«Тарутинское сражение»

Тарутинское сражение (fb2) - Тарутинское сражение (200-летие Отечественной войны 1812 г.) 7054K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виталий Анатольевич Бессонов

Виталий Бессонов ТАРУТИНСКОЕ СРАЖЕНИЕ

Введение

Село Тарутино, давшее название военному лагерю русской армии и сражению, располагалось на Старой калужской дороге примерно в 80 км от Москвы, на правом берегу реки Нары. Этот населенный пункт, оказавшись в центре разыгравшихся в октябре 1812 г. событий, стал олицетворением важного для исхода войны переломного периода. В это время в противоборствующих армиях произошли неожиданные метаморфозы. Главнокомандующий Великой армией, император французов Наполеон, вступивший в Москву победителем, оказался к началу октября в положении побежденного, ищущего мира, полководца. Напротив, главнокомандующий русскими армиями светлейший князь М.И. Голенищев-Кутузов, не решавшийся подвергать армии риску сражения и оставивший первопрестольную без боя, к началу октября имел реорганизованную и боеспособную армию, готовую продолжить борьбу с войсками Наполеона.

Характеризуя этот блестящий для русского оружия период, Кутузов в письме к владелице Тарутино А.Н. Нарышкиной писал в конце 1812 г.: «Село Тарутино, вам принадлежащее, ознаменовано было славною победою русского войска над неприятельским. Отныне имя его должно сиять в наших летописях наряду с Полтавою, и р. Нара будет для нас так же знаменита, как и Непрядва, на берегах которой погибли бесчисленные ополчения Мамая. Покорнейше прошу вас, милостивая государыня, чтоб укрепления, сделанные близ с. Тарутина, укрепления, которые устрашали полки неприятельские и были твердою преградою, близ коей остановился быстрый поток разорителей, грозивший наводнить всю Россию, — чтобы сии укрепления остались неприкосновенными. Пускай время, а не рука человеческая их уничтожит; пускай земледелец, обрабатывая вокруг их мирное свое поле, не трогает их своим плугом; пускай и в позднее время будут они для россиян священными памятниками их мужества; пускай наши потомки, смотря на них, будут воспламеняться огнем соревнования и с восхищением говорить: вот место, на котором гордость хищников пала перед неустрашимостью сынов отечества!»[1].

Началом этого переломного периода можно считать 14 сентября 1812 г.[2] — день оставления русскими войсками Москвы и вступления в нее Великой армии. А завершился он 18 октября, когда на границе Московской и Калужской губерний при реке Чернишне русские войска с успехом атаковали оторванный от главных сил отряд маршала империи И.-Н. Мюрата.

Этот бой во Франции был назван боем у Винькова. В России первоначально существовали различные варианты обозначения. С одной стороны, наблюдалось стремление указать непосредственное место боя (сражение при реке Чернишне или селе Рождественно), с другой — подчеркнуть, что победа русского оружия явилась закономерным следствием усиления войск в Тарутинском лагере, находившемся примерно в 8 км от места противоборства (сражение при селе Тарутино, Тарутинская битва, Тарутинское дело и т. д.). Впоследствии наибольшее распространение получило название Тарутинское сражение, которое в конечном итоге и утвердилось в российской историографии.

Тарутинское сражение открыло новый этап Отечественной войны 1812 г. Оно положило конец бездействию главных сил противоборствующих армий и ознаменовало собой переход к заключительному периоду кампании, который завершился отступлением и практически полной гибелью Великой армии. Поражение, нанесенное русскими войсками 18 октября 1812 г. Мюрату, стало своеобразным символом скорой победы над противником. Именно такую оценку дали впоследствии Тарутинскому сражению участники событий. Например, командующий артиллерией 3-го корпуса кавалерийского резерва полковник Ш.П. Гриуа, описывая в своих воспоминаниях вечер 18 октября 1812 г., отметил, что «встревоженные последствиями, какое могло иметь это дело, мы были все же очень далеки от мысли о длинном ряде ужасов, ожидающих нас. Увы! Это дело было только предвестием наших бед: начиналось злосчастное отступление». Вспоминая Тарутинский бой, начальник штаба 16-й пехотной дивизии 5-го армейского корпуса Я. Вейссенгоф писал, что «с этого дня началось наше отступление к польским границам и те бедствия, которые невозможно описать». В свою очередь состоявший при Главном штабе русских армий поручик М.М. Евреинов заметил: «Можно сказать, что Тарутинское дело положило начало всех наших будущих побед и причинило совершенную гибель Наполеона и всей его армии»[3].

Однако, несмотря на важное место, которое занимает Тарутинское сражение в истории войны 1812 г., оно до сих пор остается недостаточно изученным. В изданных как в России, так и за рубежом научных и популярных работах период подготовки сражения и его описание носит поверхностный, а нередко противоречивый, характер. Наличие фактических ошибок и спорных вопросов, слабость источниковой базы, недостаточность детализации и полноты описаний делает Тарутинское сражение малоизученной страницей истории войны 1812 г., исследование которой позволит получить более полное представление о событиях, оказавших влияние на дальнейший исход кампании.

Данная работа имеет своей целью с возможной полнотой реконструировать ход военных событий переломного периода, акцентировав особое внимание на сражении 18 октября 1812 г. В ней, на основе архивных и опубликованных документов военного командования, а также — на введенных в научный оборот воспоминаниях участников сражения, дневниках и письмах, рассматривается фланговый маневр и движение русских войск к Тарутино, анализируется процесс подготовки и ход Тарутинского сражения[4].

От Москвы до Тарутино

Русские войска вступили в Тарутинский лагерь 3 октября 1812 г., после совершения флангового маневра и отступления по Старой калужской дороге. Этим событиям предшествовало оставление Москвы, которую русские армии[5] покинули 14 сентября 1812 г. Войска проследовали через город и вышли на главную почтовую дорогу, ведущую в Рязань. Анализ документов Главного штаба показывает, что фланговый маневр, осуществленный в сентябре 1812 г. русскими войсками, не был заранее спланирован, как считали некоторые современники и многие историки. Еще 13 сентября, на военном совете в Филях, были названы два возможных направления действия войск. Первое — восточное, на Владимир, было предложено главнокомандующим 1-й западной армией М.Б. Барклаем де Толли. Это движение обеспечивало прямое сообщение с Санкт-Петербургом и прикрывало территории к северу и востоку от Москвы. Второе направление — южное, на Калугу, давало возможность воздействовать на коммуникационную линию армии Наполеона и сохранить связь с войсками, военными ресурсами и продовольственными базами, расположенными в южных и западных регионах. Это направление было предложено по одним данным бароном Л.Л. Беннигсеном, исполнявшим должность начальника Главного штаба соединенных (1-й и 2-й западных) армий, по другим — К.Ф. Толем — генерал-квартирмейстером 1-й западной армии, фактически исполнявшим должность генерал-квартирмейстера соединенных армий[6].

Преимущество фланговой позиции на одной из Калужских дорог[7] было очевидно. Но реализация этой идеи всецело зависела от дальнейших действий Наполеона: будет он продолжать активно преследовать русские войска или остановится в Москве. Поэтому умудренный военным опытом главнокомандующий армиями Кутузов, отличавшийся осмотрительностью и избегавший рискованных шагов, принимал свои решения в соответствии со складывающейся обстановкой, а не действовал слепо по заранее спланированной схеме. Очевидно, что Кутузов первоначально предполагал сохранить сообщение с Рязанью и Владимиром. Именно к этим пунктам 13 сентября 1812 г. он распорядился направлять подкрепления и провиант[8]. Показательно, что еще 10 сентября главнокомандующий приказал весь собранный в Калуге запас продовольствия отправить к Владимиру. Это предписание было получено калужским губернатором П.Н. Кавериным 12 сентября и в тот же день он сообщил Кутузову, что транспорты будут направлены к месту назначения через города Алексин, Каширу, Коломну и Егорьевск[9]. 14 сентября Кутузов предписал командиру 9-го резервного полка следовать «на Богородск к Владимиру, куда и армия с Рязанской дороги поворачивает»[10].

М.И. Кутузов (1747–1813). Гравюра Ф. Боллингера, 1811 г.

Данные распоряжения показывают, что Кутузов заблаговременно предпринимал шаги по формированию коммуникационной линии, опирающейся на Владимир. Следовательно, именно этот путь первоначально был выбран им для отхода войск.

Но уже 15 сентября, видя, что противник фактически прекратил преследование, главнокомандующий избирает новое направление движения армий. В этот день он указал формировавшему резервные части генералу князю Д.И. Лобанову-Ростовскому, что армия переходит на Тульскую дорогу и новые полки следует «направить поспешнее» к Коломне и Серпухову[11]. Более обстоятельно о своих намерениях Кутузов 15 сентября сообщил генерал-майору Ф.Ф. Винцингероде, командовавшему отрядом, назначенным для прикрытия северного направления. «Я намерен, — писал Кутузов, — сделать завтра переход по Рязанской дороге, далее вторым переходом выйти на Тульскую, а оттуда на Калужскую дорогу на Подольск[12]. Сим движением я намерен привлечь все внимание неприятеля на свою армию, угрожая его тылу. Подольск — такой пункт, где я надеюсь найти позицию и получить подкрепления, и оттуда я смогу высылать партии на Можайскую дорогу»[13]. Как видно, Подольск, находившийся на главной почтовой дороге, по которой через Серпухов можно было добраться до Калуги, рассматривался 15 сентября Кутузовым, как конечный пункт движения армий.

Сделав окончательный выбор в пользу южного направления, Кутузов 16 октября пишет первый, после оставления Москвы, рапорт императору. В нем он достаточно подробно раскрывает свои планы, сообщая, что движение к Тульской дороге «приведет меня в состояние защищать город Тулу, где храниться важнейший оружейный завод, и Брянск, в котором столь же важный литейный двор, и прикрывает мне все ресурсы, в обильнейших наших губерниях заготовленные». Кроме того, избрав это направление, главнокомандующий сохранял связь с армиями А.П. Тормасова и П.В. Чичагова, которые могли угрожать правому неприятельскому флангу. «С дорог Тульской и Калужской, — продолжает Кутузов, — партиями моими буду пересекать всю линию неприятельскую, растянутую от Смоленска до Москвы, и тем самым, отвращая всякое пособие, которое бы неприятельская армия с тылу своего иметь могла, и обратив на себя внимание неприятеля, надеюсь понудить его оставить Москву и переменить всю свою операционную линию»[14].

Этот тактический замысел, избранный, в конечном счете, главнокомандующим, становился еще более эффективным с приближением к коммуникации противника. Поэтому, после того, как русские армии прибыли 6 сентября к Подольску и выяснилось, что неприятель, не обнаружив флангового движения войск, остался на Рязанской дороге, Кутузов принял решение о дальнейшем продвижении во фланг противника. Теперь, он намеревался перейти на проезжую большую, иначе Старую калужскую дорогу. О своем решении 18 сентября главнокомандующий сообщил императору. «Завтре, — писал он, — армия, сделав фланговый же марш 18 верст на Калужскую дорогу и послав сильные партии на Можайскую, весьма озаботить должна тыл неприятельский»[15].

Фланговый маневр. Движение русских армий от Москвы к Красной Пахре. Сентябрь 1812 г. Карта выполнена В.М. Типикиным и В.А. Бессоновым.

В этот же день о своих планах Кутузов поставил в известность главнокомандующих армиями Чичагова и Тормасова, начальника арьергарда генерала М.А. Милорадовича, калужского гражданского губернатора П.Н. Каверина и командующего в Калужской губернии войсками В.Ф. Шепелева[16]. Однако, намеченный на 19 сентября переход войск на Старую калужскую дорогу не состоялся, и армии еще один день оставались в Подольске. Движение войск было назначено на 20 сентября. Согласно принятой диспозиции, армии должны были покинуть Подольск в 5 часов утра и двумя колоннами проследовать до деревни Красная Пахра, лежащей на проезжей большой дороге на Калугу[17]. В этом месте Кутузов завершил фланговый маневр и, приводя в исполнение свои замыслы, уже 21 сентября направил отряд под командованием генерал-майора И.С. Дорохова к Можайской дороге для проведения диверсий и наблюдения за движениями неприятеля[18].

Но не все в окружении главнокомандующего считали маневр законченным. Например, по мнению Барклая де Толли и Беннигсена он должен был завершиться не на Старой, а на Новой калужской дороге. Последний, со слов А.П. Ермолова, еще в Подольске советовал расположить войска у Боровска или Малоярославца. О переходе на Новую калужскую дорогу говорил и Барклай, предлагавший оставить в укрепленном лагере 2/3 армии, а остальную часть направить для пересечения коммуникации противника[19]. С выходом русских армий на Новую калужскую дорогу создавалась реальная угроза коммуникационной линии противника, для предотвращения которой Наполеон был бы вынужден выступить из Москвы и дать русским войскам сражение. Именно этого результата добивался Кутузов, как можно заключить из его слов, сказанных в рапорте от 16 сентября императору. Однако, провоцируя Наполеона на борьбу, Кутузов снова ставил под угрозу еще не укомплектованные и деморализованные отступлением войска[20].

Военный совет в Филях. Художник А.В. Кившенко.

Ему приходилось рисковать армией в сражении, исход которого нельзя было предугадать. Кроме того, в случае отступления на Калугу по Новой калужской дороге, войскам пришлось бы проделать более длинный путь, так как Старая калужская дорога короче Новой примерно на 20 км. Это давало Наполеону преимущество в осуществлении флангового обхода, в результате которого русские армии могли быть отрезаны от своей коммуникационной линии.

В свою очередь, принятое Кутузовым расположение русских войск на Старой калужской дороге, между дорогами на Можайск и Рязань, давало ему возможность наблюдать за всеми следующими из Москвы на Тулу и Калугу путями. Тем самым главнокомандующий занял с одной стороны выжидательную позицию, позволявшую выиграть время для приведения армий в порядок, а с другой сосредоточил свое внимание на ведении против неприятеля «малой войны». Уже 23 сентября в рапорте Александру I главнокомандующий, сообщив о выходе армий на Старую калужскую дорогу, отметил, что «главная забота, которую теперь занимаемся, есть укомплектование войск». И вместе с тем привел императору ряд сообщений частных начальников, в которых рассказывалось об успешных действиях против отдельных отрядов неприятеля, особо подчеркнув эффективность деятельности партии Дорохова[21]. Этой новой тактики, принятой после выхода на Старую калужскую дорогу, Кутузов придерживался до Тарутинского сражения, положившего конец бездействию главных сил противоборствующих армий.

Следует отметить, что совершая фланговое движение, главнокомандующий постарался максимально прикрыть его от неприятельских войск, чему в немалой степени способствовала слабая активность противника. Наполеон, войдя в Москву, на время потерял интерес к отступающим русским войскам. Московский пожар и ожидание мирных предложений отвлекли его внимание от действий Кутузова. Преследование отступающих русских армий было возложено на авангард под командованием Мюрата. Последний, полагая, что кампания подходит к концу, перестал вести активные боевые действия, отдав предпочтение мирным переговорам. Еще 14 сентября, перед Москвой, между Мюратом и командующим арьергардом Милорадовичем, было заключено перемирие, с условием свободного выхода русских войск из города, которое должно было завершиться на следующий день в 7 часов утра[22]. После истечения срока перемирия, как свидетельствует главный квартирьер императорского двора граф Ф. де Сегюр, Мюрат «тотчас же приказал нарушить его выстрелами из карабинов. Но наши кавалеристы думали, что война уже окончена. Москва казалась им пределом, поэтому аванпостам обеих империй не хотелось возобновлять враждебных действий. Новый приказ Мюрата открыть огонь — и новые колебания кавалеристов! Тогда он, раздраженный, скомандовал сам, и опять возобновились выстрелы, которыми он как будто грозил Азии, но которым суждено было прекратиться только на берегах Сены»[23]. Однако, несмотря на решимость продолжить преследование русских войск, которая, как видно, не находила особой поддержки среди солдат авангарда, Мюрат 15 сентября вновь вступил в переговоры. По свидетельству Милорадовича, в этот день Мюрат обратился к нему с просьбой оставить без боя занятое русским арьергардом место. Милорадович ответил отказом, но предупредил Мюрата о болотистой местности с левой стороны, которая может помешать его кавалерии при атаке. Мюрат, удивленный откровенностью противника, отказался от нападения на позицию, которая была вечером оставлена Милорадовичем. 16 сентября переговоры возобновились, и на этот раз Мюрату была уступлена деревня[24].

И во время движения по дороге на Рязань и позже, при Тарутинском лагере, Мюрат неоднократно встречался с Милорадовичем. При этом вид и манеры общения двух знаменитых авангардных начальников были настолько необычны, что не могли оставить равнодушными наблюдавших за ними людей. Особенно ярко свои впечатления об этих встречах передал начальник штаба 1-й армии Ермолов. «Генерал Милорадович, — писал он, — не один раз имел свидание с Мюратом, королем неаполитанским. Из разговоров их легко было заметить, что в хвастовстве не всегда французам принадлежало первенство. Если бы можно было забыть о присутствии неприятеля, казалось бы свиданье их представлением на ярмарке или под качелями.

Жоб. Встреча И. Мюрата с казаками на аванпостах в 1812 г.

Мюрат являлся то одетый по-гишпански, то в вымышленном преглупом наряде, с собольей шапкою, в глазетовых панталонах. Милорадович — на казачьей лошади, с плетью, с тремя шалями ярких цветов, не согласующихся между собою, которые концами обернуты вокруг шеи, во всю развевались по воле ветра. Третьего подобного не было в армиях!»[25].

16 сентября, в тот же день, когда русские любезно уступили часть своей позиции Мюрату, Ермолов, по повелению Кутузова, сообщил Милорадовичу о намечавшемся фланговом марше русских войск и указал, какие меры должны быть приняты для прикрытия этого движения. Между прочим, начальник штаба 1-й армии объявил о необходимости оставаться на занимаемой позиции на левом берегу реки Пахры «ибо легко случиться может, что неприятель долго не предпримет атаки, а уступая без понуждения ему место, заставить можно себя преследовать»[26]. Как видно, русское командование с целью скрыть от противника фланговое движение, поощряло миролюбивые демонстрации на аванпостах. Все это позволило усыпить бдительность и настойчивость Мюрата. Обер-шталмейстер Наполеона А. Коленкур (герцог Виченцский), слышавший о событиях в авангарде, в том числе и от императора французов, писал в своих мемуарах, что во время преследования русского арьергарда «казачьи начальники продолжали все время расточать комплементы неаполитанскому королю, который в свою очередь не переставал выказывать им свою щедрость. Авангарду не было надобности сражаться; казачьи офицеры являлись к королю за указаниями, чтобы осведомиться, до какого пункта он намерен продолжать переход и где он хочет расположиться со своим, штабом.

А. Каращук. Генерал от инфантерии М.А. Милорадович, 1812 г.

Дело доходило до того, что они охраняли назначенный им пункт до прибытия его отрядов, чтобы там ничего не случилось». Кроме того, казаки убеждали Мюрата в том, что они больше не хотят воевать против войск Наполеона, отказываются по ним стрелять и в ближайшее время намерены покинуть русскую армию. Сообщив в присутствии начальника Главного штаба Л.А. Бертье (князя Ваграмского и Невшательского) подробности обхождения казаков с Мюратом, Наполеон спросил Коленкура, что он по этому поводу думает. «Что над неаполитанским королем издеваются», — был его ответ. Наполеон и Бертье были вполне согласны с этим мнением[27].

Подобным образом отношения между Мюратом и казаками описывает и Сегюр. «Русские начальники, — свидетельствует главный квартирмейстер, — ничуть не высказывали к нему (Мюрату — В.Б.) отвращения; напротив, они осыпали его знаками внимания, поддерживавшими эту иллюзию. Он мог командовать их караульными, точно французами. Если ему нужно было занять какое-нибудь место, они немедленно уступали ему». Казачьи командиры убеждали Мюрата, что они подчиняются только тому, кто царствует в Москве, и старались внушить начальнику авангарда свое нежелание сражаться против него. «Он зашел так далеко, — вспоминал Сегюр, — что Наполеон, читая его письмо, однажды воскликнул: „Мюрат, король казаков? Что за глупость! Людям, которые всего достигли, могут приходить в голову всевозможные идеи!“»[28].

Сложившееся в авангарде положение дел, когда взаимная любезность неприятелей пришла на смену грому орудий, оказало важное влияние на успех отвлекающего маневра. 17 сентября, во время движения русских армий к Подольску, Кутузов предписал Милорадовичу выступить на следующий день до рассвета вслед за войсками на Серпуховскую дорогу и встать впереди Подольска, в селе Знаменском. «Движение всего вашего ариергарда, — писал Кутузов, — должно быть так скрытно в ночи сделано, чтобы ни малейшего следа на фланговой нашей дороге неприятель не открыл, но желательно, чтобы неприятель сим движением остался в недоумении». Кроме того, главнокомандующий указал Милорадовичу оставить на Каширской дороге в селе Ям (Юм) 7-й корпус Н.Н. Раевского для прикрытия фланга, а на Рязанской дороге, на месте арьергарда, один полк казаков, «которые отступить должны, когда неприятель их к тому принудит, и то по Рязанской дороге, которые потом могут опять присоединиться к армии тогда, когда неприятель откроет их фальшивое движение»[29]. В соответствии с распоряжением Кутузова 18 сентября арьергард Милорадовича оставил дорогу на Рязань, которую с этого момента прикрывали лишь иррегулярные полки под командованием полковника И.Е. Ефремова[30]. Они находились на этом направлении, играя роль аванпостов несуществующего арьергарда и отвлекая на себя внимание противника. В свою очередь неприятельский авангард, следовавший по Рязанской дороге за арьергардом Милорадовича, а затем — за конницей Ефремова, продолжал занимать позиции, оставляемые русскими армиями, не подозревая, что на этом направлении с 17 сентября никаких войск уже нет. Более того, видя безостановочное отступление армий Кутузова, Мюрат посчитал возможным дать отдых своим войскам, а сам отправился в Москву. Наблюдение за русскими было возложено на графа империи О.Ф. Себастьяни[31].

Действия авангарда после 16 сентября можно примерно представить по движениям Вислинского легиона, входившего в состав отряда Мюрата. Капитан 2-го пехотного полка этого легиона Г. Брандт вспоминал, что утром 17 сентября они прибыли в Панки. В тот же день на аванпостах появился парламентер. «Говорили, — пишет Брандт, — о мирных предложениях, и многие готовы были поддаться надежде». 18 сентября с раннего утра Вислинский легион начал продвигаться вперед, не видя перед собой русского арьергарда (заметим, что в этот день арьергард Милорадовича уже покинул Рязанскую дорогу и перед неприятелем оставался только отряд Ефремова). Остановившись при Вершне и Мишкове (вероятно, речь идет о Верее и Михневе — населенных пунктах, расположенных восточнее Рязанской дороги в 2 км от реки Москвы), поляки простояли там до 20 сентября. В этот день они перешли Москву-реку и продвинулись по дороге на Рязань более 10 км. На аванпостах снова появился русский парламентер (посланный, по всей видимости, от отряда Ефремова). «Не знаю, — продолжает Брандт, — вследствие ли того наступил перерыв в наших движениях, но мы простояли в нашей позиции и 21 число, и только производили усиленные рекогносцировки вверх и вниз по реке. Погода была суровая; холодный мелкий дождь с ветром много беспокоил нас»[32].

Возможно, польская дивизия была выдвинута вперед вместе с кавалерией Себастьяни для разведки местности, в то время как основные силы авангарда оставались за Москвой-рекой. 22 сентября в штабе Кутузова стало известно о появлении неприятельских разъездов в окрестностях Коломны, отстоящей от Москвы-реки примерно на 70 км. Об этом дежурный генерал П.П. Коновницын сообщил Милорадовичу и командиру 7-го пехотного корпуса Н.Н. Раевскому, оставленному 20 сентября вместе с 4-м кавалерийским корпусом при Подольске для прикрытия фланга русских войск[33]. Коновницын писал о недоумении Кутузова относительно полученных сведений и бездействия казаков Ефремова[34]. Вероятно, эти разъезды принадлежали отряду Себастьяни, который в поисках русских войск прощупывал местность вдоль Рязанской дороги. В ходе этих разведок, проводившихся, по всей видимости, 20–21 сентября, неприятелю удалось установить, что стоявшие против него казаки никаких войск в действительности не прикрывали. По крайне мере, по свидетельству барона империи А. Фэна, секретаря-архивиста в личном кабинете императора, известие об исчезновении русских армий было получено Наполеоном в ночь с 21 на 22 сентября. Мюрат в это время находился в Москве. С этого момента вопрос о местоположении русских армий встал перед французским императором с особой остротой. К этому прибавились неприятные известия о нападении казаков на коммуникационную линию[35].

Развитие событий заставило Наполеона предпринять энергичные меры по поиску пропавшего противника. Полагая, что Кутузов мог занять какую-либо позицию для прикрытия южных губерний, император французов сосредоточил свое внимание на обследовании именно этого направления[36]. Еще 20 сентября 5-й армейский корпус под командованием князя Ю. Понятовского был выдвинут по дороге на Серпухов, к Подольску. С получением известия об исчезновении русских армий, Наполеон 22 сентября создает сводный корпус для наблюдения Старой калужской дороги. Этот корпус, в состав которого были включены 4-я пехотная дивизия 1-го армейского корпуса (командующий барон Ж.П. Фридрикс), 1-я бригада легкой кавалерийской дивизии 1-го армейского корпуса (командир граф А.Л. Жирардэн д'Эрменонвиль), 3-й корпус кавалерийского резерва (командующий барон А. Лебрен де Ла Уссе (Лагуссе)) и сводная бригада (4-я и 5-я бригады) гвардейской кавалерии (командующий барон П.Д. Кольбер-Шабанэ), был поручен командующему гвардейской кавалерией маршалу Ж.Б. Бессьеру (герцогу Истрийскому)[37].

А.И. Остерман-Толстой (1771–1857).

Ему Наполеон предписал следовать к деревне Десна и стараться всеми силами разведать движение русских сил, пока не будут найдены следы исчезнувших армий. Мюрат, в свою очередь, 22 сентября двинулся с авангардом по дороге на Рязань с целью обнаружить противника. Так как мост в Боровском перевозе был сожжен, то войска перешли реку Москву в брод у деревни Заозер. Об этом движении Ефремов, наблюдавший дорогу на Рязань, доложил 22 сентября Милорадовичу, сообщив, что в 3 часа дня противник подходил уже к селу Становому, лежащему примерно в 10 км от Бронниц. К вечеру авангард подошел к городу, где и остановился на ночь. Не обнаружив у Бронниц русских армий, Мюрат двинулся к Подольску. В ночь с 23 на 24 сентября Наполеон писал Мюрату, что перед ним должна стоять только одна цель — напасть на след противника. При этом император французов предписал выступить в сторону Калуги, так как в этом направлении, как его уверили, двигались от Серпухова русские армии. После того, как войска Кутузова будут обнаружены, Наполеон предполагал выйти из Москвы и отбросить их на несколько переходов от города. Это должно было уменьшить исходившую от русских армий угрозу[38].

Расположив главные силы у Красной Пахры, Кутузов, в ожидании действий неприятеля, выдвинул в разных направлениях два сильных авангардных отряда. К 22 сентября отряд, при котором находился Милорадович, располагался впереди армий в деревне Десне на Старой калужской дороге. Он состоял из 8-го пехотного корпуса М.М. Бороздина и 1-го кавалерийского корпуса, находившегося под командованием барона Е.И. Меллера-Закомельского[39]. Второй отряд, под командованием Раевского, стоял в деревне Луковне, на левом берегу реки Пахры, прикрывая путь от Подольска к Красной Пахре. В этом отряде находился 7-й пехотный корпус Раевского и 4-й кавалерийский корпус под командованием И.В. Васильчикова.

Ф.К. Корф (1773–1823).

Кроме того, авангардные отряды имели в своем составе казачьи полки, которые наблюдали все, лежащие к югу от Москвы, дороги: на Рязань, Каширу, Серпухов и Калугу (Старую и Новую)[40].

Уже 21 сентября Милорадович сообщил Беннигсену об обнаружении казаками неприятеля на Серпуховской дороге. В последующие дни было замечено продвижение сил противника со стороны Каширской дороги. Начались схватки на аванпостах. Все это заставило Кутузова насторожиться. Не имея точных сведений о перемещении неприятеля и видя его активизацию со стороны Подольска, в Главном штабе предположили, что противник, двигаясь по дороге на Чириково, готовится зайти в тыл русской позиции. Поэтому было принято решение приблизить авангард Милорадовича, и войска, находившиеся в Десне, отступили примерно на 3 км к армии[41]. После этого в Десну вступили передовые части сводного корпуса Бессьера. Стремясь активизировать боевые действия, Беннигсен тогда же, 24 сентября, предписал Милорадовичу произвести 25 сентября в 5 часов ночи нападение на деревню Десну. От него требовалось отбросить неприятельские войска от Десны и занять этот пункт. При этом, от первых пленных он должен был узнать «о действительных неприятельских силах», чтобы можно было выслать, в случае необходимости, достаточно войск для поддержки отступления авангарда. Одновременно Раевскому предлагалось сделать фальшивую атаку для отвлечения на себя внимания противника. В подкрепление Милорадовичу направлялись 4-й пехотный корпус графа А.И. Остермана-Толстого и 2-й кавалерийский корпус[42] барона Ф.К. Корфа[43]. В тот же день, в 7 часов вечера, Кутузов, придерживавшийся выжидательной тактики, направил Милорадовичу предписание, ограничивавшее рамки его инициативы. Главнокомандующий указывал на необходимость выяснить у пленных, нет ли поблизости крупных сил неприятеля, чтобы избежать возможности завязать генеральное сражение. «Я, — писал главнокомандующий, — ожидая большие подкрепления, хочу сим повременить, а подкрепясь новыми силами, дать неприятелю генеральное сражение, и потому избегайте сего случая»[44].

Ж.Б. Бессьер (1768–1813).

После этого, в 8-м часу, Беннигсен прислал предписание Милорадовичу об отмене атаки. Как писал в своих записках Беннигсен, это было сделано по причине появления в штабе предположения, что на следующий день неприятель атакует русские войска. Поэтому Беннигсен предложил Кутузову ожидать противника на занятой у Красной Пахры позиции. Касаясь этого эпизода, Барклай де Толли писал: «Все вообразили себе, что Наполеон со всею своею силою наступал во фланг и в тыл армии»[45]. Простояв в ожидании нападения неприятеля до 26 сентября, русские армии, во избежание обходного маневра, 27 сентября в 3 часа утра начали отходить по Старой калужской дороге к деревне Бабинки. Для прикрытия правого фланга русских войск на Чириковскую дорогу был выдвинут еще один отряд, под командованием Остермана-Толстого, в составе 4-го пехотного и 2-го кавалерийского корпусов[46].

В то время как в русском штабе ожидали начала наступления неприятельских войск, в штабе Наполеона еще даже не имели четкого представления о местонахождении армий противника. 25 сентября Мюрат подошел к Подольску, где соединился с 5-м армейским корпусом Понятовского. В тот же день Бессьер занял Десну. Капитан Брандт, следовавший в составе Вислинского легиона вдоль реки Пахры к Подольску, отмечал, что во время движения они не видели противника и на их пути встречались только небольшие группы казаков. Лишь вечером 25 сентября «приблизились неприятельские конные отряды, имевшие при себе батарею. Открылась живая канонада, в которой приняла участие и наша полковая артиллерия»[47]. «Снова, — вспоминал старший врач 3-го вюртембергского конно-егерского полка „Герцог Луис“ 2-й легкой кавалерийской дивизии корпуса Себастьяни Г.У. Роос, — началась кровавая военная потеха: все виды оружия приведены были в действие, и ежедневно, нередко с утра до вечера, происходила пушечная пальба»[48].

И. Мюрат (1767–1815).

Таким образом, только после вступления в соприкосновение с аванпостами русских войск удалось определить, где расположились главные силы Кутузова. 26 сентября Наполеону было сообщено, что русские армии находятся на Старой калужской дороге, в одном переходе от Москвы. Такое близкое положение к разбросанным вблизи города частям Великой армии, при учете начавшегося давления на коммуникационную линию, было для войск Наполеона опасным и нетерпимым. Однако французский император, стремившийся дать отдых своим войскам, не решился выступать всеми силами против Кутузова. Он был уверен, что русские армии начнут отходить, если авангард перейдет в решительное наступление. Поэтому Наполеон, передав под командование Мюрата 5-й армейский корпус и 3-й корпус кавалерийского резерва, приказал ему напасть на русские войска и отбросить их на несколько переходов от Москвы. Бессьер, с оставшимися в его сводном корпусе силами, должен был находиться на Старой калужской дороге в качестве резерва отряда Мюрата, на который авангард мог бы опереться в случае необходимости. Если бы Кутузов решил защищать занятую им позицию, то Наполеон был готов оставить Москву и лично повести войска против русских армий[49].

С этого времени противоборство между противниками начинает набирать свою силу. Взаимные любезности и мирное урегулирование отношений были оставлены позади. Вновь в авангардах загремели орудия и начались кровопролитные схватки. 27 сентября Милорадович, находившийся с арьергардом при деревне Красная Пахра, сообщил П.П. Коновницыну, что расположенные у Десны аванпосты вступили в перестрелку с неприятелем. Тогда же Остерман-Толстой, прикрывавший дорогу на Чириково, уведомил о концентрации войск на правом фланге, со стороны дороги на Серпухов[50]. На этом направлении в тот же день, 27 сентября, войска противника, двигавшиеся от Подольска к Старой калужской дороге, вступили в соприкосновение с прикрывавшими русские армии частями. Об этих событиях капитан 2-го пехотного полка Вислинского легиона Брандт писал: «27 сентября, в шесть часов утра, выступили мы далее, и, отойдя несколько верст от лагеря, наткнулись на неприятеля. Произошло несколько незначительных схваток, при которых, как мне показалось, слишком много палили из пушек. Позже неприятель действовал настойчивее; казаки готовились даже атаковать нас, но отошли, когда мы двинулись против них. Тогда была демаскирована многочисленная кавалерия, под покровительством которой продолжалось отступление. Обе пехотные дивизии (Вислинский легион и 2-я пехотная дивизия 1-го армейского корпуса — В.Б.) построились в два большие каре, имея в промежутках кавалерию (кирасиры в середине, легкая кавалерия на флангах). После сильной канонады французы повели атаку, однако русские не приняли бой»[51].

М. Оранж. Пехотинец Висленского легиона.

Заметная активизация противника заставила русское командование принять ответные меры и подготовиться к атаке неприятеля. В предписаниях, посланных 27 сентября из Главной квартиры Кутузова, указывалось 4-му пехотному корпусу, прикрывавшему правый фланг русских войск, на рассвете 28 сентября атаковать неприятеля, разбить его и прогнать, если удастся, до Подольска. Цель этого наступления заключалась в том, чтобы вынудить следовавшие по Серпуховской дороге части противника прекратить свое движение и вернуться назад[52]. Однако атака, назначенная на 28 сентября, не состоялась. Возможно, Кутузов посчитал позицию, на которой стояли русские войска, не достаточно хорошей для принятия сражения и решил не бросать Наполеону вызов, отложив противоборство до перехода на более выгодную местность. Именно так объяснял действия главнокомандующего его бессменный ординарец князь А.Б. Голицын. «Кутузов, — писал он, — часто обвинялся за то, что он избегал дать сражение для разбития авангарда французской армии в такое время, когда это было плодом самых глубоких размышлений и соображений его. Когда армия ретировалась от Красной Пахры по старой Калужской дороге, то существовала еще во всех движениях обеих армий большая неопределительность». По свидетельству Голицына, Кутузов решился последовать совету Беннигсена, «чтобы атаковать авангард французской армии, как вдруг донес Толю подполковник Гартинг, что под Тарутиным есть позиция, на которой можно будет дать сражение и твердо ожидать неприятеля. Простое извещение сие заставило Кутузова велеть продолжать ретироваться, чем огорчил чрезвычайно Беннигсена»[53].

В последующие дни Кутузов принимает решение отвести войска на более выгодную позицию — к Тарутино. По свидетельству Беннигсена, о Тарутинской позиции он впервые узнал 29 сентября от Ермолова, который был послан Кутузовым к нему для выяснения его мнения о возможности отступления[54]. Уже на следующий день решение о переходе на новую позицию было принято окончательно. В предписании от 30 сентября князю И.М. Вадбольскому, направленному во главе партизанского отряда на Новую калужскую дорогу, говорилось, что армия «завтрашний день отступит по Старой калужской дороге до села Спас-Купля, а 20 (2 октября) числа до деревни Тарутиной к реке Наре, куда и имеете доставлять ваши донесения»[55]. В соответствии с принятым планом, русская армия 1 октября перешла к селу Спас-Купля. В этом месте армия оставалась весь следующий день. Главная квартира располагалась сначала в селе Спас-Купле, затем в селе Богородске (Богородицке).

2 октября, по свидетельству находившегося при Беннигсене прапорщика Н.Д. Дурново, Главная квартира была перенесена в Тарутино. Тогда же началось выдвижение к избранной позиции артиллерии, которое осуществлялось под прикрытием полка кирасир. Последние, по прибытии на место, должны были занять постами ближайшие населенные пункты, «дабы жителям никакой обиды и притеснений чинимо не было». Главные силы русской армии, согласно диспозиции, должны были выступить 3 октября в 5 часов утра. В этот же день армия заняла Тарутинскую позицию[56]. Тем самым завершился отход русских войск по Старой калужской дороге.

Кутузов, расположив армию на Тарутинской позиции, был настроен весьма решительно. 9 октября 1817 г. А.И. Михайловский-Данилевский, состоявший в 1812 г. при Главном штабе Кутузова, посетил в свите Александра I Тарутино. Воскрешая в памяти события пятилетней давности, он писал: «Скоро увидели мы Тарутино, и множество воспоминаний овладели моею душою. Вот крутой берег Нары, стоя на котором, наш герой сказал в ту минуту, когда армия вступила в Тарутинский лагерь: „Теперь ни шагу более назад“. Вот дом, где он принимал Лористона! Вот укрепления, заслонившия Россию! Какие памятники Греции и Рима могут сильнее, чем сии священные места, говорить нашему сердцу и воображению, ибо тут спасено было отечество наше»[57]. Слова Кутузова, сказанные им на высоком берегу Нары и услышанные Михайловским-Данилевским, который не только вспомнил о них в 1817 г., но и поместил в составленное им «Описание Отечественной войны 1812 г.»[58], свидетельствуют об окончании отступательного движения и демонстрируют готовность главнокомандующего не уступать без боя занятую при Тарутино позицию.

Подводя итог, можно сделать вывод, что, оставляя Москву, Кутузов не имел однозначного плана, согласно которому осуществлялось бы дальнейшее движение русских армий. Выход на Рязанскую дорогу давал ему возможность в зависимости от развития событий выбрать одно из направлений: южное, способствующее прикрытию продовольственных и оружейных баз, а также обеспечивающее связь с армиями Тормасова и Чичагова, или восточное, позволяющее, при необходимости, продолжить отступление и прикрыть северное направление. Как видно, действия Кутузова при оставлении первопрестольной напрямую зависели от дальнейших шагов Наполеона. Предполагая худший вариант развития событий, когда Великая армия продолжит преследование русских войск, Кутузов предпринял шаги к перемещению резервов и продовольственных запасов в восточном направлении, на Владимир, куда он был готов продолжить отступательное движение. Но обстоятельства сложились иначе. Наполеон остановился в Москве, и преследование русских армий практически прекратилось. Это дало возможность Кутузову изменить первоначально принятое решение и отдать распоряжение о движении армий во фланг противника.

А. Адам. Бивуак французских войск близ Москвы.

Совершая фланговый маневр, он действовал крайне осторожно, пристально наблюдая при всяком новом переходе за реакцией неприятеля. Для сокрытия истинного направления движения войск Кутузов оставил на Рязанской дороге небольшой отряд иррегулярной кавалерии, который стал своего рода завесой, скрывшей от передовых частей противника движение русских войск к Подольску. Однако роль этого отряда в прикрытии флангового маневра не имела того значения, которое ему традиционно приписывается. Противник не был настолько введен в заблуждение, чтобы в течение четырех дней, с 18 по 21 сентября, безостановочно следовать за казаками Ефремова до Бронниц. В реальности авангард Мюрата от Москвы медленно продвигался вперед, занимая позиции, оставляемые русским арьергардом, и достигнув 18 сентября Москвы-реки, был там остановлен. Но как только Себастьяни перешел на другой берег и провел 21 сентября рекогносцировку местности, он сразу обнаружил отсутствие русских армий. После этого Мюрат с основными силами переправился через Москву-реку и за один день совершил переход до Бронниц.

Содержащиеся в документах Главного штаба распоряжения показывают также, что сначала целью флангового маневра Кутузов считал Подольск. Но, убедившись в безопасности русских войск, он принял решение перейти к Красной Пахре, где и закончилось фланговое движение. Поэтому появившийся в советской историографии термин Тарутинский марш-маневр носит явно условный характер и не имеет под собой серьезных исторических оснований. К моменту завершения флангового движения Кутузов свою стратегическую цель видел не в активизации боевых действий, а в восстановлении боеспособности русских армий.

Русская армия и жители оставляют Москву в 1812 г. Художники А. Соколов и А. Семенов.

Все это, в конечном итоге, заставило главнокомандующего при появлении войск противника оставить Красную Пахру и отойти по направлению к Калуге. Выбранная на этом пути Тарутинская позиция, возможно, могла стать местом нового сражения с Наполеоном.

Следовательно, можно говорить о том, что фланговый маневр не был заранее разработан и продуман Кутузовым. Он был совершен не по предварительно задуманному плану, а осуществлялся в зависимости от обстоятельств, складывавшихся на театре военных действий. Кутузов, в данном случае, выступал не в роле прозорливого полководца, имеющего тщательно разработанный план действий, который он всеми способами стремился сохранить в тайне (в том числе отправляя резервы и продовольствия в такое место, где он ими не мог оперативно воспользоваться), а блестящего импровизатора, способного тщательно взвесить складывающиеся обстоятельства и принять единственно правильное решение. Именно эта гибкость главнокомандующего в конечном счете и обеспечила успех флангового маневра, который стал важным шагом в достижении победы над противником.

Е.И. Меллер-Закомельский (1766–1830).

Арьергардные бои на Старой калужской дороге

Во время перехода русских войск к Тарутинской позиции давление на арьергард со стороны неприятеля заметно усилилось. Выполняя приказ Наполеона, Мюрат стремился оттеснить Кутузова как можно дальше от Москвы. После столкновений, происходивших 27 сентября, в действиях противников возникла небольшая пауза. «28 сентября, — отмечал капитан Брандт, — мы простояли в прежней позиции». 29 сентября со стороны деревни Чириково двинулся в наступление 5-й армейский корпус Понятовского, действия которого были поддержаны силами 2-го корпуса кавалерийского резерва. Служивший в этом корпусе Роос вспоминал, что «мы и поляки под командованием Понятовского сражались целый день, а к вечеру, при дожде, стали лагерем у деревни, от которой нас отделял ручей с крутыми берегами». Бой при Чириково начался утром с правого фланга русской позиции. Артиллерия и пехота арьергарда, прикрываемые кавалерией, вступили в оживленную перестрелку с наступавшими частями противника, но, уступая его давлению, начали постепенно подаваться назад. То же происходило и в центре, на Старой калужской дороге. В 2 часа дня Понятовский занял Чириково и, выставив впереди батарею, направил часть пехоты в лес, находившийся на правом фланге русского арьергарда. В бою за обладание этим лесом приняла участие 27-я пехотная дивизия 8-го корпуса. Подпоручик квартирмейстерской части Д.П. Бутурлин — автор «Истории нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 г.», находившийся в 1812 г. при 4-м кавалерийском корпусе, в своих записках писал, что «едва эта дивизия, двигавшаяся двумя колоннами, начала выходить из лесу, как была встречена сильнейшим ружейным огнем и картечными залпами с батареи. По одной из тех случайностей, так часто бывающих на войне, эта дивизия, проявившая много мужества во всех делах, в которых она до тех пор участвовала, в настоящем случае дурно поддержала свою репутацию. С первых же залпов она не выдержала, отступила в лес, где лишь с большим трудом удалось привести ее в порядок». В центре движение противника было остановлено, и началась сильная артиллерийская перестрелка, сопровождаемая кавалерийскими атаками. Левый фланг арьергарда прикрывался казаками, которые действовали против кавалерии противника. К вечеру на правом фланге арьергарда удалось выбить неприятеля из леса и с наступлением темноты овладеть Чириковым. В этом деле разъездом Киевского драгунского полка был взят в плен марешаль де кан неаполитанской службы Г. Ферье, которого приняли за начальника Главного штаба Мюрата, и его адъютант. Кроме того, в плену оказался еще и адъютант Понятовского граф А. Потоцкий[59]. Согласно сводной ведомости о потерях русских войск с 28 июня по 26 октября, составленной в декабре 1812 г. дежурным генералом 1-й западной армии П.А. Кикиным, в бою при Чириково войска арьергарда лишились 804 человек (убит 1 офицер и 96 нижних чинов, ранено 10 офицеров и 336 нижних чинов, пропал без вести 361 нижний чин)[60].

Переход на Тарутинскую позицию. Движение русских войск от Красной Пахры к Тарутино. 25 сентября — 4 октября 1812 г. Карта выполнена В.М. Типикиным и В.А. Бессоновым.

30 сентября войска противников оставались на прежних местах и активных боевых действий не вели. Так же прошел и следующий день. Лишь к вечеру 1 октября Мюрат привел свои силы в движение. В 5 часов вечера, как рапортовал Милорадович, были атакованы аванпосты у Чирикова, которые отступили по Старой калужской дороге на 2 км к деревне Голохвостовой (Голохвастовой). На следующий день, 2 октября, к вечеру, арьергард русских войск, расположившийся впереди Воронова, был снова атакован. Части противника, при поддержке артиллерии решительно наступали на аванпосты и отбросили их к арьергарду. Стоявшие впереди Воронова основные силы вступили в бой с противником, который начал обходить правый фланг позиции. Видя серьезные намерения Мюрата сбить русские силы и имея за собой труднопроходимое Вороновское дефиле, Милорадович приказал отступать за деревню пехоте и артиллерии. Оставшись с регулярной кавалерией, казаками и конной артиллерией, он отразил обходное движение противника и удержал на время его продвижение к Воронову. «Мы сделали ошибку, — вспоминал Бутурлин, — заставив нашу пехоту проходить Вороновским дефилеем и допустив запрудить лежащую впереди этого селения небольшую равнину всею нашею кавалериею, которая для своего отступления могла воспользоваться лишь этим же самым, весьма трудным для прохождения, дефилеем. К счастью, неприятель не теснил нас сильно и дал нам возможность отступить без потерь». Отступив за Вороново более километра, Милорадович остановил арьергард, выставив в 500 м впереди главных сил аванпосты. По данным сводной ведомости Кикина потери в этот день со стороны русских войск были ничтожны — всего 21 человек (убито 8, ранено 9, пропало без вести 4 нижних чина)[61].

По свидетельству Бутурлина, поздно вечером, когда сражение казалось уже законченным, внезапно по всей неприятельской линии был дан залп. «Только впоследствии, — пишет он, — мы узнали причину этой странной пальбы. Граф Ростопчин, владелец Вороновского барского дома, оставил на нем надпись, оскорбительную для французов; лишь только они прочли ее, то чтобы отомстить за нее, они нас и угостили этой пальбою. Если бы граф Ростопчин был извещен об этом происшествии, то он раскаялся бы в бесполезной хвастовской угрозе, которая стоила жизни нескольким из наших». Эта надпись, заставившая солдат Наполеона прийти в ярость и демонстрировавшая продолжение бескомпромиссной борьбы, запечатлелась во многих воспоминаниях представителей Великой армии, переживших кампанию 1812 г. Например, Сегюр писал, что граф Ф. Ростопчин после сожжения усадьбы «твердой рукой начертал на железных дверях уцелевшей церкви следующие слова, которые французы позже прочли, содрогаясь от неожиданности: „Я украшал эту деревню в течение восьми лет и прожил в ней счастливо со своей семьей. Жители этой местности, числом 1700 человек покидают ее при вашем приближении, а я поджигаю дом, чтобы вы не осквернили его своим присутствием. Французы! Я оставил вам свои дома в Москве с обстановкой в два миллиона рублей, здесь же вы найдете только пепел!“». Подобный текст приводит в своих мемуарах и Коленкур, но он указывает, что слова Ростопчина были помещены в афише, прибитой на дорожном столбе. «Афишу, — пишет Коленкур, — принесли императору, который высмеял этот поступок. Он много говорил о ней в этом духе и послал ее на посмешище в Париж, но там, как и в армии, результат был совершенно противоположный. Афиша произвела глубокое впечатление на всех мыслящих людей и — по крайней мере поскольку речь шла о поступке Ростопчина, пожертвовавшего своим домом, — она встретила больше одобрения, чем критики». Иную версию увиденной надписи дал адъютант командира 2-й пехотной дивизии 1-го армейского корпуса Мишель. Он свидетельствовал: «Мы обнаружили на этой дороге деревню Вороново, в которой находился дворец генерала Ростопчина, который он сжег накануне, написав на стене, что „ни одна французская собака не будет здесь жить“, буквальный перевод выражения french dogs… Это все, что мы заметили, проходя через деревню»[62]. Как видно, надпись обнаруженная на стене, содержала английские слова. Можно предположить, что Ростопчин оставил в Воронове разные варианты посланий, подчеркивающих главную мысль, что он сознательно жертвует своим имуществом, чтобы оно не попало в руки врагов.

3 октября Мюрат продолжил свое наступление. В 2 часа дня (по воспоминаниям Бутурлина — в час) от Воронова неприятельские войска двинулись на арьергард Милорадовича по двум направлениям: по Старой калужской дороге и дороге, ведущей в обход правого фланга русских, через Богоявленское к Спас-Купле. Главные силы арьергарда, опасаясь быть отрезанными, начали отступать к Спас-Купле, у которой должны были соединиться отряды противника. Брандт так описал это движение: «3 октября мы продолжали марш почти безостановочно. Довольно открытая равнина позволяла видеть и наши, и неприятельские движения. Обе пехотные дивизии (Вислинский легион и 2-я пехотная дивизия 1-го армейского корпуса — В.Б.), построенные в каре, прикрывая фланги кавалерии, наступавшей отчасти в колоннах, отчасти в линиях. Вся артиллерия следовала в виду corps de bataille (кор-де-баталь — главные силы боевого порядка войск — В.Б.). Огромный вагенбург образовывал подвижную базу наших операций и мог быть признан за редюит»[63]. Отход русского арьергарда прикрывала кавалерия. Милорадович, извещая Коновницына о событиях 3 октября, отмечал, что неприятель на обеих дорогах был «удерживаем на всяком удобном месте»[64].

Однако Бутурлин, принимавший непосредственное участие в событиях, вспоминал: «Кавалерия Корфа, находившаяся с этой стороны (то есть, на обходной дороге к Спас-Купле — В.Б.), вместо того, чтобы стойко держаться, поспешно отступила. Неприятельские стрелки начали уже показываться у нас в тылу, на большой дороге. Но и в этом случае французы не лучше сумели воспользоваться нашими ошибками, чем в предшествовавшие дни. Те, которые обошли нас, отступили перед двумя или тремя пехотными полками, высланными против них беглым шагом, и мы спокойно окончили наше отступление к селу Винкову»[65].

Рядовые конной артиллерии в 1811 г. из книги «Историческое описание одежды и вооружения…».

Соединив отходившие по двум дорогам арьергардные отряды у села Спас-Купли, Милорадович разделил их на две части. На Старой калужской дороге, против дефиле, образованного подходившим с двух сторон к дороге лесом, он расположил полки 8-го пехотного корпуса и на высотах около села выставил батарею из 14 орудий конной артиллерии под командованием подполковника Я.В. Захаржевского (командир конной роты № 6, находившейся в составе 2-го кавалерийского корпуса). В первой линии была оставлена регулярная и иррегулярная кавалерия арьергарда. За этими войсками, у сельца Виньково (Чернишня)[66], встали 4-й и 7-й пехотные корпуса, которым на рассвете было приказано соединиться с главными силами армии.

На открытое пространство перед Спас-Куплей противник выходил по двум дорогам. Те, кто следовали по Старой калужской дороге, были встречены огнем батареи. «Неприятель, — писал Милорадович, — построил свою батарею из 18 орудий батарейных, но по местоположению слишком в близком расстоянии, так что большую часть его выстрелов переносило. Наша батарея сбила неприятельскую, подбив у них 3 орудия и взорвав четыре ящика, во время же движения оной, сильно преследовала ее ядрами»[67].

Войска, следовавшие по обходной дороге, к вечеру подошли к лесу, за которым располагалось село Спас-Купля. Первой в этот лес вступила дивизия легкой кавалерии корпуса Себастьяни. Роос, находившийся в этом отряде, вспоминал: «В этот день мы проехали очень много; люди и кони устали и почти обессилили от трудов и лишений.

А. Ежов. Егерь 12-го конно-егерского полка, 1809–1812 гг.

Сколько не пришпоривали коней, они шли только шагом. Уже вечерело, когда мы приблизились к лесу близ Спас-Купли, влево от дороги, ведущей из Москвы в Тарутино. „Что же, и лес проезжать?“ — ворчали наши солдаты. Узкой тропой Себастьяни повел нас в него. Задние ряды дивизии еще не успели достигнуть входа в лес, как передние уже вступили в бой с казаками. Пришлось ускорить движение; малолюдные полки построились в линии и принялись стрелять из ружей и пистолетов по русской коннице, построенной между этим лесом и деревней»[68]. На этой дороге войска противника караулила легкая кавалерия, находившаяся, как свидетельствовал генерал-адъютант граф В.В. Орлов-Денисов, под его командованием. Узнав о движении неприятеля, он поставил против дороги гусарские полки, а на флангах скрытно разместил казачьи. Справа — три полка под командованием командира Атаманского казачьего полка полковника С.Ф. Балабина 2-го, а слева — четыре полка под командой полковника В.А. Сысоева 3-го. Как только неприятель построил третий полк, Орлов-Денисов приказал двум гусарским полкам двинуться на противника в атаку рысью, «дабы тем обратить на себя внимание его, а казачьим полкам, бывшим в засадах, в то же время броситься неприятелю во фланги. Атака сия исполнена была с такой быстротой и порядком, что неприятель был опрокинут и обратился в совершенном расстройстве по лесу в бегство, преследуемый более трех верст, при чем понес значительный урон убитыми и пленными»[69]. В поражении неприятеля, согласно рапорту Милорадовича, приняла активное участие и артиллерия, которая «столь удачно действовала, что неприятельская кавалерия принуждена была скрыться в лес»[70].

Я. Шельминский. Гусар 10-го полка, 1812 г.

Об этой, заставшей врасплох войска, атаке Роос писал: «Вдруг со всех сторон раздались громкие крики: „Коли, ура! Коли, ура!“. Оказывается, позади нашего фронта с обеих сторон из лесу появились большими массами казаки с пиками наперевес; они обходили нашу дивизию, а впереди оба фронта вступили в рукопашную. Стрельба и крики „Коли! Коли!“ становились все сильнее, бежавшие смешались с преследующими; свои и враги приближались с боевым шумом и криком, а я стоял у узкого входа в лес, который был для всех нас единственным входом к бегству и спасению». Повернув коня, Роос стремглав бросился к выходу из леса. «Оглядываться, — вспоминал он, — было некогда, однако я заметил впереди и около себя пруссаков, французов, русских, поляков и своих. Кругом кололи, рубили, падали и стаскивали с коней; на дороге валялись всякие предметы, потерянные теми, которые уже ускакали вперед. Молодой прусский офицер, уже раненный несколько раз, прокричал около меня „pardon!“». Только появление польских войск 5-го корпуса заставило казаков прекратить преследование и вернуться к исходной позиции[71]. Согласно «Рукописи карабинеров», составленной квартирмейстером 1-го карабинерского полка капитаном А. Альбером по воспоминаниям нескольких офицеров, в этот день карабинерские полки, входившие в состав 4-й дивизии тяжелой кавалерии корпуса Себастьяни, не смогли прийти на помощь своей легкой дивизии, так как были по неосторожности остановлены перед лесом[72].

В конечном итоге, к вечеру войскам Мюрата удалось выйти из леса и расположиться вблизи Спас-Купли. Русский арьергард остался на позиции за селом, имея впереди него аванпосты[73].

Егерь 3-го полка «Герцог Луис» (Вюртемберг), 1812 г. Акварель А. Ежова.

В этом бою легкая кавалерия 2-го корпуса понесла серьезные потери. Роос вспоминал, что в его полку выбыло из строя 5 офицеров и около 25 рядовых, а во всей 16-й бригаде 2-й дивизии легкой кавалерии потери составили 14 офицеров и 120 солдат. Если учесть, что после боя при Спас-Купле в строю 3-го вюртембергского конно-егерского полка, где служил Роос, осталось чуть более 30 человек, то можно отнестись с доверием к данным рапорта Милорадовича о результатах боя. В нем он сообщил, что «по словам пленных истреблено 7 полков кавалерийских: 4 французских, 2 польских и один виртембергский» (имеются в виду полки 2-й дивизии: 11-й и 12-й конно-егерские, 5-й и 9-й гусарские, 10-й гусарский польский, 1-й сводный уланский прусский — ошибочно назван Милорадовичем польским — и 3-й конно-егерский вюртембергский), а в плен было взято 10 офицеров и более 150 рядовых[74]. Как видно, бой при Спас-Купле 3 октября 1812 г. был ознаменован частной победой над противником, который, несмотря на серьезные потери, на следующий день продолжил свое наступление.

4 октября на левой стороне реки Чернишни, в окрестностях сельца Виньково, разыгрался бой, положивший конец наступательному движению неприятеля. В десятом часу утра Мюрат возобновил атаку русских позиций. Сбив аванпосты у Спас-Купли, противник приблизился к главным силам русского арьергарда, расположенным за селом. Адъютант командира 2-й пехотной дивизии Мишель в сделанном им в 1817 г. описании боя при Виньково писал: «4 октября мы обнаружили русскую кавалерию в боевом порядке на равнине, правым флангом опирающуюся на высоту, левым — на два маленьких пригорка, близ леса, который ведет к деревне Яблонка. Русская пехота образовывала вторую линию сзади; артиллерия была расставлена на дороге через определенные промежутки». Кавалерия противника, поддерживаемая пехотой, перешла в наступление и потеснила русскую кавалерию. «Пехота противника, — вспоминал Мишель, — ощутила удар и, казалось, хотела удержать свои позиции; однако, подвергшись мощной атаке, она дрогнула и обосновалась на левом берегу долины Чернишни, в глубине которой протекала маленькая речушка под тем же названием»[75].

В своих воспоминаниях Брандт отмечал, что Вислинский легион двигался на правом фланге войск Мюрата, построенный, как и накануне, в каре. День был ясный. «Мы, — писал Брандт, — очень скоро встретились с неприятелем, гораздо превосходившим нас силами своей кавалерии. Муленный (от франц. — круговое движение — В.Б.) отход регулярной конницы и смелость казаков заставили предположить стойкое сопротивление. В этом мы тот час же убедились. Прекрасная равнина, по которой мы двигались, постепенно наполнилась сынами Дона, которые неоднократно развертывались перед нами, открывали сильный огонь и затем поспешно отходили. В то же время у Спас-Купли, а потом Богородского, загремела жестокая канонада»[76].

Милорадович, имевший в своем тылу реку Чернишню, с крутыми берегами, затруднявшую связь с главными силами армии, стоявшей в Тарутинском лагере, предпринял отступательное движение. Он начал отводить войска на новую позицию, за реку Чернишню[77]. Это движение было поручено прикрывать кавалерии и конной артиллерии, которые активно обстреливали наступающие войска, стремясь максимально замедлить движение противника.

Ближе к 11 часам русская кавалерия остановилась за селом Богородским, чтобы встретить неприятеля. Она встала несколькими линиями, прикрыв движение по Старой калужской дороге и заняв пространство по берегам реки Чернишни. Войска Мюрата приготовились к атаке. Пехота встала в каре с большими дистанциями. В интервалах расположилась артиллерия, сзади линии пехоты выстроилась кавалерия.

Я. Шельминский. Вольтижеры Висленского легиона, 1812 г.

На крайне правом фланге стоял 2-й пехотный полк Вислинского легиона. К нему примыкал 3-й полк и замыкал линию дивизии 1-й полк. Далее, в одной линии с Легионом стояла 2-я пехотная дивизия 1-го армейского корпуса под командованием бригадного генерала барона Ф.М. Дюфура. На Старой калужской дороге, как свидетельствует Мишель, находился 15-й полк легкой пехоты, левее него располагался 33-й полк линейной пехоты. Далее стояли 48-й полк линейной пехоты и испанский полк «Жозеф Наполеон» (2-й и 3-й батальоны). При этом Брандт указывает, что рядом с 1-м пехотным полком Вислинского легиона находился 94-й полк линейной пехоты, который занимал позицию впереди линии войск. При нем было четыре полковых орудия (рота полковой артиллерии). Что касается номера полка, то Брандт явно ошибается, так как 94-й полк не только не входил в состав 2-й пехотной дивизии, но вообще не принимал участия в русском походе. Возможно, речь идет о какой-то части одного из двух линейных полков 2-й пехотной дивизии (33-го или 48-го), которая вместе с ротой полковой артиллерии была направлена правее Старой калужской дороги для поддержки наступавшего по ней легкого полка. На левом фланге отряда Мюрата располагался 5-й армейский корпус Понятовского[78]. «Замечательно, — вспоминал Брандт, — что все эти построения и распоряжения были произведены почти без выстрела. Король Неаполитанский проехал по боевой линии и сказал командиру второго батальона 2-го полка, лично ему известному: „Ну вот, мы как в Египте“. Солдаты радостно приветствовали Мюрата: они уважали его за храбрость и неустрашимость, любили за ласковость, за умение обращаться с ними»[79].

Наступление продолжилось. Русская кавалерия, обстреливая противника, постепенно отходила к главным силам, вставшим на новой позиции на левом берегу реки Чернишни. В это время («часов в одиннадцать» — пишет Брандт) 2-й пехотный полк Вислинского легиона получил приказ занять располагавшийся справа лесок.

А.M. Бистром (1774–1828).

Лес не был занят русскими, поэтому поляки быстро прошли через него и оказались у берега реки Чернишни, протекавшей в глубокой долине, «о существовании которой, — замечает Брандт, — мы ничего не знали. В этот момент мы увидели впереди себя русскую кавалерию. Она отошла поспешно и демаскировала до сорока орудий, которые с другого берега реки открыли по нас сильнейший огонь. Все разом остановилось». Возможно, на этом направлении противника встретила артиллерия под командованием подполковника А.Л. Гулевича, командира 23-й артиллерийской бригады и батарейной роты № 23. О его действиях Ермолов писал: «Две батарейные роты с подполковником Гулевичем, не будучи никак охраняемы, закрывали собой движение войск, и неприятель ничего не предпринял против них». Под командой подполковника могли находится батарейные роты 4-го пехотного корпуса, части которого около полудня были выдвинуты на левый фланг занятой русскими позиции. Это батарейная рота № 2 и батарейная рота № 23 (всего 24 орудия)[80].

Четыре орудия, находившиеся при французской части, были выдвинуты к берегу реки и вступили в бой с русской батареей. Одновременно вольтижеры 2-го полка Легиона и французского полка перешли в разных местах реку и укрепились на противоположном берегу. Артиллерия, видя движение противника, отошла под прикрытием кавалерии к основным силам.

Переправившись на левый берег Чернишни, войска Мюрата нашли части арьергарда под командованием Милорадовича на новой позиции. Отойдя примерно на 4 км от занимаемого утром места при Спас-Купле, русские части стали за рекой Чернишней. Левым флангом они опирались на реку Нару, а правым — на Дедневский лес. Эта позиция была последней перед Тарутинским лагерем. «Невозможно было, — писал Ермолов, — уступить одного шагу, ибо позади на большое пространство к стороне лагеря продолжающаяся покатость оканчивалась речкою, и неприятель, овладевши возвышениями, мог видеть всякое движение в нашем лагере, а по речке расположа передовые посты, препятствовать водопою»[81].

А.А. Карпов 2-й (1762–1837).

На этой позиции Милорадовичу предстояло остановить дальнейшее наступление отряда Мюрата. О необходимости защищать занятое им место Кутузов в половине первого сделал особое распоряжение. В нем говорилось: «Его светлость (Кутузов — В.Б.) предлагает вашему высокопревосходительству без дальней нужды не отступать, а когда сие отступление начнется, отделить некоторые казачьи полки вправо и влево… Впрочем, отступление ваше без дальней нужды быть не должно, и для того готовы всякую минуту 4-й корпус и 1-й кавалерийский подкрепить, которые оставлены у переправы»[82]. Этим приказом подтверждалось возвращение к арьергарду оставивших его накануне частей. Первоначально предполагалось переправить их через реку Нару к главным силам армии, но проявленная противником активность заставила направить эти части для поддержки войск Милорадовича с целью сохранения тактически важной позиции перед селом Тарутино.

Русские войска, ожидавшие неприятеля, имели приблизительно следующее расположение[83]. В первой линии стояла кавалерия, за ней — артиллерия и пехота. На левый фланг были выдвинуты части 4-го пехотного корпуса, впереди которого действовала 3-я бригада 11-й пехотной дивизии под командованием барона А.И. Бистрома в составе 1-го и 33-го егерского полков. Здесь же, по всей видимости, действовала и артиллерия Гулевича. На этом фланге был расположен 4-й кавалерийский корпус и три казачьих полка, под командованием А.А. Карпова 2-го (полк его имени, Н.В. Иловайского 5-го и Г.Г. Мельникова 4-го). Кроме того, на левом фланге находился командующий кавалерией 1-й Западной армии Ф.П. Уваров, который, вероятно, имел при себе Елисаветградский гусарский полк 1-го кавалерийского корпуса. Центр позиции занимал 8-й пехотный корпус. Его, надо полагать, прикрывал 2-й кавалерийский корпус, действовавший больше на левый фланг, и казачий полк Балабина 2-го. На правом фланге, по свидетельству Мишеля, были сконцентрированы основные силы русской кавалерии.

И.Е. Шевич (1754–1813).

Здесь, под командованием командира лейб-гвардии Гусарского полка И.Е. Шевича находились полки 1-го кавалерийского корпуса: лейб-гвардии Драгунский, Гусарский, Уланский и Нежинский драгунский. А также казачьи полки под командованием Орлова-Денисова: Грекова 18-го, Иловайского 10-го, Иловайского 11-го, Харитонова 7-го, Сысоева 3-го и Атаманский полк. Помимо артиллерии, приданной частям, в бою приняла участие конная рота № 10 3-й резервной артиллерийской бригады.

После перехода войск Мюрата через Чернишню основные действия развернулись вблизи Старой калужской дороги, вдоль которой шло наступление противника. 15-й полк легкой пехоты, следовавший по дороге, встретил серьезное сопротивление в сельце Виньково. Против этого полка действовали части 2-го кавалерийского корпуса под командованием Корфа. В наградном списке указывается, что он «удержал неприятеля у деревни Чернышни до самых тех пор, пока не получил повеления привести оного в назначенный пункт, чем и дал Милорадовичу выбрать позицию выгодную»[84].

Остальные полки 2-й пехотной дивизии Дюфура, составлявшие центр позиции, заняли пространство до деревни Петрова. Слева от них, на возвышенности западнее Тетеринки встал польский корпус (в этом месте он, в конечном итоге, остался до Тарутинского сражения, 18 октября). На левом же фланге была сосредоточена основная часть кавалерии противника: 1-й, 2-й и 4-й кавалерийские корпуса резерва. Атаку пехоты в центре и на правом фланге поддерживал 3-й кавалерийский корпус резерва. Справа от занявших Виньково частей 2-й пехотной дивизии располагалось три пехотных полка Вислинского легиона[85]. Войска, состоявшие под командованием Мюрата, имели резерв в виде сводного корпуса Бессьера, располагавшегося на Старой калужской дороге за лесом, лежащим перед селом Спас-Купля. Капитан Ф. Дюмонсо, служивший во 2-м шеволежерско-уланском (голландском) полку сводной бригады гвардейской кавалерии, вспоминал, что вместе с 4-й пехотной дивизией 1-го армейского корпуса они находились от места боя «в одном лье (4,5 км — В.Б.) перед входом в дефиле. Мы стояли на биваках в поле, рядом с большой и красивой двухэтажной фермой из красных кирпичей, которую занимал штаб герцога Истрийского (Бессьера — В.Б.)»[86].

Б.Б. Орлов-Денисов (1780–1843).

Капитан Брандт, действовавший на крайнем правом фланге, вспоминал: «Когда мы дебушировали из долины, кавалерия снова отошла, и снова демаскировала многочисленную артиллерию, открывшую жестокую канонаду в ту самую минуту, когда 94-й французский полк (т. е. часть 33-го или 48-го линейного полка — В.Б.) в первой линии и 2-й и 3-й польские полки во второй выдвинулись из речной долины на несколько сотен шагов. Батальон 94-го полка, бывший впереди нас, терпел сильно и начал колебаться. Командир его делал все возможное для приведения людей в порядок; но в то мгновение, когда он мог надеяться на успех своих стараний, одного офицера, бывшего верхом, граната подняла на воздух, в буквальном смысле слова; батальон побежал на наш полк и обе эти части могли быть устроены уже на окраине долины Чернишни. Осколок гранаты сорвал с моей головы кивер с такой силой, что одна чешуя лопнула, и сам я, во время бегства, был сброшен с лошади». Отброшенные части не преследовались русской кавалерий, поэтому им удалось спастись и перестроиться. В это время к месту боя подошли 15 орудий, с большим трудом переправившиеся через Чернишню. «Мы, — продолжает Брандт, — двинулись теперь вперед в несколько лучшем тактическом порядке. Батареи утвердились на своих местах; мы заняли застрельщиками находившийся правее нас кустарник и построились позади него в приличном расстоянии». Слабые полки кавалерии находились в интервалах между полками и за ними. «Бой, — вспоминал Брандт, — продолжавшийся в то же время на нашем левом фланге, был так же жарок: канонада гремела страшно и сам Мюрат отправился туда»[87].

На правом фланге русской позиции борьба развернулась между располагавшимися там кавалерийскими частями. Особой активностью отличалась именно русская кавалерия, как регулярная, так и иррегулярная, несмотря на то, что она уступала в численности стоявшему здесь противнику. На это указывает и «Рукопись карабинеров», в которой упоминаются «бурные и частые» атаки русских и пассивное сопротивление карабинеров.

П. Бениньи. Вахмистр 2-го карабинерского полка в парадной форме, 1812 г.

Ермолов в своих воспоминаниях подчеркивал, что командовавший полками 1-го кавалерийского корпуса «генерал-майор Шевич, с искусством распоряжаясь кавалериею на правом фланге, выиграл даже некоторое расстояние; французские кирасиры не могли сдержать стремительного нападения нескольких эскадронов гвардейских наших улан, которых пики притуплены были о их железную броню». Факт отступления кирасир отмечается и в «Рукописи карабинеров», правда, из желания сохранить «честь мундира», указывается, что атаки русских «были безуспешны до того момента, когда кирасирская дивизия 1-го корпуса, торопившаяся занять свои биваки, оставила линию, хотя бой поддерживался такой же оживленный и хотя ночь еще не наступила». Вместе с кирасирами отступили и опиравшиеся на них части легкой кавалерии. Тем самым, русским полкам на правом фланге удалось сбить противника с занимаемой позиции и потеснить удерживавшие этот пункт войска[88].

Прибывший к этому флангу Мюрат перегруппировал свои силы с тем, чтобы восстановить линию обороны и не дать русским развить успех. Так, карабинеры, стоявшие на левом фланге, были передвинуты ближе к центру, а их место заняла легкая кавалерийская дивизия 2-го корпуса. На новом месте карабинеры были атакованы лейб-гвардии Уланским полком, но, в отличие от кирасир, сумели удержать свою позицию. Об этом эпизоде в «Рукописи карабинеров» говорится следующее: «Враг многократно усилил свои атаки, отбросил за карабинеров легкие войска, которые их поддерживали, и останавливался каждый раз перед их линией; его уланы приближались с громкими криками, пики останавливались у самых голов лошадей, — было достаточно одного вида кирас, чтобы вынуждать улан отходить, настолько твердость карабинеров внушала уважение»[89].

С неменьшей активностью на правом фланге действовали и казаки, находившиеся под командованием Орлова-Денисова, который «благоразумным своим распоряжением отразил неприятеля, нападавшего на правый фланг, причем получил в правую ногу картечью контузию и остался в сражении до окончания всего дела»[90]. Вместе с тем, происходившие на этом направлении кавалерийские атаки не оказали существенного влияния на исход боя и не принесли ощутимых выгод ни одной из противоборствующих сторон. По-прежнему основная борьба разворачивалась вблизи Старой калужской дороги.

Постепенно русские войска, действовавшие против правого фланга противника, начали переходить от обороны к наступлению. Возможно, этому способствовало появление на поле боя высших начальников: Уварова и Коновницына. Первый организовал атаку кавалерией, второй «с известной его опытностью, находясь до конца дела, способствовал к одержанию победы». Кроме того, по приказу Коновницына два артиллерийских орудия были поставлены «в столь выгодном месте, что неприятельские колонны были совершенно опрокинуты и с большим уроном при отступлении их из лесу, ибо принуждены были отступать под картечными выстрелами»[91]. Кроме русских генералов на поле боя активно действовал и английский представитель при русской армии бригадный генерал Р.-Т. Вильсон, который, стремясь «изрядно помочь резне», пытался «в нужную минуту» получить в свое распоряжение два орудия. Правда, для Вильсона этот бой мог стать последним в его жизни. Русский егерь, увидев необычный мундир генерала, принял его за противника и собирался выстрелить. Заметив это, Уваров и Остерман-Толстой крикнули егерю, «чтобы он не тратил понапрасну заряда»[92].

Вначале на стоявшие против левого фланга русских войск части повела атаку кавалерия. Брандт вспоминал, что эти атаки были «остановлены хладнокровием нашей конницы: она ожидала противника, имея ружья наготове, и противник всякий раз отказывался от нападения». Вскоре к наступлению начала готовиться пехота. Как только обнаружились решительные намерения русских, кавалерия противника отошла к реке Чернишне, куда были отправлены передки орудий и артиллерийские лошади. В первой линии была оставлена пехота и артиллерия. «Наши застрельщики, — вспоминал Брандт, — были отброшены стремительно; однако и наступавшие русские попали под выстрелы нашей пехоты и снова отошли, оставя кустарник не занятым». Атаку пехоты поддержала и кавалерия, основной удар которой обрушился на 3-й пехотный полк Вислинского легиона. Возможно, именно на этом направлении особо активно действовал Харьковский драгунский полк, входивший в состав 4-го кавалерийского корпуса.

Из наградных документов следует, что его шеф полковник Д.М. Юзефович «с отличной храбростью атаковал два раза неприятеля с целым полком, опрокинул оного и, врубясь в самые ряды их, привел его в большое расстройство и гнал до самых колонн их». Однако 3-й полк устоял и атакующие вернулись на исходные позиции.

«Казалось, — вспоминал Брандт, — что после этого мы благополучно выдержали самый опасный фазис сражения, как вдруг русские вернулись, атаковали нас, овладели кустарником и отбросили наших стрелков на полк. Командир полка решился на отчаянную попытку: при звуках труб и громе барабанов он устремился на русских; те отошли и мы заняли нашу прежнюю позицию».

В этом упорном бою с особой активностью против неприятеля действовал 1-й егерский полк под командованием полковника М.И. Карпенкова (Карпенко), который, как отмечал Ермолов, «открывал себе штыками путь к успехам». В наградных документах подчеркивалось, что Карпенков «с примерным мужеством водил командуемые им войска на неприятеля, отразив оного штыками, и прогнал на немалое расстояние». Вспоминая накал завязавшейся на левом фланге русских войск борьбы, участник противоборства офицер 2-й батарейной роты Г.П. Мешетич спустя шесть лет в своих записках писал, что «ни превосходство их сил, ни жестокий огонь их артиллерии и ни напор их егерей не могли сдвинуть с места Русс! Егеря наши, сошедши к ним в кусты, брали их штаб- и обер-офицеров в плен, но большею частию их ранивши штыками»[93].

Английский бригадный генерал Р.-Т. Вильсон в бою при Виньково 4 октября 1812 г. Рис. В.М. Типикина.

А.Ежов. Атака 33-го линейного полка при Виньково, около 6 часов вечера 4 октября 1812 г.

Бой при Виньково. 4 октября 1812 г. Карта выполнена В.М. Типикиным и В.А. Бессоновым.

К устоявшим против атаки русских войск частям вскоре прибыл Мюрат. Некоторое затишье, наступившее после упорного боя, позволило ему перегруппировать силы. Он снова выдвинул вперед артиллерию и приблизил кавалерию, в том числе и остававшуюся на противоположном берегу реки Чернишни. Однако потери среди кавалерии от артиллерийского огня заставили отвести ее за линию пехоты. «Русские, — пишет Брандт, — заметив это и надеясь, вероятно, взять в плен короля Неаполитанского, издали заметного по своему костюму, устремились на 2-й полк (наблюдая, в то же время, и за нашим 3-м полком), который стоял на самом крайнем фланге и поблизости которого находился Мюрат. Атака была так стремительна, что король и свита его бежали в наше каре. Русские быстро неслись вперед, но не встречая огня, поехали тише и, наконец, остановились примерно шагах в пятидесяти. Наступила мертвая тишина, прерываемая только фырканьем лошадей… Вдруг у русских послышалась команда: повзводно направо кругом!…и всадники поехали назад шагом… Подобное я видел потом только на учениях в мирное время. Мюрат осыпал нас похвалами. „Я буду говорить о вас императору!“, сказал он нам на прощание»[94].

В ходе предпринятой атаки русские егеря снова заняли лежавший на левом фланге отряда Милорадовича кустарник и из него начали наступление на передовые части противника. Командир 2-го пехотного полка Вислинского легиона, выделив из состава полка специальный отряд, приказал Брандту отбить кустарник. «Неприятель, — вспоминал Брандт, — ожидал нас стойко, под сильным огнем. Я открыл огонь с самой близкой дистанции, вследствие чего русские отошли, а мы последовали за ними в кустарник»[95]. Однако, достигнув опушки кустарника, Брандт получил ранение пулей в лодыжку и был вынужден оставить сражающиеся войска. Вместе с другими ранеными он был отправлен в Виньково. Этот кустарник, дававший преимущество каждой из сторон, ненадолго остался в руках поляков.

С заходом солнца Мюрат предпринял последнюю попытку прорвать линию обороны русских войск. «Было 6 часов вечера, — вспоминает Мишель, — и мы должны были разбить бивак, когда король (Мюрат — В.Б.) приказал идти вперед. 33-й и 48-й линейные полки сбились в одну плотную массу, и вся линия пришла в движение; с левой стороны кавалерия разорвала цепь противника, и единственная пушка в центре уничтожила всякое сопротивление. Тем временем противник, который образовал линию на поляне и в лесу между Карсаково и Курилово, уверенно ожидал массы этих двух пехотных полков и встретил их залпами по всему фронту». Русская кавалерия бросилась в атаку, но была отбита кавалерией противника. Не сумев сломить сопротивление русских войск, неприятельские полки отошли на прежнюю позицию[96].

Исход боя был ясен уже в 7 часов вечера. В это время Милорадович прислал в Главную квартиру рапорт, в котором сообщал, что на позиции у деревни Чернишной «место было удержано»[97]. Более того, как пишет в своих записках майор 1-го егерского полка М.М. Петров: «Сражение при деревне Винькове, перед левым берегом оврага ручья Чернишны, кончилось в сумерки дня того прогнанием неприятеля за ручей»[98]. То, что основные силы противника вернулись на правый берег реки Чернишни, отмечает в описании боя и Мишель. По его свидетельству, противоборствующие войска находились на занятых позициях до 9 часов вечера, после чего неприятельская пехота отошла на другой берег реки, а кавалерия «оставалась всю ночь почти в той же позиции, в какой она была во время сражения»[99]. Как видно, для прикрытия местности на левой стороне реки Чернишни была оставлена кавалерия и, вероятно, части польской пехоты.

Ожесточенный бой, длившийся почти десять часов, прекратился только с заходом солнца и наступлением ночи[100]. На начальной стадии русские войска отступили за реку Чернишню, где после полудня развернулась основная борьба между противоборствующими войсками. Русский арьергард получил приказ прекратить отход и всеми средствами удержаться на занятой позиции.

Мюрат, в свою очередь, стремился сбить русских с занятого ими места и заставить продолжить отступление. И несмотря на явную решимость русских держаться на левой стороне реки Чернишни, с не меньшей решимостью Мюрат стремился не дать им этой возможности. В этом противостоянии участвовало с каждой стороны примерно по 25 тысяч человек. При этом Милорадовча прикрывала вся русская армия, стоявшая в укрепленном лагере за рекой Нарой, а Мюрат опирался только на сводный корпус Бессьера, который мог поддержать его при отходе к Москве, к главным силам Наполеона. Но Мюрат, вероятно, не опасался быть разбитым и продолжал вести активную борьбу с русским арьергардом. Взаимные атаки и контратаки не приносили желаемого результата. Противники продолжали удерживать свои позиции на левой стороне реки Чернишни. Последняя атака, предпринятая Мюратом силами дивизии Дюфура, происходила уже в ночных сумерках. Она стала заключительным аккордом боя. Эта атака в очередной раз показала, что русский арьергард «твердой ногой» встал на занятое им место.

В ходе боя войска Милорадовича, по данным сводной ведомости Кикина, потеряли убитыми 2 офицеров и 97 рядовых, ранеными — 4 офицеров и 322 рядовых, пропавшими без вести — 32 рядовых (всего — 457 человек). О потерях противника достаточно точных сведений не имеется, но можно предположить, что они были не намного меньше русских, а то и больше. Так, Брандт пишет что, «мы потеряли 11 офицеров и 257 нижних чинов», имея в виду, вероятно, не только 2-й пехотный полк, а все три полка Вислинского легиона. Мишель, описавший действия дивизии Дюфура, ограничивается фразой о значительных потерях среди офицеров и солдат 33-го и 48-го линейных полков. Вместе с тем, он отметил, что в бою был ранен дивизионный генерал барон Р.Ж. Экзельманс, командовавший 2-й дивизией легкой кавалерии 2-го корпуса кавалерийского резерва, прикрывавшего левый фланг отряда Мюрата при Виньково. Всего, по данным Вильсона, сообщенным 5 октября британскому посланнику в России лорду В.-Ш. Кэткарту, «неприятель потерял не менее 800 человек убитыми, ранеными и взятыми в плен: в числе первых считают и одного генерала»[101].

В конечном итоге русские войска вышли победителями из этого важного для армии боя. Мюрат, исчерпав свои возможности заставить Милорадовича отступить, с наступлением ночи сам был вынужден отвести войска за реку из опасения внезапной атаки, в то время как русские войска остались на занимаемой позиции. По свидетельству Вильсона, факт своего поражения Мюрат был вынужден признать перед Милорадовичем во время встречи 5 октября на аванпостах. При этом Мюрат сказал ему: «Monsieur, vous etes sans doute maitre du champ du bataille»[102]. В этом же духе отзывается о бое 4 октября Брандт: «Русские, безусловно, удержали за собой позицию, в которой приняли сражение, одержали, следовательно, победу, и при том первую решительную победу в эту войну, хотя не взяли ни пленных, ни трофеев»[103]. Вильсон, пристально наблюдавший за развитием событий на театре военных действий, в письме к М.С. Воронцову от 5 октября писал о бое как о сражении, «которое было поистине великолепным делом, повлекшим за собою чрезвычайно важные следствия и явившим собою первое свидетельство решимости русских после оставления Москвы стоять pied ferme (Твердою ногою — франц.)»[104]. В свою очередь, Ермолов в своих воспоминаниях оценивал значение боя следующим образом: «Около вечера неприятель отступил на всех пунктах и неподалеку расположился лагерем. В продолжение войны обстоятельства, возлагая на нас горькую необходимость отступления, облегчали неприятелю достижение его намерений. Здесь, в первый раз безвозмездны были его усилия!»[105].

Итак, бой при Виньково 4 октября 1812 г. остановил всякое дальнейшее продвижение неприятеля по Старой калужской дороге. Этот бой показал, что русская армия после оставления Москвы сохранила свою боеспособность и может вполне успешно противостоять неприятелю. Кроме того, бой продемонстрировал решимость Кутузова прекратить дальнейший отход по дороге на Калугу и готовность продолжить прерванное оставлением Москвы противоборство. Этот вывод находит подтверждение в приказе Кутузова по армии, отданном 4 октября. В нем главнокомандующий указывал: «Завтрашнего числа в 9 часов утра всем господам генералам, кроме находящихся в авангарде, прибыть ко мне. В 10 часов быть в лагере молебствию. Да всесильная десница Божия, управляющая судьбами царств, поможет нам преодолеть врага нашего. Приготовиться к делу, пересмотреть оружие, помнить, что вся Европа и любезное Отечество на нас взирают»[106].

Однако этим намерениям не суждено было осуществиться. На следующий день, 5 октября, вместо грома пушек прозвучал сигнал о начале переговоров. К отряду Мюрата прибыл бывший французский посол в России граф Ж.А. Лористон с мирными предложениями от Наполеона. Встретившись с Кутузовым, Лористон завел разговор о бедствиях войны и выразил желание прекратить их, заключив мирный договор. В свою очередь, Кутузов, сославшись на отсутствие полномочий, согласился передать императору просьбу Лористона разрешить выезд в Санкт-Петербург для ведения переговоров. На период ожидания ответа французский посланник предложил заключить перемирие, «в котором, — писал в рапорте от 5 октября Александру I Кутузов, — я ему отказал»[107]. Однако, после встречи Лористона с русским главнокомандующим, боевые действия противостоящих сторон на главном направлении были прекращены. Это «перемирие» наступило с молчаливого согласия противоборствующих сторон, но никогда оно не было оформлено официально. Остановка боевых действий дала возможность Кутузову продолжить наращивание сил для предстоящей борьбы и, одновременно, усугубила трудности, с которыми столкнулись войска Наполеона в Москве и ее окрестностях.

В.Верещагин. Наполеон и Лористон. Мир во что бы то ни стало.

М.И. Кутузов отвергает предлагаемый Наполеоном мир. Н.х. 1813 г. Сюжет вымышлен. Кутузов вел переговоры с Лористоном без свидетелей.

Положение противников

Главные силы русской армии стояли в лагере, расположенном за селом Тарутино на правом берегу реки Нары. На левом берегу находился авангард под командованием Милорадовича, занимавший позицию, которую удалось отстоять в ходе боя при Виньково 4 октября. После приезда Лористона исчезла необходимость держать впереди армии значительное количество войск. Первым в Тарутинский лагерь был направлен 7-й пехотный корпус, а через два-три дня — 8-й пехотный и 1-й кавалерийский[108]. В авангарде были оставлены 2-й, 3-й и 4-й кавалерийские корпуса, несколько батальонов егерей, конная артиллерия и казаки. Впереди были выставлены аванпосты, подчинявшиеся Корфу, командовавшему 2-м и 3-м кавалерийскими корпусами. Боевые действия были приостановлены и на аванпостах начали происходить мирные встречи между противниками, однако тон их изменился.

Неприятельские офицеры и генералы говорили о необходимости заключения мира, в то время как русские указывали, что война для них только начинается. Об одной из таких бесед, состоявшейся 7 октября между Корфом и командиром 3-го корпуса кавалерийского резерва Лагуссе, в своем дневнике оставил запись Вильсон: «У них зашел разговор о мире. Аманд (Лагуссе — В.Б.) заметил: „Нам и впрямь совсем уже надоела эта война, давайте наши паспорты, и мы удалимся“. — „Ну, уж нет, генерал, вы явились без приглашения, так и уходите, не прощаясь“. — „Очень жаль, — ответствовал француз, — что двум уважающим друг друга народам приходится вести истребительную войну. Мы готовы принести извинения за вторжение и обменяться рукопожатиями на границах“. — „Кажется, вы действительно научились за последнее время уважать нас, — согласился русский генерал, — но сохранится ли сие уважение, если мы позволим вам уйти с оружием в руках?“ — Par bleu! (Черт возьми!) — вздохнул месье Аманд, — вижу, сейчас бесполезно говорить с вами о мире, у нас ничего из этого не выйдет»[109]. Подобным образом происходили встречи Милорадовича с командующим авангардным отрядом маршалом Мюратом, на которых русский генерал разговаривал «в той манере и таком тоне, кои в высшей степени соответствовали достоинству и заслуженной гордости армии»[110].

Следует отметить, что бездействие авангардных войск не было абсолютным. Если днем серьезных столкновений не происходило, то ночью казаки постоянно тревожили неприятельские аванпосты. Так, Вильсон в письме к Воронцову писал, что сразу после визита Лористона казаки захватили не менее 43 кирасир ночью и 53 — утром[111]. В Журнале военных действий указывалось, что 9 и 10 октября из авангарда были доставлены 4 военнопленных офицера и 346 рядовых. По рапорту Милорадовича 11 октября записано о нападении казаков на неприятельские пикеты и захвате лошадей. 15 октября из авангарда были присланы 1 офицер и 37 рядовых[112]. Таким образом, несмотря на прекращение активных боевых действий, положение на передовой линии, в целом, оставалось напряженным.

Даже Мюрат, хорошо известный в стане неприятеля, в эти «мирные» дни не избегнул опасности нападения. В записках подпоручика квартирмейстерской части А.Н. Муравьева, состоявшего при Милорадовиче, описывается случай, имевший место «около конца сентября» (старый стиль). Мюрат, отделившись от сопровождения, начал демонстративно рассматривать расположение русских войск в подзорную трубу. В негодовании полковник Сысоев вскочил на лошадь и с одной нагайкой помчался к Мюрату, который, увидев казака, поскакал назад, к свой свите. «Сысоев, — пишет Муравьев, — на своем резвом горском коне догонял его, подняв вверх нагайку, которою намеревался ударить его. В этом обоюдном скаковом движении находились они около пяти минут. Картина была восхитительная! Два отважных и храбрых витязя, оба на прекрасных борзых конях совершенно различных пород, но оба чрезвычайно резвые: один витязь — король в великолепной одежде на богато убранном коне — во всю лошадиную мочь ускакивает, другой — в простой казачьей куртке — догоняет его, стоя на стременах и держа над его спиной нагайку, которою чуть было не нанес ему удара, но королевская свита, видя опасность своего повелителя, скоро поспешила подскакать к нему на помощь, и Сысоев один, принужден был остановиться и, мало-помалу весьма тихо отступая, грозил королю нагайкою и ругал его как умел казак по-французски». Через полчаса после этого происшествия к русским аванпостам явился французский генерал и требовал объяснений. Муравьев, разыскивая Милорадовича, оказался в Главном штабе, где по просьбе Кутузова рассказал ему о случившемся. В ответ главнокомандующий распорядился передать Мюрату извинения за то, что «казак, невежда, посмел преследовать его и замахнуться на его величество», а Сысоеву сказать: «если в другой раз представится случай захватить короля (Мюрата — В.Б.), пусть берет его!»[113].

О нападении на Мюрата пишет и Сегюр, правда, он указывает, что когда тот появился на аванпостах, казак выстрелил в него. После этого покушения Мюрат потерял доверие к казакам и перестал питать иллюзии на счет своей популярности среди донцов. Более того, как пишет Сегюр, «Мюрат рассердился и заявил Милорадовичу, что перемирие, которое постоянно нарушается, не может считаться существующим, и с этих пор каждый должен заботиться о себе сам»[114]. Возможно, воспоминания Муравьева и Сегюра относятся к одному эпизоду, случившемуся до 13 октября на аванпостах, просто для сохранения престижа маршала угроза от казачьей нагайки была заменена на более благородную — от вражеской пули.

Русские войска, расположившиеся в Тарутинском лагере на правом берегу реки Нары, получили возможность отдохнуть и увеличить свои силы. В армию прибывали пополнения, в том числе казачьи полки, доставлялось продовольствие и фураж, подвозились боеприпасы и медикаменты. В то время, когда боевые действия между главными силами были приостановлены, широкий размах получила «малая война». Армейские партизанские партии и отдельные отряды, местное население и ополченцы вели активную борьбу в окрестностях Москвы, нападая на транспорты и команды фуражиров, уничтожая группы регулярных войск и мародеров.

Современники тех событий единодушно отмечали, что в период пребывания русских войск в Тарутинском лагере их положение значительно улучшилось. Так, состоявший при Милорадовиче поручик Ф.Н. Глинка вспоминал: «На месте, где было село Тарутино Анны Никитишны Нарышкиной и в окрестностях оного явился новый город, которого граждане — солдаты, а дома — шалаши и землянки. В этом городе есть улицы, площади и рынки. На сих последних изобилие русских краев выставляет все дары свои. Здесь сверх необходимых жизненных припасов можно покупать арбузы, виноград и даже ананасы!.. Тогда как французы едят одну пареную рожь и, как говорят, даже конское мясо! На площадях и рынках тарутинских солдаты продают отнятые у французов вещи: серебро, платье, часы, перстни и проч. Казаки водят лошадей. Маркитанты торгуют винами и водкою. Здесь между покупщиками, между продающими и меняющими, в шумной толпе отдохнувших от трудов воинов, среди их песен и музыки забываешь на минуту и военное время, и обстоятельства, и то, что Россия уже за Нарою!»[115]

Мирбах. «Фуражировка» конных егерей в 1812 г.

Подобную же картину в своих воспоминаниях рисует и А.Н. Муравьев: «В это время армия наша усиливалась новыми артиллерийскими припасами и казачьими полками; она снабжалась обильным продовольствием и в сравнении с перенесенными трудами пользовалась даже некоторой роскошью во всех отношениях. Всякий день и весь день была в армии ярмарка. Из Калуги и других южных губерний приезжали торговцы, и хотя все продавалось дорого, так что, например, за один белый хлеб платили по 2 руб. ассигнациями, но все-таки можно было пользоваться этим лакомством, конечно, редким для небогатых офицеров. Музыка играла у нас весь день, французы, напротив, страдали от голода, недостатка фуража и от всяких нужд: они видимо слабели, тревожились со всех сторон нашими партизанами, которые отбивали у них транспорты с порохом и оружием, разбивали и уничтожали приходящие к нему подкрепления и выведывали все как в его лагере, так и в самой Москве»[116].

О беззаботности лагерной жизни говорит в своем дневнике и поручик лейб-гвардии Семеновского полка А.В. Чичерин. «Уже третий день, — пишет он в записи от 8 октября, — в наш лагерь непрерывно прибывают парламентеры. Идут разговоры о мире; орудий более не слышно; в лагере раздаются песни, играет музыка, прогуливаются любопытные; прекрасная погода и желание лучше ознакомиться с позицией побуждают нас разъезжать верхом по окрестностям. Все исполнено оживления, все дышит весельем, я сам отдался хорошему настроению»[117].

Служивший в 7-й артиллерийской бригаде подпоручик Н.Е. Митаревский вспоминал, что в Тарутинском лагере они «варили суп с говядиной, а больше щи с капустой, свеклою и прочей зеленью; имели жаркое из говядины, а часто и из птиц; варили кашу с маслом и жарили картофель; после обеда курили трубки и читали книги, а к вечеру собирались компанией пить чай»[118].

К середине октября русская армия значительно окрепла. Армейские части были укомплектованы за счет расформированных егерских полков, распределения сводных гренадерских батальонов и прибывшего пополнения. Кавалерийские полки пополнились лошадьми, артиллерия — боеприпасами. К армии был присоединен 1-й конный полк Тульского ополчения. Кроме того, численность иррегулярной конницы увеличилась за счет следовавших с Дона 26 казачьих полков.

Тарутинский лагерь. Худ. А.Ю. Аверьянов. Х.м. 2002 г. Малоярославецкий военно-исторический музей 1812 г.

Тарутинский лагерь. Художники А. Соколов и А. Семенов.

Согласно рапорту от 18 октября 1812 г., «состоящих на лицо, могущих быть в строю и действии людей» в армии было 88386 человек[119]. В это число входило 255 штаб-офицеров, 2281 обер-офицер, 74671 нижний чин и 11179 распределенных по частям воинов Московского ополчения.

Из нижних чинов в строю находилось 5090 унтер-офицеров, 51046 старослужащих солдат, 16215 рекрут и 2320 музыкантов. При этом, кавалерия насчитывала 10207 человек, пехота — 68202 и артиллерия — 9977. При армии состояло 620 орудий (216 батарейных, 292 легких и 112 конных). Вместе с тем, в рапорт не были включены казачьи полки (примерно 24 тысячи человек), некоторые армейские части, находившиеся в составе партизанских партий и отдельных отрядов (около 7,6 тысяч), а также воины Смоленского ополчения (не менее 8 тысяч)[120]. Следовательно, общая численность русской армии составляла приблизительно 128 тысяч человек. При этом, в Тарутинском лагере и авангарде находилось не более 120 тысяч человек. По крайней мере, при расчете продовольствия в начале октября общую численность армии полагали равной 120 тысячам[121].

Противостоящий главным силам русской армии отряд Мюрата состоял из четырех корпусов кавалерийского резерва, 5-го (польского) армейского корпуса, 2-й пехотной дивизии 1-го армейского корпуса и пехотной дивизии, приданной Молодой гвардии — Вислинского легиона. Свои войска Мюрат расположил перпендикулярно Старой калужской дороге, по обоим берегам реки Чернишни от впадения ее в реку Нару до древни Боковинка (Ильино), и далее по берегам впадавшего в Чернишню ручья Десенки до деревни Тетеринка. Река и ручей, протекавшие в глубоких оврагах, разделяли войска Мюрата на две части. Кроме того, река Чернишня, поворачивавшая у Боковинки почти на девяносто градусов, отделяла от основных сил левый фланг. Впереди этого фланга на расстоянии 1,5–2 км находился Дедневский лес, простиравшийся до деревни Дмитровской. От этой деревни до Спас-Купли тянулся другой лесной массив, нависавший над левым флангом авангарда.

На правом фланге отряда Мюрата располагался 4-й корпус кавалерийского резерва под командованием барона М.В. Латур-Мобура, поставленный на правом берегу Чернишни между рекой Нарой и ручьем Каменкой. Рядом находился 3-й корпус кавалерийского резерва Лагуссе, 3-я легкая дивизия которого стояла на левом берегу Чернишни, а 6-я тяжелая — на правом, у деревни Кузовлево. На левом берегу, вблизи калужской дороги, у сельца Виньково были расположены три полка Вислинского легиона под командованием графа М.М. Клапареда. На правой стороне реки, за деревней Кощева находилась 2-я пехотная дивизия Дюфура. Левее нее стояли 1-я и 5-я тяжелые дивизии 1-го корпуса кавалерийского резерва барона А.Л. Сен-Жермена. Старший вахмистр 2-го кирасирского полка 1-й тяжелой кавалерийской дивизии А. Тирион в своих воспоминаниях отмечал: «Не знаю, куда была направлена наша легко-кавалерийская дивизия, но только в течение трех недель, что мы там (в лагере при Виньково — В.Б.) провели, мы ее ни разу не видели»[122]. По данным Мишеля, одна дивизия 1-го корпуса прикрывала деревню Петрово. «Спустя несколько дней, — пишет Мишель, — она соединилась с легкой польской кавалерией»[123]. По всей видимости, это и была потерянная Тирионом из поля зрения 1-я дивизия легкой кавалерии, которая квартировала на левом берегу реки Чернишни, вблизи деревни Петрово.

На левом берегу Чернишни, на возвышенности между деревнями Петрово (Ходырево) и Тетеринкой, находились 16-я и 18-я пехотные и легкая кавалерийская дивизии из 5-го польского корпуса Понятовского. На левом фланге отряда был расположен 2-й корпус кавалерийского резерва Себастьяни. Его 2-я легкая и 2-я тяжелая дивизии стояли впереди Тетеринки на левой стороне ручья Десенки, а 4-я тяжелая — на правой. По свидетельству Мишеля, Мюрат поместился в селе Рождественном (Рожествено). Этот населенный пункт находится на реке Чернишне вблизи Старой калужской дороги, идущей от Спас-Купли до Виньково. На карте Мишеля Рождественным (Rozestwe) ошибочно назван пункт на правом берегу Чернишни, почти напротив Винькова, который может быть идентифицирован как деревня Кощева. Именно здесь, в центре позиции, надо полагать, и находился штаб Мюрата.

Впереди, на значительном расстоянии от основных сил, тянулась линия аванпостов, занимавших и часть расположенного против Тетеринки леса. Для их усиления был выдвинут 3-й пехотный польский полк 16-й пехотной дивизии под командованием полковника И.А. Блумера. Общая протяженность фронта была более 8 км. При этом, за аванпостами, в первой линии, на левом берегу Чернишни и Десенки находились четыре пехотные, три легкие и одна тяжелая кавалерийские дивизии, а во второй, на правом берегу — одна пехотная, одна легкая и пять тяжелых кавалерийских дивизий[124]. Таким образом, силы Мюрата оказались равномерно распределены по разным сторонам реки и ручья. При этом, на правом берегу была сосредоточена, в основном, тяжелая кавалерия, а пехота и большая часть легкой кавалерии находились в первой линии на левом берегу. Кроме того, на Старой калужской дороге продолжали стоять войска маршала Бессьера в составе 4-й пехотной дивизии 1-го армейского корпуса и сводной бригады гвардейской кавалерии. До 8 октября этот отряд находился на прежнем месте — за лесом, лежащим перед селом Спас-Купля, а затем отошел к Москве, расположившись за рекой Десна[125], примерно в 45 км от лагеря Мюрата.

Положение расположенного на биваках, вдали от основных сил Наполеона, отряда Мюрата было достаточно тяжелым. Тирион в своих воспоминаниях назвал это место «голодный лагеры»[126]. О недостатке продовольствия и сложности фуражировок можно встретить свидетельства во многих мемуарах тех, кто находился в лагере у реки Чернишни.

А. Адам. Мародеры в окрестностях Москвы, сентябрь 1812 г.

Наиболее яркие картины о положении войск Мюрата оставил в своих воспоминаниях Роос. Он писал: «Рожь, ячмень, гречиху, добытую нами, варили, по большей части, без обработки, до тех пор пока зерна разбухали, лопались и становились мягкими, так что можно было снимать с них шелуху; в зависимости от густоты заварки получалась каша или похлебка. Другую часть ржи мололи каменными или ручными мельницами для приготовления хлеба. Это была тяжелая работа для худых и слабых рук; менялись за ней часто, вместо муки получались лишь мятые зерна, какая-то каша, из которой с таким же трудом приготовляли плотный, тяжелый хлеб… Соли не хватало часто, но в особенности теперь. Поэтому иногда вместо нее употреблялся порох. При варке порох разлагался на свои составные части, так что уголь и сера всплывали черными пятнами и их снимали, селитра же растворялась в похлебке. Посол селитрой бывает острым, едким, неприятным; от него развивается жажда и понос; вот почему пришлось приучаться обходиться совсем без соли. Масла никогда не было; вместо него пускали в ход сало, иногда даже сальные свечи»[127]. Вместе с тем, питание вюртембергцев и их соседей пруссаков было лучше, чем в других полках. «Когда, — сообщает Роос, — съеден был весь окрестный убойный скот, счастливая случайность представила нам остатки того рогатого скота и овец, которых мы собрали за Неманом. Само собой разумеется, эти медлительные животные, совершившие жарким летом столь длительное путешествие, да еще по странам, где позади нас не осталось никакого пастбища, далеко не представляли собой откормленных на убой быков; это были коровы и овцы, истощенные, словно драные кошки; и все же они пришлись нам очень по вкусу. У нас каждый день резали скотину, тогда как поляки и французы частенько поедали мясо наших дохлых лошадей, валявшихся по лагерю. Даже прислуга короля в конце концов кормилась исключительно кониной. Навар от овечьего и коровьего мяса мы пили, как чай или кофе»[128].

О положении в лагере у Тетеринки Роос писал: «У нас не было ни шалашей, ни бараков, ни палаток. Несмотря на уже октябрьские ночи все лежали под открытым небом, в конце концов даже на голой земле, ибо соломы не было»[129]. В лучшем положении были польские части 5-го пехотного корпуса. Находившийся при штабе графа Ш. Лефевра-Денуэтта, командовавшего легкой кавалерийской дивизией 5-го корпуса, капитан К.И.

Колачковский свидетельствовал: «Жили мы в бараках, опущенных фута на два в землю. Крыша из хвороста и дранки обеспечивала нас от дождя. Такой барак был довольно теплым, мы раскладывали в нем огонь, причем дым выходил через отверстие»[130].

Х.В. Фабер дю Фор. Французский карабинер и кирасир. Рисунок с натуры 6 августа 1812 г.

Кроме того, он указывал, что Лефевр-Денуэтт радушно принимал у себя офицеров штаба, поэтому они не имели нужды в пище. Вместе с тем, начальник штаба 16-й пехотной дивизии 5-го корпуса Я. Вейссенгоф свидетельствовал: «Сам князь Иосиф (Понятовский — В.Б.) так бедствовал, что офицеры его штаба искали лучшего стола, где только могли»[131]. Следовательно, при общей для всех войск авангарда неустроенности быта и сложности продовольствования, отдельные части и лица имели возможность жить в лагере с большим комфортом и, в сравнении с другими, лучше питаться.

