«Окрестности Петербурга. Из истории ижорской земли»

Окрестности Петербурга. Из истории ижорской земли (fb2) - Окрестности Петербурга. Из истории ижорской земли 24377K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Петр Егорович Сорокин

Петр Сорокин Окрестности Петербурга. Из истории ижорской земли

Софье и Дмитрию Сорокиным посвящается эта книга

Вместо предисловия

Выйдя из храма, святой Александр укрепил дружину исполненными веры словами: «Не в силе Бог, а в правде.

Иные – с оружием, иные – на конях, а мы Имя Господа Бога нашего призовем! Они поколебались и пали, мы же восстали и тверды были».

Житие Александра Невского

Рисованную карту со страниц учебника истории с ладьями, стоящими у поросшего лесом берега Невы, и стрелками, изображающими наступление новгородцев на шведский лагерь, помнят многие. Четверть века назад, проплывая на теплоходе по Неве, можно было наблюдать на берегу, при впадении в нее Ижоры, руины храма из красного кирпича среди сельского кладбища с покосившимися крестами да теряющиеся в зелени деревянные домики, выстроившиеся на пригорке вдоль реки. С трудом верилось, что именно здесь, в неприметном местечке на окраине Ленинграда, и происходила «та самая битва», стоящая в одном ряду с важнейшими сражениями русской истории.

Поселок Усть-Ижора занимает особое положение среди пригородов Петербурга. Он не отмечен роскошными дворцово-парковыми ансамблями, как Пушкин, Павловск и Петергоф, или памятниками морской славы, как Кронштадт. Но устье реки Ижоры – первое место на территории современного города, названное в исторических документах. Благодаря Невской битве 1240 года Русь сохранила выход в Балтику, а молодой князь Александр Ярославин обрел славу и получил прозвище Невский. На всем протяжении русской истории в образе святого и национального героя он выступает как символ защиты Отечества, его силы и единства. Перенесение мощей святого, задуманное Петром Великим как символическое возвращение его на место славной победы, и святое покровительство Санкт-Петербургу неразрывно связывают его с Невским краем.

История избирательна в своих пристрастиях. Одни события оказываются в фокусе ее объектива, другие, иногда не менее значимые, лишь мелькают на дальнем плане, не оставляя после себя заметного следа. Многие со школьных лет знают о Невской битве, но другие, не менее важные сюжеты истории Приневья, связанные с борьбой Руси за эти земли, оказались забытыми или известными немногим. История невских берегов с древнейших времен наполнена драматическими событиями. Выход с территории Русского государства в Балтику – то самое «окно в Европу» – всегда был яблоком раздора между ним и его воинственными соседями – варягами, а позднее Тевтонским орденом и Шведским королевством. Поэтому на протяжении столетий здесь велись войны, оставившие свои следы в виде полей битв, крепостей и окопов, братских могил и мемориалов. Как всегда, каждая война считалась последней, и вскоре все повторялось в тех же местах, порой с поразительно схожими сюжетами. Но жизнь продолжалась, и после военных лихолетий по Неве вновь ходили корабли, а на ее ранее освоенных берегах снова селились люди, возделывали землю, ловили рыбу, занимались ремеслами и вели торговлю.

Невская битва наложила свой отпечаток на дальнейшую судьбу этой территории, но поле сражения – не единственная ее достопримечательность. Здесь перекрестились пути Александра Невского и Петра Великого. На этой земле располагалась одна из загородных усадеб полудержавного властелина Александра Меншикова. Знаками своего внимания отметила историческое село Екатерина II. Бывал в Усть-Ижоре и последний российский император Николай II, посещавший военный лагерь в ее окрестностях. В годы освобождения Ингерманландии при Петре Великом и во время Великой Отечественной войны Нева вновь становилась оборонительным рубежом, где шли ожесточенные бои, решавшие судьбы России. Рассказ об истории древней Ижорской земли, ставшей по воле судьбы одним из центров развития русской цивилизации, и был целью написания книги, предлагаемой читателю.

На берегах Невы

Рождение Невы и освоение ее берегов

Формирование ландшафтов Невского края, как и всего Северо-Запада, уходит корнями в Ледниковую и предшествующие эпохи. Природная среда региона во многом определяла исторические процессы, протекавшие позднее. Последнее Валдайское оледенение продолжалось от 80 до 20 тыс. лет назад. Следует отметить, что территория современного Петербурга освободилась ото льда только около 12 400 лет назад [Доманский, Столяр 1962, с. 15–16]. В это время[1] у южной окраины ледника – на месте современных Балтики и Ладоги – образовалось гигантское ледниковое озеро, перекрывавшее значительную часть территории Приневья. Впоследствии возникший здесь водоем на протяжении нескольких тысячелетий менялся в связи с переменами климата и изменениями уровня воды в нем (рис. 1). В результате геологических изменений в районе Южной Скандинавии, ледниковое озеро соединилось с Атлантикой и около 11 000 лет назад превратилось в море, получившее название Иольдиево. Уровень воды в нем был ниже современного уровня Балтийского моря. Однако уже около 9500 лет назад этот водоем отделяется от океана и вновь становится озером, названным Анциловым. В связи с повышением уровня воды в нем происходит затопление прибрежных территорий. Ладога, сформировавшаяся к тому времени как обособленный бассейн, соединилась с этим озером проливом в северной части Карельского перешейка (примерно по руслу Вуоксы). Появление проливов, связавших Анциловое озеро с Северным морем, привело к образованию нового моря, существовавшего на месте Балтики 7500–4000 лет назад. Новое море, названное Литориновым, имело несколько большие размеры, чем нынешнее Балтийское, и затопило прибрежные территории, проникнув вглубь суши по современной Приневской низменности в виде узкого залива. Его воды скрывали всю территорию островов современной Невской дельты. Реки Невы в ее нынешнем виде тогда еще не было. По ее руслу в Литориновое море впадала река, названная условно Пра-Тосно, а в Ладогу – Пра-Мга. Они разделялись между собой водоразделом в районе современных Ивановских порогов.

А

Б

В

Рис. 1.

Водные бассейны Северо-Запада в послеледниковый период:

А – Ледниковое озеро,

Б – Иольдиево море,

В – Литориновое море

Со временем, в результате геологических процессов поднятия северной части Карельского перешейка, пролив, связывавший Ладогу с морем, исчез, и Ладога превращается в замкнутый водоем. В результате отсутствия стока озерная котловина переполнилась и ладожские воды затопили всю нижнюю часть долины реки Пра-Мги (современное русло верхнего течения Невы) до узкого водораздела, отделявшего ее от низовьев реки Пра-Тосно (современного русла нижнего течения Невы). Наконец, поднявшись более чем на 16 метров над уровнем моря, воды Ладоги хлынули через этот перешеек, и таким образом образовалась река Нева. О водоразделе, существовавшем между устьями ее притоков, Мги и Тосно, по-прежнему напоминают торчащие из воды камни Ивановских порогов. По мнению палеогеографов, этот прорыв произошел около 2800–3100 лет назад [Малаховский и соавт. 1993, с. 61–73; Saarnisto, Gronlund 1996, p. 205–215]. Исследователи еще не пришли к единому мнению, в какой форме это происходило: как катастрофическое наводнение, сметавшее все на своем пути, или как медленный процесс, растянувшийся на длительное время. Неясно также, в какой степени прорыв воды из Ладоги в Балтику изменил унаследованные новой рекой древние долины существовавших здесь рек. Известная нам Нева появилась в исторические времена и является одной из наиболее молодых рек в мире.

Древние люди начали осваивать территорию современной Восточной Прибалтики и Карелии вскоре после отступления ледника – в эпоху финального палеолита и мезолита (около 13 400-7000 лет назад), но в Приневье они пока не известны [Долуханов 1992, с. 19]. Немногочисленные стоянки людей эпохи неолита (V–II тыс. до и. э.) в бассейне Невы найдены на древнем морском побережье – в районе Сестрорецкого разлива и у устья реки Охты. Ближайшие к ним неолитические памятники известны на Токсовском озере, в Юго-Западном Приладожье на реке Лаве, а также в центральной части Карельского перешейка. Стоянки в устьях рек на побережье Литоринового моря обусловлены промысловой деятельностью (рис. 2, 3). Эти места были удобны для запорного рыболовства с помощью специальных заграждений-ловушек, связанных в секции из колов и сосновых планок-лучин. Использование таких рыболовных сооружений началось в Восточной Европе еще в эпоху мезолита. А дожила подобная система лова до современности. Выше по течению Невы и на ее притоках достоверные следы пребывания древних людей пока не обнаружены.

Рис. 2. Остатки рыболовных сооружений на Охтинском мысу. Фото автора

Но сведения о таких находках имеются. Отдыхавший на своей даче в с. Ивановском (у Невских порогов) профессор Санкт-Петербургского университета А.А. Иностранцев, разгребая землю в береговом обрыве, обнаружил обломок костяного наконечника гарпуна и человеческий череп, которые, по его мнению, принадлежали древним людям [Береговой портрет 2008, с. 154]. После этого ученый заинтересовался проблемой освоения Северо-Запада, и в 1882 г. вышла его книга «Доисторический человек каменного века побережья Ладожского озера» с описанием неолитических находок, найденных при рытье Новоладожского канала. На основе сделанных им выводов в геологической науке сложилось мнение, что уже в исторические времена уровень воды в Ладоге и Неве был значительно выше, чем теперь, а следовательно, и размеры водоемов превышали современные. По мнению А.А. Иностранцева, Нева представляла собой пролив, соединявший Ладогу с Финским заливом, шириной 8-20 верст [Иностранцев 1882, с. 239]. Предположение профессора хорошо согласовывалось с первым упоминанием Невы в летописи, где она была названа устьем из озера в море. В летописи говорится: «изъ того же озера потечеть Волховъ и втечеть въ озеро великое Нево, того озера внидеть устье въ море Варяжьское» [ПСРЛ 1846, т. 1, с. 3]. Гипотезу поддержали некоторые историки, предположившие, что еще во второй половине I – начале II тысячелетия Ладожское озеро, у побережья которого располагалось ладожское поселение, было больше современного по площади и связывалось проливом с Финским заливом [Немиров 1888: 31, Вилинбахов 1963, с. 130, Стеценко 1989, с. 11–12].

Рис. 3. Неолитические находки. Фото автора

Однако археологические исследования последних лет на невском побережье показали, что уже на рубеже новой эры Нева протекала в своих современных берегах. На Охтинском мысу найдены места стоянок эпох неолита – раннего металла V–II тыс. до и. э., а также каменный сверленный топор и керамические материалы эпохи бронзы, относящиеся ко II тыс. до и. э. Прорыв Невы привел к затоплению этой территории, вследствие чего названные находки оказались перекрыты слоем наносного песка мощностью до 1 м. К следующему этапу – раннему железному веку (I тыс. до н. э. – середина I тыс. н. э.) – принадлежат обнаруженные здесь остатки поселений: очаги, хозяйственные ямы и фрагменты керамической посуды (рис. 4). К тому же периоду относится и начало формирования почвенного покрова на невских берегах [Сорокин и соавт. 2011]. Поселения раннего железного века на Северо-Западе еще более редки, чем неолитические. Ближайшие к Приневью найдены в Поволховье и на территории Эстонии, Карелии и Финляндии.

Рис. 4. Находки раннего железного века. Очаг

Финно-угорская языковая общность, сформировавшаяся в области Волго-Камья и Северного Приуралья, еще в глубокой древности распалась на несколько групп. Одна из них, вероятно, уже в эпоху неолита заняла Юго-Восточную Прибалтику, другие переселились на северное побережье Финского залива на территории современных Финляндии и Карелии. Распространенные здесь археологические культуры Восточной Прибалтики V–III тыс. до и. э. с ямочно-гребенчатой и текстильной керамикой связываются с приходом сюда различных групп финского населения [Седов 1990, с. 11–15, Гурина 1992, с. 11].

Культура эстонских каменных могильников римского времени (первой половины I тысячелетия), ареал которой распространяется на территорию Северной Эстонии, на востоке доходит до Копорья. Отдельные находки вещей этого периода найдены и восточнее, вплоть до Волхова и Приильменья, но в Приневье они пока неизвестны. Впервые жителей Восточной Прибалтики, «феннов», описал римский историк Корнелий Тацит в 98 г.: «…у феннов – поразительная дикость, жалкое убожество; у них нет ни оборонительного оружия, ни лошадей, ни постоянного крова над головой; их пища – трава, одежда – шкуры, ложе – земля; все свои упования они возлагают на стрелы, на которые, из-за недостатка в железе, насаживают костяной наконечник. Та же охота доставляет пропитание как мужчинам, так и женщинам; ведь они повсюду сопровождают своих мужей и притязают на свою долю добычи. И у малых детей нет другого убежища от дикого зверя и непогоды, кроме кое-как сплетенного из ветвей и доставляющего им укрытие шалаша; сюда же возвращаются фенны зрелого возраста, здесь же пристанище престарелых. Но они считают это более счастливым уделом, чем изнурять себя работою в поле и трудиться над постройкой домов и неустанно думать, переходя от надежды к отчаянью, о своем и чужом имуществе: беспечные по отношению к людям, беспечные по отношению к божествам, они достигли самого трудного – не испытывать нужды даже в желаниях» [Тацит 1969, с. 46].

Славяне, варяги и финны на «Великом водном пути»

Славянское расселение на территории лесной зоны Восточной Европы в бассейны Ловати и Волхова проходило в двух направлениях: на север по Днепру и из Южной Прибалтики на восток. Волны его в ΙΧ-Χ вв. докатились до Приильменья, Верхнего Поволховья и Южного Приладожья. На севере славянское расселение сопровождалось колонизацией земель живших здесь финских племен, славяне называли их чудью. В силу географических условий вплоть до средневековья эти территории были мало заселены. Но совершенно очевидно, что славянское освоение носило островной характер, и пришельцев интересовали наиболее пригодные для жизни земли, соответствовавшие их системе хозяйства, основу которого составляло земледелие. Поэтому значительные по площади массивы Северо-Запада, такие как бассейн реки Невы, побережья Балтики и Ладоги вплоть, до XIV–XV вв. славяно-русская колонизация почти не затронула. Славяне, поселившиеся в Поволховье, сталкивались здесь не только с финнами, но и со скандинавами, проникавшими сюда по рекам на судах из Балтики.

Согласно летописным сведениям, уже во второй половине IX столетия на Северо-Западе формируется политическое образование – союз племен, в который входили славяне и финны [Фроянов 1991, с. 3]. Создание древнерусского государства во второй половине IX – начале X вв. происходило на огромных просторах Восточной Европы путем поступательного объединения проживавших здесь славянских и финских племен.

Важнейшим фактором, способствовавшим соединению отдельных частей в государство и поддержанию этого единства, служили речные системы, пронизывавшие огромные, покрытые лесами просторы Восточно-Европейской равнины. Еще в конце VIII – начале IX вв. сложились магистральные водные пути «из варяг в арабы» и «из варяг в греки», протянувшиеся из Северной Европы до Средиземноморья и Арабского востока. Их общим участком стала Нева. Широкая, полноводная река имела очень важное значение в системе международных водных коммуникаций. Появление на ней транзитного центра предопределялось географическим положением этого места. Однако из-за постоянной военной опасности с моря, побережья Финского залива и Невы в тот период еще не были постоянно заселены.

Рис. 5. Ладога, Олегова могила. Фото автора

Ближайшим к Балтике торгово-ремесленным центром на землях финских и славянских племен в середине VI–IX вв. становится Ладожское поселение (рис. 5). Позднее, в конце IX в., в истоках Волхова возникает Рюриково городище, а в X в. – Новгород. В зоне славянского расселения в Южном Причудье такими центрами, связанными с Балтийским регионом, становятся Изборск и Псков. Обращает на себя внимание значительная удаленность всех этих поселений от морского побережья и присутствие уже на начальной стадии скандинавского населения. Удобное положение Ладоги, расположенной в зоне межплеменных контактов на восточной окраине Балтийского бассейна, с одной стороны, и на северо-западном рубеже славянских и финских племен, населявших земли Восточной Европы, – с другой, превратило ее в один из основных центров мореплавания и торговли в эпоху викингов наряду с Биркой, Хедебю, Трусо и Каупангом. О значении Ладоги в Скандинавском мире свидетельствуют многочисленные упоминания ее под названием Альдейгьюборг в древнесеверной литературе в связи с событиями IX-Х вв., по количеству превосходящие упоминания всех остальных городов Руси [Глазырина, Джаксон 1987, с. 11–13]. Присутствие скандинавского населения в ладожском поселении подтверждается археологическими находками, начиная с древнейших слоев (середины VIII в.) – более чем за столетие до даты их первого упоминания в летописи.

Сообщение в «Повести временных лет» под 859 г.: «варяги из заморья взимали дань с чуди, и со славен, и с мери, и с веси, и с кривичей» – фиксирует уже сложившуюся ранее систему взаимоотношений в регионе. Оно является своеобразным предисловием к последующим событиям и свидетельствует о давности установившихся здесь даннических отношений. В 862 г. местное население подняло восстание: «Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть… и сказали себе: поищем себе князя, который бы владел нами и судил по закону. И пошли за море к варягам, к руси… Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Придите княжить и владеть нами… И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собою всю русь, и пришли. И сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой Синеус, – на Белоозере, а третий Трувор, – в Изборске» [ПВЛ 1991, с. 23].

Рис. 6. Н.К. Рерих. Заморские гости. Русский музей

Преемник Рюрика Олег с малолетним Игорем совершает в 882 г. поход на Киев. Обосновавшись в Среднем Поднепровье, он объединяет восточнославянские племена и закладывает начало образованию Древнерусского государства. Объединенные стремлением к обладанию богатствами южных цивилизаций, варяжско-славянские дружины совершают набеги на Византию и страны Арабского мира. Периоды военных действий сменяются торговыми отношениями (рис. 6).

В древнесеверной литературе и русских летописях имеются сведения о службе у первых князей Руси представителей скандинавской знати. Они возглавляли военные отряды, сформированные в основном из наемных варягов. Будущий король Норвегии Олав Трюгвассон, находясь на службе у князя Владимира, совершал набеги на берега Балтики, «его флот усиливался за счет норвегов и данов, гаутонов и склавов». Завоевав для «конунга Вальдемара» много стран и городов, он «повернул он домой в Гарды». В «Круге земном» говорится о службе у князя Владимира около 970–980 гг. варяга Сигурда, занимавшегося, в том числе, сбором дани в Эйстланде [Джаксон 2000, с. 38, 40, 27].

Активное участие русских князей и состоявших на службе у них скандинавов в политических процессах Северной Европы подтверждается свидетельствами о присутствии на Руси во времена Владимира – Ярослава представителей норвежской знати [Свердлов 1974, с. 62]. Четыре будущих норвежских короля побывали в конце X – начале XI вв. в Ладоге, представлявшейся им, вероятно, тогда частью Скандинавского мира. В исландских сагах упоминаются два похода на Русь, связанные с борьбой за власть в Норвегии. Около 997 г. норвежский ярл Эрик Хаконарссон разрушил Ладогу, а в 1115 г. его брат Свейн пытался организовать новое вторжение на Русь [Глазырина, Джаксон 1987, с. 53]. По мнению Е.А. Рыдзевской, походы были организованы с участием конунга Олава Шведского [Рыдзевская 1945, с. 66]. Сведения о прямом военном противостоянии Швеции и Руси в X – начале XII вв. отсутствуют. Причинами подобного положения, возможно, являлись существование буферного Ладожского ярлства, выплата варяжской дани, брак Ярослава Мудрого со шведской принцессой Ингигерд, а также другие родственные отношения русских князей со скандинавскими правителями.

Брак между Ярославом Мудрым и Ингигерд, дочерью могущественного шведского правителя, был заключен около 1020 г. Ярослав передал невесте в качестве свадебного подарка Альдейгьюборг (Ладогу) и все ярлство, к нему принадлежавшее. Вероятно, в его составе были и земли по течению Невы, связывавшие Ладогу с Балтикой. Правителем ярлства и княжеским наместником стал родственник Ингигерд, ярл Рёгнвальд, после смерти которого управление Ладожскими землями перешло к его сыну Эйливу [Рыдзевская 1945, с. 60–61].

Второй сын Регнвальда, Стейнкель, становится около 1056 г. родоначальником новой шведской королевской династии [Мачинский 2003; с. 33]. Возможно; это обстоятельство и заложило противоречия в русско-шведские отношения; касающиеся владения прибалтийскими территориями [Лебедев 1985; с. 215].

Земли Восточной Прибалтики; судя по всему на протяжении многих веков находились в сфере влияния шведских викингов. Однако участие в создании русского государства и привлечение на службу в него варягов из других скандинавских стран ослабило это влияние. Происходившие перемены нашли отражение в «Саге об Олаве Святом». Один из представителей старой шведской знати; лагман Торгнюр; на тинге в Уппсале около 1018 г. вспоминал прежних конунгов: «Эйрика конунга УпсалЫ; сына Эмунда, и так говорил о нем; что пока он мог; он каждое лето предпринимал поход из своей страны и ходил в различные страны; и покорил Финнланд и Кирьялаланд; Эйстланд и Курланд и многие другие восточные земли. И можно видеть те земляные укрепления и другие постройки; которые он возвел… А конунг тот; который сейчас… теряет земли обязанные данью; из-за отсутствия энергии и мужества»[2][Стурлусон 1995; с. 219–220].

В этой связи передача Ярославом Мудрым своей жене Ладожского ярлства представляется в несколько ином свете. Вероятно; именно при первых русских князьях; с участием варягов; состоявших на их службе; складывается система даннической зависимости соседних прибалтийско-финских племен от Русского государства. Судя по всему она вырастает из ранее сложившейся практики сбора варяжской дани, унаследованной русскими князьями. Немаловажную роль в формировании этой системы играли и родственные связи первых Рюриковичей со скандинавской знатью. Иначе сложно объяснить, каким образом сфера влияния древнерусского государства уже в первые века его существования распространяется на западе на территории Эстонии и Финляндии вплоть до Рижского и Ботнического заливов и до Норвегии на севере.

В недатированной части «Повести временных лет», записанной около 1113 г., касающейся древних времен, в числе прибалтийских племен, плативших дань Руси, названы: «Чюдь…, Ямь, Литва, Зимигола, Корсь, Норова, Либь» [ПСРЛ 2001, т. 1, с. 11]. Первый из этих этнонимов – чудь – в летописях первоначально распространялся на прибалтийско-финские народы в целом и, вероятно, обозначал эстов, водь, ижору и корелу, находившихся вблизи границ славянского расселения. Возможно, ко времени знакомства славян с этими этносами они еще не имели четкой племенной организации и первоначально рассматривались пришельцами как единый народ. Так можно объяснить более позднее появление их названий в русских летописях, в XII–XIII вв., и закрепление этнонима «чудь» за эстами и небольшими группами финского населения в удаленных регионах.

Ижора

Среди географических наименований окрестностей Петербурга выделяются названия, связанные с ижорой – финским племенем, населявшим эти земли в древности. К ним можно отнести и реку, впадающую в Неву в ее среднем течении, и поселения, разбросанные до южных берегов Финского залива, и большое Ижорское плато на юго-западе от Петербурга. Однако здесь уже не встретить представителей древнего народа. В настоящее время немногочисленные ижеряне, говорящие на родном языке, сохранились только в отдаленных местах на побережье Финского залива в западной части Ленинградской области.

Финское название этого народа – Inkeri; Ingeri. Русское наименование «ижора» и западноевропейское «ингры» – производные от него. Существует несколько версий появления упомянутого этнонима. Согласно одной из них, он происходит от названия одноименной реки Ижора. Вот что писал историк Петербурга А.И. Богданов: «Имя же сие место восприяло зватися Ижерская Земля издревле по имени Реки Ижеры именуемой; которая устием своим впадает в Неву Реку расстоянием от сего Санкт-Петербурга в дватцати в двух верстах. И другая причина подала месту сему именоватися Ижерская Земля; для одержанной преславной баталии над шведами; при оной Реке Ижере учиненной». В середине XVIII в. даже у образованных людей еще не было ясности об этнической принадлежности этого народа: «Древние жители сего места; то есть Ижерския Области; называлися ижоряне; народ славенской и Веры Православной Греческаго Исповедания; жительство свое главное имел; как по всему видно; при Реке Ижоре и Славянке (потому что всегда; на из древнейших лет; на сем месте жители были древняго великаго славенскаго народа; от чего и река оная имя себе восприяла зватися Славянка); что по тогдашнему времени яко провинциальной народ онаго древняго великаго славенскаго Нова Града причитаемый был, от котораго народа; чрез толикое множество лет будучи; хотя останки некоторые; однако и поныне довольно есть» [Богданов 1997; с. 106].

Но есть и другие версии появления названия. По мнению А.С. Попова; оно происходит от имени князя Игоря (в скандинавской транскрипции – Ингвар); сына легендарного Рюрика; ставшего третьим древнерусским князем [Попов 1973; с. 90]. Согласно Иоакимовской летописи; его рождение было причиной передачи Ижоры вместе с Ладогой жене Рюрика Евфанде. По другой версии, появившейся еще в первой половине XIX в., название происходит от имени шведской принцессы Ингигерд, жены Ярослава Мудрого. По мнению А. Шегрена, развившего теорию В.Н. Татищева, в наименовании «земли ижор» – иначе ингров (ingerinmaa) – заключалось понятие «земли Ингрин», которая, вероятно, получила во владение территории по течению реки Невы вместе с Ладогой в качестве свадебного подарка [Sjogren 1833, с. 3–4]. Примечательно, что в это время (IX–XI вв.) ижора еще не упоминается в письменных документах. Неизвестны и археологические находки того времени на территории средневекового расселения ижоры – в Приневье.

В XVII в., когда территория проживания ижоры вошла в состав Шведского королевства, в одну провинцию объединили Ижорскую и Водскую земли. К существующему названию Ingerinmaa, Ижорская земля, было присоединено еще одно слово – земля, на этот раз шведское – land. Таким образом, она стала называться Ингерманландией. Вот как описывает территорию, на которой Петр Великий основал Санкт-Петербург, А.И. Богданов: «Понеже место сие, на котором построен Град сей, есть оная провинция Ингриа или Ингермоландиа, так проименованная, которая по нашим российским старым летописцам именуемая была Ижерская земля, которая издревле Всероссийской Империи всегда принадлежащая. Положением своим лежит между Синусом (заливом. – П. С.) Финским и Озером Ладожским, сообщается оная Невою Рекою, что начало свое восприемлет в длину от Ладожского Озера и продолжается до Великаго Княжества Эстляндскаго» [Богданов 1997, с. 105].

Рис. 7. Карта археологических древностей средневекового Северо-Запада по В.В. Седову: 1 – курганные моглильники словен новгородских и кривичей; 2 – курганные могильники води и веси; 3 – грунтовые могильники веси; 4 – могильники корелы; 5 – могильники ижоры; 6 – приблизительная граница Новгородской земли

По сравнению с другими прибалтийско-финскими народами, ижора достаточно поздно появляется на исторической сцене. Регион расселения этого племени – Приневье, известный из письменных источников; – на археологической карте Северо-Запада длительное время оставался белым пятном (рис. 7). Большинство исследователей связывают происхождение ижоры с корелой. Тесное родство двух народов; помимо языковой близости и общности в культуре; подтверждается еще и тем; что до последнего времени некоторые представители ижоры продолжали называть себя кореламщ памятуя о своих генетических корнях [Шаскольский 1979]. Корелами их называли первоначально и соседние народы – водь, эстонцы и финны, хотя впоследствии у них появились особое название «ижоры» (эст. isurid, фин. inkeroiset) [Федоров 1983, с. 97]. По мнению большинства исследователей, основанному в первую очередь на лингвистических данных и документальных свидетельствах, ижора выделяется из состава корелы, или протокарельской общности, и появляется в Приневье на рубеже I и II тысячелетий. По одной из версий, она переселилась сюда с севера – с Карельского перешейка, по другой – с востока, из юго-восточного Приладожья. Развернутая гипотеза происхождения ижоры была предложена Д.В. Бубрихом, считавшим, что на рубеже I–II тысячелетий племя корела, сформировавшееся в северо-западном Приладожье, стало активно расселяться в северо-западном и южном направлениях – к северному побережью Ботнии и Белому морю, а также в бассейны рек Невы и Ижоры. Из-за отсутствия экономических связей с основным ядром корелы южная группа постепенно обособилась, и на основе ее диалекта развился ижорский язык. Ученый относил появление ижоры к середине XII в. [Бубрих 1947, с. 32].

Несмотря на письменные свидетельства об ижоре, исследователи давно обратили внимание на отсутствие в бассейне реки Невы средневековых памятников, что в целом подтверждало легенды о пустынности этого края до петровского времени. В отличие от других прибалтийско-финских народов, до недавнего времени археологические памятники ижоры не были известны. В Приневье (в Инкере-Войскорове, Мишкине и в Колтушах) в начале XX столетия были обнаружены только отдельные вещи XII – начала XIII вв. (рис. 8)

Наиболее близки к описываемому региону были «карельские вещи», как их называли по аналогии с находками из могильников на Карельском перешейке, которые обнаружили в 1908 г. в деревне Инкере-Войскорово у церкви на западном берегу реки Ижоры. Здесь найдены два черепа, относившиеся предположительно к мужскому и женскому захоронениям. Отмечалось, что курганной насыпи на этом месте не прослеживалось [Tallgren 1938, р. 102–103, Рябинин 1997, с. 68–69]. Среди найденных украшений были несколько фибул: овально-выпуклая со звериным орнаментом; две фрагментированные круглые выпуклые с изображениями листьев, розеток и пальметок; две орнаментированные подковообразные, изготовленные из серебра, относящиеся к прибалтийско-финскому кругу древностей.

Рис. 8. Ижорские древности, найденные в Войскорове и Мишкине. По Е.А. Рябинину

Другая часть обнаруженных здесь украшений – фрагментированное ромбощитковое височное кольцо, обломок широкопластинчатого браслета с растительным орнаментом и витая шейная гривна – связана, вероятно, с древнерусской культурой. Среди находок были также бусина и обломок широкопластинчатого браслета. К мужскому погребению относятся копье и топор [Рябинин 1997, с. 69]. Других средневековых древностей в бассейне реки Ижоры пока не известно. Случайные находки ижорских вещей из Приневья включали украшения, типичные для прибалтийских финнов, предметы быта и вооружения, происходившие, вероятно, из разрушенных погребений ижоры. Но самих погребальных памятников, так же как и поселений, долгое время обнаружить не удавалось.

Эта ситуация резко контрастировала с изучением соседних прибалтийско-финских племен – корелы, води, эстов и веси, могильники которых к этому времени были хорошо изучены на территориях Карельского перешейка, Ижорского плато, Эстонии и юго-восточного Приладожья. Высказывались разные мнения по поводу «археологической неуловимости ижоры». Известный историк русского Северо-Запада И.П. Шаскольский в 1979 г. писал по этому поводу: «… археология Ижорской земли в I тысячелетии и. э., археология территории Ленинграда и его ближайших окрестностей в I тысячелетии и. э. и в I тысячелетии до и. э. – белое пятно на археологической карте», и отсутствие здесь находок особенно парадоксально в условиях постоянных земляных работ по строительству города и окрестностей, которые ведутся здесь более 270 лет [Шаскольский 1979, с. 44–46]. Другой известный исследователь, археолог Е.А. Рябинин, занимавшийся изучением ижорских древностей, напротив, объяснял их редкость тем, что следы пребывания ижоры были уничтожены при строительстве Петербурга в XVIII–XIX вв. [Рябинин 1997, с. 71–72].

Вне всякого сомнения, основание Санкт-Петербурга и развитие его агломерации, охватившей значительные территории в нижнем Приневье, привело к существенному стиранию следов древней ижорской культуры. Другой причиной стало то, что археологическое изучение бассейна Невы по целому ряду причин носило крайне ограниченный характер. В условиях отсутствия на этих землях видимых археологических памятников – курганов и городищ, известных в сопредельных регионах, здесь не проводилось систематических исследований. Возможно, свою роль сыграли и устоявшиеся в общественном сознании с петровских времен стереотипы представлений о том, что Петербург построен в необитаемой болотистой и мало пригодной для проживания местности.

Как показали исследования последнего десятилетия, сложность выявления памятников ижоры объясняется особенностями системы расселения и погребальной обрядности этого народа. На территории бассейна Невы, в самом Санкт-Петербурге и его окрестностях с 2001 г. обнаружено и исследовано несколько новых средневековых археологических памятников XII–XVII вв. Наибольшая концентрация их прослежена в междуречье рек Мги и Тосны в их среднем течении, на поросших лесом камовых возвышенностях (рис. 9, см. с. I вклейки) [Сорокин 2006; Сорокин 2008; Сорокин, Певнева 2014]. В последние годы могильники средневекового времени XIII–XVII вв. были найдены и в среднем течении реки Славянки, в деревнях Покровская и Порицы, относящихся к периоду христианизации ижорского населения Приневья.

Культура ижоры в целом сходна с культурами соседних прибалтийско-финских народов, однако имеет свои особенности. Основная часть древностей, обнаруженных в Приневье и происходящих преимущественно из захоронений, относится к XII–XIII вв., то есть ко времени первых упоминаний ижоры в исторических документах. Лишь отдельные находки могут быть отнесены к более раннему времени – ΧΙ-ΧΙΙ вв. Захоронения ижоры находились вблизи рек, ручьев или озер, на склонах и на краю всхолмлений. Это были захоронения на горизонте (поверхности земли) в каменных оградках, связанных между собой, перекрытых невысокими насыпями. Захоронения, судя по сохранившимся деталям одежды и украшениям, сопровождались богатым погребальным инвентарем, в составе которого были вооружение, орудия труда, бытовые вещи. В большинстве захоронений найдены керамические сосуды, ставившиеся у ног, и ножи на поясе. Оружие (мечи, топоры, копья, сулицы и стрелы), а также косы-горбуши, бронзовые и железные котлы, кресала и огнива были характерны для мужских захоронений. Женские погребения сопровождались богатыми наборами украшений с прибалтийско-финскими овально-выпуклыми и подковообразными фибулами. Они носились женщинами попарно на плечах для скрепления двух полотнищ платья и соединялись между собой спиралевидными и крестообразными цепедержателями с цепочками. В составе убора были зооморфные подвески в виде коньков и уточек, браслеты, перстни, спиралеобразные проволочные пронизки, нашивавшиеся на одежду, бусы из бронзы, стекла и полудрагоценных камней. Незначительные размеры могильников, включавших около 10 захоронений, позволяют связывать их с небольшими семейными (родовыми) общинами, хоронившими в одном месте представителей нескольких поколений (рис. 10, 11 (см. с. I вклейки)).

Примечательно, что, в отличие от соседей, родственных по происхождению води и корелы, на территории раннего расселения ижоры вообще не известно укрепленных поселений-городищ. Возможно, надежным убежищем ижоре служили непроходимые леса и болота, окружавшие со всех сторон ее земли. Не выявлены здесь пока и сельские поселения этого народа, хотя такая же ситуация характерна и для других финских племен Северо-Запада. Сложность обнаружения поселений лесной зоны объясняется кратковременностью их существования в условиях сохранявшейся длительное время архаичной системы хозяйства, в которой важную роль играли охота, рыболовство и лесные промыслы. Подсечно-огневая система земледелия, распространившаяся здесь в средневековье, приводила к быстрому истощению почвы и также вынуждала население к частой перемене места жительства. Но и с переходом к более совершенным формам хозяйства в новое время небольшие деревни, включавшие от одного-двух до нескольких дворов, не оставляли сколь-либо значимых следов в земле. Учитывая, что в тех же местах жили и в последующее время, то и эти незначительные свидетельства стирались более интенсивной хозяйственной деятельностью последующих эпох.

Рис. 10. Зооморфные подвески и игольник. Фото автора

Южное Приладожье с Ладогой сохраняли определенную автономию и экстерриториальность вплоть до включения их в состав Новгородского государства, которое состоялось только в начале XII в. [Кирпичников 1988, с. 51, 61]. В 1105 г. в Новгородской летописи говорится: «…идоша в Ладогу на войну», что связывается с присоединением ее к Новгороду в 1105 г. А 11 лет спустя, в 1116 г., посадник Павел заложил здесь «город камеи», укрепив таким образом северо-западные рубежи государства [ПСРЛ 2000, т. 3, с. 203–204]. В этот период начинают осложняться отношения между Швецией и Русью. Д.А. Мачинский связывал это с прекращением правления в Швеции (после смерти в 1120-х гг. Инге Старого, тестя князя Мстислава Владимировича) дружественной по отношении к Руси королевской династии, восходящей к Стенкелю, сыну правителя Ладожского ярлства во времена Ярослава Ренгвальда [Мачинский 2003, с. 33].

Рис. 12. Остров Готланд, Висбю. Фото автора

Укрепление Ладоги позволило новгородцам установить надежный контроль на внутренних водных путях, после чего в XII в. активно развивается их мореплавание на Балтике. Путь из Новгорода проходил по Волхову через Ладожское озеро в Неву и далее в Финский залив.

В известной новгородской былине о Садко также упоминается этот маршрут плавания: «Ай поехал торговать купец богатый новгородский. Ай как на своих на черных кораблях

А поехал он да ко Волхову Ай со Волхова он да во Ладожскою Ай со Ладожского да во Неву-реку Ай как со Невы-реки как выехал на Сине море» [Былины 1986, с. 453, 461].

Именно в это время возникают новгородские торговые дворы на Готланде и в Сигтуне – столице Шведского королевства (рис. 12). Новгородские купцы становятся частыми гостями в Дании, немецких городах, в Польше и Восточной Прибалтике [Мавродин 1949, с. 110–115]. С торговлей, вероятно, связан и расцвет самой Ладоги, значительно увеличившей свою территории по сравнению с поселением эпохи викингов и где в середине – второй половине XII столетия было построено сразу шесть каменных храмов. В ΧΙ-ΧΙΙΙ вв. происходит древнерусская колонизация территорий Ижорского плато и Восточного Причудья, что, несмотря на отсутствие здесь крупных городских центров, создало основу для укрепления позиций Новгорода в Восточной Прибалтике.

Начало крестоносной экспансии в Восточной Прибалтике

Относительно спокойное течение жизни в удаленных от центров европейской цивилизации северных землях сохранялось на протяжении многих столетий. Малочисленные финские племена, рассредоточенные на значительных территориях и находившиеся в даннической зависимости от более сильных соседей – скандинавов, а впоследствии от Руси, испытывали и культурное влияние с их стороны. Доминирование древнерусских княжеств в Восточной Прибалтике продолжалось вплоть до рубежа XII–XIII вв. Но с развитием крестоносного движения и торговой активности государств Северной Европы в этом регионе он становится одним из перспективных районов колонизации. Размеренная жизнь на покрытых непроходимыми лесами и болотами землях подходит к концу. Уже с середины XII в. на Балтике начинается крестоносная экспансия германских государств и Дании против западных славян под предлогом обращения их в христианскую веру. За ней последовали вторжения рыцарских орденов Швеции и Дании далее на восток, в земли финских и балтских племен. В конце XII – начале XIII вв. многие из них уже находились в зависимости от Новгородского и Полоцкого княжеств. Однако русские князья, увязшие в междоусобных войнах, не смогли эффективно противодействовать западной экспансии.

Тогда же начинается длительная борьба Новгорода с западными завоевателями за влияние на прибалтийско-финские племена эстов, еми, корелы, ижоры и води (рис. 13, см. с. II вклейки). Но до нас дошли лишь отрывочные сообщения письменных источников о военных действиях в Восточной Прибалтике в середине – второй половине XII в. Из Новгородской I летописи известно, что в 1142 г. западно-финское племя емь вторглось в новгородские земли: «придоша емь и воеваша область Новгородчкую, избиша ладожане 400 и не пустиша ни мужа». Судя по этому описанию, можно предполагать, что племя емь на судах вторглось в Ладожское озеро и в отражении этого набега участвовали только ладожане.

Примечательно, что в том же году в Восточной Балтике корабли шведского флота напали на суда новгородских купцов, возвращавшихся из Дании, которым удалось отбиться, нанеся противнику урон: «приходи свейский князь с пискупом в 60 шнек на гость, иже суть из заморья шли в 3 лодиях и бишася и неуспеша ничтоже, и отлучиша их три лодьи, избиша их полтораста» [ПСРЛ 2000, т. 3, с. 212]. Вероятно, оба этих нападения связаны между собой и обусловлены какими-то противоречиями, возникшими на территории Финляндии. И.П. Шаскольский считает, что 60 шнек представляли собой шведское морское ополчение – ледунг, а руководство флотом князем и епископом означает, что это был крестовый поход в Восточную Прибалтику с целью «захвата какого-то участка финского побережья или, возможно, побережья в восточной части Финского залива в районе Невы» [Шаскольский 1978, с. 41]. Казалось бы, такое нападение могло быть совершено в любой части торгового пути из Дании в Новгород, проходившего вдоль шведского побережья. Но в летописи говорится именно о приходе шведов, что, вероятно, свидетельствует об их вторжении в новгородские владения, скорее всего, в районе устья Невы. И набег еми в Приладожье, возможно, проходил согласованно с этим вторжением.

Неслучайно, что в следующем, 1143 г. состоялся ответный поход корелы на емь – «ходиша Корела на Емь, и отбежаша; 2 лойву избиле». Шесть лет спустя, в 1149 г., происходит новое вторжение еми, но уже в землю води: «на ту же зиму придоша емь на водь ратью в тысящи…». Зимний поход из центральной Финляндии в район Ижорского плато, судя по всему, проходил по замерзшему заливу. На этот раз отпор неприятелю давали новгородцы: «идоша по них въ 500 с воеводою и не упустиша ни мужа» [ПСРЛ 2000, т. 3, с. 213, 215]. Приведенные отрывочные сообщения середины XII в. говорят о войнах Новгорода и зависимых от него корелы, води и, вероятно, ижоры с одной стороны и западно-финского племени емь, поддерживаемого Швецией, с другой.

Начало завоевания Финляндии Шведским королевством связывают с первым крестовым походом шведского короля Эрика, получившего впоследствии прозвище Святого, при участи епископа Генриха. Поход, состоявшийся около 1155 или 1157 г., был направлен в юго-западную часть этой страны – в землю племени сумь.

Рис. 14. Крестовый поход Святого Эрика в Финляндию. Деталь саркофага св. Генри, Национальный музей Хельсинки

Проповедь Бернарда Клервоского во Франции послужила идеологическим обоснованием Второго крестового похода в Палестину в 1146 г. А уже в 1147 г. саксонский герцог Генрих Лев организовал первый крестовый поход в балтийском регионе, направленный в земли западных славян. Последовавший вскоре крестовый поход в Финляндию был организован под влиянием пропаганды крестовых походов, развернутой в странах Западной Европы. Возможно, его инициировал папский легат Николай Альбано, посетивший Швецию в 1153 г. [Шаскольский 1978, с. 53]. Язычество западных славян, финских и балтских народов, враждовавших с соседними христианскими державами, признающими церковную власть папского престола, служило удобным поводом для их завоевания.

Эти события не упоминаются в русских летописях и шведских хрониках. Некоторый свет на них проливают только немногочисленные источники, касающиеся начала христианизации Финляндии: булла римского папы Александра III архиепископу Упсальскому 1171 г. и Житие святого Эрика (рис. 14).

Несмотря на то что сумь не была данником Новгорода, шведское завоевание ставило под угрозу его отношения с зависимыми финскими племенами и свободную торговлю новгородцев на Балтике, так как основной торговый путь проходил у берегов юго-западной Финляндии. В папской булле говорится, что «финны всегда, когда им угрожают вражеские войска, обещают соблюдать христианскую веру и охотно просят проповедников и наставников христианского закона, но, когда войска уходят, отказываются от веры, презирают и жестоко наказывают проповедников». По мнению И.П. Шаскольского, упоминаемые в булле вражеские войска – это русско-корельские отряды, противодействовавшие шведскому завоеванию земли суми в 1160-х гг. и со своей стороны пытавшиеся подчинить это племя [Шаскольский 1978, с. 54, 59–62].

Битва на реке Воронеге

Через несколько лет происходит вторжение шведов и в новгородские владения. «В лето 1164 придоша Свье подъ Ладогу и пожьгоша ладожане хоромы своя, а сами затворишася въ граде съ посадником Нежатою, а по князя послаша и по ногородце. Они же приступиша под город в суботу и не успеша ничтоже къ граду, нъ большую рану въсприяшя; и отступиша въ реку Воронаи. Пятый же день приспе князь Святослав съ новгородци и съ посадникомь Захариею, и наворопиша на ня, месяця миая въ 28, на святого Еладия, въ четвьрток, въ час 5 дни; и победиша я божиею помощью, овы исекоша, а иныя изимаша: пришли бо бяху въ полушестадьсять шнек, изьмаша 43 шнекь; а мало ихубежаша и ти езвьни» [ПСРЛ. 2000, т. 3, с. 31].

Поход шведского флота в мае, в самом начале навигации, был рассчитан на внезапность. Но шведский рейд не оказался неожиданностью для ладожан, которые, готовясь к нападению, сожгли посад и укрепились в крепости. После того как шведы не смогли ее захватить, они отошли в юго-восточное Приладожье. Уход их объясняется разными обстоятельствами. Есть мнение, что во время штурма и вылазки ладожан шведы понесли тяжелый урон и им было необходимо «оправиться после поражения и подготовиться к новому наступлению» [Шаскольский 1978, с. 63]. Отход шведов в зону скандинавской колонизации эпохи викингов, вероятно, неслучаен – они рассчитывали найти здесь поддержку населения, предки которого составляли основу «ладожского ярлства» [Лебедев 2005, с. 495]. Территории эти были населены приладожской чудью – носителями приладожской курганной культуры, предками вепсов и корел. В конце XII – начале XIII вв. эта культура прекратила свое существование.

Окончательное присоединение этих территорий к новгородским владениям связывается с битвой на реке Воронеге [Назаренко 1990, с. 91]. Возможно, неудача под ладожской крепостью вынудила шведскую рать искать другие цели похода: например, собрать дань с прибрежного финского населения или даже попытаться восстановить прежние, даннические, взаимоотношения с ним. Обращает на себя внимание стремительное выступление новгородцев и внезапное появление их в устье Воронеги: «пятый же день приспе князь Святослав съ новгородци». Как показывают современные экспериментальные плавания, только продвижение от Новгорода до Ладоги вниз по течению Волхова занимало около 5 дней. Кроме того, требовалось время на передачу сообщения в Новгород о появлении неприятеля, а также на сбор войск. В этой связи можно полагать, что система контроля за появлением противника и оповещения новгородцев, упомянутая в летописи в связи с Невской битвой 1240 г. [ПСРЛ 2000, т 3, с. 292], вероятно, существовала и ранее.

Обследование предполагаемого места битвы 1164 г., проведенное в 2002 г., включало осмотр акватории озера, примыкающей к устью реки Воронежки, ее русла в нижнем течении, а также опрос местных жителей и рыбаков расположенного здесь села Вороново. По одной из местных легенд, рассказываемых старожилами, предводителя, погибшего в битве со шведами, погребли в большом кургане, который воины насыпали шлемами. Показанная местными жителями насыпь находится в лесу, вблизи кладбища, недалеко от реки. Она не похожа на типичные для Северо-Запада погребальные насыпи, имеет неправильную форму и достаточно большие размеры – высоту около 10 м и около 20–30 м в поперечнике. По своему виду она напоминает всхолмление естественного происхождения.

Сведений о находках оружия или обломков судов в озере зафиксировано не было. Видимость в нем ограничена до 0,5 м, что делает проведение подводных археологических исследований здесь малоперспективным. Во время обследования нам передали наконечник копья, найденный несколько лет назад в реке Воронежке на глубине около 1,5 м, примерно в 0,8 км от ее устья, недалеко от южной окраины села Вороново[3]. Наконечник имеет следующие размеры: сохранившаяся длина – 25,5 см, реконструируемая – около 26 см. Длина лезвия составляет 13,5 см (кончик острия обломан), максимальная ширина – 4,2 см, толщина – 0,8 см. Лезвие в сечении имеет ромбическую форму. Втулка расширяется по мере удаления от лезвия и изменяет овальную в сечении форму у наконечника на округлую в основании, где ширина ее составляет около 5 см (рис. 15). Подобные типы наконечников копий существовали преимущественно в позднесредневековое время. Однако, по мнению А.Н. Кирпичникова, грубость форм этого наконечника может свидетельствовать о его местном изготовлении и в более раннее время. Таким образом, нельзя исключать отношение его к рассматриваемой битве.

Рис. 15. Наконечник копья изреки Воронежки

В связи со строительством Ладожских (Свирских) каналов, топографическая ситуация в устье реки Воронежки значительно изменилась. Само устье, по свидетельству старожилов, сместилось на несколько десятков метров к западу от первоначального, не различаемого теперь даже в рельефе местности. Новое устье представляет собой протоку из построенного в XIX в. Новосвирского канала в озеро. Русло канала, прорытого по прибрежному пляжу, было отделено от озера высоким валом (около 5 м) из гранитных валунов, засыпанных землей.

Рис. 16. Река Воронежка у устья. Фото автора

Река Воронежка в нижнем течении за каналами имеет ширину до 50 м и глубину до 2 м (рис. 16) и вполне подходит для стоянки средневековых скандинавских судов, имевших длину около 20 м, и осадку 0,5–1 м. Обычно они причаливали к берегу путем посадки на мель носовой частью и становились в ряд. Акватория озера у устья реки очень мелководна, и через нее от протоки прорыт узкий фарватер шириной не более 10 м, позволяющий малым судам с осадкой до 1 м выходить в озеро (рис. 17). Песчаные мели и гряды камней, препятствующие свободному проходу судов, продолжаются на расстояние до 1 км от берега. Дно акватории песчаное, у берега заиленное, глубины колеблются в пределах 0,5–1,5 м. Вопрос об изменении уровня Ладожского озера с XII в. до наших дней не совсем ясен, в настоящее время наблюдаются лишь среднегодовые колебания уровня. В последние десятилетия прослеживается зарастание прибрежных отмелей сплошными зарослями тростника.

Как показало экспериментальное плавание на ладье «Славия»[4], здесь существует постоянная опасность посадки на мель (рис. 18). Это затрудняет маневрирование судов при подходе к устью и выходе из реки в озеро, особенно при встречном ветре. Низменные прямые берега делают акваторию открытой для ветров всех направлений и опасной для стоянки судов. Во время шторма в 2002 г. вблизи устья реки Воронежки, в аналогичных условиях, ладья «Славия» сильным западным ветром была выброшена на мелководье. После изменения ветра и ухода нагонной волны она оказалась в 300 м от глубин (0,5–1 м), по которым могла продолжать плавание. Только в результате полной разгрузки и значительных усилий в течение нескольких часов ее удалось снять с мели. В подобных навигационных условиях шведский флот не мог оставаться в озере и должен был войти в реку.

Рис. 18. Ладья Славил в устье реки Воронежки. Фото автора

Существует несколько точек зрения на причины и цели похода шведов на Ладогу в 1164 г. Большинство исследователей связывают его со шведскими завоеваниями в Финляндии и противодействием этому новгородцев и их союзников. В.Т. Пашуто считал, что целью вторжения было расширение завоеванной шведами территории и захват Ладоги [Пашуто 1956, с. 102]. По мнению Е. Хорнборга и И.П. Шаскольского, шведы планировали «блокировать выход из Новгорода в Ладожское озеро и к Финскому заливу, отрезать Новгороду доступ к берегам Финляндии, лишить новгородцев возможности бороться против шведского завоевания земли суми» [Hornborg 1944, s. 172]. Но в существующей ситуации они уже не имели возможности удержать за собой Ладогу [Шаскольский 1978, с. 63]. И тем более не могли восстановить свое влияние в Приладожском регионе, существовавшее во времена «сбора варяжских даней» или Ладожского ярлства в VIII–XI вв.

Крестоносцы в землях Великого Новгорода и финских племен

В качестве продолжения этой борьбы рассматриваются и последовавшие в 1178 г. походы корелы в южную Финляндию и в 1187 г. в центральную Швецию, когда корельский флот, видимо, не без новгородского участия, совершил нападение на столицу королевства Сигтуну, полностью уничтожив ее. Вероятно, здесь сыграл роль фактор внезапности, так как шведы, организовывавшие морские походы в Восточную Прибалтику, не были готовы к ответному нападению, причем не на побережье, как это иногда случалось, а в центральных землях государства. В 1191 г. состоялся еще один поход новгородцев с корелою на емь, а 1198 г. новгородцы разрушили центр шведской колонизации в Финляндии – город Або. Складывается впечатление, что в конце XII в. Новгород и его союзники одерживали верх в борьбе.

Ситуация изменилась в первой четверти XIII столетия, с началом завоевания немецкими рыцарскими орденами и Датским королевством Восточной Прибалтики, когда Новгороду пришлось противодействовать экспансии и на этом направлении.

В конце XII – начале XIII вв. в земли куршей, ливов, латгалов и эстов вторгаются немецкие и датские крестоносцы. Основав замки в ключевых пунктах завоеванной территории, они начинают покорение этих народов. В 1215 г. немецкие рыцари захватили город Юрьев в Юго-Восточной Эстонии. В 1220 г. шведский король Юхан I совершил завоевательный поход в Западную Эстонию, но вскоре созданные здесь шведами укрепления были взяты и разрушены эзельцами. К 1220-м гг. крестоносцы уже достаточно прочно утверждаются в землях Восточной Прибалтики и западной Финляндии. Крестоносная экспансия, приближавшаяся к новгородским землям с двух сторон, через территории современных Финляндии и Эстонии, угрожала отрезать Русь от Балтики в случае, если оба потока сомкнутся в Ижорской земле.

Колонизационная политика Новгорода в отношении соседних финских племен в это время напоминала систему раннесредневековых племенных союзов, в которых зависимые народы находились в номинальном подчинении, заключавшемся преимущественно в выплате дани. Власть над ними поддерживалась только силой оружия, а поскольку на территориях этих племен не было постоянного русского населения и военных отрядов, она во многом зависела от реального соотношения сил. Для утверждения своей власти русским князьям необходимо было регулярно повторять военные походы в земли своих данников, о чем и свидетельствуют летописи. Зависимые племена в основном сохраняли свои традиционные систему управления и религиозные верования.

В отличие от Руси, западные государства в ходе крестоносной экспансии в земли балтских и финских племен сразу же создавали на завоеванных территориях сеть крепостей – опорных пунктов, в которых размещались постоянные военные гарнизоны. Лучшие земли делились между завоевателями, а местное население облагалось налогами и насильственно обращалось в католичество. Это была система военного подавления.

В Хронике Генриха Латвийского описано вторжение эстов в 1221 г. в Ижорскую землю: «Жители Саккалы перешли Нарову и сделали далекий поход в землю, называемую Ингардия, относящуюся к Новгородскому королевству. Так как никакие известия их не опередили, то нашли ту область полной народу и нанесли инграм тяжкий удар, перебили много мужчин, увели массу пленных обоего пола, множество овец быков, и разного скота не смогли захватить с собой и истребили» [Генрих Латвийский 1938, с. 222]. В русских летописях это событие не упоминается. Но в следующем, 1223 г. начинается восстание эстов против крестоносцев.

Князь Ярослав Всеволодович совершает в том же году поход к «Колываню (Таллину. – П. С.), и повоева всю землю Чюдьскую, а полона приведоша бещисла, но город не взяша, а злата много взяша и приидоша все здравии…» [ПСРЛ 2000, т. 3, с. 262–263]. Мощные крестоносные замки, оборонявшиеся хорошо вооруженными гарнизонами и во многих случаях связанные с морем, что обеспечивало им непрерывную поддержку, были неприступны для русских войск. Это позволяло западным государствам сохранять свои владения в Восточной Прибалтике и Финляндии на протяжении всего средневековья, несмотря на частые вторжения русских князей.

В осложнившихся условиях русские князья пытались энергично противодействовать дальнейшей крестоносной экспансии в земли зависимых от них балтских и финских племен, изменив свою традиционную политику по отношению к ним. В результате восстания эстов в 1223 г. город Юрьев был освобождён от крестоносцев. Новгородцы послали в поддержку восставшим отряд – 200 человек во главе с князем Вячко. Но сил оказалось недостаточно: в 1224 г. после продолжительной осады городом овладели меченосцы. «Убиша князя Вячка немци в Гюргеве, а город взяша», – сообщала Новгородская летопись [ПСРЛ 2000, т. 3, с. 61]. Масштабная поддержка восстания эстов новгородцами была невозможна. В 1223 г. объединенные русские войска потерпели сокрушительное поражение в битве на реке Калке от монголов. В том же году произошло вторжение литовцев в новгородские земли.

Только в конце 1220-х гг., чтобы отодвинуть угрозу от рубежей Руси, великий князь Ярослав Всеволодович начинает военные действия на Северо-Западе. В 1227 г., обеспокоенный шведскими завоеваниями в Финляндии, он совершил с новгородцами поход на племя емь «и повоева всю землю и полон приведе бещисла» [ПСРЛ 2000, т. 3, с. 65]. В том же году он направил миссию в соседнюю Карелию – «послал крести множество Корел, мало не все люди» [ПСРЛ 2001, с. 450]. Очевидно, что целью ее было усиление новгородского влияния на корелу, а также превентивные меры для демонстрация того, что крестовые походы в земли зависимых от Новгорода финских племен, проходившие под предлогом их христианизации, не имели под собой реального основания.

Как видно из последующих событий, победа над емью была не полной. Уже в следующем, 1228 г., войдя на судах в Ладогу, емь совершила нападение на прибрежные поселения – «воюя по побережью». Ладожане преследовали агрессоров, но не смогли настичь, однако при выходе из Ладоги «ижеряне устретоша их бегающе и ту их избиша много», – свидетельствует летописец [НЛ СХС 1888, с. 224]. Как показывают археологические данные, ижора, населявшая Приневье, занимала тогда территории, удаленные на 20–30 км от берегов реки. Одной из причин такого расселения была постоянная опасность вражеских вторжений со стороны Балтики. Это первое летописное известие об участии ижоры в отражении нападения. Учитывая, что подобные вторжения совершались и ранее и первыми, кто противодействовал им, назывались ладожане, можно предположить, что ижорские отряды могли действовать во взаимодействии с ладожским ополчением или в его составе. Предположение согласуется с ранними легендами о вхождении ижоры в состав Ладожской земли.

Рис. 19. Река Нева в среднем течении. Фото автора

Вторжения в Ладогу проходили по Неве. Другие пути, в первую очередь по Вуоксе, а также по северо-западным притокам, связанным с Сайменской системой озер в восточной Финляндии, были труднопроходимы из-за многочисленных порогов и могли контролироваться корельским населением. Наличие сильного флота зачастую позволяло неприятелю, избегая сухопутных столкновений, подниматься вверх по течению Невы до Ладоги. Большие парусно-гребные суда могли проходить реку без остановок. Учитывая ее значительную ширину (до 600 м), они почти не опасались обстрелов с побережья (рис. 19). Единственными опасными местами были места сужения Невы, наибольшее (до 250 м) в районе Ивановских порогов, и участки с быстрым течением, вынуждавшие приближаться к берегу, а возможно, и переволакивать суда вдоль него. Несмотря на значительную ширину, Нева была наиболее контролируемым участком на водном пути, проходившем через новгородские земли от Финского залива до южного Приладожья. Учитывая, что проход вверх по ее течению занимал 3–4 дня, своевременное сообщение позволяло подготовиться к вторжению неприятеля в Ладожское озеро.

Судя по имеющимся в летописях данным, ижора могла оповещать ладожан и новгородцев о приближении неприятеля и своими силами участвовать в отражении таких вторжений. Это могли быть нападения на места стоянок или небольшие отряды противника, обстрел его во время прохождения им сложных в навигационном отношении участков пути и другого рода диверсии. Для полной остановки вторжения требовались сопоставимые по численности военные силы и флот.

В том же 1228 г., придя в Новгород с войсками из Северо-Восточной Руси, Ярослав Всеволодович планировал большой поход на Ригу с целью остановить крестоносную экспансию в Восточной Прибалтике. Однако сначала псковичи, заключившие сепаратный мир с немцами, а затем и новгородцы не поддержали его планов. Только в 1234 г. ему удалось организовать поход в юго-восточную Эстонию на Юрьев, после которого Ярослав заключил мир с немцами [ПСРЛ 2000, т. 3, с. 73]. Время было упущено, и крестоносцы успели подавить сопротивление эстов.

Положение северо-западных земель еще больше осложнилось после монголо-татарского нашествия 1237–1240 гг., обескровившего Русь и оставившего Новгород без прочного тыла. В 1230-1240-х гг. у ее северо-западных границ возникает сильное литовское государство князя Миндовга, разгромившего в 1236 г. ливонских рыцарей в битве при Сауле. В 1237 г. произошло объединение Ордена меченосцев Ливонии с Тевтонским орденом Пруссии, приведшее к усилению немецкого владычества в Восточной Прибалтике. В 1238 г., после гибели Юрия Всеволодовича Владимирского в битве с татарами на реке Сити, Ярослав Всеволодович получил великое княжение, а его сын Александр – управление Новгородом и Тверью.

Осознавая, что Новгородское государство является основным препятствием для захвата прибалтийско-финских земель католическими странами и орденами, римский папа пытался скоординировать их действия. В буллах, разосланных епископам балтийских стран, папа Григорий IX требовал прекращения всяких торговых отношений с русскими, и в особенности продажу на восток оружия, меди, свинца, лошадей и продовольствия, то есть того, что могло быть использовано в войне, «до тех пор, пока последние не прекратят все враждебные действия против новокрещеных финнов». Он также призвал к крестовому походу на емь, все еще сопротивлявшуюся шведской экспансии.

Папский легат в Финляндии и Прибалтике кардинал Вильгельм Сабинский в 1237 г. урегулировал территориальные противоречия Тевтонского ордена и Датского королевства. По заключенному между ними соглашению Дания вернула свои права на владение северной Эстонией.

Некоторые исследователи указывают на то, что достоверные исторические свидетельства, подтверждающие организацию совместного крестового похода западных государств в Новгородскую землю в 1240–1242 гг., отсутствуют. Несмотря на то что в 1238 г. руководители Дании и Тевтонского ордена фактически договорились о совместных действиях против Новгорода, шведская сторона в этом не участвовала. А впоследствии и датчане не смогли принять активного участия в военных действиях из-за смерти в марте 1241 г. их короля Вальдемара. На независимое выступление противников Новгорода указывает и документ, свидетельствующий о планах Ордена установить контроль на территории всех прибалтийско-финских племен, входивших в состав Новгородского государства, включая ижору и корелу. Но этот акт был составлен в Риге в апреле 1241 г., после поражения шведов на Неве [Хрусталев 2009, с. 268–269]. Часть западных историков считают вторжения крестоносцев на русский Северо-Запад разрозненными, недостаточно спланированными акциями местного значения, приграничными столкновениями, не ставившими своей целью завоевание территорий и носившими более оборонительный характер [Феннел 1989; Хеш 1995, с. 65–74].

Однако, рассматривая события в общем контексте папской политики по распространению католичества и западноевропейской крестоносной экспансии в Восточной Прибалтике, следует отметить, что это было первое одновременное вторжение нескольких западных государств в новгородские владения. Его, несомненно, обусловили события, происходившие в те годы в Восточной Европе. Чтобы использовать благоприятную ситуацию, связанную с татарским нашествием на Русь, «три силы европейского рыцарства: шведы, немцы и датчане – впервые объединились для нападения на русские земли» [Шаскольский 1978, с. 150–151; 1995, с. 17]. Несмотря на существующие противоречия между завоевателями, временная консолидация западных держав представляла непосредственную угрозу для существования Новгородского государства.

Битва на Неве

Невская битва в летописях

В историографии существует широкий спектр мнений о значении Невской битвы в русской истории: от прямого отрицания ее как исторического факта до изображения одним из крупнейших сражений в истории Руси. В российской истории Невская битва традиционно стояла в одном ряду с другими важнейшими сражениями, решавшими судьбы страны.

Наиболее важными источниками сведений о сражении являются Новгородская I летопись старшего извода, датируемая 1330 гг., и литературный памятник «Повесть о жизни и о храбрости благоверного и великого князя Александра», вошедший в историческую литературу как Житие Александра Невского. Сведения о Невской битве попали с некоторыми добавлениями в другие летописи: Софийскую I, Псковскую I и III, Новгородскую IV, Рогожский летописец, Летописец Авраамки. Текст «Повести», написанный, по мнению специалистов, со слов участников битвы, также сохранился в нескольких редакциях. До наших дней она дошла в составе Псковской II летописи, датируемой концом XV в., как «Повесть о житии и о храбрости благовернаго и великаго князя Александра». Большинство исследователей склоняются к тому, что летописное сообщение и «Повесть» не связаны между собой и взаимно дополняют друг друга [Бегунов 1995, с. 55–58; Лурье 1997].

В шведских хрониках битва 1240 г. вообще не упоминается. Существует мнение западных историков, что в русской историографии масштабы Невской битвы сильно преувеличены, а в Швеции она не известна по причине ее малой значимости [Линд 1995, с. 44–51]. Но это может объясняться и недостаточной развитостью шведской хроникальной традиции того времени [Шаскольский 1995, с. 16; Линд 1995, с. 51]. В Швеции вплоть до 1320-х гг., когда была составлена Хроника Эрика, отсутствовала письменная запись событий, аналогичная русским летописям. Хотя Хроника и описывает предшествующие времена, но в нее вошла лишь выборочная информация о событиях столетней давности, память о которых могла быть частично утрачена или сознательно не включена в описание.

В Синодальном списке Новгородской I летописи старшего извода, написанной, вероятно, вскоре после битвы, говорится:

«В лето 6748 (1240) Придоша Свеи в силе велице и Мурмане, и Сумь и Емь в кораблих множество много зело; Свеи с князем и с пискупы своими, и сташа в Неве устье Ижеры, хотяче всприяти Ладогу, просто же реку, и Новгород, и всю область Новгородскую. Но еще преблагый, премилостивый человеколюбец Бог ублюде ны и защити от иноплеменник, яко всуе трудишася без Божия повеления: приде бо весть в Новгород, яко Свеи идут к Ладозе, князь же Олександр не умедли нимало с Новгородци и с Ладожаны приде на ня и победи я силою святыя Софья Молитвами владычица нашея Богородица и приснодевица Мария, месяца июля в 15, на память святого Кюрика и Улиты, в неделю на Сбор святых отец 630 иже в Халкидон; и ту бысть велика сеча Свеем и ту убиен бысть воевода их именемь Спиридон; а инии творяху, яко и пискупь убиень бысть ту же; множество много их паде, и накладше корабля два вятших мужь преже себе пустиша и к морю; а прок их ископавше яму, вметаша в ню бещисла, а инии мнози язвьни быша; и в ту нощь не дождавше света понедельника, посрамлени отеидоша. Новгородец же ту паде Константин Луготинец, Гюрята Пинещиничь, Наместь, Дрочило Нездылов, сын кожевника, а всех 20 мужь с Ладожаны, или мне бог весть, Князь Олександр с новгородци и с ладожаны придоша вси здрави в своя си, схранени Богом и Святою Софьею и молитвами всех святых» [НПЛ 1950, с. 77].

В «Повести о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра» содержатся более подробные сведения об обстоятельствах и ходе сражения. Однако описание в ней носит литературно-религиозный и даже эпический характер, что ставит под сомнение отдельные подробности повествования.

«…Король римской веры из Полуночной страны подумал: Пойду и завоюю землю Александрову. И собрал войско великое и наполнил многие корабли полками своими, устремился в силе великой, кипя духом ратным. И пришел к Неве, влекомый безумием, и послов своих, возгордившись, в Новгород, к князю Александру послал, говоря: Если можешь, то сопротивляйся мне, я уже здесь и беру в плен землю твою.

Александр же, услышав слова эти, распалился сердцем, и вошел в церковь святой Софьи и, упав на колени перед алтарем, начал молиться со слезами: Боже славный, праведный Боже великий, крепкий. Боже превечный, сотворивший небо и землю и поставивший пределы народам, ты повелел жить, не вступая в чужие пределы. И вспомнив псаломскую песнь, сказал: Суди, Господи, обидящим меня и побори борющихся со мной, возьми оружие и щит, восстань на помощь мне. И окончив молитву, встал, поклонился архиепископу. Архиепископ же Спиридон благословил его и отпустил. Он же, выйдя из церкви, вытер слезы, начал ободрять дружину свою, говоря: Не в силе Бог, а в правде. Помянем Песнотворца, который сказал: Иные с оружием, а иные на конях, а мы имя Господа Бога нашего призовем, они поколебались и пали, мы же восстали и стоим прямо. И сказав это, пошел на них с небольшой дружиной, не дожидаясь многих войск своих, но уповая на святую Троицу. Скорбно же было слышать, что отец его, благородный Ярослав Великий, не знал о нападении на сына своего, милого Александра, не было у Александра времени послать весть к отцу, ибо уже приближались враги. Потому и многие новгородцы не успели присоединиться к нему: так спешил князь выступить.

И пошел на них в день воскресения, июля 15, в день памяти шестисот тридцати святых отцов бывшего в Халкидоне собора и святых мучеников Кирика и Улиты имея же веру великую во святых мучеников Бориса и Глеба. И был некий муж, старейшина земли Ижорской, по имени Пелгусий. Поручен же был ему морской дозор. Восприял же святое крещение и жил среди рода своего, который оставался в язычестве. Наречено же было имя ему в святом крещении Филипп. И жил он богоугодно, соблюдая пост в среду и пятницу. Поэтому удостоил его Бог увидеть необыкновенное видение в тот день. Расскажем об этом вкратце. Разведав о силе войска, он пошел навстречу князю Александру, чтобы рассказать князю о станах их и об укреплениях (рис. 20). Когда стоял Пелгусий на берегу моря и стерег оба пути, он не спал всю ночь. И когда же начало восходить солнце, он услышал на море страшный шум и увидел ладью, плывущую по морю, а посередине ладьи – святых мучеников Бориса и Глеба, стоящих в одеждах багряных и держащих руки на плечах друг друга. А гребцы сидели, словно окутаны облаком. И сказал Борис: „Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему Александру“. Увидев такое видение и услышав слова мученика, стоял Пелгусий потрясенный, пока ладья не скрылась с глаз его. Вскоре после этого приехал князь Александр. Пелгусий же взглянул радостно на князя Александра и поведал ему одному о видении. Князь же ему сказал: Об этом не рассказывай никому. После того решился напасть на них в шестом часу дня. И была сеча великая с латинянами, и перебил их бесчисленное множество, и самому королю возложил печать на лицо острым своим копьем.

Рис. 20. Видение Пелгусия.

Миниатюра Лицевого летописного свода сер. XVI в.

Здесь же в полку Александровом отличились шесть мужей храбрых, которые крепко бились вместе с ним. Один – по имени Гаврила Олексич. Этот напал на судно и, увидев королевича, которого тащили под руки, въехал по мосткам, по которым всходили, до самого корабля. И побежали все перед ним на корабль, затем обернулись и сбросили его с мостков с конем в Неву. Он же с Божьей помощью оттуда выбрался невредимым и снова напал на них, и бился крепко с самим воеводою, окруженным воинами. Другой – новгородец, по имени Сбыслав Якунович, не раз нападал на войско их и бился одним топором, не имея страха в сердце своем. И многие пали от руки его и подивились силе его и храбрости. Третий – Иаков, полочанин, был ловчим у князя. Этот напал на врагов с мечом и мужественно бился, и похвалил его князь. Четвертый – новгородец, по имени Миша. Этот пеший с дружиною своею напал на корабли и потопил три корабля латинян. Пятый – из младшей дружины, по имени Савва. Этот напал на большой златоверхий шатер и подрубил столб шатерный. Воины же Александровы, увидев падение шатра, обрадовались. Шестой – из слуг его, по имени Ратмир. Этот бился пешим, и окружило его много врагов. Он же от многих ран упал и скончался. Обо всем этом слышал я от господина своего Александра и от других, кто в то время участвовал в той сече.

Было же в то время чудо дивное, как в древние времена при Езекии царе, когда пришел Сенахирим, царь ассирийский, на Иерусалим, стремясь захватить святой город, и внезапно появился ангел Господень и перебил 185 000 воинов ассирийских. И когда наступило утро, нашли их трупы. Так же было и после победы Александра, когда победил короля: на другом берегу реки Ижоры, где полки Александра не могли пройти, нашли множество врагов, перебитых ангелом Божиим. Оставшиеся бежали, а трупы погибших своих набросали в корабли и потопили в море. Князь же Александр возвратился с победою, хваля и славя имя своего Творца»[5].

Нельзя забывать, что «Повесть» – типичное для средневековья произведение житийной литературы, где исторические события служат фоном для идеологического обоснования канонизации святого. Существуют разные мнения о месте и времени ее создания. В.А. Кучкин считает, что она была написана вскоре после смерти Александра Ярославина – около 1264 г. [Кучкин 1996, с. 3]. С точки зрения Ю.А. Бегунова, это произошло в Рождественском монастыре во Владимире, где был погребен князь, в 1282–1283 гг. [Бегунов 1995, с. 53]. Бытует также мнение, что первоначальная версия, положенная в основу «Повести», была создана в Новгороде по инициативе боярства с Прусской улицы в целях возвеличивания своего кончанского[6] Борисоглебского храма. Основанием для такого заключения послужила особая роль, отводившаяся в произведении братьям великомученикам Борису и Глебу, культ которых достигает расцвета в Новгороде как раз в середине XIII в. Кроме того примечательно, что упоминаемые среди героев битвы Миша и Гаврила Олексич известны из других письменных источников как бояре с Прусской улицы Новгорода, как и еще один персонаж этих событий – Збыслав Якунович, избранный в 1243 г. новгородским посадником [Янин 1974, с. 88–93].

Ход битвы, описанный в Повести, хорошо проиллюстрирован в Московском лицевом летописном своде середины XVI в. [Житие Александра Невского 1992]. Подробные иллюстрации, воспроизводящие отдельные сюжеты повествования, не только дают образное представление о событиях, но и показывают их детали. Зачастую на миниатюре можно видеть одного и того же героя в различных ситуациях, происходивших последовательно, согласно тексту литературного произведения. Иллюстрации, выполненные в соответствии с канонами миниатюрного жанра той эпохи, не могут претендовать на достоверность. Тем более что между битвой и появлением лицевого летописного свода существует 300-летний временной промежуток. Автор миниатюр в меру своего понимания старался воспроизвести ход излагаемых в «Повести» событий, используя существовавший набор канонических приемов и символов. На них можно видеть изображения горных ландшафтов и рек, не передающие, конечно, реальные особенности местности, на которой разворачивались события. Схематично нарисованные архитектурные сооружения, даже те, которые, возможно, были знакомы автору, как София Новгородская, имеют лишь отдаленное сходство с реальными объектами. Одежда и предметы вооружения показаны с большей достоверностью, но в основном передают черты современных автору костюмов и оружия. Несмотря на указанные обстоятельства, следует учитывать, что миниатюрист более приближен к эпохе Невской битвы и мог передать какие-то детали объективнее, чем их представляют современные исследователи (рис. 21, см. с. IV вклейки).

В исторических документах достаточно подробно освещаются обстоятельства и ход битвы, однако есть и неясные моменты, вызывающие полемику. Среди спорных вопросов – масштабы и цели шведского вторжения на Русь. Большинство исследователей сходятся в том, что вторжение на Неву стало продолжением событий в западной Финляндии и крестового похода, организованного в землю тавастов (еми). Существует мнение, что поход должен был стать демонстрацией шведской военной силы и показать способность вести войну на новгородской территории. Несмотря на поражение, которое шведы потерпели на Неве, он помог укрепить новую «шведскую католическую границу в Финляндии» [Нордлинг 1977, с. 81]. Согласно традиционной датировке, основанной на сопоставлении других событий, упомянутых в Хронике Эрика, шведское вторжение в центральную Финляндию состоялось только в 1249–1250 гг. Однако ряд историков считает, что оно могло произойти и раньше [Линд 1995, с. 51–52]. Есть мнение, что крестовый поход, готовившийся согласно папской булле 1237 г. против еми, в изменившейся политической ситуации, после разгрома Руси монголами, был переориентирован в новгородские владения [Шаскольский 1995, с. 16–17]. По вопросу о задачах этого похода также существуют разные суждения. Одни считают вторжение обычным военным набегом в ответ на действия новгородцев на территории Финляндии, другие полагают, что шведы имели более серьезные завоевательные планы.

Источники подтверждают последнюю версию. Во всяком случае, в других летописных сообщениях о вторжениях шведов на Северо-Запад Руси, речь о захвате земель не идет. Исключение составляет поход короля Магнуса в 1348 г. В «Повести» говорится о намерении врагов захватить «землю Александра», а в летописи: Ладогу, «просто же реку, и Новгород, и всю область Новгородскую». Под рекой, вероятно, следует понимать Неву, а возможно также и Волхов, связывавшие Северо-Западную Русь с Балтикой. Обращает на себя внимание то, что шведы, пришедшие в Неву, не воспользовались фактором внезапности, как это случалось обычно, при грабительских рейдах, когда они, используя превосходство своего флота, разоряли земли Приневья и Приладожья до прихода ладожан и новгородцев. В этот раз они на длительное время останавливаются при впадении реки Ижоры в Неву и не вторгаются вглубь территории Руси, тем самым предоставив новгородцам возможность взять инициативу в свои руки.

Лагерь или крепость?

Рассматривая вторжение 1240 г. в общем контексте шведского и тевтонского продвижения на восток, следует полагать, что после покорения эстов датскими и немецкими рыцарями и еми шведами, захватнические планы крестоносцев распространились на их восточных соседей: водь, ижору и корелу. И если первоначально вторжения этих государств в земли прибалтийско-финских народов, находившихся в зависимости от Новгорода, носили характер устрашающих и грабительских, то по мере закрепления в опорных пунктах на побережье, начинается продвижение во внутренние земли, где также строятся крепости и замки, создающие прочную основу для колонизации. Еще в 1220 г., во время похода в западную Эстонию, шведские войска соорудили там укрепления, которые должны были стать опорным пунктом на завоеванной территории. Всего через год после Невской битвы, в 1241 г., тевтонцы попытались построить крепость в земле води (Копорье), шведы же в 1256 г. вместе с немецкими рыцарями начинают сооружать укрепления в устье р. Нарвы. В 1293 г. шведы основывают Выборгский замок в землях корелы, а в 1300 г. предпринимают попытку закрепиться в Ижорской земле, построив при впадении р. Охты в Неву крепость Ландскрона.

Такое развитие событий позволяет предположить, что подобная цель ставилась и в 1240 г. у устья реки Ижоры. Место это, находящееся в среднем течении Невы, ниже труднопроходимых Ивановских порогов, обладало удобным географическим положением для контроля на водном пути, организации судоходства и ведения торговли. Оно имело также несомненные топографические преимущества – тихие заводи для стоянки и ремонта кораблей[7], для перегрузки товаров с морских судов на речные и наоборот, а также ландшафтные особенности, подходящие для сооружения укреплений. Крепость, расположенная в центре Ижорской земли, позволила бы надежно контролировать водный путь по Неве и территорию расселения ижоры [Сорокин 1993, с. 12]. Устье Ижоры было относительно недалеко от Финского залива, в 1–2 днях пути, что облегчало доступ к нему с моря на судах в случае начала военных действий. Размещение укрепленного пункта выше Ивановских порогов делало бы поддержание связей с Балтикой более сложным.

Предположение о начале сооружения здесь шведских укреплений подтверждается сообщением Лаврентьевской летописи XIV в., где говорится, что Пелугий указал новгородцам «станы и обрытья» неприятеля [ПСРЛ 1926–1928, т. 1, с. 479]. Одни исследователи трактуют это сообщение как начало строительства крепостных сооружений [Кучкин 1996, с. 14]. Другие считают, что речь идет о временном полевом лагере шведов [Кирпичников 1996, с. 31].

Термин «стан», действительно, обозначал в древнерусском языке скорее место остановки, временный военный лагерь, а не крепость [Срезневский 1989, т. 3, ч. 1, с. 491]. Поэтому и более редкий термин «обрытья»[8], интерпретируемый как «окоп» [Срезневский 1989, т. 2, ч. 1, с. 551], нельзя однозначно расценивать как признак строительства долговременной крепости. Временные военные лагеря в средневековое время известны по письменным документам как на Руси, так и в Швеции.

Временные укрепления упоминаются в шведских средневековых источниках в связи с военными походами и осадами крепостей XII–XVI вв., но большинство из них сложно соотнести с сохранившимися в настоящее время земляными сооружениями. В некоторых случаях в документах используется латинское слово «castra» – военный лагерь. В период позднего средневековья встречаются названия «skarmar» – заграждения, «campis» или «lager» – лагерь. Часто речь идет о военном лагере, в котором войска создавали базу, или о защитном сооружении потерпевших поражение на поле боя при последней попытке сопротивления. Для того, чтобы воспрепятствовать продвижению наступающих сил, устраивали завалы и засеки, которые «не всегда охранялись войсками и делались с единственной целью: замедлить продвижение противника». Обычно лагеря располагались на возвышенных и закрытых местах и были небольшими по площади. Размеры их зависели от того, «сколько людей, повозок и лошадей нужно было защитить», но прямой связи между количеством войск и размерами лагеря не существовало. Известны мысовые укрепления размером 50x30 м и прямоугольные шанцы, но чаще встречаются сооружения округлой формы, достигавшие всего 20–30 м (в одном случае – около 50 м) в поперечнике. Когда не было других возможностей, они располагались на открытой местности. Все эти сооружения были слабо укреплены и защищались мелкими рвами и невысокими валами, которых могло быть по два [Loven 1999, s. 229–233]. Вероятно, земляные сооружения могли усиливаться и деревянными частоколами.

Следов средневековых укреплений у устья Ижоры пока не обнаружено, поэтому в настоящее время решить вопрос, какого рода сооружения упомянуты летописью, не представляется возможным. Учитывая быстрое появление русских войск на Неве, можно допустить, что они застали начальный процесс строительства укреплений, поэтому определить, что именно строили шведы, затруднительно. Однако, если рассматривать эти события как согласованные действия Тевтонского ордена и Шведского королевства, то вполне вероятно, что в результате совместного вторжения в новгородские владения, они планировали разделить захваченные территории и надежно закрепиться на них путем строительства крепостей: немецкой – в центре Водской земли, в Копорье, и шведской – в центре расселения ижоры, в устье одноименной реки. Таким образом, длительная остановка шведов в устье Ижоры могла быть также вызвана ожиданием подкрепления или начала вторжения немецких рыцарей.

Именно этими обстоятельствами может объясняться как необычное «промедление» шведского войска, задержавшегося в среднем течении Невы, так и поспешность выступления князя Александра, который напал на неприятеля с малыми силами, не дожидаясь помощи от отца, великого князя Владимирского, с тем, чтобы не дать шведам закрепиться на занятой ими территории.

Путь к устью Ижоры

Учитывая, что плавание вверх по Неве и Ладожскому озеру до устья Волхова занимало около 5–6 суток, сообщение в Новгород могло быть отправлено уже при появлении шведского флота в устье Невы или даже в Финском заливе. Акватория залива просматривается в ясную погоду не только с побережья, но и с Дудоровских высот и даже из района Копорья, удаленных от залива более чем на 10 км. Таким образом, отправка сообщения о появлении неприятеля могла опередить его появление в устье Ижоры на 2–3 дня. Поездка посыльного в Новгород занимала около 1–2 дней.

Получив известие о приходе шведов, князь Александр Ярославич, собрав малую дружину в Новгороде, выступил навстречу противнику. Каким путем двигались русские войска – летописи не сообщают. Они могли спуститься по воде или посуху вниз по Волхову к Ладоге, где к ним примкнул отряд ладожан [Караев, Потресов 1970, с. 82–83; Кучкин 1996, с. 14]. Такой вариант предусматривал упреждение шведского набега на Ладогу и защиту этой крепости на рубеже Новгородской земли. Существует мнение, что, дойдя из Ладоги до устья Тосны, войска с местными ижорскими проводниками сначала поднялись вверх по течению реки на 6 км до места наибольшего сближения с бассейном Ижоры, а затем через водораздел вышли на реку Большая Ижорка и по этому притоку прошли до реки Ижоры, устроив по пути привал [Караев, Потресов 1970, с. 116–117; Шаскольский 1995, с. 21].

По мнению А.Н. Кирпичникова, русские войска двигались по более короткому маршруту, протяженностью около 150 км: сначала по Водской дороге на Тесово (верхнее Полужье), а затем к реке Неве. Форсированным маршем они могли преодолеть его за 2 дня [Кирпичников 1995, с. 28; 1996, с. 31]. Путь от Новгорода напрямую к устью Ижоры был действительно значительно короче, чем через Ладогу. Однако при таком направлении движения, в случае дальнейшего плавания шведского флота к Ладоге, войска Александра Невского оказались бы в стороне от основного района боевых действий. Упомянутая Водская (Ивангородская. – П. С.) дорога проходила через Тесово на северо-запад, в обход Южного Приневья и бассейна Ижоры. Поворот от нее на север к устью Невы и Ижоре мог существовать через Зарецкий погост, находившийся уже в восточной части Ижорского плато, на удалении около 130 км от Новгорода. Сведения о других путях, связывавших Иванго-родскую дорогу с Приневьем, отсутствуют.

Вероятнее всего, новгородские войска двигались к месту битвы по дороге, которая проходила примерно в 40–50 км к западу от Волхова через верховья реки Назии в юго-западное Приладожье. Далее она выходила в верхнее течение Невы, куда шведы могли дойти на своих судах от устья Ижоры за двое суток. Такой маршрут давал Александру возможность для маневра и изменения направления движения в случае продолжения наступления неприятеля на Ладогу. В XVI столетии упомянутая дорога под названием Ореховецкая становится ямским трактом, и ее маршрут подробно описан [Голубцов 1950, с. 295; Селин 2001, с. 90–91]. Тракт проходил от Новгорода через Лусский ям, расположенный в 25 верстах от города[9], где он расходился с Ивангродской дорогой, не доходя до Тесова 25 верст, и поворачивал на север. Далее через Шапецкий ям (современный пос. Шапки в бассейне реки Мги) и Петровский погост дорога вела к Орешку, расстояние до которого от Новгорода составляло около 165 верст, и далее к Кореле.

Такая же дистанция была от Новгорода до Ладоги, но истоки Невы удалены от Ладоги еще на 70 верст [Голубцов 1950, с. 295–296; Селин 2008, с. 297–302]. Возможно, в это время уже существовала прямая дорога от Шапецкого яма, находившегося в 85 верстах от Новгорода на северо-запад, зафиксированная на шведских картах XVII в. Она шла через Ярвосольский погост (район Лезье. – П. С.) и выходила к устью реки Тосны (около 30 км). Далее по южному берегу Невы до ее устья было около 40 км, а до устья Ижоры – всего около 10 км.

Рис. 22. Различные версии движения русских войск к устью реки Ижоры: 1 – по Г.Н. Караеву; 2 – Ивангородская дорога; 3 – Ореховецкая и Корельская дорога; 4 – реконструируемая средневековая дорога по южному Приневью; 5 – вероятный маршрут движения русских войск

Но войскам Александра Невского не было необходимости двигаться к устью реки Тосны. В среднем течении Назии путь от Новгорода к истоку Невы (позднее – Новгородско-Ореховецкий) пересекался дорогой, проходившей по краю глинта (Балтийско-Ладожского уступа) из Нижнего Поволховья к Ижорскому плато [Петренко 1982, с. 71–75]. Восточная часть этой дороги, ставшая в XVI в. участком ямского тракта от Ладоги до Орешка, наверняка существовала и ранее. Далее на запад она реконструируется по картам XVII в. и средневековым археологическим находкам. Здесь путь пересекал южные притоки Невы на их порожистых участках. Старая лесная дорога, не связывающая между собой крупных населенных пунктов, сохраняется до нашего времени в лесном массиве междуречья Мги и Тосны, где она проходит по песчаным возвышенностям и выходит к последней из названных рек в районе пос. Никольское. Возможно, это сохранившийся отрезок древнего пути, существовавшего здесь со средневекового времени. По нему на соединение с Александром могли прийти ладожане и, возможно, ижора, на землях которой и происходили эти события. Реку Ижору дорога пересекала в ее мелководной части, у порогов, в 15 км от впадения ее в Неву (пос. Войскорово – Ям-Ижора), где имелись броды. Отсюда русские войска в сопровождении местных проводников могли в течение 3–4 часов незаметно для неприятеля лесными тропами вдоль реки Ижоры выдвинуться к ее устью. Александр наверняка знал от местных жителей о расположении шведов, поэтому его отряды могли наступать по обоим берегам реки одновременно, чтобы блокировать неприятельские силы с двух сторон и прижать их к Неве (рис. 22).

Что из себя представляли земли в нижнем течении Ижоры в середине XIII в., из письменных документов неизвестно. Отсутствуют и археологические данные о существовании здесь поселений того времени. Наиболее ранние средневековые находки, свидетельствующие о постоянной оседлости на побережье Невы, известные сейчас, могут быть датированы XIV в. Фрагменты средневековой красноглиняной керамики – стенки сосудов, обнаруженные в погребенной почве при раскопках у храма в Усть-Ижоре, – датируются широко: средневековым временем. Ближайшие к этому месту находки – остатки ижорских захоронений XII–XIII вв. с женскими украшениями и оружием – обнаружили в среднем течении Ижоры, как раз в Войскорове, в 15 км от Невы (Ижорский погост XV в.), где, вероятно, и находился один из современных Невской битве центров ижорского расселения в Приневье. Основная концентрация ижорских памятников той поры выявлена также по трассе упомянутой дороги в междуречье Мги и Тосны – на камовых возвышенностях, в западных окрестностях Шапок [Сорокин 2008]. Здесь также обнаружены захоронения XII–XIII вв. со значительным количеством предметов вооружения, включая мечи, наконечники копий, сулиц и стрел, боевые топоры (рис. 23).

Рис. 23. Оружие ижорского воина в погребении. Фото автора

Нам неизвестны реальные сроки пребывания шведов в устье Ижоры. Можно предположить, что они появились здесь спустя 2–3 дня после того, как их заметила в Финском заливе морская стража Пелгусия. Расстояние от Новгорода до устья Ижоры по кратчайшему пути составляло около 130–140 км. Новгородским войскам, в состав которых, помимо конницы, вероятно, входила и пехота, требовалось несколько дней на сборы и не менее 3–4 дней на дорогу и встречу с ладожанами. Таким образом, к моменту прихода войск Александра шведы уже могли стоять здесь несколько суток.

План действий Александра, вероятно, основывался на оперативной ситуации, сложившейся к моменту прихода русских войск на Ижору. В.Т. Пашуто полагал, что большая часть шведских воинов оставалась на судах, так как здесь была временная остановка по пути на Ладогу, на берегу находились только знатные рыцари во главе с Биргером [Пашуто 1951, с. 86–87]. Открытые скандинавские суда того времени не имели палуб, а были прикрыты временными навесами-тентами. Они могли использоваться для ночлега, однако были не очень приспособлены для этого, поэтому при отсутствии особой необходимости ночевали на берегу. Следует учитывать также, что кратковременная остановка вряд ли требовала устройства укрепленного лагеря. Судя по всему, шведы не имели надежного боевого охранения и не были готовы к бою, что позволило русским войскам использовать фактор внезапности.

«И была сеча великая»

Битва началась в «шестом часу дни», то есть в 11 часов утра, видимо, с того, что русская конная дружина неожиданно обрушилась на шведский лагерь (рис. 24, 25,28 (см. с. III вклейки)). Князь Александр сразился с Биргером и тяжело ранил его копьем «наложи (ему) печать на лице острым своим копьем». Одновременно пеший отряд налетел на стоявшие у берега со спущенными сходнями шнеки, отрезав их от лагеря. Шведы, оказавшись в замешательстве, отступали к судам, стоявшим у мыса. Конная рать, увлекшись преследованием, напала на корабли. Конники врывались на опущенные с кораблей сходни [Пашуто 1951, с. 87].

Рис. 24. План-реконструкция хода Невской битвы по В.Т. Пашуто

Рис. 26. План-реконструкции хода Невской битвы по изданию «Сто великих битв»

В результате атаки дружины под началом Миши, как сообщается в «Повести», три шведских корабля были затоплены. Однако затонуть полностью в Ижоре и у берега Невы они вообще не могли из-за незначительных глубин – на поверхности в любом случае остались бы видны мачты. Это могло произойти только в Неве, на удалении от берега. Но суда, пришвартованные у берега путем посадки носовой части на мель, с трех сторон окруженные водой, представляют собой хорошо защищенную позицию, на которой можно успешно обороняться. При необходимости, в условиях опасности, они могли легко отчалить от берега, для чего достаточно было обрубить швартовочные канаты. Поэтому сообщение «Повести» об успешной атаке новгородцев на суда и затоплении трех из них может свидетельствовать о внезапности нападения и незначительных силах, защищавших их.

Сходни, использовавшиеся на таких судах, обычно делались небольшой ширины, достаточной для спуска одного человека, и имели значительную крутизну. Однако при перевозке коней использовались более широкие и пологие сходни. Только в этом случае по ним можно было «взъехать на коне», как об этом говорится в «Повести». Но даже при таких обстоятельствах въезд на само судно, у которого отсутствовала палуба, был невозможен. В соответствии со своим пониманием происходящего автор миниатюр Лицевого летописного свода изобразил Гаврилу Олексича в четырех последовательных действиях: на подходе к сходням, затем въезжающим на них, в воде, после того как он был сброшен туда противником, и наконец снова на берегу, выезжающим из реки [Житие 1990, с. 910] (рис. 29, см. с. IV вклейки).

Рис. 27. Атака новгородцами шведов. Миниатюра Лицевого летописного свода сер. XVI в.

По мнению А.Н. Кирпичникова, битва на Неве, как и другие сражения эпохи средневековья, проходила в соответствии с тактическими правилами того времени. Войска, разделенные на отряды, построенные в эшелонированный боевой порядок, сходились и расходились волнообразно, сохраняя свой строй, способность к сближению, маневру и отходу [Кирпичников 1995, с. 27]. Это суждение поддержали и другие исследователи, считавшие, что битва проходила не как сплошное противоборство сражающихся воинских масс, а в форме столкновений, стычек, нападений отдельных отрядов [Шаскольский 1995, с. 21].

Согласно летописному сообщению, шведское войско понесло значительные потери: «множество много их паде…. а инии мнози язвьни быша…». Тем не менее, судя по описанию, шведы оставались на поле боя до поздней ночи: «…и в ту нощь не дождавше света понедельника посрамлени отеидоша». Перед этим они захоронили павших воинов («ископавше яму, вметаша в ню без числа»), а знатных увезли с собой («накладше корабля два вятших мужь преже себе пустиша и к морю») (рис. 30, см. с. IV вклейки). В «Повести» говорится: «… а трупы погибших своих набросали в корабли и потопили в море». В Псковской III летописи уточняется: «Немец накладоша две ямы, а добрых (знатных. – П. С.) накладоша два корабля; а заоутра побегоша» [ПСРЛ 2000, т. 5, вып. 2, с. 80]. Новгородская летопись также сообщает, что среди убитых были «воевода их именемь Спиридон, а инши говоряху, яко и пискупь убиень бысть ту же». Правда, в этом сообщении видится некоторая путаница, так как новгородского владыку, благословившего Александра перед походом, звали также Спиридоном.

По мнению ряда исследователей, речь идет «о десятках, а не о сотнях погибших» со шведской стороны [Кирпичников 1995, с. 26]. Есть и более конкретные оценки потерь: «На два корабля, надо полагать, погрузили не более 40 тел и почти столько же пометали в яму» [Хрусталев 2009, с. 247]. Если первая из этих цифр, вероятно, определялась вместимостью судов, то не ясно, как рассчитана вторая. Ограничения в первом случае определялись неудобством для движения кораблей. Но на них в спешке могли погрузить и большее количество павших воинов, с учетом, что суда сплавлялись вниз по течению. Если же суда предполагалось использовать как погребальные, как об этом говорится в Житии, то число положенных в них погибших воинов могло сильно увеличиться. Что касается погребенных на месте, то их должно было быть значительно больше. Это определялось соотношением между знатными и рядовыми воинами в войске. Если доверять сообщениям источников об общем ходе битвы и потерях шведов, оно могло доходить до нескольких сотен. Но в таком случае странным представляется упоминаемое в них число павших новгородцев и ладожан – всего 20 человек. Возможно, значительная разница в потерях объясняется тем, что шведов удалось застигнуть врасплох и они не были готовы к сражению, а также участием в битве союзных Новгороду финских племен, чьи потери были не известны летописцу. При любых оценках упоминаемое число павших новгородцев было невелико.

Все эти обстоятельства указывают на то, что битва, начавшаяся утром, не могла продолжаться до сумерек непрерывно, иначе расстановка сил должна была бы измениться и число погибших с русской стороны оказалось бы значительно большим. Возможно, после первого успеха наступление новгородцев было остановлено или шведские войска, оставив лагерь, отступили на другие позиции. Возможно также, что Александр, добившись внезапностью нанесения значительного урона противнику и его деморализации и не желая нести дальнейшие потери, отвел свои войска на безопасное расстояние, блокировав силы неприятеля с суши. В конечном счете, цель была достигнута: из-за внезапности нападения шведы понесли значительный урон и утратили веру в успех своего предприятия.

Частью захоронив, а частью погрузив на суда тела погибших воинов, шведы под покровом темноты ушли в Балтику. На своих судах в такой широкой реке, как Нева, они были недосягаемы для новгородцев, которые, судя по всему, пришли к устью Ижоры без ладейного флота. Оставались ли шведы все это время до ухода на месте своего лагеря и стоянки судов, или отошли по воде на более безопасную позицию, на другую сторону Ижоры, вниз по течению или даже на правый берег Невы – источники не сообщают. Следует полагать, что место их последней стоянки, необязательно совпадающее с полем сражения, должно быть отмечено массовым захоронением погибших. Со временем, возможно, его удастся обнаружить.

Великая битва или рядовое столкновение?

Прямых упоминаний о численности русских и шведских войск, участвовавших в битве, в источниках не содержится. Однако, сам ход и результаты сражения свидетельствуют об их примерном равенстве. Исследователи называют различное количество участников битвы – от нескольких сотен [Кирпичников 1996, с. 31; Хрусталев 2009, с. 245] до нескольких тысяч человек [Кучкин 1996: 15]. Масштабы битвы можно представить лишь приблизительно, по косвенным свидетельствам и по аналогии с другими военными столкновениями того времени [Сорокин 1993].

В шведских вторжениях 1164, 1240, 1300 гг., вероятно, участвовало ополчение, собиравшееся по системе ледунга, когда для общегосударственных походов от каждой административно-территориальной единицы выставлялось определенное количество воинов, а прибрежные территории снаряжали корабли. Максимальное число судов могло составлять около 280, но, как свидетельствуют описания хроник, одновременно удавалось собрать только четверть флота. Обычное количество судов, участвовавших в таких предприятиях – 55–60, а число людей достигало 2500 человек [Mauno 2002, р. 85]. По мнению Е. Хорнборга и И.П. Шаскольского вторжения на Северо-Запад Руси проходили на 30–50 судах, по 20–40 человек [Hornborg 1944, s. 218; Шаскольский 1987, с. 32]. Такое количество людей предполагает использование средних плавсредств с количеством пар весел до 10–20. Для определения численности войск, участвовавших в походах, важно понимать, на каких судах они совершались.

В летописи и «Повести» суда, на которых шведы пришли в Неву в 1240 г., были названы кораблями. Изучение Новгородских (I–V) и Псковских (Ι-ΙΙΙ) летописей (до конца XV в.) показывает, что термин «корабль» упоминается в них 11 раз в период с 907 по 1475 г. В десяти ситуациях корабли используются в военных действиях и в одном случае – как пассажирское средство передвижения. Неоднократно в летописях корабль упоминается в одних и тех же сообщениях вместе с другими судами: лодья, насад, галея и каторга – и, таким образом, противопоставляется им. И только в единичном случае он отождествляется с другим типом судна – шнеком, когда в сообщении одни и те же суда называются попеременно то одним, то другим термином. Интересно, что в договорной грамоте Новгорода с Любеком и Готским берегом 1269 г. термину «корабль» в русском его варианте соответствуют названия coggen и schepe в немецком, тогда как местные суда, использовавшиеся для обслуживания внутренних торговых поездок, традиционно называются в документах лодьями. В данном случае термин «корабль», означавший большое парусное морское судно, противопоставляется «лодье» – малому парусно-гребному судну, применявшемуся для плавания как по рекам, так и по морям.

Обращает на себя внимание тот факт, что в псковских и новгородских документах термин «корабль» употребляется в основном для обозначения иноземных судов – византийских, фряжских и турецких на Черном море, а также шведских и немецких на Балтийском и связанных с ним внутренних бассейнах Северо-Запада. Исключение составляют упоминаемые в Новгородской V летописи походы русских князей на Царьград в 907, 944 и 1041 гг. Единственное обозначение термином «корабль» судна, совершавшего исключительно речное плавание, также содержится в Новгородской V летописи, в сюжете, связанном с убийством князя Глеба под Смоленском. Вероятно, упоминание здесь рассматриваемого термина следует объяснять его эпическим характером [Сорокин 1997, с. 48–51, 127–128]. Само по себе упоминание в походе на Неву в 1240 г. кораблей можно расценивать как подтверждение значительных размеров шведских судов.

Согласно русским летописям, шнека была основным скандинавским судном того времени, использовавшимся в военных походах. Шнеки упоминаются в новгородских и псковских летописях с 1142 по 1480 г., причем именно на них совершались шведские походы в Финском заливе в 1142 г. и на Ладогу в 1164 г. В летописных сообщениях шнека в одном случае отождествляется с кораблем, в другом – противопоставляется ладье. Следовательно, в русской письменной традиции термин «шнека» представлял собой обобщенное название скандинавских парусно-гребных судов относительно больших размеров, использовавшихся для военно-морских походов в XII–XV вв. [Сорокин 1997, с. 55].

В «Саге об Олаве сыне Трюгви», описывающей события начала XI в., рассказывается о строительстве такого судна в Норвегии: «В ту самую осень Олав конунг велел построить на берегу реки Нид большой корабль. Это была шнека. Для его постройки потребовалось много мастеров. К началу зимы корабль был готов. Для его постройки потребовалось много мастеров. В нем было 30 скамей для гребцов. Он был высок, но не широк. Конунг назвал корабль Журавлем» [Стурлусон 1995, с. 142]. Как свидетельствуют документы и археологические находки, для этого времени еще нельзя говорить о строгой регламентации размеров типов судов. Поэтому определение точного количества людей, приплывших на одном судне, з атруднительно.

Приведенное в «Саге об Олаве сыне Трюгви» описание относится к королевской шнеке, из чего следует, что это было одно из самых больших судов такого типа. Письменные источники не дают точного ответа на вопрос, какими были минимальные и максимальные значения их размеров. Что касается археологических данных, то находки скандинавских судов XII–XIV вв. очень редки. На их основании можно только предполагать, что существенных изменений по сравнению с предшествующей эпохой викингов они не претерпели. Значительно лучше известны военные суда викингов ΙΧ-ΧΙ вв. Среди них, помимо больших королевских кораблей с 30 и более парами весел, таких как Хедебю 1 (около 985 г.) и Скульделев 2 (1060 г.), вмещавших 62 и 80 человек, были и меньшие по размерам суда – Скульделев 5 (1050 г.), Ладбю (900–950 г.), Фотевик (1100 г.), которые вмещали 26, 35 и 16 человек соответственно (рис. 31) [Crumlin-Pedersen 1997, s. 201–202].

Рис. 31. Скандинавские средневековые военные суда (по О. Крумлину-Педерсену)

Экспериментальные плавания на репликах скандинавских судов эпохи викингов показывают, что Балтику могли успешно пересекать и небольшие суда длиной до 10 м, всего с 4–5 парами весел и, соответственно, с небольшим экипажем, но участие таких судов в боевых походах (по причине небольшой грузоподъемности) маловероятно. К тому же такие суда, вероятно, принадлежали к другой категории и носили иное название. Термином «шнека» в ΧΙΙ-ΧΙΙΙ вв., вероятно, обозначалось парусно-гребное судно с 15–20, иногда с 30 скамьями для гребцов. Если исходить из среднего количества весел, при посадке 30–40 воинов на судно на 55 шнеках на Русь могло прийти от 1650 до 2200 человек. Следует учитывать, что для непрерывного плавания на веслах, экипаж судна должен был превышать количество используемых весел не менее чем в 1 полтора раза, чтобы обеспечивать частичную смену. Без этого нельзя обойтись в условиях шторма, движения против ветра и при подъеме вверх, против течения рек. Таким образом, количество войск, участвовавших в походе, могло быть еще большим.

При перевозке значительных грузов, а также лошадей, скорее всего, использовались грузовые суда – кнорры, имевшие большую ширину высоту вместимость и грузоподъемность, чем так называемые длинные суда, преимущественно военного назначения. Главную роль в их движении играл парус, весел было немного, и они имели вспомогательное значение. Применение их ограничивалось выполнением маневров: при подходе к берегу и отходе от него, поворотах и переволакивании по мелководью, а также для удержания курса в движении под парусом. Использование таких судов в составе флота могло существенно задерживать его движение в случае неблагоприятного ветра, а также при подъеме против течения рек.

Изображения шведских кораблей в Лицевом летописном своде отличаются схематичностью. Однако на разных миниатюрах они показаны по-разному. Наиболее распространены рисунки гребных и одномачтовых судов с прямым парусом. На некоторых из них схематично показаны носовые и кормовые укрытия, на одном – два паруса с марселем, что несвойственно для скандинавских судов того времени. Особняком стоят парусные одномачтовые корабли с носовой и кормовой надстройками и транцевым рулем. Они напоминают ганзейские когги XV–XVI вв., но еще больше – средиземноморские корабли того времени. Транцевый руль известен на Балтике с конца XIII в., а кормовые надстройки такого типа – и того позже. Отсюда можно заключить, что автор миниатюры изображал современные ему суда, известные из книг. Следует отметить, что последний рисунок иллюстрирует три корабля, которые погубил Миша Новгородец. Возможно, таким образом автор выделяет большие грузовые суда, которые, с одной стороны, были менее поворотливы и имели небольшую команду, что делало их легкой добычей, но с другой – имели большую осадку и должны были стоять на удалении от берега, что затрудняло их захват без вспомогательных плавсредств.

Вероятно, в зависимости от целей, в шведских вторжениях на Русь в XII–XIV вв. могло принимать участие от нескольких сотен до 2–3 тысяч воинов. Сопоставимое количество войск могла в ускоренном порядке выставить и новгородская сторона. В случае же сбора их со всей Новгородской земли и привлечения великокняжеских сил, численность войск с русской стороны могла быть значительно увеличена.

Во вторжении 1300 г., подробно описанном в Хронике Эрика, упомянуто участие 1100 человек. В ней говорится, что это был наиболее масштабный поход – «никогда на Неве не было такого количества кораблей, как тогда» [Шаскольский 1987]. Из расчета около 40 человек на одно судно, их общее число могло достигать 25–30. В походе 1164 г. на Ладогу, когда, по сообщению летописца, шведы пришли на 55 шнеках, их численность, подсчитанная аналогичным образом, могла составлять около 2200 человек.

Вероятно, количество войск, принимавших участие в Невской битве, сопоставимо с их численностью в походах 1164 и 1300 гг., и больше по сравнению с упоминаемым летописями во время других вторжений шведов и финского племени емь на северо-запад Новгородской земли. Так, во время набега еми на Приладожье в 1142 г. ладожане уничтожили 400 человек неприятеля, в другом нападении – в 1149 г. – участвовала тысяча человек, а во вторжении шведов в 1292 г. – 800 воинов [ПСРЛ 2000, т. 3, с. 212, 215, 327]. Но эти походы не нашли такого резонанса в летописях, как Невская битва, так как считались достаточно рядовыми явлениями. Следовательно, можно предполагать, что и в Невской битве с каждой из сторон могло участвовать по 1,5–2 тысячи воинов.

Спорным во многом остается и вопрос об участниках Невской битвы. В источниках имеются некоторые разночтения на сей счет. Участие в походе норвежцев и еми было поставлено под сомнение в связи с ситуацией, сложившейся перед рассматриваемыми событиями: в Норвегии шла междоусобная война [Линд 1995, с. 47–48], а емь находилась в состоянии войны со Швецией [Шаскольский 1995, с. 18]. Но данные заключения не могут быть приняты бесспорно, так как взаимоотношения Швеции с Норвегией и емью менялись в зависимости от реальной расстановки сил. Поэтому нельзя исключать, что в момент похода могли сложиться условия для их выступления против Новгорода.

Примечательно, что летописи не упоминают среди участников битвы и отдельные отряды с русской стороны, кроме ладожан, которые обычно составляли новгородское войско во время общегосударственных походов. Отсутствие псковичей оправдано, так как Пскову угрожала опасность со стороны Ордена. Но здесь не названа ижора, на чьей территории разворачивались события, а также ее соседи – корела и водь, оказавшиеся в тылу неприятеля. Возможно, что на их сбор не было времени, хотя нельзя исключать и того, что шведы могли предпринять какие-то превентивные меры, нейтрализовавшие союзников Новгорода.

Рис. 32. Памятник ярлу Биргеру в Стокгольме. Скульптор Б. Фогельсберг

Немаловажную роль для определения масштабов похода играет и вопрос о предводителе шведских войск. Если в ранних летописных сообщениях это просто «князь», то в Повести – король. Только в позднем литературном произведении «Завещание короля Магнуша», в списках Новгородской IV летописи, датируемых серединой XV в., предводителем шведов называется Биргер[10]. Обычно руководство войсками Шведского королевства во внешних и внутренних войнах являлось прерогативой короля или ярла (последний соответствует по рангу князю). Но из шведских источников известно, что Биргер становится ярлом только около 1248 г. (рис. 32, 33).

Рис. 33. Символическая гробница Биргера у здания Стокгольмской ратуши

До этого ярлом и правителем шведского королевства был его двоюродный брат Ульф Фасси, который по своему статусу и должен был возглавлять поход 1240 г. [Шаскольский 1978, с. 177–178]. Однако некоторые скандинавские историки не исключают возможности участия в Невской битве и Биргера, занимавшего тогда важное место в шведской иерархии и выполнявшего королевские поручения [Линд 1995, с. 51–54]. Проведенное в 2002 г., антропологическое обследование останков Биргера выявило на его правой глазнице следы прижизненных повреждений, оставшихся, возможно, от удара оружием [Harrison 2010]. Это обстоятельство может служить косвенным подтверждением его участия в походе на Неву, а также сообщения о поединке с Александром Невским. Следует отметить, что Биргер мог участвовать в походе как вместе с Ульфом Фасси, не будучи его руководителем, так и без него, если этому мероприятию действительно не придавалось общегосударственного значения, как полагают некоторые историки. В этом случае руководить им могли и военачальники более низкого ранга, чем ярл. Ранее высказывалось мнение, что вторжение на Неву было организовано не непосредственно из Швеции, а из соседней Финляндии, где находились в то время шведские завоевательные войска [Нордлинг 1977]. Поэтому вопрос об участии в Невском походе Биргера по-прежнему остается открытым.

Поле Невской битвы

При изучении Невской битвы одним из наиболее важных является вопрос о месте, где она происходила (рис. 34). Письменные источники содержат лишь общие сведения, сообщая о стоянке шведских войск: «В Неве Устье Ижоры», «приде в рику Неву и ста Усть Ижеры…» [ПСРЛ 2000, т. III, с. 77, 291]. Учитывая, что это первое летописное упоминание конкретного пункта на реке Неве и летописец знал о нем только понаслышке, оно может быть ориентировочным. Точное место стоянки шведов могло находиться на некотором удалении от места впадения Ижоры в Неву и даже напротив него; и выбор его мог определяться какими-то ландшафтными или гидрографическими условиями; с учетом того; что устье Ижоры все же было ближайшим географическим ориентиром.

Рис. 34. Средневековые археологические объекты, центры позднесредневековых погостов и исторические дороги в Приневье.

1 – дороги по документам XVI–XVII вв.;

2 – реконструируемая средневековая дорога по южному Приневью;

– ижорские памятники XII–XIII вв.: 1 – Инкере-Войскорово,

2 – Мишкино; 3 – район среднего течения р. Мги; 4 – Колтуши;

– центры погостов 1500 г.:

5 – Ижерский, 6 – Ярвосольский, 7 – Келтушский,

8 – Спасо-Городенский (Орешек);

– вероятные направления наступления русских войск от среднего течения реки Ижоры;

3 – направление движения русских войск по Г.Н. Караеву

Стоянка в устье реки имела определенные преимущества для устройства лагеря: защиту природными рубежами, обеспечение контроля за обоими берегами, а также наличие гавани, удобной для стоянки судов. Кроме того, на судах можно было легко подняться вверх по течению Ижоры до обжитых районов для пополнения продовольствия. Поэтому следует рассматривать устоявшуюся локализацию места битвы как наиболее вероятную.

Традиционно считалось, что шведский лагерь располагался на мысу правого берега Ижоры при ее впадении в Неву, вдоль побережья которой стояли шведские суда. Русские войска атаковали позиции противника с юга, со стороны реки Большая Ижорка [Пашуто 1951, с. 87–88]. Существовала версия и с размещением части шведских сил на правом берегу Невы, напротив устья Ижоры, связанная, вероятно, со своеобразной интерпретацией сообщения Повести о помощи ангела русским войскам. Впоследствии появилось и предположение о стоянке шведских судов не в Неве, а в устье реки Ижоры [Караев 1960, с. 179; Караев, Потресов 1970, с. 127; Хрусталев 2009, с. 244]. Когда на левом высоком берегу Ижоры, в 300 м от устья, установили обелиск в память о Невской битве, предполагалось, что он поставлен на том месте, куда бежали шведы, преследуемые русскими войсками [Караев 1960, с. 179].

Во время празднования 750-летнего юбилея битвы появилась иная точка зрения о месте расположения шведского лагеря и поля сражения. И.П. Шаскольский высказал мнение, что битва происходила на левом берегу Ижоры, так как он более подходил для места ристалища [Шаскольский 1995, с. 61–68]. Того же мнения придерживался А.Я. Дегтярев, полагая, что расположение лагеря шведов на левом, западном, берегу Ижоры, служившей оборонительным рубежом, предохраняло его от внезапного нападения новгородцев, которые могли двигаться с востока [Дегтярев 1995, с. 78–82]. Карта Невской битвы, основанная на этих выводах, приводится в научно-популярных изданиях последующих лет [Сто великих битв 2002, с. 120]. На ней шведский лагерь располагается в низине на месте современного прицерковного кладбища, а корабли стоят рядом, у берега Невы. Новгородцы нападают на них с правого берега Ижоры, форсируя ее в этом же месте (рис. 26). Можно согласиться, что при таком развитии событий позиция шведов на западном берегу была бы значительно более выгодной.

Но если рассматривать выбор места для стоянки и устройства лагеря с точки зрения безопасности, то наиболее защищенным для шведов был правый берег Невы, переправа через которую значительных сил противника проходила бы долго и наверняка не осталась бы незамеченной. Шведы могли бы противодействовать ей, используя преимущества своего большого флота. Но они, вероятно, настолько были уверены в своих силах или не ожидали скорого прихода новгородцев, что пренебрегли этой возможностью. Поэтому и при выборе одного из берегов Ижоры вряд ли решающим был вопрос защиты со стороны наиболее вероятного приближения противника. Учитывая, что сильно заболоченные, покрытые непроходимыми лесами берега Невы тогда еще не были заселены, то и хорошие дороги здесь наверняка отсутствовали. Поэтому вопрос о подходах к месту стоянки шведов не решался столь однозначно.

Дорога, связывавшая территории Южного Приладожья и Ижорского плато, прослеживаемая по археологическим и более поздним историческим данным, как уже отмечалось выше, проходила в средневековье в 10–15 км от южного берега Невы по краю Балтийско-Ладожского уступа – глинта, где на ее притоках имелись броды. Основными же путями сообщения в долине Невы являлись, в основном, реки, лесные дороги и тропы, по которым можно было выйти на ее побережье. При проходе войск вдоль ее южного берега пришлось бы форсировать все многочисленные притоки реки в их самых широких и глубоких местах. Из документов первой трети XVIII в., когда эта территория была уже достаточно хорошо обжита, видно, что и в то время на многих притоках отсутствовали мосты. Поэтому наступление новгородцев и их союзников можно было ожидать не только с востока, но скорее с юга и даже с запада и севера, если учитывать возможность участия в военных действиях ижоры, води и корелы.

Выбор одного из двух берегов для устройства шведского лагеря во многом зависел от целей стоянки. В случае кратковременной остановки в ходе набега на новгородские земли это не имело бы для шведов большого значения. Однако не следует забывать, что они остановились здесь надолго. И наверняка не искали места для битвы, так как, судя по всему ее ходу, не были подготовлены к ней и именно это стало главной причиной их поражения. Но при любых обстоятельствах они должны были искать хорошо защищенную природными рубежами позицию для устройства лагеря с непосредственным выходом к реке и месту стоянки флота. Особенно если здесь планировалось строительство долговременных укреплений.

Местность в нижнем течении реки Ижоры пересеченная. Здесь в нее впадают два притока: правый – Большая Ижорка (на удалении 680 м) и левый – Попова Ижорка (в 1,5 км) от ее устья. Реки, многочисленные ложбины и ручьи делали покрытую лесом и местами заболоченную местность труднопроходимой. Правый берег Ижоры в ее низовье был более возвышенным, левый, с широкой поймой, – низменным (рис. 35). Если обратиться к картографическим материалам XVIII в., впервые фиксирующим дороги в этом районе, одна из них проходила от бывшего Ижорского погоста до устья по правому берегу реки. Вторая, шедшая по левому берегу, заканчивалась в районе Колпине. Эта сторона Ижоры в ее нижнем течении была всегда менее освоенной.

Рис. 35. Вид берегов Ижоры у устья. Фото автора

Правый берег реки у ее устья, с высотами до 10 м, был достаточно пологий к Неве и более крутой, понижающийся на расстоянии около 30 м, к Ижоре. Учитывая, что урез воды в реках здесь составляет около 1,4 м Б. С.[11], поверхность мыса возвышается над ними на 8–8,5 м. Мысовая часть пересекалась двумя оврагами и ручьями, закрывавшими ее с напольной стороны. Первый большой овраг, шириной 30–40 м, по которому протекал ручей, выходил к Неве в 320 м выше впадения Ижоры. Он вдавался в береговой массив на 150 м в южном и юго-восточном направлениях. Еще один овраг, шириной около 50–60 м, с ручьем, выходил к берегу Ижоры в 360 м от ее устья. Далее он продолжался около 280 метров к юго-востоку. Два этих оврага ограждали мысовую территорию с южной и восточной сторон. Между ними, с юго-восточной стороны, в 400 м от оконечности мыса был перешеек шириной около 60 м, соединявший его с окружавшей территорией.

Рис. 36. Мыс при впадении Большой Ижорки в Ижору. Фото автора

Выше по течению Ижоры, в 640 м от устья, справа в нее впадала река Большая Ижорка с пологим правым и более крутым левым берегами. Ширина реки достигала здесь 30 м, а у устья – около 40 м. На мысу левого берега, защищенного двумя реками и возвышавшегося над водой на 8–9 м, была удобная площадка, к тому же огражденная с юга оврагом шириной около 40 м с протекавшим по нему к Ижоре ручьем. Этот овраг располагался параллельно Большой Ижорке – в 200 м от нее, отделяя полосу возвышенного берега, удобную для размещения укреплений (рис. 36).

Рис. 37. Ложбина на левобережье Ижоры. Фото автора

Левый берег также пересекался оврагами и ручьями. Большая ложбина с протекавшим по ней ручьем протянулась более чем на 1 км вдоль Невы. Она примыкала к Ижоре в 680 м от ее устья, почти напротив впадения Большой Ижорки. Ширина ее составляла 40–50 м, а в устьевой части – около 60 м. Эта ложбина почти на всем своем протяжении сохранилась до настоящего времени (рис. 37). Высокий – коренной – берег отстоял от Ижоры примерно на 100 м, затем поднимаясь до отметок 10–11 м. Прибрежная, пониженная пойма с отметками 3–4 м затапливалась в периоды подъема воды. Следует отметить, что наводнения, частые у устья Невы, не доходят до этих мест. Затопление поймы здесь происходит только во время заторов льда в реке в зимнее время, а также в весеннее половодье. Единственный возвышенный и защищенный с трех сторон холм, в настоящее время занятый кладбищем, находился южнее этой ложбины, выше по течению реки. Пространство к северу от нее до устья также было возвышенное, но открытое со всех направлений, кроме северного (со стороны Невы) и восточного (со стороны Ижоры). Небольшой ручей, впадавший в Ижору в 140 м от ее устья, названный на плане начала XX в. Грязной протокой, протекал вдоль края коренного берега Невы и имел разветвленную систему, в результате чего территория мыса была частично заболочена. Береговой склон с ручьем и топкой местностью был неудобен для устройства лагеря. Как И.П. Шаскольский, так и А.Я. Дегтярев согласились с точкой зрения Г.А. Караева и А.С. Потресова, что русские войска двигались к месту битвы по реке Большая Ижорка и выходили соответственно на правый берег Ижоры, служившей оборонительным рубежом, у ее устья [Шаскольский 1995, с. 61–68; Дегтярев 1995, с. 78–82]. При расположениии неприятельского лагеря на другой стороне новгородскому войску нужно было на виду у шведов форсировать Ижору, что не позволяло использовать фактор внезапности при нападении. Такая переправа привела бы к значительным потерям новгородцев, если вообще была возможна без достаточного количества плавсредств.

Карты XVIII–XIX вв. сохранили более подробную информацию об историческом ландшафте этой территории. Одна из наиболее подробных карт, на которой показаны овраги и ручьи, датируется 1844 г. Часть из них имеется и на планах середины XVIII в., однако, вне всякого сомнения, они существовали здесь и ранее, возможно, и во времена Невской битвы. Наиболее защищенными природными рубежами были два мыса на правом берегу Ижоры. Первый, прикрытый двумя оврагами, – непосредственно у устья, при впадении ее в Неву; второй – в 700 м, при впадении в нее Большой Ижорки. Причем последний был надежнее защищен реками и оврагом и имел более компактную территорию, удобную для устройства укреплений.

Рис. 38. Возвышенность палевом берегу Ижоры. Фото автора

Левый берег был более открытым, и ближайшим к устью реки местом, окруженным естественными преградами, являлось всхолмление, расположенное в 800 м от него[12] (рис. 38). Следует учитывать, что в случае выбора для устройства лагеря одного из двух последних мест, достаточно удаленных от Невы, пришлось бы вводить флот в узкую Ижору, ширина которой в устье составляет 60 м, а выше – около 50 м. Какие-либо сведения об изменении уровня воды в Неве и ее притоках, а, следовательно, и о ширине этих рек, с эпохи средневековья до настоящего времени отсутствуют. Но, судя по наблюдениям при археологических исследованиях на побережье Невы и стабильности уровня воды в ней за четыре последних столетия, вероятно, он существенно не менялся и в предшествующие 400 лет. Расположение в Ижоре значительного количества больших судов, длина которых могла достигать 20–30 м, было опасно в случае нападения противника. Стоя у берега поперек течения реки, они более чем наполовину перекрывали бы ее и были лишены возможности маневрировать. Атака новгородцами в 1164 г. в устье реки Воронеги шведского флота, находившегося в подобном положении, привела к почти полной его гибели. С другой стороны, суда было небезопасно оставлять и на значительном удалении от лагеря. При таких условиях наилучшим вариантом стоянки флота была Нева, где флот обладал возможностью маневра, а также находился под защитой лагеря. Прибрежные заводи по обе стороны от устья Ижоры, где отсутствует быстрое течение, были удобны для стоянки судов (рис. 39).

Рис. 39. Ландшафтные особенности «Поля Невской битвы»:

– возвышенности, защищенные природными рубежами;

– места, удобные для стоянки флота;

– вероятные направления наступления русских войск

Наиболее подходящим местом для устройства лагеря вблизи Невы с оборонительной точки зрения был возвышенный участок правого берега Ижоры, где в петровское время соорудили земляную фортецию. Дальние подходы к участку были прикрыты, помимо Невы, Ижоры и большой Ижорки, двумя оврагами, почти полностью отгораживавшими мысовое пространство размерами 320x360 м. По-видимому, здесь и мог располагаться в 1240 г. лагерь шведских войск. В целом это положение соответствует традиционному представлению о ходе битвы. Но если лагерь находился не в прибрежной пойме, а на краю высокого коренного берега, то битва начиналась именно отсюда.

Рис. 40. Помощь небесных сил русскому воинству на другом берегу Ижоры.

Миниатюра Лицевого летописного свода сер. XVI в.

Учитывая незначительную ширину Ижоры, почти перекрываемую установленными поперек русла реки судами, проблемы сообщения между двумя берегами для шведов не было. За сюжетом церковно-литературного характера из «Повести» о чудесной помощи, оказанной русским войскам на другом берегу Ижоры, где «не проходили полки великого князя Александра», было найдено «множество врагов, перебитых ангелом Божиим», некоторые исследователи увидели действия против шведов союзного новгородцам ижорского отряда [Гадзяцкий 1940, с. 134] (рис. 40). Эта история, призванная подчеркнуть божественное покровительство русским войскам, по аналогии с известным библейским сюжетом, вполне может быть простым литературным вымыслом, композиционно дополняющим насыщенную подобными отступлениями начальную часть «Повести». Однако нельзя исключать, что в этом сюжете содержится и реальная информация о битве. Здесь снова упоминается река Ижора, причем другой ее берег по отношению к тому, на котором разворачиваются главные события. Основываясь на этой информации, можно предположить, что битва проходила на обоих берегах реки.

В поисках следов сражения

Натурное обследование поля Невской битвы начал военный историк Г.Н. Караев[13], осмотревший в конце 1950-х гг. устье реки Ижоры. По воспоминаниям местных жителей, он руководил здесь работами военных водолазов. Поднятые из Ижоры предметы, среди них остатки старой лодки, были переданы в местный школьный музей, материалы которого не сохранились. Генерал Караев зафиксировал информацию о случайных находках, которые могли иметь отношение к Невской битве. По его описанию наиболее интересная из них – кольчуга, найденная, по рассказам очевидцев, в Неве. Какое-то время она использовалась в качестве металлического коврика для ног на местной овощной базе, где работала нашедшая ее женщина. Впоследствии находку передали в Эрмитаж, где она была помещена в экспозицию [Караев, Потресов 197, с. 16–17][14].

Поля битв, изучаемые военными историками и археологами, представляют собой специфические объекты исследования. Следует признать, что археологам редко удается обнаружить какие-то вещественные свидетельства сражений. Так было на Куликовом поле, на месте Грюнвальдской битвы и во многих других случаях. Оставшиеся на поле брани победители обычно собирали в качестве трофеев все ценное из вооружения и снаряжения, а также хоронили погибших воинов. В том случае, если по каким-то причинам павших не захоранивали, они становились добычей диких зверей и птиц, а костные останки быстро истлевали на поверхности. Местное население собирало затерявшиеся «трофеи» на протяжении многих последующих лет.

В 1960-х гг. Г.Н. Караев организовал масштабную поисковую экспедицию по обнаружению места Ледового побоища на Чудском озере. В ней участвовали и археологи, включая известных ученых – П.А. Раппопорта и В.Д. Белецкого. В рамках экспедиции были открыты и изучены археологические памятники на берегу Псковско-Чудского озера, а также организованы первые в нашей стране масштабные подводные археологические исследования [Ледовое побоище 1966]. Однако, несмотря на утверждение Г.Н. Караева об установлении точного места Ледового побоища, следует признать, что никаких реальных свидетельств битвы не обнаружено. Предполагаемое ее место было определено на основании комплексных историко-географических, гидрографических и ландшафтных исследований и по-прежнему остается одним из вариантов его локализации.

Место захоронения погибших воинов на Куликовом поле, несмотря на многолетние поиски, до сих пор не обнаружено. Некоторые из найденных здесь немногочисленных предметов вооружения, вероятно, могут относиться к битве 1380 г., но могут быть связаны и с другими событиями. Поиск осложняется огромной площадью места предполагаемого ристалища (свыше 500 га) [Шеков 2002, с. 49–52].

На поле Грюнвальдского сражения 1410 г., несмотря на многолетние поиски польских археологов, продолжающиеся с 1958 г., было найдено лишь 28 фрагментов вооружения, в основном арбалетные болты, наконечники стрел и фрагменты холодного оружия и снаряжения. Недалеко от часовни, возведенной вскоре после битвы на месте лагеря крестоносцев, нашли останки около 300 павших воинов. Но место захоронения нескольких тысяч погибших по-прежнему остается ненайденным [Archeolodzy].

Но есть и исключения. Среди них можно назвать бой между польскими и чешскими войсками в XI в. на острове Ледницком в Польше, когда столкновение проходило на мосту и много воинов утонуло. При проведении подводных раскопок на дне были найдены их останки. Еще одна битва, оставившая следы, произошла между готландцами и датчанами под стенами г. Висбю на острове Готланд в 1361 г. На месте, где она происходила, неподалеку от городских стен, было обнаружено пять массовых захоронений погибших готландских воинов, часть из которых была в полном военном облачении, включая дорогие пластинчатые доспехи и кольчуги. Этот случай считается необычным, и исследователи до сих пор не могут дать ему исчерпывающего объяснения [Thordeman 1940]. Предметы вооружения (наконечники копья, сулицы, стрел, арбалетные болты, включая наконечники от крепостных арбалетов) были найдены во время раскопок рвов шведской крепости Ландскрона на Охтинском мысу. Они сохранились в сгоревших конструкциях крепостных сооружений, сползших в ров при разрушении Ландскроныв 1301 г. [Сорокин и соавт. 2014, с. 103–113].

В случае с Невской битвой было известно о захоронении шведов после ее окончания, а также о том, что в ее ходе были затоплены шведские суда, от которых могли сохраниться какие-то остатки. Учитывая, что столкновение происходило в условиях лесистой местности на берегах рек, можно было бы ожидать здесь и находок предметов вооружения, которые могли затеряться в воде или в высокой траве. Поиск захоронений, остатков судов и предметов вооружения, которые могли бы стать признаками поля битвы, был одной из целей археологических изысканий, проводившихся здесь в 1988–1991 гг.[15] (рис. 41). Помимо разведочных раскопок, были предприняты попытки поиска сооружений и предметов с помощью специальной геофизической аппаратуры и проведены подводные археологические работы. Однако уже при предварительном знакомстве с предполагаемым местом битвы стало ясно, что шансы обнаружения археологических свидетельств, связанных с ней, крайне невелики. В отличие от многих других полей битв, эта территория на протяжении столетий была хорошо освоена и обжита. Начиная с XVIII в. и по настоящее время она занята поселением, разбитым на земельные участки с жилыми домами и хозяйственными постройками. Мощность культурного слоя здесь незначительна – в основном это 20–30 см почвенного слоя, под которым сразу залегает материковый суглинок. Основная часть земель подвергалась многовековой распашке, а также перекапывалась в ходе разного рода строительных и инженерных работ. Доступные для исследования места можно найти лишь на свободных участках – по берегам рек и вдоль дорог.

Рис. 41. Схема археологических работ в Усть-Ижоре:

– архитектурные памятники;

– район проведения подводных исследований:

I – 1950-е гг., II – 1989 г.;

– участки геофизического поиска 1989 г.;

– места случайных находок средневековых предметов:

1 – наконечник стрелы, 2 – фрагмент скребницы;

– археологические шурфы;

– места локализации позднесредневековых поселений по находкам керамики;

3– крепость 1707 г., – бечевник XIX в.

Площадная магнитометрическая съемка[16], проведенная на поле южнее остатков укреплений петровского времени в начале улицы Бугры, показала сильную засорённость этой территории металлическими предметами ΧΙΧ-ΧΧ вв. Однако среди них выделено несколько железных предметов, включая лошадиную подкову, которые могли относиться и к XVIII в. Каких-либо объектов или находок, связываемых с битвой, обнаружить не удалось.

Исторический ландшафт прибрежной территории также значительно изменился, так как начиная с XVIII в. берега многократно подсыпались отходами кирпичного производства с располагавшихся в окрестностях заводов. Дно рек также местами оказалось перекрыто залежами кирпичного щебня или занесенными песком завалами топляка, оставшегося после лесосплавов XVIII–XIX столетий. На судоходном фарватере, наоборот, происходило регулярное заглубление рек с помощью землечерпальных машин, приводившее к уничтожению исторических отложений.

Во время подводных археологических работ у берега Невы выше и ниже устья Ижоры проводились магнитометрические исследования поверхностных отложений и гидролокационная съемка донной поверхности. Это позволило выявить аномалии и затопленные объекты в прибрежной акватории. В условиях ограниченной видимости (около 1 м) дно тщательно осмотрели водолазы. После этого между устьем Ижоры и оврагом, примыкающим к Неве, с помощью гидромонитора, размывающего песчаный грунт, заложили 12 разведочных археологических шурфов размерами 2х2х1-1,5 м[17] (рис. 42). В них нашли: железные предметы и фрагменты керамических и стеклянных сосудов XVIII–XX вв., обломки кирпича, древесины, керамические рыболовные грузила. Следует учитывать, что на месте предполагавшейся стоянки шведского флота, в 60 метрах выше по течению Невы от устья Ижоры, расположен корабельный причал, существующий здесь с XIX в., и примыкающая к нему акватория регулярно углублялась, так же как и фарватер по реке Ижоре, с XVIII в. связывавшей Неву с Ижорскими заводами в Колпине. Ниже по течению реки, перед храмом и кладбищем, у берега были обнаружены значительные скопления топляка, отложившегося здесь, судя по переплетающим бревна архаичным кованым цепям, за несколько последних столетий. Остатки каких-либо древних судов или предметы вооружения при этом обнаружить не удалось. Ничего подобного не было найдено здесь и при расчистке акватории несколько лет спустя.

Рис. 42. Вид на акваторию подводных работ у устья Ижоры с колокольни храма. Фото автора

В процессе разведочных археологических раскопок на левом берегу Ижоры под храмом Александра Невского, в его южном приделе, выявлено скопление человеческих останков. Они были сильно перемешаны в предшествующее время и находились в сплошном перекопе, отдаленно напоминающем коллективное захоронение. Однако каких-либо находок средневекового времени обнаружено не было, поэтому, вероятно, оно было связано не с Невской битвой, а с долговременным существованием здесь сельского кладбища XVIII–XIX вв., когда за давностью лет одни захоронения устраивались на месте других. Учитывая такую интерпретацию и то, что все человеческие останки времен существования церкви оставлялись при раскопках на месте их обнаружения, подробного изучения их не проводилось. В случае, если коллективное захоронение, совершенное после битвы, попадало на место одного из некрополей, появившихся здесь впоследствии и существовавших длительное время, обнаружение его представляется малоперспективным.

Какие-либо объекты и предметы, связанные с Невской битвой и вообще вещи, которые можно было бы отнести к XIII столетию, во время раскопок обнаружить не удалось. Многочисленные рассказы местных жителей о находках оружия, относящегося к битве, на поверку, когда еще существовала возможность их проверить, оказывались недостоверными. За оружие выдавались самые разнообразные старые вещи и бытовые инструменты. В одном случае это был обломок железного предмета, напоминающий палаш, который сочли частью меча, в другом – черешковый двулезвийный инструмент, возможно секатор, напоминавший двухсторонний топор.

Но не следует исключать, что в некоторых случаях речь шла о реальных вещах, которые могли быть связаны с битвой. Предмет, напоминающий наконечник стрелы, найден в воде в устье реки Ижоры у ее левого берега. Сильно коррозированная находка рассыпалась через несколько дней. Изображение ромбовидного наконечника, сделанное по памяти нашедшим ее местным жителем, напоминает реально существовавшие наконечники средневековых стрел. В последнее время предпринимаются попытки отслеживания случайных находок у устья Ижоры, которые могут быть связаны с битвой[18].

Имеются сведения о находках человеческих останков на берегах Невы, в ее среднем течении, приведенные А.А. Иностранцевым, искавшим здесь следы пребывания древнего человека: «…в некоторых местах того же побережья Невы, в подмытых водою обрывах, мне нередко приходилось наблюдать обнажение целых людских скелетов, покоющихся неглубоко под растительным слоем, а у самаго уровня воды – вымытыя из наноса и разбросанныя отдельныя части костяков. Здесь, очевидно, было или кладбище или просто место захоронения людских трупов после битв» [Иностранцев 1910]. Как известно, ученый отдыхал в районе Ивановского, но в каких местах он видел эти погребения – неизвестно. Есть и другие сведения, о человеческих останках в береговом обрыве Невы, примерно в 100 м выше устья реки Славянки[19]. Однако следует учитывать, что подобные находки могут быть забытыми кладбищами, находившихся на невских берегах старых деревень.

В последние два с половиной десятилетия внимание к случайным находкам у устья Ижоры возросло. Сохранились два интересных предмета, обнаруженные там уже после раскопок [Сорокин 2002, 2002а] (рис. 43).

Рис. 43. Археологические находки средневекового времени в Усть-Ижоре: 1 – наконечник стрелы; 2 – фрагмент скребницы

Первый – наконечник стрелы, найденный детьми во время земляных работ на кладбище у северо-западного угла храма[20]. Черешковый наконечник характеризуется очень простой треугольной формой и средними размерами (длина 10 см, из нее 7,5 – лезвие и 2,5 – черешок, максимальная ширина лезвия 3 см, черешка 0,4 см, толщина лезвия 0,3 см). В сечении он слегка ромбовидный, с чуть заметным расширением в виде ребра по центральной оси. По типологии А.Ф. Медведева, он принадлежит к типу треугольных наконечников (тип 37), употреблявшихся с VIII до XIV в. Длина их варьирует от 4,8 до 11 см, причем самые большие экземпляры относятся к концу бытования [Медведев 1966, с. 63–64]. Стрелы треугольной формы, несмотря на их простоту, не нашли широкого распространения. Они не известны в Новгороде, в курганных древностях Северо-Запада и в ижорских могильниках Приневья. Наконечники, напоминающие усть-ижорскую находку, встречены при раскопках корельского городища Пассо, имеются они и в материалах Южной и Северо-Восточной Руси, но они имеют более сложное оформление.

Второй предмет – фрагмент скребницы для ухода за лошадьми, обнаруженный на одном из участков на левом высоком берегу Ижоры[21]. Это верхняя часть рукоятки, в виде рогульки, к которой крепилась гребенка. По А.Ф. Медведеву она принадлежит ко второму типу который характеризуется раздельными деталями, в отличие от ранних скребниц, которые были цельными. На этом основании находка может быть датирована XIII–XIV вв. [Медведев 1959, с. 190]. Вопрос об отношении найденных предметов к Невской битве остается открытым, они могли быть связаны с поселением или случайно утеряны. Даже если эти находки и связаны с ней, они не дают точной информации о месте сражения. Следовательно, для реконструкции хода Невской битвы пока приходится довольствоваться только летописными сообщениями.

Рассматривая Невскую битву в общем контексте борьбы Новгорода против крестоносной агрессии, нетрудно заметить, что по своим масштабам она не выделяется в ряду других военных столкновений средневекового времени. Для сравнения: в Раковорской битве, происшедшей между русскими войсками и объединенными силами ливонцев, дерптского епископства и датчан в 1268 г., с обеих сторон принимали участие гораздо более значительные силы, по некоторым оценкам до 40 тысяч человек, а общие потери составили несколько тысяч. Количество участников и масштабы Невской битвы, конечно, не были столь значительны. Хотя, вероятно, они сопоставимы с некоторыми другими битвами того времени – на реке Воронеге в 1164 г. и при Ландскроне в 1300–1301 гг.

Причины ее известности в русской истории следует искать в сложной ситуации, в которой оказалась Русь в то время. Значение Невской битвы и Ледового побоища для сохранения русской государственности трудно переоценить – ведь они остановили крестоносную экспансию в земли Северо-Запада в тяжелейшие для Руси времена монголо-татарского нашествия. Другая причина их широкой известности в том, что обе битвы всегда ассоциировалась у русского народа с образом Александра Невского, проходящего через историю России в качестве ее святого заступника, покровителя русского воинства и признанного национальным героем. Именно поэтому в народном сознании битва на Неве стоит в одном ряду с крупнейшими сражениями российской истории, в которых решались судьбы государства.

Александр Невский – святой, благоверный князь и национальный герой

Правитель эпохи перемен

Невская битва стала одним из первых самостоятельных деяний Александра Ярославина. В ней он обрел славу талантливого полководца и всеобщую известность. Отсюда начался его победоносный поход по освобождению северо-западных земель от крестоносцев.

Александр Невский родился в 1220 (или 1221) году в Северо-Восточной Руси – в Переяславле Залесском, в семье князя Ярослава Всеволодовича и княгини Феодосии, дочери князя Мстислава Удалого. Но отрочество и юность большей частью провел в Новгороде, где отец посадил его княжить вместе с братом Федором с 1228 г. Уже в 1234 г. он, вероятно, участвовал вместе с отцом в походе против ливонских рыцарей на Юрьев (Дерпт). В 1239 г. князь женился на полоцкой княжне Александре Брячиславне.

В годы его молодости, после монгольского нашествия 1237–1240 гг., Русь оказалась в тяжелейшей ситуации: встал вопрос о ее существовании как государства. Александр возглавил борьбу с угрожавшей Новгороду крестоносной экспансией, отразив одно за другим вторжения: шведов в 1240 г., тевтонцев в 1241–1242 гг. и литовцев в 1245 г. Несмотря на катастрофическое разорение Руси монголо-татарами, русским князьям поначалу было сложно осознать, что новые завоеватели существенно отличаются от степняков-кочевников – печенегов и половцев, к отражению набегов которых русские люди привыкли на протяжении всей своей истории.

После того как осенью 1246 г. Ярослав Всеволодович был отравлен в Орде, Батый в начале 1248 г. отослал его сыновей, Андрея и Александра, в далекую Монголию, в Каракорум – столицу Великого хана, где они пробыли до 1249 г. Возможно, именно это путешествие по бескрайней монгольской державе и знакомство с ее административной и военной организацией и стали причиной осознания Александром силы монголов и бесперспективности борьбы с ними в сложившихся условиях. В ставке Великого хана Александр получил ярлык – права на княжение в Киеве, Новгороде и на всей Русской земле, за исключением Владимиро-Суздальского княжества, где великим князем назначался его брат Андрей.

Монголо-татарское нашествие разрушило сложившуюся систему взаимоотношений на значительной части Евразийского континента, и страны Западной Европы также оказались под угрозой разорения. В 1241–1242 г. монгольские орды прошли через Польшу, Венгрию, Чехию. Западноевропейские государства пытались организовать надежную защиту от татар, и немаловажная роль в этом отводилась Руси. Воспользовавшись ее сложным положением, папский престол начал налаживание отношений с наиболее влиятельными русскими князьями, среди которых были Ярослав Всеволодович и его сын Александр, с целью распространения католичества на русские земли и организации заслона против новых вторжений монголов в Западную Европу. Об этом свидетельствуют две буллы римского папы Инокентия IV (1243–1254), направленные Александру в 1248 г., а также упоминание о его переговорах с папскими послами в тексте Жития (рис. 44) [Горский 1996, с. 64–69].

Рис. 44. Г.И. Семирадский. Переговоры Александра с папскими послами

Другой князь, Даниил Галицкий, влияние которого распространялось на значительную часть Южной Руси, согласился принять от папы королевскую корону, но реальной военной помощи в борьбе против татар за этим не последовало, и через некоторое время он подчинился их власти.

Александр Невский тоже вступает в переговоры с папской курией, но, столкнувшись с продолжающейся экспансией католических государств, насаждавших свое господство в землях подконтрольных Руси финских племен и опасаясь зависимости от западных стран, он отвергает предложения папских посланников. Его брат Андрей Ярославич Владимирский, напротив, подготавливал совместно с Даниилом Галицким при поддержке Рима и западноевропейских соседей восстание против татар.

Во время поездки Александра Невского в Орду в 1252 г. против Андрея Ярославина были посланы татарские войска, снова разорившие Северо-Восточную Русь. Этот набег получил в летописях название «Неврюева рать». Потерпевшему поражение Андрею пришлось искать спасения в Швеции, а поддержавшему его младшему брату Ярославу Ярославину – в Пскове. Еще одна татарская рать была послана в то же время против Даниила Галицкого, сумевшего, однако, отразить нападение.

Историки спорят о роли Александра в перечисленных событиях. Некоторые считают, что именно он был организатором нового нашествия на Русь и фактически содействовал окончательному установлению татарского ига. Более того, именно позицияа Александра определила выбор Русью азиатского пути развития и отгораживания от Европы [Феннел 1989, с. 148]. Другие полагают, что он просто не имел возможности противодействовать вторжению [Горский 1996, с. 71–72]. Существует мнение, что Александр открыто добивался централизации власти в своих руках путем «формирования единого государственного пространства на территории Северной Руси» [Кривошеев, Соколов 2009, с. 138]. Здесь нет значительных противоречий: осознавая невозможность борьбы с татарами и не желая попасть в зависимость от католического запада, Невский пытался сохранить русскую государственность под властью Орды.

После подавления сопротивления братьев он получает от хана Великое Владимирское княжение. Вслед за тем – в середине 1250-х гг. – Александр мирится с братьями, передав Ярославу княжение в Твери, а Андрею – в Суздали, но оставаясь при этом фактическим правителем всей Северной Руси.

Политика его была направлена на сохранение русской государственности и самобытности, важнейшей составляющей которых являлась православная вера.

Борьба против агрессии с запада, угрожавшей независимости Новгорода и Полоцка, оставалась приоритетной задачей Александра, воевавшего в 1256 г. со шведами и емью, а в 1262 г., участвовавшего совместно с Литвой в войне против тевтонцев. Но он пытается найти союзников и на этом направлении. Следует вспомнить переговоры о заключении мира с Норвегией и сватовстве его сына Василия к дочери норвежского конунга Хакона, которые проходили в 1252 г. Мир был заключен, хотя свадьба и не состоялась [Джаксон 1995]. Это была последняя попытка создания династического союза русских князей со скандинавскими правителями, традиция которых восходит еще ко временам Рюрика. Осознавая невозможность борьбы с Ордой, Александр начинает выстраивать русскую государственность под ее властью. Он старается усмирить народные выступления против даннической зависимости от татар, предпринимая дипломатические усилия для получения более выгодных условий для Руси.

В 1257 г. во Владимирской, Муромской и Рязанской землях прошла монгольская перепись. Следуя своей политике умиротворения народа и непротивления ханской власти, в 1255 и 1257 гг. Александр подавляет выступления новгородцев против татарской переписи, и в 1259 г. Новгород попадает в данническую зависимость. Однако вскоре, в 1262 г., по многим городам Северной Руси прокатилась волна восстаний против сборщиков дани [Кривошеев, Соколов 2009, с. 141–158]. Вслед за тем Александр едет в Орду, чтобы «отмолить народ от беды». Ему удается сгладить последствия восстаний и добиться отмены требований нового хана Берке об участии русских войск в его войнах.

На обратном пути 14 ноября 1263 г. князь заболел и умер в Городце на Волге. Что было тому причиной – болезнь или отравление в ханской ставке, остается загадкой. Кончина Александра Невского воспринималась как тяжелая утрата для всей Руси. 23 ноября он был погребен в церкви Рождества Богородицы Владимирского Рождественского монастыря.

Создание образа – тернистый путь канонизации

Но этими биографическими реалиями далеко не исчерпывается значение Александра Невского для русской истории. Его образ в различных ипостасях на протяжении веков проявляется в ней и оказывает влияние на общественное сознание русского народа. Митрополит Кирилл возвестил народу во Владимире о его смерти словами: «Чада моя милая, разумейте, яко заиде солнце Русской земли…», и все с плачем воскликнули: «…уже погибаем». Во время погребения, по сообщению церковных источников, произошло чудо с духовной грамотой: усопший князь взял ее в руки [Голубинский 1894, с. 188–189]. Это чудо засвидетельствовал митрополит Кирилл, сподвижник Александра Невского, прибывший во Владимир из Южной Руси от Даниила Галицкого, как явствует из документа. Именно им, возможно, и были созданы предпосылки для последующей канонизации князя – народного героя и заступника православной веры. Отказавшись от союза с католиками против Орды, Александр становится «последним защитником всего православного мира. И народ понял и принял это, простив реальному Александру Ярославичу все жестокости и несправедливости, о которых сохранили множество свидетельств древнерусские летописцы» [Данилевский 2005]. Несомненно, этот фактор мог сыграть главную роль в начале его канонизации, затянувшейся на три столетия.

Память о героическом князе сохранялась в народе. Появившееся вскоре после его смерти Житие Александра Невского оказало существенное влияние на другие произведения древнерусской литературы. Многочисленные параллели и соответствия его тексту находятся в Житии псковского князя Довмонта и «Сказании о Мамаевом побоище», литературных памятниках, появившихся в XIV и в начале XV в. [Рогов 1967].

В церковной литературе высказывалось мнение, что культ святого Александра традиционно поддерживался в московской великокняжеской династии, берущей свое начало от его младшего сына Даниила. По преданию, Дмитрий Донской получил икону «Святой Александр» с духовным завещанием от своего отца. В 1380 г., в одну из ночей перед Куликовской битвой, в Рождественском монастыре засвидетельствовано чудесное видение. Заночевавший на паперти пономарь увидел, что в соборе сами собой зажглись свечи и два старца вышли из алтаря. Подойдя к могиле, они воззвали: «Встань Александр и поспеши на помощь правнуку твоему великому князю Дмитрию, одолеваемому иноплеменниками. Александр Ярославич тут же поднялся из гроба и все трое вскоре стали невидимыми. После этого монашеская братия, усердно помолившись, решила раскопать могилу князя, где было обнаружено нетленное тело, перенесенное в раку поверх земли. С мощами начали совершаться чудеса, и тогда же, вероятно, Александру было установлено епархиальное церковное празднование [Макарий 1886, с. 124, 258; Голубинский 1894, с. 41].

В «Сказании о Мамаевом побоище» Александр Невский упоминается несколько раз, являясь образцом для подражания в храбрости и военном искусстве, но, в отличие от святых Бориса и Глеба, еще не являясь небесным покровителем русского воинства. Так, перед переправой через Дон бояре напоминают Дмитрию о победе Александра Невского: «Прадед твой князь великий Александр Неву реку перешед, короля победи, а тебе, нарекши бога подобаеть то же творити». В завершении Дмитрий Донской сравнивается с Александром Невским – увидев князя после победы, князья и бояре восклицают: «Радуйся, князю нашь, древний Ярослав, новый Александр, победитель врагом» [Сказание о Мамаевом побоище 1985, с. 220, 232]. Запись предания о помощи святого Александра Дмитрию Донскому в Куликовской битве появляется только в XVI в.

Чудеса, засвидетельствованные во Владимирском Рождественском монастыре в дни победы на Куликовом поле, вероятно, послужили поводом для местной канонизации Александра Невского. Следует учитывать, что эта обитель была в те времена первой в ряду русских монастырей и с ней тесно связаны московские митрополиты. Подтверждением факта местной канонизации князя может служить то, что в списках Жития Александра Невского, относящихся к XV в., он уже назван святым, а в Житии митрополита Петра, переработанном около 1381 г. митрополитом Киприаном, Александр получил эпитет «блаженный». «Идея о том, что род московских князей происходит от святого князя, имела в период собирания русских земель вокруг Москвы немалое значение» [Рогов 1967].

Еще одно предание о чуде – «О явлении на воздусе святого великаго князя Александра Невскаго, и о пожаре», связано с пожаром Рождественского собора в 1491 г., но запись о нем появилась уже после его канонизации – более чем полвека спустя. Многие видели, как «над каменною церковию Рождества Пречистыя Богородицы», из появившегося облака «подобие образа блаженнаго великаго князя Александра на кони выспре яко к небеси изымаяся ездяща». В тот же день случился пожар, уничтоживший большую часть города и сам Рождественский монастырь. По свидетельству летописи, мощи святого сохранил Господь: «…хранити вся кости угодника своего, и не единая от них сокрушится» [Шляпкин 1915, с. 8–9].

Есть мнение, что прозвище «Невский» Александр получил только в конце XV в., именно тогда оно впервые упоминается в общерусских летописях [Тюрин 1998, с. 197].

Святой Александр – заступник Русской земли

Только в правление Ивана Грозного, в конце февраля 1547 г., на церковном соборе в Москве Александр Невский был канонизирован митрополитом Макарием и стал общерусским святым. Все прославленные на этом соборе к общецерковному почитанию четырнадцать святых названы чудотворцами. Относительно канонизации Александра Невского говорилось, что она состоялась «со всяцем испытанием о чудесех, бывающих от честныя раки» [Голубинский 1894, с. 188–193]. В связи с канонизацией в Рождественском монастыре святому Александру была составлена служба с молитвенным прошением сохранять свое Отечество «от языка чуждого», устрашать врагов «ополчающихся на христолюбивое воинство», представляющая собой своеобразный памятник поэтической публицистики [Рогов 1967]. Смысл этой службы передает обобщенное восприятие Александра Невского русским народом как защитника Отечества.

Всего за 40 дней до этой канонизации – 16 января – Ивана Грозного впервые в русской истории венчали на царство и, вероятно, прославление Александра было необходимо для обоснования божественности царской власти представителей московской ветви великокняжеской династии [Хорошев 1986, с. 173]. С момента канонизации святой Александр все больше воспринимается как покровитель русского воинства, причем не только в борьбе с западной угрозой, но и с татарами.

Рис. 45. Иван IV Грозный. Титулярник 1672 г.

Во время похода на Казань в 1552 г. митрополит Макарий направил Ивану Грозному послание с напоминанием о «храбрости» его «прародителей» – «богом венчаннаго царя Владимера Манамаха и храбра великого князя Олександра Невского». Известно; что перед этим походом Иван Грозный останавливался и молился в Рождественском монастыре города Владимира и у гроба св. Александра испрашивал небесной помощи в войне против татар. Позже как покровитель русского воинства Александр; согласно церковной традиции; помогал ему в битве с крымским ханом Девлет-Гиреем при Молодех в 1572 г.

В годы Аивонской войны царь в своих посланиях к князю Курбскому в 1564 г. и польскому вице-регенту Ливонии Александру Полубенскому в 1577 г. называет Александра Невского уже не князем; а государем; как именовались московские великие князья начиная с XV в. (рис. 45). Права России на Ливонию как на свою вотчину заявляются Иваном Грозным на том основании; что русское государство владело ими «от великого государя Александра Невского» [Рогов 1967]. В Первом письме Курбскому царь писал: «По божьему изволению начало самодержавия истинно православного Российского царства – от великого князя Владимира, просветившего всю русскую землю святым крещением, и от великого царя Владимира Мономаха, который получил от греков достойнейшую честь, и от храброго великого государя Александра Невского, одержавшего победу над безбожными немцами, и от достойного хвалы Великого государя Дмитрия, одержавшего за Доном великую победу над безбожными агарянами, вплоть до мстителя за несправедливости, деда нашего великого князя Ивана, и до приобретателя исконных прародительских земель, блаженной памяти отца нашего великого государя Василия, и до нас смиренных скипетродержателей Российского царства» [Иван Грозный 2000, с. 33–34]. Здесь Невский предстает, как один из самых выдающихся государственных деятелей, и Иван Грозный называет себя продолжателем его дела.

Распространение культа святого Александра продолжается и в XVII в. В Смутное время, в связи с польским вторжением, вновь возникает опасность утверждения католичества на Руси. Святой Александр становится символом сохранения православной веры как основы русской государственности. А во время новой Русско-шведской войны в 1657 г. шведские послы доносили в Стокгольм о том, что патриарх Никон, призывая царя на войну со Швецией, указывал на пример победоносного похода Александра Невского [Рогов 1967].

Иконография Святого Александра

Иконография святого Александра Невского в целом развивалась в соответствии со средневековой традицией. Первые его изображения появляются при жизни на актовых печатях – буллах[22]. К настоящему времени, в основном во время раскопок в Новгороде, обнаружено значительное количество – 90 печатей, связываемых с Александром Невским, среди которых выделяется до десяти композиционных вариантов [Янин 1970, с. 14, 16–21, 157–158; Янин, Гайдуков 1998, с. 64–68, 161]. На них, так же как и на печатях других древнерусских князей, изображались два святых: на одной стороне – покровитель отца, на другой – самого князя. В соответствии с этой традицией большинство исследователей считает, что на печатях Невского святые Александр[23]и Федор (крестильное имя его отца Ярослава) (рис. 46). На одном из вариантов печатей на обеих сторонах находятся оттиски воинов, стоящих в полный рост. На другом, впервые в древнерусской сфрагистической традиции, представлены конный воин и воин, ведущий коня в поводу, поражающий змия. Второе изображение признается образом святого Феодора Стратилата в композиции «чудо о змии». Что касается первого, то, по мнению В.Л. Янина, рисунок всадника носит светский характер и является первым портретным изображением князя в русской традиции. Возможно, это объясняется тем, что Александр был одним из первых русских правителей, получившим христианское имя [Янин 1970, с. 23]. Впоследствии такой прием находит продолжение: всадники сохраняются и на печатях его сыновей – святой Дмитрий на коне с копьем у Дмитрия Александровича и сокольник «ездец» у Андрея Александровича. Появление подобных мотивов, вероятно, можно считать продолжением традиции, уходящей корнями в западноевропейскую и византийскую сфрагистику. Они широко распространены на печатях западноевропейских правителей [Хорошкевич 1996, с. 142–144]. Многие исследователи считают спорным вариант с конным изображением Александра Невского. Но даже если допустить, что на печатях изображен князь, сделано это слишком схематично, чтобы передать какие-то портретные черты. Такая цель, видимо, и не ставилась – принадлежность печатей различалась по сюжету изображения и сопроводительным надписям.

Рис. 46. Печати Александра Невского по В.А. Янину

Облик Александра Невского описан в Житии: «Взор его паче инехчеловек и глас его – акы труба в народе, лице же его – акы лице Иосифа… Сила же бе его часть от силы Самсоня» [Житие 1995, с. 190]. Возникает вопрос: может ли канонический образ святого Александра, узнаваемый на иконах XIX–XX вв., отражать реальный облик князя? Нельзя исключать, что он мог бы дойти до нашего времени, если бы существовала прижизненная или посмертная иконография князя Александра. Но такие изображения не характерны для тогдашней русской художественной культуры, преимущественно религиозной. Исключение составляют портретные изображения Ярослава Мудрого и членов его семьи на фресках в киевском Софийском соборе. Однако они восходят к византийской традиции, для которой характерно увековечивание на стенах храмов их основателей. Подобные изображения Александра Ярославича не известны, да и летописи не упоминают закладки им каких-либо церквей.

Иконописное изображение Александра могло появиться только после того, как он становится святым. Согласно церковным преданиям, начало его почитания в качестве небесного покровителя в княжеской семье устанавливается вскоре после смерти, после чего на Северо-Востоке Руси распространяется его культ как местнопочитаемого святого. Поэтому исследователи не исключают возможности существования иконописных изображений святого Александра уже в конце XIV столетия. Однако до нас они не дошли.

Сомнения вызывают и некоторые более поздние его изображения. Одной из таких икон является «Знамение иконы Богородицы», написанное в середине – второй половине XV в. и изображающее чудо, происшедшее во время битвы новгородцев с суздальцами в 1169 г. На иконе среди воинов, в числе которых узнают святых Бориса, Глеба и Георгия, выступавших на стороне новгородцев, с Александром Невским отождествляется четвертый всадник в панцире и голубом шлеме в нижней части иконы (рис. 47, см. с. V вклейки). Подтверждением, по мнению исследователей, служит представленный здесь «иконографический тип», совпадающий с изображениями князя в Лицевом летописном своде XVI в., и надпись на иконе, которая признается более поздней, чем само живописное произведение. Спорным представляется и его изображение в числе других святых воинов на иконе «Церковь воинствующая» середины XVI в. [Казармщикова 1991, с. 79–84]. Хотя на иконе, написанной вскоре после Стоглавого собора, изображены не только святые, но и царь Иван Грозный, почитавший святого Александра.

Однако этому периоду развития русской церковной культуры в основном были присущи иконографические изображения лишь отдельных, главных и наиболее почитаемых святых.

Например, первые лики мучеников Бориса и Глеба, живших в середине XI в. и канонизированных, по разным версиям в XI – начале XII вв., известны только с XIV в. Поэтому достоверность предания об иконе «Святого Александра», переданной Дмитрию Донскому его отцом, Иваном Ивановичем Московским, вызывает закономерные сомнения исследователей.

Древнейшее из дошедших до нас изображений Александра Невского – фреска 1508 г. в Благовещенском соборе Московского Кремля, где он представлен без нимба, но в монашеском облачении. Возможно, этот образ восходит к традициям Рождественского монастыря, где он всегда почитался и где, следовательно, могла существовать его иконография. Более широкое распространение изображений святого Александра на иконах, во фресковой живописи и в книжной миниатюре относится только ко второй половине XVI столетия. Однако и в тот период, в отличие от большинства святых, канонический образ которых остается неизменным на протяжении веков, Александр предстает в двух разных ипостасях: иноком в распущенной рясе или в виде воина в парадной княжеской одежде, с доспехами и плащом-мантией. Найти портретное сходство между отдельными его изображениями в большинстве случаев сложно.

Первоначально наиболее распространенным образом Александра Невского было изображение его в монашеском облачении: «Святой и Благоверный князь Александр Невский аки Козьма, в схиме риза преподобническая кудрецы видет маленько, испод дымчат, в руке свиток сжат сам телом плечист», как отмечается в Сводном иконописном подлиннике – руководстве для иконописцев. Традиция изображений Александра, возможно, восходит к Рождественскому монастырю, где они известны в произведениях шитья на надгробных пеленах. На иконе из Покровского собора – церкви Василия Блаженного в Москве – «Святой Александр Невский в житии с деянием», датируемой концом XVI – началом XVII в., он предстает в монашеском облачении со свитком в левой руке. По краям расположены 36 клейм, иллюстрирующих деяния князя и связанные с ним чудеса. На части клейм с сюжетами в Рождественском соборе, над гробницей князя, показана икона с его изображением. Это позволило Ю.К. Бегунову сделать вывод о существовании некой надгробной иконы, появившейся после местной канонизации святого в 1381 г. [Бегунов 1995, с. 172–173].

Традиция изображения святого Александра в монашеском облачении прекращается только в 1724 г., после специального указа Священного синода. Тогда же был изменен образ князя на раке: вместо изображения святого в монашеской рясе появился образ, писанный на тафте в княжеской одежде [Шляпкин 1915, с. 18–19]. С этого времени святой Александр предстает в образе князя-воителя – защитника родной земли (рис. 48, 49, см. с. VI вклейки). Впоследствии старый образ – «в схиме» – воспроизводился только на старообрядческих иконах.

Изображения Александра в княжеских одеждах, иногда с доспехами, представляют другой вариант иконописного образа святого, принятый в Новгороде и Пскове [Рогов 1967; Бегунов 1995а, с. 173]. Также он представлен на миниатюрах Лицевого летописного свода середины XVI века [Житие 1990], в Титулярнике 1672 г., на фресках Архангельского собора Московского кремля 1652–1656 гг. и вологодского Софийского собора 1686–1688 гг. [Казармщикова 1991, с. 83]. К редким изображениям принадлежит икона с изображением святого верхом на коне, датируемая XVIII в [Шляпкин 1915, табл. XVIII]. Следует признать, что устойчивый и узнаваемый образ святого Александра отсутствует в иконографии вплоть до XVIII–XIX столетий, когда в связи с дальнейшим развитием его культа количество изображений значительно возрастает, но они начинают соответствовать определенному церковному канону.

Сооружение храмов, посвященных святому Александру, началось значительно позднее появления его иконографии. Первая церковь Св. Александра Невского – надвратный храм в том же владимирском Рождественском монастыре – появляется, вероятно, во времена Федора Иоанновича, но не позднее 1613 г. [Шляпкин 1915, с. 10]. Около 1630 г., при патриархе Филарете, была освящена церковь Св. Александра над Тайницкими воротами Московского Кремля. Цари Михаил Федорович, Алексей Михайлович и Федор Алексеевич почитали святого и посещали этот храм [Бегунов 1966]. 23 ноября 1632 г. «ходил государь к обедне, к празднику, к благоверному великому князю Александру Невскому» [Строев 1844, с. 4]. Следует признать, что несмотря на почитание святого в царской семье, культ его еще не имел широкого распространения в Русском государстве.

Покровитель петровских побед – возвращение на берега Невы

Строительство и освящение церквей в его честь началось уже при Петре I – в начале XVIII в., когда в условиях Северной войны со Швецией за возвращение выхода в Балтику его образ вновь приобретает важное идеологическое значение. Но не только храмы посвящались Александру Невскому в петровское время. Летом 1706 г. по рекомендации адмирала Крюйса на западной оконечности острова Котлин была сооружена земляная крепость, призванная защитить подходы к нему с моря и препятствовать высадке шведских десантов. Она получила название «Святой Александр», или «Александр шанец», и сохраняла свое значение вплоть до начала XX в. [Раздолгин, Скориков 1988, с. 28–29]. Святой князь был призван защитить этот военный форпост Санкт-Петербурга, выдвинутый далеко в море.

И форт, названный его именем, сыграл важную роль в последующей обороне фарватеров, ведущих к новой столице.

В рукописи «О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга», появившейся в первые годы его существования, анонимный автор напрямую связывает это событие с известным летописным преданием о путешествии Андрея Первозванного по Днепру, Волхову и Неве для распространения христианства в северные страны. Здесь уже приводится новая версия легенды, с упоминанием Санкт-Петербурга: «…от Друзина[24] Святой апостол Христов Андрей Первозванный имел шествие рекою Волховом и озером Невом (Ладожским. – П. С.) и рекою Невою сквозь места царствующего града Санкт-Петербурга в Варяжское море, и в шествие оные места, где царствующий град Санкт-Петербург, не без благословения его апостольского были» [Беспятых 1991, с. 261].

Возникновение легенды нельзя считать случайностью, ведь в России начала XVIII века с ее консервативными устоями и традициями только идея божественного благословения могла оправдать в глазах народа столь странный выбор – перенесение столицы из Москвы, центра Русской земли, на ее вновь отвоеванную окраину, из веками обжитых и освященных церковью мест – в необитаемый край лесов и болот. Идеи Петра Великого о выборе места для новой столицы на берегах Балтики и связанное с этим превращение России в великую морскую державу испытывали проверку на прочность на протяжении всей первой трети XVIII столетия.

Для оправдания выбора Петр I всячески способствовал распространению культа святого Александра Невского, своего древнего предшественника в борьбе за земли русского Северо-Запада и сохранение выхода в Балтику. Так, в 1704 г., сразу после взятия Нарвы, главный лютеранский храм этого города – Домский собор – был превращен в православную церковь во имя Святого Александра [Нарва 2001, с. 61]. Вероятно, новое освящение связано не только с обозначением новых религиозных приоритетов в завоеванном крае, но и с закрытием в шведские времена православных церквей в соседнем Ивангороде и Ижорской земле.

По велению царя вблизи новой столицы с 1710 г. начинает сооружаться Александро-Невский монастырь, для которого он сам выбрал место. Согласно преданию, сохранявшемуся на протяжении трех столетий в общественном сознании петербуржцев, монастырь основан здесь потому, что именно тут в 1240 г. произошла Невская битва. Так, в путеводителе по Санкт-Петербургу за 1903 г. сообщается, что «Петр, осматривая в 1710 г. окрестности Петербурга, обратил внимание на то место, где 15 июля 1241 г. Александр Невский разбил шведов. Царь назвал это место „Виктории"[25], что значит виктория (победа), и велел построить на этом месте монастырь во имя Пресвятой Троицы и Святого Александра Невского». И подобное мнение можно встретить во многих популярных изданиях [Путеводитель 1903, с. 112; Пыляев 2004, с. 37, Петров 2004, с. 45].

Некоторые исследователи склонны считать, что в те времена еще не было известно точное место Невской битвы. Однако, уже в «Описании Петербурга» 1749–1751 гг. А.И. Богданова указывается истинное место знаменитой битвы, упоминаемое летописями, – в устье реки Ижоры. Здесь же приводятся подтверждения того, что оно было хорошо известно Петру Великому и его окружению, заложившим здесь в 1711 г. храм и участвовавшим в его торжественном освящении [Богданов 1997, с. 228–229].

В ноябре 1710 г. появился указ митрополита Стефана о включении при богослужении в произносимые священниками отпусты имени святого Александра Невского как молитвенного предстателя за Невскую страну, возвращенную царским оружием от шведов, неправедно владевших ею [Петров 2004, с. 608]. Но строительство Александро-Невской обители растянулось на годы. Только в 1712 г. здесь была заложена, а в следующем 1713 г. освящена первая монастырская церковь – Благовещения. Постройку монастырских корпусов по проекту Андрея Трезина начали в 1717 г. Тогда же приступили к строительству церкви Александра Невского, освященной только в 1724 г.

Но еще до завершения строительных работ, 29 мая 1723 г., во время посещения царем монастыря, было дано высочайшее повеление «обретающиеся во Владимирском монастыре мощи Святого Благоверного Великаго Князя Александра Невского перенести в Александровский монастырь» [Хитров 1992, с. 232–233]. Еще в феврале 1722 г., по распоряжению Петра I, мощи святого были освидетельствованы в Рождественском монастыре архиепископом Феодосием и архимандритом монастыря Сергием. Известно, что еще раньше, в 1695 г., суздальским митрополитом Иларионом они были переложены в новую раку, на которой написано, что «сия рака устроена царями Петром и Иоанном Алексеевичами по благословлению епископа Адриана» в том же году [Завадская 1996, с. 85].

Церемония перенесения мощей замышлялась как важнейшая идеологическая акция, призванная закрепить в общественном сознании русского народа перенос столицы на невские берега и провозгласить святого Александра ее покровителем. Торжественное шествие началось во Владимире, где 10–11 августа 1723 г. были организованы церковные службы. При огромном стечении народа, под колокольные звоны, священнослужители вынесли ковчег с мощами на специальных носилках на улицу. Сопровождавшуюся высшими представителями духовенства святыню везли через всю страну, и все продвижение было обставлено крестными ходами, песнопениями, церковными церемониями и службами.

«Умилительное зрелище представляло шествие святыни через землю Русскую! Во всех селах и городах, лежавших на пути, встречали и провожали святыню с крестами и иконами, с молебным пением и колокольным звоном. Народ из ближних и дальних местностей стекался во множестве на поклонение святым мощам. Многие, не исключая женщин и детей, горели желанием сподобиться участия в несении святыни» [Хитров 1992, с. 234–236]. 18 августа процессию встретили в Москве звоном всех церковных колоколов, 26 августа – в Твери, 28-го – в Торжке. В городе Боровичи ковчег поместили на яхту, на которой 9 сентября перевезли через Ильмень до Новгорода, где его установили в шатре перед Святой Софией. После праздничных богослужений святыню везли водою по Волхову до Ладоги. По всему пути следования устраивались ежедневные встречи ее народом в селениях и монастырях.

Первоначально планировалось приурочить внесение мощей в Александро-Невский монастырь ко второй годовщине заключения Ништадтского мира со Швецией 30 августа, но прибытие процессии в Петербург, намеченное на 25 августа, задержалось. Поэтому 17 сентября был издан указ о том, чтобы временно поместить святыню в Благовещенскую соборную церковь г. Шлиссельбурга, где она и хранилась с 1 октября до августа следующего года [Хитров 1992, с. 234–236].

В 1724 г. встрече мощей в столице сопутствовали большие торжества. Император со свитой на галере встречал процессию у устья Ижоры (по другим сведениям – на подходе к Александро-Невскому монастырю). Здесь мощи перенесли с яхты на царское судно, по преданию, царь стал у руля, а вельможам велел взяться за весла. Под пушечную пальбу процессия судов, среди которых был и ботик Петра, направилась к монастырю. Здесь у специально построенной пристани процессию встречали церковнослужители, императрица со знатью и толпы простых горожан. Раку с мощами, перенесенную в монастырь знатнейшими вельможами, поместили во вновь освященную церковь Александра Невского – верхний храм церкви Благовещения Пресвятой Богородицы (рис. 50).

Слова из церковной службы, состоявшейся 30 августа, в день перенесения мощей в Александро-Невский монастырь, передают царившее в столице настроение: «Веселися, Ижорская земля и вся Российская страна! Варяжское море, восплещи руками! Нево реко, распространи своя струи! Се бо Князь твой и Владыка, от Свейскаго ига тя свободивый, торжествует во граде Божии, его же веселят речная устремления! Веселитеся днесь, Российстии народи! Ликуйте начала и власти! Се бо плоть от плоти вашея и власть от власти вашея Благоверный Князь Александр Невский ликует со ангелы на небеси и всех своих сродников и властей и под властию сущих на духовное созывает торжество, о всех молится Господу! Возведи окрест очи твои, Россие, и виждь, се бо распространишася пределы твоя и приусугубишася от востока и севера и юга чада твоя, и Промыслу Вышняго, по бранях, в мире воспой песни твоя! Создай грады твоя новые, Россие, утверждай миром пределы твоя! Господь с тобою, Господь помощник! Даждь убо славу имени Его, преславно ныне прославившему тя!» [Хитров 1992, с. 236–237]. Служба сопровождалось звоном колоколов, пушечной пальбой и праздничными иллюминациями. День 30 августа был объявлен церковным праздником – Днем перенесения мощей святого благоверного князя Александра Невского.

Рис. 50. Тимм В.Ф. Перенесение мощей се. Александра Невского. Русский художественный листок, 1861 г. РНБ, Отдел эстампов

Но в народе, по-прежнему в большинстве своем не понимавшем планов императора по созданию новой столицы, распространилось предание, что «Святой Александр не пожелал покоиться в лавре, по вскрытии его рака найдена пустой, а мощи оказались на прежнем месте во Владимире. Когда это случилось в третий раз – Петр I при обратном перенесении мощей открыл раку, но от нее поднялось пламя. Тогда государь закрыл раку на ключ, который бросил в Неву, и с тех пор мощи под спудом и не известно где – в Петербурге или во Владимире» [Шляпкин 1915, с. 18]. Отражением неприятия перемен, введенных царем, стала отмена при Петре II празднования Дня перенесения мощей. Однако уже Анна Иоанновна возродила этот церковный праздник. До революции он широко отмечался в Петербурге и традиционно сопровождался крестным ходом от Казанского собора до Александро-Невской лавры.

Рис. 51. Серебряный саркофаг Александра Невского. Государственный Эрмитаж

Последующие правители России продолжили увековечивание образа Александра Невского и способствовали распространению культа святого. При Елизавете Петровне на Сестрорецком военном заводе изготовили грандиозную по своей художественной ценности и богатству серебряную раку для захоронения останков святого. Работы выполняли первоклассные мастера-серебряники в несколько этапов, начиная с 1746 г. В 1750 г. был закончен саркофаг с крышкой, а только три года спустя, к очередному Дню святого – к 30 августа 1753 г., весь мемориал был завершен, став одной из главных достопримечательностей Петербурга (рис. 51, 52).

Рис. 52. Разорение погребального саркофага в Александро-Невской лавре 1920-е гг.

Серебряное сооружение, выполненное в стиле барокко, состояло из семи частей, главные из которых – саркофаг и пирамида, и весило 89 пудов 22 фунта. Оно обошлось казне в 80 244 рублей 62 копейки, что по тем временам было огромной суммой. На пятиярусной пирамиде изображены Александр Невский и его жена Александра Полоцкая, в окружении ангелов со щитами. На стенках саркофага в картушах помещены рельефы с биографическими сюжетами, один из которых – битва на Неве [Завадская 1996, с. 87–90]. Далее стояло выгравированное стихотворение-эпитафия М.В. Ломоносова, славившее святого покровителя столицы, предшественника Петра Великого в борьбе за балтийские берега, и царствующую императрицу:

Святой и храбрый Князь здесь телом почивает, Но духом от небес на град сей призирает И на брега, где он противных побеждал, И где невидимо Петру споспешствовал. Являя Дщерь его усердие святое, Сему защитнику воздвигла Раку в честь, От перваго сребра, что недро ей земное Открыло, как на трон благоволила сесть.

Следует заметить, что Ломоносову принадлежит еще одно произведение, посвященное святому князю – мозаичный портрет «Александр Невский», выполненный им в 1757–1758 гг. и хранящийся в Музее М.В. Ломоносова в Санкт-Петербурге.

Рис. 53. Орден Святого Александра Невского

Незадолго до смерти Петр Великий собирался учредить орден Святого Александра, которым предполагалось награждать за воинские заслуги. Эту идею осуществила вскоре после его кончины, 21 мая 1725 г., Екатерина I. [Брокгауз, Ефрон 1901] Но первоначальный замысел был несколько изменен: орденом награждались не только военные, но и гражданские лица, бывшие по своему рангу не ниже генерала. В статуте ордена записано: «В награду трудов за Отечество подъемных». По иронии судьбы, первые орденские знаки были пожалованы немцам. В дни бракосочетания Анны Петровны с герцогом Шлезвиг-Голштинским Карлом Фридрихом императрица наградила жениха и еще 18 человек, среди них четверых придворных герцога. В день годовщины перенесения мощей святого Александра Невского 30 августа 1725 г., ставший официальным орденским днем, Екатерина I возложила орденские знаки на себя и наградила ими еще 21 человека, в том числе союзников Петра Великого по Северной войне – королей Польши Августа II и Дании Фредерика IV [Кавалеры Императорского ордена 2009].

Капитульным храмом ордена стал Троицкий собор Александро-Невской лавры. Награда имела одну степень и состояла из трех знаков. В статуте значилось: «знаки сего ордена суть следующие: 1. Крест золотой с красной с обеих сторон финифтью, имеющий между четырьмя концами своими четырех, золотых же, двуглавых орлов под Императорскою короною, с распущенными крыльями, коими они на поверхности лицевой стороны креста и соединяются между собою, имея в когтях перуны и лавровые венки; в середине креста, на облачном финифтяном поле, изображение на коне Св. Александра Невского, а на другой стороне латинский его вензель под Княжескою короною; 2. Звезда серебряная, в средине которой в таковом же поле вензеловое имя Св. Александра Невского под Княжескою короною; в окружности на красном поле изображен золотыми буквами орденский девиз: «За труды и Отечество»; 3. Лента красная, носимая чрез левое плечо» (рис. 53) [Статут Императорского ордена 1892, с. 268].

Кавалерами этого ордена, существовавшего до революции 1917 г., стало около трех тысяч человек. Представители российской императорской фамилии являлись его наследственными кавалерами: великие князья получали орден при крещении, а князья императорской крови – по достижении совершеннолетия. Орденом Святого Александра Невского были награждены многие выдающиеся россияне, среди них А.Д. Меншиков, Б.Х. Миних, Г.А. Потемкин, А.В. Суворов, М.И. Кутузов, Ф.Ф. Ушаков, П.П. Семенов-Тян-Шанский и многие другие. Награждались им и иностранные граждане – монархи, военные и государственные деятели – за заслуги перед Россией. В числе награжденных, по иронии судьбы, оказались и известные ее противники – короли Пруссии Фридрих II и Швеции Густав III и Густав Адольф IV, и даже император Франции Наполеон, получивший свой орден за Тильзитский мир 1807 г.

Храмы небесного хранителя российских императоров

Екатерина II хорошо знала о подвигах Александра Невского, что нашло отражение в написанных ею в 1780-е гг. «Записках касательно российской истории». Императрица пожертвовала покров, украшенный бриллиантами, для его гробницы, перенесенной в 1790 г. во вновь построенный Свято-Троицкий собор лавры. Возможно, с этим связано и ее распоряжение о назначении постоянного жалованья причту Александро-Невской церкви в Усть-Ижоре. В честь святого князя она назвала и внука – будущего императора Александра I (1777–1825), которого хотела возвести на престол, минуя его отца, Павла I. Впоследствии, в течение XIX в., имя святого Александра носили еще два русских императора – Александр II (1818–1881) и Александр III (1845–1894).

Именно по этой причине святому Александру, «небесному покровителю русских царей», посвящены десятки православных храмов на всей территории Российской империи от Великого княжества Финляндского и Царства Польского на западе до Петропавловска-Камчатского (1857 г.)[26] и Владивостока (1911 г.) на востоке. Основными заказчиками строительства церквей выступали представители императорской династии, военные, казенные и учебные заведения. В ту же пору появляется много домовых храмов и приделов Святого Александра [Кривошеев, Соколов 2009, с. 187–195[27]]. Оживленное строительство подобных церквей начинается уже при Александре I, но большинство из них возведено во времена правления Александра II и в особенности Александра III. Некоторые из храмов сооружались в память об императорах и их деяниях, другие – в честь побед, одержанных в XIX столетии: Отечественной 1812 г., Крымской и Русско-турецких войнах. Грандиозный храм-памятник Святого Александра по проекту А.П. Померанцева в память об освобождении Александром II крестьян планировалось создать в Москве. Построенную накануне революции церковь так и не освятили, а впоследствии она была уничтожена.

Несмотря на массовые разрушения церквей в советские годы, многие из них сохранились до наших дней, причем не только на территории России, но и в бывших владениях Российской империи: в Риге (1825 г.), Хельсинки (1854 г.), Тбилиси (1864 г.), Вильнюсе (1898 г.), Минске (1898 г.), Таллине (1900 г.), Ташкенте (1904 г.), Ашхабаде (1892–1900 гг.). Другие – в Баку (1898 г.), Астане (1891–1893 гг.), Киеве (1889 г.) – были снесены по политическим соображениям в годы советской власти.

По сложившейся традиции многие православные церкви, строившиеся за границей, также освящались в честь Александра Невского [Бегунов, Кирпичников 1995, с. 10; Кривошеев, Соколов 2009, с. 202–204]. Одним из первых стал храм в Потсдаме – резиденции прусских королей, при русском селении, возведенный в 1826–1829 гг. по проекту известного русского архитектора В.П. Стасова на средства Николая I и прусского короля. По своему облику он напоминает Десятинную церковь в Киеве, над созданием которой архитектор работал в те годы. Символично, что церковь заложили 11 сентября (30 августа) 1826 г. На закладном камне, помещенном в алтаре, на двух языках написано: «Повелением Его Величества короля прусского Фридерика Вильгельма III в знак незабвенной памяти яко вечный монумент искренней приверженности и дружбы во блаженной памяти ко представившемуся 1 декабря / 19 ноября 1825 года императору Александру Павловичу…». Деревня, населенная русскими солдатами и их потомками, составлявшими приход храма, также называлось Александровкой [Симановская 2005, с. 44–53].

Большинство зарубежных церквей во имя Святого Александра в европейских городах и столицах было построено во второй половине XIX в. Такие храмы существуют в Париже (1861 г.), в Александрии – в Египте, в Ухане – в Китае (1893 г.)[28], в Иерусалиме – в Израиле (1896 г.), в Лодзи – в Польше (1881–1884 гг.), а также в Болгарии, Сербии, Черногории, Австрии, Дании, США, Тунисе. Одна из этих церквей – в Копенгагене – была создана в 1881 г. по инициативе императрицы Марии Федоровны – датской принцессы Дагмары, супруги Александра III (рис. 54). Собор Святого Николая Чудотворца и Святого благоверного великого князя Александра Невского в Вене построен в 1893–1899 гг. при участии и на средства того же Александра III. Еще один собор, посвященный святому князю, в Варшаве, входившей тогда в составе Царства Польского в Российскую империю, возведен по проекту Л.Н. Бенуа в 1894–1912 гг. Впоследствии он был разрушен польскими националистами во время правления Пилсудского в 1924–1926 гг.

Рис. 54. Церковь Александра Невского в Копенгагене. Внутренний вид храма

Грандиозный по масштабам кафедральный собор Александра Невского в Софии, построенный в память русских солдат, погибших за освобождение Болгарии от османского ига, заложен в 1882 г., а закончен в 1912 г. (рис. 55, 56). Он пережил непростую историю – в годы возникновения противоречий между Россией и Болгарией его посвящение менялось. Церковь Святого Александра Невского в сербско-византийском стиле в Белграде также возведена в память об участии русских войск в освобождении Сербии в ходе Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Ее судьба сложилась непросто – несколько раз с 1877 до 1930 г. она переносилась и перестраивалась. Последний храм был освящен в присутствии югославского короля Александра I Карагеоргиевича. Драматичной оказалась судьба еще одного балканского храма – в Черногории, находящегося на о. Святого Стефана. Эта древняя церковь была переосвящена в 1939 г. в храм Святого Александра по настоянию югославской королевы Марии – супруги Александра I[29].

Рис. 55. Собор Святого Александра Невского в Варшаве

Рис. 56. Собор Святого Александра Невского в Софии

Другая история у храма в городе Бизерте в Тунисе. В 1920 г. здесь нашли пристанище корабли российской эскадры, и образовалась русская колония. Православный храм Александра Невского построили при ней только в 1936–1938 гг., в память о последних кораблях Российского Императорского флота. Внутри него имеется мемориальная доска с названиями этих кораблей.

Ко второй половине XIX – началу XX вв. относится и основная часть икон и картин с изображением святого Александра Невского. На иконе В.М. Васнецова, написанной для Владимирского собора в Киеве (1880-е гг.), он изображен воином. На эскизе М.В. Нестерова для мозаичного изображения в церкви Воскресения («Спаса на крови») в Санкт-Петербурге (1892 г.), на месте гибели Александра II, святой предстает молящимся перед Невской битвой. Ко второй половине XIX в. относятся и монументальные полотна академика живописи Г.И. Семирадского «Князь Александр Невский принимает папских легатов» (1876 г.) и «Александр Невский в Орде» – эскиз для храма Христа Спасителя в Москве, чей северный придел посвящен Святому Александру. К 1904 г. относится картина Н.К. Рериха «Александр Невский поражает ярла Биргера» (рис. 57).

Скульптурные памятники Александру Невскому появляются также в XIX в. Впервые его бронзовую скульптуру, выполненную известным российским скульптором С.С. Пименовым, установили еще в 1811 г. в Петербурге, в нише Казанского собора. Следующее монументальное скульптурное изображение князя-воителя включено, наряду с изваяниями других великих людей, в состав знаменитого монумента «Тысячелетие России», созданного в 1862 г. в Новгороде по проекту М.О. Микешина (рис. 58).

Рис. 57. Н.К. Рерих. Александр Невский поражает ярла Биргера. Русский музей

Рис. 58. Скульптура Александра Невского в составе монумента «Тысячелетие России»

Корабли с именем святого Александра

Имя святого Александра давали и кораблям российского флота в XVIII – начале XX вв. В 1749 г. в Петербурге под руководством корабельного мастера Г.А. Окунева построили линейный корабль «Александр Невский», вооруженный 66 пушками. Корабль погиб в Ревеле (Таллин) в 1763 г. из-за возгорания пороха в крюйт-камере [Иоффе, Мельников: 1991, с. 51–52; Данилов 1996, с. 40].

Следующие два 66-пушечных линейных корабля Балтийского флота с таким же названием были спущены на воду в 1772 и 1787 гг. в Архангельске. Последний из них (длина 51,8, ширина 14,3 м), построенный корабельным мастером М.Д. Портновым, в 1789 г. участвовал в бою со шведской флотилией в проливе Барезунд (западнее полуострова Порккалауд), поддержал артиллерией высадку десанта, захватившего береговую батарею. Оба судна за ветхостью были разобраны в 1784 и в 1814 гг. [Иоффе, Мельников 1991, с. 51–52; Данилов 1996, с. 59, 79].

66-пушечный корабль «Святой Александр», построенный в 1786 г. в Херсоне корабельным мастером С.И. Афанасьевым, погиб при первом своем плавании в Севастополь у мыса Тарханкут, налетев на подводную мель. Остатки его были обнаружены подводными археологами в 2005 г. и исследуются в течении нескольких лет [Золотарев, Кобец 2009, с. 93–109].

50-пушечный фрегат Черноморского флота «Александр Невский» (длина 47, ширина 12,6 м), был построен в 1787 г. в Херсоне тем же С.И. Афанасьевым. В 1790–1791 гг. участвовал под командованием контр-адмирала Ф.Ф. Ушакова в бомбардировке турецких крепостей Синоп и Анапа, в сражениях в Керченском проливе, у Тендровской косы, у мыса Калиакрия. [Иоффе, Мельников 1991, с. 51–52; Данилов 1996, с. 252–253]. За последнее из этих сражений Ушаков получил орден Александра Невского.

74-пушечный линейный корабль Балтийского флота «Александр Невский» (длина 52,4, ширина 14,9, осадка 5,8 м.), построен в 1826 г. в Петербурге на Охтинской верфи под руководством корабельного мастера В.Ф. Стоке. В 1827 г. под командой капитана 2-го ранга Л.Ф. Богдановича корабль отличился в Наваринском сражении: вступил в бой с тремя неприятельскими фрегатами, один уничтожил, а другой заставил сдаться. В 1828–1830 гг. корабль в составе эскадры контр-адмирала П.П. Рикорда участвовал в блокаде Дарданелл и других операциях русского флота, затем вернулся на Балтику. В 1847 г. был разобран [Иоффе, Мельников 1991, с. 51–52].

Парусно-паровой винтовой фрегат Балтийского флота «Александр Невский» (длина 82,9, ширина 15,5, осадка 6,9 м) был построен в 1861 г. на Охтинской верфи в Петербурге. В 1863 г. фрегат под флагом контр-адмирала С.С. Лесовского возглавил Балтийскую эскадру в «Американской экспедиции» русского флота. Посетив многие порты в Северной и Южной Америке и на Кубе, летом 1864 г. «Александр Невский» вернулся на Средиземное море, где участвовал в выполнении ряда дипломатических поручений, а в мае 1865 г. перешел на Балтику. В 1867 г. под флагом контр-адмирала К.И. Посьета совершил плавание к Азорским островам, затем перешел в Средиземное море, где участвовал в спасении греческих жителей острова Крит от террора турецких властей. При возвращении на Балтику в сентябре 1868 г. во время шторма разбился у берегов Ютландии (Дания) (рис. 59). Поблизости от места крушения в г. Лемвиг существует музей, в котором значительная часть экспозиции посвящена этому событию и хранятся детали и вещи с погибшего корабля [Лунд Андерсен 2013; Иоффе, Мельников 1991, с. 51–52].

Рис. 59. А.П. Боголюбов. Крушение фрегата Александр Невский.1868 г.

Два парохода, носившие название «Александр Невский», в годы Гражданской войны были в составе соединений белого движения. Один из них входил в 1919 г. в Обь-Иртышскую флотилию и был захвачен в том же году красными, второй участвовал в эвакуации белой армии из Крыма в Турцию [Левинтов 1997, с. 2].

В советское время крейсер «Александр Невский» был заложен в Ленинграде в 1950 г., а введен в строй в 1952 г. Позднее он находился в составе Северного флота до 1989 г.

От развенчания к «светской канонизации» национального героя

После революции, с началом гонений на церковь, одним из средств борьбы с ней и подрыва ее основ новая власть избрала проведение акций по вскрытию и освидетельствованию мощей святых. Идеологическое обоснование этой деятельности подготавливалось со времен Гражданской войны журналом «Революция и церковь», в котором печатались статьи тогдашних видных государственных деятелей, включая Ленина, Бухарина, Коллонтай. Формальным поводом для начала массового вскрытия святых мощей послужило обнаружение в раке святого Александра Свирского восковой куклы. Понимая особое значение Александра Невского для русской истории, митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин обратился к председателю Петроградского совета Г.Е. Зиновьеву с письмом, где выражалась надежда, что мощи святого и благоверного князя не будут потревожены. В ответ на обращение митрополита в журнале «Революция и церковь» опубликовали статью П.А. Красинова «Религиозная хитрость» с атеистическими нападками и на митрополита, и на Александра Невского [Кашеваров 1994, с. 31–41]. После дискуссии в революционной прессе и появления в 1920 г. указа о ликвидации святых мощей путем передачи их в музеи, в 1922 г. раку с останками Александра Невского, находившуюся в лавре, вскрыли. В результате осмотра специальной комиссией в ней было обнаружено 12 небольших костей разного цвета и две одинаковые кости правой ноги, что, по мнению представителей комиссии, свидетельствовало о том, что они «от разных мощей» [Долгинов 1961, с. 42]. Тогда-то и вспомнили легенду о том, что еще при переносе мощей в новую столицу Петр I осматривал их, после чего бросил ключ в Неву, запретив кому-либо вскрывать раку. Вспомнили и то, что мощи эти дважды горели в пожарах Рождественского монастыря в 1491 и в 1680-х гг. [Бегунов, Сапунов 1995, с. 85–90].

После всех разоблачений и обрушившихся на православную церковь гонений съезд духовенства осудил «всякую фальсификацию нетленности, каковые факты ясно установлены в революционное время». Поэтому, чтобы избежать дальнейшего осквернения святынь, церковь приняла мудрое решение: «Во избежание могущей быть и впредь фальсификации мощей – предавать их земле» [Долгинов 1961, с. 42]. Однако новые власти передали мощи Александра Невского на хранение в Музей истории религии и атеизма, где была развернута экспозиция о церковных фальсификациях со священными реликвиями. Знаменитый серебряный саркофаг вместе с другими церковными ценностями был предназначен для продажи, но чудом избежал переплавки. Благодаря ходатайству деятелей культуры, он поступил в Государственный Эрмитаж.

Рис. 60. Николай Черкасов в роли Александра Невского

Перед началом Великой Отечественной войны, когда страна готовилась к отражению фашистского вторжения, советские власти снова обратились к образу князя-воителя. В 1938 г. кинорежиссер Сергей Эйзенштейн снял фильм «Александр Невский» (рис. 60). Музыку для него написал композитор Сергей Прокофьев, а в главной роли снялся известный советский артист Н.К. Черкасов[30]. Фильм «Александр Невский» вышел на экраны страны 1 декабря 1938 г. и сразу завоевал всенародное признание, а позднее стал одним из признанных шедевров мирового кино. По мотивам музыки к фильму Сергей Прокофьев сочинил знаменитую кантату «Александр Невский», ее премьера состоялась 17 мая 1939 г. в Большом зале Московской консерватории.

После начала Великой Отечественной войны, в 1942 г., сразу два известных русских художника обращаются к образу князя-воителя. П.Д. Корин, создавший триптих «Александр Невский»[31], вспоминал: «В 1942–1943 годах мною был написан триптих „Александр Невский". Я писал его в суровые годы войны, стремясь отразить непокорный гордый дух нашего народа, который в судный час своего бытия встал во весь свой гигантский рост» [Корин 1988] (рис. 61). Грозный облик воина в окружении дорогих символов родной земли перекликался с языком плаката. Еще одно полотно «Александр Невский» в том же году создал в Индии Н.К. Рерих, изобразив конного князя во главе русского воинства над поверженными немецкими рыцарями (рис. 62).

Рис. 61. П.Д. Корин. Центральная часть триптиха «Александр Невский»

Необычайный всплеск интереса к образу Невского в русской культуре и причастность к этому ее выдающихся деятелей стали требованием времени: в мире шла величайшая за всю историю война. Но в значительной мере это служило цели подъема патриотических настроений в стране. Плакаты с изображениями Александра Невского и других известных русских полководцев, призывающих к победе над врагом, стали распространенным агитационным средством на фронте и в тылу. Их имена присваивались воинским соединениям и партизанским отрядам. Идеологическое значение имели и многочисленные научные и популярные издания того времени, посвященные Александру Невскому.

Рис. 62. Н.К. Рерих. Александр Невский. 1942 г.

В июле 1942 г., в тяжелое для страны время, когда немцы штурмовали Сталинград, по распоряжению И.В. Сталина для поднятия патриотического духа в войсках были учреждены новые ордена, посвященные выдающимся русским полководцам: Суворову, Кутузову и Александру Невскому. Ими награждались особо отличившиеся военачальники. Новый орден Александра Невского был сделан по эскизу художника-архитектора И.С. Телятникова. В качестве портретного изображения князя автор использовал образ, созданный в фильме Николаем Черкасовым (рис. 63). За годы войны этим орденом были награждены свыше 42 тысяч советских и около 70 иностранных офицеров и генералов, а также более 1470 воинских частей и соединений. Некоторым из них присваивалось имя Александра Невского.

Рис. 63. Советский орден Александра Невского

Немаловажную роль в этой новой, светской, канонизации Невского, сыграло то, что он был одним из русских полководцев, одержавших блестящую, широко известную победу над немцами и защитивших родную землю. В тяжелое для страны время в уста знаменитого полководца было вложено перефразированное библейское выражение – «Кто с мечом к нам придет – от меча и погибнет». Теперь, уже в светском обличье, образ Александра Невского становится символом борьбы с врагом.

После окончания войны интерес к личности Александра Невского несколько угасает, хотя именно в это время появляются новые памятники в городах, связанных с его деяниями. Бюсты знаменитому полководцу были установлены: на Торговой стороне Новгорода[32], на родине героя в Переяславле-Залесском в 1958 г.[33] и во Владимире в 1963 г.[34] В 1985 г., в годовщину освобождения от немецко-фашистских оккупантов, в Великом Новгороде был установлен ростовой памятник Александру Невскому на набережной, названной его же именем[35].

Новая Россия – старые символы. Первый среди великих

В годы перестройки образ князя вновь становится объектом общественных дискуссий. С одной стороны, демократически настроенные западники обвиняли его в деспотизме, жестокости к своему народу, азиатской ориентации. Развенчанию роли самого князя и значения одержанных им побед в российской истории был посвящен и ряд исторических исследований [Горелик 2002; Данилевский 1994, 2005]. В них обращалось внимание на то, что придуманный образ Александра Невского, который «соответствовал имперской идеологии России и Советского Союза», был инкорпорирован в учебники и в научно-популярные издания и с их помощью внедрялся в общественное сознание. «До сих пор это оказывает влияние на историческую память наших сограждан, формируя у них имперское мышление и становясь важным инструментом в политической пропаганде» [Данилевский 2005, с. 130]. В патриотических кругах Невский, как и в прежние времена, рассматривается как символ силы, мудрости, единства русского народа и противодействия западной экспансии. С развитием идей «евразийства» он признается одним из зачинателей этого направления в политике Руси.

Трудно согласиться с крайностями, высказывавшимися участниками дискуссии. Прежде всего, не следует судить о моральных качествах Александра Невского с современной точки зрения. Он был правителем своей эпохи. Но при любых оценках его деятельности в настоящее время его образ не может оцениваться только своими прижизненными делами и достоинствами – он является своего рода идеологическим символом. И на переломе тысячелетий этот символ вновь оказался востребован.

С началом возрождения православия в России мощи святого и благоверного князя были одними из первых священных реликвий, переданных церкви. Разысканная в Казанском соборе, в хранилище Музея истории религии и атеизма, дарохранительница с останками святого 6 мая 1989 г. была торжественно, с крестным ходом, возвращена в Александро-Невскую лавру. В настоящее время небольшая частица мощей благоверного князя Александра Невского хранится в ковчеге в Троицком соборе лавры, где находится и одна из почитаемых икон святого Александра. Частички мощей святого есть во владимирском Успенском соборе и в софийском храме Александра Невского в Болгарии. В 2007 году по благословению патриарха Московского и всея Руси Алексия II мощи святого провезли по храмам России и Латвии.

Образ Александра Невского снова оказался в центре общественного внимания в переломное для страны время, в конце XX в. Всеобщий интерес к народному герою вызвал новый всплеск в художественной культуре России – появились десятки посвященных ему картин и памятников, а также освященных в его честь церквей. Неслучайно одним из первых храмов, возрожденных силами общественности в нашей стране, стала церковь Александра Невского в Усть-Ижоре.

В канун празднования 750-летия знаменитых сражений, выигранных Александром Невским – на Неве в 1990 г. и на Чудском озере в 1992 г., и вскоре после этих юбилеев, создаются новые памятники народному герою. Сразу несколько скульптурных композиций, посвященных ему, было установлено в 1990-2000-х гг. в Петербурге и его окрестностях. В 1989 г. по решению Ленгорсовета проведен открытый конкурс на лучший памятник Александру Невскому, который планировалось установить на одноименной площади у Александро-Невской лавры. «Перед участниками конкурса ставится задача средствами монументального искусства раскрыть образ выдающегося государственного деятеля Древней Руси, дальновидного политика, искусного дипломата и полководца, великого русского патриота Александра Невского» [Бюллетень 1989, с. 8]. Победителями первого тура конкурса были признаны скульптуры трех мастеров. Среди них была и конная статуя князя по проекту В.Г. Козенюка, он работал над ней еще с конца 1960-х гг. Тема Александра Невского была основной в творчестве мастера. Первый макет конной статуи для этой площади был предложен им еще в 1974 г. Выполненный ранее бюст Невского был установлен к юбилею битвы в 1990 г. перед Софийским собором в г. Пушкине. Копия этого памятника была поставлена в 1992 г., в празднование юбилея Ледового побоища, недалеко от места, где оно происходило – на берегу Чудского озера, в Кобыльем городище.

В 1993 г. памятник легендарному полководцу был установлен на месте его кончины в Городце на Волге[36]. В том же году на северо-восточной окраине Пскова открыта самая грандиозная по масштабам скульптурная композиция – Александр Невский в окружении дружины, выполненная в бронзе и граните по проекту скульптора И.И. Козлова и архитектора П.С. Бутенко.

Из-за сложного экономического положения в стране реализация проекта с памятником на площади Александра Невского в Петербурге отодвинулась на несколько лет. Второй тур конкурса, в котором победу одержала работа В.Г. Козенюка, прошел только в 1997 г. А создание памятника было приурочено уже к другому юбилею – празднованию 300-летия Петербурга. Конный монумент Александра Невского торжественно открыли в День победы – 9 мая 2002 г. (рис. 64).[37]Юбилей Петербурга ознаменовался открытием сразу двух памятников князю Александру на месте Невской битвы в Усть-Ижоре[38]. В 2003 г. еще один памятник Великому князю Владимирскому Александру Невскому установили во Владимире, возле Рождественского монастыря, на том месте, где ранее стоял бюст. В 2007 г. памятник ему появился также в Волгограде[39], недалеко от которого в XIII в. располагалась столица Золотой Орды – Сарай Вату.

Рис. 64. Памятник Александру Невскому в Санкт-Петербурге. Скульптор В.Г. Козенюк

Как роль Александра Невского в истории выходит далеко за рамки его деяний, так и ареал почитания героя и распространения памятников, посвященных ему, выходит за пределы границ его деятельности. Он охватывает и места, где князь никогда не бывал. Памятники Невскому открыли: в Курске в 2000 г., в Краснодаре в 2011 г.[40], а также в Туле и Петрозаводске. Есть они и в городах ближнего зарубежья: в Харькове, Павлодаре, Аксае.

Традиционный образ Александра Невского – идеального правителя и национального героя, заступника Русской земли, нашедший отражение в художественных произведениях, – является продуктом народного эпического сознания. Формирование его на протяжении прошедших столетий проходило под влиянием различных факторов. Приписываемые ему слова: «Боже славный… сотворивший небо и землю и установивший пределы народам, ты повелел жить, не преступая чужих границ… Суди, Господи, обидящих меня и огради от борющихся со мною, возьми оружие и щит и встань на помощь мне…», «Не в силе Бог, а в правде…» – звучат как призыв к миру и справедливости в отношениях между народами. С другой стороны, он известен как правитель своего времени, проводивший твердую и даже жестокую политику по отношению к недругам, но в то же время умевший проявлять великодушие к ним.

Результаты опроса общественного мнения в проекте «Имя России», проведенного в 2008 г. национальным телевидением, показали, что Александр Невский является наиболее популярным среди всех великих людей в истории нашей страны. При разнообразии оценок его деятельности в историографии и ипостасей, в которых представал его образ в различные периоды российской истории, Александр Невский был и остается выдающимся государственным деятелем и талантливым полководцем своего времени, по слову М.В. Ломоносова, «укротившим варварство на востоке, низложившим зависть на западе». Два подвига Александра – «подвиг брани на Западе и подвиг смирения на Востоке» – отмечал и другой видный русский ученый и мыслитель, Г.В. Вернадский [Вернадский 2002, с. 283]. Главная задача, которую ему удалось решить – сохранение русской государственности в землях Северной Руси в сложившихся тогда тяжелейших геополитических условиях. Следует вспомнить, что другие ее части на столетия утратили свою независимость.

Именно поэтому все его деяния и заслуги перед Отечеством рассматриваются сквозь призму противоречивого агиографического образа Александра – истинного христианского правителя, защитника своей земли, имеющего, по выражению П.А. Флоренского, самостоятельное значение в русской истории, не исчерпывающееся только биографическими реалиями. С этим образом неразрывно связаны и его победы на Неве и на Чудском озере, нашедшие столь яркое освещение в российской истории.

Страницы истории Ижорской земли

Крестоносцы в землях Великого Новгорода. Выборг, Ландскрона, Орешек

Победа на Неве не снизила накала борьбы на северо-западных рубежах Руси. В том же 1240 г. немецкие рыцари с опальным князем Ярославом Владимировичем заняли Изборск и разбили подошедшие к городу псковские войска. Вскоре им удалось овладеть и Псковом. Ситуация осложнилась тем, что зимой из-за разногласий с новгородцами Александр Невский покинул город и уехал в Переяславль. Некоторое время спустя немецкие рыцари с чудью вторглись в Водскую землю «и повоеваша и дань на них возложиша, а город учиниша в Копорьи погосте. И не то бысть зло, но и Тесово взяша и гонящася за 30 верст до Новгорода, гость биющи, и семо Лугу и до Сабля» [ПСРЛ 2000, т. 3, с. 295]. Орденские рыцари взяли под контроль значительные части псковской и новгородской земель, включая Ижорское плато и Полужье, и обложили данью водь. Существовала реальная угроза закрепления рыцарей на этих территориях и продолжения наступления на Новгород. Опорными пунктами для установления господства на завоеванных землях должны были стать захваченные русские крепости и вновь созданное укрепление в центре Водской земли – в Копорье.

Вернувшийся в 1241 г. Александр начал освобождение завоеванных территорий с окрестностей Новгорода и совершил с новгородцами, ладожанами, корелою и ижорой поход на Копорье, «и взя город, а немец приведе в город, а иных пусти по своей воле; а вожан и чудь переветников извеша». Речь идет о води и чуди, которые перешли на сторону противника (рис. 65). После этого весной 1242 г. князья Александр и Андрей с низовскими и новгородскими полками освободили Псков. 5 апреля на Чудском озере произошло Ледовое побоище, и орденские войска потерпели сокрушительное поражение [ПСРЛ2000, т. 3, с. 295].

Согласно устоявшейся версии, только спустя 9 лет после битвы на Неве – в 1249 г. – шведский ярл Биргер возглавил второй крестовый поход в центральную Финляндию, во время которого была завоевана земля еми (тавастов) и в центре ее основана крепость Тавастхус. Однако, как уже говорилось ранее, эта дата ставится под сомнение некоторыми исследователями. После похода шведские владения уже почти вплотную приблизились к Корельской земле. В 1256 г. шведы вновь попытались закрепиться на новгородском побережье Финского залива – на сей раз они вместе с немецкими рыцарями начали строить крепость в устье реки Наровы. Но русские войска под руководством Александра Невского пресекли попытку захвата новгородских земель и совершили ответный поход в завоеванную шведами землю еми.

Рис. 65. Взятие Копорья.

Миниатюра Лицевого летописного свода сер. XVI в.

Военная опасность на северо-западных рубежах сохранялась, и в периоды обострения отношений Новгорода с Тевтонским орденом и Швецией перерастала в открытое противостояние, в котором с одной стороны могли принимать участие рыцари из стран Северной Европы, а с противной – войска из других русских земель. В 1268 г. в битве при Раковоре в северной Эстонии объединенные русские войска нанесли тяжелое поражение немецким рыцарям. После чего планы расширить за счет новгородских владений территорию, завоеванную Орденом в Восточной Прибалтике, были надолго остановлены и граница установилась по реке Нарове.

Опасаясь продолжения шведского продвижения на восток, новгородцы в 1277 г. совершают поход в Карелию, в земли своего традиционного союзника: «взя землю карелы на щит».

Понятие «взять на щит» в древнерусском языке означает не просто одержать победу. Оно означает «взять в добычу», то есть полный переход чего-то во владение победителя, «а сести на щит» – сдаться. Это выражение употреблялось и по отношению к населению, причем чаще – к его женской и детской части. Например, «изсекоша муже а жены и дети взяша на щит» – сообщалось в летописи при взятии Минска в 1066 г. В других случаях это выражение употреблялось и по отношению к городам и землям: «…взяша град Кыев на щит», «и взяша Белозерскыи волости на щит, повоевав…» [Срезневский 1989, т. III, ч. 2, с. 1610–1611]. Таким образом, означало пленение, завоевание, покорение.

Чем был вызван этот поход, учитывая, что еще в 1270 г. корела, наряду с водью и ижорой, упоминается в составе волости новгородской и о каких-либо проявлениях сепаратизма в летописях не упоминается. Вероятно, поход связан с усилением шведской активности на соседних территориях, а возможно, и в самой Карелии, напрямую достижимой по водным путям из Балтики и западнофинских земель.

В конце XIII в. Швеция возобновила вторжения и в другие новгородские владения – включая Ладогу, что привело к продолжительной войне между двумя государствами. В 1283 и 1284 гг. шведы входили в Ладожское озеро и грабили прибрежные территории. В 1292 г. состоялся поход новгородцев в подконтрольную Швеции землю еми – «Ходиша молодци новгородстеи с воеводами с княжескими воевать в Емьскую землю, воевавше придоша вси здрави». Ответное вторжение шведов в том же году было направлено в земли корелы и ижоры: «приходиша свея воевать, 800 их 400 иде на Карелу, а 400 на Ижеру, избиша их Ижера, а Карела изби своих, а иных руками изымаша» [ПСРЛ 2000, т. 3, с. 327]. Несмотря на одержанную победу, уже в следующем году шведы снова вторглись в западную Карелию. Таким образом, вторжение 1292 г. можно расценивать как разведку боем.

Шведскими войсками в 1293 г. руководил фактический правитель королевства Тергильс Кнутсон. В стратегически важном пункте – в устье Вуоксы, на выходе из Корельской земли в Выборгский и Финский заливы – ими была основана крепость Выборг. В следующем, 1294 г. состоялась неудачная осада Выборга новгородцами. В 1295 г. происходит борьба за Корелу. Шведы захватывают и укрепляют крепость, но новгородцам удается выбить их из нее.

В 1300 г. шведский правитель Тергильс Кнутсон вторгся в Ижорскую землю и основал Ландскрону на Неве, в устье реки Охты. В 1301 г. русские войска взяли и разрушили Ландскрону. Они не решились укрепить захваченную крепость, слишком удаленную от основных новгородских владений, опасаясь новых вторжений неприятеля с Балтики. Примечательно, что еще ранее, в 1282 г., они разрушили другую порубежную крепость – Копорье, выстроенную в камне князем Дмитрием Александровичем в земле води в 1280 г. Однако отношение Новгорода к укреплению северо-западных рубежей меняется уже на рубеже XIII–XIV вв., и в 1297 г. они вновь отстраивают Копорье, находившееся, в отличие от Ландскроны, в глубине новгородской территории. В 1310 г. новгородцы строят новую крепость, Корелу, у истоков Вуоксы.

Но военные действия продолжались. В 1313 г. шведы вновь сожгли Ладогу, в 1318 г. новгородцы разрушили столицу шведских владений в Финляндии – Або. В 1322 г. возобновилась война на Карельском перешейке: состоялись еще одна неудачная осада Выборга русскими войсками и неудачный штурм Корелы шведами. Примечательно, что в те же годы (1322 и 1323) немецкие рыцари трижды вторгались в Псковскую землю и подступали к Пскову. Возможно, эти действия Шведского королевства и Ордена были согласованными. Наконец, в 1323 г. внук Александра Невского великий князь Юрий Данилович построил в истоках Невы крепость Ореховец, закрывшую вход в Ладогу. «… Ходите новгородци с князем Юрьем и поставиша город на усть Невы, на Ореховом острове, туто же приехавше послы от свейского короля и доконцаша мир вечный с князем и с Новым городом по старой пошлине» [ПОРА 2000, т. 3, с. 339].

Финское племя ижора, судя по историческим документам, выступало надежным союзником Новгорода, о чем свидетельствуют отсутствие в летописях сообщений о каких-либо столкновениях между ними и факт, что охрана такого важного участка общеевропейского торгового пути, как Нева, находилась под контролем ижоры. Складывается впечатление, что Новгород вплоть до начала XIV в. даже не пытался создавать укрепления на Неве, закрывающие проход по ней в свои внутренние владения. Ближайшей к Неве крепостью на этом направлении оставалась Ладожская. Впрочем, ситуация вполне вписывается в общую стратегию новгородской политики того времени, в основе которой был моноцентризм – стремление к сосредоточению всех государственных, административных и военных функций в самом Новгороде. Новые укрепления на удаленных территориях опасались создавать и потому, что при определенных обстоятельствах ими мог ли воспользоваться неприятель или местная оппозиция центру.

Только после основания шведского Выборга и попыток шведов закрепиться на Неве новгородцы осознали, что им сложно будет бороться за сохранение Ижорской и Корельской земель без новых крепостей. Поэтому, вероятно, с самого начала своего существования Орешек становится военно-административным центром Ижорской земли.

Рассказ о Пелгусии, жившем «посреде роду своего погана», фиксирует начальный период затянувшейся на столетия христианизации, когда родоплеменная знать, находившаяся, вероятно, в тесных отношениях с новгородским боярством, уже начинает принимать новую веру. Писцовые книги рубежа XV–XVI вв. сообщают нам о деревнях Пелкуевых, или Пелгуевых, в Ижорской земле. Не исключено, что эти названия могли быть связаны с Пелгусием [Гадзяцкий 1940, с. 130, 109]. Процесс интеграции ижоры в состав Новгородского государства растянулся на длительное время, и события первой половины – середины XIII в. показывают участие ижоры в совместной обороне его северо-западных рубежей. Но уже в 1270 и 1316 гг. ижора вместе с плесковичами (псковичами), ладожанами, рушанами (жители Старой Руссы), корелами и вожанами названа в составе Волости Новгородской [Гадзяцкий 1940, с. 130, 109]. Таким образом, в это время взаимоотношения Новгорода и ижоры уже не определяются только даннической зависимостью, а земли, заселенные этим племенем, официально входят в состав Новгородского государства.

Новгородские ладьи и ганзейские когги на Неве

В торговых договорах Новгорода с Готским берегом (Готландом) и Немецкими (Ганзейскими) городами, заключенных в XII–XIV вв., есть сведения о Приневье, которое посещали иноземные купцы по пути в Новгород и обратно. В договоры обычно включался пункт, по которому новгородцы несли ответственность за «чистый» (безопасный) путь купцов от острова Котлин и Березовых островов в Финском заливе, являвшихся крайними точками новгородских владений на воде, до выхода их открытое море [ГВНП 1949, с. 57–62]. При описании дозора Пелгусия, говорится: «Стоящу Ему при край моря, стерегущу обои пути». Возможно, морская стража располагалась на острове Котлин, обеспечивая безопасность прохода купеческих караванов севернее и южнее острова.

Еще одним пунктом контроля при входе в Неву могло быть западное побережье Васильевского острова, откуда просматриваются входы во все протоки невской дельты, учитывая, что в основном использовались два фарватера – по Большой Неве и Большой Невке. Заметим, что в «Повести» речь идет именно о двух путях, что больше похоже на остров Котлин, хотя гораздо проще было держать под контролем русло Невы выше островов дельты, где-нибудь у устья реки Охты, где имелся единственный судоходный фарватер и существовал удобный мыс, защищенный природными рубежами. Во время археологических раскопок 2009 г. на мысу при впадении Охты в Неву было обнаружено средневековое городище, судя по всему, представлявшее собой сторожевой пункт на водном пути. Но на Неве могла существовать и многоэтапная система контроля за судоходством.

Скорее всего, в задачу дозора входили последовательное оповещение ижоры, ладожан и новгородцев о приближении и движении крупных сил противника и отпор небольшим отрядам неприятеля и разбойникам. Однако в отдельных случаях для охраны купцов предпринимались и более существенные меры с участием новгородцев – «оже будет нечист путь в речках, князь велит своим мужем проводити сии гость». Такая необходимость возникала довольно часто, так как помимо опасности, которую несло торговому судоходству постоянное военное противостояние, случались грабежи купцов местным населением. Иногда в Неву с Балтики заходили пираты. Такие случаи были зафиксированы в 1392 и в 1521 гг. [ПСРЛ 2000, т. 3, с. 385].

Рис. 66. Изображение ганзейского когга на печати

Союз германских торговых городов Ганза в XII–XIII вв., имевший свои торговые дворы в Брюгге, Лондоне, Новгороде, становится, наряду с Готландом, главным посредником в торговле стран Балтики и Северного моря. Дважды в год прибывали в Новгород немецкие и готские (с острова Готланд) купцы: весной, оставаясь торговать на все лето; осенью – на зиму. Караваны ганзейских коггов двигались вдоль южного побережья Балтики в Финский залив (рис. 66). Уже в устье Невы, вероятно, во время стоянки на островах под защитой ижорской стражи, они выбирали из своего числа ольдермана двора, который следил за строгим соблюдением установленного для купцов порядка жизни – «скры» и вел сношения с местными властями. Одним из традиционных мест остановки судов, двигавшихся по водному пути, могло быть и устье Ижоры, где для этого имелись ландшафтные и гидрографические условия [Бережков 1879].

Сложный фарватер и пороги на реках, песчаные и каменные мели в море на входе в Неву вынуждали приезжих купцов нанимать лоцманов и пользоваться услугами лодочников, осуществлявших перевозки грузов на речных плоскодонных судах с незначительной осадкой. Факт, что зафрахтованные судовладельцы не несли ответственности за перевозимые товары, в случае их гибели, свидетельствует о труднопроходимое™ невских Ивановских и Волховских порогов. Из договорных грамот Великого Новгорода и Ганзы известно, что в XIII в. на Неве уже существовали две взаимосвязанные организации судовладельцев и лоцманов, работа которых хорошо оплачивалась. Упоминание традиционной платы («то что брали издавна, но не более») свидетельствует о древности этих промыслов, существовавших, по-видимому, еще в эпоху викингов. Ганзейским купцам разрешалось вести прибрежную торговлю на Неве и в Финском заливе с местным корельским и ижорским населением, рубить лес для починки судов и заготовки дров для приготовления пищи. Однако оговаривалась судебная независимость Ижорской земли, поскольку все преступления, совершенные в ней, подлежали суду местного, Ижорского, ольдермана [Гадзяцкий 1940, с. 130–131].

Новгородское мореплавание к этому времени прекращается. Причин тому было несколько: отдаленность основных районов Новгородской земли от морского побережья; второстепенная позиция новгородского купечества по сравнению с боярством в управлении государством; протекционизм западноевропейских государств, препятствовавший активной торговле русских купцов. В результате новгородцы почти прекратили ходить на своих судах за море, все чаще обращаясь к посредничеству ганзейских и прибалтийских купцов, получавших от этого большие прибыли.

Поход короля Магнуса

С 1330-х гг. начинается передача приграничных городов новгородской земли – Ладоги, Орехова, Корелы, Копорья – «в кормление» литовским князьям и русским князьям-изгоям. И приневские земли с поселениями также, вероятно, находились какое-то время под их управлением. Получая определенную часть дохода с этих территорий, служилые князья должны были организовывать их защиту. Подобная система во многом напоминала ситуацию с Ладожским ярлством, так как для защиты предусматривала привлечение иноземных войск с князьями, получавшими определенную плату с этих земель. Однако летописные свидетельства показывают, что они часто не справлялись с возложенными на них обязательствами по обороне края. Первыми из служилых князей становятся князь Наримонт Гедиминович с сыновьями, которым новгородцы осенью 1333 г. передают Ладогу, Ореховый, Корелу, Корельскую землю и половину Копорья «в отцину». Однако уже в 1338 г. с началом нового русско-шведского конфликта на Карельском перешейке, князья уезжают в Литву и не откликаются на призывы из Новгорода о необходимости защиты переданных им «в кормление» земель [ПСРЛ 2000, т. 3, с. 345, 349].

Последний крестовый поход в русские земли был предпринят шведским королем Магнусом Эрикссоном в 1348 г.[41] Король прислал в Новгород послов с предложением провести диспут о вере, намереваясь склонить новгородцев к переходу в католичество, в противном случае угрожая войной. Возглавляемый им флот вошел в Финский залив и остановился у Березовых островов, где и произошла встреча короля с новгородскими послами. Получив отказ новгородцев, Магнус двинулся вверх по Неве к Орешку: «приступил к городку ратью со всею своею силою; а ижору почал крестити в свою веру, а который не крестятся, а на тых рать пустил». В ответ на это новгородцы послали в Ижорскую землю бояр с малой дружиной в 400 воинов, которая одержала победу над шведским отрядом – «избиша Немцов 500, а иных живых изымаша, а переветников казниша» [ПСРЛ 2000, т. 3, с. 359]. Из сообщения видно, что к тому времени какая-то часть местного населения уже перешла на шведскую сторону. Это подтверждается и в булле римского папы Климента VI (1342–1352 гг.) архиепископу Упсальскому, где говорилось, что ижорцы и корела, обращенные в христианскую веру, жалуются на жестокости русских, старающихся вновь обратить их в закон свой [Кеппен 1861, с. 262].

Это единственный случай, свидетельствующий о сепаратизме ижоры по отношению к Новгороду. Вероятно, в борьбе за влияние на племя ижору речь шла, в первую очередь, о попытке привлечь на свою сторону знать. Каким путем это делалось – богатыми дарами, обещаниями новых прав, захватом в заложники родственников, – неизвестно. Новгородцы выступили в Ладогу, но, учитывая масштабы вторжения, не решились атаковать шведов без поддержки великого князя. Однако помощь из Москвы от Симеона Ивановича, несмотря на обещания, не пришла.

И снова противники Новгорода продемонстрировали согласованность своих действий. После того как псковичи в конце июня выступили для поддержки новгородцев к Орешку, в псковские владения вступили орденские силы, разорившие окрестности Пскова, Изборска и Понаровье. А в 1349 г. в истоке Наровы на ее левом берегу ими была сооружена Васкнарвская крепость, позволившая укрепить границу по этой реке.

6 августа 1348 г. после шестинедельной осады королю Магнусу удалось хитростью взять Орешек. В плену оказались 10 новгородских бояр, в том числе тысяцкий Авраам. «А иных всех пусти из городка, а сам поиде от городка прочь, а в Ореховце оставивъ рать… Всех бо немець бывшее в Орешке 800». На этот раз, учитывая опыт Ландскроны, шведы оставили в хорошо защищенной крепости еще более сильный гарнизон.

«Новгородци же поихоша из Ладоги и сташа у Ореховца» [ПОРА 2000, т. 3, с. 360]. Вслед за этим «посадник Федор Данилович, и наместник князя Симеона Ивановича, и все новгородци и псковичи, и вся земля Новгородцкая совокупишеся идоша под град Орехов». Осада крепости началась 15 августа. Невдалеке от нее был разбит шведский отряд. Большую рать – 1000 человек – послали в Корельскую землю, где под городом Корелой также были разбиты неприятельские силы [Шаскольский 1987, с. 154–156; Кирпичников 1984, с. 98–99]. В результате Ижорская, Водская и Корельская земли были освобождены от шведов.

Прочно закрепить за собой захваченные территории шведам не удалось и на этот раз. С изменением расстановки сил «покоренные» племена вновь перешли на сторону Новгорода. Единственным оплотом завоевателей стала крепость Орешек, находившаяся на значительном удалении от ближайших шведских владений в западной Карелии. Осада продолжалась. «Новгородци же сидевше под Орешком всю зиму…». Король Магнус собирался продолжать борьбу за Корельскую и Ижорскую земли и весной готовился к новому походу на Неву. Видимо, осознавая опасность, новгородцы ускорили штурм Орешка: «… приступиша к нему на Федорове неделе в понедельник, прикидав примет. И считающу вторнику, загореся примет и город… а немци в костер[42] вбегоша. Новгородци воидоша в городок и взяша его февраля 25, а немец иссекоша, а иных поимаша и приведоша в Новгород» [ПСРЛ 1848, т. 4, с. 278].

В процессе археологических исследований 1969–1970 гг. обнаружить укрепления первоначального Ореховца, возведенные в 1323 г., не удалось. В юго-восточной части острова были выявлены остатки стен и башен каменной крепости, датируемой 1352 г. Однако в процессе раскопок в пределах этих укреплений был обнаружен строительный горизонт, относящийся ко второй четверти XIV в. – времени существования первоначальной крепости, занимавшей ту же территорию, что и последующая [Кирпичников 1980, с. 33]. Первая деревянная крепость сгорела во время взятия ее новгородцами в 1349 г. Этот штурм фиксируется по сгоревшим постройкам в горизонте первой половины XIV в., а также по наличию в нем значительного количества предметов вооружения, включая арбалетные болты. С этим же событием, вероятно, связаны и обнаруженные с южной стороны от Воротной башни восемь мужских захоронений. Они лежали в деревянных гробах, на незначительной глубине, головами на запад. Погребения датируются между 1329 г. и серединой XIV в. и интерпретируются как останки шведских воинов, погибших во время осады крепости новгородцами [Кильдюшевский 2006, с. 9–10].

В русском литературном произведении «Рукописание Магнуша» имеются сведения о продолжении войны Магнуса с Новгородом в 1349–1350 гг. В нем сообщается, что король с войсками снова приступил к Орешку, но обнаружив там новгородцев, отошел к Копорью. Получив сообщение о приближении новгородцев, шведы погрузились на корабли и отплыли в Швецию, но попали в бурю, в результате чего большая часть судов затонула в Нарвском заливе [ПСРЛ 1848, т. 4, с. 281–282]. Это сообщение, находящее некоторые косвенные подтверждения в других источниках, все же ставится исследователями под сомнение [Шаскольский 1987].

Ижорская земля Великого Новгорода

После войны новгородцы приняли решение укрепить Орешек. К 1352 г. относится строительство на Ореховом острове новой каменной крепости: «… добиша челом новгородци бояре и черный люди архиепископу новгородскому владыце Василию чтобы „еси господине ехал нарядил костры во Орехове". И он ехав, костры нарядил и приеха в Новгород» (рис. 67, 68). [ПОРА 2000, т. 3. с. 100; Кирпичников 1984, с. 100–101]

Вторая половина XIV столетия была относительно спокойной на невских берегах. Только в самом его конце – в 1392 г. – «… пришедши разбойнице Немци в Неву, взяше села по обе стороны реке, за 5 верст до городка до Орешка. И князь Семеон с городцаны сугнавши, иных избиша, а иных разгониша, и языке в Новгород приведоша» [ПСРЛ 2000, т. 3, с. 385]. Вероятно, это были знаменитые братья Витальеры, разбойничавшие с 1391 г. до середины XV в. на Балтике. Каперское сообщество, возникшее первоначально в северо-германских городах из-за противоречий Ганзы с Датским королевством, вскоре превратилось в неуправляемую грозную морскую силу. Пираты нападали на мореплавателей, грабили торговые города и прибрежные территории. В разное время они базировались в Северной Германии, на Готланде, в Финляндии. В 1393 г. витальеры разграбили норвежский Берген, в 1394 г. разорили датский Мальмё и захватили остров Готланд. Летописное сообщение 1392 г. впервые подтверждает существование на побережье Невы поселений в конце XIV в. и позволяет предполагать, что появляются они не позднее второй половины этого столетия. После того как в 1398 г. Тевтонский орден с целью усмирения пиратов захватил остров Готланд, они на некоторое время оставили Балтику, перебравшись на Северное море. Но позже снова вернулись сюда и продолжали разбойничать до середины XV в.

Рис. 67. Крепость Орешек. Реконструкция Е.Г. Араповой, А.Н. Кирпичникову В.И. Кильдюшевского

В 1411 г. шведы разрушают Тиверский городок на реке Вуоксе. Эта крепость, построенная корелами для защиты Западного Приладожья между Корелой и Орешком, вероятно, еще в конце XIII – начале XIV вв. и известная из документов 1390-х и 1404 гг., позднее не упоминается [Сакса 2010, с. 203]. Таким образом, военные действия на русско-шведской границе периодически возобновлялись.

Рис. 68. Воротная башня крепости Орешек, реконструкция В.Н. Савкова

В 1444 г. территория Северо-Запада вновь становится театром военных действий, на этот раз между Новгородом и Тевтонским орденом, войска которого «и по Ижоре и по Воцкой земли и по Неве поплениша и пожегоша, а города не взяша». В ответ на вторжение «Новгородци послаша селников Луских и Воцких и Ижерских бояр наперед, а сами хотеша ити с ними за Нарову воевати» [ПСРЛ 1925, т. 4, с. 419]. Столь дальний поход орденских сил вглубь Новгородской земли состоялся впервые за многие годы противостояния. До этого Ижорская земля была целью рыцарского вторжения только в самом его начале – в 1221 г. Обычно набеги орденских сил ограничивались на этом направлении Понаровьем, а южнее Чудского озера – Псковом и его окрестностями. На пути рыцарского войска к Неве были два города – крепости Ямгород и Копорье, расположенные в непосредственной близости от орденских владений, захват которых, вероятно, и был одной из целей этого вторжения. Орешек, находившийся на значительном удалении от границ и хорошо защищенный водными рубежами, был труднодостижим для орденских войск, не имевших здесь флота.

Из западных документов известно, что в эту войну на Неве был сформирован русский ладейный флот и базировался он, вероятно, в районе Орешка. По сведениям выборгского наместника, полученным на Неве, русские готовились отправить его под Нарву, чтобы доставить туда войско в составе 2500 человек, провиант и снаряжение. Поход этот состоялся в 1447 г., завершившись победой над орденским флотом у устья Нарвы, где были захвачены три немецких корабля [Клейнберг 1958, с. 116, 122].

В XV столетии Нева все чаще становится местом сбора русского флота: для участия в военных действиях в Финском заливе и, в первую очередь, для транспортировки войск, вооружения и снаряжения. В 1497 г. в Неве снова находилось большое количество ладей, а на полях и в деревнях стояло много воинских людей с пушками, готовившихся для похода на Нарву и в Ливонию. В задачу флота, собранного в 1502 г., входила переброска артиллерии из-под Выборга, осада которого была снята, к Нарве [Клейнберг 1958, с. 123]. Тем не менее Россия в XV–XVI столетиях не имела здесь постоянного флота, способного закрыть вход в Неву, о чем свидетельствуют сообщения о вторжениях в нее неприятельских судов. Судя по всему, флот формировался на время военных действий и выполнял преимущественно транспортные функции по перевозке воинских контингентов, вооружения и снаряжения.

До начала экспансии западноевропейских держав на восток новгородские границы были достаточно размыты, поскольку земли, населенные преимущественно русскими и составлявшие ядро Новгородского государства, окружали территории, занятые финскими племенами, находившимися в различной степени зависимости от Новгорода. В пределах Финляндии они простирались до северной части Ботнического залива, а на побережье Баренцова моря доходили до норвежской территории. Военное противостояние со Швецией, Данией и Орденом в XII–XIV вв. привело к утрате Новгородом значительных, ранее подконтрольных территорий и оформлению западного рубежа Новгородской земли, что выразилось в строительстве приграничных каменных крепостей, соответствовавших требованиям европейской фортификации того времени.

«Организация обороны новгородского государства строилась на географическом моноцентризме. Срединное место занимала столица – от которой веерообразно расходились сухопутные и речные пути, защищенные провинциальными городами, крупнейшие из которых являлись административно-хозяйственными центрами. Копорье, а затем Ямгород защищали Водскую дорогу. Корела и Орешек – Корельскую. Стратегия заключалась в том, чтобы сковать действия потенциального врага уже на рубежах своей земли». Северо-западный рубеж, защищенный крепостями Корела, Орешек, Копорье, устанавливается в первой четверти XIV в., а военное укрепление его продолжается в XIV–XV столетиях, когда на западной границе были построены в 1384 г. Ямгород ив 1491 г. Ивангород» [Кирпичников 1984].

Вооруженная борьба на северо-западных рубежах Руси в средневековье, по-видимому, оказала влияние на развитие и направление новгородской колонизации. Учитывая постоянные военные угрозы с запада, основные потоки русского расселения в средневековье направлялись на север и северо-восток. Что касается северо-западных окраин, то здесь земли Приильменья с Новгородом и Нижнего Поволховья с Ладогой, заселенные еще в пору славянского расселения в VIII–X вв., дополнились Средним Полужьем и Ижорским плато в ΧΙ-ΧΙΙ вв. Эти возвышенные территории с хорошими почвами выгодно отличались от окрестных заболоченных земель и были пригодны для развития земледелия. Ижорское плато было заселено прибалтийско-финским племенем водь, близким по происхождению и культуре соседним эстам. Свое название Ижорское, плато получило, судя по всему, позднее, когда сюда из Приневья стала переселяться ижора.

Ижорские земли по течению реки Невы и ее притоков, находившиеся между освоенными территориями Ижорского плато и Нижнего Поволховья, из-за их заболоченности и малой пригодности для земледелия длительное время оставались населены лишь немногочисленным ижорским населением. На севере, в районе реки Сестры и Лемболовских высот, они граничили с корельскими землями. Свидетельством раннего расселения ижоры в Приневье, помимо письменных документов, может служить топонимика. Притоки Ижоры в ее нижнем течении носят названия Большая, Малая и Попова Ижорка. Имеются на этой реке и поселения с соответствующими названиями – Усть-Ижора и Ям-Ижора. В северных окрестностях Петербурга, в районе Парголова, в XIX в. существовала деревня Ижорская.

Имеется ряд топонимов, связанных с продвижением ижоры к западу от Приневья – на побережье Финского залива и северную окраину Ижорского плато. Это деревни Большая Ижора и Малая Ижорская (XIX в.) на южном берегу залива (между Ломоносовом и Лебяжьим). Еще две деревни, носившие одинаковые названия «Ижорская», находились на юго-западной окраине Стрельны и к западу от Гостилиц – на северной окраине плато [Исторический атлас 2009, л. 02–08, 03–08].

Продвижение русских колонистов в Приневье, проходившее с соседних, уже заселенных ими территорий Ижорского плато и Нижнего Поволховья, началось, по-видимому, около XIII в. Но массовое освоение земель новгородцами происходило только в XIV–XV вв., после основания крепости Орешек.

Свидетельством проникновения новгородцев в этот регион может служить гидроним Словенка (ныне – р. Славянка), впадающая в Неву рядом с Ижорой. Впервые он упоминается в Писцовой книге Водской пятины 1500 г. Но название это, по мнению А.И. Попова, возникает в XIV в. Течения рек Славянки и Ижоры являются кратчайшими путями, по которым Южное Приневье могло осваиваться населением Ижорского плато.

Вероятно, в это же время начинается продвижение ижорского населения на запад, что фиксируется по материалам курганных могильников XII–XIV вв. на Ижорском плато и грунтовых могильников на побережье Финского залива, где встречаются вещи древнекарельских типов, связываемые с ижорой. «Историко-археологические данные не оставляют сомнения в освоении финноязычными выходцами из Ижорской земли территории современного ижорского расселения к XIV–XV вв.» [Рябинин 1988, с. 126–128]. Перемещение ижоры на северо-западные окраины Ижорского плато было вызвано, вероятно, как военными действиями в Приневье, так и начавшейся его новгородской колонизацией.

Под властью государя московского

В последней трети XV в., с объединением многих русских земель вокруг Московского государства и его усилением, в Новгородской земле активизируется оппозиция великому князю Московскому. В 1470 г. в Новгороде взяли верх противники Москвы, в результате чего был заключен договор с польским королем Казимиром IV, по которому Новгород принимал королевского наместника, а король брал на себя обязательства защищать новгородскую независимость. Великий князь Московский Иван III обвинил новгородцев в том, что они «от христианства отступают к латынству» и совершил поход на Новгород. Пятитысячная московская рать разбила на реке Шелони сорокатысячное новгородское ополчение, и город был вынужден признать себя «отчиной князей Московских». Новгородцы дали обещание – «быть… от великих князей неотступным ни к кому», а великий князь со своей стороны обещал «держать Новгород в старине». В 1475 г., после жалоб новгородцев на злоупотребления боярства, Иван III совершил так называемый мирный поход в Новгород, во время которого вершил суд, проводил аресты руководителей пролитовской партии и закрепил «по старине» свои права, коими давно уже не пользовались новгородские князья.

В 1478 г., воспользовавшись противоречиями среди новгородцев, Иван III потребовал установления в Новгороде княжеской власти, «как есмы на Москве…». В ответ на отказ новгородцев расстаться со своими вольностями великий князь, собрав войско, подступил к городу и осадил его. Противоречия между отдельными группировками в городе снова обострились, и понимая невозможность успешного сопротивления, новгородцы сдались великому князю «целоваша крест на всей его воли», с условием «новгородской старине ни которой не быти, ни вечу, ни суду, ни посаднику, ни тысяцким» [Соловьев 1993, т. 5, с. 33]. Так Новгородское государство прекратило свое независимое существование, превратившись в часть Московской Руси.

Иван III, включив Новгород в состав Московского государства, начинает проводить активную внешнюю политику на Северо-Западе и укреплять рубежи на этом направлении. Одной из важных задач, намеченных великим князем, стало изменение установившейся с конца XII в. системы прибалтийской торговли, вынуждавшей русских купцов вести невыгодную торговлю с западноевропейскими государствами через посредничество прибалтийских и ганзейских городов. Иван III отказался признать условия Ореховецкого мира и потребовал от Швеции возвращения трех западно-карельских погостов с Выборгом.

В 1481 г. он начинает вторжение в Ливонию, а год спустя осаждает Выборг. В 1492 г. на Нарове была основана крепость Ивангород. Впервые предпринимается попытка создания русского морского порта с выходом на Балтику через устье Наровы. Тремя годами позже из-за постоянных конфликтов были разорваны отношения с Ганзой и в Новгороде закрыт ее торговый двор. Однако все эти меры не смогли привести к зарождению активной торговли русского купечества на Балтике, по причине его экономической слабости и отсутствия условий для мореплавания.

В 1493 г. Иван III заключил союзный договор с датским королем, а два года спустя, летом 1495 г., начал войну со Швецией за возвращение утраченных корельских земель. Однако осада Выборга, начавшаяся 8 сентября, закончилась неудачным штурмом 30 ноября. Русский отряд, захвативший одну из крепостных башен, погиб в результате ее пожара и взрыва, получившего название «Выборгский гром». В декабре осада крепости была снята. Шведам удалось внезапным нападением в 1496 г. на короткое время захватить Ивангород. В 1497 г. в Неве снова сконцентрировалось значительное количество ладей с загруженными в них пушками для похода на Нарву и в Ливонию. В 1502 г. здесь опять снарядили большой ладейный флот для транспортировки войск и вооружения к Нарве [Клейнберг 1958, с. 23]. Однако эти войны не привели ни к изменению границ, ни к переменам в уже сложившейся системе русской торговли в Балтийском регионе, которая велась через города Восточной Прибалтики: Ригу, Ревель, Нарву и Дерпт.

Рис. 69. Карта Новгородских пятин (по К.А. Неволину) и путей сообщения (по И.А. Голубцову). Фрагмент

Присоединенные к Москве новгородские земли делились на пятины – пять регионов, не равноценных по площади и населению. Они носили названия: Шелонская, Водская, Обонежская, Деревская и Бежецкая. Время появления такого административно-территориального деления не совсем ясно, но, вероятно, оно возникло еще в годы новгородской независимости. Высказывалось мнение, что каждая из пятин была связана с одним из новгородских концов (городских районов) [Неволин 1853, с. 215–216]. Приневье входило в состав Водской пятины, получившей название от соседнего с ижорой племени водь, населявшего территорию Ижорского плато. В XVI в. по ее территории проходили ямские тракты, связывавшие Новгород с порубежными городами. Они совпадали в основном с магистральными дорогами, появившимся в предшествующий средневековый период [Голубцов 1950; Селин 2001] (рис. 69).

Наиболее важными источниками по позднесредневековой истории Приневского региона являются писцовые и обыскные книги. Писцовая книга Водской пятины 1500 г. содержит подробную информацию о населенных пунктах, количестве дворов в них, именах владельцев, а также сведения о хозяйстве, промыслах и податях населения. Земли по течению Невы входили в состав Ореховецкого уезда Водской пятины с центром в Орешке. Этот уезд граничил на востоке с Ладожским, на юге с Новгородским, на западе с Копорским, а на севере с Корельским уездами той же пятины. В северо-западной части Ореховецкого уезда, по реке Сестре, проходила русско-шведская государственная граница.

Уезд делился на восемь погостов. Большая часть побережья Невы находилась в пределах Спасско-Городенского погоста, центр которого находился в том же Орешке, где была Спасская церковь. Он включал северное побережье Невы от Ладоги до Финского залива и все северные острова дельты[43]. На южном побережье реки земли его протянулись узкой полосой от Ладожского озера и доходили только до устья реки Тосны. С юго-востока к Спасо-Городенскому погосту примыкали земли Никольского Ярвосольского погоста, а с юго-запада – Никольского Ижерского, территория которого простиралась вдоль южного берега Невы и Финского залива до реки Лиги, где проходила граница с Введенским Дудоровским погостом.

Система расселения на территории Ореховецкого уезда зафиксирована на более поздних шведских картах XVII в. На них же можно видеть ландшафты Приневья и расположение основных усадеб, возникших на месте хорошо освоенных земель и поселений предшествующего времени (рис. 70–71, см. с. VII–VIII вклейки).

На примере территории в нижнем течении реки Ижоры, входившей в состав Никольского Ижерского погоста, можно представить себе общую картину жизни этого времени на землях Приневской низменности. Земли эти частично входили в состав волости, носившей в новгородское время название «Михайловская Матвеева сына Селезнева», по имени ее владельца. Род Селезневых, связанный с Неревским концом Новгорода, известен только с XV в. Селезневы упоминаются в летописи в связи с колонизацией Подвинья. По предположению В.Л. Янина, они являются родственниками посадника последнего периода новгородской независимости Ивана Ивановича Лошинского [Янин 1981, с. 110]. Селезневы также выступали как ярые противники Москвы. Именно это может объяснить тот факт, что в 1471 г., после поражения новгородцев в битве на Шелони, Василий Селезнев был казнен по приказу Ивана III вместе с Дмитрием Борецким. В числе других пленных оказался и брат Василия – Матвей Селезнев. Сначала их заточили в Коломне, но впоследствии, после Коростынского мира, освободили. Добрая воля великого князя Московского не нашла достойного отклика. Уже в 1475 г. братья Матвей и Яков Селезневы вновь участвовали вместе с боярами Ананьиными и Офонасовыми в нападении на его сторонников в Новгороде [Соловьев 1993, т. 5, с. 23]. Но в том же году Матвей в должности тысяцкого участвовал во встрече великого князя. После включения Новгорода в состав Московского государства Иван III для прекращения сепаратистских настроений на местах конфисковал основную часть земель новгородского боярства, переселив прежних владельцев в центральные районы страны. Позднее освободившиеся земли передавались новым хозяевам уже как поместья, за службу.

Сигизмунд Герберштейн, немецкий посол в Россию в 1517 и 1526 гг., в своей книге «Записки о московитских делах» описал эти события. После подчинения Новгорода «московитский царь» (Иван III) отнял у новгородцев все имущество: «…увез с собою в Москву архиепископа и всех более богатых и могущественных лиц и послал в их имения, как бы в новые поселения, своих подданных. Народ там был очень обходительный и честный, но ныне является весьма испорченным; вне сомнения, это произошло от московской заразы, которую туда ввезли с собою заезжие московиты» [Герберштейн 1866, с. 110–117].

Князь Иван Тёмка Ростовский – новгородский воевода

Волость в нижнем течении Ижоры была передана в поместное владение князю Ивану Тёмке Ростовскому. Князь Иван, происходивший по прямой линии от Мономаховичей, первоначально владел Борисоглебской стороной Ростова и землями в окрестностях этого города, затем был вынужден продать эти владения своему сановному родичу Ивану III и получил земли в Водской пятине.

Селение, являвшееся центром Ижорского погоста («на погосте у Николы Святого»), находилось вблизи современных поселков Войскорово и Ям-Ижора, у порожистого участка на реке Ижоре, на удалении около 15 км от ее устья. Здесь русло реки делает петлю, образуя на правом берегу большой округлый полуостров, почти полностью окруженный водой. На шведских картах XVII в. в излучине реки, окруженной со всех сторон водой и соединенной с сушей узким перешейком, показаны владельческий двор и лютеранская кирха. Возможно, именно здесь и ранее – в XV–XVI вв. – находился центр погоста. В селении были церковь, три двора священнослужителей и двор торговца – «А на погосте церковь Никола Велики, да на погосте ж: поп Иев, диак церковный Сенка Марков, сторож церковной Ивашко; а пашни у них церковные земли на две коробьи ржи, а в обжи не положены, а сена косят пятьдесят копен[44]. Да на церковной же земле Филипко Логинов торговой человек без пашни, дает попу две гривенки темьяну позему, да он же дает с рядовичи, что у Клетей на реке на Ижере, в их оброк две деньги».

Рис. 72. Деревни Северо-Запада на гравюрах А. Мейерберга 1661 г.

Другая часть селения на погосте принадлежала князю Ивану Тёмке Ростовскому. В ней были большой княжеский двор и хозяйства восьми зависимых от него крестьян: «В большом сам Князь Иван; а людей его: Шаблыка, Пестрик, Нечай, Волк, Сувор, Сергейко; а христиан: Мартынко, Элоха Олексин; сеют ржы восемь коробьи, а сена косят на Князя триста копен, две обжи. А старого доходу не шло пахал старых бояр ключник. А нового доходу с обжи половье и за хлеб, а другую обжу пашут на Князя» [ВМОИДР 1851, с. 353, 341]. Таким образом, в составе этого сельца было 12 дворов, что соответствовало бы небольшой деревне в центральной России. Но, в отличие от центральных регионов страны, здесь сохранялась традиционная система расселения малыми деревнями, состоявшими из одного-двух дворов. Объединение деревень в села и селения, происходило не путем реального соединения и укрупнения, а за счет искусственного объединения соседних деревушек в переписных документах в один населенный пункт московскими писцами в так называемом новом письме 1500 г. (рис. 72).

В составе этой волости были и деревни в низовье и устье реки Ижоры. Деревня «Ушкино на Ижере» находилась в нескольких километрах от устья реки, на ее правом берегу.

В ней жили: «Ивашко Ушкин, дети его Лучко да Сидорко, его ж сын Власко; сеют (они) яри восемь коробей, а сена косят пятнадцать копен, две обжи. А старого дохода (получавшегося с них) две гривны денег, б оран, бочка пива, куря, воз сена, сажень дров, а из хлеба четверть; а ключнику (платили) четыре деньги, четыре горсти льну, два ставца масла, ведро пива. А новой доход потому ж, а сверх две гривны денег». Место расположения этой деревни известно благодаря сохранению ее названия в XVII в. На шведских картах того времени показано поселение Uskina Hof, что означает Ушкин двор. В одном из ганзейских документов XV в. говорится, что немецким купцам запрещается пользоваться на Неве услугами ореховецких лодочников Уски и Луки, неумеренно завышающих плату за фрахтовку судов, перевозивших грузы по рекам [Гадзяцкий 1940; Кирпичников 1980, с. 38]. Так что, возможно ее владелец был местным судовладельцем.

Деревня «на усть Ижеры на Неве», состоявшая из трех дворов, располагалась где-то у самого устья. «А в ней Тёмкин двор большой; а христиан: Лучка Васков, Васко Сонкин; сеют яри три коробьи, а сена косят пять копен, обжа. А старой доход боран, бочка пива, а из хлеба четверть. А новой доход боран, бочка пива, а из хлеба четверть, и за ключничь доход. Да за Тёмкою ж тоня[45] Олхова на реце на Неве пониже устия Ижерскаго по половинам с Куземкою, да с Андрейком с Бровцыными».

Другая деревня, «Карино на Неве на устьи Ижеры реки», была однодворкой. В ней жили «Васко да Смеико Афонасовы; сеют яри четыре коробьи, а сена косят 10 копен, обжа. А стараго дохода боран, а из хлеба четверть; а ключнику две деньги, две горсти льну, четвертка ячменю, ведро пива». Где-то вблизи этого места находилась и однодворная «деревня Линно на реке Ижоре» [ВМОИДР 1851, с. 355–356]. Слово «линно» широко распространо в финских языках и обозначало укрепленный пункт – городище. Большинство сохранившихся в настоящее время городищ Финляндии и Карелии имеют в названии эту составляющую. Можно предположить, что и здесь, на участке между погостом и устьем Ижоры, существовало древнее ижорское городище, утратившее к этому времени свое оборонительное значение. Память о нем сохранилась только в топонимике – названии расположенной на его месте деревни. Городище могло располагаться на одном из мысов возвышенного берега Ижоры, образуемых притоками и оврагами.

Вся волость, находившаяся в поместном владении Ивана Тёмки Ростовского, включала: «по старому письму» (прежней переписи, составленной в конце 1470-х – начале 1490-х гг.) – 31 деревню, в которых было 43 двора, людей 78 человек[46], 42 обжи земли и 14 сох. «А старого доходу и с ключником пол третья рубля и пол третьи гривны и пол третьи деньги; а мелкого доходу девятнадцать баранов, двадцать бочек пива и четыре ведра; да пятеронатцатеро куров, да тридцать и три ставцы[47] масла, двадцать и два острамка сена, десять пятков и два горсти льну, шестнадцать сажень дров; а из хлеба с четырех обеж треть, а с тридцати четырех обеж четверть, да за третью и за четвертию хлеба пол осьмы коробьи с получетверткою ячьмени, четвертка овса». Две обжи в волости были оброчные, а две обжи князь Иван «пашеть на себя».

По «новому письму» (1500 г.) в волости было 30 деревень, помимо трех, находившихся в общем владении, дворов в них «с большим двором со княжим с Ивановым» – 68, а людей в них «со княже с Ивановыми шестью человеки, опричь самого Князя Ивана», – 94. Количество обеж составляло – 42, 5 сох – 14 сорок в полтретьи обжи, а сох – четырнадцать с полутретью. «А нового доходу и с ключником[48] деньгами пол шеста рубля в две гривны и пять денег, а мелкого доходу осмьнадцать боранов, двадцать и пол третьи бочки и полтора ведра пива, девятеронатцатеро куров, бочка сигов, тридцать ставцов и пол пята ставца масла, двенадцать пятков и три горсти льну, двенадцать и пол четверта острамка[49] сена, пятнадцать саженей дров; а из хлеба с обжи половье, а с полу обжи треть, а с тридцати и с осьми обеж четверть, да за половьем и за третью и за четвертию хлеба девять коробей без четвертки ячьмени, полкоробьи овса» [ВМОИДР 1851, с. 360]. В книге зафиксировано количество деревень, дворов в них, возделываемых земель, активных людей, обложенных податями и выполнявших какие-то работы, доходы, получаемые с волости в денежном и натуральном выражении.

Начиная с 1501 г. князь Иван Тёмка Ростовский командовал передовым полком в новгородском войске. Во время русско-литовской войны в 1514 г. он участвовал в походе великого князя Василия Ивановича на Смоленск. Город был взят, и русское наступление вглубь территории Великого княжества Литовского продолжилось. Войска противников столкнулись на Днепре под Оршей. Как свидетельствует Псковская III летопись: «…бысть побоище великое под Оршею, и возопиша жены оршанки на трубы московския, и слышаше быти стуку и грому велику между москвичами и литвою, и вдаришися бояре и князи русские, с дивными удальцами русскими; на сильную рать литовскую; и грянули копии; и гремят мечи булатные о шеломы литовские на поли оршанском» [ПСРЛ 2000; т. 5; вып. 2; с. 260]. Иван Тёмка вместе с Никитой Оболенским командовали передовым полком в русском войске. Дворяне из Водской пятины сражались в полку правой руки под командой князя Михаила Булгакова.

Бой начался атакой этого полка на левый фланг польско-литовского войска. Поначалу русские потеснили неприятеля и нанесли ему ощутимый урощ но потом в бой вступили польские гусары и атака захлебнулась. После чего Челядиин; командовавший русским войском; ввел в бой главные силы. Передовой полк под командой князя Ивана Тёмки Ростовского напал на пехоту противника (рис. 73, см. с. IX вклейки). Полк левой руки князя Ивана Пронского атаковал его правый фланг. Противник; изобразив ложное отступление; заманил русских в засаду под артиллерийский обстрел; который послужил сигналом для перехода польско-литовского войска в наступление. «… Место пришло тесно и побиша Великого князя людей из лесов и убиша из пушки воеводу в передовом полку князя Ивана Ивановича Тёмку Ростовского» [Экземплярский 1891; с. 125–129]. Несмотря на примерное равенство сил противников; русское войско потерпело поражение из-за отсутствия единого командования.

Селения Ореховецкого уезда

Соседями Ивана Тёмки по земельным владениям были его родственники – другие ростовские князья; Андрей и Иван сыновья Александровы Хохолковы. Иван Александрович Буйнос; правнук Андрея Александровича Ростовского; принадлежал к роду Ивана Брюхатого; брата Ивана Яна. Иван имел двор в Сельце Волчья гора на Мазале, владения его были в Ижерском и соседнем Дудоровском погостах. Ему принадлежали деревни по рекам Ижоре и Славянке и южному побережью Невы: Койкоска, Нижний Омут, Каргуево, На носу на Коле, на Лезья. Он же владел деревней «Бубуево за рекою за Невою противу устия Ижорского» [ВМОИДР 1851, с. 361–367].

Брат Ивана Буйноса, Андрей Александрович, также владел многими поселениями в Спасо-Городенском и Ижорском погостах, включая деревни у устья Охты, городок на Словенке, селение на Васильевском острове. Большой двор князя Андрея размещался в деревне Дворец на реке Тосне [ВМОИДР 1851, с. 372–373].

Еще одна соседняя волость великого князя – «Федоровская Яковля сына Селезнева» – была закреплена в совместном владении за тремя братьями: «Федком да за Куземкою, да за Ондрейком за Михайловскими детьми Бровцына». Все они имели дворы в разных деревнях. Федко – в Галтееве острове у Николы Святого, где-то близко к центру погоста, Куземка – в деревне Мегре, а Андрейко – в деревне Лужа. Они же совместно владели тремя деревнями у устья Ижоры. Их общая усадьба располагалась в деревне «на устъ Ижеры реки на Неве», возможно, той же, где был двор князя Ивана Тёмки. В книге говорится: «… А в ней Бровцыных двор большой, Олександро Онашкин; сеет яри пять кор о б ей, а сена косит пятнадцать копен, обжа. А старого дохода шло половье из хлеба. А нового дохода гривна, а из хлеба четверть; то и за ключничь доход. Да Бровцыных же тоня Ольхавая на Неве ниж устья Ижерского по половинам и со Князем с Иваном с Тёмкою» [ВМОИДР 1851, с. 414]. Данная приписка показывает вероятное расположение их деревни на Неве ниже устья реки Ижоры, то есть на ее левом берегу. Это место на Неве отличается медленным течением, что, вероятно, было удобно для рыболовства и устройства здесь тони.

Следующая принадлежавшая Бровцыным деревня – «на Кюллине на Коитине на усть реки Ижеры», в которой жили: «Михал Кузмин, Сменко Яхнов, сын его Селив аник; сеют ржы шесть коробей, а сена косят десять копен, обжа. А старого дохода шло десять денег, а из хлеба четверть; а ключнику пол коробьи ржы. А нового дохода оброком шесть гривен за весь доход, а ключнику девять денег». Двухдворная «деревня Заречье на усть Ижеры реки», где жили: «Савка Карпов, Палка Матюков; сеют яри шесть коробей, а сена косят десять копен, обжа. А старого дохода шло десять денег, а из хлеба четверть; а новой доход по тому ж» [ВМОИДР 1851, с. 411, 417].

Поселение «на устъ Ижеры реки на Неве», где находились владельческие дворы и тоня, вероятно, самое большое из всех населенных пунктов в этом районе, противопоставляется другим деревням, расположенным на противоположном берегу. Предположительно оно располагалось на левой стороне реки, на месте современной церкви. Вероятно, владельческие усадьбы возникали на хорошо освоенных территориях, в древних поселениях, вокруг которых формировалась более поздняя земледельческая агломерация. Таким образом, деревня Заречье могла быть за рекой по отношению к этой основной деревне. Но это только предположение, и имеющиеся данные не позволяют более полно реконструировать топографию поселений, упоминаемых в устье Ижоры Писцовой книгой.

Владения Бровцыных в этой волости по новому письму включали: 39 деревень, 111 дворов с тремя большими, «а людей в них, опричь самих Федка да Куземка да Ондрейка, и с их с пятью человеки» – 162 человека, обеж 89, сох 30 «без трети сохи». Доход с волости составлял: «денег шестнадцать рублев без четырех денег да без четвертцы». Кроме того, «мелкого дохода семьдесят боранов без трети борана, два полти мяса, пятьдесят и осмеро куров, двадцать ставцов масла без полу ставца и пять блюд масла, двадцать и шесть лопаток бораньих, тридцать и четверо хлебов, тридцать и пять локоть усчины, пятьдесят и четыре бочки и пол третья ведра пива, две попоны, восемь пятков без горсти льну, шестьдесят и три острамки сена, пол осмы сажени дров; а из хлеба с семидесят и с одной обжи четверть, да за четверткою пол шесты коробьи с получетверткою ячмени», да с шестнадцати обеж оброк, «а две обжи Бровцыны пашут на себя; сеют ржи восемь коробей, а сена косят восемьдесят копен; да угодья рыбныя ловли на реце на Ижерекол»[50] [ВМОИДР 1851, с. 419–420].

Из подобных описаний можно сделать заключение о чересполосице во владениях различных помещиков, а следовательно, что отдельные волости не имели цельных массивов территорий с четкими границами. Вероятно, разграничения между отдельными деревнями в таких гнездах поселений проходили по каким-то традиционно установившимся границам: межам или природным рубежам.

В домосковские времена на Ижоре были и деревни, принадлежавшие новгородскому владыке (архиепископу), а также монастырям Вознесенскому с Прусской улицы и Спасскому Хутынскому, также отошедшим во владение великого князя [ВМОИДР 1851, с. 332]. В состав оброчных земель великого князя входили не только сельскохозяйственные угодья, но и селения рыбных ловцов на Васильевском острове, и торговые поселения. Наиболее крупным из них во всем Ореховецком уезде был «Великого Князя Рядок у Клетей на реке на Ижере, от Невы семь верст, а живут на нем торговые люди, пашни у них нет». При рассмотрении поселений Водской пятины ему, обычно отводиться особая роль. Торговые рядки – места, где велась торговля, – располагались в сельской местности, но обладали некоторыми городскими функциями. Количество их в пределах Водской пятины было не так велико, ближайший —

Сванский Волочек – располагался на западном берегу Ладожского озера, между Орешком и Корелой. Всего в рядке на Ижоре было 8 дворов, где жило 20 человек, которые по старому письму платили 12 гривен налога, «а нового оброку положено на них за обежную дань и за намесничь корм полтина» [ВМОИДР 1851, с. 345]. К рядку тяготел целый комплекс сельскохозяйственных поселений.

Все это навело исследователей на мысль, что в конце XV в. в районе современного города Колпино начал складываться второй после Орешка городской центр Ижорской земли. Предполагалось даже, что он упомянут в распоряжении шведского короля 1555 г.: «уничтожить два города в Ижорской земле» [Гадзяцкий 1940, с. 147]. Торговый пункт, расположенный между центром погоста и устьем Ижоры, обладал неоспоримыми преимуществами: он находился за Ивановскими порогами, что позволяло проходить сюда по Неве морским судам с большой осадкой. Местонахождение его в стороне от Невы предохраняло рядок от частых военных столкновений, случавшихся здесь. Ниже по течению Ижоры, на полпути до ее устья, располагалась деревня Ушкино, жители которой, могли участвовать в грузовых перевозках, связанных с рядком.

Расположение деревень на шведских картах реки Невы 1681 и 1701 гг. определило направленность работ при проведении разведочных археологических исследований в Усть-Ижоре в 1989 г. (рис. 74). Раскопки показали, что культурный слой в условиях постоянного землепользования оказался основательно перепахан. Судя по всему, во времена Невской битвы территория в устье реки Ижоры не была заселена. От срубных деревянных построек каких-либо следов в земле не осталось. Поэтому места расположения средневековых поселений определялись лишь по находкам того времени, в первую очередь, керамического материала, и насыщенности культурного слоя другими следами жизнедеятельности.

Рис. 74. Расположение деревень в устье Ижоры на шведской карте реки Невы 1681 г.

Керамические находки представлены фрагментами красноглиняных и бело глиняных горшков, датируемых типологически XV–XVI вв. Их обнаружили в пяти местах, в целом совпадающих по расположению с деревнями, обозначенными на шведских картах XVTI в. Вероятно, эти же поселения упоминаются и в писцовых книгах. Археологические находки показывают, что возникли они ранее – в XV в., а возможно, и в XIV в., что свидетельствует о стабильности поселенческой структуры здесь в периоды позднего средневековья – нового времени. Сходная керамика была обнаружена во время разведочных раскопок в Усть-Славянке. Здесь же был обнаружен железный светец. Преемственность обитания определялась пригодностью земель для жизни и ведения хозяйства, поэтому первоначально освоенные территории становились центрами агломераций, вокруг которых по мере роста населения развивалась зона земледельческого освоения. Деревни включали обычно 1–2, иногда до 10 дворов, а их плотность на определенной территории определялась во многом возможностями использования ее природных богатств.

Археологические находки позднесредневекового времени и карты XVII в. позволили определить местоположение отдельных деревень в устье реки Ижоры и в какой-то мере реконструировать существовавшую здесь поселенческую структуру. Две деревни находились на левом берегу реки, в пойме. Одна из них стояла у самого устья – на месте современных храма и кладбища. Не исключено, что прицерковное кладбище возникло на месте более древнего могильника допетровского времени. Может быть, здесь же погребены и шведы, погибшие в Невской битве. Вторая деревня, судя по находкам керамики, располагалась на 100 м выше по течению Ижоры, за ручьем, впадавшим в нее. Возможно, на склоне или даже на краю надпойменной террасы. Вблизи этого места – еще в 100 м выше по течению – у берега реки был найден медный нательный крестик XVI–XVII вв. (рис. 75, 76).

Еще три поселения находились на правой стороне. Первое – в пойме, на самом мысу у устья, второе – на возвышенном берегу Ижоры, всего в 70 м от первого, где во время Невской битвы мог располагаться шведский лагерь, а в XVIII в. находилась земляная крепость. Третье поселение – на высоком берегу Невы за оврагом с протекавшим по нему ручьем. В народной традиции он называется Скопцовым овражком. Скопцы, помимо прямого значения слова, могли быть представителями секты, часто занимавшимися торговлей и ростовщичеством.

Рис. 75. Археологические находки позднесредневекового времени из Приневья.

Усть-Ижора.

1 – фрагменты керамических сосудов, 2 – грузило рыболовное керамическое, 3 – медный нательный крестик XVI–XVII вв.

Интересные предметы, связанные со средневековым временем, найдены в 1912 году ижорскими рыбаками, сыновьями сапожника Василия Ивановича, жившего недалеко от церкви. В 500–800 м от устья Ижоры ниже по течению Невы, ближе к ее правому берегу, в рыбацких сетях со дна подняли доспехи: кирасу, часть кольчуги, шлем-шишак, длинный меч и щит. Находки были описаны Г.А. Караевым в новгородском школьном музее, куда их передала родственница рыбаков (рис. 77) [Караев, Потресов 1970, с. 12–15].

Рис. 76. Археологические находки позднесредневекового времени из Приневья.

Усть-Ижора:

1 – грузило рыболовное керамическое, 2 – фрагменты керамических сосудов, 6 – крестик нательный бронзовый; Лахта: 3 —кресало, 4 – кремневое огниво; Усть-Славянка: 5 – светец железный

Впоследствии поиск этих вещей не дал результата, но в самой Усть-Ижоре память об находке сохранилась. Судя по наличию в составе этого комплекса вооружения кирассы и шишака, он мог принадлежать западноевропейскому воину XV–XVII вв., погибшему во время одного из шведских рейдов в Неву.

Рис. 77. Доспехи позднесредневекового времени, найденные в Неве.

Фото Г.Н. Караева, А.С. Потресова

Согласно народному преданию, зафиксированному в церковной литературе, в Усть-Ижоре сразу же после битвы в память о ней была воздвигнута часовня. По другому преданию, церковь появилась здесь в XVI в., во времена Ивана Грозного [ИСС СПЕ 1884, т. 8, с. 136]. В Писцовой книге 1500 г. церкви упоминаются в центрах погостов, где жили церковнослужители. Ближайший от устья Ижоры храм, посвященный Святому Николаю, располагался на погосте в 15 км выше по течению этой реки. У ее устья церковь или часовня в это время не упоминаются. Однако нет уверенности, что в Писцовой книге учтены все часовни. Документ составлялся для учета податного населения и земельных угодий, а что касается часовен, то они упоминаются зачастую для топографической привязки поселений, например, «деревня Воронье у часовни», «…Подгорье у часовни». Для деревень в устье Ижоры существовала более надежная географическая привязка. Обычно часовни ставились в местах, связанных с чудесами, или просто в местах концентрации населения, заменяя церковь. В часовнях можно было молиться, отправлять различные церковные требы, в праздничные дни там служили часы. Нельзя также исключать появление здесь храма в течение XVI в., о чем свидетельствует церковное предание.

Распространение православной религии и утверждение церковной власти на Северо-Западе с присущими региону низкой плотностью населения и удаленностью от основных религиозных центров, сталкивалось с большими трудностями. Языческие пережитки продолжали существовать здесь на протяжении всего средневековья.

В середине XVI в. церковью предпринимаются меры по искоренению языческих верований в Водской пятине. Так, в 1534 г. архиепископ новгородский Макарий отправил священника Илью в сопровождении детей боярских во все погосты Водской пятины со святой водой и окружной грамотой, адресованной ко всем игуменам, священникам и дьякам тех погостов, повелевая немедленно вместе с присланными и со всеми верными сынами церкви приступить к истреблению всех языческих мольбищ по селам, деревням и лесам и к утверждению заблудившегося народа в правилах христианской веры и нравственности.

Местным жителям ставилось в вину, что они «молятся в своих скверных мольбищах деревьям и камням, по наваждению дьявола, что среды и пятницы святых постов они не чтят и не правят и в особенности в Петров день многие едят скоромное да и жертву носят бесам, на те свои скверные мольбища, призывая злых отступников, чудских ар буев, что умерших кладут они в лесах по курганам и холмам с теми же ар буями, а к церквам на погосты хоронить не привозят. Что же из них, которые женаты если у них родятся дети, призывают к своим родильницам сперва все тех же скверных ар буев, которые дают младенцам их имена, а вас… уже после того приглашают крестить младенцев, так же на пиры и празднества свои призывают они тех же скверных ар буев, которые ворожат у них на пиршествах, вызывая северных бесов и смущая христианство своим нечестием» [Гиппинг, Куник 1913]. Архиепископ Макарий призвал христиан истребить видимые предметы обожания язычников, искоренить понятия, связанные с первобытными представлениями, и склонить ар буев к отказу от своих занятий, в случае же упорства отправить их в Новгород.

Сведения, содержащиеся в послании, находят некоторое подтверждение в топонимике Приневья. Здесь в Ижорском погосте на рубеже XV–XVI вв. упоминаются деревни с названием «Арбуево», связанные, вероятно, с этими людьми [ВМОИДР 1851].

Некоторое время спустя, в 1548 г., сменивший Макария архиепископ Феодосий снова обращается к служителям церкви Водской пятины с требованием искоренить язычество.

На этот раз значительное внимание уделяется морально-нравственным аспектам семейно-брачных отношений. В послании отмечается, что «не только мужья от своих законных жен и жены от своих законных мужей живуть в преступной связи с другими, но и многие неженатые имеют обыкновение брать к себе девицу или вдову и сожительствовать без венчания и держать ее недель 5, 6 и 10 иногда же и по полугоду, а потом если принятая им наложница полюбится, вступают с нею в законное супружество, в противном случае же, отсылают на прежнее место ее жительства и берут к себе другую, с которою живут опять же в противу законной связи» [Гиппинг, Куник 1913].

Еще одним предметом церковных претензий был внешний облик и национальные костюмы финских народов. Церковью обращалось внимание на внешний вид ижорской и водской паствы: «Замужния жены и вдовы старые и молодыя бреють себе голову и покров на голове и одежду на раменах носят, подобную мертвецким одеждам». Находя все это предосудительным, церковь требовала «злой и безчинной обычай искоренить» [Гиппинг, Куник 1913, с. 182]. Однако двоеверие продолжает сохраняться и позднее, о чем свидетельствуют и археологические данные.

В XIV–XVI вв. с освоением Приневья русскими происходят ассимиляция и постепенное вытеснение местного населения в глухие леса на побережье Финского залива, где были обнаружены ижорские могильники XV–XVI вв. [Конькова 2001]. Постепенно на исконных Ижорских землях количество представителей этого племени значительно сократилось. Судя по Писцовой книге Водской пятины 1500 г., в Ореховецком уезде насчитывалось около 4220 человек крестьян, из них нерусские имена носили лишь 110 человек, то есть 2,6 % населения, значительная часть населенных пунктов имела русские названия, как видно на примере деревень у устья Ижоры. Однако эти данные не означают, что здесь было подобное соотношение русского и ижорского населения. Православные ижоры, так же как и русские, получали при крещении христианские имена из святцев, они-то и попадали в переписные документы. Хотя у ижорского населения могли быть и свои традиционные имена, и некоторая их часть тоже была зафиксирована в писцовых книгах. Русские переписчики и селениям давали близкие и понятные им названия, которые могли быть переводом ижорских. Местными, судя по всему, оставлялись только непереводимые наименования. Поэтому истинное соотношение русского и ижорского населения в Приневье в это время установить сложно. Вероятно, ижорское население тогда еще преобладало. О сохранении его свидетельствует перепись населения Ингерманландии начала XVIII в. Однако стирание черт национальной культуры финских народов на Северо-Западе происходило уже тогда достаточно быстро.

Основным занятием населения Водской пятины было земледелие. К рубежу XV–XVI вв., судя по тем же писцовым книгам, 66,7 % обрабатываемых земель принадлежало здесь боярам и купцам, 18 % – владыке, наместнику, монастырям и церковнослужителям, и только 14,7 % – своеземцам-черносошным крестьянам, причем основная часть этих земель располагалась к северу от Невы [Гадзяцкий 1940, с. 146]. Выращивали здесь рожь, ячмень, сеяли лен. Существенную роль в хозяйстве занимало животноводство, продукты которого, упоминаются в писцовых книгах: баранина, овчина, сыр, масло, куры, яйца. Однако большое значение по-прежнему сохраняли охота и рыболовство, продукция которых упоминаются в тех же источниках.

Сигизмунд Гербернштейн так охарактеризовал земли, к северу от Новгорода: «… хотя эти области, преисполненные реками и болотами, бесплодны и недостаточно удобны для поселения, тем не менее они приносят много прибыли от своих мехов, меду, воска и обилия рыб… Область эта гораздо холоднее чем даже сама Московия». В географическом описании путешественника имеются неточности, они есть и на картах того времени, «Из Ладожского озера выливается большая река Нева, которая, через шесть приблизительно миль, впадает в западном направлении в Немецкое море. При устье ее, во владении Московского государя, на середине реки расположена крепость Орешек, которую немцы называют Нутембургом». И конечно не обходилось без чудес, присущих, по мнению европейцев, всем дальним странам: «Водская область к северо-западу от Новгорода. Рассказывают за чудо, что какого бы рода животные не были сюда привезены, они меняют свою масть на белую». Наиболее значимой достопримечательностью этих мест, по мнению Герберштейна, была цепочка порубежных крепостей: Ивангород, Ям, Копорье, Орешек, Корела [Герберштейн 1866, с. 110–117].

На неспокойном рубеже

В Копенгагенском архиве хранится донесение выборгского губернатора Ролова Матсона тогдашнему шведско-датскому королю Христиану II, датированное 21 августа 1521 г. В нем говорится о нападении морских разбойников на русский торговый город Ниен, судя по всему, располагавшийся в устье Охты: «… вблизи России явился корабль с несколькими яхтами к одному городу, называемому Ниэном, который они (морские разбойники) ограбили и сожгли; и взяли у русских все, что им попалось под руку. И прибыло несколько человек, подданных Вашего величества, живущих в Выборгской губернии, в море на островах, и жаловались мне, что они взяли и разграбили у них суда и имущество, которое эти бедные люди имели при себе, когда плыли в Ниэн и из Ниэна за припасами; и выбросили несколько человек за борт, а потом пустили по ветру суда этих бедняков. Узнав об этом, снарядил я свои яхты, и посадил на них людей Вашего Величества. Они вступили в бой с двумя лодками, отнятыми у русских и у других купцов. На судах было найдено много добра – имущество, захваченное ими у подданных Вашего Величества, рожь, соль и прочее, купленное ими для своего продовольствия. На судах было 14 человек, которые и производили этот разбой. Они теперь содержатся здесь у меня с судами и с имуществом. Кроме того, здесь находится посол Великого князя[51] и требует, чтобы я возвратил русским их собственность, найденную на судах и похищенную у них неприятелем. Люди же Вашей милости шли на смерть, чтобы отбить у неприятелей упомянутое имущество…» [Писцовые книги Ижорской земли 1859, т. 2, с. IV–V]. О каком городе идет речь, не совсем ясно. Скорее всего, это было какое-то крупное поселение недалеко от устья Невы, возможно, на Охте. Хотя, как известно из более ранних документов, пираты могли подниматься и достаточно далеко вверх по течению реки. Единственным городским поселением, существовавшим здесь, был Орешек, однако, сомнительно, что речь идет о нем.

В 1542 г. в очередной раз обостряются приграничные отношения на Карельском перешейке. В ответ на вторжение со шведской территории, русский отряд под руководством боярина Федора Ивановича Борувсына совершил набег в Шведскую Карелию. Фамилия Бровцыных упоминается среди усть-ижорских землевладельцев в Писцовой книге 1500 г. [ВМОИДР 1851, с. 411–420]. Возможно, это был один из ее представителей.

Рис. 78. Карта Олауса Магнуса 1539 г. Фрагмент

После очередного русско-шведского конфликта на севере, разногласия между Густавом I Вазой и Иваном Грозным вылились в открытую конфронтацию. Весной 1555 г. шведские войска под командой адмирала Якова Багге сушей и водой «на бусах с нарядом» подошли к Орешку. «И по городу из наряду били и землю воевали, а стояли под городом 3 недели». Однако к городу подоспели русские войска, и в результате ответных мер захватили одну бусу с четырьмя пушками и командой в составе 150 человек. Остальные же, прибитые ветром к берегу, смогли отбиться пушками и ушли. Простояв несколько дней из-за сильного ветра в устье Охты, отбившись от наступавших русских войск, шведы покинули Ижорскую землю. Ответный поход под Выборг начался в январе 1556 г. Русские войска по пути разорили селения по Вуоксе, захватили крепость Кивинебб, а также выжгли окрестности Выборга (рис. 78). Они несколько недель осаждали Выборгскую крепость, но безуспешно [Гиппинг 2003, с. 154–160].

Начиная Ливонскую войну (1558–1583 гг.) и желая обезопасить северо-западные рубежи, Иван IV заключает весной 1557 г. перемирие со Швецией сроком на 40 лет. Однако в разгар военных действий в Прибалтике оно было нарушено. В 1574 г. шведские морские суда под командой Германа Флеминга снова прошли по Неве до самого Орешка. Начинает осуществляться «великая восточная программа» шведского короля Юхана III (1537–1592), вынашивавшего планы присоединения северо-западных русских земель к Швеции. В 1579 году шведы опустошили окрестности Орешка и предприняли неудачную попытку склонить гарнизон города к сдаче. После чего в Ижорскую землю вступили значительные силы шведов под руководством опытного военачальника Понтуса Делагарди. Это совпало по времени со вторжением польского короля Стефана Батория в западные пределы Русского государства и его походом на Псков. Шведам удалось овладеть Ямом, Копорьем и Ивангородом, однако взять Орешек они так и не смогли. Заключенное в 1583 г. Плюсское перемирие зафиксировало разграничение войск, сложившееся к этому времени. Швеция удерживала захваченные в ходе войны города Ям, Копорье, Ивангород и Корелу с их уездами. Россия сохранила лишь узкий выход к Балтийскому морю через Ореховецкий уезд в устье Невы. Но в договоре территориальные уступки не были зафиксированы.

Докатились до Приневья и опричные грабежи. После жестокого разорения Новгорода в январе-феврале 1570 г.«…повелел государь своих князей и бояр, опричь воинских людей розсылати около Великого Новгорода на все четыре стороны, во вся пятины по станам и по волостям, и по усадьбам боярским и по поместьям и по всем местам от Великого Новгорода верст за 200 и за 300 и болше и повеле домы их грабити и всячески расхищати и скот их убивати без пощадения. И бысть того колебания и кровопролития Великого Новгорода и около Новгорода без пристани 6 недель» [Новгородские летописи 1879; с. 543–544]. Многие деревни по Неве запустели от опричного правежа Тимеша Бастанова, что зафиксировали обыскные книги 1580-х гг. [Бутков 1836; с. 415]. В результате этих разорений в Новгородском и Ореховецком уездах запустело 61;3 % обрабатываемой земли [АН СЗР 1978; с. 169].

По истечении перемирия в 1590 г. Россия вновь начинает военные действия против Швеции. По Тявзинскому мирному договору 1595 г., заключенному представителями Федора Иоанновича и шведского короля Сигизмунда I Вазьц который являлся одновременно польско-литовским правителем; Россия уступала Швеции Эстонию; Карелия; Кольский полуостров и все захваченные во время предыдущей войны русские земли с крепостями Ям, Копорье, Ивангород; Корела возвращались России. Русским купцам запрещалось вести торговлю с европейскими странами на Балтике; иначе как через посредничество Швеции [Дипломатический словарь 1986; т. 3, с. 190–191]. Этот мир; который не был впоследствии утвержден в России, в целом вернул ситуацию на Северо-Западе к довоенному времени.

От союза к войне

Со смертью Федора Иоановича в 1598 г. прервалась царская династия Рюриковичей. Последовавший далее период междуцарствия; получивший название «Смутное время»; стал одним из наиболее сложных в истории России. В условиях борьбы знатных боярских родов за царский престол; сопровождавшейся вмешательством Швеции и Польши, которые пытались посадить на русский трон своих претендентов и добиться отторжения приграничных земель, происходили многочисленные военные столкновения и народные волнения, приведшие к разорению и ослаблению государства. В апреле 1605 г. умер Борис Годунов, фактически правивший страной после смерти Федора Иоанновича.

Знать посадила на престол боярина Василия Ивановича Шуйского (1606–1610). В 1607 г. шведский король Карл IX предложил ему свою помощь в борьбе с поляками, но получил высокомерный ответ, что шведская сторона по старине должна сноситься с новгородским наместником и что у русского царя достаточно сил, чтобы справиться с недругами. Однако вскоре, после поражения от Лжедмитрия, когда на сторону самозванца стали переходить многие русские земли и города, Василий Шуйский изменил позицию и направил в Новгород для сношений со Швецией своего племянника, князя Скопина-Шуйского. Осенью 1608 г., после того как Лжедмитрию на Северо-Западе Руси присягнули Псков, Ивангород и Орешек, в Новгороде прошли русско-шведские переговоры, на которых пришли к соглашению, что шведы пришлют царю 5000 человек, которым московское правительство обязывалось выплачивать ежемесячное жалование [Соловьев 1960, с. 502–504, 507].

В 1609 г. в Выборге был подписан секретный договор, по которому за военную помощь Швеции в войне русских с поляками Шуйский обязался передать Швеции город Корелу с уездом. Спустя 11 недель после того, как шведы начнут служить царю, предполагалось очистить город Корелу, «выведши всех русских людей и корелян, которые захотят идти на Русь» и полностью передать его королю [Соловьев 1960, с. 535–536, Тимченко-Рубан 1901, с. 8]. Этот договор и послужил впоследствии поводом для оккупации Швецией территорий российского Северо-Запада.

Рис. 79. Портрет Якоба Делагарди

Русский воевода Скопин-Шуйский, возглавивший северное ополчение, вместе с прибывшими шведскими войсками под предводительством Якоба Делагарди, включавшими около 15 тысяч человек, заняли Порхов, Орешек, Старую Руссу, Торопец и Торжок (рис. 79). Начался поход на Москву, осажденную поляками. Одержав ряд побед над войсками Лжедмитрия II, 12 марта 1610 г. союзники вступили в Москву. Во время этих событий Корела, несмотря на противодействие жителей, была сдана, а шведы требовали новых уступок. Опасаясь потерять их поддержку, Шуйский обещал королю: «Наше царское величество вам, любительному государю Каролосу королю, за вашу любовь, дружбу, вспоможение и протори, которые вам учинились и впредь учиняться, полное воздаяние воздадим, чего вы у нашего царского величества по достоинству не попросите: города, или земли или уезда» [Соловьев 1960, с. 563].

Планы Швеции не ограничивались отторжением Корельского уезда. Уже осенью 1609 г. шведский король Карл IX организовал разведку на берега Невы, входившие в состав Ореховецкого уезда, с целью выбора места для строительства новой крепости. Для этого он послал на Неву своего доверенного Арвида Тенессона[52]. А несколько месяцев спустя, 24 февраля 1610 г., он отдал приказание найти на Неве место, удобное для сооружения новой крепости, «чтобы можно было защищать всю Неву под эгидой шведской короны». Нева, как водная преграда между Финским заливом и Ладогой, была надежным оборонительным рубежом. Однако, как показали дальнейшие события, притязания шведских властей не ограничивались захватом северного побережья Невы.

Во время битвы союзных русско-шведских войск с поляками под Клушином 24 июня 1610 г. часть шведских наемников перешла на сторону неприятеля. Потерпев поражение, Делагарди с оставшимися шведами отошел к Орешку. Василия Шуйского отстранили от власти 17 июля 1610 г., а затем тайно убили. Воевода Корелы Салтыков отказался выполнять договоренности Шуйского, объявив о поддержке польского претендента на русский престол королевича Владислава [Тимченко-Рубан 1901, с. 8–10].

Русско-шведская война фактически началась в 1611 г., а официально объявлена лишь в 1613 г. Шведы перешли к активным военным действиям. После взятия Корелы 2 марта 1611 г., Якоб Делагарди выступил к Новгороду. Он предлагал королю послать войска к Ладоге, чтобы отрезать Орешек, а также построить новую крепость на Неве [Видекинд 2000, с. 161]. К письму Карлу IX прилагался проект новых укреплений, который, судя по всему, был одобрен королем.

Рис. 80. Икона «Знамение Божией Матери». Фрагмент. Новгород\ конец XVII в.

На переговорах со шведами под Новгородом воевода Василий Бутурлин просил шведского короля «дать на Московское государство одного из своих сыновей». Но шведы требовали денег и территориальных уступок. 16 июля 1611 г. войска Делагарди заняли Новгород (рис. 80). К началу осады Орешка «недавно поставленный Ниеншанц уже настолько окреп благодаря насыпям, валу и рвам, что в его укреплениях могло укрыться 500 человек» [Видекинд 2000, с. 212]. К концу 1611 г. возведение новой крепости в основном завершилось [Гиппинг 1909, с. 258].

В том же 1611 г., после смерти короля Карла IX, на шведский престол вступил его сын Густав II Адольф, он вошел в историю как выдающийся полководец и государственный деятель. Не зная о случившемся, в декабре 1611 г. новгородская делегация во главе с архимандритом Никандром отправилась в Стокгольм снова просить короля дать одного из своих сыновей, Густава Адольфа или Карла Филиппа, в цари, «чтоб им государем Российское государство было по-прежнему в тишине и покое и кровь бы крестьянская перестала». В январе-феврале 1613 г. на Земском соборе в Москве царем избрали Михаила Федоровича Романова. В том же 1613 г. Карл Филипп прибыл в г. Выборг, и новгородцы послали к нему делегацию во главе с архимандритом Киприаном просить королевича идти на «Наугор о дцко е государство» [Замятин 2008, с. 61, 151]

Построенный во время войны Ниеншанц был небольшой крепостью, и его гарнизон находился в подчинении наместника Нотеборга. Король Густав II Адольф лично посетил крепости Ингерманландии. Ранней весной 1616 г., «проезжая через Ниеншанц и Нотеборг, его величество изучил положение дел и нашел, если русские завладеют этими крепостями вновь и используют выгоды своего положения, то его величество должен будет или собственными руками обратить в развалины Выборг, Ревель, Гельсингфорс и Борго, а затем отдать их русским, или же неизбежно вступить с ними в новую войну» [Видекинд 2000, с. 380, 394].

Под властью шведского короля

Результаты этой войны – утрата Ижорской земли и значительной части Карелии – закреплялись тяжелым для России Столбовским миром, заключенным 27 ноября 1617 г. в местечке Столбово под Тихвином. Мирные переговоры начались еще в ноябре 1615 г. при посредничестве Англии и Голландии. По условиям договора, шведский король Густав Адольф признавал Михаила Романова русским царем и отказывался признавать претензии своего брата Карла Филиппа на русский престол. Швеция возвращала Русскому государству Новгород, Старую Руссу, Порхов, Ладогу, Гдов (с уездами), Сумерскую волость. Территория, возвращенная России по Тявзинскому договору 1595 г. с городами Корела, Копорье, Орешек, Ям и Ивангород, оставалась за Швецией. Таким образом, Россия оказалась полностью отрезана от Балтийского моря.

Между сторонами возобновлялась свободная торговля. Шведские купцы получили право открытия торговых дворов в Москве, Новгороде и Пскове, русские – в Стокгольме, Выборге и Ревеле. При этом торговля России с другими странами Западной Европы через территории Северо-Запада прекратилась – проезд западноевропейских купцов в Россию и русских на запад через шведские владения был запрещен. Кроме того, Россия обязывалась выплатить Швеции 20 тысяч рублей серебром [Дипломатический словарь 1986, т. 3, с. 430–431].

По условиям Столбовского мира, служивые люди, городское население и монахи отторгнутых земель имели право в течение двух недель перейти за рубеж в Россию, лишены этого права сельское духовенство и пашенные люди. Отток населения из городов Ижорской земли был довольно значительным, так, в Орешке осталась лишь третья часть жителей. Однако осталось русско-ижорское сельское население и значительная часть дворянства, перешедшая на службу к шведскому королю. На захваченной территории сохранились русское административно-территориальное деление на уезды и погосты, русская система управления – деревенские старосты, русская система налогообложения по обжам [Шаскольский 1980].

В речи, произнесенной в Шведском риксдаге в 1617 г., Густав II Адольф так подвел итоги войны: «Русские опасные соседи; границы земли их простираются до Северного, Каспийского и Черного морей, у них могущественное дворянство, многочисленное крестьянство, многолюдные города, они могут выставлять в поле большое войско, а теперь этот враг без нашего позволения не может ни одного судна спустить на Балтийское море. Большие озера Ладожское и Пейпус, Нарвская область, 30 миль обширных болот и мощные крепости отделяют нас от него. У России отнято море, и, бог даст теперь русским трудно будет перепрыгнуть через этот ручеек» [Соловьев 1961, с. 95–96].

Вот что писал об этом А.И. Гиппинг: «Швеция приобретением Невы желала приготовить себе естественную и легко обороняемую государственную границу. Господство над Невою должно было отделить Россию от остальной Европы и в то же время вручить Швеции ключи от тех богатых запасов, которые хранились в обширных областях России». В отличие от грандиозного замысла Петра Великого, основавшего Петербург, «в завоевании Густавом Адольфом Ингерманландии, кажется не скрывалось творческого плана; да и впоследствии во время шведского владычества над нею подобный план вряд ли развился до полной зрелости» [Гиппинг 2003, с. 193].

Действительно, природные рубежи и отсутствие хороших сухопутных дорог служили серьезным препятствием для возвращения утраченных Россией территорий. А наличие здесь сильных крепостей и превосходство шведских кораблей на воде делали эту задачу вообще трудно осуществимой. Шведское военное командование придавало чрезвычайно важное значение Ниеншанцу в обороне новых шведско-русских рубежей. Располагаясь между Копорьем и Нотеборгом, крепость должна была защищать коммуникации, проходившие через устье Невы. На шведском гербе Ингерманландии изображены две крепостные стены и река между ними, что отражало пограничное положение провинции, наличие в ней крепостей, а также реки Невы, служившей вместе с другими водными преградами (Ладогой, Чудским озером и Наровой) стратегическим военным рубежом.

Шведский король Густав II Адольф с целью привлечения немецкого населения в Ингерманландию в 1622 г. издал манифест с привилегиями и льготами для разорившихся немецких дворян. Обязательным условием была обработка раздаваемых земель немецкими крестьянами. Однако немецкая сельская колонизация не приняла здесь широких масштабов, в отличие от городской. В Ниене, которому в 1632 г. были дарованы привилегии города, немцы составляли значительную часть населения и даже имели свою церковь. Многие знатные шведские фамилии получили лены в Ингерманландии. Значительные владения получил Якоб Делагарди, ему сразу после войны были переданы на 6 лет под залог Ореховецкий и Кексгольмский уезды. Позже Ингрис – Ижорский погост был передан Классу Горну а Дудергоф – Дудеровский погост – Иоганну Скютте, наставнику короля Густава II Адольфа, с 1629 г. по 1634 г. являвшемуся генерал-губернатором Лифляндии, Ингерманландии и Карелии [Гиппинг 2003, с. 211, 266].

В шведское время центр Ижорского погоста Ингрис оставался на прежнем месте, но в нем вместо православной появляется лютеранская церковь. На геометрическом чертеже течения Невы из Ладожского озера от Нотеборга до Ниенсканса… Эрика Дальберга, датируемом октябрем 1681 г., изображены поселения по берегам реки. При впадении в нее Ижоры обозначены 5 небольших деревень в виде домиков с огороженными участками с общим названием Устье Ижоры. На гидрографической карте Карла Элдберга 1701 г. они также указаны. Деревни, известные из Писцовой книги Водской пятины 1500 г. – Karina Kyllenshoija, Sarustia Kyllenshoija, Vsskina, Vstia Isershoija, – упоминаются и в шведской Писцовой книге Ижорской земли 1623 г. [Писцовые книги 1859, с. 211].

В это время в устье Ижоры не было больших владельческих дворов. Ближайший из них располагался в 1 км выше по течению реки, на ее правом возвышенном берегу – это упоминавшийся выше Vskina hof (Ускин двор). Большие усадьбы имелись также, судя по картам 1681 и 1701 гг., в устьях соседних рек Тосны и Славянки. На мысу правого берега у устья реки Тосно показана увенчанная крестом постройка. Напротив нее, на левом берегу, изображено поселение Boritsua Vskina (Бориса Ускина). Возможно, ее владельцем был представитель той же семьи Ускиных, что и на реке Ижоре. Еще одна похожая большая постройка с крестом – Gudilovhof (Гудилов хоф) – показана в устье Славянки, также на мысу ее правого берега. Вероятно, на карте 1681 г., показаны большие усадебные дома, хотя при них могли быть и церкви. Примечательно, что вблизи этих мест известны захоронения: на правом берегу Тосны кладбище существует до настоящего времени, на Славянке у ее устья находки человеческих останков упоминались местными жителями. Усадьба Гудилов хоф известна из исторических документов. Земли между Ижорой и Славянкой входили с 1622 г. в состав владений генерал-губернатора Ингерманландии Карла Карлсона Юленъельма. Гудилов хоф принадлежал его потомкам [Горбатенко 1998, с. 35].

Сразу после заключения Столбовского мира из-за имущественных и религиозных притеснений началось переселение русских людей из Ингерманландии в Россию. Причинами бегства со шведской стороны назывались: «первое – для веры, другое – для языку и своей природы, третье – от большие в податях тягости, а из Ижерские из Финские земли тож от болынога отяхченья в податех и от того, что их имали насилу в солдаты». В 1649 г. посольство боярина Бориса Ивановича Пушкина в Швеции урегулировало проблему, связанную с 50 тысячами незаконных перебежчиков, уплатив за них 190 тысяч рублей [Гадзяцкий 1941, с. 243–246].

Война 1656–1661 гг.

После того как шведский король Карл X[53] распространил свою власть на Польшу, другие европейские страны (Австрия, Голландия и Дания), опасавшиеся усиления Швеции, стали склонять к войне со Швецией Россию, что совпало со стремлением последней вернуть утраченный выход к Балтике. Весной и летом 1656 г. русские войска вступили в Восточную Прибалтику, Ингерманландию и Карелию. Основная их часть наступала на прибалтийском направлении, на двух других действовали ограниченные силы.

В конце июня Олонецкий воевода стольник Петр Пушкин с отрядом в 1000 человек начинает военные действия в Корельском уезде. 3 июля осаждена Корела. Отсюда совершались походы вглубь финской территории до Нейшлота и даже до Остроботнии (побережье Ботнического залива). Отряд под руководством Ладожского воеводы стольника Петра Потемкина[54] (рис. 81, см. с. VIII вклейки), действовавший на Невском направлении, не дожидаясь общего наступления, выступил из Лавуйского острожка еще 3 июня. Причиной стал призыв к русскому командованию местного православного населения, возмущенного новым подневольным набором на военную службу, чтобы им от шведов «в конец… не погинуть и в разорении не быть».

Рис. 82. Пограничная река Лава на гравюре Адама Олеария 1638 г.

Соотношение количества православного и лютеранского населения в Приневье было в это время уже в пользу последнего. По сведениям ореховских посадских людей, во всем уезде «православных христиан с 1000 человек или мало больше зберетца, а латышей с 3000 человек». Разгромив пограничные заставы на левом берегу Лавы, русский отряд подошел к Орешку (Нотеборгу), в котором было около 120 солдат гарнизона, и блокировал его (рис. 82). 4 июля к крепости на 200 судах подошли основные силы. Наступление поддержали в Ингерманландии и Карелии действия православных крестьян, переходивших в русское подданство, они жгли дворянские усадьбы и лютеранские кирхи [Гадзяцкий 1941, с. 246–264].

Уже 6 июня войска Потемкина с налета захватили и сожгли Ниеншанц. который не был готов к обороне (рис. 83). Находившиеся в городе генерал-губернатор Ингерманландии Густав Горн и пастор Карл Мернер «утекли в Ругодив с небольшими людьми Невою рекою». В городе взяты 8 пушек, уничтожены большие хлебные запасы. Однако, не имея достаточных сил – в распоряжении Петра Потемкина было около 1000 человек, включая осаждавших Нотеборг, а у шведов только в Нарве и Выборге было сосредоточено около 2400 человек, в тот же день он отступил.

Рис. 83. План Ниеншанца 1643 г. Королевский архив, Стокгольм

Находясь под Орешком (Нотеборгом), воевода отправил в Корельский и Ореховский уезды отряд под началом брата, Силы Потемкина, а в Копорский – Ивана Полтева с задачей привести к присяге православных, а «латышей» побивать. На Карельском перешейке в середине июля заняли Тайпале и захватили шведский острожек в Рауту, на Ладоге на судах был захвачен комендант Корелы, пытавшийся пройти в Стокгольм. 22 июля Потемкин с ратными людьми вышел на судах в Финский залив. У острова Котлин произошел бой со шведами, в котором русские «полукорабль взяли и немецких людей побили и языка поймали начального человека Ирека Дальсфира, 8 человек солдат и наряд и знамена поймали, а на Котлине острове латышане деревни высекли и выжгли» [Гадзяцкий 1945, с. 24]. Предполагалось даже организовать морской поход на Стокгольм, для чего на Дону было собрано 570 опытных в морском деле казаков. 14 августа был предпринят штурм Корелы, окончившийся неудачно. 30 августа здесь появились значительные силы шведов под началом Левенгаупта, пытавшиеся деблокировать крепость, но они получили отпор. Однако спустя три недели осада была снята, и войска Пушкина через Сердобольский уезд отошли к Олонцу, куда за ними последовали и шведы.

На западном направлении после боя под Копорьем Полтеев также отступил в Ижорский погост, где занял оборону в острожке, построенном крестьянами и находившемся вблизи центра погоста, вероятно, на дороге, проходившей вдоль Невской долины. Здесь 23 августа он выдержал атаку отряда Густава Горна «со многими ратными немецкими людьми и нарядом», пришедшими из-под Нарвы. Ночью штурм продолжился – «во всю ночь и из наряду стрельба была великая и нарядными ядры огненными в острожек стреляли». На следующий день при приближении войск Петра Потемкина шведы, стоявшие лагерем в трех верстах от места боя, отступили на 30 верст к своим укреплениям в Дудоровском погосте.

По сведениям, полученным от языков, захваченных казаками, шведы ожидали подкрепления из наемников для похода по Неве и сушей к Орешку. Их войска концентрировались в районе Ниеншанца и в его северных окрестностях [Гиппинг 1909, т. 2, с. 86; Гадзяцкий 1941, с. 257]. Опасения появления превосходящих сил противника вынудили Потемкина отойти к Орешку. Воспользовавшись этим, Густав Горн через некоторое время занял Ниеншанц и построил на месте разрушенных укреплений несколько шанцев, в которых оставил гарнизон в 150 человек. Но сведения о значительном количестве шведских войск с французскими и шотландскими наемниками, планировавших наступать на Орешек, оказались преувеличены. Шведы не предпринимали действий в этом направлении. В среднем течении Невы, в устье Тосны, русские войска построили еще один острожек. Он занимал важное стратегическое положение на дороге от Новгорода и Ладоги, с возможностью контроля за сухопутными коммуникациями и движением по Неве. Пока велась осада Орешка, здесь стоял отряд из 400 казаков и солдат под командой еще одного брата из семьи Потемкиных, Александра, прикрывавший подходы к нему [Гадзяцкий 1941, с. 266–267].

3 ноября Петру Потемкину приказали снять осаду с Орешка и идти на соединение с войсками князя Трубецкого для похода на Ругодив (Нарву). Отход от Орешка, не был организованным: донские казаки оставили свои позиции без приказа командования и занялись грабежами в окрестностях. Потемкин снял осаду с крепости 17 ноября и оставался какое-то время в близости к ней, прикрывая отход православных жителей Ореховецкого уезда в Россию. Принятие в подданство местного населения свидетельствовало о твердых намерениях русских властей вернуть Ижорскую и Корельскую земли. Чтобы не подвергать местных жителей, поддержавших русских в войне, опасности, во время отступления создавались условия для выхода их в Россию. Переселение приобрело массовый характер.

Известно, что в 1657 г. в Ниеншанце случилась чума, и из 400 человек гарнизона в живых осталось лишь 60. По сообщениям пленных, зимой 1657–1658 гг. в Канцах был сделан «земляной острог», в котором размещалось 300 человек гарнизона с 10 пушками. Война приняла затяжной характер. После неудачного наступления русских войск в Карелии и в

Прибалтике в 1658 г. начались мирные переговоры. Учитывая сложное положение Швеции, против которой создалась мощная европейская коалиция, включавшая Польшу, Бранденбург, Австрию и Данию, существовали реальные возможности возвращения России утраченных прибалтийских территорий. Россия требовала от Швеции Нотеборг с погостами или Ивангород с территорией между Нарвой и Ниеном, но шведы добились трехлетнего перемирия, заключенного в местечке Валиесари, которое зафиксировало условия, сложившиеся на то время.

В 1661 г. политическая ситуация стала меняться в пользу Швеции, заключившей к этому времени мир с Польшей и Бранденбургом, а русско-польская война вспыхнула с новой силой. Мир теперь был нужен России, и в Кардисе состоялось подписание русско-шведского мирного договора [Форстен 1898, с. 56; Гадзяцкий 1941, с. 272–275]. По его условиям, Ингерманландия и Карелия оставались за Швецией, но шведы обязались не преследовать население, оказывавшее помощь русским войскам, и узаконить его массовый исход в Россию до момента заключения мира. Шведская администрация сразу же после окончания войны начинает переселять на опустевшие земли лютеранское финское население, преимущественно с территории соседнего Карельского перешейка [Шаскольский 1980].

Шведская Ингерманландия

С момента присоединения Ингерманландии к Швеции здесь стала проводиться политика распространения лютеранства. Еще в 1618 г. территория была причислена к Выборгской евангелической епархии, в Нетеборгском лене (бывшем Ореховецком уезде) были организованы два лютеранских прихода – в деревнях Славянке и Лисино. В 1625 г. в Стокгольме даже устроили славянскую типографию, где дважды издавался Лютеров катехизис на русском языке и русским же шрифтом на финском [Журнал МВД 1863, с. 408].

Политика насаждения лютеранства особенно усилилась после войны 1656–1661 гг. Одна из причин – поддержка православными священниками русских войск. Так, городу Ниену был передан двор русского священника в Спасском селе, опустошенный за его поведение во время войны [Гиппинг 2003, с. 245]. Несмотря на значительный отток русского населения во второй половине XVII в. в ряде мест Ореховецкого и Копорского уездов сохранились русские приходы. Пик религиозных преследований в Ингерманландии приходится на 1680-е гг., при суперинтенданте епископе Гезелиусе, стремившемся создать условия для перехода православных финнов в протестантство. Он писал, что ижора, говорившая на лучшем финском языке и причислявшая себя к исконным обитателям страны, также как и водь признавали себя последователями греческого вероисповедания и носили русскую одежду. Он считал, что, поскольку эти финские народы не являлись русским населением, на них не распространялось положение договоров о свободе вероисповедания. Исходя из этого, Гезелиус начал активную деятельность по обращению их в лютеранство. Однако после жалоб местного населения в Стокгольм король Карл XI сделал распоряжение о недопустимости насильственного обращения православных в лютеранскую веру [Гиппинг 2003, с. 195, 327–328].

Жалобы направлялись и в Россию, где следили за соблюдением условий договоров. В грамоте русских царей Иоанна и Петра Алексеевичей, направленной в 1685 г. шведскому королю Карлу XI, излагались факты преследования православных подданных шведской короны, согласно которым «нарочные посыльщики… всем греческого закона жителям заказ учинили крепкой под смертною казнию, чтоб они в церкви божии, так же и в часовни на службу божию не приходили и святых икон в домах и церквах не имели и не почитали, и священников греческого закона не держали, и младенцев не крестили…». Обнаруженные в церквах и жилищах иконы кололи и жгли, а священников держали в тюрьме, запретив им исполнять свои обязанности. Русские цари потребовали соблюдения свободы вероисповедания русско-финского населения Ингерманландии, зафиксированного в договорах [Гиппинг, Куник 1916, с. 309–314].

Россия по-прежнему оставалась отрезанной от Балтики, а, следовательно, и от прямых торговых и культурных связей с Западной Европой.

От провинции Ингерманландии к Сант-Петербургской губернии

Начало Северной войны. Наступление в Ингерманландии

Попытки сделать Россию морской державой, способной вести прямую торговлю с европейскими государствами, предпринимались неоднократно. Это было одной из главных внешнеполитических задач начиная со времени княжения Ивана III. Русские цари Иван Грозный, Борис Годунов и Алексей Михайлович также обращали свои взоры к Балтике. Однако для достижения столь важной цели недостаточно иметь лишь выход к морю, требовалось из сухопутной страны, не имеющей морских портов и современного флота, создать морскую державу.

В 1700 г. началась Северная война[55]. Со вступлением союзных саксонских войск в Лифляндию русские войска направились к Нарве, чтобы кратчайшим путем выйти к морю и разделить шведские владения в Восточной Прибалтике и Финляндии. Сражение под Нарвой 19 (30) ноября, в котором русские потерпели сокрушительное поражение, показало их слабость и неготовность к ведению войны с сильными европейскими армиями. В начале декабря 1700 г. командующим на Северо-Западе (в Новгороде и Пскове), где было сосредоточено около 50 тысяч войска, был назначен Б.П. Шереметев.

Одним из главных направлений ведения боевых действий стала Ингерманландия, занимавшая ключевое положение в восточной части Финского залива, между шведскими провинциями Кирьяланд и Эстланд. Ладожскому воеводе П.М. Апраксину[56], под началом которого было около 10 тысяч человек, поручалось наблюдение за корпусом шведского генерала Крониорта, находившимся в районе Ниеншанца. В январе 1701 г. Петром I было отдано распоряжение построить на Волхове 600 стругов для перевозки грузов и войск, а на Ладожском и Онежском озерах переписать все имеющиеся частные суда (рис. 84). Русское командование собирало разведывательную информацию о шведских крепостях и коммуникациях в устье Невы [Тимченко-Рубан 1901, с. 39]. Наконец 18 июля 1701 г. состоялся разведывательный рейд в Приневье: «…Бахметьев[57]… посылал в партию к свейскому рубежу и за рубеж к неприятельским городам к Канцам и к Орешку… для промыслу и поиску над неприятели». В описании состава его отряда предстает все этническое многообразие тогдашней России: «…а под командою его низовых городов астраханских мурз и табунных голов и сотников и татар да яицких казаков, саратовских да саратовских стрельцов и уфимцов, всего 1973 человек». Они напали на шведский разведывательный отряд, приходивший к Ильинскому погосту на Новгородской дороге, и нанесли ему поражение. Пленные рейтары сообщили о шведских войсках (пехоте, коннице, артиллерии), размещенных у границы. Основные силы противника находились: «в мызе Левколы и в мызе Печинской, да на Лопи…, в Порецкой мызе, в которых местах были учинены у них крепости и караулы крепкие». 28 июля, подойдя «к тем неприятельским крепостям и мызам, неприятельских людей разбили и крепости и мызы сожгли и разорили, а оставшиеся неприятельские люди разбежались по лесам. На том бою было взято: 12 карабинов, 29 фузей, 16 пар пистолетов, 35 шпаг, 4 винтовки, 20 копий» [МВУА ГШ 1871, т. 1, с. 66]. Таким образом, пограничные посты на этом направлении были уничтожены, а шведы отступили перед превосходящими силами наступавших.

Рис. 84. Я. Венике. Портрет Петра I. Около 1697 г.

Расположение пунктов, упоминаемых в реляции Апраксина, не всегда просто локализовать на местности из-за изменений, происходивших на территории в течение трех последних столетий. Источником для определения маршрутов передвижения войск могут служить шведские карты XVII – начала XVIII столетий, содержащие информацию о первоначальных коммуникациях и поселениях региона. Русско-шведская граница в южном Приладожье проходила по реке Лаве. В документах XVII в. на этой пограничной реке упоминаются укрепления русского Лавуйского острожка по дороге от Ладоги в Приневье [Селин 2002, с. 199–206]. От шведской границы дорога проходила через Лопский погост (район современного пос. Путилово), далее она разделялась на два пути: северный, пересекавший реку Назия в одноименном селении, и южный, проходивший через среднее течение Назии. Северный путь следовал далее через Синявинские высоты и в двух местах выходил к Неве – у самого Орешка и юго-западнее, в районе поселений Стрелка и Дубровка, где существовала переправа на правый берег реки. Вероятно, именно этот последний вариант пути и являлся участком старого новгородского тракта, проходившего через Ильинский погост, Щапецкий ям и Назию к Орешку и через Неву далее к Кореле. На карте Бергенгейма именно на нем обозначены два топонима, подтверждающие такое предположение – Jamo hof на нижней Назии и Dobrova Jamskowitsby на берегу Невы напротив Дубровки [Карта 1676].

Кратчайшая дорога, проходившая от Ладоги к Ниену в XVII в., зафиксирована в росписи XVII в.: «Дорога из Ладоги в Орешек 63 версты От Ладоги ехать на погост Песок, 5 верст. Оттуда на д. Кипую 7 верст, далее: чрез Шлосарскую дворцовую волость на Теребужский погост, 6 верст; на село Сарю Мышецких, 8 верст; до села Василькова Мышецких же на реке на Лавуе на рубеже, 8 верст. Через Лавую реку перетти на немецкую сторону, на урочище Лопский погост, на речке Шелдихе, 4 версты, на реку Назью, 6 верст; до кабачка Липки, 7 верст, до города Орешка 12 верст. Не доходя Орешка за 2 версты поворотить налево к деревне Стрелке прямо на перевоз чрез Неву, против устья Черной реки. Переправясь Неву, вверх Черною рекою до мызы, оттуда большой Ореховскою дорогою до переходу Черной реки 3 версты; оттуда на кабачок Дегодицу 8 верст, до погосту Келтуш 7 верст, на мелницу хлебную на р. Лубне от Канец за 7 верст; к реке Охте на мост 4 версты, от мосту до Канец версты с 3». [Петренко 1982, с. 71–75].

Южная дорога, проходившая через среднее течение Назии, продолжалась по краю Балтийско-Ладожского уступа вдоль южного берега Невы через Ижорский и Дудоровский погосты к ее устью и через Кипенский погост на запад к Копорью. В начале этого пути, на Назии, впоследствии был сооружен укрепленный лагерь русских войск – «Апраксин городок». На левом же берегу Назии, несколько выше по течению, находилась мыза Порецкая[58]. Близкие к названным в письме топонимы локализуются в среднем течении реки Мги (район Лезье). Печинская – это, возможно, Petssofva, Левкола – Lui-kala. Именно в этом месте располагался тогдашний центр приграничного Ярвосольского погоста – Ярвисари (jarwisaari), связанный дорогами с Лопским и Ижорским погостами. Этот густонаселенный район находился несколько в стороне к югу от основного театра боевых действий. Вероятно, сюда был послан какой-то отряд, основные же силы продвигались по прямой дороге от среднего течения Назии, через селение Kellkula на Нижней Мге при впадении в нее Войтоловки (современный пос. Горы) к рекам Тосне и Ижоре.

Рис. 85. Д. фон Краффт. Портрет Карла XII. Грипсхольм

Тем временем – в конце июля 1701 г. – Карл XII, нанеся поражение союзным России саксонцам под Ригой, двинулся с основными силами на запад, в Курляндию (рис. 85). Прикрытие шведских границ на Северо-Западе обеспечивали корпус Шлиппенбаха (8 тыс. человек), стоявший под Дерптом и корпус Крониорта (7 тыс. человек), размещенный в Ингрии [Бобровский 1891, с. 5; Устрялов 1863, т. 4, ч. I, с. 69–70]. Соотношение сил было не в пользу шведов, хотя помимо войск они имели здесь укрепленные крепости, а их флотилии господствовали на Ладоге и в Чудском озере, прикрывая фланги. После нарвской победы Карл XII презрительно относился к военным способностям русских, считая, что наступление в Ингрии можно сдержать небольшими силами. Воспользовавшись численным перевесом, русские войска вступили в Лифляндию, однако действовали здесь не очень решительно. После того как 29 декабря 1701 г. Шереметев разбил при Эрестфере[59] корпус Шлиппенбаха, продвижение на этом направлении было приостановлено. Приоритетным оставалось наступление в Ингерманландии. Петр I уже в начале 1702 г. планировал овладеть Нотеборгом, наступая по льду. Шереметеву было приказано, оставив гарнизон в Пскове, выступить в Самро и оттуда прикрывать подходы к Нотеборгу и Ниеншанцу в случае появления неприятеля с запада. Однако из-за неукомплектованности корпуса Шереметева, недостатка вооружения и снаряжения, а также начала сильной оттепели и распутицы, приказание Петра I выполнить не удалось. Штурм Нотеборга откладывался.

Поход Апраксина от Лавы до Славянки

По плану, разработанному в апреле 1702 г., в летнюю кампанию предполагалось начать наступление от Ладоги вдоль южного берега Невы. Командование войсками, в составе которых входило около 6 тыс. конницы, включавшей, помимо 3 новгородских драгунских полков, казаков и калмыков, а также около 6,5 тыс. человек пехоты было поручено ладожскому воеводе П.М. Апраксину. На Ладоге шведской эскадре вице-адмирала

Нуммерса предполагалось противопоставить флотилию казаков, для нее в Новгороде было построено 60 донских лодок [ПИБ ИПВ 1889, т. II, с. 60; Тимченко-Рубан 1901, с. 45]. Однако наступление снова задержалось из-за отсутствия обещанных подкреплений и боеприпасов. Генерал Крониорт в это время не терял времени даром. Он укреплял Ниеншанц, затем, переправившись на левый берег Невы, организовал оборону дороги, ведущей вдоль ее южного берега от Ладоги к Ижорскому плато. Полевые укрепления возводились на притоках Невы: Тосне и Ижоре, служивших естественными преградами. Сильный отряд шведской пехоты был размещен в укрепленном лагере в Дудергофе.

Русские войска снова сосредоточились у границы на реке Лаве. Одновременно планировались военные действия на Ладожском озере. В начале июня был предпринят рейд подполковника Островского с 400 солдатами на соймах и карбасах для разорения шведских селений на западном берегу озера. 15 июня произошло столкновение русской и шведской озерных флотилий у устья реки Воронеги [Тимченко-Рубан 1901, с. 47–48]. Наступление на Неве было начато только после новой победы в Лифляндии, одержанной 29 июля Шереметевым над Шлиппенбахом при Гумельсгофе[60]. Апраксин действовал крайне осторожно. В конце июня он отправил отряд Квашина-Самарина к мызе Порецкой, где были захвачены пленные, давшие сведения о шведских войсках в Ингерманландии и о вооружении Ниеншанца. По их сообщениям, командующий генерал Крониорт находился либо в Сарской мызе, либо в Дудергофе, либо в Ниеншанце. После этого Апраксин организовал рейд конного корпуса вглубь территории противника. В письме царю от 10 августа он так описывал результаты своего похода: «… по твоему государеву указу военным походом в неприятельской стороне уезд Ореховской и ниже города Орешка по реке Неве до реки Тосны и до самые Ижорские земли с твоими государевыми ратными людьми прошол и неприятельские их жилища, многие мызы великие и всякое селение развоевали и разорили без остатку…».

В письме Апраксина Петру I сообщалось о победах, одержанных на реках Тосно и Ижора: «… И сего августа в 10 день пришли на реку Тосну, которая имеет устье свое от реки Невы четыре версты, ниже Орешка 20, а не дошед до Канец за 30 верст, а на той реке у неприятельских людей, которые поставлены были от генерала Крониорта с 400 человек, чтоб нас через тое реку не перепустить учинен был городок и отводные шанцы и поставлены 3 пушки и мост разведен… с теми неприятельскими людьми обе тое реку Тосно был у нас бой ис пушек и из мелкого оружия и тое неприятельскую крепость и шанцы взяли. И ис той крепости от р. Тосны они неприятельские люди с моером Берием побежали с пушками оставя табор свой и разметав всякие припасы. И перебрався твои государевы ратные люди, как кому было возможно, через тое реку Тосну, за ними неприятельскими людьми, гнали до самые р. Ижоры от р. Тосны в 15-ти верстах и побили много и барабаны и ружья и лошади их неприятельские седланные многие поймали, и пушечные станы и колеса взяли же, а пушки бежав они неприятельские люди бросили в Ижору реку, и того ж государь, числа и славную их неприятельскую мызу ижорскую взяли и иные многие мызы набрали и разорили» [ПИВ ИПВ 1889, т. II, с. 387].

Во время наступления Апраксин действовал так, как обычно действовали войска на вражеской территории, стремясь нанести неприятелю наибольший урон: разорил окрестные селения и земледельческие угодья, обеспечивавшие противника продовольствием. Учитывая состав его войск, значительную часть которых составляли казаки, калмыки и татары, можно предполагать, что на первом этапе войны здесь применялась тактика выжженной земли. Вероятно, в это время были уничтожены многие населенные пункты южного Приневья вплоть до реки Славянки на западе.

Царя обрадовала победой над Крониортом, однако в ответ на реляцию Апраксина о разорении населенных пунктов в Ижорской земле в письме с Белого моря от 17 августа Петр I требует прекращения разорения поселений: «… а что по дороге разорено и выжжено, и то не зело приятно нам, о чем словесно вам говорено и в статьях положено, чтоб не трогать, а разорять и брать лучше городы, нежели деревни, которые ни малого сопротивления не имеют…» [ПИБ ИПВ 1889, т. 2, с. 78]. Апраксин оправдывался тем, что он жег дальние мызы, которые могли послужить для доставки провианта и фуража шведским войскам, но не делал этого в окрестностях Сарской мызы, Ниена и Дудергофа, района, где могла проходить зимовка русской армии.

После значительной смены населения Ингерманландии в XVTI в. русские войска уже не ощущали себя освободителями, как в войне 1656–1661 гг., когда их поддерживало православное население. Скорее они вели себя как завоеватели. Это подтверждается и тем, что изначально татарам и казакам, находившимся в составе войск Апраксина, грабежи были разрешены. Дозволено было даже уводить с собой пленных с целью «приохочения их татар и казаков к войне». Интересно, что участие татар в войне сохранилось в народной памяти в Усть-Ижоре, однако связывалось оно со временами монголо-татарского ига, когда татары не заходили так далеко на север. Местное финское население – «чухна» – враждебно относилась к русским войскам. Местами лютеранское население даже уходило в леса, чтобы вести партизанскую борьбу [Базарова 2006, с. 70–77]. Судя по всему, здесь произошли значительные перемены с середины XVII столетия, когда во время русско-шведской войны 1656–1661 гг. православные местные жители, составлявшие значительную часть населения провинции, оказывали повсеместную поддержку русским войскам. Во второй половине XVII в. ситуация изменилась в результате политики, проводившейся шведскими властями после войны. Население, выступившее против шведского господства, и православные священники подвергались репрессиям. Проводились мероприятия по распространению в крае лютеранской религии и вытеснению православия. Естественным следствием этого был отток православного населения в Россию и массовое переселение на опустевшие территории лютеран из восточной Финляндии и Карелии, организованное шведскими властями. Таким образом, к началу Северной войны русское и ижорское население Приневья значительно сократилось.

По какой из дорог русские войска преследовали отступавших шведов, в документах не сообщается. Расстояние от реки Тосны до реки Ижоры, как в устьях рек, так и в среднем течении составляет около 7–9 км. Основная дорога в Южном Приневье проходила по краю глинта, где на реках были (и до сих пор имеются) мелководные и порожистые участки, удобные для переправы. Логично предположить, что контролировавшие их земляные укрепления должны были находиться в непосредственной близости от них на западных берегах, защищенных от наступавших русских войск течением рек. Такой брод существовал у центра Ижорского погоста (современный пос. Войскорово). В письме Апраксина упоминается мыза Ижорская (ingris hof), она, согласно шведским картам, располагалась у того места, где Ижора делает петлю – южнее пос. Войскорово на ее правом берегу. При обследовании этой территории и ее окрестностей обнаружить какие-то следы военных действий времен Северной войны не удалось[61].

Рис. 86. Укрепление в устье реки Тосны на карте 1722 г. РГАДА

Существовало мнение, что шведские укрепления на реке Тосны располагались на левом западном берегу реки – у устья [Тимченко-Рубан 1901, с. 49–50]. Такое расположение представлялось целесообразным, чтобы использовать водную преграду для защиты от наступавших с востока русских войск и обеспечения поддержки с Невы. Судя по картам рубежа XVII–XVIII столетий, дороги пересекали реку То сну в низовьях только в двух местах – у устья и в 5 километрах выше по течению, в районе современного поселка Никольский. На правом восточном ее берегу, в устье реки Тосны на карте 1722 г. показаны укрепления, обозначенные как «старый шанец» (рис. 86) [РГАДА. Ф. 192. Оп. 1. Д. 17]. Апраксин сообщает в письме, что его войска подошли к Тосно в 4 верстах от Невы, что скорее соответствует трассе упомянутой дороги в районе Никольского (Mikolsova на шведских картах).

Однако никаких сведений о шведских укреплениях в этом районе нет. Можно предположить, что русские войска совершили переход к устью Тосны, а затем преследовали шведские войска до Ижорского погоста по дороге, проходившей по берегам Невы и Ижоры. Только такой сложный путь будет составлять около 15 верст, упоминаемые в письме Апраксина, тогда как расстояние по прямой дороге от Никольского к Войскорово достигает всего около 7 верст. Шведские укрепления в устье Тосны располагались на правом берегу, что подтверждается и в письме, где говорится о переправе русских войск через реку уже после взятия крепости. Разведочные исследования на этом месте выявили площадку, удобную для строительства укреплений, защищенную с севера Невой, с запада рекой Тосной и с юга широким оврагом с ручьем. Однако следов самой крепости обнаружено не было, так как в настоящее время территория занята плотной дачной застройкой.

После понесенного поражения Крониорт, по сведениям Апраксина, отступил в Дудергоф. Русские же войска не решились преследовать его, а отошли за реку Тосну, таким образом, что от противника их отделяло 35 верст. Крониорт, воспользовавшись отходом русских, спустя три дня выступил к реке Ижоре. Апраксин двинулся ему навстречу. В письме царю он сообщал: «… с войсками его я сошолся сего августа в 13 день в земле их Ингрии у р. Ижоры и не допустя нас до той р. Ижоры он генерал Крониорт стоял с конными своими со многими полками и с пушками… и был у нас на том месте с теми неприятельскими людьми бой… ево Крониорта со всеми ево войсками с того поля збили за реку Ижору и перебрався за ним Крониортом за р. Ижору гнали и был бой великий с седьмого до второгонадесять часу дня и побили их неприятельских людей много и языков поймали, и несколько знатных их приводцов побито, о чем взятые языки смотря на тела их сказывали. И с того другова поля и от реки Ижоры ево генерала Крониорта, твоим государевым счастием со всеми ево войсками збили же. И от той реки он, Крониорт, розметав многое свое ружье и припасы всякие, побежал к пехоте своей и к достальным конным войскам в урочище Дудоровщину, к крепостям своим, которое место от нас от реки от Ижоры в трех милях. И ныне государь стал я обозом у реки Ижоры в земле их неприятельской Ингрии, на том месте с которого збит он генерал Крониорт… и многие по р. Неве получены удобные места, которые к нынешней войне тебе государю будут прибыльны» [ПИБ ИПВ 1889, т. 2, с. 391]. Земли «неприятельской Ингрии» по реке Ижоре в ее верхнем и нижнем течении находились в нескольких часах пути от места Ижорского погоста и связывались с ним дорожной сетью. Поэтому отряды Апраксина, наверняка, побывали в устье Ижоры.

В донесении, составленном 24 августа, Апраксин описывает рейд, совершенный в западном направлении: «И на Сарскую мызу я не со многою конницею ходил, где их войск ничего не нашли токмо один табор, да по Канецкой дороге были у них три роты, отъезжие на караул и те увидя первых наших, побежали к Дудоровщине [ПИБ ИПВ 1889, т. 2, с. 388–389]. Один из укрепленных пунктов шведских войск находился на территории современного Павловска, на высоком мысу при впадении реки Тызьвы в реку Славянку, на месте будущего павловского замка Мариенталь. Остатки его описывал Ф. Туманский: «От Софии (г. Пушкин) в 5,3 верстах находился вал остаток того укрепления, которое в 1702 г. шведский генерал Крониорт сделал, и будучи разбит окольничим Апраксиным удалился к горе Дудоровой». При строительстве Мариенталя «остаток укреплений возобновлен» [Туманский 1789–1790, с. 242]. Известно, что на воротах замка даже висела памятная доска с описанием этих событий. Во время его реконструкции земляной вал, насыпанный по периметру площадки мыса, частично разбирался. При археологических наблюдениях в нем были обнаружены человеческие останки. Захоронения, не содержавшие вещевого инвентаря, были найдены и поблизости у воротного въезда. Возможно, здесь был могильник местного населения, разрушенный частично во время насыпки земляного вала. Но он был насыпан уже при Павле I, так как имел сложную конфигурацию малого бастионного сооружения, обрамлявшего каменный замок. Обнаружить следы укреплений Крониорта в их составе не удалось, хотя нельзя исключать, что частично они могли быть включены в состав новых укреплений.

Апраксин доносил царю в Архангельск, что неприятель собирает силы в Дудергофе и шведская конница превосходит его конницу более чем в два раза, жаловался на плохую подготовку солдат своего корпуса. Вероятно, этим и можно объяснить последовавший отход русских войск. Апраксин писал: «…вперед к морю идти в нынешнем моем малолюдстве, с такою худою конницей не мочно, потому государь, что город их Канцы и он Крониорт останутся у нас за хребтом, а помощи неоткуды больше нет мне… Надобно здесь людей больше…». Промедление Апраксина, остановившегося на реке Ижоре, подтолкнуло шведов к активизации действий. После перехода Крониорта из Ниеншанца в Дудергоф, находившийся в одном дне пути от Ижорского погоста, Апраксин отступил вначале за реку Тосну, затем за Назию и, в конце концов, за пограничную реку Лаву.

Дудергофский шанец и Апраксин городок

Земляная крепость в Дудергофе, располагавшаяся вблизи пересечения двух путей (из Ниеншанца в Нарву и из Южного Приневья к Копорью), занимала важное стратегическое положение. Она появляется, вероятно, в начале XVII столетия. Из документов известно, что в период русско-шведской войны, в 1656 г., отступавшие шведские войска Густава Горна укрылись в Дудергофе. В 1702 г. в укрепленном лагере «на Дудоровой мызе» располагался шведский отряд генерала Крониорта. Тогда же, после поражений шведов при реках Тосно и Ижоре, они снова отошли в свой укрепленный лагерь в Дудергофе [Сорокин 2007, с. 21].

В атласе Ю.А. Мюнска 1667 г. он назван «разрушенным шанцем», а в атласе Ингерманландии конца XVII в. – «старым шанцем». Это сооружение имеется и на планах Красного Села середины XIX века, где оно обозначено как бывший шведский редут [Горбатенко 1994, с. 197–208].

Санкт-Петербургская археологическая экспедиция исследовала укрепления в 1993 г. Остатки крепости XVII в. на южной окраине Красного Села находятся на склоне мыса, образуемого уступом высокого коренного берега реки Дудергофки и прорезающего его оврага. Они представляют собой руины земляного вала протяженностью около 40 м, шириной около 5 м и высотой до 2 м, вытянувшиеся вдоль склона оврага в широтном направлении. Остатки вала прослеживаются также с восточной стороны по склону коренного берега. Конструкция вала представляет собой насыпь из суглинка и гумуса с включениями известковой плиты. Вал, вероятно, был насыпан из грунта, находившегося на месте сооружаемого укрепления, так как на территории бывшего шанца скала местами выступает на поверхность. Обнаружение в насыпи вала фрагментов позднесредневековой керамики может свидетельствовать о том, что укрепление воздвигнуто на месте предшествующего поселения [Сорокин 1993а, 1996, с. 38].

В середине августа Апраксин отправляет в Ладогу флотилию из 30 лодок под командованием полковника Ивана Тыртова, у которой «со многими неприятельскими шкутами были… бои ис пушек многою стрельбою…». Не понеся потерь, Тыртов вынудил шведскую эскадру «отступить к самому

Орешку к своему берегу». Затем, 27 августа, он напал на шведские суда, стоявшие у Кексгольма в истоке Вуоксы. В результате боя (сам Тыртов в нем погиб) одно шведское судно было затоплено, два сожжены и два захвачены в плен. Неприятель потерял 300 человек. [Тимченко-Рубан 1901, с. 51–52]. Потери шведов в судах и людях оказались столь значительны, что Нумере, опасаясь новых нападений, вынужден был увести остатки Ладожской флотилии в Финский залив, а оттуда на зимовку в Выборг. Таким образом, русским удалось полностью взять под контроль водные коммуникации на Ладожском озере и лишить Нотеборг поддержки с воды. Планы штурма крепости по-прежнему держались в секрете. Присутствие царя с окружением в Архангельске также должно было отвлечь шведов от этих планов.

В конце августа Петр I со свитой и гвардией ускоренным маршем направляется с Белого моря в Приладожье по специально построенной «Осударевой дороге». Он приказывает генералу А.И. Репнину из Новгорода, а фельдмаршалу Б.П. Шереметеву из Пскова двигаться с войсками в Ладогу, где был назначен сбор войск. Сам он прибывает в Ладогу 14 сентября. Отсюда войска выдвинулись в лагерь Апраксина на Назии. Укрепленный Апраксин городок был сооружен здесь перед началом наступления на Нотеборг летом 1702 г. 22 сентября Петр I провел смотр войск, а уже 25 сентября, оставив в городке 3 полка Апраксина, с основными силами, насчитывавшими около 35 тысяч человек, двинулся к Нотеборгу.

Рис. 87. Апраксин городов план начала XX в. Архив ИИМК РАН

Апраксин городок утратил свое военное значение вскоре после падения Нотеборга и Ниеншанца и больше никогда не использовался. О местоположении и устройстве этого укрепления можно узнать из более поздних документов. К 1877 г. здесь еще были «заметны некоторые фасы кронверка, часть оборонительного рва, насыпи в исходящих углах, составлявшие барбеты[62], и остатки пороховых погребов» [Савельев 1877, с. 56–60]. До настоящего времени название «Апраксин городок» носят деревня и урочище, находящиеся на левом берегу р. Назии – вблизи моста на участке дороги между поселками Путилово и Мга. Сохранился план укреплений Апраксина городка, сделанный в начале XX в., где он показан на береговой возвышенности к северу от дороги (рис. 87) [Архив ИИМК РАН. Ф. P-Ι. Д. 1120]. Земляные укрепления городка были сделаны в виде кронверка с западной стороны и замыкались на высокий берег реки Назии с восточной стороны. В это время на местности сохранялись два полубастиона, один из которых примыкал к реке. Второй полу бастион и бастион, занимавший центральное положение, были обращены на юго-запад. Укрепления с южной и юго-восточной сторон крепости не сохранились, так как эту территорию занимала деревня, через которую проходила дорога Старая Ладога – Синявино. Можно предполагать, что кронверк имел симметричную форму и снесенный участок южной линии укреплений был такой же, как сохранившийся, и также включал два полубастиона, заканчиваясь на берегу реки Назии. Ширина кронверка от берега Назии до окончания центрального бастиона составляла около 25 саж., линия наружного полигона (расстояние между шпицами крайних полу бастионов по фронту) – около 30 саж. Следовательно, общие размеры укреплений были всего около 53x64 м. Вряд ли такие укрепления могли вместить все русские войска, сконцентрированные здесь перед штурмом Нотеборга. Вероятно, они стояли лагерем и вокруг укреплений, предназначенных для отражения внезапных нападений неприятеля и прикрытия главной сухопутной дороги, ведущей из Новгорода и Ладоги в Приневье. Размеры центрального бастиона составляли 7x7 саж., протяженность передовых куртин около 7 саж., боковых – около 17 саж. (около 15x15 м, 15 м, 36 м), ширина валов составляла около 2,5 саж. (около 5 м).

Обследование места расположения Апраксина городка показало, что северо-западная часть территории укреплений заросла лесом и через нее проходит дорога на Назию[63]. Новый мост через реку, построенный в конце XX в., был перемещен на расстояние около 30 м ниже по течению, таким образом, новая дорога также сместилась внутрь территории городка. Ныне в лесу, в западной части предполагаемых укреплений, сохранился лишь небольшой участок земляной насыпи протяженностью около 20 м, шириной 4–5 м, высотой 1–1,5 м, ориентированный по направлению юго-запад – северо-восток. Предположительно, это остатки крепостного вала, хотя поблизости есть и траншеи времен Великой Отечественной войны. Внутри площадки лагеря, вблизи берега реки Назии, заметны заплывшие ямы, которые также могут быть остатками сооружений времени его существования [Сорокин 2012, с. 278–279].

Падение Нотеборга и Ниеншанца

Штурм Нотеборга стал преддверием освобождения всей Ингерманландии [МВУАГШ 1871, т. 1, с. 119–122; Кротков 1896]. 26 сентября передовые отряды русских войск появились у истока Невы и разбили лагерь на Преображенской горе. Гарнизон крепости, которым командовал подполковник Г.В. фон Шлиппенбах, составлял около 500 человек; в ней было 140 орудий. Осаждающие установили на берегу Невы, напротив укреплений, артиллерийские батареи. В лесу от Ладоги до Невы была прорублена просека, по которой в тыл неприятеля переволокли лодки. 1 октября был высажен десант гвардейцев на правый берег Невы, после чего через реку на лодках был устроен наплавной мост, обеспечивший надежную связь между двумя берегами и замкнувший кольцо блокады. На предложение сдать крепость комендант не дал ясного ответа, сославшись на необходимость посоветоваться с нарвским комендантом, на самом же деле ожидая помощи и пытаясь оттянуть начало штурма. В 4 часа началась бомбардировка крепости, длившаяся непрерывно 11 дней. В крепости начались пожары, в стенах были пробиты бреши.

Штурм крепости начался ночью 11 октября. После непрерывного приступа, длившегося 13 часов, когда русские войска несли большие потери под стенами крепости, Петр отдал подполковнику М.М. Голицыну приказ отступить. Однако штурм продолжался, и на помощь штурмующим с правого берега реки прибыло подкрепление добровольцев во главе с Меншиковым. Вскоре после этого – в пятом часу – шведы ударили в барабан, что означало капитуляцию. 14 октября крепость была сдана.

На шведском рисованом плане штурма Нотеборга, представляющем собой сделанную С. Куеннерстедтом в 1903 г.(?) копию более раннего документа, в подробностях показаны позиции русских войск [КгА SK 11. 9] (рис. 88, см. с. X вклейки). Здесь изображены артиллерийские батареи, стоявшие на специальных деревянных помостах, с прикрытием из туров и фашин. Пушки 1-й и 2-й батарей были установлены прямо на берегу, напротив крепости; батарея № 4 с орудиями меньшего калибра размещалась впереди них, на острове. Несколько орудий батареи № 3 держали под контролем русло Невы. Русские войска, располагавшиеся на правом берегу напротив крепости, обстреливали ее с севера из-за укрытий из туров и фашин. Мортиры были установлены позади пушек. За ними располагались склад боеприпасов и лагерные палатки и шатры. От лагеря к берегу Ладоги была прорыта зигзагообразная траншея, по которой русские войска выходили к лодкам, стоявшим под прикрытием за прибрежными островами. Здесь формировался десант, отправлявшийся на штурм крепости. Очень быстрое течение не позволяло устроить прямую переправу к острову из-за значительного сноса. Поэтому под защитой островов вдоль берега, где течение было более медленным, лодки поднимались вверх, чтобы, учитывая снос, при переправе по течению подойти к крепостному острову.

Как и на гравюре А. Шхонебека штурма Нотеборга, в юго-западной части укреплений показаны три пролома: два в башнях и один, самый большой, в куртине между ними. По осыпям завалов поднимались русские солдаты, обстреливаемые шведским гарнизоном. Далее к востоку высадившиеся с лодок солдаты шли на приступ с помощью осадных лестниц. Значительные повреждения, в основном от мортирных бомб, видны и на всех остальных крепостных башнях. Помимо лодок, на плане изображены два судна средних размеров. Одно из них пришвартовано у берега Невы за русскими позициями, рядом с островом, где тоже стояли шатры. Другое – парусное судно – стояло на фарватере к северо-востоку от острова и, вероятно, было также одним из русских судов, прикрывавшим ладожский фарватер.

После капитуляции шведский гарнизон получил разрешение на судах уйти в Ниеншанц. 239 оставшихся в живых солдат и офицеров покинули крепость с четырьмя пушками, с оружием в руках, с распущенными знаменами и с пулями во рту1. Потери с русской стороны составили 538 человек убитыми и 925 ранеными. Русские солдаты, погибшие при штурме, были похоронены в братских могилах на территории крепости и на Преображенской горе [Дьякова, Виноградова 2006, с. 57]. «Зело жесток сей орех был, однако славу богу, счастливо разгрызен» – писал Петр после штурма. Крепость была переименована царем в Шлиссельбург – Ключ-город. Со взятием твердыни русские получили возможность сразу развивать наступление к устью Невы, где в Ниеншанце со дня на день ожидали их появления, но не воспользовались шансом. Из-за опасности шведского наступления в Лифляндии войска Шереметева возвращались в Псков, поэтому штурм Ниеншанца откладывался на следующий год. В действиях русского командования по-прежнему чувствовалась неуверенность в собственных силах.

Это означало сохранение воинской чести.

Только весной в Шлиссельбурге для похода к устью Невы предполагалось собрать необходимое вооружение, снаряжение, провиант и нужное число барок для подвоза артиллерии. Меншикову, назначенному губернатором взятой крепости, предписано отремонтировать годные суда на Ладоге и в Волхове. Апраксину велено прибыть к Шлиссельбургу из Назии, а Шереметеву выдвинуть для прикрытия отряд к Ямбургу. Планировалось овладеть Ниеншанцем весной, еще до подхода шведского флота.

Имеются сведения, что генерал Крониорт, расположившийся лагерем перед Ниеном в 1702 г., построил там новые укрепления. Судя по всему, это были три бастиона, вынесенные перед крепостью на мысу между Невой и Охтой, строительство которых планировалось с 1660-х гг., а также укрепления, окружившие Спасское село, – на левом берегу Невы. Однако паника, вызванная падением Нотеборга, и малочисленность гарнизона Ниеншанца стали причиной спешной эвакуации жителей Ниена в Выборг. Город же «с церковью и школой был 20 октября из страха перед врагом… нашими собственными офицерами превращен в пепел», – сообщал в своем сочинении современник событий последний ректор ниенской школы Габриэль Хинкель [Шаскольский 1986, с. 50, 1987, с. 335]. Это объясняется тем, что гарнизон ожидал подхода русских войск со дня на день, а городские строения Ниена могли быть использованы штурмующими в качестве укрытия на подступах к крепости. По описаниям с русской стороны, «неприятель после того как отревожен был, что он опасался осады, весь город без фортификации сущей против шанца выжег и больше двух дней в городе горело». В третьем выпуске январских «Ведомостей» 1703 г. сообщалось: «ноября 18 день… полковник Апполов, губернатор Нового Шанца, увидев, что сей город осажден быти имел, оной сжечь приказал, как и магазин, который там собран был к пропитанию войска на 4 месяца» [Шарымов 1994, с. 111].

С началом новой кампании после получения царского указа Шереметев 23 апреля 1703 г. выступил из Шлиссельбурга по северному берегу Невы с 20 тыс. пехоты к Ниеншанцу. Вместе с ним находились генерал Репнин, генерал-майор Чамберс и генерал-майор от артиллерии Брюс. 24 апреля войска остановились в 15 верстах от крепости. В ночь на 25 апреля двухтысячный отряд совершил разведывательный рейд по Неве к Ниеншанцу: «…счастливо к городу пришли и шведскую драгонию во 150 человек, у самого рва стоящую, напав и збив их с квартиры, к бегству принудили, из которых у ворот градских двух человек взяв, первым валом овладели и при том щастливом действии, зело смелым сердцем и мужественно на один бастион малыми людьми, несколько из той партии жестокое нападение учиня взошли. А к тому, не имея при себе к приступу не в чем готовности, принуждены отступить» [Книга Марсова 1766, с. 14].

26 апреля основные силы русских войск подошли к городу и расположились близ неприятельского вала, служившего защитой от пушечной и фузейной стрельбы. Судя, по всему, внешние укрепления были оставлены защищающимися и все вооружение и гарнизон сосредоточены в основной крепости. В тот же день из Шлиссельбурга в обозе прибыл «капитан бомбардирской» Петр I, а на судах были доставлены пушки, мортиры и иные припасы.

На южном побережье Невы, недалеко от современного Кировска, в XVIII–XIX вв. существовало памятное место «Красные сосны», где, по легенде, отдыхал царь во время штурма Нотеборга, по другим сведениям – по пути к Ниеншанцу[64].

Той же ночью русские войска стали сооружать апроши или шанцы в 20–30 саженях от крепости. Неприятель препятствовал этому пушечной стрельбой. 27–28 апреля продолжалось рытье шанцев в сторону городового рва, оборудовались батареи и кетели для установки мортир. Велась перестрелка из ружей, а кроме того, «из города по наших из мортир бомбы и каменья непрестанно бросали» (рис. 89, см. с. X вклейки). 29 мая начали интенсивный артиллерийский обстрел крепости. 30 апреля велась перестрелка. 1 мая на рассвете, после залпа осаждающих из пушек и мортир, на городовой вал вышел барабанщик и ударил к сдаче в барабан. После этого артобстрел прекратился и гарнизон капитулировал. Позднее он получил разрешение покинуть крепость и уйти в Выборг.

В «Книге Марсовой» говорится, что во время осады Ниеншанца 28 апреля отряд гвардейцев под командованием Петра I на шестидесяти лодках совершил рейд к устью Невы. На взморье были заняты несколько мыз и оставлены три роты солдат для несения дозора. После сдачи Ниеншанца, вечером 1 мая, была получена информация о появлении у устья Невы шведского флота. Яхта «Астрильд» и бот «Гедан» вошли в него и стали на якоре. 6 мая Петр 1 во главе отряда из семеновцев и преображенцев на 30 лодках ночью напал на эти суда. Был открыт ожесточенный огонь «из ружей и ручными гранатами, и хотя с тех судов непрестанная по наших была пушечная и из мелкого ружья стрельба, однакож, наши по тому их жестокому сопротивлению, те суда взяли» [Книга Марсова 1766, с. 15–21].

Сходная версия событий имеется в описании Джона Дена, английского капитана, состоявшего на русской службе. От Котлина, где остановилась шведская эскадра, в Неву для выяснения положения Ниеншанца были направлены 12-пушечная шнява и 4-пушечный баркас. «Примерно в двух милях вверх по течению от устья реки с последних заметили присутствие со всех сторон русских войск и поняли, что город уже занят. Тем не менее, не предвидя опасности со стороны воды, ибо они знали, что у россиян не было здесь боевых судов, шведы оставались здесь некоторое время, продолжая свои наблюдения на глазах у неприятельской армии». Петр I, раздраженный такой бравадой, послал хорошо вооруженных людей, знакомых с морским делом, к «бару – узкому месту реки, переполненному со всех сторон песчаными мелями при отсутствии каких-либо вех, указывающих корабельный курс; место это было вполне доступно для плавания российских лодок, но неудобно для неприятеля. Шведы, заметив движение лодок вниз по другому рукаву реки, решили отступить к своему флоту, но лишь только они достигли бара, наступила ночь, поднялся противный западный ветер, который заставил их идти сугубо по течению; в тот самый момент на них напали русские, осыпая их со всех четырех сторон пулями». Шведы отчаянно сопротивлялись, но обстоятельства были против них. Шнява села на песчаную мель и после отчаянного сопротивления и гибели большинства команды была захвачена. Такая же участь постигла и баркас [Ден 1990, с. 20–21].

На шведской гидрографической карте Карла Элдберга 1701 г., фарватер, по которому суда входили в Большую Неву, огибает западное побережье Васильевского острова и входит в устье реки у юго-западной его оконечности. Это место было наиболее приближенным к судовому фарватеру.

С другой стороны, оно находится как раз напротив устья реки Фонтанки и острова, на котором впоследствии был построен Подзорный дворец. Одним из ближайших населенных пунктов к этому месту на левом берегу Невы была деревня Кальюла – будущая Калинкина. Екатерингоф же находится на значительном удалении от места прохождения фарватера и закрыт от него Гутуевским островом. В описании Екатерингофа петровского времени говорилось о том, что из дворца через просеку прорубленную на Гутуевском острове, можно было смотреть на приходившие в Петербург суда [Дневник Берхгольца 1859, с. 111].

Перед нападением на шведские суда русские лодки могли укрываться в Фонтанке и в протоке, получившей впоследствии название Екатерингофка. Где-то здесь также могли размещаться русские войска, оставленные в дозоре еще 28 мая. Но перед боем, вероятно, на помощь им направили подкрепление из лагеря под Ниеншанцем. При внезапном нападении на шведские суда у устья Невы прохождение русских лодок по Фонтанке было наиболее оправданным, так как позволяло появиться в непосредственной близости неприятеля, длительное время не обнаруживая себя. В описании Джона Дена говорится, что шведы заметили русские лодки, двигавшиеся «вниз по другому рукаву реки». Устье Фонтанки было закрыто со стороны входа в Неву островами, что позволяло русским судам незамеченными подойти к неприятелю и взаимодействовать с дозорным отрядом на взморье.

Таким образом, берега Екатерингофки вполне могли быть местом базирования русского дозорного отряда перед нападением на шведские суда. Петр I в те дни побывал здесь. Вероятно, это и послужило причиной того, почему именно Екатерингоф связывается в первую очередь с местом морской победы 1703 г.

«По взятии Канец отправлен воинский совет тот ли шанец крепить, или иное место удобное искать, понеже он мал, далеко от моря и место не гораздо крепко от натуры».

В результате обсуждения было принято решение «…искать нового места» [Журнал 1770, с. 69]. Находясь в лагере у Шлотбурга, «14-го (мая) царское величество изволил осматривать на взморьи устья Невы и островов и усмотрел удобный остров к строению города». После расчистки леса здесь состоялась закладка новой крепости: «… 16-го то есть в день Пятидесятницы по божественной литургии с ликом святительским и генералитетом и статскими чины от Канец изволил шествовать на судах рекою Невою и по прибытию на остров Люистранд и по освящении воды и по прочтению молитвы на основание града и по окраплению святою водою взяв заступ и первые начал копать ров…» [Беспятых 1991, с. 258]. Этот день 16 мая (27 по новому стилю) считается днем основания Санкт-Петербурга. Уже 14 мая русские войска взяли Ямбург, а 27-го – Копорье. На прибалтийском направлении противник был отброшен от устья Невы к реке Нарове.

О планах Петра I основательно закрепиться в устье Невы свидетельствуют и его распоряжения не разорять окрестных территорий и выдать местному населению охранные грамоты. По этому поводу он писал Шереметеву: «чтобы не жгли и не разоряли от Шлотбурга за 50 верст или больше, а паче тех коим письма даны не покидать их дома. Ведаешь какие люди татары и казаки…». В ответ на это Шереметев 23 мая сообщал царю: «…чухна не смирна чинят всякие пакости и отсталых стреляют и малолюдством проезжать трудно и русские мужики к нам неприятны: многое число беглых из Новгорода и с Валдая и ото Пскова и добры они к шведам, нежели к нам» [Тимченко-Рубан 1901, с. 75].

Учитывая большую концентрацию русских военных сил в устье Невы, стоявших сначала в окрестностях Шлотбурга, а затем переведенных в лагерь у Марсова поля и на нынешний Петроградский остров, шведы не могли противодействовать строительству здесь новой крепости. Тем не менее 12 июня

Крониорт, стоявший с войсками у реки Сестры, подошел к устью Невы и захватил русскую заставу у Лахты. 7 июля русская кавалерия под командой генерал-майора Чамберса совершила нападение на войска Крониорта на р. Сестре, которые понесли потери около 1 тысячи человек и вынуждены были отступить [Тимченко-Рубан 1901, с. 86; Устрялов 1864, т. 4, с. 25].

Выбор места для строительства новой крепости в устье Невы был продиктован в том числе и военно-тактическими соображениями. После взятия Ниеншанца, расположенного в 12 км от устья, существовала опасность, что шведы при поддержке флота закрепятся на одном из островов дельты или на Котлине, и закроют выход из Невы в Балтику. С уходом шведского флота на зимовку в Выборг, на о. Котлин началось строительство крепости Кроншлот, закрывавшей вход в Невскую губу.

Бои на Невском рубеже

Однако шведское командование не хотело мириться с утратой Ингерманландии и на протяжении долгого времени, вплоть до взятия русскими войсками Выборга и Кексгольма в 1710 г. в бассейне Невы и на Карельском перешейке практически не прекращались военные действия. Как видно на шведской карте, составленной около 1705 г., в долине Невы существовала хорошо разветвленная дорожная сеть. Сплошные дороги показаны по обоим ее берегам от истоков до устья. Крупным центром на пересечении коммуникаций был Келтушский погост, находившийся на прямом пути от устья Невы (Ниеншанца) к ее истокам (Шлиссельбургу). Другая дорога связывала Келтуши через Корбосельский погост с Выборгом и Корелой. Еще одна вела на юг – напрямую к Ивановским порогам на Неве. Именно этими путями шведские войска в первые годы Северной войны выходили на северный берег Невы, имея хорошие возможности для маневра. На карте показаны крепости Петербург, Ниеншанц и Нотеборг (Шлиссельбург), крупные населенные пункты того времени, а также отряды шведских войск, размещенные на разных позициях на северном берегу Невы (рис. 90) [KrAKS 12-106].

Рис. 90. Шведская карта части Ингерманландии и Карелии около 1705 г. Фрагмент. Военный архив. Стокгольм

В 1704 г., когда Россия праздновала годовщину взятия Ниеншанца и возвращение выхода в Балтику, шведские войска и флот подошли к Петербургу. После неудачной попытки атаковать русские войска на Выборгской стороне в июле этого года, в начале следующего месяца корпус под командованием Майделя предпринял попытку закрепиться в устье Охты. Подойдя с севера к побережью Невы, Майдель оставил в лесу, в версте ниже Ниеншанца, у Выборгской дороги свои заставы.

Парламентарии, направленные им к Брюсу[65], потребовали сдать Петербург, что, вероятно, должно было отвлечь внимание русского командования от Ниеншанца. Однако в ответ на это Брюс выступил в сторону Ниеншанца по левому берегу Невы и соорудил батареи на ее берегу – там, где был «старый окоп», вероятно, на месте Спасского села, располагавшегося напротив крепости. Ночью 6 августа шведы, подойдя к Охте, стали готовить батарею за тем бастионом Ниеншанца, который не был разорен. Однако после переправы на место старой крепости они лишь несколько дней простояли на ее развалинах и 9 августа отступили по Корельской дороге. Брюс, переправившись на правый берег Невы, обнаружил в устье Охты несколько порубленных плотов и убедился, что его обстрел нанес противнику урон [Тимченко-Рубан 1901, с. 111–114; Славнитский 2003, с. 257]. Судя по всему, шведские войска планировали использовать Ниеншанц как плацдарм для переправы на левый берег Невы и готовили плоты. Учитывая быстрое течение реки в этом месте, при переправе на плотах их снесло бы далеко вниз по течению – за мыс в излучине Невы.

В 1705 г., когда основные силы русской армии во главе с Петром I находились в Польше, шведы вновь предприняли попытку взять реванш в Ингерманландии, где планировались согласованные действия 10-тысячного корпуса Майделя и эскадры адмирала Анкер Штерна, включавшей 22 судна. Одновременными ударами с суши и с моря они намеревались уничтожить строящийся Петербург. В июне этого года Майдель попытался переправиться на Каменный остров, но атаку отбила артиллерия Брюса. После неудачного десанта шведы подошли к Ниеншанцу, где находился дозор из запорожских казаков, отступивший при их приближении. Противник соорудил там несколько батарей и оставил отряд войск. Узнав об этом, Брюс с войсками снова выступил в район бывшего Спасского села, на этот раз с судами, присланными для поддержки адмиралом Крюйсом.

1 июля на правый берег высадился десант, состоявший из 1 тысячи пехоты и конницы Путятина. В результате последовавшего столкновения шведам пришлось отступить. Но и русский отряд вернулся на левый берег Невы. Новое наступление Майделя с 4 тысячами солдат началось в июле того же года. Шведы везли с собой подготовленные зимой понтоны, «подходящие для одновременной переправы 700 человек». С их помощью они переправились через Неву у деревни Валитула (Valitula), в 2 милях от Ниена. Эта деревня находилась на правобережье Невы у устья реки Черной (район Кривого колена), всего в трех километрах ниже Усть-Ижоры и на таком же удалении от устья Славянки. После переправы шведы разбили русский отряд, пытавшийся перекрыть им путь, но, несмотря на успех, Майдель не пошел на Петербург, который, по его сведениям, был очень хорошо укреплен, а вернулся в Выборг.

Адмирал Анкерштерн, который в назначенное время прибыл из Карлскруны к Кроншлоту, также не смог ничего добиться, поскольку русский флот находился под защитой крепости и его нельзя было атаковать [Munthe 1902, s. 462]. Благодаря укреплениям Кроншлота, шведский флот не мог прорваться и к устью Невы. Да и вход в нее был чрезвычайно опасен для морских кораблей, как это показали события 1703 г. А учитывая мелководье прибрежной полосы в акватории восточной части Финского залива, взаимодействие морских и сухопутных сил шведов сильно осложнялось и не имело шанса на успех. Основные силы шведов двинулись к Шлиссельбургу. Им снова удалось переправиться через Неву, по русским данным – в 12 верстах, а по шведским – в двух милях ниже по течению от крепости. Здесь на обоих берегах они построили укрепленные батареи, призванные перерезать движение судов по Неве и обеспечить защиту переправы через реку. На шведской карте, датируемой предположительно 1705 г., в районе Ивановских порогов, между устьями рек Тосны и Святки, показан мост или понтонная переправа с укреплениями в форме короны на южном берегу Невы [KrA SK 12-106]. Это самое узкое место на Неве, где ее ширина составляет всего 250 м., и здесь у берегов реки имелись выступавшие из воды камни, что облегчало переправу. Но, с другой стороны, на этом участке Невы было самое быстрое течение, что несомненно осложняло любые работы на воде и препятствовало переправе на судах. Вероятно, на плане показана переправа войск Майделя. В результате атаки шведов русскими войсками под командованием Брюса, они отшли на корельскую сторону. После этого шведский корпус направился далее по дороге к Шлиссельбургу, но на подступах к нему наткнулся на занятый русскими шанец на реке Черной. После трехдневного обстрела и неудачной попытки штурма этих укреплений шведы отступили сначала к Ниеншанцу, а затем и к Выборгу [Тимченко-Рубан 1901, с. 141; Munthe 1902, s. 454–455].

В 1706 г. главные силы русских войск под командованием Шереметева и Меншикова сосредоточились на Западной Украине, а основные шведские войска находились в Польше. Русские вели здесь активные оборонительные действия с целью измотать противника в локальных столкновениях. 18 ноября 1706 г. русско-польско-саксонские войска под командованием А.Д. Меншикова и польского короля Августа II одержали победу над шведско-польской армией под началом Марденфельда в битве при Калише в южной Польше. Но вскоре после этого Август II перешел на шведскую сторону.

Чтобы положить конец шведским диверсиям в Приневье, русское командование попыталось взять инициативу на Карельском перешейке в свои руки. Под руководством Р.В. Брюса был организован поход на Выборг и предпринята попытка его осады и штурма. Однако шведские войска генерала Майделя отбили ее. В том же году систему укреплений Петропавловской крепости дополнили Кронверком, а на западной оконечности острова Котлина построили крепость Святого Александра.

Невский поход Любеккера

В августе 1707 г. армия Карла XII, находившаяся в Саксонии, начала поход на восток. В планы короля входило наступление на Москву через Смоленск, свержение Петра I и полное подчинение России. На соединение с ним выступил корпус Левенгаупта, находившийся в Лифляндии. Дорогу шведским войскам преграждали численно превосходившие силы русских, которые, однако, не решались вступать в решающее сражение. Несмотря на то что основной театр военных действий находился на значительном удалении от Ингерманландии, шведское командование планировало здесь новую операцию с целью отвлечь больше русских сил с основного театра военных действий, а при удачном стечении обстоятельств захватить Петербург и другие крепости Северо-Запада. В ней, кроме финляндского корпуса Любеккера[66], могли принять участие и войска из Эстляндии [Munthe 1902, s. 491].

Значительное усиление боеспособности финляндской армии Любеккера неоспоримо указывает на ее наступательные задачи. Если в 1706 г. она насчитывала 3–4 тыс. человек, то в 1707 г., благодаря призыву и вербовке новобранцев, а также за счет переброски подкреплений из Швеции численность армии была доведена до 11 000-12 000 человек [Uddgren 1906, s. 110]. Кроме шведских войск, в наступлении должны были принять участие полк и три батальона саксонских военнопленных, общей численностью 3 тыс. человек, переброшенных под Выборг [Munthe 1902, s. 491]. Соотношение сил на Северо-Западе менялось в зависимости от ситуации на главном театре войны. Во время наступления Карла XII в Саксонии, значительные силы русской армии освободились и могли действовать на других направлениях, но в 1708 г., с его продвижением вглубь России, они вновь были стянуты к западной границе. Если в октябре 1706 г. в осаде русскими войсками Выборга участвовало около 20 тыс. человек, то в 1708 г. Апраксин не смог вывести в поле больше 6–7 тыс. человек [Uddgren 1906, s. 110].

Рис. 91. Портрет адмирала Ф.М. Апраксина

В шведской историографии существует мнение, что Карл XII не отдавал прямого приказа Любеккеру о решительном наступлении в Ингерманландии и самоуправство генерала в этой компании стало одной из причин судебного процесса над ним после 1713 г. Известно, что король относился к нему с доверием и Любеккер обладал самостоятельностью в принятии решений. Но из его переписки с Оборонной комиссией в Стокгольме и походной королевской канцелярией явствует, что наступление 1708 г. не было только его собственной инициативой. Из нее можно заключить, что Карл XII поставил ему две основные задачи в этой компании: «…победить противника в сражении и, благодаря возвращению Ингерманландии, нанести серьезный удар по уже пошатнувшемуся престижу царя» [Uddgren 1906, s. 110–111]. В поход на Неву шведы планировали взять до 8 пушек и 2 гаубицы, 43 повозки с амуницией и снаряжением, необходимым для строительства укреплений, а также около 40 понтонов для форсирования реки. Выступление задерживалось по целому ряду причин, в том числе из-за неукомплектованности обоза. Любеккер объяснял крайнюю необходимость транспортировки понтонов на Неву Оборонной комиссии в Стокгольме тем, что «невозможно было приобрести столько якорных канатов, лодок и материалов, необходимых для постройки моста на такой широкой, глубокой и быстрой реке, но с помощью понтонов, которые сейчас сделаны и подготовлены, можно было за один раз переправить свыше 600 человек» [Munthe 1902, s. 492–493].

Рис. 92. Потрет генерал-майора Георга Любеккера

В начале 1708 г. царь, опасаясь шведского наступления на Ингерманландию и Псков, направил туда подкрепления. В Пскове усилили оборонительные сооружения, а общее командование войсками на Северо-Западе поручили Ф.М. Апраксину (рис. 91). Русские опередили шведов, совершив с началом навигации в мае рейд на галерах к южному побережью Финляндии, где сожгли город Борго.

Корпус Любеккера (рис. 92) выступил в поход из Выборга 10 августа, после получения необходимого снаряжения, намереваясь соединиться в Ингерманландии с эстляндскими войсками под командованием Штромберга [Munthe 1902, s. 492–493]. Наступление его сознательно задерживалось до тех пор, пока «выступление главной армии и сил Левенгаупта предотвратит наихудший риск» [Uddgren 1906, s. 111].

Выступление финляндской армии совпало с активизацией действий основных сил Карла XII в Белоруссии, которые еще в середине июня форсировали Березину и 8 июля заняли город Могилев на Днепре. В середине июля прибалтийские войска Левенгаупта выступили на соединение с главными силами. Не дождавшись их прихода, армия Карла XII4-6 августа форсировала Днепр, но ее атаковали здесь русские войска. Царь избегал решающего сражения, навязывая противнику, находившемуся во враждебном окружении, изматывающие локальные бои. Это вынудило шведского короля повернуть на юг, в расчете на поддержку украинского гетмана Мазепы и крымских татар. Корпус Левенгаупта переправился через Днепр только 19–21 сентября. Но 28 сентября он был атакован и разгромлен войсками Петра I в битве при Лесной. Только небольшой части шведского корпуса удалось соединиться с королевской армией.

Узнав об опасности, угрожавшей Петербургу, и передвижении шведов в сторону р. Наровы, Апраксин выступил из Нарвы им навстречу. В середине августа он разбил шведские войска под Везенбергом[67]. В то же время 17 августа корпус Любеккера численностью около 12 тыс. человек с артиллерией и понтонами подошел к реке Сестре.

Бой у деревни Корчмино

Наступление задерживалось и только 28 августа шведы вышли к Неве. К этому времени у них уже начала ощущаться нехватка провианта, пополнить который можно было только морским путем из Выборга [Munthe 1902, s. 494]. Все это затрудняло действия Любеккера, находившегося на значительном удалении от побережья Финского залива и не имевшего достаточных сил для обороны тыловых коммуникаций. Чтобы предотвратить переправу шведов на левый берег реки, Апраксин, у которого было меньше сил, чем у противника, направил войска вверх по течению по южному берегу Невы.

Сложившаяся в Приневье ситуация подробно изложена в его письме Петру! написанном 2 сентября: «…неприятель от Выборха имел свой к нам поход, о том я прежде доносил. И по тем ведомостям послал я от Санкт-Питербурха тотчас драгунския полки и 2 батальона пехоты вверх по Неве реке и велел им стоять: полковнику Монастыреву на Ижоре, где и сам был, и при том месте батальон пехоты; а подполковнику Манштейну выше Тосны и с ним один баталион пехоты; майору Жеребцову с тремя эскадронами драгун на Тосне а майору Блеклому с батальоном пехоты от Шлютельбурха. И по всей реке имели крепкие караулы. А шаутбейнахт[68] в 8 скампавеях стоял между Мьи и Мойки. А 5 брегантинов русских, над которыми имел команду капитан-порутчик Гелма, стояли, близь Ижоры. И прошедшаго августа в 28 день получил я письмо в вечеру от шаутбейнахта, что противу того места, где он стоял явился неприятель и начал делать батарею. И по тому ево писму отправил я от себя немедленно баталион, камандированной с маеором Волоховым полку Абрамова, и с ним 3 пушки, и велел стоять, перешед Тосну. И дал указ: ежели неприятель где переходить будет, чтоб сколко возможно не допущал; или где стрелбу услышит, чтоб шел в сикурс (на помощь. – Я. С.)…» [ПИВ ИПВ 1951, т. 8, вып. 2, с. 658–661].

Любеккер, посылая небольшие отряды, пытался ввести русских в заблуждение относительно намечаемого места переправы, и это ему удалось. После сообщений о концентрации шведских войск против устья Мьи, туда и были направлены основные силы Апраксина. Однако некоторое время спустя появились сведения о том, что шведские войска сосредоточены уже в трех верстах ниже устья реки Тосны. Основная часть шведской пехоты была направлена в район ниже Ивановских порогов в ночь на 30 августа. Прибыв туда около 4 часов утра, солдаты сразу стали спускать на воду понтоны и готовить их к переправе. Место форсирования Невы было выбрано между двух занятых русскими укреплений в районе Корчмина и в устье Тосны, о которых шведы были осведомлены [Munthe 1902, s. 494–495]. Сохранился шведский план «Десант генерала-майора Любеккера на Неве в 1708 г.» (рис. 93, см. с. XI вклейки) [КгА SK 12-109; Базарова 2014, с. 103, 232]. Место боя находилось на расстоянии 3–6 тыс. альнов (1782–3564 м.) от устья реки Тосны к западу. Согласно плану, переправа шведских войск проходила с плацдарма на правом берегу притока Невы реки Черной. Эта небольшая река шириной не более 20 м в нижнем течении отличается высокими крутыми берегами, понижающимися только у самого устья (рис. 94), что обеспечивало естественную защиту позиций шведских войск с востока, в случае высадки здесь русского десанта.

Рис. 94. Устье реки Черной. Вид с востока. Фото автора

По описанию Апраксина, находившегося у устья Ижоры, события разворачивались следующим образом: «И 29 дня[69]рано, взяв я с собою полковника Монастырева и эскадрон драгун, поехал к Тосне для осмотрения того места. И на дороге встретились со мною наши часовые и сказали, что неприятель явился ниже Тосны версты с 3. И когда я противу того места приехал, тогда увидел, что неприятели стоят в строю Фрунтом. И того ж часа послал я обер-камисара Синявина[70]за Тосну, чтоб к нам привел баталион вышепомянутого Волохова, а для драгун послал Татищева, чтоб поспешали к нам, как возможно. И как увидел неприятель, что мы ево осмотрели, то немедленно, связав по 8 пунтонов вместе и наметав досками, поставя людей, послал чрез Неву на гребле и начал по нас стрелять изо 8 пушак. И тогда к нам поспешил на двух руских брегантинах Наум Синявин и порутчик Лоренс и почал по них стрелять такожде ис пушек, и учинили неприятелю великую конфузию, и начали было с тех понтонов сходить. И потом неприятель начал стрелять нс пушек по нашим брегантинам; и на которой был Синявин так розбили, что с нуждою отвели; и с другою такожде учинили; и людей несколко на оных побили и ранили; и для того принуждены были отойтить. И потом паки пошел к нам неприятель под пушечною своею стрелбою на 5 плотах, а на всяком плоту было человек по 300, и перешед тотчас сделал малой окоп. А с нашей стороны к тому времени приспело драгун толко человек с 400. И когда баталион Волохов с пушками к нам пришел и драгун прибыло, тогда драгуны спешились и пошли на неприятеля. И был бой превеликой, которой продолжился в непрестанном огне близь 3-х часов. И неприятелской сикурс также непрестанно с другой стороны к ним прибавлялся, за которым не могли неприятеля удержать, понеже он был при той переправе со всею своею пехотою, а нам всю свою пехоту было от крепости взять невозможно, для того что конница их вся была на той стороне близь Канец, да и поспешить было ей для такова их скорого переходу за дальностию невозможно. А что на том бою побито и ранено, тому посылаю до вашего величествия реляцию» [ПИБ ИПВ 1951, т. 8, вып. 2, с. 658–661].

Из письма следует, что переправа шведов в этом месте оказалось неожиданностью для Апраксина. Он выехал в район, где она проходила, не имея достаточного количества войск, после чего послал за подкреплением. Понимая, что место форсирования реки обнаружено противником, шведы спешно начали переправу, пока еще не подтянулись русские войска. Однако, меткий огонь с двух бригантин под командой Синявина и Лоренса, подошедших от устья Ижоры, заставил неприятельские войска повернуть, не дойдя до середины реки. (Оба судна показаны на шведском плане выше по течению Невы от места переправы.) Но вскоре в результате ответного огня шведской артиллерии бригантины получили серьезные повреждения и вынуждены были отойти. После этого шведские войска на пяти плотах, по 300 человек на каждом, переправились на южный берег Невы и начали укрепляться.

По шведской информации, под руководством военных инженеров 40 понтонов соединили в плоты по 10 понтонов в каждом. Следовательно, плотов было 4. После того как шведская артиллерия подавила огонь двух русских бригантин, к переправе приступили 400 человек. Высадка на берег прошла успешно, и находившиеся там немногочисленные силы русских были без труда отбиты. В числе высадившихся был капитан инженерных войск Глансберг, которому надлежало начать строительство укреплений. Однако при переправе он был ранен, и командование перешло к лейтенанту Шульцу, получившему приказ «сделать ретраншемент с вырезами и бруствер» на берегу. Тем временем переправа продолжалась, и вскоре отряд численностью более тысячи человек в боевой готовности находился на левом берегу Невы. Лишь тогда Апраксин, слишком поздно понявший свою ошибку относительно места переправы, успел собрать достаточно людей для перехода в наступление [Munthe 1902, s. 495].

На шведской карте в деталях показаны действия сторон. Она фиксирует ситуацию на момент переправы, так как одна часть шведских войск показана еще на северном – правом берегу Невы, а другая уже переправилась на южный, левый. На правом показана «шведская пехота, которая должна быть перевезена» на левый берег. Три отряда, стоявшие один за другим, были развернуты фронтом к реке. (лит. А). Перед ними на самом ее берегу была установлена шведская артиллерия (j). На Неве показаны четыре понтона (В – «оборона с понтонами»), расположенные по диагонали с равными интервалами в русле реки. Они форсировали ее не по прямой линии, их сносило течением так, что снос был около 180 шведских альнов[71] (не менее 100 м). Один из понтонов уже переправился и стоял у левого берега реки. Их общее количество, как и в шведских донесениях, указано 4, что расходится с информацией Апраксина на сей счет, упоминавшего в письме 5 плотов.

Судя по плану, позиции шведских войск на левой стороне находились вблизи переправы. Прямо у места высадки на берег занимала оборону рота саксонских гренадеров под командованием лейтенанта Винтера (М), обеспечивавшая ее прикрытие. Основные силы переправившихся шведских войск находились восточнее этого места – чуть выше по течению Невы. Они стояли в две линии, расположенные перпендикулярно ее руслу и развернутые в противоположные стороны (D). Вспомогательный батальон из провинции Аболанд (юго-западная Финляндия), включавший 600 человек, под командованием подполковника Крузенштерна был ориентирован фронтом на запад (К). На восток ориентирована половина полка полковника Хастферса? численностью около 500 человек. Этим отрядом командовал майор (его убили в бою) (L).

Обследование места высадки десанта показало, что эта территория до недавнего времени была свободна от застройки. Поблизости сохранился единственный лесной массив на южном берегу Невы между пос. Саперный и дер. Новая[72]. Лес, который наверняка существовал и ранее, достаточно густой, преимущественно лиственный, местами, заболоченный из-за залегающих под почвой суглинков. Обращает на себя внимание то, что место форсирования реки отличается очень высокими – более 10 м – обрывистыми берегами, подступающими к самой воде, что создавало затруднения для выхода людей и выгрузке пушек на берег, но и обеспечивало прикрытие при подходе к нему и высадке. Однако учитывая отсутствие здесь русских войск в момент ее начала, это не повлияло на ход боя. Возможно, такое место, неудобное для переправы, шведское командование выбрало специально для того, чтобы ввести русских в заблуждение.

Численность русских войск, согласно экспликации к плану, составляла 7 тыс. человек, что, вероятно, является преувеличением, так как не соответствует другим описаниям и общему ходу боя. Русские войска располагались вокруг шведских подразделений (Е), а восточнее – со стороны устья Тосны – за их позициями была установлена батарея из 8 орудий (С).

Примерно на дистанции в 2000 альнов (1188 м) с обеих сторон от поля боя показаны русские посты (Н), а далее за ними – два укрепленных шанца (G). С восточной стороны на правом берегу реки Тосны, у самого ее устья, обозначен шанец в форме четырехконечной звезды, что соответствует укреплениям, показанным на планах начала XVIII в. в этом месте. Рядом с ним находились два отряда русских войск. Другой шанец, располагавшийся западнее на удалении около 10 тыс. альнов (5940 м), изображен в форме пятиконечной звезды с одним усеченным концом [KrA SK12-109]. Это мог быть Штерншанец, находившийся в районе дер. Корчмино (пос. Саперный). На русских картах XVIII–XX вв. он также показан в форме звезды, но четырехконечной. Следующая крепость в этом направлении находилась на удалении около 10 км от места переправы, у устья реки Ижоры, и имела квадратную планировку и 4 бастиона. Эти неточности показывают, что у составителей шведского плана не было подробной информации о расположенных по южному берегу Невы укреплениях. Посты, обозначенные на нем, находились между крепостями, чтобы контролировать все течение реки, что подтверждается и документами, где говорится о патрулировании ее побережья.

После того как шведы закрепились на левом берегу, к месту переправы наконец-то подошли русские войска в составе около 400 драгун и батальона пехоты с тремя трехфунтовыми пушками. Они атаковали полевые укрепления шведов, но после трехчасового боя вынуждены были отступить, так как силы противника пополнялись с противоположного берега. Для того чтобы подтянуть необходимые войска от Петербурга, требовалось время, да к тому же было рискованно оставлять город без надежной защиты, учитывая стоявшую под Ниеншанцем кавалерию противника. Галеры Боциса так и не пришли на помощь русским войскам, а сам он, как считал Апраксин, был в Шлиссельбурге. Об этом же царю сообщал и А.В. Кикин: «Всеми-лостивейший государь о неприятельском состоянии писал до вашего величества пространно его превосходительство адмирал. Токмо зело худо сделал шаутъбенахт: и в то время, когда неприятель переходил через реку, слыша стрельбу, чрез многое время, не пошел на сикурс; ежели б он пришел, мним, чтоб неприятеля возможно всеконечно удержать» [ПИВ ИПВ 1951, т. 8, вып. 2, с. 660–661].

По донесениям шведской стороны, после ожесточенного боя русские, уступавшие в численности шведам, были отброшены назад с большими потерями. После этого строительство укреплений продолжилось. 31 августа они были готовы. К этому моменту большая часть шведского корпуса была переправлена, и Апраксин уже не решился начать новое наступление, перейдя к оборонительной тактике. Ближайшие земляные крепости на южном берегу Невы подготовили к защите, а населенные пункты в окрестностях переправы разорили, чтобы затруднить снабжение неприятеля.

Вскоре шведы сами перешли в наступление и 3 сентября совершили нападение на русскую крепость в устье реки Ижоры. Однако штурм ее был отбит [Munthe 1902, s. 494].

Дальнейшее наступление шведских войск затруднялось недостатком провианта. Не имея возможности получить достаточное количество продовольствия на разоренной территории, они вскоре начинают питаться своими лошадьми. Саксонские наемники, оказавшиеся в затруднительном положении, начали дезертировать. Осознавая, что Петербург надежно защищен, Любеккер принял решение прорываться в обход его на запад, к Дудергофу. Однако по приказу Апраксина все съестные припасы, как по пути следования шведов, так и в самом Дудергофе, уже уничтожили. Конница Бахметьева и Манштейна преследовала неприятеля, совершая нападения на отряды, отделявшиеся от основных сил.

В донесениях русского командования Петру I эти события описаны подробно: «…От неприятеля, государь, имеем по вся дни дезартеров и вчерашняго дня вдруг пришло к нам 70 человек саксонцов. А что в роспросе сказали, тому посылаю писменную ведомость. Неприятель еще стоит в тех местех, где перешол, и терпит великой голод, что уже, сказывают дезартеры, по 7 дней не ели; и которые на той баталии побиты были наши лошади, все съели; и ниоткуду правиянту не ждут, токмо надеютца достать на сей стороне. И я по тем ведомостям послал Бахметева с казаками во весь Капорской уезд и к Ладоге: ежели куды неприятель будет приближатца, чтоб правиянт весь сжечь. А подполковнику Манштейну послал указ: ежели неприятель пойдет в уезд, то б шел со всею конницею перед неприятелем и держать бы ево на всех переправах, также бы ни до какова правиянту не допустить. И сам пойду сего числа. И с господином генералом-маеором Брюсом и с брегадиром Фразером, и с камандантом Билсом имел консилиум, как нам поступать с неприятелем: искать ли баталии или поступать оборонително; тогда все подписали своими руками, что поступать оборонительно и держать на крепких местах.

А что у нас ныне при Санкт-Питербурхе конницы и пехоты, тому посылаю табель [ПИБ ИПВ 1951, т. 8, вып. 2, с. 661].

Апраксин был уверен, что крепости Ингерманландии хорошо защищены и у неприятеля нет шанса овладеть ими и надолго закрепиться. Но он сетовал на позицию местных жителей, оказывавших поддержку шведским войскам, и сообщал, что вынужден был прибегнуть к депортации части населения в западную часть провинции: «…хотя неприятель над крепостьми ничего не учинит, токмо зело нам препятие чинят чюхна Капорского уезду, которые, как могут, неприятелю помогают. И сего дня посланы были от нас с писмами дворяня в Шлютельбурх, нс которых одного ранили мало не до смерти, а досталныя едва спаслися. И для того велел я их всех вывесть за Ямбурх. Всех саксонцов к нам перешло 120 человек…» [ПИБ ИПВ 1951, т. 8, вып. 2, с. 661].

А.В. Кикин[73] в своем письме царю от 3 сентября подробно описывает попытку переманить на свою сторону, наемных саксонцев, набранных из числа пленных, служивших в шведской армии: «…всемилостивейший государь о неприятельском состоянии писал до вашего величества пространно его превосходительство адмирал. Токмо зело худо сделал шаутъбенахт: и в то время, когда неприятель переходил через реку, слыша стрельбу, чрез многое время, не пошел на сикурс; ежели б он пришел, мним, чтоб неприятеля возможно Бесконечно удержать». «Саксонцы, которые к нам перешли, правда хотя и имели великой голод, однакож больше перекинулись, не хотя быть всеконечно в службе шведской. И для того его превосходительство адмирал посылал одного саксонца с письмом, обещая ему немалое число денег, дабы он оное своим товарищем отдал. И вчерашняго дня оной посланной сюда возвратился и сказал, что пришед близ швецких табор, лежал в лесу и, увидев своего товарыща саксонца, то письмо отдал, токмо еще свидетелства на сие не имеем. Все саксонцы говорят единогласно: ежели б имели случай, то б ни единой человек из них в службе швецкой не остался, токмо шведы зело содержат и смотрят за ними крепко. И офицеры у них все шведы, а саксонца нет ни единаго. Каково письмо к ним было посылано на немецком языке, с того посылаю копию».

Далее он пишет о замешательстве шведского командования: «…генерал Либекер имеет конечно указ, чтоб он в сию губернию шел. И видит сам, что зело в недобром состоянии себя здесь обретает, токмо возвратитца назад в такой скорости не смеет. И не можем сего видеть, чтоб он возмог свой убыток в сей губернии наградить. И еще до сего времяни неприятель нигде не явился и стоит в том месте, где перешел» [ПИВ ИПВ 1951, т. 8, вып. 2, с. 660–661].

Недостаток продовольствия с каждым днем становился всё ощутимее. Сведения о поражении шведской эстляндской армии к этому времени, вероятно, были уже получены. Оказавшись в столь затруднительном положении, Любеккер созвал военный совет, на котором решили двигаться маршем на запад, и 9 сентября войска направились к Нарвской дороге. 13 сентября они вошли в Кипень, перерезав дорогу между Петербургом и Нарвой. Однако уже на следующий день Любеккер двинулся далее на север, к побережью Финского залива, где у мыса Колгомпя он надеялся найти шведский флот, с необходимым для войск провиантом. 18 сентября у деревни Асикала он встретился с флотом и получил некоторое количество продовольствия. 22 сентября шведские войска двинулись маршем в сторону Эстляндии. По пути они разбили встретившийся им небольшой русский отряд у Копорья и 29 сентября прибыли в Керново.

Однако большая нехватка провианта, плохая погода, жалкое состояние пехотинцев и недостаток средств передвижения (понтонов и повозок) вынудили Любеккера прекратить поход в Эстляндию. Учитывая сложность переправы через две реки – Лугу и Нарву – и сосредоточение в районе Ямбурга и Нарвы значительных сил русских, Любеккер изменил первоначальное решение и 1 октября двинулся обратно к мысу Колгомпя, чтобы погрузить свой корпус на корабли эскадры Анкерштерна. После крайне затруднительного перехода 8 октября шведы подошли к названному мысу, куда вечером того же дня прибыла и шведская эскадра. На следующий день началась погрузка войск, прерывавшаяся несколько раз из-за штормового ветра. Большую часть лошадей (около 5 тысяч) пришлось умертвить, поскольку для их вывоза не было подходящих транспортных кораблей. «В остальном эвакуация прошла успешно, и из 11 279 человек, которых следовало принять на борт стоявших на якорной стоянке судов, к десяти часам 17 октября на суше оставалось лишь около 600 человек, в основном саксонцев. В это время на них напали пехота и кавалерия Апраксина, который несколькими днями ранее узнал о начале погрузки шведских войск на корабли. Оставшиеся на берегу шведы и саксонцы отчаянно защищались за сооруженным в спешке бревенчатым бруствером, получая поддержку пушек эскадры. Но когда русские обошли их со стороны воды и ворвались в укрепление с открытой тыльной стороны, сопротивление было подавлено [Munthe 1902, s 495; Тимченко-Рубан 1901, с. 195–207]. Существует информации о том, что остатки шведских укреплений у деревни Криворучье сохраняются до настоящего времени[74]. Когда бой завершился, флот отплыл к Березовым островам, откуда корпус Любеккера отправился в Выборг [Munthe 1902, s. 495]. Так завершилась последняя шведская диверсия на берегах Невы.

Крепости «во славу Земли Ижорской»

Начальный период Северной войны в Приневье, так же как и события предшествующих столкновений и последующих войн на этой территории, оставили после себя зримые следы в виде остатков фортификационных сооружений и захоронений, многие из которых еще могут быть найдены и сохранены как памятники прошлого (рис. 95). Историк А.И. Богданов в своем «Описании Санкт-Петербурга» (1749–1751 гг.) с сожалением отмечал, что Петербург «весь есть новый, а древностьми или какими старинными знаками показаться пред прочими старинными государствы и городами, аки крайний в том себе недостаток имеющий». Поэтому и предлагалось «некоторые не старые, но весьма знатные и достопамятные вещи, которые аки бы нарочно для его оные родилися…», хранить. К антиквитетам – памятникам старины – Богданов относил объекты, связанные с боевой славой русского оружия и с основателем Северной столицы. Одними из первых в их числе упомянуты крепости и батареи по южному берегу Невы, руины Ниеншанца. В том же ряду были названы: Ладожский и Кронштадтский каналы, домик и лодка Петра, первые деревянные церкви, построенные в крепости и в Александро-Невском монастыре, и даже старая сосна, сохраненная для потомков по императорскому распоряжению [Богданов 1997, с. 238–240].

Рис. 95. Места битв на Неве эпохи средневековья и нового времени: 2 – Орешек, Нотеборг, Шлиссельбург; 5 – Корчмино, 8 – Ландскрона, Ниеншанц. Расположение малых крепостей начала Северной войны: 1 – Апраксин городок, 3 —.устье реки Святки, 4 – устье реки Тосно, 6 – Корчмино, 7 – Усть-Ижора

Несмотря на то что крепости по южному берегу Невы использовались всего несколько лет, память о них сохранялась на протяжении столетий. Местоположение крепостей показано на картах течения Невы 1730-1760-х гг., а также на отдельных планах этого и более позднего времени. Длительное время следы их читались на местности. В 1877 г. состояние большинства их них описал А.И. Савельев. В начале 1930-х гг., во время обследования территории Ленинградской области по программе инвентаризации памятников ГАИМК РАН, земляные крепости на Неве были отнесены к почти или полностью погибшим объектам [ИИМКРАН. Ф. 2. 1933. Д. 55]. В 1996–1998 гг. они обследовались Санкт-Петербургской археологической экспедицией.

Усть-Ижорская фортеция

Лучше других сохранилась Усть-Ижорская крепость. Историк Богданов писал о ней полстолетия спустя после строительства: «при сей же Ижере была построена земляная фортеция о четырех бастионах, с вооруженною артиллериею, которая и поныне вся видна стоит» [Богданов 1997, с. 238–240]. Детальное изображение Усть-Ижорской крепости показано на планах Усть-Ижоры 1760 гг. [РГИА. Ф. 485. Оп. 3. Д. 108, 109]. Наиболее подробен «План места где бывшаго князя Меншикова сад был», изготовленный архитектории учеником Иваном Афанасьевым в 1760 г. (рис. 96). По нему можно определить точные местоположение, размеры и конструкцию Усть-Ижорской фортеции.

Рис. 96. План Усть-Ижоры, Ивана Афанасьева 1760 г. РГИА

Крепость была расположена у склона терассы в 60 м от Невы и в 20 м от Ижоры и ориентирована валами по сторонам света. По периметру ее окружали рвы, образующие квадрат размерами 48x48 саж. Внутри крепость была невелика: расстояние между куртинами составляло всего около 25 саж. Линия наружного полигона (расстояние между шпицами бастионов) составляла 38 саж. Прямоугольные бастионы были большими: 14 саж. по фасу и около 2,5 саж. по фланку.

Рис. 97. План бывшей Меншиковской усадьбы Федора Стрельникова 1760 г. РГИА

Протяженность куртин, напротив, небольшая —10 саж. Ширина земляных валов достигала 5 саж. Ширина оборонительных рвов, окружавших крепость, – около 9 саж. С северной и южной сторон в крепости имелись ворота шириной около 3 саж., к которым через ров были перекинуты деревянные мосты, вероятно, разводные.

Рис. 98. Вид северо-восточного бастиона с юга и западной куртины с реки Ижоры. Фото автора

Учитывая объем грунта извлеченного из рвов, реконструируемая высота валов крепости могла составлять до 2–3 саж. В аннотации крепость названа городком «у которого скаты (склоны валов. – П. С.) обвалились», а ранее существовавшие мосты нарушены. На другом плане «Положения месту бывшаго князя Меншикова саду» того же года архитектории прапорщика Федора Стрельникова крепость показана более схематично (рис. 97). Она обозначена здесь как «земляной городок ис которого можно в онном саду (бывшей Меншиковской усадьбы. – П. С.) в ниские места насыпкою земли исправить», что свидетельствует о планах ликвидации земляных валов крепости для планирования соседней территории [РГИА. Ф. 485. Оп. 3. Д. 108,109].

«Теперь едва видны признаки этих укреплений, остались одни правильные овраги и насыпи. Здесь иногда находят монеты и остатки оружия», – говорилось в 1889 г. об этом месте в известном издании «Забытое прошлое окрестностей Санкт-Петербурга» [Пыляев 2002, с. 92]. В 1989 г., когда здесь велись раскопки, один из старожилов, живущих по соседству, вспоминал рассказ деда о петровской крепости. Местоположение ее зафиксировано и в топонимике. %ица, проходившая от Шлиссельбургского тракта по правому берегу Ижоры, носила ранее название «Бугры», связанное с остатками земляных укреплений, сохранявшихся здесь. В настоящее время по решению топонимической комиссии Петербурга улице возвращено ее старинное название.

А

Б

В

Рис. 99. А – план Усть-Ижорской крепости; Б – разрез части крепостного рва, с внутренней стороны, раскопки 1989 г.) В —реконструируемый профиль укреплений

До сих пор на краю надпойменной террасы правого коренного берега Ижоры, возвышающегося на 8 м над рекой, просматриваются оплывшие валы и рвы крепости. В настоящее время территория крепости, в основном, свободна от застройки, поврежден лишь северо-западный бастион, но через нее проходят две дороги. Санкт-Петербургская экспедиция провела в 1989 г. разведочные археологические раскопки земляной фортеции. В их ходе выявлены заплывшие оборонительные рвы и остатки снивелированных валов, читающиеся в рельефе местности. Наиболее отчетливо в виде западин рвы заметны с восточной, западной и южной сторон укреплений. Лучше других на местности сохранился северо-восточный бастион, возвышающийся над соседней территорией. С противоположной стороны Ижоры хорошо просматривается западная куртина, с характерной подрезкой берегового склона (рис. 98, 99). В процессе раскопок траншеей был прорезан северный участок крепостного рва, находившийся на береговом склоне, полого спускающимся в сторону Невы. Он был полутораметровой глубины и имел характерный профиль – его внутренняя стенка понижалась под углом в 60 градусов, затем резким уступом обрывалась вниз и далее плавно понижался под углом около 30 градусов к середине. Внешняя сторона, уходившая под дорогу, вероятно, была оформлена так же как и внутренняя.

Рис. 100. Пушечные ядра из Усть-Ижоры. Фото автора

В пределах укреплений был изучен культурный слой, в котором были найдены фрагменты белостенной и поливной керамики XVIII–XIX вв. и несколько лошадиных подков [Сорокин 1989]. У левого берега реки Ижоры при дноуглубительных работах прямо напротив крепости местными жителями в 1960-е гг. были обнаружены чугунные пушечные ядра[75], наверняка относящиеся к пушкам, находившимся на ее валах. Они имеют диаметр 8–9 см и отличаются не совсем округлой формой, а также выступающими швами от литейной формы. Это может быть свидетельством не очень высокого качества изготовлявшихся в то время боеприпасов (рис. 100).

Штерншанец в Корчмино

Укрепления других крепостей петровского времени по южному берегу Невы сохранились в меньшей степени. Ближайшим к Усть-Ижорской фортеции был Штерншанец в Корчмино. Он показан на карте «Течение реки Невы из Ладожского озера к Санкт-Петербургу» 1730–1740 гг. к востоку от этой деревни [РГАДА. Ф. 192. Оп. 1. Д. 16.1.] Изображения его на исторических картах достаточно схематичны. Подробнее остатки шанца изображены на фиксационном чертеже, выполненном юнкерами вероятно, в самом начале XX в. (рис. 101) [ИИМК РАН. Ф. Ρ-Ι. Д. 1120. Л. 3]. Судя по четрежу и по названию (stern по-немецки «звезда»), он имел форму четырехконечной звезды. Размеры его по диагонали составляли 26 саж. (около 55 м), расстояния между шпицами бастионов (линии наружного полигона) достигали с севера на юг 35 м., а с запада на восток, со стороны Невы, – 45 м. Ширина валов составляла около 4 м. В описании последней четверти XIX в. говорится, что это «небольшое сомкнутое укрепление в виде Штернъ шанца». О том, что «оно играло роль во время Северной войны, доказывают чугунные ядра старинной отливки, находимые на противоположном берегу в имении барона Ренненкампф а» [Савельев 1877, с. 56–57].

Рис. 101. Штерншанец в районе пос. Корчмино на плане начала ХХ в. Архив ИИМК РАН

Обследование побережья Невы к востоку от поселка Корчмино в поселке Саперный были проведены Санкт-Петербургской археологической экспедицией в 1996–1997 гг. Согласно картам течения Невы от Шлиссельбурга к Петербургу первой половины XVIII в., в этом районе земляные укрепления располагались примерно в 4–5 км от устья реки Тосны к западу. В 750 м ниже по течению пристани Саперная, на небольшом мысу, где русло Невы несколько меняет направление своего течения, были выявлены остатки земляных сооружений. В сторону реки площадка обрывается крутым береговым уступом высотой 10–15 м. С этого места, защищенного с западной стороны оврагом, по которому ранее протекал ручей, открывается хороший обзор течения реки на несколько километров в обе стороны. В настоящее время территория укреплений, расположенная вблизи Шлиссельбургского тракта, вдоль берега реки заросла деревьями и кустарником, а в центре занята огородами. По северному, обращенному к Неве, краю площадки выделяются остатки оплывшего вала высотой около 0,5 м.

Крепости в устьях Тосны и Святки

Следующие укрепления находились в районе поселка Ивановское, при впадении рек Тосны и Святки в Неву. На картах различного времени у устья реки Тосны на ее правом берегу, показаны два разных шанца. Первый из них, обозначенный на плане Миниха 1722 г. как «Старая шанца», в виде четырехконечной звезды, находился на самом мысу между Невой и Шлиссельбургским трактом (рис. 102). Его территория в настоящее время занята сельской застройкой и огородами. Здесь наблюдается небольшое всхолмление, но наземные остатки земляных укреплений оказались снивелированы и на поверхности не прослеживаются. Частично сохранился ручей с заболоченной долиной, впадавший в реку Тосну недалеко от устья, который прикрывал подступы к шанцу с юго-запада.

Рис. 102. Укрепления в устье рек Тосны и Святки на плане 1722 г. РГАДА

На том же плане в нескольких километрах к востоку от этого шанца, перед устьем реки Святки, на мысу левого берега, вдающемся в русло Невы (в наиболее труднопроходимом месте на порогах), показаны другие укрепления. Судя по аннотациям к плану, это была проектируемая крепость. Она должна была иметь значительно большие размеры, чем шанец в устье Тосны, и проектировалась по передовым принципам фортификационного искусства. В ее составе показаны четыре бастиона и три равелина, обращенные в южную сторону. Через крепость проходит канал глубиной 40 футов, позволяющий судам миновать наиболее опасный порожистый участок реки. У западного входа в него, в самом низком месте, показан шлюз, который должен был обеспечивать подъем уровня воды при проходе судов в реку, где глубины составляли около 18 футов, и входе из нее в канал. По его краям предполагалось сделать две пильные мельницы, работающие за счет резких перепадов воды во время шлюзования. Шлюзными мастерами предлагалось устройство и другого канала, который должен был проходить в том же направлении, но дальше от окончания мыса. Он был в два раза длиннее первого и, в отличие от него, имел выход не в Неву, а в реку Святку. Таким образом, вероятно, обеспечивалась более эффективная работа шлюзов за счет большего перепада воды. Но проход через узкое русло этой реки был затруднителен для больших судов.

План показывает и фарватер в этом месте Невы. Две каменистые гряды, отходящие от ее берегов, сближаются клином по ее течению, образуя узкий проход в самом центре реки с глубинами около 18 футов. Ширина фарватера, по которому могли проходить суда с большой осадкой, составляла не более 100 м. В прибрежных частях русла реки были сделаны специальные заграждения в виде поперечных рядов свай, забитых в дно и уложенных между ними камней. Скорее всего, они устраивались на каменистых отмелях не только для их ограждения, но и для подъема уровня воды в центральной части реки, на перекате, путем сужения ее русла. Согласно описанию Н. Озерецковского, проходившему на сойме (малом парусном судне) вверх по течению Невы в 1785 г., «пороги, лежащие на Неве выше устья реки Тосно, которые состоят из раскидистых камней, простирающихся от берегов реки к ее середине, которая однакож чиста; глубока и свободный дает проход самым большим и грузным судам, включая одно сие неудобство; что стремление воды очень там быстро и поднимающиеся вверх суда во время тишины или противного ветра в проезде через которые сильное от воды претерпевают сопротивление; когда тянутся бечевою; для которой вообще оба берега Невы ни мало не приготовлены» [Озерецковский 1812; с. 3–4]. Скорость течения Невы меняется от 3 км/ час в нижнем течении до 7 км/час у истоков. В районе Ивановских порогов она составляет 13–14 км/час [Лоция Невы 1966; с. 13–21]. Экспериментальные плавания; проходившие здесь на парусно-гребных судах в 1996 и 2002 гг.; показывают; что проходу порогов вверх по фарватеру препятствует сильное течение; а переволакивание бечевой вдоль берега затруднительно из-за расположенных здесь подводных камней.

В этой части Невское побережье в основном было покрыто лесом. Здесь располагались три небольшие деревни: Тосно – на обоих берегах этой реки у ее устья, из 14 дворов. Далее к западу поблизости от нее, находилась малая безымянная деревушка в 2 двора; деревня Святка, состоявшая из 10 дворов, стояла у устья одноименной реки на ее правом берегу. Основная дорога проходила вдоль берега Невы; но у ее притоков из-за отсутствия мостов и переправ она сворачивала на юг, где, судя по всему выше по течению существовали броды. На самом узком участке Невы, на обоих ее берегах; дороги подходили прямо к берегу. Здесь; вероятно; несмотря на быстрое течение; существовала переправа. Учитывая снос по течению; лодки пересекавшие реку относило вниз не менее чем на 100 м.

Рис. 103. Укрепления в устье рек Тосны и Святки на карте 1740-х гг. РГАДА

Еще одна проектируемая крепость с пятью бастионами в форме звезды показана напротив этого места на правом берегу Невы как «Будущая назначенная шанца» [РГАДА. Ф. 192. Оп. 1. Д. 17]. План был связан с работами Б.К. Миниха; поступившего на русскую службу в 1721 г. и получившего от царя первое задание по улучшению судоходства в районе Ивановских порогов. В 1722 г. здесь был проложен канал со шлюзами в обход порогов, за что Миниху пожаловали звание генерал-поручика. Примечательно, что этот шанец находился в том же самом месте, где изображены укрепления на шведской карте, предположительно 1705 г., связанной с военными акциями шведского генерала Мейделя в долине Невы [KrA SK 12-106]. На карте течения Невы 1730-1740-х гг. в устьях рек Тосно и Святой в тех же местах обозначены шанцы (рис. 103). Их форма отличается от показанной на предыдущем плане, но это может объяснятся схематичностью данной карты. На более поздней фиксационной карте 1765 г. в районе Ивановских порогов показана только крепость на южном берегу Невы [РГВИА. Ф. ВУА. № 24234]. Сохранились свидетельства, что «у с. Ивановскаго крестьяне нередко, при искусственных работах в земле, находили и находят остатки древних русских и шведских вооружений» [Иностранцев 1910].

Мощные укрепления, планировавшиеся в 1722 г. в среднем течении Невы, когда граница со Швецией по Ништадтскому миру отодвинулась далеко на север Карельского перешейка, на первый взгляд, вызывают удивление. Однако не следует забывать, что боеспособность Петербургской и Шлиссельбургской крепостей также поддерживались на протяжении всего XVIII в. Свежи были воспоминания о шведских рейдах начального периода Северной войны в этой части Невы. Вероятно, планы укрепления возникли сразу после этих событий, а реализация их по инерции растянулась на несколько десятилетий. Тем не менее, крепость на северном берегу реки у подходившей к ней дороге, «будущая назначенная шанца», вероятно, так и не была построена, так как к этому времени необходимость в ней отпала.

Второй шанец у устья реки Тосны располагался на том же правом берегу, но южнее дороги, проходившей вдоль берега Невы, примерно в 200 м от впадения Тосны в Неву, у дороги в село Никольское. Он изображен на фиксационном чертеже начала XX в. на первой надпойменной террасе, с северной стороны которой протекает ручей, впадающий в Тосно [ИИМК РАН. Ф. P-Ι. Д. 1120. Л. 1]. Шанец имел квадратную форму с тремя бастионами с северной, восточной и южной сторон (рис. 104). Обследование данной территории показало, что в настоящее время ручей засыпан, а территории крепости и прилегающей части террасы заняты действующим кладбищем. Сложно судить, когда сооружены эти новые укрепления. Вероятно, они относятся к петровскому времени и сменили старый шанец, выстроенный ранее, возможно, еще в XVII в. Следует вспомнить, что в укреплении у устья реки Тосны занимал оборону отряд Александра Потемкина в 1656 г., при осаде русскими войсками Нотеборга. После их отступления Густав Горн строил какие-то шанцы на Неве, чтобы препятствовать русским судам проходить по ней к Балтике.

Рис. 104. Укрепления в устье реки Тосно и Святки на плане начала XX в. Архив ИИМК РАН

На чертеже начала XX в. изображены и сохранившиеся к тому времени укрепления в устье реки Святки. Они остались только в северной части, за Шлиссельбургским шоссе. По конфигурации укрепления отличаются от тех, что проектировались в 1722 г. На плане выделяются один большой бастион, примыкающий к Неве, и канал, проходивший в обход порогов, наполовину засыпанный к тому времени. По свидетельству местных жителей[76], следы этого канала и остатки укреплений сохранялись здесь вплоть до середины XX в. Позднее территорию заняли деревообрабатывающий завод и гаражи.

Укрепления в районе устьев рек Тосны и Святка имеются также в описании 1877 г. Первое – «расположенное в чаще леса и густого кустарника в местности, совершенно недоступной с северной и северо-восточной стороны по причине глубокого яра, в болотистых берегах которого протекает речка. Одна сторона примыкает к реке То сна. Главное укрепление обращено на запад. У Пеллы укрепление на реке Святке – Святой шанец» [Савельев 1877, с. 56–57].

Укрепления в верхнем и нижнем течении Невы

Далее к востоку на побережье Невы на картах течения Невы обозначаются еще одни укрепления, расположенные выше по течению, в 4–5 км ниже устья реки Мги, у дер. Петрушкиной, напротив большого острова[77]. На карте 1765 г. в этом районе по обоим берегам Невы показаны два шанца с четырьмя бастионами каждый [РГВИА. Ф. ВУА. № 24234]. В описании 1877 г. говорится: «по берегу видны еще следы земляных окопов, сохранившихся настолько, что можно заметить двойной вал укрепления, впереди пониженного вала отдельные люнеты, на которых еще видны насыпи в роде барбетов для орудий, в самом валу найдены ядра и пули [Савельев 187, с. 56–57]. Возможно, укрепления следует связывать с десантом Мейделя, переправлявшимся в этих местах на южный берег Невы в 1705 г., после чего он был атакован и выбит с занимаемых позиций войсками Р.В. Брюса.

Далее вверх по течению Невы, вплоть до Шлиссельбурга, земляные фортификации начала XVIII в. не известны, если не считать вышеупомянутого шанца на реке Черной на северном берегу Невы. Обращает на себя внимание отсутствие сведений об укреплениях между Усть-Ижорской крепостью и Петербургом, расстояние между которыми по реке составляет около 20 км. Единственное упоминание о крепости вблизи реки Славянки находим у Федора Туманского: «Около Невских кирпичных заводов близ д. Славянки на крутом Невском берегу земляной четырехугольный городок, который и ныне жители называют быстрым городком, посему тут Нева весьма быстро течет, сделан оный во время приступу к Шлиссельбургу» [Туманский 1789–1790, с. 242]. Этот топоним сохранялся здесь на протяжении всего XIX в., но других объяснений его неизвестно. На картах XVIII в., где обозначены земляные укрепления на ее берегах, крепость у деревни Славянка не показана. Только в одном случае на карте течения Невы, на мысу у Кривого колена между Усть-Славянкой и Усть-Ижорой, изображено некое подковообразное сооружение неясного назначения [РГВИА. Ф. ВУА. № 24241]. Об устройстве укреплений и о каких-либо действиях здесь русских войск при осаде Нотеборга информация отсутствует. Следует вспомнить, что в июле 1705 г. тут состоялась переправа на левый берег Невы шведского корпуса генерала Майделя, планировавшего перерезать движение по реке. Возможно, какие-то укрепления и существовали в составе русской оборонительной линии 1707 г. Это место на Неве характеризуется самым быстрым течением после Ивановских порогов, но берег здесь относительно пологий. При обследовании территории мыса никаких следов укреплений не было выявлено, поскольку на нем расположены заводские сооружения, а примыкающая территория плотно застроена.

Земляные крепости начального этапа Северной войны потеряли свое военно-тактическое значение вскоре после их строительства, поскольку театр военных действий, со взятием русскими войсками Выборга в 1710 г., переместился в Финляндию. Хотя планирование укреплений в районе Ивановских порогов продолжалось и в 1720-х гг., после окончания Северной войны. В течение XVIII в. новая оборонительная линия из земляных крепостей бастионного типа сформировалась вблизи новой российско-шведской границы на Карельском перешейке – на значительном удалении от Невы. Сохранившиеся до наших дней малые крепости Невского рубежа представляют собой яркий пример малых фортификационных сооружений начала XVIII в. и являются зримыми свидетельствами войны за освобождение Ингерманландии и возвращение выхода в Балтийское море [Сорокин 2012][78].

Селение в окрестностях Санкт-Петербурга

Ижорские владения полудержавного властелина[79]

Уже после взятия Нотеборга А.Д. Меншиков назначается губернатором Ингерманландии [Андреева, Тронь 2011, с. 59]. После победы в битве при Калише в 1706 г. император Священной Римской империи Иосиф I присваивает ему княжеский титул за заслуги перед империей (рис. 105). А 1 июня 1707 г., во время празднования своего дня рождения, Петр I жалует его титулом «Герцога Ижорского» [Беспятых 2005, с. 130]. На гербе Меншикова, помимо других элементов, с правой стороны был помещен «замок ингерской с тремя башнями»[80] [РГАДА. Ф. 198. Д. 12. Л. 3], напоминающий об участии в завоевании Ингерманландии и полученной им должности ее губернатора. Символическую связь Александра Меншикова и его святого покровителя Александра Невского, послужившую причиной передачи светлейшему Ижорской земли, отмечал в своем труде историк А.И. Богданов: «Сей князь Меншиков, как всем известно, в лета Государя Петра Великого был знатная особа, который тогда при таком великом и славном монархе заслужил великой себе ранг был Генерал-Фельт-Маршал и многих орденов кавалер, а потом титул имел писаться Князем Ижорским. Потому он пожалован был сим титулом, что он имя носил тезоименитого своего патрона, Святого Благоверного князя Александра Невскаго, чего ради, по взятии Шлютельбурга, в скором времени Государь Петр Великий пожаловал ему в устьи реки Ижеры в вотчину несколько земли довольно, на которую он пожалованную землю из разных своих вотчин на переведенье на той Ижере поселил крестьян, так же и в прочих около ея местах довольно крестьянства населил» [Богданов 1997, с. 228].

Рис. 105. Портрет А.Д. Меншикова

Такая символичность была в духе Петра Великого, но, конечно, не в ней причина передачи Меншикову в управление завоеванной провинции. Это был не простой подарок: необходимо было восстановить хозяйство и наладить управление на разоренной войной территории, населенной преимущественно инородным населением, причем без особых гарантий, что России удастся удержать эти земли. Может быть, именно поэтому царь с такой легкостью награждает своего сподвижника, располагающего достаточной энергией для освоения новых земель. А тот со своей стороны не очень-то и спешит воспользоваться подарком. Подобные пожалования тогда были распространены: достаточно вспомнить передачу той же провинции на несколько лет во владение завоевавшему ее полководцу Якобу Делагарди, после того как она в 1617 г. перешла к Швеции. Причем в обоих случаях – нс Делагарди, и с Меншиковым – монархи пересмотрели свои первоначальные решения и стали раздавать земли дворянскому сословию и переселенцам. На Меншикова как губернатора завоеванной Ингерманландии царем возлагались серьезные обязанности.

Готовясь к морской кампании у побережья Финляндии, Петр I принимает решение о строительстве малых судов, пригодных для прибрежного плавания и действий в шхерах. На реках Ижоре, Неве и Луге начинается сооружение верфей. В 15 км вверх по течению от устья Ижоры, на порожистом участке в районе старого Ижорского погоста (современные поселки Войскорово, Ям-Ижора), в 1710 г. возвели плотину и «вододействующую» пильную мельницу для распиловки леса, необходимого для строительства судов. К следующему, 1711 г. относится царский указ о постройке 150 бригантин на р. Ижоре и о снаряжении всего флота к 1712 г. [РГИА ВМФ. Ф. 233. Оп. 1. Д. 12]. Ижорская лесопильня вместе с прилегающими землями передается в ведение Адмиралтейства. С самого начала она становится одним из крупных предприятий, участвовавших в строительстве флота, а через Усть-Ижору осуществляются связи между ней и Санкт-Петербургом.

Строительство бригантин в Петербурге было начато уже в 1703 г., прямо у Петропавловской крепости, на берегу Кронверкской протоки. Строили их также на Олонецкой и Лодейнопольской верфях. Это были средних размеров парусно-гребные суда, которые предполагалось использовать для действий против шведского флота в шхерах и в мелководных частях Финского залива [ИОС 1994, с. 117–119]. Меншиков получил приказ от царя построить к 1712 г. 200 бригантин. Из 150 бригантин, запланированных к постройке в 1711 г., предполагалось 100 построить на Ижоре и 50 – на Луге. Место в устье реки Ижоры выбрано Меншиковым для создания новой верфи неслучайно: оно приближено к лесным заготовкам и к пильной мельнице на этой реке. Для реализации проекта 15 декабря 1711 г. Петр I послал распоряжение С.А. Колычеву отправить из Воронежа в Петербург А. Маляра, В.А. Шипилова, корабельного мастера Осипа Ная, а также трех подмастерьев и нескольких плотников [Архив СПбИИ РАН. Ф. 270. Оп. 1. № 68. Л. 425]. Английский кораблестроитель Осип Най, находившийся на русской службе с 1698 г., строил, преимущественно, большие суда. Он работал сначала на постройке Азовского флота в Воронеже и Таганроге, затем строил на Петербургском Адмиралтействе бомбардирские и линейные корабли, включая крупнейший по тем временам 100-пушечный корабль «Петр I и II». На Ижоре ему поручили строительство нового для него типа малых шхерных судов. Вместе с ним работал и выдающийся русский корабел и инженер Ф.М. Скляев, изучавший судостроение в Англии, Голландии и Венеции. Им было построено несколько судов, проектировались их новые типы и разрабатывались различные проекты по подъему затонувших судов и проводке кораблей по мелководью [МЭС 1991 т. 2, с. 342; т. 3, с. 147].

В Письме А.В. Кикина князю Меншикову от 16 сентября 1711 г. сообщалось: «На Ижору с господином Скляевым ездили и на строенье брегантин осмотрели место против крепости близ конюшенного двора вашего светлейшества. Кокор ныне ко оному делу в готовности семь тысяч четыреста шесдесят из них обтесано триста токмо еще оные все в лесу и к берегу надлежит их таскать людми, а на лошадях невозможно понеже болотные места пришли. Которые работные люди присланы от господина обер-камисара Синявина[81] тысяча человек нс того числа в росходе у строенья мастерских изб сто пятдесят человек болных сто пятнатцать хлебы пекут и в станах остаютца сто человек, а на работу выходят шестьсот и тем срошные числа многим к отпуску будут в скорости» [Архив СПбИИ РАН. Ф. 83. Он. 1. № 4634].

Из письма следует, что работы на Ижорской верфи начаты, но они задерживались в связи со строительством в Петербурге двух больших кораблей (один из которых «Полтава»), а также планов закладки новых, что требовало значительного количества рабочих. Поэтому предлагалось новые корабли не закладывать: «…понеже оные к предбудущей компании не поспеют, а будет того невозможно учинить то на брегантинное дело мастеровых и работных людей отсюду разве ничего не отдавать я мню, что те мастеровые и работные люди, о которых ваша светлость изволили писать в Сенат прежде генваря месяца присланы сюды не будут. Господин Скляев лесных припасов приуготовлять велел ныне прибавкою и надобно по ево росписи бревен на пилованье досок шесть тысяч двести пятьдесят брусья и кокор тритцать семь тысяч пятсот дерев. Присланным з губерней мастеровым людем даетца провианту мужу з женою на месяц по осмине и по шти денег на день детям их малолетным которые работать не смогут всякому человеку по чтеверику на месяц також де крупы и соль им дают однакожи с таким доволным жалованьем содержать их не можем и бегут непрестанно. Каков послан к Москве чертеж трех фунтовым пушкам которым быть на брегантинах таков же посылаю к вашему светлейшеству» [Архив СПбИИ РАН. Ф. 83. Он. 1. № 4634].

В следующем письме, датированном 1 декабря того же года, Кикин пишет: «Милостивый мой государь за краткостию времяни вашему светлейшеству не доношу о здешнем состоянии понеже сей минуты приехал с Ижоры. На Ижоре которой вывезен лес по указу вашего светлейшества на один брегантин и из оного заложили а болыни по ведомости господина Скляева заложить невозможно понеже протчие принцыпалные деревья бес которых закладывать нельзя из лесу не вывезены а за нынешним худым путем и вывозить зело с немалым трудом однакож з господином лантрихтером стараемся чтоб сыскать лошадей на чем оной оставшей лес привесть понеже с семь тысяч дерев еще ево оставлено и самыя нужные деревья. На Ижоре у строенья ныне плотников сто шесдесят, работников двести пятдесят человек. И оными строят казармы, кузницы, анбары, на пилованье лесов готовят, також де жгут уголье и хотя б плотников и работников тамо было три тысячи человек, то б доволно им там дела сыскать возможно а с прочтчих губерней и довнесь ко оному делу ни откуду ни единого человека не прислано и воронежские плотники не бывали» [Архив СПбИИ РАН. Ф. 83. Оп. 1. № 4797. Л. 1–2].

Судя по количеству людей, занятых в этом предприятии, речь, вероятно, идет не только о верфи в устье реки Ижоры, но и о работах на Ижорской пильной мельнице и по заготовке древесины в приневских лесах. Из приведенных документов следует, что место расположения ижорской судостроительной верфи было «напротив крепости, близ конюшенного двора» – то есть на самом мысу по правому берегу реки Ижоры. Верфь, судя по описанию, включала, помимо стапелей, на которых должны были строить суда, целый комплекс производственных, хозяйственных и жилых построек – «кузницы, ангары», а также «казармы, где могли разместиться 160 плотников и 250 подсобных работников».

Проводившиеся в 1990 г. на берегу Невы у устья Ижоры разведочные раскопки вскрыли в прибрежной зоне хорошо сохранившиеся деревянные конструкции, вероятно, связанные с этим судостроительным комплексом. Здесь же была найдена часть кожаного пояса с тиснением, датируемая XVIII в. Кроме того, у берега Невы выше устья Ижоры, неподалеку от этого места, были найдены белоглиняные курительные трубки петровского, а возможно, и шведского времени, разнообразные игрушки – свистульки в виде животных, два ружейных кремня, свинцовая пуля и осколки чугунных ядер небольшого диаметра[82] (рис. 106).

С начала сентября где-то в окрестных лесах, видимо, на реке Ижоре выше по течению, полным ходом шла заготовка материалов для судостроения. Древесину, заготовленную в окрестностях Петербурга, нельзя было признать хорошим материалом для строительства кораблей. Как показала практика, суда, построенные из хвойных пород, ели и сосны, оказывались менее долговечными, чем западноевропейские корабли, строившиеся преимущественно из дуба. Многие из них выходили из строя уже через 10 лет после строительства, поэтому для больших кораблей стали доставлять дубовую древесину из Новгородской и более южных губерний.

А

Б

В

Рис. 106. Археологические находки XVII–XVIII вв., найденные на правом берегу Ижоры: А – курительные трубки: голландские белоглиняные, турецкие красноглиняные, игрушки-свистульки керамические; Б – ружейные кремни; В – кожаный пояс

Согласно донесению английского посла Ч. Уитворта от 15 марта 1712 г., на Ижоре в феврале поставлены шпангоуты 50 бригантин и работа идет очень усердно. Русские бригантины нового типа, строившиеся на Ижоре по проекту корабельных мастеров Ф.М. Скляева и Г.А. Меншикова, были длиннее и глубже строившихся ранее. Они имели длину по палубе 18,11 м, ширину 4,37 м., глубину интрюма 1,83 м, осадку до 1,68 м. По описанию шведского пленного Л.Ю. Эренмальма, эти «бригантины несут 4–6 малых 3-фунтовых орудий… они узкие, плоские, но длинные и узконосые, так что могут плыть стрелой, а если ветер неблагоприятный, то имеют 7-10 пар весел, с помощью которых судно чрезвычайно быстро продвигается в воде». Экипаж их состоял из 60–70 человек. Построенные на Ижоре бригантины играли значимую роль в кампании 1712–1714 гг. в Финляндии, участвуя как в боевых операциях, так и в транспортировке грузов. Есть сведения о том, что на Ижоре построили около 42 таких судов. Но от дальнейшего строительства отказались по распоряжению царя в 1712 г. [ИОС 1994, с. 157–159].

Весной 1713 г. русский галерный флот из 200 галер и других малых судов, включая бригантины, с десантом, двинулся шхерами вдоль финских берегов на запад. С моря его прикрывал парусный флот. В результате совместных действий морских и сухопутных сил в летнюю кампанию были взяты крупнейшие шведские крепости в Финляндии Гельсингфорс и Або. В следующем, 1714 г. произошло знаменитое Гангутское сражение, ведущую роль в котором сыграли гребные и малые суда, составлявшие основную часть русского флота. Могущество Швеции на море было основательно подорвано.

В 1722 г. царь принимает решение: «Ижорскую мельницу в два или три года перенести на новое место ниже, а именно тут же, где ныне лежит известь и амбар, дабы с Невы удобнее лес мочно для пилования взводить, для того уже, что лес по Ижоре переводитца». Известно, что уже за несколько лет до этого испытывалась нехватка древесины и она доставлялась на Ижору из других мест. Новая пильная мельница на Ижоре была основана летом 1722 г. ниже по течению реки – в 8 верстах от ее устья. Руководил закладкой лесопильни вице-адмирал Змаевич. После смерти мастера Яна Кинтлера пильную мельницу достраивал Антон Шмидт и в 1724 г. она заработала на полную мощность [Бурим, Ефимова 1997, с. 9–10].

Кроме лесопильни, на Ижоре появилось и кирпичное производство, принадлежавшее тому же А.Д. Меншикову. Кирпичные заводы обслуживались трудом зависимых от него крестьян Друзинской (Новгородский уезд) и других вотчин, для них такая работа была разновидностью барщины. Часть продукции заводов поступала в продажу. Среди злоупотреблений Меншикова в 1715 г. упоминается и продажа кирпича «в домы государевы дорогою ценою» [Троицкий 1973, с. 234].

Кирпичное производство на берегах Невы началось еще в шведское время. Известны заводы, располагавшиеся во второй половине XVII в. в окрестностях Ниеншанца. В 1705 г., во время наступления корпуса Майделя в районе устья Тосны, шведские войска перешли через Неву «и на порогах кирпичные заводы и что было строению пожгли» [Луппов 1957, с. 99]. Но особенно интенсивно развитие пошло после основания Петербурга. Строительство города требовало большого количества кирпича. «Сперва при Санктпетербурге были Заводы Кирпишные, на реке Тосне. Новые кирпишные заводы, которые за дальностию в 1711 г. переведены с Тосны ближе к Санктпетербургу расстоянием в десяти верстах, от чего и звание себе получили зватися Новые Кирпишные заводы, что оные с Тосны реки более тритцати верст отстояли, перевели ближе. Кирпишные заводы были также в Каикушах и на реке Славянке» [Богданов 1997, с. 183–184].

Развитию кирпичного производства на южных притоках Невы, придавалось большое государственное значение, о чем свидетельствует распоряжение царя 8 ноября 1710 г., чтобы «с кирпичных заводов на Неве, Ижоре и Тосне людей и лошадей не брать, обиды тем людям не чинить…», нарушившие указ «без пощады будут повешены…» [РГАДА. Ф. 198. Д. 291. Л. 117–118]. Расширение производства кирпича уже тогда сдерживалось нехваткой топлива и неразвитостью коммуникаций: леса в окрестностях заводов быстро сводились, а для доставки дров и транспортировки готовой продукции требовались лошади и подводы. Все это осложнялось заболоченностью местности и отсутствием хороших дорог. Тем не менее, по донесению Синявина, в 1710 г. подрядным способом в окрестностях города изготовили 11 млн штук кирпича [Луппов 1957, с. 99–100].

Для расширения производства и повышения качества продукции принимались специальные меры по сохранению природных ресурсов края. Царские распоряжения, относящиеся к июню 1712 г., охраняли перспективные участки земли, а также создавали условия для переселения на них мастеров. По указу о правилах на раздачу в Ингерманландии земель запрещалось отводить частным лицам «места, где глина на кирпичи, каменная ломка», а также участки по берегам рек, пригодные для строительства пильных мельниц: «Славянка и Мья по обе стороны от Невы на 10 верст вверх, а в ширину на 300 саж., у Ижеры также край который сверх Невы, Тосна вверх на 15 верст, а в ширину по версте на обе стороны…» Прибрежные территории резервировались «для строения его государевых мельниц, а никому тех берегов до… указу не отдавать», – говорилось в документе. На охраняемых землях «переведенцам каменщикам и мастеровым людям на семью под дворы и огороды» выделялось по 1 десятине земли и еще по 5 десятин пашни, покосов и лесных угодий – «в тех местах, где те заводы» располагались [ПСЗ РИ 1830, с. 840–841, № 2539,2540].

Из документов следует, что в этот период юго-восточные окрестности столицы – земли по берегам Мьи, Тосны, Ижоры и Славянки – становятся одним из основных районов поставки строительных материалов. Отсюда по Неве в Петербург доставлялись кирпич, древесина и известняк, разрабатывавшийся на реке Тосне и в юго-западном Приладожье (район Путилова). По Неве проходил и основной грузопоток из центральных губерний, что способствовало развитию грузового судоходства.

Разнообразная хозяйственная деятельность князя Меншикова в 1719 г., немаловажными составляющими которой были заготовка леса и производство кирпича, нашла отражение в «Книге росходной денежной его высококняжой светлости домовой казны», где фиксировались выплаты на разного рода работы: «…в 19 день [января] капитану Ивану Стефанову сыну Крюкову которой обретается на Ижоре на покупку лесных припасов и на подряды дровяные 200 рублев; в 4 день [февраля] капитану Ивану Стефанову сыну Крюкову который обретается на Ижоре на подряды дровяные и на кирпичные зоводы для всяких на покупку припасов 300 рублев; в 28 день [марта] Капитану Ивану Стефанову сыну Крюкову, которой на Ижоре на подряды дровяные и на кирпичные зоводы для покупки припасов 100 рублев» [Архив СПбИИ РАН. Ф. 84. Оп. 1. № 39.]. В октябре того же года упоминается поставка кирпича с Ижорских заводов на строительство Меншиковского дома – вероятно дворца в Петербурге [Там же. Л. 8, 21,49, 140, 152].

Усть-ижорская усадьба Меншикова

Существуют разные мнения о времени появления Меншиковской усадьбы в Усть-Ижоре. А.И. Богданов писал, что она была пожалована ему вскоре после взятия Шлиссельбурга. По другим сведениям, Меншиков получил ее вместе с Копорьем в 1707 г. [Дубяго 1953, с. 330]. Однако в это время каких-либо упоминаний о создании усадьбы нет, тем более, что на тех территориях шли военные действия; а сам Меншиков с войсками находился вдали от Петербурга. В указе Петра I 1712 г. о правилах на раздачу в Ингерманландии земель говорится: «прошлого 711 года Светлейшему князю к Ямбургу и к Копорью и на Ижоре на 1000 дворов, в которых местах взять похочет» [ПСЗ РИ 1830; с. 840–841; № 2540]. Все это было связано с планами перераспределения земельных владений в Ингерманландии; ранее пожалованных Меншикову для того; чтобы «приохотить» к завоеванным территориям других дворян; которые наделялись землей «по статьям»; то есть в соответствии со статусом. После того как в 1706 г. он получил титул князя ИжорскогО; ему было передано: 1 056 286 десятин пашни и угодий; 2 города; 137 мыз; 799 деревень; 1 село, 8 погостов и в них 4308 дворов. По результатам межевания; проведенного по приказу царя ландрихтером Мануковым; Меншикову оставили два города (Ямбург и Копорье) и 1308 крестьянских дворов; а также земли для переселения 1 тыс. крестьян из других имений; остальные отошли в казну для раздачи дворянам. Взамен Меншикову предоставили владения в других российских губерниях [Троицкий 1973; с. 218–220]. Главными причинами такого перераспределения было ускорение освоения и развитие экономической инфраструктуры Ингерманландии; которая; в планах царя, должна была превратиться из завоеванной территории в столичный регион.

Судя по всему усадьба в Усть-Ижоре появляется только с 1711 г. Более ранние сведения о ней отсутствуют. Согласно документам; она занимала тот самый мыс на правом берегу ИжорЫ; ограниченный двумя оврагами; где предположительно в 1240 г. произошла битва; а в 1707 г., на самом возвышенном месте; была сооружена земляная фортеция. Примечательно; что в документах; касающихся ее строительства и военных действий у устья реки Ижоры в 1708 г.; какие-либо упоминания о Меншиковской усадьбе отсутствуют.

Сохранились сведения, из каких мест А.Д. Меншиков переводил крестьян в свою усть-ижорскую усадьбу. В указе от 22 сентября 1711 г. управляющему Кузме Думашеву говорилось: «По получении сего указу отправте сюда на Ижору на подводах крестьянских жен и детей без замедления, которым при сем указе приложена роспись, а которого числа и с кем высланы будут о том к нам писать. Роспись крестьяном, которых жен и детей выслать немедленно: Орловского уезду села Сабурова крестьяне: Яков Тимофеев, Дементей Тимофеева, Емельян Степанов, Анфим Степанов; Можайского уезду: Феофан Силин; Козловского уезду: Мирон Миронов, Степан [Архив СПб ИИ РАН. Ф. 83. Оп. 1. Д. 4878.1711 г. Л. 70 об.]. Судя по всему, эти люди из центральной России уже находились на территории Ингерманландии. Названные в документе уезды характеризуют разнородный состав переселенцев на территорию Приневья в петровское время.

Начало работ по строительству княжеского дома в Усть-Ижоре относится к маю 1711 г. В письме А.Д. Меншикова майору Шипову отдается распоряжение о перевозе дома из Шлиссельбурга на р. Ижору: «Писмо ваше с Ыжоры писанное сего маня от 8 дня мы получили ис которого выразумели о перевозе из Шлютельбурха на оную реку хором за что вам благодраствуем и при том желаем дабы о перевозе конюшни и о прочем строении для нас вы постарались незамешкав. Как с помянутым нашим достальным строением поедете тогда возмите с собою побольше людей сколько мочно…». Тогда же денщику Сколкову было предписано отправить работных людей на р. Ижору на строительство дома светлейшего князя и переправить туда бревна на плотах: «По получении сего указу отправте на плоты ладожанина Барсука, работных людей сколко возможно дав им писмо чтоб они те плоты, а имянно в которых 300 бревен о которых вы к нам в писме своем написали спровадили на реку Ижору к строению дому нашего немедленно…» [Там же. Л. 25 об.-26]. Сплав бревенчатых домов из Приладожья в разобранном виде в составе плотов практиковался на Неве вплоть до XX в. Транспортировка разобранного дома из Шлиссельбурга в устье Ижоры наверняка была приурочена ко времени открытия невской навигации, после того, как в первых числах мая по реке проходит ладожский лед. Днем позже, 9 мая копорскому коменданту Лариону Думашеву было предписано организовать рубку леса на хоромы и отправку на место строительства вместе со снаряжением: «Палатки по прежнему нашему указу отправте на Ижору немедленно с подьячим Остолоповым» [Там же. Л. 26–26 об]. Древесина требовалась для ремонта и отделки старого дома и строительства других усадебных построек Меншикова.

В описании А.И. Богданова говорится: «Дворец на Ижоре, на берегу Невы Реки, построен деревянным строением для проезду в Шлютельбург, которой был строен из старых хором, которые перенесены были из Шлютельбурга, шведскаго построения Королевскаго Дому» [Богданов 1997, с. 228]. На шведской карте Нотеборга и течения Невы, сделанной Бласингом в 1701 г., вероятно, именно эта постройка показана в окрестностях города у истока Невы – на южном берегу Ладожского озера (рис. 107) [Лаппо-Данилевский 1913: № 11]. Она названа домом шведского коменданта крепости и, возможно, была его главной резиденцией. Последним ее владельцем, следовательно, был барон Густав Вильгельм фон Шлиппенбах, оборонявший крепость от войск Петра I в 1702 г.

Рис. 107. Дворец коменданта крепости Нотеборг на шведской карте 1701 г.

По своему устройству «дворец» – «деревянный о двух портаментах с двумя малыми шпицами». В книге А.И. Богданова приводится и рисунок дворца, представлявшего собой двухэтажное сооружение с шестью окнами по фасаду, симметрично расположенными относительно дверей по три с каждой стороны на первом и втором этажах. Над входом имелся балкон на втором этаже, опиравшийся на два столба. К основной постройке примыкали симметрично два одноэтажных флигеля, с тремя окнами по фасаду. Над ними были устроены башенки с круглыми окнами, с позднеготической куполообразной кровлей. Они завершались высокими шпицами, увенчанными крестами. Изображения похожих построек встречаются на шведских картах Ингерманландии XVII в. (рис. 108).

Рис. 108. Дворец Л.Д. Меншикова в Усть-Ижоре (из книги А.И. Богданова)

Самое раннее изображение Меншиковской усадьбы имеется на плане Койета 1722 г. На нем показан сад регулярной планировки, в виде прямоугольника, разделенного крестообразно дорожками, что в целом соответствует ситуации, изображенной на более детальных планах. С южной его стороны показано одноэтажное здание, с северной, на берегу Невы, симметрично ему располагался двухэтажный дом с двумя отдельно стоящими по краям флигелями. Вероятно, это и есть здание дворца, хотя оно и не похоже на рисунок, описанный ранее. Скорее всего, это объясняется тем, что Койет не был в Усть-Ижоре и рисовал усадьбу по описанию, с чужих слов. На это указывают как схематичность ее изображения, так и неточности в окружающей усадьбу ландшафтной ситуации. Так, река Ижора показана на плане не с западной, а с восточной стороны меншиковской резиденции (Архив КГИОП СПб. План Санкт-Петербурга 1722 г.) (рис. 109).

Рис. 109. Усадьба А.Д. Меншикова на плане Койета 1721 г.

Сохранилось подробное описание бывшей Меншиковской усадьбы и устройства самого дворца, составленное в 1732 г. Судя по всему существенных изменений после передачи ее в дворцовую контору не происходило, поскольку строения не были востребованы все эти годы и сохранялись по мере возможностей в прежнем виде. По планам Федора Стрельникова и Ивана Афанасьева, сделанным в 1760 г., меншиковский сад все еще сохранялся [РГИА. Ф. 485. Оп. 3. Д. 108, 109]. Согласно этим документам, он занимал всю восточную часть мыса, спускаясь по склону к Неве, к проходившей вдоль ее берега Шлиссельбургской дороге. С востока он был ограничен ложбиной, по которой протекал ручей, а с запада отделен от крепости низиной. Сад имел регулярную планировку: зеленые газоны были разделены дорожками. На плане Афанасьева они обозначены как «старые дороги… и партеры как прежде были». Возможно, в меншиковское время весь сад или какая-то его часть назывались партером[83] по аналогии с другими парадными парками Петербурга и его окрестностей. Главные аллеи, отличавшиеся большей шириной, проходили крестообразно, через его центр и делили всю территорию на 4 части, как это показано и на более раннем плане Койета. Две западные части также делились дорожками симметрично на 4 равных участка, а с восточной стороны, где они примыкали к изгибающемуся оврагу, обе части делились на 6 участков, крайние из которых были небольшими и находились уже на его склоне. Внешние границы сада были ровными только с южной и западной сторон, где по ним проходили дорожки. Северная и восточная стороны попадали на склоны и не имели регулярного завершения (рис. 110).

За пределами садовых участков со стороны Невы, прямо у Шлиссельбургской дороги, был вырыт большой прямоугольный пруд. Кроме композиционно-планировочной, он выполнял и дренажную функцию – собирал поверхностные воды с территории сада. Из него существовал сток в Неву, по ручью, протекавшему под мостиком, сделанным на дороге. На более схематичном плане Стрельникова пруд изображен по оси центральной аллеи, а у Афанасьева – восточнее, со смещением относительно регулярной планировки сада. Ко времени составления планов пруд был в плачевном состоянии: заплывший в середине, с обрушенными стенками. Но его предполагалось вычистить и исправить. Рядом с ним планировалось «впредь для посеву ранних огурцов и протчей зелени… вновь теплицу построить». Вероятно, какие-то теплицы и оранжереи существовали здесь и при Меншикове. В описи 1732 г. подробно учтены все деревья, имевшиеся в то время в саду. Здесь росли: 694 клена, 85 лип, 55 кустов орешника, 9 старых яблонь, засохших и поломанных ветром, 350 кустов красной и 110 кустов черной смородины. Имелись также две большие грядки с клубникой, длиной по 9 сажень и три аршина каждая.

Рис. 110. Реконструкция центральной части Усть-Ижоры на 1712 г. (П. Сорокин, М. Новикова)

Помимо плана Койета 1722 г., дворец достаточно схематично (с двумя башенками и шпицами, но разными по высоте) изображен на карте течения Невы 1730-х гг. Причем показан он между дорогой и Невой (рис. 111, 112). Однако такое размещение его маловероятно. В настоящее время здесь остается довольно узкий прибрежный склон, а судя по описанию 1732 г., на берегу напротив усадьбы было только несколько хозяйственных построек. Более детальные планы 1760 г. с изображением сада относятся уже ко времени, когда дворца не существовало. Но регулярная планировка сада, сохранявшаяся с меншиковского времени, показывает, что наиболее вероятным местом его расположения было подножие склона у Шлиссельбургской дороги, к западу от пруда. Вся остальная территория была распланирована под садовые участки. Предположения, высказывавшиеся ранее, о том что меншиковский дом мог находиться в крепости или вообще на мысу при впадении в реку Ижору Большой Ижорки, не находят подтверждения в документах и противоречат существовавшим принципам построения усадебных резиденций начала XVIII в.

Рис. 111. Карта течения Невы 1730-х гг. РГЛДЛ

Во дворце, вытянувшемся по фасаду примерно на 30 метров, было 17 комнат с сенями. Они отапливались шестью кафельными (изразцовыми) печами. Свет проникал сквозь 44 стеклянных окна в свинцовых переплетах. Стены восьми комнат были обиты цветными шпалерами (одна – шерстяными и семь – суконными), остальные – выбеленными холстами. В кухне с шестью застекленными окнами был «очаг». Так, вероятно; называлась открытая печь.

Рис. 112. Изображение усть-ижорской церкви и дворца на карте 1730-х гг.

Двор дома с четырьмя решетчатыми воротами; ориентированными по сторонам света, был обнесен брусками в пазы. При доме имелись «два погреба с напогребицами»; один из них фряжский[84]. «При тех погребах две светлицы с сенми. Хоромы деревянные об одном апартаменте в которых жил прикащик в них покоев 4 без убору в них печей кирпичных четыре окончин простого стекла в деревянных замазных рамах те хоромы крыты дранкой ветхие. При тех хоромах подле ворот изба кораульная на дворе сарай, погреб, конюшня с сушилом, баня с предбанником». Напротив «тех хором на берегу Невы рублинной бревенной в него кладутся сено и прочее. Подле подъемного мосту по реке Ижере три амбара, магазейны крыты в одну линею тесом ветхие при них три двери на петлях и крюках железных. Выше тех амбаров пивоварня без кровли ветхая» [РГИА. Ф. 467. Оп. 2. Д. 80а. Л. 82–82 об].

При мызе были 4 двора рыбаков и двор вдовы скотника, с общим количеством проживающих в 32 человека. Еще в 1730 г. рыбакам выдали паспорта, чтобы они явились с ними в Дворцовую контору для трудоустройства в Санкт-Петербурге, но, судя по описи, они не выполнили распоряжения и остались в Усть-Ижоре. В 1733 г. на землях мызы было вспахано 17 десятин земли, посеяно 34 четвертей ржи. В 1732 г. на приписанных к мызе лугах и на реке Ижоре скошено 572 копны сена, объединенных для хранения в 15 скирдов. Сено отсюда поставлялось в Петербург и отпускалось на корм скоту.

На скотном дворе при мызе было 6 хлевов, 2 риги и 3 хлебных амбара. Во дворе содержалось значительное количество домашних животных: 19 коров и быков, стадо из 52 баранов и овец, 12 свиней, 7 гусей и 3 утки. Здесь хранились продукты животноводства: 20 фунтов коровьего масла, и 1 пуд 23 фунта овечьей шерсти.

С левым берегом Ижоры усадьбу светлейшего связывал деревянный разводной мост, цепи от которого сохранялись еще в 1732 г. в одном из амбаров. Здесь на мысу в 1711 г. «…при оном Ижорском Селе заложена была церковь деревянная во Имя Святого Благоверного Князя Александра Невского, по имянному Его Императорского Величества указу, в такой силе, что в 1251-м на сем месте, при устии Ижеры Реки, помянутый Святой Александр Ярославичь Великий, князь Российский, великую одержал над шведами баталию…» [Богданов 1997, с. 228–229].

Вероятно, идея увековечить таким образом место славного сражения принадлежала царю, но реализация ее возлагалась на владельца усть-ижорской усадьбы. И светлейший торопился завершить строительство к дню святого Александра Невского[85] или к возвращению царя из-за границы, которое планировалось к Рождеству. Однако из письма А.В. Кикина, которому, вероятно, поручили следить за завершением дела, от 1 декабря 1711 г. узнаем, что к моменту написания письма строительство церкви было еще в полном разгаре: «Милостивый мой государь за краткостию времяни вашему светлейшеству не доношу о здешнем состоянии понеже сей минуты приехал с Ижоры. Церковь на Ижоре еще крыть не зачета и не надеюся чтоб возможно было осветить оную к Рождеству Христову. Протчее строение тамо, как в крепости, так и других местех в готовности» [Архив СПбИИ РАН. Ф. 83. Оп. 1. № 4797, № 4798. Л. 1–2]. Из сообщения видно, что церковь достраивалась в ускоренном порядке, что, вероятно, связано с планами участия императора в ее торжественном освящении. Церемония эта состоялась только два месяца спустя: «…Того ради Государь Петр Великий, в память сего Ижерского места и оной баталии, повелел построить церковь во Имя Святого Благоверного Великого Князя Александра Невского, которая в 1712 году по совершении ея, февраля 4 числа, оная Церковь и освящена Преосвященным Иовом, Митрополитом Новгородским, с прочими Архимандриты, на котором освящении изволил быть сам Его Императорское Величество Петр Великий со всем Генералитетом» [Богданов 1997, с. 228–229].

Освящение происходит во время короткой передышки между военными действиями, когда Петр I и Меншиков одновременно оказались в Петербурге. Весну и часть лета 1711 г. царь провел в неудачном для страны Прутском походе в турецкие владения[86]. Он отправился туда из Москвы еще в начале марта, а после заключения в июле Прутского мира сразу уехал в Европу и только к новому, 1712 г. возвратился в Петербург. Меншиков, встречавший царя в Риге, сопровождал его на обратном пути.

Вскоре после освящения усть-ижорской церкви, в связи с начавшимися военными действиями союзников против шведских сил в Померании, царь поручает Меншикову командование русскими войсками. И уже 2 марта 1712 г. тот отправляется из Петербурга в действующую армию [Павленко 1986, с. 62–64]. Судя по всему, для Петра Великого освящение усть-ижорского храма было знаковым событием, которому придавалось важное идеологическое значение. Церковь на месте Невской битвы была призвана увековечить славную победу Александра Ярославича и напомнить о ней народу в тяжелое для страны время.

Изображений этого храма не сохранилось, за исключением схематичного рисунка – значка на карте Невы 1718 г., где он имеет вид деревянных лютеранских храмов Восточной Прибалтики. К основному объему постройки с западной стороны примыкала колокольня в виде высокой башни (рис. 113). Аналогичные церковные строения показаны и в других населенных пунктах, что заставляет усомниться в достоверности передачи реальных архитектурных особенностей храмов на этой карте.

Рис. 113. Течение Невы на карте Р. Оттенса, около 1718 г.

Будучи губернатором Ингерманландии, Меншиков создал свою усть-ижорскую усадьбу посередине пути между Петербургом и Шлиссельбургом, у связывавшей их дороги. Кроме того, поблизости находилась принадлежавшая ему пильная мельница на реке Ижоре, начинавшая играть немаловажную роль в строительстве флота. Князь часто бывал здесь, останавливался в Ижоре у своего фаворита и Петр I. Неслучайно поэтому, что в документах усть-ижорский дворец назывался также Путевым. Вот лишь некоторые сообщения о посещении усадьбы ее владельцем и царем в 1717–1721 гг. из дошедшей до нас части «Повседневных записок делам князя А.Д. Меншикова» [Российский архив 2000, с. 126, 144,208,264,265, 335, 351][87].

6 мая 1717 г. – «В 9 часу отъехал на Ижору… и прибыв на речку Славянку, изволил гулять, потом указав место где быть пильным мельницам, прибыл на Ижору. И осмотря все в хоромах, изволил в 4-м часу пополудни кушать. После кушанья, також гуляв до 6 часу, отъехал паки в Санкт-Питербурх… День был при солнечном сиянии с ветром в море».

18 июля 1717 г. – «Вместе с вице-губернатором Клочковым, сенатором Т.Н. Стрешневым в 9-м часу отъехал на Ижору. У Канец и на другом берегу смотрел работы по бечевнику, посетил Александро Невский монастырь, крестил дочь у пильного мастера Билима… после кушанья, мало бавясь, купно со оными отъехал, и прибыв на Славянку, сев в коляски, прибыли на Ижору, где гуляв по всем ближним местам, откушав вечернее кушанье, за которым довольно от напитков веселясь, також ис пушек немало паля, в 11-м часу его светлость лег опочивать. Утром после отправки почты царю, прогулки и кушанья отъехал на Славянку».

24 марта 1718 г. – Меншиков получил известие «о прибытии Петра I на Ижору» и ожидал его у себя. Их встрече предшествовали бурные события, они, вероятно, и обсуждались в ее ходе. В начале февраля этого года после допроса Петром I царевича Алексея в Москве, Меншикову было поручено задержать, допросить и отправить в Москву его сообщников, среди которых были А.И. Кикин и В.В. Долгорукий. Следствие продолжалось полтора месяца, после чего 18 марта Петр I выехал в Петербург, туда же отправили царевича Алексея[88] и некоторых его сообщников. Меншиков проявил усердие в этом расследовании, что высоко оценил царь [Павленко 1989, с. 86–87].

9 октября 1718 г. – «… его светлость встав в 4-м часу пополуночи и убрався, вышед, сев на торншхоут (тип судна. – П. С.), в 11-м часу прибыл на Ижору, куда вскоре его царское величество прибыть изволил, и мало разговаривая, купно изволили кушать. После кушанья мало мешкав, его царское величество и при его величестве его светлость и другие господа генералы, сев на троншхоут, отъехали к Шлютельбурху…». В это время в Шлиссельбурге проходили ежегодные празднования в память о взятия этой крепости русскими войсками в 1702 г., в которых по возможности участвовали Петр I с Меншиковым, а также другие представители знати. В этой ситуации усть-ижорская усадьба была местом, где принимали высокопоставленных гостей.

12 октября 1718 г. – выехали из Шлиссельбурга. Делали промеры глубин на Ивановских порогах. Уже «в 5-м часу пополудни прибыв на Ижору, по довольных розговорех изволили кушать, между тем довольно повеселились. После кушанья его величество в 9-м часу отошел на трашкоут почивать, а его светлость проводя его величество с князь-цесарем и другими господами сенаторы и министры и генералы, мало мешкав, лег опочивать. День был при солнечном сиянии с ветром от зюйда, с утра шол отчасти дождь. В 13 день…. его светлость пополуночи в 5-м часу встав и убрався, изволил быть в покоях, к тому прибыл его царское величество. И по разговорех изволили смотреть хоромного строения, и смотря оного, мало мешкав, купно отъехали на троншхоуте к Питербурху». Несмотря на то, что с 1714 г., против Меншикова постоянно возбуждались дела о казнокрадстве и он должен был возвращать в казну значительные денежные средства, царь по-прежнему благоволил к своему фавориту. Дворцы Меншикова, превосходившие по размерам и богатству отделки дворцы самого царя, часто использовались Петром для устройства праздников и государственных приемов. В 1718 г. Александр Данилович получает должность сенатора и президента Военной коллегии.

13 октября 1719 г. – «… в 6-м часу на троншхоуте купно с лантрихтером Мануковым, с инспектором Панкратьевым и со Львом Воейковым отъехал на Ижеру, где изволил кушать. По кушанье мало мешкав, отъехал в Питербурх».

8 октября 1720 г. – по пути в Шлиссельбург «прибыли в Ижору в 5-м часу пополудни. И по прибытии вошед в покои забавлялись, потом слушали вечерню. По отпуске оной его светлость изволили гулять в огороде, потом прибыв в покои, изволили разговаривать, к тому прибыл маеор от гвардии господин Карчмин. И по довольных розговорех, откушав вечернее кушанье, в 10-м часу пополуночи лег опочивать. День был сумрачен, и шол времянем гораздо небольшой дождь». Этот приезд Меншикова в ижорскую усадьбу также совпадает с преддверием шлиссельбургского праздника. Посещение ее Василием Корчминым также неслучайно, так как его усадьба в деревне с одноименным названием располагалась по соседству с меншиковской, выше по течению Невы.

Меншиков вставал обычно в пятом или шестом часу, после чего начинал заниматься делами. Распорядок дня у князя был достаточно насыщенный. Обедал он обычно около 11–12 часов, в мужской компании сановников и подчиненных. Эмансипация женщин, активно внедрявшаяся царем в среде знати, не распространялась на семью князя, у которого, даже когда он обедал без гостей, его жена и дети не сидели с ним за одним столом. Послеобеденное время Меншиков проводил с царем, в государственных учреждениях или за осмотром различных работ [Павленко 1989, с. 93].

Уже в первой четверти XVIII в. село Ижорское, раскинувшееся по обе стороны реки вокруг описанного усадебного комплекса, было «величиной на версту или малым чем более, с первых лет оное было князя Меньшикова» [Богданов 1997, с. 229]. Расцвет Усть-Ижоры пришелся на первую четверть XVIII в., и связан он был с его деятельностью. «Сей князь был при Императоре Петре Великом из самых потешных солдат, который так дослужился при таком великом монархе, что был первой Генерал-Фельдмаршал над всем войском. Он же был Сенатор и Военной коллегии президент, Санкт-петербургский губернатор, многих орденов римских и прочих европейских, и всех российских кавалер, Князь Ижерской земли и напоследок, при державе императора Петра II превзошел Генералисимусом» [Богданов 1997, с. 208].

Однако время шло, и вскоре после смерти Петра I и покровительствовавшей Меншикову императрицы Екатерины I его положение резко изменилось. В 1727 г. светлейший князь был арестован в результате заговора знати, поддержанного императором Петром II. В результате он попал в опалу и был сослан сначала в Ранненбург под Воронежем, а в следующем, 1728 г., после разбирательств по его делу и выдвинутых обвинений, в далекий сибирский город Березов. С этого времени

Усть-Ижора, как и многие другие имения опального князя, передается в распоряжение императорской дворцовой конторы.

В 1725 г. в церкви Александра Невского случился пожар и она сгорела [ЦГА СПб. Ф. 19. Оп. 1. Д. 536]. Но раскопки не выявили под существующим храмом следов пожара того времени. Возможно, потому, что церковь сгорела не полностью и была разобрана, или потому, что она была возобновлена на другом месте. С одним из погребений начала XVIII в., оказавшимся в результате последующих перестроек под колокольней современного храма, связана стеклянная рюмка, найденная во время раскопок. На рюмке выгравировано изображение оленя, перепрыгивающего через ограждение, в обрамлении двух пальметок. Над ним сделана надпись – «Ге Гу Долезо», которая могла означать, что некто, чье имя скрыто аббревиатурой «Ге» – Георгий? «Гу» – Господу? Долезо[89], то есть «дошел до Господа». Судя по всему, она использовалась в погребальном обряде. Рюмка, представляющая собой недорогое бытовое стекло, по форме и стилю изображения напоминает западноевропейские стеклянные изделия. Такая посуда делалась в петровское время и на Ямбургском стекольном заводе, принадлежавшем тому же А.Д. Меншикову. К первой половине XVIII века относится и обломок белоглиняной курительной трубки, найденной в засыпке погребения у северной стены церкви.

Несколько лет спустя после пожара, по просьбе местных жителей «по высочайшему указу» в 1729–1730 гг. на прежнем месте соорудили новую деревянную церковь, при участии профессионального архитектора. Строительство велось «по рисунку, какой показан будет от архитектора». Средства на убранство храма собирались местными жителями [Гусарова 1988, с. 360]. Подробное описание этой церкви, сделанное в 1733 г., дает нам представление о ее устройстве и убранстве. «Перед той церковью паперть на столбах большая да с правой стороны малая. На той церкви крест железный вызолоченный с цепями. Колокольня рубленная восьмиугольная, на ней колокола медные… Оная церковь и колокольня крыты тесом, погорожены в кругу решеткою деревянною в пазы и выкрашены краскою черленою. В той церкви и в алтаре, и в трапезе девять окошек, стеклянные в замазных рамах, затворы столярной работы. Да в верху три окошка малых, в том числе два круглых». Церковь имела два придела, посвященных архангелам Михаилу и Гавриилу. «Над царскими дверьми три образа в иконах Спасителя, Богородицы и Иоанна Предтечи… В алтаре престол, на нем одеяние камчатое, трафчатое двуличное кресту позументу серебряного. На престоле Евангелие оклеянное бархатом красным, дарохранительница и дарственник», в стороне «жертвенник на нем сосуды». Стены церкви расписали на сюжеты страстей Господних и жития Варлаама Хутынского [РГИА. Ф. 470. Д. 235. Л. 79–82]. На карте «Течение реки Невы из Ладожского озера к Санкт-Петербургу» 1730-х гг. церковь в устье Ижоры показана в виде значка, однако, он отличается от храмов в других селениях и может передавать реальные черты [РГАДА. Ф. 192. Оп. 1. Д. 16.1]. Она имела центральную колокольню с шатровым завершением, с востока к ней примыкала алтарная часть с глухими стенами, обшитыми доской по вертикали, а с запада – притвор с оконцами. Алтарная часть и притвор крыты двускатной тесовой крышей. Вероятно, деревянные православные церкви Приневья по своему облику напоминали храмы Карелии и Новгородской земли, поэтому можно попытаться представить себе, как могла выглядеть усть-ижорская церковь того времени (рис. 114).

Рис. 114. Гипотетическая реконструкция усть-ижорской церкви

По переписи 1733 г. священником в церкви служил Алексей Козьмин в возрасте 34 лет, который жил здесь с женой Екатериной Прокофьевной и четырьмя детьми: Алексеем, Сергеем, Авдотьей и Марфой. В церкви также служили дьячок Василий Петров и пономарь Петр Сазонов. При ней была просвирня, которой заведовала Акулина Трофимова.

В селе «Устье реки Ижоры» было 30 дворов крестьянских и два бобыльских. При этом размещались они неравномерно. На одной стороне, вероятно, левой, их было 25, а на правой, где ранее была усадьба, – всего 7. Общее количество населения составляло 193 человека, включая 108 мужчин и 85 женщин. При этом в описи упоминается еще одна деревня – Новая слобода, располагавшаяся, вероятно, на восточной окраине села, вдоль Шлиссельбургского тракта. В 1733 г. в 11 деревнях, входивших ранее в меншиковское поместье на Ижоре и объединенных в село Усть-Ижору, было 153 двора, а в них 986 душ русских и латышских крестьян, из которых 530 были женского и 454 мужского пола [РГИА. Ф. 467. Оп. 2. Д. 80а. Л. 77-77об].

По указу Анны Иоанновны от 12 мая 1732 г. Ижорская мыза с деревнями была передана из дворцового ведомства в Садовую контору для содержания имеющихся при Санкт-Петербурге садов [РГИА. Ф. 470. Д. 235. Л. 92]. По этому поводу в Усть-Ижоре была произведена полная опись имущества. Заброшенный дворец «бывшего Меньшикова деревянного портамента с двумя малыми шпицами ветх» и нуждается в починке, говорилось в ней. Следующий осмотр здания был проведен 10 лет спустя, в сентябре 1742 г. подмастерьем плотницкого дела Иваном Лукиным, работавшим под руководством известного голландского инженера на русской службе Германа Ван Болеса. По его результатам дворец предполагалось полностью разобрать и заменить нижние венцы от 3 до 5 в разных частях сруба. В документах упоминаются некоторые подробности устройства строения: стены были обиты выбеленным холстом или шпалерами, кровля была покрыта гонтом, обогрев осуществлялся кирпичными печами.

Однако, при дальнейшем рассмотрении состояния церкви в марте-сентябре 1743 г., архитектором Слядневым было сделано заключение о невозможности «малым коштом» починить дворец в его прежнем виде, поэтому принято решение перебрать остатки дворца и построить из разобранных материалов новое здание по одному из двух предложенных проектов – «длинной 8 сажень, а вышиною и шириною по пропорции». «Приказали при оном селе Ижоре вместо объявленного ветхого дому построить вновь деревянное строение по учиненному архитектором Слядневым опробованном в канцелярии от строений оному чертежу…, а то строение производить титулярному советнику Агафону Глазатову…». На строительство предполагалось выделить 200 рублей, с учетом стоимости материалов. Караул должны были осуществлять, как и прежде, ижорские крестьяне. В 1744 г. дворец был перестроен, видимо, с полной разборкой, и его облик значительно изменился [РГИА. Ф. 470. Оп. 5. Д. 235. Л. 92–94]. Это подтверждается и в описаниях современников: «… по многих летах обветшал, сломан, а на том месте ныне, в 1744 г. построен новый» [Богданов 1997, с. 228].

Однако обновленное строение просуществовало недолго, вероятно, потому, что необходимость в нем к тому времени отпала. Елизавета Петровна, в отличие от отца, не посещала Шлиссельбург и имела сходный по размерам деревянный дворец поблизости – в Рыбацком селении, куда она, по преданию, ездила на охоту. В 1752 г. усть-ижорский дворец разобрали, а материалы перевезли в Петербург, где использовали для нового строительства на Песках. Об этом сообщалось следующее: «В новопереведенных слободах служителей от городового строения, что переведены из Синявина батальона к Невскому монастырю, деревянная церковь построена из хором Ея императорского Величества, которыя стояли на Ижоре при устье реки, во имя Рождества Христова» [Титов 1903, с. 44].

Известно, что в этих местах первую деревянную церковь построили еще в 1730-х гг. В 1748 г. Канцелярия от строений обратилась с ходатайством отвести пустопорожнее место за Литовским каналом, в «Песках», под слободу, а в 1752 г. последовало его высочайшее утверждение. Тогда же в начале 6-й линии поставили новую деревянную пятиглавую церковь, сделанную из материалов разобранного усть-ижорского дворца. 11 марта 1753 г. ее торжественно освятили во имя Рождества Христова. По имени этого храма вся прилегающая часть города получила название Рождественской [Сорокин и соавт. 2009].

На окраине новой столицы

Петр I заботился о надежных коммуникациях между центром страны и новой столицей. А учитывая то, что основные перевозки велись по традиционному водному пути, проходившему по Волхову, Ладоге и Неве, требовалость обеспечивать их безопасность, надежность и эффективность. Они не должны были зависеть от природных условий. В указе Петра I от 18 ноября 1718 г. говорилось: «Какой великий убыток на вся годы чинится на Ладожском озере от худых судов, и что одним сим летом с тысячу судов пропало…». Это были, конечно, не большие парусные корабли, а преимущественно плоскодонные неповоротливые барки, на которых в Петербург доставлялись продовольствие, строительные материалы и другая продукция из Приладожья и центральных губерний страны. Экономические потери были ощутимы. Поэтому в 1719 г. начали строительство Ладожского канала от Волхова до Невы вдоль южного берега озера, протяженностью 111 км, и глубиной в сажень (2,1 м). Предпринимались действия по развитию судостроения и улучшению судоходства на внутренних путях. Отсюда и указы Петра I, требовавшие строительства более надежных, «новоманерных», судов на основе западноевропейских аналогов и запрет на строительство традиционных, «староманерных» [Сорокин 1997а, с. 46]. Были начаты и работы по обеспечению безопасного прохода судов по Ладоге и Неве.

Уже тогда существовал бечёвник от Петербурга до Шлиссельбурга, по которому вверх по течению Невы взводились тяжело груженные суда. В 1720–1724 гг. несколько раз поднимался вопрос о его ремонте. В частности, в 1720 г., в связи с планируемой поездкой императора в Шлиссельбург и на Марциальные воды. Однако, судя по дальнейшим распоряжениям, работы растянулись на несколько лет. В 1721 г. предполагалось привести в порядок бичевник «по правому берегу Невы от р. Славянки до острова на реке Неве у Шлиссельбурга, где построен дом его величества». В то же время было сделано распоряжение: «о запрещении по рекам Неве – по течению воды по левой стороне и по Волхову где бичевник есть и на Волховских порогах делать забои для рыбы и приставать судам и плотам». Рыболовные ловушки и стоящие у берега суда создавали препятствие для движения вдоль побережья с бечевой. Таким образом, бечёвник, судя по всему, существовал и по левому берегу реки, где расположены устья основных притоков Невы, по которым Петербург снабжался различными строительными материалами. За пользование бечёвниками была установлена оплата, с каждой лошади или с человека, переволакивавших суда. В 1724 г. в документах говорилось «о починке бичевника до Ижоры и отпуске к тем работам леса и островских лодок» [Описание дел 1891, т. 6, с. 514, 515, 568–569, 795].

Первые сухопутные дороги по берегам Невы появились еще в средневековье, с возникновением поселений. Но изначально локальные проселочные дороги связывали между собой отдельные деревни. Основной путь вдоль южного берега проходил, как и прежде, в 10–20 км от Невы, где на ее притоках были мелководные порожистые участки и существовали броды. В XVTI в. дорога от Нотеборга к Ниеншанцу, соединявшая истоки и устье Невы, проходила напрямую кратчайшим путем через Колтушскую возвышенность, по северной стороне реки.

Учитывая, что Нева в центральной части делает сильный изгиб в южном направлении, путь вдоль ее южного берега был значительно длиннее и поэтому появился позже, когда возникли крупные поселения. Новую дорогу от Петербурга к Шлиссельбургу, соединившую отдельные участки проселочных дорог, имевшихся здесь, построили при Анне Иоанновне. Работы были начаты в 1732 г., в год возвращения императрицы, двора и гвардии из Москвы в Санкт-Петербург. Предполагались ремонт самой дороги и устройство «плотов», то есть переправ через притоки Невы и Ладоги, которые она пересекала. На большинстве из них не было постоянных мостов и переправ. Деревянный мост через Ижору, построенный при Меншикове, по которому проходила Шлиссельбургская дорога, также пришел в ветхость – «в 1732 году с дворцовыми лошадьми обломился и с того времени на оной мост положено посредине три бревна и намощено досками, что весьма ветхо…» [РГИА. Ф. 470. Д. 235. Л. 82.92]. Поэтому был поставлен вопрос не только об улучшении дороги, но и о создании условий для ее дальнейшего поддержания в исправном состоянии. К этому времени относится распоряжение «О принуждении разного чина людей к постройке домов и об устройстве дороги и переправ от Петербурга до Шлиссельбурга» [Описание дел 1882, т. 3, с. 463]. В сентябре того же года Анна Иоанновна совершила поездку по недавно открытому Ладожскому каналу в сопровождении свиты и главного строителя канала Б.Х. Миниха. Поездка совершалась на 80 судах и галерах. Процессия проследовала по Неве и всему Ладожскому каналу [Длуголенский 2009, с. 62]. Возможно, строительство Шлиссельбургского тракта по берегам Невы, где императорский кортеж, наверняка останавливался, было связано и с этой поездкой.

Шлиссельбургскую дорогу, строившуюся летом и осенью, открыли для проезда 6 октября 1732 г. Для возмещения расходов по ее строительству и содержанию за проезд по ней взымалась плата. Величина ее возрастала в зависимости от количества запряженных лошадей: «по 2 копейки с возовой лошади с проводником во весь путь, с лошадей в легкой упряжке по 3 коп., с пары по 4 коп., с тройки по 6 коп., с кареты с четвернею 8 коп., с экипажа в шестерку – 12 коп». Бесплатный проезд предусматривался только для казенных возов и экипажей. Для сбора пошлин при Камер-коллегии была учреждена особая контора. Собранные деньги в 1734 г. пошли на улучшение дорог в городе, их теперь строили по новому проекту Миниха: насыпали за счет земли из придорожных канав [Петров 2004, с. 300–301].

К середине XVIII в. южное побережье Невы, по которому проходил Шлиссельбургский тракт, иначе именовавшийся Архангелогородской дорогой, было уже хорошо освоено. В описании окрестностей Петербурга вверх по Неве до Ижоры, говорится о наличии здесь больших селений: «… иные села верстах на двух, на трех, и на пяти в длину простираются» и все, что в ту пору называлось загородными домами, со временем «соединится за единое гражданское жительство» [Богданов 1997, с. 229]. Этот пригородный район продолжал снабжать столицу строительными материалами.

О поставке материалов (кирпича, черепицы, каменной плиты, щебня, извести с тосненских и славянских кирпичных, а также с невских кирпичных и черепичных заводов) для строительства в Петербурге сообщается в документах 1740–1790 гг. По сведениям фабричного инспектора Т.Ф. Саноцкого, во второй половине XVIII в. кирпичные заводы располагались по всему Шлиссельбургскому тракту, вдоль южного берега Невы [Векслер, Елшин 2003, с. 6–38; Саноцкий 1904]. Общее развитие этой отрасли в юго-восточных окрестностях города в первой половине этого столетия описано в 1751 г., где говорилось, что первые кирпичные заводы были на реке Тосне. Другие заводы находились поблизости от них – «при Каикушах» и «на Реке Славянке» [Богданов 1997, с. 184] (см. с. 305). Кирпичные заводы на реке Ижоре в начале и середине XVIII столетия упоминаются в связи с Меншиковым или с колпинскими адмиралтейскими заводами.

Кирпич и кровельная черепица, изготовлявшиеся на берегах Невы, не отличались высоким качеством, о чем свидетельствует документ 1741 г. «О поставке кирпича для строительства Петербургской и Кронштадтской крепостей». В нем сообщается об устройстве кирпичных заводов по берегу Невы до реки Тосны. Под их строительство предполагалось отдать частные владения полковника Ильи Луковского и некоторых других лиц. За работой должен был следить инспектор, обязанный руководствоваться казенными инструкциями, и еще: «Для лутчей доброты в делании и обжиге кирпича и черепицы надлежит выписать из-за моря искусных двух-трех человек, кирпичных и черепичных мастеров при которых могут и здешние российские обучится пока же кирпич и черепица недоброго происходят качества» [РГАДА. Ф. 412. Оп. 1. Д. 167. Л. 25].

Планы 1760 г. Федора Стрельникова и Ивана Афанасьева, упомянутые ранее, дают наглядное представление об Усть-Ижоре в то время. В ней по-прежнему сохраняются земляная крепость с четырьмя бастионами и меншиковский сад с регулярной планировкой. Почти весь мыс, окружаемый ими, остается незастроенным. С востока к саду примыкала усадьба бобыля Савелия Городецкого, расположенная в ложбине с ручьем – «ниское место… которое если потребно будет» можно присоединить к саду и при необходимости «исправить насыпкой земли». С северо-западной стороны сада, у тракта, находились постройки, принадлежавшие бобылю Ивану

Дементьеву и санкт-петербургскому купцу Власу Иванову построенные без разрешения властей и предполагавшиеся к сносу. Ближе к устью на берегу Невы, за трактом, стоял дом пономаря Петра Федорова, а за ним недалеко от моста, в районе современной волостной управы – «караульня для заставных солдат». Она существовала здесь, вероятно, с меншиковских времен и служила для контроля за проезжающими по Шлиссельбургской дороге. Крепость обозначена как «городок… у которого склоны обвалились». Между ней и дорогой находился казенный луг, на котором у берега Ижоры существовали рвы от какого-то утраченного строения.

К востоку от сада, за оврагом, находилась крестьянская усадебная земля. А далее вдоль Невы и Шлиссельбургского тракта узкой полосой тянулась застройка, обозначенная как «вторая слобода… крестьян». В середине нее проходила дорога на колпинскую пильную мельницу. Первая слобода, вероятно, находилась на левом берегу реки. К югу от крепости тоже располагалась ранее возделывавшаяся крестьянская земля, которая обозначена как «запущенные ныне поля». На левом берегу Ижоры обозначены церковь Александра Невского и расположенный напротив, за трактом, «казенный дом канцелярии от строения государственных дорог».

На карте 1747 г. сопоставимые по размерам две части Усть-Ижоры показаны на обоих берегах реки, причем они располагались на возвышенных местах вдоль Невы на некотором удалении от Ижоры (рис. 115) [РГИА. Ф. 485. Оп. 3. Д. 108. Л. 1]. Если на правом берегу они были отделены от нее территорией бывшей меншиковской усадьбы, то на левом – церковью Александра Невского с кладбищем и затапливаемой паводками поймой, на которой могли быть заливные луга. Здесь же, за селом, показаны поля. Ближайшее в западном направлении по тракту селение располагалось перед Кривым коленом на Неве, далее почти на таком же расстоянии следовала деревня Усть-Славянка. От центра Усть-Ижоры к Колпину вели две дороги, отходившие от Шлиссельбургского тракта: одна по правому берегу Ижоры, вторая восточнее. Они соединялись перед мостом через Большую Ижорку.

Рис. 115. Карта 1747 г. с изображением Усть-Ижоры и окрестностей. РГИА

Усадьба Меншикова стала основой нового села Усть-Ижора. В отличие от распространенных здесь ранее малодворных деревень, оно с самого начала формировалось по принципам крупных населенных пунктов Центральной России. Отдельные крестьянские усадьбы располагались в ряд вдоль дороги и реки, создавая единый массив, разделяемый лишь усадебным комплексом. Население, перемещенное сюда из различных уездов страны, принесло с собой новые формы ведения хозяйства, домостроения и ремесла, отличные от тех, которые складывались здесь в прошлые столетия.

В память о Свейской войне

В 1788 г. началась новая русско-шведской война. Шведский король Густав III, кузен Екатерины II, давно держал обиду на родственницу, не воспринимавшую его всерьез. Воспользовавшись тем, что Россия уже вела военные действия против Турции и найдя поддержку у Англии и Пруссии, он начал войну без объявления. Целями ее провозглашалось возвращение утраченных Швецией в XVIII в. земель в Финляндии и Карелии с г. Выборг. Положение осложнялось тем, что основные русские войска находились на юге, а корабли Балтийского флота уже готовились к отплытию в Средиземноморье. Тридцатитысячной шведской армии под предводительством короля в Финляндии противостояли около 14 тысяч русских войск, частью состоявших из новобранцев. Густав III планировал молниеносное вторжение шведского флота в Финский залив, наступление из Финляндии на Выборг, а затем и на Санкт-Петербург и высадку десанта в его юго-западных окрестностях с моря (рис. 116). В замыслы Густава III, возомнившего себя вторым Густавом II Адольфом, входило «сделать десант в Красной горке, сжечь Кронштадт взять Петербург и опрокинуть статую Петра I» [Брикнер 1869, с. 128–129].

Рис. 116. Портрет шведского короля Густава III

Блокада российской столицы с моря и суши, по его мнению, должна была привести к быстрой победе. Однако вторжение шведов, начатое 10 июня 1788 г. как на суше, так и на море, удалось остановить, и война приняла затяжной характер. В условиях военных действий на два фронта у России не хватало войск, и в моменты обострения ситуации в Финском заливе задумывались даже о переезде императорского двора в Москву, хотя императрица и заявляла всем о своем намерении остаться в Петербурге. В июне 1788 г. были приняты чрезвычайные меры для обороны. Была открыта подписка на добровольную поставку рекрутов, тем жаловались особенные права. Они освобождались после окончания войны от дальнейшей военной службы. Это предложение имело успех. Из-за нехватки людей в гребном флоте было принято решение о призыве на службу добровольцев знакомых с судовым делом.

Рис. 117. Портрет императрицы Екатерины II

После Высочайших указов Императрицы 3 и 4 июля 1788 г. о призыве рекрутов на военную службу [ПСЗ РИ 1830, т. 22, с. 1084, № 16682] в Усть-Ижоре и Рыбацкой слободе состоялись сходы местных жителей на которых было решено отправить каждого пятого человека на военную службу (рис. 117). До нас дошли имена этих добровольцев пошедших на войну – 40 человек из Рыбацкого и 25 из Усть-Ижоры[90]. Среди усть-ижорцев были: Иван Киржацкой, Филип Назаров, Иван Барсуков, Иван Обухов, Константин Обухов, Федор Емельянов, Дмитрий Федоров, Алексей Качалов, Василий Горячей, Яков Карбанов, Иван Чабаев, Афанасий Кобылин, Николай Трофимов, Иван Желнин, Федор Никитин, Михайла Иванов, Петр Ефимов, Семен Никитин, Степан Медведев, Степан Семенов, Алексей Рудин, Федор Захаров, Сергей Рузин, Федор Гусев, Егор Алексеев (рис. 118) [ЦГИА СПб. Ф. 1163. Оп. 1. Д. 23]. Они были отправлены служить на гребной флот, действовавший в шхерах Финляндии [Пыляев 1889, с. 77–78]. Вместе с корабельным флотом, включавшим линейные корабли и фрегаты он участвовал во всех крупных сражениях этой войны: Первом Роченсальмском 1789 г. (у современного финского города Котка), а также в Выборгском и Втором Роченсальмском 1790 г. Благодаря перегруппировке войск и проведению мобилизации Россия уже в 1789 г. имела перевес сил на суше и на море. Это позволило русским войскам перейти в наступление в Финляндии. Военные действия на море также, в основном, были перенесены к берегам Швеции и Финляндии. В письме Екатерины II от 9 июля 1788 г. говорилось: «…поселянам ведомства Царскосельского Слободе Рыбачей и Усть-Ижоры за их усердие и добрую волю с какой они сами из между себя избрали на службу, скажите от имени нашего Спасибо. Людей сих препроводить для определения к генералу графу Брюсу[91] [ЦГИАСПб. Ф. 1163. Он. 1. Д. 23. Л. 7].

Рис. 118. Список усть-ижорских добровольцев, поступивших на службу во флот. ЦГИА СПб.

В благодарность за проявленный патриотизм по повелению Екатерины II в центре Усть-Ижоры возвели гранитный обелиск в память об этом событии. Надпись на обелиске в Усть-Ижоре гласит: «Сооружен повелением благочестивевшей самодержавнейшей великой государыни императрицы Екатерины Второй в память усердия села Усть-Ижора крестьян, добровольно нарядивших с четырех пятого человека на службу ея величества и отечества во время свейской войны 1789 года июня 15-го дня» (рис. 119). Такой же монумент установили и в центре Рыбацкой слободы, у Шлиссельбургского тракта на берегу Невы.

Рис. 119. Обелиск народному ополчению русско-шведской войны 1788–1790 гг. в Усть-Ижоре, установленный по распоряжению Екатерины II. Фото автора

Следует заметить, что современные надписи не являются оригинальными – они появились в процессе реставрации памятников во второй половине XX в. Первоначальные надписи были утрачены в послереволюционное время. Строительство обелисков было начато еще до окончания войны – 9 и 26 октября 1789 г. Казенная палата публиковала объявления в Санкт-Петербургских ведомостях: «Если кто желает построить в Рыбачей слободе и в селе Усть-Ижоре по сделанному плану пирамиды из дикого морского камня, самою чистою работою из всех своих материалов и взять менее просимой цены 1900 рублей за каждую, а за углубление для фундамента земли по назначению архитекторскому от обоих пирамид ниже 150 рублей, те бы для торга явились в казенную палату сего октября 30 числа» [Ведомости, объявления. № 81. 1789, С. 1593 № 86,1789, с. 1671].

Информация об авторе проекта усть-ижорского и рыбацкого обелисков отсутствует, но есть предположение, что им был известный итальянский архитектор Антонио Ринальди[92]. Кроме дворцов и храмов, триумфальных колонн и обелисков, построенных им в Петербурге и его окрестностях, с его именем связываются и верстовые столбы, напоминающие по своему облику екатерининские памятники в невских селениях. Решение о замене деревянных верстовых столбов на каменные было принято еще в 1764 г., но установка их в Петербурге начинается в 1774 г., вдоль Царскосельской дороги. Ринальди был в то время придворным архитектором Екатерины II. Однако, есть и другое мнение, что столбы делались по проекту французского архитектора Жана-Батиста Валлен-Деламота[93].

Война завершилась 14 августа 1790 г. Верельским миром декларировавшим: восстановление «вечного мира» и неизменность довоенных границ. Указ Екатерины II от 6 сентября 1790 г. гласил «По благополучному ныне окончанию войны с Королем Шведским» повелеваем людей, «данных на время онной в воинскую службу из подвига и усердия к нам и к обороне Отечества добровольно… из селений ведомства Царскосельского», а также «вольнонаемных на гребном флоте бывших отпустить» [ПСЗ РИ 1830, т. 23, с. 169, № 16903]. Все усть-ижорцы вернулись с войны живыми, а из жителей Рыбацкой слободы один крестьянин погиб в бою, а пятеро «померли на службе» [ЦГИА СПб. Ф. 1163. Оп. 1. Д. 23].

Рис. 120. Обелиск в XIX в. Рисунок И.Ф. Тюменева. (РНБ Санкт-Петербург)

Обелиски, установленные по повелению императрицы, стали главными достопримечательностями в среднем течении Невы, именно они в первую очередь привлекали внимание проезжавших здесь путешественников. До нас дошел рисунок с изображением усть-ижорского памятника литератора и художника И.Ф. Тюменева, путешествовавшего из Петербурга в Москву водными путями в 1893 г. [РНБ ОР. Ф. 796. Л. 98] (рис. 120). Автор и издатель журнала «Отечественные записки» Павел Свиньин так описывает обелиск в Рыбацком: «… на нем видны места золотых букв, которыми начертана была надпись – вероятно заключавшая много ума и достоинства; ибо она составлена как слышно, самою Екатериною. Жалею, что по кратости моего здесь пребывания, никак не мог я узнать, в чем именно состояла эта надпись и памятник уже так закрыт, что едва можно увидеть его между строениями. Императрица изволила освободить их навсегда от рекрутства. Позади монумента за избами показывали нам следы дворца Императрицы Елизаветы Петровны. Прекрасное место на берегу Невы. Одна древняя старушка сказывала, что при этом дворце был обширный зверинец, коего не осталось теперь ни малейшего признака» [Свиньин 1823, с. 5, 18].

Невские проекты Екатерины Великой

Екатерина II, главной летней резиденцией которой было Царское Село, обращала свое внимание на центральное Приневье. Еще в начале ее правления вблизи Усть-Ижоры появились поселения немецких колонистов. После манифеста 1762 г. «О позволении иностранцам выходить и селиться в России и о свободном возвращении в свое отечество русских людей, бежавших за границу» появляются немецкие колонии в южных окрестностях Петербурга. Первые 110 семей немецких крестьян, основавших три колонии, переселяются сюда в 1766 г. 60 семей поселились на правом берегу Невы, напротив Рыбной слободы, образовав Ново-Саратовскую колонию на землях площадью в 2100 десятин. Следующая Ижорская, или Колпинская, колония из 28 семей располагалась в среднем течении р. Ижоры. Колонисты освобождались от податей, а в некоторых случаях и от налогов на 30 лет. Поселенцам выдавалась из государственной казны ссуда на строительство дома, покупку скота и инвентаря с выплатой в течение 10 лет без процентов [Шрадер 1989, с. 132–134].

В XVIII–XIX вв. ассимиляция ижорского населения в Приневье, заселенном крестьянами из центральных районов России, происходила особенно быстро. Еще в XVII в. шведы, владевшие Ингерманландией, обратили внимание на то, что автохтонное финское население этой земли носит в основном русскую одежду. Иностранные путешественники XVIII в. отмечали, что финские народы Ингерманландии одеваются точно, как русские, а женщины, выходя в город, надевали на себя кокошники и кафтаны поверх рубах, то есть перенимали отдельные элементы русского национального костюма. Все это подготавливало быструю смену старинных комплексов одежды в конце XIX в. Хотя ижорское население вплоть до XX в. сохраняло и национальный костюм, который использовался в особых случаях [Шалыгина 1986, с. 220–228].

Расселение ижоры, менявшееся на протяжении веков, впервые подробно изучил только в середине XIX в. академик П.И. Кеппен [Корреи 1849, s. 114–121]. По его сведениям, в это время основная часть ижор проживала в Санкт-Петербургской губернии: в Ямургском уезде – 7493 человека, Петергофском – 6393, Лужском – 2179 и Петербургском – 1241 человек. Из 40 ижорских селений Петербургского уезда 35 находились на Карельском перешейке. Еще меньше ижор было в Царскосельском и Шлиссельбургском уездах – 367 и 127 человек соответственно. Основная часть ижор Царскосельского уезда проживала в районе Гатчины, а в Шлиссельбургском уезде – к северу от Невы. На побережье Невы они отмечены в Корчмино (в междуречье Ижоры и Тосны). Только одно крупное ижорское поселение – Липка – находилось на юго-западном берегу Ладожского озера. Кроме того, 689 человек ижор насчитывалось в соседней Выборгской губернии. Данные показывают, что в бассейнах рек Ижоры, за исключением верховьев, и Невы ижорское население в указанный период почти отсутствует. Основная его часть проживала на западе Петербургской губернии в районах, примыкающих к побережью Финского залива вплоть до р. Наровы, в Лужском уезде и на Карельском перешейке. Из мест предполагаемого первоначального расселения ижоры можно назвать селения: Лемболово, Капитолово, Вуолы, Осельки, Лисий Нос, Рыбацкое на Карельском перешейке, а также Малое Колпино, Нижнее Койрово к югу от Невы. Малочисленность ижорского населения в Приневье может объясняться миграционными процессами, происходившими здесь в периоды позднего средневековья и нового времени: освоением Ижорской земли русскими переселенцами из близлежащих районов Новгородской земли и переселением православного ижорского населения в соседние русские земли в XVII столетии, когда эти территории принадлежали Швеции.

Во время екатерининского правления снова наметился возврат к петровской идее превращения Приневья в район парадной усадебной застройки, сродни Петергофской дороге. Первый большой загородный дворец в среднем течении Невы на острове «в Островках» строится в 1783–1790 гг. фаворитом Екатерины ЕА. Потемкиным. Неподалеку от него, на южном берегу Невы, в живописном месте у Ивановских порогов, планируется и одна из крупных загородных резиденций самой императрицы. В 1784 г. она приобретает Ивановскую мызу, принадлежавшую ранее сенатору И.И. Неплюеву, для своего внука Александра Павловича. Императрица переименовывает ее в Пеллу, по названию столицы Александра Македонского, и в том же году начинает строительство здесь грандиозного дворца, по своим масштабам не уступающего уже существующим царским дворцовым комплексам в пригородах столицы. Екатерина была очарована видом могучей реки: «Нева на этом месте имеет вид большого озера: множество судов, короче, весь торговый груз и строительный материал Петербурга проходит мимо моих окон, и все в эту минуту в движении на воде и на берегу», – писала она в одном из писем [Кючарианц 1997, с. 588].

Обе дворцовые резиденции – Пеллу и Островки, расположенные поблизости друг от друга, строит архитектор Иван Егорович Старов, уже известный своими творениями в Петербурге, где в то же время он занимается возведением Таврического дворца и Троицкого собора в Александро-Невской лавре (рис. 121).

Рис. 121. Дворец Екатерины II в Пелле. Рисунок Дж. Кваренги

Поблизости от этих мест имелись и другие богатые имения. Расположенной выше по течению реки мызой Петрушкиной владел известный в те времена придворный вельможа Л.А. Нарышкин. Другой знатный дворянин, граф И.А. Сологуб, в 1781 г. получил в дар имение Успенское в среднем течении реки Мга [Береговой портрет 2008, с. 109–118]. Но Екатерина II не останавливается на этом. Чтобы создать своей резиденции достойное окружение, в 1794 г. она рекомендует графу Н.П. Шереметеву «для вида» построить дворец в его усадьбе Вознесенское, расположенной по пути в Пеллу из Петербурга и Царского Села. Работу поручили тому же Старову [Кючарианц 1982, с. 102]. Таким образом, в среднем течении Невы, всего в 10–15 км от Усть-Ижоры, начинает создаваться целый комплекс дворцовых ансамблей по проектам этого выдающегося архитектора. Реализация грандиозных планов, несомненно, привела бы к кардинальным изменениям и на окружающих территориях (по примеру существующих царских резиденций, быстро обрастающих усадьбами знати и оказывающих влияние на освоение и благоустройство окрестных земель). Однако замыслам не суждено было осуществиться.

Поначалу строительство Пелльского дворцового комплекса шло достаточно быстро: к 1789 г. основные его корпуса были завершены. Но из-за начавшейся войны с Турцией, а затем и со Швецией, работы были приостановлены. А после смерти Екатерины II ее преемник Павел I распорядился Пеллой так же, как и многими другими сооружениями, воздвигнутыми ею. В 1797 г. он отдает приказание разобрать построенный дворец в Пелле и использовать полученные материалы сначала «для поспешнейшего строения Михайловского замка», а затем и для нового Казанского собора [Кючарианц 1982, с. 102–107,120].

Немецкий ученый и путешественник Иоганн Готлиб Георги в своем «Описании Российского Императорского города Санкт-Петербурга и достопамятностей в окрестностях оного», составленном в 1794 г. и посвященном Екатерине Великой, наряду с загородными дворцово-парковыми резиденциями пишет и о Пелльском дворце, строительство которого к тому времени еще не завершилось. В кратком упоминании центрального Приневья он отмечает три слободы: в устье Славянки (Рыбацкую), в Усть-Ижоре и в Усть-Тосне: «Все 3 слободы с прекрасными каменными церквами и хорошими деревянными крестьянскими, такожде и иными каменными обывательскими домами» [Георги 1996, с. 493].

Каменный храм в Усть-Ижоре

Здесь мы впервые встречаем упоминание о каменной церкви в Усть-Ижоре уже в 1794 г., не подтверждаемое другими документами. Вероятно, Георги не посещал этих мест, а описал их с чьих-то не совсем достоверных слов. В Рыбацкой слободе первая каменная церковь на добровольные пожертвования действительно была построена еще в 1742–1744 гг., во времена Елизаветы Петровны, у которой здесь имелись небольшой дворец и зверинец. Позднее, в 1784–1792 гг., в церкви на средства «царскосельской конторы» был надстроен верхний этаж для размещения в нем летнего храма [Сорокин и соавт. 2009].

Имеются и другие сомнительные сведения об истории усть-ижорского храма в екатерининское время. В церковной литературе со ссылкой на клировые ведомости, сообщается о его пожаре от удара молнии в 1771 г. и постройке нового деревянного храма. Строительство и отделка его продолжались два года – в сентябре 1772 г. «подводили фундамент под церковь, ценою за 40 рублей; того же году, сентября, покрывали чешуею за 45 рублей от подрядчика Некрасова; 1773 года, месяца мая красили зеленою краскою, ценою за 25 рублей; того же году, июня, писали иконы, ценою за 20 рублей» – говорится в документах [ИСС СПБЕ 1884, с. 137]. Однако, описанные в них работы скорее напоминают капитальный ремонт храма, тем более что другие сведения о его полной утрате в 1771 г. отсутствуют.

Возможно, такие неточности отражают последующие события 1797 г., когда усть-ижорскую церковь вновь постигло несчастье. «…Июля 12-го числа случившись в воскресный день в 12 часов пресильнейшая буря и гром от воли всевышнего от грозы как церковь, так и колокольня загорели» [ЦГИА СПб. Ф. 1163. Д. 133. Оп. 1. Л. 2; Гусарова 1988, с. 36]. Деревянные храмы в условиях влажного климата и частых пожаров были недолговечны и требовали регулярных ремонтов и перестроек.

В процессе раскопок внутри усть-ижорской церкви обнаружили слой древесного угля, связанный с пожаром 1797 г. В нем были найдены осколки обгоревшего оконного стекла с валиками-утолщениями по краю, которое вставлялось в свинцовые переплеты окон. В алтарной части было обнаружено значительное количество обломков оплавленных медных вещей – остатков церковной утвари и монет, побывавших в огне. Были найдены и три сохранившиеся медные монеты, отчеканенные при Анне Иоанновне и Екатерине II, – две полушки 1735 и 1768 г. и денга 1772 г. В северо-восточной части четверика в слое пожара был изучен развал кирпичной печи с муравлеными изразцами светло-зеленого цвета, которыми она была обложена. Изразцы плоские, без орнамента, размерами 20x24 см, сильно деформированы в огне (рис. 122, см. с. XII вклейки). Печные изразцы такого облика, распространенные на Руси в XVII в., уже в начале XVIII в. выходят из употребления, сменяясь изразцами с сюжетными росписями, выполненными кобальтом (темно-синяя краска) по белому полю, распространенными в Северной Европе, и прежде всего в Голландии. Местоположение сгоревшего храма в целом определялось, во-первых, по распространению углистого слоя, оставшегося на месте пожарища; во-вторых, по ранним захоронениям, уже в то время окружавшим храм. Церковь сгорела дотла, и усть-ижорцы вновь вынуждены были изыскивать способы ее возрождения, обращаясь к властям за разрешением на строительство и за поддержкой[94]. Крестьянское общество и священник Илья Попов обратились к митрополиту Гавриилу и получили от него благословление на строительство каменной церкви [ЦГИАСПб. Ф. 1163. Д. 133. Оп. 1.Л. 2]. Селение Усть-Ижора находилось в то время в ведении Царскосельской дворцовой конторы. Поэтому разрешение на получение леса для строительства в ней храма было дано самим императором Павлом I. Уже в 1798–1799 гг. на средства местных жителей, при содействии казенных кирпичных заводов, в селении была построена новая, кирпичная церковь с колокольней и с деревянным куполом. Первоначально она была холодная, без отопления, но позднее, в 1823 г., в ней устроили печи, ее вновь оштукатурили и вместо прохудившейся тесовой кровли сделали железную [Там же. Л. 1–2; Гусарова 1988а, с. 33]. По своим размерам она была больше деревянной церкви, существовавшей на этом месте ранее.

Раскопки позволили изучить фундаменты первого каменного храма. Они представляли собой кладку из известковой плиты и гранитных валунов на известковом растворе, опущенную в узкую траншею на глубину до 2,2 м. Причем валуны были уложены не в основание, как это делалось обычно в таких фундаментах, а располагались в 2–3 ряда в центральной части кладки. С южной и северной сторон к церкви примыкали фундаменты крылец боковых входов. С западной стороны, в пределах трапезной современной церкви, были исследованы основания разобранной колокольни, непосредственно примыкавшей к помещению храма. В алтарной части, в углублении, прорезавшем слой пожара 1797 г., были найдены две кожаные рукавицы, вероятно, принадлежавшие одному из строителей нового храма (рис. 122, см. с. XII вклейки).

Еще в 1797 г. Павел I учредил на юго-восточной окраине Петербурга, за Невской заставой, Императорскую Александровскую бумагопрядильную мануфактуру. Свое название она получила от существовавшей здесь ранее усадьбы Вяземских «Александровское», от которой к настоящему времени сохранилась только Троицкая церковь, известная в народе как «Кулич и Пасха»[95]. После смерти князя

А.А. Вяземского, когда часть имения отошла в казну, здесь начали строить новую фабрику. На ней предполагалось использовать передовые технологии машинного прядения, заимствованные в Англии для увеличения производительности труда в ткацкой отрасли. Со временем изготовление хлопчатобумажной продукции, основанной на привозном сырье, планировалось расширить за счет производства изделий из шерсти, льна и пеньки с использованием своего сырья. Таким образом, в России планировалось наладить массовое производство тканей, способное конкурировать с западноевропейским. Значительную роль в работе новой фабрики должен был играть Воспитательный дом, находившийся под патронажем императрицы Марии Федоровны. Однако он не мог обеспечить достаточное количество работников для развития нового производства.

По этой причине в октябре 1800 г. императрица обратилась к Павлу с просьбой передать в ведение Воспитательного дома «слободы Большую Рыбацкую и устья Ижоры, которые по само ближайшему и выгоднейшему на Неве реке местоположению наиболее соответствуют сему предмету. Из сих двух селений фабрика, учредив хозяйственное распоряжение, может снабжать себя некоторой частью работников». Планы замышлялись грандиозные: по мнению Марии Федоровны, и 800 ревизских душ «в упомянутых слободах» было недостаточно для осуществления задуманного, поэтому предлагалось учредить еще и инвалидный дом на 1000 человек в окрестностях Рыбацкого и Александровского [ПСЗ РИ 1830, т. 26, с. 349–353, № 19613,]. В 1801 г. по распоряжению императора селение Усть-Ижора перешло в ведение Александровской мануфактуры [Описание дел 1802, т. 9, с. 48]. С этого времени усть-ижорцы все чаще начинают вовлекаться в фабричное производство.

На Шлиссельбургском тракте

Академик Николай Озерецковский[96], путешествовавший в этих краях по пути на озеро Ильмень в 1805 г., такой увидел Усть-Ижору: «Возвышенные берега, цветущия на них травы, протекающая Нева и красивые виды на другом ея лесистом берегу, при хорошей погоде делают проезд сей весьма приятным. Село Ижора стоит на высоком берегу и величиною своею не уступает Рыбачьей слободе. В нем так же, как и в сей слободе прекрасная каменная церковь, и такая же, как и в Рыбачьей поставлена каменная пирамида с золотою надписью, в память за усердие предков, которые пожертвовали собою во время войны со шведами в царствование Екатерины II. За селом Ижорою, где впадает в Неву река сегож имени, от сельца Вознесенского лесом проведена прямая дорога в Колпино, до которого от Невы считают только 5 вёрст. По обе стороны оной боковой дороги растет по большой части средней величины ельник, в котором цвели тогда черемуха, черника и голубица» [Озерецковский 1812, с. 370–371].

От Петербурга до Шлиссельбурга можно было подняться на судне вверх по Неве, что занимало около трех дней против течения и один день обратно – вниз по течению реки. Быстрее – за один день – можно было доехать по Шлиссельбургскому тракту. Почтовая карета могла двигаться со скоростью около 8-12 верст[97] в час. Зимой, на санях, поездка была еще быстрее. Быстрая езда требовала частой замены лошадей. Для этого на почтовых трактах, ведущих из Петербурга в Нарву Москву и Шлиссельбург, с 1722 г. стали устраивать ямские дворы с конюшнями, располагавшиеся через каждые 20–30 верст. Первоначально они размещались в приспособленных для этого крестьянских избах. Позднее стали возводиться специальные постройки. Одну из них сделали в 1785 г. у екатерининского дворца в Пелле по проекту архитектора Н.А. Львова [Гоголицын, Гоголицына 1987, с. 252–259].

По описаниям современников, по тракту проезжали в экипажах путешественники, устраивались пышные крестные ходы, По нему же в Шлиссельбургскую крепость доставлялись узники – политические заключенные, которых во время следствия содержали обычно в тюрьме Петропавловской крепости. Перевозили их закованными в кандалы в закрытых кибитках, зашитых рогожами. По этому пути проследовали многие известные в истории России личности. В петровское время здесь содержались царевна Мария Алексеевна, участница заговора царевича Алексея, Евдокия Лопухина – первая супруга Петра I. При Анне Иоанновне, после 10-летнего перерыва, политическая тюрьма здесь была возобновлена, и в последующие десятилетия в ней находились князья Дмитрий Михайлович Голицын и Долгоруковы, Бирон, наследник престола Иоанн VI Антонович, известный просветитель Н. Новиков. В XIX в. в крепости содержались декабристы И. Пущин, В. Кюхельбекер, братья Бестужевы, а потом и революционеры М. Бакунин, А. Ульянов, С. Орджоникидзе [Добринская 1978].

Рис. 123. Шлиссельбургский тракт в центре Усть-Ижоры. Фото автора

Усть-Ижора находилась на Шлиссельбургском тракте, в 22,5 верстах от Петербурга и в 37,75 верстах от Шлиссельбурга (рис. 123). Далее в восточном направлении дорога следовала через Новую Ладогу и Тихвин на Вологду и Ярославль. Через Лодейное Поле она поворачивала на Олонец и Петрозаводск, а по южному Прионежью продолжалась в сторону Архангельска. Именно поэтому в XIX в. она часто называлась Архангелогородской дорогой. По другой дороге, отходившей от села на юг через Колпино, расстояние до Ям-Ижоры на Московском тракте составляло 12 верст, а до Царского Села – 25 верст.

Французский путешественник маркиз де Кюстин, проезжавший здесь в 1839 г., писал: «Дорога от Петербурга до Шлиссельбурга плоха во многих местах. Встречаются то глубокие пески, то невылазная грязь, через которую в беспорядке переброшены доски. Под колесами экипажа они подпрыгивают и окатывают вас грязью. Но есть нечто похуже досок. Я говорю о бревнах, кое-как скрепленных и образующих род моста в болотистых участках дороги. К несчастью, все сооружение покоится на бездонной топи и ходит ходуном под тяжестью коляски. При той быстроте, с которой принято ездить в России, экипажи на таких дорогах скоро выходят из строя; люди ломают себе кости, рессоры лопаются, болты и заклепки вылетают. Поэтому средства передвижения волей-неволей упрощаются и в конце концов приобретают черты примитивной телеги». Путешественник выехал из Петербурга в 5 часов утра в коляске, запряженной четверкой лошадей – два коренника с пристяжными. Этот способ запряжки Кюстин назвал античным, потому, что во Франции он уже давно не употреблялся. Через 10 лье[98] (около 55,5 км) в одной из деревень по дороге лошадей сменили. Вскоре он прибыл в Шлиссельбург и провел там весь день, посетил каналы и Шлиссельбургскую крепость, после обеда с сопровождавшим его инженером и местными помещиками в 6 часов вечера он отправился в обратный путь. Но по дороге в 6–8 лье (около 33–44 км) от Шлиссельбурга он останавливался в некоем замке N на Неве на несколько часов и только после полуночи возвратился в Петербург. Таким образом, менее чем за сутки он посетил Шлиссельбург и вернулся обратно, «сделав около 36 лье (около 198 км) по знаменитым российским дорогам, недаром лошадиный век в России исчисляется восемью или десятью годами [Кюстин 1990, с. 158, 165]. Таким образом, путь от Петербурга до Шлиссельбурга занимал всего около 4 часов, а добраться до Усть-Ижоры можно было часа за два. Загадочный замок N – неизвестная усадьба на Неве, куда Кюстин «приехал еще засветло и провел остаток дня, гуляя по прекрасному парку, катаясь в лодке по Неве и в особенности наслаждаясь беседой с дамой высшего круга», – судя по указанному расстоянию, находился где-то перед Усть-Ижорой, вблизи устья реки Тосны. Одним из возможных мест его остановки мог быть загородный дом графа Шереметева в Корчмине.

Рис. 124. Колпино на карте 1747 г. РГИА

Бурная хозяйственная деятельность в бассейне Ижоры уже в XVIII – начале XIX в. привела к тому, что леса здесь оказались полностью сведенными на нужды строительства Санкт-Петербурга и Балтийского флота, а сама река основательно засорена. В течение второй половины XVIII в. расположенная вблизи Усть-Ижоры слобода Колпино быстро растет (рис. 124). С развитием производства пильные мельницы на Ижоре становятся Адмиралтейскими Ижорскими заводами и превращаются в крупное предприятие, работавшее для нужд судостроения. В 1760 г. здесь построили кирпичный завод, поставлявший продукцию для нужд Адмиралтейства; в 1770-х гг. – 7 пильных амбаров, завод для починки якорей, молотовой амбар для сплавки и ковки железа, мукомольную и «толчею» для приготовления цемента. В 1780-е гг. на предприятии установили английское оборудование для изготовления медных и железных листов, были построены литейные печи и кузнечные горны. В начале XIX в. завод, на котором работало 823 человека, перестраивается: на реке Ижоре сооружается каменная плотина, а на основе старого производства создается машиностроительное предприятие, где делались землечерпательные снаряды, колёсные пароходы, судовые машины [Бурим, Ефимова 2009, с. 13–41].

Развитие промышленности в окрестностях Петербурга уже тогда оказывало негативное влияние на природную среду Невского региона. Леса, когда-то почти полностью покрывавшие эти земли, быстро сводились. Древесина шла на строительство и отопление, одним из распространенных крестьянских промыслов здесь становится выжигание угля, поставлявшегося на различные заводы. Уголь приготавливался в специальных углежогных кучах с плоской вершиной, диаметром около 10 м и высотой около 1 м, которые до сих пор можно увидеть в лесах в районе Сестрорецкого разлива и Никольского.

Проезжая по Московской дороге через реку Ижору в 1768 г. академик Паллас оставил следующее описание: «В той части Ингерманландии через которую лежит большая дорога… земля низкая, на которой ничего больше не видно, как только болотные и обыкновенные луговые травы и простой шурфовой мох. Болотный, еловый и березовый смешанный лес, который везде, а особенно около деревень, почти весь вырублен…» [Паллас 1773, с. 4].

В донесении министру внутренних дел графу Кочубею[99] от 20 октября 1804 года говорилось: «Сообщение между здешним Адмиралтейством и Ижорскими заводами посредством р. Ижоры приносит морскому департаменту ощутительные и важные выгоды. Отсюда на заводы доставляются по ней все потребные материалы, а с оных сюда все выделываемые там для адмиралтейства вещи. Почему в уважение происходящей от того пользы предполагается очистить сию реку до того засоренную, что едва уже суда ходить по ней могут. Этот труд будет тщетным, если предварительно не будут приняты меры к уничтожению причин самого загрязнения, ибо известно, что главнейшим причиняют оное находящиеся по берегам реки разные заводы и фабрики из коих выбрасывают в нее всякую нечистоту, так же и от жителей вблизи оной происходит немедленный вред». В результате разбирательства установили, что засорение происходит «от неосторожной нагрузки кирпича и песку, а более всего от коры и намокших дров, которые тонут в реке до выкатки, что мало-помалу умножаясь и со временем становятся отмели». Было принято решение о переносе заводов на берег р. Невы, «где все удобности имеются на земле, принадлежащей тому же селу Усть-Ижоре, которого крестьяне ныне по реке Ижоре ниже адмиралтейских заводов обжиг кирпича производят». В результате работ фарватер р. Ижоры был очищен на ширину, необходимую для прохода двух барок, а на берегу реки учредили караулы от Морского ведомства, поскольку земское начальство было не в состоянии «уследить за недопущением» ее засорения [РГА ВМФ. Ф. 166. Оп. 1. Д. 2925]. Все свидетельствует о том, что бурное развитие Санкт-Петербурга (увеличение количества жителей и последовавшее освоение новых земель и развитие промышленности) уже на рубеже XVIII–XIX столетий привели к значительному изменению природной среды в окрестностях города, выражавшемся в исчезновении лесов и обмелении малых рек.

О малой пригодности приневских угодий для земледелия писали многие. «Суровости климата и неблагодарная почва представляют вообще главные препятствия в наилучшем развитии здесь земледелия, и Санкт-Петербургская губерния в этом отношении далеко отстоит от многих внутренних губерний, даже не может равняться с смежною с нею Финляндией, где земледелие в цветущем состоянии». Поэтому значительную роль в хозяйстве местного населения продолжают играть рыболовство и охота. «Главный промысел жителей Санкт-Петербургской губернии состоит в ловле рыбы в озерах, Финском заливе и реках, в продаже домашней птицы, скота, молока и масла, в ломке плиты, вырубке и сплаве леса и дров, выгрузке хлеба из судов, выжигании угля, добыванием песка» [Пушкарев 1845, с. 201–202].

На Генеральном плане Усть-Ижоры «с означением вновь расположенных линий домов 1844 г.» мы уже не увидим следов меншиковской усадьбы и крепости (рис. 125). Нет на нем еще и каменных зданий в центре села, за исключением церкви. По этому проектному чертежу территорию села предполагалось распланировать регулярно, с сеткой прямых улиц, ориентированных вдоль рек Невы, Ижоры и Большой Ижорки. Главная из них – Архангелогородская дорога, старый Шлиссельбургский тракт, проходивший вдоль берега Невы. Новую дорогу на Адмиралтейские заводы, отходящую от него, предполагалось спрямить и сместить для упорядочения планировки на 50 м в восточном направлении (по линии современной ул. Труда). На правом берегу Ижоры застройка показана по берегу реки (современная ул. Бугры) и далее по Большой Ижорке (совр. ул. Речная), по Неве, восточнее Новой дороги на Адмиралтейские заводы и вдоль этой дороги. Таким образом, планировка здесь состояла из двух массивов территории, разделенных сперва Старой, а затем Новой дорогой на Колпино. Внутри эти части делились на усадьбы, которых показано всего 60 в этой части села. Они включали дворы с постройками, выходившие фасадом на улицы, и земельные участки за ними в глубине территории. Сам мыс, где находилась земляная крепость, а впоследствии каменные строения, по плану не был застроен.

Рис. 125. План Усть-Ижоры 1844 г. ЦГИА СПб.

Планировка левого берега была заключена между Невой, Ижорой и с юго-западной стороны большой ложбиной, расположенной параллельно Неве, с протекавшим по ней ручьем. Низина сохраняется и до сих пор на всем своем протяжении от ул. Плановой до реки Ижоры вдоль Петрозаводского шоссе. В этой части села показаны 98 усадеб. Застройка располагалась вдоль Архангелогородской дороги, которая в западной части поворачивала вслед за изгибом Невы. На месте поворота показаны почтовый двор и дорога, отходившая от него под углом в юго-западном направлении, с мостиком через упомянутую выше ложбину. Еще две улицы проходили вдоль реки Ижоры (Нижняя и Верхняя Ижорские), а третья от реки совпадает с трассой Славянской дороги. Вторая от Невы линия застройки проходила по современной Социалистической ул. (по воспоминаниям местных жителей, она раньше называлась Задней). И наконец, третья – по краю вышеупомянутого оврага в районе современного Петрозаводского шоссе.

Между Невой и Архангелогородской дорогой изображены только небольшие строения – судя по всему, это бани или рыбацкие сараи, относящиеся к домовладениям, расположенным по ее другую сторону. Это подтверждается планировкой участков на рубеже ΧΙΧ-ΧΧ вв. Сохранился план трех соседних крестьянских землевладений – Голубцова, Тороповых и Рыбкина у Шлиссельбургского шоссе, сразу за екатерининским обелиском. Судя по плану, отдельные постройки в это время появляются уже и на берегу Невы[100] (рис. 126).

Несмотря на то, что план проектный, вероятно, он отражает существовавшую в Усть-Ижоре на тот момент планировку.

Рис. 126. План усадеб крестьян Тороповых, Рыбкина и Голубцова. Архив А.В. Тороповой

Вызывает сомнения достоверность отдельных деталей чертежа. Подавляющая часть сельских усадеб показана на нем одинаково – они включают три постройки, расположенные П-образно внутри стандартного по размерам двора, открытого к улице. Исключение составляют отдельные усадьбы в центре села у Невы, в его исторической части, имеющие другую планировку. Предположить такую стандартизацию усадебной застройки можно только в военном поселении.

Облик приневских селений описал, с характерно предвзятым отношением ко всему русскому, в своем сочинении французский путешественник маркиз де Кюстин, проезжавший здесь в 1839 г. «Вид многих деревень на берегу Невы меня удивил. Они кажутся богатыми, и дома, выстроенные вдоль единственной улицы, довольно красивы и содержатся в порядке. Правда, при более внимательном взгляде оказывается, что построены они плохо и небрежно, а их украшения, похожие на деревянное кружево, в достаточной степени претенциозны». При посещении крестьянского жилья, впервые попав в бревенчатую избу, он был искренне удивлен ее устройством и всем тем, что там увидел: «Я очутился в обширных деревянных сенях, занимающих большую часть дома. Доски под ногами, над головой, доски со всех сторон… Несмотря на сквозняк меня охватил характерный запах лука, кислой капусты и дубленой кожи. К сеням примыкала низкая, довольно тесная комната. Я вхожу и словно попадаю в каюту речного судна, или, еще лучше, в деревянную бочку. Все – стены, потолок, пол, стол, скамьи – представляют собой набор досок различной длинны и формы, весьма грубо обделанных. К запаху капусты присоединяется благоухание смолы. В этом почти лишенном света и воздуха помещении я замечаю старуху, разливающую чай четырем или пяти бородатым крестьянам в овчинных тулупах (несколько дней стоит довольно холодная погода, хотя сегодня только 1 августа). Тулупам нельзя отказать в живописности, но пахнут они прескверно. На столе горят медью самовар и чайник. Чай, как всегда, отличный и умело приготовленный. Этот изысканный напиток, сервируемый в чуланах, напоминает мне шоколад у испанцев. В России нечистоплотность бросается в глаза, но она заметнее в жилищах и в одежде, чем у людей. Русские следят за собой, и хотя их бани кажутся нам отвратительными, однако этот кипящий туман очищает и укрепляет тело. Поэтому часто встречаешь крестьян с чистыми волосами и бородой, чего нельзя сказать об их одежде…». Кюстин объясняет увиденное суровым климатом и дороговизной теплой одежды, указывая на преимущества жителей южных стран [Кюстин 1990, с. 157–158].

Образ холодной России с грубыми, необычными для европейцев нравами ее населения, появляется в западноевропейской литературе еще во времена первых путешественников в XV–XVII вв. и постепенно складывается в стереотип, присущий иностранцам вплоть до настоящего времени. Критикуя российский деспотизм и закрытость (маркизу де Кюстину не позволили осмотреть политическую тюрьму в Шлиссельбургской крепости, что и было главной целью его поездки), он в то же время отмечал образованность не только высшего света, но и местных помещиков, хорошую кухню и даже вина – его угощали прекрасным шампанским и бордо в Шлиссельбурге.

В своем описании поездки вдоль южного берега Невы де Кюстин не коснулся промышленного производства, за исключением упоминания стекольного завода и бумагопрядильных мануфактур на окраине Петербурга, и даже отметил отсутствие в Шлиссельбурге буржуазии, игравшей в то время во Франции наиболее значимую роль в общественной жизни.

Кирпичные заводы

Особое место в развитии промышленности среди поселений Южного Приневья в середине XIX в. по-прежнему занимала Усть-Ижора. По мнению современников, место это было «замечательно особенно потому, что здесь со времен Петра Великого устраивались все кирпичные заводы, на которых приготовлялся материал для новых строений в Петербурге, в продолжение почти целого столетия. Ныне заводов этих 15, а жителей около 1000 душ обоего пола» [Пушкарев 1845, с. 193]. По ревизии 1838 г., число жителей села составляло 482 человека мужского и 542 – женского пола. На его землях стояли 15 кирпичных заводов, из которых 9 принадлежали купцам, а 7 – местным крестьянам: три Кононовым, по одному Правдину, Гусарову Блинову Пашинскому. Крестьяне Кононовы и Захаровы имели свои производства и в других окрестных селениях: в Рыбацком, Усть-Славянке, Быстром городке (район Кривого колена) [Описание 1838, с. 10–11]. Многочисленные кирпичные заводы показаны на картах побережья Невы середины XIX – начала XX вв.

Несмотря на решения по улучшению кирпичного производства на Невских заводах, принимавшиеся властями еще в середине XVIII в., до самого конца XIX в. здесь существовала достаточно примитивная технология изготовления кирпича. Почти весь производственный цикл был ручным. Предварительно размоченные глина и песок смешивались вручную и только иногда с помощью конных глиномялок. Подготовленное сырье на тачках подавалось рабочим-порядовщикам в станках – специальных ящиках-формах. В них кирпич формовали и полученный сырцовый кирпич помещали для просушки в специальные приямки (шатры). Подсушенный кирпич загружался с дровами в печи для обжига. После достаточного обжига и остывания производилась разборка печи. Из нее извлекали обожженный кирпич и складывали под навесом. На кирпичных заводах работа носила сезонный характер: в теплое время года. Рабочих, живших прямо при заводах, нанимали из разных губерний России. Рабочий день продолжался с 4–5 часов утра до сумерек. При таком распорядке дня рабочий-порядовщик в течение 5–6 месячной изнурительной работы мог получить 55-110 рублей, сушильщик – 40–50 руб., обжигальщик – 140–300 руб., дровоколы, набиравшиеся из подростков – 15–20 руб. [Никитин 1979; Воронова, Гладышева 2003, с. 59–63].

Рис. 127. Кирпич и клеймо Захаровых. Музей 621 школы, поселок Металлострой. Фото автора

Согласно семейному преданию, Захаровы переселились на берега Невы из Ярославской губернии как мастера по кирпичному делу еще в 1707–1717 гг. Однако первым кирпичным заводчиком из этой семьи, о котором сохранилась документальная информация, был крестьянин Кузьма Алексеевич Захаров (1782–1838), открывший завод в 1798 г. Его сыновья Дмитрий, Михаил и Ефим, а впоследствии их потомки, продолжили дело. В результате появилась целая династия производителей кирпича, а в Усть-Ижоре и ее окрестностях, по берегам Невы и Ижоры, возникали все новые и новые заводы.

Дмитрий Кузьмич в 1883 г. построил завод нового образца с «гофманскими печами» и кирпичноделательными машинами на правом берегу Ижоры, по дороге в Колпино. Гофмановские печи потребляли меньше топлива и позволяли производить более качественный обжиг. Нововведения привели к существенному увеличению количества производимой продукции и улучшению ее качества. После того как завод унаследовали жена и сыновья Дмитрия Кузьмича Иван, Кузьма и Федор, на нем работало 15 конных глиномялок, 4 гофмановские печи и трудилось 372 рабочих. За пять лет, с 1898 по 1903 г. завод изготовил 58 млн штук кирпича [Мелкова 2003, с. 88–94; Захаров 2003]. На произведенных кирпичах ставилось клеймо «Завод действует с 1813 г. К и Ф Захаровы», что свидетельствует о непрерывном существовании его на этом месте с начала XIX столетия (рис. 127).

Другими большими семьями кирпичных заводчиков в Усть-Ижоре были Кононовы, Лядовы, Правдины. Кононовы так же, как и Захаровы, занимались, помимо кирпичного производства, торговлей и имели дома в Петербурге. Заводы Лядовых были на Славянке, на Малой Ижоре (левый приток реки Ижоры) и на правом берегу Невы. Кирпичи с клеймом Захаровых найдены в разных постройках Петербурга, например, в фундаменте Троицкого храма на Петроградской стороне, а также в Шлиссельбургской крепости. На берегах рек у устья Ижоры по-прежнему можно найти кирпичи с фамильными клеймами этих семей, хотя местные жители до сих пор собирают их для строительных и хозяйственных нужд. Следы кирпичного производства еще и сейчас сохраняются в окрестностях поселка в виде котлованов для добычи глины, превратившихся со временем в пруды, заполненные водой.

Документально подтверждается, что многие владельцы кирпичных заводов заботились о своих рабочих: строили для них дома, бани, клубы, прачечные, животноводческие фермы, а также занимались благотворительностью, жертвовали средства на строительство и ремонты храмов в Усть-Ижоре и Рыбацком.

В 1874–1875 гг. кирпичные заводчики из Усть-Ижоры и Усть-Славянки Д.К. Захаров, Д.Н. Лебедев, К.С. Воейков и другие обращались в Земскую управу с просьбой устроить больницу для рабочих. Финансировать ее предполагалось на средства единоразового сбора с постоянных рабочих по 2 руб., с временных – по 1 руб. К прошению прилагался список из 30 заводов, владельцы которых хотели участвовать в проекте.

На большей части из них было занято 150–300 человек, но было и несколько небольших предприятий с 40–70 рабочими. Общее количество их достигало 5385 человек [ЦГИА СПб. Ф. 224. Оп. 1. Д. 305]. Губернатор удовлетворил прошение с условием согласия рабочих на взимание с них больничных сборов. В том же году сельское общество крестьян Усть-Ижорской волости выделило под строительство больницы одну десятину земли между Ижорой и Славянкой на 20 лет с последующим продлением. Участок был передан безвозмездно, с обязательным условием использования его только по назначению. Сельское общество участвовало в содержании больницы, при этом жители Усть-Ижоры имели, наряду с рабочими кирпичных заводов, равные права на получение медицинской помощи от доктора, дважды в неделю посещавшего больных, возможность помещения в больницу и получения из нее бесплатных медикаментов. Общество участвовало в содержании больницы по 50 коп. в год с человека, по числу 619 душ крестьян – 309 руб. 50 коп. По предварительным расчетам, больница на 15 пациентов и барак на 50 человек стоили до 20 тысяч рублей, содержание обходилось в 8 тысяч рублей в год [ЦГИА СПб. Ф. 224. Оп. 1. Д. 305. Л. 13–19, 54].

В 1878 г. старшина Усть-Ижорской волости И.А. Кононов ходатайствовал перед председателем Земской управы Петербурга о разрешении открыть в селе новую аптеку. В прошении отмечалось, что сельское общество уже содержит на свои собственные средства доктора и фельдшера, медицинскую часть в отдельном доме, с приемным покоем на 4 кровати, увеличенным в этом году по случаю эпидемии тифа до 7 кроватей; покупает медикаменты. Еще в 1876 г. общество построило для новой аптеки двухэтажный дом, но тот стоит «праздный не занятый». Помимо помощи жителям села, она сможет служить «для рабочих кирпичных заводов, население которых в летнее время доходит до нескольких тысяч человек, а также для лиц, прибывающих на судах», на которых не хватает медикаментов в существующей общественной аптеке, говорилось в письме. В том же году прошение было удовлетворено [ЦГИА СПб. Ф. 224. Оп. 1. Д. 420].

В 1879 г. владельцы кирпичных заводов снова вернулись к вопросу строительства больницы в Усть-Ижоре за счет средств жертвователей. Постройкой занимались архитекторы И.Я. Капустин и Э.П. Деклерон, сметная стоимость работ составила 26 230 руб. Главными распорядителями были назначены жертвователи, внесшие основные средства на строительство: Д.Н. Лебедев – 17 737 руб., И.Ф. Громов – 3000 р. И.А. Ширков – 1150 руб. Остальные внесли суммы от 100 до 500 руб. Строительство больницы началось в том же 1879 г. и по завершении 27 июля 1880 г. ее освятили и передали в введение Земской управы [ЦГИА СПб. Ф. 224. Оп. 1. Д. 305. Л. 41-101]. В настоящее время – это инфекционная больница на Шлиссельбургском проспекте.

В состав Усть-Ижорского медицинского участка входили, помимо Усть-Ижорской, Рыбацкая и Александровская волости. В то время здесь проживало около 3,4 тыс. местных крестьян и около 8 тыс. рабочих с 23 кирпичных и 2 лесопильных заводов. За вклад в строительство жертвователи были награждены орденами и медалями от министра внутренних дел. Доктором в новую больницу был назначен Л.И. Воинов, закончивший в 1878 г. Медико-хирургическую академию. Свою первую практику он получил в военных госпиталях во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. на Кавказе и на Балканах. Благодаря активной и самоотверженной деятельности Воинова, усть-Ижорская больница стала одной из лучших больниц уезда. Медицинская помощь в ней оказывалась бесплатно.

Воинов – талантливый врач, проводивший научные исследования, новатор и человек широких взглядов, занимавший активную общественную позицию. В 1886 г. он вместе с больными бешенством посетил Париж для знакомства с Луи Пастером с целью лечения русских пациентов и изучения его методов борьбы с этим заболеванием. Вскоре после возвращения Воинова в Петербурге открыли первую прививочную станцию, что было и его заслугой. С началом Русско-японской войны он просился в действующую армию, однако задержался в Петербурге из-за новой эпидемии. Проработав врачом 25 лет, в августе 1905 г., в возрасте 52 лет, Л.И. Воинов умер, заразившись во время операции больного [Грицай 2002, с. 5, 10,20].

Во время эпидемии холеры в 1892–1894 гг. здесь заболело 390 человек [Грицай 2002, с. 10; ЦГИА СПб. Ф. 224. Оп.1. Д. 420]. Эпидемии холеры, тифа и оспы, сифилис требовали организации постоянного контроля за эпидемиологической обстановкой на заводах, где работало много приезжих рабочих и была большая скученность людей. В связи с существующими санитарными нормами, умерших хоронили за пределами села, на возвышенном берегу Ижоры, где еще ранее было открыто Холерное кладбище.

Население Усть-Ижоры постоянно росло: в 1856 г. в селе, по-прежнему находившемся в ведении Императорской Александровской мануфактуры, было 165 дворов, в них проживали 630 душ [Алфавитный список 1856]. В 1862 г. здесь было уже 196 дворов с числом жителей: 648 мужского пола и 721 женского. В селе имелись Ижорское волостное правление, почтовая станция, 15 кирпичных заводов, две пароходные пристани: Северного общества и купца Тайвани, а также лесная биржа. [Списки 1864, с. 17].

После утверждения императором Александром II Положения о крестьянстве 28 июня 1861 г., крестьяне Усть-Ижоры находившиеся в ведении Александровской мануфактуры[101], получили возможность, «выкупив при содействии правительства земельные угодья, поступить в разряд крестьян-собственников». В день введения в действие уставной грамоты – 10 августа – в Усть-Ижоре все население в праздничных нарядах с раннего утра начало собираться к приходской церкви. «По окончании обедни и благодарственного молебствия с коленопреклонением, все крестьянское общество и все присутствовавшие, сопровождаемые волостным старшиною, отправились в волостное правление». Здесь состоялось общее собрание всех домовладельцев на котором мировой посредник В.И. Уткин разъяснил им новые права и обязанности. Затем была зачитана и передана обществу утвержденная Министерством внутренних дел уставная грамота вместе с межевой книгой и планом села, а также разъяснены льготы попечительского совета по выкупу земли.

Волостной старшина Василий Ефимович Захаров посетовал, что «ничем они достойно не могут отблагодарить Отца Государя-Освободителя». Однако именно по его инициативе крестьянское общество объявило подписку на сбор пожертвований «в пользу раненных в делах против польских мятежников». Присутствовавшие собрали 200 руб. серебром. На праздничном обеде, последовавшем за собранием, произносился тост «За здоровье Государя и Его августейшего семейства», сопровождавшийся громогласным ура, а крестьянские дети пели государственный гимн «Боже, царя храни». Такой же праздник проходил в соседней слободе Рыбацкой [Празднество крестьян 1863, с. 1–4].

Со второй половины XIX в. в центральной части села и по Шлиссельбургскому тракту вдоль Невы началось строительство кирпичных домов. Это были жилые дома семей местных зажиточных крестьян – кирпичных заводчиков Захаровых и Кононовых, а также различные учреждения. Усть-Ижора была волостным центром Санкт-Петербургского уезда.

Волостная управа размещалась в двухэтажном кирпичном доме в самом центре села, на правом берегу Ижоры, на Шлиссельбургском тракте у моста[102]. Напротив нее, в двухэтажном кирпичном доме (№ 48), по местному преданию, располагались ямская станция и гостиница. Впоследствии здесь находилась усть-ижорская пожарная команда. В соседнем доме (№ 50) была харчевня или чайная, как ее называли местные жители. Большинство домов оставалось деревянными, но многие из них строились больших размеров, с расчетом на многочисленную семью в несколько поколений. Типичными для села были срубленные двухэтажные дома с мансардой и мезонином в 4 окна по фасаду, крытые тесом. Их окна с наличниками и фронтонами были богато украшены резьбой. Многие дома возводились из бруса барок, разбиравшихся местными жителями на строительные материалы и дрова после их использования по назначению. В конце XX в. некоторые из этих домов еще сохранялись в центре села, но, к сожалению, время их не пощадило. Здесь часто бывали пожары. Жители вспоминали сильный пожар 1918 г. (по другим сведениям, в 1920 г.), начавшийся от искры из трубы парохода, проходившего по Неве, когда выгорела значительная часть села на левом берегу Ижоры.

Согласно статистике, в Усть-Ижоре в 1860-е гг. имелись: сельское училище, 6 харчевен и столько же постоялых дворов, 11 мелочных лавок, одна табачная и одна кожевенная, один винный погреб и три питейных дома [Нейдгардт 1867, с. 14]. Вблизи села, по берегам реки, развивалось старое и создавалось новое кирпичное производство. На территории, принадлежавшей селу, работал уже 21 кирпичный завод.

Бурлаки на Неве

В 1868 г. в Усть-Ижоре побывал тогда еще молодой художник Илья Ефимович Репищ оставивший яркие описания летней прогулки по Неве с ее контрастной жизнью. Именно здесь началась работа над его знаменитой картиной «Бурлаки на Волге». Вот что он писал в своих мемуарах: «А утром мы уже бурлили по Неве, и я был в несказанном восхищении от красот берегов и от чистого воздуха, погода была чудесная. Ехали быстро, и к раннему полдню мы проезжали уже роскошные дачи на Неве; они выходили очаровательными лестницами, затейливыми фасадами, и особенно все это оживлялось больше и больше к полдню разряженной публикой, а всего неожиданней для меня великолепным цветником барышень, как мне казалось, невиданной красоты!».

«На высоком берегу стояли красивые дачи, от них сбегали к воде широкие лестницы. Все вокруг утопало в зелени. Возле дач выстроились аллеи старых лип, сквозили нарядные березовые рощицы, перед домами пестрели цветники, стеной поднимались кусты душистой сирени. Всюду на берегу виднелись толпы гуляющих. Нарядные господа, офицеры, студенты, дамы под разноцветными зонтиками. Всюду слышались веселые голоса, беззаботный смех… Однако, что это там движется сюда?… Вот то темное, сальное какое-то, коричневое пятно, что это ползет на наше солнце?» – спрашивал он у своего попутчика. «Это бурлаки бечевой тянут барку; браво, какие типы! Вот увидишь, сейчас подойдут ближе, стоит взглянуть», – ответили ему. «Я никогда еще не был на большой судоходной реке в Петербурге, на Неве, ни разу не замечал этих чудищ „бурлаков". Приблизились. О Боже, зачем же они такие грязные, оборванные? У одного разорванная штанина по земле волочится и голое колено сверкает, у других локти повылезли, некоторые без шапок; рубахи-то, рубахи! Истлевшие – не узнать розового ситца, висевшего на них полосами, и не разобрать даже ни цвета, ни материи, из которой они сделаны. Вот лохмотья! Влегшие в лямку груди обтерлись докрасна, оголились и побурели от загара… Лица угрюмые, иногда только сверкнет тяжелый взгляд из-под пряди сбившихся висячих волос, лица потные блестят, и рубахи насквозь потемнели… Вот контраст с этим чистым ароматным цветником господ! Приблизившись совсем, эта вьючная ватага стала пересекать дорогу спускающимся к пароходу… Невозможно вообразить более живописной и более тенденциозной картины! И что я вижу! Эти промозглые, страшные чудовища с какой-то доброй, детской улыбкой смотрят на разряженных бар и любовно оглядывают их самих и их наряды. Вот пересекший лестницу передовой бурлак даже приподнял бечевку своей загорелой черной ручищей, чтобы прелестные сильфиды-барышни могли спорхнуть вниз.

– Вот невероятная картина!… Действительно, своим тяжелым эффектом бурлаки, как темная туча, заслонили веселое солнце; я уже тянулся вслед за ними, пока они скрылись с глаз. Пароход наш тронулся дальше; мы скоро нагнали барку и видели уже с профиля и нагруженную расшиву, и всю бечеву, от мачты до лямок. Какая допотопность! Вся эта сказочная баркарола казалась мне и смешной, и даже страшной своими чудовищными возницами. Какой, однако, это ужас – люди вместо скота впряжены! Неужели нельзя как-нибудь более прилично перевозить барки с кладями, например буксирными пароходами?» – вопрошал художник. «…Буксиры дороги; а главное, эти самые вьючные бурлаки и нагрузят барку, они же и разгрузят ее на месте, куда везут кладь. Поди-ка там поищи рабочих-крючников! Что бы это стоило!..» – пояснили ему [Репин 1953, с. 219–220]. Впечатление от увиденного было для художника настолько ярким, что по возвращении он написал эскиз «Бурлаки на Неве». Судя по имеющимся описаниям, их было даже несколько (рис. 128). Итогом многолетних раздумий и кропотливой работы над этим сюжетом стала знаменитая картина И.Е. Репина «Бурлаки на Волге», появившаяся в 1873 г.[103].

Рис. 128. Эскиз И.Е. Репина «Бурлаки на Неве».

Усть-Ижора, 1868 г.

Владельцами барок – больших плоскодонных судов, на которых по Неве и Ижоре перевозились грузы, – были и усть-ижорцы. Река Ижора продолжала служить важным и самым дешевым путем между Колпинскими Ижорскими заводами и Петербургом. Транспортное сообщение по ней было очень интенсивным, так, в описании 1863 года говорится, что барки, посылаемые к кирпичным заводам и лесным биржам, стоят иногда в два ряда, загораживая фарватер. Стоянку барок у разводного моста в устье Ижоры, можно видеть и на фотографиях начала XX столетия. Обмелению реки, затруднявшему судоходство, способствовало то, что у берегов производилась ломка старых барж, а гонки[104] не очищались от коры [Куницкий 1863, с. 8]. Большое скопление топляка, залегавшего в несколько уровней и частично замытого грунтом, было обнаружено при подводных археологических работах 1989 г. в прибрежной части Невы, перед церковным кладбищем. Здесь же найдены остатки кованых цепей, служивших для соединения плотов, сплавлявшихся по Неве еще в ΧΙΧ-ΧΧ вв. Совершенно очевидно, что сильное засорение русла реки препятствовало судоходству. После расчистки обмелевшего участка акватории, топляк, в основном, был удален.

Рис. 129. Бечевник, мощенный булыжником по левому берегу Ижоры. Фото автора

Вверх по течению Ижоры к колпинским Ижорским заводам баржи взводились бечевой. Для этого по левому берегу Ижоры был устроен специальный бечевник, вымощенный булыжником, который местами сохраняется вблизи ее устья (рис. 129). Еще недавно можно было видеть, проложенные под ним и выходящие в реку специальные водотоки из барочного бруса, предотвращавшие его размывание. На пониженном участке берега для его прокладки делалась специальная подсыпка (рис. 130). Бечевник использовался еще в 1905 г., когда одним из условий Плана урегулирования Усть-Ижоры было освобождение его трассы от всяческих строений [ЦГИА СПб. Ф. 256. Оп. 27. Д. 447]. Дерево разобранных барок широко использовалось и в строительстве. Многие старые дома и хозяйственные постройки Усть-Ижоры, срубленные именно из этого бруса, хорошо узнаваемого по регулярным отверстиям с деревянными нагелями, сохранялись вплоть до конца XX в.

Рис. 130. Участок бечевника на пониженном участке берега. Фото автора

В 1873 г. в селе были открыты двухклассное мужское и одноклассное женское училища[105]. Земские школы появились в сельской местности после учреждения земств в 1864 году. Обычно они представляли собой трех– и четырехлетние учебные заведения, где дети всех лет обучения одновременно занимались в одном классе с одним народным учителем или местным священником-законоучителем. В школах преподавали русский язык, чистописание, арифметику, Закон Божий, церковнославянский язык и церковное пение. В них бесплатно учились мальчики и девочки в возрасте 8-12 лет. В разных случаях школы содержались за счет сельских обществ, волостей, земств и государства.

Обновления Усть-Ижорской церкви

В течение XIX в. Усть-Ижорская церковь Александра Невского пережила две перестройки – в 1830-х и 1870-х гг. В 1835–1836 гг. ее увеличили в длину путем пристройки трапезной и новой колокольни. В основании пристроек 1830-х и 1870-х гг. лежат фундаменты, целиком состоящие из каменной плиты, опущенные до глубины 1,4–2,4 м. Колокольню установили на усиленное основание из плиты и валунов, уходящее в глубину на 2,6 м, под которым обнаружили вбитые в грунт сосновые сваи. Точных сведений об авторе проекта не найдено. В описи назван титулярный советник Грошов, однако какая-либо информация об архитекторе с таким именем отсутствует. Деньги на постройку церкви собирались по подписке. 300 рублей пожертвовал граф Шереметев, владевший усадьбой в соседнем Корчмино и несколькими крестьянскими дворами в Усть-Ижоре [Гусарова 1988а, с. 34].

По церковным данным, постройку сделали «на счет прихожан старанием управляющего селом инженер-генерала Вильсона, с благо ело вления митрополита Серафима». Как известно, Вильсон в это время служил управляющим Александровской мануфактуры. До 1830 г. причт храма состоял из священника и дьячка, а с этого года утверждена вакансия дьякона на пономарском окладе. Доходы причта после появления штатного расписания уменьшились: у священника с 250 до 180 руб., у дьячка с 76 до 70 руб., пономарь и просвирница получали по 60 и 30 рублей. Помимо этого, они получали доход за требы. Сохранилось предание, что еще в 1820-е гг. у церкви были свои земли, о чем якобы свидетельствуют сохранившиеся названия: речка Попова Ижорка, Церковное болото и Пономарев ручей. Однако документами это не подтверждалось. Священник Яков Лабецкий, выяснилось, организовал в Усть-Ижоре в 1847 г. первую церковно-приходскую школу [ИСС СПБЕ 1883, с. 138].

В 1871–1875 гг. на пожертвования жителей села производилась последняя перестройка церкви. Она вновь была вызвана необходимостью увеличить площадь церковного помещения в связи с быстрым ростом населения Усть-Ижоры на протяжении XIX в. Уже в начале 1860-х гг. существовали планы строительства в селе нового храма. В 1860 г. общество крестьян Усть-Ижоры на мирском сходе приняло такое решение. Под приговором поставили свои подписи известные в селе люди: Кононовы, Захаровы, Малоземовы, Белоусов, Торопов и другие, которые выделяли средства на строительство храма. В письме управляющего Александровской мануфактурой митрополиту Исидору говорилось: «…по случаю увелечения в том селении и окрестностях разного сословия людей (народ. – П. С.) изъявил непременное желание из усердия построить на свои собственные капиталы с помощью доброхотных жертвователей в селе Усть-Ижоре новую каменную церковь во имя Рождества Святого Пророка и Крестителя господня Иоанна». 10 января 1861 г. проект нового храма был одобрен опекунским советом [ЦГИАСПб. Ф. 1163. Он. 1. Д. 1673.Л.4-14].Но впоследствии с участием причта церкви Александра Невского было принято новое решение – о расширении существующего храма. Проект, включавший пристройку двух больших приделов с северной и южной сторон церкви существенно – почти вдвое – увеличивал ее вместимость. При этом в связи с изменением пропорций здания увеличивались и размеры купола над его четвериком, также изготовленного из дерева для облегчения нагрузки на стены переделанного храма. Автором перестройки, благодаря которой эта провинциальная церковь получила достойное архитектурное оформление, был известный мастер в области церковной архитектуры М.А. Щурупов[106], построивший несколько храмов не только в Петербурге и его окрестностях, но и за границей. По его проектам были сооружены: церкви Смоленской Божией Матери и Святых Бориса и Глеба в Петербурге, Никольский собор в Новой Ладоге, церковь в Кобоне, православные соборы на Афоне и в Токио.

Рис. 131. Изображение Усть-Ижорской церкви, на основе проектных чертежей. Вид с юга. ЦГИА СПб.

Проект подготовили еще в июле 1870 г., однако утверждение его Санкт-Петербургским отделением губернского правления по целому ряду причин задерживалось (рис. 131).

Предложение установки деревянного купола на каменном основании было вызвано нехваткой собранных средств, но подобное техническое решение запрещалось Строительным уставом того времени. На каменный купол требовалось дополнительно 5 тысяч рублей, которых у прихода не было. Технический строительный комитет разрешил отступить от правил. Еще одной проблемой было расширение церкви за счет территории кладбища. «В весьма близком расстоянии от ныне существующих стен имеются могилы разных лиц, семейства которых ни под каким видом не соглашаются перенести их прах на другие места», – говорилось в одном из документов. Проект утвердили только в апреле 1871 г. [Яковлев 2001, с. 140–141]. Проблема с кладбищем так и не была разрешена, фундаменты северного придела храма повредили целый ряд захоронений, другие в результате строительства оказались под полом.

Одним из условий перестройки храма было сохранение прежней колокольни. Архитектор очень деликатно подошел к решению стоявшей перед ним задачи с учетом творческих решений своих предшественников: «Вдохновленный гармоничной классицистической ротондой колокольни, которую не предполагалось перестраивать, он предложил оформить фасады церкви тем же тосканским ордером, что и колонны ротонды». Новый купол храма был оформлен в стиле итальянской барочной архитектуры [Гусарова 1989, с. 34]. Прообразом его стали мотивы флорентийского собора Санта Мария дель Фьоре. В стиле классицизма были выдержаны и приделы храма, фронтоны и рустованные лопатки которых изображали обязательные для классической архитектуры портики. Ниши северного и южного фасадов предполагалось декорировать барельефами, однако, в целях экономии эту часть проекта не реализовали [Яковлев 2001, с. 143–144].

Рис. 132. Изображение Усть-Ижорской церкви на основе проектных чертежей. Вид с запада. ЦГИА СПб.

Размеры перестроенного храма были следующие: длина – 18 саж. (38,3 м), ширина – 12 саж. (25,5 м), высота – 3 саж. (6)4 м), диаметр купола – 6 саж. (12,8 м), высота от пола – 9,5 саж. (20,23 м). Перед входом в церковь – портик с четырьмя колоннами дорического ордера (рис. 132). Под колокольней, по правую сторону от входа, находилась сторожка с голландской печкой, по левую – лестница на колокольню. Церковь отапливалась тремя печами из которых 3 были изразцовые и 4 – железные. Боковые входы в приделы были с двустворчатыми дверями, а над ними на фронтонах было помещено всевидящее око [ЦГИА СПб. Ф. 1000. Оп. 1. Д. 7. С. 6–7].

Рис. 133. Церковь Св. Александра Невского в Усть-Ижоре, перестроенная по проекту М.И. Щурупова. Фото начала XX в.

Колокольня высотой 16,5 саж (35 м) была сделана в два яруса, третий представлял собой чугунную ротонду. В первом ярусе с четырех сторон устроены четыре чугунных балкона (рис. 133).

На колокольне усть-ижорской церкви по описи 1925 г. имелось 10 колоколов, из них 5 больших. Первый, отлитый в 1804 г. в Москве специально для усть-ижорского храма, весил 256 пудов 30 фунтов. Остальные, меньшего веса, отлиты в более позднее время. Пять малых колоколов весили менее 20 пудов каждый. Большая часть их была отлита на деньги прихожан храма [Там же. С. 49–50].

Рис. 134. Строительная история церкви Александра Невского. Периоды строительства: I – 1799 г.; II – 1830-е гг.; III – 1870-е гг. (по результатам исследований Е.В. Гусаровой); IV – церковь 1726–1799 гг. (по результатам раскопок и архивным данным); V – места захоронений, зафиксированные в процессе строительных работ и раскопок; VI – археологические шурфы и находки: 1 – печные изразцы, 2 – монеты медные 1730-1760-х гг., 3 – кожаные рукавицы, 4 – рюмка стеклянная с гравировкой, 5 – керамика средневековая

В церкви было два придела: южный – в честь Рождества Иоанна Предтечи и северный – в честь Святителя и Чудотворца Николая Мирликийского. Внутри храма располагался деревянный иконостас в византийском стиле. Перед главным алтарем было большое бронзовое паникадило с изображением двунадесятых праздников.

Рис. 135. Исследование фундаментов первоначальной колокольни в трапезной храма. Раскопки 1988 г.

Исследования показали, что современная церковь представляет собой сложное архитектурное сооружение, строившееся в три этапа с 1799 г. по 1874 г. (рис. 134) [Гусарова 1988, 1989]. В 1820-х и 1890-х гг. проводились значительные ремонтные работы. Учитывая, что каждая последующая церковь была по размерам больше предыдущей и увеличение ее происходило за счет участков прилегающего кладбища, многие ранние погребения XVIII–XIX вв. оказались во внутреннем пространстве храма или были нарушены при закладке новых фундаментов. Они встречаются всюду, за исключением центральной части – места расположения первоначального деревянного храма, попадающего под первую каменную церковь 1799 г.

В ходе раскопок 1988 г. были изучены и места сопряжения фундаментных кладок различного времени. Внутри трапезной, перед центральным четвериком храма находились фундаменты первой колокольни, разобранной при перестройке 1830-х гг. (рис. 135). При земляных работах, проводившихся в процессе реставрации храма, сделано несколько интересных находок, связанных с его интерьером и убранством. В трапезной была найдена медная полоска, на которой имелось тисненое изображение ангелочка и всевидящего ока, вписанных в художественное обрамление. Следующая находка из меди, выполненная в технике выемчатой эмали, представляет собой венец иконки. Костяная рукоятка в виде скипетра с гравировкой и со следами крепления металлической части, принадлежала копию – культовому ножу, использовавшемуся при исполнении церковных обрядов. При раскопках были найдены осколки церковной фарфоровой свечи[107] с иконографическим изображением Александра Невского в доспехах и княжеском одеянии. Свечи с таким рисунком до сих пор можно увидеть в Свято-Троицком соборе Александро-Невской лавры (рис. 136, см. с. XIII вклейки).

В стратиграфических разрезах, полученных при раскопках храма, видны многие подробности его строительной истории, известной преимущественно по документам. Древняя земная поверхность под храмом была ниже современной примерно на 1 м и понижалась со стороны алтаря к колокольне на полметра. Наиболее возвышенной была прибрежная полоса, как это часто бывает на побережье Невы. Первоначальный почвенный слой оказался погребен под строительными напластованиями XVIII–XX вв. мощностью до 0,8–1,0 м. В отличие от соседних участков, где под почвой были водонепроницаемые суглинки, здесь она подстилалась песками, что способствовало хорошему дренированию воды. В почвенном слое были встречены фрагменты керамических сосудов, которые могут быть датированы достаточно широко с XIV по XVII вв., древесные угольки и обожжённые кусочки гранита.

Выше (на глубине 0,6–0,8 м) отложился слой песка, подсыпанный при строительстве первой деревянной церкви в 1711 г. Слой древесного угля, залегающий на глубине 0,5–0,6 м, представляет собой следы пожара 1797 г. – все, что осталось от второго деревянного храма, стоявшего здесь в 1730–1797 гг. Слой пожара перекрывается второй песчаной подсыпкой, сделанной перед началом возведения первого каменного храма в 1797–1799 гг. Следы этого строительства также отложились в культурных напластованиях в виде слоя, включающего осколки камня, кирпича и известковый раствор. Подобным образом выделяются и последующие перестройки церкви, происходившие в 1830-е и 1870-е гг. [Сорокин 1988, с. 391].

В 1883 г. по клировым ведомостям в церкви было 782 прихожанина мужского пола и 984 – женского, жили в селе и старообрядцы – 30 душ и единоверцы – 7 душ[108]. Причт помещался в трех деревянных домах, построенных прихожанами. В приходе было три кладбища: два православных – у церкви и в одной версте от нее, на левом берегу Ижоры, а также старообрядческое, в версте от церкви, на правой стороне этой реки [ИСС СПВБ 1883, с. 138]. Судя по расстоянию, оно располагалось напротив второго православного кладбища – на мысу при впадении Большой Ижорки в Ижору. Однако какой-либо иной информации, кроме церковных сведений, об этом кладбище нет. Проводившиеся здесь в 1989 г. разведочные раскопки не выявили захоронений.

Погребения у усть-ижорской церкви были начаты, судя по всему, одновременно с появлением первого храма – еще в начале XVIII века. Нельзя исключать, что кладбище здесь существовало и в допетровское время. К северо-востоку от храма нашли надгробную известковую плиту, датированную 1772 г. По существовавшим традициям, у алтарной части церкви хоронили священнослужителей и членов их семей.

Рис. 137. Усть-ижорское прицерковное кладбище, фото автора

У паперти и вблизи стен храма хоронили знатных и богатых людей села, которые при жизни жертвовали средства на содержание и ремонт церкви, а также на церковную утварь.

В Усть-Ижоре такими состоятельными церковными благотворителями выступали представители семей Захаровых и Кононовых. На кладбище у паперти усть-ижорской церкви располагались их фамильные склепы и сделанные из мрамора надгробные обелиски (рис. 137).

В 1820-е гг. на возвышенном левом берегу Ижоры, в полуверсте от ее устья, было открыто Холерное кладбище (о нем упоминалось ранее). Из документов следует, что еще в 1851 г. на нем была построена деревянная часовня Святого князя Владимира [Гусарова 1989, с. 34]. А в 1889 году по проекту того же М.А. Щурупова на ее месте была сооружена каменная часовня, выдержанная в «романско-византийских формах» (рис. 138, см. с. XV вклейки). Она построена в форме латинского креста, увенчанного граненым барабаном со сферическим куполом [ЦГИА СПб. Ф. 256. Оп. 17. Д. 35; Яковлев 2001, с. 168–169]. Размеры часовни составляли 6 саж. 1,5 арш. на 5 саж. 1,5 арш. [ЦГИА СПб. Ф. 1000. Оп. 1. Д. 7. Л. 54–56]. По своему стилю и оформлению она перекликалась с церковью Александра Невского.

По воспоминаниям старожилов, большие крестные ходы совершались от церкви до Владимирской часовни. Помимо церковных праздников, проводились они и «в память холеры: в Усть-Ижоре 24 июня и 15 июля, а также в Вознесенском 26 июня» [ИСС СПВБ 1883, с. 138]. Обращает на себя внимание то, что одна из этих дат совпадает с днем Невской битвы и, возможно, связана именно с ней. Вероятно, за давностью лет традиция, которая могла возникнуть в петровское время, была забыта и переосмыслена. Посвящение часовни не было случайным, как известно, день сражения – 15 июля – празднуется церковью как день Равноапостольного князя Владимира – крестителя Руси. Причем канонизация его произошла уже после Невской битвы, и есть мнение, что начало его почитания было связано именно с этим событием.

Время перемен – новые испытания

На рубеже веков

В 1905 г. в хорошо обустроенном селе, относившимся тогда к Шлиссельбургскому уезду проживало уже свыше 2000 жителей. В нем было много каменных зданий, пароходная и лесная пристани (рис. 139).

Значительную роль в хозяйстве жителей села играли речные грузоперевозки. В 1899 г. по реке Ижоре к ее устью и в Неву прошли 1119 судов и 153 плота весом в 21509 тыс. пудов, груженных преимущественно дровами и кирпичом [Населенные места 1905, с. 197]. Баржи стояли у свайных причалов в устье реки, а плоты собирались в тихой заводи за церковным кладбищем на Неве (рис. 140).

На землях села по реке Ижоре располагались 6 кирпичных заводов с 1200 рабочими, производивших продукции на 200 тыс. рублей в год. В селе имелась картонажная (коробочная) фабрика, принадлежавшая акционерному обществу писчебумажных фабрик «Г.И. Пализен и Компания». В 1910 году в окрестностях села на Большой Ижорке построена фанерная фабрика В.Л. Хорвата, на которой в 1914 г. трудилось 114 рабочих.

Рис. 139. Вид на правый и левый берега реки Ижоры с колокольни храма. 1935 г. ЦГА ХФФД СПб.

Усть-Ижора, как и весь Санкт-Петербургский уезд, славилась своим ягодным садоводством. Распространен здесь был и кустарный промысел вязания мереж, косяков и рыболовных сетей. Вязали почти исключительно женщины, и хотя труд их вознаграждался скудно, брались они за него охотно, так как работать можно было в свободное время [Семенов 1900, с. 179, 199].

Рис. 140. Плоты на реке Неве ниже устья Ижоры. 1935 г. ЦГАКФФД СПб.

В конце XIX в. в Усть-Ижоре распространяются некоторые достижения научно-технического прогресса. В 1886–1889 гг. в селе появились телеграфное сообщение и станция, в 1902 г. сюда была проведена первая телефонная связь, а в 1909–1910 гг. уже проходила телефонизация предприятий и жителей. В 1889 г. инженер Я. Тареак организовал пассажирское речное сообщение между Колпином и Усть-Ижорой на катере «Опыт».

На рубеже ΧΙΧ-ΧΧ вв. планировалось построить прямую дорогу от Усть-Ижоры в Царское Село протяженностью 6411 саж., точнее, ее участок до ямского селения Славянка на Московском шоссе. Оттуда дорога к Царскому Селу уже существовала, так же как и участок до Колпина. Проект перворазрядной дороги с твердым покрытием, обочинами и придорожными канавами, разработанный Корпусом инженеров путей сообщения, должен был сократить путь от Шлиссельбургского тракта и центрального Приневья до Московского шоссе и Царского Села, минуя Колпино [ЦГИА СПб. Ф. 972. Оп. 1. Д. 115]. В Усть-Ижоре эта трасса переходила в улицу Славянская дорога, название которой по-прежнему напоминает о существовавшем когда-то прямом пути в Славянку и Царское Село.

Рис. 141. Семья коренных усть-ижорцев Правдиных. Справа – Мария Ивановна Правдина (Дунаева)

В 1902–1905 гг. через земли села на средства из государственной казны проложили Петербурго-Вологодскую железную дорогу. За отвод земель государство выплатило сельскому обществу компенсацию. В 500 м от устья Ижоры через нее был построен железнодорожный мост. Регулярное движение поездов по этой линии Николаевской железной дороги началось 1 января 1906 года. Еще в 1905 г. на ней были открыты станции «Рыбацкое» и «Саперная», а остановки «Ижоры» и «Понтонная», обеспечивавшие более регулярную связь села с городом, появились позднее – в 1911 году.

По плану урегулирования Усть-Ижоры 1905 г. дорожная полоса Шлиссельбургского шоссе должна была иметь ширину 20 саж. в пределах поселка и 30 саж. за его пределами, в лесистых местах. Остальные улицы села должны были быть шириной не менее 10 саж. Все постройки должны были возводиться с отступом 5 саж. от придорожных канав [ЦГИА СПб. Ф. 256. Оп. 27. Д. 447].

В 1906–1908 гг. в Усть-Ижоре упоминается летний театр, а в 1910 г. открывается первый кинематограф Ф.П. Дедова в театре С.И. Кононова. В 1913–1914 гг. здесь появляется еще три передвижные киноустановки. Жители села, имевшие свою землю, при необходимости могли подрабатывать на окрестных фабриках и заводах, заниматься различными промыслами, организовывать свои предприятия. В воспоминаниях старожилов это время ассоциируется с «золотым веком» Усть-Ижоры (рис. 141).

Военное окружение Усть-Ижоры

Как известно, история повторяется и многие события, происходившие в Усть-Ижоре и ее окрестностях в конце ΧΙΧ-ΧΧ в. подтверждают это и заставляют задуматься над странными ее метаморфозами. Военное прошлое Усть-Ижоры в XIX в. имело свое продолжение в военном лагере и новой верфи, получивших название села. Усть-Ижорский лагерь, от которого впоследствии произошли названия поселков Саперный и Понтонный, появляется между реками Большая Ижорка и Нева в окрестностях Колпина, сел Усть-Ижора и Вознесенское (Корчмино) еще во время царствования Александра II, в начале 1860-х гг. Он показан на Военно-топографической карте Санкт-Петербургской губернии (съемка 1863 г.). К югу от Вознесенского (современный поселок Саперный) находилась его основная территория (рис. 142, см. с. XIV вклейки). Планировка его казарменных и хозяйственных построек была регулярной – в форме прямоугольника, вытянутого с севера на юг. Вокруг лагеря размещались полигоны с обустроенными позициями и учебными фортификационными сооружениями [Исторический атлас 2009, с. 71].

В 1867 г. было принято решение о переводе сюда Сводной сапёрной бригады, артиллерийской части и роты юнкеров Николаевского инженерного училища из Петергофа. Из Царского Села через Колпино к берегу Невы по трассе современного Лагерного шоссе проложили новую дорогу. Помимо палаточного городка, на территории лагеря устроили казармы по проекту архитектора А.К. Монтага, а в 1899 г. в его центре построили и освятили деревянную церковь во имя Святого Равноапостольного князя Владимира. В этом опять видится связь с Невской битвой. Храм, вмещавший около 350 человек, был приписан к церкви Святых Апостолов Петра и Павла при Николаевской инженерной академии в Петербурге [Супрягина, Карманов 2002]. Все это располагалось вблизи открытой с 1905 г. станции «Саперная» по Николаевской железной дороге. Южнее основной лагерной территории, в междуречье рек Большая Ижорка и Тосны, располагались: артиллерийский полигон с батареями и мишенями для стрельб, пороховые погреба и полигон минных работ (рис. 143, 144).

Рис. 143. Орудийный расчет у тяжелого артиллерийского орудия. Фото К. Буллы, 1900 г. ЦГА КФФД СПб.

Рис. 144. Император Николай II со свитой наблюдает стрельбу тяжелой артиллерии. Усть-Ижорский военный лагерь. Фото К. Булльι, 1900 г. ЦГА КФФД СПб.

Рис. 145. Переправа кавалерийского соединения на пароме через реку Ижору? 1913 г. ЦГА КФФД СПб.

Рис. 146. Взрывы мин на Неве. Усть-Ижорский военный лагерь. Фото К. Буллы, 1900 г. ЦГА КФФД СПб.

В лагере проводились летние учения по строительству фортификационных и инженерных сооружений, по видам осадных работ, наведению понтонных переправ через Неву и малые реки, подготовке и форсированию водных преград, испытанию новой инженерной техники, взрывных устройств, прокладке узкоколейных железных дорог (рис. 145, 146). В 1890 г. на территории усть-ижорского лагеря, вблизи Шлиссельбургского тракта, между реками Тосна и Большая Ижорка, даже планировалось построить две учебные земляные крепости с бастионами. Южная сухопутная крепость должна была занять место созданной еще 1860-е гг. главной батареи. Существовал проект строительства поблизости другой крепости, более крупных размеров, состоящей из двух кронверков с валами и бастионами по обе стороны Невы, которые предполагалось соединить двумя паромными переправами. Однако, вероятно, из-за больших затрат проект так и не был реализован [РГИА ВМФ. О. К-23. Д. 1194].

Заглянув в историю, мы вспомним, что вблизи этого места во времена Северной войны располагались другие крепости, и именно здесь, у деревни Корчмино, в 1708 г. шведы устроили переправу с противоположного берега Невы и произошел бой с войсками Ф.М. Апраксина. После окончания годичных экзаменов в лагере получали практическое образования юнкера Николаевского инженерного училища, размещавшегося в Инженерном (Михайловском) замке. Вероятно, именно ими и были подготовлены планы исторических крепостей времен Северной войны в Приневье.

Николай II постоянно посещал Усть-Ижорский военный лагерь во время учений. В августе 1895 года император, прибыв на поезде в Колпино, объехал на коляске территорию лагеря. Он присутствовал на стрельбах и осмотрел новые сооружения, совершил плавание по Неве на пароходе «Инженер» к возведенному здесь понтонному мосту, после чего вернулся на станцию. В 1900 г. Николай II вновь побывал здесь в сопровождении большой свиты и наблюдал проходившие учения (рис. 147).

Рис. 147. Николай II со свитой на маневрах в Усть-Ижорском военном лагере в 1900 г. Фото К. Буллы. ЦГА КФФД СПб.

Одно из посещений лагеря царем, состоявшееся в 1901 году, было подробно описано в журнале «Нива»: «28 июля состоялся Высочайший смотр войскам усть-ижорского лагерного сбора. В 10 ч. утра, к ст. Колпино подошел императорский поезд, в котором прибыл Государь Император вместе с великим князем Владимиром Александровичем и в сопровождении министра императорского двора в лице государевой свиты. Государь был в форме саперного батальона, приняв рапорт и поздоровавшись с почетным караулом, Его Величество, пройдя через роскошно убранную тропической зеленью станцию, изволил сесть в коляску и объехать обширный район саперного лагеря. Государь Император осматривал, по пути следования, железнодорожный поезд крепостной узколинейной железной дороги, нагруженный осадными орудиями. В последнее время, как европейские, так и наши крепости признано необходимым оборудовать узколинейными железнодорожными путями для подвоза орудий. Эти пути быстро укладываются и разбираются, благодаря своей несложности и сравнительной легкости материала; такой путь и был выстроен в Усть-Ижорском лагере ротой 1-го железнодорожного батальона. Подвижный состав этой примерной дороги незначителен – всего четыре вагона – два с осадными орудиями, один – с приспособлениями для перевозки раненых и один с приготовленными заранее звеньями дороги. Вслед за осмотром дороги, Государь Император изволил присутствовать при производстве боевой стрельбы осадной и полевой артиллерии, а также из пулеметов и ружей по разным целям…».

Перед полигоном была устроена крепость с маскированными укреплениями, против которых действовали пять батарей. Затем была показана стрельба из пулеметов. На инженерном полигоне показали взрывы различных фугасов, подводных мин. После завтрака были показаны кавалерийские команды по перехватыванию депеш, а затем все отправились к лагерной пристани, у которой наводка моста на значительную ширину Невы в этом месте была произведена силами лишь одного понтонного батальона. Император перешёл через этот мост, а известный петербургский фотограф Карл Булла запечатлел этот момент на фотографии (рис. 148) [Нива. 1901 № 32, с. 534]. Побывал Николай II в Усть-Ижорском лагере и за год до начала Первой мировой войны – в 1913 г. В его окружении тогда был и будущий главнокомандующий русскими войсками великий князь Николай Николаевич (рис. 149). Известно, что лагерь продолжал функционировать и во время этой войны, а также и в первые годы Советской власти.

Рис. 148. Император Николай II и великий князь Николай Николаевич в сопровождении офицерского состава направляются в район проведения маневров. 1913 г. ЦГА КФФД СПб.

Рис. 149. Переправа Николая II через понтонный мост на Неве в 1901 г.

С середины XIX века Ижорские заводы поставляют броню для российского флота и береговых укреплений. В 1878–1900 гг. на них начинается строительство военных судов. За указанный период построено 19 миноносцев и 5 тральщиков [Бурим, Ефимова 2009, с. 54–56, 75]. В 1912 г., двести лет спустя после петровской программы строительства бригантин, в Усть-Ижоре снова начинают строить корабли. На восточной окраине села, на месте разорившейся картонажной фабрики, было начато сооружение Усть-Ижорской верфи Санкт-Петербургского металлического завода (современный Средненевский завод в пос. Понтонный). Это было связано с новой программой строительства флота, осуществлявшейся перед Первой мировой войной. С 1914 по 1916 год здесь были спущены на воду 8 эскадренных миноносцев: «Орфей», «Гром», «Забияка», «Победитель», «Петры», «Десна», «Самсон», «Азард». На Усть-Ижорской верфи, где работало около 1500 человек, строились корпуса судов, а оборудование и оснащение их происходило в Санкт-Петербурге. В 1916 году верфи заказали постройку пяти новых эсминцев, а в 1917 году на ее стапелях было заложено восемь тральщиков типа «Ударник». Однако новые строительные программы миноносцев и тральщиков были заморожены с началом революции. Несмотря на то что верфь продолжала действовать в 1920-1930-е гг., работы на ней ограничивались преимущественно ремонтом старых судов и строительством буксиров.

«Мы наш, мы новый мир построим…»

Революционное движение, по свидетельству местных жителей, почти не коснулось зажиточного села. Существует топонимическая легенда, объясняющая, почему в советское время Шлиссельбургское шоссе в пределах села называлось проспектом 9 Января. По воспоминаниям старожилов, в этот день, вошедший в историю как день Кровавого воскресенья – расстрела на Дворцовой площади рабочих, пришедших с петицией к царю, по Шлиссельбургскому тракту в Петербург двигалась колонна демонстрантов. Документальных подтверждений этого события не найдено. Хотя известно, что колонна рабочих Ижорских заводов приняла участие в шествии к Зимнему дворцу [Бурим, Ефимова 2009, с. 68]. В 1914 г., перед войной, была забастовка на верфи. К митингующим рабочим примкнули работники коробочной фабрики. Демонстранты направились к фанерному заводу, но там были разогнаны казаками. Во время революционных событий в Усть-Ижору приезжали рабочие с завода «Большевик», и при их участии была закрыта коробочная фабрика.

В Рыбацком и Усть-Ижоре волостные советы крестьянских депутатов были созданы уже вскоре после Февральской революции – в марте 1917 г., раньше других районов Петроградской губернии. Они создавались на базе ликвидированных земств путем выборов депутатов от всех деревень. С 1918 г. вся власть в пределах волостей перешла волостным советам рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Летом 1922 г., по решению пленума Петрогубисполкома, Усть-Ижора была включена в состав Луначарской волости[109]. Но уже с 1925 г. она вновь стала центром Октябрьской волости.

Рис. 150. Вид на западные окрестности Усть-Ижоры с колокольни. ЦГАКФФД

Известный историк Петербурга П.Н. Столпянский, проплывавший в 1921 г. на пароходе от Петрограда до Шлиссельбурга, такими увидел прибрежные селения у устья Ижоры: «Высокие трубы гофманских печей говорят о наличии кирпичных заводов, сравнительно большие, хорошо устроенные крестьянские избы свидетельствуют о благосостоянии крестьян, умеющих извлекать выгоду из близкого соседства со столицею» [Столпянский 1922, с. 53]. Однако уже в 1921–1922 гг. все кирпичные заводы в Петроградской губернии национализировали. Большая их часть в окрестностях Усть-Ижоры прекратила свое существование. Одним из немногих предприятий, на котором производство кирпича продолжалось, стал завод на левом берегу Ижоры, по дороге в Колпино, основанный Дмитрием Кузьмичем Захаровым. С ним соединили располагавшееся рядом предприятие Александра Васильевича Захарова. Новый завод, получивший в советское время название «Победа», а позднее – «Кнауф», продолжает работать до наших дней [Мелкова 2003а, с. 95].

В 1931 г., по инициативе С.М. Кирова, в окрестностях Усть-Ижоры, вблизи железной дороги, начинается строительство завода «Металлострой» и поселка при нем, который первоначально назывался Соцгород (рис. 150). Здесь планировалось построить крупнейший в Европе сталелитейный цех. Завод начал выпускать продукцию уже в 1933 г. Тогда же были построены первые дома для рабочих, однако масштабное строительство в поселке началось уже после войны [Из историиМеталлостроя 2005, с. 105–108].

Еще летом 1914 г. планировалось строительство напротив церкви Александра Невского нового дома для ее служителей.

Проект трехэтажного кирпичного здания архитектора Боброва был утвержден в июле, однако, его реализации помешала начавшаяся в следующем месяце Мировая война. С приходом советской власти, в 1919–1925 гг., в усть-ижорском храме, как и в других церквах России, начались изъятия церковных ценностей. На первом этапе – серебряных изделий и драгоценных камней, украшавших иконы, дорогой утвари, облачения церковнослужителей. Впоследствии стали изымать и сами иконы, церковную утварь, колокола, оборудование, мебель [ЦГИА СПб. Ф. 1000. Оп. 1. Д. 14]. Наконец в 1934 г. церковь закрыли. По свидетельству очевидцев, группа активистов, прибывшая с завода «Большевик», в один день разрушила внутреннее убранство храма. В 1935 г. уничтожили большую часть архивных документов по истории усть-ижорской церкви. В 1938 г. арестовали бывшего священника храма В.П. Исполатова, который служил здесь в 1920–1932 гг., и оставил по себе самые добрые воспоминания. Только в 1959 г. Исполатов был посмертно реабилитирован [Мещанинов 1998, с. 354]. Церковь Покрова Богородицы в с. Рыбацком, в которой он закончил свою службу, в 1934 г. была закрыта, а в 1935 г. снесена [Сорокин и соавт. 2009, с. 115–126].

По рассказам старожилов, после закрытия усть-ижорской церкви и уничтожения внутреннего убранства, в ее помещении открыли клуб, как это было принято в те времена. Однако просуществовал он недолго из-за отрицательного отношения к этому жителей поселка. Согласно одному из местных преданий, однажды, в полночь, во время вечеринки, из церковного алтаря через Царские врата вышел большой черный бык, повергший в ужас присутствующих, тут же обратившихся в бегство.

Рис. 151. Духовой оркестр на мосту перед храмом во время демонстрации

После национализации крестьянской земли и закрытия многих мелких предприятий жители села вынуждены были искать себе работу на стороне, в Ленинграде и Коллине. В стране, выбравшей новый путь и старавшейся забыть свою историю, старые памятники, напоминавшие о ней, были неуместны (рис. 151). Позже церковное здание использовали как торговую лавку и склад. Печальная судьба ожидала и екатерининский обелиск, бывший многие годы гордостью селян. С него были сняты все металлические детали и благодарственные слова неугодной теперь царицы (рис. 152). Что же произошло в сознании народа, что жители благополучного, зажиточного села, вкладывавшие на протяжении всей его истории столько сил и средств в создание и поддержание своего храма, бережно сохранявшие память о прошлом и отличавшиеся высоким патриотизмом, в одночасье отреклись от всего этого?

Рис. 152. Екатерининский обелиск в 1950 г. Архив КГИОП СПб.

Великая Отечественная – снова на передовой

В годы Великой Отечественной войны Усть-Ижора не была занята немецкими войсками, но на долгое время находилась у линии фронта. В 20-х числах августа противник перерезал Октябрьскую железную дорогу в районе Чудова, овладел городами Тосно и Мга и в конце месяца вышел к Неве в районе Ивановского и Отрадного [Павлов 1985, с. 22–24]. Далее он стал развивать наступление на Петрокрепость и Ленинград. Форсировав реку Тосну 31 августа, немцы заняли деревню Новую на Неве, но уже 2 сентября ее освободили части 4-й дивизии народного ополчения. 8 сентября немцы заняли Петрокрепость – кольцо блокады Ленинграда замкнулось. Уже 9 сентября они попытались форсировать Неву в районе Ивановских порогов, но были отбиты. 17 сентября были захвачены города Павловск и Пушкин.

В междуречье Тосны и Ижоры противника остановили на линии второго противотанкового рва, проходившего от пос. Саперный до Ям-Ижоры, как раз через территорию бывшего Усть-Ижорского лагеря. На его месте теперь стояли немецкие части 122 пехотной дивизии, а с нашей стороны оборону заняли 43-я и 85-я стрелковые дивизии 55-й армии. Штаб армии первоначально находился в пос. Саперный, в здании завода «Ленспиртстрой». Заводские сооружения, стоявшие почти на передовой, были разрушены артиллерией противника. После войны их руины сохранили и использовали как съемочною площадку Ленфильма, для съемки фильмов о войне.

На юго-восточных подступах к Ленинграду 19 сентября фронт стабилизировался по линии Пулково – Большое Кузьмино – Путролово – Новая (рис. 153). Попытка контрнаступления русских войск в направлении Красного Бора с целью прорыва блокады в октябре не удалась. В тяжелых боях потери 55-й армии только за сентябрь и октябрь составили 17 235 человек. Попытки прорыва блокады на этом направлении повторялись в 1942 г. еще трижды, но наталкивались на ожесточенное сопротивление немецких войск и не имели успеха, став лишь репетицией будущего прорыва [Векслер 2005, с. 41–45]. В междуречье Тосны и Ижоры противник был остановлен на линии Колпино – Саперный – Новая в 10 км от Усть-Ижоры, где располагались тыловые части.

Рис. 153. Линия фронта в окрестностях Колпина, Усть-Ижоры в 1942 г.

В конце лета следующего года, в связи с новыми планами немцев овладеть Ленинградом, была предпринята попытка отбросить их от города на восточном направлении. С 19 августа по 7 сентября 1942 г., одновременно с началом наступления Волховского фронта на Синявинских высотах, у Невы проходила Усть-Тосиенская наступательная операция. Она велась силами 55-й армии и Ленинградской военно-морской базы.

Противник располагал на этом участке эшелонированной обороной, усиленной минными полями и дотами. При поддержке артиллерии с кораблей с северного берега Невы на правый берег реки Тосно в с. Ивановском бронекатерами высадили десант в составе около 330 человек. Одновременно со стороны Саперного началось наступление сил 268-й стрелковой дивизии. В операции участвовало 38 катеров, 3 эсминца, 3 канонерские лодки и артиллерийские бронекатера. Руководил операцией командующий Балтийским флотом вице-адмирал В.-Ф. Трибуц. После перехода немцев в контратаку, несмотря на большие потери, составлявшие около половины наступавших соединений, усть-тосиенский плацдарм глубиной до 600 метров и в километр по фронту удалось сохранить [Иванова 2008, Усть-Тосиенская операция].

Усть-Ижора находилась в прифронтовой полосе, всего километрах в 5–6 от передовой и, по рассказам старожилов, жила по законам военного времени. Основную часть жителей села эвакуировали. В июле-августе 1941 г. все население прифронтовых сел, включая подростков, мобилизовали на строительство оборонительных укреплений. В подвале здания волостного правления разместились советские и партийные учреждения Слуцкого (Павловского) района, в состав которого в то время входила и Усть-Ижора. С началом артиллерийских обстрелов жителей переселили в землянки, которые сами должны были оборудовать рядом со своими домами.

В селе стояли военные части, на Неве – корабли Невской флотилии. Уже осенью 1941 г. немцы начали авианалеты и минные атаки на русские корабли. Используя быстрое течение реки, они пускали мины вниз по течению Невы. 9 октября на одной из мин подорвалась лодка с двумя мальчиками-рыбаками[110], которые первыми заметили мины. Это послужило сигналом для военных катеров, которые стали расстреливать оставшиеся мины. Для предотвращения минных атак весной 1942 г. на всю ширину Невы были установлены заградительные сети [Храмцев 2002, с. 7]. Само село немецкая авиация почти не бомбила, старожилы вспоминали всего три бомбы, сброшенные на него. Основные разрушения причинили артиллерийские обстрелы. Облик села сильно изменился – около 140 домов исчезло. Часть из них была разрушена при обстрелах, другие разобраны для строительства укреплений или просто на дрова в холодные зимы блокады.

После военных операций на Невской Дубровке и «Невском» пятачке по реке плыло множество тел погибших солдат, часто их выбрасывало течением на берег, где погибших и хоронили. Братская могила была устроена на прицерковном кладбище.

В 1942 г., когда в Усть-Ижоре в одном каменных домов размещался штаб 55-й армии, было принято решение взорвать церковную колокольню, служившую ориентиром для пристрелки артиллерии противника. Перед взрывом младший лейтенант Журавлев произвел ее обмеры. Впоследствии Б.Н. Журавлев стал известным ленинградским архитектором, проектировавшим здания на Невском проспекте и станции метрополитена «Площадь Восстания» и «Фрунзенская» [Евлахов 1981, с. 193]. Один из подрывников впоследствии рассказывал, что колокольня, как и было спланировано, обрушилась прямо на кладбище. Подрывники старались сохранить оставшуюся часть здания церкви и предотвратить от завалов Шлиссельбургское шоссе. Судя по всему, это и привело к разрушению многих памятников-обелисков и склепов, находившихся вблизи храма (рис. 154). Тогда же недалеко от этого места, на берегу Ижоры, за домом священника, произошла еще одна катастрофа – упал русский самолет-истребитель, у которого отказал мотор. Летчику удалось спастись, воспользовавшись парашютом. Остатки самолета частично были вскрыты в процессе археологических работ. Еще один подбитый – немецкий – самолет упал на Маяке, на мысу вдающемся в реку в 1 км ниже устья Ижоры.

Рис. 154. Церковь Александра Невского и кладбище после войны

Большинство оставшихся жителей села работали на военных заводах, добираться туда приходилось пешком. Выжить в трудное блокадное время помогали земельные участки. По воспоминаниям очевидцев, Усть-Ижору посетил писатель А.А. Фадеева, остановившись в одном из домов на Плановой улице[111].

Рис. 155. Церковь Александра Невского в 1960-1970-е гг.

В январе 1943 г. силами 67-й армии Ленинградского фронта и 2-й ударной армии Волховского фронта был осуществлен прорыв блокады. Но только год спустя, в 20-х числах 1944 г. блокада с Ленинграда была окончательно снята.

Жители стали возвращаться в село сразу после прорыва блокады. Строились дома, появились новые улицы: Пушкинская, Новая, Социалистическая, Максима Горького, Чкалова, Школьная, Комсомольская. Вместо поврежденного в войну моста через Ижору ввозвели новый. Но храм, в котором по-прежнему размещались торговый склад и керосиновая лавка, простояв много лет без ремонта, продолжал медленно разрушаться. В конце 1960-х гг. рухнул его прогнивший деревянный купол, затем обрушился кирпичный свод трапезной (рис. 155). В тяжелое послевоенное время кирпич и каменную плиту из кладок церкви и ограды использовали в качестве стройматериалов.

В это же время начался отток населения из Усть-Ижоры в поисках работы в соседние города и большие поселки. В 1970-х гг. историческое село было объявлено бесперспективным, и его территорию планировалось застроить многоэтажными домами. В поселке стали закрывать общественные учреждения (школу, больницу, баню), подталкивая жителей к переезду в город. Одной из немногих «достопримечательностей» здесь оставался вино-водочный магазин, расположенный в здании бывшей ямской станции, а одним из удобных мест проведения досуга его покупателей – разрушающийся храм, одиноко стоявший за мостом напротив.

Дорога к храму

«Время собирать камни»

Война напомнила о героях прошлого и местах их славных побед. В 1949 г. был поставлен на государственную охрану Екатерининский обелиск, а в середине 1950-х он был отремонтирован и на нем появилась новая доска с надписью. Посетивший Усть-Ижору в 1957 г. генерал Караев, писал о поле Невской битвы следующее: «Здесь ничто не напоминало о подвиге нашего народа, совершенного при защите рубежей Отчизны. Правда, на мысе, выдающемся в Неву, где, по преданию, после битвы отдыхал Александр Невский был сооружен храм, но его здание находится в стороне от поля битвы, даже на другом берегу Ижоры и не может, конечно, рассматриваться как памятник, достойный увековечить славную победу, одержанную нашим народом». 20 июля 1957 г., по инициативе Военно-исторической секции Ленинградского дома ученых АН СССР[112], «в связи с 250-летием Ленинграда от военной общественности города» в Усть-Ижоре установили мемориальную мраморную доску. На ней была высечена надпись: «Здесь 15 июля 1240 года произошла битва, в которой русское воинство Александра Невского наголову разбило превосходящие силы врагов, вторгшихся на территорию нашей родины» (рис. 156).

Рис. 156. Мемориальная доска в память о Невской битве. 1955 г.

Место на высоком правом берегу реки Ижоры было выбрано, «несколько отступя от ее устья, куда бежали к своим кораблям шведы, преследуемые воинами Александра Невского». Усть-Ижорский совет взял на себя работы по устройству набережной и озеленению выбранного места. Вокруг памятника посадили деревья и цветы, а в дальнейшем здесь предполагалось «устроить бульвар, поставить скамейки и превратить набережную в место культурного отдыха усть-ижорцев».

В следующем, 1958 г. в усть-ижорской школе создали музей, а школьники взяли на себя шефство по уходу за обелиском.

Рис. 157. Церковь Александра Невского в 1980-е гг. ЦГА КФФД СПб.

«Установление мемориальной доски на месте исторической Невской битвы укрепило в советских людях чувство гордости за нашу прекрасную Родину», – писал об этом событии генерал Караев [Караев 1960, с. 179].

Так одна эпоха, создавая новые обелиски, отрицала разрушавшиеся на глазах памятники той же победе, созданные ранее. Церковь Александра Невского, заложенная здесь в петровское время, стояла в одном ряду с другими мемориальными храмами на полях сражений. Только в 1974 г., с началом изменений в общественном сознании по отношению к церковной архитектуре, усть-ижорский храм Александра Невского наконец-то получил статус памятника истории и культуры. При этом в документах называли не церковью, а «зданием бывшей церкви», как бы отгораживаясь от его истинного назначения и оправдываясь за его сохранение. Однако, несмотря на это, разрушение храма продолжалось, особенно после того как его помещение перестало использоваться под склад.

Рис. 158. Церковь Александра Невского в 1980-е гг. ЦГА КФФД СПб.

Процесс его постепенного разрушения легко проследить по снимкам послевоенного времени. На фотографиях 1960-1980-х гг. можно увидеть руины храма, сперва без колокольни, а затем и без купола, с зияющими провалами окон и дверей и горами строительного мусора внутри (рис. 157, 158). Церковные развалины окружало разоренное, заброшенное кладбище без ограды, заросшее кустарником и бурьяном. Складывалось впечатление, что все это чужое, не имеющее отношения к современному поселку и его жителям.

Общество «Невская битва»

Но идея восстановления храма вынашивалась на протяжении всех послевоенных лет, хотя воплотить ее в атеистическом государстве было непросто. Только с началом перестройки, когда в стране стали возникать стихийные движения за возрождение разрушенных в советские времена памятников церковного зодчества, одно из первых обществ, поставивших перед собой такую цель, появилось как раз в Усть-Ижоре, в канун празднования 750-летия Невской битвы. С начала 1987 года группа ученых из Научно-исследовательского института электрофизической аппаратуры им. Д.В. Ефремова в соседнем пос. Металлострой начинает переговоры с городскими властями о необходимости реставрации старого храма для устройства в нем мемориального музея Невской битвы. Первые работы по расчистке руин, в которых участвовало 24 добровольца, состоялись 18 апреля 1987 г., в день Всесоюзного коммунистического субботника. А летом энтузиасты объединились в общество «Невская битва», целью которого стало полное возрождение храма. Воскресники стали регулярными и продолжались непрерывно до окончания реставрации (рис. 159). За это время в них приняли участие сотни людей из Металлостроя, Усть-Ижоры, Колпино и Петербурга [Трубников 2001].

Рис. 159. Работы по разборке завалов в храме летом 1988 г. Фото автора

В канун 750-летнего юбилея Невской битвы в Ленинграде обсуждались различные проекты увековечивания памяти об этом событии. Высказывались идеи превращения центра Усть-Ижоры как Поля Невской битвы в музейно-парковую зону. На заседании Ленгорсовета 4 ноября 1987 г., приняли решение «о создании парковой зоны и реставрации здания бывшей церкви Александра Невского». 4 сентября 1989 г. вновь рассматривался вопрос «О первоочередном благоустройстве парковой зоны в Усть-Ижоре и праздновании 750-летия Невской битвы» [Бюллетень 1989, с. 14]. Во время празднования юбилея состоялось несколько научных конференций, посвященных этому событию и Александру Невскому.

Рис. 160. Реставрация церкви в 1988 г. Фото автора

Рис. 161. Установка опалубки под свод в трапезной в 1989 г. Фото автора

В январе 1988 года к воссозданию храма приступил трест «Леноблреставрация». Но церковь по-прежнему возрождали «всем миром»: общество «Невская битва»[113] продолжало оказывать помощь специалистам и следило за ходом реставрации. В первый год выполнена значительная часть строительных работ в храме, а в 1989 г. начинается его отделка (рис. 160, 161). Тогда же готовился проект размещения в нем мемориальной музейной экспозиции «Невская битва»[114]. Следует заметить, что использование церковных зданий для устройства военно-исторических мемориалов широко распространено на полях сражений. Подобные проекты в нашей стране реализовывались неоднократно, а некоторые из них – на Куликовом и Бородинском полях – в крепости Орешек существуют до наших дней. Но с начала воссоздания храма в Усть-Ижоре изменения в общественном сознании стали происходить так быстро, что к окончанию реставрационных работ у большинства добровольцев не осталось сомнений: в нем необходимо возродить православную церковь. Обращение общества «Невская битва» к городским и церковным властям о передаче реставрируемого храма верующим было поддержано не сразу. Такое решение Ленсовет принял только в самый канун юбилея – в июле 1990 г. Тогда же общественность начала движение за возрождение самого исторического села и против планов многоэтажной застройки.

Рис. 162. Общество «Невская битва» во дворе дома священника. Фото автора

Рис. 163. Общество «Невская битва» вместе с детским археологическим кружком 1990 г. Фото из журнала «Аврора»

Празднование 750-летия Невской битвы 15 июля 1990 г. было общероссийским. В Усть-Ижоре оно проходило с широким размахом, при большом стечении народа. С трибуны, установленной перед храмом, выступали руководители Ленинграда, ученые, представители церкви. Патриарх Московский и всея Руси Алексий II произнес проповедь, затем состоялся крестный ход и был отслужен торжественный молебен. Реставрируемое здание храма было символично передано верующим[115]. Прямо у его стен развернули первую выставку по истории Усть-Ижоры, которая должна была стать основой будущего музея. Собравшимся представили театрализованную инсценировку Невской битвы, а у устья Ижоры сошлись русская и скандинавская ладьи[116]. Впоследствии празднование Дня Невской битвы становится в поселке постоянной традицией.

Рис. 164. Церковь Александра Невского. Фото автора

В 1991 году; из-за сложного экономического положения в стране; восстановительные работы в церкви были приостановлены и реставраторы покинули ее. Задачу ее сохранения снова взяли на себя добровольцы «Невской битвы» (рис. 162; 163). В 1992 г. они добились возобновления работ в храме, и уже 10 мая в нем состоялась церковная служба. На пожертвования; собранные обществом; в 1994 году приобрели первые колокола. В 1993 г. освятили Владимирскую часовню и в ней обустроили храм. Только два года спустя; в День перенесения мощей; 12 сентября 1995 года; церковь Святого Александра Невского была освящена архиепископом Новгородским и Старорусским Львом. Воссозданный храм сразу оживил центр Усть-Ижоры (рис. 164).

Дань прошлому или «воспоминания о настоящем»

Если 1990-е гг. были в поселке временем возрождения храмов, то начало 2000-х гг., становится временем скульптур. Идея создания в Усть-Ижоре памятника Александру Невскому широко обсуждалась общественностью. Установка его планировалась еще с конца 1980-х гг., одновременно с реставрацией храма, но многие осознавали, что главным памятником Невской битве, да и самому князю, является сам храм.

В 1998 г. был подготовлен очередной проект памятника Александру Ярославичу, специально для Поля Невской битвы[117]. Он предполагал создание более чем двухметровой ростовой фигуры князя в доспехах, отлитой в бронзе, которую предлагалось поставить на площади перед оградой у южного фасада храма. Искусствоведы так оценивали это произведение: «останавливающий жест раскрытой левой руки и меч, рукоять которого образует крест, прижатый к сердцу, раскрывают образ благочестивого защитника земли Русской, не нападающего, но твердо отстаивающего свою веру и землю» [Коршунова 1998, с. 2]. Однако первоначальной задумке В.Г. Козенюка не суждено было осуществиться. После смерти скульптора воплощением его идеи занялись энтузиасты. В 2002 году, после продолжительных дискуссий, монумент, названный «Памятник-часовня на месте Божьей помощи в день Невской битвы», был сооружен на прицерковном кладбище (рис. 165). Для его создания использовалась та же самая работа В.Г. Козенюка[118], но первоначальный облик князя изменился во время реализации проекта: от ростовой фигуры к бюсту. Портретный образ памятника повторял предшествующие работы скульптора, установленные в г. Пушкине и на Кобыльем городище. При этом в оформление была включена символическая часовня, вариант которой также впервые появился еще в составе скульптурной композиции в г. Пушкине.

Рис. 165. «Памятник-часовня на месте Божьей помощи в день Невской битвы», по проекту скульпторов В.Г. Козенюка,

А. А. Пальмина, архитекторов В. Чулкевина и В. Жукова) 2002 г. Фото автора

Почти одновременно с сооружением этого памятника в центре поселка развернулись работы по созданию другого, более масштабного мемориала. Идея появилась еще в 2001 г. и обсуждалась во время приезда губернатора Петербурга В.А. Яковлева в Усть-Ижору [Вестник Усть-Ижоры 2001, № 3, с. 7]. Ростовой бронзовый памятник Александру Невскому по проекту скульптора В.Э. Горевого и архитектора В.В. Попова изготовлен на заводе «Монументскульптура». Его установили на мысу при впадении Ижоры в Неву на специально созданной гранитной террасе, ступенями спускающейся к воде, перед алтарной частью церкви, связав их в единый архитектурный ансамбль. Открытие памятника состоялось 29 мая 2003 г., в празднование 300-летнего юбилея Санкт-Петербурга (рис. 166 (см. с. XV вклейки), 167).[119]

Рис. 167. Деталь памятника Александру Невскому по проекту скульптора В.Э. Горевого. Фото автора

Появился в поселке и бюст Петра Великого в военном облачении со свитком в руке скульптора А.В. Дегтярёва. Его установили и торжественно открыли на правом берегу Ижоры, перед зданием волостной управы, 30 мая 2002 года.

Рис. 168. Здание бывшей волостной управы. Фото автора

По мнению автора, следовало изменить отношение к образу Петра I, который в последнее время «подается несколько… по-шемякински». Имелся в виду оригинальный памятник императору Михаила Шемякина, установленный в 1991 г. в Петропавловской крепости. Он ломал устоявшиеся стереотипы, идеализирующие исторических деятелей, и поэтому вызвал неоднозначные оценки. Дегтярев, оценивая этот памятник в духе соцреализма, так охарактеризовал свою собственную работу: «лицо императора, сделанное с его посмертной маски, должно показывать мудрого и достаточно красивого человека, каким на самом деле и был Петр. Я в своей работе шел от утверждения образа выдающегося государя, а не карикатуры на него» [Сушко 2002, с. 5] (рис. 168, 169).

Рис. 169. Памятник Петру I у здания бывшей волостной управы.

Скульптор А.В. Дегтярёв. Фото автора

Отсутствие единого плана мемориализации исторического места привело к тому, что в течение одного года в Усть-Ижоре появились сразу два памятника Александру Невскому, расположенных на удалении около 50 м один от другого, бюст Петра Великого в 100 м от них и в 30 м от екатерининского обелиска. Незадолго до этого на прицерковном кладбище была оформлена братская могила советских солдат, погибших в годы Великой Отечественной войны. Два других мемориала, посвященных Великой Отечественной войне, появились и на окраинах поселка (рис. 170). Усть-Ижора снова воздавала дань памяти своим героям[120].

Рис. 170. Братская могила советских воинов, погибших в 1941–1943 гг. Фото автора

Существовали проекты установки здесь еще нескольких памятников. Один из них, «Летящие всадники», посвященный Невской битве, должен был оформлять мост через Ижору на Петрозаводском шоссе (рис. 171). Достаточно интересная монументальная скульптурная композиция со взметнувшимися в небо богатырями была призвана обозначить место сражения в городской среде. Однако для ее установки требовалась серьезная реконструкция самого моста, и поэтому проект пришлось отложить.

Рис. 171. Проект памятника «Летящие всадники».

Скульптор А.Г. Дема

Скульптурный памятник должен был увековечить и Александра Даниловича Меншикова, владельца усть-ижорской усадьбы и фактического основателя исторического села. Но впоследствии бюст этому сподвижнику Петра Великого решили установить в Коллине, тем более что территория меншиковской усадьбы была к этому времени застроена.

Рис. 172. Информационный знак «Историко-культурные памятники Усть-Ижоры»

Тогда же разработали проект установки информационных знаков и табличек в историческом центре поселка. Памятный знак «Усть-Ижора» должен был представлять собой четырехступенчатый гранитный монолит, рассказывающий об истории этого места. На поверхностях ступеней предполагалось поместить отлитые в бронзе макеты местности в устье Ижоры в различные исторические периоды: 1240, 1500, 1712 и 1880 гг. Основные утраченные памятники, такие как фортеция и усадьба Меншикова, предполагалось обозначить на местности специальными информационными знаками [Архив КГИОП – Проект мемориализации 2001]. Но и этот проект не был осуществлен в полной мере – обошлись лишь установкой двух информационных карт с обозначением исторических памятников Усть-Ижоры [Сорокин и соавт. 2001] (рис. 172).

Еще один памятник Александру Невскому в виде гигантского разрубленного меча, предполагалось поставить напротив устья Ижоры на противоположном берегу Невы [Сушко 1999, с. 50–53; Сушко 2009; Сушко Трубников 2001]. К несбывшимся проектам следует причислить и огромное колесо обозрения в центре поселка. С реализацией всех этих планов историческая часть села стала бы напоминать «сад камней» или место проведения скульптурного симпозиума. К счастью, не нашлось средств на многие из проектов, которые страдали явной гигантоманией и могли нарушить сложившееся равновесие небольших кирпичных и деревянных построек провинциального облика и спокойного прибрежного ландшафта.

В 2002 г. улицам в центре поселка вернули старые названия. Проспект 9 Января, названный так после революции в память о Кровавом воскресенье, был переименован в Шлиссельбургское шоссе, поскольку он совпадает с историческим трактом, носившим это наименование. Улица Пролетарской диктатуры по правому берегу Ижоры вновь стала улицей Бугры. Она называлась так из-за валов, сохранявшихся на месте старой петровской крепости. Набережная Октября и ул. Юных Пролетариев, расположенные по левому берегу реки Ижоры, вновь стали Нижней и Верхней Ижорской улицами [Устьиж 2002, № 5, с. 8].

Тогда же поселок получил свой герб[121]. На нем изображена ладья, плывущая по Неве, символизирующая древний водный путь, связывающий Русь с Европой. Внутри нее находилась крепость с башнями, напоминающая о славном историческом прошлом Ижорской земли в защите российских рубежей.

Рис. 173. Герб Усть-Ижоры и первоначальный эскиз автора

Этот элемент, наряду с рекой, связан с геральдической традицией региона, восходящей к гербам Ингерманландии XVII в. и А.Д. Меншикова начала XVIII в., на которых также присутствует изображение крепостных стен на берегах реки. Внутри крепости помещен храм Александра Невского – памятник победе в устье реки Ижоры (рис. 173).

Побережье Невы в последнее столетие быстро превращается в сплошной урбанистический массив, занятый городской, дачной и промышленной застройкой, что негативно сказывается на сохранении исторических ландшафтов и памятников старины. Земляные укрепления, а также места боев петровского времени в Приневье оказались преданы забвению. Крепости, защищавшие южный берег Невы в годы Северной войны, затерялись среди дачных участков и фабрик. Буквально на глазах застроили место боя 1708 г. у деревни Корчмино. Забыт и Усть-Ижорский военный лагерь, всего столетие назад славившийся своими образцовыми воинскими частями и передовыми инженерными сооружениями, следы которых еще, возможно, остаются на местности у поселков Саперный и Понтонный. Ничто больше не напоминает и о грандиозных проектах екатерининской эпохи – дворцовых комплексах в Пелле и в Островках в среднем течении Невы. На поверхности земли от них не осталось и следа, но это вовсе не означает, что они утрачены полностью. Необходимо предохранить места расположения памятников истории от дальнейшего уничтожения. Наряду с мемориалами Великой Отечественной войны, они являются редкими достопримечательностями этих мест и нуждаются в сохранении.

Усть-Ижоре повезло больше – сказалось «покровительство» Александра Невского, ведь все, что с ним связано, имеет для русских людей особую ценность. Эскизный проект музейно-парковой зоны поселка, разработанный к юбилею Невской битвы, предусматривал создание скверов по обоим берегам Ижоры от устья до Петрозаводского шоссе и музея в отреставрированном храме. Небольшую мемориальную территорию должна была окружать зона с пониженной застройкой, вокруг которой по утвержденному градостроительному плану Ленинграда предполагалось многоэтажное строительство. Но предлагавшиеся проекты так и не получили своего дальнейшего развития из-за осложнившейся экономической ситуации после развала Советского Союза.

Однако работа по проектированию мемориала велась не напрасно. Важными ее следствиями стали археологическое обследование центра поселка и разработка проекта зон его охраны. Изучение места Невской битвы, а также обнаружение остатков крепости петровского времени и позднесредневековых поселений заложили основу для постановки их на государственную охрану в 2001 г.[122] [Памятники истории и культуры 2005, с. 225]. Предложенные режимы сохранения объектов культурного наследия должны регулировать хозяйственную и строительную деятельность в центре Усть-Ижоры и не допустить здесь высотной и хаотичной застройки [Архив КГИОП – Проект зон охраны 1993]. Такой подход позволял в определенной мере сохранять Поле сражения и его сложившийся исторический ландшафт от непродуманных современных вмешательств. Тогда же обсуждалась и возможность создания здесь музея-заповедника «Поле Невской битвы», способного обеспечить сохранение исторических памятников и развитие туристической инфраструктуры [Сорокин 2002, 2002а].

Однако со временем возобладали другие подходы к использованию памятного места. «Откорректированные проекты» предусматривали сокращение охраняемой территории, уменьшавшейся, как шагреневая кожа, и послабления в проведении строительства по соседству с ней. По берегам Невы и Ижоры в ближайших окрестностях исторического центра, включая территорию меншиковской усадьбы, разрешили новую застройку. Поселок быстро менял свое лицо. За два десятилетия ушли в прошлое деревянные бревенчатые избы, украшенные ажурной резьбой, уступив место кирпичным особнякам, выстроившимся по берегам рек Ижоры и Невы вдоль старого Шлиссельбургского тракта. Новое строительство и разрушение исторических зданий началось и в самом центре поселка. Деструктивное влияние на видовые панорамы у устья Ижоры стали оказывать и появляющиеся со всех сторон от него, зачастую даже на значительном удалении в Металлострое и на другом берегу Невы, громоздкие сооружения жилого и производственного назначения. Приходится признать, что планы специалистов оградить историческое место от наступления новостроек и сохранить его для будущего во многом не сбылись. Тем не менее следует отметить, что центральная часть Усть-Ижоры все еще сохраняет самобытность – одну из главных ценностей этого места. Многочисленные фильмы, которые снимаются здесь, – лучшее тому подтверждение.

Рис. 174. Вид Невы от устья Ижоры. Фото автора

Несколько лет назад территорию усть-ижорской земляной крепости освободили от хаотичной дачной застройки и превратили в сквер. В нем и теперь легко различимы очертания крепостных укреплений в виде западин, трассирующих рвы, расплывшихся валов и бастионов. Стоило бы четче обозначить их на поверхности, не нарушая сохранившиеся в земле остатков. Но проекты музеефикации земляных крепостей достаточно сложны и дорогостоящи. А пока зеленая зона, называвшаяся ранее «бугры», отделяет оконечность мыса с ее архитектурными и скульптурными памятниками от современного поселка и позволяет сохранить необычную ауру исторического села. Церковь, двухэтажные кирпичные домики, выкрашенные в праздничные цвета, екатерининский обелиск, памятники Александру Невскому и Петру Великому, мощенный булыжником Шлиссельбургский тракт на фоне открывающегося невского простора, окаймленного вдали лесным массивом, создают неповторимый колорит этого места (рис. 174).

Идея создания усть-ижорского музея вынашивалась с конца 1980-х гг.[123] Однако воплощение ее по разным причинам откладывалось. Постоянно действующий музей «Невская битва 1240 года» открыт муниципальной администрацией в здании ямской станции XIX в. только в начале 2009 года. В основе его экспозиции – диорама сражения на Неве, созданная художником И.С. Жебровским. Она демонстрирует самый разгар битвы: нападение княжеской дружины на шведский лагерь и стоящие на Неве корабли (рис. 175, 176, см. с. XVI вклейки). В музее представлены копии образцов вооружения того времени и картины петербургских художников на темы, связанные с Александром Невским и Петром Великим[124]. Богатая событиями история самой Усть-Ижоры, рассказывающая о населявших ее людях, также должна получить свое отражение в будущем.

Ни для кого не секрет, что Петербург отсчитывает свою историю с начала XVIII столетия и его облик теснейшим образом связан с новым временем. Однако предыстория города на Неве, уходящая корнями в средневековье и даже в эпоху неолита, богата интересными событиями, и особое место среди них занимает битва 1240 г. в устье Ижоры. Трудно представить себе более удачное место для организации экспозиции на тему «Образ Александра Невского в русской культуре», чем Санкт-Петербург, где нашли последнее пристанище его останки и святым покровителем которого он является. Усть-Ижора с ее музеем могла бы стать центром изучения и популяризации допетровской истории края и, таким образом, органично расширить и дополнить хронологию и тематику исторических экспозиций Петербурга.

Выгодное географическое положение Усть-Ижоры на окраине Санкт-Петербурга, на пути к Шлиссельбургу – древнему Орешку – и Старой Ладоге, с одной стороны, и на дороге, связывающей дворцово-парковые ансамбли южных окрестностей города – Ломоносова, Петродворца, Стрельны, Павловска и Пушкина, – с другой, позволяют включить ее в различные туристические маршруты.

Музей не должен ограничиваться тесным пространством экспозиции. Наилучшим способом сохранения объектов историко-культурного наследия и окружающих их природных ландшафтов у устья реки Ижоры могла бы стать организация здесь музея-заповедника «Поле Невской битвы» [Сорокин 1999, 2002].

Рис. 177. Усть-Ижора зимой. Вид с высоты птичьего полета на устье Ижоры. Фото В.П. Миронова

Такие музеи существуют на полях многих великих сражений. Они формировались на протяжении длительного времени. Мемориализация таких мест традиционно начиналась со строительства храмов в память о погибших. Установка первых памятников и монументов на наиболее значимых полях славы русской истории происходит в XIX в., при Николае I. На Бородинском поле первый храм появился раньше, вскоре после сражения, в 1820 г., стараниями вдовы генерала А.А. Тучкова Марии, создавшей здесь женскую обитель. Первый монумент был воздвигнут на месте батареи Раевского в 1839 г. На Куликовом поле обелиск, посвященный Дмитрию Донскому, появился в 1848–1850 гг., а храм Сергия Радонежского построен в 1913–1917 гг. [Шеков 2002, с. 48–59]. На поле Полтавской битвы храм Святого Сампсония сооружен в 1852–1856 гг., а основная часть монументов создана, как и на Бородинском поле, к 100-летнему юбилею битвы [Шендрик, Янович 2002, с. 98]. Начало почитания полей сражений России и их мемориализации происходит на фоне патриотического подъема и пробуждения интереса к родной истории в середине XIX в., после победы в Отечественной войне 1812 г. Празднование юбилеев, как это было, например, в случае с Полтавской и Бородинской битвами (в 1909 и 1912 г.), становилось новым импульсом развития общественного интереса к славным победам прошлого. После революции интерес к военной истории России заметно снизился, оживившись только в годы Великой Отечественной войны и после победы в ней.

Рис. 178. Усть-Ижора зимой: символы. Фото автора

Музей-заповедник на Бородинском поле учрежден в 1961 г., а на месте Полтавской битвы – в 1981 г. Проект зон охраны Куликова поля разработали только в 1989 г., в то же самое время, когда планировалось и создание мемориальной зоны на поле Невской битвы. Музей-заповедник на Куликовом поле создан в 1996 г.

Поле Невской битвы должно стоять в одном ряду с этими заповедными территориями. Начало почитания его было положено Петром Великим. Деревянная церковь 1712 г. в Усть-Ижоре была одним из первых мемориальных храмов, воздвигнутых на полях сражений. Установка памятников, посвященных Невской битве, после празднования юбилея и разработка охранной документации на территорию у устья Ижоры стали следующими шагами на этом пути. Хотя многие возможности, имевшиеся для ее музеефикации еще десятилетие назад, уже утрачены, но по берегам рек остались свободные земли. Поле битвы еще можно рассмотреть сквозь плотную вуаль современной застройки и покрывшую его сеть улиц с аккуратными домиками и возделанными участками. Открытые берега рек Невы, Ижоры и Большой Ижорки, всхолмления, ложбины и овраги, местами с сохранившейся древесной порослью и зарослями тростника – остатками дремучих лесов, когда-то покрывших эти земли, многое еще могут рассказать о прошлом этих мест. Открытия, связанные с Невской битвой, наверняка еще ждут нас в будущем (рис. 177, 178).

Поля битв средневековья и нового времени на Неве – у устья Ижоры, в районе Корчмина, при Ландскроне и Ниеншанце на Охте и у крепости Орешек – стоят в одном ряду с полями сражений Великой Отечественной войны – «Невским пятачком» и Усть-Тосиенским плацдармом. Память о прошлом не должна быть избирательна.

Иллюстрации

Рис. 9. Раскопки ижорских захоронений. Фото автора

Рис. 11. Фибулы, подвески, бусы, перстень, рукоять ножа из женского захоронения. Фото автора

Рис. 13. Карта крестовых походов на Балтике в XIII–XIV вв.

Рис. 28. С.Н. Присекин. «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет»

Рис. 21. Нападение русских войск на шведский лагерь. Миниатюра Лицевого летописного свода сер. XVI в.

Рис. 29. Гаврила Олексич нападает на шведский корабль. Миниатюра Лицевого летописного свода сер. XVI в.

Рис. 30. Захоронение шведских воинов. Миниатюра Лицевого летописного свода сер. XVI в.

Рис. 47. Знамение иконы Богородицы. Новгород

Рис. 48. Благоверный князь Александр Невский. XVI в. Ипатьевский монастырь, Кострома

Рис. 49. И. Гусятников. Святой Александр Невский. 1740 г. Гос. Эрмитаж

Рис. 70. Шведская карта лена Нотеборг. XVII в. Фрагмент. Королевский архив, Стокгольм

Рис. 71. Шведская карта лена Нотеборг. 1699 г. Фрагмент. Военный архив, Стокгольм

Рис. 81. Карреньо де Миранда. Портрет российского посла в Испании Петра Ивановича Потёмкина. Ок. 1681 г. Музей Прадо, Мадрид

Рис. 73. Неизвестный художник. «Битва под Оршей». Фрагмент. Национальный музей, Варшава

Рис. 88. Штурм Нотебурга. Военный архив, Стокгольм

Рис. 89. Штурм Ниеншанца. Военный архив, Стокгольм

Рис. 93. Десант генерал-майора Любеккера на Неве в 1708 г. Военный архив, Стокгольм

Рис. 122. Находки XVIII в. из раскопок церкви:

1 – монеты медные; 2 – рюмка стеклянная; 3 – рукавицы кожаные; 4 – печной изразец

Рис. 136. Археологические находки из раскопок церкви Александра Невского XIX в.: 1 – бронзовая деталь иконостаса с изображением ангела; 2 – фрагмент свечи фарфоровой с эмальерным изображением Александра Невского; 3 – венец от иконы (бронза с эмалью); 4 – рукоять копия костяная; 5 – архитектурная керамическая деталь; 6 – фрагмент мозаичного пола из колокольни; 7 – фрагмент изразца печного керамического

Рис. 142. Карта окрестностей Колпино. Начало ХХ в.

Рис. 138. Владимирская часовня. Архитектор М.И. Щурупов. Современный вид. Фото автора

Рис. 166. Памятник Александру Невскому по проекту скульптора В.Э. Горевого и архитектора В.В. Попова. Фото автора

Рис. 176. Диорама «Невская битва» в усть-ижорском музее. Фрагмент. Фото Руслана Кононенко

Рис. 175. Диорама «Невская битва» в усть-ижорском музее. Общий вид

Источники и литература

Архивные материалы

РГА ВМФ

Ф. 234.1707 г. Д. 5;

Ф. 166. Оп. 1. Д. 2925;

Ф. 233. Оп. 1.Д. 12.

РГАДА

Ф. 192. Оп. 1.Д. 16.1,17;

Ф. 412. Оп. 1.Д. 167;

Ф. 198. Д. 291. Л. 117–118.

РГВИА

Ф. ВУА. № 24234, 24241.

РГИА

Ф. 485. Оп. 3. Д. 108,109;

Ф. 470. Оп. 5. Д. 235.

Архив КГИОП СПб

План столичного города и крепости Санкт-Петербурга 1722 г. (план Г.Ф. Койета). Копия. XVII/Г-92 – СФ.

Архив СПбИИ РАН

Ф. 36. Оп. 1. № 361;

Ф. 83. Оп. 1. № 4634,4797,4878;

Ф. 84. Оп. 1. № 39;

Ф. 270. Оп. 1. № 45,68, 69.

Архив ИИМК РАН

Ф. P-Ι. Д. 1120;

Ф. 2. 1933. Д. 55.

РНБ ОР (Отдел рукописей)

Ф. 796. № 97, 98.

ЦГИАСП6.

Ф. 256. Оп. 17. Д. 35, Оп. 27. Д. 447;

Ф. 1000. Оп. 1. Д.7:6–7.

ЦГАКФФД СПб.

KrA SK (sveriges krig)

12-106, 12-109, 11.9.

Литература

АИ СЗР 1978 – Аграрная история Северо-Запада России XVII века. Т. II. Л., 1978.

Алфавитный список 1856 – Алфавитный список селений по уездам и станам С.-Петербургской губернии. СПб., 1856.

Андреева, Тронь 2011 – Андреева Б. А., Тронь А.А. Рождение Петербурга. СПб., 2011.

Базарова 2006 – Базарова Т.А. Местное население и военные действия в Приневье начала XVIII в. // Приневье до Петербурга СПб., 2006. С. 70–77.

Базарова 2014 – Базарова Т.А. Создание «Парадиза»: Санкт-Петербург и Ингерманландия в эпоху Петра Великого. СПб., 2014.

Бегунов 1966 – Бегунов Ю.К. Житие Александра Невского в станковой живописи начала XVII в. // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 22. 1966. С. 311–326.

Бегунов 1995 – Бегунов Ю.К. Иконография святого, благоверного и великого князя Александра Невского // Князь Александр Невский и его эпоха. СПб., 1995. С. 172–176.

Бегунов 1995а – Бегунов Ю.К. Русские источники о Невской битве / Князь Александр Невский и его эпоха. СПб., 1995. С. 54–58.

Бегунов, Сапунов 1995 – Бегунов Ю.К., Сапунов Б.В. История мощей и рак святого благоверного великого князя Александра Невского // Князь Александр Невский: материалы науч. – практических конф. 1989 и 1994 гг. СПб., 1995. С. 85–90.

Бегунов, Кирпичников 1995 – Бегунов Ю.К., Кирпичников А.Н. От редакторов // Князь Александр Невский и его эпоха: исследования и материалы. СПб., 1995. С. 7–11.

Береговой портрет 2008 – Береговой портрет Невы. СПб., 2008.

Бережков 1879 – Бережков М.Н. О торговле Руси с Ганзой до конца XV в. СПб., 1879.

Беспятых 1991 – Беспятых Ю.Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. СПб., 1991.

Беспятых 2005 – Беспятых Ю.Н. Александр Данилович Ментиков: Мифы и реальность. СПб., 2005.

Бобровский 1891 – Бобровский П.О. Завоевание Ингрии Петром Великим 1701–1703 гг. СПб., 1891.

Богданов 1997 – Богданов А.И. Историческое, географическое и топографическое описание Санкт-Петербурга. СПб., 1997.

Богданов, Рубан 1749 – Богданов Г, Рубан В. Историческое, географическое и топографическое описание Санкт-Петербурга. СПб., 1749.

Брикнер 1869 – Брикнер А.Г. Война России со Швецией в 1788–1790 годах. СПб., 1869.

Брокгауз, Ефрон 1901 – Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. Т. ХХХНА. СПб., 1901.

Бубрих 1947 – Бубрих Д.В. Происхождение карельского народа. П., 1947.

Бурим, Ефимова 1997 – Бурим Л.Д., Ефимова Г.А. Ижорские заводы. СПб., 1997. С. 305

Бурим, Ефимова 2009 – Бурим Л.Д., Ефимова Г.А. Ижорские заводы. СПб., 2009.

Бутков 1836 – Бушков П.Г. О состоянии местностей Санктпетербургских в XVI веке // Журнал Министерства внутренних дел (СПб.). 1836. Ч. XX. С. 391–425.

Былины 1986 – Былины. М., 1986.

Бюллетень 1989 – Бюллетень исполкома Ленгорсовета народных депутатов. 1989. № 21.

Векслер 2005 – Векслер А.Ф. На реке Славянке // Рыбацкая слобода (СПб.). 2005. № 4. С. 41–48.

Векслер, Елшин 2003 – Векслер А.Ф., Елшин Д.Д. Петербургский кирпичный промысел // Кирпич и производство в Петербурге. СПб., 2003. С. 6–38.

Вернадский 2002 – Вернадский Г.В. Два подвига св. Александра Невского // Великий князь Александр Невский. М., 2002. С. 283.

Видекинд 2000 – Видекинд Ю. История шведско-московит-ской войны XVII века / пер. С.А. Аннинского, А.М. Александрова. М., 2000.

Вилинбахов 1963 – Вилинбахов В.Б. Балтийско-Волжский путь // Советская археология. 1963. № 3.

ВМОИДР 1851 – Временник Московского общества истории и древностей. Кн. 11. Переписная Окладная книга по Новгороду Водской пятины, 7008 г. М., 1851.

Воронова, Гладышева 2003 – Воронова Ю.С., Гладышева Н.Н. Семья Захаровых – основателей кирпичного промысла в Усть-Ижоре // Кирпич и производство в Петербурге. СПб., 2003. С. 59–63.

Гадзяцкий 1940 – Гадзяцкий С.С. Водская и Ижорская земли новгородского государства // Исторические записки. Т. 6. М., 1940.

Гадзяцкий 1941 – Гадзяцкий С.С. Карелия и Южное Приладожье в русско-шведской войне 1656-58 гг. // Исторические записки. Т. 11. М., 1941.

Гадзяцкий 1945 – Гадзяцкий С.С. Борьба русских людей Ижорской земли в XVII в. против иноземного владычества // Исторические записки. Т. 16. М., 1945.

Глазырина, Джаксон 1987 – Глазырина ГБ., Джаксон Т.Н. Древнерусские города в древнескандинавской письменности. М., 1987.

ГВНП 1949 – Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949.

Грицай 2002 – Грицай Ф. Жизнь, отданная людям. Из жизни земского врача Леонида Ивановича Воинова. СПб., 2002.

Генрих Латвийский 1938 – Генрих Латвийский. Хроника Ливонии. Μ.; Л., 1938.

Герберштейн 1866 – Герберштейн С. Записки о Московии. СПб., 1866.

Георги 1996 – Георги И.Г. Описание Российского Императорского города Санкт-Петербурга и достопамятностей в окрестностях оного. СПб., 1996.

Гиппинг 1909 – Гиппинг А.И. Нева и Ниеншанц. СПб., 1909. Т. 1, 2.

Гиппинг 2003 – Гиппинг А.И. Нева и Ниеншанц, или Введение в историю Санкт-Петербурга. СПб., 2003.

Гиппинг, Куник 1907,1913,1916 – Гиппинг А.И., КуникА.А. Нева и Ниеншанц. Т. I, II, Приложения. СПб., 1907,1913,1916.

Гоголицын, Гоголицына 1987 – Гоголицын Ю.М., Гоголицына Т.М. Памятники архитектуры Ленинградской области. Л., 1987.

Голубинский 1894 – Голубинский Е.Е. История канонизации святых в Русской Церкви // Богословский вестник. 1894. Т. 3, № 8.

Голубцов 1950 – Голубцов И.А. Пути сообщения в бывших землях Новгорода Великого и отражение их на русской карте середины XVII века // Вопросы географии. Вып. 20. М., 1950. С. 271–302.

Горбатенко 1994 – Горбатенко С.Б. Дудергофско-Таицкий историко-ландшафтный комплекс // Памятники истории и культуры Петербурга. СПб., 1994. С. 197–208.

Горбатенко 1998 – Горбатенко С.Б. Шведская мыза и графская резиденция. Карлберг – Царская Славянка // Шведы на берегах Невы. СПб., 1998. С. 34–43.

Горелик 2002 – Горелик М.В. Искусство убивать // Огонек. 2002. № 19–20. С. 40–45.

Горский 1996 – Горский А.А. Два «неудобных» факта из биографии Александра Невского // Александр Невский и история России. Новгород, 1996. С. 64–75.

Гурина 1992 – Гурина Н.Н. Культуры ямочно-гребенчатой керамики в связи с проблемой происхождения финнов // Древности славян и финно-угров. СПб., 1992. С. 9–14.

Гусарова 1988 – Гусарова Е.В. «В память сего Ижерского места…» // Ленинградская панорама. 1988. № 10. С. 34–36.

Гусарова 1988а – Гусарова Е.В. «В память сего Ижерского места…» 11 Ленинградская панорама. 1988. № 11. С. 32–35.

Гусарова 1989 – Гусарова Е.В. Церковь Александра Невского в и. Усть-Ижора. Историческая справка // Проект реставрации и приспособления церкви Александра Невского с часовней и оградой в и. Усть-Ижора Колпинского района г. Ленинграда. Архив треста Леноблреставрация. Л., 1989.

Данилевский 1994 – /Данилевский И.Н. Один из любимых героев детства // Знание – сила. 1994. № 7.

Данилевский 2005 – /Данилевский И.Н. Александр Невский: парадоксы исторической памяти / «Цепь времен»: Проблемы исторического сознания. М., 2005. С. 119–132.

Данилов 1996 – /Данилов А.М. Линейные корабли и фрегаты русского парусного флота. Минск, 1996.

Дегтярев 1995 – Дегтярев А.Я. Место битвы изменить нельзя // Колпица. СПб., 1995.

Деи 1990 – Ден Д. История Российского флота в царствование Петра Великого / вступит, ст., науч. ред., уточнение пер. и примеч. П.А. Кротова. СПб., 1990.

Джаксон 1995 – Джаксон Т.Н. Александр Невский и Хакон Старый. Обмен посольствами // Князь Александр Невский и его эпоха. СПб., 1995. С. 134–139.

Джаксон 2000 – Джаксон Т.Н. Четыре норвежских конунга на Руси. М., 2000.

Дипломатический словарь 1986 – Дипломатический словарь. Т.З. М., 1986.

Длуголенский 2009 – Длуголенский Я.Н. Век Анны и Елизаветы. Панорама столичной жизни. СПб., 2009.

Дневник Берхгольца 1859 – Дневник камер-юнкера Берхгольца. Ч. 1. М., 1859.

Доманский, Столяр 1962 – Доманский Я.В., Столяр А.Д. По бесовым следам. Л., 1962.

Добринская 1978 – Добринская А.Б. Узники Шлиссельбургской крепости. Л., 1978.

Долгинов 1961 – Долгинов М. О святых мощах. М., 1961.

Долуханов 1992 – Долуханов П.М. Эволюция природной среды в Ленинградской области и проблемы расселения // Древности славян и финно-угров. СПб., 1992. С. 19–23.

Дубяго 1953 – Дубяго Т.Б. Усадьбы петровского времени в окрестностях Петербурга // Архитектурное наследство. Вып. 4. Μ.; Л., 1953. С. 125–140.

Дьякова, Виноградова 2006 – Дьякова Ю.Р., Виноградова Т.Р. Памятная доска с именами погибших при штурме Нотебурга 11 октября 1702 г. / Труды гос. музея истории Санкт-Петербурга. Вып. 12. СПб., 2006. С. 54–62.

Евлахов 1981 – Евлахов И.А. Магистральный архитектор // Нева. 1981. № 8.

Екатерина Вторая 1787 – Екатерина Вторая. Записки касательно российской истории. СПб., 1787.

Елшин 2003 – Елшин Д.Д. Кирпичное производство по берегам Невы и ее притокам // Кирпич и производство в Петербурге. СПб., 2003. С. 39–47.

Епатко 2013 – Епатко А.Ю. Тайны прошлого. СПб., 2013.

Житие 1992 – Житие Александра Невского. СПб., 1992.

Житие 1995 – Житие Александра Невского. Первая редакция. 1280-е гг. / пер. Ю.К. Бегунова // Князь Александр Невский и его эпоха. СПб., 1995. С. 190–202.

Журнал 1770 – Журнал или поденная записка Петра Великого. Ч. 1.СП6., 1770.

Журнал МВД 1836 – Журнал МВД. Т. 20. О состоянии местностей Санкт-Петербурга в XVI в. СПб., 1836.

Завадская 1996 – Завадская А.А. Рака Александра Невского в собрании Эрмитажа / Александр Невский и история России. Новгород, 1996. С. 84–93.

Замятин 2008 – Замятин Г. А. Россия и Швеция в начале XVII в. СПб., 2008.

Захаров 2003 – Захаров К.В. Летописи семьи Захаровых // Кирпич и производство в Петербурге. СПб., 2003. С. 70–87.

Золотарев, Кобец 2009 – Золотарев О.А., Кобец В.Д. Подводные археологические разведки места кораблекрушения российского линейного корабля XVIII столетия «Святой Александр» на траверзе Тарханкутского маяка в 2005–2009 гг. // Изучение памятников морской археологии. Вып. 6. СПб., 2009.

Иван Грозный 2000 – Иван IV Грозный. Сочинения. СПб., 2000.

Иванова 2008 – Иванова И.А. Заслон на реке Тосне: сб. воспоминаний ветеранов 55-й армии и жителей прифронтовой полосы (1941–1944 гг.). СПб., 2008.

Из истории Металлостроя 2005 – Из истории Металлостроя // Ижорские берега. Вып. 5. СПб., 2005. С. 105–108.

Иностранцев 1882 – Иностранцев А. А. Доисторический человек каменного века побережья Ладожского озера. СПб., 1882.

Иностранцев 1910 – Иностранцев А.А. Вода и почва Петербурга. СПб., 1910.

Иоффе, Мельников 1991 – Иоффе А.Е., Мельников Р.М. Александр Невский // Морской энциклопедический словарь. Т. 1.Л., 1991. С. 51–52.

ИСС СИЕ 1884 – Историко-статистические сведения о СПб епархии. Вып. VIII. СПб., 1884.

Исторический атлас 2009 – Исторический атлас Санкт-Петербургской губернии. Репринтное изд-е Военно-топографической карты 1863 г. СПб., 2009.

ИОС 1994 – История отечественного судостроения. Т. 1. СПб., 1994.

Кавалеры Императорского ордена 2009 – Кавалеры Императорского ордена Св. благоверного князя Александра Невского, 1725–1917: био библиографический словарь: в 3 т. / авт. – сост. В.М. Пономарев, В.П. Шабанов. М., 2009.

Казармщикова 1991 – Казармщикова Т.Н. Иконография Александра Невского. 125 лет Новгородскому музею. Новгород, 1991. С. 79–85.

Караев 1960 – Караев Т.Н. Установление мемориальной доски на месте Невской битвы 1240 // Сб. докладов военно-исторической секции Ленинградского дома ученых. № 3. Μ.; Л., 1960.

Караев, Потресов 1970 – Караев ГН., Потресов А.С. Путем Александра Невского. М., 1970.

Карта 1676 – Карта бывших губерний Иван-Города, Яма, Копорья и Нэтеборга. Составленная по масштабу 1/210000 1827-го года под присмотром Генерал-Майора Шуберта

Генерального штаба Штабс-Капитаном Бергенгеймом 1-м. Из материалов, найденных в Шведских Архивах, показывающих разделение и состояние оного края в 1676 году. СПб., 1827.

Кашеваров 1994 – Кашеваров А.Н. Кампания советской власти по вскрытию святых мощей в 1918–1920 гг. // Новый часовой (СПб.). 1994. № 2.

Кеппен 1861 – Кеппен П.И. Хронологический указатель для истории инородцев Европейской России. СПб., 1861.

Кейсу 2000 – Kency С. Петербург до Петербурга. История устья Невы до основания города Петра. СПб., 2000.

Кильдюшевский 2006 – Кыльдюшевсшй В.И. Крепость Орешек – начало истории / Труды Гос. музея истории Санкт-Петербурга. Вып. 12. СПб., 2006. С. 7–33.

Кирпичников 1980 – Кирпичников А.Н. Древний Орешек, Л., 1980.

Кирпичников 1984 – Кирпичников А.Н. Каменные крепости Новгородской земли. Л., 1984.

Кирпичников 1988 – Кирпичников А.Н. Ладога и Ладожская земля VIII–XIII вв. / Историко– археологическое изучение Древней Руси. Вып. 1. Л., 1988. С. 38–78.

Кирпичников 1995 – Кирпичников А.Н. Невская битва 1240 г. и ее тактические особенности / Князь Александр Невский и его эпоха. СПб., 1995. С. 22–30.

Кирпичников 1996 – Кирпичников А.Н. Две великих битвы Александра Невского // Александр Невский и история России. Новгород, 1996.

Клейнберг 1958 – Клейнберг ИЗ. Военно-морские действия новгородцев при отражении орденской агрессии 1443–1448 гг. / История СССР. Т. 4. М., 1958. С. 116–122.

Книга Марсова 1766 – Книга Марсова или воинских дел. СПб., 1766.

Конькова 2001 – Конькова О.И. Ингерманландская историко-культурная зона в свете данных гуманитарных наук //

Очерки исторической географии. Северо-Запад России. Славяне и финны. СПб., 2001. С. 188–231.

Корин 1988 – Корин П.Д. Об искусстве. Статьи, письма, воспоминания о художнике / сост. Н.Н. Банковский. М., 1988.

Коршунова 2011 – Коршунова Н. Памятники Александру Невскому скульптора В.Г. Козенюка – духовные ориентиры современного культурного пространства. – URL: http:// ruskline.ru/tema/raznoe/delorus/2011.

Кривошеев, Соколов 2009 – Кривошеев Ю.В., Соколов Р.А. Александр Невский. Эпоха и память. СПб., 2009.

Кротков 1896 – Кроткое А.С. Взятие шведской крепости Нотебург на Ладожском озере Петром Великим в 1702 году. СПб., 1896.

Кючарианц 1982 – Кючарианц Д.А. Иван Старов. Л., 1982.

Кючарианц 1997 – Кючарианц Д.А. Иван Старов // Зодчие Санкт-Петербурга. XVIII век. СПб., 1997. С. 543–608.

Куницкий 1863 – Куницкий В. Река Ижора // Морской сборник. № 11. СПб., 1863.

Кучкин 1996 – Кучкин В.А. Александр Невский – государственный деятель и полководец средневековой Руси // Александр Невский и история России. Новгород, 1996.

Лаппо-Данилевский 1913 —Ааппо-/\анилевский А.С. Карты и планы Невы и Ниеншанца, собранные А.И. Гиппингом и А.А. Куником. СПб., 1913.

Лебедев 1985 – Аебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985.

Лебедев 2005 – Аебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси. СПб., 2005.

Левинтов 1997 – Аевинтов А. Именем твоим названы // Устьиж. № 3. 1997.

Ледовое побоище 1966 – Ледовое побоище 1242 г.: труды комплексной экспедиции по уточнению места Ледового побоища. Μ.; Л., 1966.

Линд 1995 – Линд Д.Г. Некоторые соображения о Невской битве и ее значении // Князь Александр Невский и его эпоха. СПб., 1995. С. 44–54.

Лоция Невы 1966 – Лоция Невы. Л., 1966.

Лунд Андерсен 2013 – Лунд Андерсен М. Кораблекрушение фрегата «Александр Невский» – частичка русской морской истории на западном побережье Дании // Изучение памятников морской археологии. СПб., 2013. С. 119–131.

Луппов 1957 – Ауппов С.П. История строительства Петербурга в первой четверти XVIII века. Л., 1957.

Лурье 1997 – Ауръе Я.С. История России в летописании и восприятии нового времени // Россия древняя и Россия новая: (избранное). СПб., 1997.

Мавродин 1949 – Мавродин В.В. Начало мореходства на Руси. Л., 1949.

Макарий 1886 – Макарий (Булгаков). История русской церкви. Т. IV, кн. I. СПб., 1886.

Малаховский и соавт. 1993 – Малаховский В.Б., Арсланов Х.А., Гей Н.А., /\жиноридзе Р.Н. Новые данные по возникновению Невы // Эволюция природных обстановок и современное состояние геосистемы Ладожского озера / под ред. Н.Н. Давыдовой и Б.И. Кошечкина. СПб., 1993. С. 61–84.

Мачинский 2003 – Мачинский Д.А. Ладога – древнейшая столица Руси и ее «ворота в Европу» // Старая Ладога – древняя столица Руси. СПб., 2003. С. 11–35.

МВУА ГШ 1871 – Военно-походный журнал генерал-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева // Материалы военно-ученого архива Главного штаба. Т. 1. СПб., 1871.

Медведев 1959 – Медведев А.Ф. Оружие Новгорода Великого // Материалы и исследования по археологии СССР. № 65. М., 1959.

Медведев 1966 – Медведев А.Ф. Ручное метательное оружие (лук и стрелы, самострел) VIII–XIV вв. // Свод археологических источников. El-36. М., 1966.

Мещанинов 1998 – Мещанинов М.Ю. Храмы и часовни города Колпино. СПб., 1998.

Мелкова 2003 – Мелкова М.М. Кирпичные заводы крестьянских семей Захаровых, Кононовых, Лядовых // Кирпич и производство в Петербурге. СПб., 2003. С. 88–94.

Мелкова 2003а – Мелкова М.М. От кирпичных заводов Захаровых к предприятию XXI в. // Кирпич и производство в Петербурге. СПб., 2003. С. 95–99.

МЭС 1991 – Морской энциклопедический словарь. Т. 1–3. СПб., 1991.

Назаренко 1990 – Назаренко В.А. Приладожская чудь // Финны в Европе VT-XV вв. Т. II. М., 1990. С. 82–93.

Нарва 2001 – Нарва: культурно-исторический справочник. Нарва, 2001.

Населенные места 1905 – Населенные места Российской империи по данным первой всеобщей переписи населения 1897 г. СПб., 1905. С. 197.

Неволин 1853 – Неволин К.А. О пятинах и погостах Новгородских в XVI в. // Записки Императорского Русского географического общества. Кн. VIII. СПб., 1853.

Нейдгардт 1867 – Нейдгардт П. Памятная книжка Санкт-Петербургской губернии. СПб., 1867.

Немиров 1888 – Немиров Г.А. Петербург до его основания. СПб., 1888.

Нива 1901 – Нива. 1901. № 32. С. 534.

Никитин 1979 – Никитин А.А. Невский кирпичный промысел // Кировец (Кировский р-н Лен. обл.). 1979. 24 февр.

НЛ СХС 1888 – Новгородская летопись по синодальному харатейному списку. СПб., 1888.

НПЛ 1950 – Новгородская первая летопись младшего и старшего изводов. М.; Л., 1950.

Новгородские летописи 1879 – Новгородские летописи. СПб., 1879.

Нордлинг 1977 – Нордлинг К.О. К вопросу о целях и задачах крестового похода Биргера ярла в Финляндию в 1240 г. // Скандинавский сборник. Вып. 22. Таллин, 1977. С. 71–82.

Озерецковский 1812 – Путешествие академика Н. Озерецковского по озерам Ладожскому Онежскому и вокруг Ильменя. СПб., 1812.

Описание Санкт-Петербургской губернии 1838 – Описание Санкт-Петербургской губернии по уездам и станам. СПб., 1838.

Описание дел 1891, 1902 – Описание дел архива Морского министерства за время с половины XVII до начала XIX столетия. СПб., 1891. Т. 6; 1902. Т. 9.

Павленко 1989 – Павленко Н.И. Александр Данилович Ментиков М., 1989.

Павлов 1985 – Павлов Д.Б. Ленинград в Блокаде. Л., 1985.

Паллас 1773 – Паллас П.С. Путешествие по разным провинциям Российской империи. Ч. 1. СПб., 1773.

Памятная книжка 1868 – Памятная книжка Санкт-Петербургской губернии. СПб., 1868.

Памятники истории и культуры 2005 – Памятники истории и культуры Санкт-Петербурга, состоящие под государственной охраной. СПб., 2005.

Пашуто 1951 – Пашуто В.Т. Александр Невский и борьба русского народа за независимость в XIII веке. М., 1951.

Пашуто 1956 – Пашуто В.Т. Героическая борьба русского народа за независимость (XIII век) М., 1956.

ПВЛ 1991 – Повесть временных лет. М., 1991.

Петренко 1982 – Петренко В.П. Городище на реке Лава // КСИА. Вып. 171. 1982. С. 71–75.

Петров 2004 – Петров П.Н. История Санкт-Петербурга. СПб., 2004.

ПИБ ИПВ 1889 – Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. II (1702–1703). СПб., 1889.

ПИБ ИПВ 1951 – Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. VIII, вып. 2. М., 1951.

Писцовые книги 1859 – Писцовые книги Ижорской земли. Т. 2. СПб., 1859.

Попов 1973 – Попов А.И. Названия народов СССР. Введение в этнонимику. Л., 1973.

Празднество крестьян 1863 – Празднество крестьян сельских обществ сел. Усть-Ижоры и слободы Рыбацкой // Русский инвалид. № 192. 1863.

ПСЗ РИ 1830 – Полное собрание законов Российской империи. Собр. I. Т. 4, 26. СПб., 1830. № 2540.

ПСРЛ 1846 – Полное собрание русских летописей. Т. 1. СПб., 1846.

ПСРЛ 1848 – Полное собрание русских летописей. Т. 4.

Новгородская IV летопись. СПб., 1848.

ПСРЛ 1925 – Полное собрание русских летописей. Т. 4, вып. 2.

Новгородская и Псковская летописи. М., 1925.

ПСРЛ 1926–1928 – Полное собрание русских летописей. Т. 1.

Лаврентьевская летопись. Л., 1926–1928.

ПСРЛ 2000 – Полное собрание русских летописей. Т. 3. Новгородская I летопись. М., 2000.

ПСРЛ 2000а – Полное собрание русских летописей. Т. 5, вып. 2. Псковская III летопись. М., 2000.

ПСРЛ 2001 – Полное собрание русских летописей. Т. 1. Лаврентьевская летопись. М., 2001.

Путеводитель 1903 – Путеводитель по Санкт-Петербургу. СПб., 1903.

Пушкарев 1845 – Пушкарев И. Краткое историко-статистическое описание Санкт-Петербургской губернии. СПб., 1845.

Пыляев 1889 – Пыляев ММ. Забытое прошлое окрестностей Санкт-Петербурга. СПб., 1889.

Пыляев 2004 – Пыляев ММ. Старый Петербург. СПб., 2004.

Раздолгин, Скориков 1988 – Раздолгин А.А., Скориков Ю.А. Кронштадтская крепость. СПб., 1988.

Репин 1953 – Репин И.Е. Далекое близкое. М., 1953.

Рогов 1967 – Рогов AM. Александр Невский и борьба русского народа с немецкой феодальной агрессией в древнерусской письменности и искусстве // «Дранг нах Остен» и историческое развитие стран Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы. М, 1967. С. 32–58.

Российский архив 2000 – Российский архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв. Повседневные записки делам князя А.Д. Меншикова 1716–1720, 1726–1727 гг. М., 2000.

Рыдзевская 1945 – Рыдзевская Е.А. Сведения о Старой Ладоге в древнесеверной литературе // Краткие сообщения Института истории материальной культуры. Вып. XI. 1945.

Рябинин 1988 – Рябинин Е.А. Финно-угорские племена Северной Руси // Историко-археологическое изучение Древней Руси. Л., 1988.

Рябинин 1997 – Рябинин Е.А. Финно-угорские племена в составе Древней Руси: К истории славяно-финских этнокультурных связей: историко-археологические очерки. СПб., 1997.

Савельев 1877 – Савельев AM. О насыпях и курганах в Петербургской губернии // Известия Русского археологического общества. Т. VIII. СПб., 1877.

Сакса 2010 – Сакса А.И. Древняя Карелия в конце I – начале II тысячелетия н. э. СПб., 2010.

Санкт-Петербургские ведомости. СПб., 1789.

Саноцкий 1904 – Саноцкий Т.Ф. Кирпичное производство на реке Неве и ее притоках. СПб., 1904.

Свердлов 1974 – Свердлов М.Б. Скандинавы на Руси в XI в. // Скандинавский сборник. Вып. 19.1974. С. 55–68.

Свиньин 1823 – Свиньин П.П. Прогулка в Шлиссельбург // Отечественные записки. 1823. Ч. 13, № 33. С. 3–35.

Седов 1990 – Седов В.В. Прибалтийские финны // Финны в Европе. VI–XV века. Вып. 1: Формирование прибалтийских финнов, племена Прибалтики и юго-восточной Прибалтики. М., 1990.

Селин 2001 – Селин А.А. Магистральные дороги Северо-запада Новгородской земли в XVI–XVII вв. / Очерки исторической географии. Северо-Запад России. Славяне и финны. СПб., 2001. С. 86–99.

Селин 2002 – Селин А.А. Городок на Лаве: Первые итоги новых исследований // Ладога и Северная Евразия от Байкала до Ла-Манша. Связующие пути и организующие центры: 6-е чтения памяти Анны Мачинской: сб. статей. СПб., 2002. С. 199–206.

Селин 2008 – Селин А.А. Новгородское общество в эпоху смуты. СПб., 2008.

Семенов 1900 – Семенов В.А. Россия: полное географическое описание нашего отечества. Россия озерная область. Т. III. СПб., 1900.

Симановская 2005 – Симановская Е. Русский акцент грандиозного города. Потсдам, 2005.

Сказание о Мамаевом побоище 1985 – Сказание о Мамаевом побоище // Воинские повести Древней Руси Л., 1985. С. 203–269.

Славнитский 2003 – Славнитский Н.Р. Оборона Петербурга и Кроншлота в 1704–1705 гг. // Российская государственность: история и современность. СПб., 2003. С. 195–205.

Соловьев 1960 – Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 4, т. 8. М., 1960.

Соловьев 1961 – Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 5, т. 9. М., 1961.

Соловьев 1993 – Соловьев С.М. История России с древнейших времен. СПб., 1993.

Сорокин 1988 – Сорокин П.Е. Отчет об археологических раскопках церкви Александра Невского в Усть-Ижоре (1988) // Архив треста Леноблреставрация.

Сорокин 1989 – Сорокин П.Е. Отчет о работе усть-ижорского отряда в Колпинском районе г. Ленинграда в 1989 г. //Архив Института археологии РАН. Ф. Р-1. Д. 13959.

Сорокин 1993 – Сорокин П.Е. Страницы истории Ижорской земли. Усть-Ижора, 1993.

Сорокин 1993а – Сорокин П.Е. Изучение археологических памятников на территории г. Санкт-Петербурга: научный отчет. СПб., 1993. Приложение С.Б. Горбатенко // Архив Института археологии РАН.

Сорокин 1996 – Сорокин П.Е. Археологические исследования и проблемы сохранения культурного слоя на территории Санкт-Петербурга // Археология Петербурга. СПб., 1996.

Сорокин 1997 – Сорокин П.Е. Водные пути и судостроение на Северо-западе Руси в средневековье. СПб., 1997.

Сорокин 1997а – Сорокин П.Е. Природные условия и судовое дело Северо-Западной Руси. Древности Поволховья. СПб., 1997. С. 42–58.

Сорокин 1999 – Сорокин П.Е. Усть-Ижора. Программа создания музея-заповедника // Святой Александр Невский. Усть-Ижора, 1999. С. 54–67.

Сорокин 2000 – Сорокин П.Е. Александр Невский и его место в русской культуре // Михайловский замок (СПб.). № 3.2000. С. 120–125.

Сорокин 2000а – Сорокин П.Е. Церковь Св. Благоверного князя Александра Невского в Усть-Ижоре // Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. Вып. 23. СПб., 2000. С. 113–117.

Сорокин 2002 – Сорокин П.Е. Поле Невской битвы 1240 года. Результаты и перспективы изучения и музеефикации // Куликово поле и ратные поля Европы. Тула, 2002. С. 15–31.

Сорокин 2002а – Сорокин П.Е. Усть-Ижора – поле Невской битвы (результаты изучения и перспективы создания музея-заповедника) // Ладога и ее соседи в эпоху средневековья. СПб., 2002. С. 151–158.

Сорокин 2006 – Сорокин П.Е. Раскопки Ижорских могильников в бассейне реки Невы // Записки Института истории материальной культуры РАН. № 1. СПб., 2006. С. 94–111.

Сорокин 2007 – Сорокин П.Е. Археология юго-западных окрестностей Петербурга / Очерки истории Красного Села и Дудергофа. СПб., 2007. С. 13–23.

Сорокин 2008 – Сорокин П.Е. Ижора в эпоху средневековья. К вопросу о происхождении и ранней истории //Ладога и Ладожская земля в эпоху средневековья. СПб., 2008. С. 177–215.

Сорокин 2012 – Сорокин П.Е. О системе малых крепостей времен Северной войны в Приневье / Петровское время в лицах – 2012: материалы науч. конф. СПб., 2012. С. 276–286. (Труды Гос. Эрмитажа. LXIV.)

Сорокин, Певнева 2014 – Сорокин П.Е., Певнева М.В. Изучение ижорского могильника Кирсино 2 // Ладога в контексте истории и археологии Северной Евразии. СПб., 2014. С. 205–217.

Сорокин и соавт. 2001 – Сорокин П.Е., Шарова Е.А., Бутырин Д.А., Михайлов Н.В. Проект мемориализации памятников археологии на территории Санкт-Петербурга. Т. I. Концепция, предпроектные предложения по мемориализации памятников археологии. СПб., 2001. С. 19–29.

Сорокин и соавт. 2009 – Сорокин П.Е., Берташ AM., Андреева O.B.j Бельский С.В., Михайлова Е.Р.\, Семенов С.А., Соболев В.Ю. Историко-археологическое изучение утраченных храмов Петербурга / Археологическое наследие Санкт-Петербурга. Вып. 3. СПб. 2009. С. 71–86.

Сорокин и соавт. 2011 – Сорокин П.Е., Короткевин B.C.j Букин В.Д. Находки эпохи бронзы – раннего средневековья на Охтинском мысу // Европейская Сарматия. СПб., 2011. С. 368–382.

Сорокин и соавт. 2014 – Сорокин П.Е., Короткевин B.C.j Матвеев В.Н., Михайлов К.В. Штурм крепости Ландскрона по историко-археологическим данным // Stratum plus. № 6. СПб.; Кишинев; Одесса; Бухарест, 2014. С. 103–113.

Списки 1864 – Списки населённых мест Российской Империи, составленные и издаваемые центральным статистическим комитетом министерства внутренних дел» XXXVII Санкт-Петербургская губерния. По состоянию на 1862 год. СПб., 1864.

Срезневский 1989 – Срезневский ИМ. Словарь древнерусского языка. М., 1989. Т. 2, ч. 1; т. 3, ч. 1–2.

Статут Императорского ордена 1892 – Статут Императорского ордена Св. Благоверного Князя Александра Невского // Свод Учреждений Государственных. Кн. VIII, разд. II, гл. 4. СПб., 1892.

Стеценко 1989 – Стеценко Н.К. Технический отчет о комплексных инженерных изысканиях, выполненных в п. Старая Ладога. Т. 11. Инженерно-геологические изыскания. Л., 1989 // Архив Института «Спецпроектреставрация».

Сто великих битв 2002 – Сто великих битв. М., 2002.

Столпянский 1922 – Столпянский П.Н. Вверх по Неве от Санкт-Питер-Бурха до Шлюшина: путеводитель. Пг., 1922.

Строев 1844 – Строев П. Выходы государей царей и великих князей Михаила Федоровича, Алексея Михайловича и Федора Алексеевича, всея Руси самодержцев (с 1632 по 1682 г.). М., 1844.

Стурлусон 1995 – Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1995.

Супрягина, Карманов 2002 – Супрягина И., Карманов Д. Поселки Понтонный и Саперный // Топономический журнал. 2002. № 1/2 (8/9).

Сушко 1999 – Сушко А.М. Каким мне видится будущее Усть-Ижоры // Святой Александр Невский. СПб., 1999. С. 50–53.

Сушко 2002 – Сушко А.М. Интервью со скульптором // Вестник Усть-Ижоры. 2002. Май. № 6. С. 5.

Сушко 2009 – Сушко А.М. Проза и публицистика // Кривошеев Ю.В., Соколов Р.А. Александр Невский. Эпоха и память. СПб., 2009. С. 205–239.

Сушко, Трубников 2001 – Сушко А.М., Трубников Г.И. Усть-Ижора. Что нам стоит храм построить. Усть-Ижора, 2001.

Тацит 1969 – Тацит Корнелий. О происхождении германцев и местоположении Германии // Соч.: в 2 т. Т. 1. Л., 1969.

Тимченко-Рубан 1901 – Тимченко-Рубан Г.И. Первые годы Петербурга: военно-исторический очерк. СПб., 1901.

Титов 1993 – Титов А.А. Дополнение к исторической географии и топографическому описанию Санкт-Петербурга с 1751 по 1762 г., сочиненному А. Богдановым с рисунком прежних зданий. СПб., 1993.

Троицкий 1973 – Троицкий С.М. Хозяйство крупнейшего сановника России в первой четверти XVIII в. // Россия в период реформ Петра I. М., 1973.

Трубников 2001 – Трубников Г.И. Что нам стоит храм построить // Сушко А.М.^ Трубников Г.И. Усть-Ижора. Что нам стоит храм построить. Усть-Ижора, 2001.

Туманский 1789–1790 – Туманский Ф.В. Опыт повествования о деяниях, положении, состоянии и разделении Санкт-Петербургской губернии, 1789–1790 гг. // РНБ, Отдел рукописей, Эрмитажное собрание, № 558.

Тюрин 1998 – Тюрин В.В. Древний Новгород в русской литературе XX в.: Реальность и мифы // Прошлое Новгорода и новгородской земли: материалы науч. конф. 11–13 ноября 1998 года. Новгород, 1998.

Устьиж. 2002. № 5.

Устрялов 1863 – Устрялов Н.П. История царствования Петра Великого. Т. 4, ч. 2. СПб., 1863.

Усть-Тосненская операция. – URL: -irkutsk/.

Федоров 1983 – Федоров И.Т. Расселение ижоры в XIX–XX веках // Сов. этнография. 1983. № 5. С. 97–104.

Феннел 1989 – Феннел Дж. Кризис Средневековой Руси. 1200–1304 гг. М., 1989.

Форстен 1898 – Форсшен Г.В. Сношения Швеции и России во второй половине XVII века (1648–1700) // Журнал Министерства народного просвещения. 1898. Май.

Фроянов 1991 – Фроянов И.Я. Исторические реалии в летописном сказании о призвании варягов // Вопросы истории. 1991. № 6. С. 3–15.

Храмцев 2002 – Храмцев Ю.В. «Мины плыли мимо Усть-Ижоры» // Устьиж. 2002. Март. № 5. С. 7.

Хитров 1992 – Хитрое М.И. Святой Благоверный Великий Князь Александр Невский. Л., 1992.

Хеш 1995 – Хеш Э. Восточная политика немецкого ордена в XIII в. // Князь Александр Невский и его эпоха. СПб., 1995. С. 65–74.

Хорошев 1986 – Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации (XI–XVI вв). М., 1986.

Хорошкевич 1995 – Хорошкевж А.А. «Конные печати» Александра Невского в традиции средневековой сфаргистики // Князь Александр Невский и его эпоха. СПб., 1995. С. 65–74.

Хрусталев 2009 – Хрусталев Д.Г Северные крестоносцы. Т. 1. СПб., 2009.

Шалыгина 1986 – Шалыгина Н.В. Архаичные формы одежды води и ижоры // Древняя одежда народов Восточной Европы. М., 1986. С. 208–228.

Шарымов 1994 – Шарымов А.М. Предыстория Санкт-Петербурга. 1703 год. СПб., 1994.

Шаскольский 1978 – Шаскольский И.П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII–XIII вв. Л., 1978.

Шаскольский 1979 – Шаскольский И.П. Проблемы этногенеза прибалтийско-финских племен юго-восточной Прибалтики в свете данных современной науки / Финно-угры и славяне. Л., 1979. С. 41–48.

Шаскольский 1980 – Шаскольский И.П. Материалы по истории Ижорской земли и Корельского уезда XVII в. в гос. архиве Финляндии // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. 11. Л., 1980.

Шаскольский 1986 – Шаскольский И.П. Борьба России за выход в Балтику в 1702–1703 гг. // Вопросы истории. 1986. №. 9.

Шаскольский 1987 – Шаскольский И.П. Борьба Руси за сохранение выхода к Балтийскому морю в XIV в. Л., 1987.

Шаскольский 1995 – Шаскольский И.П. Невская битва 1240 г. в свете данных современной науки // Князь Александр Невский и его эпоха. СПб., 1995. С. 15–23.

Шеков 2002 – Шеков А.В. Итоги и перспективы изучения и популяризации военной истории в музее-заповеднике «Куликово поле» // Куликово поле и ратные поля Европы. Тула, 2002. С. 48–59.

Шендрик, Янович 2002 – Шендрик А., Янович А.В. История создания комплекса памятников на Поле Невской битвы // Куликово поле и ратные поля Европы. Тула, 2002. С. 97–100.

Шляпкин 1915 – Шляпкин И.А. Иконография Св. благоверного великого князя Александра Невского. Пг., 1915.

Шрадер 1989 – Шрадер Т.А. Правовая и культурная адаптация немецких колонистов в Петербургской губернии в пореформенное время // Петербург и губерния. Л., 1989. С. 132–139.

Экземплярский 1891 – Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период, с 1238 по 1505 г. Т. 2. СПб., 1891.

Яковлев 2001 —Яковлев Н.А. Михаил Щурупов. СПб., 2001.

Янин 1970 – Янин В.А. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. II. М., 1970.

Янин 1974 – Янин В.А. Церковь Бориса и Глеба в Новгородском детинце // Культура Средневековой Руси. Л., 1974.

Янин 1981 – Янин В.А. Новгородская феодальная вотчина. М., 1981.

Янин, Гайдуков 1998 – Янин В.Л., Гайдуков П.Г. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. III. М., 1998.

Archeolodzy chc^ponownie zbadac pole bitwy pod Grunwaldem/ /1,75400,1517670 l,Archeolodzy_ chca_ponownie_zbadac_pole_bitwy_pod_Grunwaldem. html#ixzz3SMlJV172

Crumlin-Pedersen 1997 – Crumlin-Pedersen O. Viking-Age Ships and Shipbuilding in Hedeby // Haithabu and Shlesvig. Shlesvig, Roskilde, 1997.

Harrison 2010 – Harrison D. Birger Jarl – Jarlen som byggde riket // Popular Historia (Stockholm). 2010. N 1.

Hornborg 1944 – Hornborg E. Finlands Havder. Bd I. Helsingfors, 1944. S. 217–225.

Koppen 1849 – Koppen P. Etnographische Karte des St.-Peterburgischen Gouvernements. SPb., 1849.

Loven 1999 – Loven C. Borgar och befastningar I det medeltida Sverige. Stockholm, 1999.

Mauno 2002 – Mauno J. The Ledung Institution – the instrument of Scandinavian crusaders // Suomen museo. 2002.

Munthe 1902–1911 – Munthe L.W. Kongl. Fortifikationens historia. Bd. I–III. Stockholm, 1902–1911.

Saarnisto, Gronlund 1966 – Saarnisto M., Gronlund T. Shoreline displacement of Lake Ladoga – new data from Kilpolansaari // Hydrobiologia. 1996. Vol. 322. P. 205–215.

Sjogren 1833 – Sjogren A.J. Uber die finnische Bevolkerung der St.-Petersburgischen Gouvernements und den Ursprung des Names Ingermanlands. St.-Petersburg, 1833.

Tallgren 1938 – TallgrenA.M. The Prehistory of Ingria // Eurasia Septentrionalis Antiqua. XII. Helsinki, 1938. P. 79–108.

Thordeman 1940 – Jhordeman B. Armour from the Battle of Wisby 1361. Stockholm, 1940.

Uddgren 1906 – Uddgren H.E. Den Lubeckerska armens uppgift i 1708 ars anfall mot Ryssland 11 Historisk tidskrift Stockholm. 1906. № 26. S. 107–113.

Примечания

1

14-15 тыс. лет назад.

(обратно)

2

В саге речь идет о Финляндии; Карелии; Эстонии и Курляндии. Упоминаемый конунг – Олав Шведский (955-1022); отец принцессы Ингигерд – жены Ярослава Мудрого.

(обратно)

3

Работы проводились Санкт-Петербургской археологической экспедицией. Находку обнаружил И.Н. Шпанев.

(обратно)

4

Размеры: длина 9,5 м, ширина 2,7 м, высота 1,2 м; парус 5x4 м, 6–8 весел, осадка 0,5 м.

(обратно)

5

Текст Жития печатается по изданию: Бегунов Ю.К. Кто с мечом: Три произведения древнерусской литературы XIII–XV веков. М., 1975. С. 75–81.

(обратно)

6

В средневековых русских городах существовала кончанская система местного самоуправления. В концах – городских районах – имелись свои храмы.

(обратно)

7

Заводь с медленным течением у левого берега Невы ниже устья Ижоры использовалась в ΧΙΧ-ΧΧ вв., для формирования плотов при сплаве леса и для отстоя судов, проходивших по Неве.

(обратно)

8

И.И. Срезневский в «Словаре древнерусского языка» (репринт, 1989, т. 2, ч. 1, с. 551) приводит этот термин только в контексте данного летописного сюжета и интерпретирует его как «окоп». Термин «обрытися» означал «окружить себя рвом, окопаться».

(обратно)

9

верста – 1066 м.

(обратно)

10

Биргер Магнуссон ярл (Birger Jarl; ум. 1266) – ярл Швеции с 1248 г., регент в 1250–1266 гг., основатель новой династии шведских королей и города Стокгольма.

(обратно)

11

Б. С. – Балтийская система высот.

(обратно)

12

В настоящее время его занимает кладбище.

(обратно)

13

Караев Г.Н. – генерал-майор, осетин по национальности, до революции служил в охране императорских резиденций, участвовал в Первой мировой войне. После ранения был демобилизован, а потом вступил в Красную армию. Участвовал также в Великой Отечественной войне. В 1950-1960-х гг. возглавлял военно-историческую секцию Ленинградского дома ученых.

(обратно)

14

В конце 1980-х гг. старожилы ничего не могли сказать об этой находке, более того, они опровергали существование в поселке овощной базы, о которой шла речь в публикации. Поиски этой кольчуги в коллекциях Эрмитажа не увенчались успехом. Однако удалось выяснить, что в это время сюда была передана хорошо сохранившаяся средневековая кольчуга из Старой Деревни (северо-запад Санкт-Петербурга). Возможно, Г.Н. Караев записал отголоски этой информации.

(обратно)

15

Археологические исследования на поле Невской битвы были начаты в 1988 г. Они велись на территории исторического центра поселка Усть-Ижора с целью выявления и изучения руинированных исторических памятников, а также участков ценного археологического культурного слоя. Это было связано с необходимостью получения информации для разработки проекта зон охраны «Поля Невской битвы».

(обратно)

16

Геофизические работы велись специалистами в области археологии и геофизики Т. и С. Смекаловыми по просьбе автора.

(обратно)

17

Работы выполнялись с водолазного бота отрядом подводно-технических работ в тяжелом водолазном снаряжении (трехболтовках).

(обратно)

18

Той же цели служили охранные зоны, предусматривавшие археологические раскопки или наблюдения при проведении строительных работ. Однако следует признать, что установленные здесь режимы регулирования не соблюдаются в должной мере.

(обратно)

19

Сведения были сообщены жителями поселка Усть-Славянка в 1996 г., во время проведения там разведочных археологических работ.

(обратно)

20

В настоящее время хранится в Музее истории Ижорского завода в г. Колпино.

(обратно)

21

Найден в районе улицы Верхняя Ижорская местным жителем.

(обратно)

22

Актовые печати, изготавливавшиеся из свинца, привешивались на шнурах (отсюда «вислые печати» к официальным документам. Матрицы для их отливки делались мастерами – торевтами.

(обратно)

23

Святой Александр Египетский – мученик, воин, пострадавший за веру при Юлиане Отступнике.

(обратно)

24

Здесь имеется в виду село Грузино на Волхове.

(обратно)

25

На этом месте располагалась деревня Вихтери, или Вихтерова. Вероятно, она возникла в XVII в. на месте одного из поселений предшествующего русского времени, однако название его установить сложно. Новое название происходило, вероятно, от имени переселенца – Вихтери, Вихтеринен. По мнению Сауло Кепсу, возможно, он приехал из Усиккирко на Карельском перешейке, где в XVI в. проживали Вихтериненны, или из деревни Вихтерица (1500 г.) в Лопском погосте. Впоследствии в документах она упоминается под разными названиями: Wichteuroua odhe в 1619 г., Wichteurouo odhe в 1634 г., Wichtterowa by в 1639 г., Wichterowa в 1645 г., Wichterowa ode в 1678 г., Wichterofwa Wichtula by в 1680 г., Wichtrofwa eller Wichtris в 1684 г., Wichteris в 1692, 1695, 1701 гг., в писцовой книге 1640 г. она названа как Wichteroua [Кепсу 2000].

(обратно)

26

Здесь и далее приведены даты строительства храмов.

(обратно)

27

Глава написана А.С. Федотовым.

(обратно)

28

Не действует в настоящее время.

(обратно)

29

В последние годы, после переговоров с иностранными владельцами этого острова, в 2013 г. она была воссоздана усилиями Сербской и Русской православных церквей.

(обратно)

30

Николай Константинович Черкасов (1903–1966) – актер, снимался в кино с 1927 г., сыграл роли более чем в 50 фильмах, наиболее известные из которых снял Эйзенштейн. Среди них: «Иван Грозный» (1944), «Дети капитана Гранта» (1936), «Остров сокровищ» (1937), «За Советскую Родину» (1937), «Петр Первый» (1937), «Ленин в 1918 году» (1939), «Весна» (1947).

(обратно)

31

Корин Павел Дмитриевич (1882–1967) – русский, советский живописец, написал эту картину по заказу Комитета по делам искусств для воодушевления советских солдат и офицеров. Эта работа появилась в 1943 г. на Всесоюзной выставке «Героический фронт и тыл». В настоящее время картина находится в Государственной Третьяковской галерее (Москва).

(обратно)

32

1950-е гг., скульптор З.И. Азгур. В 1995 г. перенесен на Привокзальную площадь.

(обратно)

33

Автор Сергей Михайлович Орлов (1911–1971) – известный советский скульптор, народный художник РСФСР, член-корреспондент АХ СССР, лауреат Сталинской премии. В 1943–1944 гг. на Дмитровском фарфоровом заводе по его модели была выполнена статуэтка «Александр Невский», работал над памятником Юрию Долгорукому в Москве.

(обратно)

34

Копия памятника, установленного в Переяславле-Залесском.

(обратно)

35

Скульптор Юрий Чернов.

(обратно)

36

Авторы – скульптор И.И. Лукин и архитекторы В.В. Иванов и В.Н. Быков.

(обратно)

37

При изготовлении памятника возникли проблемы с воплощением проектной модели В.Г. Козенюка, работу над которой завершали скульптор А.А. Пальмин и архитектор В.В. Попов, и с размещением памятника в городской среде. Они решались с участием скульптурного и архитектурного сообществ города. Активное участие в доработке проекта принимал ректор Академии художеств им. И.Е. Репина А.С. Чаркин.

(обратно)

38

О памятниках в Усть-Ижоре рассказывается в последней главе.

(обратно)

39

Автор памятника во Владимире – скульптор И. Черноглазов, в Волгограде – скульптор С. Щербаков.

(обратно)

40

Автор курского памятника – скульптор В.М. Клыков, краснодарского – скульптор А. Дементьев.

(обратно)

41

Шведский король Магнус Эрикссон (правил страной в 1319–1363 гг.). В 1363 г. в результате восстания он был изгнан из страны. В 1374 г. утонул в Норвегии, где и был похоронен.

(обратно)

42

Костер – от латинского «castrum» – в русских источниках XIV–XV вв. так называли отдельную или связанную с деревянными укреплениями каменную башню [Кирпичников 1984, с. 99–100].

(обратно)

43

Петроградский, Петровский, Крестовский, Елагин и Каменный острова.

(обратно)

44

Обжа и коробьи – единицы обложения. Существуют разные определения размера обжи: «один человек на одной лошади орет [вспашет]» за день; мера поверхности, равная 5 десятинам или вместе с другими угодьями – сенокосом, усадьбой и огородами – в среднем около 9 десятин, причем в южных пятинах Новгородской земли обжа была несколько больших размеров, а в северных – меньших. В XVI в. обжа стала земельным участком, равным 15 десятинам. Десятина – 1,09 га. Коробья – мера сыпучих тел, равная 7 пудам зерна. Название хлебной меры переносится и на площадь, на которую высевалось это количество хлеба. Коробья была равна десятине, четверть – половине десятины.

(обратно)

45

Тоня – рыболовное место, постройки и рыболовные снасти на берегу.

(обратно)

46

Люди – в данном контексте взрослые мужчины, платившие налоги.

(обратно)

47

Ставец – сосуд для питья и масла. Приравнивается по объему к ковшу или двум чашам.

(обратно)

48

Ключник – служащий, заведующий продовольственными запасами дома, семьи и имеющий при себе ключи от мест их хранения.

(обратно)

49

Остромок – охапка, беремя, небольшая подвода сена или соломы.

(обратно)

50

Кол – рыболовная снасть.

(обратно)

51

Василий III Иванович (1479–1533) – великий князь, сын Ивана III Великого и Софии Палеолог, отец Ивана IV Грозного. В 1499 г. Василий был объявлен великим князем Новгородским и Псковским, а с 1502 г. – великим князем Московским и Владимирским и Всея Руси самодержцем – соправителем отца.

(обратно)

52

Выборгский наместник в 1613 г.

(обратно)

53

Карл X Шведский (Густав) (1654–1660) – король Швеции из Пфальцской династии, принимал участие вТридцатилетней войне. Королева Кристина отказала ему в своей руке, но назначила его генералиссимусом шведских войск в Германии и наследником шведской короны. Он был опытным дипломатом и выдающимся воином, отличался ясным умом, сильной волей.

(обратно)

54

Потемкин Петр Иванович (1617–1700) – стольник и наместник боровский, известный своим посольством от царя Алексея Михайловича в Испанию и Францию, в 1667–1668 гг., и от Федора Алексеевича во Францию и Англию, в 1661 г. Был воеводой во время русско-польской и русско-шведской войн, взял Люблин в 1655 г. и Ниеншанц в 1656 г. В 1674 г. – посол Алексея Михайловича в Вену, к австрийскому императору.

(обратно)

55

Северная война 1700–1721 гг. – война антишведской коалиции в составе России, Дании, Польши-Саксонии, Пруссии и Ганновера против Швеции. Военные действия шли с переменным успехом. Решающую роль в войне сыграли сражение под Полтавой 1709 г. и при Гангуте 1714 г. В 1719–1720 гг. Швеция заключила мир со всеми союзниками России, рассчитывая продолжить войну при поддержке Англии. Русские десанты в Швеции вынудили ее к заключению Ништадтского мира в 1721 г.

(обратно)

56

Апраксин Петр Матвеевич (ок. 1660?-1728), окольничий. В 1698 г. – Новгородский воевода. С 1701 г. – Ладожский воевода, до 1704 г. командовал русскими войсками в Ингерманландии. После подавления в 1705 г. Астраханского бунта назначен Астраханским губернатором. С 1708 г. – Казанский губернатор, с 1710 г. – граф, с 1717 г. – сенатор. В 1722 г. назначен Президентом юстиц-коллегии, а с 1724 г. до смерти Петра I – генерал-губернатором Петербурга.

(обратно)

57

Бахметев (Бахмиотов) Яков Хрисанфович – соратник Петра Великого в Северной войне, был пятым комендантом Санкт-Петербургской крепости с 1723 по 1725 гг. Им были организованы гарнизонные школы, в которых солдатских детей обучали чтению, пению, арифметике, геометрии и военной экзерциции.

(обратно)

58

Южнее современной станции Русановская.

(обратно)

59

Битва при Эрестфере (деревня в 7 милях от Дерпта) произошла 29 декабря 1701 г. У Шереметева было 8 тыс. войск, у Шлиппенбаха – 7 тыс. Потери шведов составили 3 тыс. человек, русских – 1 тыс. человек. Шведы отступили, бросив артиллерию, и русская кавалерия преследовала их несколько миль.

(обратно)

60

Битва при Гумельсгофе произошла 29 июля 1702 г. Русские войска под руководством Шереметева разбили шведский корпус Шлипенбаха, в 15 верстах за рекой Эмбах, у мызы Гумельсгоф. Понеся значительные потери, шведы отступили в Пернов (ныне – Пярну).

(обратно)

61

В настоящее время эта территория частично застроена, частично занята земельными угодьями.

(обратно)

62

Барбет (фр. barbette) – защитное сооружение вокруг артиллерийского орудия.

(обратно)

63

Разведочное обследование было проведено Санкт-Петербургской археологической экспедицией в 2005 г.

(обратно)

64

В древности, по местному преданию, здесь находилось языческое финское святилище, где совершались жертвоприношения, и сосны были объектом поклонения [Пыляев 2002, с. 101]. В 1847 г. местные жители поставили среди сосен на берегу Невы памятный знак из путиловской плиты в виде куба с пирамидальным завершением, согласованный самим императором Николаем I. Ранее посещал это место и его отец, Павел I [Епатко 2013, с. 96–101]. Памятник не сохранился в послереволюционное время. В администрации Кировского района Ленинградской области существуют планы его воссоздания.

(обратно)

65

Брюс Роберт (Роман Вилимович; 1668–1720) – второй обер-комендант Санкт-Петербурга.

(обратно)

66

Георг Любеккер начал воинскую карьеру в знаменитой битве при Лунде в 1676 г. К началу Северной войны был ротмистром Конногвардейского полка. С 1705 г. назначен губернатором Выборгского лена. Участвовал вместе с Майделем в обороне Выборга в 1706 г. После сменил Майделя на посту командующего войсками в Финляндии в должности генерала. В 1710 г. не смог оказать помощи осажденному Выборгу. В 1713 г., после поражения в южной Финляндии, был отстранен от должности и отдан под суд. В 1717 г. приговорен к казни, но помилован. Умер в своем поместье.

(обратно)

67

Везенберг (старое название – Раковор) вновь стал местом, где произошло сражение между русскими и на этот раз шведскими войсками.

(обратно)

68

Шаутбейнахт – Боцис Иван Федосеевич, граф-шаутбенахт, или контр-адмирал, русского гребного флота; родился в Далмации, служил в венецианском флоте. С конца 1703 г. по приглашению Петра Великого поступил на русскую службу. В 1704 г. назначен начальником галерного флота. В 1705 г. участвовал в отражении Майделя от Петербурга. В 1708 г. руководил морским походом на Борго, в 1710 г. участвовал в осаде Выборга. Командовал эскадрами русского флота в Финском заливе в 1712–1713 гг. Во время бракосочетания Петра и Екатерины был посажёным отцом царя вместе с Крюйсом. Умер в 1714 г.

(обратно)

69

Смещение дат в русских и шведских документах происходит из-за разницы между русским и шведским календарями в начале XVIII в.

(обратно)

70

Наум Акимович Сенявин, участвовал в военных действиях Северной войны на Северо-Западе и в Финляндии и в качестве военно-морского офицера на Балтике. В 1719 г. командовал русской эскадрой в Эзельском бою, в 1721 г. произведен в контр-адмиралы, в 1727 г. стал первым вице-адмиралом русского флота, в 1737 г. был начальником Днепровской флотилии. Умер в 1738 г. от чумы в Очакове.

(обратно)

71

1 альн – 0,594 м.

(обратно)

72

При осмотре территории установлено, что несколько лет назад на месте высадки десанта, где располагались шведские укрепления и происходил бой, началось крупномасштабное строительство. Сохранность исторических сооружений и следов боя в этих обстоятельствах определить затруднительно.

(обратно)

73

Кикин Александр Васильевич (1674–1718) – сподвижник Петра I. Участвовал в Азовском походе и в Великом посольстве, учился кораблестроению в Голландии. С 1707 г. занимался адмиралтейскими делами и исполнял разнообразные поручения царя, будучи приближенным к нему. В 1710–1714 гг. занимался кораблестроением, в 1712 г. произведен в адмиралтейские советники. В 1715 г. арестован за взяточничество, но помилован. В 1716 г. у него был конфликт с Меншиковым. Оказывал влияние на царевича Алексея и убедил его бежать за границу. Арестован в феврале 1718 г. по делу о заговоре и 17 марта колесован.

(обратно)

74

Информация предоставлена петербургским археологом К.В. Шмелевым.

(обратно)

75

Любезное сообщение И.Н. Нечипорук. В настоящее время хранятся в музее «Страницы истории Ижорской земли» 621 школы поселка Металло строй.

(обратно)

76

Свидетельство Александра Бурушкова.

(обратно)

77

Остров Главрыба.

(обратно)

78

В 2001 г. по результатам исследований Санкт-Петербургской археологической экспедиции малые земляные крепости в Усть-Ижоре, Корчмине и Красном Селе, попадающие в настоящее время на территорию Петербурга, были поставлены на Государственную охрану как объекты культурного наследия.

(обратно)

79

Выражаю благодарность старшему научному сотруднику Государственного Эрмитажа кандидату исторических наук Е.А. Андреевой за предоставленные для написания этой главы ранее неизвестные материалы из архива Санкт-Петербургского института истории РАН.

(обратно)

80

Мотив крепостей существовал уже на шведском гербе Ингерманландии XVII в.

(обратно)

81

Синявин У. А. – обер-комиссар Канцелярии городовых дел, основанной в 1703 г. и ведавшей строительством в Петербурге и окрестностях (См.: Андреева Е.А. Здесь будет город заложен! Ментиков как истинный строитель Петербурга // Родина: Российский исторический иллюстрированный журнал. 2003. № 1: Специальный выпуск: Санкт-Петербургу 300 лет. С. 20–21).

(обратно)

82

Информация об этих находках предоставлена А.Е и А.А. Лапшенниковыми.

(обратно)

83

Партер (фр. parterre – на земле) – открытая часть сада или парка (в регулярном парке – участки правильной формы, в пейзажном – в виде лужаек) с газонами, цветниками, водоёмами, бордюрами из кустарника, часто с фонтанами и скульптурой.

(обратно)

84

Фряжский погреб; реконструированный во дворце Алексея Михайловича в Коломенском; представляет собой теплый погреб для хранения овощей и фряжских вин.

(обратно)

85

День смерти святого князя Александра Невского – 23 ноября по старому стилю.

(обратно)

86

Прутский поход русской армии под командой Петра I против Турции закончился окружением русских войск и заключением 12 (23) июля 1711 г. невыгодного для страны Прутского мира, по которому Россия уступала Турции все завоевания на побережье Азовского моря.

(обратно)

87

Информация любезно предоставлена к. и. н. Е.А. Андреевой.

(обратно)

88

В июне царевич, обвиненный в попытке свергнуть отца с трона, был заключен в Петропавловскую крепость, где подвергся пыткам. 26 июня он умер, вероятно, не выдержав истязаний.

(обратно)

89

Интерпретация, предложенная кандидатом исторических наук В.К. Зиборовым.

(обратно)

90

Пользуясь случаем, выражаю благодарность за предоставленные материалы Махаеву Геннадию Ивановичу.

(обратно)

91

Брюс Яков Александрович (1732–1791) – генерал-аншеф, сенатор, петербургский генерал-губернатор (1784–1791).

(обратно)

92

Антонио Ринальди (1709–1794) работал в Петербурге с 1754 года, в 1756–1790 гг. был придворным архитектором Екатерины II.

(обратно)

93

Жан-Батист Валлен-Деламот (1729–1801) работал в Санкт-Петербурге в 1759–1775 гг., с 1766 г. – придворный архитектор.

(обратно)

94

Наиболее подробное описание истории усть-ижорской церкви Александра Невского содержится в работе: Гусарова Е.В. «Церковь Александра Невского в и. Усть-Ижора. Историческая справка // Проект реставрации и приспособления церкви Александра Невского с часовней и оградой в и. Усть-Ижора Колпинского района г. Ленинграда. Архив треста Леноблреставрация. Л., 1989. Пользуясь случаем, выражаю свою благодарность Е.В. Гусаровой.

(обратно)

95

Троицкая церковь была построена по заказу князя А.А. Вяземского в 1785–1790 гг., по проекту архитектора Н.А. Львова.

(обратно)

96

Николай Озерецковский (1750–1827) – русский учёный-энциклопедист, естествоиспытатель, член Петербургской Академии наук с 1782 г. и Российской академии с 1783 г. Большое значение для науки имели путешествия и исследования Озерецковским Онежского (1785) и Ладожского (1812) озёр, озера Ильмень (1805), верховий Волги, озера Селигер (1814). В 1814 г. Озерецковский установил место истока Волги.

(обратно)

97

1 верста = 500 саж. = 1,066 км.

(обратно)

98

лье – 5556 м.

(обратно)

99

Князь Виктор Павлович Кочубей (1768–1834) – русский дипломат и государственный деятель, министр внутренних дел Российской империи (1802–1807, 1819–1823). В 1799 г. возведен в графское, а в 1831 г. – в княжеское Российской империи достоинство.

(обратно)

100

План был любезно предоставлен А.В. Тороповой.

(обратно)

101

Александро-Невская мануфактура была упразднена в 1860 г. На ее основе возникли Карточная фабрика и Обуховский сталелитейный и пушечный завод.

(обратно)

102

Дом № 219 по Шлиссельбургскому шоссе – современное здание усть-ижорской администрации.

(обратно)

103

И.Е. Репин признавался, что до встречи на Неве ничего не знал о бурлаках. Поскольку эта тема его заинтересовала, друзья посоветовали ему поехать на Волгу, чтобы лучше познакомиться с бурлачеством. В мае 1870 г. он отправился на пароходе в путешествие по Волге от Твери до Саратова специально для написания картины. В том же году сначала был сделан карандашный эскиз, потом картина написана маслом. В марте 1871 г. первая версия картины получила приз в Санкт-Петербурге. И.Е. Репин закончил работу над ней только в марте 1873 г. (формат 23,5x50,5 см Третьяковская галерея).

(обратно)

104

Гонки – бревна, сплоченные в плоты.

(обратно)

105

Земские школы были двух типов – одноклассные, с трехгодичным курсом обучения, рассчитанные на пятьдесят учеников с одним учителем (т. н. однокомплектные), и двухклассные с четырёхлетним курсом, с 50 более и учениками и двумя учителями, в зависимости от количества детей в селе, от потребности в образовании и от материальных и денежных возможностей местной земской управы.

(обратно)

106

Щурупов М.А. (1815–1901) – петербургский архитектор, длительное время учился в Италии, по возвращении внес большой вклад в церковную архитектуру. Церкви по его проектам были построены в Петербурге, Северо-Западном регионе и за рубежом.

(обратно)

107

Подставка под лампаду в виде колонки.

(обратно)

108

С учетом села Вознесенское, которое в то время было частью усть-ижорского прихода.

(обратно)

109

В 1922 г. Рыбацкую волость переименовали в Луначарскую, в честь А.В. Луначарского.

(обратно)

110

Володя Рузинов и Саша Храмцев в возрасте 15 лет.

(обратно)

111

Фадеев А.А. – корреспондент «Литературной газеты». Во время войны был на Ленинградском фронте, три месяца провел в блокадном городе, результатом чего стала книга очерков «Ленинград в дни блокады» (1944). Пользуясь случаем, выражаю благодарность И.Н. Нечипорук за предоставленную информацию по этому и другим вопросам истории ΧΙΧ-ΧΧ вв.

(обратно)

112

Эта инициатива была поддержана другими военными обществами и академиями и Архитектурно-плановым управлением Ленгорисполкома.

(обратно)

113

Состав «Невской битвы» менялся, но на протяжении многих лет неизменным оставался ее костяк: Г.И. Трубников, М.И. Дунаева, В.Ф. Павлюченков, А.К. Сергеев, Л.В. Подгорная, П.С. Типин, В.А. Смирнов. Полный список людей, добровольно и безвозмездно работавших на восстановлении храма см.: Возрождение храма. Возрождение души? // Усть-Ижорские вечера. 1997 Май, № 5. Активное участие в раскопках принимали представители любительского объединения «Невская битва» и археологического кружка «Русь изначальная» (453-я школа, сейчас – 621-я школа в поселке Металострой).

(обратно)

114

Изначально новый музей планировался как филиал Музея истории города, где и разрабатывался эскизный проект экспозиции.

(обратно)

115

Первым настоятелем церкви стал священник Анатолий Мороз.

(обратно)

116

Скандинавское судно «Скинфакс» – реплика средневекового судна викингов – пришло из Дании специально для участия в фестивале «Александр Невский», проходившем в Старой Ладоге, Усть-Ижоре, Петербурге.

(обратно)

117

Проект разработан скульптором В.Г. Козенюком и архитектором В.В. Поповым по заказу НИИЭФА им. Д.В. Ефремова.

(обратно)

118

Работа В.Г. Козенюка была доработана его учеником, А. А. Пальминым. Архитектурная часть проекта была выполнена В. Чулкевичем и В. Жуковым. Автор новой концепции и организатор работ по проекту – А.А. Селезнёв. Проект осуществлен на средства жертвователей (А. Остапенко).

(обратно)

119

Инициаторами проекта выступали городские и поселковые власти. Он был осуществлен на средства крупных городских компаний: «Мостотряд 19», ЗАО «Пилон», ЗАО «Трест Ленмостострой», Дирекция транспортного строительства Комитета по благоустройству и дорожному хозяйству – и являлся одним из подарков городу к его юбилею.

(обратно)

120

Значительный вклад в мемориализацию, благоустройство и развитие центра Усть-Ижоры внесло руководство поселка: М.И. Дунаева, А.М. Сушко, В.В. Виноградов, А.М. Поречный, В.В. Солохин, Н.И. Кузнецов, В.П. Мильченко, а также руководство НИИЭФА им. Ефремова, во главе с академиком В.А. Глухих.

(обратно)

121

При его разработке по просьбе поселковой администрации автором этой книги были подготовлены концепция и эскиз герба Усть-Ижоры, утвержденные впоследствии, с некоторыми изменениями, геральдической комиссией.

(обратно)

122

На основании Постановления Правительства РФ № 527 от 10.07.2001 г. «Место битвы войск Александра Невского в 1240 г.» было взято под государственную охрану как объект культурного наследия. После вступления в силу Федерального закона от 25.06.2013 № 73-Φ3 «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации объект был включен в реестр как объект культурного наследия федерального значения. В настоящее время КГИОП Петербурга рассматривает вопрос об изменении его статуса на достопримечательное место с сокращением существующих зон охраны.

(обратно)

123

Первая краеведческая экспозиция, названная Музей Александра Невского и истории Ижорской земли, была временно открыта в здании ямской станции сразу после празднования 750-летнего юбилея Невской битвы – летом 1990 г. Однако, существовала она на общественных началах и вскоре из-за отсутствия средств на содержание здания была закрыта.

(обратно)

124

Коллекция картин была собрана сотрудником усть-ижорской администрации, занимавшимся организацией музея, поэтом А.М. Сушко.

(обратно)

Оглавление

Вместо предисловия

На берегах Невы

  Рождение Невы и освоение ее берегов

  Славяне, варяги и финны на «Великом водном пути»

  Ижора

  Начало крестоносной экспансии в Восточной Прибалтике

  Битва на реке Воронеге

  Крестоносцы в землях Великого Новгорода и финских племен

Битва на Неве

  Невская битва в летописях

  Лагерь или крепость?

  Путь к устью Ижоры

  «И была сеча великая»

  Великая битва или рядовое столкновение?

  Поле Невской битвы

  В поисках следов сражения

Александр Невский – святой, благоверный князь и национальный герой

  Правитель эпохи перемен

  Создание образа – тернистый путь канонизации

  Святой Александр – заступник Русской земли

  Иконография Святого Александра

  Покровитель петровских побед – возвращение на берега Невы

  Храмы небесного хранителя российских императоров

  Корабли с именем святого Александра

  От развенчания к «светской канонизации» национального героя

  Новая Россия – старые символы. Первый среди великих

Страницы истории Ижорской земли

  Крестоносцы в землях Великого Новгорода. Выборг, Ландскрона, Орешек

  Новгородские ладьи и ганзейские когги на Неве

  Поход короля Магнуса

  Ижорская земля Великого Новгорода

  Под властью государя московского

  Князь Иван Тёмка Ростовский – новгородский воевода

  Селения Ореховецкого уезда

  На неспокойном рубеже

  От союза к войне

  Под властью шведского короля

  Война 1656–1661 гг.

  Шведская Ингерманландия

От провинции Ингерманландии к Сант-Петербургской губернии

  Начало Северной войны. Наступление в Ингерманландии

  Поход Апраксина от Лавы до Славянки

  Дудергофский шанец и Апраксин городок

  Падение Нотеборга и Ниеншанца

  Бои на Невском рубеже

  Невский поход Любеккера

  Бой у деревни Корчмино

  Крепости «во славу Земли Ижорской»

  Усть-Ижорская фортеция

  Штерншанец в Корчмино

  Крепости в устьях Тосны и Святки

  Укрепления в верхнем и нижнем течении Невы

Селение в окрестностях Санкт-Петербурга

  Ижорские владения полудержавного властелина[79]

  Усть-ижорская усадьба Меншикова

  На окраине новой столицы

  В память о Свейской войне

  Невские проекты Екатерины Великой

  Каменный храм в Усть-Ижоре

  На Шлиссельбургском тракте

  Кирпичные заводы

  Бурлаки на Неве

  Обновления Усть-Ижорской церкви

Время перемен – новые испытания

  На рубеже веков

  Военное окружение Усть-Ижоры

  «Мы наш, мы новый мир построим…»

  Великая Отечественная – снова на передовой

Дорога к храму

  «Время собирать камни»

  Общество «Невская битва»

  Дань прошлому или «воспоминания о настоящем»

  Иллюстрации

Источники и литература

  Архивные материалы

  Литература Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg