«Государственная дума и февральская 1917 года революция»

Михаил Родзянко

"Государственная дума и февральская 1917 года революция"

о книге М.В.Родзянко

Никто не устраивает революцию, и никто в ней не повинен. Виновны все.

Талейран.

С записками Михаила Владимировича Родзянко, с его лиловыми тетрадями, мелко исписанными им самим или под его диктовку, - я познакомился еще при его жизни.

М.В. передал их мне для подготовки к изданию: он видел, что даже после всего пережитого в широких массах русских людей мало и плохо ознакомлены с событиями, предшествовавшими революции. М.В. испытал это на себе, вернее, испытывал до последних дней своей жизни. В период добровольчества и после - в эмиграции - озлобленные, нечестные и просто сбитые с толку своими несчастиями люди бросали Родзянко тяжкое обвинение, что это он "возглавил революцию" и "заставил Николая II отречься от престола".

Записки М.В., с беспристрастием летописца излагающие ход политической жизни в России за последние пять лет до момента революции, - лучший ответ на все эти обвинения. Они же, эти записки, вскрывают и безысходную трагедию Родзянко.

Ему, убежденному монархисту, выросшему в глубоком уважении к достоинству Царя, невыразимо тяжко было сознавать, что он должен осуждать действия Монарха и бороться с его распоряжениями для пользы его же самого и родины, которую Николай II, не сознавая, увлекал в пропасть.

Камер?паж при Императоре Александре II, офицер кавалер?гардского полка, предводитель дворянства, камергер, пропитанный монархическими идеями по воспитанию, положению и среде, в которой жил, - становится свидетелем, как приближенными Царя и его министрами эта идея приносится в жертву своекорыст? ным интересам карьеры, выгоды и обогащения. Как Председатель Думы, как представитель народа, он считал преступным скрывать от Царя истину, как бы жестока она ни была. Широко пользуясь правом доклада, он до последних дней с упорством, пренебрегая оскорблениями, наносившимися его самолюбию, старался открыть глаза Николаю II на настоящее положение, но редко когда в этом успевал. Другие влияния, безответственные, шедшие не наперекор, а угождавшие настроениям, неизменно брали верх. Во время войны, когда все усилия должны были быть сосредоточены на помощи фронту, - министры царского правительства и дворцовые круги вели борьбу не с врагом, а с народным представительством и общественными организациями. Ходом этой борьбы Председатель Думы выдвигается на первое место. После военных неудач 1915 года на промышленных съездах он провозглашает лозунг "все для войны" и добивается учреждения Особого Совещания по обороне. После, когда начался развал тыла, союзы земств и городов, земские и дворянские собрания и даже совет объединенного дворянства через Председателя Думы подают свой голос, предупреждающий, что "Родина в опасности" и что надо призвать к власти людей, пользующихся доверием страны. Родзянко в этом неоднократно доводит до сведения Государя - но опять напрасно.

К Председателю Думы обращаются офицеры и генералы с фронта тоже с самыми тревожными предупреждениями; к нему приезжают великие князья, брат Государя просит его как человека, "которому все доверяют", предупредить бедствие, надвигающееся на Россию, наконец одна из великих княгинь в присутствии своих сыновей предлагает М.В. взять на себя инициативу "устранения" Царицы. Все и все тянулись к Председателю Думы, но перед престолом Родзянко неизменно оказывался одиноким, потому что кроме него почти никто не решался говорить тех правдивых и смелых слов, которые тогда озлобляли Императора и которые Николай II вспомнил слишком поздно - когда после отречения он сказал генералу Рузскому: "Только один Родзянко говорил мне чистую правду".

Таким же одиноким оказался М.В. и вскоре после переворота: как раньше при Царе он не умел и не хотел льстить у престола, так и с приходом власти народа он не мог потворствовать толпе демагогией.

Родзянко пришлось подобрать выпавшую из слабых царских рук власть, но он ни минуты не думал ее узурпировать.

Член Думы и первый комендант Таврического дворца Б.А.Энгельгардт в письме после смерти М.В. вспоминает эти первые дни революции еще до отречения Николая II:

"В кабинете Председателя Думы собрался весь временный комитет. На председательском месте за длинным зеленым столом сидит Михаил Владимирович Родзянко, и на его, всегда уверенном, лице видны сомнения и тревога. Члены временного комитета в один голос настаивают на том, чтобы М.В. взял власть в свои руки. Ему говорят, что этого "от него ждет страна, что это его обязанность и от нее он не имеет права уклоняться".

"Что вы мне предлагаете, господа? - отвечает М.В. - Взять власть в свои руки - да ведь это прямой революционный акт. Разве я могу на это пойти..." Тщетно взывая к Царю, он еще тогда надеялся предотвратить бедствие, и только убедившись, что прежней власти не существует, что носители ее позорно бежали, он пытался остановить развал, но это уже была задача неосуществимая.

Когда все были опьянены революцией, М.В. оставался абсолютно трезв. В то время имя Родзянко произносилось с восторгом: толпа на улицах встречала его криками "ура", солдаты и рабочие, являвшиеся в Таврический дворец, прежде всего шли к нему, большинство общества превозносило его до небес, и выражения благодарности сыпались со всех сторон. Ему присылали благословения иконами, писали трогательные послания о том, что он "своим геройским поведением спас тысячи жизней", что если бы не он, "столица была бы залита кровью" и т.д.

Характерно, как выражение мнения аристократии, письмо старого графа С.Д.Шереметьева. Он писал: "Я понимаю ваши страдания, зная вас за честного русского человека, преданного Монархии и России, но вам другого выхода не было из трагического положения и мы вас благодарим и благословляем".

Во временном комитете и в общественных кругах было течение, выдвигавшее на пост главы временного правительства Родзянко, но против его кандидатуры появились возражения слева и особенно энергичные со стороны П.Н. Милюкова.

"В избрании князя Львова для занятия должности министра председателя и в отстранении Родзянко, - пишет в своих воспоминаниях В.Д. Набоков, деятельную роль сыграл Милюков, и мне пришлось впоследствии слышать от Павла Николаевича, что он не редко ставит себе мучительный вопрос: не было бы лучше, если бы Львова оставили в покое, а поставили Родзянко, человека, во всяком случае, способного действовать решительно и смело, имеющего свое мнение и умеющего на нем настаивать." Как при царе Н.Маклаков, Воейков, Вырубова, Распутин и другие больше всего клеветали на Родзянко, так и после переворота агитация из среды рабочих и солдатских депутатов была устремлена не против кого другого, как против Родзянко. Первый председатель с.р.д. Чхеидзе не стесняется в Таврическом дворце возбуждать солдат против Родзянко, а в это время на фабриках, в казармах и на улицах усиленно распускают слухи, что "Родзянко владеет такими огромными землями, которые превосходят территорию датского королевства".

Агитация эта имела своей целью скомпрометировать в глазах народа и устранить с политической арены одного из наиболее популярных деятелей того времени, человека, стремившегося предотвратить развал России.

2

Понимая всю шаткость и ненормальность временного правительства, поставленного в положение непогрешимой и несменяемой власти, М.В. доказывал необходимость создания Верховного Совета, избранного из среды народных представителей. Если бы эта мысль была проведена - явилось бы возглавление власти и было бы кому сменять оказавшихся не на месте членов временного правительства.

После первых же дней революции М.В. оказался почти одиноким: большинство депутатов либо прекратило посещать Таврический дворец, либо вовсе бежало из столицы. Глава правительства, которому М.В. доказывал всю пагубность его распоряжения об отмене всей администрации на местах, уже не считался с думским комитетом, а комитет этот не только возглавлялся, но и представлялся чуть ли не единолично одним Родзянко. У него осталась только моральная власть, в то время как юридическая принадлежала правительству князя Львова, а фактическая - уже совету рабочих и солдатских депутатов. Открыто объявить о том, что Дума отошла в прошлое и что ни у Думы, ни у ее Председателя больше нет власти, - значило бы похоронить идею народного представительства и с головою выдать членов Думы, обеляя себя самого. Этого по своему характеру М.В. сделать не мог. Кроме того, предвидя неминуемый крах временного правительства, он считал нужным сохранить идею Думы (о чем не раз говорил), надеясь, что она может еще сослужить службу. Позже, в деникин?ские дни, он пытался воскресить эту идею и созвать Думу в Екатеринодаре, но его не поддержали и не захотели слушать.

Еще до революции 1905 года М.В. было ясно, что тогдашнее государственное устройство России отжило свое время: еще в январе 1905 г. на дворянском собрании в Екатеринославе М.В. проводил мысль, что дворянство "на основании ст. 65 положения о дворянстве" обязано довести до сведения Государя о тех настроениях, которые неразрывно связаны с неудачами нашего оружия в Манчжурии.

Он предлагал "повергнуть к стопам его величества верноподданнейшие чувства дворянства с указанием, что существующее положение о государственном совете является устарелым и что в совет следует влить свежие силы из выбранных от дворянских обществ и земских собраний". Это крайне скромное пожелание было тогда признано екатеринославским дворянством слишком радикальным. Перед революцией те же дворяне через Родзянко просили об ответственном министерстве...

Человек исключительной политической честности, сильной воли, благородного патриотизма - Родзянко в то же время обладал редким даром государственного предвидения, чем были награждены далеко не многие его современники. Он предупреждал - его голосу не хотели внять; его с разных сторон, снизу и сверху, звали на авантюру - он не пошел.

Когда брат Царя великий князь Михаил Александрович, прежде чем подписать отречение, спросил М.В., может ли он гарантировать ему безопасность в случае, если он вступит на престол, - Родзянко ответил: "Единственно, что я вам могу гарантировать, - это умереть вместе с вами".

На исходе хилого владычества Керенского, которого Родзянко не раз убеждал, усовещевал, которому грозил, - М.В. взялся организовать в российском масштабе процесс томившегося тогда в Быхове генерала Корнилова. Защиту Корнилова брали на себя лучшие адвокаты Москвы и Петрограда, и М.В. заручился обещанием некоторых капиталистов дать нужные для ведения процесса средства, - но...

пришел большевистский переворот. И на стенах Петрограда среди множества красных плакатов можно было прочесть объявление большевиков, обещавших пятьсот тысяч тому, кто живым или мертвым доставит в Смольный институт бывшего Председателя Думы Михаила Родзянко.

Под охраной донских офицеров М.В. должен был спасаться из столицы, но и на этом не окончились его муки. Красновский период на Дону, Ледяной поход, в который пошел Председатель Думы вместе с зеленой молодежью горстью храбрецов, потому, что, как он говорил, ему некуда было больше идти, затем добровольческий период и эмиграция - принесли немало новых обид и оскорблений Родзянко и приблизили конец его жизни.

Записки Председателя Думы Михаила Владимирович Родзянко - лучший памятник этому большому русскому человеку, для которого превыше всего была - Родина.

3

Последний Председатель

Государственной Думы

В.Садыков "Родзянко сделал революцию, он виновник всего нашего горя и несчастья" - вот клич, пущенный с легкой руки бесчестных людей, стремившихся всеми помыслами своими хотя как?нибудь сложить с себя ту долю ответственности, которая всей тяжестью ложится на всю русскую интеллигенцию и в особенности на те классы, которые непосредственно стояли у власти последнее десятилетие перед революцией или были близки к правящим кругам того времени.

Этот клич был с особой легкостью воспринят на чужбине беженской массою в Сербии, и эту клевету усиленно культивировали в народе люди, стоявшие на верхах, взявшие добровольно на себя заботы о беженцах.

Необходимо им было, не щадя сил и здоровья, поддерживать это нелепое, если не сказать больше, обвинение, ибо совершенно ясно - они боялись вопроса, обращенного к ним: "А вы, господа хорошие, что делали в то время, что вы сделали, чтобы спасти родину и несчастного Царя, портретами которого вы так старательно себя обшиваете здесь, на чужбине?" Еще более обидно то, что как на виновника несчастья всего русского народа указывали на Михаила Владимировича и среди военной среды, среди остатков той доблестной армии, которую так любил покойный Председатель Г. Думы и на заботы о которой он положил столько сил и здоровья.

Когда в Сербии началась самая настоящая травля Михаила Владимировича, чем особенно отличалась натасканная в соответствующем духе военная молодежь, он, долго, кротко и с громадным достоинством переносивший всевозможные оскорбления и издевательства, наконец не выдержал и отправился к уполномоченному по делам русских беженцев Палеологу, к которому сходились все нити указанной травли.

На вопрос, чем объясняется такая линия поведения этого почтенного политического деятеля, Палеолог ответил коротко и довольно определенно:

"Я творю волю пославшего меня." Пришлось идти к "пославшему", и свидание с генералом Врангелем объяснило все.

"Армия не должна заниматься политикой. Нам нужно было указать на кого?нибудь как на виновника революции, и мы избрали вас." Свой тяжелый крест Михаил Владимирович безропотно нес до конца, и никто, за исключением, быть может, самых близких ему людей, не чувствовал и не понимал той драмы, которую переживал этот кристальной честности человек и политический деятель.

Редко, в минуты слабости он, смотря в глаза, ища как бы немедленного ответа, говорил: "А быть может, действительно, я не все сделал, чтобы предотвратить гибель России".

Эта фраза красной нитью проходила через все его страдания, а первый раз она была им произнесена рано утром в знаменательный день 27 февраля 1917 года и вот при каких обстоятельствах.

С 23 февраля начались беспорядки на улицах Петрограда, принявшие к 26-му стихийный характер. В этот день входные двери Михаила Владимировича не закрывались и к нему, как бы ища спасения, стекались люди всех рангов и состояний. Сохраняя наружное спокойствие, Михаил Владимирович для всех по обыкно? вению находил слова утешения, успокаивал по мере сил и возможности, не скрывая, однако, серьезности положения.

В это время он тщетно ждал ответа на свои отчаянные телеграммы, посланные им в ставку государю.

Тревожное настроение усугублял окончательно окрепший к этому дню слух о том, что в кармане у министра внутренних дел Протопопова уже лежит подписанный царем указ о роспуске Г. Думы. Все понимали, а Михаил Владимирович особенно больно это чувствовал, что распустить Думу в такой момент - это бросить зажженную спичку в пороховой погреб, ибо если еще что сдерживало и что могло еще продлить хоть относительное спокойствие, так это Дума, на которую были обращены все взоры.

Около десяти часов вечера я уехал домой. С трудом успокоившись после всего виденного и слышанного, я был около трех часов ночи разбужен тревожным телефонным звонком. У аппарата был Михаил Владимирович, который просил меня немедленно явиться к нему. Я застал его в кабинете за письменным столом. Он молча протянул мне бумагу... Я понял - это был указ.

Настала мучительная пауза. Михаил Владимирович сидел в глубоком раздумье и нервно перебирал пальцами свою бородку. Затем он встал и начал быстро ходить из угла в угол.

"Все кончено... Все кончено!" - повторял он несколько раз, как бы про себя.

Видно было, как дорого стоили ему эти несколько часов. Многое, я думаю, передумал и перечувствовал этот человек за это короткое время. Он как?то сразу осунулся, постарел, глубокая тень печали легла на его открытое, честное лицо, тень, которая оставила свой грубый след на всю его жизнь.

Он быстро остановился и с нескрываемой брезгливостью и злобой сказал:

"Позвоните сейчас "этому" Протопопову." Я взялся за аппарат, но все мои попытки связаться с министром внутренних дел были тщетны.

"Очевидно, сбежал герой", - с усмешкой заметил Михаил Владимирович и вновь заходил по кабинету. Он несколько раз подходил к письменному столу, брал роковой указ, бегло прочитывал его снова и снова и опять бросал его на место.

Время подходило к рассвету, я потушил электричество. В комнате стало как?то еще печальнее. Мне бросилось в глаза не? обыкновенно бледное лицо Михаила Владимировича.

"Попробуйте дозвониться князя Голицына, быть может на этот раз вам посчастливится." Я вновь взялся за трубку телефона, и мне наконец удалось нарушить мирный сон председателя совета министров и вызвать его к телефону.

Михаил Владимирович подошел к аппарату, и я услышал теперь уже ровный, спокойный голос:

"С добрым утром, ваше сиятельство." Но тут он вдруг быстро, не отнимая трубки от уха, повернулся ко мне лицом, и по его широко открытым глазам я понял, что происходит что?то недоброе.

Резким движением Михаил Владимирович повесил, почти бросил, телефонную трубку на аппарат, и я услышал уже другой голос:

"Нет, вы не можете себе представить, что сейчас заявил мне этот председатель совета министров: "Очень прошу вас, Михаил Владимирович, более ни с чем ко мне не обращаться. Я больше не министр, я подал в отставку." С этими словами Михаил Владимирович грузно опустился на стоящее в углу кресло и закрыл лицо обеими руками.

Настала тишина, и я услышал почти шепот:

"Боже мой, какой ужас!.. Без власти... Анархия... Кровь..." И первый раз я увидел на лице Михаила Владимировича слезы. Он тихо плакал.

Быстро встал, провел рукой по лицу, как бы стряхнув с себя этим жестом минутную слабость, и, взяв меня за руки, притянул к себе и прошептал:

"Нет, нет, все это еще ничего... Все можно перенести, но меня мучает одно, и эта проклятая мысль гвоздем засела в мою голову. Скажите мне скорее, неужели я не сделал всего, что от меня зависит, чтобы предотвратить этот кошмар? Этот ужас! Ведь это гибель России." Как мог, я старался успокоить Михаила Владимировича и делал это от чистого сердца, ибо в течение трех с лишком лет я видел собственными глазами бескорыстную, неустанную борьбу за правду, безгранично честную, глубокопатриотическую деятельность Председателя Г. Думы.

4

"Идемте скорее в Думу, - услышал я снова спокойный голос Михаила Владимировича, - быть может, еще можно что сделать. Надо спешить." С этими словами мы вышли в переднюю. Как бы забыв что?то важное, Михаил Владимирович быстро вернулся обратно, подошел к иконе и, как глубоковерующий человек, опустился на колени и трижды перекрестился.

Мы вышли. Шли пешком. Слышался какой?то отдаленный гул. Щелкали одиночные выстрелы.

Честность, правдивость и безграничная доброта - вот отличительные черты покойного Председателя Г. Думы. За эту правду его многие ненавидели, но вместе с тем и боялись. Я утверждаю, что за время моего секретарствования не было случая, чтобы ко?гда?нибудь хоть кто?либо из министров осмелился отказать М.В.

Родзянко в его просьбе. А писал и просил он очень много. Не для себя, не ради близких, а для всех тех, кто только к нему ни обращался. Каждый день к нему на прием являлись десятками люди всех сословий и состояний с самыми разнообразными просьбами. Почти всех принимал Михаил Владимирович лично, выслушивал, для каждого находил доброе, ласковое слово, а затем отсылал ко мне с кратким приказанием: "Выслушайте подробно и напишите соответствующему министру".

Бывали случаи, когда я, усумнившись в личности просителя, докладывал об этом Михаилу Владимировичу, и всегда он мне говорил:

"Какой вы злой человек. Всегда вы стремитесь найти в человеке что?нибудь отрицательное. Помните одно: пусть я лучше помогу десяти недостойным, чем лишу этой помощи одного несчастного." "Я калиф на час, - говорил он часто последнее время, - надо пользоваться, пока я у власти. Бог знает, быть может меня завтра сошлют в Сибирь или повесят, а пока я цел - я должен помогать ближним." Все же я довольно часто, памятуя, что отказа в просьбе Михаила Владимировича быть не может, кривил душой и никому никаких писем не посылал, и на этой почве мы неоднократно ссорились с Михаилом Владимировичем.

Последнее время часто приходилось слышать и читать о том, что правительство боялось Г. Думы. Это утверждение не совсем точно: правительство абсолютно не считалось с Думой как таковой, оно презирало это, мешавшее им разваливать государство, учреждение, но оно боялось ее Председателя, ибо все твердо знали и не раз в этом убеждались, что Михаил Владимирович Родзянко на компромиссы не пойдет, он не остановится ни перед чем и ради правды и справедливости пригвоздит к позорному столбу всякого, безотносительно его положения и влияния, кто осме? лится посягнуть на честь и достоинство или благополучие родины.

Помню характерный случай. Ждали Государя в Думу. Взволнованный пристав Г. Думы доложил Михаилу Владимировичу, что в Золотой Книге все первые страницы были уже заполнены, и предла? гал вплести для подписи Императора на первом месте чистый лист.

"Никаких фокусов и подлогов не надо, - ответил Михаил Владимирович, Государь распишется на первом свободном листе." Он приказал только купить георгиевскую ленту (Государь как раз в это время получил Георгиевский крест), и ею заложили книгу там, где нужно.

Когда Государь, после сказанного им членам Думы слова, прошел в так называемый Полуциркулярный зал, Михаил Владимирович подвел его к Золотой Книге и попросил расписаться.

Государь открыл первый лист, затем второй, третий. Видя это, Михаил Владимирович обратился к нему и сказал:

"Опоздали, Ваше Величество, теперь уже придется расписаться там, где заложено." Государь улыбнулся и расписался на указанном ему месте.

Сказанная Государем речь была с точностью записана двумя стенографистками. Эту коротенькую речь Михаил Владимирович распорядился золотыми буквами вырезать на мраморной доске, которую предполагал поместить в Екатерининском зале, где эта речь была произнесена.

Каково же было его удивление, когда в тот же день вечером от министра Двора пришла бумага, на которой была написана речь, якобы сказанная Государем. Эта речь была очень мало похожа на простые хорошие слова Императора.

Михаил Владимирович принял это к сведению и тут же отменил свое распоряжение, заявив:

"Вывешивать то, чего никогда не говорил Государь, я никому не позволю", о чем и довел до сведения министра Двора.

Одним из первых после переворота в полном составе в Думу явился запасной батальон Л.-Гв. Преображенского полка со всеми офицерами и командиром полковником кн. Аргутинским?Долгоруковым. Батальон первые несколько дней нес наружную и внутреннюю охрану Таврического дворца, а также и караулы у министерского павильона, где находились арестованные министры. Солдаты были дисциплинированы и беспрекословно подчинялись всем приказаниям своих офицеров.

Но вот через несколько дней батальон сменил другой полк, а преображенцы отправились к себе в казармы.

В тот же день картина совершенно изменилась. В казармы явились агитаторы, и к вечеру все офицеры были арестованы, подверглись всевозможным издевательствам и, как потом мне рассказывали, к ним в комнату ворвались окончательно распропагандированные, обезумевшие и вооруженные до зубов их же солдаты, обезоружили офицеров, хватали их и тащили для немедленной расправы во двор казарм.

Кто?то догадался крикнуть: "Товарищи, тащите их в Думу - там разберут".

Этот призыв спас несчастных. Всех офицеров, как они были, без шинелей, без фуражек, гурьбой, по морозу и снегу, гнали в Думу. Их втащили в Екатерининский зал. Возбуждение росло с каждой минутой. Уже раздавались крики: "Бей изменников, бей предателей".

Случайно увидев эту картину, я понял, что спасти положение может только Михаил Владимирович. Я бросился к нему.

Через несколько минут в зале появилась могучая фигура Председателя Г. Думы.

Воцарилась тишина. Громовым голосом он приказал немедленно освободить офицеров и вернуть им оружие, а затем, обратившись к солдатам, громил их и в конце концов выгнал обратно в казармы. В полном порядке солдаты, молча, покинули помещение Думы. После этого случая в батальоне надолго воцарился относительный порядок.

Офицеры со слезами на глазах благодарили Михаила Владимировича за спасение и просили разрешения на эту ночь остаться в Думе. Они говорили, что только за спиной ее Председателя они чувствуют себя вне опасности.

Не одну тысячу жизней спас Михаил Владимирович, за то и отблагодарили они его впоследствии, забыв, как в свое время целовали ему руки.

Громадный кабинет Председателя Г. Думы был переполнен и ночь и день людьми, искавшими спасения. В большинстве случаев это были видные военные и сановники, бросившие все и бежавшие от опасности, которая им и не угрожала. Здесь они чувствовали себя как за каменной стеной.

Помню, как сейчас, видную фигуру начальника военно?автомобильной части генерала Секретева. Этот почтенный генерал, пользовавшийся в свое время, благодаря Распутину, большим влиянием, где только мог, всегда старался выказать свое прене?брежение Председателю Г. Думы. Теперь он сюда прибыл одним из первых и с разрешения Михаила Владимировича без зазрения совести расположился в его кабинете, как у себя дома.

Как?то увидев меня, он обратился со следующими словами:

"Если не ошибаюсь, я имею честь говорить с секретарем Председателя Думы?" Я поклонился.

"Не откажите в любезности доложить его превосходительству, что я умоляю его дать мне возможность работать на общее святое дело, хотя бы в роли писца. Я ведь канцелярию хорошо знаю."

5

Гадко вспомнить. Я посоветовал генералу лучше вернуться в свою часть, где наверное он гораздо нужнее и полезнее, чем в Думе.

Мы расстались, а генерал вновь вернулся в "свой" кабинет.

В эти первые дни, вообще, не было отбоя от предложений своих услуг со стороны людей, занимавших видное положение до переворота, а в Думу шли работать все, начиная с рабочих и кончая сановниками.

Помню, по телефону из дворца великого князя Константина Константиновича ко мне обратились два его сына и просили передать Пред?седателю Г. Думы, что они не могут в такое время ничего не делать и предлагали себя в распоряжение его превосходительства.

Я доложил об этом Михаилу Владимировичу, который приказал благодарить молодых князей, но вместе с тем убедительно просить их сидеть во дворце и никуда не выходить.

Помню последний доклад Михаила Владимировича Государю. Тучи на политическом горизонте сгущались все более и более. Какая?то невидимая рука старательно разрушала все, что с таким неимоверным трудом созидалось немногими благомыслящими людьми, стоявшими на страже интересов государства. Положение становилось невыносимым.

Михаил Владимирович решил снова ехать к Государю и еще раз попытаться открыть ему весь ужас создавшегося положения. Аудиенция была получена, и Михаил Владимирович уехал.

По обыкновению я выехал на вокзал встретить его по возвращении из Царского Села. Подошел поезд. Из вагона в придворном мундире вышел Михаил Владимирович.

По его лицу и фигуре я без слов понял, что мало хорошего он привез с собой.

Проходя молча по перрону, мы встретили начальника станции, который низко поклонился. "Здравствуйте", - любезно ответил Михаил Владимирович, а затем, обратившись ко мне, заметил:

"Вот человек и не подозревает, что видит меня в этом наряде последний раз." Мы сели в автомобиль. На мой вопрос, что означают его по?следние слова, Михаил Владимирович мне ответил:

"Я сегодня сказал Государю, что я у него в последний раз и больше его никогда не увижу. Я убежден, что это действительно так, я это ясно чувствую." Разговор умолк. Михаил Владимирович задумался. Через несколько минут он вновь взволнованно заговорил:

"Вы подумайте только, что делается. Я лишен возможности сделать секрет из моего посещения Государя, а что же получается. Сегодня, прибыв во дворец, я узнал, что передо мной Государем был принят Протопопов. Совершенно ясно - это было стремление в соответствующем духе подготовить Государя к моему докладу, и это я почувствовал с первых же произнесенных мною слов. Быть может мне все же горячей речью, неопровержимыми доводами и удалось хоть немного поколебать Государя и заставить его задуматься над тем бедствием, которое неминуемо грозит престолу и государству, но что же далее... при выходе я столкнулся с Щегловитовым. Это уже тяжелая артиллерия, и я убежден, что после выступления "этого орудия" от моего доклада в голове Государя ничего не осталось. Я ломлюсь в открытую дверь и ясно вижу, что спасения нет и быть не может." Михаил Владимирович был прав: это было его последнее свидание с Государем.

С 27 февраля, день за днем, с утра и до вечера, к Думе являлись всевозможные делегации, приходили непрерывной вереницей полки в полном составе, рабочие всех заводов и фабрик, учащиеся и т.д. В толпе царило радостное и восторженное настроение, всюду сохранялся порядок. У всех на устах было имя М.В.Родзянко, к которому шли и шли без конца. По много раз приходилось Михаилу Владимировичу выходить к толпе и объяснять народу создавшееся положение. Михаил Владимирович выбивался из сил.

Свивший себе тут же в Думе прочное гнездо совет рабочих депутатов первое время держался как?то в стороне. Появились и из их лагеря ораторы, речи которых сначала лились в унисон с тем, что говорилось от имени Думы. Однако скоро картина резко изменилась. Тон представителей этой организации стал менять свою окраску. Уже чувствовались демагогия и пораженчество. Последнее обстоятельство сильно беспокоило Михаила Владимировича, который не мог один бороться с этими явлениями. Ряды членов Г. Думы, разделявших первое время непосильный одному человеку труд, стали редеть. Наконец настало время, когда уже окончательно изнемогавший Михаил Владимирович не мог найти себе заместителя. Часто он рассылал во все концы гонцов за поисками членов Г. Думы, которых найти, однако, не удавалось. Совет рабочих депутатов блестяще воспользовался создавшимся положением и быстро, очень талантливо наладил дело пропаганды. И вот народ, стремившийся узнать правду и желавший понять происходящее, шел за разъяснениями в Думу, а здесь его встречали не депутаты, и народ получал "соответствующие" разъяснения и инструкции, приведшие его в результате к 25 октября.

Использовав до конца Г. Думу, совет рабочих депутатов с легкой душой переехал в полном составе в Смольный институт, где и продолжал свою разрушительную работу.

Пять суток не выходил Михаил Владимирович из Думы. С большим трудом его удалось уговорить поехать домой отдохнуть. Но едва он добрался до своей квартиры, как снова явились делегаты и умоляли Михаила Владимировича приехать немедленно в Думу, где его появления ждет громадная толпа.

Все улицы были запружены народом. Автомобиль с трудом продвигался вперед.

Люди, давя друг друга, стремились к автомобилю, чтобы ближе видеть своего Председателя Г. Думы. Многие пытались поцеловать его руку, многие плакали.

Против американского посольства толпа остановила автомобиль и требовала слова Председателя Г. Думы. Эту картину увидел со своего балкона посол северо?американских Соединенных Штатов Фрэнсис и жестом пригласил Михаила Владимировича к себе. Мы поднялись к послу, и здесь с балкона Михаил Владимирович произнес речь, все время прерываемую восторженными криками народа. Михаила Владимировича на руках донесли до автомобиля.

После произнесенной им около Думы речи народ снова на руках отнес его в автомобиль. Здесь к Михаилу Владимировичу подошли начальники военно?учебных заведений и просили сказать несколько слов воспитанникам, выстроенным шпалерами вдоль улицы.

Слова Михаила Владимировича были покрыты несмолкаемыми криками "ура" военной молодежи и звуками оркестров.

Царило повсюду восторженное ликующее настроение, и если кто был опечален в эти дни, так это только один Михаил Владимирович Родзянко.

Да простит меня незабвенный Михаил Владимирович за эти скромные строки, которые я посвятил его памяти. Не для его защиты хотел я по мере сил и возможности восстановить в памяти приведенные мною факты из его жизни.

В защите Михаил Владимирович не нуждается.

Я считал необходимым дополнить тот обширный матерьял, который в этой работе дает сам покойный, описанием событий, которым я был личным свидетелем и о которых, естественно, не мог упомянуть покойный Председатель Г. Думы в своих записках.

Недалеко то время, когда историк разберется в уже накопленном громадном матерьяле и будет наконец сказано веское слово, которое положит предел всем тем нелепым слухам, сплетням и инсинуациям, так старательно распускаемым вольными и невольными врагами правды и справедливости.

6

Государственная Дума

и февральская 1917 года

революция

М.В.Родзянко

Отечество должно быть для тебя дороже матери и отца, и какие бы жестокости, какие бы несправедливости оно ни совершало по отношению к нам, мы должны выдержать их и не отыскивать способов уклониться от него...

Сократ

7

ВСТУПЛЕНИЕ Темой настоящего моего труда я избрал возобновление в памяти общества хода тех событий, которые привели к февральскому 1917 года государственному перевороту, а целью своею поставил себе правильное освещение той роли, которую играли Государственная Дума IV?го созыва в перевороте 26-27 февраля 1917 года.

Необходимо эту роль осветить на основании точных данных.

В широких слоях населения, или, как принято выражаться, в широких народных массах, благодаря крайней ограниченности газетных сообщений той эпохи и отсутствию широкой информации во время самого переворота, укоренилась неправильная точка зрения на роль Государственной Думы во всех тех кровавых событиях, которых мы, к сожалению, являемся не только свидетелями, но от которых страдают все и вся.

Принято на веру далеко, однако, не бесспорное положение, что Государственная Дума IV созыва подготовила, создала, воодушевила и воплотила в реальные формы переворот 27 февраля, а также и самую революцию. Всю вину за прошлые и настоящие ужасающие события принято валить на Государственную Думу и, в частности, на ее Председателя. Я не ставлю себе, однако, задачей быть защитником или адвокатом Государственной Думы, а намерен лишь возобновить в памяти русского общества и подкрепить документальными данными, по возможности, беспристрастную картину тех исторических событий, которые послужили исходным пунктом для дальнейшего развития революции и, дав материал, основанный на документах, имеющихся у меня, к сожалению, в ограниченном количестве, предоставить возможность читателям иметь критерий для самостоятельной оценки событий и для своих собственных выводов.

Я постараюсь в своем труде быть чуждым резкой критики, ибо мое глубокое внутреннее убеждение заключается в том, что время такой критики еще не наступило. Я считаю, что оценка нами самими переживаемого момента не может быть беспристрастной, а потому и критика не может быть правильной. Угол зрения, под которым рассматриваются текущие исторические события, как последствия недавнего прошлого, диктуется самими условиями жизни. Этот угол зрения есть безграничное негодование на все совершающееся, а потому позволительно усомниться в том, будет ли справедливым такой суд, основанный на односторонних и всегда субъективных впечатлениях. История оценит эти события беспристрастно и отведет каждому место по его делам и заслугам.

Второй причиной, побудившей меня, является существующий ныне развал политической мысли и отсутствие организованного общественного мнения. Люди, бывшие избранниками народа и выразителями его нужд и стремлений, обязаны всеми возможными способами подготовить и выковать такое мнение и приготовить этим Россию к предстоящему, надеюсь, в близком будущем, разумному Учредительному Собранию.

Наконец, третья причина - это сознание необходимости, накануне полного возрождения нашей исстрадавшейся Родины, оглянуться назад на все содеянное нами и в ошибках прошлого, вольных и невольных, почерпнуть правильные взгляды на предстоящее нам дело строительства на новых началах Русской земли. Поэтому настоящий мой труд надлежит рассматривать как историческую справку, которую я признаю себя обязанным дать Русскому обществу, и не ожидать от него политического или агитационного значения.

8

ОБЩЕГОСУДАРСТВЕННЫЕ НАСТРОЕНИЯ ДО ВОЙНЫ Государственная Дума Считаю совершенно необходимым остановиться сначала, хотя бы и в кратких чертах, на деятельности Государственных Дум до войны. Без такого разъяснения не может быть правильного суждения о роли Государственной Думы IV?го созыва в дальнейшей жизни страны и, главным образом, в перевороте 27 февраля, ибо ряд последовательных событий слишком тесно связан между собой в затронутом вопросе, составляя ряд звеньев одной и той же цепи событий.

Оппозиционные настроения мыслящего русского общества к форме Государственного устройства в России и к порядку осуществления законодательства и к действиям Государственной власти начались задолго до дарования русскому народу манифеста 17 октября.

Еще при Императрице Екатерине II заметно было стремление к сокращению объема Самодержавной власти (новиковцы, мартинисты), далее заговор и бунт Декабристов при воцарении Императора Николая I. Целый ряд, несмотря на либеральные реформы Императора Александра II, политических процессов в его царствование указывал на возрастающее брожение в русском обществе, имевшее корнем своим желание установления в России конституционного строя. К концу царствования Александра II оппозиционное настроение это значительно расширилось и стало за?хватывать все более и более широкие круги русского общества.

Настроение это выражалось в ряде резолюций разнообразных общественных организаций и глухом брожении рабочего и земледельческого крестьянского классов, в поисках за лучшим устройством своей жизни и ее условий.

Припомните, читатели, 80-е года прошлого столетия и стремление учащейся молодежи идти в народ. Припомните лозунги партий "Земля и воля" и целый ряд аграрных и фабрично?рабочих движений. Государственная власть полагала тогда, что усилением репрессивных мер возможно погасить начавшееся пробуждение общественной политической мысли, основой которой было, конечно, желание добиться народного участия в решении судеб отечества в лице народного представительства. И тогда уже политика Правительства, вместо того, чтобы разумными пред? упреждающими развитие общественного ропота реформами смягчить взаимное раздражение, направлялась в сторону известного принципа предупреждения и пресечения.

В начале 90-х годов это освободительное движение передалось в земства, и целый ряд земских слетов и съездов развивал мысли о необходимости расширения участия представителей народа в законодательстве страны и дарования населению права контроля над аппаратом Государственной власти, в тесном взаимодействии правительства и общества. Характерно при этом то обстоятельство, что это развитие либеральных настроений в земской среде совпало с реформами земских учреждений, предпринятыми при Императоре Александре III гр. Д.А. Толстым, которые имели целью повернуть земство на наиболее консервативный путь, но до?стигли обратного результата. Но Правительство оставалось и то?гда глухо к возникающему брожению общественно?политической мысли и даже проявляло к ней явную враждебность. Так, например, такой крупный государственный деятель, как С.Ю. Витте, в известной записке своей "Самодержавие и Земство" прямо доказывал, что эти два принципа не совместимы. В своем труде гр.Витте проводил эту мысль, что совместное существование в данном Государстве Самодержавия и принципа самоуправления не может воспитать свободных граждан, а постоянная борьба этих двух начал превращает народ в народную пыль, неспособную к сопротивлению, и которая при первом же натиске на нее может разлететься прахом. К великому прискорбию слова его оказались пророческими. На этом лозунге всегдашнего противодействия развитию общественной самодеятельности Правительство, принципиально и преемственно, стояло твердо, не уступая ничего, и привело этим себя впоследствии к полному крушению.

Разделение Государственной власти и общества было так велико, что уже после учреждения Государственной Думы тогдашний министр земледелия Кривошеин в одной из своих речей, произнесенных в Киеве на агрономическом Съезде, указывал на при?скорбное для дела деление русского общества на мы - правящие сферы и они - все остальное население вне этих сфер. Естественно, что спокойным при таком положении дела русское общество оставаться не могло. Но как ни как, а правительство и тогда хорошо понимало, что без содействия общественных элементов не только трудно, но просто невозможно управлять таким огромным по территории, при разноплеменном составе населения, Государством, каким являлась Россия.

Разные условия местностей ставили властно требование создания применительных к этим условиям законов и местных постановлений, и само собою разумеется, что в ХХ веке, даже в невысоком по развитию культуры и политического сознания русском народе все же политическая и общественная мысль постепенно прогрессировала и не укладывалась уже в рамки бюрократиче?ского абсолютизма и полицейского режима. Этот отживающий государственный строй с каждым днем отставал от развивающегося государственного самосознания русского общества, почему и пропасть между правительством и обществом все углублялась и расширялась. Наиболее прозорливые государственные люди той эпохи это хорошо понимали и старались разными паллиативными мерами смягчить назревающий грозный разлад в системе управления Государством, но отрешиться от власти и мужественно идти на коренные реформы Государственного строя они не могли, ибо не хватало главного - любви к народу, как к таковому, и смелости размаха в твердом проведении либеральных реформ. Надо признаться при этом, что правящий класс, из которого пополнялись кадры правительственной власти, и не думал уступать своих прерогатив, полагая, что русский народ и общество настолько дики и неразвиты, что система, принятая правительством, единственная возможная в данное время. Одновременно с этим, мер к поднятию умственного уровня народа принималось мало, школьное дело было поставлено совершенно не целесообразно, даже в направлении вредном для Государства, ибо школы нико?гда не были национальны, а узко схоластичны, не развивая никогда в народе сознания обязанностей граждан к отечеству, не заботясь о развитии здорового патриотизма и беззаветной любви к достоинству и славе отечества.

Повторяю, наиболее прозорливые государственные люди конца девяностых годов прошлого столетия несомненно понимали это, но отказаться от своих ложных доктрин не имели в себе достаточно мужества и самоотверженности. Таков был, например, всемогущий министр внутренних дел В.К. Плеве. Я не могу воздержаться, чтоб не привести здесь характерный эпизод, происшедший с законом о местной ветеринарии. Ветеринарное дело, благодаря заботам о нем земских учреждений, в большинстве земских губерний было поставлено весьма удовлетворительно, о чем ясно свидетельствуют отчеты Земских Управ того времени, и дело это, близкое населению и необходимое для развития его благосостояния, все улучшалось и развивалось. Но вот оказалось, что в министерстве внутренних дел явилась злополучная мысль, что ветеринарное дело должно быть взято в руки правительства и централизовано. Началась работа в этом направлении, и из недр Петербургских канцелярий появился небывалый по нецелесообразности закон, ограничивающий право распоряжения ветеринарным делом Земств, превращающий земских ветеринаров в правительственных чиновников и тормозящий всякую инициативу Земств в постепенном и планомерном развитии дела.

Земства подняли невероятный шум по этому вопросу. Полетели ходатайства о том, чтоб закон был пересмотрен и изменен. Я тогда был Председателем Екатеринославской Губ. Земской Управы и хорошо помню то тяжелое чувство обиды и оскорбления, которое нами испытывалось, видя, как безо всякой надобности, бесцельно разрушалось стройное здание одной из важнейших отраслей Земского Хозяйства. Между тем закон ветеринарный прошел через Государственный Совет и был Высочайшей властью утвержден. Но так как вопль земских протестов оказался весьма интенсивным, то умный Плеве понял, что изданием этого закона он попал впросак, что кроме раздражения и справедливого осуждения из этого ничего не выйдет, и совершилось небывалое - Высочайше утвержденный закон не увидел света и было созвано новое Совещание с участием представителей от Земских учреждений, в числе которых находился и я. Должен засвидетельствовать, что Плеве отнесся с полным вниманием к заявлению и критике земских членов Совещания. Критика была поистине беспощадна, и от закона не осталось камня на камне.

9

Очевидность нелепости изданного закона наглядно выступила, когда были составлены журналы Совещания, и пришлось, не взирая на то, что он был по всем правилам законодательства издан и утвержден Верховной Властью, вновь представить Государю на предмет его отмены. В.К. Плеве воспользовался присутствием земских делегатов и часто собирал нас у себя в кабинете, стараясь выудить у нас наши мнения по многим насущным вопросам. Мнения свои мы высказывали с полной откровенностью. К чести В.К. Плеве надо сказать, что никто за свою прямолинейность из нас не пострадал. То же самое произошло и с продовольственным вопросом, которым издавна ведало Земство, и дело обстояло весьма недурно. Запасные магазины были полны зерна, и у каждой волости имелись некоторые капиталы. Внезапно у Правительства явилась мысль передать дело в руки администрации, что и было выполнено. Был составлен за сим законопроект, который подвергся, однако, жестокой критике Земских учреждений, которым он был препровожден для заключения. Вновь была созвана комиссия с участием представителей Земств, и продовольственный закон не увидел света, а дело продолжало идти по старым и некоторым новым временным правилам, но под руководством администрации, от чего дело не выиграло ничуть. Вот как недоверчиво, а подчас даже враждебно относилась Государственная власть, а таких примеров можно насчитать множество. Комментарии при этом излишни - общественность, которая натыкалась на каждом шагу на препятствия и тормоза, несомненно раздражали все бесполезные стеснения и она глухо выражала свое неудовольствие.

Вспыхнувшая Японская война застала русское общество именно в этом состоянии брожения политической мысли, а время учреждения Государственной Думы, после неудачной Японской войны и революции 1905 года - знаменательно само по себе.

10

Задачи Государственной Думы после Японской войны Несомненно, что неудача Японской войны вызвала всеобщее негодование и раздражение, внедрила в широкие общественные круги убеждение, что так существовать больше нельзя, что рисковать жизнью граждан и народным достоянием без достаточных для того оснований и без контроля общества над действиями Правительственной власти дальше невозможно. Японская война стала уже более или менее достоянием истории, и, как ни больно для национального самолюбия России,

- необходимо признать горькую истину, что в этой войне победила нас маленькая Япония. На этой почве возник целый ряд революционных эксцессов, имеющих в своей основе чувство оскорбленного патриотизма. Мало?помалу, однако, вспыхнувшее революционное течение пошло на убыль, оно было локализировано в стенах созданного народного представительства, и революция умиротворилась.

Судьбами Государства призваны были народные избранники отныне, по духу дарованной конституции, распоряжаться в законодательных учреждениях.

Какие же задачи стали перед ними?

Я не коснусь кратковременной деятельности I?й и II?й Государственных Дум, скажу только, что задачи, поставленные себе Государственной Думой III?го созыва, были следующие: укрепление расшатанной неудачной войной военной мощи России, возможное исправление поколебавшегося финансового положения Государства и экономических производительных сил страны и засим восстановление внутреннего порядка и закономерности во всем.

Стремление к достижению поставленных себе целей проходит красной нитью через все постановления Государственной Думы. Государственные Думы I?го и II?го созывов, в силу кратковременности своего существования, не могли оставить значительный след в этой области: их работы не успели даже дойти до рассмотрения бюджета. Но Государственные Думы III?го и IV?го созывов сделали все, что могли сделать в этом направлении.

Военный бюджет ко времени войны с Германией с 350 миллионов, каковым его застала Японская война, возрос до 750 миллионов. И лучшей характеристикой в данном случае может служить личный отзыв великого князя Верховного Главнокомандующего Николая Николаевича в словах, сказанных им мне: "Я не политик, - говорил он, - и не знаю, что делает Государственная Дума в политических вопросах, но что касается военного законодательства, то Государственная Дума всегда была выше всяких похвал". Сказано это было за год до войны на одном из военных торжеств.

За время существования Государственной Думы не было ни одного случая отказа в открытии кредита на военные надобности: давалось всегда все без отказа, часто давалось даже больше, чем требовали. Против военного кредита вотировали лишь завзятые оппозиционеры, да и то в самом незначительном количестве. Военные вопросы рассматривались в Государственной Думе не на почве политических программ и не с точки зрения политических партий, а исключительно с точки зрения интересов и нужд Государства.

Финансовая сторона деятельности Государственной Думы III?го и IV?го созывов также достигла в значительной степени поставленных ею себе целей; в первый же год после Японской войны Государственную роспись удалось сбалансировать с незначительным дефицитом. В бюджетах остальных годов доходы превышали расходы, при условии, что податное бремя, несмотря на значительное увеличение размера государственных расходов, не было увеличено или увеличено лишь в незначительной степени. Достигнуто это было целесообразным распределением действительного поступления доходов, возможным сокращением расходов и прекращением произвола и бесконтрольного расходования государственных средств.

Этими мерами было достигнуто то, что свободная наличность Государственного Казначейства к началу войны равнялась 475 миллионам рублей, золотой запас Государственного Банка в это время равнялся одному миллиарду восьмистам миллионам рублей. Государственный бюджет к моменту объявления нам Германией войны возрос до 3-х миллиардов рублей. Все это, конечно, указывает, насколько Государственная Дума была чужда каких бы то ни было революционных стремлений, а все свои заботы направляла ко внутреннему благоустроению Государства. Вне всякого сомнения, что благоустройство военных сил страны и устойчивость ее финансов, охраняя, с одной стороны, ее безопасность, обеспечивает в то же время благосостояние каждого отдельного гражданина, гарантируя ему свободу труда, охраняя его производительность, и в этом отношении в деятельности Государственной Думы III?го и IV?го созывов до войны не было отказа разумным начинаниям Правительства, не было места оппозиции во что бы то ни стало, а следовательно, не было и места подготовке революции.

Но в деле восстановления внутреннего порядка и закономерности дело обстояло значительно хуже, и в отношениях Государственной Думы и Ведомства Внутренних Дел далеко не все обстояло благополучно. Продолжая стоять на принципе предупреждения и пресечения, усматривая везде революционные начала, Министерство Внутренних Дел не могло помириться с наличием народного представительства, его правом контроля исполнительной власти и правом запросов.

11

Министерство Внутренних Дел и революционные эксцессы Всем хорошо памятны всякого рода репрессии, усиленные охраны, незакономерные действия власти, давления на печать и тормоз полиции разным общественным начинаниям на местах. Все эти неправильные взаимоотношения Правительства и общества стали особенно болезненно чувствительны при наличности народного представительства. Посланные запросы о творившемся на местах все больше и больше натягивали и без того достаточно натянутые струны.

Всем хорошо известно, как тяжело в этом отношении жилось при старом режиме, как была скована творческая народная мысль совершенно ненужными подозрениями, постоянно ослаблявшими веру в возможность совместной работы с Правительством, и поэтому распространяться в этом направлении я не буду. Государственная Дума, избранная народом и облеченная его доверием, оставаться равнодушной к такому положению вещей, конечно, не могла. Велась упорная борьба с Ведомством Внутренних Дел, но борьба не на почве свержения или разрушения общественного строя, не на почве колебания государственных основ, а на необходимости реформ, нужных для упорядочения народной жизни, успокоения умов и внедрения во всем законности. Велась эта борьба не на почве усиления революционного настроения в стране, а напротив, в сознании необходимости ослабить действие революционной агитации путем дарования всем гражданам равенства перед законом, равным для всех.

Здесь уместно будет заметить, что часто отдельные выступления более пылких ораторов, впадавших в агрессивный тон, надо объяснить малой привычкой русского общества разбираться в том, что происходило в стенах законодательного Учреждения. Общество не привыкло еще отдавать себе отчет в том, что важны не отдельные выступления, а постановления Государственной Думы, отражающие мнение ее большинства и могущие вылиться в форму закона.

Революционных постановлений III?ей и IV?ой Государственной Дум нельзя найти ни в одном журнале, ни в одном стенографическом отчете.

Таково было настроение Государственных Дум III?го и IV?го созывов.

Является, однако, вопрос: вполне ли соответствовало настроение Государственной Думы в этот период времени настроению страны?

Народное представительство было, несомненно, настроено патриотично и национально, любило свою родную армию, тогда как интеллигентное общество было настроено, к сожалению, антимилитарно, несколько интернационально, а поэтому и мало патриотично. Слишком глубоко внедрилась в него привычка критики действий власти и глубокая неудовлетворенность отечественными порядками, или вернее, непорядками Государственной жизни.

Народное представительство - Государственная Дума - основой своей работы положила убеждение в необходимости вести страну путем эволюции, но не революции, к развитию либеральных реформ.

Но правительство оставалось глухо к этому правильному пониманию своих задач Государственной Думы и продолжало упорно стоять на принципе: "сначала успокоение, а потом реформы". О неправильности этого принципа много будет сказано в своем месте, но здесь уместно будет сказать, что Государственный Совет стал на ту же точку зрения и усердно помогал Правительству тормозить всякие начинания Государственной Думы, направленные к проведению в жизнь необходимых либеральных реформ. Покойный П.А. Столыпин не раз горько жаловался мне на то, что при создавшемся положении вещей управлять Государством и законодательством невозможно. "Что толку в том, - говорил он, - что успешно проведешь хороший закон через Государственную Думу, зная вперед, что в Государственном Совете его ожидает неминуемая пробка". И действительно, можно привести целый ряд хорошо продуманных и успешно проведенных через Государственную Думу законов, насущно необходимых для страны, но которые никогда не увидели жизни из?за упорной оппозиции в Государственном Совете.

Нельзя не удивляться этой непонятной позиции нашей верхней палаты, прекрасно знавшей, что революционные волны 1905 года вовсе не утихли, а только просочились вглубь народной толщи.

Государственная Дума хорошо понимала, что путь революционный приведет к таким потрясениям государственного организма, которые грозили бы целости Государства, но вне Государственной Думы, несомненно, уже тогда шла революционная работа, весьма интенсивная, как это мы и увидим ниже.

Громадное большинство членов Государственной Думы было вполне солидарно с мыслью, высказанной во II?ой Думе Председателем Совета Министров П.А.Столыпиным в его обращении, в одной из речей к левому крылу Думы: "Вам нужны великие потрясения, а нам нужна Великая и Сильная Россия". Однако, с кончиной Столыпина, в правительственных кругах стало одолевать крайне правое течение, стремившееся сократить и принизить значение народного представительства. По крайней мере, в докладе своем Императору Николаю II, даже еще в 1915 году, во время войны, тогдашний Министр Внутренних Дел Маклаков совершенно открыто указывал на необходимость такой меры, и при этом докладе я лично видел собственноручное письмо к Министру Императора Николая II, в котором он писал, что эти соображения Маклакова им - Императором - одобряются и разделяются. Даже вполне законопослушная и трезво относящаяся к делу Государственного строительства III?я Государственная Дума была взята под подозрение, и правящие круги всячески старались в чем только возможно умалять ее значение и достоинство. Так, например, в дни празднования Отечественной войны, 1812 года, в Москве Государственная Дума, как таковая, не была приглашена к участию в торжествах памяти народной войны, а был приглашен только Председатель ее именным приглашением, тогда как Государственный Совет был приглашен, как учреждение, в полном своем составе.

При прощальной аудиенции перед роспуском III?ей Государственной Думы Император Николай II не был благосклонен к Государственной Думе в прощальном своем слове, обращенном к ней, и Дума разъехалась, огорченная и оскорбленная, не чувствуя за собой никакой вины, ожидавшая иного к себе отношения Верховной власти.

Наступившая вслед за этим избирательная кампания ясно обнаружила решимость Правительства добиться состава Государственной Думы исключительно из правых партий, для чего были пущены в ход все возможные средства, применяемые с большою изобретательностью правительством В.Н.Коковцева, и на все прогрессивно мыслящее было воздвигнуто форменное гонение. В этих целях сделано было через обер?прокурора Св. Синода В.К. Саблера основательное давление на духовенство.

Правительств. Сенат сыпал как из рога изобилия, одно разъяснение за другим, в целях сокращения круга избирателей. Но, несмотря на это, большинства в Думе Правительство все ж не добилось, что стало сразу ясным при избрании Председателя Государственной Думы из партии октябристов значительным большинством голосов. Настроение всех партий от октябристов и левее их было чрез? вычайно повышенное, можно даже сказать, озлобленное к Правительству, но и внутренний разлад в самой Думе получился та?кой, что более месяца Государственная Дума не в состоянии была избрать Товарищей своего Председателя, не имея возможно? сти сговориться на кандидатах. Если к этому прибавить, что слухи о предстоящем перевороте, в смысле превращения Думы из законодательной в законосовещательную, слухи о возможности роспуска ее, в виду невозможности достигнуть соглашения между партиями даже в выборе президиума, стали распространяться все шире и шире, то прямая опасность авторитету народ? ного представительства вставала для нас во весь рост, как реальная действительность.

Партия Народной Свободы, подвергшаяся наибольшим предвыборным гонениям, явно клонилась к союзу с крайними левыми элементами, и опасность появления чисто революционных настроений в недрах самой Государственной Думы зрела не по дням, а по часам. Это обстоятельство в свою очередь грозило самому существованию Государственной Думы, что повело бы к неизбежным революционным волнениям в стране. При таких условиях партия октябристов, как центральная, увидела необходимость путем переговоров и взаимных уступок достигнуть при помощи соглашения прочного достаточно многочисленного большинства, способного отстоять народное представительство от всяких на него покушений как со стороны Правительства, так и со стороны своих собственных крыльев, правого и левого.

Были начаты переговоры в соединенных заседаниях руководителей разных фракций Думы с целью привлечь влиятельную в стране кадетскую партию к соглашению и предотвратить ее союз с социалистическими группировками. Имелось в виду также оторвать возможно большее число членов Думы от крайнего правого, воинствующего крыла. Переговоры, однако, затянулись. Главным тормозом было упорное требование к.-д.-партии о включении в программу соглашения еврейского вопроса целиком. При этом нужно по справедливости заметить, что гг. кадеты были более правоверными, чем сами евреи, представители которых лично заявляли, что при создавшемся положении вещей, по их мнению, следует отсрочить жгучий еврейский вопрос и отнюдь не ставить его резко программно. Не знаю, повлияли ли они на руководителей кадетской фракции Государственной Думы? Но все же центральные партии находили, что при создавшемся соотношении сил вопрос этот надлежало бы оставить открытым, а к.-д.-партия упорно стояла на своем. Все же, в конце концов, соглашение на основе уступок состоялось, было подписано представителями партий и собрало значительное и устойчивое большинство Государственной Думы, получившее название прогрессивного блока Думских партий.

Возникновение этого блока было встречено крайне враждебно как Правительством, так равно и крайним левым, и крайним правым крылом Государственной Думы. И надо признаться, что прогрессивный блок должен был быть одинаково нетерпимым для всех этих элементов. Разрушив уже возникавшее соглашение партии Народной Свободы с социалистическими революционными кругами и отмежевавшись от не менее опасных для молодого еще Русского народного представительства крайних правых кругов, прогрессивный блок вводил работу законодательного учреждения в нормальный эволюционный темп, имея достаточную силу парализовать всякие революционные попытки как справа, так и слева. Не могло это соглашение радовать и Правительство, так как оно вынуждало его считаться с прочно спаянным прогрессивным большинством Государственной Думы, чем разрушалась вся упорная предвыборная работа Правительства, стремившегося к созданию послушного ему большинства в Государственной Думе. На прогрессивный блок немедленно же посыпались всякие нарекания из недр перечисленных элементов, оставшихся вне соглашения. Его обвиняли во всяких небывалых замыслах, взаимно противоречащих друг другу, в зависимости от того лагеря, из которого такие инсинуации исходили.

12

Ненависть к создавшемуся прочному ядру была так велика, что объединила два противоположных полюса в Государственной Думе, и можно привести не один пример, когда крайне правые монархические и крайние левые социалистические партии оказывались в трогательном единении и голосовали вместе, стремясь затормозить работу прогрессивного блока, что, к сожалению, иногда и удавалось.

А между тем, значение прогрессивного блока было чрезвычайным. Соглашение это, создав прочное прогрессивное большинство, возвращало Государственной Думе ее поколебленный было авторитет, делало возможным планомерную работу законодательного учреждения и исключало возможность случайных голосований в существенных вопросах законодательства.

Программа блока была впервые открыто заявлена с Думской кафедры в ответ на декларацию Председателя Совета Министров И.Л.Горемыкина, сменившего на этом посту В.Н.Коковцева.

Особенно выпуклое значение наличия прогрессивного блока Думских фракций сказалось при объявлении войны.

Блок отказался от лица входящих в его состав партий на время войны от проведения каких бы то ни было своих программ, и всю свою работу решил направить в помощь Правительству в исключительно трудные времена войны.

Впоследствии прогрессивный блок всеми возможными мерами боролся против пораженческого движения, несомненно насажденного в России германским шпионажем и агентурой.

Из изложенных мною обстоятельств его возникновения ясно видно, что прогрессивный блок в Государственной Думе явился последствием необходимости самообороны и борьбы с нарождающимся революционным движением в стране. Только полною не?осведомленностью общества об этих причинах и можно объяснить себе все кривотолки и несправедливые нападки, которые сыпались на него со всех сторон.

В весеннюю сессию 1914 года в Государственной Думе прошел законопроект о большой военной программе, которая, выполненная в два года, то есть к 1917 году, делала нашу армию и численно, и по снаряжению значительно сильнее германской.

С момента утверждения этого закона Верховной властью, для нас, членов Государственной Думы, стало ясной неизбежность в самом ближайшем будущем вооруженного столкновения с Германией, которая не могла ждать нашего военного усиления.

С этого же момента революционная агитация, несомненно германского происхождения, среди рабочих разных заводов усилилась до чрезвычайных размеров. Хотя она явно существовала и раньше, но особенно усилилась с начала 1914 года.

Здесь несомненно была применена излюбленная система Германии, путем широкой подпольной агитации внести смуту в тылу воюющей с ней страны. В современных войнах, где техника играет едва ли не первенствующую роль, разрушить правильный транспорт тыла, лишая армию нормального подвоза провианта, интендантского и боевого снабжения, представлялось для Германии вопросом несомненно первостепенной важности. Посеять смуту в умы оставшегося дома населения, посеять недоверие к вождям своим среди русского воинства, путем возбуждения рабочих и подстрекательства их к забастовкам в целях затруднения промышленных работ, направленных к снабжению армии, - это были бесспорно прямые задачи нашего врага и проводились им чрезвычайно умело и упорно в России.

Благодаря попустительству Правительства, препятствий эта пропаганда не встречала, и кроме указанных мотивов упорно сеялась преступная идея пораженчества, успеху которой способствовала неуверенность русского общества в том, что Правительство способно довести войну до победного конца.

Петроград в 1914 году, перед самой войной, был объят революционными эксцессами. Эти революционные эксцессы, возникшие среди рабочего населения Петрограда, часто влекли вмешательство вооруженной силы; происходили демонстрации, митинги, опрокидывались трамвайные вагоны, валились телеграфные и телефонные столбы, устраивались баррикады.

Не подлежит никакому сомнению, что и волнения среди фабрично?рабочего класса были результатом деятельности Герман?ского Генерального Штаба. Так, например, произошли загадочные отравления работниц на табачных фабриках в Петрограде, которые не были раскрыты и так и остались загадками. Забастовки возникали и организовывались без всяких видимых причин, и только теперь стало ясно, где лежал корень всех этих событий. Надо было окончательно разложить и развратить русскую промышленность перед войной и внести непоправимую смуту в русское общество. Семена большевизма на почве разжигания классовой ненависти сеялись, очевидно, щедрою рукою, и эта пропаганда, которую не поняли и с которой никто не боролся, конечно, сыграла видную роль в подготовке к Русской революции.

Все это происходило во время посещения России представителем дружественной нам державы - Президентом Французской Республики Пуанкарэ.

Волнения в столице были настолько сильны, что Президент вынужден был ездить по городу в сопровождении значительного военного конвоя. То же самое, хотя, разумеется, в меньшем мас?штабе, происходило и на местах. Велась энергичная агитация среди крестьян на почве земельных отношений, и нельзя не отметить си?лу и влияние этой агитации. Землевладельцы должны хорошо помнить те условия, в которые были поставлены они, в виду частых волнений сельских рабочих и их постоянных забастовок в горячую пору. Справедливое стремление к увеличению площади своей пахотной земли получило совершенно неправильное направление, под влиянием той же агитации, и назвать состояние умов русской деревни в то время спокойным - было бы большой ошибкой, и, конечно, германская агитация велась на этой почве весьма широко. Однако, за несколько дней до объявления войны, когда международное политическое положение стало угрожающим, когда маленькой братской нам Сербии могущественной соседкой Австрией был предъявлен известный всем и неприемлемый для нее ультиматум, как волшебством сметено было революционное волнение в столице. Я был в это время за границей, в Германии, но, к счастью, мне удалось избежать немецкого пленения.

Вся германская пресса, очевидно, в целях подготовления общественного мнения Германии к войне, на все лады трубила о полном разложении России. Все газеты утверждали, что революция у нас вспыхнет не сегодня - так завтра, на все лады обрисовывалось возрастающее влияние Wundermonch?а (Чудомонаха) Распутина, ненавистного стране, но приобретшего исключительное влияние на Русскую Императорскую Чету и т.д. и т.п. Императорскую Чету и т.д. и т.п.