Леонид Млечин Самые громкие выстрелы в истории и знаменитые террористы
От автора
XXI век начался с того же, с чего и век ХХ. Войны, этнические чистки, угнетение целых народов — все становится питательной почвой для терроризма. Самые громкие выстрелы в истории — это политические убийства. Иногда они меняют судьбу страны.
В мире, живущем в ощущении безнадежности, вырастают молодые люди, привычные к насилию. Уверенные в том, что в их бедах виноват кто-то другой, они берутся за оружие. Каждый теракт рождает чувство всемогущества. Ни полиция, ни спецслужбы не в состоянии остановить одиночку, в руках которого — пусть и на краткое мгновение — оказываются жизни многих людей. Мир разделился на убийц и на жертв.
Самое опасное — недооценивать врага. К людям, которые хотят нас уничтожить, надо относиться серьезно. Откуда берутся люди, способные с легким сердцем убивать и женщин, и детей?
Недостаток внимания к ребенку в семье, конфликты с родителями — это часто встречается в семьях будущих террористов. Тем не менее, эти родители строили весьма амбициозные планы в отношении своих детей. Это происходило практически во всех семьях будущих террористов: при полном отсутствии тепла, нежности и доверия от детей ждали успешной карьеры, желая им счастливой жизни, успеха и благополучия.
Из этого ничего не получилось. Мало кому удалось создать собственную семью. А тот, кто вступил в брак и обзавелся детьми, быстро избавился от этой обузы. Разумеется, это не означает, что неблагополучие в семье обязательно приводит молодого человека в террористическую организацию, но во всяком случае это делает его восприимчивым к разного рода теориям, обещающим путем насилия привести народ к полнейшему счастью.
Будущие террористы не бросаются в подпольную деятельность, очертя голову. Это постепенный процесс, когда происходит разрыв связей с семьей, родителями, домом, когда человек отказывается от работы и даже от привычек, словом, от всего, что составляло его прежнюю жизнь. Этот разрыв воспринимается первоначально как желанное освобождение от всех надоевших проблем и забот.
Подполье представляет собой совершенно новую жизнь. Исчезает грань между личной жизнью и политической борьбой. Личные потребности должны быть подчинены общей политической цели. Террористы, отрезанные от родных и знакомых, замыкаются в совсем крохотном мирке. Они могут полагаться только на себя.
Происходит незаметная самоизоляция от остального мира. Террористы живут как бы в маленьком гетто. Они разговаривают между собой на понятном только им языке, они постоянно вместе. Они привыкают иметь дело только со «своими». Весь мир, которым эти люди дорожат, сжимается до размеров группы; если их группа одобряет какое-то действие, значит это правильно. Они теряют чувство реальности. Заканчивается это полным разрывом связей с окружающим миром.
Любая успешная операция вызывает желание присоединиться к террористам. Знаменитые боевики становятся моделью для начинающих. Особенно сильно такие идолы воздействуют на не очень образованных и эмоционально нестойких молодых людей, на тех, кто страдает комплексом неполноценности.
В какой-то степени боевая группа заменяет молодым террористам семью. Она дает тепло человеческого общения, чувство безопасности и многое другое, чего эти юноши и девушки были лишены у себя дома. Группа одновременно и источник некоего материального благополучия. Не искать работу, не думать о пропитании — боевики без денег не сидят.
Будущие террористы тянутся к тому, чего им так не хватало: к надежности и уверенности. И они находят в группе настоящую дружбу, солидарность, сплоченность, даже любовь и уважение друг к другу. Поскольку среди террористов нет недостатка в молодых женщинах свободных взглядов, то возникают любовные пары.
Знаменитый судебный психиатр и антрополог Чезаре Ломброзо считал, что женщины недостаточно умны, чтобы совершать преступления. Среди самых известных террористов последних десятилетий женщины заняли видное место, опровергнув не только Чезаре Ломброзо, но и статистику, которая свидетельствует о том, что в принципе террор — мужское дело. Почему женщины так активно участвуют в терроре?
Участие в террористических организациях совпало со стремлением женщины выйти из привычной роли — послушная жена, любящая мать, домохозяйка без собственных интеллектуальных, профессиональных и политических амбиций, разрушить эти стереотипы, доказать свою самоценность, освободиться от мужского господства в семье и обществе.
Психологи полагают, что в сознании женщины должен произойти какой-то радикальный сдвиг, прежде чем она перейдет к насилию. Зато, если этот внутренний переворот произошел, женщины становятся хладнокровными и безжалостными убийцами. Но убийцы всегда утверждают, что они всего лишь жертвы.
Вступая в боевую группу и получая оружие, молодой человек становится хозяином жизни и смерти. Отныне он определяет, что есть добро и что есть зло. Он берет себе все, что хочет. Он судья, диктатор и бог в одном лице — правда, всего лишь на очень короткое время. В этом крохотном мирке у террористов рождается ощущение собственного величия, что делает их крайне агрессивными и опасными. Тем более, что каждый из них больше всего боится показаться трусом или недостаточно надежным. И они доказывают друг другу свою храбрость и презрение к врагу.
Убийство врага, внушают им, это не только необходимость, но и долг. Для террористов их акции — это война за справедливость. Смерть случайных людей тоже получает оправдание. Для террористов это не убийство, а военная необходимость. Они ставят на карту собственную жизнь и считают оправданным лишать жизни других. А со временем понятие «врага» расширяется до бесконечности.
Фантастическая энергия, настойчивость и изобретательность, с которыми члены группы планируют и проводят свои акции, рождены твердым убеждением в том, что все это необходимо во имя высшей цели. Политический терроризм не может существовать без идеологии, которая дает исчерпывающие ответы на любые вопросы. Идеология и вера снимают вопрос о личной вине и выдают лицензию на справедливый гнев.
Специальные службы и полиция научились успешно противостоять политическому террору. Но они слишком рано успокоились и расслабились. На смену красному знамени европейских леваков пришло зеленое знамя джихада. В террор пришли религиозные фанатики. Для боевиков типа Карлоса стрелять в безоружных людей или подкладывать бомбы в универмаги было развлечением, занятной авантюрой и прибыльным дельцем. А эти действительно ненавидят всех, кого считают врагом. Начались массовые убийства, на фоне которых эпоха светского терроризма казалась временем детских шалостей.
В отличие от западноевропейских и североамериканских террористов — одиночек! — исламские радикалы опираются на религиозные авторитеты и широкую поддержку — иногда государственную. Исламисты намерены не только изничтожить своих врагов, но и очистить духовную жизнь от всего, что считают скверной, искоренить враждебные идеи и культуру.
Когда в Европе появился первый боец джихада, его сочли террористом-одиночкой. Его изучали со всех сторон. Эксперты выясняли: может, у него было несчастное детство? Ему не хватало родительского внимания? Душевной теплоты? А, может, он просто страдает психическим расстройством? Шизофренией? Кто мог тогда подумать, что у него окажется столько последователей?
Считалось, что политический исламизм — религия угнетенных. А теперь к армии джихада присоединяются выходцы из среднего класса, внешне вполне благополучные люди. У немецких джихадистов за спиной минимум одна судимость за уголовное преступление. А у британских боевиков в кармане университетский диплом. Одни мечтают о всемирном халифате, другие имеют весьма поверхностные представления об исламе, но страдают от комплекса неполноценности и берут в руки оружие, чтобы стать героями. Раньше в террористы шли одинокие мужчины — бородачи с автоматами «калашникова». Теперь боевиками становятся и женщины, юные фанатички потоком устремились на Ближний Восток.
История показывает, что террор не приносит ожидаемого эффекта. После убийства американского президента Авраама Линкольна выдающий английский политик Бенджамин Дизраэли сказал в британском парламенте:
— Покушения на государственных деятелей еще никогда не меняли историю мира.
Фанатики-террористы жестоко ошибаются, когда прибегают к террору в надежде чего-то добиться. Но это мы знаем, что у них не получится. А они нет. Они не живут так долго, чтобы убедиться в тщетности и бессмысленности своих кровавых усилий. Но им на смену приходят новые поколения боевиков. И мир вынужден защищаться.
Два выстрела в антракте
Судьба Российской империи решилась в городском театре Киева. Давали оперу Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». Парадный спектакль, который играли специально для прибывшего в город императора, начался поздно вечером.
«В Киевском военном округе назначены были в 1911 году большие маневры, на которых государь пожелал присутствовать, — вспоминал военный министр Владимир Александрович Сухомлинов, — а вместе с тем быть и на открытии памятника императору Александру II. Маневры происходили вблизи Киева, мы ежедневно выезжали туда на автомобилях. Государь пребывал в отличном расположении духа. Погода была прекрасная, ход маневров успешный…»
В четыре часа дня император и его многочисленная свита поехали еще и на ипподром. Скачки закончились только в восемь вечера.
А к девяти стали съезжаться в театр. Автомобиль председателя Совета министров России Петра Аркадьевича Столыпина остановился у бокового подъезда. Вместе с ним приехал его заместитель в правительстве министр финансов Владимир Николаевич Коковцов.
«На мой вопрос, — вспоминал Коковцов, — почему Столыпин предпочитает закрытый автомобиль открытому — в такую чудную погоду, он сказал, что его пугают готовящимся покушением на него, чему он не верит, но должен подчиниться этому требованию…»
Кто мог в ту минуту предположить, что из театра Владимир Коковцов уйдет новым главой правительства России. А Петра Столыпина, тяжело раненного и потерявшего сознание, вынесут на руках… И жить ему останется всего несколько дней…
Страх перед революционерами-террористами был тогда всеобщим. И киевский губернатор Алексей Федорович Гирс вздохнул с облегчением, когда все гости уже собрались в театре. «За театр можно быть спокойным, — думал он, — публика, которую предложено было допустить туда, была строго профильтрована».
Полицейские предварительно осмотрели зрительный зал и все помещения театра. Вскрыли пол и даже проверили хрустальную люстру на прочность — не попытаются ли террористы обрушить ее на высокопоставленных зрителей…
«Я сидел в первом же ряду, как и Столыпин, но довольно далеко от него, — рассказывал министр Коковцов. — Он сидел у самой царской ложи, на кресле у левого прохода, а мое место было у противоположного правого прохода…»
Во втором антракте, как только занавес опустился и царская ложа опустела, министр финансов подошел к Столыпину. Глава правительства стоял, опершись на балюстраду оркестра. Коковцов объяснял, что прямо из театра едет на вокзал и желал бы проститься.
— Я от души завидую вам, что вы уезжаете, — признался Петр Аркадьевич, — мне здесь очень тяжело ничего не делать и чувствовать себя целый день каким-то издерганным, разбитым…
Коковцов ушел, оставив Столыпина беседовать с министром императорского двора бароном Владимиром Борисовичем Фредериксом и военным министром Сухомлиновым.
«На маневрах, чтобы дать государю живую картину, — рассказывал Сухомлинов, — разрешено было не экономить. Многие батареи при оживленной пальбе преждевременно израсходовали свои снаряды… Именно об этом недостатке артиллерийского снабжения мы и говорили со Столыпиным… Уговорились, что на следующий день я ему сообщу все потребности боевого снабжения, а он доложит государю…»
Зал опустел, публика хлынула в фойе. Вместе с остальными зрителями вышел и адъютант председателя Совета министров капитан Есаулов, который должен был его охранять. В его обязанность входило не на минуту не оставлять Столыпина одного. Но в антракте капитан преспокойно ушел. Что может случиться, думал он. В театре находились пятнадцать жандармских офицеров и 92 агента дворцовой охраны и Киевского охранного отделения.
«Когда мы разговаривали, — вспоминал Сухомлинов, — государя уже не было в генерал-губернаторской ложе, он ушел курить. В тот момент, когда я повернулся к кулисам, мне послышалось, точно кто-то ударил в ладоши….»
«Раздались два глухих выстрела, точно от хлопушки, — рассказывал Коковцов. — Я сразу не сообразил, в чем дело…»
«Мы услышали крики и треск, — вспоминал начальник Киевского охранного отделения подполковник Николай Николаевич Кулябко. — Первое впечатление, что рухнул театр от перегрузки. Под этим впечатлением я бросился в зрительный зал».
Быстрее Кулябко в зал вбежал полковник Александр Иванович Спиридович. Он прямо по стульям добрался до царской ложи и выхватил саблю из ножен.
Только генерал-лейтенант Павел Григорьевич Курлов, командир корпуса жандармов и заместитель Столыпина по министерству внутренних дел, сразу понял, что это звук:
«Раздался выстрел из браунинга, столь характерный по своему звуку. Я бросился в зал, встретив у прохода какого-то офицера, который выбежал с обнаженной шашкой, крича, что убили Столыпина. Проникнуть в зал не мог, так как в проходе публика избивала какого-то человека. Издали я видел опускавшегося на кресло Столыпина и стоявшего около царской ложи с обнаженной саблей полковника Спиридовича».
«Петр Аркадьевич как будто не сразу понял, что случилось, — вспоминал киевский губернатор Гирс. — Он наклонил голову и посмотрел на свой белый сюртук, который с правой стороны под грудной клеткой уже заливался кровью. Медленными и уверенными движениями он положил на барьер фуражку и перчатки, расстегнул сюртук и, увидя жилет, густо пропитанный кровью, махнул рукой, как будто желая сказать: «Все кончено!»
Петр Аркадьевич сделал несколько шагов.
— Я ранен, — сказал он.
Он стал бледнеть и опустился в кресло.
«Раздались крики о помощи, — вспоминал Коковцов. — Я побежал к Столыпину. Все окружающие помогли ему сесть. Поднялась страшная суматоха. Столыпина понесли на кресле к проходу…»
Командиру эскадрона жандармов генерал Курлов приказал очистить проезд от публики и выделить один взвод, чтобы сопровождать карету скорой медицинской помощи, вызванную для Столыпина. Когда главу правительства укладывали в карету, он уже был в беспамятстве.
«Спектакль, конечно, прекратился, — рассказывал военный министр Сухомлинов, — и Столыпина отвезли в хирургическую больницу. Я выходил в тот же подъезд, в котором ждал экипажа Петр Аркадьевич, и по той луже крови, которую я видел, можно было судить, как много он ее потерял…»
«Зал моментально заполнился публикой, — вспоминал Коковцов. — Государь и вся царская семья появились в ложе. Взвился занавес, раздались звуки гимна, исполненного всею театральною труппою. Громовым «ура!» встретила растерявшаяся публика конец гимна. Государь, бледный и взволнованный, стоял один у самого края ложи и кланялся публике. Затем быстро начался разъезд. Я узнал, что царская семья выехала благополучно, Столыпин отвезен в клинику доктора Маковского, а преступник задержан и подвергается уже допросу в одном из нижних помещений театра».
Возле клиники собралась огромная толпа. Приехал министр финансов Коковцов. Как заместитель Столыпина он автоматически вступил в права председателя Совета министров. Он приказал губернатору удалить из лечебницы всю публику, поставить полицейскую охрану снаружи и внутри.
«Врачи были в сборе, — вспоминал Коковцов, — тотчас приступили к осмотру раненого и заявили, что пуля нащупывается близко к поверхности, и к вынутию ее будет приступлено не позже следующего утра. Столыпин был в полном сознании, видимо, сильно страдал, но удерживал стоны и казался бодрым…»
Один из врачей сказал Коковцову, что, похоже, пуля пробила печень, и дело плохо…
На следующий день в 12 часов было назначено молебствие в Михайловском соборе об исцелении Петра Аркадьевича. Никто из царской семьи не приехал, и даже из ближайшей свиты государя никто не явился.
Выпускник физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета Петр Аркадьевич Столыпин сделал изрядную административную карьеру. Первая русская революция застала его на посту саратовского губернатора. Усердие и энергия губернатора обратили на себя внимание императора. В апреле 1906 года император вызвал Столыпина в столицу и назначил министром внутренних дел. А в июле распустил первую Государственную Думу и заодно сменил главу правительства — место Ивана Логиновича Горемыкина занял Столыпин. Петр Аркадьевич поехал к царю представляться. «На обратном пути, — вспоминали очевидны, — был оживлен и весел. Было ясно, что царь принял его очень ласково…»
Когда распускали Государственную думу, Столыпин — в отличие от Бориса Николаевича Ельцина в наши дни — не оставил депутатам ни единого шанса на сопротивление и протесты. Чтобы развеять слухи о разгоне Думы, Столыпин обещал сам выступить на следующем заседании. Депутаты разошлись. Здание Таврического дворца оцепили войска, и появилось сообщение о роспуске Думы…
Петр Аркадьевич Столыпин включен в почетный список выдающихся государственных мужей. К месту и не к месту цитируют его знаменитые слова — «Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!» Из всего наследства Столыпина поминают лишь усердие его жандармов. Не без внутреннего одобрения вспоминают, как он железной рукой подавлял народное возмущение.
Многим Столыпин нравится твердостью, граничащей с жестокостью. Ее не надо переоценивать. И в следующей Думе было предостаточно оппозиционеров, в том числе радикально настроенных. Государственная Дума располагала большими полномочиями. Столыпину приходилось выступать перед депутатами, убеждать их в своей правоте. Это удавалось отнюдь не всегда. И Дума, и Государственный Совет (что-то вроде нынешнего Совета Федерации) проваливали столыпинские законопроекты.
Историческая заслуга Петра Аркадьевича Столыпина — аграрная реформа. Еще будучи саратовским губернатором, он предложил тогдашнему министру внутренних дел Петру Николаевичу Дурново способ остановить революцию:
«Благодарной почвой для пропаганды я считаю не столько малоземелье, сколько бедность народную: полуголодный, не имеющий сбережений, безграмотный крестьянин охотно слушал посулы агитаторов… Коренное разрешение вопроса заключается в создании класса мелких собственников — этой основной ячейки государства — являющихся по природе своей органическими противниками всяких разрушительных теорий…»
Политические задачи Столыпин намеревался решать теми же методами, что и экономические. Накормить страну, считал Петр Аркадьевич, — и экспортировать продовольствие — сможет только сам крестьянин, если он получит землю в собственность и право эффективно ей распоряжаться.
С чего он начал? Убедил императора подписать указ от 5 октября 1906 года, который дал крестьянину свободу распоряжаться собой, разрешил беспрепятственно получать паспорт. Хочешь — оставайся в деревне, хочешь — ищи работу в городе. Указ запретил местным начальникам сажать крестьян под арест или штрафовать — только через суд.
Столыпин не на словах — делом добивался создания правового государства. Советская власть заберет назад все права, данные крестьянину Столыпиным. Загонит в колхозы, запретит выдавать паспорта и будет сажать без суда…
По количеству удобной земли на душу населения Россия превосходила Францию и Германию. Отставание же от европейских стран: в три с лишним раза в производстве на душу населения и пятикратное — в урожайности объяснялось не результатом дурных климатических условий или нехватки земли. Мешали отсталая агротехника, низкий уровень производительности труда и главное — общинное землепользование.
Общинное хозяйство не подталкивало к усердию, не стимулировало добиваться большего. Надо быть как все. Зачем стараться? Это емко сформулировал известный экономист-аграрник Литошенко: «Крестьянин не только был беден, но и не хотел быть богатым»…
Идея Столыпина: помочь крестьянину стать самостоятельным, то есть выйти из общины, и наделить землей. Крестьянин превратится в реального хозяина своей земли, сможет проявить личную инициативу и добиться успеха. Взявшись за реформу, Столыпин нажил себе множество врагов.
Цель Столыпина состояла в том, чтобы предоставить крестьянину свободу самому решать, чем ему заниматься, и наделить правами, которых его никто не лишит, — в том числе гарантировать неприкосновенность частной собственности. Но ничего не давать даром! Не воспитывать иждивенчество. Вот задача, которую ставил перед собой Столыпин: создать условия, которые помогут трудолюбивому и предприимчивому человеку преуспеть. Потому категорически возражал против идеи социалистов — отобрать землю у тех, кто ей владеет, и раздать бесплатно.
Несмотря на высочайшую поддержку, сопротивление реформе было очень сильным. Великие князья не желали отдавать удельные земли, то есть принадлежавшие императорской семье. Николаю пришлось переговорить со всеми великими князьями, прежде чем они согласились пожертвовать собственностью императорского семейства.
Крестьянский банк получил в свое распоряжение все пригодные для обработки удельные земли и активно скупал землю у помещиков для перепродажи. Банк выдавал ссуды на покупку земли под ее залог. За год покупка земли крестьянами увеличилась чуть не вдвое. Опасались, что землю скупят кулаки и спекулянты. Но за годы реформы землю через банк приобрели 900 тысяч крестьян. Землю приобретал тот, кто сам на ней работал.
Ни одна крупная политическая сила в стране не поддержала аграрные реформы Столыпина. А ведь это была единственная реальная возможность двинуть Россию вперед.
Николай II повелел расследовать действия должностных лиц, отвечавших за безопасность в Киеве. Сразу выяснилось, что билеты в городской театр Киева в тот день раздавали строго по списку, их распределением ведала специальная комиссия: ведь в зале император! Стрелявший в Столыпина Дмитрий Григорьевич Багров получил свой билет от начальника Киевского охранного отделения жандармского подполковника Кулябко.
В проходе партера Багрова схватили. Окружившая его толпа принялась избивать террориста. Полицейские не могли до него добраться. Жандармский подполковник Иванов изловчился и перебросил стрелявшего через барьер, где он, наконец, оказался в руках полиции. Подбежал подполковник Кулябко, узнал залитое кровью лицо, и в ужасе произнес:
— Это Багров!
Если бы не помощник начальника Киевского жандармского управления Александр Александрович Иванов, толпа, состоявшая из чиновников и активистов Союза русского народа, растерзала Багрова прямо в театре. И осталось бы еще больше загадок.
В курительной комнате театра начали допрос. Подполковник Кулябко пытался забрать арестованного в охранное отделение. Прокурор Киевской судебной палаты Георгий Гаврилович Чаплинский не позволил. Он хотел понять роль охраны в этом деле — ведь в Столыпина стрелял осведомитель, несколько лет успешно работавший на полицию.
Так не заговор ли это офицеров охранки против председателя Совета министров? Столыпина одиннадцать раз пытались убить. И все попытки срывались. Неужели одиночке удалось то, что не выходило у целых боевых организаций? Никто не верил, что Дмитрий Багров действовал один. Сменивший Столыпина на посту председателя Совета министров Владимир Николаевич Коковцов и лидер партии октябристов в Государственной Думе Александр Иванович Гучков не сомневались: убийство организовала охранное отделение.
За месяц до приезда Николая II в Киев прибыли сотрудники охраны. За всеми, кто внушал сомнение, вели наружное наблюдение. Агенты и офицеры корпуса жандармов проверяли всех жильцов домов, мимо которых проезжает император. Обеспечение безопасности царской семьи возложили на генерала Курлова. Он прежде был киевским губернатором.
Павел Григорьевич Курлов был тесно связан с крайне правыми. Столыпин сколько мог противился его назначению заместителем министра внутренних дел, но принужден был уступить, когда императрица Александра Федоровна твердо сказала ему:
— Только тогда, когда во главе политической полиции станет Курлов, я перестану бояться за жизнь государя…
В помощь Курлову дали руководителя личной охраны царской семьи полковника Спиридовича, который прежде тоже служил в Киеве. В 1905 году Спиридович сам стал жертвой теракта — в него стрелял его же осведомитель. У Спиридовича, отмечали сослуживцы, не оказалось ни интуиции, дабы предвидеть намерение собственного сотрудника, ни агентуры, достаточно осведомленной, дабы предупредить готовившееся покушение». Он получил пулю в легкое, но остался жив.
«Человек он был способный, умный и ловкий, — вспоминал Александр Павлович Мартынов, начальник московского охранного отделения. — Какому из этих качеств он обязан своей карьерой, не знаю. Думаю, всем трем одинаково, особенно когда он вошел в насыщенную интригами, подвохами и чванливой спесью придворную атмосферу… В Киеве Спиридовичу опять не хватило ни интуиции, необходимой для понимания намерений Богрова, ни осведомленной агентуры! Те же ошибки!»
А политическим сыском в Киеве заведовал жандармский подполковник Николай Николаевич Кулябко.
Отдельный корпус жандармов был немногочисленным: тысяча офицеров и десять тысяч унтер-офицеров. Жандармы получали содержание минимум вдвое большее, чем у строевых офицеров. Принимали только из потомственных дворян и только православных, в корпус не допускались не только католики, но и женатые на католичках.
Кулябко очень рассчитывал на повышение и награды — их щедро раздавали после успешной поездки императора. С полковником Спиридовичем они вместе учились в Павловском военном училище. И Кулябко удачно женился на сестре Спиридовича.
Накануне убийства Спиридович похвалил своего родственника, доложив дворцовому коменданту, что у Кулябко в Киеве полный порядок: «Охранное отделение отлично осведомлено обо всем: полное освещение, полный учет».
Кулябко принимал своих начальников по высшему разряду. А генерал Курлов был известен пристрастием к икре и шампанскому… Кулябко устраивал ужины с певицами. Гости были довольны. От злоупотребления горячительными напитками с трудом держались на ногах. Утром полиция докладывала: «Возвращаясь под утро в Европейскую гостиницу на извозчике, вице-директор департамента полиции Митрофан Николаевич Веригин упал с дрожек около Николаевской улицы».
И тут на квартиру Кулябко пришел помощник присяжного поверенного — Дмитрий Григорьевич Богров, он же секретный сотрудник по кличке Аленский. Рассказал, что к нему обратился некий подпольщик по имени Николай Яковлевич, видимо, эсер. Попросил помощи — снять квартиру для троих боевиков.
«У нас сложилось впечатление в серьезности сообщенных им сведений, — рассказывал полковник Спиридович, — а также в том, что разоблачаемый им террористический акт должен коснуться государя императора».
За домом, где жил Багров, следили. Но только днем! Ночью филеры отдыхали. Никто не приходил. Но накануне спектакля в городском театре Багров сам позвонил в охрану, сообщил пугающую новость: ночью приехал Николай Яковлевич. Багров пришел к Кулябко на квартиру, рассказал:
— У него в багаже два браунинга. Говорит, что приехал не один… Думаю, имеется и бомба. Николай Яковлевич заявил, что благополучный исход их дела несомненен, намекая на таинственных высокопоставленных покровителей.
Почему же сразу не арестовали человека, о котором говорил Багров? Был печальный опыт. Арест одного из членов боевой группы не помог предотвратить убийство ни императора Александра II, ни министра внутренних дел Плеве. Охранное отделение требовало: не хватать немедленно выявленного боевика, а следить за ним, чтобы установить всю группу. Но зачем подполковник Кулябко сам привел Багрова в театр, где находились Николай II, царская семья, Столыпин, вообще вся верхушка империи? Служебная инструкция запрещала допускать секретных сотрудников туда, где будет император.
«Дилетанты в области политического сыска, во всей истории с Багровым они совершили такое количество ошибок, что их с полным основанием можно предать суду, — возмущался начальник петербургского охранного отделения Александр Васильевич Герасимов. — Дать билет в театр и оставить там без строгого наблюдения можно, было только не зная элементарных правил работы с секретными сотрудниками».
Но жандармские офицеры думали о том, какие награды посыпятся на них после того, как они доложат о предотвращении цареубийства. Логика подполковника Кулябко простая: пусть Багров будет под рукой — узнает террористов, подаст сигнал жандармам…
Но ведь Кулябко и генерал Курлов понимали, что Столыпину грозит реальная опасность. Почему не приняли дополнительные меры предосторожности?
И вот вопрос, который не дает покоя уже целое столетие: почему Багров стрелял в Столыпина? Александр Исаевич Солженицын был твердо уверен, что Багров мстил премьеру за еврейский погром 1905 года, этой версии посвящено немало страниц его исторической эпопеи «Красное колесо». Но слова Солженицына не находят подтверждения. Дед Багрова, известный в ту пору писатель, принял православие. Стал православным и брат Дмитрия, Владимир. Убийца Столыпина не проявлял особого интереса к еврейской тематике. Так что же им руководило?
В конце 1906 года молодой человек вошел в одну из анархистских групп. Зачем он это сделал? Надо понимать особую атмосферу тех лет. Это время первой русской революции.
«В каждой русской семье, — вспоминал философ Федор Августович Степун, — обязательно имелся собственный домашний революционер. В консервативно-дворянских семьях эти революционеры бывали обыкновенно либералами, в интеллигентски-либеральных — социалистами. Большой процент составляли снесенные радикальными ветрами влево талантливые неудачники, амбициозные бездельники, самообольщенные говоруны и мечтательные женолюбы. Левая фраза очень действовала на женщин».
«Террор созревал в долгие годы бесправия, — писал известный публицист Владимир Галактионович Короленко. — Наиболее чуткие части русского общества слишком долго дышали воздухом подполья и тюрем, питаясь оторванными от жизни мечтами и ненавистью».
Мечтательными говорунами были не все. Кое-кто, из числа радикально настроенных, брался за оружие. То в одной, то в другой губернии звучали выстрелы.
Жена начальника одного из жандармских управлений вспоминала те годы:
«Не проходило и дня, чтобы кого-нибудь не убили. Когда няня с детьми собиралась на прогулку, я ей строго приказывала не выходить сразу после мужа или его подчиненных и держаться вдали от встречаемых должностных лиц, в которых из-за угла могут бросить бомбу. Все должностные лица не выходили иначе, как окруженные с четырех сторон солдатами с ружьями, но, несмотря на эти предосторожности, многие были убиты…
Когда один из помощников моего мужа, отправляясь на службу, и подошел к перекрестку, сзади послышался звук выстрела. Все обернулись, а спереди выскочили молодые революционеры и всех уложили на месте…»
На суде Багров говорил, что уже через два месяца «совершенно разочаровался в деятельности анархистов, так как они больше разбойничали, чем проводили в жизнь идеи анархизма». В феврале 1907 года он предложил свои услуги киевскому охранному отделению. С какой целью? Явно не ради денег. Его отец был состоятельным человеком и не держал сына в черном теле.
Осведомителями, секретными сотрудниками часто становятся те, кому нравится такая двойная жизнь и тайная власть. Это придает их существованию некий высший смысл. Они наслаждаются возможностью манипулировать другими людьми и заставлять их делать то, что им нужно. Им льстит внимание зависящих от них офицеров спецслужб.
Начальник особого отдела департамента полиции Сергей Васильевич Зубатов внушал своим подчиненным: «Вы, господа, должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой находитесь в тайной связи. Берегите ее, как зеницу ока. Один неосторожный шаг, и вы ее опозорите…»
В послужном списке Багрова одни успехи — он многих выдал охране: арестовали 102 человека. Но, судя по всему, работали с ним не очень умелые офицеры. Поспешные аресты, привели к тому, что товарищи стали подозревать Багрова в предательстве. Один из анархистов искал его, чтобы застрелить.
На суде Богров объяснял: он решился на убийство, потому что анархисты угрожали объявить его провокатором. Он должен был реабилитировать себя терактом.
«Багров заметался, — вспоминал Александр Мартынов, начальник московской охранки. — Багров видел, что Кулябко весь в чаду от ожидаемых служебных успехов и наград, мерещившихся ему в связи с приездом государя. Багров чувствовал, что Кулябко пойдет в гору, преуспеет на его гибели…».
Жандармские офицеры мечтали разоблачить план цареубийства. Хотели, чтобы Багров прямо в театре, на глазах у всех, указал на боевиков пальцем. Это был бы грандиозный успех, суливший серьезное повышение по службе… А что будет с Багровым дальше, как он сможет жить, разоблачив себя, — их не интересовало.
И он решил застрелить Кулябко, который, выжав из него все соки, бросил на произвол судьбы. «Но разговаривая с группой высоких чинов Охраны, — считал Мартынов, — Багров увидел беспринципность носителей русской власти, пытавшихся создать благополучие и карьеру на нем, чем бы это для него ни кончилось… Злобное решение мстить не Кулябко, а всей системе в лице ее высшего руководителя — вот, что засело в его голове».
Дмитрий Багров оставил письмо родителям:
«Я иначе не могу, а вы сами знаете, что вот два года, как я пробую отказаться от старого. Но новая спокойная жизнь не для меня, я все равно кончил бы тем же, чем и теперь кончаю».
И все-таки: отчего он решил застрелить Столыпина? Хотел отомстить? Кровью смыть все обвинения и триумфально вернуться в ряды революционеров? Но шансов выжить у него было немного. Так, может, он решил эффектно уйти из жизни?
«Неопределенность существования и постоянное ожидание ареста, — считали сами революционеры, — развивали в «нелегале» привычку к опасностям, полное равнодушие к своему будущему, готовность в любой момент расстаться со свободой, а то и с жизнью. Отсюда стремление сделать что-нибудь заметное, крупное, громкое».
«Вы лишаете меня счастья умереть на эшафоте», — говорил один из основателей партии социалистов-революционеров Михаил Гоц своим товарищам, удерживающим его от участия в боевой деятельности. Иван Каляев, по свидетельству его товарищей-эсеров, давно обрек себя на жертвенную гибель и больше думал о том, как он умрет, чем о том, как он убьет. Каляев взорвал «адской машиной» московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича и был казнен.
«Мученические смерти, — писал когда-то Фридрих Ницше, — большая беда для истории: они соблазняют».
«Остановил я свой выбор на Столыпине, — говорил Дмитрий Багров на суде, — так как он был центром всеобщего внимания. Когда я шел по проходу, то если бы кто-нибудь догадался спросить меня «что вам угодно», то я бы ушел. Но никто меня не удержал, и я выстрелил два раза».
Так это была почти случайность? Попался бы ему на пути кто-то другой — выстрелил в того? Не пробился бы в антракте к Столыпину — и просто ушел бы из театра? И самый успешный российский реформатор ХХ столетия остался жив?
15 марта 1910 года на заседании Государственного Совета Столыпин рассказал о достижениях первых трех лет реформы.
— При такой же успешной работе, — с надеждой говорил Столыпин, — еще 6–7 таких трехлетних периодов, и общины в России — там, где она уже отжила свой век, — почти уже не будет…
Но этого исторического времени России не было дано.
Багров выпустил две пули. Петр Аркадьевич Столыпин был ранен в руку и в грудь. Ранение в руку оказалось легким. А вторая пуля попала в печень. Операция не помогла. Император слышал благоприятные прогнозы и пребывал в уверенности, что Петр Аркадьевич поправится. Но вечером 18 сентября 1911 года — по новому стилю — его состояние ухудшилось. Сознание покинуло его, голос стих, и он скончался.
В лечебницу Маковского приехал император. Его провели наверх в угловую большую комнату, где было тело Столыпина. У изголовья сидела вдова — Ольга Борисовна в белом больничном халате. Когда вошел император, она поднялась навстречу и произнесла:
— Ваше величество, Сусанины не перевелись на Руси.
Она имела в виду, что Столыпин отдал жизнь за отечество.
Отслужили панихиду. Император сказал вдове несколько слов, повернулся и ушел.
А дело его убийцы из окружного суда (гражданского) передали в военно-окружной, чтобы была уверенность в приговоре.
Суд проходил в Косом Капонире Печерской военной крепости. Процесс был закрытым. Багров отказался от адвоката. Заседание началось в четыре дня. Завершилось в половине десятого вечера. Страшно торопились и уложились в один день. Правосудием это не назовешь. Напрасно охранное отделение просило не спешить, чтобы разобраться в связях Багрова, найти возможных сообщников и поточнее выяснить его мотивы.
На вынесение приговора военному суду понадобилось всего полчаса. Дмитрия Багрова признали в преднамеренном убийстве главы правительства. Вердикт — смертная казнь через повешение.
С Багровым обошлись жестоко. Член боевой организации партии эсеров Егор Сергеевич Сазонов, который убил министра внутренних дел Вячеслава Константиновича Плеве, был осужден на бессрочные каторжные работы. За убийство министра народного просвещения Николая Павловича Боголепова революционер Петр Владимирович Карпович получил двадцать лет каторги, из Сибири бежал за границу.
С исполнением приговора тоже спешили. Ночью Багрова разбудили судебные чиновники. Его вывели в один из фортов крепости — на Лысой горе, где уже построили виселицу. В три часа утра надели на голову колпак и повели к виселице. Багрова повесили в том же фраке, в котором он был в театре, когда стрелял в главу правительства. Багров пережил Столыпина всего на неделю.
Рассказывали, что держался он мужественно и вроде бы даже шутил. Веревку, как повелось, разобрали на сувениры.
Поспешный приговор не развеял подозрений. Версия о заговоре охранного отделения существует уже сто лет. Но убийство Столыпина в любом случае ставило крест на карьере как раз тех, кто мог устроить такой заговор. Они неминуемо должны были уйти как не справившиеся со своими обязанностями. Затевать такое дело ради карьеры было делом обреченным… Но, может быть, его устранили по политическим соображениям?
И в этом не было смысла. Дни Петра Аркадьевич на посту председателя Совета министров были сочтены и без выстрела Багрова.
Крайне правые старались не допускать к власти тех, кто проводил модернизацию, постепенно улучшая жизнь. Столыпин воспринимался как подозрительная и ненадежная фигура. Весной 1911 года правые провалили в Думе его законопроект. Столыпин, угрожая немедленной отставкой, заставил императора пойти на невиданный шаг: на три дня распустить законодателей и принять законопроект своим указом. Крайне правые уговаривали императора отправить его в отставку. Искали повода от него отделаться.
В Киеве главу правительства двор почти игнорировал. Ему не нашлось даже места на царском пароходе в намеченной поездке в Чернигов. Как выразился сам Столыпин: «Меня забыли пригласить». Министру финансов сумрачно заметил:
— У меня сложилось впечатление, что мы с вами здесь совершенно лишние, все обошлось бы прекрасно без нас.
«Лучшим барометром, определяющим прочность положения сановника, — вспоминал один из очевидцев, — является на первый взгляд неуловимое, но для опытного человека совершенно ясное отношение к нему придворной толпы. Я помню, как раболепно склонялась эта толпа перед всесильным премьер-министром… В Киеве все было иначе. Для Столыпина не нашлось места в придворных экипажах, следовавших в императорском кортеже, и он ездил в наемной коляске».
Своему заместителю в министерстве внутренних дел Столыпин сказал:
— По здешней обстановке вы не можете не видеть, что мое положение пошатнулось. Я едва ли вернусь в Петербург председателем Совета министров
Петра Аркадьевича недолюбливала императрица. После смерти Столыпина Александра Федоровна сказала его сменщику Коковцову:
— Мне кажется, что вы придаете слишком много значения его деятельности и его личности. Верьте мне, не надо так жалеть тех, кого не стало… Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить вам место и это благо для России.
Смерть Столыпина была подарком для крайне правых. Киевский губернатор предупредил Коковцова, что поскольку Дмитрий Багров — еврей в Киеве готовится еврейский погром, а войск в городе нет — они ушли на маневры. Полиции и жандармов недостаточно. Коковцев приказал вызвать войска.
К новому председателю Совета министров в Михайловском соборе подошел один крупный политик, упрекнул его:
— Вот представился прекрасный случай устроить хорошенький еврейский погром. А вы изволили вызвать войска для защиты евреев.
«Меня, — вспоминал Коковцов, — это глубоко возмутило, и я сказал нарочито громко, чтобы слышали все:
— Да, я вызвал военную силу, чтобы защитить невинных людей от злобы и насилия. А вам могу только выразить удивление что в храме Христа, завещавшего нам любить ближнего, вы не нашли ничего лучшего, как выражать сожаление о том, что не пролилась кровь неповинных людей…
Государь поблагодарил его за вызов войск для предотвращения погрома, и сказал:
— Какой ужас — за вину одного еврея мстить неповинной массе.
Выяснение обстоятельств убийства Столыпина шло долго. В конце концов решили судить заместителя министра внутренних дел генерал-лейтенанта Курлова, вице-директора департамента полиции статского советника Веригина, заведующего агентурой дворцовой охраны полковника Спиридовича и начальника Киевского охранного отделения подполковника Кулябко. Обвинили их «в бездействии власти, имевшем особо важные последствия».
Но император в январе 1913 года велел в отношении первых трех дело «прекратить без всяких для них последствий». Осудили только Кулябко. Приговорили к шестнадцати месяцам заключения. Император снизил срок до четырех месяцев.
Сегодня, как никогда ясно, что было потеряно в результате революции, Гражданской войны, сталинских экспериментов. Старая Россия при условии проведения таких же модернизационных проектов, как затеял Столыпин, достигла бы неизмеримо большего. И сколько десятков миллионов людей остались бы живы! Как выразился один публицист, «Столыпин готовил для русских крестьян экономическую будущность американских фермеров, а злая мачеха-история принесла им колхозное рабство».
Если даже очень осторожно экстраполировать показатели дореволюционного экономического роста в гипотетическое будущее, то очевидно, что Россию отделяло всего лишь несколько десятилетий от превращения в процветающую во всех отношениях экономику… Но… не сбылось. Петра Аркадьевича Столыпина, который столетие назад попытался модернизировать Россию, застрелили в киевском городском театре, где в тот вечер давали «Сказку о царе Салтане».
Браунинг Гаврилы Принципа
На эрцгерцога Франца Фердинанда, который приехал в Сараево, охотились шесть террористов; у них были четыре пистолета и шесть бомб, полученных, как установил суд, от офицеров сербской разведки. Первым должен был метнуть бомбу Мохаммад Мехмедбашич. Но он сплоховал, не нашел в себе силы участвовать в убийстве.
Бомбу — это было примерно в четверть одиннадцатого утра — бросил Неделько Габринович. Промахнулся! Она взорвалась под колесами другой машины, ранила двух офицеров свиты и нескольких прохожих. Габринович пытался покончить с собой, но его схватили.
Похоже, шока не испытал только сам наследник престола. Жена его племянника Цита Бурбон-Пармская, которой суждено будет со временем стать последней австрийской императрицей, запомнила давний разговор с Францем Фердинандом.
Когда его супруга София ушла, чтобы уложить детей, наследник престола вдруг произнес:
— Должен кое-что вам сказать… Меня убьют!
Цита и ее муж Карл в ужасе посмотрели на Франца Фердинанда. Карл попытался возразить, но наследник строго произнес:
— Не надо ничего говорить! Я точно это знаю. Через пару месяцев я буду мертв.
Несколько секунд царила тишина, потом он тихим, спокойным голосом добавил, обращаясь к Карлу:
— Я оставил для тебя в своем сейфе кое-какие бумаги. После моей смерти прочти их. Может быть, они окажутся полезными.
Франц Фердинанд не родился наследником престола. Он был всего лишь племянником императора и не мог надеяться на корону. Но в 1889 году единственный сын Франца Иосифа 30-летний кронпринц Рудольф покончил с собой в охотничьем домике Майерлинг вместе со своей семнадцатилетней любовницей баронессой Марией фон Вечера. Следующий в наследственной цепочке младший брат императора Карл Людвиг отказался от права на трон. Вот тогда наследником и был провозглашен его сын Франц Фердинанд.
Он был человеком упрямым, своевольным, гордым. С бурным темпераментом — в его жилах текла и сицилийская кровь. Женился по любви на чешской графине Софии Хотек. Влюбленно говорил:
— Она моя жена, мой советник, мой ангел-хранитель, мое счастье.
Но в ее жилах не было королевской крови. Для наследника престола подобный союз непозволителен. Император не одобрил морганатический брак, но даровал Софии титул княгини фон Гогенберг. Она родила мужу дочь и двоих сыновей.
Отметим важную историческую деталь. Все трое при нацистах окажутся в концлагере Дахау: сыновья убитого сербским националистом эрцгерцога были принципиальными противниками нацизма.
Сам наследник престола, хотя занимал пост генерального инспектора вооруженных сил Австро-Венгрии и постоянно занимался военными делами, считал гибельным для империи участие в европейском конфликте. Он-то сознавал и реальное состояние вооруженных сил страны, и хрупкость ее политической системы…
Что бы ни говорили о Франце Фердинанде — считалось, ему не хватало обаяния, харизмы, — но смелости ему точно было не занимать. Другие политики — после того, как в них бросили бомбу, — постарались бы исчезнуть с глаз людских, укрыться в безопасном месте, окружить себя хорошей охраной. Эрцгерцог же нисколько не испугался. Он наведался в городскую ратушу, где упрекнул мэра:
— Что же у вас в меня бомбы бросают?
И отправился в больницу навестить тех, кого утром ранило при взрыве брошенной в него бомбы. Велел шоферу ехать медленно, чтобы его все видели. Войска не вывели на улицы, эрцгерцога сопровождала только скромная полицейская охрана.
А террорист по имени Гаврило Принцип пребывал в тоске: ничего не вышло! Он торчал на улице возле продовольственного магазина, и вдруг увидел, как прямо у него под носом разворачивается открытый автомобиль эрцгерцога. Невероятная, роковая случайность! Если бы он ушел раньше… Если бы водитель выбрал иной маршрут…
Гаврило Принцип бросился к машине и открыл огонь из браунинга калибра 7,64 мм. Он был очень плохим стрелком, приятели над ним смеялись. На сей раз он стрелял буквально в упор. И не промахнулся.
Первая пуля угодила в графиню Софию Хотек, жену эрцгерцога, которую тот безумно любил. Смертельно раненная, она сползла вниз. Эрцгерцог в отчаянии закричал:
— Ради детей — не умирай!
Вторая пуля перебила Францу Фердинанду сонную артерию. Они оба истекли кровью.
Смерть эрцгерцога имела чудовищные последствия — началась мировая война.
Гаврило Принципу было девятнадцать лет. Он состоял в обществе «Молодая Босния», мечтавшем о воссоединении с Сербией. Гаврилой Принципом и его друзьями, радикальными националистами, руководили не только ненависть к австрийцам, но и более глубокие чувства: презрение к западным ценностям и западному миру и обида за экономическую отсталость Сербии.
Суд над ним начался, когда Первая мировая война уже полыхала. Процесс продолжался двенадцать дней. Принцип был несовершеннолетним, его не могли приговорить к смертной казни. Дали двадцать лет каторжных работ.
А в самой Сербии судили за государственную измену и приговорили к смертной казни руководителей «Черной руки», которая подготовила теракт в Сараево. Глава этой тайной организации, он же начальник сербской разведки полковник Драгутин Дмитриевич был расстрелян на рассвете 23 мая 1917 года.
Тридцать стран участвовали в Первой мировой войне, которая продолжалась с лета 1914 по осень 1918 года. 65 миллионов человек надели военную форму. Каждый шестой погиб. Миллионы вернулись домой израненными или инвалидами. И миллионы скончались в тылу от голода и болезней.
Население Сербии до первой мировой составляло четыре с половиной миллиона человека. В войну четверть погибла. Из них 400 тысяч умерли от болезней, холода и голода. Пропорционально численности населения — чудовищные потери! Ни один другой народ не понес такие жертвы.
Гаврило Принципа отправили в тюрьму города Терезиенштадт. Относились к нему строго. Держали в крохотной камере, темной и мрачной. Общаться с другими заключенными запрещали. Он никого не видел кроме своих тюремщиков. На прогулку — полчаса в день — выводили отдельно от других узников. На ночь надевали кандалы. Он нисколько не сожалел о содеянном, считал, что участвовал в справедливом деле.
Как и убитый им эрцгерцог, Принцип болел туберкулезом. В камере его состояние ухудшилось. Его перевели в госпиталь, и он скончался за решеткой в 1918 году, не увидев, что сотворили с Европой — и с его собственной страной! — две пули, выпущенные из его браунинга.
Тело Гаврило Принципа тайно зарыли на кладбище под городом. В 1920 году его останки перевезли в Сараево и перезахоронили в одной из церквей.
Григорий бедоносец
Если бы он так вдохновенно не рассказывал о том, как тайно управляет Россией, как вертит императрицей и самим самодержцем… Если бы ему так безоговорочно не поверили… Если бы общество не было буквально заворожено экзотически-диковатым безумием этого сумрачного чудодея… Если бы ему не приписывали сверхъестественные способности и невероятные мужские достоинства… Он сам точно избежал бы страшной и мучительной смерти во время ночного ужина в одном из питерских дворцов И, возможно, жизни многих других людей тоже были бы спасены.
Дворец Юсупова на Мойке вечером 16 декабря 1916 года пустовал. В отдаленном крыле был подвал, которым обычно не пользовались. Туда можно было спуститься прямо со двора по отдельной маленькой лестнице. В этот подвал внесли мебель и ковры. Обставили весьма уютно.
Там его и убили.
Убийцы действовали по хорошо разработанному плану. Не сомневались, что продумали все до мелочей. Им удалось бы избежать наказания. Но в ту ночь на углу Прачечного и Максимилиановского переулков стоял городовой 3-го участка Казанской части Петербурга Степан Федосеевич Власюк. Около четырех ночи он услышал несколько выстрелов. Он не мог понять, где стреляли. Спросил городового, который стоял на Морской улице около дома № 61. Это был Флор Ефимович Ефимов. Тот ответил:
— Стреляли на вашей стороне.
Упорный Власюк пошел к дворнику дома № 92 на Мойке. Тот сказал, что ничего не слышал. И тут городовой увидел во дворе хозяина дворца — князя Феликса Феликсовича Юсупова и его дворецкого. Они тоже уверенно сказали, что выстрелов не слышали.
А минут через пятнадцать городового вдруг позвали в дом. А там известный в городе человек — депутат Государственной Думы Владимир Митрофанович Пуришкевич представился и сказал:
— Распутин мертв, а ты, если любишь царя и родину, должен молчать.
Но городовой, как положено честному служаке, обо всем доложил начальству. Началось расследование.
Полицейские обнаружили кровь на ступеньках лестницы, ведущей в подвал. Князь Юсупов, как ни в чем не бывало, уверял, что не видел Распутина. Сказал, что ночью у него были гости, дамы, имена которых он по понятным причинам назвать не может. А кровь — бродячей собаки, которую кто-то пристрелил.
Слова князя звучали неубедительно. Полиция ему не поверила. Но если Распутина убили, как признался депутат Пуришкевич, то где же тело?
В тот же день один рабочий, проходя по Петровскому мосту, увидел следы крови на парапете. Кровь обнаружилась и внизу, на устоях моста. Выходит, тело утопили?
Как выяснилось, проехав полгорода, убийцы сбросили тело Распутина в Малую Невку. Морозы были сильные, река покрылась льдом, как его достать? Начальник департамента полиции обратился к портовым властям, те прислали водолаза, и он достаточно быстро достал Распутина из-подо льда.
«Его руки и ноги связаны веревками, — записал начальник департамента полиции. — Кроме того, убийцы из предосторожности прикрепили цепь, чтобы удержать тело под водой. Осмотр показал, что у убитого множество ранений от пуль и ударов ножом».
Это был Григорий Ефимович Распутин, исчезновение которого стало страшным ударом для царской семьи. От этого удара императрица не могла оправиться. Ведь речь шла о судьбе ее сына. Тобольскому крестьянину Распутину приписывают особую роль в судьбе последнего императора и его семьи, в истории династии Романовых, да и всей России. Убили Распутина, рухнула монархия…
29 июня 1914 года 28-летняя крестьянка Симбирской губернии Хиония Кузьминична Гусева, религиозная фанатичка, ударила Григория Ефимовича Распутина ножом. Ему сделали операцию и спасли. Пока он лежал в больнице, в Европе разгоралась великая война. Распутин был против войны. Пришедшему за интервью корреспонденту сказал:
— Достоинство национальное соблюдать надо, но оружием бряцать не пристало. Я завсегда это высказываю.
Когда Николай объявил всеобщую мобилизацию, Распутин телеграфировал императору: «Грозна туча над Россией: беда, горя много, просвету нет, слез-то море, и меры нет, а крови? Слов нет, а неописуемый ужас. Знаю, все хотят от тебя войны. Ты царь, отец народа, не попусти безумным торжествовать и погубить себя и народ. Григорий».
Николай II колебался. Пытался удержать кайзера от войны. Сегодняшние историки даже называют русского императора наивным идеалистом. Император признался министру иностранных дел Сазонову:
— Это значит обречь на смерть сотни тысяч русских людей. Как не остановиться перед таким решением?
Но в Санкт-Петербурге считали, что если сейчас откажутся защитить маленькую Сербию, то Россия утратит право именоваться великой державой. На императора нажимал его дядя великий князь Николай Николаевич, верховный главнокомандующий, министры. И министр иностранных дел Сазонов. Император подписал манифест об объявлении войны Германии и Австро-Венгрии.
Среди тех немногих, кто решительно был против войны, — Григорий Распутин.
«Отвращение отца к войне, — рассказывала Матрена Распутина, — было результатом нескольких причин: во-первых, страх войны и ее жестокости, жалость к ее неисчислимым жертвам и сомнения относительно результата такой бессмысленной резни… Во-вторых, его ненависть к войне исходила из дара ясновидения… Он предвидел внутренний переворот, который будет неизбежным результатом ряда перемен, влекущих за собой коллапс».
Николаю II сильно не понравилось, что Григорий Распутин высказался против войны.
«Это был единственный период, когда царь по-настоящему холодно относился к отцу, — вспоминала Матрена Распутина. — Папа был уже не тот, что прежде. Его выздоровление от раны затянулось — я уверена, что виной тут был удар, нанесенный царем. Иногда чувствовалось, что отец не хочет выздоравливать. Я также уверена, что рана от слов царя оказалась глубже, чем от ножа».
Кто такой Распутин? Вот вопрос, на который ответа ищут уже добрых сто лет?
Старец, наделенный чудодейственной силой? Юродивый — из тех, кто так почитался на Руси? Чудотворец, способный спасти от неизлечимой болезни? Или же талантливый авантюрист и пройдоха, водивший за нос пол-Петербурга?
Над Николаем и Александрой издеваются вот уже столетие: как же они могли поверить Распутину?
Но такова была традиция в императорской семье — больше верили странникам, подвижникам, святым старцам, а не официальной церкви. К тому же Распутин был из деревни, простой человек из «настоящей России», что имело значение при дворе.
Когда император впервые увидел Григория Ефимовича Распутина, то записал в дневнике: «Повстречались с Божьим человеком Григорием, родом из Тобольской губернии».
Важно отметить, что он появился не сам по себе, не вошел с улицы. Привел Распутина во дворец духовник Николая II и Александры Федоровны ректор Санкт-Петербурской духовной академии епископ Феофан. Он восторгался Распутиным:
— Есть еще Божьи люди на свете. Не оскудела русская земля преподобными. Посылает Господь утешенье людям, время от времени воздвигая им праведных мужей. Вот ими-то и держится еще святая Русь.
Наследник престола цесаревич Алексей был неизлечимо болен — гемофилия. Каждый приступ мог стать роковым. Юный Алексей находился между жизнью и смертью. Мать истово молилась. Но молитвы не приносили спасения. Чудо не совершалось. Казалось, весь мир ополчился на нее.
Одна из фрейлин императрицы рассказывала, что присутствовала во время сильнейшего припадка гемофилии, когда врачи были бессильны остановить кровотечение. Пришел Распутин, пробыл некоторое время у постели больного, и кровь остановилась…
Распутин и сказал:
— Верь в мою помощь, и сын твой будет жить!
Мать уцепилась за надежду, которую подавал Распутин, как утопающий хватается за руку, которую ему протягивают… Несколько раз цесаревичу Алексею становилось легче в момент его появления. Что же удивляться, если за семейным столом наследник престола спросил отца:
— Правда ли, что Григорий Ефимович — святой человек?
Распутин проводил некоторое время у постели больного, и Алексей переставал плакать. Едва ли Григорию Ефимовичу под силу было остановить кровотечение. Скорее, его появление удачно совпадало с окончанием очередного приступа. Но успокоить, снять у мальчика напряжение и страх, помочь его родителям хотя бы ненадолго расслабиться и обрести успокоение он точно мог.
Появление Распутина возле трона принесло императорской семьей некоторое облегчение и вернуло надежду. Но общество словно оскорбилось близостью тобольского мужика к престолу. На Распутина накинулись решительно все! Одни за то, что он компрометирует монархию, другие за то, что он ей помогает. Григорий Ефимович словно притягивал к себе скандалы, реальные и придуманные. Ему предъявлен большой исторический счет: с подачи Распутина император назначал министров и тем самым погубил страну.
Но среди его советов, в большинстве случаев азбучных и наивных, не было ни одного, в котором можно усмотреть что-либо мало-мальски вредное для России, свидетельствовал заместитель министра внутренних дел Владимир Иосифович Гурко.
Так что же советовал Распутин Александре Федоровне?
«Не ссориться с Государственной Думой», «заботиться о народном продовольствии», «увеличить боевое снабжение армии», «беречь людской состав до достаточного снабжения войска оружием»… Императору просил передать, чтобы «обращал меньше внимания на слова окружающих, не поддавался бы их влиянию, а руководствовался бы собственным инстинктом». При всем желании в его словах не найдешь что-либо, подсказанное врагами России.
В чем состояла его сила? Он впитывал всю информацию, которую получал, внимательно слушал все, что говорилось вокруг него. Хотел знать, что заботит царственную пару, поэтому его советы так точно соответствовали желаниям императрицы.
— Вот посмотрите, — говорил Николай II одному из приближенных, — когда у меня забота, сомнение, неприятность, мне достаточно пять минут поговорить с Григорием, чтобы тотчас почувствовать себя укрепленным и успокоенным. Он всегда умеет сказать мне то, что мне нужно услышать. И действие его слов длится целые недели.
Причиной тому была невероятная интуиция Распутина. Его разглагольствования никогда не раздражали императора. Напротив, Николай получал от него необходимую ему психологическую поддержку. Другое дело, что слава, близость к сильным мира сего, да еще и неумеренные восхваления его дарований вскружили Распутину голову.
Конечно же, Григорий Ефимович Распутин был, говоря современным языком, мастером пиара и само-пиара! Он так убедительно рассказывал о том, как вершит судьбой России, что ему поверили и за это убили.
Но ведь ничего из того, что он рассказывал о себе и что о нем говорили другие, не было! Принято переоценивать сексуальные возможности Распутина — «с сумасшедшими глазами и могучей мужской силой». Таким он вошел в мировую литературу и кинематограф.
Для высшего общества он был столь же экзотической фигурой, как Сергей Есенин для богемы и художественной интеллигенции. От них ждали выкрутас и здоровой мужской силы. Рассказы о Распутине передавались из уст в уста и очень нравились. Ему приписывают «грубую чувственность, животное, звериное сладострастие», а также страсть к «ничем не ограниченным половым излишествам». Похоже, всё это, ставшее сюжетом занимательных боевиков, — выдумка и к реальности отношения не имеет.
После смерти Распутина, рассказывал директор департамента полиции Алексей Васильев, «я поручил провести обыск его квартиры и сразу же изъять все компрометирующие материалы… Но никакой компрометирующей Распутина корреспонденции, никаких писем к нему от царицы не было. Я также провел расследование, чтобы узнать, не хранил ли Распутин такие документы, а также деньги или драгоценности в банке. И это был миф».
Просто были люди, которые завидовали положению Распутина у трона, были те, кто использовал его в своих политических целях, и те, кто его ненавидел. Они убили Распутина. Эта история получила грандиозный резонанс! Тем самым они расшатали трон. Монархия рухнула, большевики пришли к власти, началась Гражданская война, и Россия умылась кровью.
После очередного покушения на него Григорий Распутин произнес:
— Я еще раз вытолкал смерть. Но она придет снова. Как голодная девка пристает…
Вот и не верь после этого в предчувствия… Как же все это происходило той ночью?
Князь Юсупов приехал на Гороховую во втором часу ночи. Дежурил дворник — Федор Антонович Коршунов. Он открыл калитку, но проявил бдительность, спросил князя, к кому он направляется? Тот ответил:
— К Распутину.
Дворник показал ему на парадную дверь. Но князь, который бывал здесь не в первый раз, предпочел черный вход.
Распутин, собираясь в гости к князю, надел голубую шелковую рубашку. Не смог застегнуть пуговицы на вороте. Пошел к горничной. Она помогла. Когда за ним заехал Юсупов, домашние уже спали. Уходя, Распутин сказал горничной, что парадную дверь он уже запер, а сам выйдет через черный ход и так же вернется. Но домой он уже не вернется… И горничная, и дворник потом твердо опознают князя Юсупова.
Кто участвовал в убийстве Распутина?
Великий князь Дмитрий Павлович — внук Александра II и двоюродный брат Николая II. Он профессионально занимался спортом. Входил в сборную по конному спорту на Олимпиаде в Стокгольме в 1912 году. Намечался его брак со старшей дочерью императора Ольгой. Но брак расстроился. Историки говорят о нетрадиционной ориентации Дмитрия Павловича, уверяют, что другой участник убийства, князь Феликс Юсупов, был его любовником.
Еще один соучастник убийства — Владимир Митрофанович Пуришкевич, лидер крайне правых в Государственной думе. Он был среди основателей Союза русского народа и Союза Михаила Архангела.
«Пуришкевич — человек не совсем нормальный, — вспоминал директор департамента полиции. — Вот единственное возможное объяснение того, что этот депутат, до того убежденнейший монархист, вдруг взошел на думскую трибуну, чтобы яростно напасть на Распутина и царицу».
Поведение депутата Пуришкевича казалось демонстративным шутовством или коварным замыслом. В реальности он зарабатывал себе политический капитал, транслируя самые безумные заблуждения толпы. Да он и сам думал так же примитивно. Пуришкевичу принадлежит выражение «Темные силы вокруг трона».
В убийстве приняли участие Сергей Михайлович Сухотин, поручик Преображенского полка, контуженный на войне, и Сергей Сергеевич Лазаверт, старший врач отряда Красного креста, которым командовал Пуришкевич.
Распутина хотели отравить. Подмешали ему в пищу цианистый калий, но яд Распутина не брал. Его жизненная сила казалось заговорщикам сверхъестественной. Правда, потом человек, у которого Юсупов брал цианистый калий, признался, что вместо яда передал ему обыкновенный аспирин. Так что все сверхъестественное имеет простое объяснение… Распутина несколько раз ударили кинжалом, в него стреляли, о чем убийцы потом рассказывали с особым удовольствием.
— Неужели у вас не бывает угрызений совести? — спрашивали князя Юсупова. — Ведь вы все-таки человека убили?
— Никогда, — ответил князь Юсупов с улыбкой, — я убил собаку.
Общество в целом одобрило уничтожение Григория Распутина. Неподдельная радость означала своего рода выдачу лицензии на убийство. Смерть Распутина открыла серию политических убийств, что очень быстро закончилось расстрелом царской семьи.
Жизнь и смерть Марии Спиридоновой
Начиная с того январского дня 1906 года, когда Мария Спиридонова выстрелила в царского чиновника, и до 11 сентября 1941 года, когда ее расстреляет комендант орловского областного управления наркомата внутренних дел, она проведет на свободе всего два года. Практически всю взрослую жизнь ей было суждено оставаться за решеткой. Менялись режимы, вожди и тюремщики, но ее власть предпочитала держать в камере.
Вот главный вопрос: знай она наперед свою трагическую судьбу, взялась бы она в тот январский день исполнить поручение боевой организации тамбовских социалистов-революционеров? Похоже, да. Страх за свою судьбу ее бы точно не остановил. Неукротимый темперамент, обостренное чувство справедливости, железный характер определили ее жизнь. У нее не раз была возможность изменить судьбу, спастись, но она упрямо двигалась по определенной в юности траектории, которая закончилась пулей в затылок.
16 января 1906 года в город Борисоглебск в сопровождении большой охраны прибыл советник Тамбовского губернского управления Гавриил Николаевич Луженовский. Он исполнял особое поручение тамбовского губернатора — с помощью казаков беспощадно усмирял крестьянские бунты. Он знал, что революционеры охотятся за ним. Поэтому вышел из поезда в окружении казаков и полиции. Они окружали его со всех сторон, но не обратили внимания на юную девушку.
Это была гимназистка седьмого класса дворянка Мария Спиридонова, член тамбовской эсеровской боевой дружины. Она успела четыре раза выстрелить в Луженовского, прежде чем его охрана схватила ее.
«Обалделая охрана опомнилась, — писала партийцам Спиридонова, — вся платформа наполнилась казаками, раздались крики: «бей», «руби», «стреляй!» Когда я увидела сверкающие шашки, я решила, что тут пришел мой конец, и решила не даваться им живой в руки. Поднесла револьвер к виску, но оглушенная ударами, я упала на платформу. Потом за ногу потащили вниз по лестнице. Голова билась о ступеньки….»
Ее отвезли в местное полицейское управление, где началось следствие:
«Пришел помощник пристава Жданов и казачий офицер Абрамов. Они велели раздеть меня донага и не велели топить мерзлую и без того камеру. Раздетую, страшно ругаясь, били нагайками. Один глаз у меня ничего не видел, и правая часть лица была страшно разбита. Они нажимали на нее и спрашивали:
— Больно? Ну, скажи, кто твои товарищи?»
Самое страшное ее ждало в вагоне ночного поезда, которым ее срочно отправили в Тамбов, в жандармское управление:
«Холодно, темно. Грубая брань Абрамова висела в воздухе. Чувствуется дыхание смерти. Даже казакам жутко. Брежу: воды — воды нет. Офицер увел меня в купе. Он пьян, руки обнимают меня, расстегивают, пьяные губы шепчут гадко: «Какая атласная грудь, какое изящное тело…»
Когда об этом стало известно, эсеры отомстили насильникам.
«Начальнику Тамбовского губернского жандармского управления
полковнику Семенову
Доношу, что около 12 часов ночи в городе Борисоглебске при выходе из квартиры девиц Ефимовых тремя выстрелами из револьвера убит подъесаул 21-й Донской сотни Петр Федорович Абрамов.
Убийца не обнаружен».
Казнили и второго мучителя — бывшего помощника пристава 2-й части полиции Тамбова Тихона Савича Жданова. Спасая свою жизнь, он хотел уехать из города, да не успел.
«Не надо больше! — писала товарищам Спиридонова, — Я могу снести очень многое; я могу выдержать новые пытки, я не боюсь никаких мучений и лишений. Я скажу только: «Пусть!.. Мы все-таки победили!» И эта мысль будет делать меня неуязвимой».
Симпатии многих были на стороне Спиридоновой. Даже часовые, охранявшие камеру, тайно носили ее письма сестре. Та передавала их в газеты. О Спиридоновой узнала вся страна. Многие ей сочувствовали.
«Террор созревал в долгие годы бесправия, — считал писатель и публицист Владимир Галактионович Короленко. — Наиболее чуткие части русского общества слишком долго дышали воздухом подполья и тюрем, питаясь оторванными от жизни мечтами и ненавистью».
Накануне суда Спиридонова писала:
«11 марта суд и смерть. Осталось прожить несколько дней. Настроение у меня бодрое, спокойное и даже веселое, чувствую себя счастливой умереть за святое дело народного освобождения. Прощайте, дорогие друзья, желаю жить в счастливой, освобожденной вашими руками, руками рабочих и крестьян, стране. Крепко жму ваши руки».
На суде она объяснила причины, по которым стреляла в Луженовского. Партия социалистов-революционеров считала своим долгом вступиться за крестьян, которых усмиряли нагайками, пороли и вешали. Мария Спиридонова сама вызвалась остановить одного из палачей.
Первым эсеры убили тамбовского вице-губернатора Николая Евгеньевича Богдановича. Потом Спиридонова застрелила Луженовского. И, наконец, эсеры достали и самого губернатора — Владимира Федоровича фон дер Лауница, который за проявленную им жестокость уже получил повышение и был переведен в столицу.
«Я взялась за выполнение приговора, — объясняла судьям Спиридонова, — потому что сердце рвалось от боли, стыдно и тяжко было жить, слыша, что происходит в деревнях после Луженовского, который был воплощением зла, произвола, насилия. А когда мне пришлось встретиться с мужиками, сошедшими с ума от истязаний, когда я увидела безумную старуху-мать, у которой пятнадцатилетняя красавица-дочь бросилась в прорубь после казацких ласк, то никакая перспектива страшнейших мучений не могла бы остановить меня от выполнения задуманного».
Спиридонову приговорили к смертной казни через повешение, но заменили бессрочной каторгой. У нее открылось кровохарканье, как тогда говорили. Врачи составили заключение, что она нуждается в лечении, но ее отправили на Нерчинскую каторгу. Когда Спиридонову везли по этапу, ее встречали толпы. На одной станции монашка поднесла ей букет с запиской: «Страдалице-пташке от монашек».
«Заброшенная вглубь Забайкалья, отданная на полный произвол обиженной богом и людьми военщины, Нерчинская каторга, кажется, самая древняя из русских каторг, — вспоминала Спиридонова. — Каждое бревно в тюремной постройке, облипшее заразой, грязью, клоповником и брызгами крови от розог, свидетельствовало о безмерном страдании человека. Иссеченный розгами, приходя к фельдшеру с просьбой полечить страшно загноившуюся от врезавшихся колючек спину, получал в ответ: «Не для того пороли». Политические заключенные от отчаяния принимали яд или разбивали себе голову об стену».
Она провела на каторге одиннадцать лет. Ее освободила Февральская революция. У нее неожиданно открылись ораторские и организаторские способности. Когда она выступала, в ее словах звучали истерические нотки. Но в революцию такой накал страстей казался естественным.
В октябре 1917 года партия социалистов-революционеров раскололась. Правые эсеры выступили против захвата власти большевиками. Левые эсеры поддержали Ленина, вошли в правительство, заняли важные посты в армии и ВЧК. Именно Мария Спиридонова стала вождем левых эсеров. В 1917 году ее называли самой популярной и влиятельной женщиной в России.
Первое время Ленин дорожил союзом с левыми эсерами, которых поддерживало крестьянство. У них были крепкие позиции на местах. Но это сотрудничество постепенно сходило на нет, потому что они все больше расходились с большевиками. Большевики не хотели раздавать землю крестьянам и заводили в деревне комитеты бедноты, которые просто грабили зажиточных крестьян.
Окончательный раскол произошел из-за сепаратного мира с Германией. Брестский мир весной 1918 года, с одной стороны, спас правительство большевиков, с другой, настроил против них пол-России. Спиридонова поначалу была сторонницей немедленного мира с немцами. Потом когда немецкие войска двинулись вперед, ее мнение изменилось. Левые эсеры провели свой съезд и потребовали расторжения Брестского договора, считая, что он душит мировую революцию.
4 июля 1918 года в Большом театре открылся пятый всероссийский съезд Советов. Председательствовал Яков Михайлович Свердлов. Настроения в зале были антибольшевистские. Они усилились, когда выступил представитель Украины, который сказал, что украинцы уже восстали против германских оккупационных войск, и призвал революционную Россию прийти им на помощь.
«Неистовое негодование, возмущение, — писал присутствовавший на съезде сотрудник французской военной миссии капитан Жак Садуль, — особенно заметно на скамьях левых эсеров, расположенных справа от президиума. Крики «Долой Брест!», «Долой Мирбаха!», «Долой германских прислужников!» раздаются со всех сторон. Дипломатической ложе грозят кулаками. В течение дня Троцкий произносит две речи. Он устал и нервничает. Его голос перекрывают выкрики левых эсеров, которые обзывают его Керенским и лакеем Мирбаха…»
Лев Давидович Троцкий уже ушел в отставку с поста наркома по иностранным делам и возглавил Красную армию, которую еще предстояло сформировать. Он лучше других знал, что военный конфликт с германской армией смертельно опасен для советской власти. Троцкий потребовал расстреливать всех, кто ведет враждебные действия на демаркационной линии с немцами: раз подписали мир, не надо их провоцировать.
Эсеры, требовавшие продолжения войны с Германией, приняли слова Троцкого на свой счет. С револьвером на боку член ЦК партии эсеров Борис Давидович Камков обрушился с бранью на немецкого посла графа Вильгельма Мирбаха и назвал большевиков «лакеями германского империализма».
Борис Камков, отражая настроения эсеров, которые были крестьянской партией, пригрозил большевикам:
— Ваши продотряды и ваши комбеды мы выбросим из деревни за шиворот.
Посол Мирбах был влиятельным человеком в Москве. От него многое зависело.
«На Украине находились немцы, — вспоминал один бывший офицер, намеревавшийся уехать в Киев, — пропуск получить можно было у германского посла в Москве графа Мирбаха. В мае я отправился в Москву. Перед германским консульством были большие толпы желавших получить пропуск на Украину. Я записался в очередь и уехал опять в Рыбинск, так как моя очередь могла быть в июне — через месяц».
6 июля 1918 года несколько членов ЦК эсеров демонстративно покинули Большой театр, где шел съезд Советов, и собрались в штабе отряда ВЧК в Покровских казармах в Большом Трехсвятительском переулке.
Эсеры убили германского посла, и это стало сигналом к вооруженному восстанию. Левые эсеры располагали вооруженными отрядами в Москве и считали, что вполне могут взять власть. Они все еще считали себя самой популярной партией в крестьянской России. На выборах в Учредительное собрание деревня голосовала за эсеров, которые обещали дать им землю. На выборах в Советы им достались голоса почти всех крестьян.
Ликвидацию мятежа взял на себя нарком по военным и морским делам Лев Троцкий. Под предлогом проведения совещания из Большого театра вывели всех делегатов съезда Советов, кроме левых эсеров.
«К восьми часам вечера, — писал Жак Садуль, — в зале, не считая нескольких журналистов, остаются только делегаты левых эсеров и их сторонники. Театр окружен красноармейцами. Выходы охраняются…
Большевики проявили хладнокровие, замечательную быстроту в принятии решений, задержав в этом зале почти всех делегатов и большинство лидеров эсеров, в том числе и Спиридонову. Они завладели драгоценными заложниками и оставили эсеров без их самых самоотверженных агитаторов. Делегаты чувствуют, что они в руках безжалостного противника. В пустом на три четверти зале, который кажется темным при ярком свете люстр, левые эсеры принимают решение организовать митинг. Председательствует Спиридонова.
Стоя, все, как один, низкими голосами они поют похоронный марш, затем «Интернационал», потом другие революционные песни, пронзительно грустные. Вскоре, однако, эти молодые, готовые бороться, пылкие люди берут себя в руки. Их охватывает чуть нервное веселье. Ораторы произносят проникновенные или юмористические речи…»
Левые эсеры захватили телеграф и телефонную станцию, напечатали свои листовки. Военные, присоединившиеся к левым эсерам, предлагали взять Кремль штурмом, пока у восставших перевес в силах. Но руководители эсеров действовали нерешительно, потому что боялись, что схватка с большевиками пойдет на пользу мировой буржуазии.
Левые эсеры исходили из того, что без поддержки мировой революции в России подлинный социализм не построить. Они всерьез полагали, что смогут развернуть революционное движение в Германии. Мария Спиридонова, объясняя, что Брестский мир задержал германскую революцию на полгода, писала Ленину:
«В июле мы не свергали большевиков, мы хотели одного — террористический акт мирового значения, протест на весь мир против удушения нашей Революции. Не мятеж, а полустихийная самозащита, вооруженное сопротивление при аресте. И только».
Сравнительно пассивная позиция эсеров позволила большевикам взять инициативу в свои руки. Троцкий вызвал из-под Москвы два латышских полка, верных большевикам, подтянул броневики и утром 7 июля приказал обстрелять позиции эсеров из артиллерийских орудий. Через несколько часов левым социалистам-революционерам пришлось сложить оружие. К вечеру мятеж был подавлен.
Июльский мятеж 1918 года имел трагические последствия. Социалисты-революционеры были изгнаны из политики и из государственного аппарата и уже не имели возможности влиять на судьбы страны, российское крестьянство лишилось своих защитников. Позднее, уже при Сталине, всех видных эсеров уничтожили
Но поначалу Мария Спиридонова верила, что партию еще можно будет восстановить. Писала единомышленникам:
«Задачи партии, дорогие товарищи, все усложняются и становятся почти грандиозными. Заново создать партию, разгромленную большевистским террором… Организация крестьянства под нашими лозунгами, во главе с нашей партией — неотложная задача, так как крестьянство опять на положении эксплуатируемого угнетенного раба, только в другом виде…»
Спиридонова взяла на себя ответственность за убийство германского посла. Характерно, что кляла она себя за непредусмотрительность, за недальновидность, за то, что поставила под удар партию, а вовсе не за то, что приказала убить невинного человека. А ведь была разница между выстрелом в немецкого посла и убийством советника Луженовского.
В любом случае казнь без приговора суда — преступление. Но царского чиновника, в которого стреляла она сама, многие справедливо называли палачом. Оправдывали ее теракт тем, что о правосудии в ту пору не могло быть и речи — чиновник исполнял высшую волю. Остановить его можно было только пулей… Но немецкий посол не совершал никаких преступлений! Его убили по политическим соображениям, и Спиридонова считала это справедливым. Она тоже была отравлена этим ядом. Придет время, и ее убьют во имя политической целесообразности.
27 ноября 1918 года революционный трибунал, учитывая ее «особые заслуги перед революцией», приговорил ее к году тюремного заключения. Через два дня ее амнистировали. К левым эсерам отнеслись тогда достаточно снисходительно. Они думали, что Ленин испытывает к ним симпатию, помня о старшем брате-эсере Александре, повешенном в 1887 году за покушение на императора Александра III.
Возможно, эсеры переоценивали степень симпатии к ним Ленина. За Спиридоновой была установлена слежка. Она выступала перед рабочими московских заводов. Агенты ВЧК записывали каждое ее слово:
— Большевики — изменники по отношению к крестьянам. В большевистских коммунах крестьянин будет наемником у государства. Мы будем бороться против комитетов бедноты. В них вошли хулиганы, отбросы деревни, которые могут реквизировать каждый фунт спрятанной муки. В Нижегородской губернии вспыхнуло восстание, там всех запугали. Женщины боялись ставить на стол горшок со щами, ибо комитеты бедноты могли увидеть, что сварено. Только большевикам все привилегии. Им и карточки на калоши.
На основании агентурных материалов следственная комиссия ВЧК соорудила обвинительное заключение: Спиридонова клевещет на советскую власть и коммунистическую партию.
В начале 1919 года ее вновь арестовали. Ее дело разбирал Московский революционный трибунал. Процесс открылся 24 февраля и продолжался один день. Обвинителем назначили председателя Моссовета Петра Гермогеновича Смидовича. Свидетелем обвинения выступал Николай Иванович Бухарин. Ни защитника, ни свидетелей защиты на заседание не пригласили.
Бухарин говорил о «погромном, антисоветском характере» выступлений Спиридоновой, объясняя их чрезвычайной неуравновешенностью ее психической структуры. Сама Спиридонова — честный человек, но она считает советскую власть и большевиков самым страшным злом в мире и ее речи опасны, потому что «недовольный элемент впитывает ее речи как губка».
Обвинитель Петр Смидович обратил внимание на то, что левые эсеры дискредитируют себя и теряют влияние, поэтому «опасности для Советской власти здесь нет и быть не может». Выступления Спиридоновой продиктованы еще и личными мотивами, скажем, неприязнью к Троцкому, которого она называла шкурником и обозником.
— Товарищ Троцкий, — вступился за председателя Реввоенсовета республики Смидович, — на фронте всегда впереди, он знает, что такое тыл и что такое фронт. Он всегда под огнем. Я видел, когда около него разорвался снаряд, он не обращал на него внимания…
Смидович просил трибунал на некоторое время избавить советскую власть от Спиридоновой:
— Для меня важно, чтобы была гарантия того, что это не вернется опять, не встанет перед нами.
Он просил дать Спиридоновой «восемь месяцев такого удаления, которое бы соответствовало тюремному удалению, чтобы в продолжение восьми месяцев с этим препятствием нам не пришлось встретиться».
Трибунал признал Спиридонову виновной в клевете на советскую власть, дискредитации власти, что означает помощь контрреволюционерам, и вынес приговор:
«Изолировать Марию Александровну Спиридонову от политической и общественной жизни сроком на один год посредством заключения Спиридоновой в санаторию с предоставлением ей возможности здорового физического и умственного труда».
Насчет санатория — это была, надо понимать, шутка. Ее держали в казарме, где размещалась охрана Кремля.
«Я живу в узеньком закутке при караульном помещении, где находится сто — сто тридцать красноармейцев, — рассказывала Спиридонова. — Грязь, шум, гам, свист, нечаянная стрельба, стук и все прочее, сопутствующее день и ночь бодрствующей караульной казарме».
Александра Коллонтай пыталась ей помочь. Записала в дневнике:
«На днях ездила хлопотать о Марии Спиридоновой. Была у Дзержинского, Якова Михайловича (Свердлова) и Каменева. Каменев признал, что ее держали в ужасных условиях (в караульном помещении, в холоде. Уборная общая с солдатами). Дзержинский сказал, что ее перевели в Кремль. В больницу…»
Поделилась своими переживаниями со старым большевиком Давидом Борисовичем Рязановым, будущим основателем и директором Института Маркса и Энгельса. Он тоже протестовал против репрессий, которые считал несовместимыми с революционными идеалами. Рязанов возмущался:
— Как я буду сражаться с нашими политическими противниками, если знаю, что после их выступления их арестуют? А мне отвечают: «Иначе нельзя, период гражданской войны. Надо быть беспощадными с врагами…»
Александра Коллонтай записала в дневнике:
«Да все ли сознательные враги? Ведь еще много, что можно «отсеять» и включить в наш же, большевистский улов!.. И об эсеровках, которых арестовали, а их дети — малыши — одни остались в квартире. И все боятся к ним пойти — думают засада….»
Хлопоты Александры Михайловны успеха не принесли.
В конце марта 1919 года ЦК левых эсеров принял решение организовать Спиридоновой побег. 2 апреля один из сотрудников ВЧК, молодой крестьянский парень, вывел ее из Кремлевской тюрьмы. Она жила в Москве под чужой фамилией, но чекисты ее нашли и арестовали.
«Большевики готовят мне какую-то особенную гадость, — сообщала друзьям Спиридонова. — Кое-какие отрывки сведений, имеющихся у меня из сфер, заставляют меня предполагать что-нибудь особо иезуитское. Объявят, как Чаадаева, сумасшедшей, посадят в психиатрическую лечебницу и так далее — вообще что-нибудь в этом роде».
Это была идея создателя ведомства госбезопасности Феликса Эдмундовича Дзержинского, который приказал начальнику секретного отдела ВЧК Тимофею Петровичу Самсонову договориться с наркоматом здравоохранения:
«Для помещения Спиридоновой в психиатрический дом, но с тем условием, чтобы ее оттуда не украли или не сбежала. Охрану и наблюдение надо было бы сорганизовать достаточную, но в замаскированном виде. Санатория должна быть такая, чтобы из нее трудно было бежать и по техническим условиям. Когда найдете таковую и наметите конкретный план, доложите мне».
Спиридонову действительно положили в психиатрическую больницу с диагнозом: «истерический психоз, состояние тяжелое, угрожающее жизни». Нет сомнения, что психика ее пострадала и она, несомненно, нуждалась во врачебной помощи. Но чекисты лечили ее своими методами. Эсеры были фактически поставлены вне закона: их судьбу решали закрытые инструкции госбезопасности.
Часть левых эсеров в 1920 году решила отказаться от борьбы с советской властью и призвала своих единомышленников вместе с большевиками сражаться против белого генерала Петра Врангеля и польской армии маршала Юзефа Пилсудского.
Лидер этой группы недавний нарком юстиции Исаак Захарович Штейнберг получил право создать Центральное организационное бюро партии левых эсеров. 16 сентября 1921 года политбюро согласилось отпустить Спиридонову под его поручительство. Штейнберг и Баккал подписали соответствующий документ:
«Мы, нижеподписавшиеся, даем настоящую подписку секретному отделу ВЧК о том, что мы берем на свои поруки Марию Александровну Спиридонову, ручаясь за то, что она за время своего лечения никуда от ВЧК не скроется и за это же время никакой политической деятельностью заниматься не будет. О всяком новом местонахождении больной Спиридоновой мы обязуемся предварительно ставить в известность СО ВЧК».
Штейнберг пытался отправить Спиридонову за границу, но не удалось.
«Под честное слово» для ухода за больной Спиридоновой освободили Александру Адольфовну Измайлович. Дочь генерала, она состояла в эсеровском летучем боевом отряде Северной области, участвовала в неудачном двойном покушении на минского губернатора и полицмейстера 14 января 1906 года. Ее приговорили к смертной казни, но заменили двадцатью годами каторги. Член ЦК партии левых эсеров, она тоже была арестована после мятежа 6 июля 1918 года.
Больше со Спиридоновой они не расставались и вместе прошли свой путь…
Мария Александровна вышла замуж за товарища по партии Илью Андреевича Майорова, разработавшего эсеровский закон о земле. Родила сына. В 1930 году ей разрешили пройти курс в Ялтинском туберкулезном санатории под присмотром местного отдела ОГПУ. Но с каждым годом положение Спиридоновой ухудшалось. Ее выслали в Самарканд. Оттуда вместе с мужем перевели в Башкирию. Она работала экономистом в кредитно-плановом отделе Башкирской конторы Госбанка. И, наконец, последний арест — в феврале 1937 года. Тяжело больной женщине предъявили нелепое обвинение в подготовке терактов против руководителей советской Башкирии.
2 мая 1937 года следователь Башкирского республиканского НКВД написал рапорт своему начальнику: «Во время допроса обвиняемой Спиридоновой М.А. последняя отказалась отвечать на прямые вопросы по существу дела, наносила оскорбления по адресу следствия, называя меня балаганщиком и палачом… При нажиме на Спиридонову она почти каждый раз бросает по моему адресу следующие эпитеты: «хорек, фашист, контрразведчик, сволочь» — о чем и ставлю вас в известность».
Приговор стандартный — двадцать пять лет. Держали ее в Орловской тюрьме. Здесь провели остаток жизни многие лидеры эсеров, причем в неизмеримо худших условиях, чем те, что существовали в царских тюрьмах.
В ноябре 1937 года Мария Александровна Спиридонова отправила большое письмо своим мучителям. Она напоминала о том, что в царское время ее личное достоинство не задевалось. В первые годы советской власти старые большевики, включая Ленина, щадили ее, принимали меры, чтобы над ней по крайней мере не измывались.
Эсеры особенно болезненно воспринимали покушение на их личное достоинство. В царских тюрьмах многие совершали самоубийство в знак протеста против оскорблений. А что касается Спиридоновой, то страшная ночь в поезде не прошла бесследно. В революционные годы, пока была на свободе, Спиридонова не расставалась с браунингом, готовая пустить его в ход. Как-то призналась:
— Не могу допустить, чтобы кто-то на меня замахивался.
Она не выносила не только прямого насилия на собой, но и даже грубого прикосновения к своему телу. Однако же в сталинских застенках Марию Спиридонову сознательно унижали:
«Бывали дни, когда меня обыскивали по десять раз в день. Обыскивали, когда я шла на оправку и с оправки, на прогулку и с прогулки, на допрос и с допроса. Ни разу ничего не находили на мне, да и не для этого обыскивали. Чтобы избавиться от щупанья, которое практиковалось одной надзирательницей и приводило меня в бешенство, я орала во все горло, вырывалась и сопротивлялась, а надзиратель зажимал мне потной рукой рот, другой притискивал к надзирательнице, которая щупала меня и мои трусы; чтобы избавиться от этого безобразия и ряда других, мне пришлось голодать, так как иначе просто не представлялось возможности какого-либо самого жалкого существования. От этой голодовки я чуть не умерла…»
Жалобы были бесполезны. Никто не собирался их выслушивать. Она была врагом, подлежащим уничтожению.
Расстреляли ее без суда в Орле 11 сентября 1941 года.
Немецкие войска наступали, Сталин не знал, какие города он сумеет удержать, и велел наркому внутренних дел Лаврентию Павловичу Берии уничтожить «наиболее опасных врагов», сидевших в тюрьмах. 6 сентября Берия представил вождю список. Он же придумал обоснование — расстрелять «наиболее озлобленную часть содержащихся в местах заключения государственных преступников, которые готовят побеги для возобновления подрывной работы».
Сталин в тот же день подписал совершенно секретное постановление Государственного комитета обороны: «Применить высшую меру наказания — расстрел к ста семидесяти заключенным, разновременно осужденным за террор, шпионско-диверсионную и иную контрреволюционную работу. Рассмотрение материалов поручить Военной Коллегии Верховного Суда».
Постановление госкомитета обороны поступило в Военную коллегию, там оформили приговоры за один день. Всех перечисленных Берией заочно признали виновными по статье 58-й Уголовного кодекса РСФСР, параграф 10, часть вторая, приговор — расстрел.
11 сентября 1941 года расстреляли сто пятьдесят семь политзаключенных Орловского централа. Вызывали по одному. Запихивали в рот кляп и стреляли в затылок. Среди них была Мария Спиридонова и ее муж Илья Майоров. Это уже были старики и старухи, измученные многолетним заключением, но Сталин все равно их боялся.
Граната в портфеле Якова Блюмкина
Эсеры решили сорвать исполнение подписанного большевиками в Брест-Литовске мирного договора с Германией. Действовали привычными методами. Руководителю московских эсеров, члену ЦК партии Анастасии Алексеевне Биценко поручили организовать теракт. Крестьянская дочь, она сумела окончить гимназию. Как и Мария Спиридонова, она вступила в боевую организацию эсеров. Вышла замуж, но бросила мужа во имя революции.
Во время первой русской революции в Саратов для усмирения крестьян командировали генерал-адъютанта Виктора Викторовича Сахарова. Он остановился в доме губернатора, которым был тогда Столыпин. Биценко пришла туда и попросила аудиенции. Она смело протянула Сахарову вынесенный ему эсерами смертный приговор, дала время прочитать и всадила в него четыре пули.
«Психологически, — считал боровшийся с эсерами Александр Павлович Мартынов, глава Московского охранного отделения, — максимализм как-то породнился с анархическими устремлениями бунтующей души русского человека и был противоположностью осторожности и умеренности европейского человека».
Анастасию Биценко приговорили к смертной казни, которую заменили вечной каторгой. Наказание она отбывала в одной тюрьме со Спиридоновой. После революции Анастасию Алексеевну включили в состав делегации, которая в Брест-Литовске вела переговоры с немцами о мире. В Бресте с особым интересом разглядывали террористку. «Она словно ищет очередную жертву», с мрачным юмором пометил в дневнике австрийский дипломат граф Оттокар Чернин.
6 июля 1918 года Анастасия Биценко передала сотрудникам ВЧК эсерам Якову Блюмкину и Николаю Андрееву бомбы. Имя их изготовителя держалось тогда в особом секрете. А это был Яков Моисеевич Фишман, будущий начальник военно-химического управления Красной армии. В царское время он бежал с каторги, уехал за границу и окончил химический факультет в Италии.
В два часа дня Блюмкин и Андреев на машине прибыли в германское посольство. Они предъявили мандат с подписью Феликса Эдмундовича Дзержинского и печатью ВЧК и потребовали встречи с послом Мирбахом…
Граф Вильгельм Мирбах возглавил в Москве германо-австрийскую миссию, когда еще только начались мирные переговоры. После заключения мира и установления дипломатических отношений граф Мирбах был назначен послом. Посольство Германии обосновалось в доме № 5 по Денежному переулку. Мирбаху несколько раз угрожали, и появление в посольстве сотрудников ВЧК он воспринял как запоздалую реакцию советских властей. Посол принял чекистов в малой гостиной.
Яков Блюмкин был очень молодым человеком. К левым эсерам он присоединился в семнадцать лет, после февральской революции. Через год, в июне восемнадцатого года, его утвердили начальником отделения ВЧК по противодействию германскому шпионажу. Но меньше чем через месяц — после брестского мира — отделение ликвидировали: какая борьба с германским шпионажем, когда у нас с немцами мир?
«Я беседовал с ним, смотрел ему в глаза, — рассказывал потом Блюмкин, — и говорил себе: я должен убить этого человека. В моем портфеле среди бумаг лежал браунинг. «Получите, — сказал я, — вот бумаги», — и выстрелил в упор. Раненый Мирбах побежал через большую гостиную, его секретарь рухнул за кресло. В большой гостиной Мирбах упал, и тогда я бросил гранату на мраморный пол…»
Через час Ленин позвонил Дзержинскому и сообщил об убийстве германского посла: ВЧК не была тогда еще такой всевластной организацией и многие новости узнавала со стороны. После подавления эсеровского мятежа было проведено следствие, в связи с чем Дзержинский временно сложил с себя полномочия председателя ВЧК, которые решением правительства вернут ему в августе.
По указанию Ленина допросили и самого Феликса Эдмундовича: он тоже попал под подозрение, поскольку в мятеже участвовали его подчиненные. И кроме того, как он умудрился проморгать, что на его глазах готовится убийство немецкого посла и зреет заговор?
«Приблизительно в середине июня, — рассказал Дзержинский на допросе, — мною были получены сведения, исходящие из германского посольства, подтверждающие слухи о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства и о заговоре против Советской власти.
Это дело мною было передано для расследования товарищам Петерсу и Лацису. Предпринятые комиссией обыски ничего не обнаружили. В конце июня мне был передан новый материал о готовящихся заговорах… Я пришел к убеждению, что кто-то шантажирует нас и германское посольство».
А что делал Дзержинский в день мятежа:
«Сведения об убийстве графа Мирбаха я получил около трех часов дня от Председателя Совета Народных Комиссаров по прямому проводу. Сейчас же поехал в посольство с отрядом, следователями и комиссаром, для организации поимки убийц. Лейтенант Миллер встретил меня громким упреком: «Что вы теперь скажете, господин Дзержинский?» Мне показана была бумага-удостоверение, подписанное моей фамилией…»
Импульсивный Дзержинский поспешил в кавалерийский отряд ВЧК в Большом Трехсвятительском переулке. Отрядом командовал эсер Дмитрий Иванович Попов, сослуживец Павла Дыбенко по Балтийскому флоту. В декабре 1917 года он принял под командование отряд при президиуме ВЧК. В начале июля Попов заболел, отлеживался в деревне под Москвой. 5 июля Александрович отправил за ним автомобиль.
В штабе Попова собрались члены ЦК партии эсеров.
Дзержинский:
«Я с тремя товарищами поехал в отряд, чтобы узнать правду и арестовать Блюмкина. В комнате штаба было около десяти — двенадцати матросов. Попов в комнату явился только после того, как мы были обезоружены, стал бросать обвинения, что наши декреты пишутся по приказу «его сиятельства графа Мирбаха»…»
Дзержинский требовал выдать Блюмкина, угрожал:
— За голову Мирбаха ответит своей головой весь ваш ЦК.
Левые эсеры отказались выдать Блюмкина и Андреева. Член ЦК партии левых эсеров Владимир Александрович Карелин, недавний нарком имуществ (он ушел в отставку в знак протеста против брестского мира) предложил разоружить охрану Дзержинского, которая не стала сопротивляться. Вячеслав Александрович сказал председателю ВЧК:
— По постановлению ЦК партии левых эсеров объявляю вас арестованным.
Вечером Александрович приехал в здание ВЧК и распорядился арестовать Мартына Ивановича Лациса, которого отправил в отряд Попова. Лацис (Ян Судрабс) был членом коллегии ВЧК и заведовал отделом по борьбе с контрреволюцией. Лациса матросы хотели расстрелять. Александрович его спас. Распорядился:
— Убивать не надо, отправьте подальше.
Оставшись без председателя, подчиненные Дзержинского не знали, что делать. В критической ситуации, когда речь шла о судьбе большевиков, чекисты растерялись.
Командир эсеровского отряда Дмитрий Попов после подавления мятежа несколько месяцев скрывался в Москве. В конце года по поручению ЦК своей партии уехал в Харьков. Под другой фамилией служил на Украине в Красной армии. В 1919 году вступил в партию анархистов и присоединился к Махно, стал у Нестора Ивановича членом Реввоенсовета армии. Осенью 1920 года Махно поручил ему вести переговоры с большевиками о совместных действиях против белой армии генерала Петра Николаевича Врангеля.
В удобный момент чекисты арестовали Попова и отправили в Москву. На Лубянке его допрашивали — и не только относительно июльских событий. Мартын Лацис передал следователю указание Дзержинского: «Попова держать до более подходящего момента, до ликвидации Махно, выжимая из него все сведения». Весной 1921 года его расстреляли. Уже в наши дни генеральная прокуратура России установила: «Материалов о преступной деятельности Попова, которая бы повлекла за собой высшую меру социальной защиты (расстрел), в деле не имеется. На Попова Дмитрия Ивановича распространяется действие закона «О реабилитации жертв политических репрессий».
Дзержинский приказал найти и арестовать его заместителя Вячеслава Александровича. Его сразу же, днем 7 июля, допросили. Он заявил:
— Все, что я сделал, я сделал согласно постановлению Центрального комитета партии левых социалистов-революционеров. Отвечать на задаваемые мне вопросы я считаю морально недопустимым и отказываюсь.
Три следователя ВЧК тут же составили заключение по его делу. Вечером 7 июля смертный приговор был утвержден. Через день, в ночь на 9 июля, его расстреляли. Дзержинский очень торопился. Думал, видимо, что придется освободить Александровича, но не хотел этого.
Александра Михайловна Коллонтай пыталась вступиться за «Славушку». Но Дзержинский сказал, что его уже расстреляли, как и еще двенадцать чекистов из отряда Дмитрия Попова.
Александра Михайловна записала в дневнике:
«Провела бессонную ночь. Нет больше нашего Славушки. Ведь он безумно хотел своим выстрелом разбудить немецкий пролетариат от пассивности и развязать революцию в Германии… Под утро мы вышли на улицу. Светлая, бело-сизая ночь, любимая ночь в любимейшем городе, переходила в день, но Славушки уже нет и не будет. Милый мой Исаакиевский собор. Зеленый скверик. Пока пустынно. Скоро город заполнится спешащими по делам людьми. Кто и что для них Славушка? А ведь он жил и страдал за них!»
Коллонтай написала об Александровиче статью в «Правду»:
«Даже Троцкий признал, что Александрович умер мужественной смертью как истинный революционер. Значит, есть что-то, что заставляет склонить голову перед его светлой памятью…
Его заветная мечта сбылась: он умирал, как не раз говорил мне, с верой, что гибнет за свои принципы… Пусть мы и осуждаем террор, но моральный облик тех, кто беззаветно, во имя идеи интернациональной солидарности и ускорения мировой революции, пожертвовал собою, остается чистым и незапятнанным. Такие бойцы навсегда с нами».
Статью не опубликовали.
В 1998 году Вячеслава Александровича Александровича реабилитировали. Генеральная прокуратура России установила: «Доказательств совершения Александровичем каких-либо противоправных действий против советской власти и революции в деле не имеется. Сведений о подготовке террористического акта над Мирбахом Александрович не имел, а заверение удостоверения от имени Дзержинского, дающее полномочия Блюмкину и Андрееву на аудиенцию у посла Мирбаха, не может служить основанием для привлечения Александровича к уголовной ответственности и его осуждению».
Убийцы немецкого посла Яков Блюмкин и Николай Андреев бежали на Украину, где левые эсеры тоже действовали активно. Блюмкин же принимал участие в неудачной попытке уничтожить главу украинской державы гетмана Павла Петровича Скоропадского.
Николай Андреев заболел на Украине сыпным тифом и умер. Яков Блюмкин весной девятнадцатого вернулся в Москву и пришел с повинной в ВЧК.
На суде Блюмкин объяснил, почему он убил Мирбаха:
«Я противник сепаратного мира с Германией и думаю, что мы обязаны сорвать этот постыдный для России мир… Но кроме общих и принципиальных побуждений на этот акт толкают меня и другие побуждения. Черносотенцы-антисемиты с начала войны обвиняли евреев в германофильстве, а сейчас возлагают на евреев ответственность за большевистскую политику и сепаратный мир с немцами. Поэтому протест еврея против предательства России и союзников большевиками в Брест-Литовске представляет особое значение. Я как еврей и социалист взял на себя свершение акта, являющегося этим протестом».
Брестский мир был уже забыт, в Германии произошла революция, левые эсеры были подавлены, о графе Мирбахе никто не сожалел. 19 мая 1919 года Блюмкина реабилитировали. Он служил на Южном фронте, учился в Военной академии РККА и работал в секретариате наркома по военным и морским делам Троцкого.
В двадцать третьем его вернули в органы госбезопасности. На сей раз определили в иностранный отдел ОГПУ, то есть в разведку… У него было множество друзей в литературных кругах — он водил компанию с автором «Конармии» Исааком Бабелем, и среди работников Коминтерна, которые им искренне восхищались.
«Я знал и любил Якова Григорьевича Блюмкина, — писал агент Коминтерна Виктор Серж (настоящее имя — Виктор Львович Кибальчич). — Высокий, костистый, мужественный, с гордым профилем древнеизраильского воина, он занимал тогда соседний с наркомом иностранных дел Чичериным ледяной номер в гостинице «Метрополь». Он готовился отправиться на Восток для выполнения тайных заданий».
Сначала Блюмкина командировали в Улан-Батор — инструктором Государственной внутренней охраны Монголии. Но за самоуправство отозвали и в октябре двадцать восьмого года отправили нелегальным резидентом внешней разведки в Турцию — на его погибель.
Вокруг его работы в Константинополе ходит множеством слухов, но резидентом внешней разведки Блюмкин пробыл всего год. Много сделать он не успел. Один из коллег уверял, что в Палестине у него был всего один агент — хозяин пекарни в Яффе.
Карьера Блюмкина закончилась, когда в Константинополе он тайно встретился с высланным из страны Троцким, согласился отвести в Москву письма и повидать прежних сторонников Льва Давидовича.
Приехав в Москву после долгого отсутствия, он не понимал сути происшедших в стране перемен. Для него Троцкий и его соратники были недавними руководителями партии, которые разошлись во мнениях с большинством, но не стали от этого врагами. За свою наивность Блюмкин был жестоко наказан. Он стал рассказывать близким людям о беседе с Троцким. В том числе — сотруднице иностранного отдела Елизавете Юльевне Горской. На следующий день она информировала начальство.
Во время следующей встречи с Горской на улице возле Казанского вокзала пятнадцатого октября 1929 года Блюмкина арестовали.
Сталин обошелся без суда. Пятого ноября политбюро приняло решение:
«а) Поставить на вид ОГПУ, что оно не сумело в свое время открыть и ликвидировать изменническую антисоветскую работу Блюмкина.
б) Блюмкина арестовать.
в) Поручить ОГПУ установить точно характер поведения Горской».
Елизавете Горской эта история не повредила. Напротив, в ОГПУ высоко оценили ее поведение. Ее первый муж, чью фамилию она носила, служил в лондонской резидентуре. Во второй раз она вышла замуж тоже за сотрудника госбезопасности, Василия Михайловича Зарубина, дослужившегося до генеральских погон.
Блюмкина расстреляли. Встреча с Троцким была признана преступлением, куда более опасным, чем убийство германского посла…
Пули Фанни Каплан
30 августа 1918 года в председателя Совета народных комиссаров Владимира Ильича Ленина стреляли — во время его выступления на митинге у завода Михельсона.
Подозреваемую схватили на месте преступления. Это была 28-летняя Фаня Ефимовна Ройдман, молодая женщина с богатой революционной биографией. В шестнадцать лет она примкнула к анархистам и взяла себе фамилию Каплан. В 1906 году была ранена при взрыве бомбы в Киеве, схвачена и царским судом приговорена к бессрочным каторжным работам. В 1913 году объявили амнистию по случаю 300-летия дома Романовых, и ей срок сократили до двадцати лет.
На сей раз дознание провели в рекордно быстрые сроки.
Похоже, у нее после взрыва была травма черепа, считает врач и писатель Виктор Тополянский, отсюда истерия и неполная адекватность. Но судебно-психиатрической экспертизу не проводили. Никто не выяснил, способна ли она стрелять. Большевики не сомневались в ее виновности и очень торопились. Ее расстрелял комендант Кремля Павел Дмитриевич Мальков, бывший матрос и член высшего выборного коллектива военных моряков — Центрального комитета Балтийского флота (Центробалта). Тело Каплан сожгли в бочке газолина.
История с Фанни Каплан по-прежнему вызывает большие сомнения. Полуслепая женщина, по мнению экспертов, никак не могла попасть в вождя. Несмотря на попытки провести новое расследование, подлинные обстоятельства этого покушения так и остались неразгаданной тайной, как и история с убийством американского президента Джона Кеннеди. Впрочем, скорее всего, Фанни Каплан и в самом деле стреляла в Владимира Ильича. Но так ли это было или нет, уже не установишь…
Лидер левых эсеров Мария Александровна Спиридонова с укоризной написала Ленину: «И неужели, неужели Вы, Владимир Ильич, с Вашим огромным умом и личной безэгоистичностью и добротой, не могли догадаться и не убивать Каплан? Как это было бы не только красиво и благородно и не по царскому шаблону, как это было бы нужно нашей революции в это время нашей всеобщей оголтелости, остервенения, когда раздается только щелканье зубами, вой боли, злобы или страха и… ни одного звука, ни одного аккорда любви».
Будущий обозреватель «Правды», а тогда сильно не одобрявший большевиков публицист Давид Иосифович Заславский записал в дневнике:
«Ленин, наверно, добрый в личной, в семейной, кружковой жизни человек. Наверно, «и мухи не обидит» у себя дома. А вот не пощадил, не помиловал ту девушку, которая стреляла в него. Он видел смерть перед собой, знает, как стирает смерть все земное, и в последнюю минуту все равны — и он, и эта девушка, — и сам, цепляясь за жизнь, карабкаясь из могилы, толкнул туда эту девушку, — хотя уж без всякой нужды».
После покушения на Ленина был провозглашен «красный террор». В Петрограде пятьсот человек расстреляли и столько же взяли в заложники.
6 сентября 1918 года Заславский пометил в дневнике:
«Лукавый чертик шепчет на ухо: большие дела требуют и большого злодейства. Петр Великий был страшен и отвратителен в жестокости своей. Палкой, кнутом, топором вгонял он Россию в буржуазный строй, и либеральные современники проклинали его, прозвали антихристом, устраивали заговоры и восстания. Его ненавидели и преклонялись перед ним. История простила ему свирепые его казни… Великие люди, все они были тиранами и убийцами. Все были нечувствительны к крови, шагали по ней равнодушно, ни во что не ценя жизнь человеческую. И всех оправдала история. Ленина она тоже оправдает».
Списки заложников публиковались в «Красной газете» в сентябре 1918 года под заголовком «Ответ на белый террор». Петроградский совет постановил:
«Довольно слов: наших вождей отдаем под охрану рабочих и красноармейцев. Если хоть волосок упадет с головы наших вождей, мы уничтожим тех белогвардейцев, которые находятся в наших руках, мы истребим поголовно вождей контрреволюции».
Нарком внутренних дел Григорий Петровский разослал всем местным органам власти циркулярную телеграмму:
«Применение массового террора по отношению к буржуазии является пока словами. Надо покончить с расхлябанностью и разгильдяйством. Надо всему этому положить конец. Предписываем всем Советам немедленно произвести арест правых эсеров, представителей крупной буржуазии, офицерства и держать их в качестве заложников».
Для расстрела было достаточно одних только анкетных данных. По телефонным и адресным книгам составлялись списки капиталистов, бывших царских сановников и генералов, после чего всех поименованных в них лиц арестовывали.
Сразу после революции о терроре не думали. Страсти накалялись постепенно. Но общество довольно быстро подготовило себя к террору. Большевики пришли к власти с обещанием раздавить классового врага. Вероятно, до того, как они взяли Зимний дворец, это носило теоретический характер. Но дела не заставили себя ждать. С невероятной быстротой обнаружилась готовность пустить в ход силу.
На заседании ЦК Ленин недовольно заметил:
— Большевики часто чересчур добродушны. Мы должны применить силу.
Ленин чудом остался жив, когда в пятницу, 30 августа 1918 года выступал на митинге в гранатном корпусе завода Михельсона. Охрана сплоховала, бдительности не хватало. Обезопасить от покушения — тоже искусство. Фанни Каплан стреляла в него с расстояния не больше трех метров. Ленин стоял к ней левым боком.
Она выпустила три пули. Одна только продырявила пальто и пиджак. Другая попала в левое плечо. Раздробив плечевую кость, застряла в мягких тканях. «Рука сразу, как крыло подстреленной птицы», — рассказывал Ленин. Ранение было очень болезненным. Но по-настоящему опасным оказалась траектория третье пули, которая вошла в левое надплечье.
Она прошла через верхнюю долю легкого, разорвала плевру и сеть артерий, повредила главную питающую мозг сонную артерию и застряла в шее. «Точно змейка пробежала», — так Ленин описал это ощущение. Началось сильное кровотечение в полость левой плевры.
Держался он мужественно. В Кремле сам поднялся на третий этаж в свою квартиру. А потом ему стало очень плохо. Как только 30 августа Надежда Константиновна Крупская вернулась в Кремль, ленинский водитель Степан Казимирович Гиль сказал, что в ее мужа стреляли. Она спросила:
— Вы скажите только, жив Ильич или нет?
Не поверила, пока сама не увидела его: «Ильичева кровать была выдвинута на середину комнаты, и он лежал на ней бледный, без кровинки в лице».
Он увидел жену и тихим голосом сказал:
— Ты устала. Поди ляг.
Спросил Бориса Соломоновича Вейсброда, будущего главного врача 2-й Градской больницы:
— Это конец? Скажите прямо, чтобы кое-какие делишки не оставить несделанными.
Думали, что он не переживет ночь. В ленинскую квартиру пришел председатель ВЦИК, то есть высшего органа государственной власти и фактический глава партийного аппарата Яков Михайлович Свердлов, как вспоминала Крупская, «с серьезным и решительным видом». К нему обратились с вопросами растерянные и напуганные соратники:
— Как же теперь будет?
Свердлов уверенно ответил:
— У нас с Ильичем все сговорено.
Пока Ленин лежал, центр власти из Совнаркома переместился во ВЦИК. Свердлов руководил заседаниями ЦК и правительства. Каждый день приходил в кабинет Ленина и там проводил совещания. Никто, кроме Якова Михайловича, ни тогда, ни после не смел занимать ленинское кресло (см. «Российская история». № 1/2014).
Но Ленин на диво быстро оправился. 5 сентября 1918 года уже встал (хотя в этот день на заседании Совнаркома все равно председательствовал Свердлов). 16 сентября Владимир Ильич пришел на заседание ЦК. На следующий день собрал правительство. В октябре Ленин подписал распоряжение:
«Ввиду перегруженности телеграфной сети республики настоящим предписывается прекратить прием и передачу приветственных телеграмм по случаю выздоровления председателя Совета народных комиссаров Владимира Ильича Ульянова-Ленина».
Крупская рассказывала, как после ранения ему старались обеспечить покой. Не рассказывали о ситуации на фронтах. Ленин как-то спросил Крупскую:
— Что тебе дороже — я или партия?
Она растерялась, но быстро нашлась:
— И ты дорог, и партия дорога.
Ленин тут уже возразил:
— Партия — это все. А так как партией руковожу я, то обязан все знать.
Тогда писали: «отравленные эсеровские пули, направленные в Ленина, не сломили его здоровья». Говорили, что пули были отравлены ядом кураре. Это предположение не подтвердилось. А немецкий профессор Георг Клемперер уверился, что причина постоянных приступов головной боли — отравление свинцом от застрявших в тканях плеча и надключичной области пуль. Предложил удалить обе пули. Вытащить пулю из шеи пригласили профессора Морица Борхарда, заведующего хирургическим отделением берлинской больницы Моабит. Вторая пуля сидела глубоко. Ее трогать не решились.
22 апреля 1922 года Ленину сделали рентгенограмму грудной клетки в Институте биофизики. 23 апреля провели операцию в Солдатенковской (Боткинской) больнице. Профессор Борхард удивил российских коллег тем, что «притащил с собой громаднейший, тяжелый чемодан с инструментами, а инструментов требовалось самый пустяк». Ленина сразу домой не отпустили, оставили в палате № 44 второго женского корпуса.
Ленина лечили наугад. Врачи вновь и вновь ставили неверный диагноз: неврастения, то есть переутомление; хроническое отравление свинцом от попавших в него пуль; сифилис мозга… Конечно, столетие назад медицина не знала сегодняшних средств и методов диагностики. Трудно винить врачей. Но поразительно, что оплошали все, кого советское правительство приглашало к Ленину!
В результате его лечили от желудочных недугов, от отравления свинцом, от сифилиса, от чего угодно, только не от того, чем он страдал.
Конечно, ему судьбой была уготована крайняя степень нагрузки на физическую и нервно-эмоциональную систему, справедливо писал академик Борис Петровский. Развилась ранняя болезнь изнашивания организма, она поразила артериальную сосудистую систему, коронарные и сонные артерии.
Долгое время считалось, что Владимиру Ильичу относительно повезло: ранения не так уж сильно ему повредили. И уверенно говорили, что пули прямого влияния на заболевание сосудов мозга не имели. Теперь ученые полагают, что не атеросклероз, с которым он мог жить очень долго, а пуля, повредившая сонную артерию, стала причиной смертельной болезни Ленина.
Вокруг левой сонной артерии проходило рубцевание пострадавших от пули тканей, и они стали ее сжимать. Профессор-невропатолог Зиновий Львович Лурье, консультант IV главного управления министерства здравоохранения СССР, был уверен: «Левая сонная артерия была сужена не вследствие атеросклероза, а из-за стягивающих ее рубцов, оставленных пулей, прошедшей через ткани шеи вблизи сонной артерии».
И внутри самой артерии там, где пулей была ушиблена стенка, началось формирование внутрисосудистого тромба, пишет академик медицины Юрий Михайлович Лопухин, работавший в лаборатории при Мавзолее Ленина. Надо понимать, к началу 1921 года тромб перекрыл просвет этой главной артерии на восемьдесят процентов. Мозгу отчаянно не хватало крови. Поразительно, что Ленин столько времени отчаянно сопротивлялся подступающей смерти!
Атеросклероз левой внутренней сонной артерии привел к параличу правых верхней и нижней конечностей (перекрестная иннервация конечностей), потере речи, то есть поражен был центр Брока, располагающийся в левом полушарии головного мозга. При вскрытии обнаружилось, что позвоночные и сонные артерии были сильно сужены. Левая внутренняя сонная артерия вообще не имела просвета, что привело к поражению левого полушария мозга. Из-за недостаточного притока крови произошло размягчение ткани мозга. Непосредственная причина смерти — кровоизлияние в оболочку мозга. Выходит, та пуля, выпущенная Фанни Каплан, все-таки оказалась смертельной.
Мертвая душа Бориса Савинкова
«Я видел Савинкова впервые в 1912 году в Ницце, — вспоминал писатель Александр Куприн. — Тогда я залюбовался этим великолепным экземпляром совершенного человеческого животного! Я чувствовал, что каждая его мысль ловится послушно его нервами и каждый мускул мгновенно подчиняется малейшему намеку нервов. Такой чудесной машины в образе холодно-красивого, гибкого, спокойного и легкого человека я больше не встречал в жизни, и он неизгладимо ярко оттиснулся в моей памяти».
Борис Викторович Савинков — один из самых знаменитых террористов двадцатого столетия. Дворянин, член боевой организации партии эсеров, он участвовал во множестве терактов, организовал убийство министра внутренних дел и шефа жандармов Вячеслава Константиновича Плеве и великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора и командующего войсками округа.
Савинкова приговорили к смертной казни. Он бежал из страны. За ним следило около сотни агентов заграничной агентуры департамента полиции. Но помешать его террористической деятельности полиция не смогла.
Илья Григорьевич Эренбург так отозвался о Савинкове, с которым был знаком: «Я не встречал такого непонятного и страшного человека». Летом 1915 года написал стихотворный портрет Савинкова (оставшийся тогда не опубликованным):
Лицо подающего надежды дипломата Только падают усталые веки. Очень уж гадко На свете! О силе говорит каждый палец, О прежней. И лишь порой стыдливая сентиментальность Как будто брезжит. Ах, он написал очень хорошие книги. У него большая душа и по-французски редкий выговор. Только хорошо с ним запить, О России пьяным голосом бубнить: — «Ты, Россия, ты огромная страна, Не какая-нибудь маленькая улица. Родила ты, да и то спьяна Этакое чудище!Борис Савинков вернулся в Россию из эмиграции после февральской революции, 9 апреля 1917 года. Его встречали торжественно — с оркестрами, высоко поднятыми знаменами и пышными речами.
«Изящный человек среднего роста, одетый в хорошо сшитый серо-зеленый френч, — так выглядел Савинков в семнадцатом году. — В суховатом, неподвижном лице сумрачно, не светясь, горели небольшие, печальные и жестокие глаза. Левую щеку от носа к углу жадного и горького рта прорезала глубокая складка. Голос у Савинкова был невелик и чуть хрипл. Говорил он короткими, энергичными фразами, словно вколачивая гвозди в стену».
8 мая 1917 года военный министр Александр Федорович Керенский назначил Савинкова комиссаром 7-й армии Юго-Западного фронта, где готовилось наступление против немцев. Савинков писал матери:
«Я работаю шестнадцать часов в сутки и не успеваю сделать всего. Десять последних дней возился с крупными волнениями в одном из корпусов. Не прибегая к вооруженной силе, добился успокоения. Главнокомандующий меня благодарит…»
Керенский при всех сказал:
— Там, где Савинков, там победа.
Наступление закончилось неудачей — солдаты не хотели воевать. Но Керенский сделал Савинкова управляющим военным министерством. В нем была симпатичная военным подтянутость, четкость жестов и распоряжений, немногословность, пристрастие к шелковому белью и английскому мылу. Главным же образом производил впечатление прирожденный и развитый в подполье дар распоряжаться людьми. Керенский нашел себе странного союзника, которого, видимо, не вполне понимал. Кто-то точно сказал, что Савинков при его страсти к интригам и заговорам был бы уместен в средние века в Италии, но ему совершенно нечего делать в Петрограде.
«Душа Бориса Викторовича, одного из самых загадочных людей среди всех, с которыми мне пришлось встретиться, была внутренне мертва, — писал человек, который занимал в военном министерстве должность начальника политуправления. — Если Савинков был чем-нибудь до конца захвачен в жизни, то лишь постоянным самопогружением в таинственную бездну смерти…»
Эсер Борис Савинков ненавидел большевиков, которые привлекли на свою сторону солдат твердым обещанием немедленного мира. Савинков презрительно называл Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов «Советом рачьих, собачьих и курячьих депутатов». «Ему, вероятно, казалось, — в этом была его главная психологическая ошибка, — что достаточно как следует прикрикнуть на всю эту «сволочь» и взять ее по-настоящему в оборот, чтобы она перед ним с Корниловым побежала…»
Борис Викторович предполагал вызвать с фронта надежные конные части, объявить Петроград на военном положении, ликвидировать большевиков и провозгласить диктатуру директории. Такие разговоры Савинков как заместитель военного министра и вел с генералом Лавром Георгиевичем Корниловым.
Одинокий эгоцентрик Савинков, привыкший в качестве главы террористической организации брать всю ответственность на себя, прирожденный заговорщик и диктатор, склонный к преувеличению своей власти над людьми, не столько стремился к сближению Корнилова, которого любил, с Керенским, которого он презирал, сколько к их использованию в задуманной им политической игре… Ему рисовалась военная директория — Керенский, Корнилов, Савинков.
Но затея с Корниловым провалилась.
Керенскому пришлось отправить в отставку Савинкова, которую тот отпраздновал в подвале кавказского ресторанчика вином и шашлыками вместе с офицерами «дикой дивизии». После Октября он стал непримиримым врагом советской власти. Говорят, в 1918 году Борис Виктрович «вел себя в Москве с вызывающей храбростью: ходил по улицам в черном френче и желтых сапогах, утверждая, что любой чекист при встрече с ним первый постарается скрыться».
«Громадным подспорьем Савинкову была его биологическая храбрость, — писал человек, который был рядом с ним в семнадцатом году. — Савинков не склонял головы ни перед немецкими, ни перед большевистскими пулями…
Смертельная опасность не только повышало в нем чувство жизни, но наполняло его душу особую, жуткою радостью: «Смотришь в бездну, и кружится голова, и хочется броситься в бездну, хотя броситься — погибнуть». Не раз бросался Савинков вниз головой в постоянно манившую его бездну смерти, пока не размозжил своего черепа о каменные плиты, выбросившись из окна московской тюрьмы ГПУ».
Вождь боевой организации партии эсеров и фактический руководитель военного министерства во Временном правительстве, Савинков вел с большевиками свою личную войну.
«Я буду бороться, пока стою на ногах, — писал Савинков за полгода до восстания в Ярославле. — Бороться за Россию. Пусть «товарищи» называют меня «изменником» и «продавшимся буржуазии» Я верю, что единственная надежда — вооруженная борьба. И надежды этой я не оставлю».
Борис Савинков с его бешеной энергией, с его даром убеждать, с его почти дьявольским обаянием взялся организовать антибольшевистское восстание.
«В начале марта 1918 года, — вспоминал Савинков, — кроме небольшой Добровольческой армии, в России не было никакой организованной силы, способной бороться против большевиков. В Петрограде и Москве царили уныние и голод. Казалось, страна подчинилась большевикам».
В Москве, под боком у ВЧК, Савинков создал тайную организацию «Союз защиты Родины и Свободы». Завербовал в нее две тысячи человек и намеревался поднять восстание сразу в нескольких городах. «В июне 1918 года, — вспоминал Савинков, — был выработан окончательный план вооруженного выступления. Предполагалось: в Москве убить Ленина и Троцкого и одновременно выступить в Рыбинске и Ярославле, чтобы отрезать столицу от Архангельска, где должен был высадиться десант союзников…»
Савинков взял себе в помощники полковника Перхурова. Он окончил академию генерального штаба, прошел первую мировую, командовал артиллерийским дивизионом на Северном фронте. В декабре 1917 года офицерские звания отменили. Солдат Перхуров по возрасту подлежал демобилизации.
«Семью я застал в плохом положении, — рассказывал Перхуров, — жена потеряла зрение, сын маленький. Была надежда на дочь, которая служила на Содовом заводе, но ее уволили как дочь офицера. Самому найти работу — бывшему полковнику — было невозможно. Поехал в Москву. Полковники Троицкий и Григорьев поступили в артель по разгрузке шпал. Хотел туда пристроиться…
Когда в конце семнадцатого я был выброшен за борт, я столкнулся с действительной жизнью людей: сплошные жалобы, плач, когда отбирают последнее. На станциях видел сценки, когда забирали последние два-три пуда. Видел женщину, которая сошла под поезд с криком: «Если отобрали хлеб, кормите моих детей». Я решил встать на сторону недовольных. Люди, у которых отбирают хлеб, имеют право протестовать…»
Полковника Перхурова Савинков отправил в Ярославль. «Мы получили сведения, — вспоминал Перхуров, — что в Верхнем Поволжье население изнывает под бременем реквизиций, разверсток, голодает — купить хлеба нельзя, словом, готово выступить против Советской власти с кольями и дрекольями».
Савинков напутствовал полковника: продержитесь всего четыре дня. Скоро подоспеют союзники — солдаты стран Антанты. Так рождался миф о союзных армиях, спешащих на помощь белым. В это хотелось верить, и верили.
«Французы, — рассказывал Перхуров, — обещали высадить десант, который поможет и в борьбе против Германии, и в устройстве нашей внутренней жизни… Они назначили срок высадки между 4 и 8 июля…»
Савинков легко давал обещания и не считал грехом ложь во спасение.
«Я не надеялся на удачу в Ярославле, — признавался Савинков. — Зато был уверен, что мы без особого труда овладеем Рыбинском. В Рыбинске наше тайное общество насчитывало до четырехсот отборных офицеров, большевистский же гарнизон был немногочислен. В Ярославле соотношение сил было гораздо хуже… Как это часто бывает, произошло обратное тому, чего мы ждали. В Рыбинске восстание было раздавлено. Я послал офицера предупредить Перхурова, что в этих условиях бессмысленно выступать в Ярославле. Офицер не успел. Перхуров уже поднял восстание …»
Иначе говоря, восстание было обречено с первого дня. Никто не мог прийти на помощь мятежному городу. Тем более французская армия. Но ни полковник Перхуров, ни его офицеры об этом не подозревали, пребывали в эйфории, поскольку еще и пришла весть о восстании левых эсеров в самой Москве.
Штаб Перхурова информировал население Ярославля:
«Радиотелеграфом получено сообщение, что Московский Кремль, в котором засели большевики, окружен восставшими. Вокзалы находятся в руках восставших против советской власти. Германский посол Мирбах убит разорвавшейся бомбой. Получены сведения, что все Поволжье восстало против советской власти…»
Но все это были слухи. Неумелое восстание левых эсеров в Москве быстро подавили.
Восставшие ярославцы, конечно же, не подозревали, какой кровавый конец их ожидает. Они вообще плохо понимали, с кем имеют дело. А большевики сразу поделили мир на своих и чужих. Чужие — враги, с ними война не на жизнь, а на смерть. Красные войска получили приказ не только подавить восстание в Ярославле, но и уничтожить непокорных. Война шла на уничтожение.
«Никем не поддержанный, — считал Борис Савинков, — Ярославль пал жертвой оказавшегося несостоятельным расчета на помощь союзников по Первой мировой и на широкое, повсеместное объединение разных политических сил — либералов, монархистов, социалистов — для борьбы с узурпаторами».
После проигрыша белого дела он бежал из страны. Обосновался в Париже. Теперь Савинков делал ставку на то, что крестьяне восстанут и сбросят советскую власть. Он верил в успех крестьянской войны против большевиков. Искал союзников и единомышленников по всей Европе. А его искали чекисты.
19 января 1921 года Дзержинский писал:
«Ко мне уже несколько раз обращались добровольцы из бывших эсеров (разных толков) с предложением убить Савинкова. Я отклонял эти предложения, так как считаю, что такая авантюра нам никогда никакой пользы причинить не может, а может быть санкцией для их актов против наших товарищей…»
Военная эмиграция составила примерно десять процентов покинувших Россию — около двухсот пятидесяти тысяч человек. Пока войска располагались в Турции, армия еще существовала и подчинялась генералу Врангелю. Потом, когда все сняли погоны и пытались устроиться на чужбине, войсковые формирования сохранялись лишь формально и больше походили на клубы ветеранов.
Но советское руководство исходило из того, что эмиграция представляет собой военную силу, которая готовится к новой интервенции. Заместитель Дзержинского в ведомстве госбезопасности Вячеслав Рудольфович Менжинский разработал тактику выманивания врагов из-за рубежа. Именно тогда проводилась знаменитая операция «Трест» и другие оперативные игры. Бежавшие из России военные и политики хотели верить — не могли не верить! — в то, что в России крепнет антибольшевистское движение. Главная задача таких оперативных игр состояла в том, чтобы заманить в Советскую Россию руководителей белой эмиграции и их уничтожить.
Савинкова решили заманить в Россию.
В июле 1922 года начальником важнейшего контрразведывательного отдела ОГПУ утвердили Артура Христиановича Артузова.
Его настоящая фамилия — Фраучи. Он родился в феврале 1891 года в деревне Устиново Кашинского уезда Тверской губернии в семье кустаря-сыровара, эмигранта из Швейцарии. Заполняя советские анкеты, называл себя то швейцарцем, то итальянцем.
Артур Фраучи прекрасно пел, у него был сильный тенор, он участвовал в любительских спектаклях. Но его тянуло не к искусству, а к политике. Его судьбу определило родство с двумя влиятельными большевиками — Николаем Ивановичем Подвойским, одним из комиссаров по военным делам в первом советском правительстве, и с Михаилом Сергеевичем Кедровым, начальником особого отдела ВЧК. Кедров и Подвойский были его дядьями, они оба женились на сестрах его матери. В январе 1919 года Артузова взяли в ВЧК. Он сделал стремительную карьеру на Лубянке.
12 мая 1922 года начальник контрразведывательного отдела ГПУ Артур Христианович Артузов и заместитель начальника секретно-оперативного отдела Генрих Григорьевич Ягода подписали циркулярное письмо «О савинковской организации» с требованием поднять все старые дела, взять на учет всех его выявленных сотрудников и соратников, принять меры к проникновению в его окружение.
Контрразведывательный отдел ГПУ разработал типовую операцию «Синдикат-2». Придумали мнимую антисоветскую подпольную организацию «Либеральные демократы», которая пригласила Савинкова побывать на родине и гарантировала безопасность. От имени подпольщиков выступал Андрей Павлович Федоров. Он окончил юридический факультет Харьковского университета, сначала был эсером, потом присоединился к большевикам. С 1920 года тайно служил в ВЧК.
Конечно, Савинков сомневался, можно ли ехать. Но бежавшие из России военные и политики хотели верить — не могли не верить! — в то, что в России крепнет антибольшевистское движение.
Друг и соратник Савинкова Александр Аркадьевич Дикгоф-Деренталь вспоминал:
«Савинкову казалось, что о происходящем в России мы имеем неверные сведения, что здесь уже образовалась новая Россия, новый быт, новые отношения, которых мы за границей, по оторванности нашей, совершенно не знаем, и нужно самому ему видеть все, дабы принять то или иное решение».
Жена Дикгофа-Деренталя — Любовь Ефимовна — родилась в Париже и училась в Сорбонне, ее отец француз, мать русская. В 1918 году она познакомилась с Савинковым, через год у них начался роман. При этом Савинков продолжал дружить с ее мужем.
Отправленные Савинковым в Россию люди были арестованы и, спасая свою жизнь, согласились сотрудничать с чекистами. Они и помогли устроить Савинкову ловушку. Его поимкой руководили помощник начальника контрразведывательного отдела ОГПУ Сергей Васильевич Пузицкий и Филипп Демьянович Медведь, в ту пору полномочный представитель ОГПУ по Западному краю.
Савинкова и его группу чекисты ровно в полночь аккуратно перевели через границу. Каждый шаг был продуман, и Савинков ничего не заподозрил.
«Всюду — спереди, сзади и наверху — шумы, шорохи и тяжелое хлопанье крыльев, — записывала в дневнике Эмма Дикгоф-Деренталь. — Пролетела сова. Это третий предостерегающий знак: утром разбилось зеркало, и сегодня пятница — дурной день… До Минска нам предстоит сделать 35 верст… Опьяняющий воздух. А в голове одна мысль: поля — Россия, леса — Россия, деревня — тоже Россия. Мы счастливы: мы у себя».
На заре привал — гостей угощали водкой и колбасой. Хлеб купить забыли. В столицу советской Белоруссии Савинков и другие вошли пешком. Увидев, что Эмма устала, чекист Сергей Пузицкий, выдававший себя за врага большевиков, заботливо нанял извозчика. Савинкова и его друзей привели в квартиру Филиппа Медведя. Здесь, не мудрствуя лукаво, и решили взять Савинкова.
Гостей усадили за стол, принесли яичницу. Вдруг двери распахнулись и ворвались вооруженные люди:
— Ни с места! Вы арестованы!
Савинков нашелся первым:
— Чисто сделано! Разрешите продолжать завтрак?
Один из чекистов расхохотался:
— Да, чисто сделано… Неудивительно: работали над этим полтора года!..
На первом же допросе Савинков начал давать показания. В протоколе зафиксировано его заявление: «Я не преступник, я — военнопленный. Я вел войну и я побежден. Я имею мужество открыто это сказать. Я имею мужество открыто сказать, что моя упорная, длительная, не на живот, а на смерть, всеми доступными мне средствами, борьба не дала результатов. А раз это так, значит, русский народ был не с нами, а с коммунистической партией. Плох или хорош русский народ, заблуждается он или нет, я, русский, подчиняюсь ему. Судите меня, как хотите».
Он написал письмо «Почему я признал советскую власть», которое передали для публикации в эмигрантской прессе. Его книги издавали и в России. Гонорары за публикации пересылали во Францию его сыну Льву. Тогда он был мальчиком. В годы гражданской войны в Испании капитан Лев Борисович Савинков будет сражаться на стороне республиканцев.
Борис Савинков сделал все, что от него требовали чекисты: публично покаялся и призвал недавних соратников прекратить борьбу против советской власти. Политбюро 18 сентября 1924 года приняло директиву для советской печати: «Савинкова лично не унижать, не отнимать у него надежды, что он может еще выйти в люди».
Группу иностранных журналистов привели на Лубянку. В камере с мебелью и ковром они взяли интервью у Савинкова. Французский журналист спросил о пытках.
— Если говорить обо мне, — ответил Борис Викторович, — то эти слухи неверны.
Видя, что разговор принимает нежелательный характер, организовавший интервью начальник внешней разведки Меир Абрамович Трилиссер пожелал его прервать.
«Савинков, — отметили журналисты, — побледнел и замолчал. На его лице появилась натянутая улыбка».
Злейшего врага советской власти приговорили к расстрелу. Казнь заменили десятью годами заключения. Участники Гражданской войны возмущались: почему ему подарили жизнь? Не понимали, что живой Борис Викторович Савинков — исключительно полезен для советской власти. Сидя в камере, Савинков в статьях и письмах восхищался новой Россией и приглашал эмигрантов вернуться на родину.
Зачем он это делал? Почему служил тем, кого ненавидел? Спасал свою жизнь.
Феликс Дзержинский сказал Савинкову:
— Держать вас в тюрьме нам неинтересно. Вас надо бы расстрелять или дать вам возможность работать с нами… Вы посидите несколько месяцев в очень хороших условиях, а там будете помилованы.
Но дни шли, а его не выпускали.
В первые майские дни Борис Викторович записал в дневнике:
«Который год я не вижу весны, почти не вижу природы. В городе — стены, но все-таки иногда зеленые дни… А в тюрьме только запах отшумевшего по мостовой дождя, да чахлые листики по дворе. Любовь Ефимовна потрясена «отсрочкой». Я думаю, что таких «отсрочек» будет еще много… Себя мне не жаль, но жаль ее. Ее молодость со мной проходит в травле, в нищете, потом в тюрьме, потом в том, что есть сейчас… А я так хотел ей счастья… Болят глаза, и в голове копоть. Пишу со скрежетом зубовным, и ничего не выходит. Просижу еще год и совсем одурею, выйду стариком…
В Париже я хотел запереть двери на ключ, посадить перед собой Фомичева и сказать ему «Сознавайтесь»… Хотел и не хотел…. Плохо ли, хорошо ли, пусть будет, что будет, но надо было спрыгнуть с этой колокольни…»
Это последняя запись в дневнике.
7 мая 1925 года Савинков передал уполномоченному контрразведывательного отдела ОГПУ Валентину Ивановичу Сперанскому, который занимался его делами (возил по городу, отдавал статьи в газеты), послание Дзержинскому с просьбой решить, наконец, его судьбу: или освободить, или ясно сказать, что он не будет освобожден. «Тюремное заключение, — писал Савинков, — то есть вынужденное безделье, для меня хуже расстрела».
В тот же день Сперанский забрал Савинкова из камеры. Сотрудники контрразведывательного отдела Сергей Васильевич Пузицкий и Григорий Сергеевич Сыроежкин в восемь вечера повезли Савинкова кататься в Царицынский парк.
Сыроежкин и Пузицкий — заметные фигуры в истории советской разведки.
Через полгода Сыроежкин точно так же повезет на прогулку арестованного британца Сиднея Рейли, авантюриста и фантазера, которого столь же ловко заманили в Советскую Россию, обещав устроить встречу с лидерами антисоветского подполья. 28 сентября 1925 года он перешел границу и под наблюдением чекистов приехал в Москву, где и был арестован.
Во время Гражданской войны Сидней Рейли был связан с антибольшевистским подпольем. Радикально настроенные заговорщики предлагали убить Ленина и Троцкого — уверенные: этого достаточно для того, чтобы власть большевиков рухнула. Рейли считал, что убивать не надо, достаточно выставить их на посмешище — снять с Ленина и Троцкого брюки и провести их в нижнем белье по улицам Москвы.
Сиднея Рейли уволили из британской разведки после окончания Первой мировой войны. Он трудился, что называется, по вольному найму: тайными поездками в Советскую Россию зарабатывал деньги. Но выдавал себя за великого шпиона, и эти игры окончились для него плачевно. Рейли допрашивал известный чекист Владимир Андреевич Стырне, помощник начальника контрразведывательного отдела ОГПУ. Британец дал все показания, которые от него требовали. Но жизнь ему не сохранили.
5 ноября 1925 года Сиднея Рейли убили. Сохранился подробный рапорт о том, как это было сделано.
По указанию Стырне четыре чекиста во главе с Григорием Сергеевичем Сыроежкиным вечером вывезли его за город на прогулку. Шофер сделал вид, будто машина сломалась. Все вышли пройтись. Сотрудник ОГПУ Ибрагим Абисалов выстрелил Рейли в спину. Поскольку он еще дышал, то Сыроежкин выстрелил ему в грудь. Чекисты подождали еще минут десять-пятнадцать, пока не наступила смерть. Надели на голову мешок и отвезли тело Рейли в санчасть ОГПУ, где раздели и сфотографировали (снимки тоже сохранились). Медикам сказали, что покойный попал под трамвай. Вся эта омерзительная операция заняла три часа.
9 ноября начальник тюремного отдела ОГПУ забрал тело Рейли из морга санчасти и прямо в мешке приказал закопать во дворе внутренней тюрьмы ОГПУ на Лубянке. Не знаю, перевезли его останки потом на какое-нибудь кладбище, или они по-прежнему покоятся во дворе известного здания, рядом с «Детским миром»… Имя старшего майора госбезопасности Сыроежкина, удостоенного ордена Ленина и расстрелянного в феврале 1939 года, занесено на мемориальную доску Службы внешней разведки.
Заслуги Пузицкого привели его на пост заместителя начальника особого отдела, потом полномочного представителя ОГПУ в Северо-Кавказском крае. В 1935 году ему присвоили звание комиссара госбезопасности 3-го ранга, а через два года с должности начальника Дмитровского лагеря НКВД арестовали и расстреляли…
Но для Савинкова прогулка завершилась благополучно. В одиннадцать вечера все вернулись на Лубянку. Сидели в кабинете Пузицкого № 192 на пятом этаже здания ОГПУ на Лубянке, дом 2, ждали надзирателей из внутренней тюрьмы, которые должны были отвести Савинкова в камеру.
У Сперанского разболелась голова, он прилег на диван. Пузицкий вышел. Как сказано в документах, Савинков внезапно вскочил на подоконник открытого окна и выбросился вниз на заасфальтированный двор. Когда чекисты выбежали, Борис Викторович был уже мертв. Окна кабинета № 192 выходили во внутренний двор, так что лишних свидетелей смерти Савинкова не было.
«Громадным подспорьем Савинкову была его биологическая храбрость, — писал человек, который находился рядом с ним в семнадцатом году. — Смертельная опасность наполняла его душу особою, жуткою радостью: «Смотришь в бездну, и кружится голова, и хочется броситься в бездну, хотя броситься — погибнуть». Не раз бросался Савинков вниз головой в постоянно манившую его бездну смерти, пока не размозжил своего черепа о каменные плиты, выбросившись из окна московской тюрьмы ГПУ».
Любившая его до последних дней Дикгоф-Деренталь сказала чекистам:
— Это неправда! Вы его убили!
Сын Савинкова от первого брака (он жил в России) позднее расскажет, что во время свидания в тюрьме услышал от отца:
— Скажут, что я наложил на себя руки, — не верь.
Белые становятся коричневыми
28 марта 1922 года два бывших офицера белой армии Сергей Владимирович Таборицкий и его друг Петр Николаевич Шабельский-Борк приехали из Мюнхена, где, бежав из России, обосновались, в Берлин. Они прибыли не для того, чтобы полюбоваться достопримечательностями германской столицы. Они намеревались покончить с человеком, которого считали одним из разрушителей старой России.
История первая. Кружок друзей Адольфа Гитлера
Таборицкий и Шабельский-Борк принадлежали к той заметной группе эмигрантов, которая присоединилась к фашистам. Самой заметной фигурой среди был бывший генерал-майор царской армии Василий Викторович Бискупский. До революции он входил в Союз русского народа и позднее с гордостью говорил, что союз был олицетворением «фашизма и национального социализма».
Он много раз и легко менял менял свои политические ориентиры. В 1918 году вспомнил о своих украинских корнях и обосновался в Киеве. Получил звание генерал-хорунжего и командовал 3-м корпусом украинской армии. В Киеве собралось множество крайних националистов. Столица Украины стала для них последним пересадочным пунктом перед Германией, где они очень скоро оказались в одном лагере с Гитлером. Среди них были такие заметные в будущем союзники нацистов, как Федор Винберг, Петр Шабельский-Борк и Сергей Таборицкий.
Петр Николаевич Шабельский-Борк состоял в Союзе русского народа и в Союзе Михаила Архангела. Идеологические пристрастия были наследственными. Его отец был одним из друзей лидера Союза русского народа Дубровина. Мать, Эльза Шабельская-Борк, написала антисемитскую книжку «Подручные сатаны двадцатого века». В декабре 1913 года супруги стали издавать газету «Свобода и порядок». Как выяснилось после революции, деньги им давало полицейское ведомство.
В 1917 году Петр Шабельский-Борк пришел к выводу, что революция — дело рук Антанты, поэтому нет смысла надеяться на помощь Запада в реставрации монархии. Это возможно, как он позднее писал, «только путем восстановления традиционной дружбы между Россией и Германией». Так же думал и Сергей Таборицкий: «Не Германия, а Антанта — злейший враг России. Только немцы могут спасти Россию. Будущее России — в тесном союзе с Германией».
Отец Федора Викторовича Винберга был генералом и командовал Елисаветградским гусарским полком. Сам Федор Винберг тоже служил в армии. В 1913 году его произвели в полковники и дали под командование полк. Он состоял в Союзе Михаила Архангела. После февральской революции Винберг отказался служить Временному правительству. Остался поклонником монархии и участвовал в корниловском мятеже, как и лейтенанты Петр Шабельский-Борк и Сергей Таборицкий, служившие в Кавказской дивизии.
Власть гетмана Скоропадского на Украине оказалась недолгой. В ноябре 1918 года в Германии грянула революция. Скоропадский отрекся от власти и бежал в Германию. Он погиб при бомбардировке в самом конце войны — 26 апреля 1945 года.
Когда немецкие войска покидали Украину, они брали с собой русских офицеров, желавших перебраться в Германию. Таких нашлось около трех тысяч. В немецком воинском эшелоне эшелоне встретились Винберг и Таборицкий-Борк, с той поры они стали друзьями.
Василий Бискупский обосновался в Мюнхене. Там оказалось больше тысячи русских эмигрантов. Среди них не было людей левых или либеральных убеждений, только крайне правые.
Федор Винберг издавал газету «Призыв». Ему помогали Шабельский-Борк и Таборицкий, которые жили вместе. На эту газету обратил внимание Дитрих Эккарт, один из самых близких к Гитлеру людей, и призвал всех национально мыслящих немцев следить за ее публикациями. Некоторые публикации переводились на немецкий и помещались в газете «Фёлькишер беобахтер», центральном органоме гитлеровской партии.
Винберг и Шабельский-Борк основали альманах «Луч света», в третьем номере котором поместили «Протоколы сионских мудрецов», печально знаменитую фальшивку, повествующую о мнимом плане еврейства захватить власть над всем миром. Нацисты нашли переводчика и издали «Протоколы» на немецком. Эта фальшивка была, пожалуй, главным подарком русских националистов немецкому национальному социализму.
В апреле 1920 года и «Фёлькишер беобахтер» приступила к публикации отрывков из немецкого перевода «Протоколов сионских мудрецов». Это была инициатива редактора газеты Дитриха Эккарта, который прочитал книгу и поделился впечатлениями с фюрером. Эккарт безоговорочно поверил в подлинность «Протоколов сионских мудрецов». Балтийский немец Альфред Розенберг, официальный идеолог партии, относился к ним скептически, понимая, что это подделка.
Хотя балтийские немцы не принадлежали к ближайшему окружению Гитлера, который занимался политикой в пивных и кафе, они сильно повлияли на идеологию нацистов.
В Рижском политехническом институте существовало «Братство Рубония» — от латинского названия реки Даугава, протекающей через Ригу. Немецко-балтийская организация «Рубония» возникла в Риге еще в конце ХIХ века. Ее девиз — «Словом и делом за честь и право!» Члены этого студенческого объединения позднее эмигрировали в Германию и сыграли важную роль в истории национального социализма: Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер, Арно Шикеданц, Альфред Розенберг…
Шойбнер-Рихтер 22 ноября 1920 года услышал выступление Гитлера. Он настолько высоко оценил ораторские качества Гитлера, что немедленно записался в партию. Розенберг познакомил его с Гитлером. Начался период активного сотрудничества фюрера с русскими эмигрантами.
Шойбнер-Рихтер родился в Риге в 1884 году просто Рихтером. У него вспыхнул роман с замужней дамой — Матильдой фон Шойбнер, которая была почти на тридцать лет его старше. Они вместе бежали в Мюнхен, где поженились в 1911 году, а потом вернулись в родные места. Один из родственников жены усыновил Рихтера, таким образом он получил право на двойную фамилию и дворянскую приставку «фон».
Георгий Карлович Граф, морской офицер, который в эмиграции стал начальником канцелярии великого князя Кирилла Владимировича, оставил воспоминания «На службе императорскому дому России. 1917–1941».
«Никому не известный Адольф Гитлер, — рассказывал Георгий Граф, — выступал в разных городах Баварии с зажигательными речами и возбуждал население против демократического правительства Веймарской республики. Ходили слушать Гитлера и русские эмигранты. Винберг и Шабельский увлекались его речами и были уверены, что Гитлер подготовляет возвращение к монархии. Как-то они уговорили и меня пойти послушать Гитлера. Сам он мне не понравился, но его речи возбуждали и захватывали. Стремление же Гитлера свалить все беды на евреев и масонов казалось несерьезным. Что касается генерала Бискупского, то он считал, что национально-социалистическое движение жизненно и будет иметь успех».
Таборицкий и Шабельский-Борк решили подкрепить слова делами — убить Павла Николаевича Милюкова, историка и либерально настроенного политика, лидера кадетов в Государственной Думе и министра иностранных дел во Временном правительстве. Таборицкий и Шабельский-Борк считали его одним из виновников падения царского режима. Милюкова монархисты возненавидели за его речь в ноябре 1916 года в Думе, когда он обвинил императрицу в германофильских симпатиях и антироссийской политике.
В тот день в Берлинской филармонии Павел Милюков читал лекцию «Америка и восстановление России». Послушать его пришло больше тысячи человек. Когда он закончил, сидевший в третьем ряду Шабельский-Борк вскочил и начал стрелять со словами:
— Это месть за царицу, месть за царскую семью!
Он выпустил полный барабан, ранил несколько человек. Но в Милюкова не попал. Шабельский-Борк выхватил из другого кармана второй пистолет и вылез на трибуну с криком:
— Я мщу за царскую семью!
Владимир Дмитриевич Набоков, один из редакторов эмигрантской газеты «Руль», ударил его по руке, в которой был пистолет. В дореволюционной России Владимир Набоков был одним из лидеров кадетской партии, депутатом первой Государственной думы. И тогда Таборицкий выстрелил Набокову в спину. Выстрел оказался смертельным — пуля попала прямо в сердце.
В зале присутствовали несколько полицейских в штатском. Единственное, что они смогли сделать, — арестовали обоих террористов. Шабельского-Борка и Таборицкого судили в июле 1922 года в берлинском уголовном суде. Эмигрантская газета «Общее дело» процитировала данные медицинского обследования подсудимых. Немецкие врачи обнаружили у Шабельского-Борка «ярко выраженные признаки дегенератства и психическую ненормальность». Убийцы постоянно принимали наркотики.
Шабельского-Борка суд присяжных приговорил к четырнадцати годам тюрьмы за покушение на убийство Милюкова. Таборицкого — к двенадцати годам за убийство Набокова. В марте 1927 года обоих помиловали, и они вышли на свободу. Веймарская Германия была на редкость милосердна со своими врагами.
Пока они отбывали срок, Шойбнер-Рихтер убеждал Гитлера, что боевые отряды националистов готовы взять власть. Он сильно переоценивал возможности и боевой дух боевых групп нацистов, ему это будет стоить жизни. Во время пивного путча в Мюнхене 9 ноября 1923 года — Шойбнер-Рихтер был убит полицейскими. Шойбнер-Рихтер был единственным из погибших в Мюнхене, чью потерю Гитлер считал невосполнимой…
Многие белые эмигранты предпочли перебраться во Францию. Остались те, кто восторгался Гитлером и рассчитывал на сотрудничество с нацистами. Но нацисты брали русских националистов только на подсобные роли. Пригодились профессиональные антисемиты. Бывшего председателя главного совета Союза русского народа и депутата Государственной Думы Николая Евгеньевича Маркова-второго взяли в гестапо консультантом.
Генерала Бискупского в 1937 году поставили во главе управления по делам русской эмиграции. Бюрократическое нацистское государство всех строило и расставляло по местам. Раз есть эмигранты из России (а их насчитывалось примерно сто двадцать пять тысяч), значит, кто-то должен за ними присматривать. Это была не политическая, а полицейская должность. Все проживавшие в Германии русские (не имевшие гражданства) должны были зарегистрироваться у Бискупского. Без выданного им удостоверения ни один русский не только не получал работы, но и запросто мог угодить в гестапо как эмигрант-нелегал.
Бискупский взял к себе помощником Петра Шабельского-Борка и Сергея Таборицкого, ставшего одновременно осведомителем гестапо.
Назначение Таборицкого сильно подействовало на Владимира Владимировича Набокова. Он уже стал знаменитым писателем, хотя «Лолита» еще не была написана. Когда убийца его отца стал одним из руководителей русской эмиграции, Набоков-младший понял, что из Германии надо бежать. С семьей уехал в Париж, оттуда в Соединенные Штаты. Его старшего брата в Германии убили, младшего посадили. Он ненавидел нацистскую Германию и «тех негодяев, которые убивали и мучили невинных и беззащитных».
Иначе оценивали нацистов другие эмигранты. Среди них нашлось немало радикалов, которые легко брались за оружие.
История вторая. Смерть двух полпредов
Будущий генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев не освоил даже грамоты, даже простые слова писал с грубыми ошибками. Хотя пробовал сам сочинять. Сохранилось стихотворение, написанное им как отклик на потрясшее его событие. Оно называется «На смерть Воровского». Леонид Ильич подарил его другу юности. Через полвека тот переслал бесценную реликвию в ЦК партии. Там не знали, как быть с этим малограмотным творением:
Это было в Лозане, где цветут гимотропы, где сказочно дивные снятся где сны. В центре культурьно кичливой Европы в центре, красивой, как сказка страны. В зале огромном стиле «Ампиро» у входа где плещет струистый фонтан, собралися вопросы решать всего мира, представители буржуазных культурнейших стран. Брилианты, монокли, цилиндры и фраки, в петлицах отличия знаки и запах тончайших раскошных духов. Длинные речи не нужны, и глупы громкие фразы о добрых делах. От наркотина лица бессмысленно тупы наглость во взоре и ложь на устах. На двери внезапно взоры всех устремились и замер — среди речи английский сэр. В залу с улыбкой под шум разговора вошел Воровский делегат С.С.С.Р. Шоклинг! позорной культуры, нет лака, В пышном об-ве говор и шум как смели сюда Вы явится без фрака, он без цилиндра «мужик» Простите! Не знал я да знать разве мог я что здесь это важно решающим столь. У нас это проще во фраке без фрака, в блузе рабочей в простых сапогах, у нас ведь не нужны отличия знаков, что нужно решаем всегда и без них. У нас ведь одеты совсем не как «деньди» в простых сапогах, в блузе рабочей, кофе не пьют там, там нет и шербета, но дело там делают не на словах И замерла зала, как будто невольно звонок председателя вдруг прогремел; Господа на сегодня быть может довольно пора отдохнуть от сегодняшних дел. А утром в оттеле под фирмой астрий посол наш, убит был, убийцы рукой И в книге великой росийской истории Жертвой прибавилось больше одной!!!10 мая 1923 года в швейцарском городе Лозанна застрелили советского дипломата Вацлава Вацлавовича Воровского. Эти выстрелы очень громко отозвались в Советской России, укрепили советских людей в представлении о враждебности Запада.
Дворянин и старый большевик Вацлав Воровский, владевший десятком европейских языков, жил в Швеции с 1915 года. В 1917 году он вошел в состав заграничного бюро ЦК. Сразу после октябрьской революции его назначили полпредом в скандинавских странах.
В 1923 году он приехал в Лозанну для участия в международной конференции. Воровский должен был подписать конвенцию о режиме судоходства в черноморских проливах. Вечером 10 мая он ужинал в ресторане отеля «Сесиль». В начале десятого бывший офицер белой армии Мориц Конради, который жил в Цюрихе, выстрелил Воровскому в затылок. Он рухнул на пол. Конради выстрелил в воздух, чтобы напугать сидевших в ресторане.
Потом всадил две пули в сидевшего рядом корреспондента российского агентства новостей РОСТ Ивана Львовича Аренса — попал в плечо и бедро. Помощник полпреда Максим Анатольевич Дивильковский пытался его обезоружить, но Конради выстрелил и в него. Дивильковский и Аренс выжили. Максим Дивильковский уйдет из дипломатии в науку, а в 1942-м погибнет на фронте. Ивана Аренса расстреляют в 1938 году как «немецко-польского шпиона».
Мориц Конради, швейцарский гражданин, родился в России, где его семья владела шоколадной фабрикой. Ее национализировали. После ареста сказал полицейским:
— Я сделал доброе дело — русские большевики погубили всю Европу.
Конради рассказал, что его дядя, тетя и старший брат были расстреляны чекистами, отец умер в тюремной больнице. Он мечтал отомстить большевикам. Пытался в Берлине застрелить наркома по иностранным делам Георгия Чичерина или наркома внешней торговли Леонида Красина, но не смог к ним подобраться. Тогда решить убить Воровского «как очень даровитого человека, который смог бы наилучшим для Советов образом отстоять их интересы на конференции».
Вацлав Воровский не служил в ЧК и не имел отношения к красному террору. Но швейцарские адвокаты построили защиту на рассказах о преступлениях большевистского режима. Суд начался 5 ноября 1923 года. Сидя на скамье подсудимых, Конради уверенно говорил:
— Я верю, что с уничтожением каждого большевика человечество идет вперед по пути прогресса. Надеюсь, что моему примеру последуют другие смельчаки, проявив тем самым величие своих чувств!
Процесс по делу убийцы Воровского превратился в суд над Советской Россией. В Москве поручили наркому просвещения Анатолию Луначарскому совместно с наркомом по иностранным делам Георгием Чичериным составить список «беспартийных профессоров, которые поедут на процесс для дачи отзывов о Советской России», выделили на это деньги, поручили разведке подобрать материалы о враждебной деятельности эмиграции.
Но усилия Москвы успеха не принесли. Тактика защиты оказалась верной. 14 ноября 1923 года присяжные пришли к выводу, что Мориц Конради «действовал под давлением обстоятельств, проистекших из его прошлого», и оправдали обвиняемого. Убийца вышел на свободу. Вдова Воровского умерла через две недели после вынесения приговора. Она так и не оправилась от тяжелого нервного потрясения.
Советское правительство разорвало отношения с Швейцарией, объявило ей бойкот и запретило «въезд в СССР всем швейцарским гражданам, не принадлежащим к рабочему классу». Довольно быстро стало ясно, что реакция была чрезмерной и не следовало разрывать отношения с Швейцарией. Этот урок учли через четыре года, когда 7 июня 1927 года на Варшавском вокзале был убит советский полпред в Польше Петр Лазаревич Войков.
Сталин написал секретарю ЦК Вячеславу Молотову:
«Чувствуется рука Англии. Хотят спровоцировать конфликт с Польшей. Хотят повторить Сараево или, по крайней мере, инцидент с Швейцарией в связи с убийством Воровского. От нас требуется максимум осмотрительности. Нельзя требовать нашего контроля над польским судом при судебном разборе дела. Польша не пойдет на это…
Надо дать официальное извещение с указанием на то, что общественное мнение СССР считает вдохновительницей убийства партию консерваторов Англии, старающуюся создать новое Сараево».
Никаких оснований полагать, будто британские власти причастны к убийству советского дипломата, у Сталина не было. Но он не только во внутренней, но и во внешней политике руководствовался собственными представлениями о том, что и как происходит.
По его указанию за убийство Войкова отыгрались на бывших монархистах, оставшихся в России; их назвали белогвардейцами и расстреляли.
Политбюро приняло решение:
«1. Издать правительственное сообщение о последних фактах белогвардейских выступлений с призывом рабочих и всех трудящихся к напряженной бдительности и с поручением ОГПУ принять решительные меры в отношении белогвардейцев…
3. Поручить ОГПУ произвести массовые обыски и аресты белогвардейцев.
4. После правительственного обращения опубликовать сообщение ОГПУ с указанием в нем на произведенный расстрел 20 видных белогвардейцев, виновных в преступлениях против Советской власти.
5. Согласиться с тем, чтобы ОГПУ предоставило право вынесения внесудебных приговоров вплоть до расстрела соответствующим постоянным представительствам (по усмотрению ОГПУ) виновным в преступлении белогвардейцам».
— У нас в ответ на убийство Войкова было расстреляно двадцать белогвардейцев, — довольно рассказал Сталин популярному в пору французскому писателю Анри Барбюсу, поклоннику октябрьской революции и члену компартии Франции. — Рабочие были этим очень довольны, но говорили, что мало расстреляно, что у нас много еще таких паразитов шляется…
Петр Лазаревич Войков в юном возрасте присоединился к социал-демократам, в 1907 году участвовал в попытке убить ялтинского градоначальника генерала Ивана Думбадзе, ненавидимого за самодурство и черносотенные взгляды. В коляску Думбадзе бросили бомбу. Но генерал был лишь контужен и полностью оглох. Войков уехал за границу, в Женеве окончил физико-математический факультет местного университета и там же познакомился с Лениным. После революции работал на Урале. Вошел в историю как участник расстрела царской семьи в Екатеринбурге в июле 1918 года.
После Гражданской войны работал в наркомате внешней торговли. Хотели отправить полпредом в Канаду. Но он не получил агремана. Канадцы не захотели видеть его на своей территории. Тогда его отправили в Варшаву.
Гимназисту Борису Сафроновичу Коверде было 19 лет, когда он 7 июня 1927 года на вокзале в Варшаве всадил в Петра Лазаревича Войкова шесть пуль.
Он оставил воспоминания:
«В Вильно я служил в издаваемой доктором Арсением Павлюкевичем еженедельной газете «Белорусское Слово». Павлюкевич был решительным антикомунистом, и меня связывали с ним не только служебные, но и дружеские отношения… У меня сложились дружеские отношения и с проживавшим в то время время в Вильне есаулом Михаилом Ильичем Яковлевым. Яковлев передал мне пистолет и патроны к нему».
Борис Коверда объяснил, почему решил убить Войкова:
«Известный большевик, он проехал в свое время через Германию в запломбированном вагоне вместе с Лениным, и роль его в убийстве Царской Семьи и последующем уничтожении тел убитых была известна».
Коверда прочитал в газете, что советский посол уезжает в Москву, и решил подстеречь его на вокзале. Три дня подряд он напрасно приходил к отходу московского поезда. 7 июня он пришел в последний раз. И вдруг увидел Войкова в котелке и зеленом пальто. На самом деле полпред никуда не уезжал. Он пришел повидаться с проезжавшим через Варшаву коллегой — полпредом в Лондоне Аркадием Розенгольцем. Они пошли пить кофе в привокзальный ресторан.
«Я пошел навстречу Войкову, — рассказал Коверда, — вынул из кармана пистолет и начал стрелять. Войков резко бросился назад, а я пробежал несколько шагов за ним, стреляя ему вслед, пока не выпустил все находящиеся в пистолете шесть пуль… Подбежали полицейские. Меня схватили, а Войков опустился на перрон…
В суде Коверда сказал:
— Признаю, что убил Войкова, но виновным себя не признаю. Я убил Войкова за все то, что большевики совершили в России.
Его адвокат говорил о том же:
— Будьте хоть раз справедливы, скажите, являются ли эти две смерти действительно такими ужасными по сравнению с жертвами Че-ка…
Бориса Коверду приговорили к пожизненному заключению, заменили десятью годами. В 1937-м он вышел на свободу и дожил почти до восьмидесяти лет.
Бывший есаул Яковлев, который дал ему оружие, в 1939 году принимал участие в обороне Варшавы от немцев. Он был отправлен в Освенцим, где и погиб. Его духовный наставник Арсений Павлюкевич участвовал в движении Сопротивления в Варшаве, был арестован немцами и казнен. Аркадия Розенгольца, на глазах которого застрелили Войкова, в Москве сделали наркомом внешней торговли и членом ЦК, а потом Сталин велел его уничтожить.
История третья. Убийство президента Франции
6 мая 1932 года в Париже президент Франции Поль Думер приехал в особняк Ротшильда, чтобы участвовать в благотворительной продаже книг писателей, участников первой мировой. К президенту прорвался человек высокого роста в теплом пальто и выхватил пистолет. Он всадил пять пуль в президента прежде, чем полицейские его разоружили.
Пули попали президенту в голову, шестидесятисемилетний Поль Думер был смертельно ранен. Он умер 8 мая, не понимая, за что его убили. Президентом он стал всего год назад. Четверо его сыновей погибли на фронте в первую мировую.
Убийцей оказался Павел Горгулов, казак станицы Лабинской на Кубани. Он называл себя главой русской национал-фашистской партии зеленых. Он хотел устроить новую мировую войну, которая поможет свергнуть большевиков. Горгулов был антисемитом, считал, что Франция, как и Англия, является оружием в руках жидомасонов и представляет опасность для Европы. Поэтому французского президента надо убить.
Эмигрант Лев Дмитриевич Любимов, сын сенатора, описывал убийцу президента:
«Изуродованное русское лицо, русский выговор. А в глазах, едва видных из-под кровоточащих отеков, — мелькающая быстрыми вспышками глупая, безумная, жуткая гордость. Выше ростом державших его полицейских, он стоял передо мной, словно какое-то чудовище, грозно и неумолимо наседающее на всех нас, слушающих его в оцепенении».
В 1921 году Павел Горгулов оказался в Чехии. Первый президент страны Томаш Масарик был русофилом, он приютил многих эмигрантов, дал им возможность получить образование. Горгулов поступил в Русский институт, получил диплом гинеколога. За подпольные аборты лишился права заниматься медицинской практикой.
В эмиграции он несколько раз женился. В последней раз на швейцарке, которая истратила все свои деньги на издание его книг — он сочинял романы и поэмы под псевдонимом Павел Бред. Многие просто сочли его сумасшедшим.
25 июня 1932 года начался суд.
«Преступление было совершено исступленным, отчаявшимся эмигрантом, находившимся на грани безумия, — рассказывал писатель Илья Григорьевич Эренбург, присутствовавший на процессе в качестве корреспондента «Известий». — Три дня я глядел на Горгулова, слушал его страстные и нелепые выкрики. Передо мною был человек, которого мог бы выдумать в часы бессоницы Достоевский.
Горгулов был высокого роста, крепок; когда он выкрикивал путаные, сбивчивые проклятия на малопонятном французском языке, присяжные, по виду нотариусы, лавочники, рантье, испуганно ежились…
Он кончил в Праге медицинский факультет и работал по своей специальности в небольшом городке Моравии. Это было удачей — сколько русских эмигрантов стали чернорабочими или попросту нищенствовали. Но Горгулов был человеком, неспособным приладиться к скромному существованию в чужой стране. Повсюду ему виделись подвохи, унижения. Он считал, что чешские коллеги его затирают, начал пить, буянить, внес в быт чинного города разгул русского кабака.
Да и медицина его не увлекала. Еще в Ростовском университете он посещал литературный кружок. Он занялся поэзией. Одна немолодая, но экзальтированная чешка, с которой он случайно познакомился, поверила в его талант и дала деньги на издание книги. Горгулов выбрал многозначительный псевдоним — Бред. Я читал его книги; кажется, способности у него были, но работать он не умел…
Вначале он считал себя социалистом, даже объяснял одному из министров Чехословакии, как отстоять демократию. Потом его увлек фашизм; он основал «национальную крестьянскую партию»; членов в ней не было… После нескольких скандалов чехи лишили Горгулова права врачебной практики, и он перекочевал в Париж; здесь он познакомился с Яковлевым, который торговал дамскими чулками и выпускал газету «Набат».
Успехи Гитлера в те годы вдохновляли многих. Яковлев, Горгулов с десятком единомышленников по воскресеньям собирались в рабочем кафе Бильянкура, подымали руки вверх и кричали:
— Русь, пробудись!
Вскоре Горгулов рассорился с Яковлевым и выпустил программу новой партии. Он придумал также религию «натуризм», предлагал быть добрыми, любить природу. Одновременно он призывал вырезать всех коммунистов и евреев. Денег у него не было; он тайком лечил знакомых казаков, заболевших гонореей…
Французская полиция узнала, что Горгулов незаконно принимает пациентов; у него отобрали вид на жительство. Он уехал в Монако. Сначала он попробовал выиграть в рулетку. Потом решил, что необходимо освободить Россию от большевиков…
Он ненавидел французов за то, что они ведут переговоры с большевиками, а его, честного казака, верного союзника, выслали из Франции. Где-то он прочитал, что Колчака «предали французы». На стене его комнаты висел портрет Колчака. Горгулов написал на портрете две даты: день смерти русского адмирала и день предстоящей смерти французского президента…
Горгулов приехал в Париж с двумя револьверами; пошел в собор, молился; потом выпил литр вина; опасаясь полиции — ведь у него нет вида на жительство, — выбрал третьеразрядную гостиницу, где сдают номера на ночь или на час, для отвода глаз взял с собой проститутку, вскоре ее отослал и всю ночь писал: проклинал коммунистов, чехов, евреев, французов. Потом вышел из гостиницы и убил Думера».
15 сентября убийцу президента казнили на гильотине.
Для русской эмиграции эта история была тяжким ударом. Отношение французов к русским изменилось. Выяснилось, что профашистски настроенных эмигрантов хоть отбавляй. Эта идеология казалась соблазнительной.
В 1923 году в Мюнхене появился эмигрантский союз под названием «Молодая Россия». Его возглавил Александр Львович Казем-Бек, потомок персов, перебравшихся в Россию в ХIХ веке. Казем-Бек бежал из России в 1919 году. Он восхищался Адольфом Гитлером, только начинавшим свою политическую карьеру, и Бенито Муссолини, уже добившимся успеха в Италии. Казем-Бек ездил в Рим и добился приема у Муссолини. Вернулся восхищенный.
«Молодая Россия», как и немецкие национальные социалисты, провозглашала лозунги борьбы против масонов и мировой плутократии (сейчас бы сказали: олигархов). Младороссы позаимствовали у немецких и итальянских фашистов символы и ритуалы — носили похожую форму, только цвет рубашек был синий. Они приветствовали Казем-Бека поднятием правой руки, обращаясь к нему, говорили:
— Глава!
В сентябре 1933 года Александр Казем-Бек поехал в Германию, но быстро убедился, что немецкие фашисты русских фашистов не жалуют. Нацисты руководствовались не идеологическими, а расовыми критериями. Русские фашисты ненавидели евреев, а немецкие фашисты — и евреев, и русских. К славянам относились с презрением, считая их неполноценной расой.
Казем-Бек пришел к выводу, что ему больше нравился Сталин. В советском режиме он увидел олицетворение своих идеалов.
Интересно, как сложилась дальнейшая судьба Казем-Бека.
В 1942 году он переехал в Соединенные Штаты. Преподавал русский язык и литературу в Коннектикутском женском колледже. А в сентябре 1957 года Казем-Бек, оставив в Америке жену и сына, вернулся в Советский Союз. «Правда» 16 января 1957 года поместила его покаянное письмо. Он выступал на радио, работал в «Журнале Московской патриархии». Его использовали в антиамериканской пропаганде. В двух номерах «Литературной газеты» (от 28 февраля и 27 апреля 1957 года) была опубликована статья Казем-Бека «Америка без прикрас». Свою главную мысль Александр Казем-Бек сформулировал так: «Соединенные Штаты так и не создали самобытной, подлинно национальной культуры». Эта мысль, подхваченная другими, греет душу многих националистов, ненавидящих Америку.
После прихода нацистов к власти в Германии появилась эмигрантская организация «Российское Объединение Народно-Державников», которым руководил прибалтийский немец Генрих Петрович Пельхау. Вся семья после революции перебралась в Германию. Его братья вступили в штурмовые отряды, он стал членом НСДАП в 1926 году. В какой-то момент назвал себя Андреем Светозаровым и собрал группу эмигрантской молодежи, которую пышно именовал Российским освободительным национальным движением. Он пропагандировал национальный социализм и подражал штурмовикам — его отряды маршировали в белых рубашках, черных галифе и сапогах. Он кричал на митингах:
— Я верну вас в Россию! Я верну вам родину! Я сделаю нашу страну великой!
Потом организацию запретили.
В 1932 году появилось «Российское национальное и социальное движение». Его создал самозванный генерал Павел Рафаилович Бермондт, экспансивный авантюрист, склонный приврать. В царской армии он дослужился до полковника. В 1919 году возглавил Западную добровольческую армию. Тридцатипятилетний командующий был усыновлен грузинским князем Павлом Михайловичем Аваловым и стал именовать себя князем Бермондт-Аваловым. В том же, 1919 году, произвел себя в генерал-лейтенанты. В эмиграции женился на принцессе Мекленбург-Шверинской, двоюродной сестре великого князя Кирилла Владимировича.
Дотошные немцы так и не выяснили, то ли он и в самом деле деле был внебрачным сыном князя Михаила Авалова, то ли он просто заплатил князю за право пользоваться титулом. После прихода к власти Гитлер, который лично знал генерала, разрешил ему воспитывать эмигрантскую молодежь в духе национального социализма.
Нацисты Авалова распевали «Хорст Вессель», кричали «Хайль Гитлер!» и получали от немцев кое-какие деньги. На собраниях звучали такие речи:
— Мы преклоняемся перед личностью вождя германской нации Адольфа Гитлера и видим в нем, как и в его союзнике Бенито Муссолини, духовного вождя мировых сил света, спасающих человечество от кромешной тьмы большевизма. Не деньгами купил Адольф Гитлер наши сердца, а силой своего духа и правдой своей идеи.
Но вмешалось имперское министерство иностранных дел, которому не нравилась излишняя активность эмигрантских групп. В октябре 1933 года движение распустили. На его базе Бермондт-Авалов создал новую организацию «Немецко-русский штандарт». В нее вошли примерно шесть тысяч человек. Принимали всех, кто демонстрировал «национально-социалистическое мировоззрение», разумеется, «кроме евреев и масонов».
В августе 1934 года Бермондта-Авалова арестовала немецкая полиция за присвоение пятидесяти тысяч марок. Его посадили на три месяца, затем выслали из Германии. Он обосновался в Риме, где пытался создать группу русских фашистов, но безуспешно…
В мае 1933 года группа белых эмигрантов в Америке создала Всероссийскую национально-революционную трудовую и рабоче-крестьянскую партию фашистов, которую обыкновенно именовали Всероссийской фашистской организацией. Ее возглавил Анастасий Андреевич Вонсяцкий, отец которого был начальником жандармерии в Варшаве. Когда мальчику было двенадцать лет, полковника Вонсяцкого застрелил один из его агентов. В гражданскую Анастасий Вонсяцкий состоял в Добровольческой армии, в марте 1920 года эвакуировался из России. На следующий год в Париже он познакомился с богатой американкой Мэрион Стефенс, которая была вдвое его старше. Ему еще не исполнилось и двадцати двух лет, ей было сорок четыре. Брак избавил его от необходимости думать о хлебе насущном. В Америке он стал именовать себя графом фон Сяцкий-Вонсяцкий, увлекся дорогими спортивными автомобилями и футболом.
Создав собственную партию, Вонсяцкий стал выпускать еще и газету с простым названием «Фашист». Его соратник сочинил партийный гимн:
Рубашки черные, готовьтесь к бою! Железный фронт фашистов мы сомкнем И на врага, вперед, железною стеною Бесстрашно, как один, мы все пойдем.В 1934 году он попытался объединить свою группу с Русской фашистской партией Константина Владимировича Родзаевского, крайне энергичного молодого человека, который в Харбине в девятнадцать лет вступил в одну из первых фашистских групп. В мае 1931 года в Харбине Родзаевский создал собственную партию. Он получал деньги от японской разведки — в оккупированной японцами Маньчжурии это была главная сила.
Казалось, Константин Родзаевский объединит вокруг себя всех русских фашистов. Но они с Вонсяцким быстро поссорились — никто не хотел уступать другому первенства. После начала второй мировой на территории Соединенных Штатов все нацистские организации были запрещены. Вонсяцкий провел в заключении три с лишним года…
Кто имел глаза, видел, что происходит в нацистской Германии, и понимал, как нацисты относятся к России. Вот живое свидетельство. Анатолия Штайгера мальчиком вывезли из Советской России. Семья жила в Париже, потом Штайгеры как швейцарцы получили гражданство Швейцарии.
5 июля 1935 года Анатолий Штайгер писал Зинаиде Алексеевне Шаховской:
«Третий Рейх произвел на меня впечатление сумасшедшего дома — язычество, выводы, делаемые из расизма в науке, законодательстве и быту, — и военного лагеря. У меня были старые связи в очень разных кругах, что помогло мне ориентироваться: немцы — все — войны хотят и пойдут, даже рискуя погибнуть в общей катастрофе. Я видел Хитлера, Геринга, Фрика, Геббельса. Хитлера обожествляют…
Ко всему русскому — культуре, литературе, национализму — отношение оскорбительное: и первый удар, конечно, будет на Восток. Только и речи, что об Украине».
Что же заставляло выходцев из России поддерживать Гитлера, восхвалять нацизм? Только одно — совпадение идей.
Известный эмигрантский писатель Роман Борисович Гуль уже после войны написал полное горечи письмо столь же известному в тех же кругах философу Ивану Александровичу Ильину. Теперь Ивана Ильина широко издают в России. 3 октября 2005 года его останки (вместе с прахом генерала Антона Ивановича Деникина) были перезахоронены в Донском монастыре в Москве.
Гуль и Ильин были давно знакомы — еще до революции студент юридического факультета Московского университета Гуль слушал лекции Ивана Ильина. В 1916 году Гуль пошел в армию, был произведен в прапорщики и воевал на Юго-Западном фронте. Дворянин Гуль не принял революцию, с первого дня служил в Добровольческой армии.
После Гражданской войны оказался в Германии, где начал писать. Летом 1933 года нацисты его арестовали и отправили в концлагерь Ораниенбург. Правда, его вскоре освободили, сказав, что арестовали «по недоразумению». Гуль уехал во Францию — в гитлеровской Германии он жить не захотел. И в отношении к нацистам он разошелся со многими русскими эмигрантами, в том числе и с Ильиным.
«В эмиграцию, — писал Роман Гуль своему бывшему профессору Ильину, — Вы приехали «православным националистом». Перемены Вашего духовного лица я старался понять. Но вот к власти пришел Гитлер, и Вы стали прогитлеровцем.
У меня до сих пор среди вырезок имеются Ваши прогитлеровские статьи, где Вы рекомендуете русским не смотреть на гитлеризм «глазами евреев» и поете сему движению хвалу! Признаюсь, этого изменения Вашего духовного лица я никак не понимал и не понимаю. Как Вы могли, русский человек, пойти к Гитлеру? Заметим в скобках, что категорически оказались правы те русские, которые смотрели на Гитлера «глазами евреев»… Вы говорили вещи, которые вызывают во мне непреодолимое духовное отвращение. Так, например, Кравченко для Вас оказался «чекист и жид». А когда я Вам сказал, что Кравченко и не чекист, и не еврей, то Вы категорически это «опровергли» тем, что Вы видели его фотографию и для Вас этого вполне достаточно…
Конечно, Ваше утверждение отдает антисемитизмом самого дурного вкуса. Но еще хуже то, что Вы говорили о епископе Иоанне Шаховском. Сославшись на авторитет какого-то Вашего друга, православного иерарха, Вы назвали его «жиденком», потому что у него мать еврейского происхождения.
Мне это глубоко отвратительно. Я уверен, что если б этот Ваш иерарх увидел бы даже живого Христа, то не нашел бы для него иного названия… Для Вас, как Вы сказали, «раса, кровь, наследственость» незыблемы. И посему епископ Иоанн Шаховской «жиденок». Но ведь по этому самому и Вы, Иван Александрович, окажетесь не очень-то русским!
Ваш старый друг, москвич, хорошо знающий всю историю Вашей семьи (и Вас, и Вашего брата) говорил мне, что Ваша матушка была немецкого происхождения. И вот получается, что в идеологе русского национализма и православном философе чисто русской крови не очень уж много? Может быть, Ваш подчеркнутый русизм имеет под собой именно эту «ущемленность»?
Похождения Хорста Весселя
До той минуты, пока командир отряда штурмовиков берлинского района Фридрихсхайн недоучившийся студент Хорст Вессель не получил пулю от безработного плотника и коммуниста Альбрехта («Али») Хёлера, имевшего шестнадцать судимостей, никому бы и в голову не пришло делать из него героя. Но только что назначенный руководителем столичной партийной организации и ответственным за пропаганду Йозеф Геббельс первым понял, как нужно действовать. Это произошло весной 1930 года. Еще мало кто верил, что национальные социалисты способны взять власть в стране.
До смерти Вессель был пьянчужкой, драчуном и сутенером. После смерти он стал пламенным национальным социалистом, загубленным евреями и коммунистами.
— Хорст Вессель мысленно марширует вместе с нами, — кричал Геббельс на похоронах 1 марта 1930 года. — Когда в будущем будут маршировать вместе рабочие и студенты, они подхватят его песню «Выше знамена! Ряды сомкнем теснее!», сочиненную им в порыве вдохновения за год до смерти. Песня обессмертила его! Ради этого он жил, ради этого он отдал свою жизнь. Хорст Вессель — странник меж двух миров, днем вчерашним и днем завтрашним, солдат Германии!
Написанная им песня стала партийным гимном, а в 1933 году вторым немецким национальным гимном. За пятнадцать лет — с момента гибели Хорста Весселя до крушения национального социализма в Германии — было написано две с половиной сотни биографий Весселя, романов и пьес о нем. Городские магистраты переименовывали в его честь площади, улицы и больницы. Его имя носил один из берлинских районов, парусное учебное судно и истребительная эскадрилья люфтваффе. Хорста Весселя превратили в борца за просыпающуюся Германию, в героя, которому должна поклоняться вся немецкая молодежь.
«Вессель — тот избранник, которому следовало умереть в страшных мучениях, чтобы его смерть пробудила и крепко сплотила всех, кто думает по-немецки», — писал один из нацистских бардов Ханс Хайнц Эверс.
Дед Хорста Весселя был хозяином небольшой гостиницы в Гессене, отец — евангелическим пастором (две трети немцев принадлежали к евангелической церкви, треть к католической). Накануне первой мировой Людвиг Вессель подыскал себе хорошо оплачиваемое место пастора в берлинской общине, но в августе 1914 года ушел в армию.
«Как прекрасно все начиналось, — писал он после войны. — Лучшие из нашего народа не смели на это надеяться, не смели об этом мечтать. Один народ, один бог, одна вера. Сплотившись вокруг своего господина-императора, предстала Германия перед лицом вражды всего мира».
Год Людвиг Вессель был главным пастором в оккупированной Бельгии. Осенью 1915 года его перевели на восточный фронт, где кайзеровская армия сражалась с русской. В Ковно (ныне Каунас) православный храм превратили в евангелическую гарнизонную церковь. Напутствуя рекрутов, Вессель-старший произносил пышные проповеди:
— Желаете ли вы с богом отправиться на святую борьбу нашего германского народа, радостно посвятить этой борьбе душу и сердце и служить не щадя жизни? Тогда отвечайте и клянитесь: да, мы хотим этого! Да благослови господь тебя, о немецкий меч, и охрани тебя, мой камрад, на твоем пути…
Пастор Вессель мечтал о расширении германской империи. Город Вильно (ныне Вильнюс) пробуждал в нем меланхолическое настроение:
«Снова с мечом на поясе сюда входят германцы — по той самой дороге, по которой радостно разгоряченные битвой когда-то проходили предки нашего племени, члены рыцарского ордена. Существующая в городе Немецкая улица свидетельствует об этом древнеисторическом прошлом». Литва, считал он, должна «прислониться» к рейху, это ценная земля для немецких поселений и воздвижения «плотины» против «славянского затопления».
Когда старший Вессель хоронил убитых бойцов, он произносил проповеди, рожденные его буйной фантазией:
— При штурме вражеского окопа раскаленное железо разорвало его молодую грудь. Перед смертью он еще успел прохрипеть последнюю просьбу: «Посмотри, брат, побеждаем ли мы?» Нет выше мудрости немецких ландскнехтов: лучшая смерть — от руки врага.
Ближе к концу войны он служил полевым священником при штаб-квартире генерал-фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга, будущего президента. Пастор им восхищался:
— Новая песнь о Нибелунгах, рожденная в глубинах саги германской души, понесет вдаль от поколения к поколению это звучание стали, эту хвалебную оду герою Гинденбургу.
Ораторский талант проповедника, смесь религиозной и политической риторики сделали Весселя популярным фронтовым проповедником. Высшее командование посылало его выступать в войска. Он вселял в слушателей мысль о необходимости держаться до последнего, добиваясь мира на немецких условиях, и ловко вплетал в свои речи религиозные мотивы.
Вессель-старший проповедовал расистский агрессивный пангерманизм, особую миссию немцев по спасению погрязшего в грехах мира. В конце войны он занялся большой политикой. В январе 1918 года его избрали председателем Совета граждан рейха, контрреволюционного бюргерского движения. По слабости здоровья в конце 1919 года он сложил с себя полномочия председателя, а в мае 1922 года неожиданно умер. Ему было всего сорок два года. Сыну Хорсту — четырнадцать.
Во время войны мальчик почти не видел отца. Подростку фронтовой пастор казался важным и значительным человеком. Сын пошел в отца. Свержение монархии, революцию и создание республики он воспринимал как час позора. В шестнадцать лет Хорст Вессель стал руководителем группы в «Бисмарк-югенд», молодежной организации Союза Бисмарка, созданного германской национальной народной партией (это была влиятельная сила на правом фланге).
Хорст Вессель отвечал за военную подготовку. В выданном ему удостоверении значилось: «Приказам предъявителя сего надлежит повиноваться беспрекословно». В своем дневнике Вессель записывал: «Союз Бисмарка является для нас неисчерпаемым резервуаром будущих рекрутов». Но его раздражала нехватка служебного рвения у членов организации.
Члены «Бисмарк-югенд» считали союз клубом, который устраивает вечеринки, поездки за город, игры на свежем воздухе. Еще одна запись в дневнике: «Их не так-то легко уговорить маршировать под знаменем». Вместо занятий они сбегали в кафе, где их уже ожидали девушки и «хорошо выспавшиеся трусы» (то есть уклонившиеся в свое время от фронта).
Вессель ушел в более радикальный «Союз Викинг» (это была молодежная группа террористической организации «Консул» Германа Эрхарда), где занимались военными тренировками. А в декабре 1926 года Вессель вступил в реорганизованную Геббельсом берлинскую организацию НСДАП и в штурмовые отряды.
«Союз Бисмарка, — писал Хорст Вессель в дневнике, — был радостью и удовольствием, «Викинг» — это были приключения, игра в солдат, хотя и на весьма опасной почве. НСДАП — это политическое пробуждение. Я служил партии всеми силами и с огромным усердием, не жалел ни времени, ни денег. Не боялся ареста и драк».
На первомайской демонстрации 1927 года он впервые увидел Гитлера. Когда партию и штурмовые отряды, превратившиеся в уличные банды, запретили почти на год, скандальные приятели Весселя встречались в берлинской квартире его родителей, обитавших по иронии судьбы на Еврейской улице. Он бросил учебу на юридическом факультете университета Фридриха-Вильгельма и проводил время с товарищами по оружию в кабаках и пивнушках. На жизнь зарабатывал за рулем такси. Зато он умело вербовал новых штурмовиков — из числа недавних коммунистов — и быстро поднимался по служебной лестнице, стал штурмфюрером в берлинском районе Фридрихсхайн. Он же писал боевые песни для штурмовиков. В одну из бессонных ночей 1929 года он сочинил песню «Выше знамена!»
Юный Хорст был охвачен национальной идеей. Понимал он ее примитивно: «Шлепнуть, размазать, загнать в подполье». Кого? Евреев, демократов и коммунистов.
Штурмовики тренировались в гимнастических залах. Любимым развлечением для Весселя была драка. Разумеется, только при наличии численного превосходства над противником.
«Иногда по вечерам, — записывал он в дневнике, — наш штурмовой отряд оказывал честь своим посещением собранию противника. Мы брали в оборот тех, кто попадался нам под руку, независимо от того, были это марксисты или представители буржуазных партий».
Он любил водить свой отряд в «цитадели красных», в эти «инкубаторы берлинского безбожия».
Вот воспоминания одного из бойцов Весселя:
«Перед сценой выстроились двадцать пять лучших боевиков штурмового отряда. Другие слева, у стойки бара. Справа, у входа, остальные. Коммунистов берут в клещи с помощью кулаков, пивных кружек и отломанных от стульев ножек. Один коммунист бросается головой в оконное стекло, чтобы таким образом проложить своим товарищам путь для отступления. Но он не предполагал, что наткнется на спущенные жалюзи. Когда он отпрянул назад, оба уха у него были оторваны…»
После одного такого вечера Хорст Вессель подобрал перед рестораном «Мехико», возле Александрплац, Эрну Енике, восемнадцатилетнюю проститутку, повздорившую со своим сутенером. Вессель, как изображал дело восторженный биограф, расправился с обидчиком по-свойски: «Два-три удара наотмашь, потом в печень. Подонок согнулся от боли».
Эрна Енике, которая работала на «Али» Хёлера, перешла к Хорсту Весселю, который во всем заменил ей прежнего сутенера. Знакомство с уличной девицей испортили отношения Весселя с семьей. Мать, сестра и младший брат одобряли его националистические настроения, но им не понравилась эта вульгарная особа. Он ушел из семьи и стал снимать жилье. Тут семейство Весселей понесло первые потери. Его брат Вернер, который тоже состоял в партии и в штурмовых отрядах, вступил в «лыжную группу берлинских национальных социалистов» и замерз на тренировках в снежной буре в Исполиновых горах.
Эрна переехала к Хорсту Весселю на квартиру, что совершенно не понравилось хозяйке, вдове Зальм, покойный муж которой был коммунистом. Однако столкновения между вдовой Зальм и проституткой Эрной Енике, утверждавшей позднее, что она делила с Весселем не только постель, но и приверженность национальному социализму, носили не идеологический, а чисто бытовой характер. Они ссорились из-за нерегулярно уплачиваемой квартирной платы и совместного пользования кухней.
Скандал следовал за скандалом, пока, наконец, вечером 14 января 1930 года взбешенная вдова Зальм не бросилась по старой памяти за помощью в пивнушку «Бэр», где собирались коммунисты, друзья ее покойного мужа. Они охотно пообещали задать штурмфюреру Весселю «пролетарскую трепку» и выставить из порядочного дома проститутку. Двенадцать человек приехали на автомашине и засели на кухне вдовы Зальм. Возможно, дело и ограничилось бы очередной дракой между коммунистами и нацистами, но среди мстителей оказался «Али» Хёлер, бывший хозяин Эрны Енике, лишившийся надежного заработка.
— Вессель открыл дверь и сразу все понял, — рассказывал на суде «Али» Хёлер. — Я увидел, как его рука потянулась к заднему карману брюк. Я мгновенно сообразил: «Этот парень укокошит меня!»
Хёлер крикнул «Руки вверх!», выхватил пистолет из кармана пальто и выстрелил. Он с торжеством в голосе бросил упавшему на пол Весселю:
— Ты знаешь, за что получил пулю.
Потом угрожающе заметил Эрне Енике:
— Придержи язык, а то и ты схлопочешь.
Вессель был тяжело ранен. Возможно, его бы спасли, но примчавшиеся к нему на помощь штурмовики отвергли услуги обитавшего по соседству врача — тот оказался евреем. Штурмовики заявили:
— Он не должен прикасаться к нашему Весселю.
Когда раненого доставили в больницу, дежурный врач записал в наскоро заведенной истории болезни:
«Выстрел в рот в район верхней челюсти, несколько влево от середины. Разорван кровеносный сосуд, ответвляющийся от артерии, язык оторван на три четверти. Сильно повреждено нёбо, выбиты передние зубы».
7 февраля 1930 года, когда он еще был жив, его песню впервые исполнили на демонстрации национальных социалистов. Через месяц с лишним, 23 февраля, Хорст Вессель скончался в больнице от заражения крови. Геббельс сразу же понял ценность мертвеца для всего движения. Он увидел в Весселе «Христа-социалиста», реальное воплощение героя его собственного неудачного романа «Михаэль».
Геббельс написал некролог, озаглавленный «До дна»:
«Вессель испил горькую чашу до дна. Он не сказал: «Да минует меня чаша сия. Он испил ее добровольно: «Эту чашу страданий я пью за мою родину!» Поднимите же его, мертвого, и покажите его народу. И восклицайте, восклицайте: «Смотрите, какой человек!» Показывайте на него без устали! Несите его, где бы вы ни были, над своими головами. Если вас спросят, кто этот покойник, то ответствуйте: «Германия!» Встает другая Германия. Молодая, новая! Мы уже несем ее в себе и над собой. Покойник, который с нами, поднимает усталую руку и указывает в предрассветную даль: над могилами вперед! В конце пути — Германия».
На похоронах Геббельс устроил парад штурмовиков, приказал все заснять и сделать фильм. Мать и сестра Весселя сидели в первом ряду. Чтобы подтвердить свою героическую жертвенность, обе вступили в партию. Они тоже стали знаменитостями, гордились, что отдали национальному движению самое дорогое — сына и брата.
Гитлер обещал приехать на похороны, но предпочел провести время со своей племянницей Гели Раубаль в домике в горах. Геббельс был крайне недоволен и записал в дневнике: «Фюрер работает слишком мало, и к тому же женщина, точнее женщины!» Мать Хорста Весселя жаловалась, что Гитлер даже не прислал ей письма с выражениями соболезнования.
На суде в конце 1930 года Хёлера и его сообщника Эрвина Рюкерта приговорили к шести годам и одному месяцу каторжной тюрьмы. Еще один из тех, кто был вместе с Хёлером, получил пять лет. Вдову Зальм отправили в тюрьму на полтора года. Нацисты были возмущены приговором.
— Убийц Весселя надо стереть в порошок! — требовал Геббельс.
Упущенное нацисты наверстали, когда пришли к власти. На кладбище воздвигли памятник Весселю.
31 января 1931 года его мать написала рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру:
«Сердечные слова фюрера были таким благодеянием для меня, и марш камрадов был прекраснейшей благостью для моего сына. При виде свежей, жизнерадостной молодежи меня наполняет большая грусть. Жаль, что оба моих дорогих мальчика сами уже не могут быть при этом, особенно теперь, когда внезапно пришло осуществление всех чаяний.
Мне остается довольствоваться сознанием того, что они оба совершили все возможное, чтобы способствовать этому великому повороту. Единственное, что при всей жестокости судьбы дает мне мужество, — это верность товарищей и всей партии, которая остается с моими сыновьями».
Нацисты, придя к власти, вновь устроили процесс по делу об убийстве Хорста Весселя. На сей раз на скамье подсудимых оказались три коммуниста, которые в тот день хотя и отозвались на призыв вдовы Зальм постоять за ее честь, но даже не успели зайти в ее квартиру. И уж тем более они не имели никакого отношения к смерти Хорста Весселя. Тем не менее, двоим из них 10 апреля 1935 года отрубили головы. Али «Хёлер» к тому времени уже был мертв. Он вышел на свободу, не отсидев срока полностью. Но в сентябре 1933 года кто-то убил его из-за угла. Бездыханное тело обнаружил лесничий в лесочке под Берлином.
Ингеборг, сестра Хорста Весселя, с особым рвением почитала память брата. В 1933 году в нацистском партийном издательстве вышел иллюстрированный том «Хорст Вессель» с фотографиями из семейного альбома. В 1934-м последовала написанная ею биография Хорста. В 1941 году вышло уже двенадцатое издание. Сестра выжимала из мертвого брата все, что могла.
Йозеф Геббельс тихо возмущался умением семьи превратить Хорста Весселя в хорошо продающийся товар. Партийный аппарат не выдержал и отказал Ингеборг Вессель, когда она попыталась выпустить еще и музыкальную шкатулку марки «Органино» с мелодией его песни.
Поэт и драматург Бертольт Брехт писал:
«Хорст Вессель умер профессиональной смертью. Один сутенер был застрелен другим сутенером».
Геббельса это не интересовало. Ему нужен был мученик, чья смерть оправдала бы террор национальных социалистов. Сочиненная Весселем песня стала нацистским гимном. «В поисках по-настоящему подходящего героя, — заметил Брехт, — национальные социалисты — после долгих колебаний — приняли решение в пользу сутенера».
Непривередливый Йозеф Геббельс не побрезговал и сутенером. А где национальным социалистам взять других? Это не делает нацистов менее опасными, но порядочных людей среди национальных социалистов не было и нет.
Убийство Вальтера Ратенау
Веймарской послевоенная Германия называется потому, что 31 июля 1919 года в городе Веймаре, где когда-то творили Гете и Шиллер, национальное собрание приняло новую конституцию, вполне демократическую и либеральную. Такой конституции у Германии еще не было.
Веймарская республика сохранила федеральную структуру бисмарковского рейха. Она состояла из союзных государств, земель и вольных городов. Центральное правительство занималось внешней политикой, военными делами, таможенным и налоговым законодательством. Семнадцать земельных правительств ведали юстицией, правоохранительными органами, образованием, здравоохранением и вообще повседневной жизнью граждан. Самой крупной была Пруссия с населением в тридцать восемь миллионов человек — две трети населения всей Германии.
В 1922 году социал-демократическое правительство утвердило государственным гимном песню «Германия, Германия, превыше всего на свете…» Слова написал поэт Гоффман фон Фаллерслебен. Президент страны Фридрих Эберт высокопарно сказал:
— Этот гимн будет сопровождать нас на трудной дороге к лучшему будущему.
После 1933 года нацисты запретили третий куплет гимна, где речь шла о единстве, справедливости и свободе. В 1951 году третий куплет вернули, запретили, напротив, первый и второй со словами «Германия превыше всего»…
Четырнадцать лет Веймарской республики не похожи ни на какую другую эпоху в истории немцев. В сфере культуры это было временем фантастического подъема. Но в тот момент немцы не могли этого оценить. Культурная и научная жизнь Германии между двумя войнами была блистательным успехом. Это эпоха экспрессионизма и экзистенциализма, время Альберта Эйнштейна, Томаса Манна и Бертольда Брехта, додекафонической музыки, дирижерского искусства Отто Клемперера и театрального — Макса Райнхарда.
Это было время авангарда, который протестовал против существующего порядка, против авторитетов, буржуазной морали и традиций. Авангард свободно экспериментировал, не обращая внимания на то, что до тех пор в искусстве и литературе считалось обязательным с точки зрения формы и содержания. Когда художника Пабло Пикассо спросили: «Что есть искусство?» — он ответил: «А что не есть искусство?»
В Берлине возникла критическая масса таланта, необычная концентрация одаренных индивидуальностей, создававшая редкостную творческую атмосферу. Художники побуждали друг друга к работе, соревновались между собой и влияли один на другого. С высоты прошедших лет модернизм видится одним из самых творческих периодов европейской истории. Мастера модернизма стали классиками, вошли в европейскую традицию, против которой при жизни восставали.
Двадцатые годы — это кинематограф, варьете, автомобильные гонки, джаз и танцевальная лихорадка. Началось повальное увлечение новыми танцами — чарльстон, джимми, фокстрот. В моде спорт, туризм, диета и забота о фигуре. Идеал красоты — спортивные фигуры и холодные глаза.
Темп новой жизни завораживал. Переменился весь духовный и общественный климат. Это была беспокойная, взвихренная, вибрирующая, необузданная и полная жизни эпоха. Рухнули прежние ценности и возникли новые. Молодежь с восторгом осваивала бесконечные возможности ХХ века. Прощай, все старое! Берлин становится одной из культурных столиц мира, на равных соревнуясь с Парижем. Веймарская республика с симпатией относилась ко всему новому в искусстве и жизни.
Но даже самые талантливые берлинцы не понимали, в какое плодотворное время они живут, не ценили республику. Общество раскололось. Одни питали надежды на радикальное переустройство жизни. Другие мрачно за ними наблюдали. Охваченная стремительным ритмом городской жизни интеллигенция не замечала другую сторону реальности — безработицу, инфляцию, нищету. «Время мчится на автомобиле, но ни один человек не в и состоянии им управлять», — пророчески замечал писатель Эрих Кёстнер.
Особенно безумным казалось повальное увлечение танцами. Клаус Манн описывал это так:
«Миллионы бешено жаждущих наслаждений мужчин и женщин толкутся в джазовом забытье. Танец становится манией, навязчивой идеей, культом. Биржа скачет, министры спотыкаются. Инвалиды войны и разбогатевшие на ней спекулянты, кинозвезды и проститутки — все вывертывают руки в чудовищной эйфории. Танцуют голод и истерию, страх и жадность, панику и ужас…»
Инфляция за одну ночь делала богачами ловких спекулянтов, но на одного разбогатевшего приходились сотни и тысячи разоренных. Рядом с веселящейся молодежью — разочарованное и выброшенное на обочину старшее поколение, раненные и искалеченные в первой мировой, нищие и озлобленные люди, которые не понимают, почему они проиграли войну. Они побеждали в одной битве за другой, а потом внезапно все рухнуло. Их просто предали, решают они. Германию победил внутренний враг, объединившийся с врагом внешним. Они подозрительно наблюдают за всем происходящим.
Демократическая республика, конституция — все это кажется чужым и чуждым, привезенным из-за границы, навязанным немецкому народу. Чем дальше, тем больше прежняя, утерянная жизнь казалась прекрасной и заманчивой, всего было вдоволь, цены были низкими и был порядок, столько не воровали!
В этой атмосфере правые националисты развязали в стране настоящий террор. Целью номер один стал министр финансов Матиас Эрцбергер, бывший журналист и лидер партии Центра, который 11 ноября 1918 года от имени немецкой делегации подписал в Компьене перемирие с Антантой. Он был искренним сторонником международного сотрудничесва и Лиги Наций и самым ненавидимым человеком для ультранационалистов. Матиаса Эрцбергера травили как предателя и 26 августа 1921 года убили.
Через год, 4 июня 1922 года, пытались убить президента страны Филиппа Шейдемана за то, что 9 ноября 1918 года он провозгласил республику. Но покушение на президента не удалось. Тогда застрелили министра иностранных дел Вальтера Ратенау. В нашей стране он известен тем, что заключил 16 апреля 1922 года Рапалльский договор с Россией.
Германия стала первой западной страной, признавшей Советскую Россию. Договор с Советским Союзом восстанавливал дипломатические отношения в полном объеме. Обе страны отказались от военных и довоенных претензий. Договор устанавливал принцип наибольшего благоприятствования в экономических отношениях. Националисты из праворадикальной организации «Консул» отправили тогда в Геную, где шла международная дипломатическая конференция, боевиков, чтобы убить советских представителей во главе с наркомом по иностранным делам Георгием Васильевичем Чичериным, но и это у них не получилось.
Вальтер Ратенау, не заботившийся о собственной безопасности, оказался легкой мишенью. Его отец Эмиль Ратенау основал Всеобщую электрическую компанию, АЭГ. Он был доверенным советником кайзера. К его советам кайзер прислушивался. Вильгельм II даже бывал у Ратенау дома. У сына было не меньше заслуг перед Германией. В начале Первой мировой войны он понял, что ее исход во многом зависит от налаженного снабжения и бесперебойных поставок сырья. В 1914 году он возглавил управление снабжения и создал систему, которая позволяла воюющей Германии обеспечивать себя стратегическим сырьем, несмотря на британскую блокаду.
В 1921 году Вальтер Ратенау стал министром восстановления хозяйства, в январе следующего года — министром иностранных дел. Он пытался убедить Германию жить в мире с победившими государствами. В роли министра он намеревался наладить отношения с европейскими странами, чтобы совместными усилиями выйти из послевоенного экономического кризиса. Характерны названия его книг — «Новое общество», «Демократическое общество». Он обращался к рейхстагу тихим голосом, и его слушали.
«Ни до, ни после в Германии не было политика, который бы так воздействовал на воображение масс и молодежи, — писал Себастиан Хафнер. — Никто не обладал такой личностной магией. Сравнить с ним можно разве что Гитлера, да и то с одной оговоркой. Гитлеру начали планомерно делать паблисити, так что отличить, где подлинное влияние личности, а где реклама, теперь уже практически невозможно.
Ратенау — это самый яркий из пережитых мною примеров того необъяснимого случая, когда в жизни общества появляется «великий человек». Он завоевывает любовь масс, несмотря на все препоны. Люди начинают к нему прислушиваться и болеть за него, все душой и сердцем становятся на его сторону, создаются легенды, культ личности. любовь и ненависть достигают наивысших пределов… Ратенау, без сомнения, следует включить в число пяти-шести великих людей века».
Министр вернул Германию в мировую политику. Побежденная страна вновь обрела право голоса. Ратенау участвовал в международных конференциях, он заключал договоры с другими государствами, и это возвращало немцам ощущение нормальности жизни. Но он был евреем, и это автоматически рождало дикую ненависть среди оголтелых националистов. Они распространяли о нем самые невероятные мерзости.
Ратенау обвиняли в том, что по его вине немцы в войну голодали, в том, что он — тайный агент большевиков и пытается открыть большевизму дорогу в Германию, в том, что принес немецкий народ в жертву всемирному еврейству. Последний мотив был, наверное, самым главным. Многие немцы верили, что тайное еврейское правительство поработило Германию. Как станет ясно в ходе судебного процесса, убийцы министра черпали свое вдохновение в «Протоколах сионских мудрецов», печально знаменитой фальшивке, привезенной в Германию из России.
Идеолог нацистов Альфред Розенберг писал, что «Ратенау и его сообщники уже давно созрели для тюрьмы и виселицы».
«Наступит день, — угрожала газета нацистов «Фёлькишер беобахтер», — когда колесо мировой истории будет пущено вспять и покатится по трупам великого финансиста и многих его сообщников».
Каждое утро Ратенау отправлялся из своего дома на Кёнигс-алее (в Грюневальде) на Вильгельмштрассе, где находилось министерство иностранных дел. От охраны он отказался. 24 июня 1922 года без десяти одиннадцать утра навстречу его автомобилю выехала машина с тремя молодыми людьми. Они девять раз выстрелили в министра из револьверов и еще бросили ручную гранату. Он был убит на месте.
Узнав об этом, Европа содрогнулась.
За сведения о преступниках назначили награду в миллион марок. Провинциальный лесник, любитель автомобилей, сообщил полиции, что в тот день, примерно за двадцать минут до убийства, обратил внимание на проезжавшую по этой улице мощную машину. Ее радиатор был закрыт. Любопытный лесник не смог определить марку, поэтому специально ее разглядывал.
И он, и другие прохожие подтвердили, что в автомобиле было двое. Еще один молодой человек прогуливался неподалеку и, судя по всему, подавал сигналы пассажиру на заднем сидении подозрительной машины.
28 июня полиция отыскала автомобиль, которым воспользовались убийцы. Это был мощный «мерседес». Владелец гаража объяснил, что водитель держал у него машину, объяснив, что ему предстоит встретить хозяина, прибывающего из другого города. 29 июня начальник берлинской полиции уже назвал имена подозреваемых в преступлении: Эрнст Вернер Техоф, шофер, двадцать один год, родился в Берлине, волосы темно-русые; Герман Фишер (он же Фогель), двадцать пять лет, блондин; Эрвин Кнауэр (он же Кёрнер, он же Керн), двадцать пять лет, голубоглазый блондин, участвовал в капповском мятеже в марте 1920 года.
Все трое принадлежали к тайной терористической организации «Консул» бывшего капитан-лейтенанта Германа Эрхарда. В 1920 году его морскую бригаду расформировали. Тогда Эрхард и его единомышленники создали тайную группу боевиков, занявшуюся политическими убийствами. «Консул» был лишь стержневой организацией, вокруг которой существовала целая сеть полувоенных групп.
После убийства министра иностранных дел все трое подозреваемых бежали из Берлина. Эрнст Техоф, водитель, был арестован во Франкфурте-на-Майне и доставлен в Берлин. Прессе он сообщил, что принадлежит к «право-большевистской» группе. Потом это понятие уточнили: «правый» превратилось в «национальный», «большевистский» — в «социалистический». Иначе говоря, он принадлежал к национальным социалистам. Его младший брат впоследствии был близок к лидеру гитлерюгенда Бальдуру фон Шираху.
30 июня Техоф начал давать показания. Машина, которой воспользоались преступники, принадлежала богатому промышленнику Кюхенмайстеру из Саксонии. Он был арестован, при обыске в его доме нашли шесть пулеметов, сто пятьдесят винтовок и патроны к ним. Но следы остальных убийц — Фишера и Керна затерялись. Неделю о них не было никаких сообщений.
10 июля их видели в небольшом городке Гарделеген в ста километрах от Берлина. Они передвигались на велосипедах. Характерно, что население сознательно указывало полицейским неверное направление их движения, потому что многие симпатизировали убийцам министра-еврея.
12 июля поступили новые сообщения. Преступники, видимо, направлялись к Гарцу. Полиция опросила сотни людей и отыскала человека, который приютил их на ночь. Они двигались по ночам, а днем где-то укрывались. Полиция перекрыла все возможные пути их движения к подножию Гарца. Земельные правительства Германии чинили препятствия прусской полиции, которая вела следствие. Преступники надеялись добраться до Баварии, где в свое время укрылись убийцы министра Эрцбергера, но не успели.
В субботу 16 июля двое молодых торговцев решили осмотреть небольшую гору, увенчанную замком. Одна из его старинных башен превратилась в руины, другую занимали граф Ганс Вильгельм Штейн и его жена, которые были в отъезде. Любопытные туристы забрались на гору и в башне увидели свет. Два человека что-то читали. Они очень походили на преступников, чьи фотографии публиковались во всех газетах. На следующий день полиция окружила башню. Из города вызвали слесаря. Но надежный замок был закрыт изнутри, так что слесарь не справился. Башня не подавала признаков жизни.
Полиция не знала, что делать. Ломать дверь без достаточных оснований не решались. В сумерках из окон показались две фигуры. Они размахивали носовыми платками и кричали:
— Оставьте нас одних!
Теперь уже не оставалось сомнений. В башне — убийцы Ратенау. Полиция предложила им сдаться и выйти. Они стали отстреливаться. В какой-то момент раздался вопль:
— Мы умираем за наши идеалы. Да здравствует великий Эрхардт! Ура!
Еще один выстрел, и все смолкло. Полиция ворвалась в замок. Фишера нашли на полу с револьвером в правой руке. На кровати лежал мертвый Керн.
Прусская полиция проделала большую работу и раскрыла это преступление, арестовав тех, кто его готовил. Организатор убийства Вилли Гюнтер убежденно доказывал следствию, что Ратенау входил в состав тайного еврейского правительства, которое развязало первую мировую войну, а затем разрушило Германию. Накануне суда Гюнтеру прислали в тюрьму плитку отравленного шоколада. Обвинитель сказал, что таким образом решили устранить важнейшего свидетеля.
На скамье подсудимых Эрнст Техоф выглядел весьма жалко. Он объяснял мотивы своего участия в убийстве:
— Керн сказал, что намерен убить министра Ратенау, а я должен ему помочь. Он сказал, что Ратенау тесно связан с русскими большевиками и выдал сестру за коммуниста Радека.
Судья заинтересовался:
— Вы утверждаете, что Ратенау имел тесные связи с большевиком Радеком и даже выдал за него сестру?
— Должно быть, это так.
— Насколько мне известно, у Ратенау есть только одна сестра, — уточнил судья. — Она замужем за доктором Андрее и живет в Берлине.
— Я не знаю, — растерянно сказал Техоф.
— Каким же образом крупный промышленник мог завязать отношения с коммунистом Радеком? — спросил судья. — Вам самому это кажется правдоподобным?
— Так говорил Керн, — повторил Техоф.
Молодой Йозеф Геббельс писал Техофу, отбывавшему свой срок:
«Я хочу пожать Вам руку — это является внутренней потребностью. Так как мне не дозволено публично признать Ваш подвиг, я хочу солидаризироваться с Вами как Ваш товарищ, как немец, как молодой человек и сознательный активист, который верит в возрождение Германии вопреки всему».
Адольф Гитлер, придя к власти, воздвиг убийцам министра Вальтера Ратенау памятник.
Кто же убил Кирова?
1 декабря 1934 году в Смольном был убит член политбюро, секретарь ЦК, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии, первый секретарь Северо-Западного бюро ЦК Сергей Миронович Киров (это псевдоним, его настоящая фамилия Костриков).
В последние годы его убийство превратили в скабрезно-авантюрный сюжет, раскрашенный пикантными подробностями. Обезумевший от ревности муж-неудачник Леонид Николаев, потерявший хлебную должность мелкий партийный функционер, застает жену в момент супружеской измены и стреляет в счастливого соперника, хозяина города и всего края… Что тут особенного?
Особенное состоит в том, что выстрел, прозвучавший в Смольном, стал трагедией всей страны.
До убийства Кирова в стране относительная стабильность. Безжалостная расправа с крестьянством (раскулачивание) привела к голоду и заставила сменить тактику. Да, в стране диктатура. Не только недавние соперники, но и просто несогласные с курсом лишились своих постов. Политической жизни больше нет. Но чекисты проявляют умеренность: сидишь тихо — тебя не трогают. Люди уходили в работу, в частную жизнь.
После убийства Кирова все переменилось! Начался большой террор, который через год с небольшим, в 1936-м, достигнет своего пика. Что же произошло?
Начальник госбезопасности Генрих Григорьевич Ягода намеревался обвинить в убийстве Кирова белую эмиграцию, недобитых белогвардейцев. Сталина эмигранты не устраивали: они бежали из страны. Он сразу же назвал других организаторов преступления — это внутренний враг, сторонники недавних лидеров оппозиции Льва Каменева и Григория Зиновьева. Сталин вызвал секретаря ЦК Николая Ивановича Ежова и распорядился:
— Ищите убийц среди зиновьевцев.
Чекисты, не уловившие замысел вождя, сомневались. Злой Сталин позвонил Ягоде:
— Морду набьем.
Но не было никаких зиновьевцев-каменевцев! Бывшие оппоненты Сталина мечтали толоько об одном: чтобы о них забыли. Заместитель Ленина в правительстве Лев Борисович Каменев работал директором Института мировой литературы. Бывший председатель исполкома Коминтерна Григорий Евсеевич Зиновьев писал детские сказки. Но какое это имело значение! Виновные были установлены — это важно понять — до следствия и суда.
Выяснилось, что к моменту убийства Кирова уже подготовлена законодательная база, которая позволила развернуть массовые репрессии. Все было готово для того, чтобы поставить уничтожение людей на конвейер. В декабре 1934 года понадобился только один указ, и начала действовать вся система уже принятых репрессивных законов. 4 декабря газеты напечатали этот указ: дела обвиняемых в терроризме вести в ускоренном и упрощенном порядке, прошения о помиловании по таким делам не принимать, приговоренных к высшей мере наказания сразу же казнить.
Назначенный наркомом внутренних дел Ежов доложил Сталину:
«Стрелять придется довольно внушительное количество. Понятно, что никаких процессов устраивать не надо. Все можно сделать в упрощенном порядке по закону от первого декабря и даже без формального заседания суда».
В обществе не осталось никаких защитных механизмов. Суд стал частью системы подавления. Мораль и нравственность были раздавлены тотальным лицемерием. Сажали и жен расстрелянных. Детей их ждала печальная судьба. Тех, кто постарше, отправляли в исправительно-трудовые колонии, маленьких отдавали в детские дома.
Особенность большого террора состояла в его неизбирательном характере. В лагерь или на тот свет отправлялись и самые преданные слуги режима, обожествлявшие вождя. Когда за ними захлопывалась дверь камеры, им казалось, что это ошибка или козни обманывающей хозяина свиты. Но такова была система.
Смысл репрессий, всесоюзной зачистки, говоря современным языком, заключался в тотальности. Никаких исключений! Дела заводятся на всех, в любой момент каждый может быть арестован. И никто не мог знать, кто станет следующим. То, что начиналось как ликвидация давних оппонентов, превратилось в политику «сплошной ликвидации». Она достигла невероятных масштабов. И проводилась с особой жестокостью.
Из всех явлений дикой природы массовый террор, последовавший за убийством Кирова, более всего напоминал сход лавины. Она не выбирает жертвы, а просто давит все живое. Поэтому жертвами большого террора стали и люди, невероятно далекие от политической и общественной жизни, — рабочие, крестьяне, мелкие служащие, и сами чекисты, которые отправлялись в топку вслед за своими жертвами.
И вот главный вопрос: зачем Сталин все это затеял?
Такая система живет по своим законам. Периоды умеренности всегда вынужденные и очень короткие. Вождю нужно было вселить во всех страх, укрепить свою власть и сплотить народ. Без страха система не работала. Террор — самый действенный инструмент удержания страны в повиновении.
В годы большого террора сменилось девять десятых высшей номенклатуры. Молодые люди без образования и особых достоинств совершали головокружительные карьеры. Конечно, они поддерживали репрессии! Всем обязанные Сталину, спешили доказать свою верность вождю. Им ничего не надо было объяснять. Они не выражали сомнений и легко приспосабливались к любому повороту линии вождя.
После убийства Кирова Сталин стал другим.
Члены политбюро превратились просто в подручных. Исчезла необходимость ладить с товарищами по политбюро, убеждать их в своей правоте. Не надо было завоевывать ничьи сердца, достаточно держать всех в страхе, сажая их жен или помощников. Зачем быть веселым и привлекательным? Единоличный хозяин страны мог позволить себе оставаться таким, каков он на самом деле.
И страна стала другой.
Телевидение еще не появилось. Главный метод пропагандистских кампаний — митинги и собрания, на которых градус эмоций поднимали так, что люди сами начинали требовать крови. И, выходило, что уничтожение врагов — воля народа. Целые поколения воспитывались в атмосфере ненависти и неустанного выявления пятой колонны.
Это были катастрофические годы для экономики страны, для науки и искусства. Высказать даже малую толику того, что чувствовали и ощущали думающие люди, было смертельно опасно. Интеллектуальное пространство жизни невероятно сузилось.
Отчего нам так не хочется все это вспоминать? Почему отчаянно сопротивляемся познанию прошлого и извлечению из него уроков?
Мы плохо представляем себе, сколько людей пожелало принять участие в уничтожении несуществующего внутреннего врага! Кто-то надеялся, столкнув другого в пропасть, спастись сам. Кто-то увидел, что репрессии открывают дорогу наверх и спешил отличиться… Если с семьями, то это многие миллионы человек. Каково же сегодня осознать, что заслуженный дедушка или прадедушка был негодяем? А остальные молча позволили совершаться невероятным преступлениям.
Проще и спокойнее пребывать в уверенности, что в годы большого террора пострадали только те, кто этого заслужил. Мы не в силах признать, что из тех, кто был расстрелян или отправлен в лагерь за убийство Сергея Мироновича Кирова, — помимо экзальтированного и болезненного человека по фамилии Николаев — виновных не было ни одного.
В Кирова стрелял бывший мелкий работник партийного аппарата Николаев, человек экзальтированный и болезненный. Он убил Кирова выстрелом в затылок в нескольких шагах от кабинета первого секретаря в Смольном.
В момент убийства кабинете второго секретаря обкома шло совещание. В 16 часов 37 минут услышали два выстрела, выскочили в коридор и увидели неподвижно лежащего на полу Кирова. А рядом с ним бился в истерике человек, в правой руке которого был револьвер. У него сразу отобрали оружие, записную книжку и партийный билет на имя Леонида Васильевича Николаева.
Как же произошло убийство?
Приехав в Смольный, Киров поднялся на третий этаж, прошел по длинному коридору и свернул в боковой коридорчик, ведущий к его кабинету.
Личный охранник первого секретаря Юрий Борисов, немолодой уже человек, шел, как полагалось, сзади. На какой-то момент он потерял Кирова из виду. В боковом коридорчике должны были установить дополнительный пост охраны. Но его не оказалось. Убийца и жертва остались один на один.
Профессор, доктор исторических наук Владимир Павлович Наумов, который, работая в аппарате ЦК КПСС, тщательно изучал обстоятельства смерти Кирова, рассказывал:
— Я вообще не понимаю, как мог посторонний человек болтаться в этом коридорчике, где всякий на виду. Это особая зона. Почему никто не обратил внимания на Николаева, не спросил у него: что ты здесь делаешь?..
Я спросил Наумова:
— Ну а если бы охранник первого секретаря не отстал, а в решающий момент оказался рядом и застрелил бы Николаева, то Киров был бы спасен?
Профессор Наумов покачал головой:
— Киров в принципе не любил, чтобы охранник приближался к нему слишком близко, и Борисов держался поодаль. Но когда Киров свернул в этот коридорчик, то, даже если бы Борисов отстал всего на два шага, все равно на какой-то момент Киров оставался один…
Убийца стрелял в Кирова в самом удобном для этого месте. Схема убийства была продумана так тщательно, что спастись Киров не мог. Но в состоянии ли был малограмотный и неумелый Николаев разработать такой план в одиночку? Или же это творение более опытного и изощренного ума?
Профессор Наумов:
— Как мы теперь знаем, Николаев мог убить Кирова несколько раз. Он постоянно носил с собой оружие, причем заряженное. Но было сделано так, чтобы Кирова убили не ночью на дороге, а именно в Смольном, на пороге его кабинета. Как это прозвучало на всю страну! Киров убит в Смольном! Смольный это почти что Кремль. Страна содрогнулась…
В день убийства Киров появился в Смольном неожиданно, никто не знал, приедет ли он вообще, и если приедет, то когда. А Николаеву, выходит, вовремя сообщили, что Киров направился в Смольный? Незадолго до убийства Николаев звонил жене. Совсем недавно удалось установить, что звонил из помещения охраны Смольного. Он дожидался появления Кирова вместе с чекистами?
Потом выяснилось, что убийца уже давно вертелся возле Кирова, что он свободно проникал в Смольный, что он знал, где и когда Сергей Миронович бывает. 15 октября 1934 года, за полтора месяца до убийства Кирова Николаева задержали возле дома Кирова на проспекте Красных Зорь. Его допросил и обыскал начальник отделения охраны правительства ленинградского управления НКВД. Но по указанию начальника оперативного отдела Николаева освободили.
Николаева задержали с оружием в руках! Это в те времена, когда и меньшего повода было достаточно для ареста. А ведь пистолет в то время достать было очень трудно. Оружие у тех, у кого оно сохранилось с гражданской войны, уже изъяли. И тем не менее его отпустили. Николаев тренировался в стрельбе, стрелял довольно метко. Патроны — это потом установили — он получил на базе спортивного общества «Динамо», которая принадлежала НКВД.
Леонид Васильевич Николаев родился в 1904 году. Тщедушный, слабый, он рос без отца, в полной нищете. С детства болел, и недуги тоже наложили отпечаток на его психику. Он был неудачником, с трудом ладил с окружающими. Закончил шесть классов городского училища и совпартшколу. За пятнадцать лет сменил одиннадцать мест работы, так и не удержавшись нигде. Четыре года работал учеником слесаря-механика, потом его взяли в Выборгский райком комсомола, а затем в Лужский уездный комитет комсомола.
Три месяца Николаев проработал референтом в промышленном отделе обкома. Не сложились отношения с коллективом. Перевели инструктором в рабоче-крестьянскую инспекцию, оттуда переправили инструктором в Институт истории партии Ленинградского обкома. Но и там от него поспешили избавиться. Когда он отказался перейти в политотдел на транспорте, его не только уволили, но и исключили из партии. Потом восстановили в партийных рядах, хотя и объявили строгий выговор с занесением в личное дело. Это произошло в апреле 1934 года.
Работы он себе больше не нашел. Как члену партии, райком партии предлагал ему несколько мест, но он отказывался от малооплачиваемых должностей, надеялся на возвращение в партийный аппарат, жаловался на несправедливость, пытался пробиться к начальству.
Его жена, Мильда Петровна Драуле, работала в обкоме партии, но в 1933 году ее перевели в аппарат уполномоченного наркомата легкой промышленности по Ленинградской области. Говорили, что Мильда дежурила в обкоме вечерами и в выходные дни, и тогда ее приметил Киров, который более чем симпатизировал красивой женщине. Николаеву вроде бы намекали, что жена ему неверна. Ненависть к удачливому сопернику и заставила его выстрелить — вот наиболее популярная сейчас версия.
После убийства Кирова Николаев не прожил и месяца. 29 декабря 1934 года военная коллегия Верховного суда признала Николаева виновным. Его сразу же расстреляли, а вместе с ним еще тринадцать человек, раньше входивших в оппозицию.
24 августа 1936 года военная коллегия Верховного суда приговорила Зиновьева, Каменева и других к расстрелу. Ночью того же дня их всех расстреляли. При исполнении приговора присутствовал секретарь ЦК Николай Иванович Ежов. Пули, которыми убили Зиновьева и Каменева, Ежов будет хранить у себя в письменном столе. Сувенир на память.
Несчастную Мильду Драуле первым делом исключили из партии «за абсолютную потерю партийной бдительности, что выразилось в неразоблачении контрреволюционной деятельности своего мужа Николаева». В марте 1935 года ее вынесли смертный приговор и расстреляли. Репрессировали мать Николаева, его брата и сестер, двоюродного брата.
На ХХ съезде в феврале 1956 года первый секретарь ЦК КПСС Ниеита Сергеевич Хрущев на закрытом заседании сказал, что к смерти Кирова причастен Сталин. Правда, есть и сторонники той версии, что стрелял убийца-одиночка и все происшедшее цепь случайностей. Но как же много случайностей!
— Версию убийцы-одиночки я отвергаю, — говорил профессор Наумов. — Эту версию всегда отстаивал КГБ, защищая свою честь и репутацию Сталина. В 1956 году Хрущев поручил председателю КГБ Серову провести новое расследование. Еще можно было узнать правду, еще были живы последние уцелевшие свидетели. Но Серов загубил эту возможность. Он надавил на этих свидетелей, требуя, чтобы они не отрекались от прежних показаний.
Допросить охранника Кирова Юрия Борисова не удалось. Он пережил Кирова всего на один день. 2 декабря, когда Борисова везли на допрос к срочно приехавшему в Ленинград Сталину, он погиб при очень странных обстоятельствах, настолько странных, что никто не сомневается в том, что его убили.
Машина будто бы попала в аварию.
Автомобиль ехал со скоростью всего тридцать километров в час. Ни у кого ни царапины, а Борисову — единственному из всех, кто был в машине! — насмерть размозжило голову. По свидетельству врачей, повреждения головы скорее похожи на удар ломом. С помощью компьютера, зная скорость, маршрут, состояние шин, можно восстановить ход движения машины и определить, возможен ли был такой удар. Это делается в Соединенных Штатах, однако у нас нет денег на такие эксперименты.
Если Кирова действительно убили сотрудники НКВД, неужели им не страшно было браться за такое дело?
Профессор Наумов:
— Насколько я могу судить, Николаеву не говорили, что он должен убить Кирова. Он должен был просто выстрелить, инсценировать покушение. Летальный исход исключался. Я этим объясняю то истеричное состояние, в какое впал Николаев. Хотел попугать, а попал Кирову в затылок. Врач понадобился не Кирову, а самому Николаеву. Он бился в конвульсиях. Его в себя не могли привести.
Какова судьба сотрудников Ленинградского управления НКВД, которые могли точно знать, что и как было?
Имена начальника Ленинградского управления НКВД Филиппа Демьяновича Медведя и его заместителя Ивана Васильевича Запорожца известны по роману Анатолия Рыбакова «Дети Арбата». Но во время убийства Кирова Запорожца в Ленинграде не было. В конце августа его положили в военный госпиталь, и там в гипсе он пролежал до ноября, после чего отправился долечиваться в санаторий в Сочи.
Медведя сначала не арестовали, а только лишь освободили от должности, и он приехал в Москву. В январе 1935 года Медведя приговорили к трем годам исправительно-трудовых работ за «преступную халатность». Его в отдельном вагоне отправили на Колыму, где он работал начальником Южного горно-промышленного управления Дальстроя, ожидая, что вскоре его вернут на прежнюю службу. Коллеги по НКВД относились к нему сочувственно.
Но вскоре руководство НКВД сменилось, пришли новые люди, для которых и Медведь, и Запорожец были такими же врагами народа, как и все остальные зеки. 29 ноября 1937 года Медведя расстреляли. Запорожца приговорили к смертной казни чуть раньше, в августе, и в день вынесения приговора расстреляли. Им некому было напомнить о своих заслугах и об обещаниях, которые им дали. И захоти они что-то рассказать, кто бы их стал слушать?.. Пришла разнарядка, вот их и ликвидировали. Тайну убийства Кирова Медведь и Запорожец унесли с собой в могилу.
Так что же, выходит, мы так и не узнаем никогда, как все это было организовано?
Владимир Павлович Наумов посмотрел на меня с улыбкой, которая у него отнюдь не означала хорошего расположения духа, и ответил коротко:
— Нет… Нет.
Похищение в Париже
25 января 1930 года проживавший в Париже русский эмигрант получил короткую записку с предложением о встрече. Записка была прочитана и тут же уничтожена. Получивший ее после минутного размышления согласно кивнул, и принесший записку покинул небольшую квартиру на четвертом этаже дома № 26 по улице Руссель, избежав встречи с кем-либо из домочадцев.
Для этого не требовалось особого умения. Хозяин дома не посвящал в свои дела даже самых близких людей. Правила конспирации были для него превыше всего. Жене полагалось знать только то, что муж считал нужным говорить сам. На следующий год после переселения на улицу Руссель у них родился сын Павел, украсив их новую жизнь. И все эти годы вместе с ними жил денщик.
Впрочем, никаких денщиков, конечно же, хозяину дома не полагалось, потому что более не существовало армии, где он когда-то дослужился до генеральских эполет. Но сам хозяин, вынужденно сняв форму, продолжал числить себя на военной службе и даже пытался вести собственную войну с теми, кого считал своими злейшими врагами и погубителями родины.
Как бы то ни было, денщик Федоров предпочел остаться с генералом и выполнял обязанности уборщицы, кухарки и состоял нянькой при маленьком Павле, словом, был прислугой за все. Только от роли швейцара он был избавлен. Дверь открывал сам генерал. Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел его частых посетителей. И, когда к нему кто-то приходил, даже жене запрещалось входить в кабинет.
Воров и грабителей хозяин, как человек военный, не боялся. У него, конечно же, были опасные враги, поэтому его соратники — бывшие русские офицеры, осевшие в Париже, пытались охранять своего командира, генерала Кутепова.
В 1928 году, после смерти генерала Врангеля и великого князя Николая Николаевича, генерал Александр Павлович Кутепов возглавил Российский общевоинский союз, объединивший остатки Добровольческой армии.
Русские офицеры, работавшие в Париже таксистами, по очереди возили и охраняли своего генерала. Его возили, сменяясь, тридцать три водителя такси — бывшие офицеры, — по одному человеку на каждый день месяца, трое в резерве. Но это не была постоянная, круглосуточная охрана. Офицеры сопровождали генерала в тех случаях, когда ему грозила опасность. Записка, полученная генералом 25 января, не сулила никаких неприятностей. Намеченная на воскресенье встреча даже не нарушила обычный распорядок дня Кутепова.
В воскресенье в одиннадцать часов утра Кутепов обещался быть на панихиде по генералу Каульбарсу в церкви Галлиполийского союза. К обеду он просил ждать себя к половине первого. А после обеда Александр Павлович собирался поехать с женой и сыном за город, чтобы осмотреть виллу, которую они предполагали снять.
Педантичный, скрупулезно точный, никогда не опаздывавший Кутепов вышел из дома ровно в половине одиннадцатого. Идти ему было не больше двадцати минут. Короткая встреча, на которую его пригласили накануне, была назначена на трамвайной остановке на улице Сэвр. Кутепов появился на остановке точно в срок. Но назначивший ему встречу не явился.
Против обыкновения Кутепов решил немного подождать. Ему было важно поговорить с автором записки, который обещал солидную материальную помощь Российскому общевоинскому союзу. А РОВС, как, впрочем, и вся эмиграция, ни в чем так не нуждался, как в деньгах.
Но щедрый меценат так и не появился. Больше пятнадцати минут Кутепов не мог позволить себе ждать. По улице Удино он пошел в сторону бульвара Инвалидов. Погруженный в свои мысли, он ничего не замечал. Ни две странно замершие в неудобном для стоянки месте легковые машины с пассажирами, ни полицейского, который прежде здесь никогда не стоял.
А ведь Кутепов ходил по этой дороге в церковь каждое воскресенье и мог бы обратить внимание на странно напряженного полицейского, не очень похожего на вальяжных парижских ажанов. Впрочем, в предшествовавшие этому воскресенью дни полицейский уже несколько раз появлялся на перекрестке, и местные жители, приятно обрадованные заботой префектуры, уже успели к нему привыкнуть.
Когда Кутепов поравнялся с одной из двух легковых машин, из нее одновременно вышли два человека и остановили генерала. Один из них повелительным тоном сказал генералу, который давно не надевал формы:
— Господин Кутепов? Мы из полиции. Вам придется поехать с нами в префектуру. Вопрос важный и не терпит отлагательств.
Кутепову показалось странным, что полиция приглашает его таким странным образом, тем более в воскресенье. Российский общевоинский союз старался поддерживать наилучшие отношения с префектурой полиции, но для французов, понимал Кутепов, русские офицеры все равно оставались нежелательными иностранцами. Секунду он колебался. Но фигура полицейского в форме снимала все сомнения. Ссориться с полицией генералу не хотелось. Кутепов кивнул.
Дверца была предусмотрительно распахнута, Кутепов уселся на заднее сиденье, и машина рванула с места. Генерал не оглянулся и потому не увидел, что полицейский внезапно решил покинуть свой пост. Он уселся во вторую машину, которая устремилась вслед за первой.
Кутепов сидел молча, не пытаясь расспрашивать своих спутников. Он справедливо считал их простыми исполнителями. Он равнодушно смотрел в окно. Машина ехала по хорошо знакомым ему после стольких лет в Париже улицам, сворачивая с одной на другую. Кутепов не мог понять, почему водитель выбрал такой странный маршрут.
— Куда мы едем? — спросил он по-французски, тщательно выговаривая каждое слово.
Сидевший рядом с водителем немолодой человек оглянулся.
— Можете говорить по-русски, — сказал он. — Мы сотрудники Объединенного государственного политического управления СССР. Все, генерал, вы отвоевались.
Двое оперативников навалились на Кутепова, ловя руки и затыкая ему рот.
Соратники Кутепова, тщетно прождавшие генерала в Галлиполийской церкви, в конце концов позвонили ему домой. Но домой генерал не вернулся.
Генерал Кутепов был одним из самых заметных русских в Париже, и к поискам присоединилось множество добровольцев. Парижские газеты были возмущены, писали, что генерал был другом Франции, председателем союза бывших русских фронтовиков. Но поиски оказались безуспешными. Генерал словно испарился…
Кутепову было сорок восемь лет — возраст расцвета для политика или военачальника. РОВС держался на его энергии, инициативе и личном авторитете. Кутепов сам руководил боевой и разведывательной работой РОВС, которая так тревожила Москву.
Кутепов, человек властный и деспотичный, хотел превратить РОВС из клуба ветеранов, вспоминающих былые битвы, в боевую организацию. Верил, что большевики в Москве долго не продержатся, народ их свергнет. Но надо помочь организовать внутреннее сопротивление большевистской власти.
Расследование обстоятельств загадочного исчезновения Кутепова ничем не окончилось. Хотя почти вся эмиграция была уверена, что это дело рук ОГПУ, французская полиция вела расследование без особого рвения. Эмиграция была бессильна. Генералу Евгению Карловичу Миллеру, который стал преемником Кутепова на посту председателя РОВС, оставалось только давать возмущенные интервью парижским журналистам:
— Гипотеза о бегстве Александра Павловича безусловно исключается. Недавно женившийся и имеющий горячо им любимого сына, генерал Кутепов всегда был образцовым мужем и отцом. С другой стороны, вообще не существовало каких-либо причин, которые могли бы подвигнуть Кутепова на бегство. Остается гипотеза о похищении…
До России Кутепова не довезли. Одии говорили, что он умер от сердечного приступа на судне, когда до Новороссийска оставалось каких-нибудь сто миль. Но многие шептались, что Кутепова убили прямо в Париже, а труп растворили в ванне с кислотой. Его судьбу вспомнят, когда в Париже похитят его преемника на посту главы РОВС, а в центре громкого скандала окажется не менее известный в эмиграции генерал Скоблин.
До 1930 года судьба Николая Владимировича Скоблина ничем не отличалась от судеб многих русских офицеров, вступивших в ряды Добровольческой армии. Он командовал Корниловским полком, одним из четырех полков, которые были укомплектованы только офицерами и считались цветом Добровольческой армии. Корниловцы, алексеевцы, марковцы, дроздовцы — так с гордостью именовали себя военнослужащие полков Добровольческой армии, носивших имена четырех генералов — Корнилова, Алексеева, Маркова, Дроздовского. Позднее полки были развернуты в дивизии.
Скоблин покинул Россию в 1920 году вместе с разбитой армией Врангеля. Из галлиполийского лагеря перебрался в Париж, где занял заметное место в среде русской эмиграции. Считался влиятельной фигурой в Российском общевоинском союзе. Он был известен еще и благодаря своей жене — Надежде Васильевне Плевицкой, замечательной певице, которая в юном возрасте исполнением народных песен очаровала русскую публику и даже была принята при императорском дворе.
Этот брак сложился при весьма драматических обстоятельствах. Надежда Плевицкая не сразу оказалась в лагере белых. Первые годы гражданской войны она оставалась в Советской России. Но во время фронтовых гастролей попала в плен к белым и встретила молодого командира Корниловского полка Скоблина, который, несмотря на немалую разницу в возрасте, по уши в нее влюбился и завоевал ее руку и сердце.
Певец Александр Вертинский сразу же обратил на них внимание:
«В русском ресторане «Большой Московский Эрмитаж» в Париже пела и Надежда Плевицкая. Каждый вечер ее привозил и увозил на маленькой машине тоже маленький генерал Скоблин. Ничем особенным он не отличался. Довольно скромный и даже застенчивый, он скорее выглядел забитым мужем у такой энергичной и волевой женщины, как Плевицкая».
Тем не менее, Александр Вертинский отметил, что среди бывших офицеров Скоблина уважали, с подчеркнутым вниманием к нему относились руководители Российского общевоинского союза генералы Кутепов и Миллер: «И с семьей Кутепова, и с семьей Миллера Плевицкая и Скоблин очень дружили еще со времен Галлиполи, где Плевицкая жила со своим мужем и часто выступала».
Никто из них не знал, что осенью 1930 года генерал Скоблин стал агентом советской разведки. Он был осведомлен обо всем, что планировалось в кругах русской эмиграции. В том числе о самом секретном — о совместных операциях с участием разведок Румынии, Польши, Болгарии и Финляндии.
Надежда Васильевна Плевицкая охотно помогала мужу. Поездки на гастроли, в которых ее всегда сопровождал Скоблин, давали ему возможность узнавать все, что происходит в отделах РОВС в других странах. Кроме того, Плевицкая копировала секретные документы Общевоинского союза, которые Скоблин приносил домой, писала за него агентурные донесения.
У руководителей советской разведки возник дерзкий план. А что если устранить Миллера? Его место почти наверняка займет Скоблин. И тогда вся деятельность военной эмиграции будет под контролем Москвы.
Утром 22 сентября 1937 года Евгений Карлович Миллер занимался делами у себя в кабинете. В начале первого сказал начальнику канцелярии РОВС генералу Павлу Кусонскому, что у него назначено свидание в 12.30, после чего он намерен вернуться на службу. Но в штаб РОВС Миллер больше не вернулся.
Миллер, помня историю Кутепова, имел обыкновение, уходя на встречу, оставлять дома или в рабочем кабинете пакет, который следовало вскрыть в случае его неоправданно долгого отсутствия. В пакет Миллер клал записку с точным указанием, куда, когда и с кем он собирался встретиться. Так же он поступил и 22 сентября.
В тот день Скоблин отвез жену в модный магазин «Каролина» и оставил ее там, обещав вернуться за ней часа через полтора — после встречи с Миллером. Николай Владимирович сел в свой автомобиль и уехал. С генералом Миллером они встретились на углу улиц Раффэ и Жасмэн. Здесь Скоблина и Миллера ждал еще один господин.
Скоблин оставил свой автомобиль, и они втроем, разговаривая, пошли по улице Раффэ к калитке дома на бульваре Монморанси, который был снят в 1936 году советским полпредом Владимиром Потемкиным за тридцать тысяч франков в год. В этом доме находилась школа для детей советских сотрудников, работавших в Париже. Но в сентябре каникулы еще не закончились, и школа пустовала. Здание сторожила одна безграмотная женщина.
Позднее следствие придет к выводу, что место для похищения генерала Миллера было выбрано очень удачно. Советский дом находился на окраине Парижа, возле Булонского леса, в тогда пустынном месте, где редко можно было встретить прохожего — особенно в обеденные часы. Но следствие найдет свидетеля последних минут свободной жизни генерала Миллера! Это был бывший офицер Добровольческой армии, который 22 сентября находился на террасе дома всего в нескольких десятках метров от советской виллы на бульваре Монморанси. Оттуда офицер прекрасно видел, как у самого входа в советский дом стояли хорошо ему известные Миллер и Скоблин, а между ними — спиной к нему — находился какой-то человек плотного сложения.
Скоблин в чем-то убеждал Миллера и показывал ему на калитку советского дома. По-видимому, предлагал войти. Миллер колебался. Что произошло потом, свидетель не видел, так как в это время его позвали с террасы внутрь дома. Он не придал никакого значения виденной им сцене. Только на другой день, прочитав в газетах о похищении Миллера и исчезновении Скоблина, он понял, чему был свидетелем.
Генерала Миллера втолкнули в дом, где находились оперативники главного управления государственной безопасности НКВД, дали хлороформ, уже в бессознательном состоянии заткнули рот и связали руки и ноги. Через несколько минут к дому подкатил большой новый восьмицилиндровый грузовик компании «Форд», приобретенный советским полпредством. В грузовик погрузили большой ящик, который несли вчетвером.
Передав Миллера оперативной группе НКВД, Скоблин освободился и на машине поехал за Плевицкой.
Миллера уже искали, а Скоблин лег спать, не подозревая, что в половине одиннадцатого вечера генерал Кусонский, встревоженный непонятным исчезновением председателя РОВС, вскроет оставленный Миллером конверт и прочтет:
«У меня сегодня в 12.30 свидание с ген. Скоблиным на углу улиц Жасмен и Раффе. Он должен отвезти меня на свидание с германским офицером, военным атташе в балканских странах Штроманом и с Вернером, чиновником здешнего германского посольства. Оба хорошо говорят по-русски. Свидание устраивается по инициативе Скоблина. Возможно, что это ловушка, а потому на всякий случай оставляю эту записку».
Кусонский был потрясен прочитанным. Послали за Скоблиным.
Николай Владимирович без шляпы в легком летнем пальто на такси поехал на улицу Колизе. Отправляясь в РОВС, он, надо полагать, строил амбициозные планы и намеревался взять на себя обязанности и главного расследователя загадочного исчезновения Миллера, и его функции по руководству РОВС. Но события развивались совсем не так, как планировали Скоблин, Плевицкая и их руководители из 5-го отдела главного управления государственной безопасности НКВД СССР.
Скоблина сразу же спросили:
— Где Миллер?
— Я не знаю, — спокойно ответил Скоблин.
— Когда вы его видели в последний раз?
— В воскресенье, — не моргнув глазом, сказал Скоблин.
Тогда ему показали записку, оставленную Миллером.
Скоблин смутился, но тут же хладнокровие вернулось к нему. Он стал говорить, что в это время они с женой сидели в ресторане, у них есть свидетели. Адмирал Кедров и генерал Кусонский сказали, что направляются в комиссариат полиции, и предложили ему поехать вместе с ними.
Скоблин понял: все рухнуло. Предположил, что в полиции его первым делом арестуют. Он понял, что надо спасаться. Он улучил минуту, когда внимание растерявшихся руководителей РОВС было отвлечено от него, вышел из комнаты и исчез.
А что произошло с генералом Миллером?
Когда генерала хватились, машина, увозившая Евгения Карловича Миллера, была уже далеко от Парижа. Связанного генерала, которому дали хлороформ, везли в портовый город Гавр. Здесь в порту на разгрузке стояло советское судно «Мария Ульянова», которое доставило бараньи кожи на общую сумму в девять миллионов франков. Портовой команде оставалось выгрузить еще шестьсот тюков, когда «Мария Ульянова» стала готовиться к немедленному отходу. Капитан получил по радио мало понятный ему приказ принять важный дипломатический груз и немедленно покинуть порт. Так что шестьсот тюков с бараньими кожами вернулись в Россию, где их перегрузили на другой пароход и доставили на сей раз в Бордо.
Машина, покрытая пылью, подкатила к самому причалу. Стоял туман. Из машины выскочил какой-то немолодой человек и с неожиданной для его возраста прытью поднялся по трапу. Вахтенный провел его прямо к капитану. На несколько минут они остались один на один в капитанской каюте. Потом капитан стремительно прошел в рубку, а гость вернулся к трапу, чтобы помочь втащить на борт тяжелый груз. По приказу капитана с палубы убрали всех матросов.
Таможенникам предъявили документы, из которых следовало, что в ящике содержится дипломатическая переписка советского полномочного представительства во Французской республике. Дипломатическая переписка таможенному досмотру не подлежит.
Полицейское расследование быстро привело сыщиков в Гавр. Они справедливо заподозрили, что Миллера увозят на советском судне. Но 29 сентября «Мария Ульянова» дошла до Ленинграда, на следующий день Миллера доставили в Москву.
А где же спрятался Скоблин?
Там, где ни полиции, ни контрразведке РОВС никогда бы ни пришло в голову его искать. С первого этажа дома на улице Колизе, где находился штаб Русского общевоинского союза, Николай Владимирович поднялся на второй этаж, в квартиру бывшего министра Временного правительства, бывшего министра в сибирском правительстве Колчака, видного в прошлом московского промышленника Сергея Николаевича Третьякова.
Бывший министр, обедневший и одинокий, к тому времени семь лет работал на советскую разведку. В кабинете председателя РОВС советские разведчики ночью установили подслушивающее устройство, и несколько лет подряд бывший министр Сергей Третьяков каждодневно проводил несколько часов с карандашом в руках, надев наушники и записывая все, что ему удавалось услышать. Затем он составлял донесение и передавал его сотруднику парижской резидентуры советской разведки.
Третьяков и спрятал у себя Скоблина. Затем Николай Владимирович встретился с советскими разведчиками, которые спрятали его в полпредстве. Вся французская полиция получила описание Скоблина, его надеялись перехватить на железнодорожных вокзалах и морских портах. Но напрасно… Считается, что Николая Владимировича Скоблина вывезли в Испанию, где след генерала исчезает навсегда. В Испании шла гражданская война, и говорили, что он погиб при бомбардировке. Скорее, чекисты от него избавились.
А Надежду Плевицкую вместо мужа обвинили в «соучастии в похищении генерала Миллера и насилии над ним». Следствие по делу Плевицкой продолжалось больше года. Суд начался 5 декабря 1938 года, когда бывший председатель РОВС Миллер сидел во внутренней тюрьме НКВД в Москве, а мечтавшего занять его место Скоблина уже не было в живых.
Следствие пришло к следующим выводам:
«Между супругами существовал сговор, предшествовавший преступлению. Следует добавить, что, будучи на семь лет старше мужа, Скоблина-Плевицкая, по общему отзыву, имела огромное влияние на него. Она была в курсе всех действий мужа, принимала деятельное участие во всех его начинаниях, получала на свое имя шифрованные письма и документы политического значения, причем в некоторых документах указывалось даже, что содержание их не должно сообщаться мужу. Некоторые свидетели прямо называют ее злым гением Скоблина…»
Собравшиеся в зале эмигранты увидели Плевицкую похудевшей, бледной, с выступающими скулами, с запавшими щеками, всю в черном. Темные волосы были туго стянуты черной повязкой, на руках черные перчатки. Поникшая поза, замедленные жесты. На допросах она теряла самообладание. Участники процесса с чувством презрения и сочувствия одновременно смотрели на то умоляющую, то кидающуюся из стороны в сторону, растрепанную, кричащую, рыдающую, обезумевшую от страха женщину.
Сидевшие в зале считали, что Плевицкая избегает или не смеет смотреть на толпу русских людей, потому что чувствует их враждебность — и свое одиночество. Все против одной. Одна — против всех…
Французские присяжные склонны выносить мягкие приговоры женщинам, которые действовали под влиянием мужей. Но в деле Надежды Васильевны Плевицкой присяжные не нашли для нее смягчающих обстоятельств. Приговор: двадцать лет каторжных работ, еще десять лет после этого осужденной запрещается ступать на землю Франции.
И прокурор еще сказал, что сожалеет, что по закону не может требовать для Плевицкой большего наказания. С учетом ее возраста — ей было пятьдесят четыре года — это означало пожизненное заключение. Фактически на ней отыгрались за исчезнувшего Скоблина. Кассационный суд отказал в пересмотре дела. Президент Франции не захотел ее помиловать. Владимир Бурцев радостно написал: «Пусть гниет в тюрьме!»
Бывшего генерала Миллера расстреляли 11 мая 1939 года во внутренней тюрьме главного управления государственной безопасности НКВД. Он содержался под именем Петра Васильевича Иванова и под этим же именем был приговорен к смерти.
Надежда Васильевна Плевицкая умерла во французской каторжной тюрьме в 1940 году. Парижская резидентура советской разведки равнодушно передала в центр последнее сообщение о своем агенте по кличке «Фермерша»:
«Перед смертью ее исповедовал православный священник. Есть основания полагать, что исповедь, в которой она все рассказала, была записана французской контрразведкой с помощью скрытых микрофонов».
Прага-42. Казнь Гейдриха
Самые продуманные и хорошо подготовленные акции спецслужб чаще всего заканчиваются провалом. И, как правило, срываются из-за случайностей. Все предусмотреть немыслимо! Но обстоятельства успешной ликвидации в Праге обергруппенфюрера СС Райнхарда Гейдриха, который руководил всей машиной уничтожения третьего рейха, вошла в учебники.
Однако же удивительным образом знаменитая история обросла мифами и легендами. Многое, как ни странно, и по сей день остается неясным и непонятным. В последние годы возникли новые сомнения и подозрения.
Звучат и такие голоса: а стоило ли это делать? За смерть Гейдриха гитлеровцы жестоко отомстили: убили тысячи мирных граждан. Не велика ли цена?.. Но не в том ли и состоял замысел организаторов операции: спровоцировать нацистов на массовые убийства чехов и тем самым возбудить ненависть к ним местного населения?
27 мая сорок второго года в Праге смертельно ранили одного из самых опасных людей в нацистской Германии — исполняющего обязанности протектора Богемии и Моравии и одновременно начальника главного управления имперской безопасности обергруппенфюрера СС Райнхарда Гейдриха. И по Берлину сразу поползли странные слухи. Люди, посвященные в тонкости взаимоотношений между вождями рейха, уверяли, что Гейдриха убрали свои. Как опасного соперника.
В тот майский день, когда в Гейдриха стреляли, он должен был лететь в Берлин, его вызывал Гитлер. Гейдрих рассчитывал на новое более высокое назначение. Считал, что выполнил свое поручение. Подавил сопротивление и обеспечил подъем производства на чешских заводах, которые обслуживали вермахт. Райнхарда Гейдриха многие высшие сановники рейха считали опасным соперником.
Гейдрих пытался расположить к себе руководителя партийной канцелярии и личного секретаря фюрера Мартина Бормана, но тот предусмотрительно не желал возвышения энергичного Гейдриха.
У Гейдриха испортились отношения с его непосредственным начальником — рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером. Возможно, причиной была ревность рейхсфюрера к успехам подчиненного. Гиммлер недооценил амбиции своего заместителя. Гейдриху надоело заниматься грязной и невидной работой. Он рассчитывал стать министром внутренних дел Германии. А на этот пост претендовал сам Гиммлер.
Генрих Гиммлер часто и с удовольствием использовал слово «камрад», но товарищей и друзей у него не было. Если у него возникали подозрения в отношении даже очень хорошо знакомого ему человека, тот не мог рассчитывать на снисхождение. Ссориться с рейхсфюрером СС было смертельно опасно.
Для операции выбрали практически идеальное место — на пути из загородного дома Гейдриха в Пражский Град, где обосновался гитлеровский наместник. Соседние улицы носят ныне имена героев-парашютистов.
Хозяин оккупированной Чехии обергруппенфюрер СС Райнхард Гейдрих, он же начальник главного имперского управления, очень заботился о своем здоровье, поэтому поселился не в Праге, а за городом в конфискованном поместье. Дышал свежим воздухом и поправлял здоровье, подорванное в неустанной борьбе с врагами рейха. Местных жителей выселили.
Жена Гейдриха Лина наслаждалась высоким положением своего мужа. Она затеяла перестройку в доме, ей соорудили новую ванную комнату, устроили плавательный бассейн. Рабочей силой снабжали эсэсовцы из ближайшего концлагеря.
На повороте машина Гейдриха должна была замедлить ход. Парашютисты приехали сюда на велосипедах и на них же собирались уехать — были уверены, что в суматохе сумеют исчезнуть. Один — с гранатой — встал на трамвайной остановке. У другого был автомат — под плащом. Автомат английского производства носили разобранным на части в портфеле. Сверху для маскировки клали траву. Многие чехи завели кроликов, чтобы как-то прокормиться, и повсюду собирали для них траву.
Теперь на этом месте в Праге установлен мемориал. Две фигуры — это парашютисты в британской военной форме. Третья символизирует тех чехов и словаков, которые им помогали. На бронзовой плите надпись:
«Здесь в пятницу 27 мая 1942 года в 10.35 героические чехословацкие парашютисты Ян Кубиш и Йозеф Габчик совершили один из самых важных поступков времен второй мировой войны — убили имперского протектора Райнхарда Гейдриха. Они не сумели бы исполнить эту миссию без помощи сотен чешских патриотов, которые заплатили за свою храбрость собственными жизнями».
Сначала все шло по плану.
Парашютистам помогал еще один офицер чехословацкой бригады Йозеф Вальчек. В 10 часов 32 минуты он увидел машину Гейдриха. У него было зеркальце, которым он должен был подать сигнал. И в этот самый момент появился трамвай и остановился в том самом месте, где должны были уничтожить Гейдриха.
Имперский протектор наслаждался властью над целой страной. Считал свою политику успешной. Докладывал в Берлин, что обеспечил подъем производства на чешских военные заводах, которые работали на вермахт. Он даже ездил в Париж — делился опытом с коллегами, которые управляли оккупированной Францией.
Райнхард Гейдрих, один из главных палачей нацистского режима, жестокий и безжалостный убийца, даже не задумывался над тем, какие чувства он вызывает у жителей оккупированных территорий, ездил по городу в открытой машине.
Водитель Гейдриха, как и предполагалось, сбавляет скорость. Один из агентов — Йозеф Габчик — достаёт автомат, прицеливается, нажимает на спусковой крючок, а выстрела не следует. Автомат заклинило! Беспомощный парашютист смотрит на Гейдриха. Имперский протектор видит чеха с автоматом, который не стреляет…
Гейдриха подвела самонадеянность. Вместо того, чтобы приказать водителю нажать на газ и исчезнуть с опасного перекрестка, он приказывает остановиться, встаёт во весь рост в открытой машине и лезет в кобуру за пистолетом.
Водитель имперского протектора шарфюрер СС Кляйн был таким же высокомерным эсэсовцем, как и хозяин, поэтому не спас ему жизнь. Ни Гейдрих, ни водитель не заметили второго агента. А тот выскакивает на дорогу и бросает гранату. Но от волнения рука дрогнула, граната взрывается рядом с автомобилем. Оба немца ранены, контужены, но живы. Гейдрих и водитель выскакивают из машины с оружием в руках.
Йозеф Габчик бросил бесполезный автомат, хотел сесть на велосипед, чтобы уехать. Но толпа помешала. Гейдрих пытался его преследовать, выстрелил в него, но долго не пробежал. Рухнул. Приказал водителю догнать Габчика.
Ян Кубиш с окровавленным лицом бросился бежать. Водитель прицелился в него, нажал на спусковой крючок, но и у немца пистолет заклинило! Кубиш сел на велосипед, выстрелил в чешского полицейского, пытавшегося его остановить, и исчез.
Габчек забежал в мясной магазин Франтишека Браунера, думая, что там есть черный выход, а его не оказалось. Хозяин же, наоборот, выскочил на улицу и показал подбежавшему немцу на дверь. Габчек не растерялся: двумя выстрелами ранил немца и выскочил на улицу. Тут, на его счастье, появился трамвай. Он вскочил на подножку и был таков.
Но вот вопрос: почему агенты-парашютисты охотились именно на Гейдриха?
Райнхард Тристан Ойген Гейдрих поступил на флот, но был изгнан судом чести за аморальный поступок. Его будущая жена Лина фон Остен, пламенная нацистка, уговаривала неудачливого офицера присоединиться к гитлеровской партии. Гейдриху нацисты не нравились. Но Лина настаивала: он все равно остался без работы.
Когда он вступил в партию, ему устроили встречу с Генрихом Гиммлером. 14 июня тридцать первого года Гейдрих приехал к Гиммлеру на его птицеферму под Мюнхеном. Так и встретились эти самые мрачные фигуры третьего рейха. Гейдрих рассказал, что хотел бы служить в разведке. Рейхсфюрер СС дал гостю двадцать минут на то, чтобы тот нарисовал схему новой спецслужбы. Схема, да и сам бывший флотский офицер понравились рейхсфюреру.
Гейдрих был принят в СС и переехал в Мюнхен. В августе 1931 года он приступил к исполнению своих служебных обязанностей здесь, в аппарате центрального комитета партии. Одновременно женился. Гиммлер не обошел его подарком: присвоил ему звание штурмбанфюрера СС.
Рейхсфюрер СС давно мечтал завести собственную спецслужбу, чтобы не только выявлять врагов партии, но и присматривать за соратниками. Гейдрих создавал службу безопасности в квартире, которую он снимал на Тюркенштрассе, 23. Четыре комнаты служили ему одновременно и жильем, рабочими помещениями. Гиммлер передал ему материалы, копившиеся у него, на видных членов партии и руководителей штурмовых отрядов. Гейдрих внимательно их прочитал и стал составлять собственную картотеку подозрительных лиц.
Перед ним поставили задачу — вычищать из партии чуждые элементы и мешать проникновению в ряды нацистов скрытых врагов движения. Но его больше интересовала борьба за власть и секреты товарищей по партии.
После прихода нацистов к власти все окружение Гитлера вслед за ним переехало в Берлин. А Гиммлера и Гейдриха не взяли. Они не отчаивались. Оставшись в Мюнхене, методично брали под контроль всю немецкую полицию. И по собственной инициативе создавали первые концлагеря — для перевоспитания тех, кто еще не осознал подлинную роль партии в государстве.
— Мне известно, — многозначительно говорил Генрих Гиммлер, — что есть в Германии люди, которые буквально заболевают, когда видят черные мундиры. Мы понимаем, в чем дело. Мы не рассчитываем на то, что нас все будут любить.
27 cентября 1939 года Гиммлер объединил практически все спецслужбы Германии. С санкции партийного аппарата создал главное управление имперской безопасности. Главк подчинил Гейдриху. В его руках оказалась мощная машина уничтожения, что очень усилило его позиции внутри нацистской верхушки. В какой-то степени его боялись даже больше, чем Гиммлера, который несколько отдалился от практических дел.
Рейхсфюрер СС объяснял своим подчиненным, что ореол непогрешимости распространяется только на фюрера. Все остальные вполне могут быть предметом интереса гестапо и СД. Надо только соблюдать осторожность.
Служба безопасности позволяла себе шпионить за Германом Герингом. Завербовали одного из его слуг, который рассказывал о том, чем наследник фюрера занимается у себя дома. Подчиненные докладывали Гейдриху и о амурных делах министра народного просвещения и пропаганды Йозефа Геббельса, который заставлял молоденьких актрис спать с ним, обещая дать роль в новом фильме. Несколько актрис отвергли его ухаживания и поплатились карьерой.
Мартин Борман, как выяснили сотрудники СД, тоже имел любовницу — причем с ведома жены. В молодости Борман был одним из владельцев вполне респектабельного публичного дома. Однажды дельце у него не выгорело, и его отправили в тюрьму. После этого Борман присоединился к нацистам. О своем прошлом он помалкивал, потому что Гитлер не хотел видеть рядом с собой откровенных уголовников.
Когда Гиммлер отсутствовал, сотруднику СД Герману Берендсу удалось заглянуть в его личные бумаги. Он обнаружил там донесения относительно наличия еврейской крови у Гейдриха. Видно было, что рейхсфюрер заинтересовался этими сообщениями. Берендс поделился своим открытием с Гейдрихом. Тот мрачно ответил, что удивился бы, если бы Гиммлер не собирал такие материалы.
Власть Гейдриха постепенно росла. Чисто полицейская работа его не интересовала. Полицейских в стране было предостаточно, чтобы контролировать все стороны жизни немцев. Гейдриха интересовали более крупные дела: шпионаж, контрразведка и наблюдение за правящей элитой.
Военную службу Гейдрих начинал на учебном крейсере «Берлин». Старший помощник капитана Вильгельм Канарис заразил молодого офицеры романтикой разведки, о чем впоследствии сильно пожалеет. При Гитлере Канарис возглавил абвер — военную разведку и контрразведку. Теперь они с Гейдрихом были на равных. Адмирала Канариса считали хитрой лисой. Но при встрече со своим бывшим подчиненным он испытал страх, который его больше не покинет.
Пока Генрих Гиммлер размышлял об исторической миссии нордического человека, Гейдрих создавал базу собственной власти. Сидя в своем кабинете, Гейдрих собирал информацию о всех сколько-нибудь значимых людях третьего рейха. Он даже крупных партийных чиновников заставил себя бояться. Его сотрудники знали: ореол непогрешимости распространяется только на фюрера. За остальными служба безопасности должна присматривать. Военные разведчики боялись и ненавидели Гейдриха.
Не мог ли приложить руку к его уничтожению бывший начальник — руководитель абвера адмирал Вильгельм Канарис?
Гейдриха и Канариса считают заклятыми врагами. Но неверно было бы противопоставлять фанатичного эсэсовца Гейдриха профессиональному военному Канарису. Они оба преданно служили Гитлеру. Абвер не менее эсэсовских структур виновен в преступлениях нацистской Германии. Другое дело, что дальновидный адмирал Канарис раньше других понял, что дело проиграно и нужно бежать с корабля, который идет на дно.
Неудачи преследовали абвер. Неспособность предугадать операции союзников сильно повредила репутации военной разведки. В феврале сорок четвертого адмирал Канарис потерял свой пост. Абвер перестал существовать как самостоятельная организация. А летом адмирал был арестован гестапо.
Канариса отправили в концлагерь Флоссенбург, рядом со старой границей Баварии и Богемии. Деревянные бараки были рассчитаны всего на шестнадцать тысяч заключенных. А через них прошло сто тысяч, из них почти треть погибла.
Адмирала Канариса погубил звонок полковника Клауса фон Штауфенберга, пытавшегося убить Гитлера 20 июля 1944 года. Полковник надеялся привлечь адмирала к мятежу против Гитлера. Но Канарис был слишком осторожен и не верил в организационные таланты заговорщиков. Тем не менее после провала заговора адмирала арестовали.
Наиболее важных заключенных, в том числе адмирала Канариса, держали в бетонном блоке. В начале апреля бывшего начальника военной разведки вспомнили в Берлине. Его вновь стали допрашивать, избивали, сломали нос. Но это было не худшее, что его ждало. Гитлер не хотел оставлять в живых ни одного из тех, кого считал врагом.
Эсэсовцы воспользовались покушением на Гитлера, чтобы свести счеты с теми, кого раньше не могли тронуть. Прежде вермахт оберегал свои привилегии, и у гестапо были ограниченные возможности в смысле слежки за военными.
Расстрелы шли во всех концлагерях. А уж во Флоссенбурге держали людей, которых главари третьего рейха накануне полного крушения никак не хотели оставлять в живых. Начальник гестапо Генрих Мюллер все организовал: в ночь на понедельник 9 апреля 1945 года в лагере устроили заседание специального суда СС. Приговор выносился только один: смертная казнь через повешение.
Военные разведчики считали сотрудников гестапо и СД бандитами, не понимающими, что такое шпионаж. Теперь эсэсовцы могли рассчитаться с ненавистным адмиралом.
В шесть утра приговоренных к смерти, в том числе адмирала Канариса, раздели, привели сюда, и одного за другим повесили. Казнь снимали кинооператоры. Эту пленку потом смотрел Гитлер. Приказ раздеть догола осужденных на смерть генералов исходил от самого фюрера. Зачем это ему понадобилось? Это, пожалуй, вопрос к психиатрам, которые занимаются сексуальными расстройствами.
В марте 1939 года Чехословакия была оккупирована и расчленена. Словакия превратилась в профашистское государство. Чехия вовсе исчезла с политической карты. Появился протекторат Богемия и Моравия. Формально им управляло чешское правительство, фактически всем руководили немцы. Гитлер, как и все диктаторы, зависел от мирового общественного мнения. Поэтому командировал в Прагу недавнего министра иностранных дел Германии Константина фон Нейрата.
Дипломат Нейрат старался понапрасну не злить чешских рабочих, которые исполняли немецкие заказы. Гитлер был доволен вкладом протектората в военное производство. Ни одного случая саботажа!
«Чехи, — записывал в дневнике имперский министр народного просвещения и пропаганды Йозеф Геббельс, — работают к нашему полному удовлетворению и делают максимум возможного под лозунгом — «Все для нашего фюрера Адольфа Гитлера!»
Вступление в войну Советского Союза изменило настроение чехов. Они верили, что Красная армия разгромит немцев и появится надежда на восстановление Чехословакии. Желание работать поуменьшилось. Тихий саботаж на военных заводах привел к падению производства на треть. Немцы лишились оружия, которым можно было оснастить целую дивизию.
20 сентября 1941 года в Берлин с жалобой на своего начальника прилетел заместитель протектора бригадефюрер СС Карл Герман Франк. Судетский немец, он вырос в Чехословакии, но ненавидел чешскую культуру и чехов. Франк привез с собой чемодан документов, доказывающих беспомощность Константина фон Нейрата.
Франк не сомневался, что Гитлер расстанется с Нейратом и назначит его протектором. Но к фюреру вызвали Гейдриха. Он представил Гитлеру информацию службы безопасности о тайных контактах марионеточного чешского правительства с Лондоном и Москвой. Это означало, что Карл Герман Франк проморгал врага у себя под носом. Возмущенный Гитлер тут же поручил самому Гейдриху немедленно отправиться в Прагу и уничтожить всех врагов рейха.
27 сентября 1941 года в Берлине сообщили, что Константин фон Нейрат в силу состояния здоровья попросил фюрера временно освободить его от занимаемой должности. До его полного выздоровления исполняющим обязанности протектора Богемии и Моравии назначается обергруппенфюрер СС Гейдрих.
Гейдрих понимал, что его дальнейшая карьера зависит от способности заставить чехов работать на рейх. Прилетев сюда, в Прагу, он заявил, что раздавит тех, кто окажет сопротивление, но вознаградит тех, кто готов быть полезным.
К смерти были приговорены примерно четыреста чехов — в основном бывшие офицеры, интеллигенция. Арестовали в десять раз больше, но, по мнению Гейдриха, следствие шло слишком медленно. Он распорядился отправить арестованных в концлагеря, чтобы там их просто убили при попытке к бегству.
— Мне нужно здесь спокойствие, — объяснил Гейдрих своим подручным, — чтобы чешский рабочий полностью включился в немецкие военные усилия, чтобы не снижались объемы поставок, чтобы здешняя индустрия вооружений развивалась. Само собой разумеется, что необходимо добавить чешским рабочим жратвы, чтобы они могли выполнить свою работу…
В декабре сорок первого Гейдрих доложил в Берлин (его сообщение перепечатали на спецмашинке с крупным шрифтом и показали фюреру), что он уничтожил основные группы сопротивления, включая советских диверсантов, сброшенных с парашютами.
Чехов, нужных для военной промышленности, Гейдрих обхаживал. Создал для них профсоюз, увеличил нормы питания. Разрешил бесплатно раздать двести тысяч пар обуви. Объявил 1 мая праздником, приказал распространять среди рабочих билеты на футбол, в театры и кино. Нацистская пропаганда рисовала Гейдриха другом чешского народа.
В узком кругу Гейдрих объяснял, что чехи как славянский народ должны исчезнуть:
— Наш курс — сделать чешскую землю германской. Чехам здесь делать нечего. Чтобы знать, кого из местного населения можно онемечить, проведем перепись населения. Негодных с расовой точки зрения и плохо соображающих выдворим, на востоке много места. Хорошо соображающих, но плохих с расовой точки зрения направим на работу в рейх и постараемся, чтобы у них не было детей. А кто не послушается, того к стенке…
Гейдрих написал записку в Берлин о необходимости изучить расовый состав в протекторате. Он считал, что сохранить нужно только ту часть населения протектората, которая несет в себе немецкую кровь. Распорядился устроить расовую проверку чешских детей на базе школ, в которых они учатся.
Отто Хофман, начальник главного управления СС по вопросам расы и поселений, отправил в Прагу штурмбанфюрера СС Эмина Кюнцеля. Он разработал план ликвидации тех чешских детей, которые по своим личностным качествам способны стать будущими вождями Чехии и потому представляют опасность для Германии.
Генрих Гиммлер давно задумал превратить территорию Чехии в государство СС. Он приказал Гейдриху провести германизацию чешского населения. Врачи изучали свидетельства о рождении чешских детей и отбирали тех, в ком были арийская кровь и нужные расовые характеристики. Они подлежали отправке в рейх, остальные — уничтожению. Чехи как народ должны были исчезнуть.
В этом интересы Гиммлера и Гейдриха совпадали. Но рейхсфюрер СС недооценивал амбиции своего заместителя. У Гейдриха появились политические амбиции.
Гейдрих не замыкался в рамках протектората. Обязанности начальника главного управления имперской безопасности с него не снимали. Он оставался главным палачом третьего рейха. В сентябре тридцать девятого Гейдрих провел совещание, на котором было решено депортировать всех цыган в концлагеря. В январе сорок первого приступил к чистке оккупированных польских территорий от поляков с тем, чтобы хорошие земли отдать этническим немцам.
Летом сорок первого Гитлер поручил ему разработать программу полного уничтожения европейских евреев. 20 января 1942 года на дачном объекте службы безопасности у берлинского озера Ванзее Гейдрих объяснил высшим чиновникам третьего рейха: задача партии и государства — убить всех евреев…
Лина Гейдрих рассказывала, что ее муж работает по двадцать четыре часа в сутки. Она сильно заблуждалась. Или, точнее сказать, жена начальника главного управления имперской безопасности пребывала в счастливом неведении. Только она одна думала, что Гейдрих занят исключительно работой. На самом деле его очень хорошо знали в злачных заведениях. Он охотно посещал дам легкого поведения — иногда один, иногда прихватывал с собой коллег, в том числе начальника гестапо Генриха Мюллера. Это, пожалуй, было единственное человеческое, что не было им чуждо.
Гейдрих любил развлекаться в компании своего подчиненного — Вальтера Шелленберга, начальника внешней разведки. Однажды Гейдрих, сославшись на совещание, попросил его составить компанию его жене, Лине Гейдрих. А потом в баре разыгралась знаменитая сцена, описанная в воспоминаниях Шелленберга. Гейдрих сказал, что Шелленберг умрет от уже полученного яда, если не скажет правду о его взаимоотношениях с Линой Гейдрих. Шелленберг поклялся, что с женой начальника у него исключительно интеллектуальные отношения..
Людей, которые ненавидели и боялись Гейдриха, набралось предостаточно. Но кто же приказал убить имперского протектора?
Президент Чехословакии в изгнании доктор Эдуард Бенеш попал в трудное положение из-за того, что его трудолюбивые и старательные соотечественники помогали нацистской Германии. Чехи не только смирились с немецкой оккупацией, но и производили оружие для вермахта.
Весной сорок второго года Гитлер пренебрежительно заметил:
— Чехи олицетворяют собой рабскую покорность. Чехов можно сделать фанатичными сторонниками рейха, если, учитывая, что они любители поесть, дать им двойной паек. Они сочтут своим моральным долгом вдвое больше трудиться на военных заводах.
Эта ситуация не устраивала ни чешское эмигрантское правительство, ни приютивших его англичан. На оккупированных территориях Европы действовало движение сопротивления. Чехи по степени активности оказались на последнем месте. Президент Бенеш боялся, что после войны ему все это припомнят. Мнение чехов не захотят услышать, все решат без них, и Чехословакия не вернется на политическую карту мира. Бенешу нужно было показать, что его люди тоже сражаются против общего врага.
Сначала Бенеш предложил, чтобы британская авиация разбомбила чешские военные заводы. Но это оказалось практически невозможно — у англичан было слишком мало четырехмоторных бомбардировщиков дальнего радиуса действия.
Так возникла идея убить кого-то из руководителей протектората, чтобы показать: народ борется. Организовать операцию взялся также бежавший в Лондон начальник военной разведки Чехословакии генерал Франтишек Моравец. Но в чешском подполье не нашлось надежных кадров. Стали искать среди эмигрантов. В Англии находилась чешская бригада, три тысячи человек. Это те, кто покинул страну и добрался до Англии.
Выбрали двух добровольцев, имевших опыт прыжков с парашютом и хорошо владевших стрелковым оружием: Яна Кубиша и Йозефа Габчика. В два часа двадцать четыре минуты утра 29 декабря 1942 года их сбросили над территорией протектората.
Ошибка экипажа привела к тому, что агенты приземлились далеко от Праги. Один из них повредил ногу. Но парашютистам повезло. Они нашли врача, который согласился вылечить Габчику ногу. Местные жители их укрыли, хотя рисковали жизнью.
Немцы искали агентов-парашютистов, они окружали целые улицы и методично осматривали один дом за другим. Были приняты дополнительные меры безопасности. Усилили охрану дома Гейдриха. Но он упрямо отказывался пересесть в бронированный автомобиль и ездить с машиной сопровождения. Он не верил, что чехи осмелятся его убить.
Меньше чем через полгода парашютисты добрались до Райнхарда Гейдриха.
Из-за потери крови и шока он потерял сознание. Самый опасный человек в нацистском руководстве истекал кровью на земле на глазах толпы. Никто не пошевельнулся, чтобы ему помочь! Только чешский полицейский, который ехал на том самом трамвае, вылез на улицу. Он остановил грузовик, на котором Гейдриха доставили в больницу.
Полицейский, как положено, доложил в гестапо о покушении на неизвестного немецкого офицера. Но гестаповцы не спешили, это было не первое и не последнее покушение на немцев в Праге. Когда трое гестаповцев приехали в больницу, Гейдриха уже отправили в операционную. Только увидев имперского протектора на операционном столе, они поняли, что случилось.
Германское бюро информации сообщило:
«27 мая в Праге неизвестными лицами совершено покушение на обергруппенфюрера СС Райнхарда Гейдриха. Он ранен, но жизнь его вне опасности. За выдачу участников покушения устанавливается премия в размере десяти миллионов крон».
Президент Бенеш поздравил генерала Моравеца с успехом. 29 мая правительство Чехословакии в изгнании назвало операцию против Гейдриха актом справедливой мести со стороны народа.
Трое медиков пытались спасти Гейдриха — личные врачи фюрера Теодор Морелль и Карл Брандт и личный доктор Гиммлера Карл Гебхардт. Выяснилось, что раны опаснее, чем казались: пневмоторакс, перелом ребра, разрыв диафрагмы, осколок в селезенке. В рану попали фрагменты обшивки сиденья, конский волос, еще какая-то грязь.
В начале июня состояние Гейдриха ухудшилось: началось общее заражение крови. Спасти его мог пенициллин, но в Германии антибиотиков еще не было. 4 июня 1942 года он испустил дух в страшных мучениях.
Гитлер считал Гейдриха туповатым, но после его смерти назвал «незаменимым борцом» и повелел жестоко наказать чехов. В протекторате ввели чрезвычайное положение, Прагу прочёсывали эсэсовцы и хватали всех, кто казался подозрительным. Самых опасных помещали в тюрьму Панкрац.
Напутствуя своих людей перед вылетом, начальник чехословацкой разведки генерал Франтишек Моравец говорил:
— Вы снабжены всем, чем мы в силах вас обеспечить. Насколько нам известна ситуация у нас в стране, вы можете рассчитывать на поддержку со стороны тех наших патриотов, к которым вы можете обратиться.
Генерал ошибся. Нашлось не так много людей, готовых рискнуть жизнью и помочь агентам-парашютистам. А вот немцы и пособники оккупантов искали тех, кто подстерег Гейдриха. Они окружали целые кварталы и методично осматривали один дом за другим. Воцарилась атмосфера страха. Один из последних остававшихся на свободе парашютистов радировал: «Деревня Лежаки, где находилась моя база, стерта с лица земли. Помогавшие нам люди арестованы»
Парашютисты нашли лишь убежище в главном православном храме Праги. Это кафедральный собор Св. Кирилла и Мефодия. Сюда перевели и других агентов-парашютистов, искавших спасения. Всего их было семеро.
В общей сложности немцы заплатили двадцать миллионов крон тем, кто помог найти убийц Гейдриха. Желающих получить награду набралось немало — шестьдесят с лишним человек. Больше всех — по пять миллионов крон — досталось двоим парашютистам, предавшим боевых товарищей.
Парашютист Вилиам Герик не нашел помощи ни на одной конспиративной квартире. Отчаялся. Пошел в гестапо. Рассказал все, что знал. Ошибка чехословацкой разведки состояла в том, что все сброшенные парашютисты знали о других группах…
Предателем оказался еще один чешский агент-парашютист по фамилии Карел Чурда. Он служил в чехословацкой армии, после оккупации бежал в Польшу, затем во Францию, оттуда был эвакуирован в Англию. Его сбросили с парашютом в марте сорок второго.
После покушения на Гейдриха он испугался, что немцы поймают его в ходе облавы и расстреляют вместе с семьей. Услышав, что немецкие власти гарантируют амнистию всем, кто назовет имена убийц имперского наместника, он приехал в здание пражского гестапо, назвал имена агентов-парашютистов, которые убили Гейдриха, и рассказал, что они прибыли из Англии.
Начальник пражского гестапо доложил своему начальству:
«16 июня в гестапо явился гражданин протектората Карел Чурда. Данное им описание парашютиста совпало с описанием некоего Йозефа Габчика. Чурда высказал предположение, что вторым преступником может быть лучший друг Габчика — Ян Кубиш…»
В два часа ночи семьсот немецких солдат окружили храм. Перестрелка продолжалась несколько часов. Но немцам не удавалось прорваться в подвал. Они пустили слезоточивый газ, залили подвал водой, но добраться до уничтоживших Гейдриха чехов не смогли. Немцы мечтали взять парашютистов живыми, чтобы иметь возможность их допросить и доказать, что они посланы англичанами. Но офицеры им такого удовольствия не доставили. Когда стало ясно, что уйти невозможно и спасения нет, застрелились.
Гестаповцы привели Карела Чурду, и предатель опознал трупы.
В отместку немцы казнили первого предстоятеля чехословацкой православной церкви. Это он укрыл в храме парашютистов. Другие побоялись дать им убежище, а он не испугался и за свою смелость заплатил жизнью.
Адольф Гитлер злобно предупредил министров марионеточного чешского правительства:
— Мы больше не потерпим каких-либо нарушений интересов рейха в протекторате. Если это произойдет, мы выселим всех чехов. Нам это не составит труда.
Фюрер довольно рассказывал потом, что от его слов у чешских министров буквально ноги подкосились.
3 июля 1942 года на знаменитой Вацлавской площади, где когда-то чехи праздновали создание собственного независимого государства, насмерть перепуганное марионеточное правительство устроило манифестацию, которую пражане никогда не видели. Согнали двести тысяч человек, они должны были продемонстрировать лояльность к нацистской Германии. Приехали президент Эмиль Гаха, министры.
— Когда мы шли вместе с рейхом, мы были сильным и славным народом, — говорил один из министров. — Если мы восставали против рейха, то чешская земля приходила в упадок и опустошалась в войнах. Да здравствуют великолепные немецкие вооруженные силы! Да здравствует чешская будущность!
Толпа скандировала:
— Да здравствует Адольф Гитлер! Слава рейху!
Чехи тянули руки в нацистском приветствии. Где эта грань между слабостью человека, страхом перед властью, жестокой и безжалостной, и пособничеством оккупантам?..
Меньше чем через два года, 13 мая 1945 года, в освобожденной от немцев Праге был выдан ордер на арест Эмиля Гахи, недавнего президента страны. Он сошел с ума в камере. Через полтора месяца, 27 июня, умер, не дождавшись суда.
Немецкие оккупационные власти жестоко отомстили за казнь Гейдриха. Символом этой мести стала трагедия чешской деревни Лидице. Ее стерли с лица земли.
Еще в октябре сорок первого немцы схватили чешского парашютиста, у которого обнаружили адреса двух семей из Лидице. Вся деревня попала под подозрение. После покушения на Гейдриха гестаповцы решили, что теракт был организован жителями Лидице.
В семь утра расстрельная команда окружила деревню. Мужчин уничтожили на месте, женщин отправили в концлагерь Равенсбрюк. Не пожалели и деревенских ребятишек. Детей было больше сотни, после войны нашли следы только семнадцати. Все дома немцы снесли. Поэтому деревня Лидице просто исчезла с лица земли.
Заместитель имперского протектора бригадефюрер СС Карл Герман Франк одобрительно сказал, что на этой земле, где нет больше ни людей, ни домов, будет прекрасно расти кукуруза. После смерти Гейдриха мечта Франка сбылась — он стал неограниченным хозяином Чехии. В мае сорок пятого его поймали и через год повесили.
15 июня 1942 года в Лондоне британское правительство обсуждало, чем ответить на злодеяния нацистов в Лидице? Премьер-министр Уинстон Черчилль предложил стереть с лица земли три немецкие деревни! Командующий военно-воздушными силами предупредил, что для этого потребуются сто бомбардировщиков. Некоторые министры сомневались: не ухудшит ли это положение чехов?
Трагедия деревни Лидице усилила ненависть к нацистам и укрепила американцев и англичан в решимости проводить массированные бомбардировки немецких городов. Сожженные Гамбург и Дрезден были ответом на преступления нацистов в оккупированной Европе.
А президент Эдуард Бенеш не мог понять, почему убийство Гейдриха и ответные репрессии нацистов не привели к подъему партизанского движения. В декабре сорок третьего его принимали в Москве. Нарком иностранных дел Молотов поинтересовался у президента: поляки взрывают мосты, поезда, а в чем проявляется сопротивление вашего народа немцам?
— У нас географические условия иные, — пустился в объяснения Бенеш. — У нас нельзя проводить ни партизанские акции, ни саботаж в крупных размерах. Открытое выступление означало бы лишь напрасную бойню.
Но в своем кругу президент Чехословакии не кривил душой.
— Почему они не сражаются? — вопрошал он своих сотрудников. — Посмотрите на поляков, на югославов, на французов. Они уходят в партизаны. Почему чехи не умирают, как солдаты, прихватив с собой как можно больше немцев?
Моравец с горечью говорил, что убийство Гейдриха подняло престиж чехов, но не послужило поводом для подъема сопротивления.
Когда после войны начальник чехословацкой разведки генерал Франтишек Моравец вернулся домой, его встретили совсем не как героя, организовавшего убийство гитлеровского наместника. Напротив, его считали виновным в смерти тех, кого немцы уничтожили в ответ на казнь Райнхардта Гейдриха. Родственники погибших требовали от генерала ответа, зачем он это сделал? Это были худшие годы в его жизни.
Франтишек Моравец приехал в тюрьму, чтобы своими глазами посмотреть на предателя, а тот глумливо сказал генералу:
— Из-за меня погибли два человека, из-за тебя пять тысяч, и кого же из нас должны расстрелять?
Карелу Чурде, который выдал агентов-парашютистов, немцы изготовили документы на другое имя. Но после войны предателя нашли и арестовали. Он нагло сказал на суде:
— А разве вы не сделали бы то же самое — за миллион?
Он был осужден за измену и повешен 29 апреля 1947 года в пражской тюрьме Панкрац.
Стоило ли уничтожать Райнхарда Гейдриха?
Начальник главного управления имперской безопасности был олицетворением гитлеровской машины массовых репрессий, одним из тех, кто приказывал уничтожать невинных людей. Он давно уже заслужил смерть. Если бы его не остановили в сорок втором, он убил бы еще многих! Казнь Гейдриха имела и символическое значение. Она придала смелости партизанам и участникам антифашистского сопротивления по всей Европе. Напомнила главарям и чиновникам третьего рейха, что им придется ответить за свои преступления.
Но в Праге начальник чехословацкой разведки генерал Франтишек Моравец до конца своих дней будет думать о том, что столь удачно проведенная им операция закончилась смертью пяти тысяч человек.
Убить можно и газовым пистолетом
Историю Украины, печально заметил один из видных деятелей национального движения, без малого столетие назад пытавшийся сделать ее самостоятельным государством, нужно читать с бромом. Настолько она драматическая. Или даже трагическая, потому что добиться независимости украинцам никак не удавалось. Соседние народы обретали самостоятельность, но не украинцы. А почему бром? Других успокаивающих препаратов тогда не знали.
Революция и Гражданская война повсюду прокатились кровавым хаосом. Однако же Украине, пожалуй, досталось больше других. На ее территории люди убивали друг друга с особым ожесточением. Природу этого ожесточения и сегодня не просто объяснить.
Кинохроника Степана Бандеру не снимала. Провозглашенное им государство существовало всего несколько дней — и то лишь на бумаге. Насладиться властью он не успел. Немалую часть жизни провел за решеткой — в тюрьме или концлагере — и в подполье, скрываясь под чужим именем.
Наркомат госбезопасности — уже после войны — разослал чекистам его описание, весьма малосимпатичное: «Низкого роста, шатен, волосы редкие — почти лысый, некрасивый, худощавый, верхняя челюсть выдвигается вперед, так, что верхняя губа у него всегда приподнята и видны зубы».
Набросать его портрет можно по фотографиям и рисункам. Для фото он позировал, выбирая выгодный для себя ракурс. Рисунки, выполненные соратниками или поклонниками, — комплиментарные. Каким же Бандера был в реальной жизни?
Невысокого роста, скорее даже маленький. Худощавая фигура аскета. Суровое и неулыбчивое бледное лицо, выдающее внутренние страсти. Холодный огонь в глазах. Беспощадный взгляд фанатика. Он с юности был охвачен национальной идеей и, казалось, только искал врага, чтобы его сокрушить.
Адольф Гитлер приказал посадить его в концлагерь, Иосиф Сталин распорядился уничтожить. Степан Бандера пережил обоих. Неисполненными остались два смертных приговора, вынесенных ему. И все-таки его убили. Когда все его высокопоставленные враги либо уже ушли из жизни, либо оставили политическую сцену.
23 января 2010 года в Киеве на торжественном собрании по случаю Дня соборности Украины президент Виктор Андреевич Ющенко заявил о посмертной реабилитации руководителя Организации украинских националистов. Подчеркнул значение подписанного им акта:
— Этого ждали миллионы украинцев и много лет.
Тогда Ющенко присвоил Бандере высокое звание Героя Украины «за отстаивание национальной идеи и борьбу за независимое украинское государство» и наградил его орденом Державы, который вручил внуку Степана Андреевича, который работает на Украине, но имеет канадское гражданство.
В России указ вызвал протесты и возмущение. Золотая звезда Героя Украины Бандере воспринималась как прощальная зловредная выходка Ющенко. Но на Украине есть те, кто считает указ торжеством справедливости. На Западной Украине поклонников Бандеры предостаточно.
Нам эта картина мира представляется перевернутой. Как же это произошло, что наши соседи выбрали себе в герои Степана Андреевича Бандеру?
В ночь на 23 октября 1933 года Сталину, отдыхавшему в Гаграх, шифртелеграммой из Москвы доложили о теракте Организации украинских националистов против советских загранработников. Это было дело рук двадцатичетырехлетнего Степана Бандеры.
Выстрел боевика в советского дипломата не был актом отчаяния и протеста беспомощного одиночки, это была продуманная стратегия. Убийство политического врага, внушали боевикам, не только необходимость, но и долг. Не важно, что убит невинный человек. Цель оправдывает средства. Этому принципу Степан Бандера и его соратники не просто молчаливо следовали. Они превозносили террор.
В честь Степана Бандеры на западе Украины открыты музеи. Я побывал в трех.
Огромный мемориальный комплекс воздвигли в его родных местах.
Степан Бандера родился 1 января 1909 года в селе Старый Угрынов (ныне это Ивано-Франковская область). Мать, Мирослава Владимировна, уйдет из жизни рано, умрет от туберкулеза весной 1922 года, сразу после рождения восьмого ребенка. Но и девочка, названная в честь матери Мирославой, не выжила. У овдовевшего отца осталось на руках семеро детей. Четверо сыновей: Степан, Александр, Василь, Богдан. Три дочери: Марта-Мария, Владимира и Оксана.
Андрей Михайлович Бандера был убежденным националистом. После гимназии он поступил на богословский факультет Львовского университета и стал греко-католическим священником. Мирослава Владимировна происходила из семьи заметных в Галиции людей. Ее отец был священником, а братья не были обойдены общественным темпераментом.
Галиция тяготилась ролью заброшенной австрийской, а затем польской провинции. Здесь украинская национальная идея обрела воинственные, агрессивные черты. Объяснение, возможно, следует искать в психологии исполненных предрассудками галицийских крестьян, которые во всем видели происки внешних врагов. Да и принадлежность к собственной — униатской, то есть греко-католической — церкви делала обитателей Галиции обособленной общностью.
Степан Бандера очень рано вовлекся в борьбу за независимую Украину. В 1928 году вступил в подпольную ячейку Украинской военной организации полковника Евгена Коновальца. На следующий год присоединился к Организации украинских националистов и быстро оказался на первых ролях. Он стал кумиром западноукраинской молодежи. Ради него шли на смерть. С юности его отличали упорство, воля, целеустремленность. Низенький и щуплый, он не отличался крепким здоровьем. Пытался победить болезнь спортом, бегал, плавал и добился своего. Воспитывал волю и стойкость, учил себя противостоять пыткам. Однажды старшая сестра Марта застала его с окровавленными пальцами. Он сам втыкал себе под ногти иголки …
Степан Бандера сознательно отказался от табака и алкоголя. Играл на пианино, гитаре, мандолине, бандуре. Легко сходился с людьми и подчинял их своему влиянию.
Боевики из Организации украинских националистов мечтали о своем государстве, в котором установят национальную диктатуру, избавятся от поляков, русских, евреев и останутся, наконец, одни! Украина — только для этнических украинцев, остальные народы, живущие рядом, — враги, лишние на этой земле: их надо изгнать или уничтожить.
Летом 1934 года Степан Бандера подготовил в Варшаве самый громкий теракт предвоенного времени — убийство министра внутренних дел Польши генерала Бронислава Перацкого. Это был ответ на «злодеяния против украинского народа»: министр жестко преследовал украинских националистов. Бандеру приговорили к смертной казни. Заменили пожизненным заключением.
Он вышел на свободу, когда Гитлер напал на Польшу. На оккупированной польской территории украинские националисты наладили сотрудничество с командованием вермахта. Бандеровцы обещали передать семьсот боеспособных украинцев под немецкое командование. Вермахт видел в украинских националистах подсобную силу в будущей войне против Советского Союза. А Бандера решил, что немцы дадут украинцам то, в чем им отказывали поляки и русские: независимое государство. Степан Бандера неправильно истолковал немецкие намерения.
В марте 1941 года в Кракове Бандера провел съезд ОУН. Делегаты поддержали линию Бандеры на создание независимой Украины путем вооруженной борьбы. Бандеру избрали главой ОУН, его первым заместителем — Ярослава Стецько, Делегаты одобрили приветственный жест (правая рука поднимается вправо и наискость — чуть выше головы) и формулу приветствия, которой члены организации должны встречать друг друга:
— Слава Украине!
— Героям слава!
Красная армия, отступая под напором частей вермахта, покинула Львов в ночь на 30 июня 1941 года. Пока не была сформирована оккупационная администрация, город примерно на сутки оказался во власти вооруженных формирований украинских националистов — и загодя созданных немецкой военной разведкой, и наскоро сколоченной из горожан добровольческой полиции.
Степан Бандера решил, что настал благоприятный момент для осуществления вековых чаяний украинского народа. Со свойственными ему авантюризмом и дерзостью поручил Стецько провозгласить на освобожденной от большевиков территории независимость Украины. Заодно подручные Степана Бандеры устроили во Львове сначала еврейский, а потом и польский погром. Убили несколько тысяч человек.
Впоследствии сторонники и поклонники Степана Бандеры потратили много сил, доказывая, что Организация украинских националистов не имела отношения к уничтожению еврейского населения. Но небольшая немецкая оккупационная администрация не справилась бы с уничтожением такого количества людей без деятельной помощи местного населения, украинской полиции и украинских националистов.
Бандеровцы рассчитывали иметь свое государство под германским протекторатом. Немцы же просто расчленили Украину. Создание независимой Украины не входило в их планы. На этой земле предполагалось разместить немецких колонистов. Адольф Гитлер не нуждался в «украинских союзниках»! Как позже не желал иметь дело с пленным генералом Андреем Андреевичем Власовым и его российскими соратниками, наперебой предлагавшими Гитлеру свои услуги.
Самовольство Бандеры в условиях военного времени оккупационными властями было сочтено преступлением. 5 июля 1941 года его вывезли из генерал-губернаторства в Берлин, здесь посадили под домашний арест, в сентябре отправили в тюрьму, на следующий год поместили в концлагерь Заксенхаузен.
Степан Бандера и ОУН оказались в контрах с немцами не по собственному желанию. И ссора с ними их не оправдывает. Сажали бандеровцев не потому, что они возмутились нацистскими преступлениями, а потому, что проявили своеволие, не согласованное с оккупационными властями. Многие украинские националисты этого не понимали. Обращались за помощью в Берлин и возмущались: ну, почему немцы отталкивают протянутую руку? Украинские националисты заключили союз с преступниками. Отчего же они решили, что с ними нацисты станут вести себя по-джентльменски?
Украинские националисты продолжали служить в полиции, во вспомогательных частях вермахта, уничтожали партизан и участвовали в карательных акциях. Работали бургомистрами, старостами и охранниками в лагерях и, наконец, вступали в добровольческие формирования войск СС.
В конце второй мировой ситуация на фронтах заставила немцев изменить тактику. Когда вермахт стал терпеть поражение, немцам вновь понадобился Степан Андреевич Бандера, который нисколько не утратил своей популярности среди западных украинцев.
В сентябре 1944 года руководителя Организации украинских националистов Бандеру выпустили, чтобы он занялся диверсионной работой против Красной армии. Отпустили и его соратников. Кому нужен полководец без армии…
Степан Бандера потерял здоровье в заключении. Часто болел, подолгу лежал в больницах. Но его обуревала жажда деятельности. Организация украинских националистов создала Украинскую повстанческую армию, Днем на Западной Украине была советская власть, а ночью во многих селах безраздельно господствовали бандеровцы. Существовала разветвленная подпольная структура украинских националистов — районные, надрайонные, окружные, областные и краевые проводы.
В западных областях шла кровавая война с националистическим подпольем. Отряды Украинской повстанческой армии, действовавшие в советском тылу, отвлекали немалые силы Красной армии от войны с вермахтом. Тем самым бандеровцы затягивали Вторую мировую войну, давая возможность немцам держать восточный фронт. Гибли бойцы Красной армии. И пока вермахт держал фронт, внутри третьего рейха продолжалось уничтожение невинных людей. Вот в чем, в частности, вина бандеровцев.
Оуновцы убивали всех, кто представлял советскую власть или сотрудничал с ней: директоров машинно-тракторных станций, районных чиновников, занимавшихся хлебопоставками, сельский актив. Поляков уничтожали целыми селами, дома их сжигали, имущество забирали.
Вооруженное подполье на Украине было ликвидировано. Организация украинских националистов как реальная структура существовала уже только в эмиграции. Но на Западной Украине для немалого числа людей Степан Бандера оставался символом борьбы за национальную идею.
Вступая в ОУН, молодежь давала клятву:
«Клянусь Украине, что я преданно и честно выполню все обязательства, которые возложит на меня Организации украинских националистов под командованием Степана Бандеры. Я буду всеми своими силами, ценой своей жизни бороться за независимую украинскую державу. Слава Украине, слава героям!»
Непойманным оставался только вождь Организации украинских националистов Степан Андреевич Бандера. Добраться до него оказалось делом более сложным, потому что он давным-давно ушел за кордон.
В 1950 году Степан Андреевич Бандера дал журналистам интервью, текст которого получили в министерстве государственной безопасности и перевели на русский язык.
— Украинская повстанческая армия, — говорил Бандера, — это подпольное революционное военное формирование, ведущее борьбу в рамках общего революционного движения.
Его спросили:
— Когда будет революция на Украине?
— Общий революционный взрыв на Украине и в остальных подвластных большевикам странах произойдет в подходящий для этого момент. Революцию может вызвать война. Война неотвратима. СССР готовится к войне и ее вызовет.
— Пытались ли большевики совершить нападение лично на вас? — интересовались журналисты.
— Да. Наша служба безопасности, «безпека», выявила трех агентов НКВД, которые имели такое задание.
Попытки найти Бандеру долгое время не удавались. Пока задание не поручили молодому и умелому агенту госбезопасности Богдану Николаевичу Сташинскому.
Сташинский родился в тридцать первом году на Западной Украине, принадлежавшей тогда Польше. Семья была униатской и симпатизировала украинской национальной идее. Но Богдан, который учился во Львовском педагогическом институте и намеревался стать преподавателем математики, после прихода Красной армии порвал с родными. В 1951 году он был завербован чекистами Львовской области. Подписал стандартное обязательство, получил псевдоним «Олег» и стал осведомителем госбезопасности.
Он помог чекистам найти убийц писателя Ярослава Галана. Родная сестра, не подозревавшая о его новых взглядах и тайных служебных обязанностях, познакомила Сташинского со своим женихом. С его помощью Богдан ушел в лес и был принят в одну из боевых групп Организации украинских националистов. Там он раздобыл нужную информацию. Молодой человек проявил очевидные способности к нелегальной работе. Его отправили учиться в Киев, где в закрытом учебном заведении министерства госбезопасности он, в частности, изучал немецкий и польский языки.
Сташинского взяла к себе нелегальная разведка. Ему разработали надежную легенду. Под именем Йозефа Лемана, родившегося на территории Польши, перебросили в Германскую Демократическую Республику для усовершенствования языковых познаний и акклиматизации в немецкой среде.
Богдан Сташинский выдавал себя за немца, выросшего среди поляков, что объясняло его славянский акцент. Настоящий Леман был к тому времени мертв и родственников не имел. На всякий случай Сташинского свозили в те места, где вырос Леман, чтобы он не прокололся в разговоре или, не дай бог, на допросе.
В ГДР он получил новые документы и в пятьдесят шестом году совершил первое путешествие уже в Западную Германию, в Мюнхен, где обосновались вожди украинских националистов. Для начала его использовали в роли связного, поручили встречаться с давно завербованным советской разведкой агентом, чьего имени он не знал. Сташинский получал от него информацию и передавал деньги.
Наконец начальство решило, что он готов действовать самостоятельно. Первый приказ — убить главного идеолога Организации украинских националистов, редактора журнала «Украинский самостийник» Льва Михайловича Ребета. Сташинский отыскал в Мюнхене Ребета. Несколько дней следил за ним, изучая его образ жизни, привычки, маршруты.
Лев Ребет делил свой день между редакцией, находившейся на Дахауэрштрассе, и штаб-квартирой Организации украинских националистов на Карлсплац. Адвокат по профессии, Ребет арестовывался еще польским правительством. Сидел в лагере в Березе Картусской. После начала германо-советской войны добрался до Львова, где 15 сентября 1941 года был арестован немцами. Его держали в Аушвице, освободили 19 декабря 1944 года. В эмиграции он с Бандерой разругался.
Из Москвы Сташинскому доставили оружие — специально сконструированный для него газовый пистолет одноразового использования. Яд находился в герметично запечатанной капсуле. При нажатии кнопки выстреливался тонкой струйкой. Но стрелять следовало практически в упор, что не каждому под силу.
Яд вызывал сужение сосудов головного мозга. Смерть наступала в считанные мгновения, а обнаружить следы яда было почти невозможно. Сташинскому вручили и противоядие двух видов — в таблетках и ампулах.
— Для вашей безопасности, — предупредил Сташинского офицер оперативно-технического управления КГБ, доставивший оружие, — непосредственно перед акцией следует проглотить одну из этих таблеток, а сразу после выстрела раздавить еще и ампулу и вдохнуть ее содержимое.
Офицер раздобыл где-то маленькую собачку. Они сели в машину и поехали в лес. Московский гость предложил испытать новое оружие. Собаку он привязал к дереву.
— Итак, — сказал он Сташинскому, — глотай таблетку и стреляй в нее.
Собака сдохла мгновенно, не издав ни единого звука. Богдан Сташинский остался доволен оружием.
9 октября 1957 года он вновь появился в Мюнхене. Он путешествовал под именем Зигфрида Дрегера. Газовый пистолет спрятал в большой колбасе, которую держал в холодильнике в гостиничном номере.
Московский офицер предупредил его:
— У тебя есть только десять дней. Потом газовые капсулы придут в негодность.
12 октября Богдан Сташинский подстерег Льва Ребета в подъезде. Пистолет он прикрывал газетой. Ребет поднимался по лестнице, Сташинский спускался. Поравнявшись с жертвой, он поднял правую руку и выпустил смертоносный яд прямо в лицо Ребету. Тот рухнул на ступеньки лестницы.
Сташинский заранее принял нейтрализующую яд таблетку. Сразу после выстрела прикрыл лицо платком, в котором находилась ампула с другим нейтрализующим веществом. Он действовал уверенно и спокойно. Быстро вышел из подъезда. Использованный пистолет выбросил.
Московские специалисты не ошиблись в своих расчетах. Патологоанатомы пришли к выводу, что Ребет умер от сердечного приступа. Мюнхенская полиция даже не стала заниматься расследованием причин смерти эмигранта-украинца.
Выполнив задание, Сташинский на поезде доехал до Франфурта-на-Майне, оттуда улетел в Западный Берлин и перешел в Восточный, столицу ГДР. В представительстве комитета госбезопасности офицеры, работавшие по линии нелегальной разведки, устроили в его честь торжественный ужин. О проведении важного «мероприятия в Германии» доложили лично первому секретарю ЦК КПСС Хрущеву.
Начальник первого главного управления КГБ (внешняя разведка) генерал Александр Михайлович Сахаровский подготовил для руководителя партии и государства докладную записку на двух страницах. В архиве внешней разведки сохранилась справка:
«Письмо исполнено от руки на двух листах. Без оставления копии в секретариате Комитета госбезопасности.
Исполнитель т. Сахаровский, ПГУ».
Отыскать Степана Бандеру казалось почти безнадежным делом. Пока Сташинского не предупредили, что вождь ОУН обязательно приедет в Роттердам, где поминали создателя Организации украинских националистов полковника Евгена Коновальца. В мае 1958 года отмечали двадцатилетие его смерти.
«Освободительная борьба продолжается дальше, — писал по этому случаю Степан Бандера. — Ее несокрушимость — это первейшая гарантия грядущей победы. Весь украинский народ захвачен национальной идеологией независимости Украины и последовательной борьбы с безбожным и антинародным большевизмом. Национальное движение стало всенародным освободительным движением. А вместе с укоренением его идей в народе живет и ширится память о великом Евгении Коновальце. Напрасны все большевистские действия, не осквернить и вырвать из народной души эту великую славу, так же как не удастся врагу уничтожить веру в Бога и другие национальные святыни».
На кладбище Сташинский встал как можно ближе к могиле полковника, чтобы выяснить, как теперь выглядит Бандера. Он сумел хорошо разглядеть Степана Андреевича, но сфотографировать вождя ОУН ему не позволили.
Оставалось узнать, где тот живет.
Богдан Сташинский раз за разом приезжал в Мюнхен. Теперь у него были документы на имя Ханса Иоахима Будайта. И ему все-таки удалось обнаружить адрес некого Стефана Поппеля. Именно под этим именем обосновался в столице Баварии руководитель украинских националистов.
Кураторы торопили исполнителя. Степан Бандера открыто призывал западные державы к настоящей войне против Советского Союза.
Холодная война, писал Бандера, вполне устраивает советских руководителей, но весьма обременительна для Запада, пытающегося найти формулу мирного сосуществования. Однако же у них ничего не выходит. Почему? Москва воспринимает мирное сосуществование как постоянные ей уступки.
«Образовавшееся в период военного союза убеждение, что московско-большевистский империализм не такой уж страшный, уступает узнаванию его настоящей природы, — удовлетворенно замечал глава ОУН. — Западные народы все яснее понимают, что неостановимая экспансия и хищнический грабеж — это постоянное, органичное лицо большевистской Москвы. Западные народы на собственной шкуре убедились, что ничто не меняет волчьей природы большевистской Москвы, поэтому всякие надежды на мирное сосуществование теряют смысл. Ведь быть в роли овец, растаскиваемых стаей волков, не хочет быть ни один народ».
Как же можно противостоять агрессивности большевиков, задавался вопросом Бандера. Ему ответ был ясен: «Наиболее радикальный путь к этому — тотальная мировая война с целью уничтожить большевизм и сломать хребет московскому империализму».
Но тут же с сожалением отмечал, что надеться на это в ближайшее время не приходится: «Западные державы не быстро и не легко согласятся на то, чтобы планово выбрать войну». Что же делать? Убеждать Запад в необходимости наступательной стратегии в холодной войне и ни в коем случае не идти на уступки Москве. Тогда «вместо сосуществования с большевистским экспансивным империализмом Запад будет стараться хотя бы обрубать его когти и клыки».
Бандера критиковал соратников, сомневавшихся в эффективности подпольной работы в условиях советской Украины:
«Они видят единую возможность освобождения в том, что западные державы разобьют большевиков в военном конфликте и дадут угнетенным народам независимость, или другим способом заставят Москву сменить ее внутреннюю систему и политику в направлении большей свободы. Собственные силы и собственная борьба угнетенного народа имеют для них вторичное значение».
Бандера верил в возможности своих единомышленников:
«Дело национально-освободительных сил использовать удобные условия, в частности каждую сложную ситуацию большевиков, и разворачивать революционную борьбу собственными силами и по собственному плану».
Причем вождь украинских националистов детально инструктировал молодых соратников, как следует поступать с «москалями». Судьбу каждого решать индивидуально. Прежде всего выяснить, как «москаль» попал на Украину, как относится к украинской освободительной борьбе, лоялен ли национальной идее? Если готов сражаться за независимость Украины, пусть остается. Ежели нет — изгнать. А вот «москали — активные или потенциальные враги украинской государственности» — живыми уйти не должны.
Бандера объяснял:
«Вражеские силы нужно уничтожить доступными в данной ситуации способами и методами. Генеральная задача — убрать с Украины наибольшее количество враждебно настроенных москалей, чтобы не отвлекать большие силы на содержание пленных или интернированных в трудных условиях борьбы».
Все это воспринималось как угроза новых боевых акций на территории Украины. И от Сташинского требовали скорейшего исполнения боевого задания.
Степан Бандера привык к тому, что за ним охотятся. В отличие от идеолога Льва Ребета профессиональный боевик держался крайне осторожно. Сташинскому никак не удавалось проникнуть в дом Бандеры, чтобы найти удобное место для убийства.
А умельцы в Москве подготовили ему усовершенствованный газовый пистолет, теперь уже двуствольный, то есть стрелять можно было два раза. Расчет был на то, что патологоанатом, как и в случае с Ребетом, решит, будто причина смерти — сердечная недостаточность. Сташинского снабдили и набором отмычек, чтобы он смог открыть подъезд. Но отмычки не подошли. И в гараж, куда Бандера ставил свой «опель», тоже проникнуть не удалось.
Он выбросил пистолет, пришедший в негодность, и вернулся в Восточный Берлин. С помощью своих кураторов обзавелся еще одним набором ключей, один из которых все-таки подошел. Ночью Сташинский забрался в подъезд и на четвертом этаже обнаружил табличку с фамилией «Попель».
Сташинскому вручили еще один специальный газовый пистолет. Вновь снабдили нейтрализующими таблетками и ингалятором, дабы он сам не погиб от ядовитых паров.
Таблетку он принимал за завтраком и весь день следил за Бандерой, выбирая удобный момент. 15 октября 1959 года он тоже дежурил возле его дома. Около часа дня увидел знакомую машину: вождь ОУН приехал домой обедать, предварительно заглянув со своей секретаршей на рынок.
Богдан Сташинский быстро забежал в подъезд. Выждал минуту. И, не спеша, двинулся вниз по лестнице, навстречу Бандере. Он действовал совершенно хладнокровно.
Степан Андреевич уже поставил машину в гораж. Одной рукой он держал бумажный пакет с только что купленными помидорами, а другой пытался вытащить ключ, застрявший в замочной скважине.
Сташинский участливо спросил:
— Что, замок испортился?
Бандера ответил:
— Нет, все в порядке.
При этом он посмотрел на незнакомца. Сташинский поднял пистолет, завернутый в газету, и выстрелил Бандере прямо в лицо… Вождь ОУН еще сумел подняться на третий этаж, прежде чем смертельный яд его свалил. Услышав хрип умирающего, выскочили соседи, которые увидели на полу человека, которого они знали под именем Стефана Попеля. Рядом валялся пакет с рассыпавшимися помидорами.
Бандера скончался по дороге в больницу.
Первоначальный диагноз: травма черепа из-за падения на лестнице в результате сердечного приступа. Но лицо покойного пошло синими и черными пятнами. Это насторожило полицейских. Более тщательное, чем обычно, вскрытие показало, что его отравили цианистым калием. 20 октября Бандеру похоронили на мюхенском кладбище. Никто тогда не мог предположить, что очень скоро тайна его смерти будет раскрыта…
На следующий день после уничтожения Бандеры Богдан Сташинский был уже в Восточном Берлине, где его вновь поздравили с удачно выполненным заданием.
3 ноября 1959 года постановлением президиума ЦК КПСС был утвержден проект указа президиума Верховного Совета СССР о награждении Богдана Николаевича Сташинского орденом Красного Знамени. В ту пору награды нелегалам давали не часто.
В сопроводительной записке заместитель председателя КГБ и куратор первого главного управления (внешняя разведка) генерал-полковник Петр Иванович Ивашутин писал, что Сташинский «в течение ряда лет активно использовался в мероприятиях по пресечению антисоветской деятельности украинских националистов за границей и выполнил несколько ответственных заданий, связанных с риском для жизни».
6 ноября председатель президиума Верховного Совета СССР маршал Ворошилов подписал закрытый указ. Сташинского привезли в Москву получать награду. Богдану Николаевичу вручил орден сам председатель КГБ Александр Николаевич Шелепин. Это была высокая честь.
Председатель КГБ говорил о блестящем будущем, которое ожидало молодого чекиста. Богдану Николаевичу невероятно нравилась шпионская работа, он просто наслаждался своей новой жизнью. И на него возлагали немалые надежды. Но большим планам госбезопасности помешала любимая женщина Сташинского.
В ГДР на танцах он познакомился с девушкой по имени Инге Поль. С благословения начальства у них начался роман. Она работала в парикмахерской, ее отец владел авторемонтной мастерской. Они с Инге Поль обручились.
Богдан Николаевич попросил у председателя КГБ разрешения вступить с немкой в брак. Шелепин наставительно объяснил, что чекисту-нелегалу позволительно жениться только на проверенном человеке, на женщине, способной стать надежной подругой и помощницей. Тем более, что Сташинскому предстоит пройти переподготовку и получить новое задание — на сей раз в Англии или в Соединенных Штатах.
— Работа вас ждет нелегкая, но почетная, — со значением сказал ему Шелепин.
Сташинский стоял на своем. Доказывал, что его невеста будет таким же верным человеком, как и он сам. Доброжелательно настроенный Шелепин, недавний вождь комсомола, сдался. Герою позволили вернуться в Восточный Берлин, чтобы он забрал Инге Поль.
23 апреля 1960 года они поженились. Сначала зарегистрировали отношения, а потом обвенчались в церкви. В представительстве КГБ затею с венчанием не одобрили, но Сташинский настоял на своем — он должен вести себя, как настоящий немец.
Когда Богдан Николаевич признался невесте, что на самом деле он не польский немец, а сотрудник советской разведки, она не обрадовалась. Предложила вместе бежать на Запад. Сташинский не хотел:
— Мне предстоит учеба. После этого они так и так пошлют нас на Запад. Тогда мы и решим, что нам делать.
В мае с документами на имя супругов Крыловых они приехали в Москву на инструктаж и переподготовку. Поселили их в служебной квартире, которая прослушивалась, и Сташинский это обнаружил. Обиделся и пожаловался своему начальству. А вот этого делать не следовало. Чекист обязан понимать необходимость контроля и проверок. Начальство и без того было весьма разочаровано: герой-ликвидатор оказался не таким уж надежным и исполнительным оперативником, каким казался.
Когда Инге забеременела, Сташинский, как положено, доложил, что в семействе ожидается пополнение.
— Вам придется сделать аборт или оставить ребенка в детском доме, — таков был категорический ответ куратора. — С учетом вашего будущего задания ребенок вам будет только мешать.
Но Богдан и Инге хотели ребенка. Пребывали в отчаянии. Инге сказала, что поедет рожать домой, тогда их ребенок станет гражданином ГДР и московские начальники ничего не смогут сделать.
— Когда ты родишь, — согласился Сташинский, — то напишешь личное письмо Шелепину. Он нам не откажет, разрешит мне поехать к тебе. Тогда мы уйдем на Запад втроем.
КГБ разрешил Инге вернуться на родину, в социалистическую ГДР. 31 марта 1961 года она родила мальчика. Его назвали Петером. Но вытащить мужа из Советского Союза Инге не смогла. Решила ехать к Богдану. Но произошло несчастье: ребенок заболел и умер.
В полном отчаянии она позвонила мужу:
— Петер мертв!
Сташинский попросил разрешения поехать на похороны сына — в такую трагическую минуту он не может оставить жену одну. В комитете госбезопасности сочли за благо его отпустить, опасаясь, что иначе он сорвется с тормозов.
В ГДР они с женой должны были обязательно ночевать на объекте представительства КГБ в Карлсхорсте. Если Сташинский куда-то направлялся, обязан был предупреждать свое начальство. За ним присматривали.
12 августа 1961 года, в субботу, чекисты отвезли Сташинского в дом тестя. Несколько часов вся семья провела в приготовлениях к похоронам мальчика, назначенным на следующий день. После обеда Богдан и Инге через черный ход вышли из дома и несколько километров до ближайшего города прошли пешком. Там взяли такси и доехали до Восточного Берлина. Сменили машину и добрались до вокзала.
Из одного сектора Берлина еще можно было свободно перейти в другой. Восточногерманская полиция даже не проверила у них документов. Вечером они уже были в Западном Берлине и обратились к американцам. Когда Сташинский признался, что работает на КГБ, их вывезли в ФРГ.
Богдан Сташинский обо всем рассказал западногерманской полиции. Он бежал вовремя. На следующий день, тринадцатого августа, появилась стена, надолго отделившая Восточный Берлин от Западного.
Следствие шло долго — больше года. Сташинского судил Федеральный суд в Карлсруэ. Через три года после убийства Степана Андреевича Бандеры. На суде выступала его дочь Наталья:
— Исполняется три года, как мой отец умер по дороге в больницу. По свидетельству подсудимого, мой отец был преступно убит с помощью отравленного оружия. Это не первое убийство в нашей семье. Почти все родственники моего покойного отца и моей матери погибли от вражеских рук.
Когда Наталья Бандера была совсем маленькой, ее отца держали в немецком концлагере. После войны, когда она подросла, жизнь лучше не стала:
— Мы с матерью под вымышленными фамилиями вынуждены были скрываться от советских эмиграционных властей и госбезопасности, агенты которых действовали на всей территории Германии и Австрии. С отцом виделись мы редко, он проведывал нас несколько раз в год. Я вспоминаю, как я болела и спросила маму, кто этот чужой пан, который склонился над моей кроватью и гладит меня. Я совершенно забыла своего отца.
Только подростком она узнала свою настоящую фамилию:
— В тринадцать лет я начала читать украинские газеты и много читала про Степана Бандеру. Со временем стала догадываться, что это мой отец.
Но эту тайну Наталья Бандера хранила от своих совсем еще маленьких брата и сестры, чтобы они не проговорились, играя во дворе с другими детьми. Ее мать всегда боялась, что советские агенты доберутся до ее мужа.
— Но мой покойный отец уставал от постоянной охраны и часто был неосторожным. Он твердо верил, что находится под особой Божьей охраной и говорил, что если его захотят убить, то найдут способ ликвидировать и вместе с охраной.
В семье боялись не только смерти. Преследовала мысль о похищении:
— Я хочу вернуться к признаниям подсудимого, когда он говорит, как начальник его успокаивал, заверяя, что дети Бандеры будут его «благодарить» за этот поступок. Столь циничное заявление указывает на то, что КГБ планировал схватить нас, детей, вывести в Советский союз, сломать наше сопротивление теми ужасными способами, которые там практикуются и сделать из нас коммунистов, чтобы мы осуждали нашего родного отца. Именно таким способом пробовали сделать коммунистом сына генерала Тараса Чупрынки (Шухевича), командира Украинской повстанческой армии…
Процесс продолжался с 8 по 15 октября 1962 года. Приговор — восемь лет тюремного заключения. Суд учел чистосердечное раскаяние и сотрудничество со следствием. Сташинский отсидел четыре. В шестьдесят шестом его выпустили из тюрьмы. Ему и его жене подготовили новые документы, и они исчезли. Считается, что одна из западных спецслужб взяла на себя заботу о нем. В обмен на информацию о том, как действует система уничтожения врагов советской власти за границей. Ему было что рассказать. Ему сделали пластическую операцию, и Богдан Сташинский исчез навсегда.
Главным виновником убийства Степана Бандеры западногерманский судья признал советское правительство. Имено тогда в Москве решили впредь подобные акции проводить за границей только в самом крайнем случае. Организатором убийства суд назвал председателя КГБ Шелепина. Эта история создала ему дурную репутацию на Западе. Со временем она станет поводом для того, чтобы убрать Александра Николаевича, ставшего одним из руководителей страны, из политики.
Сменивший его на посту председателя КГБ Владимир Ефимович Семичастный рассказывал мне:
— Я упрекал потом Шелепина: «Зачем ты Сташинского отпустил?»
Служившие тогда на Украине ветераны-чекисты повторяли: вождя ОУН следовало ликвидировать раньше. А его убили, когда он уже стал политическим трупом. Теракт Сташинского скорее реанимировал Бандеру. Вся эта история — выстрел из газового пистолета в Мюнхене, суд в Карлсруэ, громкие обвинения в адрес советской власти — получила огромный резонанс. Это позволило поклонникам канонизировать Степана Андреевича Бандеру, представшего в роли героя и невинной жертвы. А он не был ни тем, ни другим.
На Западной Украине Степана Бандеру и его соратников многие рисуют борцами против тоталитарных режимов — за свободу и независимость украинского народа. В каком-то смысле сбылись слова его дочери:
— Мой незабвенный отец был глубоко верующим христианином и погиб за Бога и независимую, вольную Украину — за свободу всего мира. Мой блаженной памяти отец, олицетворявший этот великий идеал, останется путеводной звездой всей моей жизни, так же как и жизни моего брата и моей сестры и украинской молодежи.
Христианского в методах Степаны Бандеры, с юности сделавшего ставку на террор, было немного. Непредвзятый исторический анализ показывает, что и он, и его люди сознательно шли на сотрудничество с третьим рейхом. Они видели, как ведут себя немцы на оккупированных территориях, но это их нисколько не смущало. Приветствовали военные победы вермахта и уничтожение немцами мирного населения. Действовали такими же преступными методами и придерживались той же расовой идеологии.
Если Бандера и некоторые его соратники вышли у немцев из доверия и оказались в концлагере (а кого-то и расстреляли), то не потому, что были противниками нацистской теории и практики, а потому, что им предназначалась роль подручных, а они претендовали на большее. Если связался с преступниками, не удивляйся, что сам стал их жертвой.
21 апреля 2010 года Донецкий апелляционный административный суд признал незаконным указ бывшего уже президента Ющенко от 12 октября 2007 года о присвоении звания Героя Украины Роману Шухевичу. Шухевич погиб в 1950 году и таким образом не жил на территории независимой Украины, следовательно, не был гражданином самостоятельной Украины и по статуту награды не мог быть ею награжден. Тот же суд признал незаконным и подлежащим отмене президентский указ от 20 января 2010 о присвоении звания Героя Степану Бандере.
Во Львове памятник жертвам коммунистических злодеяний стоит на улице имени Степана Бандеры. Конечно, ставшие известными преступления сталинской эпохи многое меняют в наших представлениях о советском периоде истории. Но не отменяют оценки деятельности руководителей оуновского подполья, которые приказывали убивать невинных людей. Впрочем, рассекреченные документы госбезопасности рисуют картину, которая не нравится ни поклонникам вождя украинских националистов, ни его врагам.
Беда в том, что в советские времена все скрывалось. История десятилетиями сознательно искажалась и препарировалась! В результате нелюбовь к советской власти придала героические черты всем, кто с ней сражался. Вокруг Бандеры, Шухевича, ОУН, УПА сложились легенды и мифы, которых они не заслуживают. Мифы живут долго, но не становятся от этого правдивее. Жаль, что Степан Андреевич Бандера вытеснил в исторической памяти другие, куда более достойные фигуры украинского пантеона.
Проклятие клана Кеннеди
22 ноября в 11 часов 55 минут в Далласе жена вице-президента Линдона Джонсона леди Бёрд наблюдала за тем, как президент Соединенных Штатов Джон Кеннеди, его жена Жаклин, а также Джон Коннэли, губернатор штата Техас, и его жена Нелли усаживались в черный лимузин. Жаклин положила на сидение букет алых роз и посмотрела на безоблачное небо. Хорошо в такую чудесную погоду в открытой машине.
Вице-президента с женой усадили в другой автомобиль. В 12 часов 29 минут кавалькада выехала на перекресток, и леди Бёрд услышала то, что ей показалось звуком хлопушки, а оказалось выстрелами из винтовки.
Следующее, что до нее донеслось, был приказ, переданный по радио: «Уходим отсюда!» Агент секретной службы прыгнул на переднее сидение, повалил Линдона Джонсона на пол и прикрыл своим телом. Она услышала, как застонал ее муж, который больно ударился. На заднем сидении леди Бёрд тоже сползла вниз.
Жена губернатора Техаса после второго выстрела положила его голову себе на колени и прикрыла собой. Губернатор то приходил в сознание, то впадал в беспамятство. Вдруг отчетливо произнес:
— Они нас всех хотят убить.
Жаклин Кеннеди даже не пошевелилась. Возможно, она могла уберечь мужа от третьего выстрела. Но на нее словно столбняк нашел. Третья пуля попала президенту в голову и убила его.
Соратники Джона Фитцджеральда Кеннеди воспринимали его, как солдаты своего боевого командира. Любой из них, не раздумывая, защитил бы его своим телом, если бы увидел, что в него стреляют. Но в тот момент, когда в президента Соединенных Штатов вонзилась пуля, рядом оказалась лишь хрупкая Жаклин. И до конца своих дней она не забудет, как дернулась его голова, пораженная маленьким кусочком свинца.
Линдона Джонсона немедленно привели к присяге, и он стал новым главой государства. Войдя в овальный кабинет, Джонсон первым делом написал ласковое и трогательное письмо детям убитого президента: «Вы всегда можете гордиться своим отцом».
Смерть Джона Кеннеди стала страшным потрясением. Младший из братьев, Эдвард Кеннеди ощутил, что «мир раскалывается, и земля уходит из-под ног». По другую сторону земного шара поэт Александр Твардовский записал в дневнике: «Стрелка большого времени дернулась и перескочила на некое новое деление».
Роберт Кеннеди больше всех переживал убийство брата. «Это ЦРУ убило моего брата?» — срывающимся голосом спросил он директора разведки. Всю ночь перед похоронами Роберт провел один в Белом доме. Он рыдал и повторял:
— За что, господи?
С убитым попрощались в соборе Святого Матфея, где у подножия алтаря осталась мемориальная табличка: «На этом месте во время заупокойной мессы, отслуженной 25 ноября 1963 года, находилось тело президента Кеннеди, перенесенное затем на Арлингтонское кладбище, где оно покоится и ныне в ожидании воскресения на небесах».
Маленький кусочек свинца поставил точку в блестящей карьере президента, который решил послать человека на Луну, вселял в американцев надежду. Он излучал уверенность и приносил с собой ощущение победы. Он был прирожденным лидером. Он был из тех, за кем следуют и в огонь, и в воду.
Когда сообщение об убийстве Джона Кеннеди было получено в Москве, советских руководителей охватила настоящая паника. Они не могли понять, каким образом удалось застрелить президента великой державы? Разве у него нет охраны? Или, может быть, американский президент пал жертвой заговора, в котором участвовала и его личная охрана? И не означает ли это в таком случае, что в Соединенных Штатах произошел государственный переворот и страна будет проводить новую внешнюю политику?
Дальше — хуже. Когда американцы объявили, что по обвинению в убийстве Кеннеди арестован Ли Харви Освальд, паника в Москве только усилилась. Федеральное бюро расследований не может не знать, что Освальд несколько лет жил в Советском Союзе. Значит, американцы решат, что убийца Кеннеди действовал по заданию Москвы…
22 ноября днем советский посол в Вашингтоне Анатолий Федорович Добрынин находился у зубного врача. Ему должны были поставить пломбу. Когда по радио сообщили о смерти Кеннеди, Добрынину уже было не до пломбы. Он бросился в посольство.
Добрынин сразу заподозрил, что советская политическая или военная разведка как-то связаны с убийцей президента. Добрынин вызвал к себе резидента внешней разведки, который официально был советником посольства. Это был Павел Павлович Лукьянов. Он только что приехал в Вашингтон и сменил полковника Александра Семеновича Феклисова, более опытного офицера, который дважды работал в Соединенных Штатах и со временем стал Героем Советского Союза.
Резидент поклялся послу, что у КГБ нет никаких связей с Освальдом. Резидент сказал не все. Или, возможно, не все знал сам. Кстати, он не задержался на этой должности. Вскоре его сменил будущий генерал Борис Александрович Соломатин, которого высоко ценили в разведке и даже прочили в начальники первого главного управления КГБ…
А в Москве, наконец, прочитали сообщения американских информационных агентств о том, что Освальд несколько лет жил в Минске и что у него русская жена. У помощника Хрущева по международным делам Олега Александровича Трояновского, по его собственному выражению, «мурашки пошли по телу». Он позвонил председателю КГБ Владимиру Ефимовичу Семичастному и попросил навести справки.
В то утро Никита Сергеевич заехал к врачу. Когда он появился в Кремле, то взволнованно спросил о роли Освальда. Трояновский доложил Хрущеву: в КГБ уверяют, что у них не было контактов с Освальдом. По приказу Семичастного в КГБ срочно подняли из архива дело Освальда. Оно еще не успело покрыться пылью.
Убийца Джона Кеннеди, президента Соединенных Штатов Америки, Ли Харви Освальд родился 18 октября 1939 года в Новом Орлеане, через две недели после смерти его отца, работавшего в страховой компании. Его мать не могла растить троих мальчиков. Старшие братья выросли в детском доме и пошли на военную службу в семнадцать лет. Ли тоже мечтал поступить в корпус морской пехоты вслед за братом Робертом.
18 октября 1956 года ему исполнилось семнадцать лет, и он сразу подал заявление с просьбой призвать его на военную службу. Он захотел стать оператором радиолокационной станции в американской армии. Вторая военная специальность — снайпер. Он добился неплохих результатов в стрельбе, потому что с детства любил охоту и обожал оружие. Это важное обстоятельство, поскольку часто ставится под сомнение его умение хорошо стрелять. Освальд окончил всего девять классов, что ограничивало возможности продвижения в армии. Он служил на американской военной базе Ацуги в Японии. Считал себя недооцененным
В октябре 1957 года выписал себе по почте из Америки пистолет. Это было нарушением правил. Его отдали под суд за владение незарестрированным оружием. Приговорили к двадцати дням тяжелых работ, понизили в звании до рядового. Он подрался с сержантом и угодил в карцер на месяц. Оттуда он вернулся другим человеком — холодным и злобным.
Возможно, тогда у него и родилась мысль — раз ничего не получилось в американской армии, раз к нему отнеслись так плохо, бежать в Советский Союз и начать новую жизнь. Тем более, что с юности он интересовался левыми идеями.
2 ноября 1958 года он покинул Японию. Месячный отпуск провел у матери. В последних числах декабря приступил к исполнению служебных обязанностей на военно-воздушной базе в Санта-Ана в Калифорнии. Обязанности были необременительными. Неожиданно он приступил к изучению русского языка и стал отвечать по-русски «да» или «нет» на вопросы сослуживцев. Сослуживцы придумали ему кличку «Освальдович» и ласково называли «советским шпионом». Одновременно он изучал и испанский язык.
В 1959 году подходила к концу его военная служба. Неожиданным образом он подал документы в колледж имени Альберта Швейцера в Швейцарии, это небольшое учебное заведение, где изучают искусства.
23 марта 1959 года Освальд сдал экзамены, получил эквивалент школьного диплома, что позволяло ему поступить в колледж. В Новом Орлеане он купил билет на пароход и приплыл в Гавр. Через Лондон добрался до Хельсинки, где обратился в советское посольство за визой. 14 октября 1959 года он получил туристскую визу на шестидневную поездку. 15 октября он сел на поезд и на следующий день был уже в Москве.
В советской столице он неожиданно попросил политического убежища. Американцы делают это не каждый день, потому его делом занимался начальник контрразведки генерал Олег Михайлович Грибанов. Он доложил о молодом американце тогдашнему председателю КГБ Александру Николаевичу Шелепину.
С одной стороны, желание молодого американца переселиться в страну победившего социализма подтверждало историческую правоту Советского Союза. А с другой, что делать с этим Освальдом? Оперативной ценности для КГБ рядовой солдат не представлял, потому что никаких секретов не знал. Использовать его в публичной пропаганде, устроить ему пресс-конференцию было невозможно — что он за фигура?
Председатель распорядился избавиться от Освальда: пусть уезжает к себе на родину.
Освальд не только отказался покидать Советский Союз, но и пошел в американское посольство в Москве 31 октября 1959 года и демонстративно отказался от американского гражданства. Его хотели выслать, но он пытался покончить с собой — вскрыл себе вены.
Самоубийца нередко и не пытается уйти из жизни. Он надеется, что его спасут. Ему важно привлечь к себе внимание, вызвать сочувствие. Но отнюдь не все, кто оказался в самом трудном положении, пытаются покончить с собой. Попытка перерезать себе вены очень многое говорит о личности Освальда, о его сложной и болезненной психике, о глубоко скрытой внутренней агрессии.
«В комитете госбезопасности, — вспоминает полковник Виктор Иванович Черкашин, работавший в первом главном управлении КГБ по линии внешней контрразведки, — считали, что у Ли Харви Освальда не все в порядке с головой. Это стало ясно, когда он попытался совершить самоубийство в Москве. Его не только не считали подходящим для вербовки, но и подозревали, что он агент ЦРУ».
Вопрос доложили секретарю ЦК Фурцевой. Екатерина Алексеевна явно расположилась к молодому человеку. Похоже, она поверила в его искренность. Возможно, на нее произвела впечатление его готовность покончить с собой. Как будто Фурцева чувствовала, что настанет момент, когда и она сама попытается лишить себя жизни в знак протеста против вопиющей, невиданной, немыслимой несправедливости!..
Екатерина Алексеевна по-матерински разрешила ему остаться.
Отправили американца в Минск. Это был крупный город в европейской части страны, при этом контакты Освальда с иностранцами практически исключались. В столице Советской Белоруссии в ту пору иностранных журналистов и дипломатов не было — только представительства социалистической Польши и Восточной Германии.
В КГБ Белоруссии мне подготовили справку о минском эпизоде жизни Освальда:
«1 декабря 1959 года распоряжением Совета министров СССР Ли Харви Освальду было предоставлено право временного проживания на территории СССР сроком на один год. В последующем предполагалось решить вопрос о предоставлении ему права постоянного проживания в Советском Союзе и получении советского гражданства.
Местом проживания определили Минск. Ему было предложено устроиться на радиозавод в качестве ученика с заработной платой в 780 рублей (кроме того предполагалась ежемесячная компенсация по линии Красного Креста в размере 700 рублей, а также выделение 5 000 рублей на оборудование квартиры).
В начале января 1960 года Ли Харви Освальд прибыл в столицу БССР и поселился в гостинице «Минск» (номер 453).
В марте 1960 года американцу от радиозавода была предоставлена однокомнатная квартира в новом доме по адресу: ул. Коммунистическая, дом 4, квартира 24.
В Минске Ли Харви Освальд вел себя замкнуто. Хотя и называл себя марксистом и коммунистом, но никакого интереса к политической литературе, в том числе произведениям классиков марксизма-ленинизма, не проявлял. Высказывал намерение поступить учиться в Институт иностранных языков, для чего много времени уделял изучению русского языка.
В апреле 1960 года Ли Харви Освальд женился на ассистентке аптеки 3-й клинической больницы М.Н. Прусаковой. Брак был зарегистрирован Бюро ЗАГС Ленинского района Минска. Познакомился Освальд с Прусаковой на танцах в мединституте.
В декабре 1960 года Ли Харви Освальд установил переписку с американским посольством в Москве и начал изыскивать возможность возвращения в США».
Русскому языку по просьбе парторга цеха его учил будущий председатель Верховного Совета Белоруссии Станислав Шушкевич, который работал на том же заводе.
Странная это, конечно, была картина. В перерыве рабочие играли в домино. Освальд читал книгу. Забивать козла так и не научился. Он вполне ладил с товарищами по цеху. Только однажды подрался, и стало ясно, как легко он теряет внешнее спокойствие. Он охотно ходил в кино и театры, смотрел мотогонки на стадионе «Динамо». Заглядывал в кафе «Весна», булочную № 48, закусочную-автомат и гастроном на площади Победы. Любил танцы. Товарищи по цеху брали его на охоту.
«На охоте на уток мне с Освальдом довелось быть дважды в одной компании, — вспоминал инженер-конструктор Евсей Лившиц. — Помню, как спали на полу в деревенской хате где-то на Вишневском озере. Освальд не отличался особым умением в стрельбе по уткам, хотя и хвастался этим. У него в значительной степени получалось освоение великого и могучего русского языка, особенно в части ненормативной лексики… А вообще-то он производил впечатление честного и порядочного молодого человека, не способного на плохие поступки…»
В архиве КГБ Белоруссии хранятся толстые папки, которые все еще не рассекречены. Это подробные, поминутные, отчеты о том, чем именно занимался Освальд, дословные записи его разговоров. Надо понимать, установленная в его квартире аппаратура прослушивания никогда не выключалась. И рядом с ним постоянно находились доверенные лица госбезопасности. Чекисты никогда не выпускали его из поля зрения. Судя по всему, Освальда до последнего подозревали в двойной игре.
Если бы Освальда считали пригодным для вербовки, если бы КГБ связывал с ним далеко идущие планы, его бы не на завод устроили, а поселили на конспиративной квартире под чужим именем. И никто бы в Минске его не знал…
На самом деле белорусских чекистов не покидала уверенность в том, что американец — агент ЦРУ. В отличие от Екатерины Алексеевны Фурцевой они Освальду не верили. Как только он разочаровался в советском образе жизни и захотел уехать, с ним с радостью расстались.
Его жена Марина не хотела уезжать в Америку. Они ссорились. В Освальде проснулся его бурный темперамент. Микрофоны, установленные оперативно-техническим управлением КГБ, фиксировали выяснение отношений между супругами на повышенных тонах. И все-таки Марина не захотела оставаться одна с маленьким ребенком. Освальд сохранял американское гражданство, поскольку отказался от него только декларативно. Он имел право на ссуду для возвращения на родину. А его жене и ребенку понадобились въездные визы. Их выдал работавший в консульстве Джек Мэтлок, будущий посол Соединенных Штатов Москве. 1 июня 1962 года Освальд покинул Советский Союз.
На родине он тоже не сумел устроиться. Странник между двумя мирами, он везде чувствовал себя чужим и ненужным. Да и семейная жизнь не удалась. Время от времени Освальд писал в консульский отдел советского посольства в Вашингтоне, жаловался на свою жизнь. Время, проведенное в Минске, казалось счастливым и беззаботным. Он обзавелся винтовкой, которая придавала ему уверенности.
На родине он тоже не сумел устроиться и время от времени писал в консульский отдел советского посольства в Вашингтон, жаловался на свою жизнь.
Незадолго до убийства Кеннеди Освальд приехал в Мексику, пришел в советское посольство и попросил вновь его принять. В Мехико американцы присматривали за всеми посетителями советского посольства. Появление там Освальда не могло остаться незамеченным. Таким образом американцы вполне могли предположить, что убийство президента Кеннеди — дело рук советских спецслужб. Всего год прошел после карибского кризиса, когда на Кубе появилось советское ракетно-ядерное оружие, Кеннеди заставил Хрущева отступить. Ведь тогда между Советским Союзом и Соединенными Штатами едва не разгорелась война.
Посол Добрынин отправил шифровку в Москву с предложением ничего не скрывать и немедленно передать американцам фотокопии переписки советского посольства с Освальдом и его женой. Это был беспрецедентный шаг, но Москва ответила согласием. Советские руководители были готовы на все, лишь бы развеять подозрения Соединенных Штатов.
Сам Хрущев пришел в американское посольство в Москве, чтобы выразить соболезнование. На похороны Кеннеди прилетел член президиума ЦК и первый заместитель главы правительства Анастас Иванович Микоян, чьи дипломатические способности Хрущев высоко ценил. Годом раньше Микоян уже побывал в Вашингтоне с деликатной миссией. Он встречался с Джоном Кеннеди в надежде уладить отношения после Карибского кризиса.
К Анастасу Микояну приставили для охраны двух агентов ФБР, которые повсюду его сопровождали. Американцы попросили Анастаса Ивановича после похорон не задерживаться в Вашингтоне по соображениям безопасности. Ожидали новых террористических актов.
Но тревога советских руководителей была напрасной.
Федеральное бюро расследований получило подтверждение о непричастности КГБ к убийству президента Кеннеди из неожиданного источника. Второй человек в руководстве американской компартии, Моррис Чайлдс, в день убийства Кеннеди находился в Москве. Он приехал за деньгами, которые ЦК КПСС регулярно выдавал американским коммунистам.
Его принимали на высшем уровне. Он беседовал с секретарями ЦК Михаилом Андреевичем Сусловым и Борисом Николаевичем Пономаревым (он же заведовал международным отделом ЦК). Моррис Чайлдс своими глазами видел их смятение, когда они стали обсуждать, как выкрутиться из дурацкой истории с Ли Харви Освальдом. Они говорили между собой совершенно откровенно — по-русски, не подозревая, что американец все понимает. Моррис Чайлдс старательно скрывал свои познания в русском языке. Слушая разговоры московских руководителей, Чайлдс уверился в том, что КГБ непричастен к покушению на Кеннеди.
Моррис Чайлдс много лет был тайным осведомителем ФБР. Вернувшись из Москвы, он сразу же, в мотеле рядом с аэропортом, пересказал своему куратору из американской контрразведки, что именно обсуждали в своем кругу высшие советские руководители. Государственный департамент Соединенных Штатов заявил, что нет оснований полагать, будто Россия, Куба или какая-либо другая страна замешаны в убийстве Кеннеди.
В Москве по указанию Хрущева председатель КГБ Семичастный поручил своим разведчикам представить доклад о том, кто же на самом деле убил Кеннеди. Работу возглавил начальник первого главного управления (внешняя разведка) генерал Александр Михайлович Сахаровский. Первое главное управление КГБ отвергло версию убийцы-одиночки и пришло к выводу, что Джон Фицджеральд Кеннеди стал жертвой заговора, в котором объединились ультраправые круги, нефтяные магнаты, ЦРУ, кубинцы-эмигранты из антикастровских организаций и мафия…
Теперь этот документ рассекречен.
23 декабря 1963 года, через месяц после убийства Кеннеди, КГБ переслало в ЦК и МИД аналитическую записку. В ней говорилось:
«Имеющиеся в распоряжении Комитета госбезопасности разведывательные данные дают основание считать, что убийство 22 ноября с.г. в г. Далласе (штат Техас) президента США Д.Ф. Кеннеди организовано реакционными монополистическими кругами в союзе с профашистскими группами Соединенных Штатов с целью усиления наиболее реакционных и агрессивных аспектов в политике США.
Указанные круги были недовольны отдельными сторонами внешней политики Кеннеди, в частности некоторыми мероприятиями по нормализации советско-американских отношений, расширению политических прав негритянского населения, а также известным ограничением интересов части буржуазии США, прежде всего нефтяных и металлургических монополий».
Джон Фицджеральд Кеннеди, возможно, не так уж сильно почитался бы американцами, если бы не выстрелы в Далласе сорок с лишним лет назад. А так его образу не повредили никакие последующие разоблачения, даже рассказы о том, как ему в Белый дом приводили профессиональных дам легкого поведения.
Ли Харви Освальд пережил Джона Кеннеди всего на двое суток. Его самого застрелили в коридоре полицейского управления прямо на глазах журналистов. Так что движущие мотивы Освальда и его возможные вдохновители и соучастники так и остались загадкой. А недостатка в версиях — почему он это сделал, в том числе самых фантастических, нет. Но версию убийцы-одиночки опровергнуть пока что никому не удалось.
Убийцами не рождаются. Молодой веселый парень, ученик слесаря на радиозаводе, конечно же, не был преступником, поэтому все, кто его знал в Минске, и не верят, что это он сделал. Хотя некоторые его поступки, начиная с попытки самоубийства, свидетельствует о странности его натуры, о страстях, бушующих в его душе, о внутренней агрессии, которая рано или поздно должна была выплеснуться.
Но он не успел ни дать показания, ни побывать в руках психоаналитиков. Так что история убийства Кеннеди оставляет широкий простор для фантазии. А теперь, наверное, слишком поздно. Реального Ли Харви Освальда уже словно и не существовало. Есть множество литературных и кинообразов, степень достоверности которых зависит от мастерства и осведомленности автора.
Впрочем, один вопрос остается. Если бы Екатерина Алексеевна Фурцева не дала волю своим чувствам и не разрешила Освальду остаться в Советском Союзе, как это повлияло бы на его судьбу? Стал бы он убийцей американского президента?
Рональд Рейган: «Я забыл пригнуться»
Ни в одной стране так часто не пытались убить президента, как в Соединенных Штатах. Обычно вспоминают только о Джоне Кеннеди и Аврааме Линкольне. На самом деле убили еще двоих президентов.
Джеймса Гарфилда застрелили на вокзале в 1881 году, а через двадцать лет, в 1901 году, убили Уильяма Маккинли, когда он собирался пожать руку своему убийце-анархисту.
В 1835 году была совершена попытка покушения на президента Эндрю Джексона. Но оба пистолета преступника дали осечку. Покушавшийся, Ричард Лоуренс, был признан невменяемым, хотя он вполне осмысленно говорил, что Эндрю Джексон не справляется со своими обязанностями. И был неправ.
Президент Джексон был тяжело больным человеком. Он страдал хронической дизентерией. Он болел оспой. Его зубы разрушились до такой степени, что он не мог есть твердую пищу. Кроме того, у него была чесотка, и он постоянно чесался.
В молодости его чуть не убили на дуэли. Пуля сломала два ребра, прошла совсем рядом с сердцем и застряла в легком. Поэтому у него случались частые кровотечения. Последние месяцы в роли президента были для него ужасны. Нога распухла так, что он едва мог ходить. Один глаз ничего не видел, он почти оглох и с трудом дышал. И при этом Эндрю Джексон был одним из самых сильных президентов. Он провел страну через тяжелый экономический кризис и сделал правительство более демократичным.
В 1912 году стреляли в Теодора Рузвельта. Он был серьезно ранен. Стрелявшего в него, Джона Шрэнка, тоже признали невменяемым. Врачи пришли к выводу, что у него душевная болезнь. Он рассказывал, что у него бывают видения и он пытался убить президента, исполняя высшую волю.
Первые дни Франклина Делано Рузвельта в Белом доме омрачились трагедией. Его пытались убить в Майами, где 15 февраля 1933 года устроили парад в честь нового президента. Рузвельт ехал в открытом автомобиле. Первая пуля попала в сопровождавшего его мэра Чикаго Антона Чермака. Рузвельта спасла стоявшая в толпе женщина — Лилиан Кросс схватила террориста за руку, но он успел еще несколько раз выстрелить. Охранник толкнул президента на пол машины и прикрыл своим телом. Террорист Джозеф Дзангара, тридцатитрехлетний безработный каменщик, сказал на суде:
— Я не ненавижу лично Рузвельта. Я ненавижу всех президентов, всех чиновников и всех богачей.
Он объяснил, что вообще-то хотел убить президента Герберта Гувера, но в Вашингтоне было холодно, а тут Рузвельт, который отдыхал, остановился в Майями и попался ему под руку. Мэр Чикаго скончался 6 марта. Убийцу казнили.
Иногда в мире словно возникает настоящая эпидемия покушений. Осенью 1975 года на протяжении трех недель президента Джералда Форда пытались убить дважды.
Оба раза — женщины.
Сэйра Мур стреляла в президента, когда он шел от дверей гостиницы к своему лимузину. Она ждала Форда три часа и уже собиралась уйти, чтобы забрать девятилетнего сына из школы, как вдруг президент появился. Он шел от дверей гостиницы к своему лимузину. Секретная служба попросила его не подходить к толпе и не пожимать руки. Это его и спасло.
Сэйра Мур стреляла с близкого расстояния, но ее руку толкнул стоявший рядом ветеран вьетнамской войны, и пуля прошла мимо. Джеральда Форда запихнули в машину и увезли. Агенты практически лежали на президенте, прикрывая его своими телами. Он потом в шутку сказал:
— А вы, ребята, очень тяжелые.
Сэйра Мур была разведена и воспитывала в одиночку сына. Она была осведомительницей ФБР и при этом симпатизировала крайне левым. Ничего в жизни не получалось. Накануне покушения полиция задержала ее с пистолетом, но отпустила, конфисковав оружие. Она мечтала обратить на себя внимание, ее желание сбылось, но ей это дорого обошлось…
Линетт Фромм, которая тоже хотела убить Форда, входила в банду психопата Чарлза Мэнсона, приговоренного к пожизненному заключению за зверское убийство беременной актрисы Шарон Тэйт и еще шестерых человек. Она любила Мэнсона и часто говорила: «Я за него готова умереть и убить кого угодно». Линетт Фромм собиралась уничтожать всех, кто загрязняет мир отходами.
Пистолет одолжила у друзей. Но ей не хватило сноровки. Пока она вытаскивала пистолет из-под платья, агенты секретной службы увидели оружие и окружили Форда со всех сторон. А она даже не сумела выстрелить. Несколько раз нажимала на спусковой крючок, но выстрела не последовало, потому что она забыла загнать пулю в патронник.
Практически одновременно секретная служба арестовала еще пятерых человек в разных концах страны, которые готовились застрелить президента. Совершенно необъяснимо, почему столько людей пытались убить именно Форда, который считался хорошим парнем — в отличие от своих предшественников Ричарда Никсона или Линдона Джонсона.
Что это? Случайность? Свидетельство неблагополучия в обществе? Или внезапная слава Герострата, которая приходит к доселе никому не известному убийце, кажется завидной таким же, как он?
Можно сказать совершенно точно, что тот, кто стреляет в президента, надеется оставить свое имя в истории. А вот удается это немногим.
Все знают, что президент Авраам Линкольн был убит 14 апреля 1865 года во время представления пьесы Тома Тэйлора «Наш американский кузен». Но мало кто помнит имя его убийцы. А ведь актер Джон Бут больше всего на свете жаждал славы.
Между прочим, Авраам Линкольн, который считается величайшим президентом Соединенных Штатов, страдал от тяжелой депрессии. Друзья боялись, что он покончит с собой. Тогда не было психиатров. И ему поставили койку рядом с письменным столом, чтобы он мог в любую минуту прилечь с холодным компрессом на голове. Кроме того, у него было низкое давление, бессонница, туберкулез. Врачи полагают, что он страдал также от одной болезни генетического происхождения, которая разрушала его сердце, зрение и позвоночник. Если бы его не убили, он бы умер меньше чем через год, считают современные врачи.
Не известно, употреблял ли его убийца Джон Бут наркотики, но он был запойным пьяницей. Злоупотребление горячительными напитками и рухнувшая актерская карьера исполнили его слепой ненавистью ко всему окружающему миру. Но стрелял он в Линкольна по политическим причинам.
Несколько лет назад в архивах случайно отыскали рукопись, которую убийца Линкольна написал за четыре года до выстрела в президента. Записки Джона Бута свидетельствуют о фанатичном складе ума. Он отстаивал право Юга иметь рабов и выражал готовность своей рукой вешать борцов против рабства.
Джон Бут играл в «Юлии Цезаре» по пьесе Шекспира, и это тот случай, когда искусство оказывается всесильным. Он слишком вжился в образ своего героя Брута, который убил Юлия Цезаря и до Освальда был самым знаменитым убийцей.
А вот самого Бута мало кто вспоминает.
Жизни американских президентов неизменно угрожают обладатели американских же паспортов. Это, так сказать, внутреннее дело Соединенных Штатов. Впрочем, то же самое происходит и в других странах. Иностранные террористы редко пытают счастья в таком сложном деле. В 1950 году двое пуэрториканских террористов пытались застрелить Гарри Трумэна, но он остался жив. Большей частью президентов убивают свои. И убийцы искренне считают себя патриотами.
При этом одни жаждут славы, другие мечтают изменить историю своей страны.
Палестинец Сирхан Бишара Сирхан был уязвлен молниеносным разгромом арабских армий в шестидневной войне 1967 года. Винил во всем клан Кеннеди и решил казнить Бобби 5 июня, в первую годовщину проигранной арабами шестидневной войны. Сирхан родился в Иерусалиме. Мальчиком мать привезла его в Соединенные Штаты.
Роберт Кеннеди имел все шансы стать президентом Соединенных Штатов. Он успешно обгонял своих соперников. Когда он появлялся на публике, людей охватывало настоящее безумие. Они бросались к нему, чтобы дотронуться до самого Кеннеди.
Опросы общественного мнения сулили ему победу. Но странная атмосфера обреченности сгущалась вокруг него. Один французский писатель, который через три года сам покончит с собой и который, как многие будущие самоубийцы, словно чувствовал приближение смерти, сказал ему:
— Кто-то собирается убить тебя.
Сотрудники его штаба умоляли Роберта быть осторожнее.
Но мужества Роберту Кеннеди было не занимать. Он говорил:
— Рано или поздно меня попытаются убить. И даже не по политическим мотивам. Но от покушения невозможно спастись. Мне либо повезет, либо нет.
5 июня 1968 года, уже за полночь, он произнес зажигательную речь перед своими сторонниками и отправился на пресс-конференцию в отеле «Амбассадор». Чтобы сократить путь, он пошел через кухню. В узком коридоре молодой человек выстрелил в него из револьвера двадцать второго калибра и попал прямо в голову.
Убийцу едва не линчевали, но сотрудники Кеннеди сдерживали толпу:
— Нам не нужен еще один Освальд!
Сирхана воспринимали как убийцу-одиночку. Следствие даже не пыталось выявить его связи с организаторами палестинского террора. Иначе полиция обнаружила бы, что его друзья-арабы накануне покушения внезапно, без видимых причин покинули Соединенные Штаты. Если у него были сообщники, похоже, они рассчитывали, что самого Сирхан Сирхана убьют охранники Роберта Кеннеди. Но ни один из личных телохранителей Бобби не был вооружен, а сопровождавших его полицейских он в тот вечер отпустил.
— Кеннеди, — объясняли помощники, — не хотел, чтобы его окружали люди в форме, потому что его сторонники — афро-американцы и либералы — недолюбливают полицию.
Этот стоило ему жизни, зато спасло жизнь его убийце.
Джон Хинкли, который стрелял в Рональда Рейгана 30 марта 1981 года, одно время состоял в фашистской организации. Все решили, что им руководили политические мотивы. На самом деле он хотел обратить на себя внимание актрисы Джоди Фостер, которая играла в знаменитом тогда фильме «Водитель такси».
Джон Хинкли выстрелил в Рейгана, когда президент вышел из отеля «Хилтон», где он выступал перед руководителями профсоюзов.
Рональд Рейган был серьезно ранен, пуля проникла в левое легкое. Но он самостоятельно перешагнул порог больницы. Он даже не понял, что ранен. Подумал, что ему просто сломали ребро, когда после выстрелов охранники силой втолкнули его в машину. Обращаясь к хирургам, готовившимся к операции, он сказал:
— Надеюсь, вы все республиканцы.
Врач посмотрел на пациента, способного шутить в такой ситуации, и ответил:
— Господин президент, сегодня мы все республиканцы.
После операции, увидев возле своей кровати двух основных помощников, Рейган вновь пошутил:
— А кто же остался присматривать за лавкой?
Жене он ласково сказал:
— Дорогая, я забыл пригнуться.
На Билла Клинтона несколько раз покушались, но неудачно — преступники плохо готовились.
Молодой человек, который выхватил полуавтоматическую винтовку и выпустил по Белому дому два десятка пуль, ненавидел Клинтона. В свое время он отсидел два с половиной года в тюрьме за нападение на человека — да еще в состоянии алкогольного опьянения. Посадили его в штате Арканзас, когда Клинтон был губернатором.
Практически все, кто в последние годы покушался на жизнь американских президентов, это странноватые одиночки. Им мог бы помочь психиатр, но они вовремя не обратились к врачу. И теперь они могут рассчитывать только на помощь не очень искушенного тюремного доктора.
В сентябре 1996 года летчик-камикадзэ прорвал систему противовоздушной обороны вокруг Белого дома и врезался в президентскую резиденцию. Погиб сам летчик, который злоупотреблял кокаином и алкоголем, одна магнолия в саду и вера в то, что к Белому дому с воздуха не подобраться. Впрочем, президент и его семья в любом случае были вне опасности: в тот день Клинтоны вообще не ночевали в Белом доме, потом что там чинили отопительную систему.
Приняты все мыслимые и немыслимые меры предосторожности. Еще в 1991 году возле Белого дома установили радиолокатор для того, чтобы обнаружить парашютный десант. Правда, пикирующий на Белый дом самолет этот радар не засек.
Охрана Белого дома вооружена зенитными ракетами «стингер». Раньше такую ракету никто не решился бы запустить без особого приказа, потому что ею можно сбить обычный гражданский самолет. После 11 сентября 2001 года в случае реальной опасности охрана президента без размышлений собьет любой самолет, опасно приблизившийся к Белому дому.
Белый дом со всех сторон защищен баррикадами. Ходят патрули с собаками, которые натренированы на поиск взрывчатки. Сейсмочувствительные устройства, инфракрасные детекторы, детекторы движения, чувствительные сенсоры должны предотвратить появление незваных гостей.
Видеокамеры установлены на крыше здания и по периметру ограды. Когда президент входит в Белый дом или покидает его, снайперы на крыше занимают положение к бою. Специальные локаторы фиксируют передвижение не только президента, но и всей его семьи внутри дома. Охрана всегда знает, кто в какой комнате находится.
Но американский президент остается самой желанной целью для многих профессиональных террористов и психопатов-одиночек. Никто из них не задумывается о полной бессмысленности своей затеи. На самом деле любое удачное покушение всегда приводит к результату, обратному тому, на который рассчитывает убийца. Единственное, чего удается достичь преступникам, это превратить убитого президента в героя.
Младший лейтенант Ильин в Кремле
22 января 1969 года в Москве встречали космонавтов, совершивших полеты на кораблях «Союз-4» и «Союз-5». Когда кавалькада машин с космонавтами и Брежневым направлялась в Кремль, из толпы раздались выстрелы. Прямая трансляция по радио и телевидению церемонии встречи космонавтов прервалась. Зрители терялись в догадках: что же произошло?
В тот день младший лейтенант Советской армии Виктор Иванович Ильин, переодевшись в милицейскую форму, проник в Кремль и встал около Оружейной палаты. Ильин был вооружен двумя пистолетами «макарова», похищенными из сейфа, где хранилось табельное оружие офицеров штаба войсковой части, в которой он служил. Он знал, что в этот день в Кремль привезут космонавтов, только что закончивших полет, и обязательно приедет Брежнев.
Когда кортеж стал въезжать в Кремль через Боровицкие ворота, Ильин пропустил первую «чайку», считая, что в ней космонавты, и открыл огонь сразу из двух пистолетов по второй, считая, что в ней должен быть Брежнев.
Виктор Ильин родился в 1947 году в Ленинграде. Его родители сильно пили, мальчика забрали и передали на усыновление другой супружеской паре. Он окончил Ленинградский топографический техникум. Весной 1968 года его призвали на военную службу. Служил в геодезическом подразделении Ленинградского военного округа.
Он приехал в Москву накануне, украл у своего родственника милицейскую форму, переоделся, и на него никто не обратил внимания. Ильин был вооружен двумя пистолетами «макарова», похищенными из сейфа, где хранилось табельное оружие офицеров штаба войсковой части, в которой он служил. Он дежурил по части и спокойно забрал два пистолета и четыре магазина к ним.
Он знал, что в этот день в Кремль привезут космонавтов, только что закончивших полет, и обязательно приедет Брежнев.
Ильин в милицейской форме преспокойно прошел в Кремль. Никто не попросил его предъявить документы. Не поинтересовался, откуда он.
Когда кортеж стал въезжать в Кремль через Боровицкие ворота, Ильин пропустил первую «чайку», считая, что в ней космонавты, и открыл огонь сразу из двух пистолетов по второй, считая, что в ней должен быть Брежнев.
Младший лейтенант Ильин выпустил одиннадцать пуль. Пуленепробиваемое стекло не выдержало. Но никто из пассажиров «чайки», которые бросились под сиденье, практически не пострадал. Более того, в машине, которую Ильин выбрал мишенью, Брежнева вообще не было, там сидели космонавты — Алексей Леонов, Георгий Береговой, Андриан Николаев и Валентина Терешкова.
«В машине справа от водителя сидел чекист, на среднем сидении — я, — рассказывал в интервью «Огоньку» космонавт Алексей Архипович Леонов, — справа от меня — Береговой, на задних местах — Терешкова и Николаев. Мы первыми въехали в Кремль через Боровицкие ворота.
Когда появилась наша машина, он начал стрелять. Первая пуля разбила стекло и у чекиста рассекла надбровную дугу. Я сначала подумал, что мы что-то нарушили, — все-таки человек был в милицейской форме. Вторая пуля влетела в шею водителя.
Тогда Георгий Береговой, перевалившись через спинку сиденья, дернул за ручной тормоз. Машина остановилась.
Я в упор смотрел на этого сумасшедшего — в его глазах были страх и недоумение, он понимал — что-то не то, но остановиться уже не мог.
После того, как пуля попала в водителя, я резко повернул голову. Если бы не это, как потом установила баллистическая экспертиза, следующая пуля точно угодила бы мне в висок. Третья пуля задела шинель на груди, четвертая прошла у живота, пятая и шестая — вдоль спины. Была бы скорость очереди чуть больше, я схлопотал бы пули в голову, в грудь, была бы меньше — в спину.
Потом, после экспертизы, мне сказали: «Вы должны были погибнуть».
Ильин смертельно ранил водителя — старшего сержанта Илью Ефимовича Жаркова, который скончался на следующий день. Жарков был водителем советского представительства при ООН. Он возил Хрущева, когда Никита Сергеевич приезжал в Нью-Йорк в 1960 году на сессию Генеральной Ассамблеи ООН. Водитель понравился, и начальник 9-го управления КГБ генерал Николай Степанович Захаров забрал Жаркова в гараж особого назначения.
Прежде чем Ильина сбили с ног, он успел еще и ранить мотоциклиста, сопровождавшего кортеж.
Алексей Леонов считает, что спецслужбы знали о готовящемся покушении, поэтому машина с Брежневым пропустила вперед «чайку» с космонавтами:
— Чекисты знали, что готовится покушение, были в курсе, что сбежал человек с двумя пистолетами. Его искали, не нашли. Вот и поменяли машины. Вместо того, чтобы «сочинить» машину со специалистами в бронежилетах, просто взяли и подставили нас…
Утверждали, что первый заместитель председателя КГБ Семен Кузьмич Цвигун получил информацию о готовящемся покушении на генерального секретаря, но решил не мешать террористу, дать ему возможность выстрелить. Ведь отвечать придется не ему, а председателю КГБ Юрию Владимировичу Андропову. Цвигун только позвонил Брежневу в машину и попросил ехать в колонне не первым, а третьим. Леонида Ильича он должен был сберечь…
Эта версия, пожалуй, самая фантастическая из тех, что возникли вокруг имени Цвигуна. В милиции действительно знали, что по городу бродит сбежавший из воинской части офицер с двумя пистолетами. Но то, что этот офицер задумал террористический акт против генерального секретаря, никому просто не приходило в голову. Поэтому никто и не предупредил Брежнева, что ему следует держаться подальше от головы колонны. Когда младший лейтенант Ильин стал стрелять, разгневанный Брежнев сказал начальнику своей охраны:
— Что это за безобразие! Устроили в Кремле стрельбу.
А его охранники еще просто не знали, что произошло.
Семен Кузьмич Цвигун вовсе не был таким смельчаком, чтобы предпринять нечто рискованное. На самостоятельную игру он был просто не способен. По мнению его сослуживцев, Цвигун не принадлежал к людям, которые конфликтуют с начальством. Напротив, он обходил острые углы. Да и зачем ему было скандалить, рисковать, если до поры, до времени (пока он не заболел) все у него было хорошо? А место председателя КГБ он все равно занять бы не смог.
Когда Ильина арестовали, то первый допрос проводил сам председатель КГБ Юрий Андропов. Ильин объяснил, что Брежнев довел страну до бедственного положения, и надеялся, что вместо Брежнева государство возглавит член политбюро секретарь ЦК по идеологии Михаил Андреевич Суслов… Возможно, младший лейтенант был единственным, кто искренне этого желал.
Ильина не решились вывести на суд. Врачи диагностировали у него хроническое душевное заболевание в форме шизофрении, хотя непонятно, как шизофреник мог стать в армии офицером. Его признали невменяемым. Восемнадцать лет его держали в психиатрической лечебнице закрытого типа в Казани, еще два года в Ленинграде. Через двадцать лет принудительного лечения, в 1990 году, его выпустили решением Военной коллегии Верховного суда СССР. Дали квартиру в Ленинграде и пенсию по инвалидности.
Отвечать должен был в первую очередь начальник особого отдела Ленинградского военного округа генерал Даниил Павлович Носырев. Особисты не распознали в младшем лейтенанте потенциального террориста и сумели вовремя пробить тревогу. Однако Носырева прикрыл всесильный заместитель председателя КГБ Георгий Карпович Цинев, очень близкий к Брежневу человек. Цинев повсюду расставлял людей из военной контрразведки. А вот начальника областного управления госбезопасности генерал-лейтенанта Василия Тимофеевича Шумилова, бывшего первого секретаря Ленинградского обкома комсомола, убрали в должности и перевели в Восточный Берлин — руководителем КГБ в Германской Демократической Республике.
Командиров воинской части, где служил Ильин, сняли с должности. Оперативный работник особого отдела, отвечавший за эту часть, пострадал меньше всех. Ему дали выговор по партийной линии. Зато по уголовному делу к ответственности привлекли двоих офицеров, сослуживцев Ильина. Обвинили их в том, что они были «свидетелями неоднократных террористических высказываний Ильина, но не придали им никакого значения и не сообщили ни командованию, ни в органы госбезопасности». Словом, наказали их за недоносительство.
После этой истории охраны членов политбюро увеличили. Личная безопасность Леонида Ильича стала предметом особой заботы председателя КГБ. Но надо отдать должное Брежневу, он был человеком здравым. Он не стал ни пугливым, ни излишне подозрительным. Этим он отличался от председателя КГБ Андропова. Он в Будапеште во время венгерского восстания 1956 годп увидел, как вешают сотрудников госбезопасности, и испугался на всю жизнь. Однажды сказал своему сотруднику:
— А ты знаешь, что я переживаю каждый раз, когда Леонид Ильич проезжает по улицам Москвы?
Полицейский получил удовольствие
2 июня 1967 года в Западном Берлине проходила студенческая демонстрация против визита иранского шаха Реза Пехлеви. Он вызывал ненависть и отвращение у европейских либералов. Шаха обвиняли в угнетении собственного народа, в подавлении инакомыслия и в пытках заключенных. В кампании протеста против его приезда участвовали иранские эмигранты, немецкие левые интеллектуалы. К ним присоединился Социалистический союз студентов в Западном Берлине.
Вечером шаха привезли в оперу. Организаторы антишахского митинга хотели вернуться к концу представления, но тут полиция стала разгонять демонстрантов. И вот тогда прозвучал роковой выстрел, который изменил судьбу многих молодых немцев. Сотрудник криминальной полиции Западного Берлина Карл Хайнц Куррас застрелил студента Бенно Онезорга. На суде Куррас утверждал, что на него напали и это была законная самооборона. Полицейского оправдали.
Студент, который сам даже не участвовал в антишахской демонстрации, умер в больнице. Его трагическая смерть вызвала массовое возмущение не только в Западном Берлине, но и в ФРГ. Гибель студента изменила ход германской истории, стала катализатором молодежного восстания 1968 года и породила левый терроризм, сотрясавший страну в семидесятые и восьмидесятые годы.
Недавнее расследование, проведенное прокуратурой уже единой Германии, показало: тот выстрел вовсе не был самообороной. Полицейский Карл Хайнц Куррас утверждал, что демонстранты угрожали ему ножами. Современные компьютерные технологии позволяют точнее представить себе события того дня. Нашли фотоснимки, на которых человек с пистолетом в руке направляется к студенту Онезоргу. Это Куррас. И еще одно прежде неизвестное фото показывает, как Куррас стреляет, опираясь левой рукой на плечо другого полицейского. Имя второго полицейского вообще не фигурирует в расследовании 1968 года. Его даже не допросили относительно обстоятельств этой истории. Как и троих стражей порядка, которые продолжали избивать Онезорга уже после того, как в него попала пуля и он умирал на земле.
Но самое отвратительное — поведение врачей в клинике Моабит, где освидетельствовали труп Бенно Онезорга. Они сделали все, чтобы помешать экспертизе. Удалили тот фрагмент черепа, куда попала пуля. Что это, как не попытка скрыть убийство? В свидетельстве указали причину смерти: «Повреждение черепа грубой силой». Врач, подписавший свидетельство, уверял, что «выполнял приказ начальника».
В тот же день поздно вечером разгневанная молодежь собралась в штаб-квартире союза студентов на Курфюстендамм. Именно тогда молодая женщина по имени Гудрун Энсслин произнесла несколько фраз, ставших историческими:
— С поколением, которое устроило Освенцим, нельзя вести дискуссию. Эти свиньи нас всех прикончат. У них есть оружие, у нас нет. Мы тоже должны вооружиться.
Она предложила штурмовать полицейские участки и захватить оружие. Дочь протестантского пастора, Гудрун Энсслин примет участие в создании террористической группы «Фракция Красной армии», которую чаще называют группой Баадера-Майнхоф — по имени ее первых руководителей. Террор этой группы стоил жизни пятидесяти людям.
Западногерманский левый журнал «Конкрет» поддержал молодых людей. Статью написала Ульрике Майнхоф, мать двоих детей, жена главного редактора журнала. После крушения ГДР выяснилось, что главный редактор «Конкрет» Клаус Райнер Рёль с 1955 по 1964 год регулярно ездил в Восточный Берлин, встречался с сотрудниками Маркуса Вольфа и получал из кассы МГБ деньги на свой журнал — 40 тысяч марок на выпуск каждого номера. Ульрике Майнхоф оказалась радикальнее своего мужа. Она с ним развелась. И объявила сначала борьбу буржуазному быту, затем всему обществу. Она ушла в подполье и стала одним из вождей «Фракции Красной армии», взявшейся за оружие.
И все это началось из-за того, что западноберлинский полицейский Куррас застрелил студента Бенно Онезорга! А теперь выяснилось: западноберлинский полицейский Карл Хайнц Куррас тайно работал на министерство государственной безопасности Восточной Германии. Куррас в глазах молодежи шестидесятых олицетворял реакционность западногерманской системы. В реальности он был секретным агентом министерства государственной безопасности и членом восточногерманской компартии, СЕПГ. Полицейский, который без всякого повода и оснований застрелил безвредного и беззащитного студента, был вдохновлен коммунистическими идеями.
Возник вопрос: не застрелил ли он студента сознательно, выполняя команду из Восточного Берлина устроить провокацию? МГБ ГДР жаждало устроить мятеж в Западном Берлине. Вот агент внутри западноберлинской полиции и сыграл такую роль…
Досье Курраса открылось случайно. Когда рушилась ГДР, сотрудники министерства госбезопасности попытались скрыть следы его сотрудничества с госбезопасностью. Уничтожили его учетную карточку в картотеке секретных сотрудников. Так что даже сами офицеры МГБ не могли знать о его принадлежности к аппарату. Но сотрудница архива натолкнулась на упоминание некоего агента под номером «2/70». Она запросила материалы в архиве МГБ и получила семнадцать томов — отчет о деятельности секретного сотрудника, некогда активно действовавшего в Западном Берлине.
— Я чуть со стула не упал, — делился своим изумлением научный сотрудник Федерального ведомства по хранению и изучению архивов бывшего МГБ ГДР Хельмут Мюллер-Энбергс. — Мы обнаружили много самых невероятных досье. Но чтобы министерство госбезопасности ГДР выделяло деньги из бюджета на покупку винтовки для сотрудника западногерманской полиции, такого я еще не видел.
Тайная жизнь Карла Хайнца Курраса началась во вторник 19 апреля 1955 года. В тот день 27-летний западноберлинский полицейский перешел в Восточный Берлин и обратился в ЦК партии. Попросил дежурного охранника связать его с сотрудником министерства госбезопасности.
Куррас сказал офицеру госбезопасности, что ему не нравится происходящее в Западном Берлине. Он намерен перебраться в ГДР. Но офицер госбезопасности сразу сообразил, какую ценность представляет полицейский из района Шарлоттенбург. Он убедил Курраса, что тот принесет больше пользы социалистической ГДР, если останется служить в западноберлинской полиции и станет секретным сотрудником.
Через несколько дней, 26 апреля, Куррас встретился во второй раз с офицером МГБ. Он дал собственноручную подписку:
«Не будучи политически грамотен, я верю, что путь, избранный на Востоке, является правильной политикой. Чтобы участвовать в этом движении, я готов сообщать о деятельности полиции Западного Берлина представителям министерства государственной безопасности ГДР. Я согласен сохранять мою работу в полном секрете. Свои отчеты буду подписывать псевдонимом «Отто Боль».
В полиции Западного Берлина его тоже ценили. На беседе в отделе кадров он попросил «поручать более важные задания, что дало бы мне ощущение большего удовлетворения, потому что хочу продемонстрировать свои способности». В 1965 году Курраса перевели в первый отдел городского управления. Первый отдел ведал шпионами и перебежчиками с Востока, тесно сотрудничая с контрразведкой ФРГ и спецслужбами США, Англии и Франции. Мечта для агента из ГДР! Курраса включили в спецгруппу, которой поручили выявлять агентов-двойников внутри полиции — среди сослуживцев.
Первого отдела как огня боялись в полицейском управлении. В первом отделе полицейским давали псевдонимы. Подобрали и Куррасу — «Жандарм».
Кураторы из МГБ поручили ему соблазнить секретаршу начальника отдела. С секретаршей ничего не получилось. Он попросил больше таких заданий не давать.
Двенадцать лет он снабжал Восточный Берлин первосортной информацией. Достоинство Курраса состояло в том, что он сообщал только реальную информацию, ничего не придумывал, был внимателен к деталям и полностью отдался своему делу. В министерстве госбезопасности знали практически обо всем, что затевали полиция и спецслужбы ФРГ.
С его помощью МГБ получило доступ практически ко всем досье западноберлинской полиции. Особенно интересовала информация о тех, кто помогал восточным немцам бежать через стену. Фотокамерой «минокс» Куррас ночами переснимал служебные документы. Он считался надежным и старательным работником. Ему разрешали брать документы с собой. Отснятые пленки передавал кураторам во время встреч — как правило, в публичных туалетах. 16 января 1964 года, пройдя кандидатский стаж, он был тайно принят в социалистическую единую партию ГДР. В заявлении о приеме поклялся «отдать все свои силы партии». Его рекомендателем стала женщина под псевдонимом «Лотти».
«Лотти» — Шарлотта Мюллер — ездила в Западный Берлин, чтобы навестить сестру. И встречалась с Куррасом. Как правило в кафе в парке Тиргартен. Во время этих бесед она старалась пробудить его классовое сознание, особенно когда ей казалось, что ему не хватает энтузиазма. А у него возникали проблемы, когда он должен был допрашивать своих товарищей — пойманных агентов из ГДР.
26 января 1965 года «Лотти» докладывала о беседе с Куррасом:
«Он высказал определенные сомнения относительно участия в арестах людей, которые работают на Германскую Демократическую Республику. Я ответила, что он обязан исполнять свою работу. Я напомнила ему о докторе Зорге, которому приходилось делать то, что шло вразрез с его взглядами ради получения важной информации».
Ее дар убеждения возымел действие. После следующей беседы она доложила:
«Он уже не испытывает сомнений относительно участия в работе против тех, кто подозревается в сотрудничестве с МГБ».
Когда Куррас отправлялся в отпуск в Австрию, то заезжал в социалистическую Чехословакию, чтобы там, в безопасной и комфортной обстановке, побеседовать со своими кураторами из МГБ. Ему платили. Он получил в общей сложности двадцать тысяч западногерманских марок — немалая сумма в те годы. Стресс снимал выпивкой и стрельбой в тире. В его досье отмечены и его служебные успехи, и привычка злоупотреблять алкоголем. А также его страсть к оружию: «Он не скрывает, что ему нравится стрелять. Просил раздобыть оружие, которое нельзя купить на Западе».
Почти все свободное время он проводил в тире. Тайная служба на МГБ помогала наслаждаться любимым делом. До четырехсот марок в месяц уходило только на патроны. Характерен пароль, с которым к нему направили связного из МГБ:
— Господин Куррас, меня послали к вам из стрелкового отдела.
И этот прекрасный стрелок случайно застрелил ни в чем не участвовавшего студента Бенно Онезорга? Как все это произошло?
Вечером 2 июня 1967 года шаха Резу Пехлеви ожидали в западноберлинской опере. Давали «Волшебную флейту» Вольфганга Амадея Моцарта. Перед зданием собрались и студенты, противники Реза Пехлеви, и сторонники шаха. Безопасность высокого гостя из Ирана обеспечивал сотрудник полиции Ханс Ульрих Вернер, который в годы второй мировой войны занимался борьбой с советскими партизанами на Украине.
Когда около восьми вечера появился «мерседес-600» с шахом и шахиней, толпа принялась скандировать: «Убийца!» В гостей полетели помидоры и яйца. Полиция схватила одного из молодых людей. Его бросили в служебный автобус и избили. Гости вошли в оперу, и улица успокоилась. Тем не менее полиция вела себя агрессивно и атаковала собравшихся, не потребовав от демонстрантов предварительно — как положено по инструкции — очистить улицу. Полицейские орудовали палками и ногами.
На следующий день начальник полиции объяснял стратегию своих подчиненных:
— Представьте себе, что толпа протестующих представляет собой сосиску. Что мы должны были сделать? Сжать в середине, чтобы она лопнула на обоих концах.
Когда люди стали убегать, полиция обрушила на них сбивающие с ног ледяные струи из водяной пушки. Специальные подразделения старались выявить и поймать руководителей демонстрации.
Молодая пара — Бенно и Криста Онезорг — стояли на перекрестке. Они поженились полтора месяца назад и ждали ребенка. Случайные прохожие, они были потрясены жестокостью полиции. Бенно Онезорг занимался германо-романскими штудиями. Ему всего лишь хотелось понять, что происходит. Его жена, чувствуя, что ситуация слишком опасная, пошла домой. Полиция оттеснила демонстрантов на Круммештрассе. Куррас руководил одной из атакующих групп. На стоянке люди метались между машинами. Трое полицейских сбили с ног и избивали одного из студентов. Попавшему под руку Онезоргу тоже досталось. И тут Куррас выстрелил Онезоргу в затылок из служебного пистолета «вальтер ППК».
Свидетели вспоминали, как другой полицейский кричал на Курраса:
— Ты что, с ума сошел, стрелять здесь?
Куррас ответил:
— Я случайно.
Его начальник крикнул:
— Куррас, назад! Немедленно! Уходи отсюда!
Тяжелораненый Онезорг лежал на земле. Полицейские помешали подбежавшему норвежскому врачу оказать ему первую помощь. Пятнадцать минут ушли на то, чтобы вызвать «скорую помощь» и еще сорок пять минут на то, чтобы доставить раненого в больницу.
Иранский шах, узнав о происшедшем, дружески поделился опытом с правящим обер-бургомистром города пастором Генрихом Альбертцом:
— Вам нужно больше стрелять. Тогда все успокоится.
Альбертц выслушал его с изумлением. Пастор в годы третьего рейха принадлежал к антинацистски настроенным священнослужителям и входил в так называемую исповедальную церковь. Вскоре он разочаруется в политической деятельности и вернется к служению господу….
Профсоюз выделил лучшему снайперу берлинской полиции Куррасу шестьдесят тысяч марок, чтобы он мог нанять адвоката для защиты от обвинений в непреднамеренном убийстве. Куррас утверждал, что его сбили с ног и били человек десять или одиннадцать. А двое набросились на него с ножами… Он сделал предупредительный выстрел. И только в схватке случайно попал в Онезорга.
Ни один из свидетелей не смог хотя бы частично подтвердить его показания. Но суд оправдал Курраса. Через четыре года его вновь приняли на службу в полиции. Если бы тогда Курраса не выгораживали из корпоративной солидарности, не произошло бы такой радикализации молодежи.
Одна из террористических групп так и назвала себя — «Движение 2-го июня». Один из ее боевиков Тилль Майер сказал тогда:
— Западноберлинский полицейский стрелял во всех нас.
Впоследствии Тилль Майер сам стал секретным сотрудником министерства госбезопасности ГДР. Безумная ситуация: и террорист, и полицейский — оба агенты МГБ!
Для студентов оправдание Курраса судом стало подтверждением того, что общество устроено неправильно — преступника-шаха встречают с почетом, полицейского-убийцу отпускают.
Интересно, что выстрел на Круммештрассе огорчил министерство госбезопасности ГДР. 8 июня Куррас получил шифрованную радиограмму: «Уничтожьте немедленно все материалы. На время прекратите работу. Восстановим контакт после окончания расследования. Мы крайне сожалеем об инциденте». Куррас ответил: «Понял. Все уничтожил. Встретимся в кафе. Нужны деньги на адвоката».
Но только через девять лет, 24 марта 1976 года, Куррас встретился со своим курирующим офицером. Теперь Куррас служил в транспортном отделе западноберлинской полиции. Он хотел возобновить работу на МГБ ГДР. Похвастался, что «неприятный инцидент» забыт, его уже повысили и скоро сделают старшим инспектором. Но для министерства госбезопасности он утратил всякую ценность, и работу с ним прекратили. Компартия ГДР, которой он восхищался, дистанцировалась от своего трудолюбивого информатора. Центральный орган социалистической единой партии Германии газета «Нойес Дойчланд» возмущалась его оправданием: «Убийца довольно ухмыляется».
В западноберлинской полиции пошли разговоры о пьянстве Курраса. Летом 1971 года его обнаружили в парке на скамейке пьяного, а в портфеле — нож и табельный пистолет, хотя ему запретили ношение оружия. Его отстранили от службы. Потом вновь восстановили. Когда он вышел в отставку в 1987 году в ранге старшего инспектора, полицейское управление вздохнуло с облегчением.
Сожаления он никогда не испытывал. В декабре 2007 года сказал журналисту:
— Ошибка? Да мне надо было не один раз выстрелить, а несколько…
Карл Хайнц Куррас часами слушал радио и пил. Гуляя, громогласно извергал проклятия — в основном в адрес иностранцев. До недавних времен двое мужчин, бывшие коллеги, в сером «мерседесе» забирали его по воскресеньям и куда-то увозили. Но какие коллеги? Бывшие сотрудники западноберлинской полиции? Или товарищи по министерству госбезопасности ГДР? Когда к нему пришел журналист из «Тагесшпигеля», то увидел старика с редеющими волосами. Куррас злобно сказал, что убил Онезорга ради удовольствия.
Парад закончился расстрелом
В 1977 году президент Египта Мохаммад Анвар аль-Садат неожиданно для всего мира прилетел в Иерусалим, в непризнанную столицу Израиля, чтобы предложить мир своим недавним врагам. Решение Садата заключить мир с Израилем коренным образом изменило ситуацию на Ближнем Востоке.
Через год, осенью 1978 года президент Садат и премьер-министр Израиля Менахем Бегин встретились в Кэмп-Дэвиде, загородной резиденции американского президента Джимми Картера, чтобы договориться о схеме урегулирования между двумя странами, которые пролили немало крови, воюя друг с другом.
В следующем году в Вашингтоне был подписан первый мирный договор между еврейским государством и арабским.
Пока в Иерусалиме, Каире и Вашингтоне мирились два заклятых врага, остальной мир ревностно комментировал происходящее. Отказ Египта воевать против Израиля до полного уничтожения еврейского государства восхитил Европу, возмутил арабский мир и разозлил его социалистических союзников.
Прогнозы были столь же разнообразны: от утверждений, что кэмп-дэвидский мир будет недолговечным и Садат жестоко поплатится за свое предательство, до уверенности в том, что и другим арабским соседям теперь ничего не остается, кроме как договариваться с Израилем.
Из всех прогнозов точно сбылся только один: Анвара Садата, который сделал для арабского мира больше, чем любой из его критиков, убили.
С ним покончили картинно: расстреляли из автоматов и забросали гранатами во время октябрьского парада армии, которую он любовно пестовал.
Если бы по счастливой случайности Садат остался бы жив, он, возможно, не судил бы строго мятежных офицеров. В конце концов они действовали точно так же, как и молодой Садат, который участвовал в двух покушениях на видных египетских политиков.
Гамаль Абд аль-Насер, который вел Египет по социалистическому пути, сам выбрал себе в наследники Садата — человека, который очень не любил вождя египетской революции.
Со временем Садат напишет книгу воспоминаний, в которой назовет Насера «подозрительным и озлобленным». По его словам, Насер завидовал своим сотрудникам, натравливал их друг на друга и любил только власть.
В душе Анвар Садат всегда считал, что Насер не по праву занял место президента. Ведь не Насер, а девятнадцатилетний пехотный лейтенант Садат в 1938 году собрал вокруг себя офицеров, мечтавших об изгнании британских колонизаторов. Насер присоединился к этой группе только через полгода, когда его батальон перевели в город Манкабад, где офицеры-заговорщики регулярно встречались в казино.
В 1939 году и Садата, и Насера отправили в разведшколу. Но они были слишком разными, чтобы сблизиться — замкнутый, выросший в Александрии Насер и любознательный темпераментный деревенский парень из долины Нила.
«Насер произвел на меня впечатление очень серьезного человека, который не разделял интереса молодых офицеров к глупым шуткам, — вспоминал Садат. — В своем присутствии он не терпел никаких фривольностей, которые счел бы за оскорбление своей чести, поэтому большинство офицеров держались от него на почтительной дистанции и часто вовсе с ним не разговаривали… Он возвел между собой и другими людьми почти непреодолимый барьер».
Потом Насера перевели в Судан, и на некоторое время он исчез из поля зрения молодых бунтарей.
Когда началась вторая мировая война, Садат, как и многие египетские офицеры, сделал ставку на победу Гитлера над британскими войсками. Он считал, что это произойдет в ближайшем будущем, и тогда Египет освободится от английских колониалистов.
Антианглийские настроения в Египте усиливались день ото дня. Командующий немецким экспедиционным корпусом в Северной Африке генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель разбил 8-ю английскую армию и достиг Эль-Аламейна, до Александрии ему оставалось всего семьдесят километров. Видя поражение ненавистных англичан, египтяне не скрывали своего злорадства. Они выходили на улицы и скандировали «Роммель, вперед!»
Немцы, со своей стороны, тоже старались установить связь со всеми националистически настроенными египтянами.
Летом 1942 года к Садату обратились два немецких агента в Каире. По вечерам они обычно сидели в ночном клубе «Кит-Кат», где сорили деньгами. Немецкая разведка снабдила их крупными суммами в фальшивых фунтах стерлингов. Кончилось это тем, что одна танцовщица обратила внимание английской полиции на подозрительных клиентов.
Садат забрал у агентов передатчик и решил сам связаться с Роммелем по радио. Но тут немцев, за которыми долго следили, арестовали, а вслед за ними взяли и Садата. Передатчик брат Садата успел спрятать под кучей дров в чулане. Садат на допросах ничего не признавал. Его разжаловали и отправили в тюрьму. В тот момент ему казалось, что жизнь кончилась. Потом его перевели в лагерь для интернированных, потом в другую тюрьму. Садат начал голодовку, и его поместили в госпиталь. Отсюда в октябре 1944 года с помощью друзей Садат совершил побег.
Ему сняли квартиру, в которой он скрывался до сентября 1945 года, когда было отменено военное положение. Война закончилась, старые дела списали, и полиция им больше не интересовалась, а сам он вполне созрел для вооруженной борьбы с англичанами и коллаборационистами — египтянами, сотрудничавшими с Лондоном.
Товарищи Садата бросили гранату в машину одного бывшего премьер-министра Египта — верного сторонника Англии, но умелый водитель спас своего пассажира. Потом они решили убить бывшего министра финансов Амина Османа, который сказал, что узы дружбы между Великобританией и Египтом подобны католическому браку, не допускающему развода.
«Эти его слова, — вспоминал Садат, — были равносильны смертному приговору, который он вынес себе сам». 6 января 1946 года приговор был приведен в исполнение. Министра застрелили в самом центре Каира. Убийца бросил гранату, полученную от Садата, в преследователей и сумел убежать. Но его выследили. На допросе он назвал Садата, которого арестовали и опять отправили в тюрьму.
Нравы британской колониальной администрации были куда либеральнее того режима, который после изгнания англичан установили молодые египетские офицеры. На допросах Анвар Садат вел себя дерзко, ни в чем не признавался и писал жалобы на следователей.
Однажды Садата вызвали на допрос ночью.
Садат возмутился:
— Все показания, на основании которых вы пытаетесь меня в чем-то обвинить, лживы. Кроме того один важнейший факт требую занести в протокол.
— Какой?
— Вы подняли меня для допроса в два часа ночи.
— Это отмечено в протоколе.
— Я знаю. Я хочу, чтобы так же занесли в протокол, что вы пытаетесь оказать на меня давление. Вы без необходимости разбудили меня ночью, хотя могли провести допрос и днем. Вы пытаетесь подорвать мое психическое здоровье.
В дальнейшем законопослушные британские следователи допрашивали Садата только днем.
Потом он потребовал отвести его к начальнику тюрьмы и написал жалобу верховному прокурору, заявив, что директор тюрьмы и служащие политической полиции подвергали его пыткам. Директор был обескуражен:
— Кто именно пытал вас?
Садат назвал два имени.
— Когда и где?
— Я скажу об этом прокурору.
Прокурор вызвал Садата:
— Где следы пыток?
— Следов нет, — спокойно ответил Садата. — Эти пытки и не должны были оставить следа. Они меня били по лицу и пинали ногами.
Будущего президента ждала смертная казнь или пожизненная каторга. Но у Садата и его подельников были лучшие в Египте адвокаты. Процесс занял восемь месяцев — с января по август 1948 года. Время от времени обвиняемым разрешали покидать тюрьму, чтобы навестить родных. Кончилось это тем, что убийца министра попросту сбежал, а Садата оправдали.
Он вернулся в армию, сдал экзамены, чтобы наверстать упущенное, и сразу был произведен в подполковники.
После его ареста руководство «Свободными офицерами» взял на себя Насер. Садат переживал, что его отодвинули на вторые роли, но Насер уже стал признанным лидером.
Революция 1952 года была стремительной, потому что король Фарук практически не сопротивлялся. Войска легко перешли на сторону «Свободных офицеров». Ночь Садат провел на телефонном коммутаторе, связываясь с единомышленниками по всей стране. За одну ночь власть перешла к мятежникам.
Именно Садат предъявил ультиматум королю с требованием немедленно покинуть страну. Он составил текст указа об отречении, и Фарук подписал его. 26 июля 1952 года Садат стоял на борту военного корабля и наблюдал за тем, как яхта увозит из Египта последнего короля.
Карьера Садата в независимом Египте не была быстрой. Только в конце 60-х он стал заметной фигурой в Каире. Насер держал его в тени, и это усиливало недовольство Садата. «Насер был занят почти исключительно созданием мифа о своем величии», — писал Садат в своей книге.
Нелюбовь к Насеру превращалось в стойкое неприятие его политической линии. Впрочем, Садат в принципе не разделял социалистических убеждений Насера, и ему не нравился чересчур тесный союз с Москвой.
Став президентом Египта после смерти Насера в 1970 году, Садат более всего желал полной перемены курса.
«Я получил незавидное наследство, — скажет потом Садат, — Раздавленное человеческое достоинство… Нарушения прав человека… Наследие ненависти, которую Насер вызывал на всех уровнях… Обанкротившаяся экономика… Отсутствие нормальных отношений с какой бы то ни было страной».
Самой тяжелой травмой было оглушительное, позорное поражение в шестидневной войне с Израилем: «Я не знал, что мне делать. Я был оглушен и неспособен ориентироваться во времени и пространстве».
Садат считал, что позорное поражение в шестидневной войне стало и политической смертью Насера: «Он умер не 28 сентября 1970 года, а 5 июня 1967 года, ровно через час после начала войны». Шестидневная война оставила Египет без армии, это была катастрофа. Президент Насер подал прошение об отставке. Правда, потом забрал его. Садат пришел к нему:
— Послушай, Гамаль, ты должен немедленно отправиться в верхний Египет и продолжить борьбу. Мы обязаны сражаться до конца.
Насер, буквально раздавленный поражением своей армии, устало отмахнулся. Но Садат продолжал его уговаривать:
— Гамаль, ты должен продолжать сражение. Или мы их уничтожим, или погибнем сами.
Насер ответил:
— Анвар, сражаться уже поздно. Все потеряно…
Одной из причин поражения в шестидневной войне Садат считал союз с Москвой.
В декабре 1969 года Насер сделал Анвара Садата вице-президентом, а через девять месяцев Садат возглавил Египет. Его мало кто знал в мире. Все думали, что его сменит более известный генеральный секретарь Арабского социалистического союза Али Сабри, тесно связанный с Москвой.
Садата унижали бестактность и высокомерие советских руководителей: «Я понял, что бессмысленно полагаться на Советский Союз». Садат пришел к выводу, что ключевая фигура на Ближнем Востоке — это Соединенные Штаты, только они могут заставить Израиль отступить.
В марте 1971 года Садат, которому было нужно оружие, приехал в Москву — в первый раз в качестве президента. Переговоры шли трудно, вспыльчивый Садат то и дело вступал в перепалку с председателем Совета министров Алексеем Косыгиным и министром обороны Андреем Гречко.
Брежнев подтвердил, что Советский Союз снабдит Египет оружием. Но Садат был недоволен, что ему дают не то оружие, которое ему нужно. Он хотел иметь самые современные самолеты с ракетным вооружением. Брежнев соглашался, но при условии, что ракеты будут пущены в ход только с санкции Москвы.
Садат побледнел от гнева:
— Египетскими самолетами может командовать только египетский президент!
Проводя новый курс, ломая насеровскую линию в экономике и во внутриполитической жизни, Садат убирал из правительства убежденных насеристов и избавился от просоветского лобби в Каире. Так, Садат решил убрать вице-президента Али Сабри, который, по его словам, «был главным агентом Советского Союза». Садат пригласил советского посла:
— Хочу заранее сообщить вам, что собираюсь уволить Али Сабри. Западная пресса напишет, будто я сместил главного промосковского человека, и это вас огорчит. Но вам надо знать, что у Москвы не может быть своих людей в Египте. Вы имеете дело с правительством, а не с отдельными людьми.
17 июля 1972 года Садат попросил всех советских военных советников в течение недели вернуться домой. В Египте находилось больше двадцати тысяч советских офицеров. В качестве советников они служили во всех воинских частях, начиная с батальона.
Египетско-советская дружба закончилась. Садат отказался от услуг советских военных не потому, что уже тогда готовился переориентироваться на Соединенные Штаты.
В начале апреля 1972 года Египет установил секретный канал связи с Белым домом. Один высший египетский офицер завил американскому дипломату в Каире, что они недовольны контактами на официальном уровне и хотели бы установить связь на президентском уровне. Так начался секретный обмен информацией между Вашингтоном и Каиром.
Позиция Советского Союза была исключительно приятна арабским странам. Москва поддерживала все их требования, давала оружие. Но она не могла помочь им вернуть утраченные территории. Первым не выдержал Египет, который в шестидневной войне потерял больше всех. Садат решил, что надо искать помощи не у Советского Союза, а у Соединенных Штатов.
Анвар Садат мечтал взять реванш в противоборстве с Израилем, но полагал, что Москва попытается остановить его. Советских лидеров устраивала холодная, а не горячая война на Ближнем Востоке.
За несколько дней до начала октябрьской войны 1973 года президент Сирии Хафез Асад сообщил Москве, что они с Садатом намерены нанести удар по Израилю. Брежнев очень осторожно сказал, что последствия этого шага могут оказаться совсем не такими, на какие рассчитывают арабские лидеры.
В октябре 1973 года, в дни еврейского праздника йом-кипур, египетские и сирийские войска с двух сторон атаковали Израиль. Сирийские генералы жгли свои танки, безуспешно пытаясь прорвать линию израильской обороны. Для них и эта попытка закончилась разгромом. Но для Садата октябрьская война была долгожданным отмщением израильтянам.
Он постоянно объявлял и отменял мобилизации и притупил бдительность Израиля, который решил, что Садат просто играет в военные игры.
«Двести двадцать два сверхзвуковых самолета приняли участие в первой атаке на израильские позиции на Синае и выполнили свою миссию. Мы потеряли только пять самолетов. В эти первые минуты погиб мой младший брат Атиф, пилот ВВС, — вспоминал Садат. — Египетские военно-воздушные силы расквитались за все, что потеряли в войнах 1956 и 1967 годов. Они проложили нашим войскам путь к победе, вернувшей нашему народу и всей арабской нации веру в себя».
Затем египетские войска начали переправляться через Суэцкий канал. Египетское знамя взвилось на Синайском полуострове, потерянном в 1967 году.
Египетские саперы прорезали проходы для танков в земляных укреплениях с помощью сверхмощных водометов. Немецкие промышленники, изготовившие водометы по египетскому заказу, удивлялись: «Зачем им нужны такие машины? Разве возможен пожар, для тушения которого понадобится такой напор воды?»
К вечеру с Садатом пожелал встретиться советский посол. Садат с негодованием вспоминал, что Москва предлагала ему согласиться на перемирие. Президент Египта заявил, что согласится на перемирие только тогда, когда «будут достигнуты главные цели моей войны».
— Я не желаю никакого перемирия, — твердо повторял Садат. — Мне нужны еще танки, потому что нам предстоит самая большая танковая битва в истории.
Москва организовала воздушный мост, чтобы перебросить в Египет оружие и боеприпасы. В Каир прилетел глава советского правительства Алексей Косыгин.
Садат обрушился на него с обвинениями:
— Вы дали нам устаревшую технику для наведения мостов через Суэцкий канал! У нас ушло на это пять часов в то время, как у вас есть новая техника, позволяющая сделать это за полчаса. Оружие, которым вы нас снабжаете, нельзя назвать современным! По вашей вине мы отстаем от Израиля. И вы называете это дружескими отношениями?
Косыгина прислали в Каир уговорить Садата согласиться на прекращение боевых действий. В Москве видели, что Израиль оправился от первого удара и быстро перейдет в контрнаступление. Так и случилось. Израильтяне нанесли контрудар, переправились через Суэцкий канал и перенесли военные действия на территорию Египта.
— Эта контратака окончательно измотает вас, — сказал Косыгин, — под ударом оказался Каир.
Садату показалось, что в этот день на обычно непроницаемом лице Косыгина читалось злорадство. Вероятно, египетский президент ошибался: всякий, кто помнит хмурое лицо Косыгина, поймет, что прочитать его истинные чувства было невозможно. Кроме того, если Косыгину и не нравился Садат, то Израиль он не любил всей душой.
— Где танки, о которых я просил? — спросил Садат.
— Мы сконцентрировали усилия на Сирии, — ответил Косыгин, — она за один день потеряла тысячу двести танков…
После короткого периода растерянности израильская армия действала быстро и решительно. Египетские части на Синайском полуострове были окружены, а переправившиеся на другой берег израильские танки рвались к Александрии и Каиру.
Соединенные Штаты тоже организовали воздушный мост и перебрасывали в Израиль военную технику, боеприпасы и запасные части. Чаша весов начала склоняться в пользу израильтян.
«Я принял решение согласиться на перемирие, — вспоминал Садат, — потому что против меня были США и Израиль. А Советский Союз стоял за мной, готовый воткнуть кинжал мне в спину. Советский Союз хотел доказать нам, что мы не можем вести войну, потому что я выслал советских экспертов. Брежнев сказал алжирскому президенту Хуари Бумедьену, который ринулся в Москву просить о помощи арабским странам, что Садат дурак и погубит Египет».
Садат не отказался бы от помощи со стороны Москвы, если бы советские руководители пошли во имя Египта на прямую конфронтацию с американцами. Но, к счастью для всех, Москва была достаточно осторожна и не хотела устраивать мировую войну из-за ближневосточного конфликта.
А тем временем военная ситуация окончательно изменилась в пользу Израиля. Военные специалисты видели, что если боевые действия продлятся еще день-другой, то Египет и Сирия потерпят новое поражение.
Теперь уже Садат взмолился о помощи. Ночью он вызвал к себе советского посла и умолял разбудить Брежнева и добиться через американцев немедленного прекращения огня.
В Москве Брежнев и министр иностранных дел Андрей Громыко обсуждали, что дальше делать на Ближнем Востоке.
Брежнев сказал Громыко:
— Надо восстановить дипломатические отношения с Израилем. По собственной инициативе.
Громыко осторожно заметил:
— Арабы обидятся, будет шум.
Брежнев ответил очень резко:
— Пошли они к е… матери! Мы столько лет предлагали им разумный путь. Нет, они хотели повоевать. Пожалуйста, мы дали им технику, новейшую — какой во Вьетнаме не было. Они имели двойное превосходство в танках и авиации, тройное — в артиллерии, а в противоздушных и противотанковых средствах — абсолютное. И что? Их опять раздолбали. И опять они драпали. И опять вопили, чтобы мы их спасли. Садат меня дважды среди ночи к телефону поднимал. Требовал, чтобы я немедленно послал десант. Нет! Мы за них воевать не станем. Народ нас не поймет…
Но об этом монологе генерального секретаря никто не знал. В том числе и Садат, который в поисках союзников повернулся лицом на Запад.
В октябре 1973 года Израиль потерпел не военное, а морально-психологическое поражение. Еврейское государство утратило ореол непобедимости. В этом и заключался триумф президента Анвара Садата. Насер терпел от Израиля одно поражение за другим. Садат же считал, что вышел из войны победителем.
Восстановив национальное самоуважение, Садат мог заняться поисками мира. Государственный секретарь Генри Киссинджер впервые приехал в Каир в ноябре 1973 года. Удостоенный нобелевской премии мира за окончание вьетнамской войны, Киссинджер мечтал еще об одной дипломатической победе — на Ближнем Востоке.
Садат вспоминал: «Наш первый разговор продолжался три часа. Впервые вижу истинное лицо Соединенных Штатов, на которое мне всегда хотелось посмотреть, — не ту маску, которую надевали прежние государственные секретари Даллес, Дин Раск и Роджерс. Если бы кто-нибудь увидел нас с Киссинджером, он принял бы нас за старых друзей… Никто, кроме США, не смог бы сыграть роль посредника между двумя сторонами, люто ненавидящими друг друга, сторонами, которые разделены морем враждебности, насилия и крови».
Киссинджеру президент Садат тоже понравился: «Садат был выше ростом, более смуглый и импозантный, чем я предполагал, и казался воплощением энергии и уверенности. Этому крестьянскому сыну были присущи достоинство и аристократизм, что также не вязалось с его революционным прошлым, как и его повелительная манера и поразительное спокойствие».
Садат, по мнению Киссинджера, в отличие от сирийского президента Хафеза Асада не был склонен к торгу. Египтянин с самого начала обрисовывал свою истинную позицию и редко отступал от нее.
Генри Киссинджер, самый талантливый американский дипломат послевоенной эпохи, годами работал над тем, чтобы сблизить позиции Египта и Израиля. Он постоянно перелетал из Иерусалима в арабские столицы и обратно.
В какой-то момент заместитель Киссинджера в государственном департаменте Джо Сиско, обращаясь, к журналистам, которые сопровождали их в поездке, сказал:
— Добро пожаловать на борт египетско-израильского челнока.
Так появился термин «челночная дипломатия».
В июне 1975 года Садат сделал то, что отказывался сделать его предшественник Насер: открыл Суэцкий канал для свободного судоходства. США, Великобритания и Франция помогли очистить канал от мин. Советский Союз, не упустил заметить злопамятный Садат, предложил свои услуги с опозданием.
Весной следующего года Садат денонсировал Договор о дружбе и сотрудничестве с СССР. А еще через год, в сентябре 1977 года в Марокко министр иностранных дел Моше Даян тайно встретился с заместителем премьер-министра Египта Хасаном ат-Тухами. Через два месяца Садат прилетел в Иерусалим.
В Вашингтоне уже была новая команда: на президентских выборах победу одержал провинциальный политик Джимми Картер. Он не просто пожинал плоды многолетней работы Киссинджера на Ближнем Востоке. Именно Картер, моралист и миссионер, близко к сердцу принял идею арабо-израильского мира. Он сумел создать особый моральный климат, который привел в Кэмп-Дэвиде президента Садата и премьер-министра Бегина к согласию.
Прийти к миру Израилю было так же трудно, как и Египту. Пожалуй, только непримиримый Менахем Бегин сумел бы поладить с Анваром Садатом. Его предшественница Голда Меир не смогла преодолеть себя. Умом она давно поняла, что Израилю придется уступить часть территории арабским государствам в обмен на мир. Но сама она не могла пойти на это. Весь окружащий мир казался ей враждебным по отношению к евреям.
Когда Генри Киссинджер заговорил о том, что формула «мир в обмен на территории» вполне разумна, Голда Меир мрачно ответила ему:
— Как я пойду к людям и объясню им все это? Неужели я должна им сказать: была война и другая, и мы потеряли много людей ранеными и убитыми, но это ничего не значит, и теперь мы должны отдать территории, потому что арабы говорят, что это их земли?.. Я никогда не соглашусь, что между теми, кто нападает, и теми, на кого нападают, нет никакой разницы… Если мы на это пойдем, если наши соседи увидят, что можно воевать, не боясь ничего потерять, мы только поощрим их на агрессию.
А вот Менахем Бегин был подходящим партнером для Садата. Бегина, как и Садата, никто не мог заподозрить в слабости, либерализме или уступчивости. В этом смысле у него был запас доверия, который позволил ему отдать Египту Синайский полуостров и поверить в то, что президент Садат искренне желает мира.
И все же Менахем Бегин поверил в искренность Анвара Садата и понял, что его мирные предложения — исторический шанс, который может не повториться.
Когда Садат установил дипломатические отношения с Израилем, и в Каире над зданием израильского представительства взвился флаг со звездой Давида, президент Египта превратился в главного врага всех арабских националистов — в самом Египте и за его пределами.
Упреки исламских фундаменталистов Садат встречал хладнокровно. Во всяком случае он был не менее набожным человеком, чем богатые ханжи из Саудовской Аравии, которые даже во время поста умудрялись захаживать в увеселительные заведения Каира. Садат боролся с поклонниками покойного Насера, с левыми, с промосковским лобби, но недооценил самого опасного врага — братьев-мусульман. Эта подпольная организация была основана в 1928 году. Ее цель — создание всемирного исламского государства.
Его предшественник Гамаль Абд аль-Насер понимал, какая опасность от них исходит. Они дважды пытались его убить, и он бросил тысячи братьев-мусульман в тюрьмы, где многих пытками замучили до смерти.
Садат, придя к власти, оставшихся в живых выпустил из тюрем и даже назначил им пенсии. Он в юности познакомился с духовным вождем братьев-мусульман шейхом Хасаном аль-Банной.
Садат бывал на его еженедельных проповедях, которые Банна читал каждый вторник после вечерней молитвы в пригороде Каира. Садат и аль-Банна тогда договорились о совместных действиях против англичан.
Садат симпатизировал фундаменталистам. Но он не понял, что именно эти люди, готовые без колебаний пожертвовать жизнью, никогда не простят ему мира с Израилем. Для них не было худшего преступления.
В последние годы своей жизни Садат демонстрировал редкостное упрямство, неожиданное для политика. Скажем, демонстративно предоставил убежище бежавшему в 1979 году из Тегерана иранскому шаху Мохаммеду Реза Пехлеви, которого никто не хотел принимать. Чем больше Садата в арабских странах поносили за союз с Западом, тем охотнее он демонстрировал особые отношения с США — словно назло своим врагам.
Садат стал любимцем западного мира — и врагом Востока. Жюри, составленное из таких признанных авторитетов, как Джина Лоллобриджида и Пьер Карден, включили египетского президента в десятку самых элегантных мужчин мира. Для арабского Востока это было уже чересчур…
Когда Садата убили, на Западе многие решили, что за этим стоит КГБ. Бывший государственный секретарь Соединенных Штатов Генри Кисинджер сказал тогда:
— Не подлежит сомнению, что на Ближнем Востоке поднялась радикальная волна, подпитываемая советскими секретными службами…
В реальности Садата убили сами египтяне.
Его смерть не привела к большим переменам в политике Египта. В отличие от Насера Анвар Садат более удачно выбрал себе преемника. Бывший военный летчик генерал Хосни Мубарак, спокойный и разумный, по существу развивал то, что было заложено Садатом.
Избавление от насеровского социализма позволило Египту превратиться в достаточно благополучную страну со стабильной экономикой. Мир с Израилем не только вернул Египту Синайский полуостров, но и избавил от необходимости постоянно вооружаться и ждать войны. Испорченные после Кэмп-Дэвида отношения с арабскими государствами постепенно восстановились.
Но Египет долгое время оставался единственной арабской страной, установившей дипломатические отношения с еврейским государством. Выстрелы в Анвара Садата остановили тех арабских политиков, которые тоже хотели бы принести своим странам мир.
Приключения шакала
Карлос часто вспоминал о Москве, с видимым удовольствием объясняя соратникам по борьбе разницу между черной и красной икрой. Он жаловался на то, что его вышвырнули из Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы за пустяшное дело. Пока существовала советская власть, повторял, что хотел бы вернуться в Москву. Верил, что в Советском Союзе сможет спокойно обосноваться. В арабском мире он не чувствовал себя в безопасности.
Как и в истории с Ли Харви Освальдом, стрелявшим в Джона Кеннеди, пребывание в Москве послужило основой для предположений о том, что Карлос был завербован КГБ и всегда работал на Советский Союз.
Конечно, неплохо было бы просмотреть отчеты подразделения КГБ, обслуживавшего университет, — не встречается ли там имя венесуэльского студента Ильича Санчеса Рамиреса. Но сомнительно, что московские чекисты сумели разглядеть в юном плейбое и бонвиване будущего хладнокровного террориста. В то время это был полноватый приветливый юноша, безбородый, с пухлыми щеками, любивший хорошо поесть и погулять с хорошенькими девушками.
В 1968 году его приняли в Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы, потому что этого захотел его отец. Будущий террорист происходил из семьи с давними революционными традициями. Его дедушка участвовал в венесуэльской революции 1899 года. Его отец Хосе Аллаграсия Санчес, марксист и миллионер, разбогатевший на сделках с недвижимостью, назвал троих сыновей Владимиром, Ильичом и Лениным.
Ильич родился в 1949 году. Он был похож на свою круглолицую мать, и в детстве его дразнили — «толстяк»! Будущий террорист рос домашним революционером с трудно скрываемой склонностью к роскоши. Возможно, он так и остался бы салонным революционером, но отец послал Ильича сначала в кубинский учебный лагерь, где спецслужбы Фиделя Кастро подбирали перспективную молодежь, а затем в Москву. Венесуэльская компартия охотно выписала ему рекомендацию.
Москва показалась скучноватой, но отец присылал большие для советской Москвы деньги, и молодой революционер устроил себе красивую жизнь, раздражавшую университетское начальство. По партийной линии его отца попросили посылать поменьше денег. Тот высокомерно ответил, что «его сын ни в чем никогда не знал недостатка».
За участие в неразрешенной демонстрации у посольства Ливии в июле 1970 года Ильича все-таки выставили из университета. Ему пришлось покинуть Москву.
В университете имени Патриса Лумумбы Ильич познакомился с палестинцами, и их идея — добиться своего можно только вооруженной борьбой — очаровала его, как и многих других молодых людей в конце 60-х годов. Он подпал под дурманящее влияние кровавого терроризма.
Абсолютное большинство европейских левых в конце 60-х решили поддержать палестинское дело. Палестинцы и вьетнамцы были для них прямыми жертвами мирового империализма. Кроме того, палестинцы уже перешли от дискуссий к действиям. Радикалам это нравилось. Палестинцы обучали их в своих лагерях, снабжали советским или чешским оружием, давали деньги, полученные от богатых арабских стран. И посылали назад, в Европу: подкладывать бомбы, убивать и захватывать самолеты.
Палестинцы пригласили недоучившегося студента к себе, в учебный лагерь, располагавшийся тогда на территории Иордании. Ильич попал в одну из самых непримиримых и жестоких групп — в Народный фронт освобождения Палестины. И ему понравился этот бизнес.
Долгие годы Карлоса именовали террористом номер один (потом этот титул перешел к Осаме бен Ладену). Но роль, которую приписывали Карлосу, на самом деле играл стратег палестинского терроризма Вади Хаддад, член политбюро Народного фронта освобождения Палестины, правая рука лидера фронта Жоржа Хаббаша. Эти два бывших врача были самыми изобретательными палестинскими террористами.
Жорж Хаббаш называл себя подлинным вождем палестинского рабочего класса, а Ясира Арафата — типичным представителем мелкобуржуазной среды. Христианин Хабаш, несгибаемый марксист, считал, что возвращение в Палестину возможно только путем вооруженной борьбы и террора.
Его группа сформировалась после оглушительного поражения арабских стран в «шестидневной войне» 1967 года, когда разочарованные палестинцы пришли к неутешительному выводу, что им придется всего добиваться собственными силами. Хаббаш собрался создать в Палестине марксистское государство после ее «освобождения от сионистов».
Хаббаш был философом, Хаддад — человеком действия. Перед каждой операцией он объезжал с чемоданчиком богатые арабские страны, собирая дань. Ему не отказывали. Хаддад создал международную сеть террора, которая позволила боевикам свободно перемещаться из одной страны в другую, повсюду получая помощь и поддержку.
Хаддад и присмотрел Ильича. Подобрал ему псевдоним — Карлос. Хаддад умел вербовать людей. На него работали террористы из западногерманской «Фракции Красной Армии», боевики из Никарагуа и японцы из «Объединенной Красной Армии», которые устроили по его заданию настоящую бойню в израильском аэропорту.
Венесуэлец Карлос тоже пригодился.
Хаббаш и Хаддад начали с угона израильского «боинга-707» в Алжир в 1968 году. Это был первый в истории угон самолета. Палестинцы намеревались таким образом привлечь внимание всего мира к своей борьбе против Израиля.
Мир не был готов к угонам самолетов, как, по существу, не готов и сейчас. И хотя появились не существовавшие прежде системы безопасности в аэропортах, которые призваны обнаруживать оружие и взрывчатку в багаже пассажиров, мы то и дело узнаем о все новых захватах самолетов. Два-три террориста способны превратить сто с лишним пассажиров захваченного самолета в заложников, за освобождение которых можно требовать все что угодно, или превратить их в жертвы своих безумных целей…
Угон самолетов, правда, привел в свое время к самым пагубным последствиям для палестинцев, которых изгнали из Иордании, когда королю Хусейну надоело, что палестинцы ведут себя в его стране по-хозяйски и навлекают на иорданцев большие неприятности.
Вади Хаддад решил, что значительно эффективнее сражаться не с готовым к отпору Израилем, а с безоружными европейцами и американцами, не ожидающими нападения. Он отправил Карлоса в Лондон, где жила его мать. Она ввела сына в высшее общество. Богатый латиноамериканец-плейбой не вызывал ни у кого подозрения…
Первую акцию он провел через год после переезда в Англию. Он пришел домой к британскому предпринимателю Эдварду Зифу, известному своими симпатиями к Израилю, и выстрелил ему в лицо. Через месяц Карлос подложил бомбу в отделение израильского банка, в результате чего была ранена машинистка. Народный фронт освобождения Палестины с гордостью заявил о мощных ударах по «сионистскому врагу».
Взлет Карлоса начался в тот день, когда он стал преемником Мохаммада Будиа, который руководил европейской сетью Народного фронта освобождения Палестины.
В обмен на ответные услуги Будиа снабжал оружием и взрывчаткой чуть ли не всех европейских террористов — итальянские «Красные бригады», западногерманские «Фракцию Красной Армии» и «Движение 2-го июня», турецкую «Народную освободительную армию».
Будиа был алжирцем, ветераном освободительной войны в Алжире. Когда война в Алжире закончилась, он перешел к палестинцам, потому что уже не смог вернуться к нормальной жизни. Он был крайне осторожен, постоянно менял квартиры и подруг, у которых ночевал. Но это не спасло его от израильской разведки Моссад.
28 июня 1973 года он покинул свою парижскую квартиру и поехал по делам. Закончив важную беседу, вышел на улицу и тщательно осмотрел свой голубой «рено», заглянул в багажник и под капот, проверил выхлопную трубу и днище. Ничего подозрительного он не обнаружил, поэтому сел за руль, включил зажигание и взлетел на воздух. Агенты Моссад подложили бомбу под водительское сиденье.
Карлос занял место Будиа и стал создавать собственную сеть, опираясь на многочисленных любовниц, которые хранили взрывчатку и оружие, содержали конспиративные квартиры, думая, что это всего лишь любовное гнездышко. Главным союзником Карлоса в Европе стала западногерманская террористическая организация «Революционные ячейки». Он перебрался в Париж, откуда снабжал западноевропейских левых оружием, которое доставлялось в столицу Франции в дипломатическом багаже из различных арабских стран. В 1974 году он уже начал сам организовывать террористические акты.
Подложил бомбы в редакции сразу трех французских газет, которые не поддерживали палестинское дело. Прямо на улице в Париже бросил ручную гранату в группу молодежи, двое погибли, несколько человек были ранены.
В январе 1975 года его немецкие подручные обстреляли из гранатомета советского производства (РПГ-7) парижский аэропорт. Хотели взорвать самолет израильской авиакомпании, на борту которого находились сто тридцать шесть пассажиров. Но промахнулись и попали в стоявший рядом югославский лайнер. Через неделю Карлос повторил попытку, и опять неудачно.
Французская полиция искала преступников среди палестинцев и западных немцев с радикальными воззрениями. На богатого венесульца внимания не обращали. Его квартиру на всякий случай обыскали, но ничего не нашли — все опасное хранили его любовницы.
Но Моссад обратил внимание парижских коллег на подозрительное поведение ливанского дизайнера по имени Мишель Мукхарбель, который часто путешествовал из Бейрута в Париж и обратно. Его считали курьером Вади Хаддада. Мукхарбель не только передавал указания Карлосу. Он был его бухгалтером. Его записная книжка, куда он скрупулезно заносил все расходы Карлоса, впоследствии поможет французской полиции понять, с кем она имеет дело.
Когда 13 июня 1975 года Мукхарбель в очередной раз прилетел в Париж, за ним установили слежку. Его сфотографировали вместе с Карлосом на квартире, которая, как выяснилось, принадлежала немцу Вильфриду Бёзе. Он возглавлял боевую группу «Революционные ячейки».
Французы выслали Бёзе в ФРГ и выдали ордер на арест Мукхарбеля. Ливанец, надеясь на снисхождение, согласился отвести полицейских на квартиру, где должен был находиться Карлос. Квартира принадлежала одной из его подруг, устроившей в тот день вечеринку. Комиссара полиции встретили дружелюбно, пригласили выпить. Он минут десять поговорил с Карлосом, который небрежно наигрывал на гитаре, и все же решил пригласить венесуэльца в полицию для официального допроса, абсолютно не представляя себе, насколько опасен этот человек. Но прежде приказал привести для официального опознания Мукхарбеля, который стоял на лестничной клетке в сопровождении двух полицейских инспекторов.
Карлос, не теряя хладнокровия, попросил разрешения заглянуть в ванную комнату и вышел из нее с пистолетом в руке. А полицейские пришли без оружия. Карлос дважды выстрелил в Мукхарбеля, затем убил обоих инспекторов и тяжело ранил комиссара.
Ночь Карлос провел у другой женщины, а затем с помощью старых друзей — сотрудников кубинской разведки, которые работали в Париже под дипломатическом прикрытием, бежал в Алжир. Удачная акция сделала его знаменитым. Его имя обросло легендами. Ему приписывали то, к чему он не имел отношения.
Тщеславному Карлосу это нравилось. Он говорил:
— Чем больше небылиц пишут обо мне, чем опаснее они меня делают, тем лучше для меня, тем меньшим будет желание нормальных полицейских ловить меня. Для меня это своего рода гарантия безопасности.
Джентльмен со светскими манерами, хорошим гардеробом, говоривший по-английски, по-французски, по-русски и по-арабски, он казался молодым террористам разновидностью Джеймса Бонда. Он очень заботился о себе. Необыкновенный чистюля — пудрился и страдал из-за того, что полнеет. Он даже советовался с врачами-косметологами: не могут ли они убрать ему грудь, уже напоминавшую женскую.
21 декабря 1975 года Карлос возглавил группу из трех палестинцев и двух немцев из «Революционных ячеек», которые захватили министров, участвовавших в заседании Организации стран-производителей нефти в Вене.
Карлос намеревался устроить грандиозный спектакль: облететь столицы всех нефтедобывающих государств, освобождая по одному министру в обмен на декларацию о поддержке палестинского дела. В конечном итоге ему пришлось отказаться от этого плана и удовлетвориться большим выкупом, который он получил от Саудовской Аравии и Ирана, где еще правил шах.
Он был демонстративно жестоким. Готовя операцию, инструктировал свою команду:
— Заложник, который окажет сопротивление, будет убит на месте. Тот, кто не выполнит мое приказание, будет расстрелян. Кто попытается скрыться — будет расстрелян. Кто устроит истерику — будет расстрелян… Это не убийство, а необходимость, инструмент политической борьбы. Чем больше насилия, тем больше тебя уважают, и тем больше шансов, что твои требования выполнят.
При захвате заложников он доказал, что не роняет слов на ветер: всадил в безоружного ливийца, сотрудника ОПЕК, весь магазин. Причем несчастный ливиец стал жертвой арабской пропаганды и решил, что на них напали израильтяне. Не понял, что перед ним товарищи по антиимпериалистической борьбе… Всего было убито три человека.
Один из помощников Карлоса немец Ханс Иоахим Кляйн рассказывал потом о Карлосе, что при первой встрече принял его за итальянского мафиози. Он познакомился с Карлосом в «очень благородном доме, где привратник не позволяет себе кашлять». Карлос любил фешенебельные гостиницы, дорогие рестораны и вообще веселую жизнь, которую он мог себе позволить: террор был прибыльным делом.
«У меня глаза на лоб полезли, когда я увидел его коллекцию ручных гранат и взрывчатки, — рассказывал Кляйн. — У него были специальные пистолеты с такими глушителями, что не было слышно ничего, совершенно ничего, когда из них стреляли. Даже не было слышно, как скользит затвор. Я был очарован всеми этими вещами, которые казались позаимствованными из реквизита Джеймса Бонда, но были настоящими. Я был очарован этим типом, демонстрировавшим свой арсенал с великосветской непринужденностью… Он с готовностью признавал, что ведет буржуазный образ жизни… Когда в Германии он увидел, что полиция назначила за его голову столько же, сколько за остальных, он всерьез обиделся и сказал, что напишет им письмо с протестом. Он любил сравнивать себя с героем детективного романа Фредерика Форсайта «День Шакала».
В июне 1976 года Карлос организовал свою последнюю громкую акцию. Двое палестинцев и двое немцев — старый друг Карлоса Вильфрид Бёзе и его подружка Бригитте Кульман захватили в Афинах французский аэробус, летевший из Тель-Авива.
Они посадили самолет в аэропорту Энтеббе на территории африканского государства Уганда и потребовали от Израиля освободить террористов, отбывавших свой срок в израильских тюрьмах. В противном случае угрожали взорвать самолет и уничтожить всех пассажиров.
В Энтеббе прилетело все руководство Народного фронта освобождения Палестины, чтобы поздравить террористов с победой. Тогдашний глава Уганды кровавый маньяк Иди Амин поддержал террористов, поэтому надежды добиться освобождения заложников не было.
Моссад и военная разведка подготовили операцию по освобождению пассажиров захваченного самолета. Ночью в аэропорту Энтеббе сел самолет израильских ВВС, который никем незамеченный перелетел через весь африканский континент, чтобы спасти заложников. Палестинцы, руководившие захватом пассажирского самолета, в ту ночь куда-то исчезли, зато погибли их немецкие помощники — террористы из ультралевой организации «Революционные ячейки», в том числе Вильфрид Бёзе, который когда-то играл во франкфуртском уличном театре.
Он и его друзья регулярно получали деньги от палестинцев и должны были эти деньги отрабатывать. А палестинцы легко посылали немцев на смерть. Например, так они поступили с еще одним немецким террористом Берндом Хаусманом. Он погиб в израильском аэропорту Бен Гурион, когда случайно открыл взятый в дорогу портфель. Он же не знал, что палестинские товарищи встроили в него взрывное устройство, надеясь, что он заглянет в портфель во время полета и взорвет себя вместе со всеми пассажирами.
Отряд израильского спецназа освободил заложников и погрузил их на самолет, который растворился в ночном небе. Эта блистательно проведенная операция стала сюжетом многих книг и кинофильмов.
Вместе со спецназом в ночной операции участвовала большая группа военных медиков — их взяли, чтобы позаботиться о заложниках и о раненых. Врачами руководил будущий заместитель министра обороны Эфраим Снэ. Он вспоминал:
— Я занимался раненым, лежавшим на летном поле. И вдруг я услышал позади себя шаги множества людей. Я обернулся и увидел толпу — мужчин, женщин, стариков и детей. Это были освобожденные заложники. Наши десантники вели их к самолету. И у меня возникла ассоциация с Холокостом: там евреев вели к смерти, здесь мы возвращали их к жизни. Этот эпизод я запомнил на всю жизнь…
Во время операции израильтяне потеряли только одного человека — командира группы спецназа подполковника Йонатана Нетаньяху. Смерть была большим горем для семьи, и его младший брат Биньямин, архитектор по профессии, решил заняться политикой, в чем и преуспел, став премьер-министром Израиля.
После смерти Бёзе Карлос принял на себя руководство «Революционными ячейками». Они стали ядром его собственной маленькой армии. Карлосу надоело выполнять чужие приказы. Он затеял собственное дело. Сначала он нанялся к ливийскому лидеру Муамару Каддафи, но ливийцы ему не понравились. Он жаловался, что с ливийцами просто невозможно работать: они не держат слова и прижимисты.
В Багдаде его приняли с распростертыми объятиями. Но и с Саддамом Хусейном Карлос тоже «не сработался». Иракцы требовали, чтобы он действовал только по их указаниям, а он не хотел упускать и другие выгодные заказы. Он был уже вполне самостоятелен и перешел на выполнение разовых заданий клиентов.
Карлос покинул Ирак и нашел себе нового покровителя — президента Сирии Хафеза Асада. Асад приютил у себя не меньше террористических групп, чем полковник Каддафи, но в отличие от лидера ливийской революции президент Сирии никогда не признавал, что помогает террористам. Полковника Каддафи считали маньяком, который то и дело хватается за нож. Генерал Асад держал свою рапиру за спиной и пускал ее в ход неожиданно для противника. Он пришел к власти в результате двадцатого подряд переворота в Сирии. И ценил профессионалов, способных нанести смертельный удар исподтишка.
Карлоса многократно хоронили. Пока Интерпол и французская полиция гадали, убит он или скрывается на партизанских базах в арабских странах, Карлос благополучно путешествовал по социалистической Восточной Европе. На Западе он был опасным преступником, убийцей, террористом. А на Востоке его считали, хотя и не очень уважаемым, но революционером, союзником в борьбе с империализмом.
Свет не видел больших бюрократов, чем канцеляристы из бывшего министерства государственной безопасности ГДР. Офицеры 22-го управления МГБ, которое почему-то именовалось управлением по борьбе с терроризмом, фиксировали каждый шаг Карлоса и докладывали министру госбезопасности Эриху Мильке.
После того, как он лишился возможности жить на Западе, его любимым городом стал Восточный Берлин, где под защитой министерства госбезопасности ГДР он мог отдохнуть или о чем-то договориться с арабскими и европейскими террористами. Пути всех террористов лежали через столицу Восточной Германии, откуда с помощью министерства госбезопасности они легко перебирались в Западный Берлин, а оттуда в ФРГ.
Пограничникам Карлос всякий раз предъявлял новый паспорт — сирийский или южнойеменский, разумеется, дипломатический, освобождающий владельца и его багаж от досмотра. Аккуратные немцы морщились: помощник Карлоса с промежутком всего в несколько дней предъявил два абсолютно разных паспорта.
Люди Карлоса жили в Восточном Берлине почти круглый год. В гостинице «Палас», где за свободно конвертируемую валюту селили иностранных туристов, им был гарантирован особый сервис: сюда поступала вся почта на имя Карлоса. Если никого из его подручных не оказывалось в городе, письма, телеграммы и факсы пересылались на Ближний Восток по адресу, который Карлос и не скрывал…
В столице ГДР Карлос и его люди вели себя, как дома. Ездили на красный свет, напившись, стреляли в гостинице в потолок. Карлос и в зрелые годы поддерживал репутацию плейбоя. В номер ему приводили веселых девушек. Офицер МГБ информировал начальство: «Установленные связи с гражданами ГДР ограничиваются лицами женского пола и носят интимный характер».
Немцы пробовали жаловаться на его поведение сирийскому посольству. Сирийцы отвергли претензии. «Сирийской стороной в ответ на это было указано, что такой образ действий санкционирован высшими сирийскими инстанциями» — это один из многих документов, найденных в архиве МГБ ГДР.
Министерство госбезопасности тесно сотрудничало с псевдодипломатами из сирийского посольства. В отчете министру отмечено: «Установлен стабильный контакт с третьим секретарем сирийского посольства (сотрудником секретной службы). Он хранит материалы для группы (Карлоса), пистолет с боеприпасами, а также запасные паспорта. Он уполномочен сирийской секретной службой оказывать поддержку этой группе».
Карлос и его люди не нуждались в заготовленном для них посольском пистолете. Они никогда не расставались с оружием, чем выводили из себя оперативных работников МГБ ГДР. Подручный Карлоса прилетел в Восточный Берлин с двадцатью килограммами взрывчатки. Его задержали на таможне. Примчались офицеры госбезопасности и провели его в город. Взрывчатку ему отдали, когда он пообещал, что не станет держать ее в гостинице «Палас», а отдаст на хранение в сирийское посольство. Эту взрывчатку сирийцы передали двум членам группы Карлоса, которые перебрались в Западный Берлин и взорвали здание французского консульства. Погиб молодой человек, который принес в консульство список подписей под обращением к Парижу с требованием прекратить ядерные испытания. Еще два десятка посетителей консульства были ранены.
Основная деятельность группы Карлоса у немецких чекистов сомнения не вызвала. Единственная претензия — недисциплинированность: «Огорчает только то, что в группе отсутствует порядок и что они так мало внимания обращают на политические интересы и требования безопасности. Обещания соблюдать конспирацию очень часто остаются невыполненными».
В Западной Европе его фотографиями снабдили каждый полицейский участок, путь за железный занавес был ему заказан. Он лишен удовольствия стрелять или бросать гранаты в безоружных людей. Но он может приказывать другим делать это. С дипломатическим паспортом, выданным на чужое имя, он преспокойно курсировал по всей Восточной Европе. И в Софии, и в Праге, и в Будапеште прекрасно знали, зачем Карлос приезжал к ним: восточноевропейские столицы были идеальным местом для встречи с будущими убийцами. Здесь Карлос передавал своим подчиненным оружие и взрывчатку, объяснял план действий. Сюда после выполнения задания бежали террористы, получали новые документы и преспокойно улетали на Ближний Восток.
Канцеляристы министерства госбезопасности ГДР составили подробный отчет о подготовке Карлосом взрыва на радиостанции «Свободная Европа», которая вела вещание на социалистические страны и раздражала местные политбюро. Взрыв прогремел 21 февраля 1981 года.
Но когда начались перемены в Восточной Европе, преступная империя Карлоса разрушилась. Первыми от ворот поворот дали венгры, а вскоре и вся Восточная Европа оказалась закрыта для Карлоса. Наступил момент, когда он не мог выехать за пределы исламского мира, какие бы прекрасные документы ему ни изготовили. Он стал профессионально непригодным.
Он обосновался в Сирии с женой — немкой Магдаленой Копп, выпускницей Высшей школы изобразительных искусств и участницей подпольного ультралевого движения в ФРГ, и дочерью Розе. Карлос и Магдалена встретились в Восточном Берлине и провели первую ночь в восточноберлинском отеле «Палас», подслушиваемые микрофонами министерства госбезопасности… В юности, рассказывают, Магдалена была очень хорошенькой — большие карие глаза, длинные до плеч волосы, которые она красила в черный цвет. Она стала не только женой, но и помощницей Карлоса.
В феврале 1982 года ее вместе с другим террористом, швейцарцем Бруно Бреге, случайно арестовали в Париже. Сторожу подземного гаража показался подозрительным старый «пежо», который почему-то имел новенькие номерные знаки. А водитель пригрозил ему пистолетом. Сторож позвонил в полицию. Машину остановили и обнаружили в багажнике пять килограммов взрывчатки и карту Парижа.
Зато Карлос был взбешен. Он отправил открытое письмо правительству Франции:
«Вы арестовали двух членов моей организации, которые не получали приказа действовать на территории Франции, поскольку у нас нет претензий к социалистическому правительству. Я даю вам месяц на то, чтобы вы их освободили».
За несколько дней до истечения срока ультиматума взорвалась первая бомба — в поезде Париж-Тулон. Пять человек погибли. В купе, куда была положена бомба, забронировал себе место будущий президент страны Жак Ширак, и только в последний момент он предпочел самолет. Накануне Нового года взорвались еще две бомбы — на марсельском вокзале и в экспрессе Париж-Марсель. Французского дипломата и его жену убили в Бейруте. В Вене прогремели взрывы во французском посольстве и в представительстве авиакомпании «Эйр Франс»…
Франция капитулировала.
Магдалена Копп и ее соратник предстали перед французским судом, получили по пять лет тюремного заключения. Но их почти сразу освободили. Магдалену Копп выслали в ФРГ, но она через Восточный Берлин вылетела в Дамаск. Через девять месяцев после радостной встречи у Магдалены и Карлоса родилась дочь.
Немногие дома в Дамаске охранялись так, как особняк Карлоса. Люди в полувоенной форме с «калашниковыми» в руках подозрительно осматривали всякую машину, которая появлялась на улице. По вечерам слабый свет пробивался через плотные шторы в окнах верхнего этажа. Но и ближе к ночи, когда свежий ветер из пустыни разгонял жаркий и тяжелый от выхлопных газов воздух, тяжелые жалюзи приоткрывались лишь на ширину ладони. Охраняли его или сторожили? Наверное, и то, и другое. Он не хотел, чтобы его видели, но и сирийские власти не желали, чтобы его кто-то узнал.
Первоначально он мог в выходные ездить на ливанские пляжи купаться и загорать. Вечера проводил в лучших ресторанах города, из которых открывались прекрасные виды ночного Дамаска. Его дочка плескалась в бассейне отеля «Меридиен». Но потом ему запретили покидать его особняк.
Это была жизнь в роскошной тюрьме. Сирийский президент Хафез Асад не знал, что ему делать с человеком, который больше не представлял практической пользы. А прошлые заслуги в этом мире никого не интересуют. Карлоса выставили в Судан, где к власти пришли исламские фундаменталисты. Но и им Карлос не понадобился, и они в результате взаимовыгодной сделки передали его французским властям.
Карлоса защищал известный адвокат Жак Верже, человек, который любит эпатировать публику и берется за самые неожиданные дела. Верже родился в Таиланде, он сын французского колониального чиновника и вьетнамки. Следы восточного происхождения — в его черных волосах, оливковом цвете кожи, невозмутимости глаз за маленькими круглыми очками.
В семнадцать лет он вступил в ряды бойцов Свободной Франции генерала де Голля в Лондоне, сражался с немецкими войсками в Северной Африке. После второй мировой войны стал членом коммунистической партии Франции и в начале 50-х был секретарем Международного союза студентов, штаб-квартира которого находилась в Праге. В те годы он тесно сотрудничал с руководителем советского комсомола Александром Шелепиным, будущим председателем КГБ, и Эрихом Хонеккером, который тогда возглавлял комсомол ГДР, а потом стал главой восточногерманского государства.
В 1957 году Жак Верже вышел из компартии и уехал в Алжир, чтобы защищать арестованных французами членов Фронта национального освобождения. Он посвятил себя левым движениям в третьем мире, восхищался Мао Цзэдуном, много раз летал в Китай. Он прославился тем, что защищал немецкого военного преступника Клауса Барби, который в годы оккупации был начальником гестапо в Лионе.
Но ни бывшему гестаповцу, ни бывшему террористу адвокатские таланты бывшего коммуниста не помогли. Суд приговорил Карлоса к пожизненному заключению.
Правосудие с доставкой на дом
Операция, о которой будет говорить весь мир, началась в 1.30 ночи по местному времени и продолжалась всего сорок минут. Она завершилась, когда бойцы отряда специального назначения «Морские котики» погрузили в один из вертолетов найденные в доме компьютеры, ворох бумаг и мертвое тело. Несколько выстрелов поставили точку в истории Осамы бен Ладена, саудовского миллионера, который когда-то отправился в Афганистан, чтобы участвовать в джихаде против советских солдат, а потом много лет вел свою войну против Соединенных Штатов.
Несколько десятков спецназовцев, которые поставили точку в карьере бен Ладена, который в розыскных списках Федерального бюро расследований значился под номером первым, исполнили свою миссию в считанные минуты, но понадобились годы, чтобы его найти. Всех поразило, что Осама не таился в горной пещере или в богом забытой деревне. Вместе со своими женами и детьми он с комфортом устроился в большом доме в шестидесяти километрах от столицы, в одном из самых красивых городов страны. Сын миллионера привык к роскоши.
Преступный гений Осамы бен Ладена сделал его террористом N 1.
Его безуспешно искали больше десяти лет. Это породило насмешки над американскими спецслужбами и подозрения: да существует ли на самом деле этот загадочный Осама бен Ладен, духовный лидер Аль-Кайды? После его ликвидации возникли новые сомнения: как же это его вдруг отыскали?
Кто-то считал, что Осама больше не представляет опасность. В его распоряжении больше нет целой страны. Сидя в какой-то дыре, много не навоюешь. Но террористический интернационал Аль-Кайда действовал по всему миру. Осама бен Ладен оставался символом этой войны.
— Аль-Кайда построена на почитании боевиков своему идолу, — считал принц Турки ибн аль-Фейсал, который многие годы руководил разведкой Саудовской Аравии и встречался с Осамой. — Если его поймают и посадят на скамью подсудимых, этот миф прекратит свое существование, его культ умрет.
Генерал Стэнли Маккристан, командующий американскими войсками в Афганистане, повторял:
— Мы не сможем победить Аль-Кайду, пока Осама бен Ладен не пойман.
Особое подразделение Центрального разведывательного управления искало его с января 1996 года. За это время состав группы сменился не один раз. Но успех пришел только после того, как разведчики радикально изменили подход к задаче. Это был переворот в умах. Годами аналитики ЦРУ, занятые поиском Осамы, ставили перед оперативными группами одну задачу: ищите его убежище. Но даже его собственные помощники не знали, где он спрятался. Бессмысленно искать иголку в стоге сена… Но он ведь не отрезан от своих сообщников.
И тогда задались вопросом: а как он с ними связывается? Первые ответы были получены на допросах боевиков Аль-Кайды, которых держали в тюрьме на военной базе Гуантанамо. Мелкие подручные Осамы рассказали, что указания бен Ладена поступают раз в месяц — через курьера. Значит, надо выяснить, как действует эта сеть, и выявить курьеров, которые рано или поздно приведут к цели.
Четыре года ушло на то, чтобы некие расплывчатые данные о курьере превратились в реальное имя. Это позволило понять, когда и где он появляется. Решающим оказался один подслушанный телефонный разговор.
Американское Агентство национальной безопасности, занимающееся радиоэлектронной разведкой, захлестнул вал информации, которую аналитики не в силах переварить. Любой из подслушивающих пунктов агентства перехватывает в час два миллиона телефонных переговоров, факсов, посланий по электронной почте и скайпу. И в этом море информации выловили нечто очень важное…
Некий Абу Ахмед аль-Кувейти на вопрос, где он так долго пропадал, туманно заметил:
— Я снова нахожусь у тех людей, у которых был и раньше.
Собеседник, с пониманием помолчав, торжественно произнес:
— Да поможет вам аллах.
Аналитики ЦРУ обратили внимание на эту запись и предположили, что аль-Кувейти, пожалуй, может быть курьером Осамы бен Ладена. Слежка за ним привела оперативников к дому, где аль-Кувейти жил вместе с братом, в пакистанском городе Абботтабад, названном в честь британского майора Джеймса Эббота. Он и основал этот город в 1853 году, когда Пенджаб вклочили в состав Британской империи.
Поиск Осамы был одной из ключевых задач Национального разведывательного управления, которое ведает спутниками-шпионами. Мощная оптика, установленная на спутниках, годами следила за всеми районами, где мог появиться Осама. Новинка последних лет — беспилотные самолеты-разведчики часами висели в небе, и операторы изучали все, что казалось подозрительным. Несколько лет надеялись, что беспилотники, барражирующие над районами племен, отыщут знакомое лицо. Но ничего! Ни одной зацепки, способной дать ключ к поиску.
Теперь ясно, почему все усилия оказались безуспешными. Осама бен Ладен не выходил на улицу. Не разговаривал по телефону. И не заглядывал в интернет. Кстати, это и бросилось в глаза сотрудникам ЦРУ. Единственный в округе дом, где странным образом не оказалось ни телефона, ни интернета…
Несколько месяцев агенты ЦРУ вели наблюдение за предполагаемым убежищем бен Ладена. В городе Абботтабад устроили конспиративную квартиру и с помощью осведомителей старались выяснить, что происходит внутри дома. С августа 2010 года дом взяли под наблюдение. На него нацелили спутник, с помощью суперчувствительных микрофонов пытались записывать разговоры, которые там велись.
Операция стоила так дорого, что в декабре 2010 года руководители ЦРУ попросили конгресс разрешить им изменить бюджет управления и использовать десятки миллионов долларов, выделенные на другие цели. Но, несмотря на все усилия разведчиков, не удалось ни сфотографировать таинственную мужскую фигуру, чья семья занимала первые два этажа, ни записать знакомый голос. Сомнения сохранялись до последнего момента…
Когда-то Осама бен Ладен, позируя перед телекамерами, прихватывал с собой автомат. Но сам он ни в кого не стрелял, не рисковал своей жизнью. Убивать посылал других. Очень заботился о себе и соблюдал железную дисциплину, чтобы ничем себя не выдать. Когда-то он окружал себя телохранителями, пользовался спутниковыми телефонами. От всего отказался, лишь бы не вызывать подозрений! Обитатели дома даже не выбрасывали мусор. Они его сжигали, это тоже была мера предосторожности.
В Вашингтоне размышляли, что делать. Очевидное решение — уничтожить Осаму с воздуха с помощью беспилотной авиации. Ее задача и состоит в том, чтобы охотиться на вождей талибана и «Аль-Кайды», психологически давить на боевиков, лишить их ощущения безопасности.
Беспилотные самолеты могут сутками находиться в воздухе без заправки. Ими управляют с другого конца мира — с базы военно-воздушных сил США неподалеку от Лас-Вегаса. Аналитики часами изучают картины, которые им в реальном масштабе времени демонстрирует видеоаппаратура беспилотников: дома, люди, машины. Камеры позволяют с высоты в три с лишним километра видеть номерные знаки автомобиля.
Самолеты не только наблюдают, но и могут в любой момент нанести смертельный удар. Если операторы находят врага, то имеют возможность сразу их уничтожить. Сигнал на пуск высокоточной ракеты достигает беспилотник в пакистанском небе через секунду с небольшим. Ракеты наводятся по лазерному лучу. В этом отличие беспилотных самолетов от разведывательных спутников. Пока полученные со спутника фото изучат, цель исчезла.
Но инфракрасные камеры не совершенны. Иногда невозможно определить, то ли мирные верующие склонились в молитве, то ли это группа боевиков. Когда речь идет об ударах с воздуха, всегда возможны ошибки. При бомбежке предполагаемого дома бен Ладена можно было запросто попасть в соседнее здание пакистанского военного училища.
От идеи уничтожить Осаму бен Ладена с воздуха отказались. К тому же хотели убедиться в том, что это был точно он и что он действительно мертв…
В ЦРУ Осама фигурировал под псевдонимом «Джеронимо». Там звали знаменитого в конце ХIХ века вождя апачей, которого власти не могли поймать почти три десятилетия. Его, как и бен Ладена, было приказано «взять живым или мертвым»… Сенатский комитет по делам индейцев выразил протест: сравнение вождя апачей с преступником Осамой оскорбительно для коренных американцев.
Решение о военной операции на территории союзного — но тем не менее иностранного — государства мог принять только верховный главнокомандующий. Первое совещание на эту тему у президента Барака Обамы прошло 14 марта 2011 года. Последнее, когда Обама приказал действовать, — в пятницу, 29 апреля.
Руководство Пакистана не поставили в известность. Не знали, кто в правительстве, армейском командовании и многочисленных спецслужбах может быть связан с Осамой. Более того — готовились к худшему. Два ударных вертолета «Чинук» ждали приказа о вылете, чтобы с воздуха поддержать огнем группу специального назначения. Как объяснил тогдашний директор ЦРУ Леон Панетта, — на тот случай, если в дело вмешаются пакистанские воинские части и эвакуировать спецназовцев придется под огнем.
Командование специальных операций создали еще при президенте Рональде Рейгане. Чтобы убедиться в боевой выучке своих подчиненных, министр обороны Дональд Рамсфелд прилетел в Форт-Брэгг (штат Северная Каролина), где готовят части специального назначения. Для Рамсфелда устроили впечатляющее шоу. Спецназовцы прыгали с парашютом и приземлялись точно перед министром. Один из десантников спустился с неба в деловом костюме и с портфелем. Отстегнул парашют и, как ни в чем не бывало, пошел по полю, словно к себе в офис. Министру доказывали способность спецназа проводить операции за границей.
Командованию специальных операций, которому поручены разведывательные, диверсионные и другие спецоперации, подчинены отряд «Дельта» сухопутных войск и отряд «Морские котики» военно-морских сил. Брать Осаму отправили «котиков».
«Морским котикам» от 26 до 33 лет. Они не могут быть совсем юными, потому что требуется длительная подготовка, прежде чем примут в элитную часть. Предпочитают спортсменов, потому ценят силу, скорость и гибкость. Но есть и возрастные ограничения, поскольку приходится выдерживать невероятные нагрузки. Спецназ обрел новую жизнь под командованием генерал-лейтенанта Стэнли Маккристала. Он ел один раз в день и спал четыре часа в сутки. На работу не ездил, а бегал — каждый день пробегал двенадцать миль до своего офиса. Численность спецназа увеличилась вдвое, бюджет втрое.
Генерал Маккристал не хотел, чтобы его люди просто врывались в дома и всех расстреливали. Требовал, чтобы боевиков брали живыми и допрашивали, чтобы изучалось содержимое компьютеров, которыми пользовались боевики Аль-Кайды. Запусти иглу в вену, говорили спецназовцы, и узнаешь о состоянии всего организма.
Имя спецназовца, который 2 мая всадил две пули в бен Ладена, держалось в секрете. Точно так же остались неизвестными те, кто брал свергнутого иракского президента Саддама Хусейна, и летчики, которые с воздуха уничтожили главу «Аль-Кайды» в Ираке Абу Мусаба аль-Заркауи.
Но на следующий год один из бойцов спецназа Мэтт Биссонетт вышел в отставку и поведал журналистам, что это он застрелил Осаму. Он написал книгу об этой операции под названием «Нелегкий день». Впрочем еще один вышедший в отставку «морской котик» — Роберт О'Нил обиженно сказал журналистам, что в реальности его пули покончили с Осамой. Стреляли они в темноте, так что, скорее всего, не определить, чья пуля оказались смертельной.
17 июня 2011 министерство юстиции направило в суд документы о прекращении начатого еще в 1998 году уголовного дела против Осамы в связи со смертью обвиняемого. Личность убитого подтверждался анализом ДНК, идентификацией по лицу и показаниями одной из жен бен Ладена.
Где именно допрашивали Халеда Шейха Мохаммада, родившегося в Кувейте пакистанца, не известно. Ходят разные слухи. То ли на американском боевом корабле, то ли на военно-воздушной базе Диего-Гарсия в Индийском океане, то ли прямо в Афганистане на бывшем советском военном аэродроме в Баграме. А, возможно, это происходило в одной из тех стран, где не знают ограничений в выборе методов развязывания языков и готовы сделать грязную работу за американцев.
Но именно Халед Шейх Мохаммад рассказал на допросе о том, как готовились теракты 11 сентября 2001 года. И он же навел американскую разведку на след таинственного курьера, который со временем привел оперативников к убежищу Осамы.
Халед Шейх любил изощренные террористические операции. Ему пришла в голову идея взорвать Всемирный торговый центр в Нью-Йорке, воплощение американского финансового могущества.
В начале 1996 года Халед Шейх предложил Осаме арендовать самолет, нагрузить его взрывчаткой и обрушить на штаб-квартиру ЦРУ. Идея атаки с воздуха принадлежала не ему. За два года до этого, 24 декабря 1994 года, алжирцы захватили лайнер «Эйр Франс» и намеревались направить его на Эйфелевскую башню, которая является символом Франции не меньше, чем Всемирный торговый центр — олицетворением Америки. Но французский спецотряд взял штурмом самолет с террористами во время дозаправки в Марселе.
Осама бен Ладен поверил, что идея захватить самолет и обрушить его на врага вполне осуществима. Но Осама хотел чего-то большего. Он решил ударить по ненавистному врагу не топором, а пройтись по нему бульдозером. Не один, а несколько самолетов должны взорваться в Америке.
Осама спокойным, мягким голосом вынес приговор нескольким тысячам людей:
— Зачем хвататься за топор, если можно использовать бульдозер?
Халед Шейх разработал амбициозный план — захватить десять американских самолетов. Пять обрушить на западное побережье, пять — на восточное. Тут уже у бен Ладена возникли сомнения. Осуществим ли столь масштабный план? Даже «Аль-Кайде» такое не под силу. Осама предложил ограничиться четырьмя самолетами. Он сказал, что у него есть на примете перспективные молодые люди, готовые в любой момент умереть во имя аллаха. Все, что им не хватает, это специальной подготовки. Так началась операция «Священный вторник», как члены Аль-Кайды именуют теракты 11 сентября.
Для Осамы Всемирный торговый центр в Нью-Йорке был олицетворением того, что он ненавидел в американцах — их богатства, равнодушия к чужим бедам и фантастической самоуверенности.
Принято считать, что в годы афганской войны Осама работал с ЦРУ и, выходит, американцы его сами вырастили. В реальности в ту пору он был слишком незначительной фигурой, чтобы сотрудники американской или даже пакистанской разведки обратили на него внимание. Так что личного опыта общения с американцами у него было.
И у Осамы сложилось странное представление об Америке. Он считал ее главной угрозой всему исламскому миру и одновременно бумажным тигром. Он не воспринимал всерьез американских солдат и не боялся их.
Халед Шейх прорабатывал каждую деталь. Рядом с ним Осама — жалкий любитель. Халед Шейх ловко координировал действия девятнадцати боевиков, которые приняли участие в терактах 11 сентября. Он один точно знал, когда и куда отправить боевиков учиться пилотировать самолеты, как и сколько денег им отправить, чтобы не вызвать ни у кого подозрений. Ни Осама, ни его подручные в Соединенных Штатах не жили. А Халед несколько лет там учился. Он знал реалии американской жизни.
Он был своего рода начальником генерального штаба при Осаме бен Ладене. Если у него и были ошибки, они всплывали после проведения операции. Его везение закончилось 1 марта 2003 года. Его выследили в пакистанском городе Равалпинди, взяли под утро, сонного, в майке. И отправили в неизвестное место, где американские разведчики приступили к допросу…
И по сей день находятся люди, которые уверены, что в истории с терактами 11 сентября 2001 года не все чисто. Они не верят, что башни-близнецы сокрушили не боевики из организации Осамы бен Ладена, а сами американцы, Центральное разведывательное управление. Но в ходе расследования были собраны подлинные свидетельские показания. И Халед Шейх, и другие участники операции, попавшие в плен, подробно рассказали, как они это осуществили — под руководством Осамы…
Так отчего же все-таки американцы так медлили с Осамой? Не могли до него добраться или, как некоторые подозревают, не хотели?
Заснеженной декабрьской ночью Осама пересек пакистанскую границу и направился в Вазиристан. Это Северо-Западная пограничная провинция, самоуправляемая территория племен. Местные племена могут свободно пересекать границу в любую сторону. Зато чужим сюда пути нет. Перед Хайберским перевалом табличка-предостережение: «Иностранцам проход запрещен».
Это богом забытое место. В Вазиристане нет дорог, с электричеством плохо, на этой неплодородной земле племена живут так же, как и сотни лет назад. Здесь обитают примерно три с половиной миллиона человек, все пуштуны. Для пуштунов характерны гордость, любовь к свободной жизни и нежелание кому бы то ни было подчиняться. Они неприхотливы и упорны, хладнокровны и смелы. Они все связаны между собой родственными связями.
Требования пуштунских законов иногда жестче норм ислама. Он требует, например, кровной мести даже по отношению к мусульманину, что противоречит корану. Пуштунвали, кодекс поведения пуштунских племен, напоминает рыцарский кодекс, там много говорится о чести и достоинстве. Смешение пуштунских традиций с исламским фундаментализмом дает взрывчатую смесь.
Осама знал: он — гость, и его никогда не выдадут властям. На улицах восторженно кричали: «Да здравствует Осама бен Ладен!» Здесь ненавидят американцев и поддерживают талибов как борцов за истинный ислам:
— Мы жизнь отдадим, чтобы отомстить тем, кто на нас напал. Мы можем противостоять и Соединенным Штатам, и Индии, и России.
В зоне племен нашли убежище все местные террористы: Аль-Кайда, афганские и пакистанские талибы, кашмирские радикалы, китайские исламисты. Здесь нет недостатка в оружии, которое делают местные умельцы.
Оправившись после разгрома 2001 года, талибы восстали из пепла. Никто не думал, что они так победоносно вернутся. Талибан представляет собой силу и в Пакистане, и в Афганистане. И в обеих странах талибы пытаются взять власть.
Главы племен, местные вожди, наркоторговцы — у каждого своя зона влияния и своя маленькая армия. Убийства, пытки, похищения людей, изнасилования — все это в порядке вещей. Талибы используют хорошо замаскированные мины, которую приводят в действие с помощью радиовзрывателей, а также живые мины — террористов-камикадзе,
Президент Джордж Буш-младший обещал, что бен Ладен предстанет перед судом живой или мертвый. Но шли годы, а обещание оставалось неисполненным. Мир задавался вопрос: почему американцы никак не могут найти Осаму. Не могут или не хотят? Куда пропал «террорист номер один», который в сентябре 2001 года нанес удар в самое сердце Соединенных Штатов?
В городе Абботтабаде находятся военное училище пакистанской армии, две воинские части, подразделения многочисленных спецслужб, которые контролируют страну. Никто ничего не знал? Возможно, Осама и укрылся в Абботтабаде, потому что здесь было кому помочь. А может быть, исходил из того, что здесь его точно не станут искать. Город находится далеко от пакистанских приграничных районов, которые активно обследуются американскими беспилотными-самолетами.
В этом городе много приезжих. Семьи навещают мужей и отцов, которые здесь служат. Иногда даже появляются американские солдаты, которых присылают для помощи в военной подготовке. Исламисты эти места избегают. Они предпочитают Пешавар или Карачи. Когда аналитики ЦРУ изучали список мест, где следует искать бен Ладена, Абботтабад неизменно вычеркивался из списка.
Зато когда ЦРУ заинтересовалось этим городом, все это оказалось полезным для американцев. Разведка смогла вполне легально отправить туда несколько оперативных работников, устроить конспиративную квартиру и вербовать информаторов. Разумеется, каждый шаг совершался с величайшей осторожностью, чтобы не привлечь чье-то внимание и не спугнуть бен Ладена.
Попытки проникнуть в небольшую сеть доверенных курьеров, которые прибывали к бен Ладену, не увенчались успехом. Но один из них летом 2010 года привел их к этому комплексу зданий, который выделялся на фоне более скромных жилищ соседей. И возник вопрос: а не здесь ли прячется бен Ладен? Разместиться в здании, которое выглядит как крепость, было самой большой ошибкой бен Ладена. Наблюдать за трехэтажным домом можно было с разных сторон.
Несколько лет назад ЦРУ спросило автора фильма о бен Ладене, что с ним сделать в случае поимки. Он посоветовал вернуть Осаму на родину — в Саудовскую Аравию, чтобы его судили по законам шариата. Его бы приговорили к смерти и вывели на площадь в столице Эр-Риаде. По местным законам палач с мечом опрашивает семьи жертв — не хотят ли они простить преступника. Если нет, палач приводит приговор в исполнение…
Но захватить Осаму живым и вывезти из Пакистана — это показалось слишком сложным. Задача ЦРУ состояла в том, чтобы найти объект. Остальное — дело военных. Находившийся в здании курьер был единственным, кто открыл огонь, когда ворвались спецназовцы. Бен Ладена увидели в дверях его комнаты. Он бросился бежать. В него всадили две пули — в голову и грудь. В его комнате нашли пистолет и любимый АК-47… Когда операция завершилась, конспиративную квартиру в городе сразу очистили, аппаратуру сняли и вывезли, спутник переориентировали. Миссия завершена.
Труп бен Ладена погрузили в вертолет и сбросили в море.
Трех жен Осамы и детей пакистанские власти арестовали, а затем выслали в Саудовскую Аравию, откуда он был родом.
Спецназовцы сгребли в пластиковые мешки все, что казалось важным — видео— и аудиодиски, бумаги, письма, газеты, журналы и книги. Выяснилось, что создатель «Ай-Кайды» читал популярные американские еженедельники «Тайм» и «Ньюусик», а также журнал для интересующихся внешней политикой — «Форин полиси». Его библиотека состояла из антиамериканских и антисемитских изданий, книг о мировой правительстве и всемирном заговоре банкиров.
Среди бумаг нашлась анкета желающего присоединиться к «Аль-Каиду» с пометкой: «Заполнять четко и разборчиво». Вопросы такого рода: «Каких целей хотелось бы вам достигнуть на пути джихада?» или «Желаете ли вы выполнить самоубийственное задание?». Последний вопрос: «Кого нам известить, если вы сделаетесь шахидом?».
Его письма были переведены с арабского на английский и изучены американской разведкой. Часть предана гласности, их можно прочитать.
Осаму страшно беспокоило, что его могут найти — либо спутники и беспилотные самолеты-разведчики засекут, либо либо свои сдадут. Разрешал своим соратникам выходить на улицу только в сильную облачность. И требовал, чтобы они особо опасались американской тайной техники. Боялся, что радиомаяк был быть вмонтирован в чемодан с деньгами, который его подручные получили как выкуп за заложника, попавшего в руки «Аль-Кайды»: «Важно избавиться от чемодана, в котором были доставлены деньги, поскольку вероятно, что в нем находится отслеживающее устройство»,
Когда его жена в Иране пошла к стоматологу, он заподозрил, что там ей вмонтируют такое устройство в пломбу. Предупредил соратника: «Этот чип размером с зерно пшеницы и толщиной с тонкую вермишель… Пожалуйста, уничтожь это письмо по прочтении».
Переписка, найденная в убежище бен Ладена, свидетельствует о том, что внутри «Аль-Кайды» возникли разногласия. Местные джихадисты считали Осаму старомодным, а он огорчался из-за того, что мусульмане убивают мусульман. Требовал сконцентрировать все силы на борьбе с Соединенными Штатами. Он сравнивал своих врагов с пораженным болезнью деревом. Ствол — это США, а отступившие от истинного ислама режимы в арабских странах — это ветки. Зачем тратить силы на ветви? Надо срубить ствол, тогда все дерево рухнет.
Бен Ладен, как выяснилось, составил завещание. Он оценил свое состояние в двадцать девять миллионов долларов. По одному проценту он завещал своим соратникам — боевику «Аль-Каиды» Мафузу аль-Валиду и бизнесмену Абу Ибрагиму Сааду. Остальное — родственникам. Но их бен Ладен попросил пустить его деньги на джихад, священную войну против неверных.
Осама бен Ладен был лицом международного терроризма. Его смерть помешала оставшимся боевым группам Аль-Кайды финансировать теракты. Деньги в Южной Азии, на Ближнем Востоке и в Северной Африке собирали «под бен Ладена». Основные суммы давали богатые люди из Саудовской Аравии, Кувейта, Катара, Объединенных Арабских Эмиратов. Смерть бен Ладена здорово напугала тех, кто посылает других убивать. Эти люди, как правило, трусоваты, берегут свою жизнь и не хотят умирать.
Осама бен Ладен гордо заявлял, что умрет свободным человеком. А умер в тюрьме, которую построил себе сам. Человек без родины, отрезанный даже от своих единомышленников, которых убеждал, что массовые убийства — верный путь к власти.
Послесловие. Вторая жизнь маркиза де Сада
Слово «садизм» пошло от имени французского маркиза де Сада, которого обвиняли в разнузданных любовных оргиях, настолько жестоких, что его посадили в тюрьму, где он описал свои сексуальные фантазии в еще более ярких красках.
В тюрьме он написал пятнадцать книг, в которых силой своего воображения создал кошмарный мир любви и насилия, вожделений и преступлений. До него на такое еще никто не отваживался.
Два столетия маркиза рисуют в самых гнусных тонах. Более спокойному взгляду предстанет приятный господин с пронзительными голубыми глазами, похожий на молодого Моцарта. Де Сад был необыкновенно привлекателен, иначе отчего же столь много женщин мечтало познакомиться с ним поближе? Жена маркиза любила своего мужа и хранила ему верность все двадцать семь лет, проведенные им в Бастилии.
В тюрьму маркиз был отправлен усилиями его могущественных родственников, чьи мотивы представляются, как минимум, сомнительными. Вполне вероятно, всему виной — обида его мачехи, страдавшей от неразделенной страсти… Ревность отвергнутой женщины дорого обходится мужчине.
Почему маркиз в те времена, далекие от гласности, неизменно попадался? Почему его обиженные любовницы немедленно бежали в полицию, и им верили, хотя судопроизводство ХУIII века не считало показания женщины надежным свидетельством? Может быть, все дело в том, что во времена Французской революции аристократ де Сад был самым подходящим козлом отпущения?
Маркиз де Сад умер в сумасшедшем доме. В завещании просил зарыть его в лесу и забыть. Его забыли ровно на сто лет. Он умер в 1814 году, а вспомнили о нем в 1914-м, когда началась Первая мировая война. И с тех пор забыть о нем не удается. Наступил ХХI век, а люди убивают друг друга без всякой необходимости и часто с наслаждением.
Распространившийся в мире терроризм — это ставшие реальностью садистские мечты. Все это было у маркиза де Сада в голове. Но он убивал только на бумаге. Руками он этого не делал. Садистская реальность догнала и обогнала садистскую литературу.
Имя маркиза де Сада стало именем нарицательным. Но люди знающие говорят, что мы, пожалуй, погорячились: самого маркиза обвинять не в чем. Скорее, надо быть ему благодарным — маркиз де Сад помог нам лучше понять нас самих. Он первым так откровенно заговорил о том, что мы старательно скрываем от самих себя, о чем не решаемся говорить.
Традиционно было принято — вслед за Руссо — говорить о том, что человек по природе добр. А признать, что зло существует внутри человека, мало кто решался. Теперь приходится вновь задуматься (в который уже раз на протяжении человеческой истории) о соотношении добра и зла и причинах, по которым зло в человеке одерживает верх над добром.
Поведение террористов более всего свидетельствует о том, что человек по сути своей склонен к садизму. Террористы, наверное, самим себе кажутся хорошими, храбрыми бойцами. Они хотят видеть смерть, они хотят видеть, как умирают люди. Они наслаждаются собственной жестокостью.
Некоторые молодые люди мечтают повоевать. Они желают обрести власть над мучениями и смертью. Участие в терористических акциях дает им возможность развернуться, осуществить свои скрытые желания.
Так что же, выходит, садизм — не только социальная, но и психологическая и даже биологическая проблема? Не следует ли сделать вывод, что страсть к насилию и жестокости коренится в самой природе человека? Возможно, это действительно так. Во многих людях горит желание наслаждаться болью чужого человека и полной властью над окружающими.
Редко когда в истории с человеческим телом не обращались просто с куском мяса, как это проделывают террористы на наших глазах. Такое ощущение, словно все бросились читать маркиза де Сада.
Комментарии к книге «Самые громкие выстрелы в истории и знаменитые террористы», Леонид Михайлович Млечин
Всего 0 комментариев