Не меньшей проблемой было отсутствие в авангарде Мюрата достаточного числа войск. На первом этапе войны полки резервной кавалерии понесли большие боевые и небоевые потери, отчего их состав значительно сократился. Роос, старший врач 3-го вюртембергского конно-егерского полка «Герцог Луис» 2-й легкой кавалерийской дивизии корпуса Себастьяни, свидетельствовал, что в его полку 16 октября было всего 40 человек (34 строевых — 3 штаб-, 6 обер-офицеров, 25 нижних чинов и 6 нестроевых — старший врач, младший врач, лазаретный служитель, 2 полковых кузнеца и денщик)[132]. В 1-ом сводном уланском прусском полку той же дивизии в строю находилось 54 человека. В каждом из двух карабинерных полков состояло около 200 человек. Из-за малого количества входивших в кавалерийские дивизии частей, их численность сократилась до размера полков. Так, в 1-й легкой кавалерийской дивизии корпуса Сен-Жермена находилось примерно 400 кавалеристов, в 3-й легкой и 6-й тяжелой дивизиях корпуса Лагуссе — всего 700. Из четырех резервных кавалерийских корпусов наибольшее количество людей состояло во 2-м корпусе Себастьяни — примерно 2500, а вся резервная кавалерия в своем составе имела около 6500 человек[133]. При этом, как отмечал Колачковский, «французская кавалерия и в особенности кирасиры и карабинеры представляли жалкое зрелище. Их огромные кони облезли, похудели и ослабели, и едва могли возить своих всадников с их тяжелым снаряжением, двигаясь только легкой рысцой». Остальные части авангарда, особенно пехотные, были более многочисленны. Так, в Вислинском легионе было около 3000 человек, во 2-й пехотной дивизии — 2500, в 5-м армейском корпусе — 5500 человек пехоты и 1500 — кавалерии. Следовательно, в авангарде Мюрата было лишь около 19 тысяч человек, и, как заметил Колачковский, занятый «фронт был слишком длинен для наших слабых сил и положение наше на этой позиции было не безопасно». При авангарде находилось 187 орудий, которые, по словам Колачковского, «более отягощали нас на походе, чем помогали нам»[134].

Пересеченная местность, растянутость линии фронта и охватывавший левый фланг лес являлись слабыми местами занятой авангардом позиции. При этом наиболее уязвимым для атаки был левый фланг, на котором располагался корпус Себастьяни. «Все левое крыло, — замечает Колачковский, — как говорится, „висело в воздухе“, то есть не имело никакой верной опоры и было вполне представлено предприимчивости смелого неприятеля»[135].

Опасность расположения своего отряда хорошо сознавал и Мюрат. 10 октября он писал начальнику штаба кавалерийского резерва графу О.Д. Бельяру: «Мое положение ужасно: передо мной — вся неприятельская армия. Части авангарда превращены в ничто: они страдают от голода; нельзя отправлять фуражиров без риска, что их почти наверняка переловят. Не проходит дня, чтобы я не терял таким путем человек 200. Чем все это кончиться? Боюсь сказать императору правду, ибо она огорчит его»[136].

П. Бениньи. Карабинер 2-го полка в походной форме Русской кампании 1812 г.

Л.-А. Бертье (1753–1815).

По свидетельству Сегюра, поводом к извещению Наполеона о бедственном положении авангарда стало нападение на Мюрата казака и последовавшее за этим прекращение перемирия[137].

Коленкур вспоминает, что 14 октября Наполеон сообщил Мюрату о своих планах атаковать войска Кутузова и «в ответ на сообщение короля (Мюрата — В.Б.) о состоянии его кавалерии, о его ежедневных потерях и о трудностях снабжения он (Наполеон — В.Б.) разрешил ежу в ожидании нового маневра расположиться на позициях у Воронова, прикрытых пехотой; но перемирие по молчаливому согласию, которое длилось уже несколько дней, побудило короля… оставаться на своих прежних позициях»[138].

Действительно, в ответ на представления Мюрата о бедственном положении авангарда начальник Главного штаба Бертье сообщил ему 13 октября, что император признает более выгодной позицию при Вороново. В ней кавалерийский резерв может успешно быть прикрыт пехотой, и если Мюрат согласен с этим, то ему разрешается изменить место расположения авангарда. Вместе с тем, Бертье сообщал, что Наполеон намерен сам в ближайшее время прибыть с армией к Мюрату для возобновления военных действий, поэтому ему необходимо оставаться в занимаемой позиции еще четыре — пять дней. Однако, если он опасается нападения русских или положение вещей не позволит ему избежать значительных потерь, которые он понес в предыдущие дни, то у него есть возможность отойти к Вороново. При этом, Мюрата ставили в известность, что посланный из авангарда в Москву за провиантом транспорт уже завтра, то есть 14 октября, будет отправлен назад[139]. 14 октября в 10 часов вечера Бертье снова писал Мюрату. На этот раз он сообщал об эвакуации больных и раненых в Можайск и укреплении Кремля, подчеркивая, что император приступит к действиям только после решения всех вопросов в Москве. Кроме того, Мюрату предлагалось прислать за провиантом в Москву весь имеющийся у него транспорт и высказать свое мнение, насколько занятие войсками авангарда Вороновского дефиле может улучшить его положение[140]. Следовательно, Наполеон формально разрешил Мюрату оставить лагерь при Виньково и отойти к Вороново, но, сообщив ему о скором своем прибытии к авангарду и указав на возможность продовольствия войск путем присылки провианта из Москвы, император подталкивал маршала к решению не покидать занятой им позиции. Вероятно поэтому Мюрат, ожидавший со дня на день подхода основных сил и возобновления военных действий, остался в лагере, не подозревая, что в эти самые дни в стане противника началась подготовка к нападению на его отряд. Что касается транспорта с продовольствием, то он прибыл к бедствующему авангарду лишь накануне Тарутинского сражения и, конечно, уже не мог оказать существенной помощи войскам.

Такое положение, когда русская армия с каждым днем набирала силы, а войска Наполеона ослабевали, вполне устраивало главнокомандующего армиями. Михайловский-Данилевский, который, по его словам, в это время «был доверенной особой Кутузова, Коновницына и Толя» и часто «имел счастье находиться при совещаниях их»[141], указывал в своей истории Отечественной войны, что «довольный положением, в какое поставил он французскую армию, князь Кутузов не хотел выводить Наполеона из бездействия, считал полезнее не вызывать на бой, не будить усыпленного в Кремле льва. „Чем долее останется в Москве Наполеон, — говорил князь Кутузов, — тем вернее наша победа“»[142]. Это мнение главнокомандующего подтверждает в своих записках и бывший при нем с 4 сентября 1812 г. бессменным ординарцем корнет лейб-гвардии Конного полка князь А.Б. Голицын[143], который, по словам А.Г. Тартаковского, был в числе офицеров, хорошо ориентировавшихся «в делах русского штаба и боевой обстановке тех лет»[144]. «Выиграть время, — писал Голицын, — и усыпить, елико можно долее, Наполеона, не тревожа его из Москвы, вот чего добивался Кутузов. Все, что содействовало к цели сей, было им предпочитаемо пустой славе иметь некоторую поверхность над авангардом»[145]. Мысль главнокомандующего о том, что поражение неприятельской армии может быть достигнуто простым выигрышем времени, находит подтверждение и в письме от 1 октября его зятя Н.Д. Кудашева к Е.И. Кутузовой. В нем сказано: «Он (Кутузов — В.Б.) твердо уверен в том, что мы весьма скоро увидим, как неприятель не в состоянии будет более драться, потому что дурное время года и недостаток хлеба приводят его в большое уныние»[146]. Командовавшему войсками на Санкт-Петербургском направлении П.Х. Витгенштейну сам Кутузов писал 2 октября о своих планах следующее: «Поелику осеннее время наступает, через что движения большою армиею делаются совершенно затруднительными, наиболее с многочисленною артиллериею, при ней находящеюся, то и решился я, избегая генерального боя, вести малую войну, ибо разделенные силы неприятеля и оплошность его подают мне более способов истреблять его, и для того, находясь ныне в 50 верстах от Москвы с главными силами, отделяю от себя немаловажные части в направлении к Можайску, Вязьме и Смоленску. Кроме сего, вооружены ополчения Калужское, Рязанское, Владимирское и Ярославское, имеющие все свои направления к поражению неприятеля»[147].

В официальной и частной переписке Кутузов неоднократно подчеркивал преимущества своего положения в Тарутинском лагере. Так, в рапорте Александру I от 13 октября 1812 г. он писал: «Вашему императорскому величеству известно, что армия не делает никакого важного движения и что посылают партии для отрезания неприятелю всякого сообщения. Множество пленных и час от часу ослабевающие силы неприятеля суть неоспоримые доказательства, сколь великую пользу таковые отряды производят»[148]. Развернутое описание успехов, достигнутых в период пребывания армии в Тарутинском лагере и ведущих к поражению неприятеля, представлено в адресованном жителям России известии из армии от 12 октября 1812 г. Оно начиналось словами: «Армия находится более недели близ села Тарутина на правом берегу реки Нары и, пребывая в совершенном спокойствии, получает от того новые силы», а заканчивалось следующим выводом: «Итак, враги наши везде поражены и они погибают в отдаленных странах Европы в то время, когда, ворвавшись в пределы России, найдут может быть гробы свои в недрах отечества нашего»[149]. Этот документ вышел из-под пера Михайловского-Данилевского и был одобрен главнокомандующим[150]. В частных письмах к своим родственникам Кутузов также указывал на выгоды «малой войны» при общем бездействии главных сил. Зятю и дочери, М.Ф. и П.М. Толстым, 13 октября 1812 г. он сообщал, что «стоим уже более недели на одном месте и с Наполеоном смотрим друг на друга, — каждый выжидает время. Между тем маленькими частями деремся всякий день и поныне везде удачно»[151]. Другой дочери, Е.М. Хитрово, 14 октября Кутузов написал: «Я по-прежнему нахожусь против Наполеона. Мы наблюдаем друг за другом, прощупываем друг друга, но ни один из нас не хочет решительного боя. Между тем, я веду с ним малую войну с большим преимуществом, и не проходит дня без того, чтобы мы не взяли триста человек в плен»[152].

Таким образом, свидетельства близких к Кутузову офицеров и его переписка позволяют сделать заключение, что главнокомандующий был вполне удовлетворен сложившимся положением, когда против неприятеля с успехом действовали не главные силы армии, а отдельные отряды и небольшие партии. Поэтому, ожидая пробуждения «усыпленного в Кремле льва», он не стремился самостоятельно возобновлять «большую войну», чтобы его разбудить.

О. Верне. Нападение казаков на французский транспорт в 1812 г.

Подготовка к сражению

Занятая Кутузовым выжидательная позиция, оправдавшая себя в ходе последующих действий и поддержанная позже современниками, не находила полного понимания в армии. Сведения об этом можно встретить в дневнике поручика лейб-гвардии Семеновского полка А.В. Чичерина. 15 октября он записал: «Теперь, когда мы столь долго стоим на месте и у всех было время наговориться, каких только предположений не вызывала неподвижность событий, каким только неразумным суждениям не подавало повода наше бездействие! Я столько наслушался разных мнений, смутных слухов, что не знаю уж, кому и чему верить»[153]. 19 октября, уже после Тарутинского сражения, Чичерин, возвращаясь к этой теме, отмечает: «Как все, я жаловался на наше бездействие. Как все, я не мог удержаться от сравнения отличного состояния нашей армии с тем, что мы узнавали о французской от перебежчиков и пленных; я терялся в предположениях и не мог понять, почему мы словно робеем неприятеля»[154]. В своих воспоминаниях подпоручик 7-й артиллерийской бригады Н.Е. Митаревский указывал, что, несмотря на удобство лагерной жизни, в войсках «начали скучать и говорить: „Что ж это мы стоим здесь на одном месте, а французы прохлаждаются в Москве? Пора бы их побеспокоить!“ Особенно Мюрат со своим авангардом был как бельмо в глазу. За несколько дней до движения против него говорили: „Не только Мюрата можно разбить, но и всех французов, что с ним, забрать живьем. Видно, наш старик фельдмаршал задремал“. На это возражали: „Фельдмаршал не дремлет, а не хочет будить французов и выжидает, пока сами проснутся. Мы поправляемся, а французы слабеют“. Хотя это была и правда, но она не совсем успокаивала умы»[155]. Стоявший при авангарде прапорщик квартирмейстерской части Н.Н. Муравьев (родной брат А.Н. Муравьева) вспоминал: «Между тем Кутузов мало показывался, много спал и ничем не занимался. Никто не знал причины нашего бездействия; носились слухи о мире, и в армии был всеобщий ропот против главнокомандующего»[156].

Точка зрения главнокомандующего на ведение войны не имела единодушной поддержки и среди генералитета. Наиболее последовательным противником Кутузова в это время был исполнявший должность начальника его Главного штаба Беннигсен. Он считал необходимым вести против неприятеля активные боевые действия, к чему призывал и накануне сдачи Москвы и в период движения к Тарутинской позиции. Отмечая в своих записках улучшение положения русской армии и плохое состояние неприятельской, Беннигсен делал вывод: «при этих выгодных обстоятельствах было необходимо пользоваться каждым случаем, чтобы напасть на противника, с более превосходными силами, одушевленными желанием вступить в бой, и нанести решительный удар врагу, который уже был ослаблен, изголодался, впал в уныние от понесенных им огромных потерь и не имел ни кавалерии, ни артиллерийских лошадей»[157].

Кардинальное различие во мнениях между Кутузовым и Беннигсеном приводило к частым столкновениям и обострению отношений. По свидетельству Голицына, Беннигсен после осмотра Тарутинской позиции пытался доказать главнокомандующему, что слабость левого фланга не позволит принять сражение на этом месте. «Разговор, — пишет Голицын, — продолжался долго, сперва рассуждали хладнокровно, потом Кутузов, разгорячившись и не имея что возразить на представление Беннигсена, сказал ему: „Вам нравилась ваша позиция под Фридландом, а я доволен этой и мы на ней остановимся, потому что я здесь командую и отвечаю за все“»[158]. В письме от 22 октября Беннигсен жаловался своей жене: «Представь себе мое положение, что должен ссориться с ним (Кутузовым — В.Б.) каждый раз, когда дело касается того, чтобы сделать шаг против неприятеля, и каждый раз я должен выслушивать грубости от этого человека»[159]. В конечном счете, противостояние Кутузова и Беннигсена вылилось в открытую борьбу за власть. Об этом Вильсон писал 6 октября британскому посланнику Кэткарту: «Князь Волконский перед отъездом мне сказал, что нет возможности, чтобы фельдмаршал Кутузов и генерал Беннигсен были вместе, и что весьма трудно определить, кому дать из них преимущество; что фельдмаршал, без сомнения, имеет весьма много здравого смысла, но не способен к деятельному начальству; а генерал Беннигсен имеет больше военных способностей, но не имеет твердости и, как я думаю, слишком склонен признавать французское правительство законным и прочным»[160].

Беннигсен, исполнявший обязанности начальника штаба главнокомандующего, формально являлся вторым лицом в армии, однако его деятельность на этом посту была сильно ограничена. Согласно «Учреждению для управления большой действующей армией», принятому 8 февраля 1812 г., главнокомандующий должен был осуществлять руководство армией при помощи Главного полевого штаба, состоящего из четырех основных отделений: начальника главного штаба, инженерного, артиллерийского и интендантского. Возглавляемое начальником штаба отделение занималось управлением армией и состояло из квартирмейстерской части, во главе которой стоял генерал-квартирмейстер, и дежурства армии, находившегося под руководством дежурного генерала[161]. Однако эта утвержденная императором система не действовала в штабе Кутузова.

19 сентября главнокомандующий издал приказ о назначении при нем дежурным генералом Коновницына, «которого отношения, по власти от меня делаемые, принимать повеления, как мои собственные»[162]. Тем самым, дежурный генерал, наделяясь несвойственными ему полномочиями, выводился из прямого подчинения начальнику штаба и, фактически, заменял его. По свидетельству начальника штаба 1-й западной армии Ермолова, Кутузов сделал это «с намерением, как угадать легко, не допускать близкого участия в делах (по новому положению о действующих армиях) генерала барона Беннигсена, к которому отношения его были очень неприязненны, но звание, последним носимое, необходимо к нему приближало»[163].

Л.Л. Беннигсен (1745–1826).

Подобное же объяснение действиям главнокомандующего дал в своих записках находившийся при Главном штабе прапорщик квартирмейстерской части А.А. Щербинин. Он писал, что по назначению Кутузова «генерал-лейтенант Коновницын поступил дежурным генералом, но со всей властью начальника штаба, при котором звании граф Беннигсен[164], не заслуживающий никакой доверенности, остался только номинально»[165].

Не менее запутанно обстояло дело с должностью генерал-квартирмейстера, которую, согласно приказу по армиям от 31 августа 1812 г., занимал генерал-майор М.С. Вистицкий, но фактически исполнял полковник квартирмейстерской части К.Ф. Толь, определенный состоять при Кутузове. Последнее обстоятельство давало возможность главнокомандующему использовать Толя «явочным порядком» — без официального назначения, в качестве генерал-квартирмейстера, в обход утвержденного в должности генерала. Этому отчасти способствовало и состояние здоровья Вистицкого, который, хотя и продолжал находиться при армии, но был настолько болен, что к середине октября почти не мог самостоятельно передвигаться. На Толе, по свидетельству К. Клаузевица, как до приезда Кутузова к армии, так и после «лежал выбор позиций и принятие соответственных практических мер». Боле того, как замечает находившийся при дежурном генерале полевой генерал-аудитор 2-й армии С.И. Маевский, Толь «после отступления из Москвы, начал играть большое лицо, независимо от Коновницына»[166].

Следовательно, нарушая формальные установки «Учреждения», Кутузов приближал к себе людей, которым доверял, и с их помощью осуществлял управление войсками, тем самым ограничивая влияние занимавших ответственные должности генералов, и в первую очередь Беннигсена.

П.П. Коновницын (1764–1822).

Окончательной концентрации власти в руках Кутузова и его ближайшего окружения в немалой степени способствовал отъезд главнокомандующего 1-й армией Барклая де Толли. 3 октября Кутузов отдал приказ о принятии на себя всех обязанностей главнокомандующего по 1-й армии, в состав которой еще раньше, 28 сентября, была включена 2-я армия[167]. Тем самым Главный штаб Кутузова практически полностью заменил штаб 1-й армии.

Ермолов в своих записках оценивал происходившие изменения следующим образом: «До сего доклады фельдмаршалу делал я, и приказания его мною отдаваемы были, но при новом вещей порядке одни только чрезвычайные случаи объяснял я ему лично и заметил, сколь много переменилось прежнее его особенное ко мне расположение». «Уменьшившиеся мои занятия, — продолжает он, — заставили меня повторить рапорт мой об удалении от должности, но без успеха; итак, остался я при главной квартире, свидетелем чванства разных лиц, возникающей зависти, интриг, пронырства и происков»[168]. О сложившемся в Главной квартире положении адъютант главнокомандующего барон В.И. Левенштерн писал следующее: «Кутузов, не желая разделять своей славы с кем бы то ни было, удалил Барклая, оттеснил Беннигсена и обрек Ермолова на полное бездействие. Генерал Коновницын, полковник Толь и зять Кутузова, князь Кудашев, были единственными поверенными его тайн»[169].

Несмотря на царившие в армии настроения, главнокомандующий продолжал придерживаться избранной им тактики «малой войны» и не торопился переходить в наступление. Этому, возможно, способствовало и то обстоятельство, что в Главном штабе не располагали точными сведениями о действиях противника, несмотря на значительное число окружавших Москву партизанских отрядов. Такое положение приводило к распространению в штабе и армии ложных сведений и различного рода слухов. Так, например, в дневниковой записи от 11 и 12 октября находившийся при Беннигсене прапорщик Дурново отмечает: «Говорят, что французы собираются отступать. Этот слух требует подтверждения», а 13 и 14 октября он записал: «Полагают, что французы решили покинуть Москву. Эта новость требует подтверждения»[170].

Ни в деловых бумагах, ни в частной переписке Кутузов не высказывал намерений напасть на противника основными силами армии. Однако чем дольше русские войска оставались в бездействии, тем сложнее было Кутузову противостоять общему желанию перейти к решительным действиям.

В десятых числах октября Беннигсен предложил главнокомандующему направить один из корпусов в деревню, расположенную впереди левого фланга русских войск, с целью принудить неприятеля активизировать свои действия. Однако Кутузов, одобривший первоначально этот план, отменил 12 октября свое решение «без ведома генерала Беннигсена»[171]. Только 13 октября по распоряжению главнокомандующего было предписано выдвинуть к селу Успенскому, где стоял наблюдавший неприятеля казачий полк В.А. Кутейникова 6-го, четыре полка 1-го кавалерийского корпуса с 1/2 ротой конной артиллерии и два казачьих полка[172]. События 12 октября стали причиной очередного конфликта между генералами. Дурново в своем дневнике отмечал, что «генерал Беннигсен огорчил нас грустной новостью: имея неприятности с главнокомандующим Кутузовым, он отправляется в Петербург»[173]. В следующие дни эти разговоры прекратились, из чего Дурново заключил, что Беннигсен помирился с фельдмаршалом, заметив при этом: «я не верю, что это искренне, так как он (Беннигсен — В.Б.) продолжает сказываться больным»[174]. О произошедшей между Беннигсеном и Кутузовым ссоре оставил запись в своем дневнике и Вильсон, который, по его словам, 12 октября «исполнял роль умиротворителя». Однако Вильсон так же, как и Дурново, заметил, что «воспоследовало всего лишь перемирие»[175]. Одновременно в письме к Александру I от 12 октября Вильсон писал: «я надеюсь, что смог уговорить генерала Беннигсена остаться, доколе Ваше Величество по возвращении князя Волконского не изволит учинить окончательное решение. Необходимо нужно для пользы службы Вашего Величества, чтобы сие решение воспоследовало безотлагательно, ибо пример раздора умножает непослушание и беспорядок»[176].

Примерно в то же время в штабе русской армии стало известно об уязвимости левого фланга неприятельского отряда. Первым, по словам Беннигсена, слабое место в позиции Мюрата обнаружил Орлов-Денисов, проникший в лес, нависавший над флангом противника[177]. В ходе рекогносцировки, происходившей примерно 10 октября, он, будучи незамеченным, зашел в тыл левого фланга и не встретил по пути ни пикетов, ни патрулей. Вернувшись в Главную квартиру, Орлов-Денисов представил Беннигсену донесение[178]. Вероятно, о возможности обойти авангард, Орлов-Денисов был уведомлен сотником Урюпинским, казачья партия которого сумела зайти в тыл французам[179]. Тогда же, надо полагать, незащищенность отряда противника подтвердил начальник партизанского отряда А.С. Фигнер, «несколько раз смело и удачно прошедший между армией французской и ее авангардом»[180].

Несмотря на то, что после ссоры с Кутузовым Беннигсен сказался больным, чтобы, вероятно, избежать появления в Главной квартире и встречи с главнокомандующим, он 13 октября уже отправился к авангарду[181]. Возможно, именно в этот день была проведена рекогносцировка местности, расположенной за левым флангом неприятеля. В ней, по свидетельству Беннигсена, кроме него принимали участие Толь, Орлов-Денисов и несколько офицеров штаба. Убедившись в реальной возможности обойти позицию противника, присутствующие на рекогносцировке лица обсудили диспозицию к предстоящей атаке[182].

На следующий день, 14 октября, Толь, возглавлявший квартирмейстерскую часть, в обязанности которой входило составление диспозиций, мог снова отправиться на левый фланг противника для подробного ознакомления с местностью, откуда планировалось нанести удар. Можно предположить, что в ходе повторной рекогносцировки Толь, в сопровождении квартирмейстерских офицеров Е.И. Траскина, И.Я. Глазова и нескольких казаков[183], повторил движение Фигнера[184] и уточнил последние детали, необходимые для составления диспозиции.

Примерно в то же время изучался левый фланг русской позиции. Об этом свидетельствует в своем дневнике Дурново, которого 15 октября вместе с подпоручиком Г.Г. Армфельдом Беннигсен направил сделать съемку этой местности. Встретив в районе дома Кусовникова[185] офицеров Главного штаба из авангарда, они узнали, что эта задача ими уже давно выполнена и посланцам Беннигсена осталось только скопировать уже составленный план[186].

После завершения подготовительных работ Беннигсен, считавший, что при сложившихся обстоятельствах нельзя терять времени, 15 октября обратился к Кутузову с представлением, в котором убеждал перейти к активным боевым действиям. Относительно появления этого документа Вистицкий в своих записках отмечал, что Беннигсен «сильно побуждал главнокомандующего атаковать неприятеля», но безуспешно. Тогда «я, — пишет Вистицкий, — будучи уже очень болен, сначала хотел писать письмо, но после счел лучшим переговорить на словах и, для того, с великим напряжением сил пошел к барону Беннигсену, которому, между прочим, сказал, чтобы он по своему званию постращал главнокомандующего протестною бумагою; что он должен будет отвечать за дурныя последствия, могущие быть от медлительности»[187].

В своем представлении Кутузову Беннигсен писал: «Господин фельдмаршал, судя по полученным нами сведениям и донесениям, можно предполагать, что подкрепления, ожидаемые неприятелем, и которые идут к нему под командой маршала Виктора, находятся уже не далеко от нас; поэтому мне кажется, интересы нашего монарха и государства требуют, чтобы мы, не теряя времени, атаковали со всеми силами, сосредоточенными под начальством вашего сиятельства, неприятеля, который стоит против нас, под командой короля Неаполитанского, прежде нежели помянутые подкрепления подойдут к французской армии. Эту меру надлежит, по моему мнению, принять без промедления, так как, судя по полученным нами сведениям, Наполеон со всей его гвардией находиться еще в Москве; а у короля Неаполитанского мало артиллерии, кавалерии же не более 8000 человек.

Ваше сиятельство конечно лучше меня оцените всю важность сделанного мною предложения, и если оно заслужит Вашего одобрения, Вы будете так добры дать мне соответствующие приказания, чтобы я имел честь представить на Ваше одобрение диспозицию атаки, которую нетрудно будет выполнить, так как перед нами находится равнина, пересеченная небольшим лесом. Считаю долгом присовокупить, что неприятель прорвал, несколько дней тому назад, цепь наших аванпостов и поставил свои аванпосты на возвышенность, с которой каждый из его ведетов может видеть все происходящее в нашем лагере»[188].

А. Ежов. Трубач лейб-гвардии Уланского полка, 1812 г.

А. Ежов. Офицер 2-го карабинерского полка в расположении штаба Неаполитанского короля, октябрь 1812 г.

А. Ежов. Кирасир 2-го полка в походной форме, октябрь 1812 г.

Как видно, Беннигсен, обращая внимание на слабость авангардного отряда противника, опасался прибытия подкреплений и указывал на проявляемую со стороны неприятеля активность: тот отодвинул аванпосты русских войск и занял господствующую на левом берегу Нары возвышенность (последнее могло произойти после заявления Мюрата о прекращении перемирия, причиной которого стало нападение на него казака). Из текста представления можно заключить также, что диспозиция предстоящей атаки была уже подготовлена, и Беннигсен готов был ее представить на утверждение Кутузова.

По мнению Беннигсена, это представление «произвело желаемое действие. Фельдмаршал изъявил согласие на то, чтобы я атаковал короля Неаполитанского»[189]. Еще Беннигсен отмечал: «можно было предвидеть, что в тот день, когда будет произведена атака, будет положено начало истреблению французской армии»[190]. Он считал, что разгром неприятельского авангарда должен был неминуемо привести к наступлению русских войск на Москву. Кутузов, вынужденный прислушаться к настоятельным требованиям об атаке и назначивший удар по отряду Мюрата на 17 октября, был другого мнения. Он не желал решительных действий, опасаясь, видимо, брать инициативу в свои руки и вступать в противоборство, результат которого он не мог предугадать.

Современники и участники тех событий не были единодушны в ответе на вопрос, кто являлся инициатором создания плана атаки неприятельского авангарда. Бывший при Беннигсене поручик Евреинов, восстанавливая по памяти, спустя почти 60 лет после войны 1812 г., события подготовки наступления, писал, что с 13 октября Беннигсен не переставал каждый день ездить к Кутузову, чтобы склонить его к нападению на Мюрата, но фельдмаршал долго удерживался и согласился только не раньше 16 октября. «Из сего было видно, что Беннигсен успел убедить его представлением ему составленного им плана, и что наступило самое удобное к тому время: тогда и фельдмаршал изъявил согласие, чтобы под главным начальством Беннигсена с несколькими корпусами приступить к атаке»[191]. Щербинин, состоявший при штабе главнокомандующего и писавший свои воспоминания через 50 лет после войны, придерживался другой точки зрения. Он утверждал, что «нападение на Мюрата приуготовлено было подробной рекогносцировкой Карла Федоровича (Толя — В.Б.), продолжавшейся несколько дней»[192]. В записках, составленных в начале 1813 г., Беннигсен называет себя составителем плана. Вместе с тем, в представленном Кутузовым 29 декабря 1812 г. императору наградном списке за Тарутинское сражение, указывалось, что «сей офицер (Толь — В.Б.), отличный по службе, единственно он, а не иной кто делал рекогносцировку неприятельского лагеря, сделал прожект атаке, исполнил в точности данные от меня повеления и, несмотря на темноту ночи, подвел стотысячную армию под неприятельские пикеты, чем показал неустрашимую свою деятельность и искусство»[193]. Историки, писавшие о войне 1812 г., также не пришли к единому мнению относительно личности инициатора плана атаки неприятельского авангарда.

Согласно «Учреждению для управления большой действующей армией» начальник Главного штаба был «обязан сочинять с генерал-квартирмейстером, по приказанию и особенным назначениям главнокомандующего, диспозиции к бою и движениям, и наставления генералам, командующим отдельными частями войск»[194]. При этом, непосредственное создание диспозиции возлагалась на 2-е отделение квартирмейстерской части[195], находившейся под начальством генерал-квартирмейстера, который «обязан сочинять подробные наставления и предложения к бою»[196]. Следовательно, инициатором подготовки диспозиции должен был выступать главнокомандующий, начальник штаба принимал участие в ее рассмотрении, а генерал-квартирмейстер отвечал за ее создание.

Предусмотренная «Учреждением» система не могла действовать в Тарутинском лагере по причине внесенных Кутузовым изменений. В делопроизводственных документах, дневниках и воспоминаниях не встречается указаний на участие главнокомандующего в подготовке плана наступления на отряд Мюрата. Более того, согласно письму Беннигсена Кутузову от 15 октября, диспозиция была уже готова, прежде чем главнокомандующий принял решение о нападении на неприятельский авангард. Беннигсен, после назначения Коновницына дежурным генералом, оказался в двусмысленном положении. Он фактически был отстранен от выполнения функций начальника Главного штаба. Учитывая произошедшие в Главной квартире Кутузова изменения, можно предположить, что если бы инициатором плана атаки выступил близкий к главнокомандующему Толь, то Беннигсен не смог бы принять участие не только в составлении диспозиции, но и в ее исполнении. Однако роль, которую сыграл Беннигсен в подготовке нападения, была отмечена большинством современников. Следовательно, можно сделать заключение, что инициатором создания плана атаки неприятельского авангарда был именно Беннигсен, сумевший организовать подготовку диспозиции и убедить главнокомандующего в необходимости ее выполнения. Что касается Толя, исполнявшего обязанности генерал-квартирмейстера, то участие в подготовке диспозиции являлось его прямой обязанностью. Следует, однако, заметить, что Толь, вероятно, поддержал идею Беннигсена атаковать противника, поэтому он приступил к составлению диспозиции еще до принятия Кутузовым решения об атаке неприятельского авангарда.

О содержании утвержденного главнокомандующим плана атаки отряда Мюрата, назначенной на 17 октября, можно судить по четырем опубликованным на сегодняшний день текстам диспозиции. Первый, направленный Милорадовичу, был напечатан в 1818 г. Ф.Н. Глинкой в его работе «Сражение при Тарутино»[197]. Второй и третий варианты, неизвестно кому предназначенные, были опубликованы Д.И. Ахшарумовым в 1819 г. в «Описании войны 1812 г.» и М.И. Богдановичем в 1859 г. в «Истории Отечественной войны 1812 г.»[198]. При этом, в обоих случаях опущена преамбула к диспозиции. Последний текст, препровожденный командиру 4-го пехотного корпуса Остерману-Толстому, представлен в сборнике документов «М.И. Кутузов»[199]. Сравнение этих четырех вариантов показывает, что основное содержание диспозиции передано в них практически одинаково. Однако эти варианты не имеют абсолютного текстуального совпадения и отличаются друг от друга полнотой описания отдельных частей диспозиции. В каждом из четырех текстов имеются дополнения, отсутствующие в других вариантах, поэтому нельзя выделить наиболее полную версию. Наиболее близкими являются диспозиции, опубликованные Глинкой, Ахшарумовым и Богдановичем. Текст, направленный Остерману-Толстому, отличается большей краткостью и наличием буквенных обозначений ключевых пунктов, указывающих на то, что к диспозиции была приложена схема местности. Кроме того, план атаки, представленный командиру 4-го пехотного корпуса, в двух случаях принципиально расходится с другими текстами. Речь идет об оценке численности неприятеля и составе приданной пехотным корпусам артиллерии. Таким образом, отсутствие полной тождественности между опубликованными вариантами диспозиции, позволяет заключить, что все они писались самостоятельно и, возможно, в зависимости от назначения дифференцировалось не только содержание текста, но и форма.

Рядовой и штаб-трубач лейб-гвардии Гусарского полка, 1810–1811 гг. из книги «Историческое описание одежды и вооружения…».

Преамбула диспозиции, приведенная в двух вариантах, имеет практически полное текстуальное совпадение. Она начинается с указания причины нападения на неприятельский отряд, которая была представлена Беннигсеном в письме Кутузову от 15 октября. В диспозиции говорилось: «Прежде соединения всех неприятельских сил и корпуса генерала Виктора необходимо нужно воспользоваться слабостью неприятельского авангарда, противу нас находящегося»[200]. Однако далее в тексте, полученном Милорадовичем, указывалось, что численность противника простирается до 50000 человек, а в диспозиции, направленной Остерману-Толстому, этот показатель в два раза меньше — 25000. Согласно диспозиции, неприятельский отряд состоял «из 8000 кавалерии под командою неаполитанского короля, 1-го корпуса генерала Даву и 5-го корпуса Понятовского»[201].

В диспозиции, опубликованной Богдановичем, говорилось, что «армия выступает из лагеря 4-го октября (16 октября)»[202]. В трех других вариантах дата не была указана. Согласно плану атаки движение войск из лагеря должно было начаться в 6 часов вечера. Первым следовал правый фланг, состоящий из 4-го, 2-го и 3-го пехотных корпусов, при которых находились по одной батарейной и по две легких артиллерийских роты (в диспозиции, полученной Остерманом-Толстым, речь шла о трех ротах легкой артиллерии), десяти казачьих полков при роте Донской конной артиллерии под командованием Орлова-Денисова, которому в подкрепление были назначены четыре полка регулярной кавалерии 1-го кавалерийского корпуса (лейб-гвардии Драгунский, Уланский, Гусарский и Нежинский драгунский) при 1/2 роте конной артиллерии (в опубликованной Глинкой диспозиции, по-видимому, ошибочно было указано 1 1/2 роты) под командованием Меллера-Закомельского. Силы правого фланга должны были двигаться четырьмя колоннами к селу Спасскому, где по устроенным трем мостам им следовало переправиться через реку Нару и остановиться в колоннах на расстоянии 150 шагов одна от другой. В диспозиции, опубликованной Ахшарумовым, добавлено, что кавалерия «идет правее в брод»[203]. При этом место кавалерийской колонне назначалось справа от 3-го корпуса.

6-й, 7-й, 8-й и 5-й пехотные корпуса должны были переправиться через Нару при Тарутино по двум мостам и расположиться «в полковых дивизионных колоннах на полную дистанцию»[204] («разумеется, что всякий корпус становится в две линии»)[205]. При этом, 6-й, 7-й и 8-й корпуса занимали первую линию, а за ними, в резерве, 5-й корпус. За пехотой назначалось место двум кирасирским дивизиям. 6-му корпусу предписывалось перейти правый мост при Тарутино и следовать по дороге, ведущей к лесу, расположенному на правом фланге русских войск, где он «останавливается скрытно». Находящиеся в авангарде 2-й, 3-й и 4-й кавалерийские корпуса, назначенные в команду Корфа, должны были до рассвета приблизиться к цепи ведетов.

Колоннам правого фланга назначалось следовать позади цепи ведетов, «оставляя лес, занятый неприятелем, влево»[206]. Пройдя 11/2 версты, 4-й корпус должен был повернуть налево и, подойдя к цепи, остановиться в дивизионной колонне. 2-й, 3-й корпуса и кавалерийская колонна, обойдя главную часть леса, поворачивали налево у деревни Хоросино. При этом, Орлову-Денисову предписывалось «обходить еще далее лес», имея во главе колонны приданный ей 20-й егерский полк.

Относительно егерей в диспозиции было сделано следующее замечание: «Все егерские полки, находящиеся при корпусах, идут в голове колонн, рассыпаются с резервами перед колоннами не прежде, пока к лесу не дойдут, и то без барабанного боя и команды, дабы неприятель не открыл нашего приближения на левый его фланг. Егеря, войдя в лес, естлиб случилось, что неприятель, открыв их, даст знать о сем выстрелом, тогда не стрелять по нем, а стараться бегом овладеть совершенно всем лесом, которого глубина не более половины версты, и достигнув внешней опушки леса, останавливаются и ожидают прибытия голов колонн, которые подойдя к егерям, выходят под прикрытием оных из лесу и выводят головы полковых колонн влево. Егеря должны сие движение колонн прикрывать, и для того иметь непременно резервы, дабы усиливать цепь и удалять сколь можно неприятеля»[207].

6-й, 7-й, 8-й и 5-й корпуса к рассвету должны были приблизиться к передовой цепи, имея впереди себя 2-й, 3-й и 4-й кавалерийские корпуса. Всем войскам предписывалось занять свои места к четырем часам утра. Время атаки в диспозиции, присланной Милорадовичу и в опубликованной Ахшарумовым, было назначено на шесть часов, а в плане Остермана-Толстого — на пять часов. Действия против неприятеля должны были начаться с правого фланга. Остальным войскам предписывалось вступать в бой после соответствующего сигнала — «три сряду сделанные выстрела на правом фланге при 2-м и 3-м корпусах»[208]. После этого вся кавалерия, исключая кирасир, должна была пойти в атаку на неприятеля, а за ней назначалось скорым шагом следовать пехотным колоннам. При этом, расположенный на правом фланге 7-го 6-й корпус, продвигаясь около леса, должен был занять его егерями и, тем самым, открыть связь с 4-м корпусом правого фланга. «По мере наступления сближаются все части, через что и сделается общая связь между ними»[209]. Расположение артиллерии в бою представлялось распоряжению корпусных командиров. В резерв колонн правого фланга назначался 3-й корпус, а левого — 5-й. В диспозиции подчеркивалось, что «все движения должны быть быстры и без всякого шума, действовать более холодным ружьем, а ружейной стрельбою много не заниматься»[210].

Правый фланг, состоящий из 2-го, 3-го и 4-го пехотных корпусов и кавалерийской колонны Орлова-Денисова, поручался в командование Беннигсену. Войска левого фланга — 7-й, 8-й, 5-й пехотные, 2-й, 3-й, 4-й кавалерийские корпуса и две кирасирские дивизии — Милорадовичу. Командир занимавшего центр позиции 6-го пехотного корпуса Д.С. Дохтуров должен был по мере наступления соединиться с 4-м корпусом и принять его под свою команду. Командование всей кавалерией поручалось Уварову. В диспозиции указывалось, что главнокомандующий будет находиться при войсках левого фланга.

План укрепленного лагеря при селе Тарутино. Октябрь 1812 г.

В лагере назначалось оставить большое число музыкантов и барабанщиков, которые должны в надлежащее время бить зарю. «Огни раскладывать не более и не менее обыкновенного, шалаши оставить и отнюдь не жечь, в противном случае останется сие на ответственности корпусных и дивизионных командиров»[211]. Для выполнения этого требования предписывалось оставить в лагере от каждой роты по унтер-офицеру с тремя рядовыми, а от каждого полка — офицера.

В заключении диспозиции давались указания относительно расположения артиллерии и движения отдельных частей. Батарейные и легкие артиллерийские роты, оставшиеся от 2-го, 3-го и 4-го корпусов, должны были перейти Нару возле Спасского и остаться в резерве у переправы. Конная артиллерия переправляется возле Тарутина и становится в резерве за кирасирами, отделив, при этом, две роты к кавалерийским корпусам левого фланга. Другие, принадлежащие корпусам, артиллерийские роты и обозы должны были остаться в лагере.

В диспозиции особо подчеркивалось, что полки 1-го кавалерийского корпуса с 1/2 роты конной артиллерии должны выступить в семь часов вечера к Спасскому на соединение с войсками Орлова-Денисова, перейдя Нару при Сухоносове. Всем егерским полкам, за исключением 4-го егерского, находившимся на правом и левом флангах, предписывалось к пяти часам вечера присоединиться к своим дивизиям, оставив в целости свои шалаши. Диспозиция заканчивалась указанием на то, что «огней во время марша на привале отнюдь войскам не раскладывать и даже не позволяется курить трубки»[212].

Таким образом, предложенная Беннигсеном, подготовленная Толем и одобренная Кутузовым диспозиция атаки неприятельского авангарда подразумевала обход слабого левого фланга противника с одновременным нанесением мощного фронтального удара на его центр. В атаке должны были быть задействованы практически все силы русской армии. Неожиданность нападения и численное превосходство могли привести к крупной победе, результатом которой должно было стать окружение и уничтожение всего отряда Мюрата. Содержащееся в диспозиции категорическое запрещение уничтожать шалаши указывало на то, что после атаки неприятеля планировалось вернуть русские войска в Тарутинский лагерь. Так как эта позиция противоречила взглядам Беннигсена, можно предположить, что распоряжение о сохранении лагеря исходило от главнокомандующего. Следовательно, несмотря на хорошо спланированную атаку авангарда, перед русской армией ставилась ограниченная задача, связанная только с нанесением удара по оторванному от главных сил отряду противника.

Обер-офицер и бомбардир конной артиллерии, 1809–1811 гг. из книги «Историческое описание одежды и вооружения…».

Несостоявшаяся атака

Назначенное на 17 октября 1812 г. внезапное нападение на стоявший против русской армии отряд Мюрата требовало предварительной подготовки. По данным Михайловского-Данилевского, диспозиция к атаке была отправлена 16 октября вместе с повелением дежурного генерала Коновницына начальнику штаба 1-й армии Ермолову за № 153[213]. Однако сохранившийся подлинный документ подписал не дежурный генерал, а исполнявший обязанности начальника штаба Беннигсен[214]. Он сообщал Ермолову повеления Кутузова «для приведения оных в исполнение». От начальника штаба 1-й армии требовалось присоединить все егерские полки к своим дивизиям, за исключением 4-го егерского, которому предписывалось остаться в занимаемой им деревне. Вся армия должна была быть готова 16 октября в 6 часов вечера к выступлению. Для каждого корпуса были назначены квартирмейстерские офицеры и определен порядок движения артиллерии и полков 1-го кавалерийского корпуса. В заключении указывалось оставить в лагере половину музыкантов и барабанщиков, которые должны бить вечернюю и утреннюю зарю. Для разведения ночью обычного количества огней и наблюдения за сохранностью шалашей от каждого полка требовалось выделить по одному офицеру, а от роты по унтер-офицеру при трех рядовых. Все эти распоряжения в точности повторяли содержание отдельных пунктов диспозиции, дополняя их лишь сведениями о квартирмейстерских офицерах, которые должны были явиться в «надлежащее время» к корпусным командирам. Этот факт свидетельствует о том, что составление приказания происходило при участии Толя, который представил Беннигсену необходимую информацию по квартирмейстерским офицерам.

Распоряжение главнокомандующего, подписанное Беннигсеном, препровождалось к Ермолову официальным порядком через возглавляемое Коновницыным Дежурство армии. На это указывает регистрация документа в Журнале исходящих бумаг штаба главнокомандующего всеми армиями. Однако, чтобы доставить его по назначению, необходимо было получить специальное указание Кутузова. По воспоминаниям бессменного ординарца главнокомандующего корнета Глуховского кирасирского полка Е.П. Герсеванова[215], дежурившего при штабе с 16 на 17 октября, именно ему было поручено сообщить Ермолову распоряжение о начале атаки. В 5 часов вечера Кутузов позвал его к себе и «приказал сказать генералу Ермолову, чтобы армия немедленно двинулась на известную ему позицию». Квартира Ермолова находилась в селе Леташово, примерно в километре от Главной квартиры, располагавшейся в деревне Леташевке. «Идя к своей лошади, — вспоминает Герсеванов, — я встретил дежурного генерала Коновницына, который спросил меня: „куда я иду?“. Я ему объявил приказание Кутузова. Коновницын посмотрел на часы и сказал: „Уже 6-й час, ты не застанешь Ермолова у себя; он обедает сего дня у генерала Шепелева на правом фланге; ты может быть еще застанешь его там; ступай скорее к Шепелеву“»[216].

Д.Д. Шепелев (1771–1841).

В это время Ермолов действительно находился в гостях у генерал-майора Д.Д. Шепелева. Голицын, также бывший на этом торжестве, свидетельствует, что Шепелев собрал гостей в селе Спасском[217], расположенном за правым флангом русских позиций на правом берегу реки Нары, примерно в 7 км от села Тарутино. Об этой встрече Ермолов рассказывал знаменитому партизану Д.В. Давыдову: «Генерал Шепелев дал 4 (16) числа большой обед, все присутствовавшие были очень веселы, и Николай Иванович Депрерадович пустился даже плясать»[218]. Свидетелем праздника был и состоявший при Милорадовиче поручик Глинка. В «Письмах русского офицера» он писал, что 16 октября Милорадович взял его обедать к Шепелеву, «который имел свои биваки за правым крылом армии. Обед был самый великолепный и вкусный. Казалось, что какая-нибудь волшебница лила и сыпала из неистощимого рога изобилия лучшие вина, кушанья и самые редкие плоды. Хозяин был очень ласков со всеми, и прекраснейший стол свой украшал еще более искусством угощать. Гвардейская музыка гремела». По свидетельству Глинки на обеде у Шепелева присутствовало тридцать лучших русских генералов[219].

Выполняя приказ Кутузова, Герсеванов поехал в Спасское, но Ермолова там уже не застал. Ему сообщили, что он отправился к шефу 1-го пешего полка Московского ополчения князю Н.С. Гагарину. Но и здесь ординарца ждала неудача. Оказалась, что начальник штаба 1-й армии уже поехал к себе на квартиру. Только по пути в Леташово Герсеванову удалось нагнать Ермолова и передать ему приказ главнокомандующего о выступлении. После этого они вместе отправились в Леташевку, в Главный штаб[220]. Давыдов, знавший об этих событиях со слов Ермолова, писал: «Возвращаясь, в девятом часу вечера в свою деревушку, Ермолов получил через ординарца князя Кутузова, офицера кавалергардского полка (Глуховского кирасирского — В.Б.), письменное приказание собрать к следующему утру всю армию для наступления против неприятеля. Ермолов спросил ординарца, почему это приказание доставлено ему так поздно, на что он отозвался незнанием, где находился начальник главного штаба»[221]. Следовательно, опираясь на сведения, сообщенные Давыдову Ермоловым, можно предположить, что начальник штаба 1-й армии получил распоряжение главнокомандующего спустя два часа после того, как назначенное на 6 часов вечера время готовности армии к выступлению уже истекло. Поэтому не удивительно, что выехавший из Леташевки в восьмом часу вечера Кутузов, по прибытии в Тарутино обнаружил войска неподготовленными к намеченному ночному движению[222].

В предписании Ермолову от 17 октября о расследовании причин позднего доставления приказа главнокомандующий писал, что по прибытии в Тарутино «к удивлению моему, узнал от корпусных там собравшихся господ начальников, что никто из них приказа даже и в 8 часов вечера не получал, кроме тех войск, к коим сам господин генерал от кавалерии барон Беннигсен прибыл и им оный объявил, как-то ко второму и четвертому корпусам; к тому же начальствующие кавалериею господа генерал-лейтенанты Уваров и князь Голицын объявили, что, не получив заранее приказания, много кавалерии послали за фуражем, что и с артиллериею было, и я, ехав в Тарутино, повстречал артиллерийских лошадей, веденных на водопой. Сии причины, к прискорбию моему, понудили отложить намерение наше атаковать сего числа неприятеля, что должно было быть произведено на рассвете, и все сие произошло от того, что приказ весьма поздно доставлен был к войскам»[223]. Об отсутствии в лагере части лошадей свидетельствует и адъютант Кутузова Левенштерн, который в своих записках писал: «Атаку предположено было произвести 4-го (16) октября, но в тот момент, когда артиллерии было приказано двинуться, половина ея лошадей оказалась занятою фуражировкою в 18 верстах от лагеря. Генерал барон Левенштерн, командовавший артиллерией, сообщил это неприятное известие Кутузову, который отменил предположенное им движение»[224].

В воспоминаниях находившихся при Главной квартире Кутузова офицеров содержатся свидетельства о негодовании главнокомандующего по поводу неисполнения сделанных 16 октября приказаний. Находившийся при Коновницыне полевой генерал-аудитор 2-й армии Маевский писал, что за неготовность войск к выступлению Кутузов «жестоко разругал генерал-квартирмейстера (Толя — В.Б.)»[225].

Штаб- и обер-офицеры свиты Е.И.В. по Квартирмейстерской части, 1808 г. из книги «Историческое описание одежды и вооружения…».

Щербинин в своих записках описывает неприятную беседу главнокомандующего с квартирмейстерскими офицерами Ф.Я. Эйхеном и П.И. Брозиным, в то время как Толь, по его словам, оставался в Леташевке. «„Кто здесь старший квартирмейстерский офицер?“ спросил Кутузов, озираясь около себя, — вспоминал Щербинин, — На свое несчастье отозвался подполковник Эйхен, начальник нашей канцелярии. Кутузов, вышед из себя, разругал этого благородного человека ужасно. Потом, увидя ехавшего на маленькой толстой лошади в зеленой фуражке и солдатской шинели какого-то краснощекого, вскричал: „Это что за каналья?“. Ехавший остановился перед Кутузовым и, побледнев, отвечал: „Квартирмейстерской части капитан Брозин, обер-квартирмейстер такого-то кавалерийского корпуса“»[226]. По свидетельству Щербинина, глубоко уязвленный обвинениями главнокомандующего Эйхен оставил армию и его место занял незаслуженно оскорбленный Брозин[227]. В свою очередь, Голицын, который по свидетельству Герсеванова после своего возвращения от Шепелева сопровождал главнокомандующего в Тарутино[228], утверждал, что Кутузов, узнавший о неполучении в войсках приказа, «был в таком исступлении, в котором еще его никогда не видали. Все оборвалось на бедном Эйхене, который безвинно сделался виновником; он его разругал, велел выгнать из армии и атака была отменена»[229]. Против того, что Эйхен в период Отечественной войны не покинул армию, свидетельствуют биографические данные, основанные на формулярном списке, а также использование его Кутузовым в декабре 1812 г. для выяснения причин отступления неприятельского корпуса[230]. Однако, учитывая личное участие Голицына в событиях 16 октября, можно предположить, что Кутузов, узнав о неготовности войск к выступлению, действительно обрушил свой гнев на Эйхена (который мог находиться в свите главнокомандующего), но никаких последствий это для него не имело.

М.И. Кутузов (1747–1813). Гравюра С. Карделли. 1810-е гг.

Сохранившиеся свидетельства штабных офицеров носят противоречивый характер и не могут быть признаны достоверными. Они позволяют лишь получить представление о разговорах, ходивших в Главной квартире, и суждениях, высказываемых по поводу поведения главнокомандующего. В целом, все они говорят о необычной вспышке гнева Кутузова. Характеризуя настроение главнокомандующего, Михайловский-Данилевский в своих записках писал: «Светлейший был во весь вечер 4 (16) октября вне себя от гнева, и что к нему боялись подойти, как в Тарутине, так равно, и по возвращении его в Леташевку[231], и что и я чрезмерно был рад, что он за мною не присылал»[232].

При этом следует отметить, что позднее получение приказа Кутузова не остановило Ермолова. По прибытии в Главную квартиру он приступил к его выполнению, разослав офицеров с письменными распоряжениями о начале движения. Вернувшись в Леташевку, Кутузов вызвал к себе Коновницына, который доложил ему о предпринятых Ермоловым шагах. Как указывает Герсеванов, у которого все эти события происходили на глазах, через полчаса главнокомандующий вновь потребовал к себе Коновницына и приказал отменить выступление войск. «Ермолов, — пишет ординарец, — потребовал себе других офицеров и опять разослал по корпусам, с приказанием остановить войска, и вскоре после того уехал в свою квартиру». Сам Герсеванов также попал под «горячую руку» Кутузова. Главнокомандующий приказал «арестовать его, нарядить суд, допросить его, и если он не был в авангарде — расстрелять его». Но, в конечном итоге, из-за отсутствия ординарцев Герсеванов был послан Коновницыным ночью на правый фланг русской позиции, к Орлову-Денисову с известием об отмене утреннего наступления. С большим трудом и риском он исполнил данное ему поручение и, вернувшись к утру в Главный штаб, получил прощение Кутузова[233].

А.П. Ермолов (1772–1861). Гравюра А. Ухтомского по оригиналу В. Машкова. 1810-е гг.

Несвоевременное доставление приказания было названо главной причиной, повлиявшей на срыв намеченной на утро 17 октября атаки. В Главной квартире Кутузова вся ответственность за это была возложена исключительно на начальника штаба 1-й армии. Это также нашло отражение в воспоминаниях находившихся при штабе главнокомандующего офицеров. Так, Щербинин писал, что Ермолов был «один причиною беспорядка», и Кутузов «без всякой вспышки приказал Коновницыну объявить Ермолову волю Его Светлости, чтобы оставил армию. И по делом бы! Но Коновницын упросил Кутузова простить Ермолову»[234]. Подобное свидетельство находим и в записках Михайловского-Данилевского: «Гнев его (Кутузова — В.Б.) в особенности пал на генерала Ермолова, которого он хотел отдать под суд, но однако же после смягчился»[235]. Адъютант Кутузова Левенштерн отмечал: «Кутузов обвинял генерала Ермолова в том, что он не предупредил генерала Левенштерна (начальник артиллерии — В.Б.) относительно предположенного движения: в армии было известно, что генерал Ермолов праздновал в тот день у генерала Шепелева день его ангела[236], что он пробыл у него слишком долго и совершенно забыл свои обязанности начальника штаба»[237]. Маевский также указывал на то, что «1-я армия, которою управлял Ермолов, по ошибке, была вовсе не приготовлена»[238].

Однако не все свидетели событий были столь единодушны. Например, находившийся при Милорадовиче поручик лейб-гвардии Конно-ариллерийской роты П.Х. Граббе случившееся происшествие описывал следующим образом: «Беннигсен предложил сделать на неприятеля внезапное нападение. Кутузов, сперва колебавшись, наконец дал свое согласие, и приказания разосланы были войскам выступить с вечера 4 (16), для нападения на рассвете 5 (17) октября.

Тарутинский лагерь. Дневник А.В. Чичерина.

Беннигсену поручено было привести в исполнение атаку; армия не выступила однако в назначенное время, и Кутузов, приехав из Леташевки в лагерь к назначенному часу выступления, застал войска на месте, спокойно на биваках. Приказания из главной квартиры не были еще получены. Нападение отложено до следующего дня. Странно это обстоятельство, но не одно оно указывало уже на присутствие новых страстей и побуждений, недостойных святости Отечественной войны»[239].

Решение об атаке неприятельского отряда хранилось в глубокой тайне. «Осторожности, — пишет Глинка, — со стороны нашей надлежало быть весьма великой, дабы хитрый неприятель, повсюду уши и глаза имевший, не мог о предприятии сем проведать»[240]. Беннигсен свидетельствует, что «никто в нашем лагере не знал об этом до тех пор, пока я не отправился 4 (16) октября, часу в седьмом вечера на позицию, чтобы поставить под ружье войска, которые должны были участвовать в этом деле»[241]. Даже находившиеся в окружении Беннигсена офицеры не знали о готовящемся нападении. Прапорщик Дурново записал в своем дневнике, что 16 октября «после полудня генерал (Беннигсен — В.Б.) послал меня вместе с бароном Армфельдом на правый фланг нашего авангарда к казачьему полковнику Сысоеву с вестью о том, что он прибудет на пост. Ожидают нападения. В течение всей ночи мы тщетно ожидали, что пойдем в цепи с нашими хозяевами-казаками. Неприятель в ста саженях. Он нас оставил в покое»[242].

Именно под предлогом готовящегося нападения со стороны противника и должно было проходить выдвижение войск на исходные позиции для атаки.

Можно предположить, что только узкий круг генералов и офицеров штаба был посвящен в предстоящий план. На это указывает то обстоятельство, что накануне намеченного сражения значительная часть русского генералитета (в том числе начальники авангарда Милорадович и 1-й кирасирской дивизии Депрерадович) вместо того, чтобы готовить к выступлению войска, беззаботно гуляла примерно до 8 часов вечера в гостях у Шепелева. О неведении генералов свидетельствует также отправление многочисленных команд за фуражом для кавалерийских и артиллерийских лошадей. Вероятно, принятые меры секретности не допускали преждевременного распространения сведений даже среди высшего командного состава.

В предписании от 17 октября Кутузов писал Ермолову: «Ваше превосходительство известны были о намерении нашем атаковать сегодня на рассвете неприятеля»[243]. Это замечание позволяет предположить, что начальник штаба 1-й армии был посвящен в планы командования. Об этом же свидетельствует и Герсеванов, когда вспоминает, что Кутузов приказал ему «сказать генералу Ермолову, чтобы армия немедленно двинулась на известную ему позицию»[244]. В свою очередь, Щербинин пишет, что «3 (15) октября был призван в главную квартиру Ермолов, начальник штаба главной армии. Ему открыл Коновницын, что на другой день назначена атака, и что он вскоре получит диспозицию фельдмаршала для рассылки приказаний корпусным командирам. Коновницын просил Ермолова подождать полчаса, что ему самому вручится диспозиция по рассмотрении фельдмаршалом, к которому спешил Коновницын. Но Ермолов не захотел ждать, извиняясь приглашением, полученным им в тот день к обеду от Кикина»[245].

Х.В. Фабер дю Фор. В Московском кремле, 17 октября.

Даже если считать это свидетельство заслуживающим внимания, несмотря на ошибки в хронологии и передаче фактов (события смещены на сутки назад, вместо Шепелева показан Кикин), то из него следует, что Ермолов оставил Главную квартиру, не дождавшись приказа Кутузова. Следовательно, даже зная о готовящемся наступлении на отряд Мюрата, Ермолов не мог приступить к исполнению предначертанного плана, пока главнокомандующий не даст на то своего распоряжения, которое, как мы знаем со слов Герсеванова, последовало только в 5 часов вечера, то есть — за час до того времени, когда армия должна была начать выступление из лагеря на исходные позиции.

Необходимость доставления приказов заблаговременно была обусловлена самой системой управления войсками. Согласно «Учреждению для управления большой действующей армией» начальник штаба «объявляет через дежурного генерала пароли, лозунги, отзывы, сигналы, приказы главнокомандующего, и наблюдает за точным их выполнением», при этом «он все дела свои приводит в исполнение посредством других; сам же занимается только важнейшими работами, которые должны оставаться в тайне». Соответственно, в обязанности дежурного генерала входило «отдавать войскам пароль, лозунг, отзыв, сигналы, наряды, дневные приказы и диспозиции к бою»[246]. Следовательно, получив приказ главнокомандующего, Ермолов, как начальник штаба 1-й армии, должен был предписать своему дежурному генералу Кикину довести соответствующие распоряжения до сведения армии.

Однако в Тарутинском лагере определенный «Учреждением» порядок управления войсками был нарушен.

Кутузов, приняв на себя командование 1-й армией, имел свое Дежурство под руководством Коновницына, который фактически исполнял обязанности начальника штаба и осуществлял управление войсками. В период движения от Красной Пахры к Тарутино он подписывал диспозиции к переходам и, соответственно, распоряжался их доставлением[247]. Поэтому, согласно сформированной Кутузовым системе управления, повеление главнокомандующего об атаке отряда Мюрата и диспозиция к сражению должны были быть доставлены войскам через дежурного генерала Коновницына. Но, вместо этого, 16 октября понадобилось обращаться к помощи начальника штаба 1-й армии, отдалившегося уже от Главной квартиры Кутузова. В Тарутинском лагере Ермолов, по его собственным словам, «к фельдмаршалу являлся не иначе, как по его приказанию; с Коновницыным видался нередко, но чаще переписывался, отталкивая поручения его, которые я не имел обязанности исполнять»[248]. Следовательно, в данной ситуации, поручение Ермолову подготовить войска к выступлению выглядит более чем странным. Можно предположить, что Кутузов, не разделявший желания Беннигсена открыть боевые действия, устранился от активного участия в организации атаки и сознательно не вверил решение этого вопроса своему ближайшему помощнику — Коновницыну.

Подписанное Беннигсеном приказание Ермолову не могло быть отправлено из Дежурства главнокомандующего без личного распоряжения Кутузова, который не спешил его давать. Задержав приказ до 5 часов вечера, Кутузов поставил под угрозу срыва выполнение принятой диспозиции, что в конечном итоге и произошло.

И.С. Дорохов (1762–1815).

Причина такого поведения главнокомандующего могла быть связана с тем, что 16 октября особое внимание Кутузов уделил не подготовке атаки, а выяснению положения войск противника. Самым первым документом, отправленным из штаба главнокомандующего 16 октября, было предписание Милорадовичу за № 151 с требованием прислать на лошади в Главную квартиру перебежавшего на русские аванпосты французского барабанщика, который «сообщает известия, весьма заслуживающие некоторого внимания»[249]. В тот же день от Кудашева при рапорте от 15 октября был доставлен вышедший из Москвы рядовой Орденского кирасирского полка, имеющий важные сведения[250]. Неизвестно, какие конкретно данные удалось узнать в Главной квартире от этих людей, но несомненно, что Кутузов в тот день старался прояснить расположение неприятельских войск, о котором он получал противоречивые сведения. Накануне, 15 октября, был прислан рапорт Дорохова от 14 числа, в котором сообщалось: «По прибытии моем в селение Ивлинское узнал я от проходящих из Воронова разных мужиков, что неприятель уже 4-й день тянется из Воронова на Можайскую дорогу к Кубенскому»[251]. В следующем рапорте, от 15 октября, Дорохов подтверждал сведения об отступлении неприятеля от Воронова к Москве[252]. Поэтому, 16 октября в приказании Кудашеву (исходящий № 152) указывалось: «если возможно с вашей стороны, получить через поселян достоверное известие о сем движении неприятельском»[253]. Однако, 16 числа в Главную квартиру поступили и другие, не подтверждавшие показания Дорохова, сведения. В рапорте командира Ахтырского гусарского полка Д.В. Васильчикова от 17 октября указывалось, что по данным, собранным от пленных и жителей, центр армии противника расположен в Вороново и окрестностях, а находящееся против русского лагеря войско — неприятельский авангард[254]. Следовательно, с одной стороны Кутузов был извещен об отступлении неприятеля, а с другой — о концентрации его к Воронову. Именно эти противоречивые данные, надо полагать, оказали влияние на задержку в Дежурстве главнокомандующего распоряжений о подготовке к запланированной атаке. Вполне возможно, что Кутузов, не видевший в нападении на неприятельский отряд крайней необходимости, мог отложить приказ к выступлению до выяснения всех обстоятельств.

Для проверки сведений о находившихся в Воронове войсках Кутузов через Коновницына дал Фигнеру соответствующее повеление, которое не было зафиксировано в Журнале исходящих бумаг. 16 октября Фигнер сообщил: «Преступил побывать в неприятельской армии, но где проведал сколько мог и сколько полагал нужным. Армия неприятельская стоит на прежнем месте в 15 верстах от Воронова к Калуге. В Москву недавно пошел отряд, который должен будет прикрывать большой транспорт с провизией (это, возможно, то движение войск, которое зафиксировал Дорохов — В.Б.). В Москве еще и теперь находится вся гвардия. В Воронове стоят 2 пехотных полка, которые могут быть в 2 часа истреблены отрядом генерала Дорохова и моим, за истребление их ручаюсь головою, коль скоро отряд пойдет так, как я его поведу»[255]. После получения этих данных главнокомандующий мог представить реальную картину положения неприятельского авангарда, который не отступал и не имел за собой в Вороново дополнительных сил. Достоверность ее основывалась не на показаниях пленных и жителей, а на сведениях, собранных легендарным партизаном Фигнером непосредственно в лагере противника.

Можно предположить, что только после доставления рапорта Фигнера был возобновлен процесс подготовки атаки неприятеля. Тогда был отдан приказ Ермолову о выполнении данного ему Беннигсеном распоряжения, зафиксированного в Журнале под № 153, и следующим, под № 154, было зарегистрировано подписанное Коновницыным предписание Дорохову. В нем указывалось, чтобы он «соединено с Фигнером действовал на Вороново, где, истребив два полка, отрезывает отступление главному неприятельскому авангарду»[256]. Но необходимое на подготовку войск время было упущено, и Кутузов, лично задержавший доставление приказа, конечно, не мог не знать об этом.

Главнокомандующий, покинувший Леташевку в восьмом часу вечера, по прибытии в Тарутино обнаружил войска неготовыми к выступлению и за это обрушил свой гнев на оказавшихся рядом квартирмейстерских офицеров. Однако не все части были в одинаковом положении. Беннигсен, выехавший к армии в седьмом часу вечера, несмотря на отсутствие предварительных распоряжений Ермолова, сумел подготовить к движению 2-й и 4-й пехотные корпуса. Даже в этих условиях еще оставалась, вероятно, возможность не переносить наступление. В своих записках Голицын, принимавший непосредственное участие в событиях, пишет, что в Тарутино к главнокомандующему явились корпусные командиры «с докладом, что получив в ту же минуту приказание, они готовы выступить немедленно и объявили, что как распоряжение предшествовало несколькими часами назначению, то выступлению армии никакой остановки или перемены в распоряжениях быть не может и умоляли его дозволить им идти. Но сколько убеждения таковые ни казались основательными, однако ж ничто не могло заставить Кутузова переменить данного приказания отложить поход до другого дня»[257]. Достоверность этого факта подтверждается и в предписании Кутузова Ермолову от 17 октября, где говорилось, что по прибытии в Тарутино главнокомандующий «узнал от корпусных там собравшихся господ начальников, что никто из них приказа даже и в 8 часов вечера не получал»[258]. Здесь же указывалось, что начальствующие кавалерией генералы, не получив своевременно распоряжений, направили значительную часть кавалерии за фуражом. Следовательно, можно констатировать, что не все, собравшиеся в Тарутино, генералы, как писал Голицын, высказали свою готовность «выступить немедленно». Сославшись на отсутствие посланных за фуражом для кавалерии и артиллерии людей и лошадей, Кутузов отменил движение, хотя два корпуса правого фланга были готовы выдвинуться на позиции и до рассвета имелось достаточно времени, чтобы организовать запланированное диспозицией ночное движение войск.

Беннигсен пишет, что «в девятом часу, в тот момент, когда я собирался выступить, я получил от князя Кутузова записочку, в которой он просил меня повременить выполнением этого плана; это было весьма прискорбно, тем более, что с этого момента наши намерения не могли оставаться тайною»[259]. Как видно, главнокомандующий достаточно быстро разобрался в Тарутино со сложившейся ситуацией и принял решение (в 8-м часу выехал, в 8 часов еще общался с корпусными командирами, а в 9-м часу уже отменил атаку). Это косвенным образом указывает на то, что Кутузов заранее предполагал ход развития событий и был готов при первой возможности отменить атаку противника, которую не считал целесообразной. Следовательно, на замечание, сделанное в воспоминаниях находившегося в составе 4-го пехотного корпуса майора 1-го егерского полка Петрова, что «не отыскано того, кто остановил ввечеру 4 (16) октября подъем полков с позиции и переход по приготовленным понтонным мостам реку Нару с правого на левый берег ниже села Тарутино»[260], можно ответить, что этим человеком был сам главнокомандующий.

Поведению Кутузова в Тарутино Голицын находит следующее объяснение: «Он (Кутузов — В.Б.) боялся возбудить деятельность Наполеона и придерживался своей мысли выиграть время, чтобы не тревожить его из Москвы. Решившись дать сражение сие, он как бы проявил согласие свое вопреки внутреннего убеждения своего: что время поражать Наполеона не настало еще»[261]. Таким образом, поездка в Тарутино больше походит на предпринятую главнокомандующим публичную демонстрацию своей заинтересованности в атаке неприятеля, которую он должен был отменить вследствие неготовности войск к выступлению. При этом, необычный гнев Кутузова мог быть вызван раздраженностью тем, что его заставляют играть по «чужим правилам» и поступать вопреки своему убеждению. Следуя обстоятельствам, он был вынужден совершить бессмысленный вояж в Тарутино, и, увидев то, что ожидал — неготовые войска, выплеснул накопившиеся в нем эмоции на свое окружение.

По поводу отмены наступления Вильсон 17 октября записал в своем дневнике следующее: «Сегодня утром наши должны были атаковать неприятеля, поэтому еще с вечера я отправился на казачьи пикеты правого фланга к генералу Беннигсену. Но около полуночи он дал мне знать, что маршал (Кутузов — В.Б.) отложил атаку до завтрашнего утра, хотя войска были уже в полной готовности. Чтобы узнать, хорошо ли сидит костюм, портной примеряет его, однако генералу не пристало быть столь неумелым швецом, чтобы нуждаться в испытаниях. Надеюсь, на сей раз не придется платить слишком дорого. Если секрет не откроется, мы должны воздвигнуть еще один благодарственный алтарь Богу-хранителю России»[262].

А.С. Фигнер (1787–1813).

О том, что в Главной квартире еще до отъезда Кутузова в Тарутино не предполагали уже проводить 17 октября атаку, говорит и тот факт, что приказ, зарегистрированный 16 октября в Журнале исходящих бумаг под № 155, о подготовке войск к наступлению не был отправлен вовремя войскам. В этом приказе говорилось: «По случаю движения, которое неприятель может сего дня противу нас предпринять, людям в лагере варить каши ранее и команд для фуражирования не посылать»[263]. Упоминание о предстоящем наступлении в приказе было сделано для сохранения в тайне готовящейся атаки, так как в это время в Главной квартире уже располагали полученными от Фигнера сведениями о положении неприятеля. Важно также отметить, что в штабе Кутузова отдавали себе отчет в том, что если планируется выступление войск, то следует заранее сообщить частям об отмене фуражировок. Но этого накануне выступления сделано не было, и, следовательно, заранее было понятно, что возникнут серьезные препятствия при подготовке войск к движению. Распоряжение под № 155 было препровождено для рассылки корпусным начальникам Ермолову при приказе за № 156, уже после отмены наступления[264]. В новом, подписанном Коновницыным, приказе говорилось, что «атака на неприятеля, которая должна была завтра предприняться, отменяется по случаю позднего получения корпусными начальниками приказа, о чем извещая вас, прилагаемый у сего приказ (№ 155 — В.Б.) покорнейше прошу ваше превосходительство завтра в 5 часов утра разослать к г.г. корпусным начальникам»[265]. Как видно, только вечером 16 октября Дежурство главнокомандующего смогло заранее дать Ермолову распоряжения о подготовке русских войск к наступлению, которое было уже перенесено на 18 октября.

В тот же день, 16 октября, в Журнале исходящих бумаг был зарегистрирован еще один подписанный Коновницыным приказ Ермолову, под № 157, отправленный к нему 17 числа. В нем конкретизировалось содержание приказа за № 155. От начальника штаба 1-й армии требовалось сообщить корпусным командирам, чтобы они находились у своих войск в 5 часов вечера, а «в 4 часа должна быть каша съедена и все люди налицо находиться имеют»[266].

Р. Кнётель. Французские конные егеря, 1812 г.

При этом, на посланном Ермолову подлиннике документа сохранилась помета об исполнении: «послано во все корпуса», а в Журнале исходящих бумаг штаба Кутузова — «приказы лично отданы». Такие формулировки показывают, что подготовка назначенного на 18 октября наступления шла параллельно и со стороны Дежурства главнокомандующего и со стороны Дежурства 1-й армии, что позволило, в конечном счете, организовать нападение на авангард Мюрата.

Итак, анализ делопроизводственных документов и воспоминаний участников событий позволяет сделать вывод, что 16 октября Кутузов, как главнокомандующий, не проявил должной активности при подготовке войск к наступлению. Имея противоречивые сведения о положении неприятеля, он затормозил выполнение соответствующих распоряжений до 5 часов вечера. В этом случае предосторожность Кутузова, возможно, была оправдана. Однако опасения о концентрации противника в Воронове не подтвердились, и он возобновил подготовку к атаке, которая из-за потери времени не могла уже быть вовремя организована. Более того, все попытки исправить ситуацию и реализовать, хоть и с опозданием, план нападения на отряд Мюрата, были отклонены главнокомандующим, который лично распорядился об отмене наступления. Важно отметить, что Кутузов, несмотря на созданную им систему управления армией, поручил Ермолову привести войска в готовность и, тем самым, возложил на него вину за несвоевременное получение приказов корпусными командирами. Этим он сумел снять всякую ответственность с себя и дежурного генерала Коновницына, который фактически занимался управлением армии. С этой же целью Кутузов совершил поездку в Тарутино, которая должна была показать его лояльное отношение к идее нападения на неприятельский авангард. Следовательно, Кутузов, не разделявший намерений активизировать боевые действия, своей деятельностью мало способствовал организации нападения, что, в конечном счете, повлияло на перенос наступления, отменить которое совсем без ущерба репутации у него не было возможности.

Несмотря на то, что уже вечером 16 октября были отданы соответствующие распоряжения о подготовке наступления, Кутузов на следующий день еще решал вопрос о целесообразности наступления. По словам Беннигсена, 17 октября он снова сделал представление Кутузову о возобновлении боевых действий, после которого главнокомандующий согласился на наступление[267].

Колебания Кутузова в проведении атаки 18 октября могли быть связаны с поступившими 17 числа от командира партизанского отряда А.Н. Сеславина при рапорте от 16 октября данными о переходе неприятельского отряда (4 кавалерийских полка, 2 батальона пехоты, 8 орудий и обоз около 350 «повозок с оружием и разными тряпками») под командованием дивизионного генерала графа Ф.А. Орнано из Вязем на Боровскую дорогу[268]. В своем рапорте Коновницыну Сеславин писал, что противник, по его сведениям, двигался в Саксонию на формирование через Фоминское, Верею и Смоленск, а также сообщал об удачной атаке его обоза. «Орнани, — отмечал Сеславин, — в Фоминском получил повеление отправить к армии свою артиллерию и кавалерию»[269]. Однако до появления этого документа в Главной квартире уже знали о движении противника к Фоминско-му из рапорта Дорохова от 17 октября. В нем Дорохов уведомил о получении повеления главнокомандующего об отмене атаки на Мюрата и возвращении на Новую калужскую дорогу, «для перехвачения отряда неприятельского, о котором перед самим моим выступлением получил известие от капитана Сеславина, коего записку препровождаю к вашей светлости в оригинале». В этой записке Сеславин сообщил об атаке отряда Орнано и просил Дорохова уведомить его, «ежели угодно будет вашему превосходительству идти вслед за ним, дабы его атаковать»[270].

После получения в Главной квартире этих данных, в Фоминское для выяснения обстановки была послана сильная партия от казачьих полков Ягодина 2-го и Кутейникова 6-го. Но, как писал Милорадович 17 октября Коновницыну, эта партия «неприятеля в с. Фоминском уже не нашла, но узнала от жителей, что неприятель там был и имел некоторую перепалку с нашей партиею, после которой возвратился назад»[271].

Следовательно, полученные Кутузовым новые сведения свидетельствовали о предпринятом неприятелем перемещении небольшого числа войск. Это движение не могло угрожать главным силам русской армии. Из рапортов Сеславина и Дорохова Кутузов не мог сделать, как считают советские историки[272], однозначного заключения о том, что Наполеон выдвинул на Новую калужскую дорогу авангард и готовится оставить Москву. Более того, после получения от казаков сведений об оставлении противником Фоминского, вопрос о какой-либо угрозе со стороны Новой калужской дороги терял свою остроту. Поэтому серьезных препятствий для нанесения удара по отряду Мюрата у главнокомандующего не было, и подготовка атаки противника возобновилась.

Дорохову был отправлен приказ, зафиксированный 17 октября в Журнале исходящих бумаг под № 158 (других распоряжений в этот день по Журналу не проходило)[273]. В нем говорилось, что «предполагавшаяся сего дня атака в 5 часов утра отменена была по встретившимся обстоятельствам. Ныне его светлость приказал возобновить оную. Итак, завтра в 6 часов мы атакуем». При этом Дорохову было предложено ударить в тыл неприятеля и тем самым выполнить направленное ему накануне предписание под № 154. Вместе с тем, учитывая представленные Сеславиным сведения, решение о нападении на Вороново было оставлено за Дороховым. По этому поводу в приказе отмечалось, что «ежели же сему предстоит совершенная невозможность, то действуйте по вашему благорассмотрению»[274].

Важным элементом в обосновании положения о предвидении Кутузовым направления движения войск Наполеона выступает допрос рядового 9-го гусарского полка Твитанса, который, по общепринятому мнению, был прислан в Главную квартиру Сеславиным.

В заключении рапорта Коновницину от 16 октября Сеславин писал следующее: «Посылаю к вашему превосходительству одного пленного, которого жизнь я спас единственно для того, чтобы он мог уверить вас в истине моих строк», то есть — подтвердить описание атаки на обоз отряда Орнано. Рапорт Сеславина поступил в Главную квартиру 17 октября и был подшит к входящим бумагам. Вслед за ним был помещен допрос Твитанса[275]. В нем сообщалось, что «третьего дня все бывшие в Москве и в Воронове неприятельские силы подошли к нам. Сам император с гвардией находится при армии, они предполагают нашу армию гораздо сильнее своей». Боеприпасы получены четыре дня назад. Войска ждут подкреплений, но продовольствовать их нечем. Большой парк артиллерии еще не прибыл. Ходят слухи о продолжении переговоров. В конце текста допроса имеется помета: «Доставлено от полковника Толя». То, что показания пленного оказались рядом с рапортом Сеславина, возможно, явилось главной причиной их логического объединения, однако для этого нет веских оснований.

В показаниях Твитанса ничего не сказано о движении частей Орнано и действиях партизан. Этот факт позволяет предположить, что Твитанс и пленный, присланный Сеславиным для подтверждения его слов — это разные лица. На это указывает пометка о доставлении текста допроса Толем. Последний мог либо сам допрашивать пленного (что не входило в его обязанности), либо использовать этот документ для представления Кутузову. Сам текст допроса мог быть составлен раньше, а 17 октября подшит к входящим бумагам. Так, например, показания пленного Фридриха Гинца, снятые 11 октября, были помещены среди документов от 13 октября[276]. В пользу того, что Твитанс не мог быть взят в плен Сеславиным, говорит и тот факт, что в отряде Орнано находились 3-й и 6-й баварские легкоконные и 9-й и 19-й французские конно-егерские полки. 9-й же гусарский полк, рядовым которого был Твитанс, состоял во 2-й легкой кавалерийской дивизии 2-го кавалерийского корпуса, расположенного в лагере при Винькове (впереди деревни Тетеринки). Следовательно, показания Твитанса относятся к положению отряда Мюрата и показывают либо полную неосведомленность пленного о состоянии дел, либо являются целенаправленной дезинформацией.

В ряде воспоминаний, написанных русскими офицерами и генералами, встречается упоминание, что в отряде противника были информированы о назначенном на 17 октября нападении. «Известным, — указывал Щербинин, — сделалось по окончании войны, что Мюрат предостережен был шпионами и ожидал нападение, готовившееся на 4 (16) (т. е. 5 (17) — В.Б.) число»[277].

Рядовой егерских полков, 1809 г. из книги «Историческое описание одежды и вооружения…».

Левенштерн свидетельствует, что «неприятель, проведавший о наших планах, простоял под ружьем весь день и всю ночь с 4 (16) на 5 (17) октября»[278]. Об этом же Ермолов писал: «За день пред сим неприятель имел сведение о намерении нашем сделать нападение; войска были в готовности и строгая повсюду осторожность в продолжение всей ночи, но ожидание было напрасно»[279]. Однако эти сведения не подтверждают иностранные мемуаристы. Кроме того, подготовка нападения велась под таким покровом тайны, что информированность о ней противника кажется маловероятной. Возможно, слух о готовности противника к нападению был пущен в Главной квартире с целью показать, что срыв назначенной на 17 октября атаки не только не привел к отрицательным последствиям, но еще и был выгоден русским войскам, которых ожидал неприятель. С другой стороны, когда 17 октября шла подготовка к предстоящему нападению, в Главной квартире выражали опасение, что противник может проведать о планах и принять ответные меры. Так, Маевский писал: «День еще прошел в приготовлении, — и все, по ошибочному предрассудку, думали, что не только люди, но и кусты изменяют тайнам нашим»[280].

Вместе с тем, в стоявшем против русской армии неприятельском отряде в эти дни не принимались какие-либо особые меры предосторожности, хотя на случай внезапного ночного нападения в лагере существовал специально заведенный порядок службы. Так, например, во 2-м кавалерийском корпусе войска поднимались за два часа до рассвета и оставались в боевой готовности пока не взойдет солнце. В это время во все стороны посылались разъезды и если вокруг все оставалось спокойным, то солдаты спешивались и приступали к уходу за лошадьми[281]. Подобная система, когда окружавшая лагерь цепь аванпостов имела за собой готовые вступить в бой войска, была, вероятно, характерна для всех частей, стоявших в первой линии неприятельского отряда. Согласно заведенному порядку, ближе к полудню лагерь покидали крупные партии фуражиров. Неслучайно, Роос писал, что «если бы русские вместо рассвета явились часов в 10 или 12, когда основное ядро наших войск отправлялось вооруженное и с пушками на фуражировку, то они могли бы захватить наш лагерь, не прибегая к оружию»[282]. Существовавший в отряде Мюрата порядок службы, возможно, не был известен русскому командованию, поэтому атаку планировали предпринять на рассвете, ожидая застигнуть противника врасплох.

Выдвижение русских войск на позицию

Приняв окончательное решение об атаке неприятельского отряда, главнокомандующий, не проявивший до этого достаточной активности в подготовке нападения, лично приступил к его реализации. Вечером 17 октября Кутузов произвел рекогносцировку неприятельской позиции. «В этот момент, — пишет адъютант главнокомандующего Левенштерн, — над его головой закружился громадный орел, которого испугала молния, сверкавшая на небе, хотя грома не было слышно; обстоятельство, не мало нас удивившее; никто из нас не был достаточно учен, чтобы объяснить причину этого необыкновенного явления. К тому же, научное его объяснение рассеяло бы, быть может, нашу иллюзию, тогда как мы приняли по своему невежеству орла и молнию за благоприятный признак. Весть об этом случае быстро разнеслась по армии, еще более увеличив ея доверие к своему предводителю»[283].

В.И. Левенштерн (1777–1858).

В ходе проведенной рекогносцировки Кутузов мог составить собственное мнение о предстоящем нападении на отряд Мюрата и, возможно, уже тогда наметил для себя последовательность действий войск в сражении.

«В ночь, — свидетельствует Левенштерн, — с 5 (17) на 6 (18) октября Кутузов оставил свою главную квартиру, находившуюся в Лихачевке (Леташевке — В.Б.), и расположился бивуаком, окруженный войсками»[284]. Вероятно, примерно тогда же к месту предстоящего боя отправился и дежурный генерал в сопровождении офицеров штаба, среди которых был и Михайловский-Данилевский. Последний вспоминал, что «в час полуночи в весьма холодное время мы поехали с Коновницыным в Тарутино; пробыв там несколько времени, мы с рассветом переправились на противоположный берег Нары»[285]. Если учесть, что село Тарутино находилось на левом берегу реки Нары, то, возможно, дежурный генерал со своим окружением останавливался в деревне Гранищево, располагавшейся на правом берегу. Можно предположить, что и Кутузов прибыл в эту деревню, так как вблизи Калужской дороги других населенных пунктов не было[286].

В свою очередь, Беннигсен также готовился к предстоящей атаке. По свидетельству Глинки вечером 16 октября, уже, надо полагать, после отмены наступления войск, «генерал Беннигсен заезжал к генералу Милорадовичу с планами. Они долго наедине советовались»[287]. 17 октября, возвратившись от Кутузова, Беннигсен объявил своему штабу, чтобы все были готовы сопровождать его к седьмому часу вечера[288]. Проконтролировав выступление из лагеря вверенных ему частей, Беннигсен со своим штабом отправился к месту ночлега, который должен был приготовить Дурново, посланный для этого после обеда к авангарду. В 8 с половиной часов вечера исполнявший должность начальника штаба со своим окружением прибыл в подготовленную квартиру[289], располагавшуюся, возможно, в одной из деревень на левом берегу Нары, в районе переправы у села Спасского.

Касаясь событий 17 октября, поручик лейб-гвардии Измайловского полка Л.А. Симанский писал: «Мы с ним (Мессингом — В.Б., по мнению публикатора Журнала Симанского речь идет о А.И. Мессинге — поручике лейб-гвардии Преображенского полка) провели довольно долгое время, и он сказывал, что приготовления эти клонились чтобы его атаковать, но все было откладываемо; наконец опять говорили о походе, под вечер более еще, потом велено скатать шинели и становиться, все это делалось с величайшею тишиною безо всякой гласной команды»[290]. О настроении, царившем в армии накануне наступления, находившийся при 6-м пехотном корпусе артиллерийский офицер Митаревский воспоминал: «Наконец 5 (17) октября приказано было готовиться к выступлению против французов. Сами ли главнокомандующие додумались или до них дошли слухи об общем желании, было не известно, но только все чрезвычайно обрадовались…Большого дела, как под Бородином, не ожидали. Полагали, что у Мюрата тысяч около сорока, а это считали за ничто, и шли как на верную добычу. Взяли для лошадей на лафеты фуража, а людям велели взять сухарей и заготовить говядины. Вечером тронулись в поход»[291].

Русские войска начали выступать из лагеря 17 октября около 7 часов вечера. Как отмечает Симанский, 5-й корпус начал движение в 10 часов, но «пройдя несколько шагов мы остановились за проходом 3-го корпуса»[292]. Следовательно, в течение нескольких часов части покидали Тарутинский лагерь, двигаясь к назначенным им для атаки местам. Через реку Нару войска правого фланга переправились только в полночь[293].

Выдвижение частей правого фланга, порученных распоряжению Беннигсена, осуществлялось тремя колоннами. Первая, под командованием Орлова-Денисова, состояла из 12 казачьих полков (бригады генерал-майора А.А. Карпова 2-го полки Карпова 2-го, Иловайского 5-го, Чернозубова 4-го, Ягодина 2-го, Мельникова 4-го, Ежова 2-го; бригады полковника В.А. Сысоева 3-го полки Сысоева 3-го, Иловайского 10-го, Кутейникова 6-го, Сучилина 2-го; бригады подполковника Т.Д. Грекова 18-го полки Атаманский, Грекова 18-го), эскадрона лейб-гвардии Казачьего полка, Черноморской сотни[294], 20-го егерского полка, Донской конно-артиллерийской роты № 2, четырех полков 1-го кавалерийского корпуса (лейб-гвардии Гусарский, Уланский, Драгунский и Нежинский драгунский) и шести орудий роты конной артиллерии № 2.

В авангарде второй колонны следовал 48-й егерский полк и 4 орудия легкой роты № 8, за ними двигались пехотные полки 2-го корпуса. 4-й егерский полк присоединился к корпусу на левой стороне р. Нары. За 2-м корпусом шел 3-й пехотный корпус, легкая № 33, батарейные № 4 и № 3, и две конно-артиллерийские роты. Третья колонна состояла из 4-го пехотного корпуса и батарейной роты № 23.

Вслед за колоннами, назначенными для атаки левого фланга противника, следовали войска, определенные для действия в центре и на левом фланге. Центральную колонну составлял 6-й пехотный корпус с легкой и батарейной ротами. Следующую — 7-й и 8-й корпуса, при двух легких и батарейных ротах. Последними двигались части, назначенные в резерв, — 5-й пехотный корпус, 1-я и 2-я кирасирские дивизии, резервная артиллерия. Помимо перечисленных артиллерийских частей при пехотных полках находились артиллерийские дивизионы легких рот (4 орудия, по 2 на батальон), которые были им приданы приказом Кутузова от 18 сентября[295]. Авангард под командованием генерала от инфантерии Милорадовича оставался на прежнем месте. Он состоял из нескольких батальонов егерей, 2-го, 3-го и 4-го кавалерийских корпусов, 8 орудий Донской конно-артиллерийской роты № 1 и двух рот конной артиллерии, которые по диспозиции должны были быть приданы кавалерийским корпусам. Кроме того, был сформирован отдельный отряд, находившийся по командованием прикомандированного к авангарду генерал-лейтенанта князя С.Н. Долгорукова, в составе двух гренадерских и трех егерских полков[296]. В него, вероятно, были включены егеря, находившиеся при авангарде. Этот отряд предположительно состоял из полков 7-го и 8-го пехотных корпусов: одной бригады 2-й гренадерской дивизии, 5-го, 6-го и 49-го егерских полков. В составе назначенных для действия против неприятеля войск был, возможно, и 1-й конный казачий полк Тульского ополчения. 4 сотни этого полка были направлены в десятых числах октября к авангарду «не на службу, а для навычки с старыми казаками», а остальные 5 сотен оставались в ведении начальника кавалерии Уварова[297]. Помимо этого, 18 октября на левый фланг русских войск была выдвинута прибывшая в этот день бригада донского ополчения Усть-Медведицкого начальства под командованием генерал-майора Д.Е. Грекова 1-го в составе донских казачьих полков Грекова 1-го, Попова 3-го и Ребрикова 3-го. Из них непосредственно в сражении приняла участие лишь сотня охотников полка Грекова 1-го[298].

Можно заметить, что фактическое распределение сил перед атакой не совпадало с утвержденной диспозицией: изменился состав приданной корпусам артиллерии, появился отдельный отряд под командованием Долгорукова. Следовательно, в принятый ранее план были внесены изменения, которые не нашли отражения в документах Главной квартиры. Вероятно, они проводились путем отдания конкретных приказов отдельным начальникам, которые могли производиться и в устной форме[299]. Необходимо также отметить, что распределение войск и особенно артиллерии не могло происходить без ведома главнокомандующего, который должен был санкционировать все эти отступления от диспозиции. Тогда же, возможно, произошло и изменение стоявших перед войсками задач. Находившийся при 4-м кавалерийском корпусе подпоручик квартирмейстерской части Бутурлин в своих воспоминаниях отмечал: «Мы имели приказание произвести фальшивые атаки в момент, когда начнется настоящая, с целью отвлечь внимание неприятеля, а когда он начнет отступать, то следовать за ним, не завязывая с своей стороны серьезного дела»[300]. Это свидетельство позволяет предположить, что по новому плану войскам левого фланга и центра отводилась вспомогательная роль, а основной удар должны были нанести подчиненные Беннигсену части. Тем самым отменялся предусмотренный диспозицией обход левого фланга противника с одновременным нанесением мощного фронтального удара на его центр. Возможно, в свете этих перемен и был создан для поддержки кавалерии отряд Долгорукова. Следовательно, к началу атаки уже произошло отступление от утвержденной главнокомандующим и доставленной к войскам диспозиции, буквальное исполнение которой, как видно, не входило в планы Кутузова.

Войска, назначенные для нападения на отряд Мюрата, следовали к местам своего назначения с соблюдением самых строгих мер предосторожности. Поручик 11-й артиллерийской бригады И.Т. Радожицкий, находившийся при 4-м пехотном корпусе, вспоминал: «Ночь была не очень темная, хотя и с облачным небом; погода сухая, но земля влажная, так что войска шли по ней без всякого стука: даже не слышно было колес под артиллерией. Все шли очень осторожно: никто не смел курить трубки, высекать кремнем огня, кашлять, и ежели надобно было говорить, то говорили шепотом, лошадей удерживали от ржанья, словом, все приняло вид таинственного предприятия. Таким образом шли мы во всю ночь, и сон не смел прикасаться к веждам нашим: все заняты были предстоящим. Небо от бивачных огней неприятеля покрылось светлым заревом и показывало нам места его расположения. Мы оставили огни влево за лесом и к 4-м часам утра обошли неприятеля. 4-й корпус, подошед к лесу до назначенного места, повернул влево, и стал в сомкнутых колоннах; егеря вышли вперед»[301].

Части, определенные для действия в центре и на левом фланге, согласно диспозиции должны были переправляться через реку Нару у Тарутина по двум мостам. Однако, по свидетельствам находившихся в 6-м и 5-м корпусах офицеров — подпоручика 7-й артиллерийской бригады Митаревского и поручика лейб-гвардии Измайловского полка Симанского — войска переправлялись с большими затруднениями по одному мосту. Так, у Митаревского на нем провалился зарядный ящик, за что он получил выговор от начальника 7-й пехотной дивизии П.М. Капцевича[302]. 5-й корпус, переходивший реку одним из последних, встретил еще большие неудобства. «Один узкий мост, — пишет Симанский, — крутые по обе стороны берега, от дождя сделавшиеся по глинистой земле не всходимыми; но с помощью русских мужиков, пособляющих нашим солдатам, помощью копий и пик всходить на оные мы скоро переправились»[303].

Русская кавалерия. Фрагмент. Н.х. 1-я четверть XIX в.

«Когда, — вспоминает Митаревский, — перешли мост и двинулись вперед, то приказано было соблюдать тишину и не высекать огня из трубок. Приблизившись к своим ведетам, остановились подле леска, находившегося на правой стороне от нас. Лошадям задали корму, люди поели и расположились ночевать. Пехотные составили ружья в козлы, полегли как шли, в колоннах, один подле другого; мы тоже расположились как попало. Погода была хорошая, но холодноватая, особенно к утру, и мы порядочно продрогли»[304]. Подобную картину движения рисует и Симанский: «Переправясь, мы шли очень скоро, с нами шли также и прочие корпуса и кавалерия также, наконец корпус остановился и оставался долгое время так. Солдаты, составя ружья, лежали. Я спал также вместе с Шамшевым, друг на дружке лежав, потом, уснув немного, я, отошед, взял клочок сена и уснул между взводами покойно»[305].

К движению 5-го корпуса на исходную позицию относится, вероятно, рассказ квартирмейстерского офицера А.Н. Муравьева об анекдотическом происшествии, случившемся «с глуховатым командиром гвардейского корпуса» Н.И. Лавровым. «На походе к неприятелю, — пишет Муравьев, — сделан был гвардии привал, и Лавров громко прокричал: „Ложись!“ — Все легли. Вдруг из авангарда скачет маркитантская повозка, и трепещущий в ней маркитант кричал во все горло: „Сторонись! Сторонись!“ — Глухому командиру послышалось: „Становись“, и он прокомандовал: „Становись!“ Весь корпус встал в ружье. Прошло с полчаса, и, видя, что к такой тревоге нет причин, Лавров спросил у адъютанта: „Кто прокричал становись?“ и получил в ответ, что маркитант кричал: „сторонись!“ „Слышу, что адъютант, — да чей адъютант?“. Ему подтвердили, что не адъютант, а маркитант. На это смущенный Лавров воскликнул: „Так бы ты и говорил. Ложись!“, и все опять легли»[306].

Ночное движение войск позволило скрытно приблизиться к неприятельскому лагерю. В направленных писателю П.П. Свиньину воспоминаниях Коновницын писал: «5 (17) октября представить можно у Тарутина на правом фланге в вечернее время всю почти армию, переходящую через мост, а в позиции весь лагерь был освящен огнями, дабы скрыть движения ея от неприятеля. Войска Беннигсеновой команды, переправясь, расположились в колоннах при самой почти неприятельской цепи и там имели ночлег. Случай сей покажется верно иностранцам, а паче французам, невероятным»[307]. Однако только центральные и левофланговые колонны, несмотря на встретившиеся во время переправы затруднения, достигли назначенных им мест своевременно и могли спокойно отдыхать, дожидаясь рассвета. Иначе обстояло дело с войсками правого фланга. Они двигались в течение почти всей ночи и не все корпуса сумели заблаговременно прибыть к назначенным местам. Поэтому находившиеся под командованием Беннигсена части должны были практически без передышки вступить в дело.

По диспозиции войскам предписывалось занять свои места к 4 часам утра и на рассвете нанести удар по лагерю противника. 4-й корпус, как свидетельствует Радожицкий, прибыл на исходную позицию к назначенному времени и «тут с час времени стояли мы в нетерпении, покуда правее нас прошли 2-й и 3-й корпуса, опоздавшие по ошибке проводника»[308]. В свою очередь, командующий 4-й пехотной дивизией 2-го корпуса принц Е. Ф. Вюртембергский в своих воспоминаниях отмечал, что «противоречие в приказах замедлило ночной марш 2-го корпуса, и он только тогда достиг назначенного ему места, когда уже совершенно рассвело. 4-й корпус еще не приходил; надобно было его дожидаться»[309]. Принимая во внимание то, что 4-й корпус, располагавшийся на левом фланге отряда Беннигсена, должен был пройти наименьшее, по сравнению с другими колоннами, расстояние и опираясь на свидетельство находившегося при нем офицера, можно предположить реальную возможность своевременного прибытия этого корпуса на исходную позицию. О движении 2-го корпуса подробно говорится в рапорте о сражении генерал-лейтенанта З.Д. Олсуфьева[310] Беннигсену, составленном в октябре 1812 г. В нем указывается, что 2-й корпус, выступив из Тарутинского лагеря в 6 часов вечера, направился к селу Спасскому, где переправился через р. Нару на другой берег. Здесь корпус простоял в полковых дивизионных колоннах до 2-х часов утра. После этого части начали движение по дороге к деревне Тетеринка, но были вновь остановлены «по случаю, что неприятель был в близком расстоянии, а еще не было света, и для того решили дожидаться следующего дня». С рассветом полки продолжили свое движение и с ходу вступил в бой[311]. Как видно, в рапорте прямо не говорится о позднем выходе корпуса на позицию. Вместе с тем, указание на неоднократные его остановки и ожидание «света» косвенно свидетельствуют в пользу того, что в 4 часа утра (т. е. примерно за 2 часа до рассвета) 2-й корпус еще не занял назначенную ему позицию. Это же может быть отнесено и к 3-му корпусу, который следовал в той же колонне. По крайней мере, непосредственные участники событий подтверждают, что 2-й и 3-й корпуса не сумели вовремя занять свои места.

Согласно «Учреждению для управления большой действующей армией», «переходы и движения войск» относились к ведению 2-го отделения квартирмейстерской части[312]. Поэтому еще 16 октября для выдвижения колонн из лагеря были специально назначены квартирмейстерские офицеры.

Колонновожатые свиты Е.И.В. по Квартирмейстерской части, 1810–1811 г. из книги «Историческое описание одежды и вооружения…».

При этом, движение войск к исходной позиции происходило при непосредственном участии полковника Толя, исполнявшего должность генерал-квартирмейстера[313]. Следовательно, на него и возглавляемую им квартирмейстерскую часть, в первую очередь, ложится ответственность за несвоевременное прибытие к своим местам корпусов, назначенных для обхода левого фланга противника.

К назначенному в диспозиции времени, по всей видимости, прибыла и кавалерийская колонна под командованием Орлова-Денисова. Она расположилась у опушки леса на тропинке, ведущей из села Стремилова в деревню Дмитровскую. Михайловский-Данилевский, опираясь на полученные от Орлова-Денисова сведения, сообщает, что перед рассветом к казакам явился польский унтер-офицер с предложением «если дадут ему конвой, схватить Мюрата, ночевавшего, по его уверению, в деревне позади лагеря, с незначительным караулом. Сто червонцев при успехе, смерть в случае обмана обещаны переметчику»[314]. С ним был направлен подполковник Греков с двумя казачьими полками: Грекова 18-го и Атаманским. Однако с началом рассвета, когда Орлов-Денисов, выехав из леса на возвышенность, не обнаружил наступающих русских войск, а напротив, увидел оживление в неприятельском лагере, он отдал приказ вернуть казаков и приготовился к атаке.

Беннигсен со своим штабом покинул место ночлега в 4 часа утра. Как записал в своем дневнике находившийся при нем прапорщик Дурново, «темнота ночи была причиной того, что мы несколько раз сбивались с дороги и едва не наткнулись на неприятельские аванпосты»[315]. Только на утренней заре Беннигсен со своим окружением прибыл ко 2-му корпусу и присоединился к авангардной бригаде полковника Е.М. Пиллара (4-й и 48-й егерские полки). «В 6 часов утра, — уточняет Дурново, — мы вышли к аванпостам неприятеля»[316]. Следовательно, только к этому времени егеря 2-го корпуса были готовы вступить в действие, хотя, вероятно, выдвижение на исходные позиции остальных частей 2-го и 3-го корпусов еще не было закончено.

В это время, когда уже начался рассвет, к командиру 2-го пехотного корпуса генерал-лейтенанту К.Ф. Багговуту подъехал Толь, который выразил свое неудовольствие по поводу случившегося замедления в выдвижении войск. «Полковник Толь, — пишет Вюртембергский, — офицер проницательный, одаренный большими способностями, имел, однако, и важный недостаток: раздражительность характера. Опрометчивость его в настоящем случае повлекла за собой неприятные последствия. По обыкновению он вспылил на меня, и спрашивал, почему я опоздал. Это раздражило несколько и меня; в свою очередь я стал приписывать причину неудачи прямо ему и тем противоречиям, поводом к которым служили его собственные распоряжения». Однако, продолжает Вюртембергский, у него и раньше происходили подобные сцены с Толем, которого ему всегда удавалось убеждать в его неправоте. Поэтому «и теперь принимал я горячность его больше с шуточной стороны. Но Багговут, услыхав одно необдуманное слово, вырвавшееся против меня у Толя, почти вышел из себя, и это было тем удивительнее, что он, всегда кроткий, всегда любезный, может быть, великодушно извинил бы обиду, нанесенную ему самому. Такое необыкновенное в Багговуте явление, которое, впрочем, объясняется приязнью ко мне, изумило всех присутствующих». По словам Вюртембергского, ему удалось «несколько успокоить Багговута; к тому же и Толь успокоился»[317].

Тогда же встал вопрос о возможности внесения изменений в порядок наступления. Это было вызвано тем, что 2-й корпус должен был до начала рассвета атаковать расположенную у Тетеринки, примерно в 1 км от леса, 14-пушечную польскую батарею в одной колонне, составленной из 18 батальонов (по 2 батальона Тобольского, Минского, Волынского, Кременчугского, Рязанского, Брестского, Белозерского пехотных и 4-го, 48-го егерских полков). Однако стало светать, и такой порядок атаки посчитали нецелесообразным. Как свидетельствует Вюртембергский, он предложил атаковать батарею не одной, а тремя колоннами, оставив егерскую бригаду Пиллара в центре, а 4-ю и 17-ю пехотные дивизии выдвинуть вправо и влево от нее.

Я. Шельминский. Пешая польская артиллерия.

«Корпусной командир, — пишет Вюртембергский, — согласился с моим мнением; полковник Толь, от имени главнокомандующего, также изъявил согласие. Сопровождаемый Толем, я немедленно взял Тобольский пехотный полк и поспешил к месту нового своего расположения, чтобы определить таким образом дирекцию для двух других колонн, Багговута и Олсуфьева»[318].

После разговора с Толем Багговут пребывал в «мрачном, взволнованном расположении духа»[319]. Он сказал Вюртембергскому: «распорядитесь по вашему усмотрению, а я останусь здесь, при егерях: они на моих глазах выросли, пусть же и умирают со мной. Я первый на неприятельской батарее!»[320]. На просьбу Вюртембергского не рисковать своей жизнью Багговут пожал ему руку и сообщил, что у него есть предчувствие.

Описанные Вюртембергским события происходили, как видно, без участия Беннигсена. Пользуясь именем главнокомандующего, Толь одобрил новый план, даже не узнав мнение человека, которому он подчинялся по службе и которому по диспозиции было поручено командование войсками правого фланга. Таким образом, без ведома Беннигсена еще до начала наступления в действия 2-го корпуса были внесены коррективы, о которых он, возможно, узнал от Багговута. С ним, по воспоминаниям поручика Евреинова, Беннигсен разговаривал за четверть часа до начала наступления[321]. Основываясь на дальнейшем развитии событий, можно констатировать, что решение, принятое за спиной Беннигсена, не было им поддержано. За это впоследствии он подвергся критике со стороны инициатора идеи — Вюртембергского.

С рассветом были подняты войска, располагавшиеся в центре и на левом фланге. «Мы, — пишет Симанский, — были в ожидании услышать уже канонаду и атаку на неприятеля, и пошли колоть, но уже показывался день и ничего не было слышно». Примерно в это время мимо гвардейских полков проехал со своим окружением главнокомандующий. Как свидетельствует Симанский, Кутузов, «поравнявшись с 2-м батальоном нашего полка, спросил „какие это“. Так как он поравнялся со мной, то я ему и отвечал „Измайловские, ваша светлость“, что и отвечал также некто из его адъютантов. Он на сие: „а, здравствуйте братцы, храбрые молодцы, я вас нонче поберегу“, потом поехал к Литовским»[322].

Таким образом, к восходу солнца[323] войска были готовы начать наступление.

В то время, когда русская армия готовилась к атаке, в отряде Мюрата царило полное спокойствие. Накануне, 17 октября, к войскам прибыл из Москвы долгожданный обоз с продовольствием и жалованием, появление которого нарушило обычное течение лагерной жизни. По свидетельству находившегося при штабе легкой кавалерийской дивизии польского корпуса капитана Колачковского, в тот же день войска получили провиант и водку. «Во французских лагерях изголодавшиеся солдаты набросились на припасы и пьянствовали целую ночь напролет. Даже многие офицеры, забыв о службе, провели всю ночь в беседе и утром были почти совершенно не способны к исполнению своих обязанностей. Особенно во 2-м корпусе Себастьяни, где забыли о всякой осторожности и не выслали даже, как обыкновенно, утренних разъездов. У нас же, — пишет Колачковский, — совершенно наоборот. Уже с трех часов утра вся кавалерия стояла с взнузданными лошадьми, ожидая возвращения разъездов; пехота под ружьем, артиллерия у орудий»[324]. Это описание царивших во «французских лагерях» беспорядков кажется несколько преувеличенным. Так, Роос, служивший во 2-й легкой кавалерийской дивизии корпуса Себастьяни, в своих воспоминаниях отмечал, что накануне атаки в его конно-егерском полку после полуночи, как это было заведено, кони стояли взнузданными[325]. Что касается 4-й тяжелой кавалерийской дивизии, то выдача провианта началась в ней только утром 18 октября[326]. Поэтому можно предположить, что обычные меры предосторожности (насколько это было возможно после происходившего накануне пира) были неприятельскими войсками приняты. Однако посланные разъезды не смогли обнаружить затаившихся почти у самой неприятельской цепи русских войск, и в лагере Мюрата готовились встретить еще один мирный день.

«Часов в 6 утра, — вспоминал Колачковский, — все было тихо. Наша кавалерия начала разнуздывать коней, пехота составила ружья в козлы и собиралась готовить утром завтрак, как внезапно из лежащего против нас леса прозвучало несколько пушечных выстрелов. День еще чуть брезжил»[327].

Атака лагеря при Виньково

Перед восходом солнца, ближе к 7 часам утра, русские войска устремились в атаку. Беннигсен приказал поручику Баранову, командиру четырех орудий легкой роты № 8, при выходе из леса дать залп, а Пиллару вывести на открытый участок егерей и прикрыть ими орудия. Выстрелы артиллерии должны были быть знаком для отряда Орлова-Денисова к обходу левого фланга неприятеля и, одновременно, сигналом 4-му пехотному корпусу начать движение к выходу из леса на соединение с 6-м корпусом Дохтурова[328].

В своих записках Беннигсен отмечает, что несколько состоявших при нем офицеров, «движимые нетерпением», выехали на опушку леса и были замечены неприятельскими ведетами, которые, подняв тревогу, сделали три выстрела из орудий, раньше, чем русские артиллеристы успели выйти из леса. «Это, — пишет Беннигсен, — оказалось выгодным для нас, так как наши колонны приняли эти выстрелы за условный сигнал, который мы должны были дать со своей стороны»[329]. Описание этого происшествия не встречается в дневниках и воспоминаниях других участников сражения, но, как бы то ни было, выступившие под прикрытием егерской бригады из леса орудия русской артиллерии открыли огонь по неприятельскому лагерю. Одна из гранат упала в расположение 3-го вюртембергского конно-егерского полка и разорвалась вблизи Рооса, не причинив вреда[330]. Другое ядро убило лошадь в запряжке фургона, стоявшего рядом с палаткой командира 2-го карабинерского полка[331].

Примерно в то же время, когда части 2-го корпуса вступили в бой, на левый фланг неприятеля обрушилась кавалерийская колонна. Не дождавшись сигнала к атаке и опасаясь быть обнаруженным, Орлов-Денисов выдвинул свои полки из леса и устремился на лагерь противника[332]. Это позволило ему, преодолев расстояние примерно в 3 км, напасть на отряд Мюрата почти одновременно с пехотными колоннами правого фланга.

В лагере, на левом фланге противника началась паника. С фронта вела огонь русская артиллерия, а с тыла и флангов наседали казаки, рассыпавшиеся на пространстве между рекой Чернишней и ручьем Десенка. Стоявшие на левой стороне ручья части 2-го резервного кавалерийского корпуса Себастьяни (2-я легкая и 2-я тяжелая дивизии) начали отступление к польским войскам. Об этом движении Росс писал: «Быстро сели мы на коней, которые после полуночи всегда стояли у нас взнузданными; оглянувшись, мы увидели неприятельские ряды уже перед нашим лагерем, а позади него большими отрядами носились казаки. Русские пушки развали сильный огонь, прежде чем успела тронуться с места хоть одна из наших — ибо половина лошадей у нас пала — и прежде чем успели собраться небольшие наши ряды»[333].

В наиболее тяжелом положении оказались полки 4-й тяжелой кавалерийской дивизии корпуса Себастьяни (1-й и 2-й карабинерские, 1-й кирасирский).

О.Ф. Себастьяни (1772–1851).

В самом начале атаки казаки захватили стоявшую за лагерем без всякого прикрытия неприятельскую артиллерию (3-я и 4-я роты 1-го конно-артиллерийского полка и прикомандированная из 4-го кавалерийского корпуса 1-я рота польской конной артиллерии, всего 18 орудий)[334]. При этом, по свидетельству капитана 5-го польского конно-егерского полка Г. Дембинского, пьяные артиллеристы сумели сделать лишь один выстрел из 18 заряженных орудий[335]. К этому эпизоду, вероятно, относится описанный в наградном списке подвиг есаула Грекова 18-го полка Костина, который, командуя сотней казаков, «при ударе на неприятельскую батарею первый вскочил на оную, переколол канониров и завладел одним орудием»[336].

А. Ежов. Атака Донских казаков против 1-го кирасирского полка, 18 октября 1812 г.

«Многие офицеры и солдаты, — отмечал Колачковский, — погруженные в сон после ночной попойки, не успели добежать до лошадей. Кое-как удалось собрать остальных и выстроиться за деревней (Тетеринкой — В.Б.)»[337]. Несмотря на внезапность атаки и царившую в лагере противника панику, части 4-й дивизии сумели все-таки построиться и вступить в схватку. В «Рукописи карабинеров» этот эпизод описан следующим образом: «На биваках царили беспорядок и смятение; в первый момент люди смешались с лошадьми между повозок и экипажей, но, благодаря твердости духа карабинеров, вскоре был наведен порядок. Без страха, сохраняя спокойствие и хладнокровие, столь необходимые и столь трудно достижимые при подобных случаях, 1-й полк, несмотря на то, что его ряды не были полностью сформированы, слыша позади громкое „ура“ русской кавалерии, вовсе не собирался останавливаться. Три его маленьких эскадрона, последовательно меняя направление, устремились на массы противника, орудуя палашами и круша все, что было перед их фронтом, достигли высоты, которая должна была послужить позицией для наших войск». В то время, как 1-й карабинерский полк атаковал появившихся в тылу лагеря казаков, 2-й карабинерский и 1-й кирасирский полки предприняли попытку спасти свою артиллерию. Но когда они пробились к месту, оказалось, что большинство орудий уже были увезены казаками, а те, которые остались, не имели запряжек. Полки 4-й дивизии стремились удержаться на своих позициях, ожидая поддержки и отбиваясь от наседавшей со всех сторон русской конницы, численность которой постоянно увеличивалась[338].

А. Лалоз. Тревога на бивуаке легкой кавалерии, 1812 г.

Атаку казачьих полков поддерживали находившиеся в составе колонны Орлова-Денисова части регулярной кавалерии, пехоты и артиллерии. Кроме того, на начальном этапе сражения к левому флангу этой колонны примкнул Тобольский пехотный полк с тремя орудиями легкой артиллерии. Командовавший этими силами Вюртембергский, выйдя из леса, поддержал нападение, устремившись «на неприятельских кирасиров, старавшихся прикрыть от казаков расположение Мюрата»[339].

По всему лагерю неприятельские войска спешно готовились к отражению внезапного нападения. Прикрытые рекой Чернишней, они были в большей безопасности. Тирион, служивший вахмистром во 2-м кирасирском полку 1-го кавалерийского корпуса, вспоминал, что «первый шум, за которым быстро последовали звуки выстрелов, указал нам, что мы атакованы неприятелем. Живо вскочили мы на коней, ежеминутно ожидая атаки, но таковой не последовало; все силы русских устремились на наших соседей (корпус Себастьяни — В.Б.), которые не были, подобно нам, ограждены с фронта оврагом ручья, перейти который впереди нас и скрытно от наших постов было не только трудно, но и прямо невозможно»[340].

Вместе с тем, в начале сражения отдельные отряды казаков обошли расположенные на левом фланге неприятеля полки и пытались развить успешно начатое наступление. Например, эскадрон лейб-гвардии Казачьего полка под командованием ротмистра Чеботарева после нападения на неприятельскую батарею, где было захвачено одно орудие, «продолжая далее поражать бегущего и расстроенного неприятеля, напал на его пехоту, разбил и взял в плен более ста человек, но, бывши уже отрезанным многочисленным неприятелем, пленных всех на месте переколол и переранил, сам же с командою и орудием пробился через всю неприятельскую линию вперед, к нашим аванпостам»[341]. В этот критический для противника момент Мюрат не потерял присутствия духа и сумел организовать сопротивление, используя стоявшие на правом берегу Чернишни части 1-го резервного кавалерийского корпуса. «Он, — вспоминал Тирион, — бросался на все биваки, собирая всех попадавшихся ему всадников и, как только успевал набрать таковых с эскадрон, так мгновенно бросался с ними в атаку. Наша кавалерия обязана своим спасением именно этим последовательным и повторенным на нескольких пунктах атакам, которые, остановив неприятеля, дали войскам время и возможность осмотреться, собраться и пойти на неприятеля».

А. Ежов. Артиллерист 1-го конноартиллерийского полка, русская кампания 1812 г.

В этих схватках с казаками Мюрат получил легкое ранение пикой в бедро[342]. О начальном этапе сражения Роос писал, что «общее наше состояние было настолько плачевно, что я думал, что русские просто захватят нас и отведут в плен; только впоследствии я узнал, каким чудом этого не случилось. А именно, проворность и быстрая решимость короля помогли ему так ловко использовать кирасир и другие мелкие отряды кавалерии, что удалось отвратить самое ужасное»[343]. Организованные Мюратом атаки русской конницы позволили остановить движение казаков на линии реки Чернишни и тем самым спасти основные силы противника от окружения и разгрома.

Наиболее подготовленными к нападению оказались части 5-го польского корпуса Понятовского. «По счастью, — пишет начальник штаба 16-й пехотной дивизии Вейссенгоф, — вся наша пехота и кавалерия находилась в сборе на позиции. Мы выступили по тревоге, к которой подготовлялись по приказанию командира корпуса, в полной боевой готовности, с оружием и в снаряжении. Эта предусмотрительность спасла не только нас, но и корпус короля (Мюрата — В.Б.), стоявший правее»[344].

Обойдя полки 4-й тяжелой кавалерийской дивизии, казаки ударили в тыл польских войск и бросились на их обозы. Сотня казаков с сыном войскового атамана М.И. Платова сумела проскакать мимо Тетеринки к русской пехоте[345]. В наградных документах о действиях войскового старшины М.М. Платова, командовавшего пятью сотнями Атаманского казачьего полка, говорилось, что казаки, «зайдя в тыл неприятельской позиции и несмотря на сильные картечные из пушек выстрелы, атаковали многочисленного неприятеля, прикрывавшего их орудия, коего по сильном упорстве опрокинули и с жестоким поражением прогнали», захватив 3 орудия[346]. Поляки иначе оценивали этот эпизод сражения. «Казаки, — вспоминал Колачковский, — уже со своим обычным криком „Коли! Коли! Ура!“ ворвались в пехотный лагерь и начали опрокидывать ружейные козла»[347].

Я. Шельминский. 2-й пехотный полк (Великое герцогство Варшавское).

Я. Шельминский. 8-й пехотный полк (Великое герцогство Варшавское).

По свидетельству Вейссенгофа, для защиты своего тыла командир 16-й пехотной дивизии Ю. Зайончек выслал несколько рот вольтижеров, которые «отбили обозы, перебили часть донцов и захватили в плен несколько десятков старых, большей частью украшенных крестами казаков»[348]. Кроме того, по приказу Понятовского несколько орудий были развернуты в сторону возвышенности, расположенной на правом берегу ручья Десенка, за Тетеринкой. Они открыли огонь гранатами по массам русской конницы. «Выстрелы, — пишет Колачковский, — были удачны и сдержали ее натиск. Началась настоящая битва»[349].

Примерно в то же время, когда казаки ударили во фланг и тыл польского корпуса, бригада Пиллара, при которой находился Багговут, выйдя из леса, стремительно атаковала и сбила неприятельские посты. Под прикрытием огня четырех орудий легкой роты № 8, 4-й и 48-й егерские полки устремились к неприятельской батарее. Как свидетельствует Дурново, противник ответил на выстрелы 5 минут спустя и «третьим по счету ядром, выпущенным им, унесло у нас храброго генерал-лейтенанта Багговута, под которым была убита лошадь и которому оторвало ногу. Он умер спустя четверть часа»[350]. Его место занял старший во 2-м корпусе генерал — начальник 17-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Олсуфьев. Смерть Багговута произвела неприятное действие на войска. Находившийся при Милорадовиче поручик Глинка писал: «Когда повсюду гремело победоносное ура! К прискорбию узнают о смерти генерала Багговута. Среди кровопролитных сражений, среди многих жарких боев, храбрый генерал сей уцелевший от пуль и картечи, убит здесь вторым ядром, с батареи неприятельской пущенным»[351].

Егерская бригада наступала на польский корпус в рассыпном строю, опираясь на свои резервы, за которыми из леса выступали и строились вдоль опушки полки 2-го корпуса. «Князь Понятовский, — свидетельствует Колачковский, — чтобы выиграть время, пока пехота успеет перейти из березовой рощи за оврагом на правый берег р. Чернишни, так как это движение было последним для соединения наших сил и обеспечением, чтобы неприятель не окружил нас совершенно, приказал князю Сулковскому, во главе его бригады, состоявшей из 5-го конно-егерского и 13-го гусарского полков, напасть на приближавшиеся неприятельские колонны. Последние, выдвинув своих стрелков, успели сформировать каре. Наша кавалерия немедленно атаковала их на рысях и разбила два каре. Следовало удивляться упорству, с которым дралась молодая русская пехота. Я видел лежавших на земле раненых стрелков, которые поднимались, когда мы проходили мимо и стреляли в нас. Приходилось добивать их, чтобы они не могли принести нам еще больше вреда»[352]. Во время боя бригадный генерал князь А.П. Сулковский получил ранение пулей в ногу. Об этой же атаке Вюртембергский писал, что «48-й полк бросился вперед врассыпную, и французские кирасиры, воспользовавшись этим, изрубили значительную часть его»[353]. Можно предположить, что в кавалерийской атаке, помимо указанных Колачковским полков, могли принять участия и отступившие по левой стороне ручья Десенки к расположению поляков части 2-й легкой и 2-й тяжелой дивизии корпуса Себастьяни. О том, что егеря пострадали, в основном, от кирасир пишет в рапорте Беннигсену и Олсуфьев, указывая, что положение спас подоспевший резерв 48-го егерского полка, который «открыл сильный батальный огонь и тем неприятеля обратил в бегство»[354].

К.Ф. Багговут (1761–1812).

Я. Шельминский. 5-й конно-егерский полк (Великое герцогство Варшавское).

Следовавший с артиллерией 6-го корпуса Митаревский так описывал увиденное им в этот день поле боя: «Впереди нас было ровное место, на нем лежало много убитых и раненых наших егерей. Раненые рассказывали, что они шли в стрелках, на них из-за леска, что в левой стороне, напала французская конница, они не успели выстроиться в каре, и потому из них много перебито. Лежало тут довольно и французских кавалеристов; некоторые из них были в латах и шишаках, с конскими хвостами и в огромных ботфортах»[355].

Несмотря на сложности, встретившиеся при движении русских войск к позиции, начало атаки правого фланга оказалось успешным и даже согласованным. Однако пехотные колонны не сумели вовремя выйти из леса и поддержать всеми своими силами начавшееся наступление. Этому, вероятно, в немалой степени способствовало то обстоятельство, что в движение полков 2-го корпуса были внесены незапланированные изменения, повлиявшие на задержку их сосредоточения. Кроме того, польские войска, в отличие от корпуса Себастьяни, сумели быстро подготовиться к отражению начавшегося наступления. Выходившие из леса русские части столкнулись с тем, что неприятель, как пишет Беннигсен, был уже готов к атаке, выстроившись в боевом порядке на холме перед деревней Юшково[356]. Фронтальная атака егерской бригады Пиллара была отбита кавалерией, а казачьи полки отброшены за правый берег Десенки и сосредоточились в небольшом лесочке между Рязановским оврагом и рекой Чернишней. Польские войска смогли устоять на своей позиции и, сдерживая выдвигавшиеся из Дедневского леса части русской пехоты, готовились перейти на правый берег реки Чернишни. В свою очередь, перед русскими пехотными колоннами правого фланга встала задача сбить польские части с занимаемого ими пригорка и принудить их к отступлению.

Тарутинское сражение 18 октября 1812 г. 1-й этап (с 7 до 10 часов). Карта выполнена В.М. Типикиным и В.А. Бессоновым.

По мнению Беннигсена, на этом участке войсками в тот момент командовал Мюрат. Однако, как свидетельствует Вейссенгоф, Мюрат появился среди поляков лишь в тот момент, когда 16-я дивизия Зайончека переменила фронт для защиты левого фланга 5-го корпуса. «Мюрат, — пишет Вейссенгоф, — облегченно вздохнул, найдя средний корпус князя Понятовского в полном порядке, храбро отражающим неприятеля»[357]. Как видно, польские войска, против которых были направлены силы русского правого фланга, находились под командой Понятовского.

Атака польского корпуса закончилась неудачей еще и потому, что она не была своевременно поддержана силами 4-го пехотного корпуса Остермана-Толстого. В первые минуты сражения, когда были услышаны пушечные выстрелы, егеря 4-го корпуса бросились в лежавший перед ними лесок и сбили неприятельские пикеты. «Мне, — пишет Радожицкий, — велено было тотчас с двумя пушками выехать в долину, правее леса; и я увидел правее себя егерей 2-го корпуса, бегущих для занятия впереди их другого леса, за которым и против нас неприятель бивакировал около обгорелых развалин деревушки Дедни, за речкою»[358]. На этом движение 4-го корпуса закончилось. Он не прошел лес, в котором оставался выдвинутый для усиления аванпостов 3-й польский пехотный полк полковника Блумера, и не предпринял наступление на позицию 5-го польского корпуса. Участники сражения в своих воспоминаниях осуждали медлительность Остермана-Толстого. Так, например, состоявший при Главном штабе квартирмейстерский офицер Щербинин с иронией писал, что 4-й корпус «по причине непостижимой, остановил колонны свои в лесу, который, лежав перед фронтом его, был занят им без выстрела при первом бегстве французской линии. Уже и 2-й корпус возобновил движение вперед, а 4-й все еще оставался в этом ему приятном лесу»[359]. Вместе с тем, майор 1-го егерского полка Петров, служивший в корпусе Остермана-Толстого, отмечал, что не отыскано, «какой и от кого 6 (18) числа поутру, при начале сражения, прислан был офицер приостановить движение к нападению на неприятеля колонн пехотных нашего правого фланга. Глубокая вечность молчит»[360]. Следовательно, можно предположить, что атака неприятельской позиции была приостановлена не по «недостатку распорядительности»[361] корпусного командира, который «в сей день не поддержал своей славы»[362], а на основании полученного приказа.

Как только на правом фланге русских войск началась перестрелка, Милорадович отдал приказ выдвинуться вперед находившейся в его распоряжении кавалерии и пехоте. Кавалерийские корпуса под командованием Корфа были обращены на центр неприятельской позиции. Левее их наступал пехотный отряд Долгорукова. «Генерал Милорадович, — пишет Глинка, — вызвав фланкеров, приказывает в глазах своих сбивать пикеты неприятельские, которые на рассвете не могли еще различать ясно и стояли в недоумении. Мгновенно ведеты неприятельские сорваны, передовая цепь бежит»[363]. Командующий артиллерией 3-го корпуса резервной кавалерии полковник барон Ш.П.Л. Гриуа, спавший в дымной избе в деревне Кузовлево, был разбужен звуками начавшейся перестрелки. Выглянув в окно, он увидел, что «по ту сторону оврага наши ведеты в перестрелке с неприятельскими стрелками. Был густой туман, и я предположил, что к нам подошли русские патрули. Но перестрелка была слышна и в других местах, и на обоих берегах по всему лагерю трубили. Значит, началась серьезная атака»[364].

Ю.А. Понятовский (1763–1813). Гравюра Дюбрея 1810-е гг. Государственный Бородинский военно-исторический музей-заповедник.

Гриуа приказал артиллеристам закладывать лошадей и отправился к месту боя. «Наши конные форпосты, — пишет он, — стягивались уже к своим полкам, вступившим в битву. Мы некоторое время наблюдали. Наконец русские войска заколебались, и разорвавшийся туман позволил нам увидеть, как их ряды, маневрируя, надвигались на нас. Я направил против них огонь артиллерии, русские ответили, и вдоль всего фронта завязалось дело»[365].

Вместе с тем, Гриуа писал: «Не знаю, какая несчастная случайность помогла артиллеристам достать в этот день водки. Я заметил это, когда при первых выстрелах отправился к парку и приказал ротам собираться и садиться на лошадей. Хлебная водка — настоящий яд и она уже оказала действие на нескольких солдат. Заметно оно было и на офицерах. Один из лучших, обычно вполне трезвый капитан при разговоре со мной упал почти без чувств. Другой был приблизительно в таком же состоянии. Таким образом, тяжело было вести дело; как заставить слушаться или хотя бы понимать приказания людей, утративших ясность сознания?»[366].

Приближаясь к неприятельским войскам, расположенным у Виньково, Милорадович приказал занять выгодную высоту конно-артиллерийской роте № 4. «Полковник Мерлин с ротою своей, — пишет Глинка, — опередив даже кавалерию, взлетает на высоту, устраивает орудия, бьет по неприятельским бивакам и заставляет молчать открывшуюся было его батарею. Восходящее солнце видит нас уже побеждающими»[367]. В свою очередь, дивизионный генерал барон Л.П. Шастель, командовавший 3-м резервным кавалерийским корпусом вместо заболевшего и отправленного в тыл Лагуссе, «выбрал диспозицию, казавшуюся ему самой удобной, чтобы отразить нападение; распорядился даже сделать несколько кавалерийских атак. Но силы были не равны, и ему пришлось заботиться о том, чтобы отступить и не быть разбитым»[368]. Противник начал отходить на правый берег Чернишни, чтобы прикрыть свой фронт рекой и на этой позиции выиграть время для организации отступления. Однако стремительно начатая на левом фланге русских войск атака не получила своего продолжения. Во время наступления, как пишет находившийся при начальнике авангарда поручик Граббе, «Милорадович был отозван к Кутузову, и все остановлено было отсутствием начальника»[369]. Этот факт подтверждает в своих записках и Беннигсен. «Генерал Милорадович, с которым я условился накануне и который рассчитывал поддержать мою атаку со своим авангардом, был вызван, в тот самый момент, когда началась атака, за 10 верст к князю Кутузову, который продержал его до тех пор, пока сражение не кончилось»[370].

В то время, когда на левом и правом фланге русских войск уже разгорелся бой, 6-й пехотный корпус, находившийся в центре боевой линии, построился в колонны и, не начав движения, простоял «в таком виде довольно долго»[371]. По свидетельству Беннигсена, командиру 6-го корпуса Кутузов «за минуту до начала боя послал приказ не трогаться с места, не предупредив меня о том»[372].

М.Л. Милорадович (1771–1825).

Н.Н. Раевский (1771–1829).

Сам главнокомандующий во время сражения находился при гвардии и кирасирских полках. Его окружали многочисленные офицеры штаба и генералы. Среди последних были дежурный генерал Коновницын, начальник штаба 1-й западной армии Ермолов и командир 7-го пехотного корпуса Раевский[373]. Ожидая начала атаки, главнокомандующий говорил: «Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель, приняв меры, заблаговременно отступает». Ермолов, понимая, что эти слова относятся к нему, толкнул коленом Раевского, которому сказал: «Он на мой счет забавляется». Когда стали раздаваться пушечные выстрелы, Ермолов сказал князю: «„Время не упущено, неприятель не ушел, теперь, ваша светлость, нам надлежит с своей стороны дружно наступать, потому что гвардия отсюда и дыма не увидит“. Кутузов скомандовал наступление, но через каждые сто шагов войска останавливались почти на три четверти часа, князь видимо избегал участия в сражении»[374]. Следовательно, с началом сражения, стоявшие на левом фланге пехотные корпуса и кирасирские дивизии начали движение в сторону противника. Однако, как пишет офицер лейб-гвардии Измайловского полка Симанский, 5-й корпус был вскоре остановлен. Войска построились «к атаке в колонну; в такой позиции, приготовлялись уже отправлять знамена, но оные оставили. Людям велено было отдыхать»[375].

Как только стали слышны выстрелы, Кутузов направил на правый фланг Коновницына, чтобы тот донес ему о происходящем[376]. Вместе с Коновницыным поехали многие офицеры, в том числе находившиеся при Коновницыне полевой генерал-аудитор 2-й армии Маевский, Михайловский-Данилевский, Щербинин.

По свидетельству адъютанта Кутузова Левенштерна, оставшийся на месте главнокомандующий «утверждал, что трех пушечных выстрелов не было сделано; но так как их было сделано несколько сот, то было очевидно, что атака началась»[377]. Вскоре к Кутузову прибыл Милорадович, «прося у него разрешение перейти в наступление и совершить движение для поддержки нашего правого фланга. Фельдмаршал с неудовольствием отверг это предложение»[378]. Михайловский-Данилевский в «Описании Отечественной войны 1812 г.» пишет, что Кутузов сказал Милорадовичу: «У вас только на языке атаковать, а вы не видите, что мы еще не созрели для сложных движений и маневров!»[379].

Ермолов также пытался убедить главнокомандующего активизировать свои действия. «Я, — пишет Левенштерн, — находился возле фельдмаршала в тот момент, когда генерал Ермолов пытался доказать необходимость произвести фронтальную атаку. Кутузов приблизился к нему и сказал самым грубым образом, махая пальцем перед его глазами: „Вы то и дело повторяете: пойдем в атаку, вы думаете этим заслужить популярность, а сами не понимаете, что мы не умеет маневрировать. Сегодняшний день доказал это, и я сожалею, что послушался генерала Беннигсена“»[380]. Пытаясь, вероятно, избавиться от назойливых предложений Ермолова, Кутузов приказал ему ехать к действующим войскам и остаться при них. «Мне, — пишет Ермолов, — встретились случаи, в которых нашел я нужным употребить имя фельдмаршала: видел, что делалось и что должно быть сделано»[381]. Известно, что, достигнув места боя 2-го корпуса с поляками, Ермолов указал позицию орудиям легкой роты № 8, с которой они успешно действовали против неприятельской колонны[382].

Как видно, главнокомандующий, расположив свой штаб в тылу войск, у резервов, не имел возможности наблюдать самостоятельно заходом сражения. В то время, когда войска правого и левого фланга вступили в бой с неприятелем, Кутузов упорно не желал двигать основные силы в атаку. Требовавшим этого генералам он указывал на то, что русская армия не готова к наступлению, так как не умеет маневрировать. Следуя своему замыслу, главнокомандующий остановил успешно начатую атаку Милорадовича и распорядился прекратить движение 4-го и 6-го корпусов, нарушив этим выполнение диспозиции и сделав невозможным окружение и уничтожение неприятельского отряда. Предпринятые Кутузовым шаги привели к тому, что Беннигсен с частью имевшихся у него на правом фланге сил оказался один на один с противником, который продолжал упорно защищать свои позиции.

Благодаря действиям корпуса Понятовского и 4-й тяжелой дивизии корпуса Себастьяни, а также — кавалерийским атакам, организованным Мюратом, неприятель не позволил русским войскам разгромить свой левый фланг и получил возможность выиграть время, чтобы подготовить войска к обороне и организованному отступлению. Мюрат сосредотачивал свои силы на новой позиции, на правом берегу реки Чернишни. Войска выстраивались по ее течению под прямым углом, одна сторона которого была расположена перпендикулярно Калужской дороге, а другая — параллельно ей. Кроме того, к деревне Спас-Купля, для прикрытия дефиле, были направлены 1-й и 3-й полки Вислинского легиона и 4-й резервный кавалерийский корпус[383]. Такое расположение войск защищало путь отступления и давало возможность Мюрату спасти свой отряд от окружения и разгрома.

Когда неприятельские войска устраивали новую линию обороны, на левом берегу Чернишни еще продолжали действовать части 5-го пехотного и 2-го кавалерийского корпусов. 1-й карабинерский полк не смог сдержать натиска окруживших его казаков и отступил на соединение с главными силами. Два других полка под ударами русской конницы продолжали удерживать свои позиции. При этом, 1-й кирасирский полк, стоявший на правом фланге, потерял связь с 2-м карабинерским и вынужден был самостоятельно отбиваться от казачьих атак[384].

Вероятно, в это время к колонне Орлова-Денисова в сопровождении многочисленной свиты прибыл Коновницын, который стал свидетелем того, что кирасиры противника опрокинули казаков. «Мы, — вспоминал Михайловский-Данилевский, — обнажили шпаги и, устроя казаков, бросились с ними на неприятелей. Находясь рядом с героем Коновницыным, мы рубились; сеча продолжалась несколько минут, мою лошадь ранили, она упала и вместе с нею и я. В сей ужасной суматохе французские кирасиры нанесли мне несколько ударов плашмя, но по прошествии немногих секунд они были опрокинуты; я представляю о радости моей судить тем, которые в кавалерийской атаке находились в подобном мне положении. В сие время казак дал мне французскую лошадь и сказал при том, что это дурной знак быть в сражении на лошади, отбитой у неприятеля; я сел на нее и поскакал к Коновницыну»[385].

Возможно, именно в этом бою был убит бессменный ординарец Кутузова, подпоручик лейб-гвардии Артиллерийской бригады А.А Безобразов. В дневниковой записи от 18 октября Дурново отмечал, что «Александр Безобразов пропал без вести. Полагают, что он был убит в атаке, которую наши казаки произвели против французских кирасиров. Это приведет его бедную мать в отчаяние: он был ее единственным сыном». 20 октября в дневнике появляются новые сведения: «Слухи о смерти Александра Безобразова, артиллерийского офицера, к сожалению, оправдались. Он был убит в сражении казаков с первым кирасирским полком. Его тело было обнаружено на поле боя совершенно обнаженное»[386]. Впоследствии мать Безобразова обратилась к императору с просьбой разрешить ей перевезти тело сына для погребения в село Кокино Орловской губернии, на что было получено высочайшее позволение[387].

В своих воспоминаниях Н.Н. Муравьев оставил иную, ходившую вероятно среди офицеров, версию смерти Безобразова, который, по его словам, был «большая повеса, но добрый малый». «Он, — пишет Н.Н. Муравьев, — накануне прибыл в армию и, не явившись еще в бригаду[388], поскакал по своей охоте в дело, где был исколот казаками, которые ошибочно приняли его за француза. Безобразова на другой день нашли и привезли; ни одна рана его не была смертельна, но их было так много, что он их не перенес»[389].

Находившийся в 1812 г. при штабе Кутузова капитан И.Н. Скобелев — известный в 1830 — 1840-х гг. военный писатель, дослужившийся из солдат до чина генерала от инфантерии, в литературном произведении «Подарок товарищам или переписка русских солдат в 1812 г.» писал: «Кутузов хотя и не близко стоял, а чугунные просвирки и к нему долетали. При Главной квартире больно скучают об артиллерийском офицере Безобразове, который был в ординарцах и убит здесь же; молод, но умен был покойник и обещал в себе залихватского парня»[390]. Как видно, Скобелев использовал смерть Безобразова в качестве доказательства того, что главнокомандующий находился под огнем, хотя этого на самом деле не было[391].

Окруженный казаками, 1-й кирасирский полк оказался в тяжелом положении. На помощь к нему попытался прийти командир 2-й бригады 4-й дивизии бригадный генерал барон Л.К. Шуар. Возглавив половину 2-го карабинерского полка, он оттеснил передовые отряды казаков, но пробиться к кирасирам не смог. Наткнувшись на значительные силы русской конницы, карабинеры вынуждены были вернуться на прежнюю позицию, к своему полку[392]. Вероятно, именно об этом отступлении неприятеля Маевский писал, что «французский эскадрон, опоздав примкнуть к своим, атакован был всеми нашими казаками. Едва мы бросимся на него, как храбрый француз повернет эскадрон лицом к нам и, не стреляя, отражает нас одною своею неустрашимостью, строгим порядком и присутствием духа. Он спасся, и мы утешились только предприятием»[393].

Не имея возможности держаться против многочисленной русской конницы, 1-й кирасирский полк начал отступление к главным силам отряда Мюрата. Пытаясь укрыться от преследователей, он въехал в лесок, располагавшийся на правой стороне ручья Десенка. Кирасиры разомкнули строй и стали легкой добычей казаков.

П. Бениньи. Бригадир 1-го полка на крестьянской лошади, 1812 г.

Предположительно именно во время этого отступления сотник Иловайского 10-го полка Карпов 4-й взял почетный трофей — орла 1-го кирасирского полка. При этом, орлоносец полка младший лейтенант Ж. Берлемон получил в схватке 13 ран[394].

Оставшись один против русской конницы, 2-й карабинерский полк некоторое время еще удерживал позицию. Но, будучи окружен со всех сторон казаками, которые беспрестанно обстреливали и теснили противника, он, в конце концов, был вынужден отступить. Прорвав линию русской конницы, карабинеры пробились к основным силам. Соединившиеся на правом берегу реки Чернишни части 4-й тяжелой кавалерийской дивизии заняли место в боевой линии справа от прикрывавшей Калужскую дорогу польской батареи, установленной командующим артиллерией 5-го польского корпуса бригадным генералом бароном Ж.Б. Пельтье. За правым флангом 4-й дивизии встала уступом 5-я тяжелая дивизия 1-го резервного кавалерийского корпуса[395].

Таким образом, длившееся несколько часов противоборство казаков с тремя полками тяжелой кавалерии противника закончилось. Несмотря на частные успехи, карабинеры и кирасиры были не в состоянии сдержать натиск превосходящих сил и удержать позицию на левом берегу Чернишни. Хотя иррегулярные войска Орлова-Денисова не могли расстроить и уничтожить оказавшиеся в окружении полки регулярной кавалерии, они беспрестанно наседали на них со всех сторон, обстреливая и атакуя неприятеля. Высокую оценку действиям русской конницы в своем дневнике дал английский представитель при русской армии Вильсон, который писал: «Мне довелось быть вместе с ним (2-м пехотным корпусом Багговута — В.Б.) и казаками в самую решительную минуту, особливо когда казаки атаковали не приятельских кирасиров и карабинеров, что было произведено с величайшим умением и доблестью»[396].

Вместе с тем, многие участники событий, отдавая в целом справедливость казакам, отмечали, что во время сражения их действия были направлены не только на борьбу с противником. Так, Ермолов в своих воспоминаниях отмечал, что «богатые обозы были лакомою приманкою для наших казаков: они занялись грабежом, перепились и препятствовать неприятелю в отступлении не помышляли»[397]. В своем дневнике 18 октября Дурново записал: «Лагерь неприятеля попал в руки казаков, которые его разграбили. Мюрата постигла та же участь: у него отняли все серебро»[398]. Поручик легкой роты № 2 лейб-гвардии Артиллерийской бригады И.С. Жиркевич вспоминал: «В лагере много продавалось казаками из вещей, принадлежавших неаполитанскому королю Мюрату, весь обоз которого был захвачен казаками и разграблен»[399]. Как отмечал Вильсон, у Мюрата было «взято все его серебро, карета, кровать и даже перо». «Казаки, — продолжал он, — настолько обогатились, что теперь они продают наиценнейшие вещи за малую толику золота, ведь только так могут они перевозить свою добычу. Вчера их снова ожидали невероятные трофеи. Я смог подобрать из них лишь несколько занятных писем по преимуществу от прекрасного пола»[400].

О поведении казаков на поле боя Вюртембергский вспоминал, что «они занимались больше брошенными орудиями и прикалыванием раненых, нежели дружным натиском на французские колонны. Двум полковникам я сделал строгий выговор, особенно за жестокое обращение с раненым неприятелем; во всем же прочем я сам извинял их»[401]. В своих записках Михайловский-Данилевский рассказывал, что казаки, увидев на нем французскую шинель, приняли его за неприятеля и просили находившихся с ним рядом драгун разрешить им его добить[402]. Но, справедливости ради, надо отметить, что не все казаки были способны лишить жизни безоружного противника. Н.Н. Муравьев был свидетелем случая, когда драгуну приказали убить пленного польского стрелка, чтобы не тратить времени на сопровождение его в тыл, к Тарутино. Драгун не смог выполнить это распоряжение и тогда «крикнул проезжавшего мимо казака: „господин казак“, сказал он ему, „убейте поляка; мне велено, да рука не подымается“. Казак хотел показать себя молодцом. „Кого?“ спросил он, „эту собаку заколоть? Сейчас“. Отъехав шагов на 15, он приложился на поляка дротиком и поскакал на него. Поляк не двигался; казак же, подскакав к своей жертве, поднял пику и, сознавшись, что ему не убить осужденного на смерть, поскакал далее. Затем драгун, разругав пленного, погнал его в Тарутино»[403].

Любопытный эпизод противоборства неприятельского солдата с казаками зафиксировал в своих воспоминаниях Маевский. «Посреди сотней наших солдат, — пишет он, — идет гренадер-француз: едва налетит на него казак с пикою, француз приложится ружьем — и казак летит от него прочь. Это правда, что единицы не занимали тогда нас; но смелость и решительность в солдате, даже в неприятеле, есть благороднейшая черта, достойная подражания»[404].

Итак, действия казаков на левом фланге противника в начальный период сражения ограничились, в основном, нападением на части 2-го кавалерийского и 5-го армейского корпусов. В результате атаки войска Орлова-Денисова заняли пространство на левом берегу реки Чернишни и правом — ручья Десенки. Однако им не удалось зайти в тыл основной группировки Мюрата и перерезать путь отступления — Калужскую дорогу. Это произошло потому, что, с одной стороны, неприятель сумел оперативно организовать отпор, чем остановил стремление русской конницы, а с другой, рассыпавшиеся на большом пространстве полки иррегулярной кавалерии не смогли достаточно слаженно и эффективно действовать против регулярных войск противника. Этому, возможно, способствовало и отвлечение внимания казаков на попавшие в их руки орудия, обозы, биваки и т. д.

Согласно данным Орлова-Денисова, представленным 19 октября в рапорте Кутузову, в ходе сражения казаки потеряли 173 человека (в том числе убитыми 23, ранеными 145 и пропавшими без вести 5), при этом ими было убито до 2000 человек, взят в плен 31 неприятельский офицер и 475 нижних чинов[405]. Даже принимая во внимание явное преувеличение количества погибших от рук казаков неприятелей, можно констатировать, что полки иррегулярной кавалерии нанесли противнику серьезный урон, в несколько раз превышающий собственные потери.

После отступления 1-го кирасирского и 2-го карабинерского полков за Чернишню казаки заняли находившуюся в руках неприятеля возвышенность, на которой была установлена конная артиллерия[406]. Примерно в это же время Коновницын, «видя французские колонны в полном бегстве», сказал подъехавшему к нему Михайловскому-Данилевскому: «Поедем к фельдмаршалу поздравить его с победой»[407]. После этого дежурный генерал в сопровождении офицеров штаба отправился с докладом к Кутузову.

Когда войска Орлова-Денисова боролись с полками 4-й тяжелой дивизии корпуса Себастьяни, Беннигсен, после неудачной атаки егерей, готовил вверенные ему войска для нанесения решающего удара по польскому корпусу. Он приблизил к себе 17-ю пехотную дивизию и отменил движение Волынского и Кременчугского пехотных полков к Вюртембергскому[408].

А. Шелумов. Атака лейб-гвардии Казачьего полка.

Благодаря этим мероприятиям, практически все силы 2-го пехотного корпуса были сконцентрированы в одном месте. Из состава 4-й артиллерийской бригады подполковника М.К. Фриша была выдвинута батарейная рота № 4, активно действовавшая против неприятеля и точными выстрелами взорвавшая два зарядных ящика[409]. Не дождавшись появления 4-го пехотного корпуса, Беннигсен отменил движение 3-го корпуса вправо. Он приказал командующему корпусом генерал-майору графу П.А. Строгонову по выступлении из леса расположиться левее 2-го корпуса и занять лежащую там возвышенность батарейной ротой № 3 подполковника барона К.К. Таубе. По замечанию Беннигсена, эти 12 орудий «действовали успешно и расстроили ряды неприятеля»[410]. Оценивая действия Таубе, Строгонов писал, что тот, «командуя батарейною ротою, отличил себя искусным выбором местоположения и, действуя картечными и продольными выстрелами на главную неприятельскую батарею, принудил к отступлению и тем наиболее способствовал совершенному поражению противника». В ходе боя русские артиллеристы подбили одно неприятельское орудие[411].

Отличалась своей активностью и артиллерия противника. «Вообще, — писал в своем дневнике Дурново, — ядра свистели вокруг нас»[412]. Критикуя действия Беннигсена, Вюртембергский отмечал, что «густая масса нашей пехоты, без пользы и в бездействии, послужила верной целью для неприятельской двенадцати-фунтовой батареи, которая стреляла по ней в продолжение целого часа»[413]. О поведении под сильным огнем противника во время сражения Евреинов в своих воспоминаниях писал: «Примечено было мною, что не все могут быть равнодушны к летящим ядрам; один, которого не назову по имени, никак не мог прямо держаться на лошади, а всегда наклонял свою голову, когда видел летящее ядро, тогда как он сам должен был знать, что ядро, которое видишь, не убивает, а того, которое убивает, не приметишь; но при всем том невольным образом не в силах был он себя преодолеть, и с ним делалась тошнота и рвота»[414].

Сражение при Тарутино 6 октября 1812 г. Литография С. Шифляра по оригиналу А.И. Дмитриева-Мамонова. 1822 г.

При Беннигсене, помимо чинов штаба, находился еще генерал-лейтенант принц А.-П.-Ф. Ольденбургский. В своем рапорте о сражении и записках Беннигсен указывал, что принц добровольно взял на себя обязанность развозить приказания, при этом он отправлялся в те места, где шел самый жаркий бой. Кроме того, отмечал Беннигсен, принц Ольденбургский сумел удачно расположить батарею, которая своими действиями нанесла ощутимый вред неприятелю[415]. За участие в сражении он был награжден орденом Святого Георгия 3-го класса[416]. О том, как это происходило, сохранилось свидетельство поручика Евреинова. В своих воспоминаниях он писал, что принц Ольденбургский, «желая показать свои услуги, подъехал к генералу Беннигсену, подле которого и я в то время находился, и спросил его, неугодно ли будет ему приказать подвинуть близ стоящую батарею против имевшейся невдалеке неприятельской пехоты? Генерал изъявил на то свое согласие, и принц тотчас отправился к батарее. Зная, что его высочество не совсем свободно мог объясняться на русском языке, я счел нелишним за ним последовать; и действительно, когда он подъехал к батарее и скомандовал так: артиллерий впруд, тогда я после него повторил: „артиллерия вперед“, после чего принц возвратился к генералу, а я еще несколько минут тут оставался, желая видеть, что из того произойдет». Евреинов покинул батарею, когда заметил, что «вся пехота на меня прицелилась и начала пускать пули»[417].

Через полчаса, как свидетельствует Беннигсен, после выхода из леса 3-го пехотного корпуса и батарейной роты, он заметил «с неприятельской стороны большое движение. Оно причинено было усилием выводить войски из их позиции»[418]. Это, по мнению Беннигсена, было связано с действием казаков Орлова-Денисова. Последний в это время, вероятно, занял уже оставленную противником позицию на левом берегу Чернишни, и его артиллерия открыла огонь по неприятелю. Услышав в тылу поляков пушечные и ружейные выстрелы, Беннигсен приказал усилить атаку с фронта. «Неприятель выбит был из всех пунктов, которые он занимал перед своей позицией, между тем как я продолжал более и более сближаться к левому его флангу, дабы совершить сообщение с графом Орловым-Денисовым»[419]. С этой целью, возможно, Беннигсен направил на свой правый фланг 4-й егерский полк, который соединился с действовавшими уже на этом участке Тобольским пехотным полком и тремя орудиями легкой артиллерии, состоявшими под командой Вюртембергского.

В итоге, позиция 5-го польского корпуса с фронта оказалась под огнем установленных против нее батарей и была атакована выдвинутыми вперед егерями, опиравшимися на стоявшие у леса колонны линейной пехоты. С тыла ей угрожали находившиеся за ручьем Десенкой казаки, а с левого фланга наступал усиленный егерским полком отряд Вюртембергского. Все это заставило неприятеля начать отход за Чернишню, чтобы прикрыть свой фронт этой рекой. «Мои три орудия, — вспоминает Евгений Вюртембергский, — стали на продолжении фланга поляков. Первый же выстрел с моей батареи послужил как бы сигналом к отступлению неприятеля»[420].

Под прикрытием стрелков, засевших на пригорке в березовой роще, поляки начали переходить овраг, а вместе с ними покинули позицию и части 2-й тяжелой и 2-й легкой кавалерийских дивизий корпуса Себастьяни[421]. Сильный артиллерийский и ружейный огонь со стороны русских войск сопровождал это отступление. «Когда мы переходили овраг, — вспоминал Колачковский, — пуля попала в грудь Лефевру-Денуэтту (командир польской кавалерийской дивизии — В.Б.), но отскочила от пряжки перевязи лядунки. Он вскрикнул „Je suis mort“ (Я мертвый — франц.) и упал навзничь. Я обнял его рукой и, разорвав мундир, увидел, что это была только контузия. „Се n’est rien, general“(Это ничего, генерал — франц.), сказал я ему и, освежив немного водкой из моей фляги, проводил несколько сот шагов. Неприятельские егеря наступали очень быстро. Вынув саблю, я почувствовал, что ружейная пуля ударила меня в ножны. За несколько минут перед этим адъютант генерала Лефевра, по фамилии Дутан, потерял коня, убитого, осколком гранаты. Все офицеры штаба получили сильные контузии или легкие раны. Под генералом Лефевром-Денуэттом был, немного спустя, убит гранатой конь. Что касается меня, то сюртук мой был пробит пулями в нескольких местах и в ножнах сабли я нашел расплющенную карабинную пулю»[422].

Во время этого отступления, возможно, легкое ранение пулей в левый бок получил генерал Зайончек[423] и тогда же был убит начальник штаба 5-го корпуса польский дивизионный генерал С. Фишер. О его смерти Вейссенгоф писал: «Находясь около князя (Понятовско-го — В.Б.), он был ранен ружейною пулей в руку, а когда князь приказал ему отойти и осмотреть рану, он отвечал, что еще может сидеть на лошади. Внезапно вторая пуля, поразив его в лоб, положила предел этой честной жизни»[424]. Колачковский характеризовал Фишера «способным и одним из лучших организаторов нашей армии. Он был суровым блюстителем военной дисциплины и своей энергией на службе исправлял то, что зачастую портила мягкость характера Понятовского. Он был очень спокоен и храбр в бою, но благодаря своей вспыльчивости и принуждениям многих оскорблял и вообще не был любим младшими офицерами. Роста он был небольшого, с худым, всегда небритым лицом, на котором выдавался слишком большой нос. Глаза у него были светлые и одна лопатка выше другой»[425].

Наступление на позицию 5-го корпуса велось силами 2-го и 3-го пехотных корпусов, в то время как 4-й корпус продолжал бездействовать.

План битвы при Тарутино (или боя при Виньково) 18 октября 1812 г. Начат в 1812 г., исправлен и нарисован в сентябре 1819 г. Составлен шефом батальона Мишелем, служившим в 1812 г. в должности адъютанта командира 2-й пехотной дивизии 1-го армейского корпуса.

По этой причине левый край Дедневского леса оставался в руках 3-го пехотного полка польских войск, при котором было два трехфунтовых орудия. Когда русская пехота перешла в наступление, то этот неприятельский отряд нанес ей удар во фланг. Как свидетельствовал Дурново, «французы (то есть поляки — В.Б.) имели стрелков в лесу и их артиллерия обстреливала дорогу, по которой мы шли»[426]. Беннигсен отдал приказ пехоту противника «принять в штыки; она из лесу бросилась в рытвину, и обе колонны, из коих она состояла, тотчас обращены были в бегство. Ни один человек бы не спасся, если б была под рукой кавалерия»[427]. Благодаря этой атаке, неприятель, вероятно, был отброшен от русского фланга, но своей позиции еще окончательно не оставил.

Беннигсен, оказался в затруднительном положении. Он предполагал, что 4-й корпус уже должен был соединиться с 6-м, но вместо русских войск на его левом фланге оказался неприятель. Для выяснения сложившегося положения Беннигсен в сопровождении находившихся при нем офицеров отправился под огнем неприятеля к Остерману-Толстому[428]. В это время одно из ядер убило лошадь аудитора С.И. Бестужева, вырвало ему кусок мяса из правой ноги и на излете ударило по колену правой ноги Беннигсена, от чего тот получил сильную контузию[429]. Ехавший рядом с Бестужевым Евреинов вспоминал: «Как во время войны равнодушно смотрят на подобные случаи! Все только обернулись и сказали: „это аудитор!“ и продолжали ехать далее»[430]. Евреинову стало жаль лежащего на земле Бестужева, он поспешил доехать до находившихся вблизи казаков и приказал отвезти его в ближайшую деревню. К вечеру раненый находился уже в Леташевке, где его товарищи оставили ему квартиру, а сами переехали в усадебный дом в село Леташево. Рану Бестужева считали малоопасной, но у него началась гангрена и 21 октября он скончался[431]. Перед смертью с него был сделан портрет, который он просил отправить жене и детям[432]. Особую трагичность этому случаю придает то обстоятельство, что аудитор не был обязан находиться на поле боя и его появление под огнем неприятеля было вызвано исключительно личным любопытством. Дурново пишет, что перед сражением Бестужева отговаривали не подвергать свою жизнь опасности, но он не послушал советов и «заплатил жизнью за свое безрассудство»[433].

Несмотря на полученную контузию, Беннигсен добрался до своего левого фланга и, обнаружив, что войска Остермана-Толстого не соединились еще с 6-м корпусом, приказал ему выступить из леса и батарейной ротой занять третью возвышенность, находившуюся левее батареи Таубе[434]. Увидев, что в центре боевой линии русских войск план атаки выполнен не был, Беннигсен, вероятно, решил выяснить в каком положении находятся дела на левом фланге. Возле одной из стоявших на месте пехотных колонн его встретил поручик Граббе. Он вспоминал, что Беннигсен появился «с выражением гнева и горести на лице и сказал вслух: „Я надеялся, по крайней мере, что храбрый Милорадович исполнит задачу“. Видя, что никто не отвечает, я подъехал к нему и сказал: „Нет ни малейшего сомнения, что он исполнил бы ее, по своему всегдашнему обычаю, но он отозван, и войска остаются без начальника и без приказаний“. Беннигсен выслушал меня с изумлением и, ничего не отвечая, взглянул только на небо»[435]. Возможно, после этого разговора Беннигсен, убедившись, что войска центра и левого фланга не поддержали своими силами атаку правого фланга, вернулся к вверенным ему частям.

В это время выдвинутый вперед 4-й корпус наткнулся на 3-й полк польской пехоты, который, находясь на значительном расстоянии от своих главных сил, оказался в тяжелом положении. Радожицкий писал, что «две колонки французов (то есть поляков — В.Б.), занимавших левее меня лес, бросились из него бежать через поляну, для соединения с своими; тогда у нас не случилось кавалерии, чтобы схватить их. Я пустил в них два ядра, и, зарядив пушки картечью, погнался за ними поближе; но меня остановили, потому что прикрытие пехоты отставало. Колонки между тем, к досаде нашей, перешли ручей и спаслись»[436].

Свидетелем отступления 3-го польского полка стал ехавший к Кутузову Коновницын. «Мы, — вспоминал Михайловский-Данилевский, — увидели две колонны, стоявшие позади нас и которые в нас стреляли. Коновницын сказал мне, что это должно быть заблудившиеся войска из корпуса графа Остермана». Он направил к ним Михайловского-Данилевского, чтобы ввести их в дело. «Я бросаюсь, даю знак шпагою, чтобы более не стреляли, приближаюсь к ним, и что же представилось глазам моим? это были французы (поляки — В.Б.), я мог увидеть их мундиры, кивера и даже различить черты лиц. Я поворотил лошадь, но тысячи пуль свистят около меня, ибо по мне открыли батальный огонь; попадают в лошадь, одна пуля пробивает мою фуражку, а другая насквозь правую мою руку, попавши выше локтя, и вылетает близ кисти. Я сохранил столько силы, чтобы дать шпоры моей лошади; пули преследуют меня, горячая кровь льется из ран моих, свет меркнет в глазах, лес, находящийся передо мною, кажется, начинает двигаться… Я падаю, но в сию минуту вижу выезжающего из леса капитана Степанова, собираю последние силы свои, кричу ему: „спаси меня!“ и лишаюсь чувств»[437].

За движением польской пехоты наблюдали и на правом фланге русской армии. Неприятель шел на соединение с главными силами по открытой местности, позади русской кавалерии. «Не видя ниоткуда никаких: приготовлений к атаке этой колонны, — вспоминал Граббе, — я подъехал к Васильчикову и сообщил ему это, как я полагал, незамеченное им обстоятельство. „Кажется, что здесь все начальствуют“, отвечал он мне с пренебрежением. „Напротив, кажется, что здесь никто не начальствует“, возразил я ему и, повернув лошадь, поскакал к польской колонне. Она продолжала идти поспешно, но в порядке, далеко впереди нашей пехоты, но все еще сзади нашей кавалерии, преследуемая картечью Донской конной артиллерии, наносившей ей вред, но недостаточный для ее истребления»[438].

Таким образом, 3-й полк польской пехоты, находясь в окружении русских войск, до последней возможности оставался на своей позиции в лесу, активно противодействуя наступлению пехоты Беннигсена, и только под давлением превосходящих сил отступил в порядке к основным войскам противника. «Как только ему удалось выйти в чистое поле, — пишет Колачковский, — он построился в каре, оборонявшее друг друга огнем и, выдержав несколько атак, дошел, наконец, до Чернишни. Здесь он перешел глубокий овраг, по которому протекает эта речка, и был принят нами с неописанной радостью. Он сохранил даже свои орудия»[439]. Спасению польской пехоты в немалой степени способствовала несогласованность действий русских войск, и в первую очередь — 4-го пехотного корпуса и кавалерии левого фланга.

Выйдя из леса со своим корпусом, Остерман-Толстой выдвинул на возвышенность батарейную роту № 23, усилив тем самым наступательное действие на правом фланге. Несмотря на то, что неприятель сумел сосредоточить все свои силы на новой позиции за рекой Чернишней, он был не в состоянии выдержать все возраставшее давление русских войск, охвативших его левый фланг и угрожавших отрезать дорогу на Вороново. Действия русской артиллерии, пехоты и конницы Орлова-Денисова вынудили противника начать общее отступление. «С этого момента, — отмечает Дурново, — победа стала полной. Неприятель был разбит, и его преследовали по всем пунктам»[440]. 19 октября в рапорте Кутузову Беннигсен совершенно справедливо написал: «Малая часть бывших под командою моей войск имели таким образом честь и славу принудить армию под предводительством короля Неаполитанского к совершенному и скорому отступлению»[441].

«Построив, — вспоминал Колачковский, — пехоту в каре, мы начали потихоньку отступать к Спас-Купле под прикрытием артиллерии и кавалерии»[442]. Войска правого фланга русской армии перешли к преследованию. С фронта наступали 2-й и 4-й пехотные корпуса, в то время как 3-й корпус был направлен вправо, за деревню Дмитровскую, «дабы прикрыть правый фланг армии и, вместе с тем, наблюдать дорогу, ведущую из Дмитровского в село Вороново»[443]. С фланга и тыла действовали казаки Орлова-Денисова при поддержке пехоты и регулярной кавалерии. «4-й корпус наш, — пишет Радожицкий, — подвигался медленно и невольно позволял перед собой уходить неприятельской пехоте, потому что при нем не было кавалерии»[444]. В 10 часов части Остермана-Толстого заняли неприятельские биваки поляков на левом берегу реки Чернишни[445]. Следовательно, в течение примерно трех часов неприятель удерживал натиск русских войск, особенно активно действовавших на его левом фланге. За это время ему удалось создать новую линию обороны для прикрытия своего отхода, который начался ближе к 10 часам. Под давлением русских сил противник начал общее отступление к селу Спас-Купля.

А. Ежов. Рядовой егерского полка, 1812 г.

Отступление отряда Мюрата

Заняв оставленный поспешно польский лагерь, русские войска увидели, в каком положении находился противник и насколько неожиданным было для него утреннее наступление. «Они, — вспоминал Евреинов, — расположились в сие время на разостланных по траве коврах пить чай, при некоторых, находившихся с ними, женщинах и как только они нас увидели, то опрометью начали бежать, сами не зная, куда, и не успевая ничего с собою захватить, так что и мне пришлось взять чашку с горячим еще чаем. Я вылил из нее чай и положил к себе на память в карман, как первую военную добычу; еще завладел я в богатом красного сафьяна с золотым обрезом переплете французскою Библиею, с эстампами, вероятно, похищенную французами в Москве, может быть из библиотеки графа Бутурлина, судя по богатому переплету»[446]. О лагере противника Радожицкий писал: «Мы с изумлением увидели остатки поеденных французских лошадей, около балаганов, составленных из дверей, столов и проч. Поваренная посуда, котлы и чайники оставались на дымящихся очагах; они обнаружили, что французы имели еще крупу и горох, только нуждались, кажется, в хлебе и говядине. Нам попался тут красивый вороной жеребенок, который, видно, откармливался у них вместо телятины»[447].

Находившийся при Милорадовиче Н.Н. Муравьев, видя, что авангард не вступает в дело, отправился со своим товарищем подпоручиком квартирмейстерской части А.А. Перовским «вперед, для отыскания происшествий, более занимательных». «В ужасном положении — вспоминал он, — был неприятельский лагерь, через который мы ехали. Кроме множества убитых людей, повсюду лежали зарезанные лошади, которыми французы питались. На квартире, занимавшейся Неаполитанским королем, я видел ободранную кошку, вероятно, готовившуюся к столу. Везде фургоны, нагруженные вывезенным из Москвы имуществом, оставленные на пути и разграбленные казаками, которые разметали часть вещей по полю. Осталось также много колясок и карет, которыми поживились в Москве начальники французских войск. На поле сражения лежало также несколько убитых женщин; одну из них видел я пораженною пулею в глаз; подле нея лежал раненый поляк. Он был без памяти, но бился и громким голосом ревел»[448].

Когда неприятель начал свое отступление, Вюртембергский со своим отрядом двинулся вперед, «стараясь настичь головные части отступавших неприятельских войск»[449]. Возможно, тогда 20-й егерский полк, находившийся в колонне Орлова-Денисова, предпринял попытку выйти на Калужскую дорогу и отрезать путь отхода отряда Мюрата к Спас-Купле. Вюртембергский писал, что «20-й егерский полк, содействовавший, под начальством подполковника Горихвостова[450], казакам, подвинулся теперь к правому флангу Тобольского, и атаковал штыками французскую батарею»[451].

Е. Вюртембергский (1787–1857).

Егеря перешли реку Чернишню выше села Рождественно и попытались, вероятно, занять овраг у Богородского[452]. Со своими песенниками выдвинулись они под картечным огнем вперед[453]и ударили на батарею Пельтье. Они уже достигли пушек, когда егерей атаковали карабинерские полки, а с фланга нанес удар 6-й кирасирский полк. Егеря успели построиться в каре, но карабинеры и кирасиры прорвали его и изрубили многих солдат[454]. Из наградных документов следует, что основному удару подвергся батальон майора Рыкова. К нему на помощь подоспели действовавшие в рассыпном строю стрелки, которых собрал для контратаки прапорщик Либерт. При этом, егеря не только выдержали и отразили атаку противника, но и «штыками опрокинули его кирасир». В конечном итоге 20-й егерский полк на этом направлении вынудил неприятеля оставить позицию и свести батарею[455]. В своих воспоминаниях Радожицкий так описывал увиденное им в этот же день поле боя: «в одном месте лежало человек тридцать русских егерей, порубленных, и между ними несколько убитых французских кирасиров: это были латники Мюрата, напавшие на колонну 20-го егерского полка и произведшие страшную сечу»[456].

Тарутинское сражение 18 октября 1812 г. 2-й этап (с 10 до 15 часов). Карта выполнена В.М. Типикиным и В.А. Бессоновым.

После неприятельской атаки к 20-му егерскому полку примкнули части, находившиеся под командованием Вюртембергского — Тобольский пехотный, 4-й егерский полки и три орудия легкой артиллерии. «Между тем, — пишет Евгений Вюртембергский, — Голь, во весь этот день действовавший искусно и ревностно, подвез ко мне 12 орудий; за ними следовал Меллер-Закомельский. Подкрепленный сими войсками, я стал сильнее и сильнее напирать на неприятеля»[457].

Когда Мюрат начал постепенно отводить свои войска по Калужской дороге, казаки, при поддержке артиллерии, начали переходить реку Чернишню и преследовать колонны противника. Отходивший с польскими войсками Роос в своих воспоминаниях так описывал это отступление: «Вскоре мы нашли свою горсточку, все еще именовавшуюся полком, вместе с другими, именовавшимися совместно бригадой. Примчался адъютант короля (Мюрата — В.Б.) с приказанием бригаде начать атаку. Приказание исполнили. Двинулись вперед, не нападая, а только маневрируя». Во время этого отхода Роос с двумя своими помощниками столкнулись с одним польским ротмистром, о котором знали, что он терпеть не может немцев. Поляк «так и закипел от гнева и досады, когда мы очутились возле него, разлетелся на нас, размахивая кругом себя, ранил до крови младшего врача Майера и лошадь третьего, и с искаженным от злобы лицом стал грозить и ругать меня, и натворил бы еще больше, если бы позволило время и пространство». Вскоре этот польский ротмистр оказался среди раненых. Пуля пробила ему левое предплечье и раздробила кость. Роос со своими помощниками, несмотря на нанесенное им оскорбление, оказал поляку помощь. Ему наложили повязку, хотя полученная рана требовала ампутации, которую из-за поспешной ретирады некогда было делать[458].

Вероятно, с началом отступления противника, Орлов-Денисов предпринял попытку опередить его у Спас-Купли, за которой находилось дефиле — узкое место, образованное примыкавшим с двух сторон к дороге лесом. С этой целью было послано несколько казачьих полков, которые обнаружили крупные силы, направленные заблаговременно на этот пункт Мюратом. 1-й и 3-й полки Вислинского легиона и 4-й кавалерийский корпус прикрыли здесь отступление противника и, несмотря на атаки казаков, удерживали занятую ими позицию до подхода основных сил[459].

Оставление противником своей позиции по реке Чернишне привело к активизации действий русских войск в центре и, особенно, на левом фланге. После возвращения Коновницына, который сообщил, вероятно, о ретираде неприятеля на правом фланге, главнокомандующий отдал приказ двинуть вперед главные силы. Находившийся при Кутузове Левенштерн писал: «Когда было, наконец, получено известие о поспешном отступлении короля Неаполитанского, то Кутузов решился двинуть кавалерию барона Корфа и генерала Васильчикова, но благоприятный момент был уже упущен»[460]. Состоявший при 4-м кавалерийском корпусе подпоручик квартирмейстерской части Бутурлин свидетельствовал, что, видя отступавшего в ужасе противника, «Васильчиков почел вполне своевременным воспользоваться им (отступлением — В.Б.), чтобы ударить на их правое крыло, которое бежало мимо нас. Наше левое крыло было занято в это время прохождением весьма трудного Виньковского дефилея, и его успели пройти лишь четыре эскадрона драгун. Васильчиков, не желая упустить неприятеля, повел в атаку эти четыре эскадрона против линии от десяти до двенадцати эскадронов, которые хотя и построились перед нами, но нерешительностью своих движений не обещали устоять и, действительно, несмотря на свое огромное численное превосходство, видя наше приближение, обратились в бегство»[461]. Шеф Сибирского драгунского полка барон К.А. Крейц писал, что во время сражения он «исполнял почти должность эскадронного командира и на большой дороге преследовал прежде кирасиров, а потом отступающую неприятельскую пехоту»[462]. Описывая участие кавалерии Корфа в Тарутинском сражении, Крейц особо отметил успешные атаки Польского уланского полка. Против неприятеля, помимо 2-го, 3-го и 4-го кавалерийских корпусов действовала сотня охотников донского казачьего Грекова 1-го полка под командованием есаула Щедрова и сотника Грошева, которые могли наступать западнее дороги, вдоль ручья Каменка[463]. Кроме того, в преследовании противника, возможно, принимали участие и полки отряда Долгорукова. Но в боевых действиях на левом фланге отличились 11-й и 19-й егерские полки 6-го пехотного корпуса. Они сначала вступили в столкновение с неприятельскими аванпостами, оттеснили их и выбили противника из деревни Ходырево. Стрелки 19-го егерского полка перешли реку Чернишню и, «примкнув к отряду господина генерал-майора Васильчикова, находились при нем до окончания сражения»[464]. Именно они, по всей видимости, вступили в дело, когда успешное наступление русской кавалерии по Калужской дороге было приостановлено у примыкавшего к ней с западной стороны леса. В нем, среди деревьев и кустарника засели неприятельские стрелки, мешавшие продвижению кавалерийских полков, которых удалось выбить только с помощью подоспевшей пехоты[465].

Находившийся на этом направлении Гриуа вспоминал: «Мы отступали после долгого сопротивления, в полном порядке и под прикрытием огня моей артиллерии, переходя с одной позиции на другую. Король Мюрат долгое время был с нами; он был даже слегка ранен в руку. Некоторые из его экипажей не отъехали вовремя в тыл и могли теперь помешать нашим движениям. Он приказал солдатам сжечь их, что они и исполнили, поделив предварительно между собою то, что было в этих экипажах. Он лично подбодрял их и смеялся над тем, что они с такой поспешностью исполнили его приказ»[466].

Примерно в одно время с кавалерией к Чернишне начали свое движение 6-й, 7-й и 8-й пехотные корпуса. «Когда выстрелы с правой стороны стали приближаться, — писал находившийся в 6-м корпусе Митаревский, — тогда мы тронулись вперед. В стороне, откуда раздавались выстрелы, за лесом, мы ничего не видели, а с левой стороны, по открытому ровному месту, видны были еще две наши большие колонны. Эти колонны и наша двигались вперед, как будто равнялись»[467]. Части корпуса Дохтурова проходили место между русскими и неприятельскими аванпостами, где наблюдали следы боя, состоявшегося 22 сентября под Виньково. Здесь «валялись несколько не убранных, распухших и почерневших трупов, в мундирах, больше французских; валялись ружья, кавалерийские каски и сабли»[468]. Одну из таких сабель Митаревский приказал привязать к орудию, сохранив ее впоследствии у себя на память. Вскоре 6-й корпус подошел к ручью Дроновка и, перейдя через него, встал на пригорке. Топкие берега ручья и крутой подъем осложнили переправу артиллерии. Пришлось воспользоваться фашинами, привязанными попарно к зарядным ящикам. «Выбравшись на возвышенность, — пишет Митаревский, — мы увидели дым от выстрелов. Сойдясь со своей пехотой, остановились в прежнем порядке»[469]. С выходом к реке Чернишне для 6-го, 7-го и 8-го корпусов участие в сражении закончилось. «В этом деле, — заключает Митаревский, — нашей роте, да и всему корпусу, не удалось сделать ни одного выстрела»[470].

Л. Русело. Карабинеры во второй форме, 1811–1815 гг.

А. Ежов. Атака карабинерских полков при Тарутино. Справа П. Бениньи.

Приведенная картина А. Ежова, изображающая атаку карабинеров при Тарутино была написана в 2002 г. С тех пор прошло достаточно времени, появились новые материалы, освещающие данную тему, и нам хотелось бы внести ясность относительно униформы показанной на картине. Карабинеры изображены в небесно-голубых куртках, которые, следуя исследованиям А. Русело, являются «второй формой». При создании данной иллюстрации мы руководствовались работами П. Бениньи, Л. Русело и изобразительными источниками X. Фабер дю Фора. Некоторая часть которых приведена на стр. 38, 39, 90 и 91 данной книги. Однако, Д. Горшков, в своей статье «Униформа карабинеров», опубликованной в журнале Воин № 1 за 2005 г. убедительно доказал возможность ношения небесно-голубых сюртуков лишь офицерским и унтер-офицерским составом. Благодаря этой работе, и многочисленным консультациям Д. Горшкова мы, пересмотрев наше видение карабинерской униформы, подготовили новую картину (см. стр. 46–47), отображающую последние наработки в этой теме.

И. Пархоменко.

Офицеры карабинерских полков в малой выходной зимней форме. Офицер в рединготе и офицер в форме для грязного времени, 1810–1815 гг.

Л. Русело. Старший офицер кирасир в парадной форме.

Эти слова, сказанные об основных силах 6-го корпуса (егеря, как показано выше, были участниками сражения), можно отнести ко всем пехотным корпусам левого фланга.

Митаревский вспоминал, что после занятия позиции «солдаты, как пехотные, так и наши снижали с французов мундиры, а больше интересовались сапогами. В одном месте лежал большого роста кавалерист; голова у него была разбита, так что мозг был снаружи, но он дышал и хрипел. Несмотря на то, два солдата держали его под руки, а другие тянули с него сапоги. Еще обратил на себя мое внимание видный мужчина, в одной только очень тонкой и чистой рубашке, которую еще не успели с него снять. Приметно было, что это какой ни будь значительный офицер. Доктора осматривали и перевязывали раненых как своих, так и французских, а несколько священников исповедывали. Солдаты, достав шанцевые лопаты, копали неглубокие ямы и складывали убитых. Стояли мы тут, пока время начало склоняться к вечеру»[471].

Об интересе к вещам поверженных неприятельских солдат свидетельствует и Н.Н. Муравьев. «Проезжая по тому месту, где лежали французские кирасиры, я остановился по жалобным воплям одного из них, и увидел рослого и стройного латника, лежащего на спине; бок у него был вырван, как бы полуядром, но он был еще в памяти и, мотая руками, вскликивал: „О Jesus, Marie!“ (О Иисус, Мария! — франц.). Два драгуна, заметив на нем хорошие сапоги, слезли с лошадей, и один из них стал тащить с него обувь, но так как сапог с ноги не подавался, то другой наступил ногою лежащему на живот и выдавил ему внутренность из раны. Француз ревел, но удерживавший его ногою драгун смеялся и ругал его, а другой стащил сапоги; и оба уехали, высматривая, не будет ли еще добычи около других убитых и раненых»[472].

В то время как по приказу главнокомандующего к Чернишне выдвигались пехотные корпуса, войска, составлявшие резерв левого фланга (5-й пехотный корпус и кирасирские дивизии), оставались на месте. Служивший в лейб-гвардии Измайловском полку Симанский вспоминал: «Некоторые из наших офицеров по пришедшим уже слухам о успехе наших над неприятелем поехали на старые их биваки, где находился их авангард, привезя оттуда разных вещей, потом видели мы уже многих приезжающих с места сражения с известием, что неприятель прогнан»[473]. Об участии гвардии в сражении поручик лейб-гвардии Семеновского полка Чичерин оставил в своем дневнике краткую запись: «Мы находились все время в пяти верстах от огня. Сражение ни разу не достигло такого напряжения, чтобы можно было опасаться за его исход»[474]. Ездившие на биваки офицеры рассказывали, что «там находилось много всяких даже ненужных вещей, как то: вывезенных из Москвы дрожек, платья женского, кои были нужны для находящегося там женского пола, зеркала, туалеты, прекрасные мебели и разные галантерейные вещи украшали их биваки»[475].

Следовательно, в преследовании отступающего неприятеля принимали участие только иррегулярная и регулярная кавалерия, отдельные отряды пехоты, поддерживаемые огнем артиллерии. Кроме того, наступление русских войск подкрепляли части 2-го и 4-го пехотных корпусов. Задержавшись при переправе через Чернишню, они потеряли контакт с колоннами неприятеля, безостановочно отходившими к Спас-Купле. Так, Радожицкий писал, что наступавшая по Калужской дороге пехота 4-го корпуса не видела уже перед собой противника[476]. В таком же положении, судя по всему, был и 2-й корпус, следовавший правее корпуса Остермана-Толстого, вдоль Чернишни. При войсках последнего, вероятно, находился со своим штабом Беннигсен.

Из полков регулярной пехоты на правом фланге в непосредственном столкновении с неприятелем оказались части под командованием Вюртембергского. Тобольский пехотный, 4-й и 20-й егерские полки при поддержке уже 15 орудий и кавалерии 1-го корпуса пытались сломить сопротивление противника, прикрывавшего между Рождественно и Рогово отход основных сил. Вюртембергский вспоминал, что «6-й кирасирский полк его, прикрывавший отступление, сражался с львиной храбростью, но не устоял. В лесу встречены мы были частью неприятельской пехоты, которая, жертвуя собой, старалась выиграть время, чтобы дать отойти прочим войскам; пользуясь кустарниками, они успели, действительно, занять новую позицию у Спас-Купли, впереди Вороново»[477]. При этом Вюртембергский сетовал, что «судя по местности, главнейшее дело лежало на пехоте, а ея у меня было слишком недостаточно, чтобы совершенно преградить Мюрату отступление»[478]. Сложившееся положение он ставил в вину Беннигсену, который еще в начале сражения остановил идущие к нему полки 4-й пехотной дивизии и отменил запланированное в диспозиции движение 3-го пехотного корпуса на правый фланг. «Тут, — заключает Вюртембергский — должны скрываться какие-нибудь особенные, неизвестные мне причины, потому что Беннигсен всегда был известен как полководец чрезвычайно храбрый, хладнокровный и проницательный»[479]. Следует заметить, что необходимость предпринятых Беннигсеном на начальном этапе сражения действий была вызвана тем, что наступавшие на позицию поляков части 2-го пехотного корпуса столкнулись с серьезным сопротивлением противника и не были своевременно поддержаны силами 4-го корпуса.

План сражения при Тарутино 18 (6) октября 1812 года.

Неприятельские войска стягивались к Спас-Купле, где у труднопроходимого дефиле им пришлось занять новую позицию. Мюрату необходимо было выиграть время и приготовиться к отступлению по окруженной лесом дороге. Сворачивая линию обороны, части противника, прикрывавшие на левом фланге отход главных сил, совершали свое отступление под ударами преследовавших их казаков. Кирасирский капитан, служивший в 1-м резервном кавалерийском корпусе, писал: «Мы принуждены были отступить, но отступили в полном порядке. Ядра градом сыпались на наши ряды. Неприятель не смог привести нас в смятение, но час спустя мы были окружены со всех сторон, и нам пришлось стрелять во все стороны. Всюду были видны одни казаки. Земля дрожала от топота их лошадей. Но их большое количество не устрашило нас, и, если мы спаслись в этой схватке, то обязаны этим не случаю, не счастью, а исключительно только нашей стойкости. Мы отступили в полном порядке»[480]. Тирион, находившийся в составе 2-го кирасирского полка 1-го корпуса, отмечал в своих воспоминаниях: «нам пришлось присоединиться к отступательному движению левого крыла, и к полудню и мы, в свою очередь, с двух сторон и лицом к лицу очутились перед неприятелем, так как он находился и перед нами и на нашем правом фланге; мы были обстреляны в голову и с фланга, неся большие потери от этого флангового огня».

М. Туссэн. Построение кирасирского полка.

Во время этого противоборства Тирион стал свидетелем необычного эффекта «действия снаряда на жирной и гладкой шкуре лошади». В трех шагах от него в лошадь, на которой сидел полковник, попало ядро. «Снаряд, — вспоминал Тирион, — наискось пройдясь по крупу его лошади, только сильно отбросил ее в сторону, ни сорвав ни одной волосинки; ушибленное место только сильно вздулось, но скоро зажило от одних примочек холодной воды»[481].

Как свидетельствует Колачковский, «около часа дня, мы, будучи все соединены, и в самом строгом боевом порядке, остановились на позиции под Спас-Куплей, просто на дороге, ведущей из Воронова, имея лес за собой на расстоянии полумили. На этой позиции еще оживленно шел орудийный огонь с обеих сторон. Наши каре еще несколько раз должны были отражать атаки неприятельской кавалерии»[482].

У Спас-Купли к атакующим русским войскам присоединилось и несколько партий армейских партизан. Отправленный генерал-майором И.С. Дороховым для наблюдения за неприятелем урядник казачьего М.Г. Власова 3-го полка Филатов с 10 казаками «вмешался в дело и, поражая бегущих, убил своеручно генерала, командовавшего гвардиею короля неаполитанского, Дерю, коего дуламан с звездою и 4 крестами, также лядунку представил в доказательство своего подвига»[483]. За проявленное отличие Кутузов произвел его в хорунжие, о чем было объявлено 21 октября в приказе по армии. Убитым был адъютант Мюрата бригадный генерал барон П.С. Дери[484]. В лагере противника смерть генерала была преподнесена с героическим пафосом.

Адъютант командира 2-й пехотной дивизии 1-го армейского корпуса Мишель писал, что Дери был убит не во время отступления, а на первом этапе сражения, когда противник занимал позицию по реке Чернишне. В это время Дери в одиночку поехал проследить за перемещением войск и пропал в долине реки. Вскоре стало известно, что в лагере казаков был обнаружен генеральский ментик и награды. «Обладателей этих вещей, — пишет Мишель, — привели к главнокомандующему, которому они поведали, „что восемьдесят казаков встретили в балке французского офицера; они закричали ему, чтобы он повернул обратно, однако ответом им был удар сабли, после чего пятеро их товарищей были убиты и трое ранены; что они не смогли уйти от ярости этого льва, которого они лишили жизни!“ Увидев офицера, который принес одежду генерала Дери, мы не могли сдержать слез»[485].

Радожицкий вспоминал, что в ночь с 18 на 19 октября «велено было опять развести в биваках веселые огни и петь песни, потому что Мюрат посылал через наш лагерь к фельдмаршалу парламентера, просить сердце убитого друга своего, генерала Дери»[486]. Можно предположить, что первоначально посланец просил передать ему тело генерала, так как в своем рапорте Кутузову от 19 октября Беннигсен писал, что Дери «найден между убитыми. Король (Мюрат — В.Б.) прислал просить его тело»[487]. Н.Н. Муравьев вспоминает, что возвращаясь в свой лагерь, он видел «тело генерала Ферье (то есть Дери — В.Б.), которого французы впоследствии себе выпросили для отдания почестей»[488]. Тогда, вероятно, вместо тела, были переданы в лагерь противника личные вещи Дери, как об этом пишет Мишель. Повторно к этому вопросу вернулся присланный в русский лагерь 21 октября офицер, который явился «за телом убитого генерала Дери» и привез Кутузову письмо Бертье[489]. Вероятно, именно с ним вместо тела было отправлено к Мюрату сердце генерала. По крайней мере, в своих записках Беннигсен отметил, что Мюрат пожелал иметь сердце Дери и «желание это было исполнено»[490].

Победа при Тарутине 6 октября 1812 г. Гравировал С. Федоров под руководством С. Карделли по оригиналу Д. Скотти. 1814 г.

В нападениях на неприятеля приняли также участие партизаны Кудашева и Фигнера. О первом, в представлении его к награждению, Кутузов писал императору, что «во время сражения 6 (18) числа, быв в тылу, взял в плен 200 человек»[491]. Что касается Фигнера, то, по словам Радожицкого, к вечеру он приехал к ним в гости[492] и рассказал, как «участвовал в горячей сшибке с французскими кирасирами; как он близок был к Мюрату, который в одной рубахе едва мог спастись; как при переправе через речки французы везде бросают свои фуры, повозки и сами взрывают зарядные ящики; как лошади их не везут, а они сами бегут сломя шею»[493].

Итак, отступившие к Спас-Купле войска неприятеля оказались прижаты к лесу, через который шла узкой полоской Калужская дорога. Поэтому они были вынуждены под давлением русской кавалерии и артиллерии удерживать эту позицию, чтобы избежать беспорядочного отступления через дефиле. В этот момент отряд Мюрата оказался в тяжелом положении. С фронта к нему приближались пехотные корпуса, появление которых могло значительно усилить натиск русских войск. Однако этого не произошло. В критический для неприятеля момент поступил приказ главнокомандующего об остановке преследования и возвращении главных сил в Тарутинский лагерь. «В час дня, — записал в своем дневнике Дурново, — мы вынуждены были по приказу фельдмаршала Кутузова, ревновавшего к нашим успехам, прекратить преследование»[494]. К следующему с войсками Беннигсену прибыли посланные Кутузовым Толь и П.С. Кайсаров, которые «посоветовали мне, — писал Беннигсен, — вернуть войска более чем 20 верст назад, на позиции, которые они занимали раньше. Мое предложение, чтобы он шел вперед с остальными войском, не было принято; если бы это движение было выполнено, то ни одному человеку из корпуса короля Неаполитанского не удалось бы спастись»[495]. Получив приказ Кутузова, Беннигсен был вынужден остановить движение и, «поручив генералам, которые так доблестно сражались с неприятелем, привести войска обратно на позицию», отправился к главнокомандующему[496].

П. Хесс. Сражение при Тарутино 6 октября 1812 г. Государственный Эрмитаж.

Постепенно атаки противника под Спас-Куплей прекратились. «Около 3 часов пополудни, — пишет Колачковский, — огонь совершенно стих и наш корпус начал отступать через лес, отделявший нас от Воронова»[497]. Отряд Мюрата шел по Калужской дороге в течение почти всей ночи и только к утру, заняв позицию, остановился у Воронова[498].

Это отступление неприятельских войск сопровождалось мелкими стычками с казаками, которые, как отмечал в рапорте Орлов-Денисов, преследовали противника до Воронова[499]. Одно из таких столкновений описал кирасирский капитан, находившийся в составе 1-го корпуса кавалерийского резерва. Заметив «четырех казаков, которые грабили фургон шагах в двухстах», он решил доказать своим сослуживцам, что «четыре казака ничего не стоят против хорошего солдата». «Я скачу галопом к ним, обращаю их в бегство и преследую шагов 300. Я предложил офицеру, говорящему по-немецки, скрестить свою шпагу с моей. Он поклялся убить меня, но я расхохотался ему прямо в лицо. Я бросился на него и он бежал к своим казакам… Врезавшись в их середину, я поворачиваю лошадь и отступаю шагов на двести. Оглянувшись я увидал, что они растянулись в линию и расстояние между каждым из них было приблизительно шагов 15. Я быстро поворачиваю лошадь обратно, рассекаю лицо одному из них и не останавливаясь делаю то же самое с другим. Третий спасается бегством. Я преследую его со шпагой в руке, но к несчастью моя шпага никуда не годилась и не могла пробить полушубок, надетый на него. В это время остальные казаки окружают меня. Один из них наносит мне удар пикой по голове, пробивает мою каску, она падает, но я ловлю ее за султан; в это время получаю другой удар пикой в ногу. Я не почувствовал боли, так я был разгорячен и обозлился только на свою шпагу. Я бросился опять на них в самую середину и в это время подоспели мои ко мне на помощь, так как казаков было уже пятнадцать человек». Казаки были обращены в бегство, но в этой схватке зачинщик лишился своего друга — капитана 3-го кирасирского полка. «Полковник сделал мне выговор и сказал, что я поступил как гусар, так как вся эта схватка служила только для моего удовольствия»[500].

Офицер Донских казаков.

Таким образом, сбив неприятеля с позиции у Чернишни, русские войска начали преследование. Отбиваясь, в основном, от атак кавалерии, части противника двигались безостановочно к Спас-Купле. Достигнув после полудня этого населенного пункта, Мюрат занял оборонительную позицию, стремясь обеспечить проход своих сил через дефиле. Здесь противник оказался под сильным огнем артиллерии и был неоднократно атакован кавалерией. Но дальнейшего наступления русских сил не последовало, так как Кутузов к часу дня остановил преследование. Напор русских войск стал ослабевать, и к 3 часам сражение прекратилось. После этого неприятель, преследуемый только небольшими отрядами казаков, смог миновать опасное дефиле и ретироваться к Воронову, где и остановился.

В оправдание такого решения главнокомандующего Голицын в своих воспоминаниях писал, что во время атаки к Кутузову «вдруг приезжает урядник Жирова казачьего полка, находящегося в партизанском отряде у князя Кудашева под Подольском. Он привез перехваченное предписание Бертье к д'Аржану, чтобы немедля все тяжести шли к Можайску. Вот обстоятельство, которое укрепило Кутузова в истине, что Наполеон решительно ретироваться будет, но куда и в какое время, было ему еще неизвестно. Опасение, не обходит ли он нас по дороге к Калуге, — вот что занимало старика, и в этом тайном совещании собственно с собою (ибо ни одного лица из генералов его штаба не было тут), он решился не преследовать»[501]. Это объяснение было принято многими историками[502].

Французский кирасир после атаки.

Вместе с тем, рассказ Голицына противоречит сохранившимся документам. Кутузов, действительно, писал в конце октября императору в представлении к награждению Кудашева, что он «первый дал нам знать об отступлении неприятеля, доставив приказ Давута к генералу Даржану»[503]. Однако, эти сведения были доставлены главнокомандующему Кудашевым не во время сражения, а при рапорте от 22 октября[504]. Из рапорта Кудашева следует, что об отряде под командою бригадного генерала П.Ж. Буке д'Аржана он узнал только 21 октября. Кроме того, Кудашеву не было смысла присылать к Кутузову урядника Жирова полка, так как, по свидетельству главнокомандующего, Кудашев сам был участником Тарутинского сражения. С другой стороны, в «Истории нашествия» Бутурлина указывается, что преследование было остановлено вследствие получения Кутузовым сведений о появлении в Вороново крупного отряда противника[505]. Однако и это обстоятельство не находит подтверждения. Следовательно, известные на сегодняшний день источники позволяют утверждать, что у Кутузова не было веских причин прекращать начатое наступление.

В ожидании прибытия Беннигсена произошла, возможно, описанная Маевским сцена. Кутузов кричал «Где этот дурак! рыжий! трус! и т. д. После многих приисканий, или приблизительных имен, Кутузов с сердцем повторял: „нет, нет“ и усиливался напасть на имя этого труса рыжего… Но когда ему сказали: „не Бенниксона-ли?“ тогда он повторил „да, да!“ А когда ему сказали: „да вот он здесь“, тогда Кутузов с ласкою и отеческой миною обнял его и, вслед затем, отдал приказание»[506].

Беннигсен в окружении находившихся при нем офицеров прибыл к Кутузову, которого, по свидетельству Евреинова, они застали «в поле, сидящего на табурете, окруженного своею свитой и многими генералами». Беннигсен словесно донес о происшествиях дня, о том, сколько было убито, сколько взято в плен, а о числе орудий и захваченных экипажах обещал представить на другой день рапорт[507]. Иная картина встречи главнокомандующего с Беннигсеном предстает в записках Левенштерна: «Кутузов сошел с лошади; подъехавший в это время атаман Платов приказал разостлать ковер, на котором фельдмаршал лег рядом с ним. В этот момент появился генерал Беннигсен с трофеями, взятыми в этот день; за ним ехал казачий полковник Сысоев, взявший знамя 1-го кирасирского полка. Фельдмаршал встал, пошел к нему навстречу и сказал: „Генерал, вы одержали славную победу; я должен благодарить вас, но наградит вас его величество“. Генерал Беннигсен, возмущенный медлительностью и нерешительностью фельдмаршала, которая помешала успеху этой блестящей победы, холодно поклонился ему и просил позволения удалиться из армии на несколько дней для того, чтобы полечиться от полученной им сильной контузии. Он отъехал, не сойдя с лошади, и не сообщил никаких подробностей о событиях этого дня»[508].

После разговора с Кутузовым Беннигсен со своим окружением отправился в Леташевку, куда прибыл в 4 часа[509]. Евреинов вспоминает, что все были «чрезвычайно усталые, потому что не сходили целые сутки с лошадей»[510]. «Никогда, — писал в своем дневнике Дурново, — я не был так счастлив, как после выигранной битвы. Первый раз в жизни я находился в таком состоянии. Огромный бокал королевского пунша помог восстановить мои силы»[511].

После отъезда Беннигсена Кутузов оставался некоторое время на месте, где он перекусил и затем отправился в Леташевку[512]. Мимо гвардейских полков главнокомандующий проехал, когда «уже день клонился к своему окончанию»[513]. «С места сражения, — вспоминал Ермолов, — верхом у колеса дрожек фельдмаршала сопровождал я его до лагеря, и из слов его легко мог понять, в каком смысле готовился он сделать донесение государю». По свидетельству начальника штаба 1-й армии, главнокомандующий говорил: «„Какой дал Бог славный нам день! Неприятель потерял ужасно. Взято много пушек, и, говорят, по лесам разбросано их много, а пленных — толпами их гонят! Надобно собрать точные сведения“. Пушек всех и пленных я не видел. Неприятель не был тесним в отступлении и не был в положении бросать пушки. Выслушавши рассказ, я не обманусь, заключая, что донесение будет не без украшений»[514].

Армия постепенно возвращалась в Тарутинский лагерь. Так, после проезда Кутузова в Леташевку, в четвертом часу оставил свою позицию 5-й пехотный корпус. «Мы, — вспоминает Симанский, — ворочались назад с песнями. Экспедиция сия была для нас весела, ибо отдыхая несколько времени на долговременных биваках, мы пошли за славой, желали ее иметь и наконец победа была наша… Биваки наши были уже готовы и мы приходили на готовое. День уже склонялся, когда мы переправились через реку Нару; подходя к бивакам, мы слышали играющую музыку и огни разложенные — пришли на отдых»[515]. Примерно тогда же, вероятно, отправились к Тарутину и другие войска, находившиеся на левом берегу Чернишни. О движении 6-го корпуса Митаревский вспоминал: «Почти смеркалось, когда приказано было идти в лагерь». Заблудившись на обратном пути в лесу, он с артиллерией прибыл к Тарутино «очень поздно»[516]. Следовательно, возращение войск левого фланга и центра началось около 4 часов, и только к ночи они смогли достичь своих биваков.

На позиции у Винькова, под командованием Милорадовича, были оставлены 2-й, 4-й пехотные и 2-й, 3-й, 4-й кавалерийские корпуса. На аванпостах расположились казачьи полки. Вероятно, 1-й кавалерийский корпус был возвращен в лагерь, а 3-й пехотный корпус оставлен на позиции за деревней Дмитровской[517]. «Мы, — вспоминал Радожицкий, — почитали себя победителями и радовались, что уже ночуем на отнятой земле. Каждый из нас с большим любопытством рассматривал все предметы, брошенные неприятелями; удостоверяв, что они точно ели лошадей, мы не могли надивиться их терпению и преданности Наполеону»[518].

18 октября Кутузов отдал приказ по армии за № 42, в котором писал: «Завтрашнего числа во всех полках на случай одержанной над неприятелем победы быть благодарственному молебствию в 12 часов по полуночи; между 1-й и 2-й линиями в одно время, принимая начало с правого фланга, куда вынести и Смоленскую Божию Матерь»[519]. 19 октября, вероятно, после молебствия, войска простились с телом Багговута. «Прах его, — вспоминал офицер 11-й артиллерийской бригады Мешетич, — был почтен, в гробе лежащий, церемониальным маршем и проходом в трауре всех войск, участвовавших в оном сражении»[520]. Тело Багговута было перевезено в Калугу и похоронено в некрополе Лаврентиевского монастыря[521].

Лаврентиевский монастырь. Фотография начала XX в. Калужский областной Краеведческий музей.

Могильный камень над прахом генерал-лейтенанта К.Ф. Багговута на кладбище Лаврентиевского монастыря. Фотография 1912 г. Надпись на гробнице: «Под сим камнем лежит тело генерал-лейтенанта Багговута, убитаго в сражении под Тарутиным октября 6-го числа 1812 года, родившагося сентября 16 числа 1761 года, воина предприимчиваго, смелаго, неустрашимаго, начальника кроткаго, мужа скромнаго, добронравнаго».

Заключение

В результате Тарутинского сражения русские войска одержали победу над отрядом Мюрата и заставили его ретироваться примерно на 18 км к Воронову. Весь ход сражения можно условно разделить на два этапа. Первый, начавшийся ближе к 7 часам утра и закончившийся около 10 часов, характеризуется активной борьбой, развернувшейся у лагеря противника. В начале сражения русские войска внезапно атаковали неприятеля. Особенно активно действовали части под командованием Беннигсена и Милорадовича. Однако сначала было остановлено движение 4-го и 6-го корпусов, а затем — наступление левого фланга. Поэтому основные действия развернулись на правом фланге. Колонна Орлова-Денисова, несмотря на внезапность атаки, встретила серьезное сопротивление и не смогла отрезать неприятелю путь отступления. Мюрат начал выстраивать свою линию обороны на правом берегу Чернишни, прикрывая путь отхода — Калужскую дорогу. В то же время, на левом берегу активное противодействие пехотным и кавалерийским колоннам русских войск оказывали части 5-го армейского и 2-го кавалерийского корпусов. Давление на польские части 2-го и 3-го корпусов под общим командованием Беннигсена заставило противника начать отступление на правый берег Чернишни. Также были вынуждены поступить 1-й кирасирский и два карабинерских полка, против которых действовала иррегулярная кавалерия Орлова-Денисова.

Торжественное открытие Тарутинского памятника 7 июля (25 июня) 1834 г.

Введение в бой 4-го пехотного корпуса Остермана-Толстого окончательно сломило сопротивление противника, который начал отходить по Калужской дороге.

На втором этапе, длившемся примерно пять часов, происходило активное преследование неприятеля. Отряд Мюрата под давлением кавалерии левого фланга и войск Беннигсена поспешно, но не теряя порядка, отходил к Спас-Купле. Пройдя примерно 8 км, противник занял перед лесным массивом новую позицию. В преследовании наиболее активно участвовали казаки, регулярная кавалерия и части пехоты (в том числе — отряд Вюртембергского), действовавшие при мощной поддержке артиллерии. Главные силы левого фланга и центра (6-й пехотный корпус), выдвинутые главнокомандующим к Чернишне, не принимали участие в преследовании (исключая стрелков 19-го егерского полка). К часу дня наступление русских войск по приказу Кутузова было остановлено, что позволило Мюрату удержать позицию при Спас-Купле. Около 3 часов атаки на противника закончились. После перехода дефиле неприятель, преследуемый отдельными отрядами казаков, отступил к Вороново. Русские войска вернулись на исходные позиции, выдвинув сильный авангард к Виньково.

В Тарутинском сражении против 19-тысячного отряда Мюрата находилось более 40 тысяч русских войск, которые, вопреки диспозиции, действовали недостаточно согласованно. Несмотря на малочисленность и лишения лагерной стоянки, противник не потерял своей боеспособности, оказав в сражении серьезное сопротивление. По этим причинам войскам Мюрата было нанесено чувствительное, но далеко не полное, поражение, что отметили практически все участники. Так, по свидетельству Щербинина, Коновницын, возвращавшийся в Леташевку после сражения, «сказал нам, что все это дело постыдно для русского оружия, что Мюрат должен был истреблен быть, что, напротив того, ему дана возможность отступить в порядке с малою потерею, и что никто не заслуживает за это дело награды»[522]. Маевский в своих воспоминаниях констатировал: «Мы разбили его. И если бы в общем было больше связи и действия, тогда бы из всего корпуса не ушло ни души»[523]. Левенштерн, в свою очередь, отмечает, что победа «была действительно блестящей, и если ее результаты были не так славны, как можно было бы ожидать, то она произвела во всяком случае на обе армии глубокое, хотя весьма различное впечатление; одну из них она деморализовала и подняла дух другой»[524].

Современники называли несколько основных причин, повлиявших на результат сражения: опоздание пехотных колонн правого фланга, смерть Багговута, общая несогласованность действий, нерасторопность Беннигсена и вмешательство Кутузова[525]. Анализ источников позволяет предположить, что на результат сражения, главным образом, повлияла именно деятельность главнокомандующего, который всячески препятствовал исполнению принятой диспозиции. Активизация действий не входила в планы Кутузова, а сражение фактически было ему навязано. Поэтому он не принимал деятельного участия в подготовке нападения. Незаинтересованность главнокомандующего в наступлении привела к отмене 16 октября назначенной атаки. Вероятно, в ходе проведенной им 17 октября рекогносцировки он выработал свой план действий, которому следовал, находясь вдали от места боя. В ходе сражения Кутузов остановил наступление Милорадовича, движение корпусов Дохтурова и, как можно заключить, Остермана-Толстого. Эти действия привели к срыву выполнения диспозиции. Наступление правого фланга русских войск не было поддержано, что дало возможность противнику выиграть время, организовать сопротивление на новой позиции за Чернишней и начать постепенное отступление к Спас-Купле. Направив для преследования неприятеля кавалерию левого фланга, Кутузов остановил сначала движение пехотных корпусов у реки Чернишни, а затем, без каких либо веских причин, потребовал вернуть наступавшие русские войска на исходные позиции. Тем самым он помог отряду Мюрата выйти из затруднительного положения и позволил ему спокойно отступить через дефиле к Вороново. Все эти действия Кутузова привели к тому, что цель нападения — уничтожение неприятельского отряда, не была достигнута. Поэтому победа в Тарутинском сражении не получила однозначной оценки со стороны его участников и, несмотря на нанесенный неприятелю серьезный урон, оставила чувство неудовлетворенности. Можно предположить, что результаты Тарутинского сражения явились прямым следствием существовавшего в Главной квартире противоборства между Кутузовым и Беннигсеном, которое оказалось продолжено на поле боя и привело к тому, что окрепшая русская армия не смогла одержать решительную победу над малочисленным отрядом Мюрата. Вероятно, неслучайно Раевский в письме своему дяде А.Н. Самойлову 19 октября писал: «Я в Главную квартиру почти не езжу, она всегда отдалена. А более для того, что там интриги партий, зависть, злоба, а еще более во всей армии эгоизм, несмотря на обстоятельства России, о коей никто не заботится»[526].

Памятник Отечественной войны 1812 г. при с. Тарутине. Фотография 1910-х гг.

В ходе Тарутинского сражения были взяты многочисленные трофеи. Кутузов в рапорте императору от 19 октября писал: «Потеря его в сей день состоит до тысячи человек пленными, до двух тысяч пятисот на месте оставленными, одного почетного штандарта 1-го кирасирского полка, при сем с полковником Мишо[527] повергаемого, 38 орудий, 40 зарядных ящиков, всего обоза, между коим находится и обоз неаполитанского короля»[528]. В конце рапорта главнокомандующий добавил, что «сейчас еще получаю я сведение, что один казачий полк в преследовании своем левее отступления неприятеля взял еще до 500 человек в плен и генерала Дери»[529]. В последующее время эти цифры претерпели некоторое изменение. 20 октября Витгенштейну и Чичагову Кутузов сообщил, что в ходе сражения «побито на месте более 2500 человек, между коими два генерала, в плен взято 2000 человек, 30 штаб- и обер-офицеров и генерал Мержье, почетный штандарт 1-го кирасирского полка, 36 пушек, 40 зарядных ящиков и весь обоз»[530]. Эти же данные были повторены в официальном сообщении, отправленном в тот же день за подписью Коновницына Владимирскому, Нижегородскому, Тульскому, Рязанскому, Калужскому, Орловскому губернаторам и генерал-майору Г.А. Игнатьеву, руководившему обороной Бобруйской крепости. Единственное отличие состояло лишь в указании числа зарядных ящиков — более 40[531].

А. Сулковский (1785–1836).

Что касается количества отбитых орудий, то участники событий, современники и историки называют разные цифры в диапазоне от 12 до 38. В наградном списке, составленном на основе уточненных данных Орлова-Денисова, говорится, что казачьими полками бригады Сысоева 3-го было взято 10 орудий, Грекова 18-го — 9, Карпова 2-го — 2. Кроме того, Кременчугский пехотный полк отбил 2 орудия и лейб-гвардии Драгунский полк — одно[532]. Следовательно, можно предположить, что в период сражения русскими войсками было взято 24 орудия. О значении этих трофеев Михайловский-Данилевский писал, что «с 1805 г., когда начались наши войны с Наполеоном, нигде не отбивали у его армии столь большого количества орудий, как под Тарутиным»[533].

К числу трофеев следует прибавить оставленное на поле боя противником оружие и снаряжение. Так, доставшиеся русским войскам кирасирские и карабинерские кирасы, благодаря проявленной Корфом инициативе, поступили в Псковский драгунский полк, шефом которого он являлся[534]. Относительно оружия Милорадович предписал Остерману-Толстому «сколь можно, собрать ружей на месте сражения и оные доставить в Главную квартиру. Его Светлость приказал выдать за каждое ружье по 5 руб.»[535].

Наиболее точные сведения о потерях противника содержатся в ведомости, составленной в неприятельском штабе[536]. Согласно представленным данным, в отряде Мюрата (включая офицеров) было убито 790 человек, ранено (имеются в виду те военнослужащие, которые, получив ранения, не попали в плен) 854 человека, взят в плен 841 человек и пропало без вести 310. Наибольшие потери понесли 5-й пехотный корпус (1311 человек), 2-й кавалерийский корпус (800) и артиллерия резервных кавалерийских корпусов (209).

Ш. Лефевр-Денуэтт (1773–1822).

Минимальные потери были в 4-м кавалерийском корпусе (27 человек) и во 2-й пехотной дивизии 1-го корпуса (29). Отдельно в ведомости были показаны: генерал Фишер — убит, генерал Дери и штабной полковник барон Ж.Н. Мержес[537] — ранены и взяты в плен, Лефевр-Денуэтт, Сулковский, один генерал и 4 полковника — ранены. Если учесть среди раненых Мюрата (получившего, согласно воспоминаниям Гриуа и Тириона, два ранения) и генерала Зайончека, то общие потери в сражении составили 2807 человек, из них безвозвратные — 1944. Следовательно, противник лишился примерно 14 % личного состава. Если предположить, что из числа пропавших без вести большинство было взято в плен, то общее количество военнопленных составит 1152 человека (включая штабного полковника Мержеса). Согласно ведомости о количестве пленных, отправленных комендантом Главной квартиры 1-й западной армии, 21 и 22 октября в Калугу было препровождено 2 штаб-, 34 обер-офицера, 1146 нижних чинов и 7 дезертиров[538]. Большинство из этих военнопленных, несомненно, было взято в ходе сражения. Итак, потери неприятеля могут быть оценены следующим образом: попало в плен примерно 1100 человек (в том числе не менее 30 офицеров), убито около 800 и ранено менее 900 человек.

В свою очередь, согласно ведомости о количестве убитых, раненых и пропавших без вести с 28 июня по 26 октября, составленной в декабре 1812 г. в штабе 1-й армии, в Тарутинском сражении русская армия потеряла 1203 человека и 15 строевых лошадей (11 убито, 4 ранено)[539]. Из числа военнослужащих 74 было убито (1 генерал, 1 обер-офицер, 3 унтер-офицера и 69 рядовых), 428 — ранено (1 штаб-, 16 обер-, 22 унтер-офицера, 386 рядовых и 3 нестроевых) и 701 человек пропал без вести (8 унтер-офицеров, 677 рядовых и 16 нестроевых). Следовательно, почти 60 % потерь составили люди, чья судьба оказалась не выяснена. Такое значительное количество пропавших без вести военнослужащих, учитывая характер и результаты сражения, сложно полностью отнести к числу взятых в плен или убитых. Поэтому можно предположить, что большая часть приписанных к этой категории людей во время сражения попросту бежала из армии. В данном случае, возможно, речь идет об ополченцах, распределенных среди регулярных войск. По крайней мере, 22 октября Кутузов в приказе по армии за № 46 предписал принять соответствующие меры «к прекращению побегов, ратниками чинимых»[540]. Следовательно, согласно ведомости, во время сражения было убито и ранено 499 строевых чинов. Однако представленные в ней сведения не являются полными. По данным А.А. Васильева, дополнившего ведомость информацией по неучтенным частям, войска лишились убитыми, ранеными и пропавшими без вести более 1500 человек[541]. Как видно, потери личного состава русской армии оказались почти в два раза меньше потерь противника, что может свидетельствовать об эффективности действий русских войск.

О медицинском обслуживании раненых в ходе Тарутинского сражения в своих записках оставил свидетельство Михайловский-Данилевский. После полученного им ранения он в сопровождении капитана Степанова и двух драгун был доставлен к месту, где оказывалась первая помощь раненым. «Ничто не может сравниться, — вспоминал Михайловский-Данилевский, — с нечувствительностью наших медиков; они завтракали в то время, как множество раненых пронзительным голосом требовали их помощи. Собравшись с силами, я закричал им с дерзостью, что я адъютант главнокомандующего; тогда только они поспешили ко мне, сняли с меня мундир и в одной рубашке положили на землю, которая была очень холодна. Они меня перевязали, добрый Степанов надел на меня французскую шинель и посадил на лошадь, драгуны поддерживали меня с обеих сторон, и мы отправились в Тарутино»[542].

Относительно захоронения убитых русских воинов 21 октября последовал следующий приказ Милорадовича: «Тела храбрых победителей, собрав, похоронить у ближайшей церкви в одном месте, с приличным по Христианству обрядом, и водрузив крест на общей могиле, отпеть над оною панихиду, при которой быть желающим из каждой роты по несколько человек. У подножья креста выжечь следующие слова: „Здесь погребены тела православных Российских воинов, с честью умерших победителями на поле сражения в отечественной войне 6 (18) октября 1812 года“. Сей крест препоручается сделать и поставить дежурному штаб-офицеру господину майору Павлову»[543]. Близкими к месту боя были церкви в селах Рождественно и Круча, где, вероятно, и были похоронены русские солдаты. Что касается погибших неприятелей, то их тела, видимо, были также преданы земле, так как высочайшее повеление о сожжении трупов по местам военных действий последовало только 26 ноября 1812 г.[544]

Говоря о значении Тарутинского сражения в Отечественной войне 1812 г., следует отметить, что одержанная победа не принесла русской армии стратегических выгод. Отбросив отряд Мюрата, войска заняли прежнюю позицию в Тарутинском лагере, выдвинув вперед сильный авангард и наблюдательные посты казаков. Переход в наступление не входил в планы Кутузова, который продолжал занимать выжидательную позицию, в то время как стратегическая инициатива была оставлена в руках Наполеона. Вместе с тем, нападение на отряд Мюрата продемонстрировало готовность русской армии возобновить войну и заставило Наполеона приступить к исполнению намеченных им планов по оставлению Москвы. Поражение в Тарутинском сражении произвело неприятное впечатление на войска противника и способствовало поднятию морального духа русской армии. Впервые на главном театре военных действий войска одержали победу над крупными силами неприятеля, преследовали его, нанесли серьезный урон, взяли французского орла, значительное количество орудий, зарядных ящиков, обоза и военнопленных. Таким образом, Тарутинское сражение стало для русских войск символом скорой победы над противником, своеобразным прологом, за которым последовали гибель Великой армии и завершение Отечественной войны 1812 г.

Список сокращений

Ахшарумов — Ахшарумов Д.И. Описание войны 1812 г. СПб., 1819.

Барклай де Толли — (Барклай де Толли М.Б.) Изображение военных действий 1-й армии // Отечественная война 1812 г.: Материалы Военно-ученого архива. СПб., 1912. Т. 18.

Беннигсен — Беннигсен Л.А. Записки графа Л.А. Беннигсена о компании 1812 г. // Русская старина. 1909. № 9.

Бескровный — Бескровный Л.Г. Отечественная война 1812 года. М., 1962.

Богданович — Богданович М.И. История Отечественной войны 1812 г., по достоверным источникам. СПб., 1859. Т.2.

Бородино — Бородино: Документальная хроника. М., 2004.

Брандт — Брандт Г. Из записок прусского генерала от инфантерии Брандта о походе Наполеона в Россию в 1812 г. // Военный сборник. 1870. № 4.

Булычов — Булычов Н.И. Архивные сведения, касающиеся Отечественной войны 1812 г. по Калужской губернии: Калужское дворянское ополчение. Калуга, 1910.

Бутурлин 1 — Бутурлин Д.П. Кутузов в 1812 г. // Русская старина. 1894. № 10–11.

Бутурлин 2 — Бутурлин Д.П История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 г. СПб., 1823. 4.1–2. Васильев — Васильев А.А. Французские карабинеры в бою при Винково 18 октября 1812 г. // Калужская губерния на II этапе Отечественной войны 1812 г. Малоярославец, 1998.

Васильев, Елисеев — Васильев А.А., Елисеев А.А. Русские соединенные армии при Бородине 24–26 августа 1812 г.: Состав войск и численность. М., 1997.

Вейссенгоф — Вейссенгоф Я. Из записок генерала Яна Вейссенгофа // Военно-Исторический сборник. 1919. № 2.

Вильсон — Вильсон Р.-Т. Дневник и письма 1812 — 1813. СПб., 1995.

Вистицкий 1 — Вистицкий М.С. Из записок Вистицкого // Харкевич В.И. 1812 г. в дневниках, записках и воспоминаниях современников: Материалы Военно-ученого архива Главного штаба. Вильна, 1900. Вып.1. Вистицкий 2 — Вистицкий М.С. Указатель дорого Российской империи. СПб., 1804. 4.1.

ВУА. — Отечественная война 1812 г.: Материалы Военно-ученого архива. СПб., 1912. Т. 18–19.

Вюртембергский — Вюртембергский Е. Воспоминания герцога Евгения Вюртембергского о компании 1812 г. // Военный журнал. 1848. № 3.

ГАКО — Государственный архив Калужской области.

Герсеванов — Герсеванов Е.П. Объяснение причины почему отложено было нападение при Тарутине: Рассказ ветерана 1812 г. Е.П. Герсеванова // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений. СПб., 1856. Т. 123.

Глинка 1 — Глинка Ф.Н. Письма русского офицера. М., 1990.

Глинка 2 — Глинка Ф.Н. Сражение при Тарутино // Военный журнал. 1818. Кн.10–11.

Голицын — Голицын А.Б. Записки о войне 1812 г. князя А.Б. Голицына // Военский К.А. Отечественная война 1812 г. в записках современников. СПб., 1911.

Граббе — Граббе П.Х. Из памятных записок графа Павла Христофоровича Граббе. М., 1873.

Гриуа- Гриуа Ш.П. Тарутино: (Из военных воспоминаний) // Французы в России. 1812 г.: По воспоминаниям современников-иностранцев. М., 1912. 4.2.

Давыдов — Давыдов Д.В. Денис Давыдов: Сочинения. М., 1962.

Дубровин — Дубровин Н.Ф. Отечественная война в письмах современников. 1812 — 1815 гг. СПб., 1882. Дурново — Дурново НД. Дневник 1812 г. // 1812 год…: Военные дневники. М., 1990.

Евреинов — Евреинов М.М. Память о 1812 г. // Русский архив. 1874. № 2.

Ермолов — Ермолов А.П. Записки А.П. Ермолова: 1798 — 1826 гг. М., 1991.

Известия — Известия о военных действиях Российской армии против французов: 1812 г. СПб., 1813. Кирасирский капитан — Из писем кирасирского капитана // Французы в России. 1812 г.: По воспоминаниям современников-иностранцев. М., 1912. 4.2.

Клаузевиц — Клаузевиц К. 1812. М., 1997.

Колачковский — Колачковский К.И. Записки генерала Колачковского о войне 1812 г. // Военно-исторический сборник. 1911. № 3.

Коленкур — Коленкур де А. Мемуары. Поход в Наполеона в Россию. Смоленск, 1991.

Коновницын — Коновницын П.П. Воспоминания Коновницына // Харкевич В.И. 1812 г. в дневниках, записках и воспоминаниях современников: Материалы Военно-ученого архива Главного штаба. Вильна, 1900. Вып.1.

Крейц- Крейц К.А. Записки Крейца // Харкевич В.И. 1812 г. в дневниках, записках и воспоминаниях современников: Материалы Военно-ученого архива Главного штаба. Вильна, 1900. Вып.1.

Кутузов — Кутузов М.И.: Сборник документов. М., 1954. Т.4. 4.1; 1955. Т.4. 4.2.

Левенштерн — Левенштерн В.И. Записки генерала В.И. Левенштерна // Русская старина. 1901. № 1.

Маевский — Маевский С.И. Мой век или история генерала Маевского. 1779 — 1848 гг. // Русская старина. 1873. № 8.

Месяцеслов — Месяцеслов с росписью чиновных особ или общий штат Российской империи на лето от Рождества Христова 1812. СПб., (1811). 4.1.

Мешетич — Мешетич Г.П. Исторические записки войны россиян с французами и двадцатью племенами 1812, 1813, 1814 и 1815 годов // 1812 год: Воспоминания воинов русской армии. М., 1991.

Митаревский — Митаревский Н.Е. Рассказы об Отечественной войне 1812 г. М., 1878.

Михайловский-Данилевский 1 — Михайловский-Данилевский А.И. Записки: 1812 г. // Исторический вестник. СПб., 1890. № 10.

Михайловский-Данилевский 2 — Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны 1812 г. СПб., 1840. Ч.З.

Муравьев А.Н. — Муравьев А.Н. Автобиографические записки // Декабристы: Новые материалы. М., 1955. Муравьев Н.Н. — Муравьев Н.Н. Записки Николая Николаевича Муравьева // Русский архив. 1885. № 11. Описания и алфавиты — Описания и алфавиты к Калужскому атласу. (СПб.), (1782). 4.1. Описание города Боровска и его уезда.

Орлов-Денисов — Орлов-Денисов В.В. Из воспоминаний графа Орлова-Денисова // Харкевич В.И. 1812 г. в дневниках, записках и воспоминаниях современников: Материалы Военно-ученого архива Главного штаба. Вильна, 1900. Вып.1.

Петров — Петров М.М. Рассказы служившего в 1-м егерском полку полковника Михаила Петрова о военной службе и жизни своей и трех родных братьев его, зачавшейся с 1789 г. // 1812 год: Воспоминания воинов русской армии. М., 1991.

ПСЗ — Полное собрание законов Российской империи. СПб., 1830. Т.32.

Радожицкий — Радожицкий И.Т. Походные записки артиллериста с 1812 по 1816 год. М., 1835. 4.1.

РГВИА — Российский государственный военно-исторический архив.

Роос — Роос Г. С Наполеоном в Россию. М., 2003.

Сегюр — Сегюр де Ф. Поход в Россию: Мемуары адъютанта. М., 2002.

Симанский — Симанский Л.А. Журнал участника войны 1812 г. // Военно-исторический сборник. 1913. № 4. Тирион — Тирион А. Воспоминания офицера французского кирасирского № 2 полка о кампании 1812 г. СПб., 1912.

Толь — (Толь К.Ф.) Сражение при реке Чернишне // Харкевич В.И. 1812 г. в дневниках, записках и воспоминаниях современников: Материалы Военно-ученого архива Главного штаба. Вильна, 1903. Вып.2. Чичерин — Чичерин А.В. Дневник Александра Чичерина: 1812 — 1813. М., 1966.

Щербинин — Щербинин А.А. Записки Щербинина // Харкевич В.И. 1812 г. в дневниках, записках и воспоминаниях современников: Материалы Военно-ученого архива Главного штаба. Вильна, 1900. Вып.1. Энциклопедия — Отечественная война 1812 г.: Энциклопедия. М., 2004.

Chambray — Chambray G. Histoire de l'expedition de Russie. Paris, 1838. T.2.

Dumonceau — Dumonceau F. Memoires du general comte Frangois Dumonceau. Bruxelles, 1958. T.2.

Fain — Fain A.-J.-F. Manuscrit de 1812. Paris, 1827. T.2.

Le Manuscrit des carabiniers — Le Manuscrit des carabiniers // Revue de cavalerie. 1892. T. 15.

Michel — Michel. Relation des combats des 4 et 18 octobre 1812. Bataille de Taroutino ou combat Winkowo // Memoires du General Bennigsen. Paris, S.a. T.3.

Состав 1-й Западной армии[545]

Главнокомандующий всеми действующими армиями и исполняющий обязанности главнокомандующего 1-й западной армией генерал-фельдмаршал, светлейший князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов[546].

ГЛАВНЫЙ ШТАБ

Исполняющий должность начальника Главного штаба: генерал от кавалерии барон Леонтий Леонтьевич Беннигсен[547].

Исполняющий должность генерал-квартирмейстера: полковник Свиты его императорского величества по квартирмейстерской части Карл Федорович Толь[548].

Дежурный генерал: генерал-лейтенант Петр Петрович Коновницын[549].

Главный штаб 1-й западной армии[550]

Начальник Главного штаба: генерал-майор артиллерии Алексей Петрович Ермолов.

Дежурный генерал: полковник и флигель-адъютант Петр Андреевич Кикин.

Начальник инженеров[551]: инженер-генерал-майор Егор Кристианович Ферстер.

Начальник артиллерии: генерал майор артиллерии барон Карл Федорович Левенштерн.

Помощники начальника артиллерии: генерал-майор артиллерии Отто Иванович Бухгольц, генерал-майор артиллерии Василий Григорьевич Костенецкий.

Главноуправляющий по части продовольствия: сенатор, тайный советник Василий Сергеевич Ланской.

Генерал-вагенмейстер: полковник Кавалергардского полка Павел Исидорович Черепанов.

2-й ПЕХОТНЫЙ КОРПУС

Командир: генерал-лейтенант Карл Федорович Багговут.

4-я пехотная дивизия

Командир: генерал-майор принц Евгений Фридрих Карл Павел Людвиг Вюртембергский.

1-я бригада.

Тобольский пехотный полк[552].

Волынский пехотный полк[553].

2-я бригада.

Кременчугский пехотный полк[554].

Минский пехотный полк[555].

4-й егерский полк[556].

4-я артиллерийская бригада[557].

Батарейная рота № 4.

Легкая рота № 7.

Легкая рота № 8[558].

17-я пехотная дивизия

Начальник: генерал-лейтенант Захар Дмитриевич Олсуфьев.

1-я бригада.

Рязанский пехотный полк[559].

Брестский пехотный полк[560].

2-я бригада[561].

Белозерский пехотный полк[562].

48-й егерский полк[563].

17-я артиллерийская бригада.

Батарейная рота № 17.

Легкая рота № 32.

Легкая рота № 33[564].

3-й ПЕХОТНЫЙ КОРПУС

Командующий: генерал-майор и генерал-адъютант граф Павел Александрович Строгонов (одновременно начальник 1-й гренадерской дивизии).

1-я гренадерская дивизия

Начальник: генерал-майор и генерал-адъютант граф Павел Александрович Строгонов (одновременно командующий 3-м пехотным корпусом).

1-я бригада.

Лейб-гренадерский полк Гренадерский графа Аракчеева полк.

2-я бригада.

Павловский гренадерский полк.

Екатеринославский гренадерский полк.

3-я бригада.

Санкт-Петербургский гренадерский полк.

Таврический гренадерский полк.

1-я артиллерийская бригада.

Батарейная рота № 3[565].

Легкая рота № 1.

Легкая рота № 2.

3-я пехотная дивизия

Командующий: генерал-майор князь Иван Леонтьевич Шаховской.

1-я бригада.

Муромский пехотный полк.

Ревельский пехотный полк.

2-я бригада.

Черниговский пехотный полк.

Селенгинский пехотный полк.

20-й егерский полк[566].

3-я артиллерийская бригада.

Батарейная рота № 1.

Легкая рота № 5.

Легкая рота № 6.

4-й ПЕХОТНЫЙ КОРПУС

Командир: генерал-лейтенант граф Александр Иванович Остерман-Толстой.

11-я пехотная дивизия

Командующий: генерал-майор Павел Николаевич Чоглоков.

1-я бригада.

Кексгольмский пехотный полк.

Перновский пехотный полк.

2-я бригада[567].

Елецкий пехотный полк.

3-я бригада[568].

1-й егерский полк.

33-й егерский полк.

11-я артиллерийская бригада.

Батарейная рота № 2.

Легкая рота № 3.

Легкая рота № 4[569].

23-я пехотная дивизия

Командующий: генерал-майор Василий Данилович Лаптев.

1-я бригада.

Рыльский пехотный полк.

Екатеринбургский пехотный полк.

Копорский пехотный полк.

23-я артиллерийская бригада[570].

Батарейная рота № 23.

Легкая рота № 44.

5-й ПЕХОТНЫЙ КОРПУС

Командующий: генерал-лейтенант Николай Иванович Лавров (одновременно командующий Гвардейской пехотной дивизией).

Гвардейская пехотная дивизия

Командующий: генерал-лейтенант Николай Иванович Лавров (одновременно командующий 5-м пехотным корпусом).

1-я бригада.

Лейб-гвардии Преображенский полк.

Лейб-гвардии Семеновский полк.

2-я бригада.

Лейб-гвардии Измайловский полк.

Лейб-гвардии Литовский полк.

3-я бригада.

Лейб-гвардии егерский полк.

Лейб-гвардии Финляндский полк.

Лейб-гвардии артиллерийская бригада.

Батарейная рота № 1 Его Высочества[571].

Батарейная рота № 2 генерала от артиллерии графа Аракчеева.

Легкая рота № 1[572].

Легкая рота № 2.

6-й ПЕХОТНЫЙ КОРПУС

Командир: генерал от инфантерии Дмитрий Сергеевич Дохтуров.

7-я пехотная дивизия

Начальник: генерал-лейтенант артиллерии Петр Михайлович Капцевич.

1-я бригада.

Псковский пехотный полк.

Московский пехотный полк.

2-я бригада.

Либавский пехотный полк.

Софийский пехотный полк.

11-й егерский полк[573].

7-я артиллерийская бригада.

Батарейная рота № 7.

Легкая рота № 12.

Легкая рота № 13.

24-я пехотная дивизия

Начальник: генерал-майор Борис Борисович Фок.

1-я бригада.

Ширванский пехотный полк.

Бутырский пехотный полк.

2-я бригада.

Уфимский пехотный полк.

Томский пехотный полк.

19-й егерский полк[574].

24-я артиллерийская бригада.

Батарейная рота № 24.

Легкая рота № 45.

Легкая рота № 46.

7-й ПЕХОТНЫЙ КОРПУС

Командир: генерал-лейтенант Николай Николаевич Раевский.

12-я пехотная дивизия

Начальник: генерал-майор Петр Михайлович Колюбакин.

1-я бригада.

Нарвский пехотный полк.

Смоленский пехотный полк.

2-я бригада.

Новоингерманландский пехотный полк.

Алексопольский пехотный полк.

6-й егерский полк[575].

12-я артиллерийская бригада.

Батарейная рота № 12.

Легкая рота № 22.

Легкая рота № 23.

26 пехотная дивизия

Командующий: генерал-майор Иван Федорович Паскевич.

1-я бригада[576].

Нижегородский пехотный полк.

Ладожский пехотный полк.

2-я бригада.

Полтавский пехотный полк.

Орловский пехотный полк.

5-й егерский полк[577].

26-я артиллерийская бригада.

Батарейная рота № 26.

Легкая рота № 47.

Легкая рота № 48.

8-й ПЕХОТНЫЙ КОРПУС

Командир: генерал-лейтенант Михаил Михайлович Бороздин.

2-я гренадерская дивизия

Командующий: генерал-майор принц Карл Август Мекленбургский.

1-я бригада.

Киевский гренадерский полк.

Московский гренадерский полк.

2-я бригада.

Астраханский гренадерский полк.

Фанагорийский гренадерский полк.

3-я бригада.

Сибирский гренадерский полк.

Малороссийский гренадерский полк.

2-я артиллерийская бригада.

Батарейная рота № 11.

Легкая рота № 20.

Легкая рота № 21.

27-я пехотная дивизия

Начальник: генерал-майор Дмитрий Петрович Неверовский.

1-я бригада.

Одесский пехотный полк.

Тарнопольский пехотный полк.

2-я бригада.

Виленский пехотный полк.

Симбирский пехотный полк.

49-й егерский полк[578].

27-я артиллерийская бригада.

Батарейная рота № 49.

Легкая рота № 53.

Легкая рота № 54.

Командующий всей кавалерией (за исключением кирасирских дивизий): генерал-лейтенант и генерал-адъютант Федор Петрович Уваров[579].

1-й конный казачий полк Тульского ополчения[580].

1-й РЕЗЕРВНЫЙ КАВАЛЕРИЙСКИЙ КОРПУС[581]

Начальник: генерал-майор и генерал-адъютант барон Егор Иванович Меллер-Закомельский.

Лейб-гвардии Драгунский полк.

Лейб-гвардии Уланский полк.

Лейб-гвардии Гусарский полк.

Лейб-гвардии Казачий полк[582]: сборный эскадрон[583] и Черноморская сотня[584].

Нежинский драгунский полк.

2-й РЕЗЕРВНЫЙ КАВАЛЕРИЙСКИЙ КОРПУС[585]

Командующий: генерал-майор и генерал-адъютант барон Федор Карлович Корф.

Псковский драгунский полк.

Каргопольский драгунский полк.

Московский драгунский полк.

Курляндский драгунский полк.

Сибирский драгунский полк.

Оренбургский драгунский полк.

Сумской гусарский полк.

Польский уланский полк.

4-й РЕЗЕРВНЫЙ КАВАЛЕРИЙСКИЙ КОРПУС

Командующий: генерал-майор и генерал-адъютант Илларион Васильевич Васильчиков.

Харьковский драгунский полк.

Черниговский драгунский полк.

Киевский драгунский полк.

Новороссийский драгунский полк.

Ахтырский гусарский полк.

Литовский уланский полк.

Командующий 1-й и 2-й кирасирскими дивизиями: генерал-лейтенант князь Дмитрий Владимирович Голицын[586].

1-я кирасирская дивизия

Начальник: генерал-майор Николай Иванович Депрерадович.

1-я бригада.

Кавалергардский полк.

Лейб-гвардии Конный полк.

2-я бригада.

Лейб-кирасирский Его Величества полк.

Лейб-кирасирский Ее Величества полк.

Астраханский кирасирский полк.

Лейб-гвардии конная артиллерия.

Конно-легкая батарея № 1.

Конно-легкая батарея № 2.

2-я кирасирская дивизия

Командующий: генерал-майор Илья Михайлович Дука.

1-я бригада.

Екатеринославский кирасирский полк.

Орденский кирасирский полк.

2-я бригада.

Глуховский кирасирский полк.

Малороссийский кирасирский полк.

Новгородский кирасирский полк.

Резервная артиллерия

1-я резервная артиллерийская бригада.

Конная рота № 2.

2-я резервная артиллерийская бригада.

Батарейная рота № 29.

Батарейная рота № 30.

Конная рота № 4.

Конная рота № 5.

Конная рота № 6.

3-я резервная артиллерийская бригада.

Батарейная рота № 31.

Батарейная рота № 32.

Легкая рота № 43[587].

Конная рота № 7.

Конная рота № 8.

Конная рота № 9.

Конная рота № 10.

Инженерные войска

1-й пионерный полк (три пионерные роты).

2-й пионерный полк (одна минерная и две пионерные роты).

Понтонная рота № З[588].

Понтонная рота № 4.

Понтонная рота № 6.

Гвардейский экипаж.

Иррегулярные войска[589]

Командующий: генерал от кавалерии, атаман войска Донского Матвей Иванович Платов[590].

1-я бригада.

Командующий: генерал-майор Аким Акимович Карпов 2-й.

Донской казачий Карпова 2-го полк.

Донской казачий Иловайского 5-го полк[591].

Донской казачий Чернозубова 4-го полк[592].

Донской казачий Ягодина 2-го полк[593].

Донской казачий Мельникова 4-го полк[594].

Донской казачий Ежова 2-го полк[595].

2-я бригада.

Командующий: полковник Василий Алексеевич Сысоев 3-й.

Донской казачий Сысоева 3-го полк[596].

Донской казачий Иловайского 10-го полк[597].

Донской казачий Кутейникова 6-го полк[598].

Донской казачий Сучилина 2-го полк[599].

3-я бригада.

Командующий: подполковник Тимофей Дмитриевич Греков 18-й.

Атаманский казачий полк Донского войска.

Донской казачий Грекова 18-го полк[600].

4-я бригада[601].

Командующий: генерал-майор Дмитрий Евдокимович Греков 1-й.

Донской казачий Грекова 1-го полк.

Донской казачий Попова 3-го полк.

Донской казачий Ребрикова 3-го полк.

Артиллерия.

Донская конная рота № 1.

Донская конная рота № 2[602].

Временные формирования

Московское ополчение[603].

Начальник: отставной генерал-лейтенант граф Ираклий Иванович Морков.

Смоленское ополчение[604].

Начальник: отставной генерал-лейтенант Николай Петрович Лебедев.

Состав авангардного отряда Великой армии[605]

Командующий отрядом: король Неаполя, маршал Империи Иоахим-Наполеон Мюрат, одновременно командующий кавалерийским резервом.

Начальник личного штаба короля: бригадный генерал Шарль Люк Полей Клеман Борелли.

ВИСЛИНСКИЙ ЛЕГИОН

(Легион Великого герцогства Варшавского)

Командир: дивизионный генерал граф Мишель Мари Клапаред.

1-я бригада.

1-й пехотный полк.

3-й пехотный полк.

2-я бригада.

2-й пехотный полк.

Дивизионная артиллерия.

13-я рота 8-го полка пешей артиллерии.

Полковая артиллерия Вислинского легиона.

З2-я пехотная дивизия 1-го армейского корпуса

Командующий: бригадный генерал барон Франсуа Мари Дюфур.

1-я бригада.

15-й полк легкой пехоты.

2-я бригада.

33-й полк линейной пехоты.

3-я бригада.

48-й полк линейной пехоты.

Испанский полк «Жозеф Наполеон» (2-й и 3-й батальоны).

Дивизионная артиллерия.

2-я рота 7-го полка пешей артиллерии.

5-я рота 3-го полка конной артиллерии.

5-й АРМЕЙСКИЙ КОРПУС

(войска Великого герцогства Варшавского)

Командир: дивизионный генерал князь Юзеф Антоний Понятовский.

16-я пехотная дивизия

Командир: дивизионный генерал Юзеф Зайончек.

1-я бригада.

3-й пехотный полк.

2-я бригада.

15-й пехотный полк.

16-й пехотный полк.

Дивизионная артиллерия.

3-я рота полка пешей артиллерии.

12-я рота полка пешей артиллерии.

18-я пехотная дивизия

Командир: дивизионный генерал Кароль Оттон Князевич.

1-я бригада.

2-й пехотный полк.

8-й пехотный полк.

2-я бригада.

12-й пехотный полк.

Дивизионная артиллерия.

4-я рота полка пешей артиллерии.

5-я рота полка пешей артиллерии.

Дивизия легкой кавалерии

Командующий: дивизионный генерал графа Шарль Лефевр-Денуэтт.

19-я бригада легкой кавалерии.

4-й конно-егерский полк.

12-й уланский полк.

20-я бригада легкой кавалерии.

5-й конно-егерский полк.

13-й гусарский полк.

Резервная артиллерия.

2-я рота полка конной артиллерии.

14-я рота полка пешей артиллерии.

КАВАЛЕРИЙСКИЙ РЕЗЕРВ

Командующий: король Неаполя, маршал Империи Иоахим-Наполеон Мюрат, одновременно командующий авангардным отрядом.

Начальник штаба: дивизионный генерал граф Огюст Даниэль Бельяр.

1-й КОРПУС

Командующий: дивизионный генерал барон Антуан Луи Декре де Сен-Жермен.

1-я дивизия легкой кавалерии

Командующий: бригадный генерал барон Шарль Клод Жакино.

3-я бригада легкой кавалерии.

7-й гусарский полк.

9-й шеволежерский (гамбургский) полк.

4-я бригада легкой кавалерии.

8-й гусарский полк.

16-й конно-егерский полк.

15-я (иностранная) бригада легкой кавалерии.

Польский 6-й уланский полк.

Польский 8-й уланский полк.

Прусский 2-й сводный гусарский полк.

Дивизионная артиллерия.

7-я рота 6-го полка конной артиллерии.

1-я дивизия тяжелой кавалерии

Командующий: бригадный генерал барон Адриен Франсуа Брюно.

1-я бригада.

2-й кирасирский полк.

2-я бригада.

3-й кирасирский полк.

3-я бригада.

9-й кирасирский полк.

1-й шеволежерский полк.

Дивизионная артиллерия.

1-я рота 5-го полка конной артиллерии.

5-я дивизия тяжелой кавалерии

Командующий: бригадный генерал барон Никола Рейно.

1-я бригада.

6-й кирасирский полк.

2-я бригада.

11-й кирасирский полк.

3-я бригада.

12-й кирасирский полк.

5-й шеволежерский полк.

Дивизионная, артиллерия.

4-я рота 5-го полка конной артиллерии.

5-я рота 5-го полка конной артиллерии.

2-й КОРПУС

Командир: дивизионный генерал граф Орас Франсуа Бастьен Себастьяни де ла Порта.

2-я дивизия легкой кавалерии

Командир: бригадный генерал барон Этьен Тардиф де Поммеру Бордесуль.

7-я бригада легкой кавалерии.

11-й конно-егерский полк.

12-й конно-егерский полк.

8-я бригада легкой кавалерии.

5-й гусарский полк.

9-й гусарский полк.

16-я (иностранная) бригада легкой кавалерии.

Польский 10-й гусарский полк.

Вюртембергский 3-й конно-егерский полк «Герцог Луис».

Прусский 1-й сводный уланский полк.

Дивизионная артиллерия.

5-я рота 4-го полка конной артиллерии.

2-я дивизия тяжелой кавалерии

Командир: дивизионный генерал граф Пьер Ватье де Сент-Альфонс.

1-я бригада.

5-й кирасирский полк.

2-я бригада.

8-й кирасирский полк.

3-я бригада.

10-й кирасирский полк.

2-й шеволежерский полк.

Дивизионная артиллерия.

1-я рота 2-го полка конной артиллерии.

4-я рота 2-го полка конной артиллерии.

4-я дивизия тяжелой кавалерии

Командующий: дивизионный генерал граф Жан Мари Антуан Дефранс.

1-я бригада.

1-й карабинерский полк.

2-я бригада.

2-й карабинерский полк.

3-я бригада.

1-й кирасирский полк.

4-й шеволежерский полк.

Дивизионная артиллерия.

3-я рота 1-го полка конной артиллерии.

4-я рота 1 — го полка конной артиллерии.

3-й КОРПУС

Командующий: дивизионный генерал барон Арман Лебрен де Ла Уссе (Лагуссе)[606].

3-я дивизия легкой кавалерии

Командир: дивизионный генерал барон Луи Пьер Эмэ Шастель.

10-я бригада легкой кавалерии.

6-й конно-егерский полк.

25-й конно-егерский полк.

11-я бригада легкой кавалерии.

6-й гусарский полк.

8-й конно-егерский полк.

17-я (иностранная) бригада легкой кавалерии.

Баварский 1-й шеволежерский полк.

Баварский 2-й шеволежерский полк «Таксис».

Саксонский шеволежерский полк «Принц Альбрехт».

Дивизионная артиллерия.

6-я рота 4-го полка конной артиллерии.

6-я дивизия тяжелой кавалерии

Командующий: бригадный генерал барон Дени Этьен Серон.

1-я бригада.

7-й драгунский полк.

23-й драгунский полк.

2-я бригада.

28-й драгунский полк.

30-й драгунский полк.

Дивизионная артиллерия.

4-я рота 4-го полка конной артиллерии.

5-я рота 4-го полка конной артиллерии.

4-й КОРПУС

Командир: дивизионный генерал барон Мари Виктор Никола де Фей Латур-Мобур.

4-я (польская) дивизия легкой кавалерии

Командующий: бригадный генерал Казимеж Турно.

29-я бригада легкой кавалерии.

Польский 3-й уланский полк.

Польский 11-й уланский полк.

Польский 16-й уланский полк.

Дивизионная артиллерия.

3-я рота польского полка конной артиллерии.

4-я рота польского полка конной артиллерии.

7-я дивизия тяжелой кавалерии

Командующий: дивизионный генерал барон Жан Тома Гийом Лорж.

1-я бригада.

Саксонский полк «Гард дю Кор».

Саксонский кирасирский полк «Цастров».

Польский 14-й кирасирский полк.

2-я бригада.

Вестфальский 1-й кирасирский полк.

Вестфальский 2-й кирасирский полк.

Дивизионная артиллерия.

2-я конная батарея саксонской артиллерии.

2-я конная батарея вестфальского артиллерийского полка.

Примечания

1

Кутузов. 4.2. С. 650–651. Часть укреплений Тарутинского лагеря сохранилась до сегодняшнего дня. На одном из них в 1834 г. был открыт памятник, посвященный событиям, происходившим на тарутинской земле. Инициатором создания памятника был граф С.П. Румянцев. В феврале 1829 г. он освободил без выкупа от крепостной зависимости крестьян села Тарутино и деревни Гранищево, поставив им условие внести 44 тысячи рублей ассигнациями на постройку монумента «в память знаменитого события, совершившегося при сих селениях в войну 1812 г.»(Калужский край: Документы и материалы. Калуга, 1976. Кн.1. С.219). Построенный на средства крестьян памятник был торжественно открыт 7 июля 1834 г. В 1839 г. чугунная колонна монумента лопнула. В 1852 г. было принято решение изготовить новый памятник, который был открыт в 1854 г. Автором памятника считается архитектор Д.А. Антонелли (Ивашко Н.В. О памятнике в селе Тарутино // От Тарутино до Малоярославца. Калуга, 2002. С. 262–264).

(обратно)

2

Все даты в тексте приводятся по новому стилю. В цитатах сохраняется стиль первоисточника и в скобках указывается дата по новому стилю.

(обратно)

3

Гриуа. С. 97; Вейссенгоф. С. 231; Евреинов. С. 454–455.

(обратно)

4

Автор выражает искреннюю признательность В.М. Безотосному, Д.И. Горшкову, В.Н. Земцову, Н.В. Котляковой, А.И. Попову, А.А. Смирнову, В.М. Типикину, И.С. Тихонову, А.М. Рязанову и Е.А. Щебиковой за ценные советы и помощь, оказанную при подготовке данной работы, а также благодарит свою жену Татьяну и детей, Вячеслава и Никиту, за неизменную поддержку.

(обратно)

5

На главном направлении в 1812 г. действовали 1-я и 2-я западные армии. Приказом от 28 сентября 1812 г. главнокомандующий армиями М.И. Кутузов присоединил 2-ю армию к 1-й, оставив за ней прежнее название (ВУА. Т. 18. С.84).

(обратно)

6

Беннигсен. № 9. С. 502–503; Ермолов. С. 203–205; Клаузевиц. С. 86–88; (Толь К.Ф.) Журнал военных действий / / Кутузов. 4.1. С. 220–221 (сравни: Бутурлин 2. 4.1. С.309). Сам М.Б. Барклай де Толли в составленном им «Изображении военных действии 1-й армии» ничего не говорит о возможном пути отхода русских войск (Барклай де Толли. С. 190–191).

(обратно)

7

В начале XIX в. из Москвы в Калугу можно было следовать тремя направлениями. По главной почтовой, так называемой Новой калужской дороге, которая проходила через село Шарапово, деревню Быкасово, города Боровск, Малоярославец и село Семейкино. По главной почтовой дороге через город Подольск, село Молоди, деревню Сафоново и город Серпухов, от которого в Калугу можно было добраться по побочным почтовым или проезжим большим дорогам через города Тарусу, Алексин и село Покровское. Последняя дорога — проезжая большая или Старая калужская дорога шла через деревни Мостовая (Десна), Вороная (Вороново), Чернишня (Виньково), села Литашова (Леташево), Недельное, Гурьево (Вистицкий 2. С. 31–32).

(обратно)

8

Кутузов. 4.1. С. 222–223, 227.

(обратно)

9

ГАКО, ф.32, оп.19, д.510, л.26; Кутузов. 4.1. С.178.

(обратно)

10

Кутузов. 4.1. С.227.

(обратно)

11

Кутузов. 4.1. С.230.

(обратно)

12

В данном случае М.И. Кутузов, говоря о Тульской дороге, имеет в виду проезжую большую дорогу, проходившую через Каширу. Под Калужской дорогой он понимает главную почтовую дорогу до Серпухова (далее она шла на Тулу), откуда несколькими путями можно было добраться до Калуги. Возможно, главнокомандующему важно было подчеркнуть, что, став в Подольске, он получал возможность иметь прямое сообщение с Калугой, где была создана крупная продовольственная база. (Вистицкий 2. С.73).

(обратно)

13

Кутузов. 4.1. С.231.

(обратно)

14

Кутузов. 4.1. С. 233–234. О переходе армий на Тульскую дорогу М.И. Кутузов поставил в известность и великого князя Константина Павловича. Это не датированное сообщение составителями сборника документов «М.И. Кутузов» было отнесено к 18 сентября, хотя упоминание о движении войск на Тульскую дорогу позволяет датировать время написания этого документа 16 сентября (Кутузов. 4.1. С.246).

(обратно)

15

Кутузов. 4.1. С.243.

(обратно)

16

Кутузов. 4.1. С.244, 245, 247, 248.

(обратно)

17

Кутузов. 4.1. С. 252–253.

(обратно)

18

Кутузов. 4.1. С.254.

(обратно)

19

Ермолов. 211 (сам Л.Л. Беннигсен в своих записках ничего не говорит о преимуществах позиции на Новой калужской дороге); Барклай де Толли. С. 192.

(обратно)

20

После оставления Москвы в русских войсках мародерство и дезертирство стало столь распространенным явлением, что Кутузов был вынужден принять самые строгие меры по восстановлению порядка в армии и доложить об этом негативном явлении императору в рапорте от 18 сентября 1812 г. Причину падения воинской дисциплины видели в длительном отступлении армий и оставлении Москвы, нанесших сильный моральный удар по состоянию боевого духа войск. Меры, принятые главнокомандующим, дали положительные результаты, и 22 октября Кутузов рапортовал Александру I, что «мародерство вовсе, как кажется, прекратилось» (Кутузов. 4.1. С.243; 4.2. С.69).

(обратно)

21

Кутузов. 4.2. С.277.

(обратно)

22

Акинфов Ф.В. Из воспоминаний Акинфова // Харкевич В. 1812 г. в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вильна, 1900. Вып. 1. С. 205–212; Клаузевиц. С. 85–86; 4.2. С. 316–322; Щербинин. С. 23–29.

(обратно)

23

Сегюр. С. 131.

(обратно)

24

Михайловский-Данилевский 2. 4.3. С. 2–3; Fain. С. 109.

(обратно)

25

Ермолов. С.210.

(обратно)

26

Кутузов. 4.1. С.237.

(обратно)

27

Коленкур. С.145, 155. О казаках см. также: С.136, 156–157.

(обратно)

28

Сегюр. С. 151. Это повествование Ф. де Сегюр отнес к периоду пребывания русских войск в Тарутинском лагере, хотя представленные в нем описания событий больше подходят ко времени следования авангарда за русскими армиями по дороге на Рязань. Помимо явных параллелей с мемуарами Коленкура, обращает на себя внимание то обстоятельство, что в Тарутинский период уже изменился тон общения между противниками. При встрече на аванпостах, русские больше говорили о своей решимости продолжить войну, а не усыпляли неприятеля словами о желанном для всех мире (см. например: Вильсон. С.71, 162). Об этом же пишет и сам Сегюр (Сегюр. С. 152).

(обратно)

29

Кутузов. 4.1. С. 240–241.

(обратно)

30

В приказе М.И. Кутузова от 2 октября 1812 г. указано, что в составе отряда полковника М.И. Ефремова находились донской казачий полк И.И. Андриянова 2-го, Симферопольский конно-татарский и 1-й башкирский полки, которые 26 сентября нанесли сильное поражение неприятелю, взяв в плен 500 человек (ВУА. Т. 18. С.95). Вероятно, именно первые два полка были оставлены 17 сентября с Ефремовым на Рязанской дороге, а 1-й башкирский полк в ночь на 17 сентября был направлен наблюдать дорогу на Серпухов, где он находился до 24 — 25 сентября. Этот полк мог быть направлен на усиление отряда Ефремова и вместе с двумя другими полками принять участие 26 сентября в атаке неприятеля у села Вышневского (Вишняково) (ВУА. Т.18. С.33, 74, 82; Кутузов. 4.1. С.237, 240, 270, 337–339).

(обратно)

31

Fain. Р. 109; Chambray. Р. 148; А. де Коленкур в своих мемуарах пишет, что Мюрат приезжал в Москву один раз, встретился с императором и утром следующего дня вернулся к авангарду (Коленкур. С. 154). Ф. де Сегюр свидетельствует, что Мюрат был в Кремле у Наполеона вечером 16 сентября (Сегюр. С. 136).

(обратно)

32

Брандт. С.245, 246.

(обратно)

33

Кутузов. 4.1. С.253.

(обратно)

34

Кутузов. 4.1. С. 270–271.

(обратно)

35

Fain. Р. 110–111.

(обратно)

36

Fain. P.110; Chambray. P.148; Коленкур. С. 155–156.

(обратно)

37

Сводный корпус маршала Бессьера имел в своем составе следующие части. 4-я пехотная дивизия 1-го армейского корпуса: 1-я бригада (85-й полк линейной пехоты), 2-я бригада (108-й полк линейной пехоты), дивизионная артиллерия. 1-я бригада легкой кавалерийской дивизии 1-го армейского корпуса: 2-й конно-егерский полк, польский 9-й уланский полк. 3-й корпус кавалерийского резерва: 3-я дивизия легкой кавалерии — 10-я бригада легкой кавалерии (6-й и 25-й конно-егерские полки), 11-я бригада легкой кавалерии (6-й гусарский, 8-й конно-егерский полки), 17-я (иностранная) бригада легкой кавалерии (баварский 1-й шеволежерский полк, баварский 2-й шеволежерский полк «Таксис», саксонский шеволежерский полк «Принц Альбрехт»), дивизионная артиллерия; 6-я дивизия тяжелой кавалерии — 1-я бригада (7-й и 23-й драгунские полки), 2-я бригада (28-й и 30-й драгунские полки), дивизионная артиллерия. Сводная бригада (4-я и 5-я бригады) гвардейской кавалерии: 1-й шеволежерский-уланский (польский) полк, 2-й шеволежерский-уланский (голландский) полк.

(обратно)

38

Fain. Р.111, 177–178; Chambray. Р.145, 148–149; ВУА. Т.18. С.55; Кутузов. 4.1. С.271, 337; Васильев А.А. Первого армейского корпуса кавалерия // Энциклопедия. С.558.

(обратно)

39

В 1812 г. барон Е.И. Меллер-Закомельский был командующим 1-м кавалерийским корпусом, в то время как командир корпуса Ф.П. Уваров являлся командующим регулярной кавалерией 1-й западной армии. Официально начальником 1-го кавалерийского корпуса Е.И. Меллер-Закомельский был назначен 16 октября 1812 г. приказом Кутузова по армии. (ВУА. Т. 19. С.333; Васильев, Елисеев. С.31, 62, 87, 96; Энциклопедия. С.455).

(обратно)

40

ВУА. Т. 18. С. 45–46, 48; Кутузов. 4.1. С.253; Богданович. Т.2. С.334, 337.

(обратно)

41

Кутузов. 4.1. С.271, 282–284, 337–338; Барклай де Толли. С. 192–193; Беннигсен. № 9. С.512.

(обратно)

42

Приказом по 1-й западной армии от 12 сентября 1812 г. 2-й и 3-й резервные кавалерийские корпуса были объединены в один корпус под начальством командира 2-го резервного кавалерийского корпуса генерал-майора барона Ф.К. Корфа. После этого 3-й кавалерийский корпус существовал в армии лишь номинально. (Бородино. С. 147; Крейц. С.75; Богданович. Т.2. С.472; Васильев, Елисеев. С.32).

(обратно)

43

Кутузов. 4.1. С. 291–292.

(обратно)

44

Кутузов. 4.1. С. 292–293.

(обратно)

45

Кутузов. 4.1. С.293; Беннигсен. № 9. С.512; Барклай де Толли. С. 192–193.

(обратно)

46

Кутузов. 4.1. С.307, 308.

(обратно)

47

Брандт. С. 250–251.

(обратно)

48

Роос. С.67.

(обратно)

49

Chambray. Р. 149–151.

(обратно)

50

ВУА. Т. 18. С.83.

(обратно)

51

Брандт. С.251.

(обратно)

52

Кутузов. 4.2. С. 310–311.

(обратно)

53

Голицын. С.72.

(обратно)

54

Беннигсен. № 9. С.512.

(обратно)

55

ВУА. Т.18. С.4; Кутузов. 4.2. С.321. При публикации документа в обоих сборниках была допущена ошибка в определении адресата, которым был назван М.А. Милорадович. Однако обращение «ваша светлость» и указание оставить извещательный пост на Новой калужской дороге позволяют утверждать, что данное предписание было адресовано князю И.М. Вадбольскому, направленному по приказу М.И. Кутузова от 27 сентября на Новую калужскую дорогу для действий на Можайской и Рузской дорогах (см.: Кутузов. 4.1. С.309).

(обратно)

56

ВУА. Т.18. С.4, 5; Кутузов. 4.1. С.331, 340–341; Дурново. С.94.

(обратно)

57

Михайловский-Данилевский А.И. Из воспоминаний Михайловского-Данилевского. 1817 г. // Русская старина. 1897. № 6. С.480.

(обратно)

58

Михайловский-Данилевский 2. 4.3. С. 17.

(обратно)

59

Попов А.И. Потери Великой армии в 1812 г.: Высший командный состав / / Император: Военно-исторический альманах. 2006. № 10. С. 11.

(обратно)

60

ВУА. Т.18. С.90; Кутузов. 4.1. С.339; 4.2. С.714; Бутурлин 1. № 10. С. 218–219; Муравьев Н.Н. С. 359–361; Брандт. С.254; Роос. С.67.

(обратно)

61

ВУА. Т.18. С. 96–97; Кутузов. 4.1. С. 340–341; 4.2. С.714; Бутурлин 1. № 10. С.219; Роос. С.69.

(обратно)

62

Бутурлин 1. № 10. С.219; Сегюр. С. 145; Коленкур. С. 147–148; Michel. Р.254.

(обратно)

63

Брандт. С.257.

(обратно)

64

ВУА. Т. 18. С. 100.

(обратно)

65

Бутурлин 1. № 10. С. 219–220. Д.П. Бутурлин имеет в виду сельцо Виньково (Чернишня), за которое 3 октября отошли части 4-го и 7-го пехотных корпусов.

(обратно)

66

По материалам генерального межевания 1770-х гг., рассматриваемый населенный пункт обозначен как сельцо Винково, позже стало писаться Виньково (Описания и алфавиты. С. 76–77). Это же название можно увидеть и в документах Калужского дворянского собрания за 1812 г. (см.: Список наряженных с помещичьих и владельческих душ конных и пеших воинов во внутреннее ополчение 1812 г. // Булычов. Приложение. С.79). Вместе с тем, в «Указателе дорог Российской империи» М.С. Вистицкого, изданном в 1804 г., данный населенный пункт назван деревней Чернишней (см.: Вистицкий 2. С.25). Именно это, второе, название использовалось в документах Главного штаба Кутузова.

(обратно)

67

ВУА. Т. 18. С. 100.

(обратно)

68

Роос. С.69. Роос ошибочно относит описываемые им события к 4 октября. Это противоречит воспоминаниям и дневникам других участников и свидетелей боя, а также рапортам Милорадовича, которые позволяют утверждать, что бой у Спас-Купли произошел 3 октября 1812 г.

(обратно)

69

Орлов-Денисов. С.225.

(обратно)

70

Кутузов. 4.1. С.341.

(обратно)

71

Роос. С. 69–70.

(обратно)

72

Le Manuscrit des carabiniers. P.533.

(обратно)

73

ВУА. Т. 18. С. 18.

(обратно)

74

Кутузов. 4.1. С.341.

(обратно)

75

Michel. Р. 254–255.

(обратно)

76

Брандт. С.259.

(обратно)

77

Кутузов. 4.2. С.381.

(обратно)

78

Брандт. С.259; Michel. С.255.

(обратно)

79

Брандт. С.259.

(обратно)

80

Брандт. С.260; Ермолов. С.211. Данное предположение подтверждается участием в бою 4 октября подпоручика 2-й батарейной роты 11-й артиллерийской бригады Г.П. Мешетича, который за отличие был награжден орденом Святой Анны 3-й степени (Мешетич. С.25, 51).

(обратно)

81

Ермолов. С.209.

(обратно)

82

Кутузов. 4.2. С.361.

(обратно)

83

Местоположение частей реконструируется на основе наградного списка отличившимся в бою 4 октября 1812 г., представленного М.И. Кутузовым Александру I при рапорте от 4 февраля 1813 г. Состав бригады А.А. Карпова показан на основе данных, представленных в наградном списке за Тарутинское сражение (Кутузов. 4.1. С. 343–350; 4.2. С.720).

(обратно)

84

Michel. С.255; Кутузов. 4.1. С.344.

(обратно)

85

Michel. С.255; Брандт. С. 259–260.

(обратно)

86

Dumonceau. Р. 170.

(обратно)

87

Брандт. С. 260–261.

(обратно)

88

Ермолов. С. 209–210; Le Manuscrit des carabiniers. P.534.

(обратно)

89

Le Manuscrit des carabiniers. P.534.

(обратно)

90

Кутузов. 4.1. 344–345.

(обратно)

91

Кутузов. 4.1. С.343.

(обратно)

92

Вильсон. С.68.

(обратно)

93

Кутузов. 4.1. С.345, 346; Брандт. С.261; Ермолов. С.210; Мешетич. С.51.

(обратно)

94

Брандт. С.261.

(обратно)

95

Брандт. С.262.

(обратно)

96

Michel. С.255.

(обратно)

97

Кутузов. 4.1. С.381.

(обратно)

98

Петров. С. 198.

(обратно)

99

Michel. С.256.

(обратно)

100

Заход солнца 4 октября (22 сентября по старому стилю) 1812 г. в Москве был в 5 часов 35 минут вечера (Месяцеслов. С.XII).

(обратно)

101

Брандт. С.262; Michel. Р.255; Вильсон. С. 160. Н.П. Поликарпов в докладе о бое 4 октября (22 сентября) 1812 г. прочитанном 29 (16) декабря 1910 г. на заседании кружка ревнителей памяти Отечественной войны 1812 г., сообщает иные данные о потерях. Однако эти сведения нельзя признать достоверными, так как в своей историко-статистической работе Поликарпов неоправданно расширил географические рамки боя при Виньково, включив в него и события предшествующего дня (Поликарпов Н.П. О сражении 22 сентября 1812 г. между селом Вороновым и рекою Чернишною: Доклад, читанный в кружке ревнителей памяти Отечественной войны 1812 г. 16 декабря 1910 г. М., 1910. С.6).

(обратно)

102

Сударь, вне всякого сомнения, вы хозяин поля битвы (франц.). Вильсон. С.70, 163.

(обратно)

103

Брандн. С.262.

(обратно)

104

Вильсон. С. 163.

(обратно)

105

Ермолов. С.210.

(обратно)

106

Кутузов. 4.1. С.351.

(обратно)

107

Кутузов. 4.1. С.368.

(обратно)

108

Бутурлин 1. № 10. С.220.

(обратно)

109

Вильсон. С.71.

(обратно)

110

Вильсон. С. 162.

(обратно)

111

Вильсон. С. 162.

(обратно)

112

Кутузов. 4.1. С.401, 409, 435.

(обратно)

113

Муравьев А.Н. Автобиографические записки // Декабристы: Новые материалы. М., 1955. С.205, 206.

(обратно)

114

Сегюр. С. 156.

(обратно)

115

Глинка Ф.Н. Письма русского офицера. М., 1990. С.84.

(обратно)

116

Муравьев А.Н. С.202.

(обратно)

117

Чичерин. С.28.

(обратно)

118

Митаревский. С.101.

(обратно)

119

Кутузов. 4.1. С.360.

(обратно)

120

Шведов С.В. Комплектование, численность и потери русской армии в 1812 г. // История СССР. 1987. № 4. С. 133–134, 136.

(обратно)

121

Кутузов. 4.1. С.440; 4.2. С.81.

(обратно)

122

Тирион. С.31.

(обратно)

123

Michel. Р.256.

(обратно)

124

Колачковский. С. 58–59; Тирион. С.31; Роос. С.71; Michel. Р.256, Plan de la Bataille de Taroutino; Бутурлин 2. 4.2. С. 23–24; Васильев. С. 53–54.

(обратно)

125

Dumonceau. P. 171.

(обратно)

126

Тирион. С.31.

(обратно)

127

Роос. С. 72–73.

(обратно)

128

Роос. С.73.

(обратно)

129

Роос. С.77.

(обратно)

130

Колачковский. С.61.

(обратно)

131

Вейссенгоф. С.228.

(обратно)

132

Роос. С.75.

(обратно)

133

Васильев. С. 51–52.

(обратно)

134

Колачковский. С.59, 60.

(обратно)

135

Колачковский. С.58.

(обратно)

136

Цит. по: Тюлар Ж. Мюрат или пробуждение нации. М., 1993. С.281.

(обратно)

137

Сегюр. С. 156.

(обратно)

138

Коленкур. С. 180.

(обратно)

139

Fain. Р.205.

(обратно)

140

Fain. Р. 206–208.

(обратно)

141

Михайловский-Данилевский 1. С. 158.

(обратно)

142

Михайловский-Данилевский 2. 4.3. С.220.

(обратно)

143

Бородино. С. 76–77.

(обратно)

144

Тартаковский А.Г. 1812 год и русская мемуаристика: Опыт источниковедческого изучения. М., 1980. С.222.

(обратно)

145

Голицын. С.72.

(обратно)

146

Кутузов. 4.1. С.325.

(обратно)

147

Кутузов. 4.1. С. 327–328.

(обратно)

148

Кутузов. 4.1. С.419.

(обратно)

149

Кутузов. 4.1. С.405.

(обратно)

150

Михайловский-Данилевский 1. С. 161–162.

(обратно)

151

Кутузов. 4.1. С.425.

(обратно)

152

Кутузов. 4.1. С.431.

(обратно)

153

Чичерин. С.32.

(обратно)

154

Чичерин. С.33.

(обратно)

155

Митаревский. С. 118–119.

(обратно)

156

Муравьев Н.Н. С.363.

(обратно)

157

Беннигсен. № 9. С.517.

(обратно)

158

Голицын. С. 72–73.

(обратно)

159

Дубровин. С.235.

(обратно)

160

Вильсон. С. 165–166.

(обратно)

161

ПСЗ. Т.32. № 24975. С.48.

(обратно)

162

Кутузов. 4.1. С.248.

(обратно)

163

Ермолов. С.214.

(обратно)

164

Л.Л. Беннигсен был возведен в графское достоинство в 1813 г. Энциклопедия. С.60.

(обратно)

165

Щербинин. С.31.

(обратно)

166

Кутузов. 4.1. С.95; Энциклопедия. С. 125, 706; Вистицкий 1. С. 169; Клаузевиц. С.65; Маевский. С. 161.

(обратно)

167

Кутузов. 4.1. С.314, 332.

(обратно)

168

Ермолов. С.215, 216.

(обратно)

169

Левенштерн. С. 128.

(обратно)

170

Дурново. С.95, 96.

(обратно)

171

Вильсон. С. 178.

(обратно)

172

ВУА. Т. 19. С. 123.

(обратно)

173

Дурново. С.95.

(обратно)

174

Дурново. С.96.

(обратно)

175

Вильсон. С.74.

(обратно)

176

Вильсон. С. 178–179.

(обратно)

177

Беннигсен. № 9. С.517, 521.

(обратно)

178

Беннигсен. № 9. С.519.

(обратно)

179

Михайловский-Данилевский 2. Ч.З. С.219.

(обратно)

180

Глинка 2. Кн. 10. С. 44–45.

(обратно)

181

Вильсон. С.75.

(обратно)

182

Беннигсен. № 9. С.519.

(обратно)

183

Муравьев Н.Н. С.365; Щербинин. С. 36–37.

(обратно)

184

Глинка 2. Кн. 10. С.45.

(обратно)

185

В 1812 г. надворный советник П.А. Кусовников был владельцем села Успенского, располагавшегося на правом берегу реки Нары (Булычов. Приложение. С.75).

(обратно)

186

Дурново. С.96.

(обратно)

187

Вистицкий 1. С. 189–190.

(обратно)

188

Беннигсен. № 9. С.518. См. также: Михайловский-Данилевский 2. 4.3. С. 220–221; Богданович. Т.2. С. 648–649.

(обратно)

189

Беннигсен. № 9. С.518.

(обратно)

190

Беннигсен. № 9. С.518.

(обратно)

191

Евреинов. С.451.

(обратно)

192

Щербинин. С.36.

(обратно)

193

Кутузов. С.25.

(обратно)

194

ПСЗ. Т.32. № 24975. С.50.

(обратно)

195

ПСЗ. Т.32. № 24975. С.49.

(обратно)

196

ПСЗ. Т.32. № 24975. С.51.

(обратно)

197

Глинка 2. Кн. 10. С. 45–50.

(обратно)

198

Ахшарумов. С. 188–194; Богданович. Т.2. С. 471–475.

(обратно)

199

Кутузов. 4.2. С. 3–7.

(обратно)

200

Глинка 2. Кн. 10. С.45; Кутузов. 4.2. С.З.

(обратно)

201

Глинка 2. Кн. 10. С.45; Кутузов. 4.2. С.З.

(обратно)

202

Богданович. Т.2. С.471.

(обратно)

203

Ахшарумов. С. 189.

(обратно)

204

Глинка 2. Кн. 10. С.46.

(обратно)

205

Богданович. Т.2. С.472.

(обратно)

206

Глинка 2. Кн. 10. С.46.

(обратно)

207

Глинка 2. Кн. 10. С.47; Богданович. Т.2. С.473; Кутузов. 4.2. С.5; Ахшарумов. С. 190–191.

(обратно)

208

Глинка 2. Кн. 10. С.48.

(обратно)

209

Глинка 2. Кн. 10. С.48; Кутузов. 4.2. С.5.

(обратно)

210

Глинка 2. Кн. 10. С.48; Богданович. Т.2. С. 473–474; Кутузов. 4.2. С.5; Ахшарумов. С. 192.

(обратно)

211

Глинка 2. Кн. 10. С.49; Богданович. Т.2. С.474; Кутузов. 4.2. С.6; Ахшарумов. С. 193.

(обратно)

212

Глинка 2. Кн. 10. С.50; Богданович. Т.2. С.475; Кутузов. 4.2. С.7; Ахшарумов. С. 194.

(обратно)

213

Михайловский-Данилевский 2. Ч.З. С.223.

(обратно)

214

Кутузов. 4.2. С. 8–9.

(обратно)

215

Бородино. С.77.

(обратно)

216

Герсеванов. С. 242–243.

(обратно)

217

Голицын. С.74.

(обратно)

218

Давыдов. С.538. Сам Давыдов не был участником описываемых им событий, однако, сравнение сделанного им описания Тарутинского сражения и воспоминаний Ермолова позволяет утверждать, что при его написании Давыдов опирался на прямые свидетельства начальника штаба 1-й армии.

(обратно)

219

Глинка 1. С.85.

(обратно)

220

Герсеванов. С. 243–244.

(обратно)

221

Давыдов. С.538.

(обратно)

222

Давыдов, со слов Ермолова, пишет, что Кутузов не выезжал 16 октября из Леташевки, но это свидетельство противоречит другим воспоминаниям участников событий и делопроизводственным документам (Давыдов. С.538).

(обратно)

223

Кутузов. 4.2. С. 12.

(обратно)

224

Левенштерн. С.115.

(обратно)

225

Маевский. С. 156.

(обратно)

226

Щербинин. С. 38–39.

(обратно)

227

Описываемые события Щербинин относит к утру 16 октября, что противоречит свидетельствам других мемуаристов и документам. Ф.Я. Эйхен имел тогда чин полковника квартирмейстерской части. Что касается капитана квартирмейстерской части П.И. Брозина (с октября 1813 г. — флигель-адъютант), то он был квартирмейстером Гвардейской пехотной дивизии. Все эти «мелкие» неточности дают основание усомниться в достоверности событий, описанных мемуаристом спустя 50 лет после войны 1812 г. (См.: Васильев, Елисеев. С.23; Кутузов. 4.2. С.645; Российский архив. М., 1996. Вып.7. С.84, 105, 146).

(обратно)

228

Герсеванов. С.243.

(обратно)

229

Голицын С.74.

(обратно)

230

Кутузов. 4.2. С.645; Русский биографический словарь. СПб., 1912. Т. Щапов-Юшневский. С.206.

(обратно)

231

Маевский свидетельствует, что Кутузов ночевал в крайней от Тарутинской позиции деревне и только на другой день вернулся в Леташевку. Этот факт не подтверждается другими источниками. (Маевский. С. 156).

(обратно)

232

Михайловский-Данилевский 1. С. 164.

(обратно)

233

Герсеванов. С. 244–250. О том, что Ермолов сделал распоряжения к атаке, пишет в своих записках и А.Б. Голицын (Голицын. С.74).

(обратно)

234

Щербинин. С.39, 40.

(обратно)

235

Михайловский-Данилевский 1. С. 164.

(обратно)

236

По православному календарю 16 октября (4 октября по старому стилю) у Дмитрия нет именин (см.: Месяцеслов на лето от Рождества Христово 1811. СПб., 1810. С.40).

(обратно)

237

Левенштерн. С. 115–116.

(обратно)

238

Маевский. С. 156.

(обратно)

239

Граббе. С. 102–103.

(обратно)

240

Глинка 2. Кн. 10. С.45.

(обратно)

241

Беннигсен. № 9. С.519.

(обратно)

242

Дурново. С.96.

(обратно)

243

Кутузов. 4.2. С. 12.

(обратно)

244

Герсеванов. С.242.

(обратно)

245

Щербинин. С.38.

(обратно)

246

ПСЗ. Т.32. № 24975. С.50, 52.

(обратно)

247

Кутузов. 4.1. С. 308–309, 331.

(обратно)

248

Ермолов. С.216.

(обратно)

249

ВУА. Т. 19. С. 124.

(обратно)

250

ВУА. Т. 19. С. 10.

(обратно)

251

ВУА. Т. 19. С.8.

(обратно)

252

ВУА. Т. 19. С. 11.

(обратно)

253

ВУА. Т. 19. С. 124.

(обратно)

254

ВУА. Т. 19. С. 10–11.

(обратно)

255

ВУА. Т. 19. С. 11.

(обратно)

256

ВУА. Т. 19. С. 124.

(обратно)

257

Голицын. С.74.

(обратно)

258

Кутузов. 4.2. С. 12.

(обратно)

259

Беннигсен. № 9. С.519.

(обратно)

260

Петров. С. 196.

(обратно)

261

Голицын. С. 74–75.

(обратно)

262

Вильсон. С.75.

(обратно)

263

ВУА Т. 19. С. 125.

(обратно)

264

Издатели сборника документов «М.И. Кутузов» посчитали, что при приказе А.П. Ермолову за № 156 был направлен подписанный П.П. Коновницыным приказ, определявший распределение войск и начальников в назначенной на 18 октября атаке. Однако в Журнале исходящих бумаг штаба Кутузова однозначно указывалось, что к приказу № 156 был приложен приказ № 155, ничего общего не имеющий с опубликованным в сборнике документов. Анализ содержания подписанного Коновницыным приказа позволяет констатировать, что он кардинальным образом расходится с принятой диспозицией. В нем говорилось, что боевую линию (кор-де-баталь) составляют 2-й и 6-й корпуса, находящиеся под командованием Дохтурова, резервом им служат 4-й, 5-й, 3-й, 7-й и 8-й корпуса. Егерские полки распределялись по флангам. Указывались командиры кавалерийских соединений и артиллерии. При этом, в тексте упоминаются 1-я и 2-я кавалерийские дивизии, хотя в Тарутинском лагере существовала корпусная система разделение кавалерии, а командиром 1-й кавалерийской дивизии назван И.С. Дорохов. Правый фланг армии должен был находиться в ведении Беннигсена, а резервы и левый фланг — Милорадовича. В целом, положение в боевой линии перечисленных в приказе пехотных корпусов повторяет их расположение в Тарутинском лагере. Следовательно, можно предположить, что подписанный Коновницыным приказ касался организации обороны занятой русскими войсками позиции и никакого отношения не имел к готовящемуся наступлению (ВУА. Т. 19. С. 125; Кутузов. 4.2. С.9, 10; План укрепленного лагеря при Тарутине в октябре 1812 г. // Кутузов. 4.2. Альбом схем).

(обратно)

265

Кутузов. 4.2. С.9.

(обратно)

266

Кутузов. 4.2. С. 12; ВУА. Т. 19. С. 125.

(обратно)

267

Беннигсен. № 9. С.519.

(обратно)

268

К середине октября 1812 г. Наполеон выдвинул из Вязем на Новую калужскую дорогу части 4-го армейского корпуса — 14-ю пехотную дивизию графа Ж.Б. Бруссье и корпусную дивизию легкой кавалерии графа Ф.А. Орнано. В состав отряда Орнано входили: 12-я бригада легкой кавалерии (9-й и 19-й конно-егерские полки), 21-я бригада легкой кавалерии (3-й и 6-й баварские шеволежерские полки), четыре орудия 1-й баварской конной батареи. 22-я легкая кавалерийская бригада (4-й и 5-й баварские шеволежерские полки) вместе с двумя орудиями 1-й баварской конной батареи остались в Больших Вяземах. (Васильев А.А. Сражение при Малоярославце 12 октября 1812 г. // Малоярославец: Очерки по истории города. Малоярославец, 1992. С. 18; Попов А.И. Великая армия в России. Погоня за миражом. Самара, 2002. С.249, 265, 299).

(обратно)

269

ВУА. Т. 19. С. 14–15.

(обратно)

270

ВУА. Т. 19. С. 13; Кутузов. 4.2. С. 13.

(обратно)

271

ВУА. Т. 19. С. 13.

(обратно)

272

См., например: Бескровный. С.495; Гарнич Н.Ф. 1812 год. М., 1952. С.181; Жилин П.А. Контрнаступление Кутузова в 1812 г. М., 1950. С. 143–144.

(обратно)

273

ВУА. Т. 19. С. 125.

(обратно)

274

Кутузов. 4.2. С. 13.

(обратно)

275

ВУА. Т. 19. С. 15.

(обратно)

276

ВУА. Т. 19. С. 2–3.

(обратно)

277

Щербинин. С.42.

(обратно)

278

Левенштерн. С. 116.

(обратно)

279

Ермолов. С.218.

(обратно)

280

Маевский. С. 156.

(обратно)

281

Le Manuscrit des carabiniers. P.536.

(обратно)

282

Роос. С.76.

(обратно)

283

Левенштерн. С.116. А.А. Елисеев, в статье «Орел над Кутузовым. Эпизод из истории Отечественной войны» высказывает сомнения относительно достоверности свидетельства Левенштерна на том основании, что ему не удалось обнаружить подтверждения слов автора воспоминаний у других мемуаристов (Елисеев А.А. Орел над Кутузовым. Эпизод из истории Отечественной войны / / Эпоха наполеоновских воин: люди, события, идеи: Материалы IX международной научной конференции. М., 2006. С. 17–18). Данное обстоятельство не удивительно. Известно, что мемуарные источники отражают действительность через призму авторской индивидуальности и содержат значительное число единичных фактов, но не следует забывать и того, какое положение занимал Левенштерн при Кутузове. Среди мемуаристов, находившихся вблизи главнокомандующего, он один состоял в должности адъютанта. Остальные исполняли различные обязанности при Главном штабе (Маевский, Щербинин, Михайловский-Данилевский) или входили в число бессменных ординарцев (Голицын). Следовательно, Левенштерн по своей должности, в отличии от других мемуаристов, вполне мог сопровождать Кутузова во время рекогносцировки неприятельской позиции и видеть полет орла. Однако следует согласиться с Елисеевым, что этот факт не получил столь широкого распространения в армии, как в случае появления орла над главнокомандующим на Бородинском поле.

(обратно)

284

Левенштерн. С. 116.

(обратно)

285

Михайловский-Данилевский 1. С. 164.

(обратно)

286

Описание и алфавиты. С.82; План укрепленного лагеря при Тарутине в октябре 1812 г. // Кутузов. 4.2. Альбом схем.

(обратно)

287

Глинка 1. С.85.

(обратно)

288

Евреинов. С.451.

(обратно)

289

Дурново. С.96.

(обратно)

290

Симанский. С. 131.

(обратно)

291

Митаревский. С. 119.

(обратно)

292

Симанский. С. 131.

(обратно)

293

Кутузов. 4.2. С. 17.

(обратно)

294

В историографии традиционно считается, что в колонне Орлова-Денисова было 10 казачьих полков. Эта цифра находит подтверждение в ряде документов Главного штаба (диспозиции, рапорте Кутузова о сражении Александру I и др.) и воспоминаниях современников. Однако в реальности количество казачьих полков было иным. Впервые на этот факт обратил внимание А.А. Васильев, проанализировавший наградные документы. На их основе он заключил, что в отряде Орлова-Денисова было 13 полков (помимо сборного эскадрона лейб-гвардии Казачьего полка и Черноморской сотни). Но в состав отряда он ошибочно включил Симферопольский конно-татарский полк. В наградных документах было указано только, что при бригаде полковника В.А. Сысоева (Сысоева 3-го) в «охотниках» следовал командир Симферопольского конно-татарского полка подполковник князь К.М. Балатук, остававшийся по болезни в Тарутинском лагере. Сам Симферопольский конно-татарский полк в это время находился в отряде И.Е. Ефремова. (РГВИА, ф. 103, оп.208а, св.0, д.6, л.6 об.; Кутузов. 4.2. С. 11–12, 72; Васильев. С.62).

(обратно)

295

Кутузов. 4.1. С.242; Радожицкий. С. 177.

(обратно)

296

РГВИА, ф. ЮЗ, оп.208а, св.0, д.6, л.4-59; ВУА Т. 19. С.З, 123; Кутузов. 4.2. С.7; Известия. С. 152; Беннигсен. № 9. С. 519–520; Дурново. С. 96–97; Глинка 2. Кн.11. С.34; Бутурлин 2. 4.2. С. 25–27; Толь. С. 201–202; Васильев. С.55, 62.

(обратно)

297

ВУА Т. 19. С.2; Кузнецов О.Ю. Конные полки Тульского ополчения в событиях 1812 г. (Частные иллюстрации общей проблемы) // Калужская губерния на II этапе Отечественной войны 1812 г. Малоярославец, 1998. С.69, 70.

(обратно)

298

РГВИА, ф. ЮЗ, оп.208а, св.0, д.6, л.9; Донские казаки в 1812 г.: Сборник документов об участии Донского казачества в Отечественной войне 1812 г. Ростов н/Д. 1954. С. 188–189, 191–192.

(обратно)

299

М.И. Богданович со ссылкой на Журнал принца Евгения Вюртембергского приводит приказ Беннигсена к войскам правого фланга. Однако, показанное в нем распределение войск и поставленные им задачи противоречат не только диспозиции, рапортам о сражении, запискам Беннигсена, но и воспоминаниям самого Евгения Вюрембергского (Богданович. Т.2. С.476).

(обратно)

300

Бутурлин 1. № 11. С. 199.

(обратно)

301

Радожицкий. С.220.

(обратно)

302

Митаревский. С.119.

(обратно)

303

Симанский. С. 131.

(обратно)

304

Митаревский. С. 119.

(обратно)

305

Симанский. С. 131–132.

(обратно)

306

Муравьев А.Н. С.207.

(обратно)

307

Коновницын. С. 129.

(обратно)

308

Радожицкий. С.220.

(обратно)

309

Вюртембергский. С.57.

(обратно)

310

Генерал-лейтенант З.Д. Олсуфьев командовал 17-й пехотной дивизией 2-го корпуса. После получения в ходе Тарутинского сражения смертельной раны командиром 2-го корпуса генерал-лейтенантом К.Ф. Багговутом вступил в командование этим корпусом (Энциклопедия. С.519).

(обратно)

311

РГВИА, ф. ЮЗ, оп.208а, св.0, д.6, л.59.

(обратно)

312

ПСЗ. Т.32. № 24975. С.49.

(обратно)

313

Кутузов. 4.2. С. 8–9, 25.

(обратно)

314

Михайловский-Данилевский 2. 4.3. С.224.

(обратно)

315

Дурново. С.96.

(обратно)

316

Дурново. С.97.

(обратно)

317

Вюртембергский. С.59, 60.

(обратно)

318

Вюртембергский. С.58.

(обратно)

319

Вюртембергский. С.58.

(обратно)

320

Вюртембергский. С.60.

(обратно)

321

Евреинов. С.451.

(обратно)

322

Симанский. С. 132.

(обратно)

323

В календаре на 1812 г. указывается, что в Москве 18 октября (6 октября по старому стилю) восход солнца был в 6 часов 58 минут, а заход — в 5 часов 2 минуты (см.: Месяцеслов. С.XII.)

(обратно)

324

Колачковский. С.62.

(обратно)

325

Роос. С.75.

(обратно)

326

Le Manuscrit des carabiniers. P.537.

(обратно)

327

Колачковский. С.63.

(обратно)

328

Известия. С. 152–153; Беннигсен. № 9. С.520.

(обратно)

329

Беннигсен. № 9. С.520.

(обратно)

330

Роос. С.75.

(обратно)

331

Le Manuscrit des carabiniere. P.537.

(обратно)

332

Михайловский-Данилевский 2. Ч.З. С. 224–225.

(обратно)

333

Роос. С. 75–76.

(обратно)

334

Вильсон. С. 183; Васильев. С.52.

(обратно)

335

Васильев. С.62.

(обратно)

336

Кутузов. 4.2. С.27.

(обратно)

337

Колачковский. С.63.

(обратно)

338

Le Manuscrit des carabiniers. P. 537–538.

(обратно)

339

Вюртембергский. С.63.

(обратно)

340

Тирион. С.33.

(обратно)

341

РГВИА, ф.103, оп.208а, св. О, д.6, л.43об.-44.

(обратно)

342

Тирион. С. 33–34.

(обратно)

343

Роос. С.76.

(обратно)

344

Вейссенгоф. С.229.

(обратно)

345

Михайловский-Данилевский 2. Ч.З. С.225.

(обратно)

346

РГВИА, ф.103, оп.208а, св. О, д.6, л.41.

(обратно)

347

Колачковский. С.63.

(обратно)

348

Вейссенгоф. С.230.

(обратно)

349

Колачковский. С.63.

(обратно)

350

Дурново. С.97; Симанский. С. 132.

(обратно)

351

Глинка 2. Кн. 11. С.35.

(обратно)

352

Колачковский. С.63.

(обратно)

353

Вюртембергский. С.61.

(обратно)

354

РГВИА, ф.103, он.208а, св. О, д.6, л.59.

(обратно)

355

Митаревский. С. 120.

(обратно)

356

В рапорте Кутузову от 19 октября Беннигсен пишет, что нашел неприятеля, выстроившегося в боевой порядок в выгодной позиции «на высотах перед Дмитровским селением» (Известия. С. 153). Этого не могло быть, так как левый фланг неприятеля простирался только до Тетеринки и не достигал деревни Дмитровской. Свою ошибку в определении места действия войск Беннигсен исправил в записках, указав, что неприятель занимал позицию перед деревней Юшковой (Беннигсен. № 9. С.520).

(обратно)

357

Вейссенгоф. С.230.

(обратно)

358

Радожицкий. С.221. Вероятно, речь идет о деревне Боковинка (Ильино), находившейся на левом берегу реки Чернишни за ручьем Дроновка, так как деревня Дедня была в тылу русских аванпостов (План сражения при Тарутине (при Чернишне) б октября 1812 г. // Кутузов. 4.2. Альбом схем).

(обратно)

359

Щербинин. С.41.

(обратно)

360

Петров. С. 196.

(обратно)

361

Ермолов. С.217.

(обратно)

362

Михайловский-Данилевский 1. С.165.

(обратно)

363

Глинка 2. Кн. 11. С.34.

(обратно)

364

Гриуа. С. 95–96.

(обратно)

365

Гриуа. С.96.

(обратно)

366

Гриуа. С.97.

(обратно)

367

Глинка 2. Кн.11. С.34.

(обратно)

368

Гриуа. С.96.

(обратно)

369

Граббе. С. 104.

(обратно)

370

Беннигсен. № 9. С.522.

(обратно)

371

Митаревский. С. 119–120.

(обратно)

372

Беннигсен. № 9. С.522.

(обратно)

373

Ермолов. С.217; Давыдов. С.538.

(обратно)

374

Давыдов. С.538.

(обратно)

375

Симанский. С. 132.

(обратно)

376

Ермолов. С.217; Михайловский-Данилевский 1. С. 164.

(обратно)

377

Левенштерн. С.117.

(обратно)

378

Левенштерн. С. 117.

(обратно)

379

Михайловский-Данилевский 2. Ч.З. С.228.

(обратно)

380

Левенштерн. С. 117.

(обратно)

381

Ермолов. С.217.

(обратно)

382

РГВИА, ф.103, оп.208а, св. О, д.6, л.22.

(обратно)

383

Michel. Р.260; Васильев. С.58, 59.

(обратно)

384

Le Manuscrit des carabiniers. P. 538–539.

(обратно)

385

Михайловский-Данилевский 1. С. 165.

(обратно)

386

Дурново. С.98.

(обратно)

387

ГАКО, ф.32, оп.20, д.22, л.628.

(обратно)

388

Данное замечание маловероятно, так как уже с 4 сентября 1812 г. подпоручик Безобразов состоял бессменным ординарцем при Кутузове (Бородино. С.77).

(обратно)

389

Муравьев Н.Н. С.369.

(обратно)

390

Скобелев И.Н. Солдатская переписка 1812 г. и рассказы русского инвалида // 1812 г. в воспоминаниях, переписке и рассказах современников. М., 2001. С. 185.

(обратно)

391

Тот же самый аргумент, со слов Скобелева, использовал автор статьи «Генерал граф Леонтий Леонтьевич Беннигсен» (Воейков А.Ф. Генерал граф Леонтий Леонтьевич Беннигсен // Русский архив. 1868. № 11. С. 1858).

(обратно)

392

Le Manuscrit des carabiniers. P.539.

(обратно)

393

Маевский. С. 157.

(обратно)

394

РГВИА, ф. 103, оп.208а, св. О, д.6, л.39об.-40; Le Manuscrit des carabiniers. P.539; Васильев. С.57.

(обратно)

395

Le Manuscrit des carabiniers. P. 539–540. Васильев. С. 57–58.

(обратно)

396

Вильсон. С.76.

(обратно)

397

Ермолов. С.218.

(обратно)

398

Дурново. С.98.

(обратно)

399

Жиркевич И.С. Записки И.С. Жиркевича. 1789–1848 // Русская старина. 1874. № 8. С.657.

(обратно)

400

Вильсон. С.76, 77.

(обратно)

401

Вюртембергский. С. 62–63.

(обратно)

402

Михайловский-Данилевский 1. С. 166.

(обратно)

403

Муравьев Н.Н. С.369.

(обратно)

404

Маевский. С. 157.

(обратно)

405

ВУА. Т. 19. С.26.

(обратно)

406

Вильсон. С. 183–184.

(обратно)

407

Михайловский-Данилевский 1. С. 165.

(обратно)

408

В своих воспоминаниях Вюртембергский критически отозвался об этих действиях Беннигсена. Он считал, что пехоту необходимо было направить на правый фланг, для поддержки атак кавалерии, а не концентрировать против Тетеринки (Вюртембергский. С.61, 63).

(обратно)

409

РГВИА, ф.103, оп.208а, св. О, д.6, л. 21об.; Богданович. Т.2. С.479.

(обратно)

410

Беннигсен. № 9. С.521.

(обратно)

411

РГВИА, ф.103, оп.208а, св. О, д.6, л.4.

(обратно)

412

Дурново. С.97.

(обратно)

413

Вюртембергский. С.61.

(обратно)

414

Евреинов. С. 453–454.

(обратно)

415

Известия. С.156; Беннигсен. № 9. С.522.

(обратно)

416

Кутузов. 4.2. С.23.

(обратно)

417

Евреинов. С. 452–453.

(обратно)

418

Известия. С. 153. В своих записках Беннигсен писал, что это движение «было вызвано желанием удержать войска на их позиции» (Беннигсен. № 9. С.521).

(обратно)

419

Известия. С. 154; Беннигсен. № 9. С.521.

(обратно)

420

Вюртембергский. С. 61–62.

(обратно)

421

Колачковский. С.98.

(обратно)

422

Колачковский. С.64.

(обратно)

423

Вейссенгоф. С.230.

(обратно)

424

Вейссенгоф. С.230.

(обратно)

425

Колачковский. С.66.

(обратно)

426

Дурново. С.97.

(обратно)

427

Известия. С. 154.

(обратно)

428

Известия. С. 154.

(обратно)

429

Дурново. С.97; Беннигсен. № 9. С.522. В свою очередь свидетель этих событий Евреинов указывал, что аудитору ядром оторвало правую ногу (Евреинов. С.452). Свои воспоминания Евреинов писал на склоне лет, когда некоторые детали могли уже стереться из памяти, поэтому сведения о полученной Бестужевым ране, отразившиеся в дневнике Дурново, представляются более достоверными.

(обратно)

430

Евреинов. С.452.

(обратно)

431

Дурново. С.98.

(обратно)

432

Евреинов. С.454.

(обратно)

433

Дурново. С.99.

(обратно)

434

Известия. С. 154.

(обратно)

435

Граббе. С. 104–105–106.

(обратно)

436

Радожицкий. С.221.

(обратно)

437

Михайловский-Данилевский 1. С. 165.

(обратно)

438

Граббе. С. 104–105.

(обратно)

439

Колачковский. С.64.

(обратно)

440

Дурново. С.97.

(обратно)

441

Известия. С. 154.

(обратно)

442

Колачковский. С.65.

(обратно)

443

Бутурлин 2. 4.2. С.30; План сражения при Тарутине (при Чернишне) 6 октября 1812 г. // Кутузов. 4.2. Альбом схем.

(обратно)

444

Радожицкий. С.222.

(обратно)

445

Радожицкий. С.223.

(обратно)

446

Евреинов. С.452.

(обратно)

447

Радожицкий. С.223.

(обратно)

448

Муравьев Н.Н. С.367.

(обратно)

449

Вюртембергский. С.62.

(обратно)

450

А.З. Горихвостов на момент сражения имел чин майора (см.: Кутузов. 4.2. С.26; Васильев, Елисеев. С.76).

(обратно)

451

Вюртембергский. С.62.

(обратно)

452

Гриуа. С.96; Бутурлин 2. 4.2. С. 28–29.

(обратно)

453

Кутузов. 4.2. С.74; Вильсон. С. 187.

(обратно)

454

Michel. Р. 259–260; Le Manuscrit des carabiniers. P. 540–541; Васильев. С.59.

(обратно)

455

РГВИА, ф.10З, oп.208а, св.0, д.6, л.5, 7.

(обратно)

456

Радожицкий. С.224.

(обратно)

457

Вюртембергский. С.62.

(обратно)

458

Роос. С. 76–77.

(обратно)

459

Толь. С.204; Васильев. С.59.

(обратно)

460

Левенштерн. С. 117.

(обратно)

461

Бутурлин 1. № 11. С. 200–201.

(обратно)

462

Крейц. С.75.

(обратно)

463

РГВИА, ф. 103, оп.208а, св. О, д.6, л.9; План сражения при Тарутине (при Чернишне) 6 октября 1812 г. / / Кутузов. 4.2. Альбом схем.

(обратно)

464

РГВИА, ф.10З, оп.208а, св.0, д.6, л.8.

(обратно)

465

Бутурлин 2. 4.2. С.30.

(обратно)

466

Гриуа. С.96.

(обратно)

467

Митаревский. С. 120.

(обратно)

468

Митаревский. С. 120.

(обратно)

469

Митаревский. С. 120.

(обратно)

470

Митаревский. С. 121.

(обратно)

471

Митаревский. С. 121.

(обратно)

472

Муравьев Н.Н. С.368.

(обратно)

473

Симанский. С. 132.

(обратно)

474

Чичерин. С.ЗЗ.

(обратно)

475

Симанский. С. 133.

(обратно)

476

Радожицкий. С.224.

(обратно)

477

Вюртембергский. С.62.

(обратно)

478

Вюртембергский. С.63.

(обратно)

479

Вюртембергский. С.63.

(обратно)

480

Кирасирский капитан. С. 100.

(обратно)

481

Тирион. С.35.

(обратно)

482

Колачковский. С.65.

(обратно)

483

Кутузов. 4.2. С.55, 73.

(обратно)

484

Васильев А.А., Попов А.И. Grande аrmеe. Состав армии при Бородино. М., 2002. С.47.

(обратно)

485

Michel. Р. 260–261.

(обратно)

486

Радожицкий. С.225.

(обратно)

487

Известия. С. 155.

(обратно)

488

Муравьев Н.Н. С.367.

(обратно)

489

Вильсон. С.78.

(обратно)

490

Беннигсен. № 9. С.521.

(обратно)

491

Кутузов. 4.2. С.240.

(обратно)

492

А.С. Фигнер командовал легкой ротой № 3 11-й артиллерийской бригады, где служил Радожицкий, который в период пребывания Фигнера в партизанском отряде оставался командующим этой роты (см.: Радожицкий. С. 177–178; Васильев, Елисеев. С.21).

(обратно)

493

Радожицкий. С.225.

(обратно)

494

Дурново. С.97.

(обратно)

495

Беннигсен. № 9. С.522.

(обратно)

496

Беннигсен. № 9. С.522.

(обратно)

497

Колачковский. С.65.

(обратно)

498

Колачковский. С.66; Гриуа. С.97.

(обратно)

499

ВУА. Т. 19. С.26.

(обратно)

500

Кирасирский капитан. С. 100–101.

(обратно)

501

Голицын. С.75.

(обратно)

502

Михайловский-Данилевский 2. 4.3. С.229; Кожевников А.А. Бой под Тарутиным / / Отечественная война и русское общество. М., 1912. С. 189; Бескровный. С.499; Жилин П.А. Гибель наполеоновской армии в России. М., 1974. С.268.

(обратно)

503

Кутузов. 4.2. С.240.

(обратно)

504

ВУА. Т. 19. С.ЗЗ; Кутузов. 4.2. С.89.

(обратно)

505

Бутурлин 2. 4.2. С.30.

(обратно)

506

Маевский. С. 156–157. Маевский относил описанное им событие к моменту, когда Кутузов желал «усилить преследование неприятеля нашей кавалерией». Однако это маловероятно, так как главнокомандующий не мог наблюдать действия войск правого фланга, да и Беннигсен прибыл к нему уже после отмены наступления.

(обратно)

507

Евреинов. С.453.

(обратно)

508

Левенштерн. С. 118.

(обратно)

509

Дурново. С.98.

(обратно)

510

Евреинов. С.453.

(обратно)

511

Дурново. С.98.

(обратно)

512

Левенштерн. С. 118.

(обратно)

513

Симанский. С. 132.

(обратно)

514

Ермолов. С.218.

(обратно)

515

Симанский. С. 133.

(обратно)

516

Митаревский. С. 121.

(обратно)

517

Бутурлин 1. № 11. С.200; Вюртембергский. С.64; Дурново. С.98; Радожицкий. С.224.

(обратно)

518

Радожицкий. С.225.

(обратно)

519

ВУА. Т. 19. С.334.

(обратно)

520

Мешетич. С.52.

(обратно)

521

Ассонов В.И. В тылу армии. Калужская губерния в 1812 г.: Обзор событий и сборник документов. Калуга, 1912. Обзор событий. С.39; Леонид иеромонах Кавелин Л.А. Историческое описание Калужского Лаврентиева монастыря, нынешнего Калужского архиерейского дома и принадлежащей к оному Крестовской церкви. Калуга, 1906. С.69.

(обратно)

522

Щербинин. С.42. Следует отметить, что в сделанном Коновницыным описании Тарутинского сражения отсутствуют отрицательные оценки (Коновницын. С. 129–130).

(обратно)

523

Маевский. С. 156.

(обратно)

524

Левенштерн. С. 118–119.

(обратно)

525

Чичерин. С.ЗЗ; Бутурлин 1. № 11. С.200; Граббе. С.106; Митаревский. С. 121–123; Радожицкий. С.222; Щербинин. С.40.

(обратно)

526

Личные письма генерала Н.Н. Раевского // 1812 — 1814. М., 1992. С.228.

(обратно)

527

А.Ф. Мишо де Боретур в 1812 г. дважды посылался Кутузовым к императору. Первый раз он сообщил об оставлении русскими войсками Москвы, поэтому Александр I повелел, чтобы именно он был направлен к нему с первым радостным известием, которым стала победа в Тарутинском сражении (Михайловский-Данилевский 2. Ч.З. С. 234–237; Богданович. Т.2. С. 597–599; Энциклопедия. С.471).

(обратно)

528

Кутузов. 4.2. С. 17–18.

(обратно)

529

Кутузов. 4.2. С. 18.

(обратно)

530

Кутузов. 4.2. С.35.

(обратно)

531

ВУА. Т. 19. С. 126; Калужский областной краеведческий музей. Инв. № 724/106.

(обратно)

532

РГВИА, ф. ЮЗ, оп.208а, св. О, д.6, л. 31,32, 19, 59об.; Кутузов. 4.2. С.24; Васильев. С. 62–63.

(обратно)

533

Михайловский-Данилевский 2. 4.3. С.234.

(обратно)

534

Кибовский А.В. Трофейные кирасы Псковского драгунского полка // Цейхгауз. 2000. № 2. С. 21–25.

(обратно)

535

Глинка 2. Кн. 11. С.39.

(обратно)

536

Memoires du General Bennigsen. Paris, S.a. T.3. P.264.

(обратно)

537

В русских документах начальник штаба 4-й тяжелой дивизии штабной полковник барон Ж.Н. Мержес упоминается как взятый в плен генерал, хотя в реальности он таковым не являлся (см.: Попов А.И. Потери Великой армии в 1812 г.: (Потери среди полковников) // Император: Военно-исторический альманах. 2007. № 11. С.38).

(обратно)

538

РГВИА, ф.103, оп.3/209а, д.37, л.57об.

(обратно)

539

Кутузов. 4.2. С.714.

(обратно)

540

ВУА. Т. 19. С.337; Кутузов. 4.2. С.70.

(обратно)

541

Васильев. С. 63–64.

(обратно)

542

Михайловский-Данилевский 1. С. 166.

(обратно)

543

Глинка 2. Кн.11. С.41.

(обратно)

544

Российский государственный исторический архив, ф. 1286, оп.2, д.203, л.1.

(обратно)

545

В данном перечне указываются названия частей, входивших в состав 1-й западной армии и находившихся в Тарутинском лагере накануне сражения, с обозначением лиц, командовавших войсковыми соединениями (до уровня бригады). Шефы (начальники полков), командиры и командующие (временно занимающие командные должности) отдельных частей, отличившихся в Тарутинском сражении и представленных к награждению, указаны в примечаниях. При составлении перечня использовались следующие издания: Бородино. С. 147; Васильев А.А. Состав российских войск, принимавших участие в сражении при Малоярославце 12 (24) октября 1812 г. // Сражение при Малоярославце 12/24 октября 1812 г. Малоярославец, 2002. С. 106–118; Васильев, Елисеев; ВУА. Т. 18, 19; Кутузов. 4.1, 2; Подмазо А.А. Шефы и командиры регулярных полков русской армии: 1796 — 1815: Справочное пособие. М., 1997; Энциклопедия.

(обратно)

546

Обязанности главнокомандующего 1-й западной армией Кутузов возложил на себя приказом от 3 октября 1812 г., после увольнения с этой должности генерала от инфантерии Михаила Богдановича Барклая де Толли (ВУА. Т. 18. С.103).

(обратно)

547

Назначен приказом Кутузова от 30 августа 1812 г. (Кутузов. 4.1. С.92).

(обратно)

548

Приказом от 31 августа 1812 г. Кутузов предписал Толю состоять при нем (Кутузов. 4.2. С.95). Находясь, с этого момента, под непосредственным руководством главнокомандующего, Толь выполнял обязанности генерал-квартирмейстера, хотя официального распоряжения о назначении его на должность сделано не было.

(обратно)

549

Назначен приказом Кутузова от 19 сентября 1812 г. с несвойственным для должности дежурного генерала правом отдавать приказы от имени главнокомандующего (ВУА. Т. 18. С.25–26).

(обратно)

550

Приказом от 28 сентября 1812 г. Кутузов присоединил 2-ю западную армию к 1-й, утвердив новый состав Главного штаба армии. При этом, распоряжения о назначении генерал-квартирмейстера 1-й западной армии сделано не было. Этим же приказом генерал от инфантерии Михаил Андреевич Милорадович был назначен командующим резервом, состоящим из 3-го и 5-го пехотных корпусов, 1-й и 2-й кирасирских дивизий. Однако, в тот же день, 28 сентября, Милорадовичу было сообщено распоряжение Кутузова, чтобы он, несмотря на новое назначение, продолжал командовать арьергардом (ВУА. Т.18. С. 84–85). В сентябре был проведен ряд мероприятий по реорганизации войск. В первую очередь были расформированы сводно-гренадерские дивизии. 22 сентября Кутузов предписал направить входившие в них сводно-гренадерские батальоны на укомплектование гренадерских полков (Кутузов. 4.1. С.273). Приказами от 21 и 24 сентября главнокомандующий упразднил в каждой дивизии по одному егерскому полку. Личный состав расформированных полков поступал на пополнение оставшихся в дивизии егерских полков. В соответствии с этим до 29 сентября 1812 г. было расформировано 9 егерских полков, кадровые команды которых (60 человек «с приличным числом офицеров, унтер-офицеров и барабанщиков») направлялись в Нижний Новгород на укомплектование рекрутами (Кутузов. 4.1. С.262, 294; 4.2. С.96). Кроме того, приказом от 18 сентября каждому пехотному батальону предписывалось иметь при себе по два орудия, которые прикомандировывались к полкам из легких артиллерийских рот дивизий (Кутузов. 4.1. С.242).

(обратно)

551

Помимо начальника инженеров при армии с 3 сентября по 13 декабря 1812 г. в должности начальника военных сообщений состоял инженер-генерал-майор Петр Никифорович Ивашев. Приказом от 23 сентября 1812 г. Кутузов поручил ему командование всеми инженерными частями (пятью пионерными и одной минерной ротами), а после 28 сентября оставил в его распоряжении только одну роту (Кутузов. 4.1. С. 128, 276, 314, 315; 4.2. С.363).

(обратно)

552

Командир: подполковник Федор Федорович Трефурт (РГВИА, ф.103, оп.208а, св. О, д.6, л. 13об. Далее при ссылке на этот источник указывается только номер дела и лист).

(обратно)

553

Командующий: майор Иван Аверьянович Мамонов (д.6, л. 13об.).

(обратно)

554

Шеф: полковник Дмитрий Ильич Пышницкий, одновременно командовал бригадой (д.6, л. 13).

(обратно)

555

Командующий: подполковник Белозерского пехотного полка Сергей Митрофанович Трухачев (д.6, л. 13об.).

(обратно)

556

Командующий: майор Русинов (д.6, л.13об.). После расформирования в Тарутинском лагере 9 егерских полков в составе большинства дивизий осталось по одному егерскому полку, которые, по мере надобности, объединялись в бригады на уровне корпуса. Так, 4-й егерский полк 4-й пехотной дивизии и 48-й егерский полк 17-й пехотной дивизии в ходе Тарутинского сражения состояли в одной бригаде под командованием бригадного командира полковника Егора Максимовича Пиллара, шефа расформированного 34-го егерского полка 4-й пехотной дивизии (д.6, л. 13). 4-й егерский полк был пополнен личным составом расформированного 34-го егерского полка, кадровая команда которого была отправлена из армии 27 сентября 1812 г. (Кутузов. 4.2. С.96).

(обратно)

557

Командующий: подполковник Матвей Карлович Фриш, командир Легкой роты № 8 (д.6, л. 14об.).

(обратно)

558

Командующий: штабс-капитан Гербель (д.6, л.22).

(обратно)

559

Командующий: капитан Премлевский (д.6, л. 14об.).

(обратно)

560

Командир: майор Павел Аполлонович Чертов (д.6, л. 14).

(обратно)

561

Вильмандстранский пехотный полк был командирован 8 октября 1812 г. в отряд генерал-майора Ивана Семеновича Дорохова (ВУА. Т. 18. С. 7–8).

(обратно)

562

Командир: подполковник Ермолай Федорович Керн (д.6, л. 14).

(обратно)

563

Командующий: майор Александр Романович Харитонов (д.6, л. 14). Шеф полка полковник Яков Алексеевич Потемкин командовал частью авангарда. В ходе Тарутинского сражения присоединился к своему полку и командовал им до конца сражения (д.6, л. 17об.). Полк был пополнен личным составом расформированного 30-го егерского полка, кадровая команда которого была отправлена из армии 25 сентября 1812 г. (Кутузов. 4.2. С.96).

(обратно)

564

Командир: подполковник Флегонт Миронович Башмаков (д.6, л. 14об.).

(обратно)

565

Командир: подполковник Лейб-гвардии артиллерийской бригады барон Карл Карлович Таубе (д.6, л.4).

(обратно)

566

Командующий: майор Александр Захарович Горихвостов (Горифостов) (д.6, л.7). Полк был пополнен личным составом расформированного 21-го егерского полка, кадровая команда которого была отправлена из армии 27 сентября 1812 г. (Кутузов. 4.2. С.96).

(обратно)

567

Полоцкий пехотный полк был командирован 8 октября 1812 г. в отряд генерал-майора Ивана Семеновича Дорохова (ВУА. Т. 18. С. 7–8).

(обратно)

568

Егерские полки бригады были пополнены личным составом расформированного 18-го егерского полка 23-й пехотной дивизии, кадровая команда которого была отправлена из армии 27 сентября 1812 г. (Кутузов. 4.2. С.96).

(обратно)

569

6 орудий роты находились в резервном корпусе генерал-лейтенанта Федора Федоровича Эртеля под Мозырем (Кутузов. 4.1. С.358; Васильев, Елисеев. С.60).

(обратно)

570

Легкая рота № 43 к 23 сентября 1812 г. была командирована в 3-ю резервную артиллерийскую бригаду (Кутузов. 4.1. С.358).

(обратно)

571

Великого князя Михаила Павловича.

(обратно)

572

В ее составе находилась артиллерийская команда Гвардейского экипажа (2 орудия).

(обратно)

573

За отличие в Тарутинском сражении к наградам были представлены офицеры 11-го, 19-го и 40-го егерских полков. Последние были прикомандированы к 19-му егерском полку (д.6, л.8). 11-й егерский полк был пополнен личным составом расформированного 36-го егерского полка, кадровая команда которого была отправлена из армии 27 сентября 1812 г. (Кутузов. 4.2. С.96).

(обратно)

574

Один батальон полка был командирован 8 октября 1812 г. в отряд генерал-майора Ивана Семеновича Дорохова (ВУА. Т. 18. С. 7–8). Полк был пополнен личным составом расформированного 40-го егерского полка, кадровая команда которого была отправлена из армии 27 сентября 1812 г. (Кутузов. 4.2. С.96).

(обратно)

575

Полк был пополнен личным составом расформированного 41 — го егерского полка, кадровая команда которого была отправлена из армии до 29 сентября 1812 г. (Кутузов. 4.2. С.96).

(обратно)

576

Распределение полков в бригадах основано на данных А.А. Васильева (Васильев А.А. Состав российских войск, принимавших участие в сражении при Малоярославце 12 (24) октября 1812 г… С. 114).

(обратно)

577

Полк был пополнен личным составом расформированного 42-го егерского полка, кадровая команда которого была отправлена из армии до 29 сентября 1812 г. (Кутузов. 4.2. С.96).

(обратно)

578

Полк был пополнен личным составом расформированного 50-го егерского полка, кадровая команда которого была отправлена из армии 29 сентября 1812 г. (Кутузов. 4.2. С.96).

(обратно)

579

Назначен приказом Кутузова от 28 сентября 1812 г. (ВУА. Т.18. С.85).

(обратно)

580

Приказом Кутузова от 7 октября 1812 г. полк был прикомандирован к кавалерии под командованием генерал-лейтенанта Федора Петровича Уварова, «коему и употреблять оный с прочими полками» (ВУА. Т. 18. С. 124). По данным А.А. Васильева, с 7 октября полк был придан 1-му резервному кавалерийскому корпусу, однако в сообщении Уварова дежурному генералу о составе кавалерии от 12 октября Тульский полк был показан отдельно от 1-го корпуса и в диспозиции Тарутинского сражения в составе этого корпуса он не упоминается (Васильев А.А. Состав российских войск, принимавших участие в сражении при Малоярославце 12 (24) октября 1812 г…С. 128; ВУА. Т. 19. С.2; Глинка 2. Кн.10. С. 45–50; Ахшарумов. С. 188–194; Богданович. Т.2. С. 471–475; Кутузов. 4.2. С. 3–7).

(обратно)

581

Казанский драгунский полк находился в отряде генерал-лейтенанта барона Фердинанда Федоровича Винцингероде, Елисаветградский гусарский полк — в отряде генерал-майора Ивана Семеновича Дорохова (ВУА. Т. 18. С. 7–8; Кутузов. 4.1. С.358).

(обратно)

582

После оставления Москвы основная часть полка (3 эскадрона) была отрезана от главных сил и присоединилась к отряду генерал-лейтенанта барона Фердинанда Федоровича Винцингероде. 10 октября 1812 г. Винцингероде было предписано направить полк в отряд полковника Ивана Ефремовича Ефремова (ВУА. Т. 18. С.9).

(обратно)

583

Командующий: ротмистр Чеботарев (д.6, л.43об.).

(обратно)

584

Командир: войсковой полковник Афанасий Федорович Бурсак 2-й (д.6, л.43об.).

(обратно)

585

Приказом по 1-й западной армии от 12 сентября 1812 г. 2-й и 3-й резервные кавалерийские корпуса были объединены в один корпус под начальством командира 2-го резервного кавалерийского корпуса генерал-майора и генерал-адъютанта барона Федора Карловича Корфа (Бородино. С. 147). Из состава корпуса Изюмский гусарский полк находился в отряде генерал-лейтенанта барона Фердинанда Федоровича Винцингероде (Кутузов. 4.1. С.358). Мариупольский гусарский полк с 28 сентября 1812 г. был командирован в отряд полковника князя Ивана Михайловича Вадбольского, а с 8 октября включен в отряд генерал-майора Ивана Семеновича Дорохова (ВУА. Т. 18. С.3–4, 7–8). Иркутский драгунский полк с начала октября состоял в конвое Главной квартиры (Крейц. С.75; Кутузов. 4.2. С.518). Ингерманландский драгунский полк находился при воинской полиции армии (Кутузов. 4.1. С.358; 4.2. С.518).

(обратно)

586

Назначен приказом Кутузова от 3 октября 1812 г. (ВУА. Т. 18. С.103).

(обратно)

587

Входила в состав 23-й артиллерийской бригады, к 23 сентября 1812 г. была командирована в 3-ю резервную артиллерийскую бригаду (Кутузов. 4.1. С.358).

(обратно)

588

Состав понтонных рот приводится по данным А. А. Смирнова (Смирнов А.А. Инженерные войска // Энциклопедия. С.304).

(обратно)

589

Показаны полки, находившиеся при 1-й западной армии и принимавшие участие в Тарутинском сражении. 2-й Бугский казачий полк состоял в конвое Главной квартиры. Более двадцати казачьих полков были командированы в состав «летучих корпусов», партизанских и охранительных отрядов.

(обратно)

590

Существовавшие неприязненные отношения между Кутузовым и Платовым стали причиной того, что в сентябре 1812 г. главнокомандующий фактически отстранил атамана от управления казачьими полками (см.: Безотосный В.М. Донской генералитет и атаман Платов в 1812 г. М., 1999. С. 83–94).

(обратно)

591

Командующий: войсковой старшина Иван Григорьевич Давыдов 3-й (д.6, л.6).

(обратно)

592

Командир: полковник Илья Федорович Чернозубов 4-й (д.6, л.6).

(обратно)

593

Командир: полковник Алексей Антонович Ягодин 2-й (д.6, л.6).

(обратно)

594

Командующий: донского казачьего Карпова 2-го полка войсковой старшина Петр Андреевич Калинин (д.6, л.6).

(обратно)

595

Командир: майор Степан Ежов 2-й (д.6, л.6).

(обратно)

596

Командующий: есаул Терентий Терентьевич Рыковсков (д.6, л.39).

(обратно)

597

Командир: полковник Осип Васильевич Иловайский 10-й (Д.6, л.6).

(обратно)

598

Командир: войсковой старшина Василий Афанасьевич Кутейников 6-й (д.6, л.7).

(обратно)

599

Командир: войсковой старшина Сучилин 2-й (д.6, л.7).

(обратно)

600

Командующий: войсковой старшина Алексей Степанович Греков 26-й. В Тарутинском сражении командовал двумя сотнями полка (д.6, л.42об.).

(обратно)

601

57 Бригада донского ополчения Усть-Медведицкого начальства. Выступила из станицы Котовской 28 сентября 1812 г. в составе 5 полков. Два полка (полковника Андриянова 1-го и войскового старшины Андриянова 3-го) по распоряжению главнокомандующего от 13 октября были командированы 14 октября из Калуги в «корпус» генерал-лейтенанта Василия Федоровича Шепелева, созданный для защиты Брянского арсенала и действовавший в южных уездах Смоленской губернии. Оставшиеся три полка бригады прибыли к Тарутинскому лагерю 18 октября и были поставлены на левом фланге русских войск (Кутузов. 4.2. С.422; Донские казаки в 1812 г.: Сборник документов об участии Донского казачества в Отечественной войне 1812 г. Ростов н/Д. 1954. С. 188–189, 191–192). Сотня охотников донского казачьего Грекова 1-го полка приняла участие в сражении при атаке правого фланга неприятеля. Во время этой атаки отличились есаул Щедров и сотник Грошев, которые были представлены Грековым 1-м к награде (д.6, л.9).

(обратно)

602

Командир: войсковой старшина Петр Васильевич Суворов 2-й (д.6, л.7).

(обратно)

603

Личный состав ополчения практически полностью был распределен по полкам регулярной армии для восполнения потерь. Кроме того, отдельные команды ополченцев использовались для сопровождения транспортов, обслуживания раненых и больных, конвоирования военнопленных и т. д.

(обратно)

604

Часть ополчения была направлена для выполнения инженерных работ. Кроме того, ополченцы использовались для сопровождения транспортов, обслуживания раненых и больных, конвоирования военнопленных и т. д.

(обратно)

605

В данном перечне указываются названия частей, входивших в состав авангардного отряда Великой армии, находившихся в лагере у Виньково в первой половине октября 1812 г., с обозначением лиц, командовавших войсковыми соединениями (до уровня бригады). При составлении перечня использовались следующие издания: Васильев А.А., Попов А.И. Grande armee. Состав армии при Бородино. М., 2002; Энциклопедия.

(обратно)

606

Во время Тарутинского сражения вместо заболевшего Лагуссе корпусом временно командовал командир 3-й дивизии легкой кавалерии дивизионный генерал барон Луи Пьер Эмэ Шастель.

(обратно)

Оглавление

Введение

От Москвы до Тарутино

Арьергардные бои на Старой калужской дороге

Положение противников

Подготовка к сражению

Несостоявшаяся атака

Выдвижение русских войск на позицию

Атака лагеря при Виньково

Отступление отряда Мюрата

Заключение

Список сокращений

Состав 1-й Западной армии[545]

Состав авангардного отряда Великой армии[605] Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg