реформаторские потуги Хрущёва. К примеру – в жилищном строительстве. Но прежде следует сделать небольшое «лирическое» отступление. В конце 1930-х – начале 1950-х годов в нашей стране рождается новый архитектурный стиль, который кто-то называет сталинским классицизмом, кто-то – имперским стилем… Но как бы то ни было, построенные в это время строения (и дома, которые возводили уже позже, но по проектам тех лет) поражают своей величественностью, основательностью, удобством, органично вписываются в архитектуру русских городов. В годы Хрущёва этот новый советский, красный классицизм полностью уничтожается. Он заменяется новым, крайне убогим стилем, который по праву можно назвать «хрущевским авангардизмом» (хотя сам Хрущёв, как известно, на публике к авангардизму относился крайне отрицательно). Хрущёвское время вошло в историю развития мировой и отечественной архитектуры появлением уродливых административных и прочих общественных зданий из стекла и бетона, самым нелепым из которых стал московский Дворец съездов, полностью исказивший архитектурный ансамбль Московского Кремля, который формировался несколько веков, а разрушен был в считаные месяцы.

Ту же политику Хрущёв гнул и в области жилищной застройки. Всю необъятную страну от запада до востока покрыли совершенно однообразные, неприглядные, безликие, совершенно убогие пятиэтажки, которые в народе, по аналогии с трущобами, очень быстро прозвали «хрущобами». Не решаясь отрицать очевидное, а именно уродливость и крайнюю непродуманность внутренней планировки хрущевских пятиэтажек, защитники «великого архитектора, прораба и строителя в одном лице» – Никиты Сергеевича – пытаются дать критикам «асимметричный ответ». Они упирают на то, что после войны миллионы советских людей вообще не имели какого-либо жилья, ютились в бараках, коммуналках и даже землянках. А Хрущёв, дескать, смог в самые сжатые сроки предоставить им приличное жилье, стране же он сэкономил огромные средства, отказавшись от помпезности сталинских домов.

Что касается качества предоставленного Хрущёвым жилья, то «приличным» его можно назвать действительно только по сравнению с землянками, да открытым небом над головой. Уверен, что ни один из нынешних заступников «хрущоб» сам не живет в подобных «очень удобных» квартирах, предпочитая ютиться в

жалкой лачуге где-нибудь на захолустном Рублевском шоссе… Даже простое элементарное улучшение внутренней планировки позволило бы людям жить в гораздо более комфортных условиях! Кроме того, хрущевки очень и очень быстро морально устаревали, превращались уже в настоящие трущобы, и люди вынуждены были жить в аварийных условиях десятилетиями! А теперь к вопросу о баснословной экономии – в наши дни приходится сносить понастроенные тогда пятиэтажки в силу их ветхости, хотя не только сталинские высотки, но и простые деревенские деревянные дома служат людям гораздо дольше и сносить их никому не приходит в голову. Как говорят в народе – скупой платит дважды, жаль только, что платил за свои архитектурные пристрастия не сам Хрущёв, а государство и простые люди из своих карманов.

Но, может быть, убыточная в перспективе, хрущевская идея фикс запрудить все советские города своими безобразными пятиэтажками действительно давала возможность сэкономить столь необходимые стране средства в расчете на ближайшее время? Опять таки нет – для страны хрущевки были разорительны изначально, что бы сегодня ни вещали их адвокаты, пользующиеся неосведомленностью своих слушателей. По свидетельству Д.С. Полянского и А.Н. Шелепина, панельные хрущевки были плохи в силу того, что затраты на коммуникации делали себестоимость каждого метра площади в них много дороже, чем при строительстве 9—12-этажных домов. При этом они не учитывали затраты на городскую инфраструктуру, экологию, транспорт и т. д. Словом, хрущевский «пятиэтажный рай» был хорош только для парадной отчетности – вот, дескать, сколько советских семей удалось в кратчайшие сроки обеспечить собственным жильем!

Помимо экономических, широкая душа Хрущёва требовала проведения и других реформ, к примеру – в сфере национально-государственного строительства. Хотя Хрущёв и стал главным палачом Берии, на практике он был его верным учеником и продолжателем. Это вылилось не только в хрущевское наступление на сталинизм во время XX и XXII съездов КПСС, но и в политическую линию по решению национального вопроса. Можно много хвалить Хрущёва за реабилитацию некоторых малых народов, репрессированных во время Сталина. Но даже тут Хрущёв проявил свойственный ему «волюнтаризм» – каким-то народам вернули их государственность, по отношению к другим – отделались «искренними сожалениями». К числу таких обделенных народов относятся, например, крымские татары. Почему же с ними так обошлись? А потому, что Крым Хрущёв предназначал для своей милой «неньки Украины» (об этом мы еще скажем), и ему вовсе не хотелось создавать там очаг межнациональной напряженности, любезно предоставив разбираться с крымскими татарами русским и казахам.

А вот Чечня осталась на территории РСФСР, и поэтому ничего не остановило Хрущёва, пожелавшего вернуть чеченцев в их горы. Но, чувствуя слабину власти, чеченцы справедливо решили не останавливаться на достигнутом. В районах, куда начался массовый приток чеченского населения, органы правопорядка фиксировали резкую криминализацию обстановки. Росло число краж, грабежей, бандитских нападений. Временами дело доходило до массовых столкновений, в том числе с властями. Так, 26–28 августа 1958 года в столице Чечено-Ингушской АССР Грозном имели место крупные волнения русского населения на почве ущемления их прав пришлым населением (а надо отметить, что Грозный всегда являлся именно русским городом, чеченской была лишь его округа, при Хрущёве эта ситуация стала быстро меняться). В результате беспорядков пострадали более 30 человек разной национальности, двое из которых умерли. Среди пострадавших оказались заместитель министра внутренних дел республики, секретарь обкома КПСС, работники милиции и другие официальные лица. Добавим, что массовые беспорядки на националистической почве в тот период возникали также в Грузии, Прибалтике, некоторых других регионах страны.

Если же говорить в целом, то при Хрущёве, так же как и при Берии, осуществлялся общий курс на дерусификацию и коренизацию интеллигенции и управленческого аппарата национальных республик. В рамках этой политики из республик изгонялись грамотные русские специалисты, а вместо них выдвигали часто недоучившиеся «местные кадры». Понятно, что на благо страны это никоем образом не работало, а местный национализм и межнациональные трения только обострялись. А вот для РСФСР мероприятия по развитию национального самосознания русских считались опасными. Российской Федерации не полагалось иметь ни своей партийной организацию, ни своей столицы. Даже своей, Российской академии наук. Когда вопрос о создании Российской академии наук поднимался на самом высоком уровне, ее создание было признанно недопустимым. Отмечалось, что передача научных учреждений, находящихся на территории РСФСР, в ведение республиканской Академии наук якобы привела бы либо к ликвидации АН СССР, либо к превращению ее в бюрократическую надстройку. В качестве компромисса было принято решение о создании Сибирского отделения АН СССР в Новосибирске. Сегодня очевидна вся надуманность предлогов, под которыми Хрущёвым была похоронена Российская академия наук, а также несоизмеримость предпринятых компромиссных мер по сравнению с теми задачами, которые стояли перед русской наукой на рубеже 1950-1960-х годов (в качестве еще одного «лирического отступления» добавим, что Хрущёв, как любой невежественный и бескультурный человек, вообще ненавидел всю науку и особенно самих ученых. Перед всем партийным руководством он выступил с сумасбродным требованием разогнать АН СССР. Только его своевременная отставка спасла отечественную науку от такого же разгрома, которому при Хрущёве подверглось сельское хозяйство нашей страны).

Важным компонентом хрущевской борьбы с «русским национализмом», да что там, – всей хрущевской «оттепели», становится провокационная линия на уничтожение православия. Уже в 1954 году под руководством самого Хрущёва были приняты два постановления ЦК КПСС, выделявшиеся своей антиправославной направленностью: «О крупнейших недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения» и «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения».

Как отмечал видный церковный деятель наших дней митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн, они недвусмысленно знаменовали собой конец «золотого десятилетия» сотрудничества власти и церкви, возвращали страну на два десятилетия назад, во времена «безбожной пятилетки». Со своих постов изгоняются главные проводники политики сближения Церкви и Советского государства при Сталине митрополит Николай и председатель Совета по делам Русской православной церкви (СДРПЦ при СНК СССР) Г.Г. Карпов. Идеологическое обоснование удушения православия закладывалось в новую программу партии – в «счастливое коммунистическое завтра» церковнослужителям дорога была закрыта. Сам «дорогой Никита Сергеевич» обещал народу, что пройдет всего несколько лет, и по телевизору будут показывать «последнего попа»…

В исследовании по истории Русской православной церкви канадский историк Д. Поспеловский подробно обобщает все антицерковные мероприятия хрущевского времени. На священнослужителей оказывалось небывалое давление с целью заставить их отречься от церкви и от священного сана. Сократилось число приходов: после войны их действовало около 20 тыс., а в 1964 году, когда Хрущёва наконец сняли, – лишь 11,5 тыс. Закрывались монастыри. В Российской Федерации их сохранилось только два – в Загорске (Сергиевом Посаде) и Печерах с числом монахов 113 человек. Продолжали свою работу только три духовные семинарии: в Москве, Ленинграде и Одессе. Кроме того, были проведены некоторые административно-хозяйственные реформы, в результате которых у церкви изъяли свыше 1 тыс. га земли, священники оказались в положении наемных служащих церковных общин. Многие тысячи священников с членами их семей остались без средств к существованию. Все религиозные требы, будь то крещение, венчание или панихиды, должны были осуществляться только с разрешения властей. Верующих увольняли с работы, выгоняли с учебы, исключали из партии и комсомола. Хрущёвым были также предприняты меры, имевшие прежде всего не практический, а сугубо символический смысл.

Так, можно сказать, за бесценок были проданы Израилю русские земли в Святой земле, в марте 1961 года решением правительства фактически запрещался колокольный звон, возобновлялась практика разрушения православных церквей и храмов, изъятия у них церковного имущества.

Наконец, нельзя не остановиться чуть более подробно на упомянутой выше крымской афере Хрущёва. Передача Крыма из состава РСФСР в подчинение Украины имела сложную подоплеку. С одной стороны, этот шаг являлся своеобразным продолжением политики Хрущёва, направленной на завоевание симпатий со стороны национальных партийных кадров, в особенности в своей собственной давнишней вотчине – на Украине. С другой стороны – удар направлялся на главного соперника Хрущёва в борьбе за власть Г.М. Маленкова, слывшего некоторым «русофилом», по крайней мере стремившегося опираться на партийных и хозяйственных работников российских регионов. Не сумев предотвратить стремительную операцию по отторжению от РСФСР Крыма, проявив полное бессилие, Маленков в еще большей степени растерял свой авторитет, его шансы сохранить первый пост в государстве резко снизились.

Решение о передаче Крыма было принято в феврале 1954 года. Оно было оформленно и прорекламировано советской пропагандой как некий «бескорыстный дар» русского народа «братской Украине» в честь 300-летнего юбилея воссоединения Украины с Россией11. Конечно, между русскими и украинцами всегда существовали действительно братские отношения. Но ведь не Украина спасла Россию от польского и турецкого ига. В этом смысле было бы логичней увидеть «бескорыстный подарок» украинского народа России в виде, к примеру, Одессы, Донецка, Харьковщины… В этом смысле жест благодарности был бы понятен и логичен, а так по Хрущёву получалось, будто Россия не спасла Украину, а попросту аннексировала ее, а теперь возвращает давние исторические долги! Что же касается судьбы самого Крыма, то выход из состава РСФСР обернулся для него тяжелейшими экономическими последствиями в результате разрыва налаженных хозяйственных и административных связей. Добавим также (хотя этот факт долгое время старались всячески замолчать), что само решение о передаче Крыма Украине принималось с наигрубейшими нарушениями существовавшего в то время российского, общесоюзного и даже собственно украинского законодательства.

А что вытворял Хрущёв по отношению к русской армии? Об этом горько даже думать, не то что говорить, но делать это необходимо, дабы будущие поколения могли учиться на горьких уроках прошлого. Если хрущевские шатания в области экономики еще можно условно назвать результатом некомпетентности, то его антиармейские шаги иначе, чем ползучей диверсией, не назовешь. О его расправе над любимцем армии Жуковым уже говорилось выше. Обвинив Жукова в преувеличении его роли в победе над Третьим рейхом, Хрущёв всячески приукрашивал эпизоды своего собственного участия в войне. Так, в одной из книг начала 1960-х годов по истории Великой Отечественной имя Хрущёва, который в войну являлся всего лишь членом Военного совета фронта, упоминалось на 96 страницах, тогда как имя генералиссимуса Победы – всего на 85, а Жукова – лишь на 11 страницах!

Но устранением популярного в стране маршала и слащавыми самовосхвалениями дело не ограничивалось. Вскоре после прихода к власти Хрущёв начал крупномасштабное сокращение вооруженных сил. С пяти с половиной миллионов за 1955–1958 годы армия уменьшилась более чем на два миллиона. Командный и офицерский состав, еще помнивший годы войны с фашизмом, сокрушался, громко роптал – дескать, так можно досокращаться, и останемся без штанов как в 1941 году! Однако наиболее плачевные последствия для страны имело не столько сокращение армии само по себе, сколько те меры, которыми оно проводилось. Как свидетельствуют многие документы, а также современники того «великого погрома», к примеру, маршал И.С. Конев, офицеров, многие из которых являлись героями Великой Отечественной войны, просто выбрасывали на улицу без профессии, без денег, без пенсии, без надежды нормально устроиться «на гражданке».

В 1959 году вышел закон, еще больший затруднявший получение военными пенсии и сокращавший ее размеры. В том же году Хрущёв выступил с очередным своим внешнеполитическим прожектом, предложив ведущим странам резко сократить свои армии. Понятно, что хрущевская авантюра не нашла поддержки у руководителей других государств. В результате все свелось к очередному одностороннему сокращению советской армии на 1 млн 200 тыс. (или примерно на треть). Управляемость армии снижалась. Резко падала дисциплина.

Помимо этого Хрущёвым были сведены на нет многие программы по превращению СССР в мощную морскую и воздушную державу. По его вредоносному приказу уничтожались уже почти готовые современнейшие, лучшие в мире корабли разных классов, в том числе авианосцы. Газеты взахлеб хвалили «мудрое советское руководство» и печатали радостные репортажи о том, как бензорезами кромсаются новейшие стратегические самолеты, которые Сталин планировал превратить в несокрушимый щит и карающий меч Советской империи. Оправдывая эти действия, адвокаты Хрущёва указывают, что вместо этого им были созданы передовые ракетные войска. Но, во-первых, все успехи ракетостроения – и космического и военного – были следствием колоссальных по масштабам усилий, предпринимавшихся вовсе не самим Хрущёвым, а его более разумными предшественниками. Во-вторых, Сталин, начиная советскую ракетно-комическую программу, полагал, что и стратегическая авиация, и ракетные войска станут взаимодополняющими элементами устойчивой оборонной системы. При Хрущёве же она получилась хромой – одноногой.

Кроме того, непомерное увлечение Хрущёвым ракетными войсками в ущерб артиллерии и авиации будет аукаться нашей стране и много лет спустя. Американцы, сделав ставку на мощную авиацию и подводные лодки, способные нести ядерное оружие, пользуясь превосходством СССР по количеству ракет с ядерными боеголовками, постоянно обвиняли нашу страну в агрессивности и стремлении к мировому господству. На любых переговорах по ядерному разоружению американцы соглашались лишь на взаимное сокращение ракетного оружия, оставляя стратегическую авиацию и свой подводный флот за скобками. Несмотря на очевидную несправедливость подобной постановки вопроса, им удавалось убеждать мировое сообщество, что именно позиция СССР не позволяет кардинально решить проблему устранения угрозы атомной войны. А если бы у Советского Союза дополнительно имелся свой мощный воздушный флот, не уступающий американскому, демагогия наших партнеров имела бы существенно меньший успех, им бы пришлось договариваться о сокращении не только стратегических ракет, но и стратегической авиации, так как наши летающие крепости ничуть не уступали американским, а по многим показателям даже превосходили их.

Особое место в хрущевских реформах занимает политика по разрушению единой системы управления страной. Разумеется, и здесь применялась дымовая завеса о возвращении к ленинским принципам руководства, демократическим нормам и тому подобные ни к чему не обязывающие словеса. В этом ключе в 1957 году принимается решение о замене отраслевого принципа руководства экономикой на территориальный. Разгонялись некоторые общесоюзные и союзно-республиканские министерства, ведавшие вопросами развития промышленности и строительства. Вместо них специально принятым законом от 10 мая 1957 года «О дальнейшем совершенствовании организации управления промышленностью и строительством» создается система т. н. Советов народного хозяйства (уже в названии новых органов видна попытка стилизовать разрушительные новации под героическую революционную эпоху!). В русле этой абсурдной реформы вся страна разделялась на 105 административно-экономических районов. Разумеется, все это делалось совершенно произвольно, без какой-либо существенной предварительной подготовки и научного обоснования. В каждом из таких волюнтаристским путем накроенных из тела единой страны «районов» управление народным хозяйством передавалась местным совнархозам. В ведение этих совершенно искусственных органов передавалось руководство всеми предприятиями и стройками на подконтрольных им территориях.

Вскоре, после весьма краткосрочного положительного эффекта, стали сказываться заложенные в совнархозовской реформе неизбежные противоречия. В конечном итоге она привела к усилению региональной бюрократии, росту местного хозяйственного сепаратизма и неуправляемости народно-хозяйственного комплекса страны в целом. Общенациональный механизм управления экономикой резко усложнился, а его эффективность – стремительно падала. По своей сути, совершенное Хрущёвым имело революционный размах, но совершенно иную направленность. Вся сталинская политика 1930-х годов (в том числе осуществлявшиеся Сталиным репрессии) была направлена на слом местных и национальных номенклатурных кланов. В этот период для того, чтобы преодолеть ужас и остаточный хаос Гражданской войны, Россия заплатила страшную цену – десятки тысяч исковерканных судеб и тысячи прерванных жизней. И вот теперь все эти жертвы теряли своей смысл, страна отбрасывалась на 2–3 десятилетия назад.

Неразбериха в экономике вела к усилению преступности. Но это мало заботило Хрущёва. Разрушения единой народно-хозяйственной системы СССР ему показалось недостаточно. Был нанесен удар и по другим важнейшим государственным системам. Все под тем же соусом демократизации в 1956 году было ликвидировано союзное Министерство юстиции, а в 1960 году – союзное Министерство внутренних дел, что усложнило координацию органов правопорядка союзных республик. Столь же надуманной и откровенно вредной реформе подверглись также суды. Здесь основной линией децентрализации была избрана передача функций общесоюзных судебных органов в республики.

Завершающий виток хрущевских преобразований в области системы органов власти и управления приходится на 1962–1964 годы. Первоначально реформы этих лет были направлены исключительно на преодоление трудностей в развитии сельского хозяйства за счет усиления контроля над зерновым производством со стороны партийного аппарата (уж партаппарат бы точно повысил урожайность – спору нет! Сам бы в поле пахать вышел!). Однако очень скоро начатые реформы выйдут далеко за первоначально предполагавшиеся рамки и захватят в свою орбиту всю структуру социально-экономической жизни. Как указывает ряд современных исследователей, именно реформы 1962–1964 годов наиболее глубоко выявили все те неустойчивые и спонтанные подходы, которые были столь свойственны хрущевскому стилю руководства. Сутью проводившихся в этот период изменений в сфере управления становится попытка перестройки советских, партийных, профсоюзных и комсомольских органов по производственному принципу.

Соответствующие решения были приняты Пленумом ЦК КПСС в ноябре 1962 года. Отмечалось, что предпринимаемые меры позволят сосредоточиться партии на главных направлениях развития экономики, повысить управляемость советского хозяйства, приблизить руководителей к жизни и повысить их компетентность. В соответствии с этим было постановлено разделить партийные органы на промышленные и сельские. Соответствующей реорганизации были подвергнуты также советские, профсоюзные и комсомольские органы. О природе происходившего дают представление решения XI пленума ВЦСПС. Так, в 5 краях и 69 областях РСФСР, на Украине, в Белоруссии, Казахстане и Узбекистане создавались по два совета профсоюзов, а также по два областных комитета профсоюзов работников просвещения, торговли, государственных учреждений, культуры: одни должны были объединять организации этих профсоюзов в промышленных центрах, другие – на селе.

После реорганизации структуры управления по производственному принципу Хрущёв в своих выступлениях навязчиво пытался превозносить ее «позитивные стороны». Однако на практике реформа дала резко отрицательные результаты. Прежде всего, возникла неразбериха в системе управления, что называется, на всех этажах, в том числе, что было особенно опасно, на самом низовом ее уровне, а именно на уровне конкретных предприятий. На одном и том же заводе или фабрике разные общественные организации могли подчиняться разным вышестоящим органам или, наоборот разные руководящие инстанции пытались руководить дирекцией одного и того же предприятия, присылая сверху противоречащие друг другу директивы. Другим пагубным следствием волюнтаристских нововведений становится разрыв взаимосвязей между промышленными и сельскохозяйственными предприятиями, не случайно уже вскоре после начала реформы промышленные и сельские обкомы, в обход принимаемых в Москве решений, начинают искать пути и формы координации деятельности. Сам факт существования в одной и той же области двух вертикалей власти вел к параллелизму в их деятельности, ощутимому росту чиновничества, бюрократизму, волоките, не менее, чем вдвое, увеличились и расходы на аппарат управления, хотя эффективность работы заметно падала. Авторитет органов власти в глазах населения резко сокращался, о чем свидетельствуют появившиеся в те годы анекдоты, например такой: «Прибегает мужик в обком и жалуется, что его в цехе ударили молотком по голове… “Вам, товарищ, нужно в промышленный обком, а у нас сельский, вот если бы вас серпом ниже пояса, тогда уж к нам.”»

Но и после того как порочность и пагубность реформ управленческого аппарата стала очевидна всей стране, Хрущёв не угомонился. Он вынашивал замыслы разделить на сельские и городские органы милицию. Более того, начал настаивать на реорганизации по принципу «город-село» Комитет государственной безопасности. Семичастный вспоминал:

«Разговоры по этим вопросам были частые и долгие, но я не соглашался и твердо стоял на своем. Возражая против разделения КГБ, я выдвигал все новые и новые доводы.

– Не могу я, Никита Сергеевич, агентов делить на городских и сельских! – убеждал я его. – Вы знаете, что сейчас говорят в милиции?

– Ну-ну? – заинтересованно спросил Хрущёв.

– А вот говорят, что вышло такое распоряжение, что если находят лежащего пьяного, нужно принюхаться, пахнет коньяком – тащи в городское отделение [милиции], самогоном – в сельское.

– Ты все анекдоты свои. – досадливо поморщился он.

– Так анекдоты – это отражение жизни.

Он промолчал, обидевшись. Но так и не успокоился, а продолжал гнуть свою линию».

В завершение разговора о периоде отечественной истории 1953–1964 годов нельзя не сказать также о том, что обычно считается главной заслугой Хрущёва – о его антисталинской кампании. Страна безусловно нуждалась в том, что Хрущёвым было обозначено как «преодоление культа личности Сталина». Общество не могло жить нормально, когда одному и только одному человеку приписывались все победы и поражения. Это порождало такие теневые явления, как инертность масс, неспособность к самостоятельному историческому творчеству, а главное – плодило безответственность. Зачем, например, тщательно выверять линию развития отечественного села, когда в любой момент все недостатки можно списать на «сталинское наследие»? Другое дело, что искренность Хрущёва в этом деле очень и очень сомнительна. Политику действительной, честной десталинизаци проводил не Хрущёв, а его предшественники: Берия и, в еще большей степени, Маленков. То, что осуществлялось Хрущёвым, преследовало лишь одну цель – свалить с постамента образ Сталина и взгромоздить на него пухленький торс самого Никиты Сергеевича. Не случайно роль Хрущёва как самого кровавого палача из местных руководителей в 1930-е годы два десятилетия спустя, уже в период его единоличного правления, тщательно замалчивалась. Более того, имеются свидетельства, что при Хрущёве целыми эшелонами уничтожались документы сталинского периода. Что в них было? Этого никто не знает!

Речь Хрущёва на XX съезде встряхнула все общество, вызвала сумятицу и растерянность. Небезызвестный идеолог перестройки А.Н. Яковлев, который присутствовал на съезде в качестве гостя, впоследствии вспоминал: «Мы спускались с балкона и в лицо друг другу не смотрели. То ли от чувства неожиданности, то ли от стыда или шока». В книге по истории оппозиции в СССР современные авторы отмечают, что такая же гнетущая атмосфера, как правило, царила и на партийных собраниях, где шло коллективное прослушивание хрущевского доклада. Люди приходили, рассаживались, слушали в гробовом молчании, после чего, не проронив ни единого слова, поднимались и сумрачные расходились…

Совершенное Хрущёвым не только не привело к заявленному «разоблачению» культа личности, а наоборот – способствовало его закреплению в самых уродливых формах. Болезнь не излечивалась, а загонялась глубоко внутрь. В финале по своему влиянию на внутриполитическую ситуацию антисталинская компания Хрущёва вполне сопоставима с церковной реформой Никона. Так же, как и тогда, общество раскололось на приверженцев реформаторской линии и «староверов». Прозвучавшим на XX съезде «разоблачениям», как показывают новейшие исследования, верили далеко не все. Официальная позиции подвергалась критике с двух сторон. Либеральная часть населения указывала на непоследовательность и недостаточность проводимых мероприятий. Другая часть общества выступала против «очернения Вождя» и требовала прекратить его критику. Соответствующие разговоры велись на рабочих местах, в транспорте, в очередях, на кухнях…

Аналогичным образом политика Хрущёва повлияла на международный престиж СССР. В частности, столь же масштабный раскол, как в самом советском обществе, произошел и в международном коммунистическом движении. Партии, выступавшие за более решительное преодоление сталинизма, становились на платформу так называемого «еврокоммунизма». Партии, недовольные критикой Сталина, также отошли от КПСС, начали ориентироваться на Китай. Коммунистическое движение так никогда и не залечило последствий самовозвеличивания Хрущёва за счет ниспровержения Сталина. А ведь продуманные, последовательные шаги, намеченные Маленковым, смогли бы предотвратить раскол и в стране, и в международном коммунистическом движении!

Такова была эпоха, которая предшествовала эпохе, начавшейся в 1964 году и закончившейся в 1985 году. «Оттепель» с ее противоречиями, постоянными метаниями, отсутствием подлинных демократических реформ, идеологической ложью подрывала силы нации, создавала прямую угрозу будущему СССР. Только в контексте этого можно понять характер исторического периода, пришедшего на смену «хрущевскому волюнтаризму».

Глава II Приход к власти Брежнева

Стране пришлось терпеть Хрущёва до осени 1964 года, когда на октябрьском Пленуме ЦК КПСС он наконец был смещен со всех своих постов и спроважен на «заслуженный отдых». К этому времени неполадки в русском доме чувствовались уже повсеместно. Последние годы пребывания Хрущёва у власти вошли в историю ощутимым падением поддержки его политики со стороны самых различных слоев советского общества. Партийные и хозяйственные руководители критически относились к экспромтам Хрущёва при проведении экономических и политических преобразований, неоправданным нововведениям. Негативно оценивались его внешнеполитические шаги, особенно разрыв с Китаем и неспособность отстоять интересы СССР в период Карибского кризиса. Военные понимали непродуманность и опасный характер предпринятого Хрущёвым сокращения армии. Рядовые граждане были недовольны ростом цен и пустыми прилавками. Крестьяне были выбиты из привычной колеи уничтожением приусадебных участков и личного скота, к 1964 году уровень их жизни был ниже, чем в 1940-м! По некоторым оценкам, сельское хозяйство при Хрущёве было отброшено к дореволюционному уровню: в 1913 году сбор зерна составлял 6200 млн пудов, а при Хрущёве – 6900, в лучшем случае 7000 (включая сюда примерно 1470 млн пудов не успевавшей дозреть кукурузы). Постоянный рост цен, снижение расценок, плохие условия труда – вот что ждало в повседневной жизни рабочих. Даже в Москве, где уже в первые годы после войны магазины были завалены икрой, крабами, самыми разнообразными колбасными и молочными продуктами, прилавки опустели – не хватало самых элементарных продуктов, не говоря уж о прежних деликатесах!

Углубление социальных язв подрывало стабильность общества и вызывало у людей растущее чувство протеста. Газеты, журналы, различные советские и партийные инстанции были буквально завалены обращениями, просьбами, предложениями, анонимками, в которых люди высказывали свое отношение к происходящему в стране, демонстрировали надежду на перемены к лучшему. Многие из этих писем были обращены лично к Н.С. Хрущёву как лидеру советского государства. Во многих обращениях звучала завуалированная критика его курса. Даже если Хрущёв и не читал шедшую к нему корреспонденцию, он не мог не чувствовать истинного отношения к своей персоне со стороны подавляющего большинства народа. Еще в студенческие годы мне приходилось слышать рассказы о том, как во время визита Хрущёва в Днепропетровск из огромной толпы встречающих в его открытую машину полетели завернутые в букеты цветов камни. И недавно я получил подтверждение тому, что все происходило именно так, как мне говорили, – причем по всей необъятной стране. Вот что писал о подобного рода инцидентах В.Е. Семичастный:

«Нельзя сказать, что Хрущёв был огражден от реальности. С одним из свидетельств того, что в стране не все гладко, он имел возможность столкнуться сам в Мурманске, где во время его выступления рабочие открыто роптали. В воздухе носились и откровенно оскорбительные слова. Все чаще случалось, что во время поездок Хрущёва по стране на капот его автомобиля падали не только цветы, но и камни. И это были вовсе не единичные случаи»12.

Еще одним нетривиальным, но весьма болезненным для властей способом борьбы с царившим в стране произволом стали проходившие в то время выборы. Казалось бы, безальтернативная, сугубо заформализованная советская избирательная система не позволяла людям выражать свое истинное отношение к хрущевской политике. Но это было не так, что убедительно доказала кампания по избранию депутатов Верховного Совета СССР, которая проходила в начале 1961 года. Официальные данные, сообщавшиеся в советской прессе, рисовали, казалось бы, совершенно безоблачную картину – Никита Сергеевич Хрущёв получит чуть ли не все 100 % поддержки избирателей. Но есть и другие факты, которые не попадали в советские газеты и стали известны только в наше время. Многие граждане, вынужденные участвовать в выборах, использовали этот случай для выражения своего истинного отношения к власти, свидетельством чему служат многочисленные критические надписи на бюллетенях для голосования и опускавшиеся в урны для голосования записки, которые, по мнению Московского городского комитета партии, были спровоцированы «нездоровыми» настроениями «отсталой» части населения. Соответствующие данные приводятся в книге известного своими публикациями о хрущевской «оттепели» историка Ю.В. Аксютина.

Так, в обращениях к Хрущёву нередко звучат протесты против ущемленного положения русских. Один избиратель спрашивал у Хрущёва: «Когда же народ-победитель, народ-созидатель, великий труженик русский народ будет хорошо жить?» В другой надписи на бюллетене звучал уже не вопрос, а требование: «Хватит существовать! Дай жизнь русскому народу». В других записках недовольство людей получило еще более прямолинейное выражение: «Вы, – говорилось в одной из них, – еще не сделали ни одного снижения цен…» Еще один аноним также спрашивал: «Почему нет снижения цен на промышленные товары и продовольствие?» «Почему [на] многие продукты, а главное сахар, конфеты и ширпотреб – не довоенные цены?» – звучало в третьей записке. Ждать от «Никиты манной каши», восклицал очередной участник голосования, это все равно, что ждать «от козла молока». Неслучайно некоторые обращения непреложно свидетельствуют, что политика Хрущёва, творимая под флагом возвращения к принципам Октября, на самом деле заставляла народ разочаровываться и в самой революции, и в порожденном ею строе: «Первый раз в жизни голосую против советской власти – очень трудно жить», – сетовал кто-то неизвестный в одном из них. Простые люди требовали от Хрущёва «возвратить старых работников партии – Маленкова, Кагановича и др.», с именами которых чаще всего отождествлялись первоначальные мероприятия «оттепели». Некоторые респонденты вежливо намекали Хрущёву: мы Вас, дескать, любим, но не пора ли в руководстве страны начать подготовку «Вашей достойной замены»?13

В арсенал борьбы с несправедливой властью в период хрущевского правления возвращаются листовки. Эти листовки, как правило, анонимно распространялись по почте либо в людных местах. Их авторами были не только одиночки, но и небольшие антисоветские организации, хотя об антисоветском характере большинства листовок говорить вряд ли стоит – многие из них были направлены исключительно против самого Хрущёва. Так, в 1962–1963 годах группа молодых москвичей, в которую входили 24-летний Юра Гримм, 15-летний Коля Хасянов и др., распространяла в центре Москвы (в магазине «Детский мир», который располагается прямо напротив центрального офиса КГБ, в подъездах ЦК КПСС на Старой площади и других местах) листовки ярко выраженного антихрущевского содержания: «Если ты гражданин, – звучало в одной из них, – если тебе дорога судьба страны, ты должен требовать немедленного снятия Хрущёва со всех его постов и предания его суду…» Заканчивалась листовка очень выразительно: «По Хрущёву плачет Лобное место на Красной площади. Да здравствуют свобода и счастье. Голос народа». От Москвы ни на шаг не отставала провинция. Например, в ночь на 31 декабря 1961 года в одном из районов Читы на стенах зданий было расклеено 7 листовок, написанных от руки цветным карандашом: «Внутренняя политика Хрущёва – гнилье! Долой диктатуру Хрущёва! Болтун Хрущёв, где твое изобилие!» На следующую ночь в другом районе города была запущена листовка в стихах:

Ильич, Ильич, проснись И с Хрущёвым разберись: Водка стоит двадцать семь, Сала, масла нет совсем. К коммунизму подойдем И капусты не найдем14.

О характере имевшей место в те годы «массовой агитации» можно судить также на примере листовки-манифеста, которую 16 января 1961 года распространяла в цеху Краснодарского ремонтно-механического завода группа критически настроенных рабочих, руководимая Владимиром Горлопановым. Сам Горлопанов прежде служил офицером Советской армии. В 1957 году был уволен. На гражданке он сразу же столкнулся с массой трудностей в плане трудоустройства и получения жилья. Бытовые невзгоды подорвали его здоровье, он заработал язву желудка и превратился в инвалида. Будучи человеком прямым и честным, открытого и горячего характера, воспитанный армией, он не смог смириться с теми безобразиями, которые творились вокруг. Написанная им и его товарищами листовка-обращение цитируется в книге В.А. Козлова. В листовке говорилось:

«Ко всем рабочим, крестьянам, солдатам, офицерам и трудовой интеллигенции. Дорогие товарищи! Помните, что положение нашей Родины критическое. И спасти это положение можете только вы; больше спасти некому. Вы должны объединиться вокруг честных, твердых товарищей, которые сумеют объединить вас в твердую ударную силу для борьбы с советским капитализмом. После свершения Октябрьской революции было допущено ряд ошибок и особенно после смерти Сталина… Дорогие товарищи! дело революции, спасение революции в ваших руках! Товарищи, время не терпит: за непомерно тяжелыми прошедшими годами придут еще более тяжелые года. Общайтесь и сообщайтесь: производство с производством, город с городом и селами. Тогда только мы сможем достигнуть той цели, с которой мы ходим и носим в наших наболевшихся сердцах. К борьбе, товарищи! Иного пути у вас нет! Организационная группа. С осторожностью передай товарищу»15.

Резко политическую направленность имела листовка от 22 февраля 1962 года, которую подготовила небольшая группа бунтарей, называвшая себя «Союзом свободы и разума». Она действовала в Москве с октября 1961 года. В июле 1962 года Судебная коллегия по уголовным делам Московского городского суда вынесла ее участникам приговор, присудив им разные сроки заключения. Листовка, о которой идет речь, была размножена тиражом более 350 экземпляров и распространялась по высшим учебным заведениям и промышленным предприятиям. В ней, помимо прочего, значилось:

«Соотечественники, трудящиеся, братья студенты. Товарищи!

Общественный строй нашего государства, фарисейски именуемый демократическим, давно стал и поныне остается реакционным, тоталитарным режимом. Диктатура пролетариата сменилась политической диктатурой партийного правительства, которое принципиальную верность марксизму подменило некритическим догматизмом. Конституция СССР находится в противоречии с фактическими законами общественной жизни, государственная политика правительства попирает насущные нужды народа, пренебрегает нашими интересами, обуздывает наши естественные желания.

…Риторическое провозглашение построения коммунизма в стране – жертвоприношение советских людей для будущих поколений, логически несостоятельно и не оправдано исторически.

…Мы, организация “Союз свободы и разума”, революционно выступаем на борьбу за возрождение подлинно демократической партии трудового народа, которая должна обеспечивать социальный прогресс Отечеству»16.

Удивительно, как тональность листовки напоминает тональность антибольшевистских листовок, распространявшихся в 1918 году эсерами и меньшевиками! В них также авторы апеллировали к социалистическим настроениям русских рабочих. Только в обращении группы Горлопанова в качестве идеала предлагались не демократические ценности февраля, а воспоминания о «правильном» или, иначе, «сталинском социализме».

Годом, который по праву можно назвать апогеем «листовочного восстания», становится 1962-й. Пихоя в своей монографии пишет: «В первой половине 1962 года произошел своего рода взрыв массового недовольства той политикой, которая отождествлялась с Хрущёвым». И действительно, в отчете, который в июне 1962 года направили «компетентные органы» в ЦК КПСС, комитетчики рапортовали, что в начавшемся году появилось 7705 листовок и разного рода анонимных писем подстрекательского содержания, что по сравнению с первой половиной 1961 года было в два раза больше. Дело не ограничивалось кустарными листовками антисоветчиков-одиночек: в упомянутой выше аналитической справке та же тенденция роста признавалась и касательно организованных подпольных групп: за весь 1961 год их было выявлено всего 47, а уже за первое полугодие 1962 года – 6017.

Причиной взрыва народного недовольства становятся очередные антинародные шаги Хрущёва во внутренней политике. 1 июня 1962 года произошло значительное, сразу на треть, повышение цен на мясо и другие продукты животноводства. Слухи о предстоящем подорожании стали распространяться по всей стране еще накануне и вызвали сильное возмущение. Официальная пресса пыталась успокоить растревоженную как улей человеческую массу, – дескать, предпринимаемый правительством шаг остро необходим, неизбежен и крайне выгоден населению. Печатались тенденциозные сообщения, о том, что «многие советские люди одобрительно отзываются о решении партии и правительства, говорят, что это нужное и хорошее мероприятие».

Но людей подобного рода безыскусной «дымовой завесой» и красивыми фразами о «всемерном повышении благосостояния трудящихся СССР» ввести в заблуждение было невозможно. Большинство рядовых тружеников понимало, что причиной вздутия цен были не расходы страны на гонку вооружения, а полный провал сельскохозяйственной политики Хрущёва. Все еще помнили его драконовские меры по уничтожению скота в личных крестьянских хозяйствах, кукурузу в тайге и многое другое. Не успели забыть люди и ежегодные сталинские снижения цен… Аксютин в совей книге о хрущевской «оттепели» цитирует следующие наиболее характерные оценки искусственного скачка цен со стороны населения:

– Наше правительство раздает подарки, кормит других, а сейчас самим есть нечего. Вот теперь за счет рабочих хотят выйти из создавшегося положения (аппаратчик Московского завода углекислоты Азовский);

– Мы от этого мероприятия не умрем, но стыдно перед заграницей. Хотя бы молчали, что мы обгоняем Америку. Противно слушать наш громкоговоритель… (заслуженный артист РСФСР Заславский);

– Все плохое валят на Сталина, говорят, что его политика развалила сельское хозяйство. Но неужели за то время, которое прошло после его смерти, нельзя было восстановить сельское хозяйство? (старший инженер главка «Моспромстройматериалы» Местечкин) и др.

Но Хрущёв категорически отказывался признавать какую-либо вину перед обществом. Семичастный так описывал реакцию своего шефа на происходившее в низах:

«Когда были повышены цены на мясо, я информировал его о повсеместном недовольстве. Он утратил контроль над собой и взорвался:

– А ты что думал? Думал, что будут кричать “ура”? Разумеется, люди недовольны».

Ответ общества не заставил себя ждать. На многих заводах страны пошли разговоры о необходимости защищать свои права, в том числе с использованием надежного, испытанного «оружия пролетариата» – стачек. Соответствующие настроения в те дни были зафиксированы на Магнитогорском металлургическом комбинате, Ивановском хлопчатобумажном комбинате, Минском заводе им. Октябрьской революции, в железнодорожном депо Тамбова и на других предприятиях. Бурлили Одесса, Днепродзержинск, прочие рабочие центры. Образовавшийся нарыв могло прорвать в любой момент и в любой точке Союза. В некоторых городах многолюдные волнения подавлялись вооруженной силой. Так, например, обстояли дела в трех городах Донбасса, охваченных рабочими протестами, – Донецке, Артемьевске и Краматорске. Отрывочные сведения о кровавом характере усмирения протестовавших рабочих имеются об Омске, Кемерово и некоторых других городах Кузбасса. Кроме того, столкновениями с милицией сопровождались выступления рабочих на родине первого Совета рабочих депутатов – в городе Иваново. Там протестные настроения привели к выступлениям рабочих завода сельхозмашин и одной из текстильных фабрик18. Скудная информация, которой в настоящий момент должны ограничиваться исследователи, не позволяет осветить эти события более подробно. Зато много информации имеется о выступлении рабочих и населения Новочеркасска. В силу некоторых обстоятельств локального характера именно они выступили наиболее решительно против хрущевского произвола. Это был неожиданный и очень сильный удар, всполошивший всю кремлевскую верхушку. Семичастный вспоминал:

«Прошло едва полгода, как я занял кабинет на Лубянке, когда в июне 1962 года произошли трагические события в Новочеркасске. Мы в КГБ, конечно, были готовы к протестам людей, но не такого масштаба. Отказ от работы 20–30 человек из-за пересмотра тарифов и роста цен кое-где наблюдались и прежде… В Новочеркасске же с самого начала обстановка приняла угрожающий характер».

Новочеркасские события до сих пор привлекают повышенное внимание историков и публицистов. В работах таких авторов, как Пихоя, Аксютин, Козлов и др., восстание нашло довольно полное отображение. Поэтому подробно на хронологии случившего в городе останавливаться не будем, лишь в самом общем виде напомним его суть. В Новочеркасске, как и во многих провинциальных городах эпохи Хрущёва, положение с продовольствием было аховым. Невозможно было достать ни мяса, ни мясных изделий. А тут еще подоспела очередная кампания по пересмотру тарифных ставок, которая проводилась без согласия профсоюза и резко снизила заработок рабочих. На таком фоне и пришли известия о серьезном повышении цен.

1 июня рабочие Новочеркасского электровозостроительного завода в заводском дворе устроили митинг и потребовали, чтобы к ним вышел директор. «Рабочие высказали ему, – пишет Семичастный, – свое недовольство по поводу плохих условий труда и быта, низких заработков. Тот попытался грубо осадить ходоков, стал разговаривать с ними таким барским тоном, что [это] вызвало возмущение людей». Что именно скрывалось под этим чекистским эвфемизмом о «барском тоне», известно из работы журналистки И. Мардарь. На жалобы рабочих, что у них недостаточно средств, чтобы прокормить свою семью и прокормиться самим, директор завода Курочкин высокомерно ответил: «Если не хватает денег на мясо и колбасу, ешьте пирожки с ливером». Поведение директора стало последней каплей, переполнившей чашу терпения рабочих. Грянул взрыв.

Рабочие вышли из цехов с портретами Ленина, красными знаменами и лозунгами «Хрущёва на мясо». На короткое время восставшие стали хозяевами положения в городе. Ими было перерезано железнодорожное сообщение, прекращена работа некоторых других предприятий города. Подверглись разгрому важные административные здания, в том числе заводоуправление и горком КПСС, была предпринята попытка штурма здания милиции и УКГБ. Хрущёв послал в город А.И. Микояна, который на тот момент являлся самым приближенным к нему членом партийно-государственного руководства. Микоян, слабо разбиравшийся в психологии рабочих, попытался давить на жителей Новочеркасска своим авторитетом, но в результате чуть было не оказался растерзан разъяренной толпой, горе-миротворца еле-еле успел эвакуировать заместитель председателя КГБ Н. Захаров.

Провал миссии Микояна был чреват распространением волнений на соседние города и рабочие поселки. И власть сделала свой выбор: в городе объявлялось чрезвычайное положение. Против рабочих Новочеркасска были брошены войска, на улицах города загромыхали танки. Расстрел рабочих повлек большие жертвы. Погибло много детей – очевидцы рассказывают, что первый залп был дан поверх толпы, и он пришелся по деревьям, на которых сидели мальчишки, наблюдавшие за не виданным никогда прежде зрелищем. Наиболее активных участников новочеркасского восстания подконтрольные режиму суды приговорили к высшей мере наказания и длительным срокам заключения, причем, по авторитетному свидетельству Козлова и Мардарь, не обошлось без подтасовок и грубейших фальсификаций.

Слухи о Новочеркасском расстреле потрясли всю страну и не смолкали еще долгие годы. Другие подобные инциденты хрущевского времени были известны не так хорошо, но теперь, когда пелена секретности спала, стало ясно, что событиями в этом городе география массовых выступлений тех лет не ограничивается. Многие из них происходили еще до восстания рабочих и жителей Новочеркасска. Причины их были самыми разнообразными. Большинство из них возникало также на социально-экономической почве. Так, крупное восстание, подавленное вооруженным путем, произошло в 1959 года в Темир-Тау. В его основе лежали недостатки целинной кампании, когда людей бросали в чистое поле и заставляли работать без всяких бытовых условий. В 1961 году прошли выступления в Краснодаре, Муроме и Александрове. В 1961 и 1963 годах массовые выступления прогремели в городе Кривой Рог под Днепропетровском. По рассказам одного очевидца, в зимние месяцы после денежной реформы 1961 года проходившего производственную практику в городе Кировограде, там недовольство населения также выплеснулось на улицы: множество домохозяек с колясками и малолетними детьми блокировало подходы к зданиям органов власти с требованиями предоставить им возможность приобретать детское питание, хотя бы молоко и манную крупу. По другим сведениям, нечто подобное разгневанные женщины устроили и в Кишиневе, возможно, и в некоторых других городах юга.

Значительная часть прочих выступлений, к примеру, в июле 1960 года в Джегитаре, в августе 1958 года и апреле 1964 года в Чечне и др., стали следствием непоследовательной национальной политики Хрущёва.

Очень многие массовые протесты стали реакцией на сталинофобию Хрущёва. Один крупный современный специалист в области политических наук еще совсем недавно утверждал, что развенчание культа Сталина практически не вызвало никакого сопротивления низов. Это предположение – типичное следствие существовавшей в СССР практики искажать историю, засекречивать архивные фонды. Сегодня, когда историки получили к ним доступ, картина представляется совершенно иной. В основе многих беспорядков, например, в Тбилиси, Сухуми, Гори и Батуми в 1956 году, в 1963 году в Сумгаите и др., лежало недовольство со стороны широких слоев населения как раз антисталинской истерией, поднятой Хрущёвым. Часто протест почитателей Сталина выливался в настоящие восстания, когда протестующие подвергали нападению здания различных государственных учреждений и организаций. Понятно, что режим Хрущёва не стеснялся для разъяснения населению правильности решений XX съезда КПСС массированно применять оружие. Только в Тбилиси при разгоне 60-тысячной демонстрации было убито не менее 20 человек.

Тем самым общая тенденция обозначилась довольно четко – потерявшие всякую надежду массы проявляли свое неприятие хрущевской политики, выходя на улицу. Как показывают новейшие исследования, в частности данные, полученные историком Козловым, время со второй половины 1950-х до первой половины 1960-х годов было самым неспокойным во всей послевоенной советской истории. Другой историк, Семанов, в оценках еще категоричней, он утверждает, что в Советском Союзе ничего подобного не наблюдалось со времен НЭПа. И это не преувеличение. В хрущевский период по стране прокатилось множество массовых выступлений, в которых принимали участия рабочие, служащие Советской армии, студенты. Согласно справке КГБ о массовых выступлениях в СССР, подготовленной несколько позже, а именно во время горбачевской «перестройки», только за последние годы правления Хрущёва в стране состоялось не менее 10 крупных народных волнений с числом участников 300 человек и более. Причем, что самое печальное, в 80–90 % случаев для их подавления Хрущёвым применялось оружие, гибли люди. То есть других способов урегулирования противоречий между властью и обществом, кроме голого насилия, Хрущёв просто не знал или не признавал. Шутка ли сказать – даже при Сталине такой страшной статистики не отмечалось! Поэтому в корне неверным являются утверждения журналиста Леонида Млечина, содержащиеся в предисловии к новому исправленному изданию книги В.А. Козлова, будто бы выступления при Хрущёве были, по сути, запоздалой реакцией населения на обиды, нанесенные ему сталинской властью. Этот вывод явственно противоречит всему фактическому материалу, собранному в исследованиях самого Козлова, которому Млечин тем самым оказывает медвежью услугу.

О том, что именно политика самого Хрущёва подорвала доверие к нему в советском обществе, свидетельствует и тот факт, что не только в народе, но и в среде либеральной интеллигенции, ставшей после XX партсъезда надежной опорой хрущевских преобразований, росло разочарование в недавнем кумире. Это было вызвано отходом руководства страны от либеральных реформ в области культуры первых лет «оттепели». Начинается возврат к прежним методам ограничения свободы творчества и цензурных запретов. Жертвой очередного поворота становятся даже такие известные писатели, как Б. Пастернак. В 1957 году он выдвигается на соискание Нобелевской премии за роман «Доктор Живаго». В ответ на это в СССР против писателя была начата целая волна разоблачений, а в октябре 1958 года он был изгнан из Союза писателей. Резкой критике за «идеологическую сомнительность», «отрыв от интересов трудового народа» и т. п. подвергались поэты А. Вознесенский, Е. Евтушенко, писатели В. Дудинцев, С. Кирсанов, К. Паустовский, скульптор Э. Неизвестный, художник Р. Фальк, режиссер М. Хуциев. Так и не увидела свет рукопись романа В. Гроссмана о войне «Жизнь и судьба», которая была изъята у писателя органами госбезопасности (она дошла до своего читателя лишь в 1988 году). Не пошел на экраны фильм М. Швейцера «Тугой узел», попали в спецхран многие другие произведения.

Самым ярким эпизодом, ставшим своеобразным символом окончания эпохи «оттепели», исследователи часто называют посещение в 1962 году Хрущёвым выставки в честь 30-летия Московской организации союза художников. Познакомившись с работами молодых художников-авангардистов, Хрущёв отозвался о них в самых грубых тонах, следствием чего становится экстренно принятое руководством Академии художеств осуждение левых течений в живописи: «формализм» и «абстракционизм» обличались в нем как «враждебные всей марксистско-ленинской идеологии» советского общества.

Трагическим событием периода «оттепели» становится самоубийство 13 мая 1956 года видного отечественного писателя А.А. Фадеева, не пожелавшего принять идеологические кульбиты новых правителей СССР, их стремление установить диктат над творчеством. В своей предсмертной записке он писал: «Литература – этот высший плод нового строя – унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды».

В одной из бесед с тогда еще молодым поэтом Андреем Вознесенским Пастернак отзывался о Хрущёве примерно в тех же тонах, что и Фадеев: «Так долго над страной царствовал безумец и убийца, а теперь – дурак и свинья». Как подтверждают современные исследования, тема о дураке и свинье на троне была живо подхвачена и другими представителями творческой элиты. Так, поэт Илья Сельвинский свое отношение к свободе творчества в СССР и лично к «дорогому Никите Сергеевичу» сформулировал в следующей изящной манере:

Неправда, что книги летят у нас в урны:

Цензуру изгнал всесоюзный Совет.

Пример? Извольте: на целый свет Хрущёв, например, голосит нецензурно.

Как видим, обстановка становилась все напряженней и напряженней, все явственней и явственней проявлялись признаки приближавшейся бури. Как же правильно назвать характер происходившего в нашей стране на сухом языке социологической науки, например марксистской, – ведь Хрущёв сам себя считал выдающимся марксистом всех времен и народов? Если устроить инвентаризацию взглядов классиков, в особенности В.И. Ленина, то среди прочего нам попадется на глаза понятие «революционной ситуации». Ленин выделял три ее признака. Первый признак – это кризис верхов (когда верхи не могут, а низы не хотят жить по-старому). Второй признак – это резкое падение жизненного уровня населения. Наконец, третий признак – это активизация массовых выступлений обездоленных низов. Как видим, в СССР генезис всех этих трех признаков зашел уже довольно далеко.

Во-первых, у Хрущёва уже не получалось по-прежнему лихо насаждать безропотно молчавшему обществу свои безответственные решения, а само общество, причем во всех своих важнейших сегментах, уже устало терпеть над собой тупое экспериментаторство. Во-вторых, люди были недовольны своим материальным положением. Условия жизни населения в течении хрущевского десятилетия, конечно, постоянно менялись, временами даже улучшались. Но прирост общественного богатства шел гораздо быстрее, чем повышение личного благополучия. А ведь давно установлено, что наиболее существенные социальные взрывы происходят не там, где общество во всей своей совокупности переживает кризис, а там, где наступает пора справедливо распределять плоды хозяйственного подъема, а кто-то по справедливости делиться не желает (об этом, например, в одном из своих тюремных писем рассуждал опальный олигарх М. Ходорковский, знающий о профилактике трудовых конфликтов не понаслышке). При Хрущёве ситуация усугублялась еще и тем, что даже при позитивной динамике экономического роста случались такие пиковые моменты, когда жизненный уровень людей падал стремительно. И, в-третьих, как мы только что видели, протестная энергия всех слоев населения становилась все более и боле весомым фактором внутриполитической жизни.

Тем самым, на марксистском языке, происходившее в СССР в последние годы правления «марксиста» Хрущёва, который, правда, на самом деле никаким марксистом не был, следует оценивать как вызревание революционной ситуации. Да и не только на марксистском, на любом ином языке социологической науки, тем более на языке здравого смысла, ситуация могла быть названа если и не революционной, то предгрозовой – верхи были уже ни на что способны, а низы хотели – очень хотели – есть! И пускай историки стыдливо бояться называть вещи своими именами (советские историки не могли допустить самой мысли, что в «стране победившего социализма» могла сложиться революционная ситуация, а либеральным историкам «политическая целесообразность» не позволяла признать, что кризис тех лет был вызван вовсе не «провалом советского эксперимента», а вторжением западнического либерализма в традиционное и солидарное жизнеустройство нашего народа), суть выявленного нами явления остается неизменной.

Конечно, из истории нам известно, что далеко не каждая революционная ситуация перерастала в революцию. Например, за сто лет до Хрущёва свои реформы проводил еще один либеральный деятель – Александр II. На рубеже 50—60-х годов XIX века он также сумел довести Россию до возникновения в ней революционной ситуации. Но тогда революции так и не произошло. Почему? Потому, что для революции недостаточно только объективных факторов, необходимы еще и субъективные, а именно наличие значимой политической силы, способной аккумулировать недовольство низов и повести за собой большинство общества. В XIX веке таковой не нашлось. А в XX веке? В аналитических сводках КГБ засвидетельствовано, что в стране то тут, то там возникали локальные политические группы. Объединение подобных «тайных обществ» во всесоюзном масштабе было лишь делом времени, особенно если учесть «доброжелательное» внимание к нашим внутренним проблемам со стороны наших «друзей» – прежде всего американцев.

Многие в высшем партийном руководстве не только чувствовали, что страна все ближе приближается к пропасти, но и отдавали себе отчет в том, что главная причина происходящего – Хрущёв, полностью потерявший способность адекватно воспринимать критику. Члены его ближайшего окружения, боявшиеся, что субъективизм и метания реформатора подорвут основы советской системы, вынуждены были согласиться принести Хрущёва в жертву ради сохранения стабильности. Перед ними стоял выбор: либо революция снизу, либо революция сверху. В партийном руководстве шла кристаллизация ядра антихрущевской оппозиции, своеобразной «партии революционеров» в «партии чиновников». И не столь важно, что входившие в нее люди сами являлись сановниками самого высокого ранга, а их целью была революция, которая на языке современной геополитики называется консервативной революцией. Главное, что в тот момент в КПСС еще нашлись силы, способные самостоятельно, без указаний начальства, противостоять крушению базовых принципов советского проекта.

Выбор, который предстояло совершить каждому, кто пополнял ряды оппозиции, требовал немалого мужества, поскольку Хрущёв был скор на расправу, мстителен и злопамятен. В тридцатые годы одним росчерком пера он отправлял на эшафот десятки тысяч часто ни в чем не повинных людей, устроил кровавую резню обвиненных по «ленинградскому делу». Оказавшись у кормила власти, он цинично издевался над своими поверженными противниками. Берия был бессудно расстрелян. Молотова – политика, которого знали и ценили во всем мире, сослали послом в Монголию, которая в те годы, по сути, являлась чем-то вроде еще одной республики в составе Союза ССР. Булганина удалили в Ставрополь руководить местным совнархозом. Кагановича сделали управляющим трестом «Союзасбест» на Урале. Особенно по-иезуитски Хрущёв обошелся с главным своим соперником Маленковым, которого низвели до должности директора рядовой электростанции за тысячу верст от Москвы.

Кроме того, многих сдерживали от вступления в антихру-щевскую оппозицию соображения морального плана – ведь для большинства «мятежников» Хрущёв являлся тем человеком, благодаря которому они получили, что называется, «путевку в жизнь», выбились на самые высокие должности в партийном и государственном аппарате… Но интересы страны наконец перевесили страх, нерешительность и нравственные колебания.

Кто же стал инициатором отстранения «кукурузного диктатора» от власти и возглавил революционную партию принципиально «нового типа»? Некоторые историки приписывают лидерство в этой группе главному советскому идеологу тех лет М.А. Суслову.

Суслов и в самом деле был сильным политиком, особенно в интригах. Ему поручались самые щепетильные поручения – именно он произносил на пленумах ЦК обличительные речи против очередных «антипартийных групп». Он всегда оказывался на стороне победителей и генеральной лини партии. Но в силу этих своих качеств Суслов вряд ли мог решиться на самостоятельные действия, связанные с риском падения с самой вершины власти.

Имеются и другие точки зрения на этот счет. Одна из них принадлежит А.Н. Шелепину. Свою карьеру Шелепин начинал в комсомоле, затем перескочил в кресло председателя КГБ, а вскоре возглавил Комитет партийно-государственного контроля ЦК КПСС и Совета Министров СССР, что фактически превращало его во второго человека в государстве. К мнению Шелепина присоединяется его соратник по комсомолу, впоследствии сменивший его на посту председателя КГБ Семичастный. Оба они принимали непосредственное участие в политической борьбе того времени. С одной стороны, это придает их словам, как словам очевидцев, больший вес. Но с другой стороны, как лица заинтересованные, они могли сознательно пойти на фальсификацию событий, с тем чтобы обелить себя. Поскольку и Семичастный, и Шелепин делились своими воспоминаниями уже в период крушения советской системы, им могло показаться более выгодным оградить себя от обвинений в консерватизме, недемократизме, сталинизме и прочих, с точки зрения перестроечных и ельцинских времен, «преступлений». В частности, Шелепин даже пытался заверить, что искренне сожалеет о случившемся (хотя, если он в действительности о чем-то и сожалел, то вовсе не о том, как поступили с Хрущёвым, а о том, что на освободившееся место усадили не его, а Брежнева, но об этом – позже).

Что же по интересующему нас вопросу пишут бывшие комсомольцы? Они, с той или иной степенью убежденности, утверждают, будто бы главную роль в проведении акции по «зачистке» Хрущёва сыграл Л.И. Брежнев, а также Н.В. Подгорный, оба – креатуры Хрущёва еще со времени его работы на Украине. Эту версию некритически поддержали некоторые историки, в частности Аксютин. По его мнению, подготовка изменений кремлевского политического ландшафта началась вскоре после пленума ЦК КПСС 18–21 июня 1963 года, когда Хрущёв освободил от обязанностей второго секретаря – слегшего по его вине с инсультом Ф.Р. Козлова, а исполнение его обязанностей поручил Брежневу (с переходом на работу в секретариат вскоре потерявшего пост председателя Президиума Верховного Совета СССР) и бывшему лидеру украинских коммунистов Подгорному. По замыслу Хрущёва, оба его ставленника должны были соперничать и фискалить друг за другом. Тем самым он рассчитывал предотвратить появление у себя за спиной сильного, самостоятельного политика.

Но судьба распорядилась иначе. Брежнев был обескуражен потерей своей прежней синекуры. Пост председателя Президиума ВС СССР формально делал его главой Советского государства, этаким красным президентом, который, правда, по аналогии с английским королем, царствует, но не правит, но зато и ни за что не отвечает. Возмутился своим переводом в Москву и Подгорный – если прежде он представлял собой полновластного хозяйчика второй по мощи советской республики, то теперь на Старой площади он был низведен Хрущёвым до статуса помощника, слуги, причем даже эти «обязанности» ему пришлось делить с другим. Двое «обиженных» быстро нашли общий язык и начали плести интригу против своего обидчика. Они вовлекали в ряды оппозиции все более и более широкий круг лиц.

Эта, казалась бы, гладкая и вполне солидная версия, вполне удовлетворившая Аксютина, тем не менее породила серьезные сомнения у многих других историков, таких как Пихоя, Семанов, Рой Медведев. Они усмотрели в свидетельствах Шелепина и Семичастного личную заинтересованность и некоторые микроскопические (но достаточные для натренированного взгляда) противоречия, которые серьезно подрывали убедительность предложенной ими картины. Логически рассуждая, эти исследователи приходят к выводу, что инициаторами случившегося оказались как раз сами Шелепин, Семичастный и другие их единомышленники, также пришедшие в большую политику через комсомол (среди них называют П.Н. Демичева, Н.Г. Егорычева, Н.Р. Миронова и др.). Семанов величает шелепинскую группу «комсомольскими младотурками». Это было племя свежих, амбициозных функционеров, остро ощущавших потребность в позитивных переменах. Собираясь подальше от посторонних глаз то за городом, то на стадионах во время футбольных матчей, то в других подобных местах, они сообща вырабатывали стратегию политической борьбы и воссоздание мощи Советской империи (эти «молодогвардейцы» так поднаторели в проведении революций сверху, что их опыт был задействован ГКЧП в 1991 году, что, правда, с деланым негодованием пытался опровергнуть Семичастный).

Активное содействие планам смещения Хрущёва оказали такие видные деятели, как, например, секретарь ЦК Ю.В. Андропов, недовольный замедлением в проведении курса XX съезда КПСС. В борьбу с Хрущёвым включились его заместители по Совмину Д.Ф. Устинов, Д.С. Полянский, В.Н. Новиков, а также А.Н. Косыгин, прекрасно осознававший пагубность хрущевской политики в области народного хозяйства. Вслед за деятелями высшего эшелона власти ряды антихрущевской оппозиции пополнялись представителями среднего звена управления. Активно содействовал разоблачению хрущевской политики на уровне своей республики лидер Грузии В.П. Мжаванадзе. Даже руководитель родной для Хрущёва Украины П.Е. Шелест был среди активных участников оппозиции. Заметную роль сыграл председатель президиума Верховного Совета РСФСР Н.Г. Игнатов, который в своих поездках по стране располагал возможностью откровенно беседовать с руководителями регионов. В круг посвященных входил также глава российского правительства Г.И. Воронов, которого совершенно разные историки характеризуют как человека грамотного, делового, твердых патриотических позиций. Вот что он сообщал впоследствии о своем «приобщении»: «Перед самым Октябрьским пленумом ЦК КПСС (на котором и произойдет смещение Хрущёва. – Д.Ч.) пригласили меня поохотиться в Завидово. Был, кстати, там тогда и Сергей Хрущёв, сын Никиты Сергеевича. Наверное, взяли его для отвода глаз… Постреляли. И когда стали собираться домой, Брежнев вдруг предлагает мне сесть в его “Чайку”: “Поговорить надо дорогой…” Там и договорились».

Таким образом, ряды антихрущевской партии внутри руководства КПСС постоянно пополнялись, и сказать, что «круг этих революционеров» был «узок», – нельзя. Совсем наоборот, он стремительно разрастался, втягивая все новые и новые круги советского истеблишмента. Но широкая вовлеченность в реализацию задуманного мероприятия множества самых разных людей на определенном этапе стала вызывать у его организаторов серьезные затруднения. Во-первых, как справедливо подчеркивает Рой Медведев, сложившуюся группу совершенно ошибочно было бы считать некой сплоченной когортой единомышленников. Их объединяло общее отрицание Хрущёва, но будущее без него каждому виделось по-своему.

Приходилось искать точки соприкосновения, соглашаться на компромиссы даже по такому жизненно важному для них вопросу, как вопрос о распределении власти. Косыгин, например, утверждают некоторые авторы, согласился выступить против Хрущёва только после того, как ему пообещали пост предсовмина. Особенно было важно определиться с тем, кто после «часа икс» станет первым секретарем ЦК КПСС. Сошлись на фигуре Брежнева (это еще раз косвенно подтверждает установленный выше факт, что инициатором смещения Хрущёва тот не являлся, – иначе бы он не стал наиболее приемлемой для всех, компромиссной фигурой, а подготовить бы самостоятельно смещение Хрущёва, да еще «подмять» все руководство страны «под себя» у него бы явно не получилось – не было достаточного авторитета и способностей). Излишне пояснять, что при дележе власти всегда остаются «обиженные», что полного доверия между партнерами нет, а договариваются – не договаривая. В любой момент антихрущевский блок мог рассыпаться как карточный домик.

Во-вторых, когда информация становится известна слишком многим, всегда возникает угроза ее утечки. И такого рода утечка произошла на самом деле. О сути инцидента впоследствии рассказали Семичастный и сын Хрущёва Сергей. Центральной фигурой этой истории стал некто Галюков – бывший начальник охраны Н.Г. Игнатова. Человек, по всей видимости, склочный, потерявший расположение своего патрона, он решил быстро и без особого риска восстановить свое пошатнувшееся положение. Каким-то образом ему удалось дозвониться до московской квартиры Хрущёва и договориться о встрече с его сыном. Сергею Галюков рассказывал совершенно ужасные вещи про то, как Игнатов «разъезжает по стране» и «вербует противников отца», а также о том, что за его спиной стоят куда более весомые фигуры: Брежнев, Подгорный, Полянский, Шелепин, Семичастный, которые уже год тайно подготавливают отстранение Хрущёва от власти.

Сергей тут же сообщил о разговоре отцу. Тот был в замешательстве. Хрущёв верил и не верил, что такие разные люди, которых он так умело стравливал между собой, тем не менее смогли найти общий язык и выступить единым фронтом. Хрущёв попытался прощупать и намеками дал понять некоторым из названных ему лиц, что «ему обо всем известно». Но те так искренне убеждали Хрущёва, что ничего против него не замышляют, что тот, несколько успокоенный, рискнул удалиться на отдых в Пицунду. А с Галюковым Хрущёв поручил разобраться Анастасу Микояну. Проведя с Галюковым дополнительную беседу, Микоян был потрясен открывшимися фактами. Но «нужные люди» (очевидно – Семичастный или кто-то из его замов) серьезно «предупредили» Микояна, что настала пора выбирать, с кем он – с партией или с Хрущёвым. Микоян все понял правильно. «Когда Анастас Иванович, – делится своими воспоминаниями Семичастный, – снова появился пред жаждавшим узнать истину первым секретарем, он опроверг все дошедшие до Хрущёва предостережения и сделал это самым убедительным образом».

Эта почти детективная история (а по ней после разрушения СССР действительно был снят низкосортный антисоветский детектив) является очень важной для понимания происходившего в тот момент в советской верхушке. Уже один только факт, что о планах смещения Хрущёва донес только один, совершенно незначительный офицер охраны, который ничего толком и знать-то не мог, говорит о многом (впрочем, сама фигура Галюкова достаточно противоречива, в этой связи позволим себе сделать некоторое «лирическое отступление» и предложим еще одну версию его поступка. В фильме офицера, предупредившего Хрущёва, убивают. На самом же деле «разоблачитель» являлся такой мелкой сошкой, что его даже из органов выгонять не понадобилось, не то что убивать! В дальнейшем Галюков преспокойно работал у бывшего первого заместителя предсовмина Мураховского. Или он остался в живых по другой совершенно иной причине? По какой именно? Порою, знакомясь с этой темной историей, невольно ловишь себя на мысли – уж не сам ли КГБ подсунул советскому лидеру такого «свидетеля», который бы сумел раз и навсегда дискредитировать в его глазах любые сведения о заговоре, и чтобы в дальнейшем Хрущёв уже не верил никаким другим своим доброхотам!).

Но оставим в стороне Галюкова и мотивы его поведения. Не странно ли, что больше ни один человек не сообщил Хрущёву, что его ожидает уже в самое ближайшее время! А ведь среди этих людей были не только беспринципные карьеристы, подхалимы и трусы, среди них было немало искренних, отважных патриотов, талантливых полководцев, выдающихся организаторов производства, известных деятелей культуры и науки! Это обстоятельство лучше каких либо слов свидетельствует о его полной непопулярности среди партийного руководства. Вокруг советского лидера образовался опасный вакуум.

Критической точкой в развитии ситуации стало чествование Хрущёва в день его 70-летия 17 апреля 1964 года. С утра в дом на Ленинских горах, где он жил, начали прибывать кандидаты и члены Президиума, секретари ЦК. Хотя ни Хрущёв, ни его сын не заметили ничего необычного, но наблюдательный Шелепин обратил внимание на то, что некоторые из прибывших вели себя довольно странно, скованно, сильно нервничали, особенно Брежнев и Суслов. Уже в это время будущее Хрущёва висело на волоске. Но у него еще оставался шанс избежать позорного падения и сохранить лицо. Уже давно в своих политических целях Хрущёв заявлял, что необходимо ограничить срок пребывания на всех без исключения постах десятью годами. Это, по его уверениям, должно было обезопасить от рецидивов культа личности и углубить внутрипартийную демократию. Требуя от всех неукоснительного соблюдения этой нормы, для себя Хрущёв, разумеется, делал исключение. Когда в 1963 году истекло 10 лет со времени назначения его первым секретарем ЦК КПСС, он даже не подумал о том, чтобы оставить эту должность. Причем и в том случае, если бы Хрущёв не хотел или опасался уходить из политики, ему все равно следовало добровольно отказаться от руководства партией и сосредоточиться на работе в Совете Министров, председателем которого он стал только в 1958 году, а следовательно, в запасе у него имелось еще целых четыре года для завершения начатых им реформ. Но Хрущёв не собирался делиться ни толикой своей власти.

Разгромив всех оппонентов, патриарх наслаждался свалившимся на него могуществом. Своих семейных он пристраивал на хлебные места в партийном и государственном аппаратах (сын работал в престижной космической отрасли, зять возглавлял центральный рупор Советского государства газету «Извести» и т. д.). Как у любого престарелого человека, у него проснулась тяга к путешествиям, особенно заграничным (в 1963 году он провел в поездках по другим странам 170 дней, а в 1964 году пошел на новый рекорд – к октябрю, т. е. к моменту отставки, он успел наездить во время зарубежных визитов 150 дней!). При этом, чтобы не скучать, он брал с собой свою родню и многочисленную свиту. Зная, что никто не посмеет ему ответить в той же манере, применял вульгарную брань в адрес своего окружения (Пихоя по этому поводу замечает, что нормальной рабочей атмосфере в советских верхах мешали «беспрецедентное хамство, грубость, самый вульгарный мат в обращении Хрущёва с ближайшим окружением», историк добавляет, что «по части хулиганского, разнузданного мастерства унижения и оскорбления Хрущёву не было равных в советской истории»). Хрущёв беспечно, от своего имени, раздаривал «на память» посещавшим нашу страну высокопоставленным визитерам ценнейшие музейные экспонаты (Жуков по этому поводу раздраженно сравнивал Хрущёва со Сталиным, замечая, что генералиссимус «больше, чем книгу с собственным автографом никому не дарил»). Задолго до Брежнева Хрущёв начал «коллекционировать» «высшие награды Родины» (за время своего правления он навесил на себя 4 Звезды Героя Социалистического Труда: в 1954, 1957 и 1961-м, еще одну ему «подарили» «на день рождения» в 1964 году!).

В этих условиях антихрущевской оппозиции ничего не оставалось, как перейти от слов к делу. Их целью было добиться смещения Хрущёва законными средствами, чтобы не вносить дополнительную смуту в умы людей. Страна нуждалась в новой культуре решения политических конфликтов без потрясений, метаний и насилия. Семичастный, правда, сообщает о якобы имевшем место разговоре между ним и Брежневым, во время которого Брежнев предложил Семичастному арестовать Хрущёва или устроить ему катастрофу. Но, скорее всего, Семичастный лукавит. Если подобный разговор и состоялся, то инициатором ликвидации Хрущёва выступал сам Семичастный, а политическое руководство в лице Брежнева высказалось категорически против насильственного отстранения Хрущёва, опасаясь падения престижа СССР на международной арене. Да и сам Семичастный вряд ли самостоятельно, не переговорив с Шелепиным, рискнул бы возражать Брежневу с такой решительностью, как он описывает в своих мемуарах.

Внешне смещение Хрущёва в 1964 году во многом напоминало неудавшуюся попытку вывести его из игры, предпринятую в 1957 году членами т. н. «антипартийной группы». Но поскольку на этот раз антихрущевские силы действовали гораздо расчетливей, результат оказался гораздо более позитивным. Воспользовавшись пребыванием Хрущёва на юге, инициаторы его смещения сумели решить последнюю тактическую задачу – заручились поддержкой тогдашнего министра обороны Р.Я. Малиновского. Малиновский был достаточно осторожным человеком, Жуков даже называл его «подхалимом». Тщательно взвесив все «за» и «против», он понял, что время Хрущёва ушло и глупо держаться стороны побитого молью прежнего кумира. Если в 1957 году Хрущёв смог устоять, опираясь на поддержку Жукова (армия) и своего ставленника И.А. Серова (КГБ), то теперь все силовые ведомства оказались на стороне оппозиции. Расклад сил стал окончательно ясен.

Наступление развязки ускорил сам Хрущёв. 11 октября в Москву позвонил Хрущёв. Видимо, первый секретарь все же почувствовал какую-то неясную опасность. В своем разговоре с Д.С. Полянским он вновь говорил о каких-то интригах против себя, по свому обыкновению, поносил своих помощников и пообещал, что через три-четыре дня вернется и тогда «покажет» всем «кузькину мать». Угрозы Хрущёва только подлили масла в огонь. Уже 11 октября в Москву из поездки в ГДР был срочно вызван Брежнев. 12 октября вернулся Подгорный. В тот же день большинство членов Президиума ЦК собрались на свое последнее перед решающим штурмом совещание. На нем председательствовал Брежнев. На совещании обсудили формальные стороны отставки Хрущёва. В основу обвинений, которые предполагалось предъявить ему, были положены материалы, заранее подготовленные Полянским, Шелепиным, Андроповым, а также частично Демичевым. В первую очередь предполагалось высказаться против «неленинского» стиля работы Хрущёва, его нежелания прислушиваться к мнению товарищей, нестерпимого зазнайства.

«Он перестал считаться, – заявлялось в документе, – даже с элементарными приличиями и нормами поведения и так старательно сквернословит, что, как говорится, не только уши вянут – чугунные тумбы краснеют. «Дурак, бездельник, вонь, грязная муха, мокрая курица, дерьмо, говно, жопа» – это только «печатные» из употребляемых им оскорблений. А наиболее «ходкие», к которым он прибегает гораздо чаще, никакая бумага не выдержит и язык не поворачивается произнести».

Особое внимание предполагалось уделить провалам хрущевской внешней и внутренней политики. Это и развал сельского хозяйства, и кукуруза от моря и до моря, и разбазаривание народного достояния, и награждение международных террористов, явных антикоммунистов советскими наградами, грубые просчеты в жилищном строительстве, балансирование на грани мировой термоядерной войны, а также многое другое. В целом Хрущёв должен был осознать, что советским людям «осточертели перестройки», устроенные им, из-за которых невозможно было нормально жить и работать.

Было решено срочно вызывать Хрущёва в столицу на заседание Президиума ЦК, на котором и должен был состояться итоговый разговор, по итогам которого первый секретарь ЦК КПСС и председатель Совета Министров СССР будет отправлен в отставку. В этот момент, правда, возникла некоторая заминка – никто не желал брать на себя ответственность и звонить Хрущёву, все пытались спрятаться за спины коллег. После некоторого препирательства крайнего все же нашли. Вот как передан этот эпизод в мемуарах Семичастного:

«12 октября все собрались на квартире у Леонида Ильича Брежнева.

Ему предстояло позвонить Никите Сергеевичу в Пицунду и вызвать последнего в Москву для участия в заседании Президиума.

Дрожащего Брежнева нам пришлось к телефону буквально тащить – такой страх он испытывал от сознания того, что именно ему приходится начинать всю акцию. Вызвали Пицунду и стали ждать (связь обеспечивали мои люди). Наконец на другом конце провода раздался голос Хрущёва.

Брежнев начал очень неуверенным голосом убеждать Хрущёва приехать в Москву на заседание Президиума: необходимо обсудить его записку по сельскому хозяйству.

– Эти вопросы могут и подождать, – неожиданно для нас всех ответил Хрущёв. – Обсудим их вместе после моего возвращения из отпуска.

На этом он намеревался разговор закончить.

Мы стояли, столпившись, рядом с Брежневым. Выражение лиц Подгорного, Суслова, Полянского, Шелепина и других выдавали их внутреннюю напряженность; что теперь Леонид Ильич сделает? Мы стали подсказывать, чтобы Брежнев настаивал.

– Нет, Никита Сергеевич, – Брежнев придал своему голосу решительный тон. – Мы уже решили. Заседание созвано. Без вашего участия оно не сможет состояться.

Хрущёв был несколько удивлен, однако ясного ответа не давал.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Мы здесь подумаем с Анастасом.

Я отправился в свой кабинет на Лубянку, и каждый час Брежнев названивал мне: есть ли новости?

Только в полночь дежурный по правительственной охране доложил, что Хрущёв затребовал правительственный самолет в Адлер, ближайший к Пицунде аэропорт, к шести часам утра следующего дня.

Я немедленно передал эту информацию Брежневу. Тот обрадовался. Было ясно, что Никита Сергеевич прилетит, а вместе с ним прибудет и председатель Президиума Верховного Совета Микоян».

Для Хрущёва ночь с 12 на 13 октября прошла в тревожных размышлениях. О характере его переживаний дают представления отрывки из мемуаров его сына. Сергей писал:

«Москва настойчиво просила отца прервать в отпуск и прибыть в столицу, возникли неотложные вопросы в области сельского хозяйства. Отец сопротивлялся: откуда такая спешка, можно во всем разобраться и после отпуска, время терпит. Москва упорно настаивала.

Кто-то должен был уступить. Уступил отец, он согласился вылететь на следующее утро. Положив трубку и выйдя в парк, он сказал присутствующему при разговоре Микояну:

– Никаких проблем с сельским хозяйством у них нет. Видимо, Сергей оказался прав в своих предупреждениях».

Существуют несколько версий о последних часах пребывания Хрущёва в Пицунде. Есть версия, согласно которой Хрущёву пытался дозвониться один из секретарей ЦК КП Украины О.И. Иващенко (по другим сведениям – Насриддинова), чтобы предупредить Хрущёва, но эти попытки оказались блокированы, видимо, КГБ. Согласно другой версии, в ночь перед отлетом звонил сам Хрущёв – он хотел узнать, поддержит ли его в случае чего командование Киевского военного округа, и, получив подтверждение, решил, что игра еще не проиграна.

Наступило несчастное для Хрущёва 13-е число. Семичастный позвонил Брежневу, чтобы узнать, кто будет встречать «Никиту».

– Никто, – ответил Брежнев, – ты сам его встречай. В данной обстановке зачем же всем ехать?

Хрущёв, увидев, что его никто не встречает, занервничал еще больше, но отступать уже было некуда. Прибыв в Кремль, он сразу же направился в свой кабинет, где его уже ждали все члены и кандидаты в члены Президиума ЦК. В это же время Семичастный отдавал последние распоряжения, чтобы обеспечить условия проведения заседания: «Как только Хрущёв и Микоян прибыли на место и Никита Сергеевич закрыл за собой двери зала заседаний, я отдал еще несколько распоряжений. Прежде всего отыскал майора, который в это время заменял в Кремле Литовченко (начальника личной охраны первого секретаря. – Д.Ч.), и сказал ему значительно:

– Сейчас я меняю охрану в приемной Никиты Сергеевича, на его квартире и на даче. И ты давай со своей командой – в сторонку. Это решение Президиума ЦК. Ты коммунист, я – тоже. Поэтому давай решение выполнять. О своей дальнейшей работе в органах безопасности не беспокойся.

– Товарищ председатель [Комитета государственной безопасности], – немедленно отреагировал майор, – я офицер и коммунист. Все понимаю и сделаю так, как вы мне прикажите.

Само заседание проходило бурно. Помимо официальных протоколов, о ходе его работы сохранились воспоминая участников, черновики отдельных выступлений, и, кроме того, Заведующий Общим отделом ЦК КПСС В.Н. Малин, присутствовавший на нем, коротко конспектировал выступавших. Таким образом, сегодня известны все детали этого исторического события, круто изменившего траекторию развития советского общества.

Председательское место по привычке занял сам Хрущёв, но это уже не смутило собравшихся. Первым поднялся с места Брежнев (отрывки из его выступления приводит Аксютин):

– Вы, Никита Сергеевич, – заговорил он, – знаете мое отношение к Вам на протяжении 25 лет… В трудную для Вас минуту – я честно, смело и уверенно боролся за Вас… [Но] сегодня я не могу вступать в сделку со своей совестью и хочу по-партийному высказать свои замечания. Если бы Вы, Никита Сергеевич, не страдали бы такими пороками, как властолюбие, самообольщение. вы бы тогда не допустили создания культа своей личности.

По мнению Брежнева, культ личности Хрущёва имел очень тяжелые последствия, в том числе: рязанская катастрофа (“вы инициатор этого дела”), некомпетентное руководство промышленности (“нельзя формировать структуру промышленности за обедом”), невыносимое отношение к людям (“Вы говорите, что мы как кобели сцим на тумбу”) и т. д.

После Брежнева слово дали Хрущёву, надеясь, что он поймет “намек” и сделает из него соответствующие выводы. Но Хрущёв уже закусил удила и бросился в ответную атаку, категорически не желая соглашаться с предъявленными ему обвинениями:

– Вопрос о разделении обкомов не я один решал, – попытался спрятаться за коллективное мнение Хрущёв, – он обсуждался и вами на Президиуме, и на пленуме, и был одобрен.

Затем Хрущёв заговорил о другом:

– Я, как и все, мог иметь какие-то недостатки. Так, спрашивается, почему же о них мне раньше не сказал? Разве это честно среди нас, единомышленников».

Одним словом, Хрущёв категорически отказывался добровольно подавать в отставку. Против полного отстранения Хрущёва от власти высказался также А.И. Микоян. Он предлагал компромисс, который вполне заслуженно можно назвать гнилым – удалить Хрущёва только с одного из занимаемого им высших постов – с поста предсовмина, оставив за ним руководство партией. В сложившейся кризисной ситуации упорство Хрущёва, возможно, объясняется его расчетами на поддержку украинских товарищей и командования Киевского военного округа, а также на прочность своих позиций в ЦК: он не отдавал себе отчета в том, что подбором кадров теперь занимался не он, а Брежнев. К 20 часам 13 октября решение так и не было принято. В работе Президиума был объявлен перерыв. Семичастный вспоминал:

«Вечером (13 октября) позвонил мне Брежнев и усталым голосом сообщил, что “на сегодня” заседание Президиума закончилось.

– Что делать? Неужели отпускать Никиту?

– Пусть отправляется, куда хочет, – ответил я спокойно. – Он ничего уже сделать не сможет: всё под контролем».

Спокойствие Семичастного понятно: в те дни КГБ сделал всё, чтобы не возникло никаких сюрпризов. Усилия чекистов были продублированы: военная контрразведка и контрразведка Московского военного округа получили приказ внимательно отслеживать любые, даже самые незначительные передвижения войск в округе и в случае их движения в сторону столицы немедленно информировать КГБ.

«Тем временем, – продолжает Семичастный, – в Москву начали съезжаться члены Центрального Комитета. Накануне их обзвонили: мол, в эти дни им неплохо бы оказаться в Москве – решено провести пленум ЦК. Они получили общую информацию о [состоявшемся] заседании Президиума, однако о конкретных результатах никому их них по-прежнему ничего не было известно. Этой ночью спать мне не пришлось. Среди членов ЦК началось брожение: с кем идти, за кем идти? Непрерывно звонил телефон. Всем, кто обращался с вопросами ко мне, я отвечал, что информации о деталях обсуждения не имею».

Утром 14 октября баталии на Президиуме возобновились и продолжались ещё несколько часов. Напряжённость нарастала, что могло аукнуться самым неожиданным образом. В середине дня в Кремль позвонил Семичастный и доложил Брежневу о тревожных настроениях среди съехавшихся в Москву членов Центрального Комитета:

– Продолжение дискуссии, – подчеркнул он, – никому не идёт на пользу: в зал может заявиться какая-нибудь делегация – спасать либо вас, либо Хрущёва.

– Что предлагаешь? – тревожно спросил его Брежнев, на что Семичастный незамедлительно ответил:

– Я за то, чтобы пленум собрался сегодня же. Ещё одну ночь я не смогу контролировать ситуацию.

Предупреждение Семичастного звучало более чем серьёзно. Пленум решено было назначить на шесть часов вечера, но для этого необходимо было окончательно «уломать» Хрущёва. Наконец под градом критики у того начали сдавать нервы. Он со следами слёз на глазах признал своё поражение и согласился на полное устранение его от всех рычагов власти на условиях, продиктованных Президиумом, но в содеянном всё же не раскаялся. Прощаясь, он заявил:

«Вы все много говорили о моих отрицательных качествах и действиях… Много здесь говорили о кукурузе, но имейте в виду, что кукурузой и впредь придётся вам заниматься. В отношении разделения обкомов партии на промышленные и сельские я считал и сейчас считаю, что решение об этом было принято правильно. Разве я “культ”? Вы меня кругом обмазали г. а [я] говорю: “Правильно”. Разве это культ?» и т. д.

Заседание завершилось принятием специального постановления, в котором была санкционирована отставка Хрущёва со всех постов.

В тот же день, 14 октября 1964 года, в 18 часов, как и обещал Брежнев Семичастному, в Свердловском зале Московского Кремля открылся Пленум ЦК КПСС. Со вступительным словом на нём выступил Брежнев. Он рассказал о состоявшемся заседании Президиума ЦК КПСС и о той разгромной критике, которой на нём подвергся Хрущёв. Далее с конкретизацией обвинений в адрес прежнего лидера выступил Суслов. Уже первые слова докладчика доказывали решимость членов Президиума довести дело до логического конца, т. е. убрать Хрущёва с занимаемых им высших партийных и государственных постов. Суслов, в частности, отмечал:

«Осуществляя ленинский курс, наш народ под руководством партии самоотверженно трудится во имя победы коммунизма.

Однако наши успехи были бы более значительными при иной обстановке в Президиуме ЦК. Ненормальность её, созданная в последние годы т. Хрущёвым, нанесла и наносит серьёзный ущерб практической работе не только Президиума ЦК, но и работе всего ЦК, да и работе всей нашей партии. В чем состоит эта ненормальность? Она состоит прежде всего в том, что т. Хрущёв стал грубо нарушать ленинские нормы партийного руководства. Ленинские требования подчинения воли одного партийного руководителя воле коллектива руководителей, правильного распределения обязанностей между ними, свободного и делового обсуждения коренных, принципиальных вопросов внутренней и внешней политики в значительной мере стали предаваться т. Хрущёвым забвению…

Заболев своего рода манией величия, т. Хрущёв стал достижения партии и народа, результаты победы ленинского курса в жизни нашего общества приписывать себе, а все ошибки и недостатки, которые имелись в практической работе, сваливать на партийные и советские органы республик, обкомы, райкомы или на тех или иных руководящих работников.

Вследствие неправильного поведения т. Хрущёва Президиум ЦК все меньше становился органом коллективного творческого обсуждения и решения вопросов. Коллективное руководство фактически становилось невозможным.

Нормальной работе Президиума ЦК мешало также и то обстоятельство, что т. Хрущёв систематически занимался интриганством, стремился всячески поссорить членов Президиума друг с другом. (Голоса: позор).

Но интриганством безнаказанно нельзя долго заниматься. И в конце концов все члены Президиума убедились в том, что т. Хрущёв ведет недостойную игру».

Главный партийный обвинитель обстоятельно и долго перечислял «прегрешения» Хрущёва перед партией: метания в области народного хозяйства, раздел органов власти и партийных организаций на сельские и городские, бесконечные реорганизации всего и вся, угрозы разогнать Академию наук и Тимирязевскую академию, постоянные парадные разъезды, протекционизм по отношению к родне и всевозможным подхалимам и т. д. Отдельной строкой Суслов вновь, как это уже накануне делал Брежнев, поставил в вину Хрущёву непомерное раздувание культа своей личности (воистину, не рой яму другому – сам в неё попадёшь! Любопытно, что в пояснение своей мысли о перерождении Хрущёва докладчик заметил: «Становилось очевидным, что все отрицательные качества и свойства, за которые В.И. Ленин в известном письме Центральному Комитету партии критиковал Сталина, во многом всё больше и больше стали проявляться и у т. Хрущёва»). Завершая своё продолжительное выступление, Суслов подчеркнул:

«Президиум ЦК рассмотрел заявление т. Хрущева и пришел к выводу, что т. Хрущев не обеспечивает правильного руководства работой, что он не в состоянии исправить положение и потому необходимо освободить его от поста и Первого секретаря ЦК, и члена Президиума ЦК, и Председателя Совета Министров СССР. (Бурные, продолжительные аплодисменты)».

После этого состоялось краткое обсуждение проекта постановления с осуждением деятельности Хрущёва, которое было единогласно одобрено с некоторыми внесёнными в него дополнениями с мест. Полностью принятое Пленумом ЦК постановление решено было огласке не предавать. В прессе 16 октября 1964 года сообщалось только об отставке Хрущёва со всех постов в связи с преклонным возрастом и плохим состоянием здоровья. Всё произошло на удивление спокойно. Оценивая обстановку тех дней, Семичастный впоследствии вспоминал:

«За все время, предшествовавшее октябрьскому Пленуму 1964 года, в ходе его и сразу же после него – нигде не было объявлено чрезвычайного положения, не был приведен в движение ни один танк, ни один самолет.

Никаких дополнительных военных кораблей в Черное море не вводили. Не было никакой обстановки чрезвычайности. Даже Кремль не был закрыт для посетителей».

Советское общество восприняло отставку Хрущёва благожелательно, с явным облегчением, а многие – с и нескрываемым восторгом. Любопытные наблюдения на этот счёт содержатся в монографии Аксютина. Он провёл опрос значительного числа людей о том, что они помнят об отставке Хрущёва. Конечно, подобного рода опросы, проводимые «задним числом», особой научной ценности не имеют, но полученные при этом ответы достаточно занимательны, чтобы познакомиться с ними. При этом, правда, не следует забывать, что опрос проводился уже в годы ельцинских реформ, когда проявление симпатии ко всему советскому вызывало подозрения в «неблагонадёжности», а Хрущёв считался своеобразным предтечей перестройки, а следовательно – персонажем сугубо положительным, при этом сам опрос анонимным не был – люди, принявшие в нём участие, указывали имя, фамилию и другие сведения о себе, что заставляло их проявлять некоторую осторожность. В силу этого следует чётко осознавать, что результаты опроса существенно завышают «популярность» Хрущёва. Полностью можно верить только тем респондентам, которые не побоялись и высказали свое негативное отношение к Хрущёву. Полученные Аксютиным материалы могут быть представлены в виде следующей таблицы:

Таблица 1.

Отношение населения к отставке Хрущёва

Как видим, данные, приводимые Аксютиным, не полны и противоречивы. Тем не менее они вполне отражают крайне низкую поддержку Хрущёва. При этом обращает на себя внимание, что люди, сожалевшие или протестовавшие против его отставки, в большинстве своем основывались исключительно на эмоциях: «заскоки – с кем не бывает!», «добрый человек», «хороший был», «земляк, незаконнорожденный сын барина», – вот и весь сказ!

Некоторые «заступники» Хрущёва поражают своей наивностью: «очень нам в деревне помогал, сам-то ведь деревенский». И это говорится о Хрущёве, буквально задавившем русскую деревню! Совершенно очевидно, что перед нами неверие простых людей в «злого царя», который по определению обязан быть «добрым»; многим казалось, что виновником их бед, в том числе политики раскрестьянивания был не сам Хрущёв, а «злые бояре», окружавшие его. Один участник опроса так и ответил: «Он хотел накормить народ, но ему не дали». Вразумительностью отличались ответы только тех сторонников Хрущёва, которые поддержали курс XX съезда: «он ввел демократию», «был демократическим лидером», «освободил нас от страха», «чувствовали себя защищенными», «реабилитировал мужа» и т. д.

Гораздо более серьезными, вдумчивыми и аргументированными были ответы тех, кто одобрял отставку Хрущёва. Эти люди внимательно следили за положением дел в стране, подмечали ошибки и преступления, совершаемые верховной властью. Вот лишь некоторые из их высказываний: «нужны были изменения, особенно в сельском хозяйстве, а непродуманные реформы надоели», «он развалил сельское хозяйство»; «хлеба не было – устроил из страны вотчину», «очернив в лице Сталина все, достигнутое народом, не сделал сам ничего, только говорил, обещал золотые горы», «в год 3–4 раза пересматривал расценки, в 62-м набавил цены на продукты», «отбирал огороды и скот, хотел, чтобы крестьяне всю энергию отдавали общественной работе», «слишком он непредсказуем». Словом, люди негативно оценивали «все возможные ломки, необоснованные и не дававшие результата, создание совхозов-гигантов, ущемление интересов крестьян в части содержания скота, выполнение 3-летнего плана производства мяса за один год, построение коммунизма за 20 лет» и многое другое. Не правда ли, при чтении этих откликов буквально бросается в глаза, что оценки рядовых граждан почти дословно совпадают с теми обвинениями, которые предъявлялись на Пленуме ЦК 14 октября бывшими соратниками Хрущёва? Тем самым пресловутый слоган о единстве партии и народа, а также идеологический штамп того времени о «морально-политическом единстве советского народа» в тех условиях блестяще подтвердили свою справедливость.

Завершая исторический экскурс в эпоху Хрущёва, остановимся еще на одном важном обстоятельстве. Был ли октябрьский Пленум ЦК КПСС 1964 года переворотом? Для многих современных авторов ответ однозначен – безусловно! Вот, к примеру, сетования на этот предмет П. Родионова, писавшего: «Теперь кое-кто утверждает, что октябрьский Пленум готовился по всей форме, в согласии с Уставом, что никакого заговора не было. Позвольте спросить, а зачем тогда первично обрабатывали многих членов ЦК? Почему в ходе подготовки Пленума надо было использовать КГБ, а не механизм внутрипартийной демократии?»

Ответим на поставленные Родионовым вопросы. Он, видимо, сам не видит противоречий в своих оценках. С одной стороны, он заявляет о том, что шли предварительные разговоры с членами Центрального Комитета, а с другой – пишет о том, что не были задействованы механизмы внутрипартийной демократии. Что же может быть демократичней, чем неофициальные консультации рядовых членов ЦК по вопросам бедственного положения дел в стране? Кроме того, буду очень признателен, если кто-нибудь сможет показать мне положение партийного устава, согласно которому члены ЦК не имеют права на частные консультации и обязаны докладывать первому секретарю о каждом своем шаге, о каждой своей встрече, о каждом произнесенном слове – вот уж тоталитаризм почище сталинского! КГБ же оппозиционерам пришлось привлечь исключительно для того, чтобы тайная полиция не оказалась задействована самим Хрущёвым, и тем самым на корню пресечь попытку очередного государственного переворота с его стороны.

Что касается самого пленума, то он, нравится это кому-то или не нравится, был созван с пунктуальным соблюдением всех уставных норм, в отличие от 1957 года, когда Хрущёв, в обход сложившейся субординации и привычного порядка вещей, напрямую обратился к членам ЦК, в обход Президиума. Можно спросить, а почему же о повестке предстоящего пленума не был оповещен сам Хрущёв? Почему ему сообщили, будто бы планируется обсудить положение дел в сельском хозяйстве? Разве это не обман? Но, во-первых, положение дел в сельском хозяйстве на октябрьском Пленуме 1964 года действительно обсуждалось. Во-вторых, если бы Хрущёву доложили все остальные вопросы повестки дня, то он бы явился в Кремль в сопровождении танков. Кому это было нужно? Никому, в особенности уставшему от хрущевского самодурства народу. Помимо этого, совершенно не ясно, зачем, собственно говоря, Хрущёва надо было о чем-то дополнительно оповещать? Пригласили в Москву – и довольно с него. Разве он оповестил Берию о грядущем аресте и расстреле? Или, может статься, был оповещен Жуков о предстоящем снятии его с должности министра обороны?

Безосновательны и реабилитирующие Хрущёва высказывания: дескать, благодаря его демократической политики партия доросла до того, что смогла мирно сместить своего лидера. Об этом как о своей заслуге говорил еще сам Хрущёв. Но никакой заслуги в этом Хрущёва нет. Хороша демократия, если члены высшего партийного и государственного руководства вынуждены были обсуждать свои планы в кулуарах, не имея возможности открыто выступить с критикой творимого в СССР произвола! Разве уничтожение любой возможности честной публичной критики – это и есть демократия? Очевидно, что нет! А вот сохранили жизнь Хрущёву вместо того, чтобы подвергнуть его репрессиям, совсем не потому, что общество благодаря Хрущёву эволюционировало от тоталитаризма в сторону законности и свободы, как это пытаются утверждать некоторые хрущевские адвокаты. Причина лежала совершенно в иной плоскости, а именно в том, что новое поколение советских руководителей, сменивших Хрущёва, не было, как он, повязано кровью 1937 года, а потому в их арсенал не входили ни тайные убийства, ни репрессии против побежденных. И никакой заслуги Хрущёва в этом, конечно же, не было…

Тем самым все инсинуации насчет «заговора», «переворота» и тому подобных ужасах – не более чем выполнение политического заказа или результат собственных симпатий к Хрущёву со стороны отдельных пишущих о нем людей. На самом деле, несмотря на то, что многими участниками антихрущевской оппозиции двигал отнюдь не благородный порыв тираноборцев, объективно, сделанное ими стало благом для нашей страны. В этом смысле следует полностью присоединиться к точке зрения известного современного историка Ю.В. Емельянова, написавшего в своей вышедшей в издательстве «Вече» книге о Хрущёве замечательные слова: «В октябре 1964 года руководство партии и страны исправило ошибку 11-летней давности»12. Очень точный анализ того, во что вылилось хрущевское правление для нашей страны и народа! «Малая октябрьская революция», как метко назвали смещение Хрущёва некоторые авторы, спасла СССР от мощного социального и политического взрыва, который вполне мог бы стать смертельным. Всем нам было подарено еще несколько мирных лет, а уж каким образом власть, общество и каждый из нас смогли воспользоваться ими – это уже другой вопрос.

Глава III Идеология перестраховок

На следующий день после Пленума ЦК КПСС, 15 октября 1964 года, в газетах о произошедшем накануне царило молчание. Поэтому большинство советских людей не могло заподозрить, что страна вступила в совершенно новую эпоху. Даже появившиеся наконец 16 октября сообщения прессы мало что проясняли в случившемся. Ход Пленума в них никак не освещался, говорилось лишь об отставке Хрущёва со всех постов по состоянию здоровья. Многие, конечно, отдавали себе отчет в том, что дело вовсе не в старческих болезнях прежнего руководителя, а в его политическом банкротстве, но это мало проясняло масштабы грядущих перемен. Вряд ли адекватно оценивали, насколько велик ущерб, нанесенный хрущевским правлением Советскому проекту, и сколь тяжелую ответственность взваливают себе на плечи даже сами авторы «малой октябрьской революции». Вступая в борьбу с Хрущёвым, они решали преимущественно сиюминутные проблемы, не заглядывая далеко вперед. К сожалению, полное осознание всей катастрофичности хрущевского наследия к его преемникам не пришло и в последующие годы. Но и в верхах, и в низах советского общества самые разные, не похожие друг на друга люди волей-неволей задумывались: как теперь жить дальше? А подумать было над чем.

В «хрущевское» десятилетие, из-за нескончаемых сомнительных реорганизаций во всех областях жизни страны, Советский Союз потерял былые высокие темпы своего развития, оказалось растрачено неоправданно много исторического времени. Экономические и административные преобразования, идеологическое экспериментаторство серьезно ослабляли государство. Советское общество, отдававшее все свои ресурсы на алтарь Великой Победы во время Второй мировой войны, самой страшной в истории человечества, и потом в период послевоенного восстановления напрягавшее все свои силы ради восстановления разрушенного, вместо того чтобы наконец получить долгожданную передышку, на рубеже 1950-1960-х годов вновь оказалось на грани опасного перенапряжения сил. Результатом допущенных системных просчетов становится отставание СССР от стран Запада в цивилизационном соперничестве. Отставание, которое при Хрущёве во многом стало носить качественный, стадиальный характер. Фактическая ставка на экстенсивное развитие в годы пресловутой семилетки не позволила Советскому Союзу вовремя и в полном объеме ответить на вызов времени и стать лидером на всех направлениях НТР, наметился спад в темпах прироста экономических показателей, страна потеряла продовольственную независимость. Обострившиеся проблемы требовали немедленных решений, но инерция предшествующего десятилетия постоянно давала о себе знать…

Накопившаяся усталость советского общества стала серьезнейшим препятствием на пути назревших преобразований, что вело к выработке особого, консервативного типа реформирования, когда новое вводилось с оглядкой на старое, нередко носило лишь косметический характер. В последующие годы такое положение вещей будет названо последним генсеком ЦК КПСС М. Горбачевым «эпохой застоя». С его подачи понятие «застой» – эмоциональное, но лживое и с научной точки совершенно некорректное – нашло прописку не только в публицистике, но и во вполне «научной» литературе, став своего рода визитной карточкой заключительного этапа социалистического строительства в СССР. Новое руководство делало выбор в пользу стабилизации советской системы.

Негласно взятый брежневским руководством курс на поддержание стабильности существующих в СССР экономических, социальных и политических отношений отвечал интересам не только высшего слоя партийной номенклатуры. Он встречал понимание многих ответственных руководителей среднего и низшего звена, соответствовал чаяньям подавляющего большинства населения, уставшего от непродуманных метаний прошлого десятилетия. Общество осознавало невозможность решить стоящие перед ним проблемы путем проведения в «пожарном порядке» всевозможных реорганизаций, резких шараханий из стороны в сторону. Как справедливо показывают некоторые современные авторы, новый стиль управления должен был благотворно сказаться не только на экономике, но и на политическом климате в целом. Основное содержание взятого курса на стабилизацию советского общества и умеренное «консервативное реформирование» может быть охарактеризовано высказыванием Брежнева: «Мы идем к прогрессу без потрясений». Не правда ли, живо напоминает столыпинское «вам нужны великие потрясения, а нам – Великая Россия»? Там, где это удавалось, советские лидеры строго придерживались избранной стратегии. Другое дело, что сама жизнь подчас требовала от них большей гибкости и решительности в осуществлении задуманного. Кроме того, курс на стабильность не был дополнен развитием демократических механизмов общественной саморегуляции, что никоим образом не способствовало преодолению существовавших противоречий, зато было чревато появлением новых.

Все действия и проекты, которые слишком явно выходили за рамки привычного размеренного уклада жизни, даже если они исходили от высокопоставленных партийно-государственных деятелей, блокировались. Примером может служить реакция на предложения, сформулированные одним из тогдашних секретарей ЦК КПСС Ю.В. Андроповым. Частично они были озвучены в редакционной статье главной партийной газеты «Правда» 6 декабря 1964 года, а также в некоторых других документах, вышедших из-под пера Юрия Владимировича. По мнению Андропова, следовало смелее внедрять современные методы руководства экономикой, поощрять демократию и самоуправление в общественной жизни. Помимо этого, в сдержанной форме прозвучало предложение об ограничении властных полномочий партии. По его мнению, партийные комитеты должны были заниматься общим политическим руководством, не вмешиваясь в принятие текущих управленческих решений. Некоторые далеко идущие предложения касались внешней политики. В частности, предлагалось продумать пути прекращения ставшей обременительным грузом для советской экономики гонки вооружений, смелее продвигать советские товары на мировой рынок и т. д. В те годы подобная позиция могла восприниматься исключительно в качестве ереси, крамолы, и все реформаторские затеи Андропова были зарублены на корню. Раздражение вызвала также позиция деятеля совсем иного плана, а именно консервативно настроенного руководителя московских коммунистов Н.Г. Егорычева. В период арабо-израильской войны в июне 1967 года на Пленуме ЦК он нелестно отозвался о состоянии обороноспособности страны, в частности о системе противоздушной обороны столицы. Некоторыми это было воспринято как подготовка почвы для начала широкомасштабной кампании по критике всего брежневского курса. Так же как и Андропов, Егорычев вскоре был перемещен на «другую должность»…

Избранная политическая линия была особенно опасна в идеологической сфере. Советские лидеры после Сталина и так уделяли не слишком много внимания проблемам идеологии – пример Хрущёва, свысока относившегося ко всякому научному знанию, для его окружения оказался заразительным. Теперь же в идеологии предстояло пройти буквально по лезвию бритвы. Недостаточно выверенный шаг влево либо шаг вправо мог привести к катастрофе. Впрочем, Хрущёв все же от своих преемников отличался в лучшую сторону. Хотя бы уже тем, что не боялся открыто обозначать идеологическую природу возникавших в руководстве противоречий. Разгром Берии, Маленкова, Молотова, Кагановича и других своих соперников он всегда сопровождал не только «оргвыводами», но и недвусмысленными идеологическими обвинениями. Когда же пришло время самого Хрущёва покидать политический олимп, новое советское руководство ограничилось туманными и неопределенными обвинениями своего прежнего вождя в волюнтаризме, причем обвинения эти касались фактически лишь хрущевского стиля руководства и ничего большего. Между тем политика и взгляды Хрущёва должны были без промедления получить принципиальную идеологическую оценку. Если, скажем, Маленков был обвинен в возрождении идеологии правого уклона, то в случае с Хрущёвым речь шла о гораздо большем. В философском плане волюнтаризм не может считаться ревизией марксизма, он является его полным отрицанием. Материалистическая диалектика подменялась идеализмом и субъективизмом высшей пробы. Не объяснить этого советским людям было, в лучшем случае, «преступной халатностью».

Забыв о своей политико-идеологической функции, партия легко могла превратиться в профсоюз чиновников, главное для которых – не выносить сор из избы, блюсти тишину и собственный покой. Как справедливо отмечает один из наиболее ярких и авторитетных современных историков Ю.В. Емельянов, людям, пришедшим к власти в результате «малой октябрьской революции» 1964 года, сподручней и привычней было жить без глубокого теоретического осмысления проводившейся в стране политики. Научный анализ они подменяли пропагандистской трескотней, продолжая движение по инерции и твердя дежурные фразы о верности марксизму-ленинизму. Переполненные спесивой самоуспокоенностью, они даже не задумывались над тем, как сильно в годы правления Хрущёва оказались дискредитированы основные лозунги и программные установки партии. К числу принципиальных ошибок, порожденных стилем «консервативного реформирования» в области идеологии, в первую очередь относятся невнятные попытки новых руководителей КПСС выкрутиться из того нелепого положения, в которое загнал партию Хрущёв своими обещаниями скорого построения «Царства Божьего на земле», простите – коммунизма.

Провозгласив грядущую коммунизма победу в 1980 году, Хрущёв совершал насилие не только над здравым смыслом, но и над простыми советскими гражданами, которые должны были расплачиваться за хрущевские прожекты своими приусадебными участками, домашним скотом, материальным благополучием, возможностью открыто посещать церковь и многим другим. В вопросе о построении коммунизма Хрущёв напоминает обычного шарлатана, основателя секты, который назначает конкретную дату «конца света» и под это дело заставляет последователей расставаться со своим имуществом. Заведомо ложные ориентиры больно ударяли по социальной сфере, экономике, международному престижу СССР. Сохранение целей коммунистического строительства в тексте партийной программы сулило уже в самом недалеком будущем банкротство всей официальной идеологии, и это при том, что именно ее незыблемость являлась важнейшим условием легитимности существовавшего в стране коммунистического режима. Но и поспешный отказ от провозглашенных целей без объяснения причин столь крутого поворота также не обещал правящему слою ничего позитивного. Результатом доктринальных поисков тех лет стала выдвинутая Л.И. Брежневым «теория построения в СССР развитого социалистического общества». Видно, самого Брежнева или, что скорее, его помощников, вдохновила ленинская фраза 1920 года: выступая перед участниками VII съезда Советов, вождь мирового пролетариата употребил именно такую формулировку – «развитое социалистическое общество». С одной стороны, найденная пропагандистская конструкция позволяла властям отказаться от наиболее одиозных мифологем хрущевского времени, а с другой – стабилизировать положение господствующей идеологии, лишить ее конкретного наполнения, снять с власть предержащих какую-либо ответственность за провалы в экономике и социальной сфере.

Но выбранное решение не устраняло болезнь, а загоняло ее вглубь. Предложенный Брежневым компромисс не мог не оказаться лишь временным. На практике теория «развитого социализма» стала удобным прикрытием безволия и безответственности тогдашнего советского руководства. К тому же многие (особенно это касается интеллигенции и передовых рабочих) не могли сразу же не почувствовать фальшь новых установок, поскольку, согласно прежним представлениям, социализм и коммунизм являлись двумя последовательными стадиями единой общественной формации, каких-либо промежуточных ступеней между ними не предполагалось. А ведь правильный выход из опасной исторической ловушки имелся! Во-первых, следовало открыто признаться в том, что поставленные Хрущёвым цели были ложными. Именно это и надлежало назвать основной причиной его снятия. Во-вторых, имелись все необходимые условия вообще пересмотреть прежние представления о коммунизме, путях и сроках его построения и, главное, критериях зрелости социализма. Дело в том, что такая возможность обеспечивалась развитием в мире и стране научно-технической революции, означавшей начало перехода человечества с индустриальной к постиндустриальной ступени развития. На этом этапе цивилизационного развития привычные представления о собственности и классовой структуре общества превращались в анахронизм вследствие таких явлений, как «революция менеджеров», когда в развитых капиталистических странах буржуазия уступала часть своих ключевых позиций прослойке профессиональных управленцев, формально являвшихся наемными работниками. Сюда же следует отнести начавшуюся примерно в то же время т. н. «молчаливую революцию»: этим термином в общественных науках обозначали отход западной молодежи от ценностей труда к ценностям досуга и кризис «трудового общества». Так же, как и повсеместно, в СССР заявил о себе еще один масштабный процесс. Он проявился существенным повышением в жизни общества роли свободно циркулирующей информации и средств ее распространения. Давали знать о себе также и другие большие и малые социальные революции, грозившие до основания потрясти дряхлеющий мир. Советские люди, жившие по законам рационального мышления, вполне были способны понять характер происходившего и согласиться, что в прежнем индустриальном и современном информационном обществе коммунизм не может «выглядеть одинаково»! И задача партии была открыто заявить об этом. Не побоялся же Владимир Ильич в новых исторических условиях сформулировать теорию империализма, так чего же побоялся Леонид Ильич?

Самые характерные признаки нового «консервативного реформизма», пути его взращивания в официальной идеологии наиболее зримо проявились в шедшей в СССР всю вторую половину 60-х годов прошлого века борьбе вокруг вопроса: необходимо ли продолжить линию XX съезда либо настала пора восстановить, хотя бы частично, доброе имя Сталина? Советское руководство, как бы к нему ни относиться, оказалось воистину в очень незавидном положении. Скажем без обиняков – XX съезд нанес очень большой вред нашей стране, однако не тем, что начал критическое осмысление сталинского прошлого, а тем, что поставил крест на попытках его осмысления. Об этом уже в первые недели после съезда заговорили представители либеральной общественности. Правда, в значительной мере позиция либеральной общественности строилась на лжи. Далеко не всем либералам хотелось открытого честного разговора о прошлом. Так же, как и Хрущёв, они были заинтересованы в создании новых мифов, а не в поиске истины. Но мифотворчество почувствовавшей свободу творчества интеллигенции шло не совсем в том русле, которое бы устроило Хрущёва, поэтому вскоре был наложен запрет на все точки зрения, отличавшиеся от «единственно верной» точки зрения первого секретаря.

Поскольку возможность научного поиска истины Хрущёвым была зарублена на корню, а остановить начавшийся процесс осмысления прошлого ему было не под силу, то интеллектуально-нравственные поиски очень скоро приобрели однозначно квазирелигиозный характер. То есть XX съезд не «разоблачил» так называемый «культ личности», а, по сути, придал ему новый импульс. Суждения о Сталине и его времени из области знания сместились в область веры. Официальная советская идеология и прежде мало чем отличалась от некой монотеистической религии13, теперь же различия затушевывались еще в большей степени. Именно это и превратило естественные для каждого общества расхождения в оценках прошлого в болезненный религиозный раскол: кто-то считал Сталина богом, кто-то – чертом. Именно так и получилось, что в стране опять возникли свои староверы и свои «нововеры» (по аналогии с никонианцами – никитианцы, от имени Никита).

К слову, если продолжать исторические параллели (занятие совершенно ненаучное, но иногда любопытное), то и на этот раз власть, сперва воспользовавшись усилиями реформаторов, по достижении намеченных целей не постеснялась от них отделаться. В результате, так же, как и в XVII веке, начавший реформы царь так царем и остался, а его верные патриархи (на этот раз красные патриархи марксизма-ленинизма, как они сами любили называть себя – «старые большевики») со своими претензиями поучать власть были отправлены во все том же направлении, что и Никон, – прочь. Словом, народная мудрость «два раза на одни грабли» – не про советскую (шире – не про российскую) интеллигенцию. Она на одни грабли не то что два раза, и три раза, и четыре, и вообще сколько угодно раз наступать готова! Однако время правления Хрущёва имело одну важную отличительную от времен царствования Алексея Михайловича черту: если в XVII веке правительству удалось повести за собой большинство, то после хрущевской реформации большинство в советском обществе осталось за «староверами». Хотя их снова удалось вытеснить на периферию общественной жизни, пренебрегать столь массовой «всесословной» оппозицией было опасно.

Один мой хороший знакомый экономист, известный общественный деятель, критик сталинизма, глобализма и капитализма, несколько лет назад высказал мысль, что поддержка Сталина при жизни самого Сталина была неискренней и раздутой, поскольку после его смерти, когда началось разоблачение культа, никаких широких протестных выступлений не происходило. Такое утверждение является следствием нашего общего незнания многих значимых фактов отечественной истории, которые от нас активно скрывали не только в прошлом, но и пытались скрыть сегодня. В наши дни имеется огромное количество неоспоримых данных, которые опровергают утверждение моего коллеги. В действительности все обстояло наоборот. Даже массовые протесты, связанные с недовольством населения антисталинской политикой Хрущёва, которые приходилось подавлять силой оружия, происходили в те годы с удручающей регулярностью. Почти сразу же после антисталинского доклада Хрущёва доказывать правоту XX съезда партии в Тбилиси были направлены танки14. Несколько десятков человек не приняли столь «весомых аргументов» и поплатились за это жизнью15. Последнее городское восстание хрущевской эпохи 1963 года в Сумгаите также вспыхнуло именно на этой почве. А уж сколько было проявлений индивидуального протеста! До сих пор подсчитать их не представляется возможным, поскольку сведения о них разбросаны по множеству архивов, центральных и местных!

Понятно, что когда брежневское руководство начало разгребать оставленные Хрущёвым завалы, не обошлось без перегибов в плане непроизвольного отрицания всего того, что было совершено в предшествующий период – не только плохого, но, зачастую, и хорошего. В этой напряженной атмосфере происходит кратковременное ослабление контроля за ростом, как теперь говорят, «народного сталинизма» – массовых стихийных симпатий населения к Сталину (термин принадлежит видному современному историку, одному из крупнейших специалистов по истории протестного движения в СССР В.А. Козлову16). В наши дни эта временная потеря бдительности брежневским режимом всеми либеральными деятелями, даже авторами учебников истории, интерпретируется как некий консервативный поворот к «неосталинизму» – трактовка совершенно неверная. Происходившие после смещения Хрущёва перемены в оценках Сталина имели гораздо более сложный и противоречивый характер и уж отношения ни к «сталинизму», ни к «неосталинизму» абсолютно никакого не имели.

Сам Брежнев, по единодушному мнению многих авторов, являлся человеком более или менее нейтральным, по крайней мере быть неким центристом его обязывали занимаемые им высокие посты. Вместе с тем среди пришедших к власти октябристов (или октябрят – кому как больше нравится) действительно было определенное число людей, которые по современным меркам вполне могут быть обозначены ярлычком сталинистов. Рой Медведев называет среди них С.П. Трапезникова, А.А. Епишева, П.Н. Поспелова. По непонятным причинам историк не называет человека, которого многие другие авторы считают чуть ли не «главным сталинистом», а именно А.Н. Шелепина. Здесь же можно было бы упомянуть некоторых близких Шелепину членов «комсомольской группировки», ряд идеологических работников, отдельных руководителей ведомств, национальных республик (понятное дело, прежде всего Грузии), регионов России. Но все равно большим объемом этот список не отличался бы. На прагматических позициях в оценках Сталина стоял патриарх советской внешней политики А.А. Громыко, некоторые другие политики старой формации.

Имелись в партийном руководстве и активные антисталинисты. Р. Медведев на первое место среди них выдвигает главного редактора центрального партийного органа печати газеты «Правда» А.М. Румянцева. Этот крупный партийный функционер, голосом которого партийное руководство общалось с советским народом и всем остальным миром, оставался ярым приверженцем углубления курса XX и XXII съездов. В книге Р Медведева о Брежневе приводятся фамилии относительно молодых партийных функционеров, журналистов и научных работников, стоявших на тех же антисталинских позициях: А.Е. Бовин, Л.А. Карпинский, Г.Х. Шахназаров, Г.А. Арбатов, А.С. Черняев, Л.П. Делюсин, Ф.М. Бурлацкий, Ю.А. Красин, Ю.Ф. Карякин, ГГ. Водолазов, В.А. Ядов, В.П. Данилов, Я.С. Драбкин, М.Я. Гефтер, Е.Т. Плимак, Е.А. Амбарцумов, Ю.Д. Черниченко, И.В. Бестужев-Лада, Э.А. Араб-Оглы, О.Р. Лацис и др. Историк поясняет, что перечислил их не просто так, а как людей, «сохранивших свои прогрессивные убеждения», и без которых «не был бы возможен идеологический поворот 1985–1990 годов»17.

Подобного рода радикальных антисталинистов было, конечно, не слишком уж много. Но, как бы там ни было, превалирующие настроения партаппарата были никак не просталинистскими. Множество чиновников вообще проявляло мещанское равнодушие к принципиальным вопросам, а большинство из тех, кто еще помнил, что КПСС является политической партией, стояли на позициях пусть мягкого, умеренного, зачастую по своей сути трусливого, но все же антисталинизма. У этого явления были вполне очевидные, к тому же весьма разветвленные, корни в советской действительности. Выделим наиболее значимые причины, по которым рядовой «слуга народа» в принципе не мог жаждать возвращения к сталинским порядкам. Во-первых, в годы правления Сталина действовал жесткий, даже жестокий контроль сверху за деятельностью чиновников. Никто из них не мог чувствовать себя спокойно, необходимо было доказывать верность не только вождю (как позже при Хрущёве и Брежневе), но и порученному делу. Для достижения цели Сталин не жалел ни себя, ни своих подчиненных. Главными качествами, которые он требовал от своего окружения, являлись работоспособность, компетентность, самоотдача. Кому же из привыкших к более спокойной жизни при Хрущёве могло бы захотеться назад?

Во-вторых, практически каждый, кто возглавил страну и в 1964 году был, что называется, «засвечен». Они все как один рукоплескали закрытому докладу Хрущёва, дружно голосовали за осуждение «культа личности» и за вынос тела Сталина из Мавзолея, публично поддерживали другие антисталинские начинания. Со всей прямотой на одном из заседаний Политбюро об этом высказался Н.В. Подгорный: «Все присутствовавшие здесь, – заявил он, – или во всяком случае большая часть, – участники XX и XXII съездов партии. Большинство из нас выступали на этих съездах, говорили, критиковали ошибки Сталина». Подгорный знал, о чем говорил, ведь именно по его предложению XXII съезд КПСС принял резолюцию, признававшую «нецелесообразным дальнейшее сохранение в Мавзолее саркофага с гробом И.В. Сталина». Для него и для многих других, таких же как он, отказаться от своих прежних публичных антисталинских высказываний означало бы потерять лицо18.

Кроме того, немалое количество людей в аппарате (особенно в среднем его звене, но не только) являлись вполне искренними сторонниками курса XX съезда. Они верили официальной трактовке событий октября 1964 года, что смещение Хрущёва было обусловлено как раз его отходом от этого курса, созданием собственного культа личности, волюнтаризмом. Перспективу развития страны они связали с антиавторитарными преобразованиями в политической сфере и масштабными хозяйственными реформами, которые делали бы упор на развитие рыночных механизмов. Среди людей подобного склада могут быть названы, к примеру, председатель Президиума Верховного Совета А.И. Микоян и секретарь ЦК КПСС Ю.В. Андропов. Упомянутый выше в качестве «птенца XX съезда» академик Г.А. Арбатов в своих воспоминаниях свидетельствует о подобных настроениях своего тогдашнего шефа: «Помню, в первое же утро после октябрьского Пленума Ю.В. Андропов (я работал в отделе ЦК КПСС, который он возглавлял) собрал руководящий состав своего отдела, включая несколько консультантов, чтобы как-то сориентировать нас в ситуации. Рассказ о пленуме он заключил так: “Хрущёва сняли не за критику культа личности Сталина и политику мирного сосуществования, а потому что он был непоследователен в этой критике и в этой политике”».

Тем самым высшее советское руководство не было едино не только по вопросам будущего, но и прошлого. Такая разобщенность руководящего слоя делала его более, нежели обычно, восприимчивым к массовым настроениям, в том числе к упомянутому выше «народному сталинизму». Проявления любви многих совершенно не похожих друг на друга советских граждан к человеку, под руководством которого их страна добилась своих самых впечатляющих побед, были столь многообразными, что перечислить все их формы просто невозможно. Но прежде всего следует упомянуть выход в свет в конце 1960-х годов многочисленных мемуаров, принадлежавших перу видных военных руководителей, героев Великой Отечественной войны. В годы правления Хрущёва на основе его выступлений и публикаций в партийной печати сложилась негласная, но от этого только более строгая установка, требовавшая не упоминать о военных заслугах Сталина, а если и упоминать его имя, то исключительно в негативном контексте. Мемуары маршалов и генералов Победы в то время подвергались жесткой переделке в соответствующем духе. Падение Хрущёва означало одновременно падение негласных идеологических рамок в освещении деятельности Сталина в период Великой Отечественной войны. Воспользовавшись этим послаблением, многие полководцы, возмущенные лживыми утверждениями Хрущёва на XX съезде партии, торопились донести до читателей хорошо известную им самим, но долго скрываемую от общества правду.

В более или менее осторожной форме адмиралы, маршалы, генералы, ученые, политики и дипломаты, лично знавшие Сталина, спешили рассказать о своих с ним встречах, стиле принятия Сталиным решений, разработке важных стратегических операций с его участием и о многом другом. Советскому читателю стали доступны книги И.С. Конева, К.К. Рокоссовского, С.М. Штеменко, A. Е. Голованова, К.Е. Ворошилова, С.М. Буденного, А.М. Василевского, И.Х. Баграмяна, Н.Г. Кузнецова, А.С. Яковлева,

B. М. Бережкова и др. Крайнее недовольство поборников курса XX съезда вызвали мемуары маршала К.А. Мерецкова (к слову сказать, в свое время репрессированного и вернувшегося в строй лишь в самый канун войны), в которых он прямо обвинял Хрущёва во лжи и некомпетентности. Речь, в частности, идет о следующих строчках из его военных мемуаров: «Ничего более нелепого мне никогда не приходилось читать. За время войны, бывая в Ставке и в кабинете Верховного Главнокомандующего с докладами, присутствуя на многочисленных совещаниях, я видел, как решались дела. К глобусу И.В. Сталин тоже обращался, ибо перед ним вставали задачи и такого масштаба. Но вообще-то он всегда работал с картой и при разборе предстоящих операций порой, хотя далеко не всегда, даже “мельчил”. Последнее мне казалось излишним… Но неверно упрекать его в отсутствии интереса к деталям. Даже в стратегических военных вопросах И.В. Сталин не руководствовался ориентировкой “по глобусу”. Тем более смешно говорить это применительно к вопросам тактическим, а они его тоже интересовали, и немало».

Особую значимость имели воспоминания К.Г. Жукова, который также пострадал при Сталине (причем не единожды), но нашел в себе силы перешагнуть через личные обиды ради исторической справедливости. Давая общую характеристику деятельности Сталина в годы Великой Отечественной войны, он отмечал: «Как военного деятеля И.В. Сталина я изучил досконально, так как вместе с ним прошел всю войну… В руководстве вооруженной борьбой в целом И.В. Сталину помогали его природный ум, богатая интуиция. Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную крупную наступательную операцию… И.В. Сталин владел вопросами организации фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими с полным знанием дела, хорошо разбираясь и в больших стратегических вопросах. Эти способности И.В. Сталина как Главнокомандующего особенно проявились начиная со Сталинграда… Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим».

Мемуары знаменитых военачальников не только прорвали блокаду молчания, существовавшую вокруг имени Сталина. Они помогли воссоздать его живой облик взамен того безжизненного парадного глянца, который существовал во время правления самого Сталина и той злой карикатуры, которая возникла стараниями Хрущёва. В новом портрете проступали узнаваемые человеческие черты, делали образ Генералиссимуса Победы более осязаемым и понятным. Это открывало дорогу к его художественному осмыслению. И действительно, впервые за долгие годы молчания, Сталин возвращается на страницы литературных произведений и киноэкраны. К теме роли Сталина в отечественной истории обращались в те годы такие выдающиеся русские писатели, как Юрий Бондарев, отразивший в своем знаменитом романе «Горячий снег» стиль принятия Верховным главнокомандующим решений, его общения с людьми. Могут быть названы также роман В.А. Закруткина «Сотворение мира», роман В.А. Кочетова «Угол падения» и другие произведения. Книги, в которых Сталин выступал в качестве одного из главный персонажей, выходили и потом. Так, дипломатическая деятельность Сталина стала темой написанного в конце семидесятых годов романа А.Б. Чаковского «Победа». В нем средствами художественной литературы раскрывались непростые взаимоотношения бывших союзников по антигитлеровской коалиции при переходе от войны к миру.

В поэзии сталинскую тему поднимали такие авторы, как В.И. Фирсов, поэма которого «Республика бессмертия», содержавшая противоречащие хрущевским оценки Сталина, в 1968 году была отмечена премией Ленинского комсомола. Широкую популярность получали прославляющие Сталина стихотворения Феликса Чуева. Некоторые стихи Чуева так и не были опубликованы (такая участь постигла, например, его стихотворение «Зачем срубили памятники Сталину»). Тем не менее они стали известны благодаря многочисленным машинописным и рукописным копиям, которые распространяли из в рук в руки, зачитывали до дыр. Несмотря на свою молодость, Чуев не испугался поднятой против него в литературных журналах волны критики: помимо стихов, в 1969 году он начал готовить документальную книгу об опальном тогда В.М. Молотове, исключенном из партии за то, что не поверил обещаниям Хрущёва построить в 1980 году коммунизм. Особое негодование среди некоторой части интеллигенции, как отмечает Р. Медведев, вызывала поэма С.В. Смирнова «Свидетельствую сам», в которой Сталин был назван «человеком-глыбой».

В кинематографе за сталинскую тему взялся режиссер Юрий Озеров. Работая над киноэпопеей «Освобождение», он включил в нее несколько эпизодов с участием Сталина, роль которого сыграл Бахути Закаридзе. Эти сцены были написаны Озеровым совместно с Юрием Бондаревым и Оскаром Кургановым на основе документальных материалов, содержавшихся в мемуарах Жукова, Рокоссовского, Бережкова, а также в протоколах конференций лидеров СССР, США и Великобритании. Снимавшийся в фильме в небольшой роли переводчика историк Юрий Емельянов вспоминал о том, каким непростым оказался путь кинокартины к своему зрителю, а также о причинах возникших сложностей: «В журнале “Ньюсуик” за 7 октября 1968 года, корреспонденты из Москвы писали, что съемки фильма – “это часть тихой кампании Кремля с целью реабилитировать Сталина, по крайней мере, как военачальника”. Но дело обстояло совсем не так, как писали американские журналисты. Завершился 1968 год, а затем прошел 1969 год, но уже готовые фильмы Юрия Озерова упорно не пускали на экран. Препятствия чинились правительственными учреждениями из-за тех небольших сцен, в которых появлялся Сталин. Подавляющее большинство советских людей и не подозревали, что в верхах не было единства относительно того, как оценивать Сталина»19.

Наконец, в канун 25-летнего юбилея Победы в мае 1970 года первая серия киноэпопеи Озерова пробилась на экраны. Многие люди, кто с восторгом, кто с иронией, а кто и с горечью вспоминают дни премьеры: когда перед зрителями появлялся загримированный в Сталина Бахути Закаридзе, каждый раз зал взрывался аплодисментами, «хотя, – как особо выделяет Р. Медведев, – зрителями были здесь не работники партийного аппарата или высшие офицеры, а рядовые люди». Такие же горячие аплодисменты зрителей звучали, когда на экранах показывали кадры из кинохроники, запечатлевшие Сталина на Мавзолее на Параде Победы 1945 года в фильме «Посол Советского Союза». Позже эмоции несколько поугасли, но эти киноленты и в последующие годы неизменно пользовались зрительской любовью.

Помимо маршальской фронды и писательской фронды свое отношение к прошлому выказывали и люди более будничных профессий. Как и многие жившие в то время, хорошо помню фотографии Сталина в форме генералиссимуса на ветровых стеклах грузовых машин. Такие же фотографии можно было встретить во многих домах на комодах или книжных полках. Карманного формата календарики с различными парадными изображениями Сталина продавались на толкучках, в поездах дальнего следования и пригородных электричках. В Дни Победы и другие праздники многие ветераны надевали свои парадные мундиры, на которых красовались медали с профилем Сталина. С южных курортов некоторые мои знакомые привозили изготовленные кустарным способом брелоки или значки, на которых изображался Сталин. Кое-где в домах сохранялись отдельные издания сталинских работ, их хранили и показывали знакомым как ценные раритеты.

Очень ошибаются те, кто видит во всех этих проявлениях невежество и забитость советских людей. Важно подчеркнуть, что этот своеобразный сталинизм был вовсе не стремлением вернуться назад. Он являлся выражением массовой оппозиционности по отношению к отдельным сторонам настоящего. На этом сходятся не только отечественные, но и наиболее вдумчивые зарубежные историки, социологи, философы. Так, Ю.В. Емельянов в одной из своих монографий отмечает: «Растущие свидетельства разложения верхов и их безнаказанности вызывали все большее раздражение в народе. Многие люди не без основания полагали, что не знающие житейских забот правители игнорируют накопившиеся проблемы. В народе все чаще обращались к воспоминаниям о Сталине и его времени… Люди противопоставляли требовательность Сталина к себе и другим начальникам усиливавшейся бесконтрольности по отношению к власть имущим. Народная ностальгия по Сталину, проявлявшаяся постоянно в брежневские годы, стала их постоянной спутницей»20.

В книге Емельянова также приводится заслуживающая внимания оценка видного американского футуролога Эльвина Тоффлера, увидевшего в фотографиях Сталина на ветровых стеклах советских автомобилей «свидетельство недовольства правителями страны». Это недовольство он рассматривал «в контексте всемирного протеста против господства во всем мире коррупции и бюрократизма». Примерно о том же размышляет и хорошо известный своим антисталинизмом Р Медведев: «Справедливости ради надо отметить, – пишет он в своем исследовании о брежневской эпохе, – что наступление сталинистов находило тогда поддержку не только среди генералов и маршалов или в пресловутом “среднем звене” партийного и государственного управления. Попытки реабилитации Сталина встречали поддержку и среди значительной части рядовых рабочих и служащих. Раздраженные растущими трудностями повседневной жизни, усилением власти местных бюрократов, многие люди идеализировали эпоху Сталина как время “порядка”»21.

Вместе с тем не следует полагать, что перед нами всеобщее явление. Нет. Как уже было отмечено, XXсъезд расколол все советское общество. Так же как не было едино руководство, не был един по вопросу отношения к прошлому и весь народ. Доклад Хрущёва на закрытом заседании XX съезд посеял семена, из которых произросла особая генерация советской интеллигенции, отличительной чертой которой было неприятие окружающей действительности. Позже это новообразование будет называться расплывчатым понятием «шестидесятники». Но не только будущие шестидесятники с радостью подхватили знамя, поднятое Хрущёвым. В стране с Гражданской войны и 1930-х годов имелась категория людей, обиженных советской властью. В годы Великой Отечественной войны многие забывали свои обиды, и вот теперь им об этих обидах напомнили, и угасшие было эмоции вновь дали о себе знать. Получалась любопытная и одновременно зловещая картина: не только «народный сталинизм», но и антисталинизм, прежде всего антисталинизм интеллигенции и других групп населения носили ярко выраженный протестный характер!

Кратковременную растерянность властей перед «народным сталинизмом» радикальная интеллигенция восприняла как «возвращение к сталинизму» и начала энергично противостоять этому. Это создавало в стране еще один силовой и моральный вектор. Оппозиционность этой части общества не носила столь уж массового размаха, зато была более целенаправленной и организованной, одной из причин чего являлось участие в рядах активных антисталинистов людей, прошедших «школу» различных оппозиционных течений 1920-1930-х годов и «университеты» ГУЛАГа. В стране разворачивается целая кампания, основным содержанием которой было укоренение в обществе мифологии XX съезда. Сочувствующий этому порыву Р. Медведев сообщает:

«Различных выступлений против сталинизма и Сталина в 1966 году было много. Учебные заведения, университеты, научные институты, дома ученых приглашали для бесед или лекций известных писателей и публицистов, которые зарекомендовали себя антисталинистами. Стенограммы этих собраний расходились затем по Москве и другим городам. В некоторых аудиториях состоялись встречи с А.И. Солженицыным, с Э. Генри, с наиболее активными из старых большевиков. Только старый большевик и известный антисталинист А.В. Снегов за 1966–1967 годы выступил в 13 различных аудиториях, включая и военные академии, с большими докладами и воспоминаниями. Хотя формально речь шла о Ленине и Октябрьской революции, большую часть своих выступлений Снегов посвящал разоблачению преступлений Сталина»22.

Уровень звучавшей в тот период аргументации противников Сталина хорошо виден на примере письма публициста Эрнста Генри известному советскому писателю Илье Эренбургу. Игнорируя авторитетные свидетельства крупнейших военачальников Великой Отечественной войны и даже лидеров зарубежных государств военной поры, Э. Генри жестко отчитывал Эренбурга за недооценку последствий «культа личности» (что уже само по себе звучит комично – уж кто-кто, а Эренбург, автор романа «Оттепель», наверно, разбирался в тех вопросах, о которых писал). В письме Сталин изображался главным виновником прихода к власти в Германии гитлеровской клики. Поражения Красной армии 1941–1942 годов объяснялись исключительно массовыми репрессиями. Звучали и другие обвинения, навеянные докладом Хрущёву на закрытом заседании XX съезда. Несмотря на всю курьезность попыток публициста выдать себя за главного эксперта в вопросах международных отношений предвоенной поры, а также в вопросах обороноспособности страны, по свидетельству Ю.В. Емельянова, работавшего в то время в ИМЭМО, это письмо нередко вызывало безоговорочное сочувствие и поддержку среди многих его коллег.

Среди части интеллигенции распространялись произведения мемуарно-публицистического плана, в которых рассказывалось о жизни заключенных в тюрьмах и лагерях. Несмотря на присущее мемуарам как жанру некоторое самолюбование авторов, они содержали определенного рода историческую правду. Среди ходивших в те годы по рукам воспоминаний бывших зэков можно назвать «Колымские рассказы» В. Шаламова, «Это не должно повториться» Е. Олицкой, «Тетради для внуков» М. Байтальского и другие. Вместе с тем последней волной оттепели были подняты из глубин исторического забвения разного рода документы, чья подлинность вызывает большие сомнения. В частности, речь может идти о некоем «письме Сталину», которое имело распространение в западной и эмигрантской печати перед войной. Его авторство приписывалось видному революционеру, бывшему полпреду СССР в Болгарии, позже заочно исключенному из партии и лишенному советского гражданства, Федору Раскольникову. В период своего появления этот документ почти не обратил на себя никакого внимания, но зато здорово пригодился три десятилетия спустя.

Вот такая обстановка складывалась в стране после смещения Хрущёва, вот такие непростые тенденции развития общественного мнения должны были учитывать новые вожди Советского Союза, стремясь подольше удержаться у власти. Предложивший термин «народный сталинизм» историк В.А. Козлов (этот термин им употреблен в кавычках, что представляется совершенно правильным) считает, что давление со стороны массы на власть оказалось сильнее, чем давление либеральной интеллигенции. Временно закрывая глаза на позитивные оценки Сталина, считает В.А. Козлов, власти как бы «выбирали из двух зол меньшее». Верхи, по мнению историка, «разозлили интеллигенцию», но зато «умиротворили» более грозную «простонародную оппозицию». Эта точка зрения заслуживает внимая, хотя бесспорной ее не назовешь. Представляется, что бюрократия все же не пошла навстречу «простонародной оппозиции»: она, как всегда, пыталась лавировать, использовать возникшие в обществе противоречивые тенденции для своего собственного возвеличивания по принципу «разделяй и властвуй». Разные группировки внутри правящего слоя пытались в своих интересах использовать те или иные мнения, высказываемые низами. Сторонники линии XX съезда активно заигрывали с либералами, национал-коммунисты для отстранения от власти брежневского клана готовы были разыграть сталинскую карту.

Первые столкновения по вопросу о «смене вех» в оценках сталинского прошлого произошли уже вскоре после отставки Хрущёва. Поводом послужили подготовительные мероприятия к празднованию 20-летнего юбилея Победы в Великой Отечественной войне. Не сумев в годы Хрущёва вытравить из народа память о его героическом прошлом и столкнувшись с растущими открытыми симпатиями к генералиссимусу, партноменклатура должна была теперь решать: по-прежнему искажать историю страны или все же пойти навстречу доминирующим в общественном мнении настроениям? Сложившейся обстановкой не прочь была воспользоваться шелепинская группа бывших комсомольских работников, в наименьшей степени подвергшаяся разложению в предшествующее десятилетие и желавшая навести в стране порядок, покончить с коррупцией, антисоветскими элементами, безволием и безынициативностью, – словом, со всем тем, что позже станут называть застоем. Для мобилизационного рывка группа национал-коммунистов во главе с Шелепиным нуждалась в освещении своих действий каким-либо крупным историческим авторитетом. Сталин, казалось бы, был создан для этой роли самой судьбой, тем более, что многие шелепинцы в действительности являлись сталинистами, и поэтому, обращаясь к народу за поддержкой, им особо лукавить и не пришлось бы.

Юбилейные мероприятия в СССР традиционно сопровождались выступлениями высокопоставленных особ на торжественных мероприятиях. Очередной круглый юбилей позволял Брежневу выгодно показать себя народу, подчеркнув свое лидирующее положение в партии. Поэтому юбилейный доклад по случаю 20-летия Победы Брежнев готовился произнести сам. Однако, не обладая способностью к теоретическим обобщениям, подготовить проект доклада он поручил аппарату ЦК. Пока ответственный за выполнение этого поручения Бурлацкий и другие аппаратчики готовили свои соображения, свой вариант доклада предложил Шелепин. Позже Бурлацкий вспоминал, что самым важным в альтернативном проекте было, пожалуй, восстановление доброго имени Сталина, отход от линии XX и XXII съездов. Однако обходной маневр Шелепина не удался. Его предложения были решительно отвергнуты – страх в номенклатуре, особенно в среднем ее звене, даже перед мертвым Сталиным, был слишком силен, чтобы спешить с его реабилитацией (о чем красноречиво свидетельствуют хотя бы упомянутые мемуары Бурлацкого и описание в них реакции сотрудников аппарата на составленный Шелепиным документ).

Но совсем проигнорировать позицию одного из ключевых «ветеранов малой октябрьской революции» на тот момент было невозможно. На Президиуме ЦК, посвященном подготовке празднования Победы, состоялся обмен мнениями: как же следует осветить в докладе роль Сталина? Предсказуемо выступил Микоян и поддержавший его Пономарев. Они предложили включить в доклад критические оценки, прямо позаимствованные из постановления от 30 июня 1956 года «О преодолении культа личностей и его последствий». Но теперь, в отличие от недавнего прошлого, эта позиция уже не была единственной. Некоторые руководители выступили за то, чтобы смягчить критику Сталина, даже предлагали свои вставки в доклад, где напоминалась важная роль Сталина в разгроме оппозиции (о чем, к слову, также говорилось в упомянутом постановлении от 30 июня 1956 г.), осуществлении ленинских планов индустриализации, коллективизации и культурной революции, «что стало предпосылками для победы в войне и создания социалистического лагеря». Некоторые, по утверждению Бурлацкого, даже «посягнули» на то, чтобы исключить из доклада само понятие «культ личности», а уже тем более «период культа личности». Наиболее последовательно этой позиции придерживались М.А. Суслов, В.П. Мжаванадзе и, конечно же, Шелепин.

Бурлацкий уверяет, что за усиление положительных оценок Сталина выступило большинство собравшихся, что совершенно исключено, поскольку в противном случае становится неясно, почему же большинство не смогло настоять на своем и было принято совершенно иное решение, озвученное Андроповым. Андропову казалось правильным, учитывая разброс мнений в руководстве, просто-напросто обойти в юбилейном докладе вопрос о Сталине. В результате, в качестве некого компромисса, Брежнев, зачитывая доклад, не стал давать положительных оценок Сталину. Его имя прозвучало лишь раз в совершенно нейтральном плане. В частности, Брежневым было сказано всего лишь следующее: «Был образован Государственный Комитет Обороны во главе с Генеральным секретарем ЦК ВКП (б) И.В. Сталиным для руководства всеми действиями по организации отпора врагу».

Это, безусловно, не было победой антисталинистов, но это было безусловным поражением сталинитов в Политбюро: позиция партии по отношению к Сталину, отраженная в ее официальных документах, принятых еще при Хрущёве, осталась неизменной. Однако даже одно-единственное нейтральное упоминание Сталина привело к последствиям, явно неожиданным и для партноменклатуры, и для самого Брежнева. В своей биографической книге о Брежневе историк С.Н. Семанов вспоминает: «Речь эта передавалась по всем каналам радио и телевидения, в прямом эфире, я смотрел выступления, как и миллионы сограждан, очень внимательно. Не только кучку советников Брежнева, но и весь народ горячо интересовало, будет ли помянуто сталинское имя, ведь уже десять лет, с февраля 1956-го, его предавали только пошлым поношениям. И вот Брежнев зачитал упомянутый краткий текст. Что началось в зале! Неистовый шквал аплодисментов, казалось, сотрясет стены Кремлевского дворца, так много повидавшего. Кто-то стал уже вставать, прозвучали первые приветственные клики в честь Вождя. Брежнев, окруженный безмолвно застывшим президиумом, сперва оторопело смотрел в зал, потом быстро-быстро стал читать дальнейшие фразы текста. Зал постепенно и явно неохотно затих»23.

Не принес спокойствия и следующий, 1966 год – год очередного, XXIII съезда КПСС. Для Брежнева это был первый съезд, на котором он должен был предстать в качестве лидера «партии и народа». Нетрудно представить его желание, чтобы этот съезд не стал для него последним. А ведь были люди, которым хотелось прямо противоположного. Шелепин и его окружение считали Брежнева фигурой временной, рассчитанной на переходный после смещения Хрущёва период. И, по их представлениям, этот период заканчивался. Прямых данных о том, что группа Шелепина готовила смещение Брежнева на XXIII съезде, нет, так же как нет прямых данных за то, что ими готовилась партийная реабилитация Сталина. Но некоторые их шаги могли свидетельствовать именно об этом.

Важнейшим политическим событием, переполошившем днепропетровцев, в особенности самого Брежнева, стала акция, совершенная КГБ, которым руководил близкий Шелепину Семичастный. В самом конце 1965 года чекистами были арестованы двое ранее никому не известных мелких литературных работников – А.Д. Синявский и Ю.М. Даниэль. Вряд ли перепуганные насмерть литераторы, проснувшись первый раз в своей камере, понимали, что проснулись уже всемирно знаменитыми, и что, входя в свою тюремную камеру, они входили в историю. По нынешним временам предъявленные им обвинения кажутся смехотворными. В то время литераторам было не до смеха. Как ни странно, не до смеха было не только им, но и партийному лидеру Леониду Ильичу Брежневу. Арест Синявского и Даниэля был беспрецедентным в советской истории, конечно же, не тем, что за решеткой оказались два практически невиновных человека, а тем, что задержание их не было согласовано с партийным руководством и Брежнев был поставлен перед уже свершившимся фактом. Существовавшая со времени Ленина и Сталина практика предусматривала в подобного рода делах обязательную санкцию высших партийных органов, хотя бы формальную.

На предстоящем съезде Брежнев планировал ощутимо укрепить свою власть, и такой «подарок», который ему преподнес Семичастный, явно не вписывался в сценарий предстоящего брежневского бенефиса. Брежнев сразу уразумел, что сталинисты создали опасный прецедент, и теперь у любого мог возникнуть соблазн действовать в обход первого лица в партии. Поскольку все это происходило в период подготовки XXIII съезда, было совершенно очевидно, куда дует ветер: дело Синявского и Даниэля могло быть выгодно использовано комсомольской группой для дискредитации Брежнева как слабого политика, не способного навести в стране порядок и подавить антисоветскую интеллигенцию. Вырисовывалась пугающая перспектива: отстранение Брежнева и замена его на «более молодого, энергичного и принципиального» руководителя, т. е. Шелепина. В эту политическую интригу вновь вплеталось имя Сталина. На предстоящем съезде, в целях укрепления своих позиций, Брежнев планировал не только определенные кадровые решения. Должен был измениться его статус как руководителя правящей партии. Дело в том, что после смещения Хрущёва Брежнев возглавил партию в ранге первого секретаря ЦК КПСС. На съезде предполагалось восстановить пост генерального секретаря, которым должен был стать, естественно, «дорогой Леонид Ильич». Понятно, что восстановление поста генсека сразу бы заставило современников сравнивать Брежнева с человеком, который занимал этот пост в прошлом, и любые сравнения были бы явно не в пользу Брежнева, поэтому он, как никто другой, был не заинтересован в реабилитации на XXIII съезде имени Сталина, чтобы избежать неприятных сравнений.

Как уже отмечалось, против ресталинизации были настроены многие другие высокопоставленные партийные работники. Особую активность проявляла также либеральная интеллигенция. В адрес предстоящего съезда направлялся целый поток писем «возмущенной общественности». Большинство этих писем были написаны словно под копирку, содержали одни и те же опасения, аргументы и угрозы в адрес властей. Однообразие подобного рода корреспонденции неоспоримо доказывает организованный характер этой «челобитной кампании», многие приходившие в ЦК письма явно были «заказными». «Заказными» в том смысле, что писались они в исполнение некого социального заказа. Спрашивая себя, чей же это мог быть социальный заказ, неизбежно приходишь к единственному выводу: той части номенклатуры, которая за годы правления Хрущёва привыкла к спокойной бесконтрольной жизни и ни в коем случае не желала возвращения к прежним временам, когда за некомпетентность и разгильдяйство приходилось отвечать, невзирая ни на какие прежние заслуги.

Особую известность получило письмо от 14 февраля 1966 года, под которым были проставлены подписи 25 известных деятелей советского искусства и науки, в частности, его подписали Л.А. Арцимович, Р.Н. Ефремов, П.Л. Капица, В.П. Катаев, П.Д. Корин, М.А. Леонтович, И.М. Майский, В.П. Некрасов, Б.М. Неменский, К.Г. Паустовский, Ю.И. Пименов, М.М. Плисецкая, А.А. Попов, М.И. Ромм, С.Н. Ростовский (Эрнст Генри), А.Д. Сахаров, С.Д. Сказкин, Б.А. Слуцкий, И.М. Смоктуновский, И.Е. Тамм, В.Ф. Тендряков, Г.А. Товстоногов, М.М. Хуциев, С.А. Чуйков, К.И. Чуковский24. Уже сам перечень стоящих под «письмом двадцати пяти» подписей дает богатую пищу для размышления. Совершенно очевидно, что оно было не спонтанной, а хорошо срежиссированной акцией. Люди, поставившие под ним свою подпись, не только не принадлежали к числу близких друзей, которым можно доверять самые сокровенные мысли, но и стояли на принципиально разных творческих, идеологических и даже нравственных позициях. Что, например, могло быть общего у погруженного в прошлое Руси собирателя древних икон, русофила Павла Корина и отца водородной бомбы, гражданина всего мира академика Сахарова, призывавшего западные правительства при случае пальнуть по нашей стране ядерным оружием? Кроме того, бросается довольно корявый русский язык, которым написано письмо, хотя среди его авторов значатся несколько литераторов, – следовательно, письмо они не писали, а может быть, и не видели. В качестве гипотезы можно предположить, что некоторые «борцы с тоталитаризмом» согласились поставить свои подписи под письмом только на условиях прочных гарантий своей безопасности, полученных на самом верху.

«Глубокоуважаемый Леонид Ильич! – начиналось письмо, – в последнее время в некоторых выступлениях и в статьях в нашей печати появляются тенденции, направленные, по сути дела, на частичную или косвенную реабилитацию Сталина». Подписанты высказывали «глубокое беспокойство», что отмеченные ими тенденции могут иметь прямую связь с приближающимся XXIII съездом КПСС. «Нам до сего времени не стало известно ни одного факта, ни одного аргумента, позволяющих думать, что осуждение культа личности было в чем-то неправильным», – заявляли они. Более того, подписавшие письмо ученые и деятели искусства уверяли, «что значительная часть разительных, поистине страшных фактов о преступлениях Сталина… еще не предана гласности». Казалось бы, как люди интеллигентные, подписанты тут же должны были потребовать открыть всю правду о сталинизме, но они этого не делают. Даже понятно почему – а вдруг их оппоненты окажутся все же правы? Вдруг всплывут факты, разрушающие их символ веры? Уж лучше просто прикрыть любую полемику и поиск истины, запретив всем несогласным с «линией генеральной» любые позитивные упоминания Сталина.

В письме звучит угроза, что любая попытка обелить Сталина «таит в себе опасность» раскола советского общества и мирового коммунистического движения. Внутри страны, по мнению подписантов, «реабилитация Сталина вызвала бы большое волнение среди интеллигенции и серьезно осложнила бы настроение в среде нашей молодежи». На международной арене ситуация изображалась вообще почти катастрофической. Какой-либо шаг к реабилитации Сталина, утверждалось в письме, «был бы расценен прежде всего как наша капитуляция перед китайцами, на что коммунисты Запада ни в коем случае не пойдут». «В дни, когда нам, с одной стороны, грозят активизирующиеся американцы и западногерманские реваншисты, а с другой – руководители КПК, идти на риск разрыва или хотя бы осложнений с братскими партиями на Западе было бы предельно неразумно», – поучали подписанты Брежнева.

Компетентность ученых, артистов и детских писателей в вопросах внутренней и внешней политики, конечно, сомнений ни на мгновенье «не вызывает». Вызывает сомнения их объективность. Люди интеллектуального труда не могли не понимать, что два раскола, которыми они пугали советского руководителя – внутренний и внешний, – уже произошли на XX съезде. Нужно было думать не о том, как предотвратить грядущие мнимые расколы, а о том, как залечить старые, вполне реальные. Особенно следует обратить внимание на то, как Сахаров со товарищи пытались предотвратить сближение двух коммунистических сверхдержав – СССР и КНР! Что подписанты противопоставляли мудрой линии на воссоздание добрососедских отношений с нашим великим соседом? Неудовольствие западных коммунистов? Но это ложь. Юрий Емельянов, по долгу службы бывавший в зарубежных командировках, свидетельствует, что официальный антисталинизм руководства некоторых западноевропейских компартий не отражал мнения всех коммунистов этих стран, а, наоборот, противоречил их настроениям. О том же свидетельствуют многие советские граждане, побывавшие в те годы в различных зарубежных странах, особенно капиталистических, – там рядовые коммунисты гораздо резче, чем это привыкли на Востоке Европы и в самом СССР, позволяли себе высказывать несогласие с руководством своих партий. Многие западные коммунисты еще помнили те времена, когда наша страна и ее лидер являлись воплощением стремления в «светлое завтра» «прогрессивных людей всего мира», помнили личный вклад Сталина в победу над фашизмом и отказывались верить, что он мог быть преступником.

Это во-первых. Во-вторых, обособление партий, стоявших на позициях еврокоммунизма, произошло уже окончательно, и повлиять на их отношение к Советскому проекту и нашей стране подачками в виде «продолжения курса XX и XXII съездов» было невозможно. Да и нужно ли? Нигде на Западе коммунисты не были у власти, зачем было проводить внешнюю политику в расчете на маргиналов? К тому же многие западные компартии, лягая и тявкая за разные грехи на КПСС, жили преимущественно за счет нашей помощи. Распался Советский Союз – прекратилась материальная подпитка. И вот все эти «братские партии» умерли или, в лучшем для них случае, впали в глубокий летаргический сон до очередного возрождения России и новых финансовых потоков из нашей страны. А коммунисты Китая как были правящей партией в самой многонаселенной стране мира, так и остались. Тем самым сближение с одной коммунистической партией Китая перевесило бы разрыв с дюжиной карликовых западных компартий. Но разве Сахаров и его американские друзья могли бы пойти на это?

Следует внимательно присмотреться еще к некоторым положениям «письма двадцати пяти». В нем есть такие строчки: «Никакие разъяснения или статьи не заставят людей вновь поверить в Сталина; наоборот, они только создадут сумятицу и раздражение. Учитывая сложное экономическое и политическое положение нашей страны, идти на все это явно опасно». Не правда ли, интересно, о каком таком «сложном экономическом и политическом положении СССР» применительно к самой удачной послевоенной пятилетке идет речь? Звучит как угроза: не послушаетесь нас, – проблем не оберетесь. Но это всего лишь риторический вопрос. А вот первая часть цитаты является очень важным свидетельством: «никакие разъяснения или статьи не заставят людей вновь поверить в Сталина»! Но ведь Сталин не бог, зачем в него верить? Людям не нужно верить в Сталина, а знать о Сталине правду! Кто после этой фразы заподозрит в подписантах атеистов? Или они просто изворачиваются и лукавят? Нужное подчеркнуть.

О неискренности и человеческой непорядочности многих подписавших письмо лиц говорит и еще одно обстоятельство, которое сразу же бросается в глаза, если подойти к документу непредвзято. Все подписанты выдавали себя за яростных сторонников XXII съезда партии, а на нем, как известно, помимо решений по Сталину была принята новая программа КПСС, провозглашавшая построение коммунизма в нашей стране к 1980 году. Вопрос: мог ли быть сторонником построения коммунизма хоть в 1980, хоть в 2980 году националист Корин или космополит Сахаров, да и прочие подписанты?

Более принципиально, как представляется, поставил вопрос о Сталине еще один видный деятель советского искусства, К.М. Симонов, его послание Брежневу сохранилось в Архиве Президента РФ и в наши дни опубликовано25. Интересно сравнить два документа. Среди подписантов «письма двадцати пяти» примерно половина в прошлом являлись лауреатами Сталинской премии, но никто из них в собственных грехах в своем письме каяться не захотел. Куда комфортнее было перечислять грехи Сталина: «гибель бесчисленных невинных людей», «неподготовленность к войне», «отход от ленинских норм» и т. п. Особенно пикантно в устах деятелей, подобных Сахарову, звучало обвинение Сталина в том, что он «извратил идею коммунизма». Казалось бы, раз ты антикоммунист, радуйся, что враг сам разоружился! Но не тут-то было: лицемерие в политике никто не отменял… Иначе повел себя Симонов. Он не стал из себя делать праведника и честно признался: «В своем отношении к Сталину я многие годы был тем, кого называют сейчас “сталинистами”, и как писатель-коммунист несу за это свою долю ответственности». «Но тем большую ответственность несу я теперь за то, – продолжал писатель, – чтобы о Сталине и о его культе непогрешимости, к созданию которого мы сами были причастны, говорилась полная историческая правда». Вот такая позиция, такая критика не могут не вызывать уважения. Приводимые Симоновым аргументы воспринимаются с большим вниманием и доверием.

Подкупает также стремление Симонова писать не обо всем на свете, а только о том, что он сам хорошо знает лично, изучению чего посвятил многие годы. Вот как он обозначает свою позицию в письме Брежневу: «Возьму только одну сферу исторических событий, над которой я уже десять лет работаю как писатель, – минувшую войну. Я убежден, что в ходе войны Сталин делал все, что он считал необходимым для победы, но это не может заставить меня забыть, что он же несет прямую ответственность за наши поражения в начале войны и все связанные с этим лишние жертвы. В ходе войны Сталин проявил крупный государственный ум, большую твердость и волю и внес этим значительный личный вклад в победу нашей страны над врагом. Об этом не следует ни забывать, ни умалчивать при одном непременном условии, – чтобы наряду с этим никогда и ни при каких обстоятельствах не забывать и не умалчивать о предвоенных преступлениях Сталина, поставивших страну на грань катастрофы».

В своем послании Симонов предстает как последовательный сторонник XX и XXII партсъездов, о чем не забывает упомянуть в тексте. Но, в отличие от двадцати пяти, он не превращает их материалы в священное писание, видит перегибы, допущенные Хрущёвым в его стремлении растоптать предшественника. «Мне кажется, – замечает Симонов, – что нам необходимо сейчас четко и публично отделить в сознании людей те глубоко верные общие выводы, к которым в отношении И.В. Сталина пришли XX и XXII съезды, от ряда явных передержек и несправедливостей, вроде “руководства войной по глобусу”, сказанных персонально Н.С. Хрущёвым». Главное в позиции Симонова – это его готовность к диалогу. «Нам нет нужды ни очернять, ни обелять Сталина, – подчеркивает он. – Нам просто нужно знать о нем всю историческую правду. Я принадлежу к числу людей, которым кажется, что знакомство со всеми историческими фактами, связанными с деятельностью Сталина, принесет нам еще много тяжких открытий. Я знаю, что есть люди, считающие наоборот. Но если так, если эти люди не боятся фактов и считают, что вся сумма исторических фактов, связанных с деятельностью Сталина, будет говорить в его пользу, то они не должны бояться ознакомления со всеми этими фактами. Поскольку в партии и в стране продолжаются споры вокруг этой проблемы, – и не надо закрывать на это глаза».

К сожалению, в том решении проблемы, которое предлагает Симонов, звучит голос уже не писателя – властителя дум, а бывшего партийного работника. «Мне кажется, – излагал он существо своей идеи, – что было бы правильным выделить на XXIII съезде партии комиссию из партийных деятелей и коммунистов-историков, которая последовательно и объективно изучила бы все основные факты деятельности Сталина во все ее периоды и в определенный срок представила бы на рассмотрение Пленума ЦК свои предварительные выводы… Основные выводы такой комиссии, исходящие из объективного изучения всех фактов, как мне кажется, будет правильным в той или иной форме довести до всеобщего сведения». Безусловно, необходимо было открыть все факты. Но сделать их доступными следовало не одной только комиссии съезда, составленной «из партийных деятелей и коммунистов-историков», а всем: писателям, публицистам, простым гражданам и, конечно же историкам, причем не только историкам-коммунистам. История выносит свой приговор, не оглядываясь на решения съездов КПСС и Пленумов ЦК. И уж устанавливать «определенные сроки», когда речь идет о поиске истины, – вообще неправомерно. Но Симонов жил в такую эпоху, когда обо всем этом еще не задумывались, а предложенное им в тех условиях стало бы громадным шагом вперед.

Стоит ли пояснять, что здравый и ответственный подход к прошлому, предложенный Симоновым, не встретил понимания у Брежнева? На XXIII съезде имя Сталина почти не упоминалось. Исключение составляло лишь выступление Егорычева. Он выразил неудовольствие по поводу антисоветской пропаганды, которая продвигалась под прикрытием критики «мнимых ужасов сталинизма». Зал аплодировал Егорычеву стоя, но партийное руководство предпочло этого не заметить, а Егорычев вскоре оказался в опале, за бортом большой политики. На XXIII съезде дух «консервативного реформаторства» в идеологической сфере проявился во всей своей красе: ни горячо – ни холодно, ни правое – ни левое, ни нашим – ни вашим. Критики Сталина праздновали свою победу – официальная позиция партии вновь осталась неизменной. Вот что вспоминает по этому поводу Арбатов: «На XXIII съезде вопреки требованиям сталинистов решения предыдущих съездов отменены не были. Хотя по духу своему съезд был не только бесцветным, а и консервативным, и уж, во всяком случае, не сделал ни одного шага вперед, но реставрации сталинизма не произошло. Тогда и это многие считали победой. Сейчас это может казаться невероятным, но само упоминание в официальных документах и речах XX и XXII съездов партии воспринималось как свидетельство того, что “крепость” еще не сдалась, обрело важное символическое значение».

Воцарившееся молчание в идеологической сфере фактически лишало народ его истории: трагической ли, героической ли – любой. Как совершенно точно отмечает Ю.В. Емельянов, «история СССР превратилась в собрание шаблонизированных оценок, скрывавших правду, а нередко искажавших ее»26. А без прошлого у народа нет будущего. Очень верно и одновременно образно запечатлел происходящее на историческом фронте поэт Александр Галич в своей песне «Съезду историков» – всего несколько стихотворных строк, а схвачена самая суть происходящего:

Полцарства в крови, и в развалинах век, И сказано было недаром: «Как ныне сбирается вещий Олег Отмстить неразумным хазарам…» И эти звенящие медью слова, Мы все повторяли не раз, и не два. Но как-то с трибуны большой человек Воскликнул с волненьем и жаром: «Однажды задумал предатель-Олег Отмстить нашим братьям-хазарам…» Уходят слова, и приходят слова, За правдою правда вступает в права. Так помните ж, люди, и знайте вовек, И к черту дурацкая смута: «Каким-то хазарам, какой-то Олег, За что-то отмстил, почему-то!» И это преданье седой старины — Пример для историков нашей страны!

Здесь следует отметить одно важное обстоятельство, по-новому высветившее суть происходивших в те годы процессов в обществе. Как показывают неоспоримые факты, в формировании стиля «консервативного реформирования» в идеологии, когда подлинные проблемы тщательно затушевывались, были виновны не только высшие руководители партии и страны, но также их многочисленные помощники и советники из числа «прогрессивной интеллигенции». Об этом без стеснения, совершенно открыто пишет, например, Арбатов. Так, в его воспоминаниях имеется эпизод, связанный с первой поездкой Брежнева в Грузию в своем новом качестве генерального секретаря. Действие разворачивалось в начале ноября 1966 года. Брежнев планировал вручить республике орден. Соответственно случаю Брежневу нужно было произносить торжественную речь. Вот вокруг этой речи и развернулась, по определению Арбатова «одна из самых острых схваток», в которых ему довелось участвовать. Предоставим слово самому академику:

«Первоначальный вариант речи был подготовлен под руководством Трапезникова и Голикова и их грузинских друзей. Он представлял собой совершенно бессовестную попытку возвеличить Сталина и снова провозгласить его великим вождем. Получив текст, Брежнев передал его Цуканову на “экспертизу”. Цуканов же хорошо понял, какой скандал может вызвать такая речь, и попросил меня дать развернутые замечания. Я это сделал. В тот же день он сказал, что назавтра в 9 утра меня приглашает Брежнев.

Подумав, я решил, что наиболее эффективным способом доказательства будут не призывы к политической порядочности (разве можно, разоблачив Сталина как преступника, его теперь восхвалять?) и не абстрактные рассуждения о вреде культа личности и его несоответствии марксизму, а предельно предметные аргументы о пагубных практических последствиях такого выступления нового лидера для него самого, для партии и страны. Первый аргумент сводился к тому, что такая речь вызовет серьезные осложнения в ряде социалистических стран. В двух из этих стран, решился я напомнить Брежневу, лидерами стали люди, в свое время заключенные Сталиным в тюрьму и чудом оставшиеся в живых, – Кадар в Венгрии и Гомулка в Польше. Что ж, там снова менять лидеров? Ведь этого местные сталинисты непременно захотят. Неужто Брежневу нужны такие осложнения? Второй аргумент – реакция компартий Запада. Они с трудом, а кое-где с немалыми издержками переварили XX съезд. Что ж им теперь делать? И третий аргумент – внутренний. Я не поленился выписать из стенограммы XXII съезда партии самые яркие высказывания против Сталина людей, еще состоящих при Брежневе в Политбюро, секретарей ЦК (в том числе Шелепина, Суслова, Подгорного, Мжаванадзе). Как же они, совсем недавно клеймившие Сталина, требовавшие вынести его труп из Мавзолея и воздвигнуть памятник его жертвам, после такой речи нового генсека будут выглядеть в глазах партии, широкой советской и зарубежной общественности? Как будут смотреть в глаза людям? Или товарищ Брежнев специально хочет их дискредитировать? Да ведь и сам Брежнев участвовал во всех съездах партии, начиная с XIX, и с того же съезда был членом ЦК КПСС».

Вот так и выходило, буквально по Галичу:

Сменяются правды, как в оттепель снег И скажем, чтоб кончилась смута: «Каким-то хазарам, какой-то Олег, За что-то отмстил почему-то». И этот марксистский подход к старине Давно применяется в нашей стране.

Следующий, 1967 год вновь стал для страны юбилейным. На этот раз отмечалась пятидесятая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Несмотря на вклад Сталина в революцию и становление СССР, его имя не упоминалось ни в Тезисах ЦК КПСС о подготовке к празднованиям, ни в других официальных документах. Ни словом не обмолвился о нем и в своем юбилейном докладе Брежнев. Зато среди интеллигенции получил широкое хождение документ, озаглавленный «От оставшихся в живых детей коммунистов, необоснованно репрессированных Сталиным». Документ был датирован 24 сентября 1967 года, под ним поставили подписи П. Якир, А. Антонова-Овсеенко, Ю. Ларин-Бухарин, А. Бокий, С. Радек, З. Серебрякова, Ю. Ким, – всего примерно четыре десятка человек. Помимо прочего, в нем говорилось: «В настоящее время с трибун, в печати, по радио и телевидению пропагандируются “заслуги” Сталина. Фактически это является политическим пересмотром постановлений XX и XXII съездов КПСС… Как можно после всего пережитого нашим народом и всем международным коммунистическим движением восхвалять Сталина? Это мешает нашему движению вперед, ослабляет наши ряды, подрывает наши силы, делает невозможным достижение коммунизма»27. Насколько эти дети бывших коммунистических вождей были верны коммунизму и решениям XXII съезда (о построении коммунизма в СССР), куда они мечтали направить свое «движение вперед», наглядно показали годы «горбачевской перестройки», но это, как говорится, совсем другая история.

Арьергардные бои за правду о нашем прошлом развернулись в 1969 году. В декабре этого года исполнялось 90 лет со дня рождения Сталина, и сторонники реабилитации Сталина полагали, что на этот раз партийному руководству отмолчаться уже не удастся и придется высказать свою позицию публично. Ожившие было надежды отразились в масштабных планах праздничных мероприятий. Так, предлагалось наконец установить на могиле Сталина вместо простой мраморной плиты памятник. Поступали предложения превратить открытие памятника на Красной площади в настоящее торжество, провести митинг ветеранов войны и трудящихся столицы. Намечалось организовать в Институте марксизма-ленинизма научную конференцию, посвященную сталинскому юбилею. Дальше всех ради своего земляка готовы были идти грузины, которые помимо научных мероприятий желали устроить большое торжественное заседание представителей общественности республики. По случаю предстоящих торжеств в продажу должны были поступить портреты и бюсты Сталина, – соответствующие заказы были сделаны одной из московских типографий и нескольким художественным мастерским. Чуть более сдержанным стал тон главного теоретического органа партии журнала «Коммунист», который в №№ 2 и 3 за 1969 год опубликовал статьи по истории Великой Отечественной войны.

Стоит ли объяснять, что все расчеты на тихую реабилитацию Сталина громко провалились? Свое веское слово сказал нерушимый блок «прогрессивной общественности» и «мудрого ленинского руководства КПСС». Большая часть мероприятий так и остались несбывшимися мечтаниями. Никаких научных конференций ни в Москве, ни в Тбилиси не состоялось, тем более были пресечены всяческие инициативы по организации массовых торжеств по случаю круглой даты. Памятник Сталину, правда, установили, но его открытие было проведено без какой-либо помпы, скромно, «по семейному», без лишних глаз. Ни в тот год, ни когда-нибудь потом в Советском Союзе так и не вышла памятная монета с изображением Сталина (хотя он изображен, к примеру, на монете такой экзотической британской колонии, как Гибралтар). За исключением нескольких публикаций, в целом неизменным остался и тон официальной прессы.

Но отмолчаться советскому руководству действительно не удалось. Полностью проигнорировать сталинский юбилей означало бы окончательно потерять лицо. Чтобы не подрывать общественного спокойствия («к черту дурацкая смута!»), решено было ограничиться публикацией юбилейной статьи в «Правде». Ее проект был подготовлен специальной группой и разослан членам Политбюро 13 декабря 1969 года. В Архиве президента РФ сохранилась стенограмма заседания Политбюро, посвященного ее обсуждению. Оно состоялось во время перерыва на сессии Верховного Совета СССР 17 декабря. Текст документа был недавно опубликован в книге В.М. Соймы28. Его непредвзятый анализ показывает, что ни о какой, даже частичной, реабилитации Сталина речи на заседании не шло. С самого начала большинство высказывалось за публикацию статьи, выдержанной в духе решений XX и XXII съездов, а также резолюции ЦК 1956 года о преодолении культа. Сама по себе полезность статьи многими участниками объяснялась появлением в последние годы позитивных оценок Сталина в мемуарах и литературе и необходимости публично отмежеваться от них. Это не отрицает факта разного понимания ситуации членами Политбюро, но эти разногласия мало влияли на выработку общей линии партийного руководства.

Тон обсуждения задал Суслов. Он выступил против широких мероприятий в ознаменования сталинского юбилея, но публикацию статьи посчитал важным, поскольку «такую статью ждут в стране вообще, не говоря о том, что в Грузии особенно ждут». «Мне кажется, – объяснял он свою точку зрения, – молчать совершенно сейчас нельзя. Будет расценено неправильно, скажут, что ЦК боится высказать открыто свое мнение по этому вопросу. Нам не нужно обелять Сталина. Сейчас в этом нет никакой нужды, но объективно, в соответствии с уже известным всем решением ЦК, надо сказать». Взгляды «главного теоретика партии» разделили многие другие; среди них Устинов, Воронов, Кунаев, Рашидов, Капитонов, заявивший, что «история есть история, и мы должны к ней относиться, очевидно, осторожно и внимательно». «Разумеется, – подчеркнул он, – что статья должна быть написана в духе решения ЦК от 1956 года и в духе нашего обмена мнениями сегодня». Выступавший в прениях последним Кулаков был совсем краток: «Я за статью. Если в 90-летие не опубликовать статьи, то это вызовет очень много кривотолков», – обобщил он возобладавшую позицию.

Несколько человек высказалось более решительно. Так, с короткой, но эмоциональной речью выступил Шелепин. В ней не было никаких, даже сугубо ритуальных, осуждений Сталина и упоминаний XX и XXII съездов. «Я за то, чтобы опубликовать статью, – гнул он свою линию. – Это покажет нашу ясность, последовательность. Причем, вы помните, как, например, было встречено упоминание т. Брежневым в докладе о Сталине в связи с 20-летием Победы над гитлеровской Германией. Поэтому, я думаю, в народе это будет встречено хорошо. Я за то, чтобы опубликовать статью. Пусть товарищи еще поработают, и надо ее дать в газетах». Столь же решителен был и Машеров: «Я совершенно однозначно и без колебаний считаю, что статью, безусловно, нужно дать в том духе, как говорили здесь товарищи. Народ примет [ее] хорошо. Отсутствие статьи вызовет много разных недоуменных вопросов», – заявил он. Еще один выступавший – Мазуров – получивший слово одним из первых, также поддержал публикацию статьи и предложил поставить бюст на могиле Сталина. «Я вам скажу, – аргументировал свою позицию Мазуров, – как реагировал т. Гусак на этот факт, когда мы подошли с ним во время посещения Мавзолея к могиле Сталина. Он спросил, а почему нет бюста? Я ему сказал, что вначале мы не поставили, а потом как-то к этому вопросу не возвращались. Он говорит: по-моему, это неправильно. Надо было поставить бюст. Вот вам точка зрения т. Гусака, который был в свое время, безусловно, обижен Сталиным. Да, по-моему, и любой здравый человек рассудил бы так».

Прозвучало также несколько отчетливых голосов против. Наиболее решительно в таком духе высказался Подгорный. Он напомнил, что все собравшиеся, в том числе и сам Суслов, не так давно участвовали в работе XX и XXII партсъездов, «говорили, критиковали ошибки Сталина». Нужно ли вновь возвращаться к этой теме? «Сейчас все успокоились, – доказывал он, – никто нас не тянет, чтобы мы выступали со статьей, никто нас не просит». Свои сомнения имелись и у Пельше. Он полагал, «что действительно не наступило еще время нам как-то говорить в расширенном плане о Сталине», поскольку он нанес немалый вред и люди, пострадавшие от него, все еще живы. Впрочем, вариант скромной статьи, выдержанной в духе прежних партийных решений, для них обоих был отчасти приемлем. Последовательно против статьи выступил Кириленко. «Речь идет не о реабилитации или защите Сталина от кого-то, – сказал он, – у нас нет никаких оснований обелять Сталина и отменять ранее принятое решение по этому вопросу, в частности, то, что у нас было записано в 1956 году в постановлении ЦК, и поправлять это решение не нужно сейчас. Поэтому, мне кажется, и нет необходимости в статье… В противном случае эта статья будет использована нашими противниками, и это даст им пищу для клеветы на нас».

Однако ни радикализм первых, ни пессимизм вторых особого отклика у большинства членов Политбюро не вызвал. Слабый намек на полемику прозвучал еще лишь в выступлениях Пономарева и Андропова. Пономарев склонялся к тому, что публикация о Сталине не нужна, поскольку нарушит относительно спокойное состояние внутри страны. Он напомнил, что в период празднования 20-летней годовщины Победы о Сталине была сказана всего одна фраза, а когда отмечался 50-летний юбилей Октября, удалось обойтись даже без этого. Нужно ли ворошить прошлое сейчас? «Что, например, скажут тт. Гомулка, Кадар?» – спрашивал он. На что Андропов ответил ему: «Вопрос этот, товарищи, внутренний, наш, и мы должны решать, не оглядываясь на заграницу. Мы имеем решение ЦК. О нем все знают. И в соответствии с этим решением ЦК и надо опубликовать статью. А насчет заграницы я вам скажу. Кадар, например, в беседе со мной говорил: почему вы не переименуете Волгоград в Сталинград? Все-таки это историческое название. Вот вам и Кадар».

Однозначно за публикацию статьи ратовал Шелест. Он был не против перечисления заслуг Сталина («это же всему миру известно»), но основную причину необходимости высказаться публично он видел в другом. «Надо учитывать, – подчеркнул он, – что за последние годы в мемуарах наших маршалов, генералов много понаписано о Сталине с разных точек зрения, кое в чем расходящихся с решениями ЦК, принятыми ранее». По мнению Шелеста, ситуацию следовало взять под контроль, при этом за основу взять принцип объективности: «Не надо приукрашивать и не надо искажать историю», – настаивал он. В понимании Шелеста это означало необходимость сказать, «что у него были ошибки в том духе, как сказано в решениях ЦК». С таких же позиций выступил Гришин. «Это бы как-то сбалансировало вопрос, – подчеркивал он. – Действительно, за последние годы очень много было написано мемуаров в отличие от решений, которые ранее принимались ЦК. Недавно написали Буденный статью, Захаров и другие. Поэтому, если бы была такая статья, она бы уравновесила эти факты. Статью надо, конечно, дать в соответствии с решениями ЦК КПСС и съездов партии».

Шелеста и Гришина поддержал такой «тяжеловес», как Косыгин, призвавший других членов Политбюро решить не только вопрос о статье, но и найти «вообще место Сталина в истории». Косыгин утверждал, что момент для этого самый благоприятный. Он, помимо прочего, сказал следующее: «Конечно, ничего не случится, если мы и не будем опубликовывать статью. Но я думаю, что будет больше пользы, если мы опубликуем правильную статью, тем более что действительно правильно, как отмечали здесь товарищи, многое у нас понаписано за последние годы – и Жуковым, и другими о Сталине. Вот читают люди, сравнивают с решением ЦК, а никаких официальных материалов в печати у нас нет. И по-разному думают, по-разному разговаривают, по-разному делают выводы. А статья эта позволила бы все поставить сейчас на свои места».

Итоги обсуждения взялся подводить сам Брежнев. Он откровенно признался, что поначалу не хотел связываться с публикацией статьи, «причем исходил при этом из того, что у нас сейчас все спокойно, все успокоились, вопросов нет». Но, выслушав мнение товарищей, согласился, что публиковать следует, «и тогда не будет двух или нескольких мнений по этому вопросу, которые, в частности, вызвали некоторые мемуары и иная литература за последний период времени». «Если мы дадим статью, то будет каждому ясно, – подчеркнул генсек, – что мы не боимся прямо и ясно сказать правду о Сталине, указать то место, какое он занимал в истории, чтобы не думали люди, что освещение этого вопроса в мемуарах отдельных маршалов, генералов меняет линию Центрального Комитета партии. Вот эта линия и будет высказана в этой статье».

Суслову, Андропову, Демичеву, Катушеву и Пономареву было поручено доработать текст статьи. Они потрудились, и вместо 12 первоначальных страниц в ней осталось не более пяти. Во многом она напоминала юбилейную статью десятилетней давности, опубликованную еще при Хрущёве. Но была еще более бессодержательной и пустой, не включала в себя ничего нового. Выдержана она была полностью в духе «каким-то хазарам, какой-то Олег, за что-то отмстил почему-то». Анализируя развернувшуюся в те дни борьбу в партийном руководстве, Рой Медведев приходит к заключению, что «при всех недостатках, умолчаниях, двусмысленных формулировках» статья о Сталине в номере «Правды» за 21 декабря 1969 года «подтверждала линию XX и XXII съездов партии». «Для всех тех, – делает историк принципиально важный вывод, – кто настойчиво добивался в течение ряда лет реабилитации Сталина, события, происходившие в аппарате ЦК КПСС в декабре 1969 года, были большим поражением, от которого фракция сталинистов позднее так и не смогла оправиться».

Что же показывают ход и окончательные результаты дискуссии конца 1960-х годов вокруг имени Сталина? В недавно увидевшем свет сборнике документов о снятии Хрущёва, который был выпущен при содействии Фонда защиты демократии А. Яковлева, без всякого смущения заявляется: «Новое руководство страны отказалось от дальнейшей десталинизации общества. Это проявилось в небольшой вроде бы детали: у Кремлевской стены установили бюст Сталина»29. Как мы видели, этот вывод не имеет под собой ровно никаких оснований даже в вопросе о надгробии на могиле многолетнего лидера СССР у Кремлевской стены – его установили под мощным давлением, в порядке некой уступки общественному мнению у нас в стране и за рубежом. В действительности наступление сторонников исторической реабилитации Сталина было отбито с крупными для них потерями – кому-то перекрыли дорогу к массовому читателю, а кого-то сместили с очень высоких партийных постов. Их уделом стали опала и маргинализация. Курс на десталинизацию был продолжен, просто теперь он потерял прежнею крикливость и проводился неспешными методами «консервативного реформирования».

Что же, в свете сказанного, следует понимать под стилем «консервативного реформирования»? Консерватизм брежневского руководства заключался вовсе не в возвращении к сталинскому прошлому. Наоборот, такой возврат означал бы разрушение той системы, стабильность которой была так важна для Брежнева и других советских лидеров той же генерации. Их консерватизм сводился к попыткам увековечить все то, что им досталось в общее пользование в момент взятия власти. То есть «консервации» подлежало именно «хрущевское наследие», и ничего больше. А все реформаторство брежневской эпохи сводилось исключительно к тому, что волей-неволей приходилось отменять либо подновлять наиболее пагубные мероприятия предшественника. Любые самые незначительные нововведения принимались лишь после того, как прежние хрущевские начинания окончательно заводили в тупик. Вследствие этого одним из важнейших признаков стиля «консервативного реформирования» становится отсутствие какой-либо долгосрочной программы действий, определенной политической линии, пусть даже неверной. Характер реформ, проводившихся в ответ на периодически возникающие то тут, то там угрозы, делал их спонтанными, плохо подготовленными, не всегда связанными между собой единой созидательной мыслью. Метания и зигзаги, столь свойственные Хрущёву, при Брежневе уже не казались такими резкими и хаотичными, но, по сути, как стиль правления никуда не делись.

Конкретно в вопросе о Сталине стиль «консервативного реформирования» проявился в нежелании отказаться от мифологии XX и XXII съездов, хотя этого требовали и слева, и справа. Открытый разговор о Сталине, даже в таких ограниченных масштабах, как предлагал К. Симонов, не состоялся. Решения XX и XXII съездов в полном объеме сохраняли свою неприкосновенность. Их повторяли на партсобраниях, печатали в сборниках документов, заучивали на занятиях по истории КПСС студенты. Сложившаяся ситуация давала возможность антисоветчикам всех мастей по-своему использовать «полузапретную» сталинскую тему для дискредитации всего советского проекта в целом. Отсутствие гласности и канонизация очевидно нелепых официальных оценок позволяли превратить в действенное оружие такие невинные, с первого взгляда, формы подачи информации, как анекдоты, слухи, намеки и недомолвки, виртуозно формировавшие общественное мнение в нужном русле неприятия всего советского.

Той же самой тактикой страуса, прячущего голову в песок, оказалась подмена лозунга о построении к 1980 году коммунизма дымовой завесой о «развитом социализме». Как ни удобна была эта теоретическая конструкция для власть предержащих, но абсолютно никакой мобилизующей силой и привлекательностью для общества она не обладала. Аналогичным образом дела обстояли с другими компонентами советской доктрины, будь то межнациональные отношения в самом СССР либо закономерности развития международной обстановки. В дальнейшем боязнь порывать с прошлым самым естественным образом перерастет в недоверие и скепсис по отношению ко всему новому. Из идеологии стиль «консервативного реформирования» неотвратимо начнет проникать во все остальные сферы жизни советского общества.

Справедливости ради следует, правда, признать, что, несмотря на конечный результат, сам поиск новой идейной парадигмы развития страны представлял собой процесс бурный и оживленный. Заинтересованное участие в нем приняли и радикалы, и консерваторы; и сторонники жесткой сталинской линии, и последователи хрущевского либерализма. Не отставали от них и штатные творцы советской идеологии, те же Брежнев со своим советником Бурлацким, сотворившие в нашей стране «развитой социализм». То есть даже в такой консервативной сфере, как официальная идеология, жизнь шла своим чередом и не собиралась останавливаться и замирать. В этой связи не будет ошибкой предположить, что в более спокойные времена неброский сдержанный курс брежневского руководства, вполне вероятно, действительно мог бы способствовать преодолению крайностей предшествующих периодов новейшей отечественной истории и в отдаленной перспективе привести страну к более устойчивому развитию. Более того, в какой-то мере так и произойдет, о чем речь еще впереди. Однако в случае возникновения в мире каких-либо экстремальных ситуаций, таких, как в конце 1960-х годов во время «пражской весны» или во второй половине 1970-х годов после окончания эпохи разрядки международной напряженности, сложившийся при Брежневе стиль правления гарантировать успех был не способен, а отказаться от него без серьезных издержек уже не представлялось возможным.

Глава IV Дорогами последних пятилеток

Почитатели жанра художественной публицистики не в последнюю очередь отдают ему предпочтение в силу того, что работающие в нем авторы не стремятся загрузить своего читателя многочисленными цифрами, в которых трудно разобраться и еще сложнее запомнить. Но иногда совершенно без цифр обойтись просто невозможно, в особенности когда дело доходит до экономики. А проигнорировать тему экономического развития при обсуждении хитросплетений отечественной истории конца 1960-х – начала 1980-х годов было бы неверно. Во-первых, слишком много разного рода мифов запущено о советской экономике тех лет. Им необходимо противопоставить конкретные факты, которые бы позволили представить реальное положение вещей. Достаточно сказать, что изначально понятие «застоя» широко применялось преимущественно к брежневской экономике, а затем оно так понравилось разномастным «обличителям», что вскоре заговорили о застое во всех остальных областях жизни советского общества. А ведь где-где, а в народном хозяйстве СССР никакого застоя, о котором следовало бы говорить с придыханием, как это принято делать сегодня, не наблюдалось вовсе. Имелись, конечно, как и в любой живой экономике, свои ритмы развития, когда за бурным подъемом следовали периоды более размеренного движения, но не более того.

Во-вторых, о развитии советской экономики тех лет имеет смысл поговорить в силу того очевидного обстоятельства, что именно экономика являлась своеобразным сердцем, мотором всего советского проекта30. Именно правильно избранный вектор развития народного хозяйства позволил СССР совершить такой цивилизационный рывок, который никому не удавался ни до нас, ни после. Исключение может со временем составить лишь Китай, но и то исключительно в силу проявленной способности взять на вооружение опыт нашей страны. Пионерам всегда сложнее, но в истории остаются именно они. В свою очередь стержнем советской экономики, гарантом ее успешности являлась плановость. Именно плановый характер позволил советской экономике совершить чудо. Возьмем современную Российскую Федерацию. Вроде бы в ней живут те же самые люди, что и прежде. Язык их тоже мало в чем изменился, разве что в нем поприбавилось заимствований и вульгаризмов. То тут, то там возвышаются корпуса и трубы все тех же, что и раньше, заводов (новых просто не строится!). Ничуть не изменился климат, а следовательно, сельское хозяйство развивается в тех же самых условиях, что и четверть века назад. Но объемы производства почти по всем видам продукции сегодня несоизмеримо меньше, словно из нашей экономики кто-то выпустил воздух и она сдулась. В действительности произошло нечто иное – из нашей экономики убрали элемент плановости, и она перестала быть экономикой. А если честно, то и нашей она уже почти совсем перестала быть…

Тот же разящий контраст мы наблюдаем, когда сравниваем экономику советской и царской России. Советскому Союзу потребовалось всего десять лет, чтобы из страны, ввозившей машины и оборудование, превратиться в страну, производящую самые передовые машины, самое современное оборудование, и подготовиться к самой страшной в истории войне31. Еще одно важное наблюдение. Российская империя после революции потеряла два самых экономически развитых региона: Польшу и Финляндию. Но это не смогло остановить нашего поступательного движения. А вот Польша и Финляндия, у которых не было плановой экономики, за те же годы, в течение которых мы совершали стремительный индустриальный рывок, топтались на месте, результатом чего стало их окончательное и бесповоротное превращение в европейское захолустье. И если Советская армия встретила немецкие танковые армады под Москвой на танках Т-34, то поляки на подступах к Варшаве против германских танков поднимались в лихие кавалерийские атаки. Итак, переход к плановой экономике позволил Сталину за десять лет создать мощную державу, а Ельцину, уничтожив плановость, за тот же период времени удалось превратить ее в остывающие руины. И если Россия когда-нибудь возжелает вновь подняться с колен, то без возвращения к плану у нас ничего не получится!

Собственно советской советская экономика сделалась не вдруг и не сразу. Возникнув для мобилизации ресурсов страны ради обеспечения победы народной власти, в годы интервенции, Гражданской войны и военного коммунизма экономика Страны Советов существовала как директивно-распределительная. В годы НЭПа была предпринята попытка в определенных границах реанимировать товарно-денежные отношения. Предполагалось, что они будут развиваться под надзором правительства и рабочего класса, тем самым их можно будет мобилизовать на службу Советского государства. История показала недостаточность обоих вариантов развития экономики Советской республики (первый из которых можно назвать, как теперь это любят делать, командно-административным, а второй – рыночным или государственно-капиталистическим). Кроме того, ни один из названных вариантов не являлся специфически советским: в разных пропорциях подобные формы организации экономики встречаются в истории многих стран безотносительно к их социальной природе. Специфически советским путь развития экономики СССР становится к концу 1920-х годов, что связано с возникновением и развитием перспективного планирования. Таким образом, третий вариант развития, который в конечном итоге возобладал, назовем плановым, или, что в терминологии тех лет идентично по смыслу, – социалистическим. Впрочем, после того как советская экономика становится плановой, ни административные, ни даже рыночные методы воздействия на экономику полностью в прошлое не уходят, но теперь их использование оказывалось подчинено общей задаче – плану.

Плановой советской экономике в первую очередь предстояло завершить процесс перевода страны со ступени аграрного к ступени индустриального общества, который стартовал в России еще во второй половине XIX века. Созданное при Сталине индустриальное общество трудно считать зрелым, но основные его элементы, которые предстояло доводить до ума, были налицо. Цивилизационный рывок совершался Советским Союзом в неблагоприятных внешних условиях, в силу чего по ходу выполнения первых пятилетних планов предстояло решить задачу «догнать» «передовые страны», иначе бы нас просто «смяли», – как определял в 1931 году проблему вождь. Тем самым советская экономика двигалась вперед при помощи чрезвычайных усилий. Даже став плановой, она не перестала быть мобилизационной. Но время шло. Была выиграна Великая Отечественная война, победа над Японией позволила с триумфом завершить Вторую мировую в целом. В ходе IV пятилетки был создан необходимый задел для того, чтобы дальнейшее поступательное развитие стало необратимым, а мощная оборонная промышленность гарантировала достойный отпор любому агрессору. Смысла перенапрягать народное хозяйство СССР не оставалось. Появлялась возможность по мере реализации пятой пятилетки перейти от планово-мобилизационной системы, которая сложилась в СССР в 1930-е годы на волне индустриализации и коллективизации, к просто плановой, в основу которой должны были лечь принципы эволюционного, органичного развития без насильственного подстегивания темпов и методов чрезвычайщины… Именно это после смерти Сталина в общих чертах предлагал Маленков. И кто же мог предположить, что к власти придет Хрущёв и в совершенно изменившихся исторических условиях опять выдвинет лозунг «догонять» и даже «перегонять»? Стоит ли удивляться тому, как при Хрущёве лихорадило отечественную экономику, а плановость и научный подход подменялись пресловутым волюнтаризмом?

Только отстранение Хрущёва от власти позволило взяться за наведение порядка в экономической сфере и постараться наверстать упущенное время. Но не стоит представлять дело так, будто бы с этого момента советская экономика развивалась совершенно гладко. Нет. Ниже о проблемах экономического развития СССР мы будем говорить даже больше, чем об успехах. И тем не менее несколько запоздалая отставка Хрущёва спасала нашу страну от неминуемого всеобъемлющего кризиса.

Относительная стабилизация32 советской экономической системы совпала с осуществлением восьмого пятилетнего плана развития народного хозяйства (1966–1970). Подготовка проекта пятилетки сопровождалась большими проблемами. Работа над ним началась еще при Хрущёве, когда вся пропагандистская машина правящей партии стремилась доказать правоту Никиты Сергеевича, обещавшего, что уже «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Ученые-экономисты и практики от производства ломали голову, решая непосильную задачу: каким же образом рассчитать пятилетние задания в соответствии с этой популистской установкой?! Нереальность выхода на рубежи, заданные XXII съездом КПСС, – вот что послужило еще одной веской причиной, по которой окружение Хрущёва было вынуждено поторопиться с его смещением. Лишь после того, как на октябрьском (1964 г.) Пленуме ЦК КПСС прежние завышенные директивы признали волюнтаристскими, появилась возможность продолжить подготовку планов восьмой пятилетки на более строгой научной основе, как это было принято до воцарения Хрущёва.

Новые ориентиры развития советской экономики озвучил XXIII съезд КПСС, состоявшийся в конце марта 1968 года. С трибуны съезда провозглашалось, что за пять лет выпуск промышленной продукции удвоится, сельхозпродукция возрастет на четверть, производительность труда в промышленности увеличится на 30–35 %, а прибыль – более чем в два раза. «Планов громадье» на этот раз не смогло заслонить от нового партийного руководства потребности «маленького человека»: позитивные перемены должны были отразиться непосредственно на жизни населения. Реальные доходы среднего советского человека по сравнению с 1965 годом должны были увеличиться не менее, чем в 1,5 раза.

Первостепенное внимание уделялось развитию сельского хозяйства и производству потребительских товаров. Не были забыты и потребности регионов. Подъему местной инициативы служили, к примеру, планы развития территориально-производственных комплексов (ТПК): Западно-Сибирского, Ангаро-Енисейского, Тимано-Печерского, Южно-Якутского и др. Тем самым брежневское руководство вновь в качестве важнейшей задачи ставит приращение богатства родины за счет неуклонного продвижения на Восток – это к вопросу о компетентности Брежнева и понимании им долгосрочных интересов страны.

Успех предстоящей пятилетки должен был обеспечить комплекс мероприятий, в экстренном порядке проведенных после отставки Хрущёва. Развернувшиеся на тот момент преобразования, по определению некоторых зарубежных историков, носили характер своеобразной контрреформы, поскольку были направлены на преодоление наиболее одиозных последствий волюнтаристского правления попавшего в опалу любителя кукурузы. Уже в ноябре 1964 года Пленум ЦК КПСС восстановил единство партийных, государственных, а также всех других органов, разделенных в 1962 году на промышленные и сельские. Через год была упразднена система совнархозов, которая превратилась в неисчерпаемый источник коррупции и местничества, происходит восстановление отраслевых министерств. Предпринимались и другие шаги, направленные на нормализацию обстановки в экономике и на повышение управляемости ею.

Вместе с тем, и это следует подчеркнуть особо, отказ произошел только от тех новаций, которые уже успели в предшествующий период проявить свою неэффективность. Многие важные замыслы прежних лет, еще не успевшие воплотиться на практике, не утратили свою привлекательность для нового руководства. В силу этого в некоторых важных проявлениях новый брежневский курс сохранял преемственность с реформаторскими замыслами предшествующего десятилетия. И эта боязнь решительно порвать с хрущевским прошлым дорого обходилась Советской стране, делала стабилизацию экономики неполной, вносила в ее развитие опасные тенденции, которые в будущем грозили многими бедами. С этой точки зрения интересно посмотреть на так называемую «косыгинскую реформу» 1965 года. Если стоять на страже исторической справедливости, то эту реформу с большим основанием следовало бы называть «хрущевской» или, хотя бы, «хрущевско-косыгинской», поскольку ее основные положения были задуманы еще в последние годы правления Хрущёва. Она должна была дополнить те преобразования в экономике, которыми так «славна» хрущевская эпоха.

Базовые, утвердившиеся исторически устои советской экономической системы, такие как всеобъемлющая государственная собственность, единое, централизованное планирование, строгий контроль сверху за основными показателями развития, реформаторами сомнению не подвергались. Однако теперь для придания им «большей эффективности» советские руководители предполагали вернуть к жизни, казалось, выветрившийся навсегда дух частной инициативы, допустить в советской экономике отдельные проявления товарно-денежных отношений, иначе говоря, рынка. Тем самым в основе очередной реформы явственно просматривался принцип т. н. конвергенции, т. е. взаимного проникновения и взаимного обогащения элементов социализма и капитализма (хотя официально любые суждения на этот счет решительно пресекались).

Возможность задействовать рыночные рычаги обсуждалась в советской экономической науке еще с конца 1950-х годов. Важной вехой на пути формирования идеологии реформ становится публикация в сентябре 1962 года в центральном печатном органе коммунистической партии газете «Правда» статьи профессора из провинциального в ту пору Харькова Е. Либермана «План, прибыль, премия». В ней основные параметры грядущих преобразований получили «научное» обоснование. По мнению светила отечественной экономической мысли, предприятия следовало освободить от мелочной опеки со стороны плановых органов, предоставить им широкое поле для принятия самостоятельных решений. В конечном счете Либерман вплотную подходил к признанию необходимости таких рыночных атрибутов, как спрос, предложение, рентабельность. Подходил, но предусмотрительно всех козырей не открывал. Сформулированные им предложения по оживлению товарно-денежных отношений поддержали другие известные в то время экономисты – Л. Канторович, В. Немчинов, В. Новожилов. Учитывая роль Либермана, некоторые авторы всю реформу 1965 года называют «либермановской».

На полемику среди экономистов откликнулись и в верхах, где продолжался хаотичный поиск чудодейственного средства одним махом «догнать и перегнать Америку». Подготовка изменений в механизме управления экономикой страны велась с ведома и при активном содействии Хрущёва, поэтому некоторые историки полагают, что его смещение обернулось отказом от многих важных инициатив, прозвучавших в ходе обсуждения принципов возможной перестройки советской экономики. Другие авторы, наоборот, указывают, что после отставки Хрущёва реализация реформаторских предложений ускорилась. В любом случае разногласия историков по этому вопросу не меняют сути: именно Хрущёва следует считать инициатором «рыночного поворота», хотя его наследникам и пришлось подправлять первоначальные наметки реформ с тем, чтобы сделать их более удобоваримыми. В этом вся суть стиля консервативного реформирования – оставить все так, как придумал Хрущёв, было невозможно, но вовсе отказаться от проводимого им курса – страшно.

В первую очередь нововведения затронули сельское хозяйство, пребывавшее в особенно плачевном состоянии после постоянных встрясок предшествующего десятилетия. Важность намечаемых шагов подчеркивалась уже тем, что с инициативой их осуществления выступил непосредственно руководитель партии Брежнев. Комплекс намеченных мероприятий причудливо сочетал в себе общую товарно-денежную ориентацию реформы с попытками исправить несправедливости и глупости, наделанные Хрущёвым по отношению к селу. В марте 1965 года на Пленуме ЦК КПСС Брежнев призвал в максимально сжатые сроки устранить негативные последствия ошибок прежних лет. Борьба с личными приусадебными участками, повсеместные обязательные посевы кукурузы, уничтожение домашнего скота – все это уходило в прошлое. Более того, как при Маленкове, с колхозов и совхозов списывались неподъемные для них долги перед государством, понижались непомерно вздутые в прошлом ставки подоходного налога на крестьян. Первый секретарь ЦК КПСС предложил проведение более прагматического курса по отношению к деревне, результатом которого должно было стать увеличение производства сельхозпродукции и повышение уровня жизни колхозников и работников совхозов.

Реформирование сельского хозяйства осуществлялось на основе сочетания общественных и личных интересов, усиления материальной заинтересованности крестьян в результатах их труда. Закупочные цены на рожь, пшеницу и другие культуры повышались в 1,5–2 раза, предусматривалась их дифференциация по различным зонам и районам страны. План государственных закупок существенно снижался, при этом государство гарантировало его стабильность на период всей пятилетки. Производство сверхплановой продукции поощрялась рублем: за сданное дополнительно зерно устанавливалась 50-процентная надбавка (т. н. «полуторная цена»). Цены на технику и запчасти были установлены на более приемлемом для деревни уровне. Результаты «брежневского неонэпа» себя ждать не заставили: уже в 1965 году колхозы и совхозы ощутили весомую выгоду, получив за сданную государству продукцию на 15 % больше, чем в предшествующем году. Намечались перемены в планировании. Количество устанавливаемых для хозяйств показателей резко ограничивалось, в рамках спущенных сверху государственных заданий крестьяне уже сами могли определять для себя производственные планы.

Начатые в марте 1965 года реформы сельского хозяйства были продолжены и в последующие годы восьмой пятилетки. На майском (1966 г.) Пленуме ЦК КПСС принимается решение существенно увеличить финансовые вливания в деревню. За счет бюджета страны развернулись широкомасштабные работы по орошению и осушению земель, по борьбе с водной и ветровой эрозией. Началось возведение Каховской оросительной системы, Краснодарского водохранилища и других важных ирригационных сооружений. С целью перехода на интенсивный путь развития аграрного сектора на октябрьском (1968 г.) Пленуме ЦК получили одобрение меры, направленные на увеличение поставок селу передовой техники и удобрений. Все эти мероприятия носили прогрессивный характер, отвечали потребностям интенсификации сельхозпроизводства. По данным современных исследователей, к концу восьмой пятилетки на полях страны работали до 2 млн тракторов, 623 тыс. зерноуборочных комбайнов, подавляющее большинство колхозов и совхозов пользовались электроэнергией от государственных энергетических сетей. Село получало все больше и больше специалистов, численность которых увеличилась на 400 тыс. человек. Росла квалификация сельского руководства: в этот период до 95,5 % директоров совхозов и 80 % председателей колхозов имели высшее или среднее образование.

Важной вехой реформы сельского хозяйства становится проходивший в Москве в ноябре 1969 года III съезд колхозников СССР. Съезд наметил комплекс мер по укреплению хозяйственной самостоятельности колхозов, принял новый Примерный устав колхозов, вместо действовавшего устава 1935 года. К сожалению, результаты съезда не могут быть оценены так однозначно высоко, как это делают некоторые авторы, запутавшиеся в том, что считать рынком, а что пережитком левацких загибов прошлого. Например, в заслугу делегатам съезда ставят отмену существовавшей со времен коллективизации пресловутой системы оплаты труда по трудодням, которая заменялась ежемесячной гарантированной оплатой по тарифным ставкам соответствующих категорий рабочих совхозов. Пояснялось, что это делается для того, чтобы повысить материальную заинтересованность и поднять в прошлом очень низкий уровень жизни колхозников. Чтобы обещания не остались на бумаге, из доходов колхоза формировался специальный денежный фонд. Не обошлось без явных перехлестов, к примеру, в случае нехватки средств у колхозов государство гарантированно предоставляло целевой кредит на выплату колхозникам заработной платы. В этом нововведении, если присмотреться повнимательнее, нет ничего ни социалистического, ни рыночного, ни просто экономически рационального. Его следует признать совершенно популистским, словно бы позаимствованным из арсенала социалистов-утопистов с их преклонением перед уравниловкой и непониманием законов развития экономики, а заодно – и человеческой психологии. Если раньше, чтобы иметь твердый заработок, крестьянину приходилось реально работать, то теперь можно было просто числиться – ведь оплачивался не результат трудовых усилий, а принадлежность к тому или иному тарифному разряду.

К числу более реалистичных и положительных решений съезда можно отнести пенсионную реформу для колхозников: теперь они могли получать пенсии на тех же основаниях, что городские рабочие и работники совхозов. Кроме того, параллельно с внедрением новых условий хозяйствования укреплялись демократические начала в деятельности коллективных крестьянских хозяйств. Так, в новом Уставе закреплялось право колхозников выбирать не только председателей и членов правления колхозов, но и бригадиров, а также руководителей других подразделений. Съезд избрал Союзный совет колхозов, которому поручалось обобщать и распространять передовой опыт отдельных хозяйств в масштабах всей страны. Аналогичные советы колхозов должны были появиться также на уровне республик, краев, областей и районов.

В 1960-е годы второе дыхание обрела идея сельскохозяйственных звеньев, наиболее полно отразившая рыночных дух преобразований. Возникла идея перейти от крупных бригад в 100 и более человек к небольшим мобильным звеньям. Эти звенья должны были отвечать за весь технологический цикл, причем заработная плата работников жестко увязывалась с количеством и качеством произведенной продукции. К примеру, в Краснодарском крае звено В. Первицкого, в котором было всего десять человек, за счет рациональной организации работ получило урожай в 2–3 раза выше, чем у трудившихся на аналогичных участках больших бригад. Вся советская печать широко освещала казахстанский эксперимент И. Худенко, в ходе которого новая система оплаты труда была внедрена в одном из целинных районов. Фронт работ распределялся между небольшими звеньями, которые действовали на принципах хозрасчета. Звеньям предъявлялось лишь одно требование: произвести заданный объем продукции к определенному сроку. При этом зарплата зависела исключительно от результатов труда и размер ее практически не ограничивался. И хотя в конечном итоге эксперимент пришлось свернуть (причина для нашей страны, увы, банальная – нашлись желающие половить рыбку в мутной воде в ущерб своим товарищам), производственные показатели отдельных бригад демонстрировали широкие возможности новых методов хозяйствования.

Всех имевшихся проблем сельского хозяйства курс майского 1965 года Пленума ЦК КПСС не решал. Даже в советской прессе писали о таких застарелых язвах, как неумелое во многих хозяйствах использование техники, большие потери уже собранного урожая и т. д. Тем не менее, если смотреть в общем, результаты восьмой пятилетки в области сельского хозяйства оказались вполне позитивными. Уже в 1966 году был собран небывалый в истории страны урожай зерна – 171,5 млн тонн. Урожайность в среднем по стране составила 13,7 центнера с гектара. Государство смогло закупить 75 млн тонн зерна. Среднегодовой объем продукции увеличился на 21 %, в то время как за предыдущие пять лет – всего на 12 %. Тем самым темп роста сельскохозяйственного производства увеличился почти вдвое. Наиболее ощутимым был рост производства зерна: в среднем страна собирала в 1,3 раза зерна больше, чем в 1961–1965 годах. Росло также производство хлопка-сырца, сахарной свеклы, подсолнечника, мяса, молока, яиц и других сельскохозяйственных продуктов.

Еще более масштабной хозяйственная реформа 1965 года становится по мере распространения ее основных принципов на промышленность, в чем первую скрипку играл уже не Брежнев, а Косыгин. Прежде чем рассмотреть суть перемен в промышленности, имеет смысл остановиться на одном важном обстоятельстве. Первоначально еще в августе 1964 года предложенная Либерманом система в порядке эксперимента была внедрена на одной из московских швейных фабрик, а также на еще одной горьковской. Кроме того, поэкспериментировать решили на некоторых транспортных и угледобывающих предприятиях. Имеет смысл подчеркнуть, что реформа началась еще до отставки ее главного идеолога и лоббиста – дорогого Никиты Сергеевича! Правда, в полном объеме реформа стартовала лишь на сентябрьском (1965 г.) Пленуме ЦК КПСС. На нем с докладом «Об улучшении управления промышленностью, совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленных предприятий» выступил преемник Хрущёва на посту председателя правительства А. Косыгин.

Косыгин подробно обосновал необходимость решительных действий. Экономика СССР, по его мнению, как и прежде, сохраняла свой высокий потенциал, но постепенно теряла темпы развития и прежнюю эффективность. Подтверждением этому, как полагал докладчик, служили невысокое качество многих видов отечественной продукции, распыление капиталовложений, отставание от основных конкурентов на международной арене в производительности труда. Смыслом предстоящих изменений, сугубо по-советски, Косыгиным провозглашалась потребность привести систему управления народным хозяйством в соответствие с уровнем развития производительных сил.

По докладу главы правительства пленум принял постановление, в котором предусматривалось несколько первоочередных мер. Основным их содержанием являлось повышение самостоятельности предприятий. В соответствии с постановлением предполагалось расширить права отдельных предприятий, развивать прямые связи между потребителями и производителями на принципах взаимной материальной ответственности и заинтересованности. Было признано важным снизить излишнюю регламентацию их деятельности, для этого число продиктованных сверху плановых показателей снижалось с 30 в прошлые годы до 9. Теперь государством определялись такие показатели, как основная номенклатура продукции, платежи в бюджет и ассигнования из бюджета, фонд заработной платы, показатели по объему централизованных капиталовложений и некоторые другие. Прочие ориентиры своей деятельности предприятия определяли самостоятельно, без обязательного их утверждения в министерствах и ведомствах.

В отличие от прежних лет, когда предприятия были ориентированы на производство продукции, теперь главным показателем эффективности становится объемы ее реализации. Соответственно, прежние натуральные плановые показатели были заменены на стоимостные. Как и в странах с рыночной экономикой, основным критерием успешности предприятия становится рентабельность, а целью производства – получение прибыли. Как показывают исследования И.И. Простакова, к 1984 году прибыль промышленных предприятий достигла 96,3 млрд руб., увеличившись за годы реформы почти в 7 раз. Более 40 % ее, т. е. примерно 40 млрд руб., шло самим предприятиям33. Из отчислений от полученной прибыли предприятиям разрешалось создавать фонды экономического стимулирования, которых было три: 1) фонд развития производства; 2) фонд материального поощрения; 3) фонд социально-культурного и бытового развития. За счет этих фондов можно было премировать работников в соответствии с их трудовыми показателями, расширять производство, строить жилье, больницы, санатории. Считалось, что переход к хозяйственному расчету позволит достичь большей заинтересованности производителей в результатах своего труда. Законодательно основные положения реформы были закреплены в Положении о социалистическом государственном предприятии, принятом в октябре 1965 года в развитие решений Пленума ЦК. В нем закреплялись права производителей в области производственно-хозяйственной деятельности, строительства и капитального ремонта, материально-технического снабжения, финансов, труда и заработной платы, а также круг обязанностей и степень ответственности в случае их нарушения.

Целое поколение советских людей, закончивших школу в 1970-е – начале 1980-х годов, учились по учебникам, в которых реформа преподносилась как крупный шаг, укрепляющий в нашей стране социалистический строй. Любые сомнения в правильности выбранного пути отметались как ложные и провокационные. Советским людям навязывалось мнение, что реформы не означают возврата к капитализму. Удивительно, в этих своих основных чертах оценка реформы 1965 года сохраняется и в нынешних, иногда даже свердемократических учебниках. О том же пишут журналисты желтых изданий, политические мужи, подчас вполне серьезные ученые, – как будто мы до сих пор не можем взглянуть на произошедшее с учетом всех результатов реформы, в том числе долгосрочных! Правда, теперь акценты делаются несколько иные: дескать, реформаторы побоялись отбросить социализм как систему на свалку истории, а поэтому реформы оказались обречены на провал. К причинам провала реформы мы еще вернемся, а пока предлагаю серьезнее подумать, какой ящик Пандоры был открыт в 1965 году, какой истинный смысл с неизбежностью имели начатые тогда наследниками Хрущёва изменения принципов советского хозяйственного механизма.

Мероприятия советского руководства вызвали широкий резонанс во всем мире. Реакцию западных аналитических центров в своей книге, увидевшей свет еще в 1987 году, проанализировал советский исследователь В.И. Тетюшев. С наиболее значимыми положениями этой работы имеет смысл познакомиться и современному читателю, поскольку содержащиеся в ней сведения постарались сразу же предать забвению, – ни в научных трудах, ни в учебниках истории о реакции Запада на реформу 1965 года в наши дни практически ничего не говорится. А она многое могла бы прояснить!34 Серьезные западные авторы понимали, что оживление в СССР товарно-денежных отношений еще не означает переход нашей страны на позиции отрицания социализма. К примеру, известный советолог А. Ноув по поводу большей лояльности советского руководства к рыночным элементам замечал: «Старый путь отброшен. Но нет никаких признаков, что в ближайшем будущем наступят какие-либо перемены в области теории или практики». Другой автор, Г. Шварц, отмечал, что Советы «не проявляют ни малейшего стремления покончить с государственной собственностью». Советологи продолжали рассматривать советскую экономику как «командную». Появляются все новые теории «бюрократической экономики», «экономики давления» и т. д.

Вместе с тем, в отличие от советских руководителей той поры, озабоченных сиюминутными результатами, аналитики на Западе стремились заглянуть далеко вперед. Опираясь на понимание объективных законов жизни общества, большинство западных комментаторов сходилось во мнении, что, в силу логики экономического развития, решения партии приведут к постепенному дрейфу СССР к капитализму. Зарубежные средства массовой информации пестрели заголовками: «Капитализм в России», «Советский капитализм», «Россия делает осторожные шаги к капитализму». Переход к экономическим рычагам управления экономикой западные политики, социологи и журналисты характеризовали как «идеологическое банкротство». В своей статье за 12 февраля 1965 года Журнал «Тайм» заявлял, что советская верхушка прибегла к помощи капиталистических методов хозяйствования в силу того, что в экономике СССР наметилась «мрачная перспектива» развала. «Тайм», а вслед за ним «Нью-Йорк Таймс» в октябре 1965 года писали о том, что СССР вынужден перенимать идеи и методы управления экономикой, свойственные «свободному миру», «вводит у себя капитализм без капиталистов». О стремлении русских использовать некоторые капиталистические механизмы писал И. Голдмен.

Многие западные обозреватели отмечали, что советские руководители, встав на путь реформ, вынуждены будут делать все новые уступки. О том, что «возрастающая роль денег и стоимостных показателей» в советской экономике является следствием благотворного влияния капитализма, писал голландский экономист, сторонник теории конвергенции Я. Тинберген. По мнению автора публикации в «Дейли Телеграф» за 19 сентября 1965 года, «механизм планирования должен быть в значительной мере демонтирован, и его заменит рыночная экономика». С таких же позиций выступали Л. Холмс, Ф. Холзман и др. Сторонник ревизионистского течения западной мысли О. Шик развивал эту же мысль следующим образом: «Даже минимальное предписание показателей из центра, – подчеркивал он, – является препятствием для оптимального решения и в принципе противоречит тем задачам, которые должно решать предприятие, если оно действительно будет работать на рынок». Подобного рода оценки проникли даже в официальные документы. Так, в одном из аналитических материалов, подготовленном группой ученых для Конгресса США, отмечалось, что начатые реформы в перспективе изменят характер экономических отношений в СССР, приведут к ликвидации плановой экономики и победе рыночных отношений.

Тетюшев и другие советские авторы обвиняли своих западных коллег в фальсификации фактов, во лжи и других грехах, отмечали, что на Западе выдают желаемое за действительное. Но сегодня, несколько десятилетий спустя, именно западные оценки представляются правильными, тогда как бравурные рапорты советских политиков и льстивые комментарии советских историков о полной верности нашей страны делу строительства социализма выглядят либо проявлением недальновидности, либо попыткой скрыть реально происходившие в обществе необратимые процессы перерождения. Впрочем, не будем забегать вперед и продолжим все по порядку…

Хозяйственная реформа проводилась очень активно. В январе 1966 года хозрасчет вводится на 43 предприятиях в 17 отраслях промышленности. В 1967 году на принципах хозрасчета работало существенно больше – 7 тыс. предприятий. На них трудилось свыше 10 млн человек и выпускалось до 40 % всей промышленной продукции. В последний год пятилетки на новую систему были переведены уже 83 % предприятий, выпускавших 93 % суммарного объема промышленной продукции, а к исходу пятилетки переход на новые методы хозяйствования был завершен. В ходе осуществления преобразований шел процесс слияния мелких предприятий с крупными методом создания производственных объединений. Осуществлявшаяся в рамках этих объединений кооперация по переработке сырья и выпуску готовой продукции сразу же дала положительный экономический эффект. Одновременно с этим партией, комсомолом и профсоюзами велась большая работа по развитию массовой инициативы и творческого отношения к труду. Численность участников социалистического соревнования с 55,1 млн в 1965 году к 1970 году увеличилась до 70,2 млн. Возрождается важное начинание первых лет советской власти – субботники. Разворачивается движение новаторов и рационализаторов производства.

Вне зависимости от имевшихся скрытых подводных камней результаты восьмой пятилетки обнадеживали, что говорит о прочности советской экономики и ее устойчивости против возможных негативных воздействий. Национальный доход возрос на 41 %, производительность увеличилась на 37 %. Производство в промышленности возросло на 50 %. В одном только завершающем году пятилетки было произведено промышленной продукции почти в два раза больше, чем за все довоенные пятилетки, вместе взятые. Опережающими темпами развивались машиностроение, радиоэлектроника, химическая, нефтехимическая и другие базовые отрасли. Продукция станкостроения возросла почти на 65 %. За годы пятилетки было сооружено 1900 крупных промышленных предприятий. В строй вступили Братская ГЭС и первая очередь в то время крупнейшей Красноярской ГЭС, было завершено создание Единой энергетической системы Европейской части СССР – самой крупной энергосистемы в мире. Завершилось строительство первой очереди Волжского автомобильного завода в Тольятти. В Москве было закончено сооружение высочайшей в мире Останкинской телевизионной башни (533 м). Много внимания уделялось отраслям, производящим предметы потребления. Выпуск легкой и пищевой промышленности в годы восьмой пятилетки увеличивался на 8,3 % в год против 6,3 % в предыдущем пятилетии, что позволило заметно сблизить темпы развития отраслей группы «А» и группы «Б». В производстве товаров для населения возросла доля предметов длительного пользования.

В последние два десятилетия в публицистике и научной литературе возобладало мнение, что достижения в реализации восьмого пятилетнего плана вызваны проводившимися в те годы рыночными преобразованиями. Действительность, однако, свидетельствует об обратном. Наибольшие успехи были достигнуты в первые годы пятилетки, когда массовый перевод промышленности на новую систему хозяйствования еще только разворачивался, причем в это время на хозрасчет переходили наиболее передовые, технически оснащенные предприятия, которые и прежде отличались высокими достижениями в работе. Тем самым на рост показателей в самую первую очередь влиял такой фактор, как стабилизация советской системы (после отказа от волюнтаристских метаний хрущевской семилетки, а также вызванные этим позитивные ожидания населения). Помимо этого, некоторые авторы отмечают, что к составлению проекта восьмой пятилетки были привлечены профессиональные экономисты, которые стремились заложить в план наиболее оптимальные параметры экономического развития страны.

К концу восьмой пятилетки темпы развития промышленности вновь начинают снижаться. Как уже отмечалось, многие считают, что причиной этого становится активное сопротивление командно-административной системы внедрению рыночных механизмов. И действительно, многие представители советского руководства отдавали себе отчет, что в перспективе реформа несет в себе немалую угрозу, как могли, противодействовали ей. Часто консервативные настроения приписывают лично Брежневу. При этом высказывается точка зрения, что в выборе экономической стратегии сталкивались две концепции. Первая, косыгинская, предпочтение отдавала промышленности и ее неуклонному реформированию. Вторая, брежневская линия, якобы исходила из приоритета оборонных отраслей и сельского хозяйства, а кроме того, с 1977 года Брежнев, как и некоторые его предшественники, стоявшие во главе страны, особое внимание начинает уделять поступательному движению на восток, в первую очередь освоению Сибири. А для этих приоритетов, как якобы полагали некоторые советские лидеры, необходимости в реформах не существовало, «надо просто лучше работать». В научной литературе существует и другое мнение, согласно которому антиреформаторское большинство в Политбюро возглавлял Н. Подгорный, открыто заявлявший: «На кой черт нам эта реформа, мы и так двигаемся неплохо». Реставраторские настроения по вполне понятным причинам особенно укрепились в результате событий 1968 года в Чехословакии. Ученые, пытавшиеся обосновать необходимость расширения в советской экономике зоны действия закона стоимости, стали подвергаться ограничениям.

Другие авторы, даже весьма уважаемые, полагают, что причиной слабости реформ оказалось сохранение государственной собственности. Это, дескать, не позволяло создать рачительного собственника, консервировало отчужденность работника от средств производства, не позволяло раскрыть демократический потенциал реформы. Такие взгляды восходят к утопическим представлениям идеологов анархизма XIX века, полагавших, что любоегосударство обязательно является врагом общества, душит в нем все здоровое, эксплуатирует и грабит. По-своему перетолковали эту оценку в XX веке либералы. Они убеждают, что противостоит обществу не любое государство, а только советское. В доказательство этого приводят довод, будто экономика нашей страны была строго подчинена произвольно состряпанным планам, развивалась исключительно по указке сверху, подавляла хозяйственную инициативу и заинтересованность отдельного человека. Подчеркнем – подобного рода заявления, если не являются плодом сознательного извращения фактов, просто-напросто насквозь ошибочны, в корне искажают действительность.

А действительность эта такова: даже в самые жесткие годы индустриализации и войны советская экономика развивалась совершенно по иным законам. Даже такой американский советолог, как Пол Грегори, вынужден признать, что советская экономическая система превратила СССР в одну из двух мировых сверхдержав и постоянную головную боль для Запада. Причину этого он видит в том, что в Советском Союзе никогда не существовало той карикатурной системы, которую изображали в своих «трудах» «мыслители», подобные Мизесу и Хайеку. Внутри плановой экономики всегда существовало широкое поле для проявления личной инициативы и заинтересованности и работников, и руководителей. Именно это делало советскую экономику такой живучей, и она просуществовала гораздо дольше, нежели ей предрекали патентованные оракулы либерализма35.

Уже в момент своего становления плановый механизм был адаптирован для целей учета интереса всех вовлеченных в экономику субъектов. Планирование представляло собой сложный, многоуровневый механизм диалога верхов и низов, государства и общества, руководителей и непосредственных производителей. Система государственного управления экономикой в результате внедрения плановой дисциплины стала гораздо более жесткой, чем в 1920-е годы, но ее гибкость возрастала. По вертикали отдельные звенья системы, в отличие от военного коммунизма, крепились между собой не жестко, а по принципу шарниров в механике, когда нижестоящие звенья получали возможность искать самостоятельные хозяйственные решения в рамках предоставленной им компетенции. Иногда права исполнителей сужались, а иногда – расширялись. К примеру, в годы второй пятилетки хозяйственные возможности средних и нижестоящих звеньев экономии были расширены, и в 1936 году (в соответствии с законом «О хозрасчетных правах главных управлений») главкам промышленных наркоматов предоставлялось право распоряжаться оборотными средствами, иметь счета в Госбанке, заниматься сбытовой и снабженческой деятельностью. Рост хозяйственной самостоятельности ведомств и отдельных предприятий происходит в годы Великой Отечественной войны, и т. д.

Само принятие плана превращалась в многоэтапную систему поиска взаимоприемлемых решений. Если упрощенно представить, как принимался годовой либо пятилетний план, то этот процесс происходил в общих чертах следующим образом. Первоначально органами Госплана собиралась и обрабатывалась вся доступная экономическая информация, составлялись проекты плановых заданий, их варианты. Цель Госплана – в структурном измерении учесть максимально возможное количество экономических интересов. При этом требовалось согласовать их более тщательно, нежели на это способны рыночные механизмы36.

В дальнейшем к работе подключались высшие партийные органы, в первую очередь – Политбюро. Они вырабатывали стратегию развития. После этого над его доработкой трудилось правительство и отдельные наркоматы, согласовывая свои хозяйственные интересы, которые первоначально практически никогда не совпадали. Плодом усилий множества людей становился проект плана, который спускался на уровень предприятий. Там он тоже обсуждался, согласовывался, корректировался, а затем возвращался наверх. Получив доработанные проекты плана от своих предприятий, профильное ведомство сводило их воедино, уточняло проект плана всей отрасли и отсылало свои предложения в Совнарком, где шла притирка уже общих параметров для экономики в целом. После чего в работу вновь включались Политбюро, ЦК, Госплан. Согласованный и выверенный документ поступал в советский парламент, и лишь после этого обретал силу закона. Но и после принятия плана он мог корректироваться и уточняться.

По мнению А.В. Шубина, в 1970-е годы подобного рода согласования велись не только по вертикали, но и по горизонтали, что позволяет историку называть советскую экономику того времени «экономикой согласований». Иногда согласования шли по вполне официальным каналам, иногда нет, но в обоих случаях они в конечном итоге делали систему еще более гибкой и устойчивой. Таким образом, говорить о жестком, командно-административном характере советской экономики не приходится. А поскольку в обсуждении встречных планов на уровне предприятий принимали участие партийные, рабочие и молодежные организации, целые трудовые коллективы, то и об отсутствии демократизма в советской экономике говорить неправомерно. Не следует преувеличивать уровень этого демократизма, но и отрицать его укоренность в советскую систему тоже невозможно. Что же касается того, будто советская экономика не позволяла создать рачительного собственника, то это вообще звучит смешно. Но это смех сквозь слезы: сколько лет уже прошло с того времени, как советская экономика и само Советское государство разрушены, уже и приватизировать почти нечего, а несметных полчищ «рачительных собственников» что-то днем с огнем не сыщешь, зато сколько развелось ворья!

Тем самым все называемые в современной литературе причины кризиса реформы 1965 года таковыми не являлись, по крайней мере не они оказались решающими. Очень важно отметить, что деструктивные процессы начали нарастать параллельно с расширением реформы на все новые и новые хозяйствующие субъекты. Это и не случайно. Первым же реально-ощутимым результатом реформы стало нарушение рыночного равновесия, разбалансировка финансовой системы и подрыв стабильности и покупательной способности рубля (в скобках заметим, что реформу, разрушающую основной инструмент рынка, считать рыночной реформой «очень сложно»!). Комплексный анализ советской экономики показывает принципиальную невозможность проведения, по крайней мере в тот момент, каких-либо рыночных преобразований вообще. Потеря темпа в предшествующее десятилетие не позволило СССР вовремя перейти от экстенсивного к интенсивному развитию. Индустриальная модель, закрепившаяся в 1950—1960-е годы, характеризовалась жесткой зависимостью экономического роста от масштабов вовлечения первичных ресурсов, т. е. от объемов использования топлива и сырья. Это делало советскую экономику заведомо неконкурентноспособной на международной арене37.

Более глубоко, нежели вожди СССР, понимали суть советской системы некоторые честные западные экономисты. Давая оценку реформам периода «горбачевской перестройки», в чем-то аналогичным косыгинско-брежневским, они отмечали, что «Советскому Союзу легче достичь коммунизма, чем вернуться к капитализму»38. Нельзя не вспомнить еще одно важное обстоятельство. Как в литературе неоднократно говорилось самыми разными авторами, еще на рубеже XIX–XX веков Россия представляла собой страну, в которой шли процессы вторичной модернизации. Как известно, это, помимо всего прочего, означает особую роль государства в экономике. Целью государства в условиях вторичной модернизации является собирание ресурсов для осуществления цивилизационного рывка. В свое время царской России и сталинскому СССР этот рывок сделать удалось. Но, как уже говорилось, при Хрущёве наша страна вновь оказалась в положении догоняющей. Поскольку при преемниках Никиты Сергеевича этого факта не осознали и не учли уроков более раннего времени, цивилизационное отставание СССР только усугубилось. И причиной этого являлся как раз отказ государства от своей функции локомотива в переходных условиях.

Массированное насаждение товарно-денежных рычагов было, помимо всего прочего, затруднено отсутствием в стране соответствующих кадров, имевших опыт работы в новых условиях. В силу этого все сравнения «косыгинских реформ» с ленинским НЭПом и даже сталинским неонэпом некорректны, поскольку в то время еще имелась немалая прослойка людей прежней формации – предпринимателей, специалистов, служащих, тех же крестьян и рабочих, – знавших законы рынка не из марксистских учебников политэкономии, а из собственного жизненного опыта. Об этом в середине 1960-х годов неоднократно шла речь и на практических конференциях, и на партийных мероприятиях. Так, на проходившем летом 1967 года совещании в МГК КПСС одним из выступавших вопрос был поставлен ребром: «Куда уходят выпускники-экономисты из технических вузов и специализированных институтов? Спешили проводить реформу, а не подумали о том, кто ее будет проводить».

Нельзя забывать и еще о некоторых обстоятельствах. Реформа, подготовка которой началась еще при Хрущёве, совершенно явно ориентировалась на существовавшую при нем систему совнархозов. Удаление этого важного элемента реформы решительно меняло всю ее концепцию, требовало дальнейшего научного анализа, который в пылу политической борьбы проделан не был. Само по себе совмещение по времени административной перестройки (возвращения от совнархозов к министерствам) с хозяйственными преобразованиями вносило в советскую экономическую систему элемент хаоса и неопределенности, в чем-то не менее разрушительный, нежели метания хрущевской поры.

Сами министерства оказались отстранены от планирования реформ, чувствовали свою отчужденность, не несли ответственности за реализацию планов преобразований. Это вызывало у них протест, стремление подтвердить свою значимость, пусть даже и выхолостив реформу. Видимо, поэтапное и более продуманное реформирование могло дать более позитивные результаты.

Даже столичные предприятия, находившиеся под боком у вновь создаваемых ведомств, ощутили на себе последствия непродуманности и противоречивости происходящих в системе управления изменений. Об этом приходилось постоянно слушать на различных совещаниях. Так, на одном из проводившихся в Москве заседаний горкома представителям предприятий был задан вопрос: «Чувствуются ли изменения в производстве против того, что было при совнархозах?» Ответы звучали неутешительно: «Да, чувствуются – в худшую сторону. Сейчас не всегда оперативно решаются вопросы». О том же свидетельствует записка московского горкома партии, направленная в марте 1966 года в ЦК КПСС: «В последнее время в связи с переходом к отраслевому принципу управления промышленностью, – отмечалось в ней, – возвращением от СНХ к министерствам наблюдаются отдельные случаи снижения внимания хозяйственных организаций к развитию межотраслевых производств… В частности, созданное в свое время в г. Москве Управление межотраслевых предприятий ликвидировано, а хорошо налаженная система централизованного производства и снабжения промышленности города. нарушается»39.

Кроме того, в экономической системе СССР возникало еще одно пагубное противоречие. «Косыгинская реформа» сопровождалась появлением на свет принципиально нового для советской экономики типа предприятия, имеющего, по определению историков, обособленный от государства собственный «корпоративный экономический интерес» в силу того, что труд его работников в новых условиях хозяйствования непосредственно с обществом в целом связан уже не был. Все четче в массовом сознании начинают противопоставляться два понятия: «мы» (коллектив данного предприятия) и «они» (правительство, министерство, плановые организации, другие предприятия). Поскольку порой речь шла о трудовых коллективах, которые насчитывали по несколько десятков тысяч человек, этот поворот означал начало серьезных подвижек в социальной структуре советского общества: в нем начинает складываться «армия могильщиков централизованного директивного планирования». Особенно наглядно отмеченные тенденции проявились в отраслях, связанных с добычей и экспортом сырья. За социальными разворачивались опасные политические процессы, заключавшиеся в разрушении фундамента партии, которым традиционно «служили заводские парторганизации».

Словом, даже если признать целесообразность проведения именно тех реформ, которые стартовали в 1965 году, они были заведомо обречены на неудачу. И все же, сколь ни важны перечисленные причины этого, корень проблемы крылся в ином… Переориентация экономики с производства конечного продукта на получение прибыли не могла дать долгосрочного положительного эффекта не только на внешнем, но и на внутреннем рынке. Прибыль можно было получить двумя путями. Во-первых, снижая производственные затраты. Во-вторых, поднимая цены. Первый путь в условиях рутинной организации труда и при наличии устаревшей техники для большинства предприятий был просто нереален. Для ускорения научно-технического перевооружения требовались большие капиталовложения, которые стали бы приносить прибыль только через несколько лет, что делало их невыгодными. В результате руководителям большинства предприятий оставалось одно – вздувать цены. А возможности получить дармовую прибыль имелись. Обратимся к анализу ситуации, который приведен в работе А.В. Шубина. Он справедливо отмечает, что советская экономика в 1930—1950-е годы создавалась как единое сверхпредприятие, в котором отдельные заводы, фабрики, шахты и т. д. являлись лишь отдельными цехами. Внутри одного и того же предприятия (даже сверхкрупного!) конкуренции быть не может, к тому же многие новые советские предприятия являлись уникальными, что при переходе к товарно-денежным расчетам превращало их в монополистов40. А ведь в рыночной экономике именно конкуренция хоть как-то тормозит рост цен!

Как отмечают некоторые современные авторы, стремление повысить цены не слезая с печи возникало в головах не только некоторых ушлых директоров, но и министерских работников. Получалась своеобразная взаимовыгодная смычка, носившая вполне законный, но, по своей сути, абсолютно преступный характер. Ее результатом становилось автоматическое внедрение в народно-хозяйственный организм механизмов инфляции. Только в машиностроении за годы восьмой пятилетки цены выросли на 30 %! Очевидная опасность сложившегося положения заключалась в том, что экономика становилась малочувствительной к требованиям продолжавшейся во всем мире НТР. Стадиальное отставание СССР в наукоемких технологиях, наметившееся в прошлые годы, по многим показателям проявило тенденцию к усилению.

Тем самым, вопреки заведомо политизированной оценке, согласно которой причиной краха реформаторских замыслов в те годы становится отказ от развития товарно-денежных отношений, в действительности коренной порок осуществлявшихся в экономике начинаний сводился к тому, что рыночные методы (такие, к примеру, как материальное стимулирование или самостоятельность предприятий) и плановое регулирование не удалось объединить в единую органичную систему. В результате, по мере реформирования экономики, эти два разнонаправленные начала не дополняли друг друга, а все больше расходились, противостояли и подрывали друг друга. Более того, отдельные авторы полагают, что попытки улучшить советскую экономику через насаждение в ней элементов рынка экономики были заведомо ущербны и не могли привести ни к чему хорошему. Во-первых, поскольку они отбрасывали страну в прошлое, во-вторых, потому, что экономическая система – это живой организм, ее невозможно складывать, как детский конструктор, из разномастных частей. Попытки перехитрить законы природы хорошо показаны в литературе в образе Франкенштейна. Вот такого вот монстра и представляет собой, по мнению этих авторов, планово-рыночная экономика, поскольку экономические законы так же невозможно ни отменить, ни обойти.

Приверженцы подобной точки зрения, как представляется, несколько переоценивают формационную зрелось советской экономики и ее близость к безрыночному уровню развития, но в целом они рассуждают гораздо более здраво, чем нынешние либеральные плакальщики реформы 1965 года, которым так и хочется возразить: «Не жалейте о том, что ее “свернули” – она свернулась сама, как прокисшее молоко!» Просто в обществе тогда еще имелись защитные механизмы достаточной силы, и они частично сработали. Если бы реформа шла по нарастающей, наша страна и мы сами оказались бы в той же самой субстанции, что и при Горбачеве с Ельциным, но на полтора десятилетия раньше. Экономист В.М. Якушев в этой связи совершенно справедливо замечает, что основной тенденцией развития экономики (на современном этапе) является движение по линии изживания товарно-денежной системы и становления органической системы распределения и обмена. Следовательно, реформа 1965 года поворачивала нашу страну вспять. Механизмы самозащиты и самоорганизации общества в тот момент сумели предотвратить лишь непосредственную угрозу, но полностью излечить разрушительные импульсы, привнесенные в экономику реформой, им так и не удалось. Прогнозы советологов не так быстро, как им, вероятно, хотелось бы, но постепенно начинали сбываться.

Несмотря на то что наиболее активные реформаторы к началу 1970-х годов оказались не у дел, постепенно трудности в развитии советской экономики нарастали. В годы девятой пятилетки объем продукции промышленности возрос только на 43 %, а сельского хозяйства – на 13 %. В десятой тенденция падения роста производства продолжилась. Промышленная продукция в 1976–1980 годах увеличилась на 24 %, сельскохозяйственная – всего на 9 %. Нерешенные вопросы продолжали препятствовать развитию экономики и в одиннадцатой, последней «догорбачевской» пятилетке. Если проводить сравнение между этими показателями и темпами довоенного развития самого СССР, то нельзя не признать, что в советской системе хозяйствования в 1970-е годы налицо были отдельные кризисные тенденции. К тому же некоторые их отрицательные последствия успели прорваться на поверхность и проявиться даже на бытовом уровне.

Так, вызванный хозяйственной реформой 1965 года рост оптовых цен очень быстро привел к росту цен розничных, что сразу же отразилось на кошельках потребителей. Из номенклатуры производимой продукции быстро исчезали дешевые товары, падало качество производимой для населения продукции. Поскольку рост цен был умеренным, в материальном плане он сказывался не так уж сильно, а вот в психологическом плане – потери были куда ощутимее. Ситуация была столь очевидна, что стала предметом обсуждения советской прессы. В газетах открыто признавалось, что предприятиям стало невыгодно производить дешевые товары и это вело к их исчезновению с прилавков. Часто дефицит в антикоммунистической литературе объявляется чуть ли не врожденными пороками советского проекта. Но это сознательная фальсификация. Россия никогда не была страной всеобщего изобилия. Все достижения русского народа являлись результатом героического, в прямом смысле этого слова, труда. После революции, особенно после Великой Отечественной войны, благосостояние населения пошло вверх. Нехватка товаров стала преодолеваться. Поэтому дефицит 70-х годов прошлого века – это явление новое, имеющее принципиально иную природу, нежели дефицит более раннего времени. Теперь он носит четко выраженный спекулятивный41 характер и не имеет ничего общего с принципами социалистического хозяйствования, которое ориентировано не на прибыль, а на удовлетворение потребностей. В социалистической экономике предприятиям одинаково выгодно производить как сверхдорогие, так и самые дешевые товары.

Кроме того, получив право самостоятельно распоряжаться полученной прибылью, предприятия утратили стимул вкладывать средства в развитие производства. Полученные дополнительные средства шли на непроизводственные расходы. Прямым следствием реформы становилось увеличение фондов потребления в ущерб фондам накопления, что выразилось, помимо всего прочего, в необоснованном росте заработной платы: уже в 1968 году – центральном для реализации планов восьмой пятилетки и осуществления хозяйственной реформы – темпы роста заработной платы по всем промышленным отраслям стали обгонять темпы роста производительности труда. Новая практика серьезно расшатывала торгово-платежный баланс, усиливала спекулятивный дефицит. При этом в первую очередь улучшение материального снабжения и рост денежных выплат коснулись директоров, мастеров, инженерно-технических служащих. Современники событий справедливо возмущались, что рядовые рабочие большинства предприятий от реформы получили не так уж и много. О том, как в СССР расходовалась прибыль, наглядно видно из следующих данных за 1984 год, когда государство уже как могло сдерживало растущие аппетиты предприятий. Несмотря на этот контроль, из 20 378 млн руб., использованных предприятиями, лишь 7770 млн руб. было выделано на развитие производства, остальное тратилось на материальное поощрение, улучшение бытовых условий, социально-культурные мероприятия и другие потребительские нужды42.

Еще одним очевидным следствием реформ становится развитие в СССР «теневой экономики». Интересный анализ этого явления содержится в исследовании итальянского историка Дж. Боффа. Он отмечает, что, несмотря на стремление Сталина к огосударствлению всего и вся, в экономике всегда оставалось место для частной инициативы. Теневая экономика существовала и в годы НЭПа, и потом, в ходе «сталинских пятилеток». Оживление теневой экономики приходится на период войны с фашистской Германией. Но дело было, как подчеркивает итальянский историк, в масштабах43. Рост теневой экономики – это еще одно наследие хрущевского времени. Хотя Хрущёв и пытался бороться с дельцами теневой экономики самыми крутыми методами, в особо значимых случаях не исключая даже смертной казни, но порождаемые им противоречия в экономики ежедневно способствовали усилению альтернативной экономики. При Брежневе и Косыгине, которые так и не решились окончательно порвать с хрущевским прошлым, масштабы экономики, ушедшей «в тень», возрастают еще больше, по некоторым оценкам, становятся сопоставимы с легальной. Дельцы теневой экономики, т. н. «цеховики», налаживали производство и сбыт многих товаров народного потребления, предметов роскоши. Процветали спекуляция, приписки, хищения.

Нельзя утверждать, что советское руководство ничего не делало для преодоления кризисных процессов. Вопреки утверждению некоторых зарубежных и отечественных авторов, что неудача «косыгинской реформы» заставила советское руководство совсем отказаться от каких-либо преобразований в экономике, реформаторские настроения были довольно широко распространены в правящей партии и в 1970-е годы. На рубеже 1970-1980-х годов было предпринято несколько попыток новых широкомасштабных реформ. Одна из них, стартовавшая в 1979 году, была направлена на усиление плановых начал в экономике. Суть очередной экономической реформы была изложена в совместном постановлении ЦК КПСС и Совмина СССР «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы» от 12 июля 1979 года[1]. Постановление ориентировало народное хозяйство на повышение качества планирования, вводился новый основной показатель эффективности работы предприятий. Вместо прибыли им становилась так называемая «чистая продукция», на изготовление которой предприятие затрачивало собственные материалы, энергию и трудовые ресурсы. Одновременно начали реанимировать моральные стимулы к труду, заговорили об их приоритете над материальными. Большее внимание вновь начали уделять социалистическому соревнованию. В обиход вошли такие лозунги, как пресловутое выражение «экономика должна быть экономной».

В 1982 году реформирование затронуло аграрный сектор. «Продовольственная программа», принятая в этом году, стала последним вступившим в жизнь грандиозным экономическим проектом развития советской экономики. В ходе реализации реформы создаются мощные объединения, которые занимались всеми звеньями производства, хранения и переработки сельхозпродукции. Из дойной коровы впервые в советской истории аграрно-промышленный комплекс превращался в одну из приоритетных отраслей, на развитие которого бросаются огромные средства и силы. Однако изначально в концепции «Продовольственной программы» имелись некоторые узкие места, появление которых связано с деятельностью М.С. Горбачева – в те годы ставленника местечковых аграрных кланов, не желающих делиться полномочиями с Центром. Горбачева иногда считают инициатором и даже автором реформы. Это, без сомнения, преувеличение. Хотя, конечно, недооценивать вклад Горбачева в подготовку реформы также не стоит – он являлся секретарем ЦК КПСС по сельскому хозяйству, поэтому, как всякий чиновник, стремился выслужиться.

Рождение «Продовольственной программы» происходит не на пустом месте. Можно говорить, что она давно назрела, что было связано с общим положением дел в сельском хозяйстве СССР. В начале 1970-х годов в стране несколько лет подряд были собраны отменные урожаи. Некоторые оптимисты даже заговорили о полном и окончательном решении продовольственной проблемы. Но во второй половине 1970-х выдалось кряду несколько неурожайных лет, что сказалось не только на развитии села, но и на снабжении городов. Особенно нестерпимым положение дел становится в на рубеже 1970—1980-х годов, после победы в США на президентских выборах Рональда Рейгана. Провозгласив крестовый поход против «империи зла» (т. е. нашей страны), этот американский ястреб показал кремлевским вождям всю опасность зависимости страны от поставок зерна из-за рубежа.

Одной из проблем, на решение которых нацеливалась «Продовольственная программа», как раз являлась попытка ликвидировать зависимость СССР от зернового импорта. Необходимо было преодолевать и другие застарелые пороки. Среди таких узких мест можно назвать, например, проблему сохранения выращенного. Подсчитано, что из-за скверных дорог, плохих условий хранения, элементарной халатности ежегодно терялось в среднем до трети урожая. Другой проблемой, с которой теперь приходилось бороться, была проблема низкого уровня жизни сельчан, все еще более низкого и примитивного, чем у городских жителей. Что-то нужно было делать с утечкой из деревни рабочих рук и т. д.

Подготовка реформы велась не только в недрах ЦК КПСС. В работе над ней приняли участие профильные ведомства, ученые, практики-аграрии. Каждый защищал собственные интересы. Так, академики-утописты (в смысле академики, готовые утопить собственную страну, лишь бы все поверили в их ученость), призванные обслуживать подготовку проекта, пытались протащить в него некоторые либеральные идейки, а также реанимировать некоторые подходы к проблемам деревни, свойственные периоду хрущевского волюнтаризма. Прежде всего, это касается навязчивого желания ликвидировать централизованное управление сельским хозяйством и передать львиную долю властных полномочий регионам. Понятно, что за спиной «либерально мыслящих» академиков стоял не кто иной, как Михаил Сергеевич (о том, кто мог стоять за спиной самого Горбачева – об этом разговор пойдет дальше). Однако влияние здоровых сил в руководстве партии и государством тогда было еще преобладающим. Хотя «Продовольственная программа» и должна рассматриваться как шаткий компромисс, в целом она имела позитивную направленность. Ее выполнение сулило существенный рост сельскохозяйственного производства, улучшение продовольственного снабжения населения.

Серьезным подспорьем всей советской экономике в те годы стали стремительные сдвиги в развитии энергетики. В брежневский период в нашей стране идет бурное освоение новых месторождений природных ресурсов, прокладываются тысячи километров газо– и нефтепроводов, складывается единый Топливно-энергетический комплекс (ТЭК). СССР становится страной, которая одной из первых приступила к газификации. Переход к газу можно считать важной ступенькой в развитии современного общества, поскольку он ощутимо экологичнее и дешевле нефти и нефтепродуктов. Многолетний руководитель «Главтюменьгазпро-ма» Е.Н. Алтукин много лет спустя вспоминал, что он, несмотря на то, что являлся всего лишь одним из многих региональных руководителей, всегда мог без труда попасть на прием к председателю советского правительства Косыгину – столь существенное внимание уделялось в то время освоению природных ресурсов. По его свидетельству, готовой бюджет «Главтюменьгазпрома» в период его первых шагов составлял 14–15 млрд руб. (т. е. 20 млрд долларов)! «В 60-х – начале 70-х гг. были открыты месторождения в Уренгое и Медвежьем, – рассказывал он обозревателю одной из российских газет в марте 2008 года. – Вот в середине 60-х и начала зарождаться наша газовая промышленность. Когда меня в 1966 г. назначили начальником “Тюменьгазпрома”, главк только создавался. Я приехал из Саратова и был одним из немногих специалистов по газодобыче. А в 1978 году, когда я уходил на партийную работу, в объединении работало 80 тысяч человек. Вот вам масштабы и темпы освоения газовых месторождений в наше время»44. Аналогичные темпы, масштабы, а главное – капиталовложения стали залогом взлета отечественной нефтянки.

Однако какими бы существенными ни были расходы на энергетику, они имели колоссальную отдачу. Когда на рубеже 1960—1970-х годов Советский Союз только начинал выходить на мировой нефтяной рынок, цены на нефть составляли всего лишь 2–3 доллара за баррель45. В 1973 году они скакнули до 11 долларов за баррель, а в 1979 году баррель нефти стоил уже 34 доллара. Пользуясь выгодной рыночной конъюнктурой, советское руководство постоянно наращивало продажу природных ресурсов за рубеж. Доля нефти в экспорте СССР в 1960-е годы достигала 11 %, а в начале 1980-х годов – уже около 38 %. Интересно отметить следующую тенденцию – постепенно доля соцстран в объеме поставок советской нефти уменьшалась, а капиталистических стран возрастала, что позволяло нашей стране обеспечить экономию на «братской помощи» и увеличивать реальные доходы в твердой валюте. В среднем СССР экспортировал около 20 % добываемой нефти.

Торговля нефтью и другими невосполнимыми ресурсами давала колоссальные прибыли – за 1970-е и начало 1980-х годов, по некоторым оценкам, было получено около 180 млрд инвалютных руб. Однако эти средства часто тратились неразумно – в стиле консервативного стремления к покою. Немалые деньги шли на закупку ширпотреба и другие непроизводственные нужды, а не на развитие науки и передовых технологий. Такая политика помогала «подлатать дыры», как-то стабилизировать внутриполитическую ситуацию, предотвратить возникновение острых социальных конфликтов, ощутимо поднять материальный уровень населения, но сулила серьезные издержки в перспективе. Дополнительные трудности обозначились в первые месяцы «горбачевской перестройки». Под невиданным нажимом американской администрации союзные ей страны – экспортеры нефти, прежде всего Великобритания и Саудовская Аравия, пошли на резкое снижение нефтяных цен: в середине 1986 года они составили рекордно малую величину – 7 долларов за баррель, хотя несколько позже стабилизировались на уровне 15–18 долларов за баррель. Экономически не мотивированное снижение цен на нефть было элементом «холодной войны», и речь о нем пойдет подробнее в соответствующем месте. Пока отметим главное – зависимость СССР от энергетического экспорта постоянно возрастала, но не была непреодолимой.

Все эти реформы, включая освоение восточных регионов, а также усилия по развитию сельского хозяйства и топливноэнергетического комплекса, безусловно, имели положительный характер. Но их объединял один общий недостаток – ни одна из них не изменяла того пагубного вектора развития, который был задан реформой 1965 года. Все ограничивалось довольно-таки робкими попытками залатать проявлявшиеся то тут, то там бреши, образованные неумелым скрещиванием плана, рынка и директивного администрирования. А ведь еще на рубеже 1950—1960-х годов наша страна могла избрать совершенно иной путь. О том, что он был бы спасительным, говорит хотя бы то, что сегодня самые дотошные ликвидаторы белых пят предпочитают о нем помалкивать, чтобы население так и не поняло, что и почему мы потеряли. А это, в свою очередь, заставляет людей не видеть альтернатив сегодняшнему раздраю, поскольку и курс Горбачева – Ельцина, и сегодняшний курс Путина – Медведева – это продолжение, только еще более радикальными методами, знакомой нам реформы Хрущёва – Либермана – Косыгина. Реформы, превращающей бюрократию в собственника, в безраздельно господствующий над обществом класс.

Здесь, хотя бы коротко, нельзя не сказать о тех возможностях, которые имелись и которые оказались упущены как раз в середине – второй половине 60-х годов прошлого века. В данном случае речь идет не о каких-то абстрактных благах НТР, которые в результате каких-то умозрительных причин не удалось воплотить в жизнь. Речь идет о совершенно конкретных альтернативных программах реформ, возникавших на рубеже 1950—1960-х годов. Особенно поучительна судьба предложений, с которыми как минимум еще в начале 1960-х годов выступил замечательный советский ученый Виктор Михайлович Глушков, основоположник кибернетики в СССР. Он известен тем, что долгие годы руководил Институтом кибернетики АН УССР, а также разработал первый в мире ПК (ЭВМ) – МИР-1 (машина для инженерных расчетов). И только узкий круг специалистов знает, что Глушковым в 1962–1964 годах был разработан проект советского Интернета – Общегосударственной автоматизированной системы учета и обработки информации (ОГАС). Отметим, что советские разработки опережали американские на пять лет – только в 1969 году в США заработал предшественник Интернета ARPANET.

Летом 1964 года Глушков положил готовые разработки на стол правительства. Но глава правительства Хрущёв интереса не проявил, а вскоре и вовсе ушел на пенсию. Преемники Хрущёва были заняты дележом портфелей, и до предложений Глушкова руки у них дошли только в 1965 году. Рассматривались проекты ученого и в последующие годы, звучало слово ОГАС и в материалах съездов. Но когда дело доходило до практических шагов, денег у властей не находилось. Планы ученого реализовались в очень усеченных объемах и очень много лет спустя. Из всей системы нововведений, предлагавшихся Глушковым, советскому руководству была близка и понятна идея улучшения учета и контроля за производимой продукцией. К этому все в конечном итоге и оказалось сведено. Но даже в таком виде замысел выглядел по тем временам новаторским и амбициозным.

Центральным звеном предполагаемых изменений становилась так называемая ЦАСУ – Центральная автоматизированная система управления. При помощи новых методов передачи и обработки информации ЦАСУ должна была учитывать все многочисленные плановые показатели, обобщить данные по их реализации. На некоторых особо важных предприятиях создавались специальные отделы Проектирования и совершенствования автоматизированной системы управления производства – АСУП. Местные отделы АСУП, которые внедрялись на некоторых предприятиях уже больше 10 лет, призваны были повысить управляемость на местах и обмениваться управленческой информацией с другими звеньями системы, что превращало ее в единый комплекс. Как легко убедиться, перед плановыми и контролирующими органами ставилась задача освоить принципиально новые для того времени машинные процедуры обработки информации. Поставленные задачи должны были реализовываться посредством применения такой технической новинки, как электронно-вычислительные машины. При помощи ЭВМ предполагалось избавиться от рутинного бумажного труда, резко усовершенствовать, упорядочить и ускорить «документооборот». В современной РФ в чем-то созвучные глушковским задачи начал озвучивать лишь третий по счету президент Д.А. Медведев…

В своем анализе «электронно-вычислительной» реформы Шубин приходит к выводу, что она была не слишком-то реалистична в силу своей направленности: задача была еще больше усилить централизованный плановый характер советской экономики, тогда как Шубин полагает, что «магистраль мировой информационной революции шла в другую сторону – от централизации информационных потоков к их сетевому распределению». Шубина понять можно. Его взгляд – это взгляд романтика-гуманитария, лирика. Я тоже лирик, мне тоже бы хотелось бы верить, что современный, оснащенный компьютерами мир движется к индивидуальной свободе. Увы, мои друзья физики, а точнее математики, жестко разбили мои иллюзии.

«О какой свободе сетевого распределения потоков информации, – спросили они меня, – можно рассуждать в то время, когда давно уже существует Всемирная сеть, которая совсем не случайно называется “паутиной”. Интернет не только захватывает и превращает в единое целое локальные сети, не только проникает в миллионы персональных компьютеров, но и порабощает их хозяев. Каждый человек оказывается под вполне осязаемым колпаком, другое дело, что “мировая информационная революция”, пока застенчиво и неохотно демонстрирует своей звериный оскал».

Такой централизации, которую дарит нечистоплотным политикам Запада Интернет, не снилось советским чиновникам даже в самых жутких снах! Вот вам и «магистраль мировой информационной революции»! Конечно, в СССР использовали бы новую систему учета совсем в иных целях – не во вред, а во благо общества. Реализация задумки помогла бы советским плановым и руководящим органам добиваться выполнения не только количественных, но и качественных параметров плана, что серьезно усилило бы мощь страны и благосостояние граждан. А причины невысокой отдачи от предпринятых шагов в этом направлении кроются совершенно в иной плоскости. Справедливости ради отметим, что сам Шубин прекрасно осознает некоторые из них, хотя, похоже, недооценивает. В своей книге он, в частности, отмечает: «Вычислительная техника того времени (не только советская) позволяла освоить только часть контрольных показателей»46. Воистину сложно обвинять ребенка, еще не научившегося ходить, в том, что он двигается не в том направлении. Подождите – может, он еще станет олимпийским чемпионом на стометровке!

Тем самым, в отличие от прочих новаций периода консервативного реформирования, затея с созданием ОГАС, ЦАСУ, АСУП и других компьютеризированных систем решительно опережала время. Ее потенциал, ориентированный на перспективу, неоспорим. По мере совершенствования компьютерной техники и технологий обработки информации внедрение системы автоматизированного управления производством приносило бы все более ощутимые положительные результаты. К тому же в запасе у советского руководства имелся и такой вариант, когда осуществлялись бы обе реформы. Реформа Глушкова могла бы быть базовой, а реформа Либермана – вспомогательной, технической. Просто хозяйственные рычаги на каком-то этапе должны были использоваться не для извлечения прибыли, а для аккумуляции средств и сил на внедрение в производство новейших информационных технологий XXI века. При Александре III двигателем модернизации выступало строительство железных дорог, при Сталине – тяжелая промышленность. В новых условиях таким локомотивом могла стать политика компьютеризации и автоматизации всего производства от железных дорог и металлургии до средств связи и производства детских игрушек.

Панацеи для решения экономических проблем раз и навсегда не существует. И тем не менее непреложный и совершенно очевидный факт: Хрущёв, а потом его преемники не оценили и торпедировали проведение очень сложных, дорогостоящих, рискованных, но прорывных преобразований, возвращающих СССР лидирующее положение в экономической гонке в рамках парадигмы НТР Вместо этого ставка была сделана на цивилизационное движение вспять и конвергенцию с Западом. В результате приходилось играть на площадке своих прямых конкурентов и по их правилам. Сделанный выбор оказался историческим. Он имел самые что ни на есть долгосрочные последствия…

Вот и подошло время в нашем расследовании сводить дебет с кредитом и делать общие выводы относительно тенденций и результатов развития советской экономики в конце 1960-х – начале 1980-х годов. Нужно ведь разобраться, действительно ли удалось добиться стабилизации или хрущевское наследие не позволяло сделать этого? А если все же наступает стабилизация, то за счет чего и какой ценой? Означает ли стабилизация полное благополучие или экономику подтачивали всевозможные болезни? Если все же эти болезни имелись, то какой характер они носили? Поддавались ли лечению или были неизлечимы? Вопросы множатся. Их перечисление было бы легко продолжать и продолжать. Ограничимся рассмотрением лишь наиболее принципиальных. Начнем по порядку. Прежде всего, насколько успешно развивалась экономика страны все эти годы? На этот счет в литературе существует несколько мнений и оценок.

В настоящее время по-прежнему самым популярным, хотя уже далеко не единственным, является мнение, что к середине 80-х годов XX века советская экономика пришла в состояние кризиса, поэтому считать ее развитие в брежневский период следует тупиковым и неэффективным. Примерно с таких позиций выступал один из главных либералов ельцинского призыва Егор Гайдар. В общих чертах он развивал такую концепцию: при Сталине, подгоняемая страхом и насилием, советская экономика развивалась более или менее успешно. Когда же кнут исчез, она забуксовала. Признаками наступившего кризиса Гайдар называет падение в Советском Союзе плановой дисциплины47. С либералом Гайдаром не соглашается историк левой ориентации Шубин. Он предложил смелую, но небесспорную концепцию, согласно которой падение плановой дисциплины не ослабляло, а, наоборот, усиливало советское народное хозяйство, свидетельствовало об увеличении его гибкости, а следовательно – устойчивости48. Причины наступивших в стране трудностей историк видит в другом. В чем же?

Шубин пишет о цивилизационном кризисе, кризисе индустриального общества как такового, о котором еще несколько десятилетий до него предупреждали мудрецы «Римского клуба». По мнению Шубина, советское общество должно было форсировать переход на ступень постиндустриального развития, но не могло сделать этого, так как ему мешали сверхцентрализм и бюрократизация49. И хотя буквально тут же, на одну строчку ниже, сам Шубин признает советское общество стабильным, он выносит ему неутешительный диагноз. Даже несмотря на то что противоречия между монополизмом власти и потребностями сетевой автономизации постиндустриального типа, по его собственному мнению, могли вызревать десятилетиями, он утверждает, что в СССР стали затухать присущие ему стимулы развития, был достигнут предел роста индустриализма, а сама «система централизованного планирования перестала отвечать требованиям времени, потому что с трудом учитывала качественные показатели», ограничиваясь учетом лишь количественных. Для придания динамизма экономике СССР, считает он, требовалась серьезная структурная перестройка.

Существуют и другие точки зрения на природу имевшихся в недрах советской экономической модели трудностей. Одни из них более экстравагантны, другие – менее; одни из них могут впечатлить своей наукообразностью, а другие, наоборот, удивить своей почти детской наивностью. Но в любом случае отечественные критики советской экономики в наши дни не придумали абсолютно ничего нового по сравнению с тем, что уже несколько десятилетий назад писалось западными советологами. Начиная с рубежа 1960—1970-х годов они громогласно заявляли о грозившем СССР экономическом крахе. Так, о пределах индустриального общества писал такой известный автор, как Р. Арон, который видел в советском и капиталистическом обществе лишь два варианта одной и той же индустриальной цивилизации. Другие авторы, в частности А. Катц, предлагали примерно те же рецепты выхода из «кризиса», что и Шубин. Он настаивал на преодолении косности и централизма устаревшей системы управления народным хозяйством и усилении ее горизонтальной гибкости. Взгляды Гайдара чем-то напоминают теоретические построения другого западного автора – А. Заубермана. Он полагал, что в 1930-е годы советская модель справлялась с поставленными задачами, но позже, когда прежние регуляторы и стимулы были израсходованы, наступил «кризис». О конфликте между производительными силами и производственными отношениями в СССР, о низкой эффективности советской экономики писал советолог О’Брайен. Чем дальше, тем яростнее становились крики о кризисе в СССР, к примеру, в названии книги одного американского автора по отношению к советской экономике употреблялось сразу два определения: кризис и несостоятельность50.

Дыма без огня не бывает: на протяжении всего нашего разговора мы сталкивались с отдельными «узкими местами» советской экономики, а сколько их осталось за кадром и ждут своего вдумчивого исследователя: продолжавшееся бегство из деревни, нездоровая экология, исчерпанность трудовых ресурсов и т. д.! От перечисления частностей можно уже переходить к некоторым тенденциям. Взять, к примеру, пресловутые «механизмы»: затратный и торможения. В перестроечные годы и некоторое время потом о них чего только не писалось! Их общего определения, так же как и определения самого понятия «застой», в литературе не встретишь, но общее представления об их проявлениях вполне можно составить. Взять, к примеру, механизм торможения. Это то самое явление, которое мы анализировали в связи с нараставшим нежеланием «красных директоров» продвигать НТР. Внутренние пружины затратного механизма столь же очевидны. Когда цена определялась количеством затраченного сырья, топлива и рабочего времени, становилось выгодно их разбазаривать, а не экономить, – за все платили государство и простые потребили.

Если о механизме торможения и затратном механизме в годы горбачевской «перестройки» распространялись много и с охотой, то о других проблемах советской экономики стыдливо или злонамеренно помалкивали и помалкивают до сих пор. Оно и понятно: ведь при определенной ловкости любой пройдоха сможет механизм торможения и затратный механизм преподнести доверчивой аудитории как некое доказательство порочности плановой экономики! Те процессы, о которым говорим мы, совсем иного рода, их уже не так просто объявить порождением социализма, поэтому изворачиваться и лгать приходится гораздо профессиональней, а то и грубее! О чем идет речь? Вспомним, как в те же годы горбачевской «перестройки» публицисты и либералы изображали эпоху НЭПа: под влиянием обстоятельств большевикам пришлось пойти на хитрый маневр и разрешить в стране товарно-денежные отношения. Однако как только большевистская диктатура окрепла, она руками Сталина расправилась с нэпом. В действительности у НЭПа имелись и своя оборотная сторона.

Новая экономическая политика помогла, конечно, выбраться из кризиса, порожденного военным коммунизмом, но, в свою очередь, НЭП, с его допущением рыночных методов хозяйствования, вернул в нашу экономику типичные для капитализма циклические кризисы перепроизводства. Циклическими эти кризисы называются потому, что всякий раз за подъемом следует период падения, а потом длительный период собирания сил, депрессии, стагнации, если угодно – застоя. Да-да! В стране еще в 1920-е годы нечего было есть, промышленность еле-еле оживала, а кризисы перепроизводства уже были налицо: населению не хватало денег купить самое необходимое, вследствие чего происходило затоваривание. Именно эти кризисы, их долгосрочные последствия и подточили нэповскую систему, заставив советское правительство отказаться от НЭПа, а злая воля Сталина здесь ни при чем! Вот такие же циклические кризисы перепроизводства вернула в нашу действительность и хрущевско-косыгинская реформа.

К слову сказать, в развитых капиталистических странах середина 70-х годов прошлого века так же была отмечена таким вот очередным кризисом очень ощутимых масштабов. Конечно, проявления механизмов кризиса перепроизводства в СССР и на Западе были принципиально несхожи. Дело в том, что к тому времени в СССР ведущим экономическим законом был основной закон социалистической экономики – закон планомерного развития. Действие этого закона благотворно сказывается на всей народно-хозяйственной жизни. Это благотворное воздействие, прежде всего, гарантирует страны социализма от разрушительных последствий циклических кризисов, свойственных (если говорить философским языком – имманентно-присущих) экономике капитализма51. Однако закон планомерного развития ограничивает, а не отменяет полностью закон стоимости. Следовательно, он не может полностью отменить и кризисы перепроизводства.

Имея такой мощную страховочную подушку, как плановая экономика, наша страна избежала катастрофического падения производства и уровня жизни, которые наблюдались во многих странах Запада. Но в результате реформы 1965 года в Советском Союзе оживились не только рыночные механизмы управления, но и свойственные рынку теневые моменты. В результате народное хозяйство СССР оказалось более уязвимо, более открыто воздействию действиям закона стоимости, прямым порождением которого являются циклические кризисы перепроизводства. Опираясь на плановое хозяйство, советская экономика, худо-бедно, но смогла «перескочить» самый опасный этап кризиса – падения производства в СССР не наблюдалось ни при Хрущёве, ни при Брежневе. Тем не менее под давлением жестких законов рынка народное хозяйство не смогло избежать длительной полосы депрессии при постепенном затухании хозяйственной жизни52.

Значит, все-таки кризис, предел роста, крах, закономерный развал железобетонного монстра? Но давайте не станем спешить присоединяться к таким скороспелым поверхностным оценкам, как бы солидно они ни выглядели и какие бы серьезные и респектабельные ученые мужи и жены их ни высказывали! Попытаемся разобраться самостоятельно. А чтобы самим избежать соблазна выдать желаемое за действительное и соблюсти полную объективность, нам предстоит обратиться к фактам: фактам реального роста экономической мощи нашей страны в годы последних советских пятилеток.

На период нашей истории между «хрущевской оттепелью» и «горбачевской перестройкой» приходятся в аккурат четыре последние советские пятилетки: восьмая, девятая, десятая и одиннадцатая. Все одни имеют свое лицо и свои особые внутренние ритмы. Каждая из них внесла свой неповторимый вклад в реализацию советского проекта. Как уже отмечалось, из всех этих пятилеток самой удачной советской пятилеткой считают восьмую. Что ж, мы видели, что Советский Союз, несмотря на «косыгинскую» реформу, в годы ее проведения действительно добился многого. Но признать ее самой удачной (тем более единственно удачной советской пятилеткой) факты не позволяют. Во-первых, самыми успешными советскими пятилетками были те, в ходе которых мы сумели превратить свою отодвинутую на обочину истории страну в мировую сверхдержаву, т. е. первые четыре пятилетки. Если уж нужно выделить одну, самую-самую, то я бы без смущения и колебаний назвал самую первую. Ведь она была первой не только в нашей, но и в мировой практике. И то, что за 4 года и 3 месяца удалось выполнить примерно 90 % задуманного – это не просто удача, это великий подвиг. Но последовавшие за восьмой советские пятилетки также нечестно называть «неудачными», просто их реализация происходит совершенно в иных условиях, нежели реализация восьмого пятилетнего плана. В чем суть этих отличий?

В том, какие разрушительные силы разбудила реформа 1965 года, мы уже разобрались, но положение в 1970-е годы осложнялось не только ее негативными последствиями. Имелись и другие факторы, к которым приходилось приспосабливаться. Перво-наперво резко возросла внешняя угроза. Помните, Бисмарк наставлял своих политических наследников ни в коем случае не допускать ситуации, когда бы Германии пришлось бы сражаться одновременно на два фронта – на Западе и на Востоке. В Первую и Вторую мировые войны это требование было нарушено, обе войны «великолепная германская военная машина» проиграла. К началу десятой пятилетки в аналогичную ловушку попалась и наша страна. Виноват в этом, конечно, был не только Хрущёв, рассоривший из-за своих эгоистических политических целей народы двух стран – СССР и Китая. Большая доля вины лежит и на «прогрессивной общественности», т. е. той части интеллигенции, которая с пеной у рта выступала против нормализации отношений с нашим великим соседом ценой хотя бы частичной посмертной реабилитации Сталина. Всякие антоновы-овсеенки, сахоровы и прочие мстили диктатору, а отомстили всей приютившей их стране.

Раскол великого евразийского блока Советского Союза и Китая вызвал растущее противоборство двух стран. До некоторого момента оставались надежды, что ситуацию удастся выправить. После отставки виновника раскола Хрущёва они стали обретать реальные черты. Но тут вмешалась либеральная интеллигенция. Сорвав планы преодоления хрущевского волюнтаризма в освещении личности Сталина, они подготовили почву для еще большего осложнения взаимоотношений между двумя странами. И когда на границе двух стран загрохотали пушки, Советский Союз оказался в ситуации, когда война грозила прийти не только с Запада, но и с Востока. Причем Америка открыто декларировала, что не потерпит агрессии СССР против Китая и вмешается. Нетрудно догадаться, на чьей стороне. Это резко изменило расклад сил на международной арене и заставило руководство нашей страны изыскивать колоссальные средства, которые должны были пойти на укрепление огромной сухопутной границы с Китаем. Эти средства не могли возникнуть из воздуха: их приходилось изымать из фондов развития науки, перевооружения промышленности, подъема сельского хозяйства. Склонен утверждать, что американо-китайское сближение конца 1960-х годов стало главной причиной срыва хозяйственной реформы 1965 года. Сработала своеобразная историческая закономерность: как только большевики-коммунисты пытались проводить сбалансированную экономическую политику (в том числе даже с применением рыночных механизмов), их усилия срывались враждебной деятельностью извне. Так было не только в этот раз, но и прежде, когда мирная передышка 1918 года и попытки наладить сотрудничество с буржуазией были разрушены интервенцией, а реформы нэповского времени были задушены экономической блокадой.

Имелось еще одно внешнеполитическое обстоятельство, имевшее крайне негативное воздействие на экономику СССР. Им становится кризис в Польше, спровоцированный недостаточным внимаем польских социалистов к социальной сфере. Резкое ухудшение материального положения вывело людей на улицы. Приведем цитату из интересного документа, хранящегося в Архиве президента РФ. Это аналитическая записка А. Александрова Брежневу, направленная генсеку 22 декабря 1970 года. В записке отмечалось: «…Мы все равно столкнемся в итоге польских событий с некоторыми новыми задачами в плане внутреннего развития. Какие практические выводы можно было бы сделать в связи с этим. Мне кажется, главное состоит в следующем. Не ослаблять заботы о постоянном (в разумных пределах) повышении материального благосостояния самых широких масс трудящихся (в первую очередь рабочего класса) как генеральной линии партии. Польские события – веский аргумент в пользу такой нашей политики»53.

Генеральную линию подправили быстро. Чтобы в СССР не повторилось того же самого, что и у наших «братьев»-славян, необходимо было в планах девятой пятилетки предусмотреть существенный рост благосостояния населения. Наиважнейшая цель, поставленная XXIV съездом КПСС, состояла в обеспечении значительного материального и культурного уровня советских граждан. Понятно, что эти благие цели на практике отрывали от задач развития экономики средства. Весьма и весьма немалые средства! Помимо этого, польский кризис заставил советских лидеров изыскивать немалые средства для оказания помощи нерадивым союзникам – допустить возникновение еще одной (помимо Китая) точки напряженности непосредственно на советских границах (теперь уже западных) было совершенно недопустимо.

Несмотря на все эти факторы, результаты девятой пятилетки «провальными» не назовешь никак. За годы ее проведения общий объем капитальных вложений составил свыше 500 млрд руб. Заработало на полный ход более 2 тыс. новых крупных предприятий. Реконструировались и перевооружались действующие гиганты советской индустрии, за счет чего было получено более половины прироста продукции. Среди них может быть назван, например, Волжский автомобильный завод. Он должен был производить не ракеты для освоения космического пространства, не танки и тягачи для армии, а легковые машины для населения. В Сибири и на Дальнем Востоке выросли новые города с современной планировкой. Они превратились в опорные пункты освоения природных ресурсов этого богатого края.

Тем же целям служило возобновление в 1971 году строительства знаменитого БАМа – Байкало-Амурской железнодорожной магистрали. В прежние годы дважды (при Николае I и Сталине) уже начинали ее возведение, но реализовать задуманное не удавалось. Теперь БАМ становился всесоюзной ударной комсомольской стройкой, местом подвига тысяч советских юношей и девушек. Помимо экономического БАМ имел колоссальное оборонное значение (особенно в свете взаимоотношений с маоистским Китаем). Наиболее высокими темпами развивались машиностроение, электроэнергетика, химическая и нефтехимическая промышленность. В целом рост промышленного производства в годы пятилетки составил 43 %. В 1975 году наша страна производила за три дня столько же, сколько царская Россия произвела за самый благополучный для нее 1913 год!

Как уже отмечалось, сельское хозяйство в этот период развивалось в особенно неблагополучных условиях, тем не менее оно все-таки именно развивалось, а не топталось на месте: среднегодовой объем продукции совхозов и колхозов был на 13 % выше, чем в предшествующей, «самой удачной» восьмой пятилетке. Это стало результатом проводимых мероприятий по химизации и мелиорации земель. Колхозам направлялась техника, удобрения, выделялись громадные средства. Труженикам села было выделено 1 млн 700 тыс. тракторов, 449 тыс. зерноуборочных комбайнов, более миллиона грузовиков, 300 млн т минеральных удобрений. На нужды села в годы пятилетки было выделено более четверти всех капитальных вложений в народное хозяйство, что выражается суммой в 131 млрд руб. Очень важно отметить, что в эти годы правительство наконец стало проявлять внимание к нуждам коренной крестьянской России. В марте 1974 года было принято постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства Нечерноземной зоны РСФСР». Словно в упрек хрущевскому десятилетию, Нечерноземье было названо «второй целиной». Строились дороги, возводились животноводческие комплексы, села благоустраивались.

Десятая и одиннадцатая пятилетки стали для СССР временем сурового испытания на прочность. Многие плановые показатели в это время не только не перевыполнялись, как это часто наблюдалось прежде, но даже не выполнялись. Ощутимо замедляются темпы развития экономики. Впрочем, невыполнение планов и замедление темпов являлось не столько проявлением кризисных тенденций в народном хозяйстве, которые имелись и о которых мы говорили выше, но и проявлением некомпетентности руководящих и плановых органов. Кремлевские небожители и плановики привыкли громко рапортовать о великих свершениях. Они отдавали себе отчет в том, что пора осознать реалии экономического развития и перейти к составлению менее амбициозных, но более обоснованных планов. Брежнев, например, на одном из заседаний партийного руководства так и заявил: «Народу и партии надоедают эти нереальные цифры, – и добавил: – Так, как 12 лет непрерывной критики Сталина надоели, так и это. Люди у нас практичные, грамотные, это знают, и никакая демагогия на них положительного влияния не произведет… Каждый возьмет карандаш, прикинет: а тут у нас что? – это чепуха, это опять надумано»54.

Разумному человеку, человеку, привыкшему мыслить категориями практики и здравого смысла, разобраться с проблемой снижения темпов развития очень просто. Действительно, по сравнению со временем 1970-х годов, в первые годы новой экономической политики, к примеру, отечественная экономика развивалась просто семимильными шагами! Но давайте подумаем, что за этим стоит. Не забывайте, что в период последних советских пятилеток за один только день производилось продукции больше, чем в начальный период НЭПа за целый год! Стартовый уровень в 20-е и даже 30-е годы XX века был гораздо ниже, чем он стал в 70-е годы, вот темпы развития тех лет и выглядели огромными. Это не отменяет трудового героизма наших предшественников, но все же. Чем мощнее становилась советская экономика, тем весомее было уже созданное богатство, тем в меньших процентах к нему выражалось вновь произведенное, хотя в цифровом выражении прирост продукции все равно оставался ощутимым. Если в период восьмой пятилетки 1 % прироста национального дохода выражался в сумме в 1,9 млрд руб., то в годы девятой пятилетки – уже 2,7 миллиарда! В дальнейшем этот тренд сохранился.

Реальность такова, что, несмотря на определенное снижение темпов своего экономического роста, страна и в эти годы сделала очередной убедительный шаг вперед. Несмотря на все трудности развития в СССР научно-технической революции, расширился выпуск нового оборудования для комплексной механизации и автоматизации производственных процессов. В строй было введено 1200 новых промышленных гигантов. Техническое перевооружение и расширение производства произошло на таких флагманах отечественной индустрии, как Новолипецкий металлургический завод, Челябинский тракторный завод (ковавший в годы войны с фашизмом оружие Победы), производящий известные во всем мире тракторы «Беларусь» Минский тракторный завод, ряд текстильных предприятий в Ивановской области и т. д. Возникли принципиально новые отрасли промышленности. Так, бурный рост атомной энергетики привел к созданию атомного энергомашиностроения. Был построен первенец отрасли – завод «Атоммаш» в Волгодонске.

Увеличивался также объем производства товаров для населения. Его рост в 1976–1980 годах составил более 40 %. Расширился ассортимент, больше внимания стали уделять качеству. За период десятой пятилетки производительность труда в промышленности возросла на целых 17 %. Правда, планировалось, что этот показатель составит 30–34 %, но это уже из области фантастики, если бы рабочим удалось пришить еще по одной руке. Не стояло на месте и сельское хозяйство. Несмотря на неблагоприятные природные условия в 1977, 1979 и 1980 годах, среднегодовой сбор в период десятой пятилетки составил рекордную за всю российскую и советскую историю цифру – 205 млн тонн. А в благоприятном 1978 году удалось собрать фантастические 237,4 млн тонн! Официально планировалось, что среднегодовой прирост продукции села за годы пятилетки достигнет 14–17 %, получилось только 9 %, но по нашему климату этот результат тоже вполне достойный.

В одиннадцатой пятилетке наступает долгожданный перелом. Негативные тенденции наконец удалось сдержать, а затем они стали постепенно преодолеваться. Это очень важно подчеркнуть – негативные тенденции начали преодолеваться. Это показывает лживость перестройщиков и либералов, что «горбачевская перестройка» стала следствием кризиса советской экономики, попыткой его преодоления на путях возвращение в лоно мировой рыночной цивилизации. Наоборот, «горбачевская перестройка» оборвала процессы выздоровления общества. Царствование

Михаила Сергеевича и Раисы Максимовны Горбачевых привело к такому погрому, который, образно говоря, Русь не испытывала со времен ордынского нашествия!

Однако в годы одиннадцатой пятилетки выздоровление началось не сразу. 1981–1982 годы стали наиболее неблагоприятными за всю послехрущевскую эпоху. Именно на них приходится пик кризиса перепроизводства по-советски, который сегодня некоторыми ошибочно трактуется как «кризис недопроизводства». К этому добавились и другие пагубные моменты, важнейший из которых по-современному может быть назван «кризисом менеджмента». Старение советского руководства вообще изначально несло в себе немало опасностей, а тут еще добавилась болезнь Брежнева и усиление подковерной борьбы за брежневское наследие. Грубо говоря, в стране просто не было хозяина, который мог бы приструнить разгулявшихся и забывших о своих прямых обязанностях «слуг народа». СССР, как и при Хрущёве, терял управляемость, и это негативно сказывалось на всех сторонах его жизни. Падала рентабельность предприятий (с 16 до 11,5 %), объем производимой промышленностью продукции в 1981 году по сравнению с 1980 годом вырос всего на 3 %, а в 1982 году и того меньше – на 2,9 %. Несколько удачнее развивалось село, показывая 4 % роста. В 1982 году из-за начавшихся трудностей впервые за последние годы временно приостановилось повышение реальных доходов населения страны.

В то же время, называя первые два года одиннадцатой пятилетки самыми неблагоприятными в плане развития отечественной экономики, мы обязаны посмотреть и на то, какие процессы характеризовали экономическое существование наших стратегических противников. И тут мы в очередной раз убедимся в лживости либеральных критиков социализма. Оказывается, США 1980-х годов оказались охвачены гораздо более масштабным кризисом, который носил затяжной характер и продлился примерно три года. В то время как в 1981–1982 годах СССР продолжал неспешно, но наращивать производство и объемы национального богатства, экономика Соединенных Штатов деградировала и была отброшена до уровня 1978 года. При этом число безработных в США росло и достигло в декабря 1982 года 12 млн человек. Социальное государство, существовавшее в нашей стране, как мы все хорошо помним, сумело не допустить ничего подобного, и советские люди даже в этот период могли смотреть в наступающий день совершенно спокойно и уверенно строить планы своего будущего. Как раз в эти годы я учился в старших классах, и никаких сомнений в том, что мне удастся выбрать специальность, соответствующую моим способностям, интересам и устремлениям, у меня даже не возникало. Таким же светлым и жизнеутверждающим было мироощущение миллионов моих сверстников.

В конце 1982 года в СССР происходит смена руководства, и с этого момента наша экономика начинает выздоравливать и вновь набирать обороты. О характере и результатах произошедших в экономике позитивных перемен мы будем говорить отдельно, когда станем подробно разбирать время правления Ю.В. Андропова и К.У. Черненко. Скажем только, что бодрящий импульс 1983 года позволил завершить одиннадцатую пятилетку на оптимистической ноте. Объем промышленного производства увеличился на 20 %. Важно подчеркнуть, что советская экономика в эти годы приобретала все более ярко выраженный социальный характер. Это, помимо всего прочего, выражалось в том, что выпуск предметов потребления начал расти быстрее, нежели производство продукции тяжелой промышленности. Это, как легко может вспомнить осведомленный читатель, произошло впервые в практике выполнения пятилетних планов. Для советской экономики это была целая революция, большой шаг в неведомое! Но это не значит, что внимание базовым отраслям экономики перестало уделяться вовсе. В 1983 году была принята долгосрочная Энергетическая программа – второй план ГОЭЛРО. В рамках ее реализации стремительно росло производство электроэнергии на АЭС, продолжали осваиваться месторождения нефти и газа. Если прежде СССР занимал первое место лишь по добыче нефти, то в одиннадцатой пятилетке он вышел на первое место и по добыче газа. Строились магистральные газопроводы, их общая протяженность составляла 48 тыс. километров. Свои неплохие результаты приносило и выполнение Продовольственной программы. Производство мяса в годы пятилетки увеличилось на 10 %, яиц – на 18 %, значительно шагнуло вперед производство овощей и фруктов, что положительно сказалось на рационе питания советских граждан, среднегодовой объем валовой продукции села увеличился до 6 % и достиг 131 млрд руб. Если же брать советскую экономику в целом, то весь национальный доход за пятилетие вырос на вполне достойные 17 %.

Вот что в нашей стране в 1985 году производилось за один рабочий день, если брать только важнейшие виды мирной продукции55:

Электроэнергия – 4231 млн кВт ч

Нефть и газовый конденсат – 1631 тыс. т

Природный газ – 1761 млн м3

Сталь – 424 тыс. т

Минеральные удобрения

(в пересчете на 100 % питательных веществ) – 90,9 тыс. т

Тракторы – 1604 шт.

Бумага – 16,4 тыс. т

Цемент – 358 тыс. т

Ткани – 33,0 млн м2

Обувь – 2158 тыс. пар

Часы – 184 тыс. шт.

Радиоприемные устройства – 21 тыс. шт.

Телевизоры – 26 тыс. шт.

Холодильники и морозильники – 16 тыс. шт.

На этом фоне говорить о каких-то пределах роста и кризисе советского экономического строя как-то несерьезно… Даже среди западных авторов не все находились на этот счет в плену иллюзий и пропагандистских догм. Приведенные выше объективные показатели укрепления экономического могущества нашей страны заставляли уже в 70-е годы прошлого века наиболее бесстрастных и вдумчивых западных авторов не соглашаться со своими коллегами, твердившими о кризисе советской экономики. Подборка их взглядов приводится в уже упомянутой книге Тетюшева56. Так, профессор истории Всемирного университета Р. Даниэлс в 1985 году высказался категорически против утверждений о мнимых «неудачах» советской экономики. Он напомнил всем сомневающимся, что именно в этот период Советский Союз стал производить больше, чем Америка, нефти, стали и многих других видов продукции. Два других западных автора, участники слушаний в палате представителей конгресса США, Р. Кэмпбел и Г. Шредер, заявили, что «не может быть и речи о каком-либо экономическом кризисе» в СССР. Интересны высказывания Р. Мантинга. Он отметил, что рост советской экономики может считаться несколько замедленным только «по стандартам советской истории». Если развитие экономики СССР сравнивать с тем, что происходит на Западе, то оно по-прежнему ощутимо быстрее. Ему вторит Жан Радвани, который подчеркивает, что СССР, даже несмотря на тяготы военных лет, поразил мир достижениями, гораздо более масштабными, чем у США.

Отбросив теорию краха, некоторые западные аналитики довольно точно и объективно называли действительные причины некоторых трудностей развития советской экономики. Так, констатируя факт исчерпания трудовых ресурсов, в отличие от современных российских (и что еще более странно – некоторых советских) авторов, некоторые зарубежные исследователи указывают на «эхо Второй мировой войны», которое вынужден испытывать на себе СССР. Не прошло мимо их внимания также то обстоятельство, что основные месторождения полезных ископаемых располагались в нашей стране на большом удалении от прежних промышленных центров, причем в очень неблагоприятных климатических условиях, что резко удорожало их добычу и транспортировку. Признавались негативные влияния климата и на развитие советского сельского хозяйства. Так, западногерманский советолог Г. Хеманн писал о неурожаях 1979–1982 годов как о важной причине трудностей развития советской экономики в этот период. Американские аналитики Дж. Пэллоти и Д. Шоу обращали внимание своих коллег на то, что по природно-климатическим условиям Советский Союз уступал США в 2,2–2,7 раза, а стоимость строительства в большинстве регионов СССР из-за неблагоприятного климата – в 3,5 раза выше по сравнению с «нормальными условиями», характерными для Соединенных Штатов. О решающей роли этих обстоятельств в отечественной научной литературе заговорили лишь после выхода замечательной монографии одного из крупнейших знатоков истории русского крестьянства академика Л.В. Милова и публицистической книги А.П. Паршева57.

В целом показатели развития советской экономики в 1965–1985 годах свидетельствуют, что страной был взят очередной важный рубеж на пути своего восхождения. Показатели по важнейшим видам продукции, таким как производство электроэнергии, добыча нефти и газа, выплавка чугуна и стали, производство автомобилей и тракторов, увеличились почти вдвое. Общий объем промышленного производства за указанный период вырос примерно в 3 раза, сельского хозяйства (несмотря на все существовавшие здесь объективные и субъективные трудности) – почти в 1,5 раза. В 2,7 раза возрос объем капиталовложений. Национальный доход увеличился 2,5 раза. Возросла доля нашей страны в мировом промышленном производстве. Если в 1922 году она равнялась примерно 1 %, то в 1975 году – уже 12,6 %, а в 1985 году – около 20 %. В это время СССР производил столько же продукции, сколько в 1950 году ее производил весь мир. И это при том, что огромные средства и дефицитные людские ресурсы продолжала оттягивать на себя навязанная нашей стране гонка вооружений!

Проводившиеся в те годы независимые исследования ООН прогнозировали опережающий рост валового национального продукта (ВНП) СССР по сравнению с ведущими западными державами. Аналогичные оценки содержались и в прежде строго засекреченных, ставших известными только в самое последнее время исследованиях, проводившихся ЦРУ. Аналитики американской разведки предупреждали лидеров «свободного мира», что интеллектуальный и производственный потенциал Советского Союза может позволить ему в обозримом будущем сравняться с США по основным экономическим показателям. И они не ошибались. Если в 1960 году национальный доход СССР составил 58 % от уровня США, то в 1980 году – уже 67 %. И это при том, что СССР развивался с опорой исключительно на свои собственные ресурсы и помогал многим зарубежным странам, тогда как благополучие США зиждилось на неэквивалентном обмене с другими, прежде всего развивающимися государствами. Где-то на рубеже 1970—1980-х годов наметился было некоторый откат назад, но позже, во второй половине одиннадцатой пятилетки, все встало на свои места и развитие СССР вновь продолжилось в режиме опережения.

Тем самым приведенные данные демонстрируют полнейшую несостоятельность бытующего сегодня клише о будто бы поразившем советскую экономику развале. Советский экономический проект вновь с честью выдержал все испытания и доказал свое историческое преимущество. Хотя отдельные тревожные тенденции в нашем народном хозяйстве и наблюдались, они поразили лишь периферийные зоны советской экономической модели и при наличии политической воли поддавались лечению. Главным достижением так называемых «лет застоя» (точнее – депрессии) является продолжавшееся накопление опыта и ресурсов для очередного стремительного рывка в будущее, который могла совершить страна. Собственно, на этих ожиданиях нового стремительного ускорения, по сравнению с которым темпы развития 70-х годов XX века действительно могли показаться чуть ли не топтанием на месте, и сыграла горбачевская команда, когда подбрасывала обществу насквозь лживую концепцию «застоя». Русская цивилизация в рамках Красного Проекта готовилась к мощному, невиданному в истории расцвету, который бы разом перечеркнул все пошлые пересуды ее разномастных недругов о кризисе и крахе.

Глава V Чьи кадры решали всё? Политика в СССР

В прежние годы отечественные историки в рамках закрепленного тогда официально формационного подхода базовой сферой общественной жизни называли экономику. В научных трудах и пропагандистских материалах так и говорилось о базисе и надстройке. Базисом (естественно, с «материалистических позиций») объявлялась экономика. А все прочее, что существует в обществе (от политики до культуры), принято было относить к разным этажам надстройки. В наше время можно встретить другой перекос, который все, что происходит в обществе, вообще ставит с ног на голову. Основное значение отводится теперь уже политике. А вот экономика для многих современных российских и зарубежных историков кажется чем-то второстепенным, приземленным, не заслуживающим внимания. Согласно такому подходу, в СССР все определялось той политикой, которую проводил существовавший в стране тоталитарный режим. Тем самым экономика существовала не по своим собственным законам, а исключительно по воле спускаемых вниз из Кремля директив.

В реальной жизни устройство общественного организма выглядит куда менее прямолинейно. Не признавать важнейшую роль экономики в жизни общества, как это делают некоторые нынешние авторы, конечно, неправильно. Оценивать экономику в жизни общественного организма следует и без преуменьшений, и без преувеличений. В этом ключе приходится признать, что, с одной стороны, экономика воздействует абсолютно на все стороны жизни общества, но при этом она и сама ощущает воздействие отовсюду. Некоторые социологи, к примеру, очень убедительно показали роль протестантской этики на развитие западного капиталистического общества с его духом наживы58. Столь же ощутимо было воздействие первоначально нашего ведического язычества, а затем уже и православия, на хозяйственный уклад Руси, для которого стяжательство служит объектом нравственного порицания.

Таким образом, признавая важную роль экономики, методологически неверно недооценивать воздействие, которое оказывают на нее все прочие подсистемы общественного организма. При этом в первую очередь на экономику ощущается воздействие со стороны политики. Современные приверженцы концепций советского тоталитаризма, конечно, искажают прошлое «реального социализма», изображают его слишком прямолинейно и вульгарно. В то же время невозможно спорить с тем, что при более правильной государственной линии в народном хозяйстве советское общество развивалось бы гораздо успешнее. Все это делает для нас актуальной задачу пристальнее приглядеться к политическому развитию СССР. Если не в экономике, то, может быть, именно здесь мы сможем распознать некие хронические болезни, которые в конечном итоге погубили нашу страну?

Сегодня хватает критиков политических порядков, существовавших в Советском Союзе на последнем этапе его развития. Только ленивый не бросает камень в адрес советской геронтократии, не сокрушается по поводу безальтернативности советской избирательной системы, не ужасается положением в СССР «прав человека»… Попробуем со всем этим разобраться. Перво-наперво нам надо категорически отвергнуть один из самых черных исторических мифов, согласно которому советское общество конца 1960-х – начала 1980-х годов являлось «мертвым обществом». Творцы и приверженцы этого мифа ссылаются на рутину партийного официоза, который, словно ряска на застойном пруду, обволакивал все советское общество. Но даже если рассматривать только официальную сторону политической жизни в СССР, то и тогда мы увидим живое многоцветие, удивляющее своими тонами и полутонами! А ведь политическая жизнь нашей страны даже в эпоху консервативного реформирования не может быть сведена исключительно к парадному глянцу!

В отечественной и зарубежной исторической науке именно эта официальная сторона политической жизни в СССР изучена наиболее полно. Да и в памяти людей именно она отпечаталась наиболее ярко. Имеющиеся на этот счет многочисленные данные позволяют сделать однозначный вывод: несмотря на культивируемые нынче предрассудки на этот счет, в действительности политическая система СССР брежневского времени вполне соответствовала мировому опыту. Как и в любом другом современном развитом обществе, она имела сложную, многоуровневую структуру. Эта структура сложилась исторически. Многое в советской политической системе и особенно в политической культуре восходит еще к дореволюционным временам, но, конечно же, особенно много в политической системе нашей страны конца 1960-х – начала 1980-х годов сохранялось от тех политических институтов и отношений, которые развивались после Великой Октябрьской социалистической революции. Но и здесь не все периоды отразились в равной мере.

Особенно сильным было наследие 1920-х – начала 1930-х годов, когда в советском обществе безраздельно господствовала единственная правящая партия. Попытки Сталина в конце 1930-х – начале 1950-х годов отделить партию от государства и повысить роль государственной вертикали власти были отвергнуты. После смерти вождя некоторые его последователи, такие как Л.П. Берия и Г.М. Маленков, еще пытались следовать сталинским курсом в этом вопросе. Но победа в борьбе за сталинское наследие Хрущёва прервала эту линию развития советского общества. Наоборот, с 1955-го и особенно с 1956 года не только на словах, но и на деле проводилась политика возврата «к ленинскому» стилю работы и «принципам Октября», причем, как и следовало ожидать от людей, подобных Хрущёву, к самым ошибочным, давно доказавшим свою непригодность в российских условиях. Хрущёв возвратил диктатуру партии, к которой призывал еще один из его прежних кумиров – лидер левой оппозиции Г.Е. Зиновьев. Как писал Карл Маркс, все в истории повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй раз – в виде фарса59.

Важнейшим, доминирующим компонентом советской политической системы являлась КПСС. Происходит процесс ее перелицовки из политической партии авангардного типа в массовое народное движение. За отмеченный период ее численность возросла почти вдвое – с 11,5 млн до 19 млн членов! Партия, как и все общество, тоже имела весьма сложную, разветвленную структуру, которая регламентировалась партийным уставом. Теоретически главным партийным органом выступал съезд. В промежутках между съездами за положением и в самой партии, и в стране должен был наблюдать и принимать свои «судьбоносные решения» ее Центральный Комитет. Однако очень часто ключевые управленческие решения принимались не партсъездами и даже не пленумами ЦК, а Политбюро. Иногда еще проще – лично генеральным секретарем с наиболее влиятельными членами его ближайшего окружения. Так, например, было принято решение о вводе советских войск в Афганистан.

Несмотря на важность тех позиций, которые занимали сам генсек и Политбюро, их власть не являлась неограниченной. Центральный Комитет КПСС и партсъезды играли весьма существенную роль. Можно сказать, что они выполняли функцию своеобразных представительных органов власти. ЦК КПСС и партсъезды представляли мнения практически всех социальных групп населения и регионов СССР. В определенном смысле можно сказать, что они формировались на коалиционной основе. Участниками коалиции при этом выступали не политические партии, а значимые центры силы, отражавшие весь спектр советского общества: молодежь, рабочие, женщины, крестьяне, военные, регионы, разные национальности, министерства и т. д. Все они, в той или иной мере, были представлены на партсъездах и в ЦК партии. С этим делегированным наверх общественным мнением в СССР привыкли считаться, по крайней мере его учитывали при определении ключевых направлений развития страны. Преувеличивать коммуникативные функции партийных органов не приходится, но и недооценивать их было бы глубоко ошибочно.

В годы стабилизации советской системы состоялось четыре партсъезда. На каждом из них принимались достаточно важные для страны, а иногда и для всего мира решения. Так, на XXIII съезде КПСС, который проходил весной 1966 года, было принято решение о восстановлении прежних наименований: Политбюро ЦК КПСС (вместо президиума) и генерального секретаря (вместо первого). Акт сугубо символический, мало что менявший не только в институциональном, но даже и в персональном плане. Окончательного разрыва с хрущевским наследием в партийном строительстве и восприятии облика партии не произошло. Помимо этого в уставе партии был восстановлен параграф о возможности созыва партконференций – шаг к демократизации партийного режима (свою роль он выполнит в годы «перестройки»). Среди хозяйственных решений XXIII съезда следует отметить не только принятие директив по VIII пятилетнему плану, но и меры в социальной сфере. Это, прежде всего, снижение налогов на зарплаты и увеличение пенсий. Эти меры коснулись большинства жителей СССР.

Следующий, XXIV съезд правящей партии состоялся весной 1971 года. Именно на этом съезде была выдвинута и обоснована громко прозвучавшая за рубежом Программа мира. Ее последовательная реализация Советским Союзом способствовала серьезному потеплению атмосферы международных отношений. Тогда же в качестве основного вектора внутренней политики провозглашается курс на повышение благосостояния советских граждан, который теперь определял не только базовые показатели IX пятилетки, но и «общую ориентацию хозяйственного развития страны на длительную перспективу». Кроме того, на съезде было принято решение об обмене партийных билетов. Делегаты одобрили новый вид партбилета. На красной книжице изображался портрет В.И. Ленина, который дополняла его знаменитая фраза «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи». Оценивая это решение в одной из своих записок в ЦК КПСС, Брежнев настаивал: «Сейчас в стране идет обмен партийных билетов, и мы с вами на Политбюро решили дать в партбилете замечательные слова В.И. Ленина: Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи! Да, для нас партия, ее дела, ее съезды – святая святых. И мы не должны позволить никому даже в малейшей степени посягнуть на это»60. Увы, на практике с этого времени появляется целая серия анекдотов и скабрезностей, в которых это утверждение вождя зло обыгрывалось…

В начале 1976 года Москва принимала делегатов XXV – в своем роде юбилейного – съезда КПСС. В советских СМИ он освещался с особым размахом. Благо к тому времени телевизоры были уже почти в каждой советской семье, а некоторые семьи начали обзаводиться вторым телевизором, причем некоторые – цветным. Впрочем, трансляции и репортажи со съезда далеко не во всех случаях могли рассчитывать на тот эффект, который от них ждали. К тому времени стоящие во главе государства старцы начали восприниматься все более критически. Так что на съезде было бы важно придать динамизм и большую осмысленность поступательному развитию страны. Однако вместо этого съезд пошел по пути самовосхваления: в его документах было отмечено «возрастание руководящей роли Коммунистической партии в развитии социалистического общества». В контексте такого рода «теоретических новаций» конкретные планы роста материального производства и благополучия граждан (при том – весьма внушительные) отдавали формализмом и мало кого вдохновляли.

Последний «застойный» съезд пришелся на начало 1981 года. На нем шла речь о том, что в тот момент волновало в нашей стране многих, в томи числе многих моих сверстников и лично меня – а именно о готовой взбунтоваться Польше. Очень хорошо помню разговоры старших ребят, готовящихся к призыву. Тогда от армии как от чумы еще не бежали, но особо уже не рвались. Видимо, у многих события в Польше, так же как и двумя годами раньше в Афганистане, всколыхнули генетическую память предков – древних славян, героических русичей. Очень многие старшие ребята стремились поскорее получить в руки автомат или сесть за рычаги танка и как следует напомнить полякам 1612 год. Так что партийные делегаты очень даже отражали настроения пассионарной части молодежи, когда записывали в своей резолюции: «Братскую Польшу мы в беде не оставим и в обиду не дадим!»61 XXVI съезд проходил в самой сложной хозяйственной ситуации за весь брежневских период. Поэтому на нем прозвучали слова о недостатках в управлении экономикой, планировании и реализации своих же планов. Но что это было: ритуальное самобичевание или предвестие действительных перемен? Сейчас точно уже не скажешь.

На уровне республик краев и областей существовали свои партийные организации. Они проводили собственные съезды и конференции, готовились к проведению всесоюзных съездов и потом выполняли принятые наверху решения. Партийная вертикаль доходила до самого низа. Поскольку первичную партийную организацию могли создавать уже три человека, партийные организации действовали практически на всех предприятиях и в учреждениях. Рядовые коммунисты чаще всего никогда в жизни не попадали ни на проходившие в Москве партийные съезды, ни в саму Москву. Но жить им это не мешало. Иногда обременительными казались посещения заводских, вузовских и других партийных мероприятий. Многие предпочли бы их посещению времяпрепровождение с семьей или друзьями. Но большинство понимало важность соблюдения ритуалов и не роптало.

Очень часто покладистость рядовых коммунистов оказывалась вознаграждена, и, казалось бы, напрочь заформализованные, официальные мероприятия живо расцвечивались по-настоящему бурными обсуждениями вопросов, волновавших в те годы население страны более всего. Особенно часто это случалось в тех коллективах, в которых трудились неравнодушные люди. Для них партсобрания всегда давали шанс решить какую-нибудь наболевшую проблему, касавшуюся лично их или всего предприятия. А вот начальники разных рангов партсобраний, случалось, побаивались и не любили. И не случайно – любой коммунист на них мог встать и, что называется, «ударить по штабам» «критикой снизу» – доходило и до потери кресел. В семидесятые годы главным было желать что-то сделать, чего-то достичь. А уж пути к успеху рано или поздно находились.

Свою важную роль в советской политической системе, помимо КПСС, играли также комсомол и профсоюзы. В их работе также переплетались формализм и самая неподдельная заинтересованность, энтузиазм. Сегодня существует мнение, что формализма было больше: раз ВЛКСМ объединял всю молодежь, а профсоюзы – всех работавших (т. е. всю взрослую часть населения страны), то это автоматически превращало их в неповоротливых мастодонтов. Уверен, что эти оценки – плод собственного неудачного жизненного опыта критикующих. Конечно, многим в те годы хотелось чего-то более динамичного, нового. Но это желание у большинства из них не входило ни в какой диссонанс с живущим в молодежи чувством сопричастности со страной и со своим временем. А еще каждый юноша и каждая девушка могли спокойно смотреть в будущее: уверенность в завтрашнем дне являлась стержневым элементом самооценки почти что каждого молодого человека в СССР.

Официальная политическая структура советского общества (о «неофициальной» мы еще поговорим) была прописана в главном законе страны. В 1977 году принимается очередная Конституция СССР, ее уже в те годы некоторые острословы называли Брежневской. Брежнев действительно приложил руку к ее созданию. Однако впервые о необходимости серьезной конституционной реформы заговорили еще после окончания Великой Отечественной войны при Сталине, а потом при Хрущёве. Хрущёв предполагал законодательно обозначить курс на строительство коммунизма. Поэтому в окончательный вариант проекта, обсужденный летом 1964 года, вошло много идеологических положений, лежавших в основании хрущевской политики. В частности, в ней говорилось о предстоящем слиянии всех форм собственности в единую коммунистическую, о возрастании руководящей и направляющей роли партии, о марксизме-ленинизме как идеологической основе советского строя. Кроме того в новой Конституции необходимо было решить и некоторые «технические» вопросы. Например, потребовалось создать новый гимн – прежний не только слишком прямо ассоциировался со сталинским временем, но и содержал слова о Сталине. После выноса тела Сталина из Мавзолея гимн стали исполнять без текста. Шутники сразу же прозвали советский гимн песней без слов. А еще шутили, что слово из песни все же выкинуть можно, при условии, что это слово – «Сталин». Любопытно, что в 1967 году в СССР провели специальное исследование общественного мнения с целью выявить отношение населения к гимну. При этом население показало устойчивый консерватизм в вопросах сохранения музыки и разномыслия в вопросах обновления текста62.

Политическая смерть Хрущёва временно прервала работу над Конституцией. Но идея осталась. Теперь уже новый партийный лидер стремился закрепить свое место в истории. Так Конституция 1977 года стала «брежневской». Главным ее отличием от так и не родившейся «хрущевской» Конституции становится смена идеологических ориентиров. Вместо хрущевского «коммунизма в 1980 году» в ней позиционируется брежневский «развитой социализм». Работа над новым вариантом Основного закона оживает в 1971 году по решению проходившего тогда XXV съезда КПСС. В мае 1977 года Пленум ЦК КПСС одобрил подготовленный Конституционной комиссией проект Основного закона. Опираясь на решения пленума, Президиум Верховного Совета СССР принял указ о вынесении проекта на всенародное обсуждение. Во всенародном обсуждении проекта Конституции приняло участие свыше 140 млн человек, т. е. 80 % взрослого населения страны. Обсуждение велось на предприятиях, в институтах, органах управления, по месту жительства. Несмотря на элементы формализма, обсуждение проекта Конституции вызвало оживление политической активности населения, о чем свидетельствует поток писем от граждан, направлявшихся в самые разные партийные и государственные инстанции с предложениями и оценками проекта. В общей сложности в ходе обсуждения было получено около 400 тыс. предложений, многие из них были учтены при доработке Конституции63.

Новый Основной закон 1977 года провозглашал основой социального строя, существующего в стране, общенародную собственность. Соответственно, государство, существовавшее в СССР, определялось как социалистическое, общенародное, призванное выражать волю и интересы рабочих, крестьян, интеллигенции, трудящихся всех наций и народностей страны. Так же как и все предшествующие советские конституции, Конституция 1977 года в качестве политической основы государства закрепляла Советы, но теперь они получали название Советов народных депутатов. По мысли авторов новой Конституции, это название должно было символизировать построение в СССР общенародного государства. В отличие от предшествующей конституционной практики, новая Конституция более подробно раскрывала устройство политической системы советского общества, включавшей в себя теперь не только государственные органы и общественные организации, но и трудовые коллективы. Ядром советской политической системы 6-я статья «брежневской» Конституции провозглашала КПСС, что вызвало критику уже со стороны современников.

В новом Основном законе продолжалась прежняя линия развития советского конституционного права на последовательное расширение прав граждан. К прежним правам были добавлены право на бесплатное медицинское обслуживание всех без исключения граждан СССР, право на предоставление бесплатного жилища, право на свободное пользование достояниями культуры и др. С одной стороны, это позволяло человеку чувствовать свою защищенность, вселяло уверенность в завтрашнем дне. Но с другой стороны – у многих порождало иждивенческие настроения по отношению к государству. Социальные блага, которые гарантировал советский строй, такие как охрана материнства и детства, бесплатное образование и медицина, труд по избранной специальности, пенсионное обеспечение и многие другие воспринимались уже не как следствие сознательного исторического выбора прежних поколений и социального устройства, а как нечто само собой разумеющиеся, естественное, данное человеку от рождения и не отчуждаемое ни при каких условиях. Подобные настроения были чреваты ростом общественной пассивности, сыграли усыпляющую роль в период т. н. «перестройки».

Расширяла Конституция 1977 года также политические права советских граждан, среди которых могут быть названы право участвовать в управлении государственными и общественными делами, вносить предложения в государственные органы, свободно критиковать недостатки в их деятельности. Впервые в практике советского конституционного законодательства в Конституции 1977 года непосредственно закреплялся принцип социалистической законности в качестве одного из основных принципов деятельности не только самого государства и его органов, но и всех должностных лиц. В связи с этим, также впервые, новая Конституция предусматривала право граждан обжаловать действия любых чиновников, повинных в нарушении гражданских прав, через суд.

Как видим, даже на официальном уровне политическая жизнь в Советском Союзе была бурной и многоцветной. Люди разных социальных статусов и жизненных позиций участвовали в работе многочисленных общественных организаций, оказывали давление или просили помощи у партийных, государственных и хозяйственных органов. Чрезвычайно красноречив факт заинтересованного обсуждением советским гражданским обществом проекта Конституции страны. При этом в СССР политическая жизнь выходила далеко за пределы тех рамок, которые регулировались государством и уставами общественных организаций. Многие формы политического активизма в нашей стране были непривычны и непонятны западным специалистам, поэтому просто не замечались и не фиксировались ими. Однако за парадным фасадом советской политической системы кипели нешуточные страсти, велась ожесточенная политическая борьба.

Многое из того, что происходило за кулисами видимой власти в СССР, сегодня стало доступно историкам. В частности, в наши дни можно в общих чертах изучить процессы распределения и перераспределения высшей власти после отставки Хрущёва. На этой, прежде невидимой, но оттого не менее значимой стороне советской действительности 1964–1982 годов стоит остановиться подробней, поскольку само по себе устранение от власти непопулярного в стране лидера автоматически еще не вело к стабилизации в верхах. Прежде чем советская верхушка вновь смогла консолидироваться вокруг единого руководителя, которым в дальнейшем станет Брежнев, ей вновь пришлось пережить несколько продолжительных этапов острой борьбы за власть, поскольку среди участников смещения Хрущёва не было единства по многим ключевым вопросам внутренней и внешней политики. И хотя сразу же после отставки Хрущёва принцип «стабильности» был провозглашен важнейшим и в кадровой политике, существовавшие противоречия привели к острому соперничеству в высших эшелонах партийной и государственной власти.

Сторонники прежнего советского лидера в развернувшихся баталиях на равных участвовать не могли. Видимо, поэтому еще продолжительное время многие из них, что называется, «оставались на плаву». Например, ближайший соратник Хрущёва Микоян на высшем государственном посту Страны Советов (на посту Председателя Верховного Совета СССР) продержался до 1965 года, когда его наконец заменил один из ключевых деятелей антихрущевской оппозиции Н. Подгорный. Личная выдвиженка и любимица Хрущёва Е. Фурцева сохранит пост министра культуры до самой своей смерти в 1974 году. По-настоящему упорная борьба велась исключительно в стане победителей. Речь шла о том, кто и как будет определять генеральную линию партии и политический курс всей страны.

Формально высшая власть октябрьским Пленумом ЦК КПСС 1964 года была передана Брежневу и Косыгину. Брежнев получил пост первого секретаря ЦК КПСС, а Косыгин возглавил союзное правительство64. Однако наиболее сильные позиции в новом руководстве первоначально занимала сплоченная группа руководителей, сделавших в 1940-1950-х годах карьеру в комсомоле. Центральной фигурой в этой группе являлся А. Шелепин (которого называли «железным Шуриком» – по аналогии с «железным Феликсом»), возглавлявший Комитет партийногосударственного контроля. Шелепин считался сторонником русской линии в руководстве партии и крутых мер по оживлению социально-экономического развития страны. Сегодня его роль в становлении «русской партии» в советском руководстве оспаривается, вместе с тем как раз его усиление самым прямым образом сказалось на оживлении деятельности «группы Павлова», которую возглавлял новый первый секретарь ЦК ВЛКСМ С. Павлов. В своей борьбе с позиций патриотизма и державности против либеральных «Нового мира» и «Юности» «павловцы» получали поддержку как раз от «железного Шурика»65.

Часто приходится слышать, что именно А. Шелепин, занимая ответственные посты в структуре власти начала 1960-х годов и опираясь на поддержку своего товарища по комсомолу Председателя КГБ В. Семичастного, а также других высокопоставленных единомышленников, оказался центральной фигурой антихрущевской команды. Решая первостепенную для них задачу смещения Хрущёва, члены «комсомольской группировки» (как их нередко называют в исторической литературе) согласились на фигуру Брежнева в качестве преемника Хрущёва на посту руководителя партии лишь ради достижения компромисса, ибо Брежнева они (и не только они) рассматривали как фигуру промежуточную66. Вместе с тем, недооценив важность контроля над партаппаратом, Шелепин и Семичастный совершили ту же ошибку, что Маленков и Берия в период борьбы за власть с Хрущёвым. В свою очередь, Брежнев, опираясь именно на партийный аппарат, начал активно укреплять собственные позиции и в конце концов оказался сильнее своих соперников.

Осторожно маневрируя, Брежнев, слывший умеренным либералом, сумел поставить дело таким образом, что конфликты в Политбюро в те годы не приобретали выраженный политический оттенок. Своих соперников он вытеснял постепенно, под различными сугубо рабочими предлогами, без выдвижения каких-либо политических формулировок. Так, сторонник А. Шелепина, секретарь Московской партийной организации Н. Егорычев был удален со своей должности в 1967 году за неосторожные критические замечания в адрес организации противовоздушной обороны столицы. В. Семичастного в том же 1967 году, под тем предлогом, что он не сумел воспрепятствовать бегству за границу дочери Сталина С. Аллилуевой, заменили на посту председателя КГБ «лояльным» по отношению к Брежневу Ю. Андроповым. Сам Семичастный по этому поводу писал: «Как я узнал позже, Брежнев решил использовать этот момент (бегство Светланы Аллилуевой. – Ред.) для осуществления своих давних планов – освободить меня от должности председателя КГБ (а вместе со мною убрать и других неугодных ему бывших комсомольских вожаков). Вначале он обработал Подгорного и получил его согласие, затем вдвоем они стали “давить” на Косыгина. Тот долго сопротивлялся. Чем только не пугали Косыгина: и “теневым кабинетом”, и возможным переворотом. Наконец уломали и его. Суслов, как всегда, присоединился к “тройке”: у нас с ним всегда были натянутые отношения…»67

Дольше всего Брежнев избегал открытого столкновения с Шелепеным, вследствие чего тот был выведен из состава Политбюро лишь в середине 1970-х годов. Однако отстранение Шелепина от реальных рычагов власти Брежнев начал готовить заранее. Так, уже в 1965 году А. Шелепин лишился своего главного козыря – поста председателя Комитета партийно-государственного контроля. Одновременно с этим Шелепин потерял пост заместителя Предсовмина, который прежде он занимал по должности, как руководитель КПК. При этом Брежневу удалось обставить смещение Шелепина так, что это не вызвало ни у кого никаких подозрений и активного сопротивления: 6 декабря 1965 года Пленум ЦК КПСС (конечно же в целях повышения демократии и «привлечения к делу контроля широких масс коммунистов и беспартийных!») органы партийно-государственного контроля были преобразованы в органы народного контроля с существенно меньшими полномочиями, которые должен был возглавить другой человек. Поражение «группы Шелепина» в партийном руководстве привело сперва к ослаблению, а затем и разгрому «группы Павлова» в руководстве комсомола (С. Павлов покинул свой пост в 1968 году, вместо него первым секретарем ЦК ВЛКСМ стал Е. Тяжельников).

Поражение «группы Шелепина» имело два серьезных последствия для политического развития страны. Во-первых, оно означало отказ руководства страны от продолжения национал-боль-шевистской политики первых послевоенных лет. Власть отныне сосредотачивалась в руках центристов, не готовых на откровенное формирование своего политического курса. Во-вторых, и это было куда опаснее, разгром «шелепинцев» и близких к ним молодежных лидеров означал отстранение от выработки политических решений молодых, опытных руководителей. В итоге в политическое небытие ушло целое поколение перспективных лидеров, а разрыв между «старой гвардией» и «новой порослью», возникший после победы триумвирата Берии – Маленкова – Хрущёва, стал еще глубже. Стабильность в настоящем покупалась за счет возможности динамично развиваться в будущем.

На проходившем весной 1966 года XXIII съезде КПСС вместо поста первого секретаря вводится пост генерального секретаря ЦК КПСС, на который был избран Л. Брежнев. Но хотя статус занимаемого Брежневым поста существенно повышался, о единоличном его лидерстве речи еще не шло. Из 11 членов Политбюро, избранного на XXIII съезде, новый генсек мог рассчитывать на безусловную поддержку только троих: А. Кириленко, А. Пельше и Д. Полянского. В некоторых вопросах с Брежневым могли блокироваться М. Суслов, Ю. Андропов, а также потерявший свое влияние и поэтому нуждающийся в союзниках А. Шелепин. Кроме того, опорой Брежнева становится его старый товарищ по работе в Молдавии К. Черненко, который в 1965 году был назначен заведующим общим отделом ЦК КПСС. Опытный аппаратчик, он готовил материалы к заседаниям Политбюро с таким расчетом, чтобы максимально способствовать прохождению вопросов в ключе, выгодном генеральному секретарю. В то же время в борьбе за лидерство в партии Брежневу противостояли такие сильные самостоятельные фигуры, как А. Косыгин и Н. Подгородный. Особенно большим авторитетом пользовался глава правительства Косыгин. Его экономические начинания снискали ему славу сильного хозяйственника и решительного реформатора.

Как вспоминал Н. Егорычев, Брежнев ревниво относился к Косыгину и его авторитету, не обладая таковым68. Наверное, именно поэтому до определенного момента он внешне не стремился к лидерству в определении экономического курса страны, отдавал эту сферу на откуп Косыгину. Ситуация двоевластия устраивала многих, поэтому когда в декабре 1969 года на Пленуме ЦК КПСС Брежнев начинает открыто критиковать положение дел в народном хозяйстве, это вызвало протест со стороны некоторых старых членов Политбюро. О том, что произошло после Пленума, рассказывают в своих книгах историк Р Медведев, а также Н. Ефимов, в прошлом – главный редактор центральной газеты оборонного ведомства «Красная звезда». Согласно их информации, весной 1970 года трое влиятельных советских руководителей – М.А. Суслов, А.Н. Шелест и К.Т Мазуров – подвергли

Брежнева атаке. Они направили членам ЦК записку с критикой некоторых положений, высказанных Брежневым на декабрьском (1969 г.) Пленуме ЦК, как якобы недостаточно отвечающих духу марксизма-ленинизма. Для такой идеократической структуры, как КПСС, обвинения звучали приговором. На ближайшем пленуме Брежнев мог лишиться поста генсека. Но очередной переворот в кулуарах Кремля не произошел. В марте 1970 года Брежнев прибыл на войсковые учения «Двина» в Белорусском военном округе. В ходе своего неожиданного блиц-визита при помощи своего давнишнего (еще с военной поры) знакомого, министра обороны А.А. Гречко генсек заручился поддержкой высшего командного состава Советской армии. В результате трения, обозначившиеся между Брежневым и его соперниками, оказались урегулированы в интересах генсека69.

К началу 1970-х годов позиции Брежнева становятся самыми крепкими в Политбюро. На вершину власти Брежнев поднимает таких функционеров, как Ф. Кулаков, М. Соломенцев и др. На должность заведующего науки ЦК КПСС назначается С. Трапезников. С. Цвигун получает назначение на пост заместителя председателя КГБ. МВД возглавит близкий Брежневу Н. Щелоков. Поскольку многие новые выдвиженцы работали с Брежневым еще в бытность руководства им Днепропетровской и Молдавской партийными организациями, его команда получит название «днепропетровской группировки».

Очередной шаг по усилению своей власти Брежнев делает в 1971 году на XXIV съезде КПСС, на котором состав Политбюро был расширен с 11 до 15 человек. В 1973 году в него вошли явные сторонники Брежнева либо деятели, не принадлежащие ни к каким группировкам: министр обороны А. Гречко, министр иностранных дел А. Громыко, председатель КГБ Ю. Андропов. Из состава Политбюро удаляются реальные или мнимые противники Брежнева: в 1971 году по обвинению в коррупции был выведен глава грузинских коммунистов В. Мжаванадзе, в 1973 году – А. Шелест, который обвинялся в национализме, в 1975 году – А. Шелепин, а в 1976 году – Д. Полянский. В 1977 году из Политбюро вывели Н. Подгорного, лишившегося также поста Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Этот высший государственный пост переходит к самому Брежневу. Вспоминая этот эпизод, лидер московских коммунистов В.В. Гришин, хорошо знавший Брежнева, отмечал: «Я был членом Президиума Верховного Совета СССР и видел, что с приходом в Верховный Совет СССР Леонида Ильича деятельность Президиума и всего Совета значительно оживилась. Повысился авторитет Верховного и других Советов депутатов трудящихся страны»70.

Наконец, в 1978 году из Политбюро был выведен последний сторонник Косыгина К. Мазуров, а в октябре 1980 года с постов члена Политбюро и председателя Совета министров удаляется сам А. Косыгин. Формально предлогом отставки последнего сталинского наркома стали его состояние здоровья и заявление об освобождении от обязанностей его предсовмина. Заявление было по-косыгински деловым. Вместо него депутатам ВС СССР, решавшим его судьбу, прочли лубочную фальшивку со славословиями в адрес «дорогого Леонида Ильича»71. Вместо Косыгина главой правительства СССР был сделан сторонник Брежнева Н. Тихонов…

Внешне рубеж 1970-1980-х годов становится временем наивысшего усиления Брежнева как лидера СССР. Советская пресса усиленно создавала ему имидж «выдающегося политика», «деятеля ленинского типа». В анекдотах это положение нашло меткое отражение: «На партсобрании: “Да здравствует наш Ильич!”

“Вы о котором?”»

За годы пребывания у власти Брежнев 114 раз награждался высшими государственными наградами СССР. Среди его наград 4 Золотые Звезды Героя Советского Союза, Золотая Звезда Героя Социалистического Труда, орден Победы, ордена и медали. Специально чтобы наградить Брежнева, московское партийное руководство вышло с инициативой учредить памятный золотой знак «50 лет пребывания в КПСС». Кроме того, Брежнев награждался высшими наградами Польши, Венгрии, ГДР и других государств. Его огромные портреты украшали улицы городов и поселков Советского Союза, страницы центральных и местных газет. Однако в действительности начиная с 1976 года власть Брежнева начинает быстро ослабевать, что было связано с резким ухудшением здоровья советского лидера.

Болезнь и постепенный отход Брежнева от дел означал начало формирования в кругах высшего руководства СССР новой конфигурации сил и начало нового витка борьбы за лидерство партии. К тому времени наметилась пагубная тенденция перерождения высшего руководства страны в своеобразную «геронтократию» – средний возраст членов Политбюро к началу 80-х составлял 70 лет. В те годы бытовал анекдот:

«В приемной Л.И. Брежнева раздается звонок, дежурный поднимает трубку, из нее доносится слабый голос:

– Ало! Это приемная генерального секретаря ЦК КПСС?

– Да!

– Возьмите меня на работу в Политбюро!

– Вы что, больной?

– Да, да! И очень старый!»

Впрочем, старение советской политической верхушки не делало борьбу за лидерство в партии более мягкой, наоборот, придавало ей дополнительную остроту, поскольку друг другу противостояли люди с большим жизненным опытом, к тому же обладающие мощнейшими политическими ресурсами.

Рост недееспособности лидера провоцировал переход борьбы за власть в новую фазу. Но не только правящая партия – само советское общество становилось ареной политической борьбы, которая нарастала по мере ослабления государства.

Неудовлетворенность части советского общества происходящим в стране способствовала развитию диссидентского движения. Большую роль в развитии движения инакомыслящих сыграли реабилитированные после XX съезда, а также потомки репрессированных при Сталине видных партийных деятелей – неширокая, но политические опытная прослойка советского общества. Среди наиболее значимых диссидентских организаций в эти годы действовали Инициативная группа защиты прав человека в СССР, Комитет прав человека в СССР, Революционная партия интеллектуалистов Советского Союза, Союз борьбы за возрождение ленинизма, Союз борьбы за демократические права, Московская Хельсинкская группа и др. В их деятельности в первую очередь участвовали деятели науки, искусства, литературы, а также студенческая молодежь, рабочие, отдельные представители номенклатуры и офицерства. Вместе с тем общая численность диссидентского движения была крайне невелика: общая численность людей, когда-либо подписывавших документы диссидентского движения, не превышала полутора тысяч. И хотя в «теневых формах» диссидентства постоянно или эпизодически участвовало гораздо больше людей, речь, в лучшем случае, может идти лишь о нескольких десятках тысячах72. К числу знаковых фигур в диссидентстве могут быть отнесены академик А. Сахаров и писатель А. Солженицын, в работах которых идеология диссидентства получила свое наиболее полное и комплексное отражение.

Преимущественно диссидентское движение развивалось в мирных, ненасильственных формах. Вместе с тем отдельные антисоветские группы решались на открытые вооруженные выступления, избирали тактику террора. Так, 22 января 1969 года было совершенно покушение на Брежнева. Как выяснилось позднее, покушавшимся оказался В. Ильин – младший лейтенант Советской армии. Переодевшись в милицейскую форму брата, он встал в оцепление у Боровицких ворот Московского Кремля, через которые в тот день должен был проезжать Брежнев. Когда машина поравнялась с ним, покушавшийся выхватил два пистолета и открыл стрельбу по сидевшим в правительственной «Чайке». Прежде чем его схватили, он успел выпустить все патроны, смертельно ранив водителя. По чистой случайности Брежнев изменил свой маршрут и въехал в Кремль через Спасские ворота, что и спасло ему жизнь. Покушавшийся не был привлечен к ответственности, пройдя курс лечения в психиатрической больнице, через несколько лет он был отпущен. Как подчеркивает в этой связи историк Д.А. Ванюков, «в США авторов покушений на лиц столь высокого ранга на свободу обычно не выпускают»73.

Летом 1970 года группа в 12 человек совершила попытку захвата самолета для вылета в Израиль. На суде они заявили, что не желали никому причинять вреда, летчика планировали только связать, а единственный имевшийся у них пистолет был неисправен и служил лишь целям запугивания. Двух «самолетчиков», как их назвали, приговорили к смертной казни, остальных – к различным срокам заключения от 8 до 15 лет. Однако вскоре кассационный суд отменил смертные приговоры и снизил сроки заключения другим угонщикам. Вместе с тем впоследствии было задержано еще несколько граждан СССР и осуждено за «связь с организаторами захвата самолета»74.

Серьезную террористическую атаку, состоявшую из серии терактов в Москве, организовали армянские националисты. Это были три взрыва, прогремевшие во время каникул и выездов детей на елки в субботу 8 января 1977 года. Обычно говорят о взрыве бомбы, прогремевшем в этот день в поезде московского метро. Он действительно был самым страшным и тяжелым по своим последствиям. Еще один взрыв произошел в продуктовом магазине № 15, наконец третья бомба сработала на улице 25 Октября, недалеко от Историко-архивного института и ГУМа. Среди пострадавших были дети. Погиб ученик 10-го класса, приехавший в столицу на каникулы, тяжелое ранение получила 4-летняя девочка. В общей сложности пострадало 37 человек.

Операция по расследованию терактов получила кодовое название «Взрывники». Она была завершена в кратчайшие для таких дел сроки. Возглавлявший ее офицер КГБ В.Н. Удилов вспоминал, что произошедшее ошеломило советское общество, требовалось найти преступников, предупредить новые убийства. Стремясь снять подозрения с диссидентского движения, академик Сахаров 12 января обратился к «мировой общественности». Он попытался изобразить случившееся как провокацию «карательных органов», целью которой было «закручивание гаек» в стране. Тем временем удалось предотвратить еще один теракт – по чистой случайности взрывное устройство не сработало и его доставили в милицию. Через несколько месяцев следственные мероприятия привели к раскрытию подпольной террористической группы и аресту не только всех непосредственных исполнителей, но и организаторов взрывов в Москве. Среди них оказались и националисты со стажем, уже отбывавшие срок за антисоветскую деятельность75.

Самым известным инцидентом стал мятеж, поднятый в 1975 году в дни празднования 58-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции заместителем командира по политической части (замполитом) одного из новейших на Балтике противолодочных кораблей «Сторожевой». Долго вынашиваемый план состоял в следующем: привести боевой корабль в Ленинград, колыбель революции, встать рядом с легендарной «Авророй» и потребовать предоставить телеэфир для обращения к народу. Как альтернатива рассматривалась возможность вывести корабль за пределы территориальных вод СССР, и оттуда обратиться к народу, раскрыть ему глаза на происходящее в стране. Попытка уйти в нейтральные воды успехом не увенчалась – корабль был возвращен в советские территориальные воды, команду корабля арестовали. После следствия и суда инициатор мятежа был лишен воинского звания и наград и приговорен к расстрелу. Однако все остальные 6 офицеров и 11 мичманов, принимавших участие в захвате корабля, никакого наказания не понесли. Заведенные против них дела очень скоро были прекращены76.

Диссидентское движение в те годы было неоднородным. Современная историография выделяет в нем несколько течений. Прежде всего, это правозащитное движение, начало которому было положено в 1968 году, когда в Москве 7 представителей столичной интеллигенции вышли на Красную площадь в знак протеста против ввода советских войск в Чехословакию. Далее в литературе называются различные религиозные группировки (в которые входили приверженцы всякого рода тоталитарных сект и нетрадиционных для народов России религиозных течений, таких как евангелисты, адвентисты, баптисты и проч.). Особенно массовым течением диссидентства являлись разного рода сепаратистские движения, которые ставили своей целью разделение народов СССР по национальным квартирам. Своеобразным явлением в диссидентстве становится возникновение объединений, декларирующих необходимость возвращения к подлинным социалистическим или даже коммунистическим ценностям, также, как правило, с ярко выраженным интернационалистским уклоном.

Кроме того, некоторые авторы отдельным направлением диссидентства называют так называемое русское освободительное движение, в которое объединяют деятелей от национал-боль-шевистской до православно-монархической ориентации. Такой подход разделяется далеко не всеми, поскольку диссидентское движение, несмотря на некоторые нюансы в идеологии отдельных входивших в него групп, ориентировалось, прежде всего, на ценности «свободного мира» и было направлено на слом советского образа жизни. В этом контексте движение русского возрождения не только не правомерно относить к диссидентству, его следует квалифицировать как прямо противоположное ему, а именно как охранительное движение. Неслучайно основными формами деятельности представителей патриотического лагеря были сугубо охранительные: охрана и реставрация памятников старины, борьба за чистоту русского языка, воспитание молодежи в духе гордости за свое национальное историческое наследие и т. д. Среди структур, на которые могла опираться «русская партия внутри КПСС», один из ее активных участников и летописцев А.И. Байгушев называл, например ВООПИК (Всероссийское Общество Охраны Памятников Истории и Культуры), журнал «Молодая гвардия», а также одноименное издательство в бытность руководства им В. Ганичевым, журнал «Наш современник», конечно же, Союз писателей РСФСР и т. д. Все эти институты русского гражданского общества свою деятельность строили на идеологии величия России77. Тем самым объективно рост национального самосознания в широких кругах русской интеллигенции способствовал укреплению могущества государства, сохранение национального единства через «соединение веков отечественной истории»78.

Таким образом, мы убедились, что и политическая жизнь СССР в 1964–1982 годах, как и все прочие сферы жизни общества, ни в коей мере не может быть описана исключительно в терминологии застоя и тоталитаризма. Это, конечно, не отменяет того факта, что отдельные политические изменения в стране запаздывали, рост гражданской активности не всегда дополнялся, а иногда искусственно сдерживался косными политическими институтами. Кроме того, становится очевидной основная линия развития политической элиты в 1964–1985 годах. Удаление из нее национально мыслящих лидеров неизбежно вело к дрейфу советской верхушки к западничеству и либерализму безотносительно к тому, в чем это конкретно выражалось: в «косыгинской» экономической реформе, уступках в идеологической сфере или попятном движении на международной арене. Советские лидеры к концу брежневской эпохи были готовы капитулировать скорее перед диссидентами-западниками, чем уступить пробуждавшейся в русском народе стихии самосознания. Пораженческие настроения, проникшие в высшие эшелоны власти в СССР, рано или поздно должны были привести к появлению политиков, спекулирующих на них ради удовлетворения собственных интересов, идущих вразрез с интересами общества.

Можно сказать, что постепенно разрастался опасный разрыв между официальной риторикой, насквозь псевдореволюционной, и направленностью реальных шагов тех, кто оказался во главе партии и государства. В этом, как представляется, крылась одна из важнейших предпосылок поражения Советского Союза в «холодной войне» и его упразднения победившей стороной. Однако эти и другие проблемы, стоявшие перед СССР, не носили антагонистического характера и могли быть преодолены с опорой на собственные силы. Удастся ли это сделать, зависело и от позиции всего общества, и от выбора, который предстояло сделать советскому руководству в середине 1980-х годов.

Глава VI Общество, в котором счастье мог найти каждый

Известный автор книг об эпохе Брежнева А. Шубин справедливо назвал советское общество живым обществом79. И хотя общую концепцию историка роста в советском обществе противоречий между составлявшими его слоями принимать категорически нельзя, само понимание советского общества как полного энергии роста, безусловно, полностью справедливо. Подтверждением позиции историка может служить положение во всех сферах общественной жизни СССР, но прежде всего, в духовной и социальной сферах. Именно здесь динамизм и успешность советского опыта сказались в наибольшей полноте. Социальная сфера вообще является важным элементом для понимания советского общества.

Ведь для социализма именно она, по большому счету, является его витриной. Только социализм начинает решать те социальные проблемы, которые человеческая история накапливала веками. В капиталистических странах к их решению приступили только тогда, когда поняли успешность советской модели и заразительность советского опыта для своих граждан. Насколько успешно шло решение социальных проблем в самом СССР на последнем этапе развития Красного проекта? В каких направлениях развивалась социальная политика кремлевского руководства в те годы? Какие изменения происходили в социальной структуре? Начать предлагаю с последнего вопроса.

Официально в советском обществе 1970-х годов признавалось существование только «двух дружественных классов» – рабочего класса и крестьянства. Традиционно декларировалась ведущая роль рабочего класса. Ведомое им крестьянство, как считалось, в корне отличалось от дореволюционного крестьянства. Для того, чтобы подчеркнуть это отличие, в научных и пропагандистских брошюрах принято было говорить о «колхозном крестьянстве». Помимо рабочих и крестьян также выделялась особая социальная прослойка – трудовая интеллигенция, которая формировалась за счет двух существовавших в СССР классов. Еще сохранявшийся в годы Сталина слой крестьян-единоличников и некооперированных кустарей в хрущевский период был сведен полностью на нет. Прежний официальный взгляд на структуру населения СССР в общих чертах отражал основные параметры социального развития страны, но был не пригоден для анализа отдельных новых явлений, в том числе негативных, протекавших в глубине советского общества, которые уже не вписывались в классический формационный подход советской общественной науки.

Ведущей тенденцией развития советского общества, во многом определявшей всю его структуру, на тот период являлось завершение начатого еще на рубеже XIX–XX веков процесса перехода от аграрного к индустриальному типу развития и начало перехода к постиндустриализму. Следствием этого стал стремительный рост городов и угасание сельской жизни. С конца 1960-х по середину 1980-х годов численность городского населения возросла примерно на 45 млн, а сельского – сократилась на 9,5 млн человек. За 25 лет (с 1960 по 1985 г.) почти 35 млн вчерашних жителей деревни окончательно перебираются в города. Миграция направлялась в большие города. В них направлялись потоки не только из деревни, но и из малых городов, многие из которых также переживают упадок. Возрастает с 3 до 23 количество городов-миллионеров, в которых к концу 1980-х годов проживала примерно четверть населения страны. Процесс урбанизации переходит на новую ступень, когда растут не просто города, а выстраиваются целые городские агломерации, объединявшие вокруг какого-либо крупного центра или нескольких центров множество средних и малых городов, а также прочих населенных пунктов в единую хозяйственную, культурно-бытовую и транспортную зону. Помимо Московской агломерации, в 1960-е – 1980-е годы складываются Ленинградская, Горьковская, Свердловская, Новосибирская и др.

Отражением происходящих миграционных потоков становится не только численный рост городских жителей, но и увеличение доли горожан в социальной структуре. В начале 1970-х годов рабочие составляли 57,4 % населения страны, 22,1 % – интеллигенция и служащие, 20,5 % – колхозное крестьянство. К середине 1980-х картина выглядела иначе: количество рабочих увеличилось до 61,8 %, интеллигенция и служащие составляли уже 26,2 %, в то время как удельный вес крестьянства упал до 12 %. Столь бурный переход от аграрной к городской цивилизации сопровождался разрушением прежних культурных и нравственных ориентиров, в то время как возникновение и укоренение новых требовало продолжительного времени и не поспевало за потребностями общества. Болезненный сам по себе, этот процесс накладывался на девальвацию официальной идеологии80. Это служило питательной средой роста бездуховности, а вслед за этим – различных антисоциальных форм поведения, таких как алкоголизм, хулиганство, преступность и др., несмотря на постоянные кампании по борьбе с пьянством, употребление алкоголя в стране поднялось по сравнению с 1960 годом в два раза, составив в среднем 17–18 л (в переводе на чистый спирт). На учете состояло около 2 млн алкоголиков. В одном только 1978 году свыше 6 млн человек попали в вытрезвители. Если в 1966 году число преступлений на 100 тыс. чел. составляло 380, то в 1978 году – уже 503.

Одним из позитивных последствий перехода к городскому обществу можно считать повышение образовательного уровня населения. В первой половине 1980-х годов около 40 % горожан имели высшее образование. Людям стало проще посещать театры, музеи, выставочные залы. Просмотр фильмов в кинотеатрах превращается в обыденное явление. Расширяется сеть клубов и обществ по интересам. На более высоком уровне в городах можно было организовать библиотечное дело. Преимущества городского образа жизни следует назвать среди важнейших причин усиления отмеченных выше миграционных процессов. Молодые люди, не сумевшие найти себе место в родных местах, желавшие повысить свой социальный статус и жить в более комфортабельных условиях, ежегодно устремлялись в города, преимущественно пополняя ряды рабочих, что позволяло директорам не очень-то заботиться о внедрении в производство новых технологий, в результате чего даже на рубеже 1970-1980-х годов до 40 % промышленных рабочих были заняты ручным и неквалифицированным трудом. Зато дети вчерашних выходцев из деревни стремились поступить в вуз и выбиться в категорию интеллигенции или служащих. Отдельные слои интеллигенции и служащих действительно хорошо оплачивались и в имущественном плане составляли верхнюю ступень советского общества, в связи с чем некоторые исследователи пишут о новом сословии или даже классе – номенклатуре. Выгодным в те годы становилось также трудоустройство в сфере снабжения и услуг. В условиях дефицита близость к источникам распределения и «блат» играли не менее важную роль, чем деньги, а иногда и большую. В городах идет процесс зарождения социальных групп, связанных с теневой экономикой.

Обезлюдение и старение советской деревни сокращали трудовые ресурсы в аграрном секторе – лишь немногим более десяти процентов выпускников сельских школ оставались трудиться в колхозах и совхозах, а около трети населения составляли люди пенсионного возраста. Такая демографическая ситуация отнюдь не способствовала успешному реформированию села. Сами реформы, проводившиеся в те годы, далеко не всегда соотносились с экономическим положение в деревне и, еще реже, с социально-психологическими особенностями сельских жителей.

Крайней противоречивостью, к примеру, отличалась кампания по укрупнению сел и деревень и ликвидации «неперспективных», к котором в середине 1970-х годов было отнесено примерно три четверти населенных пунктов в сельской местности (или 114 тыс. из 143 тыс.). Центральные усадьбы сельхозпредприятий, куда людей переселяли в дома городского типа, чаще всего оказывались своеобразными перевалочными пунктами на пути в город. Теряя связь с землей, лишаясь возможности вести личное приусадебное хозяйство, вчерашний крестьянин не видел смысла задерживаться в новых неблагоустроенных поселках с неразвитой инфраструктурой и спешил в крупные городские центры. Проблема, к счастью, была осознана, и в 1980 году от практики деления сел на перспективные и неперспективные отказались, а в некоторых районах даже началось обратное движение. В частности, в Московской области решено было вернуть к жизни 3,5 тыс. опустевших деревень. Но тут грянула горбачевская «катастройка», и русская деревня была ввергнута в еще большие бедствия.

Вместе с тем суждения некоторых современных авторов, что исход русского крестьянства в города явился исключительно следствием действий советского режима, уделявшего приоритетное внимание тяжелой промышленности и проводившего политику «раскрестьянивания», явно грешат упрощенчеством. Не отрицая специфики и болезненности протекавших в этой сфере процессов, вызванных неумелыми мероприятиями властей, невозможно все же не увидеть, что абсолютно аналогичный этап массовой аграрной миграции в промышленные и культурные центры в своем развитии проходили все индустриальные страны: будь то на Востоке, или на Западе Европы81. Учитывая эти и другие явления, в том числе рост интеллигенции, людей, занятых в сфере услуг, прослойки менеджеров и «белых воротничков» и др., можно утверждать, что социальная структура, сложившаяся в СССР, в своих основных параметрах в целом соответствовала социальной структуре раннего постиндустриального общества и могла служить базой дальнейшего поступательного развития страны. Но для этого требовалось более оперативно реагировать на присущие данному этапу развития общества противоречия и активнее преодолевать закостеневшие общественные отношения, характерные для периода мобилизационно-индустриального рывка 1930—1950-х годов.

В целом позитивные результаты, достигнутые в экономике, а кроме того, сам по себе факт исключительного по протяженности мирного развития страны, позволили советскому руководству уделять гораздо большее внимание, чем когда бы то ни было прежде, социальной сфере. Несмотря на невозможность в одночасье переломить сложившуюся практику прежних лет и отказаться от остаточного принципа финансирования социальной сферы, решение назревших здесь проблем постепенно начинает восприниматься в качестве приоритетного направления всей внутренней политики. В основу проводимого в социальной сфере курса в конце 1960-х – начале 1980-х годов была положена задача максимального повышения материального уровня советских граждан. Базой ее поступательного решения служил стабильный рост национального дохода в его абсолютных показателях, который позволял все большие средства выделять не только на цели развития, но и на цели потребления (см. таблицу).

Таблица 2.

Использованный национальный доход (в сопоставимых ценах 1973 г., млрд руб.)

Два важных фактора – устойчивый рост национального дохода и опережающее увеличение фонда потребления – позволили в течение полутора-двух десятилетий добиться кардинальных перемен. Средняя заработная плата рабочих и служащих с 97 руб. в 1965 году увеличилась до 190 руб. в 1985 году, а с учетом выплат льгот из общественных фондов потребления – до 269 руб. в месяц. Еще быстрее росла оплата труда колхозников: с 51 руб. в 1965 году она увеличилась до 153 руб. в 1985 году, а с учетом выплат льгот из общественных фондов потребления – до 223 руб. в месяц. Помимо зарплат на протяжении всего рассматриваемого периода шло увеличение пенсий, выплат женщинам-матерям, размеров льгот и скидок различным категориям населения. В целом реальные доходы населения за 1970-е годы возросли на 46 %, сумма вкладов населения в сберкассы только в одной девятой пятилетке увеличилась в 2,6 раза и продолжала расти.

В отличие от стран Запада, важной особенностью социального развития СССР стали более высокие темпы роста доходов в менее обеспеченных семьях. Если в 1965 году только 4 % граждан имели доход свыше 100 руб. в месяц на члена семьи, то в 1975 году – уже 37 %, а еще через десять лет, в 1985 году, – более 60 %. Результатом этого стало выравнивание уровня жизни различных слоев советского общества. Условно говоря, ощутимое большинство советских трудящихся составляли своеобразный средний класс, уровень потребления которого все еще не дотягивал до уровня потребления среднего класса на Западе, но имел отчетливую тенденцию к сближению с ним. Вместе с тем проводившаяся в Советском Союзе линия на механическое повышение денежных доходов населения вела к некоторым негативным последствиям. В частности, имевшая место уравниловка в оплате девальвировала материальные стимулы к повышению квалификации и производительности труда. Так, если в 1950-е годы квалифицированный рабочий в день зарплаты получал в 3–4 раза больше неквалифицированного, то через три десятилетия разница в оплате во многом нивелировалась и могла составлять 1,5–2 раза и даже меньше. Чтобы хоть как-то заинтересовать рабочих повышать свой профессиональный уровень, более активно участвовать в производственном процессе, совершенствовалась система поощрений. Проблему пытались решить за счет введения районных коэффициентов, новых тарифных ставок и должностных окладов, усиления действенности премирования, поощрительных доплат и надбавок.

Следует учесть, что увеличение доходов в 1970-х – начале 1980-х годов шло на фоне относительной стабилизации цен. Ощутимо росли только цены на «товары повышенного спроса» (к которым относились ковры, мебель, бытовая техника, автомобили, ювелирные изделия и т. д.), а также на некоторые импортные товары. Так, болезненно население реагировало на многократное повышение цен на кофе, которое объяснялось «неурожаем в Африке на кофе и какао-бобы». Подорожание товаров повышенного спроса вызывало цепную реакцию изменения цен и на некоторые другие товары, а также цен на черном рынке, но в целом цены росли крайне медленно, а на некоторые виды товаров и услуг они поддерживались на неизменном уровне. Очень дешево обходились населению лекарства, в том числе многие импортные препараты. Особенно щадящими цены в СССР сохранялись на продовольствие, которые были ниже мировых в 2–3 и более раз. Плата за жилье и коммунальные услуги также была относительно невелика – на них в среднем шло около 3 % месячного бюджета семьи. Тем самым, средняя семья из трех человек, чтобы иметь крышу над головой и нормально питаться, вполне могла уложиться в 150 руб. в месяц.

Повышение доходов и относительная стабильность цен объективно способствовали изменению структуры потребительского спроса населения, что некоторыми авторами было названо «потребительской революцией». Этот термин представляется не вполне корректным, правильнее говорить о революции потребления, для которой был характерен растущий спрос на товары длительного пользования. Если в середине 1960-х годов цветных телевизоров в СССР практически не производилось, то в середине 1980-х годов их продавалось в среднем более 4 млн штук в год. За тот же период продажа населению магнитофонов увеличилась в 10 раз, холодильников в три раза, пылесосов в 5 раз, мотоциклов почти в 2 раза. Особенно резко возрос спрос на легковые автомобили – за двадцать лет их продажа увеличилась в 25 раз.

Советские руководители к последствиям революции потребления оказались не готовы. Изменение структуры спроса и его взлет усугубляли существующие диспропорции в торговле, порождали хронический дефицит. Широко распространились разного рода коррупционные явления. Особенно желаемые товары приходилось «доставать из-под полы», «по знакомству», «покупать с рук» на черном рынке. По имеющимся подсчетам, таким образом постоянно или периодически переплачивало за покупки примерно 80 % населения. Особенно часто к услугам теневых торговцев прибегали люди с достатком выше среднего, что, собственно, и понятно. На такие престижные товары, как ковры, хрусталь, мебель, автомобили и др., стали формировать специальные очереди. Подобные списки могли создаваться профкомами на предприятиях. Часто они организовывались на неформальных основаниях самими покупателями непосредственно при магазинах. В таких очередях нужно было периодически отмечаться, чтобы не оказаться вычеркнутым и не потерять возможность купить необходимую вещь. Поскольку номер очереди в таком списке также мог служить своеобразным товаром, возникал определенный слой дельцов, промышлявших вокруг магазинов. Положительный сам по себе факт роста денежных доходов в сочетании с невозможностью без дополнительных хлопот приобрести требуемую вещь превращался в фактор социального напряжения. К сожалению, большинство людей не могло понять, что такого рода явления конечно же можно назвать трудностями, но трудностями роста, и постепенно они будет преодолены: за свою историю Россия преодолевала и не такое!

К рубежу 1970-1980-х годов советская плановая экономика наконец наладила массовый выпуск телевизоров, транзисторов, мебели, ковров, холодильников, костюмов, обуви и других товаров народного потребления. Но их качество уже не удовлетворяло возросшие запросы людей. Происходило затоваривание недавно еще дефицитной продукции, полки складов и магазинов были переполнены товарами, которые население уже не желало брать, в то время как неповоротливая легкая промышленность не могла быстро и в должном объеме учитывать изменения в спросе. Складывалась парадоксальная ситуация – при видимом изобилии товаров дефицит не только не смягчался, а, наоборот, возрастал. Не менее, если не более глубокие последствия революция потребления имела в сфере социальной психологии, где она привела к явлению, которое можно условно назвать «бунт потребительства» – воистину, перефразировав слова классика, тупой и бесчеловечный.

Как отмечается в социологической литературе, «бытовые и культурные потребности населения начали обгонять имеющиеся у государства возможности»82. В некоторых (прежде всего наиболее зажиточных) слоях населения появлялась жажда обладать не столько качественными, сколько модными вещами преимущественно импортного производства. Люди, в остальном вполне добропорядочные, славные, рассудительные, словно теряли голову и тратили немалое время и энергию на «добывание» (как это тогда называлось) американских джинсов, немецкой обуви, финских пуховых курток, японской бытовой техники, французских духов и проч. Обладание ими показывало определенный статус их владельца, было престижно. Борьба с вещизмом становится одним из основных компонентов официальной советской пропаганды тех лет, на высшем партийно-государственном уровне неоднократно принимались решения о повышении качества выпускаемой отечественной продукции, но без понимания корней проблемы избавиться от нее было сложно. Психология мещанина и обывателя становилась массовой.

Серьезные сдвиги происходят в решении продовольственного вопроса, хотя ликвидировать дефицит на некоторые продукты питания в те годы так и не удалось. Сегодня критики советского общества злорадно припоминают т. н. «колбасные поезда», когда жители малых городов ездили отовариться в крупные районные центры или столицу за дефицитными на местах продуктами. Действительно, Москва, где снабжение было гораздо лучшим, в конце 1970-х годов становится центром «товарного паломничества» жителей Рязани, Владимира, Тулы и других близ расположенных городов, но надо понимать природу этого явления. Люди устремлялись в Москву совсем не потому, что в своих населенных пунктах умирали с голода. Они стремились (поскольку появилось много дополнительных денег) разнообразить свое повседневное меню. При этом они еще стремились и сэкономить – на колхозных рынках, например, никакого дефицита ни мяса, ни каких иных продуктов питания никогда не наблюдалось. Просто продукты там стоили дороже – в 2–3 раза. Но ведь и качество у них было выше! Сегодня уже никого не удивляет, что за более качественные товары нужно платить больше. А иногда речь идет даже не о качестве. Например, одно и то же китайское тряпье на барахолке стоит 50 рублей, а в фирменном бутике – 500. И ведь никто не ропщет – достают деньги и платят. А вот в советское время люди еще не привыкли, что нужно платить не только за товар, но и за его качество. В общем-то, отсюда и миф о советском дефиците. Один мой зарубежный коллега прямо признался, что у них-то понимают его природу, но написать правду, написать, что советское общество давно перестало быть дефицитным, не могут – идеологическая цензура.

Дефицит продуктов питания если где и оставался, то только в государственной торговле. Но каждый ученый, каждый живший в те годы человек подтвердит, что помимо государственного существовали и другие формы снабжения населения: профсоюзы, кооперация, рыночная торговля. Наконец, существовал черный рынок. Следует прямо признать, что если бы у население не было денег, то он просто бы не существовал. И если огромное количество покупало на нем американские джинсы за 200 рублей и диски «Битлз» за 70 рублей – значит, у них такие возможности были, и отдавали они не последние, обрекая своих малых детей и престарелых родителей на голодную смерть! Проблемы, конечно, были. Но, несмотря на них, производство и реализация сельхозпродукции в стране неуклонно возрастали. Общий объем розничного товарооборота государственной и кооперативной торговли (включая сюда общественное питание) в середине 1980-х годов был в 3,2 раза выше, чем в начале 1960-х годов. При этом очень важно учитывать, что особенно быстрыми темпами увеличивалась продажа наиболее ценных продуктов питания, таких как мясо и мясопродукты, молоко и молочные продукты, яйца, фрукты, овощи и т. д., тогда как потребление картофеля и хлебных изделий в рационе постепенно сокращалось, что свидетельствовало о значительном улучшении структуры потребления продовольственных продуктов. И вот вам зримый результат: по данным Организации ООН в области сельского хозяйства и продовольствия (FAO), в середине 1980-х годов СССР входил в десятку стран мира с наилучшим типом питания.

Не сразу, но решался остро стоявший еще с 1920-х годов и резко усугубившийся в военное время жилищный вопрос. На этапе последних советских пятилеток каждый год свои жилищные условия улучшали 10–11 млн человек. При этом повышалось и качество жилья. Если в 1975 году доля домов, построенных по новым типовым проектам улучшенной планировки, составляла 36 %, то в 1985 году – примерно половину. Если в прошлом во многих домах отсутствовали элементарные бытовые удобства, то в середине 1980-х годов уже примерно в 90 % квартир имелись канализация и центральное отопление, в 70–80 % – горячая вода, ванны, газ. Если в конце 1960-х годов средняя площадь квартиры равнялась 45,8 кв. м, то в середине 1980-х годов —56,8 кв. м; на одного городского жителя в 1960 году приходилось 8,9 кв. м жилья, а в 1985 году – уже 14,1. Преимущественно жилищное строительство осуществлялось за счет государства. Из этого источника финансировалось возведение около 70 % жилья. Вместе с тем рост денежных доходов населения позволил повысить роль жилищно-строительных кооперативов, расширились возможности строительства индивидуальных домов на сбережения жителей села. Значимый вклад в решение жилищной проблемы вносили промышленные предприятия и колхозы, за счет жилищного строительства стремившиеся решить проблему привлечения и закрепления кадров.

Возрастают объемы и качество медицинского и санаторного обслуживания. В 1985 году по сравнению с 1970 годом на 10 тыс. человек городского населения число врачей увеличилось на 37 %, для сельчан этот показатель оказался еще внушительней – 76 %. Улучшалась оснащенность лечебно-профилактических учреждений новейшим медицинским оборудованием, лечебной и диагностической аппаратурой, инструментами. Число больничных коек на 10 тыс. человек со 109 в 1970 году возросло до 130 в 1985 году. Полностью удалось победить такие страшные болезни, как чума, тиф, оспа, малярия. Страна впервые в мировой практике приступила к решению важной социальной задачи – полностью обеспечить и городских, и сельских жителей всеми видами высококвалифицированной медицинской помощи, добиться всеобщей диспансеризации населения с целью раннего выявления и предупреждения заболеваний. Резко увеличилось количество людей, получивших возможность отдохнуть и поправить здоровье в санаториях и учреждениях отдыха. Если в 1960 году смогло воспользоваться путевками всего 6,7 млн человек, то в 1985 году – почти 50 млн. При этом большинство людей получало льготные путевки – либо бесплатно, либо за полцены (остальную часть стоимости вносили профсоюзы). На рубеже 1970—1980-х годов большую популярность получил так называемый семейный отдых, когда отпуск по профсоюзным путевкам проводили целыми семьями.

Решенность многих социальных вопросов способствовала некоторой общей стабилизации в стране. По данным историка Л. Алексеевой, к концу брежневского периода в СССР участились сообщения о забастовках83. В действительности динамика социальных конфликтов в послевоенном советском обществе развивалась иначе. Как показывают раскрытые в последние годы советские архивы, вслед за крайне беспокойным периодом 1956–1964 годов, в дальнейшем наступает стабилизация, количество массовых выступлений ощутимо идет на спад. Конечно, и в эти годы социальное недовольство давало о себе знать. Чаще всего оно проявлялось в форме национальных и трудовых конфликтов, коллективных писем в органы печати и властные структуры, а также «антисоветских разговоров» – как в документах правоохранительных органов называли бытовую критику отдельных сторон советской действительности. Случались и неприятные эксцессы в период выборных кампаний, когда в избирательные урны опускали листовки либо испорченные бюллетени, покрытые различного рода надписями в адрес властей. Редко социальные конфликты приобретали коллективный характер. Они были отмечены в Киеве, Крыму, Ярославле, Днепропетровске, Архангельске и др., а также в столицах закавказских и прибалтийских республик. В ЦК внимательно следили за ситуацией, хотя местные партийные функционеры пытались скрыть ее от руководящих органов КПСС84.

Вместе с тем, как показывает новейшее исследование В. Козлова, власти постепенно отказываются от излишней жестокости в отношении участников массовых выступлений, характерной для хрущевского времени. Случаи применения оружия против населения практически сходят на нет, падает количество осужденных за участия в волнениях85. Главным орудием предотвращения недовольства становится совершенствование трудового законодательства и повышение благосостояние простых людей.

Процессы, протекавшие в СССР в 1964–1985 годах, не могли не сказаться на ситуации в духовной сфере. Среди исследователей до сих пор не существует единой точки зрения на ситуацию в советской культуре тех лет. Часть историков и культурологов полагает, что в отличие от экономики и политической сферы, происходившее в культуре никоем образом не укладывается в понятие «застой». Другие, наоборот, считают, что тенденции распада и деградации, начавшиеся в идеологии и культуре, потом постепенно начали распространяться на все сферы жизни в СССР. Очевидно, что истина может быть найдена при учете всех полярных оценок. И действительно, духовная жизнь советского общества тех лет вовсе не выглядит как совершенно застывшая, мертвая зона, где не возникает никакой борьбы, разномыслия и господствует полное единообразие.

Наоборот, творческий поиск нового, духовная неудовлетворенность в этот период отечественной истории по сравнению с предшествующим десятилетием заметно обостряются. В то же время нельзя не признать, что именно в области идеологии, массового сознания начинают созревать те мысли, идеи, настроения, которые окажутся смертельно опасными для прежнего уклада жизни, культурных и нравственных ценностей, ориентиров общественного развития, станут благодатной почвой для грядущей перестройки и либеральных реформ. При этом следует иметь в виду, что трудности и деструктивные моменты в духовной сфере и общественном климате в те годы не были, конечно, всеобъемлющими и проступали далеко не сразу, и что в целом поступательное развитие культуры в нашей стране продолжалось.

Особенно впечатляющие успехи в конце 1960-х – начале 1980-х годов были достигнуты советской наукой, прежде всего в области физико-математических и естественно-научных знаний. Завоеванные в те годы советскими учеными передовые позиции и сегодня, по прошествии уже более двух десятилетий непрерывных реформ и перестроек, позволяют России оставаться в почетном клубе наиболее развитых в научном отношении держав. Прежде всего, заметно улучшилась материальная база науки: доля расходов на нее в национальном доходе в 1970 году составляла 4 %, а в 1985 году – уже 5 %. За те же годы количество научно-исследовательских институтов увеличилось с 2078 до 2607, а количество научных работников возросло с 928 тыс. до 1491 тыс. В свою очередь, развитие НТР стало важным фактором, способствовавшим подъему советской экономики.

Одной из ключевых задач, которые стояли перед советской прикладной наукой, было обеспечение энергетических потребностей страны. В русле реализации этой задачи ученые внесли большой вклад в разработку новых энергоресурсов в труднодоступных районах Севера, также был разработан принципиально новый метод изготовления многослойных труб для газопроводов огромной протяженности. Быстрыми темпами прогрессировала ядерная энергетика. В СССР строятся новые атомные реакторы для исследовательских целей, открываются новые АЭС, спускаются на воду новые, существенно более мощные атомные ледоколы. Эта работа велась под научным руководством академика А. Александрова. Позитивные сдвиги намечаются в биологии. Так, специалистами Института биологической химии им. М. Шемякина удалось получить искусственные гены и найти подходы к изменению наследственности растений и живых организмов. Создаются новые мощные телескопы, построенный в эти годы советский радиотелескоп РАТАН становится самым мощным в мире.

Флагманом советской науки того времени по-прежнему оставалась советская космонавтика. Достижения советской космонавтики и сегодня во многом являются непревзойденной вершиной человеческой мысли. Технологические наработки тех лет по сей день лежат в основе большинства осуществляемых в мире программ освоения космического пространства. В технологической гонке с США Советский Союз избрал более перспективный путь развития своей космической отрасли. Не сумев создать ничего подобного советским ракетоносителям, американцы в середине 1970-х годов отказались от разработок одноразовых ракет «Аполлон» и перешли к созданию многоразовых космических кораблей («челноков»). В эти же годы СССР, продолжая совершенствование своих ракетоносителей, главное внимание уделил мирному созданию околоземных пилотируемых станций. Советские орбитальные станции должны были стать космической рабочей площадкой и одновременно научной лабораторией, положить начало колонизации космоса человеком. В основе этой программы лежало предвидение К. Циолковского о том, что человечество перешагнет планетарный уровень развития и превратится в космическую расу только тогда, когда человек начнет жить и работать непосредственно в космосе.

В результате в области создания околоземных многомодульных станций СССР обогнал США и прочие страны как минимум на 30 лет, в то время как запуски американских «челноков» не привели к серьезному технологическому прорыву в освоении космоса, кроме того, их запуски стоили в несколько раз дороже, чем советских одноразовых ракетоносителей. Когда же СССР в середине 1980-х годов был освоен отечественный космический корабль многоразового использования «Буран» с ракетоносителем «Энергия», то выяснилось, что и в этом компоненте Советский Союз является лидером, поскольку грузоподъемность советского «челнока» оказалась в несколько раз выше, чем у американских, при более экономичных затратах на каждую единицу выводимого в космос груза.

Важной вехой в развитии советской и мировой пилотируемой космонавтики становится 18 марта 1965 года. В этот день советский космонавт А. Леонов впервые в мире совершил выход из корабля в открытое космическое пространство. Было продолжено освоение планет Солнечной системы. 3 февраля 1966 года впервые в истории была осуществлена мягкая посадка спускаемого корабля на Луну и телепередача с ее поверхности на землю. Через полтора года, 18 октября 1967 года, советский спускаемый аппарат впервые в истории совершил плавный спуск и посадку на Венеру, и земные ученые смогли получить ценнейшую информацию о планете. Заметным событием, открывавшим широкие перспективы в развитии космических технологий, становится произведенная Советским Союзом 30 октября того же года первая в истории автоматическая стыковка двух искусственных спутников Земли «Космос-186» и «Космос-188». И, наконец, 16 января 1969 года на околоземной орбите заработала первая экспериментальная космическая станция, на борту которой трудился экипаж в составе В. Шаталова, Б. Волынова, А. Елисеева, Е. Хрунова. В 1970 году началась новая важная страница в освоении Луны – на поверхность спутника земли был высажен первый лунный самоходный аппарат. С этого времени русское слово «луноход» вошло во все языки народов планеты Земля. В 1975 году советский корабль «Союз» совершил стыковку с американским кораблем «Аполлон».

Определенная специфика в эти годы существовала в области развития гуманитарного знания и общественно-научных дисциплин. В эти годы ученых обществоведов начинают шире привлекать к участию в работе над важными политическими документами, а также к подготовке долгосрочных комплексных программ развития. Период своего ренессанса переживает в СССР прикладная социология, но теоретическая социология продолжает обслуживать узкопартийные интересы. Столь же противоречивые тенденции определяют в эти годы лицо советской экономической науки. С одной стороны, ученые экономисты внесли свой вклад в создание и обоснование новой генеральной схемы развития и размещения отраслей народного хозяйства, участвовали в выработке других грандиозных проектов этого времени. С другой стороны, тогдашние экономисты-академики А. Аганбегян, Г. Арбатов и другие развитие теоретической мысли в экономической науке направляли либо в русло апологетики экономических достижений «развитого социализма», либо по пути «критики» западного экономического опыта капиталистических держав.

Сложный путь прошла в конце 1960-х – начале 1980-х годов философия. Сохранявшийся идеологический контроль серьезно мешал оживлению философских исследований. Многие работы по философии, выходившие в эти годы, по-прежнему представляли собой, по существу, набор идеологических штампов и призваны были обслуживать текущую политическую конъюнктуру. Другим признаком кризиса философии становилось замыкание авторов на «внутренних» проблемах своей науки, когда философские вопросы ставились, так сказать, «в чистом виде», без их взаимоувязки с окружающей действительностью, в сугубо схоластическом ключе. В то же время в эти годы весомый вклад в развитие философского знания внесли такие крупные философы, как Э. Ильенков, М. Лифшиц,

В. Асмус и др. В большинстве своем эти авторы развивали философскую традицию марксизма-ленинизма, творчески осваивая и преобразовывая его. Вместе с тем в это же время в нашей стране происходит становление альтернативных философских взглядов.

Так, в эти годы получает большую известность немарксистская концепция развития человеческого общества, автором которой являлся видный отечественный ученый Л. Гумилев. Его книга 1979 года «Этногенез и биосфера земли» сразу же получила большой резонанс. Парадокс, связанный с этой книгой, заключался в том, что вплоть до перестройки она издана так и не была, но обзоры и отзывы на нее свободно печатались в советской печати (такое случалось с работами зарубежных, но не советских авторов). Суть гумилевской концепции сводилась к затушевыванию им социальных факторов в истории, на их место автор выдвигал безличную биохимическую энергию – пассионарность, которую Гумилев и провозглашал, в противовес официальным обществоведам, движущей силой исторического развития. Парадоксально (на первый взгляд), но на Западе появление немарксистских философских систем радости не вызвало. Гумилева, как это можно судить по работам такого американского исследователя русской науки, как Лорен Грэхэм, считали представителем нового русского консерватизма. Поэтому концепция цивилизаций Гумилева у этого автора оценивается как «умозрительная и лишенная научного обоснования»86.

Под решающим воздействием господствующих идеологических установок продолжала развиваться историческая наука. Показательным в этом отношении является судьба так называемого «нового направления» историков, изучавших историю Великой Октябрьской социалистической революции, ее предпосылок, специфики империализма в России, становление отечественного рабочего класса. По всем этим вопросам сторонники «нового направления» пытались дать свои недогматические ответы, хотя и в общем русле марксизма-ленинизма. К историкам «нового направления» принадлежали такие исследователи, как П. Волобуев, К. Тарновский, Ю. Кирьянов и др. Выводы историков «нового направления» неизбежно вели к пересмотру устоявшихся взглядов по вопросам о характере аграрных отношений, зрелости империализма, многоукладности, ведущей роли рабочего класса на всех этапах революции, роли русского государства (самодержавия) в экономике страны и многим другим, составлявшим ядро официальной концепции Октября.

С критикой историков «нового направления» выступили многие видные ученые, среди них И. Ковальченко, Л. Милов,

B. Бовыкин. Сама по себе эта критика также содержала много, в научном отношении, новаторских по тому времени идей. Однако ход научной дискуссии был прерван вмешательством партийных органов. Под давлением отдела науки и учебных заведений ЦК КПСС (возглавлявшимся фронтовым другом Брежнева

C. Трапезниковым) «новое направление» подверглось критике и было свернуто, а выводы его сторонников признаны не только ошибочными, но и чуждыми. В те же годы была запрещена публикация истории коллективизации, подготовленная авторским коллективом во главе с видным исследователем аграрных отношений В. Даниловым, подвергнута критике работа А. Некрича, в которой в духе доклада Хрущёва на XX съезде освещалась политика советского руководства в начале Великой Отечественной войны. Впрочем, хотя критика и в данном случае была с сильным идеологическим подтекстом, о научной концепции нельзя не сказать, что она была ложной, с гнилой либеральной серцевиной.

В то же время советской исторической наукой были достигнуты и значительные результаты. Одним из ее достижений становится выход многотомных «Истории КПСС», «Истории СССР с древнейших времен до наших дней», «Истории Второй мировой войны». Выходят энциклопедические издания по истории революции, Гражданской и Великой Отечественной войн, завершается работа над 30-томной Большой Советской Энциклопедией. Больших успехов достигли советские историки в изучении древней и новой истории России. В эти годы продолжается плодотворное творчество таких известных отечественных историков, как Б. Рыбаков, В. Янин, Н. Дружинин, А. Преображенский и др. По истории революции и советского общества выходят работы И. Минца, М. Кима, Ю. Полякова, В. Старцева, Ю. Кораблева и др. Работы историков этих лет не были лишены недостатков, связанных с отмеченной выше политизацией исторического знания, излишней лакировкой значимых событий прошлого. В то же время историческая наука продолжает оставаться полем серьезных дискуссий. С новой интересной концепцией происхождения Руси и первых веков отечественной истории выступил крупный научный историк, уже при жизни признанный классиком А. Кузьмин. Свое новаторское видение вопросов древней истории Руси предложил ленинградский историк И. Фроянов – так же, как и Кузьмин, замечательный человек и патриот.

Культурная жизнь страны по-прежнему отличалась динамизмом и многообразием. Советское искусство продолжало оказывать свое воздействие на жизнь общества, пользоваться авторитетом во всем мире. В 1965 году М. Шолохов становится лауреатом Нобелевской премии. Мировой славы и признания добились мастера советского балета М. Лиепа, Е. Максимова, В. Васильев и др. Зрительской симпатией и любовью пользовались фильмы советских кинорежиссеров С. Бондарчука, Ю. Озерова, Л. Гайдая и др. Среди художников большую известность в эти годы получают А. Шилов, И. Глазунов и др.

Развитие советского искусства в еще большей мере, чем развитие науки, в этот период определялось многообразием стилей, направлений, мировоззренческих ориентиров. Значительный вклад в развитие отечественной литературы внесли писатели «почвенного» направления, продолжающие в своем творчестве классическую линию в русской литературе, размышляющие на страницах своих книг о судьбах России, о глубинном смысле жизни человека, утверждающие необходимость возрождения традиционных нравственных ценностей: С. Залыгин, В. Распутин, Ф. Абрамов, Ю. Бондарев, В. Шукшин, В. Белов и целый ряд других самобытных, крупных писателей. Важным событием в литературной жизни этих лет становится выход новаторского по форме и философского по содержанию романа-эссе В. Чивилихина «Память», в котором автор через личное восприятие истории анализирует прошлое и настоящее России. Столь же значимыми для литературной и общественной жизни страны стали исторические романы В. Пикуля. На эти годы приходится и творчество выдающего русского поэта Н. Рубцова. Стихотворения Рубцова «Тихая моя Родина», «Русский огонек», «Видения на холме» и многие другие проникнуты искренней любовью к Родине, лиричны и глубоки. Рано ушедший из жизни, поэт словно предвидел нелегкое будущее своей страны, которую уже вскоре будут ждать новые испытания:

Россия, Русь! Храни себя, храни! Смотри, опять в леса твои и долы Со всех сторон нагрянули они, Иных времен татары и монголы…

В то же время конец 1960-х – начало 1980-х годов становится временем развития совсем другой литературы, культуры совсем иной нравственной направленности. Именно в развитии искусства, прежде всего литературы, сказалось зарождение новой генерации представителей интеллигенции, настроенной враждебно-ернически по отношению к существующему в СССР общественному строю и его ценностям. В центре внимания художников этой формации остается маленький человек, с его особым, замкнутым мирком. Мятущийся, не находящий места, но не способный бросить открытый вызов, этот человек глубоко несчастен. Между ним и действительностью – пропасть. Отчужденность рождает в этом человеке непонимание, непонимание – злость ко всему окружающему и тайный протест против чужого благополучия. Нередко творческие искания отдельных деятелей культуры приводили их к вполне определенной политической позиции неприятия не только советского образа жизни, стремлению через свое творчество бросить ему вызов, но и к отрицанию традиционных русских жизненных устоев. Концентрированным выражением этих настроений становится фраза лирического героя одного из написанных уже в эмиграции произведений Абрама Терца (А. Синявского): «Россия – сука».

Своеобразным гимном художественного «протеста исподтишка», в котором звучит нежелание молчать и мириться с окружающим заснувшим миром, становится стихотворение А. Галича «Старательский вальсок», написанное им на самом излете хрущевской «оттепели» и предварявшее эпоху брежневского «застоя»:

Вот как просто попасть в богачи, Вот как просто попасть в первачи, Вот как просто попасть – в палачи: Промолчи, промолчи, промолчи!

Любопытной особенностью «второй», «оборотной» культуры становится вовлеченность в ее орбиту не только открытых противников режима, но и людей, обласканных властью, имеющих признание и высокий социальный статус. Близки к идеям «альтернативного искусства» были А. Вознесенский, Р. Рождественский, Е. Евтушенко, сатирик М. Жванецкий, многие другие мэтры официальной советской культуры. На рубеже, отделяющем официоз от нелегальности, например, продолжает свое развитие бардовская песня. Не только Галич, но и такие известные поэты-исполнители, как В. Высоцкий, Ю. Ким, Б. Окуджава и др., становятся настоящими героями т. н. «магнитофонной революции». Записи их песен, часто критически, а то и предвзято изображающие советскую действительность, распространялись среди населения на магнитофонных записях, слушались, переписывались, обсуждались. В этом же ряду стоит участие некоторых крупных представителей официальной культуры в деятельности самиздата или близких к нему по духу изданий. В частности, в подготовке нашумевшего альманаха «Метрополь» помимо никому неизвестных авторов приняли участие В. Аксенов, Ф. Искандер, А. Битов, Б. Ахмадулина и др.

Стремления к альтернативности распространились не только среди литераторов. Живопись, кино, театр, эстрада – здесь тоже авторы стремились осмыслить свое критическое отношение к происходящему и выразить свои мысли в художественной форме. Влияние культурного инакомыслия распространяется и на молодежную среду. Здесь это особенно наглядно проявилось в росте популярности на волне «магнитофонной революции» среди определенной части молодежи джаза и рока. С середины 1960-х годов в стране начинают распространяться записи «Битлз», «Роллинг стоунз» и др. западных рок-групп. Увлечение западной музыкой чаще всего не ограничивалось эстетическими пристрастиями, влияло на стиль жизни, поведение, образ мышления. Постепенно в подражание западным возникают советские рок-группы: «Машина времени» А. Макаревича, «Аквариум» Б. Гребенщикова, «Звуки Му» П. Мамонова. В дальнейшем к ним присоединяются «ДДТ», «Воскресенье», «Алиса», «Кино», «Круиз» и др. Советский рок становится важным элементом культурного андеграунда – т. е. культуры, балансирующей на тонкой грани не разрешенного официально и официально запрещенного. Духовный мир творцов и потребителей этой «духовной реформации» постарался выразить в одной из своих песен лидер «Алисы» К. Кинчев:

Мое поколенье молчит по углам, Мое поколенье не смеет петь, Мое поколенье чувствует боль, Но снова ставит себя под плеть. Мое поколение смотрит вниз, Мое поколение боится дня, Мое поколение пестует ночь, А по утрам ест себя.

Между различными направлениями в культуре и идеологии шли серьезные, иногда непримиримые дискуссии, потому что разные группы интеллигенции по-разному понимали возможные пути развития страны. Но власть пыталась пресечь проявления как реформистских, так и традиционалистских настроений среди интеллигенции и молодежи. В 1965 году были приговорены к 7 годам лагерей и 5 годам ссылки писатели А. Синявский и Ю. Даниэль. В 1970 году с поста редактора журнала «Новый мир» вторично был уволен А. Твардовский, сторонник либерализации культурной жизни. Его увольнение сопровождалось мощной критической кампанией в прессе, означавшей стремление власти вернуться к прежним методам руководства культурной жизнью. Как и в первые послевоенные годы, удар наносился и по «правым», и по «левым» – в том же 1970 году разгрому подвергся журнал «Молодая гвардия», занимавший патриотические, почвеннические позиции, а в следующем 1971 году удар пришелся по журналу «Октябрь», в те годы стоявшему на позициях, которые ряд авторов называют «неонародничеством» или даже «неосталинизмом». Объективно, в отличие от либералов, консерваторы могли стать союзниками власти в борьбе за сохранение единства страны и ее дальнейшее поступательное развитие. Однако, как свидетельствует немецкий историк Д. Кречмар, «Молодая гвардия» с 1967 года разрабатывала свою программу замены официальной марксистской идеологии моделью общества и культуры в русском национальном духе87. Партийными олигархами это умственное течение в конце концов было признано еще более опасным, чем насквозь прозападное диссидентство. В 1974 году из страны был выслан Солженицын, одним из первых поднявший тему репрессий на страницах своих произведений, были лишены советского гражданства, как «духовные перерожденцы», виолончелист М. Ростропович и певица Г. Вишневская. Оказались на чужбине кинорежиссер А. Тарковский, поэт И. Бродский, скульптор Э. Неизвестный, стал «невозвращенцем» режиссер Ю. Любимов и другие деятели культуры.

Нараставшая конфронтационность в отношениях между властью и определенной частью интеллигенции, а также внутри самой интеллигенции, являлась симптомом неблагополучия в развитии духовной сферы в СССР. Большое количество людей, рожденных уже после революции, воспитанных при новом режиме, многое получивших от существовавшей в стране власти, тем не менее превращались в непримиримых противников советского строя, советского мироустройства и образа жизни. Более того, часть интеллигенции готова была отвергнуть весь исторический путь, проделанный Россией за многие столетия ее существования, а в качестве морального кумира выбирала себе ценности, которыми жил западный мир. С другой стороны, официальная культура, несмотря на видимые успехи, все больше теряла свое влияние на людей, все больше отдалялась от реальной жизни, превращалась в декорацию, призванную скрыть существовавшие в обществе проблемы и противоречия. Противоречия культурного развития, так же как и противоречия в прочих сферах жизни советского общества, не носили фатального характера, но для их преодоления требовалась воля и новые, действенные механизмы взаимодействия между государством и его гражданами.

Конец 1960-х – начало 1980-х годов – это новый рубеж в развитии Русской православной церкви. Размышляя на исходе XX столетия над судьбами страны, в то время видный церковный деятель митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев) писал: «Имперско-бюрократический период советской истории являет нам зрелище удивительное и противоречивое. Он сочетает в себе расцвет экономической, военной и политической мощи СССР с полной идеологической деградацией коммунистической доктрины, ее редкостным мировоззренческим бессилием»88. Плачевное положение «коммунистического официоза» и «глухое брожение» в обществе, по его словам, вызвало «инстинктивный поиск утраченных святынь». Естественным становится разворот к православию. Этому способствовала и политическая обстановка: уход в политическое небытие Н. Хрущёва ознаменовал завершение очередного периода гонений на церковь, хотя власти по-прежнему пытались контролировать ее деятельность, в том числе посредством прокуратуры и органов государственной безопасности.

Большое значение в жизни церкви сыграл поместный собор. состоявшийся в мае – июне 1971 года в Троице-Сергиевой лавре. Как считается историками РПЦ, он открыл новый этап развития церкви в СССР89. Созыв собора был связан с необходимостью избрания преемника умершему в апреле 1970 года патриарху Алексию. Из всех соборов послереволюционной поры он был самым представительным. На соборе присутствовали главы шести и представители пяти автокефальных, а также главы всех трех автономных православных церквей, а кроме того, руководители ряда межхристианских объединений (ВСЦ, ХМК, КЕЦ и др.). С докладом «Жизнь и деятельность Русской православной церкви» выступил патриарший местоблюститель митрополит Пимен (Извеков). Кроме того, участники собора заслушали содоклад митрополита Никодима (Ротова) об экуменическом движении и митрополита Алексия (Ридигера) о миротворческой деятельности РПЦ. На соборе был затронут вопрос взаимоотношений с государством, которые были признаны в целом позитивными. Собор избрал новым патриархом митрополита Пимена (Извекова). К важнейшим результатам собора может быть также отнесен обнародованный на нем документ («деяние») «об отмене клятв (проклятий) на старые обряды и на придерживающихся их», что означало признание необоснованности решений соборов 1656 и 1667 годов, обвинивших старообрядцев в ереси. Отныне Московским патриархатом «православность старых обрядов и спасительность употребления их» официально признавалась.

Особое место на соборе было уделено острым внутрицерковным проблемам. Повышенное внимание к ним обуславливалось положением церкви в годы хрущевского реформаторства, когда за счет давления извне, возрождения духа «обновленчества» 1920-х годов пытались навязать церкви постоянную череду преобразований, подорвать ее единство и авторитет. Приверженцы всякого рода модернизационных предложений (например, сокращения или упрощения церковной службы) поддержки собора не получили. Но и консервативные силы в церкви, недоброжелательно относившиеся к идее обновления православия, также оказались в меньшинстве. В документах собора было подчеркнуто, что «церковь – это живой благодатный организм» и что задачи церковнослужителей – не декларирование верности старине, а «сообразование правил и традиций церковных с нуждами церкви и потребностями времени». Линия на осторожные преобразования, находящиеся под полным контролем высших церковных иерархов, была продолжена и в дальнейшем. В церковной печати подвергались критике как противники реформ, так и экстремистски настроенные модернисты. «Нам думается, – заявлял в 1973 году от имени руководства РПЦ митрополит Ювеналий (Поярков), – что и консервативная, и экстремистская позиция опасны для церкви». Напрашивается очевидная аналогия с настроениями высшего партийного руководства СССР в пользу стиля «консервативного реформирования», когда существовавшие крайности отсекались, а имеющие противоречия развивались подспудно.

Вместе с тем в церковной жизни после собора 1971 года наметились и важные позитивные перемены, связанные с более бережным отношениям к традициям. Трудно переоценить, в частности, значимость возврата от активно насаждавшейся в 1960-е годы модернизаторами пропаганды «разумной» веры к традиционной для русского православия вере «сердечной». «…Веру мы не доказываем, а показываем», – отмечалось в этой связи в одном из выпусков Журнала Московской патриархии за 1974 год. Кроме того, идет возрождение духовных традиций, связанных с верой в возможность «опытного соединения с Богом» в состоянии религиозного вдохновения. Большой отклик в церковной среде получают работы византийского богослова Григория Палама, противостоявшего рационалистскому походу к догматам веры. Активно печатались труды его последователей, в частности одного из последних великих философов русского религиозного возрождения В.Н. Лосского (1903–1958), перу которого принадлежит пространный «Очерк мистического богословия восточной церкви», другие фундаментальные работы.

Послесоборный период развития РПЦ оказался отмечен активизацией не только духовных исканий, но и укреплением ее положения в советском обществе. В 1975 году были приняты поправки к закону 1929 года о религиозных объединениях. Изменения в законе, с одной стороны, показывали сохранявшееся желание советского руководства вмешиваться в деятельность церкви, но, с другой стороны, повышалось правовое положение церкви, которая теперь фактически приближалась к статусу юридического лица. Это позволяет церкви наконец приступить к решению важных для нее вопросов обеспечения культовой деятельности необходимой атрибутикой. Так, в 1980 году в поселке Софрино патриарх торжественно открывает завод с современным оборудованием и технологиями. С его помощью церковь смогла наладить производство крайне необходимой для нее продукции: свечей, подсвечников, лампад, облачений и т. д. Но поскольку в прежние годы все местные небольшие свечные заводики были властями закрыты, то новый завод сразу не смог решить всех проблем верующих: целые приходы, а то и целые епархии продолжали испытывать острую потребность во многих предметах православного обихода90.

Растет число верующих, что вынуждены были признавать даже советские социологи. Согласно их данным, в начале 1960-х годов среди городского населения верующих было 10–15 %, среди сельчан – 15–25 %, но уже в 1970-е годы количество верующих в городах составило 20 %, и еще около 10 % горожан определяло себя как «колеблющиеся». К церкви потянулась молодежь, в том числе школьники. Растет число священнослужителей, намечается процесс открытия новых церквей. Расширяется издательская деятельность. В 1979 году в Издательском отделе Московской патриархии был создан киноотдел, целью которого являлся выпуск репортажей и коротких документальных фильмов о различных сторонах жизни и деятельности церкви. К руководству епархиями приходят новые энергичные иерархи из послевоенного поколения, в частности, Хризостом (Мартишкин), Иоанн (Снычев) и др.

В конце 1960-х – начале 1980-х годов возрастает международная активность РПЦ. В 1972 году патриарх Пимен посетил глав ряда православных церквей, среди них Александрийской, Антиохской, Иерусалимской и целого ряда других. В последующие годы визиты продолжились. На встречах глав православных церквей обсуждались вопросы церковной и международной жизни. Позитивно развивались прямые контакты с древними восточными церквями. Патриарх нанес визиты главам армянской, эфиопской и других церквей данной вероисповедной ориентации. С другой стороны, из-за позиции Ватикана по вопросу об унии ослаб диалог с католиками. Противоречивые оценки и в те годы, и в наши дни вызывает экуменическая деятельность РПЦ в рамках Всемирного совета церквей, особенно активизировавшаяся в тот период, как считается, по инициативе митрополита Никодима (Ротова). В 1975 году на V генеральной ассамблее ВСЦ сразу пять представителей Московской патриархии были избраны в состав ЦК ВСЦ, один из них стал членом Исполкома ВСЦ. Митрополит Никодим (Ротов) занял один из шести президентских постов, после его смерти в 1978 году этот пост перешел главе Грузинской православной церкви католикосу Илии II.

Ощутимую поддержку РПЦ оказывала миротворческой деятельности Советского государства. Ее представители участвовали во всех конференциях советских сторонником мира, проходивших в 1970–1980 годах. На работавшей в январе 1985 года Всесоюзной конференции сторонников мира патриарх Пимен, митрополиты Филарет (Вахромеев) и Ювеналий (Поярков) вошли в состав Советского комитета защиты мира (СКЗМ). В 1983 году была образована Общественная комиссия СКЗМ по связям с религиозными кругами, выступающими за мир. Ее председателем стал митрополит Филарет (Вахромеев). Иерархи РПЦ участвовали в деятельности 10 обществ дружбы с народами зарубежных стран. Митрополит Алексий (Ридигер) входил в Совет общества «Родина», задачей которого являлась работа по укреплению сотрудничества и взаимопонимания с соотечественниками за рубежом.

Представители Московского патриархии принимают активное участие в международных форумах общественных организаций в защиту мира. В частности, по ее инициативе начали созываться

Всемирные межцерковные конференции сторонников мира. Первая такая конференция «Религиозные деятели за прочный мир, разоружение и справедливые отношения между народами» прошла в 1977 году в Москве. В ее работе приняли участие около 650 представителей из 107 государств. Вторая конференция – «Религиозные деятели за спасение священного дара жизни от ядерной катастрофы» – состоялась в 1982 году. Местом ее проведения являлась также Москва. На нее собралось 590 посланцев различных конфессий из 90 стран мира. На сессии Генеральной ассамблеи ООН в июне 1982 года патриарх Пимен выступил с докладом об итогах этой конференции, что стало важным событием международной жизни.

Новое оживление различных сторон религиозно-церковной и общественно-просветительской деятельности РПЦ приходится на начало 1980-х годов. В эти годы начинается подготовка к празднованию 1000-летия Крещения Руси, что заставило государство несколько смягчить антицерковные ограничения. В 1981 году уменьшились налоги на доходы священнослужителей, которые прежде рассматривались как налоги на частно-предпринимательскую деятельность, а теперь – как налоги на свободные профессии. Если прежде они равнялись 81 %, то после снижения составили 69 %. В 1980 году церкви наконец было дано разрешение открыть завод и мастерские церковной утвари в Софрине, а Издательский отдел Московской патриархии из нескольких тесных помещений Новодевичьего монастыря, где он ютился долгие годы, переехал в благоустроенное современное здание.

В мае 1983 года Советом министров СССР Московской патриархии был передан московский Свято-Данилов монастырь для создания в нем духовно-административного центра. На его восстановление было запланировано затратить 20 млн руб., в действительности расходы значительно превысили эту сумму и составили около 100 млн руб. В период церковного оживления начала 1980-х годов происходит канонизация новых святых, устанавливаются новые церковные праздники (Собор Костромских святых, Собор Смоленских святых, Собор Сибирских святых, Собор Белорусских святых и некоторые другие), вводятся новые церковные награды (ордена Андрея Первозванного, Св. Ольги и Св. Даниила). Возрастает интерес к церкви со стороны общественности.

Высокие достижения духовной жизни СССР в конце 1960-х – начале 1980-х годов во многом были обусловлены состоянием отечественной системы образования. В этот период советская школа становится самой массовой и демократической в мире: в СССР система образования давала одинаково качественное образование и детям из семей представителей высшей номенклатуры, и детям рядовых советских граждан, благодаря чему формировалась единая для всех социальных слоев культурная среда. Новому уровню задач, решаемых школой, способствовал начатый в середине 1960-х годов переход ко всеобщему среднему образованию. Он был завершен в течение нескольких лет, и в Конституции 1977 года закреплялось право граждан на получение бесплатного среднего образования. Большинство юношей и девушек получало полное среднее образование, закончив десятилетнюю школу. Кроме того, для желающих получить среднее образование совместно с выбранной профессией существовала развитая сеть профессионально-технических училищ, техникумов и других специализированных учебных заведений.

Как и во всем советском обществе, в системе образования накапливались болезненные противоречия. Одно из них было связано с тем, что в прежние годы десятилетка традиционно нацеливала своих выпускников на продолжение обучения в высшей школе. После того как десятилетняя форма обучения сделалась общей, количество желающих получить высшее образование резко увеличилось. Но вузы могли принять не более четверти вчерашних выпускников, в то время как остальная их масса должна была после окончания школы идти работать. Тем самым назрела потребность готовить учащихся к трудовой деятельности не только в специальных учебных заведениях, но и в общеобразовательной школе. С 1970-х годов начинается политика по усилению в школах профориентации и налаживанию профподготовки. Заканчивая школу, выпускники теперь имели на руках не только аттестат о получении среднего образования, но и какую-либо специальность. Однако отладить механизм трудового воспитания школьников и подготовки их к будущей трудовой деятельности оказалось чрезвычайно непросто.

Немалые трудности порождал сам переход ко всеобщему среднему образованию, нередко они выходили далеко за пределы сферы образования и затрагивали все общество. Так, на рубеже 1970-1980-х годов в СССР возникла ситуация, которую современные социологи иногда называют «проблемой избыточных знаний»: выпускники десятых классов, как правило, имели высокую, качественную подготовку, но промышленность, транспорт, сельское хозяйство, сфера услуг, куда должно было устремляться значительная часть выпускников, испытывали потребность в работниках, занятых прежде всего малоквалифицированным, ручным трудом, как правило, тяжелым и монотонным. В развитых капиталистических странах эта проблема решалась просто – созданием двухкоридорной школы: по одному образовательному стандарту готовились представители будущей элиты, по другому, существенно облегченному, – будущие наемные работники. В СССР такой путь был невозможен, но другого найти не удалось – не хватило исторического времени, «катостройка» была уже не за горами.

Возникавшие в системе образования трудности пытались преодолевать, прежде всего, совершенствуя систему образования и воспитания, приближая школу к потребностям жизни. Именно в эти годы разворачивается деятельность талантливых педагогов-новаторов В. Шаталова, Е. Ильиной, Ш. Амонашвили и др. Улучшалась материальная база системы образования. Так, в условиях развития НТР проводилась планомерная политика обеспечения школ техническими средствами обучения. С 1978 года вводятся бесплатные учебники. Весомые перемены происходят и в деятельности высшей школы. Увеличивается количество вузов, в том числе университетов – к 1985 году их число достигает 69. Институты и университеты готовили кадры для всех отраслей народного хозяйства. Большое внимание уделялось развитию вузов, обучавших специалистов для работы в техникумах, школах и детских дошкольных учреждениях.

В начале 1980-х годов начинается новый этап совершенствования отечественной средней и высшей школы. Июльский (1983 г.) Пленум ЦК КПСС принимает решение о проведении широкомасштабной школьной реформы, целью которой должно было стать создание непрерывной системы образования и переподготовки кадров – в мировой педагогической практике это был первый подобный опыт. В 1984 году принимается соответствующий закон, поставивший школьную реформу на практические рельсы. Реформа отечественной системы образования должна была стать ответом советского руководства на отставание страны в области НТР, но после начала «горбачевской катостройки» внимание к ней поугасло из-за более злободневных политических проблем, порожденных самой «катостройкой».

Несмотря на имевшиеся трудности и недостатки, к 1985 году советская система образования достигла выдающихся результатов. В стране действовало около 140 тыс. общеобразовательных школ, 7,8 тыс. средних профессионально-технических училищ, 4,5 тыс. средних специальных учебных заведений, 894 высших учебных заведения. К середине 1980-х годов в стране проживало 164,3 млн человек, имевших высшее и среднее образование, в том числе 30,9 млн – среднее специальное и 20,8 млн – законченное высшее образование. По сравнению с 1970 годом число лиц, получивших высшее образование, увеличилось в 2,5 раза, среднеспециальное – в 2,3 раза, среднее общее – в 2,8 раза. В СССР, в отличие от прочих ведущих стран мира, все виды образования предоставлялись бесплатно, за счет общественных фондов потребления. Качество образования в СССР также находилось на одном из самых высоких уровней, и советские специалисты могли найти работу по своей специальности не только у себя дома, в социалистических или развивающихся странах «третьего мира», но и в любом передовом индустриально-развитом государстве.

Глава VII Бремя сверхдержавы

После 1964 года внешнеполитический курс, проводимый Советским Союзом, становится более стабильным и сбалансированным, но в то же время более консервативным. Так же как и во внутриполитической сфере, в области внешней политики новое руководство страны столкнулось с комплексом нерешенных проблем, оставшихся от предшествующего десятилетия. Отношения с Западом балансировали на грани разрыва. В странах социализма нарастали серьезные внутренние противоречия, продолжал обостряться начавшийся после XX съезда партии кризис мирового коммунистического движения. Нестабильным было положение СССР в «третьем мире». Все эти проблемы приходилось решать на фоне начавшегося замедления темпов развития экономики страны и стагнации в социально-политической и духовной сферах.

Положение СССР на международной арене во многом определялось существованием двух социально-политических блоков, один из которых формировался вокруг Советского Союза, а второй – вокруг США. Советскому руководству приходилось считаться с тем, что страны Запада, выстраивая свою политическую линию по отношению к нашей стране, исходят из приоритетов «холодной войны». В этом международном контексте от взаимоотношений со странами Запада зависела не только прочность позиций СССР в мире, но и внутренняя стабильность. Периодически обострявшаяся гонка вооружений тяжелым бременем ложилась на советскую экономику, настоятельно требовала от руководства СССР не только постоянно совершенствовать оборонную мощь страны, но и находить пути компромисса с лидерами западных государств, чтобы хоть как-то сократить расходы на вооружение. Ряд важных шагов в этом направлении советское руководство предприняло уже во второй половине 1960-х и в начале 1970-х годов, что позволило серьезно снизить угрозу возникновения мировой термоядерной войны. Новый уровень взаимоотношений между Западом и Советским Союзом, компромисс, достигнутый между ними, сегодня нам известен как «разрядка международной напряженности».

Построение здания разрядки началось со значительного улучшения взаимоотношений Советского Союза с Францией. Сближению двух стран способствовала решительная, самостоятельная политика, проводимая президентом Франции генералом Шарлем де Голлем. Последний из легендарных лидеров антигитлеровской коалиции, еще остававшихся у власти, он прекрасно понимал пагубность новой мировой войны. В 1966 году он заявил о выходе Франции из военной организации НАТО и стремлении французского руководства проводить независимую от США внешнюю и внутреннюю политику. В том же году состоялся исторический визит де Голля в СССР. По его итогам была принята декларация, в которой провозглашалось стремление двух дружественных держав крепить «атмосферу разрядки» между Востоком и Западом. Франция и СССР договорились о проведении регулярных консультаций, целью которых намечалось развитие франко-советских отношений по принципу «от согласия к сотрудничеству».

В эти же годы ощутимые сдвиги происходят во взаимоотношениях с Федеративной Республикой Германии, где на выборах в сентябре 1969 года победили левые прогрессивные силы. Ставший канцлером социал-демократ Вилли Брандт исходил из идеи, что единственной альтернативой разрядке в международных отношениях может стать только катастрофа91.

Он официально признал, что воссоздание единой Германии не должно быть камнем преткновения на пути сближения позиций государств с различным общественным строем, что получило название «новой восточной политики». В ее рамках в 1970 году был заключен международный договор, по которому ФРГ отказывалась от притязаний к ГДР и другим странам Восточной Европы и признавала нерушимость послевоенных границ в Европе. В следующем, 1971 году был сделан еще один шаг в решении германского вопроса. Правительствами СССР, США, Великобритании и Франции было подписано четырехстороннее соглашение по Западному Берлину. Соглашение декларировало, что Западный Берлин не является частью территории ФРГ и не будет управляться ею впредь.

Определяющим направлением, по которому шло развитие разрядки, являлись советско-американские отношения. В 1967 году СССР, США, а также Великобритания подписывают соглашение о мирном использовании космоса. В следующем, 1968 году принимается один из важнейших международных документов, долгие годы, вплоть до конца XX века, являвшийся основой международной безопасности и доверия между государствами: договор о нераспространении ядерного оружия. По этому договору ядерное оружие или его компоненты не должны были выходить за пределы пяти государств, к тому времени уже имевших его (США, СССР, Великобритания, Франция, Китай). К договору присоединилась также ФРГ, что резко повысило его значимость и сняло имевшуюся у советской стороны обеспокоенность по поводу возможности появления ядерного оружия у Западной Германии. Американское руководство во главе с президентом Р Никсоном теперь заявляло о готовности в своих взаимоотношениях с СССР рассчитывать не только на силу, но и на переговорный процесс92.

Причины такого разительного изменения политики США не были случайностью. Развязанная странами Запада и, прежде всего, Соединенными Штатами гонка вооружений, по признанию самих западных политиков и экспертов, не имела военного смысла. Прежде всего, она была рассчитана на подрыв экономики СССР. Но в полной мере эти расчеты не оправдались. Если еще в 1962 году, в момент Карибского кризиса, СССР по всем компонентам ядерного вооружения проигрывал США, то менее чем за 10 лет ситуация коренным образом изменилась. Главным определяющим фактором мировой политики с этого момента и вплоть до разрушения СССР становится достижение Советским Союзом военно-стратегического паритета. США все еще существенно опережали СССР по количеству ядерных зарядов, но по количеству единиц средств доставки отставание было преодолено: у СССР теперь имелось 2320 стратегических средств доставки ядерного оружия, у США – 2323. В американских штабах заговорили о том, что теперь ответный удар СССР сможет при любом стечении обстоятельств стать для США смертельным. Это было как дипломатический Сталинград – наши враги уступили нам стратегическую инициативу. В силу этого в американской элите возник раскол. Часть политиков, военных и бизнесменов не могли смириться с произошедшим и требовала реванша любой ценой. Однако временно возобладала другая группировка – более трезвомыслящих и дальновидных политиков, выступавших за конструктивные взаимоотношения с Советским Союзом. Ее идеология, как пишет бельгийский историк «холодной войны» И. Ванден Берге, была основана на концепции «взаимного гарантированного уничтожения», которую озвучил 18 сентября 1967 года в своем выступлении Макнамара. Эта концепция исходила из бессмысленности ядерной войны в условиях, когда первый ядерный удар все равно не сможет уничтожить противника, и у того останутся силы на сокрушающий ответный удар93.

Используя перехваченную у империалистов стратегическую инициативу, в начале 1970-х годов советское руководство выступало с важными начинаниями в области улучшения климата во взаимоотношениях между различными государствами. Комплекс внешнеполитических наступательных операций, которые западные авторы нередко связывают с личностью тогдашнего советского лидера, получил название «Программы мира». Эта программа была озвучена им в Отчетном докладе ЦК XXIV съезду КПСС. Как подчеркивалось советской стороной, Программа мира базировалась на «ленинском принципе мирного сосуществования государств с различным общественным строем». Основные ее положения сводились к следующему: запрет оружия массового поражения; полная ликвидация ядерного оружия всеми странами, обладающими им; ограничение и полное прекращение гонки вооружений; сокращение численности вооруженных сил государств; ликвидация горячих точек; создание системы коллективной безопасности в Европе и во всем мире; роспуск военных блоков; вывод иностранных войск с территории других государств; поддержка борьбы народов мира за независимость и свободное развитие; углубление и укрепление взаимовыгодного сотрудничества между народами; взаимный отказ от применения силы. В дальнейшем Программа мира дополнялась и развивалась в решениях XXV и XXVI съезда КПСС.

Советская программа мира встретила мощную поддержку прогрессивных и демократических сил во всех государствах планеты. Уже в 1971 году СССР добивается принятия соглашения о запрещении размещения ядерного оружия на морском дне. В 1972 году прежние договоренности со странами Запада дополняются конвенцией о запрещении биологического оружия. В том же году состоялся исторический визит в СССР американского президента Р. Никсона. В ходе визита был подписан основополагающий документ «Основы взаимоотношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки». В нем содержалось признание, что «в ядерный век нет иной основы взаимоотношений, кроме мирного сосуществования». Одновременно с этим стороны подписали Временное соглашение по ограничению стратегических наступательных вооружений (ОСВ-1). В нем для обеих сторон устанавливались ограничения по количеству межконтинентальных баллистических ракет (МБР) и ракет, запускаемых с подводных лодок (БРПЛ). Принципиально важное значение также имел договор по ограничению систем противоракетной обороны (ПРО), ставший важным ограничителем на пути дальнейшей гонки вооружений. Значимым шагом, закрепившим достижения политики разрядки, стало подписание 1 августа 1975 года в столице Финляндии Заключительного акта по безопасности и сотрудничеству в Европе. Хельсинкское соглашение предусматривало признание равенства стран-участниц, нерушимость послевоенных границ, мирное сотрудничество в Европе и во всем мире. Своеобразным символом эпохи разрядки стал совместный полет космических кораблей «Союз» и «Аполлон», успешно проведенный летом 1975 года.

Однако постепенно политика разрядки начала подвергаться нашими ненадежными партнерами ревизии. Опасный поворот в политике США наметился еще до подписания Хельсинкских договоренностей. Одним из ключевых эпизодов, показавших направление эволюции внешней политики США, становится отказ американского конгресса предоставить Советскому Союзу режим наибольшего благоприятствования в торговле. Поводом для этого послужил совершенно не относящийся к сфере двусторонних отношений вопрос об эмиграции евреев из СССР. В 1974 году в США была принята так называемая поправка Джексона-Вэника, узаконившая торговую дискриминацию СССР (характерно, что она сохранялась почти 2 десятилетия после завершения в нашей стране строительства Красного проекта, она была отменена только в 2012 году, и то со скандалом – вместо нее американцы приняли абсурдный закон Магницкого, который ввел персональные дискриминационные санкции против некоторых российских граждан). Даже подписание Заключительного акта по безопасности и сотрудничеству в Европе было использовано западными партнерами в своих корыстных целях для еще большего усиления давления на СССР в области «прав человека», что вызывало со стороны советского руководства протест и настороженность. Важным фронтом давления на СССР становится развернувшаяся на Западе с 1977 года кампания по срыву Московской Олимпиады 1980 года. Причем, как докладывали советские спецслужбы, если поначалу наши враги ограничивались пропагандой бойкота Олимпиады, то примерно с 1979 года был взят курс на то, чтобы «использовать Олимпийские игры 1980 года для осуществления на территории СССР террористических, диверсионных и иных подрывных акций экстремистского характера»94.

Помимо усиления идеологического противостояния США берут курс на техническое переоснащение стратегических и обычных вооружений. Еще в 1971 году американским руководством была выдвинута стратегия «реалистического устрашения», не предусматривавшая сохранения примерного равенства сторон. Ставка делалась на достижение технологического превосходства. Примерно с середины 1970-х годов в США начинается создание принципиально новых видов оружия, способных резко изменить баланс сил на международной арене в пользу стран-агрессоров: межконтинентальных баллистических ракет «МХ», подводных ракетно-ядерных систем «Трайдент», бомбардировщиков по технологии «Стелс» (бомбардировщиков-невидимок). Принимается решение разместить в 1978 году в странах Европы нейтронное оружие, запрета которого давно добивался СССР. А в 1979 году Совет НАТО одобрил решение разместить в странах Западной Европы 672 новейшие американские крылатые ракеты и ракеты класса «Першинг-2».

После прихода к власти президента Р. Рейгана стартовал очередной, особенно ожесточенный, этап «холодной войны». США приступают к работе над созданием оружия принципиально нового типа – космического оружия. Стратегическая оборонная инициатива (СОИ), подрывала паритет сил. Названная в мировой печати «программой звездных войн», СОИ выводила гонку вооружений на более высокий и опасный уровень. Вместе с тем Соединенные Штаты стремились добиться решающего превосходства в обычных вооружениях: к середине 1980-х годов 94 дивизиям НАТО в Европе противостояло всего 78 дивизий стран участниц Организации Варшавского договора (при этом численность дивизии НАТО составляла 16–23 тыс. человек, а дивизии ОВД – лишь 11–12 тыс.). Неготовность американской стороны к компромиссу, отказ от ратификации уже достигнутых договоров заводили переговорный процесс в тупик. Усилилось и пропагандистское давление на Советский Союз. Рейган провозгласил СССР «Империей зла» и объявил о начале крестового похода против него. Поворот в политике США не ограничился только информационным наступлением. В целой серии секретных директив Совета национальной безопасности по инициативе Рейгана были определены конкретные цели и средства наступления на СССР. Они предусматривали ослабление нашей страны посредством ведения экономических войн и тайных операций ЦРУ95. Участились вооруженные провокации против СССР, в том числе с заходом американских стратегических бомбардировщиков в воздушное пространство СССР, что вызывало растущую нервозность в Кремле96. Достижения предшествующих лет политики разрядки оказались под угрозой. СССР вынужден был принимать меры по повышению своей обороноспособности и безопасности: с 1977 года на Европейской части СССР, а с 1983 года на территории ГДР и ЧССР началось развертывание новых советских ракет средней дальности РСД-10 (по терминологии НАТО – СС-20).

Более успешно, но подчас столь же противоречиво разворачивалось сотрудничество СССР со странами социализма. Магистральным направлением развития взаимоотношений СССР со своими союзниками становится процесс интеграции и международного разделения труда в рамках Совета экономической взаимопомощи. Начало нового важного этапа в развитии СЭВ приходится на 1971 год, когда была принята Комплексная программа дальнейшего углубления и совершенствования сотрудничества и развития социалистической экономической интеграции стран – членов СЭВ, рассчитанная на 15–20 лет. В ее развитие были приняты долгосрочные программы в области: 1) энергетики, топлива, сырья; 2) сельского хозяйства; 3) машиностроения. В 1985 году принимается новая Комплексная программа научного прогресса стран – членов СЭВ до 2000 года, предусматривавшая интеграцию в области электроники, ядерной энергетики, автоматизации, новых материалов, биотехнологий. Важнейшими экономическими проектами в рамках СЭВ в эти годы становится строительство второй ветки нефтепровода «Дружба», газопровода «Союз», создание единой энергосистемы «Мир». Одним из ключевых направлений сотрудничества стран социалистического содружества становится программа совместного освоения космоса в рамках программы «Интеркосмос». За 1970-е годы при содействии СССР в странах СЭВ было построено более 1600 и велось сооружение еще свыше тысячи предприятий и других объектов. Активно действовал Международный банк экономического сотрудничества (МБЭС). Денежной единицей межгосударственных расчетов социалистических стран являлся не виртуальный доллар, а крепкий, обеспеченный всей экономической мощью братских народов переводный рубль СЭВ. Его золотое содержание было установлено в 0,987412 граммов чистого золота97.

В то же время переживаемые Советским Союзом трудности в экономическом и социальном развитии у некоторых его партнеров вызывали стремление переориентироваться на Запад. Ярким проявлением новых тенденций стала политика, проводимая в 1968 году новым руководством Чехословакии. Перемены касались не только относительной демократизации режима, но и существенного расширения связей Чехословакии с Западом при одновременном ограничении сотрудничества с СССР. Проводимая в ЧССР политика по аналогии с хрущевской «оттепелью» получила название «пражской весны». Идеологической платформой «пражской весны» можно считать лозунг «за социализм с человеческим лицом», ставший известный советским людям уже во времена Горбачева. В действительности речь шла о либерализации отношений собственности в Чехословакии, расширении некоторых гражданских свобод, в том числе свободы слова и свободы передвижения, что, по сути, означало разрешение всем желающим свободно перебираться на Запад, прежде всего в ФРГ. Планировалось проведение выборов на многопартийной основе. Под напором критики авторитет коммунистов страны стремительно падал. В Чехословакии росла общественная нестабильность, усиливались социальные конфликты, конфронтация между сторонниками и противниками СССР, обострялись межнациональные отношения, поднял голову сепаратизм, возрастала неприязнь и презрительное отношение к находящимся в стране советским гражданам.

Советское руководство крайне негативно воспринимало происходившее в Чехословакии. Брежнев, обращаясь к архитекторам «пражской весны», недвусмысленно заявлял: «Вашу страну освобождал советский солдат. Нам далось это ценой больших потерь, и мы не двинемся отсюда… Именем павших во Второй мировой войне, которые погибли и за вашу свободу, мы вправе послать к вам свои войска, чтобы чувствовать себя в наших общих границах в полной безопасности». Эмоциональность слов советского лидера объясняется, видимо, тем обстоятельством, что в составе советских войск, освобождавших 9 мая 1945 года Прагу от фашистов, находился тогда еще генерал-майор Л. Брежнев. Вместе с тем военная акция в центре Европы сулила Советскому Союзу обострение отношений со странами Запада и общее снижение авторитета на международной арене. Но бездействие и соблазн пустить развитие событий на самотек создавали угрозу выходу из социалистического содружества сначала Чехословакии. Это могло послужить сигналом к выходу из него и некоторых других государств, распаду всего социалистического содружества. Тем самым ситуацию «пражской весны», в которую попало советское руководство, некоторые современные аналитики, в частности С.Г. Кара-Мурза, называют «типичной исторической ловушкой»: любое решение могло оказаться губительным98.

После долгих колебаний и консультаций 18 августа 1968 года был избран силовой вариант выхода из кризиса, началась подготовка соединений и боевой техники. Вероятно, непосредственной причиной этого стало приближение съезда чехословацких коммунистов. Если бы на нем политика, проводившаяся верхушкой Чехословакии, была бы поддержана, кризис советского блока стал бы неизбежен. Накануне ввода советских войск командование Чехословацкой армии было предупреждено, что никакие провокации недопустимы. Операция по спасению социализма в Чехословакии получила название операции «Дунай». Сигнал начала операции «Влтава-666» прозвучал в 22 часа 15 минут 20 августа. Под утро 21 августа 1968 года в Чехословакию вошли войска пяти государств: СССР, Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши. В военном отношении операция была хорошо подготовлена и прошла успешно. «Рубикон был перейден 21 августа, – вспоминал генерал А. Майоров, возглавивший осенью 1968 г. Центральную группу войск (ЧССР). – .Операция была осуществлена. одним рывком, дерзко и организованно»99.

Вместе с тем, как и представлялось, политические последствия оказались противоречивыми. Содружество социалистических государств было сохранено, но в мире нарастала волна критики СССР. На улицах Праги, Братиславы и других городов состоялись массовые антисоветские выступления. Внутри СССР ввод советских войск в Чехословакию также вызвал не только всплеск энтузиазма большинства населения, особенно молодежи, но и отдельные протесты со стороны части интеллигенции (понятно какой части – диссидентской). Эхо операции «Дунай» протянулось на долгие годы, его иногда можно слышать и сейчас. Так, полем настоящих сражений стали советско-чехословацкие матчи по хоккею. Чешские националисты выкрикивали с трибун оскорбления в адрес советских болельщиков и хоккеистов. Некоторые болельщики сборной Чехословакии, упиваясь собственной смелостью и остроумием, выставляли в наведенные телекамеры самодельные плакатики с изображением танка и надписью «Иван, помни 1968 год». До сих пор не понимаю логику этих людей, как будто не наши танки в 1968-м прошли победным маршем по Праге, а их танки по Москве… А может быть, так они болели не за своих, а за наших хоккеистов? Дескать, советские хоккеисты, помните 1968-й – вы нам тогда показали, где раки зимуют, так сделайте это и сейчас? Во всяком случае, было бы куда логичнее, если бы наши болельщики на матчи с чехами приносили плакаты с танками и призывами помнить 1968 год.

Периодические угрозы советскому влиянию в этот период возникали в Польше. Дважды, в 1970 и 1981 годах, эта страна переживала острые политические кризисы. В качестве альтернативы местным коммунистам возник и быстро завоевал поддержку у населения независимый профсоюз «Солидарность», являвшийся зародышем политической оппозиции. Периодически брожения и антисоветские настроения возникали и в других странах Восточной Европы, где многие были недовольны разделением континента на два враждующих блока и подчиненности стран Восточной Европы своему «большому брату». В ответ на это в СССР начинают резко усиливаться охранительные тенденции. Новые настроения советского руководства были озвучены Л. Брежневым на V съезде Польской объединенной рабочей партии 12 ноября 1968 года. Им была сформулирована важная идеологическая установка, согласно которой СССР имел полное право защищать завоевания социализма во всех союзных ему государствах, в том числе вооруженным путем, поскольку все попытки реформ в них были якобы спровоцированы западными спецслужбами и внутренней контрреволюцией, что было справедливым лишь отчасти и не учитывало самостоятельной роли народов социалистических стран.

Советский лидер откровенно предупреждал, что в случае появления «слабых звеньев» в единой цепи государств «социалистического фронта» и возникновения «угрозы делу социализма» в той или иной стране «это уже становится не только проблемой народа данной страны, но и общей проблемой, заботой всех социалистических стран». Завершая свое выступление, Брежнев заявил: «Пусть знают те, кто склонен забывать уроки истории и кто хотел бы вновь заняться перекройкой карты Европы, что границы Польши, ГДР, Чехословакии, как и любой другой страны – участницы Варшавского договора, незыблемы и неприкосновенны. Эти границы защищаются всей вооруженной мощью социалистического содружества». Слова советского лидера были встречены бурным одобрением. Новая концепция взаимоотношений СССР с союзниками западной прессой была названа «доктриной Брежнева» или, иначе, «доктриной ограниченного суверенитета социалистических стран». Позже она приобрела еще более радикальное наполнение: советское руководство заявило о своем праве защищать завоевания социализма не только там, где они уже утвердились, но и в странах, только поворачивающих на путь социализма.

Несмотря на ужесточение своего внешнеполитического курса в отношении с социалистическими странами, СССР не удалось преодолеть трений в своих отношениях с Албанией, КНДР, Румынией, Югославией. Все они претендовали на сохранение своей самостоятельности от Советского Союза. Но особенно негативный характер носили взаимоотношения нашей страны с Китайской Народной Республикой, во главе которой находился Мао Цзэдун. Фактически два крупнейших социалистических государства балансировали на грани войны и мира. Смещение Хрущёва, казалось бы, открывало дорогу к сближению между нашими державами. Подготовленные еще в период хрущевского правления резкие публикации против китайского лидера в свет так и не вышли. В русле восстановления добрососедских отношений шло решение отказаться от намеченного Хрущёвым на декабрь 1964 года Совещания коммунистических партий. На нем Хрущёв рассчитывал образцово-показательно провести коллективную проработку китайских коммунистов, заклеймив их «мелкобуржуазными перерожденцами». Однако с середины 1960-х годов в КНР начинает осуществляться «культурная революция» – перестройка общества по рецептам левацкой идеологии маоизма. Китайское руководство преднамеренно шло на ухудшение отношений с Советским Союзом, между странами сворачиваются все культурные, гуманитарные, экономические и политические контакты.

Частыми становятся приграничные стычки с применением оружия между советскими пограничниками и китайскими военнослужащими. Только за 1967–1968 годы было зафиксировано около 6 тыс. случаев прямых провокаций с китайской стороны. В 1969 году руководство Китая решило проверить на прочность рубежи своего северного соседа. Преследуя гегемонистские цели, Китай совершил крупномасштабные вооруженные нападения на СССР в районе острова Даманский на Дальнем Востоке и в районе Семипалатинска в Средней Азии. Особенным упорством отличались боевые столкновения за остров Даманский, который имел стратегически важное значение, позволяя контролировать русло реки Амур при впадении в нее реки Уссури у крупного советского города Хабаровск. В ходе боев 2 марта 1969 года на острове Даманский погиб 31 советский пограничник, 14 получили ранения разной степени тяжести. Широко применялась артиллерия и крупнокалиберные пулеметы. Бои продолжались 14–15 марта. Всего в это время погибло с нашей стороны 58 человек100. Лишь после применения советской стороной систем залпового огня «Град», которые накрыли китайскую территорию на 20 км2 в глубину и нанесли китайским войскам жестокий урон, антисоветская авантюра была прекращена.

Получив по рукам, Китай на долгие годы умерил тон своих территориальных претензий к Советскому Союзу, хотя мелкие вооруженные провокации продолжались и потом. Лишь несколько десятилетий спустя, после прихода к власти М. Горбачева и Б. Ельцина, некоторые спорные территории (в том числе Даманский с расположенным там памятником советским пограничникам) были переданы китайской стороне. Нагнетая антисоветскую истерию, маоистское руководство Китая готовилось к ядерным ударам по своей территории, по всей стране сооружались противорадиационные убежища, проводились маневры китайской армии. США открыто заявили, что в случае войны готовы оказать китайцам помощь. Это способствовало сближению позиции двух государств на антисоветской основе. Открытое противостояние СССР и КНР удалось смягчить в результате встречи глав советского и китайского правительств А. Косыгина и Чжоу Эньлая в пекинском аэропорту в сентябре 1969 года, но полностью нормализовать отношения не получилось. В результате СССР пришлось в 9-й пятилетке перенаправлять огромные средства на переоборудование самой протяженной в мире сухопутной границы с Китаем (около 7 млн км). Вдоль границы были размещены 40 советских дивизий. Общие затраты на переоснащение границы ушло около 200 млрд руб., не считая затрат на строительство БАМа, которое имело не только экономическое, но и военное значение: БАМ был призван обеспечить сохранение коммуникаций с советским Дальним Востоком на случай хотя бы временной потери Транссибирской магистрали, которая проходила в непосредственной близости с китайской границей.

Все большее значение во внешней политике Советского Союза играли взаимоотношения с развивающимися государствами Азии, Африки и Латинской Америки. Еще в середине 1950-х годов складывается так называемое Движение неприсоединения. На его возникновение и дальнейшее становление оказывали влияние два важнейших общемировых процесса: крушение колониальных империй и продолжавшаяся «холодная война». Неприсоединение означало поддержание самостоятельности молодых государств от центров биполярного мира – СССР и США, поэтому применительно к участником движения часто употребляется понятие «страны третьего мира». Идея неприсоединения не означала пассивности и отрешенности развивающихся государств от происходившего на международной арене или самоизоляции от стоявших перед всем человечеством глобальных проблем. Наоборот, объективно борьба народов за освобождение от колониального ига усиливала позиции СССР, добивавшегося переустройства международных отношений на принципах равноправия и взаимной безопасности. В силу этого Движение неприсоединения потенциально являлось геополитическим союзником СССР в деле укрепления политики мира и международного сотрудничества.

Совпадение целей в противостоянии неоколониалистской экспансии стран Запада способствовало укреплению позиций Советского Союза в странах «третьего мира». Одним из важнейших внешнеполитических партнеров в странах «третьего мира» становится Индия – в те годы вторая по численности населения страна мира, обладающая к тому же мощной экономикой и богатыми природными ресурсами. В 1971 году между нашими странами был заключен договор о дружбе, обеспечивший прочную базу дальнейшего сближения двух народов. В ноябре 1982 года состоялся официальный дружественный визит в СССР руководителя Индии Индры Ганди, ставший событием всей международной жизни. Особый вес крепким дружественным взаимоотношениям с Индией придавали трудности, существовавшие между СССР и Китаем. Маоистский Китай представлял угрозу и для Индии, так что стремление урезонить гегемонистские претензии Поднебесной было еще одним фактором, сближавшим Индию и СССР.

Росла советская активность в странах «третьего мира» и на других направлениях. В 1971 году договор о дружбе был подписан с Египтом, а через год – с Ираком, одной из крупнейших нефтедобывающих держав. Укреплялись связи с другим стратегическим импортером углеводородного сырья – Ираном, в котором в 1979 году произошла антиамериканская исламская революция. География партнерских отношений СССР с развивающимися странами постоянно расширялась. Если к середине 1970-х годов Советский Союз имел договоренности о взаимодействии с 54, то в середине 1980-х – уже более чем с 70 государствами Азии, Африки и Латинской Америки.

Форпостом советского влияния в «третьем мире» служили развивающиеся государства, лидеры которых декларировали курс на социалистическое строительство. Так, в Западном полушарии, считавшимся в совсем недавнем прошлом «вотчиной» США, Советский Союз успешно сотрудничал с Кубой. Кубинский лидер Фидель Кастро неоднократно бывал в СССР. Советский Союз являлся важнейшим внешнеэкономическим партнером Острова свободы – в середине 1980-х годов оборот советско-кубинской торговли составлял 5,84 млрд руб. Опыт кубинской революции оказал большое влияние на соседние народы. В 1979 году рухнула военная диктатура в Никарагуа, где к власти пришли демократические патриотические силы, возглавляемые Сандинистским фронтом национального освобождения. В том же году между нашими странами были нормализованы дипломатические отношения и началось активное экономическое сотрудничество. Лидер никарагуанской революции Даниэль Ортега в 1980 году начал строительство в стране социализма. В странах Африки развивалось экономическое и военно-политическое сотрудничество с такими странами социалистической ориентации, как Египет (до 1976 г.) и Сомали (до 1977 г.). После того как в этих странах к власти пришли реакционные силы, важнейшим стратегическим партнером СССР в этом районе мира становится Эфиопия. Вскоре сюда из Сомали были переброшены советские военные базы, началась масштабная экономическая помощь. На юге Африки о своем социалистическом выборе заявили Ангола и Мозамбик, получившие независимость в результате падения в 1974 году фашистского режима в Португалии.

Надежным партнером СССР в Азии оставалась Сирия – многострадальная страна, которая и ныне противостоит бандитской неоколониальной политике стран Запада, международному терроризму и феодальной реакции, гнездящейся в двух монархиях Южной Аравии. Тогда во главе сирийского народа стоял отец нынешнего президента Сирийской Арабской Республики – лидер Партии арабского социалистического возрождения Хафез Асад. В октябре 1980 года между нашими странами был заключен Договор о дружбе и сотрудничестве. Он служил укреплению сотрудничества двух стран, делу достижения всеобъемлющего справедливого мира на Ближнем Востоке. На Дальнем Востоке так же успешно развивались взаимоотношения с Вьетнамом. Сотрудничество с ним разворачивалось не только в экономической, но и военной сфере.

После того как с вьетнамской земли был изгнан последний американский головорез, реальную угрозу молодому социалистическому государству стал создавать гегемонистский Китай. Новый лидер этой страны Дэн Сяопин, которого сегодня превозносят как одного из идеологов рыночного социализма и китайского чуда, в тот момент еще не был достаточно популярен в своей стране. Он рассудил, что поднять свой престиж он сможет при помощи маленькой победоносной войны. Но агрессор просчитался. Конечно, основная заслуга в разгроме маоистов принадлежит мужественному вьетнамскому народу, но и наша страна внесла свою вескую лепту.

В Договоре о дружбе с Вьетнамом от 3 ноября 1978 года содержались положения о «совместной обороне» и «консультациях» для обеспечения «безопасности обеих стран». Мы предоставили вьетнамской стороне всю необходимую помощь. В боевую готовность было приведено 6 военных округов. На восток спешно передислоцировали 2 воздушно-десантные дивизии. Посольство Китая выдворили из Москвы. Причем на родину они добирались не самолетом, а поездом, поэтому всю дорогу могли наблюдать в окно своего купе печальную для них картину: спешащие к советско-китайской границе колонны танков. Для прочистки мозгов Дэн Сяопину советскими военными властями были проведены несколько показательных акций. В частности, танковые части имитировали, не нарушая границы, несколько атак на позиции китайцев. В монгольской пустыне Гоби, всего в нескольких метрах от границы с Китаем, провела учения 106-я гвардейская дивизия ВДВ, переброшенная туда из Тулы. Наконец, свою умиротворяющую и отрезвляющую роль сыграл Тихоокеанский флот. Его корабли обозначили растущее присутствие в непосредственной близости от китайских портов в Южно-Китайском море101. Противопоставить советской военной мощи Китаю было нечего. Обломав зубы о маленький Вьетнам, Китай вынужден был идти путем внутренних реформ. Поэтому сегодня, превознося гений Дэн Сяопина, не стоит забывать скромных советских солдат, офицеров и генералов – его истинных учителей…

Позже в орбиту советского влияния вошла Народно-Демократическая Республика Лаос, в которой в 1975 году победила антимонархическая революция. В том же 1975 году создались предпосылки установления дружеских отношений между Советским Союзом и Камбоджей, где был свергнут проамериканский марионеточный режим. Однако на волне народно-освободительного движения в Камбодже к власти пришел диктаторский режим «красных кхмеров». Угроза советскому влиянию в регионе отпала, когда под напором народного сопротивления маоистская диктатура Пол Пота и Иенг Сари рухнула и было провозглашено создание дружественного СССР государства Народная Республика Кампучия. В феврале 1980 года состоялся визит в Москву делегации НРК. В ходе него были подписаны советско-кампучийское заявление, соглашения об экономическом, техническом, культурном и научном сотрудничестве, а также соглашение о торгово-экономических связях.

Уверенное проникновение Советского Союза в те регионы мира, которые еще буквально вчера являлись зоной безраздельного господства империалистических государств, вызвало озабоченность и реваншистские настроения на Западе. В рамках стратегии «сдерживания и отбрасывания коммунизма» Соединенные Штаты предпринимали военные и дипломатические попытки свергнуть дружественные Советскому Союзу режимы в Анголе, Мозамбике, Эфиопии, Никарагуа и многих других странах. Советский Союз вынужден был принять геополитический вызов. Соперничество двух сверхдержав принимало форму то затухавших, то вновь обострявшихся региональных конфликтов.

Символом американской политики, направленной против борьбы народов за независимость, становится война во Вьетнаме. При поддержке США в 1955 году на территории Южного Вьетнама был создан марионеточный прозападный режим. Стремясь не допустить создания единого вьетнамского государства, Америка вела постоянную борьбу против национально-освободительных сил на юге Вьетнама, а в 1964–1968 и 1971–1972 годах развязывает открытую агрессию против социалистического Вьетнама. СССР и другие страны социалистического содружества оказали вьетнамцам действенную помощь. Американская агрессия закончилась полным провалом. В 1973 году в Париже был подписан договор о прекращении войны во Вьетнаме, а в 1975 году пал марионеточный режим в Сеуле. В 1978 году Социалистическая Республика Вьетнам становится членом СЭВ.

В 1967 году Израиль, за спиной которого, как всегда, находились США, нанес удар по Иордании, Сирии и Египту, оккупировав свыше 68 тыс. км2. Под контролем захватчиков оказались западный берег реки Иордан, Синайский полуостров вплоть до Суэцкого канала, некоторые другие территории. Израильские власти оправдывали свои преступные действия тем, что их страна якобы подверглась агрессии. Но это было ложью и лицемерием102. СССР решительно встал на сторону арабских государств. В «знак протеста против агрессии Израиля» в июне 1967 года с ним были разорваны дипломатические отношения. В Сирию и Египет направились советские военные специалисты, расширились поставки оружия. В октябре 1973 года началась новая арабо-израильская война. В ходе военных действий Египет сумел ответить за унизительное для арабов поражение 1967 года. Египетская армия, используя советское вооружение и технику, смогла форсировать Суэцкий канал и освободила его восточный берег. Миф о непобедимости вооруженных сил Израиля был серьезно поколеблен. Советский Союз и в дальнейшем последовательно отстаивал интересы подвергшихся агрессии государств и арабского народа Палестины, что способствовало росту его авторитета и влияния во всем арабском мире.

Объектом прямой немотивированной агрессии Соединенных Штатов становится крохотное государства в Карибском море Гренада. В 1979 году на острове бескровно был смещен марионеточный диктаторский режим и к власти пришла партия местных коммунистов. Было создано народно-революционное правительство, во главе которого стоял Морис Бишоп. Народная власть установила дружеские отношения с СССР и Кубой. США поспешили ввести против острова экономические санкции. По просьбе правительства Гренады кубинцы начали строительство на острове международного аэропорта для развития туризма, дававшего значительную часть бюджета всех государств Карибского бассейна. Реакционные круги США воспользовались строительством аэропорта как предлогом для вторжения, объявив, что строительство носит военный характер. В октябре 1983 года «по просьбе» в то время полностью подконтрольной США Организации американских государств, Вашингтон осуществил вторжение на Гренаду. Организованное сопротивление агрессорам смогли оказать только кубинские строители в районе строительства аэродрома. В результате вторжения десятки мирных жителей острова погибли, дважды было обстреляно советское посольство. В специальной резолюции Генассамблеи ООН от 2 ноября 1983 года прямо говорилось о том, что американская агрессия против независимой республики является грубым нарушением международного права. В резолюции также требовалось немедленно прекратить вооруженную интервенцию и вывести войска с острова, однако США в очередной раз проигнорировали волю международного сообщества.

Еще одним очагом вооруженного противостояния двух сверхдержав становится Афганистан. Советское руководство в 1979 году ввело в эту страну так называемый «ограниченный контингент» Советской армии. Надо сказать, что афганские власти обращались с просьбой к советскому правительству помочь им войсками и прежде, причем – не единожды. Но советское руководство дало согласие далеко не сразу. Существовавший в Афганистане режим Х. Амина был свергнут. Сам Амин, который подозревался в симпатиях к Китаю, был захвачен в своем дворце спецподразделением КГБ «Альфа» и убит. К власти в Афганистане пришел поддержанный СССР Б. Кармаль, начавший проводить экономические и политические реформы по образцу советских. Соединенные Штаты сполна использовали афганские события для обострения международной ситуации. Очередной американский президент Р. Рейган использовал их для преступных целей раскручивания очередного витка гонки вооружений103.

В самом Афганистане ситуация для нас также складывалась непросто. Видя усиление позиций СССР в Афганистане, США стали активно снабжать оружием и деньгами афганскую вооруженную оппозицию, поддерживали ее информационно и политически. Именно там при поддержке американцев начал свою террористическую «карьеру» Усама бен Ладен, воевавший с советскими войсками. Помимо Соединенных Штатов помощь мятежникам оказывали также Китай, Пакистан и некоторые другие государства104. Нельзя сбрасывать со счета и еще один фактор внутриаф-ганского конфликта, который, в свете недавней российской истории, сегодня мы можем представить более рельефно. Речь идет о набиравшем мощь в Афганистане сепаратизме окраин. Дело в том, что афганские революционеры представляли прежде всего пуштунское большинство население страны, поэтому на местах усилились реакционные националистические движения представителей национальных меньшинств. Многие районы страны оказались под контролем сепаратистов105. В результате земля Афганистана превратилась в арену кровавой и продолжительной гражданской войны. Участие СССР в афганской гражданской войне стоило советскому народу около 15 тыс. жизней, обернулось ростом внешнеполитической изоляции СССР и колоссальными военными расходами.

Отдельные внешнеполитические просчеты и поражения не могли остановить поступательного развития взаимоотношений Советского Союза с государствами «третьего мира», многие из которых видели в сближении с нашей страной гарантию своей независимости и процветания. Благодаря содействию и безвозмездной помощи СССР возникли гидротехнические и водно-хозяйственные комплексы в Иране, Анголе, Тунисе; энергетические в Египте, горнодобывающие в Северном Йемене, Мали, Гвинее-Бисау. Если к середине 1970-х годов в странах «третьего мира» советской стороной было построено или строилось 899 крупных промышленных и других народно-хозяйственных объектов, то к середине 1980-х годов число таких объектов приближалось уже к 4 тыс. Вопреки нередко звучащему со времени «горбачевской перестройки» политически предвзятого и в корне неверного утверждения, будто бы помощь развивающимся государствам оказывалась советской стороной в одностороннем порядке, в ущерб своим экономическим интересам, в действительности сотрудничество развивалось на взаимовыгодной основе.

Проникновение СССР в стратегически важные регионы мира способствовало не только нашей военной безопасности, но и усилению веса Советского Союза в международной торговле, создавало новые рынки сбыта для советской промышленности. Укрепляясь в регионах с теплым климатом и богатыми природными ресурсами, СССР получал возможность обеспечить свою полную экономическую независимость, а в перспективе – экономить громадные средства на освоении собственных природных богатств, расположенных, как правило, в труднодоступных районах страны. В целом же, как подчеркивают некоторые современные авторы, советская политика в «третьем мире» вырабатывалась и осуществлялась исходя из реалий биполярного мира, расколотого на два враждебных друг другу блока, и мало зависела от тех политико-идеологических штампов и оболочек, в которые она, по необходимости, драпировалась.

Глава VIII Уже не «застой», еще не «перестройка»?

Многие историки сходятся во мнении, что смерть Брежнева означала конец целой исторической эпохи. К сожалению, это казалось бы рядовое событие означало гораздо большее, а именно завершение самой дерзкой и величественной попытки человечества вырваться из царства необходимости в царство свободы, попытки построить принципиально иное, более светлое, справедливое и человечное общество, в котором бы не существовало отчуждения тружеников от результатов их труда, угнетения человека человеком, наконец, сделалось бы невозможным распределение людей по имущественному и образовательному цензу. Теперь, если у нас когда-нибудь хватит сил и мужества продолжить начатый нашими предшественниками путь, многое придется возрождать буквально с нуля. Смерть Брежнева, таким образом, означала вступление России в очередную, третью по счету Смуту со всеми ее непременными атрибутами: самозванцами, олигархической семибоярщиной, иноземными благодетелями, безмолвствующим народом и многими, многими другими.

Время с 1964 по 1982 год было далеко не самым худшим в осуществлении советского проекта. Преемники Брежнева – многочисленные стервятники, раздирающие нашу страну – получили гораздо более роскошное наследство по сравнению с тем, что унаследовал сам Брежнев от своего предшественника – царя кукурузных полей Хрущёва. На международной арене СССР смог добиться стойкого паритета со всеми своими стратегическими противниками; экономическими и военными средствами была укреплена система социалистических государств; росло советское проникновение в страны Африки и Латинской Америки, которые прежде на протяжении нескольких столетий являлись исключительной вотчиной западноевропейских хищников и США.

Внутреннее положение в СССР также имело позитивную динамику. Советская экономика устойчиво прогрессировала, что позволяло задумываться об осуществлении новых амбициозных программ по освоению космоса, решительному преобразованию природы, качественному совершенствованию социальной сферы. Завершалось формирование новой исторической общности – советского народа, по своим объединительным функциям и полиэтническому составу в чем-то аналогичного американской, индийской или, скажем, бразильской нациям. Находилась на подъеме и духовная сфера – культура, наука, образование. Главным результатом развития Советского Союза в 1964–1982 годах следует считать вступление в самостоятельную жизнь наиболее грамотного за всю историю страны поколения, выросшего в условиях мира и постоянного подъема благосостояния. Это поколение обладало колоссальной творческой энергией, профессионализмом, верой в будущее и осознанно стремилось к новым, невиданным прежде свершениям.

Конечно, это не означает, что в нашей стране было все так безоблачно. Стабилизация не означает стабильности. Развитие любого, самого благополучного общества обязательно предполагает существование в нем каких-либо противоречий, которые и являются мотором исторического прогресса. Полное устранение противоречий будет означать конец истории – ни больше, ни меньше. Советское общество было живым, растущим организмом, поэтому в нем также имелись отдельные конфликты интересов, неполадки, трения. Но они не носили антагонистического характера. Отягощавшие внутреннее положение болезни не являлись смертельными, вполне подлежали лечению, причем, как правило, отнюдь не хирургическому, а вполне мирному, терапевтическому. Многое зависело от того, какой путь будет избран наследниками Брежнева, какие цели они будут преследовать – цели укрепления державы или свои собственные. И проблема заключалась не в личности очередного партийного лидера, а в том, какие социальные силы будут определять его курс.

Вот тут-то и проявился во всей своей красе главный изъян советской системы, о котором много и убедительно пишет известный исследователь и публицист Михаил Калашников: ей не было равных в воспитании высоких патриотических качеств у рядовых граждан, но, видимо, в силу ее эгалитаризма, она серьезно буксовала, когда дело касалось культивирования элиты. В силу этого порока брежневскому поколению лидеров не удалось не только подготовить себе более или менее надежную смену, но даже преодолеть процветавшую с хрущевских времен разобщенность в советской верхушке. В России, впрочем, так же, как и в любом другом государстве, господствующие слои никогда не были полностью однородны. Только в исключительных условиях эту разобщенность удавалось худо-бедно нивелировать. Так произошло, например, ценой огромных человеческих жертв в 1917–1953 годах. Хрущёву оставалось лишь подыскать более адекватные новым условиям развития страны ненасильственные, демократические формы поддержания баланса сил в верхних слоях советского общества, но и в этом вопросе он «пошел другим путем»… В результате сразу же, еще в начальные годы правления Хрущёва, распался и без того шаткий союз между либеральной интеллигенцией и консервативным чиновничеством. Но это было еще полбеды. В России мнением интеллигенции пренебрегать было заведено исторически – иначе страна рухнула бы гораздо раньше. А вот когда трещины образовались в самом «монолите» советской бюрократии – то это таило в себе уже нешуточную угрозу.

Социальный портрет отечественного чиновничества того времени дать очень непросто. Многое историкам еще попросту неизвестно. Тем не менее некоторые основные конкурирующие между собой силы могут быть пунктирно обозначены уже сейчас. Прежде всего, заметно выделялась группа, которую допустимо условно назвать геронтократами-ортодоксами. Что можно сказать об этом социальном феномене, отразившем нашу специфику тех лет? Многие старики в руководстве страны уже подверглись соблазнам частной собственности. Еще сильнее заражены чуждыми советскому строю настроениями оказались люди из их ближайшего окружения: помощники, советники, друзья, родственники (особенно дети и внуки) и проч. Тем не менее именно в руках геронтократов-ортодоксов все еще находились основные рычаги управления страной. В силу этого обстоятельства они и являлись хранителями советской традиции в партийном руководстве, как могли поддерживали целостность и независимость Красной империи.

Сильные имперские настроения по определению жили в армейской среде. Для военных патриотизм являлся своего рода непременным атрибутом профпригодности, как говорилось в одном известном советском фильме: есть такая профессия – Родину защищать! Конечно, общие процессы разложения не обошли и армию. Многие генералы обросли дачами, шикарными автомобилями, любовницами, пьяными компаниями, в которых они проводили времени чуть ли не больше, чем на службе. Немало молодых офицеров, особенно из привилегированных семей, шло в армию преимущественно за наградами и чинами. В те годы по этому поводу бытовал такой анекдот:

«Подходит к генералу сын и спрашивает:

– Пап, а пап! Когда вырасту, я могу стать генералом?

– Конечно, сынок, можешь!

– А маршалом?

– Не, сынок, не можешь. У маршала свои дети есть».

Вместе с тем нельзя не признать, что костяк советского офицерства составляли отнюдь не эти вырожденцы. Огромное влияние на армию продолжали оказывать герои Великой Отечественной войны (а негероев среди воевавших с фашистами просто не было, как бы ни сложилась их судьба в дальнейшем). Большинство парней, выбиравших путь военного, даже не задумывались о возможной блестящей карьере. Сразу после окончания военных учебных заведений их ждали маленькие, неустроенные в бытовом отношении гарнизоны, разбросанные по огромным просторам державы. Юношеская романтика и желание послужить своей стране – вот что в первую очередь заставляло наиболее пассионарную часть молодежи избирать для себя тернистый путь офицера.

К геронтократам-ортодоксам примыкали еще две очень влиятельные группы правящей верхушки – служащие центральных ведомств и руководители индустриальных гигантов всесоюзного подчинения, прежде всего работавших на оборону. Что касается московской бюрократии – тут все ясно. Свою значимость она могла сохранить в неприкосновенности только в случае сохранения самой Красной империи. Несколько сложнее обстояло дело с директорами предприятий военно-промышленного комплекса. С одной стороны, они сосредоточили в своих руках колоссальную власть и материальные ресурсы, но с другой стороны – их зависимость от центра – и административная, и чисто экономическая – была чрезвычайно высока. Кроме того, каждый член этой касты мог рассчитывать пойти на повышение и дорасти до министра какой-нибудь промышленной отрасли. Наконец, среди этой части директорского корпуса было множество людей высоких принципов и твердых патриотических убеждений. Служение Отечеству воспитало в них самые лучшие человеческие качества, и это обстоятельство также делало их надежной опорой советского строя.

Но в советской «элите» того времени имелись и совершенно иные прослойки, представители которых не только не желали, но и не могли желать успешного продолжения советского проекта. Более того, они оказались кровно заинтересованы в его скорейшем сворачивании. В первую очередь это касается региональных баронов – руководителей республиканского и областного масштаба (здесь не лишне напомнить, что самые массовые сталинские репрессии 1937–1938 годов были направлены не на идейную оппозицию, а именно на подобного рода регионалов-сепаратистов). А вот Хрущёв со своими совнархозами и децентрализацией управления возродил эту касту, которая отчаянно стремилась стать своеобразной кастой «неприкасаемых», неприкасаемых в смысле полного избавления от докучливого контроля сверху.

Близкие устремления имелись также у значительной части руководителей среднего звена Агропромышленного комплекса (АПК), а также директоров средних и мелких предприятий, прежде всего промышленности группы «Б»: легкой, пищевой, лесной, рыбной и т. д. Они давно готовы были поменять уж очень неустойчивую свою власть на реальную, неотчуждаемую собственность. Зачем им было напрягаться, выполнять планы, заботиться о социалке, когда лучше стать не директором, а хозяйчиком своего завода, фабрики или землевладельцем-латифундистом и отправлять всю получаемую трудом своих подчиненных прибыль в собственный карман?

Важно добавить, что именно пересечение интересов «красных директоров», в глубине души давно переставших быть красными, с интересами местечковых баронов создавало ту питательную почву, на которой бурным цветом расцвела та часть экономики, которая до поры до времени должна была скрываться от солнца. Теневая экономика, еще одно порождение хрущевской «оттепели», пожирала здоровые сегменты народного хозяйства СССР и готовила его крах. Через коррупцию и формирование местных мафиозных кланов ушедшая в тень экономика готовила крах всей советской системы.

Однако, даже выступая единым фронтом, эти антисоциальные элементы советской верхушки не могли тягаться с геронтократами-ортодоксами, которые располагали поддержкой могущественных союзников. Тем более, что самостоятельно, без посторонней помощи соединить свои усилия противники советской державности не могли в принципе. Требовалась какая-то другая, третья сила, которая бы, даже не являясь многочисленной, сыграла бы роль бабочки, благодаря которой весы могли качнуться в ту или иную сторону. Эта сила должна была располагать недюжинными организационными возможностями, выходом на самые верхние этажи нашей политической системы, пронизывать насквозь все общество, и в то же самое время не чувствовать своего кровного родства с ним. В этом контексте следует присмотреться к той части советской бюрократии, которая была поставлена надзирать над остальными ее группами, а также над всем обществом в целом. Речь идет о так называемых «органах государственной безопасности».

На первый взгляд получается парадоксальная, даже абсурдная ситуация – службы государственной безопасности, уже в названии которых отражено их главное предназначение – хранить безопасность государства, вдруг оказываются главным смертоносным оружием в руках его врагов! Но если разобраться повнимательней, то многие вещи перестанут выглядеть так неожиданно. Для более глубокого понимания вопроса о действительной природе спецслужб всех стран и народов хорошо бы всем познакомиться с брошюрой Юрия Мухина «Кто убивал американцев 11 сентября 2001 года?»106. В ней публицист предлагает непредвзято посмотреть, зачем представители рода человеческого идут работать «в шпионы». И тут выясняется, что единственным желанием большинства из них является желание получать большие чины и солидное жалованье за непыльную, в общем-то, работу. Как тут не вспомнить раздутый самими спецслужбами миф, что труд разведчика особенно труден и опасен! Как далеко это от истины в наши дни! Кому приходится тяжелей – пехотинцу в раскисшем от дождя окопе или разведчику на светском рауте? Если солдат попадает в плен – его расстреливают или отправляют в концлагерь. А вот к разведчикам – счет особый: если он попадает в плен – его прежде всего стараются перевербовать, и, надо признать, часто достигают поставленной цели. Поэтому среди шпионов всех стран и народов столько двойных и даже тройных агентов. В этом контексте приходится напоминать о том особом, неформальном союзе, который существовал и существует между различными спецслужбами. Разведчики всех стран – это особый, очень небольшой, замкнутый в себе мир, в котором существуют свои неписаные законы, правила игры, моральные принципы и т. д. Ворон ворону глаз не выклюет, и разведчик всегда найдет общий язык с другим разведчиком, даже если тот работает на потенциального противника.

С момента возникновения в России жандармерии, а в Советской России – ВЧК – ОГПУ – НКВД, тайная полиция всегда ставила себя в привилегированное положение по отношению ко всем прочим силовым ведомствам – армии, обычной полиции и милиции. Нередко свои превратно истолкованные ведомственные интересы охранка ставила выше интересов государственных. Еще при царском режиме люди, призванные защищать Россию от великих потрясений, оказывались во главе заговоров не только против чиновников средней руки, но и против первого премьер-министра России А.П. Столыпина, а также членов императорской фамилии. Да что там великие князья! Когда требовалось, рыцари плаща и кинжала готовы были уничтожить руководителя собственного ведомства, лишь бы не расставаться с сытой и спокойной жизнью. И, надо признать, охранка внесла немалый вклад в подготовку революционного взрыва – поднятая ее агентами (типа Азефа) волна террора сыграла в крушении царизма далеко не последнюю роль.

После революции охранка (теперь ЧК) почувствовала себя еще более сильной и значимой частью государственного аппарата власти. Как писал в солидном исследовании, специально посвященном роли советской тайной полиции в развале Красного проекта, известный своими неожиданными разоблачениями автор А. Шевякин, возникнув, очень скоро советские спецслужбы «стали превосходить уровень необходимости для государства. И вся эта глобализационная мощь КГБ со временем была направлена только на удовлетворение личных запросов части его руководства и тех вождей СССР, с кем приходилось считаться. Так СССР стал со временем не государством, имевшим спецслужбы, а спецслужбой, имевшей свое государство»107.

Выводы Шевякина могут показаться излишне категоричными, но давайте посмотрим, во что на протяжении всей советской истории выливалась самоуверенность спецслужб? Они чувствовали себя настолько уверенно, что пыталась отстранить от власти создавшую ее коммунистическую партию и самостоятельно встать во главе страны неоднократно. Первая такая атака была предпринята чекистами, как сегодня это представляется, еще в 1918 году под прикрытием так называемого мятежа левых эсеров. В годы НЭПа ОГПУ стало инициатором так называемой операции «Трест». Считается, что разработка «Треста» проводилась с целью подчинить русскую политическую эмиграцию интересам большевистского режима. Но не менее возможным было и другое развитие событий – силами «Треста» чекисты вполне могли совершить в стране переворот и открыть двери в Советскую Россию для своих союзников в среде эмиграции. Не это ли имели в виду евразийцы и сменовеховцы, когда писали о скором перерождении изнутри большевистского режима? В начале 1930-х годов очередной шеф советской тайной полиции Г. Ягода оказался ключевой фигурой нового заговора. По форме он был направлен против Сталина, но на самом деле – против партии и страны. О зловещей роли в нашей истории И.Н. Ежова и напоминать не следует. Многие до сих пор наивно полагают, что Ежов был всего лишь слепым орудием Сталина. Но почему же тогда он тайно собирал на Сталина компромат? Разве холоп позволит себе нечто подобное по отношению к своему Хозяину? Особенно ярко проявились претензии спецслужб на власть в деятельности Берии, ставшего ключевой фигурой убийства Сталина в марте 1953 года и на протяжении нескольких месяцев после этого выполнявшего роль фактического лидера государства. Вспомним также, что именно КГБ, как можно было видеть выше, сыграл ключевую роль в устранении Хрущёва108.

Кроме того, важно отметить, что в советских органах госбезопасности всегда были сильны не русофильские, а преимущественно западнические настроения. Только в разные годы чекисты ориентировалась на разные слои западного общества. Первоначально это были европейские и американские ультра-леваки, так сказать, интернационалисты, которые и составляли основной костях зарубежной агентуры НКВД. Позже симпатии чекистов сместились вправо. Берия уже явно чувствовал себя не наивным леваком, а респектабельным социал-демократом, ратовал за широкий компромисс с Западом. Чем дальше, тем больше усиливалась «правизна» политических целей, которые преследовали советские службы безопасности как особое государство в государстве – сперва в сторону идеологии конвергенции, а затем и полной капитуляции перед Западом.

Этот исторический дрейф вправо имел под собой вполне тривиальные материальные интересы – большие, очень большие деньги. О каких деньгах приходится говорить? Во-первых, вернемся ко временам правления «дорогого Никиты Сергеевича». Бурный рост в эти годы теневой экономики не мог пройти мимо всевидящих «компетентных органов». Но почему-то никакой реальной борьбы против нее не началось. К чему бы это? Как показывают некоторые серьезные исследования, в конце 1950-х годов происходит постепенное сращивание спецслужб с теневыми экономическими структурам. Теневиков «доили» и «крышевали» авторитеты криминального мира, а те, в свою очередь, находились под присмотром соответствующих органов, в сейфах которых аккумулировались баснословные богатства. Во-вторых, злую шутку сыграл хлынувший в страну поток нефтедолоров, значительная часть которых перетекала на подложные заграничные счета, через которые якобы осуществлялось финансирование антиимпериалистической пропаганды и разного рода разведывательные операции. Эти теневые деньги были столь велики, что об их истинных размерах приходится только догадываться. Высокие чины из КГБ оказались более кого бы то ни было в советском руководящем слое заинтересованы в размене «власти на собственность», для того чтобы пользоваться накопленным открыто. Шальные «чекистские деньги», как следует из материалов известного современного аналитика Алексея Мухина, собранных им в работе «Игра теней: “Деньги КГБ” против “Денег КПСС”», в конце концов переросли советскую систему и буквально взорвали ее изнутри109.

Выдвиженцем служб госбезопасности, а заодно и всего разношерстного блока ожидавших «ветра перемен» кланов естественным образом становится возглавлявший КГБ Юрий Владимирович Андропов – политик-реформатор, изощренный интриган, утонченный эстет и поклонник всего западного. Без опоры на всю эту публику, в особенности на подчиненные ему службу госбезопасности, Андропов не мог даже мечтать о победе в борьбе за власть со стариками-ортодоксами. Но взлет наверх обошелся Юрию Владимировичу недешево – он стал заложником своего могущества. Встав наконец у кормила государственной власти, он не обрел независимость своих действий и вынужден был проводить политику в интересах тех социальных сил, на которые ему приходилось опираться.

Приход к власти Андропова, как и многое другое в истории, был, с одной стороны, случаен, но, с другой стороны – вполне закономерен. Случаен в том смысле, что на посту председателя КГБ мог оказаться не либерал-западник «железный Юрик», а человек, стоявший на позициях патриотизма или даже умеренного русского национализма, как это было в случае с «железным Шуриком» (Шелепиным). Сам КГБ также мог оказаться под более пристальным контролем общества или Брежнев сумел бы проявить политическую волю и передать власть кому-то из более близких к себе людей. Что же касается закономерности прихода Андропова к власти, то и тут все очевидно: человек, упорно поработавший для достижения вожделенной цели – власти – получил заслуженную награду. В партийном руководстве многие не любили Андропова, но его оппоненты не смогли вовремя сорганизоваться, сделали это только через год, когда что-либо менять было уже поздно. А вот Андропов все делал вовремя, т. е. загодя.

В последние годы жизни Брежнева он очень расчетливо, всеми доступными бойцу невидимого фронта средствами укреплял свои позиции. Его труды не пошли прахом. Никто из андроповских соперников, будь то члены «днепропетровского клана» или лидеры крупных столичных парторганизаций не выступили против восхождения всемогущего ставленника КГБ на высшую ступеньку власти в стране. Более того, на Пленуме ЦК КПСС, проходившем 12 ноября 1982 года, с предложением о выдвижении Андропова на пост генсека выступил не кто иной, как его главный конкурент К.У. Черненко. При этом, как вспоминал В.И. Воротников, Черненко в своем выступлении многозначительно отметил приверженность Андропова к коллективной, коллегиальной работе. Реакция Андропова была не менее многозначительной. В своем ответном слове он пообещал решать вопросы «по возможности коллегиально. Но не всегда к всеобщему удовлетворению».

Тем самым Андропов, даже на уровне ничего не значащего ритуала, недвусмысленно заявил претензии на безусловное лидерство и четко продемонстрировал свое нежелание делить высшую власть с кем-либо из членов советского руководства. Видимо, неслучайно в те месяцы по стране широко распространился довольно острый анекдот (хотя, надо отметить, вполне лояльный и даже в чем-то доброжелательный по отношению к Андропову):

«Идет заседание ЦК КПСС.

– Кто за избрание Юрия Владимировича Андропова генеральным секретарем ЦК КПСС? Поднимите руки! Единогласно! А теперь проголосовавшие могут опустить руки и отойти от стенки».

Избрание Андропова генеральным секретарем ЦК КПСС у нас в стране и за рубежом было встречено неоднозначно. Многие рядовые граждане связывали с Андроповым надежды на коммунистический реванш – все больше и больше людей чувствовали потребность перемен, тихая и уютная атмосфера брежневского времени не могла соответствовать народу, привыкшему встречать и преодолевать трудности. Многие из тех, кто поверил дешевой саморекламе органов безопасности, которая навязывалась в 1970-е годы в многочисленных фильмах и книгах о чекистах, разведчиках и пограничника, теперь верил, что Андропов сумеет навести в стране порядок и придать ускорение ее развитию. Вряд ли доверие к Андропову было бы таким безоглядным, если бы уже в то время стало известно, как относятся к Андропову враги нашей страны – внутренние диссиденты и забугорные наблюдатели, в том числе штатные «прорицатели» западных спецслужб и советологических центров. Многие из них встретили Андропова буквально «на ура», как своего. Вот что сообщает об этом в своей книге Рой Медведев, знавший внутреннюю кухню диссидентов и западных аналитиков не понаслышке:

«Громадное количество комментариев по поводу избрания Андропова появилось и в прессе всего мира. В основном они были благожелательными: обозреватели и политологи самых разных направлений выражали надежды на изменения к лучшему во внешней и внутренней политике СССР. В западных газетах и журналах можно было прочесть об Андропове как о “новом Кеннеди”, о том, что он “хорошо информирован в международных делах”, что это человек, “выделяющийся своей культурой” по сравнению с другими кремлевскими вождями, что Андропов – “тайный либерал”, что “он хорошо говорит на английском языке”, что он “прагматик, открытый для политической умеренности и экономической реформы”, “как Генри Киссинджер, хорошо информирован в иностранных делах”, “подвержен влиянию Запада”, “собирает пластинки современной западной музыки и отдыхает за чтением американской детективной литературы”… Положительно восприняли избрание Андропова Генеральным секретарем ЦК и многие из наиболее известных советских диссидентов, находящихся в эмиграции». Павел Литвинов заявлял: «Андропов вполне оппортунистичен. Он гибок и стремится к изменениям»110.

Приход к власти Андропова тем самым означал очередной виток роста общественной нестабильности и ожесточенной борьбы внутри советской верхушки за выбор путей дальнейшего развития государства. Несмотря на его очевидные диктаторские устремления, Андропову в мгновение ока было невозможно сделаться полновластным хозяином огромной сверхдержавы – этого не удавалось добиться даже его предшественникам, располагавшим для осуществления своих целей гораздо большим временем. Помимо этого, Андропову было сложно ликвидировать влияние геронтократов-ортодоксов, не сумевших вовремя распознать опасность, но все еще располагавших в Политбюро мощными позициями. Неслучайно, добившись своего избрания генеральным секретарем ЦК КПСС, Андропов вынужден был согласиться с тем, что на его прежнее место секретаря по идеологии пришел его главный конкурент в борьбе за власть, новый лидер «днепропетровского клана» Черненко. Тем самым Черненко оказывался при Андропове своеобразным комиссаром от «старой гвардии». Учитывая роль в советском обществе идеологии, понятно, что любой реформаторский шаг Андропова Черненко, при желании, вполне мог бы свести практически на нет, «подправляя» его в нужном для себя русле при помощи мощного идеологического и агитационно-пропагандистского аппарата партии, который теперь Андропов вынужден был уступить ему.

Отсюда вытекает та двойственность и неоднозначность предпринимаемых в период правления Андропова мероприятий, на которую указывают многие наблюдатели. Новому генсеку приходилось тщательно скрывать свои истинные намерения, прятаться за полумерами и недомолвками. Сперва необходимо было укрепить свои позиции, с тем чтобы дальше двигаться уже смелее. В силу этого одним из первых шагов Андропова на новом посту становится перетряска кадров. Если сменившие Хрущёва Брежнев и Косыгин в первые годы своего правления ограничились весьма незначительными кадровыми перестановками, сохранив на довольно-таки продолжительное время в прежней ипостаси даже такого влиятельного сподвижника Хрущёва, как Микоян, то деятельность Андропова на этом поприще вполне заслуживает определения кадровой революции, – таких жестких, масштабных и стремительных изменений в руководстве партии и государства не бывало даже во времена Сталина. Как отмечал известный историк-патриот С. Семанов, «по интриганскому своему коварству Андропов немедленно занялся кремлевской чисткой»111.

В первую очередь решение кадровой проблемы требовало от Андропова создать в верхах надежную команду, которая стала бы ядром реформаторского крыла советской элиты. Отличавшийся стратегическим мышлением Андропов немало потрудился над ее формированием еще пребывая во главе КГБ, и теперь, сосредоточив в своих руках гораздо более весомые властные полномочия, он смог продолжить начатое дело с еще большим размахом.

Андропов без стеснения выдвигал на важные позиции выдвигает верных себе людей. Среди них находился, к примеру, Э.А. Шеварднадзе, незначительный лидер комсомола республиканского уровня, сумевший выбиться наверх благодаря своей беспринципности и умению вовремя занять нужную сторону в подковерной борьбе. В 1968 году он становится министром внутренних дел Грузии. На этом посту Шеварднадзе умело имитировал борьбу с теневой экономикой. Она, разумеется, к сколько-нибудь позитивным результатам не привела (если не считать громадного количества арестованных, но какой в этом прок? – лишь дискредитация власти!), Грузия продолжала оставаться одной из самых коррумпированных республик Советского Союза. Да и как могло быть иначе, если, нанося удары по одним мафиозным кланам, Шеварднадзе поощрял другие, дружественные ему. Эта тактика, видимо, не осталась не замеченной Андроповым, и в 1972 году Шеварднадзе оказывается во главе грузинской партийной организации, в 1976 году – членом ЦК КПСС. В 1981 году, с подачи своего патрона, Шеварднадзе получает заветный куш – членство в Политбюро. После прихода Андропова к власти Шеварднадзе получил карт-бланш на проведение в своей республике широкомасштабного эксперимента, целью которого было легализовать теневую экономику и опереться на частнособственническую инициативу для «оживления» грузинской экономики.

Пошел в гору еще один закавказский силовик – Гейдар Алиев. Свою карьеру этот будущий бакинский шейх начинал в бериевском НКВД в 1941 году. Столь же изворотливый и двуличный, как и его грузинский сосед, Алиев сделал даже более стремительную карьеру, в 1967 году сделавшись председателем азербайджанского КГБ. Своему назначению Алиев был всецело обязан Андропову. В одном из своих поздних интервью, которые он раздавал уже после разрушения СССР, Алиев немного приоткрыл завесу секретности и показал, какими средствами и какой ценой Андропов укреплял свои позиции. Алиев не постеснялся признаться, что был назначен Андроповым вопреки твердому правилу – иметь во главе республиканских КГБ русских. По мнению Алиева, этим самым Андропов «покончил с дискриминацией азербайджанцев». То, что нарушение проверенного временем неписаного правила наносило ущерб единству державы, ни его, ни Андропова, видно, нисколько не огорчало…

В 1969 году, когда советские спецслужбы начали свое новое восхождение, Андропов сумел протолкнуть Алиева на пост первого секретаря Азербайджана. Еще до Шеварднадзе Алиев апробировал методику борьбы за власть при помощи антикоррупционной нагайки. Будучи руководителем не самой захолустной республики СССР, Алиев не брезговал самолично являться в магазины и театрально «карать» мелких жуликов. Толку от этого не было никакого, зато восторг обывателей, а главное – благосклонность московского начальства были обеспечены. В 1976 году решительного бакинца делают кандидатом в члены Политбюро. Как только Андропов становится генсеком, Алиева срочно переводят в Москву на должность заместителя Председателя Совета Министров СССР, которым на тот момент являлся испытанный соратник Брежнева Н.А. Тихонов. Цель перемещения очевидна. Одновременно с этим повышением, в 1982 году, Алиева «избирают» членом Политбюро.

Андроповский поход чекистов во власть (так сказать, «кагэбэизация всей страны») не остался незамеченным. В те годы широко бытовал анекдот: дескать, теперь ЦК КПСС решено именовать ЧК КПСС, город Москву переименовать в ЧеКаго, а Кремль – в Андрополь.

Еще одним ударом по влиянию «днепропетровской группы», а заодно и по бывшему ленинградцу Г.В. Романову, который отвечал за деятельность оборонных отраслей, становится создание в ЦК КПСС экономического отдела. Компетенция нового отдела оказалась очень широкой. Под его контроль передавались многие структуры экономического и хозяйственного управления. Он должен был курировать работу всех промышленных отделов ЦК, Госплана, отраслевых министерств, а так же Государственного комитета по ценам. Экономический отдел изначально создавался под молодого технократа Н.И. Рыжкова. Сам Рыжков был грамотным специалистом в области крупной промышленности, но таких и даже в гораздо более грамотных экономистов-практиков в ту пору в нашей стране было множество. Почему же именно его? Сегодня гадать не приходится – Рыжков мог импонировать Андропову своим западничеством и неприятием русских национальных идей. Даже в наши дни, когда порочность «перестройки» стала очевидна всем, Рыжков продолжает оставаться ее адвокатом, все беды страны выводя из перегибов, а не сути проводившейся при нем политики демонтажа социализма.

Само по себе создание экономического отдела не имело никакой практической пользы и диктовалось исключительно политической целесообразностью. После его создания компетенция Романова резко сокращалась, а Тихонов так и вовсе терял фактический контроль за экономикой страны, если вспомнить, что помимо Алиева и Рыжкова сельскохозяйственные вопросы ему «помогал» «разруливать» другой андроповский протеже – М.С. Горбачев, но об этом «младенце в Политбюро» еще предстоит поговорить подробнее.

О своем стремительном возвышении Рыжков позже рассказывал очень трогательную историю. Он писал:

«Мне позвонили домой из приемной Черненко. Помощник просил срочно приехать. Я поинтересовался: “По какому делу? Может, надо с собой взять какие-то материалы?” Не понадобилось… Черненко мне даже сесть не предложил. Наоборот, сам встал и деловито сказал: “Пойдем к Юрию Владимировичу”. Сказать, что я не очень соображал, зачем меня привели к Андропову, – значит мало что сказать. Но разговор пошел на знакомую тему, об экономике. И когда Андропов предложил мне описать ситуацию, в которой находилось народное хозяйство, то я, забыв о печальной судьбе моего предшественника по Госплану, выложил Генеральному секретарю все, о чем думал… Андропов очень внимательно слушал и задавал только короткие и точные вопросы, заставляя меня, как боксера на ринге, раскрываться и говорить, говорить… Уже потом я ближе познакомился с этой его довольно хитрой манерой – молчать, побуждая собеседника к монологам, быстрыми вопросами вытягивать из него нужное. Познакомился, привык и даже взял на вооружение, хотя андроповского мастерства в “вытягивании” так и не достиг. Кстати, я ведь до этого с Андроповым не был знаком. Видел его лишь в президиумах съездов и собраний да портреты на демонстрациях.

Вытянул он из меня, что хотел, и заявил:

– Мы намерены создать в Центральном Комитете экономический отдел, руководить которым должен, по нашему мнению, секретарь ЦК. Хотим предложить этот пост Вам. Что скажете?

Это предложение меня не просто удивило, оно ошеломило.

– Юрий Владимирович, помилуйте. Вы же, наверное, знакомились с моей биографией. Я производственник и экономист, а не партфункционер. Двадцать пять лет на заводе протрубил, три года в Министерстве тяжелого машиностроения – свое министерство, казалось бы, родное, а с какими муками я с завода уходил! Потом – Госплан, тоже не имеющий отношения к партийной деятельности пост… Нет, я не потяну, у меня нет никакого опыта партийной работы. Ни дня, ни часа…

– Вот и хорошо, – прервал меня Андропов, – именно такой человек нам и нужен. У вас другой опыт есть, школа, кругозор. Сами же перечисляли: завод, затем министерство, то есть вся отрасль, дальше – Госплан, то есть все народное хозяйство… Насколько я знаю, вы и в Госплане общими экономическими вопросами занимаетесь. Так что менять профессию мы вам не предлагаем. Если вам небезразлична судьба страны, народного хозяйства – а судя по нашему разговору, небезразлична, – соглашайтесь. Где еще вы сможете воплотить ваши замыслы в реальность?

Что верно, то верно – больше нигде. Повторяю: все командные пункты тогда располагались на Старой площади. Мне предлагалось занять один из важнейших. Это был шанс. Не для меня. Но для дела. Для страны.

Я и согласился.

Кадровые проблемы решались молниеносно. 22 ноября 1982 года в своем коротком выступлении по оргвопросу Андропов проинформировал членов ЦК о том, что, поскольку экономике надо сейчас уделять особое внимание, Политбюро считает необходимым ввести должность секретаря ЦК КПСС по экономике. И сразу же назвал мою фамилию. Пленум Андропова поддержал.

Сразу же после Пленума я был назначен заведующим экономическим отделом ЦК. Я навсегда запомнил этот Пленум. Он повернул мою жизнь совершенно в иное русло»112.

Не забывал Андропов и о своих тылах в силовых ведомствах. Шантажируя и льстя престарелому Устинову, он фактически вывел его из активной борьбы, во всяком случае заручился его поддержкой. Наибольшее внимание теперь предстояло уделить правоохранительным органам. Новым руководителем КГБ становится В.М. Чебриков – фигура очень неоднозначная. В руководстве КГБ находились люди как самого Андропова, так и днепропетровцев. К их числу многие относят В.М. Чебрикова. Выходец из Днепропетровска, в 1967 году он возглавил управление кадров КГБ. Считалось, что Брежнев протолкнул его на это место, чтобы держать под контролем и Андропова, и саму «Контору», кадровые перемещения в ней. Но эта точка зрения не объясняет взлета Чебрикова в период андроповского правления. Часть историков предложила свое объяснение произошедшего. К примеру, Шубин и Семанов полагают, что Чебриков получил свой пост за некую очень значимую услугу лично Андропову, проще говоря – за «измену землякам». Но детали произошедшего все еще скрыты. Ясно одно, ставить не проверенного в деле человека во главе КГБ новый генсек не стал бы: в борьбе за власть он мог пожертвовать любой стратегически важной позицией, но только не этой.

Новое назначение вскоре получает другой подчиненный Андропова – В.В. Федорчук. Прежде, с конца шестидесятых он возглавлял одно из управлений контрразведки. Через какое-то время ему доверили другой ответственный участок работы – руководство КГБ Украины, второй по значимости союзной республики. После перехода Андропова в секретариат ЦК КПСС именно Федорчук сменил его на посту председателя КГБ, но затем уступил этот пост Чебрикову, а сам возглавил Министерство внутренних дел – милицию. Помощник партийного лидера Украины В.В. Щербицкого Виталий Врублевский в своих записках мемуарного плана дает ему следующую оценку: «Федорчук – фигура далеко не однозначная. Человек решительных действий, далеко просчитывающий ходы. Он сформировался как личность и профессионал в пресловутом СМЕРШе. Как украинца и опытного чекиста его выдвинули на Украину, где поднимала голову идея национального возрождения. В. Федорчук провел комплекс мероприятий по нейтрализации националистических группировок… Но было бы ошибкой действия Федорчука понимать упрощенно. Он отнюдь не был сторонником только жестких мер. В КГБ республики, куда отбор был тщательным, работало много умных и честных профессионалов. Они видели пороки тоталитарной системы, пытались их нейтрализовать, надеялись и ждали реформ»113.

Один из рабочих секретарей Андропова, О. Захаров, рассказывал, как происходило это назначение. В декабре 1982 года ему в руки попали документы, в которых шла речь о переводе Федорчука на новую должность. «Через некоторое время, – пишет Захаров, – Федорчук был приглашен к Андропову, и я, находясь в тот момент в кабинете по вызову Генсека, стал невольным свидетелем произошедшего разговора.

– Мы тебе присвоим звание генерала армии, – сказал Андропов. – Ты ни в чем не будешь ущемлен. Получишь нашу поддержку во всем.

Федорчук воспринял назначение без всякого энтузиазма и, выйдя из кабинета, произнес только: “Да…”»

Семанов в своей книги об Андропове высказывает предположение, что переводом Федорчука на работу в МВД Андропов как бы выразил ему полное недоверие. «Федорчука ставят шефом МВД, – рассуждает историк. – Надо знать нравы и традиции советских карательных органов, чтобы понять всю унизительность этого назначения. Уже с 1918-го ЧК и “лягавка” (милиция) тайно и злобно враждовали меж собой, но огромный перевес все 70 лет был за Лубянкой. И вот главного шефа КГБ – в “лягавку”… Впрочем, и там он просидел недолго»114. Многие из суждений Семанова бесспорны. Чекисты действительно смотрели на «ментов» свысока. Мне самому не раз приходилось слышать от бывших и действующих сотрудников КГБ по отношению к милиции фразы типа «все самые умные – работают на Лубянке, а вы только хлеб государственный даром едите». В жизни все, конечно, обстояло прямо наоборот. Задумаемся, что сложнее – разведчику раздувать щеки и писать начальству красивые «аналитические записки» или участковому милиционеру ходить по неблагополучным семьям, вразумлять алкоголиков, разгонять шпану и хулиганов? Я уже не говорю о работе «убойных отделов», расследующих уголовные преступления!

Наконец, все могут видеть результаты деятельности милиционеров и чекистов– в СССР была самая низкая в мире преступность, даже ночами влюбленные могли свободно гулять и по проспектам Москвы, и по улицам самой глухой сибирской деревушки, многие в те годы даже в крупных городах не считали нужным запирать двери домов и квартир, а если и запирались двери – то на крючок, щеколду или цепочку. Это то, что касается милиции. Результат работы чекистов тоже налицо – Советское государство, которое они должны были беречь как зеницу ока, сегодня уже не существует (к слову сказать, прекрасный анализ «полезности», а точнее, бесполезности спецслужб дан Ю. Мухиным в его книге о «теракте века» 11 сентября 2001 года, которая была упомянута выше). Однако столь плачевные результаты своей службы нисколько не сказывались на восторженном восприятии чекистами самих себя. Так что переход Федорчука из «чрезвычайки» в «лягавку» действительно можно было бы расценивать как особо утонченное оскорбление. Но факты свидетельствуют все-таки о другом: скорее всего, Федорчук был откомандирован в Министерство внутренних дел, чтобы подорвать остатки его самостоятельности и окончательно нейтрализовать извечного конкурента, – такую миссию Андропов мог доверить только очень надежному, проверенному человеку, и уж никак не профессионалу, затаившему на тебя обиду.

Заняв свой новый кабинет, Федорчук перво-наперво отправил всех неугодных ему милицейских начальников в отставку, не сообразуясь при этом ни с их прежними заслугами, ни с грозящими их семьям житейскими трудностями, ни с интересами дела. На их вакансии и в целом в систему Министерства внутренних дел хлынул поток «умных и честных людей» с Лубянки. Широкомасштабные чистки сопровождались невиданным хамством и самодурством, что вынужден признать даже апологет Андропова Рой Медведев: «При первом же появлении в министерстве, – свидетельствует историк, – его [Федорчука] жертвой стал генерал-майор, бросившийся открывать перед новым министром тугую дверь. “Как фамилия?” – осведомился Федорчук. Услышав ответ, заметил: “Молодец, хороший швейцар из тебя получится”. И тут же бросил: “Уволить!”»115 По подсчетам доктора юридических наук генерала А.И. Гурова, в целом в это лихое для милиционеров время из органов внутренних дел ударными темпами было уволено около 100 тысяч человек, над милицией устанавливался жесткий контроль специального Третьего управления КГБ.

Еще более показательна судьба еще одного чекиста с «новым мышлением» Олега Калугина – очередного «красного» генерала КГБ с черной репутацией. На протяжении всей своей карьеры Калугин пользовался личным покровительством Андропова. Даже тогда, когда поступила достоверная информация о том, что он завербован ЦРУ во время его стажировки в Колумбийском университете еще в 1950-е годы, Андропов не дал его в обиду, и предатель был назначен первым заместителем начальника ленинградского Управления КГБ, подарившего стране с тех пор множество других выдающихся чекистов…

В андроповскую команду входил Вадим Медведев (которого позже называли «глаза и уши Горбачева»). От хозяина ему достался пост заведующего Отделом науки и высших учебных заведений. Какое далекое отношение к науке имел на самом деле Медведев, видно из того, что прежде он являлся ректором Академии общественных наук, которую иначе, чем сытной кормушкой для всякого рода «знатоков» научного коммунизма да придворных баснописцев, назвать весьма затруднительно. Во всяком случае, как только началась «перестройка», почти вся эта сытая армия «специалистов» словно набирала в рот воды и затаилась для того, чтобы позже воспеть хвалу наступившему капитализму. Медведев лично возглавит своих ретивых собратьев, сделавшись при Горбачеве главой идеологического аппарата КПСС, основной целью которого в период «перестройки» становится идейное разоружение партии и ее разрушение изнутри в самый критический для коммунистов момент.

На одну из первых по важности должностей управляющего делами ЦК КПСС Андроповым был посажен Н.Е. Кручина, тот самый Кручина, с которым в период ГКЧП народная молва связывает исчезновение «денег КПСС», что якобы и послужило причиной его «самоубийства». В 1983 году заместителем ключевого Общего отдела ЦК делается А.И. Лукьянов, роль которого в событиях августа 1991 года до сих до конца не прояснена. На должность инспектора ЦК взяли Вадима Бакатина, который впоследствии возглавит советские органы госбезопасности и сдаст американцам последних остававшихся верными своему отечеству разведчиков и заодно их зарубежных партнеров. Председателем Комиссии партийного контроля в 1983 году становится безликий партфункционер М.С. Соломенцев. Стремительную карьеру благодаря Андропову сделал внутрипартийный диссидент, «сосланный» в свое время посолом на Кубу В.И. Воротников, который после своего отзыва в Москву курьерскими темпами вырастает до председателя Совета министров РСФСР и члена Политбюро.

Не обошлось без Андропова и при возвышении Бориса Николаевича Ельцина. Обычно выдвижение Ельцина наверх связывают с именем Лигачева. Однако это не совсем точно. Сам Лигачев признает, что застрельщиком перевода в центр будущего первого президента «незалежной России» выступал именно Андропов. Характерно то, при каких обстоятельствах начинается «деловое сотрудничество» Андропова и Ельцина. В 1975 году КГБ в докладной записке в ЦК КПСС предложил «в порядке плановой реконструкции» снести особняк Ипатьевых, где, как принято считать, была казнена царская семья. Первая телефонная беседа двух лидеров в 1977 году касалась именно этого вопроса. Выполнив столь деликатное поручение, Борис Николаевич вправе был рассчитывать на благосклонность Юрия Владимировича, и не ошибся. Перевод Ельцина в Москву уже в 1984 году не состоялся исключительно в силу смерти Андропова – в наступившей неразберихе о нем, видимо, временно забыли, но ненадолго: Горбачев с Лигачевым в 1985 году выполнили волю своего наставника, и Ельцин оказался в Москве в качестве заведующего отраслевым отделом, курировавшим строительство.

Осуществлялись и менее заметные для стороннего наблюдателя передвижки в верхних и средних эшелонах власти. Новым министром путей сообщения назначается Н.С. Конарев; сельского строительства – В.Д. Даниленко; общего машиностроения – О.Д. Бакланов; тяжелого и транспортного машиностроения – С.А. Афанасьев. Появлялись новые люди также в руководстве республиканских и областных парторганизаций. Так, Белоруссию возглавил недавний работник Госплана Н.Н. Слюньков; в Ленинграде на место Романова был избран Л.Н. Зайков, прежде возглавлявший Ленинградский горисполком; во главе коммунистов Краснодарского края оказался Г.П. Разумовский – еще одна восходящая звезда советского политического небосвода. В большинстве своем они возглавят партию в период ее разрушения Горбачевым, за что несут прямую ответственность вместе с ним.

Особенно красноречиво о принципах кадровой политики Андропова свидетельствует его позитивное отношение к «Великому архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву. Некоторые авторы, такие как Шубин и Рой Медведев, стараются обелить Андропова, всячески преуменьшают или даже отрицают наличие между ними каких-либо связей. Однако независимые наблюдатели дают совершенно иную оценку сотрудничеству Андропова и Яковлева. Так, например, бессменный редактор газеты «Гласность», известный журналист Ю. Изюмов в специальной статье, посвященной анализу окружения генсека, отмечал:

«Еще одним советским стажером [в Канаде] был… Александр Яковлев. Как он в 34 года из аппарата ЦК КПСС попал в “студенты”, сказать трудно. Видимо, кому-то это было очень нужно. Как и Калугина, Яковлева завербовали тогда сотрудники ЦРУ. Стандартная инструкция для таких случаев гласит: исполнять свои обязанности наилучшим образом, быть образцовым коммунистом и непримиримым борцом за советскую власть, делать все, чтобы занять как можно более высокое положение в партийном аппарате. И Яковлев старался изо всех сил. Из всех пламенных борцов за социализм он был едва ли не самый пламенный. Из всех непримиримых разоблачителей отступлений от марксизма-ленинизма – едва ли не самый непримиримый. А как живописал ужасы современного капитализма! В августе 1968 года, после ввода наших войск в Чехословакию, Яковлеву поручили идеологическое обеспечение операции. Он сделал это с таким блеском, что был награжден орденом Октябрьской Революции. В итоге дослужился до первого заместителя заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС. За 10 лет его канадского сидения обнаружилась странная закономерность. Как только Яковлев уезжал в отпуск, канадцы высылали из страны нескольких сотрудников резидентуры КГБ, работавших под прикрытием посольства. Советские агенты, работавшие в ЦРУ, сигнализировали о серьезных “утечках”, шедших с высокого советского дипломатического уровня. Однако никакой реакции со стороны КГБ не следовало. Наконец, наступил момент, когда данные о сотрудничестве Яковлева с ЦРУ пришли в Москву по дипломатическим каналам. Министр иностранных дел Громыко сообщил их Андропову. Тот сказал “разберемся”. Тем дело и кончилось. А как только Андропов стал генсеком, Яковлев был возвращен из канадской ссылки в Москву и получил пост директора Института мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР»116.

Согласитесь, если считать Андропова искренним борцом за интересы державы, то в этом случае его толерантность по отношению к «проказам» советского посла в Канаде выглядит более чем странно! Помимо самого Яковлева Андропов приблизил к себе целую когорту подобных ему «интеллектуалов» калибром поменьше. Из окружения Брежнева к Андропову перешел А.М. Александров-Агентов. Нашли свое место в команде Андропова диссидентсвующие академики А.Г. Аганбегян, Г.А. Арбатов, В.А. Тихонов, Татьяна Заславская и другие деятели типа руководителя кафедры политэкономии Академии общественных наук Л.И. Абалкина. По словам Рыжкова, у них имелись «нестандартные наработки и крамольные мысли», – видимо, ученых с нормальным советским мышлением Андропову и не требовалось. В мозговой центр нового генсека вошли также некоторые хорошо известные ему выходцы с Лубянки, среди них два генерала КГБ – П.П. Лаптев и В.В. Шарапов.

Не последнее место среди помощников Андропова занял ставший сегодня одним из крупнейших придворных олигархов, а прежде – скромный сотрудник аппарата ЦК КПСС А.И. Вольский. Начинал свой тернистый путь наверх Вольский в качестве инженера, начальника цеха Московского автомобильного завода им. Лихачева (ЗИЛа). В 1970-е годы он работал в отделе машиностроения ЦК КПСС. По свидетельству Вольского, приглашение к Андропову оказалось большой неожиданностью – они даже не были лично знакомы. «Без долгих расспросов, – рассказывает о произошедшем дальше Рой Медведев, – хозяин кабинета сказал, что он нуждается в хорошем помощнике по проблемам промышленности и машиностроения и предлагает занять этот пост Вольскому. Тот несколько растерялся, стал говорить, что об этом надо подумать, что Андропов не знает его, попросил разрешения рассказать генсеку о своей прошлой деятельности и о себе. Юрий Владимирович снял очки и, прищурившись, посмотрел на Вольского. “А почему вы думаете, что мы не знаем о вас все то, что вы хотите мне сейчас рассказать?” (выделено мною. – Д.Ч.) Вопрос был решен, и Вольский стал помощником Генерального секретаря»117.

Этому свидетельству стоит верить. Как бывший многолетний руководитель КГБ, Андропов не мог не знать о своих выдвиженцах всю их подноготную и все равно тащил за собой всю эту публику. Назвать такие действия нового хозяина Кремля и Лубянки тактическими ошибками невозможно, перед нами – детально продуманный и отлично законспирированный стратегический замысел.

Кадровая революция Андропова предусматривала не только привлечение в политику «своих». Также требовалось по возможности избавиться от «чужих». Так, был отправлен в отставку возглавлявший Отдел науки и высших учебных заведений ЦК С.П. Трапезников. Именно его место займет В.А. Медведев. Выводится из Политбюро и лишается своего поста секретаря ЦК КПСС один из старейших членов команды Брежнева А.П. Кириленко. О последнем распространялись слухи, будто он неизлечимо болен. Более того, заговорили о якобы поразившем Кириленко старческом маразме: вряд ли эти слухи мог запустить кто-то, кроме людей с Лубянки. Некоторые нынешние историки без какой-либо проверки фактов тиражируют эти грязные сплетни в своих трудах. Сам Кириленко, оказавшись не у дел, не смог перенести своего падения и вскоре после отставки скончался. В то же время «очень кстати» умирает еще один кремлевский патриарх – А.Я. Пельше. Со своих постов председателя Комитета по делам строительства и зампредсовмина СССР слетел И.Т. Новиков, который был известен своей близостью не только к умершему генсеку, но и все еще остававшемуся Председателем Совета Министров СССР Н.А. Тихонову. «Ушли» в отставку таких деятелей прежней эпохи, как руководитель Дагестана М. Умаханов, Одесской области Н.К. Кириченко, Иркутской области Н.В. Ванников и др.

Решая задачу «зачистки» неугодных, Андропов проявил воистину иезуитскую изобретательность. К примеру, не решаясь открыто выступить против Гришина, Андропов нанес удар по окружению строптивого москвича и вынудил его поумерить претензии на лидерство в партии. Молодого и подающего надежды лидера ленинградских коммунистов Романова просто перевели в Москву. Повышение оказалось ловушкой – оторванный от поддерживающей его партийной массы, плохо разбирающийся в кремлевских интригах и не имеющий в Москве никаких сторонников, он быстро вытесняется на вторые роли. Скоропостижно ушел из жизни лидер Белоруссии ТЯ. Киселев, освободив место андроповскому ставленнику Слюнькову. Несколько весьма важных персон покончили жизнь самоубийством, нередко при не проясненных до конца обстоятельствах…

Однако подобного рода политтехнологии могли носить исключительно точечный характер. Андропов же нуждался в применении против своих соперников оружия массового поражения. И такое оружие в арсенале Андропова отыскалось. Новоявленный генсек понимал, что общество ждет от него обновления и наведения порядка. Расставляя повсюду преданных себе функционеров, Андропов решал не только кадровые проблемы. Через прессу стране навязывались иллюзии, что к управлению страной идут молодые, динамичные, готовые к переменам политики. В действительности, только с точки зрения советской действительности тех лет, когда у кормила власти стояли совсем уж древние старики, люди пенсионного и предпенсионного возраста, такие деятели, как Горбачев, Яковлев, Алиев и др., могли считаться «юнцами». Но народ верил Андропову. Должен был народ поверить также в способность Андропова обеспечить порядок. И вот тут-то пригодились технологии, прежде тщательно отработанные силовиками в Закавказье, среди которых особую ценность приобретали массовые антикоррупционные компании. Борьба «за чистоту рядов» позволяла, не опасаясь открытого сопротивления, уничтожать всех неугодных, карая виноватых и клевеща на невинных. А с другой стороны, антикоррупционная риторика неминуемо должна была создать Андропову позитивный имидж народного заступника, сурового, но справедливого вождя.

Обвинения в злоупотреблении властью в целях обогащения прозвучали против министра внутренних дел Н.А. Щелокова. Его главная вина состояла в том, что, являясь министром МВД на протяжении многих лет и пользуясь безусловной поддержкой Брежнева, он не только укрепил свое собственное ведомство настолько, что милиция могла обходиться без назойливой «поддержки» со стороны чекистов, но позволял себя вмешиваться в вопросы, которые находились в компетенции подвластного Андропову КГБ. Он, в частности, выступал резко против высылки из страны писателя А. Солженицына, за что, как известно, ратовал Андропов. Мстительный Андропов не мог просить подобных прегрешений, и 16 декабря 1982 года бывший товарищ Брежнева оказался в отставке. Над ним висела угроза ареста. Щелоков был не только изгнан из органов, но и прошел своеобразную процедуру «гражданской казни» по-советски – его лишили наград и двух государственных дач, обладание которыми в те годы было важной приметой принадлежности к кругу избранных. Взамен прежних Щелокову выделили дачу в Серебряном Бору, много скромнее прежних. Там и произошло трагическое событие, которое до сих пор оставляет много нерешенных вопросов – так называемое «самоубийство» супруги бывшего министра Светланы Владимировны. В своей монографии об Андропове Семанов приводит важное свидетельство о произошедшем. Это показания сестры-хозяйки Щелокова, данное ею следователям. Вот что она тогда рассказала:

«С семьей Щелокова Н.А. я знакома с 1971 года, с этого времени выполняю в их доме работы по хозяйству, готовлю им еду… Отношения у Николая Анисимовича с женой были исключительно хорошими, доброжелательными…

19 февраля, в субботу, я, как обычно, приехала к ним на дачу в половине девятого утра, чтобы приготовить завтрак. Покормила их в одиннадцать часов, оба поели с аппетитом, оделись и пошли на прогулку. Ничего необычного в поведении и разговорах Щелоковых я не заметила, разве что Светлана Владимировна была очень грустной. Однако таким ее состояние наблюдалось все последнее время – переезд с министерской дачи на другую, прекращение встреч и связей с постоянным кругом друзей и знакомых она переживала болезненно…

Вернулись они с прогулки примерно в половине первого, разделись и прошли в столовую, где о чем-то говорили между собой. Я с Тамарой (сестрой-хозяйкой госдачи. – С.С.) сразу ушли на кухню готовить им чай и закрыли за собой дверь. Этим мы занимались минут пятнадцать и вдруг услышали крик Николая Анисимовича. Мы выбежали в коридор и увидели его, спускавшегося по лестнице со второго этажа. Он был взволнован, растерян и кричал: “Моя девочка застрелилась!” Мы бегом поднялись на второй этаж и увидели, что Светлана Владимировна лежит в луже крови на полу в спальне. При нас она два-три раза судорожно вздохнула и затихла. Николай Анисимович наклонялся к ней, щупал пульс, обнимал ее. Он испачкал руки кровью и когда поднимался, то опирался на кровать. Следы крови на пододеяльнике оставлены им. Хорошо помню, что на диване лежал пистолет. В ногах у Светланы была ее сумочка…

Николай Анисимович выдвигал ящики тумбочек и туалетного столика и горестно восклицал: “Как же она ушла из жизни и ничего не оставила?”»118

Как справедливо замечает Семанов, Андропов решил сделать из Щелокова «показательную фигуру» в его так называемой «борьбе с коррупцией». Ему было предъявлено множество обвинений. В большинстве своем Щелокову вменялись в вину такие «грехи», которые к тому моменту времени стали обычным явлением в его среде: протекция знакомым, кумовство и т. п. Некоторые обвинения просто поражают своей мелочностью. Так, следствие инкриминировало Щелокову и его родственникам, что перед праздниками по их домашним адресам офицерами милиции доставлялись розы и гвоздики (по двадцать пять цветов в каждом букете). Сам Щелоков, его сын и дочь, а также невестка не стали оспаривать сам факт безвозмездного получения цветов, но категорически отвергли вымыслы об их фантастическом количестве. Еще Щелокова обвиняли в том, что он будто бы разрешил снять за казенный счет кинофильм о самом себе к своему 70-летнему юбилею, стоимость которого оценили в 50 тыс. рублей. 14 июня 1983 года Щелокова вывели из состава ЦК КПСС. Ситуация для Щелокова не улучшилась даже после смерти его основного обидчика. Расставленные Андроповым силки оказались столь прочными, что даже прежние друзья Щелокова отворачивались от него, среди них – и находившийся раньше с Щелоковым в одной команде Черненко, который, видимо, опасался сохранением связей с Щелоковым запятнать себя и лишиться поддержки влиятельного КГБ. Не выдержав травли и личных утрат, со дня на день ожидая ареста, 13 декабря 1984 года опальный министр свел счеты с жизнью. Вот какие подробности случившегося, добытые из оперативных документов, приводит Семанов:

«Когда сотрудники ГВП прибыли для осмотра места происшествия, вся семья Щелоковых была в сборе, а мертвый Николай Анисимович лежал лицом вниз в холле – выстрелом в упор он снес себе полголовы. На нем был парадно-выходной мундир генерала армии с медалью “Серп и Молот” (муляж), 11 советскими орденами, 10 медалями, 16 иностранными наградами и знаком депутата Верховного Совета СССР, под мундиром – сорочка из трикотажного полотна с расстегнутым воротом, галстук отсутствовал, а на ногах были домашние шлепанцы. Под телом Щелокова находилось двуствольное бескурковое ружье 12 калибра с горизонтальным расположением стволов и заводским клеймом на ствольной планке “Гастин-Раннет” (Париж).

В столовой на журнальном столике были обнаружены две папки с документами, две грамоты Президиума Верховного Совета СССР и медаль “Серп и Молот” № 19395 в коробочке красного цвета, на обеденном столе – портмоне, в котором были 420 рублей и записка зятю с просьбой заплатить за газ и свет на даче и рассчитаться с прислугой, а сын Щелокова предъявил два предсмертных письма отца – первое было адресовано детям, а второе – К.У. Черненко. В этом письме Щелоков прощался с членами Политбюро, заверял их, что не нарушал законности, не изменял линии партии, ничего у государства не брал, и молил только об одном – чтобы его ни в чем не виноватых детей избавили от терзаний. Заканчивалось письмо такими словами:

“Прошу Вас, не допускайте разгула обывательской клеветы обо мне, этим невольно будут поносить авторитет руководителей всех рангов, а это в свое время испытали все до прихода незабвенного Леонида Ильича. Спасибо за все доброе. Прошу меня извинить. С уважением и любовью – Н. Щелоков”. И дата – 10 декабря 1984 года»119.

Идет речь ли действительно о самоубийстве Щелокова, или перед нами – его искусная инсценировка в стиле НКВД 1930-х годов, факт остается фактом – судьба четы Щелоковых в чем-то предвосхитила судьбу другого министра МВД – Б.К. Пуго и его супруги, также «покончивших» жизнь самоубийством при не менее странных обстоятельствах – после провала попытки спасти страну в августе 1991 года…

Среди прочих обвиненных в коррупции и разложении можно назвать, к примеру, ставленника Брежнева секретаря Краснодарской областной парторганизации С.Ф. Медунова. К нему Андропов подкапывался еще при жизни Брежнева, но тогда Медунова не выдали ему на расправу. Придя к власти, Андропов продолжил начатое дело. На Пленуме ЦК КПСС 14 июня 1983 года Медунов вместе со Щелоковым был выведен из состава Центрального комитета. Борьба за чистоту рядов пришла и в Москву. Был арестован и отдан под суд один из близких к Гришину московских чиновников – Н.П. Трегубов, который еще с 1970 года являлся начальником Главного управления торговли Моссовета. Он был обвинен в коррупции и расстрелян. Арестовали и отдали под суд директора Елисеевского магазина (Гастронома № 1) Ю. Соколова и некоторых его сотрудников. Уже тогда во всей красе проявились контуры будущего полицейского (точнее – чекистского) государства: по свидетельству информированных источников, в частности замминистра внешней торговли В. Сушкова, следствие велось с грубейшими нарушениями норм законности. Слова Сушкова позже подтвердились – в 1995 году дело Соколова было частично пересмотрено. Как всегда, «реабилитация» пришла посмертно: в ноябре 1983 года Соколова, несмотря на данное ему обещание ограничиться мягким приговором в случае его сотрудничества со следствием, приговорили к «высшей мере» и расстреляли. Директор Гастронома № 2, расположенного на Смоленской площади, Сергей Нониев, застрелился сам или его убрали без лишнего шума. Под следствием оказались директор гастронома при ГУМе Б.С. Тверитинов, директор фирмы «Океан», директор автомобильного магазина «Южный порт» и многие другие. В 1983 году количество задержанных работников московской торговой сети исчислялось уже десятками, многие из которых также были приговорены.

Аресты начались в Краснодарском крае, в Ростовской области, Одессе и других регионах. Основным объектом наглядной демонстрации силы новой кремлевской камарильи был избран Узбекистан. Республику возглавлял близкий друг Брежнева Шараф Рашидов. Стремясь ослабить позиции всесильного восточного бая, в Узбекистане развернули массовые репрессии против партийных и государственных деятелей республики, обвиненных в коррупции. Крупномасштабная акция запугивания была спланирована подчинявшимся Москве узбекским КГБ, а ее осуществление было поручено небезызвестному следователю прокуратуры Тельману Гдляну, который очень скоро прославит свое имя на поприще непримиримой борьбы, но уже не с коррупцией, а с советским строем как таковым – ну что же, этот деятель прошел суровую андроповскую школу, накопил бесценный опыт клеветы и провокаций, который позже можно было использовать в интересах новых хозяев.

Даже «демократические» авторы, симпатизирующие Андропову, вынуждены признать, что Гдляном были воскрешены методы, напоминающие работу гестапо на оккупированных советских территориях в годы войны. Позже специальная комиссия, проверявшая деятельность Гдляна и его сподручных, подтвердила факты незаконных арестов, избиения арестованных, издевательства над ними (когда уже немолодых людей бросали в камеры к рецидивистам), обмана, шантажа. Наконец, гдляновская группа не брезговала прибегать к угрозам преследования родных: по сути, это было возрождение давно осужденного за аморальность института гражданских заложников. Разумеется, в подобной атмосфере такие формальности, как соблюдение законности, были отброшены. Вновь бралась на вооружение «царица доказательств», как называл сталинский прокурор Вышинский самообличительные признания обвиняемых. Рашидов прекрасно понимал, что «подкоп» ведется лично против него. В конце лета 1983 года Андропов через тогдашнего заведующего сектором среднеазиатских республик Г. Смирнова устроил с Рашидовым «жесткую беседу», через пару месяцев после которой, 31 октября 1983 года, узбекский лидер «скоропостижно скончался».

Кадровая революция Андропова носила незавершенный характер. Совершенно очевидно, что времени у генсека с Лубянки оказалось слишком мало, чтобы довести ее до логического увенчания. Какова была бы конфигурация в высших органах власти, сумей Андропов расставить руководящие кадры наиболее целесообразным для себя образом? Ответа на этот вопрос нет, однако гораздо важнее ответить на другой вопрос: а для чего, для достижения каких, собственно говоря, целей, Андроповым затевалась вся эта кадровая чехарда? Ведь само по себе желание расставить «своих» вместо «чужаков» на ключевые позиции во власти вполне вписывается в политическую традицию не только нашей страны, но и всего мира, так что упорство того или иного правителя в этом вопросе не может в полной мере охарактеризовать ни его самого, ни проводимый им курс. Чтобы понять действительные намерения Андропова, необходимо посмотреть на предпринимавшиеся им практические шаги в политике, экономике, социальной сфере и т. д. Для примера остановимся на двух таких направлениях его практической деятельности. Первое направление упоминается практически всеми авторами – это пресловутая борьба за «дисциплину». Второе направление лишь изредка привлекает внимание историков и публицистов – это шаги, предпринимавшиеся новым руководством партии в рабочем вопросе, в сфере мотивации и регулирования труда, производственного самоуправления. Сопоставление этих двух направлений андроповских преобразований, так сказать, на контрасте, позволит четче обозначить наиболее типичные и важные элементы нового внутриполитического курса.

Мероприятия, направленные на борьбу за дисциплину, большинство авторов уверенно относят к числу доказательств коммунистического консерватизма Юрия Владимировича. Логика проста: раз нет рыночных послаблений – значит, сталинизм, нарушителей призвали к ответу – значит, впереди замаячил новый 1937 год. Тема репрессий, ГУЛАГа, 1937 года в «уличном фольклоре» обыгрывалась, к примеру, следующим образом:

«Новый год. Страна празднует. По телевизору с традиционным новогодним поздравлением советскому народу 31 декабря 1982 года выступает новый генеральный секретарь ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов:

– Дорогие товарищи! Поздравляю вас с наступлением нового… 1937 года!»

Старт кампании был дан в конце 1982 года, а идеологическое ее обоснование было озвучено генсеком во время посещения им Московского станкостроительного завода им. Серго Орджоникидзе. Совершив привычную, можно сказать, ритуальную экскурсию по цехам предприятия, высокий гость выступил перед рабочими. Раскритиковав неэффективность советской экономики и ее пороки, Андропов назвал наиболее важную, на его взгляд, проблему – существование диспропорции между «ростом производства и ростом денежных доходов населения». По мнению руководителя «партии рабочего класса», суть этой диспропорции заключалась в том, что советские люди работают не очень хорошо, а получают все больше и больше. Отсюда – дефицит и прочие беды. Существующее положение, подчеркивал Андропов, невыгодно и самим труженикам. Денежные выплаты им вроде бы растут, а деньги потратить не на что – товаров и услуг, предлагаемых государством, на всех все равно не хватает. Каковы же вероятные выходы из такого положения? «Можно, – заявлял Андропов, – конечно, идти по пути повышения цен. Но нам такой путь как генеральный не годится». Отвергнув механизмы рыночного регулирования цен, руководитель страны предложил идти путем повышения эффективности производства: «Надо все, что мы делаем и производим, делать и производить по возможности с наименьшими издержками, с высоким качеством, быстро, добротно. Производить товаров нужно больше, чтобы на полках не было пусто», – поучал Андропов жадно слушавшую его аудиторию. Достичь этих результатов, по Андропову, было очень просто без всяких дополнительных капиталовложений. Достаточно было просто навести в стране дисциплину – трудовую, плановую, государственную. Чем не возврат к административным методам управления экономикой тридцатых годов XX века?

Рассуждая о пользе наведения порядка, генсек специально отмечал, что он имеет в виду всю «трудовую производственную цепочку» и все этажи пирамиды. Очень хорошо, к примеру, в комплекс мероприятий по наведению дисциплины в верхах вписывалась антикоррупционная кампания, что еще больше повышало ее легитимность в глазах населения. Андропов призывал помнить обо всех аспектах производственной дисциплины, включая сюда технологическую, снабженческую и пр. Обращаясь к стране, он особо выделял мысль о том, что борьба за дисциплину должна приобрести настоящий размах и глубину, что все усилия по наведению порядка «пойдут насмарку», если «скользнут по поверхности», разменяются на мелочи: «кто-то опоздал на пять минут, другой зачастил на перекуры» и прочее – нет, так не годится, нужно мыслить по-государственному!

Такова была заявленная программа. А что ждало легковерных на практике? На практике, как с готовностью укажет любой, кто видит в Андропове приверженца сталинской экономической модели, все свелось к этим самым мелочам, от увлечения которыми Андропов вроде бы предупреждал. Первое, что вспоминается о тех временах, – это резкое увеличение количества на улицах Москвы людей в милицейской форме. Большее количество людей стали на «добровольно-принудительных» принципах привлекать в отряды Добровольной народной дружины (ДНД). Раньше сотрудники милиции и дружинники ограничивались охраной спокойствия граждан, присутствие их в городе никак нельзя было считать навязчивым. Теперь же почти повсюду, куда падал взгляд, можно было увидеть блюстителей порядка, что само по себе мало содействовало спокойствию, тем более, что теперь милиция с утроенной энергией занялась не преступниками и хулиганами, а самими гражданами – это было сделать, конечно, проще и безопасней для собственного здоровья.

При прямом попустительстве высшего руководства страны в декабре 1982 года страну захлестнул вал прямого нарушения законности. Милиционеры и дружинники устраивали настоящие облавы и проверки документов на улицах, в метро, банях, парикмахерских, даже в таких учреждениях культуры, как кинотеатры. Повсюду искали прогульщиков и тунеядцев, всех тех, кто во время рабочего дня находится не на работе. Не были обделены вниманием и магазины. В Москве в первую очередь облавы устраивались в центральных ГУМе и ЦУМе, где чаще всего на прилавки выбрасывался дефицит и за ним выстраивались длинные очереди людей, желающих раздобыть что-нибудь для подарков своим родным. Граждан, у которых при себе не было объяснительных документов, частенько конвоировали в ближайшее отделение милиции «для установления личности». Эта широкомасштабная кампания поиска «не соблюдающих трудовую дисциплину» получила кодовое наименование «Трал». Рой Медведев сообщает о принимавшихся в те месяцы мерах следующее: «…унизительной проверке подвергались часто граждане, ничем не нарушившие трудовой дисциплины, например рабочие ночных и вечерних смен, те, у кого при себе не оказалось документов. Штрафовали женщин, не имевших возможности решить свои семейные проблемы из-за неудобного режима работы магазинов и ателье. Были усилены наказания за опоздания, прогулы и простои, хотя отнюдь не рабочие и служащие были виноваты в недостатке продуктов, товаров и неритмичной работе на многих стройках и предприятиях». Под горячую руку могли попасть не только взрослые, но также студенты и даже школьники. Хорошо помню, как мои старшие и младшие приятели живо делились воспоминаниями о пережитых ими рейдах милиции.

Однако, как нетрудно убедиться, в конце 1982 года охота за малолетними и другими прогульщиками ничего общего с периодом правления Сталина не имела. В те годы милиционер на улице был редкостью, почти экзотикой. Подтянутый, улыбающийся, предупредительный милиционер тридцатых годов не вселял в население никакого страха. Никто не рыскал по улицам, средь бела дня выхватывая из толпы подозрительных с требованиями объяснить, что они делают в рыбном или мясном отделе универмага, – в общем-то, и так понятно. При Сталине тоже боролись за трудовую дисциплину, но на клоунаду меры тех лет не походили и, в силу этого, давали реальный результат, чего не скажешь о предпринятом Андропове штурме на «бастионы разгильдяйства и праздности», такие как бани и филармонии. Происходившее в период его правления больше, нежели сталинский Советский Союз, напоминало Чили после переворота Пиночета. Во всяком случае, разговоры о «дисциплине труда» свойственны всякому авторитарному режиму и никак не могут служить исключительным признаком «советскости» и «социалистичности» действий Андропова.

Более того, можно смело утверждать, что стартовавшая по личной инициативе «генсека с Лубянки» кампания нанесла немало вреда как раз строительству в нашей стране социализма. Так же, как антикоррупционные меры вылились в ординарную травлю политических противников, так и «борьба за дисциплину» оказалась рекламным трюком. Предпринимавшиеся в тот момент меры оказались настолько показушными, настолько явно били мимо цели, что мало кто мог уверовать в их эффективность. Поначалу очень многие надеялись, что к облавам на прогульщиков добавятся более серьезные меры. Но они не последовали. Начинание было дискредитировано, а с ним оказалась дискредитирована сама идея наведения в стране элементарного порядка. По стране поползли анекдоты, такого типа:

«В один прекрасный день известный и уважаемый в коллективе сотрудник Иван Иванович Иванов не появился на рабочем месте. В 9.05 его нет, в 9.10 тоже нет, не появился даже в 9.15. Тут на работу звонит его жена и сообщает, что ночью Иван Иванович скончался.

– Слава богу, – отвечает начальник, – а я то уже забеспокоился, не опаздывает ли он?»

И действительно, складывалось впечатление, что единственной проблемой экономики были опоздания и отлучки отдельных работников, а все остальное находилось в полном порядке. Получалось, что имевшиеся в стране проблемы, в том числе действительно непростая проблема трудовой дисциплины, не решались, загонялись вглубь. Вместе с этим быстро росло число пострадавших, а следовательно, недовольных, граждан. Против происходящего в стране беззакония стали выступать даже на партийных собраниях и конференциях, о чем пишет в своей работе Рой Медведев. Стоит вдуматься, что это означало на практике: по сути, впервые за многие годы партия начала открыто роптать против действий свого руководства. О каком укреплении социалистического строя в этих условиях можно говорить? Создается впечатление, что среди населения преднамеренно начали готовить почву для создания массового протестного материала, который в скором времени будет так сильно востребован для разгона локомотива горбачевской «перестройки». И стоит вспомнить, что во времена Горбачева, ссылаясь как раз на предпринимавшиеся Андроповым меры, каждого, кто поднимал вопрос о наведении в стране порядка, сразу же клеймили ретроградом, сталинистом и, что в те годы было по-настоящему страшно, – врагом перестройки. Именно в этом видится основной результат «горячего декабря 1982 года». Добавим только, что, несмотря на очевидную бесплодность взятого курса, имитация борьбы за дисциплину продолжилась и после того, как операцию «Трал» формально вроде бы отменили.

Но если не пресловутая борьба за дисциплину, то, может быть, андроповские реформы в рабочем вопросе могут свидетельствовать о том, что новый генсек все же намеривался строить в СССР социализм?

Ведь социализм многолик: он может быть и «казарменным», с облавами на «прогульщиков» и «тунеядцев», а может быть совсем другим – «цивилизованным», «обновленным», «реформированным». И надо признать, именно о подобного рода задумках нового генсека построить в СССР «социализм с человеческим лицом» уверенно пишут даже сами социалисты, хотя, конечно, далеко не все, но все же… А вдруг они правильно распознали в Андропове своего? Следует ли и нам рискнуть и поверить им на слово? В самом деле: многие начинания Юрия Владимировича на поприще трудового законодательства выглядят симпатично, даже очень симпатично!.если не обращать внимание на некоторые «мелочи», в которых, как известно, черти и находят себе укрытие от посторонних глаз.

Чаще других из андроповских реформ в области производственных отношений называют закон «О трудовых коллективах и повышении их роли в управлении предприятиями, учреждениями, организациями» от 17 июня 1983 года. Принятию такого важного закона, как это было установлено в те годы, предшествовало его широкое обсуждение, начало которому положила публикация 12 апреля 1983 года в печати проекта закона. Подведение итогов всенародного обсуждения и принятие закона состоялось на VIII сессии Верховного Совета СССР. Выступая на ней, Г. Алиев отметил, что новый закон направлен на совершенствование социалистической демократии и существенно расширяет права трудящихся в решении производственных, социальных, воспитательных и других вопросов. В законе реанимировались некоторые элементы производственного самоуправления, утраченные еще в 1930-е годы (в частности, речь идет о так называемом «четырехугольнике», системе, когда наряду с администрацией предприятия в принятии управленческих решений на равноправной основе участвовали партийные, профсоюзные и комсомольские органы). Наиболее важные проблемы, стоявшие перед предприятиями, выносились на общие собрания (конференции) трудовых коллективов. В законе в качестве самостоятельного юридического термина появляется понятие «гласность», в частности, четвертая статья закона декларировала, что «трудовые коллективы участвуют в управлении предприятиями… на основе… гласности, систематической информации о деятельности предприятий, учреждений, организаций, учета общественного мнения». Упоминание «общественного мнения» как нечто такого, к чему следует прислушиваться при решении важных производственных вопросов, тоже было необычным для советской нормотворческой практики. Стоит, наверно, добавить, что в законе делалась попытка привлечь коллективы предприятий к шедшей в стране кампании по налаживанию трудовой дисциплины, этому была посвящена отдельная девятая статья закона, которая так и называлась: «Полномочия трудовых коллективов в обеспечении трудовой дисциплины».

В целом закон носил прогрессивный характер. Но сам по себе он не свидетельствовал о социальной природе и политическом режиме в СССР. Весомые права трудовых коллективов сейчас можно встретить во многих капиталистических странах не только Запада (например – Швеции), но и Востока (например – Японии). Вспоминается и опыт русской революции 1917 года. За рабочий контроль через механизм рабочего самоуправления (собрания трудовых коллективов, рабочие организации и т. д.) рабочие выступали еще до Октября, когда частная собственность превалировала в промышленности. После победы социалистической революции, когда право собственности на предприятия перешло к государству, а само государство стало восприниматься рабочими в качестве своего, родного, справедливого, принцип рабочего самоуправления для рабочих (и особенно для большевиков) потерял свою актуальность. Так что же означало фактическое возрождение лозунгов рабочего контроля в конце XX века? К чему мог привести этот шаг? Мог ли он привести к укреплению советской экономической модели? Безусловно! Но развитие экономики могло пойти и совершенно иначе. Например – по югославскому варианту. А в такой огромной стране, как СССР, это было чревато разбалансировкой системы управления народным хозяйством. Само по себе возвращение к лозунгам 1917 года в 1983 году означало именно возвращение, т. е. шаг (или даже несколько шагов) назад. Никто не спорит, может, это и было бы полезно, но, поворачивая колесо истории вспять, Андропов как бы подчеркивал ущербность осуществлявшейся в стране на протяжении нескольких десятилетий линии развития, как бы подталкивал советских граждан к выводу о необходимости смены курса. Кроме того, следует учитывать, оценивая закон, что на практике происходило расширение прав не рабочих, а заводской администрации, которая теперь получала возможность прятаться за «коллективное общественное мнение» коллектива.

Наконец, сегодня мы можем оценить андроповскую рабочую политику ретроспективно, учитывая, к чему в конце концов она привела, чем обернулась и для страны, и для рабочих. По сути, Андропов и его преемники повторили путь, который проделали в 1918 году правые социалисты. Сперва, находясь в оппозиции, они обвинили большевиков в том, что те национализировали предприятия, а рабочие организации превратили в приводные ремни государственной машины. Придя к власти на некоторых территориях на востоке страны, они поначалу расширили права трудовых коллективов. Но время, когда антибольшевистские правительства считались с рабочими организациями, было крайне непродолжительным. После этого шло возвращение к дореволюционным порядкам, а рабочим указывали их место. Разговоры об огосударствлении большевиками экономики и пролетарских организаций всегда заканчивались одним – разрушением советского рабочего законодательства, упразднением социальных гарантий и возвращением частной собственности, а вместе с ней и капиталистической эксплуатации рабочих. Только на этот раз процесс оказался более растянутым во времени и разделен на два этапа: на первом этапе сам Андропов временно расширил права рабочих, а после того, как их бдительность удалось усыпить, преемники генсека-реформатора Горбачев и Ельцин, которых он сам тщательно подбирал в свою команду, передали созданные трудом нескольких поколений советских людей индустриальные гиганты в частные руки. Все могло, видимо, сложиться иначе, но на практике закон «О трудовых предприятиях» послужил переходной мерой, тараном, разрушавшим плановую советскую экономику.

Итак, итоги нашего разбирательства волне однозначны. Большинство начинаний андроповского времени имело второе дно. В перспективе они способствовали скорее разрушению, чем развитию в нашей стране социализма. Поэтому уж кто-кто, а Юрий Владимирович не заслуживает «обвинений» в «коммунистической ортодоксии». И особенно выпукло это успело проявиться даже не в показушной борьбе за дисциплину, не в косметической демократизации производственных отношений, а в той сфере, которая была центральной, базовой, жизненно важной для советского строя, – идеологии. Как в любом идеократическом обществе, в СССР идеология являлась своеобразным стержнем и одновременно скобами, скреплявшими воедино все остальные сферы жизни: экономику, политику, социалку, культуру, мораль и проч. Анализ разрушительных новаций Андропова в идеологии требует самостоятельного скрупулезного научного исследования, но все же следует остановиться хотя бы на некоторых ключевых аспектах этой проблемы.

Внешне происходившее в сфере идеологии могло выглядеть как борьба за руководство идеологической работой в партии между двумя кланами: андроповским и черненковским. Отчасти так оно и происходило. Для укрепления своей власти вообще Андропов пытался максимально сузить полномочия «днепропетровцев» везде, где это было возможно. Так, в обход официального идеологического аппарата, возглавлявшегося Черненко, Андропов активизировал деятельность параллельных неформальных «мозговых центров», перед которыми ставились задачи ни много ни мало, как научно проработать стратегию будущих реформ. В их основу должны были быть положены совершенно новые принципы, отличные от тех, на базе которых советское общество развивалось все предшествующие годы. Негласно работу эту курировали деятели такого плана, как Горбачев, Рыжков, Яковлев и др.

Один из документов, подготавливаемых такими «мозговыми центрами» (вряд ли случайно), попал в руки итальянской коммунистической партии, давно шедшей извилистыми путями еврокоммунизма и антисоветизма. Поскольку документ этот родился в недрах Сибирского отделения Академии наук СССР, он получил название «Новосибирского документа». Появление его на Западе вызвало там настоящий фурор. Еще бы, группа советских ученых во главе с академиками Аганбегяном и Татьяной Заславской провозглашала, что построенное в СССР общество «представляет отныне устаревшую систему производственных отношений и управления народным хозяйством, порождающую постоянный спад производства, постепенную утрату заинтересованности трудящихся в результатах своего труда, неспособность обеспечить полное и адекватное использование трудового и умственного потенциала общества… Процесс модернизации социалистических производственных отношений сложнее, чем это представлялось, так как существующую систему должны изменять социальные группы, занимающие довольно прочные позиции в системе и, следовательно, связанные с ней сильными интересами…». Академиками предлагалось в этой связи «мобилизовать заинтересованные в изменениях советского строя группы и одновременно нейтрализовать те группы, которые потенциально могут выступить против реформ»120. Позже, при Горбачеве и Ельцине, это положение выльется в лозунг создания «стратегического собственника», «среднего класса» и тому подобные умозрительные конструкции.

Вряд ли бы такие искушенные в придворных интригах академики, как Аганбегян и Заславская, рискнули бы не только подготовить подобный аналитический документ, но даже высказать подобные суждения вслух, если бы не были уверены в полной своей безнаказанности. Приходится признать, что сформулированные ими выводы шли в русле тех «идеологических новаций», которые высказывал и развивал сам Андропов. Придворным ученым нужно было лишь уловить происходившие перемены и вовремя под них подстроиться. Пожалуй, академики даже осторожничали, чтобы не оказаться в положении бегущих впереди паровоза. Критика существовавшего в стране положения в речах и статьях генсека звучала еще более решительно. Причем это была не просто критика, в словах генсека в принципе читались основные контуры реформ, далеко не социалистических, которые предполагались как панацея от поразивших страну негативных явлений. Так, первые раскаты андроповской критики прокатились уже на ноябрьском (1982 г.) Пленуме ЦК КПСС. На нем новоиспеченный партийный лидер с ходу заявил, что задания за первые два года текущей одиннадцатой пятилетки были не выполнены, производительность труда росла «темпами, которые не могут нас удовлетворить», оставались диспропорции между сырьевыми и перерабатывающими отраслями, никак ни снижалась материалоемкость выпускаемой продукции и т. д. В вышедшей в Израиле в 1983 году книге И. Земцова подчеркивалось, что «никогда ни один советский руководитель не произносил такого жесткого и ясного приговора советской системе, как это сделал Андропов».

Обратил Земцов внимание также на некоторые важные нюансы андроповского выступления. Генсек, в частности, для улучшения положения в стране призвал обратиться к опыту других социалистических стран. А ведь прежде всегда утверждалось, что СССР и только СССР «открывает и прокладывает новые, неизведанные» пути в светлое будущее, а все остальные лишь следуют за ним, да и то «всегда с ошибками»… Более того, он призвал обобщить «мировой опыт», т. е. опыт стран капитализма. «Отсюда до идеи конвергенции и общечеловеческих ценностей – прямая дорога», – отмечает в своем исследовании о годах перестройки видный отечественный историк И.Я. Фроянов121.

Главным идеологическим трудом Андропова заслуженно считается его работа «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР». Она была опубликована в третьем номере журнала «Коммунист» за 1983 год и посвящалась 100-летию со дня смерти основоположника. Уже в момент своего выхода статья получила преимущество позитивную оценку на всех флангах политического спектра нашей страны, хотя, конечно, не обошлось и без скептических замечаний и пессимизма отдельных деятелей. Отметим некоторые положения андроповской работы, которые на практике не являлись развитием марксизма, а исподволь подготавливали почву для его дискредитации.

Андропов писал: «Нам надо трезво представлять, где мы находимся, забегать вперед – значит выдвигать неосуществимые задачи; останавливаться только на достигнутом – значит не использовать все то, чем мы располагаем»122. Это положение Андропов, помимо прочего, пояснил на примере существовавших в обществе отношений собственности. «Говоря о превращении “моего” в “наше”, – доказывал генсек, – нельзя забывать, что это длительный многоплановый процесс, который не следует упрощать…» Развивая свою аргументацию, Андропов переходил к таким принципиальным вопросам, как, например, вопросы распределения и равенства при социализме. «Распределительные отношения прямо и непосредственно затрагивают интересы всех и каждого, – рассуждает он, – характер распределения является, по сути дела, одним из важнейших показателей степени социального равенства, возможной при социализме. Любые попытки волевым путем превысить эту возможную степень, забежать вперед – к коммунистическим формам распределения, без точного учета трудового вклада каждого в создание материальных и духовных благ могут породить и порождают нежелательные явления. Полное социальное равенство не возникает вдруг и в законченном виде. Общество дорастает, дорабатывается до него довольно долго, трудно, ценой огромных усилий».

Что означали эти сентенции на практике? Во-первых, коммунистическая перспектива переносилась на еще более отдаленное будущее. Ставился вопрос о том, что нужно не столько идти вперед, сколько вернуться и оглядеться. В качестве инструмента для латания имевшихся прорех предполагалось использовать рынок – для «точного учета трудового вклада каждого». А как иначе? Ведь переход от «моего» к «нашему», от частной собственности к общественной должен был занять гораздо больше времени, чем было потрачено на эти цели в СССР. Не следует забегать вперед! Отсюда неизбежно следовала необходимость забыть на время о социальном равенстве, которое ведь «не возникает вдруг и в законченном виде», а советское общество еще явно не «дорастает» и не «дорабатывается» до него, ведь это процесс долгий и трудный, а советское общество существует всего ничего – каких-то 65 лет! Значит, без равенства нужно пока перебиться, чтобы дорасти и дострадать до него. Как выполнить эту задачу – очень хорошо показали всем нам Горбачев и Ельцин.

Далее Андропов пояснял свою мысль о равенстве и путях его обеспечения. Пока, настаивал он, условий для него еще нет, а люди все равно хотят кушать – партии и обществу «приходится иметь дело и с нетрудовыми доходами, и с так называемыми летунами, прогульщиками, лодырями, бракоделами, которые становятся, по сути дела, нахлебниками общества, живут за счет массы добросовестных работников. Это нетерпимое явление, своего рода паразитирование на гуманизме нашего строя». О, господи, как эти слова Андропова о «гуманизме» нашего строя напоминают писания людоедствующих политиков, ученых и публицистов периода горбачевской «перестройки», с пеной у рта требующих защитить добросовестных работников от тунеядцев при помощи такого института, как безработица! Феномен безработицы, его разрушающая роль для психики отдельного человека и массовой психологии в целом, методы, каким образом нам навязывали безработицу и формировали ее позитивное восприятие, – обо всем этом много и обстоятельно писал в своих работах С.Г. Кара-Мурза. Смысла повторять здесь все его аргументы нет123. Отметим лишь одно любопытное обстоятельство: вряд ли случайно, что Андропов не упомянул, о каких, собственно, нетрудовых доходах он говорит. Кого имеет в виду? Бабушку, торгующую огурцами и петрушкой на рынке, или же своих собратьев по номенклатуре, академиков и вообще всех, удобно оседлавших шею народа? Сразу становится ясно, за счет кого «верный ученик Карла Маркса» намерен был исправлять «имеющиеся перекосы и недостатки в распределительной системе социализма», лечить прочие социальные язвы…

Подобных ловушек для простаков в андроповских работах и выступлениях можно выловить немало. И все же «орудием главного калибра», из которого Андропов крушил господствующую в обществе идеологию, а заодно и само общество, обеспечивал, так сказать, «перестройке» массированную артподготовку, было использовано им несколько позже, а именно в выступлении 15 июня 1983 года на очередном Пленуме ЦК КПСС. Речь идет о его знаменитой фразе, которая, по сути, ставила крест на всей предыдущей пропагандистской работе партии и хоронила саму партию как носительницу непогрешимой истины марксизма-ленинизма. «Товарищи! Стратегия партии в совершенствовании развитого социализма должна опираться на прочный марксистско-ленинский теоретический фундамент, – заявлял руководитель партии с высокой трибуны партийного пленума. – Между тем, если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические. Поэтому порой вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок». В своих работах С.Г Кара-Мурза очень высоко оценивает это высказывание генсека-реформатора. Восторженные ссылки на него можно встретить у философа не однажды. Признавая огромный позитивный вклад Кара-Мурзы в осмысление нашего исторического наследия, с такой его оценкой данной андроповской сентенции согласиться совершенно невозможно.

Гораздо более объективно и глубоко прочувствовал суть произнесенного Андроповым И.Я. Фроянов. Давая развернутый анализ его выступления на июньском Пленуме ЦК КПСС 1983 года, историк совершенно справедливо отмечает: «Андропов, в сущности, признал, что ни он, ни его окружение не знают общества, в котором живут и работают. Признание, можно сказать, сенсационное: с 1917 года партия строила в стране социализм, объявив в начале 60-х годов на весь мир о его полной и окончательной победе, и вот теперь, в 1983 году, ее Генеральный секретарь заявляет, что современное ему общество по существу не изучено, не раскрыты его закономерности, особенно экономические, т. е. фундаментальные, и что “наш рулевой” (партия) ведет корабль в тумане, вслепую». Тем самым Андропов, по мнению Фроянова, «нанес после Хрущёва самый мощный идеологический удар, и с этим выводом невозможно не согласиться»124.

Но даже фрояновская оценка не передает всего драматизма произошедшего на пленуме. А ведь, по сути, Андропов официально отказался от марксизма-ленинизма как научной системы со всеми вытекающими отсюда последствиями, в частности, с отказом от «коммунизма как научно предсказанной цели развития СССР и всего человечества»… Мы не знаем общества, в котором живем… Это заявление равносильно тому, как если бы римский папа или московский патриарх вышли бы на площадь и заявили миллионам верующих: «Мы не знаем, есть ли Бог!»… А чему же вы заставляли поклоняться все эти годы? Это означало бы смерть христианского символа веры. Высказывание Андропова звучало более завуалированно, но означало то же самое. Вот такое наследие оставил после себя «генсек с Лубянки» в идеологии: разрушение державы начиналось при нем с разрушения ее идеологического ядра!

На фоне подобного рода «теоретических исканий» уже не кажутся такими уж странными и невинными практические шаги Андропова в идеологии, которые, с одной стороны, символически обрывали предшествующую брежневскую эпоху, а с другой стороны – открывали новую эпоху – эпоху грядущей горбачевской «гласности». О том, что делалось для решения первой задачи, подробно пишет Рой Медведев. В годы Брежнева над многими историческими событиями царила фигура умолчания. В качестве контрмеры при Андропове на страницах печати начинают появляться давно не звучавшие имена. Хрущёва, например, – впервые за 18 лет. Причем деятельность Никиты Сергеевича расценивалась весьма комплиментарно (что уже само по себе показательно). А вот имя Брежнева упоминается все реже. Андропов не решился на свой громогласный «XX съезд», но из уст его все чаще звучит завуалированная, высказанная эзоповым языком критика ушедшего из жизни предшественника и его правления. Характерный пример: 30 и 31 декабря в советской печати появилось множество статей, посвященных 60-летию СССР, а также итогам уходящего года. Но о Брежневе не было сказано ничего, даже то, что именно в 1982 году партия и советский народ потеряли такого «великого ленинца», как Леонид Ильич Брежнев. Изучение работ Брежнева было прекращено, быстро сворачивается их публикация. Словом, как отмечает Медведев, «всем становилось ясно, что “эпоха Брежнева” завершилась».

Помимо пока еще мягкого пересмотра прошлого в практическом плане предпринимаются и другие неоднозначные шаги. Так, в центральной партийной печати начинают еженедельно публиковаться отчеты о вопросах, обсуждаемых высшим органом власти в СССР, каковым являлось Политбюро ЦК КПСС, – т. е. «предается гласности» информация, которая со времен Сталина относилась к категории высших государственных секретов. Пригодилась и ведущаяся Андроповым под прикрытием борьбы с коррупцией борьба с кланами конкурентов: в прессу начинают попадать тщательно отфильтрованные сообщения о фактах разложения власти, коррупции в партии и советских органах. Информирование общественности по этим вопросам целенаправленно велось прокуратурой и КГБ. По определению современного либерального историка Р. Пихои, именно при Андропове был распахнут «информационный ящик Пандоры». Вырвавшиеся оттуда пороки и соблазны в скором времени погубят советскую идеократию. Одновременно с этим идет формирование общественного мнения, создаются механизмы обратного влияния общественности на органы власти. Без этих мероприятий последующие преобразования горбачевского времени были бы невозможны. Тем самым форсированно нагнеталась искусственная политизация советского общества. Людей, привыкших жить своими скромными бытовыми проблемами, незаметно для них втягивали в малознакомую им сферу публичной политики – шаг очень тонкий, чреватый большими потрясениями. Без должной образовательной и психологической подготовки люди оказывались в чуждой им информационной и смысловой среде, становились легкой добычей для специалистов по манипуляции сознанием и просто демагогов.

Подводя итог андроповскому правлению, Фроянов выделяет три важнейших результата его политики: «1) Андропов своими теоретическими размышлениями, посеявшими сомнения насчет успехов строительства социализма в СССР, подготовил почву для аналогичных “изысканий” Горбачева, выбросившего лозунги “больше социализма”, “больше демократии” и затеявшего поиск “социализма с человеческим лицом” или “лучшего социализма”; 2) Андропов сформулировал если не все, то многие из тех задач, к разрешению которых приступил в ходе “перестройки” Горбачев; 3) Андропов усилил Горбачева, сделав его фактически вторым человеком в партийном руководстве»125. Кто знает, как далеко бы пошла страна по намеченному для нее Андроповым пути на Голгофу, да вот только эпоха Андропова закончилась так же внезапно, как и началась. Состояние здоровья не позволило ему довести до конца свои начинания, в том числе кадровые, что уменьшило шансы созданной им команды «молодых реформаторов» по сравнению с позицией «старой гвардии». Уже с сентября 1983 года генсеку приходилось принимать важные политические решения, будучи прикованным к больничной койке. 9 февраля 1984 года он скончался.

Очередным генеральным секретарем ЦК КПСС и Председателем Президиума ВС СССР становится К.У. Черненко. Но период его правления оказался еще более коротким, чем андроповский, в силу этого политическое лицо нового советского лидера в полной мере для большинства сограждан определиться не успело. И очень жаль. Может быть, это был один из самых достойных советских лидеров послевоенных десятилетий. Вот что после Черненко писал о нем историк, в прошлом один из ключевых участников так называемой «русской партии в КПСС» С. Семанов: «Особенно тут следует сказать о Константине Устиновиче Черненко. Кажется, в ту далекую пору в русской партии к нему относились, судя по внешности: старый, невзрачный, невнятно говорящий… Теперь-то все выяснилось, образ его высветился совсем иначе. Как второстепенное, заметим, что в брежневском Политбюро он оказался единственным человеком с гуманитарным образованием (Шелепин не в счет, он был там недолго и на дела не влиял). Но главное в ином: он твердо придерживался не только советского, но и русского патриотизма, был враждебен Суслову, но особенно – русофобу Андропову. У слабохарактерного Брежнева он служил как бы противовесом им обоим. Он издалека, осторожно помогал деятелям русской партии, хотя решающего влияния в Политбюро не имел»126.

Даже при той скупости информации, которая до сих пор мешает воссоздать масштабный портрет Черненко, о некоторых приметах его недолгого правления можно говорить вполне уверенно. Так, часть авторов полагает, что Черненко свернул начатый его предшественником курс преобразований. Однако эта точка зрения грешит предвзятостью. В действительности многие полезные начинания Андропова были не только продолжены, но и ощутимо расширены. Это, в частности, касается борьбы с теневой экономикой: лишившись личной заинтересованности руководителя страны в уничтожении конкретных персоналий, она из политической кампании постепенно стала перерастать в политическую линию. То же самое касается и политики ускорения, а также многих других направлений реформ предшествующих месяцев. Более того, именно Черненко, по справедливому признанию некоторых современников тех событий, вводит в политический лексикон само слово «реформа» – до этого оно ассоциировалось с такими понятиями, как реформизм и оппортунизм, служило жупелом в советской марксистско-ленинской пропаганде. Им же в модернизованном звучании начинает употребляться слово, которое через несколько лет станет символом сделанного страной выбора: «В серьезной перестройке, – читаем мы в одном из выступлений Черненко того времени, – нуждаются система управления страной, весь наш хозяйственный механизм. Она включает в себя широкомасштабный экономический эксперимент по расширению прав и повышению ответственности предприятий». Другое дело, что при Черненко наметился отказ от некоторых мероприятий андроповского периода, способных в перспективе привести к слому советской системы. Ставка делалась на совершенствование существующей в стране социальноэкономической и политической модели, а не на ее упразднение, как это будет при Горбачеве.

Среди ключевых начинаний черненковского руководства можно выделить, скажем, борьбу за укрепление официальной марксистско-ленинской идеологии, не в андроповском, а в ортодоксальном ключе. В рамках этой кампании начинается подготовка новой программы КПСС, вместо прежней, принятой еще в годы правления Хрущёва. Была предпринята и мягкая попытка отойти от набившего оскомину определения «развитой социализм», вместо которого предполагалось говорить о переходе СССР в стадию «развивающегося социализма», впрочем, на практике эта новация граничила бы с абсурдом – столько лет вещали о развитом социализме, а теперь заговорили о развивающемся! Значит, в действительности все предшествующие годы социализм у нас был не развитой? – посмеивались иные шутники. Не обошлось при Черненко и без важных, можно сказать, знаковых, кадровых решений. В их ряду стоит восстановление летом 1984 года в партии В.М. Молотова, исключенного еще в 1962 году за т. н. «антипартийную фракционную деятельность и массовые репрессии», а на деле – за критику приятой на XXII съезде утопической программы КПСС. В партийном руководстве обсуждается вопрос о восстановлении справедливости в отношении других пострадавших при Хрущёве видных деятелей партии и Советского государства, в частности, Маленкова и Кагановича. Выступавший с этим предложением маршал Устинов заявил: «Скажу прямо, что если бы не Хрущёв, то решение об исключении этих людей принято не было бы… Ни один враг не принес столько бед, сколько принес Хрущёв своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства».

Уместно также отметить, что период правления Черненко становится временем появления последних советских проектов в области экономического и социального развития. Иные из них и сейчас поражают дерзостью и оптимизмом, а иные – своим безрассудством. Некоторые из них имели все шансы в перспективе вырасти в самые масштабные проекты за всю советскую историю, перекрывающие и целинную эпопею, и строительство БАМа, и многие другие начинания прежних лет (освоение космоса, естественно, не в счет). Так, в октябре 1984 года была предложена глобальная программа переделки природы и климата страны, имевшая не только народно-хозяйственное, но и в определенной мере важное геополитическое наполнение. Впервые подобные идеи были высказаны еще в 1868 году, но до революции их реализация была невозможна в силу ограниченности материальных ресурсов, находившихся в руках правительства и незаинтересованности в реализации крупных проектов со стороны частных инвесторов. Ситуация в корне переменилась после революции, а с 1960-х годов началась планомерная работа над программой. В своем окончательном виде она предусматривала проведение массированных мелиоративных работ: орошению и осушению подлежали миллионы гектаров земли, планировалось строительство каналов и даже переброска «части стока северных и сибирских рек, а также реки Дунай на орошение земель в центральных и южных районах страны, Зауралье и Западной Сибири». Широкие протесты экологов, любителей русской старины и некоторых писателей и общественных деятелей в условиях набиравшей обороты горбачевской «перестройки» похоронили (заслуженно или нет – это уже второй вопрос, требующий специального расследования) этот и другие широкомасштабные замыслы, оставшиеся лишь на бумаге и по сей день вызывающие различного рода дискуссии в научных кругах.

Заключение

Наше путешествие на машине времени человеческой памяти подошло к своему завершению. Перед нашим вниманием прошла полная сил и жизни страна. Прошли трудности и проблемы, которые она переживала. Мы видели, что ни в экономике, ни в социальной сфере, ни в сфере духовной в СССР не существовало нерешаемых, антагонистических противоречий. Все вопросы и проблемы поддавались решению. Даже в политико-идеологической сфере имелись свои позитивные моменты, имелись точки роста и дальнейшего развития. Недостатки политического устройства СССР имели переходной, а значит – преходящий характер. Подводя баланс, мы убедились, что Советский Союз вовсе не переживал время упадка, застоя, кризиса или осени, пусть даже и золотой. Наоборот, СССР уверенно вступал в полосу своего рассвета, своего высшего могущества, если угодно – ярового весеннего цветения. Что же стало причиной той самой страшной геополитической трагедии, которую пережило мое поколение, весь советский народ?

Отвечать на этот вопрос следует издалека. В 1964–1985 годах в недрах коммунистического ритуала и коммунистической догмы вызревала очередная Русская Победа, еще более мощная, чем в 1945 году. Национальная идея уже прорывалась на белый свет почвеннической литературой, достижениями советской школы и науки, обществами по защите исторического наследия, другими, подчас самыми непредсказуемыми путями. Именно это обстоятельство, а не пресловутая «красная угроза», и беспокоило наших недругов больше всего. Именно эта грядущая новая Русская Победа и превращала нашу страну в мишень всех, внутренних и внешних, сил зла: от голливудского монстра Рейгана до местной карикатурной Новодворской. Противоборство с этими силами и составляло суть брежневского периода в истории нашей страны.

Сегодня мы понимаем, насколько реальна и велика была угроза. А в те годы многие советские люди и даже советские лидеры, не понимали, что «холодная война», «идеологическая война», «информационная война», «психологическая война» и т. д. – это не просто словосочетания. Нам не хотелось думать, что любая война – это война. Не понимая элементарного, мы не могли понять главного: так же как и во времена Третьего рейха, Запад вел против нас не просто очередную войну, а тотальную войну. Войну до полного уничтожения врага. К непониманию сути ведущейся против нас войны добавлялась проповедь слезливого пацифизма. До сих пор в ушах звучат дьявольски-хитрые слова: «Лишь бы не война!» И вот народ-солдат, народ-победитель стал народом обывателей, живущих по принципам: «моя хата с краю» и «лишь бы не меня». Поскольку эта идеологическая плесень поразила и низы, и верхи, наше поражение в реально шедшей войне было предопределено. Вот так бы я ответил на вопрос о главной причине крушения исчезнувшей советской цивилизации, своего рода Красной Гипербореи.

К счастью, до конца уничтожить нас так и не смогли. Русский ренессанс, исподволь зревший в теле коммунистического СССР, сегодня возможен вновь. В нашей истории бывало не раз: за периодами скорби наступали периоды торжества. Сегодня, при первых признаках постперестроечной стабилизации, нас пугают новым застоем. Хватит, господа! Сегодня даже обыватель понял, что спокойное и счастливое будущее детей – ценность гораздо большая, чем все американские джинсы и прочие достижения западной «демократии» вместе взятые. Мы наконец осознали масштаб брошенного нам исторического вызова, а значит, Запад, навязав нам тотальную войну, получит в ответ столь же тотальную Русскую Победу!

Примечания

1Хрущёв Н. Воспоминания. М., 1997. С. 274.

2Емельянов Ю.В. Хрущёв. От пастуха до секретаря ЦК. М., 2005.С. 358.

3Жуков Ю.Н. Тайны Кремля. Сталин, Молотов, Берия, Маленков. М., 2000. С. 649–650.

4Бурлацкий Ф. После Сталина // Новый мир. 1988. № 10. С. 156.

5Баландин Р.К. Маленков. Третий вождь Страны Советов. М., 2007.С. 229.

6Жуков Ю.Н. Настольная книга сталиниста. М., 2010. С. 221.

7Каганович Л.М. Памятные записки. М., 1996. С. 524.

8ПихояР.Г. Советский Союз. История власти. М., 1998. С. 184

9Семичастный В. Беспокойное сердце. М., 2002. С. 338.

10Семичастный В. Беспокойное сердце. С. 339.

11 См.: «Исключительно замечательный акт братской помощи». Документы и материалы о передаче Крымской области из состава РСФСР в состав УССР (январь – февраль 1954 г.) // исторический архив. 1992. № 1. С. 39–54.

12Емельянов Ю.В. Хрущёв. Смутьян в Кремле. М., 2005. С. 371.

13 Ведь неслучайно такой видный большевистский деятель, как, например, А. Луначарский, увидел в марксизме «пятую великую религию, формулированную иудейством» (вслед за иудаизмом, христианством, исламом и пантеизмом Спинозы)!

14 Закрытое письмо корреспондента газеты «Труд» по Грузинской СССР С. Статникова главному редактору Б.С. Буркову о событиях в Тбилиси 5—11 марта 1956 г. // Доклад Н.С. Хрущёва о культе личности Сталина на XX съезде КПСС: Документы. М., 2002. С. 263.

15 Имеются авторитетные свидетельства, что на некоторые из танков, давивших толпу, участники беспорядков в Тбилиси ухитрились прикрепить изображения свастики – такое в истории случилось впервые (Козлов ВА. Массовые беспорядки в СССР при Хрущёве и Брежневе (1953 – начало 1980-х гг.). Новосибирск, 1999. С. 173.

16Козлов В.А. Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953–1985. М., 2006. С. 429.

17Медведев Р.А. Личность и эпоха. Политический портрет Л.И. Брежнева. Кн. 1. М., 1991. С. 167.

18 И опять удивительное совпадение со временами Никона. После его снятия многие иерархи церкви понимали и соглашались, что никоновские церковные реформы были порочны, что прежде благочестия на Руси было больше, но публично признаться в этом отказывались категорически. Свое отступничество они объясняли чуть ли не теми же словами, что и Подгорный: «Аще уже нам, пастырем, и погибнути за отступление сове, а обратиться паки невозможно на первое! Вси християне укорят нас и оплюют, невернии иноземцы посмеются нам вси!..» (Цит. по: Кутузов Б. Тайная миссия Патриарха Никона. М., 2007. С. 145.)

19ЕмельяновЮ.В. Сталин перед судом пигмеев. М., 2007. С. 155.

20Емельянов Ю.В. Сталин перед судом пигмеев… С. 192–193.

21Медведев Р.А. Личность и эпоха. С. 175.

22Медведев Р.А. Личность и эпоха. С. 170–171.

23Семанов С.Н. Брежнев. Правитель «Золотого века». М., 2002. С. 128–129.

24 Цитаты «письма двадцати пяти» далее даются по изданию: Миф о застое. Л., 1991. С. 59–61.

25 Цитаты Константина Симонова далее даются по изданию: Сойма В.М. Запрещенный Сталин. М., 2005. С. 4–6.

26Емельянов Ю.В. Сталин перед судом пигмеев. С. 158.

27 Миф о застое. С. 92.

28 Далее цитаты даются по изданию: Сойма В.М. Запрещенный Сталин. С. 466–472.

29 Никита Хрущёв. 1964. Стенограммы пленумов ЦК КПСС и другие документы. М., 2007. С. 12.

30 Невольно вспоминаются строчки из старой песни: «Нам Сталин дал стальные руки-крылья, а вместо сердца – пламенный мотор!»

31 Говорят, что последняя по времени война всегда кажется ее современникам самой страшной, но давайте посмотрим объективно: никогда еще России не приходилось воевать против объединенных сил практически всей Европы! Победа, одержанная в этой войне, плюс создание вскоре после нее советского ядерного оружия стало базой десятилетий мира для нашего народа – самое ценное наследие советской эпохи, которым мы пользуемся до сих пор!

32 Слово «относительная» выделено не случайно. Почему – прояснится из последующего изложения.

33Простаков И.И. Эксперимент: итоги, проблемы, перспективы. М., 1986. С. 25.

34 Здесь и далее цитаты из трудов западных авторов, помимо специально отмеченных случаев, приводятся по: Тетюшев В.И. Становление и развитие экономики СССР и буржуазные критики. М., 1987.

35Грегори П. Политическая экономия сталинизма. М., 2006. С. 17. К слову сказать, уже само название его книги показывает, насколько критически по отношению к советскому проекту он был настроен сам, но с фактами бороться трудно.

36 Подробнее см.: Кара-Мурза С., Осипов Г. СССР – цивилизация будущего. Инновации Сталина. М., 2010. С. 146.

37Валянский С.И., Калюжный Д.В. Забытая история русской революции. От Александра I до Владимира Путина. М., 2006. С. 247–248.

38Якушев В.М. Не разрушать, а созидать // Альтернатива: выбор пути. Перестройка управления и горизонты рынка. М., 1990. С. 38.

39 История Москвы с древнейших времен до наших дней: В 3 т. Т 3: XX век. М., 2004. С. 307.

40Шубин А.В. Золотая осень, или Период Застоя. СССР в 1975–1985 гг. М., 2008. С. 94–95.

41 То есть определенно капиталистический.

42Тетюшев В.И Становление и развитие экономики СССР… С. 252.

43Боффа Дж. От СССР к России. История неоконченного кризиса. 1964–1994. М., 1996. С. 68.

44 Советская Россия. 2008. 20 марта.

45 Нефтяной баррель – мера объема, равная 158,988 дм3.

46Шубин А.В. Золотая осень. С. 104.

47Гайдар Е.Т. Гибель империи. Урок для современной России. М., 2006. С. 142 и др.

48Шубин А.В. Золотая осень… С. 105.

49 Лирическое отступление.

50Goldman M. USSR in Crisis. The Failure of an Economic System. N. Y. 1983.

51 О законе пропорционального (планомерного) развития в нашей стране писали уже в годы НЭПа, в том числе авторы, которые у нас традиционно считаются «рыночниками», скажем, Бухарин, позже свое понимание его основных положений высказывал Сталин и другие авторы в ходе различных дискуссий по вопросам экономики.

52 Период депрессии оказался довольно-таки продолжительным, но к середине XI пятилетки явно наметилось его преодоление. Накопившийся запас энергии и прочности позволял смотреть в завтрашний день с оптимизмом. Но тут на пути преодоления экономических затруднений встали политические проблемы, созданные нам Горбачевым и его командой. Колоссальный потенциал был им преступно загублен, пущен не на созидание, а на разрушение. Но это, как говорится, – совсем другая история.

53 Брежнев Леонид Ильич. Вестник архива Президента Российской Федерации. Б/г. С. 94.

54 Брежнев Леонид Ильич. Вестник архива Президента Российской Федерации. С. 53.

55 См.: Улманский Л.А., Шаболдин С.С. Годы труда и побед, 1917–1987. М., 1987. С. 137–138.

56 Подробнее см.: Тетюшев В.И. Становление и развитие экономики СССР и буржуазные критики. С. 259–260 и др.

57 См.: МиловЛ.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998; ПаршевА.П. Почему Россия не Америка? Книга для тех, кто остается здесь. М., 2000.

58 Имеются в виду, конечно же, работы М. Вебера, см., например, – Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. Правда, другой, не менее известный автор, В. Зомбарт, наоборот, рассуждает о несовместимости предпринимательского духа и протестантизма. Для него религией, наиболее благоприятной для развития предпринимательства, является иудаизм, который, по его замечанию, всегда позитивно относился к богатству (см.: Зомбарт В. Буржуа: Этюды по истории духовного развития современного экономического человека. М., 1994).

59Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные сочинения. Т. 4. М., 1986. С. 5.

60 Вестник Архива Президента. Специальное издание: Генеральный секретарь Л.И. Брежнев: 1964–1982. М., 2006. С. 141.

61 Коммунистическая партия Советского союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 8-е изд. М., 1982. Т. 14. С. 150.

62Грушин Б.А. Четыре жизни России в зеркале общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущёва, Брежнева, Горбачева и Ельцина в 4-х книгах. Жизнь 2-я. Эпоха Брежнева (часть 1-я). М., 2003. С. 224–233.

63Кукушкин Ю.С., Чистяков О.И. Очерк истории Советской Конституции. М., 1987. С. 195.

64 Протокол № 9 Заседания Пленума Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза от 14 октября 1964 года // Никита Хрущёв. 1964. Стенограммы пленумов ЦК КПСС и другие документы. М., 2007. С. 251–252.

65Митрохин Н. Русская партия. Движение русских националистов в СССР. 1953–1985 годы. М., 2003. С. 247.

66Млечин Л. Железный Шурик. М., 2004. С. 5; Медведев Р. Личность и эпоха. Политический портрет Л.И. Брежнева. М., 1991. С. 121–122; Семанов С. Дорогой Леонид Ильич. М., 2007. С. 159 и др.

67Семичастный В. Беспокойное сердце. М., 2002. С. 407.

68Егорычев Н. Он шел своим путем // Премьер известный и неизвестный: Воспоминания о А.Н. Косыгине. М., 1997. С. 28.

69Медведев Р. Личность и эпоха. С. 145–147; Ефимов Н.Н. Красная империя. Взлет и падение. М., 2006. С. 209–210.

70Гришин В.В. От Хрущёва до Горбачева. Политические портреты пяти генсеков и А.Н. Косыгина. Мемуары. М., 1996. С. 33–34.

71Андриянов В. Косыгин. М., 2004. С. 345–347.

72Шубин А.В. От «застоя» к реформам. СССР в 1917–1985 гг. М., 2000. С. 453.

73ВанюковД.А. Эпоха застоя. М., 2008. С. 15–16.

74Алексеева Л. История инакомыслия в СССР. Вильнюс – М., 1992.С. 117.

75Удинов В. Теракты и диверсии в Москве: стопроцентная раскрываемость. М., 2011. С. 126–143, 209–220.

76 См.: например: Миф о застое. Л., 1991. С. 343–350.

77 См.: Байгушев А. Русская партия внутри КПСС. М., 2005. С. 231–233.

78 См., например: Ганичев В. Останавливая антиисторизм // К не нашим. Из истории русского патриотического движения. М., 2006. С. 371, 375 и др.

79Шубин А.В. Золотая осень, или Период Застоя. СССР в 1975–1985 гг. М., 2008. С. 149.

80Кара-Мурза С. Манипуляция сознанием. М., 2000. С. 303–306.

81 См.: Горбачев О.В. На пути к городу: Сельская миграция в Центральной России (1946–1985 гг.) и советская модель урбанизации. М., 2002. С. 23.

82Патрушев В. Жизнь горожанина (1965–1998). М., 2000. С. 19.

83Алексеева Л. История инакомыслия в СССР. Вильнюс – М., 1992. С. 313.

84 Записка отделов организационно-партийной работы и тяжелой промышленности ЦК КПСС о фактах коллективного отказа от работы на некоторых предприятиях и стройках СССР // Трудовые конфликты в СССР. 1930–1991. М., 2006. С. 353.

85Козлов В.А. Массовые беспорядки в СССР при Хрущёве и Брежневе (1953 – начало 1980-х гг.). Новосибирск, 1999. С. 401.

86Грэхэм Л.Р. Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе. М., 1991. С. 250, 254, 253.

87Кречмар Д. Политика и культура при Брежневе, Андропове и Черненко. 1970–1985 гг. М., 1997. С. 39.

88Высокопреосвященнейший Иоанн, митрополит С.-Петербургский и Ладожский. Самодержавие духа. Очерки русского самосознания. Саратов, 1995. С. 296.

89 Русское православие: вехи истории. М., 1989. С. 669.

90Поспеловский Д.В. Русская православная церковь в XX веке. М., 1995. С. 355.

91Брандт В. Демократический социализм. Статьи и речи. М., 1992.С. 415.

92Уткин А.И. Мировая холодная война. М., 2005. С. 578–579.

93Ванден Берге И. Историческое недоразумение? «Холодная война» 1917–1990. М., 1996. С. 176.

94ОкороковА.В. СССР против США. Психологическая война. М., 2011. С. 177.

95Хлобустов О. Доктрина Даллеса в действии. М., 2012. С. 95.

96Швейцер П. Тайная стратегия развала СССР. М., 2010. С. 20–22.

97Чураков Д.О. История российских окраин в нумизматике. Беседы о территориальных, национальных и военных выпусках российских монет и иностранных монетах, связанных с историей России. М., 2012. С. 205–206.

98Кара-Мурза С.Г. Советская цивилизация. Книга вторая. От Великой Победы до наших дней. М., 2001. С. 478.

99Майоров А.М. Вторжение. Чехословакия, 1968. Свидетельства командарма. М., 1998. С. 233, 264.

100Петров И. Советско-китайские войны. Правда о Даманском. М., 2009. С. 32.

101Окороков А.В. Секретные войны Советского Союза. Первая полная энциклопедия. М., 2008. С. 438–444.

102Корниенко Г.М. Холодная война: Свидетельство ее участника. М., 1994. С. 135.

103Стародубов В.П. Супердержавы XX века. Стратегическое противоборство. М., 2001. С. 318.

104Ляховский А. Трагедия и доблесть Афгана. М., 2009. С. 139–141.

105Рунов В. Чистилище Афгана и Чечни. М., 2012. С. 17.

106Мухин Ю. Кто убивал американцев 11 сентября 2001 года? М., 2005.

107Шевякин А. КГБ против СССР. 17 мгновений измены. М., 2011. С. 12.

108 О Г. Ягоде см., например, – Север А. Тайна сталинских репрессий. М., 2007; о Н. Ежове см., например, – Наумов Л. «Кровавый карлик» против Вождя народов. Заговор Ежова. М., 2009; О Л. Берии см., например, – Берия: конец карьеры. М., 1991. С. 262–289.

109 См.: Мухин А.А. Игра теней: «Деньги КГБ» против «Денег КПСС». М., 2005.

110Медведев Р. Неизвестный Андропов. Политическая биография Юрия Андропова. М., 1999. С. 278–279.

111Семанов С. Андропов. 7 тайн генсека с Лубянки. М., 2001. С. 229.

112Рыжков Н.И. Десять лет великих потрясений. М., 1995. С. 36–37.

113Врублевский В. Владимир Щербицкий: правда и вымыслы. Киев. С. 167–168.

114Семанов С. Там же.

115Медведев Р. Неизвестный Андропов. С. 293–294.

116Изюмов Ю. Кадры Андропова // Досье. № 5 (21). 2003. С. 6–7.

117 Приводится по: Медведев Р. Неизвестный Андропов. С. 321.

118Семанов С. Андропов. С. 237.

119Семанов С. Андропов. С. 238–239.

120 Приводится по: Шубин А.В. От «застоя» к реформам. СССР в 1917–1985 гг. М., 2001. С. 284–285.

121Фроянов И.Я. Погружение в бездну. СПб., 1999. С. 78–80.

122 Здесь и далее цитируется по: Андропов Ю.В. Избранные речи и статьи. М., 1983.

123 Настоятельно рекомендую всем, кто этого еще не сделал прочесть блистательный философский анализ «перестройки», в частности, проблемы безработицы и отношения к ней в советском обществе в самом глубоком произведении конца XX века, принадлежащем перу этого автора (Кара-Мурза С. Манипуляция сознанием. М., 2000).

124Фроянов И.Я. Погружение в бездну. С. 91.

125Фроянов И.Я. Погружение в бездну. С. 93.

126Семанов С. Откуда есть пошла русская партия // К не нашим. Из истории русского патриотического движения. М., 2006. С. 10.

Иллюстрации

Л.И. Брежнев

А.Н. Косыгин

А.А. Громыко

Д.Ф. Устинов

К.У. Черненко

Ю.В. Андропов

Улица Горького в Москве. 1970-е гг.

Гоголевский бульвар в районе м. «Кропоткинская». Москва, 1970-е гг.

Улица Сретенка в Москве. 1970-е гг.

Москворецкая набережная в Москве. 1970-е гг.

Станция метро «Арбатская» в Москве. 1970– 1980-е гг.

Ленинград в районе Обводного канала. 1970-е гг.

Филиал Центрального музея В.И. Ленина в Ташкенте. 1970 г.

Спортивная школа в одном из районных центров. 1970-е гг.

Концертный зал в Тюмени. 1970-е гг.

Поэты Е. Евтушенко, Б. Окуджава, А. Вознесенский, Р. Рождественский

Участники альманаха «Метрополь»

Студенты МГПУ им. Ленина. Начало 1980-х гг.

Пионеры на экскурсии в Таджикистане

Новостройки на юго-западе Москвы. 1970-е гг.

Купание на окраине Москвы. 1970-е гг.

Время сбора урожая

Живущие в городе дети навещают старика отца в деревне

Молодые инженеры сажают деревья

Молодые инженеры «на картошке»

Советский автомат с газированной водой

Очередь за дефицитом

Памятные значки в честь Олимпиады-80

Один из олимпийских рублей

Вынос гроба с телом Л.И. Брежнева. Ноябрь 1982 г.

Примечания

1

Правда. 1979. 13 июля.

(обратно)

Оглавление

Введение

Глава I От чего «застой» спас страну

Глава II Приход к власти Брежнева

Глава III Идеология перестраховок

Глава IV Дорогами последних пятилеток

Глава V Чьи кадры решали всё? Политика в СССР

Глава VI Общество, в котором счастье мог найти каждый

Глава VII Бремя сверхдержавы

Глава VIII Уже не «застой», еще не «перестройка»?

Заключение

Примечания

Иллюстрации Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg