«Мобилизационная стратегия хозяйственного освоения Сибири»

Мобилизационная стратегия хозяйственного освоения Сибири (fb2) - Мобилизационная стратегия хозяйственного освоения Сибири [Программы и практики советского периода (1920-1980-е гг.)] 2145K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Коллектив авторов

Мобилизационная стратегия хозяйственного освоения Сибири: программы и практики советского периода (1920-1980-е гг.)

© Коллектив авторов, 2013

© Институт истории СО РАН, 2013

* * *

Введение

В предлагаемой вниманию читателей коллективной монографии предпринята попытка решения сложных и актуальных исследовательских задач, связанных с изучением мобилизационной стратегии советского государства в хозяйственном освоении Сибири[1] в 1920–1980-е гг. В этот период в стране и в регионе происходили модернизационные преобразования, сущностными основаниями которых являлись индустриализация и коллективизация сельского хозяйства, становление принципиально нового типа цивилизационного развития.

Сибирский регион в ХХ в. представлял собой активно обживаемую и развивающуюся в хозяйственном смысле территорию, на которой поэтапно (с запада на восток) реализовывались масштабные социально-экономические программы национального значения. Здесь происходило активное транспортное и промышленное строительство, освоение природных ресурсов и уникальных месторождений полезных ископаемых, возведение крупнейших в мире энергетических объектов и соответственно рождение новых населенных пунктов, в которых формировался урбанистический образ жизни населения.

Модель хозяйственного развития Сибири может служить примером мобилизационных решений государства в освоении новых территорий, наиболее ярко проявившихся в советский период, когда потребность в мобилизации совпала с необходимостью ускоренных модернизационных преобразований. Исторический опыт в этом отношении имеет не только российскую, но и мировую значимость, определяющуюся необходимостью наиболее полного и объемного изучения проблем обживания новых территорий, особенно с точки зрения созидательной деятельности человека, его адаптации к непривычным условиям жизни и труда.

Под мобилизационной моделью хозяйственного освоения новой территории можно понимать некий план, стратегическую схему мероприятий, направленных к единой цели. Мобилизация в этом смыс ле может быть оценена и как способ решения крупных социально-экономических задач на новых территориях, что представляет интерес не только для научного знания, но и для потребностей современной практики государственного управления, часто нуждающейся в опоре на исторический опыт.

Само понятие «мобилизация» широко используется в современной гуманитарной сфере. Представители различных общественных наук могут наделять его разным содержанием. С исторической точки зрения понятие мобилизационной модели хозяйственного освоения Сибири рассматривается как стратегически направленный процесс, способствующий активизации деятельности людей по выполнению определенного рода задач в целях ускоренного их решения, иногда в чрезвычайном режиме. При этом мобилизация предполагает одновременно как концентрацию сил и средств для достижения намеченных целей, так и разработку механизмов и способов их реализации.

Исторически мобилизационность в развитии Российского государства была связана, как правило, с созданием определенных систем госрегулирования, которые давали возможность добиваться максимально эффективного использования общественных ресурсов, как для решения чисто экономических задач, так и неэкономических, связанных, например, с достижением победы в войне, сохранением властных рубежей, освоением новых территорий и т. д.

Под мобилизационными решениями в хозяйственном освоении новых территорий СССР понимались действия правительства, направленные, как на их обживание, так и активное использование имеющихся природных ресурсов для развития народнохозяйственного комплекса страны. В 1920–1980-е гг. эта стратегия в советской государственной политике сложилась в качестве целой системы мер, стимулов и других различных воздействий, направленных на выработку мотивации конкретных людей прибывать в новые места, развивать экономику и оставаться на постоянное место жительства.

Мобилизационный режим экономического развития не являлся изобретением России и плодом теоретических рассуждений пришедших к власти большевиков во главе с В. И. Лениным, как иногда представляется в историографии. После окончания Первой мировой войны в политике и практике экономического развития многих стран проявились тенденции мобилизационного порядка. Существующее в условиях конкуренции и раздела мирового пространства противостояние ещё более усиливалось в результате независимой позиции СССР и его деклараций в отношении борьбы с капитализмом. В 1920-е гг. в мире положено начало формированию противоречий не только между отдельными государствами, но и двумя общественно-политическими системами, что создавало условия для развязывания новой мировой войны. Во многих странах наблюдалось перенесение принципов военной организации в самые различные сферы общественной жизни, которые начинали работать в условиях плановой подготовки к войне не только вооруженных сил, но и в целом экономики. Планировались и проводились различные мероприятия, связанные и с всеобщей мобилизацией населения, и с его морально-психологической подготовкой к возможным войнам.

СССР также присоединился к этой всеобщей мировой стратегии мобилизационного развития. К концу 1920-х гг. в стране была создана система тотального планирования, рассматривающая все общественно значимые цели как чрезвычайные и требующие мобилизационных решений на пути их достижения. В сочетании с коммунистической идеологией, противостоянием со всем остальным миром, мобилизация рассматривалась как единственно возможное средство для успешного общественного развития, как историческая необходимость в борьбе за победу над капиталистической системой. Поэтому неизбежной считалась концентрация всех экономических и социальных ресурсов для достижения этой главной цели. Объектом мобилизационного планирования становились не только вооруженные силы и военная промышленность, но и практически все области жизни общества.

К числу положительных моментов использования мобилизационных способов в решении государственных задач можно отнести достижение высоких темпов экономического роста страны, основанного на модернизации производственного потенциала, обеспечение полной занятости населения, единый контроль за производством и потреблением ресурсов. Всё это способствовало эффективному противодействию советского государства внешним угрозам и обеспечивало национальную безопасность. Недостатки же влияли на внутреннюю стабильность советского общества. Всеобщая мобилизационность сопровождалась низким уровнем и уравнительным характером потребления населения, высокой степенью воздействия субъективных факторов в государственном управлении. Увлечение мобилизационными способами могло породить склонность облеченных властью людей к простым решениям и откровенному насилию в обществе.

По отношению к Сибири мобилизационная модель хозяйственного освоения должна была учитывать необходимость организации в регионе военно-стратегического и экономического тыла государства. Эта идея стала рассматриваться на рубеже XIX – ХХ вв., когда наметилось в экономической и политической жизни страны усиление роли восточных регионов. Сибирь представляла значительный интерес в силу своего геополитического положения. Здесь находился географический центр России, равноудаленный как от западных, так и восточных рубежей. Кроме того, обилие природных богатств сибирского региона делало его мощным экономическим резервом государства в случае конфликтов, как на западе, так и на востоке.

Советское государство унаследовало это отношение к Сибири. Мобилизационные методы как наиболее действенные активно применялись в чрезвычайных обстоятельствах Гражданской войны и послевоенного восстановления. Сохранились они и в последующий период, когда разрабатывались и реализовывались планы освоения и обживания богатого природными ресурсами региона, важного для страны в экономическом и военно-стратегическом отношении. Мобилизационная модель оказалась здесь наиболее адекватной формой модернизации экономики и в целом жизни населения в отдаленном от государственного центра регионе, малонаселенном и находящемся в относительно суровых природно-климатических условиях.

Централизованно-плановые управленческие решения, основывающиеся на общегосударственной собственности на средства производства и концентрации ресурсов в одних руках, в сочетании с мерами социальной мобилизации обеспечили достижение в Сибири впечатляющих результатов. В короткие исторические сроки, буквально при жизни одного поколения людей, регион сделал решительные шаги по пути индустриализации и урбанизации, определившие его существенный вклад в социально-экономическое развитие СССР, результативность которого была подтверждена в годы Великой Отечественной войны и послевоенного восстановления.

В 1950–1980-е гг. мобилизационный характер государственных решений по отношению к хозяйственному освоению Сибири сохранялся. Регион продолжал развиваться как тыловой район страны в условиях «холодной» войны и сохранения военной угрозы извне. В экономике СССР постоянно возрастала потребность в топливно-энергетических и минерально-сырьевых ресурсах. Все эти обстоятельства требовали по-прежнему мобилизационных решений, но реализовывались они уже на основе иных научно-технических и организационно-политических принципов общественного развития. Во второй половине ХХ в. в стратегии хозяйственного развития Сибири стал происходить постепенный переход от жестких и принудительных методов к относительно добровольным, хотя мобилизационный характер конкретных решений сохранялся. В главных политических установках советского государственного управления в этот период важное место отводилось реализации в Сибири комплексных программ, имеющих основополагающее значение для перспективного развития всего народного хозяйства СССР.

Научная актуальность и общественная значимость исследования процессов, связанных с теорией и практикой мобилизационных решений в советской государственной политике хозяйственного освоения Сибирского региона, определяется необходимостью наиболее полного ретроспективного освещения реальной роли государства, его значимости в историческом процессе. В России государственное управление традиционно задавало основные параметры развития всех регионов страны, играло главную мобилизующую роль, которая особенно возрастала в чрезвычайных и кризисных ситуациях. В советский период мобилизационная модель в хозяйственном освоении Сибири была принята также в значительной мере по традиции.

Проблемы государственных мобилизационных решений недостаточно изучались в работах советских историков, так как сама по себе мобилизационность не считалась основным содержанием деятельности государственной системы управления. Акцент делался на мобилизациях военного времени и послевоенного восстановления. По мнению многих авторов, их необходимость в советской государственной политике проявлялась лишь в чрезвычайных обстоятельствах, когда объективно сложившиеся тяжелые условия военного или послевоенного времени требовали жестких, бескомпромиссных и целенаправленных решений.

В современной отечественной историографии проблема мобилизационных методов в советской государственной политике изучается наиболее активно. Особенно в последнее десятилетие на этот счет появилось много разноплановых работ, в которых мобилизационность рассматривается как системная характеристика советского общества, связанная с тоталитарным режимом. В книгах и статьях содержатся попытки осмыслить мобилизационную политику государства как сложное историческое явление, которое имело, как положительное, так и отрицательное воздействие на все общественно-политические и экономические процессы в СССР. Ценность данных исследований в том, что они выполнены с современных позиций исторического познания, содержат не только обобщение и анализ советского опыта государственного управления, но и сравнение его с так называемым либерально-демократическим, навязанным россиянам в 1990-е гг.

Одним из первых историков, обративших внимание на проблемы мобилизационности в общественном развитии вообще (и в советском, в частности), был А. А. Галкин, профессор Института общественных наук при ЦК КПСС. Он в 1990 г. опубликовал в журнале «Коммунист» статью о роли мобилизационного развития в общественном прогрессе, в которой мобилизационность обозначил как признак системного развития многих цивилизаций, в том числе и российской, подчеркнул, что исторический путь Российского государства был объективно связан с необходимостью мобилизационных решений. Особенно это проявилось в первой половине ХХ столетия, когда модернизационные преобразования потребовали сильной и решительной государственной власти, которая смогла бы сконцентрировать усилия и ресурсы общества для достижения общенациональных целей. По мнению А. А. Галкина, мобилизационные методы как приоритетные использовались большевиками для преодоления отставания российской экономики от мировых стандартов, для модернизации всех сфер жизни российского общества. В то же время мобилизационность ограничивала свободу личности, могла быть эффективной только в относительно короткий промежуток времени, сильно зависела от субъективного фактора и т. д.[2]

Затем оценки советского общества как мобилизационного появились в трудах А. Г. Вишневского, О. Н. Кена, В. В. Седова, А. С. Сенявского, А. Г. Фонотова и др. Стали изучаться причины и механизмы формирования мобилизационной экономики в СССР, как способа модернизационных решений, связанных одновременно с факторами внутреннего социально-экономического развития и обстоятельствами общемировой ситуации. Исследователями отмечалось также, что идеологическая мобилизация являлась постоянной составляющей общественных процессов в СССР.

Можно сказать, что изучение феномена «мобилизационности» в советской истории в последние десятилетия стало достаточно актуальным. Большой вклад в исследование проблем мобилизационного развития общественных систем внесен обществоведами Челябинского государственного университета. Здесь в 2009 и 2012 гг. состоялись крупные Всероссийские конференции на тему: «Мобилизационная модель экономики: исторический опыт России ХХ века», на которых рассматривался очень широкий круг проблем, связанных с проявлением мобилизационности в общественном развитии. Мобилизация как историческое явление рассматривалась всесторонне, как в политической стратегии государств, так и в социальной практике. Важное место отведено российскому опыту. Исследователями на значительной источниковой базе были сделаны выводы, что советская мобилизационная модель общественного развития явилась адекватным ответом вызову времени, в котором обозначилась острая необходимость модернизационных перемен.

Советская модель существенно отличалась от западной либерально-рыночной экономики, но вместе с тем она была национально-ориентированной, в достаточной мере опиравшейся на глубинные политические, экономические и социокультурные традиции россиян. В результате её использования советскому государству удалось в короткие исторические сроки добиться значительных результатов в индустриализации страны на этатистской нерыночной основе. Вместе с тем, мобилизационный режим советской экономики являлся мощным фактором сдерживания её потребительской направленности. Он ограничивал темпы роста и модернизации многих отраслей, связанных с производством товаров народного потребления, в целом не способствовал росту благосостояния населения. Государство решало свои геополитические проблемы, жертвуя уровнем жизни советских людей. Однако оно при этом смогло создать для них надежный оборонительный щит, в том числе и из новейших видов вооружения. В результате к началу 1970-х гг. был достигнут ядерно-стратегический паритет с США и сведена к минимуму угроза развязывания мировой войны.

В то же время в обществе нарастало противоречивое отношение к происходящему. Население СССР постепенно «уставало» от мобилизационного образа жизни и переставало поддерживать стратегические намерения государственного управления. Тем не менее, по мнению многих историков и экономистов, принявших участие в конференциях в Челябинске, исторический опыт Российского государства в ХХ столетии подтверждает объективную потребность в мобилизационных решениях государственного управления в целях сохранения страны как целостной системы[3].

В процессе обсуждений в Челябинске было признано, что потребность в мобилизации общества в Российском государстве по-прежнему актуальна и в настоящее время, так как сохраняются проблемы, которые наиболее эффективно решаются мобилизационными методами. Например, необходима модернизация российской экономики на пути развития высокотехнологичных производств, которая вряд ли осуществится без прямого вмешательства государства. Исследователями сделаны выводы, что современное состояние экономики страны и реальные угрозы её будущему обуславливают необходимость обращения к мобилизационным методам социально-экономического развития, к опыту формирования мобилизационной экономики в советский период. Мобилизационность представляется главным фактором перевода экономики современной России «с ресурсно-сырьевого на инновационный путь развития с перспективой вывода страны в ранг мировых технологических лидеров. Она, тем более необходима для закрепления лидирующих позиций России в мировой технологической гонке с целью укрепления оборонного потенциала страны в объёме, достаточном для обеспечения национальной безопасности и суверенитета.»[4].

Обозначенные высказывания и выводы подтверждают актуальность изучения исторического опыта мобилизационных решений в российском государственном управлении. В современной отечественной историографии предпринято изучение проблем социальной мобилизации в советский период. Опубликован целый ряд работ по различным аспектам существования данного феномена, в которых мобилизационные практики рассматриваются как системная характеристика государственного управления особенно в период «сталинизма», когда мобилизационные методы рассматривались в качестве основной возможности существования советского об-

щества в целом и отдельных его членов. В этой связи исследователи рассматривают институциональные основы советского общества в 1930–1950-е гг., механизмы и формы государственного управления всеми сферами общественной жизни. Большое внимание уделяется проведению специальных кампаний, направленных на привлечение различных групп и слоёв советского общества к решению государственных задач[5].

Многими авторами формирование советской мобилизационной системы понимается как необходимое условие промышленного преобразования страны для обеспечения технико-экономической независимости СССР в сложных внешнеполитических условиях. Поэтому приоритетным направлением в мобилизационных решениях являлось развитие индустриальных отраслей экономики и в частности связанных с военно-оборонной промышленностью.

Сибирскому региону уделялось значительное место в государственной стратегии сдвига производительных сил страны в сторону богатых природными ресурсами восточных районов. Вместе с тем, сибирская специфика в советской мобилизационной политике практически не изучалась. Только в последние годы появился ряд конкретно-исторических работ, посвященных применению принудительного труда в хозяйственном освоении региона, социально-трудовым мобилизациям в годы первых пятилеток[6].

В зарубежной литературе определенные шаги сделаны в направлении изучения мобилизационного типа экономического развития и его роли в формировании материальной культуры вообще. Мобилизационный этап общественного развития сопоставляется с инновационным, которые различные страны преодолевали в соответствии со своими историческими традициями. Эти суждения можно найти в трудах обществоведов В. Зомбарта, С. Коткина, П. Холквиста и др. Западные историки традиционно советское общество рассматривали как мобилизационное. Характер мобилизационного развития, по их мнению, особенно проявлялся в освоении новых районов Сибири, где строились гигантские предприятия, новые города и рабочие поселения с современной производственной и социальной инфраструктурой. Зарубежные авторы, как правило, говорили о высокой социальной цене хозяйственного освоения региона. Однако их заявления не подтверждались часто достаточным фактологическим материалом. Недостаток исторических источников не мог не отразиться на обос-

нованности и достоверности выводов зарубежных ученых. Кроме того, исследования зарубежных аналитиков иногда имели откровенно заказной характер и трудно увидеть в них объективные оценки и выводы[7].

В целом обозначенная тема нуждается в глубоком изучении с привлечением как вновь выявленных исторических источников, так и уже введенных в научный оборот, но нуждающихся в новом прочтении и интерпретации. Необходимо изучить, как формировалась советская мобилизационная модель хозяйственного освоения Сибири, в каких пропорциях применялись здесь мобилизационные методы, какие использовались формы, и какова была их социальная оправданность. Задача исследователей, на наш взгляд, должна состоять в изучении и анализе самых различных направлений стратегии и практики хозяйственного освоения региона, поэтапного его развития, конкретного содержания и состава мероприятий, проводимых здесь для решения крупных проблем национального значения в тот или иной исторический период.

В настоящей коллективной монографии предпринята попытка восполнить пробелы в изучении мобилизационной стратегии хозяйственного освоения Сибири в советский период. Одним из главных направлений является исследование проблемы преемственности в историческом развитии Сибири в составе Российского государства. В ХХ столетии преемственность определялась не столько политическими режимами, сколько объективными обстоятельствами и требованиями. Именно последние выдвигали на передний план необходимость переселений в Сибирь из других регионов России (СССР), индустриальную модернизацию с использованием сибирских топливно-энергетических, минерально-сырьевых и прочих природных ресурсов, соответствующее социокультурное развитие населения и т. д. Особо акцентируется внимание на проблемах формирования индустриально-урбанистического общества в регионе, которое явилось мощным фактором развития не только социально-экономических процессов, но и культурных, затронувших как городское, так и сельское населения в рамках единого социума.

В монографии поставлены задачи изучения этапов формирования советской мобилизационной стратегии, методов выстраивания системы тотального планирования и директивного управления, способов укрепления вертикали власти, а также определения роли объ-

ективных и субъективных факторов, оказавших наибольшее как положительное, так и отрицательное влияние на процессы хозяйственного освоения сибирского региона. В связи с этим представлялась очень важной оценка роли и эффективности мобилизационных решений в хозяйственном освоении Сибири, их хронологической динамики и особенностей формирования, а также выявление возможностей для использования исторического опыта в современных условиях.

Коллектив авторов стремился показать, что государственная мобилизационная стратегия по отношению к Сибири развивалась как стадийный процесс и была напрямую связана с общими для страны политическими решениями. В то же время политические и социально-экономические процессы в Сибири имели свою специфику. Они коренным образом изменили облик региона в XX столетии. Сибирь из отдаленной и малоосвоенной в экономическом отношении российской окраины превратилась в регион с высоким уровнем индустриализации и урбанизации. Данный подход позволил проанализировать и оценить технологии формирования и разработки политических идей и решений, их исполнения, а также реакции исполнителей мобилизационных решений на политику государства.

Проблемы изучения советской мобилизационной модели хозяйственного освоения Сибири в монографии разделены условно на три блока. Первый из них представляет процессы разработки и формирования модели под влиянием различных факторов объективного и субъективного порядка. Второй блок обозначает механизмы и способы её практической реализации. В третьем блоке проблем анализируются экономические и социальные результаты, отражаются особенности формирования в регионе индустриально-урбанистического общества.

Исследователи стремились отойти от крайностей в оценке результатов мобилизационной деятельности советского правительства и пытались оценить её объективно с различных сторон, учитывая вызовы исторического времени. С этих позиций рассматривалось значение хозяйственного освоения Сибири как региона богатого природными ресурсами и возможностями для модернизационного развития, в то же время находящегося в неблагоприятных климатических условиях по сравнению с другими территориями страны.

Выявление специфики осуществления мобилизационной модели в освоении Сибири включало исследование не только особенностей производственно-экономического развития региона, но и в целом социального, которое проявлялось на всех уровнях политического и экономического управления, в трудовых коллективах и деятельности отдельных участников событий. В мобилизационных целях в Сибири применялись не только общие для страны агитационно-пропагандистские и идеологические мероприятия, но и специфические, например, патриотические призывы молодёжи на целину, в северные районы нового хозяйственного освоения и т. д.

Оценивая результаты реализации советской мобилизационной модели хозяйственного освоения Сибири, авторы монографии обращали внимание на противоречия её функционирования. С одной стороны, проявлялся массовый трудовой и политический энтузиазм населения, а с другой – присутствовало в различных формах социальное принуждение и даже откровенное насилие со стороны государственного аппарата. В этой связи весьма сложным является вопрос об оценке эффективности мобилизационной модели хозяйственного освоения Сибири. С одной стороны, она может оцениваться по результатам экономического развития, которое имело более высокие темпы, чем в целом по стране. Но с другой – социальное развитие региона постоянно имело «догоняющий» характер и не может оцениваться столь однозначно. Исторический опыт в этом отношении многогранен и нуждается не только в глубоком изучении, но и объективном осмыслении.

С привлечением разнообразных исторических источников в монографии анализируются особенности формирования и реализации государственных мобилизационных программ в Сибири, начиная с 1920-х гг. и до конца советского периода. Показано, что определяющую роль в мобилизационных процессах играло государство, как наиболее активный субъект в российской истории, способный сосредоточить силы и средства общества для достижения национально значимых целей, обеспечить мобилизацию необходимых ресурсов для решения поставленных задач.

В монографии показано, что в СССР мобилизационность в государственной политике особенно ярко стала проявляться с конца 1920-х гг. в ответ на реальную угрозу нападения извне, которое могло поставить под вопрос существование страны. Индустриализация, прове-

денная в мобилизационном режиме, позволила реформировать все отрасли экономики, в том числе и аграрный сектор, в котором через коллективизацию и централизованное управление хозяйственным развитием удалось обеспечить тотальную перекачку материальных и людских ресурсов деревни в промышленность. Стержневым механизмом данной перекачки стало формирование централизованного государственного хлебного фонда СССР, посредством которого государство обеспечивало принудительное отчуждение произведенной в сельском хозяйстве продукции и распределение её по своему усмотрению.

В наибольшей степени советские мобилизационные методы показали свою эффективность в годы Великой Отечественной войны, когда Сибирь стала крупным тыловым районом с развитой экономикой, обеспечившей в значительной степени победу в войне и не утратившей свою стратегическую значимость и в послевоенные годы. В монографии показано, что успехи в производственном развитии в годы войны были обусловлены в значительной степени за счет социальной мобилизации, которая коснулась буквально всех слоёв населения, в том числе молодёжи и подростков. Юноши и девушки Сибири составили основу формирования индустриальных кадров военно-оборонных предприятий, работавших в жестком мобилизационном режиме.

В послевоенный период в условиях «холодной войны» СССР пришлось сохранять мобилизационный режим экономики, обеспечивавший в целом национальную безопасность. Не утратилось значение «сибирского тыла», который обустраивался теперь уже по новым стандартам, связанным с развертыванием в мире научно-технической революции и появлением ракетно-ядерных вооружений. Особенности мобилизационного развития Сибири в 1950–1980-е гг. были связаны с районами нового промышленного освоения, в которых мобилизационные методы были необходимы для реализации намеченных государством задач. Однако решались они уже на иной, преимущественно добровольной основе. Разрабатывались специальные государственные экономические и социально-демографические программы, направленные на привлечение населения и кадров в Сибирь, в том числе и в районы индустриальных новостроек.

Особое внимание в монографии уделено роли науки. Её развитие в мобилизационном режиме проявлялось, как в обязательном пла-

нировании научных изысканий в области изучения производительных сил СССР, так и в государственной постановке актуальных тем и задач. В специальной главе показано, как формировалась советская система управления наукой, возникали новые формы и способы научной деятельности. Мобилизационные процессы институционализации науки в Сибирском регионе в 1920–1980-е гг. включали в себя несколько стадий: организацию комиссий и комитетов Академии наук СССР, экспедиционную деятельность и появление первых стационарных научных учреждений, организацию филиалов или самостоятельных институтов, объединенных затем в составе Сибирского отделения АН.

В целом в монографии разработка и реализация мобилизационной стратегии в советском государственном управлении представлена в качестве исторически обоснованного явления, необходимого для создания определенных способов защиты национального суверенитета СССР, связанных с концентрацией сил и средств для достижения жизненно важных для страны целей. Ведущую роль в этих процессах играло государство. Оно являлось главным субъектом, способным в масштабах общества обеспечить мобилизацию необходимых ресурсов на решение им же поставленных задач.

Монография подготовлена коллективом авторов: введение и заключение – Тимошенко А. И.; глава 1 – Тимошенко А. И.; глава 2 – Исаевым В. И. и Тимошенко А. И.; глава 3 – Ильиных В. А. и Тимошенко А. И.; глава 4 – Ильиных В. А.; глава 5 – Романовым Р. Е.; главы 6, 8, 9 – Тимошенко А. И.; глава 7 – Андреенковым С. Н.; глава 10 – Куперштох Н. А.

Глава 1. Исторические корни мобилизационных решений в российской государственной политике

Долгое время Россия свой уровень цивилизационного развития и место в мире соизмеряла с наиболее крупными и продвинутыми в военно-стратегическом и социально-экономическом отношении европейскими государствами. Со времени киевских князей в Европе и Центральной Азии, тесно примыкающей к Европейскому континенту, находился предпочтительный и очень желательный вектор государственной политики России, в которой вплоть до XVIII в. включительно преобладали преимущественно западно-европейское и южноевропейское направления, где были тесно завязаны интересы ведущих мировых держав того времени.

Успех как внешней, так и внутренней политики был часто непосредственно связан с мобилизационными стратегиями. Мобилизационными методами не пренебрегали правители Киевского, а затем Московского государства, решая жизненно важные для себя и страны задачи. Некоторые из них, такие, например, как Александр Невский, Дмитрий Иванович – московский князь, известный как Донской, Великий князь Иван III, царь Иван IV (Грозный) однозначно обладали сильными личностными харизмами и оказывали большое мобилизующее влияние на своих подданных. Ближе по времени к нам, и по пониманию, пожалуй, царь Петр I, который впервые в истории России получил титул императора и проводил мобилизационную политику по всем направлениям. По мнению Ключевского В. О. Петр I перевернул всё русское общество «сверху донизу, до самых его основ и корней»[8].

Первый русский император сам был очень сильной личностью с огромным мобилизационным потенциалом. Поэтому можно заключить, что именно ему принадлежит первенство в организации государственной мобилизационной стратегии как общественной системы, которая базировалась на создании единого административно-территориального устройства страны, укреплении вертикали власти, способной в очень короткие сроки приводить в движение мобилизационные механизмы.

В результате удалось решить для России сложный комплекс проблем общенационального значения. С одной стороны, реализовывались цели расширения территориального и хозяйственного развития пространной страны, располагавшейся на двух мировых континентах, а с другой – обеспечивалась её военно-стратегическая оборона и укрепление международного положения. Например, за счет создания на Урале новых отраслей горно-металлургической промышленности удалось решить модернизационные задачи в экономике России и обеспечить победу в Северной войне, которая коренным образом изменила европейские позиции государства.

Петр I, как правитель мобилизационного типа, оказался очень эффективным. Ему удалось поставить под мобилизационные знамена как внешние, так и внутренние цели государственной политики. Общественный строй и форма правления в России не изменились, но принципиально иным стал образ жизни россиян. За время правления Петра I изменился язык большой части населения, тип его культуры и мышления. В России появились новый алфавит, календарь, праздники, обычаи, одежда, утварь, жилище, армия и флот, государственные учреждения, новые сельскохозяйственные культуры и промышленные предприятия, школы и методы обучения, новые идеалы и общественные ценности. В целом, как оценивали многие современники и потомки легендарного российского правителя, благодаря Петру I произошла настоящая революция в российской жизни.

Само государство значительно укрепило и расширило свои рубежи. Россия стала военно-морской державой, Империей. Это было достигнуто путем реализации мобилизационной стратегии государственного управления. И современники Петра I, и последующие государственные деятели и политики, а также историки находили его политику крайне противоречивой, но и признавали, что в целом результат оказался вполне прогрессивным и поступательным, если рассуждать с точки зрения интересов российского государства.

Другое дело, какую цену заплатили россияне, мобилизуясь для решения общегосударственных проблем. Петр I неоднократно заявлял о своем намерении увеличить благосостояние российского народа всех сословий. Однако в реальности его финансовая и экономическая политика находились в противоречии с данными заявлениями. Налоги и государственные повинности россиян в период правления Петра I значительно увеличились. Военные и другие государственные нужды требовали постоянного увеличения финансовых и прочих материальных ресурсов. Тем не менее, финансовое положение России при Петре I, несмотря на постоянные военные и прочие расходы казны, значительно укрепилось. По данным Платонова С. Ф. государственный доход при Петре I увеличился более чем в пять раз. В конце XVII в., в начале его правления доходы государства были около 2 млн руб. В 1725 г. они составили свыше 10 млн.[9]

Петру I удалось мобилизовать для выполнения главных государственных задач все слои населения. Он даже пошел на конфликт с руководством православной церкви, которое не пожелало сразу поделиться своими богатствами.

Первые мероприятия были нацелены на создание российского флота. Были организованы так называемые «кумпанейства», каждому из которых поручалось в двухлетний срок, к апрелю 1698 г., соорудить и оснастить всем необходимым, в том числе и вооружением, один военный корабль. С 10 тыс. помещичьих крестьян их владельцам поручалось построить 1 корабль. Более мелкие землевладельцы объединялись и строили сообща. Церкви тоже привлекались к строительству военных кораблей, но по разнарядке с 8 тыс. крестьян. Всего было организовано 42 светских и 19 церковных «кумпанейств»[10].

Посадские люди в городах и черносошные крестьяне Поморья, а также приезжие и российские торговые люди составляли свои «кумпанейства» и должны были построить 14 кораблей. Казна через Адмиралтейство на деньги, собранные в виде штрафов и дополнительных налогов построила к 1700 г. 16 кораблей и 60 бригантин. По приблизительной оценке историка Павленко Н. И. общая стоимость Азовского флота в 1701 г. составляла не менее полумиллиона рублей или примерно 1/3 часть государственных доходов в этот период[11].

После поражения русской армии в войне с Турцией в Прутском походе Россия потеряла значительную часть своего Азовского флота, который по мирному договору в июле 1711 г. был либо уничтожен или передан Турции. Но к этому времени судостроительные верфи уже были созданы на Балтике. Всего в петровский период было построено не менее 1164 кораблей и различный судов[12]. Ко времени Гангутской битвы в 1714 г. был создан морской щит Петербурга – Балтийский флот. Россия вытеснила шведов из Финского залива, добилась превосходства на Балтийском море. Создание в России регулярных армии и флота были первыми результатами реализации мобилизационной стратегии в государственной политике Петра I. Главной же целью являлось строительство мощного с точки зрения экономики и политики имперского государства.

Петру I досталась малонаселенная обширная страна с зачатками промышленности и торговли, с хозяйством, основанном на крестьянском крепостническом труде и натуральном обмене. В то же время передовые европейские соседи сколачивали капиталы. Ликвидация технико-экономической отсталости России была возможна только путем государственного вмешательства сверху. Отец Петра царь Алексей Михайлович пытался создать небольшие промышленные предприятия для удовлетворения нужд государева двора. В подмосковном селе Измайлово были построены стекольный и льняной заводы, винное производство и т. д. Петр I равнодушный к личному комфорту и роскоши, находившийся в постоянных разъездах, поставил задачу организовать торговлю и промышленность для удовлетворения уже не личных, а государственных интересов.

Современный исследователь петровских преобразований Анисимов Е. В. не без иронии назвал его экономические реформы «индустриализацией по-петровски», проводя параллели между двумя модернизационными скачками в истории России, как по глобальным последствиям, так и по методам. Возможно, он не далек был от истины, если иметь в виду, что все экономические новации первого русского императора не обошлись без насилия и жестокости, грубого принуждения, принесения в жертву государственному благу личных интересов отдельных людей и даже сословий.

Петр I в своей экономической политике пытался руководствоваться модной в то время в Европе теорией меркантилизма, которая предполагала свободу предпринимательства и торговли абсолютно для всех слоев населения. В России, жестко авторитарной стране с централизованно-монархическим управлением и крепостным правом, это в принципе было невозможным. В государственной мобилизационной стратегии изначально закладывались принципы усиления крепостной зависимости и авторитарного управления. Данное противоречие не позволяло реализовать социальные программы, они оказывались не осуществимыми в российских условиях.

Царь в своей мобилизационной стратегии нашел место для участия в необходимых для государственного роста и развития делах всем сословиям российского общества. Никто не остался в стороне. Предприниматели и торговцы получали государственные задания. Активно строились казенные промышленные предприятия. В 1698 г. был заложен на Урале первый Невьянский казенный завод, который в 1701 г. выплавил первый чугун. Через пятилетие на Урале существовало не менее 11 казенных заводов, которые, выплавляли чугун и железо из него. В 1712 г. основан знаменитый Тульский оружейный завод, в 1714 г. – Сестрорецкий.

Одновременно строились мануфактуры в легкой промышленности с производством, необходимым для государственных нужд. В 1696 г. в селе Преображенском был основан Хамовный двор для производства парусины. В 1719 г. это было уже огромное предприятие с числом работающих более 1200 человек. В начале XVIII в. в Москве для изготовления снастей построен канатный завод, для обеспечения армии обмундированием и амуницией – Кожевенный, Портупейный, Шляпный и др. дворы.

Позднее промышленные предприятия стали возникать и в Петербурге. Все казенные мануфактуры создавались за счет бюджета, ибо очень редкие купцы имели средства, необходимые для строительства крупных предприятий. Государственные заводы строились по особым планам, максимально близко к источникам сырья, по государственным разнарядкам обеспечивались преимущественно крепостной рабочей силой с привлечением к организации и производственным процессам опытных русских и иностранных специалистов. Почти вся продукция казенных предприятий поступала в государственное распоряжение.

Одновременно с промышленностью государство организовывало и собственную торговлю, вводило государственную монополию, значительно повышая цены. Так, с введением монополии на соль и табак цены увеличились в 2–8 раз. Была введена монополия на продажу ряда самых эффективных товаров российского экспорта (пеньки, льна, хлеба, икры, воска и т. д.). Купцы и предприниматели привлекались к несению государственной службы и повинностей, участвовали в поставках в армию подвод, лошадей, продовольствия, подвергались многочисленным штрафам и поборам, как отмечает Анисимов Е. В., не всегда обоснованным.[13]

Петр I, следуя своей мобилизационной стратегии и желая добиться результатов любой ценой и в короткие сроки, действовал насильственными методами. Несколько тысяч купцов с семьями по его приказу должны были переселиться в Петербург. Насильственные переселения в петровское время были очень распространены. Купцам переселения грозили не физическим, а коммерческим уничтожением. Они теряли торговые связи, деловые отношения, привычные места сбыта товаров.

«Обеднение и упадок некогда богатейших купеческих фирм, разорение городов, бегство от государственных повинностей – это и была та высокая цена, которую заплатили русские купцы, горожане за успех в Северной войне, финансируя её расходы, лишаясь своих барышей вследствие жестокой монопольной политики и различных ограничений, вошедших в практику экономической политики Петра с начала XVIII в. – делает вывод Анисимов Е. В.[14]

Не меньшие тяготы несло и элитное сословие – дворянство, которое имело как привилегии, так и обязательства перед царем и государством. Из дворянской среды в основном формировались царское чиновничество и бюрократия, военное руководство. Служебная карьера дворян зависела не столько от родовитости, как раньше, а от личных способностей, то есть от заслуг перед царем и отечеством. В России внедрилась практика обязательного обучения дворянских детей. Часть из них отправлялась для обучения за границу, но многие учились и в России: в Морской, Инженерной и Артиллерийской академиях. Без образования нельзя было служить. По указу императора от 20 января 1714 г. дворянину, «не постигшему основ наук», запрещалось жениться[15].

Большие издержки понесли крестьяне. Они в массовом порядке поставляли армии рекрутов, давали подводы и лошадей, несли натуральные и денежные повинности. Только рекрутами, по данным Анисимова Е. В., с 1705 по 1725 г. было взято не менее 400 тыс. человек при наличии в это время в стране примерно 5–6 млн душ мужского пола. Таким образом, солдатский мундир надел каждый 10–12 крестьянин. Кроме военной повинности для крестьян существовала отработка, когда целые армии крепостных отрывались от семей и привычных занятий, строили дороги, мосты, крепости и т. п. Более 40 тыс. крестьян было мобилизовано для строительства северной столицы. Многие из них умерли в невских болотах от невыносимо тяжелого и непривычного труда и болезней. Бегство крестьян и посадских целыми семьями от государственных повинностей было характерной чертой петровского времени. Из крупных выступлений известно восстание на Дону в 1707–1708 гг. под руководством Кондратия Булавина.

К концу царствования Петр I начал вносить коррективы в свою мобилизационную политику. Вместо принудительного выполнения государственных повинностей, стали использоваться подряды и договора на производство и поставку нужных государству товаров, стали поощряться частная торговля и предпринимательство. Особенно поддерживались промышленные предприятия и разработка месторождений полезных ископаемых. С 1719 г. «Берг-коллегия» разрешала всем жителям России, независимо от социального статуса, отыскивать руды и основывать заводы.

В 1702 г. Невьянский металлургический завод в качестве исключения был передан Никите Демидову, бывшему тульскому кузнецу-оружейнику. Он оправдал надежды царя и значительно увеличил поставки в казну уральского железа, положив начало знаменитой фамилии российских купцов и заводчиков. Но случай Демидова был исключением из правил и объяснялся особым расположением к нему царя. В 1720-е гг. практика передачи казенных заводов частным владельцам стало обычным делом.

Существенную помощь предпринимателям оказывал и таможенный тариф 1724 г. Он устанавливал размер пошлины на заграничные товары в зависимости от наличия или отсутствия их отечественных аналогов, чтобы стимулировать отечественных производителей.

В целом мобилизационная стратегия Петра I привела к промышленному подъему и частичному преодолению технической отсталости от европейских стран. Были созданы целые отрасли. В конце XVII в. высшие сорта железа ввозились из Швеции. К концу царствования Петра I внутренний рынок получил необходимое количество металла и страна стала экспортировать железо. Большой прогресс был достигнут в текстильной промышленности. Правда, Петру не удалось, как он того хотел, одеть армию в русское сукно, но зато бумажные и парусиновые ткани по качеству были сравнимы с голландскими. Россия вывозила за границу парусинное полотно. Если в конце XVII в. в России существовало три десятка мануфактур, то к концу петровского царствования их было по разным подсчетам от 100 до 200.

На протяжении всей нашей истории можно найти и другие, возможно и менее яркие примеры мобилизационного решения национальных проблем. Мобилизационная стратегия в государственной политике России в одни периоды проступала более явно, в другие менее, но полностью не исчезала никогда. Даже в периоды экономического подъёма и процветания частного бизнеса государство не уходило со сцены как регулирующий и организующий фактор. Крупные государственные вложения в транспортное строительство, в развитие сельского хозяйства, в оборонную промышленность выполняли важнейшую динамизирующую роль в экономической жизни страны. Наиболее общее объяснение такой преемственности с точки зрения развития экономики дал Майминас Е. З. в своей теории социально-экономического генотипа[16].

Историки также не раз отмечали высокую эффективность мобилизующей роли государства в определенные исторические периоды. Жесткое централизованное управление было неизбежным в чрезвычайным обстоятельствах, например, в связи с угрозой извне. Это отмечалось ещё дореволюционными историками. Рассуждения на тему исторической необходимости мобилизующей роли государства для военно-оборонных целей можно найти в трудах Соловьева С. М. и Ключевского В. О. Один из наиболее проницательных и глубоких исследователей русской исторической жизни с культурологических позиций Милюков П. Н. отмечал, что способность к мобилизации и принятие соответственно мобилизационного типа развития было свойственно русскому обществу с самых древнейших времен. Факторы постоянной внешней угрозы, расширения границ путем завоевания всё новых территорий определили особый тип «военно-национального» государства, которое соответствующим образом и строило свою политику. Мобилизация в чрезвычайных обстоятельствах была обычным делом в русской национальной традиции[17].

В России время от времени возникали ситуации, когда все механизмы и структуры государственной власти и общественной организации находились в стадии мобилизации. Страна превращалась в некое подобие военизированного лагеря с централизованным управлением, жесткой иерархией, регламентацией поведения, усилением контроля за различными сферами общественной деятельности с сопутствующими всему этому бюрократизацией, единомыслием и прочими атрибутами мобилизации общества на борьбу ради чрезвычайных целей.

Очевидно, что если общество постоянно находится в состоянии боевой готовности, то все остальные критерии, не имеющие прямого отношения к деятельности в направлении чрезвычайных целей, отходят на второй план. В результате, вся институциональная структура общества создается для потребностей мобилизационного типа развития и этот тип постоянно воспроизводится, даже если нет чрезвычайных ситуаций и общество находится в обычных условиях и решает сугубо мирные задачи.

Другое дело военные условия. Здесь происходит в кратчайшие сроки мобилизация всех общественных структур, а социально-психологическая готовность, всегда присутствующая в обществе мобилизационного типа, объединяет нацию и ведет её к целям победы. Для России характерен именно такой тип общественного развития. Он эволюционировал веками и помогал нации проходить все испытания, сохранять свою идентичность. Отличительными особенностями мобилизационного типа развития в этом случае были доминирование политических факторов в развитии государства, его значимая роль во всех сферах общественной жизни, в том числе и в частной жизни. Все коренные изменения в обществе, как правило, программировались и насаждались сверху государственной властью на основе механизмов её жесткой централизации.

По-видимому, строгая определенность целей обязательна для мобилизационного типа развития. Без неё трудно осуществлять концентрацию усилий и ресурсов на приоритетных направлениях. А без этого невозможны никакие сверхусилия, обеспечивающие быстрое, любой ценой, достижение чрезвычайных целей. Высокая интенсивность усилий в условиях мобилизационного типа развития вытекает из самой природы чрезвычайных целей. Их выполнение в определенные сроки – условие выживания мобилизационной системы. Впрочем, если для достижения определенной цели используется организация мобилизационного типа, то она любую цель воспринимает как чрезвычайную.

Мобилизационные решения в заселении новых территорий России и их хозяйственном освоении были крайне важны. Движение на восток с самого начала носило мобилизационный характер. Оно, как правило, инициировалось государством, происходило по его заданию и согласию. Соответственно определялись цели и механизмы продвижения к ним, рассматривались вопросы обеспечения ресурсами, которые концентрировались в рамках избранного стратегического направления. И мировой опыт показывает, что освоение новых территорий было результативным, когда использовались мобилизационные методы.

Государство, начиная с походов легендарного Ермака в конце XVI века, в процессе колонизации Сибири применяло преимущественно мобилизационные меры для решения своих проблем. Как считает академик Алексеев В. В., на протяжении столетий менялись причины и следствия освоенческих процессов, а также средства и способы достижения целей, направления деятельности общества и власти по поводу их реализации, но в тоже время проявлялись некоторые общие закономерности, как позитивные, так и негативные. В целом освоение региона прошло трудный и долгий путь от промыслово-аграрного к преимущественно индустриальному типу развития. Вместе с тем он поучителен и его не следует забывать в современной и будущей социальной практике и не только в Сибири, но и в других новоосваиваемых регионах мира[18].

Казалось бы, проникновение русских за Урал в Сибирь и до берегов Тихого океана носило локальный характер, было ограничено в пространстве и во времени. Однако оно имело большую геополитическую значимость, раздвигало границы российского государства, придавало ему все большую мировую известность, повышало его вес на международной арене. Государство из «Московии» превратилось в самую обширную в мире империю.

Первыми русскими поселенцами в Сибири стали служилые люди: казаки, стрельцы и прочие военнослужащие, направленные сюда по государеву указу, а также беглые крестьяне и приписанные к соляным варницам «людишки», которые здесь оказывались также не без царской воли. Царь Иван IV Грозный давал уральским промышленникам Строгановым так называемые Жалованные грамоты на владение и защиту земель, расположенных по Каме и Чусовой в Пермском крае, Ишиму, Тоболу и Оби в Сибири, согласно которым разрешалось на вверенных им землях строить укрепленные пункты, нанимать и вооружать казаков и воевать с «сибирцами» (сибирскими татарами), «в полон их имати и в дань за нас приводити»[19].

Строгановы энергично следовали этому курсу: создавали соляные производства, организовывали промысел пушного и прочего зверя. По их приглашению в Сибирь прибыл со своими казаками атаман Ермак, с которым связывается начало присоединения региона к Российскому государству. Казаки не только служили царю и хозяевам, защищая их владения от набегов врагов, но и сами рассчитывали на богатую добычу на завоеванных землях. Результатом данного сочетания интересов государства и частных лиц явился захват и присоединение за короткие в историческом смысле сроки огромной территории, превышающей в несколько раз размеры самого Московского государства.

Государственная мобилизационная политика сочеталась с так называемой «вольнонародной» колонизацией, которая усилилась во времена Смуты в начале XVII в., когда нестабильность власти вынуждала многих россиян – представителей самых различных социальных слоев искать пристанища в пространных восточных землях. Опустевшая государственная казна также требовала своего пополнения, которое могло состояться за счет богатств из Сибири.

Российское государственное управление создавало в восточных землях опорные пункты-остроги, поощряло продвижение туда своих граждан, которые были готовы осваивать и обживать новые территории. Менее чем за 100 лет к европейской территории Российского государства были присоединены Западная и Восточная Сибирь, земли Забайкалья и Приамурья. В 1650–1660-е гг. русские пашни существовали уже в бассейнах рек Шилки и Нерчи, в районе Албазина. По данным росписи сибирских городов 1701 г. в Восточной Сибири насчитывалось до 7 тыс. русских семей, в Западной – около 18 тыс. (всего приблизительно 80–100 тыс. чел. мужского пола). В 1710 г., по табелю Сибирской губернии, в пределах региона числилось уже 312 872 чел. (157 040 мужчин и 155 832 женщины)[20].

Стоит согласиться с выводами исследователей Резуна Д. Я. и Шиловского М. В. о том, что перемещение российского населения в восточные районы в XVII – XIX вв. скорее следует назвать не миграцией, а государственной мобилизацией для решения поставленных задач. Явно просматриваются цели государства не просто переместить людей из одних районов страны в другие, а заселить новые территории россиянами. Государственное управление поощряло службу в казачьих войсках денежным и натуральным («хлебным») жалованием, разовыми денежными выплатами за участие в сражениях и походах, за количество уничтоженных врагов. Для снабжения служилых людей хлебом и фуражом в Сибирь привлекались пашенные крестьяне, которые также получали от казны денежные сумму либо инвентарь «на подъём» и «на обзаведение». «Организованным» переселенцам выдавались «подорожные», а также они обеспечивались при переселении транспортом на государственных подводах, освобождались от налогов и податей и т. д. В свою очередь переселенцы, обосновываясь в Сибири, обеспечивали здесь широкое распространение российской земледельческой системы хозяйствования почти до самого полярного круга[21].

Результативный этап государственных мобилизационных решений, оказавших существенное влияние на развитие и освоение новых земель в Азиатской части России, был связан со временем правления Петра I, который данным процессам стремился придать научную основу. По его инициативе было начато, ставшее затем постоянным, экспедиционное исследование азиатских владений с целью не только получения наиболее полных и достоверных сведений о них, но и для определения государственных границ империи. Исследовательская экспедиционная деятельность в восточных землях с XVIII в. была возведена в ранг важнейших государственных мероприятий, поручалась людям, имеющим соответствующую профессиональную подготовку. По личным заданиям и инструкциям императора состоялся целый ряд масштабных и грандиозных по тому времени научных экспедиций, распространивших свою деятельность в Сибири вплоть до Тихоокеанского побережья, собравших огромное количество сведений самого различного характера: географических, этнографических, исторических и пр., позволяющих в полной мере оценить азиатское приобретение России.

Наиболее существенным практическим результатом данного государственного подхода к освоению и изучению Азиатских земель стало развитие картографической деятельности. Первые карты и чертежи были составлены по личному распоряжению Петра I уже в конце XVII в. С. У. Ремезовым, тобольским государственным служащим, имевшим навыки чертежного дела и картографии. В 1701 г. С. У. Ремезов подготовил «Чертежную книгу Сибири», состоящую из 23 чертежей, в которой нашли отражение почти все сибирские города того времени с уездами. Позже им же была составлена более полная «Служебная чертежная книга», в которой содержались чертежи и самых восточных и северо-восточных территорий Сибири, Камчатки, проведены достаточно точно русла большинства крупных сибирских рек.

Данные сведения затем сыграли значительную роль в дальнейшем изучении Азиатской части России. Ремезовскими картами и чертежами пользовались в экспедициях Д. Г. Мессершмидта, В. Беринга, Г. Ф. Миллера, И. Г. Гмелина, С. П. Крашенинникова и др. Внося новые сведения в знания о Сибири более поздние исследователи не нарушили основы топографического описания, сделанного Ремезовым. В целом изучение Азиатской части России в XVIII столетии стало важнейшей составляющей государственной политики, направленной на освоение огромного края. Материалы экспедиционных исследований были использованы при подготовке первой Генеральной карты Российской империи в 1780-х гг., куда вошли географические сведения о Тобольском и Иркутском наместничествах, т. е. о Западной и Восточной Сибири, в которых достаточно полно описывались природа, ландшафт, особенности климата, численность и состав народонаселения, населенные пункты, нравы и обычаи русского и аборигенного населения, состояние торговли, ремесла и промышленности[22].

Полноценного хозяйственного освоения и обживания Сибири в рамках российской государственности не могло происходить без формирования здесь особой системы административно-территориального управления. По мере присоединения сибирские территории включались в систему управления Московского государства. На первых порах новоприобретенными землями занимался Посольский приказ, ведавший внешней политикой Московского княжества. В 1599 г. управление присоединенными районами Сибири было сосредоточено в Казанском дворце. Этот правительственный орган занимался восточными территориями государства – Поволжьем и Уралом. С продвижением на восток задачи управления расширялись и усложнялись и в 1637 г. из Казанского дворца выделилось специальное центральное учреждение – Сибирский приказ, который сохранял свою деятельность в Сибири до своего окончательного упразднения в конце XVIII в.[23].

Начало петровских административных преобразований в России лишь поверхностно коснулось Сибири. В ходе первой губернской реформы в 1708 г. весь край был объединен в одну Сибирскую губернию с центром в Тобольске. Функции Сибирского приказа переходили сибирскому губернатору, воеводы сибирских уездов переименовывались в комендантов. Вторая губернская реформа 1719–1724 гг. внесла в сибирское управление более кардинальные перемены. В Сибири, как и на всей территории России, вводилось четырехстепенное административно-территориальное деление. Сибирская губерния разделялась на Тобольскую, Енисейскую и Иркутскую провинции во главе с вице-губернаторами. Провинции в свою очередь делились на дистрикты во главе с земскими комиссарами. Однако в конце 1720-х гг. на большей территории Сибири вернулись к старой системе местного управления: уездам во главе с воеводами. Низшей территориальной единицей являлась русская или инородческая волость. В 1730 г. был восстановлен Сибирский приказ. Но права его были существенно урезаны по сравнению с XVII в. Из его ведения были изъяты дипломатические отношения, управление промышленностью, воинскими командами и ямской службой[24].

Наиболее крупные преобразования в системе управления Азиатской частью России произошли в конце XVIII – начале XIX в., когда она еще более приблизилась к общероссийской. Правда, в отдельных районах Сибири и в начале ХХ столетия сохранялись особые функции органов государственной власти, которые на подведомственных им территориях обладали фактически неограниченной компетенцией, осуществляя одновременно административный, финансовый, хозяйственный, полицейский и судебный надзор. Местные администрации отвечали, как правило, за состояние земледелия, промыслов, ремесел, торговли и путей сообщения. Губернаторы участвовали в дипломатических переговорах с соседними государствами.

Сибирская правящая элита всегда сохраняла свое особое положение во властной иерархии России и стремилась к определенной независимости. В то же время центральная государственная власть старалась не упустить своего влияния в Сибири. Мобилизационный характер имела сама политика российского правительства по отношению к азиатским территориям, которые всегда рассматривались не как некая «автономия», а как часть государства, хотя и отдаленная и провинциальная.

Россияне пришли в Сибирь не столько как завоеватели, а как сограждане уже проживавшего с древности на этих территориях населения. Может быть, поэтому численность коренных этносов с присоединением к России постоянно увеличивалась. В тоже время в мире известны и другие прецеденты. Например, ко времени появления англичан в Северной Америке насчитывалось до 2 млн индейцев, а к началу ХХ столетия их осталось здесь не более 200 тыс.[25]

Государственные решения и мероприятия способствовали росту сибирского населения. Особенно значительный импульс был задан в конце XIX в. с началом железнодорожного строительства в восточные районы России. С 1896–1898 гг. ежегодно десятки и сотни тысяч человек при поддержке государственных организаций начали движение в сторону Сибири. Новые пространства в государственной политике стали рассматриваться как территории для расселения российского народа до самых берегов тихоокеанского побережья. Одновременно росла государственная поддержка переселенцев: увеличивалось финансирование для обустройства на новых местах, расширялась государственная землеустроительная и землеотводная деятельность в районах вселения, что способствовало хозяйственному освоению россиянами всё более новых районов Сибири и Дальнего Востока.

Еще большие масштабы переселенческое движение из Европейской России в Азиатскую часть страны приобрело с началом эксплуатации Транссибирской железнодорожной магистрали. После 1906 г. по инициативе председателя Совета министров П. А. Столыпина был намечен и в значительной степени осуществлен новый комплекс государственных мероприятий по развитию переселенческого движения на малозаселенные земли. На этот раз правительство связало переселение в Сибирь с проведением аграрной реформы в России, добилось выделения значительных средств на ее проведение, создало целый ряд новых учреждений. Переселенческое управление получило дополнительное финансирование, пополнило свой штат специалистами, необходимыми для эффективной организации переселения. В Сибири и на Дальнем Востоке выделялись переселенческие районы: Тобольский, Акмолинский, Томский, Енисейский, Иркутский, Забайкальский, Амурский и Приморский, в рамках которых нарезались участки для вновь вселяемых, организовывалась вся их производственная и социально-бытовая жизнедеятельность. В каждом переселенческом районе создавалась сеть специальных организаций, имевших в своем составе землеотводные, гидротехнические, дорожные партии, склады сельхозмашин, агрономические отделы, свои школы и больницы. По ходу Транссибирской магистрали были выделены два района по организации передвижения переселенцев (Западный и Восточный), которые имели свои переселенческие пункты на крупных станциях.

В результате переселение крестьян в Сибирь стало более организованным. Итогом политики переселения российского правительства в конце XIX – начале ХХ в. стал экономический рост Сибири. Значительно усилилось русское влияние в Азиатской части страны. По данным статистики в 1897–1911 гг. население Азиатской России увеличилось на 45 %, в том числе инородческое местное на 17 %, а русское на 83 %. В некоторых губерниях наблюдалось абсолютное преобладание русского населения: в Томской губернии в 1911 г. зафиксировано 94,1 % русских, в Тобольской – 92,6 %, Енисейской – 90,5, Амурской – 84,6, Иркутской – 78,4, Приморской и Забайкальской – 68,0 %.[26]

Таким образом, целый комплекс государственных мобилизационных мероприятий позволил широко расселить по территории страны русское население, распространить в многонациональном государстве русскую хозяйственную культуру, в то же время аккумулировать в едином экономическом пространстве традиции разных народов России. Мобилизационный характер государственной политики исторически становился мощным фактором сохранения территории страны, её целостности и экономического единства в рамках централизованного государственного управления.

Стратегии и практики хозяйственного освоения Сибири, инициируемые российским правительством до начала ХХ столетия, имели главным образом земледельческий характер. Идеи промышленного развития стали рассматриваться в годы Первой мировой войны и в последующее время. Советское правительство ими заинтересовалось после заключения Брестского мира и в связи с разработкой плана ГОЭЛРО. В дальнейшем проекты индустриализации стали иметь ключевое значение в определении стратегических основ социально-экономической политики советского правительства по отношению к Сибири и всей азиатской части страны.

Сдвиг в сторону восточных районов, определившийся концептуально и практически, стал важнейшим направлением стратегии хозяйственного развития России на весь ХХ век, независимо от смены систем её политического и государственного устройства. Преемственность была исторически необходимым явлением, так как она позволяла сохранять государству внутреннюю и внешнюю политическую устойчивость. С конца XIX столетия сила и мощь отдельных государств в мире стали оцениваться по их природным и экономическим возможностям, которые определяли, в какой степени они могли быть самодостаточными, опираясь на собственные ресурсы развития. Эта ситуация высоко поднимала значение восточных районов России, ресурсный потенциал которых позволял на долгие годы сохранять стране статус великой и независимой державы.

Глава 2. Советские мобилизационные стратегии и практики в 1920-е гг.

Советское государственное управление по ряду обстоятельств как субъективного, так и объективного плана с самого начала было мобилизационным. Сложное послевоенное время, борьба за власть, революционные преобразования в политике и экономике определяли постоянную необходимость мобилизационных мероприятий, многие из которых были унаследованы от прежнего государственного режима.

В годы Первой мировой войны царское правительство, а затем и Временное буржуазно-либеральное, принимали меры сугубо мобилизационного характера, направленные на решение каких-то важных экономических или социальных проблем. Например, чтобы не допустить в стране массового голода в конце 1916 г. царское правительство попыталось мобилизационным способом решить проблему обеспечения продовольствием городского населения. Оно заявило о своем праве отчуждать хлебопродукты в принудительном порядке по твердым ценам для удовлетворения нужд армии и оборонной промышленности (хлебная разверстка Риттиха). Землевладелец, до которого в конечном итоге доводилось задание по хлебосдаче, был обязан выполнить его в установленные уполномоченными государством органами сроки. Нарушение обязательств должно было караться реквизицией продукта. Однако выполнить разверстку в намеченном размере не удалось. Производители зерна ее саботировали, а прибегнуть к насильственным методам изъятия правительство не решилось[27].

В конце марта 1917 г. уже Временное правительство приняло решение о введении государственной хлебной монополии. На сей раз речь шла о принудительном изъятии государством «по твердым ценам» всех товарных запасов зерна и муки. В пользу землевладельца оставлялся паек, учитывающий нужды семьи и занятых в хозяйстве лиц, а также величину посева. Владелец хлеба обязывался заявить об объеме имеющихся у него «излишков» и по первому требованию местного продовольственного органа доставить их на продовольственные склады[28]. Несмотря на применение мер принуждения к сельхозпроизводителям продовольственная ситуация в стране ухудшалась. Причинами этого стали, как продолжающийся саботаж со стороны производителей и владельцев хлеба, так и разруха на транспорте.

Осенью 1917 г., несмотря на аресты и реквизиции, применяемые властями, ситуация с обеспечением продовольствием в стране оставалась очень сложной. В Сибири прилегающие к Транссибу районы наводнили так называемые мешочники – в основном жители испытывающих продовольственные затруднения районов Европейской части страны, которые приобретали хлеб для себя и частично для продажи по ценам превышающим «твердые» и тем самым срывающие централизованные заготовки. Мобилизационные методы решения продовольственных проблем государственными организациями не срабатывали.

Мобилизационным решением в годы Первой мировой войны было создание Военно-промышленных комитетов (ВПК) в целях обеспечения всем необходимым фронта и тыла. Деятельность ВПК нацеливалась на сотрудничество местных органов власти с предпринимателями, транспортными и другими общественными структурами. Она распространялась по территории всей страны. В Сибири в 1915–1916 гг. действовало 25 комитетов, которые организовывали размещение и выполнение госзаказов, как по промышленной продукции, так и по поставкам продовольствия в армию. Уже в первое полугодие своей деятельности сибирские ВПК смогли привлечь к выполнению военных заказов около 300 промышленных предприятий с более чем 40 тыс. рабочих. Среди мобилизованных предприятий преобладали деревообрабатывающие, кожевенно-обувные и овчинно-шубные, а также вырабатывающие муку и продовольствие. На короткий срок смогли возобновить свою работу Абаканский, Гурьевский и Петровский металлургические заводы. Всего к июню 1916 г. на территории Иркутского, Степного генерал-губернаторств, Тобольской и Томской губерний были размещены военные заказы на 34,6 млн руб. Однако все их выполнить не удалось. Смена власти и Гражданская война дезорганизовали деятельность ВПК, которые с окончательной победой советской власти в Сибири в 1920 г. были ликвидированы[29].

Большевики во главе с В. И. Лениным мобилизационные методы российских правителей часто избирали в качестве объектов для критики. Вместе с тем со своим приходом к власти они стали их активно применять. Особенно с осени 1918 г., когда с наступлением на Советскую Россию стран Антанты под вопросом оказалось само существование государства и его независимость. В процессе военных действий против советского правительства бывшие союзники России не скрывали своих планов расчленения и колонизации на их взгляд слишком обширной страны. 2 сентября 1918 г. было опубликовано постановление ВЦИК о превращении Советской республики в единый военный лагерь. Это был ответ на интервенцию 14 иностранных государств и начало Гражданской войны.

В историографии последних десятилетий нашло отражение представление политики Советского правительства в этот период как нацеленной на реализацию социалистической идеи и стремящейся к установлению в конечном итоге мирового господства коммунистического режима. Вместе с тем, немало свидетельств того, что события развивались без относительно субъективных представлений большевистских лидеров, которые в условиях, складывающихся в связи с интервенцией и начавшейся Гражданской войной, вынуждены были действовать, исходя из практической необходимости. Можно сказать, что деятельность советского правительства в этот период имела национально-освободительный характер.

Необходимость защиты власти и независимости государства потребовала специальной мобилизационной политики, известной под названием «военного коммунизма», которая в хронологическом диапазоне определяется с 1918 по 1921 гг. Однако её главные мобилизационные элементы и механизмы были сохранены и получили последующее развитие, корректировались в соответствии с изменениями в государственной стратегии.

В Советской России в рамках мобилизационных мероприятий в 1918 г. была введена не только всеобщая воинская повинность, но и трудовая. Все мужчины от 18 до 40 лет включительно должны были регистрироваться на биржах труда, в специальных агенствах для распределения в соответствии с указаниями Главкома Труда. Принятые указы подкреплялись чрезвычайными законами военного времени, предусматривавшими суровые меры наказания за неисполнение.

В области экономики явно прослеживалась необходимость в концентрации имеющихся ресурсов и централизованном их распределении. Формировавшаяся модель хозяйственного развития была связана с революционным характером событий в стране и с угрозой национальной безопасности. В годы развернувшейся Гражданской войны и интервенции большевики стремились не только сохранить свою власть, но и отстоять независимость государства. В этот период их доктринальные установки были связаны в основном с крайним огосударствлением хозяйственных отраслей и жесточайшей централизацией управления ими.

Большие надежды в направлении регулирования экономической жизни возлагались на государственные органы так называемого рабочего контроля, в которых большевики видели важнейший инструмент регулирования хозяйственной жизни. 14 ноября 1917 г. было принято Положение ВЦИК и СНК о рабочем контроле, в котором говорилось, что он вводится в целях «планомерного регулирования народного хозяйства»[30].

На базе центрального органа рабочего контроля 2 декабря 1917 г. был создан Высший Совет народного хозяйства (ВСНХ), который должен был стать единым центром руководства экономической жизнью всей страны. В основу организации производства был положен отраслевой принцип. Руководить отраслями должны были главки и центры. По сути дела ВСНХ являлся своеобразным министерством промышленности, которое руководило экономикой страны через сеть своих местных организаций (областных и районных СНХ). Местные совнархозы должны были выяснять возможности и потребности своих подведомственных территорий в экономическом развитии, принимать меры по налаживанию производства на государственных предприятиях, планировать их деятельность. Главной чертой их руководства были централизация и распределение имеющихся ресурсов.

В Сибири в декабре 1919 г. в структуре Сибревкома – главного советского органа управления был создан Сибземотдел, которому подчинялись губернские и уездные земельные отделы. На этот орган возлагались надежды на руководство сельским хозяйством Сибири, выводом его из кризиса, вызванного войнами и сменой государственной власти, что было крайне необходимо для налаживания обеспечения продовольствием населения страны. Сибземотдел действовал чрезвычайными методами, среди которых можно было назвать организацию рабочих дружин и воинских отрядов для уборки урожая на брошенных полях, для проведения посевных компаний. К работе активно привлекалось всё незанятое население, а также временно присутствующие в Сибири беженцы и военнопленные. В результате советским руководителям удавалось решать проблемы по сбору продовольствия путем концентрации как административных, так и материальных ресурсов. Мобилизационные мероприятия объявлялись государственной задачей, которую необходимо было решать в интересах всего общества[31].

С переходом к НЭПу элементы мобилизационности в экономической политике советской власти в Сибири продолжали сохраняться, особенно в процессе управления национализированными предприятиями. И надо добавить, что воспринималось это в обществе с пониманием. В годы Гражданской войны стали привычными мероприятия государственного управления мобилизационного характера. Большинство населения страны придерживались крестьянских принципов морали о справедливости всеобщего труда, общинности распределения его продуктов, приоритетности государственного управления и т. д. Социалистические лозунги, содержащие призывы к мобилизации в целях решения государственных проблем, оказывались близкими и понятными основной массе населения советской России.

Организация перспективного планирования, как системы мобилизационного управления хозяйственным развитием

Важным элементом формирования советской мобилизационной системы в 1920-е гг. выступила организация общегосударственного планирования развития экономики, которое не сразу стало директивным, но с самого начала рассматривалось в качестве одного из механизмов, способных мобилизовать общество на достижение стратегических целей, что было крайне важным в условиях централизованного государственного управления национализированной экономикой.

Одним из первых мобилизационных мероприятий советской власти в области экономики стало продолжение разработки плана электрификации страны, начатой в дореволюционный период. Советский вариант этого плана под название ГОЭЛРО был утвержден и принят к реализации в декабре 1920 г. на VIII съезде Советов. По замыслу руководителей государства с его помощью можно было восстановить страну после войн и революций и двинуть её по пути модернизации и прогресса.

Это был первый не только в России, но и в мире перспективный план экономического развития отдельно взятой страны, который был реализован. Разработанный в основных чертах в чрезвычайных обстоятельствах Первой мировой войны он был значительно конкретизирован по инициативе советского правительства и претворен в жизнь с участием известных ученых и инженеров России. По нему предусматривалось развертывание энергетического строительства с сооружением более 30 крупных электростанций в европейской части страны. Урал и Западная Сибирь пока рассматривались как перспективные районы, обладающие значительными природными ресурсами для развития электроэнергетики[32].

В процессе реализации плана ГОЭЛРО мобилизационными методами для энергетического строительства предусматривалось приоритетное обеспечение соответствующими кадрами, материально-техническими и административными ресурсами государства. Абсолютно инновационной идеей стал комплексный, интегративный подход к развитию промышленности на основе выделения экономических районов, в которых, исходя из природных и экономических возможностей, планировалось строительство электростанций и энергопотребляющих предприятий, а также транспортных объектов, заводов строительных материалов и т. п.

Мозговым и информационным центром советской экономической мобилизационной стратегии стала Государственная плановая комиссия (Госплан) СССР, организованная в 1921 г. в целях определения перспективных направлений хозяйственного развития в масштабе всей страны. Вначале Госплан выполнял роль консультационного органа, но затем постепенно превратился в директивное учреждение, получившее широкие властные полномочия по управлению социально-экономическим развитием всех регионов страны. Одновременно формировалась централизованная вертикаль власти в СССР, где главную контролирующую и определяющую стратегию роль играли партийные органы, а верховными арбитрами всего происходящего являлись Политбюро и аппарат ЦК ВКП (б) (КПСС)[33].

Уже в первое десятилетие советской власти правящая партия превратилась в важный определяющий стратегию и организационный элемент советской мобилизационной системы. Усиление её мобилизационной активности достигалось, как в процессе всё большего роста её рядов, охватывающих значительные слои населения, так и в связи с увеличением бюрократического аппарата. В результате партийная деятельность проникала в самые различные социальные сферы. Мобилизационный эффект партийной работы усиливался в результате проведения перманентных «чисток» рядов партии и смены состава её членов. На место выбывших в партийные организации приходили новые члены из наиболее активных рабочих и крестьян, которые готовы были поддерживать и претворять в жизнь государственные планы.

Главное внимание в партийной работе уделялось экономике. По поводу её перспективного развития велись ожесточенные политические и научно-теоретические дискуссии, которые происходили как в планирующих органах, так и органах непосредственного государственного управления, определявших главные стратегические направления развития страны. Главным образом борьба происходила между сторонниками мягкого эволюционного реформирования экономики преимущественно на рыночной основе и представителями более быстрых и решительных модернизационных перемен, предусматривающих активное вмешательство государства в экономическую сферу. Первый подход демонстрировали представители научно-теоретических экономических школ с дореволюционным прошлым (В. А. Базаров, В. Г. Громан, Н. Д. Кондратьев), работавшие в Госплане, а второй – выдвинутые советской властью руководители Госплана (Г. М. Кржижановский, С. Г. Струмилин, В. И. Мотылев, В. П. Милютин), придерживавшиеся более рационалистических взглядов, в которых целеполагание было на первом месте и должно было совпадать с требованиями политических установок в тот или иной период. К концу 1920-х гг. последние победили и определили в качестве действия особую мобилизационную стратегию, которая позволила в короткие исторические сроки модернизировать экономику страны на индустриальной основе.

В целях ускоренного развития тяжелой промышленности была значительно усилена контролирующая и регулирующая роль государства в экономике, что на деле обозначалось откровенным отказом от рынка и многоукладности, нэповских принципов реализации хозяйственной деятельности. В разработках первых перспективных планов развития народного хозяйства СССР мобилизационная стратегия отражала намерения власти направить развитие всех отраслей экономики в рамках единого поступательного процесса, обеспечивающегося централизованной системой управления, прочно связывающей все экономические и социально-политические субъекты в государстве. Практическая реализация данной стратегии показала, что таким выстраиванием прогнозирования с обеспечением целей необходимыми ресурсами можно добиться в короткие сроки значительных результатов, в том числе и решить модернизационные проблемы в экономике.

В мобилизационных целях выстраивался и хронологический порядок перспективного планирования. Генеральный план был рассчитан на длительный период, охватывающий 15 лет и более. В нем разрабатывались основы стратегических направлений по отраслям. В качестве рабочих планов рассматривались пятилетки. Они, по мнению Кржижановского Г. М., были наиболее удобными в организационном смысле, представляли своеобразную «смычку» между теоретической и практической сторонами планирования, «разбивка генерального плана на пятилетние циклы имеет свои удобства, позволяющие сконцентрировать мысль проектирующих на основных важнейших моментах»[34].

Во второй половине 1920-х гг. план постепенно становится высшим законом хозяйственной жизни СССР. На XV съезде ВКП (б) И. В. Сталин заявил, что «наши планы есть не планы-прогнозы, не планы-догадки, а планы-директивы, которые обязательны для руководящих органов»[35]. Планирование стало главным инструментом экономической политики СССР. Госплан определился в качестве органа, руководящего экономической жизнью страны.

В рамках генерального и пятилетнего планов непосредственным руководством к действию предусматривались годовые планы по отдельным отраслям и предприятиям, которые определяли не столько стратегические направления, сколько перечень конкретных целей и действий, возможностей для технической реализации плановых намерений и итоговые показатели достижения этих целей. Таким образом, выстраивалась мобилизационная система государственного управления в СССР, которая постепенно стала касаться не только экономики, но и всех других сфер жизни советского общества.

В Сибири мобилизационные решения в развитии экономики рассматривались как наиболее эффективные с первых лет советского государственного управления. Трудовые мобилизации по восстановлению предприятий промышленности и транспорта осуществлялись в регионе по мере прекращения военных действий. Экономический отдел Сибревкома, созданный 10 января 1920 г., строил свою деятельность на мобилизационной основе, так как должен был решать важные для советской власти хозяйственные проблемы в условиях национализированной экономики страны. В последствие он был слит со статистическим отделом Сибпромбюро ВСНХ в единый отдел, который в свою очередь явился базой для укрепления и усиления советского экономического управления в Сибири. В его задачи по мере поступления входили организация экономического районирования региона, координация хозяйственной деятельности на его территории, а также проведение научных исследований в области развития производительных сил и разработки перспективных планов хозяйственного развития.

В феврале 1921 г. экономический отдел Сибревкома стал по сути дела региональной составляющей Государственной плановой комиссии, которая в масштабе страны начала разработку основных стратегических направлений перспективного развития экономики. Сибирская Государственная плановая комиссия (Сибгосплан) сразу же приступила к работе над составлением годового плана на 1921–1922 операционный год и одновременно начала подготовку перспективного, рассчитанного уже на пятилетие 1921–1925 гг. Государственное планирование охватило 195 государственных предприятий Сибири, на которых числилось более 80 тыс. рабочих. Уже через год на них предполагалось добыть около 100 млн пудов каменного угля, произвести 900 тыс. пудов кокса, 103 тыс. пудов стекла, 44,3 тыс. ящиков спичек, 90 тыс. пудов мыла, выплавить 235 тыс. пудов чугуна, 153 тыс. пудов железа, заготовить 900 тыс. куб. саж. древесины и т. д.[36]

По воле обстоятельств сибирские перспективные планы хозяйственного развития были разработаны одними из первых в стране. Они не только представляли собой некий опыт стратегического планирования, полученный ещё в досоветский период, но и намечали направления социально-экономического развития региона на очень длительную перспективу по пути индустриализации. Дальнейшее совершенствование регионального и отраслевого планирования, централизованного управления экономикой не изменили этого главного направления в прогнозировании развития Сибири.

Уже в первых вариантах перспективных планов, составленных Сибирской плановой комиссией по рекомендации консультантов Госплана, рассматривались возможности трудовых мобилизаций для реконструкции и перевооружения промышленных предприятий, а также строительства новых индустриальных производств. При последующей разработке направлений социально-экономического развития Сибири мобилизационные принципы стали ещё более ярко выраженными. Мобилизация населения и ресурсов, разработка специальной мобилизационной стратегии рассматривались в качестве главных факторов для хозяйственного развития региона[37]. Это сочеталось с принципами организации советской государственной системы, строившейся на основе жесткого административного управления страной из единого политического центра. В условиях государственной собственности на все ресурсы и средства производства политический центр являлся одновременно и центром экономического управления.

Разработка первого пятилетнего плана, рассчитанного на 1921–1925 гг. в Сибири совпала с проведением реформы экономического районирования, которая должна была на основе так называемого «энергетического принципа» определить административно-территориальное деление страны в соответствии с природно-географическими и экономическими возможностями конкретных территорий в целях решения задач перспективного развития, связанных с индустриализацией. Планы развития энергетики, металлургии, отраслей крупной машинной индустрии в этот период рассматривались как важнейшие звенья советской экономической доктрины, а районирование соответственно должно было выступить своеобразным инструментом управления экономикой, который поможет отрегулировать связь центральной власти с регионами.

Руководители Госплана в своих высказываниях откровенно преследовали мобилизационные цели, строя планы использования регионального развития в рамках создания единого народнохозяйственного комплекса страны. Г. И. Кржижановский в одном из своих обращений в Сибирскую плановую комиссию писал, что перспективное развитие Сибири не должно происходить в отрыве от планов и задач развития экономики СССР, а районирование «является опорным пунктом для создания новых высших форм организации народного труда, и связь с местами будет служить непременным условием продуктивности такой работы»[38].

В декабре 1921 г. была создана комиссия по районированию при Президиуме ВЦИК под руководством М. И. Калинина. К работе были подключены Административная комиссия ВЦИК, Наркомат земледелия и Центральное статистическое управление. В 1922 г. после продолжительных дискуссий был разработан принципиальный проект нового районирования страны по схеме – район, округ, область (край).

В Сибири районирование затруднялось целым рядом обстоятельств, связанных и с отдаленностью региона от центра, и продолжением военных действий на значительной его территории, а также отсутствием квалифицированных кадров, способных оценить экономические возможности отдельных районов. Только в 1925 г. чрезвычайный орган управления Сибревком был упразднен и образована административная единица СССР Сибирский край с центром в г. Новосибирске.

Однако новое административно-территориальное деление лишь отчасти могло решать мобилизационные задачи. Сибирский край объединял слишком большую территорию с различными природно-географическими и экономическими условиями. Вертикаль власти от центра к регионам имела несколько звеньев, которые затрудняли и усложняли прямые связи и отношения между центральными и региональными организациями государственного управления.

Во второй половине 1920-х гг. существующее районирование в рамках Сибирского края явилось в определенной степени тормозом для процессов разработки и реализации планов индустриализации региона, для определения контрольных цифр первого пятилетнего плана развития хозяйства СССР. В Сибири основные промышленные центры планировались в основном в так называемой Кузнецко-Алтайской области, располагавшейся в южной части Западной Сибири. На других же территориях края промышленное развитие трудно было предполагать, так как здесь оно не присутствовало даже в зачаточном состоянии. Чтобы всё это держать под контролем государственного планирования, необходимо было иметь более прямые связи и отношения.

В результате существующее районирование Сибири стало пересматриваться с точки зрения перспектив пространственно-географических направлений индустриального строительства. Стартом для новой серии административно-территориальных преобразований послужила начатая осенью 1930 г. кампания по ликвидации округов в составе областных и краевых объединений, в результате которой убирались лишние звенья на пути централизованного управления экономикой страны и модернизацией её на базе индустриализации. Постепенно выстраивалась мобилизационная цепочка централизованного управления по схеме «регионы для страны». В Сибири административно-командная система управления экономикой по мобилизационному типу формировалась и в последующие годы, когда постепенно происходило разукрупнение областных и краевых объединений. В результате, примерно к 1950 г., каждая административная единица в СССР оказалась напрямую связанной с центром государственного управления и приобретала свою специализацию в едином народнохозяйственном комплексе страны.

Судьба распорядилась так, что в центре мобилизационной стратегии советского правительства стал И. В. Сталин. Он был той личностью, которая в силу обстоятельств и в результате реальных общественных потребностей оказалась на исторической сцене. Большую роль сыграли и его личные качества. По мнению многих исследователей, Сталин сумел с наибольшим эффектом по сравнению со всеми своими соперниками на властном «Олимпе» использовать объективные и субъективные факторы для захвата власти. В 1920-е гг. в СССР было несколько вождей, которые предлагали различные пути к социализму и способны были повести за собой общество. Среди них победил Сталин. Другой вопрос, как ему это удалось, что содействовало утверждению его авторитарного правления. Но результат оказался таким, какой он есть. Народ хотел вождя и он явился.

Эта особенность российского социально-психологического склада, менталитета россиян была отмечена Ключевским В. О., который писал, что роль личности правителя в российской истории оценивалась исключительно с точки зрения его способностей укреплять государственное могущество. Претензии по поводу жизненных условий народа и пренебрежения их интересами практически в расчет никогда не шли[39].

Чтобы не писали и не говорили об особенностях Сталина как человека и как исторической личности он, по-видимому, интуитивно был способен почувствовать историческую необходимость в данный момент в сильном и волевом вожде. Это полностью совпало с его личными властными амбициями и устремлениями. Сталин сумел сконцентрировать силы нации вокруг общей идеи укрепления имперской мощи государства, использовать в личных интересах подготовку к войне и даже в какой-то мере и саму войну. В годы войны Сталин настолько укрепил свою власть, что даже в своей жестокости рассматривался современниками как непогрешимый авторитет.

В результате СССР стал второй державой в мире, значительно увеличив свой производственно-технологический и научно-образовательный потенциал, что позволило получать большую часть национального дохода в промышленности, наращивать производство электроэнергии, металлов, машиностроения и других базовых продуктов для роста индустрии.

В 1920-е гг. шёл трудный поиск оптимальной модели управления советской национализированной экономикой. После Гражданской войны СССР из лидера мировой революции превратился в традиционное государство, которому согласно политическим амбициям руководства необходимо было формировать действенный аппарат для хозяйственного управления. В условиях новой экономической политики централизация управления экономикой сохранялась. Вместе с тем, взаимоотношения с хозяйствующими субъектами строились и на рыночных принципах. Теоретически считалось, что административное управление и рыночные отношения повысят эффективность и управляемость народным хозяйством. Однако на практике этого не случилось. Административные и товарно-денежные отношения требовали совершенно иных государственных хозяйственных органов и механизмов.

Данные противоречия затрудняли проведение намеченных социалистических преобразований, сутью которых должна стать модернизация экономики на базе индустриализации. Такие преобразования в России традиционно могли происходить только «сверху». Государственное управление продуцировало начальные импульсы модернизационных решений, а затем проводило их в жизнь согласно своим потребностям и представлениям. В отличие от западноевропейской модернизации в российской, как правило, отсутствовали независимые социальные факторы-«действователи» модернизации в виде инициативных граждан и государство было вынуждено компенсировать их отсутствие своей активной деятельностью на модернизационном поприще. Все участники модернизационных процессов в экономике России, так или иначе, служили государству и выполняли его политический заказ.

Эта закономерность проявлялась на всех этапах российского государственного развития. Государство, как правило, намечало стратегические направления модернизации, используя опыт других держав, а затем уже мобилизационными методами навязывало их своим гражданам. В принципе авторитарность государственного управления в России, существовавшая на протяжении столетий, работала на пользу модернизации. Экономическая политика российского, в том числе и советского правительства, по сути дела была одним из главных факторов модернизационных изменений в экономике страны. Она способствовала как созданию её базовых индустриальных отраслей, так и развивала правовую основу предпринимательской деятельности, банковского дела, осуществляла комплекс протекционистских мероприятий для отечественного производства и т. п. И это, по-видимому, помогало российской экономике быть достаточно эффективной, несмотря на её значительную затратность в условиях специфического природно-географического положения страны.

В 1920-е гг. советскому государству предстояло решить сразу несколько сложных задач. Требовалось не только восстановить после войны работу всех отраслей народного хозяйства, но и значительно увеличить их мощность, изменить сам тип экономического развития. Для этого требовалось модернизационное преобразование всех общественных взаимоотношений, в которых бы центр тяжести переместился из традиционной для России аграрной сферы экономики в индустриальную. Внутри промышленного сектора в целях модернизации предполагалось сконцентрировать внимание на развитии базовых отраслей тяжелой индустрии: горнодобывающей, металлургической, энергетической, машиностроительной и др. Нереальным было действенное укрепление СССР на международной арене без производства собственных станков, тракторов, электротурбин, без повышения уровня обороноспособности страны и современного производства вооружений. Пока что страна значительно отставала по своим экономическим показателям от ведущих мировых держав. И сохранение этого положения могло привести к потере не только экономической, но и национальной независимости. Историк И. Я. Фроянов, анализируя международное положение СССР в конце 1920-х гг., констатирует, что страна находилась «в осаде, ничем в этом смысле не отличаясь от старой России». Скорее положение СССР «было ещё более угрожающим, чем в дореволюционное время.»[40].

Данный вывод может быть подтвержден огромным количеством исторического материала, который свидетельствует, что международные финансово-олигархические круги продолжали плести интриги против СССР, оказавшегося вне сферы их влияния. Для этого использовались всевозможные методы и расчеты, основанные как на внутриполитической борьбе за власть в стране, так и возникновении фашистских и милитаристских режимов в соседних государствах. А. Гитлер в своей книге «Моя борьба» откровенно писал, что его главной завоевательной целью является захват территории и ресурсов СССР: «Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те огромные государства, которые ей подчинены… Это гигантское восточное государство неизбежно обречено на гибель»[41].

Советское правительство в данных обстоятельствах было вынуждено выдвинуть свой стратегический курс, связанный с форсированием модернизации экономики на базе индустриализации. В отличие от царских правителей, привлекавших иностранные капиталы, оно избрало иное направление модернизационных решений, которое базировалось исключительно на собственных ресурсах и мобилизационных возможностях страны при максимальной концентрации власти в руках государства. Такая совершенно «нерыночная» модель развития экономики была поддержана населением и показала свою эффективность в годы Великой Отечественной войны. Значит, модернизация в советском варианте была в принципе необходимой и безальтернативной.

Осуществить её помогли богатые природными ресурсами районы СССР, в том числе находящиеся в Азиатской части России. Необходимость движения производительных сил страны в восточную сторону была связана не только с освоением их природных ресурсов, но и созданием здесь военно-стратегического и экономического тыла, необходимого государству в случае войны в любом направлении.

Планирование чрезвычайных ситуаций и мобилизаций военного времени не было изобретением России. Оно широко проводилось европейскими странами в начале ХХ столетия, когда возможные войны стали рассматриваться в глобальном контексте. В них во имя победы должны быть задействованными все национальные ресурсы той или иной страны, вступившей в вооруженный конфликт. Наиболее ясно это стало в процессе Первой мировой войны, а после её окончания и подписания Версальского договора многие страны в мире продолжили подготовку к очередной войне. Они не только перманентно планировали гонку вооружений, но и разрабатывали планы мобилизационной готовности экономики на случай войны.

СССР был вынужден присоединиться к этой мировой политической тенденции. А для этого нужна была модернизация экономики на базе индустриализации, стратегия которой была намечена на XIV съезде партии (18–31 декабря 1925 г.), где было заявлено, что для страны жизненно необходимым является ускорение индустриального развития. СССР из страны, ввозящей машины и оборудование, должен превратиться в страну, производящую их. Тот же стратегический курс обсуждался и на следующем XV съезде ВКП (б) (2-19 декабря 1927 г.), на котором были одобрены общие ориентиры первого пятилетнего плана, не смотря на острую внутрипартийную борьбу по ключевым вопросам индустриализации, о её приоритетах, темпах, источниках и методах[42].

В дореволюционной России промышленный потенциал концентрировался в Европейской части страны: Южной и Северной промышленных зонах, в Баку и на Урале. Крупнейшим промышленным районом являлась центральная часть страны, располагавшаяся вокруг Москвы. Однако такое положение признавалось советским правительством очень уязвимым и не перспективным с точки зрения обеспечения сырьевыми и топливно-энергетическими ресурсами. Поэтому мобилизационные задачи рассматривались на предмет освоения новых областей государства, находящихся в Азиатской части России в Сибири и на Дальнем Востоке, их заселения и создания там резервных экономических баз.

С этой целью советской властью была продолжена государственная политика переселения в восточные регионы. После окончания гражданской войны были предприняты попытки восстановить систему государственного регулирования переселений в целях хозяйственного освоения малонаселенных районов страны, создать для этого правовую и материально-финансовую основу. Однако подготовка заняла несколько лет. Только в конце 1924 г. советское правительство смогло объявить об открытии планового переселения в слабозаселенные районы СССР.

17 октября 1924 г. было принято постановление Совета Труда и Обороны СССР «О ближайших задачах колонизации и переселения», где говорилось о том, что «Задачей колонизации должно быть вовлечение в хозяйственный оборот необжитых земель с целью увеличения сельскохозяйственной и промышленной продукции страны путем рационального, как с точки зрения общегосударственных, так и местных интересов, расселения и эксплуатации естественных богатств колонизуемых районов».[43] Наркомату земледелия РСФСР было поручено в короткие сроки разработать конкретные планы переселенческих мероприятий по отдельным района, исходя из финансово-технических возможностей государства. Специальным декретом ВЦИК и СНК СССР от 1 декабря 1924 г. Наркомзему предоставлялось право определять земельные фонды для нужд переселения, совместно с Наркоматом путей сообщения определять льготные тарифы на перевозки, связанные с переселением и т. д.[44].

После XIV съезда ВКП (б), заявившего о необходимости индустриализации в экономическом развитии СССР, все регулируемые государством миграции населения стали рассматриваться не столько с точки зрения аграрного освоения всё более новых территорий страны как ранее, сколько с позиции обеспечения кадрами планируемого в перспективе, хотя и для некоторых районов Сибири и Дальнего Востока достаточно отдаленной, промышленного строительства.

Данные стратегические принципы получили отражение в решениях Всероссийского совещания работников по переселению, которое проходило в Москве в феврале-марте 1927 г. На нем рассматривались возможности заселения восточных районов страны, улучшения организации переселений, особенно на территориях, где планировалось в ближайшие годы крупное промышленное или транспортное строительство. Представители Госплана СССР и других государственных структур экономического управления высказали мнение, которое затем было обозначено в директивных документах как стратегическое направление. Оно сводилось к тому, что планы переселенческого движения в стране должны реализовываться исключительно под контролем государства и тесно увязываться с перспективными народнохозяйственными планами, рассчитанными на одну или более пятилеток, а также являться их составными частями. В 1926–1936 гг. предусматривалось переселить из Европейской части РСФСР в Сибирь около 2 млн человек[45].

При разработке пятилетнего плана на 1928–1932 гг. эти идеи были учтены и конкретно проработаны. Госпланом рекомендовалось определять районы крестьянского переселения к востоку от Урала с учетом планов их перспективного промышленного развития для того, чтобы обеспечить здесь продовольственное снабжение будущих индустриальных центров и создавать «запасы свободного труда». В решениях Наркомзема СССР говорилось, что сельскохозяйственное переселение в Сибирь и на Дальний Восток должно быть в конечном итоге подчинено проблемам индустриализации этих районов, «сопровождаться одновременно такой организацией рабочей силы, которая обеспечила бы необходимыми рабочими кадрами намеченное в этих районах транспортное, промышленное и промысловое строительство»[46].

Рекомендации вышестоящих органов государственного управления воспринимались на местах как руководство к действию. В декабре 1929 г. в резолюции Сибкрайисполкома по поводу рассмотрения состояния дела по переселению в Сибирь говорилось совершенно определенно, что политика переселения должна содействовать не только заселению региона в целом, а в первую очередь районов, в которых намечается в ближайшее время промышленное и транспортное строительство. В постановлении Президиума Сибкрайисполкома по докладу районного переселенческого управления в духе времени было записано, что необходимо усилить работы по заселению районов предстоящих индустриальных новостроек: Кузнецкого округа, в том числе и Горной Шории, где планировались крупные горные разработки, Барнаульского округа в связи с перспективами развития здесь свеклосахарной промышленности, Нарымского и Туруханского краев с прилегающей северной частью Красноярского и Канского округов, где проектировалось в ближайшее пятилетие создание сети лесоперерабатывающих заводов, увеличение золотодобычи и транспортное строительство[47].

К концу 1920-х гг. в переселенческой политике советского правительства оформляется особое промышленное направление, которое уже ставило не опосредованные, а прямые цели обеспечения кадрами промышленных предприятий и строек. Оно должно было обеспечить, с одной стороны, перевод значительной части рабочей силы из сферы сельскохозяйственного производства в промышленность, а с другой – территориально перераспределить трудовые ресурсы в пользу районов нового промышленного освоения. Мобилизационные мероприятия в планах хозяйственного освоения Сибири в 1920-е гг. были направлены в значительной мере на обеспечение индустриального строительства трудовыми ресурсами.

Мобилизационные практики советского правительства в сфере хлебозаготовок

Сельское хозяйство рассматривалось в едином комплексе советской экономики. Ему определялась роль материальной основы роста индустриального производства, для которого крайне важным являлось формирование централизованного хлебного фонда СССР через проводимые от имени государства заготовки. В России зерновые культуры (хлеба) и продукты их переработки занимали определяющее место в традиционной структуре питания как сельского, так и городского населения, а также использовались в качестве корма для сельскохозяйственных животных. Кроме того, зерновые (прежде всего пшеница) являлись основным экспортным товаром. Поэтому советское государство с самого начала своего существования рассматривало хлеб как наиболее важный мобилизационный ресурс, владение которым гарантировало возможность реализации стоящих перед ним в данный исторический момент внутри– и внешнеполитических целей.

Советская продовольственная политика в Сибири определилась весной 1918 г., когда чрезвычайный комиссар СНК по продовольствию А. Г. Шлихтер организовал вооруженное отнятие хлебных излишков у сибирских крестьян и борьбу с мешочниками. Эти мероприятия вызвали широкое недовольство советской властью со стороны крестьянства и в конечном итоге привели к ее свержению. Прекращение транспортных связей с Европейской частью России, которая была основным потребителем сибирского хлеба, и возникшее в связи с этим перепроизводство зерна позволило антибольшевистским правительствам региона провести демонополизацию и либерализацию хлебного рынка, отменив обязательную сдачу произведенного крестьянами зерна государству[48].

Советское правительство на территории своей юрисдикции сохраняло продовольственную монополию и в связи с обстоятельствами могло существенно ужесточать внеэкономическое принуждение по отношению к крестьянству. Торговля хлебопродуктами запрещалась. Исключительное право на ведение заготовок и осуществляемое на основе «классового пайка» распределение продовольствия среди населения получили местные органы Народного комиссариата продовольствия (Наркомпрода). На железнодорожных, водных и гужевых путях сообщения были поставлены заградительные отряды, препятствующие свободному обмену продовольствием между различными местностями. В январе 1919 г. в Советской России была введена продовольственная разверстка, которая предусматривала обязательную сдачу крестьянами государству по твердым ценам имевшиеся в хозяйстве излишки, которыми считалась вся продукция сверх нормативно установленных расходов для личных и хозяйственных нужд. В действительности продразверстка исчислялась, исходя из государственных потребностей, и затем распределялась сверху вниз по областям, губерниям, уездам, волостям, сельским обществам и отдельным дворохозяйствам, зачастую без учета их реальных возможностей[49].

После реставрации советской власти режим изъятия хлеба по продразверстке был введен на территории сибирских губерний. При этом Сибири, аграрный потенциал которой во время Гражданской войны пострадал меньше, чем в других регионах страны, отводилась важная роль в формировании централизованного продовольственного фонда Советской России.

Формально хлеб, изъятый по продразверстке, оплачивался по «твердым» ценам или компенсировался поставками товарами. Однако во время Гражданской войны денежные знаки, которые предлагались в качестве оплаты, обесценились, а имевшиеся в распоряжении местных продорганов товарные фонды покрывала лишь ничтожную часть стоимости намеченной к заготовке продукции (в Сибири в 1920/21 г. – 3,5 %)[50]. В связи с этим основным методом обеспечения выполнения разверстки со стороны государства стало переходящее в произвол принуждение. Несмотря на доведение задания по хлебосдаче до двора при взимании разверстки использовался принцип круговой поруки, в соответствии с которым несданный индивидуальным дворохозяином объем хлеба должны были возместить его односельчане.

Продразверстка стала одним из решающих факторов победы большевистского режима в Гражданской войне, поскольку поступившие в рамках ее сбора ресурсы обеспечили продовольствием Красную армию, а также сыграли важную роль в снабжении городского населения. Однако крестьяне, у которых в пользу государства изымались все «излишки» сельхозпродукции, лишались стимулов к развитию товарного производства и сокращали размеры своих хозяйств. Насилие же сопровождающее сбор разверстки вызывало ожесточенное сопротивление крестьянства, переходящее в массовые вооруженные выступления, наиболее крупным из которых являлось ЗападноСибирское восстание, на три недели прервавшее железнодорожное сообщение Сибири с Центральной Россией, а, следовательно, и вывоз продовольствия из региона.

Весной 1921 г. большевистский режим в условиях нарастающего аграрного кризиса и под давлением широкого крестьянского повстанческого движения отменил продразверстку. После этого и до конца 1923 г. хлебооборот в стране строился на принципах «двухэтажной экономики». На одном из его сегментов продолжала функционировать полномасштабная мобилизационная система. Часть хлебопродуктов отчуждалась у производителей безвозмездно в рамках обязательного для выполнения фиксированного натурального налога. С другой – значительные и все более возрастающие (из-за сокращения как абсолютных, так и относительных размеров продналога) объемы сельхозпродукции закупались у крестьян на рынке.

Вводя продналог, советское государство брало на себя обязательство установить его на 1921/22 г. в размерах меньших, чем разверстка 1920/21 г., в последующие годы налог постоянно сокращать, а затем, по мере восстановления народного хозяйства, его полностью отменить[51]. Несмотря на декларации, уровень обложения сибирского крестьянства в первые продналоговые кампании не только не уменьшился, но даже несколько увеличился. Посевные площади в регионе в 1921 г. сократились на одну пятую, что в сочетании с более низкой урожайностью привело к уменьшению валового сбора зерновых почти на треть. Следует также учитывать, что сибирские крестьяне в ходе разверстки сдавали хлеб, накопленный ими за предыдущие годы, тогда как продналог предстояло выполнить из урожая недородного 1921 года[52]. Сверхнормативное обложение первым продналогом региона объяснялось необходимостью хотя бы частично компенсировать за счет сибирского хлеба последствия вызвавшего массовый голод катастрофического неурожая в Поволжье.

Продолжающееся в 1922 г. падение посевных площадей также свело к минимуму сокращение размеров натурального налога на 1922/23 г. Более высокими, чем фактически выявленные, оказались и установленные Центром контрольные цифры площади подлежавшей обложению пашни. Для достижения контрольных цифр на местах прибегли к приему времен военного коммунизма: их разверстке по уездам, волостям, населенным пунктам и домохозяевам.

Взимался налог в 1921/22 и 1922/23 г. не менее драконовскими методами, чем продразверстка. На время заготовок местные власти широко применяли принудительный обмолот и сдачу зерна, полное изъятие хлебопродуктов (включая семян) и конфискации скота у жителей целых деревень. Во многих районах дело дошло до применения вооруженной силы. Приговоры выездных сессий ревтрибуналов носили очень суровый характер: конфискация части или всего имущества, лишение свободы с применением принудительного труда на шахтах или лесозаготовках, высылка в отдаленные районы, высшая мера наказания. Массовый характер приняли злоупотребления работников местных продовольственных комитетов, собиравших продналог. Они организовывали концлагеря для неплательщиков, заключение их в холодные амбары, с целью запугивания крестьянского населения имитировали расстрелы несогласных с политикой советской власти[53].

Высокий урожай 1923 г. в Европейской части СССР и третий подряд недород в Сибири создали условия для снижения тяжести налогово-податного обложения зернового производства в регионе. В 1923/24 г. вместо натурального налога был введен единый сельскохозяйственный налог, который в 1923 г. уплачивался как в натуральной, так и в денежной форме, а с января 1924 г. – только деньгами.

В соответствии с декретом о переходе к продналогу, оставшиеся после его уплаты сельхозпродукты оставались в распоряжении крестьянина и могли быть использованы по собственному усмотрению, в т. ч. и для продажи. Хлебопродуктов по первому продналогу в целом по стране предполагалось собрать примерно в половинном объеме от фактически собранной разверстки. Возместить разницу между потребностями государства и объемами получаемой по натуральному налогу продукции планировалось за счет ее приобретения у крестьян. Вненалоговые заготовки для государственных нужд предполагалось наладить не путем покупки за деньги, а путем непосредственного обмена промышленной продукции на сельскохозяйственную. Отчасти проведение подобного эксперимента было связано с хозяйственной разрухой и расстройством денежной системы. Однако основной причиной попытки введения товарообмена было отрицательное отношение руководителей советского государства к торговле вообще. Торговля, имеющая для них каинову печать, оставлялась частникам.

Монопольное право на ведение товарообменных заготовок от имени государства получала потребительская кооперация, которой диктовались как их способы, так и уровень цен (обменных эквивалентов). Однако как товарообмен, так и монополия потребкооперации показали свою нежизненность. Это привело к отказу от надуманной схемы организации вненалоговых заготовок и постепенному переходу к товарообороту. С осени 1921 г. по лето 1922 г. была проведена радикальная демонополизация заготовительного рынка. Снимались ограничения на свободу торговли. Право коммерческих заготовок получили все государственные и кооперативные организации, желающие вести закупки, а также частные лица. Закупочные цены были «отпущены». Государственные и кооперативные заготорганизации переводились на хозрасчет[54].

Процесс демонополизации хлебного рынка завершен не был. В руках государства оставались элеваторы, холодильники, портовое и складское хозяйство, железные дороги, регулярные водные пути сообщения. Отвергались всякие попытки поставить под сомнение незыблемость государственной монополии внешней торговли. С помощью указанных видов госмонополий советская власть имела возможность непосредственно влиять на заготовительный рынок. Государство не снимало с повестки дня задачу сосредоточения в своих руках максимально возможных объемов излишков сельхозпродукции и допускало потенциальную возможность перехода к директивному ценообразованию в случае признанного властями неблагоприятным для государственных интересов уровня закупочных цен.

С лета 1922 г. наметились некоторые тенденции к ремонополизации хлебного рынка. Были созданы крупные государственные заготовительные организации, которые наряду с кооперативными союзами пользовались преимущественным правом получения государственных кредитов и иными льготами. Взамен на них возлагалась обязанность ведения закупок хлеба для нужд государства и по его заданиям (централизованные плановые заготовки). Хлебопродукты, мобилизуемые в централизованный государственный фонд, предназначались для снабжения армии, населения городов и несельскохозяйственных районов, экспорта.

Отмена натурального налога в январе 1924 г. расширила сферу товарно-денежных отношений и способствовала наращиванию объемов реализации крестьянской продукции. В то же время изменилась рыночная конъюнктура. Спрос на хлеб со стороны городского населения и увеличившего его экспорт государства вырос. При этом темпы прироста зернового производства замедлились. Превышение спроса над предложением вызвало рост хлебных цен.

Подобная тенденция вступила в противоречие с планами правящего режима, который в рамках поставленной им в повестку дня задачи индустриализации страны стремился максимизировать объемы получаемого в свои руки зерна и одновременно минимизировать его закупочную цену. Это позволяло, с одной стороны, увеличить прибыльность и величину хлебного экспорта и тем самым нарастить импорт машин и оборудования, а с другой – удешевить централизованное снабжение потребителей внутри страны.

В этих условиях государство приступило к ремонополизации хлебного рынка. В 1925–1928 гг. произошло внеэкономическое вытеснение частного капитала вначале из межрегионального, а затем и внутрирегионального оборота, а рыночный механизм ценообразования был заменен на директивный. Монополизация рынка в сочетании с ростом зернового производства на базе нэпа приводила к увеличению объемов закупок, проводимых государственно-кооперативным заготаппаратом. В 1926/27 г. в руки государства в СССР в целом попало от 76 до 81 %, а в Сибири – 90 % товарного производства хлеба[55].

Реализуемая на практике установка на монополизацию рынка и замену экономических методов его регулирования на директивные, наталкивалась на противодействие крестьян, которые не желали продавать произведенное ими зерно государству по низким ценам, а предпочитали уменьшить объемы его реализации, отложив сбыт.

Массовая задержка реализации хлеба со стороны крестьян (т. н. хлебные стачки) вызывала сокращение объемов централизованных заготовок и ухудшение продовольственного снабжения потребляющих регионов и городов[56]. Масштабность подобного явления обусловливалась минимизацией экономических стимулов к выходу на рынок. За счет увеличения производства сельхозпродукции и роста цен на нее выросли доходы жителей деревни. Тратить же все полученные деньги без остатка не было нужды. Промышленных товаров в стране выпускалось значительно меньше, чем требовалось деревне. На уплату сократившихся налогов и покупку имеющихся в наличии товаров крестьянам хватало денег, получаемых от реализации технических культур и продуктов животноводства. Зерно же, как продукт длительного хранения, рассматривалось сельскими жителями как страховой запас и оставлялось в хозяйстве. Кроме того, за счет улучшения питания и увеличения использования хлеба для прокорма животных заметно выросло внутреннее потребление зерна в крестьянских хозяйствах.

В середине 1920-х гг. «хлебные стачки» купировались преимущественно экономическими мерами (сокращением экспорта, импортом зерна, хлебными и товарными интервенциями, повышением закупочных цен), что, однако, приводило к снижению темпов промышленного строительства. В 1927/28 г., в очередной раз столкнувшись с широкомасштабной задержкой продажи зерна его производителями, советские лидеры отказались поступиться намеченными индустриальными программами и приняли решение перейти к внеэкономическим методам отчуждения хлеба.

С этого времени начались интенсивный поиск, апробация и законодательное оформление таких способов организации хлебооборота, которые позволяли обеспечить сдачу зерна государству по установленным им ценам, а также вынудить крестьян за счет сокращения внутрихозяйственного потребления и страховых запасов увеличить товарный выход хлеба. При этом правящий режим в первую очередь стремился наладить систему внеэкономического отчуждения зерна.

Приехавший 18 января 1928 г. в Сибирь И. В. Сталин поддержал решение руководства региона о выборочном применении 107 ст. УК РСФСР к крупным держателям хлеба как к спекулянтам[57]. Тем самым был дезавуирован базовый нэповский принцип, в соответствии с которым крестьянин имел право не только использовать произведенную продукцию для продажи, но и оставлять ее в своем хозяйстве. Государство вновь, как и в период «военного коммунизма», стало определять объемы хлебопродуктов, которые производитель мог оставлять себе и был обязан продать государству.

Большевистское экспериментаторство в сфере заготовок обеспечивалось насилием над крестьянством, расколом деревни по социально-имущественному признаку, жестким давлением на низовой аппарат и его чисткой от сторонников продолжения нэпа. Психологический прессинг, произвол местных функционеров, административный нажим, судебное преследование, государственное насилие в форме прямых репрессий (арестов, высылок, расстрелов) обрушивались, прежде всего, на зажиточных крестьян. Составной частью борьбы с зажиточным крестьянством было натравливание на него бедноты, для чего использовался прямой подкуп (четверть конфискованного «кулацкого» хлеба распределялась между наименее состоятельными и в то же время лояльными власти жителями деревни), экономическое и налоговое льготирование, интенсивное «промывание мозгов». Государственное насилие отчасти задевало и среднее крестьянство. Однако большая часть середняков либо нейтрализовалась угрозой применения к ним репрессий, либо агитационно-пропагандистскими методами перетягивалась на сторону режима.

Не меньшие масштабы, чем «антикулацкие», приобретали репрессии против сельских партийных, советских и кооперативных работников. Ослабление темпов заготовок в районе или селе влекло их наказание в административном порядке, снятие с работы, исключение из партии, привлечение к судебной ответственности.

Чтобы лишить крестьян возможности продать зерно иным покупателям, власти занялись сворачиванием рыночных отношений. В конце этого года началось изгнание частных торговцев из местного оборота. С 1929 г. торговля собственной продукцией стала относиться к источникам «нетрудового» дохода и служила основанием для причисления хозяйства к категории кулацкого. Свой вклад в борьбу с «рыночной стихией» вносили местные власти, по собственному усмотрению закрывая базары, выставляя на дорогах к ним заградотряды, конфискуя предназначенное для реализации зерно, запрещая его внутридеревенскую куплю-продажу.

В рамках поиска способов поступления зерна в свои руки государство постоянно обращалось к методам внеэкономического стимулирования хлебозаготовок. В первую очередь, власти пытались убедить крестьян в необходимости его сдачи, что квалифицировалось как признак лояльности к существующему режиму, а несдача объявлялась «контрреволюционным» поведением. Агитировали крестьян на сходах, бедняцких и иных собраниях, в избах-читальнях, клубах, на дому. К этой работе привлекался весь деревенский актив, присланные в деревню уполномоченные, рабочие, комсомольские и красноармейские бригады, сельские специалисты, учителя и даже школьники. С несдатчиками проводили собеседования в сельсоветах. При этом местные функционеры, также как и в годы «военного коммунизма» часто использовали в качестве мер «убеждения» угрозы оружием, избиения, несанкционированные обыски и аресты, лишение крестьян их законных прав, превращающееся в издевательство и психологическое давление.

В 1928 г. подобные действия были официально осуждены как «перегибы». Однако в начале следующего, 1929 г., часть из них послужила основой для санкционированной сверху и широко распространенной практики «бойкота», заключающейся в занесении несдатчиков на «черную доску», публичном объявлении их врагами советской власти, отказе от продажи им товаров в кооперативных лавках, пользовании общественными угодьями, помоле зерна, выдаче необходимых справок в сельсоветах и т. п.[58].

Параллельно с апробацией внеэкономических стимулов в конце 1920-х гг. осуществлялся переход от коммерческого к налогово-податному механизму организации хлебозаготовок. Его базовым принципом являлось разверстывание заготовительного задания. В первую очередь, принцип разверстки был введен в практику планирования. План хлебосдачи в масштабах всей страны стал формироваться сверху вниз, а не наоборот, а его размеры определяться не на основе статистически обоснованной оценки возможностей зернового производства, а исходя из государственной надобности, сформулированной органами верховной власти. Планы-задания по заготовкам зерна определялись по регионам и могли в течение года изменяться в сторону повышения. В качестве же вполне достаточного доказательства возможности их выполнения выступала убежденность в том, что хлеб в необходимом количестве в деревне есть.

Действующие на общегосударственном уровне принципы определения, раскладки и изменения заготовительных заданий повторялись региональными и местными властями. В начале 1928 г. в практике заготовительной деятельности появились порайонные планы хлебосдачи (до этого самым низшим уровнем территориального плана был окружной или уездный), которые затем распределялись между заготорганизациями и сельскими кооперативами. Затем от раскладки по кооперативам власти перешли к распределению порайонных заданий между сельсоветами и деревнями. Более того, отмечались случаи, когда местные функционеры разверстывали заготовительные задания по дворам. Но в 1928 г. подворная разверстка была отнесена к разряду «перегибов».

Однако уже весной 1929 г. подобные «перегибы» перешли в ранг официальной государственной политики. 20 марта Политбюро ЦК ВКП(б) обязало органы управления Урала, Казахстана и Сибири, произвести повсеместное распределение поселенных планов хлебосдачи между дворохозяйствами, сделав выполнение разверстанных заданий обязательным[59]. При этом подворную разверстку следовало выдавать за инициативу сельской общественности (бедняцких собраний, партийно-советского актива). Основы предлагаемого метода хлебозаготовок были разработаны и впервые применены на Урале. Участие в выработке его идеологии принял Л. М. Каганович. Сибкрайком ВКП(б) дополнил данный метод эффективным инструментарием, необходимым для его реализации[60].

В начале мая получивший название «урало-сибирского» метод заготовок распространили на другие хлебопроизводящие регионы СССР. А летом он был законодательно оформлен и признан основным методом проведения хлебозаготовок[61].

В соответствии с принципами организации хлебосдачи по «урало-сибирскому» методу решение о взятии селом обязательств по выполнению разверстанного на него заготовительного задания принималось на общем собрании жителей, имеющих избирательные права, простым большинством голосов («бедняцко-середняцкое большинство»), после чего избранная там же комиссия содействия хлебозаготовкам определяла объемы зерна, обязательные для сдачи зажиточными хозяйствами. При этом разверстываемые на них задания, получившие название «твердых», должны были равняться всем выявленным в этих хозяйствах «товарным излишкам» и в совокупности составлять большую часть поселенного плана. Оставшаяся часть плана распределялась между остальными селянами (прежде всего середняками) «в порядке самообязательства». Проведенная таким образом подворная раскладка утверждалась сначала «бедняцко-середняцким большинством» сельского схода, а затем сельсоветом, приобретая тем самым официальный статус задания, имеющего «общегосударственное значение». А неисполнение «общегосударственных заданий» преследовалось по ст. 61 УК РСФСР: от налагаемого в административном порядке штрафа, кратного размеру невыполненного задания, до тюремного заключения и даже выселения с постоянного места жительства в случае группового отказа или «активного сопротивления органам власти». Впрочем, последнее могло подпадать под юрисдикцию ст. 58 УК РСФСР, предусматривающей наказание за «контрреволюционные преступления» и достаточно часто применяемой карательными органами в отношении «саботажников» хлебосдачи.

Заготовительная политика советского государства в конце 1920-х гг., в первую очередь, была направлена на экономическое удушение зажиточных хозяйств. Однако заготовки были разорительными не только для кулаков, но и для других крестьян. Сдача зерна по государственным закупочным ценам прибыли не приносила, а иногда даже не покрывала производственные издержки. Неэквивалентность обмена подрывала у крестьян стимулы к расширению хозяйства. Более того, под давлением властей сельские жители были вынуждены наряду с прибавочным вывозить на заготовительные пункты и значительную часть необходимого продукта. Сверхнормативное изъятие хлеба оборачивалось ухудшением продовольственного обеспечения деревни. Нехватка продовольствия как результат централизованных заготовок стала ощущаться в сельской местности ряда районов Сибири уже летом 1928 г. В конце же 1929 г. на пороге голода стояли целые округа.

Главная стратегическая цель советского государственного управления была направлена на решение задачи создания в стране единого народнохозяйственного комплекса, который бы объединял все отрасли экономики. Правительство под руководством И. В. Сталина осознавало, что отдельные мелкотоварные крестьянские хозяйства не могли обеспечить ускоренную модернизацию экономики. Ими трудно было управлять из единого центра. Кроме того, они имели крайне низкую производительность труда. Поэтому встал вопрос о наращивании темпов коллективизации, за счет которой предусматривалось решить эти проблемы и обеспечить материальную базу индустриальной модернизации.

В 1929 г. в условиях экономического кризиса, поразившего капиталистическую систему, в СССР начали реализовываться планы форсированного строительства промышленных предприятий, налаживания выпуска необходимых техники и оборудования в стране. В государственном управлении победу одержала мобилизационная стратегия И. В. Сталина и его ближайшего окружения. Выдвинутые ими форсированные планы модернизации экономики были признаны на апрельском пленуме ЦК ВКП (б) как безальтернативные. Сторонники эволюционных преобразований, рассчитанных на десятки лет, потерпели поражение и вынуждены были сдать позиции. Они уже не могли противостоять курсу на ускоренное развитие тяжелой промышленности как средства производства и необходимого условия для модернизации всего хозяйственного комплекса СССР. В резолюции пленума было записано, что «необходимость в короткий исторический срок догнать и перегнать в технико-экономическом отношении передовые капиталистические страны обязывает партию вести политику быстрого темпа развития индустрии»[62].

Затем в своей статье в газете «Правда», посвященной XII годовщине Октября, в ноябре 1929 г. В. И. Сталин со свойственной ему образностью и патетикой уже уверенно смог заявить: «Мы идём на всех парах по пути индустриализации – к социализму, оставляя позади нашу вековую «рассейскую» отсталость. Мы становимся страной металлической, страной автомобилизации, страной тракторизации. И когда посадим СССР на автомобиль, а мужика на трактор, – пусть попробуют догонять нас почтенные капиталисты, кичащиеся своей «цивилизацией». Мы ещё посмотрим, какие из стран можно будет тогда «определить» в отсталые и какие в передовые.»[63].

В Сибири в рамках мобилизационной стратегии индустриального развития СССР в 1929 г. началась реализация программы Урало-Кузбасс. После нескольких лет дискуссий и обсуждений Совет Труда и Обороны вынес постановление о постройке в Кузбассе крупного металлургического комбината, десятков, рудников и угольных шахт, электростанций и транспортных объектов. В рамках первого пятилетнего плана предусматривалось также строительство промышленных предприятий в Новосибирске, Омске, Барнауле, Красноярске. Победившая линия на мобилизационное развитие хозяйственных отраслей Сибири дала результаты уже в 1930-е гг., когда окончательно сложилась государственная система развития советской экономики.

Глава 3. Формирование мобилизационной системы государственного управления в процессе реализации первых пятилетних планов (1930-е гг.)

Острая необходимость в использовании мобилизационных методов возникла с началом радикальных преобразований в экономике СССР в конце 1920-х – начале 1930-х гг., когда начали реализовываться идеи форсированной коллективизации сельского хозяйства, модернизации промышленности на базе индустриализации. Руководство страны объявило курс на «развернутое строительство социализма», что было обозначено в качестве главной цели на съездах ВКП (б), записано в директивах пятилетних планов. Государственная мобилизационная стратегия получила как идеологическое, так и административно-организационное и юридическое обоснование. В числе мобилизационных ресурсов учитывались не только материально-технические и финансовые возможности государства, но и духовно-нравственные и национально-патриотические чувства населения. С помощью развернутой агитации и пропаганды социалистических ценностей удалось создать в обществе определенную атмосферу, которая обеспечила, особенно среди молодёжи, трудовой подъём и энтузиазм, подпитывавшие затем долгие годы мобилизационные настроения населения СССР.

В отечественной историографии последних десятилетий встречаются крайне противоречивые оценки государственных решений мобилизационного типа в 1930-е гг. Одни авторы доказывают их необоснованность и высокую социальную цену. Другие склонны преувеличивать их значимость, считая, что только они могли обеспечить стране независимость и положение в мире, в исторически короткие сроки. Позволили модернизировать экономику страны и подготовили её к адекватному противостоянию вызовам времени. Наша задача показать как объективную необходимость мобилизационных методов в проведении индустриализации и модернизации страны, так и субъективные моменты и недостатки в их применении.

В числе объективных факторов, определяющих необходимость мобилизационных методов в СССР в 1930-е гг., можно назвать противостояние с крупнейшими капиталистическими странами, которые усиленно наращивали свой военно-стратегический потенциал. Об этом обеспокоено говорил И. В. Сталин в Отчетном докладе Центрального Комитета ВКП (б) XVI съезду партии 27 июня 1930 г., отмечая, что ведущие капиталистические страны «бешено вооружаются и перевооружаются. Для чего? Конечно не для беседы, а для войны. А война нужна империалистам, так как она есть единственное средство для передела мира, для передела рынков сбыта, источников сырья, сфер приложения капитала. Вполне понятно, что в этой обстановке так называемый пацифизм доживает последние дни. Лига наций гниёт заживо «проекты разоружения» проваливаются в пропасть, а конференции по сокращению морских вооружений превращаются в конференции по обновлению и расширению морского флота. Это значит, что опасность войны будет нарастать ускоренным темпом.»[64]

И. В. Сталин выступил главным стратегом и конструктором советской мобилизационной системы. По крайней мере, к осени 1930 г. он уже достаточно четко представлял, как она должна быть устроена и как должна действовать. Об этом он писал 22 сентября 1930 г. В. И. Молотову, которому в этот период доверял и которого считал своим единомышленником в проведении так называемой «генеральной линии» партии. «Вячеслав! Мне кажется, что нужно к осени разрешить окончательно вопрос о советской верхушке. Это будет вместе с тем разрешением вопроса о руководстве вообще, так как партийное и советское переплетены, неотделимы друг от друга. Моё мнение на этот счет: а) нужно освободить Рыкова и Шмидта и разогнать их бюрократический и консультантско-секретарский аппарат; б) тебе придется заменить Рыкова на посту Председателя СНК и Председателя СТО. Это необходимо. Иначе – разрыв между советским и партийным руководством. При такой комбинации мы будем иметь полное единство советской и партийной верхушек, что несомненно удвоит наши силы; в) СТО из органа болтающего нужно превратить в боевой и дееспособный орган по хозяйственному руководству, а число членов СТО сократить примерно до 10–11 (председатель, два заместителя, председатель Госплана, Наркомфин, Наркомтруд, ВСНХ, НКПС, Наркомвоен, Наркомторг, Наркомзем); г) при СНК СССР нужно образовать постоянную комиссию («Комиссия Исполнения») с исключительной целью систематической проверки исполнения решений центра с правом быстрого и прямого привлечения к ответственности как партийных, так и беспартийных за бюрократизм, неисполнение или обход решений центра, нераспорядительность, бесхозяйственность и т. п. Эта комиссия должна иметь право пользоваться непосредственно услугами РКИ (прежде всего), ГПУ, Прокуратуры, печати. Без такой авторитетной и быстродействующей комиссии нам не прошибить стену бюрократизма и разгильдяйства наших аппаратов. Без такой или подобной ей реформы директивы центра будут оставаться сплошь и рядом на бумаге. Во главе этой комиссии следовало бы поставить Серго… Таким образом при СНК СССР будут всего три главных комиссии: Госплан, СТО, Комиссия исполнения…»[65].

В следующем письме И. В. Сталин обозначенные представления конкретизировал: «Комиссия Исполнения» охватывает лишь одну сторону дела, направленную своим остриём против бюрократизма наших аппаратов. Чтобы полностью поставить на рельсы дело нашего строительства, нужно охватить ещё другую сторону дела. Я говорю о «текучести» на предприятиях, о «летунах», о трудовой дисциплине, об уменьшении кадров постоянных рабочих, о соцсоревновании и ударничестве, об организации рабочего снабжения. Сейчас дело обстоит так, что одни из рабочих работают честно, по принципу соревнования, другие (большинство) безалаберничают и «летают»… Терпеть дальше такие порядки – значит идти против интересов социалистического строительства. Что предпринять? Нужно:

а) сосредоточить средства снабжения рабочих в основных, решающих районах (особый список) и соответственно перестроить в этих районах кооперативные и торговые организации (а если понадобится – сломать их и поставить новые) по принципу быстрого и полного снабжения рабочих, взяв эти районы под особое наблюдение членов ЦК (особый список);

б) выделить на каждом предприятии ударников и снабжать их полностью и в первую очередь как продуктами питания и мануфактурой, так и жилищами, обеспечив им все права по страхованию полностью;

в) неударников разбить на две категории, на тех, которые работают на данном предприятии не меньше года и тех, которые работают меньше года. Первых снабжать продуктами и жилищами во вторую очередь и в полной мере, вторых – в третью очередь и по урезанной норме. Насчет страхования по болезни и т. д. повести с ними, примерно, такой разговор: ты работаешь на предприятии меньше года, ты изволишь «летать», – изволь-ка получать в случае болезни не полную зарплату, а, скажем, 2/3, а те, которые работают не меньше года пусть получают полную и т. д. в этом роде;

д) порвать с мелкобуржуазными традициями Томского в вопросе о прогулах и труддисциплине, уничтожить все и всякие «законные» лазейки для прогульщиков (ставящие их в привилегированное положение в сравнении с честно работающими рабочими) и широко применять в отношении прогульщиков рабочие суды исключение их из профсоюзов;

е) порвать с мелкобуржуазными традициями Томского в вопросе о безработных, организовать действительно регистрацию действительно безработных, систематически очищать списки безработных от случайных и, безусловно, не безработных элементов, установить такой режим, чтобы безработный, дважды отказавшийся от предоставляемой работы, автоматически лишался права получать пособие. Я не сомневаюсь, что эти и подобные им мероприятия найдут среди рабочих величайшую поддержку.»[66]

Можно сказать, что так и случилось. Предлагаемые И. В. Сталиным мобилизационные меры поддерживались большинством рабочих, так как отвечали принципам «народной справедливости» в их понимании. Предложения Сталина были вскоре учтены в Постановлении Политбюро «О рабочем снабжении», утвержденном на декабрьском пленуме ЦК ВКП (б)[67].

На Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 г. И. В. Сталин сформулировал необходимость быстрой модернизации страны с применением мобилизационных методов: «Задержать темпы – значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим быть битыми… Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут.»[68]. Выдвинутые Сталиным ориентиры свидетельствуют о том, что в советском государственном управлении осознавалась потребность в мобилизационном решении хозяйственных задач, связанных с незамедлительной модернизацией народно-хозяйственного комплекса СССР, в том числе и за счет использования природных и минерально-сырьевых ресурсов азиатской территории страны. Поэтому на этот счет принимались иногда и волевые, по сути дела мобилизационные решения. Надо признать, что они часто не соответствовали рациональным расчетам специалистов, основанным на стремлении к достижению экономического эффекта, но, как показал исторический опыт, были необходимы для перспективного геополитического и военно-стратегического усиления государства.

Стратегическим решением являлось создание Урало-Кузнецкого комбината (УКК), который был обозначен в первом пятилетнем плане развития народного хозяйства СССР в качестве основы для развития базовых индустриальных отраслей на Урале и в Сибири, связанных с развитием здесь металлургии, машиностроения, химической промышленности. Планировалось также крупное энергетическое и транспортное строительство. Для успешной реализации индустриальных проектов необходимо было сделать управляемой аграрную сферу народного хозяйства, которая должна была также модернизироваться на индустриальной основе.

В процессе индустриализации Сибири до 1941 г. предстояло решить следующие задачи: обеспечить ускоренное развитие угольной промышленности, (прежде всего Кузнецкого бассейна), для обеспечения топливом промышленности Урала и Сибири, черной и цветной металлургии, химической промышленности и различных отраслей машиностроения, в которых особенно нуждались горная промышленность, электроэнергетика, сельское хозяйство. Намечалось увеличить выпуск валовой продукции промышленности Сибири в четыре раза, а стоимость основных производственных фондов – в семь раз. Доля промышленности в валовой продукции народного хозяйства Сибири должна была возрасти в два раза[69].

В целом для восточных районов страны проектировались более высокие, чем в СССР, темпы промышленного развития. Основные капитальные вложения планировалось сделать на Урале и в Кузбассе в связи с созданием здесь УКК. Вторым центром развития черной металлургии в Сибири должен был стать Абакано-Минусинский район, где по геологическим сведениям имелось исключительно редкое в природе сочетание полезных ископаемых, являющихся основными видами сырья для металлургического производства: месторождений угля, железной руды, марганца и молибдена. Здесь в 1932–1933 гг. предлагалось начать строительство Минусинского металлургического завода с пуском в эксплуатацию первой очереди производства (100 тыс. т. в год) в 1935–1936 гг. и доведением производства до полной мощности (300 тыс. т) в 1937–1938 гг.

Третьим крупнейшим центром черной металлургии Сибири должен был стать прибайкальский регион с его мощными водно-энергетическими ресурсами и угольными запасами Черембасса. Сырьевой базой для развития металлургии здесь должны были стать, как уже выявленные многочисленные месторождения железных руд, так и предполагаемые в Приангарье, Илимском и Нерчинском районах, в Бурятии. По расчетам Сибирской плановой комиссии к концу 1930-х гг. в Сибири предполагалось производить примерно 10 млн т черных металлов на двух заводах в Кузбассе, двух заводах в Прибайкальской зоне и заводе в Абакано-Минусинском районе.

Намечались планы ускоренного развития не только черной, но и цветной металлургии. В Кузбассе предполагалось строительство двух цинковых заводов: Беловского для переработки полиметаллических руд Салаирского месторождения и Кемеровского, на котором намечалось получать высококачественный цинк электролитическим способом. На этих заводах намечалось в 1932–1933 гг. производить около 50 тыс. т цинка с последующим расширением производства до 75 тыс. т, 27 тыс. т свинца и 100 тыс. т серной кислоты. К 1937 г. намечалась постройка завода в г. Черемхово мощностью 150 тыс. т цинка и 80 тыс. т свинца, сырьевой базой которого должны были стать концентраты Нерчинского месторождения.

Таким образом, за годы первых пятилеток в сибирском регионе планировалось создание двух крупных индустриальных районов: Кузнецко-Минусинского на юге Западной Сибири и Восточно-Сибирского, включавшего в себя Приангарье и Прибайкалье и частично северо-запад Читинской области. Эти индустриальные районы планировались как гигантские комбинаты промышленных предприятий, призванные обеспечивать, как социально-экономическое развитие Сибири, так и решение главных задач индустриализации СССР[70].

Первоочередной задачей в реализации намеченных планов определялось строительство в рамках Урало-Кузнецкой программы. Возведение её объектов объявлялось крайне важным для индустриализации страны. 15 мая 1930 г. было принято государственное мобилизационное решение: Постановление ЦК ВКП(б) «О работе Уралмета», в котором намечалось в кратчайшие сроки строительство крупных металлургических предприятий на Урале и в Сибири с обеспечением их необходимой производственной инфраструктурой. Предлагалось Госплану и ВСНХ СССР разработать и представить на рассмотрение правительства единый план развития металлургии, рудной, угольной и коксохимической отраслей промышленности в восточных районах страны. При этом указывалось, что необходимо строить здесь более мощные, чем ранее предусматривалось, металлургические заводы, шахты, коксовые установки и т. д.[71]

Курс на форсирование темпов промышленного развития был закреплен в решениях XVI съезда ВКП (б), на котором были четко сформулированы мобилизационные методы руководства экономикой, связанные с единоначалием, централизованным планированием и управлением по отраслевому принципу. Значение строительства УКК – второго в стране после Донбасса и Криворожья угольно-металлургического центра на основе использования богатейших угольных и рудных месторождений Урала и Сибири было обозначено как жизненно-необходимое условие для успешной индустриализации СССР[72].

Партийные решения определили ускоренные темпы не только промышленного, но и в целом социально-экономического развития Сибири на базе индустриализации. Они конкретизировались в заданиях пятилетних планов, директивах XVII съезда ВКП (б). В решениях правительства и ВСНХ СССР всем хозяйственным организациям и промышленным предприятиям предписывалось удовлетворять заявки Магнитостроя и Кузнецкстроя в первую очередь. По инициативе партийных и комсомольских организаций, редакций газет организовывалось по всей стране масштабное участие в новом строительстве, поощрялось всячески участие хозяйственных объединений и предприятий в выполнении заказов для строек Урало-Кузбасса, предприятия которого действительно возводились очень высокими темпами. Так, на строительстве КМК была сдана в эксплуатацию электростанция в июне 1930 г., а в ноябре в строй вступило уже семь подсобных цехов: котельный, механический, кузнечный, огнеупорный, ремонтно-строительный и др. Активно велись работы по строительству основных цехов. В основание доменной печи № 1 по инициативе комсомольцев была положена бетонная плита с надписью: «Закладывается фундамент доменной печи № 1 – фундамент тяжелой индустрии в Западной Сибири»[73].

Иностранные инженеры, консультировавшие строителей, вначале с большим скепсисом относились к намеченным планам создания КМК. Многие высказывали мнение о нереальности сроков их выполнения. Начальник строительства Кузнецкого металлургического комбината С. М. Франкфурт в своих воспоминаниях приводил высказывание американского инженера-консультанта Д. Бэра, прибывшего осенью 1930 г. на Кузнецкстрой. Бэр говорил, что намечены совершенно нереальные сроки строительства: «Даже у нас в Америке нелегко даются такие сроки, какие вы себе назначили. А ведь у нас сколько угодно материала и рабочие такой квалификации, о которой вы и мечтать не можете. При таком снабжении материалами, с такими рабочими ничего у вас не выйдет»[74].

Тем не менее, в 1932 г. основные заказы по изготовлению оборудования и механизмов для УКК выполнялись уже на отечественных предприятиях. За границей приобретались лишь высокопроизводительные технические новинки, подъемные механизмы для металлургического производства, электроизмерительные приборы и радиоаппаратура.

1931 г. явился решающим в сооружении КМК. Объем капитальных вложений увеличился в 3 раза: с 50 до 150 млн руб. Укладка огнеупорного кирпича увеличилась в 35 раз, объем монтажных работ в 20 раз. Уже к концу года были построены чугунно-литейный, ремонтно-котельный цеха, вторая электростанция. 3 апреля 1932 г. на КМК была произведена первая партия чугуна. В 1932 г. один за другим вошли в строй все агрегаты первой очереди завода. В декабре 1932 г. заработал рельсобалочный стан, были прокатаны первые рельсы. Таким образом, всего за три с небольшим года буквально на пустом месте возник гигант тяжелой индустрии, была пущена первая очередь КМК[75].

За период строительства КМК был выполнен огромный по тому времени объем работы: вынуто и перемещено около 7 млн м³ земляного грунта, почти столько же как на строительстве Турксиба; заложено 583 тыс. м3 бетона и железобетона, т. е. столько же, сколько на Днепрогэсе; уложено около 100 тыс. т огнеупорного кирпича, смонтировано около 50 тыс. т металлических конструкций, уложено 229 км железнодорожных путей, установлено оборудования на сумму около 90 млн руб.[76]. И все это было сделано за удивительно короткие сроки.

Ускоренными темпами создавалась топливная база УКК. Угольных шахт в Кузбассе к концу первой пятилетки было сооружено 24 вместо 12 по первоначальному плану. В результате мощность шахт бассейна более чем утроилась. Основные фонды угольной промышленности Сибири за счет Кузбасса увеличились за первую пятилетку в 3,4 раза, за вторую – почти в 4 раза. Главной задачей Кузбасса являлось интенсивное наращивание добычи высококачественных видов топлива и сырья для черной металлургии и химической промышленности Сибири и Урала. При общем росте добычи угля за 1929–1937 гг. в 7 раз производство коксующегося угля выросло в 28 раз.[77]

В годы второй пятилетки был продолжен курс на увеличение индустриального потенциала СССР за счет создания новых опорных баз индустрии в восточных районах страны. На Урал, в Западную и Восточную Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию направлялась значительная часть капиталовложений на новое строительство предприятий тяжелой промышленности, что было необходимо для становления в соответствии с требованиями времени военно-промышленного комплекса страны.

Кроме развернувшегося промышленного строительства в Кузбассе и примыкавших к нему районах юга Западной Сибири мобилизационные мероприятия по созданию индустриального потенциала предусматривались в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. В годы второй пятилетки планировалось проведение научно-изыскательских и проектных работ по сооружению Байкало-Амурской магистрали, рассматривались вопросы создания здесь промышленных предприятий. Реконструировался Транссиб, строились его ответвления в сторону индустриальных новостроек на северо-востоке СССР и тихоокеанском побережье. Важнейшим результатом стал построенный в 1930-е гг. ускоренными темпами новый город Комсомольск-на-Амуре, оценивавшийся в государственной политике в качестве значимого промышленного и стратегического пункта на востоке страны.

Новое индустриальное строительство вносило коренные изменения в промышленную географию Сибири. За годы первых пятилеток здесь появились десятки новых, передовых, крупных предприятий. Число их по сравнению с дореволюционным периодом выросло в 10 раз и в 1940 г. достигло 5 тыс. Сибирская промышленность развивалась быстрее, чем союзная. Если за первые две пятилетки валовая продукция крупной промышленности СССР выросла в 5 раз, то Сибири – в 9. Ведущие позиции занимала тяжелая промышленность. На ее долю в предвоенный период приходилось более половины общего объема промышленного производства. В регионе появились предприятия военно-оборонной направленности. Среди них комбинат по производству снарядов в Новосибирске, завод по выпуску пороха в Кемерово, авиационные заводы в Новосибирске, Иркутске, Комсомольске-на-Амуре, Амурский судостроительный завод. Все они многократно расширили свою деятельность в годы Великой Отечественной войны и стали основой для развертывания многочисленных новых производств военной промышленности.

Индустриализация привела к значительному росту производительности общественного труда, увеличению темпов роста промышленности, росту доли ее в выработке валового продукта. Кроме того, она сопровождалась внедрением промышленных методов производства во всех отраслях, где происходила глубокая реконструкция на базе электрификации и новой техники. В общереспубликанской валовой продукции доля Сибири в 1937 г. по сравнению с 1913 выросла с 2,7 % до 5,1 %[78].

Эти впечатляющие успехи были достигнуты в основном за счет формирования государственной мобилизационной системы, главной целью которой являлась модернизация страны на базе индустриализации, ставшая самым значимым фактором роста экономического потенциала Сибири в 1930-е гг.

Производственные успехи вряд ли были достижимы без всеохватывающей политической и социальной мобилизации, которая происходила по всем направлениям и представляла собой процесс государственного воздействия на общественное развитие. Объявленный курс на «развертывание социалистического наступления по всему фронту» не мог опираться только на поддержку относительно узкого слоя коммунистов и комсомольцев. Существует немало доказательств существования энтузиазма широких народных масс, не утративших еще созидательный потенциал революции 1917 г. В российском обществе в 1930-е гг. явно присутствовало стремление радикально переустроить жизнь в стране, создать общество, основанное на идеалах справедливости и благоденствия, что вполне могло обеспечить политике ВКП (б) необходимую социальную опору и поддержку. Нельзя не отметить, что в значительной мере этот энтузиазм масс был продуктом мощной пропагандистской машины, созданной большевистской партией и советским государством, но он был своевременным и созидательным.

Частью мобилизационной системы в 1930-е гг. выступала широкая сеть информационно-пропагандистских мероприятий в виде многочисленных кружков политпросвещения, проведения лекций и познавательных бесед на предприятиях и по месту жительства. Всё более массовый характер приобретала доступность газет, радио, кино, театра. В рамках культурно-просветительной работы настойчиво внедрялись в сознание масс основные постулаты коммунистического учения, цели и задачи построения социализма в СССР. При этом в систему политического просвещения втягивались не только члены партии, но и беспартийные. Так, в Восточной Сибири по данным на март 1932 г. из 103 тыс. чел., занимавшихся в кружках партпросвещения, 68 тыс. чел. не являлись членами партии. А всего за 1930–1933 гг. через сеть партпросвещения прошло более 500 тыс. чел.[79].

Наличие широкой социальной поддержки политики советского правительства в 1930-е гг. стало основой для осуществления грандиозных планов модернизации и индустриализации, создания нового общества. Можно сказать, используя определение Л. Н. Гумилева, что население России в первой трети ХХ века находилось в «пассионарном» состоянии, которое открывало возможности руководству страны решительно взять курс на создание совершенно нового типа социальных отношений, обозначенный как «строительство социалистического общества».

Как и в предшествующее десятилетие, в 1930-е гг. в центре всей общественно-политической жизни находилась большевистская партия, обладавшая широкими организационными возможностями в виде многочисленных местных комитетов, кадров парторганизаторов, разного рода уполномоченных, а также сети низовых партийных ячеек. Через них советское руководство проводило в жизнь «генеральную линию» партии, добиваясь исполнения важнейших решений производственного, социального и идеологического характера, поддерживая высокий уровень централизованного управления страной.

В конце 1920-х гг. в Сибири деятельностью партийных структур руководил Сибкрайком ВКП (б). Позднее он был преобразован и разделен в соответствии с новым административно-территориальным устройством. Состав крайкома (несколько десятков человек) формировался путем открытого голосования делегатами общекраевой партийной конференции, а затем уже избранные члены крайкома выбирали из своего состава постоянно действующий рабочий орган – бюро (15–18 чел.) и секретарей крайкома. Стоит подчеркнуть, что кандидаты на пост первого секретаря, а также его заместители выдвигались не местной партийной организацией, а аппаратом Центрального Комитета ВКП (б), затем работали под его непосредственным контролем. Так, с 1930 по 1937 гг. деятельность Западно-Сибирского крайкома возглавлял Р. И. Эйхе, Восточно-Сибирского – Ф. Г. Леонов, затем М. О. Разумов. Все они были назначенцами из Москвы.

Бюро крайкома и его первый секретарь олицетворяли высшую политическую власть в регионе. Под их непосредственным руководством действовал разветвленный партийный аппарат, построенный по территориальному и производственному (отраслевому) принципу. Важнейшим его звеном являлись райкомы ВКП (б), руководившие работой всех советских и партийных учреждений на местном уровне. Нижнюю ступень представляли первичные партячейки и их секретари. Их основная функция заключалась в практической реализации партийных директив в низших звеньях государственной экономики и управления. На наиболее напряженных участках политическую работу в промышленности, на транспорте и в сельском хозяйстве осуществляли особые партийные органы – политотделы, выступавшие в роли инструментов прямого контроля и управления со стороны центральной власти в этих отраслях. Они действовали в течение ограниченного периода времени, например, в сельском хозяйстве в 1933–1934 гг. На особо важных для экономики страны предприятиях и индустриальных новостройках назначались парторги ЦК, которые одновременно являлись секретарями бюро парткомов крупных партийных организаций.

Все элементы советской политической системы, так или иначе, становились частями единого государственного мобилизационного механизма, призванного исполнять директивы руководства ВКП (б). Формально по Конституции СССР органами государственной власти оставались Советы, но практически они были оттеснены на второе место. Основные общественные институты и организации – такие как профсоюзы, комсомол, кооперация и др. не имели возможностей для своего самостоятельного развития. Они постепенно становились частью государственной системы управления и должны были работать в общем русле выполнения политических и хозяйственных планов, участвовать в пропагандистском обслуживании их реализации и т. п.

Общая система государственного управления в СССР в 1930-е гг. становилась всё более централизованной. В Сибири основой для этого являлись перманентные административно-территориальные преобразования, которые открывали всё более значительные возможности для контроля центральной власти за региональными администрациями, уменьшали их стремления к автономии и отстаиванию местнических интересов. Таким образом, выстраивалась властная вертикаль от центра к регионам, которая стала стержнем мобилизационной системы и способствовала её эффективной работе.

Высказываемые в 1920-е гг. идеи региональной экономической самостоятельности, комплексного территориального размещения производства на базе научного районирования, уже в принципе не могли быть реализованы, так как у региональных властей уже не стало тех властных полномочий, которые позволяли бы решать что-то самостоятельно. Активно продвигались в жизнь принципы единоначалия и так называемого демократического централизма, которые изначально отвергали любую экономическую и тем более политическую самодеятельность на местах.

В этой ситуации всё слабее мог проявляться субъективный фактор, определяющий самостоятельность и творчество в экономическом развитии. Мобилизационные механизмы в государственном управлении должны были его подавлять. Для успеха мобилизационных мероприятий, предложенных центральной властью, исполнители должны быть так или иначе унифицированы. Это достигалось своеобразным подбором кадров для всех ступеней государственного и хозяйственного управления, созданием, так называемых, номенклатурных рядов, в которые попадали только проверенные и преданные руководству государства люди, в котором также происходил соответствующий главной мобилизационной стратегии отбор. В результате в числе организаторов и одновременно исполнителей мобилизационных решений оказывались часто жесткие, целеустремленные, и бескомпромиссные люди, способные ради дела жертвовать не только своим здоровьем и личной жизнью, но и требовать этого от других. Все, кто не соответствовал этим требованиям, должны были в лучшем случае отходить от дел. В худшем, наиболее твердо отстаивающие свои принципы, отличные от государственной доктрины, могли быть объявлены «вредителями» и врагами советской власти с соответствующими для них последствиями.

Партийно-государственное руководство неуклонно навязывало свои представления всему населению. Большее значение имела проводимая на уровне высшего государственного управления регламентация всех общественных проявлений в СССР, и не только связанных с производством, но и с бытом, досугом, формированием личностных качеств граждан. В этом отношении характерным явлением была организация советских праздников, встреча торжественных дат, подготовка и проведение которых носили массовый и всеобъемлющий характер. Государственные органы СССР целенаправленно формировали образ «советского человека», отличавшегося высокой степенью преданности идеалам партии и государства, активно участвующего в их воплощении в жизнь.

В 1930-е гг. в число героев, которым следовало подражать, вошли полярники, летчики, военные и партийные работники, передовики производства. Власть стремилась использовать мифы о «лучших» людях страны как фактор мобилизации трудящихся и как средство для героизации повседневных производственных будней. Трудовые подвиги приравнивались к военным, а самоотверженное отношение к производству стало восприниматься как высшая форма советского патриотизма, сознательности и социальной активности.

Мобилизационные мероприятия, организованные государством, помогали задействовать в модернизации производства все слои населения. Особый расчет был сделан на молодёжь, которая по объективным причинам должна была стать главной участницей событий. Важно было через партийные и находящиеся по сути дела в их подчинении комсомольские организации дать возможность каждому молодому человеку почувствовать свою значимость и роль в общем деле, осознать необходимость участия в нем на благо всего общества. Действенным инструментом для работы с молодёжью являлась массовая пропаганда и агитация во всевозможных формах, направленная на подтверждение высокой значимости проводимых государством мероприятий.

Большой мобилизационный эффект имела организация различных форм социалистического соревнования, которое представлялось как движение ударников и передовиков производства с созданием специфических образов, широко рекламировавшихся в кино и художественной литературе и олицетворявших героику трудовых будней и самоотверженного отношения к труду ради общественных идеалов. Эти модели поведения в первую очередь служили образцом для молодёжи. В задачу государственной мобилизационной стратегии входило обеспечение массового характера социалистического соревнования и устойчивого повышения производительности труда за счет постоянного увеличения количества работников, перевыполняющих существующие нормы выработки.

Следует отметить, что мобилизационные методы, используемые государством в годы первых пятилеток, оказались достаточно эффективными. Воспитанные в труде и послушании многие молодые рабочие, особенно выходцы из крестьян, искренне пытались повышать свою профессиональную квалификацию, наращивать производительность труда, не считаясь с личным временем и состоянием здоровья. Но было много и не согласных с политикой режима. Исторические источники свидетельствуют, что значительная часть рабочих воспринимала социалистическое соревнование как способ интенсификации труда, не адекватный материальному вознаграждению.

Особенно это проявилось в условиях активного развертывания стахановского движения, в результате которого стали повышаться нормы выработки для всех рабочих, в том числе и не участвующих в соревновании. Стахановское движение само по себе можно назвать мобилизационным, так как оно было нацелено в конечном итоге на значительный рост существующей производительности труда на основе более рациональной его организации, четкого соблюдения технологических процессов и разделения труда между квалифицированными и вспомогательными рабочими. Однако на практике этого добиться оказалось нелегко. В процессах организации стахановских рекордов часто присутствовали явления приписок и несправедливой оценки достижений. Кроме того, в принципе не все рабочие оказывались способными добиваться высоких результатов, достигать заданного государством уровня производительности труда.

Тем не менее, стахановское движение усиленно популяризировалось и молниеносно распространилось по всей стране. Зародившись в шахтах Донбасса в августе 1935 г., оно в течение двух месяцев охватило не только промышленные производства, но и транспорт, строительство, сельское хозяйство. Последователи знаменитого забойщика Алексея Стаханова появились практически во всех отраслях и на всех предприятиях. Благодаря усилиям пропаганды, они становились легендарными личностями, которым хотели подражать миллионы молодых рабочих, в большинстве своём ещё в недавнем прошлом деревенских жителей с низким уровнем образования и специфическим менталитетом. Им очень хотелось и самим стать передовиками производства, привлекать к себе огромное внимание и уважение в обществе. Немаловажную роль играл и материальный фактор. Стахановцы получали высокие зарплаты, ценные подарки, квартиры и прочие материальные блага вне очереди, что в мобилизационных целях широко афишировалось.

Постоянно в прессе сообщалось об успехах стахановцев. Многие молодые и полные сил рабочие воспринимали всё это положительно, стремились попасть в стахановские бригады, следовать их примеру. Всплеску трудовой активности способствовали изменения в социальной политике, произошедшие в годы второй пятилетки, когда государство перестало навязывать аскетические идеалы молодёжи, не стали осуждаться устремления много зарабатывать и комфортно жить. Более доступными стали элементарные материальные блага: продукты питания, обувь, одежда, предметы быта.

В 1935 г. в промышленности, строительстве и на транспорте внедрялась сдельная оплата труда, повышавшая заинтересованность рабочих в увеличении количества и качества выпускаемой продукции. Одновременно был совершён переход на систему дифференциации оплаты труда, при которой размер зарплаты увязывался с условиями работы, степенью её сложности, квалификацией и стажем работников. Создававшаяся в результате система материального стимулирования труда побуждала не только ударников, но и всех рабочих повышать свою квалификацию, ответственнее подходить к порученному делу, бороться за повышение производительности труда.

К середине 1930-х гг. в СССР наметилась некоторая стабилизация общего экономического положения, которая привела и к улучшению условий жизни населения. 1 января 1935 г. были отменены карточки на хлеб, с 1 октября – на мясные продукты, жиры, сахар картофель, а с 1 января 1936 г. вообще была ликвидирована система карточного распределения продовольственных и непродовольственных товаров. Потяжелевший и вернувший реальное содержание рубль стал, казалось бы, единственным средством для более глубокого внедрения экономических стимулов. Возрос и моральный престиж добросовестного труда. Вместо лозунга первой пятилетки «техника решает всё», в годы второй пятилетки Сталин выдвинул новый: «кадры решают всё». Хороший труд становится престижным в обществе. Передовики производства всё чаще представлялись героями газетных очерков, их портреты украшают «доски почёта» у заводских проходных и на центральных улицах городов. Советский патриотизм, стремление помочь Отечеству догнать и перегнать развитые страны мира, доказать, что советский рабочий ни в чём не уступает европейскому или американскому, выступали важными мотивами высокопроизводительного труда.

Все эти изменения заметны были и в Сибири. В ноябре 1935 г. на предприятиях и стройках Западно-Сибирского края по стахановским методам работали около 3 тыс. рабочих, в том числе в Кузбассе – свыше 1 тыс. чел. На Омском Сибзаводе на 26 октября имелось 4,2 % стахановцев, а на 26 декабря 1935 г. – уже 20,4 % от всех рабочих. Высоких показателей в повышении производительности труда добивались не только отдельные рабочие, но и целые коллективы. Особенно в этом отношении отличились шахтеры Кузбасса, которые, работая стахановскими методами, значительно увеличили добычу угля в бассейне. Если в начале сентября 1935 г. до начала стахановского движения среднесуточная добыча угля в Кузбассе составляла около 40 тыс. т, то к концу ноября она составила 48,2 тыс. т. 29 ноября 1935 г. Кузбасс выдал рекордную добычу 54,8 тыс. т.[80]

Однако в целом мобилизационное значение стахановского движения оказалось более низким, чем планировалось государством. Не всеми рабочими оно было воспринято положительно. Повышение норм выработки и ответственности за проделанную работу вызывало недовольство рабочих, особенно старших возрастных категорий, встречались случаи осуждения стахановцев, а то и избиения. Люди обостренно воспринимали всё усиливавшуюся интенсификацию труда и оценивали её как стремление государства эксплуатировать их и ущемлять их права[81].

Мощное воздействие на формирование социального мобилизационного ресурса производило развитие системы всеобщего и доступного всем слоям населения народного образования. Ему в государственной мобилизационной стратегии отводилась важная роль в формировании позитивного отношения в обществе к проведению индустриализации в самом широком смысле этого слова. Кроме того, общеобразовательная школа, начиная с её самых первых ступеней, должна была подготовить население СССР к активному участию в модернизационных преобразованиях в экономической сфере.

Среди актуальных образовательных проблем в 1920–1930-е гг. была ликвидация неграмотности и малограмотности взрослого населения, для чего организовывались специальные школы, курсы, кружки, ячейки всесоюзного общества «Долой Неграмотность». В годы первой пятилетки нередко обучение грамоте и элементарным общеобразовательным дисциплинам входило в программы стационарной сети профессионального образования и целевых курсов техминимума на предприятиях. Борьба за грамотность организовывалась как массовый культпоход, который проходил под броскими лозунгами. Например, на строительстве КМК поход за грамотностью разворачивался под лозунгом: «Зажжём топки домны руками грамотных рабочих»[82].

Мероприятия по ликвидации неграмотности оказывали мощное воздействие не только на рост технической и профессиональной подготовки людей, но и способствовали повышению их общей культуры. Работа по обучению грамоте населения вменялась в обязанности партийных, комсомольских и профсоюзных организаций, администраций предприятий и населенных пунктов. К 1933 г. среди рабочих Кузнецкстроя около 90 % рабочих считалось грамотными. К концу 1930-х гг. практически удалось ликвидировать неграмотность взрослого населения, занятого в промышленности, в наиболее крупных городах Кузбасса – Новокузнецке, Кемерово, Прокопьевске[83].

Член президиума Госплана СССР академик С. Г. Струмилин по расчетам, проведенным в начале 1930-х гг. на крупнейших московских промышленных предприятиях, заключил, что обучение рабочих элементарной грамоте приводит к росту производительности труда на 24 %, а получение ими среднего образования повышает производительность труда на 67 %[84].

Не только декларировался, но и осуществлялся всеобщий охват школьным образованием детского населения с 8 до 11 лет. В резолюциях XVI съезда ВКП (б) (1930 г.) было принято постановление «О всеобщем обязательном начальном образовании», а через четыре года на XVII съезде ВКП (б) была поставлена задача о повсеместном обеспечении и в городе и в деревне всеобщего семилетнего образования для молодёжи. Дополнительно был принят целый ряд положений и законодательных актов о создании единой в масштабе страны трудовой политехнической школы, которая могла бы готовить своих учеников для работы в народном хозяйстве, в первую очередь на индустриальных предприятиях. С этой целью в промышленных городах создавались фабрично-заводские семилетки, в программы которых закладывалось обучение учащихся основам массовых профессий индустриального труда. Учащиеся в кабинетах труда и производственных лабораториях, а то и в процессе экскурсий на предприятия могли познакомиться с трудовыми приемами работы на реальном производстве, получить для этого определенные навыки и элементарные знания по организации и планированию трудового процесса.

В государственном управлении на всех уровнях подчеркивалось, что индустриальному обществу требуются образованные и профессионально подготовленные работники. Первые школы в поселке строителей Кузнецкого металлургического комбината были открыты в 1929 г., когда самого поселка по сути дела ещё не было. К 1932 г. здесь охват детей в возрасте от 8 до 11 лет обучением в начальной школе составлял до 98 %, хотя в предыдущем учебном году он был гораздо меньше – 72,4 %. Высокие темпы развития школьного строительства в Кузбассе поддерживались на государственном уровне. В годы второй пятилетки школы в шахтерских городах строились в основном по типовым проектам, переводились из бараков и прочих приспособленных помещений в благоустроенные и современные здания. Только за 1934–1939 гг. в Новокузнецке было открыто вновь 12 школ, из них 10 было построено по типовым проектам. Общее количество школ в городе металлургов увеличилось с 12 в 1931 г. до 46 в 1939, количество учащихся в них с 13 400 до 29 731 человек[85].

В годы первых пятилеток среди рабочих особенно повысился уровень грамотности молодёжи. По данным профсоюзной переписи 1932–1933 гг. среди рабочих черной металлургии Сибири неграмотных возрасте до 23 лет было только 6,6 %, в возрасте 24–29 лет – 10,2 %, в возрасте 30–39 лет – 12,7 %, а среди рабочих 40 лет и старше доля неграмотных составляла до 24,5 %. Свыше двух третей всех рабочих Сибири к концу второй пятилетки имели школьное образование. Однако подавляющее большинство из них имело образование в объёме начальной школы[86].

Пропаганда индустриализации и индустриального труда служила решению мобилизационных задач. На государственном уровне поддерживалась высокая престижность технических профессий. Однако без крупных государственных материально-финансовых вложений в организацию системы подготовки кадров невозможно было преодолеть острый дефицит инженеров и техников, лояльных к советской власти и преданных её идеалам. Большую роль играли усилия советской власти по развертыванию, в том числе и в Сибири, системы высшего и среднего технического профессионального образования как мобилизационного фактора индустриализации.

С началом активного индустриального строительства в регионе потребность в квалифицированных специалистах: инженерах и техниках значительно возросла; и её не могли удовлетворить другие мобилизационные мероприятия, направленные на привлечение уже имеющихся в стране специалистов, которых повсеместно было недостаточно. Кроме того, они нуждались в соответствующей переподготовке и не всегда поддерживали политику советской власти. Поэтому государство вынуждено было выделять средства на развитие соответствующей своим планам новой системы профессионального образования для подготовки индустриальных кадров, поддерживающих политику советской власти и способных претворить её в жизнь.

В Сибири данные планы начали реализовываться одновременно с развертыванием индустриального строительства. В местах индустриальных новостроек открывались так называемые рабфаки, которые представляли собой сокращенный вариант общеобразовательной школы и могли подготовить рабочих для поступления в техникумы и вузы. По образному выражению Луначарского А. В. они явились «своего рода пожарными лестницами, которые приставили к окнам вузов и по которым поднималась к высшему образованию рабоче-крестьянская молодёжь.»[87].

В 1930 г. приняты постановления правительства об открытии дневных и вечерних рабфаков во всех крупных областных и промышленных центрах Сибири. Особое внимание обращено было на открытие их в Кузбассе. В Ленинске-Кузнецком был организован вечерний рабфак Томского геологоразведочного института, в Кемерово – химико-технологического, в Яшкино – Сибирского строительного, в Анжеро-Судженске – угольного институтов. Сразу несколько рабфаков открылось в Новокузнецке (Сталинске). К концу первой пятилетки в Сибири существовало около 70 рабфаков с общим числом учащихся свыше 14 тыс. чел., среди которых рабочие и крестьяне в Западной Сибири составляли около 84,3 %, а в Восточной – 55,1 %[88].

В годы второй пятилетки наряду с рабфаками свою роль в повышении образования рабочих постепенно начинают играть средние общеобразовательные школы, в том числе и вечерние для работающей молодёжи. Открывались подготовительные курсы непосредственно при учебных заведениях. К началу 1931 г. только в Западной Сибири их было организовано 16 для подготовки в вузы и 11 – в техникумы, на которых обучалось более 5 тыс. человек[89].

Активно разворачивалось формирование сети учебных заведений для обучения профессиям индустриального труда. В Кузбассе в 1930 г. на базе бывшего Щегловского индустриального техникума были образованы сразу три средних технических учебных заведения: в Кемерово – химический и горный техникумы, в Новокузнецке – металлургический. В 1931 г. из Томска в Новокузнецк был переведен Сибирский институт черных металлов (СМИ). В короткий срок в Кузбассе была создана собственная база для подготовки инженеров и техников индустриального производства. Преподаватели и студенты учебных заведений пополняли ряды интеллигенции городов, принимали активное участие в их общественной и культурной жизни. Особенно весомый вклад они вносили в пропаганду научно-технических знаний, которые имели особую популярность в новых индустриальных городах. На Кузнецком металлургическом комбинате профессора и студенты СМИ организовывали технические курсы, вели кружки и лектории, решали важные производственные и общегородские проблемы. К 1940 г. только в СМИ было подготовлено более 600 инженеров по шести специальностям металлургического производства, большая часть из которых осталась в городе. 273 человека были направлены по распределению в цеха металлургического комбината[90].

По настоящему студенческими городами стали Томск, Омск, Новосибирск. Развернулось строительство вузов в Восточной Сибири. Здесь в 1930 г. в Иркутске открылся Сибирский горный институт. В конце первой пятилетки начали действовать Восточно-Сибирский железнодорожный и Сибирский пушно-сырьевой институты. В Красноярске открылся Сибирский лесотехнический институт. Возникли вузы и в национальных районах. В Бурятии в годы первой пятилетки открылись сельскохозяйственный и национальный агропедагогический институты. К 1938–1939 учебному году в Сибири функционировало 45 вузов и 248 техникумов.

Большой вклад в подготовку индустриальных кадров вносили специфические образовательные учреждения – втузы и комбинаты, созданные непосредственно при крупных предприятиях. Они включали в себя сразу несколько ступеней подготовки специалистов: от обучения грамоте и до получения профессионального образования. Учебные комбинаты в годы первой пятилетки были созданы при Томском элеваторе, Кузнецком металлургическом комбинате, Новосибирском заводе «Сибкомбайн». На «Сибкомбайне» учебный комбинат состоял из института сельскохозяйственного машиностроения, машиностроительного техникума, школы ФЗУ. При этом все учебные заведения находились в одном здании, работая в едином комплексе по программам, согласованным с потребностями предприятия, комплектовали свои ученические контингенты из числа его рабочих, использовали в учебном процессе не только заводские лаборатории, но и непосредственно производственные цеха[91]. Подобные комбинаты сыграли большую роль в ускоренной подготовке ИТР и квалифицированных рабочих массовых индустриальных профессий для быстро набирающей темпы роста сибирской индустрии.

На основе повышения уровня общего и профессионального образования гораздо легче и проще решались задачи производственной мобилизации населения, которое одновременно с получением профессиональных навыков воспринимало политические и социокультурные ценности, обозначенные государством. В этом отношении важное значение имела организация, одновременно с профессиональным обучением, политического просвещения, дисциплины которого постепенно были введены во все учебные программы. На всех ступенях образовательного процесса стало обязательным изучение основ марксизма-ленинизма, Конституции СССР и политики советского государства. Краткий курс истории ВКП (б) в обязательном порядке должны были знать коммунисты и комсомольцы, и, по возможности, беспартийные. В первую очередь политической учебой на предприятиях охватывались рабочие-передовики производства, которым в различных вариантах предлагалось посещение мероприятий в рамках политической учебы. Партийные и комсомольские лидеры должны были отслеживать посещения трудящимися митингов и демонстраций, выборов государственных деятелей с целью проверки лояльности каждого гражданина по отношению к политике советской власти.

Мобилизационным целям в годы первых пятилеток служила и культурно-просветительная и политико-пропагандистская работа среди населения, которая приобретала всё более значительные масштабы. Через неё осуществлялось мобилизующее воздействие государства на общество. По всей стране была создана широкая сеть соответствующих этим целям учреждений и организаций, которые в своей деятельности занимались как утверждением общечеловеческих ценностей, так и пропагандой принципов коммунистического общественного устройства.

В Сибири, особенно в крупных городах, уже в начале 1930-х гг. был создан стандартный набор советских культурных учреждений: библиотек, клубов, красных уголков, Домов культуры, парков культуры и отдыха. Приоритетное обеспечение в культурной работе получали индустриальные новостройки. Например, библиотеки Новокузнецка снабжались литературой непосредственно из Москвы. В 1932 г. здесь открылся первый в Кузбассе драматический театр, в 1936 г. вошел в эксплуатацию театр юного зрителя. Накануне войны в городе имелось два кинотеатра, 28 клубов, 8 библиотек со 121,2 тыс. книг, 2 музея, музыкальная школа, Дворец культуры металлургов и другие учреждения. Все они в условиях специфической культурной политики государства являлись не только центрами массового досугового времяпрепровождения населения, но и вели большую просветительно-воспитательную и социокультурную работу, которая оказывала большое влияние особенно на молодое население города[92].

Мобилизационные решения в государственной стратегии СССР в 1930-е гг. осуществлялись по двум направлениям. С одной стороны, создавались условия и возможности для добровольного участия людей в реализации широко рекламируемых государственных планов, а с другой – оказывалось откровенное давление, которое зачастую приобретало насильственные формы. Особенно ярко это проявилось в процессах формирования кадрового потенциала индустриализации.

После 1929 г. в СССР с переходом к реализации явно завышенных заданий первого пятилетнего плана были приняты более жесткие по сравнению с предыдущим периодом мобилизационные меры по обеспечению предприятий и строек индустриальными кадрами. Кадровая проблема в стране рассматривалась как одна из самых острых и в то же время основополагающих в реализации планов советского правительства. Только в высших государственных инстанциях, среди которых можно обозначить ЦИК, СНК, ВСНХ СССР, высшие партийные органы ЦК ВКП (б) и Политбюро, в 1930–1931 гг. было принято не менее 30 различных решений и постановлений по вопросам привлечения и подготовки кадров. Своими директивами властные органы стремились мобилизовать не только свои представительства на местах для выполнения поставленных задач, но и все общество в целом[93].

Без мобилизационных решений невозможно было организовать индустриальное строительство на Урале и в Сибири. 25 апреля 1931 г. ЦК ВКП (б) принял широко разрекламированное в прессе постановление «О состоянии и подготовке кадров для обеспечения своевременного пуска Магнитогорского и Кузнецкого заводов». В нем ответственность за организацию труда и эффективное использование наличных кадров и механизмов возлагалась на руководство предприятий, их партийные, комсомольские и профсоюзные организации, которые обязывались любой ценой обеспечить своевременный пуск заводов и нормальную их работу. Кроме того, постановление ЦК ВКП (б) обязывало участвовать в работе по подготовке квалифицированных рабочих и специалистов партийные организации не только Урала и Сибири, но и Украины, Ленинградской, Московской областей и др. Подготовка кадров для Урало-Кузнецкого комбината была взята под контроль всеми центральными комсомольскими и профсоюзными организациями, которые должны были в своей деятельности всемерно способствовать развитию массового движения за участие в создании УКК.

К этой работе привлекались многие крупнейшие промышленные предприятия страны. В 1931 г. заводы Украины подготовили для Магнитостроя более 6 тыс. квалифицированных рабочих, Московский металлургический завод «Серп и Молот – 62, завод «Красный Путиловец – 78, Ленинградский металлургический завод – 42. Уральские заводы подготовили свыше 600 металлургов для будущих металлургических гигантов[94].

Специалисты обязывались работать на промышленных предприятиях в течение определенного срока без увольнения. Через мобилизационные призывы коммунисты и комсомольцы заполняли руководящие должности. Уже в процессе работы они могли быть направлены на дополнительное профессиональное обучение. Выпускники высших и средних профессиональных учреждений также всеми мерами привлекались к работе по государственным направлениям.

Наряду с привлечением кадров государство разработало специальную стратегию применения подневольного труда, которая, впрочем, не была изобретением советского правительства. Она уже несколько столетий применялась в регионе и в условиях царского режима. В процессе индустриального строительства в 1930-е гг. она лишь приобрела более значительные масштабы и получила статус важнейшего направления в государственной политике.

Ещё в годы первой пятилетки была разработана целая система обеспечения предприятий и строек Сибири кадрами за счет различного вида спецконтингентов: заключенных и спецпереселенцев, которые в целом ряде отраслей хозяйства региона (строительстве, угольной и лесной промышленности) составляли значительную долю трудовых коллективов. Одной из самых массовых категорий населения, мобилизованных на индустриальные стройки и промышленные предприятия Сибири, стали крестьяне, пострадавшие в ходе массовой коллективизации. Они были раскулачены и отправлены на стройки народного хозяйства, которые им заменили места каторги и ссылки.

Этот способ обеспечения кадрами был узаконен специальным постановлением СНК РСФСР от 18 августа 1930 г. «О мероприятиях по проведению спецколонизации в Северном и Сибирском краях и Уральской области», в котором предлагалась принудительная отправка несогласных с советской властью в малообжитые районы страны. ВСНХ РСФСР, НКТоргу и др. органам хозяйственного управления по соглашению с НКТруда и НКЗемом, а также Наркоматом внутренних дел РСФСР поручалось максимально использовать рабочую силу спецпереселенцев на лесоразработках, рыбных и иных промыслах в отдаленных и остронуждающихся в рабочей силе районах. В сельском хозяйстве предписывалось использовать только тех, кто не сможет работать в промышленных отраслях[95].

При строительстве предприятий Урало-Кузнецкого комбината принудительный труд получил широкое распространение. В Кузбассе спецпереселенцы концентрировались на крупных стройках, в угледобывающей и лесной промышленности. В качестве основных потребителей принудительной рабочей силы выступали Кузнецкстрой, тресты «Востокуголь», «Цветметзолото». По данным историка Бикметова Р. С. в августе 1931 г. на различных работах в «Кузнецкстрое» было задействовано 4617 семей спецпереселенцев или более 22 тыс. человек, на шахтах треста «Востокуголь» соответственно 5306 и около 30 тыс. человек[96].

Значительное количество спецпереселенцев работало в угольной промышленности Кузбасса. На некоторых участках их число составляло около 70 % от общей численности рабочих. В 1933 г. на одном из заседаний Западно-Сибирской краевой комиссии по спецпереселениям отмечалось, что роль спецпереселенцев в угледобыче на ряде предприятий Кузбасса – решающая. Они приобретали в процессе многолетнего труда в шахтах ведущие шахтерские специальности и являлись подчас наиболее квалифицированными рабочими из всего состава трудящихся шахт, добросовестно трудились и стремились перевыполнять планы тех предприятий, к которым были прикреплены. Некоторые из них позднее стали известны в Кузбассе как передовики производства, завоёвывали призовые места в социалистическом соревновании и переходящие знамена Новосибирского обкома партии[97].

По данным отдела трудовых поселений Управления наркомата внутренних дел по Западной Сибири в 1936 г. доля спецпереселенцев среди постоянно работающих на комбинате «Кузбассуголь» составляла в среднем около 40 %, в тресте «Кузнецкстрой» – 48,3 %, в тресте «Запсибзолото» – 29,2 %. На 1 ноября 1938 г. в различных отраслях экономики Кузбасса было задействовано 16102 семьи спецпереселенцев общей численностью 73854 человека. Из них трудоспособное население составляло 35020 человек (17266 мужчин и 17540 женщин)[98].

Весомый вклад в формирование трудовых коллективов на предприятиях и стройках УКК в 1930-е гг. вносила система ГУЛАГа. Труд заключенных активно использовался в угольной, металлургической, горнорудной, лесной отраслях промышленности, на строительстве дорог и промышленных предприятий. В составе Кузнецкого лагерного отделения был создан специальный пункт «КМК». В 1932–1933 гг. на строительные работы здесь привлекалось ежедневно примерно 3,5 тыс. заключенных. Около 2 тыс. человек работали в цехах по выплавке чугуна, стали, сортового проката, а также в складских помещениях на погрузо-разгрузочных работах. Более 100 человек было задействовано на работах в известковом карьере КМК. При этом администрации предприятий и строек комбината обращались неоднократно в Краевое управление местами заключения и в партийные органы с просьбой увеличить прибытие контингентов заключенных. В мае 1941 г. в лагерных отделениях Сиблага содержалось 63646 заключенных, из них 40601 человек находилось непосредственно на территории Кузбасса и работали на промышленных предприятиях и стройках[99].

В Восточной Сибири труд спецпереселенцев и заключенных применялся не столь масштабно, как в Западной только лишь по причине поэтапного подхода к индустриализации региона. В целях наиболее рационального распределения средств и возможностей государства развитие Восточной Сибири рассматривалось во вторую очередь после Западной, а создание Урало-Кузнецкого комбината считалось плацдармом для наступления на восток. В рамках генеральных планов развития народного хозяйства СССР, рассчитанных на несколько пятилетий, намечались этапы крупных изыскательских и проектных работ для того, чтобы развернуть в последующем реализацию Ангаро-Енисейской программы, приступить к строительству Байкало-Амурской магистрали. Индустриальное строительство в Восточной Сибири планировалось в незаселенных районах с суровыми природно-климатическими условиями. Поэтому заранее строились планы переселения сюда значительных контингентов людей.

Так, очень активно в 1934–1937 гг. на заседаниях Всесоюзного переселенческого комитета при СНК СССР, затем в Переселенческом отделе НКВД СССР, в ведении которого в 1936–1939 гг. находились вопросы государственного управления переселением в стране, рассматривались планы заселения районов будущей Байкало-Амурской железнодорожной магистрали. Здесь в предвоенные годы на огромной территории в 26 млн га проживало всего около 30 тыс. человек, в среднем 0,1 чел. на один кв. км. Вместе с тем, намечались планы не только транспортного, но и общего хозяйственного развития: разработки месторождений полезных ископаемых, строительство лесоперерабатывающих заводов, разнообразных промысловых предприятий[100]. Однако по различным причинам эти планы отодвинулись на вторую половину ХХ в.

В годы третьей пятилетки в СССР в условиях начавшейся Второй мировой войны был принят целый ряд мер, направленных на повышение мобилизационной готовности экономики. Мобилизационные планы в промышленности, касающиеся, как отраслей, так и отдельных предприятий, составлялись в СССР и ранее, но теперь они стали более конкретными и касались не только производства вооружения, но и металлов, топлива, машиностроения и т. д. Для организации сложных межведомственных отношений и согласований при Комитете обороны СССР весной 1938 г. была создана Военно-промышленная комиссия под председательством Л. М. Кагановича, которая должна была обеспечивать мобилизационную готовность экономики страны на случай войны. 17 июня 1938 г. Комитет Обороны принял постановление о введении в действие мобилизационного плана тяжелой промышленности на период с 1 января по 31 декабря 1939 г. Несколько позже мобилизационные планы были приняты и в рамках деятельности всех других наркоматов и ведомств. Они в целом касались организации промышленного производства, которое в случае войны должно было обеспечить фронт и тыл всем необходимым[101].

Мобилизационные мероприятия государственного управления касались и обеспечения промышленных предприятий и транспорта рабочей силой. С этой целью был принят целый ряд государственных решений, связанных со снижением неконтролируемых перемещений населения по стране, повышением дисциплинарной ответственности работников на производстве, их заинтересованностью в работе на одном предприятии и т. д. С 1938 г. вводятся трудовые книжки постоянных работников, отрабатывается система премирования и поощрения за труд на одном предприятии. Особенно на производствах военно-оборонного профиля единоначалие дополнялось подчинением по военному принципу сверху донизу.

26 июня 1940 г. принимается указ Президиума Верховного Совета СССР «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений», который юридически закреплял прикрепление работников к производству. Рабочее время каждого трудящегося увеличивалось в среднем на 33 часа в месяц. Только в промышленности это составило прибавку примерно в миллион рабочих рук[102]. На Кузнецком металлургическом комбинате в результате перехода на 8-часовой рабочий день и 7-дневную неделю удалось высвободить свыше 500 человек, что позволило укомплектовать работниками ряд участков завода, ранее нуждавшихся в рабочей силе[103].

Тем не менее, индустриальных кадров, особенно квалифицированных, хронически не хватало. Сказались репрессии второй половины 1930-х гг., закончились резервы свободных рук в стране. Аграрная сфера, ранее поставлявшая в больших масштабах кадры для индустрии, сама испытывала дефицит рабочих рук. Накануне Великой Отечественной войны в СССР была принята целая серия законодательных актов мобилизационного характера, которые по идее должны были стабилизировать кадровую ситуацию в индустрии, в том числе и в районах Сибири. Однако война приостановила начавшиеся процессы и мероприятия государства не смогли в короткие сроки дать нужных результатов. Но в целом основы мобилизационного управления в регионе были заложены, и это позволило с началом войны организовать здесь в короткие сроки надёжный тыл советского государства.

Таким образом, можно сделать вывод, что в 1920–1930-е гг. в СССР удалось сформировать единую систему мобилизационного воздействия на население, создать действенные институты государственной мобилизационной политики, работавшие на основе существования всеохватывающей государственной собственности на средства производства. Это в целом позволяло перейти к более передовому индустриальному технологическому укладу, предполагавшему в развитии экономики большую концентрацию людей, техники, природных и прочих материальных ресурсов. Единая государственная собственность и централизованное управление в СССР позволили обеспечить форсированный вариант модернизации на основе мобилизационных решений и направления ресурсов для выполнения ключевых задач.

Органы государственного управления, созданные по принципу вертикального подчинения, строили свою деятельность на основе законодательства. Устойчивость и жесткость системе придавали судебно-правоохранительные и силовые ведомства, в том числе и армия, что позволяло использовать не только добровольное, но и принудительное участие граждан в реализации определенных государством планов модернизации страны. Всё это вместе взятое составляло единый политико-экономический механизм, способствующий защите интересов государства как внутри страны, так и на международной арене. Особое отношение было к молодёжи, которую государство рассматривало как свою основную социальную опору в мобилизационной политике не только в настоящем, но и в будущем. Самый главный результат мобилизационных решений в СССР, в том числе и в Сибири, заключается в том, что в 1930-е гг., произошел переход от преимущественно аграрного общества к индустриально-урбанистическому. Для этого перехода стране потребовалось примерно одно десятилетие, хотя многие страны в мире его совершали в течение гораздо более длительного времени. Одной из причин сокращения исторических сроков, несомненно, мог послужить уже имеющийся мировой опыт. Однако со всем основанием можно определить в качестве главного фактора целенаправленную мобилизационную политику советского государства, основывающуюся, как на особых стратегических устремлениях правительства модернизировать страну на этатистской нерыночной основе, так и на способности к самоотверженному труду миллионов рядовых граждан. Высокий мобилизационный потенциал российского общества, сформированный на протяжении столетий, позволил создать в советское время устойчивую государственную систему, основные черты которой сохранялись и определяли развитие СССР вплоть до последнего десятилетия ХХ века. В Сибири мобилизационные методы позволили осуществить модернизацию на базе индустриализации и подготовить к хозяйственному освоению всё более новые районы и природные ресурсы, находящиеся на их территориях.

Глава 4. Коллективизация сельского хозяйства как мобилизационный проект

Особым мобилизационным проектом в советской экономической политике стало проведение коллективизации сельского хозяйства. Мероприятия по сбору продовольствия в годы «военного коммунизма», осуществляющиеся посредством массового террора, вызывали ожесточенное сопротивление крестьянства. С трудом подавленные масштабные антисоветские вооруженные выступления, угроза всеобщего взрыва в деревне вынудили большевиков уступить крестьянству и перейти к новой экономической политике. В ее основе лежало предоставление крестьянам свободы хозяйствования на своей земле и свободы распоряжения произведенной продукцией. При этом существовали достаточно жесткие политические, налоговые и иные ограничители размеров крестьянского хозяйства. Получившие хозяйственную свободу, российские крестьяне достаточно быстро восстановили посевные площади и поголовье продуктивного скота. Однако, несмотря на это, зерновой экспорт из СССР даже в самые урожайные годы не превышал и четверти его дореволюционного объема, а в неурожайные – хлеба не хватало даже для внутреннего потребления. Достигнутый в 1926/27 г. максимальный объем товарного производства животного масла в Сибири составлял 62 % от уровня 1913 г. При этом коров в регионе 1926 г. было больше, чем в 1913 г.[104].

Базовая причина снижения уровня товарности аграрного сектора экономики заключалась в изменениях организационно-производственной структуры сельского хозяйства. Ликвидированные в ходе социальных катаклизмов высокотоварные помещичьи и крестьянские предпринимательские (кулацкие) сменили мелкотоварные крестьянские хозяйства.

Замедление темпов развития аграрной экономики в середине 1920-х гг. наглядно продемонстрировало, что НЭП исчерпал свои возможности, а крестьянское хозяйство не создает условий для устойчивого поступательного развития аграрной экономики, а тем более для объективно необходимого стране модернизационного рывка. Перед властью и обществом встала проблема выбора пути дальнейшего развития сельского хозяйства.

К этому времени российская наука выработала три варианта (модели) решения аграрного вопроса. С точки зрения экономистов либерального направления, необходимо было снять пределы роста крестьянских хозяйств и сделать ставку на развитие наиболее состоятельных из них. Именно в таких, по существу фермерских, хозяйствах достигаются более высокие производительность труда, товарность и степень накопления капитала. В них наиболее интенсивно формируются финансовые средства, которые используются их владельцами для интенсификации производства. Более того, из крупных хозяйств можно в известных пределах черпать ресурсы для обеспечения материальной базы содействия низшим слоям деревни и развития промышленности. При этом сельская беднота создает надежную базу для пополнения рядов сельскохозяйственных и промышленных рабочих[105].

Представители организационно-производственной школы считали, что производственной и социальной базой аграрного строя страны должны стать трудовые крестьянские хозяйства, вовлеченные в систему многообразных форм сельскохозяйственной, кредитной, потребительской кооперации (теория «кооперативной коллективизации»). Рост производства внутри них достигался за счет внедрения интенсивных агротехнологий, оптимальное применение которых обеспечивалось именно в рамках трудовых крестьянских хозяйств[106].

Аграрники-марксисты также разделяли тезис либеральных экономистов о превосходстве крупного хозяйства над мелким. Однако применение наемного труда как условия увеличения масштабов сельхозпроизводства было для них абсолютно неприемлемым. В связи с этим они предлагали путь производственной коллективизации деревни. По их мнению, объединение крестьян в производственные кооперативы позволяло широко внедрить в сельское хозяйство новейшие технические достижения (трактора с соответствующим шлейфом орудий, комбайны и другие уборочные машины, доильные аппараты, кормораздатчики, инкубаторы и т. п.), превратить аграрный труд в разновидность индустриального и за счет этого резко повысить его производительность и товарность. Не менее, а может более важным фактором роста производительности труда в коллективных хозяйствах должно стать его освобождение от эксплуатации[107].

Политическая власть в стране принадлежала сторонникам производственного кооперирования деревни, отвергающим иные альтернативы аграрного развития по идеологическим мотивам. Большевики всегда рассматривали коллективизацию в качестве непременного условия социалистической реконструкции сельского хозяйства. Однако до конца 1920-х гг. решение данной задачи отодвигалось на отдаленную перспективу. Считалось, что «мелкое» крестьянское хозяйство «еще долго» будет оставаться основной организационно-производственной структурой сельского хозяйства страны.

Но, поскольку мелкотоварное аграрное производство перестало отвечать задачам ускоренной модернизации, данную точку зрения пересмотрели. XV съезд ВКП (б) поставил задачу расширения масштабов колхозного строительства. Колхозное строительство должно было существенно увеличить товарность сельского хозяйства, способствовать наращиванию объемов экспорта и валютной выручки от нее, которую предполагалось пустить на закупки машин и оборудования для проведения форсированной коллективизации.

К 1 октября 1929 г. в Сибирском крае в колхозы вошло 6,7 % крестьянских дворов[108]. Данные результаты не удовлетворяли руководителей советского государства. Ноябрьский (1929 г.) пленум ЦК ВКП (б) принял решение значительно ускорить темпы коллективизации. В начале декабря бюро Сибкрайкома ВКП (б) поставило задачу довести ее процент к концу 1932/33 г. до 85 (в т. ч. за 1929/30 г. – до 22)[109]. В принятом 5 января 1930 г. постановлении ЦК «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» планировалось завершить ее в основном в главных зерновых районах (Северный Кавказ, Нижнее и Среднее Поволжье) «осенью 1930 г. или во всяком случае весной 1931 г.», в других зерновых районах (в т. ч. в Сибири) – осенью 1931 – весной 1932 г., на Дальнем Востоке – к весне 1933 г.[110]. В регионах, с одобрения Центра, этот процесс решили еще более ускорить. 2 февраля 1930 г. Сибкрайком ВКП (б) по инициативе его первого секретаря Р. И. Эйхе выдвинул задачу завершения коллективизации весной текущего года[111].

Помимо общих установок на форсированную коллективизацию были разработаны и конкретные проекты модернизации сельского хозяйства на базе его обобществления. В Сибири таким проектом стала аграрная составляющая «Генерального плана развития народного хозяйства Сибирского края»[112].

В соответствии с данным проектом к концу второй пятилетки сельское хозяйство региона должно было представлять из себя систему агроиндустриальных комбинатов (АИКов), способствующих существенному наращиванию производительности аграрного труда и его превращению в разновидность индустриального. АИК, по мысли его проектировщиков, представлял собой объединение хозяйственных ячеек в виде колхозов, совхозов и перерабатывающих предприятий, обладающих совместной управленческой, энергетической, транспортной и иной инфраструктурой. Каждый комбинат имел специализацию, в целом соответствующую специализации сельскохозяйственного района, на территории которого он находился. Всего на территории края предполагалось создать 173 агро-индустриальных комбината.

Специалистами сельхозсекции Сибплана были разработаны 5 подробных типовых проектов АИК[113]. Так, ведущей отраслью хозяйства Шипуновского АИКа Рубцовского округа должно было стать производство пшеницы. На ее отходах следовало развивать птицеводство. В севообороты в качестве пропашной культуры вводилась соя. Отходы ее переработки, сеяные травы, окультуренные сенокосы и естественные выпасы создают кормовую базу для разведения крупного рогатого скота мясного направления. Менее продуктивные пастбища предназначались для овцеводства. Общая площадь земельных угодий комбината составляла 800 тыс. га. Организационно АИК состоял из базового зерносовхоза, 7 крупных колхозов, птицеводческого и овцеводческого хозяйств. На центральной усадьбе совхоза, расположенной на железнодорожной станции, находились большое мельпредприятие, зернохранилище, маслоперерабатывающий (соевый) завод, холодильник, электростанция и ремонтный завод (отдельные мастерские строились и в колхозах).

Объединение колхозов, совхозов и перерабатывающих предприятий в единые производственные комплексы рассматривалось как гарантия существенного наращивания валового и товарного производства сельскохозяйственной продукции. В Генеральном плане намечалось к концу 1930-х гг. – началу 1940-х гг. увеличить посевные площади в 3,9 раза, посевы пшеницы – в 2,4, льна – в 6,4, поголовье крупного рогатого скота – в 3,3, коров – в 3,5, овец – в 2,3, свиней – в 4,1 раза, валовое производство зерновых – в 3,5 раза, молока в 8 раз, животного масла в 15 раз[114].

Следует особо подчеркнуть, что вышеуказанный проект не предполагал построения экономики мобилизационного типа, а нацеливался на формирование социалистического планового хозяйства. Однако столь грандиозным планам не суждено было сбыться. Форсированная коллективизация поставила сельское хозяйство региона на грань катастрофы.

В условиях повышения плановых темпов коллективизации местные власти усилили нажим на деревню. На 20 января 1930 г. в Сибирском крае в колхозах числилось 11 % крестьянских хозяйств, на 10 февраля – 32, на 10 марта – 53 %. В отдельных округах уровень коллективизации значительно превосходил средние показатели: в Ойротии он составил 86 %, в Барабинском округе – 76, Бийском – 72 %[115].

Форсировались не только темпы колхозного строительства, но и степень «обобществления» крестьянского имущества. «Высшей» формой коллективного хозяйства провозглашались коммуны. В коммуны крестьяне должны были сдавать все средства производства и труда, вплоть до домашней птицы. К апрелю 1930 г. они составляли 43 % колхозов Сибирского края, охватывая около половины вошедших в колхозы крестьянских дворов. В некоторых округах их удельный вес существенно превосходил среднерегиональный уровень: в Кузнецком – 80 %, Тюменском – 76, Каменском – 70 %. На максимальное «обобществление» крестьянского имущества ориентировали не только коммуны, но и сельхозартели. Создавались колхозы-гиганты, в которые входили десятки селений, разбросанных на огромной территории, с количеством дворов, исчисляемых тысячами[116].

Составной частью коллективизации и одним из основных средств ее осуществления была насильственная экспроприация хозяйств, отнесенных к кулацким, – раскулачивание. Впервые курс на «ликвидацию кулачества как класса» был обоснован И. В. Сталиным в докладе на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 г., а затем как партийная директива закреплен в постановлении ЦК ВКП (б) от 5 января 1930 г. Развернутая программа по осуществлению раскулачивания содержалась в секретном постановлении ЦК от 30 января 1930 г. На его основе ЦИК и СНК СССР 1 февраля приняли публичное постановление «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством»[117]. Кулаки подразделялись на 3 категории. К 1-й отнесли «контрреволюционный кулацкий актив». Они подлежали «немедленной ликвидации» – аресту, а их семьи – выселению в отдаленные районы. Категория 2-я – «наиболее богатые кулаки, бывшие помещики и полупомещики, местные кулацкие авторитеты и весь кулацкий кадр, из которого формируется кулацкий актив, кулацкий антисоветский актив церковников и сектантов» – вместе с семьями выселялась в отдаленные северные районы СССР. Кулаков 3-й категории, признанных «лояльными по отношению к советской власти», первоначально предполагалось расселять в пределах своих административных районов на специально отведенных землях. Вне зависимости от категории, принадлежавшие кулацким хозяйствам средства производства (земля, скот, сельхозинвентарь), жилье, запасы продовольствия безвозмездно конфисковывались и передавались в неделимые фонды колхозов в качестве вступительных взносов бедняков и батраков. Доля крестьянских хозяйств, подлежавших раскулачиванию, определялась для Сибири в 4–5 %.

Массовая операция по насильственной административной экспроприации хозяйств, отнесенных к кулацким, и их депортации за пределы постоянного места жительства началась в феврале 1930 г. К лету в Сибирском крае репрессировали 10,5 тыс. кулаков 1-й категории. 16 тыс. семей 2-й категории (82,9 тыс. чел.) выселили в отдаленные необжитые и малообжитые районы. Расселение кулаков 3-й категории предполагалось завершить до 1 апреля, но провели его лишь в немногих районах (1,5 тыс. семей), а с началом весеннего сева отложили. В Сибирском крае из официально выявленных на весну 1930 г. 76,3 тыс. кулацких хозяйств раскулачили 55,2 тыс. (72,4 %), в т. ч. по постановлению ЦИК и СНК СССР от 1 февраля 1930 г. – 26,2 тыс. (44 % от общего числа раскулаченных). Остальные были раскулачены по другим причинам и в значительной части до принятия этого постановления, в т. ч. 14,7 тыс. хозяйств – при пятикратном обложении за невыполнение твердых заданий по хлебозаготовкам; 10,6 тыс. – по различным судебным решениям[118].

Широкое применение репрессий против крестьян, злоупотребления властью накалили социально-политическую обстановку в деревне. Деревню охватила «эпидемия» забоя скота. Крестьяне резали его, чтобы не сдавать в колхозы. Усилилось бегство из деревни. Нарастание протеста крестьянства, общее падение сельскохозяйственного производства вынудили руководство страны скорректировать свою политику по отношению к деревне. Насильственные методы коллективизации, вина за которые возлагалась на местных функционеров, были официально дезавуированы в известной статье И. В. Сталина «Головокружение от успехов» и постановлении ЦК ВКП (б) от 10 марта 1930 г.[119]. Публичное осуждение «перегибов» местных властей вызвало массовый отток крестьян из колхозов. Процент коллективизации к лету 1930 г. снизился по Сибирскому краю до 20 %[120].

Однако отступление режима носило тактический характер. Декабрьский (1930 г.) пленум ЦК ВКП(б) поставил задачу возобновления массовой коллективизации. В Сибири и на Дальнем Востоке в течение 1931 г. надлежало вовлечь в колхозы не менее 50 % крестьянских хозяйств[121]. Несмотря на то, что к лету 1930 г. в деревне не осталось не только кулацких, но даже сколько-нибудь зажиточных хозяйств, руководители советского государства пребывали в уверенности, что сельская буржуазия и политически, и экономически еще далеко не разгромлена. В связи с этим политика «ликвидации кулачества как класса» продолжилась. Раскулачиванию и депортации подлежали все бывшие (в т. ч. бежавшие в город) или вновь выявленные кулаки. К кулакам могли отнести и политически неблагонадежных с точки зрения властей крестьян.

В мае 1931 г. с санкции Политбюро ЦК КПСС в регионе началась самая массовая депортация крестьян. В принятом 27 апреля 1931 г. постановлении Запсибкрайкома «О ликвидации кулачества как класса», ставилась задача подвергнуть экспроприации и выселению «все твердо установленные кулацкие хозяйства, а также кулаков-одиночек из сельской и городской местности края, а также кулаков, проникших в колхозы, совхозы и др. предприятия и учреждения». В мае 1931 г. в крае выселили около 44 тыс. семей (182,3 тыс. чел).[122]

Ограничение землепользования, политическое и административное давление, постоянная угроза экспроприации вынуждали крестьян-единоличников либо вступать в колхозы, либо бежать из деревни. Задания Центра по темпам коллективизации были перевыполнены. На 1 января 1931 г. в колхозах Западно-Сибирского края состояло 22,5 % крестьянских дворов, Восточно-Сибирского края – 20,2, на 1 марта – соответственно 28,5 и 27,3 %, на 1 июля – 52,5 и 46,8 %, на 1 сентября – 56,3 и 52,1 %. К концу 1931 г. уровень коллективизации в Западно-Сибирском крае составлял 61 %, в Восточно-Сибирском крае – 56 %[123].

В начале лета на долю единоличных хозяйств в Западно-Сибирском крае приходилось 24,5 % посевных площадей, 49 % лошадей, 43 % крупного рогатого скота (КРС), 36 % овец и коз, в ВосточноСибирском крае 32,6, 50, 45 и 39 % соответственно. В течение последующих лет их удельный вес в аграрной экономике региона продолжал снижаться. На 1 июля 1932 г. в Западно-Сибирском крае в хозяйствах, официально отнесенных к единоличным, содержалось 14,7 % КРС, 19,5 % коров, 12,4 % овец, 14,6 % свиней. По данным налогового учета им принадлежало немногим более четверти рабочих лошадей. Доля единоличного посева в общей посевной площади составляла 8,1 %.[124]

Таким образом, уже во второй половине 1931 г. аграрная экономика Сибири и России в целом перестала быть крестьянской, а крестьянское хозяйство – ее базовой производственной ячейкой. Однако иных поставленных в Генеральном плане целей достичь не удалось. Более того, социалистическая реконструкция деревни, осуществляемая в форме ее форсированной коллективизации, не привела к росту аграрного производства.

Спешно созданные колхозы ни организационно, ни технологически не были способны компенсировать сокращение производительных сил единоличного сектора. В коллективных хозяйствах часто царила бесхозяйственность. Организация труда находилась на крайне низком уровне. Машинно-тракторные станции (МТС), которые должны были взять на себя механизированное выполнение значительной части сельхозработ, лишь только создавались. Существенно меньше ожидаемой оказалась и реальная товарность колхозного производства. Произведенную продукцию руководство хозяйств под давлением рядовых колхозников стремилось не продавать государству по крайне низким ценам, а в первую очередь распределить в счет оплаты по труду. Но государство с этим смириться не могло. Тем более, что иных средств для расчета с зарубежными кредиторами, авансировавшими поставки машин и оборудования для форсированной индустриализации, кроме зерна у государства не было. Во все возрастающих объёмах продовольствия нуждалось и растущее население индустриальных центров. В этих условиях государственное управление СССР снова обратилось к способам внеэкономического отчуждения сельскохозяйственной продукции, но теперь уже в отношении колхозов.

В начале 1930-х гг. основным методом государственных заготовок продукции растениеводства и животноводства стала контрактация. В СССР она в производстве технических культур применялась с 1922 г. и представляла собой добровольный и взаимовыгодный договор между заготовителем (промышленным предприятием или кооперативным объединением) и производителем (единоличным хозяйством или колхозом), в соответствии с которым производитель брал на себя обязательство поставить заготовителю оговоренный объем сельхозпродукции, а последний обязывался проавансировать будущие закупки продукции или предоставить в кредит материально-финансовые ресурсы, необходимые для ее производства (семена, орудия труда, агротехнические услуги, денежные ссуды и т. п.). В конце 1920-х гг. власти поставили задачу перехода к массовой, преимущественно безавансовой, контрактации всех видов сельхозпродукции. При этом контрактация превращалась в разновидность разверстки и приобретала характер натуральной подати[125].

В 1931 г. становление контрактационной системы, которая одновременно являлась базовой натуральной податью и методом организации производства, завершилось. В Сибири контрактационным методом производились и заготавливались практически все продукты полеводства (зерновые, крупяные, бобовые, масличные и технические культуры, кормовые корнеплоды, семена трав, картофель и овощи), животноводства (мясо, молоко, шерсть, кожевенное сырье) и птицеводства («товарные излишки яйца и птицы»), производимые в единоличных хозяйствах, колхозах и личных хозяйствах колхозников, а также сено.

Контрактация продукции растениеводства осуществлялась по следующей схеме[126]. Начиналось все с разверстки посевных планов по регионам, районам, сельсоветам и колхозам, которые обсуждались и утверждались на общих собраниях колхозников. Проведенная раскладка утверждалась сельсоветом. После принятия посевных заданий и, исходя из их размеров, заключались договора о контрактации посевов, которые также обсуждались и принимались на собраниях колхозников. Договоры с личными хозяйствами членов колхозов заключались в индивидуальном порядке, но так же утверждались сельсоветами.

В соответствии с заключенным договором контрактанты должны были вырастить указанную в нем культуру с соблюдением обязательных агротехнологических приемов («агроминимум») и сдать ее «товарные излишки» государству. В договорах также оговаривались примерные нормы (в % от валового сбора), место, предельные сроки сдачи продукции, а также ее качество и заготовительная цена. Несоблюдение договоров со стороны контрактантов преследовалось в административном и уголовном порядке. Для колхозов, расположенных в зоне действия МТС, контрактационные договора заменялись договорами с машинно-тракторными станциями об обслуживании. Подобным колхозам, «как правило», устанавливались более высокие, чем хозяйствам, не обслуживаемым МТС, нормы сдачи сельхозпродуктов.

Окончательные объемы продукции, подлежащей сдаче государству по контрактации посевов, должны были устанавливаться перед началом уборочных работ после определения урожайности. В действительности же размер сдачи зависел не от урожая, а от заготовительного задания, которое устанавливалось Центром и разверстывалось по регионам, районам, сельсоветам и колхозам. При этом краевые и районные власти могли увеличить доведенное до них задание, чтобы застраховать себя от его возможного недовыполнения[127]. Разверстанное на сельсовет или колхоз заготовительное задание вновь должно было обсуждаться и приниматься на соответствующих собраниях, а также утверждаться сельсоветом.

Контрактация продуктов животноводства осуществлялась одновременно с доведением до деревень и колхозов годовых заготовительных заданий, которые также обсуждались и принимались на общих собраниях колхозников. В контрактационных договорах определялись обязательства коллективных хозяйств по сохранению и содержанию скота, а также объемы, сроки и порядок поставок произведенной продукции. В колхозах заготовительный план делился между обобществленным и необобществленным секторами.

Цены на поставляемую в рамках контрактации продукцию были существенно ниже рыночных. В перечень обязательств, которые от имени государства брали на себя уполномоченные хозяйственные органы, могло входить снабжение контрактантов сортовыми семенами, их агрономическое и зоотехническое обслуживание, авансирование и производственное кредитование, снабжение дефицитными промтоварами по государственным ценам. Производителям технических культур предусматривалась выдача продуктов их переработки (сахара, растительного масла, жмыхов и др.), а также продажа хлеба по государственным ценам. Однако в полном объеме данный перечень реализовался в редких случаях. Сортовыми семенами обеспечивалась незначительная часть посевов. Контрактация зерновых, молока и сена была безавансовой, а производство большинства остальных культур авансировалось лишь частично. Так, «частичная» выдача авансов в счет сдачи скота производилась «исключительно нуждающимся колхозам и колхозникам». Отпуск промтоваров колхозникам и выделение кредитов колхозам ставились в прямую зависимость от выполнения заготовительных планов и фактически являлись премиями «исправным» сдатчикам.

В начале 1932 г. контрактационная система несколько видоизменилась[128]. В договорах по контрактации ряда продуктов растениеводства стали заранее предусматриваться фиксированные нормы поставок в центнерах с гектара. Предусмотренные договорами контрактации заготовительные задания в течение года могли неоднократно меняться. Основным механизмом их увеличения являлись так называемые встречные планы. Формально они должны были представлять собой добровольно выдвинутые трудящимися повышенные, по сравнению с государственным планом, обязательства на основе учета реально имеющихся резервов. На деле решение о необходимости выполнения регионом «встречного» плана принималось органами верховной власти страны или региона. Затем полученное дополнительное задание разверстывалось по районам и далее – по селам и хозяйствам.

Так, Сибкрайисполком с тем, чтобы добиться выполнения плана мясозаготовок до наступления теплой погоды, в конце февраля 1930 г. разверстал по округам задание по дополнительной контрактации скота. В целях его выполнения следовало, в частности, изъять в колхозах мясо, конфискованное в кулацких хозяйствах при их экспроприации[129].

Первоначально возложенный на Западно-Сибирский край план хлебозаготовок на 1930/31 г. в размере 85 млн пудов 15 сентября 1930 г. решением Политбюро ЦК ВКП (б) был увеличен до 92 млн пудов. В тех селениях, в которых к этому времени годовые задания по хлебосдаче были уже приняты, практиковался «метод встречных планов». В конце ноября Политбюро предложило краевым властям в течение декабря – первой половины января добиться «в порядке встречных планов» перевыполнения годового задания еще на 7 млн пудов[130]. Подобной практикой широко пользовались и местные власти, перекладывая недовыполненные заготовительные задания с одного района или колхоза на другой.

Потенциал контрактационной системы в Сибири был продемонстрирован в ходе хлебозаготовительной кампании 1931/32 г. Летом сильная засуха поразила основные хлебопроизводящие районы Западно-Сибирского края. Несмотря на существенное снижение валового сбора зерна, край получил задание заготовить его в 1931/32 г. в размере 85 млн пудов, что более, чем на 5 % превосходило фактические заготовки 1930/31 г.[131]. 18 октября Колхозцентр и Трактороцентр по прямому указанию Политбюро запретили образование в колхозах семенных, кормовых, страховых и потребительских фондов до полного выполнения государственного заготовительного задания. Более того, и после этого колхозникам надлежало изыскать источники для принятия «встречных планов»[132].

Никакие аргументы о непосильности заготовительного задания краевых властей перед Центром, а районных – перед краем не принимались. 26 октября 1931 г. бюро крайкома ВКП (б) решило снять с работы и исключить из партии «за оппортунистическое отношение к хлебозаготовкам» секретаря Курьинского райкома Д. С. Лачкова. Ему инкриминировалось «оппортунистическое нытье» о нереальности плана и принятие постановления райкома «предлагающее МТС и Р[ай]К[олхоз]С[оюзу] нарушать преподанный краевыми организациями план хлебозаготовок»[133].

Резко выросли масштабы репрессий, которые затронули все категории сельских жителей – от единоличников и колхозников, до районных функционеров. В докладной записке крайкома сообщалось, что в рамках мероприятий по «усилению» хлебозаготовок: а) «применены меры репрессий в отношении районного руководства, допустившего провал хлебозаготовок (Сузунский, Седельниковский и Борисовский райкомы)»; б) «в отношении кулацких и зажиточных хозяйств применены меры репрессий в форме пятикратки и суда; отдано под суд 2652 кулацких хозяйства, оштрафовано 4296 хозяйств на сумму 713 081 р. (взыскано 181 044 рубля)»; в) «в отношении колхозов дана директива об усилении чистки от кулацких элементов и допускается применение экономических репрессий (лишение льгот, досрочное взыскание платежей), а также роспуска колхоза в исключительных случаях»[134].

5 декабря 1931 г. И. В. Сталин и В. М. Молотов направили в крайкомы и обкомы ВКП (б) телеграмму, в которой предписывалось применять к колхозам, не выполнившим плана хлебозаготовок, принудительное изъятие имеющегося зерна, включая семенное, «не останавливаясь перед продажей государству всех фондов таких колхозов»[135].

В этих условиях хлебозаготовки превратились в настоящий грабеж деревни. И лишь в ноябре, когда большую часть хлеба у крестьян отобрали, годовой план был снижен до 65 млн пудов[136]. Однако и после его выполнения изъятие хлеба у колхозов продолжалось. 11 января 1932 г. Политбюро ЦК ВКП (б) обязало региональные парткомы после выполнения годовых заготовительных заданий «продолжать заготовки сверх плана»[137]. В ход шли навязываемые им «встречные планы». Годовой план хлебозаготовок по колхозному сектору был перевыполнен на 21 %[138].

Уровень отчуждения зерна в 1931/32 г. в Западно-Сибирском крае в итоге составил 33,5 % валового сбора (в 1930/31 г. – 25 %)[139]. Некоторые колхозы вынуждены были сдавать весь имеющийся у них хлеб. Секретарь Ключевского райкома ВКП (б) в письме в крайком сообщал: «Дело с обеспечением колхозников продовольствием обстоит чрезвычайно напряженно. Незначительная часть – около 15 % колхозников, которые обеспечены хлебом до нового урожая, до 50 % колхозников продовольствием обеспечены на 2–3 м[еся]ца, остальные свыше 35 % колхозников после распределения доходов остались без хлеба совершенно». При этом «расходная часть колхозов в два с лишним раза превышают их доходы, так что говорить о распределении денежной части среди колхозников совершенно не приходится». Он также информировал краевые власти о том, что сформированный в районе семенной фонд составляет лишь 48 % от необходимого[140].

Недостаток семян было решено частично компенсировать за счет крестьян. Власти недородных районов получили задание «на основе широкой массовой работы среди колхозников и на добровольных началах» осуществить сбор средств у колхозников на закупку семян в более благополучных районах. Естественно, что на местах добровольный сбор превратился в принудительный. Так, по сообщению бригады крайкома, обследовавшей Полтавский район, полученные из края «контрольные цифры» по мобилизации средств были разверстаны по колхозам, а затем по дворам. Полностью или частично отказавшихся от разверстки колхозников исключали из колхозов без постановления общего собрания и подвергали раскулачиванию[141].

Засуха осложнила кормовую проблему и ситуацию в животноводстве. Наряду с природно-климатическими, продолжали действовать и социальные факторы. Авторы докладной записки управления народнохозяйственного учета (УНХУ) Западносибирского крайисполкома от 21 марта 1932 г. особо отмечали следующие причины сверхнормативного отхода стада: «1) в недородной зоне при недостатке кормов население усиленно ликвидировало скот; 2) в районах пригородных, вообще в районах, тяготеющих к центрам стройки, население значительными массами уходило в центры этих строек, как и население из недородной полосы и 3) уходящее население, в том числе и часть колхозников, под влиянием кулацкой агитации проявило мелкобуржуазные тенденции в смысле отношения к таким элементам своего хозяйства, как животноводство, действуя в этих случаях по принципу: “Сначала ликвидирую скот, а затем ухожу в город”»[142].

Значительных размеров достигал падеж скота. К нему приводила бескормица. Продуктивный скот сдавался в счет завышенных планов заготовок. Сокращение поголовья приводило к тому, что эти планы не выполнялись Режим ответил репрессиями. Председатель Западно-Сибирского крайисполкома Ф. П. Грядинский лично отдавал приказания руководителям районов в случае срыва задания по заготовкам скота колхозами выполнить его за счет трудовых единоличных хозяйств и колхозников, не останавливаясь перед изъятием у них единственных коров[143]. В результате властям Западно-Сибирского края удалось увеличить сдачу мяса в 1931 г. по сравнению с предыдущим годом на 28 %[144].

Ценой сверхнормативного изъятия в деревне хлеба и животноводческой продукции стал самый длительный и сильный за все 1930-е гг. голод, который особенно имел место в наиболее неурожайных и пострадавших от хлебо– и мясозаготовок южных районах Западной Сибири. Здесь люди были вынуждены поедать суррогаты, водоросли, перезимовавшее под снегом зерно-падалицу, лебеду, собак. Во многих деревнях в пищу использовались даже трупы павших животных. Зафиксированы случаи самоубийств на почве голода, некрофагии и каннибализма. Кризисная ситуация усугублялась тем, что в юго-западные районы Сибири, спасаясь от голодомора и коллективизации, мигрировали десятки тысяч кочевников из Казахстана[145]. Ослабленный человеческий организм не в силах был сопротивляться напору эпидемий. Голод сопровождался массовой вспышкой инфекционных заболеваний: септической ангиной, тифом, желудочно-кишечными болезнями. Тысячи крестьян погибли непосредственно от голода. Резко возросла смертность населения[146].

Очагом массового голода в конце 1931 г. стали многие районы Центрального и Южного Зауралья, также пострадавшие от засухи[147]. Для более «благополучных» сельских районов Сибири была характерна латентная форма голода. Люди питались главным образом картошкой и низкокачественным хлебом, которые по своей пищевой ценности не обеспечивали физиологического минимума, необходимого для поддержания здоровья.

Десятки тысяч крестьян (колхозников и единоличников) бежали от голода в города и рабочие поселки. По данным Западно-Сибирского краевого Управления налогово-хозяйственного учета население в 104 основных сельскохозяйственных районах края с 1 июня 1931 г. по 15 февраля 1932 г. сократилось на 15,9 %. Максимальная убыль населения была зафиксирована в недородных районах, а также близких к крупным городам и индустриальным новостройкам. В Хабаровском, Полтавском и Черлакском районах она составляла 26,5, 26,6 и 29,8 % соответственно, в пригородных Ново-Омском и Новосибирском – 30,1 и 37,2 %[148].

С тем, чтобы не допустить дальнейшего сокращения трудовых ресурсов в сельском хозяйстве и ограничить приток голодающих жителей села в промышленные центры, в декабре 1932 г. в СССР была введена паспортная система, составной часть которой была обязательная прописка по постоянному месту жительства. Крестьянам (за исключением жителей пограничных районов) паспорта не выдавались, а покинуть колхоз они могли только по разрешению местной администрации[149].

Грабеж колхозов совершенно обесценил сельскохозяйственный труд. Постоянным спутником колхозной системы являлась невиданная в доколхозной деревне бесхозяйственность. Крайне низкими были трудовая дисциплина и качество выполняемых работ. Значительных размеров достигали потери урожая. Стимулы для борьбы с ними отсутствовали, скорее наоборот, брошенное на поле зерно можно было собрать позже и получить на этом больше хлеба, чем выдавалось на трудодни.

Падение зернового производства стало следствием не только низкой производительности труда колхозников, но и полного забвения агротехнических основ земледелия. Для колхозного полеводства были характерны плохая обработка почвы, несвоевременный посев, низкое качество семян, засорение полей, сокращение парового клина и зяблевой вспашки, отсутствие удобрений.

Типичная картина состояния животноводства в хозяйствах «социалистического» сектора изображена в информации руководства Татарского района в Западно-Сибирский крайисполком от 15 марта 1932 г. В документе приводятся следующие примеры содержания животных в колхозах и совхозах: «непролазная грязь»; «коровы подстилок почти никаких не имеют»; «скот весь закарюз в навозе»; «холодно»; «дворы не дооборудованы»; «вентиляция отсутствует, в силу чего у ряда коров уже вылазит шерсть и заводится вошь»; «коровы в большинстве своем во время дойки не поднимаются»; «норма кормления снижена до минимума, т. е. до 8 кг в сутки, в силу чего скот в родильном уже не поднимается»; «концентрированные корма расхищаются»; «скот в большинстве своем поится один раз в день»; «подходы скота к водопою никогда не очищаются»; «скот выпускается большими партиями, без предварительной наливки воды в колоды, в силу чего получается большая давка скота»[150].

Известный историк-аграрник В. В. Кондрашин определил подобное поведение колхозников, как «итальянскую забастовку»[151]. И это была естественная реакция людей практически ничего за свой труд в колхозах не получающих. Широкое распространение в деревне получили хищения колхозного имущества, прежде всего хлеба. Для того чтобы спасти себя и свои семьи от голода, сельские жители пытались похитить зерно везде, где отсутствовала охрана, выкашивая его на полях, собирая на стерне, забирая из скирд, возков, токов и амбаров.

Вполне естественным выглядело нежелание живущих впроголодь колхозников трудиться «за палочки», низкое качество их работы, сопровождающееся бесхозяйственностью, хищениями. Власти квалифицировали такое отношение людей к колхозной жизни как проявление классовой борьбы и кулацкого саботажа со всеми вытекающими отсюда последствиями. Следует отметить, что хищениями «общественной» собственности определялись не только случаи тайного или открытого несанкционированного присвоения колхозного имущества, но и раздача колхозникам по решению общих собраний, правлений и председателей продовольствия до выполнения заготовительных заданий.

В целях предотвращения подобных явлений 7 августа 1932 г. было принято постановление ЦИК и СНК СССР «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», которое предусматривало лишь два вида наказания для расхитителей: расстрел или 10 и более лет лишения свободы при смягчающих обстоятельствах. При любом приговоре все имущество подлежало конфискации. Постановление имело обратную силу, отрицало возможность амнистии осужденных и не определяло каких-либо количественных параметров, по достижении которых следовало уголовное преследование. Приговор мог быть вынесен за хищение нескольких колосков. Отсюда более известное в народе название постановления – «закон о колосках»[152].

По данному закону к суду привлекались не только прямые расхитители. В постановлении ЦИК СССР, принятом в январе 1933 г. «Об укреплении колхозов» указывалось, что «всякий обман в деле учета колхозного имущества, колхозного труда и колхозного урожая должен рассматриваться как пособничество кулаку и антисоветском элементам, как попытка расхищения колхозного имущества, ввиду чего должен караться по закону об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укрепления общественной (социалистической) собственности от 7 август 1932 г.»[153].

Таким образом, в качестве основного метода «социалистического перевоспитания» крестьянства большевистский режим избрал административное принуждение, прямые репрессии и даже голод.

Итогом форсированной коллективизации стал глубокий кризис сельского хозяйства, особенно ярко проявившийся в животноводстве. Численность лошадей в Западно-Сибирском крае к середине 1932 г. сократилась по сравнению с 1929 г. на 55 %, крупного рогатого скота (КРС) – на 53, овец и коз – на 72, свиней – на 78 %, в ВосточноСибирском крае – соответственно на 37, 51, 67 и 52 %. Общее снижение посевной площади в Западной и Восточной Сибири в целом за эти годы составило 13 % (в т. ч. зерновых – на 18 %, пшеницы – на 21,5 %)[154]. Тем не менее, государство, несмотря на снижение производства, за 1930/31 – 1932/33 гг. в Сибири получило хлеба на четверть больше, чем за три предыдущих года[155].

Хлеб являлся основным экспортным продуктом, гарантирующим закупки за рубежом машин и оборудования, необходимых для осуществления программы ускоренной индустриализации страны. Дальнейшее падение производства в сельском хозяйстве могло вызвать общий коллапс экономики страны. В связи с этим в 1933 г. перед центральными и местными властями вновь встала задача восстановления разрушенного ими сельского хозяйства. В рамках реализации данной задачи, прежде всего, должна была реформироваться система госзаготовок. Контрактацию основных видов сельхозпродукции заменили обязательными поставками, которые имели юридически оформленный налоговый характер. Размеры поставок определялись по единым для всего района и неизменным в течение года нормам сдачи с каждого гектара запланированного посева или наличного поголовья. Для колхозов, не обслуживаемых МТС, вводились более высокие размеры поставок продуктов растениеводства. Поставки сельхозпродуктов провозглашались «первой заповедью»[156] всех категорий сдатчиков и должны были осуществляться в строгом соответствии с установленными для каждого региона календарными сроками. Несвоевременное выполнение заготовительного задания наказывалось принудительным взысканием и денежным штрафом. Повторная недоимка грозила новым штрафом и привлечением к судебной ответственности.

Налагать на сдатчиков дополнительные задания запрещалось, а все «излишки» продукции после завершения поставок должны были оставаться в их «полном распоряжении»[157].

Подъему сельского хозяйства также должны были способствовать организационно-хозяйственное укрепление колхозов, наращивание материально-технической базы аграрного производства. Решение этих проблем возлагалось в 1933–1934 гг. на политотделы МТС и совхозов, которые представляли собой по сути дела чрезвычайные партийно-государственные органы управления в сельском хозяйстве. Главной задачей этих органов являлось обеспечение выполнения совхозами, МТС и колхозами государственных производственных и заготовительных заданий. С этой целью они контролировали своевременность и качество сельхозработ, занимались подбором и расстановкой руководящих кадров, обеспечением подготовки механизаторов, налаживанием организации и оплаты труда, укреплением трудовой дисциплины. Поскольку считалось, что основной причиной крайне низкой производительности труда в аграрном секторе экономики и царящей в нем бесхозяйственности является вредительство «классово враждебных элементов», первоочередные усилия сотрудников политотделов сразу после их создания сосредоточились на «чистке» кадрового состава колхозов. К концу года политотделами МТС было отстранено от должности до половины колхозных председателей, завхозов и кладовщиков и до трети бригадиров, заведующих фермами, бухгалтеров и счетоводов[158].

Политотделы принимали жесткие меры по укреплению трудовой дисциплины. Они контролировали выходы колхозников на работу, её качество. Во время весенней посевной кампании 1933 г. широкое распространение получили факты арестов и отдачи под суд колхозников, не выходивших на работу и не выполнявших нормы выработки. Особое внимание было обращено на борьбу с хищениями семенного зерна. В ходе посевной кампании в Западно-Сибирском крае было привлечено к судебной ответственности и осуждено 3292 чел., в т. ч. 852 должностных лица различного уровня[159].

Массовые чистки среди колхозников привели к замедлению и даже приостановке темпов коллективизации. В Западно-Сибирском крае на 1 января, 1 апреля и 1 июля 1934 г. уровень коллективизации оставался неизменным (68,2 %). В Восточно-Сибирском крае повышение уровня коллективизации на 5,8 % проходило на фоне сокращения числа крестьянских, в том числе и колхозных дворов. Массовая миграция крестьян из деревни, привела к тому, что уровень коллективизации рос не столько за счет приема новых членов, сколько за счет сокращения сельского населения[160]. В то же время число единоличников и их удельный вес в аграрной экономике увеличивались[161].

Сложившаяся в деревне ситуация вызывала негативную реакцию центральных органов партийного и государственного управления. Для ее исправления было решено резко увеличить уровень налогообложения единоличников[162]. Одновременно ряд послаблений получили колхозники. В конце 1934 г. были упразднены политотделы МТС, снизился размах репрессий, уменьшился уровень налогообложения колхозников. Были приняты меры к стимулированию развития их личных приусадебных хозяйств (ЛПХ). Местные власти получили указание «в кратчайший срок ликвидировать бескоровность» колхозников, оказав им помощь в приобретении и выращивании молодняка[163]. Колхозам в свою очередь следовало организовать продажу скота своим членам. В 1935 г. был принят новый Примерный устав сельхозартели, в котором предусматривались более высокие предельные нормы личного хозяйства, чем в старом.

Преференции, предоставляемые колхозникам, были призваны, с одной стороны, побуждать единоличников вступать в колхозы, а с другой – улучшить тяжелое материальное положение колхозного крестьянства. Подобная политика привела к ускорению коллективизации деревни. В Западной Сибири на 1 июля 1934 г. в колхозах состояло 67,4 %, на 1 июля 1936 г. – 92,2 % крестьянских дворов, в Восточной Сибири – соответственно 64,2 и 91,1 %[164]. Однако этот рост происходил не столько за счет приема в колхозы новых членов, сколько за счет существенного сокращения сельского населения. Бывшие единоличники в своем большинстве не вступали в колхозы, а уходили в города и рабочие поселки. Число колхозных дворов в целом по региону с июля 1934 г. по июль 1936 г. увеличилось всего на 178,2 тыс. или на 15 %, а общее количество крестьянских дворов снизилось на 287,2 тыс. (на 16 %)[165].

Важным фактором развития сельскохозяйственного производства явилась механизация. В 1933–1937 гг. число МТС возросло в Западной Сибири с 194 до 416, в Восточной Сибири – с 97 до 216, количество тракторов в них – соответственно с 8,7 и 2,5 тыс. до 26,0 и 10,8 тыс., комбайнов с 1147 и 49 до 10742, 1 984. В 1937 г. в Западной Сибири тракторами осуществлялось 68 % пахотных работ, 50 % – посевных. Уборка зерновых на 46 % проводилась комбайнами. В Восточной Сибири эти показатели составляли соответственно 61, 32 и 14 %[166].

С 1933 г. в Сибири наблюдался рост объемов производства продукции растениеводства. В 1938 гг. посевные площади в регионе выросли по сравнению с 1932 г. на 35 %. Достаточно интенсивными темпами наращивалось зерновое хозяйство. Посевы зерновых увеличились на треть, пшеницы – на две пятых. Валовой сбор зерна в 1937 г. в 1,5 раза превосходил уровень 1932 г. Площадь, занятая картофелем, выросла в 2,2 раза[167]. Бурный рост производства картофеля связан с возрастанием его значения в структуре питания. Картофель стал основной культурой на приусадебных участках селян. Развивалось коллективное огородничество городских жителей, которые выращивали в основном картофель на загородных участках, специально отведенных предприятиям и учреждениям.

Наращивание посевов зерновых стало одной из задач директивного планирования сельского хозяйства. В принятом в сентябре 1932 г. постановлении СНК СССР и ЦК ВКП (б) «О мероприятиях по повышению урожайности»[168] было зафиксировано снижение удельного веса зерновых культур в структуре посевов. С тем, чтобы преодолеть данную тенденцию в постановлении предлагалось приостановить дальнейший рост посевов технических и пропашных культур и приступить к расширению посевных площадей под зерновые, главным образом под пшеницу, овёс и ячмень, в том числе и за счет вытеснения других, «менее важных» хлебов.

Выросло производство животноводческой продукции. С 1 июня 1933 г. по 1 июня 1936 г. поголовье КРС в Сибири увеличилось на 56 %, коров – на 28, овец и коз – на 75, свиней – на 102 %. Во второй половине 1930-х гг. прирост численности скота снизился. С 1 января 1935 г. по 1 января 1938 г. он составил в Сибири по КРС – 31 %, по коровам – 21, по овцам и козам – 61, по свиньям – 21 %[169].

Произошло относительное улучшение материального благосостояния колхозников. Выросли средние размеры натуральной и денежной оплаты их труда. Однако этот рост не был постоянным. Выдачи на трудодни повышались в урожайные годы и резко снижались в неурожайные. Основным фактором роста уровня доходов членов колхозов являлось личное приусадебное хозяйство, которое развивалось более высокими темпами, чем «общественное». Оно давало колхозникам и членам их семей основную часть продуктов питания, за исключением хлеба. За счет реализации продукции, выращенной на своем подворье, даже в благоприятные для колхозного производства годы формировалось около половины всех денежных доходов колхозных семей. В неурожайные годы, когда трудодни практически не оплачивались, ЛПХ становилось основным источником поступления и денег, и продуктов питания[170].

Поставленная руководством страны перед колхозами и совхозами задача за годы второй пятилетки (1933–1937 гг.) добиться удвоения общего объема производства сельскохозяйственной продукции не была реализована. Не выполнили своих пятилетних планов и сибирские власти. Наиболее отстающей отраслью оставалось животноводство. К концу 1937 г. скота в Сибири было меньше, чем в 1928 г. (КРС – на 28, коров – на 33, свиней – на 39, овец – на 52 %)[171]. При этом значительная часть продуктивного скота находилась в индивидуальном пользовании. В конце 1937 г. в Сибири в ЛПХ колхозников, рабочих и служащих находилось 49 % КРС, 58 % коров, 39 % овец и коз, 58 % свиней[172]. Естественно, что на личном подворье животные получали надлежащие уход и кормление и давали соответствующую отдачу. Что же касается колхозного животноводства, то его продуктивность росла крайне медленно. К числу факторов, сдерживающих его развитие, относились низкий уровень кормопроизводства, недостаток специализированных помещений, неудовлетворительный уход за животными. Достаточно высоким оставался падеж, особенно молодняка, который резко возрастал в недородные годы.

Несмотря на то, что в большинстве хлебопроизводящих районов Сибири посевы зерновых по сравнению с доколхозным периодом увеличились (в 1938 г. в целом по региону их было засеяно на 20 %, а в Западной Сибири – на 19 % больше чем в 1928 г.[173]), зерновая проблема на востоке России, также не была решена. Урожаи хлебов оставались неустойчивыми и имели тенденцию к постоянному снижению. Забвение доказавших свою эффективность в регионе агротехнических основ земледелия и внедрение новых непроверенных приемов обработки почвы привели к падению плодородия почв. Резко возросли потери при уборке.

Недостаточные темпы развития сельского хозяйства в первую очередь определялись продолжающим оставаться высоким уровнем налогово-податного обложения колхозов. Замена в 1933 г. контрактации основных продуктов сельского хозяйства обязательными поставками не затронула базовых принципов заготовительной политики государства. Сохранялись существовавшие до этого символические заготовительные цены на сдаваемую государству продукцию. Нормы сдачи оставались очень высокими. Рассчитанные на их основе заготовительные задания не изменялись и в условиях катастрофической засухи, когда они превышали валовое производство. В этом случае колхозы обязывались сдать практически всю произведенную ими продукцию, за исключением выданной в качестве натуральных авансов колхозникам. Недовыполненная часть задания переходила в недоимку и погашалась в последующие годы.

Помимо обязательных поставок, нормы которых в середине 1930-х гг. несколько снизились, на колхозы возлагалось выполнение еще ряда натуральных податей – натуроплаты за работы МТС, госзакупа, гарнцевого сбора. Наиболее обременительной из них являлась натуроплата, размеры которой постоянно росли в связи с увеличением объемов сельхозработ, выполняемых машинно-тракторными станциями. В 1937/38 г. колхозы Омской области в счет натуроплаты сдали 350 тыс. т зерна, а в счет обязательных поставок – 273,2 тыс. т, колхозы Алтайского края – соответственно 367,7 тыс. и 390 тыс. т[174]. При этом следует иметь в виду, что в соответствии с принятым порядком исчисления натуральной оплаты процент ее изъятия в хозяйствах, получивших более высокий урожай, был больше, чем в менее урожайных. Попытки же колхозов отказаться от дорогих и часто некачественных услуг МТС и проводить сельскохозяйственные работы своими силами квалифицировались как «оппортунистическое игнорирование новейшей техники» и жестко пресекались.

Характер натуральной подати имел так называемый хлебозакуп[175], который от имени государства вела потребкооперация. Закупка хлеба осуществлялась на основе договоров и проводилась в колхозах и сельсоветах, выполнивших задание по обязательным поставкам, рассчитавшимся с МТС и закончивших засыпку семенных фондов. Закупочные цены на 20–25 % превышали цены, по которым оплачивались поставки, но на порядок уступали ценам, предлагаемым на рынке. Законодательство, регулирующее закупки запрещало навязывать крестьянам обязательные задания по продаже хлеба. Решение об этом должно было приниматься на собраниях колхозников или единоличников, без «какого бы то ни было административного принуждения». Однако в реальной жизни данный запрет не действовал. План хлебозакупа принимался в Центре, а затем разверстывался по регионам и далее – по районам, сельсоветам, колхозам.

Основной задачей хлебозакупа являлось изъятие «излишков» сельхозпродуктов, которые появлялись в деревне в более урожайные годы. При этом основными плательщиками данной подати являлись колхозники. Что же касается колхозов, то даже если договор о закупках заключался непосредственно с ними, на продажу шло зерно, предназначенное для выдачи на трудодни. СНК СССР и ЦК ВКП (б) своим специальным постановлением от 8 августа 1933 г. запретили колхозам создавать какие-либо натуральные фонды помимо семенного, страхового семенного (размеры которого должны были в зависимости от урожая составлять от 10 до 15 % годовой потребности в семенах) и фуражного. Весь хлеб, оставшийся после выполнения обязательств по поставкам и натуроплате, погашения недоимок, возврата семенных и продовольственных ссуд, а также засыпки указанных фондов, надлежало «распределить полностью между колхозниками по трудодням»[176]. Таким образом, хлебозакуп фактически являлся прогрессивным (возраставшим в годы высоких урожаев и соответственно увеличивавшихся выдач на трудодень) натуральным налогом на доходы, получаемые колхозниками за работу в «общественном» хозяйстве.

Отчуждение сельхозпродуктов у колхозов в счет обязательных поставок и других видов натуральных податей обеспечивалось традиционными для сталинского режима методами внеэкономического принуждения – психологическим прессингом, административным нажимом на колхозное руководство, судебными репрессиями.

В этих условиях оплата труда колхозников оставалась крайне низкой, что не создавало стимулов к повышению его производительности. Многие колхозники предпочитали работать в личном хозяйстве. На «общественных» полях и фермах большинство из них трудились «спустя рукава». Рабочий день во многих колхозах даже в период уборочной начинался в 10–11 часов утра и заканчивался в 17–19 часов вечера, сопровождался большим количеством перекуров и простоев.

Показателем отчуждения крестьян от «общественной» собственности стал слоган: «Не свое – колхозное», ставший своеобразным modus vivendi значительной части членов колхозов. Широкое распространение получили хищения колхозного имущества, прежде всего хлеба. Скрытое от государства зерно шло на корм скоту и птице, продавалось на рынке, раздавалось колхозникам. Низким являлось качество выполняемых работ. В то же время в условиях надвигающейся войны страна нуждалась в более существенном наращивании продовольственных и сырьевых ресурсов.

В связи с этим в конце 1930-х гг. власти пошли на существенное повышение уровня налогово-податного обложения деревни. Увеличился перечень сельхозпродуктов, подлежащих обязательным поставкам государству[177]. Произошел переход от расчета объемов поставок по площади посева или поголовью скота к их исчислению с каждого гектара закрепленных за колхозами сельскохозяйственных угодий. Для повышения размеров натуроплаты был пересмотрен порядок определения урожайности колхозной нивы, которая теперь стала устанавливаться непосредственно на поле перед началом уборки (т. н. биологический метод)[178]. Изменения в порядке заготовок привело к увеличению их размеров. В 1940/41 г. в Омской области валовой сбор зерновых снизился на 5 %, а объем колхозных заготовок вырос на 27 %[179].

Одновременно усилилось давление на личный сектор сельской экономики. Произошло существенное увеличение и ужесточение податного гнета по отношению к владельцам личных приусадебных хозяйств. К уплате натуральных податей стали привлекаться ранее освобожденные от них личные подсобные хозяйства проживающих на селе рабочих и служащих. На них, а также на колхозников распространялись принципы обложения, ранее применяемые только по отношению к единоличникам. Результатом налоговой реформы стало значительное увеличение средней суммы сельхозналога, взимаемой с колхозного двора. В Новосибирской области в 1939 г. по сравнению с предыдущим она увеличилась почти в три раза. Кроме того, были увеличены нормативные размеры поставок мяса и молока[180].

В конце 1938 г. началась кампания по ограничению размеров ЛПХ. Превышающие нормативные размеры «излишки» земли и скота подлежали конфискации. Колхозники принуждались «добровольно» продавать свой скот на колхозные фермы. Для проживающих в сельской местности рабочих и служащих были установлены пониженные по сравнению с членами колхозов нормы приусадебного землепользования[181].

Налогово-податное давление на ЛПХ помимо пополнения казны было призвано привести к сокращению его размеров и вынудить крестьян с большей отдачей работать на колхозных полях и фермах. С той же целью устанавливался обязательный минимум трудодней для колхозников. Не выработавшие минимума подлежали исключению из колхоза с конфискацией приусадебного участка[182].

Проводимая сталинским режимом в конце 1930-х гг. политика по отношению к деревне обеспечила необходимыми ресурсами предвоенный виток индустриализации, но одновременно замедлила темпы развития сельского хозяйства. За 1938–1940 гг. посевные площади в колхозах Сибири увеличились на 5 %. Поголовье КРС во всех категориях хозяйств – на 1,1 %, коров – на 8,2, свиней – на 3,6 %[183]. Наиболее низкими темпами развивалось аграрное производство в Западной Сибири, ставки налогово-податного обложения в которой были выше, чем на востоке региона. Возросший налоговый пресс привел к сокращению размеров личных хозяйств сельских жителей. 1 января 1941 г. численность крупного рогатого скота в ЛПХ колхозников составляла 76 %, коров – 96, овец и коз – 98, свиней – 45 % от уровня 1 января 1938 г.[184]. Поскольку на личных подворьях сельских жителей скота содержалось больше, чем на колхозных фермах, уменьшение поголовья в личном секторе привело к сокращению общей численности скота.

Крайне негативное влияние на динамику сельскохозяйственного производства в Западной Сибири оказал катастрофический неурожай 1940 г. Несмотря на это план хлебозаготовок снижен не был. Так, в Новосибирской области план госпоставок на 1940/41 г. превышал прошлогодний более чем на треть. В связи с увеличением объема машинно-тракторных работ план сбора натуроплаты вырос на 7 %. К этому добавлялись недоимки прошлых лет, увеличивавшие годовое заготовительное задание колхозам области на 18 %. В целом план централизованных заготовок на 1940 г. по колхозно-крестьянскому сектору был больше прошлогоднего (с учетом гарнцевого сбора) на 19 %. При этом посевы зерновых в колхозах области в 1940 г. выросли всего лишь на 3,7 %[185]. Из-за ставшего следствием засухи низкого урожая новосибирским колхозам в первом пореформенном году надлежало сдать государству до трех четвертей реально собранного зерна[186]. А в наиболее недородных районах Барабинской и Кулундинской степи план по обязательным поставкам, натуроплате, ссудам и недоплатам прошлых лет превышал официально определенный валовой сбор почти на 9 %, а если учитывать обязательную засыпку семян с семенных участков и натуральное авансирование колхозников – на 29 %[187].

С тем, чтобы обеспечить его выполнение власти прибегли к расширению масштабов репрессий. Многие колхозы в итоге не смогли сформировать продовольственные, фуражные и семенные фонды. Неурожай трав привел к увеличению падежа скота от бескормицы. Зимой 1940/41 г. в деревнях недородной зоны Алтайского края, Новосибирской и Омской областей начался сильный голод. Сельские жители ели суррогаты, мясо павших животных, опухали и умирали от недоедания. Распространенными явлениями стали коллективные невыходы колхозников на работу, их бегство из деревни. В результате западносибирская деревня вошла в Великую Отечественную войну крайне ослабленной.

Таким образом, коллективизация в краткосрочной перспективе не только не способствовала подъему сельского хозяйства, но, напротив, привела к падению производительных сил, особенно глубокому в животноводстве. В среднесрочной перспективе к концу 1930-х гг. удалось добиться наращивания по сравнению с концом 1920-х гг. посевных площадей. Однако восстановить поголовье скота так и не удалось. Кроме того, форсированная коллективизация привела к ухудшению качественных показателей производства (урожайности, продуктивности). В то же время обеспечиваемый жестким внеэкономическим принуждением уровень отчуждения сельхозпродуктов («принудительная товарность») существенно вырос.

Базовым инструментом сверхнормативного изъятия сельхозпродукции стали колхозы, манипулировать которыми было на порядок легче, нежели дисперсной массой крестьянских хозяйств. Колхозы находились под жестким административным, финансовым и технологическим диктатом государства, а с другой – функционировали на принципах самоокупаемости, осуществляемой в условиях абсолютно неэквивалентного и принудительного обмена. Члены колхозов фактически прикреплялись к ним, а их труд на «общественных» полях и фермах приобрел характер отработочной повинности. Колхозы обладали лишь простым конно-ручным инвентарем.

Неотъемлемой составляющей колхозной системы были личные приусадебные хозяйства. Несмотря на мизерные размеры, они являлись для владельцев основным источником существования. Значительная часть ресурсов ЛПХ расходовалась на покрытие натурально-денежных обязательств крестьян перед режимом. Владение приусадебным участком было обусловлено членством в колхозе. У крестьянина, вышедшего или исключенного из колхоза, его должны были отобрать.

Утвердившийся в масштабах всей страны аграрный строй отличался внеэкономическим принуждением, применяемым в качестве основного способа изъятия земельной ренты, и рефеодализацией системы налогообложения деревни, которая заключалась в возврате к сословности обложения, натуральным и отработочным его формам. Колхозная система выполнила поставленные перед ней задачи тотальной мобилизации ресурсов для решения стоявших перед советским государством геостратегических задач, но в то же время в силу неэффективности принудительного труда отличалась низким уровнем развития производительных сил.

Глава 5. Обеспечение кадрами предприятий оборонно-промышленного комплекса Сибири во время Великой Отечественной войны (1941–1945)

В конце 1930-х – первой половине 1940-х годов одним из важнейших направлений политики советского государства являлось форсированное развертывание и развитие военно-промышленного потенциала страны, отвечавшее интересам ее обороны от фашистской агрессии. Недолгая подготовка к войне и последовавшая за ней четырехлетняя напряженная борьба с Германией и ее союзниками потребовали проведения крупномасштабных мобилизационных мероприятий, нацеленных на перераспределение дефицитных ресурсов в пользу предприятий оборонного комплекса и смежных с ним гражданских отраслей. Данное явление было обусловлено как глобальным цивилизационным вызовом, брошенным фашизмом всему человечеству, так и ответом на него со стороны СССР. Этот ответ имел специфику, вытекавшую из особенностей советской политической и экономической системы, основным двигателем которой являлись различные механизмы мобилизации – материально-экономические, социальные, информационно-пропагандистские, административные, репрессивные. С началом мирового вооруженного конфликта их комбинация начала изменяться в сторону повышения роли административно-репрессивных рычагов. Данная тенденция нашла отражение в первую очередь в сфере трудовых отношений, где основной задачей государства стало обеспечение рабочей силой оборонных заводов, созданных в восточных районах страны. Одной из крупнейших баз военной промышленности являлась Сибирь, где активно осуществлялись мобилизационные меры по комплектованию, подготовке и закреплению ее кадрового потенциала.

Накануне войны вектор форсированной индустриализации все больше смещался в сторону наращивания производственных мощностей оборонного комплекса в восточных районах СССР. В Поволжье, на Урале и в Сибири реконструировались действующие и создавались новые предприятия по выпуску вооружения и боеприпасов. Многие гражданские заводы данных регионов переводились на изготовление продукции для армии и флота. В начале 1939 г. в ведении четырех военно-промышленных наркоматов[188] находилось 218 военных заводов, в середине 1941 г. – около 500. В частности в Сибири действовали восемь оборонных предприятий, в том числе крупнейшие – завод № 153 Наркомата авиационной промышленности (НКАП) и комбинат № 179 Наркомата боеприпасов (НКБ).

В связи со слабой механизацией производства сотни заводов могли выполнять мобилизационные задания правительства по производству самолетов, танков, артиллерийского и стрелкового вооружения, боеприпасов только с помощью значительной массы рабочих рук. Однако большинство новых работников не закреплялись в оборонной промышленности, что было характерно также для крупных заводов и комбинатов, создававшихся за Уралом. В 1939 г. на сибирских предприятиях НКАП текучесть кадров составляла 69,4 % от общего числа принятых на работу, в 1940 г. – 129,4 %, НКБ – 55,6 и 110,7 % соответственно[189]. Одной из ее причин являлись массовые нарушения трудовой дисциплины, которые служили основным поводом для увольнения. В 1939 г. на комбинате № 179 («Сибметаллстрой») 78,3 % рабочих, выбывших из производственного коллектива, были уволены за прогулы[190]. Увольнение трудящихся после совершения дисциплинарных проступков усиливало отток рабочей силы из военной индустрии, что негативно влияло на кадровую ситуацию в ее отраслях.

В этих условиях высшее руководство СССР стремилось найти наиболее эффективные способы закрепления кадров оборонной промышленности. В качестве одного из них рассматривался перевод рабочих, занятых в производстве вооружения и боеприпасов, на положение военнослужащих Красной армии. В сентябре 1938 г. по инициативе Комитета обороны (КО) на одном из авиационных заводов (№ 22) начался эксперимент по борьбе с текучестью рабочей силы. Военнообязанные работники предприятия объявлялись мобилизованными: отныне они подчинялись нормам дисциплинарного устава РККА и в случае нарушения трудовой дисциплины судились военным трибуналом. В феврале 1939 г. в соответствии с проектом положения «О военизированном предприятии», КО предложил распространить данный порядок на оборонное производство в целом. Однако его в ведение на заводе № 22 привело к снижению трудовой мотивации рабочих. В результате в июле 1940 г. работники предприятия были демобилизованы и переведены в статус «гражданских»[191].

Тем не менее, отказ от милитаризации труда не означал прекращения поиска методов борьбы с хаотичным движением рабочей силы. Указом Президиума Верховного Совета СССР (ПВС СССР) от 26 июня 1940 г. «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений» трудящиеся лишались права менять место работы по собственному желанию. За самостоятельный уход с предприятия или из учреждения предусматривалось наказание в виде тюремного заключения на срок от двух до четырех месяцев, за прогул – в виде исправительно-трудовых работ на срок до шести месяцев с удержанием 25 % заработка[192]. Введение административной и уголовной ответственности за нарушение производственной дисциплины отчасти являлось воплощением инициатив Комитета обороны. Однако его идея о военизированном предприятии оказалась невостребованной: все рабочие и служащие без исключения оставались в компетенции гражданского правосудия.

Введение в действие указа ПВС СССР от 26 июня 1940 г. привело к тому, что одним из важнейших регуляторов трудового поведения работников стала угроза судебного преследования за совершение дисциплинарных проступков. Во втором полугодии 1940 г. по данному закону в стране было осуждено 321,6 тыс. чел.[193]. Подобная практика получила распространение и на оборонных предприятиях Сибири. В июле – сентябре 1940 г. на заводе им. Чкалова административному и уголовному наказанию подверглись 580 рабочих, в том числе за прогулы – 228, опоздания – 190, самовольный уход с предприятия – 30, прочие нарушения – 117. На комбинате № 179 во второй половине 1940 г. при среднегодовой численности рабочих и ИТР в 5310 чел. под судом оказались 1382 чел.[194] или около четверти производственного персонала предприятия.

В целом судебные процессы против нарушителей трудовой дисциплины способствовали ее повышению в отраслях оборонного комплекса. Если в первом полугодии 1940 г. среди рабочих промышленности боеприпасов СССР насчитывалось 55456 прогульщиков, то во втором полугодии 1940 г. – 15519. Доля прогульщиков в составе трудящихся сократилась с 21,0 до 5,9 %[195]. Данная тенденция получила развитие и в военном производстве Сибири. До принятия Указа ПВС СССР от 26 июня на авиационных заводах региона прогулы совершили 1760 чел., после принятия – 496[196]. Помимо этого, сократился также удельный вес работников, выбывших из оборонной индустрии, к числу всех поступивших в нее. В январе – мае 1941 г. на предприятиях НКБ СССР этот показатель составлял 77 %, в то время как в 1940 г. – 119,8 %[197]. В целом, несмотря на ужесточение политики в сфере трудовых отношений, текучесть кадров оставалась массовым явлением.

Наряду со слабым закреплением трудящихся на заводах военно-промышленных наркоматов, другой проблемой являлось недостаточная подготовка рабочей силы для ведущих отраслей народного хозяйства. Ежегодные плановые показатели по воспроизводству кадрового потенциала не выполнялись[198]. Данное явление получило распространение и на крупных оборонных предприятиях Сибири. В 1940 г. на комбинате № 179 за счет сети внутризаводского ученичества было обучено 4380 чел., или чуть более трети от запланированного числа работников. Кроме того, в их составе сократилась доля выпускников школы ФЗУ – с 47,7 % в 1938 г. до 24,9 % в 1939 г.[199]. Снижение роли школы ФЗУ в выпуске новых рабочих негативно отражалось на качестве их профессиональной подготовки, поскольку в ней готовились наиболее квалифицированные кадры.

Преодоление недостатков в организации производственного обучения юношей и девушек осуществлялось за счет создания учебных заведений гострудрезервов. По Указу ПВС СССР от 2 октября 1940 г. «О государственных трудовых резервах» были образованы ремесленные и железнодорожные училища (РУ, ЖУ) с двухгодичным сроком обучения и школы фабрично-заводского обучения (ФЗО) – с полугодичным. Ежегодный прием в РУ и ЖУ планировалось проводить с помощью мобилизационного привлечения и приема на добровольной основе подростков в возрасте 14–15 лет, в школы ФЗО – юношей и девушек в возрасте 16–17 лет. Закрепление учащихся за учреждениями начального профессионального образования осуществлялось по Указу ПВС СССР от 28 декабря 1940 г., согласно которому за самовольный уход с места учебы или систематическое нарушение внутреннего распорядка предусматривалось наказание в виде заключения в трудовые колонии сроком до одного года. Кроме того, после получения специальности и квалификации выпускники училищ и школ трудрезервов направлялись в промышленность и железнодорожный транспорт[200].

В ходе мероприятий по реализации закона о создании государственных трудовых резервов была организована централизованная сеть учебных заведений по профессиональному обучению рабочих. В начале декабря 1940 г. в масштабах всей страны открылись 1550 училищ и школ, в которые поступили 602 тыс. юношей и девушек. На базе оборонных предприятий стали действовать 148 РУ и школ ФЗО[201]. Так, в Новосибирской области функционировали три ремесленных училища с контингентом учащихся около 2 тыс. чел., готовившие кадры для завода № 153 НКАП, комбинатов № 179 и 392 НКБ. В целом к маю – июню 1941 г. учебные заведения гострудрезервов СССР обучили и направили на предприятия 250 тыс. новых работников. Следовательно, к началу войны сложилась система массовой подготовки квалифицированной рабочей силы и ее распределения в пользу отраслей народного хозяйства, имевших оборонное значение.

Начавшаяся война оказала крайне негативное влияние на динамику кадровой ситуации в промышленности Сибирского региона. Крупномасштабные мобилизации и добровольный уход военнообязанных на фронт вызвали интенсивный отток трудящихся из заводских коллективов. С 22 июня по 10 октября 1941 г. с предприятий Красноярска в действующую армию выбыло около 30 % довоенного контингента рабочих, ИТР и служащих. В ряды РККА с Красноярского машиностроительного завода было призвано около 30 % работников, с паровозоремонтного завода – 26, с судоремонтного завода – 20 %. В июле – сентябре 1941 г. в Красную армию ушли примерно 40 % всех работников комбината № 179 НКБ[202]. Значительную часть кадров утратили также авиационные заводы № 99, 125 и 153, пороховой комбинат № 392.

Массовые армейские призывы привели к резкому увеличению дефицита трудовых ресурсов в индустриальной экономике Сибири. Если в конце 1940 г. заводам и фабрикам Новосибирской области не хватало 48 тыс. рабочих, то на 1 июля 1941 г. – 222 тыс.[203]. Дальнейшее нарастание кадрового голода было связано не только с мобилизациями мужчин на фронт, но и промышленной эвакуацией. Всего в начальный период войны за Урал было перебазировано около 400 предприятий, в том числе примерно 100 оборонных. По мере их размещения и введения в эксплуатацию возникла потребность в увеличении малочисленного персонала десятков восстановленных производственных объектов. На 1 января 1942 г. промышленности Новосибирской области требовалось дополнительно 284 тыс. работников, на 1 июня 1942 г. – 304 тыс. Особенно трудным было положение с обеспечением кадрами сибирского оборонного комплекса. Во втором полугодии 1941 г. на военных заводах Новосибирска численность рабочих составляла 87,7 % от плановой, в середине 1942 г. – 72,9 %[204]. В данном случае их нехватка обуславливалась вступлением в строй двух десятков крупных предприятий, утративших в ходе эвакуации более половины трудовых коллективов.

В условиях роста спроса на рабочие руки советское правительство приняло ряд неотложных мер по комплектованию производственного персонала заводов оборонного значения. При этом ставка была сделана на мобилизационные методы привлечения трудовых ресурсов в военную индустрию. Следует отметить, что еще в мае 1940 г. Госплан СССР предлагал создать Комитет по набору и распределению рабочей силы для централизованного направления колхозников в важнейшие отрасли народного хозяйства[205]. Эта идея была реализована в первые дни войны: 30 июня 1941 г. подобный орган был учрежден при СНК СССР. В компетенцию комитета входила организация призыва на производство незанятых трудоспособных горожан и сельчан в масштабах всей страны. На местах при республиканских, краевых и областных органах власти открывались бюро по распределению рабочей силы, которые должны были заниматься выявлением и мобилизацией трудового потенциала. Параллельно с ними в регионах действовали управления край– и облтрудрезервов, проводившие призыв городской и сельской молодежи в ремесленные, железнодорожные училища и школы ФЗО.

С начала войны мероприятия по вовлечению неработающего населения в промышленность, строительство и на транспорт приобрели характер крупных мобилизационных кампаний. По данным на 1939 г. только в городах резервы рабочей силы составляли до 7 млн человек[206]. Их наличие создавало условия для проведения призывов в тех промышленных центрах, куда эвакуировались крупные предприятия. Во втором полугодии 1941–1942 г., благодаря деятельности Комитета по распределению рабочей силы (далее – Комитет), Наркомата обороны (НКО), Главного управления гострудрезервов (ГУТР), партийных и комсомольских организаций по мобилизации трудового потенциала, заводы и фабрики, стройки, транспортные депо получили около 2,4 млн чел. Большая часть данного контингента включилась в оборонную промышленность или смежные с ней сферы индустриального производства.

Во второй половине 1941 г. массовые призывы горожан и сельчан на предприятия и в учебные заведения трудрезервов стали основной формой комплектования заводских коллективов не только на общесоюзном, но и региональном уровне. Данное явление было характерно также для Сибири, где накануне войны численность неработающего населения в возрасте от 16 до 59 лет достигала примерно 1 млн чел. В связи с эвакуацией оно стало пополняться мигрантами из европейской части страны. На 1 января 1943 г. количество трудоспособных эвакуантов, прибывших за Урал, составляло 456 тыс. чел.[207]. Привлечение этих контингентов к производственной деятельности создавало условия для обеспечения кадрами отраслей военной индустрии. За второе полугодие 1941 г. в промышленность, строительство и транспорт Новосибирской области преимущественно из числа эвакуантов и местных горожан было мобилизовано 127,7 тыс. чел.[208]. В Алтайском и Красноярском краях, Омской и Иркутской областях мобилизация данных трудовых ресурсов в индустриальную экономику также имела большое значение для восстановления ее кадрового потенциала. Помимо этого, в учебные заведения трудрезервов, действовавшие на базе заводов и фабрик, призывалась несовершеннолетняя молодежь. За 1941 г. в РУ, ЖУ и школы ФЗО Сибири поступили 50,8 тыс. юношей и девушек[209]. Более половины из них являлись выходцами из сельских районов региона.

Формирование рабочих кадров предприятий сибирского оборонно-промышленного комплекса также осуществлялось в основном за счет трудовых мобилизаций. С 27 сентября 1941 по 14 февраля 1942 г. по решениям Новосибирского обкома ВКП (б) и облисполкома на комбинат № 179 было призвано 11429 чел., в том числе для обеспечения эксплуатации предприятия – 8942 чел.[210]. В сентябре 1941 г.

Омский горком комсомола по заданию обкома партии организовал мобилизацию 700 комсомольцев на завод № 29[211]. Во втором полугодии 1941 г. комсомол Красноярского края направил в ведущие отрасли промышленности более 6,5 тыс. чел.[212]. В это время на предприятия Иркутска по призыву горкома ВЛКСМ поступили 6,8 тыс. девушек[213]. В целом мобилизационные кампании по вовлечению рабочей силы в военное производство санкционировались не только решениями правительства, но и местных партийных и комсомольских органов, исполкомов советов. Хаотичность данных мер, инициировавшихся на различных «этажах» госаппарата, вынудили высшее руководство страны сделать выбор в пользу максимальной централизации механизмов формирования трудовых коллективов предприятий.

В начале 1942 г. под практику трудовой мобилизации была подведена общесоюзная нормативно-правовая база. По Указу ПВС СССР от 13 февраля 1942 г. «О мобилизации на период военного времени трудоспособного городского населения для работы на производстве и строительстве» мужчины от 16 до 55 лет и женщины от 16 до 45 лет (с сентября 1942 г. – до 50 лет) подлежали призыву в первую очередь в оборонную, металлургическую, химическую и топливную промышленность только по решениям СНК СССР. От обязательного набора на предприятия освобождались женщины с детьми до восьми лет (с августа 1943 г. – до четырех лет) и молодежь от 16 до 18 лет, поступавшая в учебные заведения гострудрезервов. Остальные трудоспособные горожане, в случае уклонения от мобилизации, подвергались по приговору народного суда принудительным работам по месту жительства на срок до 1 года.

Результативность призыва неработающего населения на предприятия зависела от степени его учета планово-распределительными органами. После принятия указа от 13 февраля 1942 г. Комитет по распределению рабочей силы был реорганизован в Комитет по распределению и учету рабочей силы. Одной из его основных функций стало выявление трудового потенциала во всех неоккупированных регионах по данным карточных бюро и домоуправлений в городских поселениях, сельсоветов – в колхозах и совхозах. С 1944 г. для улучшения учета дополнительных рабочих рук была введена обязательная регистрация незанятых горожан. В 1943 г. в СССР было учтено 628 тыс. незанятых горожан, в том числе 263 тыс. женщин с детьми в возрасте от 4 до 8 лет, в 1944 г. – 614 и 353 тыс. соответственно. На начало 1943 г. в селах страны числилось 16853,5 тыс. мужчин и женщин мобилизационного возраста, не работающих на предприятиях и в учреждениях, а также 3700,0 тыс. подростков[214]. Следовательно, учет трудовых ресурсов позволял центральным и местным органам власти выявлять резервы рабочей силы для их последующей мобилизации.

Всего за период действия указа от 13 февраля 1942 г. в промышленность, строительство и на транспорт непосредственно и через систему гострудрезервов были мобилизованы миллионы новых работников. С февраля 1942 по июль 1945 г. в неоккупированных районах СССР на предприятия по линии Комитета и НКО поступили 4,6 млн чел., в ремесленные, железнодорожные училища и школы ФЗО – 2,1 млн чел.[215]. В целом в военное производство было привлечено 6,7 млн чел. Однако эти данные не охватывают население, призывавшееся местными органами власти без санкции Совнаркома СССР. Следовательно, конечные масштабы мобилизационных мероприятий, очевидно, заметно превышали приведенный показатель.

Интенсивные призывы незанятых горожан и сельчан на производство имели большое значение, особенно в восточных районах СССР, где находилась основная военно-промышленная база страны. К тому же в глубоком тылу на протяжении всей войны сохранялись значительные резервы рабочей силы. В начале 1942 г. в городах Западной Сибири насчитывалось более 225 тыс. неработающих женщин. По данным 15 марта 1944 г. в Новосибирске численность незанятого населения в возрасте от 14 до 55 лет составляла 37,8 тыс. чел., на 20 февраля 1945 г. – 29,4 тыс.[216]. Трудовые мобилизации способствовали направлению этой потенциальной рабочей силы в отрасли индустриальной экономики. В 1942–1945 гг. на предприятия и в учебные заведения гострудрезервов Сибири было призвано около 490 тыс. чел. (табл. 1). Большая часть людских ресурсов направлялась в региональную экономику через ремесленные, железнодорожные училища и школы ФЗО, что было нетипично для страны в целом. В то же время рабочая сила привлекалась на предприятия также по линии НКО и инициативе местных органов власти. В связи с этим численность мужчин и женщин мобилизационного возраста, поступивших непосредственно в ведущие отрасли народного хозяйства, в целом по Сибири также превышала количество юношей и девушек до 18 лет, призванных в учебные заведения трудрезервов.

Таблица 1. Мобилизация населения на предприятия и в учебные заведения гострудрезервов Сибири в 1942–1945 гг., тыс. чел.[217]

Основную массу мобилизованного населения составляли женщины, подростки и молодежь, мужчины, негодные к службе в действующей армии. В 1942–1944 гг. в тыловых регионах страны около 60 % этих трудовых ресурсов было вовлечено в военную экономику из сельской местности, в том числе на предприятия – 50,4 %, в РУ, ЖУ и школы ФЗО – 69,8 %[218]. Данная ситуация была характерна и для Сибирского региона, где из деревни на производство поступила большая часть новых работников. В 1942 г. сельчане составляли около половины всех мобилизованных, в 1943 г. – уже две трети. В 1944 г. доля выходцев из деревни сократилась примерно до 60 % (см. табл. 2). При этом если среди рабочих, прибывших в порядке призыва на заводы, преобладали горожане, то в составе учащихся училищ и школ трудрезервов – сельские жители. Большинство военнообязанных, отправленных на работу в народное хозяйство также являлись сельчанами.

В годы войны значительную часть людских ресурсов, мобилизованных из городов и сел неоккупированных районов СССР, поглощал оборонно-промышленный комплекс. С февраля 1942 по июль 1945 г. в целом по стране за счет призыва по линии Комитета и НКО его предприятия получили около 800 тыс. чел.[219]. Всего на оборонное производство поступило 27 % работников, призванных в промышленность. Этот показатель превышал удельный вес угольной промышленности (22,8 %), черной и цветной металлургии (22,0 %), машиностроения (7,2 %), также принявших многочисленные контингенты рабочей силы. Вместе с тем, за весь период проведения мобилизаций на предприятия военно-промышленных наркоматов поступило 84,9 % от планового количества рабочих. Следовательно, оборонная индустрия СССР не дополучала необходимые кадры.

Таблица 2. Соотношение горожан и сельчан в составе населения, мобилизованного на предприятия и в учебные заведения гострудрезервов Сибири в 1942–1944 гг., %[220]

Общесоюзные тенденции в той или иной степени были характерны для мобилизаций, проводившихся в Сибири. С 13 февраля по 1 августа 1942 г. на военные заводы региона было призвано 20,6 тыс. человек, или более половины всего незанятого населения, вовлеченного в промышленность. При этом оборонные предприятия получили 86,7 % планового контингента рабочих[221]. Причинами невыполнения плана мобилизации являлся отсев значительной части потенциальных работников по состоянию здоровья, из-за наличия детей до восьми лет, их самовольное трудоустройство, переезд в другой городской или пригородный сельский район, неявка на работу. Помимо этого, призывные кампании не позволяли равномерно распределять людские ресурсы, что приводило к нехватке рабочих в одних отраслях и их переизбытку в других.

В первые полтора года войны в оборонную промышленность Сибири призывались преимущественно жители городов. К марту 1942 г. предприятия Новосибирска в основном из числа местного неработающего населения приняли 16 тыс. новых рабочих, в том числе 13 тыс. женщин. На комбинат № 179 поступило 8095 работников, в частности 5600 женщин, на завод № 153 – 4950 и 1450 соответственно[222]. Основная масса женщин, привлекавшихся к выпуску вооружения и боеприпасов, до прихода на производство была занята в домашнем хозяйстве. В первом полугодии 1942 г. завод № 617 набрал 1500 чел., преимущественно из домохозяек и школьниц 14–17 лет[223]. Многие домохозяйки имели детей дошкольного возраста, для которых требовались ясли и детские сады. Данный фактор затруднял включение неработающих женщин в трудовые коллективы предприятий.

Наряду с женщинами, в сферу военно-промышленного производства интенсивно вливались подростки и молодежь. В начале 1942 г. на оборонные заводы Новосибирска прибыли 4,3 тыс. юных горожан, в том числе более 2 тыс. школьников[224]. В конце 1942 г. на завод № 69 для выполнения дополнительной производственной программы были призваны 500 учащихся девятых – десятых классов средних школ Новосибирска[225]. Кроме школьников, на предприятия направлялись выпускники учебных заведений гострудрезервов. За первое полугодие 1942 г. из ремесленных училищ и школ ФЗО Новосибирской области на производство было передано 17 тыс. молодых рабочих. Многие воспитанники РУ и школ ФЗО, являвшиеся горожанами лишь по месту жительства, по образу жизни и менталитету оставались сельчанами.

В некоторых случаях призывы городского населения совершенно не удовлетворяли кадровые запросы оборонных предприятий. По данным на 13 мая 1942 г. для трудоустройства на омский завод № 20 вместо 400 чел. на районные пункты сбора мобилизованных прибыли 266, из которых работоспособными оказались только 57 чел.[226] За февраль – июнь 1942 г. вместо 5725 чел. призывным комиссиям Красноярска удалось вызвать 1370. Из них в производственную деятельность включились 967 чел. В тоже время из числа потенциальных тружеников от призыва были освобождены 1940 чел., самостоятельно устроились на заводы и в учреждения – 3430, покинули место жительства – 529, не явились на предприятия после получения повесток – 403 чел.[227]. Следовательно, уже к концу первого года войны призывные кампании, проводившиеся в городах, нередко не позволяли набрать для промышленности нужное количество рабочих рук.

В связи с этим региональные партийные органы и исполкомы советов стремились извлекать дополнительные трудовые ресурсы для военной индустрии также из села. В первом полугодии 1942 г. на завод № 65 из районов Новосибирской области поступило 1236 чел. С июля по сентябрь 1942 г. на завод № 564 из Нарымского округа и других районов Западной Сибири было привлечено около 1000 чел. В течение этого года на завод № 325 из сел прибыло 836 чел., на завод № 556 – 2779[228]. Крупные контингенты сельчан поступали в учебные заведения трудрезервов, действовавшие на базе оборонных предприятий. За 1942 г. в школы ФЗО военных заводов Новосибирска поступило 1652 подростка[229]. Более половины из них являлись жителями западносибирской деревни.

Несмотря на проблемы, связанные с привлечением неработающих горожан и сельчан на производство, интенсивные призывы продолжались и во второй период войны. Осенью 1943 г. на новосибирский завод № 590 по плану предполагалось мобилизовать 1000 чел. В действительности предприятие получило 259 чел.[230] Данное явление обуславливалось тем, что значительную часть призывавшихся горожан составляли женщины с малолетними детьми. В четвертом квартале 1943 г. для завода № 69 планировалось призвать 1 тыс. женщин, имевших детей от четырех до восьми лет[231]. Однако предприятие оказалось не в состоянии открыть детсады из-за отсутствия дополнительных помещений. В результате кадровый вопрос был частично решен за счет организации при заводе закрытой трудовой колонии подростков 14-16-летнего возраста.

В этих условиях при проведении мобилизационных кампаний центральные и местные органы власти сделали акцент на привлечении в военную индустрию сельской молодежи. В 1943 г. на предприятия Новосибирска, главным образом из деревни, прибыли более 100 тыс. новых работников. Юноши и девушки составляли 60–70 % этого контингента трудящихся[232]. Согласно справке «Оценка работы промышленности боеприпасов Новосибирской области», подготовленной отделом промышленности боеприпасов обкома партии в ноябре 1943 г., на комбинате № 179 «пополнение [рабочих кадров – Р. Р.] идет исключительно за счет мобилизации из сельского хозяйства молодежи…»[233]. В решении партбюро завода № 556 от 19 февраля 1944 г. отмечалось, что большинство новых рабочих составляла молодежь 1920–1928 гг. рождения, прибывшая на предприятие из сельской местности[234]. В это время среди подростков и молодых людей, призывавшихся в РУ и школы ФЗО военных заводов, доля выходцев из деревни превышала 70 %. В целом во второй период войны трудовые коллективы оборонных предприятий Сибири пополнялись преимущественно за счет жителей села.

Проведение мероприятий по изысканию и набору работников в сельской местности являлось весьма трудным делом. 8 июля 1943 г. в соответствии с телеграммой ЦК ВЛКСМ Новосибирский обком комсомола принял решение о призыве юношей и девушек на бердский завод № 296. За короткий срок на предприятие из районов Новосибирской области предполагалось направить 516 чел. К концу июля 1943 г. завод получил лишь 29 чел. На запрос областного комитета ВЛКСМ по поводу мобилизации остальной молодежи руководство райкомов комсомола сообщало, что «людей подбирают и в течение двух – трех дней отправят в Новосибирск»[235]. Но из-за развернувшихся в деревне полевых работ по уборке урожая, завод № 296 так и не получил необходимую рабочую силу. Лишь в ноябре, после завершения в колхозах уборочной страды, обком партии поручил обкому ВЛКСМ осуществить призыв 150 чел. через комсомольские организации и 250 чел. негодных к военной службе с помощью облвоенкомата. В действительности предприятие получило 365 чел.[236].

В конце войны из-за запрета на трудовую мобилизацию колхозников, в оборонное производство Сибири вновь стали активно привлекаться незанятые горожане. В 1944 г. из числа молодежи на предприятия Новосибирска поступили 3,5 тыс. новых рабочих, в частности около 2 тыс. девушек, занятых в домашнем хозяйстве. Доля последних среди молодых людей, прибывших из районов города на военные заводы, составляла около 60 %[237]. Наряду с девушками-домохозяйками, в производство вооружения и боеприпасов направлялись воспитанники учебных заведений гострудрезервов. В конце 1944 г. их доля в составе рабочих завода им. Чкалова достигала 30 %[238].

В целом за военные годы в производство вооружения и боеприпасов преимущественно за счет мобилизационных призывов поступили десятки тысяч новых работников. К марту 1943 г. только на 16 крупных предприятий Новосибирска прибыло 41278 чел.[239]. Несмотря на интенсивный приток новых кадров в оборонную промышленность, ее отрасли постоянно испытывали заметную нехватку работников. В 1942 г. на новосибирских военных заводах численность рабочих составляла 95,9 % от плана, в 1943 г. – 97,3 %, в 1944 г. – 96,0 %, в 1945 г. – 98,5 %[240]. Еще более напряженной являлась ситуация с кадровым обеспечением оборонных предприятий Красноярска. В 1942 г. они имели 88,6 % от планового контингента рабочей силы, в 1943 г. – 100,7 %, в 1944 г. – 88,2 %[241]. Следовательно, трудовые мобилизации позволяли лишь сгладить остроту кадровой проблемы, но не создавали условий для ее решения.

Массовый приток в оборонную промышленность женщин, подростков и молодежи, не имевших навыков индустриального труда, в значительной степени актуализировал вопрос о подготовке новых кадров. В условиях развертывания выпуска продукции для фронта военные заводы должны были в сжатые сроки «переплавить» крупные контингенты бывших домохозяек, учащихся школ, студентов, колхозников в квалифицированных рабочих. Решение данной задачи требовало повышения темпов производственного обучения, которого можно было достичь лишь при сокращении его сроков. В связи с этим летом – осенью 1941 г. продолжительность технической учебы в ремесленных и железнодорожных училищах снизилась с двух лет до одного года, школах ФЗО – с шести до трех месяцев, на заводах и фабриках – с полутора-двух лет до одного-трех месяцев. Из-за ее уменьшения из учебных программ РУ и ЖУ были исключены общеобразовательные и технические дисциплины, школ ФЗО и предприятий – техминимум. Подготовка новых рабочих стала осуществляться исключительно за счет производственной практики, позволявшей им быстро осваивать элементарные навыки станочного труда.

В первый год войны мероприятия по перестройке системы профессионального обучения носили мобилизационный характер, так как были направлены на ускоренное воспроизводство кадрового потенциала индустриальной экономики. В данное время одним из механизмов мобилизации производственного персонала на передачу ученикам технических навыков стало индивидуально-бригадное обучение. В связи с этим правительство законодательно создало условия для широкого применения на производстве данного способа подготовки рабочих. 21 мая 1942 г. СНК СССР принял постановление «Об организации на предприятиях индивидуального и бригадного ученичества», согласно которому заводы получили право принимать на работу лиц в возрасте от 14 лет при наличии медицинской справки о состоянии здоровья. Для подростков Совнарком установил шестичасовой рабочий день и запретил использовать их труд в сверхурочное время. В период обучения ученики получали зарплату в соответствии с тарифной ставкой повременщиков первого разряда[242]. Непосредственно на предприятиях их техническая учеба начиналась с проверки на пригодность к выбранной специальности и прикреплению к квалифицированным рабочим. Сроки и нормативы профессиональной подготовки определялись договором, который заключался между администрацией и работником предприятия. Помимо производственной практики, ученики должны были посещать занятия по техминимуму. Квалификация присваивалась при условии выполнения ими норм, соответствовавших нормам выработки рабочего второго разряда.

В целом индивидуальное и бригадное ученичество позволяло форсировать подготовку кадров и в сжатые сроки добиться выпуска крупных контингентов квалифицированной рабочей силы. В 1941–1942 гг. в ведущих отраслях народного хозяйства СССР преимущественно за счет данного метода было подготовлено 2504,2 тыс. новых работников[243]. В это время в промышленности Сибири таким образом специальности получили 75–80 % новых рабочих. С июля 1941 по январь 1942 г. только на заводе им. Чкалова в основном посредством индивидуально-бригадного ученичества были подготовлены более 2 тыс. чел. Например, комсомолка Филиппенко, освоив за два дня под руководством технолога Белова несложные токарные работы, стала выполнять нормы на 140 %[244]. В 1942 г. в цехах массовых профессий Томского подшипникового завода кадровые производственники в течение 10–15 дней учили подростков выполнять простые станочные операции. В это время на красноярском заводе № 4 тринадцатилетний Владимир Блинов под началом опытной работницы А. Харинской в течение двух дней освоил резьбофрезерный станок. Через некоторое время он стал квалифицированным шлифовальщиком, передававшим профессиональные навыки другим ученикам[245].

Основным фактором интенсификации технического обучения являлось использование так называемого «наглядного метода», когда наставники прямо у станка показывали своим подопечным, как нужно выполнять те или иные операции. В качестве примера можно привести методику мастера Котова, организовавшего учебно-производственный процесс в одном из цехов завода им. Чкалова. Он прикреплял учеников к высококвалифицированным производственникам, которые постоянно следили за их работой. Если ученики испытывали трудности при выполнении заданий, то мастер и опытные рабочие наглядно демонстрировали им способы правильной эксплуатации оборудования и инструмента, выпуска деталей. В итоге за два-три месяца девушки и подростки успешно усваивали навыки изготовления несложных изделий[246]. Следовательно, именно наглядное обучение давало мобилизационный эффект в плане роста численности подготовленной рабочей силы.

Вместе с тем, первоначального профессионального опыта часто не хватало для выполнения норм выработки. Для решения данной проблемы на оборонных заводах необходимо было организовать краткосрочные курсы по повышению квалификации. Согласно «Общим указаниям по подготовке рабочих кадров на предприятиях», разработанным Наркоматом электропромышленности СССР не ранее 1942 г., сначала кадровый работник должен был передать ученику навыки по использованию оборудования, инструмента, выполнению несложных операций. Далее рекомендовалось путем создания и развития стахановских школ транслировать ученикам и неопытным рабочим минимум теоретических знаний, в частности о режимах резания, свойствах материалов и т. д.[247]. Данные школы ориентировались, прежде всего, на расширение технического кругозора трудящихся, не выполнявших производственного задания.

В первый период войны через сеть краткосрочных курсов прошла значительная масса новых работников. В 1941–1942 г. в промышленности СССР за счет них повысили квалификацию 4033,1 тыс. рабочих[248]. Данное явление было характерно и для оборонных предприятий Сибири. В апреле 1942 г. на новосибирском заводе № 350 в 25 кружках техминимума обучались 166 чел., в 60 стахановских школах – 83 чел. В конце месяца количество школ сократилось до 45, число учеников – до 67 чел. Однако в это время стахановцы дополнительно организовали еще 69 школ, в которых проходили подготовку 120 чел. На 1 мая 1942 г. на заводе № 350 насчитывалось 111 стахановских школ, где обучалось 187 рабочих. На заводе № 99 г. Улан-Удэ с января по сентябрь 1942 г. в стахановских школах и на курсах техминимума получили технические навыки и повысили квалификацию более 1000 чел.[249].

В стахановских школах также применялась наглядная методика производственной учебы. Весной 1942 г. на одном из крупных авиационных заводов Сибири по инициативе стахановцев была организована школа коллективного обмена опытом: каждый передовик производства, в совершенстве владевший теми или иными техническими операциями, демонстрировал их ученикам и рабочим, не выполнявшим нормы выработки. Взаимный обмен эффективными методами производственной деятельности способствовал значительному повышению производительности труда. Например, слесарь Ремин увеличил нормы выработки со 150 до 200 %, слесарь Комаров – со 140 до 240, слесарь Корольков – до 1000 %[250]. В целом данные школы служили механизмом быстрого повышения культурно-технического уровня многих рабочих.

В 1942 г. в советской военной промышленности стали широко внедряться учебные программы по преподаванию технической теории. В целом объем теоретической подготовки обуславливался теми или иными ее формами, варьировавшимися от короткого технического инструктажа на рабочем месте до цикла отдельных занятий по технике безопасности, эксплуатации оборудования, материаловедению, технологии изготовления деталей и т. д. Типичная ситуация сложилась и в сфере производственного обучения оборонных предприятий Сибири. На заводе № 590 его практическая часть дополнялась 15–30-часовым инструктажем лишь в отдельных случаях, когда ученикам или работникам необходимо было знать свойства материалов, особенности технологических процессов и т. п. Более разветвленная сеть курсов техминимума была налажена на красноярском заводе № 327. На предприятии действовали 23 группы по изучению техминимума, которыми были охвачены 429 чел.[251]. В целом программа технического минимума была ориентирована на создание условий для интенсивного профессионального роста рабочих.

Во второй период войны внутризаводская система производственного обучения получила новый мобилизационный импульс. В это время на предприятия продолжался массовый приток женщин, подростков и молодежи, осваивавших специальности за счет прикрепления к кадровым работникам. В 1943 г. в ведущих отраслях народного хозяйства СССР в основном посредством индивидуально-бригадного метода первоначальный опыт индустриального труда получили 3417 тыс. чел., в 1944 г. – 3936 тыс., в 1945 г. – 4360 тыс. чел.[252] Такой механизм подготовки кадров также широко использовался на заводах и фабриках сибирского тыла. В 1943 г. на предприятиях Барнаула производственники таким способом передали технические навыки 4,5 тыс. чел. В конце данного года в промышленности Омской области путем индивидуального ученичества были подготовлены 8,7 тыс. новых рабочих[253]. При этом сроки обучения оставались незначительными, что обуславливалось нехваткой квалифицированных кадров.

Несмотря на сохранение высоких темпов профессиональной подготовки на предприятиях, ее практическая часть стала дополняться преподаванием основ техминимума. В первой половине 1944 г. на новосибирском заводе им. Чкалова по инициативе кадровых производственников готовились рабочие по 22 специальностям. Основной формой учебы являлось индивидуально-бригадное ученичество. В течение первых восьми-десяти дней высококвалифицированный работник обучал своих подопечных затачивать инструмент, смазывать детали станка, пользоваться шкалой на суппорте. После получения этих знаний и навыков ученики выполняли первые производственные операции. Через две недели после начала подготовки они получали навыки чтения чертежей, знакомились с устройством станков. К исходу первого месяца обучения новые рабочие уже самостоятельно эксплуатировали оборудование – смазывали механизмы, заливали охлаждающую жидкость, переставляли шестерни, пользовались мерительным инструментом, устанавливали и затачивали детали. При этом продолжительность учебы варьировалась в зависимости от особенностей профессии – от двух недель до трех месяцев. В целом индивидуально-бригадный метод оставался одним из ведущих механизмов форсированного воспроизводства рабочей силы.

В последние два года войны в сфере индустриального производства заметно возросло также значение курсовых форм подготовки, способствовавших росту технической культуры трудящихся. В 1943 г. в целом по СССР квалификацию повысили 1717 тыс. рабочих, в 1944 г. – 3433 тыс., 1945 г. – 4561 тыс.[254]. Увеличение их квалификационного уровня обуславливалось расширением сети стахановских школ и курсов технического минимума. Например, в 1943 г. в Омске на заводе № 29 действовали 243 стахановские школы, в 1944 г. – 431.

За десять месяцев 1943 г. в школах предприятия было обучено 1900 чел. Наибольший вклад в подготовку кадров внес комсомолец Демиденко, передавший свои технические знания и навыки 32 ученикам. Многие из них впоследствии перевыполняли нормы выработки, в частности Огурцов – 180 %, Щеткин – 150, Никитина – 170, Белослудцева – 175 %. На красноярском заводе № 703 за 1943 г. через стахановские школы прошли 1042 рабочих, не выполнявшие производственное задание. На заводе № 477 ученики и рабочие, не справлявшиеся с выполнением задания, осваивали передовые методы организации труда в школах высокого мастерства[255].

Совершенствование профессиональных навыков трудящихся в стахановских школах происходило как посредством демонстрации им способов выполнения станочных операций, так и преподавания технической теории. В 1943 г. на заводе № 703 г. Красноярска комсомольцы Дедов, Миронов, Маликов, Кукашин организовали 613 занятий по обмену производственным опытом. Во время их проведения передовики подробно объясняли отстававшим от них работникам как можно повысить производительность труда. После технических «консультаций» последние стали выполнять нормы выработки на 120–150 %[256]. В 1944 г. на заводе № 327 комсомольцы создали 13 групп техминимума, в которых юноши и девушки получали знания о технике безопасности, оборудовании, технологии выпуска изделий, о свойствах металлов, навыки чтения чертежей, использования мерительного и режущего инструмента, организации рабочего места, осваивали передовые методы работы. В целом данный уровень производственного обучения позволял за короткий срок обучить средне– и высококвалифицированных рабочих. Если в 1942 г. основная масса тружеников завода № 327 состояла преимущественно из операционщиков, то в 1943 г. большинство из них «превратилось в рабочих хорошо овладевших целым комплексом работ»[257]. В целом интенсивный обмен профессиональным опытом позволял мобилизовать новых работников на повышение своего культурно-технического уровня.

В годы войны, наряду с внутризаводской сферой производственного обучения, существенную роль в подготовке кадров играли учебные заведения гострудрезервов. В это время советским правительством были приняты мобилизационные меры по увеличению их сети и контингентов учащихся. С 1 января 1941 по 1 января 1944 г. число ремесленных, железнодорожных училищ и школ ФЗО выросло с 1550 до 2569, количество учеников в них – с 602,0 до 807,5 тыс. чел.[258]. Наиболее быстрый рост количества учреждений профессионального образования и их воспитанников происходил в восточных районах СССР. В частности в Сибири были размещены десятки эвакуированных учебных заведений, открыты новые училища и школы трудрезервов. В результате число РУ, ЖУ и школ ФЗО в регионе выросло с 81 в начале 1941 г. до 244 в начале 1944 г., количество учащихся – с 24,5 до 85,4 тыс. чел.[259] В крупных индустриальных центрах края многие ремесленные училища и школы ФЗО базировались на оборонных предприятиях. В 1944 г. на военных заводах Новосибирска действовали 17 учебных заведений трудрезервов с контингентом в 7,2 тыс. чел.[260]. В целом рост сети учреждений начального профессионального образования способствовал увеличению масштабов подготовки квалифицированных рабочих для предприятий военно-промышленных наркоматов.

В первый период войны в связи с сокращением сроков обучения основная масса учащихся РУ или школ ФЗО после распределения по учебно-производственным группам направлялась на заводы и фабрики. В феврале 1942 г. в РУ № 17 завода № 69 учились 938 юношей и девушек, осваивавшие специальности прямо у станка без получения теоретических знаний. В первой половине этого года на заводе № 644 были созданы ремесленное училище и школа ФЗО, в которые поступили 470 юношей и девушек. В частности в сборочном цехе предприятия под руководством 30 рабочих профессиональную подготовку проходили 86 учащихся, в инструментальном цехе 11 рабочих – 22 учащихся[261]. В механическом и автоматно-револьверном цехе опытные работники также занимались обучением данного контингента молодежи. Они наглядно демонстрировали подросткам те приемы станочной работы, овладение которыми не требовало длительного времени. Однако из-за отсутствия преподавания техминимума многие юноши и девушки по итогам техэкзамена получали низкую квалификацию, что не позволяло им выполнять нормы выработки.

В начале 1942 г. для повышения эффективности подготовки молодых рабочих в РУ и школах ФЗО ЦК ВЛКСМ и Главное управление гострудрезервов СССР организовали между данными учебными заведениями всесоюзное соцсоревнование. Его условиями являлись правильная организация учебно-производственного процесса, освоение воспитанниками ремесленных училищ и школ ФЗО технических навыков, выполнение государственных заказов по выпуску оборонной продукции, содержание учебных помещений, общежитий и столовых в образцовом порядке, усвоение учащимися программы всеобуча на «хорошо» и «отлично». В данной кампании активно участвовали многие учебные заведения трудрезервов Сибири. Среди училищ региона одним из лучших являлось РУ № 1, готовившее рабочих-металлистов на базе новосибирского комбината № 179. В июне 1942 г. 79 % воспитанников РУ по результатам занятий получили положительные оценки. При выполнении производственных заданий 58 % учеников выработали от одной до двух норм, 8 % – от двух до трех норм, 2 % – от трех норм и более[262]. Однако большинство учащихся РУ и школ ФЗО осваивали несложные операции, например, настройка станка, резка металла, опиловка, не требовавшие широкого круга технических знаний и навыков. В связи с этим возникала необходимость в повышении уровня профессиональной подготовки воспитанников гострудрезервов за счет восстановления теоретической учебы.

С развертыванием массового производства вооружения и боеприпасов происходила корректировка учебных программ в учреждениях начального профессионального образования. 22 июля 1942 г. по решению ГУТР СССР в ремесленных и железнодорожных училищах восстанавливалось преподавание общеобразовательных и технологических дисциплин, в школах ФЗО – технического минимума. В учебных заведениях устанавливался семичасовой рабочий день, включавший шесть часов производственной практики и один час теоретических занятий[263]. В этих условиях в некоторых училищах и школах Сибири к концу 1942 г. было введено преподавание технической теории. Например, в школах ФЗО новосибирских заводов № 153, 564 и 644 юноши и девушки проходили курсы техминимума. В феврале 1943 г. в школе ФЗО № 47 завода им. Чкалова техминимум на «отлично» сдали 41,5 % учащихся, «хорошо» – 44,5, «посредственно» – 14 %. После получения дополнительных профессиональных знаний основная масса учеников выполняла нормы выработки от 100 до 200 %[264]. Следовательно, введение теоретического обучения способствовало улучшению результативности подготовки учащихся.

Во второй период войны во многих учебных заведениях гострудрезервов производственная практика в обязательном порядке стала дополняться преподаванием теоретических дисциплин, занятиями по техминимуму. В 1943 г. в школе ФЗО № 16 новосибирского завода № 386 мастера, передававшие подросткам навыки токарного дела, учили их разбираться в чертежах, марках стали, готовить эмульсию для выточки деталей, настраивать станок на резку метрической резьбы. Обычно после обеда в красном уголке школы проводились теоретические занятия. Учащиеся получали знания по металловедению, осваивали приемы заточки режущих инструментов. В первый месяц подготовки они изучали операции по резке заготовок, во второй – сложные токарные работы без надзора высококвалифицированных работников. После завершения обучения предусматривалась сдача экзамена, который принимался комиссией, состоящей из начальников цехов, старших мастеров смен, представителей дирекции завода и школы ФЗО. Подростки отвечали на два теоретических вопроса и выполняли практическое задание. В зависимости от полученной оценки им присваивалась квалификация токаря третьего или четвертого разряда[265]. В целом, несмотря на усложнение содержания учебы, ее сроки оставались незначительными, что позволяло поддерживать мобилизационный ритм подготовки рабочих кадров.

В последние два года войны одним из основных рычагов борьбы за улучшение организации и качества производственного обучения, дисциплины учащихся в училищах и школах оставалось соцсоревнование. Оно продолжало служить инструментом в деле преодоления недостатков в налаживании и проведении учебно-производственной работы в учреждениях начального профессионального образования. В 1943 – первой половине 1945 г. в отдельных учебных заведениях трудрезервов Сибири соревнование, по-прежнему, являлось мощным фактором совершенствования системы профессиональной подготовки молодых рабочих. В это время в Новосибирской области его лидерами были ремесленные училища № 1 и 9. РУ № 1 комбината «Сибметаллстрой» занимало первое место по стране в соцсоревновании среди учебных заведений данного типа. В 1944 г. ему были присуждены переходящие красные знамена Совнаркома СССР, ВЦСПС, ЦК ВЛКСМ. Второе и третье места неоднократно получало РУ № 9, эвакуированное в 1941 г. из Харькова в Бердск вместе с заводом № 296. За успехи в учебно-производственной деятельности училища получали денежные премии[266]. Такое моральное и материальное поощрение служило фактором мобилизации работников учебных заведений гострудрезервов на ускоренный выпуск новых кадров.

В целом за годы войны предприятия, ремесленные, железнодорожные училища и школы ФЗО подготовили значительные массы новых рабочих. В первой половине 1940-х гг. на заводах и фабриках СССР получили специальности и повысили квалификацию 27961 тыс. чел.[267] За это время в учреждениях начального профессионального образования технические навыки освоили 2480,4 тыс. чел., в том числе РУ и школах ФЗО оборонных предприятий – 654,5 тыс.[268]. В Сибирском регионе основная масса трудящихся также прошла курс обучения непосредственно на производстве. За 1941–1945 гг. в промышленности Омска, Новосибирска, Томска, Барнаула, Иркутска всеми видами технической учебы были охвачены более 450 тыс. чел. В то же время во всех учебных заведениях трудрезервов Сибири было подготовлено 303 тыс. молодых рабочих[269]. Многие из них приобрели опыт индустриального труда в оборонно-промышленных отраслях народного хозяйства края. Начиная со второго полугодия 1941 и до конца 1943 г. на 24 военных заводах Новосибирской области освоили специальности и повысили квалификационный уровень 41,2 тыс. чел.[270]. В целом через систему производственного обучения, сложившуюся на предприятиях военно-промышленных наркоматов, прошли десятки тысяч женщин, подростков и молодых людей.

Включение новых работников в трудовые коллективы оборонных заводов сопровождалось их мучительной адаптацией к производственным и материально-бытовым условиям. В годы войны продолжительность рабочего дня на предприятиях Сибири в среднем достигала 12 ч. Особенностями внутризаводской обстановки являлись теснота и слабая освещенность, недостаточная механизация трудоемких операций, загрязненность отходами и загазованность цехов, высокая пожаро– и взрывоопасность атмосферы рабочих помещений. Нередко в цехах из-за отсутствия сырья, электроэнергии, поломки оборудования возникали простои, вынуждавшие трудящихся работать не по строгому графику, а рывками. В итоге медленная раскачка в начале месяца к наступлению его последней декады превращалась в «штурмовщину». Необходимость выполнения плана заставляла рабочих в конце месяца трудиться ударными темпами.

Наряду с тяготами оборонного производства, рабочие испытывали огромные лишения в быту. После поступления на заводы они расселялись по заводским общежитиям, размещавшихся в бараках и землянках. В их тесных помещениях отсутствовало электрическое освещение, центральное водоснабжение, отопление, канализация. Из-за дефицита воды и дров в комнатах и коридорах общежитий было грязно, сыро и холодно. Жильцам бараков не хватало мебели, одежды и обуви, продуктов питания. Из-за скудных продовольственных пайков калорийность питания в заводских столовых являлась очень низкой. Постоянное недоедание нередко приводило к истощению организма и потере трудоспособности.

Суровые условия труда и быта, а также мобилизации в РККА, возвращение эвакуированных на прежнее место жительства и т. п., являлись основными причинами высокой текучести кадров в ведущих отраслях военной экономики. В январе – мае 1941 г. в промышленности боеприпасов СССР поступили на работу 36,9 тыс. чел., выбыли по увольнению – 28,4 тыс. чел. (77,0 %), в первом полугодии 1942 г. – 104,6 и 61,0 тыс. (58,3 %). В восточных районах страны доля рабочих, ушедших с заводов, была еще выше. В первой половине 1942 г. оборонная индустрия Новосибирской области получила 113,1 тыс. чел., потеряла – 84,0 тыс. (74,3 %)[271]. В 1942 г. Томский электромеханический завод из-за призыва в РККА лишился 248 рабочих, самовольных уходов – 206, болезни, инвалидности и смерти – 114, перевода на другие предприятия и отзыва на учебу – 172[272]. Данные категории составляли две трети всех работников, выбывших с ТЭМЗ.

В условиях значительного оттока рабочей силы с производства вооружения и боеприпасов высшие органы государственной власти приняли ряд мер по ужесточению трудового законодательства. Согласно постановлению СНК СССР от 23 июля 1941 г. «О предоставлении совнаркомам республик и край(обл)исполкомам права переводить рабочих и служащих на другую работу» за отказ от обязательного перевода на другие предприятия и учреждения трудящиеся несли уголовную ответственность, установленную указом от 26 июня 1940 г. По Указу ПВС СССР от 26 декабря 1941 г. «Об ответственности рабочих и служащих предприятий военной промышленности за самовольный уход с предприятий» труженики оборонно-промышленного комплекса объявлялись мобилизованными. Установление такого правового статуса позволяло рассматривать их бегство с заводов как дезертирство, за которое полагалось от пяти до восьми лет тюремного заключения[273]. При этом дезертиры трудового фронта были подсудны военным трибуналам, что свидетельствовало о внедрении в сферу производственных отношений элементов милитаризации.

Применение Указа от 26 декабря регламентировалось подзаконными актами правительства. По постановлению СНК СССР от 3 января 1942 г. директора военных заводов обязались изымать паспорта у рабочих, сообщать в органы милиции об их самовольном уходе, передавать городским и районным прокурорам материалы для привлечения дезертиров к уголовной ответственности. Прокуроры должны были оперативно возбудить уголовное дело против обвиняемых и направить материалы в военный трибунал. Одновременно органы милиции обязались в течение пяти дней после получения постановления прокурора найти и задержать работника, покинувшего производство. Если поиск дезертира оказался безрезультатным, то правоохранительные органы отправляли прокурору соответствующую справку, на основании которой он передавал уголовное дело в военный трибунал для вынесения заочного судебного приговора[274].

В годы войны в тыловых регионах СССР практика административного и уголовного преследования лиц, совершивших дисциплинарные проступки на производстве, приобрела огромные масштабы. За это время по Указу от 26 июня 1940 г. за прогулы было осуждено около 5,7 млн чел., за самовольные уходы с предприятий – 1,1 млн чел., по Указу от 26 декабря 1941 г. за трудовое дезертирство – около 1 млн чел.[275]. В целом общая численность осужденных рабочих и служащих достигла 7,7 млн чел. Вместе с тем, значительная часть из них, очевидно, подвергалась судебному преследованию два и более раз, а также в заочной форме. В 1942 г. трибуналы войск НКВД осудили 120,3 тыс. чел., в том числе в заочном порядке – 44,4 тыс. чел. Из числа последних впоследствии было найдено 2,8 тыс. чел.[276]. В связи с широко распространенной практикой формального применения чрезвычайных указов количество реально наказанных трудовых дезертиров было существенно ниже приведенного суммарного показателя.

В восточных районах страны, где действовали сотни эвакуированных предприятий, репрессивная машина работала наиболее интенсивно. При крупных оборонных заводах создавались участки специальной подсудности, к которым относились районные суды и трибуналы, рассматривавшие дела о дисциплинарных нарушениях на производстве. В Новосибирске для завода № 153 и комбината № 179 были учреждены шесть участков спецподсудности. Ежемесячно судебно-следственные органы получали тысячи дел о прогулах и дезертирстве. По данным в 1942 г. с оборонных предприятий Новосибирской области в трибуналы каждый месяц поступали 5,0–5,2 тыс. дел, Омской области – 2,0–2,5 тыс. Следовательно, только в двух регионах Сибири за этот год в суды были переданы материалы примерно на 90 тыс. чел. Тем не менее, далеко не все правонарушители в итоге оказались под следствием. С января 1942 по сентябрь 1943 г. в Новосибирской области по указам от 26 июня и 26 декабря было возбуждено 36,7 тыс. дел, что составляло половину от их общего количества[277].

В Сибири практика вынесения заочных приговоров дезертирам, сумевшим скрыться от правосудия, также получила заметное распространение. С сентября 1942 по ноябрь 1943 г. трибуналы Сибирского военного округа осудили 6,9 тыс. рабочих и служащих, самовольно ушедших с предприятий оборонной и угольной промышленности[278]. Однако около половины из них не были задержаны правоохранительными органами и оставались на свободе. В июне 1943 г. по трибуналам Западно-Сибирского округа данный показатель превышал 80 %. В первом полугодии 1944 г. в военных судах Новосибирска количество неисполненных приговоров достигало 11–12 тыс. в месяц. Несмотря на проведение милицией крупномасштабных операций по розыску и задержанию лиц, сбежавших с заводов, их результаты были минимальными. В среднем удавалось найти 4–5 % заочно приговоренных дезертиров[279]. Остальные либо возвращались на прежнее место жительства, либо скрывались в колхозах, остро нуждавшихся в рабочей силе.

Низкая эффективность карательных мер не способствовала укреплению трудовой дисциплины работников ведущих отраслей военной экономики. В апреле – сентябре 1942 г. на предприятиях НКАП численность прогульщиков и дезертиров ежемесячно составляла от 5,0 до 9,5 тыс. чел. С 1 января 1942 по 1 февраля 1943 г. промышленность вооружения СССР из-за массового дезертирства лишилась около 25 тыс. чел. В 1943 г. с заводов и комбинатов НКБ СССР выбыло 64,2 тыс. чел., в том числе за счет самовольных уходов – 13,3 тыс., в 1944 г. – 54,5 и 19,4 тыс. В данном случае доля дезертиров среди выбывших рабочих выросла с 19,3 до 38,0 %[280]. Основная масса нарушителей дисциплинарных норм состояла из женщин и молодежи, впервые пришедших на производство.

В оборонной промышленности Сибири уровень производственной дисциплины в рабочей среде также оставался низким. В 1943 г. в Новосибирске с завода № 153 ушло 2692 чел. или 13 % всех рабочих предприятия. В это время на заводе № 590 трудовое законодательство нарушили 634 чел., в том числе опоздали на работу – 25 чел., совершили прогул – 298, сбежали с предприятия – 311 чел. За первое полугодие 1943 г. в Омске с завода № 174 ушли около 2000 чел., с завода № 29 – более 1000 чел. Удельный вес прогульщиков и дезертиров составлял 8-10 % от общей численности рабочих. В 1944 г. в Барнауле на заводе № 17 было зафиксировано более 2000 случаев побега с предприятия. За 1942–1944 и первый квартал 1945 г. из-за самовольных уходов оборонные заводы Красноярска потеряли 18,6 тыс. работников[281].

В этих условиях высшие органы государственной власти были вынуждены пойти на объявление амнистии в отношении рабочих, оставивших производство. По Указу ПВС СССР от 30 декабря 1944 г. «Об амнистии лицам, самовольно ушедшим с предприятий военной промышленности и добровольно возвратившимся на эти предприятия» трудовые дезертиры в случае возвращения на заводы и фабрики освобождались от уголовного наказания. К началу 1945 г. в целом по стране число беглецов, сумевших избежать судебного преследования, составляло около 200 тыс. чел.[282] Невозможность поддержания у рабочих мотивации к производственной деятельности только за счет административно-репрессивных методов, побуждало руководство страны искать другие способы их мобилизации на бесперебойный выпуск вооружения и боеприпасов.

В военное время советское государство использовало разнообразные формы материального стимулирования тружеников предприятий оборонного комплекса. С 1940 по 1944 г. в СССР среднемесячная зарплата промышленно-производственного персонала выросла с 340 до 483 руб. (на 42,1 %). В частности заработок работников заводов НКАП, НКВ и НКБ увеличился на 45–50 %. В восточных районах страны его рост был еще более значительным. Так, зарплата рабочих и служащих Западной Сибири возросла с 279 руб. в 1940 г. до 499 руб. в 1944 г. (на 79 %). Наиболее высокую заработную плату получали трудящиеся, занятые в производстве вооружения и боеприпасов. В 1943 г. по 16 оборонным предприятиям Сибири заработок рабочих составлял от 499 до 773 руб. в 1944 г. – от 567 до 813 руб..[283]. Основным фактором увеличения среднемесячной зарплаты являлось использование сдельной, прогрессивной, сдельно-прогрессивной, прогрессивно-премиальной систем оплаты труда, полагавшихся за перевыполнение норм выработки.

Однако существенное снижение реального содержания заработной платы из-за увеличения налогообложения и потребительских цен способствовало падению ее роли в стимулировании производственной деятельности. В связи с этим среди материальных рычагов мобилизации рабочих на производство продукции для фронта на первый план выдвинулось социально-бытовое обеспечение. В частности центральные и местные органы власти стремились сгладить остроту жилищного кризиса в индустриальных центрах, где были размещены крупные предприятия. Согласно постановлению СНК СССР от 13 сентября 1941 г. «О строительстве жилых помещений для эвакуированного населения» в городах восточных районов страны проводились мероприятия по сооружению временных жилых построек для размещения эвакуантов и местного населения, призванного из сел на заводы. В годы войны в Омске было введено в строй 120 тыс. кв. м жилья, Новосибирске – 250 тыс., Алтайском крае – 100 тыс. В 1941–1943 гг. на авиационных предприятиях Сибири общая площадь введенных в эксплуатацию домов и общежитий достигла 84,5 тыс. кв. м[284]. Более половины из них составляли бараки и землянки, в которых на одного жильца приходилось не более 3–4 кв. м. Несмотря на низкое качество, спешно построенные бараки выполняли важную социальную функцию по обеспечению рабочих гарантированной жилплощадью.

В условиях войны государственные органы власти и организации прилагали немалые усилия по организации нормированного снабжения рабочих и служащих товарами повседневного спроса. С сентября 1941 г. решением правительства в городских поселениях страны, включая Сибирский регион, повсеместно были введены карточки на хлеб, сахар и кондитерские изделия, с ноября – на мясные и рыбные продукты, жиры, крупу и макаронные изделия. Рабочим ежедневно полагалось 600–800 г хлеба, служащим – 400–500 г, иждивенцам и детям – 400 г. Кроме того, трудящиеся крупных предприятий имели право приобрести в месяц 2,2 кг мяса или рыбы, 1,5 кг крупы и макаронных изделий, 0,6 кг сахара, 0,6 кг жиров[285]. Наряду с продовольствием, по строгим лимитам распределялись другие потребительские товары. С января 1942 г. во всех городах и рабочих поселках вводились карточки на промышленные товары. В зависимости от категории населения на них устанавливалось определенное количество купонов. Рабочие и ИТР получали карточки на 125 купонов, служащие – на 100, иждивенцы, дети и учащиеся – на 80. Для налаживания бесперебойного снабжения труженики оборонной индустрии прикреплялись к магазинам, действовавшим при отделах рабочего снабжения предприятий. Они обеспечивались продуктами питания и промтоварами по самым высоким нормам, позволяли удовлетворить лишь самые минимальные потребности трудящихся.

Для эффективного использования имевшихся материальных стимулов правительство стремилось дифференцировать объем социально-бытового обеспечения работников. По постановлению СНК СССР от 18 октября 1942 г. «О порядке снабжения продовольственными и промышленными товарами рабочих промышленных предприятий» трудящиеся за перевыполнение норм выработки получали право на дополнительное питание, первоочередное приобретение и ремонт предметов домашнего обихода, а за прогул – лишались части хлебного пайка[286]. Благодаря этой инициативе администрации оборонных предприятий приняли меры по созданию механизма натурального поощрения передовиков производства. На красноярском заводе № 477 были введены «книжки двухсотника», владельцы которых могли рассчитывать на сверхлимитное снабжение продуктами за счет подсобного хозяйства. Ежемесячно 200–300 рабочих, выполнявшие от двух и более норм, питались по повышенным нормам в отдельной столовой. Кроме того, лучшим труженикам военного производства вручались талоны или ордера, также позволявшие бесплатно получать обеды в столовой, товары повседневного спроса. На омском заводе № 29 «стахановцам-гвардейцам сталинского графика» полагались двухкилограммовая пайка хлеба, два талона на дополнительное питание, талон на промтовары, право на первоочередное культурно-бытовое обслуживание. Аналогичным образом поощрялись победившие в соревновании комсомольско-молодежные бригады. В декабре 1943 г. в Новосибирске фронтовая бригада Рузис за первое место в соревновании была премирована промтоварами на сумму в 5 тыс. руб., фронтовая бригада Ченцовой за второе место – на сумму в 3 тыс. руб. Бригады Симоненко, Карленкова, Жудина за третье место получили промтовары на сумму 2 тыс. руб.[287]. Такая поддержка в условиях дефицита и повышения цен в большей степени стимулировала трудовую активность рабочих, чем зарплата или премия.

Вместе с тем, острый товарный дефицит не позволял в полной мере использовать потенциал нормированного снабжения для мобилизации рабочих на выпуск вооружения и боеприпасов. Например, в 1944 г. на красноярском заводе № 477 фонды по тканям были обеспечены от 50,0 до 84,4 % от плана, по швейным изделиям – на 67,7 %, по обуви – на 39,6 %[288]. Существовали проблемы и с распределением товаров внутри производственных коллективов. Во втором и третьем кварталах 1944 г. на заводах № 580 и 703 при наличии товарного фонда трудящимся не выдавались хлопчатобумажные и швейные изделия, обувь. Низкий уровень материально-бытового обеспечения и его периодические сбои негативно отражались на заинтересованности работников в трудовой деятельности. В связи с этим заводское руководство стремилось использовать широкий круг моральных стимулов, побуждавших рабочих к выполнению плана.

В военные годы одним из факторов, мобилизующих трудящихся на реализацию производственной программы, являлось социалистическое соревнование. Его участники брали соцобязательства, в которых предусматривалось увеличение норм выработки, перевыполнение месячного плана, двух– и многостаночное обслуживание, совмещение профессий, экономия электроэнергии и материалов, улучшение качества продукции за счет снижения брака, внедрение рационализаторских предложений, подготовка новых кадров и повышение квалификации. Выполнение соцобязательств учитывалось на графиках, на которых фиксировались суточные показатели трудовой деятельности отдельных рабочих или бригад. В конце месяца по итогам соцсоревнования его победители получали материальное и моральное поощрение. За выработку двух норм рабочему присваивалось звание «двухсотника», от двух до десяти норм – «многосотника», от десяти и более норм – «тысячника», за выполнение месячного плана за двадцать дней – двадцатника, обслуживание нескольких станков – многостаночника. Передовым комсомольско-молодежным бригадам, становившимся «фронтовыми» и «гвардейскими», вручались переходящие красные знамена, ценные подарки и премии. В случае невыполнения обязательств работники и производственные коллективы лишались почетных званий.

Мобилизующий эффект соревнования в значительной степени обуславливался наглядной агитацией, широко использовавшейся партийными и комсомольскими организациями оборонных предприятий. Весной 1942 г. с появлением первых тысячников в цехах комбината № 179 были вывешены плакаты «Честь и слава новаторам производства, тысячникам Ширшову, Савельеву, Марценкевичу», «Привет новому тысячнику комсомольцу Микину». На новосибирском заводе № 188 для похвалы отличившегося труженика в цехе появлялся плакат, на котором отмечалась его фамилия, выражались благодарность и пожелание дальнейших производственных успехов от имени дирекции и партийной организации. Особенно активно эти успехи пропагандировались в комсомольско-молодежных бригадах. В начале 1943 г. на одном из военных заводов Новосибирска в бригаде Бориса Суркова максимальных показателей достигла комсомолка Туманова. Для ее морального поощрения в цехе был вывешен яркий плакат «Фронтовое спасибо комсомолке Тумановой!». Нередко на предприятиях использовались агитационные материалы, в которых содержалось обращение к каждому рабочему. Например, ветеран омского завода № 174 Валериан Александрович Белов вспоминал, что в цехе висел большой лозунг, оформленный в стихотворной форме:

«Сегодня мы сил не жалеем своих, И Родина-мать говорит патриоту “На фронте дерется боец за троих, А ты за троих налегай на работу!”»[289]

В. А. Белов отмечал, что данный лозунг имел сильное эмоциональное воздействие на него и его сверстников-подростков, осознававших, что самоотверженный труд необходим для достижения победы над врагом.

Кроме публичного признания трудовых достижений стахановцев, одной из функций наглядной агитации являлось общественное порицание рабочих, бригад, цехов, отстававших от производственного графика. На новосибирском заводе № 188 у станка работника, не справлявшегося со сменным заданием, появлялся «Сигнал тревоги», где фиксировалось невыполнение норм выработки и обязательный объем выпуска изделий за смену. Имела место и аппеляция к патриотическим чувствам: «Вы должны, как патриот своей Родины, отомстить кровавым фашистским собакам, дать больше смертоносной продукции на их головы»[290]. На красноярском заводе № 4 у рабочих мест производственников, невыполнявших нормы выработки, вывешивались «боевые листки» следующего содержания: «Универсал» – станок исправный, должен дать детали в срок. Но сорвал их лодырь «бравый», фрезеровщик Казаков». Хлесткая критика била также по трудящимся, выпускавшим бракованные изделия. На оборонных предприятиях Новосибирска у станков бракоделов висели панно с надписью «Из-за допущенного тобою брака будет уничтожено одним фрицем меньше!». На омском заводе № 166 в аналогичных случаях использовался красноречивый лозунг «Брак – преступление перед Родиной»[291]. Данные информационно-пропагандистские приемы способствовали созданию в заводских цехах атмосферы ударного труда, позволявшей мобилизовать трудящихся на выполнение фронтовых заказов.

Большую роль в мобилизации новых рабочих на бесперебойный выпуск продукции для фронта играло также шефство над ними со стороны кадровых производственников. Так, летом 1942 г. в один из цехов красноярского завода № 4 поступили 14-15-летние подростки. Из-за отсутствия технических навыков они ломали резцы, необходимые для обработки заготовок, изготавливали бракованные детали, не выполняли нормы выработки. Подростки часто отвлекались от работы, хулиганили и устаивали драки во время смены. За воспитание этой «ватаги» взялись парторг Егоров и начальник цеха Федоров. Они рассказали юным рабочим о положении на фронте, о своей трудовой биографии, о вреде, который наносился производству из-за поломки резцов, плохой работы и т. д. Результатом этих воспитательных мероприятий стало добровольное включение девяти подростков во фронтовые бригады, в которых они стали выполнять нормы выработки от 148 до 193 %[292]. Следовательно, отеческое отношение к молодежи со стороны начальников, сознательно взявших на себя функцию воспитателей, являлось средством ее побуждения к труду.

Массовое вовлечение в соревнование значительных масс молодежи, поступившей на заводы и фабрики, привело к увеличению численности и доли передовиков производства. В первом полугодии 1942 г. на предприятиях НКБ, действовавших в Новосибирской области, насчитывалось 4343 стахановца, в первом полугодии 1943 г. – 10750. В целом за год удельный вес данной категории трудящихся вырос с 13,3 до 25,6 %. В конце 1942 г. на заводе № 153 числилось 7,7 тыс. стахановцев и ударников (49,4 %), в начале 1945 г. – 7,5 тыс. (68,2 %). Наряду с отдельными передовиками, росло и число комсомольско-молодежных бригад. На военных заводах Новосибирска их количество увеличилось с 297 в январе 1943 г. до 1986 в январе 1945 г., численность рабочих в них – с 1152 до 12966. Всего в конце войны в Сибири действовали 18800 бригад, в которых трудились десятки тысяч юношей и девушек[293]. При этом визитной карточкой большинства коллективов молодых рабочих стало существенное перевыполнение норм выработки. На 1 января 1945 г. в Новосибирской области 1957 бригад выполняли задания на 100–150 %, 859 бригад – на 150–200, 538 бригад – на 200–300, 148 бригад – свыше 300 %[294]. Одним из условий высокой производительности труда членов бригад служило соцсоревнование, обладавшее существенным мобилизационным потенциалом.

В целом накануне и в годы Великой Отечественной войны одним из важнейших механизмов государственной политики являлась экономическая мобилизация людского потенциала, направленная на формирование, закрепление и эффективное использование кадров оборонно-промышленного комплекса. Этот механизм оказался наиболее востребованным в восточных районах СССР, в том числе Сибири, куда эвакуировались сотни заводов по выпуску вооружения и боеприпасов. Для обеспечения оборонных предприятий рабочей силой в регионе проводились специальные мероприятия по изменению в связи с обстоятельствами форм комплектования заводских коллективов, условий и содержания профессионального обучения, правового статуса трудящихся, способов стимулирования их производственной деятельности. Из-за сокращения кадровых контингентов в связи с призывом в армию осуществлялась по сути дела мобилизация незанятого населения на предприятия индустриального комплекса, в первую очередь связанные с военным производством. Интенсивный приток на предприятия женщин и молодежи, не имевших технических знаний и навыков, требовал сокращения продолжительности массовой подготовки новых рабочих, увеличения её темпов и интенсивности. Однако принудительный характер трудоустройства и очень короткий срок адаптационного периода в производственном коллективе при наличии повседневных тягот и лишений не способствовал стабилизации кадров на оборонных заводах. Попытки решения данной проблемы с помощью административно-репрессивных мер не приводили к весомым результатам, поскольку страх перед ними нивелировался неимоверно тяжелыми условиями труда и быта. Материальные стимулы также имели недостаточный мобилизующий эффект в плане интенсификации трудовой деятельности. И только комплекс мер по моральному стимулированию трудящихся приводил к желаемым результатам. Действенным способом мобилизации рабочих на бесперебойный выпуск вооружения и боеприпасов являлись информационно-пропагандистские рычаги, служившие инструментом публичного признания высоких результатов трудовой деятельности отдельных рабочих и их порицания за невыполнение норм в ходе соцсоревнования. Можно даже отметить, что в комплексе мобилизационных мер по обеспечению кадрами предприятий оборонно-промышленного комплекса Сибири моральное стимулирование трудовой деятельности рабочих являлось наиболее эффективным.

Глава 6. Сибирский тыл СССР в годы «холодной войны»

События Великой Отечественной войны показали, что мобилизационная система, созданная в СССР в 1930-е гг., работает успешно и выдержала суровое испытание временем, а значит, выбранный курс в государственной политике может быть продолжен. Тем более что ориентиры в развитии экономики, связанные с мобилизационными решениями и приоритетом развития тяжелой промышленности, повышающей обороноспособность страны, были сохранены.

Одним из крупных экономических проектов СССР, осуществлявшихся после окончания Второй мировой войны, можно назвать дальнейшее укрепление сибирского тыла, которое происходило на новой научно-технической и организационной основе. Сибирь, как тыловой регион государства, не утрачивала своей значимости, а учитывая её геополитическое положение и сохраняющиеся минерально-сырьевые и прочие природные ресурсы, становилась ещё более ценной в социально-экономическом и геополитическом развитии всей страны.

После Второй мировой войны противоборство ведущих мировых держав не закончилось, а стало развиваться с новой силой. США не могли смириться со значительным усилением СССР и ростом его международного авторитета после Победы над Германией и её союзниками в Великой Отечественной войне. Строились новые планы против СССР в достижении мирового господства теперь уже с помощью ядерного оружия. В такой обстановке развернулась так называемая «холодная война», которая как и обычная горячая объективно потребовала государственных мобилизационных решений, которые в Сибири были направлены на укрепление и дальнейшее усиление здесь в связи с требованиями времени экономического и военно-стратегического тыла государства.

Проблемы организации сибирского тыла в российской государственной политике начали обсуждаться ещё на рубеже XIX–XX вв., когда в связи с активизацией железнодорожного строительства в восточном направлении наметилось и движение сюда экономической и политической жизни страны. Сибирь в составе Российского государства всегда рассматривалась как важный ресурсно-экономический и стратегический район, на который могут посягать как соседи, так и иные державы, нуждающиеся в сырьевых и прочих природных ресурсах. Кроме того, Сибирь представляла большой интерес в силу своего геополитического положения. Здесь был обозначен географический центр России, равноудаленный как от западных, так и восточных рубежей, а обилие природных богатств сибирского края делало регион мощным экономическим резервом государства в случае военных конфликтов и на западе, и на востоке.

Идея создания сибирского тыла незримо присутствовала при разработке стратегических планов правительства под руководством С. Ю. Витте. Да и последующие составы российских правительств, рассматривая вопросы о заселении Сибири, об освоении русскими её безбрежных пространств, так или иначе, имели в виду формирование в регионе достаточно крупного экономического потенциала, который можно использовать в случае войны в любом географическом направлении.

После русско-японской войны 1905–1907 гг. появились конкретные планы. Одними из первых были разработки Бюро экономических исследований Руммера, организованного в Петербурге на средства известного в начале века художника и общественного деятеля А. А. Борисова – активного сторонника и пропагандиста транспортного и вообще хозяйственного освоения северных и восточных районов России. Они касались проектов создания в центре Западной Сибири (район г. Колпашево и далее по параллели до с. Мужи) целого комплекса металлургических, машиностроительных, химических производств, способных стать основой военной промышленности. Здесь же в процессе крестьянского заселения и сельскохозяйственного освоения со временем можно было организовать экономически крепкий тыловой район страны[295].

Мероприятия общегосударственного масштаба стали разрабатываться с началом Первой мировой войны, которая потребовала тотальной милитаризации экономики, увеличения объемов производства, все больших сырьевых и прочих материальных ресурсов в условиях резко сократившихся возможностей внешнеэкономических отношений. Развитие производительных сил восточных регионов России, в том числе Сибири, приобрело особый интерес.

Строились планы создания комплексов военно-промышленных производств. В Кузбассе были предприняты попытки начать строительство крупного угольно-металлургического центра, которые были высоко оценены советским правительством после заключения Брестского мира в 1918 г. Однако в условиях развернувшейся Гражданской войны эти вопросы потеряли свою актуальность, и к ним пришлось вернуться позже в процессе разработки планов индустриализации Сибири.

В годы первых пятилеток в регионе были заложены основы базовых индустриальных отраслей экономики, позволявшие создание здесь военно-оборонной промышленности. Во второй половине 1930-х гг. в государственной политике СССР стало разрабатываться специальное стратегическое направление, связанное со строительством в восточных районах, так называемых предприятий-дублеров, которые могли в случае войны заменить располагавшиеся в основном в европейской части страны авиационные и танковые заводы, производства боеприпасов, артиллерийского оборудования и т. д. Таким образом, предпринимались попытки решать вопросы создания резервных экономических баз и предприятий на случай войны в тыловых областях СССР.

Основные стратегические решения были записаны в резолюциях XVII съезда ВКП (б), директивах второго и третьего пятилетних планов. 31 января 1938 г. при Комитете Обороны СССР была создана военно-промышленная комиссия, в задачу которой входила мобилизация не только военной, но и всей промышленности для производства самых новейших средств вооружения и обеспечения армии. Одним из направлений работы нового государственного учреждения стала организация форсированного строительства на Урале и в Западной Сибири авиационных и танковых заводов, предприятий по производству боеприпасов, артиллерийского оборудования. Отдельные заводы создавались в Кемерово, Красноярске, Иркутске, Хабаровске, Владивостоке. Последующие события показали, что решение о создании мощной оборонной промышленности в Азиатской части страны было стратегически верным и своевременным, хотя, по мнению многих современных историков и политиков, несколько запоздалым. Не все имеющиеся проекты удалось реализовать к началу Великой Отечественной войны, но военно-оборонный потенциал СССР значительно вырос. За 1939–1941 гг. расходы на оборону в государственном бюджете увеличились с 18,6 % до 32,6[296].

Военно-оборонные предприятия в СССР были отмечены особым вниманием. В их пользу перераспределялись все финансовые, трудовые и прочие материальные ресурсы. Деятельность военных заводов находила и моральную поддержку, как у властей, так и в обществе. Предприятия, производящие военную продукцию, в первую очередь получали все необходимое, быстро наращивали объемы производства, добиваясь высоких результатов. Таким образом, можно сделать выводы, что уже в предвоенные годы в советской государственной политике выстраивалась довольно действенная стратегия создания сибирского тыла, которая была в полной мере реализована в годы Великой Отечественной войны и обеспечила Победу в ней советского народа над фашистской Германией.

Годы Великой Отечественной войны наложили особый отпечаток на процессы хозяйственного развития восточных районов страны. К осени 1942 г. на Урал прибыло 830 предприятий, в Сибирь – более 400. С одной стороны, они увеличили промышленный потенциал региона, а с другой – превратили его в кузницу оружия, что затормозило прогрессивное социально-экономическое развитие. Промышленные предприятия, не относящиеся напрямую к военному производству, были вынуждены работать в условиях сокращения капиталовложений, материально-технических ресурсов, численности рабочих и служащих. Вместе с тем, неуклонно рос выпуск военной продукции в регионе. В структуре промышленного производства приоритетные позиции заняли отрасли, формировавшие фонд военного потребления. В 1942 г. Сибирь давала около 1/3 общесоюзного производства чугуна, свыше 1/4 стали и проката, почти 1/2 кокса и 1/3 марганца. За счет Урало-Кузнецкого комбината СССР к 1943 г. превзошел Германию по производству качественного металла, что несомненно послужило залогом победы в войне. Сибирь в большом количестве поставляла не только черные, но и цветные металлы, особенно после пуска Норильского промышленного комплекса, Новокузнецкого алюминиевого и ферросплавного заводов, Беловского цинкового[297].

В годы войны на Кузнецком металлургическом комбинате были пущены электроплавильный и прокатный цехи, что позволило выплавлять специальные виды сталей, необходимых для военных целей. Металлурги Кузбасса в содружестве с учеными под руководством академика Бардина И. П. впервые в мире за кратчайшие сроки освоили выпуск броневой стали в большегрузных мартеновских печах, что явилось подлинной революцией в технологии производства качественного металла. Уже во второй половине 1941 г. металлурги перевели производство на военные рельсы и добились резкого увеличения выпуска специальных сталей и высокосортного броневого листа. В 1941–1945 гг. выплавка чугуна на КМК выросла с 1599 до 1643 тыс. т, стали – с 2080 до 2290 тыс. т, проката – с 1384 до 1638 тыс. т. К концу войны новые марки стали и профили проката составляли около 80 % всей продукции комбината. Из стали, выплавленной на комбинате в военное время, можно было изготовить 100 млн снарядов, 50 тыс. тяжелых танков, 45 тыс. самолетов[298].

В результате в годы Великой Отечественной войны в Сибири образовалось сразу несколько мощных центров военного производства, которые располагались в Новосибирске, Омске, Кемерово, Красноярске и других городах региона. Только в Новосибирске к концу войны действовало 8 заводов Наркомата боеприпасов, в том числе один из крупнейших в стране комбинат № 179 (в послевоенное время знаменитый «Сибсельмаш») по производству снарядов. Наркомат авиационной промышленности имел в Новосибирской области 4 завода, в том числе завод им. Чкалова по производству истребителей для фронта. К ведению Наркомата вооружения относились 3 новосибирских завода, Наркомата электропромышленности – 10. После завершения войны эвакуированные предприятия в большинстве своём остались в Сибири[299].

Решающую роль в обеспечении промышленности и транспорта СССР топливом и коксом сыграли угольные бассейны Сибири. Их доля в общегосударственной добыче угля увеличилась с 19 % в 1940 г. до 38 % в 1942. Высокими темпами развивалась сибирская электроэнергетика. В то время как за годы войны производство электроэнергии по стране уменьшилось, в Сибири оно возросло вдвое. В военные годы удельный вес Сибири в общесоюзной выработке электроэнергии увеличился более чем в 2 раза, что имело большое значение для слаженной работы сибирского тыла и укрепления обороноспособности государства в целом.

Высокими темпами развивалось машиностроение и металлообработка, При общем росте промышленного производства в Западной Сибири за первые два года войны в 2,5 раза, продукция машиностроения и металлообработки увеличилась в 8 раз, а связанного с военным производством в 30 раз. В целом в 1941–1945 гг. объем промышленного производства Западной Сибири увеличился почти в 3, а Восточной – в 1,5 раза. На Дальний Восток эвакуация промышленных предприятий не производилась по причинам сложной международной обстановки в Тихоокеанском регионе, дальности перевозок, недостатка квалифицированных кадров и т. д. Однако и здесь для нужд обороны производились бомбы, снаряды, гранаты, мины, различное снаряжение. Активно работали горная промышленность и транспорт. Было усилено внимание рыбному промыслу, который обеспечивал продуктами питания, как местное население, так и фронт. Рост промышленного производства восточных районов страны происходил главным образом за счет военных отраслей и тяжелой индустрии, работавшей на нужды обороны. Другие отрасли (лесозаготовительная, деревообрабатывающая, производство гражданской продукции) сокращали производство. Тем не менее, общий рост промышленности имел большое значение, так как закладывал основу для формирования разносторонних, в том числе и военно-ориентированных индустриальных комплексов в последующие годы.

По окончанию Великой Отечественной и Второй мировой войн необходимость в мобилизационных решениях в экономической политике СССР не исчезла. После речи У. Черчилля в Фултоне в марте 1946 г. и реакции на неё советского правительства и лично И. В. Сталина обозначилась перспектива новой мировой войны, которую на этот раз провоцировали недавние союзники СССР по борьбе с гитлеровской Германией. США к этому времени не только имели ядерное оружие, но и применяли его. Активно разрабатывались и совершенствовались средства доставки. Поэтому советскому государственному руководству ничего не оставалось делать, как искать адекватный ответ для обеспечения собственной безопасности. В результате было принято одно из важных решений о разработке и производстве в короткие сроки ядерного оружия и средств его доставки в случае применения. Разработка ракетно-ядерного вооружения стала главной государственной задачей, которая могла быть решена в условиях сложившейся в послевоенные годы социально-экономической и политической обстановки в стране только мобилизационными методами.

Необходимо было создавать в короткие сроки новые наукоемкие отрасли промышленности, всемерно развивать фундаментальные и прикладные научные исследования. Планировалось максимально задействовать Урал и Сибирь не только как территории, обладающие необходимыми природными и сырьевыми ресурсами, но и находящиеся в центре страны, на значительном отдалении от западных и восточных границ государства.

Другое направление советских мобилизационных решений в Сибири в послевоенные годы было связано с дальнейшим увеличением и усилением экономического потенциала восточных регионов, повышением их значимости в народнохозяйственном развитии СССР. Экономика советского государства после войны получила дополнительную нагрузку, так как необходимо было создавать и экономически поддерживать страны социалистического лагеря – свою геополитическую зону в противовес политике США, активизировавшим своё стремление к установлению мирового господства. Политика противодействия не могла обходиться без мобилизационных решений, которые по-прежнему, как и в предвоенные и военные годы, были связаны с сокращением потребления населения. По-прежнему приоритетным оставалось развитие промышленности, особенно тяжелых её отраслей, являющихся базовыми для любого производства. Это было записано в директивах четвертого пятилетнего плана и определено на более длительную перспективу.

В Сибири уже во второй половине 1940-х гг. активизировалось промышленное и транспортное строительство, продолжилась реализация индустриальных проектов, рассматриваемых в довоенный период. После конференции по развитию производительных сил Иркутской области, состоявшейся в августе 1947 г., было решено приступить к реализации Ангаро-Енисейской программы, стержнем которой было сооружение мощных энергетических объектов и энергоёмких производств в Восточной Сибири. Первой новостройкой стало сооружение Иркутской ГЭС на Ангаре и формирование Иркутско-Черемховского индустриального комплекса, который включил в себя и военно-оборонные предприятия, являвшиеся частью сибирского тылового района, охватывающего не только Западную, но и Восточную Сибирь.

В послевоенные годы военно-оборонная промышленность Сибири, пережив трудности конверсии, продолжила набирать темпы развития. Новосибирск оставался крупнейшим центром производства боеприпасов по самой широкой номенклатуре. На заводе им. Чкалова продолжился выпуск совершенной по своему времени военной авиационной техники. В 1948 г. завод получил правительственное задание наладить серийный выпуск реактивных летательных аппаратов и вскоре приступил к выпуску крупных серий самолетов Миг-15, Миг-17 и Миг-19. Истребители Миг-19 обеспечивались новейшей инфракрасной системой перехвата, позволявшей во взаимодействии с наземными средствами наведения обнаруживать и пеленговать самолеты противника на расстоянии до 20 км. Самолеты этой марки были высшим достижением реактивной боевой техники того времени.

С конца 1955 г. на заводе им. Чкалова началось производство самолетов-перехватчиков типа СУ. В короткие сроки коллектив завода освоил серийное производство самолетов СУ-9, которые стали занимать ведущие места в Военно-воздушных силах СССР по своим летно-тактическим данным. На них устанавливались мировые рекорды по скорости и высоте полета. На заводе осваивалось серийное производство новейших истребителей-перехватчиков ЯК-28, которые также как и самолеты марки СУ по своим летно-тактическим характеристикам опережали лучшие образцы зарубежной авиационной техники. В едином комплексе в Новосибирске действовали производственные цеха, научно-исследовательские и проектные организации. За все годы производственной деятельности в советский период завод им. Чкалова освоил производство 27 типов самолетов, передал в Вооруженные Силы СССР 26700 боевых машин, в том числе в 1946–1965 гг. более 10000 реактивных самолётов[300].

Вторым крупным центром военно-оборонной промышленности в Сибири являлся г. Омск. Здесь находилось три завода авиационной промышленности, несколько предприятий по производству боеприпасов, военной электроники и радиотехники. Сформировавшийся в годы Великой Отечественной войны Омский авиационный завод (№ 166) производил самолеты типа АН, запасные части для авиационной техники. Моторостроительный завод им. Баранова выпускал в большом количестве двигатели для авиационной и ракетной техники и запасные части к ним. Завод № 20 изготавливал на специально созданном производстве ракетную технику, агрегаты для ракетных двигателей и другую аппаратуру.

В Красноярске на машиностроительном заводе им. В. И. Ленина, знаменитом индустриальном детище первых пятилеток «Красмаше», приступили к производству сложнейшей ракетно-космической техники. Завод до 1941 г. выпускал оборудование для угольной, золотодобывающей и нефтяной промышленности: шахтные подъемные машины, лебедки, проходческие комбайны, врубовые машины и вагонетки. С началом войны перешел в распоряжение Наркомата вооружения. В него влились эвакуированные из западных районов страны Коломенский завод им. Ворошилова, частично Ленинградские заводы «Арсенал» и «Большевик», Калужские и Сталинградские машиностроительные заводы. Основной продукцией объединенного завода стали автоматические зенитные пушки. Первый эшелон пушек из Красноярска на фронт был отправлен уже 15 ноября 1941 г. Всего за годы войны «Красмаш» произвел 26 тыс. пушек различных систем, более 5 тыс. минометов, 220 тыс. крупных авиабомб, 3500 морских мин[301].

В послевоенные годы на «Красмаше» продолжалось серийное производство автоматических зенитных пушек. С 1958 г. по специальным решениям правительства началась реконструкция завода с целью производства здесь новой ракетно-космической техники. С 1959 по 1965 гг. производственные площади завода увеличились втрое, численность работающих – вдвое, а объем валовой продукции – в 3,3 раза. В результате организовано высокотехнологическое производство ракетно-космической техники, налажен выпуск первых советских баллистических ракет. С 1959 г. «Красмаш» работал в едином комплексе с ОКБ-10 (НПО прикладной механики, Красноярск-26) в направлении проведения опытно-конструкторских работ и изготовления ракетно-космической техники. К 1964 г. в Красноярске было освоено производство ракет-носителей для выведения на круговые орбиты легких спутников, позже баллистических ракет морского базирования.

Реализация дорогостоящих военно-оборонных проектов осуществлялась за счет ущемления сферы потребления советских людей. Социальное развитие в СССР хотя и получило определенные стимулы в послевоенные годы, но по-прежнему, как и в 1930-е гг., не являлось главной целью правительства. Начавшийся в мире новый виток гонки вооружений требовал все больших затрат. И. В. Сталин, выступая перед избирателями 9 февраля 1946 г., говорил, что в развитии советской экономики можно выделить четыре приоритета: это металл, необходимый для вооружения и оборудования предприятий, производящих вооружение, топливо – для поддержания работы заводов и фабрик и транспорта; хлопок – для производства обмундирования и хлеб – для снабжения армии. «Нам нужно добиться того, чтобы наша промышленность могла производить ежегодно до 50 млн т чугуна, до 60 млн т стали, до 500 млн т угля, до 60 млн т нефти. Только при этом условии можно считать, что наша Родина будет гарантирована от всяких случайностей.»[302].

Понятно, что при таких установках на второй план отходило решение социальных вопросов, развитие производства средств потребления. По-прежнему, как и в годы первых пятилеток, основные стратегические направления промышленной политики СССР связывались с развитием тяжелой промышленности, производящей средства производства и военную продукцию. Нельзя забывать, война нанесла огромный урон экономике страны. Только прямой ущерб по данным Госплана СССР, непосредственно связанный с уничтожением материальных ценностей составлял не менее 680 млрд руб. в ценах 1940 г. или вдвое больше того, что было вложено в народное хозяйство за все довоенные пятилетки вместе взятые[303].

В первые послевоенные годы в Сибири значительные средства в промышленности затрачивались и в связи с перестройкой производства на выпуск мирной продукции, на возмещение изношенного за годы войны оборудования. Прежде всего, это осуществлялось в машиностроении, металлургии, угольной промышленности. Предприятия легкой и пищевой отраслей в расчетах первого послевоенного четвертого пятилетнего плана не получили должного развития.

В последующих перспективных наметках, обозначенных в пятом и шестом пятилетнем планах, для Сибири разрабатывалась широкая программа индустриального освоения, дальнейшего движения индустрии на восток, максимального приближения промышленности к источникам сырья и топлива, развития энергетики, алюминиевой промышленности, лесохимии. И снова мало говорилось о социальной составляющей перспективных планов. В решениях ХХ съезда КПСС отмечалось, что восточные районы имеют огромное значение для социально-экономического развития СССР. Здесь сосредоточено до 75 % всех имеющихся в стране запасов угля, до 80 % гидроэнергетических ресурсов, четыре пятых лесных богатств, основные запасы цветных и редких металлов, огромные ресурсы химического сырья, железной руды, строительных материалов. Поэтому необходимо более энергично вводить в действие эти ресурсы, обеспечить эффективное их использование в интересах дальнейшего развития производительных сил страны.[304] И практически не говорилось о производственных отношениях и вообще о жизни людей, которые будут претворять в жизнь грандиозные планы. Считалось, что само собой все образуется. Главное – сооружение индустриальных гигантов на благо экономического и военно-оборонного положения страны, а остальное все не очень важно. Благосостояние, улучшение жизни созидателей предусмотрено в будущем.

В послевоенные годы всё внимание было приковано к реализации «атомного проекта». В 1945 г. после августовских взрывов в Хиросиме и Нагасаки все возможное и невозможное стало предприниматься для производства в СССР атомного оружия. В условиях складывавшегося противостояния в мире двух крупнейших держав СССР и США, по мнению руководства страны, нельзя было допустить монопольного владения США атомной бомбой. Поэтому, все планы, вынашиваемые в военные годы о масштабном научном и экономическом сотрудничестве с США и другими странами – союзниками по антигитлеровской коалиции, были нарушены. Атомный проект разрабатывался в условиях строгой секретности и исключительно за счет внутренних резервов СССР.

В создавшихся политических и экономических обстоятельствах военно-оборонный комплекс получал беспрецедентные возможности для своего развития в рамках уже отработанной в теории и практике мобилизационной модели социально-экономического и политического развития СССР. Создавались новые государственные структуры, наделенные чрезвычайными полномочиями и возглавляемые выдающимися учеными и организаторами того времени. Они стремительно разворачивали свою деятельность, в которую вовлекался все более широкий круг людей, институтов, предприятий, отраслей промышленности. Созданная в стране административно-командная система могла эффективно выстраивать в ряд по мере исполнения конкретные мероприятия, концентрировать всевозможные ресурсы на решение главных стратегических задач.

Организационные основы мобилизационного исполнения атомного проекта закладывались в результате серии постановлений Государственного комитета обороны (ГКО) СССР, принимаемых ещё в годы Великой Отечественной войны. Академик В. В. Алексеев разделил организационные мероприятия по созданию ядерных вооружений в СССР на два этапа. Первый начался с распоряжения ГКО от 28 сентября 1942 г. «Об организации работ по урану», где предписывалось возобновление прерванных войной работ по исследованию и использованию атомной энергии, а Академии наук вменялось в обязанность создать для этих целей специальную лабораторию. Итогом этого этапа к 1945 г. стали первые разведочно-исследовательские работы в области изучения атомного ядра[305].

Начало второму этапу (август 1945 – август 1949 гг.) положило испытание атомной бомбы в США, а также бомбардировка Хиросимы и Нагасаки. 20 августа 1945 г. вышло постановление ГКО СССР о создании особого органа для руководства секретными работами «по использованию внутриатомной энергии урана». Председателем Специального Комитета№ 1 был назначен Л. П. Берия, в то время нарком внутренних дел и заместитель председателя ГКО СССР. «Он сосредоточил в своих руках огромную власть – как политическую, так и социально-экономическую, включая и разведывательно-репрессивную. Это давало ему возможность системно решать широкий круг задач, что в значительной степени обеспечивало успех дела.»[306].

В Комитет по решению И. В. Сталина вошли так же секретарь ЦК ВКП (б) Г. М. Маленков, председатель Госплана Н. А. Вознесенский, ученые-атомщики И. В. Курчатов, П. Л. Капица, крупные организаторы промышленного строительства Б. Л. Ванников, А. П. Завенягин, М. Г. Первухин и др. Спецкомитету№ 1 предоставлялось право издавать «распоряжения, обязательные к выполнению для наркоматов и ведомства». В случаях, требующих решения Правительства вносить предложения непосредственно на утверждение его главы. В постановлении «О Спецкомитете» оговаривалось, что «никакие организации, учреждения и лица без особого разрешения Государственного Комитета Обороны не имеют права вмешиваться в его деятельность»[307].

В дальнейшем роль Спецкомитета№ 1 еще более укреплялась в системе партийно-государственной иерархии СССР. Она сохранялась на высоком уровне до ликвидации этого органа в 1953 г., а созданная им система приоритетов в развитии и финансировании атомной отрасли просуществовала практически в неизменном виде до конца 1980-х гг. Подобные организации, созданные в рамках мобилизационной системы, работали достаточно эффективно, так как в силу своего прямого вертикального подчинения и надведомственного характера могли обеспечивать необходимую концентрацию ресурсов и усилий многочисленных исполнителей для осуществления крупных государственных проектов, а соответственно и добивались впечатляющих прорывов в развитии науки, техники и технологии.

Деятельность Спецкомитета № 1 показала возможность эффективного решения приоритетных проблем научного и военно-оборонного значения. По мнению Е. Т. Артемова создание Спецкомитета № 1 стало основным мероприятием советского правительства в 1940-е гг., означавшим применение высокоэффективного программно-целевого метода в решении важнейших государственных проблем, посредством чего в короткие сроки удалось создать, как атомную промышленность СССР в качестве совершенно новой отрасли народнохозяйственного комплекса, так и систему ракетно-ядерных вооружений, без которых во второй половине ХХ в., к сожалению, не мыслилось сосуществование ведущих держав мира. «Высший орган государственной власти сформулировал общенациональную цель: в кратчайшие сроки овладеть ядерной энергией и создать атомную бомбу. Она была развернута в иерархическую систему конкретных взаимоувязанных задач, достижение которых осуществлялось посредством реализации частных мероприятий. Для выполнения последних привлекались нужные организации независимо от их ведомственной принадлежности. Им целевым назначением выделялись ресурсы. Ход работ жестко контролировался «сверху». По промежуточным результатам происходило уточнение основных целей и задач, намечались дополнительные меры для их достижения.»[308].

Кроме Спецкомитета № 1 существовал еще Спецкомитет № 2, ответственный за создание реактивной техники под руководством А. Г. Маленкова и Спецкомитет № 3, связанный с разработкой радиолокационных систем, возглавляемый М. З. Сабуровым. В начале января 1946 г. был создан общесоюзный комиссариат, объединивший основные объекты упраздненного наркомата боеприпасов, а также тракторные заводы и другие многочисленные производства, ранее снабжавшие Красную Армию вооружением и самой современной техникой. Новое ведомство возглавил известный советский нарком Б. Л. Ванников.

Реализация советского атомного проекта как нельзя лучше продемонстрировала способность к мобилизации советской государственной системы. Сибирь, как тыловой район, была задействована практически сразу же после окончания Великой Отечественной войны, когда проектировались первые производства ядерного комплекса в СССР. В конце 1940-х гг. развернулось строительство двух крупных сибирских предприятий атомной промышленности: в Новосибирске завода № 250 (ныне Новосибирский завод химконцентратов) и Сибирского химического комбината № 816 около Томска (Томск-7, г. Северск). После их сооружения завод Химконцентратов осуществлял переработку урановой руды, выпускал топливо для реакторов, нарабатывающих оружейный плутоний, топливные стержни и тепловыделяющие сборки. А Сибирский химический комбинат, на возведенных пяти атомных реакторах и пяти заводах, серийно производил делящиеся материалы и изготовлял из них элементы и в целом ядерные заряды различной модификации. Всего на этих двух предприятиях действовало 8 самых крупных в СССР из 13 имеющихся атомных ректоров по выработке оружейного плутония. За все годы их производственной деятельности они произвели до 80 % плутония в стране и вместе с другими предприятиями военно-оборонного комплекса в Сибири более 50 % оружейного урана[309].

Несколько позже в Сибири были построены ещё три предприятия по обогащению урана и изготовлению его оружейной формы. В 1950–1964 г. на берегу Енисея в 64 км от Красноярска в толще гранитных скал на глубине 200–250 км от поверхности сооружался Красноярский горно-химический комбинат (Красноярск-26, г. Железногорск). В 1957 г. выдал первую продукцию – обогащенный гексафторид урана, служивший сырьем для других атомных предприятий, Ангарский электролизно-химический комбинат (г. Ангарск Иркутской области). 30 октября 1962 г. в 150 км восточнее Красноярска начал работу Электрохимический комбинат № 825, известный как Красноярск-45 (г. Зеленогорск)[310]. Все эти предприятия атомной промышленности нуждались в большом количестве электроэнергии, которую могли дать крупнейшие ГЭС Сибири, построенные на Ангаре и Енисее. Необходимость снабжения электроэнергией секретных атомных производств в Красноярском крае также была одной из весомых причин для активизации изучения в 1950–1960-е гг. проблем, связанных с формированием Канско-Ачинского топливно-энергетического комплекса. Для получения 1 кг высокообогащенного урана требовалось 175–200 кг руды и около 600 000 квт. часов электроэнергии[311].

Сибирский регион советским государственным управлением оценивался, как и в предыдущий период, в качестве надёжного тылового района страны. Здесь наилучшим образом сочетались различные возможности для создания новых производств военно-стратегического назначения. Построенные в 1950–1960-е гг. крупнейшие в мире энергетические объекты с избытком могли обеспечивать электроэнергией предприятия атомного производства. Сибирские реки давали огромную массу воды низкой температуры и высокой степени чистоты для охлаждения атомных реакторов. Пространства региона, находившиеся в центре страны и покрытые в основном таёжными лесами, являлись малоуязвимыми для вражеского нападения и с суши, и с воздуха. А в условиях закрытости страны и умения служб государственной безопасности сохранять её секреты, сибирские предприятия атомного комплекса долгие годы были недосягаемыми и для иностранных разведок.

«Закрытые» предприятия и целые города, работающие и живущие в особо секретном режиме в годы «холодной войны» стали своеобразным феноменом существования «сибирского тыла» СССР. Они получали приоритетное развитие не только в производственной сфере, но и социальной. Здесь для населения и трудовых коллективов разрабатывались и реализовывались различные социально-экономические программы, повышающие уровень условий труда и жизни в целом. Для трудящихся секретных предприятий заранее планировалась более высокая заработная плата и более значительная поддержка за счет общественных фондов потребления. Со временем «закрытые» города Сибири превращались в некие оазисы благоустроенной и обеспеченной жизни, хотя и проистекавшей за колючей проволокой.

«Закрытые» города, находясь на особом режиме, существовали в более благоприятных условиях по сравнению с обычными населенными пунктами СССР. Они отличались более высоким уровнем благоустройства, обеспечения товарами и продовольствием. Их индустриальную основу составляли атомные промышленные комбинаты, НИИ, КБ, испытательные полигоны, которые имели самое современное оборудование, технологии, высококвалифицированные кадры. В советском промышленном комплексе в «закрытых» городах находился самый высокий научно-технический и опытно-производственный потенциал, позволяющий производить продукцию самого высокого качества. Создание «закрытых» индустриальных центров в восточных районах значительно повысило их роль в военно-оборонном комплексе страны.

В Сибири первый «закрытый» город, связанный с атомной промышленностью, начал строиться около Томска в связи с сооружением Сибирского химического комбината и получил название Северск (Томск-7). Здесь атомные производства располагались на поверхности и могли быть в случае войны разрушенными в результате бомбардировок самолетами. Учитывая развитие авиатехники, необходимо было предусмотреть другое место расположения подобных предприятий. Такое место было найдено в Восточной Сибири. В 64 км севернее Красноярска в 1950-е гг. в горе под двухсотметровой толщей земли началось строительство комбината по производству обогащенных урана и оружейного плутония. Вначале предполагалось и город, рассчитанный на 20–25 тыс. чел., разместить в горе в огромных искусственных пещерах на 50 м выше основных производственных объектов. Затем рассматривался вариант строительства города в Кантатском ущелье, над которым в целях маскировки предполагалось соорудить особый настил, на поверхности которого будут разбиты сады или насажены леса. Но после ряда обсуждений и согласований в правительстве с участием И. В. Сталина решили в горе строить только производственные объекты, а город, как обычно, открыто на огороженной территории лесного массива на берегу Енисея. Второй сибирский Атомоград известен как Красноярск-26 или г. Железногорск.

Во второй половине 1950-начале 1960-х гг. в Рыбинском районе Красноярского края было начато строительство еще одного «закрытого» города, который в секретных списках атомных объектов числился как Красноярск-45 или Заозерный-13. С 1969 г. он получил название Зеленогорск. Здесь строительство крупного электрохимического комбината и мощной ГРЭС на углях Ирша-Бородинского месторождения Канско-Ачинского бассейна развивалось уже в другое историческое время, когда нельзя было полностью пренебрегать интересами людей. В Зеленогорске практически не использовался труд заключенных. Основную массу строителей составляли военные строительные батальоны, в которых за все годы строительства побывало примерно 260 тыс. человек. По особым рекомендациям КГБ с участием в отборе партийных и комсомольских организаций в город приезжали десятки тысяч рабочих и специалистов со всей страны, которым уже по прибытию в закрытую зону обеспечивался такой комплекс социально-бытовых услуг и удобств, о которых не могли и мечтать жители многих городов СССР. В Зеленогорске за два года до пуска первой очереди электрохимического комбината было введено более 40 тыс. кв. м благоустроенного жилья, построены школы, поликлиника на 500 посещений в день, 7 детских дошкольных учреждений, первая очередь хлебозавода, несколько магазинов, в том числе 3 специализированных (мясной, молочный и хлебный). В городе имелся кинотеатр на 60 мест, тепличное и парниковое хозяйство. На всех строительных и промышленных объектах была решена проблема общественного питания.[312] Практика показала, что такая стратегия создания «закрытых» поселений способствовала своевременному пуску важных военно-оборонных объектов, обеспечивала их в избытке квалифицированными кадрами.

В Сибири создавалась сырьевая база атомной промышленности СССР. В связи с постановлением Совета Народных Комиссаров СССР от 13 октября 1945 г. «О развитии геологоразведочных работ на А-9 (уран) и Б-9 (торий) в четвертом квартале 1945 и в 1946 гг.» Комитет по делам геологии при СНК обязывался направить основные инженерные и геологоразведочные кадры на изыскание нужных месторождений. К апрелю 1946 г. рекомендовалось создать 270 геологических партий. Из них в Западную Сибирь и Красноярский край предполагалось отправить 22 партии для исследования районов Кузнецкого Алатау, Салаирского кряжа, Западных Саян, Горной Шории; 28 партий в Восточную Сибирь и Якутию для исследования Верхне-Зейского, Алданского, Витимо-Олёкминского и Прибайкальского районов, а также Восточных Саян; на Дальний Восток – 13 партий для исследования Сихотэ-Алинского хребта, Хатанго-Буреинского района[313].

Кроме того, в 1946 г. было принято распоряжение Совета Министров СССР, которое обязывало МВД и дирекцию Норильского металлургического комбината исследовать Архипелаг Минина и побережье Таймырского полуострова, нижнее течение реки Нижней Тунгуски и её притоков, Курагинский район Красноярского края, Тагашетское месторождение, Норильский район, Заполярный Тимон, бассейны рек Индигирки, Колымы, Яны, находящиеся в ведомстве «Дальстроя»[314].

Поиски урановых руд финансировались по особым сметам. В 1946–1947 гг. на них было затрачено 608 млн руб., привлечено свыше 15 тыс. человек. В результате на территории СССР было разведано столько запасов, сколько имелось в остальном мире. Наиболее крупные месторождения урана открыты в этот период в Ферганской долине, близь Кривого рога, в Киргизии и в Сибири. В последней самые богатые месторождения были обнаружены на Колыме на территории, подведомственной «Дальстрою», и в Забайкалье на Шерловогорском оловянном руднике[315].

Позже были обнаружены в Сибири и другие более крупные месторождения урана. Самые эффективные рудники в советский период располагались в Читинской области, Якутской АССР, Красноярском крае. В рамках деятельности Норильского промышленного комбината была организована не только промышленная добыча урановой руды на Таймыре, но и её первичная переработка.

Сооружение военно-оборонных объектов в Сибири и их научно-проектное и техническое сопровождение осуществлялось по уже отработанным мобилизационным схемам, которые хотя и усложнялись, но по-прежнему могли действовать эффективно. Снижалась со временем роль откровенного принуждения, но сохранялось по-прежнему четкое определение целей государственного значения и централизованно концентрировались различные ресурсы для их достижения.

Нельзя сказать, что мобилизационная стратегия советского государства не находила поддержки в обществе. Советские люди в большинстве своем поддерживали руководство страны, терпеливо выносили все тяготы и лишения. В послевоенные годы долго жили моральным удовлетворением от победы. С развертыванием гонки вооружений в мире понимали, что «холодная» война может в любой момент перерасти в «горячую». Поэтому многие доверяли руководству страны и искренне считали, что необходимо создавать новые виды вооружения, развивать современную оборонную промышленность[316].

Но вместе с тем, со временем в обществе накапливалась усталость от чрезвычайных ситуаций, режим ожидания не мог существовать постоянно. Тем более что уровень жизни в СССР по сравнению с европейскими странами оставался крайне низким. Так, в начале 1950-х гг. потребление качественных продуктов питания (мяса, молока, рыбы, яиц, свежих фруктов и овощей) практически находилось на уровне 1913 г. Суточный рацион едва обеспечивал потребность человека в необходимых компонентах питания. Обеспеченность предметами гардероба отставала от западноевропейских стран в 2–3 раза. Обеспеченность городского населения жильем в среднем находилась на очень низком уровне – не более 5 кв. м на одного жителя[317].

В сибирских городах данные показатели могли быть еще ниже. Здесь значительный рост населения в 1930–1940-е гг. существенно превышал возможности развития социальной сферы. Особенно острой была потребность в жилье, строительство которого происходило невысокими темпами. Самые низкие показатели обеспеченности жильем наблюдались в крупных быстро развивающихся промышленных центрах. Так, в расчете на 1 человека в Новосибирске в 1953 г. приходилось около 4 кв. м, в Омске в 1955 – 2,9, в Тюмени в 1957 г. – 3,5, в Красноярске – 3,8 кв. м жилой площади. В городах наиболее урбанизированной в Сибири Кемеровской области в начале 1956 г. обеспеченность жилплощадью составляла от 2,8 до 4,9 кв. м[318].

В научной среде по окончанию войны обсуждались вопросы изменения пропорций экономического развития в стране. Академик Е. С. Варга – директор советского Института мирового хозяйства и мировой политики в 1946 г. опубликовал монографию «Изменение в экономике капитализма в итоге второй мировой войны», где сделал смелую по тем временам попытку подвергнуть сомнениям заявления государственных лидеров о неотвратимости противостояния с капиталистическим миром, с которым якобы невозможно наладить взаимовыгодные отношения в области торговли и экономики. В своей книге Е. С. Варга утверждал, что правительства капиталистических стран обязательно будут считаться с мощью СССР, доказанной на полях сражений. Кроме того, демократические силы мира не дадут развязать новую войну против социалистического государства. Поэтому делал выводы ученый: «Нет необходимости в дорогостоящей гонке вооружений, соревновании с США». Приоритетное значение в государственной политике должен получить курс на «создание условий жизни, достойных советского человека». В 1947 г. от имени сотрудников института на имя И. В. Сталина была подготовлена докладная записка, где говорилось о необходимости сокращения военных расходов, доказывалось, что гонка вооружений – тупиковый путь. Она влечет за собой не только постоянный рост военных расходов, но и хроническое отставание в уровне жизни населения СССР. Надежды на победу в соревновании с капиталистическим миром в гонке вооружений тщетны[319]. Эти рассуждения привели в конечном итоге к ликвидации Института мирового хозяйства и мировой политики.

Попытки изменить пропорции экономического развития страны наблюдались и в среде высшего руководства страны. В публичных высказываниях председателя Госплана СССР и заместителя Председателя правительства СССР Н. А. Вознесенского неоднократно говорилось о необходимости развития производства товаров народного потребления, усиления жилищного строительства и в общем повышения благосостояния советских людей. Эти взгляды разделяли и другие советские лидеры. По крайней мере, в проекте новой программы ВКП (б), разрабатываемой в 1947 г. специальной комиссией при Политбюро ЦК, куда, кстати, входил и Вознесенский, о решении социальных вопросов в стране говорилось, как о важнейшей задаче, стоящей перед партией. Так, говорилось о решении жилищной проблемы «с целью обеспечить каждому трудящемуся благоустроенную отдельную комнату, а каждой семье – благоустроенную квартиру, перейдя со временем к бесплатным коммунальным услугам». Предлагалось также уделить внимание развитию производства товаров народного потребления, в том числе и легковых автомобилей для населения, расширению сферы услуг[320].

Заявления о необходимости улучшения жизни советских людей можно найти и в высказываниях И. В. Сталина. В 1946–1948 гг. вышло несколько постановлений правительства СССР, направленных на решение социальных вопросов. Однако реальных результатов трудно было достичь в условиях огромных трат на военно-оборонные цели, на создание связанных с ними новых отраслей промышленности, на разработку научно-технических проблем и т. д. Условия жизни в стране стали улучшаться лишь во второй половине 1950-х гг., когда советское правительство под руководством Н. С. Хрущева приступило к решению социальных проблем, главным содержанием которых являлось удовлетворение первичных потребностей людей в продуктах питания, одежде, обуви, жилье.

С середины 1950-х гг. можно сказать, что наступил новый этап в мобилизационной политике советского правительства, который характеризовался уже более мягкими, по сравнению с прежним периодом советской истории, требованиями к людям с точки зрения их отношения к политике государственного управления, исполнения советского экономического законодательства. Теперь за нарушение трудовой дисциплины работников не объявляли вредителями и не отправляли в лагеря. Однако в полной мере продолжалась эксплуатация их морально-психологического состояния, патриотических чувств и т. д. В мобилизационных целях по-прежнему активно использовался весь агитационно-пропагандистский потенциал, накопленный в обществе в предыдущие годы. Сохранялась декларативность обращений к обществу руководителей государства, связанных с ожиданием будущего.

По отношению к Сибири мобилизационная стратегия в социально-экономическом развитии оставалась безальтернативной для районов, где разворачивалось индустриальное строительство. Решениями партии и правительства в малонаселенных регионах сооружались крупные энергетические объекты и энергоемкие производства с соответствующей промышленной и транспортной инфраструктурой. Сибирь определялась важной территорией для развития всего народнохозяйственного комплекса СССР. По этому поводу Н. С. Хрущев в отчетном докладе ЦК КПСС ХХ съезду говорил, что в ближайшие десять лет Сибирь должна превратиться в «крупнейшую базу Советского Союза по добыче угля и производству электроэнергии, в основную базу теплоёмких и энергоёмких производств, особенно производства алюминия, магния, титана, а также электрометаллургии, углехимии и электрохимии»[321]. Всего этого вряд ли можно было добиться без определения чрезвычайных целей и концентрации внимания вокруг их достижения.

Своеобразной попыткой снизить мобилизационный характер социально-экономического развития в СССР был так называемый совнархозовский период (1957–1965 гг.), в который присутствовало стремление государственного управления снизить степень напряжения в обществе, уменьшить количество чрезвычайных ситуаций и целей. Предполагалось, что создание системы Советов народного хозяйства (СНХ) позволит увеличить властные полномочия регионов и обеспечить эффективный механизм социально-экономического развития СССР в целом в условиях начавшегося нового этапа модернизации экономики. Реформирование, с одной стороны должно было позволить включение в модернизационные процессы всех регионов страны, а с другой – уменьшить централизм и дать большую свободу регионам в наращивании собственного производственно-промышленного потенциала.

Необходимость в изменении управления народнохозяйственным комплексом СССР возникала и по объективным причинам, связанным со всё усложняющейся структурой отраслей советской экономики. Кроме того, партийные лидеры во главе с Н. С. Хрущевым боялись потерять своё центральное положение в определении стратегии экономического развития страны. С ростом производства хозяйственно-техническая бюрократия министерств и ведомств объективно набирала силу, которой руководству КПСС хотелось не только противостоять. Партийные организации всех уровней должны были, по мнению Хрущева, играть главную руководящую роль и определять производственные результаты, а для этого им необходимо предоставить большие права по контролю за деятельностью предприятий[322].

Складывающиеся обстоятельства различного порядка в целом требовали совершенствования управления быстро растущей промышленностью СССР, в которой необходимо было отраслевые принципы организации дополнять территориальными. Наибольшую важность это представляло для Сибири, весьма пространного региона, где происходило активное энергетическое, транспортное, промышленное строительство.

Уже в конце 1940-х гг. было заявлено о продолжении стратегического курса в государственной политике СССР в отношении сдвига производительных сил в восточную сторону. СНХ, предполагалось, сыграют в этом направлении решающую роль, обеспечат планомерное движение производства в восточные регионы страны и создадут там условия для формирования эффективных территориально-производственных комплексов, необходимых для рационального размещения производства в интересах всего народного хозяйства. Как казалось лидерам государственного управления СССР, СНХ смогут решить и политические проблемы, сложившиеся с попытками преодолеть диктатуру власти в постсталинский период. На их взгляд, необходимо было повышать значимость региональных интересов в экономике и политике государства. По крайней мере, об этом заявлял один из главных инициаторов проведения реформ Н. С. Хрущев. Е. Т. Артемов в своем исследовании считает, что реформа СНХ в большей степени носила политический характер. «С одной стороны, она хорошо согласовывалась с десталинизацией режима, сопровождавшейся показательными призывами к децентрализации управления и упованием на общественную инициативу. С другой стороны «сталинская пирамида власти», на вершине которой оказался Н. С. Хрущёв, формировалась не им самим и не под него. И такое положение было чрезвычайно опасным для нового лидера»[323].

Приоритет политических целей, раздел властных полномочий в государственном управлении присутствовали в полной мере в процессах перехода к территориальному принципу организации промышленности и строительства. Но вместе с тем реформа нарушала ранее отработанный механизм контроля за исполнением государственных стратегических решений. С её проведением значительно возрастала роль субъективных факторов в экономическом развитии, как на уровне общегосударственного управления, так и регионального. Реформирование также нарушало сложившиеся научно-производственные связи в структуре народнохозяйственного комплекса СССР. В результате замедлялись процессы научно-технического прогресса. Научно-проектные организации и промышленные предприятия оказывались разобщенными и не могли решать единые проблемы совершенствования производства.

В ряде отраслей сибирской промышленности реформы второй половины 1950-х – начала 1960-х гг. ощутимо замедлили ход научно-технического прогресса. В меньшей степени это коснулось предприятий военно-оборонного комплекса, которые в большинстве своём продолжали управляться и обеспечиваться всеми необходимыми ресурсами напрямую из Москвы. В процессе реформирования была практически полностью сохранена отработанная схема централизованного управления сибирскими военно-оборонными производствами, и она играла положительную роль в укреплении сибирского тыла.

Министерство среднего машиностроения СССР под руководством Е. П. Славского и в годы реформ продолжало осуществлять управление развитием ядерно-оружейным комплексом страны, иметь в своём подчинении не только крупнейшие производственные комбинаты различного плана, но и научно-исследовательские, проектно-конструкторские и строительные организации, которые в едином комплексе осуществляли добычу сырья, производство делящихся и радиоактивных материалов, необходимых для ядерных зарядов, а также их хранение, учет, техническое обслуживание, безопасную эксплуатацию при нахождении в войсках, надзор на всех этапах производства, хранения и эксплуатации ядерных зарядов и боеприпасов, демонтаж их в связи со снятием с вооружений и т. д.[324]. В целом реформирование управления военно-оборонной промышленностью не повлияло на снижение обороноспособности страны. Сибирский тыл и в условиях существования совнархозов выполнял своё предназначение.

В Сибири мало изменился и мобилизационный характер управления индустриальными новостройками. По отношению к ним была также сохранена ранее существующая главная властная вертикаль «от центра к региону». В Москве решались все проблемы крупного индустриального строительства в Сибири. На руководящие посты в сибирские СНХ были назначены крупные московские чиновники, которые по-прежнему были подотчетны центральным органам государственного управления. Так, председателем Кемеровского СНХ был направлен бывший министр угольной промышленности А. Н. Задемидко, в руководство Красноярским краевым СНХ был заслан целый десант в лице министра цветной металлургии СССР П. Ф. Ломако и его заместителей А. Д. Бизяева, В. П. Зеликсона, М. Д. Воробьевского[325].

Хотя надо отметить, что с образованием СНХ местные правящие партийные и советские элиты стали активнее продвигать крупные проекты социально-экономического развития своих регионов, связанные, как правило, с индустриальным строительством. Для Красноярского края, например, главными стратегическими проектами представлялись Норильск и строительство ГЭС на Ангаре и Енисее, на энергетической базе которых, по мнению руководства Красноярского крайкома КПСС и Красноярского СНХ, возможно создание крупных индустриальных комплексов в Восточной Сибири. В качестве первоочередного в планы семилетки (1958–1965 гг.) предлагалось создание нового металлургического центра с использованием высококачественных руд Ангаро-Питского железорудного бассейна.

Председатель Красноярского СНХ П. Ф. Ломако в своей докладной записке в правительство ссылался на расчеты о высокой экономичности развития металлургической промышленности в Красноярском крае. Он заявлял, что здесь значительные капитальные затраты на организацию производства быстро окупятся, так как в рудах содержится значительная доля железа. Использование концентратов из ангарских руд также более эффективно в Кузбассе или на других металлургических производствах в Западной Сибири по сравнению с местными рудами[326].

Период совнархозов в Сибири породил немало местных инициатив, но они не противоречили общегосударственной стратегии хозяйственного развития региона, основывающейся на индустриализации и освоении богатых природных ресурсов. В 1958 г. в Канско-Ачинском бассейне планировалось на базе Итатского месторождения создать мощный угледобывающий разрез и тепловую электростанцию. В перспективе планировалось усилиями трёх административно-территориальных образований Сибири (Кемеровской и Иркутской областей, Красноярского края) создать крупный топливно-энергетический центр СССР с несколькими десятками угледобывающих предприятий открытого типа и ГРЭС, энергия которых по мощнейшим линиям электропередач должна будет поступать потребителям не только Сибири, но и Урала, Казахстана и Европейской части страны. Создание масштабного индустриального комплекса рассматривалось в нескольких вариантах, имеющих значение, как для перспективного развития всесоюзной, так и региональной экономики. Однако конкретные решения сдерживались из-за сложности научно-технических и организационных проблем создания крупнейшего в мире топливно-энергетического комплекса. Выявилась его экологическая несовместимость с жизнью в одном из самых населенных и благоприятных в природно-климатическом отношении районов Сибири. Создание топливно-энергетического комплекса с использованием месторождений угля Канско-Ачинского бассейна отодвигалось во времени. Кроме того, в 1960-е гг. мобилизационные цели хозяйственного развития стали концентрироваться вокруг месторождений нефти и газа на севере Западной Сибири[327].

В 1950–1960-е гг. региональные лидеры Сибири активно старались продвигать решение крупных экономических проблем на подведомственных территориях с целью определения перспектив, как их экономического, так и социального развития. Для подготовки проектных материалов привлекались научные и проектные учреждения, среди которых были как академические, так и отраслевые. В 1955–1958 гг. по инициативе региональных властей состоялось несколько экспедиций Западно-Сибирского и Восточно-Сибирского филиалов АН СССР и Государственного института по проектированию металлургических заводов (Гипромеза), посвященных выбору мест для строительства металлургических заводов в Сибири. Рассматривалось несколько вариантов размещения предприятий, как в Восточной, так и Западной Сибири. Практически решенным считался вопрос о строительстве металлургического комбината в 6 км от Тайшета, но в директивы семилетнего плана оно не было включено. Строительство металлургических предприятий в Сибири сосредоточилось вокруг производства алюминия. Увеличение производства черных металлов было получено в результате сооружение в Новокузнецке мощного Западно-Сибирского металлургического комбината, на который стали поставляться богатые железом концентраты ангаро-енисейских рудных месторождений.

Многочисленные инициативные проекты продвигались и претворялись в жизнь только в том случае, если они не противоречили главным стратегическим направлениям, определенным в экономической политике государства, особенно связанной с военно-оборонным комплексом СССР. С реализацией атомного проекта, развитием ракетно-космических исследований неизмеримо выросла роль науки. Работа над созданием ядерного оружия началась в знаменитых «шарашках», затем организовывались особо секретные лаборатории, НИИ и КБ, первое время находившиеся в основном в Москве и других крупных городах. Но с развитием атомных разработок, организацией производственных объектов научно-исследовательские и проектно-конструкторские работы стали производиться на местах. Уже в первые послевоенные годы в государственной стратегии СССР обозначился курс на создание крупных научно-производственных комплексов, базирующихся на собственных фундаментальных и прикладных исследованиях и конструкторских разработках. Наиболее активное участие в оборонных программах принимала академическая наука.

В Академии наук ведущие ученые занимались так называемой «атомной» или «ядерной» тематикой. Многие институты физико-математического и физико-технического профиля подверглись коренной перестройке, получили мощные стимулы развития различного характера, значительно увеличили численность своего научного и научно-технического персонала.

До середины 1950-х гг. рост научного потенциала был связан в основном со столичными центрами. В Москве и Ленинграде, в пределах Московской и Ленинградской областей находилось более трети всех научно-исследовательских институтов министерств и ведомств и две трети научных учреждений Академии наук СССР. На долю этих научно-исследовательских организаций приходилось более 60 % всех научных сотрудников отраслевых институтов и 85 % научных работников Академии наук.

В рамках реформирования управления экономикой, усиления региональной политики ряд столичных отраслевых институтов перебазировался в восточные районы. Наиболее крупным явлением стало усиление и организация региональных отделений Академии наук СССР. Самым значительным событием стало создание СО РАН и строительство научного центра около Новосибирска, завершившее создание мощного сибирского тыла, в котором сосредоточился огромный не только экономический и социально-демографический, но и научно-технический потенциал государства. В 1990 г. предприятия только военно-оборонного комплекса Сибири производили 14 % промышленной продукции региона и свыше 50 % сложной наукоемкой продукции машиностроительных заводов. Всего действовало около ста предприятий и научно-исследовательских учреждений ВПК, расположенных преимущественно в городах Новосибирск, Омск, Томск, Красноярск, на которых работало около 70 % всех трудящихся оборонных объектов Сибири[328].

Таким образом, можно сказать, что в послевоенный период в условиях «холодной войны» мобилизационные методы в хозяйственном освоении Сибири были сохранены. С их помощью были получены существенные результаты в экономическом развитии региона и укреплении здесь тылового района государства. Вместе с тем в мобилизационной стратегии произошли значительные изменения. Мобилизационное влияние государственного управления постепенно утрачивало свою жесткость и бескомпромиссность.

Значительно сокращалось применение подневольного труда. Во главу угла ставился научно-технический прогресс, который наиболее ярко был представлен на военно-оборонных предприятиях, в ракетно-космических отраслях, радиоэлектронике. Мобилизационные методы в Сибири оставались наиболее эффективными в решении крупных задач национального значения. Особенно плодотворные результаты они давали в малонаселенных и слабоосвоенных в хозяйственном отношении районах. Здесь в короткие сроки мобилизационным путем через целевое использование всевозможных общественных ресурсов и механизмов строились передовые в своих отраслях промышленные предприятия, электростанции, транспортные пути, осваивались месторождения полезных ископаемых, что в целом развивало не только региональную экономику, но и создавало возможность для СССР поддерживать статус великой державы.

Глава 7. Целинная кампания в контексте проблем повышения производительности сельского хозяйства Сибири в 1950-х – первой половине 1960-х гг.

Созданная в 1930-е гг. в ходе осуществления политики большого скачка колхозная система выполнила поставленные перед ней задачи тотальной мобилизации ресурсов деревни для индустриализации страны, победы в Великой Отечественной войне и достижения военно-стратегического паритета с США в послевоенные годы. Но для того чтобы реализовать свои внутри– и внешнеполитические цели, государство изымало у сельхозпроизводителей не только прибавочный, но и большую часть необходимого продукта. Результатом подобной практики стало обнищание деревни. Мотивация колхозников к труду в артельном хозяйстве в связи с этим была крайне слабой. Моральные стимулы, которые работали в годы войны, в послевоенный период утрачивали свою силу, а условия для материальной заинтересованности отсутствовали. Участие колхозников в колхозном производстве стало главным образом обеспечиваться с помощью репрессивных механизмов. Организационно-хозяйственное укрепление колхозов, апогеем которого стало их массовое укрупнение в начале 1950-х гг., не позволяло поднять производительность труда колхозников на необходимый уровень. Медленно развивалась кадровая и материально-техническая база колхозного сектора сельской экономики.

В начале 1950-х гг. сельское хозяйство, исчерпав восстановительный потенциал, вступило в полосу стагнации. В 1950–1953 гг. в Западной Сибири, несмотря на увеличение посевов зерновых культур на 11,9 % (общий прирост посевных площадей составил 16,5 %)[329], производство хлеба и объемы его заготовок уменьшились. В 1953 г. зерна в регионе собрали на 11,7 % меньше, чем в 1950 г. В Восточной Сибири зерновые посевы превысили довоенный уровень только на 0,9 %. Среднегодовые объемы государственных хлебозаготовок в Сибири в целом в 1949–1953 гг. были на 5,4 % меньше, чем в недородном 1940 г.[330].

Ухудшилась ситуация в животноводстве. К началу 1953 г. численность крупного рогатого скота (КРС) в хозяйствах Западной Сибири сократилась по сравнению с концом 1950 г. на 7,9 %, коров – на 5,5, свиней – на 9,1 % и только поголовье овец выросло на 4,6 %. В Восточной Сибири поголовье КРС и коров осталось неизменным. Продолжался интенсивный сброс стада в личных подсобных хозяйствах (ЛПХ) колхозников. В Западной Сибири КРС у них за три года стало меньше на 18,7 %, коров – на 14,9, овец и коз – на 35,0 %, в Восточной Сибири – соответственно 6,0, 6,1 и 5,7 %. Началось сокращение числа сельскохозяйственных животных, принадлежащих рабочим и служащим[331].

В колхозном секторе экономики численность скота и его продуктивность росла медленно. К числу сдерживающих факторов относились крайне низкий уровень кормопроизводства, недостаток специализированных помещений, неудовлетворительный уход за животными. В одних колхозах скот зимовал в загонах, в других – крыши над животноводческими помещениями к весне разбирали на корм. В итоге в колхозах Западной Сибири прирост стада КРС за 1951–1952 гг. составил всего лишь 2,8 %, овец – 1,8, а количество свиней сократилось на 7,7 %[332]. В 1953 г. в колхозах Алтайского края и Новосибирской области КРС и коров по-прежнему было меньше, чем в 1940 г.[333].

Одной из причин низкой продуктивности колхозных полей и ферм стала сильная засуха 1951 и 1952 гг. В Новосибирской области средняя урожайность зерновых в 1951 г. составляла 3,5 ц/га, в 1952 г. – 3,9 ц/га[334]. В некоторых колхозах в 1951 г. погиб весь урожай. Крайне негативно засуха сказалась на состоянии животноводства. Бескормица вызвала резкое увеличение падежа. В колхозах Кемеровской области в 1952 г. пало 6,9 % поголовья КРС, 9 % голов свиней и 8,7 % стада овец, в 1953 г. – соответственно 10, 7,8 и 8,1 %. Надои молока в расчете на 1 корову в 1952–1953 гг. в сельхозартелях области сократились с 1057 до 981 л[335]. Особенно тяжелое положение на колхозных фермах Барабинской зоны Новосибирской области сложилось в начале 1952 г. Кормовые запасы во многих хозяйствах закончились к апрелю. Чтобы не допустить массового падежа, в районах зоны организовали «ударную» кампанию по изысканию и заготовке кормов, для участия в которой был мобилизован весь районный актив. Часть кормовых ресурсов была позаимствована в соседних относительно более благополучных районах и даже в Белоруссии. Был организован поиск одонков сена и соломы. На корм скоту «раскрывались» крыши скотных дворов. Скот выпасался на расчищенных из-под снега участках. Но основные усилия колхозников были направлены на заготовку веточного корма и кочек[336]. Всё это позволило ослабить остроту кормовой проблемы, хотя подобный рацион весьма негативно сказался на состоянии животных и на весенние выпасы оставшийся колхозный скот вышел крайне ослабленным.

Заготовки сельхозпродуктов, проведенные в условиях двух подряд катастрофических недородов, привели к минимизации натуральной и денежной оплаты труда колхозников. От массового голода деревню спасли лишь выданные государством продовольственные ссуды[337]. Однако размеры помощи были недостаточными и обеспечивали лишь полуголодное существование ее получателей. В ряде сел все же были зафиксированы локальные голодовки.

Крайне низкой была урожайность сельскохозяйственных культур и трав и в 1953 г. Ухудшение материального положения колхозников увеличило масштабы их бегства из деревни. Секретарь Убинского райкома КПСС 9 июня 1953 г. сообщал в обком: «Сейчас колхозники стали бросать работу и уходить из колхозов туда, где есть необходимая материальная обеспеченность, особенно продовольствием»[338]. В Западной Сибири с 1948 по 1953 г. количество семей колхозников уменьшилось с 964 тыс. до 833 тыс. (на 13 %), в Восточной Сибири – с 377 тыс. до 354 тыс. (на 6 %)[339].

Реальное положение в сельском хозяйстве замалчивалось или приукрашивалось. На XIX съезде партии (1952 г.) заместитель председателя Совета Министров СССР Г. М. Маленков выступил с речью, в которой сообщил, что зерновая проблема, считавшаяся ранее наиболее острой, решена окончательно и бесповоротно[340]. В начале 1950-х гг. размеры государственных хлебозаготовок не удовлетворяли возраставший внутренний спрос на зерно (табл. 1). Для преодоления зернового дефицита в 1953 г. правительство разбронировало из госрезерва 160 млн пудов хлеба (2,6 млн т)[341].

Низкая производительность колхозов и спад производства в ЛПХ в условиях роста городского населения обусловили обострение продовольственного дефицита. Дальнейшее ухудшение снабжения продуктами питания рабочих и служащих вело к социальной напряженности и дестабилизации деятельности предприятий и учреждений.

Многие высшие руководители объективно оценивали ситуацию в сельском хозяйстве.

Таблица 1. Государственные заготовки и расходы зерна в СССР в 1950–1953 гг. (в % к 1950 г.)[342]

В конце 1952 г. для выработки мер по повышению производительности животноводства в ЦК партии была создана комиссия, в которую вошли А. А. Андреев, Н. Г. Игнатов, А. И. Микоян и Н. С. Хрущев. Она подготовила проект постановления правительства, предусматривавшего повышение цен на животноводческую продукцию колхозов и совхозов и создание за счет этого у их работников материальных стимулов к труду. Однако, по инициативе И. В. Сталина, в феврале 1953 г. принятие документа отложили. Более того, в начале 1953 г. глава государства предложил повысить налоги на колхозы и личные хозяйства сельских жителей на 40 млрд. руб., поскольку «крестьяне живут богато»[343]. Естественно, что данное утверждение абсолютно не соответствовало реальной действительности. В начале 1950-х гг. колхозники большинства регионов России влачили нищенское существование, а в основных сельскохозяйственных районах Сибири вообще находились на грани голода.

Смерть И. В. Сталина привела к смене политического руководства в стране, а вместе с тем и к изменению подходов к проблемам развития аграрного сектора. Унаследовавшие верховную власть функционеры при определении путей подъема сельского хозяйства исходили из необходимости увеличения объемов финансирования отрасли, создания материальной заинтересованности в труде колхозников, его раскрепощения. Данные установки были отражены в докладе главы правительства Г. М. Маленкова на V сессии Верховного Совета СССР 8 августа 1953 г.[344]. По его предложению сессия приняла новый закон о сельхозналоге[345], существенно уменьшивший тяжесть налогового бремени личных подсобных хозяйств.

21 августа 1953 г. правительство существенно повысило заготовительные цены на колхозную продукцию. За зерно государство стало платить на 20 % больше, за картофель – в 2,5 раза, за молоко – в 2,2, за КРС – в 5, за свиней – в 3 раза. Закупочные цены на зерновые культуры увеличились более чем в 9 раз, на молоко – в 1,5, на КРС – в 2,1, на свинину – в 1,6, на яйца – в 2,1 раза. Снизились нормы натуральной оплаты услуг машинно-тракторных станций (МТС) по возделыванию картофеля и овощей, для картофелесеющих хозяйств уменьшились объемы поставок зерна. Местным органам вменялось в обязанность оказывать всяческое содействие развитию колхозной торговли картофелем и овощами.

Развернутая программа развития сельского хозяйства была разработана под руководством набиравшего политический вес лидера партии Н. С. Хрущева и утверждена сентябрьским (1953 г.) пленумом ЦК КПСС. В его постановлении «О мерах дальнейшего развития сельского хозяйства СССР»[346] констатировался крайне низкий, не соответствующий требованиям времени уровень развития важнейших отраслей аграрного производства и говорилось о возможности его существенного подъема с помощью формирования у колхозников материальных стимулов к высокопроизводительному труду на артельных фермах и полях.

Важным условием увеличения объемов производства и заготовок животноводческих продуктов называлось наличие известного количества продуктивного скота в личной собственности колхозного двора. Колхозам и совхозам надлежало наращивать поголовье и продуктивность скота и птицы посредством значительного улучшения условий содержания животных и увеличения масштабов выращивания и урожайности кормовых культур. Согласно партийно-правительственному постановлению от 21 сентября 1953 г., наметившему конкретные меры по подъему животноводства, в 1954–1955 гг. в колхозах СССР посевы многолетних трав должны были возрасти на 20 %, однолетних – на 10, площади под кормовыми корнеплодами и бахчевыми – на 7, под силосными – на 20 %. Урожайность этих культур намечалось повысить в среднем на 11 %[347].

Увеличение объемов производства картофеля и овощей связывалось с повышением уровня агротехники их возделывания, улучшением семеноводства и условий хранения урожая. Пленум счел необходимым ускорить темпы развития зернового производства, которое было названо основой всего сельского хозяйства. Примечательно, что, несмотря на признание важности этой отрасли, отведенный ей раздел «О повышении урожайности зерновых, технических и масличных культур» шел четвертым по счету. При развитии зернового хозяйства надлежало делать упор на наращивание валовых сборов озимой и яровой пшеницы, а в районах Юго-Востока, Казахстана и Западной Сибири – твердой пшеницы. В качестве основного способа увеличения валовых сборов хлеба было названо повышение урожайности пашни путем подъема уровня культуры земледелия, использования передового опыта и достижений аграрной науки. О расширении посевных площадей зерновых речи не шло. Мало того, в проекте государственного плана на 1954 г. было указано на необходимость сокращения в СССР зерновых посевов на 1,9 млн га[348].

Верховное руководство понимало, что одной только трудовой активности колхозников для подъема сельхозпроизводства будет явно недостаточно, требовалось улучшение его организации, материально-технической и кадровой базы. В связи с этим сентябрьский пленум ЦК партии наметил планы возведения в хозяйствах животноводческих помещений, теплиц и парников для выращивания овощей. Рост механизации труда предполагалось обеспечить с помощью усиления производственного потенциала МТС. В целях формирования в станциях устойчивого контингента трактористов и комбайнеров все колхозные механизаторы получали статус штатных рабочих. Одновременно увеличивался гарантированный минимум оплаты их труда. Ставилась задача перейти на систему обучения механизаторских кадров, применяемую в ремесленных училищах промышленности. Вопросы обеспечения МТС работниками высшей квалификации предполагалось решить с помощью мобилизационных мер. Из промышленности в МТС и совхозы в порядке оргнабора намечалось направить большое количество инженеров и техников. Штат агрономов и зооветработников должен был пополняться за счет специалистов, высвобождавшихся в связи с реорганизацией органов управления сельским хозяйством. В 1954–1957 гг. сельхозпредприятиям планировалось поставить не менее 500 тыс. тракторов. В 1954–1956 гг. в МТС должно было развернуться широкомасштабное строительство объектов производственно-технической и социальной инфраструктуры. В 1954–1956 гг. на эти цели планировалось израсходовать 10,5 млрд руб.

В 1954–1958 гг. в целях формирования у колхозников материальной заинтересованности в высокопроизводительном труде на благо артельного производства правительство предприняло ряд значимых шагов. В 1955 г. оно попыталось предоставить колхозам больше свободы в планировании своей хозяйственной деятельности. В этом же году вновь были подняты заготовительные цены на зерно (в 2,5 раза), в 1956 г. – на картофель (в 3,4 раза) и овощи – в (1,5 раза). Оплата закупок картофеля и овощей увеличилась в 1,7 и 1,6 раза соответственно. Руководство страны упорядочило и уменьшило колхозные налоги и подати (1954 г.), списало задолженности по ним (1954, 1956, 1958 гг.), улучшило условия и объёмы кредитования хозяйств (1955 г.). В 1958 г. все натуральные платежи колхозов были отменены, государственные заготовки стали осуществляться исключительно в форме закупок. При этом закупочные цены в очередной раз увеличили. В 1954–1958 гг. ассигнования государства и колхозов в развитие сельхозпроизводства были в 1,8 раза больше, чем в 1946–1953 гг. В сельское хозяйство Сибири в 1954–1958 гг. было вложено свыше 2 млрд руб., или в 3 с лишним раза больше показателей предшествующего пятилетия. Эта сумма составляла примерно 20 % от всех капиталовложений государства в аграрный сектор за эти годы[349].

Рост денежных доходов позволил многим колхозам перейти на систему авансирования труда. С 1957 г. наиболее высокодоходные сельхозартели стали использовать гарантированную денежную оплату без трудодня с ежемесячным авансированием. Стоимость трудодня в Сибири в 1953–1958 гг. повысилась почти в 5 раз[350]. Селяне стали лучше питаться, одеваться, проводить свободное время. Их труд переставал быть принудительным. Согласно постановлению правительства от 23 июня 1954 г.[351] определение обязательного минимума трудодней для взрослых и пригодных к работе членов сельхозартели становилось прерогативой общего собрания колхозников. Трудоспособные колхозники, не выработавшие его без уважительных причин, уже не несли судебной ответственности, а наказывались путем повышения на 50 % налога, взимаемого с их личных хозяйств. Уровень налогообложения ЛПХ при этом существенно снизился.

Однако если в плане социального развития села рассмотренные выше меры можно считать вполне результативными, то производственный эффект от них оказался слабым. Значительная часть колхозников не желала работать в артельном хозяйстве с требуемой отдачей. Так, в 1953 г. в Омской области доля трудоспособных колхозников, не выработавших минимума трудодней, от общего числа способных к труду работников колхозов составила 8,4 %, в 1954 г. – 12, в 1955 г. – 14,5, в 1956 г. – 10,3 % (в 1950 г. – 9,2, в 1951 г. – 10,1, в 1952 г. – 9,8 %)[352]. Больше внимания они уделяли своим личным подсобным хозяйствам, экономический потенциал которых возрос. В Алтайском крае в 1953–1957 гг. численность КРС в подворьях колхозников увеличилась на 47 %, свиней – в 7,7 раза, овец и коз – в 2,5 раза, тогда как в колхозах – соответственно на 0,1, 21,8 и 4,7 %. В 1953–1958 гг. в колхозах и совхозах Западной Сибири производство мяса выросло на 35 %, в ЛПХ – на 57 %, в Восточной – на 19 и 24 %. В Сибири в этот период личные хозяйства граждан производили 54 % всего мяса и молока, а также 76 % картофеля и 56 % овощей[353]. Удельный вес натуральных и денежных поступлений от ЛПХ в бюджет колхозной семьи в Западной Сибири составлял в среднем 35 %, в Восточной Сибири – 44 %[354].

Не привели к ожидаемому результату и попытки правительства укрепить кадровую базу машинно-тракторных станций. Сформированный осенью 1953 – весной 1954 г. кадровый контингент МТС оказался неустойчивым, специалисты и рядовые работники стремились уехать из сельских населенных пунктов. Важной причиной их утечки являлись дискомфортные условия труда и проживания. Программа строительства в МТС объектов хозяйственного и социального назначения осуществлялась крайне медленно.

Верховная власть понимала, что ставка только на интенсивные факторы роста сельхозпроизводства не гарантирует немедленного решения обострившейся продовольственной проблемы. Поэтому уже во время работы сентябрьского (1953 г.) пленума ЦК КПСС новый глава партии Н. С. Хрущев поставил вопрос о вводе в сельхозоборот дополнительных земельных массивов путем распашки плодородной целины и залежи на востоке страны. Эти планы были впервые им изложены 9 сентября 1953 г. на встрече с делегацией Казахской ССР во главе с первым секретарем ЦК Компартии республики Ж. Ш. Шаяхметовым. Однако он усомнился в целесообразности осуществления этой меры, указав на то, что распашка залежных и целинных земель в Казахстане приведет к нарушению интересов коренного населения, так как лишит его выпасов скота.

Сомнения в необходимости масштабного вовлечения в сельхозоборот неиспользуемых под пашню земельных массивов восточных районов СССР высказали руководители Куйбышевской, Саратовской, Чкаловской и Сталинградской парторганизаций. Против данной идеи выступил В. М. Молотов и другие руководители, впоследствии вошедшие в «антипартийную группу». По их мнению, расходы на освоение залежи и целины не окупятся[355]. Зато эта идея была поддержана руководителями Алтайского края, Омской и Новосибирской областей. О возможности использования земельных богатств Западной Сибири для решения зерновой проблемы говорилось в записках за подписями первых секретарей парторганизаций этих регионов (Н. И. Беляев, И. К. Лебедев и И. Д. Яковлев), которые были направлены Н. С. Хрущеву в ноябре 1953 г.

В записке главы Алтайского крайкома Н. И. Беляева от 19 ноября 1953 г. сообщалось, что из 10 млн га земель, принадлежащих колхозам края, 6 млн га представляют собой залежные, переложные, целинные земли и малопродуктивные кормовые угодья, которые могут быть использованы для выращивания продовольственных и фуражных культур. Глава крайкома посчитал возможным распахать под их посевы 1200 тыс. га таких земельных массивов, в т. ч. в 1954 г. – 700 тыс. и в 1955 г. – 500 тыс. га. Для осуществления этих планов руководитель Алтайского края попросил предоставить колхозам региона необходимое количество сельхозтехники, семян зерновых культур и трав (на новых землях планировалось продолжить травосеяние)[356]. Данные предложения были взяты высшим руководством на заметку. 11 декабря 1953 г. в газете «Правда» была опубликована статья Н. И. Беляева «Использовать под посевы пшеницы огромные земельные резервы Алтая», в которой отмечалось, что в крае есть возможность в ближайшие два года без больших капитальных затрат увеличить площадь под яровой пшеницей и другими культурами.

В записке за подписью первого секретаря парторганизации Омской области И. К. Лебедева говорилось о возможности распахать в регионе в 1954 г. под посевы яровой пшеницы 400 тыс. га естественных сенокосов и выпасов, принадлежащих Госземфонду и колхозам. Вновь поднятые земли предполагалось отводить под пшеницу до 1957 г., в котором их планировали засеять овсом и травами и использовать как кормовые угодья. До этого срока недостаток кормовых площадей в колхозах должен был восполняться за счет эксплуатации 500 тыс. га естественных пастбищ и сенокосов, арендованных у Казахской ССР. В записке подробно рассказывалось о том, какие будут проводиться агротехнические мероприятия по подготовке земель к посеву в 1954–1957 гг. По мнению авторов документа, МТС области могли рассчитывать на дополнительные кадровые и технические резервы, а колхозы – на поставку семян, а также освобождение от обязательных поставок и сокращение на 50 % норм натуроплаты МТС[357].

О возможностях расширения зерновых посевов путем вовлечения в сельхозоборот залежных и целинных земель колхозов РСФСР сообщалось в записке нового министра сельского хозяйства республики П. П. Лобанова «Об увеличении производства зерна за счет распашки новых земель»[358], которая была направлена Н. С. Хрущеву 30 ноября 1953 г. В документе говорилось, что в колхозах РСФСР имеется 57 млн га пригодных для освоения переложных, залежных, целинных земель и кормовых угодий, и что большая и наиболее удобная для распашки их часть (38 млн га) находится в районах Поволжья, Урала, Сибири и Дальнего Востока, где в 1954–1955 гг. можно дополнительно засеять до 5 млн га. Подчеркивалось также, что под зерновые посевы здесь целесообразно использовать и нераспаханные совхозные земли, площадь которых составляет 16 млн га. В 1954 г. из поднятых в колхозах 5 млн га под посевы зерновых намечалось отвести всего 300 тыс. га, а остальную площадь предлагалось оставить под паром и засеять только в 1955 г. Дополнительные партии семян зерновых культур колхозы могли получить от государства в ссуду или в порядке продажи. Работы по освоению новых земель должны были выполняться лучшими тракторными отрядами МТС, для работников которых планировалось определить повышенные нормы оплаты труда и меры поощрения за выполнение планов. Вновь освоенные колхозные земли на востоке РСФСР, согласно документу, позволяли получить дополнительно 400–425 млн пудов (6–7 млн т) хлеба при урожайности 80–85 пудов (13–14 ц) зерна с гектара.

4 декабря 1953 г. Н. С. Хрущеву была направлена большая записка «Об увеличении производства зерна в колхозах путем распашки перелогов, залежей, целинных земель, малопродуктивных лугов и пастбищ под расширение посевных площадей зерновых культур»[359], подготовленная новым министром сельского хозяйства СССР И. А. Бенедиктовым. В ней обосновывалась связь обострившегося зернового дефицита с низкой урожайностью зерновых культур и сокращением их посевов за счет увеличения посевной площади трав, которые не дают высоких урожаев. В связи с этим предлагалось наряду с проведением мероприятий по повышению урожайности полей нарастить площадь посевов зерновых и других культур, в т. ч. трав путем освоения в колхозах и совхозах в 1954–1960 гг. 30 млн га новых земельных массивов. Распашку перелогов, залежей и целины в первую очередь предполагалось произвести там, где для этого не требовалось проведения дорогостоящих мелиоративных работ, т. е. в районах Урала, Поволжья, Сибири и Казахстана. Колхозы этой части СССР должны были в 1954–1960 гг. освоить 12 млн га новых земель. В центральных и западных регионах страны колхозные залежи и перелоги, которые повсеместно нуждались в раскорчевке, очистке и осушении, планировалось вовлечь в сельхозоборот в 1955–1960 гг. в количестве 8 млн га. Зерновые культуры на вновь распаханных земельных массивах предлагалось высевать только первые 3 года, а потом они отводились под кормовые культуры в соответствии с севооборотом. Для подъема залежных и целинных земель МТС должны были сформировать специальные бригады и отряды из лучших кадровых и технических резервов, потенциал которых намечалось усилить. Планировалось создание новых МТС. Колхозы, осваивавшие целину и залежь, предлагалось на 5 лет освободить от обязательных госпоставок сельхозпродукции. Распашка в колхозах новых земель должна была обеспечить получение уже в 1956 г. дополнительно 500–550 млн пудов (8–9 млн т) хлеба, в 1960 г. – 900-1000 млн пудов (14–16 млн т).

Таким образом, проекты освоения целинных и залежных земель, представленные в записках Н. И. Беляева, И. К. Лебедева, П. П. Лобанова, И. А. Бенедиктова имели явные схожие черты, которые можно свести к следующим тезисам:

– в восточных районах страны должны распахиваться только те залежные, переложные и целинные земли, которые пригодны для выращивания сельхозкультур и не требуют проведения дорогостоящих мелиоративных работ;

– выращивать зерновые культуры на вновь распаханных землях следует в течение первых нескольких лет, а затем исчерпавшую естественное плодородие пашню для его восстановления необходимо отводить под чистые пары и кормовые культуры, в т. ч. травы;

– освоение новых земель колхозам и совхозам надлежит производить как за счет собственных средств, так и посредством ресурсов, специально предоставленных государством; ряды целинников должны пополняться из числа квалифицированных сельскохозяйственных кадров, для которых будут определены повышенные нормы оплаты труда.

– колхозы, которым предстояло осваивать новые земли, могли рассчитывать на льготы по обязательным поставкам и натуроплате МТС.

Следующим этапом разработки «целинного проекта» стала подготовка Н. С. Хрущевым записки «Пути решения зерновой проблемы»[360], которая 22 января 1954 г. была направлена в Президиум ЦК КПСС. К документу прилагались записки И. А. Бенедиктова, П. П. Лобанова, а также С. Ф. Демидова (Госплан СССР), Л. Р. Корниеца (Министерство заготовок СССР), А. И. Козлова (Министерство совхозов СССР), Т. Д. Лысенко (ВАСХНИЛ), газетные статьи о практике хозяйств по освоению новых земель и проект постановления.

В записке Н. С. Хрущева констатировалось, что в настоящее время производство зерна в стране не обеспечивает потребности государства и населения в хлебе. Зерновые ресурсы страны не позволяют проводить повсеместно и в достаточном количестве торговлю хлебопродуктами, особенно высших сортов, и крупой. Нехватка этой продукции вызвана в первую очередь ростом численности городского населения и уровня его материального благосостояния. Имеет место дефицит зернофуражных культур, восполнять который приходится за счет продовольственного зерна. В силу данных обстоятельств ограничиваются экспортные операции по хлебу. Расширение в ближайшие годы зерновых посевов на целинных и залежных землях в Казахстане, Западной Сибири и частично в районах Поволжья и Северного Кавказа и проведение мероприятий по всемерному повышению урожайности полей во всех регионах страны были названы важными и совершенно реальными источниками увеличения валовых сборов зерна.

Обращают на себя внимание значительные масштабы и короткие сроки распашки залежи и целины и завышенные планы производства на них хлеба. В документе отмечалось, что в 1954–1955 гг. имеется возможность расширить посевные площади зерновых культур в районах освоения новых земель на 13 млн га и получить на них урожайность в 14–15 ц/га, благодаря чему валовой сбор зерна здесь составит 1100–1200 млн пудов (18–19 млн т), а его товарная часть – 800–900 млн пудов (13–14 млн т). Напомним, что в записке И. А. Бенедиктова шла речь о распашке на востоке СССР всего 12 млн га новых земель и то в течение 1954–1960 гг. К 1960 г. с них намечалось получить только 14–16 млн т хлеба. Мало того, Н. С. Хрущев обосновывал необходимость изыскания земель для дополнительного увеличения зерновых посевов и выращивания сахарной свеклы, подсолнечника, льна-долгунца, картофеля, овощей, виноградников и ягодников. При этом признавалось нецелесообразным дальнейшее использование травопольных севооборотов, поскольку травы в основных сельскохозяйственных регионах дают меньше кормов, чем зернофуражные культуры. В связи с этим травяные посевы предлагалось заменить посевами ячменя, овса, проса и кукурузы. Распространение последней должно было стать решающим фактором роста производства кормов.

Распашка целинных и залежных земель должна была проводиться с помощью техники, выделенной сельскому хозяйству в рамках плана снабжения на 1954 г. Использование этих значительных технических ресурсов для решения зерновой проблемы называлось хозяйственно оправданным шагом. По сути, речь шла о сокращении поставок сельхозмашин зернопроизводящим районам европейской части страны, в т. ч. Черноземью.

Наибольшие площади целины и залежи предстояло освоить колхозам (8,7 млн га). Поскольку все работы по распашке и обработке новых земельных массивов обеспечивались техникой за счет государства, сельхозартелям следовало реализовывать ему хлеб в порядке обязательных поставок с первого года посева на осваиваемых землях. При этом отмечалась необходимость строгого соблюдения ранее нарушавшегося погектарного принципа исчисления объема хлебопоставок. В документе делался вывод о целесообразности строительства на целине совхозов, поскольку хлеб, полученный от них, является для государства наиболее выгодным. Освоение залежи и целины должны были осуществлять как профессиональные сельскохозяйственные кадры, так и непрофессионалы – работники, на добровольных началах направленные в порядке оргнабора. Организованную посылку людей в районы освоения новых земель следовало рассматривать как выполнение важного задания партии и правительства. Большие надежды возлагались на комсомольскую молодежь, которая ставилась в авангард всенародного движения за освоение новых земель. Для целинников предлагалось установить повышенные нормы оплаты труда.

Целинная программа была директивно оформлена в постановлении февральско-мартовского пленума ЦК КПСС 1954 г. «О дальнейшем увеличении производства зерна в стране и об освоении целинных и залежных земель»[361]. В документе констатировалось, что существующий уровень зернового производства не покрывает насущных нужд народного хозяйства. Исходя из этого ставилась задача резкого увеличения производства зерна с тем, чтобы государственные заготовки и закупки хлеба в ближайшие годы увеличить на 35–40 % по сравнению с 1953 г. Наряду с повышением урожайности зерновых культур важным и совершенно реальным источником увеличения производства зерна в течение короткого времени являлось расширение посевов зерновых культур путем освоения залежных и целинных земель в районах Казахстана, Сибири, Урала, Поволжья и частично в районах Северного Кавказа, на которых можно получить высокие урожаи без больших дополнительных капитальных вложений. В этих районах в течение 1954–1955 гг. за счет новых земель планировалось расширить посевы зерновых не менее чем на 13 млн га и получить с них в 1955 г. 1100–1200 млн пудов хлеба (18–19 млн т), в том числе 800–900 млн пудов (13–15 млн т) товарного при урожайности 14–15 ц/га, а в передовых хозяйствах – 20–25 ц. В 1954 г. намечалось расширить площадь посева пшеницы и проса на 2,3 млн, а в 1955 г. – на 10,7 млн га. Колхозам поручалось освоить 8,7 млн, совхозам – 4,5 млн га.

В постановлении рассматриваемого пленума говорилось о необходимости увеличения масштабов производства технических, масличных и кормовых культур. При выращивании последних особое внимание предстояло уделить кукурузе. От малопродуктивных травяных посевов и естественных лугов и пастбищ следовало отказаться. Предполагалось ускорить развитие садоводства и виноградарства. Рост производства продукции растениеводства связывался не только с расширением посевных площадей, но и с повышением урожайности полей посредством использования достижений аграрной науки и передового опыта.

На вновь осваиваемые земли намечалось отправить большое количество сельскохозяйственной техники. В 1954 г. целинные районы должны были получить от государства 120 тыс. тракторов (в 15-сильном исчислении), 10 тыс. комбайнов и соответствующее количество плугов, сеялок, тяжелых дисковых борон, культиваторов и других сельхозорудий.

Основным источником восполнения нехватки рабочей силы выступал организованный набор. Партийным органам поручалось на основе широкой разъяснительной работы отобрать и направить в 1954 г. в МТС и совхозы, осваивающие новые земли, работников руководящего состава, специалистов и квалифицированную рабочую силу как из действующих МТС и совхозов, так и из промышленности и других отраслей народного хозяйства. Оргнабор и посылка работников в районы освоения новых земель рассматривались как большое патриотическое дело. Для повышения материальной заинтересованности целинников в выполнении плана подъема целины и залежи вводился ряд поощрений. Работникам тракторных и полеводческих бригад, перевыполнившим плановые задания по распашке целины и хлебозаготовкам, устанавливалась доплата в размере 30 % от урожая зерна, полученного с вновь освоенных площадей, и аванс 25 % денежных средств, вырученных от его реализации. Работникам совхозов была установлена 15 %-ная надбавка к зарплате.

В качестве дополнительного источника пополнения трудовых ресурсов в целинных регионах выступало организованное государством переселение жителей малоземельных районов. Переселенцы получали ряд льгот и преимуществ. Более подробно об этом сообщалось в правительственном постановлении от 15 мая 1954 г. «О мерах помощи гражданам, изъявившим желание переселиться в колхозы районов освоения целинных и залежных земель»[362]. Согласно документу переселенцы имели право на бесплатный проезд и транспортировку имущества и скота при переезде, единовременное денежное пособие, кредит на строительство жилья и приобретение скота, временное освобождение от обложения сельхозналогом, продовольственную ссуду. Колхозы, принимавшие переселенцев, освобождались (по числу принятых семей) от уплаты подоходного налога и обязательных госпоставок сельхозпродуктов (кроме молока) на срок от 5 до 2 лет. Рабочим и служащим, прибывавшим в целинные сельхозартели, в порядке внутрикраевого и внутриобластного переселения, выдавались единовременное денежное пособие в 200 руб. на главу семьи, 100 руб. на каждого члена семьи и льготный кредит на строительство домов с надворными постройками (35 % его суммы погашало государство).

По решению февральского (1954 г.) пленума ЦК Компартии Казахской ССР руководители республики, проигнорировавшие идею массового освоения целины мобилизационным путем, были сняты со своих постов. Их места заняли функционеры, которые в нарушение сложившихся традиций не были даже представителями коренной национальности. Должность первого секретаря ЦК республиканской парторганизации получил белорус П. К. Пономаренко, возглавлявший в годы войны Центральный штаб партизанского движения, вторым секретарем стал украинец Л. И. Брежнев[363]. В 1955 г. пошли на повышение Н. И. Беляев, И. К. Лебедев и И. Д. Яковлев.

С весны 1954 г. в хозяйства, которым предстояло осваивать целинные и залежные земли, стали направляться дополнительные трудовые ресурсы. Основу контингента целинников составила комсомольская молодежь. Ее мобилизация стала проводиться почти за месяц до опубликования постановления февральско-мартовского пленума. Формирование отрядов молодых людей для отправки на вновь осваиваемые земли началось сразу после появления в «Правде» 11 февраля 1954 г. «Обращения ЦК КПСС ко всем избирателям, к рабочим и работницам, крестьянам и крестьянкам, к советской интеллигенции, воинам Советской Армии и Военно-Морского флота», призвавшего молодежь отправиться на целинные земли. В 1954–1956 гг. в Сибирь по комсомольским путевкам было направлено 130 тыс. чел. (примерно 1/3 всех целинников страны), их них 50 тыс. были местными жителями[364]. В МТС, пункты «Заготзерно» и совхозы Алтайского края, Омской и Новосибирской областей прибыло свыше 91 тыс. юношей и девушек, в т. ч. 51 тыс. – в Алтайский край, из них 41 тыс. – в МТС и совхозы и свыше 9 тыс. – на предприятия Министерства хлебопродуктов. Более 23 тыс. молодых целинников являлись местными жителями, а 68 тыс. приехали из Москвы, Ленинграда, Свердловска, Горького, Куйбышева, Перми, с Украины, из Белоруссии и других республик СССР[365].

В порядке организованного сельскохозяйственного переселения в 1954–1956 гг. в Сибирь и на Дальний Восток прибыло свыше 60 тыс. семей, в т. ч. в колхозы, рыболовецкие артели, совхозы и леспромхозы Алтайского края – 7,1 тыс., Омской области – 1,9 тыс., Новосибирской – 3,6 тыс., Томской – 2,6 тыс., Красноярского края – более 600 семей[366]. Многие переселенцы являлись выходцами из малоземельных регионов степной полосы РСФСР (Воронежской, Курской, Тамбовской, Орловской, Рязанской областей). В создаваемые и уже имевшиеся совхозы в основном прибывали горожане, а в сельхозартели – семьи колхозников[367]. Миграционные потоки благоприятствовали приросту сельского населения. Только за год с начала 1954 и по 1955 г. количество жителей деревни в Западной Сибири увеличилось на 2,2 %, в РСФСР за это же время – только на 0,8 %[368].

На новые земли отправили значительное количество сельхозтехники. В 1954–1958 гг. парк тракторов в сельском хозяйстве Западной Сибири вырос на 32 %, зерновых комбайнов – почти в 2 раза, в Восточной Сибири соответственно – на 29 и 43 %[369]. Большую часть новой техники в регионе получили МТС. За первый год целинной кампании численность тракторов в МТС Алтайского края увеличилась на 50 %, зерноуборочных комбайнов – на 70, грузовых автомашин – на 75 %. Число плугов общего пользования увеличилось здесь на 32 %, лущильников – на 30, культиваторов – на 29, сеялок – на 36 %[370]. Однако нехватку средств механизации преодолеть не удалось, низким было качество полученных сельхозмашин.

Целинники, которые в основной массе были заряжены идеей подъема сельского хозяйства, смогли обеспечить развитие колхозного производства. В 1954–1956 гг. в сельхозартелях Западной Сибири было вспахано 4,7 млн га новых земель, в Восточной Сибири – 1,6 млн га. В Сибири на долю колхозов приходилось 82 % всей поднятой целины и залежи. Валовое производство зерна в колхозном секторе региона значительно возросло. В Западной Сибири в 1954–1958 гг. среднегодовые валовые сборы хлеба в сельхозартелях были выше показателей 1949–1953 гг. в 2,3 раза, в Восточной Сибири – в 1,6 раза, объемы хлебозаготовок – соответственно в 2,8 и 1,6 раза[371].

В 1954 г. колхозы целинных районов РСФСР реализовали государству по более высоким закупочным ценам 48 % собранного зерна (колхозы европейской части республики – только 19 %), что позволило существенно увеличить доходы. В Омской области в этом году денежные поступления сельхозартелей составили 881 396 тыс. руб., или почти в 3 раза больше, чем в 1953 г. Если в 1953 г. в области доход свыше 1 млн руб. получили только 55 колхозов, то в 1954 г. – 307; 56 хозяйств в первый год целинной кампании заработали от 2 млн до 3 млн руб., 14 – свыше 5 млн. Миллионерами стали колхозы Дробышевского, Молотовского, Русско-Полянского, Черлакского, Павлоградского и др. южных районов области. В 1954 г. в Алтайском крае, Омской и Новосибирской областях каждому трудоспособному колхознику было выдано в среднем по 2019 руб., в РСФСР – по 737 руб. (в 1952 г. – соответственно по 290 и 262 руб.). Существенными оказались и размеры натуральных выплат. В этих регионах объемы выдачи зерна на трудодни были в 3 раза выше, чем в целом по республике. В остальных районах Сибири в 1954 г. отмеченные показатели также превышали общероссийский уровень, но не так существенно[372]. О росте доходов в первые годы освоения целины известный алтайский историк В. И. Казанцев, работавший в 1950-е гг. в партийных структурах края, вспоминает: «Помню, как в Корчинской МТС тракторный бригадир Иван Кондратьевич Рогоза весной 1954 г. обращался в дирекцию с просьбой “вырешить” ему хоть какого-нибудь зерна, чтобы дожить с семьей до нового урожая. Через год он обращался уже с другими заботами: где бы купить потребное количество спиртного, чтобы “по-людски” справить свадьбу пришедшему с военной службы сыну»[373].

Колхозы районов, в которых проводилось освоение целинных и залежных земель, более быстрыми темпами наращивали свою материальную базу. Например, в Алтайском крае стоимость производственных основных фондов колхозов увеличилась с 736,0 млн в 1953 г. до 1436,4 млн руб. в 1956 г., или почти в 2 раза, непроизводственных – соответственно с 51,5 млн до 88,2 млн руб., или в 1,7 раза[374].

На целинных землях развернулось совхозное строительство. К весне

1955 г. в стране функционировали 425 целинных зерновых совхозов, в т. ч. в Казахской ССР – 337, в РСФСР – 88. В Алтайском крае в середине 1950-х гг. на вновь осваиваемых землях появился 21 новый совхоз, в Омской области – 11, в Новосибирской – 8, в Красноярском крае – 5[375].

Всего за 1954–1960 гг. колхозы, МТС и совхозы Сибири распахали 9721 тыс. га целинных и залежных земель, 3/5 из которых приходилось на хозяйства Алтайского края, Новосибирской и Омской областей (табл. 2). Большая часть новых земель была поднята в 1954–1955 гг. За годы целинной кампании посевные площади зерновых культур в Западной Сибири возросли на 44 %, в Восточной Сибири – на 39 % (в СССР – на 8, в РСФСР – на 5 %). В 1960 г. на Западную Сибирь приходилось почти 29 % посевов пшеницы РСФСР. По этому показателю она опередила Урал (21 %) и Поволжье (20 %)[376].

Таблица 2. Вспашка целинных и залежных земель в 1954–1960 гг. (в хозяйствах всех категорий)[377]

Благоприятные погодные условия 1954 г. позволили колхозам, МТС и совхозам Сибири собрать зерна в 2 раза больше, чем в 1953 г. 1955 г. оказался неурожайным, что привело к полуторакратному снижению валовых сборов хлеба. В следующем 1956 г. в Западной Сибири был собран урожай, который стал самым высоким за все 1950-е гг. Во второй половине 1950-х гг. погода также была благосклонной к сибирским хлеборобам. В Западной Сибири в 1954–1958 гг. среднегодовые валовые сборы зерновых культур были выше, чем в предшествующее пятилетие, в 2,2 раза, в Восточной Сибири – в 1,6 раза (табл. 3), урожайность возросла соответственно в 1,5 раза (с 6,9 ц до 10,5 ц/га) и в 1,2 раза (с 8,3 ц до 10,2 ц/га), объемы хлебозаготовок – в 2,8 раза (с 2506 тыс. до 6983 тыс. т) и в 1,6 раза (с 1131 тыс. до 1821 тыс. т).

Таблица 3. Валовые сборы зерновых культур в 1953–1964 гг. (в хозяйствах всех категорий, тыс. т)[378]

В середине 1950-х гг. темпы роста производства и заготовок зерна в Сибири опережали общероссийские показатели, но были меньше, чем в Казахской ССР. В 1954–1958 гг. доля целинного зерна в общем объеме государственных зернопоставок составляла в среднем за год 53 %[379].

В отличие от зернового производства темпы развития животноводства в середине 1950-х гг. оставались низкими. Январский (1955 г.) пленум ЦК КПСС в своем постановлении «Об увеличении производства продуктов животноводства»[380] поставил задачу удовлетворить все потребности населения в мясе, молоке, масле, яйцах и др. продуктах, и дал указание в течение 5–6 лет расширить их выпуск более чем в 2 раза. Ответственность за выполнение этих заданий возлагалась на партийные и советские органы. Они должны были разработать на местах мероприятия по крутому подъему отрасли, предусмотрев максимальное использование имеющихся возможностей, и превратить колхозы и совхозы в основных производителей животноводческой продукции. Мясное производство предполагалось увеличить за счет быстрого развития свиноводства как отрасли наиболее скороспелого животноводства (удельный вес свинины в общем выпуске мяса планировалось поднять до 40–50 %), улучшения организации нагула и откорма крупного и мелкого рогатого скота и интенсивного развития мясного птицеводства. Объемы молочного производства намечалось расширить путем наращивания удоев молока в расчете на одну корову: к 1960 г. в колхозах – не менее чем до 1700 кг и в совхозах – не менее чем до 3100 кг. Рост производства яиц связывался с созданием крупных птицефабрик, строительством птицеводческих ферм с применением методов интенсивного содержания птицы, шерсти – с ростом общественного поголовья овец. Но ключевым средством увеличения численности и продуктивности колхозного и совхозного скота называлось укрепление его кормовой базы.

Распашка целинных и залежных земель позволяла значительно расширить кормовые посевы. На пленуме говорилось о возможности и необходимости увеличения масштабов выращивания корнеплодов, бахчевых культур, высокоурожайных трав. Но основное внимание следовало уделить распространению кукурузы. С внедрением этой культуры связывалось решение сразу нескольких проблем: ее зеленая масса (стебли, листья и недозревшие початки) позволяла обеспечить скот сочными кормами, а спелое сухое зерно – обогатить их белком для повышения питательности, а также в целом значительным образом увеличить зерновые ресурсы государства. К 1960 г. кукурузные посевы следовало расширить до 28 млн га. Они должны были идти на замену малоурожайным зерновым и кормовым культурам, малопродуктивным лугам и пастбищам и части паровых полей. Согласно постановлению колхозам и совхозам страны следовало в сжатые сроки освоить производство гибридных семян кукурузы, научиться квадратно-гнездовому способу ее посадки для обеспечения механизации работ по уходу за всходами и уборки, приобрести минеральные удобрения и другие химикаты. Для решения этих задач хозяйствам следовало найти соответствующие финансовые, технические и кадровые резервы. Увеличение урожайности кукурузы называлось вполне достижимой целью. Ориентировочно с каждого гектара кукурузных посевов планировалось собирать по 35–45 ц зерна и 500–700 ц зеленой массы этой культуры.

Во второй половине 1950-х гг. кукурузные посевы были увеличены в сотни раз. В Западной Сибири с 1953 по 1959 г. они возросли с 2 тыс. до 1357 тыс. га, в Восточной Сибири – с 0,3 тыс. до 386 тыс. га. Повсеместное внедрение кукурузы, рассматривавшееся с подачи Н. С. Хрущева новым важным общегосударственным делом, проводилось в принудительном порядке без учета климатических и почвенных особенностей регионов и в ситуации недостатка у большинства хозяйств районированных семян, химикатов, специальных машин и кадров. Очевидным был провал зерновой составляющей «кукурузного проекта». В 1954–1958 гг. в Сибири среднегодовая урожайность зерна кукурузы равнялась 7,5 ц/га (в РСФСР – 12,2 ц, в СССР – 14,3 ц/га). Площадь посева кукурузы на зерно в Сибири во второй половине 1950-х гг. в среднем не превышала 20 тыс. га. В СССР в 1953–1960 гг. она увеличилась с 3 млн до 5 млн га. К 1963 г. ее довели до 7 млн, но в 1964 г. уменьшили до 5 млн, в 1965 г. – до 3 млн га. Урожаи зеленой массы кукурузы также оказались ниже плановых норм. В Западной Сибири в 1955–1959 гг. ее среднегодовая урожайность не превышала 95 ц/га, в Восточной Сибири – 77 ц (в РСФСР – 82 ц, в СССР – 94 ц/га). В конце 1950-х – начале 1960-х гг. площади посевов кукурузы, предназначенной для производства силоса, значительно увеличили. В Западной Сибири за годы семилетки они возросли на 83 %, в Восточной Сибири – в 2,1 (в РСФСР – на 42, в СССР – на 47 %). Однако отдача от расширения масштабов выращивания кукурузы на силос оказалась не такой существенной, как ожидалось. Площадь ее посевов, тем не менее, была уменьшена только после 1965 г.[381].

Верховная власть пыталась активировать трудовую энергию животноводов путем убеждения их в том, что подъём отрасли является не просто важной экономической задачей, но еще и крупнейшей политической целью. 22 мая 1957 г. на совещании работников сельского хозяйства Северо-Запада РСФСР Н. С. Хрущев заявил о необходимости увеличения объемов животноводческого производства до уровня, позволяющего догнать США по производству мяса, молока и масла на душу населения. К 1960–1961 гг. выпуск мясной продукции следовало расширить в 3 раза по отношению к 1956 г.[382]. Однако в 1957 г. новая хозяйственно-политическая кампания не набрала ожидаемых оборотов. С критикой планов подъема животноводства посредством мобилизационных рычагов выступили политические противники Н. С. Хрущева, в частности, Г. М. Маленков, отмечавший, что очередная сверхпрограмма экономически не обоснована и противоречит линии партии[383]. После победы над оппозицией глава КПСС вновь поставил вопрос о необходимости скорейшего повышения объемов животноводческого производства в СССР до показателей США. Утроить выпуск мяса предполагалось теперь за 1957–1965 г. Реализация данных планов превратилась в нездоровую погоню за «рекордами» в целях получения высоких званий и наград, сопровождалась приписками в отчетности и очковтирательством.

Реализация планов по увеличению производства продукции животноводства сопровождалась ограничением личных хозяйств граждан. Наступление на ЛПХ было предпринято в связи с выводами Н. С. Хрущева о том, что существующий уровень развития общественного сельхозпроизводства позволяет полностью обеспечить продовольственные потребности занятых в них работников. В связи с этим от индивидуальных хозяйств следует отказаться, так как их ведение отнимает у граждан много времени и сил, которые можно с большей отдачей использовать в общественном секторе. Целесообразность свертывания ЛПХ обосновывалась возрастанием роли совхозов – сельхозпредприятий, которые в наибольшей степени соответствовали идеалам социализма. Эти установки были одобрены декабрьским (1958 г.) пленумом ЦК КПСС. Директорам совхозов указывалось на необходимость организации скупки скота у рабочих и служащих. С этого момента совхозы должны были полностью удовлетворять потребности своих работников в молочных и мясных продуктах, а также в картофеле и овощах[384].

Руководству колхозов подобных рекомендаций в постановлении пленума не давалось. В нем отмечалось, что с ростом общественного хозяйства колхозов ЛПХ колхозников будут постепенно утрачивать свое значение. Колхозникам станет выгоднее получать продукты из колхоза, чем тратить свой труд на их производство в личном хозяйстве. Через год в докладе на декабрьском пленуме ЦК 1959 г. Н. С. Хрущев заявил: «Еще не так давно большую часть молока и мяса поставляли колхозники со своих личных хозяйств. Это было очень неприятное явление для нашего социалистического сектора и давало врагам социализма повод для всевозможных измышлений против социалистической системы сельского хозяйства»[385]. Печать и радио, подхватив это высказывание, создавали общественное мнение в пользу отказа от ЛПХ и атмосферу нетерпимости по отношению к тем колхозникам, которые сопротивлялись курсу на их свертывание.

На приобретение скота у лиц, проживавших на территории колхозов и совхозов, а также у жителей городов и рабочих поселков, которым в середине 1959 г. законодательно запретили заниматься индивидуальным животноводством, сельхозпредприятиям выделялись значительные финансовые средства. Личный скот скупался в принудительном порядке по заниженной цене. Руководители хозяйств зачастую использовали его как резерв для выполнения повышенных обязательств по животноводству, поэтому стремились закупить как можно больше голов скота.

В начале 1960-х гг. поголовье скота в личном секторе сельской экономики заметно уменьшилось. В конце 1963 г. в ЛПХ колхозников, рабочих и служащих Западной Сибири крупного рогатого скота было меньше, чем в начале 1959 г., на 25 %, коров – на 20, свиней – на 13, овец и коз – на 32 %. Снизились объемы индивидуального животноводческого производства. В 1964 г. в ЛПХ Западной Сибири производство мяса к уровню 1961 г. составило 60 %, молока 92, шерсти – 58, яиц – 70 %. В 1964 г. по сравнению с 1958 г. на городских рынках РСФСР объемы продажи молока упали на 32 %, мяса – на 16 %. Цены на продукты животноводства возросли на 37–58 %[386].

Такое положение усилило нестабильность обеспечения городского и сельского населения продовольствием.

Тем не менее, обеспеченные благодаря целинной кампании рост масштабов выращивания кукурузы для усиления кормовой базы, увеличение капиталовложений государства и колхозов в строительство хозяйственной инфраструктуры, в т. ч. помещений для скота и птицы, появление на общественных полях и фермах большого количества работников, заряженных идеей развития сельхозпроизводства и другие факторы способствовали наращиванию выпуска животноводческой продукции. Поголовье КРС в колхозах и совхозах Сибири за 1957–1960 гг. выросло на 46,9 %, коров – на 33,9, свиней – на 73,6, овец – на 20,5 %. Производство мяса за этот период увеличилось на 62,2 %, молока – на 23,5, шерсти – на 30,4, яиц – на 109,6 % (табл. 4). Высокие показатели прироста производства мяса отчасти стали следствием сверхнормативной сдачи скота из-за завышенных планов. Но достигнутые темпы развития животноводства в целом существенно уступали плановым и не обеспечивали выполнение задачи «догнать США».

Таблица 4. Производство продуктов животноводства в колхозах и совхозах в 1953–1964 гг.[387]

Ставка правительства на усиление совхозного сектора аграрной экономики была не случайной. В его приоритетном развитии реализовывались доктринальные представления Н. С. Хрущева о преимуществах крупного хозяйства с мощной технической базой над мелким. В постановлении февральско-мартовского пленума ЦК партии 1954 г. предлагалось превратить совхозы в образцовые, высокотоварные хозяйства, которые могут дать стране самый дешевый хлеб. После инспекционной поездки в целинные районы Казахстана летом этого года Н. С. Хрущев убедился в более высокой эффективности совхозов. В связи с этим на январском пленуме ЦК КПСС 1955 г. была существенно расширена программа строительства новых совхозов в районах освоения целинных и залежных земель. Ставилась и задача увеличения удельного веса совхозов в производстве животноводческой продукции.

С 1957 г. совхозную форму ведения хозяйства стали широко использовать для подъема экономически слабых колхозов. В совхозный сектор переводили также многие пригородные сельхозартели, в т. ч. и экономически сильные с целью увеличения выпуска мясомолочной продукции, картофеля и овощей для городского населения. Параллельно с преобразованием колхозов в совхозы шло укрупнение последних, которое в массовом порядке началось в 1954–1956 гг. Оно производилось путем объединения мелких совхозов и передачи им подсобных хозяйств промышленных предприятий и учреждений. С 1953 по 1964 г. сеть совхозов в РСФСР увеличилась в 1,8 раза, в Западной Сибири – в 2,3 раза, в Восточной Сибири – в 2,8 раза. В 1964 г. удельный вес совхозов в общей численности сельхозпредприятий составил 23, 41 и 28 %. В то же время количество колхозов с 1953 по 1964 гг. сократилось в 3,0, 4,2 и 4,1 раза (табл. 5).

К уменьшению числа колхозов приводило и их укрупнение. В Сибири размеры угодий, посевных площадей и поголовья скота, приходящиеся на одно хозяйство, возрастали более быстрыми темпами, чем в стране в целом. При этом сибирские колхозы имели меньшее количество дворов, хотя их число в расчете на одно хозяйство возрастала быстрее, чем в стране в целом.

Укрупнение колхозов способствовало централизации управления артельным хозяйством. Частью этого процесса являлось обновление корпуса колхозных председателей. С конца марта 1955 г. в колхозы из промышленности и других отраслей народного хозяйства стали направлять коммунистов (движение «тридцатитысячников»), которые должны были мобилизовывать колхозников на подъем сельхозпроизводства. В итоге старые колхозные председатели-практики, в той или иной степени выражавшие интересы коллектива колхозников, оказались заменены пришлыми ставленниками партии. Хотя желание управлять хозяйством проявляли далеко не все посланцы КПСС. Существенная часть новых председателей была освобождена от работы. Так, из 970 чел., направленных в сельхозартели Алтайского края, Омской и Новосибирской областей в период с 25 марта 1955 г. по 1 апреля 1957 г., было уволено 457 чел., из них 306 чел. в связи с реорганизацией колхозов в совхозы[388].

Таблица 5. Численность колхозов (сельхозартелей) и совхозов (на конец года)[389]

Повышение производительности колхозного хозяйства связывалось с улучшением функционирования МТС. На XX съезде КПСС Н. С. Хрущев говорил о возрастании роли станций в хозяйственной жизни сельхозартелей и предлагал перевести их на хозрасчет[390]. На декабрьском (1956 г.) пленуме ЦК партии он заявил о целесообразности перехода к денежной оплате услуг МТС[391]. Но фактически стал реализовываться курс на ликвидацию станций. С 1956 г. тракторные бригады МТС стали соединять с полеводческими, животноводческими и комплексными бригадами колхозов. Объединенные подразделения подчинялись совместному руководству МТС и сельхозартелей. В Алтайском крае с 1956 по 1957 г. число тракторно-полеводческих бригад увеличилась с 95 до 265. В Красноярском крае в 1957 г. их количество достигло 176[392]. Имела место и практика предоставления колхозам техники МТС в арендное пользование.

Сокращались штаты сотрудников МТС. С августа 1955 г. на баланс колхозов стали переводить агрономов и зоотехников станций. Но квалифицированные кадры в сельхозартелях закреплялись слабо – уровень материального обеспечения здесь был ниже, чем в МТС. В 1956 г. из Алтайского края по этой причине уехали 183 колхозных агронома и зоотехника, или 11,7 % от числа специалистов сельского хозяйства, перешедших из МТС (1562 чел.)[393]. Уменьшалось финансирование программы строительства в МТС объектов производственной и социальной инфраструктуры. Многие станции укрупнялись или ликвидировались. В последнем случае материально-техническая база и персонал передавались совхозному сектору. В 1957 г. в РСФСР совхозам перешел машинный парк и кадры 435 МТС, в Западной Сибири – 148, в Восточной Сибири – 33. С 1956 по 1957 гг. вследствие укрупнения и ликвидации число МТС уменьшилось соответственно на 10, 24 и 11 %[394].

Февральских пленум ЦК КПСС 1958 г. принял постановление[395], в котором говорилось о продаже техники МТС колхозам и преобразовании первых в действующие на основе хозрасчета ремонтно-технические станции (РТС), обязанные осуществлять техническое обслуживание колхозов и совхозов. Вместе с техникой в колхозы переводилась большая часть механизаторов. В документе отмечалось, что наличие на одной земле двух хозяев сдерживает развитие сельского хозяйства и что преодоление этого препятствия обусловит рост аграрного производства. Реорганизацию МТС предусматривалось осуществить постепенно, с учетом развития экономики отдельных колхозов и особенностей различных районов страны. В соответствии с партийно-правительственным постановлением от 18 апреля 1958 г.[396], сельхозмашины должны были быть проданы колхозам на добровольных началах по их заявкам, в рассрочку, с правом погашения платежей в течение 2–3 лет. Допускалось временное функционирование МТС для обслуживания экономически слабых хозяйств.

Однако Н. С. Хрущев полагал, что реорганизация МТС должна пройти достаточно быстро, поскольку колхозы в связи с существенным повышением цен на их продукцию и списанием задолженности по обязательствам прошлых лет быстро увеличат свои накопления и, превратившись в высокодоходные сельхозпредприятия, смогут не только сразу расплатиться за приобретенную технику, но и обеспечить более высокий, чем в МТС, уровень ее обслуживания. Удастся им закрепить и механизаторские кадры. По требованию главы партии сроки передачи колхозам технической базы МТС были сокращены до минимума. К 1 октября 1958 г. в РСФСР сельхозмашины приобрели 60 % колхозов, в Западной Сибири – 72, в Восточной Сибири – 56 %. Перевод машинно-тракторного парка МТС в ведение сельхозартелей завершился к началу 1960 г. По данным на 1 января этого года, в колхозах Сибири насчитывалось 59 тыс. тракторов (в физических единицах), тогда как в РТС – только 1,2 тыс.[397].

Поспешная реорганизация МТС подорвала финансовую систему значительной части колхозов, в первую очередь экономически слабых. Сельхозартелям пришлось направлять большие средства на оплату стоимости и обслуживания полученной техники, цены на топливо и запчасти к которой возросли. В результате сложилось несоответствие между расходами колхозов и количеством финансовых ресурсов, выделяемых на проведение госзакупок. Ситуацию осложнило осуществленное в сентябре 1958 г. понижение цен на ряд продуктов растениеводства. Цена на зерно уменьшилась на 13 %, на семена подсолнечника – на 15, на сахарную свеклу и картофель – на 10 %[398].

Затруднительное финансовое положение колхозов усугублялось сокращением государственных капиталовложений в сельское хозяйство. По семилетнему плану их удельный вес был определен в 7,5 % всех вложений в народное хозяйство против 11,3 % в 1957–1958 гг. При этом в 1958–1963 гг. план капвложений в отрасль не выполнялся. Кроме того, в годы семилетки намечалось значительно сократить производство сельхозмашин: при разработке планов исходили из того, что после продажи техники колхозам улучшится ее использование и сельхозмашин потребуется меньше[399].

В непростой экономической ситуации средства для развития производства колхозы черпали из фондов оплаты труда. В 1959 г. в колхозах Алтайского края в них было перечислено только 74 % от запланированной суммы. Значительная часть хозяйств, использовавших гарантированную плату за труд, вернулась к системе трудодней или к смешанным формам. В 1959 г. гарантированную денежную оплату в Западно-Сибирском экономическом районе (без Тюменской области) применяло 253 колхоза, в 1960 г. – 235, в 1961 г. – 242. Отсутствие высокого и устойчивого заработка порождали текучесть кадров и сокращение их численности в целом. В Алтайском крае в 1959–1964 гг. количество трудоспособных колхозников уменьшилось на 38 %, в т. ч. трактористов-машинистов, комбайнеров и шоферов – на 13 %[400].

Полученные колхозами трактора, комбайны и орудия по большей части использовались неудовлетворительно, не соблюдались порядок и условия их хранения и эксплуатации, многие сельхозмашины разукомплектовывались и расхищались по частям. Значительная доля колхозов игнорировала услуги РТС, предпочитая ремонтировать технику своими силами, т. е. кустарным способом, который обходился им гораздо дешевле, чем в РТС. Ремонтные станции без достаточного спроса на свои услуги и необходимой финансовой поддержки из Центра оказались убыточными. Производительность техники снизилась. Оставалось немало нерентабельных колхозов. В Алтайском крае в 1963 гг. отстающими были признаны 16 % сельхозартелей[401].

С экономической точки зрения не оправдала себя и массовая совхозизация. В 1959 г. 70–75 % сельхозпредприятий, преобразованных из колхозов, оказались убыточными. Одной из причин такого положения являлось то, что реорганизация проводилась без учета материально-финансовых возможностей государства, вследствие чего многие вновь созданные совхозы не располагали средствами, достаточными для быстрого подъема хозяйства. Медленно расширялись основные производственные фонды сельхозпредприятий, в первую очередь в животноводстве, где сохранялась нехватка скотных помещений. Рост количества введенных в эксплуатацию построек для скота и птицы отставал от прироста их поголовья. Например, в 1961 г. в совхозах Алтайского края численность крупного рогатого скота увеличилась на 53,0 тыс. голов, тогда как численность скотомест – только на 50,8 тыс. голов. В свиноводстве аналогичные показатели были равны соответственно 68,3 тыс. и 26,2 тыс. голов, в птицеводстве – 324,8 тыс. и 289,2 тыс. голов. План по производству растениеводства и животноводства на 1961 г. совхозы Алтайского края реализовали только на 72,5 %. Не были выполнены плановые задания по урожайности зерновых культур, сахарной свеклы, картофеля, кукурузы, а также по удоям молока, привесам молодняка и др. качественным показателям. Государство недополучило в этом году от совхозов региона 825,1 тыс. т зерна, 636,8 тыс. т сахарной свеклы, 12,0 тыс. т молока, 12,3 тыс. т мяса, 1375 тыс. шт. яиц. Себестоимость производства 1 ц зерна возросла по отношению к 1960 г. на 8 %, мяса крупного рогатого скота – на 4, молока – на 1 %. Из 181 совхоза края только 45 хозяйств (25 %) закончили хозяйственную деятельность с прибылью, составившей 7,8 млн руб., 136 совхозов (75 %) понесли убытки в размере 30,2 млн руб. Их общая сумма за вычетом прибыли равнялась 22,4 млн руб. Убытки совхозов повышались из года в год. Если в 1958 г. в РСФСР они составляли 38 млн руб., то в 1962 г. – 492 млн, в 1963 г. – 1065 млн руб.[402] Государство ежегодно списывало их за счет средств бюджета.

Наряду с нехваткой основных и оборотных средств важнейшей причиной негативных явлений в развитии совхозного хозяйства являлось отсутствие устойчивой мотивации работников совхозов к высокопроизводительному труду. Рабочие совхозов отчуждались от земли и средств производства и поэтому не были заинтересованы в лучшем их использовании. Аналогичные явления имели место и в укрупненных колхозах. Объединение хозяйств привело к окончательной ликвидации еще сохранявшихся в них элементов артельной демократии. Мнение колхозников потеряло какое-либо значение, поскольку в объединенных хозяйствах их общие собрания были трансформированы в собрания уполномоченных. При этом возросли властные полномочия колхозных руководителей. С ведома председателя и по его воле происходили исключение и прием в члены колхоза, устанавливались нормы выработки, расценки работ, обязательный минимум трудодней, авансовые выплаты, размеры ЛПХ и т. п. Согласно постановлению ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 6 марта 1956 г.[403], вносившему дополнения в Устав сельхозартели, уклонение от работы в артельном хозяйстве могло послужить предлогом для отрезки приусадебного участка и лишения возможности использования общественных сенокосов и выпасов.

На рубеже 1950–1960-х гг. был исчерпан потенциал экстенсивного развития зернового производства. Условия для сохранения его высокого уровня производительности созданы не были. Капиталовложения государства в развитие социальной и производственной инфраструктуры целинных сельхозпредприятий, от функционирования которой зависел количественный и качественный рост их трудовых и технических ресурсов, из-за огромных масштабов кампании оказались недостаточными. Трудовая энергия работников целинных хозяйств, подпитывавшаяся патриотическими чувствами, стала ослабевать, в то время как условия для обеспечения материальной заинтересованности в высокопроизводительном труде отсутствовали. С 1956 г. начался массовый отток населения с целины. Возвращались обратно и колхозники-переселенцы. В Новосибирской области в первом полугодии 1956 г. вследствие неустроенности из колхозов выбыло 220 семей, или 12 % от числа прибывших в 1955 г., и 88 семей, или 11 % от переселившихся в первой половине 1956 г.[404].

Нехватка трудовых и технических ресурсов привели к выводу из сельхозоборота значительных земельных массивов. Зачастую забрасывалось больше земли, чем распахивалось. Так, в Алтайском крае в 1956 г. было вспахано 31 тыс. га, а исключено из состава пашни – 155 тыс. га. В 1954–1962 гг. в крае под залежь было отведено 632 тыс. га, в 1963–1965 гг. – около 1 млн га. Из состава пахотных угодий часто выводились малопродуктивные земли, по большей части солонцы, которые были распаханы в период стремительного «натиска на целину». В Алтайском крае в засушливые годы забрасывались земли с высоко– и среднестолбчатыми солонцами и засоренные камнями, а в годы с большим количеством осадков – сильно увлажненные и лежащие по крутым склонам[405]. Мало внимания уделялось почвозащитным технологиям. Многие хозяйства по указанию центральных и региональных властей вспахивали землю глубоко, переворачивая пласт, отказывались от использования посевов трав и паров, что было чревато быстрым истощением плодородия. В Западной Сибири доля чистых паров по отношению к посевной площади за 1953–1958 гг. сократилась с 24 до 9 %[406]. Колхозы и совхозы переходили к бессменной пшеничной монокультуре.

Против грубой эксплуатации целинных и залежных земель неоднократно выступали ученые, специалисты и практики сельского хозяйства. Среди них был известный новатор полеводства «народный академик» Т. С. Мальцев, разработавший оригинальную технологию восстановления и увеличения естественного плодородия почв, предусматривавшую применение паров и глубокой безотвальной вспашки в сочетании с поверхностной обработкой и оптимальными сроками сева. Официально методика Т. С. Мальцева считалась одним из базовых средств защиты целинного плодородия от истощения, но из-за скептического отношения Н. С. Хрущева к достижениям этого ученого-самоучки широкого распространения она так и не получила. Ставка делалась на агротехнологии, в первую очередь связанные с использованием средств агрохимии, развитием механизации и мелиорации. Масштабы применения минеральных удобрений увеличились: в колхозах Западной Сибири в 1953 г. было внесено в почву 35 тыс. т (в расчете на 100 га пашни – 2,8 ц), то в 1958 г. – 57 тыс. т (5,0 ц); в колхозах Восточной Сибири – соответственно 5 тыс. т (1,0 ц) и 18 тыс. т (3,2 ц). Однако в сельхозартелях Сибири в конце 1950-х гг. минеральных удобрений использовалось в 6–7 раз меньше, чем в среднем по РСФСР[407]. В конце 1950-х – начале 1960-х гг. на целинных землях большое распространение получила сорная растительность, тысячи гектаров пахотных угодий были охвачены водной и ветровой эрозиями.

Значительная часть целинного зерна, поступавшего государству, не соответствовала установленным стандартам качества по уровню влажности и дефектности, что было вызвано его порчей при транспортировке на хлебоприемные пункты, а также острой нехваткой зернохранилищ и элеваторов, оснащенных современными машинами по сушке, сортировке и очистке зерна. Существенно снизилась доля содержания в пшенице белка и клейковины, невосполнимый вред хлебопекарным свойствам этой культуры наносили сорняки и другие паразиты. Некондиционное зерно было малопригодным для выработки высших сортов муки, отгрузки на экспорт, закладки в государственные резервы и в семенные фонды.

Дефицит пригодной для хлебопечения пшеницы ставил под угрозу нормальное снабжение населения хлебной продукцией. Тяжелая ситуация с обеспечением граждан хлебопродуктами сложилась в Западной Сибири. Например, в Новосибирской области в начале 1957 г. из 220 тыс. т пшеницы, необходимой для производства сортовой муки, пригодной по качеству было только 38 % (84 тыс. т), в связи с чем хлебопекарни Новосибирска недовыполнили план по ассортименту продукции почти на 50 %. Вследствие этого с прилавков магазинов города практически исчезли наиболее востребованные сорта хлебных и кондитерских изделий, новосибирцам пришлось довольствоваться хлебом, который не пользовался у них большим спросом. В РСФСР в первом полугодии 1957 г. дефицит пшеницы равнялся 2438,7 тыс. т.[408]. В последующие годы ситуация с качеством заготавливаемого хлеба принципиальным образом не улучшилась.

Перебои в снабжении населения продовольствием заставили главу партии уже в 1961 г. фактически признать провал прежних аграрных мероприятий. В постановлении январского пленума ЦК КПСС этого года «О выполнении государственного плана и социалистических обязательств по производству и продаже государству продуктов земледелия и животноводства в 1960 г. и о мероприятиях по дальнейшему развитию сельского хозяйства»[409] констатировалось, что достигнутые темпы роста производства сельскохозяйственной продукции, особенно животноводческой, являются недостаточными. Объемы ее выпуска в 1960 г. заметно меньше показателей, намеченных семилетним планом. Несмотря на то, что по сравнению с 1953 г. производство и закупки продуктов сельского хозяйства увеличились, возросший спрос на мясо, молоко, масло и некоторые другие продовольственные товары удовлетворяется не полностью.

Пленум счел необходимым снизить для колхозов и совхозов производственные и заготовительные задания, что во многом обусловливалось широко распространившейся практикой приписок в отчетности. Многим регионам не удавалось выполнить повышенные «социалистические обязательства» по выпуску сельскохозяйственной продукции, поэтому их руководство часто шло на обман государства. В 1960 г. с громким скандалом была разоблачена фальсификация итогов мясозаготовок в Рязанской области, глава которой А. Н. Ларионов, не выдержав позора, покончил жизнь самоубийством. В 1959–1961 гг. за приписки, допущенные в ходе заготовок хлеба и др. продуктов, от работы были отстранены первые секретари парторганизаций Новосибирской, Омской и Томской областей (Б. Н. Кобелев, Е. П. Колущинский, В. А. Москвин).

Преодоление негативных явлений в сельском хозяйстве верховное руководство связывало с принятием мер экономического порядка. В декабре 1960 г. совхозам СССР для выполнения задач ускоренного подъема производства было решено ассигновать 3 млрд руб. Половину этой суммы получал совхозный сектор РСФСР[410]. 10 января 1961 г. вышло в свет партийно-правительственное постановление, согласно которому колхозам предоставлялись льготы по подоходному налогу, длительная отсрочка платежей за приобретенные ими в МТС технику, помещения и оборудование, а также платежей по ссудам Госбанка на сумму около 500 млн руб., снижались цены на запасные части и сельхозмашины[411]. Пленум ЦК КПСС в январе 1961 г. указал на необходимость увеличения капиталовложений в аграрный сектор и поставок сельхозпредприятиям средств агрохимии. Машинно-ремонтные мастерские (МРМ), которые в июле 1960 г. пришли на смену РТС и еще действовавших МТС, перестали существовать, уступив место государственному Всесоюзному объединению «Союзсельхозтехника», призванному снабжать колхозы и совхозы техникой, запчастями, химикатами, организовывать ремонт их машинного парка и т. п.[412]

Весной 1962 г. были предприняты попытки стимулировать производство продуктов животноводства путем подъема государственных закупочных цен. Цены на скот и птицу увеличили на 35 %, на животное масло – на 10 и на сливки – на 5 %. Для колхозов Сибири повышение закупочных цен имело большое значение, так как денежные поступления от реализации государству продукции животноводства в данный период составляли уже более половины всех их доходов. В 1961 г. в сельхозартелях Западной Сибири они равнялись в среднем 46 %, в 1962 г. – 61, в 1963 г. – 78 %. Убытки, которое понесет государство от увеличения закупочных цен, предполагалось компенсировать за счет подъема 1 июня 1962 г. розничных цен на мясные продукты в среднем на 30 % и животное масло – на 25 %[413]. Проведение этой меры возмутило основную массу горожан. 2 июня 1962 г. в Новочеркасске милицией была расстреляна демонстрация протестовавших против нее рабочих.

С целью увеличения кормовой базы животноводства мартовский (1962 г.) пленум ЦК партии предложил ликвидировать посевы трав и вместе с ними чистые пары и использовать высвобождавшуюся площадь под пропашные культуры, в первую очередь кукурузу, зернобобовые и свеклу. В прессе данную акцию назвали «вторая целина». Решительным сторонником замены паро-травопольных севооборотов пропашными являлся директор Алтайского НИИСХОЗа Г. А. Наливайко, идеи которого высоко оценивал Н. С. Хрущев. По совету ученого в 1960 г. руководство Алтайского края дало указание отвести в этом году под пропашные культуры 423 тыс. га паров и неурожайных кормовых посевов[414]. В начале 1960-х гг. посевные площади зернобобовых в колхозах и совхозах Западной Сибири возросли более чем в 2,5 раза. Вреда от масштабного распространения пропашных культур оказалось больше, чем пользы. Для их успешного возделывания в условиях Сибири требовалось много удобрений, химикатов для борьбы с сорняками и болезнями растений, специальная техника, поливные системы, но большинство хозяйств не располагало этими средствами в достаточном количестве. Урожайность и валовые сборы зернобобовых культур и свеклы оказались крайне низкими. Из-за шаблонного внедрения и дефицита соответствующих агротехнических средств широкомасштабное внедрение пропашных севооборотов приводило не к наращиванию, а к истощению почвенного плодородия.

Нарастающее падение плодородия почв вело к снижению урожайности сельскохозяйственных культур. В 1961 г. валовой сбор зерна в Западной Сибири сократился по сравнению с предыдущим годом на 11 %, в засушливом 1962 г. – еще на 21 %. Результатом ошибочных подходов к агротехнике целинного земледелия стала катастрофическая засуха 1963 г. Свою лепту в ухудшение ситуации внесли «черные бури». В Алтайском крае в этом году ими были уничтожены и сильно повреждены 657,9 тыс. га посевов, в т. ч. 583,1 тыс. га зерновых культур[415]. В итоге в среднем по региону с гектара собрали 3,7 ц зерновых. В ряде хозяйств Алтайского края сбор с гектара колебался в пределах 1–2 ц. В Купинском районе Новосибирской области урожайность зерновых культур составила 2 ц/га, в т. ч. пшеницы – 1,9, ячменя – 1,8, овса – 2,7, проса – 2,5, гречихи – 0,3, гороха – 0,8, кормовых бобов – 1,1 ц/га. Урожайность картофеля была равна 18,8 ц/га, зеленой массы кукурузы – 41,7, сахарной свеклы – 25,3, овощей – 19,3 ц/га[416]. В 1963 г. хозяйства Алтайского края, Омской и Новосибирской областей собрали только 3432,3 тыс. т хлеба, что было в 2,2 раза меньше уровня 1962 г., в 3,6 раза – 1958 г., в 4 раза – 1956 г. и в 1,2 раза – 1953 г. Валовый сбор 1963 г. в целом по Западной Сибири уступал показателям 1953 г. 21 %, в Омской области – 46 %. В СССР зерна в 1963 г. собрали на 23 % меньше, чем в 1962 г., но на 30 % больше, чем в 1953 г. (см. табл. 3).

Кризис зернового производства начала 1960-х гг. оказался в сибирских регионах более глубоким, чем в других целинных районах и в стране в целом. Если в СССР в 1959–1963 гг. среднегодовые валовые сборы хлеба превышали показатели 1954–1958 гг. на 11 %, в РСФСР и Казахской ССР – на 14[417], то в Сибири они снизились на 12 %. Спад производства хлеба в данном регионе обусловливался в первую очередь кризисом зернового хозяйства в колхозах и совхозах Западной Сибири, где в 1959–1963 гг. сборы зерновых культур в среднем за год были ниже показателей предшествующего пятилетия на 17 %. В Восточной Сибири погодные условия для выращивания зерновых в данное пятилетие оказались более благоприятными, чем в предыдущее. Однако среднегодовой валовой сбор зерна в регионе вырос только на 8 % (см. табл. 3).

Снижение валовых сборов в Западной Сибири повлекло сокращение государственных хлебозаготовок. В хозяйствах этого региона в 1959–1963 гг. среднегодовое количество поставляемого государству зерна снизилось относительно показателей 1954–1958 гг. на 37 %. В 1963 г. от колхозов и совхозов Алтайского края, Омской и Новосибирской областей государство получило только 483 тыс. т, или в 16,3 раза меньше, чем в 1956 г.[418] В Сибири и по стране в целом стала ощущаться нехватка не только фуражного, но и продовольственного зерна.

В 1964 г. в стране было собрано и заготовлено рекордное количество хлеба – 152 071 тыс. и 68 275 тыс. т соответственно (в 1958 г. – 141 216 тыс. и 56 864 тыс. т). Хозяйства Западной Сибири сдали в этом году в государственные фонды 6998 тыс. т хлеба. Это количество зерна, хотя и превышало уровень 1963 г. в 9,5 раз, тем не менее, оказалось заметно меньше объемов, поставлявшихся государству в наиболее урожайные годы целинной кампании. Однако 1965 г. для Западной Сибири вновь оказался недородным. Урожайность зерновых составила 4,8 ц/га, а валовой сбор 6471 тыс. т, что было ниже, чем в не самом урожайном предыдущем году в 2,1 раза. В итоге среднегодовой валовой сбор зерна в Западной Сибири в первом пятилетии 1960-х гг. оказался в 1,5 раза ниже, чем во втором пятилетии 1950-х гг. В целом по СССР темпы среднегодового прироста валовой продукции земледелия снизились в 1961–1965 г. по сравнению с 1956–1960 гг. с 6,8 до 2,8 %[419].

Снижение объемов хлебозаготовок заставило правительство «распечатать» стратегический зерновой госрезерв. Расход зерна стал превышать заготовки уже в 1959 г. (табл. 6). По мнению И. Е. Зеленина, именно с этого года следует начинать отсчет «проедания» государственного резервного фонда зерна, а с начала его импорта в 1963 г. – сокращения золотого запаса страны[420].

Таблица 6. Зерновые ресурсы СССР в 1950–1964 гг. (млн т)[421]

Периодические недороды кормовых культур и сокращение объемов фуражного зерна не могли не повлиять и на ситуацию в животноводстве. В начале 1960-х гг. темпы прироста поголовья скота и производства животноводческой продукции отличались нестабильностью. Значительное уменьшение поголовья скота, особенно свиней, произошло в неурожайном 1963 г. В колхозах и совхозах Западной Сибири (без Тюменской области) число свиней за этот год сократилось в 3,8 раза, в Омской области – в 3,7 раза, в Алтайском крае – в 5,9 раз. Поголовье овец и коз в хозяйствах этих же категорий Западной Сибири уменьшилось на 17,5 %, КРС – на 8,3, коров – увеличилось на 0,3 %[422].

К снижению темпов роста колхозно-совхозного стада помимо недостатка кормов приводил сверхнормативный падеж скота от ненадлежащего ухода и болезней. В Алтайском крае широкое распространение получили такие заболевания, как туберкулез, бруцеллез, ящур, чума, инфекционный атрофический ринит свиней, бешенство, столбняк. В 1961 г. в крае было заражено бруцеллезом 929 коров, туберкулезом – 2850. В совхозе «Мартовский» доля больных туберкулезом коров составила 36 % от их общего поголовья, им. Гастелло – 12, Усть-Курьинском – 5, им. Анатолия – 4 %[423]. В сельхозпредприятиях Новосибирской области с января по август 1960 г. от болезней и плохого ухода пало 41,2 тыс. голов КРС, 51,0 тыс. свиней и 79,5 тыс. овец[424].

В 1963 г. в Западной Сибири непосредственным следствием засухи стал нулевой прирост производства молока. Выпуск яиц в регионе сокращался в 1963 и 1964 гг., шерсти в 1961, 1963 и 1964 гг. В то же время неурожайные годы мясное производство за счет сверхнормативного забоя скота увеличивалось, а в постнеурожайные на фоне предыдущего сокращения поголовья – снижалось. В 1963 г. колхозы и совхозы Западной Сибири выпустили мяса на 31 % больше, а в 1964 г. – на 44 % меньше, чем в предыдущем. В 1965 г. сдача мясной продукции вновь выросла. В 1961–1964 гг. сельхозпредприятиями Западной Сибири было выпущено мяса и молока больше, чем в 1957–1960 гг., на 14,7 и 1,1 %, а шерсти на 8,9 % меньше. В целом по СССР темпы среднегодового прироста валовой продукции животноводства в 1961–1965 гг. по сравнению с 1956–1960 гг. снизились с 11 до 5 %[425].

Таблица 7. Объемы продаж продуктов животноводства в государственной и кооперативной торговле, включая общественное питание, в Омской области в 1961–1964 гг. (в % к 1960 г.)[426]

Несмотря на то, что в начале 1960-х гг. производство продукции животноводства превышало показатели второго пятилетия 1950-х гг., «социалистический» сектор сельского хозяйства был не в состоянии удовлетворить растущий спрос на продукты питания, а спад производства в ЛПХ усилил нестабильность продовольственного обеспечения горожан. В начале 1960-х гг. количество продаваемой торговыми предприятиями мясомолочной продукции увеличивалось медленно, а объемы поставляемого в магазины животного масла заметно уменьшились (табл. 7). ЦСУ СССР в 1963 г. отмечало сокращение потребления продуктов питания всеми категориями населения, включая колхозников[427].

В начале 1960-х гг. Н. С. Хрущев пришел к выводу о том, что одной из базовых причин низких темпов развития сельского хозяйства является несовершенство партийно-государственной системы управления аграрным сектором экономики. В связи с этим им принимается решение о ее радикальной перестройке.

До начала 1960-х гг. на районном, областном (краевом) и республиканском уровне существовали две обособленные управленческие структуры для колхозного и совхозного секторов аграрной экономики. Мартовский (1962 г.) пленум ЦК КПСС дал указание объединить руководство ими на внутрирегиональном уровне в рамках межрайонных территориальных производственных колхозно-совхозных / совхозно-колхозных управлений[428]. В соответствии с решениями ноябрьского (1962 г.) пленума ЦК партии было проведено разукрупнение этих структур[429]. Так, в Новосибирской области вместо 10 ранее созданных производственных управлений создали 19. Параллельно проводилась реформа районного звена административно-территориального управления. В Новосибирской области вместо существовавших ранее 32 сельских районов было образовано 19 укрупненных (сельских) районов, территориально совпадавших с границами производственных управлений[430]. Ноябрьский пленум 1962 г. принял решение о радикальной реорганизации партийных органов. С целью разграничения партийного руководства базовыми отраслями народного хозяйства были созданы промышленные и сельскохозяйственные обкомы / крайкомы КПСС. В подчинение последних передавались производственные колхозно-совхозные управления.

Очевидное банкротство административно-командных методов управления заставило Н. С. Хрущева вновь обратить внимание на проблемы экономики сельского хозяйства и социальные вопросы. В 1963–1964 гг. правительство приняло ряд решений, направленных на повышение доходов сельхозпредприятий и их работников. В марте 1964 г. в соответствии с партийно-правительственным постановлением «О мерах подъема экономики отстающих хозяйств»[431] с колхозов списали задолженности за технику, приобретенную у МТС, предоставили льготы по кредитам, уменьшили подоходный налог на 75 %, ввели для механизаторов ежемесячную оплату труда с доплатой до уровня совхозных тарифных ставок. 15 июля 1964 г. Верховный Совет СССР принял «Закон о пенсиях и пособиях членам колхозов»[432]. В нем впервые в истории советской деревни устанавливалась государственная система социального обеспечения колхозников. Вводились пенсии по старости для мужчин с 65, женщин – с 60 лет.

В начале 1960-х гг. по инициативе Н. С. Хрущева принимается ряд решений, знаменующие собой переход от экстенсивных к интенсивным методам развития сельского хозяйства. Курс на интенсификацию отрасли был закреплен в решениях февральского (1964 г.) пленума ЦК КПСС[433]. Однако реализовывать новый курс аграрной политики Н. С. Хрущеву не пришлось. В октябре 1964 г. верхушка партийной номенклатуры организовала государственный переворот и отстранила его от власти. Народ, который считал Н. С. Хрущева основным виновником продовольственного кризиса, воспринял данное известие позитивно.

Таким образом, первое постсталинское десятилетие стало временем динамичных изменений в аграрной сфере экономики, обусловливавшихся осуществлением мероприятий по подъему сельхозпроизводства, которое в начале 1950-х гг. оказалось в кризисном состоянии. Изначально ставка была сделана на интенсивные рычаги его подъема, но для получения немедленного результата пришлось использовать экстенсивные пути и мобилизационные возможности государства. Целинная кампания, превратившаяся вопреки первоначальным планам в широкомасштабный общенациональный проект, являлась реальным фактором развития сельского хозяйства. Целинные и залежные земли восточных регионов страны стали объектом приложения трудовых усилий для сотен тысяч советских граждан. Значительные людские и технические ресурсы получили хозяйства Сибири, которым удалось обеспечить рост производства зерна, увеличить кормовую базу животноводства, повысить доходность. Целинная кампания дала повод для повсеместного распространения совхозной формы хозяйствования. Хотя в целом производственно-экономические результаты целинной кампании оказались не такими значительными, как предполагалось и как о них официально сообщалось. Потенциал экстенсивного хозяйствования был быстро исчерпан, и в начале 1960-х гг. продовольственный дефицит вновь обострился. Тем не менее, кампания по освоению целинных и залежных земель сыграла значимую позитивную роль в истории нашей страны в целом, и Сибири, в частности. Вложенные в освоение новых земель средства и существенное расширение совхозного сектора заложили основу для будущей интенсификации отрасли.

Глава 8. Мобилизационный характер освоения арктики и северного морского пути

Освоение Арктики и Северного морского пути в советской государственной политике с самого начала оценивалось как важный экономический и стратегический проект. Уже в феврале-марте 1918 г. в Совете Народных Комиссаров рассматривались возможности проведения так называемых Карских рейсов для вывоза зерна и другого продовольствия из Сибири. Председатель Совета народных комиссаров (СНК) В. И. Ленин лично принимал участие в организации этих рейсов. Известны его высказывания по этому поводу и требования по их скорейшему осуществлению.

Первая советская Карская экспедиция в устья Оби и Енисея с выходом из Архангельска состоялась в августе-октябре 1920 г. Она была подготовлена одновременно в Сибири и на Европейском Севере, состояла из двух отрядов, насчитывающих 18 судов, многие из которых были крайне изношены и не приспособлены к плаванию во льдах. Но условия навигации этого года способствовали успеху. Из Сибири было вывезено в Европейскую часть страны около 1000 тонн хлеба, примерно 1500 тонн жиров, большое количество экспортных товаров: пушнины, льна, шерсти, конского волоса и др.[434]

Советское правительство высоко оценило этот сложный поход, опыт его был рекомендован для распространения. Ленин В. И. активно интересовался подготовкой следующей навигации. В полном собрании его сочинений опубликованы распоряжения и записки по этому поводу. Например, в записке заместителю управляющего делами СНК Смольянинову В. А. 11 июля 1921 г. он беспокоился о снаряжении Карской экспедиции, писал: «Запросите факты, проверьте их. Проверьте лично и дважды. Потом поговорите по прямому проводу с Чуцкаевым и Иваном Никитичем Смирновым. Без всего этого я не поверю, что дело обеспечено». Другая записка, написанная в этот же день Смольянинову: «Дело исключительно важное и срочное», «Налягте всячески»[435].

В последующие годы Карские экспедиции стали регулярными. Под контролем СНК Наркоматы внешней торговли и путей сообщения закупали, насколько позволяли государственные финансы, за границей новые суда, ледокольное оборудование, сигнальные и навигационные приборы, моторные лодки и другие необходимые предметы для плавания по северным морям. Вывозом грузов из Сибири (продовольствие, пушнина, рыба, лес, различное сырьё) и доставкой их в порты на арктическом побережье по сибирским рекам занимались соответствующие отделы Комитета Северного морского пути при Сибревкоме. Его представительство в Архангельске, в свою очередь, контролировало поставки в Сибирь машин, инструментов, охотничьего снаряжения, химических и других товаров, в которых нуждался регион. Заграничные представительства Наркомата внешней торговли РСФСР в Лондоне и Берлине работали в рамках общей схемы планирования и реализации импортно-экспортных операций. На государственные средства закупались товары, фрахтовались морские суда, контролировались грузоперевозки из европейских портов на восток.

В условиях советского государственного управления, сосредоточившего в своих руках не только властные рычаги, но и финансовые ресурсы и основные средства производства, крайне важным было содействие центральных органов власти в организации деятельности Комитета Северного морского пути. Для него в январе 1922 г. стал результативным приезд в Новосибирск (в то время Новониколаевск) наркома путей сообщения Ф. Э. Дзержинского в качестве уполномоченного ВЦИК и СТО. Дзержинский на месте попытался решить многие межведомственные проблемы участников подготовки и проведения Карских операций. Например, принял меры по организации за государственный счет ремонта судов Енисейской флотилии, добился увеличения финансирования строительства портов в устьях Оби и Енисея. По распоряжению Дзержинского Енисейскому пароходству уже в 1922 г. было срочно передано несколько судов Беломорского флота. В феврале 1922 г. в Москве было созвано межведомственное совещание по вопросам Северного морского пути, на котором рассматривались важнейшие проблемы обустройства этой очень нужной стране транспортной магистрали. Обсуждалось научно-техническое обеспечение плавания по северным морям, издание лоций и карт Карского моря, устьев крупнейших сибирских рек, расширение сети полярных станций, а также анализировались возможности применения авиации для разведки льдов, организации ледокольных проходов, ускорения строительства портов и баз снабжения. Проблема обустройства Северного морского пути обозначалась по своей сути как комплексная, которую нужно решать в условиях послевоенного восстановления какими-то особыми целевыми способами[436].

Для их отработки на практике была предпринята попытка повысить роль центральных правительственных учреждений в деле подготовки и проведения Карских экспедиций. С этой целью учреждалась должность особоуполномоченного СТО по Северному морскому пути, который от имени правительства должен был руководить организацией Карских экспедиций, поддерживать связь с Сибревкомом, подготавливать встречные перевозки грузов из Сибири. Однако эта попытка не удалась, возможно, по субъективным причинам. На должность особоуполномоченного СТО был назначен некий Г. Д. Красинский, который сразу же стал действовать неуважительно по отношению к сотрудникам Комитета Северного морского пути, в свою очередь, не имея никакого опыта в проведении арктических экспедиций. Он волюнтаристски отменил все прежние договора и планы по подготовке очередной навигации и составил свои, на взгляд руководства Комитета «совершенно невыполнимые». В результате весь состав Комитета подал в отставку[437].

Этот факт, с одной стороны, свидетельствовал о том, что в начале 1920-х гг. в государственном управлении СССР шёл трудный поиск управленческих решений в освоении арктических пространств, а с другой стороны уже определились какие-то формы и методы в этом направлении. Комитет Северного морского пути являлся организацией, способной проявить свою не только профессиональную, но и политическую зрелость. Его руководители и специалисты смогли решительно отказаться от излишней властной опеки, признав её «не нужным параллелизмом в работе», и убедительно доказали, что разделение властных полномочий и обязанностей в организации Карских экспедиций не идёт на пользу дела, а бесконечные совещания, комиссии и согласования только отнимают время, в преддверии навигации, «создают нездоровую атмосферу, в которой невозможно работать». Это мнение откровенно высказывалось в докладе председателя Комитета А. Кудряева и его заместителя Ф. Шольца, подготовленном 28 марта 1922 г. наркому внешней торговли Л. Б. Красину и председателю Сибревкома С. Е. Чуцкаеву. В документе говорилось, что в складывающихся обстоятельствах двоевластия Комитет Северного морского пути отказывается выполнять возложенные на него обязательства по грузоперевозкам и оборудованию Северного морского пути, так как не может гарантировать успех порученного дела[438].

В мае, чтобы не сорвать очередную навигацию, должность особоуполномоченного СТО была упразднена. Комитет вернулся к исполнению своих обязанностей. Однако управленческая неразбериха наложила отпечаток на результаты Карской экспедиции 1922 г., которая прошла крайне неорганизованно: груз был подмочен, перегрузки с речных судов на морские оказались растянутыми, нарушились их сроки, во время не подвезено было достаточное количество топлива и т. д.[439]

Идея Карских операций, организовывающихся центральными органами, была в значительной степени дискредитирована. Заказчики грузоперевозок, в том числе и зарубежные, стали высказывать сомнения в их продолжении, а противники освоения Северного морского пути за счет государственных средств подготовили в правительство и в Сибревком доклад о якобы невостребованности Карских экспедиций в современных условиях, их коммерческой невыгодности и даже опасности. В докладе было написано, что каждая очередная Карская операция «обусловлена целым рядом ограничений, сопряжена с риском и в условиях окружающей обстановки не вызывается требованиями крайней необходимости. Ставить на карту успех нашего товарооборота с заграницей, рисковать своими очень скудными запасами валютных ценностей, собранных с большим трудом, только лишь во имя одной идеи Северного морского пути недопустимо, и от Карских экспедиций, по крайней мере, на ближайшие годы, безусловно, нужно отказаться»[440].

Руководители Комитета Северного морского пути при поддержке президиума Сибревкома пытались доказать обратное. В переписке с вышестоящими органами власти они сообщали, что при должной организации грузоперевозок и обеспечении их соответствующими средствами транспортировки и научно-технической защиты Северный морской путь может стать вполне безопасным и экономически рентабельным. Для того чтобы сформировать более или менее объективное мнение об экономической значимости Северного морского пути, президиум Сибревкома поручил плановой комиссии разобраться в ситуации, чтобы на основе действительных расчетов, а не эмоций, принять решение о дальнейшем проведении Карских экспедиций.

В начале 1923 г. после продолжительных дискуссий и согласований было принято постановление Сибревкома об организации очередной Карской экспедиции, в котором говорилось, что необходимо учесть предшествующий опыт, свидетельствующий о том, что нужны четкие и ответственные действия со стороны организаторов. Карские экспедиции нельзя оценивать только с коммерческой точки зрения. «За ними в большей степени признаётся большое показательное значение для уяснения вопроса о преимуществах товарооборота Сибири с заграницей через Северный морской путь, и культурного значения с точки зрения оживления глухих северных окраин Сибири». Наиболее опытные участники событий вокруг Северного морского пути высказывали мнение, что организация Карских экспедиций требует целевого подхода и тщательного планирования с участием центральных государственных органов, способных объединить интересы различных ведомств[441].

После навигации 1924 г., оказавшейся крайне трудной, руководители и специалисты Комитета Северного морского пути при Сибревкоме окончательно пришли к выводу, что при освоении Арктики и Северного морского пути однозначно нужны полувоенные мобилизационные методы. В отчете Комитета за 1924 г. было отмечено, что «необходимо объединение управления в Центре и на местах в вопросах пошлин, фрахтов и страховых премий, организации хозяйственной и культурной жизни на Севере». Опыт последних лет работы свидетельствует, что наилучшей формой организации Карских экспедиций будет та, которая объединит все усилия и техническое выполнение навигаций. «Всё должно быть сосредоточено в руках одного Наркомата или другого органа, имеющего непосредственное отношение к вопросам внешней торговли и общего хозяйственного развития». Ему должны быть подчинены все связанные с Северным морским путем организации, как в Сибири, так и за границей[442].

Комитет Северного морского пути был всего лишь хозяйственным отделом в исполнительных органах советской власти. Он не мог одновременно обеспечивать успех навигаций и решение широкого круга социальных и экономических проблем в Арктике, связанных с изучением и обживанием территории, полноценным включением её в народно-хозяйственный комплекс СССР. Поэтому обсуждались различные модели управления хозяйственным развитием северных территорий и освоением Северного морского пути как транспортной магистрали, связывающей Азиатскую часть России с Европейской и дающей выход в западноевропейские и американские порты.

В 1920-е гг. в основном дипломатическим путем были определены северные границы СССР. В 1926 г. было принято постановление Президиума ЦИК СССР «Об объявлении территорией Союза ССР земель и островов, расположенных в Северном Ледовитом океане». В нем записано, что все земли и острова, которые открыты или могут быть открыты в секторе, прилегающем к северному побережью России до Северного полюса, принадлежат СССР. С запада и востока границами являются меридиальные линии, проведенные к точке Северного полюса от крайней северо-западной части тогдашней материковой территории страны (полуостров Рыбачий) и до линии разграничения между Россией и США в Беринговом проливе[443].

Одним из важных аспектов государственной деятельности на Севере оценивалось продолжение научно-исследовательских изысканий в Арктике, которые были необходимы, как для развития транспорта и принятия стратегических решений, так и для общего хозяйственного роста, изучения природных возможностей развития северной экономики. Изучение минерально-сырьевых ресурсов северных районов, начатое во времена царского режима, было продолжено советским правительством. В 1918–1919 гг. в условиях гражданской войны и интервенции предпринимались меры по изучению Печорского угольного бассейна, Ухтинского месторождения нефти на Европейском Севере. 24 июня 1919 г. было принято постановление СНК об отпуске 5 млн руб. на постройку грунтовой дороги Половинка-Ухта протяжением более 180 верст, соединяющей Ухту с судоходной рекой Вычегдой, что являлось важнейшим мероприятием для подготовки освоения нефтяных месторождений. В плане ГОЭЛРО намечался целый комплекс изыскательских работ на Севере, которые, хоть и касались в основном поиска местных топливных и энергетических ресурсов, но проводились комплексно по всем правилам геологической разведки и давали новые знания, как в плане геологического изучения северных территорий, так и нахождения там полезных ископаемых[444]

Для развития плавания по Северному морскому пути важное значение имело изучение природно-климатических особенностей Арктики и её акватории. 10 марта 1921 г. В. И. Ленин подписал декрет о создании плавучего морского научно-исследовательского института (Плавморнина), в обязанности которого входило проведение целого комплекса исследований в северных морях и на их побережье. В результате создавалась особая арктическая наука, которая должна была освещать закономерности и особенности всего северного развития. Через год было пущено на воду специальное научно-исследовательское судно «Персей», построенное в Архангельске. Через пять лет Плавморнином был изучен огромный район Арктики от меридиана острова Медвежьего до меридиана острова Белого, где находились научно-исследовательские станции института. Была выполнена детальная океанографическая съемка Печорского и Канинского промысловых районов, изучено распространение и примерный объем там рыбных запасов, установлены пути миграции морского зверя и т. д.

Параллельно с работами по изучению морского пространства разворачивала исследовательскую деятельность на суше Северная научно-промысловая экспедиция. Она в 1922–1923 гг. организовывала геологические изыскания в бассейне Печоры, в Вологодской и Олонецкой губерниях, на Кольском полуострове. В 1926 г. на Хибинах в ходе экспедиции А. Е. Ферсмана было открыто крупнейшее в мире месторождение апатитов. В 1925 г. Северная научно-промысловая экспедиция была преобразована в Институт по изучению Севера при ВСНХ СССР, впоследствии Арктический научно-исследовательский институт.

В 1928 г. была предпринята попытка объединить всю многообразную деятельность советского государства в Арктике в рамках одной организации. Комитет Северного морского пути был реорганизован в Северо-Сибирское государственное акционерное общество «Комсеверморпуть», которое наделялось функциями не только транспортировки грузов и торговли, но и промышленного строительства, подготовки и вывоза экспортных грузов из Сибири по речным системам, в частности хлебных грузов, леса и продуктов деревообработки, продуктов зверобойного и рыбного промыслов и т. д.

Однако эта организация была чисто хозяйственной. Она сыграла важную пионерную роль в организации экономики на северных территориях Сибири. Кроме своих прямых обязанностей по доставке грузов к портам побережья Северного Ледовитого океана, активно занималась хозяйственной деятельностью: заготовкой и сплавом леса по сибирским рекам, строительством лесопильных заводов. Деятельностью этой организации был создан речной и морской порты в Игарке, строились Усть-Енисейский и Новый порт на Оби, а также разрабатывались графитовые месторождения на Таймыре, угольные на Нижней Тунгуске. Сотрудники «Комсеверпути» занимались просветительской работой с коренным населением Севера, снабжали всем необходимым многочисленные северные фактории, организовывали зверобойный и рыбный промыслы. В 1928 г. «Комсеверопуть» в Усть-Енисейске построило крупный по тем временам рыбоконсервный завод и даже имело сельскохозяйственные предприятия для обеспечения своих работников и населения местным продовольствием.

После прекращения военных действий на севере была восстановлена работа гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, её Западно-Сибирского и Восточно-Сибирского отрядов, которые начали работать в системе Сибревкома под руководством Комитета Северного морского пути. К концу 1920-х гг. обслуживание Карских экспедиций осуществляло 14 гидрометеостанций, Бюро ледовой службы в проливе Маточкин шар, Бюро синоптических прогнозов в Новом порту. К 1930 г. гидрографами были составлены лоции Енисейского залива и Обской губы, а также Карского моря и акваторий, прилегающих к Новой Земле. Всё это вместе взятое значительно улучшало условия навигаций в северных морях и делало их более безопасными и эффективными, чем ранее[445].

Правительством поддерживалось использование технических новшеств в Арктике. В навигацию 1924 г. впервые проведение грузовых судов по Северному морскому пути сопровождалось ледовой авиаразведкой. Летчик Б. Чухновский по мере продвижения судов Карской экспедиции выполнял разведку льдов и сообщал возможности прохождения судов. Позже участие самолетов и ледоколов в проводке грузовых судов стало обычным делом и своеобразным советским «ноу-хау» в технологии мореплавания во льдах Арктики, которое было высоко оценено в мире, особенно после спасения в 1928 г. экспедиции У. Нобиле, проходившей на дирижабле «Италия». Советские полярники приняли активное участие в поисках потерпевшего крушение дирижабля и спасении членов его экспедиции. Это стало возможным благодаря использованию для этого одновременно ледокола «Красин» и самолёта, который указывал ледоколу оптимальный путь во льдах. Оценивая операцию по спасению экспедиции У. Нобиле, известный полярный исследователь Ф. Нансен написал: «Возникает вопрос: почему это удалось русским? Их новшество (ледокол в сочетании с самолётом) и отличная организация работ сделали невозможное возможным»[446].

Растущий грузооборот Карских экспедиций делал их несмотря на значительные затраты экономически оправданными. Карский морской путь постепенно утрачивал экспедиционный характер и превращался в обычную водную магистраль, по которой совершали в навигационный период путь туда и обратно сразу несколько групп транспортных судов. За счет государственных средств в СССР удалось морские транспортные операции в Арктике превратить в крупное предприятие, в котором объединялись усилия моряков, гидрографов, ученых, связистов, летчиков и др. Опыт 1920-х гг. показал, что для освоения арктических пространств, в том числе и Северного морского пути нужны образованные и специально подготовленные отечественные кадры, по-военному ответственные и патриотически настроенные.

Государственный интерес к развитию перевозок по Северному морскому пути объяснялся их большой экономической эффективностью. Они позволяли перемещать на большие расстояния объемные сырьевые грузы, которые шли на экспорт, сравнительно без больших затрат. Ими не загружался более дорогой железнодорожный транспорт. Развитие перевозок стимулировало хозяйственную жизнь в северных районах, которая в военные годы значительно замедлилась. Возможность вывоза курейского графита способствовала разработке его месторождений. Вывоз лесоматериалов стимулировал развитие лесной промышленности. На Енисее было построено три лесопильных завода. В 1924–1926 гг. вывоз леса был главной и самой прибыльной частью сибирского экспорта. Уже в 1925 г. Северный морской путь занимал первое место в снабжении товарами промышленного производства всей Западной Сибири и Якутии. Поступая в конце лета на склады морских портов, они затем по речным путям и по зимнику гужом доставлялись в самые глухие сибирские уголки. Карские экспедиции с 1921 по 1934 гг. выросли по количеству занятых судов в 5,6 раза, а по количеству перевезенных грузов – почти в 9 раз. Если в 1921 г. в этих экспедициях было занято 5 судов, перевезших 13,3 тыс. т грузов, то в 1934 г. было задействовано 28 судов с экспортной загрузкой 115,6 тыс. т грузов. Значительно удлинился навигационный период. Он в Новом и в Игарском портах в 1927 г. равнялся 16 дням, в 1929 г. – 40 дням, а в 1934 г. достиг 54 дней[447].

Менее активно развивалось восточное направление перевозок. Здесь были более сложные природные условия навигации. Кроме того, и в принципе грузооборот на северо-востоке страны в силу слабого хозяйственного развития территории в 1920-е гг. не мог быть значительным. Удовлетворялись потребности в перевозках лишь небольших промысловых компаний и по заданиям правительства организовывались ежегодные коммерческие рейсы из Владивостока на Колыму для снабжения золотых приисков и полярных станций. Здесь навигационно-гидрографическое и научное обеспечение мореплавания было гораздо слабее, чем на западном участке Северного морского пути. Суда плавали самостоятельно без ледокольного сопровождения, отсутствовала авиационная разведка состояния льдов.

В хозяйственном отношении быстрее развивался Европейский Север. Здесь ещё до революции сложилось крепкое экономическое основание. Сказывалась близость столичного центра и развитых в промышленном отношении регионов страны. В годы НЭПа довольно быстро произошло восстановление транспорта, рыбной и лесной промышленности. Поэтому уже во второй половине 1920-х гг. Госплан СССР смело планировал строительство новых промышленных и энергетических предприятий, транспортных коммуникаций. Азиатский Север пока рассматривался в своей экономической потенции. Там намечалось только развитие лесной промышленности. Известные месторождения угля и руд цветных и черных металлов предполагались для освоения в будущем.

Проблемы развития Севера, связанные с планами индустриализации СССР, рассматривались на первой Всесоюзной конференции по размещению производительных сил, которая проходила в Москве осенью 1932 г. Со вступительным словом к присутствующим обратился председатель Госплана СССР В. И. Межлаук. Он сказал, что государство придаёт большое значение решению проблем Севера, «уже готово наступать на Север по всему фронту». Советское правительство планирует во втором пятилетии большие капитальные вложения на Севере, проведение значительного комплекса научно-изыскательских и проектных работ, а также конкретного строительства. Значение природных ресурсов Севера для народного хозяйства страны будет только возрастать, несмотря на сложность вопросов их освоения. Поэтому во втором пятилетии необходимо поставить «во весь рост проблему освоения советского Севера»[448].

В этом ключе выступали практически все присутствующие на конференции. Они говорили, что в Арктике необходимо решать в первую очередь транспортные проблемы, которые могли бы сделать Север более доступным. Здесь требуется строительство железных и автомобильных дорог, развитие речного транспорта, создание новых авиалиний. Следующей проблемой, которую намечали ученые и представители советского государственного управления, было промышленное освоение нужных народному хозяйству природных ресурсов: огромных лесных массивов, апатитов и медно-никелевых руд Кольского полуострова, открытых в конце 1920-х гг. в верховьях Колымы и Индигирки месторождений золота и др. Много внимания уделялось проблемам изучения энергетических ресурсов Севера. В частности было обращено внимание на энергию ветра, многоводных рек, на усиление поисков нефти, угля, газа и прочих местных топливных ресурсов на Севере, на развитие энергетической промышленности в самых отдаленных районах.

Особое место в выступлениях на конференции заняла проблема жизни человека на Севере. В этой связи говорилось о необходимости создания специальной северной техники, механизации всех видов труда и максимальной экономии человеческой силы, а также о развитии на Севере сельского хозяйства для создания благоприятных условий жизни привлекаемого туда населения.

Группа Севера при Госплане СССР под руководством С. В. Славина подготовила, по их мнению, концепцию социалистического освоения Севера, которая была озвучена на конференции, почти целиком вошла в её резолюцию и стала основой для принятия правительственных решений по Северу в 1930-е гг.

Принципиальные положения госплановской концепции северного освоения в этот период сводились к следующему:

1. Освоение Севера должно целиком подчиняться решению важнейших задач развития народного хозяйства СССР;

2. Оно должно пока иметь ограничительный характер в связи с трудностями продвижения в северные районы и удорожанием здесь работ. На Севере необходимо строить только те предприятий, которые «вызываются самой настоятельной народнохозяйственной необходимостью и не могут быть построены в других районах с большей эффективностью и наименьшими затратами»;

3. Освоение Севера должно происходить на самом высоком техническом уровне, который бы мог превращать «осваиваемые «пятна» в действительные очаги социалистического хозяйства, на базе которых будет возможно дальнейшее более широкое освоение Севера»;

4. Базой освоения Севера должны служить старые промышленные районы, давая не только машины и технику, но делясь опытными кадрами, рабочей силой, которых на Севере острый дефицит;

5. Кроме того, должен присутствовать дифференцированный подход к освоению каждого района Севера. «Нельзя рассматривать Север как однородное целое, несмотря на ряд общих объединяющих моментов. Проблемы Севера могут быть конкретно разрешены только по отдельным его экономическим комплексам.

Все эти стратегические идеи нашли отражение в заданиях второго пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР, куда был включен отдельной частью раздел «Освоение Советской Арктики». Во вступлении к разделу заявлялось, что «от отдельных мероприятий по изучению и хозяйственному освоению Арктики мы переходим к планомерному, рассчитанному на ряд лет, широкому изучению и промышленному освоению заполярных районов Советского Союза»[449].

Исходя из этого, в северных районах предполагалось более масштабное, чем ранее, развитие лесной промышленности, широкое использование лесных ресурсов с переработкой на месте лесного сырья. Указывалось, что северные районы должны обеспечить дефицитной лесной продукцией районы европейской части страны, Казахстана, Средней Азии, а также выполнять экспортные поставки СССР.

В области горной промышленности намечалось освоение апатито-нефелиновых руд на Кольском полуострове, Печорского угольного бассейна и месторождений золота в районах Северо-Востока СССР: в бассейнах Колымы, Индигирки, Алдана, Яны и др. Предусматривалась большая программа геологических исследований для выявления минерально-сырьевых ресурсов, использование которых окажется нужным для развития народного хозяйства СССР. В 1935 г. на Азиатском Севере началось строительство Норильского горно-металлургического комплекса предприятий.

Большое внимание уделялось развитию транспортной сети, имевшей для освоения Севера важнейшее значение. Конкретные плановые задания были составлены по освоению Северного морского пути, развитию речного транспорта и строительству ряда железных дорог, способствующих решению проблем, обозначенных в концепции освоения Севера. В ней, правда, не нашлось места для реализации активно обсуждаемой идеи строительства второй после Транссиба северной широтной магистрали от Мурманска до Охотского моря (порт Аян) так называемого Великого Северного пути. После острой дискуссии на конференции по размещению производительных сил и в печати эта идея была отвергнута как несвоевременная и очень дорогостоящая.

На наш взгляд, государство в этот период действительно было не готово к масштабному освоению Севера, которое предполагало строительство Великой Северной железнодорожной магистрали через всю страну, а пошло по пути, так называемого меридионального развития, связанного с созданием отдельных хозяйственных «очагов». Все затратные решения были сделаны в пользу обустройства Северного морского пути.

Намерения, отраженные в директивах второго пятилетнего плана, легли в основу государственной экономической политики на Севере в 1930-е гг. Многое удалось реализовать. В 1933 г. был построен Беломорско-Балтийский канал, который стал важной транспортной артерией для развития Европейского Севера, соединил его с центральными и южными районами страны. В азиатской части СССР во втором пятилетии начались изыскания с целью строительства Байкало-Амурской магистрали, в зону действия которой попадала большая часть Северо-Востока СССР. В 1930-е гг. советское правительство уже не сомневалось и не дискутировало на тему, что нужно предпринимать, а уверенно расставляло приоритеты в государственной политике, когда на первом месте оказывались общегосударственные интересы, а потом уже, если хватит средств, региональные.

В 1928 г. при СНК была создана Арктическая комиссия, которая должна была консолидировать усилия государственных учреждений и коммерческих организаций, ученых и специалистов-полярников в направлении изучения и обживания Арктики, превращения её в экономически развитый и самодостаточный район СССР. Однако вскоре стало ясно, что комиссия способна лишь осуществлять какие-то координационные и организаторские действия на правах экспертного и консультационного органа при советском правительстве. Для решения же в короткие сроки целого комплекса северных проблем требовалась совершенно другая организация: более действенная и масштабная, обладающая соответствующими материально-техническими возможностями и широкими властными полномочиями.

В декабре 1932 г. СНК СССР принимает решение о создании на правах министерства Главного Управления Северного морского пути (Главсевморпути), в задачу которого входило «проложить окончательно Северный морской путь от Белого до Берингова пролива, оборудовать этот путь, держать его в исправном состоянии и обеспечить плавание по этому пути.»[450] В марте 1933 г. в ведение новой организации передавались все активы Северо-Сибирского акционерного общества «Комсеверопуть» не только на побережье Северного Ледовитого океана, но и в глубине сибирской территории: на реках и в портовых городах. В связи с чем создавались три новых хозяйственных треста (Якутский с центром в Якутске, Таймырский с центром в Игарке и Ямальский с центром в Обдорске (Салехарде), перед которыми ставилась задача подготовки грузов, угольных баз и портов, осуществление различных хозяйственных мероприятий, в том числе и снабжения местного населения продовольствием, лекарствами и промышленными товарами, а также производственно-промысловым инвентарем и вооружением[451].

Управление «Главсевморпуть» объединило в рамках своей деятельности все работавшие ранее в Арктике организации, принадлежавшие к разным ведомствам, в том числе и Арктический институт, который исследование Северного морского пути обозначил своей главной научной задачей, решение которой имеет государственное значение. Директор института О. Ю. Шмидт возглавил новую организацию.

Для обеспечения плавания по северным морям необходима была постоянная и научно проверенная информация о природно-климатических условиях Арктики, и в первую очередь о погоде и ледовом режиме. Для этого Управлением «Главсевморпуть» в короткие сроки создавалась обширная сеть полярных станций на побережье и островах. С 1936 г. начались ежегодные экспедиции Арктического института на небольших маневренных судах для патрулирования кромки льдов в Арктических морях. Для быстрого обзора ледовых условий по всей протяженности Северного морского пути применялись самолеты. Ледовая авиаразведка стала неотъемлемым звеном в арктических исследованиях. Гидрологи в содружестве с полярными летчиками разработали особые методы и тактику проводки судов и изучения ледового режима. Сведения о наблюдениях передавались по радио в научно-оперативные центры управления плаванием по Северному морскому пути, руководителям морских операций. Так называемые «ледовые патрули» способствовали безопасному и эффективному плаванию в северных морях. Они стали просто необходимы для планирования морских операций и распределения ледоколов. В 1934 г. при Управлении было создано Межведомственное бюро ледовых прогнозов, которое из разрозненных прогнозов, часто противоречивых, составляло общий прогноз ледовых условий на навигацию.

Сложность гидрометеорологических условий в Арктике, несовершенство методов прогнозов и недостаточное количество наблюдений обусловили многолетнюю борьбу за точность ледовых и погодных прогнозов, которая продолжается и до настоящего времени, хотя в распоряжении исследователей теперь гораздо больше научных и технических средств, чем в 1930-е гг.

На деятельность «Главсевморпути» советское правительство возлагало большие надежды. Управление должно было обеспечить работу в Арктике самых новейших средств транспорта и связи, портовых хозяйств и предприятий. Сотрудниками Арктического научно-исследовательского института под руководством О. Ю. Шмидта были организованы постоянно действующие экспедиции по комплексному изучению морей и островов Арктики, сыгравшие большую роль в дальнейшем развитии плавания по Северному морскому пути. Так, одна из них Ленская экспедиция положила начало систематическим рейсам по доставке грузов с запада для северных районов Якутии. Она позволила привести в порт Тикси (устье Лены) крупные речные суда для доставки грузов вверх по реке в Якутию, в бассейн Лены, а также в бассейны Яны, Колымы, Индигирки. Через Тикси осуществлялась связь Северного морского пути и крупного речного порта Осетрово, куда позже была подведена железная дорога от Тайшета на Транссибе до Братска-Усть-Кута.

В первый же производственный 1933 год деятельности «Главсевморпути» произошло несколько событий, потребовавших мобилизационных решений. Кроме очередной навигации, которая уже оценивалась как обычная работа в Арктике, под руководством О. Ю. Шмидта состоялась первая большая научно-исследовательская экспедиция на пароходе «Челюскин», которая закончилась трагически, к счастью только для парохода. Он, не обеспеченный проводкой ледоколов, попал в дрейф у берегов Чукотки и погиб, раздавленный льдами. Команда, пассажиры и научный персонал, высадившиеся на дрейфующую льдину, были сняты летчиками. Весь мир следил за спасением челюскинцев, которое было оценено как героическое событие. Вместе с тем, эпопея плавания на «Челюскине» показала, что в целом СССР ещё не достиг того уровня, когда плавание по всему Северному морскому пути может быть результативным и безопасным: во-первых, нет в нужном количестве мощных ледоколов, без которых не могут плавать грузовые суда. Во-вторых, необходимо развивать и совершенствовать полярную авиацию, которая должна летать над побережьем и океаном в любое время года.

После доклада О. Ю. Шмидта об экспедиции на «Челюскине» была образована специальная комиссия под председательством В. В. Куйбышева, которая должна была изучить все обстоятельства, связанные с освоением Арктики и Северного морского пути и подготовить предложения для принятия государственных решений. В результате 20 июля 1934 г. было принято совместное постановление СНК СССР и ЦК ВКП (б) «О мероприятиях по развитию Северного морского пути и северного хозяйства», которое стало по сути дела мобилизационной программой действия «Главсевморпути» в Арктике на ближайшие годы. В постановлении говорилось о необходимости изыскать возможности для строительства в СССР новых ледоколов, морских портов и радиоцентров, развития полярной авиации, строительства аэропортов и воздушных линий, специальных самолетов для Арктики, а также намечались меры по подготовке кадров полярников различной специализации. К зоне деятельности специфической организации были отнесены моря и острова Северного Ледовитого океана и континентальная территория Азиатской части страны, расположенная севернее 62-й параллели (параллель г. Якутска)[452].

Способность к активной мобилизационной деятельности закладывалась в структуре Управления «Главсевморпуть», во главе которого находился начальник, назначаемый СНК СССР и подконтрольный только ему. При начальнике в качестве консультативного органа работал Совет «Главсевморпути», состоящий из специалистов, но он не принимал самостоятельных решений. Персональный его состав формировался по представлению начальника, который отвечал за всю деятельность Управления. При начальнике работал сектор по подбору и распределению кадров, ему подотчетны были все специализированные и административно-управленческие отделы, научно-исследовательские и проектно-строительные организации, межведомственное бюро долгосрочных ледовых прогнозов и т. д.[453]

Единоначалие в структуре «Главсевморпути» в какой-то степени ограничивалось только Политуправлением, действующим на основе особого Положения. В 1938 г. в его составе числилось 11 политотделов и 15 освобожденных парторгов полярных станций и предприятий, в задачу которых входила постоянная работа с коллективами и отдельными людьми на всех предприятиях, подведомственных «Главсевморпути». Специфика работы в Арктике, безусловно, требовала от людей большой выдержки и ответственности, которые должны были присутствовать и проявляться постоянно. По заданию руководства государства решалась важнейшая общенациональная задача, связанная с освоением территорий Крайнего Севера. Партийные организации в этой связи стали неким руководящим центром и мобилизационным механизмом не только в производственной деятельности работников «Главсевморпути», но и в организации их быта и в целом жизни в Арктике.

За счет партийных организаций создавался определенный мобилизационный каркас всей многофункциональной организации. Партийные ячейки, парторги активно участвовали в работе всех подразделений «Главсевморпути», идеологически и морально поддерживали полярников. Коммунисты были расставлены на руководящие посты во всех секторах управления и производства, являлись техническими и идеологическими проводниками мобилизационной политики государства. Могли и первыми от неё пострадать. Репрессии 1930–1940-х гг. часто в первую очередь обрушивались на членов партии.

С 1934 г. политработники для Арктики готовились специальным образом. В их подготовке совместно с Политуправлением участвовали высшие руководители «Главсевморпути», опытные полярники и ученые, которые были искренне преданы своей работе и часто заражали своим примером желающих работать и жить на Севере. Большое значение придавалось так называемой политической учебе, в организации и проведении которой наряду с политработниками должны были участвовать все руководители самого различного ранга. Они, по Положению об организации, утвержденном СНК СССР, занимались не только производственной деятельностью предприятий, но и политическим воспитанием своих подчиненных, способствовали через внедрение различных форм соревнования развитию их трудового энтузиазма, творческого отношения к порученному делу, а также сообщали различные сведения о политике государства, о положении его в мире[454]. Всё это вместе взятое способствовало мобилизации людей на выполнение обозначенных государством целевых задач.

В 1935–1936 гг. состоялся уже целый ряд высокоширотных плаваний на ледоколах «Садко», «Седов», «Малыгин», «Красин». В 1936 г. ледокол «Литке» успешно перевел с запада на восток по арктическим морям два эсминца. Эта экспедиция под руководством О. Ю. Шмидта показала, что Северный морской путь может иметь не только транспортное, но и важное военно-оборонное значение. Опыт был использован в годы Великой Отечественной войны при переводе военных судов с востока на запад[455].

Во второй половине 1930-х гг. получила большое развитие полярная авиация. В эти годы она сложилась в самостоятельную отрасль со своими особыми задачами, с опытными летчиками-полярниками, способными решать сложные и специфические задачи в условиях воздушных перелетов в Арктике. В связи с челюскинской эпопеей в СССР было учреждено звание Героя Советского Союза. Первое почетное звание получили семь отважных летчиков-полярников, участвовавших в спасении челюскинцев.

В 1936 г. были совершены продолжительные полеты по всей трассе Северного морского пути летчиком В. С. Молоковым, по маршруту Москва – остров Рудольфа – Москва летчиком М. В. Водопьяновым.

Воздушная арктическая трасса вдоль евразийского побережья связала Москву с самыми отдаленными базами Советской Арктики, с её портами, зимовками, полярными станциями и промышленными новостройками. 1937 год ознаменовался историческими трансарктическими перелетами В. П. Чкалова, а затем М. М. Громова из СССР через Северный полюс в Северную Америку. Состоялась первая в мире экспедиция по высадке тяжелых самолетов на Северном полюсе с созданием научной дрейфующей станции «Северный полюс» во главе с И. Д. Папаниным. С этого времени самолеты полярной авиации СССР стали регулярно совершать как научные, так и стратегические наблюдательные полёты, удаляясь от побережья на значительное расстояние. Авиация всё чаще стала использоваться для связи с отдаленными северными районами и зимовками, доставляя грузы и пассажиров не только в короткий навигационный период, но и в течение всего года.

К 1941 г. в распоряжении «Главсевморпути» имелась мощная по тем временам авиация по всему Крайнему Северу – от Архангельска до бухты Провидения. Самолеты могли летать до Владивостока. Более 200 самолетов с опытными экипажами полярных летчиков базировались в Москве, Красноярске, Тюмени, Игарке, Якутске, Тикси. Они летали по всему Северу до самого полюса, обеспечивали научные исследования, ледовую авиаразведку, проводку судов во льдах, а также транспортную связь с отдаленными северными пунктами. К 1941 г. в поле деятельности «Главсеморпути» имелись регулярно действовавшие авиалинии: Тюмень-Салехард, Красноярск-Диксон, Тикси-Анадырь. В Красноярске действовал авиаремонтный завод и школа полярных летчиков в Николаеве.

Строительство отечественных ледоколов и создание мощного ледокольного флота было отдельной страницей в освоении арктических пространств. До середины 1930-х гг. советский ледокольный флот состоял из кораблей, в основном построенных в дореволюционный период или купленных за границей. Легендарный ледокол «Ермак», построенный в 1899 г., хотя и служил долго (только в 1964 г. был выведен из эксплуатации), но уже не удовлетворял возросшим потребностям морских перевозок и безнадежно устарел к началу деятельности «Главсевморпути». Поэтому ставилась задача создания более мощного отечественного ледокольного флота. Практически все советские ледоколы, в том числе и атомные, построенные уже в послевоенные годы, строились на Адмиралтейском заводе в Ленинграде.

В СССР строительство мощных морских ледоколов, способных покорять арктические льды, началось в 1936 г. с постройки ледокола «Сибирь» мощностью около 12 тыс. л.с. С тех пор страна стала занимать ведущее место в мировом ледоколостроении. В начале 1950-х гг. СССР был лидером по производству мощных ледоколов (более 25 тыс. л.с.) для проводки судов в арктических и в других замерзающих морях. Наиболее крупным достижением советского ледоколостроения явилась постройка в 1959 г. первого в мире ледокола с энергетической установкой на ядерном топливе – атомохода «Ленин»[456].

В 1938 г. развернулось строительство Мурманского судоремонтного завода. В «Комсомольской правде» и других центральных газетах было опубликовано обращение руководства «Главсевморпути» и ЦК ВЛКСМ о призыве комсомольцев и молодежи на строительство завода, которое нашло горячий отклик. На строительство было подано свыше 30 тыс. заявлений из предполагавшихся 20. По воспоминаниям И. Д. Папанина, возглавлявшего в этот период «Главсевморпуть», завод строился с большим энтузиазмом и очень быстрыми темпами. В начале Великой Отечественной войны он работал уже в полную силу, производил ремонты всех ледоколов и транспортных судов СССР и суда союзников, получивших во время конвоев повреждения от фашистских бомб и снарядов[457].

В 1930-е гг. деятельность «Главсевморпути» распространялась на огромной территории – от островов Шпицбергена и Новой Земли до Чукотки. Из года в год увеличивалось её государственное финансирование. Если в 1933 г. его размер составлял 18 млн руб., то в 1937 г. – 400. В итоге за пятилетие затраты государства на деятельность «Главсеморпути» составили 922 млн руб. Общая сумма капитальных вложений за пятилетие составила 465 млн руб., увеличившись с 26,4 млн руб. в 1933 г. до 164,5 млн руб. в 1937 г. Из них одна треть была направлена на развитие морского транспорта, в том числе на строительство ледокольного флота. Более одной пятой вложений пошло на создание полярной авиации. При этом оборудовались и пассажирские авиалинии Омск-Салехард, Красноярск-Игарка, Якутск-Тикси[458].

В 1930-е гг. Управление «Главсевморпуть» с полномочиями наркомата по северным проблемам объединяло усилия многих ведомств и организаций по изучению и хозяйственному освоению советской Арктики, которая всё в большей степени открывала свои богатства для служения общественным целям. На Кольском полуострове были открыты запасы апатита – «камня плодородия», в бассейнах Ухты и Печоры обнаружены промышленные запасы нефти и каменного угля. На Колыме и Индигирке советские геологи открыли новые месторождения золота, которые стали основой для создания здесь крупных золотодобывающих предприятий. Надо отдать должное работе всех геологоразведочных служб и ведомств в Заполярье. Их работа была хорошо организована, она не прекратилась и в годы войны. Особенно по актуальным изысканиям, например, связанным с поисками местных видов топливных ресурсов. В 1941 г. начались разработки угля в бухте «Угольная» для снабжения порта Провидение. В 1943 г. освоено месторождение бурого угля в устье Сого, неподалеку от порта Тикси. В том же году был освоен угольный рудник на Нордвике. Здесь же была найдена каменная соль, которая добывалась и направлялась в рыбную промышленность, в годы войны значительно увеличившую свое производство. Велась разведка нефтяных месторождений. В бассейне Яны и в районе Певека добывалось олово и другие ценные ископаемые, которые вывозились Северным морским путем.

Комплексные мероприятия государства в Арктике предполагали и защиту северных рубежей СССР. Основным содержанием военно-стратегической программы в 1930-е гг. стало создание Северного военного морского флота. Его необходимость осознавалась российским правительством ещё в конце XIX в., в годы Первой мировой войны, но проблема очень трудно решалась. Реальные действия были предприняты советским правительством с завершением строительства Беломоро-Балтийского канала, который соединил Белое и Балтийское моря, дал выход из Балтики в Северный Ледовитый океан, а через речные системы стал возможным и выход в Черное и соответственно Средиземное море, что в военно-стратегическом отношении сразу же было оценено очень высоко.

По данным Ю. Н. Жукова, сразу же после пуска в эксплуатацию Беломоро-Балтийского канала летом 1933 г. советское правительство приняло решение о срочном возведении на реке Свирь, связывающей Ладожское озеро с Онежским, плотины для проводки судов с повышенной осадкой. Вскоре последовало решение комиссии обороны, подписанное К. Е. Ворошиловым, о переводе ряда военных судов из Балтийского моря в Белое и о базировании их в Мурманском порту. Вновь созданное объединение военно-морских сил было обозначено вначале Северной военной флотилией, позже через несколько лет стало основанием для создания Северного морского флота, который показал свою боеспособность в годы Великой Отечественной войны и в предвоенные годы мог охранять большую часть акватории Баренцева моря, подходы к Мурманскому побережью и горлу Белого моря[459].

В июле 1936 г. Политбюро ВКП (б) приняло особую программу крупного военно-морского судостроения, главным мероприятием которой рассматривало строительство в Архангельске мощного военно-судостроительного завода. На верфях в устье Северной Двины предполагалось построить исключительно для Северного флота к 1 января 1942 г. два линкольна, один тяжелый и четыре легких крейсера, три лидера, шестнадцать эсминцев, четыре больших подводных лодки, двенадцать сторожевиков и девять быстроходных тральщиков. Помимо того, к 1947 г. Северный флот должен был получить ещё три тяжелых и два легких крейсера, авианосец, четыре эсминца, двенадцать больших подводных лодок, шесть сторожевиков и один минный заградитель[460].

Однако эти намеченные долгосрочные планы с самого начала стали корректироваться. Завод строился медленнее, чем определено было сроками. Северный флот пополнялся по необходимости судами Балтийского, а иногда и просто транспортного или рыболовного флотов, которые в спешном порядке оборудовались под военные.

Но, тем не менее, в 1941 г. Северный морской флот уже имел свою главную базу Ваенга (ныне г. Североморск), а также базировался в Мурманске, Архангельске и др. портах Заполярья, состоял из отдельного дивизиона эскадренных миноносцев из восьми кораблей, имел бригаду подводных лодок (15 судов), соединение сторожевых кораблей, тральщиков, заградителей и сторожевых катеров охраны водного района главной базы флота. Военно-воздушные силы флота насчитывали 116 самолетов – бомбардировщиков, истребителей и разведчиков. Береговая и противовоздушная оборона состояла из нескольких десятков батарей калибром до 180 мм. Северный морской флот располагал базами, аэродромами и подразделениями береговой обороны во всех важнейших пунктах Заполярья, имел налаженную службу наблюдения и связи[461].

В 1939–1940 гг. Северный морской флот получил первое боевое крещение, участвуя в советско-финской войне, осваивал северный морской театр. Военные события этого времени показали, что у СССР в Арктике существует океанический флот, способный отражать посягательства противника и обеспечивать оборону как акватории, так и островов и побережья.

Активная мобилизационная деятельность советского государства на Севере способствовала его социально-экономическому развитию. Уже в конце 1930-х гг. здесь появились «очаги» индустрии, которые зажигались, во-первых, в портовых городах, требовавших соответствующей промышленной инфраструктуры. Кроме того, возможность сбыта продукции диктовала строительство перерабатывающих предприятий: лесопильных и рыбоконсервных заводов, горнодобывающих и лесоперерабатывающих комбинатов. Во-вторых, открытие месторождений полезных ископаемых, представляющих ценность для народнохозяйственного комплекса СССР, так же могло быть основанием для рождения индустриального «очага». В этом отношении прекрасным примером является создание Норильского промышленного комплекса и города Норильска, которое началось в связи с разработкой открытых на Таймыре месторождений полиметаллических руд.

Геологические изыскания в районе Норильска уже в 1920-е гг. подтверждали его большую промышленную значимость. В экспедициях 1922–1924 гг. под руководством Н. Н. Урванцева были открыты крупные угольные месторождения, которые соседствовали с месторождениями полиметаллических руд. Это делало район Норильска с промышленной точки зрения очень перспективным. С организацией «Главсевморпути» Норильская геологоразведочная экспедиция стала получать большую помощь и поддержку. В частности в навигацию 1933 г. в Норильскую тундру Южно-Таймырской речной экспедицией были доставлены тракторы, тягачи, вездеходы. Это намного облегчило буровые работы и в целом геологоразведку. Например, за лето 1933 г. вездеходы уже смогли перевезти около трёх тысяч тонн грузов и прошли около семи тысяч километров по северной части Таймырского полуострова, заменив работу 243 оленей и 442 собак[462].

К 1934 г. геологами на Таймыре был произведен первый ориентировочный подсчет полезных ископаемых по месторождениям никеля, кобальта и угля, который был признан и утвержден Центральной комиссией по запасам полезных ископаемых СССР, а значит, район попадал в перспективные народно-хозяйственные планы государства. Начальник «Главсеморпути» О. Ю. Шмидт 17 апреля 1935 г. подготовил в ЦК ВКП (б) докладную записку о Норильской проблеме, в которой писал, что Норильские месторождения по мощности запасов никеля и платины является столь же важным, как и Колыма для золотопромышленности, «с теми же преимуществами по насыщенности ценными металлами (никель, платина, кобальт, палладий) и такими же трудностями по их освоению»[463].

О. Ю. Шмидт утверждал, что, несмотря на трудности северного освоения, для развития Норильского промышленного района есть целый ряд экономически благоприятных факторов, не говоря уже о политических. Здесь на небольшой площади сконцентрированы высококачественные руды полиметаллов, уголь, большое количество проточной пресной воды, стройматериалы (известь, песок, глина) и флюсы (кварцевые песчаники). Кроме того, природные условия месторождений и высокая концентрация в них нужных элементов дают возможность применять здесь самые эффективные методы и технологии разработок. Предлагалось начать сооружение горнометаллургического комбината в Норильске с весны 1936 г. в три очереди с окончанием в 1940 г. Предложения начальника «Главсеморпути» были приняты. Вскоре последовало решение правительства о начале строительства в Норильске[464].

В крупный индустриальный район в годы первых пятилеток превратился Европейский Север. Здесь стали развиваться такие новые отрасли промышленности, как целлюлозно-бумажная, картонная, фанерная, мебельная, лесохимическая, лесные и рыбные промыслы получили новые импульсы развития. Только на Кольском полуострове за 1926–1937 гг. было построено 39 предприятий, в том числе горнохимический трест «Апатит», Мурманский рыбокомбинат, Нивская и Нижне-Туломская гидроэлектростанции. В 1939 г. вступило в строй действующих крупное предприятие союзного значения «Североникель», которое стало раньше Норильского комбината обеспечивать страну никелем, кобальтом, медью и другими цветными металлами.

Европейский Север являлся главным лесоэкспортным районом СССР в предвоенные годы[465].

Эффективность северной политики советского правительства была доказана в годы Великой Отечественной войны, когда промышленные предприятия, построенные в предвоенные годы, смогли внести весомый вклад в победу над врагом, а Северный морской путь, как транспортная магистраль, стал ещё более востребованным, чем в мирное время.

Военным силам в Заполярье в 1943–1944 гг. приходилось бороться с нападением подводных лодок и самолетов на транспортные суда. Однако общий ход навигаций не прекращался. Кроме того, грузопоток по Северному морскому пути продолжал расти. За военные годы перевозки через арктические моря увеличились более чем в два раза, а перевозки в Якутию морем в 7-10 раз. Металлургическая промышленность в Норильске, золотые прииски и оловянные рудники на Колыме, полярные научно-исследовательские и метеорологические станции, а также население Арктики снабжались всем необходимым бесперебойно[466].

Государственная политика, заложившая основы социально-экономического и политического развития северных районов СССР и Северного морского пути, имела свое продолжение и в послевоенные годы, когда уже в мирных условиях были продолжены все начинания предвоенного периода. Развитие промышленных районов, золотых приисков и рудников в северных районах требовало значительного увеличения завоза грузов. Одновременно возрастала потребность страны в продукции, производимой на Севере, вывозе на экспорт сибирского леса, обслуживании быстрого развития островного хозяйства, которое после войны составляло основу материально-технического обеспечения здесь многочисленных научно-исследовательских и метеорологических станций и экспедиций, в задачу которых входило составление достоверных погодных и ледовых прогнозов в Арктике.

Начиная с 1948 г. эпизодически, а с 1954 г. систематически в Арктике стали проводиться в крупных масштабах воздушные научно-исследовательские экспедиции «Север». С 1954 г. в Северном Ледовитом океане в круглогодичном режиме дрейфовали одновременно по две-три научно-исследовательских станции «Северный полюс», наблюдения которых использовались в метеорологическом прогнозировании не только для Арктики, но и для всей территории СССР. Научные исследования всё в большей степени обеспечивались приборами, различными техническими средствами. В составе экспедиций находились ученые самых различных специальностей, а также радисты, инженеры, участвовали не только транспортные суда, но и мощные линейные ледоколы, самолеты ледовой авиаразведки и т. д.

К научно-исследовательским работам в послевоенный период кроме Арктического института, находящегося в ведении «Главсевморпути», подключились организации, созданные в годы войны в Красноярске, Новосибирске, Тюмени. В заполярных районах работали экспедиции Западно-Сибирского филиала Академии наук СССР, организованном в Новосибирске в 1943 г. С 1947 г. сразу же стал работать по изучению производительных сил региона Якутский филиал Академии наук. Главное внимание уделялось геологоразведке. Восстанавливающейся после войны промышленности требовались новые минеральные и топливные ресурсы, которые, как показывали предшествующие геологические изыскания, вполне могли находиться на Севере и в большом количестве.

В Ленинграде после войны был образован академический Институт геологии Арктики, который специализировался на геологической разведке нефти, угля, золота, руд различных металлов. В результате высокоширотных воздушных экспедиций конца 1940-х – начала 1950-х гг. были открыты подводные хребты им. Ломоносова, Менделеева, Геккеля. Рельеф дна Арктического бассейна вопреки сложившимся представлениям предстал в виде сложных горных систем с глубоководными котловинами и впадинами. Эти сведения были признаны мировой научной общественностью крупнейшими географическими открытиями ХХ в. Они позволили понять законы движения водных масс и дрейфующих льдов Северного Ледовитого океана. Изменение представлений о структуре его ложа позволили геологам высказать предположения, что ценные полезные ископаемые могут находиться не только на его побережье, но и на дне[467].

Управление «Главсевморпуть» показало себя в качестве организации мобилизационного типа, способной реализовать на практике государственную стратегию хозяйственного освоения арктической зоны СССР. Деятельность Управления стала действенным инструментом для проведения в жизнь мобилизационных решений, связанных с освоением богатых природных ресурсов на северных малозаселенных и экономически неосвоенных территориях страны, кроме всего прочего нуждавшихся ещё и в военно-стратегической защите. Советский опыт создания государственных специфических надведомственных организаций, которые одновременно могли быть, как хозяйствующими субъектами, так и представительствами государственной власти в отдаленных от центра районах СССР, был использован в мировой практике решения управленческих, экономических, социальных, геополитических и прочих задач в процессах пионерного освоения новых территорий[468].

Главное управление Северного морского пути оказалось именно той организацией мобилизационного типа, которая смогла стать многофункциональным государственным учреждением в Арктике, осуществлявшем плановое руководство экономическим развитием обширной территории заполярных районов СССР. Особенностью деятельности данного органа являлся его комплексный характер, выражающийся в соединении в одной системе научных, транспортных, промышленных и торговых функций, а также реализации специфических задач по развитию традиционных отраслей хозяйства и социально-культурному строительству в районах расселения коренных народов Севера. В задачи «Главсевморпути» также входили обязанности проведения геолого-поисковых и прочих изыскательских работ «по изучению и эксплуатации естественных производительных сил в советской Арктике», решение социальных вопросов, обеспечение кадрами и т. п.[469]

Реализация данного решения, подкрепленная на высшем государственном уровне административно-командным нажимом, привела в короткие сроки к значительным результатам. В годы Великой Отечественной войны начал свою работу Норильский никелевый комбинат мирового значения. По Северному морскому пути осуществлялась эвакуация на восток промышленных предприятий из европейской части СССР, перевод промышленности Севера на военное положение, поставка вооружения и других грузов для фронта, проводка военных кораблей с востока на запад. Объемы перевозки грузов по Северному морскому пути возросли в четыре раза, а в Якутию в 10 раз[470].

И в послевоенные годы «Главсевморпуть» продолжало решать важные для дальнейшего освоения Арктики вопросы, в том числе связанные со строительством и эксплуатацией мощных ледоколов, транспортных судов, обладающих более прочными, чем ранее корпусами и мощными машинными установками, с созданием в Арктике современных аэродромов с твердым покрытием, способных круглый год принимать тяжелые пассажирские и грузовые самолеты. В начале 1950-х гг. в составе управления «Главсевморпуть» был организован Спецстрой, на который было возложено проектирование и строительство аэродромов. В результате уже к концу 1950-х гг. полярная авиация, которая ранее занималась в основном ледовой разведкой и лишь эпизодически перевозила пассажиров, стала активнее обеспечивать пассажиропотоки в Арктике. В последние годы деятельности «Главсевморпути» в начале 1960-х гг. полярной авиацией перевозилось до 100 тыс. человек ежегодно и по 3–5 тыс. т грузов. Спецстрой «Главсевморпути» построил множество аэродромов в Заполярье, в том числе аэродром с бетонным покрытием для г. Норильска.

В послевоенные годы «Главсевморпуть», пожалуй, впервые за всю историю освоения Арктики, стало большое значение придавать социальному строительству на Севере, осваивать новые его технологии. В 1950-е гг. партия и правительство СССР приняли ряд решений о необходимости создания на северных территориях постоянных и благоустроенных поселений с целью закрепления в них населения и квалифицированных кадров. К этому времени уже были разработаны в практике строительства методы сооружения зданий на вечной мерзлоте, получены особые теплоемкие строительные материалы. Однако реализовываться эти намерения стали несколько позже в 1960-е гг., когда Управление «Главсеморпуть» уже было расформировано.

В целом СССР было государством мобилизационного типа. Поэтому и в деятельности такой специфической организации как Управление «Главсевморпуть» в широком масштабе присутствовали мобилизационные методы, в том числе и откровенно принудительные и основанные на жесткой дисциплинарной ответственности. Они касались практически всех сторон деятельности этой полувоенной организации.

Другой подобной организацией мобилизационного типа в хозяйственном освоении и обживании арктических территорий СССР можно назвать государственный трест «Дальстрой», созданный в ноябре 1931 г. по особо секретным постановлениям Политбюро ЦК ВКП (б) и Совета Труда и Обороны СССР. Эта организация была ещё в большей степени жестко мобилизационной. Она изначально мыслилась как чрезвычайная, необходимая для обеспечения добычи золота и других особо ценных полезных ископаемых (олова, кобальта, вольфрама, урана) в незаселенных людьми районах северо-востока СССР, отличающихся крайне суровыми природно-климатическими условиями. Действовала в строго секретном режиме, используя на своих предприятиях в основном подневольный труд заключенных и спецпереселенцев. Деятельность государственного треста «Дальстрой» (Главного управления строительства Дальнего Севера), происходившая в 1930–1950-е гг., осуществлялась в основном в организационных рамках силовых ведомств СССР. Структурные перестройки и ведомственные перераспределения предприятий не изменяли в целом мобилизационного предназначения этой специфической организации, сыгравшей на определенном историческом этапе пионерную роль в обживании и хозяйственном освоении значительной территории северо-востока СССР. В 1932–1935 гг. район, подведомственный «Дальстрою», составлял 400–450 тыс. кв. км, в 1941 г. – 2266 тыс., а в 1953 г. – около 3 млн кв. км[471].

Деятельность «Дальстроя» не была подконтрольной обычным органам государственной административно-территориальной власти, предусмотренным Конституцией СССР. Она подчинялась лишь высшим партийно-государственным инстанциям в стране. Её деятельностью постоянно интересовался И. В. Сталин. 26 ноября 1932 г. было принято особое постановление Политбюро ЦК ВКП (б), возлагавшее на начальника «Дальстроя» широкие властные полномочия, которые делали его одновременно главным административным и партийным руководителем на подведомственной территории. Кроме того, он же являлся уполномоченным ОГПУ (в 1934–1938 гг. – НКВД) СССР в регионе. Производственные планы «Дальстроя» по добыче золота и других полезных ископаемых ежегодно утверждались специальными постановлениями ЦК ВКП (б) и СНК СССР, в которых определялся и перечень основных мероприятий по обеспечению выполнения этих планов[472].

Магаданский исследователь А. И. Широков приводит примеры неудачных попыток создания на территории, подведомственной «Дальстрою», обычных государственных и партийных органов. В 1937 г. на партийной конференции «Дальстроя» ряд делегатов предложили реформировать партийную организацию треста в соответствии с Уставом ВКП (б), но начальник треста Э. П. Берзин жестко отреагировал на это предложение, сказав, что это вряд ли будет правильно. «Моё личное мнение таково, что Колыме нужна парторганизация порядка военной… основная масса рабочей силы заключенные. Вот почему я и говорю, что нам нужна организация порядка военной организации…»[473].

В 1939 г. по ходатайству Хабаровского крайкома партии и Крайисполкома Президиум Верховного Совета РСФСР своим указом создал в составе Хабаровского края Колымский округ с центром в Магадане, который получил статус города. Однако вмешался И. В. Сталин и по сути дела отменил это решение, признав его «схематичным и нежизненным». В качестве объяснения он подчеркнул, что «Дальстрой» – не обычное производственное управление, это «…комбинат специального типа, работающий в специфических условиях использования исключительно или почти исключительно уголовных людей», чья «…специфика требует особых условий работы, особой дисциплины, особого режима». Поэтому «в районе Колымы требуется не окружком, а партком при «Дальстрое», связанный с политотделом и подчиненный ему»[474].

Таким образом, на северо-восточных территориях СССР, формально входивших в Хабаровский край, действовал особый режим чрезвычайного управления вплоть до образования в 1953 г. Магаданской области. За счет жестко мобилизационных методов через систему ГУЛАГа осуществлялось хозяйственное освоение огромной территории. Главное в деятельности «Дальстроя» была добыча полезных ископаемых. Вместе с тем, по необходимости в необжитой людьми местности велось транспортное, энергетическое и другое социально-инфраструктурное строительство, способствовавшее колонизации края. В 1930-е гг. активно велось дорожное строительство, для которого с 1933 г. было организовано специальное управление. К 1940 г. им было построено в ранее бездорожных районах в бассейне Колымы и Индигирки более 3 тыс. км автодорог, несколько мостов, не имевших аналогов среди подобных сооружений в СССР. Опорным хозяйственным пунктом стал порт в бухте Нагаева, построенный в 1933–1934 гг.

Среди поселений, созданных во времена «Дальстроя», наиболее значимыми были рудничные поселки, где одновременно дислоцировались крупные лагерные подразделения. Здесь же развивались отрасли местной промышленности, среди которых наиболее крупными были связанные со строительством и использованием местного сырья (стекольный, кожевенный заводы, завод по производству керамических изделий и т. д.). Для снабжения продовольствием создавались государственные сельскохозяйственные предприятия в виде совхозов и подсобных хозяйств предприятий и лагерных учреждений.

Одно из главных предназначений «Дальстроя» было наращивание в СССР добычи золота. Здесь в Колымо-Индигирском бассейне в первой половине 1930-х гг. работало 75 геологических экспедиций и партий, которыми было выявлено свыше 200 золотоносных месторождений, среди которых 20 было крупных месторождений с содержанием одновременно золота и олова, а также были найдены месторождения угля и других полезных ископаемых. Первенцами золотодобывающей промышленности на Колыме стали построенные к 1937 г. рудник «Кинжал» и Утинская опытная обогатительная фабрика. В 1940 г. в бассейне Колымы было добыто 80 т химически чистого золота, удельный вес его в общей золотодобыче СССР составил 46,3 %. Колыма уверенно вошла в число крупнейших золотодобывающих районов не только страны, но и мира. В 1932–1956 гг. на приисках «Дальстроя» было добыто 1187,1 т химически чистого золота, 65,3 тыс. т оловянного концентрата, 2, 85 тыс. т вольфрама и около 400 кобальта в концентрате[475].

По мнению А. И. Широкова «Дальстрой» в 1930–1950-е гг. с помощью заключенных системы ГУЛАГа, которых через рудники Колымо-Индигирского края в 1932–1954 гг. прошло около 900 тыс. человек, осуществлял колонизацию огромной территории северо-востока СССР, сопровождавшуюся форсированным изъятием «из недр региона ценных видов минерального сырья»[476].

Государство через такие организации как «Дальстрой» реализовывало мобилизационные решения по добыче особо важных и уникальных полезных ископаемых на необжитых и экономически слабо освоенных территориях страны, отличающихся суровыми природно-климатическими условиями, географической отдаленностью, отсутствием транспортной и хозяйственной инфраструктуры и т. д. В процессе деятельности «Дальстроя» ранее необжитая огромная территория северо-востока СССР, богатая природными ресурсами, смогла включиться в единый народно-хозяйственный комплекс страны, занять в нем ключевое место как источник редких полезных ископаемых и золотовалютных резервов.

Разработка полезных ископаемых Колымо-Индигирского края в свою очередь дала толчок к развитию морского транспорта Дальнего Востока, способствовала интенсификации перевозок по Северному морскому пути, внутрирегиональному дорожному и социальному строительству, развитию речных и воздушных коммуникаций. Районы, охваченные деятельностью «Дальстроя», наряду с Камчаткой имели важное военно-стратегическое значение. Их заселение и экономическое развитие укрепляло границы и тыловые районы СССР на дальневосточных рубежах. Так или иначе, в результате планомерного добровольно-принудительного перераспределения трудоспособного населения на северо-восток страны, имевшего зачастую чрезвычайный характер, решалась важная проблема государственной значимости – заселения новых районов и создания здесь условий для дальнейшего социально-экономического развития.

В послевоенные годы постепенно со смягчением политического режима и сменой руководства в СССР организации жестко мобилизационного типа уходят со сцены, но методы, отработанные ими в индустриальном освоении малонаселенных районов остаются, хотя и значительно меняются в сторону добровольности выбора людей находиться в том или ином районе севера Сибири. Идеи создания мобилизационных организаций в том или ином контексте сохраняются, но сами созданные организации уже другого типа, хотя, по главным своим целям также предназначены для решения каких-то важных государственного значения задач, как правило, связанных с сооружением крупных энергетических, транспортных и промышленно-производственных объектов на слабо освоенных в экономическом смысле территориях страны. Так, для строительства масштабных ГЭС и сопутствующих им в едином промышленном комплексе предприятий, специально создавались с привлечением нескольких ведомств крупные организации, такие, например, как «Братскгэсстрой», «Красноярскгэсстрой», «Таймыргэсстрой» и др.

«Сибакадемстрой», созданный в 1950-е гг. рамках Министерства среднего машиностроения, предназначался для строительства не только академического городка под Новосибирском, но и для сооружения других объектов, в том числе и секретных, имеющих военно-оборонное значение. Крупные строительные организации, создаваемые в районах нового промышленного освоения Сибири, также можно обозначить как мобилизационные. Они действовали целевыми методами в особом чрезвычайном режиме, обеспечивались всеми ресурсами и возможностями для своей деятельности и осуществляли не только производственное строительство, но и в целом реализовывали программы социально-экономического развития территорий на период возведения главных градообразующих предприятий. Часто руководителями этих организаций назначались военные, которые получали партийные задания по выполнению той или иной работы нестандартными методами, которые в СССР признавались наиболее эффективными в северных слабообжитых районах с суровыми природно-климатическими условиями.

В послевоенные годы сохранению мобилизационных решений на северных территориях СССР способствовал и продолжающийся рост напряженности в мире с началом «холодной войны». Образование блока НАТО не давало возможности для спокойной и мирной жизни в Советской Арктике. По всем видимым и невидимым причинам она рассматривалась как важный военно-стратегический объект. События прошедшей войны показали, что роль полярного бассейна в глобальных масштабах очень велика и с большой долей вероятности он и впредь может стать зоной боевых действий. А для дипломатии он уже стал таковым. Поэтому государственная политика СССР в Арктике в послевоенный период в основном учитывала данные реалии.

Главным конкурентом СССР в Арктике и в мире становятся США, которые развернули большую деятельность по усилению и усовершенствованию своего военно-политического потенциала, направленного в первую очередь против СССР. Большие капитальные вложения были сделаны Америкой на Аляске. Здесь ещё в 1930-е годы развернулись военные приготовления якобы против агрессивных действий Японии. Вхождение США в войну с Японией в декабре 1941 г. дало толчок к стремительному строительству военно-морских и военно-воздушных баз, к сооружению Аляскинского шоссе, соединяющего штат с освоенными районами Канады и США, к созданию транспортной, энергетической и другой инфраструктуры, к расширению разнообразных исследований территории. Всего в 1941–1945 гг. на обустройство Аляски было затрачено свыше 1,25 млрд долларов. Здесь были размещены до 150 тыс. солдат и офицеров[477].

В послевоенные годы военное строительство не сократилось. Продолжалось очень активное строительство дорог, самых современных аэродромов, реализовывались различные инициативы экономического порядка. США продолжили начатые в годы войны полярные плавания как в восточной зоне Арктики у берегов Аляски, так и на западе от Гудзонова залива в Атлантику по Северо-Западному проходу.

В рамках деятельности НАТО проявляли свою активность в Арктике и другие страны, такие как Англия, Норвегия, Дания и др. Они в секретном режиме создавали по всему северному периметру границ СССР свои военные базы, которые в условиях развития военной авиации и появления атомного оружия делали уязвимой практически всю территорию СССР.

Советское правительство было вынуждено адекватно реагировать на данные вызовы. С одной стороны, продолжить политику в плане регионального развития и его совершенствования, а с другой стороны, невозможно было уйти от реальности и не создавать в Арктике зоны военно-стратегического назначения. Трудно сказать, в какой степени соблюдался этот баланс целей и интересов, но ясно одно, что в государственной политике послевоенного времени они были очень тесно взаимоувязаны и не могли рассматриваться и решаться одно без другого.

В разработку концепции социально-экономического освоения Севера СССР в 1950–1960-е гг. внесла существенный вклад Межведомственная комиссия по проблемам Севера при Совете по изучению производительных сил Госплана СССР. Она была создана в 1954 г. с целью поиска наиболее эффективных путей использования природных ресурсов северных территорий в развитии народнохозяйственного комплекса страны. Комиссия должна была предложить государственному управлению научно выверенные рекомендации о том, какими путями и методами осваивать северные районы, чтобы они могли не только поставлять необходимые народному хозяйству ресурсы, но и быть самодостаточными территориями, активно участвующими в жизни страны.

В работе данного государственного научно-организационного учреждения принимали участие крупнейшие ученые, сотни научно-исследовательских и проектных учреждений СССР. Они разрабатывали сразу несколько направлений, среди которых главным по-прежнему оставалось изучение природных ресурсов и возможностей экономического развития северных территорий. Кроме того, важное место стали занимать социальные и экологические проблемы. Ученые и инженеры, независимо друг от друга, приходили к выводу, что любые разработки для северных районов должны иметь комплексный характер. Без учета особенностей развития Севера, связанных с его отдаленностью от промышленных и научных центров, исключительной ранимостью его природы, невозможно было вести здесь транспортное строительство, разработку особых видов техники и механизмов. Последние должны иметь не только высокую мощность и грузоподъемность, но и такую конструкцию, которая бы позволяла минимально нарушать растительный и почвенный покровы тундры, не обнажать ледяные линзы вечной мерзлоты, от состояния которой зависит водный, почвенный и в целом климатический режим северных территорий. Машины и механизмы должны не только эффективно работать в условиях низких температур, но и защищать людей от неблагоприятного воздействия природной среды, в тоже время не нарушая её равновесия.

В этот период активное участие в разработке техники для северных районов принимал академик Лаврентьев М. А. Он, будучи руководителем Сибирского Отделения Академии наук СССР, всячески поддерживал комплексный подход к разработке техники для Севера, работал в тесном содружестве с учеными различных направлений. По его рекомендации уже в планах на 1971–1975 гг. появились конкретные пункты о проектировании и производстве целого ряда строительных механизмов и транспортных средств в «северном исполнении»[478].

Пожалуй, впервые за всю историю освоения российского Севера в рамках деятельности Межведомственной комиссии при Госплане СССР был выполнен огромный пласт работ, связанных с поисками возможностей для здорового и комфортного проживания человека на Севере. Специалистами ВАСХНИЛ с учетом природно-географического районирования северных территорий предлагались различные варианты развития сельскохозяйственных и промысловых производств. Ученые считали, что для повышения уровня жизни и здоровья человека на Севере необходимо производство жизненно важных продуктов питания на месте, особенно малотранспортабельных и в тоже время представляющих высокую биологическую ценность, например таких, как молоко, свежее мясо, яйца, картофель, овощи и пр. Местное производство продовольствия рассматривалось как важный фактор приживаемости населения на Севере и повышения производительности его труда.

Медики, биологи, социологи, психологи и другие специалисты изучали возможности акклиматизации и плодотворной жизни людей в северных условиях. Ученые предлагали различные варианты лечебных и профилактических мероприятий для северян, в том числе разработку так называемых «зональных карт акклиматизации», которые должны составляться для населения конкретных северных территорий и соответственно обеспечиваться государственными учреждениями и ресурсами.

Ученые различных направлений однозначно приходили к выводу, что осваивать Север нельзя без учета интересов человека. На Севере необходимо создавать не только совершенные в техническом и технологическом отношении производства, но и строить комфортные для проживания города и рабочие поселки. Если рассчитывать в освоении ресурсов северных районов на постоянное и стабильное население, то необходимо и создавать для него хорошие условия жизни и труда. Кроме того, не перенаселять северные районы. Средствами государственной миграционной политики обеспечивать не только привлечение высококвалифицированных кадров, но и их комфортное проживание в северных поселениях.

Вторая половина ХХ столетия ознаменовалась всё в большей степени увеличивавшимся социально-экономическим ростом арктических районов СССР, повышением их значимости, как в народнохозяйственной практике, так и в принятии политических решений. Всё больший экономический вес приобретала Азиатская часть российской Арктики. Здесь активно разрабатывались месторождения наиболее ценных видов полезных ископаемых: золота, алмазов, олова и др. За полярным кругом развивался центр горнорудных разработок и цветной металлургии Норильск. Южнее строились мощнейшие ГЭС: Братская и Усть-Илимская, которые составили энергетическую основу формирования Братско-Усть-Илимского ТПК, состоящего из очень крупных энергоемких производств. В 1950–1960-е гг. развернувшееся изучение природных ресурсов на Севере Западной Сибири привело к открытию обширной нефтегазовой провинции, послужившей основой формирования здесь новой нефтегазодобывающей базы страны, которая к 1980 г. поставляла примерно половину добычи нефти в СССР и 1/3 природного газа.

Развитие северных районов СССР получало всё большее внимание в государственной политике по мере увеличения потребностей народнохозяйственного комплекса страны в сырьевых и энергетических ресурсах. Кроме того, продукция, полученная на Севере, составляла основу для экспортных операций страны. Если за период до 1960 г. в хозяйство Севера было вложено немногим более 14 млрд руб., то за период 1960–1980 гг. – свыше 100 млрд руб. Промышленность, и в первую очередь отрасли специализации экономики Севера, развивались более быстрыми темпами, чем союзные и республиканские. В результате росла доля и значимость северных районов в промышленном производстве страны. Рост валовой продукции промышленности Севера наиболее нагляден по национальным республикам и округам. Так, в Якутской АССР она за двадцатилетие увеличилась в 4,1 раза, в Коми АССР – в 2,7, в Карельской АССР – в 1,8, Ханты-Мансийском автономном округе – в 36,8, в Ямало-Ненецком – в 27, 4, в Эвенкийском – в 9,7 раза[479].

В последние десятилетия советского периода основу стратегического социально-экономического планирования в СССР составляло стремление к разработке и реализации целевых программ, направленных на создание территориально-производственных комплексов, в том числе и в арктическом регионе. Территориально-производственные комплексы в системе экономического управления СССР рассматривались в самом широком смысле данного понятия, которое охватывало одновременно производственное, социальное и экологическое развитие конкретных территорий.

В 1980 г. под руководством директора ИЭиОПП СО РАН академика Аганбегян А. Г. состоялась экономическая экспедиция в Арктику, которая на судах по морям Северного Ледовитого океана, на вертолетах и вездеходах наездила более 18 тыс. км, побывала в городах и экспедициях, на предприятиях и стройках, в партиях геологов и метеорологических пунктах и пришла к выводу, что стратегия «очагового» развития Севера СССР, характерная для предыдущего исторического периода, вполне может быть заменена иным подходом, который обеспечит более масштабное и комплексное развитие северных территорий, охватывающее не только сферу производства и освоения каких-то конкретных природных ресурсов, а в целом жизнедеятельность человека на Севере. Научные и технико-экономические возможности государства в 1980-е гг. по мнению участников экспедиции уже могли позволить обеспечение полноценной жизни северян как постоянно живущих за Полярным кругом, так и прибывающих по договорам на временные работы. При должной организации со стороны государственного управления деятельности многочисленных ведомств, участвующих в хозяйственном освоении арктических районов, вполне можно решить социальные и экологические вопросы без ущерба для наращивания производства.

Участниками экспедиции на основе сложных расчетов, сделанных в результате исследования конкретных ситуаций, было высказано мнение, что в экономическом смысле добыча природных ископаемых на Севере с каждым годом может становиться всё более рентабельной. Это связано с тем, что происходит истощение запасов, находящихся в более южных районах, развивается техническое оснащение добычи. Большие резервы таит в себе транспортное обеспечение на Крайнем Севере, на долю которого приходится 60–80 % всех затрат. Снижение этих затрат можно обеспечить решением вопроса круглогодичного плавания по Северному морскому пути за счет создания мощного ледокольного флота, а также строительством железнодорожных, автомобильных и трубопроводных путей[480].

Экспедиция сделала предложения в Госплан о формировании в Арктике в перспективе целого ряда территориально-производственных комплексов и промышленных узлов, объединенных крупной региональной программой национального значения. Отмечалось, что основа комплексного развития в Арктике уже заложена. Например, в Европейской части страны складывается Мурманский ТПК, разрабатывается проект Тимано-Печорского. Крупным территориально-производственным образованием арктической зоны считается СевероОбской ТПК – главная газодобывающая база страны. Границы его со временем будут расширяться от Уральских гор до Енисея. Крупнейшим территориально-производственным объединением является Северо-Енисейский ТПК с центром в г. Норильске. Со временем по определению участников экспедиции он может слиться с севером Якутии, где до 2000 г. предполагается дальнейшее развитие алмазодобывающей и золотосурьмяной промышленности, оловорудного горно-обогатительного комбината[481].

Крупным опорным пунктом на северо-восточном побережье СССР участники экспедиции предлагали сделать порт Тикси в устье Лены, значение которого может резко возрасти после прихода в Якутск железной дороги. Благодаря переходу к круглогодичной навигации по Северному морскому пути и наличию до Дудинки глубоководного пути, строительство предприятий в этих районах может быть организовано путем монтажа крупноблочных конструкций, производимых дешевым способом в обжитых районах страны и доставляемых на судах. Северо-Енисейский ТПК к 2000 г., предполагалось, должен охватить своей хозяйственной деятельностью огромную территорию, простирающуюся от Туруханска на юге до мыса Челюскин и архипелага Северная Земля на севере, от Мессояхи на западе до Хатанги на востоке.

Проект комплексного развития советской Арктики, разработанный под руководством академика Аганбегяна А. Г., включал одновременно решение проблем пропорционального развития производственной и социальной инфраструктур, безопасности человеческого вмешательства в природную среду и т. д. Теоретически он был оценен очень высоко, но на практике не был реализован. Государственная политика в Арктике по-прежнему основывалась на преобладании производственных приоритетов. Главное внимание участников хозяйственной деятельности сосредотачивалось на росте производственных показателей, который сопровождался не всегда выгодным и рациональным экспортом сырых продуктов. За счет углеводородов, добытых в арктических районах, в 1980-е гг. решались вопросы элементарного обеспечения населения СССР продовольствием, одеждой, обувью и другими бытовыми товарами, которые в принципе могли быть произведены в стране. По-видимому, проект экономистов в тот период несколько опережал своё время.

Мобилизационные решения на Севере в 1980-е гг. касались в основном топливно-энергетических отраслей северной экономики. Это подчеркивалось во всех официальных документах, было записано в «Основных направлениях экономического и социального развития СССР на 1981–1985 годы и на период до 1990 года», утвержденных на XXVI съезде КПСС и касающихся решения коренных, как было обозначено, народно-хозяйственных задач государства. В них обозначалось, что одной из главных экономических проблем в СССР является улучшение структуры топливно-энергетического баланса и покрытие дефицита топлива в Европейской части страны и на Урале за счет сибирских месторождений нефти и газа. Но, как показало время, это была лишь часть проблемы. В первую очередь углеводороды помогали решать проблемы дисбаланса в советской экономике, и их значительная часть уходила по экспортным поставкам за рубеж.

К концу 1980-х гг. учеными был проведен целый ряд комплексных исследований, которые показывали результативность программно-целевого решения социальных и экономических задач в районах богатых природными ресурсами и находящихся в суровых климатических условиях. Не исключались и мобилизационные методы государственного управления. Были сделаны расчеты, показывающие как необходимо организовывать и вести на этих территориях производственную деятельность с наименьшими экономическими потерями, как строить социальную и экологическую политику, доказывалось, что роль освоения Севера будет со временем только возрастать по мере истощения ресурсов в других районах страны. Даже были получены прогнозы предполагаемых темпов экономического роста на относительно далекую перспективу в интересах всего хозяйственного комплекса СССР, нуждающегося в ресурсах зоны Севера[482].

Однако все эти планы и соответственно разработанные программы были ориентированы на советскую централизованную систему управления экономикой и социумом. С переходом на рыночные основания это всё не смогло работать. Законы 1990-х гг. нарушили привычный ход событий. Исчезла мобилизующая роль центрального государственного управления, которое на севере определяло социально-экономическое развитие. Начались трудности с финансированием, снабжением, что привело к резкому спаду производства и оттоку населения, особенно квалифицированных работников.

Сейчас предпринимаются попытки возродить былое определяющее участие государства в решении хозяйственных проблем Арктики и Северного морского пути, много говорится и о необходимости возврата к мобилизационным моделям с учетом современных реалий. Многие специалисты и политики признают, что мобилизационные методы могут быть вполне востребованы в районах, богатых природными ресурсами, и при рыночной экономике. А это всё может говорить об актуальности изучения и привлечения исторического опыта мобилизационных решений в развитии экономики северных территорий России.

Глава 9. Особенности мобилизационных решений в связи с индустриальным освоением и обживанием новых районов Сибири в 1950–1980-е гг

Мобилизационность в процессах освоения и обживания всё более новых районов Сибири в 1950 –1980-е гг. была связана с необходимостью хозяйственного развития территорий СССР, богатых природными и минерально-сырьевыми ресурсами. На первое место в планах, которые намечались по этому поводу, выдвигались вопросы строительства новых энергетических и промышленных предприятий, транспортных объектов, разработки уникальных месторождений полезных ископаемых и т. п. Создание социальной инфраструктуры в малообжитых местах оказывалось по-прежнему, как и в более ранний период, не на первом месте. Хотя со временем многое менялось. Откровенное принуждение на индустриальных новостройках сменялось добровольной мобилизацией. Много говорилось о необходимости решения социальных проблем новостроек в целях закрепления там квалифицированных кадров и формирования стабильных производственных коллективов. На всех уровнях государственного и регионального управления разрабатывались специальные планы преодоления трудностей и недостатков прежних лет в индустриальном освоении новых регионов страны.

На практике же, как и в предыдущие годы, главное внимание уделялось производству, добывающим отраслям, которые получали приоритетное развитие. Для этого принимались главные мобилизационные решения. Иначе трудно было добиться результатов в короткие сроки. Эта особенность государственной политики в выше обозначенный период была отмечена тюменским историком В. П. Карповым в процессе формирования Западно-Сибирского нефтегазового комплекса, при котором «обычная» для зарубежной экономики последовательность освоения месторождений полезных ископаемых: сначала полная разведка месторождений, затем создание производственной и социальной инфраструктуры в районе нового освоения, а после этого только осуществление собственно добычи, просто могла не сработать, и была отвергнута. За основу деятельности по-прежнему принималась уже отработанная мобилизационная стратегия, которая, хотя и изменилась по форме, но сохранилась неизменной по сути. Постепенно курс жесткого управления экономикой из единого центра трансформировался в курс бесконечных «согласований» и «бюрократического торга»[483].

Период совнархозов на первый взгляд способствовал ослаблению централизации в региональном развитии СССР, усилению роли местного советского и партийного управления, которое значительно расширило своё влияние на экономическое развитие регионов. В обкомах и райкомах КПСС были образованы специальные отраслевые отделы, которые взяли на себя роль организаторов хозяйственной жизни на подведомственных территориях. Но как показывала конкретная практика проведения в жизнь принятых решений, это была лишь видимость демократизации. Единственное, что можно отметить, произошел рост бюрократических инстанций. Главные решения в процессе строительства тех или иных крупных хозяйственных объектов принимались по-прежнему в Москве: в ЦК КПСС, в Госплане СССР, Госснабе и т. д.

В 1960 –1970-е гг. практически все обкомы и крайкомы Сибири направили в центральные органы управления экономикой СССР обстоятельные докладные записки с пожеланиями о перспективном развитии производительных сил своих регионов, о разработке генеральных схем комплексного развития хозяйственных отраслей, социального строительства. Представленные материалы тщательно изучались и даже экспертировались за государственный счет. Однако реализация предлагаемых проектов на деле оказывалась крайне ограниченной[484]. Это было связано с тем, что, главные механизмы принятия решений оставались в Москве. Центральные власти оставляли за собой право окончательно определять ценность тех или иных проектов для социально-экономического развития страны.

В Сибири в 1950 –1980-е гг. на первый план выдвинулось формирование территориально-производственных комплексов (ТПК) в районах, богатых природными ресурсами. В программы их экономического развития заранее закладывались мобилизационные механизмы, которые должны были обеспечить в короткие сроки активизацию промышленного роста ранее малообжитых территорий. Главным образом они должны были сработать в целях привлечения сюда трудоспособного населения, которое будет разрабатывать месторождения полезных ископаемых, возводить крупнейшие в мире предприятия и энергетические объекты, строить новые города.

Первой по времени объявлялась реализация Ангаро-Енисейского проекта, связанная с образованием сразу нескольких крупных ТПК, которые должны были сформироваться в связи с постройкой ГЭС на Ангаре и Енисее. В 1956 г. Иркутская ГЭС вступила в эксплуатацию, в июне 1959 г. было перекрыто русло Ангары в створе Братской ГЭС. В ноябре 1961 г. пущена первая Братская гидротурбина, начато строительство более мощных Красноярской, Усть-Илимской, Саяно-Шушенской ГЭС. Энергетические объекты стали основой формирования целой системы Ангаро-Енисейских ТПК. Первым из них стал Иркутско-Черемховский комплекс энергоемких предприятий вокруг Иркутской ГЭС. В 1950 –1960-е гг. сформировался самый результативный Братско-Усть-Илимский, затем Центрально-Красноярский, Саяно-Шушенский, проектировались Канско-Ачинский, НижнеАнгарский.

В Сибири экономическая практика доказывала целесообразность комплексного подхода. Прежде всего, это выразилось в значительной экономии времени, средств и ресурсов в деле хозяйственного освоения новых территорий, а также проявлялись преимущества территориального разделения между южными и северными районами. В итоге уже в процессе формирования системы Ангаро-Енисейских ТПК проектантами были сделаны выводы, что хозяйственно освоенные и обжитые южные районы региона могут являться опорной базой для создания материально-технического и кадрового потенциала в северных. Позднее эти концептуальные решения широко применялись в освоении месторождений нефти и газа районов Крайнего Севера Сибири, помогали научно обосновывать использование здесь вахтовых методов работы.

В 1960 –1970-е гг. главным событием стало формирование ЗападноСибирского нефтегазового комплекса (ЗСНГК), которое наиболее существенно за всю историю ХХ столетия изменило значимость региона, как в хозяйственном комплексе страны, так и в мировой экономике. В 1970 –1980-е гг. мощный импульс в развитии получили восточные и северо-восточные районы Сибири в связи с развертыванием строительства Байкало-Амурской магистрали и реализацией планов хозяйственного освоения придорожной зоны, которая в силу своих суровых природных и климатических условий к концу ХХ в. имела ещё участки, не только не охваченные промышленным развитием, но и даже как следует не обжитые.

Намеченные комплексные программы должны были реализовываться в короткие сроки и все мероприятия, связанные с этим, часто носили чрезвычайный характер. Кроме того, форсирование создания сибирских ТПК ещё было связано с тем, что они органично вписывались, как в общегосударственную стратегию укрепления единого народнохозяйственного комплекса СССР, так и в политику развития регионов, которые, в конце концов, должны были выровняться с точки зрения их социально-экономического положения. Эти задачи в качестве главных обсуждались на съездах КПСС и других крупных советских форумах, попадали затем в стратегические документы, определяющие на несколько лет вперёд развитие страны.

В целом же можно констатировать, что разработка и реализация комплексных хозяйственных программ в рамках советской мобилизационной стратегии в Сибири имела большое значение для роста экономики и укрепления геополитических позиций государства. Деятельность ТПК создавала предпосылки для интенсивного социального и экономического развития региона и в целом страны, так как позволяла ей успешно конкурировать в мире и сохранять статус сверхдержавы. Посредством реализации комплексных программ в Сибири масштабно осваивались и заселялись всё более новые районы страны, строились там не только крупнейшие в мире предприятия, но и пути сообщения, населенные пункты преимущественно городского типа. Сибирское индустриальное освоение в значительной степени определяло общероссийское цивилизационное развитие в ХХ столетии.

С ТПК Сибири и в современных условиях связываются перспективы социально-экономического развития Российской Федерации. Хотя практика последних десятилетий, связанная с переходом к рынку, оказалась разрушительной для, казалось бы, проверенной временем стратегии комплексного развития, разработанной в советский период. Тем не менее, специалисты продолжают считать комплексный подход в организации производственных процессов по-прежнему актуальным. Признается, что в условиях Сибири и Дальнего Востока он наиболее эффективен, поскольку может действенно влиять на развитие, как экономической, так и социальной жизни на той или иной территории обширного региона, находящегося в неоднозначных природно-географических и климатических условиях. ТПК как форма регионального развития может быть вполне востребованной. Вместе с тем, она должна быть дополнена новыми механизмами и элементами сотрудничества, направленными на активизацию инвестиционной деятельности, торгово-экономической интеграции, решения транспортно-логистических проблем и т. п. Поэтому строятся новые планы комплексного развития в условиях уже рыночной экономики.

В 1950 –1980-е гг. в стратегии хозяйственного освоения и обживания малонаселенных районов Сибири, богатых природными ресурсами, на первый план выдвигалось производство: строительство промышленных и энергетических предприятий, транспортной инфраструктуры. Социальное строительство происходило более медленно и со временем. Поэтому изначально люди, оказавшиеся по различным причинам в районе индустриальных новостроек, оказывались заложниками этой стратегии. Практически все новостройки Сибири отличались неустроенностью жизни, по крайней мере, в начальный период создания производственной инфраструктуры, ради которой и начиналось новое строительство. Со временем, конечно, положение менялось. В новых индустриальных городах и рабочих поселках, особенно крупных, темпы социального строительства были более высокими, чем в уже давно обжитых городских центрах, но они ещё долгое время не удовлетворяли потребностей населения.

Особенности мобилизационных решений в социальной сфере индустриального строительства новых районов Сибири проявлялись в двух направлениях государственной политики. Одно из них было связано с обеспечением индустриальных новостроек и предприятий необходимыми кадрами, а другое решало проблемы их закрепления и стабилизации. Если первое направление активно отрабатывалось в 1930-е –1940-е гг. и имело большой опыт в проведении масштабных мероприятий, обеспечивающих быстрый и значительный рост кадрового потенциала на основе, как материального, так и морального стимулирования, а часто и просто принуждения. То проблемы закрепления и стабилизации кадрового потенциала были очень сложны и трудны для решения, подвергались многофакторному воздействию и требовали продуманных и последовательных действий на протяжении длительного периода. В хронологическом аспекте проведение в жизнь мобилизационных решений по названным двум направлениям могло осуществляться как последовательно, так и одновременно.

В начальный период индустриального строительства в том или ином районе Сибири большую роль играло проведение адекватной потребностям районов нового освоения миграционной политики, которая в 1950 –1980-е гг. всё в большей степени отказывалась от принудительных методов и основывалась на перераспределении трудовых ресурсов СССР между трудоизбыточными и трудонедостаточными регионами. После Всесоюзной конференции по развитию производительных сил Иркутской области, состоявшейся в 1947 г., значительно увеличился объём проектно-изыскательских работ в Ангаро-Енисейском регионе, планировалось возведение крупных индустриальных объектов. В условиях слабой заселенности северных районов Восточной Сибири, невозможно было сформировать дееспособные производственные коллективы без миграций из других регионов страны, богатых трудовыми ресурсами. В связи с возрастающими темпами научно-технического прогресса, как в строительстве, так и в планируемом производстве в районах нового промышленного освоения (РНПО), возникала острая потребность в кадрах более высокого, чем ранее, уровня общего и профессионального образования, более высокой квалификации и мотивации к труду в новых местах. Эту потребность трудно было обеспечивать насильственными методами.

К разработке новых принципов миграционной политики были подключены ученые, которые путем несложных расчетов сделали выводы, что для того, чтобы иметь в РНПО стабильные и квалифицированные кадры, необходимо создать там не просто хорошие, а лучшие условия для работы и проживания людей по сравнению с другими районами страны[485]. Главными целями миграционной политики стали рассматриваться не только задачи перераспределения трудоспособного населения в пользу восточных и северо-восточных районов, но и создания целой системы мер, способствующих заинтересованности людей поехать туда на относительно длительный период. На миграционные службы были возложены новые обязанности. Они должны были заниматься информированием желающих переселиться в РНПО Сибири, совместно с другими органами государственного управления разрабатывать систему материального и морального стимулирования миграции в Сибирь.

Существенным фактором в процессах формирования населения и индустриальных кадров являлась реальная активизация хозяйственной жизни в том или ином районе Сибири. Новое строительство привлекало людей, становилось мощным стимулом для роста населения районов, которые до начала промышленного освоения были слабозаселенными. Так, в Среднем Приангарье, где происходило формирование Братско-Усть-Илимского ТПК на 1 января 1955 г. проживало всего около 76 тыс. человек, что составляло плотность населения менее одного человека на кв. км. Ещё менее населенными были районы севера Западной Сибири до начала освоения нефтегазовых месторождений[486].

На индустриальные новостройки прибывало множество людей и не только из ближайших сел и городов, но и других регионов страны. Поэтому все РНПО Сибири в начальный период своего развития отличались значительным ростом населения. Так, население района Братско-Усть-Илимского ТПК в течение первого десятилетия (1955–1966 гг.) увеличилось с 75,8 тыс. чел. до 258,5. Население Тюменской области за 1970–1981 гг. выросло на 610 тыс. чел. Среднегодовые темпы прироста более чем в 9 раз превышали республиканские показатели и были самыми высокими в России. Ещё более они увеличились в 1980-е гг., когда началось форсирование разработки нефтяных и газовых месторождений с целью значительного увеличения добычи полезных ископаемых. Население Ямало-Ненецкого автономного округа в 1981–1985 гг. увеличилось примерно в два раза. Прирост составил более 90 тыс. человек. Если в начальный период освоения нефтегазовых месторождений Ямала доля его насчитывала лишь 5,1 % среди населения области, то к середине 1980-х гг. – 14,3 %[487]. В 1986–1987 гг. за счет северных районов Тюменская область получила самый высокий за всю историю прирост населения, который составил около 400 тыс. человек. Среднегодовые темпы прироста населения Тюменской области в 1981–1990 гг. были самыми высокими в Сибири[488].

Быстрее всего росло число жителей городов и рабочих поселков, где сосредотачивалось строительство основных промышленных или энергетических объектов. Вначале строители давали главный прирост населения, но затем с пуском в эксплуатацию основных градообразующих предприятий сюда прибывали и представители других профессий и специальностей. Начальный период рождения новых городов характеризовался самыми высокими темпами роста населения. Например, численность населения Братска с 1955 по 1965 гг. увеличилась в 12 раз, Железногорска-Илимского с 1959 по 1965 г. – в 7 раз, Усть-Илимска с 1967 по 1977 гг. в 14 раз[489].

Анализ данных Всесоюзных переписей показывает, что население Сибири и Дальнего Востока в изучаемый нами период в целом росло, но не очень высокими темпами. За 1959–1979 гг. его общий удельный вес в масштабе страны даже несколько сократился. Главный прирост населения Сибири происходил за счет районов нового промышленного освоения. Здесь темпы роста городского населения значительно превышали региональные и среднесоюзные данные. Самые высокие показатели роста городского населения были в районах интенсивного индустриального строительства и разработки месторождений полезных ископаемых. Так, в Тюменской области городское население увеличилось в 3 раза, в Ханты-Мансийском автономном округе – в 13,4 раза. В Восточной Сибири из 2,4 млн человек прироста городского населения почти половина приходилась на новые города региона[490].

Миграционная политика государства была направлена на снижение стихийности и непредсказуемости в процессах формирования населения и индустриальных кадров в РНПО Сибири. В первую очередь предпринимались попытки планомерного определения территориально-географических источников пополнения населения и трудовых коллективов. Специалистами было отмечено, что они формировались под влиянием нескольких факторов, среди которых основными являлись «факторы места», определяющие закономерности динамики населения и кадрового потенциала. Если новые поселения в местах индустриальных новостроек Сибири создавались в отдаленных районах с суровыми климатическими условиями и низкой плотностью населения, то они привлекали людей из трудоизбыточных и густонаселенных районов страны, независимо от того, где они находились, возможно, и на значительном расстоянии. При строительстве же новых городов в относительно обжитых районах, например, на юге Сибири, население их пополнялось в значительной мере за счет населения окружающего региона. Это можно сказать о формировании населения городов Дивногорска, Саяногорска, Шелехово и др. Строящиеся новые города в благоприятных для жизни районах с хорошими перспективами социально-экономического развития всегда привлекали сельское население. Иногда это превращалось в значительную проблему, так как лишало трудовых ресурсов другие отрасли района, например, сельское хозяйство, транспорт, которые также должны были служить целям формирования промышленных комплексов, обеспечения их населения продовольствием и т. п. Государство своими мобилизационными решениями пыталось противостоять таким нежелательным явлениям, привлекая трудовые ресурсы из других регионов страны, хотя и находящихся от новостроек на значительном расстоянии.

Наибольший эффект в начальный период строительства в РНПО Сибири в формировании дееспособных трудовых коллективов имел внутриведомственный обмен работниками, проживающими в различных районах страны, но производственно связанных с сибирскими промышленными и транспортными комплексами. Так, в нефтегазодобывающие районы Западной Сибири в различные периоды по времени прибывало много мигрантов из нефтегазодобывающих районов Поволжья, Северного Кавказа, Украины. В 1965 г. удельный вес рабочих и ИТР, прибывших из нефтедобывающих районов Азербайджана, Татарии, Башкирии и Поволжья составил почти 90 % всех квалифицированных работников «Главтюменьнефтегаза». В основных центрах добычи нефти Сургуте, Нижневартовске, Нефтеюганске, Игриме и др. в начальный период разработки месторождений он также достигал значительного процента общей численности трудящихся. Прибывшие имели, как правило, высокую квалификацию и значительный стаж практической работы по специальности. Они часто прибывали в составе целых бригад, которые становились основой новых трудовых коллективов, что намного ускоряло процессы их формирования[491].

В результате происходило перераспределение опытных и профессионально подготовленных кадров в рамках отраслей, что решало проблему обеспечения ими новых предприятий. Этот вывод можно подтвердить наблюдениями из истории других индустриальных новостроек Сибири, которые имели место в различное историческое время. Так, происходил обмен квалифицированными строителями при поэтапном сооружении гидроэлектростанций Ангаро-Енисейского каскада. Среди строителей углеразрезов КАТЭКа было немало выходцев из Кузбасса, которые затем в 1980-е гг. составили основу коллектива строителей Нерюнгринского разреза в Якутии и т. д.

Главные мобилизационные решения, направленные на пополнение кадрового потенциала РНПО в 1950–1980-е гг., касались в основном молодёжи. К ней были обращены все декларации в важнейших на этот счет стратегических документах государства. Особое значение придавалось так называемому общественному призыву комсомольцев и молодёжи на индустриальные новостройки СССР, за счет которого государственное управление надеялось обеспечить массовый приток рабочих кадров. Наиболее важные для государства стройки объявлялись комсомольско-молодёжными и обеспечивались всеми ресурсами в мобилизационном режиме.

В 1950-е гг. было принято несколько постановлений ЦК КПСС и Совета Министров СССР о привлечении городской молодежи на промышленные и транспортные стройки в районы Урала, Казахстана, Сибири и Дальнего Востока. Для этого предусматривалась целая система мер и льгот по трудоустройству и жизнеобеспечению желающих поехать на стройки народного хозяйства. В формировании кадров для индустриальных новостроек стали участвовать не только уполномоченные ведомствами чиновники, а вся система государственного и общественного управления, которая через механизмы пропаганды и агитации создавала соответствующий идеологический настрой. Общественно значимыми объявлялись установки молодых людей на то, что жить и работать в РНПО Сибири престижно и важно, необходимо для реализации активной жизненной позиции, выполнения гражданского долга и т. п.

Отбор в строительные комсомольско-молодежные отряды производился комсомольскими организациями по определенным критериям, среди которых главными были положительные характеристики по месту прежней работы или учебы молодых людей, наличие нужных профессий и соответствующего образования. Первый отряд комсомольцев и молодежи в количестве 4 тыс. чел., сформированный в Москве, прибыл в г. Братск в июле 1956 г. Всего посредством общественного призыва в Братскгэсстрой за 1955–1980 гг. поступило на работу 22,1 тыс. чел. или 5,8 % от общего количества принятых в этот период[492].

В 1956–1958 гг. на строительство Назаровской ГРЭС, объявленное Всесоюзной комсомольской стройкой, прибыло несколько отрядов молодых рабочих, которые составили 7-14 % от всех прибывших на стройку работников. Документы тех лет отмечали трудолюбие и высокую дисциплину рабочих, прибывших по комсомольским путевкам, и незначительную текучесть среди них[493].

Общественный призыв, как способ пополнения трудовых ресурсов и населения, наиболее значимую роль играл в суровых северных районах, когда промышленное или транспортное строительство начиналось в необжитых человеком местах. Так, большую роль комсомольские десанты сыграли в 1950-е гг. при строительстве города Норильска и в развитии Норильского промышленного района. С ликвидацией ГУЛАГа и значительным сокращением здесь контингентов заключенных после 1953 г. предприятия и стройки испытывали огромный дефицит кадров, который государство попыталось восполнить за счет молодёжи.

Весной 1955 г. руководители Всесоюзного совещания строителей призвали молодежь ехать осваивать Север. На призыв откликнулись молодые строители из Москвы, Ленинграда, Новосибирска. Уже летом этого же года в Дудинку прибыли пароходы с первыми посланцами комсомола. Всего в 1955 г. в Норильск приехали по комсомольским путевкам около 4 тыс. молодых строителей, а через год их было уже более 30 тыс.[494].

В 1950-е гг. Норильск только начинал строиться как городское поселение. Приехавшим не могли предложить, ни высокооплачиваемой работы, ни нормальной спецодежды. Их селили в старые лагерные бараки по 5–6 человек в комнате. Было нормой, что приезжающие в город врачи первое время жили при больницах, учителя – при школах. Приезжающих могли поселить в конторах, спортзалах, столовых. Кто-то просто не выдерживал и уезжал обратно, но многие оставались и составили основу населения нового свободного Норильска. Летом 1956 г. каждому молодому новоселу, прибывшему на строительство города, выдавалось в качестве подарка настоящее верблюжье одеяло, которое представляло тогда большую ценность и не только материальную. Вручение простого одеяла воспринималось как знак поощрения и оценки поступка приехавших молодых людей в северный далекий город, являющийся очень важным для страны по своему производственному потенциалу. Руководству комбината удалось «продавить» доставку в город несколько тысяч одеял через Совет Министров СССР в рамках выполнения специального государственного решения «О мерах помощи Норильску в хозяйственном и социально-культурном строительстве». Через тридцать лет норильские городские власти уже ограничивали приток населения в город. Количество желающих было гораздо больше, чем могли принять норильские предприятия[495].

В трестах Уренгойтрубопроводстрой и Севертрубопроводстрой, ведущих строительство трубопроводов на Крайнем Севере ЗСНГК, примерно пятая часть рабочих прибывала по общественному призыву. Всего за двадцатипятилетие (1966–1986 гг.) на стройки и предприятия ЗСНГК прибыло примерно 150 тыс. посланцев комсомола. Они осваивали Самотлорское нефтяное месторождение, Уренгойское и Медвежье газоконденсатные, строили нефтепроводы Усть-Балык-Омск, Нижневартовск-Альметьевск, Сургут-Полоцк, системы магистральных газопроводов Север Тюменской области – центральные районы Европейской части СССР, в том числе экспортного газопровода Уренгой-Помары-Ужгород; сооружали первую очередь Сургутской ГРЭС, Тобольского нефтехимического комбината, железнодорожной линии Тюмень-Тобольск-Сургут, Сургут-Нижневартовск. Руками молодых построены и продолжают строиться новые северные города Урай, Нефтеюганск, Ноябрьск, Мегион, Нижневартовск, Сургут, Надым, Новый Уренгой и др.[496].

При строительстве БАМа в отдельных коллективах рабочих, прибывших по путевкам комсомола, насчитывалось более 60 %. Всего за 1974–1985 гг. на строительство БАМа по общественному призыву поступило примерно 45 тыс. человек. Многие из них имели 2–3 профессии и испытали себя как строители в достаточно трудных условиях индустриальных новостроек[497].

Общественный призыв, как явление, сыгравшее существенную роль в формировании населения и кадрового потенциала РНПО, за несколько десятилетий в своем развитии претерпел значительные изменения. ЦК ВЛКСМ через систему комсомольских организаций предпринимал всевозможные попытки наиболее эффективной организации комсомольско-молодежных строительных отрядов, повышения их значимость в деле освоения новых территорий страны, при перераспределении трудовых ресурсов в связи со строительством крупных народнохозяйственных объектов. Штабы формирования комсомольско-молодежных отрядов стремились улучшить их не только количественные, но и качественные характеристики, а также повысить информированность добровольцев, желающих поехать на новое строительство, часто в отдаленные от их местожительства места с более суровыми природно-климатическими условиями. Организаторы общественных призывов стремились привлекать в конкретные комсомольско-молодежные отряды не случайных людей, желающих поехать за романтическими впечатлениями в новые места, а представителей соответствующих потребности индустриальных строек профессий, осознанно готовых к испытаниям и трудностям, которые могут ожидать их в новых местах. Для этого штабами комсомольско-молодежных строительных отрядов проводилась большая предварительная работа, иногда производилась профессиональная подготовка новых рабочих прямо на месте комплектования отрядов. В результате комсомольско-молодежные отряды представляли собой уже не сборище случайных людей, а слаженные трудовые коллективы, объединенные общими целями и по прибытии на места своего назначения способные решать необходимые производственные задачи. Данная ситуация позволяла молодым строителям быстрее адаптироваться не только на производстве, но и в новых для них населенных пунктах, оставаться здесь на длительный период, а возможно и на постоянное место жительства.

Успешному закреплению прибывших по общественному призыву людей способствовало и то, что администрации и общественные организации строек специально готовились к приему комсомольско-молодежных отрядов, стремились поместить их в лучшие производственные и бытовые условия. Адаптации способствовало и само нахождение молодых людей в отрядах, где они чувствовали поддержку и защищенность в новых жизненных условиях, социальный и психологический комфорт, имели возможности не только для интересного и значимого для себя труда, но проведения досуга, общения с друзьями и единомышленниками. Так, например, в 1974–1980 гг. в целом ряде коллективов западного участка строительства БАМ среди работников, прибывших по общественному призыву, наблюдались более низкие показатели текучести, которая составляла 23,7 %. В то время как у прибывших по свободному найму и через прочие формы комплектования рабочих кадров она была около 80 %[498].

И для других ТПК неоднократно отмечалось, что приживаемость прибывших в РНПО по комсомольским путевкам значительно выше, чем у приехавших самостоятельно или по оргнабору из трудоизбыточных областей страны[499]. Кроме того, общественный призыв, как форма пополнения населения, обеспечивал оптимальные социально-демографические характеристики новых пополнений. По данным анализа состава работников, поступающих в комсомольско-молодежных отрядах на различные стройки Сибири, можно заключить, что через общественный призыв в РНПО поступало в основном молодое, трудоспособное население, имеющее уже определенный профессиональный опыт, и образование не ниже среднего общего или средне специального. Кроме того, в составе комсомольско-молодежных отрядов находились не только юноши, но и девушки, что также было положительным явлением, так как способствовало тому, чтобы население новых городов и поселков имело более естественный состав.

В 1950–1960-е гг. значительная часть молодежных мобилизаций происходила в Советской Армии, в которой в этот период в течение нескольких лет находились весьма значительные контингенты молодых трудоспособных мужчин. Они вполне могли составить подготовленный к труду и дисциплинированный кадровый контингент. После агитационно-пропагандистской подготовки в комсомольских организациях демобилизованные воины могли поехать готовыми бригадами на индустриальные новостройки.

Этот ценный вид социального источника имел большое значение во второй половине 1950-х – начале 1960-х гг., когда в Советской Армии происходили крупные демобилизации. В промышленность и строительство поступали значительные контингенты бывших воинов. В совокупности с ежегодными демобилизациями отслуживших свой срок молодых людей народное хозяйство страны получало хорошие кадровые вливания. Бывшие воины часто уже имели полученные в армии гражданские специальности шоферов, трактористов, бульдозеристов и других нужных новостройкам профессий, быстро адаптировались и закреплялись в трудовых коллективах. Они в рамках молодёжных призывов прибывали на строительство Новосибирской, Иркутской ГЭС, Братской ГЭС. Только за пятилетие (1959–1963 гг.) на стройки Братско-Усть-Илимского ТПК их прибыло около 17 тыс. человек[500].

В 1970-е гг. численность военнослужащих и их доля среди новых поступлений индустриальных кадров районов нового промышленного освоения значительно снизилась. Так, в 1980 г. в трест «Катэкэнергострой» трудоустроилось только 41 чел. из демобилизованных воинов. Не удавалось выполнить планы набора индустриальных кадров для новостройки в Советской Армии и в последующие годы. В 1981–1983 гг. планы осуществлялись примерно на 3–4 %[501].

По-видимому, дело было в том, что социальный источник, которым являлись отслужившие в Советской Армии молодые люди, изменился количественно и качественно. Сократились сроки службы, появились возможности у бывших военнослужащих для получения высшего образования на льготных основаниях. В итоге все меньше из них шли сразу на производство, тем более в отдаленные от постоянного их места жительства районы.

По сути дела мобилизационный характер имело направление выпускников учебных заведений на предприятия и стройки РНПО Сибири. За счет выпускников различных профессиональных учебных заведений удавалось формировать кадровые контингенты специалистов и квалифицированных рабочих. Данный способ формирования кадров учитывался уже при разработке планов нового промышленного строительства в Сибири. Они, как правило, сопровождались разработкой мероприятий по созданию широкой сети профессиональных училищ, техникумов и вузов в местах нового индустриального строительства. Кроме того учитывались потребности РНПО Сибири в специалистах при распределении специалистов во всей системе профессионального образования страны. Наиболее значительные контингенты выпускников прибывали из вузов и техникумов Сибири, сеть которых в 1950–1980-е гг. постоянно росла, увеличивалось число обучающихся в них студентов, направлявшихся по окончанию учебного заведения в соответствии с законами СССР на предприятия и стройки народного хозяйства, в том числе и находящиеся в районах индустриальных новостроек. Молодые люди были социально защищены не только в связи с получением работы по специальности, но и предоставлением различных государственных гарантий и льгот в новых местах.

В итоге государственных решений мобилизационного характера в 1950–1980-е гг. в РНПО Сибири происходил не только количественный и качественный рост трудового потенциала, но и значительно увеличивалось городское население. В районах активного индустриального развития Сибири наблюдались самые высокие по стране показатели урбанизационного развития. За 1964–1985 гг. в связи с формированием Западно-Сибирского нефтегазового комплекса на территории северной части Западной Сибири появилось 15 новых городов и свыше 30 поселков городского типа. Развитие нефтегазового комплекса сопровождалось высоким приростом населения (с 1,2 млн человек в начале освоения до 3,1 млн к концу 1980-х гг.)[502]. Тюменская область стала одним из самых урбанизированных районов Западной Сибири. В 1970–1980-е гг. прирост здесь городского населения превысил аналогичные показатели Новосибирской, Томской, Омской, Кемеровской областей и Алтайского края вместе взятых.

В Восточной Сибири количество городов и городских поселений в изучаемый нами период также увеличилось под влиянием индустриального строительства. В 1950–1960-е гг. этот рост ограничивался территориями Иркутско-Черемховского и Братско-Усть-Илимского ТПК. Затем новые города и рабочие поселки стали образовываться на территориях формирования КАТЭКа и Саянского ТПК. В 1970–1980-е гг. активный рост городского населения происходил в южной части Якутии и зоне строящейся Байкало-Амурской магистрали. Всего в сибирском регионе к 1990 г. городское население составляло более 70 %[503]. Значительная часть его проживала в районах, которые в изучаемый нами период можно определить как районы нового промышленного освоения.

Приживаемость практически везде была очень слабой, особенно в начальный период развертывания строительства основных предприятий. В 1968–1969-х гг. сотрудники Института экономики и промышленного производства СО РАН провели исследование потенциальной приживаемости новоселов в районах Западно-Сибирского нефтегазового комплекса. В результате выявилось, что она невысока. Несмотря на то, что многие прибывающие на новое строительство, рассчитывали остаться здесь надолго, проникались патриотическими и романтическими настроениями, желанием принести как можно больше пользы стране и обществу. Со временем они быстро изменяли свои установки и уезжали, иногда в первые же два года по прибытию. Было подсчитано, что коэффициент потенциальной приживаемости населения, составляющий отношение числа опрошенных, намеревающихся остаться на постоянное место жительства к числу прибывших, в городах Стрежевой (Томская область), Сургут, Нефтеюганск, Нижневартовск составил примерно 30 %. Около 1/5 опрошенных на момент исследования пока не определились в своих намерениях, но, как показывала дальнейшая практика, многие из них с большой долей вероятности оказывались в числе обратных мигрантов[504].

Многочисленные социологические исследования, проведенные на предприятиях и стройках зоны БАМа в конце 1970-х – начале 1980-х гг. также выявляли слабую приживаемость новоселов. До 1/3 работников строительных организаций ежегодно покидали свои коллективы, что приносило большой урон экономике страны. На обустройство одного человека в зоне БАМа затраты достигали 18–20 тыс. руб. в год, что в 4–5 раз было выше, чем в обжитых районах страны[505].

Государство активно использовало идеологемы, призывающие советских молодых людей «по-своему делать жизнь» и работать «на благо Родины», но постепенно они переставали действовать в мобилизационных целях. В государственной политике по отношению к хозяйственному освоению всё более новых районов Сибири и Дальнего Востока приходилось в большей степени ориентироваться на интересы конкретных людей, которые всё меньше в своих действиях стремились к каким-то мало достижимым общественным идеалам.

В 1950–1960-е гг. государственные организации в РНПО Сибири всё чаще, чем ранее, связывали свои программы и практики с созданием благоприятных условий жизни и труда для населения. Этот круг проблем, направленных на закрепление и стабилизацию индустриальных кадров в Сибири всегда решался длительно и трудно, так как он носил сложный и опосредованный характер. Для населенных пунктов в зонах промышленного строительства и освоения месторождений полезных ископаемых было характерно опережающее производственное развитие и стремление к выпуску промышленной продукции. Обеспечение социальной инфраструктурой, в которую в соответствии с требованиями времени входили не только объекты социально-бытового и социокультурного предназначения, но и дороги, в целом транспортное обеспечение, информация и связь, инженерные сети городского развития, очистные сооружения, экологическая защита и т. д., рассматривалось и планировалось во вторую очередь. Хотя в стратегических намерениях признавалось, что обеспечение благоприятных условий жизни и труда в РНПО Сибири является крайне важным и необходимым для их эффективного экономического развития.

Вместе с тем сложности в развитии системы социально-бытовой и социокультурной инфраструктуры новых индустриальных поселений имели объективный характер. Они были связаны с тем, что строительство здесь нужно было начинать буквально с нуля. С началом каждого крупного индустриального строительства в Сибири практически всегда приходилось создавать заново всю совокупность жизнеобеспечения населения: строить жильё, детские, медицинские, образовательные и культурно-просветительские учреждения, предоставлять широкий круг бытовых услуг, создавать возможность рационального использования свободного времени. Кроме того, удовлетворять спрос в продуктах питания и промышленных товарах, обеспечивать транспортом, связью и другими необходимыми для жизни современного человека вещами. Всё это происходило на фоне хронического отставания развития социальной сферы многих населенных пунктов региона по сравнению с европейской частью страны. На протяжении всего ХХ столетия Сибирь со всем основанием можно было считать осваиваемой в экономическом смысле территорией, характеризующейся высокими темпами производственного развития и быстрым ростом населения, за которым не успевало решение социальных проблем.

Известно, что в годы первых пятилеток материально-бытовое и культурное обеспечение работников индустриальных новостроек откровенно считалось делом вынужденным и второстепенным. Классикой являются примеры из истории строительства Урало-Кузнецкого комбината, когда рабочие жили в ужасающих условиях, а требования каких-то материальных благ вообще считались непристойными и даже аморальными. В 1950–1980-е гг. ситуация уже была совершенно иной. В государственной политике задачи развития системы социально-бытового и культурного обеспечения населения, неуклонного повышения его уровня жизни и благосостояния объявлялись важными и необходимыми. В РНПО они ещё и оценивались в качестве главных факторов закрепления и стабилизации кадров.

Данные политические заявления содержались в важнейших государственных документах, звучали в выступлениях первых лиц государства, подтверждались научными изысканиями различного уровня.

Поэтому, казалось бы, было руководство к действию, созданию одновременно с производственным строительством в районах нового промышленного освоения социальной инфраструктуры. Для этого необходимо было закладывать соответствующие средства. Однако при распределении капитальных вложений для каждого конкретного строительства приоритет отдавался производству. Предплановые исследования при создании промышленно-производственных комплексов доказывали, что экономический результат реализации каждой программы напрямую зависел от наличия стабильных трудовых коллективов, а значит и населения. Но, тем не менее, на практике с началом строительства финансовые и прочие материальные ресурсы, необходимые для благополучного жизнеобеспечения населения в РНПО были недостаточными для оперативного решения социальных проблем. Кроме того, нередко они ещё и урезались в пользу производства на различных этапах строительства.

Особенно мало средств на развитие социальной инфраструктуры индустриального строительства выделялось в послевоенные годы. При сооружении в конце 1940-х гг. первых предприятий КАТЭКа Министерством угольной промышленности СССР данные средства вначале вообще не планировались, затем были обозначены в производственных проектах очень ограниченно. Так, в проектном задании разреза «Бородинский», составленном в 1948–1949 гг., было запланировано 12 % всех капитальных вложений на создание поселения работников угледобывающего предприятия, которые при обсуждении были сокращены до 9,2 %[506].

В этот период государство было весьма ограничено в средствах на решение социальных проблем и ситуация не могла не отразиться на развитии РНПО. Для размещения первых строителей Братской ГЭС в 1954–1955 гг. управлению «Братскгэсстрой», созданному Министерством строительства электростанций СССР, приходилось приспосабливать под жилые помещения бараки, оставленные заключенными-строителями железной дороги Тайшет-Лена. Кроме того, было установлено 300 утепленных палаток общей жилой площадью 17 тыс. кв. м, оборудовано под жилье 88 товарных вагонов общей площадью 1,5 тыс. кв. м[507]. Всё социально-бытовое и культурное обслуживание строителей осуществлялось администрацией и общественными организациями строительного управления «Братскгэсстрой». Его управление рабочего снабжения разворачивало сеть предприятий торговли и общественного питания, создавало подсобные хозяйства для обеспечения продовольствием строителей Братской ГЭС. Профсоюзные и комсомольские организации строительного Управления стремились обеспечить более или менее сносный быт и досуг строителей не только трудящимся индустриальной новостройки, но и членам их семей.

В важном для экономики страны строительстве в Приангарье участвовали и региональные партийные и советские организации. В 1956 г. Иркутским обкомом КПСС было принято постановление «О мерах по улучшению жилищных и культурно-бытовых условий рабочих на строительстве Братской ГЭС», в котором был разработан целый комплекс мероприятий, направленных на строительство в Братске жилых домов, детских и медицинских учреждений, магазинов, столовых, школ, клубов и других объектов социально-культурного назначения[508].

Вскоре были утверждены объемы жилищного и прочего городского строительства в Братске и Вихоревке, где началось строительство Коршуновского горно-обогатительного комбината. «Братскгэсстрою» поручалось наряду со строительством Братской ГЭС и других промышленных объектов, построить 600 тыс. кв. м жилой площади, 500 тыс. кв. м зданий культурно-бытового назначения, убрать из зоны затопления 238 населенных пунктов и обеспечить переезд их жителей на новое место. Строителей управления «Коршуновстрой» государственные решения обязывали не только построить рудник и обогатительную фабрику, но и город на 20 тыс. жителей, в котором по плану должно было находиться не менее 110 тыс. кв. м жилой площади, необходимое по нормам количество социально-бытовых объектов, 158 км инженерных сетей (водопровод, канализация и др.). На эти цели планировалось освоить 1375,5 млн руб.[509].

Иркутский обком КПСС развернул большую пропагандистскую и организационную работу в трудовых коллективах совместно с профсоюзными и комсомольскими организациями, призывал мобилизовать все силы и средства для активизации жилищного строительства, для устранения острого недостатка жилой площади в районах нового индустриального освоения в ближайшее десятилетие. Планировалось довести жилую площадь на одного человека в области к 1960 г. до 6 кв. м, а к 1965 г. – до 9 кв. м[510].

В годы шестой пятилетки городское строительство в РНПО Сибири развивалось на фоне усилившегося внимания государственного управления СССР к решению социальных проблем. В июле 1957 г. было принято специальное постановление ЦК КПСС и СМ СССР «О развитии жилищного строительства в СССР», в котором не только строились планы решения жилищной проблемы в стране, но и принимались меры для их реализации. В связи с чем значительно увеличивались капитальные вложения в сферу жилищного строительства, расширялось производство строительных материалов, внедрялись высокопроизводительные индустриальные методы и технологии в гражданском строительстве[511].

Основной путь решения жилищной проблемы намечался через государственное строительство новых многоэтажных и многоквартирных домов специализированными подрядными организациями. Для районов нового промышленного освоения Сибири эти принципы рассматривались как определяющие. В планы производственного строительства стало вписываться сооружение и непроизводственных объектов, среди которых важное место занимали жилые помещения. Для РНПО с привлечением ученых и инженеров-проектантов стали разрабатываться специальные градостроительные и жилищные программы, составляющие важную часть в освоенческой стратегии для того или иного района индустриального строительства. В научных дискуссиях и в государственном управлении всё более откровенно высказывалось мнение, что от своевременного жилищного и в целом социального строительства в РНПО Сибири в значительной степени зависит выполнение намечаемых хозяйственных планов.

В директивных документах советского государственного управления следование схемам районной планировки определялось обязательным, как для проектантов, так и для градостроителей. На этот счет в 1956 г. было принято даже специальное постановление ЦК КПСС и СМ СССР, где говорилось, что «проекты планировки и застройки городов и поселков в районах нового промышленного строительства, где намечается создание промышленных предприятий, связанных между собой одной системой расселения, общей сырьевой и энергетической базой, объединенной системой транспорта, дорог, инженерных сооружений и сетей, составляются на основе утвержденных схем районной планировки, разработка которых для строительства в указанных районах является обязательной.»[512].

Наиболее успешно данные намерения были реализованы в г. Ангарске, который начал строиться ещё в конце 1940-х гг. как небольшой рабочий поселок при секретном предприятии военно-оборонного комплекса. Однако, затем в связи со строительством Иркутской ГЭС и формированием Иркутско-Черемховского ТПК, планы были пересмотрены. По инициативе руководителей Иркутского СНХ Ангарск было решено строить как крупный город, рассчитанный примерно на 200 тыс. жителей. Проект разрабатывался Всесоюзным государственным проектным институтом по строительству городов (г. Москва), которым составлялась и общая схема районной планировки всего Иркутско-Черемховского ТПК. В проекте предусматривалось создание сразу несколько новых индустриальных центров, среди которых самым крупным был обозначен Ангарск[513].

Основное предприятие города Электролизнохимический комбинат смог оперативно и масштабно организовать застройку города. Значительная часть мощностей строительных организаций переориентировалась с производственного на жилищное строительство, которое велось в основном индустриальными методами с использованием уже имеющегося в стране опыта крупнопанельного домостроительства. Ангарские домостроители выезжали за ним даже в Москву и Ленинград на Полюстровский домостроительный комбинат. Индустриальные методы жилищного строительства всемерно поддерживались и пропагандировались Иркутским областным и городским комитетами КПСС, которые через партийные организации предприятий стремились внедрить их в производственную практику. В регионе был налажен выпуск необходимых для индустриального строительства материалов, стеновых блоков и деревянных конструкций, сборного железобетона и арматуры. Дома по типовым проектам не столько строились, сколько собирались из деталей заводского изготовления. Это значительно ускоряло и удешевляло строительство. В 1959 г. в Ангарске в крупнопанельном исполнении было введено около 9 тыс. кв. м жилья, в 1960 г. – около 65 тыс., а в 1961 – около 100 тыс. кв. м, что резко увеличило жилой фонд города и повысило показатели обеспеченности жильем на каждого жителя[514].

В других строящихся городах Восточной Сибири крупноблочное и панельное строительство жилья развивалось гораздо медленнее.

В Дивногорске и Братске строительные организации главное внимание уделяли выполнению планов производственного строительства, что подверглось резкой критике на зональном совещании 30–31 января 1962 г. в Иркутске по вопросам внедрения крупнопанельного строительства жилых домов в районах Восточной Сибири и Дальнего Востока. На совещании, организованном партийными и советскими учреждениями, присутствовали лучшие строители из различных регионов страны, специалисты проектных и научно-исследовательских организаций, в том числе московских и ленинградских, которые первыми начали освоение индустриальных методов.

На выставке, организованной для участников совещания, были представлены лучшие достижения в СССР в области крупнопанельного домостроения. Ведущие специалисты рассказывали об его результатах и перспективах. Более 200 участников совещания побывали в Ангарске и познакомились с опытом работы ангарских домостроителей. Это было своеобразным общественным признанием достижений сибирских строителей. Совещание способствовало развитию крупнопанельного и крупноблочного строительства жилья в Сибири и на Дальнем Востоке. К концу 1965 г. общая площадь жилого фонда в новых индустриальных центрах значительно увеличилась: в Братске и Дивногорске примерно в два раза, а в Железногорске-Илимском, где строился Коршуновский горно-обогатительный комбинат, более чем в три раза[515].

В Братске был простроен крупный завод панельного домостроения, который стал производственной базой для жилищного строительства всего Братско-Усть-Илимского ТПК. Успешной реализации жилищных программ здесь способствовало и своевременное создание специализированных строительно-монтажных управлений, которые стали наиболее рационально и квалифицированно использовать имеющиеся строительные мощности в целях повышения темпов и объемов жилищного строительства. В регионе в этот период активно создавались цементные, железобетонные, кирпичные заводы. В Ангарске появился единственный в то время на востоке страны завод керамических изделий, выпускающий различные виды облицовочной плитки, санитарно-строительный фаянс. В Братске пущен завод отопительного оборудования. Активно производились и применялись новые строительные материалы, такие как перлитобетон, зологазобетон, керамзитобетон, теплоизоляторы и отделочные материалы. Всё это вместе взятое способствовало более успешной реализации жилищных программ в РНПО Сибири, которые по сравнению с другими районами страны отличались высокими темпами строительства, но не удовлетворявшими, как бы хотелось, в короткие сроки быстро растущее население Другие меры, не связанные с государственными мобилизационными решениями, не давали такого эффекта. Например, в городах РНПО Сибири предпринимались попытки решить проблемы жилья путем возведения жилых домов хозспособом или методом «народной стройки», когда предприятие за счет внутренних ресурсов организовывало строительство для своих работников с выделением стройматериалов, механизмов и прочих ресурсов, привлекая на строительные работы своих трудящихся, нуждающихся в жилье. Только в 1958 г. методом «народной стройки» в Ангарске сверх установленных государственных планов строительства жилья было построено 120 одно-двухквартирных домов, 50 восьмиквартирных[516].

Однако, несмотря на явные положительные стороны данного вида строительства, оно было осуждено государственными контролирующими органами, которые увидели в этом самостоятельном перераспределении капитальных средств предприятий в пользу жилищного строительства, нарушение финансовой и исполнительской дисциплины. Метод «народной стройки» подвергся критике в печати, некоторые руководители за его внедрение получили административные взыскания[517].

На региональном уровне серьезным резервом в решении жилищной проблемы в РНПО Сибири в 1950-е гг. рассматривалось индивидуальное строительство, которое активно развивалось в годы шестой пятилетки. В Иркутской области в этот период индивидуальные застройщики вводили ежегодно по 200 тыс. кв. м жилой площади. Активно строились индивидуальные дома в Ангарске, Братске, Байкальске, Шелехово. В Братске в 1957 г. индивидуальные застройщики получили ссуды в размере 683,5 тыс. руб. С помощью предприятий на отведенной для индивидуальных застройщиков территории производилась планировка улиц и усадеб, осуществлялось строительство дорог, подвод электролиний, строительство магазинов. Люди с энтузиазмом строили себе дома, широко была распространена товарищеская помощь застройщиков друг другу[518].

В 1957 г. в Братске индивидуальные застройщики ввели в эксплуатацию 10 тыс. кв. м жилья, а за первое полугодие 1958 г. – 75 тыс. кв. м. В Ангарске в 1956–1960 гг. ежегодно в среднем вводилось по 1500 индивидуальных домов[519]. Это было весомым вкладом в жилищное строительство в новых городах, сглаживало здесь жилищную проблему, позволяло организовать производство продовольствия на приусадебных участках. На данном историческом этапе такая политика способствовала социально-экономическому развитию РНПО Сибири, способствовала здесь закреплению постоянного населения, а соответственно и формированию стабильных трудовых ресурсов.

Но затем данные процессы пошли на спад. Начиная с 1960 г. количество индивидуальных застройщиков в новых городах стало резко уменьшаться. Это объяснялось разными причинами, в том числе и большими трудностями, с которыми приходилось сталкиваться индивидуальным застройщикам в приобретении материалов для строительства, в найме специалистов. Местные органы власти, не имея для этого ресурсов и возможностей, не справлялись со своими задачами благоустройства районов индивидуальной застройки, в которых люди долгие годы могли жить без радио, электричества, надежного водоснабжения и т. д. Кроме того, разворот государственного жилищного строительства давал надежду на получение благоустроенных квартир. Поэтому люди перестали стремиться к самостоятельному строительству жилья. Строительство многоэтажных домов индустриальными методами в рамках решения общегосударственной программы обеспечения жильём городского населения развивалось более высокими темпами, которые позволяли быстрее решать проблему.

В Братске и Усть-Илимске, начиная со второй половины 1960-х гг., стали значительно увеличиваться темпы строительства государственного многоэтажного жилья и объектов социального назначения. На эти цели выделялось всё больше средств, хотя надо отметить, что они часто осваивались не полностью. Например, в разгар производственного строительства, связанного с пуском первых агрегатов Братской ГЭС, из 62,1 млн руб., выделенных на строительно-монтажные работы по жилищно-гражданскому строительству, было освоено только 37,2 млн руб., или 60 %. Аналогичное положение сложилось и в г. Усть-Илимске. Здесь в начале строительства Усть-Илимской ГЭС, когда население города очень быстро увеличивалось, осваивалась только половина капитальных вложений, запланированных на социальное строительство[520].

В последующие годы по окончанию строительства основных предприятий происходили существенные сдвиги в социальном строительстве в Братско-Усть-Илимском ТПК. В городах и рабочих поселках рос и благоустраивался жилой фонд, увеличивалась обеспеченность объектами социально-бытовой и культурной сферы. Однако решить проблемы жизнеобеспечения населения полностью не удавалось. И в 1980-е гг. острой оставалась жилищная проблема. На 1 января 1979 г. в очереди нуждающихся в устройстве детей в Братскгэсстрое числилось 4240 чел., на Братском алюминиевом заводе – 933, а в трудовых коллективах Усть-Илимска – 7500 чел. Фиксировались и значительные отставания в обеспечении населения больницами, школами, культурными учреждениями[521].

В процессе исследования, к сожалению, неоднократно приходилось констатировать, что, несмотря на заявления и мобилизационные решения в области создания социальной инфраструктуры, развитие её отставало от производственного. Социальные вопросы часто решались тогда, когда они приобретали уже достаточно острый и безотлагательный характер. В этом отношении показательно развитие Кузбасса, который на протяжении всего ХХ столетия был районом активного индустриального освоения. Здесь десятилетиями складывалась практика, когда вначале строились предприятия, а затем постепенно с большим напряжением решались социальные проблемы для населения. Так, в конце 1950-х – начале 1960-х гг. в Новокузнецке велось строительство крупнейшего предприятия ЗападноСибирского металлургического комбината, на котором, предполагалось, будут работать тысячи новокузнечан и привлеченных людей из других регионов страны. Однако новые жилые микрорайоны в городе планировались к сооружению с большим отставанием.

Документы, относящиеся к 1960-м гг., постоянно фиксировали на строительстве Запсиба невыполнение планов непроизводственного строительства. Рабочие-строители могли тратить по 2–2,5 часа, чтобы пообедать. Многие из них вообще не имели жилья или проживали далеко от строительства в плохих жилищно-бытовых условиях. Это являлось одной из основных причин большой текучести кадров и низкой производительности труда на строительстве. Так, в 1960 г. из 4849 человек, уволившихся из строительных управлений Запсиба, 3500 уволилось по причине отсутствия жилья и мест в детских учреждениях и только 254 человека – по причине низкой оплаты труда[522].

Решение социальных проблем постоянно являлось предметом обсуждения на совещаниях и заседаниях Кемеровского обкома КПСС, бюро Сталинского горкома. 27 февраля 1961 г. на пленуме, посвященном организации строительства Запсиба – крупнейшего в стране металлургического комбината, констатировалось, что «это вопрос в первую очередь политический и городская и областная партийные организации должны считать его главным в своей деятельности на ближайшие годы». В итоге было принято стандартное в тех условиях решение: «Обязать хозяйственных, партийных и профсоюзных руководителей предприятий города и области в первую очередь выполнять заказы для строительства комбината. Мобилизовать в распоряжение строительного управления Запсиба 300 коммунистов и 700 комсомольцев. Принять безотлагательные меры для повышения профессиональной квалификации строителей, обеспечения их высокопроизводительной техникой, совершенствовать организацию и условия труда, наладить эффективное использование техники и транспортных средств. Особое внимание уделить улучшению жилищно-бытовых условий строителей с целью сокращения текучести кадров и создания стабильных трудовых коллективов.»[523].

24 июля 1961 г. вопросу благоустройства и озеленения города Новокузнецка (в то время Сталинска) был посвящен специальный пленум горкома КПСС, где в основном докладе председателя горисполкома Фролова Т. С. отмечалось, что этот вопрос обсуждается в таком объеме впервые за всю историю города. В докладе также говорилось о необходимости создания хороших и здоровых условий для труда и жизни трудящихся, которая должна рассматриваться в качестве первоочередной задачи в деятельности партийных организаций города, а это значит, что «коммунисты должны не только стремиться повышать производственные показатели, но и бороться с травматизмом и шумом на производстве, заниматься санитарным состоянием города. Его благоустройство рассматривать не только как украшение улиц и скверов цветочками, а как создание условий, обеспечивающих в целом высокую санитарную и эстетическую культуру города и не только центра, а буквально всех районов, улиц, квартир.» На этот счет также было принято решение с указанием ответственных должностных лиц и требованиями неукоснительного выполнения[524].

С одной стороны, документы тех лет свидетельствуют, что в решении социально-экономических проблем в процессе индустриального освоения Сибири в государственной политике и её реализации на местах через партийные и советские организации сохранялись элементы «чрезвычайщины». Но с другой стороны, есть доказательства, что именно данные методы и срабатывали наиболее эффективно. Директивы и циркуляры, выражающиеся в словах «обязать», «обратить серьёзное внимание», «строго следить», «принять срочные меры», являлись одновременно, как руководством к действию для организаторов различного уровня, так и стимулом для исполнения решений, которые были нацелены на соответствующие результаты. Возможно, это в какой-то степени компенсировало отсутствие в советском обществе инициативности граждан в условиях строгой централизации государственного управления, выстроенного по вертикали, которое обеспечивало также и контроль за исполнением своих решений конкретными людьми.

В изучаемый нами период партийные и советские организации на местах, с одной стороны, должны были выполнять указания вышестоящих органов, проводить их стратегическую линию на подведомственных территориях, а с другой – отстаивать региональные интересы, не только контролировать хозяйственные структуры, принадлежащие различным ведомствам, но и добиваться реальных результатов в их деятельности. Это балансирование, как показывает наше исследование, было чрезвычайно трудным делом и не всегда срабатывало в нужном направлении. Однако приходится признавать, что высокие темпы хозяйственного развития малообжитых ранее территорий СССР, богатых природными ресурсами, достигались именно этим путем, связанным с мобилизационным импульсом, распространявшимся сверху донизу. В Сибири, особенно в её северных районах, и в настоящее время сохраняется потребность в централизованном вертикальном управлении многими социальными процессами, хотя уже система государственной власти поменялась коренным образом.

Мобилизационные методы со временем могли продемонстрировать свою успешность в решении проблем, обеспечивающих качество жизни в городах и рабочих поселках РНПО Сибири. Однако в целом решались они с большим трудом и это зависело не только от того обстоятельства, что в процессе строительства предприятий чаще всего приходилось буквально на пустом месте создавать социальную инфраструктуру поселений. Это было связано также и с хронически низким уровнем финансирования непроизводственного развития в СССР и в целом неэффективностью системы государственного управления социальным развитием страны, модернизирующей производство в короткие исторические сроки.

Социальные проблемы в СССР, как правило, решались предприятиями, которые действовали на той или иной территории и принадлежали к различным ведомствам. Последние, в свою очередь, всячески старались уйти от решения проблем, не связанных напрямую с основным производством. Партийным и советским руководителям на местах иногда годами приходилось их преодолевать, обращаясь в самые высокие государственные инстанции.

Так, много лет решался вопрос о строительстве в Новокузнецке нового водозабора и канализационного коллектора с очистными сооружениями. Потребовалось специальное постановление Совета Министров РСФСР от 14 апреля 1960 г. о необходимости строительства, к которому приступили только через два года. В результате целого ряда согласований было составлено проектное задание, но с началом строительства нового водопровода в 1962 г. Всесоюзный головной институт «Водоканалпроект», рассмотрев его более подробно, признал непригодным для осуществления потому, что имеющиеся в действительности источники воды «не позволяли реализовать его запланированную производственную мощность». Они оказались в 4 раза меньшими, чем требовалось по проекту[525].

Не удалось сразу и оперативно решить вопрос о строительстве канализации в Новокузнецке. Специалистов проектировщиков в городе, да и в ближайших городах Западной Сибири, не было. Проект, разработанный в Свердловском отделении Всесоюзного специализированного проектного института «Водоканалпроект», не учитывал местные особенности и поэтому несколько раз пересматривался в процессе стройки.

Водопровод в г. Белово в Кузбассе также проектировался в течение нескольких лет Ленинградским отделением «Водоканалпроекта». В 1954–1961 гг. им было разработано несколько вариантов, но, когда один из них, наконец, был принят к исполнению Министерством коммунального хозяйства РСФСР, оказалось, что строительство обеспечено рабочими чертежами всего лишь наполовину[526]. Таким образом, строительство водопровода в Белово затянулось ещё на несколько лет.

В Кузбассе, несмотря на большое количество решений, принятых на разных уровнях государственного управления, устойчиво сохранялись традиции: вначале строить предприятие, а потом «соцкультбыт». Так, в 1960-е гг. в г. Топки был построен цементный завод, ввод в эксплуатацию которого способствовал значительному увеличению городского населения, а затем потребовались годы на то, чтобы доказывать необходимость включения в государственные планы социально-экономического развития Кузбасса строительство новой больницы в городе, новых школ и детских садов.

Когда в 1960-е гг. в Кузбассе было принято решение о строительстве целого ряда предприятий пищевой и легкой промышленности в целях обеспечения региона основными потребительскими товарами, а женского населения рабочими местами, то совершенно не рассматривались вопросы жизнеобеспечения строителей и работников будущих производств. Хотя было ясно, что потребуется привлечение специалистов из других регионов, но, тем не менее, строительство социальных объектов не сразу включалось в планы. Так, при сооружении Кемеровского комбината шелковых тканей, Беловской трикотажной фабрики и Киселевской обувной в 1965–1968 гг. строительство жилья и зданий социально-бытового и культурного назначения в соответствующих городах не планировалось. Затем с обострением ситуации Кемеровский обком КПСС вынужден был обращаться в Министерство легкой промышленности, в Совет Министров СССР и РСФСР, обосновывать и просить предусмотреть необходимые ресурсы и финансы на социальное развитие предприятий. Секретарям обкома приходилось решать проблемы бытового обеспечения трудящихся, вести переписку с десятками ведомств, «выбивать» фонды и лимиты не только на новое строительство, но и на ремонт помещений социальной сферы, приобретение мебели и оборудования и т. д.[527].

В рамках реализации общей программы комплексного развития Кузбасса, которая была сформирована в конце 1960-х гг., было принято несколько постановлений ЦК КПСС и Совета Министров СССР, направленных на ускорение темпов социального развития региона, которое, как признавалось, сдерживает производственный рост. В постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 6 мая 1967 г. говорилось, что в Кузбассе сложилось «систематическое отставание от потребностей населения жилищного, культурно-бытового и коммунального строительства». Поэтому министерствам, работающим в регионе, вменялось в обязанность решать не только производственные задачи, но и социальные, предусматривать в планах нового производственного строительства капитальные вложения в достаточном объеме на жилищное, коммунальное и культурно-бытовое строительство. Кемеровский Обком КПСС, Облисполком, городские и районные партийные, советские, профсоюзные и комсомольские организации угольных районов и предприятий Кузбасса привлекались к выполнению данного постановления, обязывались на месте не только участвовать в реализации запланированных мероприятий, но и контролировать их выполнение. Особенно большая ответственность ложилась на партийные организации, которые должны были согласно постановлению «повышать требовательность к хозяйственным руководителям, способствовать более полному использованию резервов производства, выполнению и перевыполнению производственных заданий на базе внедрения новой техники и прогрессивной организации труда, а также стремиться к созданию лучших производственных и бытовых условий для трудящихся.»[528].

В 1964–1967 гг. на высшем государственном уровне было принято сразу несколько конкретных решений о социальном развитии Кузбасса: ускоренном строительстве детских, культурных и образовательных учреждений значительном улучшении медицинского обслуживания, снабжения трудящихся продовольствием и товарами первой необходимости, о повышении объема бытовых услуг на душу населения. В постановлениях партии и правительства СССР предусматривалось строительство в регионе школ и больниц, Домов культуры и бытового обслуживания, парниковых и тепличных хозяйств, а также рыбопроизводственных и животноводческих комплексов, птицефабрик, хлебокондитерских и молочных комбинатов. К 1970 г. намечалось ликвидировать дефицит продовольствия в регионе, увеличить объем бытовых услуг в городах в 2,5 раза, а на селе – в 3 раза[529].

Однако на практике выполнять принятые решения было непросто. Механизм реализации государственной политики часто «пробуксовывал» по объективным причинам. Намечались нужные мероприятия, под них планировались капитальные вложения, а осваивать выделенные средства на местах было некому. Так, в Кемеровской области в 1960-е гг. отсутствовали специализированные и проектные организации, которые могли бы создавать специфические предприятия сферы услуг и службы быта, современные фабрики и производства для продовольственного обеспечения. Например, тепличное и оросительное оборудование для тепличных хозяйств в Сибири в этот период вообще не производилось, практически отсутствовал опыт проектирования и строительства подобных производств.

Требовалось ещё несколько лет переписки и различных согласований, чтобы преодолеть организационные и предпроектные вопросы, которые решались исключительно на уровне первых лиц государственного управления. Так, в декабре 1966 г. первый секретарь Кемеровского обкома КПСС Ештокин А. Ф. вынужден был обращаться напрямую к Косыгину А. Н. – председателю Совета Министров СССР с просьбой об увеличении капитальных вложений в строительство общеобразовательных школ Кузбасса, так как в целом ряде населенных пунктов учащиеся занимались в три смены, а 220 школ области размещались в зданиях, находящихся в аварийном состоянии[530].

Серьезные противоречия в управлении индустриальными новостройками на региональном уровне пытались преодолеть Советы народного хозяйства в конце 1950-х – начале 1960-х гг., но это был кратковременный период и он не принес коренных изменений в финансировании и управлении социальным развитием. По-прежнему главные решения принимались централизованно в Москве и региональным властям ничего не оставалось делать, как соглашаться с установившимися правилами игры: исполнять, просить, ждать вышестоящих решений.

Создание Западно-Сибирского нефтегазового комплекса происходило в другое историческое время, когда социальное развитие в СССР не только декларировалось в качестве приоритетной задачи государственной политики, но и получило определенную финансовую и юридическую поддержку. По целому ряду постановлений и решений главных государственных органов в лице ЦК КПСС и Совета министров СССР, принятых в 1960–1970-е гг., в регионе открытых нефтегазовых месторождений планировалось значительное гражданское строительство, которое считалось важной и необходимой частью производственных проектов, учитывалось при расчетах финансирования строительства предприятий и производственных комплексов.

Начало массовой работе по формированию ЗСНГК было положено постановлением Совета Министров СССР от 4 декабря 1963 г. «Об организации подготовительных работ по промышленному освоению открытых нефтяных и газовых месторождений и о дальнейшем развитии геологоразведочных работ в Тюменской области»,[531] обязавшем руководителей совнархозов, министерств и ведомств, строительно-монтажных организаций возглавить работу по привлечению кадров для постоянной работы на предприятиях нефтяной и газовой промышленности, в геологических и строительно-монтажных организациях Тюменской области. Приказами Государственного комитета по газовой промышленности и Министерства нефтедобывающей промышленности СССР руководителям подведомственных организаций вменялось в обязанность проведение массовой разъяснительной работы среди трудящихся об огромном народнохозяйственном значении Тюменской стройки и важности участия в ней.

Для успешного комплектования трудовых коллективов и закрепления в них работников на предприятиях геологии, нефтегазовой промышленности и строительства, расположенных в северных районах Западной Сибири, были установлены более высокие районные коэффициенты к заработной плате. Большое внимание уделялось вопросам общего социального обеспечения. В 1963–1964 гг. для сооружения объектов жилищно-коммунального хозяйства и культурно-бытового назначения Совнархоз и Минстрой РСФСР в 1963–1964 гг. выделяли дополнительные фонды на поставку в Тюменскую область крупнопанельных и деревянных сборных домов, строительных материалов. В короткие сроки был решен вопрос о создании базы строительной индустрии непосредственно в нефтегазодобывающих районах: заводов крупнопанельного домостроения в Тюмени, Сургуте, Урае общей мощностью 350 тыс. кв. м жилья в год, заводов легких наполнителей, древесно-волокнистых и древесно-стружечных плит, железобетонных и столярных изделий. Местные партийные и советские органы изыскивали возможности для увеличения поставок леса, пиломатериалов, кирпича за счет внутренних ресурсов области. Уже в начале 1964 г. на новое строительство поступили 200 вагонов-домов, 70 тыс. кв. м крупнопанельного жилья, строительные материалы, машины и механизмы, прибыли отряды опытных строителей[532].

Вместе с тем, процесс разработки и реализации жилищных программ для ЗСНГК был затруднен с самого начала в связи с тем, что долгое время не удавалось определить главные научно и технически-обоснованные составляющие общей схемы развития и размещения производительных сил всего Западно-Сибирского нефтегазодобывающего района. По свидетельству первого секретаря Тюменского обкома КПСС Б. Е. Щербины, «масштабы, темпы, география добычи нефти и газа были неопределенными на всем протяжении 1960-х годов»[533]. Поэтому сложно было определить масштабы и конкретные мероприятия социального строительства в регионе.

Существенное влияние на развитие социально-культурной сферы оказало постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 11 декабря 1969 г. «О мерах по ускоренному развитию нефтедобывающей промышленности в Западной Сибири». В нем предусматривалась система мер по комплексному обустройству месторождений, значительное место уделялось и социальному развитию трудовых коллективов. Социально-бытовые объекты и жилье предполагалось строить с учетом природно-климатических особенностей, а также потребностей населения. В этом документе были сформулированы конкретные задачи для Министерства торговли СССР, которое должно было обеспечить бесперебойное снабжение ЗСНГК промышленными и продовольственными товарами. Особое внимание уделялось поставке товаров зимнего ассортимента (утепленной и валяной обуви, меховой верхней одежды). Указывалось, что крайне необходимо ускоренное развитие в зоне добычи нефти и газа общественного питания, производства местного продовольствия и соответственно в Тюменской и Томской областях расширение и интенсификация сельского хозяйства[534].

С разворотом производственного строительства в 1970-е гг., ростом объемов добычи полезных ископаемых проблемы жилищно-бытового и социокультурного обеспечения быстро растущего населения на территории ЗСНГК приобретали особую важность. На эти цели выделялась почти четвертая часть капиталовложений, ассигнованных на освоение месторождений. В базовых городах индустриального освоения региона они ещё более увеличивались. Здесь создавалась мощная база строительной индустрии, ориентированная на строительство и на Крайнем Севере, отрабатывались принципы застройки городов и рабочих поселков в специфических условиях в зоне нового освоения месторождений. В этот период основной объем жилищно-гражданского строительства в нефтегазовых районах Западной Сибири выполнялся главком «Главсибжилстрой», но отдельные объекты сооружались и другими многочисленными строительными организациями, работавшими в зоне.

В результате принятых на общегосударственном и региональном уровне решений, затраты на социальное строительство в городах и рабочих поселках ЗСНГК в годы девятой и десятой пятилеток существенно возросли, в том числе на строительство жилья и коммунальной инфраструктуры – в 3,1 раза, школ – в 2 раза, детских дошкольных учреждений – в 3, объектов здравоохранения – в 1,7 раза. Объем капиталовложений в жилищно-гражданское строительство в Ямало-Ненецком автономном округе увеличился более чем в 8 раз, в Ханты-Мансийском – в 3 раза. Особенно увеличились темпы строительства жилья и объектов социокультурной сферы на территории ЗСНГК в годы десятой пятилетки. В 1975–1980 гг. в Ханты-Мансийском и Ямало-Ненецком автономных округах, где находились основные предприятия нефтегазодобывающей промышленности, было сдано почти 3,2 млн кв. м жилья, большое количество объектов коммунального назначения, что позволило обеспечить коммунальными удобствами 80 % жилого фонда. Труженики объединения Тюменьгазпром в десятой пятилетке получили жилья в 2,5 раза больше, чем в предыдущей[535].

Быстро застраивались новые города Нефтеюганск и Нижневартовск – центры нефтедобывающей промышленности, были заложены Надым и Новый Уренгой как центры газодобывающей. Росли и благоустраивались рабочие поселки Пангоды, Белоярский, Ноябрьский, Комсомольский и др., некоторые из них со временем получили статус городов. В целом городское строительство в Тюменской области за всю историю территории не знало таких темпов и объемов. Создание ЗСНКГ дало импульс и социальному строительству на севере Томской области, где располагалось одно из первых месторождений нефти. Здесь в г. Стрежевом и рабочих поселках Александровский и Кедровый в 1970-е гг. было введено почти 4,3 млн кв. м жилья, сданы в эксплуатацию общеобразовательные школы на 49 тыс. мест, детские дошкольные учреждения на 21 тыс. мест, больницы на 1,8 тыс. коек, сотни предприятий торговли, общественного питания, бытового обслуживания[536].

В 1970–1985 гг. капиталовложения только в жилищное строительство на севере Тюменской области в главных районах нефте– и газодобычи увеличились в 40 раз, ежегодный ввод жилья в 1980-е гг. в 18 раз превысил уровень 1970 г. Средняя обеспеченность общей жилой площадью увеличилась с 7,3 кв. м на человека до 9,2. Только за 1980–1985 гг. она выросла в Лабытнангах с 8,7 до 10,7; в Новом Уренгое – с 5,0 до 8,9, в Ноябрьске – с 2,0 до 8,6 кв. м на человека[537].

Однако даже эти очень высокие темпы гражданского строительства не позволяли решить жилищную и другие социальные проблемы в нефтегазовых районах Западной Сибири. В годы двенадцатой пятилетки намечалось существенное расширение программы непроизводственного строительства в зоне ЗСНГК. Особенно возрастал объем жилищно-бытового и культурного строительства в автономных округах. Вместе с тем он в реальности не был достигнут. В 1985 г. практически по всем показателям обеспеченность объектами социальной инфраструктуры была ниже действующих в стране норм[538].

Это признавал М. С. Горбачев, будучи главой государства, когда 6 сентября 1985 г. выступал на собрании партийно-хозяйственного актива Тюменской и Томской областей. Он отмечал, что социальные вопросы развития нефтегазового комплекса решаются недопустимо медленно, а это ведет к срыву выполнения планов государства по добыче нефти и газа[539].

Надо отметить, что в 1980-е гг. в мобилизационной стратегии хозяйственного освоения РНПО Сибири наметился спад. Государственное управление постепенно стало уходить от жесткого мобилизационного контроля выполнения своих решений. Снизился эффект целевого планирования на всех уровнях. Проблемы в большей степени обсуждались, чем решались.

Не сработали и в полной мере намеченные мобилизационные меры по сооружению Байкало-Амурской магистрали и хозяйственному освоению её зоны прохождения, хотя в специальном постановлении ЦК КПСС и СМ СССР № 561 «О строительстве Байкало-Амурской железнодорожной магистрали» от 8 мая 1974 г. они оговаривались отдельными пунктами. Например, конкретно говорилось о социальной составляющей масштабного строительства, намечалось избежать на «стройке века» бараков, палаток и прочего временного некомфортного жилья, обеспечить здесь условия для труда и жизни людей по всем параметрам более высокие, чем в обжитых районах страны. Планировалось к разработке проектов социального строительства на БАМе привлечь широкий круг специалистов и научно-проектных учреждений.

Для общего научно-технического и проектного руководства в 1975 г. в системе государственного управления был организован Научный Совет по проблемам БАМ под руководством академика А. Г. Аганбегяна, который должен был разрабатывать и предлагать новые и эффективные формы для освоения северо-восточных территорий Сибири. Однако он не смог стать действенным мобилизующим органом экономического управления в зоне БАМ. Научный Совет не обладал финансами и реальной властью, в большей степени осуществлял консультативно-экспертную деятельность. Его предложения рассматривались в Госплане и Совете министров СССР, но на практике они внедрялись крайне ограниченно и не в комплексе мероприятий, которые были обозначены в рамках хозяйственного развития зоны БАМ.

Вместе с тем, многие проблемы удалось решить в чисто советском мобилизационном режиме. Так, например, в формировании и развитии социальной инфраструктуры в зоне БАМа большую роль сыграло так называемое «шефское движение», в результате которого удалось значительно ускорить городское строительство в зоне сооружаемой магистрали. Оно организовывалось в форме кампании, активно поддерживалось в средствах массовой информации, которые доносили практически до каждого советского человека лозунги типа «БАМ строит вся страна». В государственном управлении разрабатывалась программа распределения заданий по строительству городов и рабочих поселков на БАМе между различными региональными и республиканскими проектными и строительными организациями.

Это было нечто новое в системе организации крупных индустриальных строек национального значения. В результате за проектирование и строительство городов и рабочих поселков в зоне БАМ отвечали 13 союзных республик и 22 автономные, несколько областей и краев, а также крупные города СССР. Например, Москва строила Тынду, Ленинград – Северобайкальск, Горький – Могот, Новосибирск – Постышево, Башкирия – Зейск, Украина – Ургал, Белоруссия – Золотинку, Молдавия – Алонку, Грузия – Нию и т. д. Всего силами шефов на БАМе к концу 1980-х гг. был выполнен общий объем работ более чем на 600 млн руб. Только в 1974–1989 гг. построено 45 городов и поселков с общей площадью жилых домов, превышающей 1 млн. кв. м, предприятия торговли, общественного питания, школы, детские сады, учреждения здравоохранения и другие объекты социально-культурного и бытового назначения[540].

С началом строительства был создан специальный архитектурный Совет во главе с главным архитектором для координации и управления сооружением всех городов и поселков в зоне магистрали с целью создания единого художественного архитектурного стиля, хотя каждая их шефствующих республик СССР стремилась в архитектурных формах отразить и что-то своё национальное.

Не все проекты городской застройки принимались Советом к реализации. Так, проекты комплексных многоэтажных микрорайонов признаны подходящими только для крупных индустриальных и административных центров. Для небольших городов и железнодорожных поселков выбиралась более компактная малоэтажная архитектура, сочетающая в себе как городское благоустройство, так и деревенскую планировку. По мнению проектантов даже небольшие населенные пункты при железной дороге, рассчитанные на 500-1000 чел., должны иметь свою индивидуальность и полный набор социокультурных и бытовых учреждений: торговых предприятий, школ, кинотеатров, библиотек, стадионов и спортзалов, комбинатов бытового обслуживания, необходимых для комфортного проживания современного человека, эстетично вписываться в природный пейзаж.

Для суровых в климатическом отношении районов проектировался особый тип жилых домов и различных учреждений, соединенных теплыми и крытыми переходами, с закрытыми балконами, противосейсмической защитой и т. д. В домах предусматривались вместительные прихожие со специальными сушильными шкафами для обуви и верхней одежды. В 4–5 этажных домах предусматривались лифты. Архитекторы объясняли, что это не излишество, а внимание к людям, которые в тяжелой рабочей одежде и обуви после работы на улице, в условиях холодной и вьюжной погоды возвращаются домой, когда «каждый лестничный пролет дается с трудом»[541].

Специалисты, разрабатывающие жилищные программы, считали, что в РНПО Сибири, особенно находящихся на северных территориях, должны быть пересмотрены нормы обеспеченности жилой площадью. Здесь должны строиться иные жилые микрорайоны, чем в южных районах страны, чтобы компенсировать суровые природно-климатические условия, долгие полярные зимы. В обязательном порядке дома должны быть оборудованы водопроводом и канализацией, центральным отоплением и горячим водоснабжением, электроосвещением и газом, лифтовым хозяйством, мусоропроводом, телефоном, радио и телевизионной проводкой. В квартирах достаточной площади для проживания должны быть установлены современные системы вентиляции, защиты от пыли и шума и т. п. Экстремальность климата сильно увеличивает функциональную нагрузку на жилье, которое должно выполнять компенсирующую роль по отношению к природным условиям.

Однако в процессе реализации жилищных проектов это условие выполнялось крайне противоречиво. Молодежь, прибывающая на новое строительство, в лучшем случае проживала в благоустроенных общежитиях, а то и в балках, вагончиках и другом временном жилье. И это могло продолжаться достаточно долго. Несколько лет необходимо было прожить и проработать на севере, чтобы получить отдельную квартиру. Значимость жилищных условий для стабильного проживания в РНПО увеличивалась с возрастом, изменением семейного статуса, приобретением человеком более высокого образовательно-квалификационного уровня и т. п. А вместе с тем, именно такие люди и имели большую ценность для РНПО, так как они имели более значительный производственный стаж и более высокую северную квалификацию.

В целом же необходимо отметить, что в 1970–1980-е гг. в разработке и реализации жилищных программ для РНПО Сибири произошли существенные изменения. Стало больше внимания уделяться так называемой привязке к местности, сохранению природных ландшафтов, экологии поселений. Изменился и сам вид городов. Несмотря на то, что по-прежнему применялось типовое жилищное строительство, использовались проекты наиболее подходящие для того или иного РНПО, новые серии жилых домов, более качественные отделочные материалы.

В работе над проектированием городов и рабочих поселков в РНПО Сибири стали участвовать не только столичные, но и специализированные региональные организации, которые иногда создавали поистине сказочные проекты, которые на практике никогда не были реализованы. Ни одной из индустриальных строек Сибири не удалось избежать влияния так называемого «остаточного» принципа распределения капитальных вложений, когда социальная сфера оказывалась на втором плане после производственной, даже в самый начальный период строительства, когда она требовала самых больших затрат. Так, при сооружении БАМа в 1975 г. на социальное строительство было отпущено в 35 раз меньше средств, чем на производственное[542].

В государственном управлении постоянно делались попытки преодолевать данную тенденцию разными методами. Так, например, в 1980-е гг. при разработке новых технических проектов ГЭС Ангаро-Енисейского каскада и предприятий в их зоне специалисты сразу же предусматривали затраты на непроизводственное строительство. В технический проект Богучанской ГЭС были введены сметы на сооружение нового жилья, различных объектов социально-культурного и бытового назначения, на обустройство водохранилищ, транспортное обеспечение и т. п. В целом в проекте эти затраты на 20–40 % превышали обозначенные при строительстве предыдущих ГЭС. На непроизводственное строительство при сооружении Богучанской электростанции было запланировано в 2,5 раза больше средств, чем при строительстве Братской ГЭС[543].

Попытки решить производственные и социальные проблемы в РНПО Сибири, не прибегая к жестким мобилизационным мерам, предпринимались через разработку и реализацию социально-экономических планов или программ развития населенных пунктов и предприятий, обращение к трудовым коллективам и общественным организациям.

В более значительной степени чего-то удалось добиться в Норильске. Здесь Норильский Горно-металлургический комбинат в 1980-е гг. был не только специализированным предприятием мирового значения, но и, по сути дела, формой организации городской жизни. На предприятиях комбината норильчане получали не только работу, но и в целом обеспечение жизни в экстремальных природно-климатических условиях.

В структуре комбината активно действовали специальные службы и предприятия, ответственные за решение социальных проблем в северном городе. Управление «Норильскремстройуслуга» оказывало помощь норильчанам в ремонте жилья, утеплении дверей, принимало заказы на изготовление встроенной мебели по индивидуальным заказам и даже мини-стадионов на дому. В 1987 г. на каждого жителя заполярного города приходилось более 300 руб. платных услуг в год, что почти вдвое превышало общесоюзные показатели. Через специализированные подразделения Норильского горно-металлургического комбината в городе происходило обеспечение населения жильем, общественным транспортом, торговлей, медицинским и бытовым обслуживанием. Прямо в цехах предприятий комбината были оборудованы спортивные залы и оздоровительные комплексы, которыми могли бесплатно пользоваться не только работники предприятия, но и члены их семей[544].

Таким образом, можно заключить, что в 1950–1980-е гг. в РНПО Сибири были отдельные примеры успешного решения социальных проблем, но в целом в государственной политике не просматривалось единой и четко функционирующей системы обеспечения благоприятных трудовых и бытовых условий для населения в зоне индустриальных комплексов Сибири. Здесь на первом плане, как и в прежние годы, в устремлениях всех участников событий было достижение производственных показателей.

В том, что экономический интерес государства по-прежнему находился в производственной сфере, присутствовала своя логика. Создание ТПК Сибири, главным образом, мотивировалось высокой эффективностью здесь производства или добычи полезных ископаемых. В основе социальной политики с самого начала закладывался принцип усреднения, достижения нормативов, которые могли и не отражать реального положения дел. Поэтому развитие социальной инфраструктуры РНПО, изначально отстав, уже имело мало возможностей для своего полноценного существования и удовлетворения запросов населения.

После XXVII съезда КПСС развитию социальной инфраструктуры населенных пунктов РНПО стало уделяться большое внимание. По линии центральных органов государственного управления и региональных советских и партийных организаций принималось множество решений, составлялись планы конкретных мероприятий, которые должны были в короткие сроки улучшить положение дел с жизнеобеспечением населения РНПО. В связи с предполагаемым ускоренным экономическим развитием Сибири решение социальных проблем планировалось осуществлять в зависимости от трех обстоятельств: реализации региональных производственных планов, роста населения и природно-климатических условий того или иного района региона. В зависимости от каждого из названных факторов разрабатывались конкретные планы градостроительства и соответственно планировались финансовые и прочие затраты.

В этом направлении интересен опыт, приобретенный в Красноярском крае. Здесь при активном участии партийных и советских региональных организаций разрабатывались комплексные программы социально-экономического развития края, в которых важное место занимало решение социальных проблем в РНПО. Во второй половине 1980-х гг. с привлечением научных учреждений и представителей плановых органов были разработаны перспективные программы развития городов КАТЭКа, Саянского ТПК, Нижнего Приангарья. Много внимания уделялось Норильску, в котором жизненная практика в течение полувека доказала, что экономическая эффективность работы промышленного предприятия напрямую зависит от успешного функционирования всех жизнеобеспечивающих систем в городе.

С учетом климатических факторов Крайнего Севера планировалось широкое развитие мобильной инфраструктуры, включающей полевые городки, в которых обеспечивалось коммунальное, бытовое, торговое, медицинское и культурное обслуживание. Такие городки существовали и на строительстве БАМа. Положительный опыт создания и работы таких городков накоплен при строительстве трансконтинентального газопровода Уренгой-Помары-Ужгород. При его сооружении было создано 50 полевых городков, в которых проживало одновременно около 25 тыс. человек. В них работало 90 врачебных и 500 фельдшерских здравпунктов, 140 столовых, 154 магазина. Кроме того, строителей обслуживали 87 вагонов-столовых, 28 вагонов-магазинов. Полевые городки оснащались даже сборными спортивными комплексами с плавательными бассейнами и финскими банями[545].

Поиск новых форм и методов обслуживания населения, повышения качества его жизни и труда, безусловно, способствовали росту производственных успехов. Однако для РНПО Сибири данная политика имела ещё и важнейший социальный эффект, который выражался в обживании региона, в закреплении здесь населения. К сожалению, данные тенденции стали к концу 1980-х гг. постепенно принимать противоположный характер. Снижение централизованного финансирования на социальное строительство в РНПО, противоречивость общегосударственного и регионального управления постепенно снижали темпы реализации намеченных социальных планов, утрачивался строгий контроль за их выполнением. Намеченные планы на двенадцатую пятилетку для РНПО Сибири вообще по многим пунктам не были выполнены.

В условиях советской государственной системы, основанной на всеобъемлющем плановом и централизованном управлении социальным и экономическим развитием на территории, как отдельных регионов, так и всей страны, для РНПО Сибири большую мобилизационную роль играло ведомственное управление экономическим развитием, которое в определенный исторический период смогло эффективно решать задачи пионерного освоения северных районов Сибири, богатых природными ресурсами. Например, в своё время такие крупные ведомства как «Воркутауголь», «Комсеверопуть», «Главсеверопуть» обеспечили единое руководство на определенной территории при создании территориально-промышленных и транспортно-промышленных комбинатов, включая и социальную инфраструктуру.

Однако во второй половине ХХ столетия использовать этот опыт в полной мере было нельзя. Усложнились задачи хозяйственного освоения, в котором одновременно участвовали сразу десятки министерств и ведомств, в первостепенную задачу которых входило производственное строительство, а социальное уходило на второй план. Поэтому средства на него распылялись, снижалась оперативность решения многих вопросов. Отдельные ведомства с трудом можно было объединить для решения каких-то общих задач. В системе государственного управления отсутствовали организации, в чьи компетенции входило бы такое общее и централизованное управление. Для производства данная ситуация не имела большого значения, а для создания социальной инфраструктуры, особенно в начальный период разворота строительства в РНПО, была крайне важна. Специфика её формирования требовала единых действий и оперативных решений, которые не могли осуществить ни сами ведомства, ни формирующиеся органы местного управления.

Были попытки преодолеть противоречия через создание специфических управленческих и координационных организаций, научно-технических советов по реализации конкретных комплексных программ, Дирекций строящихся городов. На этот счет имеется положительный опыт. Вместе с тем, ведомственность была трудно преодолимой. Она, в условиях оперативного решения производственных проблем в РНПО Сибири, очень быстро проявляла себя в практическом решении социальных вопросов, повсеместно оставляя после себя хуторские хозяйства, когда министерства и ведомства в ускоренном режиме создавали для своих работников собственные поселения, не использовали возможности кооперации с другими отраслями на принципах долевого участия. Данная ситуация была характерна для всех РНПО Сибири, начиная со строительства Братска и Усть-Илимска и кончая городами БАМа, появившимися в 1980-е гг. Например, город Ноябрьск в Западно-Сибирском нефтегазовом районе состоял из пяти поселков, где проживали своеобразными анклавами нефтяники, газовики, строители, геологи и транспортники. Каждый поселок имел свою обособленную систему обслуживания. Жилищный фонд Ноябрьска отапливался одновременно 28 котельными[546].

Подобная тенденция к разрозненному натуральному хозяйству и ведомственной ограниченности присутствовала при решении проблем обустройства населения практически во всех районах промышленных новостроек в Сибири. Она была осуждена в Отчетном докладе ЦК КПСС XXV съезду партии ещё в 1976 г. И затем постоянно на самом высоком государственном уровне, на научно-практических конференциях и хозяйственных собраниях отмечалось, что при освоении новых районов необходимо учитывать и решать одновременно весь комплекс задач в том или ином населенном пункте. Для привлечения и закрепления квалифицированных кадров в РНПО Сибири должны обеспечиваться опережающие темпы жилищного, коммунального и культурно-бытового строительства.

На практике же каждое ведомство заботилось в первую очередь о выполнении производственных планов, не уделяя достаточного внимания вопросам создания социальной сферы. В конечном итоге это отражалось на деятельности всего хозяйственного комплекса того или иного РНПО, приводило к несвоевременной подготовке к эксплуатации производственных мощностей, их недогрузке, которая огромными потерями оборачивалась для всего народнохозяйственного комплекса страны. Большие затраты были связаны с повышенной текучестью кадров и необоснованным движением населения.

При проектировании социальной сферы в зоне БАМ в рамках деятельности Научного совета по проблемам новостройки, возглавляемом академиком А. Г. Аганбегяном, предпринимались попытки преодолеть данные несоответствия и противоречия. Но во второй половине 1980-х гг. в условиях сокращения финансирования, трудностей при разработке программы перспективного производственного развития зоны БАМ, капитальное жилье строили только для железнодорожников, которые должны постоянно жить и работать на магистрали. Для строителей предусматривались временные дома, а для эксплуатационников будущих промышленных и добывающих предприятий вообще строительство жилья и прочих объектов социальной инфраструктуры не предусматривалось.

Ведомства, участвующие в хозяйственном освоении РНПО Сибири, изначально определяли второстепенность развития социальной инфраструктуры и соответственно выделяли для неё недостаточно средств. А с другой стороны, они и не могли в должной мере организовать строительство новых поселений, так как ситуация напрямую зависела от выполнения производственных программ, которые часто менялись уже в процессе их реализации и приобретали новые акценты и направления. В результате трудно было определиться и с социальным строительством. Так, первый генеральный план г. Братска был утвержден в 1958 г. и был рассчитан на строительство города с населением 60 тыс. человек. После решения о строительстве Братского лесопромышленного комплекса, а затем Братского алюминиевого завода и последовавшего за этим значительного роста населения, планы пришлось пересматривать. Затем после строительства в городе завода отопительного оборудования и других предприятий снова последовал пересмотр планов строительства города[547].

Подобные проблемы возникали и в нефтегазовых районах Западной Сибири, в зоне строительства БАМ, где формировались высокоэффективные территориально-производственные комплексы. Везде возникали проблемы управления комплексным развитием. Ситуация на наш взгляд была порождена существующей в СССР системой государственного управления, построенной по территориально-административному и отраслевому принципу. Территориально-производственным образованиям в ней не находилось места.

В 1970–1980-е гг. постоянно дискутировались проблемы эффективного управления формированием и развитием РНПО Сибири, предлагались различные варианты разрешения противоречий в государственном управлении. Однако кардинально проблемы не решались. Региональные органы власти, заинтересованные в развитии социальной сферы новых городов, не имели достаточно рычагов для осуществления действенного контроля на своей территории. Все градообразующие предприятия, в планы которых было вписано социальное строительство, не были особенно в нем заинтересованы, выполняли в первую очередь производственные задания и имели подчинение непосредственно своим министерствам, находящимся в Москве.

В результате развитие системы социально-бытового и культурного обеспечения в РНПО Сибири не смогло стать, как определялось в научно-теоретических изысканиях и плановых документах, мощным фактором успешного формирования и стабилизации населения. Возможно, просто не хватило для этого исторического времени, ведь процессы обживания новых территорий Сибири происходили по ускоренной схеме, при жизни одного поколения людей. Вместе с тем и нельзя не отметить, что очень многое всё-таки было сделано. При мобилизующей роли государства и подвижническом устремлении населения в ранее пустынные и малоосвоенные с точки зрения хозяйственной деятельности человека районы пришла современная жизнь. Здесь сформировались не только крупнейшие в мире производственные комплексы, но и выросли новые города, которые выдержали испытание временем. Они опровергают теоретические расчеты некоторых кабинетных ученых, рассуждающих на тему о том, что России не нужно было так активно вторгаться на свои северные территории, тратиться на их обживание и освоение в ущерб для жизни последующих поколений.

Глава 10. Роль академии наук СССР и сибирского отделения в разработке и реализации стратегии развития производительных сил восточных регионов

В государственной политике России по освоению производительных сил всегда прослеживался фактор, мобилизующий ученых на выполнение важных государственных задач. Взаимосвязь стратегических устремлений, связанных с изучением производительных сил регионов, и создания системы научных учреждений на местах как результата этой политики до сих пор является слабоизученной проблемой. В главе показано, как идею изучения естественных производительных сил, порожденную самими учеными, государственная политика превратила в один из мобилизационных механизмов освоения ресурсного потенциала восточных регионов.

Мобилизационные мероприятия в российском государственном управлении имели место в годы Первой мировой войны. Эффект, полученный от их проведения, сделал социальную мобилизацию весьма привлекательной технологией, которая в отношении ученых хорошо прослеживается на примере деятельности с 1915 г. академической Комиссии по изучению естественных производительных сил (КЕПС).

Деятельность комиссии – своеобразный этап в формировании новой научно-технической политики в области изучения производительных сил. Как отмечал академик А. Г. Гранберг, в значительной мере благодаря усилиям КЕПС «была создана минерально-сырьевая база страны и выработаны научно-организационные подходы к изучению ресурсного потенциала регионов»[548]. Опыт работы КЕПС показал, что ученые могут выступать координационным центром в решении не только фундаментальных, но и прикладных проблем, касающихся изучения производительных сил страны.

В ходе мобилизационного освоения производительных сил формировалась государственная система управления наукой, возникали новые способы и формы их изучения. Процесс институционализации науки в регионах включал несколько стадий: организацию комиссий и комитетов Академии наук, экспедиционную деятельность и появление первых стационаров и станций, создание на местах секторов и отделов центральных учреждений, организацию отдельных институтов, комплексных научно-исследовательских баз и филиалов.

Формирование советской государственной политики по изучению и освоению производительных сил в 1920–1950-е гг.

После революции 1917 г. власть большевиков была заинтересована в привлечении ученых для разрешения чрезвычайных ситуаций, вызванных социальными катаклизмами. Используя государственные механизмы, в том числе и репрессивный аппарат, власть установила жесткий контроль в сфере науки. В основу государственного управления закладывался механизм мобилизации ученых на решение тех или иных задач.

Надо отметить, что советская власть довольно оперативно сформировала систему управления наукой. Государственную политику в области науки претворяли в жизнь созданные в 1917–1924 гг. отделы Наркомпроса, ВСНХ, СНК. Инициативу диалога с властями взяли на себя организаторы науки А. П. Карпинский, С. Ф. Ольденбург, А. Е. Ферсман, которые полагали, что обеспечить ученым возможность заниматься научной деятельностью – это их долг перед страной, а не перед новым правительством.

Секция Научного совета Наркомпроса во главе с Л. Г. Шапиро разработала «Положения к проекту мобилизации науки для нужд государственного строительства», которые в январе 1918 г. были переданы в Академию наук. Документ подчеркивал, что «к кругу задач мобилизуемой для нужд государственного строительства науки относится изучение естественных производительных сил страны, народнохозяйственного труда, вопросов политики народонаселения». А. Е. Ферсман, который не принимал участия в обсуждении этого документа, прислал в АН записку, в которой предлагал использовать опыт КЕПС по изучению природных производительных сил[549].

20 февраля 1918 г. экстраординарное Общее собрание РАН заявило о готовности Академии взяться «за посильную научную и теоретическую разработку отдельных задач, выдвигаемых нуждами государственного строительства, являясь при этом организующим и привлекающим ученые силы страны центром»[550].

Вскоре народный комиссар по просвещению А. В. Луначарский призвал ученых заняться прикладными проблемами в интересах народного хозяйства и дал понять, что отныне такая деятельность будет приоритетной[551].

Ученые быстро осознали, что демонстрация практической пользы от работы Академии – гарант ее выживания. В марте 1918 г. совет КЕПС подготовил записку для Наркомпроса о плане исследования природных ресурсов России. Ученые выражали готовность содействовать организации исследований в области картографии и статистики, горного дела, запасов ископаемых ресурсов, минеральных вод, племенного состава народов России[552]. Вслед за этим были отправлены дополнительные материалы: смета по всем проектируемым работам КЕПС и обоснование необходимости создания 15 коллегий по различным проблемам[553].

12 апреля 1918 г., после доклада А. В. Луначарского о привлечении ученых к решению народнохозяйственных задач, СНК РСФСР принял постановление «О работах Академии наук по изучению естественных богатств страны». Задачей ученых становилось «разрешение проблем правильного распределения в стране промышленности и наиболее рациональное использование ее хозяйственных сил». Постановление содержало пункт о финансировании работ Академии наук, направленных на изучение и использование природных ресурсов страны[554]. Это означало, что советская власть отныне будет расставлять приоритеты научной политики, сообразуясь с партийно-государственными задачами.

Постановление СНК РСФСР 1918 г. большевики рассматривали как важный этап в налаживании сотрудничества с Академией наук. В этом же году журнал «Народное хозяйство» опубликовал статью Л. Г. Шапиро «Мобилизация науки», в которой раскрыта суть политики государства по отношению к науке: большая близость к проблемам производства; коллективистские формы исследований; государственная централизация научных работ и их регуляция. Вполне естественно, что мобилизационный характер научной политики вызывал отторжение у значительной части ученых страны[555].

Из анализа работы В. И. Ленина «Набросок плана научно-технических работ» можно сделать вывод, что уже в апреле 1918 г. созрел план сделать Академию наук руководящим центром всей советской науки. Академия наук должна была представить план реорганизации промышленности и экономического подъема страны и совместно с ВСНХ разработать предложения о рациональном размещении промышленности вблизи месторождений полезных ископаемых.

В июне 1918 г. в подготовленной для СНК записке «О задачах научного строительства» КЕПС наметила план мероприятий по изучению производительных сил страны, решению задач экономико-статистического характера, исследованию различных отраслей народного хозяйства. Для осуществления этих задач ученые предлагали создать несколько институтов, отвечающих запросам практики[556]. Особо подчеркивалась необходимость организации исследований на местах.

Находясь в составе РАН, комиссия, тем не менее, обладала высокой степенью организационной и финансовой автономии. По мнению Б. И. Козлова, в период, когда мобилизационная модель управления наукой еще не сложилась окончательно, ученые КЕПС могли выстраивать систему организации науки, в центре которой был исследовательский институт, способный комплексно решать широкий круг задач в заданной области фундаментальных и прикладных наук и промышленно-производственной деятельности[557].

В начале 1920-х гг. определились основные задачи и функции КЕПС. Они включали изучение производительных сил страны, обследование их на местах, разработку методов экспериментальных исследований, сводку и описание природных богатств по отраслям и экономическим районам, объединение научных сил для изучения естественных богатств, организацию музеев, выставок, лекций[558].

Первой программой индустриального преобразования России являлся план ГОЭЛРО. В его основу были заложены научно-технические идеи и инженерные проекты, разработанные, а частично даже начавшиеся осуществляться в дореволюционные годы[559]. На новом этапе Н. Н. Колосовский обратился к идее экономического районирования, которая позволила определить основные приоритеты в развитии страны: освоение новых источников сырья и энергии в восточных районах; развитие тяжелой промышленности; создание рациональной системы территориального планирования. Проект охватывал восемь основных экономических районов. В свою очередь каждый район подразделялся на области. В Сибири было выделено пять областей: Западно-Сибирская, Кузнецко-Алтайская, Енисейская, Ленско-Ангарская, Якутская[560].

Масштабные задачи по изучению производительных сил требовали создания новых организационных структур Академии наук. В 1920 г. при КЕПС был создан Комитет порайонного описания во главе с академиком А. Е. Ферсманом. В 1921 г. создана Комиссия по научным экспедициям во главе с академиком С. Ф. Ольденбургом. В 1918–1925 гг. в составе КЕПС созданы ее Московское отделение, несколько институтов и отделов прикладной направленности. В 1926 г. организован Особый комитет по изучению союзных и автономных республик (ОКИСАР) под председательством А. Е. Ферсмана, который спустя два года преобразован в Комиссию экспедиционных исследований (КЭИ).

В середине 1920-х гг. Н. Н. Колосовский представил в Госплан СССР доклад о задачах развития Сибири и Дальнего Востока. Ведущими проектами освоения Сибири были названы создание второй угольно-металлургической базы (Урало-Кузнецкого комбината), Ангаростроя, освоения Сибирского Севера. В докладе впервые сформулирована концепция сдвига производства на восток СССР, которая отражена в первом пятилетнем плане[561].

Необходимость изучения производительных сил страны как непременное условие индустриализации страны стала мощным фактором развития сети учреждений в системе Академии наук. Необходимо отметить, что бурный рост сети учреждений происходил и в других ведомствах и наркоматах, причем темпы роста НИУ отраслевой науки в регионах намного превзошли аналогичный показатель в академической науке.

Формально признавая за Академией наук ее главную роль в организации научных исследований, партийно-государственный аппарат поставил цель – преобразовать Академию в управляемую структуру через систему идеологических, политических и экономических факторов. В 1925 г. Российская академия наук переименована во Всесоюзную и переведена из Наркомпроса в ведение СНК СССР. Началась работа по выработке ее первого Устава. С этого времени все принципиальные вопросы организации деятельности Академии наук становятся объектом пристально внимания Политбюро ЦК ВКП (б) и его комиссий.

Сами ученые рассматривали прикладные исследования как продолжение фундаментальных наук, но ни в коем случае как автономные и самостоятельные. Представители властных структур, не понимая сущности научной деятельности, считали, что фундаментальные исследования не нужны вовсе.

Устав 1927 г. означал существенное ограничение прав и свобод научного сообщества, так как содержал пункт, внесенный по настоянию Политбюро ВКП (б), о лишении ученого академического звания в случае «если его деятельность направлена явным образом во вред Союзу ССР»[562]. Возможность субъективного толкования этого пункта позволяла назвать вредителем каждого, кто по тем или иным меркам не устраивал партийно-государственные структуры.

В Уставе было закреплено название «главного научного штаба страны» – Академия наук Союза Советских Социалистических Республик. Перед учеными ставились новые задачи, в их числе – изучение естественные производительных сил и содействие их использованию[563]. В 1928 г. произошла реорганизация сети научных учреждений АН СССР, произошло «сжатие» гуманитарного блока, а в составе физико-математического отделения организованы четыре кафедры (секции) по техническим наукам, что отражало наметившуюся тенденцию на развитие прикладных дисциплин.

Предполагалось, что масштабные задачи могут быть по силам только крупным коллективам, поэтому партийно-государственные структуры декларировали курс на дальнейшее развитие научных институтов. В целом готовность властей поддержать курс на создание НИИ была воспринята учеными позитивно. Однако в этом вопросе представления ученых и власти существенно расходились.

В. И. Вернадский, Н. С. Курнаков, И. В. Павлов и другие ученые представляли научный институт как расширение личностного начала в науке и кооперацию ученых для достижения значимых результатов внутри коллектива. Советская власть видела в институте носителя новой, коллективистской идеологии. Не человек, а коллектив представлялся основной научной единицей[564], деятельность которого должна была осуществляться в соответствии с планом и контролироваться государством.

Устав 1927 г. вводил плановые начала как основу научной деятельности, причем планы Академии наук должны были утверждаться в СНК СССР. В 1928 г. председатель Госплана СССР Г. М. Кржижановский предложил Академии наук включить в первый пятилетний план развития народного хозяйства страны наиболее актуальные темы в области изучения производительных сил СССР. На специальном совещании Академия наук определила круг задач: изучать возможности использования солнечной и ветровой энергии, освоение нерудных ископаемых, соляную проблему и др.[565] Как видно из этого перечисления, Академия наук не планировала изучение производительных сил восточных регионов, считая, что с этой задачей успешно справляется КЕПС.

Необходимо подчеркнуть, что государственная политика, направленная на введение обязательного планового начала в науке, идеологизацию науки, разрешение избирать в члены Академии партийно-государственных чиновников, свертывание международного сотрудничества не могла не встретить сопротивления научного сообщества. Власть пригрозила научно-технической интеллигенции Шахтинским процессом 1928 г., вслед за этим было сфабриковано Академическое дело, организованы другие репрессивные акции, произведена замена руководящего состава Академии наук.

В 1929 г. представитель СНК СССР Н. П. Горбунов сформулировал два варианта развития событий. Либо Академия наук должна реформироваться, отойти от традиций времен царской России и превратиться в ассоциацию «главнейших научных учреждений», либо ее ожидает «самоумирание, изоляция от советской общественности»[566].

За этим заявлением последовали несколько весьма значимых акций. В 1930 г. Академия наук из СНК СССР передана в ЦИК СССР. В ее составе создана Планово-организационная комиссия во главе с академиком Н. Я. Марром в целях «методологической организационной проработки плана научно-исследовательской деятельности Академии наук и согласования его с общим планом социалистического строительства Союза ССР». В 1931 г. непременный секретарь академик А. П. Волгин уже докладывал Общему собранию АН СССР, что «в среде работников обновленной Академии… отрицание плана, исходящее из мотивов политических, нетерпимо»[567].

Мощным мобилизующим фактором в изучении производительным сил явились директивы XVI съезда ВКП (б) по созданию второй угольно-металлургической базы страны в виде Урало-Кузбасского комбината (УКК). Комиссии по УКК создавались в Госплане, ВСНХ, других структурах. Не стала исключением и Академия наук.

В ранг крупной государственной задачи была возведена Ангаро-Енисейская программа. В 1930-е гг. проблемы развития энергетики разрабатывали свыше десяти академических институтов во главе с Энергетическим институтом АН СССР. «Сибирь является страной великих рек, – подчеркивал академик Г. М. Кржижановский, – и поэтому мы вправе ожидать, что гидроэлектрическое строительство Сибири откроет новую страницу и в этой области»[568].

В планы работы Академии наук включены проблемы изучения и освоения природных ресурсов Урала, Сибири, Казахстана; исследования и освоения энергоресурсов; изучения производительных сил для рационального размещения вновь строящихся предприятий; решения проблем химизации страны; оказания помощи сельскому хозяйству[569].

В 1930 г. в результате слияния КЕПС и КЭИ образован Совет по изучению производительных сил (СОПС), в котором развернул работу Территориальный сектор в составе Европейской, Урало-Сибирской, Дальневосточной секций. Участие Академии наук в осуществлении важнейших народнохозяйственных проектов происходило через организацию экспедиционных исследований, работу различных комиссий, советов, секций, комитетов АН, проведение мероприятий в регионах (выездные сессии АН, конференции по развитию производительных сил, и т. п.), содействие деятельности местных научных сообществ и созданию территориальной сети научных учреждений.

В 1931 г. в Академии наук подготовлен проект об организации научно-исследовательских баз и станций в девяти городах страны, причем в первую очередь планировалось создать комплексные базы в Свердловске, Новосибирске, Иркутске, Хабаровске для усиления научных работ в районах нового промышленного освоения. В июле 1931 г. ЦИК СССР поддержал этот проект и принял постановление о необходимости создания комплексных баз в этих городах[570]. В октябре 1931 г. организована Комиссия по базам во главе с академиком В. Л. Комаровым. Под базой Академия наук понимала комплекс научно-исследовательских учреждений, «основное направление деятельности которых определяется потребностями мест» и из которого со временем вырастет региональное отделение Академии наук[571].

В первой половине 1930-х гг. Академия наук организовала несколько выездных сессий в различных районах страны, доказывая, что академики лично вникают в проблемы организации изучения производительных сил на местах. Однако это не помогло ученым сохранить остатки автономии академического сообщества.

Постановления 1933–1934 гг. о переходе АН СССР в непосредственное ведение СНК СССР и переводе ее в Москву «в целях дальнейшего приближения всей работы Академии наук к научному обслуживанию социалистического строительства»[572] отразили тенденцию к централизации всех сфер государственной, политической, хозяйственной и культурной жизни страны, включая науку. Одной из причин мобилизации науки на решение задач практики являлась необходимость научного сопровождения процессов индустриализации.

Власти взяли курс на создание институтов технического профиля и инвестировали значительные средства в их развитие. В составе ЦК ВКП (б) создан Отдел науки, научно-технических изобретений и открытий во главе с К. Я. Бауманом. В 1935 г. в Академии наук организовано Отделение технических наук. Немалая часть фундаментальных исследований Академии наук была ориентирована на решение технических и прикладных проблем, а ее межведомственные комиссии и комитеты выступали координирующими центрами научных исследований практически по всем отраслям народного хозяйства.

Можно сделать вывод, что в 20-е, а особенно в 30-е гг. XX в. произошло формирование системы учреждений, призванных обеспечить научно-технологическую составляющую модернизационных процессов в стране[573]. Неотъемлемой частью этих процессов являлась необходимость укрепления обороноспособности страны.

Таким образом, на протяжении первых десятилетий советской власти была сформирована мобилизационная модель участия академической науки в решении задач индустриального и промышленного освоения восточных регионов страны и модернизации общества в целом. Такая модель позволяла концентрировать ресурсы на крупных проектах и осуществлять их за относительно короткие сроки.

Формированию государственной мобилизационной политики по отношению к ученым способствовали подготовка плана ГОЭЛРО, довоенных пятилетних планов развития народного хозяйства СССР. Наиболее значимыми проектами в освоении восточных регионов в 1920–1930-е гг. являлись изучение производительных сил Северо-Востока России, дальнейшее строительство Транссибирской магистрали, развитие угольно-металлургической базы Сибири (УралоКузнецкий комбинат), развитие энергетики Сибири (Ангаро-Енисейская программа) и др.

Организация исследований по изучению производительных сил соответствовала мобилизационным требованиям расширяющейся экономики на стадии индустриализации с преобладанием экстенсивных факторов роста. Выводы ученых Академии наук о необходимости создания сети комплексных научных учреждений на местах как условия реализации государственной политики по изучению естественных производительных сил не смогли воплотиться в жизнь в силу целого ряда причин – нехватки финансов, квалифицированных кадров и т. п. Однако без организации экспедиционной деятельности Академии наук, КЕПС и СОПС не удалось бы освоить ресурсный потенциал восточных регионов, который сыграл решающую роль в деле победы СССР в Великой Отечественной войне.

С началом войны в составе Государственного Комитета Обороны (ГКО) появился пост уполномоченного по науке во главе с председателем Всесоюзного комитета по делам высшей школы (ВКВШ) С. В. Кафтановым. При нем создан Научно-технический совет по координации научных работ – центр, аккумулирующий наиболее ценные инновации оборонного значения для внедрения их в промышленность. В мае 1942 г. для более четкой координации работы учреждений науки и образования создан Отдел науки ЦК ВКП (б). Важная роль в организации работ оборонного значения принадлежала также СНК СССР, Госплану СССР, АН СССР, ВКВШ, отраслевым наркоматам. Ведущая роль в координации научных исследований отводилась Академии наук СССР.

Президиум АН СССР обязал все учреждения страны перестроить тематику НИР с учетом оборонных нужд, ускорить завершение исследований, результаты которых можно было немедленно применить в военных целях. В качестве приоритетных определялись следующие научные направления: разработка проблем оборонного характера, включая усовершенствование военной техники; помощь промышленности для оптимизации производства военной продукции; мобилизация местных сырьевых ресурсов[574].

В 1941 г. создана Комиссия Академии наук по мобилизации ресурсов Урала на нужды обороны страны во главе с академиком В. Л. Комаровым, с 1942 г. ее географические рамки расширились, она стала называться Комиссией АН СССР по мобилизации ресурсов Урала, Западной Сибири и Казахстана на нужды обороны страны. В своей деятельности она использовала довоенный опыт КЕПС и СОПС и результаты их экспедиций по разведке и описанию месторождений этих регионов. Необходимость интенсивного комплексного изучения производительных сил в условиях войны привела к созданию первого филиала Академии наук в Сибири.

Деятельность Академии наук по освоению ресурсного потенциала и развитию производительных сил Урала, Сибири, Дальнего Востока в годы войны стала тем фундаментом, на основе которого в послевоенные годы развернулось дальнейшее индустриальное освоение восточных районов. Стремление приблизить научную базу к объектам изучения позднее воплотилось в создании других филиалов АН СССР на востоке страны.

В послевоенное десятилетие мировое сообщество вступило в позднеиндустриальную фазу модернизации, которая предполагала существенное усиление роли науки в технико-экономическом прогрессе. Под руководством президента академика С. И. Вавилова Академия наук наряду с развитием фундаментальных исследований активно включилась в решение практических задач, стоявших перед страной. В эти задачи входило восстановление и развитие индустриального потенциала на основе дальнейшего освоения производительных сил восточных районов, конверсия военных отраслей, укрепление обороноспособности страны на основе разработки новейших образцов техники.

Практически все конкретные научно-технические проблемы, связанные с созданием новой техники, в 1946 г. сосредоточились в Совете министров СССР, в Первом главном управлении (ПГУ) во главе с Л. П. Берией. Политбюро ЦК ВКП (б) по-прежнему контролировало вопросы с назначением руководства Академии наук, академическими выборами и международными научными связями[575].

С начала 1950-х гг. СССР поставил цель достичь паритета в военной сфере и в кратчайшие сроки мобилизовать ресурсы на развитие атомной индустрии, ракетостроения, радиоэлектронной промышленности. При этом был взят курс на создание оборонных научно-производственных комплексов в европейской части страны и на Урале.

Политика, направленная на развитие современного научно-технического потенциала страны и необходимость децентрализации научных учреждений, прослеживается в решениях июльского (1955 г.), декабрьского (1956 г.), февральского (1957 г.) пленумов ЦК КПСС. В них подчеркивалась необходимость перемещения части НИИ из центра на восток, к местам соответствующих отраслей промышленности.

XX съезд КПСС одобрил курс на мобилизацию природных ресурсов восточных регионов – необходимого условия развития производительных сил страны и перехода народного хозяйства на более высокий уровень технического прогресса[576].

Реализация широкомасштабных проектов не могла осуществиться без активного участия Академии наук СССР. В послевоенное десятилетие укрепилась ее материальная и кадровая база, увеличились темпы подготовки кадров по физико-математическим наукам и новым специальностям в области кибернетики, вычислительной и полупроводниковой техники. Однако периферию этот процесс затронул минимально: к примеру, в области физики было создано только два института – в Красноярске (1956 г.) и Новосибирске (1957 г.).

Концентрация значительной части научного потенциала в европейской части страны не соответствовала политике государства, направленной на дальнейшее индустриальное развитие восточных районов. Поэтому руководители АН СССР, при поддержке властных структур регионов, последовательно проводили линию на создание комплексных учреждений на местах.

Процесс «филиализации» и децентрализации науки СССР принял всеобщий и устойчивый характер. Результатом целенаправленного изучения естественных производительных сил страны в первой половине XX в. явилось создание филиалов АН СССР. В 1957 г. из 12 филиалов пять работали в восточных регионах – на Урале, в Западной Сибири и Восточной Сибири, на Дальнем Востоке и в Якутии.

Ученые-организаторы, которые приняли участие в реализации крупных проектов оборонного значения и научились комплексно решать проблему сочетания фундаментальных и прикладных исследований и внедрения инноваций, понимали необходимость перемен в организации советской науки. Они предлагали для решения задач ускоренного освоения восточной макрозоны страны организовать комплексные научные центры на всей территории Сибири и Дальнего Востока. Естественно, что предпочтение было отдано тем городам, в которых действовали филиалы Академии наук СССР.

Обоснование стратегии изучения и освоения производительных сил Западной Сибири в 1920–1950-е гг.

В начале 1920-х гг. местная общественность приняла активное участие в обсуждении перспектив и проблем развития региона в связи с объявленными планами форсированной индустриализации Сибири. Представления об индустриальном освоении региона аккумулировала Сибирская плановая комиссия, которая объединяла в основном профессоров томских вузов. Томские специалисты считали, что индустриальное строительство в Сибири может носить не сплошной, а очаговый характер. В этом они смыкались с мнениями местных представителей Госплана, полагающих, что перспективы Сибирского региона следует связывать не с промышленным, а с сельскохозяйственным производством. Эти вопросы обсуждались на I Всесоюзном совещании плановых работников[577].

В 1925 г. в Новосибирске создано «Общество по изучению производительных сил Сибири», которое выступило инициатором проведения Первого Сибирского краевого научно-исследовательского съезда в декабре 1926 г. Участники съезда обсуждали проблемы изучения и развития производительных сил на секциях: Недра (изучение и использование полезных ископаемых Сибири); Поверхность (энергетические ресурсы и их использование); Связь (состояние и перспективы развития транспорта); Человек (изучение населения Сибири, его истории и культуры); Музейно-архивной секции[578].

Председатель Сибирского отделения Геолкома профессор М. А. Усов подчеркивал, что для эффективной научной работы необходимо объединение государственных, хозяйственных, общественных сил и частных обществ. (Эта идея ранее неоднократно высказывалась также академиком В. И. Вернадским). Томский профессор Б. П. Вейнберг настаивал на создании специальных НИИ по изучению производительных сил, так как вузы не в состоянии выполнить эту работу в полном объеме[579].

Мобилизационные меры государства для выполнения Урало-Кузнецкой программы, которая предусматривала формирование на востоке страны отраслей цветной и черной металлургии, а также угольной, химической и машиностроительной промышленности, требовали адекватной реакции академического сообщества. В 1930 г. в Академии наук была создана комиссия по изучению Сибири во главе с академиком А. Е. Ферсманом, получившая название Сибирской.

В 1931 г. А. Е. Ферсман решил лично провести мониторинг имеющегося научного потенциала на местах, определения направлений дальнейшего изучения производительных сил в конкретных регионах, состояния ресурсной базы для реализации проекта УКК. После поездки он представил впечатляющий отчет о проделанной работе[580]. А. Е. Ферсман встретился не только с учеными, но и руководителями властных структур Урала, Западной и Восточной Сибири. Был сделан вывод, что именно комплексные учреждения АН СССР должны играть ведущую роль в организации исследований производительных сил в регионах.

К проблемам изучения УКК активно подключился СОПС. В 1933 г. в его составе организована Комиссия по Урало-Кузнецкому комбинату под руководством академика А. П. Карпинского. Ее задачей стала разработка проблем развития УКК и координация работ, выполняемых в Академии наук и в других ведомствах, организация экспедиций[581].

Экспедиции СОПС действовали на территориях, где предполагалось активное промышленное освоение. В 1930-е гг. поисками полезных ископаемых занимались отряды различных экспедиций. Это Алтайско-Кузнецкая петрографо-геохимическая, Кузбасская геофизическая, Кулундинская, Ойротская комплексная и другие экспедиции. Во второй половине 1930-х гг. количество экспедиций на территории Сибири сократилось и составляло чуть более 20 % от общего числа[582]. Поэтому характер их работы приобретал комплексный характер – в составе отрядов работали геохимики, биологи, гидрологи, другие специалисты.

В Академии наук отчетливо осознавали, что силами экспедиций невозможно решить стремительно разраставшийся объем задач в деле изучения производительных сил. В ходе обсуждения проекта комплексных баз на местах выяснилось, что местная общественность отдает предпочтение такой форме организации научных исследований как филиал. Контуры Новосибирского филиала определились в ходе переписки руководства Академии наук и Западно-Сибирского Крайисполкома. На филиал предполагалось возложить организацию научных исследований в интересах региона, изучение производительных сил края, в первую очередь тех полезных ископаемых, которые составляли ресурсную базу для УКК (этим изначально определялся ресурсоведческий профиль учреждений), координацию всех проводящихся на местах исследований.

Рубежным в отношении организации изучения естественных производительных сил и развития сети территориальных учреждений Западной Сибири следует считать 1932 г., когда состоялась чрезвычайная выездная сессия Академии наук на Урале и в Западной Сибири. Главными центрами ее проведения были определены Свердловск и Новосибирск, но при этом группы из ведущих ученых Академии (бригады) должны были побывать в других промышленных городах. В Западной Сибири такими городами стали Томск, Омск, Кемерово, Сталинск (Новокузнецк) и Прокопьевск[583].

Для руководства АН СССР выездная сессия имела принципиальное значение. Академии наук важно было показать, что в Урало-Кузбасской программе она не намерена дублировать работу отраслевых НИИ, а намерена проводить и координировать работы комплексного, междисциплинарного характера. Другой задачей ученых являлось предостережение местных властей от переоценки возможностей Академии наук в деле создания новых академических НИИ[584].

На сессии в Новосибирске выступления участников звучали на четырех секциях: химической, химического использования растительного сырья, геологической и сельскохозяйственной. Значительный интерес вызвали доклады: А. Е. Ферсмана – «Ископаемые Западной Сибири в свете геохимии»; А. А. Чернышева – «Электроэнергетические проблемы Урало-Кузбасского комбината»; И. П. Бардина – «О путях развития черной металлургии в Западной Сибири» и др.

В заключительной речи секретаря Академии наук В. П. Волгина отмечалось, что настала пора «перейти от прежних методов экспедиционной работы к методу работы стационарному». Участники сессии приняли решение открыть в Новосибирске филиал Академии наук в составе нескольких институтов, а также организовать научно-исследовательские станции в Кулунде и Абакане[585]. Как показали дальнейшие события, проекты по созданию баз и филиалов АН СССР в Сибири в 1930-е гг. реализовать не удалось[586].

Благодаря мобилизационным механизмам план по реализации Урало-Кузнецкой программы воплотился в жизнь. В 1930-е гг. были введены в эксплуатацию не только Кузнецкий металлургический комбинат, но и около 50 угольных шахт и штолен[587]. В результате создания УКК была в основном достигнута стратегическая цель, связанная с обеспечением индустриальной основы развития экономики Урала и Сибири. Индустриальная база этих регионов стала основной площадкой для организации оборонной промышленности в годы Великой Отечественной войны.

В условиях военного времени восточные регионы СССР объективно превратились в главную экономическую зону страны. Из прифронтовых районов были эвакуированы десятки научных учреждений, вузов, музеев, архивов, библиотек, театров, которые оказали значительное влияние на развитие науки и культуры восточных регионов. Эвакуированные учреждения разместились в основном в Западной Сибири.

Комиссия АН СССР по мобилизации ресурсов Урала, Западной Сибири и Казахстана на нужды обороны страны курировала основные отрасли народнохозяйственного комплекса: металлургическую, угольную, лесную, химическую, строительную, энергетику, водообеспечение, транспорт, сельское хозяйство. В руководящий состав бюро комиссии входили известные ученые: И. П. Бардин, Э.В Брицке, А. А. Байков, С. Г. Струмилин. Членами бюро являлись В. Н. Образцов, Н. В. Цицин, Д. М. Чижиков, В. И. Вейц, А. Е. Пробст, Р. Л. Певзнер, ученый секретарь В. М. Гальперин. Кроме институтов Академии наук, к ее работам были привлечены около 60 местных и эвакуированных научных учреждений и промышленных предприятий. В работе комиссии приняли участие свыше 600 чел[588].

Основная задача Комиссии АН СССР заключалась в создании условий для максимального использования местных ресурсов и увеличения выпуска военной продукции, а главным направлением работы стало изучение новых ресурсов стратегического сырья. Для выполнения конкретных задач формировались временные исследовательские коллективы – комплексные бригады. В составе бригад десятки выдающихся ученых направлялись на заводы, фабрики, электростанции, спускались в шахты и рудники, вели поиски и разведку полезных ископаемых[589].

Работа Комиссии АН СССР на территории Западной Сибири наиболее активно протекала в 1942–1943 гг. Она опиралась на потенциал вузов и региональных НИУ, эвакуированных в Сибирь научных коллективов. Проводником решений Комиссии АН СССР на местах выступали комитеты ученых Томска, Новосибирска, Омска, Кемерово, Прокопьевска, Сталинска (Новокузнецка). В составе комитетов были созданы секции транспорта, энергетики, металлургии и металлообработки, химии, геологии, и т. п. Руководителями комитетов ученых, как правило, были профессора местных вузов.

Своеобразным «штабом» томских ученых стала лабораторная база Сибирского физико-технического института при ТГУ. Довоенные разработки под руководством профессора В. Д. Кузнецова стали основой для внедрения инноваций на предприятиях машиностроения и металлообработки. Комитет ученых г. Новосибирска во главе с академиком С. А. Чаплыгиным содействовал организации аэродинамической базы для нужд обороны страны. Аэродинамическая лаборатория ЦАГИ стала первой ячейкой организованного в 1946 г. СибНИА.

Совместными усилиями ученых из центральных учреждений страны и сибирских ученых удалось решать проблемы оборонного значения в сжатые сроки. Бригада Комиссии АН СССР по главе с Н. Н. Колосовским совместно с преподавателями транспортных вузов Томска и Новосибирска разработала оптимальную транспортную схему для железных дорог региона. Бригада Комиссии АН СССР под руководством чл. – корр. АН СССР В. И. Вейца при участии профессоров сибирских вузов И. Н. Бутакова, В. К. Щербакова и др. разработала рекомендации по расширению Кузнецкой и Новосибирской энергосистем, оказала помощь при прокладке новых линий электропередач.

Решением проблем металлургии занималась бригада Комиссии АН СССР во главе с академиком И. П. Бардиным. При опоре, в основном, на томских ученых составлена карта прогнозов по редким металлам Кузнецкого Алатау, приняты меры по скорейшему расширению полиметаллической базы Рудного Алтая. Член Комитета ученых профессор Ю. В. Грдина возглавил экспертно-консультативную помощь КМК и оборонным заводам.

Объектом особого внимания ученых являлся Кузбасс – основная угледобывающая база страны. Комплексная бригада во главе с академиком А. А. Скочинским при участии ученых А. Е. Пробста, А. П. Судоплатова, В. И. Белова, Н. А. Чинакала и др. оптимизировала работу шахт по увеличению добычи угля. Решающее значение имело применение технологии профессора Н. А. Чинакала, которая давала возможность без закладки новых шахт повысить добычу угля в 4–5 раз.

В формирование ресурсной базы значительный вклад внесли профессора-геологи томских вузов. Ф. Н. Шахов руководил поисковыми работами золота в Горной Шории, Ю. А. Кузнецов открыл на Алтае крупное месторождение золота, сразу сданное в эксплуатацию. В. А. Кузнецов обосновал закономерности образования и размещения месторождений Алтае-Саянской рудной провинции, исследовал тектонику Западной Тувы. Коллектив во главе с профессором М. К. Коровиным выявлял перспективы нефтегазоносности Западной Сибири и определял области для добычи нефти и газа.

Томские ученые Н. В. Вершинин, В. В. Ревердатто, Д. Д. Яблоков и др. внесли большой вклад в изучение новых лекарственных растений Сибири и внедрению лекарственных препаратов в военно-полевых условиях.

Результативность практического использования научных разработок стала весомым аргументом в пользу создания первого академического центра в Западной Сибири. Однако вопрос о том, в каком городе должен находиться центр, вызвал дискуссии. Профессора старейших томских вузов еще до войны разработали проект Сибирского филиала и надеялись, что он будет создан в Томске. В 1943 г. документы, обосновывающее это мнение, были направлены в СНК СССР и Отдел науки ЦК ВКП (б)[590]. Президиум АН СССР поддержал проект Новосибирского облисполкома и обкома ВКП (б), в котором разъяснялась «абсолютная необходимость и полная возможность» организации филиала АН СССР в Новосибирске[591]. Центральная власть отдала предпочтение Новосибирску, и объяснялось это тем обстоятельством, что в годы войны геополитическая роль города необычайно возросла.

Перед первым академическим центром ставилась задача комплексной разработки проблем, связанных с освоением природных ресурсов и наращиванием темпов индустриализации Западной Сибири. К этому времени Комиссия АН СССР под руководством академика В. Л. Комарова уже завершала свою работу, и филиал, по мнению ведущих ученых, мог продолжить ее дело по изучению производительных сил региона в послевоенный период[592].

21 октября 1943 г. СНК СССР постановил организовать в Новосибирске Западно-Сибирский филиал (ЗСФ) Академии наук. 8 февраля 1944 г. Президиум АН принял постановление «Об организации Западно-Сибирского филиала АН СССР» в составе четырех институтов: Транспортно-энергетического; Химико-металлургического; Горногеологического; Медико-биологического. Первым руководителем филиала был назначен академик А. А. Скочинский[593].

Важнейшие научные проблемы ЗСФ АН СССР были сформулированы следующим образом: изучение ископаемых богатств Западной Сибири, с целью подготовки и расширения сырьевой базы черной и цветной металлургии; создание эффективных способов добычи полезных ископаемых и разработка новых технологических процессов извлечения металлов; разработка научных основ некоторых отраслей химической промышленности (углехимии, органического синтеза); изыскание путей и способов наиболее целесообразного использования громадных энергетических ресурсов и развития транспортных связей; изучение растительных богатств Западной Сибири и ее животного мира[594].

Хотя направления исследований филиала в значительной степени определялись экстремальными условиями военного времени, можно утверждать, что они отразили ведущие тенденции в области изучения естественных производительных сил[595]. На филиал возлагались задачи изучения и освоения природных ресурсов Западной Сибири, внедрения в практику достижений науки и техники. Для выполнения этих задач филиал был обязан координировать свою деятельность с другими ведомствами, а для консультаций привлекать институты Академии наук. В сферу влияния филиала включались Алтайский и Красноярский края, Кемеровская, Новосибирская, Омская, Томская и Тюменская области.

За 15 лет своей деятельности Западно-Сибирский филиал вырос в крупный научный центр и по ряду научных направлений координировал исследования во всей Академии наук. Президент АН СССР А. Н. Несмеянов отмечал, что эффективность исследований филиала в области горного дела оправдала все затраты Академии наук на организацию деятельности остальных филиалов[596].

В 1957 г. в составе ЗСФ находились шесть институтов (Транспортно-энергетический, Радиофизики и электроники, Геологии, Горного дела, Химико-металлургический, Биологический), два отдела (экономических исследований и механизации сельского хозяйства) и Ботанический сад. Общая численность работающих составила 905 чел, в том числе научных сотрудников – 355[597].

Институты ЗСФ: Биологический (ныне Систематики и экологии животных), Химико-металлургический (ныне Химии твердого тела и механохимии), Горного дела, Центральный сибирский ботанический сад сохранили самостоятельный статус и получили возможности для более динамичного развития в Сибирском отделении АН СССР. В 1959 г. ЗСФ был упразднен как организационная структура. Все институты филиала вошли в состав Сибирского отделения АН СССР, впоследствии часть из них была реорганизована или передана в другие ведомства. С современных позиций очевидно, что в успешном развитии самого крупного центра СО АН СССР в Новосибирске большую роль сыграл накопленный филиалом исследовательский и кадровый потенциал.

Необходимо подчеркнуть уникальность Западно-Сибирского филиала и его отличие от других филиалов Академии наук, созданных в Сибири и на Дальнем Востоке. Филиал создавался в условиях войны, когда в Новосибирске оказалась большая группа эвакуированных ученых из центральных учреждений страны. При их непосредственном участии произошла координация усилий местных научных сил, которая и позволила выработать основные направления исследований ЗСФ по изучению производительных сил региона.

Обоснование стратегии изучения и освоения производительных сил Восточной Сибири в 1920–1950-е гг.

Проект Ангаро-Енисейской программы был самым крупным экономическим проектом Восточной Сибири предвоенных десятилетий. Его реализацию предполагалось осуществить в двух направлениях: 1. использование Ангары и Енисея в качестве транспортных магистралей; 2. использование ресурсов Ангары для гидроэнергетического строительства. В рамках программы большое внимание уделялось геологическому изучению углей Канско-Ачинского и Минусинского угольных бассейнов. Высказывалась идея создания на их базе первого топливно-энергетического комплекса[598].

Организованное усилиями КЕПС и СОПС изучение производительных сил Восточной Сибири, которое осуществляли Саянская, Байкальская геохимическая, Байкало-Амурская комплексная и другие экспедиции опровергло ошибочное мнение, что Приангарье не имеет крупных запасов полезных ископаемых.

В 1931 г. в Иркутске состоялся первый Восточно-Сибирский краевой научно-исследовательский съезд под руководством академика А. Е. Ферсмана. Его участники пришли к единодушному мнению, что Восточная Сибирь должна стать третьей индустриальной базой СССР, в связи с чем была обоснована необходимость создания комплексного академического учреждения в регионе. В 1932 г. Ангаро-Енисейская программа обсуждалась на совещании ученых в Москве. Перспективы реализации программы живо интересовали также участников первой Всесоюзной конференции по размещению производительных сил – И. Г. Александрова, В. А. Обручева, А. Е. Ферсмана, Н. Н. Колосовского, В. М. Малышева, других ученых.

По поручению АН СССР и Сибирской плановой комиссии академик И. Г. Александров разработал комплексный план исследований Ангарской проблемы, согласно которому в бассейне Ангары предполагалось сооружение шести гидростанций. Начать реализацию плана ученый предлагал со строительства тепловых электростанций, в частности, Черемховской ТЭЦ с пуском первой очереди в 1933 г.[599]

Систематическое изучение Ангарской проблемы началось в 1930 г. после создания Ангарского бюро Государственного института по проектированию электростанций НКТП СССР. При участии Н. Н. Колосовского и В. М. Малышева разработан проект Прибайкальского индустриального комплекса на базе использования гидроэнергетических ресурсов Ангары и черемховских углей[600].

На основе предложений ученых формировалась концепция долговременного развития региона, в которой отразилась идея комплексного развития территории. Несмотря на то, что реализацию проектов Ангаро-Енисейской программы до войны осуществить не удалось, разработки тех лет оказались востребованными в конце 1940-х – 1950-е гг.

В годы войны в Иркутск эвакуировали ученых из европейской части страны (С. С. Смирнова, В. С. Соболева, М. К. Азадовского, С. Я. Лурье и др.), при содействии которых проводились исследования, позволившие по-новому оценить потенциал природных ресурсов Восточной Сибири. В изучение производительных сил региона значительный вклад внесли ученые Иркутского университета: Н. А. Флоренсов, Е. В. Павловский, М. М. Одинцов и др.[601]

Создание Западно-Сибирского филиала АН СССР в Новосибирске подтолкнуло научную и партийно-государственную элиту Иркутска вновь поставить вопрос о создании подобного филиала в Восточной Сибири. В 1946 г. группа иркутских ученых при поддержке секретарей Иркутского обкома ВКП (б) и руководителей облисполкома обратились в Президиум АН СССР с предложением создать Восточно-Сибирский филиал (ВСФ).

Специально созданная комиссия Академии наук признала целесообразным открыть филиал после проведения конференции по изучению производительных сил Иркутской области. В 1947 г. известные ученые И. П. Бардин, А. В. Винтер, А. А. Григорьев, В. В. Звонков, В. Н. Образцов, С. Г. Струмилин, Л. Д. Шевяков и др. при участии научной общественности Восточной Сибири определили основные направления дальнейшего изучения и освоения гидроэнергетических, топливных и минерально-сырьевых ресурсов региона. Участники конференции единодушно высказались за создание филиала Академии наук в Иркутске.

Восточно-Сибирский филиал открылся в 1949 г., его первым руководителем стал чл. – корр. АН СССР В. В. Звонков. В состав ВСФ вошли два института – Геологии, Энергетики и химии, и два сектора (затем отдела) – географо-экономический и биологический. Позднее ему были переданы Байкальская лимнологическая, магнитно-ионосферная и сейсмическая станции.

Главные направления деятельности филиала были определены как изучение природных ресурсов и содействие развитию основных отраслей народного хозяйства региона. Приоритетными объявлялись исследования в области геологии, биологии, химии и энергетики. ВСФ координировал изучение производительных сил трех территорий: Иркутской и Читинской областей, а также Бурятской АССР.

В 1958 г. состоялась вторая конференции по изучению производительных сил Восточной Сибири, которая подтвердила необходимость реализации довоенной Ангаро-Енисейской программы. О проблемах энергетики региона и ее роли в экономике страны подробно рассказали чл. – корр. АН СССР В. И. Вейц и проф. А. Н. Вознесенский, о развитии топливного сектора – проф. А. Е. Пробст. Первоочередной задачей конференция признала создание мощной энергетической базы на основе использования дешевых углей Канско-Ачинского и Иркутского угольного бассейнов и гидроэнергии Ангары и Енисея. Конференция высказалась за приоритетное развитие Ангаро-Енисейского ТПК, энергоемких и топливных отраслей, одобрила план развития сети научных учреждений Восточной Сибири[602].

В дальнейшем из подразделений филиала выросли самостоятельные институты Сибирского отделения АН СССР/РАН: Институт земной коры, Институт географии им. В. Б. Сочавы, Лимнологический институт, Институт солнечно-земной физики, Институт систем энергетики им. Л. А. Мелентьева, Сибирский институт физиологии и биохимии растений.

Становление академического центра Восточной Сибири произошло во многом благодаря научным школам Иркутского университета. Он интегрировал вузовские и академические исследования и готовил кадры для региона, включая академические НИУ. В течение первого десятилетия своего существования ученые ВСФ внесли существенный вклад в изучение минерально-сырьевых ресурсов региона и способствовали развитию производительных сил Восточной Сибири. Учреждения ВСФ, кадровый потенциал которых в 1957 г. состоял из 368 чел, в том числе 154 научных сотрудников[603], стали частью Сибирского отделения АН СССР. На основе ВСФ в дальнейшем был создан второй по численности научных учреждений Иркутский научный центр СО АН СССР.

Обоснование стратегии изучения и освоения производительных сил Севера в 1920–1950-е гг.

Изучение Севера связано с деятельностью основанной еще до 1917 г. Постоянной полярной комиссии Академии наук во главе с А. П. Карпинским. Советское правительство осознавало стратегическое положение Арктики и мобилизовало ученых на продолжение комплексных исследований. В 1918 г. создан отдел по исследованию Севера в составе КЕПС, в 1919 г. появился Сибирский отдел в составе Комиссии по изучению племенного состава населения России (КИПС).

В 1920-е гг. для изучения северных районов Сибири организовано несколько экспедиций: Западно-Сибирская, Североуральская, Гыданская, Таймырская[604]. Наиболее масштабной акцией Академии наук оказалась Якутская комплексная экспедиция 1925–1930 гг.[605] Инициатором ее проведения являлся один из национальных лидеров и основателей якутской государственности М. К. Аммосов. В апреле 1924 г. он обратился к непременному секретарю Академии наук С. Ф. Ольденбургу с просьбой организовать экспедицию для изучения естественных производительных сил Якутской республики. В мае 1924 г. создана специальная академическая комиссия, которая в сжатые сроки провела работу для подготовки правительственного решения – постановления СНК СССР от 7 апреля 1925 г. об организации Якутской экспедиции Академии наук СССР[606].

К разработке научных программ экспедиции были привлечены крупнейшие ученые – С. В. Обручев, А. П. Карпинский, Н. И. Вавилов, А. А. Борисяк, В. Ю. Визе, Л. С. Берг, А. А. Григорьев, Б. Д. Греков и др. Специализированные отряды экспедиции внесли неоценимый вклад в изучение природных ресурсов республики. Исследования проводились на обширной территории – от южных границ республики до Колымы, Верхоянья и Новосибирских островов. Полученные результаты легли в основу написания фундаментальных научных отчетов и монографий. Закономерно, что материалы экспедиции использовались при определении перспектив развития экономики Якутии и других регионов страны.

Несмотря на результативность экспедиции, ее работа была свернута. По мнению академика А. Г. Гранберга, в государственной политике на рубеже 1920–1930-х гг. появились новые прагматические приоритеты в размещении производительных сил страны: создание Урало-Кузнецкого комбината, реализация Ангаро-Енисейской программы, формирование дублирующих промышленных комплексов с целью повышения экономической безопасности страны, и т. п.[607]

Позитивные последствия от работы Якутской комплексной экспедиции имели долговременный характер. Она провела «инвентаризацию» природных ресурсов, заложила основы для организации дальнейших экспедиционных исследований, дала импульс росту национальной интеллигенции и процессу формирования сети научных учреждений Якутии. Одним из первых в республике в 1935 г. возник Научно-исследовательский институт языка и культуры при СНК ЯАССР (ныне – Институт гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов Севера СО РАН).

Задачи интенсивного хозяйственного освоения северо-востока страны поставили на повестку дня новые вопросы. Одна из проблем заключалась в создании транспортных коммуникаций. В начале 1930-х гг. Полярная комиссия АН СССР участвовала в разработке проекта сооружения Великого Северного пути. Ученый секретарь комиссии А. И. Толмачев принял участие в совещании Госплана РСФСР по вопросам изучения северных территорий и пришел к выводу, что в этом вопросе нужна координация деятельности Академии наук, других ведомств и местных организаций[608].

Второй крупной проблемой был феномен вечной мерзлоты. Как оказалось, строительство промышленных зданий и сооружений в северных районах невозможно было осуществлять без учета знаний о мерзлых грунтах. В конце 1930-х гг. экспедиция СОПС во главе с М. И. Сумгиным разработала программу изучения вечной мерзлоты Якутии. В 1941 г. на базе экспедиции была создана Якутская научно-исследовательская станция Института мерзлотоведения им. В. А. Обручева АН СССР (ЯНИМС) – первое постоянное академическое учреждение Якутии. На ее основе впоследствии возник институт, который ныне известен как Институт мерзлотоведения им. П. И. Мельникова СО РАН[609].

В условиях послевоенного восстановления экономики возникла объективная потребность выявить имеющиеся в стране природные ресурсы северо-востока России и обосновать целесообразность их освоения. Чтобы мобилизовать ученых на решение этих задач, Совет министров Якутской АССР подготовил ходатайство о создании Якутской научно-исследовательской базы АН СССР (ЯНИБ). Президиум АН СССР принял положительное решение об организации сначала базы (1947 г.), а затем филиала Академии наук (1949 г.). Работу по изучению производительных сил северо-востока России поручалось курировать таким корифеям отечественной науки как С. В. Бахрушин, С. Н. Вернов, И. П. Герасимов, А. А. Григорьев, С. Е. Малов, И. И. Минц, С. С. Смирнов и др.

Включение в состав первого комплексного учреждения Якутии гуманитарного института, химической лаборатории, станции по изучению космических лучей, ряда секторов означало, что исследования задумывались по широкому спектру проблем. Первым руководителем базы, а затем Якутского филиала являлся чл. – корр. АН СССР Н. А. Цытович. Задачами филиала являлись изучение природных ресурсов республики, истории, языка и культуры населяющих ее народов, объединение и координация научных работ по изучению естественных производительных сил региона.

Якутский филиал являлся основным стационаром для развертывания работ второй комплексной экспедиции СОПС (1950–1955 гг.) по изучению производительных сил Якутии. Общее руководство экспедицией осуществляли академики И. П. Бардин, В. С. Немчинов, Д. С. Коржинский, В. А. Обручев. На основе данных якутских ученых организованы работы по выявлению месторождений алмазов, золота, каменного угля, корунда, молибдена и других полезных ископаемых[610]. Важнейшим результатом второй комплексной экспедиции стал вывод о том, что железорудные и угольные месторождения Южной Якутии могут быть основой для развития черной металлургии на северо-востоке страны.

В 1956 г. Академия наук организовала в Якутии третью комплексную экспедицию по изучению природных ресурсов бассейна р. Вилюя в связи с развитием в этом регионе алмазодобывающей промышленности. Результаты экспедиции послужили основой для вывода о необходимости разработать комплексный проект освоения Южно-Якутского каменноугольного бассейна и построить новые угледобывающие предприятия на Чульманском и Нерюнгринском месторождениях коксующихся углей[611].

Совместные исследования, проведенные отрядами экспедиций и якутскими учеными, способствовали расширению тематики научных изысканий и организации Института геологии (ныне Институт геологии алмаза и благородных металлов СО РАН), новых структурных подразделений в Якутском филиале.

В 1957 г. в Якутском филиале работали 386 чел, в том числе 128 научных сотрудников[612]. С организацией Сибирского отделения подразделения филиала вошли в его состав. В отличие от новосибирских, якутские институты «филиальского» периода не были реформированы и действуют до сих пор.

Середина 1950-х гг. является тем рубежом, который означал новый этап в развитии академической науки страны. Уровень исследований, достигнутый учеными сибирских филиалов, позволял выстраивать перспективные планы по их дальнейшему развитию. Руководство Академии СССР предлагало испытанный вариант постепенного, эволюционного укрепления восточных филиалов с созданием единичных структур фундаментального профиля. Иную концепцию предложили ученые во главе с академиком М. А. Лаврентьевым.

Обоснование стратегии изучения и освоения производительных сил Сибири в конце 1950-х – 1880-е гг.

В 1957 г. по инициативе академиков М. А. Лаврентьева, С. А. Христиановича, С. Л. Соболева организовано Сибирское отделение Академии наук СССР – первое отделение, организованное по территориальному принципу. В основу его развития заложена знаменитая формула «Наука – кадры – производство», так называемый треугольник Лаврентьева[613].

Приоритетными задачами Сибирского отделения Академии наук являлись: комплексность входящих в его состав научных центров; организация фундаментальных и прикладных исследований в области физико-технических, естественных и экономических наук; развитие инноваций; подготовка кадров по новейшим направлениям научного поиска; изучение и развитие производительных сил Сибири и Дальнего Востока.

Эти задачи творчески претворяли и претворяют в жизнь председатели Сибирского отделения академики М. А. Лаврентьев, Г. И. Марчук, В. А. Коптюг, Н. Л. Добрецов, А. Л. Асеев.

Программа по созданию академического потенциала в этих регионах была включена в число важнейших государственных проектов и реализовалась в ускоренные сроки. Решающую роль в успехе этого смелого эксперимента сыграло то обстоятельство, что ради становления нового научного центра десятки известных ученых Москвы, Ленинграда, Киева, Львова, других городов переехали в Сибирь вместе с учениками.

Организацию Сибирского отделения можно назвать одним из феноменов в истории отечественной науки середины XX вв., определившим её непосредственное участие в социально-экономическом и социокультурном развитии Сибири.

Первоначальной базой для развития СО АН СССР стали подразделения Академии наук: филиалы в Новосибирске, Якутске, Иркутске, красноярский Институт физики, дальневосточная группа НИУ (в дальнейшем она вошла в состав Дальневосточного отделения АН СССР).

В конце 1950-х – 1960-е гг. в результате активного развития сети новых институтов оформились научные центры СО АН СССР в Новосибирске (знаменитый на весь мир Академгородок), Иркутске, Якутске. В конце 1960-х – 1970-е гг. появились центры в Улан-Удэ, Томске и Красноярске. В 1990 г. открыты научные центры в Кемерово, Тюмени и Омске. Кроме того, действуют институты в Барнауле, Бийске, Кызыле и Чите. На всей территории Сибири создана уникальная сеть геосферных и биосферных станций, оснащенных уникальными установками.

Научные центры стали «опорными пунктами» академической науки на всей обширной территории Сибири[614]. Содействие развитию производительных сил региона являлось одной из главнейших задач Сибирского отделения. Она решалась путем разработки стратегии экономического и социального развития отдельных территорий и Сибири в целом, обоснования крупных народнохозяйственных проектов, базирующихся на развитии богатейших природных ресурсов и использовании геополитического положения региона. В этом отношении накоплен большой опыт взаимодействия с региональными властями, проведения региональной научно-технической политики, отработаны эффективные организационные формы при реализации новых технических и технологических решений.

В 1977 г. по инициативе Президиума СО АН СССР и его председателя академика Г. И. Марчука была разработана «Программа научных исследований и разработок по комплексному использованию природных ресурсов и развитию производительных сил Сибири» (получившая краткое название – программа «Сибирь»), которая стала играть ведущую роль в определении перспектив индустриального освоения региона. В ее разработке и реализации участвовала вся региональная элита. В областях и краях Сибири, в Якутской и Бурятской АССР состоялись расширенные партийно-хозяйственные активы с участием членов Президиума СО АН СССР. В результате их работы наука получила своеобразный социальный заказ, учитывающий потребности экономики отдельных районов.

После многочисленных согласований и обсуждений определились основные разделы программы «Сибирь» и их координаторы: минерально-сырьевой (академик А. А. Трофимук); биологический (академик Д. К. Беляев); экономический (академик А. Г. Аганбегян). В феврале 1978 г. эта программа была одобрена участниками Общего собрания СО АН СССР[615].

То обстоятельство, что во главе программы «Сибирь» встали ученые, известные своим вкладом в фундаментальные проблемы науки и прикладные разработки в интересах развития регионов, уже на первом этапе предопределило четкую координацию их действий по формированию отдельных направлений.

Академик А. А. Трофимук – директор крупнейшего в стране академического Института геологии и геофизики СО АН СССР, специалист в области генезиса углеводородов, прогноза нефтегазоносности, нефтяных и газовых месторождений. В конце 1970-х гг. он являлся первым заместителем председателя СО АН СССР, координировал работу институтов геологического профиля в Сибирском отделении, отчетливо представлял приоритетные направления поиска в минерально-сырьевой отрасли.

Академик Д. К. Беляев – директор Института цитологии и генетики СО АН СССР, специалист в области общей биологии, генетики, теории эволюции и селекции животных. С 1976 г. он был заместителем председателя СО АН СССР, осуществлял координацию деятельности институтов биологического профиля в Сибири, понимая всю важность комплексных исследований природных ресурсов региона.

Академик А. Г. Аганбегян – директор Института экономики и организации промышленного производства (ИЭиОПП) СО АН СССР, специалист в области проблем социально-экономического развития СССР, размещения производительных сил, разработки и использования экономико-математических моделей в экономических исследованиях. По его инициативе экономические подразделения были созданы в основных промышленных центрах Сибири[616].

По мере разработки структурной основы программы «Сибирь» становилось очевидным, что направления поиска не могли опираться только на исследования геологов, биологов и экономистов. В Сибирском регионе на повестке дня стояли вопросы, которые требовали комплексного подхода в их изучении. Привлечение новых участников программы – математиков, физиков, химиков, гуманитариев, специалистов-инженеров с производства позволило расширить тематику программы «Сибирь» и осуществлять проекты на междисциплинарной основе. Для этого имелись возможности. В 1975 г. в Сибирском отделении АН СССР числилось около 50 научно-исследовательских и опытно-конструкторских организаций, представляющих основные направления естественных и гуманитарных наук, работали 35 тыс. чел, в том числе 16 тыс. чел научных и научно-технических работников[617].

В 1979 г. был сформирован Научный совет по программе «Сибирь» во главе с академиком А. А. Трофимуком, который активно работал над усовершенствованием ее структуры. В 1980 г. шесть секций Научного совета (минеральных ресурсов, биологических ресурсов, регионально-экономических программ, программ особой сложности и масштаба, технических и технологических программ, «Энергетика Сибири») обеспечивали координацию исследований и разработок специалистов из различных ведомств.

Каждая секция объединяла программы, которые в совокупности и составляли комплексную мегапрограмму освоения природных ресурсов и развития производительных сил Сибири. Координаторами отдельных программ являлись признанные специалисты из академических и отраслевых институтов.

С первых лет в реализации программы «Сибирь» были задействованы практически все институты Сибирского отделения АН СССР. В 1980 г. она объединяла более 400 организаций из 60-ти министерств и ведомств[618], в дальнейшем их число продолжало возрастать. В процессе исследований складывались неформальные творческие коллективы из представителей академической, отраслевой и ведомственной науки, специалистов-производственников, которые обеспечивали реализацию инновационного цикла – от зарождения научной идеи до ее внедрения в производство.

Емкое определение программе «Сибирь» дал академик А. А. Трофимук: «Если бы понадобилось выделить главнейшую черту разработанной нами программы, определить ее внутренний смысл, то можно было бы для такой характеристики использовать одно слово – связь. Но не в обиходном его значении, а в производственном и экономическом. В этом значении понятие «связь» прямо соотносится с понятием «комплексность», явлением, которое вне хозяйственных связей не существует. …Высокая экономическая эффективность производства, развиваемого в Сибири, и есть одна из главных целей нашей программы»[619].

Тенденции индустриального развития Сибири в значительной степени определялись разработками в рамках Секции минеральных ресурсов Сибири. Она объединяла 14 программ: Нефть и газ Западной Сибири; Нефть и газ Восточной Сибири; Уголь Кузбасса; Угли Канско-Ачинского бассейна; Алмазы Якутии; Рудное золото Сибири, Благородные и редкие металлы, медь и никель Красноярского края (Норильский горно-металлургический комбинат); Цветные металлы Красноярского края; Цветные металлы Бурятской АССР (Озерное месторождение); Медные руды Удокана; Железные руды Сибири; Ультракалиевые алюмосиликатные руды Сыннырского месторождения; Фосфориты, апатиты и другое фосфатное сырье; Калийные соли.

Секция «Энергетика Сибири» состояла из трех программ: Топливно-энергетический комплекс Сибири; Методы производства электроэнергии и тепла и создание нового энергетического и электротехнического оборудования; Вторичные энергоресурсы[620].

Секция регионально-экономических программ определила основы формирования главных ТПК Сибири: Братско – Усть-Илимского, Нижне-Ангарского, Саянского, Верхне-Ленского, Южно-Якутского. Координатором секции являлся академик А. Г. Аганбегян, координатором программы «Южно-Якутский ТПК» выступил чл. – корр. АН СССР Н. В. Черский[621]. Кроме того, проблемы ТПК были включены в программы секции минеральных ресурсов: перспективы развития ЗападноСибирского нефтегазового комплекса (ЗСНГК) в качестве отдельного направления рассматривались в программе «Нефть и газ Западной Сибири»; КАТЭКа – в программе «Угли Канско-Ачинского бассейна»; и т. д.

Ученые отстаивали принцип повышения уровня жизни сибиряков как необходимого условия развития экономики региона и планомерного регулирования демографических процессов. Вторым принципом комплексного развития Сибири было провозглашено достижение баланса добывающих и перерабатывающих отраслей в регионе при максимально возможной эффективности производства, сокращении транспортных затрат, и т. п.

В программе «Сибирь» впервые был поставлен вопрос о комплексном решении экологических проблем. Проекты индустриального развития Сибирского региона в течение нескольких десятилетий XX в. игнорировали вопросы экологии и рационального природопользования, поскольку масштабы региона позволяли до какой-то степени пренебрегать решением экологических проблем. Однако ученые прогнозировали их обострение. Особенно пагубное воздействие на окружающую среду оказывало энергетическое строительство, в ходе которого подвергались затоплению крупные площади лесных массивов и земельных угодий сельскохозяйственного назначения. Огромный урон территориям наносили нефте– и газоразработки, последствия которых были особенно пагубными для северной природы.

Ситуация с изучением проблем экологии стала меняться с организацией в Сибири академических институтов, в сферу интересов которых входило изучение богатейших природных ресурсов региона. В институтах Иркутска, Красноярска, Якутска, Улан-Удэ, Кемерово, Новосибирска был накоплен серьезный задел по их комплексному изучению. В справке, подготовленной в Госплан СССР в 1978 г., было названо 40 готовых к внедрению разработок институтов СО АН СССР, имеющих природоохранное значение. Дополнительным импульсом для развертывания исследований экологической направленности стало постановление ЦК КПСС и СМ СССР от 1 декабря 1978 г. «О дополнительных мерах по усилению охраны природы и улучшению использования природных ресурсов».

Программа «Экология, охрана природной среды Сибири» (ее работу курировала Секция программ особой сложности и масштаба программы «Сибирь») включала четыре подпрограммы: Общие вопросы оценки состояния и прогноза изменений природной среды; Рациональное использование природных ресурсов и охрана природной среды в связи с развитием производительных сил; Разработка новых технологических методов и средств защиты природной среды от техногенных воздействий; Рациональное использование, реконструкция и охрана растительного и животного мира Сибири.

Кроме того, природоохранные проблемы являлись составной частью биологических, технических и технологических, энергетических, а также региональных социально-экономических программ. Природоохранная тематика программы «Сибирь» впервые задавала ограничения при выборе стратегии освоения новых районов или использования минеральных и других ресурсов и включала три уровня проблем: общий и методический; отраслевой; региональный, которые были тесно увязаны между собой[622].

Итоги реализации первого этапа работы по программе «Сибирь» были подведены на Всесоюзной конференции по развитию производительных сил Сибири, проходившей в 1980 г. в Новосибирске. Она была посвящена проблемам региональной научно-технической политики и перспективам развития региона. На ней было отмечено, что наука удачно вписалась в развитие производства и смогла определять не только основные направления дальнейшего научного поиска, но и практическую реализацию предложенных проектов. Конференция приняла решение по переводу программы на новый этап развития, цель которого – расширить исследования и теснее увязать их с перспективными и текущими планами развития страны и потребностями отдельных ведомств и субъектов[623].

Конференция проходила в период, когда определялись долгосрочные планы развития страны. Поэтому, подводя итоги, важно было выдвинуть научно обоснованные предложения по дальнейшему развитию региона. Опыт работы над отдельными блоками программы «Сибирь» как раз и давал представление, по каким приоритетным направлениям следует развивать производительные силы Сибири. Опыт реализации программы «Сибирь» позволил Сибирскому отделению АН СССР с 1980 г. возглавить разработку регионального раздела общесоюзной «Комплексной программы научно-технического прогресса» на 20-летний период.

Программа «Сибирь» оказалась эффективным механизмом организации совместных исследований и концентрации усилий на актуальных проблемах развития научно-технического прогресса в регионе и действовала с различной интенсивностью 17 лет (с 1978 по 1995 г.). Она предвосхитила появление многих организационных форм, появившихся в России в начале XXI в. Среди них: конкурсное программно-целевое планирование и финансирование исследовательских работ; мегапроекты, технологические платформы, создание межведомственных творческих коллективов, разрабатывающих проблему от фундаментальной идеи до внедрения; эколого-экономические экспертизы крупных народнохозяйственных проектов; регулярное проведение всесоюзных конференций по выработке стратегии развития Сибири с участием представителей государственных органов страны, регионов Сибири, научных учреждений[624].

Выводы. Государственная политика по изучению производительных сил на протяжении нескольких столетий вырабатывала курс на освоение ресурсов огромных восточных территорий и интеграцию их в общий потенциал государства. Комплексное и постепенное изучение естественных производительных сил позволило нарастить знания об отдельных территориях и их богатейших ресурсах, которые государство использовало для решения задач модернизации общества. Мобилизация ученых на отдельных направлениях научного поиска позволила создать поистине «прорывные» технологии в оборонной и космической отрасли, создать мощный ресурсный потенциал – основу экономической стабильности страны на протяжении многих десятилетий.

Естественным продолжением процесса изучения производительных сил являлось развитие на местах сети научных учреждений, призванных наиболее полно вовлекать в народнохозяйственный оборот минеральные ресурсы и содействовать разработке технологий их использования. Стремление «выжать» из науки максимум практической пользы в советский период не учитывало логики развития научного знания, необходимости организации фундаментальных исследований как основы для получения прикладных результатов. Мобилизация филиалов на решение текущих потребностей экономики не способствовала развитию в их структуре фундаментальных исследований. Тем не менее, объективные процессы развития научного знания неизбежно давали «ростки» фундаментального свойства. Разведка полезных ископаемых была невозможной без теоретических познаний об общих закономерностях развития геологических и геофизических процессов; разработка технологий на производстве – без теоретического фундамента в области материаловедения; и т. п.

На следующем этапе организации науки, в процессе создания комплексных научных центров Сибирского отделения РАН, это противоречие впервые было преодолено за счет реализации новой концепции развития региональной науки. Концепция академиков М. А. Лаврентьева, С. Л. Соболева и С. А. Христиановича предлагала развитие фундаментальных наук, в том числе междисциплинарного свойства, и уже на их основе предполагалось получать прикладные результаты с выходом в практическую плоскость. Реализовать эту концепцию было невозможно без организации системы подготовки кадров на новых принципах. Поэтому сопутствующей и важной задачей являлась подготовка кадров по самым современным направлениям научного знания.

Проведение серии конференций по изучению производительных сил Сибири и Дальнего Востока, международное сотрудничество в научно-технической сфере, реализация не имеющей аналогов комплексной программы «Сибирь», создание сети научно-внедренческих организаций, другие мероприятия позволили организовать изучение производительных сил региона в совершенно иных масштабах и на новом теоретическом и практическом уровне.

Заключение

Исторический опыт экономического развития Сибири в советский период тесно связан с мобилизационными решениями в государственном управлении, которые чаще всего поддерживались и обществом. В настоящее время актуальность мобилизационных методов не исчезла. На наш взгляд она стала ещё больше востребованной в связи с нарастанием в мире процессов глобальной экономики, необходимостью её обеспечения ресурсно-сырьевых и энергетических потребностей в условиях развития всеобщих экономических и транспортно-логистических связей и взаимоотношений, требований совместного решения экологических проблем и т. д. Всё это может вполне решаться с применением мер мобилизационного характера, которые Российскому государству помогали исторически сохранять суверенитет и рационально распоряжаться природными ресурсами и возможностями страны в интересах своих граждан. Исторический опыт мобилизационных решений государственного управления в этой связи важен, как для научного осмысления и исследования, так и для практического использования.

В 1920-е гг. в СССР на основе предшествующего опыта начала складываться государственная система мобилизационного управления общественными процессами в целом и экономическим развитием в частности. Мобилизационные решения должны были способствовать, как сохранению независимости государства в условиях мирового конкурентного противостояния того времени, так и наращиванию его экономического и научно-технического потенциала. Советское правительство смогло осознать острую потребность в продолжении модернизации страны, начатой предыдущими режимами.

В целом система мобилизационного хозяйственного управления в СССР сформировалась в 1930-е гг. Страна начала переход от преимущественно аграрного к индустриальному типу развития производства, который сопровождался большими трудностями. Но в складывающихся обстоятельствах у неё не было альтернатив. Модернизация необходима была для того, чтобы находиться в ранге ведущих мировых держав и выдерживать с ними конкурентную борьбу, которая могла развиваться как в направлении экономического противостояния, так и откровенно военного.

В СССР переход к современному индустриально-урбанистическому обществу состоялся в исторически короткие сроки, на протяжении примерно десятка лет. С одной стороны, причиной такого ускорения мог послужить уже имеющийся исторический опыт, а с другой – основой успеха стала целенаправленная мобилизационная политика советского государства, трудовой героизм и подвижничество миллионов простых тружеников страны. В результате модернизационных преобразований сложилась система, которая сохранялась на протяжении всего советского периода и поддерживала статус СССР как великой державы мира.

Коллективизация и индустриализация в 1930-е гг. происходили как единый мобилизационный процесс, необходимый для проведения в СССР модернизационных преобразований, которые позволили создать единый народнохозяйственный комплекс страны, развивающийся в рамках централизованного государственного управления. Сокращение сельского населения сопровождалось ростом городского, увеличение ресурсного потенциала промышленного производства происходило за счет сельского. Вместе с тем индустриализация экономики в целом способствовала росту производительности труда и увеличению объёмов производства продукции, как в промышленности, так и в сельском хозяйстве.

Одновременно в ходе социокультурных мероприятий, инициированных государством в рамках мобилизационной стратегии, стремительно повышался уровень культуры и образования населения СССР. Развитие образования всех уровней превращалось в непосредственно производительную силу общества. Деятельность государства в культурно-образовательной сфере, обращенная преимущественно к молодёжи, включала в себя идеологическое обоснование необходимости модернизации, пропаганду патриотического отношения не только к общечеловеческим ценностям, но и идеалам, рекламируемым государственным управлением. Это в целом усиливало эффективность мобилизационных мероприятий, которые воспринимались через соответствующий психологический настрой в обществе. Энтузиазм участников событий в годы первых пятилеток стал своеобразным мобилизационным ресурсом, с помощью которого возводились новые предприятия и целые города, создавалась новая экономика и по сути дела новое государство. Можно сказать, что это являлось результатом беспрецедентной в истории Российского государства политики мобилизации всего общества на решение задач национального значения.

Готовность советских людей к реализации мобилизационных решений в Сибири наиболее ярко проявилась в годы Великой Отечественной войны. В регионе был сформирован мощный экономический и военно-оборонный потенциал СССР, который явился существенным вкладом в Победу над фашисткой Германией. Эвакуированные и восстановленные в Сибири промышленные предприятия в годы войны совместно с сибирскими производствами, созданными в годы предвоенных пятилеток, смогли обеспечивать фронт и тыл всем необходимым. Воздействуя мобилизационными методами, советское государство смогло организовать в Сибири не только крупный арсенал в годы войны, но и значительно усилить экономический потенциал региона, необходимый для послевоенного развития.

Реализация мобилизационной стратегии в СССР в 1930–1940-е гг. дала такой мощный заряд энергии советской социально-экономической системе, что она ещё долго могла развиваться по заданному пути. Здесь уместно привести воспоминания одного из советских функционеров В. Н. Новикова, который занимал в 1950–1960-е гг. важные государственные посты: был председателем Госплана СССР, заместителем председателя Совета Министров СССР и изнутри знал многие проблемы советской государственной системы. Он писал, что «государственная машина, раскрученная до 1953 г., продолжала работать и двигалась в основном вперед, независимо от того, кто, где сидел. Мне даже представляется, что если бы тогда «там» вообще никого не было, страна продолжала бы существовать и развиваться по линии, намеченной ранее. Налаженное хозяйство при сложившихся кадрах и достигнутом уровне технологического прогресса, при наличии талантливых конструкторов, технологов, ученых и квалифицированных рабочих могло сохранять набранные темпы более 10 лет.»[625]

Мобилизационные механизмы в социально-экономическом развитии Сибири не утратились и в послевоенное время. Они использовались в процессах дальнейшего укрепления и усиления сибирского тыла советского государства в годы «холодной войны». Предприятия и организации народнохозяйственного комплекса СССР, размещавшиеся в Сибири, внесли достойный вклад в создание ракетно-ядерного щита СССР. В Сибири находился один из главных производственных центров атомной промышленности страны, предприятия которого производили основное количество оружейного плутония, более половины чистейшего урана, большое число ядерных зарядов различной модификации. Заметную роль сыграли комбинированные производства, создававшие ракетную технику, реактивную авиацию. В Новосибирске в советское время был сформирован крупный центр радиотехнической и электронной промышленности страны, который изготовлял значительную часть электровакуумных и полупроводниковых приборов для различных систем ракетно-ядерного вооружения.

В послевоенные годы мобилизационная стратегия хозяйственного освоения Сибири была связана главным образом с укреплением и дальнейшим развитием в регионе тылового района государства. Здесь активно создавались новые типы вооружений, в том числе и ракетно-ядерных, которые выступили в качестве надежного щита, сделавшего практически бессмысленным развязывание Третьей мировой войны. Мобилизационный характер советского общества во многом обусловил понимание правящих кругов стран НАТО во главе с США того, что победить СССР в открытой войне невозможно. Этот факт позволил обеспечить на длительное время мир в Европе, предотвратить на планете глобальные войны.

Можно сказать, что СССР с помощью мобилизационных методов смог осуществить значительный прорыв в своём экономическом и политическом развитии. На их основе государство долгие годы добивалось успехов в реализации своих планов как внутри страны, так и на международной арене. Советская государственная политика основывалась на двух важнейших её составляющих. С одной стороны – это была законодательная база, содержащаяся в основных законах страны, в директивных документах государственного значения в виде решений партийных съездов и пленумов, совместных постановлений Совета Министров и ЦК КПСС и т. д. С другой стороны, одновременно существовал механизм проведения в жизнь политических решений, содержащий, как разработку целей и задач, так и реализацию конкретных мероприятий через всю систему общественного устройства страны. Такая структура государственного управления обеспечивала не только разработку и директивное принятие мобилизационных решений, но и проведение их в жизнь.

В Сибири, благодаря мобилизации огромных финансовых, материальных и людских ресурсов, научных достижений СССР, удалось обеспечить высокие темпы индустриального строительства, разработки месторождений полезных ископаемых и топливно-энергетических ресурсов, каких ещё не знала ни отечественная, ни мировая практика. В регионе в короткие исторические сроки был создан огромный производственно-экономический потенциал государства. Вместе с тем присутствовала и обратная сторона этой жесткой и эффективной с точки зрения роста производства мобилизационной модели, был нанесен значительный ущерб социальному и экологическому развитию территории. Государство в процессе своей мобилизационной деятельности мало учитывало интересы людей и их качество жизни, что не преодолено и до настоящего времени. Планово-централизованная государственная система не смогла направить мобилизационные решения в сторону социального благополучия сибиряков.

Тем не менее, можно заключить, что в результате мобилизационных решений в 1920–1980-е гг. в Сибири сформировалась индустриальная экономика и соответствующая ей социальная структура общества с преобладанием городского населения. Советская мобилизационная модель в регионе оказалась наиболее адекватной формой перехода к преимущественно индустриальному образу жизни, как в городах, так и сельской местности. В условиях ограниченных финансово-экономических возможностей советские организационные решения в сочетании с испытанными методами социальной мобилизации населения в короткие в историческом смысле сроки привели к впечатляющим результатам. Советская модернизация, осуществленная мобилизационными методами, в том числе и в Сибири, позволила СССР стать сверхдержавой, второй в мире по экономической и военно-стратегической мощи и удерживать эти позиции почти в течение полувека.

СССР в ХХ столетии оказывал значительное влияние на мировое развитие. Это может быть подтверждено не только нашими региональными исследованиями. Известный российский историк А. С. Сенявский, оценивая цивилизационный путь Российского государства, заключил, что стране в советское время удалось осуществить «с опорой на собственные силы, практически без внешних источников индустриальный рывок 1930-х гг., победить во Второй мировой войне, сохранив не только государственную независимость, но и само существование многих народов СССР, российскую цивилизацию. Затем удалось в рекордные сроки восстановить народное хозяйство, понесшее катастрофические потери в войне. Приняв вызов Запада, Советская Россия сама представила для него угрозу, гораздо более опасную, нежели Российская империя. ХХ век прошел «под знаком России» в том смысле, что она своим социальным экспериментом потрясла, расколола и изменила капиталистический мир, стала важным стимулом изменения этого мира, в том числе путем заимствования многих инноваций, порожденных социализмом (плановые инструменты в экономике, социальная составляющая экономического развития и др.)[626].

Таким образом, можно сделать вывод, что мобилизационные решения в экономической политике СССР в 1920–1980-е гг. имели созидательный характер. Они были необходимы государству в деле проведения модернизационных преобразований в стране для того, чтобы выдержать конкурентное противостояние в мире с лидерами экономического развития. В Сибири мобилизационные методы оказывались наиболее адекватными и эффективными в освоении новых территорий, находящихся в неблагоприятных для жизни людей природно-климатических условиях, но богатых природными ресурсами, которые в короткие исторические сроки необходимо было вовлечь в народнохозяйственный оборот для того, чтобы обеспечить значительный рост экономического потенциала СССР.

Сноски

1

Имеется ввиду территория Азиатской части России от восточных отрогов Урала до берегов Тихого океана.

(обратно)

2

Галкин А. А. Общественный прогресс и мобилизационная модель развития. // Коммунист. 1990. № 18. С. 23–33.

(обратно)

3

См: Мобилизационная модель экономики: исторический опыт России ХХ века. Сборник материалов Всероссийской научной конференции. Челябинск. 28–29 ноября 2009 г. Челябинск, 2009. Мобилизационная модель экономики: исторический опыт России ХХ века. Сборник материалов II Всероссийской научной конференции. Челябинск, 23–24 ноября 2012 г. Челябинск, 2012.

(обратно)

4

Мобилизационная модель экономики: исторический опыт России ХХ века. Сборник материалов II Всероссийской научной конференции. Челябинск. 23–24 ноября 2012 г. С. 11–12.

(обратно)

5

См.: Социальная мобилизация в сталинском обществе: институты, механизмы, практики. Сборники научных статей. Вып. 1. Новосибирск, 2011; Вып. 2. Новосибирск, 2012.

(обратно)

6

Бикметов Р. С. Использование спецконтингента в экономике Кузбасса. 1929–1956. Кемерово, 2009; Ушакова С. Н. Идеолого-пропагандистские кампании в практике функционирования сталинского режима: новые подходы и источники. Новосибирск, 2009.

(обратно)

7

Например см.: Хилл Ф. Гэдди К. Сибирское бремя. Просчеты советского планирования и будущее России. Перевод с англ. М., 2007.

(обратно)

8

Ключевский В. О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. Кн.3. М., 1993. С.55.

(обратно)

9

Платонов С. Ф. Полный курс лекций по русской истории. Спб., 1997. С. 585.

(обратно)

10

Павленко Н. И. Петр Великий. М., 1990. С.94.

(обратно)

11

Там же.

(обратно)

12

Анисимов Е. В. Время петровских реформ. Ленинград, 1989. С.118.

(обратно)

13

Там же. С. 123–127.

(обратно)

14

Там же. С.133.

(обратно)

15

Бушуев С. В. История государства Российского. Историко-биографические очерки. XVII–XVIII вв. М., 1994. С. 323.

(обратно)

16

Майминас Е. З. Управление хозяйственным механизмом и экономическая кибернетика. (Вопросы теории) // Экономика и математические методы. Т. 12. Вып. 4. М., 1976. С. 67–69.

(обратно)

17

Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. Спб. Часть 1. 1909.

(обратно)

18

Алексеев В. В. Общественный потенциал истории. Екатеринбург, 2004. С. 231–232.

(обратно)

19

Зуев А. С. Сибирь: вехи истории. Новосибирск, 1998. С. 21.

(обратно)

20

История Сибири. Т. 2. Л., 1968. С. 54–55.

(обратно)

21

См: Резун Д. Я., Шиловский М. В. Сибирь, XVI – начало ХХ вв.: фронтир в контексте этносоциальных и этнокультурных процессов. Новосибирск, 2005. С. 69–80.

(обратно)

22

История Сибири. Т. 2. С. 352.

(обратно)

23

Зуев А. С. Указ. соч. С. 75–76, 169–172.

(обратно)

24

Там же.

(обратно)

25

Всемирная история. Т. 5. М., 1958. С. 351.

(обратно)

26

Очерки по истории колонизации севера и Сибири. Петроград, 1922. С.96.

(обратно)

27

Китанина Т. М. Война, хлеб и революция. (Продовольственный вопрос в России. 1914 – октябрь 1917 г.). Л., 1985. С. 256–257.

(обратно)

28

Там же. С. 311.

(обратно)

29

Сибирская историческая энциклопедия. Т.I. Новосибирск. 2009. С. 318–319.

(обратно)

30

Декреты Советской власти. Т.1. М., 1957. С. 82–83.

(обратно)

31

Рынков В. М. «Боевые задачи Сибземотдела»: раннесоветский опыт мобилизационной политики. // Мобилизационная модель экономики: исторический опыт России ХХ века. Сборник материалов II Всероссийской научной конференции 23–24 ноября 2012 г. Челябинск, 2012. С. 199–208.

(обратно)

32

См: Владимирский А. План ГОЭЛРО.// Родина. 2004. № 3. С. 67.

(обратно)

33

Хлевнюк О. В. Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е гг. М., 1996. С. 263–264.

(обратно)

34

Кржижановский Г. М. К построению перспектив пятилетки. // Каким быть плану? Дискуссии 1920-х годов. Ленинград, 1989. С. 26.

(обратно)

35

Сталин И. В. Сочинения. Т. 11. М., 1949. С. 369.

(обратно)

36

Тимошенко А. И. Проекты социально-экономического развития Сибири в ХХ веке. Концепции и решения. Новосибирск, 2007. С. 104–105.

(обратно)

37

См. подробнее: Тимошенко А. И. Советская мобилизационная модель хозяйственного освоения Сибири: проблемы изучения. // Гуманитарные науки в Сибири. 2011. № 2. С. 43.

(обратно)

38

Тимошенко А. И. Районирование Сибири в процессе становления советского регионального управления (1920-е годы). // Социально-демографическое развитие Сибири в ХХ столетии. Сборник научных трудов. Вып. III. Новосибирск, 2004. С. 11.

(обратно)

39

Ключевский В. О. Русская история. Полный курс лекций в трёх книгах. Кн. 3. М., 1993. С. 42–43, 60–65.

(обратно)

40

Фроянов И. Я. Октябрь семнадцатого. Спб., 1998. С. 173.

(обратно)

41

Гитлер А. Моя борьба. Пер. с нем. М., 1992. С. 556.

(обратно)

42

См: XIV съезд ВКП (б). Стенографический отчет. М-Л., 1926; Пятнадцатый съезд ВКП (б). Стенографический отчет. Т. 1–2. М., 1962.

(обратно)

43

Цит: Н. И. Платунов. Переселенческая политика советского государства и её осуществление в СССР (1917-июнь 1941 гг.). Томск, 1976. С.66.

(обратно)

44

Там же. С.67.

(обратно)

45

Тезисы к докладам на Пленуме 1 Всероссийского совещания работников по переселенческому делу 28 февраля-5 марта 1927 г. М., 1927. С. 6–8.

(обратно)

46

Восточный вектор переселенческой политики в СССР. Конец 1920-х – конец 1930-х гг. Сборник документов. Новосибирск, 2007. С. 21, 48.

(обратно)

47

Там же. С. 41–43.

(обратно)

48

Рынков В. М. Государственные продовольственные заготовки в Сибири в 1914–1919 гг. // Налоги и заготовки в сибирской деревне в 1890–1920-е гг. Новосибирск, 2004. С. 84, 89, 91.

(обратно)

49

Историческая энциклопедия Сибири. Т. II. Новосибирск, 2009. С. 706.

(обратно)

50

Жизнь красной Сибири. 1921. № 1–2. С. 12.

(обратно)

51

Ильиных В. А. Коммерция на хлебном фронте (Государственное регулирование хлебного рынка в условиях нэпа. 1921–1927 гг.). Новосибирск, 1992. С. 15.

(обратно)

52

Ильиных В. А. Государственное регулирование сельскохозяйственного рынка Сибири в условиях нэпа (1921–1928 гг.). Новосибирск, 2005. С. 36, 273.

(обратно)

53

Историческая энциклопедия Сибири. Т. II. Новосибирск, 2009. С. 704.

(обратно)

54

См.: Ильиных В.А. Коммерция на хлебном фронте. С. 16–27.

(обратно)

55

Там же. С. 199–202; Советская Сибирь. 1927. 7 апр.

(обратно)

56

См.: Голанд Ю. М. Эффект чрезвычайных мер. Кризисы 1925–1928 гг. // ЭКО. 1990. № 2; Ильиных В. А. Коммерция на хлебном фронте. С. 82–85, 89, 107–108, 126–127.

(обратно)

57

Известия ЦК КПСС. 1991. № 5. С. 199.

(обратно)

58

Ильиных В. А. Хроники хлебного фронта (заготовительные кампании конца 1920-х гг. в Сибири. М., 2010. С. 206–209.

(обратно)

59

Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 17. Оп. 3. Д. 731. Л. 4; Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание: Документы и материалы в 5 томах. 1927–1939. М., 1999. Т. 1: май 1927 – ноябрь 1929. С. 805.

(обратно)

60

Ильиных В. А. Урало-сибирский метод хлебозаготовок: поиски оптимального варианта // Гуманитарные науки в Сибири. 2006. № 2. С. 22–23.

(обратно)

61

Там же. С. 25.

(обратно)

62

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 4. М., 1984. С. 431.

(обратно)

63

Сталин И. В… Вопросы ленинизма. Изд. Десятое. М., 1935. С. 298.

(обратно)

64

Сталин И. В. Вопросы ленинизма. Изд. 10. М., 1935. С. 353.

(обратно)

65

Письма И. В. Сталина. // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. М., 1997. С. 441–442.

(обратно)

66

Там же. С. 443–444.

(обратно)

67

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 5. М., 1984. С. 237–241.

(обратно)

68

Сталин И. В. Вопросы ленинизма. С. 445.

(обратно)

69

Историческая энциклопедия Сибири. Т. II. Новосибирск, 2009. С. 731.

(обратно)

70

Тимошенко А. И. Проекты социально-экономического развития Сибири в ХХ в. Концепции и решения. Новосибирск, 2007. С. 148–149.

(обратно)

71

Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам (1917–1967). Т.2. 1929–1932. М., 1967. С. 202–207.

(обратно)

72

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч. II. Изд.7. М., 1953. С. 587.

(обратно)

73

Тимошенко А. И. Проекты социально-экономического развития Сибири. С. 161–162.

(обратно)

74

Франкфурт С. М. Рождение стали и человека. С. 107–108.

(обратно)

75

Тимошенко А. И. Проекты социально-экономического развития Сибири. С. 162.

(обратно)

76

Московский А. С. Промышленное освоение Сибири в период строительства социализма. Новосибирск, 1975. С. 178.

(обратно)

77

Экономические проблемы развития Сибири. Новосибирск, 1974. С. 20.

(обратно)

78

Историческая энциклопедия Сибири. Т.II. С. 732.

(обратно)

79

Рабочий класс Сибири в период строительства социализма (1917–1937). Новосибирск, 1982. С. 344.

(обратно)

80

Там же. С. 337–338.

(обратно)

81

См: Исаев В. И. Молодёжь Сибири в трансформирующемся обществе. Новосибирск, 2003. С. 116.

(обратно)

82

Превращение Кузбасса в индустриальный регион. (1927–1937 гг.) Кемерово, 1995. С. 75.

(обратно)

83

Там же. С. 76–77.

(обратно)

84

Струмилин С. Г. Проблемы экономики труда. М., 1957. С. 598.

(обратно)

85

Тимошенко А. И. Формирование социокультурного облика городов Кузбасса в 1930-е гг. // Социокультурные трансформации населения Сибири в ХХ веке. Новосибирск, 2011. С. 164–165.

(обратно)

86

Исаев В. И. Изменение уровня образования и культуры рабочих Урало-Сибирского региона в годы довоенных пятилеток (1928–1941).// Социокультурные трансформации населения Сибири в ХХ веке. Новосибирск, 2011. С. 138.

(обратно)

87

Рабочий класс Сибири в период строительства социализма. С. 273.

(обратно)

88

Там же. С. 274–275.

(обратно)

89

Там же. С. 276.

(обратно)

90

Ионов В. Д. Развитие народного образования и культуры Новокузнецка в годы довоенных пятилеток (1929–1941). // Новокузнецк в прошлом и настоящем. Новокузнецк, 1971. С. 143.

(обратно)

91

Рабочий класс Сибири в период строительства социализма. С. 277.

(обратно)

92

Тимошенко А. И. Формирование социокультурного облика городов Кузбасса в 1930-е гг. С. 166.

(обратно)

93

Индустриализация СССР. 1929–1932. Документы и материалы. М., 1970. С. 588–607.

(обратно)

94

Матушкин П. Г. Урало-Кузбасс. Челябинск, 1966. С. 199.

(обратно)

95

Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 – весна 1931 гг. Новосибирск, 1992. С. 33–34.

(обратно)

96

Бикметов Р. С. Использование спецконтингента в экономике Кузбасса. 1929–1956. Кемерово, 2009. С. 38.

(обратно)

97

Там же. С. 65–66.

(обратно)

98

Там же. С. 55, 63.

(обратно)

99

Там же. С. 76–81, 88.

(обратно)

100

Восточный вектор переселенческой политики в СССР. Конец 1920-х – конец 1930-х гг. Сборник документов. Новосибирск, 2007. С. 221–223, 276–283.

(обратно)

101

Симонов Н. С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920–1950-е годы: темпы экономического роста, структура, организация производства и управления. М., 1996. С. 116–120.

(обратно)

102

Рабочий класс Сибири в период упрочения и развития социализма. Новосибирск, 1984. С.44.

(обратно)

103

История индустриализации Западной Сибири. (1926–1941 гг.) Новосибирск, 1967. С. 360.

(обратно)

104

Ильиных В. А. Коммерция на хлебном фронте (Государственное регулирование хлебного рынка в условиях нэпа. 1921–1927 гг.). Новосибирск, 1992. С. 219; Он же. Государственное регулирование сельскохозяйственного рынка Сибири в условиях нэпа (1921–1928 гг.). Новосибирск, 2005. С. 256; Сборник статистико-экономических сведений по Сибирскому краю. Новосибирск, 1927. Вып. 1: Сельское хозяйство. С. 41.

(обратно)

105

Ильиных В.А. НЭП: поиск оптимальной модели формирования аграрного строя // Экономическая история. 2012. № 1. С. 17.

(обратно)

106

Он же. Чаяновская альтернатива в Сибири: Перспективный план развития сельского хозяйства Сибирского края 1926 г.) // Крестьяноведение: Теория. История. Современность. Ученые записки. Вып. 6. М., 2011. С. 177–178.

(обратно)

107

Ильиных В.А. НЭП: поиск оптимальной модели… С. 18.

(обратно)

108

История советского крестьянства. Т. 2: Советское крестьянство в период социалистической реконструкции народного хозяйства. Конец 1927–1937. М., 1986. С. 126.

(обратно)

109

Государственный архив Новосибирской области (ГАНО). Ф. П-2. Оп. 4. Д. 39. Л. 78–79.

(обратно)

110

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 9-е изд. М., 1984. Т. 5. С. 72.

(обратно)

111

Коллективизация сибирской деревни. Январь – май 1930 г.: Сб. документов. Новосибирск, 2009. С. 201.

(обратно)

112

Материалы к генеральному плану развития народного хозяйства Сибирского края. Новосибирск: Сибкрайиздат, 1930. Ч. I: Пути развития Сибирского края; Ч. IV: Сельское хозяйство; Ч. IX: Экспорт.

(обратно)

113

Материалы к пятилетнему плану развития народного хозяйства и культурного строительства Сибирского края. Новосибирск, 1930. С. 72–85.

(обратно)

114

Сибирский край. Стат. справочник. Новосибирск, 1930. С.299, 303, 307, 461; Материалы к генеральному плану … Ч.IV. С.11, 119, 125; Ч.IX. С. 19, 24, 59, 61.

(обратно)

115

Коллективизация сибирской деревни. С. 7.

(обратно)

116

ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 105. Л. 212–213, 207.

(обратно)

117

Правда. 1929. 29 дек.; Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание: Документы и материалы в 5 томах. 1927–1939. М., 2000. Т. 2: ноябрь 1929 – декабрь 1930. С. 126–130; СЗ СССР. 1930. № 9. Ст. 105.

(обратно)

118

Гущин Н. Я., Ильиных В. А. Классовая борьба в сибирской деревне. 1920-е – середина 1930-х гг. Новосибирск, 1987. С. 231, 227.

(обратно)

119

Правда. 1930. 2 марта; КПСС в резолюциях… Т. 5. С. 101–104.

(обратно)

120

История советского крестьянства. Т. 2. С. 166.

(обратно)

121

КПСС в резолюциях… Т. 5. С. 233.

(обратно)

122

Гущин Н.Я. «Раскулачивание» в Сибири (1928–1934 гг.): методы, этапы, социально-экономические и демографические последствия. Новосибирск, 1996. С. 111, 113, 114.

(обратно)

123

Он же. Сибирская деревня на пути к социализму. С. 308.

(обратно)

124

Аграрные преобразования и сельское хозяйство Сибири в ХХ веке. Новосибирск, 2008. С. 167–168; ГАНО. Ф. Р-12. Оп. 3. Д. 1356. Л. 67.

(обратно)

125

Ильиных В. А. Налогово-податное обложение сибирской деревни. Конец 1920-х – начало 1950-х гг. Новосибирск, 2004. С. 84.

(обратно)

126

Там же. С. 88–90, 94–95.

(обратно)

127

Так, например, в справке Запсибкрайснаботдела о предварительных итогах доведения планов хлебосдачи 1932 г. сообщалось, что власти 11 районов края добавили к плану централизованных заготовок «страховку от 2 до 4-х процентов»; ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 1837. Л. 6).

(обратно)

128

Ильиных В. А. Налогово-податное обложение сибирской деревни. С. 97, 98.

(обратно)

129

ГАНО. Сб. протоколов пленумов и заседаний президиума Сибкрайисполкома. 1929–1930 г. Л. 251-252об.

(обратно)

130

Политика раскрестьянивания в Сибири. Вып. 2: Формы и методы централизованных хлебозаготовок. 1930–1941. Новосибирск, 2002. С. 37–38, 60–63, 67.

(обратно)

131

ГАНО. Ф. Р-1409. Оп. 1. Д. 45. Л. 2; Ежегодник хлебооборота. № 4: за 1929/30 и 1930/31 г. М., 1932. С. 96.

(обратно)

132

Советская Сибирь. 1931. 21 окт.; Трагедия советской деревни. Т. 3: конец 1930–1933. М., 2001. С. 198.

(обратно)

133

ГАНО. Ф. П-3. Оп. 4. Д. 129. Л. 38. Лачков в письме в крайком указал на то, что валовой сбор зерна в районе на 14,7 % меньше возложенного на него заготовительного задания (без учета гарнцевого сбора). 9 октября 1931 г. бюро райкома предложило райколхозсоюзу и МТС не взимать с колхозов более 1/3 от общего объема собранного ими хлеба (Политика раскрестьянивания в Сибири. Вып. 2. С. 182). Следует отметить, что определенный райкомом лимит хлебосдачи соответствовал действующей в 1930/31 г. норме, в соответствии с которой колхозы зернопроизводящих районов, включая Сибирь, должны были сдавать государству от 1/4 до 1/3 валового сбора. Данная норма была введена весной 1930 г. Наркомземом СССР и Колхозцентром и утверждена Политбюро ЦК ВКП(б) (Там же. С. 25). Однако обращение к ней осенью того же года было квалифицировано как следование «кулацкой программе срыва хлебозаготовок».

(обратно)

134

Аграрная политика советского государства и сельское хозяйство Сибири в 1930-е гг. Новосибирск, 2011. С. 73–74.

(обратно)

135

Кондрашин В.В. Голод 1932–1933 годов: трагедия российской деревни. М., 2008. С. 84.

(обратно)

136

ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 158. Л. 228.

(обратно)

137

Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 253.

(обратно)

138

Политика раскрестьянивания в Сибири. Вып. 2. С. 246.

(обратно)

139

Сельское хозяйство СССР. С. 270; Ежегодник хлебооборота. № 4: за 1929/30 и 1930/31 г. М., 1932. С. 96; Ежегодник хлебооборота за 1931-32, 1932-33 и предварительные итоги заготовок 1933 г. М., 1934. Л. 7.

(обратно)

140

Аграрная политика советского государства … С. 95, 97.

(обратно)

141

ГАНО. Ф. Р-1081. Оп. 1. Д. 3. Л. 52–53.

(обратно)

142

Аграрная политика советского государства … С. 106.

(обратно)

143

Папков С.А. Сталинский террор в Сибири. 1828–1941. Новосибирск, 1997. С. 57.

(обратно)

144

Гущин Н. Я. Сибирская деревня на пути к социализму. С. 465.

(обратно)

145

См.: Малышева М. П., Познанский В. С. Казахи – беженцы от голода в Западной Сибири (1931–1934 гг.). Алматы. 1999.

(обратно)

146

См.: Познанский В. С. Социальные катаклизмы в Сибири: голод и эпидемии в 20–30-е годы ХХ в. Новосибирск, 2007. С. 226–2384; Исупов В. А. Демографические катастрофы и кризисы в России в первой половине ХХ века: Историко-демографические очерки. Новосибирск, 2000. С. 83–99.

(обратно)

147

См.: Баранов Е. Ю., Корнилов Г. Е., Лабузов В. А. Аграрное развитие и продовольственное обеспечение населения Урала. 1928–1934 гг. М., 2009. С. 566–572.

(обратно)

148

Аграрная политика советского государства … С. 114–115.

(обратно)

149

Историческая энциклопедия Сибири. Т. II. Новосибирск, 2009. С. 58.

(обратно)

150

Там же. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 1685. Л. 15.

(обратно)

151

Кондрашин В. В. Голод 1932–1933 годов. С. 117.

(обратно)

152

Свод Законов СССР. 1932. № 62. Ст. 360.

(обратно)

153

Правда. 1933. 31 янв.

(обратно)

154

Сельское хозяйство СССР. Ежегодник 1935 г. М., 1936. С. 246–247; 517–518; Крестьянство Сибири в период строительства социализма. 1917–1937 гг. Новосибирск, 1983. С. 357.

(обратно)

155

Ильиных В. А. Государственные хлебозаготовки в Сибири в 1920– 1980-е гг.: организация и результаты // Восточные регионы России: стратегии и практики освоения. Новосибирск, 2006. С. 205.

(обратно)

156

Термин «первая заповедь» был введен в политический лексикон И. В. Сталиным в своей речи на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в январе 1933 г., указавшим деревенским функционерам: «Не заслоняйте своего внимания заботой о фондах и запасах всякого рода, не отвлекайтесь от главной задачи, разверните хлебозаготовки с первых же дней уборки и форсируйте их, ибо первая заповедь (подчеркнуто мной. – В.И.) – выполнение плана хлебозаготовок, вторая заповедь – засыпка семян, и только после выполнения этих условий можете начать и развертывать колхозную торговлю хлебом» (Правда. 1933. 17 янв.).

(обратно)

157

Ильиных В. А. Налогово-податное обложение сибирской деревни. С. 107–109, 119–120.

(обратно)

158

Шевляков А.С. Политотделы МТС и совхозов: чрезвычайные партийно-государственные органы управления в сельском хозяйстве Западной Сибири в 1930-е годы. Томск, 2000. С. 80, 82.

(обратно)

159

Кондрашин В.В. Голод 1932–1933 годов. С. 286–288; ГАНО. Ф. Р-1027. Оп. 1. Д. 48. Л. 5.

(обратно)

160

Гущин Н.Я. Сибирская деревня на пути к социализму. С. 346, 347, 362.

(обратно)

161

См.: Очерки истории крестьянского двора и семьи в Западной Сибири. Конец 1920-х – 1980-е годы. Новосибирск, 2001. С. 13.

(обратно)

162

Общие размеры обложения единоличных хозяйств основными видами денежных налогов в Западно-Сибирском крае в 1934/35 г. увеличились в 3 раза, в 1935/36 г. еще в 1,5 раза (Политика раскрестьянивания в Сибири. Новосибирск, 2000. Вып. 1: Этапы и методы ликвидации крестьянского хозяйства. 1930–1940 гг. С. 70, 119–120).

(обратно)

163

КПСС в резолюциях… Т. 6. С. 160.

(обратно)

164

История советского крестьянства. Т. 2. С. 314.

(обратно)

165

Колхозы во второй сталинской пятилетке. М.; Л., 1939. С. 2, 3.

(обратно)

166

Там же. С. 24–25, 33–34.

(обратно)

167

Гущин Н.Я. Сибирская деревня на пути к социализму. С. 476; Посевные площади СССР (Динамика за 1928, 1932–1938 гг. в сопоставлении с 1913 г.). Стат. справочник. М.; Л., 1939. С. 6–10, 15–19, 72–76, 140–144, 224–228.

(обратно)

168

Социалистическое земледелие. 1932. № 9-10. С. 1–2.

(обратно)

169

Социалистическое строительство СССР: Ежегодник. М., 1936. С. 360–363; Животноводство в СССР. 1936 г. М., 1936. Вып. II. С. 84–97, 250–263, 416–429; Животноводство СССР за 1916–1938 гг. Стат. сборник. М.; Л., 1940. С. 17, 19, 21, 22, 28, 36, 37, 50, 54.

(обратно)

170

Очерки истории крестьянского двора и семьи в Западной Сибири. Конец 1920-х – 1980-е годы. Новосибирск, 2001. С. 58.

(обратно)

171

Животноводство СССР за 1916–1938 гг. С. 17, 19, 21, 22, 36, 37, 28, 50, 54.

(обратно)

172

Аграрная политика советского государства … С. 560.

(обратно)

173

Посевные площади СССР. С. 15–18.

(обратно)

174

Политика раскрестьянивания в Сибири. Вып. 2. С. 247, 248.

(обратно)

175

Ильиных В.А. Налогово-податное обложение сибирской деревни. С. 111–112.

(обратно)

176

Свод Законов СССР. 1933. № 49. Ст. 286.

(обратно)

177

Помимо зерна, подсолнечника, картофеля, мяса, молока и шерсти в перечень сельхозпродуктов подлежащих обязательным поставкам были включены маслосемяна, лён, конопля, махорка, овощи, сено, кожсырье, овечье молоко, яйцо (Ильиных В. А. Налогово-податное обложение сибирской деревни. С. 130).

(обратно)

178

Там же. С. 129.

(обратно)

179

Политика раскрестьянивания в Сибири. Вып. 2. С. 247.

(обратно)

180

Ильиных В.А. Налогово-податное обложение сибирской деревни. С. 61.

(обратно)

181

См.: Политика раскрестьянивания в Сибири. Вып. 1. С. 151–152.

(обратно)

182

Там же. С. 174.

(обратно)

183

Аграрная политика советского государства … С. 595–596, 599.

(обратно)

184

Там же. С. 572.

(обратно)

185

ГАНО. Ф. П-4. Оп. 33. Д. 103. Л. 39; Д. 186. Л. 211; Оп. 5. Д. 356. Л… 13.

(обратно)

186

Политика раскрестьянивания в Сибири. Вып. 2. С. 134.

(обратно)

187

ГАНО. Ф. Р-1020. Оп. 1. Д. 387. Л. 1–2.

(обратно)

188

В январе 1939 г. Наркомат оборонной промышленности был разделен на Наркоматы авиационной промышленности, боеприпасов, вооружения, судостроительной промышленности.

(обратно)

189

Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. Р-7516. Д. 1290. Л. 1; Д. 1449. Л.75; Д. 1499. Л. 57; Ф. Р-8044. Оп. 1. Д. 2776. Л. 4, 36, 42, 48.

(обратно)

190

Там же. Ф. Р-7516. Оп. 1. Д. 1449. Л. 77; Ф. Р-8044. Оп. 1. Д. 2776. Л. 36, 42, 48.

(обратно)

191

Мухин М.Ю. Забытый эксперимент (поиски нестандартных путей борьбы с текучестью кадров в советской авиапромышленности конца 1930-х гг.) // Научно-публицистический журнал «Актуальная история» [Электронный ресурс]. Режим доступа: -aviaprom-experiment (дата обращения 8 февраля 2013).

(обратно)

192

Директивы КПСС и Советского правительства по хозяйственным вопросам: Сб. документов (1917–1957 гг.). В 4 т. М., 1957. Т. 1. (1917–1941). С. 637.

(обратно)

193

Папков С. А. Обыкновенный террор. Политика сталинизма в Сибири. М., 2012. С. 420.

(обратно)

194

Государственный архив Новосибирской области (ГАНО). Ф. П-4. Оп. 34. Д. 96. Л. 24; РГАЭ. Ф. Р-7516. Оп. 1. Д. 1499. Л. 60–61.

(обратно)

195

РГАЭ. Ф. Р-7516. Оп. 1. Д. 1290. Л. 1.

(обратно)

196

Подсчитано по: Там же. Ф. Р-8044. Оп. 1. Д. 2776. Л. 36, 42, 48.

(обратно)

197

Подсчитано по: Там же. Ф. Р-7516. Оп. 1. Д. 1396. Л. 52.

(обратно)

198

См. Индустриализация СССР. 1938–1941. Документы и материалы. М., 1973. С. 250.

(обратно)

199

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь предприятий оборонного комплекса Сибири (1941–1945). Новосибирск, 2012. С. 38; РГАЭ. Ф. Р-7516. Оп. 1. Д. 1449. Л. 50.

(обратно)

200

Директивы КПСС и Советского Правительства по хозяйственным вопросам… С. 654–655; Указ ПВС СССР от 28 декабря 1940 г. «Об ответственности учащихся ремесленных, железнодорожных училищ и школ ФЗО за нарушение дисциплины и за самовольный уход из училища (школы)» // Викитека [Электрон. ресурс]. Режим доступа: (дата обращения 14.12.2011).

(обратно)

201

Шевченко В. Н. Сибирский арсенал Победы: становление и развитие оборонной промышленности Сибири в годы Великой Отечественной войны. Красноярск, 2008. С. 224; Индустриализация СССР. С. 259.

(обратно)

202

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 76.

(обратно)

203

Шевченко В. Н. Сибирский арсенал Победы… С. 151; ГАНО. Ф. П-4. Оп. 6. Д. 38. Л. 4.

(обратно)

204

ГАНО. Ф. П-4. Оп. 6. Д. 38. Л. 4, 67, 117.

(обратно)

205

Индустриализация СССР. С. 240.

(обратно)

206

Там же. С. 249.

(обратно)

207

Снегирева Л. И. Реэвакуация гражданского населения из ЗападноСибирского региона (конец 1941–1948 гг.) // Миграционные процессы в Азиатской России в XIX – начале XXI вв. Сб. научных трудов. Новосибирск, 2009. С. 133.

(обратно)

208

ГАНО. Ф. П-4. Оп. 6. Д. 38. Л. 6.

(обратно)

209

Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р-9507. Оп. 1. Д. 206. Л. 36–37; Д. 211. Л. 53.

(обратно)

210

Оборонная промышленность Новосибирской области в годы Великой Отечественной войны. Сб. документов. Новосибирск, 2005. С. 324.

(обратно)

211

Шевченко Н. П. Создание оборонной промышленности Красноярского края в годы Великой Отечественной войны (1941–1945). Красноярск, 2005. С. 42.

(обратно)

212

Комоедов В. И. Роль комсомола Восточной Сибири в укреплении тыла в период Великой Отечественной войны. Автореф. дис. … канд. ист. наук. Иркутск, 1968. С. 18.

(обратно)

213

Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. М-1. Оп. 8. Д. 52. Л. 10.

(обратно)

214

ГАРФ. Ф. Р-9517. Оп. 1. Д. 23. Л. 14; РГАСПИ. Ф. П-17. Оп. 122. Д. 48. Л. 159.

(обратно)

215

ГАРФ. Ф. Р-9517. Оп. 1. Д. 25. Л. 85, 118.

(обратно)

216

Исупов В. А. Главный ресурс Победы: Людской потенциал Западной Сибири в годы Второй мировой войны (1939–1945). Новосибирск, 2008. С. 324; ГАНО. Ф. 11. Оп. 2. Д. 1000. Л. 11, 15.

(обратно)

217

ГАРФ. Ф. Р-9507. Оп. 1. Д. 206. Л. 89; Д. 211. Л. 53–55; Ф. Р-9517. Оп. 1. Д. 25. Л. 86–88.

(обратно)

218

ГАРФ. Ф. Р-9507. Оп. 1. Д. 206. Л. 9; Ф. Р-9517. Оп. 1. Д. 25. Л. 86.

(обратно)

219

Там же. Ф. Р-9517. Оп.1. Д. 25. Л. 118.

(обратно)

220

ГАРФ. Ф. Р-9507. Оп. 1. Д. 206. Л. 89; Д. 211. Л. 53–55; Ф. Р-9517. Оп. 1. Д. 25. Л. 86–88.

(обратно)

221

Там же. Д. 9. Л. 46, 48, 50, 52, 53.

(обратно)

222

Шевченко В. Н. Сибирский арсенал Победы… С. 156.

(обратно)

223

Савицкий И. М. Важнейший арсенал Сибири. Развитие оборонной промышленности Новосибирской области в годы Великой Отечественной войны. Новосибирск, 2005 С. 265–266.

(обратно)

224

ГАНО. Ф. П-22. Оп.3. Д. 1179. Л. 10.

(обратно)

225

Савицкий И. М. Важнейший арсенал Сибири… С. 261.

(обратно)

226

РГАЭ. Ф. Р-8044. Оп. 1. Д. 4467. Л. 83.

(обратно)

227

Романов Р. Е. Деятельность государственных органов власти и организаций по мобилизации трудоспособного населения на предприятия сибирского тыла в начальный период Великой Отечественной войны (вторая половина 1941–1942 г.) // Деятельность государственных организаций по индустриальному освоению Сибири в XX–XXI вв. Вып. 2. Новосибирск, 2010. С. 99.

(обратно)

228

Савицкий И. М. Важнейший арсенал Сибири… С. 255, 260; Оборонная промышленность… С. 440.

(обратно)

229

Романов Р. Е. Рабочая молодежь оборонных предприятий в Западной Сибири в годы Великой Отечественной войны. Дис. … канд. ист. наук. Новосибирск, 2009. С. 61.

(обратно)

230

Оборонная промышленность… С. 529.

(обратно)

231

Савицкий И. М. Важнейший арсенал Сибири… С. 263.

(обратно)

232

ГАНО. Ф. П-22. Оп. 3. Д. 1187. Л. 68.

(обратно)

233

Оборонная промышленность… С. 581.

(обратно)

234

ГАНО. Ф. П-746. Оп. 1. Д. 20. Л. 25.

(обратно)

235

РГАСПИ. Ф. М-1. Оп. 8. Д. 129. Л. 94.

(обратно)

236

Там же. Д. 671. Л. 13.

(обратно)

237

ГАНО. Ф. П-198. Оп. 1. Д. 265. Л. 15.

(обратно)

238

Там же. Ф. 11. Оп. 4 б. Д. 120. Л. 138.

(обратно)

239

Там же. Ф. П-190. Оп. 2. Д. 814. Л. 1.

(обратно)

240

Там же. Ф. П-22. Оп. 3. Д. 1170. Л. 117.

(обратно)

241

Шевченко В. Н. Создание оборонной промышленности… С. 85.

(обратно)

242

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 182.

(обратно)

243

Подсчитано по: Кравченко Г. С. Военная экономика СССР. 1941–1945 гг. М., 1963. С. 98.

(обратно)

244

Советская Сибирь. 1942. 13 янв.

(обратно)

245

Шевченко В. Н. Создание оборонной промышленности… С. 89; ГАНО. Ф. П-190. Оп. 2. Д. 957. Л. 76.

(обратно)

246

ГАНО. Ф. П-22. Оп. 3. Д. 1187. Л. 103.

(обратно)

247

Государственный архив Томской области (ГАТО). Ф. Р-1086. Оп. 1. Д. 79. Л. 37–38.

(обратно)

248

Подсчитано по: Кравченко Г. С. Военная экономика СССР. С. 98.

(обратно)

249

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 182.

(обратно)

250

Там же. С. 184.

(обратно)

251

Там же. С. 186.

(обратно)

252

Кравченко Г. С. Военная экономика СССР. С. 218.

(обратно)

253

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 189.

(обратно)

254

Кравченко Г. С. Военная экономика СССР. С. 218.

(обратно)

255

РГАСПИ. Ф.М-1. Оп. 6. Д. 286. Л. 21, 51–52.

(обратно)

256

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 193.

(обратно)

257

Там же.

(обратно)

258

Кучеренко М. М. Молодое поколение рабочего класса СССР. М., 1979. С. 99.

(обратно)

259

Там же. С. 158.

(обратно)

260

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 161.

(обратно)

261

ГАНО. Ф. П-4. Оп. 6. Д. 438. Л. 4–5; Ф. П-22. Оп. 3. Д. 1184. Л. 13.

(обратно)

262

РГАСПИ. Ф. М-1. Оп. 8. Д. 70. Л. 33.

(обратно)

263

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 167.

(обратно)

264

Там же. С. 168.

(обратно)

265

Там же. С. 170.

(обратно)

266

Там же. С. 173.

(обратно)

267

Подсчитано по: Кравченко Г. С. Военная экономика СССР. С. 98, 218.

(обратно)

268

ГАРФ. Ф. Р-7507. Оп. 1. Д. 211. Л. 7; Д. 218. Л. 1, 2.

(обратно)

269

Подсчитано по: Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 187, 195; Докучаев Г. А. Рабочий класс Сибири и Дальнего Востока в годы Великой Отечественной войны. М., 1973. С. 303.

(обратно)

270

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 195.

(обратно)

271

ГАНО. Ф. П-4. Оп.6. Д. 38. Л. 8; РГАЭ. Ф. Р-7516. Оп. 1. Д. 1396. Л. 52.

(обратно)

272

ГАНО. Ф. 11. Оп. 4б. Д. 31. Л. 5.

(обратно)

273

Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам (1917–1967): Сб. документов. М., 1968. Т. 3. С. 34.

(обратно)

274

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 288.

(обратно)

275

Подсчитано по: Папков С. А. Обыкновенный террор. С. 420.

(обратно)

276

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 288.

(обратно)

277

Папков С. А. Обыкновенный террор. С. 287, 288.

(обратно)

278

Там же. С. 290.

(обратно)

279

Там же. С. 289.

(обратно)

280

РГАЭ. Ф. Р-7516. Оп. 1. Д. 1396. Л. 52; Ф. Р-8044. Оп. 1. Д. 4467. Л. 309.

(обратно)

281

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 290–291.

(обратно)

282

Шевченко В. Н. Сибирский арсенал Победы… С. 196.

(обратно)

283

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 300–303.

(обратно)

284

Там же. С. 312, 314.

(обратно)

285

Там же. С. 324.

(обратно)

286

Постановление СНК СССР от 18 октября 1942 года «О порядке снабжения продовольственными и промышленными товарами рабочих промышленных предприятий» // Сталин И. В. Сочинения. Т. 17. [Электронный ресурс]. Режим доступа: (дата обращения 27 февраля 2013)

(обратно)

287

Букин С. С., Романов Р.Е. Рабочая молодежь… С. 266.

(обратно)

288

Государственный архив Красноярского края (ГАКК). Ф. Р-1341. Оп. 1. Д. 38. Л. 29.

(обратно)

289

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 268, 269; ГАНО. Ф. П-4. Оп. 6. Д. 426. Л. 5.

(обратно)

290

ГАНО. Ф. П-4. Оп. 6. Д. 426. Л.6.

(обратно)

291

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 268.

(обратно)

292

Там же. С. 272.

(обратно)

293

Букин С. С., Романов Р. Е. Рабочая молодежь… С. 221, 246; Савицкий И.М. Важнейший арсенал Сибири… С. 283.

(обратно)

294

ГАНО. Ф. П-190. Оп. 2. Д. 946. Л. 76.

(обратно)

295

Тимошенко А. И. Стратегия создания сибирского тыла в советской государственной политике в 1930-е гг. // Сибирь: вклад в победу в Великой Отечественной войне. Сборник материалов V Всероссийской конференции. Омск, 5–6 мая 2011. Омск, 2011. С. 106–109.

(обратно)

296

Савицкий И. М. Развитие оборонной промышленности в Сибири (1941– 1960-е гг.). // Региональные процессы в Сибири в контексте российской и мировой истории. Новосибирск, 1998. С. 103.

(обратно)

297

Тимошенко А. И. Проекты социально-экономического развития Сибири в ХХ веке. Концепции и решения. Новосибирск, 2007. С. 203.

(обратно)

298

Историческая энциклопедия Кузбасса. Т.1. Кемерово, 1996. С. 364.

(обратно)

299

Историческая энциклопедия Сибири. Новосибирск, 2009. С. 324.

(обратно)

300

Савицкий И. М. Вклад оборонной промышленности Сибири в создание ракетно-ядерного щита СССР в годы «холодной войны» 1946–1965 гг. Новосибирск, 2011. С. 234.

(обратно)

301

Красноярск. Очерки истории города. Красноярск, 1988. С. 243–250.

(обратно)

302

Сталин И. В. Соч. Т.16. М., 1947. С. 15–16.

(обратно)

303

Симонов Н. С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920-е–1950-е гг. М., 1996. С. 192.

(обратно)

304

ХХ съезд КПСС. Стенографический отчет. Ч.1–2. М. 1956. С. 52–53.

(обратно)

305

Алексеев В. В. Литвинов Б.В. Советский атомный проект как феномен мобилизационной экономики. // Вестник Российской Академии наук. 1998. Том 68. № 1. С. 4.

(обратно)

306

Там же.

(обратно)

307

Цит. по: Артемов Е. Т. Научно-техническая политика в советской модели позднеиндустриальной модернизации. М., 2006. С. 78.

(обратно)

308

Там же. С. 82.

(обратно)

309

Савицкий И. М. Вклад оборонной промышленности Сибири… С. 290–291.

(обратно)

310

Там же. С. 106–111.

(обратно)

311

Симонов Н. С. Указ. соч. С. 221.

(обратно)

312

Савельев В. Секреты зелёных гор. Красноярск, 2001. С. 249–250.

(обратно)

313

Савицкий И. М. Вклад оборонной промышленности Сибири… С. 123.

(обратно)

314

Там же.

(обратно)

315

Там же. С.130.

(обратно)

316

См: Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. М., 1997. С. 379–381.

(обратно)

317

Белоусов А. Становление советской индустриальной системы. // Россия XXI в. № 2. М., 2000. С. 44–45.

(обратно)

318

Букин С. С. Исаев В.И. Урбанизация Сибири в ХХ в.: закономерности и особенности. // Хозяйственное освоение Сибири в контексте отечественной и мировой истории. Новосибирск, 2005. С. 157–158.

(обратно)

319

Каплан В. И. Загадочный конец Института мирового хозяйства и мировой экономики. // Мировая экономика и международные отношения. 1992. № 7. С. 142–144.

(обратно)

320

Пыжиков А. Данилов А. Рождение сверхдержавы. 1945–1953 гг. М., 2002. С. 235–236.

(обратно)

321

ХХ съезд КПСС. Стенографический отчет. Т.1. М., 1956. С. 52.

(обратно)

322

Территория и власть в новой и новейшей истории Российского государства. М., 2012. С. 233.

(обратно)

323

Артемов Е. Т. Указ. соч. С. 180.

(обратно)

324

Савицкий И. М. Вклад оборонной промышленности Сибири… С. 66–67.

(обратно)

325

Сизов Л. Г. Всё остается людям. Т.2. Книга 2. Красноярск, 2000. С. 87.

(обратно)

326

Государственный Архив Красноярского края (ГАКК). Ф.П-26. Оп. 31. Д. 424. Л. 43–50.

(обратно)

327

Тимошенко А. И. КАТЭК: разработка и реализация программы. // Формирование и развитие сибирских территориально-производственных комплексов. Сборник научных трудов. Новосибирск, 2011. С. 52–70.

(обратно)

328

Амосенок Э. П., Бажанов В. А. Оборонный комплекс Сибири. // Сибирь. Проблемы конверсии. Материалы Всероссийской конференции по экономическому развитию Сибири. Июнь.1993. Секция «Конверсия». Новосибирск, 1993. С. 3.

(обратно)

329

Сельское хозяйство Сибири в XX веке: проблемы развития и кризисы. Новосибирск, 2012. С. 125, 136.

(обратно)

330

Сельское хозяйство СССР: стат. сб. М., 1960. С. 94.

(обратно)

331

Сельское хозяйство Сибири в XX веке…С. 124, 136.

(обратно)

332

Там же. С. 124, 136.

(обратно)

333

Численность скота в СССР: стат. сб. М., 1957. С. 98, 105.

(обратно)

334

Беликова Л. П. Колхозное производство в Западной Сибири в 50-е гг. // Развитие сельскохозяйственного производства в Сибири в условиях социализма. 1938–1980 гг. Новосибирск, 1983. С. 65.

(обратно)

335

Государственный архив Кемеровской области (ГАКО). Ф. П-75. Оп. 7. Д. 257. Л. 14–15.

(обратно)

336

Сельское хозяйство Сибири в XX веке… С. 137, 335–342.

(обратно)

337

Ильиных В. А. Налогово-податное обложение сибирской деревни. Конец 1920-х – начало 1950-х гг. Новосибирск, 2004. С. 142.

(обратно)

338

Наша малая родина. Хрестоматия по истории Новосибирской области. 1921–1991. Новосибирск, 1997. С. 407.

(обратно)

339

Вербицкая О.М. Российское крестьянство: от Сталина к Хрущеву. Середина 40-х – начало 60-х гг. М., 1992. С. 63.

(обратно)

340

Маленков Г. М. Отчетный доклад XIX съезду партии о работе ЦК ВКП(б). М., 1953. С. 78, 84–85.

(обратно)

341

Хрущев Н. С. Строительство коммунизма в СССР и развитие сельского хозяйства. М., 1962. Т. 1. С. 86.

(обратно)

342

РГАНИ. Ф. 5. Оп. 24. Д. 538. Л. 7.

(обратно)

343

Зеленин И.Е. Аграрная политика Н. С. Хрущева и сельское хозяйство. М., 2001. С. 52.

(обратно)

344

Маленков Г. М. Речь на сессии Верховного Совета СССР 8 августа 1953 г. М., 1953. С. 12–15.

(обратно)

345

Сборник законов СССР и указов Президиума Верховного Совета СССР (1938–1956 гг.). М., 1956. С. 321–322.

(обратно)

346

Директивы КПСС и советского правительства по хозяйственным вопросам (1917–1957 гг.). М., 1958. Т. 4. С. 20–61.

(обратно)

347

Там же. С. 83.

(обратно)

348

Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ). Ф. 5. Оп. 24. Д. 538. Л. 10.

(обратно)

349

Сельское хозяйство СССР. М., 1960. С. 388–391; Капитальное строительство в СССР: стат. сб. М., 1961. С. 155; История Сибири. Т. 5. Сибирь в период завершения строительства социализма и перехода к коммунизму. Л., 1969. С. 246.

(обратно)

350

Крестьянство Сибири в период упрочения и развития социализма. Новосибирск, 1985. С. 325, 332.

(обратно)

351

Государственный архив Новосибирской области (ГАНО). Сб. постановлений Совета Министров СССР за 1954. Т. 3. Л. 151.

(обратно)

352

Государственный архив Омской области (ГАОО). Ф. 1699. Оп. 1. Д. 1227. Л. 43, 48, 373, 519, 532, 540, 547, 548.

(обратно)

353

Народное хозяйство Алтайского края: стат. сб. Барнаул, 1958. С. 65–66; Сельское хозяйство СССР. М., 1960. С. 235, 238, 240, 243, 338–341, 350–351.

(обратно)

354

Вербицкая О.М. Российское крестьянство… С. 147.

(обратно)

355

РГАНИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 89. Л. 93; Ф. 5. Оп. 24. Д. 538. Л. 21–22.

(обратно)

356

Там же. Ф. 5. Оп. 24. Д. 538. Л. 2–6.

(обратно)

357

Там же. Л. 23–25.

(обратно)

358

Там же. Л. 19–22.

(обратно)

359

Там же. Л. 7–19.

(обратно)

360

Хрущев Н. С. Строительство коммунизма в СССР… Т. 1. С. 85–100; РГАНИ. Ф. 5. Оп. 45. Д. 1. Л. 1-74.

(обратно)

361

Директивы КПСС и Советского правительства… Т. 4. С. 160–191.

(обратно)

362

Там же. С. 209–211.

(обратно)

363

Зеленин И. Е. Аграрная политика Н. С. Хрущева и сельское хозяйство. С. 89–90.

(обратно)

364

История Сибири. Т. 5. С. 253.

(обратно)

365

Ульянов Л. Н. В борьбе за освоение целины. Работа партийных организаций по освоению целинных и залежных земель Западной Сибири. М., 1959. С. 99.

(обратно)

366

История советского крестьянства. М., 1988. Т. 4. Крестьянство в годы упрочения и развития социалистического общества. 1945 – конец 50-х гг. С. 284; ГАНО. Ф. П-4. Оп. 33. Д. 1653. Л. 46.

(обратно)

367

История советского крестьянства. Т. 4. С. 285.

(обратно)

368

Население Западной Сибири в XX в. Новосибирск, 1997. С. 32–33.

(обратно)

369

Сельское хозяйство СССР. М., 1960. С. 411, 414.

(обратно)

370

Развитие экономики и культуры Алтайского края за 40 лет: стат. сб. Барнаул, 1957. С. 94–95.

(обратно)

371

Крестьянство Сибири в период упрочения и развития социализма. С. 300, 303.

(обратно)

372

Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. 7486. Оп. 4. Д. 1561. Л. 8; Оп. 7. Д. 1326. Л. 74, 77; Омский хлеб. Из истории аграрной политики в области. 1954–1985: сб. документов. Омск, 1990. С. 17.

(обратно)

373

Казанцев В. И. Деревня моя… Историко-публицистический очерк. Барнаул, 2006. С. 73.

(обратно)

374

Народное хозяйство Алтайского края. С. 47.

(обратно)

375

Богденко М. Л., Зеленин И. Е. Совхозы СССР. Краткий исторический очерк (1917–1975 гг.). М., 1976. С. 184–185; Хлеб Прииртышья. Омск, 1999. С. 125; Народное хозяйство Новосибирской области: стат. сб. Новосибирск, 1961. С. 78; Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. А-317. Оп. 1. Д. 2310. Л. 56; Центр хранения архивного фонда Алтайского края (ЦХАФАК). Ф. Р-569. Оп. 10. Д. 24. Л. 40.

(обратно)

376

Сельское хозяйство СССР. М., 1960. С. 147; Сельское хозяйство СССР: стат. сб. М., 1971. С. 115; Народное хозяйство РСФСР в 1959 г.: стат. ежегодник. М., 1960. С. 242.

(обратно)

377

Вестник статистики. 1974. № 3. С. 94; Народное хозяйство СССР в 1956 г.: стат. сб. М., 1957. С. 127; Народное хозяйство РСФСР в 1960 г.: стат. ежегодник. М., 1961. С. 195; Народное хозяйство Новосибирской области: стат. сб. Новосибирск, 1961. С. 78; ЦХАФАК. Ф. Р-569. Оп. 11. Д. 132. Л. 219.

(обратно)

378

Сельское хозяйство СССР. М., 1960. С. 210–211, 226-27, 537; Сельское хозяйство СССР. М., 1971. С. 154–5; Народное хозяйство РСФСР в 1958 г.: стат. ежегодник. М., 1959. С. 192–94; Народное хозяйство РСФСР в 1961 г.: стат. ежегодник. С. 274–76, 346-47; Народное хозяйство РСФСР в 1964 г.: стат. ежегодник. С. 219–20; Народное хозяйство Новосибирской области. С. 69.

(обратно)

379

Сельское хозяйство СССР. М., 1960. С. 94–95, 214, 228.

(обратно)

380

Директивы КПСС и советского правительства… Т. 4. С. 329–364.

(обратно)

381

Зеленин И. Е. Аграрная политика Н. С. Хрущева и сельское хозяйство. С. 104; Сельское хозяйство СССР. М., 1960. С. 156–157, 219, 246–247; Сельское хозяйство СССР. М., 1971. С. 108–109, 119–120, 178–179, 218–221.

(обратно)

382

Хрущев Н. С. Строительство коммунизма в СССР… Т. 2. С. 448–450.

(обратно)

383

Зеленин И.Е. Аграрная политика Н. С. Хрущева и сельское хозяйство. С. 111.

(обратно)

384

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 9-е изд. М., 1986. Т. 9. С. 287, 289–290.

(обратно)

385

Пленум ЦК КПСС 22–25 декабря 1959 г. стенограф. отчет. М., 1960. С. 167.

(обратно)

386

Сельское хозяйство СССР. М., 1971. С. 296–297, 304–305, 312–313, 320–321; Сельское хозяйство РСФСР: стат. сб. М., 1964. С. 422–425, 428–433, 440–441; Карпунина И. Б., Мелентьева А. П., Ильиных В. А. Сельское население Западной Сибири в 1960–1980-е гг. (факторы, тенденции и результаты социально-демографической адаптации). Новосибирск, 2003. С. 111–112.

(обратно)

387

Сельское хозяйство СССР. М., 1960. С. 340–341, 351, 356, 361; Сельское хозяйство СССР. М., 1971. С. 294–295, 302–303, 310–311, 318–319.

(обратно)

388

Крестьянство Сибири в период упрочения и развития социализма. С. 284.

(обратно)

389

Сельское хозяйство СССР. М., 1960. С. 43, 51–52; Сельское хозяйство СССР: стат. сб. М., 1971. С. 486–489, 584–585.

(обратно)

390

XX съезд КПСС 14–25 февраля 1956 г.: стенограф. отчет. М., 1956, Т. 1. С. 64–65.

(обратно)

391

РГАНИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 286. Л. 13.

(обратно)

392

Крестьянство Сибири в период упрочения и развития социализма. С. 278–279.

(обратно)

393

ЦХАФАК. Ф. Р-827. Оп. 3, Д. 50, Л. 126, 126об, 127.

(обратно)

394

ГАРФ. Ф. А-310. Оп. 1. Д. 1511. Л. 2; Сельское хозяйство СССР. М., 1960. С. 75.

(обратно)

395

Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам (1917–1967 гг.). М., 1968. Т. 4. С. 392–401.

(обратно)

396

ГАНО, сб. постановлений Совета Министров СССР за апрель1958. С. 165–179.

(обратно)

397

История Сибири. Т. 5. С. 346; Сельское хозяйство СССР. М., 1960. С. 412.

(обратно)

398

ГАНО. Сб. постановлений Совета Министров СССР за сентябрь 1958 г. С. 109–110.

(обратно)

399

Пленум ЦК КПСС 24–25 марта 1965 г.: стенограф. отчет. М., 1965. С. 148–150; Народное хозяйство СССР в 1963 г.: стат. ежегодник. М., 1965. С. 347, 456; Воловик А. Рационально использовать капитальные вложения в сельском хозяйстве // Экономика сельского хозяйства. 1965. № 5. С. 56.

(обратно)

400

Казанцев А.В. Реорганизация МТС и формирование механизаторских кадров в колхозах Алтая (1958–1965 гг.) // Проблемы истории советской сибирской деревни. Сб. статей. Новосибирск, 1977. С. 211–212, 215; Буздалов И. Н., Карлюк И. Я., Морозов В. А. Материальное стимулирование и подъем колхозного производства. М., 1965. С. 206.

(обратно)

401

ЦХАФАК. Ф. Р-569. Оп.11. Д.298. Л. 1-16.

(обратно)

402

Там же. Ф. Р-827. Оп. 3. Д. 50. Л. 15, 169–170; Сельское хозяйство РСФСР: стат. сб. М., 1964. С. 47.

(обратно)

403

Директивы КПСС и советского правительства… Т. 4. С. 605–611.

(обратно)

404

ГАНО. Ф. П-4. Оп. 33. Д. 1653. Л. 48.

(обратно)

405

Энциклопедия Алтайского края. Барнаул, 1996. Т. 2. С. 262; ЦХАФАК. Ф. Р-569. Оп. 11. Д. 132. Л. 219–220.

(обратно)

406

Крестьянство Сибири в период упрочения и развития социализма. С. 301.

(обратно)

407

Там же.

(обратно)

408

РГАНИ. Ф. 5. Оп. 46. Д. 166. Л. 2, 9-12; ГАНО. Ф. П-4. Оп. 33. Д. 1721. Л. 80–82.

(обратно)

409

Решения партии и правительства… Т. 4. С. 705–718.

(обратно)

410

ГАНО. Сб. постановлений Совета Министров СССР за декабрь 1960 г. С. 178–181.

(обратно)

411

Справочник партийного работника. М., 1961. Вып. 3. С. 329.

(обратно)

412

Решения партии и правительства… Т. 4. С. 707–714.

(обратно)

413

Правда. 1962. 1 июня; Могильницкая К.И. Экономическое стимулирование колхозного производства Западной Сибири через заготовительные цены (1958–1965 гг.) // Проблемы истории советской сибирской деревни. Новосибирск, 1977. С. 229.

(обратно)

414

ЦХАФАК. Ф. П-1. Оп. 106. Д. 204. Л. 6.

(обратно)

415

Там же. Ф. Р-569. Оп. 11. Д. 134. Л. 6, 20, 105–106.

(обратно)

416

Сельское хозяйство Сибири в XX веке… С. 368–369.

(обратно)

417

Сельское хозяйство СССР. М., 1960. С. 210–211; Сельское хозяйство СССР. М., 1971. С. 154–155.

(обратно)

418

Сельское хозяйство СССР. М., 1960. С. 94–95; Сельское хозяйство СССР. М., 1971. С. 54–55; Народное хозяйство РСФСР в 1958 г.: стат. ежегодник. М., 1959. С. 194, 211; Народное хозяйство РСФСР в 1964 г.: стат. ежегодник. М., 1965. С. 180–182, 245.

(обратно)

419

Сельское хозяйство СССР. М., 1960. С. 94–95, 210–211; Сельское хозяйство СССР. М., 1971. С. 35, 54–55, 154–157.

(обратно)

420

Зеленин И.Е. Аграрная политика Н. С. Хрущева и сельское хозяйство. С. 214.

(обратно)

421

Волкогонов Д. А. Семь вождей. М., 1996. Кн. 1. С. 382, 384.

(обратно)

422

Андреенков С. Н. Аграрные преобразования в Западной Сибири в 1953–1964 гг. Новосибирск, 2007. С. 205–206.

(обратно)

423

ЦХАФАК. Ф. П-1. Оп. 106. Д. 352. Л. 68–69.

(обратно)

424

ГАНО. Ф. П-4. Оп. 30. Д. 77. Л. 103.

(обратно)

425

Сельское хозяйство СССР. М., 1971. С.35, 294–295, 300–303, 308–311, 316–319,

(обратно)

426

Народное хозяйство Омской области: стат. сб. Омск, 1969. С. 198.

(обратно)

427

Крестьянское хозяйство: история и современность. Материалы к Всероссийской научной конференции. Вологда. 1992. Ч. II. С. 62.

(обратно)

428

КПСС в резолюциях… Т. 10. С. 217–230.

(обратно)

429

Там же. С. 288–296.

(обратно)

430

Новосибирской области 75 лет (Люди, события, факты). Новосибирск, 2012. С. 309.

(обратно)

431

Решения партии и правительства… Т. 5. С. 451–458.

(обратно)

432

Там же. С. 472–478.

(обратно)

433

КПСС в резолюциях… Т. 10. С. 399–405.

(обратно)

434

Тимошенко А. И. Советские инициативы в Арктике в 1920-е гг. (К вопросу о стратегической преемственности).//Гуманитарные науки в Сибири. 2010. № 2. С. 49.

(обратно)

435

Ленин В. И. ППС. Т. 53. С. 22.

(обратно)

436

Летопись Севера. Т. 1. М., 1949. С. 20.

(обратно)

437

Государственный архив Новосибирской области (ГАНО). Ф.Р-1. Оп.1. Д.1304.Л.44.

(обратно)

438

ГАНО. Ф.Р-1. Оп. 1. Д. 969. Л. 16–21.

(обратно)

439

ГАНО. Ф.Р-1. Оп. 1. Д. 1304. Л. 44–45.

(обратно)

440

Цит. по: Сибирцев Н. Итин В. Северный морской путь и Карские экспедиции. Новосибирск, 1936. С. 69–70.

(обратно)

441

Жизнь Сибири. 1923. № 1. С. 50.

(обратно)

442

ГАНО. Ф. Р-271. Оп. 1. Д. 29. Л. 4.

(обратно)

443

Собрание законов СССР. 1926. № 32. Ст. 203.

(обратно)

444

План ГОЭЛРО. М., 1955. С. 220–242.

(обратно)

445

Арикайнен А. И. Транспортная артерия Советской Арктики. М., 1984. С. 69–70.

(обратно)

446

Там же. С.71.

(обратно)

447

Сибирская советская энциклопедия. Т. 4. Новосибирск, 1934. С. 811.

(обратно)

448

См: Труды первой всесоюзной конференции по размещению производительных сил Союза ССР. Т.VIII. Проблемы Севера. М.,1933. С. 7.

(обратно)

449

Второй пятилетний план развития народного хозяйства СССР. Т.II. План развития районов. М., 1934. С. 252–254.

(обратно)

450

См: Летопись Севера. Т. 7. М., 1975. С. 9.

(обратно)

451

Летопись Севера. Т. 11. М., 1985. С. 10–11.

(обратно)

452

См: Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам (1917–1967). Т. 2. 1933–1940. М., 1967. С. 481–486.

(обратно)

453

См: Изучение и освоение Арктической зоны России в XVIII – начале XXI вв. Сборник документов и материалов. Новосибирск, 2011. С. 243–245.

(обратно)

454

За освоение Арктики. М., 1935. С. 29–31.

(обратно)

455

Летопись Севера. Т.11. С.13.

(обратно)

456

Каштелян В. И. и др. Ледоколы. Ленинград, 1972. С. 9–11.

(обратно)

457

Летопись Севера. Т.11. С.16.

(обратно)

458

Летопись Севера. Т. 7. М., 1975. С. 16.

(обратно)

459

Жуков Ю.Н. Сталин: Арктический щит. М., 2008. С. 320–321.

(обратно)

460

Там же. С. 352.

(обратно)

461

Козлов И. А. Шломин В.С. Краснознаменный Северный флот. М., 1983. С. 84–85.

(обратно)

462

Щеглов С. Бондарев А. Город Норильск. Красноярск, 1958. С. 18.

(обратно)

463

Цит. по: Белов М.И. Научное и хозяйственное освоение Советского Союза. 1933–1945. Ленинград, 1969. С. 62–63.

(обратно)

464

Там же. С. 63.

(обратно)

465

Киселев А.А. Родное Заполярье. Мурманск, 1974. С. 305.

(обратно)

466

Летопись Севера. Т. 11. С. 21.

(обратно)

467

Там же. С. 64–65.

(обратно)

468

Агранат Г.А. Зарубежный Север: опыт освоения. М., 1970.

(обратно)

469

Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. 1917–1967. М., 1967. Т. 2. С. 483.

(обратно)

470

Проблемы Северного морского пути. М., 2006. С. 14.

(обратно)

471

Историческая энциклопедия Сибири. Т.1. Новосибирск, 2009. С. 457.

(обратно)

472

Бацаев И. Д. Очерки истории Магаданской области. Магадан, 2007. С. 37.

(обратно)

473

Широков А. И. Северо-восток в системе общественных отношений СССР в 1930–1950-е гг. ХХ столетия (теоретический и практический аспекты).// Колымский гуманитарный альманах. Вып. 1. Магадан, 2006. С. 24.

(обратно)

474

Там же. С. 24–25.

(обратно)

475

Там же. С. 31.

(обратно)

476

Широков А. И. Дальстрой как институт колонизации северо-востока России в 1930–1950-х гг. // Гуманитарные науки в Сибири. 2008. № 2. С. 92.

(обратно)

477

Агранат Г. А. Возможности и реальности освоения Севера: глобальные уроки. М., 1992. С. 153.

(обратно)

478

Здесь и далее о работе Межведомственной комиссии см: Проблемы Севера. Выпуск. 16. Вопросы повышения эффективности развития производительных сил районов Севера СССР. М., 1972.

(обратно)

479

Летопись Севера. Т.11. С.103.

(обратно)

480

Аганбегян А. Г. Освоение природных богатств Арктической зоны СССР. // Известия СО АН СССР. Серия истории, филологии и философии. Вып. 2. 1984. № 9. С. 9–10.

(обратно)

481

Там же. С. 12–13.

(обратно)

482

См: Траектории проектов в высоких широтах. Новосибирск, 2011. С. 263–283.

(обратно)

483

Карпов В. П. Почему «триумф» обернулся «трагедией»: возможности и ограничения советской модели индустриализации Тюменского севера. // Мобилизационная роль советского государства в хозяйственном освоении Сибири (1920–1980-е гг.). Новосибирск, 2012. С. 223–224.

(обратно)

484

Коновалов А. Б. Партийная номенклатура Сибири в системе региональной власти (1945–1991). Кемерово, 2006. С. 392–415.

(обратно)

485

Рыбаковский Л. Л. О создании постоянных кадров на Сахалине.// Вопросы трудовых ресурсов в районах Сибири. Новосибирск, 1961. С. 161.

(обратно)

486

См: Долголюк А. А. Формирование трудовых коллективов Братско-Усть-Илимского ТПК. Новосибирск, 1988. С. 60–62; Гаврилова Н. Ю. Социальное развитие нефтегазодобывающих районов Западной Сибири. Тюмень, 2002. С. 56–58.

(обратно)

487

Гаврилова Н.Ю. Указ. соч. С.57.

(обратно)

488

Мисевич К. Н. География населения Сибири. Иркутск, 1992. С. 61–81.

(обратно)

489

Долголюк А.А. Указ. соч. С. 60–61.

(обратно)

490

Подсчитано по данным: Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 г. М., 1962. С. 20–24; Население СССР. М., 1980. С. 4–7.

(обратно)

491

Комгорт М. В. О некоторых особенностях формирования рабочего класса Западно-Сибирского нефтегазового комплекса.// Тезисы сообщений V областной научно-практической конференции «Нефть и газ Западной Сибири». Ноябрь. 1988 г. Секция «Исторический опыт развития Советской Сибири». Тюмень, 1988. С. 102–103.

(обратно)

492

Долголюк А. А. Указ. соч. С.81.

(обратно)

493

Текущий архив Управления строительством Назаровской ГРЭС. Годовые отчеты по кадрам за 1958–1960 гг.

(обратно)

494

Толстов В. Летопись Норильска. Норильск, 2007. С. 20–28.

(обратно)

495

Там же.

(обратно)

496

См: Стецура Ю.А. Комсомол – активный помощник партии в освоении нефтяных и газовых месторождений Западной Сибири. // Тезисы сообщений IV областной научно-практической конференции «Нефть и газ Западной Сибири. Октябрь, 1987. Тюмень, 1987. С. 89.

(обратно)

497

Власов Г. П. Регион БАМ: стратегия и опыт освоения. Исторический опыт освоения. Исторический аспект. Братск, 1999. С. 63.

(обратно)

498

Фролов А. Н. К вопросу о формировании стабильных трудовых коллективов на БАМе. //Социально-экономическое развитие Советской Сибири: исторический опыт и современность. Новосибирск, 1984. С. 73–74.

(обратно)

499

См: Социальные проблемы новых городов Восточной Сибири. Вып. 1. Иркутск, 1971. С. 51; Куцев Г. Ф. Новые города. М., 1982. С. 72–75 и др.

(обратно)

500

Долголюк А. А. Указ. соч. С.74.

(обратно)

501

Тимошенко А. И. Формирование населения городов Канско-Ачинского топливно-энергетического комплекса (1950–1980-е гг.). // Урбанизация советской Сибири. Новосибирск, 1987. С. 156.

(обратно)

502

Карпов В. П. История создания и развития Западно-Сибирского нефтегазового комплекса (1948–1990 гг.). Тюмень. 2005. С. 227–228.

(обратно)

503

Численность населения РСФСР по данным Всесоюзной переписи населения 1989 г. М., 1990. С. 25.

(обратно)

504

Малинин Е. Д. Ушаков А.К. Население Сибири. М., 1976. С. 97–98.

(обратно)

505

Экономическое развитие Сибири и Дальнего Востока. М., 1980. С. 11.

(обратно)

506

Тимошенко А. И. Адаптация населения в новых городах Сибири в 1950–1980-е гг.// Формирование и адаптация населения в районах индустриального освоения Сибири. Вып. 2. Новосибирск, 2007. С. 162.

(обратно)

507

Братская ГЭС. Сборник документов и материалов. Т. 2. М., 1975. С. 28–29.

(обратно)

508

Братская ГЭС. Т. 1. Иркутск, 1964. С. 102–105.

(обратно)

509

Государственный Архив Иркутской области (ГАИО). Ф. П-127. Оп. 56. Д. 3. Л. 20; Оп. 60. Д. 1315. Л. 82.

(обратно)

510

Там же. Оп.50. Л.208.

(обратно)

511

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1971. Т. 7. С. 278–294.

(обратно)

512

Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР по вопросам строительства. М., 1956. С. 160.

(обратно)

513

Ангарск. Планировка и застройка. М., 1958. С. 11–12.

(обратно)

514

Лукьяненко В. И. Города, рожденные волей партии. Иркутск, 1973. С. 146, 154–160.

(обратно)

515

Там же. С. 167.

(обратно)

516

Социальные проблемы новых городов Восточной Сибири. Иркутск, 1971. С.43.

(обратно)

517

Строительная газета. 1958. 2 июля.

(обратно)

518

Восточно-Сибирская правда. 1960. 14 февраля.

(обратно)

519

Социальные проблемы новых городов Восточной Сибири. С. 45.

(обратно)

520

Долголюк А. А. Указ. соч. С.198.

(обратно)

521

Там же. С. 201–202.

(обратно)

522

Государственный Архив Кемеровской области (ГАКО). Ф. П-74. Оп. 9. Д. 4. Л. 56.

(обратно)

523

Там же. Оп. 2. Д.2. ЛЛ. 2–4, 6.

(обратно)

524

Там же. ЛЛ. 81–82.

(обратно)

525

Там же. Оп. 9. Д. 124. ЛЛ. 11–13.

(обратно)

526

Там же.

(обратно)

527

Там же. Оп. 10. Д. 10. ЛЛ. 82, 85–86.

(обратно)

528

Там же. Д. 125. ЛЛ.75–78.

(обратно)

529

Там же. Д. 10. ЛЛ. 85–89; Д. 126. ЛЛ. 76–81.

(обратно)

530

Там же. Д.10. ЛЛ. 88–89.

(обратно)

531

См: Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. М., 1968. Т. 5. С. 431.

(обратно)

532

Нефть и газ Тюмени в документах. 1901–1965. Свердловск, 1971. С. 331–332.

(обратно)

533

Там же. С. 266.

(обратно)

534

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1972. Т. 10. С. 130–139.

(обратно)

535

Пашков Н. М. Государственное строительство в нефтегазовых районах Западной Сибири. // Урбанизация советской Сибири. С. 169–171.

(обратно)

536

Там же.

(обратно)

537

Логунов Е. В. Социальная инфраструктура нефтегазовых районов Севера Тюменской области в 1970–1985 гг. // Тезисы сообщений IV областной научно-практической конференции «Нефть и газ Западной Сибири». Октябрь 1987. Тюмень, 1987. С. 136.

(обратно)

538

Орлов Б. П. Сибирь: шаги индустрии. М., 1988. С. 78–79.

(обратно)

539

Горбачев М. С. Сибири – ускоренный шаг. М., 1985. С. 9, 18.

(обратно)

540

Власов Г. П… БАМ: Опыт, уроки (1970–1990). Исторический аспект. Иркутск, 1998. С. 106.

(обратно)

541

БАМ – дорога созидания. М., 1983. С. 172.

(обратно)

542

Власов Г.П. БАМ: Опыт, уроки (1970–1990). С. 109.

(обратно)

543

Социально-экономическое развитие Советской Сибири: исторический опыт и современность. Новосибирск, 1984. С. 121.

(обратно)

544

Куцев Г. Ф. Человек на Севере. М., 1989. С. 156–157.

(обратно)

545

Аверин А. Н., Антропов Е.П. Западная Сибирь: социальная инфраструктура районов освоения. М., 1988. С. 63–64.

(обратно)

546

Молодой город в районах нового освоения Севера. Социально-культурные проблемы. Свердловск, 1989. С. 28.

(обратно)

547

Куцев Г. Ф. Новые города. М., 1982. С. 134.

(обратно)

548

Гранберг А. Г. Изучение производительных сил России // Вестник РАН. 1996. Т. 66. № 7. С. 580.

(обратно)

549

Организация науки в первые годы советской власти (1917–1925 гг.). Сборник документов. Л., 1968. С. 108.

(обратно)

550

Там же. С. 7, 104.

(обратно)

551

Там же. С. 109–113.

(обратно)

552

Там же. С. 115–122.

(обратно)

553

Там же. С. 122–124.

(обратно)

554

Там же. С. 124–125.

(обратно)

555

Наука и кризисы. Историко-сравнительные очерки. Ред. – сост. Э. И. Колчинский. СПб., 2003. С. 380.

(обратно)

556

В. И. Ленин и Академия наук. Сборник документов. Сост.: М. С. Бастракова, Л. Г. Дубинская, Б. В. Левшин и др. Л., 1969. С. 54.

(обратно)

557

Козлов Б.И. Академия наук СССР и индустриализация России. Очерк социальной истории. 1925–1963. М., 2003. С. 118.

(обратно)

558

Академия наук Союза Советских Социалистических Республик. Ее задачи, разделение и состав. Л., 1925. С. 59.

(обратно)

559

Козлов Б. И. Указ. соч. С. 42.

(обратно)

560

Тимошенко А. И. Проекты социально-экономического развития Сибири в первых советских пятилетних планах (1920–1930-е гг.) // Социально-демографическое развитие Сибири в XX столетии. Сборник научных трудов. Вып. 2. Новосибирск, 2004. С. 54.

(обратно)

561

Казанский Н. Н. Поборник освоения восточных районов Сибири Николай Николаевич Колосовский // География и природные ресурсы. 2007. № 1. С. 158.

(обратно)

562

Академия наук в решениях Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(Б). 1922–1952. Сост. В. Д. Есаков. М., 2000. С. 5.

(обратно)

563

Уставы Академии наук СССР. Отв. ред. Г. К. Скрябин. М., 1975. С. 120, 123.

(обратно)

564

Аксенов Г. П. Академия наук и власть. Третье столетие. Между истиной и пользой // Российская академия наук: 275 лет служения России. М., 1999. С. 212.

(обратно)

565

Документы по истории Академии наук СССР. 1926–1934 гг. Отв. ред. Б. В. Левшин. Л., 1988. С. 95.

(обратно)

566

Есаков В.Д. Советская наука в годы первой пятилетки. Основные направления государственного руководства наукой. М., 1971. С. 190–191.

(обратно)

567

Волгин В. П. Реорганизация Академии наук // Вестник Академии наук СССР. 1931. № 1. С. 8–9.

(обратно)

568

Алексеев В. В. Изучение энергетических ресурсов и подготовка проектов энергетического строительства в Сибири // Академия наук и Сибирь. Новосибирск, 1977. С. 174.

(обратно)

569

Документы по истории Академии наук СССР. 1926–1934 гг. С. 6–7.

(обратно)

570

Там же. С. 171–172.

(обратно)

571

Научный архив Сибирского отделения РАН (НАСО). Ф. 1. Оп. 1. Д. 1335. Л. 1.

(обратно)

572

Документы по истории Академии наук СССР. 1926–1934 гг. С. 266.

(обратно)

573

Козлов Б. И. Указ. соч. С. 10.

(обратно)

574

Осташко Т. Н. Наука и ученые в годы Великой Отечественной войны. Новосибирск, 2002. С. 18–19.

(обратно)

575

Академия наук в решениях Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(Б). 1922–1952. С. 17–18.

(обратно)

576

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. В 15-ти тт. Изд. 9-е, доп. и испр. Т. 8. М., 1985. С. 508, 522; Т. 9. М., 1986. С. 17, 21, 152, 171.

(обратно)

577

Тимошенко А. И. Проекты социально-экономического развития Сибири в первых советских пятилетних планах (1920–1930-е гг.). С. 57–58.

(обратно)

578

Соскин В. Л. Первый Сибирский краевой научно-исследовательский съезд // Историческая энциклопедия Сибири. Т. II. Новосибирск, 2010. С. 602–603.

(обратно)

579

Нагорнов В. И., Яловская Г. В. Вклад первого сибирского форума ученых в индустриальную модернизацию края // Известия Томского политехнического университета. 2007. Т. 310. № 3. С. 172.

(обратно)

580

НАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1335. Л. 4-11.

(обратно)

581

Документы по истории Академии наук СССР. 1926–1934 гг. С. 222–223.

(обратно)

582

Куперштох Н. А. Деятельность КЕПС и СОПС в восточных регионах России в первой половине XX в. // Деятельность государственных организаций по индустриальному освоению Сибири в XX – начале XXI вв. Вып. 2. Новосибирск, 2010. С. 75.

(обратно)

583

Кавцевич О. К., Познанский В. С. 67 лет назад. Выездная сессия Академии наук СССР в Новосибирске 12–17 июня 1932 г. // Вестник РАН. 1999. Т. 69. № 10. С. 870.

(обратно)

584

Красильников С. А. Урало-Сибирская выездная сессия АН СССР как феномен социальной мобилизации // Социальная мобилизация в сталинском обществе: институты, механизмы, практики. Сб. науч. статей. Вып. 2. Новосибирск, 2012. С. 119–120.

(обратно)

585

Кавцевич О. К., Познанский В. С. 67 лет назад. Выездная сессия Академии наук СССР в Новосибирске 12–17 июня 1932 г. С. 876.

(обратно)

586

Артемов Е. Т. Формирование и развитие сети научных учреждений АН СССР в Сибири. 1944–1980 гг. Новосибирск, 1990. С. 11.

(обратно)

587

Хозяйственное освоение и социально-демографические процессы в Сибири в XX – начале XXI века. Отв. ред. В. А. Ламин. Новосибирск, 2012. С. 18.

(обратно)

588

Комков Г. Д., Левшин Б. В., Семенов Л. К. Академия наук СССР. Краткий исторический очерк (в двух томах). Т. 2. 1917–1976. М., 1977. С. 175–176.

(обратно)

589

Левшин Б. В. Работа Комиссии АН СССР по мобилизации ресурсов Урала, Западной Сибири и Казахстана на нужды обороны страны // Академия наук и Сибирь. 1917–1957. С. 155.

(обратно)

590

НАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1335. Л. 94-124.

(обратно)

591

Там же. Л. 125–130.

(обратно)

592

Осташко Т.Н. Из истории организации Западно-Сибирского филиала АН СССР // Философия науки. 2000. № 1 (7). С. 46–51.

(обратно)

593

НАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2. Л. 5–5 об.

(обратно)

594

Куперштох Н. А. История организации и развития Западно-Сибирского филиала АН СССР. Документы. // Наука в Сибири. 2004. № 11.

(обратно)

595

Осташко Т.Н. Из истории организации Западно-Сибирского филиала АН СССР. С. 46–51.

(обратно)

596

Несмеянов А.Н. О задачах академии наук в свете решений XX съезда КПСС // Вестник Академии наук. 1956. № 6. С. 16.

(обратно)

597

Артемов Е. Т. Формирование и развитие сети научных учреждений АН СССР в Сибири. 1944–1980 гг. С. 52.

(обратно)

598

Долголюк А. А. Ангаро-Енисейская программа // Историческая энциклопедия Сибири. Т. I. Новосибирск, 2010. С. 110.

(обратно)

599

Алексеев В. В. Изучение энергетических ресурсов и подготовка проектов энергетического строительства в Сибири // Академия наук и Сибирь. 1917–1957. С. 176–177.

(обратно)

600

Кротов В. А. Организация и деятельность Восточно-Сибирского филиала Академии наук СССР // Академия наук и Сибирь. 1917–1957. С. 276–277.

(обратно)

601

Быков О. Иркутскому государственному университету – 85! // Восточно-Сибирская правда. 2003. 26 окт.

(обратно)

602

Казарин В. Н. Образование, наука и интеллигенция в Восточной Сибири (вторая половина 40-х – середина 60-х гг. XX в.). Иркутск, 1998. С. 207.

(обратно)

603

Артемов Е. Т. Формирование и развитие сети научных учреждений АН СССР в Сибири. 1944–1980 гг. С. 53.

(обратно)

604

Соскин В.Л. Академия наук и Сибирь в первое десятилетие Советской власти // Академия наук и Сибирь. 1917–1957. С. 20–21.

(обратно)

605

Ермолаева Ю.Н. Якутская комплексная экспедиция 1925–1930 гг.: Развитие науки в Якутии. Новосибирск, 2001.

(обратно)

606

Там же. С. 46.

(обратно)

607

Гранберг А. Г. О развитии производительных сил Якутии. К 80-летию Якутской комплексной экспедиции // Вестник РАН. 2005. № 12. Т. 5. С. 1134–1135.

(обратно)

608

Документы по истории Академии наук СССР. 1926–1934 гг. С. 153–155.

(обратно)

609

Куперштох Н. А. Научные центры Сибирского отделения РАН. Новосибирск, 2006. С. 304.

(обратно)

610

Архив Якутского научного центра СО РАН. Ф. 1. Оп. 1. Д. 77. Л. 8–9.

(обратно)

611

Куперштох Н. А. Вклад институтов Якутского научного центра СО РАН в комплексное изучение и развитие производительных сил Северо-Востока России // Формирование и развитие сибирских территориально-

производственных комплексов. Сборник научных трудов. Новосибирск, 2011. С. 194–206.

(обратно)

612

Артемов Е. Т. Формирование и развитие сети научных учреждений АН СССР в Сибири. 1944–1980 гг. С. 53.

(обратно)

613

Российская академия наук. Сибирское отделение. Исторический очерк. Отв. редакторы: Н. Л. Добрецов, В. А. Ламин. Новосибирск, 2007. 510 с.

(обратно)

614

Куперштох Н. А. Научные центры Сибирского отделения РАН. С. 378.

(обратно)

615

Долголюк А.А. Разработка и реализация программы «Сибирь» в 70– 90-е годы XX в. // Гуманитарные науки в Сибири. Серия: Отечественная история. 2006. № 2. С. 52.

(обратно)

616

Куперштох Н. А. Интеграционная роль программы «Сибирь» в изучении производительных сил региона // История науки и техники. 2012. № 6. С. 28.

(обратно)

617

НАСО. Ф. 10. Оп. 5. Д. 865. Л. 5.

(обратно)

618

Там же. Д. 1352. Л. 8.

(обратно)

619

Российская академия наук. Сибирское отделение. Стратегия лидеров. Отв. ред. В. И. Молодин. Новосибирск, 2007. С. 235–236.

(обратно)

620

Куперштох Н. А. Интеграционная роль программы «Сибирь» в изучении производительных сил региона. С. 29–30.

(обратно)

621

НАСО. Ф. 10. Оп. 5. Д. 1352. Л. 65–75.

(обратно)

622

Куперштох Н. А. Проблемы природопользования и охраны окружающей среды в программе «Сибирь» // Проблемы территориальной организации природы и общества. Материалы Всерос. науч. конф. Иркутск, 2012. С. 200–204.

(обратно)

623

Долголюк А. А. Разработка и реализация программы «Сибирь» в 70– 90-е годы XX в. С. 52–53.

(обратно)

624

Добрецов Н. Л., Ермиков В. Д. Академия наук – слагаемые успеха сибирских научных школ // Наука в Сибири. 2012. № 22.

(обратно)

625

См: Хрестоматия по отечественной истории (1946–1995). М., 1996. С. 74.

(обратно)

626

Сенявский А. С. Экономическое развитие России в ХХ веке: историко-теоретические проблемы.// Мобилизационная модель экономики: исторический опыт России ХХ века. Сборник материалов II Всероссийской научной конференции 23–24 ноября 2012 г. Челябинск, 2012. С. 66.

(обратно)

Оглавление

Введение

Глава 1. Исторические корни мобилизационных решений в российской государственной политике

Глава 2. Советские мобилизационные стратегии и практики в 1920-е гг.

  Организация перспективного планирования, как системы мобилизационного управления хозяйственным развитием

  Мобилизационные практики советского правительства в сфере хлебозаготовок

Глава 3. Формирование мобилизационной системы государственного управления в процессе реализации первых пятилетних планов (1930-е гг.)

Глава 4. Коллективизация сельского хозяйства как мобилизационный проект

Глава 5. Обеспечение кадрами предприятий оборонно-промышленного комплекса Сибири во время Великой Отечественной войны (1941–1945)

Глава 6. Сибирский тыл СССР в годы «холодной войны»

Глава 7. Целинная кампания в контексте проблем повышения производительности сельского хозяйства Сибири в 1950-х – первой половине 1960-х гг.

Глава 8. Мобилизационный характер освоения арктики и северного морского пути

Глава 9. Особенности мобилизационных решений в связи с индустриальным освоением и обживанием новых районов Сибири в 1950–1980-е гг

Глава 10. Роль академии наук СССР и сибирского отделения в разработке и реализации стратегии развития производительных сил восточных регионов

Заключение Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg