«В начале всех несчастий: (война на Тихом океане, 1904-1905)»

В начале всех несчастий: (война на Тихом океане, 1904-1905) (fb2) - В начале всех несчастий: (война на Тихом океане, 1904-1905) (Мировые войны - 1) 4390K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анатолий Иванович Уткин

А. И. УТКИН В НАЧАЛЕ ВСЕХ НЕСЧАСТИЙ (война на Тихом океане: 1904–1905)

Введение

Почти три столетия Россия заполняла колоссальный вакуум, образовавшийся в результате краха Монгольской империи. Отважные русские люди дошли в Евразии до граней геополитических возможностей. Первые русские — казаки Ермака — пересекли границу Европы и Азии в самом конце царствования царя Ивана Грозного. Перед ними лежала необозримая Сибирь, а за ней Дальний Восток и Великий океан. Движение на Восток было безудержным, оно было блистательно продолженное Дежневым и всеми теми, кто вышел к Тихому океану столетием с небольшим позже испанцев, увидевших Тихий океан в самом начале шестнадцатого века.

Русские неукротимо шли вперед, пересекая Берингов пролив, выйдя в современную Канаду, осваивая нынешние Орегон, Вашингтон и замедляя свой бег только в Северной Калифорнии. Расположенный чуть к северу от Сан — Франциско форт Росс — вот крайняя точка продвижения русских по периметру Великого океана. То был северный поток русского заселения. Южный же остановился на границах Китайской империи. Китай, по выражению Наполеона, «спал». Китайцы не хотели заселять холодные северные земли. Их заселили русские. Китай прятался в изоляции. Начиная с 1757 г. императорская власть Китая ограничила внешнюю торговлю южным Кантоном, но в следующем веке западные державы после т. н. «опиумных войн» открыли великую страну.

Итак, если Петр Великий обеспечил выход России к Балтийскому морю, Екатерина Великая пришла на берега Черного моря, но только при Александре Втором Россия начала обустраивать свой порт на Тихом океане. Это в значительной мере меняло геополитическое положение России в мире. Теперь Россия была полнокровным соседом двух величайших азиатских стран — Китая и Индии, теперь русские участвовали в эволюции огромного Тихоокеанского бассейна.

Назначенный генерал–губернатором Восточной Сибири Н. Муравьев был трезвым политиком и полагал, что единственным способом для России остаться в среде великих европейских держав является широкий выход к Тихому океану, интенсивное освоение «русской Калифорнии», активное обоснование российского населения на Дальнем Востоке. Это следовало сделать незамедлительно — пока главные европейские державы и Америка не опередили Россию. Петербургские дипломаты как всегда проявляли здоровую осторожность, но Муравьев взял на себя смелость не ограничивать себя бюрократическими препонами. Он создал забайкальское казачество, куда привлек потомков донских и запорожских казаков. Он наметил пути выхода к великому океану, заложил новые города.

Тяжелые времена Муравьеву пришлось пережить в ходе Крымской войны, когда, ввиду реальной западной угрозы пришлось укреплять побережье Сахалина и прочие обнаженные перед британскими и французскими эскадрами земли. Британская эскадра бомбардировала Петропавловск — Камчатский. Но надежды давал быстрый рост русского населения на Дальнем Востоке в XIX веке — от полутора миллионов человек в 1811 г. до 2,7 млн. в 1851 г. Воистину удивительным было это расширение территории страны на восток, где Россия всей мощью вышла к Тихому океану. Из всех европейских стран только Россия органически осваивала собственными силами великий континентальный путь к Тихому океану.

Стратеги в Петербурге боялись перенапряжения. Именно опасаясь за рыхлость владений, за уязвимость необозримых русских тихоокеанских границ, император Николай Первый в 1841 г. продает американцам Форт Росс, а его наследник Александр Второй — огромную Аляску. Пусть она попадет в руки дружественных американцев, но не станет мишенью продвигающейся в Канаде Британии. Той Британии, которая последовательно останавливала энергию России на Балканах и в Закавказье в первой половине XIX века, в Средней Азии — в 1860‑е года, и которая напряженно определяла линию российской экспансии на Дальнем Востоке начиная с конца XIX в.

Осваивая тихоокеанское побережье, Россия искала надежный, незамерзающий зимой порт. В свое время Уинстон Черчилль отмечал прискорбную особенность геополитического положения России, он сравнивал Россию с гигантом, у которого перехвачены ноздри — узкий выход в Черное и Балтийское моря, не дающие открытого выхода в мировой океан. Многие столетия целью российского правительства были поиски незамерзающего порта — ради гарантированного сообщения и торговли со всем миром. Значительный шаг в этих поисках был сделан 14 ноября 1860 г., когда китайское правительство в Пекине отказалось в пользу России от восточного побережья Маньчжурии — от реки Амур до границы Китая с Кореей. Россия получила нижнее течение Амура — более могучего, чем Дунай, и огромные территории (по площади большие, чем Франция плюс Испания) вплоть до границы с Кореей. Штаб–квартира Тихоокеанского флота России перешла вначале из Петропавловска — Камчатского в Николаевск–на Амуре; а затем, обследуя тихоокеанское побережье, генерал–губернатор дальневосточных земель Муравьев основал порт Владивосток — ставший главной военной базой Тихоокеанского флота России.

Гавань — Золотой Рог (намек на константинопольский Золотой Рог) — была очень удобной, хотя на суше мешали тигры. Но у главного «окна» России, выходящего на Великий океан — Владивостока был роковой недостаток: на три месяца в год этот порт замерзал, и вошедшие в этот порт корабли стояли припаянными ледовым стременем: северный ветер на три месяца закрывал гавань ледяным панцирем. Другим недостатком Владивостока было то, что он выходил не в океан непосредственно, а в Японское море, ввиду чего растущая островная держава Япония сетью островов фактически изолировала российский город–порт от открытых океанских просторов. Выход в Японское море и в Тихий океан зависел от благорасположения островного японского государства, способного контролировать к северу от Владивостока пролив Лаперуза (на него смотрел японский Хоккайдо), на востоке — пролив Цугару (между Хоккайдо и Хонсю), на юге — пролив Цусима (между Кореей и Японией).

Россия постоянно искала выхода из предопределенной природой изоляции. Некоторые поиски такого рода примечательны. Русские мореплаватели немедленно обратили внимание на стоящий посредине Цусимского пролива остров Цусима; в 1861 г. морская пехота России овладела этим островом. Насторожившиеся англичане немедленно послали в этот регион военную эскадру — шесть лет спустя после окончания Крымской войны Лондон снова выступил грозным оппонентом Петербурга на пути к незамерзающим морям. Под давлением ведущей державы Запада Россия была вынуждена уступить. Расположенная рядом Япония внимала уроку борьбы с стремящимися к южным морям русскими. Видя успех англичан, японцы начинают оспаривать принадлежность к России острова Сахалин, но силы молодого азиатского гиганта пока еще не доходили до русского уровня, и в 1875 г. японцы в конечном счете отказываются от посягательств на этот остров; они покидают южное его побережье.

И все же Владивосток быстро рос — корейские рабочие и китайские купцы встречали здесь бурный поток из европейской России. То было действительно впечатляющее «окно в открытый мир», это признавали все западные эксперты.[1] В тавернах подавали японские слуги — первый контакт двух великих держав. Это окно стало еще более широким и значимым с «открытием» в 1854 г. таинственной островной Японии, более двухсот лет прятавшейся в изоляции. Токио был открыт Путятиным вместе с коммодором Перри. В отличие от всех остальных азитских (и евразийских) стран, Япония бросилась имитировать Запад, она начала процесс активной вестернизации, «споря» в этом только с Россией.

В геополитическом плане вопросом вопросов на рубеже XIX и XX веков для России стало формирование ее роли в Азии, где растут русские города, где Россия обретает континентальное могущество. В 1880–1890‑х годах огромный по масштабам процесс охватил Дальний Восток. Население Сибири и Дальнего Востока выросло до 4,3 млн. человек в 1885 г. К 1897 г. население «восточной части» России достигло 6 млн. Русский флаг взвился над Сахалином и в устье Амура — над фортами Николаевск и Мариинск.

В Петербурге формируется «восточная» фракция, которая видела свое будущее в создании Великой Восточной империи, где ортодоксализм России превращался в «новый ориентализм», в новый центр мира. Уже Ф. М. Достоевский ощутил этот тектонических пропорций сдвиг: «С поворотом в Азию, с новым на нее взглядом нашим, у нас может явиться нечто вроде чего–то такого, что случилось с Европой, когда открыли Америку. Ибо воистину Азия для нас та же не открытая еще нами тогдашняя Америка. С стремлением в Азию у нас возродится подъем духа и сил… В Европе мы были приживальщики и рабы, а в Азию явимся господами. В Европе мы были татарами, а в Азии и мы европейцы. Миссия наша цивилизаторская в Азии подкупит наш дух и увлечет нас туда».[2]

Строителям тихоокеанского форпоста было ясно: в то время как в Европе Россия выглядела отсталой страной (импортером капитала, призывающим западных капиталистов и менеджеров), в Азии она смотрелась как передовая европейская держава, несущая прогресс во всех сферах материальной и духовной жизни. Если для немца и даже поляка Россия была очевидным не-Западом, то для перса, монгола и китайца она была очевидным Западом. И русские генералы сами поверили в свою западную элитарность, способность к скоростной рекогносцировке, реалистическому планированию, быстрой мобилизации сил.

Замысел одного из главных строителей «дальневосточной империи» — министра финансов С. Ю. Витте, изложенный царю Александру Третьему в 1893 г., иначе как грандиозным не назовешь: «На монгольско–тибетско–китайской границе крупные перемены неизбежны, и эти перемены могут нанести ущерб России, если здесь возобладает европейская политика, но эти перемены могут быть для России бесконечно благословенными, если она сумеет ранее западноевропейских стран войти в восточноазиатские дела… С берегов Тихого океана, с высот Гималаев Россия будет доминировать не только над азиатским развитием, но и над Европой. Находясь на границах двух столь различных миров, восточноазиатского и западноевропейского, имея твердые контакты с обоими, Россия, собственно, представляет собой особый мир. Ее независимое место в семье народов и ее особая роль в мировой истории определены ее географическим положением и в особенности характером ее политического и культурного развития, осуществлявшегося посредством живого взаимодействия и гармоничной комбинации трех творческих сил, которые проявили себя так лишь в России. Первое — православие, сохранившее подлинный дух христианства как базис воспитания и образования; во–вторых, автократизм как основа государственной жизни; в-третьих, русский национальный дух, служащий основанием внутреннего единства государства, но свободный от утверждения националистической исключительности, в огромной степени способный на дружеское товарищество и сотрудничество самых различных рас и народов. именно на этом базисе строится все здание российского могущества, именно поэтому Россия не может просто влиться в Запад… Россия предстает перед азиатскими народами носителем христианского идеала и христианского просвещения не под знаменем европеизации, а под собственным знаменем».[3]

Сторонники развития русского Дальнего Востока как средства увеличить общий вес страны считали, что торговля с Китаем будет одним из краеугольных камней российского могущества: связь Запада с огромной частью Азии будет зависеть от России, и это поднимет ее стратегическую значимость. При помощи экономических и дипломатических связей Россия станет фактическим протектором Китая. Россия целенаправленно заплатила за Китай контрибуцию, наложенную на него Японией. Впереди виделись безбрежные горизонты российской опеки над Азией.

Но отношения с Японией не складываются. Хуже того. В 1891 г. в Японию прибыл во главе небольшой эскадры наследник престола Николай. (То было частью романовской традиции посылать царевича — повидать этот огромный мир. Но все предшественники Николая Александровича ездили в Европу, он же был первым, кто устремился в Азию). Он пришвартовался в японскому порту на шести военных кораблях; один имел имя «Кореец», а второй — «Маньчжур». В одном из японских городов случилось непредвиденное. Некий Цуда Санзо обрушил меч на голову наследника российского престола. Шрам зажил, но в памяти будущего царя отложилось впечатление иррациональной враждебной силы. Даже в официальных документах этот в высшей степени деликатный человек называет их «макаками». Николай прибыл из Японии во Владивосток с забинтованной головой «как генералы в старину» 9 мая 1891 г. Новый город на Тихом океане он оценил как «пребывающего в лихорадке». Николай Александрович вернулся в свою столицу словно в старину — на лошадях. Но он не мог не оценить стратегического значения деятельного выхода к Тихому океану. Перед ним лежала огромная страна, которую еще предстояло освоить. Освоить же эти трансконтинентальные просторы можно было только при помощи полотна железной дороги.

Начинается четвертьвековой подъем русской промышленности, темпы экономического роста России в тот период действительно впечатляют. После своего рода паузы между правлениями Павла I и Александра II технический гений восточных славян, обогащенный немецким, французским, бельгийским опытом, начинает проявлять себя: сеть железных дорог, самый крупный в мире нефтяной комплекс вокруг Баку, угледобывающий гигант Донбасс, выход аграрно–индустриальной страны к океану будущего.

То было время заполнения последних геополитических пятен на глобусе. В дальневосточном регионе наиболее «активным заполнителем» стала неожиданно быстро модернизировавшаяся Японская империя. Пока еще Япония не верит в свои силы, она только что оставила стратегию своей азиатской «блестящей изоляции» и, кроме походов шестнадцатого века в Корею, не предпринимает попыток укрепиться на континенте. Токио пока занят лишь модернизацией своего архипелага. В ходе того, что называется «революцией Мэйдзи», японское правительство в 1870‑е годы призывает в свою армию прусско–германских инструкторов, а во флот — англичан. Идеи адмирала Нельсона — бить флот противника в его собственных портах становятся близкими японцам — умелым мореплавателям, легко воспринимающим чужой опыт. Именно Япония решила остановить движение русских к Тихому океану. Здесь и возникает великое противостояние двух главных последователей Запада — России в Европе и Японии в Азии. Здесь и сейчас возникает проблема противопоставления и сопоставления двух империй, ведь именно их противостояние столь многое предопределило в ХХ веке.

Впереди безграничные азиатские горизонты. Ради гарантированного подхода к ним Россия строит Великую транссибирскую магистраль, величайшую железную дорогу мира, подлинное чудо света. Великая железная дорога решающим образом приближала Дальний Восток к центру России. Чтобы освятить начало строительства Великой Транссибирской магистрали, которая станет осью всей страны — от Балтики до Японского моря, наследник русского престола Николай вбил в 1891 г. первый клин в полотно Транссибирской магистрали, начинающейся в Владивостоке, в нескольких метрах от Японского моря. (Пользуйся А. П. Чехов Транссибом, он в своем путешествии к Сахалину прибыл бы к Тихому океану не за три месяца, как это было в 1890 г., а за одну неделю).

К моменту начала строительства Великой транссибирской магистрали японцы уже сумели проявить себя в этом регионе — ненависть к японцам как к колонизаторам и в Корее и в Китае была фантастической. Токио активно шел к войне с Пекином и сражался за влияние в «промежуточной» Корее. В 1894–1895 гг. Япония побеждает Китай в полномасштабной войне. В 1895 г. — в том же году, когда Николай Второй короновался на царствие, китайский полномочный посланник на мирной конференции был убит японским фанатиком в городе Симоносеки. Царь укрепился в своем мнении, что Россия должна укрепить свои позиции в регионе.

А строительство великой железной дороги замедлилось перед последним — самым сложным участком — от Нерчинска к Хабаровску, где дорога поворачивает на юг, к Владивостоку. Тут то и вызрела идея «спрямить» путь, построить дорогу напрямую — что означало провести ее по китайской территории. Россия в это время была в наилучших отношениях с Пекином (как защитница от японских самураев), что и позволили договориться о «более прямом» пути к российским портам на Тихом океане. Стратегами двигало все то же желание найти полностью незамерзающий океанский порт. В 1896 г. подписывается контракт между Русско — Китайским банком и китайским правительством о строительстве Китайско — Восточной Железной дороги (КВЖД). Путь пошел от Читы на восток через Харбин и соединялся с дорогой Владивосток — Хабаровск у Никольска — Уссурийского. КВЖД открывала Петербургу дорогу в обширную Маньчжурию, упрощало дорогу к вновь открытой и становящейся главной тепловодной военно–морской гавани — Порт — Артур — первый в истории России незамерзающий тепловодный порт, открытый мировому океану.

Россия ввела войска в Северный Китай, построила железную дорогу в Маньчжурии (КВЖД), и создала великолепный морской порт Порт — Артур, где по указу царя разместился наместник Дальнего Востока адмирал Алексеев. Сторонники азиатской экспансии вожделением смотрели на карту далекой Кореи, где российские деревообрабатывающие компании в своей экономической экспансии уже перешли реку Ялу. Владельцем части акций этих компаний был сам царь. Уверенная в своей тихоокеанской миссии, Россия шла вперед, не видя в Азии достойного себе противника. Оптимисты смотрели на растущую сеть железных дорог. Теперь им представлялось, что России на Дальнем Востоке противостоять не сможет никто.

* * *

Великий индустриальный подъем России в 1892 — 1914 годах оказал воздействие на национальное мировидение. Пожалуй, более всех формированию нового геополитического самосознания на рубеже XIX и XX вв. способствовали философ Вл. Соловьев, географ И. Мечников и поэт В. Брюсов. Они разрушили представление о необратимой предопределенности развития огромного мира путем вестернизации и показали, что Запад, Европа, Россия в будущем могут столкнуться с тем, чего не было уже четыреста лет — с жестким, упорным и имеющим шанс на успех сопротивлением Азии. Представляется, что первый шаг сделал Владимир Соловьев, который в своей диссертации «Кризис западной философии» поставил задачу «Соединить логическое совершенство западной формы с духовным созерцанием Востока»[4], ибо, как он выражался, поодиночке они могут родить чудовищ. Он противопоставлял Западу не Россию, а Восток. В 1890 г., когда «японское чудо» себя еще не проявило, а Китай был ослаблен, Соловьев в работе «Китай и Европа» предсказал, что христианская Европа напрасно надеется найти союзника в вестернизирующейся Японии и рассчитывает на быструю колонизацию Китая. Философ определенно предвосхитил будущее в своих работах «Панмонголизм» (1894) и «Краткая повесть об антихристе» (1896). Вл. Соловьев прямо называет Японию лидером азиатского подъема, противостоящего Европе. Разумеется, не стоит абсолютизировать прозрения философа, но он как бы заложил первый камень сомнений: волны всемирного воздействия Запада встречает мощный восточноазиатский риф. В свете этого нового явления Россия начинает ощущать себя не только проводником идей Запада, но и своего рода жертвой этих идей.

Поэт и геополитик В. Брюсов был талантливым выразителем идей «века империализма», он бросил вызов традиционному европоцентризму. Он полагал, что придет время, когда в пантеоне высшей культуры (пока западной по характеру) Шекспира, Рафаэля и Платона заменят Саади, Утамаро и Конфуций. «Ветхие страны проснутся от векового сна, и Запад ощутит угрозу своей гегемонии». Брюсов придал новый пафос отдельному от Запада (Европы) восприятию России. Будучи сторонником «единства почвы» в противовес «единству крови», он своим талантом придал российской геополитике логичность и привлекательность, он воспел глобальные интересы Российской империи. Западный либерально–демократический идеал политического устройства Брюсов считал непригодным для огромной России, если она надеется отстоять свою самобытность, свое особенное место на Земле — как на Западе, так и на Востоке. В своем мировидении Брюсов выделял два мировых антагониста, две главные силы внешнеполитической эволюции мира — Британию и Россию, первую как хозяйку моря, а вторую — суши. Со всей силой своего поэтического и геополитического таланта он поставил сугубо «незападную» задачу для России, воспринимаемой им как независимый от Запада субъект мировой политики. «Ее (России) мировое положение, вместе с тем судьба наших национальных идеалов, а с ними родного искусства и родного языка зависит от того, будет ли она в XX в. владычицей Азии и Тихого океана».

Не слияние с Западом, а концентрация сил для превращения Тихого океана в «наше озеро» — такой видел Брюсов историческую перспективу для России. Союз Японии с цитаделью Запада — Британией он оценил как краткосрочный (в чем не ошибся). Главное в геополитических исканиях Брюсова было то, что он впервые указал на политическую силу Азии, начавшую мобилизацию против Запада. На японо–китайскую войну он отозвался так: «Гул японских побед пронесся далеко по Азии, всколыхнул не только Китай, но даже, казалось бы, чуждую Индию, нашел свой отголосок и в странах ислама, почувствовавших, что борьба идет с общим врагом… Панмонголизм и панисламизм — вот две вполне реальные силы, с которыми Европе скоро придется считаться».[5]

Но силовое противостояние грозило крупномасштабной войной. А любой русский министр финансов между 1856 и 1917 гг. — от Ройтерна до Коковцова — знал, что содержание огромной военной машины ложится на страну относительно большим бременем, чем в любой европейской державе. Им была ведома опасность разрыва с Западом, его роль в экономическом и культурном прогрессе России. Ничто не могло больше помешать сокращению дистанции между Россией и Западом, чем война. И они сопротивлялись военным авантюрам. Ройтерн противился участию России в войне с Турцией в 1877 г., сознавая тяжесть непомерной внешней активности для незрелого промышленно–финансового организма страны. Наследнику Ройтерна Бунге достались лучшие времена — мирное царствование императора Александра III, но и ему приходилось сдерживать военные расходы, губительные для бедной в своей массе страны. В конечном счете это противодействие Бунге стоило ему министерского поста. Из министров финансов императора Николая II противодействием военному росту отличался Витте. (Самым приметным случаем его противодействия внешнеполитическим авантюрам было категорическое несогласие со схемами Нелидова, обещавшими России Константинополь, но тем самым ссорившими ее с Англией (1897 г.)}. Именно под воздействием Витте, категорически отказавшего в поддержке широкомасштабным планам модернизации русской артиллерии, царь внял идеям выступить организатором всемирной конференции по разоружению (1897 г.). Витте противился и тем кто пытался использовать сложности Англии с связи с англо–бурской войной в южной Африке. Он руководствовался основополагающим принципом: мир идет на пользу развивающейся России, война ставит это развитие под угрозу.

Именно в свете этой позиции Витте выступил против авантюр на Дальнем Востоке летом 1903 г. Он считал, что даже отступление перед японским напором выгоднее России, чем риск безумной растраты небогатых российских ресурсов. Летом 1905 г., после маньчжурских унижений, Витте писал главнокомандующему русскими войсками генералу Куропаткину, что в интересах России не следует пытаться играть лидирующую мировую роль, гораздо целесообразнее отойти во второй ряд мировых держав, организовывая тем временем страну, восстанавливая внутренний мир. «Нам нужно от 20 до 25 лет для решения собственных внутренних дел, сохраняя спокойствие во внешних делах».[6] Россия начинала создавать свой центр экономического влияния там, где конкуренция с Западом отсутствовала, — в Северном Китае, Афганистане, Северном Иране, Корее. Такие образования, как Русско — Китайский банк, служили твердой основой русского влияния. Нужны были годы труда, обучения, восприятия опыта, рационального использования природных ресурсов, чтобы поставить Россию в первый ряд гигантов мира. В начале века, накануне крестного пути России, Витте доказывал царю Николаю: «В настоящее время политическая мощь Великих Держав, призванных выполнить исторические задачи, создается не только духовною силой их народов, но их экономической организацией… Россия возможно более других стран нуждается в надлежащем экономическом основании ее национального политического и культурного здания… Наше недостаточное экономическое развитие может вести к политической и культурной отсталости».

Но в те времена, в годы «ажиотации», «легкого» восприятия мировой эволюции, когда казалось, что колосс России непоколебим и будущее обеспечено в любом случае, скучных финансистов не желали слушать. Великие проблемы мира, считали многие воинственные современники, не решаются на конторских счетах.

* * *

Выход к Китаю обязал мыслящую Россию задуматься над тем, с чем она идет в глубины Азии, какие у нее возможности на Тихом океане. Кто мог противостоять России в Восточной Азии? В Петербурге неизменно смотрели на Англию, соперницу России на протяжении всего девятнадцатого века. Главной стратегической линией XIX в. продолжало оставаться противостояние Петербурга и Лондона. Англичане упорно вели кампанию против предоставления России тепловодного флота. «Джон Буль» захватил порт Гамильтон — маленький остров на южном подходе к Цусиме. Для англичан это было средство контроля за кораблями, идущими к российскому Владивостоку. Менее всего Петербург хотел бы потерять свою «жемчужину» — Владивосток, и ради этого российское правительство отказалось от идеи строительства Порта — Лазарева. Более того, Петербург объявил о том, что и в будущем он никогда не будет использовать корейскую землю — ни при каких обстоятельствах.

Но Англия не успокоилась. Она нашла другой способ — в 1902 г. вступила в союз с расправляющим свои силы азиатским гигантом — Японией. При всем этом скепсисе и реализме, петербургская верхушка России не могла себе представить, что российской экспансии на Дальнем Востоке может воспрепятствовать азиатская сила. Она не могла представить себе феноменального роста Японии, островной азиатской империи, выходящей на позиции — после периода исключительно быстрой и успешной вестернизации — главного антагониста России на Дальнем Востоке. Преобразующая роль революции Мэйдзи тогда почти повсеместно, в том числе и в Петербурге, недооценивались.

Складывается великое противостояние. В первые десятилетия после «открытия» Японии Россия сумела предотвратить прямое укрепление японских владений в континентальном Китае. Особенно жестко для Японии эта черта российской политики обозначилась после победы Токио в японо–китайской войне 1894–1895 гг. Ради достижения этой цели Россия вошла в союз с Германией и Францией. Но эти страны не были заинтересованы в военном противостоянии Японии, их интересы были сосредоточены в других регионах. На пути растущей Японии встала Россия.

Русским геополитикам и стратегам на этот раз пришлось думать о противостоянии незападной державе. Прежде России грозили с Запада (поляки, шведы, Наполеон), теперь — с Востока. Впервые в России наблюдался страх перед мощью «не-Запада». Энциклопедия Брокгауза и Эфрона определила новую геополитическую ситуацию так: «Идея панмонголизма начинает переходить из области мечтаний на почву практической политики. Опасность, которую предвидел Вл. Соловьев, становится все более близкой и грозной. Япония смело выступает вперед и решительно берет на себя миссию возрождения и объединения народов Азии для будущей «мировой борьбы».

Как пишут американские исследователи Д. и П. Уорнер, «Маньчжурия была для русских так же далека как Марс, а Ялу была просто еще одной рекой на огромных просторах степей. В России и колыбель и последняя обитель были гробом; в Японии мужчина погибал ради спасения своего духа. Крестьянин требовал пищи: самурай был готов умереть ради императора. Царь Всея Руси хотел российского преобладания в Маньчжурии и далеко за ее пределами: император Мэйдзи верил в то, что он сражается за спасение своей страны. У Японии были свои территориальные амбиции, но сдержать российское влияние в Корее представлялось здесь условием существования страны, условием ее безопасности. Не просто японские солдаты и моряки пошли в бой, но все японское общество — со всеми его институтами выступило на войну».

Легкость завоевания феодальной Средней Азии, немощь Китая сыграли с русским государственным аппаратом злую шутку. Эти обстоятельства потрафили пресловутому национальному «авось».[7] Победив в русско–турецкой войне, министры и генералы забыли о крымской катастрофе и не видели угрозы в островном государстве на Тихом океане. Верившие в свою миссию хозяев Дальнего Востока творцы русской политики не проанализировали опыт активного освоения западной науки и технологии — путь Японии после революции Мэйдзи, не оценили должным образом эффективность японцев в их победе над Китаем (1895). Если по приказу министра просвещения П. В. Делянова в России «дети посудомоек и мелких торговцев» лишались права на образование (указ 1887 г.), то революция Мэйдзи в Японии поощрила «кухаркиных детей» к образованию, что во многом объясняет феноменальный экономический рост Японии в период 1868 — 1904 гг. Япония сделала то, в чем Россия не преуспела: сумела без национальной психологической травмы дать современное образование своему населению, развить науку, возвести достижения чужой культуры в ряд естественных жизненных потребностей. Во многом вследствие этого русская армия, воюющая вблизи своих баз (в отличие от японцев, вынужденных десантировать своих солдат), пользующаяся благом прямых связей с Западом, при наличии воинских традиций, так и не смогла победить вдвое меньшую по численности японскую армию. А имеющий славные традиции морской флот, не уступая в числе, уступил в качестве и умении.

К трагической войне Россия пришла с той легкостью, которую традиционно и безнаказанно проявлял Запад в своих отношениях с азиатским, африканским и латиноамериканским миром на протяжении многих столетий в ходе беспроигрышных кампаний. Но оказалось, что у Запада есть более талантливые ученики, чем Россия. После яростного подъема Запада пятьсот лет назад все незападные страны, включая Россию, стали подвержены безусловному правилу: не воюй с западными державами и не соперничай с теми, кто быстрее тебя перенимает западную эффективность. Нарушение этого правила наказывается. В 1904 г. Россия начала на Дальнем Востоке войну со страной, которая после революции Мэйдзи быстрее России учила своих моряков, промышленников, инженеров, офицеров западному опыту. Помноженное на исконный опыт лояльности, патриотизма и стоицизма, это приобщение к западным методам сделало Японию феноменальным по силе противником. Данное обстоятельство ощутили до русских китайцы, а после русских американцы и англичане (чьи корабли, крепости и колонии были потоплены или захвачены японцами в 1941–1942 гг. едва ли не в мановение ока).

И тогда, в начале ХХ века союзникам и противникам России было далеко не безразлично, какая из точек зрения на азиатскую политику будет доминировать в Петербурге. Правда, союзная Франция вовсе не хотела, чтобы русские дивизии стерегли тихоокеанское побережье — они были нужны Парижу как противовес германской мощи. Британия боялась выхода России к ее колониям в Азии. С другой стороны, Вильгельм II руководствовался следующим: «Мы должны привязать Россию к Восточной Азии так, чтобы она обращала меньше внимания на Европу и Ближний Восток».[8]. Британия и Америка совершенно откровенно симпатизировали Японии как силе, способной остановить Россию в Азии.

Наиболее талантливые государственные деятели России были категорически против авантюризма, они открыто опасались схватки с азиатским гигантом, совсем недавно поправшим Китай. В марте 1899 г. в специальном меморандуме С. Ю. Витте указывал, что путем спасения России перед всемогущим Западом является гарантированная десятилетиями мира ускоренная индустриализация.[9] Далеко не все в Петербурге одобряли это движение на отдаленный на половину экватора Дальний Восток. Так, министр иностранных дел Ламздорф придерживался той точки зрения, что Россия не должна тратить свою ограниченную энергию должна немедленно выйти из Маньчжурии. Активность в Азии, по его мнению, ослабляла Россию в том месте, где творится история, в главном месте Земли, в Европе. Трезво мыслящая часть правящих кругов России призывала реалистически оценить объективную реальность. В будущем Россия, возможно, станет колоссом, но пока она была одной из самых отсталых стран Европы. Насущная задача состояла в том, чтобы обеспечить ей место участника индустриальной революции, занять нишу в мировой торговле, развить внутренние коммуникации. В начале ХХ в. валовой национальный продукт на душу населения в России был в 5 раз меньше среднеевропейских показателей. Перед Россией стояла задача была сократить этот разрыв, иначе она просто «выталкивалась» из Европы.

Россия начинала создавать свой центр геополитического влияния. Он был слабым по сравнению с центральноевропейским, западноевропейским или американским и складывался там, где конкуренция с Западом отсутствовала — в Северном Китае, Афганистане, Северном Иране, Корее. Такие финансовые институты как Русско — Китайский банк, служили основой русских интересов. Казалось, что колосс России непоколебим и будущее обеспечено в любом случае.

Представлялось, что России, требуется всего лишь несколько благоприятных лет для выравнивания того экономико–цивилизационного рва, который отделяет ее от Запада. Желая иметь эти годы для цивилизационного роста России, С. Ю. Витте осуждал приверженность императора Николая к бездумной «энергичности»; он полагал, что эта линия русского царя объясняется его юным возрастом, его неприязнью по отношению к японцам, его подспудным желанием получить венок славы как итог «маленькой победоносной войны».

Однако многие в поколении Витте и Столыпина, поколении железных дорог и быстрого развития городов, решительно отходит от интеллектуальной настороженности Победоносцева и Достоевского, которые очень осторожно оценивали Россию как мировой силы перед лицом неумолимого Запада. Самоутверждение столкнулось с осторожностью. В 1903 г. Государственный совет России пришел к выводу, на который сегодня трудно смотреть без умиления: границы Российского государства оптимальны и окончательны, теперь России предстоят лишь внутренние улучшения. Сто лет спустя удивительной кажется уверенность русского руководства, с легкостью отбросившего это умозаключение, увидев новые возможности в Маньчжурии и Корее. К счастью для них, российских государственных деятелей начала ХХ века, они не знали лютой правды грядущего, финала русского пути в двадцатом веке, где войны и революции погребли итог их многовековых деяний.

Есть в русской истории слова, от которых сжимается сердце. Цусима, Порт — Артур, Мукден. Мы просто обязаны помнить об этом жестоком уроке. Патриот — это не тот, кто предпочитает держать в памяти лишь о светлых минутах национальной истории, а тот, кто с горечью, но ясно видит периоды унижения своего отечества, причины и обстоятельства, приведшие к этому унижению. Единственный способ избежать подобных несчастий в будущем — это задуматься над нашими историческими неудачами, над опасностями, которых следует избежать. Мы наследники и взлетов и падений, мы обязаны задуматься над тем, что их вызвало и как их избежать в будущем.

ГЛАВА ПЕРВАЯ ДО ТИХОГО ОКЕАНА

Корея

Между Россией, Китаем и Японией лежало сравнительно небольшое Корейское королевство. Корейцы панически боялись японцев, они боялись превратиться в колонию Китая и готовы были воспользоваться любой помощью, использовать любую комбинацию сил, чтобы отстоять свою независимость.

Японцы традиционно усматривали в Корее кинжал, направленный на их уязвимый архипелаг — позвольте иностранцам завладеть этим «кинжалом» и Япония будет в постоянной опасности. Еще в тринадцатом веке монгольский хан Хубилай, наследник огромного, завоеванного Чингизханом мира, отплыл от корейских берегов, чтобы вторгнуться в Японию. Неведомо откуда поднявшийся «божественный ветер» остановил неукротимый поход монголов, разбросав их корабли. В конце шестнадцатого века японцы уже не хотели полагаться на благосклонный ветер из–за горизонта и начали реализовывать внушительную военную программу. Воинственный сёгун Тойетоми Хидеёси, правивший Японией накануне большого наплыва европейцев, ставил перед собой задачу объединить все страны под японской крышей. О Корее (которую он называл «столь же прелестной, как лицо молодой девушки») Хидеёси говорил без оговорок: «Эта земля принадлежит Японии». В 1592 г. он послал в Корею четверть миллиона вооруженных воинов, погруженных на армаде из 4 тыс. кораблей. Хидеёси был уверен в себе: «Я завоюю Корею с такой же легкостью, с какой я сворачиваю утром циновку».

Семь лет владели японцы корейской столицей Сеулом; битву за битвой проигрывали вооруженные луками корейцы перед фронтом японских мушкетов. Хидеёси побеждал в наземных битвах, но на море удача ускользала от него. Корейский адмирал И Сун Син покрыл свой флагманский корабль стальными плитами и «огранил» борта железными пиками. Его корабль не горел и был неуязвим для японских стрел. По обе стороны корабля на противника смотрели шесть пушек, а матросы скрывались в укрытиях. Корейский «линкор» был быстрее японских судов, он крушил японцев, потерявших только в одной битве 70 кораблей, что сделало связи японской армии вторжения с островными базами проблематичными. Этот опыт японцы помнили долго. Только тремя столетиями позднее новая, модернизированная Япония предприняла новую попытку завоевать Корею.

Королевская корейская династия, основанная генералом И Сингке, пользовалась полной свободой внутри страны, но на внешней арене она обязана была оглядываться на могучий Китай. Корея платила дань Китаю с 1392 г. Новые внешние силы дали корейцам новые возможности — со времени открытия Восточной Азии европейцами (во второй половине XIX в.) корейские короли стремились сохранить независимость за счет сталкивания между собой Японии, Соединенных Штатов, Китая, Британии и России. Россия была новой величиной в этом уравнении. Россия начала оказывать воздействие на Корею после 1860 г., когда, согласно Пекинскому договору, российские владения стали непосредственно соприкасаться с корейскими.

А с севера надвигалась новая сила. Русские корабли уже в 1861 г. вошли в порт Вонсан на северо–восточном побережье Кореи. Прибывшая канонерка потребовала коммерческих привилегий. Отказ от их дарования обещал военную экспедицию. Корейцы пытались спрятаться за свои связи с Китаем («мы зависимая от него часть») — обращайтесь в Пекин. Это озадачило русских и они прекратили нажим. Но они возвратились в 1880, и еще раз в 1885 г., когда речь зашла о поисках незамерзающего порта для Тихоокеанского флота России и взгляд стратегов пал на проецируемый «порт Лазарева» близ корейского Вонсана. К этому времени боящийся отравления корейский король уже время от времени питался в русской легации, охрана которой постоянно увеличивалась.

Корейцы были в отчаянии. Как прежде китайцы и японцы, они стремились остановить поток в свою страну европейцев, жаждавших торговой открытости. Они хотели остановить и поток японцев, «круживших» в Сеуле вокруг королевского дворца королевы Мин Чи–рок. Американцам они бросали в глаза пыль, миссионеров подвергали казни. Вначале корейцы изгнали и русских и французов — но попытка отбиться от европейцев, от христианских миссионеров при помощи японцев не дала результатов. Возмущенные корейцы послали в Токио в 1868 г. не привычные подарки, а обвинения в сговоре с бледнолицыми варварами. Возмущенный лидер японского феодального клана Сацума (претендовавшего на господство в Японии) Сайго Такамори призвал пройти по Корее с огнем и мечом, и поставить зарвавшихся корейцев на место. Император Мэйдзи не желал воевать во времена критических перемен, он предпочел бы укрепиться в столице корейской торговли Пусане, освоить товарообмен через Цусимский пролив и завладеть Кореей при помощи экономических рычагов. Корейцы справедливо усмотрели в тактике японцев шаги к колониальному овладению их полуостровом. В 1875 году корейские батареи обстреляли японский военный корабль. Японцы в отместку высадили ударный отряд, захватили прибрежные корейские форты и потребовали нового законодательного оформления межгосударственных отношений между Японией м Кореей.

Граф Иноуе, которому японский император поручил провести переговоры, действовал подобно экспедиции американского коммодора Перри («открывшего» для американцев порт Токио). Неподалеку от Сеула бросили якорь два военных японских корабля и три транспорта с войсками. 26 февраля 1876 г., согласно договору Кангва, Япония получила торговые привилегии и права экстерриториальности. Послом Японии в Корее стал Ханабуса Ясимото — он со всей серьезностью поддерживал революцию Мэйдзи и новые реформы, создавая для этих реформ благоприятную внешнюю обстановку. Корейская королева впервые изумленно увидела в его руках телефон и много других пришедших с Запада чудес. За чудесами последовала грубая сила. Весной 1882 г. японские военные инструкторы прибыли в Сеул якобы для организации корейской армии, а на деле для превращения ее в придаток японских вооруженных сил. Токио становится на путь превращения Кореи в первый редут на пути в «страну Восходящего солнца». Ощущая свою силу, Япония становится на путь создания собственной сферы влияния, и Корея становится первой жертвой на этом пути. У Токио было преимущества близости, наличия при дворе своей партии, традиции выказывать повиновение японскому сёгуну. Через Цусимский пролив корейский королевский двор слал из корейского порта Пусан свое посольство со знаками доброй воли и нижайших пожеланий.

Такой поворот событий не устраивал императорский Китай, традиционно смотревший на Корею как на своего вассала. Китайский посол в Сеуле Юань Шикай приложил все силы для восстановления китайского влияния в Корее. Но сил у гаснущего императорского Китая было недостаточно. Следовало воспользоваться соперничеством других претендентов. За высокими стенами размещенного в запретном городе королевского дворца в Сеуле кипели подлинные страсти. Холод зимой и невыносимая жара летом не останавливали этой внутренней борьбы азиатских Макиавелли. В осенние ночи на улицы иногда выходили спустившиеся с гор тигры. С наступлением темноты мужчины и женщины не имели права встречаться на улицах города. С ударом огромного бронзового колокола все, кроме слепых, чиновников, иностранцев и имеющих рецепт врача обязаны были покинуть улицы и площади столицы. В полночь колокол бил снова: мужчинам теперь можно было выходить из своих домов, а женщинам — возвращаться. Городские ворота были закрыты всю ночь и покинуть Сеул можно было только с королевским разрешением.

Приглашая западные державы сдержать и Японию и Россию в Корее, растущий китайский политик Ли Хунчан посоветовал корейскому королевскому правительству расширить связи с западными державами. В Сеул в 1880‑е годы прибыли первые дипломаты европейских стран. Самыми энергичными из «бледнолицых» были христианские миссионеры. Следуя китайскому совету, король И Кожонг подписал договор о дружбе с Соединенными Штатами в 1882 г., а в следующем году были подписаны договоры, открывавшие Корею для торговли с Западом. С Россией такой договор был подписан в 1883 г. В последующие тридцать лет Корея стала полем битвы за преобладающее положение при средневековом королевском дворе корейских королей, местом соперничества китайцев, японцев и русских. Пекин хотел видеть немца Мелендорфа главным советником сеульского двора, что (как и только что подписанный договор с Соединенными Штатами) вызвало в Корее взрыв ненависти к иностранцам. Кризис разразился 23 июля 1883 г. Армия действовала совместно с обозленным населением, и японский посол Ясимото вынужден был на английском корабле отбыть в Нагасаки. Прокитайская партия возобладала в Сеуле, иностранцы бежали в порт Чемульпо.

Японская делегация во главе с тем же графом Иноуе — 2500 солдат на нескольких военных кораблях — прибыла в Корею в декабре 1885 г. Но Китай не желал сдавать позиций — практически одновременно из Пекина прибыли 3 000 солдат во главе с Юань Шикаем. Возник своего рода пат. В Токио возник вопрос, следует ли начинать полномасштабную войну с императорским Китаем? Влиятельный в Токио Ито Хирубими полагал, что Япония недостаточно модернизирована, чтобы начать битву с континентальным гигантом. Японцы предложили двусторонний вывод войск из Кореи. Но Юань Шикай считал, что уход из Кореи будет для Китая непростительной ошибкой, и он продолжал оказывать давление на корейский королевский двор. Японцы же стали помогать той корейской фракции, которая — видя успешный пример Японии — настаивала на быстрой модернизации страны.

Правящий слой Кореи раскололся. Китайские корабли привезли короля Тевонгуна в Китай, а японский посол Ханабуса высадился в Корее с отрядом в 800 человек, которыми командовал лейтенант Того Хейхаширо. Это имя в данном повествовании мы еще услышим. Именно тогда в корейской столице познакомились растущий морской офицер Того и ведущий китайский политик периода Юань Шикай. Они долго говорили о необходимости японо–китайского сотрудничества, но взаимопонимания не достигли. Возвратившая себе трон корейская королева Мин обратилась за помощью к китайцам. Те построили рядом с городскими воротами военный форт; затем соорудили еще два укрепления в стратегически важных корейских объектах. Юань Шикай добился немалого. Китай получил статус наиболее благоприятствуемой в торговле нации, в Сеуле резко увеличилось китайское торговое подворье. Китай через реку Ялу стал снабжать корейскую армию вооружением.

Довольно неожиданно у противников укрепления японского влияния в Корее появились новые силы. Так претендующие на Аннам французы начали выражать свое недовольство японским напором в Корее. Французы увеличили свой флот в азиатских водах — это были весьма мощные броненосцы.

Осмелевшие корейцы позволили японцам торговать в Корее на тех же правах, что и китайцы. Китайцы немедленно привели свои войска в Сеуле в состояние боевой готовности. Японцы ответили военными маневрами у городских стен. Они постарались убедить короля и королеву, что в союзе с Китаем у Кореи нет будущего. В ответ китайцы помогли группе заговорщиков, которые убили прояпонского министра финансов. Пролитая кровь лишь укрепила положение при дворе японцев, которые теперь взяли на себя миссию охраны династии. В декабре 1885 г. Япония начала жестко овладевать контрольными позициями в Корее, вытесняя зазевавшихся китайцев.

Тем временем Россия предприняла на Дальнем Востоке настоящее дипломатическое наступление. Они повели переговоры с корейским королем и с японцами одновременно. Последних возглавлял прибывший на коронацию императора Николая Второго фельдмаршал Ямагата. Он предложил министру Лобанову — Ростовскому поделить Корею по 38 параллели (!). Но Петербург интересовался тепловодным портом на южной оконечности полуострова. Да и следовало ли делить то, что полностью попадало в новые руки: корейский король просил об отряде русских телохранителей, о присылке военных и финансовых советников, о российском займе. Начали обостряться противоречия. Ямагата полагал, что сохраняет часть японского влияния в Корее, а на самом деле японцы его теряли.

В августе 1896 г. представители Русско — Китайского банка прибыли в Сеул и доложили в Петербург свою оценку складывающейся в регионе ситуации. Корейцам предлагались деньги на строительство железной дороги. При встрече с русским банкиром корейский король попросил три миллиона рублей, чтобы не хоронить скончавшуюся королеву на японские деньги. В ход были пущены и другие средства: группа русских военных советников прибыла в Сеул для подготовки королевской гвардии, за ними последовали пять батальонов русской пехоты. Один из русских чиновников занял пост финансового советника и русские постепенно вытеснили англичан из таможенной службы.

Последнее привело англичан буквально в ярость. «Владычица морей» еще не привыкла уступать, буры и мировые войны были еще впереди. В декабре 1896 г. 27 британских кораблей, поводя орудиями, бросили якоря в порту Чемульпо. Английский поверенный в делах явился в Сеул с отрядом морской пехоты и восстановил позиции британцев в корейской таможенной службе.

И все же русское дипломатическое наступление многое изменило на корейской политической сцене. Во многом за счет Японии. По соглашению, подписанному в Сеуле 14 мая 1896 г. у японцев в Корее осталось только 200 жандармов для охраны линии телеграфа, сооруженного в месяцы войны с Китаем и 800 солдат, охранявших японских резидентов в Пусане, Вонсане и Сеуле. Все остальные вооруженные японцы обязаны были оставить Корейский полуостров, в то время как русским было разрешено довести свой воинский контингент до японских размеров. Так русская дипломатия использовала тот факт, что корейский король, боясь своих политических противников, жил в русской миссии под защитой русских штыков. Использовано были далеко не все открывшиеся возможности, а в 1897 г. король переехал в только что выстроенный новый дворец.

Главное: Россия не только лишила японцев мечтаний о превращении Кореи в свою колонию, но и начала вытеснять их из их ближайшего предполья. А на протяжении следующих трех лет, укрепляясь в Маньчжурии и получив деревообделочные концессии на реке Ялу, Россия как бы стала преобладать над региональным лидером — Японией.

Судьба Китая

Четырехсотмиллионный Китай не знал, какая его ждет судьба. Примерно до 1800 г. Китай еще держался как великая мировая держава, но затем последовали полтора столетия погружения в историческую пучину. Страна потеряла внутреннюю цельность, общество отстранилось от материального и научного прогресса, границы стали уязвимыми перед европейскими колонизаторами и хищным японским соседом. В отличие от японцев, сумевших найти эффективный способ заимствования западных изобретений, вожди Китая слишком сложно пребывали в состоянии высокомерного пренебрежения к варварам, неспособным по достоинству оценить китайскую культуру. Китайские философы спрашивали, почему более возвышенно и изощренно развитый человек должен пытаться имитировать более низкие существа? И только когда эти существа своими более совершенными пушками пробили защитные стены китайской империи, Пекин ощутил горечь исторического отставания.

Особенно болезненно переживались в Пекине территориальные потери. Лидер нового поколения Ли Хунчан писал с горечью: «Мы пропустили вас во внутренний двор, а сейчас вы стремитесь во внутренние комнаты, где живут наши жены и малые дети». Такой патриотизм не всегда внушал доверие к рослому, лицо в оспинах, умному мастеру интриги. Документы бесстрастно свидетельствуют, что за предоставление в аренду Порт — Артура он получил от русского правительства полмиллиона таэлей. Русские очень ценили деятельность протеже Ли Хунчана Юань Шикая, который яростно отбивался от японцев в Корее.

Первостепенной задачей китайских вождей было создать боеспособную армию. Ли Хунчан пригласил немецких инструкторов и те подготовили 50 тыс. солдат и офицеров еще до войн с Японией. Ли Хунчан рассматривал даже планы вторжения на Японские острова, но в меморандуме написал императору: «Наша древняя пословица говорит: «Ничего нет более опасного, чем прибегнуть к силе не подготовившись». Исходя из этого я рекомендую чрезвычайную осторожность». По его мнению, следовало увеличить военно–морской флот и береговую оборону, избегая при этом поспешных маневров. Был создан военно–морской колледж. Юань Шикаю последовал приказ укрепить китайские позиции в Корее, но не провоцировать японцев здесь.

Китай и Япония традиционно сражались за первенство в регионе Восточной Азии. Уступка под нажимом — согласие на преобладание в прежде подопечном Индокитае французов — ослабила Китай, чем не преминули воспользоваться соседи. Но и сам Пекин стал по–новому видеть окружающий мир. До революции Мэйдзи Россия, а не Япония виделась в Пекине важнейшим внешнеполитическим фактором. Видя успехи Японии в модернизации и укреплении страны, китайское правительство, как уже говорилось, пригласило немца фон Мелендорфа осуществить интеграцию китайской (и корейской) таможенной службы. Более быстро модернизировавшаяся Япония в 1874 г. попыталась завоевать китайские острова Рюкю (длинная цепь островов к югу от Японского архипелага, включая Окинаву, прежде платившую дань Китаю) и китайскую Формозу. Униженный европейцами Китай, фактически пожелал подчиниться более близкой Японии и дружелюбно встретил японцев, направившихся к Формозе. Относительно небольшой японский отряд сумел заставить императорское китайское правительство выплатить контрибуцию в 500 тыс. мексиканских долларов, добиться признания суверенитета Японии над островами Рюкю — в обмен на признание Формозы неотъемлемой частью Китая. Сближение Японии с Китаем создавало в Восточной Азии новую ситуацию.

Этот союз не продержался долго. Ареной испытания китайско–японского согласия стала Корея. Японцы, в отличие от китайцев, постоянно увеличивали свой воинский контингент в Корее и уже скоро преобладали над китайцами как два к одному. Юань Шикай бежал из Кореи на английском корабле накануне прибытия японцев в Сеул. Дружба дала трещину не успев окрепнуть.

Ощущая свою новую силу, Япония вступила в 1894 году в войну с Китаем из–за влияния на Корею. На практике Назрело еще более полномасштабное выяснение отношений: кто в Восточной Азии хозяин.

На бумаге соотношение сил было в пользу Китая — ее армия была больше, ее флот превосходил по тоннажу и численности экипажей. Против японских крейсеров Пекин готовился выставить два линейных корабля водоизмещением 7 тыс. тонн каждый. Береговую линию Китая охраняли 65 крупных военных кораблей и сорок три торпедных катера, разбитые на четыре флота. Один лишь Северный флот Китая (14 кораблей) превосходил японский. Но китайский адмирал был кавалеристом и мало что знал о морской стратегии. Его основной советник — германский адмирал также сделал карьеру в пехоте. В некоторых снарядах не было пороха — деньги пошли на строительство Летнего дворца вдовствующей императрицы Цыси в Пекине: вместо выполнения военной программы императрица и ее евнух строили новые дворцовые террасы.

Война началась встречей японской эскадры с двумя китайскими линейными кораблями близ корейского побережья. Обе стороны обвиняют противостоящую в первом выстреле, но есть все основания предполагать, что первым отдал приказ стрелять японский адмирал Того, стоявший на японском флагмане «Нанива». В ходе войны японцы начали методично уничтожать военно–морские силы великой континентальной державы, завершив кампанию в Желтом море — у Вэйхайвэя близ Шаньдуна. Видя крах своего флота китайский адмирал принял сверхдозу опиума. Соблюдая приличия, японцы плакали на его похоронах, хотя скрыть ликование им было трудно. Капитана флагмана китайского флота «Чен Ена» официальные власти Пекина лишили головы.

На суше дела повернулись тоже не в пользу китайцев. Во время битвы у устья реки Ялу у них было всего лишь три снаряда на пушку главных батарей и по четырнадцать зарядов на малые орудия. Тем временем десант фельдмаршала Оямы на Корейском полуострове и в Маньчжурии расширял свой плацдарм даже в снежную бурю. Потери Оямы в боях были относительно невелики — 800 человек, но против него обратилась страшная холера, которую войска занесли и на Японский архипелаг, в результате чего летом 1895 года погибли 30 тысяч человек. Но японский флот и армия открыли путь на Пекин и это решило судьбу кампании. 19 марта 1895 г. китайские представители прибыли в японский Симоносеки с просьбой о мире. Японцы немедленно потребовали Ляодунский полуостров и Порт — Артур.

Не видя возможности продолжать войну, представитель императорского китайского правительства Ли Хунчан подписал 17 апреля 1895 г. мирный договор, по которому Китай отказался от своего влияния в Корее, отдал Японии Тайвань, Пескадорские острова и южное побережье Ляодунского полуострова. Японцы получали в Китае права экстерриториальности. (Тем временем императрица Цыси уничтожила 53 евнуха, заподозренных в стремлении к реформам. Остальные реформаторы бежали в провинции). Ситуация в Азии весьма резко изменилась в пользу островной империи.

Николай Второй обращается к Тихому океану

Николая Второго справедливо называли «самым вежливым молодым человеком своего времени». Он был прекрасным теннисистом, обожал прогулки и все виды развлечений на открытом воздухе. На первом месте в системе его внутренних интересов и предпочтений стояла семья — он самозабвенно любил свою жену, уделял все свободное время детям, не забывал предать весточку матери. На втором месте у него было «движение» — по морям и полям, по лесам и горам. Царские обязанности править величайшим государством Земли стояли у него на третьем месте. У него не было петровской страсти улучшать свое государство. И не было, разумеется, петровских талантов. Не было и схожести с дедом — реформатором Александром Вторым, чью ужасную кончину, своего рода «благодарность передовой России» он видел своими глазами.

Неподготовленный наследник растерянно спрашивал в 1894 г.: ”Что со мной будет? Я никогда не хотел быть царем… Я ничего не знаю в искусстве управления. У меня нет ни малейшего представления даже о том, как разговаривать с министрами».[10] Когда царевич Николай Александрович в 26 лет занял царский трон, то обычным его вопросом, обращенным к великим князьям — его дядьям — было: «Что я должен делать? Я не знаю даже о чем я должен говорить со своими министрами». Его сестра — великая княжна Ольга размышляла: «Во всем виноват наш отец. Я знаю, как не нравилась ему сама идея обрушить государственные дела на нашу семью — но что поделать, Ники был его наследником». Николай II стремился походить на отца — Александра III, но сам же ощущал отсутствие внутренней силы. В отличие, скажем, от Вильгельма II, он всегда уходил на второй план и не пытался быть тверже и сильнее. Отец умер слишком рано, чтобы его старший сын, увлеченный теннисом и крикетом, мог естественно войти в дела государства, и это сказалось на всем царствовании. Новый самодержец в середине 1890‑х годов был явно растерян. Самый способный его министр С. Ю. Витте писал: «Бедный, несчастливый император не был рожден для великой исторической роли, которую судьба возложила на него».

Николай II всегда предпочитал Москву Петербургу, и Петр I не был его любимым героем. В этом смысле старания В. О. Ключевского — поклонника Петра и учителя Николая II пошли прахом. Николай II говорил своему врачу: «Я признаю великие достоинства моего предка, но он мне симпатичен менее всех. Он слишком восхищался европейской культурой… Он отверг русские обычаи, хорошие обряды, следование которым составляло наследие нашей нации».[11] Петру I он предпочитал его отца — Алексея Тишайшего. Не случайно он назвал своего сына Алексеем, а на самом большом балу в честь Николая II (1903) весь двор был наряжен в костюмы времен царя Алексея Романова. (Еще один маленький, но характерный факт: когда речь зашла об отмене буквы «ер», император заявил, что не представит высокого поста тому, кто будет следовать новой орфографии.) Везде, где это было уместно, Николай одевался в русском стиле — в косоворотку. В обществе он говорил только по–русски, а на английском и немецком только в кругу семьи. Николай не любил своего лучшего министра Витте (и позднее был прохладен к реформатору Столыпину). На наш взгляд справедлива оценка американского историка П. Кеннеди, назвавшего Николая II «простодушным, скрытным, уходящим от тяжелых решений и слепо верящим в свои священные отношения с русским народом, к благосостоянию которого он не проявлял интереса».[12]

Царь Николай в конечном счете стал жертвой процесса, которого он не мог контролировать. (Раскаты грома для Романовых послышались в Крымскую войну, позором стало поражение в войне с Японией и все решила Первая мировая война). Он настолько лишен был «инстинкта правителя», что не создал даже небольшой группы непосредственных помощников. Каждое утро он исполнял огромный сизифов труд знакомства и подписи государственных бумаг. Огромный государственный корабль шел в тумане и капитан должен был находиться на мостике с биноклем и рулем, а он корпел в каюте над бумажной работой.

Западные послы сомневались в решающем для правителя качестве — воле. Французский посол Палеолог, отмечая простоту, мягкость, отзывчивость, удивительную память Николая II, указывает на его неуверенность в собственных силах: «Чтобы руководить государством, которое стало таким громадным, чтобы повелевать всеми двигателями и колесами этой исполинской системы, чтобы объединить и употребить в дело элементы настолько сложные, разнообразные и противоположные, необходим был, по крайней мере, гений Наполеона».[13] Бедой Николая II было то, что он ладил лишь с посредственностями, люди воли и характера не привлекали его. Царь искал душевного спокойствия. а не благоденствия народа, не его подлинной силы.

Николай II не понимал смысла русской истории, он не лечил раны России — был к ним, по большому общественному счету, равнодушен. Он позволил себе даже обидеться на народ, который сам повел в неразумное испытание. В его страшный час и народ показал свою худшую черту — черствое равнодушие к своему династическому вождю.

Царь полагался на ведущих министров. Подлинным героем времени и места был любимец царя Александра Третьего, министр железных дорог, подлинный строитель Транссиба — Витте. Став министром финансов, он видел в Дальнем Востоке огромную сферу приложения русской энергии. Тем более, что внешние обстоятельства благоприятствовали. Оба великих европейских антагониста — Франция и Германия — более чем благожелательно смотрели на те российские действия, которые «ставили на место» японских выскочек, азиатских новичков в глобальной стратегии, в ремесле, где многие века определяющими были действия и позиция Европы.

Особенно старался молодой кайзер Вильгельм Второй, для которого сосредоточение России на Китае и Корее означало, помимо прочего, ее ослабление на европейских границах, что заведомо ослабляло франко–русский союз, сдерживающий Германию в ее стремлении к гегемонии в Европе. Вильгельм без обиняков дал знать царю Николаю, что Германия «присоединится к любым действиям, которые Россия посчитает необходимыми предпринять в Токио с целью заставить Японию отказаться от захвата не только южной Маньчжурии и Порт — Артура, но и расположенных у юго–западного побережья Формозы Пескадорских островов».

Витте хотел иметь (пользуясь выражением Наполеона) «спящий Китай», максимально пассивную державу, не вступающую в мировую борьбу. Витте немедленно выделил среди прибывших на коронацию царя Николая в 1894 г. главу китайского императорского правительства Ли Хунчана и уделил ему особенное внимание. С этого времени Россия становится как бы опекуном огромной азиатской страны, ощущающей давление Запада и Японии. Это предопределило отношение России к конфликту Китая с Японией в 1894–1895 гг., когда островная империя жестко наказала континентального гиганта. В связи с победой Японии над Китаем недавно коронованный император Николай встретил первый внешнеполитический кризис своего правления.

Ставшего министром иностранных дел князя Лобанов — Ростовского трудно назвать сторонником энергичного внешнеполитического курса России на Дальнем Востоке. Князь опасался оказывать излишнее давление на Токио, лишая его шансов закрепиться на материке и требуя на виду у всего мира эвакуировать Ляодунский полуостров. Он был сторонником более мягкой линии: указать японскому правительству «в самой благожелательной манере», что захват у Китая Порт — Артура будет непреодолимым препятствием на пути налаживания дружеских отношений Японии с Китаемв будущем, этот захват станет «вечным» очагом противоречий на всем Востоке. Но осмотрительность князя Лобанова — Ростовского становилась все менее популярной.

Русским сторонникам опеки над Пекином восстать против столь плачевных для Китая результатов войны с Японией было относительно нетрудно в свете общезападного недовольства ее итогами. Западный мир и Россия не были готовы к подобному повороту событий. Европа впервые за пять столетий встретила нарушающую ее планы силу. Берлин был просто возмущен, Париж обеспокоен, Санкт — Петербург уязвлен. Лондон — к отчаянию японцев — невозмутимо молчал. Общественное же мнение России в данном случае сочувственно отнеслось к жертве войны. Газета «Новое время» писала 20 апреля 1895 г.: «Россия не может позволить Японии осуществлять протекторат над Кореей, который она получает благодаря условиям договора. Если единственный (в данном регионе. — А. У.) порт Порт — Артур останется во владении Японии, материальные интересы России будут ущемлены, пострадает ее престиж как великой державы».

Вначале император Николай придерживался относительно мягких позиций, соответствующих воззрениям его министра иностранных дел. Но шли дни, самодовольное самоуправство японцев представлялось и России и Западу все менее привлекательным. Петербург увидел посягательство на русские интересы в регионе. Позиция царя становилась все более жесткой. Его стали привлекать идеи создать, как минимум, неподалеку от Порт — Артура русский Порт — Лазарева на побережье Восточной Кореи. 5 апреля российский император пришел к выводу, что «для России открытый и действующий круглый год порт необходим абсолютно. Этот порт должен находиться на материковой части (на юго–востоке Кореи) и должен быть присоединен к нашим владениям полосой земли».

У Витте не было сомнений относительно решимости Японии бросить вызов России на Тихом океане. Он становится во главе партии, выступающей за оказание помощи Китаю в его трудный час: «Когда японцы получать по контрибуции от Китая свои шестьсот миллионов рублей, они потратят их на укрепление полученных ими территорий, овладеют влиянием на в высшей степени воинственных монголов и маньчжуров, а после этого начнут новую войну. При таком повороте событий японский микадо может — что становится вероятным — через несколько лет стать императором Китая. Если мы сейчас допустим японцев в Маньчжурию, тогда оборона наших владений и сибирской дороги потребует сотни тысяч солдат и значительного увеличения нашего военно–морского флота, поскольку раньше или позже мы придем к столкновению с японцами. Это ставит перед нами вопрос: что лучше — смириться с японским захватом южной части Маньчжурии и укрепиться уже после завершения строительства сибирской дороги, или собраться сейчас и активно предотвратить такой захват. Последнее представляется более желательным — не ожидать спрямления нашей амурской границы, чтобы не получить союз Китая и Японии против нас, определенно объявить, что мы не можем позволить Японии захватить южную Маньчжурию, а если с нашими словами не посчитаются — быть готовыми предпринять соответствующие меры». Министр финансов России писал: «Мне казалось, что исключительно важным было не позволить Японии вторгнуться в самое сердце Китая, твердо оккупировать Ляодунский полуостров, который занимает столь важную стратегическую позицию. Соответственно, я настаивал на вторжении в договорные дела Китая и Японии».

Молодой император в свете серьезности обстановки созвал 17 апреля 1895 года внутренний круг советников, где преобладали его родственники, его великокняжеские дядья. Председательствовал его дядя — великий князь Алексей, а присутствовали Витте, князь Лобанов — Ростовский, генерал Ванновский. Витте полагал, что, если Япония откажется покинуть Маньчжурию, то в интересах России было бы принять решение о начале вооруженных действий. «Ибо, если мы не сделаем этого, России придется принести гораздо большие жертвы в будущем». Япония по достоинству оценить тяжесть для себя такого вызова и пойдет напопятную. Если же нет — российскому флоту следовало обстрелять японские порты. (Глядя из исторического далека, нетрудно заметить, что Витте определенно недооценивал силу японской армии, общую численность которой он оценивал в 70 тысяч человек). С его точки зрения, японским сухопутным войскам будет трудно осуществлять контроль над огромными территориями Кореи и Китая. Примерно той же точки зрения придерживался и либеральный военный министр генерал П. С. Ванновский: «Если говорить о степени нашей уязвимости, то японская армия не представляет для нас угрозы». На протяжении первых шести месяцев боевых действий, в течение которых российская армия на Дальнем Востоке должна была достигнуть 50 тысяч человек, японские вооруженные силы, по мнению Ванновского, не были бы способны продвинуться в регионе ни на шаг. В свете таких калькуляций военный министр России поддерживал идею использования вооруженных сил России в случае отказа Японии подчиниться русско–германо–французскому давлению.

Дело закончилось выработкой следующего документа. «1. Стремиться сохранить статус кво анте беллюм в Северном Китае и ради достижения этой цели советовать Японии — вначале дружески — воздержаться от оккупации Южной Маньчжурии, ибо такая оккупация негативно скажется на наших интересах и будет постоянной угрозой миру на Дальнем Востоке; в случае отказа Японии следовать нашему совету, объявить японскому правительству, что мы резервируем за собой право на определенные действия, и что мы будем действовать в соответствии с нашими интересами; 2. Сделать официальное заявление европейским державам и Китаю в том смысле, что, хотя мы не желаем территориальных приращений, мы считаем необходимым, ради защиты наших интересов, настаивать на воздержании Японии от оккупации Южной Маньчжурии».

Сила российской позиции заключалась в том, что и Франция и Германия действовали в унисон с российской позицией и были согласны издать единый ультиматум Токио. Подписи ответственных лиц были поставлены; Германия, Франция и Россия вместе обратились к министерству иностранных дел Японии. Вот что содержалось в русской ноте: «Правительство Его Величества Императора Всея Руси, изучив условия мира, который Япония навязала Китаю, пришло к заключению, что обладание полуостровом Ляодун, на что претендует Япония, может превратиться в постоянную угрозу столице Китая, может, в то же самое время превратить в иллюзорную независимость Кореи и будет таким образом препятствием на пути достижения постоянного мира на Дальнем Востоке. Вследствие этого императорское правительство хотело бы выразить доказательства дружественности к правительству Его Величества императора Японии выражением совета отказаться от владения Ляодунским полуостровом».

Китай получает поддержку

После поражения в войне с Японией (1894–1895 гг.) возглавлявший китайскую делегацию на преговорах с японцами в Симоносеки Ли Хунчан не видел ни малейшего просвета на горизонте, когда к нему неожиданно обратился русский дипломат с прозрачным намеком: Китай в этом мире не без друзей. Во время коронации императора Николая фактический китайский премьер Ли Хунджан получил от Витте значительную сумму денег, во многом благодаря чему согласился подписать тайный договор с Россией, согласно которому Петербург обещал Китаю помощь в случае нападения на него Японии. Прежде всего, Петербург пообещал помочь с выплатой контрибуции. В короткое время с этой целью был создан Русско — Китайский банк, имевший право выпускать валюту и собирать налоги от имени китайского министерства финансов, строить железные дороги повсюду в пределах Маньчжурии, проводить телеграфное сообщение. Россия создавала особые отношения с Китаем.

Почуяв неладное, японцы поставили на ноги свою дипломатию в Европе. Ключевыми столицами обеспокоенной японской активности были Санкт — Петербург и Лондон. Российская столица жестко отнеслась к японским требованиям в отношении Китая, поскольку (повторяем) чувствовала твердую поддержку главных европейских держав, весьма решительно воспротивившихся попаданию Китая в сферу исключительного влияния самоуверенной победоносной Японии. Как смеет азиатский Токио самонадеянно решать проблемы, уже несколько веков бывшие в сфере компетенции мирового силового центра — Европы? Не требовало большого труда убедить Францию, у которой были свои большие колониальные интересы в Индокитае и Африке. Возвышение Японии парижская «Тан» охарактеризовала как представляющую собой «постоянную угрозу интересам Европы». Не менее категоричен был и Берлин. Германский кайзер Вильгельм Второй пишет российскому императору Николаю Второму: «Дражайший Ник, я рад показать тебе насколько наши интересы сплетаются на Дальнем Востоке; мои корабли получили приказ в случае необходимости следовать за твоими — если события примут настолько опасный поворот; Европа ощутит благодарность к тебе за быстрое понимание того, сколь великое будущее России заключается в окультуривании Азии и в Защите Креста старой христианской европейской культуры против посягательств монголов и буддизма; естественно то, что Россия берет на себя грандиозную работу ради спокойствия Европы и защищенности твоего тыла; я не позволю никому пытаться вторгнуться в твои дела и атаковать тебя в Европе с тыла во время исполнения тобой огромной миссии, которую небеса предназначили для тебя. Ты можешь этому верить как церковному аминь».

Более всего японцев в данной конъюнктуре интересовал вопрос: будет ли Россия (и ее возможные союзники) драться? Готова ли Россия воевать на Дальнем Востоке? Именно этот вопрос задал японский посол в Петербурге русскому министру иностранных дел графу Лобанову — Ростовскому, добавив к запросу требование пересмотреть наступательные планы. Позже, размышляя над происшедшим, японцы пришли к выводу, что именно это требование было решающим — ибо отказ России пересмотреть свою позицию ставил сразу же японско–русские отношения за опасную грань. Военные флоты всех трех, занявших антияпонскую позицию держав были приведены в состояние боевой готовности. (Резонно то умозаключение, что именно резкость японского запроса делала отказ России — заручившейся союзнической помощью Парижа и Берлина — прямой дорогой к силовому разрешению российско–японских противоречий, последовавший через десять лет).

Японское правительство агонизировало, Токио колебался. Но японский военно–морской флот в те времена не имел ни одного линейного корабля, а на действительной службе в армии насчитывались всего 67 тыс. человек. Видя, как посуровел для них международный горизонт, фиксируя мобилизацию Россией Амурского региона, премьер–министр Ито в конечном счете посчитал невозможным бросить перчатку буквально всей Европе и России, и посчитал более мудрым смириться перед превосходящей силой и не пытаться обосноваться на евразийском континенте. Именно так Ито рекомендовал поступить императору Мэйдзи. Император Мэйдзи издал рескрипт, не очень умело скрытой целью которого попытаться «спасти лицо» в свете неудачи овладения Ляодунским полуостровом. Японский император 10 мая 1895 г. уступил: «Я должен принять совет трех стран».

Токио в конечном счете поспешил подписать мирный договор с Пекином. Япония, не мешкая, ратифицировала новый мирный договор — стремясь за счет этой скорости остановить русских, если те попытаются еще более основательно вмешаться в японо–китайские дела. «Бриллиант» региона — крепость Порт — Артур была возвращена Китаю. Единственный анклав, который на материке принадлежал Японии — был Вэйхайвэй на Шандунском полуострове. Война стоила Японии 233 млн. иен. От Китая японцы затребовали 4,7 млрд. иен.

Триумф (в свете победы над Китаем) и унижение, ограничившие плоды победы, буквально совместились для японцев в удивлении, ненависти и жажде мести, которые прокатились по Японии. Часть японских военных готова была к невиданной схватке со всем блоком европейских стран. Группа японских офицеров обсуждала план похода из Порт — Артура на Владивосток — отомстить или умереть. Тюрьмы наполнились фанатиками, готовыми завтра нанести удар, пусть даже самоубийственный, по усмирившим Японию странам. Но теперь получаемые от китайцев контрибуционные деньги Токио планировал не на создание своих стратегических железных дорог в Корее и Маньчжурии, а на огромный заказ военно–морских кораблей в Британии. Они должны быть самыми большими в мире и самыми современными.

Несмотря на дипломатическое поражение, Япония демонстрировала фанатическую решимость овладеть контролем над своим регионом. Существенно обратить внимание на следующее: японцы, видя жесткость противостоящей стороны, посчитали, что «уже поздно» оговаривать особые условия, такие как нейтрализация Ляодунского полуострова и Порт — Артура — жестокая ошибка японцев. Во многом это произошло из–за того, что Лондон (считавшийся японцами союзником) ответил Токио, что на императорское японское правительство может рассчитывать только на благожелательный нейтралитет Британии.

И все же японцы теперь были уверены, что могут нанести поражение даже очень современным армиям. Население Японии быстро росло — с 34 млн. в 1875 г. до 46,3 млн. на начало 1904 г. Внешняя торговля страны выросла за это время в 12 раз — с 50 млн. иен до 600 млн. иен., причем 85 процентов экспорта Японии теперь приходились на промышленные товары. И среди всех рынков мира самым важным для Японии была Маньчжурия. Возможно это и предопределило столкновение с Россией. Японцы демонстративно стали готовиться к войне.

А в Петербурге император Николай чувствовал удовлетворение от жесткой дипломатической линии, которая, как казалось, приносила успехи. Российский император чувствовал замирание дыхания, глядя на карту Восточной Азии. Он возлагал надежды на великую Транссибирскую магистраль. На Русско — Китайский банк он смотрел как на свой собственный. Россия начала укреплять свои позиции на Дальнем Востоке сразу же после победы Японии над Китаем.

Пришедший на Дальний Восток из Средней Азии генерал Куропаткин был, как считали многие, хладнокровной антитезой горячего Скобелева (который неожиданно умер в 1882 году в возрасте 39 лет). Он видел японскую устремленность на Корейский полуостров. А с японскими дивизиями и кораблями непосредственно у Владивостока вся тихоокеанская Россия становилась уязвимой. Но Японию можно было остановить только с величайшей осторожностью. «Хотя мы не испытываем желания аннексировать эту страну для себя, мы ни при каких обстоятельствах не согласимся на господство в ней энергичной Японии или какой–либо другой державы… И поэтому в данном случае, в отношении Кореи, равно как и в Персии и Северном Китае, мы должны работать в направлении постепенного овладения абсолютным экономическим контролем над страной».

Становилось отчетливо ясным, что успешное соперничество с Японией невозможно без мощного Тихоокеанского флота. Напомним, что великие реформы Александра Второго коснулись и флота, столь явно показавшего свою слабость в Крымскую войну. Поражения учат и российский флот начал процесс весьма впечатляющей модернизации.

В России сформировалась плеяда талантливых флотоводцев во главе с потомственным мореходом вице–адмиралом Степаном Осиповичем Макаровым, окончившим морскую школу в Сибири. Колоритная внешность — отсутствие волос на голове и борода до пояса — привлекала к себе внимание. Он отличался открытой неприязнью к офицерам с ярко выраженными политическими взглядами. «Те, у кого есть политические амбиции, никогда не будут хорошими моряками». Торпедные катера Макарова проявили себя в атаке против турок в 1877 г. в батумском порту. Британский морской историк Ф. Джейн писал: «Не имея первоначально флота, русские начали свое военно–морское строительство с почти неизвестного никому оружия». О торпедах миру еще придется вспомнить и не раз. Макаров изобрел сухой док, без которого стало просто немыслимым строительство, оборудование и ремонт современного флота. Его книгу «Война на море» внимательно читал вице–адмирал императорского японского флота Того — книгу быстро перевели на японский язык. Она лежала у подушки японского флотоводца и он горячо рекомендовал ее коллегам. Наличие у России мощного тихоокеанского флота стало важным фактором дальневосточного соотношения сил. (Пытаясь его нейтрализовать, японское правительство заказало в Англии серию превосходных мощных кораблей).

К концу XIX века дело возглавили президент Адмиралтейства великий князь Алексей и военно–морской министр Федор Карлович Авеллан. Им подчинялись десять полных адмиралов флота, двадцать восемь вице–адмиралов, тридцать семь контр–адмиралов и 35 высших штабных офицеров. Главой генерального штаба флота был адмирал Зиновий Петрович Рожественский, возглавивший военно–морскую «пирамиду» благодаря успехам в войне с Турцией в 1877–1878 годах. Именно он организовал в этой войне болгарский флот. Огорчительным во флотском деле было присутствие большого числа великих князей, безо всякой приязни смотревших на инженеров и механиков. Без которых создать современный флот было уже невозможно.

Российский флот на Тихом океане продолжал испытывать трудности. В прежние годы он привычно проводил холодные зимние месяцы в японских портах, вдали от скованного льдом Владивостока. Но зимой 1895–1896 годов японцы не желали видеть андреевский флаг. Зато благодарные китайцы предложили дымным громадам провести зиму в порту Киао — Чао на Шандунском полуострове. Залив был хорош, но стоянки не были достаточным образом оборудованы и русские моряки продолжали поиски подходящего места для стационарной стоянки флота российской державы на Великом океане.

Правительство не жалело средств для строительства порта Дальнего. Другим способом укрепления российских позиций в Восточной Азии было укрепление русского влияния в Корее. Когда корейский король жил в резиденции русского посла, русские купцы и промышленники воспользовались уязвимостью корейской политической и экономической системы и добились первых концессий от северных границ Кореи до устья реки Ялу на западе и устья реки Тюмень на востоке, общей площадью 3300 квадратных миль. В мае 1897 г. первоначальный владелец концессии Юлий Иванович Бриннер (дед известного американского актера) выставил ее на аукцион, и она была приобретена собственно двором Николая Второго. Идеей придворных махинаторов, великого князя Александра Михайловича и капитана Александра Михайловича Безобразова заключалась в создании мощной «Восточно — Азиатской компании» — некой имитации британской Ист — Индской компании», с которой началось британское всемогущество в Азии. Речь шла не о создании обычной торговой компании, речь шла о создании механизма продвижения русских интересов в весьма конфликтном регионе. В марте 1900 г., был объявлен уставной капитал — два миллиона рублей; были выставлены четыре сотни акций, каждая по 5 тысяч рублей. Половина акций предназначалась кабинету министров, остальные распространялись в кругах, близких ко двору и среди особ приближенных. Начало туманного и опасного пути.

Транссибирская железная магистраль

Как только граф Муравьев — Амурский подписал в 1860 г. Пекинский договор, он немедленно начал бомбардировать Петербург телеграммами с изложением той идеи, что железная дорога идущая от столицы в восточном направлении изменит судьбу России. Реальные действия в этом направлении были предприняты в европейской России только после 1880 г. Через два года император Александр Третий решил, что железнодорожная линия должна быть продолжена до Сибири. Дело двигалось медленно, и царь Александр с грустью записывает: «Печально наблюдать, что ничего существенного еще не сделано в направлении овладения богатствами этой богатой, но нетронутой страны; со временем здесь что–то нужно будет делать». Но прошло еще пять лет, прежде чем от слов Россия приступила к действиям. Делу помогло путешествие наследника Николая по Амуру (почти 2 с половиной тысячи километров). Нетронутые просторы его царства убедили его в необходимости решать проблему сообщения этих краев с Центром. Будущий император плыл после того, как во Владивостоке заложил сухой док и заложил основание невиданной по протяженности магистрали.

Девственные леса и желание завершить работу быстро не позволяли даже мечтать о двухколейке. По стратегическим соображениям колея была широкой. Масштаб трудностей сложно было преувеличить, препятствия встали фантастические — одного взгляда на Обь, Иртыш, Енисей было достаточно чтобы опустить руки. Половину года почва промерзала почти на два метра. Деревянные шпалы нужно было делать из местных деревьев. Была создана целая армия: 36 тысяч чернорабочих, 4 тыс. каменщиков, 4,3 тыс. плотников, 6 тыс. прокладчиков полотна, 13 тыс. вагонетчиков, 2 тыс. мастеров по переправам, множество технических специалистов. Заключенные с Сахалина оказались плохой подмогой, пока им не стали зачитывать 8 месяцев за год. Судимость более двух лет сокращалась вдвое. Высланным в Сибирь сокращали срока. Свободным строителям стали давать по 42 акра обрабатываемой земли. В результате между 1892 и 1895 годами магистраль продвигалась со скоростью более полутысячи километров в год. Растущая внешняя угроза заставила сделать в 1895 г. невиданный бросок — тысяча километров в год. Страна рвала жилы, это был невиданный подвиг. Горные реки перекрывали, увы, деревянные, а не стальные мосты. Подъемы были крутые, а подпоры деревянные. Пик трудностей был достигнут в Восточной Сибири, в районе озера Байкал — крупнейшего мире резервуара пресной воды. 47 дней требовалось для объезда озера в 1900 г. Чудовищными усилиями построили грандиозный паром, ходивший три раза в сутки. Паром помещал максимально 27 вагонов — 40 вагонов за сутки.

Витте предложил проложить последнюю часть магистрали по китайской территории, экономя полтысячи километров пути до Владивостока. Оппозиция была жесткой с обеих сторон — китайской и русской. Русское правительство рассчитывало на благодарность китайцев за помощь в 1895 г., когда Россия помогла отвергнуть японские посягательства на континентальные владения Китая.

Визит в Москву Ли Хунчана был полностью использован для договоренности с китайским руководством. Китайское правительство позволило построить отрезок великой транссибирской магистрали (КВЖД) через Маньчжурию. Согласно секретному договору с Китаем Россия получила право проведения железной дороги через Монголию и Маньчжурию до Владивостока. «Таким образом, — пишет Витте, — в наши руки передавалась дорого величайшего политического и коммерческого значения… Она должна была служить орудием сближения восточных и европейских наций. Ли Хунчжан повторял, что как друг России он не советует России продвигаться южнее линии, которая должна была соединить Сибирский Великий путь с Владивостоком. Если бы мы пошли на юг, то это могло бы возбудить политические волнения среди китайцев, смотрящими на каждого белого как на недоброжелателя; подобный шаг мог бы иметь самые неожиданные печальные последствия как для России, так и для Китая… Секретность этого договора вытекала из того, что этот договор был в то же время и договором союзно–оборонительным против возможного противника — Японии, дабы не могло повториться то, что имело место, когда Япония разгромила Китай».

Увы, время ослабляло естественную благодарность китайцев. Русский посол в Пекине сообщал в Петербург: «Чувство благодарности, испытывавшееся по отношению к нам китайцами, начинает ослабевать и уступать место неясно выраженному недоверию и подозрительности, порождаемые опасением, что мы выдвинем неприемлемые условия, пропорции и значение которых все еще скрываются от китайцев». Нужно сказать, что страх русских претензий частично компенсировался желанием получить от России суммы, которые Китай обязан был платить Японии. Уже первый вклад в 10 млн. фунтов стерлингов произвел на китайское руководство большое впечатление.

Были противники и в России. Командующий Приамурским округом протестовал категорически: проведенная по китайской территории железная дорога будет помогать китайскому, а не русскому населению. Эта дорога будет постоянно находиться под угрозой. Начальник Восточного отдела министерства иностранных дел России полагал, что крайней точкой дороги должен быть благополучный Благовещенск, а не уязвимый Владивосток. Проведение же железной дороги по китайской территории казалось ему сопряженным с очень большим стратегическим риском. Но Витте сумел преодолеть это сопротивление и КВЖД пошла на юг по Маньчжурии.

Были и сторонники противоположных крайностей. Известный целитель Петр Александрович Бадмаев считал необходимым проведение нескольких линий в глубину китайского государства — тогда судьбы России и Китая будут взаимосвязаны. Он сам выложил 2 млн. рублей на строительство сети магистралей, соединяющих Россию с Восточной Азией. Витте считал, что посягать следует лишь на возможное. Линия на Владивосток создавала в Маньчжурии зону определенного влияния России; обращение же ко всему Китаю было не по силам российской экономике, торговле, торговому классу. Идеи Бадмаева были для него авантюристическими. Но в равной мере он отвергал и алармизм Куропаткина: неправда, что «дорога на Пекин восстановит против нас всю Европу».

Витте полагал, что Великая транссибирская магистраль будет русским ответом на строительство Суэцкого канала и на проведение трансканадской железной дороги. Англия контролировала две трети китайских портов, и у России был лишь один путь вырваться из–под британской опеки. Речь шла о Маньчжурии и таких портах как Владивосток и Порт — Артур.

Судьба России в Азии в значительной мере находилась в руках тех строителей и инженеров, которые, преодолевая страшные препятствия, создавали величайшую в мире железную дорогу. Летом 1903 года они рвали скалы для создания туннелей вокруг озера Байкал, стремясь «спрямить» огромный путь, единственную дорогу из Европы на Дальний Восток. Озеро длиной почти в 700 км стояло буквально на пути, окруженное высокими горами, и следовало найти рациональный способ его преодоления. В декабре плотный лет покрыл поверхность озера. В январе 1904 г. хитроумный паром «Байкал», который перевозил пять поездов с войсками в день, вынужден был остановиться. Меньший по размерам паром «Ангара» (неприспособленный для перевозки поездов) также остановился во льдах. Теперь отправляющимся на Дальний Восток войскам приходилось в лютый холод идти пешком по льду озера. Через каждые семь километров они останавливались для обогрева.

Периодически бушевали шторма, северный ветер развивал лед и молодые, неловкие новобранцы находили себя в полыньях. Первые потери Россия понесла здесь, в этом ледовом аду. Но генералы спешили: события подгоняли русскую армию. Были реквизированы 3 тыс. лошадей с санями, помогавших переправить русских солдат. Инженеры поставили железнодорожный путь; локомотив не мог пройти по недостаточно крепкому льду, но лошади могли волочь вагоны с амуницией, продовольствием, техникой. Но за две недели отчаянной работы только двадцать вагонов преодолели путь на восточный берег озера.

Эти препятствия остужали самые горячие головы, уверенные в дальневосточном успехе. Природа просто не создала на всей планете более весомых препятствий и преодолевать их приходилось с величайшим напряжением.

* * *

Беседуя с Ли Хунчаном, Витте, по его словам, уверил китайского лидера, что, «провозглашая принцип территориальной целостности Китая, мы намереваемся придерживаться его и в будущем; но, чтобы поддерживать этот принцип, мы должны быть в состоянии, в случае необходимости оказать Китаю военную помощь. Такую помощь мы не в состоянии будем оказать — пока европейская Россия и Владивосток не связаны с Китаем железной дорогой, наши вооруженные силы будут сконцентрированы в Европейской России… Чтобы охранить территориальную целостность Китайской империи, нам необходимо провести железную дорогу во Владивосток кратчайшим путем — через Монголию и Маньчжурию».

Вначале Ли Хунчан вначале сопротивлялся, но в конечном счете китайское руководство согласилось на предоставление России участка земли и главенство на нем российской полиции. В обмен Россия пообещала защищать Китай от Японии. Япония при этом была названа по имени: Россия пообещала защищать Китай не от всего мира, а от Японии. Как согласился на российскую защиту Ли Хунчан? Видимо о нем не зря говорили, что он был самым богатым человеком на планете. Б. А. Романов сообщает, что «выплата денег была отложена на более поздний срок: первый миллион рублей выделялся по получении императорского приказа, гарантирующего концессию Русско — Китайскому банку, и документа, ратифицирующего главные принципы концессии; вторая выплата — после финального подписания соглашения о концессии и подтверждения его точного исполнения; третья часть давалась после окончания строительства».

Время было трудно торопить; строительство КВЖД началось только весной 1898 г. К этому времени многие обстоятельства изменились. Россия завладела Порт — Артуром, теперь требовалась дорога не только во Владивосток, но и ответвление в Порт — Артур — первый тепловодный порт России. (Китайцы называли этот порт Лушунь). Он находился на самом окончании Ляодунского полуострова. Летом 1898 г. русские войска прибыли в жалкое селение под названием Харбин — то были железнодорожные рабочие и т. н. «гвардия Матильды» — по имени супруги С. Ю. Витте. Феноменально быстро Харбин превратился в современный город с банками и телеграфом, с каменными домами и отелями, став оплотом русского влияния в Северном Китае.

Итак, узкая ниточка Транссибирской магистрали связывала Дальний Восток с европейской Россией, с центрами индустрии, военного производства, сельскохозяйственными складами.

Николай Второй проявляет слабость

4 ноября 1897 г. китайские крестьяне на Шаньдунском полуострове убили двоих немецких миссионеров–католиков. Получив это сообщение, кайзер Вильгельм Второй приказал Дальневосточной эскадре захватить шаньдунский порт Киао — Чао. Немцы выставили внушительный лист претензий, одним из пунктов которого была аренда порта Киао — Чао на 99 лет в качестве военно–морской базы Германии плюс полоса прилегающей территории с портом Цзинтао, право на строительство железной дороги и на эксплуатацию местных природных ресурсов и оплату всех поименованных расходов.

Это был тот случай, когда император Николай Второй, обещавший китайцам сохранить целостность их территории, обязан был проявить твердость и не позволить немцам закрепиться на континентальной китайской территории, да еще неподалеку от российских баз, фактически в российской зоне влияния.

Узнав о решимости немцев закрепиться в Киао — Чао, Ли Хунджан бросился в российскую легацию. Он ждал выполнения данных тайно обещаний и помочь выдворить из Шаньдуна немцев. Ли Хунджан справедливо потребовал исполнения российского обещания о защите. Формально была, собственно, послана на помощь китайцам военно–морская эскадра русского флота. Китайский лидер при этом отчаянно нуждался в деньгах — следовало платить репарации японцам по Симоносекскому договору. Витте постарался воспользоваться слабостью китайцев с предельной осторожностью. Он был согласен помочь китайскому правительству в финансовом вопросе в обмен на право строить Южно — Китайскую железную дорогу «с тем, чтобы гавань, избранная в ее окончании руководством железной дороги на берегу Желтого моря, к востоку от порта Инькоу была поручена России для создания там порта с предоставлением России права входа ее судов под российским флагом». По внешности это мало чем отличалось от линии царя и министра Муравьева, по существу разница была большой. Витте сочетал экономическое развитие с политическим усилением позиций России, авантюризм он считал гибельным для державы.

Но Николай, сидя в коляске с Вильгельмом в решающий момент промолчал тогда, когда нужно было категорически не согласиться с германской просьбой. Вышедшая в море русская эскадра была отозвана. Царь в самой мягкой манере написал в Берлин, что «очень удивлен» планам Германии в Китае. Кайзер в ответ пригласил русский флот провести зимний период в Киао — Чао. Победила немецкая линия и мягкость Николая. Кайзер Вильгельм осуществил задуманное: теперь руки России были заняты на Тихом океане, развязывая Германии руки в Европе. Политика не допускать западные державы в Центральный и Северный Китай получила решающую пробоину. Теперь России ничего теперь не оставалось, как присоединиться к разделу огромного Китая, нацеливаясь на Порт — Артур и Дайрен. Николай Второй встретил Витте словами: «Вы знаете, Сергей Юльевич, я решил оккупировать Порт — Артур и Дайрен. Наши корабли с войсками уже направлены сюда». Мрачный Витте встретил великого князя Александра Михайловича. «Ваше Высочество, запомните этот день: этот фатальный шаг будет иметь несчастливые результаты». Александр Михайлович был одним из немногих родственников царя, который предостерегал от войны с Японией. «Они не боятся нас».

Граф Муравьев — Амурский, ставший министром иностранных дел, в особом меморандуме обрисовал благоприятные условия закрепления в Порт — Артуре. В декабре 1897 г. русский флот появился на рейде Порт — Артура. Тремя месяцами позже Россия получила от китайского правительства право на аренду Порт — Артура и интересовавшего англичан Талиенвана, равно как и окружающих вод. Россия немедленно приступила к укреплению полученного городка. Годом позже началось строительство железной дороги от Харбина через Мукден к Порт — Артуру.

Тот факт, что Россия, активно выдворяя японцев с континента, сама заняла весомые новые позиции, насторожило императорский китайский двор. Реализм требовал признать: получить в дополнение к ожесточению японцев ненависть китайцев было воистину опасно. Этого могли не видеть только азартные игроки–безобразовцы. Витте с обычной энергией вмешался в процесс создания компании и сумел отложить начало ее деятельности — его страшила война с Китаем, в которую на противостоящей России стороне вполне могла вторгнуться Япония.

В первый день 1898 г. военным министром России стал генерал Куропаткин. Его правление началось веселым и легким авантюризмом: Порт — Артур и Дальний должны стать русскими портами, а Маньчжурия (Квантунский полуостров) будет взята у центрального китайского правительства в аренду на 36 лет. Россия «спрямит» участок Квантунской дороги и выйдет к незамерзающим портам Тихого океана, завершая свое историческое смещение на Восток. Все это хорошо смотрелось в легковесной обстановке отвлеченный штудий, но в грубой реальности противостояния с Токио и Лондоном, в атмосфере ощущающего себя обкрадываемым Китая, все выглядело не так безобидно. Нужно ли было вызывать панику Пекина и Токио — и их солидарность, нужно ли было лишаться благорасположенности Китая из–за легкомысленного и беспринципного силового нажима группы авантюристов в русском правительстве?

Это был безответственный авантюризм. Думает ли идущий на обострение Куропаткин об ожесточении Японии, хладнокровной враждебности Англии, нежелательной эволюции Китая в условиях ограниченности возможностей России, неоконченности Транссибирской магистрали, неосвоенности дальневосточного края России? Министр финансов Витте попросил об отставке и императору Николаю пришлось приложить немало сил, чтобы не потерять поддержку своего самого способного министра. Главным «аргументом» царя было то, что «уже поздно что–либо менять». Хороший аргумент. Витте был преданным монархистом, и просьба самодержца значила для него многое. Еще раз он попытался наладить тесные отношения с ведущим китайским политиком Ли Хунджаном, который получил из русской казны еще полмиллиона рублей на личные расходы. 15 марта 1898 г. китайская сторона подписала искомый договор, согласно которому двадцать тысяч русских солдат вошли в два приобретенных Россией тепловодных порта, Порт — Артур и Дальний. Вдоль строящейся Китайско–восточной железной дороги скакали сибирские казаки, охраняя главную на то время магистраль мира. Эти казаки, наряду с русскими флагами, носили и китайские бунчуки, но всем было ясно, кто такой массой выходит к Тихому океану на его китайском участке.

Но трезвые люди в российском правительстве указывали на опасности, угрожающие России, в случае начала общего раздела Китая. Кстати, это понимал и германский посол в России. Вместе с немецким послом в Петербурге (!) Витте умолял кайзера отказаться от затеи с германским закреплением в Киао — Чао. Во внутреннем кругу Витте называл бездействие России в ходе раздела азиатского гиганта «высшей степенью предательства». В любом случае пусть немцы берут любой порт в Южном Китае, но не в непосредственной близости от российской сферы влияния. Если все оставить все как есть, и Россия возьмет Порт — Артур, то Япония не преминет пойти по тому же пути. Она устремится на континент, и столкновение между ними станет неизбежным. Витте настаивал даже на том, чтобы послать российскую эскадру в Киао — Чао и оставить ее здесь до тех пор, пока последний немец не покинет китайскую землю.

А Россия, сделав такой значительный шаг в Маньчжурии, решила смягчить гнев японцев некоторым отходом в Корее. В марте–апреле 1898 г. русские военные инструкторы, равно как и финансовые советники, покинули страну, а Русско — Корейский банк прекратил там свою деятельность. По соглашению с Японией от 13 апреля 1898 г. Россия фактически уступила в Корее первенство Японии. «Если мы будем честно соблюдать это соглашение, — писал Витте, — то мы можем рассчитывать на более или менее мирные отношения между Японией и Россией. Мы спокойно завладеем Квантунским полуостровом, а японцы получат полное доминирование в Корее, и эта ситуация продлится бесконечно, исключая взаимное столкновение».

Все, возможно, так бы и случилось, но Витте исключал из своего стратегического анализа другие европейские страны, а те, как оказалось, вовсе не хотели отдавать доминирование в Северном Китае России. Речь идет прежде всего об Англии. Союз России с Западом был возможен лишь в случае русско–британского примирения и сближения.

Китайские боксеры

Но не все в мире делается за праздничным столом, в среде продажного чиновничества. В Китае стало назревать глухое недовольство вторжением бесцеремонных иностранцев. Шандун был родиной Конфуция и местное население отличалось твердостью духа. Теперь оно видело, как немцы тянут железную дорогу в глубину полуострова, как Россия укрепляет местные порты под российским флагом, как крестьянство вытесняется в глубину континента. Эти крестьяне отказывались платить подати японцам, они были известны в Китае своей твердостью. Деятельность христианских миссионеров не имела особого эффекта. Возможно первыми ощутили крепость китайского сопротивления немцы. Охраняемые немецкими солдатами (захватившими большую часть Шандуна) миссионеры имели минимальный успех. Китайцы создали тайную организацию «Общество праведных кулаков» и начали оказывать сопротивление откровенной колонизации. Членов этого общества за обращение к «кулакам» стали называть «боксерами». Это движение оскорбленных китайцев перешло в открытую войну. И эта война многое значила для истории данного региона.

Для усмирения восставших июне 1900 г. американцы, англичане, французы, японцы и русские прислали в Пекин свои воинские части. Боксеры вначале наивно уничтожили железнодорожные билеты. А затем, действуя более серьезно, начали выворачивать железнодорожные шпалы вокруг Пекина. Европейцы покинули китайскую столицу, а оставшихся японцев «боксеры» уничтожили. В этой ситуации японцы решили под видом помощи «цивилизованным странам» овладеть решающим влиянием в великой азиатской стране. Японцы рвались в бой. Они намеревались высадить 30 тыс. солдат и только противодействие кайзера ограничило их военную массу 10 тысячами. Русских солдат было 4 тысячи, англичан 3 тыс., немцев — 200 человек.

Китайская элита раскололась. Одна ее часть считала единственно верным непосредственное выражение патриотического долга — вместе с горожанами и крестьянами — «боксерами» отбросить международный контингент захватчиков. Вторая часть элиты считала такой курс пагубным. С превосходящими силами международной экспедиции следовало найти общий язык, подъем Китая следовало осуществить с их помощью, а не противодействуя самым развитым нациям мира.

Императрица Цыси вначале поддалась патриотическому порыву «боксеров», а затем ее одолели сомнения. Она возвратила из Нанкина сосланного было Ли Хунчана. Тот поспешил в столицу, но пришлось двигаться окольным путем, поскольку японцы уже шли колонной из Тяньцзиня к северной столице. Ли Хунчан пишет императрице: «Мне почти 80 лет и смерть ожидает меня неподалеку. Мне оказывали доверие четыре императора. Мои колебания сейчас не позволили бы мне встретить их с достоинством… Вы должны немедленно назначить ответственное лицо, которое очистило бы землю от этой грязной толпы; нужно обеспечить безопасный проход иностранных послов в штаб наступающей армии… Ваше величество должно руководствоваться политикой разума и избавиться от предателей».

Такие размышления уже несколько запоздали. Находящиеся в авангарде японские части уже штурмовали Тунгчоу. Они обратили высланные им навстречу китайские армии в бегство 13 августа 1900 г. Ранним утром следующего дня индийский контингент англичан вошел в Пекин через так называемые «Водные ворота» и вошел в соприкосновение с осажденными посольствами. Императрица Цыси и ее несчастный император Куанг–хсю находились в столице еще сутки. Император собрал наложниц и евнухов рано утром — перед восходом и объявил, что покидает город, оставляя наложниц, включая и знаменитую «жемчужную наложницу» (которую два евнуха завернули в ковер и бросили в колодец за пределами Пекина). Цыси оделась в простую крестьянскую одежду и села в деревенскую коляску. Кортеж двинулся в далекие провинции Сиань и Шанси, подальше от побережья и иностранцев.

Тем временем генерал Линевич объявил «Запретный город» неприкасаемой зоной, но остальной город открытым. Особенно отличались японские солдаты, устроившие подлинный грабеж. Зная где находится государственная китайская казна, японцы захватили три миллиона чистого серебра, правительственный шелк и рисовые запасы. Немцы захватили императорскую обсерваторию и делились награбленным с французами. Английские офицеры создали своего рода аукцион. В поисках серебра солдаты–интервенты разбивали бесценные вазы, разбой продолжался несколько недель.

Партия войны возглавлялась обладающим сильным характером министр внутренних дел Плеве страстно желал побед на далеких океанских просторах. Дух нации получит новое направление, Россия выйдет из смуты внутреннего противостояния друг другу и обратится к новому будущему. Эти идеи горячо поддерживали окружающие молодого царя венценосные родственники, особенно трое его дядьев, братьев отца: великий князь Владимир (командир гвардии), великий князь Алексей — главнокомандующий русским флотом, великий князь Сергей — генерал–губернатор Москвы.

Генерал Куропаткин во время «боксерского восстания» рвался «отполировать» Пекин. Он требовал, чтобы общее руководство операцией было поручено адмиралу Алексееву. В Берлине не стоило особого труда обнаружить двойственность русской политики. Кайзер не желал вести особых переговоров с «туземцами» и более всего он хотел арестовать Ли Хунчана. Вильгельм Второй жаждал побед, славы и тихоокеанских концессий. Отправляющимся в Китай войскам он сказал: «Вы, мои люди, должны знать, что встретите способного хорошо вооруженного и жестокого врага. Сокрушите его. Нет колебаниям. Пленных не брать. Если враг попадет в ваши руки — убейте его. И пусть еще тысячу лет — как это было с гуннами короля Аттилы, ваше имя будет приводить в ужас противника, пусть имя германии звучит в китайской истории еще тысячу лет».

Россия стремится спасти благожелательность китайцев

Задачей России стало «обойти» японцев, не позволить им укрепиться на евразийском континенте. При этом не все знали, что Россия и Китай, связанные тайным соглашением, были фактическими союзниками. Реалисты в Петербурге боялись того, что Россия возникнет в глазах китайцев жестоким и коварным соседом, пользующихся его слабостью. И умирающий министр иностранных дел Муравьев, и новый министр — Ламздорф настаивали на том, чтобы русское участие в союзной интервенции против «боксеров» было минимальным, чтобы русские войска не выделялись «свирепостью», чтобы китайцы не придали русской армии значения «исторического врага». Пусть русские воинские части ограничивают свою деятельность охраной русских дипломатов и их собственности, «не противопоставляют себя китайской революции». Куропаткин постарался смягчить эти опасения: экспедиция не соберется и не подойдет к Пекину ранее осени 1900 г.

Ли Хунчан был сослан в Нанкин, но сохранил основные политические позиции в китайской столице. Вначале Петербург обещал именно ему, что Россия не объявит войны Китаю, что Россия готова оказать китайцам помощь в сохранении стабильности в Маньчжурии, которой она предоставила финансовую помощь, обещая еще большие суммы. Но военный министр отставил идею проводить русскую политику в Китае через прежде влиятельного Ли Хунчана; Куропаткину казалось ошибочным полагаться на коррумпированного китайского чиновника, тем более вышедшего в данный момент из императорского фавора. События приобретали необычайную динамику — и было ли в интересах России ограничивать себя одной частной договоренностью? Обычно осторожный, Куропаткин словно видел ускользающие возможности и шел тем курсом, который не делал из китайцев потенциальных союзников. Куропаткин приказал ветерану еще крымской войны генерал–лейтенанту Николаю Петровичу Линевичу, командующему российскими войсками на Дальнем Востоке, повести русские войска на Пекин.

С этого времени представление о двойственности политики России стало проникать в правящие круги Пекина. В этом смысле Куропаткин отнюдь не помогал мирному экономическому укреплению позиций России в Маньчжурии. Представляется, что Куропаткин пришел к выводу о «непоправимой» слабости Китая и огромной силе Японии. Именно с этих дней в сознании одного из наиболее важных русских деятелей эпохи родилась мысль, что военного столкновения с Японией не избежать. Война с Японией все больше превращалась — в его сознании — в неизбежную. А если так, то раньше было бы лучше — ведь Япония стремительно модернизируется. Японии нельзя давать шансов не только в Маньчжурии, но и в Корее. Если уж Россия провела прямую магистраль к теплым портам через китайскую Маньчжурию, то следует защищать эту зону русского влияния всеми возможными силами. Так рассуждал начальник штаба величайшего колониального генерала России — Скобелева.

Витте и Ламсдорф с этого времени являлись в глазах Куропаткина сверхосторожными медлителями, лишенными стратегического мышления. Куропаткин отныне видел своей главной задачей не позволить Японии сконцентрироваться либо на Корее, либо на Китае. Наилучшим же способом предотвращения войны Куропаткин отныне видел укрепление России в Маньчжурии. В этом пункте мнение наиболее влиятельных русских министров совпадало. По настоянию Витте и Ламсдорфа (и с согласия Куропаткина) русские войска ушли из Пекина именно в тот момент, когда германские части двинулись с обещанным наказанием в провинции. 9 июля русские войска отбыли в «свою» Маньчжурию.

В дальнейшем имели место события, которых, возможно, ждал генерал Куропаткин. Озлобленные китайцы (частично регулярные войска, остальные — ополчение) нанесли удар по транссибирской магистрали у Харбина, блокировали подъездные пути к Порт — Артуру, взорвали русский склад с амуницией. Куропаткин нашел искомый предлог для активизации действий армии. Из Благовещенска были депортированы 8 тыс. китайцев, их судьба была печальной. К октябрю 1900 г. Амур перешли новые части российской армии, названные «временными войсками для защиты железной дороги», и оккупировали три восточные провинции Маньчжурии, На Амуре у Благовещенска отслужили церковную службу. «Отныне крест стоит там, где берег еще вчера был китайским».

Ламсдорф отправился к царю — брутальное поведение подчиненных Куропаткина могло привести к необратимой враждебности четырехсотмиллионного Китая. Витте рассказывает министру внутренних дел Сипягину: «Его Величество был очень мил по отношению к министру, но часто перебивал его, говоря, что, в конце концов, азиаты заслуживают полученного урока». Стало очевидной поддержка императором политической линии военного министра Куропаткина. И как ни пытались Витте и Ламсдорф смягчить эту линию (Ламсдорф требовал отхода русских войск к русской границе, что несколько подняло русский престиж среди китайцев), назначенный русским губернатором Мукдена и Квантунского полуострова адмирал Алексеев «отставил осторожность» и обеспечил к ноябрю 1900 г. полный русский контроль над Маньчжурией.

Это был тот грозный знак для китайцев, которые более всего боялись раздела страны. На кого полагаться? Прежде китайское единство поддерживала Британия, затем — Россия, а теперь становились США. В сложившейся ситуации только Соединенные Штаты оказывали китайцам некоторую поддержку, хотя их международная репутация была подмочена превращением в колонию освобожденных от испанцев Филиппин и явным желанием американцев иметь свою долю в китайской торговле.

С. Витте и В. Ламсдорф все же сумели в феврале 1901 г. договориться с Куропаткиным. Проект договора из 14 пунктов по внешности сохранял китайский суверенитет над Маньчжурией, хотя фактически и давал России все необходимые права на владение этой провинцией. Их точку зрения разделяли русские дипломаты в данном регионе. Дипломатический представитель России в Японии Р. Р. Розен тоже видел опасность вовлечения неорганизованной России в борьбу с растущим японским гигантом и предупреждал Петербург от авантюризма на Востоке. Он был глубоко убежден, что Россия не готова к войне. Ничто, полагал он, не могло быть более бессмысленным для державы с необозримыми просторами, чем стремление овладеть еще менее обжитыми территориями на севере Китая, рискуя при этом потерять все прежде обретенное. Именно в свете этой позиции оба министра выступили против авантюр на Дальнем Востоке летом 1903 г. Они считали, что даже отступление перед японским напором выгоднее России, чем риск безумной растраты небогатых ресурсов.

Япония против

Японский посол в Пекине Комура Ютаро ясно видел свою цель: изгнать русских из Китая, не позволить им закрепиться в Китайской империи. В этом направлении он прилагал все мыслимые усилия в беседах с китайскими переговорщиками — принцем Чин и Ли Хунчаном. Он настойчиво пытался заставить китайскую сторону потребовать от Петербурга вывода войск из Маньчжурии. Одновременно японский посол в Петербурге требовал от Ламздорфа объяснения смысла деятельности русских войск в Маньчжурии. Любезность периодически покидала даже настроенного примирительно Ламздорфа: «Маньчжурский вопрос касается только России и Китая. Я не обязан отвечать на вопросы японского правительства. Могу лишь сказать, что Россия, в соответствии с ее неоднократными уверениями, возвратит управление Маньчжурией китайским властям и выведет свои вооруженные силы из этого региона».

Среди японских дипломатов министр иностранных дел Комура был самым жестким. Представляющему китайскую сторону Ли Хунчану он сказал прямо: «Если Китай позволит России иметь территориальные и прочие привилегии, другие державы выдвинут подобные же требования в своих сферах влияния». Япония посчитала напор на центральное китайское правительство недостаточным. Под руководством Комуры Токио начал вести отдельные переговоры с генерал–губернаторами провинций Хубей и Хунань, Куангсю, Анвей и Куангси. 27 февраля 1901 г. Комура предупредил Ли Хунчана об опасности сепаратной договоренности с Россией. И все же Ли был непреклонен в отстаивании сепаратных китайско российских связей: «Если мы ужесточим наши позиции, Россия может отказаться от обещания возвратить нам Маньчжурию. Именно поэтому мы должны с вниманием воспринимать русские предложения».

В Петербурге министр иностранных дел Ламздорф объяснял дипломатическому сообществу, в частности, британскому и японскому послам: «Я могу дать официальное заверение, что ни суверенитет, ни территориальная целостность Китая в Маньчжурии, ни договорные права каких–либо других стран не пострадают; имеющие место российско–китайские соглашения носят предварительный характер и необходимы как предварительные условия эвакуации русских войск из провинции (Маньчжурии. — А. У.)».

Но японское правительство не было удовлетворено этими объяснениями и 5 апреля 1901 г. его дипломаты вручили вторую ноту протеста Петербургу. Ламздорф доложил царю Николаю о растущем влиянии партии войны в Токио. И что «конфликт с Японией может легко возникнуть по самому незначительному поводу» даже если Япония не будет опираться на помощь Англии или других стран. «Позиция Японии может стать более жесткой к концу переговоров в Пекине, эта жесткость может усилиться к концу текущего, 1901 года, когда перевооружение японской армии будет завершено».

Финальный документ, определяющий отношения западных стран с Китаем был выработан к 7 сентября 1901 г. На Китай налагалась огромная контрибуция — 336 млн. долл. Императрица Цыси публично осудила «боксеров» и возвратилась в Пекин. Она весьма отчетливо видела слабость государственной системы своей страны. В ноябре 1901 г. скончался давнишний партнер российских дипломатов Ли Хунчен. Это была большая потеря для России. Политически растущий в Пекине Юань Шикай готов был в случае надобности опереться на Японию, в то время как Ли всегда предпочитал опереться на Россию. То был важный поворот в позиции Китая, и далеко не все знали о нем. Петербург пытался объяснить властителям в Пекине, что вхождение русских войск в Порт — Артур — явление временное, но прежнее взаимопонимание все больше стало уступать проявлениям враждебности.

Англичане покидают «блестящую изоляцию»

Весь XIX век Британия была метрополией величайшей в мире империи. Все подражали жителям острова — от одежды до спорта. Но Бурская война послужила своего рода водоразделом между самодовольством и сомнением в себе. К 1902 г. восхитительная британская самоуверенность, порождавшая своего рода презрение к военным союзам, уступила место поискам региональных союзников и партнеров. В мире растущих в Европе Германии и в Азии России Лондон не мог опираться только на свои силы.

Позволительно напомнить, что Лондон весь девятнадцатый век противостоял Петербургу, последовательно — в районе Черного моря, в Центральной Азии и теперь на Дальнем Востоке. Сорок лет Лондон наблюдал за продвижением России сквозь Среднюю Азию, меряя мили, отделяющие русский домен от индийского бриллианта британской короны. Железные дороги улучшили положение России, всегда страдавшей от бездорожья. В Персии и Афганистане британцы чувствовали дыхание конкурента и постепенно уверенность в себе, своем гении и военной удаче стала ослабевать. Малый народ буров нанес своего рода непоправимый удар. Многое могло быть плодом воображения, но англичане твердо верили, что при императоре Александре Втором великий князь Михаил Николаевич активно разрабатывал планы похода в Индию — эти планы горячо поддерживали такие публицисты как князь Ухтомский, друг царя и подчиненный Витте.

В частной обстановке королева Виктория характеризовала царя Александра Третьего как «варвара, азиата и тирана».[14] Его сын Николай Второй не был, как иногда полагают, англофилом, его консервативные политические симпатии влекли его скорее к Германии, но с британским королевским домом его сближало кровное родство, знание языка, даже увлечение спортом. Король Эдуард Седьмой был двоюродным братом Александра Третьего. Сын королевы Виктории — герцог Эдинбургский был женат на русской великой княжне.

Но национальные интересы важнее. Выход России в Маньчжурию угрожал экономическому преобладанию Британии в Китае. Русские в Порт — Артуре! Это грозило глобальным позициям Британской империи. У англичан в данном регионе не было опорных пунктов (Австралия, Сингапур и Гонконг были расположены довольно далеко). На кого положиться в Восточной Азии? Кто еще свирепел при выходе России к теплым морям? Япония. Ничто не сближает страны надежнее, чем общий противник. Старая китайская поговорка называет Русско–японскую войну войной «мистера Моррисона» — влиятельного дипломатического корреспондента лондонской «Таймс», сумевшего удивительным способом повлиять на общественное мнение Британии.

Впервые у английских стратегов возникает идея о союзе с обиженной Россией, Германией и Францией Японией, ощутившей свое геополитическое одиночество и готовой на многое ради помощи в достижении регионального доминирования на Дальнем Востоке. Лондонская «Таймс» в лучших геополитических традициях начала анализировать изменчивую ситуацию на Дальнем Востоке с упором на возможности японцев. Именно тогда Британия потребовала от Пекина 99-летней аренды Гонгонга и прилегающих территорий. Тогда же Лондон стал убеждать Токио передать ему расположенный на евразийском материке Вэйхайвэй — японскую зону влияния в Китае. В случае внедрения в Вэйхайвэй англичане надеялись обесценить русский геополитический оплот на китайском севере. В конечном счете между Лондоном и Токио было оговорено, что англичане будут в Вэйхайвэй столь же долго, сколько русские будут в Порт — Артуре.

Ради стратегической подстраховки английская эскадра уже обосновалась в Порту — Гамильтон при входе в Цусимский пролив. Лондон старался не потерять драгоценного времени — он немедленно начал оказывать давление на заколебавшийся Пекин. Англичане обещали еще более внушительные, чем даваемые русскими взятки, они хотели чтобы китайцы отказались от русского займа и обратились к британскому займу. Британцы прибегали к шантажу: если Пекин предпочтет русские деньги, Лондон «вспомнит о прежних своих претензиях». Британская легация в Пекине напоминала разворошенный улей, ищущий подходы к колеблющейся китайской верхушке.

Лондон и Токио

На японское общественное мнение воздействовала группа журналистов, аккредитованных в Китае. В газете «Джиджи Симпо» один из таких публицистов Хайяси отстаивал следующие идеи: «Япония должна держаться с отменным спокойствием, погасить все подозрения в свой адрес и ждать, одновременно укрепляя основания национальной мощи, наблюдая и ища возможности, которые непременно появятся у нее на Востоке». Публикация этой статьи сделала Хайяси широко известным; императорский двор в конечном счете сделал его послом Японии в Британии. Хайяси прибыл в Лондон в критическое время — Британия меняла курс. Новый японский посол увидел в Лондоне обеспокоенность Бурской войной, отсутствием союзников на континенте, политикой России на Дальнем Востоке, строительством Германией гигантского флота. Поиски союзников делали симпатии Японии к «владычице морей» желанными. Хайяси пришел к выводу, что «прояпонские настроения в Англии охватили все общество, от верхних до нижних кругов». Помимо прочего, Хайяси стал первым японцем, вступившим в масонскую ложу.

Но не все обстоятельства благоприятствовали его идеям. Фельдмаршала Ямагату на посту премьера 15 сентября 1900 г. в четвертый (и последний) раз сменил «незаменимый» Ито, не потерявший еще надежды мирным путем договориться с Россией. Выражение новых надежд можно было услышать и от посла России в Токио Александра Извольского. На секретной встрече с Ито он предложил нейтрализовать Корею под секретным патронажем Японии и России.

Хайяси же был яростным сторонником союза с Британией, и заигрывания с Россией отвергал полностью. С момента открытого посягательства России на Порт — Артур эти дипломаты и публицисты начали обсуждать возможности силового противостояния России. Русские строили свою великую Транссибирскую магистраль, а японские соперники искали пути противодействия. Чрезвычайно большое значение имела встреча Хайяси с британским министром иностранных дел лордом Лэнсдауном в начале апреля 1901 г. Речь зашла о возможности заключения союзнического соглашения. Лэнсдаун «в лоб» спросил Хайяси, почему Япония не приняла российского предложения о нейтрализации Кореи? Ответ был таков: «Попытка занять в этом вопросе нейтральную позицию бессмысленна. Корейцы абсолютно неспособны к самоуправлению, и никогда не знаешь, когда между ними начнется гражданская война. В случае начала такой войны, неизвестно, кто захватит государственный аппарат. Естественным состоянием Кореи является внутренний конфликт».

Хайяси не ограничивал поиски союзников Англией. В Берлине он встретился с представителем кайзеровского министерства иностранных дел бароном Германом фон Экардштейном, и сказал, что Япония готова — если ей будет гарантирован нейтралитет Англии и Германии — «дойти в противостоянии России до крайнего предела», если Россия вознамерится утвердиться в Корее. Экардштейн сообщил Хайяси, что между Петербургом и Берлином нет договоренности по Корее — пусть Токио учтет это обстоятельство.

Новая жесткость Японии сказалась в резко отрицательном отношении Токио к двум попыткам России получить базу на южной оконечности Кореи. В России боялись, что, не имея хотя бы станций на пути между Владивостоком и Порт — Артуром, российский флот не сможет гарантировать рабочей связи между двумя этими портами. Речь зашла о превращении в такую станцию гавани Масан. Но японцы самым жестким образом отвергли эти идеи на самой ранней стадии обсуждения.

Решающее значение в данных обстоятельствах имела смена правительства в Токио. Фельдмаршал Ямагата не смог на этот раз прийти к власти сам, но его сил оказалось достаточно для свержения кабинета Ито и утверждения на посту премьера генерала Кацура Таго — первого японского губернатора Тайваня, хорошо известного ненавистника России. Опора на вождя военной партии Ямагату значила для Кацуры многое. Сыграло свою роль и назначение на пост министра иностранных дел известного сторонника ориентации на Англию Комура Ютаро. Хайяси в Лондоне получил новые возможности. 15 июня 1901 г. он пишет в Токио об аудиенции отбывающего в Японию посла сэра Клода Макдональда у короля. «Король говорил о необходимости постоянного сотрудничества между Британией и Японией». Премьер–министр лорд Солсбери пошел еще дальше — он требовал от Хайяси гарантировать, что Япония не заключит военный союз с Россией, в которой Британия продолжала видеть главную угрозу Индии. В конечном счете Солсбери предложил невиданное — он выступил за военный союз двух стран.

Сегодня нелегко представить себе эйфорию, которую вызвали в Токио телеграммы Хайяси. Мы читаем в дневнике Кацуры: «Англия идет на дружбу с нами исходя из собственных интересов. Ее принципиальной политикой является использовать нас как щит от вторжения России в дела Дальнего Востока… В наших интересах согласиться с английскими требованиями». Ито и Кацура вместе составили инструкцию, которая требовала от японских дипломатов в Лондоне найти точки совмещения английских и японских интересов. «Если Британия согласится с нашими требованиями, мы должны подписать соглашение». Кацура показал фельдмаршалу Ямагате донесения Хайяси и попросил оказать проанглийскому курсу поддержку. Ямагата не заставил себя уговаривать, он видел огромный шанс в том, что великая мировая держава страховала Японию в Европе.

8 августа 1901 г. посол Хайяси получил страстно ожидаемую телеграмму, в которой японское правительство в принципе соглашалось с предложением британского правительства о союзе, главной целью которого было остановить продвижение России в Маньчжурии и Корее. Возвратившийся из Пекина Комура обеспечил Хайяси все необходимыми полномочиями. Комура определил курс Хайяси как стратегическую линию японской внешней политики. «Японское правительство внимательно рассмотрело вопрос о предлагаемом союзе с Великобританией и приняло определенное политическое решение, поддерживающее эту линию». Япония полна решимости не допустить Россию в Корею.

16 октября 1901 г. Хайяси и Лэнсдаун на удивление быстро составили текст договора — ощутима была большая предварительная работа. Лэнсдауна больше интересовала линия поведения Японии в Китае. Хайяси так выразился по этому поводу: «В данном вопросе мы полностью согласны с британской политикой и хотели бы поддержать принцип территориальной целостности Китая, равно как и принцип равенства возможностей в этой стране. Лорду Лэнсдауну понадобился месяц для полной обкатки текста двустороннего договора — удовлетворить все японские пожелания было не так просто. Главным же было то, что Британия пообещала прийти на помощь Японии в том случае, если Россия найдет союзника в своей китайской и в целом ближневосточной политике, союзника, готового воевать вместе с Россией в Китае и Корее. Полный успех японской дипломатии.

В Токио тем временем премьерский пост покинул один из самых выдающихся деятелей эпохи Мэйдзи — многократный премьер Ито. В качестве одного из последних деяний своего премьерства он решил навестить Санкт — Петербург. Прежде чем сжечь за собой мосты, Япония хотела знать позицию трезвомыслящих Витте и Ламздорфа. Может быть, договор с Россией успешнее решит японские проблемы? Несогласный с «прорусским креном» своего премьера министр иностранных дел Кацура трепетал: а что, если русские узнают о фактических договоренностях в Лондоне? Ито мог одним движением в Петербурге разрушить сложную антирусскую схему, подготовленную в Токио и Лондоне.

Ито начал свое прощальное турнэ издалека. Он приплыл в Соединенные Штаты, пересек континент, основательно обосновался во Франции. Тем временем творцы англо–японского договора снимали последние противоречия. Хайяси, повинуясь непреложным законам японской субординации, 14 ноября 1901 г. прибыл к Ито в Париж. Ито был удивлен, как далеко продвинулись Лэнсдаун и Хайяси в подготовке договора. Конечным пунктом поездки Ито был Петербург; что будет, если царское правительство проявит склонность к компромиссу? Ведь англичане уже объявили что два договора несовместимы. Хайяси имел все основания трепетать.

По возвращении Хайяси из Парижа (19 ноября 1901 г.) лорд Лэнсдаун немедленно осведомился о судьбе общего дипломатического детища. Англичанин потерял душевное равновесие, узнав, что текст договора еще обсуждается японской стороной. Лорд мрачно напомнил, что затяжка смертельно опасна. Утечка информации по данному договору нетерпима. Под угрозу поставлены британские интересы в Индии и Китае, «на защиту» которых был направлен договор. Если о нем узнают на континенте, то комбинация немцев, французов и русских способна нанести Британии непоправимый ущерб.

Лорд Лэнсдаун интересовали, пишет Хайяси, «цели визита маркиза Ито в Россию, ему бы хотелось видеть маркиза в Лондоне. Казалось, что он раздражен нежеланием Ито. Лэнсдаун сказал, что, если намерением японского правительства является выработать соглашение с Россией — и это на фоне того прогресса, который обозначился в японо–британских отношениях — то британское правительство просто впадет в ярость». Англичане в своем стремлении к дипломатическому переустройству мира зашли так далеко, что начали оказывать давление на японскую сторону. Русские (объясняли англичане японцам) могут заключить по видимости благоприятный договор, но им никак нельзя доверять.

Последним деянием Ито как сторонника договоренности с Россией были его сообщения в Токио о своем несогласии с японо–британским договором. Говоря о России, он обещал «искренне убедить императорское правительство встать на путь поисков дружеской гармонии. Но это будет невозможным после заключения Японией договора с Великобританией». Эти страны испытывали взаимную неприязнь. Но в японской столице кабинет министров 9 декабря 1901 г. отверг совет Ито наладить отношения с Россией. Обращаясь к императору, Кацура и Комура проигнорировали совет старейшего политического деятеля. Одновременно Кацура убеждал Ито, что обоюдоприемлемого договора с Россией ждать не приходится, а англичане из–за затяжек уже склонны выйти из достигнутых договоренностей. Очевидным стало ослабление позиций Ито и стоящих за ним сторонников союза с Россией. Япония очевидным образом становилась на путь, где ее на международной арене прикрывала Британия, а сама она начинала готовиться к войне с Россией. Договор между Англией и Японией был подписан 30 января 1902 г. и опубликован десятью днями позже. Благодарный император сделал Кацуру графом, Комуру бароном, а Хайяси — виконтом. В Токио царило ликование. Вот как оценивает договор в своих мемуарах Хайяси: «Альянс был эпохальным событием. Славные победы нашей армии и флота в русско–японской войне и великая битва в Цусимском проливе не было бы без заключения англо–японского договора».

Война с Россией вошла с сферу реальности. Действия царского правительства в Китае (Маньчжурия) и в Корее укрепили японскую элиту в необходимости войны. Договор с Великобританией как бы санкционировал этот курс. Теперь Япония могла не бояться европейской солидарности и международной изоляции. Вся мощь британской империи стояла теперь на стороне Токио. Японские военные начали подготовку немедленно — и не где–нибудь, а на холодном Хоккайдо, в условиях, приближенных климату Сибири. Учения велись с таким тщанием, что примерно 300 солдат замерзло от обморожения.

12 февраля 1902 г. осмелевший Комура телеграфировал послу Японии в Пекине Учиде передать китайскому руководству (принцу Чину), что, если Китай не выполнит свои обещания, данные великим державам по «боксерскому» протоколу от 7 сентября 1901 г., «японское правительство, ради исправления сложившегося положения, выдвинет перед китайским правительством новые требования». Новый фаворит — Юань Шикай прилагал все силы для сближения с Японией.

Петербург ищет союзников

Царь и его окружение несомненно ощутили холод от того сдвига, который ознаменовал собой союз Лондона и Токио. Проведение активной политики и в Европе и в Азии требовало глобального видения. В Петербурге в 1902 г. генеральный штаб ВМС создал отделение планирования боевых действий, но пока оно смотрело на Балтику, а не на Тихий океан. Возникли проблемы с личным составом флота. Быстрый рост флота потребовал рекрутирования матросов — теперь их брали не только из портовых городов, но и из глубинной России. Прибывшие с полей крестьянские дети с великим изумлением взирали на стальные дымные громады.

Ответом русской дипломатии было состоявшееся 8 апреля 1902 г. — через два месяца после оглашения англо–японской договоренности — подписание соглашения с Китаем, в котором оговаривался трехступенчатый выход русских войск из Маньчжурии в течение 18 месяцев. Частично то был результат давления на Россию Японии, Британии и Соединенных Штатов; частично Петербург старался заручиться расположением Китая в потенциальном конфликте с японцами и их союзниками. Первый этап Россия прошла довольно быстро, значительно быстрее, чем за оговоренные в соглашении шесть месяцев. Территория к юго–западу от Мукдена и Кирина была возвращена Китаю. Но на второй фазе процесс вывода российских войск замедлился. Петербург опасался, что, выводя свои войска, он создает вакуум, который может быть заполнен недружественными державами. Когда китайский посол обратился в российское министерство иностранных дел за разъяснениями причин приостановки процесса, Пекину выдвинули существенные условия.

1. Никакая из возвращенных территорий не будет передана третьей стране.

2. Система правления в Монголии изменена не будет.

3. Новые порты в Маньчжурии без оповещения России открыты не будут.

4. Иностранцы, пребывающие в Китае, в Северной Маньчжурии особых прав не имеют.

5. Между Ляодуном и Пекином проводится телеграфная связь.

6. Но возвращении Ньючванга Китаю таможенная служба оплачивается Русско — Китайским банком.

7. Права, приобретенные российскими гражданами в Китае, остаются за ними.

29 апреля 1902 г. китайское правительство, заручившись поддержкой Японии, Британии и США, отвергло эти требования. В ходе их обсуждения японское руководство пришло к выводу, что косвенные методы не всегда эффективны, что с Россией следует вести дела напрямую.

Мы видим как Япония принимает более жесткий и прямолинейный курс. Примечательно, что параллельный процесс возникает и в России. Он строился, во многом, как на невежестве, так и на твердой убежденности, что Северную Маньчжурию следует удерживать всеми возможными способами. При этом русские военные авторитеты, которые прежде были против строительства Китайской Восточной железной дороги, теперь намеревались удерживать ее всеми возможными силами — так соблазнительно казалось обрести тепловодный порт и «округлить» дальневосточный край. Военный министр Куропаткин выдвигал оригинальную идею — продать Китаю его же Южную Маньчжурию в обмен на Северную Маньчжурию. Куропаткин был согласен на уход из района южнее Мукдена; по его приказу между Хабаровском и Владивостоком стремительно строили бараки для войск, которым, по всей видимости, придется покинуть юг Маньчжурии. Но не север.

Безобразов

Именно в это время становится заметной деятельность приближенного к императору Николаю капитана Безобразова, приехавшего к наместнику Алексееву с немалой суммой в два миллиона рублей. На арену русской истории выходит еще один авантюрист. Невысокого происхождения, капитан Безобразов был бесстрашен в контактах с сильными мира сего; безнадежный говорун, лишенный внутренних сдерживающих начал, он на определенное время стал в центр дворцового внимания. Император Николай познакомился с этим малозначительным офицером в ранние годы своего царствования, когда Безобразов занимал малый пост при дворе, но отличался веселостью, общительностью, говорливостью. Находившийся в некотором отчуждении российский самодержец, как оказалось, постоянно нуждался в «простом голосе из народа» — и череда фаворитов (вплоть до Распутина) неуклонно пользовалась этой его психологической особенностью. В конечном счете Николай Второй оценил благорасположенность офицера и приблизил его. Безобразов имел возможность видеться с императором Николаем (обычно дважды в неделю). На некоторое — но очень важное — время он стал пользоваться немалым влиянием при дворе (и это на фоне Витте, Ламздорфа и Куропаткина). Особенно высоко взошла звезда Безобразова после убийства в апреле 1902 г. боевой эсеровской организацией главного союзника Витте в кабинете — министра внутренних дел Сипягина. Новый министр — В. К. Плеве — весьма легко сошелся с группой Безобразова.

Влиятельный Безобразов опирался на еще более сомнительные источники, на мнение «специалистов» типа генерал–майора Вогака, бывшего главным военным атташе в Пекине и Токио, чье мнение о японской армии было нарочито презрительным и кто в последние дни 1903 г. более всего влиял на наместника Алексеева.

Капитан Безобразов подогревал интерес царя к Дальнему Востоку, а царь дал ему значительную свободу действий на этом направлении. Сила Безобразова заключалась в том, что значительная партия при дворе считала необходимым аннексировать Маньчжурию и встать твердой ногой в Корее. Эта агрессивная партия сделала все возможное, чтобы курс России на Дальнем Востоке приобрел характер раздела сфер влияния. В Петербурге, в заинтересованных кругах Безобразов подстегивал взрыв недовольства теми, кто выступал за более умеренную политику, кто собственно предлагал сделать уступки ради избежания ненужного конфликта: «Вместо того, чтобы блюсти наши интересы и расширить нашу мощь, Витте предоставляет инициативу евреям и полякам, поставленным в авангард продвижения России на Дальнем Востоке». Бросая зерна на подготовленную почву, Безобразов самонадеянно утверждал, что «все зависит от российского, а не китайского кулака».

У Безобразова были и совершенно конкретные проекты. Не без его воздействия российская государственная казна посчитала выгодным использовать лесные разработки у реки Ялу (отделяющей Китай от Кореи). Царь лично одобрил этот проект, как и некоторые другие. 40 тысяч рублей получил русский госпиталь в Мукдене, 35 тыс. — газета «Новый край» в Порт — Артуре. Последнее — а особенно английское издание газеты — было в значительной мере направлено на противодействие английской пропаганде антирусского характера в Китае и Японии. Но более всего Безобразов занимался деревообделочными концессиями на реке Ялу. Роскошь его вагонов, щедрость подарков, сам стиль его поведения как бы говорили о том, что капитан Безобразов путешествует с высочайшего соизволения, если не по высочайшему приказу. Одним из членов этой группы был сотрудник генерального штаба подполковник А. С. Мадридов, ответственный за создание карт региона и владевший долей в предприятиях на реке Ялу.

Кто был умеренно трезв, кто был против авантюр? Часть петербургской элиты ощутила сложность положения России на Дальнем Востоке, если недружественным России образом будут действовать и Япония и Китай, а их тыл будет прикрывать Британия. Стоят ли безлюдные сопки Маньчжурии отчуждения трех крупных держав? Летом 1902 г. Витте посетил Китайско–восточную железную дорогу. Он долго размышлял над проблемами региона и в конечном счете обратился к императору Николаю со словами, которые того шокировали: «Россия должна рассматривать Маньчжурию «безоговорочно и навсегда потерянной». Витте призвал к немедленному уходу из Маньчжурии и к наращиванию русского влияния на Дальнем Востоке исключительно мирными средствами. (Позже Витте замечал: «Если бы он внял моему совету, несчастной войны, со всеми ее ужасными последствиями не приключилось бы»). Говоря эти слова, Витте рисковал всей своей карьерой — он выступал против глубоких внутренних убеждений императора Николая Второго,

Он явственно ощутил отчуждение, когда выступил против высочайше одобренных планов: «Во всех дискуссиях я выступал как непримиримый противник корейских авантюр. Я не старался пощадить чью–либо чувствительность и, обличая Безобразова, я употреблял самые жесткие слова». Его поддерживал министр иностранных дел граф Владимир Ламздорф, скрытный, едкий, остроумный в эпистолярном жанре, живший замкнуто и более всего нелюбивший публичные выступления. Но исключительно трудолюбивый работник, настоящий «живой архив», сорок лет отдавший русской дипломатии. Он предпочитал не перечить царю открыто, но весьма искусно находил в случае необходимости обходные пути. (Следует добавить, что в описываемое время Ламздорф начинает постепенно терять свое влияние на Николая Второго). Третим противником авантюр в данный момент был генерал Куропаткин.

Видя враждебность «триумвирата», капитан Безобразов сократил свое дальневосточное турнэ. В день эвакуации Мукдена (8 апреля 1902 г.) Безобразов телеграфировал одному из своих людей в Порт — Артуре: «Отношение к нам изменится после моего доклада. Единственное чего боюсь — опоздать, я прибуду в Москву не ранее 16 апреля». Он на всех парах устремился к Царскому Селу, чтобы убедить императора Николая не уходить из Мукдена. Уход угрожал экономическим планам группы. И умеренный триумвират Витте — Ламздорф-Куропаткин стал постепенно уступать группе сторонников «более энергичной» азиатской политики, имевшей доступ непосредственно к императору.

Безобразов писал свой «личный отчет» в купэ пересекающего Евразию поезда. 8 апреля император Николай собрал специальное совещание по дальневосточному вопросу. В дело решительным образом вмешался верховный адмирал русского флота великий князь Алексей. Он солидаризировался с точкой зрения «триумвирата», что безответственное поведение на Дальнем Востоке способно привести к войне с быстро укрепляющейся Японией. Деятельность профитиров следует ограничить малым отрезком суши на Ялу. Ламсдорф категорически отверг предложение Безобразова прекратить выход из Маньчжурии.

Задумчивый император Николай заметил, что «война с Японией была бы крайне нежелательна», но финального итога своего понимания дела не выразил. Как оказалось 15 мая 1902 г., царь Николай Второй решился на новый поворот в весьма запутанном деле. Военный министр Куропаткин, отмечая, что одна безумная идея Безобразова следует за другой, пишет: «Его главной идеей было использовать деревообрабатывающую компанию в качестве прикрытия или барьера против возможной атаки на нас японцев; в 1902 и 1903 годах его и его сторонников активность стала принимать угрожающий характер. Адмирал Алексеев отверг некоторые его требования, но, к сожалению, согласился на посылку 150 вооруженных кавалеристов к Ша–хо–ци (на границе между Маньчжурией и Кореей) и на то, чтобы послать полк казаков с пушками на их прежнее место. Это действие было особенно вредоносным для нас, поскольку оно было предпринято во время, когда мы обещали эвакуировать всю провинцию Мукден целиком. Вместо ухода мы выдвинулись в направлении Кореи».

Император Николай возвел Безобразова в ранг государственного секретаря и попросил его исполнить роль координатора конференции еще одной конференции по стратегическим вопросам, намеченной на май 1902 г. Император сделал все это настолько спокойно, что министр Куропаткин, строго говоря, не понял важности предстоящей конференции и, будучи уверенным в миролюбии Николая, выехал с инспекционной поездкой на Дальний Восток. В безобразовской конференции приняли участие представлявший уехавшего Куропаткина генерал Сахаров, министры Ламздорф, Витте, Плеве, адмирал Абаза, генерал–майор Вогак, Безобразов, император.

Это был достаточно редкий случай, когда очевидной была веселость царя Николая. Он широким жестом предложил министру финансов Витте сигару, зажег ему спичку и откинулся в кресле, чтобы выслушать комментарии своего лучшего министра по докладу Безобразова, распространенного перед началом заседания. Витте приложил все усилия, чтобы снять с предполагаемой русской политики на Дальнем Востоке налет агрессивности. Министр иностранных дел Ламсдорф просил предоставить инициативу дипломатам, всерьез относящимся к своим договорным обязательствам. Но Плеве жестко сказал, что штык, а не дипломатия сделал Россию великой, и проблемы Дальнего Востока будут решены штыком.

Заседание завершилось созданием Русской деревообделочной тихоокеанской компании, частной и не являющейся частью государственной экономической машины. Император Николай приказал Безобразову и Абазе отрегулировать административные планы, а общее руководство поручил министру внутренних дел Плеве. Николай Второй, великий князь Александр Михайлович и граф Алексей Игнатьев были тех, кто своими капиталами формировал компанию. С согласия царя и не ставя в известность Куропаткина, Безобразов отныне имел право послать на Дальний Восток две дополнительные бригады. В мае же царь создал из избранных министров т. н. «Дальневосточный комитет». Весьма скоро рекрутированные из китайцев вооруженные агенты Безобразова прибыли на Ялу. Витте Называл их «бандой разбойников». Китайцев сопровождали русские войска, одетые в гражданскую одежду. Едва ли гражданская одежда дезориентировала японцев, в Токио ощутили новую волну русского наступления на Дальнем Востоке.

В конечном счете выработка дальневосточной политики России приобрела весьма сложный характер. Эвакуация Маньчжурии, которая должна была закончиться 8 октября 1902 г., приостановилась. Теперь русское правительство добивалось от Пекина, чтобы в городах (особенно приморских) Маньчжурии присутствовали только русские консулы. Это не устаивало сразу несколько стран; активностью здесь отличалась американская дипломатия. Государственный секретарь Хэй жестко выговорил свое неудовольствие только что прибывшему из Пекина в Вашингтон послу России Кассини.

Новая система управления Дальним Востоком

Для того, чтобы «более энергично» управлять отдаленными землями, не бояться «жалких японцев» и получить максимум от фактического распада Китая, государственный советник Безобразов хотел создать новую систему управления краем. Алексеев ему нравился, а «триумвират» — нет.

После одной из встреч с царем Безобразов отправился в Петербург к Куропаткину. Ехал лихо и уверенно. Он не позволит отдать Корею и Маньчжурию Японии, это приз России и он обеспечит его получение. Главный противник Витте; если тот не изменит своей точки зрения, то должен будет уйти, какими бы громкими ни были его прежние заслуги, и как бы не любил его прежний царь — Александр Третий. Влияние Ламсдорфа можно ослабить. Нужно только увеличить значимость на Дальнем Востоке адмирала Алексеева.

12 августа 1903 г. император Николай Второй создал пост своего наместника на Дальнем Востоке. «Триумвират» узнал об этом решении из газет. Царь назначил наместником Дальнего Востока своего незаконнорожденного дядю адмирала Евгения Алексеева. Это означало, что центральные министерства в Петербурге были отныне бессильны перед полномочиями, дарованными наместнику престола. Алексеев был близок с великим князем Алексеем — главнокомандующим русского флота. Это был высокий импозантный мужчина, никогда не имевший собственной семьи. Смелый по своему и неглупый человек, он, однако, не обладал стратегическим видением происходящих событий.

Еще хуже: он поддался авантюрному влиянию. Наместник Алексеев какое–то время сопротивлялся безобразовскому рекрутированию всех, кого только возможно, на Ялу, но постепенно наладил с капитаном Безобразовым добрые отношения, поскольку дальневосточные идеи Безобразова поддерживались такими влиятельными людьми как его родственник адмирал Абаза — член штаба Куропаткина. Через два дня после этого Куропаткин представил прошение об отставке. Царь не любил грубость и военному министру был предоставлен долгосрочный отдых, но и намек был дан, что его пост может быть заполнен. 29 августа государь снял своего лучшего слугу Витте с поста министра финансов России. Этот пост занял «более покладистый» директор Государственного банка Эдуард Дмитриевич Плеске. В тот вечером самодержец Всея Руси записал в дневнике: «Ну, теперь правлю я».

Но новая система никак не желала работать лучше прежней. Скрупулезному прибалтийскому немцу Плеске было вновь узнать об аферах Безобразова, и его никак не могли вразумить, почему он должен дать некой деревообделочной компании 6 млн. рублей из государственной казны. Он все больше ощущал тяжесть ноши, которую прежде нес Витте; он не оправдывал ожиданий авантюрно настроенных политиков. А у тех были свои проблемы. В конце осени 1903 г., когда Ялу замерзла, оказалось, что продукция этих предприятий никому не нужна (непроданная продукция на 0,7 млн. рублей). Так же быстро стала замерзать и симпатия императора. Уже в начале сентября Николай Второй сказал Куропаткину, что «мы должны избавиться от него». Сказалось ли интуитивное желание императора говорить то, что нравится собеседнику, или он принял серьезное решение? Оказалось, что второе. Двумя месяцами позже Безобразов выехал в Швейцарию на длительное лечение. Царь еще выделил 200 тыс. рублей его компании, но это было словно «деньги на ее похороны».

Кайзер

В определенном смысле Германия стала для России более важной, чем официальный (с 1892 г.) союзник — Франция. Германия, ее элита, не хотели ослаблять решимость России по–своему решить дальневосточный вопрос — тогда она сместит центр своего внимания с Дальнего Востока на европейский театр. «Возвращение» России в Европу было бы худшим поворотом дел для Германии — новая опасность «штальринга», стального кольца окружения. И хотя кайзер Вильгельм не был готов встать единым с Россией фронтом, он всячески поддерживал решимость царя Николая Второго обрести величие на Тихом океане. Именно в эти месяцы германский кайзер называет российского самодержца «адмиралом Тихого океана», в то время как себя — «адмиралом Атлантического океана». 2 сентября 1902 г. Вильгельм предложил Николаю «смотреть на германский и российский флоты «как на одно единое целое, принадлежащее одному великому континенту, чьи интересы диктуют оборону побережий на далеких берегах… Практически это означает хранить мир во всем мире».

Кайзеру Вильгельму Второму в 1904 г. было 44 года. Его любимым чтением было то, что восхищало Теодора Рузвельта и британских идеологов империи — книги капитана Альфреда Мэхэна, особенно «Влияние морской мощи на историю». Наше будущее находится на морях — многократно говорил кайзер.

Переходя от чисто европейской к глобальной политике, император Вильгельм обнаружил на Дальнем Востоке «некоторые угрожающие симптомы. Япония становится беспокойным участником обострения ситуации, которая порождает холодность в решениях великих мировых держав». Кайзера Вильгельма несомненно обеспокоило то обстоятельство, что японский военный атташе в Пекине взялся за дело реорганизации китайской армии. «Они готовят их к тому, чтобы изгнать из страны всех иностранцев… От двадцати до тридцати миллионов подготовленных китайцев, поддержанных полудюжиной японских дивизий и ведомые бесстрашными и ненавидящими христиан японскими офицерами — вот будущее, в которое трудно смотреть бесстрашно; и это возможное будущее. Фактически, реальностью становится Желтая Опасность, о которой я говорил много лет назад и по поводу которой многие только смеялись».

В определенном смысле именно кайзер Вильгельм затащил царя Николая в болото восточноазиатской политики. С. Ю. Витте: «С захватом Киао — Чао Вильгельм дал первотолчок нашей политике здесь. Германские дипломаты и кайзер сделали все возможное, чтобы затащить нас в восточноазиатские авантюры… Вильгельм является подлинным автором войны». С настойчивостью и постоянством кайзер убеждал царя Николая Второго, что миссией России является культивировать азиатский континент и защитить Европу он нашествия желтой расы.

То была одна сторона медали, была и вторая. Исходя из стратегических реалий своего времени, кайзер Вильгельм Второй руководствовался следующей мудростью: «Мы должны привязать Россию к Восточной Азии так, чтобы она обращала меньше внимания на Европу и Ближний Восток»[15]. (Это было как раз противоположно тому, чего желали себе наиболее влиятельные силы в России — союз с Европой здесь не желали променять на азиатские авантюры).

Нет сомнения в том, что царь откликался на потакания кайзера Вильгельма, обещавшего России на Дальнем Востоке всяческую помощь. Тем горше было его разочарование, когда вопрос о стратегической помощи встал в конкретную плоскость.

Узнав о решительном шаге Лондона, отошедшего от почти вековой «блестящей изоляции» и вступившей в союз с азиатской Японией, Берлин как бы начинает терять прежний боевой дух, присущий раннему Вильгельму Второму, влекущего Россию к Тихому океану. В Китае и Корее у Германии были чисто коммерческие интересы, и Германия не видела резона в глобальном ожесточении, в смертельном противостоянии Британии по (собственно) маргинальному вопросу. Германия была заинтересована в гарантированном подходе к Киао — Чао, но при этом она не хотела будоражить главную морскую державу, способную при помощи японцев сокрушить германскую восточную торговлю и выставить свои линкоры тогда, когда германские дредноуты еще находились на стапелях. Особенные опасения Берлина вызывало отчуждение растущего гиганта — Соединенных Штатов Америки. Сближения англосаксов немцы боялись более всего. А ведь если Россия и Германия выступят вместе, Вашингтон вполне может присоединиться к Лондону, дружащему с Токио.

В результате подобной калькуляции Германия решила в случае войны России с Японией сохранить нейтралитет. Втайне кайзер испытывал облегчение: еще не построен «великий германский флот», еще готова Франция броситься в конфликт ради возвращения Эльзаса и Лотарингии. Одно твердо обещал царю Николаю кайзер Вильгельм: прикрытие России с запада.

Кайзера Вильгельма Второго «согревало» весомое для него обстоятельство. Теперь он твердо знал, что антигерманская основа франко–русского союза пошатнулась ввиду того, что Франция никоим образом не поддержала дальневосточные проекты Петербурга. У Парижа была своя калькуляция: уведенные на Дальний Восток корпуса русской армии не могли выполнить своей главной для Парижа миссии — броситься на Германию с востока в случае войны Германии с Францией.

Кайзер Вильгельм всячески старался переубедить царя Николая пересмотреть союз с Францией: «Республиканцы являются революционерами по своей природе. На них кровь их королей. Посмотри, были ли они после этих убийств счастливее? Ники, вними моему слову, проклятие Бога висит над этим народом… Мы можем иметь хорошие отношения с Французской Республикой, но никогда — интимные». Кайзер был достаточно хладнокровен в своем анализе. Британия готовится ослабить Россию на Тихом океане японскими руками, не ослабляя при этом своего могущества. Следовало использовать это обстоятельство, противопоставляя Россию, во–первых, Британии (крайне недовольной германским вызовом в военно–морском строительстве); во–вторых, Франции (не желающей увода русских корпусов из Европы в Азию).

Ангажированные нейтралы позиция Франции и Америки

Франция была верным союзником России. И именно поэтому она не желала траты российской энергии на просторах, которых у России и без того было предостаточно. Смысл союза 1892 г. был в противостоянии попыткам Германии установить в Европе свою гегемонию. Как же мог Париж с открытым сердцем поддерживать уход российской армии на маньчжурские сопки, если на Рейне стояла лучшая армия мира, которой хорошо был знаком путь на Париж? Да, парижские банки давали России деньги на строительство стратегических железных дорог. Да, союзная Франция помогла России изгнать японцев с евразийского континента после победы над Китаем в 1895 г. Но французская элита не желала ухода русской армии из Европы — это обессмысливало франко–русский союз.

Чувствуя тягу России к Тихому океану, Париж, едва не воевавший с Британией по поводу Фашоды в 1898 г., начал делать шаги по улучшению отношений с Лондоном. Англичане тоже боялись общеконтинентального противостояния их союзу с Японией и с благодарностью ответили на авансы французов. Наметилась дорога к Entente Cordiale.

Все более важную роль на Тихом океане начинали играть Соединенные Штаты. В первый год двадцатого века валовой национальный продукт Соединенных Штатов Америки вдвое превосходил валовой продукт Германии и России. Американская экономика на 25 миллиардов долларов обходила ближайшего конкурента — Британию. И Америка все производила сама, она не зависела ни от кого в этом мире. Более того, ее продукция грозила затопить все рынки мира. Как сказал стальной магнат Эндрю Карнеги, «нация, которая производит самую дешевую сталь в мире, может поставить на колени всех». Страна производила более половины нефти, пшеницы, меди и хлопка мира. Треть стали, железа, золота и серебра.

124 тысячи представляли в США монгольскую расу (90 тысяч китайцев и 24 тысячи японцев). Вашингтон получит полные права на строительство стратегически важнейшего канала. Тогда, обретя возможность быстро манипулировать обеими флотами — Тихоокеанским и Атлантическим, Америка одним махом удвоит свою военно–морскую силу. Главный приз современности — Китай. Европейские страны, Россия и Япония кружат вокруг немощной Китайской империи. Петербург и Токио нагнетают взаимную враждебность, за спиной России Германия, стремящаяся «увести» русских в Азию, расстроить их «Антант кордиаль» с французами. За спиной Японии Британия, желающая остановить Россию на Тихом океане.

Став президентом в 1901 г., Теодор Рузвельт произвел «тихую революцию» в идейных основаниях американской внешней политики. До него внешнеполитический курс определялся прощальным посланием Дж. Вашингтона: сохранять независимость от Европы и помогать в этом латиноамериканским странам. Рузвельт более широко вышел к океанам. Четко определилось азиатское направление, призванное обеспечить усиление американских позиций в Китае и сдерживание Японии. Для реализации новых амбиций Америка нуждалась в соизмеримой с европейской морской мощи. Рузвельт мечтал придать американскому флагу значимость мировой державы — впервые Соединенные Штаты были ведомы сознательным строителем имперской мощи. Президент Теодор Рузвельт, по его же словам, «напрягал каждый нерв для реализации стратегии строительства военно–морского флота». До него Америка по числу построенных и строящихся кораблей отставала от Британии, Франции, России и Германии. Рузвельт начал решительно менять эту ситуацию. Он нашел верных соратников и исполнителей своих планов в Уильяме Муди и адмирале Тэйлоре. Первого Рузвельт назначил министром военно–морского флота, второго — руководителем федерального Бюро навигации. Он поручил им создать флот, сопоставимый с британским. Уже в первом послании конгрессу Рузвельт выделил на военно–морское строительство невиданные прежде средства и получил согласие конгресса. Муди и Тэйлор не испытывали недостатка в средствах, их проблемой было, скорее, наиболее эффективное приложение этих средств. Согласно первому посланию началось строительство двух линейных кораблей и двух тяжелых крейсеров. Без особой огласки была запущена программа уточнения мировой линии побережья.

Уже вскоре американские верфи уступали по числу строящихся кораблей только Британии. В Атлантическом океане восемь американских линкоров уступали двенадцати германским, но они были более тяжелыми и оснащенными. В течение двух первых лет пребывания Теодора Рузвельта у власти его военно–морское ведомство фактически решило задачу военно–морского отставания. В военно–морском колледже на огромных учебных столах американские офицеры разыгрывали умозрительные заочные сражения. Целлулоидные корабли синего цвета (США) выступали против, скажем, черных целлулоидных броненосцев Германии. Рассматривалась значимость отдельных баз, скорость кораблей, удаленность баз снабжения. Рузвельт настаивал на проведении крупномасштабных маневров — они, а не корпение над картами расставит все необходимые акценты в заочном споре морских гигантов.

Государственного секретаря Хэя за неизменное спокойствие, высокие скулы и поднятые брови кое–кто называл китайцем. Да и во внешнем мире он был известен прежде всего т. н. «доктриной открытых дверей» — попыткой сохранить китайскую целостность и рыночную открытость накануне решительного броска европейских держав к разделу Китая на зоны влияния.

Рузвельт ищет ответ на вопрос о будущем океанском могуществе в контактах с двумя наиболее близкими ему специалистами — немцем Шпеком фон Штернбергом и англичанином Джоном Стрэйчи. Обычно бледный и очень худой фон Штернберг имел превосходные связи в германском министерстве иностранных дел на Вильгельмштрассе. В свою очередь Стрейчи был близок с теми, кто определял государственный курс Британии. Беседуя с ними Рузвельт как бы замыкал треугольник самых влиятельных сил в мире. К беседам с ними Рузвельт приглашал американского адмирала, который в 1898 г. разгромил на рейде Манилы испанскую эскадру — адмирала Дьюи. Шестидесятипятилетний адмирал, создатель современных военных морских кораблей, поражал всех своими неподражаемыми тронутыми сединой усами, всегда безупречно сидящим кителем, бравой выправкой настоящего морского волка. Рузвельт знал, что стоит ему послать Дьюи на военно–морские маневры, как весь мир будет пристальнее вглядываться в американские порты. Новые американские торпедные катера производили впечатление. Та Европа, которой это было интересно, знала о воинственной неприязни Дьюи к немцам. В создающемся мировом раскладе это было немаловажное обстоятельство.

В зимние дни 1902–1903 годов посетители президента видели в большом глобусе президента не более чем часть мебели и новую игрушку увлекающегося президента. Дело, однако, было серьезнее и реальнее, как реален был дым британских и германских линейных кораблей, не желавших знать доктринальных ограничений. В самом начале 1903 г. один из французских академиков сказал французскому послу в Вашингтоне Жюссерану, что «равновесие мира сместилось к западу». Подъем Америки происходил за счет падения влияния старых европейских держав, Франции в первую очередь. Задачей сорокасемилетнего Жюля Жюссерана, знатока латинского языка и средневековой Европы, была защита «антант кордиаль» — союза Франции с Россией, на который пока неблагосклонно смотрела Британия. Париж отрядил этого талантливого специалиста по медиевистике в Америку именно с целью мобилизовать немалый потенциал прежнего сотрудничества двух республик. Практически одновременно Берлин послал в новый мировой политический центр Шпека фон Штернберга. (Как и британский посол Майкл Герберт, эти двое имели американских жен).

Рузвельт воспринимал новоприобретенную громадную мощь Америки как основание для геополитического восхождения. 7 февраля 1903 г. американский президент сказал французскому послу: «Моей целью является создание такого флота и армии, чтобы они могли совладать с врагом более мощным, чем Испания». США впервые могли разговаривать на равных с такой великой державой как Британия, даже ощущать ее подчеркнутую благосклонность. Король Эдуард VII более двадцати минут расспрашивал посла Чоэта о Теодоре Рузвельте и «признался», что много читал о нем, восхищается им и желал бы иметь его портрет. Польщенный президент обещал «сохранить дружеские отношения между двумя странами». По поводу переизбрания Рузвельта король писал: «Вы, мистер президент, и я призваны представлять судьбы двух великих ветвей англосаксонской расы и одного лишь этого факта, по–моему, достаточно для взаимного сближения». «Я абсолютно согласен с Вами, — отвечает Рузвельт, — относительно важности растущей дружбы и понимания между англоязычными народами». Рузвельт шлет королю свою книгу «Покорение Запада», а тот по телеграфу выражает свой восторг.

В 1900 — 1904 годах американо–английский союз рассматривался многими в Вашингтоне и Лондоне как залог доминирования США в Западном полушарии и преобладания Англии в остальных регионах. «C Англией в Суэце и США в Панаме мы будем держать мир в крепких объятиях», — писал Лодж в 1905 г. Рузвельту. Чтобы схема была выдержана строго, Рузвельт в частном порядке обсуждает даже вопрос об обмене Филиппин на английские владения в Америке. Речь шла, прежде всего, о Канаде, но разбирался также вариант обмена Филиппин на Ямайку и Багамские острова.

Смысл американской позиции заключался в том. чтобы предотвратить создание грандиозной коалиции России — Германии-Франции. Президент Теодор Рузвельт предупредил Германию и Францию «самым вежливым и скромным образом», что в случае начала войны между Россией и Японией, повторение тактики окончания японо–китайской войны (с Россией против Японии) вызовет «немедленное занятие Америкой места рядом с Японией настолько долго, насколько это потребуется». (Это было в духе заявления Хэя 1 февраля 1902 г. относительно абсолютного равенства возможностей всех стран в торговле с Китаем. Это было в духе американского заявления 8 октября 1903 г., приведшего к открытию Китаем Мукдена и Антунга для международной торговли).

Рузвельт пишет а Петербург своему другу Сесилю Спринг — Райсу (секретарю британского посольства в России), что будущее предвещает превращение Японии в «грандиозную новую силу» на Дальнем Востоке. И если Корея и Китай пойдут по пути Японии, «произойдет подлинный перенос центра тяжести в мировом масштабе, что прямо касается судьбы белой расы». Но пока Рузвельт философски спокоен. «Если к мировому влиянию придут новые нации… отношение тех, кто говорит по–английски скажется в благосклонном признании прав новопришельцев, в желании не нанести им обиды и в то же время приготовиться к защите — физической и моральной — наших позиций в случае выявления угрозы им».

13 мая 1903 года Теодор Рузвельт обрисовал свое видение внешней политики могучей страны. Сделал он это прибыв к западной оконечности Америки. Он смотрел на океан, который предпочитал называть Американским, по дну которого будут проложены американские кабели, по которому уже плывут американские корабли. «Еще до того, как я прибыл на американский берег, я был сторонником экспансии. (Аплодисменты). А прибыв сюда я и вовсе отказываюсь понимать, как можно не быть экспансионистом, если ты веришь в величие своей страны (Аплодисменты). В начавшемся столетии торговля и контроль над Тихим океаном будут бесценными факторами мировой истории». Рузвельт поведал аудитории свою версию мировой истории, в которой морская сила Финикии и Карфагена играла решающую роль — и так было еще до морских подвигов норманов. Новая американская Греция — Калифорния должна бросить торговый и культурный вызов на «величайшем из всех морей», на Тихом океане. А за калифорнийским авангардом последуют и все Соединенные Штаты до тех пределов, где Восток сомкнется с Западом. Мировая политика меняет свои ориентиры, европоцентричный мир постепенно уходит в прошлое.

«В южных морях возникло великое государство Австралия. Япония, стряхнув летаргию столетий, заняла свое место среди цивилизованных современных государств. Европейские нации заняли свои места на восточном побережье Азии, в то время как Китай своими несчастьями дает нам объективный урок крайней глупости пытаться существовать одновременно и как богатая и как беззащитная нация». Рузвельт видел в этом весьма крутой поворот истории, создание нового расклада сил, при котором Америка не должна отказываться от своей доли. «Необратимая череда событий вручила нам контроль над Филиппинским архипелагом в такое время, что иначе эти события как «Рука провидения» не назовешь. Но если мы откажемся обнаруживать слабость, если мы покажем себя не дегенерировавшими детьми своих предков, а достойными их, тогда (овация) — тогда мы должны завершить уже начатую работу… Самый убедительный способ добиться желаемого нам мира — показать, что мы не боимся войны». Кресчендо: «Наше место как нации — среди наций, которые оказали неистребимое воздействие на историю столетий… Те, кто не выдержал, канули в бездну, не оставив после себя и следа. Рим процвел. А затем потерял все свое влияние, но римляне оставили после себя силу и убедительность своих законов, своего языка, своего мастерства в управлении, глубокого воздействия на мировую историю, глубокий отпечаток на характер наследовавших им рас. Я призываю наш народ быть на высоте величия открывшихся возможностей».

Американские газеты оживленно обсуждали усиление российских позиций в Манчжурии, куда американские корабли уже не рисковали зайти. Серьезные комментарии вызвал факт глобальной важности — создание Транссибирской магистрали. Теперь русский царь мог послать на берега Тихого океана свою несметную армию. Посол Российской империи в Соединенных Штатах граф Кассини объяснял своей дочери, указывая пальцем на Порт — Артур: «Постарайся понять, Марго, — чтобы владеть Востоком, Россия должна иметь в своих руках Ляодунский полуостров».

Рузвельт, будучи прагматиком, признал «легитимное стремление» России укрепить свое влияние в Манчжурии при условии, что дело не завершится официальным разделом Китая и баланс сил на Дальнем Востоке не будет нарушен. Президент был согласен со своим советником Фредериком Холлсом, который писал: «Невозможно сдержать стодвадцатимиллионную империю от владения незамерзающим зимой портом (речь шла о Порт — Артуре. — А. У.)… Ни одна империя не проделает колоссальную работу по строительству транссибирской магистрали, чтобы не завершить ее строительством свободного ото льда порта, который находился бы в зоне ее контроля».

И все же Рузвельт выразил свою обеспокоенность усилением российских позиций. Из летнего Ойстер–бея он счел нужным отметить свое недовольство нежеланием российского правительства придерживаться доктрины «открытых дверей» во все более «прибираемой» Петербургом Маньчжурии. «Доктрина Хэя», требовала открытости Китая.

ГЛАВА ВТОРАЯ СООТНОШЕНИЕ СИЛ

Первый взгляд на соотношение сил на Дальнем Востоке говорил о безусловном преобладании России. Оскаивая Сибирь и Дальний Восток, Россия мощно вышла в этот регион. Владивосток был истинной жемчужиной, опорным пунктом европейской цивилизации и русской силы. И не было еще за четыреста лет случая, чтобы посланцы Европы отступили перед иными цивилизациями. Население Японии было в три раза меньше населения Российской империи. В индустриальном отношении Россия никак не уступала тихоокеанскому новичку мира промышленности и науки.

Как стало ясно значительно позднее, непосредственное окружение царя не ориентировалось в дальневосточной ситуации. То же можно со всей справедливостью сказать и о военных ведомствах, о правящем классе в целом, да и о населении страны. Что такое Япония? В представлении русских это была сказочная маленькая страна, населенная невысокими желтыми людьми, живущими в домах из бумаги, склонившимися на рисовых плантациях, проводящими свободное время с гейшами или за составлением букетов. Министр Куропаткин — один из немногих русских генералов, посетивших Японию, задним числом признается: «Мы знали, что японцы — умелые и упорные художники. Нам нравилась их продукция, их тонкая работа и удивительное чувство цвета. Наши люди с восхищением говорили о стране и ее жителях, и были полны приятных воспоминаний о своих поездках туда, особенно в Нагасаки, где они пользовались популярностью у местных жителях. Как военный фактор Япония попросту для нас не существовала. Наши моряки, путешественники и дипломаты полностью просмотрели пробуждение этого энергичного, независимого народа».

Чего не было у России и что являло собой хребет военной мощи Японии: наличие популярных объединений типа «Общества черного дракона», которые феноменально воздействовали на энергичную и умную молодежь, поощряли инициативу этой молодежи, создавали культ умелой стратегии страны, формировали ряды тех, кто, выполняя задания в страшном далеке Петербурга или Омска, знал, что его не забудут, что за ним следят тысячи глаз, что его усилия и смерть не будут забыты. Напротив, они будет оплаканы и воспеты.

В огромной России молодежь если и увлекали идеи, то скорее не патриотические, а социальные. Народники и эсеры звали молодежь на жертву, но во имя совсем других ценностей. В России не было культа своей страны. Не было умудренного старшего поколения, которое с такой любовью, симпатией и переживанием относилось бы к молодым русским, зовя их на мыслимый и немыслимый подвиг ради отечества. Офицеры вовсе не чувствовали себя «духовными опекунами» своих солдат. Гибель офицеров и солдат воспринималась буднично, вовсе не воспевалась и не передавала эстафету следующему поколению. Различие в отношении к своей стране, к жертвам ради нее — вот главная причина итога столкновения двух дальневосточных держав.

Силы России

Громадность России, блистательная история ее военных побед, величайшая жертвенность ее населения, сумевшего за столетие пройти от Урала до Берингова пролива, начавшийся в 1890‑е годы экономический подъем — все это говорило в пользу идеи, что азиатская страна средних размеров не может победить евразийского гиганта.

К началу 1904 г. российская армия насчитывала миллион сто тысяч человек личного состава. Общие силы России составляли около сотни батальонов, поддерживаемых 75 кавалерийскими ротами и тридцатью батареями артиллерии — колоссальная сила, если сравнивать с японской армией. Обученная армия России (действующая армия плюс резерв) составляла четыре с половиной миллиона человек. Активный резерв русской армии составлял 2,4 млн. человек. — очень внушительная сила. Заметим однако, что Россия имела важные обязательства в Европе, она не могла вывести все свои силы на бой с дальневосточным противником. Только 6 из 25 европейских корпусов приняли активное участие в разразившейся войне.

Естественно, дальневосточный театр был лишь сегментом военной системы России. На февраль 1904 г. численность частей, которые можно было задействовать в боевых операциях дальневосточного театра военных действий, была доведена до 95 тыс. человек. 45 тыс. размещались во Владивостоке, 8 тыс. в Харбине, 9 тыс. в Хайчене, 11 тыс. на реке Ялу и 22 тыс. у Порт — Артура. Основу наназемной силы составляли 8 бригад восточносибирских стрелков, шесть батальонов пехоты резерва, две недоукомплектованные бригады, прибывшие из европейской части страны в 1903 г., один полк кавалерии, пять с половиной полков казаков. Эти части были боеспособными, но никто в самой России не рискнул бы назвать их принадлежащими к воинской элите. Многие из солдат были резервистами, уже относительно давно прошедшими воинскую службу. Здесь были и жители европейской части страны, и дети поселенцев Дальнего Востока, и уже прижившиеся сибиряки.

Уже по ходу войны на театр военных действий были переведены из Европы Первый, Четвертый, Восьмой, Десятый, Шестнадцатый и Семнадцатый армейские корпуса (В каждом по две дивизии; общая численность корпуса — 28 тыс. солдат и офицеров плюс 112 орудий). Перевод одного корпуса из одной части света в другую занимал примерно 40 дней. В основном русские войска на Дальнем Востоке являли собой вчерашних крестьян из восточной части страны. Они были упорными, смелыми, привычным к трудной жизни, лояльными царю и отечеству. Эти воины безусловно подчинялись приказам. Им в то же время безусловно не хватало образования, воинского искусства, хитрости.

При талантливом руководстве русская армия, как и флот, были способны показать высокое искусство военного противоборства. Солдаты и моряки были сметливы, упорны, патриотичны, способны на жертвы и учебу. Проблема была в нахождении подлинных стратегов и командиров. Русские солдаты и моряки были крупнее японских внешне. Иностранцы отмечали их добродушие. Но хромала дисциплина. Пьянство было бичом. В этом отношении японские солдаты и матросы были более дисциплинированными и гораздо лучше обученными.

Как полагает англичанин Ричард Коннотон, «отсутствие софистичности, образования, вкуса к борьбе и интуиции отличало их от солдат японской армии, готовых вести современную войну. Русский солдат был мягким медведем, которому нужно было время, чтобы начать ненавидеть своего врага. С началом войны русские солдаты начали испытывать подлинное уважение к японцам. Генерал Куропаткин официально называл их «наш бравый противник… Для русских людей не был характерен такой порыв фанатичного политического и военного порыва, какой воспламенял японский народ»[16]. Когда японцы прислали русским свои соболезнования по поводу гибели их флагманского корабля (с адмиралом Макаровым на борту. — А. У.), русский офицер в Ляояне предложил тост за японцев. Они были мягкими, простодушными солдатами. Русские стоически переносили трудности, но у них не было фанатизма и не было лидеров, способных вести современную войну. Средний русский солдат чувствовал себя даже несколько смущенным на войне, смысла которой он не понимал».

Многие европейские наблюдатели и специалисты критически оценили российский офицерский корпус. Крайним можно считать суждение английского полковника Дж. Грирсона, который называл русскую армию «львами, которых ведут в бой ослы». Грирсон восхищался крестьянскими качествами русского солдата, готового перенести все, что пошлет судьба; но он считал офицеров стоящими «ниже презрения». Истины ради (и помня трагическую судьбу этого офицерства) скажем, что огромный офицерский корпус России (превышавший по численности всю кадровую армию США) не поддается столь простому обобщению. Нет никакого сомнения в том, что в русской армии было много очень талантливых офицеров, смелых, умных и эффективных. Но были и примитивные типы, не ощущавшие своей ответственности за солдат, за оценку противника, за умелое ведение боя.

Неправильным, наверное, было бы не отметить критический возраст генеральского состава. Англичанин Стори не без основания пишет: «Когда война началась, верховное командование находилось в руках уходящего в прошлое поколения. Многие из них были абсолютно невежественны в отношении использования таких инструментов ведения современной войны как беспроволочный телеграф, гелиография, подача световых сигналов. Я знал генералов, которые отказывались создавать гелиографический аппарат, называя его просто игрушкой». В наступающем вооруженном конфликте именно от высших офицеров зависело взаимодействие войск, осуществление маневров, использование лучших качеств русского солдата.

Да, японцы напали без объявления войны. Но было бы в высшей степени примитивным считать, что руководство вооруженных сил России не представляло себе возможности вооруженного конфликта. Этот конфликт назревал довольно долго, и у русской военной системы было время на приготовления. Частично эти приготовления были сделаны. В конце января 1904 г. русские перевели три батальона Восточно — Сибирских пехотных полка в Фенхуанчен, недалеко от реки Ялу. В начале февраля 1904 г. сюда прибыли два дополнительных батальона. Дальневосточные кавалеристы могли сражаться и с пешем строю; казаки частично были «вольницей». Это были смелые и мужественные люди, но, как выяснилось довольно скоро, им не хватало реальной подготовки, дисциплины, понимания своего места в ходе операций.

Несколько лучше обстояло дело с пехотой. Экипировка русского солдата была традиционной, и в то же время весьма продуманной. Рядовой имел с собой воду и печенье на два с половиной дня, скатку серой шинели, тент и иногда лопатку. Вес поклажи на одного воина доходил до 35 кг. Иностранцы неизменно отмечали, что русский пехотинец всегда держал винтовку с примкнутым штыком — это говорило о готовности (и даже о желании) броситься в штыковую атаку. Западный солдат пошел бы в ближний бой лишь израсходовав все патроны. Но русские — от Суворова и далее — считали, что «пуля дура, а штык — молодец». Они ходили с примкнутыми штыками даже не в боевой обстановке. Это не было удобно (японская винтовка «Арисака» была компактной). Ориентация на штыковую атаку, возможно, избавляла многих от постоянных упражнений в стрельбе. Возможно у английских наблюдателей были основания полагать, что стрельба русских была «худшей в Европе». И не только из–за отсутствия упражнений. Русские солдаты обязаны были стрелять только по приблизившемуся противнику и только вместе и по команде. Довольно скоро раскрывшие свои боевые возможности пулеметы «Максим» были еще относительной редкостью, ими вначале были вооружены лишь несколько воинских частей. Пулемет «Максим» очень увеличил силу русской армии.

Стремясь укрепить свои позиции на Дальнем Востоке, российское военное ведомство вступило в процесс обновления артиллерийского парка, стремясь увеличить численность «быстростреляющих пушек» — трехдюймовых орудий. Прогресс, казалось, был налицо, но подвела и весьма распространенная безалаберность. Как стало очевидно позднее, артиллеристы не получили «учебного сопровождения» к новой артиллерийской технике, многие из них не имели необходимого опыта. Немалое число артиллеристов (в том числе и офицеров) произвели свой первый выстрел уже в ходе боевых действий.

Флот

Российский флот имел славную историю, но никто в начале 1904 г. не знал его реальной силы. Уже говорилось, что особенностью русского флота было и то, что у огромной России не было ни единой незамерзающей бухты. Потому то царь и его адмиралы и стремились к Порт — Артуру — то был первый в истории России незамерзающий флот для русского флота. Но его там не хотели видеть японцы.

Черноморский флот был еще ограничен действовавшими со времен Крымской войны договорами, а Балтийский был чрезвычайно далеко от мест сражений. Но у России, в отличие от Японии, была хорошая судостроительная промышленность: После самой низкой точки в самом начале ХХ века, к 1904 г. положение российского флота заметно улучшилось — заработали дремлющие отечественные верфи. Немалое число кораблей Петербург купил у Британии, Соединенных Штатов, Франции и Германии. Отметим то обстоятельство, что Россия как владычица огромной империи, нуждалась в кораблях для сверхдальних переходов, что требовало иметь угольные бункеры там, где могла быть дополнительная броневая защита кораблей.

Важно отметить то обстоятельство, что русская наука и индустрия сумела достигнуть мирового уровня вопреки всему. Россия, как и мечтал Петр Великий, стала одним из мировых производителей океанских кораблей, гигантских линкоров, равных по мощи любым дредноутам мира. Видя смещение баланса в японскую сторону, российское военно–морское командование летом 1902 г. начало ускорять процесс строительства новых кораблей. Специалисты отмечали боевые качества первоклассного крейсера «Аскольд» и крейсера третьего класса «Новик». Россия делала весомые шаги по преодолению отставания на море.

К началу 1904 г. Дальневосточный флот России состоял из семи линейных кораблей (четыре из них были покрыты дополнительной броней), пяти первоклассных и двух третьеклассных крейсеров (четыре бронированы), двадцати пяти эсминцев, семнадцать торпедных катеров. В Порт — Артуре Россия имела семь линейных кораблей, шесть крейсеров и 16 торпедных катеров. Во Владивостоке стояли первоклассные крейсера «Россия», «Рюрик», «Громобой», «Богатырь» и несколько торпедных катеров. Первоклассный крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец» на рейде стояли в корейском порту Чемульпо.

Один линейный корабль и семь крейсеров и четыре торпедных катера двигались в направлении Красного моря. Эти корабли — линкор «Ослябя» и крейсера «Аврора» и «Дмитрий Донской» находились под командованием адмирала Вирениуса. В январе 1904 г. они были уже в Красном море и встретили на своем пути два превосходных новых японских крейсера — «Нишин» и «Касуга». Эти корабли были построены в Италии для Аргентины, готовившейся к войне с Чили. (Но мир победил и Буэнос — Айрес ужаснулся предъявленному итальянцами счету, Россия и Япония бросились покупать новейшие крейсера. С помощью англичан заказ перехватили японцы. Русских моряков насторожила та скорость, с которой японские крейсеры под командой английских офицеров устремились домой).

Мы видим, что у России было значительное число боевых кораблей, но качество этих кораблей не было равномерно высоким: были отличные корабли, стояли в строю и устаревшие модели. Суда российского флота резко различались между собой по показателям скорости, вооруженности, защитной силы брони. Вторым негативным обстоятельством было не всегда высокое искусство флотских артиллеристов. Некоторые из российских линейных кораблей были вооружены столь же мощными пушками, но использовать их эффективно недостаточно обученный и умелый экипаж просто не мог. В-третьих, обращаться с таким флотом как единым целым было чрезвычайно сложно. Русские адмиралы не могли распоряжаться армадами своих флотов с легкостью и гибкостью, которых потребовала современная война.

Некоторые данные говорят о недостаточной дисциплине на борту военных кораблей, о неравноценности корабельных экипажей, о недостаточности умелых флотоводцев. На русском флоте было слишком много адмиралов — 100 в 1904 г. (У гораздо более крупного — британского флота было 69 адмиралов. У Франции — 53, у Германии — 9). Некоторые из этих русских адмиралов никогда не были капитанами кораблей. Более трети уже десять лет не выходили в море. На борту своих кораблей старшие офицеры жили в неумеренной роскоши, словно не покидали столичный Петербург. На флот рекрутировалось много крестьян, для которых это была первая встреча с морем; эти новоявленные моряки открыто грустили по лесным падям и просторам полей, а флот требует «морской косточки». Маневры были редкими, а боевые снаряды берегли «для дела».

Стратегия России

Для выработки стратегии Петербург нуждался в реалистической картине мира и объективных выводах из оценки сложившейся обстановки. Столетие назад стратегической разведкой в полном смысле этого понятия и в глобальном его объеме обладала только Британия с ее Интеллидженс сервис, созданная тремя веками ранее. Остальные страны только входили в эту сферу. Шпионажем за рубежом в занимались пять российских ведомств: военное министерство, верховное командование в Маньчжурии, военно–морской штаб, департамент полиции и министерство иностранных дел.

Военное министерство более всего полагалось на работавших в Маньчжурии русских разведчиков. Те, в основном, вербовали китайцев, сообщавших о перемещении японских войск. Вылазки ознакомительного характера отнимали обычно две недели — немалый срок. Каждый агент имел свой собственный номер, благодаря которому его пропускали через русские позиции. Но это была малоэффективная разведка: китайцы с трудом ориентировались в японских частях; будучи арестованными, они создавали условия для дезинформации. Более точную картину давала разветвленная дипломатическая служба Российской империи.

Одним из наиболее влиятельных наблюдателей за разворачивающимся конфликтом был некто Александр Павлов, бывший посланник в Корее, а затем расположившийся уже как частное лицо в Шанхае. Царь лично одобрил его миссию и с доверием относился к его оценкам. Павлов мог даже послать в условленное место небольшое судно с сообщением или грузом. Прежде всего его интересовали японские корабли и их грузы, он давал оценку боевых возможностей вооруженных сил микадо, он соотносил японскую мощь с русской делал важные умозаключения.

Военные атташе российских посольств по всему миру были основой русской военной разведки. Среди них было немного знатоков Востока, особенно Дальнего Востока. Хотя офицеры Генерального штаба считались интеллектуальной элитой армии многие проблемы Востока не были поняты, многие авторитетные суждения не отличались глубиной. Так одно из их базовых умозаключений сводилось к тому, что один русский солдат по боевым качествам «равен» трем японским. В Генеральном штабе никто не говорил по–японски. Да и во всей русской армии в 1904 г. было всего одиннадцать переводчиков с японского; только двое могли читать по–японски.

Военные атташе часто полагались на журналистов или бизнесменов, местами получения информации нередко были матросские пабы. Как глава военно–морского штаба, адмирал Рожественский открыто возмущался тем, какие суммы получает военно–морская разведка практически не прилагая больших усилий. Многие из западных контрпартнеров в поисках русских денег делали вид, что обладают невиданными секретами. В общем и целом русская разведка оказалась недостаточно эффективной в сравнении с японской, уже два поколения насаживающей своих агентов в Европе и Азии, знающей немало о России и ее слабых местах.

Полиция традиционно была весьма сильна — она сражалась с революционным подпольем. Безопасность прохождения российского флота Рожественского была поручена Аркадию Михайловичу Гартингу, который из Берлина наблюдал за всей Европой. Царь лично читал его донесения.

Полагаясь на все эти каналы и средства получения информации стратегического характера, на методы ее анализа, российское руководство определяло основания для выработки оптимальной политической линии.

* * *

Казус белли: Япония не может смириться с фактом владения тремя восточными маньчжурскими провинциями и близко от Японии расположенной Кореей. В самом простом виде стратегическую ситуацию можно представить так. Япония была преисполнена решимости не допустить Россию в Корею, и сама стремилась превратить это королевство в свой континентальный бастион. С этим Россия соглашаться решительно не хотела. Вот как излагает российскую позицию военный министр Куропаткин. «Хотя мы не чувствуем необходимости самим аннексировать эту страну, мы ни при каких обстоятельствах не согласимся на водворение в ней энергичной Японии или какой–либо другой державы… Так же, как в Персии и Северном Китае, мы обязаны работать над тем, чтобы постепенно укрепить экономический контроль над этой страной. Постоянное укрепление наших позиций в Китае, завершение строительства дорог, идущих через Маньчжурию — являются важными шагами на пути решения проблем будущего».

Реализуя эту политику, Россия на протяжении 1903 г. увеличила контингент своих войск на Дальнем Востоке. При этом она, не желая вызывать опасений своего главного европейского союзника, не уменьшила расположенные на своих западных границах силы, на которые с такой верой надеялась Франция. (Более того, Петербург сформировал с европейской части дополнительные 32 батальона весьма подготовленных войск). Замысел Куропаткина заключался в укреплении вооруженных сил России на Дальнем Востоке, не возбуждая и не раздражая при этом Японию. Главный вопрос заключался именно в этом: можно ли достичь обеих целей одновременно?

Первоначальный русский военный план на случай конфликта с Японией предполагал концентрацию трех независимых друг от друга воинских соединений. Они должны были предотвратить высадку и наступление японских войск. Первым соединением командовал генерал–лейтенант Линевич, базировавшийся на Ляояне во главе весьма впечатляющих ударных сил, включающих в себя 60 пехотных батальонов, 160 полевых орудий и 64 кавалерийские сотни. Второе соединение, значительно меньшее по численности, базировалось в Приморье; в него входили восемь пехотных батальонов и шесть сотен кавалерии при нескольких пушках. Третье соединение стояло гарнизоном в Харбине, и было готово прийти на помощь либо первому, либо второму соединению. Подкрепления из Сибири и Европейской России обязаны были добавить убедительности русским силам.

Мы видим центральное значение войск, стоявших под Ляояном — именно их главной задачей было предотвращение высадки японских войск, защита с тыла Порт — Артура, остановка движения японских частей по Китайско — Восточной железной дороге, прикрытие подходов к реке Ялу, предоставление драгоценного времени для подхода с запада новых русских подкреплений. Приморское соединение прикрывало Владивосток и все Приморье. Если же японцы устремлялись к Харбину, то русские войска из Приморья стремились нанести удар им во фланг.

Некоторые из российских специалистов в погонах сравнивали конфликт с Японией с подавлением «боксерского восстания». Но наиболее умудренные понимали, что это сравнение хромает; предстояла гораздо более суровая битва. На равнинах Маньчжурии и у Порт — Артура их теперь ждали не неорганизованные крестьяне, а весьма обученные, стойкие до фанатизма, руководимые профессионалами, японские армии.

Согласно калькуляции японцев, время работало на российскую сторону. В Токио полагали, что со временем русские усилят 8 восточносибирских бригад и превратят их в 8 полнокровных дивизий, каждая из которых будет состоять из 12 батальонов. Глядя из исторического далека, следует сказать, что в этих калькуляциях японцы были правы; примерно такими и были планы высшего военного командования России. Возникал тупик. Российская сторона не желала отказываться от своих планов, а японская сторона все более открыто демонстрировала решимость их сорвать. Японская разведка чрезвычайно точно фиксировала создание каждого нового русского батальона, воспринимая это военное усиление России на востоке буквально как прямую угрозу существованию Японии.

Мощь Японии

Конфуцианской мудрости, что «к дождю нужно готовиться до его начала» японцы были обучены с детства. Офицерский корпус Японии как собственную историю изучал обстоятельства франко–прусской войны 1870 г. Императорская Япония предъявляла к своим вооруженным силам (а особенно к офицерскому корпусу) требования на уровне показателей армии Германии и флота Британии.

В японской армии произошла переориентация со страны Наполеона на страну Мольтке–старшего. Токио после поражения Франции в франко–прусской войне постарался избавиться от французских военных инструкторов и заменить их немецкими. Когда в 1885 г. генерал Ойяма стал военным министром (наследуя Ямагате), он решил произвести радикальные изменения в японской армии. Немцы относились к японцам без особого такта; они смотрели на японскую военную систему — устрашающую на бумаге — как на непригодную к современным военным операциям. Японская армия была построена по дивизионному принципу еще французскими специалистами, но японские командиры дивизий не знали, как, каким образом они должны взаимодействовать на поле битвы. Принцип дивизионного деления обрел конкретный смысл, когда пруссаки научили своих подопечных эффективно маневрировать воинскими частями, научили тактике ведения боя в маневренной войне. Японские офицеры получали все более высокие оценки в созданных на передовых принципах новых военных колледжах.

В Японии создаются арсеналы нового типа. Главное: японцы начинают стремиться производить основные вооружения собственными силами, не манкируя при этом закупками передовой западной техники. Генерал Ойяма был первым, кто начал покупать зарубежную технику в массовом порядке. В 1886 г. он заказал два калибра 14-сантиметров орудия из Франции. Были посланы два военных корабля, но на них не оказалось места для этих — двух самых крупных орудий в мире. Был привлечен частный бизнес. За сумму в 780 фунтов стерлингов фирма «Мицуи» оттранспортировала орудия в военно–морскую базу Йокосука. У Ойямы не было иллюзий относительно того, что огромные французские орудия могут защитить японскую территорию, но уже один только их вид дела их символ милитаризованного японского общества, создающего вооружения для своей армии того общества, которое он надеялся построить. И еще перед ним был эталон. Теперь впереди предстояло испытание этого общества. Прилагались интенсивные усилия для подготовки японской нации к войне.

Генерал Ойяма пытался понять природу русской мощи. Накануне визита в Японию Куропаткина он и министр иностранных дел Комура вдвоем обсуждали возможности русской армии, а затем вынесли свои суждения на более широкий форум. Важная дата 23 июня 1903 г. Верхушка Японии обсуждала свой стратегический курс. Совещание почтил своим присутствием сам император и почти все известные государственные деятели, как ннешние, так и прежние. За столом совещания сидели премьер–министр Кацура, военный министр Тераучи, военно–морской министр Ямамото, министр иностранных дел Комура. Обсуждалось то, что премьер Кацура назвал опасной и ухудшающейся ситуацией. Комура сделал доклад о внешнеполитическом положении Японии. Несколько часов обсуждения завершились мыслью, что корейская территория ни при каких обстоятельствах не должна достаться русским. Присутствующие довольно отчетливо понимали, что Россия может не согласиться с этой точкой зрения Японии, и тогда последует война. Важность этого совещания трудно переоценить. Фактически на этом совещании было решено, что Япония вступит в войну в случае провала переговорного процесса между Токио и Петербургом.

Сторонников сближения с Россией было не много. Самым известным среди них был Ито, о котором говорили как о «величайшем после императора живущем японце». Теперь, однако, некогда всемогущий Ито пребывал в своего рода изоляции, и не мог влиять на процесс вхождения своей страны в войну. Премьер Кацура «ради блага государства» потребовал от него снять с себя руководство партией «Сэйюкай», покинуть позиции «старейшины» политического класса страны. Со всем неимитируемым достоинством Ито ответил, что не собирается покидать свои позиции в стране, основной особенностью которой является уважение к старшим и к традициям. Только вмешательство императора (знавшего Ито как сторонника «конституционной монархии» и поэтому относившегося к нему с определенным предубеждением) побудило Ито передать руководство партией «Сэйюкай» более молодым политикам.

Экстремисты уже не терпели Ито. Общество «Черного дракона» намеревалось убить его. Лидер общества Тойяма объявил: «После убийства Ито я намерен начать войну с Россией». Ито, при всей твердости расчитанного на дружественность России курса, тоже не мог идти против едва ли не всей страны, в модернизации которой он принял такое активное и примечательное историческое участие.

В те самые дни и месяцы, когда Петербург легкомысленно интересовался парижскими новинками, выехавшими на дороги автомобилями, сообщениями о первых летательных аппаратах, Япония уже не могла думать ни о чем другом кроме как о страшной, смертельной угрозе с севера и противостоянии этой угрозе. Военный дух овладевал страной, все выше поднималась волна антироссийской истерии. Внутренний климат в Японии формировался милитаризмом, базировавшемся на той идее, что с севера над Японским архипелагом нарастает неумолимая гроза. В средствах массовой информации (в таких популярных газетах как, скажем, «Асахи») ведущие интеллектуалы своим авторитетом поддерживали партию войны.

Патриотизм японцев, доходящий до состояния истовости, был их национальной религией, их главной силой в предстоящем противостоянии. Удивляла уверенность этой новой поросли, только недавно ощутившей вкус мировой политики. Офицеры императорского военно–морского флота были уверены, что в открытом бою они победят как французов, так и немцев и американцев. А при помощи удачи и самих англичан, правящих морями. В японском флоте было четыре главных правила: «Кормить хорошо; обращаться вежливо и с уважением; не поощрять чтение газет, особенно публикуемых в Токио и Осаке; постоянно напоминать, что военно–морской флот существует не для политических маневров, а ради славы Японии».

Подлинное противодействие силам войны оказали только японские социалисты, христианские активисты, да некоторые немаловажные газеты («Майнити», «Нити–нити», «Йорозу Чохо»). Антивоенные поэмы писала поэтесса Йосана Акико, но особенный отклик имели социалист Котоку Шусуи, христианский лидер Учимура Канзо, профсоюзный лидер Сен Катаяма (будущий вождь коммунистов). Катаяма был известен произведенным в общественной среде рукопожатием с Г. В. Плехановым — лидером российской социал–демократии.

* * *

Японская армия к началу 1904 г. являлась примерно такой (в тыс. человек):

Войска действительной службы — 180 000

Войска действительной службы и резерв — 380 000

Резерв второго призыва — 270 000

Резерв набора — 50 000

Обученное население Национальной Армии — 220 000

Резерв первого призыва составлял 200 тыс. человек, резерв второго созыва — еще 270 тыс. солдат и офицеров. При очень тщательном и «безжалостном» наборе японцы могли довести свои силы до 850 тыс. военнослужащих — то была общая численность подготовленных войск (мобилизация всех, имевших военную подготовку). В самом крайнем случае, в случае тотальной мобилизации японское командование могло привести под ружье 4 миллиона 250 тысяч человек — это означало мобилизацию всех взрослых мужчин в возрасте от 17 до 40 лет. Напомним, что после трех лет активной воинской службы мужчина–японец увольнялся и попадал в резерв первого созыва на срок три года и четыре месяца. Но для обретения боеготовности им бы потребовалось значительное время — до года. Такая мобилизация была бы страшным ударом по экономике страны. (В конечном счете Япония вела войну двенадцатью дивизиями своих обученных войск. Нужда во всеобщей мобилизации так и не возникла).

Каждую японскую дивизию прикрывали 36 артиллерийских орудий. У японцев был весьма разномастный артиллерийский парк, и в целом их артиллерия уступала русской: меньше траектория полета снаряда, медленнее скорость стрельбы. Но у японской стороны были подготовлены сюрпризы для российской стороны — на уровне армейской артиллерии японцы обзавелись превосходными мощными гаубицами, эффективно поражающие цель на значительном расстоянии. И японцы с самого начала активно использовали свои новинки.

В целом основной костяк японской наземной армии, способный высадиться на континенте, контингент в 180 тыс. человек, очень уступал по численности русским силам в регионе. Против российских войск на Дальнем Востоке японцы выставляли 156 пехотных батальонов, 54 кавалерийских рот, 106 артиллерийских батарей. В ранце каждого солдата, весом более 25 кг, была шинель и тент, двухдневный рацион питания.

Подлинной основой военной мощи Японии была японская пехота. Новые винтовки с металлическими гильзами отбросили в музеи прежние варианты мушкетов, японская армия не замедлила вооружиться новым типом винтовки, обогнав в этом отношении русскую пехоту. Общепризнанно, что японцы превосходно стреляли, значительно лучше своего противника. Русские стреляли залпами, японцы целились в конкретную цель и стреляли «индивидуально». Каждый выстрел — учили японского пехотинца — должен быть смертельным; лучше потеряй время, но выстрели прицельно. Японцы (как и русские) были готовы к непосредственной штыковой схватке. Но штык они носили отдельно от винтовки и готовы были его примкнуть только в ситуации непосредственного сближения с противником. В ручной бой их вели офицеры, вооруженные самурайскими саблями; у солдат был изогнутый обоюдоострый кинжал. Интеллектуальный «мотор» японского генштаба — генерал Кодама был уверен, что в схватке лицом к лицу его солдат победит. Нужно было только довести «свирепого» мотивированного японского солдата до неприятельских окопов. И он считал главной задачей своих генералов привести фанатически настроенных солдат в чужие окопы.

И Кодами не был свободен от ошибок. Он заботился, прежде всего, о мобильности воинских частей. В свете этого японцы недооценили значимость пулемета «Максим» как слишком тяжелого о замедляющего движение частей и подразделений. Как и русские, японцы не сразу оценили боевые возможности пулемета. В начале войны каждая дивизия получила десять пулеметов «Хочкис», а к марту 1905 г. их стало 14 на дивизию. Но по ходу войны японцы все отчетливее стали осознавать роль пулемета в войне ХХ века. Оценили они и «быстростреляющие» русские пушки; захватив несколько таких пушек (8 в первом же бою) они создали собственные батареи — весьма эффективное оружие.

Западные специалисты после японо–китайской войны все более высоко оценивали мощь японских вооруженных сил. Так британский генерал сэр Иен Гамильтон считал японских солдат «более цивилизованными, но и более хрупкими», чем его любимые гурки. Он высоко ставил боевые качества солдат и матросов «страны восходящего солнца» тогда, когда многие в Европе не верили в подлинную боеспособность азиатской армии. Создать полнокровный экспедиционный корпус для Маньчжурии и Кореи — это экономика и демография Японии могла дать только на крайнем пределе. И чем дольше длилась война, тем отчетливее обнаруживались уязвимые места Японии.

Японский флот

Нация мореходов была способна к самостоятельному плаванию и легко черпала резервы среди живущего у моря населения. При этом, являясь своего рода «жертвами» изоляции, японцы начали строить современный флот значительно позже России. Русские моряки уже имели за плечами Чесму, Наварин и Синоп, когда император Мейдзи задумался над созданием собственного флота. Еще в 1886 г. Сасебо была маленькой рыбацкой деревенькой. Но в начале ХХ в. это уже была основная база современного флота Японии. Напомним, что японцы завершили первую программу своего военно–морского строительства в 1902 г. Японцы сохраняли превосходство — и качественное и количественное — на театре морских действий. С самого начала нового — 1904 г. бухта Сасебо — ставшая крупнейшим военным портом Востока — был наполнен мачтами более чем 100 военных судов и судов сопровождения, вспомогательных судов. Стремительно растущий, построенный на британских и итальянских верфях японский флот на Дальнем Востоке начал обходить российские корабли по численности и качеству.

японский флот имел шесть первоклассных линейных кораблей и восемь очень хороших бронированных крейсеров английской постройки. Они, как оказалось, были качественнее и быстрее русских кораблей. Два близнеца — линкоры «Фудзи» и «Яшима», заложенные на стапелях в Англии в 1896 г. были самыми быстрыми и самыми тяжело оснащенными линейными кораблями в мире. Эти корабли могли каждые восемь секунд стреляли 850-фунтовыми снарядами. В 1901 г. эти корабли были модернизированы и оснащены дополнительными орудиями. Через два года линкоры «Асахи» и «Шикишима» были заложены в Англии. Их вооружили 12-дюймовыми орудиями. Оба корабля были закрыты толстыми стальными плитами и имели 5 торпедных аппаратов плюс шесть 24-дюймовых прожекторов.

Но самым большим японским линейным кораблем был заложенный в Англии в 1900 г. «Микаса» (по имени священной японской горы). В мире не было более внушительной громады стали и передовых оптических приборов при экипаже в 830 офицеров и матросов и скорости 18 узлов. Особенно японских моряков интересовал относительно новый вид вооружений — торпеды, которые они называли «желтые сигары». (Лейтенант — будущий адмирал Макаров использовал их против турок еще в 1877 г.). Японцы сумели изобрести особо тонкостенные снаряды, убийственно поражавшие противника. В японских снарядах 10 процентов веса приходилось на взрывчатое вещество, а европейских — лишь 2–3 процента. Новое взрывчатое вещество — шимоза — заставляло гореть все вокруг.

На флот пришли новые люди. В лице Того Хейхачиро японцы нашли подлинного таланта морской борьбы. Он родился в 1848 г. в маленьком городке Кажия и с детства отличался среди сверстников. Он женился в 33 года на 17-летней девушке. В отличие от многих моряков, не слишком интересовался женщинами. Его «слабостями» были рестораны Йокосуки и напитки. Когда–то, во время получения образования в Англии, он писал: «Я здесь для изучения военно–морской техники величайшей морской державы, Британии, с тем, чтобы принять активное участие в строительстве нашего военно–морского флота». Вся его семья сражалась вместе с кланом Сацуми против правительственных войск, но Того в конечном счете остался верен центральному правительству.

Его карьера стала многообещающей, когда его послали в Англию наблюдать за строительством корабля, предназначенного для Японии. Он отличился в войне с Китаем — занял Пескадорские острова и Формозу. Ему мешал ревматизм, но подчиненные боялись его смертельно. Его авторитет был неоспорим и он оказался «мозгом» японского флота. Адмирал Того возглавил военно–морской флот Японии в октябре 1903 г. Трудно было не отметить, что новый пост восхитил Того — он командовал величайшим в истории Японии флотом. (В течение предшествующих двух лет он занимался строительством новой военно–морской базы в Японском море). Он принял этот пост несмотря на суровый приступ ревматизма. О новом назначении ему сообщил военно–морской министр адмирал Ямамото Коннохоэ. Жена была — из–за его болезни резко против, но Того был на седьмом небе. Газеты описывали как сверкал его взгляд и к нему вернулась юношеская походка. Жене он сказал: «Мое здоровье вернется ко мне как только я взойду на палубу флагмана».

Того был невысок и не производил внешне особого впечатления. Его широкие плечи делали его еще ниже, чем он на самом деле был. У него было больщое широкое лицо, широкий лоб, седеющие волосы, несоразмерно большие уши, короткая «английская» борода. В лондонской «Таймс» о нем написали как о «полусонном скромном человеке с пронзительными глазами». Один из командиров эсминцев, атаковавших Порт — Артур написал перед войной о Того в дневнике, что признает его способности, но рад быть от него подальше. «Для нижестоящих он неприятный человек». Никто не отрицал исключительно работоспособности Того. Во время войны Японии с Китаем никто не видел его в чем–либо, кроме униформы. В то же время он опрятно приходил в мундире на общую трапезу. У него непременно была японского стиля ванна — где бы он ни был.

Прошли годы взросления флота, и теперь адмирал Того более всего гордился ударной силой его Первого флота — линейными кораблями «Микаса», «Асахи», «Фудзи», «Ясима», «Сикисима», составлявших первый дивизион его Объединенного флота. А рядом стояли превосходные крейсера «Читосе», «Такасаго», «Касаги», «Йошино»; три флотилии эсминцев, три флотилии торпедных катеров и почтовое судно. Как только Того был назначен главнокомандующим военно–морскими силами Японии, он, вместе с начальником штаба вице–адмиралом Ито Сукеюки собрал флот у «Бассейна Сильвии» — небольшой гавани около корейского города Масана — на южном побережье Кореи. Недели и месяцы были посвящены отработке процесса высадки японских войск в Корее. Всем было ясно, кто мог попытаться предотвратить эту высадку. На протяжении всей русско–японской войны адмирал Того 14 месяцев был на палубе и ни разу не сошел на берег.

Вице–адмирал Камимура Хиконойо командовал Вторым флотом, основу которого составляли 6 тяжелых крейсеров — «Изумо», «Азума», «Асама», «Ягумо», «Токива» и «Ивате». Четыре крейсера — «Нанива», «Акаси», «Такашихо», «Ниитака» составили четвертый дивизион. Приданы были две флотильи эсминцев, две флотилии торпедных катеров и почтовое судно.

Ближайшим другом Того был британский капитан (позднее адмирал) Уильям Пекенхэм. Говорили, что Того нередко просил его совета. Он, как и Того в русско–японскую войну спал в полной морской форме и ботинках, готовый вскочить и выйти на мостик. Англичанин восхищался эффективностью Того и его непоколебимой приверженностью службе. «Никогда никто не видел предела его способностей».

* * *

Многое в японском флоте стало меняться после имперской конференции в мае 1903 г., когда военно–морской министр как бы обозначил возможность больших действий впереди. К августу весь флот был созван от японских и корейских берегов — были прекращены обычные для этого времени учения и корабли собрались на базе Сасебо — южном острове Кюсю.

У японцев были свои «ахиллесовы пяты». Их флоту требовалось постоянно осуществлять миссию сопровождения транспортов с Японского архипелага, что отнимало силы, горючее, время. Япония не имела собственной строительной базы, и ей приходилось полагаться на иностранные верфи, благо они (преимущественно английские) были лучшими в мире. Собственные верфи не могли восполнять потери. Они, собственно, не могли даже качественно ремонтировать поврежденные превосходные суда. Несмотря на то, что Япония год за годом внушительно увеличивала свой торговый флот, он составлял где–то от 300 до 400 тысяч тонн водоизмещения, годного для помощи ВМС страны. Этого было недостаточно для живущей у моря нации.

Очевидной слабостью было то, что железнодорожная система не являлась адекватной современным требованиям — во время войны это сказалось в полной мере. Японии не хватало обученных солдат и матросов, а резервы были ограничены.

Разведка Японии

Если военная машина российского государства пребывала едва ли не в ночи неведения относительно возможностей и эволюции Японии, то японская разведка напрягла свои усилия, серьезно относясь к делу конфликта с могучей евразийской державой. Каждый японский офицер был обязан знать как минимум один иностранный язык. А в русской армии в Порт — Артуре не было ни одного, говорящего на японском языке.

Японцы старательно пытались оценить, с какой силой Россия, великая военная держава, постарается приложить свои — несомненно превосходящие японские — наземные силы для битвы на Дальнем Востоке.

Во главе организации, следящей и оценивающей военный, экономический, духовный потенциал Российской империи стоял тридцатишестилетний военный атташе в Петербурге полковник Акаси Мотохиро. Он имел разветвленную разведывательную сеть, внимательно следящую за всеми основными аспектами жизнедеятельности российской государственной машины и российского общества. (Выехав из России он стал военным атташе Японской империи в Вене). Особенно внимательно японская разведка присматривалась к региону восточнее озера Байкал. Японские карты этих мест просто превосходны. Можно смело признать, что к началу войны японцы знали о России гораздо больше, чем русские об экзотической для них Японии.

В фокусе внимания японской разведки были военные усилия России. Акаси в Цетральной России и его маньчжурские агенты на Дальнем Востоке скрупулезно копили секретную информацию и отсылали ее в Токио, где она на данном этапе помогала «партии войны». Здесь знали точку зрения основных авторитетных для развития русского дальнего Востока лиц. К примеру, в Токио незамедлительно узнали о рекомендованных Безобразовым перемещениях русских войск на Дальний Восток. Люди Акаси Мотохиро (даже к своему удивлению) сумели проникнуть в российское военное министерство. Однажды, когда полковник Акаси беседовал с офицером русского генерального штаба (они рассматривали карту Сибири), к Акаси неожиданно явился русский генерал и атташе пришлось запихивать офицера вместе с картой в туалет. Квартира была по–японски очень маленькой, и японцу пришлось туго. Но генерал оказался невнимательным и вскоре покинул дипломата–разведчика. Предатель же без особого смущения вышел из туалета и продолжил передачу своей бесценной информации.

Японцы не без основания полагались на то, что русские не были способны отличить японца от китайца. Именно одетый в одежды китайца–монаха японский разведчик проник расположение русских на реке Ялу. С чрезвычайной точностью этот «буддийский монах» зафиксировал количество и качество вооружений русских войск. Это частный пример, но и на самом широком уровне японский генеральный штаб точно знал, сколько и какого оружия складировано в старинном маньчжурском городе Ляоян — почти в 400 км к северу от Порт — Артура. Уже тогда японское военное руководство знало, что в случае войны Ляоян будет главным складом группировки русских войск в Маньчжурии. Наученные (и завербованные) японцами китайцы тщательно фиксировали отличительные знаки различных русских частей.

Разведка приносила и общие оценки. Вот что занес генерал–майор Игучи в свой дневник: «Корейцы, опираясь на своих могущественных союзников–русских оскорбляют наших соотечественников. Будет поздно, если кабинет министров не примет великого решения послать наши войска в Корею; возможно, больше не представится шанса сдержать русских ради величия нашей нации и мира на Востоке. Русское высокомерие делает переговоры противоположными нашим интересам. Я требовал от генерал–майора Фукусимы (заменившего умершего генерала Тамуру. — А. У.) воздействовать на фельдмаршала Ямагату и премьера Кацуру, чтобы те приняли нужное решение. Я опасаюсь того, что Кацура не обладает нужной твердостью, что его колеблющаяся воля подведет нацию в критический час. Хуже того — мы не можем полагаться на потерявшего силу духа фельдмаршала Ямагату; не видно того огня, который был так заметен в нем прежде. А! Генерал Каваками умер четыре года назад, и в могилу за ним последовал генерал–майор Тамура. Ойяме не хватает боевого духа. Отсутствуют гармоничные отношения между армией и флотом. Военный и военно–морской министры, особенно военно–морской министр Ямамото, знают только сферу своих обязанностей, но не положение всей нации. Они слепо упускают предоставившиеся возможности. У них нет решимости броситься в решительный бой. Мы проходим великий кризис империи. Небеса благосклонны к России!»

Генерала Игучи обрадовало только назначение Кодамы в генеральный штаб. «Теперь я вижу, что небеса не покинули нашей империи. Какая радость!». Игучи был прав. На своем новом посту Кодама фактически стал лидером «партии войны». Всех поражала его работоспособность. Однажды он работал над планами будущих битв на протяжении тридцати дней. Он сидел закутанным в красную простыню, опустив ноги в горячую воду. Его волновали все возможные повороты событий. Все возможные варианты развития грядущего конфликта. Определенно можно сказать, что российского аналога Кодамы не было. Никто в Генеральном штабе России не сидел неделями над картой Японии и Маньчжурии.

Кодама твердо знал, что самые большие сложности российское военное ведомство испытывает в феврале, когда замерзший Байкал становится не водным путем, а мощной преградой на пути воинских эшелонов. Это означало, что на определенное время Япония будет иметь ощутимое превосходство, и этим превосходством (полагал Кодама) следует воспользоваться.

Кодама также считал, что русский флот — по крайней мере, на первом этапе войны — будет сконцентрирован в Порт — Артуре, боясь ранней встречи с японским флотом. Инициатива при таком повороте событий перейдет к японским сухопутным силам; и Кодама хотел как можно быстро выдвинуть вперед две полевые армии. Японские адмиралы гарантировали стопроцентную беспрепятственную высадку крупных воинских частей только на юге Корейского полуострова. Следовало воспользоваться преимуществом (пусть даже временным) на море, когда можно было спокойно переместить войска с архипелага на континент. Одна из трех дивизий первой линии получала ответственное задание: она должна была захватить корейскую столицу Сеул, перерезая русским путь на юг Корейского полуострова. Адмирал Того обязан был в это время следить за русским флотом — все глаза на Порт — Артур, чтобы русские линкоры и крейсера не обрушились на десант армии вторжения.

При этом, побеждать нужно было с имеющимся флотом, рассчитывать на подкрепления не приходилось — Япония не имела верфей такого калибра, чтобы самой создавать крупные военные корабли, а державы–кораблестроители едва ли рискнуть «разгневать» Россию продажей Японии боевых кораблей в ходе войны. Из этого исходило требование не только блокировать Порт — Артур, но и беречь свои корабли — дружественные британские верфи были далеко, да и Лондон не готов был строить корабли, предназначенные топить русский флот.

Кодама считал ахиллесовой пятой русских то, чем русские так гордились — Великую транссибирскую магистраль. В его замысел входила организация диверсионных отрядов, которые обязаны были перерезать эту сонную артерию российского Дальнего Востока. Подготовка такой диверсионной деятельности началась в японских вооруженных силах уже давно. Еще в 1899 г. капитан Исимицу Макио — офицер разведки в Маньчжурии — был послан в Россию в качестве студента. Он прибыл во Владивосток вместе с полковником Тамура Ийозо (впоследствии заместитель начальника генерального штаба японской армии). Они посетили буддистский храм, где священником был майор японской армии Ханада. Прошло много лет и Кодама отдал Ханаде приказ создать диверсионную группу (ее назвали «Армия справедливости») за спиной у сконцентрировавшейся в Маньчжурии русской армии. Исимицу же в это время работал уже в Харбине фотографом.

Японские источники оценивали русские войска, охраняющие Транссибирскую магистраль в 20 тыс. человек. Практически немыслимо было пытаться сформировать за спиной русских войск большие диверсионные контингенты; но отдельные диверсионные отряды японцев могли рассчитывать на прорыв к узкой нити железнодорожного полотна, связывающего Дальний Восток с большой Россией. В Японии достаточно отчетливо понимали, что сложности с армейским снабжением могут сыграть большую роль в военных усилиях России на данном отдаленном театре боевых действий.

Искажает историю событий и недооценка деятельности японской разведки в Пекине. Ее здесь возглавлял военный атташе японского посольства полковник Аоки, давний знакомый всемогущего в императорском Китае политического деятеля Юань Шикая. По личной просьбе Юань Шикая Аоки в 1898 г. оставил свой дипломатический пост и возглавил секретную японскую группу военных советников, чья штаб–квартира размещалась в Тяньцзине, и чьей официальной задачей была модернизация китайской армии. Когда Юань Шикай стал губернатором Шаньдуна, полковник Аоки проследовал за ним.

Китайский опыт Аоки был достаточно хорошо известен в Японии, и в ноябре 1903 г. генерал Кодама — главный стратег Японии — пригласил разведчика–синолога в Токио. Кодама сообщил, что «русско–японские отношения вошли в критическую фазу. Немного осталось времени до начала боевых действий. Я уверен, что вы захотите повести в бой свой полк, но у вас есть более серьезные обязательства перед страной. Мы должны достичь взаимопонимания с лидерами Северного Китая, и я знаю от генерала Фукусима Ясумаси, что нет никого, кто был бы ближе в Юань Шикаю, чем вы». Аоки возвратился в Китай, восстановил сотрудничество с Юань Шикаем, создал совместную разведывательную сеть, концентрирующуюся на Маньчжурии; он отработал систему нападений на русские коммуникации с фланга, начал координацию японо–китайских военных усилий по подрыву тыла российской армии (организация совместных отрядов и т. п.). Фактически все наиболее важные (особенно из Порт — Артура) сведения стекали от разветвленной японской разведсети к Аоки, а от него непосредственно к Кодаме.

В конце 1903 г. фактический руководитель японского генерального штаба генерал Кодама увеличил численность специалистов по Китая. Он приказал руководителю местной разведки Аоки создать отряды добровольцев–смертников, готовых действовать в районе Транссибирской магистрали. Японская община в Пекине немедленно откликнулась на этот призыв. Вначале в добровольцы набрали 50 мужчин и женщин. Отвергнутые реагировали трагически: некоторые из тех, кого не взяли в этот отряд, совершили хара–кири. К середине января 1904 г. японские агенты (среди них было немало женщин) разместились в ключевых местах Маньчжурии.

Японская разведка в начале 1904 г. донесла о военных приготовлениях русских близ реки Ялу и в европейской части России. Русские войска в Сибири были мобилизованы, 10‑й и 17 армейские корпуса (включающие 4 пехотных дивизии и 4 артиллерийские бригады) были подняты по тревоге и направились в направлении Дальнего Востока. И в Западной Сибири воинские подразделения начали смещение к востоку.

Но не следует впадать в преувеличения. Можно твердо сказать, что японская разведка не знала стратегического военного плана Куропаткина, не представляла какими были мысли и стратегические идеи военного министра и генерального штаба России, какими планировались боевые действия России на Дальнем Востоке в целом и в Маньчжурии в частности.

Стратегический замысел японцев

Японцы не зря старательно учились полевым действиям у немцев. Они хорошо помнили основной завет Клаузевица: концентрация сил в решающей точке. И они на этой начальной стадии были воодушевлены действиями моряков Того… Директива Кодамы прямо требовала: «Абсолютно необходимо выиграть первые битвы войны».

В начале мая 1902 г. пришли сообщения о расширении поселения Йонгампо на реке Ялу. Заместитель начальника генерального штаба Японии генерал Тамура Йозо распространил выжимку из докладов военных атташе и назначил совещание в Клубе армии 9 мая 1902 г. Председательствовал общего отдела генерального штаба генерал–майор Игучи Сого. В зале сидели представители и военно–морского флота Японии. Генерал Игучи начал с обличения «высокомерия и эгоизма России, проявляемых в такой степени, что трудно надеяться на сдерживание при помощи слов. Практически неизбежно, что империя должна принять некое определенное решение».

Сложившиеся в Японии убеждения, увы, не давали шанс надежде на мирное разрешение спора. Японцы видели в складывающейся ситуации опасность своей изоляции на островах и конечное принуждение. Но прошло некоторое время, прежде чем такое представление стало безусловно главенствующим.

Знаменательной для военной касты Японии датой стало 12 октября 1903 г. В этот день пятидесятидвухлетний губернатор Формозы барон Кодама Гентаро был назначен заместителем начальника генерального штаба Японии. Отныне не колеблющийся номинальный начальник генерального штаба Ойяма, а энергичный, работоспособный, обладающий большим чувством юмора и острым умом, хладнокровный и твердый Кодама встал у руля военной машины Японии. При назначении он потребовал особых полномочий.

Кодама начал свою военную карьеру в 1868 г. в возрасте 16 лет в качестве командира взвода армии Сёгуна. Коллеги звали его «заклепкой», имея в виду, что без него военная машина может распасться на части. Подобно Тамуре и Каваками, Кодама учился у гения германской военной науки фон Мольтке старшего. Дело было еще до французского триумфа Мольтке. В качестве губернатора Формозы он был не только жесток, но и гордился своей жестокостью. Все отмечали его искусство как собеседника, у него было общепризнанное чувство юмора, он был уверен в себе, в нем чувствовался прирожденный вождь. У него был вид человека, который получает удовольствие от власти; отмечали его европейские манеры — с бокалом шампанского, с сигарой в углу рта. В нем заметны были черты человека, получившего европейское образование. Особенно ощутимы были черты любви к математике. Немецкий наблюдатель сказал о нем: «Ясная голова, большая энергия, жизненная сила, решимость и неутомимость».

Отношения с Ойямой у него были давними. Периодически доходили слухи о жестких личных столкновениях Ойямы и Кодамы; возможно, это было и так, но в целом японская система управления на стратегическом уровне работала без видимых сбоев. Ойяма был своего рода «Гинденбург» — старший–умудренный вождь, а Кодама — лучший тактик своего поколения; своего рода японский Людендорф.

Для начала войны, проводимой на евразийском континенте, требовался контроль японского военно–морского флота над морскими магистралями — без этого немыслим был десант отчаянной японской армии. Адмирал Того начал планирование наступательных операций против российского флота — с целью получения контроля над Желтым и Японским морями — с первого же дня своего назначения на пост командующего японским флотом. Под его руководством Первый и Второй японский флоты составили так называемый «Объединенный флот». Адмирал Того был командующим как Единым, так и Первым флотом (включающим в себя превосходные японские линкоры).

Вот как японская сторона представляла себе ход военных действий русской армии и флота в случае начала военных действий:

1. Битва флота за господство на море.

2. Русские войска предпринимают действия по предотвращению высадке японского десанта на континенте.

3. Российский воинский контингент осуществляет оборонительные меры, сопровождаемые диверсионными мероприятиями, дающими время для подхода значительных новых русских сил из Центральной России.

4. Основние линии наступательных операций –

а) выдворение японцев из Маньчжурии;

б) вытеснение японцев из Кореи.

1. Вторжение в Японию; сокрушение японских территориальных войск; операции по подавлению народного восстания японцев.

Армейские и морские штабы занимались раздельным стратегическим планированием, основываясь на собственной гипотезе предполагаемых действий русской стороны. 15 декабря 1902 г. военно–морской министр Ямамото прислал командующему флотом адмиралу Того личное письмо, в котором давалась схема грядущих действий русской стороны.

«1. Русские соберут весь флот в Порт — Артуре и будут завлекать нас туда; именно они выберут удобную для себя позицию, заставляя нас тратить силы в движениях поодаль. Учитывая необходимые расходы угля и прочих припасов, они не выдвинутся далее южного побережья Кореи.

2. Русские превратят Владивосток в базу для четырех крейсеров и шести миноносцев, чтобы воспользоваться преимуществом своей высокой скорости и тревожить нас в районе Отару и Хокодате с целью разделить наш флот на отдельные фрагменты.

3. Если у них появится возможность, эскадры, базирующиеся на Порт — Артуре и на Владивостоке постараются объединить свои силы и уже тогда вызвать нас на бой».

Особенную проблему для японского высшего морского и сухопутного командования представляла собой могучая наземная крепость Порт — Артур. Стратегическую важность Порт — Артура японцы видели в том, что это была главная стоянка российского флота в данном регионе, из которой могли выйти российские устрашающие линкоры и крейсеры, способные сорвать операцию высадки императорской японской армии в Корее и Китае. Успех же Того в блокировании Порт — Артура позволял японцам незамедлительно овладеть портом Чемульпо — (точно так же, как это было в ходе войны Японии с Китаем в 1894 г.). Владение Чемульпо резко облегчало высадку японских войск на Корейском полуострове и в Маньчжурии. Но что будет, если адмирал Того не запрет русских в Порт — Артуре? Тогда высадка японцев в Чемульпо становилась чреватой большими осложнениями. Другой гаванью, где японцы могли высадиться в Корее, был Пусан (юго–восточное побережье Кореи, 700 км на северо–восток от Порт — Артура, но значительно ближе к Японии). Отсюда японские войска могли двинуться на корейскую столицу Сеул — после войны с Китаем японцы провели здесь железнодорожную линию.

Кодама, строго говоря, не хотел идти этим путем; его задачей было как можно скорее выйти к реке Ялу, пересечь ее и решить судьбу кампании решительными наступательными операциями в Восточном Китае, где–то между Порт — Артуром и Ляояном. У японцев, если они высадятся на континенте, было только два пути — победить или быть прижатыми к морю; это напоминало о Сципионе Африканском и сожженных кораблях второго века до нашей эры у стен Карфагена. Пусть японский солдат знает, что для выживания он должен победить. Ничьей быть не может. Отступление равно поражению.

Кодама видел всю большую картину, он предусмотрел многие неожиданности, он увидел главное и отсек второстепенные детали. Но план этот был рассчитан на быстрый успех. Любое промедление ослабляло его силу. Простота и японская аккуратность: Первая японская армия идет на Ялу, пересекает ее и вторгается в Маньчжурию. Вторая японская армия высаживается между Ялу и Порт — Артуром, угрожая главным линиям коммуникаций русских с юга и востока. Если Первая армия встречает сложности, Вторая идет ей на выручку. Японские стратеги при этом предпочитали не заходить слишком далеко и не планировать отдаленного будущего Порт — Артура и Сахалина. Так далеко мысль Кодамы не заходила. Непосредственное будущее императорской Японии зависело от успехов или поражений японской армии и флота. Он видел в качестве своей главной задачи пробиться в центр русских коммуникаций, к железной дороге, соединяющей Харбин с Порт — Артуром и Квантунским полуостровом.

Достоинством планирования Кодамы было то, что он реалистически оценил стратегическое значение Ляояна — старинного маньчжурского города, стоявшего на железнодорожной линии Порт — Артур — Харбин и ставшего главной базой–складом русской армии. Захватив эту базу японцы могли овладеть стратегической инициативой, подвоз из Европы был долговременным процессом.

У японцев не возникало «излишних вопросов» относительно того, что Корея или Китай могли не пожелать их видеть, что она могла протестовать против японского вмешательства. Японцы полагали, что корейцы — а позже и китайцы — подпишут любой договор, если японская армия прижмет их в столице и на побережье. Одним из важных обстоятельств было то, что Токио решил хотя бы формально соблюдать нейтралитет Китая. Пусть немецкий кайзер и русский царь говорят о «желтой опасности», на данном этапе Токио полагал, что важнее вести боевые действия на более дружественной территории — даже за счет упреков в «сговоре азиатов».

Внешний мир

Западному сознанию было трудно поверить, что после четырех столетий глобального триумфа Европе кто–то может противостоять — даже учитывая определенно незападный характер значительной части России, которую Петр Великий все же сделал лучшим учеником Запада.

В последний момент усилия по предотвращению войны предприняла верная союзница России — Франция, категорически не заинтересованная в уходе российской армии с германских границ на Дальний Восток. 6 января 1904 г. французское правительство предложило свое посредничество. Учитывая интересы своей европейской союзницы, Россия готова была сделать уступки в Корее, но она твердо придерживалась той точки зрения, что Маньчжурия находится вне зоны японских интересов.

Любопытна позиция Британии. С одной стороны, вооружив Японию наиболее современными кораблями, никто не сделал больше для подталкивания Токио к силовому разрешению противоречий, чем любая другая держава. Лондон обеспечил одиночество России, так как, согласно Договору с Японией 1902 г. грозил примкнуть к Японии в случае обзаведения России в конфликте с Японией военными союзниками. Японцы приватно в декабре 1903 г. задали британскому послу в Пекине сэру Эрнсту Сатоу вопрос, должны ли они воевать, и сэр Эрнст не оставил места сомнениям, он ударил по столу кулаком: «Да». Когда Сатоу спрашивали, почему, имея на то возможности, Англия, Америка, Франция не сдержали бросившуюся на Россию Японию, и британский посол отвечал, что не собирается рассуждать о глупостях, что Япония была абсолютно права. Он неизменно характеризовал наместника — адмирала Алексеева как нарушителя мира на Дальнем Востоке, как «склонного к постоянным осложнениям», как «склонного к угрозам миру на Дальнем Востоке».

С другой стороны, уже видя решимость японцев броситься на Россию, Лондон проявил некую сдержанность, не давая Японии новых денег, не спеша с ее фантастическими военно–морскими заказами. Частично такая позиция объясняется тем, что в Европе уже началась знаменитая «морская гонка дредноутов» между Британией и Германией. Британские дипломаты начинали задумываться, а так ли необходимо им геополитическое ослабление России, которое автоматически делает Германию силовым лидером континента? Конечный пересмотр британских — столетней давности — геополитических схем, когда Британия фактически вступит в русско–французский Антант кордиаль, произойдет позднее, но уже на этапе «выхода к барьеру» Японии и России в сознании англичан, как лучших дипломатов мира, возникли новые идеи, не позволявшие им полностью солидаризироваться с энергичной Японией.

Американцы выступали как бы за проигранное дело — за политику «открытых дверей» в уже поделенном на зоны влияния Китая, где они ощущали себя изолированными основными европейскими державами. Но в целом американская позиция была скорее антироссийской, так как и выдворенный из Китая Токио солидарно с США требовал «более справедливой политики в Китае». Напомним также, что в августе 1903 г. американцы добились от Пекина открытия для американской торговли двух новых портов в Маньчжурии, что объективно изолировало Россию. Антироссийский характер позиции Вашингтона сказался и в том, что о данном соглашении было объявлено в октябре 1903 г., когда Алексеев проводил свои маневры в Порт — Артуре.

Америка, этот растущий гигант, наблюдающий за событиями на Дальнем Востоке с противоположного берега Тихого океана, был почти уверен в том, что будущее США связано не с Европой, а с Азией; и здесь практически не скрывали своих симпатий к Японии визави России. Американцы обживали свои новые базы на Филиппинах как залог своей будущей феноменальной (как они справедливо надеялись) торговли с Восточной Азией. Президент Теодор Рузвельт был даже несколько демонстративен в своей открытой поддержке японского участника конфликта. Победа Токио, как тогда (ошибочно) казалось Белому дому, гарантирует «свободу дверей» в Китае. Зачем же помогать евразийской империи–полудеспотии?

Среди великих держав лишь Германия, бросившаяся в военно–морское соревнование с Англией, сочувствовала России. Частично это была, безусловно, корысть: ослабить геополитического союзника Англии — Японию; перенаправить энергию восточных славян на берега Тихого океана — чтобы они не мешали германской гегемонии в Европе; разомкнуть «штальринг» России — Франции-Сербии — Британии.

Китай в период русско–японского соперничества за главенство на Дальнем Востоке находился в надире своего исторического падения. Многократно униженный, он, собственно, ничего не ждал от тех, кто с разных сторон посягал на его территорию и на прежние зоны его влияния. Но в целом, ввиду предвоенного сближения с Японией, Пекин не желал победы России, что, с точки зрения китайских политиков, означало потерю части Китая — Маньчжурии как начало окончательного расчленения собственно «Поднебесной». Китайцы едва ли сочувствовали недавно победившей их Японии, но они боялись превратиться в сателлитов России. Китай объявил о нейтралитете всей своей территории к западу от реки Ляо в Маньчжурии; в реальности правящий слой Китайской империи занял неотчетливые прояпонские позиции. Влиятельный деятель данного периода китайской истории Юань Шикай считал происходящее сближение со страной «восходящего солнца» началом новой эры в японо–китайских отношениях и в Восточной Азии в целом. (Китайцам еще предстоит страшное отрезвление от иллюзий относительно дружественности Японии).

Куропаткин на Дальнем Востоке

Военный министр России основательно подготовился к своему вояжу. Он много беседовал с послом Японии в Петербурге Курино Шинихиро. С ним Куропаткин поделился идеей нанести визит в Японию. Собеседники ощущали экстренность ситуации, хотя нужно прямо сказать, что русские дипломаты и военные не ощущали силы национального рвения таких крупных и влиятельных организаций как Общество Черного Дракона, готовящихся к схватке за преобладание в Китае и Корее с яростью и фанатизмом крестоносцев.

Именно в эти дни Общество Черного Дракона собрало гигантский митинг у скульптуры Сайго в парке Уэно в знак протеста против замедления ухода русских из Маньчжурии. Собравшиеся требовали от своего правительства более жесткой политики в отношении России; была избрана делегация, которая обратилась к премьер–министру Комуре с жестким требованием оказать давление на Петербург.

Японская разведка ждала даты 8 апреля 1902 года, когда Россия должна была начать второй этап вывода своих войск из Маньчжурии. Донесения были обескураживающими: русские не только не интенсифицировали вывод войск, но даже несколько увеличили свое присутствие. Японские агенты доносили, что русские закупают уголь и расширяют армейские пекарни.

Тем временем было предпринято то, что в свете последующего можно назвать «операцией по прикрытию». Военный министр России Куропаткин выехал из Петербурга 28 апреля. В Японии его ждал самый торжественный прием. Ведь, хотя визит не был государственным и министр не мог говорить от лица российского государства, японская сторона постаралась продемонстрировать все возможное гостеприимство. В Токио знали, что военный министр Куропаткин не принадлежит к партии войны, что он против жесткого курса в отношениях с Японией. Его поселили в очень почетном дворце Шиба; при нем постоянно был генерал Тераучи Масатаке — военный министр Японии — и майор Танака Гиичи, только что возвратившийся из Петербурга.

От Куропаткина не скрывали ту Японию, которая гордилась тремя тысячелетиями побед, ту страну, где патриотизм стоял в глазах общества на огромной высоте. Куропаткин посетил обычные школы и он увидел как молодое поколение проникается духом жертвенности, огромным патриотизмом. От российского министра не скрыли гнев военной касты после потерь, последовавших на гребне победы в войне с Китаем. Именно тогда был потерян японцами Порт — Артур, а Россия воспользовалась обстоятельствами. «Система образования, которую я видел в военных школах имеет спартанскую природу, физические упражнения несравнимы с теми, что мы видим в Европе. Здесь готовят к войне самого сурового типа». Куропаткин пришел к немыслимому в Петербурге выводу, что японская армия ни в чем не уступает европейским армиям. Посещая военные заводы, военные училища и учения, Куропаткин еще более убедился в мысли, что с этой страной воевать не следует. Подолгу они беседовали (дважды) с премьер–министром Кацурой. Все возможное внимание ему уделил министр иностранных дел Комура.

Тогда Куропаткин не знал, что именно в эти прекрасные майские дни тяжелые тучи нависли над двусторонними отношениями. Высшее японское руководство обсуждало деятельность русских на реке Ялу.

10 мая 1903 г. — важный день в русской истории. Было воскресенье, но руководители департаментов генерального штаба Японии собрались на совещание. Докладывающего полковника Мацукаву Тошитане сопровождали — и ассистировали ему — два военных специалиста по России. Они подготовили проект заявления, которое должно было явиться японским ответом на поведение России. Но высшие офицеры демонстрировали примерную осторожность. Начальник генерального штаба Ойяма, как и Тамура, призвали к предельной осторожности. Тамура: «Россия — большая страна, так что те, на кого падает ответственность, должны действовать в отношениях с ней с величайшей осторожностью». И это говорил Тамура, посвятивший лучшие годы своей жизни планированию войны с Россией.

Позиция Ойямы была более двусмысленной. Указанное совещание он покинул со словами: «Вы знаете, что Россия — большая страна». Этим он как бы присоединился к Тамуре. Но на встрече с премьер–министром Кацурой он сказал, что Япония должна проявить стойкость.

Особенно важным было совещание 12 мая 1903 г. в религиозной столице Японии — Киото. Действующее руководство оповестило об усилиях России на входе в Корею двух наиболее влиятельных деятелей предшествующей эпохи — Ито и Ямагата. Хотя Ито продолжал сопротивляться военному решению, совещающиеся пришли к выводу, что дальнейшее вхождение России в Корею затрагивает безопасность Японии и ни одна мера не чрезмерна для самообороны. Важно то, что Кацура и Комура пришли к той точке зрения, что, если русские не уйдут из Кореи, Япония начнет войну. Система отношений в высших слоях общества была такова, что для принятия столь ответственного решения Кацура и Комура обязаны были убедить целый пласт старших политических деятелей. Но и те не могли не принять во внимание, что две главные политические фигуры Японии уже бросили жребий.

Смешение среди высших офицеров сказалось на взглядах офицеров более низкого ранга, на военно–морском корпусе, на высшем чиновничестве. Теперь они решили обсудить роковой вопрос 29 мая 1903 г. в Когецу («Луна средь озера») — неподалеку от Токио. Чтобы избежать огласки, заседали не в ресторанном зале, а в помещении склада. Присутствовали те, кому предстояло на практике реализовать то или иное решение: начальник общего отдела генерального штаба полковник Мацукава Тошитане, генерал–майор Игучи Сого, будущий премьер–министр майор Танака Гиичи — член русского отдела генштаба; адъютант Ойямы майор Фукуда Масатаро; начальник отдела военно–морского генштаба контр–адмирал Томиока Садайяси; будущий министр военно–морского флота капитан Яширо Рокуро; будущий лучший помощник Того лейтенант — коммодор Акийяма Масайюки; глава политического отдела министерства иностранных дел Ямаза Энхиро; личный секретарь Комуры и будущий японский посол в Китае и многие другие.

Инициативу на себя взяли генерал Игучи и полковник Мацукава, поддержанные офицерами военно–морского флота и министерством иностранных дел. Единодушно принятая резолюция собрания содержала следующее: «Если империя не примет важное решение и не сдержит высокомерия России, даже ценой войны, тогда будущее империи подвергнется опасности. Если сегодняшняя возможность будет утеряна, никогда уже более не возникнет возможность исправить судьбу нашей нации». Это было важное решение, оно во многом определило динамику последующих событий.

А Куропаткин передвигался не спеша. Он провел пять дней в Нагасаки за рыбной ловлей — царь Николай не хотел, чтобы он прибыл в Порт — Артур ранее Безобразова, который вовсю наслаждался жизнью. Ради букета цветов к банкету Безобразов послал из Порт — Артура в Японию военный крейсер. Жизнь стоит на стороне спартанцев, безобразовы нашей истории — с их жалким эгоизмом — играли судьбой России.

Император Николай Второй шел по двум противоположно направленным дорогам. С одной стороны, он согласился на то, что к Безобразову направились две дополнительные бригады (они как раз в это время преодолевали Байкал). А с другой стороны, император соглашался на переговоры с Японией. Это согласие было тем более важным, что с ним соглашался только что побывавший в Японии военный министр российской империи Куропаткин.

Те же идеи Куропаткин выразил на большой конференции в Порт — Артуре, проходившей между 1 и 10 июля 1904 г.

Десять дней в начале июля 1903 г. наместник Алексеев, министр Куропаткин и государственный советник Безобразов обсуждали в Порт — Артуре сложившееся на Дальнем Востоке положение. Куропаткин обозначил тему конференции как «найти решение маньчжурского вопроса без унижения России». Алексеев занимал достаточно трезвую позицию. Он полагал, что на Ялу следует заниматься лишь коммерческими делами, не вовлекая армию и не касаясь внешнеполитических проблем. Всю Маньчжурию следует эвакуировать, не оставляя даже отдельных «пакетов» на маньчжурском севере. Изображение Алексеева безоглядным экспансионистом едва ли соответствует исторической истине, по крайней мере, в ходе коллективного летнего анализа 1903 г.

Безобразова позднее справедливо обвинят в сокрытии телеграммы, в которой царь Николай, собственно, соглашался на преобладание в Корее японцев. Полковнику А. С. Мадридову генерал Куропаткин предложил уйти в отставку, если он будет связывать свою деятельность с частным бизнесом. Но Куропаткин, видимо, еще не ощущал политической силы государственного секретаря Безобразова как ныне главного советника царя по дальневосточным вопросам. Из исторического далека Безобразов выглядит этаким Ноздревым своего времени, которого высокопарные обвинения в элементарной бесчестности касались мало, тефлоном было покрыто его сознание. После обсуждений он непринужденно пишет императору Николаю Второму, что особых целей совещание не достигло. И скорее влиянием Безобразова мы можем объяснить то обстоятельство, что Алексеев так и не увел русские войска из Фенхуанчена, не снял батальоны с реки Ялу.

Было решено, что лесоразработки должны представляться как чисто коммерческие; русские войска оттуда следует убрать. Тогда же была оформлена просьба к царю создать пост наместника на Дальнем Востоке с целью централизации власти.

Но и умиротворенный Куропаткин не мог не заметить темных облаков на горизонте. «Я не смею скрыть от Вашего Императорского Величества мои опасения относительно того, что наши мероприятия на Ялу стали известны всему миру; высший интерес самодержца России в этом мероприятии также стал всеобщим достоянием, как дома, так и за границей; ныне уже невозможно подавать это мероприятие чисто коммерческим делом и в будущем эти обстоятельства неизбежно сохранят большую, устрашающую важность».

Прежде споры об оптимальной политике на Дальнем Востоке имели несколько схоластический оттенок, но после заключения союзнических соглашений с Японией, события вошли в практическую плоскость. Следовало выбирать: одновременное влияние в Маньчжурии и Корее, не много ли? Военный министр Куропаткин начинает склоняться к мысли, что масштабы колоссальны и России следует сконцентрироваться на Маньчжурии, а Корею следует «отдать» японцам. Огромная масса Сибири и Дальнего Востока требует еще огромных усилий для своего развития, и для этого России требуется длительный мир, добрососедские отношения с наиболее энергичной страной региона. Только тогда будущее будет за Россией.

Куропаткин еще верил в преобладающее влияние триумвирата «Витте — Куропаткин-Ламсдорф», а Безобразов всеми своими действиями показывал, что мощь этого триумвирата — в прошлом. 13 июля 1903 г. военный министр Куропаткин, увидевший своими глазами Японию, совещавшийся с Алексеевым и Безобразовым, наконец отправился в долгий путь через самый обширный континент Земли в Санкт — Петербург. Безобразов 12 августа рекомендовал назначить на пост наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева. 14 августа Куропаткин подал в отставку. А через две недели лишился поста Витте.

Попытки компромисса

И все же поведение наместника Алексеева, незаконного сына императора Александра Второго, заслуживает слов порицания. В эти критические месяцы, вместо того, чтобы, соблюдая собственные обещания, выйти из Маньчжурии к обещанному 8 октября 1903 г., Алексеев явственно ожесточил японцев. В частности, он устроил в Порт — Артуре военный смотр, что не могло не возбудить до крайности японских ультранационалистов. И европейцы начали выражать скепсис относительно реальности ухода России из Северного Китая. Так жена бельгийского посла — баронесса д’Анетан записала в свой дневник: «Трудно представить себе, как столкновение может быть отвращено. Вовсе не кажется, что Россия, несмотря на все свои обещания, покончит с оккупацией Маньчжурии… Японцами же овладел воинственный дух и возмущение. Россия думает, что японцы блефуют, но русские ошибаются, и не может быть ни малейшего сомнения в том, что японцы в данном случае смертельно серьезны».

Куропаткин был в глубоких раздумьях. Он убедился в мощи Японии и не сомневался, что война против нее потребовала бы от России крайнего напряжения сил. Но он все более сомневается в том, компромисс возможен. Представляется, что у Куропаткина во второй половине 1903 г. определенно начинает складываться мнение о неотвратимости конфликта. Волею обстоятельств Россия в начале ХХ века будет вынуждена вести борьбу с Японией. Устремившийся в столицу Куропаткин знал, какие трудности встречает строительство грандиозной Транссибирской магистрали, и он уже на ранней стадии предупреждал о трудности снабжения войск в столь отдаленном краю. Он не знал как предотвратить сползания к войне, что было равнозначно ее приятию.

А в стране не было недостатка в поверхностных оптимистах, в «ура–патриотах», не ведавших, что они творят. Максимы типа той, что «Россию нельзя победить» затмевали подлинную работу по увеличению национальной обороноспособности. Между тем в Северном Китае, в Мукдене прибывающие подкрепления смотрели на возможный конфликт без особой серьезности, полагая, что война продлится примерно три недели, после чего японцы подпишут в Токио капитуляцию. Зафиксировано мнение: «Бросая нам вызов, Япония совершает самоубийство, потому что мы сотрем ее с политической карты».

Дипломатическое наступление Японии началось в том же июле 1903 г., когда на берегу Желтого моря сошлись генерал Куропаткин, адмирал Алексеев и капитан Безобразов.

Японское правительство 28 июля запросило Россию относительно семи новых требований к Китаю. Токио фактически требовал разъяснений: с одной стороны, Россия обещала покинуть Китай; с другой стороны, она усилила свою активность на границе между Китаем и Японией. Японское правительство, пожалуй, впервые так открыто заявило, что присутствие русских войск в Маньчжурии, постоянная оккупация этой китайской провинции создает угрозу безопасности Японии. Владея Маньчжурией, Россия всегда сможет эффективно воздействовать на Корею, где у Японии немало своих интересов и преобладающее влияние в которой Япония не может отдать никому.

Японскому послу в Петербурге было приказано сказать представителям японского правительства, что «семь требований» России представляют собой не ослабление российского воздействия на Китай, а, напротив, консолидацию российского присутствия в Маньчжурии.

30 октября 1903 г. Кодама обратился к дивизионным начальникам штабов. Он сообщил им, что еще 23 июня он представил кабинету министерский меморандум, который был одновременно передан трону. В меморандуме говорилось, что нельзя упускать появившейся возможности разрешить корейскую проблему. Та же идея была выражена собранию японских старейшин. Кодама, прямой и откровенный, внес энергию в работу генерального штаба. Он стал автором важного так называемого «стратегического обзора». Обзор был завершен 23 октября (в тот же день когда царь Николай Второй пришел к заключению, что опасность войны миновала).

Хронологически первой реакцией Петербурга было назначение Алексеева наместником на Дальнем Востоке (30 июля). Повсюду это было воспринято как проявление русской жесткости, как выражение стремления консолидировать русские силы на Дальнем Востоке. Собственно, словно Россия согласилась на силовое разрешение противоречий. Лучшая разведка в мире — английская — докладывала из Петербурга в Лондон: «Вопрос войны или мира на Дальнем Востоке критически балансирует». В пользу отхода от грани войны действовала российская дипломатия. Министр иностранных дел Ламсдорф призвал к себе японского посла Курино и долго обсуждал судьбу Маньчжурии в примирительном духе. На японскую ноту от 12 августа 1903 г., предлагавшую подписание договора о разделе зон влияния на Дальнем Востоке, Ламсдорф ответил в самом примирительном духе: «взаимопонимание между двумя странами не только желательно, но является наилучшей политикой».

Углубленное изучение японского варианта двустороннего договора не улучшило отношений. Даже те среди русских, кто был настроен примирительно, должен был признать, что в проекте есть элемент, который России признать было трудно: было ясно, что Япония откровенно посягает (как минимум) на долю влияния в Маньчжурии. Она как бы «слышала и не вняла» позиции трех великих европейских держав 1895 г., отрицавших за ней право закрепления на евразийском континенте, в Китае в частности. В русском ответе, последовавшем через два месяца, Японии предлагалось признать Маньчжурию находящейся вне зоны японских интересов.

Подобная самооценка подходит к большинству случаев анализа или оценки Японии. Были, однако, и исключения. К примеру, российский посол в Токио Роман Романович Розен едва ли принадлежал к тем, кто за восторгами по поводу японских ремесленных изделий просмотрел могучую силу встающей на ноги страны. Но большинство атташе и представителей разведки в чрезвычайной степени недооценили силу азиатского гиганта. У «заинтересованных служб» был справочник, данные в котором давали в целом правильную картину японской военной системы и ее потенциальных возможностей. Но дать обобщающую картину, либо сделать необходимые выводы — этого аналитики избегали, либо «вспоминали», что Япония — азиатская страна, а, стало быть, колосс на глиняных ногах. И все же будем справедливы — думающие люди не перевелись на Руси даже в момент европейского самоослепления своей покорившей весь мир силой.

Два главных доклада за 1903 г. отличаются реализмом, прозорливостью и высокой степенью точности, хорошей осведомленностью и добросовестными выводами. Ради торжества исторической истины следует также отметить, что по прибытии в генеральный штаб России, оба доклада были фактически отвергнуты как алармистские, несущие в себе паническое восприятие потенциального противника. Верхушка генерального штаба просто не поверила в такую мощь островной азиатской страны. Два важнейших аналитических доклада по существу были поставлены в ранг искаженно представляющих действительность.

Близилось великое историческое испытание России на прочность и степень развитости, а в недрах военных ведомств не было близкой к истинной оценки угрозы стране. Хуже всего было то, что в столицах воцарилось пренебрежительное отношение к базовой основе японской силы — к его боевому духу. Нелепо читать, что «один русский равен трем японцам», что волевые возможности страны самураев незаслуженно преувеличены.

Именно тогда, когда Куропаткин сам был в Японии, военный атташе посольства убеждал его, что Япония может выставить «от десяти до тринадцати дивизий». Атташе ничего не знал о 400 тысячах резервистов, о вспомогательных войсках, о складах и военных депо, об арсеналах и военных школах. Показательно, что только один человек в генеральном штабе России специализировался на японской разведке. И его — одного–единственного Куропаткин характеризует как «результат плохого выбора».

Ошибочная оценка истекала из ошибочных «полевых оценок». Русские военные наблюдатели военно–морского смотра в Кобе (апрель 1903 г.) докладывали, что офицеры и матросы «отличаются недостаточной тренировкой и не прошли операционных испытаний». Стыдно должно было этим «наблюдателям» после Цусимы. Фиаско адекватной оценки японской мощи отразило незрелость государственного механизма России как незападной страны, претендующей на корректность, точность, выверенность, хладнокровие, ответственность западного типа. Россия жестоко поплатилась за претенциозность своих оказавшихся неадекватными вождей.

Переговоры

Японская сторона настаивала на том, чтобы переговоры происходили в российской столице. Но российская сторона попросила сделать местом переговоров Токио, объясняя это тем, что министр иностранных дел Ламсдорф будет сопровождать царя в его длительной европейской поездке. Премьер Кацура увидел в русской просьбе желание замедлить ход переговорного процесса. Так или иначе, но возникла пауза, весьма грозная пауза.

Император Николай Второй в сентябре 1903 г. отправился в Германию. Существенно указать на то, что царь передоверил немало полномочий Алексееву, который был весьма далек от дипломатических тонкостей и полагал, что будет выглядеть в глазах императора лучше, если в контактах с японцами продемонстрирует жесткую решительность, граничащую с непримиримостью, если займет наступательные позиции, если будет игнорировать предупреждающие сигналы. К примеру, Алексееву «ничего не стоило» посоветовать императору следующее: «Если японцы переправят хотя бы одну бригаду через Корейский пролив, следует немедленно сообщить японскому правительству, что дальнейшее военное наращивание с японской стороны вызовет ответные меры с нашей стороны». В качестве ответных мер Алексеев имел в виду блокаду корейского побережья, а также мобилизацию русских войск на Квантунском полуострове (и в Маньчжурии в целом).

Царь был едва ли не безмятежен. В Берлине он сказал кайзеру Вильгельму, что войны не будет, потому что он ее не хочет. Со своей стороны, императору Вильгельму Второму нравились геополитические рассуждения. Кайзер буквально упивался зажигательным красноречием, предостерегая Николая, прежде всего, от японо–китайского сговора. Немцы забили тревогу не на пустом месте. Согласно сообщенным германским кайзером сведениям, японская сторона секретно договорилась с китайской, и та пообещала выставить 20-тысячную армию 48 полевых орудий и двенадцать пушек для действий против российских войск в горной местности. Вот что говорил «Вилли», обращаясь к «Ники»: «Китайские войска тренируются день и ночь… Руководимые японскими офицерами–инструкторами, эти войска постоянно увеличивают свою численность! Хорошенькое дело. Я считаю, что китайцам не должно быть позволено иметь в своей армии японцев! Ведь японцы убеждены, что сумеют возбудить в китайцах ненависть к белой расе в целом и вонзить кинжал в твою спину в случае, если ты окажешься лицом к лицу с японскими авантюрами на морском побережье».

В отличие от уже привыкшего к алармизму кайзера императора Николая, генерал–министр Куропаткин был серьезно обеспокоен. Он прервал свой отпуск (предполагавшийся долгим) и, вместо ожидаемого ухода в отставку, возвратился к своим министерским обязанностям. Именно от него царь получал самые грозные предупреждения. Чтение переписки монарха и его министра производит несколько странное впечатление. Куропаткин наращивает ноты обеспокоенности, а царь как бы служит психотерапевтом и успокаивает своего министра. Отвечая на грозные предупреждения Куропаткина, царь пишет на полях его донесения 23 октября 1903 г.: «Тревога на Дальнем Востоке, по всей очевидности, начинает спадать».

И это при том, что Куропаткин, как минимум, дважды — в октябре и декабре 1903 г. рекомендует оставить Южную Маньчжурию, вывести из нее войска — как условие, абсолютно необходимое для предотвращения войны с Японией. Копии своих докладов монарху Куропаткин шлет Ламсдорфу, Плеве и Алексееву — представителям трех точек зрения: первый желал избежать войны, второй жаждал «маленькой победоносной войны», третий боялся проявить слабость. В декабре 1903 г. Куропаткин пишет царю: «Экономические интересы России на Дальнем Востоке весьма незначительны. Успех или неудача в использовании нескольких угольных шахт или деревообделочных предприятий не имеют столь большого значения, чтобы идти на риск войны». Позднее Куропаткин так «дистиллирует» суть своих посланий государю: «Я думал, что обрыв отношений с Японией вызовет национальное брожение в России и приложил все силы, чтобы избежать его».

На этом этапе все ожидали итогов начатых на пике взаимного ожесточения двусторонних российско–японских переговоров. Их главной особенностью стало то, что русская сторона хотела ограничить дискуссии проблемой Кореи, а японская сторона делала акцент на территориальной целостности Китая, на принадлежности Маньчжурии Китаю. На протяжении первой недели октября 1903 г. в Токио поступили известия об отвергнутых Россией японских требованиях относительно гарантий территориальной целостности Китая, и о прибытии пополнений русскому флоту на Дальнем Востоке.

Переговоры фактически зашли в тупик. Чтобы выйти из него, российская сторона 1 декабря 1903 г. предложила, чтобы территория севернее 39 параллели в Корее считалась нейтральной зоной (линия Пхеньян — Вонсан). В ответ японские представители сделали свое предложение: они прекращают обсуждение поведения России в Маньчжурии, если Россия не будет обсуждать поведение Японии в Корее и фактически согласится на преобладание Японии в Корее. Алексеев справедливо охарактеризовал это японское предложение единственный возможный для Токио компромисс — как стремление Токио установить протекторат над Кореей, оставляя руки России свободными в Северном Китае. Именно такую интерпретацию японского контрпредложения мы видим в телеграмме наместника Алексеева царю от 26 декабря 1903 г.

Трудно не дать негативной оценки родственнику Безобразова адмиралу Абазе — секретарю Дальневосточного комитета. От имени императора Абаза нередко слал телеграммы Алексееву. Тон этих телеграмм был неизменно жестким. Полагая, что он имеет дело с личным мнением императора Николая Второго, наместник Алексеев принимал их тон как директивный и отвечал японцам также в жестком тоне, фактически отходя от последних возможностей компромисса. Получалось, что одна сторона поощряла жесткость другой, Петербург стимулировал несговорчивость наместника во Владивостоке и русских дипломатов в Токио. Находясь в этом замкнутом круге, Абаза не считал нужным оповещать о нюансах российско–японских переговоров даже главу русской дипломатии Ламсдорфа. Такое же нарушение инструкций (предполагая, что с ним делится своими личными мыслями сам император Николай) допускал Алексеев. Он тоже не делился с главой внешнеполитического ведомства опытом своих контактов с японцами.

29 декабря 1903 г. адмирал Абаза доложил царю свое мнение: если даже войны с Японией удастся избежать, Россия просто обязана усилить свое военное присутствие на Дальнем Востоке. И сделать это нужно быстро. «Чтобы поддержать мир между народами Дальнего Востока, необходимо присутствие наших войск, даже если эти войска не приступят к конкретным операциям. Существует японская поговорка: «Сильный не вынимает меча из ножен», и эта поговорка кажется пригодна к оценке текущей ситуации».

13 января 1904 г., решив (судя по всему), что дальнейшие переговоры бесполезны, японское императорское правительство обратилось в четвертый — и последний раз — к российскому правительству с предложением пересмотреть свою позицию. Министр иностранных дел Курино потребовал от посла в Петербурге Курино лично и устно обратиться к Ламсдорфу: японское правительство готово с пониманием отнестись к интересам России в Маньчжурии, но Россия должна уважать территориальную целостность Китая и не вмешиваться в договорные отношения Китая с другими державами, включая Японию. В конечном счете императорское правительство Японии предложило России (это очень важно) радикальный раздел зон влияния: Маньчжурия становится русской зоной влияния, но Россия отказывается от попыток ввести в зону своего влияния Корею, подразумевая ее переход полностью в японскую сферу влияния. (Такое «упрощение» ситуации далеко не всеми поддерживалось в Японии. К примеру, возглавлявший армию Ямачато Аритомо категорически отказывался на эту, а его точки зреения «уступку» — получив ее, Россия не ослабит, а «распалит» свои амбиции).

Посол России в Японии Розен неоднократно предупреждал Петербург от благодушия. Если Япония ощутит себя загнанной в угол, она будет воевать.

Условием «упрощения» взаимной задачи был быстрый ответ Петербурга на японские предложения. Не менее четырех раз посол Курино оказывал на министра иностранных дел Ламздорфа своего рода психологическое давление с целью побудить того быстро и определенно ответить на японские предложения. Нетрудно было представить себе, что не имея экстренных причин, японский посол не стал бы столь назойливо требовать немедленно ответить на японские предложения. Была видна и исключительная взволнованность японского дипломата.

На балу в Зимнем дворце японский посол встретил бывшего министра финансов Витте и попросил его о помощи в дипломатическом разрешении потенциального конфликта. «Япония на краю своего терпения, и если ответа не поступит и сейчас, то разразятся враждебные действия». Витте передал слова Курино Ламздорфу, но ответ министра вселил мало надежд: «Я ничего не могу поделать. Я фактически не принимаю участия в переговорах». К 4 февраля 1904 г. российского ответа не последовало, и Токио принял роковое решение. Пораженному Ламздорфу посол Курино заявил, что покидает русскую столицу. Курино объяснил министру, что его правительство считает «необходимым защищать свои права».

Когда Курино покидал Петербург, наместник Дальнего Востока Алексеев, находился в Японии и своими глазами видел японскую мобилизацию; он соответствующим образом информировал Петербург. Наместнику в Токио сказали, что терпение Японии пришло к концу и посол в России отозван. Но о войне не было сказано ни слова и Алексеев, ума палата, доложил свои соображения: японцы блефуют. И ближайшее окружение убеждало царя в том, что Япония не решится на войну ни при каких обстоятельствах.

Японцы принимают решение

«Общество черного дракона» в стране и генерал Кодама в военных структурах создали ясное ощущение того, что время работает не на Японию, и поэтому ей нужно спешить. Всех подстегнуло принятое 1 января 1904 г. решение Британии не предоставлять Японии очередного займа — без британских займов Японии будет трудно увеличивать свой военный и колониальный бюджет.

Японские разведчики из Владивостока сообщали, что четыре российских крейсера и 18 торпедных катеров приведены в боевую готовность с тем, чтобы усилить эскадру, стоящую в Порт — Артуре. В этой ситуации японцы могли рассчитывать только на спешащие из Индийского океана новейшие крейсера «Нишин» и «Кацуга». Другие заказы европейцы, не желая «обидеть» Россию, выполнять не будут. Еще более повлияло на решимость японского руководства следующее: японская разведка докладывала, что 13 января 1904 г. глава российского генерального штаба и военный министр России завершили разработку планов по наступлению на Японию, и что эти планы были одобрены царем Николаем Вторым, передавших их наместнику — адмиралу Алексееву.

Кодама, как и многие окружающие, знал о неимоверном риске войны, но он был уверен, что, по меньшей мере, на начальной стадии Япония способна нанести несколько мощных ударов и закрепиться на позициях, откуда выбить ее будет нелегко.

В Токио Ойяма произвел обзор сложившихся обстоятельств. Он пришел к заключению, что промедление невозможно — оно будет в пользу России. Ее мощь, полагали японцы, будет расти с каждым годом по мере использования Транссиба, по мере освоения Дальнего Востока. Следовало решаться. Теперь Кодама обратился к ближайшему военному окружению, к прежним и нынешним военным лидерам Японии, наиболее важным среди которых в той ситуации был Ойяма. Именно в эти дни фельдмаршал Ойяма приходит к выводу, что начало войны было бы в интересах Японии. В полуофициальном «Суждении о ситуации», представленном трону, Ойяма впервые говорит, что чем быстрее состоится нападение на Россию, тем лучше для Японии.

Вышедшая на Дальний Восток вспомогательная русская эскадра шла через Суэц и Красное море, и англичане ее не сдержали. Через несколько дней она будет в Порт — Артуре, и тогда русский флот здесь по тоннажу обойдет весь японский. Ойяма обратился к императору 1 февраля 1904 г. с просьбой ускорить время наступления военных действий против России. 3 февраля Ойяме сообщили японские разведчики, что русская эскадра, базирующаяся на Порт — Артур, вышла в море, будучи готовой к бою; ее местонахождение неизвестно. Перед Ойямой лежало донесение посла Курино, который полагал, что Россия не желает войны на Дальнем Востоке, «но, кажется оценивает всю ситуацию с той всеобщей точки зрения, что ее отступление по поводу Маньчжурии выглядело бы огромным унижением».

Трудно сказать, что двусторонние переговоры зашли в тупик, ситуация была несколько иная. Похоже было на то, что Россия практически потеряла интерес к событиям на другом конце земного шара. Группа людей близ трона интересовалась доходными предприятиями на Ялу, но и Петербург и вся большая Россия были заняты вовсе не тем, чем так увлечена была Япония, вовсе не Маньчжурией и не Кореей. Россия недооценила Японию, а Япония переоценила интерес России к Дальнему Востоку.

В Токио 3, 4 и 5 февраля 1904 г. состоялись три чрезвычайно важных совещания. На последнем присутствовал японский император. До этого, на рассвете 4 февраля император вызвал к себе во дворец своего старого фаворита Ито. Император был в спальных одеждах, знак доверия. Ему было важно знать, что к настоящему моменту Ито отошел от позиции несогласия со сторонниками войны. Днем пажи принесли исключительной важности документы последнего заседания кабинета министров, старейших политических деятелей (генре) и генерального штаба. Базируясь на всех этих мнениях, император японцев дал свое «высочайшее одобрение» принятым этими органами решений в пользу войны с Россией.

Но финальное слово еще не прозвучало. Последнее решение должно было быть принято в присутствии императора. Он сидел на троне, окруженный старейшими политическими деятелями. Непосредственно перед императором на некотором отдалении была выставлена большая карта. По правую руку императора расположились руководители армии, по левую — флота. Прямо перед императором — старшие министры. Согласно традиции, император задавал вопросы, а министры, генералы и адмиралы отвечали или давали более или менее пространные оценки. После окончания каждого доклада, сообщения или мнения император односложно говорил «хорошо».

Всмотримся на несколько секунд в это собрание. Оно не было похоже на сбор фанатиков, эйфорически настроенных безумцев, решивших рискнуть своей страной. Все были предельно серьезны, и со стороны это совещание могло показаться собранием пораженцев, ибо практически все выступающие исходили не из фактора будущих побед, а из обстоятельств возможных поражений. Никто не пытался преуменьшить силы России; напротив, эти силы подавались едва ли не в максимальном объеме. Уже тогда было решено, что в случае фатальных неудач, в случае решающих поражений армии и флота, японская сторона запросит Соединенные Штаты Америки выступить в качестве посредника в японских контактах с «победоносной Россией». Выпускник Гарварда (сокурсник президента США) барон Канеко Кинтаро был направлен заранее в Вашингтон с тем, чтобы постараться настроить американское общество в пользу островного тихоокеанского соседа, чтобы заранее добиться расположения самого Теодора Рузвельта в случае самого несчастливого поворота событий.

Встреча завершилась, и экс–премьер Ито в величайшей мрачности остался беседовать с бароном Канеко. Он говорил поразительные вещи: «Если не предпринимать никаких действий, то Россия сможет целиком овладеть Маньчжурией, после этого вторгнется в Корею и в конечном счете станет угрожать самому японскому архипелагу». У Японии нет альтернативы, она должна, приложив крайние силы, сражаться — даже ценой угорозы национальному существованию.

Император говорил своей супруге похожие слова: «Итак, мы собираемся воевать с Россией. Я этого не хотел. Но сдержать движение к этому невозможно… Если мы потерпим поражение, как я буду смотреть в лицо народу?» Время: 8 февраля 1904 г.

Если уж Япония решила напасть на русского исполина, то следовало вложить все силы в первые же удары по российским вооруженным силам. Япония начала эвакуацию своих граждан из опасных районов. 6 февраля небольшой британский пароход вышел из гавани Порт — Артура, имея на своем борту японцев, проживавших прежде в городе. Японское посольство покинуло Петербург.

Удар

Рано утром 6 февраля 1904 г. в военно–морском порту Сасебо специальные катера свезли адмиралов Объединенного японского флота на флагманский корабль — построенный в Британии «Микаса» (водоизмещением 15 тыс. тонн). В штабной каюте их встречал вице–адмирал Того Хейхачиро, главнокомандующий Объединенным флотом. Вчера он получил императорский приказ, ни много, ни мало, как «уничтожить русский флот». В час ночи этот приказ был прочитан японским морским офицерам. У Того был молчаливый и торжественный вид, перед ним стоял накрытый белой скатертью стол, на котором вокруг сабли и кортика главнокомандующего было разлито в бокалах щампанское. Позади адмирала прикрытый пурпурной занавесью висел фотопортрет императора Мэйдзи. Рядом с Того стояли командор Акийяма Масаюки и вице–адмирал Камимура Хиконойо, командующий Вторым флотом. Сорок адмиралов и капитанов стояли по десять в четыре тесных ряда.

Того говорил низким голосом: «Сегодня из военно–морского генерального штаба получено сообщение об обрыве отношений с Россией, и что наша нация ныне вольна выбирать свой собственный способ действий. Теперь командование в ваших руках, джентльмены». Военная элита Японии ждала этого часа десять лет, но теперь очевидное волнение сказалось на поведении всех. Один из японских офицеров вспоминает: «Я ощутил в этот момент нечто вроде удара, по моим щекам текли слезы. Меня охватило чувство, что я принадлежу к великой Японской империи, существующей две с половиной тысячи лет. Погибнет ли эта империя в результате этой войны? Я всегда недоумевал, почему мы не начали эту войну раньше. Но услышав команду я не кричал от радости; напротив, слезы душили меня».

Того зачитал императорский рескрипт, совещание длилось долго. В его окончании все поклонились фотографии императора и вслед за Того трижды прокричали «банзай». «Теперь мы должны приступить к планированию наших побед». Подняли бокалы с шампанским, и главнокомандующий в величайшем почтении снял покрывало с портрета императора. Корабли вышли в море.

Корреспондент английской газеты «Дэйли кроникл» Томас Ковен докладывал: «Этим вечером жребий был брошен. Япония испытала определенное удовлетворение — не удовлетворение от вступления в войну, а от того, что окончился период ужасного напряжения, удовлетворение от того, что худшее уже известно. Сила Японии была в этом духе самоотречения». Воевать одной рукой с этой относительно небольшой, но исполненной решимости островной империей было невозможно.

Далеко от японских берегов 19 января 1904 г. германский император Вильгельм Второй счел необходимым сообщить императору Николаю: «Прибыли сведения из заслуживающих доверия китайских источников; губернаторы долины Янцзы сообщают, что война Японии с Россией неизбежна».

В окружении царя бравады не было. Генерал Куропаткин испытывал сложные чувства, которые он попытался выразить императору Николаю Второму утром 8 февраля 1904 г. Как полагал министр, изменился характер главной государственной задачи. Следовало уже не избегать войны, а минимизировать ущерб. Звучало довольно пессимистически. После беседы с Куропаткиным царь послал адмиралу Алексееву каблограмму с приказом быть готовым к отражению высадки японцев на западном побережье Кореи.

Повторим то, что считаем существенным: царь и верховное военное командование России пока еще не совсем отчетливо понимали тот роковой факт, что, вступая в войну с Японией, они будут воевать не только с государственным механизмом далекой азиатской страны, но со всем японским народом, индоктринированным в том духе, что Япония должна отразить нового Чингиз–хана, посягающего на Японские острова. Именно в этом, в мощи массовой самоотрешенности прежде всего и заключалась главная сила Японии. И главный просчет российской стороны.

В то время как Петербург и Москва были всецело заняты внутренними дрязгами, социальной борьбой, сведением счетов и всем прочим, столь далеким от судьбы, которая раскосо смотрела на Россию с востока. Русский народ был разобщен, он не понимал смысла войны, его идейные вожди и авторитеты (такие как Лев Толстой) излучали непритворное безразличие к далекой стране на Дальнем Востоке, к интересам России здесь, к подлинной судьбе страны, вышедшей к Тихому океану и встретившей мощное противодействие.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ КОРАБЛИ ВЫХОДЯТ В МОРЕ

Наблюдатели даже в Токио, видя феноменальную решимость и воинственный дух японцев, ставили все же на их огромного — от Атлантики до Тихого океана раскинувшегося противника. Иностранцы, жившие в Токио, определенно сомневались в силе Японии в ее противостоянии России. Многие из этих иностранцев полагали, что японское правительство занимается гигантским шантажом. А если они серьезны — тем хуже для них. Они не смогут победить колоссальную Россию, на которой споткнулся Наполеон. Русские просто забросают их шапками. Защиплют их. Они пришпилят их к стене как бабочек. Говорить о противоборстве Токио и Петербурга несерьезно.

Даже англичане, несколько лучше других знавшие японцев, посчитали необходимым послать своего представителя сэра Френсиса Янгхазбенда в Тибет, где они подписали англо–тибетский договор — на всякий случай: если русские слишком быстро победят японцев и смогут ринуться в Индию. Британия испытывала волнение и по поводу возможной утраты преобладающих позиций в торговле с Китаем. При этом «Таймс» в Лондоне, несмотря на договор с Японией, уверенно писала о «желтой опасности».

Атака на Порт — Артур

Главной задачей японской стороны стало обеспечение внезапности нападения. У них была сложная задача — справиться с флотом, имеющим семь эскадренных броненосцев (линейных кораблей) и шесть тяжелых крейсеров. Адмиралу Того «облегчили» решение задачи, к нему поступило сообщение, что официальное объявление войны Российской империи последует только после первой атаки. Вице–председатель военно–морского штаба вице–адмирал Гого 4 февраля 1904 г. довел до сведения Того, что «решено оборвать дипломатические отношения синхронно с выходом флота на атакующие позиции».

10 января 1904 г. адмирал Того приказал покрасить все японские корабли в краску, представляющую собой смесь одной части черной краски против трех частей белой. Он обозначил стоянку Первого флота у небольших островов Хакко–хо — близ юго–западного побережья Японии — и провел туда из Сасебо линию связи. 20 января Того приказал загрузить корабли наиболее ценимым им уэллским углем, с тем, чтобы каждое судно было способно развивать максимальную скорость не более чем через 12 часов после получения приказа. Моряков утеплили, в водах, граничащих с Маньчжурией, было холодно. С инспекцией прибыл представитель императора и был приятно поражен, обнаружив невиданный энтузиазм.

Вот что записал капитан японского эсминца в свой дневник. «То, что русские называют «страхом смерти», здесь никому не понятно, но я знаю кое–что об этом из их книг; мне много рассказывал о них мой дядя Като. Мне это чувство кажется обыкновенной глупостью, проистекающей из их глупой религии. К счастью, наши политики не ввели ее у нас, и их полубезумные миссионеры не сумели сделать из нас лунатиков». Японцев упорно учили не испытывать страха смерти, если ты ведешь коллективную борьбу за интересы своей страны.

После встречи 6 февраля 1904 г. на «Микасе» высшего офицерского состава,

Объединенный флот отбыл из привычного Сасэбо. Тысячи женщин и детей с цветами и фонарями приплыли на маленьких лодках проводить громадные корабли. На специально оборудованном пароходе играл оркестр. Тогда стал популярным «Марш мольбы», который будет исполняться несчетное число раз в обеих мировых войнах. На берегу стояла огромная толпа, периодически взрывавшаяся криками «банзай».

Против главной цели японского флота — основной гавани Первой тихоокеанской эскадры российского флота — Порт — Артура вышла основная часть флота адмирала Того, его броненосцы британской постройки, его быстроходные крейсеры и десять японских миноносцев с кораблями сопровождения. Крейсер с торпедными катерами выдвинулся в корейский порт Чемульпо, где стояли два российских корабля. Третья группа эсминцев отправилась в Порт Дальний. Сам Того остался в Сасебо, ожидая от своих подчиненных капитанов самого важного в своей и их жизни отчета.

В это время воспитанник американского военно–морского училища в Аннаполисе — 46-летний адмирал Уриу Сотокичи своими тяжелыми крейсерами прикрыл три транспорта, наполненные десантными войсками, лошадьми и военной техникой. Путь — на континент. Начало оказалось положенным неожиданно. Когда они, на пути в Чемульпо проходили Нинепин — Рок, из рубки «Микасы» сообщили, что захвачено торговое судно «Россия». Крики «России конец!» возмутили огромные морские просторы. Из происшествий все отметили столкновение крейсера «Такачихо» с китом.

А тяжелый крейсер «Чиода» выполнял специальную миссию — наблюдал за гаванью корейского порта Чемульпо, где стоял на якоре первоклассный русский крейсер «Варяг», водоизмещением 6,5 тыс. тонн, канонерская лодка «Кореец» (1,2 тыс. тонн) и транспори «Сунгари». Здесь же были и многие иностранные суда — англичане, французы, итальянцы, американцы. Функция «Чиоды» была двоякая: защищать 10 тыс. прибывших сюда, в Корею, по разным надобностям японцев и следить за активностью русских. Ее капитан Мураками докладывал о продвижении нескольких небольших российских подразделений к Сеулу в январе 1904 г. В феврале капитан Мураками ежедневно сообщал военно–морскому министру о действиях русских в Корее — он сумел подружиться с капитанами двух русских кораблей и довольно часто их навещал. Как признавал позднее Мураками, ему «было больно» видеть отсутствие подозрений у русских моряков, не замечавших, что «Чиода», собственно, готовится к бою.

Что делать с русскими кораблями в гавани Чемульпо? Согласно международным правилам, начинать бой в окружении кораблей нейтральных стран было запрещено. В полной тишине и погасив огни капитан Мураками начал выводить свой корабль из гавани. Тихо работали кули, торговцам заплатили за привезенное заранее продовольствие — их просили не распространяться о сделке. С наступлением полуночи 8 февраля 1904 г. «Чиода» вышла из Чемульпо навстречу приближающейся армаде адмирала Урийю. Их встреча произошла на рассвете. Мураками полагал, что «Варяг» не нарушит международных правил, и японцам удастся без помех высадить свои войска на корейскую землю.

«Чиода» возвратилась в Чемульпо в окружении торпедных катеров вместе с крейсерами «Такашихо» и «Асама». Два из них заняли позицию готовности к залпу. Судя по всему, японцы решили пренебречь международными правилами. Их коварство становилось «маркой» этой войны. «Кореец» — малое судно восемнадцатилетней давности постройки — имел только одну пушку и для японцев особой опасности не представлял. Канонерская лодка перевозила почту от российского посла в Сеуле наместнику Алексееву во Владивосток. «Кореец», выходя из гавани, готовился отсалютовать японским судам, когда ее капитан внезапно начал понимать смысл пришествия японских военных судов в гавань Чемульпо. «Кореец» быстро развернулся и возвратился в Чемульпо.

Согласно официальной японской военно–морской истории, по мере приближения к выходящему из Чемульпо «Корейцу», японский торпедный катер «Кари» выпустил 14-дюймовую торпеду, радиус действия которой равнялся 300 метрам. Но «Кореец» сумел изменить курс и избежать попадания торпеды. Когда два других японских торпедных катера сблизились с «Корейцем», тот начал стрельбу из своей единственной пушки. Две новые японские торпеды также прошли мимо канонерской лодки. Капитан «Корейца» позднее утверждал, что он начал огонь только после того, как в него были запущены три торпеды. Японцы утверждают, что якобы пальба со старой канонерской лодки вынудила их открыть огонь. Неопровержимым фактом является то, что японский флот уже захватил русское судно «Россия», и отговорки японской стороны выглядят крайне неуклюже.

Мощный крейсер «Варяг» был построен в Соединенных Штатах, в Филадельфии всего несколько лет назад. В систему его вооружения входили 12-дюймовые пушки, но в целом вооружение «Варяга» не было завершено, что ослабляло его силу и огневую мощь. Особенно ощутима была незащищенность орудий, да и ходовые качества крейсера только налаживались. Держа под прицелом русские корабли, японцы начали высаживать на корейскую землю свои войска. 3 тысячи солдат в новой — серой — униформе сошли на берег с 8-дневным запасом продовольствия. Командир — Ясуцуна Когиши в своей красной накидке и темносинем мундире производил впечатление.

Русские матросы «Варяга» сгрудились на палубе, наблюдая за разгрузкой японцев, которые на их глазах оккупировали Чемульпо — порт Сеула, корейской столицы. Пока признаков приготовления к артиллерийской дуэли не было. Стояла зима. Улицы корейского городка запорошил снег, в бухте плавал лед. Довольно неожиданно над многими домами в городе появились японские флаги. Бумажные фонари помогали разгрузившимся войскам. Особенную живописность сцене придавали появившиеся в руках высадившихся японцев факелы. (Фотография этой сцены в американском журнале «Кольерс» действительно впечатляет). Далее японские солдаты размещались в японских домах, чтобы потом, демонстрируя выучку и маршевый порядок, начать движение на Сеул.

Согласно впечатлениям капитана японского торпедного катера, «русские вели себя с исключительной беспечностью. Они стирали одежду, вешали ее для сушки, и наблюдали за происходящим, за разворачивающейся драмой в высшей степени индифферентно».

Основная масса японских кораблей покинула бухту Чемульпо, а капитану «Чиоды» было поручено передать письма адмирала Уриу капитанам «Варяга», «Корейца» и «Сунгари», а также капитанам иностранных судов, разместившихся в гавани. Русские суда были поставлены пред ультиматумом — покинуть к полудню бухту или подвергнуться атаке в бухте Чемульпо после 4 часов пополудни. В письмах говорилось о начале военных действий между Японией и Россией. Уриу требовал от нейтралов «покинуть сцену», у них есть время до 4 часов дня. От имени нейтралов британский капитан Льюис Бейли навестил Уриу на «Нанива» и выразил протест в отношении нарушения нейтралитета Кореи и противоправных действий в отношении нейтральных судов. «Если вы уважаете Чемульпо как порт нейтральной страны, вы не начнете обстрел. Пока русские не стреляют, вы не должны наносить им урон».

На этом этапе мысль о начавшейся войне наконец овладевает русскими экипажами. На виду у иностранных судов команды двух русских кораблей начинают лихорадочно выбрасывать за борт все лишнее на своих палубах — даже столы и вентиляторы. На мачтах у них взвивается боевой флаг и оба они устремляются к выходу из бухты. Англичане, забыв о приеме пищи и своих судовых обязанностях, заполоняют палубы своих судов и во все глаза ждут развязки происходящего. Капитан Бейли: «Мы не ожидали, что русские начнут уходить». Он уже получил большую сумку с письмами, которые русские моряки, в преддверии конца, написали своим любимым в далеких российских городах и весях.

Капитан канонерской лодки «Кореец» созвал свою команду и объявил, что намеревается встретиться лицом к лицу с японцами. «Мы должны сражаться, чтобы сохранить честь российского флага. Помните, братцы, мы будем сражаться до последнего. Мы не сдадимся. Да поможет нам Бог! Перекрестимся и будем смело сражаться за нашу Веру, за нашего Царя и за Святую Русь!». Судовой оркестр заиграл «Боже, царя храни» и экипаж запел прекрасными русскими голосами. Вся бухта молча слушала этот хор. Затем, по мере прохождения мимо иностранных судов, «Варяг» и «Кореец» попеременно исполняли «Марсельезу», «Боже, храни короля» и другие гимны. Вослед неслось «Ура!» и «Вива!» Матросы иностранных экипажей махали бескозырками и всячески приветствовали оба судна. Даже англичане прокричали трехкратное ура. Капитан Бейли записал в своей кабине: «Здесь были 694 русских офицера и матроса, идущих на определенную смерть — поскольку никто не ожидал, чтобы они, или большинство из них, переживут этот страшно неравный поединок — и все же их оркестры играли, они приветствовали нас, и мы сердечно отвечали на эти приветствия — нас было четыреста английских офицеров и матросов, восхищенных тем, как русские встретили свою судьбу».

В 11 часов утра японский адмирал Юрию приказал своей эскадре готовиться к бою и потопить русские корабли при входе в бухту Чемульпо. Был ясный, светлый день, море было спокойным, видимость просто не могла быть лучше, и обе стороны готовились к развязке. Крейсер «Варяг» шел первым, на мачте боевой флаг; сзади спешил, стараясь не отстать, уже далеко не новый «Кореец». Первый залп с «Асамы» прозвучал без четверти полдень. Били 8-дюймовые орудия. «Варяг» ответил незамедлительно. Бой продолжался чуть больше часа. Наличие тихохода «Корейца» лишало «Варяг» шанса пробиться сквозь строй японской эскадры — своих русские моряки не бросают.

Основные удары по «Варягу» наносили «Асама» и «Чиода». Уже пять первых залпов нанесли русскому крейсеру тяжелые раны. Капитан Руднев был ранен в лицо осколком. Была повреждена система управления кораблем, и «Варяг» начал двигаться зигзагами, находясь в полукруге японских кораблей. Восьмидюймовый снаряд из «Асамы» попал «Варягу» ниже ватерлинии и корабль накренился. Матросы плакали у своих пушек, не прекращая отчаянный ответный огонь. Офицер с «Варяга»: «Они стояли у своих орудий словно окаменевшие и оглохшие, действуя как автоматы. Ничем не прикрытые, они были уязвимы для пуль и снарядов противника, которые разносили их на части». Японцы сближались, не прекращая огонь. Впереди всех шел «Асама», дымящий «хорошим уэллским углем». «Чиода» буквально расстреливала «Корейца» с его слабыми двумя пушками, и вскоре два русских корабля в огне начали возвращаться в гавань Чемульпо. Корреспондент лондонской «Таймс»: «Это была самоубийственная дуэль». Сразу же обнаружились недостатки русской корабельной артиллерии; большинство русских снарядов, начиненных якобы качественным взрывчатым веществом, так и не взорвались. Японцы использовали взрывчатку «Шимозе», изобретенную японским артиллерийским офицером в 1885 г. Ее качества позволяют говорить о ней как о лучшей для своего времени, она вызывала пожары на палубах.

Оба русских корабля, обезображенные огнем японской судовой артиллерии, возвратились на место прежней стоянки. Иностранные суда (кроме американцев) согласились взять на борт русских моряков. Капитаны «Варяга» и «Корейца» приняли решение потопить свои корабли. Первым загорелся транспорт «Сунгари», он горел весь следующий день. На виду у всего населения Чемульпо раздался страшный взрыв, лопнули окна домов — это «Кореец» пошел ко дну. Красавец «Варяг» пошел на дно медленно. Взрывы образовали огромные пробоины в его бортах. Практически все палубные офицеры и матросы погибли в бою, почти все артиллерийские расчеты уже покинули этот мир. Кровь обагрила палубу. Команда открыла кингстоны и одну за другой взорвала торпеды. Корабль в конечном счете пошел в бездну. Сорок один человек скрылся под водой вместе с кораблем под звуки национального гимна России — иностранные корабли «приютили» русские оркестры. Экипажи — все кто остался — сняли головные уборы. Адирал Юрийю поднял на мачте своего флагмана: «Банзай Его Императорскому Величеству». Японские экипажи обратились к востоку и поклонились.

Прошло много лет, но и сейчас нехорошо касаться некоторых чувствительных тем. «Варяг» сделал 1105 выстрелов в основном из шестидюймовых орудий. Доклады русской стороны говорят о причиненном японской стороне ущербе. Японцы утверждают, что огонь «Варяга» не нанес им ущерба. В реальности они потеряли в самом начале торпедный катер. Но адмирал Того пишет японскому принцу крови: «Ни одного попадания». Нейтральные источники говорят, что «Асама» понесла такой ущерб, что должна была возвратиться в Японию для капитального ремонта.

Атака на Порт — Артур

Японцы сумели обрезать кабель, соединяющий Порт — Артур с Кореей утром 7 февраля 1904 г., и в русской военно–морской крепости никто не знал о происходящем в Чемульпо во второй половине дня 8 февраля. Адмирал Оскар Викторович Старк, командующий крепостью Порт — Артур, долгие годы хранил написанный привычным зеленым карандашом приказ наместника Дальнего Востока адмирала Алексеева, запрещающий ставить флот в защитную позицию. Алексеев несколько раз отказывал ему в мерах по укреплению флота — «чтобы не провоцировать японцев». Поэтому термины «измена» и «преступная халатность» должны быть адресованы главному царскому сановнику в крае.

Накануне японского нападения Мидзуно Кокичи, консул Японии в Чифу, посетил Порт — Артур со своим слугой и отбыл вместе с японцами, проживавшими в городе. Грозный знак. Адмирал Старк объявил о вечере, на который были приглашены высшие чины крепости и флота. Старк был проницательным морским офицером, он полагал, что войны с японцами не избежать. На главной улице — Пушкинской играл оркестр и работал популярный цирк Баратовского. Дружественность царила в воздухе — отбытие японцев сближало перед лицом теперь уже неминуемого.

В 7 часов вечера 8 февраля 1904 г. адмирал Того отдал приказ своим торпедным катерам и миноносцам выйти на бовые позиции против российского флота. 1‑я, 2‑я и 3‑я флотилия вышли к Порт — Артуру. 4‑я и 5‑я флотилии — к городу Дальний. Торпедные катера шли по спокойному морю с хорошей скоростью 20 узлов. Температура — 10 градусов минус по Цельсию. Без десяти одиннадцать вечера японцы буквально наткнулись на миноносцы «Расторопный» и «Бесстрашный». Русские, подчиняясь приказу не стрелять, отправились в порт доложить о неожиданной встрече — у них не было своего радио. В полночь с крейсера «Паллада» увидели атакующих японцев, но приняли их за возвращающиеся русские корабли.

Без десяти минут полночь капитан Асаи Шойеро с борта «Ширагумо» приказал атаковать. Японцы молча вошли в собственно гавань Порт — Артура. Миноносцы увеличили свою скорость до 30 узлов и в 2 часа ночи произвели торпедную атаку. Каждый японский корабль выпускал две торпеды, после чего поворачивал назад, на юг. Этой атакой русские были захвачены врасплох. Крейсер «Паллада» получил особые повреждения — огромная пробоина, на крейсере начался пожар. Японские торпеды пошли на красу и гордость русского флота — самый лучший русский корабль «Цесаревич» и нанесли ему тяжелый урон. Степень неожиданности была такова, что команды кораблей не могли понять, что происходит. Ждали приказов, а их не было.

Когда флагман «Петропавловск» сделал запрос «Что происходит?», японцы уже возвращались после атаки из бухты и шли к острову Эллиота. Действуя в зимней темноте, японцы не знали результатов своих действий. Они были серьезными. Неожиданный удар японского флота практически вывел из действия три крупных российских корабля, два из них — первоклассных эскадренных броненосца. Главное для японской стороны в той ситуации было то, что Того добился нейтрализации на некоторое время всего Тихоокеанского русского флота (среди морских офицеров в сложившейся ситуации никто в текущий момент не мог себе помыслить об активном противодействии высадке на континенте японских войск. Того решил свою задачу: он позволил японской армии начать высадку на континенте.

Адмирал Старк доложил наместнику на Дальнем Востоке адмиралу Алексееву о происшедшем в Порт — Артуре. Характерна его первая реакция — он отказался верить в то, что японцы осмелились напасть на русский флот в Порт — Артуре: «Это невероятно!» В последовавшем затем приказе наместник Алексеев фактически утешал и окружающих и себя. «Все должны сохранять спокойствие для того, чтобы выполнять свой долг самым эффективным возможным образом, веря в Божью помощь. Каждый должен делать свою работу, помня, что ни молитвы Господу, ни служба Царю не напрасны». Оба адмирала, Старк и Алексеев, ожидали возвращения японцев и засели за карты Порт — Артура. Под звуки боевой тревоги моряки возвратились на свои корабли, которые встали под защиту артиллерии крепости–порта.

В тот вечер император Николай посещал Мариинский театр. У него были дурные предчувствия, как и объективные основания для них. Тремя днями ранее японское посольство покинуло Петербург, сжигая при этом свои архивы. В Петербурге обсуждали слова, сказанные русским монархом, они так хорошо отражали русскую ментальность: «Война — так и быть, мир — пусть будет так, но нынешнее состояние неизвестности действительно мучительно». После представления он проводил свою мать, царицу Марию Федоровну в Аничков дворец, и они поздно пили чай. Царица, которую в русском обществе любили, снова предупредила сына от авантюр на Дальнем Востоке. Вскоре самодержец отбыл по пустынному в это время Невскому проспекту в Зимний дворец. Здесь ему и вручили телеграмму о нападении японского флота на русские корабли в Порт — Артуре.

Царь Николай был потрясен фактом нападения без объявления войны. При этом получило распространение мнение, что император пережил своего рода облегчение. С двусмысленностью покончено. Японцы атаковали без предупреждения, кто может это одобрить? Царь сказал только одну фразу: «Да поможет нам Бог!» Перед отбытием ко сну он разослал копии телеграммы наместника Алексеева в военное министерство и в министерство иностранных дел с наказом «вручить немедленно».

Граф Ламздорф спал, но военный министр Куропаткин нервно блуждал по коридорам министерства. Сведения из неофициальных каналов уже сообщали, что в Порт — Артуре произошли важные события. В половине четвертого после полудня наступившего дня все вся семья Романовых собралась в Золотом зале Зимнего дворца для торжественного молебна в дворцовой часовне. То была особая служба, и прекрасные голоса пели молитву о даровании победы. А шеф военно–морского флота, великий князь Алексей зачитал последние сообщения с Дальнего Востока. Творение Петра, город на Неве захлестнули патриотические демонстрации. Даже обычно бунтующие студенты пели «Боже, царя храни». Венценосная пара благодарно махала им из окон Зимнего дворца.

Война

После ночной атаки Порт — Артур гудел. Корреспондент столичных газет Е. К. Ножин красноречиво описывает первоначальный хаос, охвативший крепость в момент шока. «Дезорганизация военного гарнизона крепости исключительна; офицеры спешат туда и обратно, отдаются противоречивые и невозможные приказы, вскоре их отменяют. Сквозь все это смешение прорываются телефонные звонки. Вид всего этого не вызывает уверенности. Словно все ожидали некого фатального и неожиданного удара, но не знали, как от него уберечься».

К рассвету весь город вышел на улицы. На берег поступили первые раненные, их повезли в военно–морской госпиталь. Большая толпа собралась у ресторана «Саратов». Два офицера, по каким–то причинам не сумевшие присоединиться к своим экипажам в ночном бою, подверглись всеобщему осуждению. Наконец начали продавать местную газету «Новый край», ее быстро раскупили, но журналисты ничего нового добавить к уже известному не могли.

В половине одиннадцатого утра члены местного управления и штат наместника в полной парадной униформе оседлали лошадей и устроили своего рода парад, одной из целей которого было вселить спокойствие в волнующееся население. Ту же цель преследовал и приказ коменданта крепости генерала Стесселя «прекратить распространение слухов». Однако эти действия местных чиновников не имели особого эффекта. Город несомненно испытывал некое потрясение и даже смятение; никто не понимал, почему моряки, ощущая суровость обстановки, столь очевидным образом не сумели защитить себя и проиграли ночную битву.

Серьезным фактом вмешательства неожиданно посуровевшей фортуны стало то, что три судна русской эскадры оказались после ночного боя недееспособными. Как уже говорилось выше, два эскадренных броненосца, краса и гордость русского флота — «Ретвизан» и «Цесаревич» оказались серьезно поврежденными. Все же они были на плаву достаточно долго, чтобы своим ходом через узкий канал достичь сухих доков. Но крейсер «Паллада» оказался менее «счастливым» и сел на грунт неподалеку от маяка на западной стороне у входа в гавань. Адмирал Старк старался возвратить в эскадру «Варяг», не зная о его печальной судьбе. Следовало продумать меры на случай возвращения японской эскадры. Они вернутся, это было очевидно. Русская эскадра стояла напряженно у внешнего входа в гавань Порт — Артура.

В этот час адмирал Того послал контр–адмирала Дева Сигето с четырьмя крейсерами разведать, как чувствует себя Порт — Артур после ночной японской атаки. Осторожно приближаясь к порту, Дева насчитал 12 русских кораблей «беспорядочно стоящих друг подле друга». Теперь, согласно приказу Алексеева, их прикрывали пушки фортов. Деве не стоило большого труда определить, что как минимум два крупных российских корабля серьезно повреждены. Ни один российский корабль не попытался произвести выстрел в сторону крейсеров адмирала Девы, и тот немедленно сообщил Того, что, по его мнению, русский флот кажется находящимся во власти депрессии. «Я считал бы исключительно благоприятным для первого и второго дивизионов быстро подойти и обстрелять противника за пределами порта».

Японский адмирал рекомендовал продолжить ночную работу в благоприятной психологически обстановке — пока русские кажутся ошеломленными, дезорганизованными и неподготовленными. Опасны ли пушки фортов? Несомненно, но Того решил рискнуть. Он отдал приказ флоту: «Мы собираемся атаковать основные силы противника. Всем на ужин». Того допивал последний бокал шампанского, когда ему доложили: «Видны суда противника». Было без четверти полдень 9 февраля 1904 г. Того не спеша поднял последний тост за императора и за флот. На мачте флагмана японского флота броненосца «Микаса» взвился сигнал: «Наступающий день либо даст нам победу, либо бросит в пучину поражения. Пусть каждый приложит все силы». (То была вариация на знаменитый приказ Нельсона при Трафальгаре). Официальный японский доклад о происходящем звучит как поэма: «Небо в этот день было совершенно чистым; легкий туман окутал лишь линию побережья; море было чистым и спокойным; легкий бриз мягко тянул с юга».

Первая морская битва

Адмирал Старк после совещания с наместником Алексеевым прибыл на свой флагманский корабль как раз вовремя. В 12.15 первый залп японцев обрушился на русские торпедные катера, расположившиеся при входе в бухту Порт — Артура. Того приказал стрелять из самых мощных — 12-дюймовых орудий. Второй залп — в сторону Нового города, третий — в здание Русско — Китайского банка (одним из вкладчиков которого был сам царь, по поводу чего один из русских наблюдателей сказал, что «у японских снарядов наверное есть глаза»). В православной церкви, несмотря ни на что, происходила брачная церемония. Молодой офицер женился на местной девушке. Но продолжение бомбардировки основным калибром японского флота вывело из флегматичного состояния даже скептически настроенных американских корреспондентов. Многие жители начали прятаться за окрестные холмы.

Японцы подходили ко входу в гавань Порт — Артура тремя группами. Первую возглавлял флагман флота «Микаса» и пять других эскадренных броненосцев — «Асахи», «Фудзи», «Яшима, «Сикисима», Хатсусе». Во второй группе было пять тяжелых крейсеров, в третьей — четыре крейсера. Как только русские корабли оказывались в пределах артиллерийской стрельбы, японцы начинали бить из своих орудий, сначала эскадренные броненосцы, а потом крейсера. Русские корабли, хотя и находились под прикрытием артиллерии фортов, маневрировали, чтобы не представлять из себя живой мишени. Русские капитаны достаточно хорошо знали, что «Микаса» может поражать своими 12-дюймовыми орудиями цель на расстоянии более 8 тыс. метров.

Ответным огнем прибрежных батарей и кораблей флота был поврежден верхний мостик «Микасы». Очевидны были попадания в броненосцы «Фудзи» и «Хатсусе». Среди русских кораблей только крейсер «Новик» бросился в маневренную борьбу и рискнул пойти на перехват японцев. Запущенные с него торпеды вполне очевидно поразили один из японских кораблей. (Доблестный «Новик» был построен в Германии, и, получив его, команда на свои деньги приобрела музыкальные инструменты и даже наняла дирижера, который во время боя откладывал дирижерскую палочку и старательно заряжал орудие).

Здесь же, на глазах у всех, появился символ, который в ХХ веке России придется преодолевать такой кровью. Пушки фортов имели очень ограниченный радиус действия, а количество снарядов было очень ограниченным. Некоторые артиллеристы продолжали палить пустыми патронами, другие замолкали на виду у всех. Как могла Россия претендовать на преобладание в регионе, если она не вооружила единственную свою крепость в данном регионе?

Своего рода приговор бездумной расхлябанности страны, претендовавшей на многое был отчет служившего в русском флоте капитана А. П. Стеера: «Весь японский флот проплыл мимо нас в хорошо сохраняемом линейном строе. Крейсера шли сзади за эскадренными броненосцами, этот строй поворачивал как только японские корабли попадали в зону русского обстрела со стороны берега и орудий флота. Любой морской офицер, имеющий минимальное представление о войне, или просто не лишенный энергии, не поколебался бы напасть на «хвост» этой колонны, с тем, чтобы отрезать его от основных кораблей, которые были бы в этом случае обязаны возвратиться под огонь русских батарей. Все ожидали именно такого маневра, когда взвился сигнал: «Миноносцам атаковать противника». Это была чистая глупость, учитывая, что для маленькой флотилии миноносцев было невозможно осуществить подход, не рискуя нарваться на торпеду — ведь стоял ясный день. Этот приказ был отменен после нескольких секунд колебаний — даже еще до того, как эсминцы сумели приготовиться к бою, но все происходящее служило убедительным доказательством того, что наши руководители в этот день потеряли способность хладнокровно мыслить».

Бой продолжался в полдень примерно час, прежде чем адмирал Того отдал приказ свои кораблям отходить от Порт — Артура. Русские корабли продолжали кружить по гавани. Японцы же искали оптимальную стратегию. Адмирал Камимура предложил Того повторить атаку в тот же день, но Того уже ощутил, что эта война являет собой хождение в шаге от поражения, и он не решился на повторение маневра: фактор неожиданности был уже утрачен. Того приказал своим кораблям встретиться в бухте Асан, к югу от Чемульпо.

В обоих атаках (ночной и дневной) японцы потеряли 132 человека, русские — 150. Среди русских кораблей, помимо уже упомянутых, были повреждены «Новик», «Аскольд», «Диана» и «Баян». О своем флоте Того доложил, что «боевая мощь эскадры абсолютно не затронута». Это не соответствует истине: даже основные японские броненосцы — «Микаса», «Сикисима», «Фудзи», «Ивате» и Хатсусе» получили повреждения. Боевые орудия фортов Порт — Артура показали свою эффективность. Но у японцев в распоряжении были прекрасные доки, а в Порт — Артуре оставался лишь один сухой док (и строился второй). Японцы скорее могли исправить повреждения. Но, заметим, что число их первоклассных кораблей было ограниченным.

Порт — Артур считал раны. Двадцать 12-дюймовых японских снарядов упали на город. Поврежден был Русско — Китайский банк и железнодорожный вокзал. В порту забирали отбывающих иностранцев норвежский пароход «Кумар» и британский «Колумбия». Но в Порт — Артуре все же доиграли свадьбу, и вечером жених–муж отправился на реку Ялу, к месту своей службы. Бесстрашный крейсер «Новик» возвратился из своего героического рейда, восхитившего даже японцев, с пробоиной на ватерлинии, но сопровождаемый звуками национального гимна, исполняемого доблестной командой. С гимном возвратился в гавань и самый большой русский кораблю — эскадренный броненосец «Цесаревич». Даже хладнокровные английские корреспонденты были безмерно тронуты этими проявлениями человеческого мужества.

Но трогало и другое. Как писал один из западных журналистов, «если бы, одновременно с атакой на флот, японцы высадили 10 тыс. своих солдат на полуострове — нет сомнения, что они взяли бы город за счет одной лишь внезапности. Были критики поведения адмирала Того и в японских рядах. Капитан японского эсминца пишет: «Ни один русский корабль не оказал серьезного сопротивления. Их можно было ошеломить неожиданностью, использовать их неготовность к борьбе, неспособность маневрировать. Естественно, мы не смогли бы взять Порт — Артур, поскольку у нас не было людей для десанта, а использовать экипажи кораблей мы не могли. Но возможным было уничтожение эскадренных броненосцев и крейсеров, которые встретились на нашем пути. Вот это была бы славная победа!.. Есть надежда, что пассивность адмирала этой ночью не повторится. Вся военно–морская история доказывает — и этому учат нас и англичане — что только атака, осуществленная с энергией и решимостью, может принести успех. Я не думаю, что Нельсон был бы перед Порт — Артуром столь же пассивен, каким оказался Того».

Во всем этом складывается впечатление, что Того был готов в ночной и дневной атаках пожертвовать своими эсминцами, но не своими эскадренными броненосцами. Для этого он должен был точно знать перспективу развития морской мощи России на Дальнем Востоке. Хладнокровные англичане оценили действия Того не как битву, а как разведку боем. Трудно все же удержаться от замечания, что ранним утром 9 февраля 1904 г. адмирал Того потерял самые ценные часы — внезапность постепенно стала терять свою значимость, и русские отошли от первого шока, постепенно восстанавливая свою боевую силу. Англичане также пишут по свежим следам, что «японцы не представляли себе степень неготовности русских». Русские корабли стояли скученно. Экипажи в ряде случаев были неполными — эшелон с балтийским подкреплением прибыл через день после атаки. Уже в пути балтийские моряки слышали вопросы: как можно держать в Порт — Артуре эскадру и ни одного дока в порту? Старый капитан сказал, что «грустно умирать, не имея цели».

И все же заметим, что, в общем и целом у японцев не было триумфальных настроений. Адмирал Того был в значительной мере разочарован результатами неожиданного нападения. Торпедная атака не дала ожидаемых результатов. Но внешний мир довольно неожиданно увидел, что японский флот — один из лучших в мире и может сражаться с любым европейским.

Япония после удара

Через два дня после нападения на Порт — Артур — 10 февраля 1904 г. Япония официально объявила войну Российской империи. 500 слов императорского послания призывали армию и флот «сокрушить противника». Император поздравил адмирала Того с успешными боевыми действиями на море. На улицах больших городов превозносили адмирала Юрию за битву в Чемульпо. «Банзай Ниппон!» звучало повсеместно.

Для японцев было существенным заручиться симпатией внешнего мира. Задачей японских руководителей стало нарисовать картину доблестного маленького Давида, рискнувшего восстать против злого гиганта Голиафа; галантная малая нация бросается на страшный риск ради своего выживания. В психологической войне японцы преуспели в очень значительной степени. Но пропаганда в данном случае не меняет факта обыкновенной героизации агрессии. И американцы, которые более других развивали тему «Давида и Голиафа», еще получат возможность на себе испытать неожиданность атаки в Пирл — Харборе. Япония — как и в случае войны с Китаем — пренебрегла всеми нормами международного права, она бросилась на слабый фланг России коварно и жестоко.

Японскому народу подавалась версия, в которой реальная картина упрощалась до искажения. Безжалостная огромная Россия якобы готова была захватить весь Японский архипелаг. А галантная Япония — маленькая страна — якобы сражается за свою жизнь. Японцев убеждали, что они сражаются за святое дело. На самом же деле они сражались за Корею и Китай, за превращение этих своих азиатских соседей в японские колонии. Оттого–то так и относятся к японцам сегодня все их азиатские соседи. ХХ век дал им более правильную перспективу, чем официальная пропаганда 1904 года. Сказки о героическом Давиде не разделяют ни корейцы, ни китайцы, ни другие азиатские соседи и жертвы страны «восходящего солнца».

Как и в случае с Пирл — Харбором 37 годами позже, у японцев в феврале 1904 гола не было душевных конвульсий относительно совершенного ими неспровоцированного нападения. Хуже того. Японская пропаганда широко тиражировала выдумку относительно того, что канонерская лодка «Кореец» якобы первой начала стрелять в сторону японцев — весьма убогая фантазия, учитывая силы, встречавшие «Корейца» у входа в Чемульпо. Японская сторона продолжала иображать из себя оскорбленную невинность даже тогда, когда японские боевые отряды шагали к Сеулу и заставили в конечном счете корейского короля согласиться на высадку новых японских сухопутных войск. Высадка в Чемульпо была абсолютно незаконной, только 25 февраля 1904 г. корейская сторона, находясь под невиданным давлением японцев, подписала договор, согласно которому японские вооруженные силы получили право высаживаться на Корейском полуострове и использовать его как плацдарм для продвижения в китайскую провинцию Маньчжурию.

Коварство есть коварство. Однако не все в мире хотели это видеть в верном свете. Восторг слышен в британской прессе (которой в следующем поколении придется осмысливать захват наступающими японцами Гонконга и Сингапура). Лондонская «Таймс» зимой начавшегося 1904 г. никоим образом не осуждала японский демарш: «Наш союзник привел в действие свои военно–морские силы с такой быстротой и мужеством, что вызвал восхищение всего мира». Военный корреспондент «Таймс» поздравил японцев, восхитился их смелыми действиями, «которым сама судьба предназначила выдающееся место среди анналов военно–морской истории». Согласно удивительной версии английского журналиста, «русская эскадра сама вызвала удар японцев, поскольку стояла на внешнем периметре гавани на пути японского флота. Это приглашение было принято быстро и пунктуально, которые делают честь военно–морскому флоту нашего галантного союзника, и одним махом ставит японцев в один ряд с лучшими флотами современности». Черчиллю нужно было прочитать это в день падения (в 1942 г.) величайшей военно–морской базы мира — британского Сингапура, павшего именно «быстро и пунктуально».

А пока известные японофилы (такие как Альфред Стид) в Лондоне искусно защищали японское дело. В самом начале войны Стид издал книгу «Япония устами японцев» — сборник статей известных японцев о самых разных отраслях японской жизни, о стране «37 лет назад сбросившей оковы феодализма и не собирающейся возвращаться обратно». Книга стала популярной и обеспечила особое внимание к Японии со стороны английского общества. Стид подал Японию как будущего мирового гиганта; война с Россией будет только одной из ступеней на этом, с его точки зрения, праведном пути.

Нужно сказать, что сами японцы столь самоуверенными не были. Когда флот адмирала Того после конвульсивных маневров первых дней отошел к корейскому Чемульпо, первый японский адмирал немалое время агонизировал в мыслях: «Поступил ли я как Нельсон?» Англичанин Пакенхем «пролил бальзам» на уязвленное «эго» адмирала, сказав, что неизвестность обстоятельств не позволяла сделать большего. Не ожидая решительной битвы в ближайшие дни, флот Того отправился на свою основную базу в Сасебо. Его радовали два обстоятельства: во–первых, японцам удалось купить в Генуе два бронированных крейсера — «Ниссин» и Кацуга». Во- вторых, Того видел, что попадания русских морских орудий приносят значительно меньше ущерба, чем попадания использовавших оригинальную взрывчатку «шимоза» японских пушек.

Много времени занимали неотложные дела. В сухом доке стоял гигант «Фудзи», требовался ремонт и для других кораблей Объединенного флота. Того обязан был беречь свои корабли, собственных верфей, повторяем, у Японии еще не было, и каждый потерянный корабль ослаблял ее морскую мощь безвозвратно.

Америка

В Америку японцы, как уже говорилось, послали Канеко Кинтаро, учившегося вместе с президентом Теодором Рузвельтом в Гарварде. Задача, которую поставил перед Кинтаро старейший государственный деятель маркиз Ито Хиробуми, звучала односложно — заручиться симпатией американцев. Канеко обозначил свои сложности: Россия оказала помощь Северу в ходе гражданской войны; русский флот тогда стоял в гаванях Нью — Йорка и Сан — Франциско, чтобы предотвратить приход враждебных Северу англичан; богатые американцы породнились с русскими аристократами; влиятельные американские бизнесмены ведут дела в России. Визиту Канеко японцы придавали такое значение, что сама японская императрица навестила его перед отбытием в США со словами: «Мы просим вас сделать все возможное для страны».

Президент Теодор Рузвельт в эти дни много читал о Японии. Рузвельт: «Я восхищаюсь японцами и верю в них». Рузвельт считал главным призом современности безграничный по рыночным возможностям Китай. Европейские страны и Россия кружат вокруг немощной Китайской империи. Америка не без участия самого Рузвельта, получила доступ к азиатским делам, перехватив у Испании Филиппины. Рузвельт полагал, что для Америки немыслимо уйти с Филиппин по стратегическим соображениям; как можно по своей воле отдать бесценные ключи к Азии.

Американское руководство впервые в национальной истории занималось сложным геополитическим анализом. На поверхности Петербург и Токио после обоюдного нагнетания взаимной враждебности, дошли до вооруженного конфликта. Важно, однако, видеть и происходящее под этой поверхностью. А там, за спиной России — Германия, стремящаяся «увести» русских в Азию, расстроить их «Антант кордиаль» с французами. За спиной же Японии Британия, желающая остановить Россию на Тихом океане и самой воспользоваться такими анклавами как Гонконг для более плотного вхождения в китайский рынок.

11 февраля 1904 г. Соединенные Штаты объявили о своем нейтралитете в русско–японской войне, но посол России граф Кассини не был удовлетворен. С его (имевшей на то свои основания) точки зрения, президент Рузвельт и значительная часть американского руководства были далеко не нейтральными. Они почти открыто симпатизировала Японии, полагая, что «Япония играет в нашу игру».

Огромная карта в Белом доме фиксировала события на российско–японских фронтах и в морских столкновениях. Рузвельт пишет а Петербург своему другу Сесилю Спринг — Райсу (секретарю британского посольства в России), что будущее, случае военных успехов Токио, предвещает превращение Японии в «грандиозную новую силу» на Дальнем Востоке. И если Корея и Китай пойдут по пути Японии в перенятии евроамериканского технологического и иного опыта, то «произойдет подлинный перенос центра тяжести в мировом масштабе, что прямо касается судьбы белой расы». Но пока Рузвельт философски спокоен. «Если к мировому влиянию придут новые нации… отношение тех, кто говорит по–английски, будет характерно благосклонным признанием прав новопришельцев, в желании не нанести им обиды; и в то же время англоязычным странам следует приготовиться к защите — физической и моральной — наших позиций в случае выявления угрозы им».

По поводу русских Теодор Рузвельт высказался, слегка изменял цитату из Киплинга: «Медведи, которые только ходят как люди». И уже от себя: «Не существует человеческих существ, черных, желтых или белых, которые были бы в такой же степени ненадежны, неискренни и высокомерны — короче говоря, люди, на которых ни в коей мере нельзя положиться». Министр иностранных дел Ламздорф получал подобные свидетельства антипатии Белого дома в изобилии. Так Америка платила за исторически всегда верную помощь русского государства — в 1780, 1863, 1867 годах. Но история по своему «коварна». Придет время и оттесненная из Маньчжурии Америка с охотой признает дипломатически Советскую Россию в 1933 г. именно в свете опасений уступить Японии в Восточной Азии в целом, прежде всего в Китае, в частности.

А пока прибывший в Америку Канеко нашел морально–идейный климат в ней весьма благоприятным для Японии. Он этого даже не ожидал. Все симпатизировали «молодому гиганту» столь успешно начавшему борьбу с русским медведем. Японской дипломатии оставалось только подыгрывать этим настроениям. И все же, обращаясь к деловому миру Соединенных Штатов, Канеко предупредил, что американский бизнес проиграет, если проигнорирует «важность Японии в китайских делах». Глухой намек на дорогу, которая рассорит США и Японию к 1941 году.

Россия

Петербург объявил состояние войны только после 8-дневной паузы. Царь получил пространную телеграмму от адмирала Алексеева. Наместник описал обстоятельства первых японских нападений. Царь читал текст возвратившись с царицей из театра. Во второй телеграмме Алексеев обещал контрмеры. «Наш флот собирается встретить их, рассчитывая на поддержку артиллерии крепости». В эту ночь Николай Второй записал в дневнике: «И все это без объявления войны. Да пребудет Господь на нашей стороне».

Пока японцев интересовало мнение теоретика — генерала М. И. Драгомирова, чьи учебники по стратегии были переведены на основные языки мира, включая японский язык. В 74 года он был достаточно бодр и пока критически относился к ведению войны русской стороной. Драгомиров полагал, что в любой войне «полуусилия» смертельно опасны. Нельзя было полагаться лишь на Святого Николая Угодника, на ширь просторов и лояльность богобоязненного населения. Россия нуждалась в мобилизации всех своих сил, в умной стратегии, в обнаружении слабых сторон противника. В разведке и анализе, в планомерном развертывании сил.

Царь объявил, что восстановит «Варяг» и «Кореец» за собственный счет. Патриотическая волна набирала мощь. По всей стране собирали пожертвования. Трудно не признать, что многие пожертвования были щедрыми. Сам Царь не терял самообладания. Его мягкая улыбка была несокрушимой эмблемой монархии. Но мы сейчас можем себе представить, что творилось в его душе. Он явно понял, что совершил ошибку, что ненужная война дорого обойдется его стране.

Матросов с «Варяга» встречали как героев — от Одессы до Петербурга. Все они получили по серебряному подарку от царя и некую сумму денег. Император принял героев в Зимнем Дворце и вручил каждому Георгиевский крест. Царь казался отстраненным и спокойным. Лишь сейчас мы знаем, что он записывал в дневник ночью. Он думал, что японцы не начнут войну первыми, и что война начнется только в том случае, если он объявит ее. Теперь он боится последствий этого ужасного процесса. Значительно позднее его сестра — великая княжна Ольга Александровна поделится своими впечатлениями: царь не хотел войны, его подтолкнули к ней генералы и политики, уверенные в быстрой победе. Но С. Ю. Витте в мемуарах говорит, что, «если есть некто ответственный» за начало перепахавшей Россию войны, за ослабление веры в монархию, то это самодержец российский. Это нужно признать, как ни страшна дальнейшая судьба этого незлого человека.

В объявлении войны Россия назвала нападение на Порт — Артур «нарушением всех обычных законов, призванных разрешать проблемы, возникающие между цивилизованными нациями. Не сделав предварительного предупреждения об обрыве отношений… означающих начало военных действий, японское правительство приказало своим торпедным катерам нанести внезапный удар по нашей эскадре, стоявшей на внешнем рейде крепости Порт — Артур. После получения доклада нашего наместника по данному вопросу, мы сразу же приказали ответить на вызов Японии силой оружия». Неделей позже наместник адмирал Алексеев обратился к населению Маньчжурии. Оно было в значительной мере воинственным. «Пусть военные чины, торговцы, дворяне и простой народ трех провинций Манчжурии трепещет и подчиняется… Я, наместник, ожидаю, что все население с симпатией отнесется к русским войскам. Если же китайские официальные лица и население станут относиться к русским силам с ненавистью, тогда российское правительство приступит к уничтожению подобных людей без малейшей жалости и не поколеблется принять любые меры для защиты своих национальных интересов».

Адмирал Алексеев продолжал жить в дворце наместника в Порт — Артуре. Из его окон была видна гавань, в ней стояли поврежденные суда — живым напоминанием о предстоящих битвах. Ближайший круг наместника составляли комендант крепости генерал Стессель и высшие офицеры флота. Ожидалось прибытие одного из лучших русских военачальников — генерал–лейтенанта Константина Николаевича Смирнова (он должен был, покинув свою Варшаву, заменить Стесселя, который в этом случае стал бы военным губернатором Квантунского полуострова).

Многое значило состояние дел в морских просторах. Русские корабли будут отремонтированы, но в данный момент Япония преобладала на морских просторах. Именно в это время император Мэйдзи поздравил своих флотоводцев: «Нам сообщили, что Объединенный флот полностью решил задачу высадки войск в Корее; западный берег очищен от противника; атакованы корабли противника в Порт — Артуре и часть кораблей противника уничтожена, чем укреплен наш престиж. Мы довольны в высшей степени. Офицеры и рядовые — сражайтесь с растущей энергией». Из благодарности императора видна очередность поставленных японским командованием задач: высадка войск на континенте; охрана морских коммуникаций; слежение за русским флотом и — в случае лобовой встречи — уничтожение русского флота.

Через десять дней после первой атаки Того решил, что «следует превратить гавань Порт — Артура в озеро». Для этого нужно было набрать волонтеров для осуществления подрывных операций при выходе из бухты Порт — Артура; затопленные здесь корабли могли «запечатать» русский флот в относительно тесной внутренней гавани. Они назывались кешитаи — группа добровольцев, «готовая умереть за свою страну». Просились 2000 человек, некоторые писали просьбу о зачислении собственной кровью. Отобраны были 77 человек. Отметим, что кодекс чести самурая вовсе не призывал к «бессмысленной» смерти: «Броситься в центр битвы и погибнуть — достаточно просто. Подлинное мужество заключается в том, чтобы жить, когда можно жить и умереть только тогда, когда в этом есть смысл».

Капитан Ясиро беседовал с добровольцами: у них один шанс из тысячи вернуться живыми. «Если вы потеряете обе руки, действуйте ногами; если вы потеряете ноги — действуйте головой и выполните данный вам приказ». Сопровождаемые миноносцами и торпедными кораблями, пять старых кораблей приблизились к гавани Порт — Артура. Ночь на 24 февраля 1904 г. была холодной, тихой и спокойной, отряд кораблей (пять судов, предназначенных для затопления) шел очень тихо. Два крейсера убедились, что на рейде все спокойно и японские самоубийцы выступили в свой последний поход. Совершенно неожиданно вспыхнул русский прожектор и выхватил в море приближающихся японцев. Первым отрыл огонь броненосец «Ретвизан». Японские суда замедлили свой ход, свет прожекторов слепил их обреченным командам глаза. Два судна были потоплены береговой артиллерией, на третьем сам капитан открыл кингстоны. Команды японских добровольцев в конечном счете были взяты на борт японского миноносца. Остались лишь два японских корабля — «самоубийцы». «Хококу Мару» («Патриотизм») шла прямо на русский линейный корабль, когда огонь с «Ретвизана» воспламенил его. Последний японский корабль, казалось, прорвался в гавань — и в этот момент напоролся на русскую мину.

Японский офицер сопровождения выразился кратко: «Я в такой ярости, словно стал христианином». Утром следующего дня и русские поняли, что сражение не имело большого значения. Вездесущий «Новик» нашел в море останки четырех подбитых кораблей. Когда была сделана попытка поднять находящихся в воде японцев, те попытались покончить жизнь самоубийством. И все же первых пленных этой войны взяли в Порт — Артуре русские войска. С этих дней репутация отчаянных и безграничных в своей жертвенной отваге бойцов начинает сменять прежние сказки о японцах как о вялых азиатах.

Долгая дорога впереди

Первые же недели войны убедили Петербург, что «маленькой и победоносной» войны не будет. Что будет схватка — тяжелая, упорная, кровавая. О новой серьезности близ царских палат говорят назначения, сделанные в феврале 1904 г. Военный министр Куропаткин теперь обязан был вспомнить свою скобелевскую молодость. Его назначили непосредственно руководить боевыми действиями как главнокомандующего русскими войсками в Маньчжурии. Он отбыл из столицы 12 марта, а прибыл в Харбин 28 марта 1904 г. Смена руководства произошла и на флоте. 8 марта в Порт — Артур прибыл популярный на флоте вице–адмирал Макаров (он сменил адмирала Старка). Что бы ни было потом, но на данном этапе новые назначения определенно вселили более твердую уверенность в души и сердца российских воинов. На Дальний Восток прибыли два лучших офицера, которых имела Россия в начале ХХ века.

Во Владивостоке под командованием контр–адмирала Эссена находилась группа крейсеров — «Россия», «Рюрик», «Громобой» и «Богатырь». Японская эскадра под командованием контр–адмирала Камимуры стояла неподалеку от Цусимского пролива (между Кореей и Японией). Алексеев отдал русским крейсерам приказ не удаляться от порта далее, чем на день хода. Канонерская лодка «Манжур» стояла в шанхайском порту, беспокойно глядя на крейсер «Акицусима», ожидающий его на рейде. В конечном счете «Манжур» не постигла участь «Корейца», он был разоружен местными властями, а команда была репатриирована.

После событий 8–9 февраля 1904 г. наступило время готовить Порт — Артур к долгой войне. Началось укрепление фортов и продолжилось укрепление внутренней стены, опоясывающей Старый Город. Особые группы убирали следы бомбардировок. В порту специалисты–ремонтники взялись за восстановление кораблей. Больших усилий стоило снять броненосец «Ретвизан» с мели при выходе из бухты. В атмосфере ощущалось некое необычное волнение. Гавань бороздили буксиры и катера, звучали сирены, подъемные краны помогали загружать огромные корабли. Почти непрерывно на этой войне звучали оркестры, разносились команды и приказы. Звук падающего молота и нежная мелодия вальса делали окружающий мир почти нереальным.

Зима в Манчжурии ощутима почти в сибирской степени. Дороги замерзли, воздух чист и холоден, снега немного. Высшей точкой была Золотая сопка, скалистый берег резко обрывался к морю. В сухом доке стоял отважный крейсер «Новик», а за серыми крышами рабочих цехов видны были мачты «Ретвизана» — напротив форта «Тигриный хвост». Форт блестел орудиями, прожекторами, внушительными смотрелись его бетонные стены.

В целом Порт — Артур, как военное сооружение, представлял собой совокупность нескольких прибрежных фортов, значительная часть которых была оснащена мощными орудиями. Но обороняемый внешний полукруг с востока на запад протянулся на тридцать километров, которые прикрывались лишь небольшими орудиями и пулеметами. Шесть постоянных фортификационных пунктов к северу от города не были завершены. Удачей российской стороны было то, что здесь оставались явственно ощутимыми старые китайские укрепления — прямо над городом, и их можно было использовать как линию временной обороны. Примечательной чертой восточных укреплений была сделанная еще китайцами стена, и обороняющаяся русская сторона могла укрепить ее. Город был неплохо связан с основными фортами, эти дороги, эти коммуникации были его сильной стороной.

Начало войны своеобразно сказалось на Порт — Артуре. Резко выросли цены на продовольствие. Из развороченного японским снарядом Русско — Китайского банка исчезли клерки. Водители дрожек запрашивали невообразимые цены за проезд. Многие жители, шли пешком по протоптанным снежным дорожкам. Нервным узлом города был железнодорожный вокзал. Поезда шли на Харбин и Дальний — и далее в огромную Россию. Китайцам запретили пользоваться железнодорожной станцией, и они ждали корабли на пирсе.

Первая бомбардировка города стоила ему двадцати убитых. На жизни Порт — Артура более всего сказалось то обстоятельство, что город вскоре покинули китайцы — прежняя основная рабочая сила. Все это резко осложнило в нем жизнь. Прежняя веселость исчезла, вечером огни уже не загорались на его улицах. Генерал Стессель приказал исполнять на бульварах музыку на протяжении двух часов после обеда, но это уже трудно было сравнить с прежним весельем ресторанов и питейных заведений. В прежнем цирке устроили госпиталь «Красного креста».

* * *

Японская сторона, столкнувшись с реальностью, тоже испытала шок. День за днем она обнаруживала недостаточную подготовленность к затяжному крупномасштабному конфликту. Рассматривая карту Порт — Артура в масштабе 1:20000, японцы убедились, что планировать боевые операции на такой карте просто невозможно. Наиболее ценную информацию японцы получили от генерал–лейтенанта Нагаока Гаиси, приготовившегося заменить в качестве заместителя начальника генерального штаба генерала Кодаму. В 1902 г. Нагаока проезжал через Порт — Артур на пути из Европы в Японию. Он остановился в офисе фирмы «Мицуи». Он пытался «прогуляться по крепости», но его остановили. Но он узнал некоторые настораживающие цифры: 200 000 баррелей цемента влиты в укрепления крепости. «Если они льют столько бетона, то крепость должна быть неприступной. Если даже крепость не неприступна, то соседние холмы — сама местность делает фронтальную атаку неосуществимой. Войска нужно сместить западнее для нанесения неожиданного удара». Майор разведки Морита из Чифу обнаружил, что верхушки окружающих гор сознательно срыты. Он, как и Нагаока, считал необходимым создать Третью армию, чьей главной задачей был бы штурм Порт — Артура.

Но такие стратеги, как Кодама, считали, что эту ударную точку — опорный пункт русских можно проигнорировать. Что следует окружить Порт — Артур кольцом и заставить горо–крепость медленно умирать. А многие японские генералы считали Порт — Артур вообще лжепроблемой. Крепость, мол, сдастся после первого штурма. В конечном счете оказалось, что и императорская японская штаб–квартира оказалась неподготовленной к решению проблемы Порт — Артура: не было реалистических планов (и даже карт).

Но некоторая подготовка велась. В Германии были проинспектированы крупповские осадные орудия, и некоторые закуплены. На каждое такое орудие (пятнадцатидюймовые гаубицы) было подготовлено 800 снарядов. Повторяем, предстояла война, к которой и японская сторона, как оказалось, тоже не была по настоящему готова. Японцы использовали осадные орудия в качестве полевых во время войны с Китаем и были собой довольны. Но время поставило перед ними новые, более сложные задачи. Пятый отдел имперского штаба начал создавать учебник, рассматривающий способы штурма крепостей. Этот учебник японцам понадобился не сразу. Пока еще все глаза были обращены к главной русской базе — Ляояну. Здесь нужно было окружить русских — так учила самая передовая — германская военная наука.

Пока японские дивизии были заняты высадкой на побережье активностью отличались боевые действия на море. Возвращавшиеся в Порт — Артур миноносцы «Бесстрашный» и «Внушительный» (они были посланы разведать, где находится японский флот) оказались перехваченными крейсерами адмирала Девы. Русские пушки имели радиус действия в 10 км. Отходя, они начали отстреливаться. «Бесстрашный» бесстрашно прорвался к родной гавани, а «Внушительный» предпочел спрятаться в одной из малых бухт. Японцы почти его потеряли, но когда заработала его артиллерия, японская эскадра вернулась. То была внушительная и беспомощная цель. Противостоять всему флоту «Внушительный» не мог, японцы назвали его расстрел «учебной стрельбой».

Макаров

У русских ощущался кризис в руководстве. Адмирал Старк в значительной мере дискредитировал себя поражениями на ранней стадии ведения морских операций. Ощущалось отсутствие стратегического замысла, недостаток тактической изощренности. Пагубно сказывалась разобщенность флота. Часть его стояла на приколе далеко во Владивостоке, вторая — жалась к берегу под прикрытием пушек Порт — Артура. А тем временем адмирал Того овладел стратегическим пространством и гарантировал высадку японских войск в Корее. На море нужно было что–то менять. Требовалась фигура, которая вызывала бы доверие моряков и знаменовала бы перехват инициативы. Таковым большинству представлялся вице–адмирал Макаров, командовавший военно–морской базой Кронштадт. В известном смысле он олицетворял лучшее в русском флоте. Адмирал Макаров был самой харизматической личностью на русском флоте.

17 февраля 1904 г., в холодный и ветреный день император Николай принял его и благословил на ратные подвиги. Макаров отбыл по железной дороге в тот же день. Организаторские способности этого незаурядного человека отмечены в личном дневнике императора: «Слава Богу, дела стали налаживаться быстрее, чем предполагалось». Прибытие Макарова знаменует новый этап русско–японской войны. Даже матросы знали, что «Бородатый» не потерпит безынициативности. С большим, чем прежде смыслом и огоньком заработали экипажи, старавшиеся как можно быстрее отремонтировать поврежденные суда. Некоторые специалисты работали по 24 часа, восстанавливали корабли, трудясь до изнеможения. Подгоняло чувство унижения, испытанное 8 и 9 февраля, сообщения о безнаказанной высадке японцев в Чемульпо, об их быстром продвижении в Корее. В эти дни с немалым одобрением был воспринят приказ Стесселя: «Крепость должна сражаться до последнего, отступать некуда».

Дальневосточный театр военных действий не был незнакомым для Макарова. Уже в марте 1900 г. он предоставил секретную записку «Мнение об организации обороны Порт — Артура». В ней провидчески говорилось: «Япония прежде всего займет Корею, а нашему флоту, оперирующему вдали от баз, будет невозможно помешать высадке японцев в каком угодно месте. Заняв Корею, японцы двинутся к Квантунскому полуострову и сосредоточат там более сил, чем у нас. Это будет война за обладание Порт — Артуром. Падение Порт — Артура будет страшным ударом для нашего положения на Дальнем Востоке». Макаров, в отличие от многих, был очень высокого мнения о японцах. «В Японии уже пять столетий нет ни одного неграмотного. О таком народе нельзя сказать, что он не просвещен. Из поколения в поколение японцы…. привыкли учиться, вот почему они так быстро научились всему европейскому в такой короткий срок».

Макаров прибыл 7 марта 1904 г. Усталый и опустошенный, адмирал Старк еще продолжал поднимать свой флаг над «Петропавловском», но Макаров уже обозначил свое пребывание на новом флагмане — крейсере «Аскольд» своим вымпелом главнокомандующего. Когда его адмиральский флаг взвился в воздух, моряки в бухте Порт — Артура перекрестились: «Батюшка взялся за дело». Уже в день прибытия Макарова незадачливо севший на мель броненосец «Ретвизан» был снят с нее и приведен в гавань. Хватит глупостей, нужно работать — новый дух витал в воздухе наступающей весны. Как и противостоящие ему японцы, адмирал Макаров был фаталистом в лучшем русском смысле этого понятия. Его слова: «Судьба владеет нами, и, если она призывает, нужно следовать ее зову. Все, что требуется — это следовать своему долгу. Не торопись. Нет ничего особенного в смерти, но глупо погибнуть бессмысленно».

Командовать при помощи коротких записок, написанных зеленым карандашом на клочках бумаги, он не мог. О Макарове служивший под его началом офицер писал: «Часто у нас не было времени даже для еды или сна; и все же это была превосходная жизнь. Что особенно характерно для Макарова, так это ненависть к рутине, ненависть к старой системе перекладывания ответственности на других, к попыткам избежать независимости в действиях». Его кредо было — не смешивать войну с политикой. Это явно смотрелось как нечто противоположное поведению наместника Алексеева, большого властолюбца, склонного к политической интриге. Макаров был категорически против пресечения инициативы подчиненных офицеров. Отсутствие инициативы уже показало свои негативные стороны под Порт — Артуром, где в доках стояли искореженные русские корабли, капитаны которых слишком повиновались глупому приказу и не выставили дозора даже тогда, когда последний японец покинул город.

Неудачным обстоятельством было наличие в Порт — Артуре только двух сухих доков, причем строительство обоих еще не было завершено. Казна пока не выделяла нужных денег; в Петербурге указывали, что «корабли на Дальнем Востоке практически новые» и доки им нужны не в первую очередь. Из столицы прибыли остро необходимые специалисты. Их усилиями броненосцы «Ретвизан» и «Цесаревич» снова вошли в воду. Макаров командовал флотом всего три дня, когда последовал его приказ: две флотилии эсминцев выходят в море в поисках японского флота. Для противника это было сюрпризом. Японцы явно не ожидали в ближайшее время встретить русские корабли за пределами бухты Порт — Артура. Ошиблись. 9 марта 1904 г. произошла встреча четырех российских миноносцев с четырьмя японскими миноносцами. Официальная японская история признает, что столкновение было неожиданным для японских моряков — до сих пор русские, при виде кораблей противника, стремились на полной скорости уйти от боя. Сейчас они боя ждали. Последовали потери с обеих сторон, но на этот раз это была практически равная схватка. Что–то улучшилось в русском флоте, бог войны благосклоннее посмотрел на русскую сторону.

Японцам удалось потопить эсминец «Стерегущий», но на этот раз безнаказанность не поощрялась. Адмирал Макаров, вопреки всем формальным правилам, лично на вездесущем «Новике» бросился отомстить, но наткнулся на весь «дымное стадо» всего японского флота, который адмирал Того вел к Порт — Артуру. Все экипажи, выстроившись на палубе, салютовали отважному главнокомандующему, когда преследуемый японцами «Новик» на всех парах ворвался в узкое горло гавани Порт — Артура. «Одним поступком он завоевал все сердца», — пишет очевидец. День был омрачен 150 залпами самых крупных японских орудий по городу–крепости. Невезучий броненосец «Ретвизан» пострадал и на этот раз; одна из пушек крейсера «Аскольд» оказалась выведенной из строя. А батареи фортов убедились, что им трудно соревноваться с главным калибром японских линкоров. Событием дня была высадка гвардейской японской дивизии в Пхеньяне, которой никто не препятствовал. А ведь это было уже серьезно: полпути от Сеула до приграничной с Китаем реки Ялу.

Макаров постарался рационализировать ситуацию, он энергично взялся за улучшение оборонных возможностей крепости. Он соединил телефонной связью главные орудия фортов. Для экипажей кораблей началась тяжелая ежедневная учеба — прежде всего нужно было быстро входить и выходить из гавани. Результаты последовали. Прежде для входа в порт флоту требовались почти сутки, сейчас — 2 с половиной часа. Выйдя из порта всем флотом, Макаров осуществил первые (за последние полгода) учения в открытом море. При входе в гавань в море были сброшены мины. У входа в гавань стали дежурить торпедные катера; два старых судна были затоплены у входа, чтобы воспрепятствовать подходу к городу японцев и для установления наблюдательного пункта. Цитата из официальной японской истории: «Мы снова увидели флот, который можно было уважать».

Некоторые факторы препятствовали возрождению русской мощи. В середине марта 1904 г. в Порт — Артур прибыл новый командующий сухопутными войсками — генерал–лейтенант Смирнов (он получил во время русско–японской войны завидную кличку: «Семь дьяволов». В крепости был создан Совет обороны, мобилизованы 5 тыс. рабочих для укрепления фортов, особенно с флангов и с тыла. Отважный командир крейсера «Новик» фон Эссен стал капитаном линейного корабля «Севастополь»; 29-летний морской офицер Александр Колчак вступил в командование миноносцем «при главнокомандующем». Подъем ощутила и страна. Именно в эти дни действия русской стороны заставили А. П. Чехова задуматься над тем, чтобы пойти служить своей стране в качестве военного врача или военного журналиста. Увы, судьба отвела русскому гению уже немного земных дней.

А японцы ощутили некий холод в ногах. Следовало спешить. 22 марта Того снова решил использовать пушки основного калибра против города–крепости. Его приказ № 246 звучал так: «Твердо положимся на наших богов, и мы возвратимся с достойными трофеями». Но на этот раз ни один русский корабль не пострадал. Теперь раны считали с противоположной стороны. Впервые русский флот вышел навстречу японскому, нанес ему ощутимый урон и возвратился на базу. Вынужден был возвратиться в Сасебо линкор «Фудзи», и японские адмиралы признали, что «стрельба русских артиллеристов была превосходной». Того и его окружение обязаны были прийти к выводу, что русский флот все еще представляет серьезную угрозу японским стратегическим коммуникациям. Угроза японским десантам продолжала нависать над Токио.

Рассвирепевший Того решил еще раз «превратить бухту Порт — Артура в озеро» — потопить у входа в бухту несколько старых торговых судов с камнями и цементом на борту. Он призвал к себе своих капитанов и лучших специалистов. Присутствовавшие запомнили его слова: «Мужество — лучшая защита». Следует под носом у русских предпринять еще одну попытку блокирования русского флота.

Вечером 26 марта 1904 г. диверсионный отряд со скоростью в 10 узлов пошел на северо–запад, к выходу из русской базы. Громкое «банзай» с кораблей было последним приветствием для идущих на смерть. Спокойное море было покрыто ковром тумана. В половине третьего ночи самоубийцы остались наедине со своей судьбой. Им не повезло и на этот раз. Через час — всего две мили до порта — их обнаружили. Прожекторы обозначили цели береговой артиллерии. Передовой корабль отряда врезался в русский миноносец «Сильный». Удар пришелся на район судового гальюна. Действия «Сильного» (семь погибших и тринадцать раненых) и четкая работа береговых артиллеристов привели к тому, что все четыре «блокирующих» корабля были разбиты русской артиллерией и торпедами. Командир последнего грузового судна — Хиросе Такео, жертвовавший собой ради успеха операции, долгое время служил в Петербурге в офисе военно–морского атташе, он был профессиональным разведчиком. Русская торпеда остановила его в нескольких секундах от искомого места затопления у входа в гавань. Такео был посмертно награжден высшими японскими орденами, бронзовый памятник ему воздвигли в центре Токио[17]. А родственники нашли письма, в которых он восхищался Россией и ее народом. «Я считаю Россию своим вторым домом. Я хочу отплатить мой долг перед ней». На этот раз японцам не хватило всего нескольких секунд, чтобы замкнуть корабли в Порт — Артуре.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ПРОТИВНИКИ НА СУШЕ и НА МОРЕ

Дни и ночи Порт — Артура

Адмирал Макаров уже не первую ночь спал в мундире. Работы по укреплению крепости продолжались и днем и ночью. Перерыв был сделан лишь только для молебна в честь седьмой годовщины прихода сюда русских — 30 марта 1904 г. отметили годовщину поднятия в Порт — Артуре русского флага. Присутствовавший великий князь Кирилл вспомнил слова своего деда, императора Николая Первого: «Там, где поднят русский флаг, он уже не будет опущен». Великий баталист Верещагин наблюдал за жизнью крепости. Макаров предложил ему выйти в море на флагмане «Петропавловск». По несчастью, он согласился.

Город гасил огни ночью. Теперь они не гасли только в двухэтажном особняке адмирала Алексеева — наместник посещал Мукден, но для придания чувства уверенности огни в его доме, нависшем над гаванью, горели всегда. Никто не пытался доказать, что эти огни могли помочь ориентации японцев. Важнее было придать уверенность гарнизону. Железная дорога работала, поставляя, в частности продовольствие в портартурские рестораны. Работали и два кафе–шантана. В обычае того времени было думать, что шпионы — повсюду, и всех новоприбывших встречали настороженно.

Долгожданный генерал Смирнов оказался прирожденным фортификатором, его люди дни и ночи проводили в создании дополнительных укреплений, в перемещении орудий, в выдвижении вперед новых огневых точек. Адмирал Макаров более всего был занят предотвращением входа в гавань японских судов. С этой целью несколько старых кораблей затопили близ входа, максимально сузив проход. И днем и ночью русские миноносцы бороздили море перед гаванью, чтобы заранее оповестить о «морских разбойниках». Макарову, как и всякому строителю в России, нетрудно было бы впасть в отчаяние: разболтанность и наплевизм правили бал. Требовалась большая любовь к стране, чтобы верить в лучшее. Вот что он приказывает: «Каждый капитан, каждый специалист, да и каждый офицер, ответственный за какой–либо участок корабля (не важно, насколько малый), должен искать с постоянным тщанием любой, какой угодно дефект и провести серьезную работу по его устранению. Пусть начальники и подчиненные помогают друг другу. Не бойтесь совершить ошибку. Приносит плоды и работа, начатая с ошибок… Помните, что мы не знаем, сколько времени нам отведено для приготовления к боям. Может быть, это месяцы, может часы, может лишь минуты отделяют нас от часа испытаний… Пусть каждый проникнется мыслью о важности его особой задачи».

«Петропавловск»

Великий военный совет Японии пришел к выводу, что русские корабли, дислоцированные в Порт — Артуре, едва ли будут пытаться воссоединиться с владивостокской эскадрой. Но все же. Исключить полностью такой маневр русских японцы не могли. Следовало еще раз попытаться заблокировать русские корабли в Порт — Артуре и обсудить возможность высадки 2‑й армии на континенте, желательно недалеко от Дальнего — перерезать линию русских коммуникаций и создать угрозу русским войскам, сконцентрированным в Ляояне.

Пришедший апрель принес традиционные для этих мест проливные дожди, туманы, и температуру даже более низкую, чем зимой. Где–то в дальних туманах прятался японский флот. Пора была его показать. 11 апреля 1904 г. адмирал Того вывел свой первый дивизион, свои линейные корабли–броненосцы в море. Эта ударная сила Японии подошла к Порт — Артуру рано утром: линкоры в окружении крейсеров. Замысел адмирала Того заключался в том, чтобы выманить русский флот за пределы его гавани. 6 крейсеров впереди имитировали «всю» японскую силу; эскадренные броненосцы несколько отстали. В это время группа кораблей адмирала Камимуры стояла у корейского побережья, готовая перехватить русские корабли, если они направятся на соединение со своими во Владивостоке. В Цусимском проливе изготовились к бою японские торпедные катера.

В ночь на 13 апреля Макаров находился на крейсере «Диана». Его беспокоила судьба миноносцев, посланных в Дальний. В тумане он видел проходящие мимо устья гавани корабли. Капитан «Дианы» попросил разрешения открыть огонь. А что, если это возвращающиеся русские миноносцы? Но то были японские корабли, расставляющие у входа в бухту мины. Именно тогда, 12 апреля началась третья попытка японцев запечатать Порт — Артур. Теперь они полагались в основном на мины. Утром их нужно будет убрать — не так ли подумал русский адмирал? Но он не отдал приказа очистить выход из бухты.

Того уже распознал тактику Макарова: если японский флот подходит к крепости, русский флот выходит ему навстречу, прикрываемый своей береговой артиллерией. Именно на этот случай «Кориу Мару» бросала в воды свои мины — сорок восемь общим числом.

Макаров, видя в бурном море основные силы японцев, все же решил вывести свои корабли к бою. Его флагманом стал красавец «Петропавловск», а самым крупным, вышедшим навстречу японцам кораблем был эскадренный броненосец «Полтава». Макаров отдал приказ очистить акваторию входа и выхода от мин, но в возбуждении — видя перед собой японский флот, русские моряки видимо отвлеклись от выполнения этого приказа. Адмирал Дева выполнял распоряжение отвлечь русские корабли как можно дальше от орудий фортов и входа в гавань. Когда Дева увидел выходящими из гавани «Севастополь», «Пересвет» и «Победу», он телеграфировал адмиралу Того, что задача выполнена и основные силы русских выманены в открытое море. В это время Того был в сорока пяти километрах от происходящих событий.

Европейские газеты потом писали, что «впервые желтый и белый адмиралы готовы были встретиться лицом к лицу». Имена Макарова и Того были хорошо известны военным морякам всего мира. Макаров, наверное, был более известен — даже адмирал Того читал переведенную на японский язык его книгу о военно–морской тактике. Теперь Макаров стоял на главном мостике «Петропавловска» в своем «счастливом» старом костюме с меховым воротником. Его флот в 5 линкоров, 4 крейсера и 9 эсминцев вышел из гавани уже на 15 миль. Того выходил ему навстречу на «Микасе», за которым следовали еще 5 эскадренных броненосцев, 6 крейсеров 1‑го класса. Нетрудно представить себе, что Макаров понимал — его отводят от береговой артиллерии. Но он жаждал битвы, он верил в свой флот.

Пока оба флота молчали. Это был великий момент русской истории. До сей поры она развивалась по восходящей.

Общей встрече предшествовал трагический частный эпизод. Миноносец «Страшный» сделал страшное для себя открытие. Огни, на которые он шел ночью, были огнями четырех японских миноносцев из Второй флотилии миноносцев. Русские вступили в бой и сражались отчаянно. Они нанесли значительный ущерб двум японским миноносцам, но большинство команды миноносца «Страшного» погибло от артиллерийского огня японцев, а сам корабль загорелся от форштевня до кормы. Вскоре он опустился на морское дно. Привлеченный этой перестрелкой, русский флот отбыл южнее.

Прибывший на сцену битвы первым крейсер «Баян» увидел трагедию «Страшного». За «Баяном» спешили «Аскольд», «Диана» и «Новик», японцы спешно ретировались. Огромные линейные корабли шли медленнее. «Петропавловск» и «Полтава» уже прошли сквозь выход, и Макаров приказал очистить выход от японских мин. Как уже говорилось этот приказ не был выполнен в той атмосфере ожидания встречи с японским флотом.

Корабли адмирала Дева открыли огонь, и Макаров приказал отойти под «крышу» спасительной береговой артиллерии. Он увидел сквозь редеющий туман основные корабли Того. На мостике флагмана стоял великий русский живописец Василий Верещагин, великий князь Кирилл и вчера прибывший капитан шанхайского «Манжура» Краун. В шести милях от береговой линии начиналась зона эффективного обстрела береговой артиллерией, пристрелявшейся за эти дни.

В этот момент почти торжественного ожидания, в 9. 43 утра раздался страшный взрыв и каждый русский побелел. Семенов: «Я увидел огромное облако коричневого дыма… в этом облаке я увидел мачту корабля. Она накренилась. Она кренилась, беспомощная не так, как если бы падала, а как если бы воспарила в воздухе. Слева от облака я увидел корму корабля. Она выглядела как обычно, как если бы ужасное происшествие ее не касалось. Третий взрыв! Белый дым теперь начал смешиваться с коричневым дымом. Взорвалась паровая машина! Внезапно корма линейного корабля поднялась прямо в небо. Это случилось так быстро, что не выглядело так, как тонущий корабль, но как если бы корабль развалился на две части…. Никогда, даже во времена самых важных приказов на нашем корабле не царила такая тишина».

Великий князь Кирилл вспоминает, что после взрыва он обернулся к Макарову. Тело еще стояло вертикально, но на нем не было головы. Больше его тела никто не видел. Эскадренный броненосец «Петропавловск» утонул в течение двух минут. На пути домой через полчаса — в 10.15 раздался взрыв под линкором «Победой». На борту «Пересвета» контр–адмирал князь Павел Петрович Ухтомский выбросил сигнал: «Следуйте за мной один за другим». Прошел слух, что действуют японские подводные лодки. Была расстреляна каждая консервная банка на горизонте. (Ошибочное мнение. Японские подлодки лежали еще недостроенными в Квинси, около американского Бостона).

На берегу зря ждали макаровский флаг. Он ушел под воду как и 635 офицеров и матросов «Петропавловска». Командир «Дианы» обернулся к своему экипажу: «Не стойте как мокрые крысы. Эскадренный броненосец утонул и эскадра ослаблена. Но мы получим подкрепления. Придет новая эскадра». В ответ прозвучало, что погиб не корабль, а погиб он. Человек самостоятельной мысли и того характера, который требуется стране в тяжелые времена. Почему так случилось? Почему судьба избрала именно его? Такие вопросы задавала вся эскадра Порт — Артура. Весь пирс Порт — Артура стоял на коленях. Случилось нечто большое. Судьба начала отворачиваться от страны, проделавшей такой долгий путь к Тихому океану. Туман обреченности с этого времени начинает обволакивать Россию на Дальнем Востоке. Прежняя эйфория молодого гиганта никогда уже более не возвратится.

Сняли головные уборы и многие японцы. Того стоял почти бездыханно. Японский флот стал медленно отходить. Разумеется, многие не удержались от криков «банзай». Находившийся на «Асахи» англичанин Пакенхэм: «Молчание японского флота взорвалось невольным взрывом восторга». И все же Того приспустил флаги и соблюл день траура. Он отмечал смерть погибшего противника как смерть самурая. В Японии прошли траурные процессии.

В Петербурге в слезах стояла императорская чета. Царь Николай пожимал руки вдове Макарова. В дневнике император Николай Второй говорит о «печальных и невыразимо грустных новостях». Петербургский корреспондент американского журнала «Кольерс» написал об «охваченной горем России». Император Вильгельм Второй выразил «сердечную симпатию» русскому императору «по поводу гибели бравого адмирала, которого я хорошо знал». Именно тогда в Петербурге возникает мысль послать на Дальний Восток Вторую эскадру. Первый флот, находящийся в Порт — Артуре, отныне назывался Первой Тихоокеанской эскадрой. Ему навстречу за тридевять земель и морей должен был поспешить новый отряд кораблей — Вторая Тихоокеанская эскадра.

Строго говоря, российский флот и с броненосцем «Петропавловск» уступал японскому — более современному, обученному, тренированному, фанатичному. Море на Дальнем Востоке не принадлежало России. Но земные просторы… Не было нации, так широко распростершейся на земной тверди как Россия. Эти пространства завораживали даже офицеров императорской японской армии. На мобилизацию этого гиганта надеялись от все, от Владивостока до Варшавы.

Но не все могли тогда оценить происшедшее в полном объеме. А случилось то, что теперь битва России и Японии с морей перемещалась на маньчжурскую землю.

Разведка

Разведки всего мира интересовались развитием событий и ходом боевых действий в Маньчжурии. Институт военных наблюдателей сложился в мировой практике уже в американскую гражданскую войну и полностью оформился в ходе прусско–французской войны 1870 г. Больше всего наблюдателей на Дальний Восток прислала Британия — ее мучил трагический опыт войны с бурами. Не ушла ли в прошлое британская воинская слава: последние серьезные битвы королевский флот выиграл при адмирале Нельсоне, а армия — в Крымскую войну. Колониальные войны не в счет. И потом, как писал британский военно–морской стратег Корбет, «то, что Северное море и Ла — Манш представляют для Англии, Японское море и Цусима представляют для Японии».

Русская армия приняла троих британских наблюдателей, среди них бригадир У. Уотерс и капитан Дж. Эйрс (плененный впоследствии японцами). В российские вооруженные силы прибыли из США лейтенант–командор Н. Маккалли и армейский капитан М. Джадсон. «Сибирский экспресс» домчал их из Петербурга до Иркутска 12 апреля 1904 г. С японской стороны за боевыми действиями наблюдали 13 британских офицеров. Столь «массовое» приглашение было частью стратегии Токио, рассчитанной на завоевание симпатий западного мира. Важно отметить, что японское правительство довольно жестко контролировало поток информации, идущий к иностранным корреспондентам. Россия в этом отношении была гораздо более либеральна. Но и русские власти стремились заручиться симпатией иностранных наблюдателей. Так 30 апреля 1904 г. они собрали всех базирующихся в Маньчжурии журналистов в Мукдене, стараясь подать русскую точку зрения на происходящее. Нечто новое в сфере информации случилось, когда Лайонэл Джеймс, корреспондент лондонской «Таймс», привез в Маньчжурию радиооборудование и начал напрямую посылать сообщения в английский Вэйхайвэй, а оттуда радио доносило известия до Лондона.

Российская сторона ради коррекции своих стратегических оценок немалое черпала из лондонских газет, отличавшихся качеством информации и скрупулезностью. Русское посольство в Пекине немедленно посылало прочитанные сведения в штаб–квартиру разведки в Петербурге. Там, после анализа и проверки, эту информацию передавали в войска.

* * *

Японцы с началом войны еще более настойчиво начали проводить диверсионную работу против России. Военный атташе в Петербурге — Акаси Мотохиро покинул свой пост в Петербурге с началом войны (Акаси скрупулезно выплатил в последний раз по 500 иен своим агентам в России и уехал на вокзал, на поезд, отправляющийся в Вену. Здесь он возглавил всю европейскую разведку Японии). Все, что ослабляло Россию, чрезвычайно интересовало Акаси. Особенное его внимание привлекали сепаратисты и революционеры.

Одним из наиболее ценимых Акаси агентов был борец за независимость Финляндии Конни Зиллиакус, проживавший в Стокгольме после того как парламент Финляндии в 1903 г. не поддержал его предложения о восстании против России. Другим очень ценимым агентом был капитан шведского генерального штаба Азинов, через которого Акаси сообщался со своими агентами в России. Очень важными помощниками японского резидента в Европе были мятежные поляки. В феврале 1904 г. польская социалистическая партия заявила, что война России с Японией ослабит Россию, и Польша сможет этим воспользоваться. Член центрального комитета польской социалистической партии доктор Витольд Наркевич Йодко установил контакт с японским послом в Вене графом Макино. Затем он приехал в Лондон, чтобы предложить японскому послу здесь — Хайяси услуги польских добровольцев, равно как и предложение воздействовать на солдат польского происхождения в Маньчжурии, склоняя их к дезертирству на японскую сторону. Японский генеральный штаб одобрил идею мобилизации польских волонтеров.

Хайяси рассматривал и вопросы саботажа на внутренних коммуникационных линиях России. Йодко говорил о саботаже на железных дорогах. Англичанин, родившийся в Польше — Джеймс Дуглас был послан представлять польскую социалистическую партию в Токио под видом английского корреспондента. Дуглас прибыл в японскую столицу 7 июня 1904 г. туда же явились возглавляющие польскую социалистическую партию Роман Дмовский, Юзеф Пилсудский, Титус Филипович.[18] Пилсудского, требовавшего от японцев оружия, поддерживал Хайяси, самым лестным образом характеризуя его из Лондона. В любом случае, писал Хайяси, «опасения в отношении возросшей активности (мятежных поляков. — А. У.) и их возможного восстания по необходимости отвлекут внимание русских и ограничат их свободу действий».

Дорога к Ялу

Определенные успехи японцев у Порт — Артура и Чемульпо улучшили стратегическое положение островной империи. Теперь можно было с большей свободой заняться главным — переводом большой наземной армии через Корею к русским позициям на Ялу и далее в Маньчжурии. Теперь, меньше чем прежде опасаясь русского флота, можно было высаживать войска значительно ближе к основным позициям русской армии. В сложившейся ситуации Гвардейской и 2‑й дивизиям в качестве места высадки была назначена Северная и Северо–западная Корея. 16 февраля в Чемульпо высадилась элитная 12‑я дивизия японской армии. Корейцы еще никогда не видели столь основательно экипированных войск. Длинные коричневые шинели с меховыми воротниками, специальная вода в бутылках, приготовленные заранее порции риса, таблетки для обеззараживания местной воды, новые винтовки, сверкающие штыки — все это производило впечатление. Японцы высаживались быстро и продуманно, они не производили впечатления армии, не знающей, что ей делать.

В дипломатической сфере войны японцы сделали решительный шаг 25 февраля 1904 г. — они объявили об установлении протектората над Корейским полуостровом. Прижатое японскими штыками к стене, корейское государство согласилось «принять совет» японской стороны в обмен на японские «гарантии независимости и территориальной целостности» (разумеется, фальшивые).

Командующим Первой армией был назначен представляющий клан Сацума 60-летний генерал Куроки (о котором вначале знающие японцы говорили: «Примитивный и грубый», но который позднее обнаружил и подлинный военный талант). Планы, которыми руководствовался Куроки, были выработаны в императорском штабе — в Токио. Они предлагали Куроки не мешкать, не замедлять движение, двигаться вперед, пока море принадлежит восточной империи. Японцы учитывали своеобразную «робость» владивостокской эскадры, находившейся под присмотром японских кораблей. Теперь Желтое море определенно принадлежало адмиралу Того.

Имперский генеральный штаб ожидал прихода весны, ожидал прихода тепла, чтобы приступить к еще более масштабным высадкам войск в Корее. 12‑я дивизия выполняла задачу–минимум — гарантировала от продвижения русской армии по корейскому полуострову к собственно Японии. Эта гарантия позволила Гвардейской дивизии спокойно высадиться там же, в Чемульпо, в 30 км от Пхеньяна. Теперь все три дивизии Первой армии — 2‑я, 12‑я и Гвардейская соединились, получили припасы и могли более уверенно смотреть в сторону реки Ялу. Эта река была известна своим капризным характером, она меняла русло в зависимости от сезона. На ней не было мостов, а место переправ постоянно перемещалось. (Старые японские карты 1895 г. оказались бесполезными).

Японская разведка доносила, что русские опасаются японского десанта в районе Кайпинга — Ньючванга. Такой десант был соблазнителен — Кайпинг стоял на железной дороге и его взятие сразу же ослабляло бы положение замыкаемого японцами Порт — Артура. Но если бы в этом случае японцы потерпели поражение, то это резко ослабило бы японские позиции. Японские генералы колебались. Начать высадку между Шандунским и Квантунским полуостровами означало также потенциально раскрыть себя и допустить возможность русского удара с моря. Разведка доносила также японцам, что у русских в районе Ляояяна примерно 5 дивизий — серьезные вооруженные силы. Чтобы дойти до города Дальний в случае японской высадки этим русским дивизиям понадобятся, по японским подсчетам примерно 13 дней.

Второй японской армии для полной выгрузки требовалось 8 дней — 5 дней; это означало, что оставалось время для подготовки встречи с русскими войсками. А если Курока поспешит к Ялу, разобьет русских у этой реки и ворвется в Маньчжурию, то Куропаткин дважды подумает, прежде чем рвануться к городу Дальний. 15 апреля имперская штаб–квартира запросила генерала Куроки, когда он намерен пересечь Ялу. Тот ответил, что может это сделать до 2 мая 1904 г. Его попросили ускорить продвижение и быть на западной стороне Ялу 30 апреля. Соответственно, 2‑я японская армия погрузилась на транспортные суда и вышла в море. Ее командир генерал Оки Ясукава предварительно встретился с адмиралом Того, чтобы скоординировать свои планы.

Итак, вперед, к Ялу — таков был первый маневр японской армии. Корейские кули, одетые японцами в униформы, тащили припасы и в грязь и в дождь. Задача такелажников особенно усложнилась в апреле, когда весенние наводнения смыли даже примитивные деревянные мосты на бурных корейских реках. Нависла прямая опасность лишиться артиллерийского обеспечения готовящихся к битвам с российской армией японским войскам. Шесть пони тянули каждое орудие, но скользкая почва делала этот поход действительно тяжелым. Столетие спустя нетрудно утверждать, что даже небольшой кавалерийский отряд русской армии резко осложнил бы жизнь японцев, собирающих силы к броску на север и измученных далеким переходом. Но русской инициативы не последовало (имели место лишь две слабые попытки), и японцы шаг за шагом методично преодолевали географические препятствия.

К этому времени верховное японское командование пришло к важному выводу: действий только с моря будет недостаточно для крушения Порт — Артура как главной базы России в разворачивающемся конфликте. Стало очевидно, что потребуются наземные действия, для которых нужны немалые сухопутные силы. Это было серьезное решение, повлиявшее на весь ход войны.

Тем временем Вторая японская армия под командованием генерала Оки высадилась в окрестностях города Дальний и, что важно, отрезала русские дороги, ведущие к Порт — Артуру (в том числе и железнодорожный путь). Японцам безусловно очень помогала их гораздо более эффективная разведывательная система. Они определенно знали, откуда можно ждать опасности, а где ее нет.

И продвижение в сторону Ялу, несмотря на все погодные препоны, было на удивление быстрым (более 30 км в день). Вот пример японского разведывательного анализа: русским нужна одна повозка на десять человек для адекватного снабжения войск на Ялу (200 км от главной базы в Ляояне, причем дорога горная и тяжелая). Пока русские не создают организованного подвоза к своим войскам, а это значит, что они не планируют удара по японцам, когда те максимально уязвимы. В такой ситуации Куроки безусловно будет иметь преимущество в ходе первого столкновения на Ялу.

Генерал Куропаткин

Куропаткину было 56 лет, он был в цвете своего военного таланта, но «течение истории», бег обстоятельств были отнюдь не всегда на его стороне. Да и не командовал он войсками со времен Плевны 1877 г.

15 февраля 1904 г. генерал Куропаткин представил государю план военной кампании в Маньчжурии. Пять основных положений этого плана произвели большое впечатление на императора. Куропаткин твердо придерживался концепции оборонительной войны, по крайней мере, на начальной стадии конфликта. Он пишет царю: «На первой стадии кампании нашей главной задачей должно быть предотвращение уничтожения наших сил по частям. Очевидная важность того или иного пункта или позиции (за исключением крепостей) не должна приводить нас к существенной, большой ошибке удержания этого места недостаточными по численности войсками, что приведет нас к результату, который мы стремимся избежать. Постепенно наращивая силы и готовясь к наступлению, мы должны осуществлять наступательные действия только тогда, когда будем достаточно сильны для наступления, когда у нас будут все необходимые припасы для непрерывного наступления в течение длительного промежутка времени».

И царь назначил Куропаткина командовать сухопутными силами России на Дальнем Востоке. В его компетенцию не входили вооруженные силы во Владивостоке и на реке Ялу. Провожая его, Витте посоветовал отослать адмирала Алексеева с конвоем в Петербург.

Публика любила Куропаткина. На всех попутных железнодорожных станциях его встречали цветы и аплодисменты. Он же просил «шесть месяцев времени и 200 тысяч войск», тогда он решит свою задачу. Куропаткин предупреждал публику, что «в лице японцев мы имеем очень серьезного противника, которого нужно мерять по европейским стандартам. Очень важно, чтобы у них не сформировалось сознание превосходства в открытой борьбе, когда они превосходят своего противника численно. Это еще выше подняло бы их боевой дух». Нужно прямо сказать, что большинство русских генералов в то время решительно не разделяло высокого мнения о своем противнике. Такие генералы как Засулич были уверены, что излишне серьезно относиться к битве с азиатами не следует.

Что оставалось делать Куропаткину (в условиях уязвимости Порт — Артура и Дальнего, отдаленности Ляояна, как главной базы) на подступах к Ялу? Он двигался по Великой транссибирской магистрали, талантливо излагая на всех станциях свою уверенность в скорой победе. На самом же деле генерал Куропаткин, человек с немалым военным опытом и очевидным здравым смыслом, видел единственно верный курс в отступлении. Психологически правильным было бы ждать худшего. Общественное воодушевление не продлится долго. Так думал Куропаткин, человек, писавший министру финансов Коковцову: «Меня носят на руках, мне дарят прекрасных лошадей, предлагают все виды подарков, я вынужден выслушивать приветственные речи, на меня смотрят как на спасителя отечества. И так будет продолжаться до тех пор, пока я не прибуду к своим войскам; моя звезда будет подниматься все выше. А затем, когда я достигну места своего назначения и отдам приказы своим войскам отступить на север и отведу войска до прибытия подкреплений из России, те же самые газеты, которые сегодня поют мне гимны, будут задавать недоуменные вопросы, почему я задерживаюсь с битьем «макак». Моя звезда падет ниже и ниже, а когда я потерплю даже малые и неизбежные поражения, моя звезда, падая, достигнет горизонта. Вот здесь я и попрошу о помощи, ибо именно тогда я и начну наступление, входе которого я без жалости разобью японцев».

Ничего удивительного в том, что Куропаткин, сторонник стратегического отступления, непримиримо столкнулся с наместником Алексеевым, для которого отступление было анафемой. Публика, и патриоты и сикофанты, жаждали немедленной победы. Куропаткин действительно стал терять популярность со своими планами отступать до тех пор, пока русские войска не достигнуть численного преобладания (и уж определенно до августа 1904 г.). Алексеев призывал к битвам на местах высадки японских войск; Куропаткин хотел заманить их в глубину континента. Алексеев, как минимум, соглашался на отступление до Ялу, до устья этой великолепной реки, там, где она впадала в Желтое море.

Куропаткин прибыл в Ляоян 28 марта 1904 г. и устроил свой штаб в железнодорожном вагоне. Все его опасения относительно сложностей организации в далеком краю увеличились реальностью многократно. Войска не имели необходимой подготовки, стратегическая мысль уступила место эмоциям, расстояние и общее бездорожье лишали энергии самых твердых из русских воинов. Тяжелым обстоятельством было уже одно лишь то, что предполагаемый центр его военной системы — Ляоян — отстоял на триста с лишним километров от Порт — Артура и на 200 км от укреплений на реке Ялу. Владивосток находился в 700 км на северо–востоке.

Первым делом генерал Куропаткин «сосчитал» свои силы. 68 батальонов пехоты, 120 орудий, двенадцать артиллерийских установок на лошадиной тяге, 16 горных орудий, 35 эскадронов казаков. Последние располагались на просторах, ведущих в Владивостоку. Неясна была «вертикаль командования». Так генерал Стессель подчинялся как Куропаткину, так и Алексееву. Войска генерала Линевича на реке Уссури являли собой самостоятельную часть. Неудивительно, что между Куропаткиным, Алексеевым и Стесселем возникли противоречия: во всей остроте встал, в частности, вопрос о том, кому предназначаются припасы, прибывающие из Центральной России. Нет ничего удивительного в приведенном выше совете Витте Куропаткину «арестовать Алексеева» и отослать его в Петербург.

Окунемся в этот такой особенный мир. Идея отступления кажется здравой: противника нужно бить кулаком, а не пятерней; для сбора сил в кулак Куропаткин нуждался во времени, в «растаскивании» японцев по отдельным участкам. Чем дальше на север и запад, тем ближе к великой реке Транссиба, дальше от японских источников снабжения. Предложение бить противника в местах высадки звучит хорошо как боевая вдохновляющая идея (почти Черчилль), но попробуйте представить себе приуссурийскую тайгу, незнакомые края в той далекой Корее, господство японцев на море, их свободу в выборе места десанта. Это был их край, они воевали здесь 3 тысячи лет, и последние десять лет — с современным оружием.

Отойти к Ялу, не посягая на прибрежные битвы — это выглядит разумным. Бурная Ялу сама по себе огромное препятствие как в верхнем (тайга), так и нижнем течении, где она разливается так широко. Сможет ли японский генерал Куроки со своей армией, с немалыми припасами, форсировать реку, являющуюся лучшим щитом русских? Мостов на этой реке не было нигде и никогда.

Ко времени начала продвижения Куроки на север, у русских здесь был 21 батальон пехоты, десять батарей артиллерии, 16 кавалерийских эскадронов (казаки). Переправа через Ялу здесь требовала исключительных усилий и это было уязвимым местом японцев.

Куропаткин запросил разведку о путях японского продвижения на север и получил его оценку 18 апреля 1904 г. Японцы подходят к городу Эйхо на притоке Ялу. Куропаткин приказал избегать серьезных столкновений, уходить от встречи с превосходящими японскими частями. Между Ляояном и Ялу большое и весьма дикое пространство. Время, как это виделось, работало на Россию. Роты хватит в этих бездорожных местах, чтобы сдержать целый полк; используем же эти обстоятельства. Куропаткин назначает генерала Кашталинского командиром Восточного отряда, задачей которого было не разбить японцев на Ялу, а максимально затормозить их продвижение к жизненным центрам русского Дальнего Востока.

Оборонительная война Куропаткина

15 апреля Куропаткин обратился к своим войскам с изложением свих стратегических мыслей Он сказал генералу Засуличу, прибывшему из Варшавы для командования Восточным отрядом[19]: «Отступать настолько медленно, насколько это возможно». Засулич был полон предрассудков относительно боевых способностей японцев. Эти залихвастские предрассудки были развеяны с жестокой скоростью. Так казаки Мищенко несколько раз атаковывали японский авангард, и всем стало ясно, что казачьих частей недостаточно, чтобы остановить продвигающихся вперед японцев. Все это произвело определенно отрезвляющее действие на тех, кто видел в японцах «низшую расу». Серьезность все более проникает в отношении русских к своему противнику. При этом желание удержать рубеж по Ялу становится все более ощутимым. Тем более, что левый берег реки был покинут, сооружения здесь — уничтожены; корейская территория оставлена. Теперь русские войска концентрировались на правом берегу Ялу, здесь сражение обещало быть серьезным.

Казалось, что японский авангард заметно ослабел: дальневосточная тайга, полное бездорожье, дожди и неведомое будущее. Поставьте себя на место противника. Уязвимое место японцев (полагали русские военачальники) — транспорт. Начав движение как полнокровная бригада, авангард Куроки заметно ослабел. Едва ли сам по себе он представит угрозу русским позициям на Ялу. Странным образом погода благоприятствовала японцам. Лед на Ялу пошел как раз перед прибытием японского авангарда. Генерал Кашталинский не рискнул использовать подручные плавсредства для неожиданного удара по уставшему японскому авангарду генерал–майора Асады. А есть все основания полагать, что удар по Асаде (опять сослагательное наклонение) в это время сделал бы японский авангард обреченным, поломал бы тщательные планы Токио минимум на две недели и скорее всего затормозил бы высадку 2‑й армии у Дальнего.

Но если погода диктуется свыше, то поведение русских войск зависело от них самих. Одним из элементов очевидного счастья японцев было ничем не оправданное презрительное отношение многих русских (от генералов до простых казаков) к японскому противнику, рецидивы самого примитивного шапкозакидательства. Британский военный наблюдатель майор Хоум сообщает из Ляояна об общем представлении о грядущих боевых действиях — «веселая прогулка». Никто не пытался в эти дни и недели ускорить и упорядочить работу железной дороги, главного преимущества русской армии, связанной с большими частями и складами Сибири и европейской части России.

У Засулича в Восточном отряде было 26 тысяч офицеров и солдат на конец апреля 1904 г. Чтобы предотвратить обход своих войск слева, Засулич выставил два полка с двенадцатью орудиями — 60 км вверх по реке. Устье Ялу контролировала бригада казаков генерала Мищенко, усиленная Восточносибирским полком плюс 14 орудий. Они должны были контролировать фронт в 250 километров. Между тем, прикрытые невысокими холмами, японцы готовились к наступлению и делали это грамотно и самозабвенно. Их дисциплине можно было позавидовать. Ни один японский солдат не появился на линии горизонта. Все главные работы производились ночью. Японцы строили дорогу, они создавали обдуманный плацдарм для удара, думая не только о завтрашнем, но и о послезавтрашнем дне.

Русские же и не пытались скрыть своего присутствия и своих военных приготовлений. Солдаты в белых гимнастерках бродили целыми компаниями, не высылая вперед дозоры и не врываясь в землю. Как это представляется сейчас, не нужно было посылать разведку, брать «языка» и т. п., чтобы оценить общую силу русских войск и позиции, которые они занимали. Нужно было просто сменять дозорных. Вести себя осторожно, видеть глубину опасности.

Тем временем переодетые в корейских рыбаков японцы полностью обследовали оборонительные позиции русской армии. Иногда они продавали русским рыбу. Открытый миру Засулич сам лишил себя возможности умного маневра. Русским еще повезло в том, что хорошо отработанная карта японцев оказалась устаревшей — природа, бурная река многое изменила на местности. Но русская сторона никак не помешала японцам внести изменения. Авось да небось в лучшем виде.

Военный корреспондент лондонской «Таймс» писал: «Русские на Ялу открыты со всех сторон, и если они будут так же поступать и впредь, они будут достойны наказания». Ложное чувство мирного спокойствия на далекой реке обмануло впечатлительных детей природы, положившихся на широкую реку и еще на знавших стоического упорства своих неукротимых противников.

Первая битва войны

К 23 апреля японцы точно знали место размещения русских частей, характер их оборонительных сооружений в районе Антунга. Они уже знали, сколько у русских орудий и какого они качества. Русские же части преступно бездействовали. Для победы японцам было необходимо скрыть место своего пересечения реки и силу своего удара. Впервые в этой войне появляется трехметровой высоты гаолян — сорт просо, популярный в этом регионе, скрывающий человека во весь рост и почти незнакомый европейцам.

Вечером 25 апреля 1904 г. японцы изготовились к удару, первая же битва войны произошла в ночь на 26‑е. Чтобы представить себе это сражение, следует учесть, что в своем устье река Ялу распадается на несколько рукавов; Гвардейская дивизия японцев в эту ночь захватила один из островов устья (Кюри), а 2‑я дивизия высадилась на острове Кинтей. Одетые в одежды корейских рыбаков, японские разведчики не прекращали своей работы, и японские командиры шли вперед, точно зная, что ожидает их впереди. При этом фанатично настроенных японцев не пугала ледяная вода Ялу. Они демонстрировали то, чего от них тогда не ожидали — феноменальную самоотверженность. Работа японской полевой разведки была настолько четкой, что они «переоценили» численность русских солдат всего на одну тысячу.

А когда стороны увидели друг друга, бесстрашие японцев буквально поразило русских. На виду у всего русского фронта японцы, презирая возможный огонь, начали строить мост. Четыре дня била русская артиллерия по этому объекту, а японцы строили запасные переправы уже на более узких участках реки. Позднее стало очевидным, что большой мост просто отвлекал внимание, по нему в конечном счете не переправился ни единый человек. Прикрываясь этим своего рода «троянским конем», генерал Куроки бросил свои лучшие части на переправу в совершенно другие места. Претерпев огонь российских пушек, теперь японцы взамен точно знали места расположения русской артиллерии. Одновременно они приготовили свой сюрприз: выставили на боевые позиции гаубицы калибром 4,7 дюйма (купленные на заводах Круппа незадолго до войны и в чрезвычайной секретности переправленные в Японию). Феноменальным достижением было то, что всего через неделю после переправки этих гаубиц в Корею, они оказались на реке Ялу. Даже в страшном кошмаре русские не могли бы представить возможность встретить самые могучие в мире пушки против себя в маньчжурских дебрях.

Командующий российским левым флангом генерал Трусов мог видеть отчаянный по смелости бросок японцев через реку, и он запросил 26 апреля либо подкреплений, либо права на отступление. На это генерал Засулич, еще не отрезвевший от пустого бахвальства, ответил: «Его Величество сделал меня членом ордена Святого Георгия, а посему я не готов отступать». Утром следующего дня реку Ялу перешла 12‑я дивизия японцев и русским войскам не осталось ничего иного, как отступить на свои основные оборонительные позиции. Это не помогло: во второй половине дня, не теряя времени на остановки, 12‑я дивизия японской армии тремя колоннами зашла в тыл русским армиям.

Южнее, прямо за позициями Гвардейской японской дивизии, оказались удивившие всех (включая иностранных наблюдателей) гаубицы. И это при том, что, как писал обозреватель лондонской «Таймс», русские не предприняли ни малейших усилий замаскировать свои орудия. Гаубицы начали свой убийственный огонь в решающий момент битвы. (А ведь русское командование сомневалось в самой возможности провезти эти гаубицы по корейским дорогам). Теперь в течение часа российские войска потеряли практически всю свою артиллерию, ставшую мишенью прицельной стрельбы неукротимых японцев. Очевидец: «Огонь был невыносимым». А 12‑я японская дивизия продолжала буквально заползать в тыл русским укреплениям на всем правом берегу Ялу. Более всего японцев поразило, что никто не пытался перекрыть им дорогу. Два различных подхода были продемонстрированы со всей очевидностью.

Теперь в русских штабах недоуменно читали поразительные сообщения. Генерал Кашталинский доносил генералу Засуличу: «Я воздерживаюсь от комментариев по поводу стратегической ситуации, которая лучше известна Вашему Превосходительству, чем мне. Восточносибирская артиллерия понесла тяжелые потери… Она замолчала в течение шестнадцати минут». Преобладающим было мнение, что следует отходить на вторую линию обороны, но Засулич, словно не веря в предательство судьбы, отказывался даже обсуждать это. Его интересовал не отход, а победа. Он запретил любую форму отхода.

Дальнейшее легче понять по описаниям нейтралов. Туманная ночь и набухшие дождем облака были благословением для японцев. Они шли всю ночь, шли молча и с отчаянием людей, не имеющих выбора. Английский свидетель Томас Ковэн: «Люди были на марше, переходили водные преграды вброд, ожидали своей очереди, пробирались по дощатому мосту и по мелкому броду, помогали друг другу на скользких берегах, шли часто в колонне по одному, отталкивали трупы чаек, отдыхали, взбирались, прыгали, карабкались по грязи и снова шли в перед на протяжении шести часов, занимая позиции перед широко растянувшимися окопами русских. Огни запрещены, голоса приглушены, броски по бездорожью обычны, пересекали тропинки, шли по полю, где не было тропинок, по полям кукурузы, по лишенной построек местности; каждый офицер и сержант вглядывался во мрак, сверялся с грубо начерченной схемой и выстраивал своих людей за собой».

Корреспондент английской «Дейли кроникл» описывает то, чего не знали и не видели русские генералы, о чем не сообщила разведка. «Целая армия вышла вперед на малые горные дороги и тропинки, ведущие от деревни к деревне, по островам, форсируя большие и малые водные преграды, штурмуя озера грязи, пересекая большие потоки на лодках или по деревянным мосткам, спешно сооруженным совместными усилиями после наступления темноты». Уже до полуночи практически вся 1‑я японская армия пересекла Ялу и молча заняла позиции, с которых утром она начала решающую атаку. Генерал Куроки больше всего боялся русских прожекторов. Но, в отличие от Порт — Артура, на Ялу световая защита русских войск не сработала. И японцам помог густой туман, окутавший, на несчастье России, всю реку. При переправе у японцев погиб лишь один человек — в условиях войны удивительное достижение.

Засуличу передавали о скрипе телег, но он не придал этого внимания. Из чистого любопытства он встал рано и он пошел в штаб Кашталинского. Солдаты Кашталинского тоже слышали странные звуки, но не могли постичь происходящего. И когда в пять часов утра ветер внезапно прогнал туман, русские солдаты и офицеры увидели перед собой всю Первую японскую армию в синей униформе, так контрастно выделявшейся на желтом песке прибрежья. Их разделяла лишь небольшая речушка Аи. По грудь в ледяной реке, нагруженные трехдневными припасами, японцы все же рванулись через реку навстречу русским пулям. Англичане назвали русских «героически недвижимыми».

Вот как описывает чувства японцев командир японского отделения: «Пришло утро. С нашего участка фронта понесли на плечах мертвого товарища. Он был в крови от плечей до груди, и у него было очень бледное лицо. Солдаты всматривались в лица разведчиков. Где–то внутри меня охватил ужас смерти, когда я увидел мертвого офицера. Я сказал своим солдатам: «Все мы будем такими». Они мрачно улыбались».

Полковник Громов держал оборону на крутых берегах Аи в районе Потетиенцу. У него было два батальона 22 полка. Он сосредоточился на японской гвардии, вгрызающейся в его боевые позиции. Он видел шесть идущих на него батальонов. Громов приказал частично отойти, но когда японцы нанесли удар со всей фанатичной силой, частичный отход стал всеобщим. Громов пытался занять новые позиции в Чингкоу, но стремительное наступление японцев воспрепятствовало ему укрепиться. Все же русские отходили в относительном порядке, хотя Громов и потерял шесть орудий. Он занял оборону у Хантухоцу — реке, параллельной потерянной Аи.

Улетевший туман был хорошим знаком для японских гаубиц. Тем более, что разведка достаточно четко обозначила на карте русские орудия. Били гаубицы, прежде всего, по русской артиллерии, расположенной прямо за рекой Аи. Затем нанесли удар по русским укреплениям, потому что пушки русских уже не отвечали. Генерал Куроки боялся, что ночью русские отведут свои пушки на новые и более безопасные позиции. То, что пушки молчали, могло означать именно это. Но когда в ответ раздалось лишь несколько жалких хлопков, японцы повеселели.

Смертельная храбрость вставших в полный рост солдат Восточносибирского полка восхитила, но все они погибли без малейших результатов. Какое–то время полковник Громов твердо стоял на пути 12‑й японской дивизии, а Кашталинский сдерживал гвардию и 2‑ю дивизию японцев. Но в половине девятого утра Кашталинский приказал отступать. А 12‑я японская дивизия завершила окружение Громова. В 12.15 полковник Громов решил, ввиду очевидного преобладания противника, отступать на Лючиакоу. Он доложил о своем решении в штаб генерала Кашталинского. (Впоследствии Громова за несанкционированное отступление судил военный трибунал, но суд оправдал смелого офицера. Однако Громов не простил себя сам и покончил с собой).

Генерал Куроки приказал гвардии занять холмы над Хаматангом, а Второй дивизии направиться на Антунг; 12‑й дивизии — на юг, на Талоуфанг. 5‑я рота 24‑го полка 1‑й японской армии быстрым маршем прошла по холмам и сыграла ключевую роль. Она создала коридор гвардейским частям.

В самом широком месте долина имела около километра шириной. Отступающие русские части забили ее орудиями и повозками, все смешалось. Одного пулемета теперь было достаточно, чтобы уничтожить все это месиво солдат и орудий. Когда 4‑я рота японских гвардейцев с криком «Банзай!» ринулась на удивительное смешение русских частей, в воздух взвился белый флаг. Была половина шестого вечера, и произошло нечто. Армия восточной страны впервые за несколько столетий по всем статьям обыграла европейскую армию. Значение этой победы для японцев гораздо превосходит ее физические результаты. Боевой дух японской армии взвился ввысь и оставался на высоте на протяжении всей маньчжурской кампании.

Печальная картина униженной России. Дата 1 мая стала трагической. Погибло 2700 русских солдат и офицеров, и 1036 японских солдат (из общего числа 42 тысячи). Но дело было не в масштабах потерь. Япония с этого дня стала великой военной державой. Японский архипелаг стал одним из центров мира. Заем, в котором отказывали японцам еще в январе 1904 г. теперь обещали японцам и Лондон и Нью — Йорк. Корея только что была «кинжалом» направленным в сердце Японии, а теперь она была японским «коридором» в Евразию (и будет таковой в течение следующих 40 лет).

То было начало многих начал. То была битва, после которой Россию стала преследовать буквально бесконечная череда несчастий. Лондонская «Таймс» справедливо писала, что «эхо этой битвы отзовется далеко, на огромные пространства, и расы непрощающего Востока будут вспоминать ее в своих легендах». И русский коммунизм, и конец колониализма, и восстание Азии после 400 лет падения — все можно усмотреть в этой битве.

Зададим привычный русский вопрос, кто виноват? Генерал Засулич был своего рода жертвой противоречащих друг другу приказов Алексеева («стоять до последнего») и Кропоткина («медленно отступать»). Военный трибунал, однако, не учел этих противоречий и был в отношении Засулича достаточно суров.

В Ляояне Кропоткин отдал приказ о посылке трех батальонов для укрепления дезорганизованных войск генерала Засулича. Кавалерист Мищенко отошел к Владивостоку, как бы отдавая японцам значительные просторы. Пока генерал Куроки еще не мог еще угрожать Ляояну, но он уже мог взять Дальний и не беспокоиться о своем положении в Корее и на подступах к Маньчжурии.

Первый этап стратегического замысла Кодамы был выполнен. Менее чем через двое суток после получении в Токио отчета Куроки, адмирал Того доложил о закрытии гавани Порт — Артура для прохода «крейсеров и более крупных кораблей». Второй армии барона Оки был отдан приказ приготовиться к высадке на континенте. Отныне Токио мог более уверенно смотреть в будущее. Россия же должна была остановить горестное самобичевание и собраться. В реальности же военные разочарования питали лишь революцию. Только один вопрос: «Кто виноват?» по–настоящему волновал русских. Они не хотели видеть в виноватых лишь самих себя.

Час Порт — Артура

Теперь у защитников Порт — Артура и находящейся в гавани эскадры не было человека, чья энергия, воображение и сила могли бы превозмочь страшную силу русской апатии. Наступила «жизнь без риска», когда корабли укрылись в гавани, а командиры не видели способа противостоять активному противнику. Эскадрой командовал возвратившийся в город адмирал Алексеев (он ожидал прибытия с Балтики в качестве высшего военно–морского офицера вице–адмирала Николая Илларионовича Скрыдлова).

Среди неучаствующих в войне англичане наиболее активно обсуждали тактику двух сторон и подчеркивали различие в своем и русском видении морской стратегии. С точки зрения англичан, «те, кто строит морские крепости, должен забыть о мечтах владения морями». Фактическое безделье было губительно в войне, где очевидным образом побеждали энергия, широкий обзор событий и натиск. В ситуации, когда японцы готовы были пересечь морские преграды и высадиться в собственно Маньчжурии, требовалось нечто большее, чем простое сидение в безопасном месте.

Японцы в это время приходят к выводу, что они, планируя военные действия, недооценили значимость Порт — Артура. Частью проблемы был флот. Трудно было предсказать степень его будущей возможной подвижности и готовности, рискуя всем, выйти в море. Но исключить из списка возможных вариантов его неожиданной активизации тоже было нельзя. Адмирал Того не имел пока возможности заверить армию, что высадка на Ляодунском полуострове гарантирована от неожиданных ударов, что русские корабли ей не помешают. Он решил еще раз попытаться «запечатать» гавань Порт — Артура. Первым делом вице–адмирал Камимура (командующий Вторым флотом) минировал все подходы к Порт — Артуру — эффективность этого была только–что была так жестоко доказана. Заложены были 75 новых мин.

Тем временем поздняя дальневосточная весна все же пришла и во Владивосток. В заливе Золотой Рог растаял лед, и контр–адмирал Эссен решил использовать возможности своей небольшой эскадры для нападения на японские транспорты и торговые суда. На большее он пока не рассчитывал. Утром 26 апреля 1904 г. четыре самых быстрых крейсера — «Рюрик», «Россия», «Громобой» и «Богатырь» в сопровождении двух торпедных катеров наткнулись в море на японский транспорт «Киншу Мару». Сдача в течение часа или потопление. Час прошел, японцы замерли, и торпедный катер нанес удар. Многие офицеры тонущего корабля совершили хара–кири в своих каютах. Часть команды села в лодки, но солдаты предпочли морскую пучину или удар штыком своего товарища. Не сдался ни один солдат. Русские широко раскрыли глаза. Так начинался век нового типа войны, когда ожесточение преодолевало инстинкт самосохранения.

Теперь на японской стороне задача обеспечения высадки японских войск на Ляодунском полуострове непосредственно легла на плечи адмирала Того, обосновавшегося на своей новой базе — на островах Эллиота. Обратим внимание на этот момент. Война началась недавно, бог войны был заметно благосклоннее к японцам, но в осторожном Токио уже приходят к выводу о недостаточности контингента боевых японских кораблей для блокады сразу двух российских эскадр, для одновременного обеспечения безопасного выхода на евразийский континент, для упреждения эффекта Транссиба, по которому неустанно катились колеса из Европейской России. Заметим, что практически все торговые суда Японии были мобилизованы и использовались в качестве транспортов для Второй армии. При этом японская армия считала свой выход на сопки Маньчжурии более важным, чем потопление того или иного корабля. Судьба войны решится в крупномасштабных полевых сражениях, а не в морских схватках, какими ожесточенными и эффектными они ни были.

Японской стороне нужно было спешить. Именно этим объясняется конечное согласие верховного командования в Токио на формирование новой группы самоубийц, готовых рисковать собой ради полного закрытия гавани Порт — Артура. В короткий срок нашли 12 очень старых кораблей. Погибнуть за империю вызвались 224 офицера и солдата. Им запретили писать письма, операция проводилась в обстановке строжайшей секретности. 1 мая начался этот поход 12 кораблей, груженных бетоном и камнями, сопровождаемых всем Объединенным флотом. Погода была хорошая, а море спокойным; благоприятные условия заранее предсказывались и в пункте назначения головного японского отряда. В этом участке пути два грузовых корабля отстали по техническим причинам, остальные десять прошли в последний путь мимо «Микасы». Теперь им могла «помочь» только судьба или случай. Японцев начинают преследовать неудачи — еще два корабля повернули назад. К Порт — Артуру идут 8 судов–самоубийц, а погода, вопреки предсказаниям, начинает портиться.

Случилось то, чего японцы боялись более всего — прожекторы порта нащупали неприятеля. Капитан старого «Тотоми» посчитал место уже подходящим и взорвал свое судно. Он поспешил. Семь кораблей–смертников стали мишенями, и еще одно судно — «Асагао Мару» («Утренняя слава») выбросилось на берег, где его экипаж подорвал себя. К одному из кораблей приблизилась русская команда, чтобы только отпрянуть: экипаж совершил сеппуку (просьба прощения у императора), когда японцы убивают друг друга мечами. Были найдены и бутылки из–под сакэ, но ясно было, что не в этом дело. Россия воевала со страной, жители которой ценили славу, лояльность и победу больше своей единственной жизни. Отрезвление наступало не для японцев, бросившихся в ледяное море, а для русских, пораженных боевым духом своего противника.

По непонятным причинам Того объявил третью попытку замкнуть Порт — Артур успешной. (Не мог признаться в третьей неудаче?) Благодаря этому высадка десанта Второй армии против Порт — Артура была определена всего в 100 километрах от него, опасная близость, на которую решилось, обнадеженное японским адмиралом верховное командование в Токио. Теперь Того был просто обязан защитить идущие к Ляодуну транспорты — пять часов хода. И это при том, что эскадра в Порт — Артуре безусловно еще сохранила свою боевую силу и могла выйти «на сечу». К выходу готовился транспортный флот в 70 кораблей.

Вперед, на континент

В корейском порту Ченампо, где японские транспорты были собраны в ожидании исхода битвы на реке Ялу, жителям было запрещено покидать город. Японское командование ввело на контролируемых землях свирепую дисциплину. Готовилась решающая десантная операция. На борту отдельного японского транспортного корабля было до 4 тысяч солдат. По описаниям английских газет, «они сбились в кучу как крысы». Однако победа генерала Куроки на Ялу вызвала у японских войск огромный прилив энтузиазма, закрепленного сообщением адмирала Того о «закрытии» Порт — Артура. Шестнадцать японских транспортных кораблей устремились к высадке примерно в 50 километрах от города Дальний. Ради сохранения секретности, японцы, вопреки всем правилам, отказались даже от разведки. Они шли на большой риск. И этот риск оправдался, когда 5 мая 1904 г. первая партия десанта начала высадку буквально под носом у портартурской эскадры. Зачем тогда России был необходим Тихоокеанский флот?

Эскадра в Порт — Артуре не рискнула. Наместник Алексеев запросил царя, что он должен делать. Император Николай разрешил наместнику отбыть из Порт — Артура — всего 100 км от места высадки. Когда Алексеев решил покинуть Порт — Артур, он приказал контр–адмиралу В. К. Витгефту осуществить «акцию» против японских транспортов. Но не дал прямого приказания предотвратить японскую высадку. А тот сказал, что не собирается выводить корабли за пределы гавани, что его задача — укрепить морскую базу. Флот ослаблен, и любые новые потери не позволят ему помочь Балтийской эскадре, когда та придет на помощь.

Странное наступило время. Все были уверены, что японцы со дня на день высадятся на достаточно близком участке побережья, но ничего не предпринимали, чтобы это вторжение остановить или предотвратить. В результате превосходная эскадра Порт — Артура стояла до конца войны свидетелем происходящих событий, хотя могла бы, если не сорвать, то значительно осложнить процесс высадки японских войск в Маньчжурии. Все это было медленным самоубийством, начиная с того, что русский флот сам позволил замкнуть себя в тесной для общей стоянки гавани, позволил пеперезать «пуповину жизни» — трассу КВЖД, по которой дальневосточный порт сообщался с большой Россией.

Поезда еще шли к Порт — Артуру: поезд с амуницией проследовал 10 мая 1904 г… 10 же мая два огромной длины поезда вывезли из Порт — Артура гражданских, женщин и детей. По пути их уже осмелился обстрелять японский диверсионный отряд. Знамение времени: русские сидят в крепости, а японцы овладевают местностью. Командор Семенов писал в газете «Расплата»: «Едва сдерживаемое возмущение господствует в эскадре и становится все более ожесточенным с каждым днем. Фактом является, что мы еще владеем тремя нетронутыми эскадренными броненосцами, одним бронированным крейсером, тремя крейсерами первого класса, и одним бронированным крейсером второго класса, четырьмя канонерскими лодками и двадцатью миноносцами. С этой силой мы могли бы воспрепятствовать высадке, которая происходила всего в шестидесяти милях».

Тем временем вице–адмирал Скрыдлов, опытный и умелый офицер, получил назначение командовать 1‑й и 2‑й эскадрами; его штаб размещался во Владивостоке. Второй эскадрой, формируемой на Балтике, стал командовать адмирал Рожественский. Но уже ощутимо было смятение. Вице–адмирал Петр Алексеевич Безобразов никак не мог достичь Порт — Артура и оставался во Влвдивостоке. Адмирал Витгефт стал играть в скромность — он был «просто старшим морским офицером» в Порт — Артуре — он сам признал свои слабые места: «Господа, я надеюсь, что вы поможете мне и словами и делами. Я не являюсь руководителем флота». Многие, считали подобное самобичевание излишним, вносящим сумятицу. Постепенно Тихоокеанская эскадра превращалась в плавающую казарму. Окружающие удивлялись, почему боевые корабли не выходят на бой, в городе стало возникать определенное взаимоотчуждение. Сухопутные офицеры перестали понимать своих морских коллег.

Красноречив дневник генерала Семенова: «У меня нет желания писать далее. Мы сдаем флот… Куропаткин собирается загнать японцев в воду; звучит хорошо… Мы должны выйти и сражаться, а не пребывать в безделье… Мы жертвуем эскадрой и пытаемся спасти Порт — Артур. Смотрится как самопожертвование с нашей стороны. В реальности мы спасаем свои жизни: невозможно утонуть на суше…. Мы страдаем от гидрофобии».

Ответственные российские офицеры еще не верили, что японцы способны быстро высадить Вторую армию, они недоверчиво относились к ночным атакам. Готовыми к бою стояли 12 эскадренных миноносцев, но их в этом начале мая 1904 г. никто не посылал в места высадки японских войск, туда, где со дня на день должна была высадиться Вторая японская армия. У части российских офицеров кипело возмущение бездействием своего командования. А японцы тем временем вышли в море, определили место высадки и успешно десантировали большой воинский контингент. Воинский дух реял на их стороне. Русская эскадра находилась в прострации. Во главе наблюдающего за Порт — Артуром «патруля» встал контр–адмирал Насиба Токиоки на построенном в Англии эскадренном броненосце «Хатсусе», сопровождаемом еще двумя эскадренными броненосцами «Сикисима» и «Ясима» (сошедшими с тех же английских стапелей). Эти корабли стояли во главе контрольных сил, обеспечивших русское бездействие. Первая морская жертва Японии: 15 мая на мине подорвалось небольшое судно «Мияко» — первый корабль, потерянный японцами в войне.

Русский же флот, устрашенный японскими броненосцами, молчал. Но герои есть всегда. И однажды вечером, когда рейд был вплотную закрыт густым туманом, командир единственного минного укладчика «Амур» — капитан Федор Николаевич Иванов встал у руля и решил рискнуть, пренебрегая гневом контр–адмирала Витгефта, категорически запретившего покидать порт и еще более запрещавшего выходить за пределы 7 километров (радиус действия портовой артиллерии). Но Иванов перешагнул черту, он решил рискнуть. Чувства, которые им владели, не подчинялись начальнику–перестраховщику.

Смелым везет. Густой туман помог капитану, успевшему под его прикрытием сделать свое дело и уйти в порт. А на горизонте появился 15-тысячетонный эскадренный броненосец «Хатсусе» с адмиралом Насиба на капитанском мостике. Устрашающий корабль шел прямо к выходу из гавани Порт — Артура, когда раздался взрыв. Русская мина, взорвавшаяся под задней частью корабля, снесла килевое рулевое устройство и повредила моторную часть. Насиба приказал сопровождающим его броненосцам изменить курс, а на помощь ему прислать дополнительные шлюпки. Заработали японские помпы, откачивая прибывающую воду; команда бросилась вязать плоты. Крейсер «Ясима» подошел на помощь, но очередная мина окутала его дымом. И в эту минуту еще одна мина поразила гиганта «Хатсусе» — снесенной оказалась мачта и дымовые трубы. В течение минуты японский эскадренный броненосец погрузился в воды Желтого моря. Спасены были лишь 300 человек из 800 человек экипажа.

Капитан «Ясимы» приказал покинуть крейсер, видя приближающиеся русские суда. Правомочна ли радость русской стороны? Лейтенант Стеер с «Новика» приближался к японским судам и размышлял о том, как мировая пресса описывала сдержанность японского народа, узнавшего о гибели «Петропавловска» с «печалью и сочувствием. Я всегда скептически относился к этим описаниям. Если мы, русские, традиционно легкие и миролюбивые, отдались дикой радости при виде идущих на дно врагов, то у меня нет ни малейшего сомнения относительно ликования японцев, которые, помимо прочего, жестокие и мстительные по природе».

Адмирал Витгефт запоздало бросил вперед шестнадцать миноносцев и «Новик». Они жаждали на волне удачи достичь еще большего, и отступили только перед японскими торпедными катерами. В 5 часов вечера капитан «Ясимы» сигнализировал, что все усилия спасти корабль оказались напрасными, и крейсер тонет. Запечатаны были секретные документы и портрет императора; оставшаяся в живых часть команды собралась на палубе тонущего корабля. Все были в чистой униформе, капитан Сакамото подал пример и запел «Кими–га–йо» — «Власть Господа». Последовал салют, и флаг медленно сполз вниз под троекратное «банзай». Команда села в лодки. Вскоре после восьми вечера крейсер исчез в волнах Желтого моря.

Французы и немцы аплодировали, англосаксы хмурились: «Благородный противник» предупредил бы потенциальную жертву. (словно «Петропавловск» получил подобное предупреждение). Адмирал Того был в весьма сложном положении: в течение нескольких часов русские мины уничтожили треть его крупных судов (плюс ко всем японским несчастьям крейсеры «Осима» и «Касуга» в тумане столкнулись на рейде Порт — Артура; «Осима» утонул немедленно). Богиня Аматерасу закрыла глаза на свой народ: в последующие дни погиблм «Мияко», торпедный катер № 48, эсминец «Акацуки» и новый флагман адмирала Насибы «Тацута».

В эти дни Россия получила долгожданную победу. Япония потеряла семь судов (водоизмещением 25 тыс. тонн), тысячу моряков, 160 орудий. Как говорили сами японцы, лучше бы они потеряли 20 тыс. солдат, чем два первоклассных эскадренных броненосца. Того доложил о гибели японских кораблей от мин, но слухи упорно говорили о русских подводных лодках. Видя японские корабли, русские капитаны теперь преднамеренно отдавали ложные приказы: «Первой флотилии подводных кораблей вернуться на базу» и т. п.

Ожил Владивосток. Здешняя эскадра бороздила Японское море, топя японские и прочие корабли с грузами для Японии. Именно тогда случилось важное — Япония потеряла первоклассные крупповские осадные орудия, предназначенные для Порт — Артура, локомотивы, оружие, пушки для береговой обороны собственно Японии. Если бы германские осадные орудия пришли вовремя, судьба Порт — Артура была бы обречена еще раньше.

Козлом отпущения стал адмирал Кимамура, отвечавший за транспорты. В окна его дома бросали и камни и кинжалы, ему советовали совершить хара–кири. Всячески обыгрывались два близких друг другу слова: «Ному» и «муно». Первое означало «глубокий туман», а второе «неспособность». Камимуре ставили в упрек то, что он допустил русские корабли до гавани Токио. Чтобы прийти в себя, Камимура переодически отправлялся ловить рыбу на маленьком катере. Он старался также занять своих моряков: походы в горы, борьба сумо. Но даже офицеры его штаба видели слезы в его глазах, вежливо обещая никому об этом не говорить.

Английский наблюдатель Пакенхэм посетил Того с выражениями соболезнования, тот кивал, «словно получал подарки». Адмирал «сидел спокойно как Будда недвижимо, излучая возрожденную уверенность в том, что все решится должным образом, позитивно воздействуя на всех окружающих. Англичанин не знал, что Того готовился к отставке: он послал линейный корабль туда, куда должен был направить торпедный катер. Но во время аудиенции у императора 18 мая 1904 г. он был «прощен» с указанием держать японские потери в тайне. Русские — как и весь мир — не знали, что эскадренный броненосец «Ясима» утонул.

Но 19 мая японский генштаб признал част своих несчастий — потерю «Йосино» и «Хатсусе». Лондонская «Таймс»: «Их потеря не ослабит дух японской нации. Все еще больше верят в адмирала Того». (В течение года японцы скрывали гибель своего линкора «Ясима»).

Вообще говоря, разразившаяся война по–новому показала миру Японию. Капитан Пакенхэм пытался объяснить душевное устройство загадочного народа. «Не боясь ничего в ином мире, ни вечного блаженства, ни вечной муки, не будучи испорченными прессой, которая преуспела бы в искусстве сенсационности и замены себялюбивой сентиментальностью твердых принципов, японцы все еще придерживаются мужественного взгляда на малозначительность отдельно взятой индивидуальной жизни — если ее сравнивать с благополучием Государства. Они придают малое значение гибели десятков, сотен и даже тысяч своих сограждан. Если потеряно несколько жизней, органы общественного мнения не ставят своих читателей перед фиксацией факта огромной катастрофы, их внимание не концентрируется долгое время на деталях поисков тел… Эта рыцарская концепция малозначительности отдельного маленького коллектива позволяет Японии безропотно, почти бессловесно переносить удары которые до основания заставили бы содрогнуться любую другую страну».

Судьба Порт — Артура

Северо–восточные подходы к Порт — Артуру защищал Пятый Восточносибирский пехотный полк под командованием полковника Николая Александровича Третьякова, расположившегося в Наншане. Это был ключ к крепости и стоянке военно–морской эскадры, северные ворота к Порт — Артуру. При полном бездорожье, при отсутствии карт, при растерянности солдат, не знающих отчетливо, что от них требуется, при периодических нападениях хунхузов — разбойников, полк все же не терял надежды. И это при том, что у Третьякова были лишь 11 рот и огромное незащищенное побережье — лишь один полк, что для обширных маньчжурских пространств, для многокилометрового побережья было явно недостаточно. Но именно Третьяков первым постарался оценить масштаб японской высадки. Единственное благо Третьяков видел в том, что «мы защищаемся, а не атакуем». Его начальник — генерал Фок сообщил Третьякову, что у него нет резервных войск для оказания поддержки, следует полагаться на себя. А любимец солдат и офицеров командир 7‑й Восточносибирской пехотной дивизии генерал Кондратенко сказал прямо, что стоять на своих позициях нужно до последней капли крови.

Третьяков пытался построить здесь укрепления еще четыре года назад, во время «боксерского» восстания китайцев. Старые укрепления уже пришли в негодность, не следовало терять времени в развернувшемся конфликте. Третьяков в феврале 1904 г. полностью ощущал экстренность ситуации и немедленно начал земляные работы. Земля была промерзшая и неподатливая, как камень. Русским солдатам помогали 5 тысяч китайских кули. Одним из наиболее старательных китайцев, как позже оказалось, был полковник японской армии Дои с группой помощников.

14 мая 1904 г. впервые столкнулись патрули двух сторон, российской и японской. Но основные силы генерала Оки, выславшего эти патрули, были еще в море, и он не осмелился на решающий бой. Третьяков, получив подкрепления, делал более прочными свои оборонительные позиции. «Много дней я уже не раздевался и не снимал сапог. Напряжение было изматывающим». Поступали сообщения, которые не позволяли дремать. Он положил перед стенами своей крепости Чинчу 60 мешков с взрывчаткой, надеясь использовать их во время японского штурма.

Генерал Оки после потери двух японских эскадренных броненосцев стал осторожнее. Высадившаяся Пятая дивизия укрепила его силы, но он пока замер в ожидании. А с русской стороны Куропаткин напротив, после успехов на море решил активизироваться на суше. 17 мая русский главнокомандующий пишет в Порт — Артур: «Завидую славной задаче, которая падает на превосходную армию Квантунского полуострова. На нее падет основное бремя битвы. Если бы не проблема снабжения, я чувствовал бы себя спокойно вне зависимости от численности войск, направленных против вас».

Завидовать осталось недолго. Генерал Оки восстанови душевное равновесие и направил все три свои дивизии против обороняемого Третьяковым Наншаня и Чинчу. А русские защитники этих мест были еще далеки от состояния готовности. Вечером 22 мая 1904 г. они получили 6-дюймовые морские орудия, которые начали устанавливать в центре своих позиций. Пушки еще не были закреплены, когда раздался огонь японских орудий. Запас русских пушек был ограничен 150 снарядами на каждое орудие. Но уже опоясала русские позиция колючая проволока (которая станет такой знакомой в будущем, в грядущих мировых войнах). Затем в периметре российской обороны следовали минные поля и траншеи, прикрытые сверху.

25 мая утром японцы пошли вперед. Передовые посты русских отошли под подготовленные прикрытия в Чинчу. Но японская атака на сам Чинчу была отражена. Обещанные корабли адмирала Того не подошли с моря, и Оки отозвал атакующую 4‑ю дивизию. Ночью собаки лаем предупредили об атакующих японцах, и хорошие русские прожектора высветили их цепи. Стало ясно, что японцы окружают Чинчу. Четверо японских добровольцев преодолели колючую проволоку и подползли — уже будучи ранеными — к восточным воротам маленького китайского городка и сумели их взорвать. Полковник Третьяков, находившийся на высотах Наншань, видел все это. Он впервые видел солдат в хаки, защитный цвет мундиров скрывал продвижение японских солдат.

В ночь с 25 на 26 мая 1904 г. шел ливень. Презирая погоду, 4‑я японская дивизия сделала вторую попытку войти в северные ворота Порт — Артура. Сверкали молнии, было холодно и сыро, когда японские минеры попытались заложить мину под русские укрепления. Но японцы не могли взять Наншань не взяв предварительно Чинчу.

На рассвете (4.30) четыре обещанных корабли адмирала Того появились с северо–запада, у Чинчу. Под огнем корабельных орудий японские части атаковали и собственно Наншань с востока и севера. Пока Третьяков был доволен стрельбой своих пехотинцев — бинокль позволял видеть смятение в японских рядах. Его, Третьякова боевой дух поддержало и прибытие русской канонерки, три пушки которой были дополнением к его стволам. Но начавшийся через два часа отлив вынудил канонерку возвратиться в порт Дальний.

При всем прочем, силы были не равны. Против 198 японских орудия у полковника Третьякова были только 50 орудий. Четырехкратное пушечное превосходство скоро стало ощутимым. На следующий день боезапас пушек стал иссякать. К полудню стреляли уже лишь две русские пушки. И остался лишь один артиллерист, который стрелял из каждой пушки по очереди, пока прямое попадание не прервало его героической вахты.

На правом фланге Третьякова 3‑я японская дивизия попыталась взойти на охраняемую русскими высоту, преодолевая «колючку». Именно сюда был брошен небольшой имеющийся резерв. Прошел день, но японцам не удалось пробиться сквозь эти дальние подступы к Дальнему и Порт — Артуру. Все же постепенно плотность огня японской артиллерии начала давать свои результаты. И только обещанные в конце концов генералом Фоком (этот полицейский генерал не был профессиональным военным и было непредусмотрительно делать его главой северной обороны Порт — Артура) подкрепления несколько выправили положение.

Именно тогда генерал Оки решился на общее наступление. Продвижение вперед давалось японской пехоте, выступившей в густом тумане, нелегко. Русские пулеметы (примета ХХ века) косили японскую пехоту; было очевидно, что защитники Наншаня дорого «продадут» свой отход. И все же 3‑я японская дивизия, не обращая внимания на потери, рвалась вперед. Ее фанатическое упорство позволило ей прорваться сквозь минные поля и ограждения из колючей проволоки. Казалось, атакующих не остановит ничто. Продвижение японских войск остановила русская контратака. Третьякову помогли подошедшие к 6 часам вечера две роты подкреплений.

Как бы там ни было, один русский полк не мог сдержать Второй японской армии. Эти русские 300 спартанцев стояли насмерть и подчинились только приказу генерала Фока «отходить». Не все искали спасения. Вот что пишет полковник Третьяков, и у нас нет оснований не верить ему: «Лейтенант Краговский отказался отступать и попрощался со всеми идущими мимо него солдатами. Капитан Маковеев, стоявший во главе восьмой роты, заявил, что он никогда не отступит, и сдержал свое слово. Он остался в окопах и был убит только когда расстрелял весь барабан своего револьвера. Майор Соколов, командир девятой роты, также отказался отступить и с саблей бросился на нескольких японцев, прежде чем был заколот».

В ходе боев этого дня полковник Третьяков потерял 450 человек; при отступлении еще 650 — отступление всегда порождает панику и потери. Полковник приказал батальонному оркестру играть и повел колонну назад четким строем. В ходе боя японцы потеряли 739 человек убитыми и 5459 ранеными. Но, заметим, что в ходе одного этого боя японская сторона израсходовала больше боеприпасов, чем в ходе всей японо–китайской войны 1894–1895 годов. Это обстоятельство буквально шокировало генеральный штаб Японии. Хватит ли у Японии ресурсов?

Престиж для японцев священен. Они делали все, чтобы показать благородство самураев, продемонстрировать их искусство и решимость на фоне дикого безумия «северных медведей». И упорная пропагандная работа давала свои результаты на международном уровне. Скажем, лондонская «Таймс» постоянно писала о японском стиле ведения боя как несравненно более привлекательном. «Думая о Порт — Артуре, русские трепещут».

Нет сомнения, что многие русские на Дальнем Востоке переживали не лучшие времена. В порту Дальний были слышны звуки битвы в Наншане. Гражданские лица покидали город, хотя генерал Стессель старался успокоить их и рекомендовал «заниматься делом, как прежде». В городе стоял полк восточносибирских солдат и артиллерийская бригада, которые не могли пожаловаться на отсутствие комфорта. Но с прорывом японских войск в Дальнем началась паника. Пассажиры поезда из Наншаня сообщили о падении русских укреплений. Дело было к полночи, когда пассажиры прибывшего в Дальний поезда сообщили о падении Наншаня, что вызвало немалую панику. Английский историк Ричард Коннотон называет город Дальний «перлом русских имперских амбиций на Востоке». Он находился всего в 14 км от узловой станции в Нанкуанлинге. Здесь вполне можно было устроить дополнительную линию обороны (более эффективную, чем Наншань), но генералы как бы позабыли об этой возможности.

Посуровевший Стессель теперь уже требовал отбытия гражданских лиц — но не поездом. Между тем свободных лошадей уже не было, и как жители Дальнего могли попасть в Порт — Артур — представить было довольно трудно. Особенно волнующими были слухи о нападении хунхузов, стимулируемых японцами степных и лесных разбойников.

Гражданское население Дальнего собралось на Управленской площади и градоначальник отдал приказ о немедленной эвакуации. Дальний был в 12 километрах от узловой станции Нанкванлин. Расстояние обеих дорог до Порт — Артура было больше, чем до наступающих японцев, а для быстрой езды не было лошадей — и дорога была опасной. Через три часа пестрая толпа колонной тронулась в путь пешком.

Эта беззащитная колонна в 470 человек (из них 92 женщины, 57 детей) пешком отправились в Порт — Артур. Только она вышла из города, как военное руководство начало взрывать дома и жилые системы Дальнего. Были уничтожены железнодорожные мосты, склады, мастерские. Но несчитанное число вагонов с продовольствием и другими припасами попало в руки японцев. Самым большим призом японцев был превосходный порт — настоящая удача японцев, потому что через него хлынул поток пополнений, которые немедленно направлялись в район Порт — Артура.

Стессель тем временем пытался приуменьшить значимость потерянного в Наншане: это, мол, было старое китайское оружие, полученное в 1900‑м году. Тяжелая дорога сделала гражданскую колонну весьма малопривлекательной. Не лучше выглядели и люди Третьякова, которым не придали полевых кухон; их истощение было очевидным. Упавшие духом солдаты Третьякова оставили позади себя 82 артиллерийских орудия и десять пулеметов. У них не было даже полевой кухни — ее генерал Фок направил в Порт — Артур.

Стессель был в ярости от того, что солдаты Третьякова оставили Чин–чу. Поразительным в этой ситуации был оскорбительный тон генерала Стесселя, который встретил защитников Наншаня 30 мая словами: «Вы жалкая, недисциплинированная ватага предателей, трусов и недотеп. Многие из вас пойдут под военный трибунал. Как вы осмелились оставить Чин–чу? Не показывайтесь в Порт — Артуре, чтобы не заразить трусостью местный гарнизон». Тем не менее Стессель запросил царя о награждении побывавших в боях воинов георгиевскими крестами — всем раненым, не оставившим своих боевых позиций. 60 человек стали георгиевскими кавалерами. Невероятным усилием преодолевая себя, он вручил георгиевские кресты этим же словесно уничтожаемым солдатам.

При отступлении из Дальнего русские железнодорожники уничтожили паровозы, резко осложнили задачи японцев, которым трудно было использовать широкую русскую колею. 30 мая японцы (Третья дивизия) вошли в Дальний. Им было видно, что китайцы поживились оставленным. Но и полученного было довольно: прекрасный порт, многочисленные припасы, верфи, 290 вагонов, электростанция, мастерские — все нетронутое. Только водокачка была умело взорвана, что замедлило японскую концентрацию против Порт — Артура.

Им пришлось заказать в США новые мощные локомотивы, предназначенные для эксплуатации на линии Харбин — Порт-Артур, но эскадра русских крейсеров из Владивостока потопила везущие их грузовые суда в Цусимском проливе. Проблемы снабжения «обступили» японцев так же, как и русских. Первая армия, базирующаяся на Фэнхуанчен, так и не смогла наладить работу «дороги мандаринов» — трассы Сеул — Пекин. Это была очень уязкимая стратегическая дорога, но у русского командования не хватило воображения (и разведывательных данных) для того, чтобы поразить эту дорогу в ее самых уязвимых местах.

Высадка Третьей армии

Стратегический план Кодамы был построен так, что японская армия с разных сторон выходила к главной базе российской армии — Ляояну. И первое большое (если не генеральное) сражение должно было произойти именно здесь. Японский генеральный штаб здесь все поставил на карту. Все, что мешает этому плану, полагал генерал Кодама, должно быть сметено с лица земли.

Русской армии трудно было привыкать к отступлению. Сражение при Ялу и Няншане сметали с лица земли опорные пункты России, способные хотя бы косвенно и частично помешать спокойной высадке и адаптации японских войск в Маньчжурии на пути к Ляояну. Да, адмирал Того потерял два превосходных корабля, но имеющихся военно–морских сил было достаточно для прикрытия переброски японских войск на континент. В этот сложный период Того получил звание полного адмирала, и это еще более воспламенило его. Он был готов к решающему противостоянию на море.

Мозг японской армии Кодама полагал, что армия может выйти к великим долинам своих битв и своей судьбы, минуя «малые» препятствия типа укрепленных русских опорных пунктов. Но генеральный штаб Японии, страны коллективных решений, видел в этих укреплениях угрозу флангам и тылу лучших частей японской армии. Вот почему относительно небольшой порт–крепость Порт — Артур приобрел столь большую значимость — он грозил всей реализации японского стратегического замысла. В Порт — Артуре ремонтировались поврежденные российские корабли. Именно оттуда русская эскадра могла сделать попытку отнять у японцев контроль над морем, совершенно необходимый для высадки в Корее и Маньчжурии, для активного контроля над складывающимся театром военных действий. Одно лишь даже «маломощное» отвлечение на Порт — Артур заставляло японское командование ослаблять контингент, готовящийся противостоять русским под Ляояном — что ставило под вопрос уже итог всей войны.

Японцам нельзя было не задумываться над тем, что буквально каждый день работы Великой транссибирской магистрали давал Кропоткину новые силы, увеличивал мощь российского военного присутствия в регионе. Но не иучитывать этого обстоятельства было нельзя. Если откладывать выход к Ляояну, то укрепление российской армии может сделать этот выход, в конечном счете, бессмысленным. А русская армия получит возможности своего закрепления в Маньчжурии, как Северной, так и Южной.

На этом этапе японцы совершают ошибку, которую до них сделал Куропаткин — они разделяют могучий кулак своей армии на две части. Вновь организуемая Третья армия приступает к решению задачи взятия Порт — Артура. На арену разворачивающейся войны выходит командир вновь созданной армии генерал Ноги. Во время битвы при Наншане, японская военная машина бросала все новые части с архипелага на континент. У Второй армии Оки «отняли» 1‑ю дивизию, она усилила Третью армию генерала Ноги, как и 10‑я дивизия, высадившаяся в Маньчжурии 19 мая.

Несколько слов о Ноги. В далекой гражданской войне императора против клана Сацума — в 1877 г. командир полка Ноги, сражаясь на стороне Сацума, потерял флаг своего полка и ему, следуя кодексу самурая — бусидо — ничего не оставалось, как выполнить приказ генерала Ямагаты — покончить с собой. Его выходили, но репутация командира, потерявшего флаг своей части, незримо присутствовала с ним всегда. Ноги женился на 19-летней дочери Сацума, но его вспыльчивый характер и пристрастие к саке рушили семейную жизнь. В 1886 г. он был послан в Пруссию изучать европейское военное искусство. Здесь он набирался опыта более года. Он полагал, что роковой слабостью европейских армий является «мягкость в обращении», фривольное поведение офицеров, попустительство в случае нарушения дисциплины. Ноги перестал пить и прослыл очень жестким офицером, неколебимо искореняющим малейшие нарушения войсковой дисциплины, особенно в ходе войны с Китаем. Коллеги и соратники отмечали его безразличие к проблемам других, самопогруженность, холодность и жестокость. После войны с Китаем он, получив титул барона, служил губернатором отнятого у китайцев Тайваня (или, как его тогда чаще всего называли, Формозы). Выйдя в отставку, Ноги жил тихой жизнью на скромное жалование в Насу — Но, неподалеку от императорского дворца, занимаясь цветами и поэзией. Он отошел от изучения современной стратегии и тактики. Он не знал, что подлинные дела еще впереди.

С началом войны именно его Ямагата избрал командовать Третьей японской армией, дав ему задачу, которая оказалась самой сложной. Назначение было неожиданным, генерал Ноги обошел многих фаворитов. Следует также сказать, что Третья армия не виделась «острием» японской мощи — в конечном счете взятие сравнительно небольшого Порт — Артура не смотрелось эпическим подвигом, достойным лучшего из офицеров японской армии. Расхожим было мнение, что этот город–крепость не сможет долго противостоять японским штурмовым отрядам. Уезжая на фронт, Ноги сказал своей жене, что она не получит от него ни единой весточки вплоть до окончания войны. Супруга приготовила прощальный вечер и умоляла Ноги быть улыбчивым хоть раз в жизни. Ноги посмотрел на нее более чем сурово: «Это дело не для улыбок. Я и двое моих сыновей идем на войну, никто не знает, кто будет убит первым. Никаких похорон до того, как все трое будут в гробах». И когда Ноги прибыл в Дальний, он узнал о смерти своего старшего сына Кацусуке в Наншане. Умирая, сын вручил товарищу самурайский меч со словами: «Я даю тебе этот меч, чтобы ты вошел в Порт — Артур вместо меня. Мой дух в этом мече». Отец одобрил доблесть сына.

Фанатичность Ноги гарантировала отчаянные сражения. Ноги не на минуту не забывал отнятого (по его мнению) у Японии после ее победы над Китаем. Его войска «опоздали» к решающему бою у Наншаня, они пели песни о душах японских солдат, убитых в ходе войны с Китаем, останавливались у тел убитых русских солдат, смотрели на их нательные кресты, на иконы в безжизненных руках, подтаскивали японцев и русских друг к другу. Ноги помнил, как легко достался Порт — Артур японцам в ходе войны с Китаем, но он уже не верил в повторение той легкости. Ноги посетил могилу своего сына и оставил ему две бутылки пива. Затем он углубился в стихосложение в классическом китайском стиле.

«Горы, реки, трава и деревья: полная заброшенность.

В воздухе веет запах крови недавнего сражения.

Конь не скачет, и люди молчат.

Я стою у городка Чин–чу в лучах заходящего солнца».

Многих его подчиненных поразило упорство боев у Наншаня. Эта уверенность сыграла с Ноги злую шутку. Не веря в легкость повторения китайского опыта с Порт — Артуром, Ноги все же не сомневался в скорой победе на этом участке войны.

Час Порт — Артура

Русские не могли определить командной цепочки. Генерал Стессель сказал, что генерал Смирнов останется комендантом, а он, Стессель, будет руководить крепостью. Все это осложняло дело защиты. Довольно рано встала проблема продовольствия — много было беженцев из Дальнего. Мало приятного спустя сто лет наблюдать за сварой русских офицеров, требовавших медицинского освидетельствования Стесселя, когда тот отказался покупать консервы и другое продовольствие у нейтралов в порту. Не забудем, что Стесселя поддерживал царь. Теперь Алексеев, Куропаткин и Стессель расходились во взглядах на судьбу Порт — Артура и на тактику этой защиты.

Царь Николай запросил главнокомандующего Куропаткина о возможности битвы у Порт — Артура (подчеркивая, что он высказывает лишь личное и необязательное предположение). Куропаткин ответил, что это невозможно, и что он не оставит Ляояна ради спорной операции на юге. В этих выяснениях отношений стало ясно, что Куропаткин превосходит наместника Алексеева по значимости. Его мнение стало более значимым. Это уже упрощало множественность точек зрения независимого начальства. Куропаткин же не видел особой пользы в «битве за каждый камень». Он ждал серьезных подкреплений из Центральной России, и даже «пожелания» царя не возымели обычного императивного действия.

Внимательно наблюдавший за разворачивающимися событиями, кайзер Вильгельм Второй был возмущен своеволием Куропаткина. Он пишет «дражайшему Ники»: «Я чувствую гордость от того, что ты можешь полагаться на меня как на подлинного друга. Так оно и есть! И я уверяю тебя, что никто не следит за всеми фазами войны с большим интересом, чем я. Твое замечание относительно Куропаткина было настоящим откровением для меня! — Я удивлен его недальновидностью в игнорировании твоих распоряжений. Он обязан следовать твоим приказам — поскольку ты сам был в Японии и можешь выступать более компетентным знатоком японцев, чем он. Твои предупреждения были совершенно справедливыми и основывались исключительно на фактах. Я надеюсь на то, что генерал не рискнет финальным успехом обнажить твои войска до прибытия резервов, которые, насколько я знаю, находятся еще в пути. Старая пословица Наполеона Первого еще действует — победа находится на стороне больших батальонов; невозможно быть слишком сильным для победного исхода; особенно следует полагаться на артиллерию; абсолютное превосходство должно безусловно обеспечить финальную победу».

И русские и японцы находились в заблуждении относительно желания противостоящей стороны вступить в решающее морское сражение. Японцы боялись рисковать своим флотом до высадки достаточных наземных войск в Китае. Русские моряки ждали подкреплений и желали лучшей координации действий с эскадрой во Владивостоке. Обе стороны скрывали свои потери. Следует отметить также, что разведка японской стороны действовала успешнее, и японский генеральный штаб лучше знал состояние дел на театре военных действий, чем российский. Да и Ноги располагал весьма детализированными сведениями о происходящем в Порт — Артуре.

Еще раз напомним, что не отличавшийся «нельсоновским подходом» адмирал Витгефт не воспользовался ослаблением японского флота после 15 мая 1904 г., когда на дно пошли линкоры «Хатсусе» и «Ясима». Он как бы сам заперся в бухте Порт — Артура; страх мин обуял малодушных и русский флот застыл на том этапе, когда его действия в принципе могли бы сковать критическую переброску войск. Нельзя было позволять японцам осуществить ее с такой свободой. Со своей стороны японцы во главе с Того отошли от идеи выманивания российских боевых кораблей из гавани и сосредоточились на оказавшемся столь эффективным минировании главных мореходных участков. Теперь наблюдатели в Порт — Артуре почти каждый день могли видеть японские корабли расставляющими мины или делающими вид, что они минируют порт.

Именно в это время — в середине июня 1904 г. Высшее военно–морское командование в Петербурге совместно с царем принимает важное решение — послать в помощь Дальневосточному флоту Балтийский флот под командованием контр–адмирала Зиновия Петровича Рождественского. Тогда Андреевский флаг с большей свободой будет реять в Японском и Желтом морях, а японские полевые части окажутся отрезанными от своих баз на архипелаге.

Невозмутимость — культивируемая национальная черта японцев. Очевидно, что их волновало усиление морской мощи России, но они всячески стремились не подать виду. Адмирал Того запросил лишь еще тысячу мин, чтобы поставить их на пути Балтийской эскадры.

Японцы по своим каналам узнали, что царь Николай Второй приказал Порт — Артуру не сдавать позиций и держаться до крайности. Теперь стало ясно, что взять Порт — Артур можно только лишь разрушив его форты. Японское командование решительно не хотело видеть портартурскую эскадру соединившейся с владивостокской. 18 июня 1904 г. адмирал Того приказал своим капитанам: «Целью нашей стратегии является предотвращение выхода эскадры из Порт — Артура; следует стараться запугать противника всегдашним своим присутствием… Эсминцы и торпедные катера должны расставлять мины и заставить противника колебаться, прежде чем попытаться выйти в море».

И японская тактика действовала. Витгефт, как складывается мнение, панически боялся активных действий. Лишь под давлением Алексеева и, в конечном счете, царя, он предпринял попытку прорваться во Владивосток. Выход в море был назначен на 13 июня, когда завершался ремонт поврежденных кораблей. Но, потеряв миноукладчик «Амур» (герой потопления японских линкоров), Витгефт отложил решительные действия. Но приказ царя обязывал и Адмирал Витгефт обратился к флоту: «С помощью Господа Бога и святого Николая–угодника, творца чудес, мы постараемся исполнить наш долг и поразить противника». Никаких маскировочных действий. Газета «Новый край» буквально объявила о грядущем выходе флота, и новость перестала быть новостью. Японцы знали о ней так же, как и русские моряки.

20 июня 1904 г. задымили трубы военных кораблей. В 10 часов утра этого дня адмирал Витгефт собрал морских офицеров на флагманский корабль «Цесаревич» и приказал погасить огни — японцы приготовились к этому событию не хуже русских. Игра в «кошки–мышки»: объявление о выходе и последующая отмена приказа. Нервы всех были напряжены. Семенов пишет в дневнике: «Мы ожидаем, что японцы известят нас, что они знают о наших намерениях; как реагируют на наши провокации. В 9 часов пополудни 21 июня мы получили циркуляр о том, что прорываемся в 2.30 утра следующего дня. Затем последовал сигнал об отмене прежнего приказа».

23‑го утром тральщики обезопасили более десятка мин. После обеда, помолясь, основные корабли начали все же готовиться к выходу. Впереди шел «Цесаревич», за ним в линию становились «Ретвизан», «Победа», «Пересвет», «Севастополь», «Полтава», «Баян», «Паллада», «Диана», «Аскольд». В 6 часов вечера с флагмана увидели весь японский флот, выстроившийся в боевом порядке. Но Того обязан был следить и за владивостокской эскадрой; против шести русских эскадренных броненосцев у него было лишь четыре. Витгефт не знал, что и для Того выход русского флота был неожиданностью, от которой холодели ноги. Часть кораблей Того сопровождала десантные корабли. Того был подлинно удивлен, увидев шесть русских линейных кораблей. Но адмирал Витгефт похолодел еще более, увидев «Микасу» и весь японский флот — 53 корабля.

Корабли сходились, и адмирал Витгефт «моргнул» первым. В 7 часов вечера он приказал «Цесаревичу» повернуть назад. Но и Того опасался решающего выяснения отношений. Он не приказал преследовать русскую эскадру (которая отдалилась от Порт — Артура уже на 23 мили) основными кораблями японского флота за исключением быстрых миноносцев и торпедных катеров. В наступающей темноте эскадренный броненосец «Севастополь» наткнулся на мину, но повреждения были не смертельными. Корабли вернулись в гавань.

Эта операция депрессивно сказалась на русской эскадре, ощутившей себя едва ли не бессильной в своих пустых попытках уйти во Владивосток. А Того и его капитаны почувствовали прилив сил, было видно, что они контролируют ситуацию. Порт — Артур оказался запертым. И все же Того явно боялся этих шести русских линейных кораблей, этих могучих эскадренных броненосцев, и его прежнее желание выяснить отношения в ближнем бою начало угасать. Море пока было японским, а в той ситуации Японии было этого достаточно. Свидетель — англичанин Пакенхэм писал: «Друг против друга стояли Того и русский адмирал. Как личность, Витгефт уступил личности по имени Того».

2 июля 1904 г. адмирал Того издал приказ капитанам торпедной флотилии наносить удары и днем и ночью. «Лунные ночи могут быть даже более благоприятными для нас… Следует наносить удары и днем в одновременном массированном наступлении». Однако ожидания решающих результатов от атак торпедных катеров оказались практически напрасными, поскольку пробиться в гавань Порт — Артура катера не могли. Но через свою европейскую разведывательную сеть японцы знали, что в Порт — Артуре заканчиваются запасы угля и это увеличивало тягу русских капитанов пробиться во Владивосток, где угля было достаточно.

Третья армия генерала Ноги получила приказ штурмовать Порт — Артур 26 июля 1904 г. Наместник Алексеев отдал адмиралу Витгефту приказ оказать гарнизону крепости всю возможную помощь, а затем, если предоставится такая возможность, постараться пробиться во Владивосток. Витгефт созвал капитанов кораблей, и было решено дожидаться прибытия Балтийского флота. Витгефт так объяснил мотивы своего поведения Алексееву: «Либо мы будем защищать Порт — Артур совместно с подкреплениями, либо погибнем; момент выхода во Владивосток возникнет только тогда, когда смерть будет смотреть нам в глаза одновременно и впереди и позади».

Стремясь заручиться поддержкой трона, наместник Дальнего Востока Алексеев обратился к царю, и тот поддержал алексеевский нажим на Витгефта: «Полностью разделяю ваше мнение касательно важности того, чтобы эскадра делала скоростные набеги из Порт — Артура и чтобы она пробилась к Владивостоку». Витгефт получил эти царские слова, но даже тогда своего мнения не изменил. «Эскадра не может выйти; на ее пути размещены минные поля с дрейфующими минами… Рассмотрев ситуацию, мы решили окончательно, что эскадра должна выдержать осаду или погибнуть, обороняя Порт — Артур. Противник приблизился и наши силы отошли к фортам. Над городом висит постоянный туман. Я начал артиллерийскую стрельбу по японским войскам».

Так, с прибытием японских войск русские солдаты и матросы вместе заняли оборонительные позиции. 7 августа 1904 г. состоялась церковная служба, все молились о победе, все признаки которой удалялись. Население одело свою лучшую одежду, мужчины были в блестящей униформе — все слушали слова ободрения, произнесенные генералом Стесселем. Но, когда все опустились на колени, слышной стала артиллерийская канонада. Первые снаряды упали на центральную улицу Старого города. К концу церковной службы по городу и гавани уже методично стреляла японская артиллерия.

Алексеев продолжал настаивать. Он шлет новый приказ: «Я твердо убежден, что вы должны вывести эскадру из Порт — Артура. Я должен напомнить вам и всем серьезным офицерам о подвиге «Варяга». Неспособность эскадры выйти в море вопреки императорской воле и моему приказу, ее неизбежная гибель в случае падения крепости, в дополнение к тяжелой падающей на вас ответственности, оставляет пятно на Андреевском стяге и на чести флота».

Куропаткин и Алексеев

В пять часов вечера 27 мая 1904 г. главнокомандующий генерал Куропаткин встретился в старинном маньчжурском Мукдене с наместником Дальнего Востока адмиралом Алексеевым. Они пожали друг другу руки в старом вагоне, уставленном цветами — здесь Алексеев устроил свою штаб–квартиру.

В высшем военном руководстве назрели серьезные противоречия. Алексеев считал, что наступило время для Маньчжурской армии России начать из Ляояна наступать в направлении Ялу или Порт — Артура. Генерал Куропаткин не разделял этих идей. Ему казалось опасным и глупым начать неподготовленное наступление, не дождавшись подкреплений из Центральной России. Подкрепления эти поступали довольно медленно, хотя министр путей сообщений князь Хилков прилагал отчаянные усилия, чтобы решить проблему «обхода» Байкала. В марте еще можно было пройти по льду озера на санях, но в апреле лед начал крошиться, появилась вода, и стало возможным использовать паром. Строители совершили подвиг — южнее Байкала они пробили 39 туннелей и укрепили в 13 местах горы, чтобы избежать оползней. Поезда поднимались на километр над озером, чтобы потом спуститься в болотистые пади. Все это тормозило движение поездов и войска, столь ожидаемые в Маньчжурии, запаздывали. В некоторых местах скорость их движения была меньше 10 километров в час.

Все эти обстоятельства обусловили резкость речей в мукденской железнодорожной штаб–квартире Алексеева. Наместник настаивал на том, что Порт — Артур нужно оборонять до последнего, что одновременно нужно готовить силы для наступления против до сих пор победоносной Второй армии генерала Оки. Сдача Порт — Артура для адмирала Алексеева была попросту неприемлема. Российская армия не вынесет такого позора.

Куропаткин поделился свежими новостями о высадке японских войск на побережье Такушан. По его предположениям японский императорский штаб замыслил окружение с двух сторон Ляояна. Он был категорически против предлагаемого Алексеевым плана начать давление на Куроки, чтобы загнать его обратно в Корею, против атаки в направлении Оки посредством высадки русских войск в Порт — Артуре. Куропаткин хотел выиграть не битву, а войну. Он чрезвычайно боялся авантюризма генералом, строивших излишне смелые планы.

Повторим: генерал Куропаткин полагал, что самым нерациональным для России было бы не воспользоваться троекратным численным превосходством российского населения над японским. В Японии жили 46, 5 млн. человек, а в Российской империи — 130 млн. Наншан и все подобное Кропоткин считал мелкими стычками. Он не поддерживал идеи Алексеева, что японцев нужно теснить «с первой минуты и с первой версты». Суетливость только ослабляет фактор стратегического превосходства России. Куропаткин желал иметь двенадцать боеспособных дивизий, которые одной своей численностью превзойдут четыре дивизии островной азиатской державы, не имевшей многовекового опыта войн с европейскими, с западными армиями.

Кто был прав? Был резон во мнении противников Кропоткина, считавших необходимым максимально усложнить японцам процесс перевода сухопутной армии с архипелага на континент, в том, чтобы не дать отдельным контингентам, отдельным дивизиям консолидироваться, привлечь на свою сторону часть китайцев — от хунхузов до императорского окружения. Одно практически бесспорно. Воевать нельзя было «вполсилы» против яростно ожесточенного противника, воинственного и активно впитывающего западный опыт. Организация всегда была слабым местом незападных армий, в данном случае российской, а не японской. Кропоткин верил в то, что его аргументы возымеют действие в генеральном штабе и в окружении царя.

Встреча Куропаткина с Алексеевым, увы, так и не дала результатов. Главнокомандующий расходился с наместником по самым существенным вопросам. Арбитром в данном случае должен был выступить сам самодержец — ночью в Царское Село полетели две телеграммы, противоположной стратегической направленности. Император Николай Второй собрал военный совет, в который входили военный министр генерал Виктор Викторович Сахаров, военно–морской министр адмирал Авеллан и министр Внутренних дел Плеве. Большое впечатление на присутствующих произвела речь адмирала Авеллана, который спросил присутствующих, куда должен будет идти Балтийский флот, если Порт — Артур будет взят японцами? Рассуждая в таком духе, военный совет инструктировал Куропаткина выдвинуться против генерала Оки, «несмотря на то, что из двенадцати дивизий подкреплений пока пришла только одна».

Японская разведка в данном случае вынуждена была пользоваться только слухами: предстоит русское наступление (докладывал Акаси из Стокгольма). Сердцевиной наступающих русских частей будет Первый сибирский армейский корпус во главе с генералом бароном Штакельбергом. Всегда страдая муками личного участия, император Николай вместе с императрицей Александрой (ожидавшей наследника) взялся проводить отбывающие войска. Царь и царица раздавали иконы — на этот раз оловянные изображения недавно канонизированного Серафима Саровского.

Штакельберг

Чтобы не ставить наместника Алексеева в двусмысленное положение, Куропаткин согласился провести несколько операций локального масштаба для сдерживания порыва генерала Оки. 28 мая Куропаткин едет на юг, в Хайчен (70 км к югу от Ляояна), в штаб генерал–лейтенанта Г. К. Штакельберга.

Трудно представить себе Суворова или Скобелева, отправляющегося на фронт с женой, сестрой жены и коровой, ежедневно дающей свежее молоко. Таков «суворов» русско–японской войны Штакельберг, уютно чувствовавший себя лишь на петербургском паркете. Теперь, когда в Маньчжурии холод быстро сменился удушающей жарой, солдаты непрерывно поливали вагон Штакельберга «для свежести». Штакельберг, вопреки своему кавалерийскому прошлому, предлагал «наступать медленно» — строить одну за другой оборонительные позиции, так, крадучись, пробираясь к передовым позициям японцев. Такое продвижение Штакельберг предлагал начать с Телису, находящегося в 200 км от Ляояна и в 130 км к северу от Порт — Артура. Вырыть окопные позиции, закрепиться и сделать очередной небольшой бросок на юг. Немудреная тактика. Может быть она была бы хороша для войны с азиатскими армиями до обретения ими европейского опыта, но в условиях свирепой ярости самураев, их знакомства с армиями Наполеона, Веллингтона и особенно Мольтке, такой примитивный осторожный крестовый поход имел все недостатки прежней азиатской малоподвижности.

Сияя белоснежной генеральской формой, Штакельберг вместе с коровой прибыл в Телису 13 июня 1904 г. Вальяжная беспечность несколько увяла после рассказов тех, кто уже имел боевой контакт с японцами. По крайней мере, немедленно последовала просьба к Куропаткину помочь в укреплении Телису. Настораживали сообщения о приближающейся 20-тысячной армии Оки. Завербованные китайцы вместе с русскими солдатами работали на пятикилометровых импровизированных укреплениях, распростершихся на плоской равнине. На правом фланге возвышались небольшие холмы — похожая картина и на левом фланге. Центр безукоризненно плоский, здесь проходила железная дорога, ведущая к Порт — Артуру. Штакельбергу этот рельеф казался идеальным для сдерживания движения японцев.

Все это было сущей чепухой, потому что на дворе стоял не шестнадцатый, а двадцатый век, и японцы не собирались идти узкой колонной. Они двигались достаточно широким фронтом и пятикилометровые земляные валы никак не могли сдержать этот поток. На правом фланге Оки пустил через холмистую местность свою кавалерию, а на левом фланге его Четвертая дивизия шла вперед в пятнадцати километрах от жалких имитаций крымских укреплений Тотлебена. В центре 3‑я и 5‑я дивизии шли вдоль железнодорожного полотна и были остановлены 14 июня 1904 г. огнем русской артиллерии. На протяжении дня и ночи японцы с привычной аккуратностью занесли на свои карты места расположения русских артиллерийских орудий. Непонятным образом генерал Штакельберг был убежден, что центр атакующих усилий Оки придется на его восточный фланг, здесь он и пребывал в своем безупречном белом мундире. Но Оки повел свои ударные войска западнее железнодорожного полотна. Здесь, в небольшом городке Фучжоу (30 км от Телису) стоял эскадрон Пятого сибирского казачьего полка, который после первой же стычки ощутил опасность окружения и отступил на северо–запад, т. е. в сторону от защитных позиций Телису. И, главное, никто не сообщил Штакельбергу о японском продвижении. Война слепых. Об опасности с запада в Телису узнали лишь в полдень 15 июня.

В наступившем еще легком смятении командир Первого восточносибирского пехотной дивизии генерал Александр Алексеевич Гернгросс не сумел найти контакта с руководившим подчиненными ему силами генерал–майором Флорианом Францевичем Гласко. Оба генерала, ругая павший на них туман, знали только одно — им нужно атаковать. Пока русские генералы выясняли отношения, японцы (Третья дивизия) бросились в атаку. Они установили свои пушки именно там, где только что стояла в центре оборонительных позиций русская артиллерия. Начался расстрел медленно покидающих свои тщательно вырытые окопы русских войск. В лесистых холмах к востоку отступающих русских уже ожидали японские пулеметы. Помощь пришла только свыше — сильный ливень помог русским частям отступить менее болезненно, чем могло бы быть.

Все они теперь шли на север, и неясно было, зачем они ранее шли на юг. Корпус Штакельберга понес серьезные потери: 477 убитых, 2240 раненых, 754 с неизвестной судьбой, 16 оставленных орудий. Третья японская армия потеряла 217 убитыми, 946 ранеными, ни одного «потерянного». Все это горько отозвалось во впечатлительном русском сердце. Смесь бессмыслицы с героизмом, дезориентации с обреченностью ухудшили моральное состояние русской армии. Данная операция никоим образом не ослабила растущее японское давление на Порт — Артур. Она добавила проблем Куропаткину — заставило его оставить несколько отлично укрепленных позиций на восточном направлении. В самой огромной России сообщения об очередном поражении русской армии содействовали созданию обстановки, когда причиной поражений стала не вековая отсталость, не напряжение на далекой периферии, а злой царь, безрассудно посылающий на смерть своих подданных. План Куропаткина оказался ослабленным. В то же время энергия самурайского взлета духа, упорства гораздо более феодальных порядков оказалось фактором подъема в среде японского населения.

Отзвук дома

Выстрелы на Дальнем Востоке оказались не одиночными. В 11 часов утра 16 июня 1904 г. при входе в здание финляндского сената выстрелом из пистолета был убит генерал–губернатор Финляндии, член Совещательного военного совета России, генерал Н. И. Бобриков, вывший военный атташе российского императора. Убийца — Ойген Шауманн, сын бывшего сенатора, совершил самоубийство. У него была найдена записка, адресованная царю: «Зная доброе сердце и благородные намерения Вашего Величества, я умоляю Вас познакомиться с информацией о подлинном положении дел во всей империи, включая Финляндию, Польшу и Балтийские провинции». Россия вела войну, и ее солдаты с трудом отбивали удары противника. Ослабление великой империи изнутри как ничто помогало наступающим японским дивизиям.

Напряжение войны начало сказываться на экономической жизни страны. Смещение воинских сил на восток, возросшая работа железных дорог, огромные военные заказы осложнили связи между губерниями, создали прежде неощущаемые трудности. На них наложился неурожай 1904 г., особенно горестный в таких местах как Бессарабия. Огромная масса крестьян в преимущественно крестьянской стране ощутила лишения в полной мере. В этой ситуации революционные силы крепили свою организацию. В конце марта 1904 г. социал–демократы опубликовали манифест, в котором обличали «своекорыстные интересы буржуазии и капиталистов, которые в поисках прибыли продают и превращают в руины свою страну, спровоцировали войну, принося неисчислимые беды трудящемуся народу». Против войны выступили такие авторитетные в стране голоса как Лев Толстой.

Западная пресса широко освещала планы революционеров–террористов, готовящихся уничтожить правящую элиту страны. 8 июля 1904 г. лондонская «Таймс» и ньюйоркская «Нью — Йорк Таймс» опубликовали сообщения из Вены, цитирующие призыв губернатора русской Польши к царю объявить в польских губерниях военное положение, как единственное средство предотвратить революционное восстание. 29 июня многотысячная манифестация в Варшаве прошла под лозунгом «Война войне». Газетные сообщения того времени: «Полиция не только не предприняла попытки остановить процессию, но удалилась с ее пути. Некоторые даже снимали свои головные уборы». В публике укрепилось мнение, что телеграммы Кропоткина цензурируются, искажаются и подаются в препарированном виде с целью ввести в заблуждение относительно бездарно ведомой войны.

Но на театре военных действий сами японцы были пока еще весьма далеки от эйфорических настроений. Страх относительно возможности выхода на морские просторы русской эскадры из Порт — Артура был повсеместен. Токио обязан был спешить. 10‑я дивизия генерала Кавамуры была послана в наступление на Ляоян с такими объяснениями: «Недавние сообщения говорят о том, что русский флот находится сейчас в состоянии выйти из Порт — Артура. Это сделает наши морские коммуникации очень уязвимыми и может создать исключительные сложности для снабжения всем необходимым наши армии в Маньчжурии, когда они достигнут Ляояна».

Генеральный штаб Японии, предвидя скорые масштабные сухопутные бои, начал создавать Четвертую армию. Главой ее был назначен генерал Нозу Мичицура из свирепого клана Сацума (как и Ноги — «трудная» личность, но борец и волевой командир. Впрочем, сравнение с Ноги определенно «хромает». Нозу был известен как знаток французских вин, как бонвиван, не похожий на спартанский тип самурая). При обсуждении его кандидатуры генерал Ойяма сказал: «Нозу лучший солдат, чем я, но работать дружески он не может ни с одним генералом».

Теперь задачей японского военного руководства было наладить кооперацию, взаимопомощь и взаимодействие между четырьмя японскими армиями, изолировать очаги русского сопротивления и начать общее движение к Ляояну, где Кодама наметил генеральное сражение, должное решить судьбу войны.

Японские инженеры начали строительство дополнительных магистралей, связывающих Фэнхуанчен с портом Антун, и в конце июня 1904 г. здесь открылось регулярное сообщение. Первая армия генерала Куроки получила превосходные дополнительные возможности снабжения и мобильности. И Куроки не замедлил воспользоваться новыми возможностями в условиях сложного сезона дождей. Первая армия начала продвижение на север, в горы. 12‑я дивизия шла на правом фланге фронта Куроки, Гвардейская дивизия продвигалась на его левом фланге, буквально касаясь войск Нозу в Такушане.

Это был тот час, когда относительно небольшая русская часть, возможно, могла бы перекрыть путь Куроки в горах, где было много узких дорог, окруженных высокими пиками. Но недостаточно эффективно работала русская разведка, и не нашлось энергичного командира, который ощутил бы слабое место уходящих от побережья японцев. А Куроки ожидал трудностей именно в горах, и для него была приятной неожиданностью покорная пассивность русских, особенно у таких мест как горный проход Мотиен, где два пулемета остановили бы едва ли не целую армию. То, что Куропаткин оставил горные гнезда к востоку от Ляояна — лежит полностью на его совести. Его извинение — он послал войска к Телису и потерял при этом. Вне себя от удовлетворения, генерал Куроки после прохода Мотиена устроил отдых своим частям. Теперь он был больше уверен в успехе своего предприятия, чем до начала похода.

Японцы оставили на Мотиене лишь один батальон своих войск, и Куропаткин соблазнился этим, организовав ночную контратаку. Но небольшой русский отряд не смог превозмочь оседлавших горную дорогу японцев и днем русские уже стремительно отступали по «дороге Мандаринов».

Система русского командования была очень далека от совершенства. Куропаткин не мог полностью игнорировать мнение адмирала Алексееве — наместника края. Тот торопил с контрдействиями. В результате Куропаткин перестал следовать собственной стратегической схеме и при этом не изменил суть своего замысла. Куропаткин всегда считал, что сбор войск у Ляояна займет шесть месяцев. Сложности продвижения по Транссибирской дороге сделали и полгода излишне оптимистическим сроком. В текущий момент он, стойкий сторонник концентрации войск, вопреки своим убеждениям, стал их рассредоточивать. Ведущий русский генерал становится рабом обстоятельств, а не их создателем. В решающий момент войны генерал Куропаткин руководит войсками, не имея собственного плана, не обозначив очередностей целей, не дав войскам достойного их жертвенности замысла. В конечном счете Куропаткину потребовался еще один месяц для выработки альтернативного первоначальному плана.

Глядя на ситуацию в целом, следует сказать, что японцы уже осуществили многое из задуманного: высадились на континенте в разных местах, преодолели первоначальное сопротивление русских, сумели скоординировать свои силы — три армии — и в конечном счете объединить их на пути к центру русских позиций — Ляояну. Если Куропаткин с наибольшим вниманием и надеждой смотрел на листки календаря, моля о времени и подкреплениях, то все три японских генерала упорно и планомерно, агрессивно и сосредоточенно шли вперед и решали конкретные задачи увода русских от побережья. Куроки оставался лишь трехдневный марш до выхода к железной дороге, ведущей к Ляояну. Генерал Оку шел на юге прямо по железной дороге, отсекая боковые ее ветки. Севернее Нозу прошел опасный горный перевал Феншуи и теперь готов был устремиться в направлении Ляояна. А в Японии хладнокровно калькулировали свои действия генералы Кодама и Ойяма.

Нет сомнения в том, что русским было сложно ориентироваться в системе феодальных взаимоотношений военной верхушки Японии. Жестокое соперничество кланов Сацума и Гошу непосредственно сказывалось на системе военного командования. Сацума брали верх. Их теперь представляли генералы Ойяма, Куроки, Нозу, Кавамура. Жена Ноги была из клана Сацума, начальник его штаба был из клана Сацума. Оку происходил из соседних с кланом Сацума мест. Ойяма был назначен главнокомандующим японскими войсками в Маньчжурии с более или менее независимым Кодамой в качестве начальника штаба. Именно последний становился теперь «мозгом» японского стратегического и оперативного планирования.

Самым слабым звеном командного мыслительного процесса было определение судьбы Порт — Артура. Эта проблема была сложна и для японцев. Здесь русские части отошли к более чем двадцатикилометровой линии обороны, идущей от Шиопингтао на восточном от Порт — Артура побережье — к к Аншишану на западном от него побережье. Это была первая линия обороны Порт — Артура. Помогала местность: невысокие горы, занимая верховья которых, можно было надеяться на отражение противника.

Свою первую атаку на эти позиции Третья армия начала 26 июня. В Дальний к японцам прибывали подкрепления. К середине июля у Ноги было уже более 60000 штыков. И 26 июля Ноги предпринял первую серьезную попытку преодолеть русские укрепления на подходах к Порт — Артуру. Русские части сражались исключительно удачно, японцы несли потери. Но. Третьяков пишет, что утром 31 июля он узнал, что «наши люди в Фенхуаншане быстро отступили в крепость без какого бы то ни было серьезного сопротивления. Это была очень горестная весть, ибо теперь мы противостояли противнику непосредственно у стен самой крепости».

В то время как революционные слои в России с ненавистью воспринимали армию — как воплощение оплота самодержавия, в Японии был подлинно национальный праздник, когда генералы Ойяма и Кодама 6 июля 1904 г. отправились на боевые позиции в Маньчжурии.

В Маньчжурии

Генерал Ойяма разместил свой штаб при Второй армии генерала Оку. Ветер явно дул в японские паруса. Теперь «опомнившийся» Куропаткин решил поручить своему другу — графу Федору Келлеру (заменившему Засулича на посту командования Восточным направлением) выбить войска Куроки из горного перевала Мотиен. Келлер, свой человек и в Берлине и в Париже, долгие годы руководил пажеским корпусом. 17 июля 1904 г. он возглавил 6 полков пехоты, взятых из 3‑й и 6‑й Восточносибирских дивизий и 9‑й Европейской дивизии, артиллерийскую батарею и небольшой кавалерийский отряд. С этими силами Келлер атаковал Вторую японскую дивизию, охранявшую перевал. В Ляояне питали в отношении этого маневра большие надежды.

Густой туман помог Келлеру в 4 часа утра пройти незамеченным значительную часть пути. Они прошли передовые части японцев, и яркое солнце застало их строящими полевые укрепления. Позади огромные обозы подвозили орудия и амуницию. Именно эти обозы и стали превосходной целью японской артиллерии. Японская шрапнель залила горную дорогу обильной русской кровью. Погиб и генерал Келлер. При этом ни одно русское орудие не отозвалось в этом бою. Печальна судьба тех, кто, собственно, не успел и вступить в бой, став довольно легкой мишенью обосновавшихся на перевале японцев. Кровавая и печальная страница русской истории.

Генералы Зарубаев и Засулич отступили на Хайченские позиции. Начался период страшной трехнедельной жары, повлиявшей на пыл обоих сторон. У Ляояна продолжалось строительство долговременных укреплений на большой площади — до 75 км между авангардными и арьергардными позициями.

Теперь вперед выступает 10‑я японская дивизия, взявшая горный проход Фэншуй в условиях удушающей летней жары и тяжелой для похода горной местности. Это была самая слабая японская часть, движущаяся к Ляояну, но и она в сложных условиях выполнила поставленную перед нею задачу. Теперь перед японским командованием стояла задача хотя бы приблизительно понять стратегический замысел русской стороны, проникнуть в ход рассуждений генерала Куропаткина — как он намерен распорядиться растущими русскими силами после поражений Штакельберга у Телису и Келлера у Мотиена? Большим разочарованием для русских была сибирская казачья кавалерия — на маленьких лошадях (англичане пишут о пони) она была занята в основном добычей пропитания. Рухнули надежды на их разведывательные функции, на типичные для казаков выносливость и стойкость. Их командиры — вчерашние петербургские кадеты — не имели опыта и авторитета. Всегда столь надежные и эффективные фланговые атаки были словно забыты.

Свою войну русская сторона начала, рассчитывая на дружественность местного маньчжурского населения, на благоприятное отношение китайского имперского руководства. Иллюзия. Многие китайцы испытывали подлинную симпатию к японской стороне; китайские агенты оказывались перекупленными японцами. Русская сторона рассматривала хунхузов просто как бандитов, не осознавая, сколь велика в их деятельности направляющая японская рука. Отходя к Ляояну, русские воинские части все более ощутимо испытывали удары хунхузов, ставших частью японской военной машины.

Японским стратегическим решением было не давать Куропаткину собраться и постоянно диктовать свои условия боев, свой выбор места битвы. Первая японская армия двигалась со стороны Ялу на северо–восток, на Ляоян. Вторая армия, высадившаяся в Пицуво, захватила Наншань и город Дальний. Десятая дивизия — ядро создаваемой Четвертой японской армии — высадилась в Такушане, а Третья армия только еще нацеливалась на Порт — Артур. Как пишет в воспоминаниях Куропаткин, «мы должны были действовать с величайшей осторожностью, держать наши силы как можно удаленнее и концентрированными, чтобы быть готовыми отразить атаку двух или даже трех армий». (Более того, Куропаткин уже размышляет над тем, чтобы перевести штаб из Ляояна значительно севернее — в Харбин. И только сугубо политические соображения — нежелание ставить Россию в положение отступающей державы — остановили его).

В то же время начальник штаба Алексеева — генерал Жалинский предложил Куропаткину два образа действий: сдерживание Второй японской армии при одновременном ударе по Первой и Четвертой японским армиям в направлении Ялу; наступление против Второй армии вплоть до Порт — Артура с одновременным блокированием армии Куроки. Наместник Алексеев стоял за второй вариант, он хотел прежде всего сохранить флот — средство контроля над регионом в целом.

Куропаткин боялся оставить открытым свой правый фланг. Туда могла направиться еще не определившаяся Третья армия Японии. Кропоткин в мемуарах: «Ввиду возможности того, что Куроки превосходящими силами может предпринять наступление (после укрепления своих войск высадившимися в Такушане) против наших кордонов, которые растянулись вдоль хребта Феншуйлинг на более чем сто километров, и, учитывая возможность японской высадки с заходом в наш тыл, продвижение на 200 км вперед рассматривалось как рискованная и тяжелая операция». У Куропаткина явно не было наполеоновских смелости и амбиций.

С японской стороны было решено нанести удар по 1‑й и 4‑й сибирским армейским корпусам генерал–лейтенанта Н. П. Зарубаева, занимавшим оборонительные позиции у Ташицяо — в 100 километрах к северу от Телису. Там начиналась железнодорожная ветка на Невчан, и японские стратеги предполагали, что русские будут стремиться защитить эти позиции. И они действительно весьма браво держались первый день — 24 июля 1904 г. Но ночью обеспокоенный возможностью флангового обхода Куропаткин приказал сибирякам начать отход. Теперь русские побывали в шкуре давно марширующих японцев — 50-градусная жара, тяжелая заплечная поклажа, фуражки, не прикрывающие от нещадного солнца, неприспособленные для этого климата сапоги и прочие тяготы пути. Было много случаев солнечного удара, мучались практически обреченные раненые.

На этом этапе можно было подводить промежуточные итоги. Итак, как и китайцы до них, русские сделали схожий ряд ошибок: Русские, как и китайцы, позволили нейтрализовать свой флот; китайцы отдали Пхеньян как русские Ялу; японская высадка в Пицуво в 1904 г. один к одному похожа на высадку там же в 1894 г. — единственное удобное место для массированной высадки войск.

Обозначился расклад противостояния. Теперь против Первой армии Куроки стоял генерал–лейтенант Келлер. Против Второй армии Оку находился Первый сибирский корпус генерал–лейтенанта Штакельберга. В центре против Нодзу стоял генерал–майор Мищенко. В глубине — в резерве у Куропаткина были 36 тысяч пехотинцев и 6 тысяч кавалеристов с 120 пушками. Просматривалась перспектива первой крупномасштабной битвы. Японцы хотели сделать ее и последней; русские представляли кампанию сетью изматывающих японцев столкновений.

Битва в Желтом море

После долгих колебаний русское командование приняло тяжелое для себя решение разоружить военно–морскую эскадру и поставить корабельные пушки на форты крепости Порт — Артур. Осуществить это было неимоверно тяжело, поднимать орудия наверх, на холмы и сопки приходилось по крутым склонам, цепляясь за кусты, ползая на четвереньках, таща за собой огромные стволы. При этом над городом и крепостью повисла атмосфера глухого недовольства; боевой дух времен прибытия адмирала Макарова стал исчезать. Славные дни потопления японского броненосца «Хатсусе» уже не вспоминались. Предстояла суровая осада.

Орудия основного калибра японских кораблей били по городу и крепости, производя разрушения и вызывая пожары. Моряки с глухим ропотом воспринимали свою новую сухопутную роль. Вокруг города и крепости закрепляла позиции японская Третья армия, усиленная прибытием из тыла 9‑го артиллерийского дивизиона. Теперь японские пушки били по избранным целям беспрестанно. Это заставило к концу июля 1904 г. русские войска отойти к последней линии укреплений за пределами собственно линии фортов. Укрепления сейчас проходили по высотам от Бухты Луизы к востоку, затем по «Волчьим холмам», а на юге по «Холму большого сироты» и «Холму малого сироты». Все это внушительно выглядело на бумаге, на схемах и на картах. В реальной жизни тяжелой японской артиллерии понадобилось всего три часа прицельной бомбардировки, чтобы войти на «Волчьи холмы» безо всяких потерь. Командование крепости вынуждено было эвакуировало все укрепления за исключением обоих «сирот».

Ежедневно японцы обстреливали крепость, корабли и город. То был пример методичности: начало в 7 часов утра и завершение с закатом солнца. Свидетель: «На территории Порт — Артура не была клочка территории больше носового платка, который не был бы прицелен японской артиллерией». Защитники рыли укрытия и воодушевляли себя старинным русским способом. Уже вскоре стало ясно, что корабли, так и не осмелившиеся выйти навстречу японцам в открытое море, неизбежно будут разбиты и потоплены огнем артиллерии Третьей японской армии. С другой стороны, огонь корабельной артиллерией по японским наземным позициям не был эффективным».

Пострадал «Пересвет» и «Ретвизан» (семь попаданий). «Баян» попал на мину. И здесь адмирал Витгефт преодолел последние колебания. К этому времени он уже был серьезно ранен осколком. Именно в этой обстановке мрачный адмирал Витгефт получил приказ царя пробиваться к Владивостоку с наиболее сильными кораблями. Упрямый адмирал заявил, что на этот раз он отбудет со всем флотом. Орудия снова начали снимать с фортов и устанавливать на кораблях. Часть пушек и орудийные расчеты остались в крепости. Но главное: эскадра покидала порт без нельсоновского чувства веры в удачу, без дерзости Ушакова, умения Нахимова, логичности Макарова. Витгефт на «Цесаревиче» отнюдь не повторил знаменитых нельсоновских слов о том, что «родина ждет от вас выполнения долга». Он вяло махнул платком и сказал: «Господа, мы встретимся в другом мире».

На рассвете 10 августа 1904 г. эскадра грязно–желто–коричневого цвета была готова к прорыву. Японские солдаты бросились в этот час в атаку на крепостные укрепления, а эскадра рванулась вперед уже мало веря в удачу. «Цесаревич» впереди, за ним еще пять эскадренных броненосцев, за ними крейсеры. Крейсер «Новик» эскортировал четырнадцать миноносцев и торпедных катеров — восемь из них должны были проследовать во Владивосток с основной эскадрой, а остальные — возвратиться после проведения основных кораблей через минные поля. Последним следовало судно–госпиталь «Монголия» — красный крест на белом фоне.

Генерал Семенов с группой офицеров стояли на наблюдательном пункте (т. н. «Электрический утес») и томительно переживали каждый миг происходящего. «Пусть Господь дарует им удачу, и горьким будет день, если они потерпят поражение и не вернутся». Впереди шесть минных тральщиков очищали фарватер от мин — вначале от своих, а затем от японских.

На данном этапе японцы, столь долгое время ждавшие эскадренной вылазки, предпочли бы видеть русские корабли в гавани как четкую цель японских артиллеристов. Они, во главе с Того, собственно, уже устали ожидать роковой встречи. И почти не верили в нее. С начала августа адмирал Того ждал выхода к югу от Порт — Артура — у т. н. «Круглого острова». Японские корабли были при полном запасе угля, воды и боеприпасов. По ночам японский Объединенный флот тихо перемещался, тратя минимум угля. Дистанция до Порт — Артура было примерно 70 км.

Грубо сравнивая, силы были примерно равны. Шесть эскадренных броненосцев России против четырех такого же класса у Японии; три бронированных русских крейсера против восьми бронированных крейсеров. (В малых кораблях у японцев был значительный перевес, но основной бой должны были принять на себя «гиганты»).

Русские корабли на удивление достаточно успешно преодолели опасный минный пояс. Они сделали это значительно быстрее, чем при предшествующих попытках. Погода была спокойная, легкий туман. К 11 часам утра, когда противники увидели друг друга, портартурская эскадра прошла уже значительный путь. Туман растаял, видимость стала превосходной.

Того хотел выманить русскую эскадру как можно дальше в море, чтобы судьба морского превосходства была решена уже сегодня. Он проделал несколько сложных маневров, последовали выстрелы, но расстояние было еще очень значительным для настоящей прицельной стрельбы. Того испытывал нервное беспокойство от того, что, по его выкладкам, гораздо большее число русских кораблей должно было остаться в Порт — Артуре. Особенностью ситуации было то, что у японцев была одна цель — сразиться с русским флотом. У русских же было две цели — либо вступить в поединок, либо протиться на северо–восток, во Владивосток. Чтобы русские не ушли в желанный для них Владивосток, Того следовало навязывать им бой. Погода была безупречной для боя.

Англичанин Пакенхэм, находясь на эскадренном броненосце «Асахи» отметил точность стрельбы русских артиллеристов. Многое теперь зависело от скорости движения обоих флотов. Тем временем экипажи обоих флотов обедали, причем меню коков русских кораблей было гораздо лучше холодного риса японских команд. Около 4 часов пополудни японский флот снова начал настигать русскую эскадру, и заработали пушки. Громкое «банзай» означало попадание в русский корабль. Буквально электрическое воодушевление японцев было явственно ощутимо.

Судьба переменчива, а благоволит она к смелым и хладнокровным. Артиллеристы «Полтавы» нанесли несколько метких ударов по японскому флагману «Мисава». Пробоина и много погибших. Большие потери на «Ниссин». Когда Того увидел панику в рядах своего экипажа, он в рупор процитировал приказ императора: «Эта битва держит ключи к победе или поражению. Вы должны сокрушить противника, даже если у вас разбито тело и кости».

В 5 вечера «Пересвет» потерял переднюю и центральную мачты. Многое пришлось выдержать «Полтаве», замыкавшей линию российских кораблей. У японцев теперь было не 16, а 11 орудий главного калибра. Кровь стоявших рядом офицеров облила Того. Осколок попал ему в нос, и кровь струилась по бороде. Слуга, который, стоя рядом, периодически передавал адмиралу сигареты, молоко и содовую, был тяжело ранен.

Еще полчаса и в лучах заката Витгефт, возможно, выиграл бы гонку. Но жизнь сурова. Без четверти 6 вечера два 12-дюймовых снаряда поразили эскадренный броненосец «Цесаревич» примерно в одно место на капитанском мостике. От адмирала Витгефта остался лишь фрагмент ноги, тяжело был ранен капитан — Николай Александрович Матусевич. Потеря руководства лишила движения эскадры упорядоченности. Лишь через некоторое время адмирал Ухтомский принял на себя командование, выбросив на мачты сигнал: «Следуйте за мной». И двинулся в сторону Порт — Артура.

Самый быстрый корабль русского флота «Новик» решил не подчиняться приказу. Его капитан Штеер пишет: «Возможно, другой командир, более смелый и лучше подготовленный попытается продолжить движение по этой дороге, полной риска, но князь Ухтомский всегда считался далеко не первоклассной личностью. Совершенно ясно, что он не должен был получать командования… Трудно кому–либо приказать быть героем».

Возможно попадание японских артиллеристов в «Цесаревича» было самой важной минутой русско–японской войны 1904–1905 гг. Стройная линия русских кораблей сломалась. Все внимание было теперь обращено на эскадренный броненосец «Ретвизан» — русский линейный корабль, который продолжал прицельную стрельбу. Он оказался в центре японского строя. По нему стреляли все основные орудия японского флота. Дым окутал красавец–корабль, и этим воспользовались японские торпедные катера. «Ретвизан» справился со всеми ими. Пишет командир одного из японских кораблей: «Если и на других кораблях такие же потери, как у нас, то общее число утраченных моряков должно быть действительно большим». Спасение к «Ретвизану» пришло довольно неожиданно. Три новых японских крейсера прибыли к месту боя, и это заставило повернуть на помощь «Ретвизану» три российских крейсера — «Аскольд», «Диану» и «Палладу». «Ретвизан» воспользовался смещением с него центра всеобщего внимания и вышел из зоны смертельного огня. Заходило солнце, путь к Владивостоку оборачивался могилой, и «Ретвизан» повел остатки эскадры назад, в Порт — Артур. Окончание светлого дня помогло российской эскадре, равно как и решение адмирала Того не рисковать своими линейными кораблями и не бросать их против российских эскадренных миноносцев. Японский адмирал отвел свои эскадренные броненосцы. Этим он, возможно, упустил шанс полностью уничтожить портартурскую эскадру, но большие корабли были ему нужны для будущих битв; он уже потерял два линкора из шести, с которыми начал войну. Того знал об идущем из Балтики флоте, равно как и кораблях владивостокской эскадры.

Пока ни один русский корабль не был уничтожен. «Новик» и «Диана» хотели продолжения боя — возвращение в Порт — Артур означало демонтаж их орудий и превращение матросов в солдат. «Диана» была сильно повреждена, и единственным способом спасения ее капитану виделся переход в немецкий порт Киао — Чао, а затем во французский Сайгон. Поврежденный двенадцатидюймовыми снарядами эскадренный броненосец «Цесаревич» и три миноносца прибыли в немецкий Киао — Чао и были там интернированы. «Аскольд» преследовался японцами очень долго, пока не вошел в гавань Шанхая (сопровождаемый эсминцем «Грозовой»). Здесь 1 сентября 1904 г. русские корабли были разоружены.

Крейсер «Новик» держался дольше всех. «Мы отдались нашей судьбе». Разоружаться в нейтральном порте команда не хотела. Капитан Штеер: «Нам казалось актом трусости прятаться от врага. Мы не хотели выглядеть цыплятами, желающими спрятаться под крыло курицы на глазах у орла». Два быстрых японских крейсера — «Цусима» и «Читозе» преследовали «Новика», и на рассвете 31 августа 1904 г. нашли его на рейде города Корсаков, на Сахалине. «Новик» сражался до последнего. Лейтенант Штеер был тяжело ранен. «Новику» удалось нанести тяжелые увечья «Цусиме», и команда решила утопить корабль, максимально выведя его из строя, чтобы японцы не смогли его использовать. На мелководье славный корабль пошел на дно, у моряков на глазах были слезы. Адмирал Скрыдлов приказал команде проследовать во Владивосток. Сотни километров прошли эти герои, прежде чем 23 октября 1904 г. после 45-дневного марша не вошли во Владивосток.

Во Владивостоке узнали о битве в Желтом море только в конце второго дня. Лишь 31 августа 1904 г. «Россия», «Громобой» и «Рюрик» стали по приказу контр–адмирала фон Эссена готовиться к выходу на помощь своим товарищам. Они вышли в море, и рано утром 14 августа встретили четыре крейсера адмирала Камимуры, который уже знал о битве в Желтом море. Желая избежать столкновения с превосходящими японскими силами, русские корабли повернули на север. Крейсеры Камимуры нагнали русские корабли на рассвете, когда солнце било в глаза русским артиллеристам. Первой жертвой стала «Россия», три ее шестидюймовых орудия (из шести) были выведены из строя. Но более всего пострадал от японского огня «Рюрик», затем японцы приступили к «Громобою». Фон Эссен, находясь на «России», всячески пытался помочь «Рюрику», вывести его из зоны смертельного огня. Но пожар заставил «Россию» отойти, все ее орудия замолкли. Фон Эссен по мегафону пытался приказать «Рюрику» возвращаться во Владивосток. Поздно. Погибая, «Рюрик» продолжал вести огонь.

Отряд Камимуры вел огонь по «России» и «Громобою» вплоть до окончания снарядов. Но последним залпом японцы потопили «Рюрик». Он потерял уже огромную часть команды и выпустил последнюю торпеду. Очередной офицер, заместивший погибшего капитана, приказал нанести ущерб кораблю, чтобы он не представлял военной ценности для японцев. 170 офицеров и матросов погибли в этом бою, японцы подобрали 625 их товарищей. «Россия» и «Громобой» направились во Владивосток и были там через два дня.

Адмирал Камимура стал национальным героем, песня о нем была включена в школьные учебники. Император в особом послании восславил его доблесть.

Вскоре после заката 11 августа 1904 г. толпы жителей Порт — Артура встречали возвратившиеся корабли. Очевидец: «Они возвратились; но в каком виде! Ослабленный потерей одного из наших лучших линейных кораблей и трех наших самых быстрых крейсеров, наш флот потерял свою контрольную роль, ибо морем завладел наш мощный — и в количестве и в качестве — противник».

Осада Порт — Артура

После сражения 10 августа 1904 г. адмирал Того отвел свой немалое претерпевший флот к островам Эллиота. Малые корабли устраняли свои повреждения в Сасебо, на виду у публики. Но все мысли Того были полностью в Порт — Артуре, адмирал приказал ни на йоту не ослаблять блокаду. Всех взрослых, покинувших город, приказано было тщательно проверять. Со стороны моря крепость была тщательно заминирована на случай еще одной попытки русской эскадры прорвать осаду. Адмирал Того послал адмирала Катаоку с Пятым дивизионом оказать генералу Ноги непосредственную помощь с моря в штурме города и крепости. Два крейсера — «Ниссин» и «Касуга» курсировали близ портартурских фортов, обстреливая их из десятидюймовых орудий.

Осада с моря уменьшила русские возможности получать пароходами продовольствие и боезапасы. Взоры были обращены на Балтийский флот, но он еще не отбыл в свой крестный путь. Во главе эскадры Порт — Артура был назначен капитан Роберт Николаевич Вирен, срочно получивший звание контр–адмирала. Он располагался на «Баяне». Скорее всего, выдвижение Вирена (а не адмирала Ухтомского) было связано с верой в энергию и «боерасположенность» нового адмирала. Увы. Алексеев достаточно быстро убедился в том, что Вирен не склонен к авантюрным действиям и осторожен не менее своего предшественника Витгефта. В конечном счете Вирен пришел к выводу, что выход эскадры в открытое море равнозначен его потоплению. И он бросил жребий — послал 284 орудия на форты крепости, и сформировал из моряков две роты.

Генерал Стессель был старшим офицером в гарнизоне. Он не подчинился приказу Куропаткина отойти от дел крепости и принять командование Третим сибирским корпусом. Стессель жестоко страдал от дизентерии и несколько отошел от командования осажденными — что имело свой благоприятный эффект: впервые мы видим солидарность морских и сухопутных войск. Постоянная оборонительная работа отвлекла многих от буйного пьянства, и это тоже укрепило дух города. Генералы Смирнов и Кондратенко с невероятной самоотдачей занимались укреплением крепостных фортов; Их беспокоила недостаточность огневой мощи при отражения японских атак.

Кондратенко и Смирнов обретают среди осажденных исключительную популярность, что благоприятно сказывается на боевом духе гарнизона. Защитникам крепости предстояла большая работа. Отдельные оборонительные сооружени соединялись подземными ходами. Уже ощущалась слабость артиллерии — всего лишь несколько шестидюймовых орудий. Кондратенко, забыв о сне и усталости, укреплял форты. Копали траншеи, создавались минные поля, лили бетон, устанавливали электрическое освещение. Шипы на подступах тоже были серьезным обстоятельством — японцы были обуты в хлопчатобумажные тапочки.

И все же. 45-тысячный гарнизон, если и укрепляется духом, то, похоже, начинает ослабевать плотью — японцы задержали не менее 25 больших и малых судов, направлявшихся в крепость. Отныне доставка припасов исключительно затруднена, и генералы начинают считать лошадей. А японцы используют перехваченные припасы по своему назначению, предварительно их переименовав.

Осада сокрушила много иллюзий. Твердость и упорство японцев, их решимость и самоотверженность на этот раз «играли» против них. Изменив традиционному хладнокровию, они шли на убийственный огонь, но не могли подойти даже к собственно фортам. Сверху русские артиллеристы видели скопления штурмующих войск и могли вести достаточно прицельный огонь.

Прежде чем приступить к собственно крепости, генерал Ноги должен был взять два высоких каменистых холма — «Большой и малый сироты». С этих холмов просматривалась вся панорама изготовившихся к штурму японских войск. Японцы смотрели на город с высот Фэнхуаншана — «Волчьи холмы» (к северу). Ноги решил овладеть «сиротами» с северо–запада и северо–востока, его пугала возможность обстрела штурмующих японских колонн мощными корабельными пушками. Командир японского штурмового батальона назвал «сирот» «кусочками мяса между ребрами цыпленка — трудно достать и жалко выкинуть». Вперед было выставлено подразделение инженеров–камикадзе. Потери японцев были чрезвычайными — более 3 тыс. солдат и офицеров, но они оседлали большого «сироту» 9 августа и приступили к штурму малого.

Это была серьезная потеря для русских, поскольку японцы могли теперь «сверху» смотреть на значительную часть Порт — Артура. Генерал Ноги стал работать над общим планом штурма. Рантше, будучи в Токио, он склонлс к прямолинейному отчаянному штурму. И сейчас, сидя на «Горе дракона», он пришел к выводу, что его взгляды радикально не изменились. Правда, теперь ему практически не нужна была карта, он смотрел на город–крепость «вживую». На юго–западе стоял мощный форт «Ице–шан», который Ноги успешно штурмовал в ходе войны с Китаем. Ноги видел, что русские значительно укрепили форты крепости. Со своего наблюдательного пункта Ноги видел полоску воды бухты. Ноги считал, что природа в данном случае «поработала» на пользу русским: холмы с отвесными стенами представляли собой естественную укрепленную позицию. На Ноги произвели впечатление инженерные работы русских, умелое сочетание естественных каменных стен и бетона. Красный камень и серый бетон, перемежаемый черными стволами пушек. Фронтальная атака против таких укреплений должна была захлебнуться.

На подходе к городу с севера видна была железная дорога, вступающая в город со стороны широкой плоской долины. Еще одна долина расположилась к западу от Порт — Артура, в сторону Бухты Луизы. На восток от крепости местность была холмистая, там японцы имели возможность «прятать» свои войска. Оползни, овраги, балки видны были на всех трех направлениях, ведущих к городу, и Ноги решил их использовать для рывка своих атакующих войск. Возможно, русские построили свои оборонительные позиции слишком близко к городу, или это город разросся так быстро у морской бухты?

В Токио Кодама и его правая рука — полковник Мацуката считали ошибкой придавать Порт — Артуру исключительное значение. Нужно обогнуть город, идти на соединение с основными силами и на время забыть о существовании заминированной бухты. Штурм будет кровавым, а солдаты больше нужны под Ляоянем, где решается судьба войны. Только то обстоятельство, что Объединенный флот нуждается в долговременном ремонте (а это означало предоставить портартурскую эскадру самой себе) заставило Генеральный штаб Японии изменить первоначальную точку зрения и сосредоточиться на вопросе штурма Порт — Артура. Этот вопрос решался во время встречи начальника штаба Ойямы фельдмаршала Ямагаты и начальника военно–морского штаба адмирала Ито. Именно от них Ноги получил 24 июня 1904 г. приказ штурмовать и оккупировать Порт — Артур в ближайшее и кратчайшее время. Предполагалось, что потери в 10 тысяч офицеров и солдат оправдывают решение этой задачи. 3 июля высшие военные и морские чины в Токио решили, что и значительно большие потери оправдают взятие Порт — Артура. Новый фактор: без взятия Порт — Артура нельзя будет использовать Инкоу — порт Нюхванга в Ляодунском заливе, где начиналась бесценная для японцев железнодорожная линия, которая должна была помочь им в битве за Ляоян. Если русский Балтийский флот придет до того, как Того залечит свои раны, русские получат бесценное для них преобладание на морях. Но если Порт — Артур падет, великий Объединенный флот адмирала Того сможет присоединиться к эскадре Камимуры в действиях против владивостокской эскадры русских.

29 июля Ноги решил осуществить фронтальную атаку. «Все, что поглощает время для подготовки атаки, нужно отложить. Нет времени рассуждать, насколько сильны или слабы фортификационные укрепления. Мы должны понять, что численность наших орудий и боеприпасов относительно ограничены». По плану Ноги, основные усилия следовало сосредоточить против Вантаи — «Смотровой террасы», находящейся в самом центре русских укреплений. Следовало вклиниться в ряды русских укреплений и захватить форты «Соснового холма». Создать там опорную базу и броситься на сам город, штурмуя отновременно и восточные форты. Весьма авантюрный план.

Утром 16 августа 1904 г. в Порт — Артур был послан представитель японского командования. Белый флаг гарантировал его неприкосновенность; его предложение было безапелляционным — сдача японскому сухопутному командованию; корабли сдаются императорскому флоту. Японцы призывали сохранить жизни и не сражаться за безнадежное дело. «Хотя русские продемонстрировали свою храбрость, Порт — Артур в любом случае неминуемо падет. Чтобы предотвратить бессмысленное кровопролитие и избежать опасности нанесегия японскими войсками ущерба городу, Его Императорское Величество Император Японии предлагает начать переговоры относительно сдачи крепости». Второй документ был передан русской стороне лично от японского императора: «Его Величество Император Японии, исходя из чистой благожелательности и благорасположения, искренне желает, чтобы не воюющие в Порт — Артуре лица могли быть выведены из–под удара так далеко, насколько это только возможно, предотвращая действия в их адрес мечом и огнем. Следуя императорской воле, вы можете эскортировать в Дальний и оставить там женщин, детей, священников, дипломатов из нейтральных стран, иностранных военных атташе — если они пожелают покинуть крепость. Можно в этом смысле рассмотреть вопрос и о других категориях находящихся в Порт — Артуре, если это не задевает наши стратегические интересы».

Отчасти эти послания были адресованы внешнему миру. В войне за расположение тех или иных мировых сил японцам было важно продемонстрировать рыцарские качества и соблюдения норм гуманности в ходе ведения боевых действий. Отчасти японские генералы полагали, что защитники Порт — Артура, оглушенные морской битвой в Желтом море, ослабнут духом. Умирать за далекие китайские утесы?

Генерал Стессель предложил не давать никакого ответа вовсе. Он нервно ходил по комнате. На что генерал Семенов сказал, что правила военного этикета требуют дачи ответа; он предложил выдать японцам чистый лист бумаги. Но в конечном счете Семенов написал проект ответа, который Стессель, чертыхаясь, подписал: «Честь и достоинство России не позволяют делать шагов, ведущих к сдаче». Русское командование отвергло предлагаемые меры по эвакуации женщин и детей. Их отбытие упростило бы вопросы продовольствия и т. п., но в этом случае японцы могли получить немало полезной информации о состоянии дел в крепости. Поэтому Порт — Артур никто не покинет.

Ноги пребывал в уверенности: «Условия, сложившиеся в крепости, состояние войск в ней — все это в настоящий момент позволяет думать, что штурм должен быть успешным». В Токио завидовали его уверенности, но не разделяли ее. Генералы Игучи и Нагаока из Имперского генерального штаба полагали, что Порт — Артур представляет собой непреодолимую крепость. Они предлагали отказаться от фронтальной атаки. Ноги и слышать об этом не желал. Его начальник штаба Иичи Косуке назвал мнения токийских генералов «нонсенсом».

На рассвете 19 августа 1904 г. Ноги начал штурм. Прелюдия — артиллерийская подготовка, затем вперед пошла пехота. Расстояние между русими и японцами было меньше двух километров. Слабость замысла генерала Ноги проявила себя достаточно быстро. Нужно сказать, что именно в Порт — Артуре привычно квалифицированная японская разведка оказалась ниже обычного уровня. То, что японцы в телескопические трубы воспринимали как простой двухэтажный дом западного стиля, оказалось хорошо прикрытым укреплением русской системы обороны. А стеклянные окна очень быстро превратились в бойницы бетонного дота. Здесь лягут 16 тысяч японцев.

Первая японская дивизия атаковала сопки, обозначенные как «высота 174 метра» и «высота 203», господствующие над окрестностью. Их защищал полковник Третьяков во главе Пятого восточночносибирского пехотного полка и двух рот моряков. И хотя сопки до 11 августа защищали только разведчики, Третьяков работал с обычной ответственностью. Его высоты была окружена с трех сторон рядами окопов и колючей проволоки. И разумную активность стимулировали — его непосредственным начальником был всеми уважаемый генерал Кондратенко.

Японцам удалось все–таки устранить колючую проволоку и войти во второй ряд окопов — но для этого они потратили весь свой первоначальный порыв в период с 19 по 20 августа. Велики были потери и обороняющихся, но Кондратенко прислал пополнения. Противников теперь разделяли только несколько десятков метров, но русские смотрели на нападающих «свысока» — из верхней линии обороны. Потери были ужасными. Все командиры русских рот были убиты — офицеры не прятались за чужие плечи. Было много раненых. Но сквозь главную линию обороны японцы не прошли. Высота 174 становилась камнем преткновения японского наступления.

Не всех судьба дарит мужеством. Следующее наступление японцев вызвало поток с сопки в город. Но пятьдесят героев из 5‑го полка полковника Третьякова стояли насмерть на вершине высоты. Их отрезали от основной крепости, но они держались. Японские потери при взятии ими высоты 174 насчитывали 1700 человек, русские — 1100 убитыми и ранеными. В конечном счете, оставив восемь орудий, Третьяков отошел к востоку, к «Дивизионному холму». В пяти километрах к востоку от высоты 174 развернулось одно из самых кровавых побоищ. Сюда — лишь 3 километра до Старого города — после мощной артподготовки генерал Ноги послал 9‑ю и 11‑ю дивизии. Начало было для японцев на редкость успешным, но дальнейшее продвижение стоило уже сотни погибших. Для продвижения вперед наступающим нужно было в буквальном смысле перелезать через тела своих погибших товарищей.

Электрический ток в колючей проволоке погубил не одного японского разведчика. Ночью прожекторы шарили по территории обороны и накрывали диверсионные группы. Японец из такой группы — лейтенант Сакурай Тадайоси делится: «Я чувствовал себя молодым женихом! Открытый снопу огня, я чувствовал инстинктивно смущение». Окопы переходили из рук в руки, покойники обеих сторон переполнили самые большие траншеи. Лейтенант Сакураи: «Мы жили в чаду разлагающейся плоти и раздробленных костей, наша собственная плоть истощалась на глазах, а кости становились тонкими. Мы были группой духов, жалкой плотью которых владела неугасимая страсть, ведь все же мы происходили из подлинного черешневого дерева Ямато».

Чтобы достичь парапета форта, японцы потеряли еще 200 человек. Впереди, до следующей линии обороны оставалось еще 100 метров. Но подход сторожил русский пулемет. (Европа это увидит в континентальном объеме через десять лет). Японский натиск на западные и восточные форты Иначе как свирепым не назовешь. Но японцы все более ценили этот стратегически важный форт Вантай. Тысячи солдат прошли здесь, наступая на трупы своих товарищей. «Мы едва находили тропу, чтобы не наступить на лица». У некоторых из наступающих японских солдат были свои урны, в которые они просили засыпать свой прах.

На этот раз Ноги пренебрег роскошью сомнений. Он посылал вперед полк за полком. По трупам и по раненым, вперед и вперед. Сумасшедший натиск не мог не дать результатов. Командир Восточного крыла генерал Горбатовский взмолился о пополнениях. Очередная японская атака могла оказаться последней. Смирнов заверил, что помощь придет, и ночью они отшвырнут презирающих смерть японцев. Смирнову стоило большого труда убедить подозрительного Стесселя, что Горбатовский — один из лучших его офицеров, что он — подлинный герой этой войны. «В течение трех дней и ночей он находится под огнем, руководит обороной и своей отвагой воодушевляет окружающих».

И все же Западный Панлунг, залитый кровью последней рукопашной схватки, увидел на своей вершине 22 августа японский флаг. Смирнов сделал отчаянную попытку в ночном бою отбить оба оставленных форта. На короткое время Восточный Панлунг увидел русский триколор, но без поддержки его защитники погибли без страха и упрека — 400 из посланных 637 солдат. Восточный Панлунг стал японским, но ценой жизни 1600 японских солдат и офицеров 7‑го полка.

Наступил момент, когда даже фанатичные и доблестные японцы не могли больше сражаться. Остатки одного из полков не подчинились приказу, зовущему их в атаку. Их вывели в тыл и заставили в синтоистском храме просить богов о снисхождении ввиду их трусости. Ночью 23 августа генерал Ноги приостановил общий штурм: 9‑я и 11‑я дивизии сражались уже по 60 часов. Русские ракеты с магнезией слепили наступающих, а прожектора слепили ночью и помогали наводить орудия. С помощью тысячи моряков Порт — Артур отбил этот первый натиск. Защитники бросали гранаты и камни. Все более популярными становились снайперы. Тяжелой была участь спасательных команд, стремившихся унести с поля боя раненых — противник немедленно начинал обстрел спасателей. Ужасающий запах тоже был частью жуткой реальности тех дней. Сверху пытались использовать чеснок, карболку или камфару. И все же пребывание у северных холмов Порт — Артура было явно не для слабонервных.

Возможно Ноги подвели воспоминания. В прошлой войне (с китайцами) было так: чем проще, тем было лучше и эффективнее. Сейчас Ноги явно допустил ошибку. Фантастическая смелость фанатично настроенных солдат была использована неэффективно. Его подвела и плохая работа разведки. Он явно недооценил степень совершенства русских укреплений, силу духа защитников, умелое руководство обороной.

В Токио начали испытывать недовольство. Генерал Нагаока: «Сообщения Ноги и начальника его штаба о том, что «батареи крепости противника оказались сильнее, чем мы могли вообразить, а стены хорошо оборудованы»… Чтобы открыть эти истины вовсе не нужно было 10 000 или больше солдат… Если бы общественность знала об этом, какой была бы ее реакция? Можно ли сказать, что командование выполнило свою задачу и поступило ответственно? Я опустил эту часть доклада, когда мы готовили текст для Императора».

До сих пор посещение фронта не было обычной практикой в штабе Ноги. Лишь один его офицер взобрался на высокую скалу и изумился открывшемуся виду: внизу как на ладони весь Порт — Артур. Повседневная же рутина заключалась в том, чтобы посылать вперед все новые и новые части. Самоуверенность Ноги сказалась хотя бы в том, что он тщательно готовил военную полицию для патрулирования взятого Порт — Артура. Цена этой самоуверенности была устрашающей. В Японии, где верили, что Порт — Артур падет так же быстро, как и в японо–китайскую войну, росло раздражение.

ГЛАВА ПЯТАЯ ГЕНЕРАЛЬНОЕ СРАЖЕНИЕ: ЛЯОЯН

На очередной доклад к царю министр внутренних дел Плеве не приехал. Революционеры давно организовали за ним охоту. Полицейский своей шинелью прикрыл изуродованное бомбой тело министра, выпавшее из экипажа и лежащее на середине дороги. Повсюду валялись остатки экипажа и красной подкладки шинели министра. Убийством руководил один из руководителей Боевой организации социал–революционной партии Азеф, двойной агент, получавший от ведомства Плеве постоянные дотации. Это покушение накалило обстановку в России, дало новый стимул противникам режима противостоять боевым усилиям страны. Рядом с императором — в Петергофе — один из солдат вырвался из строя и бросился под колеса идущего поезда. Боевой дух думающей о свержении существующего строя страны резко отличался от патриотического горения японцев.

Война и Россия

После сражения при Наншане японцы поменяли свою темносинюю форму на хаки. А русские войска сняли папахи и облачились в хлопчатобумажные гимнастерки, одели фуражки. И во внешнем виде ощущались попытки рационализации.

Нельзя сказать, что Куропаткин был обделен войсками. У него были два армейских корпуса, прибывших из Европы и пять сибирских корпусов. Общее число дивизий — четырнадцать. Противостоявший ему Ойяма имел в своем распоряжении три дивизии Первой армии, три дивизии Второй армии, две дивизии Четвертой армии и немалое число частей резерва — всего примерно десять дивизий. У Ойямы было 115 батальонов пехоты, 35 эскадронов кавалерии, 170 орудий. Общая численность японских войск — 125 тыс. человек, из которых 110 тыс. принадлежали к пехотным частям. Им Куропаткин противопоставлял 191 батальон пехоты и 148 эскадронов кавалерии — всего 158 тыс. солдат и офицеров (пехота — 128 тыс.). Плюс 609 орудий. Это было огромное скопление войск. В мировой истории до Первой мировой войны только Седан 1870 г. дает их большую концентрацию.

Многое зависело от восприятия противника, а восприятие — от работы разведки. Главнокомандующий генерал Куропаткин полагал, что японцы превосходят его численно; на быстрое прибытие подкреплений он уже не рассчитывал, так были размыты дороги. Он пишет в эти дни: «У нас недостаточно людей, чтобы сохранить необходимое превосходство над каждой из группировок противника, не открывая себя при этом в направлении еще двух вражеских объединений. Во–вторых, дожди настолько серьезно повредили дороги, что это препятствует быстрому движению — у нас тяжелые пушки и багаж — необходимые для успешных действий даже на внутренних линиях». А окружающие думали о другом. Корреспондент лондонской «Таймс» написал: «Существует такая ужасная штука, как традиция привыкать к поражениям. Незавидна судьба армии, которая имеет такую традицию».

Очевидцы рассказывают о тройке гнедых лошадей Куропаткина, окруженных эскортом казаков. За шесть месяцев войны Куропаткина не узнать, таковы горестные перемены. Поражения сделали его худым, старым, посеревшим, безразлично смотрящим вперед, не замечающим приветствий. И это был прежний военный министр великой страны, обладающий утонченной культурой, свой на любом собрании «сильных мира сего». Теперь он был способен думать только о том, что японцы находятся в десятке километров от Ляояна, где Куропаткин пообещал либо умереть, либо победить.

Высшее военное руководство России наконец–то начало по достоинству оценивать своего дальневосточного противника. В докладе царю от 4 августа 1904 г. Куропаткин указывает на следующие преимущества противника: 1) японская сторона еще обладает перевесом в численности войск; 2) японцы привычны к местной жаркой погоде и к местности, характерной невысокими холмами–сопками; 3) японские солдаты более молоды, они несут с собой гораздо меньший груз, у них хорошая горная артиллерия и подсобный транспорт; 4) японцами руководят энергичные и умные генералы; 5) у японских войск исключительный боевой и патриотический дух; 6) в русских войсках не ощущается характерного патриотического горения, что, по крайней мере, частично, объясняется отсутствием в народных массах представления о мотивах и целях войны.

Последнее очень важно. Требуя от привычно–жертвенного народа новых серьезных усилий, власть не сумела объяснить своему народу, ради чего сражается Россия. И ставшая уже весьма софистичной пресса не утрудила себя мыслями о будущем страны, опасности со стороны представшего неожиданно могущественным дальневосточным соседом. Дух обличений пожирал страну, представление об общей судьбе России как нации отсутствовало начисто. Революционеры, при всех формальных обличениях со стороны «общества», становились героями дня в стране, ведущей суровую войну. Отсутствовал серьезный анализ положения России, попытки мобилизовать ее силы отдавали любительством, а не серьезной жертвенной работой. Лучшие умы с упорством, достойным лучшего применения, занимались дискредитацией «безумных имперских планов» царизма, мало думая о судьбе мобилизованного народа или о месте своей страны рядом с жестким империалистическим хищником, гораздо лучше подготовившим свое население к суровой прозе войны и к участию в судьбе своего государства.

Сила современной армии заключалась в постоянной координации усилий, которая была возможна лишь в случае наличия надежной связи между отдельными частями. Но радио не стало надежным помощником генералов, зачастую имевших самое приблизительное представление о расположении как собственных частей, так и соседей.

Великое воинское братство дало осечку. Русские военачальники начали вести между собой войну нервов в самый непотребный час. Профессиональные защитники отечества впали в уныние по самым разным причинам, начиная от поздно, но обильно пролившихся дождей, буквально смывших дороги, в которых тонули люди и орудия. Контрастная погода изводила людей, привыкших к более умеренному климату. Наступившая после дождей жара доводила северян до безумия. Буйно росли местные травы, лохматые кусты сделали мир окрестный «невидимым». Плохо подготовленные русские офицеры буквально бродили в трехметровой высоты гаоляне. Странный мир Восточной Азии недоброжелательно встретил офицеров прибалтийских провинций, Центральной России, да и Сибири. В условиях плохой ориентации русских на «странной» местности, рос фактор неуверенности.

Стессель, руководя обороной Порт — Артура, стал открыто провозглашать свое неверие в успех этой обороны. Не только эмоционально, но и интеллектуально русские военачальники расходились между собой. Алексеев был озабочен, прежде всего, судьбой Порт — Артура. А командующий с 31 июля Восточным фронтом барон А. А. Бильдерлинг считал бессмысленными любые попытки сдерживать японцев на прибрежной полосе; он выступал за концентрацию русских сил в районе Ляояна. Командующий 10‑м корпусом призывал сконцентрировать силы между Мукденом и Ляояном. Главнокомандующий Куропаткин вынужден был лавировать, теряя цельность собственной концепции. Но далее Ляояна не мог отступить и он, поэтому главной витавшей идея была мысль о необходимости произвести генеральное сражение в районе Ляояна. Известны сказанные Куропаткиным слова: «От Ляояна я не уйду, Ляоян — моя могила!»

Куропаткин буквально сцепился с наместником Алексеевым, пытавшимся «энергизировать» генералов–пессимистов. Талантливые командиры были нужны как никогда. Их не хватало. Они гибли. Гибель 55-летнего генерала Келлера некоторые специалисты сравнивают по значимости с гибелью адмирала Макарова. Графа Келлера любили, и он пекся о своих людях. К абсолютно белой бороде шел белый мундир; его было хорошо видно среди дымных пушек — это его и погубило. Японская шрапнель нанесла ему 37 ран. Его заменил генерал Кашталинский.

Особая опасность начала грозить русским с гор. Еще в январе 1904 г. подполковник Хасигучи Изаума, один из наиболее приближенных к командиру японской разведки полковнику Аоки офицер, начал в Пекине процесс сближения с китайским руководством. В конце мая 1904 г. он приступил к формированию диверсионных групп в горных районах. В июне его силы приблизились к Ляояну. Китайская разведка, подчинявшаяся Юань Шикаю стала активно сотрудничать с представляющим на фронте японскую разведку генералом Фукусимой (генерал–квартирмейстер Ойямы). Была поставлена задача нанесения ударов по русским частям, хотя бы немного отдалившимся от основного контингента.

Генерал Ойяма планировал свои операции точно зная, что его силы в меньшинстве и что грядет прибытие направляющегося на Дальний Восток Первого русского корпуса, чья сила могла оказаться решающим обстоятельством. Японцы пока не освоили свою железную дорогу, им не хватало паровозов. Первая и Четвертая армии полностью зависели от вьючных караванов, от фур, на которых перевозилось огромное число припасов из Фэнхуанчена и Такушана.

И российская и японская стороны достаточно отчетливо представляли себе, что грядущая битва — столкновение основных сил данного театра действий будет иметь решающее значение для хода войны и конечного результата. Но у двух сторон было неодинаковое отношение ко времени. Кропоткин сделал все возможное, замедляя ход действий даже в сражениях на Ялу, в Наншане и при горном проходе Мотиен, выиграть время. Он был глубоко уверен в том, что время играет на руку гиганту России, способному переместить большие людские массы из Европы в Восточную Азию. Ойяма попал в очень особенное положение — он не мог сосредоточить войска против Порт — Артура, не нанеся поражения основной массе русских войск у Ляояна. Японцы точно знали, что в пути по Транссибу идут 14 поездов, и эти поезда укрепляют российскую мощь в Азии. В штабе Ойямы не было колебаний, здесь все были настроены на решительные действия. Японцы решили «не обращать внимания» на сезон дождей и броситься на Кропоткина под Ляояном не дожидаясь падения Порт — Артура.

Ляоян

Английский генерал сэр Хорэс Смит — Дориен, размышляя о войнах ХХ века склонялся к тому, что наступающая сторона имеет преимущества. «Если бы меня спросили, какой принцип выделяется среди других и способен переломить события, я бы назвал превосходство, даруемое наступлением. Наступающие войска действуют по своим планам, в то время как всякий, занимающий оборону, находится в статичном положении хронического беспокойства и должен согласовывать свои планы с действиями противостоящей стороны. Куропаткин жил в тумане». Военный теоретик Хэмли утверждает, что «победа может быть достигнута только посредством нападения». В рассматриваемой войне японцы наступали, а русские оборонялись.

Ляоян стоял на реке Тайцзу, текущей к городу с востока и представлял собой старинный город, с построенными еще китайцами стенами и крепостью; по населению в Маньчжурии он уступал только Мукдену. Городские стены, сложенные их глиняных кирпичей, были высокими. Приток Тайцзу — река Танг текла с юга на север и впадала в Тайцзу в 15 километрах к востоку от Ляояна. Реки эти сильно пересыхали в сухой сезон и разливались в сезон дождей. Средина августа была пиком сезона дождей и обе реки ревели от ниспадающих с гор вод. В дальнейшем реки обмелеют, но Ойяма решил броситься вперед, он не желал ждать.

В руках русских войск была одна железнодорожная линия «Север — Юг», а японцы владели двумя — старой «дорогой Мандаринов», ведущей от западного побережья в глубину континента и идущей с Корейского полуострова.

Внешняя линия российских укреплений была построена в ранние месяцы русско–японского конфликта; она была создана специально для задержки японского продвижения на север, если таковое состоится. Для блокирования продвижения генерала Оку на север генерал Н. П. Зарубаев к юго–западу от Ляояна оседлал железную и шоссейную дорогу, ведущую из Порт — Артура. Центром его укрепрайона был Аншанчан, весьма холмистая местность. Это на «крайнем западе». На востоке дальние подступы к городу охраняла группа войск под командованием генерала Бильдерлинга. Его задачей было остановить японцев, если они «спустятся» с гор востока, его специализацией были горные дороги. Между двумя группировками войск был своего рода прогал примерно в двадцать километров.

На флангах этих «двух рук» русской оборонительной системы находились небольшие сторожевые отряды, готовые предупредить о приближении противника. Сам главнокомандующий Куропаткин владел внушительными резервами, расположившимися вдоль дороги из Ляояна в Мукден. В эти решающие дни на центральную станцию Ляояна прибывали до тысячи солдат в день. Площадь перед вокзалом была главной точкой всего русского влияния в регионе. Здесь располагался и штаб генерала Куропаткина. Рядом стоял и штабной поезд со специальными системами охлаждения. Офицеры штаба жили в небольших коттеджах неподалеку. В Ляояне (как и в Порт — Артуре, Дальнем, Ляояне) русское присутствие как бы «забивало» первоначальный китайский характер этих городов. Повсюду строились дома в европейском стиле, процветали рестораны, играли духовые оркестры, было множество заведений сомнительного характера.

Сезон дождей (начавшийся в июле) несколько «подмочил» эту веселую жизнь, заставив всех забиться в помещения. На улицах неслись дождевые потоки. Китайские кули, презрев дождь, развозили всех по домам. Вода разносила по всему городу грязь, которая была везде. Но шампанское к завтраку по–прежнему было обычаем русских офицеров. Чего нельзя сказать о самом Куропаткине, который был известен своим воздержанием и безусловной моральностью. Но уже члены его штаба периодически попадали в скандалы. Начальник штаба генерал Сахаров не отличался (в отличие от Куропаткина) трудолюбием. С ним была женщина, на которой боевой генерал женился в самый пик боевого напряжения. «Медовый месяц» он провел в дни падения Ляояна. Амур охотно бы служил в русском штабе, настолько характерно было времяпребывание русских офицеров и предметы их страсти, когда их страны познала историческое унижение.

Ляоян пылал огнями 12 августа 1904 г., когда Россия отмечала рождение наследника русского трона. В Петербурге публика замерла во время салюта в честь нового ребенка императора. Если это будет девочка, то число выстрелов остановится на 31‑м. Когда прозвучал 32‑й залп, наступило всеобщее ликование: родился наследник. В этом случае численность залпов достигала 101. Счастливый отец: «Я больше рад рождению сына, чем победе на поле боя. Сейчас я смотрю в будущее спокойно и без страха, зная, что знак счастливого окончания войны».

На просовом поле в Аншанчане генерал Куропаткин принял торжественный парад своих войск по поводу рождения царевича. Яркие формы офицеров раскрасили все парадное поле. Один из англичан сказал, что подобное он видел только на смотрах в английском Олдершоте. Солдаты восприняли рождение наследника как знак свыше, как указание на возможность счастливого окончания войны.

Давление на Ляоян

Ликование не было долгим. 21 августа 1904 г. генерал Ойяма выдвинул свою штаб–квартиру в Хайчен — примерно в 70 километрах к югу от Ляояна. Для японцев время колебаний закончилось, Ойяма отдал приказ начать наступление. Японцев было меньше, у них было меньше орудийных стволов, они противостояли противнику, который, казалось, эффективно использовал представившееся ему время как для создания передовых защитных укреплений, так и для поддержания внутренних оборонительных структур. Японцы мобилизовали свою разведку, но сведения из Ляояна их не обнадежили. Ничего оптимистического не приходило из Порт — Артура, крепость держалась, отвлекая столь необходимые японские ударные части. Ойяму волновала разбросанность его войск: между 4‑й и 2‑й армиями на юге и 1‑й на востоке дистанция составляла почти 40 километров. И, заметим, у японцев не было никакого подобия тщательно отработанной инфраструктуры, они шли по горам и долам, их боевые лагеря были их единственным укреплением. Если Кропоткин попытается перехватить инициативу, у него будут для этого все шансы.

Под Ляояном предстояла грандиозная битва, по сравнению с которой прежние бои казались просто стычками. Куроки на Ялу и Оку при Наншане могли обойти противника, могли ошеломить его внезапным появлением с любого фланга. Теперь это было невозможно. Перед японцами стояли основные силы русской армии, и масштаб их был таков, что фланговым обходам они не подлежали. Если бы Ойяма попытался сделать это, он сазу же начал бы «растаскивать» свои войска, предоставляя русским благоприятную возможность расколоть японский фронт. Ринуться вперед — и у Куропаткина возникает возможность окружить авантюристов. Собственно, сами обстоятельства диктовали стратегическую линию поведения Ойямы: фронтальная атака на оба крыла Куропаткина.

Бывший при Ойяме английским наблюдателем сэр Иен Гамильтон испытал необычайное волнение. Стратегически поведение японцев граничило с авантюрой. «Марш против коммуникаций Куропаткина вот–вот начнется. Восхитительно жить и принимать участие в великой финальной стадии маньчжурской войны». У многих было чувство, что судьба колоссального по масштабам конфликта решится на днях. В официальной британской «Истории русско–японской войны» говорится, что «важность этой битвы едва ли можно преувеличить».

Любимец клана Сацума — поседевший генерал Куроки 26 августа 1904 г. сидел в кресле на вершине самого высокого в окрестностях холма, рассматривая гряду гор, отделяющих контролируемое японцами пространство от долины Ляояна. Его Первая Армия рвалась в бой. Позади был тяжелый переход, но впереди — боевой дух японцев был неколебим — их ждала победа над пассивным противником, заждавшимся мужского выяснения отношений.

Замысел генерала Куроки был прост и убедителен. Основная масса его войск имитирует начало генерального наступления, но отборная часть отправится на север. Там, примерно в 15 километрах, под сенью высокой горы, которую японцы назвали Козарей, находился важнейший стратегически объект — горный перевал Хунгша, выводящий к долине реки Тан. Следует отвлечь внимание русских от Хунгша, а затем перевалить через него всеми доступными силами. Разосланные во все концы разведывательные группы тщательно корректировали ситуацию. Были сомнения в способности большой воинской массы подняться на крутые склоны Козарея. Обрадовало сообщение, поступившее в 8 часов утра — японский отряд неожиданной атакой сбросил русскую оборонительную группу из казавшейся наиболее неприступной части Козарея. Сопротивление русских еще продолжалось, но, судя по всему угасало на глазах. Через 20 минут поступило новое сообщение: русские отодвинуты с северной части облюбованого Куроки пика.

Битва не оказалась скоротечной. Русские защитники Козарея нарушили слишком смелые планы авангарда Куроки. Они много часов стояли насмерть, не позволяя японцам овладеть перевалом. Складывается впечатление, что русские поняли важность Хунгша. Неожиданно выдвинутый на командование Десятым корпусом генерал–лейтенант Случевский (61 год) был по военной профессии инженером, и он достаточно отчетливо понимал значимость горного перевала Хунгша для прячущихся в горах японцев — этот перевал выводил их в сердцевину русской оборонительной системы. Его прямой начальник генерал Бильдерлинг (командующий Восточным фронтом) не верил, что японцы осмелятся сделать главной линией своего продвижения Хунгша, он иначе смотрел на расстеленную перед ним карту. Только к вечеру его убедили в серьезности намерений японцев у Казарея.

Генерал Случевский молил о подкреплениях. Он имел в виду 52‑й драгунский полк, значительную часть 3‑й пехотной дивизии (8 батальонов) с 44 орудиями, которыми командовал генерал–майор Янжул. Они стояли сзади, за рекой Тан. Замешательство начальства привело к тому, что русский полк был скинут с перевала (358 убитых из 2400). Куропаткин узнал об этом в 10 часов вечера и приказал немедленно контратаковать силами, стоявшими за рекой Тан. В полночь он отменил свой приказ — русские войска уже приближались к перевалу. Так начало заходить солнце Куропаткина: неумение видеть всю картину, контролировать главное, проявлять решительность до радикальных перемен в картине боя. Не такие качества проявляли острые в своем видении и решительные японские генералы, которым поминутно сообщали о ходе действий на пике событий.

Была достигнута самая неожиданная и важная японская победа. Из–за тупого упорства предубежденных русских генералов открытым оказался самый простой путь к Ляояну. Получалось, что горы не помогли русским. Они помогли их соперникам. Куропаткин еще сохранял хладнокровие: «Отходя и нанося противнику тяжелые потери у Лангцушана и Анпина, все корпуса способны отойти к позициям у Ляояна, где армия сконцентрировалась 29 августа».

Судьба решила быть к нему благосклонной в последний раз. Ну, пусть он упустил возможность скинуть японцев с критической важности перевала, с горных вершин, царящих над рекой Тан. Но разверзшиеся хляби небесные на следующий день и густой туман закрыли перед японцами подлинную картину происходящего — иначе они без промедления нанесли бы с гор страшный удар. Да, японцы просто не знали, что русские отошли, в противном случае они не упустили бы шанса.

Но и природа была в данном случае на русской стороне. Грязь была такой толщины, что повозки проваливались, а их груз распределялся между солдатами. Одна из батарей провалилась полностью и даже пристяжные лошади не могли ничего поделать. Но густой–густой туман скрывал эту драму, и японцы не могли сосредоточиться. А отступающие русские части получили несколько лишних часов. Все дороги были забиты фурами, телегами, артиллерийскими частями.

Самый большой сюрприз был преподнесен Второй японской армии. Она готовилась к яростному штурму, но развеялся туман и оказалось что позиции Аншанчан… пусты. Медленно продвигаясь в воде и тумане, русские части подошли к подготовленным позициям в периметре Ляояна.

Ойяма знал только одно слово: наступление. В полдень 28‑го он приказал Куроки продвинуться на южный берег реки Тайцзу и форсировать реку. Не менее экстренные приказы получили Вторая и Четвертая армии. Как выяснилось уже позже, Ойяма не знал, собирается ли Куропаткин сражаться у Ляояна, или он готов отступить на север до Мукдена. Но Ойяма теперь полностью владел всеми тремя армиями, проделавшими отчаянный путь и готовыми на любую степень напора. Дух самураев витал над армией, исполненной отчаянной воли победить или умереть.

Ойяма не знал, что Куропаткину невозможно отступать хотя бы потому, что он приложил колоссальные усилия для создания укрепленного района именно вокруг Ляояна. Покинуть все это означало расписаться в собственной некомпетентности и отсутствии стратегического замысла. Уйти, только увидев японцев? Здесь, на этой красно–желтой земле русские инженерные части прилагали крайние усилия, и было немыслимо, что главнокомандующий одним росчерком пера похерит их великий труд.

Фортификационные укрепления ограждали город полукольцом с юга. Семь мощных укрепительных сооружений. Таоцзу служила естественным барьером, помогающим обороняющимся. Между укреплениями тщательно уложены минные поля, многие сотни метров колючей проволоки. Бойницы бетонных дотов пулеметными жерлами смотрели на наступающую японскую орду. Между внешним и внутренним кольцами обороны простирались поля просо. Внешние укрепления размешались на территории в 25 километров от железнодорожной линии на востоке и севере вплоть до реки Тайцзу. На внешнем кольце был использован рельеф местности — гряда невысоких холмов. Надо сказать, что многие укрепления внешнего кольца начали строить уже во второй половине августа, и эта линия не имела солидности и завершенности внутреннего кольца. На внешнем кольце войска только начинали знакомиться со своими оборонительными прикрытиями.

Да, отступление первого дня битвы не способствовало росту самообладания, но и впадать в панику Куропаткину пока было незачем. Ежедневно подходили поезда — рука помощи великой родины. На перрон выходили офицеры и солдаты, готовые с присущей русским легкостью отдать жизнь за «царя и отечество». Куропаткин полагался на численное превосходство, и он верил в «закон больших батальонов». Хотя главнокомандующему было достаточно хорошо известно, что во многих ротах было всего по 140 солдат.

Правое крыло русской обороны опиралось на хорошо укрепленный холм, который японцы называли Шоушан — примерно 200 метров высотой на своем восточном склоне; всего 10 километров от центрального железнодорожного вокзала Ляояна. Здесь разместился Первый пехотный сибирский корпус под командованием генерала Штакельберга. Под его командованием были две дивизии — Первая на правом крыле и девятая на левом. Кусты, пресловутый маньчжурский гаолян окружали эти укрепления. Эти небольшие холмы вокруг Шоушана и к востоку. К востоку от Штакельберга бежала речонка Тайцу, а за нею генерал Николай Иудович Иванов (который в Первой мировой войне даст императору Николаю шанс получить Георгиевский крест) командовал Третьим сибирским пехотным корпусом. Слева от него расположился Десятый европейский корпус. А еще левее — через бодро бегущую Тайцу находились позиции Семнадцатого корпуса генерала Бильдерлинга.

На территории около сорока километров по периметру Куропаткин расположил восемь пехотных дивизий. На каждом из флангов располагалась кавалерия — сибирские казаки, на которых пока еще очень полагались. Странно сказать, но удивительным уязвимым местом русских было отсутствие карт района. Командиры отдельных частей в результате не видели общей картины, и сами ориентировались весьма приблизительно. Как это похоже на Россию. Самый большой в мире железнодорожный путь и отсутствие карт местности на местах боев. Еще было с картами местности к северу от Ляояна. Здесь картографистов и не видели. Словно Куропаткин как Сципион Африканский, сжегший корабли, хотел сказать своим солдатам, что севернее Ляояна для них земли нет. Нет, Куропаткин не был Сципионом, он просто упустил это дело и срочно готовил в типографии очень несовершенную карту маньчжурского севера.

Битва: равновесие

Ойяму нервировал телефонный узел на холме Шоушан, и он направил жерла своих орудий на хороший бетон этого холма. Телефон оказался уязвимым средством связи, и вскоре русские солдаты длинной полосой, лежа на животе, передавали письменные приказы своих командиров «по цепочке».

В половине пятого пополудни генерал Оку получил от Ойямы сообщение, что русские овладели инициативой на фронте перед 10‑й дивизией Четверой армии (на правом фланге Оку). Следовало принять контрмеры, и они заключались в штурме Шоушана. Взять эту высоту и придти на помощь обороняющимся частям Нозу.

Тогда, в далеких просовых полях и на сопках Маньчжурии герои обеих армий не знали, что приближается кульминационный момент. Атакующие усилия русских стали угрожать не только флангу японской Четвертой армии, но и всей Второй армии. Прорыв к Шахо (где располагалась штабквартира генерала Оку) отрезал бы всю Вторую армию от основной группы японских войск и это грозило ей полным уничтожением. Пленение угрожало самому Ояме, разместившему свой штаб в Шахо. Поддерживаемый 12 орудиями 12‑й восточносибирский пехотный полк, двигался по полосе железнодорожного полотна, серьезно угрожая всему японскому флангу.

То был момент, когда в штабе Оку воцарилось отчаяние. Его адъютант пишет об этих минутах: «У меня было ощущение, что мне нанесли удар по голове чем то очень тяжелым. Я не мог стоять. Генерал Оку закрыл глаза, положил руки на колени и молча слушал поступающие сообщения. Комната генерала была освещена всю ночь, но в ней царило молчание. Генерал никого не звал. Гул канонады, несущийся с небес и звуки падающего дождя были сильнее, чем предшествующей ночью. Многие герои вздохнули в последний раз, находясь по шею в грязи, умирая в чужой земле». Оку наказал за неоправданные потери троих своих генералов (одним из которых был отец японского премьера во Второй мировой войне Тодзио Хиденори).

Судьба переменчива. На рассвете войска Оку чудовищными усилиями взяли несколько холмов к югу от Шоушана, до которого оставалось менее километра. Взятой оказалась первая линия обороны Шоушана, оттуда ушли две русские роты. Короткий бросок японцев к вершине и яростная контратака. Упавшие утром вниз японские солдаты в хаки должны были лежать среди грязи и погибших, ожидая ночной темноты. «Это была картина, которую неспособно описать перо», — писала лондонская «Таймс». Лорд Брукс описывает сибирского солдата, который возвратился в свой окоп с криком: «Друзья, у них не боеприпасов» и увидел, что нет и его друзей. В течение пяти минут, пишет Брукс, «ни одного японца не осталось в живых. Штык этого солдата сделал свое дело».

Свое впечатление от штыковых атак английский капитан Дж. Джердин выражает так: «Когда одна сторона атаковала, вторая шла в контратаку. Производимый эффект был экстраординарным. Среди жаркой ружейной стрельбы раздавался сигнал, ведущий русских в рукопашную схватку. Немедленно вся стрельба заканчивалась с обеих сторон. Русский крик «Ура!» встречал в таких отчаянных обстоятельствах японское «Ва–а–а!» Впечатление от этих криков смешивалось с барабанным боем; все это производило скорее не военный эффект, а меланхолическое впечатление, словно все это исходило от охваченной бедой земли и неслось к далеким небесам».

Ойяма бросил в бой свой последний резерв — 4‑ю дивизию. Многие русские полагали, что после 36 часов боя японцы не рискнут продолжать немыслимое. Обоюдные потери были очень велики, и японцев погибло, пожалуй, больше — они были атакующей стороной. Уже насчитывалось около 7 тысяч убитых японских солдат. Британский наблюдатель с русскими войсками на Шоушане делится воспоминаниями: «Стало очевидным, что положение Первого сибирского корпуса приблизилось к критическому. Генерал Штакельберг спустился с холма в 12.35 дня, чтобы обеспечить поступление резервов… Но резервов уже не было. Более того, в это же время Штакельберг получил чрезвычайную просьбу о посылке резервов от генерал–майора Кондратовича, командира 9‑й дивизии. Штакельберг, без видимых следов паники, ответил, что резервов нет, и что Кондратович и его люди должны, если это необходимо, умереть на своем боевом посту».

Штакельберг был немного ранен, но Первый сибирский армейский корпус фактически перестал существовать. Те, кто еще не погиб, находились в состоянии глубокого переутомления, предпринять контратаку он не мог физически. Возможно, иной военачальник, обладающий энергией и воображением, на месте Куропаткина мог бы использовать этот момент — лучшие силы японцев были истощены, а у русских еще оставались значительные стратегические резервы. Но это не о Куропаткине. У него не оказалось качеств великого военачальника, он потерял нить битвы. Он не видел всей картины, он блуждал в потемках. Такова была «несудьба» русской армии. Куропаткин перестал верить в надежность своих людей, он, трудоголик и трезвый человек, не поднялся над обстоятельствами, не обладая великой интуицией подлинных вождей. Оба этих главных дня своей жизни он верхом объезжал линию фронта. Возможно, этого не следовало делать. Он видел потерявших (от жары) сознание солдат, он видел смертную муку военно–полевой жизни, он видел юношей, которые сейчас погибнут. Он видел теряющих разум людей. И хотя жизненный опыт у Куропаткина был исключительным, его же впечатлительность ослабила его начальственную отстраненность.

Нет сомнения в том, что японцы его поразили. Эти азиаты, которым привычно приписывали антиисторическую дрему, покорность судьбе и покорность при виде превосходящих сил, были подлинным открытием войны. Они как бесчувственные воспринимали неимоверные тяготы, их чувство дисциплины, их сноровка, гибкая восприимчивость, их фантастическая преданность своему руководству, их несомненное творческое начало никак не походили на карикатуры модных петербургских журналов, не пожелавших по достоинству оценить противника. Легкомыслие — от царя до имитирующей его челяди — печально сказалось на подготовке русских солдат и офицеров, увидевших ожесточенного, умелого и поразительно самоотверженного противника, ни в чем не уступающего известным европейским образцам.

Куропаткин при этом полагал, что японцы обходят его численно. Он справедливо задумался над молчанием своего левого фланга, где Куроки еще не проявлял активности — что в текущей ситуации не могло не настораживать. Баллон «обозрения», запущенный Куроки, был сбит русскими. Но разведка продолжала работать. Не все она интерпретировала правильно. К примеру, погрузку раненых, действия русских частей близ железной дороги и даже пожары в городе разведка гвардейской дивизии оценила, как готовность русских покинуть город.

Перед Куроки с его Первой армией расстилалось поле, на котором росло просо, за ним река Тайцу, за которой видна была ведущая на север русская железная дорога. В полдень 30 августа 1904 г. наблюдатели Первой гвардейской дивизии заметили признаки того, что они восприняли как готовности русских покинуть Ляоян. В реалии этого пока не было, но для японцев главной реалией было их восприятие. Уже в час дня 30 августа генерал Куроки приказал готовиться к ночному штурму русских позиций и к переправе через Тайцу.

Куропаткин подозревал, что японский левый фланг готовится к решительным действиям. И рано утром 31 августа он издал приказ № 3, указывающий, что следует делать в случае перехода японцами реки Тайцу и их попыток прервать железнодорожное сообщение Ляояна с севером.

Предупреждение Куропаткина едва ли сработало, порыв японцев поразил всех. В описании полковника Уотерса: «Иностранные стратеги постоянно, раз за разом, выдвигают аргумент, что для парирования японского удара Куропаткин должен был в свою очередь перерезать коммуникации японских войск. Эти стратеги не могут оценить того факта, что Куропаткин, обнаружив себя отрезанным от линии поступления подкреплений и даже от пути отхода, на практике мог со своей лишенной мобильности армией думать только о том, как выбраться из образовавшейся ситуации. Те, кто говорит о необходимости для русских зайти в тыл Куроки, исходят из ложного положения, что русская армия была достаточно мобильна и могла двигаться в любую избранную сторону».

Менее половины армии Куроки форсировала Тайцу с феноменальной легкостью отрешенных от проблем людей. При этом японцы не были пресловутыми «механизмами». Они курили, разговаривали между собой, даже пели песни. Перейдя реку, они оказались в 25 километрах к востоку от Ляояна.

Ляоян: русский отход

В лондонской «Таймс» рассуждали: «Когда пришла война, современная война с ее императивным требованием индивидуальной независимости, инициативы и интеллигентности, в русской армии обнаружился их недостаток. Русский солдат, когда он не доведен кровопролитием до брутальности, и когда он трезв, является большим, сильным, добрым ребенком; прекрасным товарищем, но ребенком. Но направляемый образованным и хорошо обученным офицерским корпусом, ведущим солдат разумно и умело, русский солдат может пойти очень далеко». На то и был расчет. Куропаткин надеялся на свой офицерский корпус, здесь, под Ляояном тот должен был проявить свои лучшие черты.

Но русской армии предстояло суровое испытание. Конфликты и битвы прежнего времени были относительно краткосрочными. Собственно битва под Ляояном длилась с 23 августа по 5 сентября 1904 г. В течение суток имело место несколько атак. Жара и влажность, накладываемые на страшное напряжение битвы, выводили из строя даже самых сильных. Вспоминает русский офицер: «Наши солдаты падали от усталости и истощения; их нервная система не позволяля им исполнять приказы; мы обязаны были принимать во внимание этот психологический фактор».

Несомненно, что те же факторы действовали и на японцев. Но чувство удачи помогало им. Куроки, когда увидел успех своего ночного предприятия, выглядел вполне счастливым человеком. Он курил сигару, и, с выражением полного удовлетворения на лице, взобрался на новый наблюдательный пункт. На полпути к западу, между его наблюдательным пунктом и Ляояном стояла высота 920. Она привлекла его внимание только потому, что штурм этой высоты должен был предшествовать штурму самого города. Густо поросшая гаоляном, эта высота ничем прочим не выделялась. Примерно 25 метров в высоту, плоская вершина. Прямо на север, сквозь бесконечный гаолян вдали видны были угольные шахты Ентая. Западнее шахт — всего несколько маньчжурских деревушек. Они важны были только тем, что находились рядом с самым важным объектом русских — их железной дорогой, соединяющей их с большой Россией.

Куроки изучал европейскую историю и знал, что день 1 сентября для военной истории Европы — день Седана, где в 1870 г. германские войска окружили и заставили сдаться великую французскую армию. Не последует ли повторение этой истории в Восточной Азии? Куроки восстановил связь с Ойямой, и Кодама уверил его, что русские отступают перед напором Четвертой японской армии. Русские готовят к отходу новые и новые поезда. Как это ни звучало тогда фантастически, но малоповоротливые русские не устояли перед напором армии страны Восходящего солнца. Куроки обратился к своим офицерам: «Основная масса российской армии отходит к Мукдену. Первая армия будет преследовать противника». Но в половине второго дня настроение японцев определенно изменилось. На правом берегу Тайцу появилась трехкилометровая колонна русских войск.

Старый Бильдерлинг был осторожен. В частности, он вдвое преувеличил численность японских войск, форсировавших Тайцу. Ему следовало атаковать японцев 1 сентября, когда те еще не закрепились, но он ждал высших указаний и «готовности последнего солдата». 1 сентября японская артиллерия начала обстрел Ляояна. Японцы с гигантским трудом тащили с собой 6-дюймовые русские пушки, захваченные под Наншанем. Теперь они установили их на вершине захваченного холма Шоушан рядом с оставленными дополнительными русскими орудиями, и направили стволы на железнодорожный вокзал Ляояна. Как пишет корреспондент парижской «Тан», «пассажиры бежали, бросив багаж, китайцы грабили брошенное, а казаки ломились в склад с шампанским». Снаряды падали на местную почту, на тенты «Красного креста», на парк со старинной пагодой, на гремящий музыкой ресторан.

Куроки ощутил, что настал его час. Несмотря на численное превосходство русских, он отдал приказ о всеобщем наступлении. Удача не подвела его. В половине одиннадцатого его войска были на холме, отделявшем Куроки от Ляояна. Среди русских началась паника. По японским сведениям, четыре русских батальона бежали, даже не будучи атаковаными, открывая брешь, в которую немедленно бросился Куроки. Окруженный русский полк подался назад. Счастье — со стремительными, а русские войска были неповоротливы. Героизм отдельных подразделений, их праведная стойкость, не смывают позора всеобщего разгильдяйства, отсутствия порядка. После полуночи на 2 сентября 1904 г. Куроки уже не сомневался в успехе. Смелость города берет — это было сейчас о нем. Он думал о марше на далекие угольные копи, чтобы широким маневром замкнуть весь этот дутый пузырь русских — Ляоян. Пока мешала только высота 920.

Куропаткин сидел в своем штабном вагоне около железнодорожного моста через Тайцу. Он сохранил присутствие духа. В начале второго ночи на 2 сентября он отдал приказ встретить движение войск Куроки контратакой. Одновременно укрепить внутреннюю линию обороны Ляояна. Но ночью русские коммуникации практически не работали. И ему было трудно представить себе, что все им превосходно линии обороны, начиная с Шаошаня, уже в руках японцев. Не был готов к этой войне генерал Куропаткин. Генерал Орлов (тринадцать батальонов в Янтае) так и не получил посланную ему диспозицию № 4 и приказ Куропаткина. Он запросил разъяснений у генерала Бильдерлинга, но его посланец исчез в гаоляне и так и не появился.

Со своих позиций несколько южнее Янтая генерал Орлов мог слышать бой, который вел расположенный южнее Бильдерлинг, он знал о падении сопки, которую японцы называли Манджу Яма. Оставив половину сил на прежних позициях, Орлов бросился на помощь атакуемым русским частям в районе Манжу Яма. Не пройдя и двух километров, он наткнулся на японцев. Орлов призвал к себе на помщь оставленную половину войск. С наступившим утром русский генерал понял, что возвратить эту потерянную Манжу Яму он не сможет, а чуть позже полудня он решил, что единственно верный путь — это бросить все наличные силы против японцев. Трудности наступления — была потеряна организованная сила войск — заставили его принять решение отступать к железнодорожной станции Ентай. Японцев было гораздо меньше, чем 12 батальонов Орлова, но они понимали что действуют и сохраняли инициативу. Их удары резко ослабили силу 12 батальонов, начавших неорганизованное отступление в зарослях все того же гаоляна.

Утром 2 сентября генерал Штакельберг обратился к своим войскам, своему Первому корпусу. На раненых внимания не обращать, решать боевую задачу. После полудня Штакельберг обнаружил деморализованных людей Орлова. Его собственные войска были утомлены длительным переходом и общей сумятицей. Сложение воль двух обессилевших частей не породило новую волю. Всем им было неимоверно трудно помочь ослабевающему 17 корпусу генерала Бильдерлинга. Штакельберг был в ярости от тупых действий Орлова, и он попытался создать твердый костяк сил, который прирастал бы присоединением блуждающих в гаоляне солдат Орлова. После яростной сцены нелицеприятных взаимных объяснений генерал Орлов вскочил на коня, призвал к себе свой последний батальон и бросился по просяному полю в атаку. Японцы подождали, пока батальон Орлова приблизился на минимальную дистанцию, и открыли жестокий огонь. Орлов вел себя геройски. Он был ранен много раз (хотя и остался жив). Его батальон стал жертвой слабой ориентации, недостаточной головной работы, жертвой неумелого командования, не имевшего даже карт местности.

Штакельберг несколько позже в этот день он наладил сотрудничество с командиром Независимой забайкальской казачьей бригады и Уральской казачьей бригады генералом Мищенко, за которым шел 21 эскадрон казаков, и который имел 12 орудий. Но атака поздно вечером не удалась, и дело было намечено на следующий день. Русские оставили шахты Ентая, которые находились всего в 14 километрах от основной, ведущей на север железнодорожной линии.

Только после полудня Куропаткин узнал о неудаче Орлова. Главнокомандующий немедленно лично отправился на станцию Ентай. Здесь, демонстрируя личную отвагу, Куропаткин лично вел в бой пехотную роту. Он приказал приложить все усилия, чтобы отбить у японцев холм Манжу Яма, угрожавший всей линии русских укреплений вокруг Ляояна. К пяти часам вечера не менее 152 орудий были собраны у Манжу Яма. Японский полк противостоял 25 пехотным батальонам русской армии. Та же злая сила, что и в случае с Орловым, подействовала на нападающих: бойцы в темноте теряли свои боевые части и одновременно теряли ориентацию. Просяное поле Маньчжурии выводило всех из себя, бойцы страдали от дневной жары, от чернильной темноты ночи, от неистребимой жажды, от усталости и голода.

То же можно сказать и о японцах, но они лучше ориентировались, их генералы не теряли общего контроля над происходящими событиями. И все же русским удалось захватить Манжу Яма — на несколько ночных часов. Затем, в обстоятельствах крайней неразберихи, когда русские несколько раз наносили удар по собственным частям, неожиданно для многих прозвучал приказ отходить, и, к удивлению японцев и Кропоткина, русские воины оставили вершину Манжу Яма — ключевой элемент во всех оборонительных и наступательных планах Кропоткина. Он считал, что только оттуда можно сбросить Куроки в Тайцу. Одно Куропаткин знал для себя точно: он был создателем плана встретить японцев у Ляояна и был теперь неразрывно связан с этим городом. Бильдерлингу он сказал: «Я не уйду из Ляояна».

Много раз в русской истории наступали тяжелые дни, но эти были особенными. Ощущение несчастья витало в воздухе, и офицеры штаба создавали новые планы, едва пряча от себя это чувство обиды–унижения–несчастья. В жарком мареве безумных дней обе стороны не знали точных цифр, соотношения сил, планов друг друга, исчезающих или вырастающих возможностей. Все же было несколько аксиом. Одной из них обозначилась критическая важность обладания высоким холмом Манжу Яма. Владение им японцами давало им возможность наносить удары по железной дороге — тропе спасения русских. Владение Манжу Яма русскими давало им шанс прижать Куроки к реке на своем левом фланге, где они превосходили численно японцев. Судьба города лежала здесь.

Англичанин Гамильтон бродил у Манжу Яма. «В японских траншеях нет тел убитых. Только много пятен крови, которую не смог смыть даже ливень. Но когда я прошел вперед, то на западной стороне мое сердце остановилось от ужаса. Никогда я не видел такой сцены. Таких груд оружия и тех, кто недавно носил его. Словно остановленные в свирепом потоке атаки, замершие в устрашающих позах, теперь очень, очень тихих. Как тихо, как ужасно; как страшно одиноко чувствовал я себя в этом месте, где я, одинокий европеец, смотрел на ряды отважных русских, брошенных наземь ожесточенными воинами Азии».

В три часа ночи генерал–лейтенант Н. П. Зарубаев доложил Куропаткину об обозначившемся дефиците боезапасов и о том, что в резерве у него лишь три батальона. Именно в это время прибыл посланник от генерала Штакельберга, расположившегося к этому времени в деревне Люлинкоу — несколько километров к западу от угольных шахт Ентая. Штакельберг сообщал, что Первый сибирский корпус страдает от потерь и усталости, его боевые возможности резко сократились. «Докладываю, что ситуация очень серьезна и что за последние пять дней мои полки понесли тяжелые потери; без серьезного пополнения я не смогу возобновить наступление, не смогу даже начать бой. Вследствие этого я решил этой ночью отойти к Люлинкоу, где я буду ожидать новые приказы».

Время было четыре ночи, и усталый, потрясенный Куропаткин достал красный карандаш. Поверх донесения Штакельберга он начертал: «Очень несчастливо. Но поскольку Штакельберг отошел, я обязан принять решение отходить на Мукден и далее. Сконцентрироваться там, реорганизовать силы и наступать».

Все это наводило депрессию, но еще хуже было сообщение следующего посыльного: японцы в 25 километрах от Мукдена. Если бы Куропаткин действовал самостоятельно — без постоянного воздействия Алексеева и Петербурга, он бы сделал сердцевиной русской обороны находящийся значительно на севере Мукден, столицу Маньчжурии — ближе к запасам, России, Транссибу; хуже для растягивающих свои коммуникации японцев. Теперь японцы объявились в Тунгхуафене, в двух с небольшим десятках километров от Мукдена. Но если японцы сейчас возьмут Мукден, они затянут петлю над всей русской группировке в Ляояне. Это было уже смертельно опасно. Погруженного в такие мысли Куропаткина новый гонец потряс еще раз: Манжу Яма в японских руках. Куропаткин начертал: «Большое несчастье». Он потерял всякую веру в возможность отстоять Ляоян именно в этот момент.

Теперь Куроки мог начать подлинный штурм города в любой момент. Было ясно, что японцев более всего интересует железная дорога. Один бросок с Манжу Яма, и они эту жизненную артерию перережут. Именно в эти часы Кропоткин уходит как один из славных полководцев русской военной истории. Он теряет веру в своих солдат, в свой штаб, в своих помощников, в способность России. Он отчаивается преодолеть свою косность и дать простор своим творческим силам. В отличие от Кодамы, Куропаткин не сидел в центре огромной коммуникационной машины, требующей от командующего не лихой кавалерийской выправки, а умения думать. К чести Куропаткина укажем на то, что, даже в этот невообразимо горький для себя час, он не сомневался в конечном исходе войны. Он видел в происходящем фрагмент протяженного процесса, страшный по безобразному исходу эпизод, поражение, но поражение тактического плана.

Да, уход из Ляояна депрессивно подействует на армию, на царя, на Россию. Но Ляоян далек от жизненных центров России, которая должна после этого поражения встать на дыбы. Позже главнокомандующий напишет: «Оставление Ляояна, разумеется, негативно подействовало на войска, которые доблестно защищали его, оно вдохновит противника, но, с другой стороны, мы должны были найти выход из ситуации, где нам угрожали и с фронта и с фланга».

Поистине Божьей помощью был густой туман, окутавший Ляоян утром 4 сентября 1904 г. К туману примешивалась гарь, идущая от русских домов. Горела русская часть Ляояна. Куроки узнал об уходе русских только в 11 часов утра. Но утомление японских войск было таково, что о серьезном преследовании не было и речи. И — этого русские не знали — у японских частей иссяк боезапас. Русский характер проявил себя в лучшем виде в этот час испытаний. Грузили вагоны, тащили на себе артиллерийские орудия и повозки.

Не очень украшает Куропаткина утверждение, что под Ляояном он одержал победу. Верно то, что японская армия понесла более внушительные потери (5537 убитых и 18063 раненых японцев против 3611 убитых и 14301 раненых русских). Не стоит говорить безумные речи. Куропаткин готовился долгое время, он стоял здесь ожидая противника, ему не приходилось пересекать море, биться на местах высадки и рваться вперед через горы. Кропоткин потерял свои главные укрепления и потерял весьма бездарно. Он оборонялся — и потери наступающих, понятно, были больше. Но он не дал подлинного сражения, которое подкосило бы японскую мощь. Напротив, эта мощь росла вместе с огромным воодушевлением, испытываемым японской стороной. Кропоткин имел превосходный момент для едва ли не смертельного удара — 1 сентября, но он упустил этот момент. Судьба не прощает медлительность. С Ноги, остановленным у Порт — Артура, поражение японцев у Ляояна могло быть роковым и решающим. Незачем говорить на черное белое. Куропаткин не овладел ситуацией, он не владел инициативой, он отступил на всем своем фронте.

Оценка корреспондента лондонской «Таймс»: «Русские были разбиты — если выражаться с брутальной откровенностью — потому что, хотя их армия была недостаточно хорошей для сражения с японцами. Патриотизм, доблесть, последовательность, которые являются очень ценными качествами, гаснут в современной войне, если они не скреплены интеллигентностью (которая ассоциируется с образованием) — и здесь Россия падает ниц — Куропаткин обнаружил, как обязан был обнаружить каждый русский генерал, что его офицеры не были способны вести наступательную кампанию на очень сложной местности ввиду недостатка интеллигентности и неумения осуществлять полевые маневры».

Ляоян не был финальным приговором истории, потому что 200 тысяч русских воинов все же выскользнули из стальных объятий и сохранили бойцовские качества. Японцы потеряли слишком много солдат и офицеров, чтобы их триумф был полным. И все же. Обратимся к «умеренной» официальной британской военной истории: «Важность этой битвы едва ли можно преувеличить. Своей победой японцы триумфально утвердились в своей стратегии, и вышли из положения, которое справедливо казалось чрезвычайно опасным для них. Более того, ощущение того, что они вышли победоносными из трудного испытания сил дало им высшую уверенность в своей непобедимости, которая является главнейшим достоянием солдата. Наконец, следует указать на то, что, если бы на фоне неудачи первого штурма Порт — Артура, японцы потерпели под Ляояном поражение, это имело бы для Японии решающее значение. Поэтому период между 23 августа и 3 сентября можно назвать наиболее важным периодом войны».

В официальной русской императорской истории о Ляоянском сражении сказано: «Ляоянское сражение является крупным тактическим успехом японцев, которые, уступая нам количеством войск, выбили нашу армию из тщательно укрепленной позиции, с поля сражения, заранее нами избранного и подготовленного. Главную причину успеха японцев надо искать в действиях армии Куроки, в его непоколебимой настойчивости, с которой он выполнил поставленную ему задачу, не представляя себе даже возможности неудачи, переходя в наступление при каждом удобном случае. Мы же вели бои на Сыквантуне совершенно пассивно и обнаружили чрезмерную чувствительность к операциям японцев против наших флангов».

Нельзя не отметить и то, что захваченный японцами Ляоян изменился в течение нескольких часов. Над крышами своих домов китайцы повесили японские знамена (хотя и это обстоятельство не сдержало некоторые японские части от открытого грабежа). Лорд Брук сообщает агентству «Рейтер»: «Редко в истории случалось так, чтобы город грабили трижды за три дня, но именно это случилось в Ляояне». Начали русские, продолжила китайская полиция, а завершили японцы. Их солдаты, пять дней сражаясь, не видели ничего, кроме малых порций риса; войдя в город, они бросились в магазины и к складам.

Как восприняли свою победу японцы? Английский военный наблюдатель Гамильтон спросил Ойяму, доволен ли тот? «Умеренно доволен», — был ответ. — «Русские сумели отойти очень умно». Не получилось второго Седана, битва не стала решающей. А это означало, что коварная фортуна может в любой момент повернуться. Японцы не овладели ею, фортуна была на их стороне, но не в такой степени, чтобы лишить русскую сторону всяких шансов. Японские силы были, как минимум, поделены на две части — под Ляояном и под Порт — Артуром. А с севера, со скрипом, но работал великий молот Транссибирской магистрали. И японцам не время было предаваться триумфу. Коварен рок.

Вторая маньчжурская армия

Русская уверенность в конечном торжестве русского оружия сохранялась все эти долгие месяцы, несмотря на все первоначальные поражения. Ляоян заставил поколебаться даже самых твердых. Шок поражения генерала Кропоткина (как бы он сам ни трактовал итог Ляоянского сражения) прошел по всем войскам, он проник в сознание даже тех, кто твердо и свято верил, что Россию победить невозможно: она огромна, а ее сыны отдадут за нее все, вплоть до жизни.

Оторопевший Алексеев узнал о ляоянских событиях будучи в Мукдене. Он на несколько часов остановил движение поездов на юг, в то время как его собственный поезд мчал в Харбин. Газеты мобилизовали все сомнительное искусство приукрашивать суровые факты. Они писали, что нечего печалиться о поражении, которого, собственно, и не было. «Русский инвалид» бодро сообщал о том, что на самом деле поражение стратегического масштаба потерпел японский генерал Ойяма. Всегда отличавшийся деликатностью царь, в данном случае превзошел себя. «Отход целой армии в таких сложных обстоятельствах и по таким ужасным дорогам является превосходно осуществленной операцией, проведенной, несмотря на невероятные сложности». Так Николай Второй писал в телеграмме Куропаткину. «Благодарю вас и Ваши превосходные войска за их героические труды и постоянную самоотверженность».

В реальности же русские, разумеется, были далеки от удовлетворения. Кропоткин мог делать вид, что общий итог положителен, но практически все его помощники, офицеры штаба, да и просто наблюдатели с русской стороны, были глубоко уязвлены. Один из старейших офицеров писал с горечью: «Мое сердце трепещет, оно болит, глядя на это сражение. При Ляояне Скобелев выиграл бы битву — либо потерял армию, ему неведомы были паллиативы. Я соболезную Куропаткину».

Для Куропаткина было не характерно обвинять в своих несчастьях других, но этот случай был особым. Вся Россия ждала этой битвы, все смотрели на карту и ждали сообщений. Куропаткин, можно сказать, разочаровал всю Россию. И ему было горько. Тем более, что у него были основания винить нерадивых и неумных. «Во всех этих сражениях мы не проявили необходимой твердости, и мы отошли, не сумев даже оценить реальную силу противника. Я считаю необходимым во главе армейских корпусов, дивизий, бригад и полков, которые посылаются на театр военных действий, ставить руководителей с безупречной репутацией, а не очевидно неспособных офицеров».

Из непосредственных руководителей особую горечь испытывал Алексеев и его штаб. Вопреки преднамеренной браваде, муссируемой вокруг Кропоткина, военный министр генерал Сахаров открыто назвал битву при Ляояне поражением. Уязвленный Куропаткин попросил министра разъяснить свою точку зрения и Сахаров написал: «Согласно всеобще принятой терминологии, та сторона, которая добивается достижения своей цели — какой бы ни была цена — одерживает победу, в то время как сторона, не достигшая своих целей, терпит поражение». Это была более честная оценка ситуации. Россия — великая страна, населенная жертвенным народом, и она не нуждается в сладкой лжи, она нуждается в честной оценке ситуации.

Примечательно то, что Куропаткин продолжал претендовать на вариант кутузовского отступления. Он хотел отойти еще севернее Мукдена, на холмы вокруг Тиелинга, где местность представлялась более приспособленной для обороны, чем у Мукдена. Но на этот раз адмирал Алексеев просто встал на дыбы. Император Николай тоже не мог оставить без боя столицу Маньчжурии, и Куропаткин был вынужден занять линию Мукдена. Алексеев при этом никак не мог успокоиться: «Относительно вопроса, касающегося Мукдена, командующий армией дал уклончивый ответ, говоря, что он примет решение только после детальной инспекции здешней позиции и в соответствии с действиями противника. Осмелюсь не скрыть от Вашего Величества, что, по моему мнению, непрерывный отход к Тиелингу и за него скажется самым пагубным образом на моральном состоянии армии».

На несколько дней прекратился поток подкреплений через Харбин, пока новая ситуация не кристаллизовалась, и пока Петербург не принял решения. В русской столице стало ясно, что единоначалие на огромном Дальнем Востоке едва ли возможно.

24 сентября 1904 г. в Петербурге было объявлено о создании на Дальнем Востоке Второй русской армии. Местом ее формирования вначале был Харбин, а затем Тиелинг, расположенный в сорока пяти километрах к северу от Мукдена. В середине сентября на Дальний Восток пришли значительные русские подкрепления, речь идет в первую очередь о прибывшем из Европы Первом корпусе и о Шестом сибирском корпусе, они то и составили костяк Второй маньчжурской армии. Командовать Второй армией был призван генерал Оскар Казимирович Гриппенберг. Это был ветеран еще крымской войны, служивший полевым адъютантом у императора Николая Второго. Официально Вторая армия подчинялась генерал–адъютанту Куропаткину, но всем было ясно, что при таком командующем эта армия имела много автономных прерогатив. Нет сомнения, что это был удар по самолюбию Куропаткина.

Учтем хотя бы то, что Гриппенберг был на десять лет старше Куропаткина и имел особые отношения с императором. Но при этом Гриппенберг не имел специального военного образования, у него практически отсутствовал слух, и в целом его здоровье желало лучшего. Самая большая часть, которой он когда–либо командовал, был батальон.

Тиелинг был избран Куропаткиным в качестве следующей линии русского отступления и обороны. Здесь холмы и горные кряжи создавали больше возможностей для создания оборонительных сооружений, чем равнины вокруг Мукдена. Оставалось только стиснуть зубы. Все замыслы теперь следовало выполнить до начала жестокой маньчжурской зимы, и теплые дни осени в этом плане немало обещали. Особого падения духа иностранцы у русских не обнаружили. Напротив, часто делу мешала бравада. Но больших операций типа помощи Порт — Артуру уже не намечалось, хотя Куропаткин и говорил: «Учитывайте важность победы для России и, прежде всего, помните о необходимости победы для скорейшего освобождения наших братьев в Порт — Артуре».

Россия заработала напряженнее, и потери под Ляояном были восстановлены с прибытием новых частей по Великой транссибирской магистрали. Уже в сентябре прибыли Первый армейский корпус и Шестой сибирский корпус; Куропаткин прекратил жаловаться на японское численное преобладание. Теперь сильной стороной русской армии стала артиллерия и кавалерия (не слишком, нужно сказать, задействованные под Ляояном). Все же путь от Петербурга к Мукдену был действительно велик, и поезда, пересекавшие полмира, чаще всего запаздывали.

Странным образом препятствием движению стал наместник Алексеев — он не выносил свистков маневровых паровозов, и на ночь движение по великому пути затихало. Заметим, что у адмирала Алексеева были два личных поезда, один поезд был у начальника его штаба. Это были роскошные поезда, достойные титулов своих владельцев.

* * *

В ситуации, когда Порт — Артур начинал выдыхаться, русские войска в Северной Маньчжурии не могли себе позволить роскошь полного бездействия. Следовало учитывать и психологические факторы, Кропоткину нужно было вернуть себе репутацию «второго Скобелева». Русские войска, прибывшие в район Мукдена, позволяли ему это. Возмущенная Россия требовала этого. К тому же Балтийский флот готовился к выходу из Либавы, и наступала пора остановить победное шествие самураев. Если завтра Ноги возьмет Порт — Артур, силы японцев на северном фронте почти удвоятся, ликвидируя временное преимущество Куропаткина. А из войск приходили тревожные сигналы: увеличилось число самострелов, моральный дух армейский частей желал лучшего. Условия размещения войск были очень далеки от комфортных. Даже в госпиталях врачи и медсестры спали между кроватей раненых. Не утихали массовые болезни, особенно отмечали расстройство желудка и венерические болезни (по последнему поводу Куропаткин издал специальный приказ, требовавший воздержания).

В русской армии не было повозок для эвакуации раненых с поля боя. Использовались маленькие восточные повозки, которые на ужасных маньчжурских дорогах мало помогали безопасной транспортировке. Двуколки Маньчжурии запомнили многие пациенты здешних госпиталей. Представлявший американскую армию, заместитель главного врача армии США полковник Харвард надолго запомнил стоны раненых, умолявших снять их в этих двуколок. «Часто по прибытии обнаруживалось, что раненые уже мертвы». В то же время героизм и самоотверженность русских врачей не получали достаточного общественного признания. От них требовали носить сабли даже во время приема пациентов. При этом их не пускали в офицерские клубы. Всей медицинской частью командовал генерал полиции.

Тревожным фактом стало следующее: исчезала прежняя дружественность русских в отношении местных жителей. Отныне столь доверчивые прежде русские в каждом китайце видели японского шпиона. Одновременно жестокие реквизиции озлобляли китайцев. Языковый барьер переходил в психологический. Это была большая беда. Казаки ощущали себя в чуждой и не симпатизирующей им среде. Окружающие же многого ждали от лихих казаков, и потеря ими — пришедшими и с Тихого Дона и с быстрого Терека — боевого порыва, разочаровала многие ожидания.

Большего ждали от традиционно стойких и разумных русских офицеров. В этой войне две тысячи их сдались японцам. Неслыханный позор. Поляки дезертировали при малейшей возможности. И с готовностью сообщали известные им сведения. Странным было то, что прибывающие из Европы части по пути лишались части офицерского состава. Зато росли сибирские поселки. В лондонской «Таймс» за 3 декабря 1904 г. итальянский корреспондент цитирует русского полковника, который говорил, что, будь его воля, он перевешал бы половину своих коллег–офицеров. «Возможно это слишком много, — пишет корреспондент, — но нет сомнения в том, что многие офицеры стали известными тем, что их нет на месте в нужный критический момент». При этом в армии можно было довольно быстро продвинуться по служебной лестнице, что не всегда помогало делу.

Увы, в армии имело место мздоимство, вымогательство и воровство. Командующему Куропаткину положили 50 тысяч рублей в месяц. Но он помнил, что в ходе русско–турецкой войны 1877–1878 гг. командующий великий князь Николай Николаевич получал 100 тыс. рублей в месяц (плюс содержание тридцати лошадей), и потребовал столько же. Министр финансов Коковцов: «Я пытался сказать, что главнокомандующий должен подать пример, принимая умеренную зарплату, поскольку его ставка будет служить отправной точкой для установления выплат другим офицерам. Я особенно просил его не настаивать на таком большом количестве лошадей для личных нужд, потому что столько лошадей никому не нужно. А деньги на «лошадиный прокорм» на несуществующих лошадей не будут смотреться достойно и будут только совращать подчиненных. Мои аргументы не возымели действия».

Часть офицеров не имела должного образования, и чтение карт было для них истинной мукой. Вслед за войсками двигались проходимцы всех мастей. Особенно отвратительны были несоразмерные реквизиции. Армия не была в достаточной степени снабжена одеждой, и скоро целые части выглядели как местные жители–китайцы. (И это при том, что в Харбине — фактически русском городе — были огромные склады одежды). В армии в декабре 1904 г. не хватало 300 тысяч сапог. Куропаткин вынужден был ослабить уставные правила в отношении внешнего вида русского воина.

Немудрено, что Куропаткин оттягивал час наступления. Он собирал своих генералов на советы и то, что он слышал, никак его не вдохновляло. Штакельберг и Случевский не рвались в бой. Не хватало тех же топографических карт. Запросили Петербург, оттуда прислали карты Алексееву. Куропаткин был вынужден сам заняться картографией. Издаваемые им карты были очень далеки от совершенства, будучи очень крупными. Сентябрь прошел в стратегических фантазиях. Но, в конечном счете, был создан план последующего наступления.

Шахэ

Английский наблюдатель Гамильтон пишет, что «японцы совершенно определенно верили в то, что русские вскоре предпримут наступательные операции против них. То обстоятельство, что Куропаткин решил не продвигаться на юг и ждать последней битвы у Тиелина, севернее Мукдена, а не бросаться назад, было самым большим подарком судьбы, который только могла получить Япония».

Наступали зимние холода. Именно в это время — когда русские солдаты чудовищно мерзли в районе Мукдена, в японскую армию начали поступать серые шерстяные шинели с меховым воротником. У японского солдата имелись два шерстяных одеяла, а у русского — ни одного. Непосредственно на фронте японским солдатам продавали сигареты, носовые платки, мыло, зубные щетки, писчую бумагу, конверты. Ближайшее место, где можно было купить саке или пиво было примерно в ста километрах — условие немыслимое для русской армии. Японским солдатам позволяли пить только чай. Развлечением могла быть рыбная ловля и написание писем домой. Доблесть в сражении подавалась как обязанность. Смерть за императора была естественным путем воина.

Сила двух сторон очень скоро получила еще одну возможность для апробации.

Отступив от Ляояна к Мукдену, русские получили новый фронт. Вернее, два фронта, один — обращенный на восток, другой на запад. Посредине текла река Шахэ, приток Тайцу. Как и прежде, железная дорога образовывала ось российской обороны, коммуникаций, даже мировосприятия. Большое отличие от Ляояна: здесь были деревья — сосны, тополя, ивы. Их тень освежала, и солдаты льнули к знакомым предметам, к деревьям на равнине — более знакомый пейзаж, чем невыносимые просовые поля Ляояна.

Инициативой владела японская сторона, эта инициатива, как уже говорилось, была дарована. Японские армии продвигались от побережья вглубь Евразии, отходя от баз, но окрыляясь победным духом. После взятия Ляояна генерал Ойяма не выказал признаков спешки. Две первые недели сентября он приводил в порядок свою потрепанную армию, не спеша обдумывая свой следующий шаг. Он методически готовился к последующим испытаниям судьбы. Ойяма был доволен пополнениями, хотя, если к Куропаткину пришли два корпуса, к нему, Ойяме подошла лишь Вторая кавалерийская бригада принца Канина. Но доукомплектация прежних подразделений шла строго по плану. Слабым местом было создание боезапасов — много снарядов шло генералу Ноги. Требовалось усилить работу японских заводов, и наладить процесс снабжения через море. Поставки из Германии не были массированными.

Что принесет маньчжурская осень? 2 октября 1904 г. Куропаткин издал давно ожидаемую прокламацию. Смысл ее был в необходимости перехватить инициативу. «Пришло время нам навязать свою волю японцам… Мы будем бесстрашно наступать, полные решимости отдать наши жизни, выполняя свой долг до конца. Да поможет нам воля Всевышнего». Нельзя не отметить ограниченность поставленных Куропаткиным целей. Он призвал войска «атаковать противника и овладеть контролем над правым берегом реки Тайцу». Не окружить японский экспедиционный корпус, не рассечь его надвое, не пробиться к страждущему Порт — Артуру, а завладеть неким клочком территории, который сам по себе никакого стратегического значения не имел.

У Куропаткина был 261 батальон против 170 батальонов Ойямы. Русская армия была поделена на две части. Восточной командовал генерал Штакельберг, в распоряжении которого были Первый, Второй и Третий сибирские корпуса, бригада Четвертого сибирского корпуса и Сибирская казачья дивизия генерала Александра Васильевича Самсонова (трагического героя следующей войны). Генерал Бильдерлинг командовал Западным фонтом, в который входили Десятый и Семнадцатый армейские корпуса, поддержанные 51‑м и 52‑м драгунскими полками, половиной Оренбургских казаков и Уральской казачьей бригадой. Чтобы закрыть «прогал» между восточной и западной своими группировками, русское командование создало Центральную группировку на основе Четвертого сибирского корпуса и казачьей дивизии генерала Мищенко. Первый корпус и Шестой сибирский корпус были выдвинуты вперед. Восточной группировке было приказано окопаться. Шестой сибирский корпус размещался между Телингом и Мукденом (позднее вошел в Западное командование). На крайнем западе русских позиций стояли три пехотных полка, артиллерийская бригада, кавалерийская бригада и мобильный казачий полк.

Начало, ничего не скажешь, было торжественным — играли оркестры и развевались знамена, когда армии выступили вперед на рассвете 5 октября 1904 г. на фронте примерно в 70 километров. Все жаждали встречи с обидчиками, затаившимися севернее Ляояна. Между противниками лежала обширная ничейная земля, на которой только иногда происходили стычки русских и японских патрулей. Вначале пейзаж радовал — снятый урожай смягчал память о ляоянском–гаолянском кошмаре, но потом острая стерня стала давать о себе знать даже через армейские сапоги, не говоря уже о китайских тапочках. По мысли Куропаткина, не здесь, а восточнее, в горах должен был Штакельберг нанести первые удары по японской армии. Но и здесь примитивные карты сразу же показали свою непригодность, а крутые горные кряжи были тяжелы и для подъема и для спуска частей и подрахзделений. Первой обнаружила мощное русское движение размещенная в горах кавалерийская бригада Умисавы — ее передовые посты подверглись огневому удару русских кавалерийских частей. Возникла и ясно обозначилась возможность окружения забравшихся в горы японцев.

В японском командовании проявили себя разногласия. Куроки пришел к выводу, что прямолинейный Куропаткин именно на правом японском фланге решил нанести свой основной удар. Но главнокомандующий Ойяма уверен не был. Не отвлекающее ли это движение? Но уверенному в себе Куроки повезло как всегда. На теле убитого русского штабного офицера были обнаружены приказы Куропаткина, адресованные Штакельбергу: выступить против правого фланга японцев, затем повернуть на юг и далее идти на Ляоян.

В отличие от русских генералов в подобных обстоятельствах, Ойяма не отдал приказ усилить укрепления Ляояна и пассивно ждать приговора судьбы. Он отдал приказ немедленно наступать. Смелость против осторожности, порыв против пассивности. 9 октября в 10 часов вечера Ойяма провозгласил общее наступление всех трех своих армий: Оку на левом фланге, Нозу в центре, а Куроки на правом фланге. Время шло, но японцы не привыкли зевать и ждать неизбежного. Уже через сутки японское командование решило, что первый приказ пассивен и издало второй. Текст был лапидарен: «Я хочу оттеснить противника, стоящего в настоящее время к востоку от Мукденской железной дороги, на северо–восток». Не только предвосхитить «южный поход» Куропатина, но энергично напасть на массу русских войск и отжать ее в северо–восточном направлении, в сторону от «дороги Мандаринов» и железнодорожного пути. Главная задача падала на Первую армию, а Вторая и Четвертая армии осуществляли движение к западу. Генеральная идея — отрезать атакующую русскую армию от баз снабжения, от Мукдена, и в осеннем месиве оставить их гибнуть забытыми Богом меж маньчжурских сопок.

А русские войска, хоть и наступали, но внутренне готовы были к смене своих полупланов, завися от инициативы агрессивного противника. Посмотрим на происходившее глазами бывшего в японской армии в качестве наблюдателя английского аристократа сэра Иена Гамильтона. С холмов Ентая Гамильтон просто воочию видел эту потерю русской армией стратегической инициативы. Нерешительность русского командования стоила ему потери «права первого голоса», силы первой атаки, воодушевления и владения инициативой. «В пяти милях к северу наступает противник. Так далеко, насколько я могу увидеть, земля полнится русскими. Здесь нет гаоляна, никуда не спрячешься, русские стоят плотной массой, кавалерия, пехота, пушки — такой строй, какой я в прежние годы видел только на парадах… Эти темные массы начали медленное и торжественное развертывание, которое заставило мое сердце ёкнуть от общего ощущения беспокойной силы, чувства неминуемости направленного на тебя удара. И теперь эта длинная колонна остановилась. Странная нерешительность! Они оставались стоящими без движения десять минут, двадцать минут, и тут я понял, что они готовятся окопаться вне пределов огня японцев. И в этот момент все опасения покинули меня. Я не могу описать этого чувства, или проявления инстинкта, захватившего меня. Меня охватило огромное спокойствие и полная убежденность в том, что русские своими неловкими действиями навсегда расстались с этим моральным подъемом, который является величайшим достоинством атакующей стороны».

Так атакующие действия не ведут. Где разведка? Где мобильные части? Где перехват жизненно важных точек в японской обороне? Армия, победившая Наполеона, не знала, что такое полковая разведка, не видела мир глазами противника, не обладала чутьем и бодростью наступающей стороны. Нулевой значимости штабная работа, фантастическое невежество в картографии — отсюда и отсутствие ориентации на местности. Правомочен тот вывод, что русское наступление провалилось, еще не начавшись. Японская, а не русская сторона, диктовала условия боя. Аляповатые фигуры встают на маньчжурских сопках. Бодрый дух Суворова окончательно покинул армию, похожую на неповоротливого слона. Вину Куропаткина не скроет самый большой его сторонник. Он однозначно приказал Штакельбергу пройти к Ентаю через местность, известную, как минимум, как пересеченная, через холмы Штакельберг докладывает: «Карты в моих руках не показывают ничего, кроме белых пустот и двух дорог, идущих с востока на запад. На карте местность, которую нам предстоит преодолеть, смотрится плоской как блин, но в реальности это весьма высокие холмы, которые с величайшим трудом преодолеваются полковой артиллерией…. Я ожидаю дальнейших приказов, если в штабе есть более совершенные карты, пришлите их мне».

Трудно не напомнить, что Кропоткин владел этой местностью многие месяцы и организовать картографическую оценку ее не представляло особого труда. Или для этого русский медведь должен проснуться? Куропаткин ответил Штакельбергу в восемь сорок вечера 10 октября. «Мои приказы сохраняют силу. Время исполнения корректируйте сами. Не теряйте ни дня за исключением самых непредвиденных обстоятельств, поскольку перед вами значительно более слабые силы противника».

В этот же день император Николай Второй записал в дневник: «День стоял тихий, серый, но хороший. Поехали к обедне и завтракали одни. Гуляли вдвоем, затем Аликс вернулась домой, а я продолжал прогулку и убил пять ворон… Решил назначить Куропаткина главнокомандующим на Дальнем Востоке с освобождением Алексеева от этой обязанности, но с оставлением его наместником». Императорским рескриптом Алексеев получил орден Георгия третьей степени.

Начало конца

10 октября сражение началось. Один из русских полков остановил Пятую японскую дивизию. Вторая японская армия продвигалась весьма медленно. На рассвете 11 октября генерал Штакельберг решил сконцентрировать огонь сотни русских орудий на окопах 12‑й японской дивизии генерала Иноуе неподалеку от все тех же шахт Ентая, на холмистой местности в пяти километрах от Ентая. Предпринята попытка атаки под прикрытием артиллерии. Сотни русских бойцов ложатся в маньчжурскую землю согласно бездарному приказу. Японцы обманули русских самым примитивным образом. Они взорвали взрывные устройства в нескольких местах, делая вид, что оттуда по русским бьет японская артиллерия. Наивные командиры сконцентрировали всю мощь артиллерийского удара по пустым траншеям, не сумев послать разведку, не ориентируясь в японских позициях. Тысячи русских снарядов вспахивали безжизненную землю. Штакельберг приказал взять японские позиции, несмотря на потери. Шесть раз русские цепи шли вперед, чтобы после страшных потерь залечь снова. Пять тысяч погибших в борьбе за несчастный холм. Японцы при таком преобладании русских не могли контратаковать, но они, полагась на пулеметы, бодро удерживали свои позиции.

В это время неповоротливость Штакельберга — только она — дала Куроки время для перестройки своих сил. Это на востоке. На западе приказы Куропаткина Бильдербергу также отнюдь не стимулировали его сметки, подвижности, запала. Бильдербергу приказали наступать — но только тогда, когда он завершит строительство оборонительных позиций, затем двинется вперед и снова будет укреплять свои позиции. Так вся энергия его войск уйдет в лопату и перестраховку, а не в обнаружение противника и определение его слабых сторон. Поведение Бильдерберга было таково, что Ойяма перестал обращать на него внимание.

Мы видим как 12 октября 1904 г. Куропаткин, обладающий общим численным превосходством, фактически сам вручает инициативу японской стороне только потому, что Ойяма мог создать превосходство своих сил в конкретно избранном районе. Гибкость японцев особенно хорошо видна на фоне стылости русских генералов. Поняв, что в центре пробить фронт ему не удастся, фельдмаршал Ойяма отводит в тыл обескровленную 10‑ю дивизию и 5‑ю дивизию. Зато он немедленно начинает наращивать превосходство на правом флангу русского фронта. Вечером 12 октября 1904 г. сила главной русской атакующей колонны (японцы поняли, от кого им ждать неприятности) Штакельберга были на востоке остановлены. Зато на пассивном русском центре и на русском правом фланге японцы начали готовить русской стороне сюрприз. Здесь против русского Семнадцатого корпуса (25 тыс. человек) Ойяма концентрирует три дивизии общей численностью 32 тыс. человек.

Здесь Оку и Нодзу, сконцентрировав свои силы, повели наступательные действия. Придуманное русским командованием деление на Восточное и Западное командование, казавшееся вначале таким логичным, потеряло в реальной жизни всякий смысл. Главное, что ослабило русские войска — утеря связи, из рук вон плохая взаимосвязь, отсутствие контроля. Хотя русские имели и телефон и телеграф, они все больше полагались на посыльных, которые имели особенность исчезать напрочь. Часами в штабах пили чай, ожидая очередного посланца. Неподвижная пассивность проявляла себя в худшем виде.

Японская телефонная система работала значительно лучше, даже когда случалось такое, как обрыв линии связи между Курокой и Ойямой. Операторы были лучше подготовлены и работали гораздо более эффективно. Гонцов посылали гораздо реже.

Полк генерала Юхнова (219‑й) полностью испытал на себе ад собранной вместе японской артиллерии. По нему согласованно били 66 орудий и несколько тысяч винтовок. На поле осталось 832 солдата и 22 офицера. И, что хуже всего, полк и в дальнейшем не изменил тактику идти вперед плотной цепью, не оставляя сзади резервов и позабыв про знаменитую русскую выдумку.

Послание Куропаткина (вечер 12‑го октября) пришло к Штакельбергу только утром 13‑го. К этому времени Штакельберг уже пришел к решению остановить свои наступательные операции. На рассвете 13 октября начала отступать Восточная групиировка русских войск. В полдень Куропаткин узнал, что Семнадцатый корпус Бильдерлинга был вынужден отступить, что угрожало заходом японцев во фланг с запада. Именно в эти часы командующий испытал личную фрустрацию: командиры бежали не оповестив соседей, полководцев в русской армии не обнаружилось; паника распространялась как зараза.

14 октября дождь свирепо присоединился к прочим тяготам жизни. Но он помог Первому европейскому корпусу (находившемуся в очень уязвимой позиции) отойти без потерь назад. Когда 37‑й русской дивизии приказали контратаковать, она не смогла этого сделать из–за потери старших офицеров. Оставшиеся офицеры собирали солдат и двинулись на север. В 7.20 утра Десятый корпус отступил от Шанопу.

А японцы строго следовали приказу Ойямы слева оказывать давление вплоть до реки Ша. Они вышли на деревню Шахопу на ее южном фланге. Впереди перед ними были только два препятствия — все еще защищаемые Десятым русским корпусом «Холм одного дерева» и холм, который вскоре будет известен как Холм Путилова. Оба холма всего метров 25 в высоту, ничего примечательного. Едва заметная тропинка бежала к главной дороге («дорога Мандаринов» и жедезнодорожному полотну. Два холма, две сопки в огромной Маньчжурии — как две пылинки в макрокосме. Но для русской стороны это были две важнейшие в национальной жизни оборонительные линии. Если японцы их возьмут, то они ринутся к главным русским магистралям, и будут грозить всему неловкому сооружению Куропаткина невиданным окружением и метаниями меж маньжурских сопок.

Куропаткин приказал начать на этом участке контрнаступление чтобы только узнать, что его войска на западном — правом фланге отступают. Куропаткин, облаченный царем невиданной властью, пытался остановить отход своим словом. Затем действием. Затем примером. Ему, к счастью, кое–что удалось. Он нашел 9‑ю дивизию и оборотил ее снова лицом к врагу. Он нашел часть под командованием генерала Мау, которая уже пересекла реку, вместе с Четвертым корпусом и приказал действовать в оборонительных позициях вместе с генералом Гершельманом и другими силами Десятого корпуса. К полудню большой силы концентрация русской артиллерии была уже направлена в нужном направлении — на деревеньку Шахопу, ставшей главной угрозой Российской империи. Японцы прятались за глинобитные стены деревеньки и держались дерзко.

Но и мобилизованные против них силы были внушительны. Японцы получили внушительный удар — их контратаковал Десятый корпус под командованием генерала Случевского. Корпус Мау бродил между сопок. Его долго ждали и нашли где–то после полуночи абсолютно изможденным, мокрым, несущим своих раненых, некормленным и непоенным.

Японцы оставили очень много живописных описаний. К примеру, 4‑я дивизия генерал–майора Цукамато долго наблюдала как на противоположном берегу Ша к месту сражения подошла 2‑я бригада 55‑й пехотной дивизии, свежие силы, первый опыт. Играл оркестр, реяли флаги. Седовласый батюшка благословлял защитников Веры и Отечества. Все целовали иконы. Наконец церемонии окончились и офицеры спешились. Но оркестр играл, и барабанщики держали ритм. 8‑й полк японцев видел все в малейших деталях. Теперь русские шли их убивать — они шли в деревню Чанлянпу, где расположился 8‑й полк. В полукилометре русские рассредоточились в одну цепь, и тут японцы открыли огонь. Почти все офицеры погибли сразу, но ряды просто смыкались и русские продолжали свой кровавый путь. В три часа дня, потеряв 2 тыс. человек, русский Юхновский полк начал отходить.

Начав операцию с тремя полными корпусами в резерве, Куропаткин завершал ее не имея резервов вовсе. Восточная половина его войск полностью провалила выполнение задания, и Кропоткин решил взять из 65 батальонов Штакельберга 25 батальонов в стратегический резерв. Ни телефона, ни телеграфа. Посыльный пришел не с 25 батальонами, а с просьбой Штакельберга разрешить атаку в западном направлении. В просьбе было отказано, но посылать батальоны было уже поздно.

Офицеры штаба скакали от места к месту, чтобы определить, где находятся те или иные части. Организация русских войск повисла на очень тонкой нити. Куропаткин знал определенно только одно: это была очень кровавая неделя для русской армии. Он знал о смятении в рядах вверенных ему сил. Он знал, что план наступления на японцев опять не удался. Большая сила воли требовалась командующему. В эти минуты, может быть, Кропоткин думал о гибели на поле боя. Уж больно все не складывалось. Командующий собрал вместе ударный отряд для того, чтобы отбить у японцев только что потерянные Путиловский холм и «Холм одного дерева». Генерал–майору Новикову — командиру 1‑й бригады 22‑й пехотной дивизии поручалось отбить «Холм Одного дерева», а 5‑й восточносибирской бригаде генерал–майора Путилова (ветерана бурской войны) — взять соседний, ближайший к реке холм.

Японцы с этих холмов видели приготовления русских. Но в главном штабе японцев смотрели на дело масштабнее, там Ойяма и Кодама представляли себе дело так, что Куропаткин намеревается нанести решающий удар вдоль «дороги Мандаринов», вдоль железной дороги — против японской Второй армии. Чтобы отбить эту атаку Ойяма начал собирать свои резервы. Теперь «холм Одного дерева» приобрел стратегическое значение. \

Сибиряки по–умному, малыми группами начали проникать через реку к искомой цели. Русская артиллерия начала барраж прикрытия, что мешало Ямаде эвакуировать раненых. Рассматривался и вопрос оставления этого холма, но японцы боялись больших потерь. После наступления темноты русские окружили «Холм Одного дерева».

Генерал Путилов был офицером разведки, он сражался против англичан в их войне с бурами. Кропоткин отметил его и дал ему полк. И шанс показать себя. Атака Путилова принесла результат. В помощь ему 19‑й Восточносибирский полк во главе с полковником Случевским на лошадях переплыли реку Ша и врезались в японские позиции. Японцы были сжаты с двух сторон и, несмотря на неимоверную ярость сопротивления, были вытеснены с прибрежных позиций. В официальной британской истории войны говорится о японском офицере, который, не видя выхода, бросился к пушке и был разорван снарядом на части. Страшная рукопашная битва была завершена примерно к девяти часам вечера и неведомый прежде холм стал «холмом Путилова». Узнав, что японцы устраивают контратаку на «Холм одного дерева», Путилов собрал остатки своего отряда и к утру 17 октября в его руках был «Холм одного дерева», вместе с 14 японскими пушками. Геройские дела ждут героев. Генерал Путилов одной атакой восстановил самоуважение сотен русских воинов, благотворно подействовал на мораль русских войск. На что они были способны, показали следующие дни.

Ни русская, ни японская стороны не были готовы к окончательному выяснению отношений и «половинчатая» битва при Шахэ на этом этапе закончилась. Царь дал разрешение именовать завоеванный холм «Холмом Путилова», а холм «Одного дерева» был переименован в «Новгородский» по происхождению 22‑го пехотной дивизии.

Пришла пора считать всем раны. Наступление стоило Куропаткину 41 351 человека (10959 убитых). Потери Ойямы — 3951 убитый и 16394 раненых. Слабость русской армии — как отмечают все наблюдатели — была не в отсутствии храбрости или самоотвержения. Она была в недостаточной компетентности. В неумении пользоваться сверхнеобходимыми телефоном и телеграфом. В неумении использовать свою огромную кавалерию на плоских равнинах неподалеку от железной дороги. В слабости российской командной системы. В ошибочности планирования. В неумении реализовывать наступательные операции. В слабой подготовленности частей, состоящих преимущественно из крестьян, не получивших подготовки к современной войне. В ошибках: выбор холмистой местности для наступления, в нелепом использовании превосходства в артиллерии. Куропаткин некрасиво поступал, когда пытался свои просчеты перенести на других. 26 октября 1904 г. в меморандуме командирам он нарисовал картину, часть которой была реалистична, а часть — простым самооправданием. Нет замены личному мужеству и примеру. «Хотя можно себе представить, что корпуса вынуждены были отступать под воздействием превосходящих сил, такой способ оправдан только после того, как все другие способы, включая личный пример командира, были испробованы для удержания позиций».

Сражение при Шахэ не дало ясно определенного результата. Потери были примерно равными; японцы сохранилинаступательный порыв, но за спиной русских войск была огромная Россия. И в громких ликованиях японской стороны была нота, на которую не все тогда обратили внимание. Японское правительство запросило Лондон и Нью — Йорк о займе в 12 млн. фунтов стерлингов. Япония начала испытывать пресс современной дорогостоящей войны. Россия же испытывала кризис падения общественной морали.

Алексеев отбыл в столицу, Куропаткину теперь не на кого было жаловаться. Температура в 20‑х числах октября пала до 14 градусов мороза. Японские агенты приносили известия о том, что русская армия мерзнет и едва ли готова к активным боевым действиям. Осенние хляби явственнно загасили активность русских стратегов. Куропаткин горько жаловался по поводу недостаточного снабжения. А Порт — Артур потерял надежду на приход освободителей с севера.

ГЛАВА ШЕСТАЯ ФЛОТ ИДЕТ К АНТИПОДАМ

Балтийская эскадра

Со времен Петра Великого Россия стремилась стать великой морской державой, но отсутствие у нее тепловодных морей перекрывало ее морские возможности. Половину года ее приморские города были скованы льдом. И теперь, столкнувшись в Азии с новым морским гигантом, Россия испытывала сложности. Помощь одного флота другому означала путешествие к антиподам.

Российский Балтийский флот был переименован во Вторую эскадру, и в горьком октябре 1904 г. готовился к далекому переходу на Дальний Восток. Идею подал еще вице–адмирал Макаров, который в период своего назначения на Дальний Восток осторожно «апробировал» ту мысль, что следует усилить Тихоокеанский флот России кораблями Балтийского флота. Идея проросла в решение, принятое на совещании Высшего военно–морского совета, на котором председательствовал сам император. На совещании присутствовал новый командующий Балтийским флотом контр–адмирал Зиновий Петрович Рождественский — высокий симпатичный человек пятидесяти с небольшим возраста.

Рожественский родился в 1848 г. и был моложе Того всего на девять месяцев. Его отец был военным врачом и семейной удачей было зачисление сына в Военно — Морскую академию шестнадцати лет отроду в сентябре 1864 г. Академия была небольшой — только 50 новобранцев ежегодно. К выпускному балу он провел в море уже 227 дней. Окончил пятым в своем классе и поступил на Балтийский флот, на первый русский броненосец «Первенец». Двумя годами позже, проведя 21 месяц в море, стал мичманом. Через восемь лет стал лейтенантом. Его специализацией стала корабельная артиллерия. В 1873 г. он закончил Михайловскую артиллерийскую академию. Естественно, с отличием. Он любил море, и его интересовали технические новинки — превосходная комбинация. В войне с оттоманской империей в 1877–1878 гг. Он отличился, о чем свидетельствуют ордена и быстрое продвижение по службе. Под командованием Макарова он участвовал в войне с Турцией, руководил торпедными катерами на Черном море. Пушистые брови не скрывали всегда живых глаз, его фигура и умное лицо производили впечатление на всех. Особое благородство этого человека сказалось в эпизоде, когда за потопление турецкого корабля он получил Георгия четвертой степени и орден Св. Владимира, но написал в газете о том, что на самом деле турецкий корабль не был потоплен. Английский адмирал, служивший в турецком флоте, подтвердил слова Рождественского. Рождественский создавал флот Болгарии. Особое место занимает тот период его биографии, когда он был командующим только–что созданным болгарским флотом. Россия дала Болгарии ее первые военные корабли. Затем на Балтике заведовал подготовкой артиллеристов. Драма России и попытка спасти ее военно–морскую славу заставляли Рождественского работать с невероятным напряжением. Адмирал был одним из немногих, о ком говорили, что «коррупция не коснулась его». На свое небольшое жалование он содержал несколько студентов. Он умел говорить, в этом был его дар: богатый словарь, неподражаемая интонация. Никогда не обращался к докторам. Никто не знал, что стальная воля скрывает болезнь почек и ревматизм. Ему верили самозабвенно. Да, у него был непростой характер, но верный и твердый. Основную часть своей жизни он провел в морских походах, между моторами, пушками и рубкой.

Наконец, в 1890 г. он стал капитаном корабля на Дальнем Востоке. В 1892 г. его посылают военно–морским атташе в первую морскую державу мира — Англию. В 36 лет он стал военно–морским атташе в Лондоне, Лондон был морской столицей мира с пятимиллионным населением. Это были годы, когда Британия правила своей империей и половиной мира. Рожественский видел, как отстала Россия, но он не потерял патриотического чутья и стремился ознакомиться с последними новинками в морском деле. Затем мы видим его капитаном крейсера «Владимир Мономах», бороздившего Средиземное море. Командиром Средиземноморской эскадры в те годы был адмирал Макаров. В 50 лет Рожественский стал адмиралом. Даже враги соглашались, что это был один из самых блестящих адмиралов в русской истории. Нелегкая ему досталась доля.

Подготовка

Следующие три месяца он был ежедневно занят подготовкой Балтийского флота к невиданному по дальности переходу в дальневосточные воды. Все отмечают исключительную работоспособность Рождественского, работавшего по восемнадцать часов в сутки, иногда не спавшего по три дня к ряду. Речь шла о флоте в 50 кораблей всех калибров и размеров, старых и новых; о двенадцати тысячах моряков, которым предстояло пройти от арктических температур до тропиков.

Флагманским кораблем адмирала стал «Князь Суворов», водоизмещением 15 тыс. тонн. Вызывала удивления черная краска корпуса кораблей адмирала Рожественского; только две трубы были окрашены ярко–желтой краской. На «Суворове» (максимальная скорость восемнадцать узлов) были установлены четыре двенадцатидюймовых орудия, и этот эскадренный броненосец мог таранить корабли противника. Инженер–кораблестроитель того времени В. П. Костенко: «Какой внушительный вид имеют наши новые броненосцы типа «Суворов»! Они необычайно высокобортны, поражают обилием надстроек, высокими многоэтажными мостиками и числом орудийных башен. Пропорции их корпусов, толстые и высокие дымовые трубы, многочисленные мостики и мачты, увенчанные боевыми марсами, создают впечатление грозной, соразмерной мощи». Россия посылала в Тихий океан четыре однотипных прекрасных эскадренных броненосца — «Князь Суворов», «Император Александр III», «Бородино» и «Орел» в окружении броненосных крейсеров, миноносцев и вспомогательных судов.

Главная проблема была видна невооруженным глазом: у России на Дальнем Востоке не было незамерзающего порта. Резонно ли посылать последнее военно–морское прикрытие страны в регион, где русским кораблям негде будет не то, что отдохнуть, отремонтироваться, получить новый боезапас, но просто скрыться? Но ярость войны уже покрывала красной пеленой глаза ответственных лиц, и все было поставлено на надежду, что по прибытии Второй флот немедленно изменит соотношение сил в пользу российской стороны и в решающей битве поразит морское могущество Японии. То была часть общего фантастического отношения к Японии.

Реагируя на новую морскую угрозу, японская сторона первым делом интенсифицировала работу своей разведки. Адмиралу Того было доложено, что для укрепления портартурской эскадры Петербург готовит Балтийский флот. Японцы немедленно увеличили производство морских мин, и всеми силами стремились найти уязвимое место новой «великой армады». Всех интересовал маршрут великого перехода. Он был проложен в русском адмиралтействе: Северное море, огибая африканский мыс Доброй Надежды, второй переход через экватор, тропические моря, мимо Сингапура к еще державшемуся Порт — Артуру. Русские адмиралы не рискнули идти всем флотом через Суэцкий канал: а что, если англичане «замкнут» русский флот в нем? Молчаливое противостояние с англичанами было важнейшим обстоятельством похода. Ведь Лондон мог нанести флоту Рожественского удар на многих участках их сверхдлинного пути. Англичане продолжали говорить об угрожающей их владениям варварской России; русские, со своей стороны, обличали джингоизм Джона Булля, имперское высокомерие Лондона.

Правда, с началом русско–японской войны король Эдуард Седьмой выпустил манифест, начинающийся словами «Мы находимся в счастливом состоянии мира со всеми суверенами, державами и государствами». Король призвал подданных «соблюдать строгий нейтралитет». В реальной жизни нейтралитет был мало похож на «равноотстояние» и, уж, конечно, он не был строгим. Русское адмиралтейство даже предупреждало русские суда о возможности английской помощи японцам. Британские власти в Красном море не позволяли русским крейсерам остановить поток контрабанды из Европы в Японию, растущий поток военного времени. Русские постоянно опасались совместных японско–британских действий. (И это при том, что мать Николая Второго, Мария Федоровна была родной сестрой британской королевы Александры. Король Эдуард Седьмой в письмах звал царя «Ники», а тот обращался к королю «дядя Берти». Принц Уэллский Джордж был кузеном Николая Второго).

Кайзер Вильгельм со значением писал из Средиземноморья: «Мальта чрезвычайно интересна. Средиземноморский флот Британии находится в превосходном состоянии. Наблюдается острый интерес к войне, настроения про–японские. К моему полному изумлению, большинство верит в то, что в конечном счете Япония полностью разобьет Россию и навяжет ей свой мир!» Николай не всегда доверял «Вилли», он знал о его желании сформировать антианглийский союз в Европе. Но царь не мог абсолютно игнорировать стекающиеся донесения об антирусской направленности английского правительства. И он знал реальность дня: если бы англичане того захотели, они бы нейтрализовали эскадру Рожественского в весьма короткое время.

Адмиралтейство послало в Красное море два крейсера — «Петербург» и «Смоленск» с целью воспрепятствовать японской контрабанде. Морякам было приказано вести себя предельно вежливо и деликатно; и все же проблемы контрабандных поставок всегда были предметом бесед с послом Британии в Петербурге Чарльзом Хардингом. В это же время британская разведка посылает в Японию «с целью получения военно–морской информации, касающейся войны» Клода Макдональда (в качестве посла), с двумя помощниками — капитаном Пакенхэмом и командором Джексоном. Им было позволено пребывние на японских военных кораблях и даже пользование корабельными радиостанциями.

Важно учесть, что презумпцией похода было, что Порт — Артур выдержит многомесячную блокаду. Если же он падет, то Второй флот будет базироваться на Владивостоке.

Вторая (после отсутствия незамерзающего порта) проблема россйского флота заключалась в отсутствии подготовленного контингента моряков. Многие из тех, кого записали на военные корабли, никогда не видели открытого моря. Сложные механизмы современного корабля не могли управляться людьми от сохи. Нужны были квалифицированные инженеры паровых машин, механики. Будущие великие путешественники пока боялись оставаться даже в Кронштадте и они отнюдь не мечтали о далеких морях и великом предстоящем им переходе.

Рождественскому приходилось решать тысячи дел. Он занимался скотом для создания запаса мяса, хлеба и бисквитов, ботинками для матросов, шампанским для офицеров, водки для матросов. И главное, о тоннах горючего, тоннах снарядов, торпед и мин. Еще более существенное: топливо. На колоссальном пути к Владивостоку не было русских баз. Международное право запрещало нейтральным портам обслуживать корабли воюющих государств. Под немалым давлением англичан это правило было еще раз публично декларировано. России нечего делать в нейтральных портах. Уголь был назван контрабандой. (В то же время у японцев были огромные запасы кардиффского угля — бездымного).

В этом самом сложном деле можно было полагаться лишь на дружественные России страны. Разумеется, первой вспомнили главную европейскую союзницу — Францию. В Париже не хотели, чтобы Балтийский флот уходил от прямой обязанности сдерживать Германию, но полностью отказать России французы, хозяева мировой империи, не могли. Было условлено, что во французских портах 50 русских военных кораблей будут получать уголь — но только до следующего порта.

Помощь согласился оказать германский кайзер — чем дальше от границ Германии будут вооруженные силы России, тем больше обесценится русско–французский союз, тем более развязанными станут руки европейского гиганта — Германии. Пусть Россия воюет как можно дольше, им следует в этом помочь. Немецких баз по пути было немного, но Берлин поступил истинно по–дружески. Германское руководство с немецкой практичностью поручило компании «Гамбург — Америка» создать 60 судов–заправщиков на пути от Либавы до Порт — Артура. Были четко обозначены пункты встречи заправщиков с медленно идущим русским флотом (за пределами трехмильной полосы внутренних вод) — это была самая реальная помощь. Производились расчеты: на каждую тысячу морских миль необходимы 17 тысяч тонн угля, и при этом абсолютно необходимо обеспечить флот углем к моменту встречи флота с кораблями Того.

В конце августа 1904 г. флот был собран в Кронштадте. Можно было отправляться в неимоверный, фантастический поход, но армия как раз приступила к наступательным операциям. Может быть, она справится самостоятельно? Флот отчаянно тренировался, и когда с Дальнего Востока пришли горькие вести, все бросились ускорять отход, скорость стала казаться важнее качества выучки. Даже феноменальный оптимизм и жизненная сила Рождественского были под гигантским прессом сомнений. Адмирал стал нервным и раздражительным, это в полной мере ощутил его штаб. Возвращаясь однажды с места строительства двух легких крейсеров, которые должны были сопровождать его флот, он сказал своему помощнику: «На какой успех мы можем рассчитывать: мы не должны были даже начинать это безнадежное дело, но как я могу отказаться выполнять приказы, если все так уверены в успехе?» На финальной прямой приготовлений, когда артиллеристы занимались пристрелкой орудий, все шло не так как надо. Корабли сталкивались друг с другом, а артиллеристы выглядели безнадежными.

На проводах в кают–компании эскадренного броненосца «Император Александр III» воодушевленная публика ожидала прочувственного патриотического спича любимого всеми командира корабля — капитана 1 ранга Н. М. Бухвостова. Но услышали нечто неожиданное: «Россия — совсем не морская держава. Русские никакого серьезного влечения к морю не имеют, они никогда не были настоящими моряками и никогда ими не будут. Постройка этих громад–броненосцев — только разорение казне и нажива строителям и к добру она никогда не поведет. Вы смотрите и думаете, как тут все хорошо устроено. А я вам скажу, что тут совсем не все хорошо. Вы желаете нам победы. Нечего и говорить, как мы ее желаем. Но победы не будет! Я боюсь, что мы растеряем половину эскадры по пути, а если этого и не случится, то нас разобьют японцы: у них и флот исправнее, и моряки они настоящие. За одно я ручаюсь — мы все умрем, но не сдадимся».

Первая после Кронштадта остановка — Ревель. Это была еще своя территория и Рожественский посвятил основное время учебным стрельбам. Начинали в 6 утра, а завершали в 10.30 вечера. Именно сюда в солнечный октябрьский день поездом прибыл русский царь. В гавани уже стояла его яхта «Стандарт». Вместе с царем были греческая королева Ольга, великий князь Александр с женой, сестра царя Ксения.

Прощание с Родиной произошло в Ревеле, нынешнем Таллине, где адмирал Рожественский принял императора Николая с императрицей Александрой. Все внимание было обращено на маленького мальчика — наследника Алексея, одетого в полную морскую униформу с золотыми орлами и золотыми эполетами, уже украшенного несколькими медалями. За Рождественским стояли два адмирала: бритый адмирал барон фон Фелькерзам и обладатель просто огромной бороды адмирал Оскар Адольфович Энквист. На пирсе стояли тысячи провожающих. Музыка лилась нескончаемым потоком. Флаги крепости желали счастливого похода. Императрица не могла долго стоять на холодном воздухе, она подарила каждому кораблю по чаше. В форме капитана 1 ранга император прибыл на корабли 2‑й Тихоокеанской эскадры. Царь посетил все корабли — один за другим, произнося речи перед тысячами офицеров и матросов, одетых в черные брюки и синие свитера. Он призывал отомстить «наглым японцам, посягнувшим на покой Святой Руси». Царь желал своим морякам «победоносной кампании и счастливого возвращения в родную землю».

Какие–то предчувствия мучили царя Николая Александровича. Войдя в кают–компанию «Императора Александра III» русский царь, выпив с офицерами, внезапно разрыдался. Предвидел ли он судьбу войны и свою собственную долю?

Ольга по русскому обычаю трижды расцеловала всех капитанов, а царь оставил жемчужные кресты тем, кто будет на палубе во время боя и вручил иконы каждому кораблю, от большого до малого. Многим припоминались сцены встречи здесь, в Ревеле царя Николая и кайзера Вильгельма в 1902 г. Рожественский, тогда еще капитан, командовал стрельбами и восхитил обоих монархов. Вильгельм сказал, что хотел бы иметь такого капитана. Целуя царскую руку, Рожественский тогда прошептал:, «Если бы мы могли сражаться сейчас». Исполнилось. Отплывая от Ревеля, кайзеровская яхта «Гогенцоллерн» просигналила: «Адмирал Атлантического океана прощается с адмиралом Тихого океана». Царь не осмелился ответить, что «Адмирал Тихого океана шлет приветствия». Он занизил пафос: «Прощайте, приятного путешествия».

На этот раз солнце светило ярко и после банкета Рожественский попрощался с царем. Какие бы сомнения ни имел Рожественский, сейчас он верил в исполнение царского завета. Император Николай повернулся к своей семье: «Мы должны создать могучую державу для Бэби». Вечером царь Николай записал в дневник: «Благослови это путешествие, Господи. Позволь им прибыть здоровыми и сильными к пункту своего назначения, позволь преуспеть в их ужасной миссии ради безопасности и счастья России». И, отвечая своим эмоциям, поставил в дневнике ручкой крест.

Основная группа кораблей Рожественского, помимо флагмана, состояла из трех одинаковых эскадренных броненосцев — «Бородино», «Александр III», «Орел» — все новые. На кораблях еще работали группы специалистов, доводивших технику до нужной кондиции. Сзади шел старые линкоры «Ослябя», «Сысой Великий» и «Наварин». Лучшими среди крейсеров были «Олег», «Жемчуг», «Аврора» и «Светлана», а также бронированный крейсер «Дмитрий Донской». За более старыми крейсерами шли девять торпедных катеров. Флоту были приданы много дополнительных судов.

Флот бросился в путь, ведущий на Дальний Восток. Было немало опасений относительно японцев, вооруженных торпедами. Департамент полиции передал Рожественскому телеграмму, якобы перехваченную в японском посольстве в Голландии. «Мы разместили наших людей в разных местах, они будут сообщать о всех перемещениях противника и возможных контрмерах… Эскадра отплывает в этом месяце; мы предпринимаем меры противодействия». Звучало далеко не шуткой. Общую атмосферу передает, скажем, приказ № 69 (изданный Рожественским в начале сентября 1904 г.): «Сегодня в 2 часа ночи я отдал офицеру, который был на часах, сигнал обороны против торпедной атаки. В течение восьми минут ничего не было сделано. Все спали за исключением офицеров и матросов на вахте, но даже они не проявили бдительности. Матросы, ответственные за торпеды не находились на своих местах. Ничего не было предпринято для освещения палубы, хотя в темноте никакая работа не возможна».

Едва ли этот приказ принес большую пользу. Экипажам стали повсеместно видеться торпедные атаки японцев. Участник похода на «Орле»: «Офицеры кричали на мичманов, а те на матросов». Этому линейному кораблю («Орлу») постоянно не везло. На рейде Петербурга у него приключился пожар. Когда эскадренный броненосец спускали со стапелей, то оказалось, что он слишком оснащен и вооружен — и может утонуть. Этого избежали лишь сняв несколько плит брони. Подняв якорь для похода, «Орел» сел на мель, и 400 членам его экипажа было приказано перемещаться с одного борта на другой для снятия корабля с мели. Команде оставалось только смеяться и размышлять, как перемещение тридцати тонн может повлиять на корабль водоизмещением 15 тыс. тонн. В конце концов пришлось углублять фарватер. (много подобных эпизодов описывает писатель Новиков — Прибой, служивший на «Орле»).

Долгая дорога

На кораблях были морские офицеры, которые уже участвовали в морских боях с японцами — капитаны Н. Л. Кладо и В. А. Семенов (капитан «Дианы», интернированной в Сайгоне). Их соображения привлекали повышенное внимание. Начальником штаба был офицер французского происхождения капитан Клапье де Колонг. Адмирала Рожественского, человека с взрывным темпераментом, многие боялись. Заметим, что все корабли были перегружены углем. Письма офицеров не рисуют картину величайшей решимости. Много мрака и сомнений, много печальных предсказания и неверия в успех. И все же. Будущее, к счастью, было еще неведомо.

Когда флот подошел в датским проливам, адмирал Рожественский был взволнован сообщениями о японских торпедных катерах и подводных лодках, якобы вышедших навстречу русской Второй эскадре, отстоявшей тогда от Японии на 18 тыс. морских миль. Но подошедшее близко судно передало приятную Рожественскому весть — он стал вице–адмиралом. Рождественский был, без сомнения, доволен, но приказал каждому приближающемуся судну поднимать национальный флаг — в противном случае русские корабли будут вести по нему огонь.

Инженер Политовский пишет жене с борта «Князя Суворова». Вечером нас ждет опасность. Все мы будем спать в одежде, и пушки уже заряжены… мы боимся японских мин в этих водах. Возможно, мин и не будет; много лет тому назад японские офицеры навещали Швецию и обещали уничтожить наш флот, мы должны быть начеку… паника на борту. Все внимательно смотрят в море. Погода прекрасная. Малейший подозрительно выглядящий предмет в воде внимательно осматривается. Пушки расчехлены. Команда стоит на палубе… любопытно, что мы так далеко от театра военных действий и при этом так напуганы».

Пройдя датские проливы, Вторая эскадра вышла в Северное море и оказалась в густом тумане. Увидев неизвестные суда, русские артиллеристы с «Суворова» и «Александра» сделали несколько прицельных выстрелов — был первый час ночи. Лишь в последний момент Рожественский понял, в чем дело. Он схватил артиллериста за плечо и закричал возмущенно: «Как вы осмелились? Вы что, не видите — это же рыбаки!» За противника были приняты небольшие английские траулеры, традиционно ловившие рыбу о Доггер — Бэнка. Они видели большие военные корабли, но полагали, что те принадлежат британскому флоту метрополии. На английском траулере «Крейн» были убиты все, кроме повара. Кто–то спешно вытягивал сети, кто–то готовился к худшему. «Крейн» утонул.

Офицеры русских кораблей проклинали паникеров, все корили артиллеристов, хотя все они жили в единой атмосфере страха и паники. «Орел» выпустил 17 шестидюймовых снарядов и 500 из орудий меньшего калибра. Пять снарядов попали в крейсер «Аврора», о котором почему–то думали, что он давно ушел вперед. Пострадал и «Дмитрий Донской». Политовский пишет, что бедою является «искусство наших артиллеристов».

Лондонская «Таймс» написала о происшествии в передовой. «Немыслимо, чтобы люди, именующие себя моряками, сколь не напуганными они были, могли в течение двадцати минут бомбардировать флотилию рыболовных судов, не разобравшись в природе своих целей. Трудно представить себе офицеров, носящих униформу цивилизованной страны, убивающих бедных рыбаков орудиями огромного флота, а затем стремящимися отплыть как можно скорее, вместо того, чтобы помочь жертвам своей непростительной атаки».

Английский король Эдуард Седьмой призвал к себе министра иностранных дел лорда Лэнсдауна в Букингемский дворец и возмущенно спрашивал, что делать. Он пожертвовал двести гиней жертвам. Царь Николай выразил сожаление и сочувствие погибшим, но матери написал: «Англичане злы до точки кипения. Они даже привели свой флот в состояние боевой готовности. Я послал телеграмму дяде Берти с выражениями сочувствия, но я не извинился… Я не думаю, что англичане пойдут дальше угроз».

Англичане размышляли над тем, насколько далеко они готовы пойти. Первая газета страны — «Таймс» писала: «Настроение правительства, как и настроение нации, оформилось. Толпы людей демонстрировали на Трафальгар — Сквере, требуя предпринять действия против русских «варваров». Погибшие рыбаки были похоронены в Халле, мэр которого получил телеграмму от мэра Токио с выражением симпатии и сочувствия. Японский посол Хайяси Тадасу публично объяснял всем, что его страна в данном деле никак не замешана. Он говорил о «немыслимости» перехода японских торпедных катеров из Тихого океана в Северное море. Но даже западные специалисты намекали на возможность того, что японское правительство может купить торпедные катера в Европе и оборудовать их.

В России же поднялась антианглийская волна. Многие русские не без основания полагали, что Япония никогда не осмелилась бы выступить против России, если бы за ее спиной не стояла Британия, загребавшая жар чужими руками. Куропаткин и его штаб полагали, что инцидент с рыбаками вызовет войну Петербурга с Лондоном. Лорд Брук (корреспондент агентства Рейтер) писал, что «в целом большинство русских приветствовало бы войну». Очень многие русских полагало, что англичане на самом деле послали торпедные лодки против Второй эскадры. Русская пресса размышляла о том, что в ходе всей войны, действия боевых кораблей противостоящей стороны были слишком квалифицированными, чтобы не заподозрить участие в них англичан. «Даже если Великобритания может рассчитывать на численное превосходство на морях, и если она будет угрожать применением силы с неоправданной мстительностью, мы должны помнить, что не в характере русского народа уступать угрозам».

Лорд Брук всерьез размышлял, что ареной войны двух держав, скорее всего, будет северо–восточная граница Индии». Пехотный полковник сказал ему, что «для России будет нетрудно изгнать Англию из Индии».

Читая английские донесения, мы узнаем о том, что на самом деле англичане высоко оценили эскадру Рожественского: люди сыты, офицеры умны. Указывалось на неопрятность некоторых кораблей, но подчеркивали общую боевую силу. Нужно сказать, что уже тогда, в начале великого перехода экипажи кораблей чувствовали себя несказанно утомленными постоянными туманами и неистребимым чувством опасности. Лишь на подходе к Испании солнце развеяло и облака и сплин. Но не надолго. Под давлением англичан испанцы отказали в продаже угля, а немецкие корабли могли дать лишь часть необходимого топлива. Рядом ходила британская эскадра. Рождественский вышел на берег в бухте Виго.

Он, к его счастью, не знал еще о той буре, которую породили не в меру ретивые артиллеристы. Он не знал, что творится в умах англичан, провожавших глазами флот у скал Дувра. Когда адмирал Фелькерзам решил заправиться у Брайтона, корабли британского флота начали разводить пары. В боевой готовности был Гибралтар. Инженер Политовский пишет жене: «Вот он, туманный Альбион. Я размышлял об этом клочке земли — столь могущественном, столь богатом, столь гордом и столь враждебном в отношении нас». Умный Политовский, видимо, сам не знал насколько велика нависшая над русским флотом опасность. Британская пресса назвала корабли Рожественского «эскадрой бешеных собак». Первый морской лорд Бересдорф сообщает в Лондон, что готов сразиться с обеими частями русской эскадры, и той, что стоит в Виго, и той, что уже в Танжере. «Я уверен в мастерстве артиллеристов Флота пролива. Я готов начат обстрел кораблей в Танжере четырьмя линейными кораблями с расстояния в 5000 или 6000 ярдов. В текущих обстоятельствах это было бы рыцарственно. Если же русские корабли покажут силу, я введу в дело все восемь линкоров Флота пролива. После Танжера я обращусь к Виго». Неожиданностью для лорда Бересдорфа было то, что Рожественский покинул испанский порт раньше, чем предполагалось, спеша ко второй половине эскадры — в Танжер. И все же — у русских были 11 линкоров, три крейсера три миноносцы и три торпедных катера. Англичан, тем не менее, подняли «Синий Петер» — флаг, означающий немедленное отбытие.

Царь Николай и король Эдуард были готовы начать войну; счастливее всех чувствовал себя Вильгельм Второй. Он писал царю, что британская опасность «должна быть встречена Россией и Германией вместе, что напомнит и Франции ее союзнические обязятельства… Хотя Делькассе (министр иностранных дел. — А. У.) и англофил, но и он понимает, что британский флот не способен прикрыть Париж». Французы действительно оказались в сложном положении. Если они не помогут России сейчас, то как они могут рассчитывать на русскую помощь в свой трудный час? Делькассе боялся неосторожного шага англичан, способного спровоцировать взвинченных русских. Русскому послу Нелидову Делькассе говорит: «Абсолютно существенно было бы немедленно извиниться. Британский флот может получить боевой приказ в любой момент». Нелидов, чей сын плыл офицером у Рожественского, сказал, что Россия возмущена. Англия преднамеренно враждебна. Лондон просит невозможного — наказания Рожественского. Тот в двух телеграммах упоминал некий таинственный торпедный катер в Северном море.

Переговоры между Лондоном и Петербургом шли с огромными трудностями. Царь вышел из сложного положения предложением передать дело в международный суд в Гааге. Кайзер же почти открыто предлагал царю военный союз. В этой ситуации Лондон решил отступить. Он согласился на международную комиссию адмиралов. Бересдорфа оповестили, что схватка с русскими откладывается. «Не следуйте за русскими всем флотом, пусть это делают только крейсеры». Корабли «хозяйки морей» загасили в Гибралтаре свои топки. Рожественский мог вздохнуть с облегчением.

Англичане сочли извинения «несколько недостаточными», но общественное возбуждение в Англии начало уже спадать. Была создана международная комиссия по расследованию обстоятельств инцидента, и Рождественский приказал своим офицерам содействовать ее работе. Россия заплатила 65 тысяч фунтов стерлингов в качестве компенсации семьям погибших. И все же десять крупных английских кораблей как бы конвоировали Вторую эскадру, отбывшую из испанского порта. Политовский пишет: «Они быстро собрались в боевой строй. Ужасный народ! Это вечные враги России. Они хитрые, могущественные на морях и агрессивные повсюду». Стоя на палубе, адмирал Рождественский и командир «Князя Суворова» Семенов наблюдали за британскими маневрами, будучи готовыми ко всему. Рождественский, указывая на скоростные маневры английских кораблей, спросил Семенова: «Восхищаетесь ими? Это настоящая эскадра. Это морские волки. О, если бы…» И адмирал начал спускаться в кают–компанию.

Испанский губернатор был в слезах, но помочь не мог. Большая толпа приветствовала русских моряков. Пришла телеграмма от царя. «В своих мыслях я постоянно с вами и моей эскадрой. Хотя у вас могут быть временные трудности в отношениях с этой дружественной нацией, я отдал приказ своим министрам разрешить эти противоречия как можно скорее. Россия смотрит на вас и Наша надежда и доверие неколебимы. Продолжайте свой поход с чувством этой уверенности».

Команда, заслушав текст, трижды прокричала «ура». Рядом стоял британский крейсер «Ланкастер». Его капитан посетил флагман русской эскадры и был очарован Рожественским, предложившим перейти с французского на английский. Все–таки морские офицеры всегда были элитой нации. Офицеры еще «остывали» — один из русских офицеров сказал, что «жаль, что войны с ними не получилось». Началась погрузка топлива, она шла всю ночь, и все покрылись слоем угольной пыли. А Рождественский в адмиральской каюте сочинял объяснение англичанам. «От имени всего флота мы приносим извинения за этот несчастный случай и выражаем искреннее сожаление».

В Виго Рожественский принял важное решение. Он уведомил французов, что не пойдет через Мыс Горн (чего хотели французы), а отправится огибать Африку, полагаясь на помощь во французских владениях. Рожественский знал, что страх перед кайзером принудит Париж быть более дружественным. Итак: Танжер в Морокко, немецкая Ангра Пекенья, французские Дакар и Либревиль, Сен — Мари на французском Мадагаскаре. Русский адмирал знал, что французы поделятся с англичанами, а те с адмиралом Того. Но Рожественский обязан был сотрудничать с французами — только они имели разведывательную сеть в Африке, способную предупредить о подходе японцев.

Вокруг Африки

На кораблях отметили десятилетие царствования Николая Второго. Дали большой обед. Адмирал Рождественский поднял тост. В продолжении были и тосты против «владычицы морей». На палубе играла музыка. Англичане наконец покинули русский флот, и моряки мечтали о выходе на берег в Танжере.

На кораблях устанавливался свой быт. Моряки были ближе друг к другу на малых судах, чем на крупных, где помещения для офицеров были больше, кухня лучше, общение непосредственнее. В восемь утра на всех кораблях поднимался андреевский флаг. На завтрак моряки ели хлеб с маслом и пили чай. Потом два с половиной часа тренировки, учебы, подготовки. Затем кук приносил обед на пробу капитану — мясные щи, хлеб и соль. В одиннадцать утра объявляли обед, который начинался с рюмки водки. После обеда следовал двухчасовой отдых. Затем получасовой чай и снова работа на корабле. В полшестого вечера все работ прекращались. В шесть ужин снова начинался с рюмки водки. Далее — свободное время и вечерняя молитва. То есть — восемь часов работы и относительно неплохое питание. Русский флот, собственно, привык к долгим плаваниям, но это было исключительным по долготе и драматизму.

Африку все увидели 3 ноября. Вся Вторая эскадра сгрудилась в бухте Танжера. Говорили о покупке Россией семи новых крейсеров. Они позже присоединятся ко Второй эскадре. Верные немцы (deutsche Treue) доставили уголь. Разгружали в тропический ливень и под русскую музыку. Подоспели судно–госпиталь (сто медсестер), доставляющее всем хлопоты судно «Камчатка» и судно–рефрижератор. Объявили о премии в 1500 рублей экипажу, который загрузится быстрее всех. Приз получил «Александр III».

Султан Марокко проявил исключительную любезность, призвав русских моряков стоять столько, сколько им необходимо. В Танжере предстояло деление флота на две части. Адмирал Фелькерзам на «Сисое Великом» возглавил ту эскадру — «Наварин», «Светлана», «Жемчуг» и «Алмаз», которая отправилась ближним путем, через Суэцкий канал. Сам же Рожественский повел остальные корабли дальним путем — через Африку. Место встречи — французский Мадагаскар. Европейская пресса вынесла это деление флота на две части в заголовки, и японцы узнали об этом немедленно.

При отплытии, поднимая свой якорь, «Анадырь» зацепился за телеграфный кабель. Рождественский не колебался ни минуты: «Режьте кабель!» На несколько дней Танжер оказался отрезанным от внешнего мира. Благо кабель был не британским (в этом случае неприятностей бы не избежать), а французским, союзническим.

Исчезали вдали белые дома Танжера. Отмечается ностальгическое настроение этих дней: впереди Дакар, оконечность Африки, еще один — Индийский океан. Впереди лежали жаркие тропические воды и абсолютно неведомое будущее. Несколько раз на горизонте появлялись британские крейсеры, чаще всего их видели ночью, днем они исчезали. Да, Договор 1902 г. связывал Британию с Японией. Сообщали ли англичане о пути следования русских эскадр? Ведь они владели и Суэцким каналом и южной половиной Африки.

По мере приближения экватора жара становилась невыносимой. У матросов ослаб сон, в те времена не было кондиционеров. К облегчению Рождественского немцы действовали с обычной пунктуальностью. Десять барж с углем ждали эскадру Рожественского в Дакаре. Еще 30 тыс. тонн к прежним запасам. Загрустили не только прирожденные чистюли, уголь лежал во всех мыслимых углах. Каждый из эскадренных броненосцев взял на борт дополнительные тысячу тонн — корабли были явно перегружены. Германские корабли ждали еще пять дней со своими 30 тысячами тонн угля, весь его нужно было взять. Японцы — и примкнувшие к ним англичане — громко осудили дозаправку в нейтральном Дакаре как нарушение прав нейтралов, как нарушение международного права. Как только эскадра Рожественского появилась на рейде Дакара, портовые власти Дакара отдали распоряжение покинуть порт в течение 24 часов. Рождественский ответил, что это несправедливо. «Я буду заправляться то тех пор, пока береговые батареи не остановят меня». Ему ответили, что в Дакаре нет береговых батарей. Два джентльмена пожали друг другу руки, выпили шампанского за здоровье друг друга; погрузка продолжалась.

Обычно эскадренные броненосцы берут до 1200 тонн угля каждый, но этого абсолютно недостаточно для того, чтобы, обойдя Африку, дойти до новой угольной станции. В то же время перегруз корабля грозит опасностью перевернуться. И Рожественский решил рискнуть, нагружаясь до упора. Адмирал твердо знал, что на пути к Мадагаскару — впереди был путь в 6300 морских миль до Мадагаскара — его уже никто не будет встречать с грузом угля. Выбора не было, грузились под завязку. Погрузка была вариантом ада. Черные от угля и загара матросы закрывали только носы, чтобы как–то дышать. На глазах у всех умер от солнечного удара сын русского посла во Франции. Отныне уголь лежал на нижней и на верхней палубе, в банных помещениях, в машинном отсеке, в коридорах, в мешках между орудиями.

Дальнейшее вспоминается русскими моряками как происходящее в тумане. У русских не было опыта пребывания в состоянии тропической жары. С неба палило как из печки. От жажды едва спасал только квас. После заката похоронили погибшего от жары офицера. Политовский: «Нас мучила жажда, жаркая и неприятная, и все пьют безостановочно. Я один выпил сегодня шесть бутылок лимонада. Но наше прибытие, наш поход, наш успех зависят от угля». Он пишет жене о похоронах, о забытом Богом городе, где никто не говорит по–русски, о японских шпионах в магазинах, о голых детях и туземцах с амулетами. Врач «Князя Суворов» съел неведомый плод и жестоко заболел.

Тяжело груженые корабли шли в океане медленно. Надеялись избежать штормов. Первое же волнение будет роковым обстоятельством. Попытку недовольных поднять бунт Рожественский погасил угрозой посадить бунтарей в шлюпки и оставить в океане. Строя не было, корабли шли как ватага пьяных. Молились Святому Николаю — Угоднику и недавно канонизированному любимому святому царицы Серафиму Саровскому. У Габона сделали остановку, губернатор прислал фруктов — ананасы, бананы, манго и «нечто неведомое». Заправка углем произошла в отдаленной гавани, вдали от враждебных глаз. Рождественский не забывал о главном, и были проведены тренировочные стрельбы. Три молодых офицера взяли шлюпку и, посадив медсестру, отправились к экзотическому берегу. Их отослали в Россию под военный трибунал.

Впервые за шесть недель несколько офицеров с позволения адмирала сошли на берег в никому не ведомом Габоне. Они купили ярких попугаев и маленьких обезьян. Негритянских вождей пригласили на корабль и хорошо угостили. «Их царек встретил офицеров в английской военной форме и в шляпе с перьями — но без штанов. Он представил офицерам своих жен».

После пересечения экватора эскадра направилась к Анголе — песок и волны. Португальцы — «самые старые союзники англичан» — не предлагали угля даже за пределами трехмильной зоны. Португальцы мешали взять уголь с германских транспортов. Более дружелюбной была Ангра Пекенья в Германской Юго — Западной Африке — последней остановке перед Мадагаскаром. Рождественский ждал, когда стихнет ветер и можно будет начать погрузку угля. Еще два дня. Главком занимался всем и было видно, как тает его бодрая сила. Он заметно постарел за эти месяцы, хроническое недосыпание стало сказываться. Ему доложили, что в Порт — Артуре пала «высота 203». Раздраженный адмирал без секундного размышления вскинул голову: «Ну и что?»

В письмах жене Рожественский жалуется, что адмиралы Алексеев и Макаров отобрали лучших офицеров и матросов, а ему достались далеко не лучшие. «Как только перед ними встает задача, они бледнеют». В день рождения адмирала Рожественского линейный корабль «Суворов» посетили сестры милосердия. Весь флот знал, что адмирал не сводит глаз с тридцатилетней Натальи Сиверс.

Согласно слухам, на юге Африки, в Дурбане готовятся к встрече русского флота японские торпедные катера. Британское правительство в достаточно умеренном тоне предупредило, что близ Кейптауна есть немало рыболовных траулеров, и оно предостерегало от инцидента сходного с североморским. Раздраженный Рожественский клером ответил, что любой рыболовный корабль, мешающий продвижению русской эскадры, будет уничтожен. Пусть это будет ясно с самого начала.

17 декабря 1904 г. отметили день Святого Николая, защитника России. Много молебнов, много водки. Ближе к мысу Доброй Надежды воздух стал прохладнее, но стали сказываться тысячи пройденных километров. Два месяца в открытом море. Усталость стала царить в экипажах, иссякла морская бодрость. Огромные волны у мыса Доброй Надежды заставили Политовского написать: «Если мы без потерь пройдем Мыс, ну тогда Слава Богу». Политовский был особенно горд за «Бородино» — корабль, который он строил, лучший корабль эскадры. А маленькая «Малайя» просигналила, что у нее проблемы с двигателем и ушла в неведомые глубины. Эскадра не имела права даже на малейшую остановку. Тем более, что в бушующем море найти это суденышко было нереально. «Князь Суворов» ни на йоту не сбавил своей скорости. «Бородино» сделал несколько зигзагов, но возвратился в общий строй. Бедная «Камчатка» просигналила, что у нее плохого качества уголь. «Можно ли выбросить за борт 150 тонн?» Адмирал Рожественский ответил: «Найдите того, кто загрузил плохой уголь и его выбросите за борт». Теперь все были обязаны думать только о себе. Вообще «Камчатка» отличалась среди всех. Однажды она оповестила, что видит японские торпедные катера. Эскадра встала на дыбы, офицеры немедленно подняты с постелей. Через некоторое время «Камчатка» возвестила, что перепутала сигнал. Взгляды эскадры на «Камчатку» отныне любовью не отличались.

А японцы были глубоко разочарованы тем, что конфликт Лондона и Петербурга не получил развития. Почему Рожественского не задержали в Виго? Маркиз Ито Хиробуми — «отец победы над Китаем» — навестил английское посольство. На превосходном английском он убеждал английского посла, что японцы не задержатся в Маньчжурии — слишком большой для колонизации. «Мы возвратим ее Китаю». КВЖД будет интернационализирована. Европе не следует бояться японской гегемонии в Азии. Он сообщил, что Того готовится к встрече с Рожественским, ремонтирует корабли, учит экипажи. Порт — Артур будет взят.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ СУДЬБА ПОРТ-АРТУРА

Новый штурм Порт — Артура

Под Порт — Артуром на начало сентября 1904 г. японцы потеряли больше боевой силы, чем под Ляояном. Не такого финала прибрежной эпопеи ожидал японский генштаб. Из трех полков 11‑й дивизии осталось два батальона. Японские солдаты делали то, чего прежде за ними не наблюдалось — они собирали патроны у покойников. 23 августа Ноги бросил вперед все силы. Русский корреспондент пишет: «Свежая волна живой плоти и крови покатилась вперед. На этот раз это была настоящая атака — бросок вперед сумасшедших, жаждущих крови тигров — не людей. Наш подлинно ужасный огонь не мог никого остановить; масса катилась вперед как волна прибоя». Они докатились до самой китайской стены в 3 часа ночи, но здесь эта волна и остановилась.

Русские, отступив в нескольких местах, как кроты продолжали укреплять линию своей обороны. К концу августа они создали «временные» фортификации вдоль всего тридцатикилометрового фронта. Бетон лили рядом со скалами, построенными самой природой. Порт — Артур, полуоткрытый в начале войны, стал подлинной крепостью благодаря трудам умелых инженеров, морских команд и китайских кули. Немало пришлось потрудиться над старой китайской стеной. Она была укреплена, здесь разместили 6 сдвоенных орудий и немалое число шестидюймовых корабельных орудий. Японцы свирепо смотрели со стороны «двух сирот», но русские начали копать туннель под эти японские укрепления, надеясь разместить под ними мины.

Постепенно генералом Ноги стала овладевать мысль, что тактика навала непродуктивна. Он учился по ходу дела, он перешел к тактике «малых шагов», роя окопы и постепенно, шаг за шагом, приближаясь к городу. Высшее военное командование Японии пришло выводу, что непосредственной опасности высадки русских войск на японском архипелаге не существует и можно снять одиннадцатидюймовые крупповские орудия с обороны архипелага, и поместить их у стен Порт — Артура. Большие группы солдат день за днем тащили огромные орудия на места, уже подобранные японскими артиллеристами.

В начале сентября 1904 г. — в дни отчаяния и надежд под Ляояном — Третья армия провела расширенное совещание, посвященное ситуации под Порт — Артуром. Какой следует придерживать тактики в осаде? Слово было предоставлено инженерам, саперам, артиллеристам. Не далее как на следующий же день все воинские части получили новые инструкции по проведению наступательных действий. До сих пор Третья армия обращала незначительное внимание на «высоту 203». Отныне она была включена в список объектов, наиболее значимых для реализации целей осады. Объектами удвоенного внимания стали Вантай, Чикуан, Фонтанный редут, Башенный редут. Именно в эти дни Ноги окончательно приходит к мысли, что ключами к Порт — Артуру являются колоссальные немецкие гаубицы, способные сокрушить укрепления любой бетонной прочности. Его специалисты теперь чертили особые полосы атак, которые позволяли приблизиться к крепостным стенам без того, чтобы стать мишенями соседних фортов. С островов поступили 16 тысяч подкреплений. Люди Ноги не бездействовали, они реализовывали глубинные подкопы — целые туннели, чтобы под землей приблизиться к стенам крепости.

Особую помощь оказал адмирал Того — он прислал четыре двенадцатисантиметровые пушки и запас снарядов, прося только время от времени целиться в русские корабли. Часть офицеров предлагала подождать окончания саперных работ, а другая рвалась в бой, не желая терять время тогда, когда Ойяма и Куроки так проявили себя под Ляояном.

А крепость жила своей особенной жизнью. Жизнь усложнилась, это особенно стало заметно в сентябре 1904 г. Уменьшились нормы потребления, гуляли болезни. Омрачало жизнь начальственное соперничество. Генерал Стессель категорически отказывался сдать командование. Он писал Куропаткину, своему другу со времен детства, весьма жесткие письма, в которых утверждал, что только он может справиться с проблемами сложившейся трагической ситуацией: «Всякий здесь знает меня, китайцы равно как и русские, и они доверяют мне, зная, что японцы войдут себя только через мой труп». Предлагаемый верховным начальством генерал Смирнов неизвестен офицерам. «Он, может быть, и прав по–своему, но он — профессор, а не боевой генерал». Но противники Стесселя — даже местные журналисты — писали во все концы, что его командование мешает серьезной работе в крепости.

У Куропаткина было много своих забот, и у него не было физических средств поменять Стесселя на Смирнова. Поэтому, укоряемые за потерю Наншаня Фок и Стессель, продолжали задавать тон в крепостной жизни. При этом Стессель писал прямо царю, и в начале сентября он был вне себя от радости, получив от самого императора орден Св. Георгия, даваемый, как известно только за подвиги на поле брани. Царь объявил гарнизону, что каждый месяц участия в осаде будет засчитываться за год полнокровной службы. Солдаты и офицеры продолжали ежедневную фортификационную работу, они копали траншеи и окопы, укрепляли бетонированные гнезда, ставили на наиболее удобные позиции орудия, мешали саперным работам японцев.

Осажденным мешала вражда между моряками и сухопутными. Превосходные в бою, моряки часто капризничали при более прозаических работах. Нужно сказать, что обе стороны жестоко страдали от болезней. Японцы страдали от бери–бери, тифа, дизентерии.

В Порт — Артуре начали заканчиваться припасы, лошади и ослы заменили все другие виды мяса.

Осада

Японцам помогало их традиционное феноменальное трудолюбие. Они изрыли подземными туннелями все подходы к крепости с восточной стороны (примерно 20 километров подземных переходов), их не могло остановить ничто, их упорство было бездонным. Они предпочитали зигзагообразные окопы, и они умело прикрывали эти подходы, вынимая сотни тонн земли, грунта, камня.

Высшее японское командование пыталось понять, в чем причины сложностей осаждающей стороны. Увы, японцам помог предатель — гражданское лицо, работавший при штабе; он сообщил командору Мори Гитаро практически полную картину русских укреплений. Посетив Третью армию в сентябре, генерал Кодама понял для себя несколько вещей. Прежде всего, нужны более мощные осадные орудия. Необходимы масштабные саперные работы. Кодама указал на важность высоты 203. Велись споры по поводу способа взятия Порт — Артура и в Токио. У Ноги была специальная почтовая служба, рассматривающая советы. Один из них заключался в том, чтобы стрелять в крепость перцем.

Неудачей русской стороны была недооценка высоты 203. Стессель приостановил крепление здесь мощных орудий. «Когда понадобится, я пошлю сюда батарею полевых орудий, и сам дьявол не взберется на этот холм». С него просматривалась бухта и многие укрепления. Со временем пришло лучшее понимание значимости этой высоты. Тогда русские вырыли два ряда окопов, на северном (из двух) пике установили два шестидюймовых орудия; на южном — два полевых. 1‑я рота 28 полка и рота моряков устроились на высоте вместе с пулеметами и торпедными аппаратами. Беда была в том, что все эти укрепления были открыты внешнему миру, и рассчитывать на долгосрочную их оборону не приходилось.

Испытание подготовки гарнизона крепости к главным испытаниям наступило 18 сентября 1904 г. Японцы бросились на Фонтанный редут и, потеряв 500 человек, взяли его. Еще одной тысячи жизней стоило японцам взятие японской 1‑й дивизией Башенного редута. Длинный и узкий с крутыми стенами холм, который японцы называли Намако Яма, подвергся атаке 1‑го и 15‑го пехотных полков под командованием генерала Ямамото. Ожесточеннейшая схватка закончилась потерей русскими этого холма. Установив на нем артиллерийские орудия, японцы приступили к артобстрелу высоты 203. 19 сентября, пользуясь прикрытием пулеметного огня с Намако Яма, японский резервный полк бросился на высоту 203. Японцы почти взяли высоту, но вовремя присланное подкрепление сбросило нападающих с крутых склонов. Теперь и русские в полной мере осознали стратегическое значение высоты 203 и начали быстро укреплять ее оборонительные позиции. На Северном пике установили новые орудия, создали каменные защитные стены на Южном пике.

Японское командование достаточно отчетливо понимало значимость освещения обстоятельств осады для огромного внешнего мира. Генерал Ноги часто приглашал ведущих журналистов выпить с ним саке. Они приходили в его простую двухкомнатную квартиру, расположенную в окрашенном белым китайском доме — прямо в зоне русского обстрела. В одной комнате стояла его армейская кровать, в другой находился его кабинет. В хорошую погоду он предпочитал работать под старой акацией в своем небольшом саду. Вокруг мирно бродили козы, бегали свиньи, китайские женщины и дети занимались своими домашними делами. Именно под указанной акацией и принимал Ноги корреспондентов крупнейших мировых агентств и печатных изданий. Американцы, указывая на его короткую полуседую бороду, сравнивали его с генералом Улиссом Грантом, главнокомандующим северян в гражданской войне. На нем всегда был короткий черный китель, белые кожаные бриджи и высокие сапоги. Ни при каких обстоятельствах он не менял этой своей униформы. «Чтобы руки стали теплыми», он ставил на стол бутылку шампанского.

Приметным развлечением было приглашение цирковых труп, но Ноги боялся отдать «глотателям мечей» свою боевую саблю, хотя отдавал часы и всю наличную монету. Его не смущала постоянная канонада, и он традиционно выражал сочувствие «генералу Стесселю, переживающему тяжелое время в крепости вместе со своими отважными солдатами». Подобная встреча с представителями прессы чаще всего завершалась осмотром позиций с японской стороны — с журналиста брали клятву о неразглашении тайны. Стоя на относительно невысоком холме, генерал и журналист осматривали сцены предшествующего боя, останки предшествующих боев, тела солдат в неимоверных позах, брошенное или сломанное оружие. Запах стоял неимоверный. Журналистам разрешали посещать места совсем недавних боев, они могли пройти в окопы, где совсем недавно располагались русские солдаты.

Японцы явно усилили свои наступательные возможности. Теперь к русским были обращены жерла 400 японских орудий, включая шестидюймовые пушки, снятые с линкора «Хатсусе». Орудия Круппа, захваченные у русских в Наншане, тоже стояли здесь. К началу октября Ноги получил шесть больших одиннадцатидюймовых осадных орудий. Их поместили на Намако Яма (откуда был виден практически весь город и гавань) и на высоту 174, взятую в августе.

Снаряды этих огромных японских пушек весили почти 250 килограммов. Одно из первых попаданий пришлось на мукомольный завод, что привело к страшному пожару. Пострадал дом генерала Стесселя, благо уже готов был подземный бункер, куда он скрылся со своим штабом. Горожане начали строить бомбоубежища, они обустраивали подвалы. Журналист Ножин вспоминает «условия осажденной крепости — утомление, постоянная неясность, отсутствие уверенности, и постоянное, неискоренимое чувство опасности начали сказываться на защитниках. У молодых людей отказывали нервы, и началась серия самоубийств». Крупные российские корабли старались уйти в самую отдаленную от японцев точку, в то время как менее крупные суда отправлялись днем в открытое море. Девять попаданий пришлось на эскадренный броненосец «Пересвет» только в один день; большие травмы были нанесены судну–госпиталю «Монголия», которое возвратилось после битвы в Желтом море. На эскадренном броненосце «Полтава» начался пожар.

И все же Порт — Артур держался к вящему недоумению тех в Японии, кто приготовился к триумфальным торжествам уже в июле. В магазинах продавали праздничные бумажные фонари, в школах готовились отметить триумф. Но время шло, и возбужденное ожидание ослабевало, превращаясь в свою противоположность. Императору пришлось издать специальный эдикт, в котором содержалась просьба к населению сохранять терпение и работать упорнее ради победы, а не тратить эмоциональную энергию попусту. Это не успокоило патриотически настроенных газетчиков, которые требовали скорейшего взятия русской крепости, подчеркивая необходимость посылки дополнительных войск. Им было обещано генеральное наступление в ближайшем будущем с тем, чтобы триумф в Порт — Артуре явил собой подарок к дню рождения императора — 3 ноября.

За стенами Порт — Артура японцы строили синтоистские храмы, используя военные тенты и яркие покрывала. Сооружали импровизированные алтари, заранее славя бессмертные души тех, кому выпадет пасть в предстоящей битве. Но пока японские маневры, как и обращение к богам и душам предков, не давали результатов. В последнюю неделю мая атаки на форты, являвшие собой часть великой китайской стены, не дали особых результатов. Бамбуковыми лестницами покрывали японцы вырытые русскими предпольные ямы, но последние 50 метров оказывались кровавой дорогой в никуда. И огонь обороняющихся становился решающим фактором, который не могла преодолеть даже фантастическая японская ярость. Так битва за форт Чикуан (самый южный форт Китайской стены) продолжалась пять кровавых дней. 20 октября японцы неимоверными усилиями взобрались на парапет. Но далее им не удался ни один шаг. Их тела лежали здесь очень долго, пока всех не погреб под собой внутренний взрыв форта.

Рядом с Чикуаном располагалась небольшая огневая точка (ее звали точкой «П»). Генерал Ичинобе, командир 6‑й бригады, лично повел солдат на «П», открывающей дорогу к казематам Чикуана. Громовое «банзай» гремело над фортом; японцы пробивались вперед при помощи штыков, приемов джиу–джитсу, ногтей и зубов. Напрасно, остервенение русских было не меньшим, они сражались, позабыв о себе. И все же азиатская ярость превзошла мученическое самоотвержение, «П» оказался в японских руках, которые назвали его «форт Ичинобе». Общий итог к императорскому дню рождения особенно не воодушевлял подданных именинника. Они смогли взять только часть форта Эрлунг — одного из трех атакуемых фортов. Были захвачены также три «временных» укрепления. При этом японские потери за шесть дней атак достигли 4800 человек.

Ожесточение было таково, что стороны не могли договориться хотя бы о коротком и временном перемирии ради захоронения своих покойников. Ночью обе стороны пытались затащить в свои ряды раненых, страдающих на поле боя. Летом это хоть как–то удавалось. Но осенью огонь по группам спасения был безжалостен. Максимум, что удавалось — это бросить раненому фляжку воды или кусок хлеба. Война потеряла рыцарственные черты, она стала яростным взаимоистреблением.

Если японцы хотели взять Порт — Артур к дню рождения императора Мэйдзи, то русские праздновали десятилетие восшествия императора Николая Второго на трон. Невеселое это было торжество. В городе разразилась эпидемия, и в госпитале умирало в среднем десять человек за день. Снаряды методично падали на безмолвные остовы русских кораблей. Прошел парад, подняли тост за здоровье императора. К месту или не к месту, но генерал Стессель объявил, что Порт — Артур будет его могилой.

К середине ноября прибыли огромные осадные орудия, заказанные Кодамой из Японии. Орудия подвезли к станции Чанлинцу — последней вне зоны действия русских пушек из Порт — Артура, пятнадцать километров от города. Вес каждого орудия был 8 тонн (без лафета). Теперь их нужно было тащить к холмам, окружающим город. Каждому орудию придали команду в 800 человек с указанием двигаться только ночью. Частые осенние дожди расхолаживали самых горячих поклонников тяжелой артиллерии. К небесным громам присоединилась артиллерия Порт — Артура. По четыре в упряжке, японцы тащили осадные орудия на санках сквозь грязь и непогоду, через скалы и потоки. За ними тащили тысячи двухсоткилограммовых снарядов. Для одиннадцатидюймовых гаубиц подготовили бетонные основания.

В это же время саперы как кроты неустанно копали в направлении крепости. Они устанавливали минные устройства под русскими укреплениями. Критической становилась важность высоты 203: японцы со своих позиций могли видеть порт и корабли, но только с высоты 203 обзор был полным по отношению и к морским и к наземным целям. Только с этой высоты стрельба по русским кораблям становилась расстрелом.

Крепость держится

Японцы мобилизовали свое бездонное упорство и копали под русские укрепления, таща за собой минные устройства. К 15 ноября 1904 г. их продвижение стало заметным. Русские оборонительные отряды периодически нападали на «кротов», но было почти ясно, что на каком–то этапе невероятное упорство японцев скажется на позициях крепости. У японцев же, по мере их продвижения под землей, все более важной стала задача сокрытия их рабочих смен, яростно копающих под землей. Куда прятать огромные объемы вынимаемой земли? Впередистоящий бросал землю с лопаты стоящему сзади, и так цепочка передавала поток вынимаемой земли. Но на выходе могли образоваться уже целые горы. От выходов в тайные пещеры японцы уносили землю в бамбуковых корзинах.

Порт — Артур стал предметом повсеместного обсуждения в Японии. Пожилых мобилизованных и молодых выпускников училищ немедленно слали под Порт — Артур. Публика все больше называла методы осады «убийством лучших сил». Военным было трудно оправдаться. Впервые в японской истории были мобилизована группа женщин, они тоже были посланы на штурм русской крепости. Генерал Ноги стал одним из наиболее непопулярных людей в Японии. Как минимум, его называли «показушником». Ноги обличали тем более яростно, что вести с других фронтов и морей были благоприятными. Газеты требовали отправить под Порт — Артур еще 100 тыс. солдат. Император послал Ноги еще одно письмо с требованиями исполнить свой долг. Ямагата создал стихи в классическом китайском стиле, в которых говорилось о пользе предвидения при взятии крепостей. Стихи старого фельдмаршала Ямагаты:

Как гром рычащие пушки сотрясают небеса!

Полгода осады и мириады трупов!

С волей, сильнее, чем сталь,

Наконец–то я взял Порт — Артур.

Дело дошло до того, что фельдмаршал Ямагата, который в свое время выдвинул Ноги на командование Третьей армией, теперь в присутствии императора Мэйдзи требовал его замены. Император повернул дело в практическую плоскость. «Кто заменит его?» Фельдмаршал Ойяма хотел, чтобы Третью армию возглавил Кодама. На пути к подобной замене Кодама посетил генерала Ноги и выдвинул план перемещения тяжести атакующих действий на высоту 203.

Именно в эти дни Кодама согласился дать интервью американскому журналисту Ричарду Барри из «Сан — Франциско кроникл». Американец встретил японского генерала в кабинете русского градоначальника города Дальний. Генерал был одет в кимоно и сидел на красных подушках, куря сигару и чистя ногти при помощи ножа. «Я едва мог представить себе, глядя на эту крошечную фигуру, что передо мной великий гений огромной войны, человек, от которого зависела вся Японская империя». У Кодамы не было сомнений относительно будущего крепости Порт — Артур: «Я держу ее здесь, — сказал он, протягивая корреспонденту маленькую ладонь, — в этой руке. Порт — Артур силен, очень силен, но мы возьмем его».

Прежде чем сместить генерала Ноги, японские военные вожди решили дать ему еще один шанс, еще одну возможность. Между 17 и 24 ноября 1904 г. японцы возобновили яростный штурм крепости. Они взорвали несколько минных устройств под российскими фортами и наметили третью всеобщую атаку на 26 ноября. Как вспоминают окружающие, генерал Ноги был в состоянии глубокой депрессии. Он не спал три дня и три ночи. «Я не знаю, что я могу сделать еще. Я отдам командование любому, кто может делать это дело лучше меня». В отношениях с Кодамой Ноги выказал такое почтение и такое желание воспользоваться советами «военного гения», что Кодама оставил его на посту командующего Третьей армией. Ноги увеличил численность саперов, он установил огромные осадные орудия на бетонированные площадки. Следуя совету Кодамы, Ноги устремился на высоту 203.

Прежние атаки нацеливались на укрепленные пункты старой китайской стены — от Чикуана на востоке до Сунгшу на западе. Теперь следовало повторить эти атаки не как самоцель, а как способ отвлечь русских от высоты 203. Тем временем русские более всего были заняты методами «выкуривания» японцев из вырытых ими подземных туннелей. Использовали все: от торпед до удушающих газов. Японцы в мешках из–под риса уносили своих покойников и продолжали бешеную осаду.

Ударные силы японской армии собрались на «Сосновом холме». Отсюда ночью 26 ноября японцы бросились на ближайший форт крепости. Генерал Накамура призвал к «атаке камикадзе». 2600 готовых умереть японцев всех рангов, званий и частей выступили вперед с приказом не стрелять ни выстрела до тех пор, пока они не окажутся в форте. В качестве боевого оружия можно было использовать только штык. Накамура: «Цель нашего подразделения — перерезать Порт — Артур на две части. Никто не может даже надеяться возвратиться живым… Каждый офицер должен заранее назначить своего заместителя. Пользоваться следует преимущественно штыком… Офицерам дается право убивать тех, кто, не имея на то особых оснований, стоят позади или отступают».

Три километра они шли колонной по четыре, пока не подошли к мосту над железнодорожными путями. Здесь одна часть (восемьдесят человек из Хоккайдо) ошиблась в ориентации и наткнулась на отряд в 400 русских разведчиков. Все японцы были либо убиты, либо взяты в плен. Остальная часть японцев попала в лучи русских прожекторов. Первыми на пути Накамуры были моряки из роты, обороняющей холм Сунгшу. В ходе многочасовой рукопашной схватки было убито более тысячи человек с обеих сторон, среди них тяжелораненым оказался генерал Накамура. Немало выживших замерзли в наступившую холодную погоду.

27 ноября было провозглашено перемирие для уноса мертвых. Русские и японские солдаты молча стояли вместе, а вокруг лежало невиданное число погибших. Обе стороны искали раненых, но тех в эту холодную погоду было уже немного. Снег заносил и мертвых и раненых. Японская темносиняя форма резко выделялось на белом фоне. Чтобы не быть столь хорошо видимыми, японцы на темносинюю зимнюю форму стали одевать летний хаки или кальсоны. Русские солдаты часто шли в атаку в тяжелых шинелях, затруднявшим им перемещение. Их героизм в эти отчаянные ноябрьские дни был выше любой словесной характеристики. За два дня японцы потеряли 10 тысяч человек, не получив взамен ничего особенного.

Наступила короткая передышка. Генерал Кондратенко, который командовал всей наземной обороной, остро видел значимость высоты 203 и начал увеличивать ее гарнизон. А в самой крепости — и в городе — атмосфера наступала весьма мрачная. Нехватка продовольствия, болезни, постоянный обстрел — все это не способствовало душевному миру. Свидетель: «Наступает время, когда невозможно будет выносить трудности осады… не будет силы выдерживать постоянно рвущиеся снаряды — разбитые дома, убитые друзья, которым не повезло, огромные воронки на поверхности — не говоря уже о миазме тысяч разлагающихся трупов на холмах и в оврагах вокруг фортов».

В высшем эшелоне руководства шла борьба, иногда принимавшая низкие формы, между, с одной стороны, отстраненным генералом Стесселем (которого называли послом царя), нашедшим союзника в лице генерала Фока, и, с другой стороны, генералами Смирновым, Семеновым и Кондратенко.

Самыми печальными местами крепости была больницы и военные госпитали. В них было 15 тысяч пациентов. Недостаточное питание вело к цинге, каждый день приносили немыслимое количество раненых. «Они лежали друг подле друга на полу, на кроватях, под кроватями — там, куда их положили. Их лица были невыразительными, опухшими, искаженными, на желтой коже хорошо были видны большие синяки… Вовне было морозно; внутри, несмотря на ужасающий запах, холод тоже ощущался. Повсюду грязь и насекомые».

Все здоровые взрослые в городе — мужчины и женщины — участвовали в оборонительной работе. Популярной игрой среди детей было угадать, куда сейчас упадет японский снаряд. После смерти адмирала Витгефта в сентябре адмирал Вирен «председательствовал» при снятии боевых орудий с кораблей для обороны города и крепости. Портартурская эскадра умирала на глазах у всего города. Пал снег и мрачное небо смотрело на некогда грозную боевую силу. Ветер с моря нес сырость и уныние, сокращая и без того небольшое число оптимистов в кромешном аду. Среди тех, кто еще нес в себе огонь веры и надежды, были такие герои осады как Смирнов, Кондратенко, Третьяков. Их усилиями город монотонно и необоримо восстанавливал свои укрепления после очередного разрушения.

Натиск усиливается

Осада депрессивно действовала и на японцев. Армия здесь тоже ссорилась с флотом. Неудачи заставляли искать виновных в своих рядах. Для поднятия духа нации создавался культ героев текущей войны. Таковыми стали командор Хиросе и сержант Сугино, которые устанавливали суда–блокаторы при входе в бухту Порт — Артура; полковник, погибший под Ляояном. Генерал Ноги обрел значительную прессу, но его статус «героя» могло поддержать лишь взятие Порт — Артура. Ощутимо было продолжение соперничества кланов Сацума и Гошу.

Как уже говорилось выше, главный стратег японцев Кодама прямо указал на высоту 203 как на ключ к городу. Он справедливо усмотрел в ней ворота в город с запада — такая мысль пришла и руководителям осады. Под командованием полковника Третьякова оборона высоты 203 была укреплена. На самой вершине была установлена батарея из четырех орудий. Перед высотой была вырыта 20‑метровая канава, широкая и глубокая. Колючая проволока опутывала подход к высоте. Окошки стрелков смотрели прямо на нападающих. Холм защищали три роты 5‑го полка, одна рота 14‑го полка и рота 27‑го полка, к которым присоединились пулеметчики с флота и несколько инженеров. Не хватало воды и еды; единственным мясом была конина. Иногда доставалась рыба, пойманная в соседнем пруду, подбитые птицы, чаще всего ночные.

Японцы решили не мудрствовать лукаво и взять высоту 203 (и так называемую высоту Акасака Яма) в одном порыве, одним штурмовым усилием. Эта задача была поручена Первой дивизии и части 38‑го полка. В резерве были оставлены два батальона 26‑го полка Седьмой дивизии. В атаке самое активное участие должны были принять четыре 11-дюймовые осадные гаубицы, установленные наконец на свои бетонные площадки. Они были расположены за соседними холмами. Японская артиллерия теперь смотрела на указанные русские цели с трех сторон.

То была жестокая сеча, и два холма переходили — в течение двух дней — из рук в руки. Время от времени русские ползли по фактически отвесным стенам, чтобы заменить мертвых товарищей. Иногда нервы не выдерживали, и матросы уходили с позиций. Третьяков отличался тем, что не считал это предательством, и «стенка» не была его ответом на трусость, проявленную в чрезвычайных условиях. Иногда он рукоприкладствовал, бил плоской стороной сабли, но прощал дезертиров и посылал провинившихся снова в бой. Он приказывал офицерам быть со своими людьми, он не склонял головы ни в каких обстоятельствах, он пользовался авторитетом. Однажды японцы повесили над сопкой свой флаг. «Идите, ребята и снимите его». И матросы по его слову лезли на вершину, где их часто ждала смерть.

Нескольких дней отчаянного штурма показали японцам, что прямолинейные действия не дадут нужного результата. После 30 ноября 1904 г. они полагались только на артиллерию. Сопку заволок густой дым от разрывов снарядов и поднятой пыли. Восстанавливать разрушенные окопы и траншеи было практически невозможно, мерзлая земля не поддавалась саперным лопаткам. У обороняющихся стали кончаться патроны. Забитые пылью, раскаленные от стрельбы стволы винтовок тоже становились непригодными. Все более популярными становились гранаты, которые делали здесь же, в городе. За день использовалось до 7000 гранат. Но защитников становилось все меньше. Здесь, далеко от родины, русские люди погибали с обычной самоотверженностью. Их смелость и патриотизм были им лучшим памятником. Часто единственным.

Японцы достигли грани иррациональности. Они гибли, штурмуя промерзший клочок земли с яростью одержимых. В эти дни погиб второй сын генерала Ноги, его любимец Ясусуке. Он нес сообщение в свой полк и был застрелен в голову. Когда об этом сообщили отцу, тот спросил только, сумел ли сын донести сообщение. «Я часто размышляю, как я буду просить прощения у Его Величества и у народа за такое число загубленных жизней». У тех покойников, которых японцы не могли кремировать, они вырезали «Адамово яблоко» и эта маленькая косточка («нодо–батоке» — «маленький Будда») высылалась родственникам.

Но вскоре ни японская, ни русская артиллерия не могли стрелять по высоте 203 из–за опасения убить своих. Ноги приказал Седьмой дивизии генерала Осеко оказать решающую помощь Первой дивизии. Солдаты клялись, что, либо возьмут высоту, либо не вернутся. Русские снайперы буквально расстреливали взбирающихся японцев, а моряки кинжалами приканчивали их. Так продолжалось довольно долго, прежде чем генералу Кодама сообщили, что злополучная высота взята. Но утром следующего дня он узнал, что русские восстановили свое владение высотой. Кодама бросил тарелку на пол и потребовал к себе Ноги. В кармане у Кодамы был приказ о смещении Ноги, но Кодама знал, что генерал сделает хара–кири, а Третья армия будет деморализована.

И все же отважные люди Третьякова подошли к грани, дальше которой держаться было невозможно. В глубоком рву, стоя с нательным крестом, полковник Третьяков созвал всех, способных нести оружие. Они взобрались с тыла на вершину холма для последней контратаки. Рядом падали товарищи, но они достигли вершины. Возможно, этого не нужно было делать — потеряв в очередной раз высоту, японцы окончательно обратились к артиллерии, тысяча выстрелов на протяжении следующего дня. Утром 1 декабря русские сверху бросали гранаты в потерявших уверенность японцев. И все же огонь одиннадцатидюймовых орудий стал гасить русскую доблесть. Почти все офицеры Третьякова были убиты, а сам он был тяжело ранен. В четыре часа дня 5 декабря 1904 г. на высоте живым остался лишь один офицер, и он просил о подкреплениях. Это были его последние слова. Телефон замолчал.

Кондратенко отдал приказ отойти.

Японцы предложили перемирие для сбора павших и помощи раненым. Они прибыли с саке, пивом и рисом. Чтобы не пасть лицом в грязь, русские пришли с кларетом, шампанским и пирожными. Три часа собирали покойников. В битве за этот холм погибли 14 тысяч японцев и 5 тысяч русских. Британский корреспондент Эллис Эшмид — Бартлет писал: «Эта гора была бы идеальным местом для мирной конференции. Со времен большого редута при Бородино мир не видел еще такого места, где столько мертвых лежало бы на таком небольшом пространстве. Лица молодых парней, которые сражались в первый и последний раз в своей жизни, тронули сердца даже самых опытных корреспондентов, которые уже долгие месяцы видели мертвых. Многие недели эти молодые люди шагали по дорогам, на которых лежали трупы погибших, зная, что их судьба будет такой же. На их лицах были все возможные виды тех эмоций, которые, как считается, должны воодушевлять молодых людей. В их лицах была решимость, обеспокоенность, и огромное удивление. Нет сомнения, что именно об этом они и думали, прежде чем стальной шторм не обрушился на них». Англичанин Сеппингс Райт о горе трупов на высоте 203: «Столь ужасного зрелища я никогда не видел».

Уже 6 декабря японцы установили на высоте 203 наблюдательный пункт, и огромные орудия заговорили с новой силой. В докладе адмиралу Того говорилось, что ни одно судно в порту не подало признаков жизни. «Представляется, что противник полностью оставил свой флот и предоставил его нам в качестве мишеней, даже не пытаясь его спасти». Пятисотфунтовые снаряды били по всем целям — начиная с кораблей и кончая госпиталями. В эти дни Стессель пытался договориться с Ноги не трогать военные госпитали, среди пациентов которых было много раненых японцев. Ответ генерала Ноги не отличался восточной уклончивостью: «Как все мы знаем, снаряды не всегда попадают в намеченные для них цели». Среди русских судов судьба пощадила эскадренный броненосец «Севастополь». Того был непреклонен, он требовал разрушения этого корабля и запрещал японским кораблям до этого возвращаться в свои гавани. Лишь потопив «Севастополь» можно было возвращаться для ремонта и подготовки к встрече флота Рожественского.

При помощи своих миноносцев «Севастополь» долго отбивал атаки японских торпедных катеров. В море при выходе из Порт — Артура стояли японские броненосцы, чтобы предотвратить самостоятельные действия «Севастополя». 120 торпед были выпущены по русскому кораблю, и все же русский гигант был жив. Судьба свершилась 2 января 1905 г., когда капитан фон Эссен вывел «Севастополь» в море. На нем были лишь 100 человек, вместо табельных 600. Открыв кингстоны, Эссен потопил корабль, посадив команду на шлюпки. В целом, во время атак на русские корабли два торпедных катера японцев были потоплены и шесть других повреждены. Доблестное поведение «Севастополя» показывало, сколь умело могут сражаться русские моряки.

Но общая судьба флота печальна. В преддверии встречи с Рожественским гибель русских кораблей была грозным знаком. Все миноносцы были посланы «на удачу» в открытое море, и всех их ждал грустный финал.

Адмирал Того решил осмотреть остатки флота, с которым прежде они сражались на равных в Желтом море. Вместе с генералом Ноги они взобрались на высоту 203. Ноги хотел въехать на коне, но он знал, что адмирал не жалует этих животных, и они поднялись пешком. Вокруг снег едва припорошил трупы погибших. Того убедился, что ни одно судно под Андреевским знаменем не может уже представлять собой угрозу японскому флоту. Только тогда Того телеграфировал в морской штаб, что портартурской эскадры русских больше не существует. Его самого вызвали в Токио для отчета нации.

В Токио Того приехал вместе с адмиралом Камимурой, главой Второй эскадры, которого наконец простили за неумение совладать с владивостокскими кораблями России. Улицы были устланы цветами. Людское море восторженно встретило японских морских героев. Адмиралы навестили жену Ноги и выразили соболезнование по поводу смерти двух ее сыновей.

Но Порт — Артур держался. После потери высоты 203 был созван военный совет. Каковы будут последующие действия японцев? Генералы Смирнов и Кондратенко считали, что крепость может выстоять еще несколько месяцев. Главную слабость они видели не в остановленном наступательном порыве японцев, а во внутренних бедах — физическом ослаблении гарнизона вследствие болезней и уменьшения рациона. Семенов: «У нас около 3500 лошадей, по моим подсчетам для внутренних работ нужно не более 500 лошадей. Я думаю, что, если нам повезет, мы сможем взять на пропитание, без ущерба транспортным службам, более 3000 лошадей». Смирнов предлагал увеличить мясное довольствие на один дополнительный фунт мяса на мужчину. «Округленно говоря, для гарнизона в 40 тысяч человек это означает свежее мясо в течение сорока восьми дней». Других припасов (муки, зелени, чая, сахара) оставалось еще примерно на месяц. Было решено давать дополнительные полфунта служащим, лежащим в госпиталях и четверть фунта — воюющим. Ежедневный рацион крепости: полфунта бисквитов или печенья, четверть фунта лошадиного мяса и четвертинка водки.

Боеприпасов было на два капитальных штурма. «Когда боеприпасы для больших пушек иссякнут, у нас еще будет более 10 000 000 снарядов меньшего калибра. Когда все боеприпасы иссякнут, у нас еще останутся наши штыки…. У нас печенья на полтора месяца. Вопрос о сдаче в настоящее время рассматриваться не может. Я не могу позволить никаких дискуссий по этому поводу до середины января». Стессель тоже считал, что крепость должна стоять до последнего.

15 декабря 1904 г. на русской стороне случилось несчастье. Никогда не учавствовавший во внутренних раздорах, доблестный и открытый человек — настоящая душа портартурской обороны — генерал Кондратенко в подвале Чикуана вручал награды младшему офицерскому составу. Вокруг был бетон, вовне огромные японские снаряды со страшным воем проносились над головой. Утомленный Кондратенко после церемонии сел за стол, устало взяв голову в руки. В условиях близкой канонады было трудно отвлечься — уже пятый снаряд летел над головой. На этот раз для Кондратенко он был последним. Семеро — генерал Кондратенко и его шестеро офицеров, душа и основа осажденной крепости, стали мишенью прямого попадания японского снаряда, они погибли сразу. Невосполнимая потеря для обороны, для защитников, среди которых он был любимцем. Полег тот, чьими трудами она держалась. Подобно смерти Макарова это было знаковое событие, горькое для многострадальной крепости, которую он неустанно укреплял на протяжении многих месяцев, Командующий — генерал Семенов лишился своей правой руки, своего лучшего друга и неколебимой опоры. Назначенный на место Кондратенко генерал Фок был антагонистом Семенова и ставленником Стесселя. Крепость ослабла изнутри.

29 декабря 1904 г. Стессель созвал новый военный совет, трагический совет. На нем сторонники продолжения борьбы столкнулись с теми, кто в ней уже не видел смысла. Фок возглавлял последних: «Недавно я был в окопах. Боже! Что я там видел? Страдания, раны, болезни — никогда не забуду я этих картин. Кто может быть благороднее простого солдата? Кто может сравниться с ним в смелости, непритязательности и выдержке? Мы не должны дать ему погибнуть напрасно. Мы не должны дать ему погибнуть, если в этой гибели нет смысла». Докладывали об уменьшившемся рационе и сократившихся запасах снарядов, сократившихся шансах защитников. Болезни косят людей, и скоро на обороноспособности скажется недостаточная численность гарнизона.

Ему противостояли офицеры, считавшие, что нужно держаться до конца. Их было большинство, тех, кто полагал: «Мы держались до сих пор, и мы будем держаться дольше, а там — на то воля Божья». Выступавший последним Семенов говорил долго. Устав требует держаться до тех пор, пока «не истощены все силы и средства». Стессель как бы подвел итог. «На мой взгляд, вторая линия очень слаба. Но я вижу, что большинство стоит за продолжение борьбы, что ж, будем сражаться. Русские солдаты не могут поступить иначе. Я благодарен всем, пришедшим к такому решению».

Но государю генерал Стессель послал менее героический текст. «Мы не можем держаться более нескольких дней; я предпринимаю меры, чтобы избежать резни на улицах». Вскоре Стессель шлет еще одно послание в Петербург: «Положение крепости очень тяжелое. Нашими главными противниками являются цинга, которая буквально косит ряды бойцов, и одиннадцатидюймовые снаряды, от которых нет защиты. Осталось лишь несколько человек, незатронутых цингой».

В течение следующих четырех дней японцы взяли форты, расположенные вдоль Китайской стены — Сунгшу, Ерлунг, Вантай; были подведены мины, и японцы яростно бросились на ослабевшую оборону, потеряв при этом более двух тысяч человек. Много русских было погребено под руинами этих фортов. Последний форт — Вантай пал 1 января 1905 г.

В этот первый день нового года через оборонительные линии прошла делегация с белым флагом. Генералу Ноги было передано недатированное письмо генерала Стесселя. «Будучи знаком с общим состоянием дел на театре военных действий, я пришел к мнению, что никакая цель не может быть достигнута дальнейшим противостоянием в Порт — Артуре и, исходя из этого, желая избежать жизненных потерь, я желаю начать переговоры о капитуляции. Если Ваше Превосходительство согласится, я буду просить его назначить лиц для ведения переговоров об условиях и процедуре сдачи».

Ноги сочинил свои последние военные стихи:

Миллионы подданных Его Величества победили сильного врага.

Сраженья на равнинах и осада породили горы трупов.

Как я могу, не потеряв стыд, смотреть в лица их родителей.

Песни триумфа звучат сегодня, но сколько воинов не вернется?

Царь получил такую телеграмму Стесселя. «Великий самодержец! Прости! Мы сделали все, что в человеческих силах. Суди нас, но будь милостив. Одиннадцать месяцев непрекращающейся борьбы истощили наши силы. Четверть прежних защитников, и половина из них инвалиды, занимают двадцать семь верст укреплений без поддержки и без перерыва даже на кратчайшее время. Люди превратились в теней».

Генерал Смирнов умолял позволить ему сражаться до конца; он оказался участвовать в процессе капитуляции. Куропаткину он написал, что Стессель превысил свои полномочия и организовал капитуляцию без его согласия и нарушив субординацию.

Генерал Ноги приехал в Порт — Артур, чтобы принять капитуляцию русских войск. Церемония происходила в небольшом китайском доме в центре деревни Шуишиинг, в трех километрах от Старой части Порт — Артура. Деревня некогда была большой и почти процветающей, но огонь с двух сторон порушил ее. Остался один целый дом. Журналисты назвали избранный для встречи двух сторон дом «Сливовым». Принадлежал этот дом старому китайцу, который отказался во время боев покинуть свой до: несколько поколений его предков жили здесь. Семья выехала, а китаец–хозяин остался в состоящем из одной комнаты доме с грязными стенами. Хозяин лишь в экстренных случаях, при самых жестоких бомбардировках прятался в подвале. Перед домом — небольшая поляна с очень старым деревом.

На стене комнаты кто–то поместил плакат с китайскими иероглифами: «Дорога к миру». В 11 утра 2 января 1905 г. японская делегация во главе с генералом Ийичи — начальником штаба Третьей армии, прибыла на встречу с русскими. Внезапно сквозь тучи пробилось солнце, оно словно встречало подъезжающую русскую делегацию. Впереди ехал казак с белым флагом на длинном древке. За ним — начальник штаба Стесселя полковник Реусс, капитан эскадренного броненосца «Ретвизан», руководитель службы «Красного креста» и переводчик. Японская сторона выдвинула условия перемирия, точнее, условия капитуляции. Японский генерал сказал, что условия обсуждению не подлежат, но он будет рад услышать возможные предложения русской стороны. В половине второго дня русская делегация без японцев вошла в однокомнатный дом, где срочно разместили два стола и кресла из камыша. Японские журналисты облепили все стены. Небольшая русская делегация довольно долго обсуждала предложенные условия.

Русской стороной предлагалось отпустить всех русских военнопленных, поскольку гарнизон дал клятву сражаться, разрешение сдаться может быть дано только русским императором. Русские требовали оставить офицерам лошади и багаж. Японская стороны настаивала на сдаче всех рядовых солдат и матросов, но офицеры, гражданские лица и добровольцы могут быть отпущены под честное слово. Офицерам не обещали лошадей. Японская сторона потребовала список всех раненых, содержащихся в госпиталях Порт — Артура.

Стессель не надеялся на русскую охрану и потребовал японскую. Он написал письмо царю по–английски (так потребовали желавшие знать содержание японцы): «Я был вынужден сегодня подписать акт капитуляции, сдающий Порт — Артур. Офицеры и гражданские лица отпущены под честное слово; гарнизон стал пленником противника. Я прошу Вашего разрешения на все это».

В России вначале отказывались верить в известия о капитуляции. Но обращение императора Николая к войскам обрушило все надежды. «Лишенный помощи и без упрека, гарнизон испытал лишения осады и моральные муки, видя успехи противника. Лишенные жизни и крови, горстка русских сдерживала неистовые атаки, твердо веря в грядущую помощь. С гордостью Россия наблюдала за их геройскими поступками, и весь мир склонился перед их героическим духом… Слава оставшимся в живых. Пусть Господь залечит ваши раны и даст вам силу и терпение вынести ваши испытания!.. Вместе со всей Россией я верю, что придет заря победы и молю Господа благословить мои дорогие войска и флоты для того, чтобы, объединенные, они могли возобладать над врагом и поддержать честь и славу России». В дневниковой записи за 4 января 1905 г. значится: «Они все герои и сделали больше, чем можно были ожидать от них. Поэтому, будь на то Божья воля!» В Порт — Артур царь написал: «Я оставляю каждому офицеру привилегию возвратиться в Россию, дав обязательство не участвовать в текущей войне либо разделить судьбу своих товарищей. Благодарю вас и бравый гарнизон за доблестную оборону».

Ранним вечером 2 декабря 1905 г. условия капитуляции были подписаны и 878 русских офицеров, 23491 человек рядового состава и 8956 моряков сложили свое оружие, согласившись либо отказаться от дальнейшего участия в конфликте, либо проследовать в плен. В госпиталях оставались 15 тыс. раненых.

Япония ликовала, тем более, что новости пришлись на Новый год. Толпы людей на улицах, дома украшены еловыми ветками и бамбуком — символами силы и выдержки. На домах вывешивали японские и британские флаги. Над городом плыли запущенные воздушные змеи и шары. 3 января было сообщено о рождении еще одного сына императора Мэйдзи — принца Такамацу, младшего брата будущего императора Хирохито. Оркестры играли военные гимны. Тодзио Хидеки, который поведет Японию к Пирл — Харбору, отмечал 21‑й год рождения.

Вокруг крепости японские солдаты разливали саке, пели патриотические песни. В штабе японские офицеры пили шампанское и коньяк. Первая встреча Ноги со Стесселем почти сорвалась — японская сторона не учла разницу во времени. Стессель уже покидал условленное место, когда на пони прибыл взмыленный адъютант японского командующего. Вскоре и Ноги явился верхом на пони, сопровождаемый генералом Ийичи и тремя другими офицерами. Два генерала пожали друг другу руки и вошли в помещение. Описание встречи дает корреспондент «Асахи», сделавший снимок обоих генералов перед их рукопожатием. Стессель на коне «выглядел настоящим воином». Корреспондент английской «Дейли мейл» отметил характерные черты двух генералов. «Один — с хриплым голосом, резкими чертами лица, тяжеловесной фигурой; другой — с мягким голосом, ухоженными чертами лица, с глазами, проникающими до глубин вашей души, излучающий уверенность и доверие, покорность и восхищение». Ноги открыто восхищался арабским скакуном Стесселя и тот, в лучших традициях русской щедрости, подарил его японскому генералу. Ноги: «Ваша щедрость превосходит все мыслимое, но я не могу принять ваш подарок, потому что все лошади, пушки и другие трофеи принадлежат армии, и я не имею права делать этого коня своей собственностью; но я побеспокоюсь о том, чтобы к вашему коню отнеслись с максимальной заботой». После войны этот конь был привезен в Японию, и Ноги назвал его «Котобуки» — «Долгая жизнь». Генерал Ноги ездил на нем к наследнику престола Хирохито, наставником которого он стал.

А в Порт — Артуре полковник Ирман просил разрешения на миноносце прорваться к Чифу и сражаться с японцами на севере. Стессель, обеспокоенный, в основном, судьбой своего золотого запаса, категорически отказал Ирману в разрешении. Впервые с мая 1904 г. прогудел гудок паровоза, который прибыл на станцию Порт — Артур. Сюда на дрожках прибыл Стессель и близкие к нему офицеры с семействами. Дети, чемоданы, суета. Грузная мадам Стессель явилась с пятью детьми — сыновьями погибших в осаду офицеров — и пятью собаками в специальных клетках. Стессель пожал руки провожающим японцам и протянул руку группе русских солдат. Те, пораженные, не осмелились ее пожать. Обещавший «умереть в крепости», Стессель сел в поезд, и тот тронулся.

Только после отбытия офицеров генерал Ноги вошел в Порт — Артур. Здесь пока были только несколько нарядов японцев. Возмущенные недопуском, западные корреспонденты отбирали свою аккредитацию при Третьей армии. Ноги умолял немного подождать. Морисон из лондонской «Таймс» часто бывал в Порт — Артуре до войны. Он обошел магазины и весь город, познакомился даже с медицинскими припасами. Его вердикт: «Нет человека, менее других заслуживающего титул героя, чем генерал Стессель».

В Адене — на пути в Россию Стессель оправдывался. В сентябре Куропаткин обещал ему в течение трех месяцев прийти на спасение крепости. По прошествии трех месяцев он не получил ни слова ни от Куропаткина, ни от Рожественского. Решение капитулировать было продиктовано желанием избежать резни. «Я действовал не консультируясь ни с кем. Я обязан был учитывать мнение царя и тех, кто равен мне. Пусть они судят меня, и они скажут, должен ли был я поступить героически, но преступно — взорвав крепость. Я предпочитаю иметь незавидную репутацию как военачальника, чем брать на свою совесть 30 000 человеческих жизней». Когда Стесселя спросили, что он думает о тех русских офицерах, которые предпочли отправиться в Японию военнопленными, он сказал, что не понимает их. В Японии они будут бесполезны, а те, кто вернется в Россию, могут служить своей стране. «Есть другие способы, помимо участия в боевых действиях».

Стессель и все его окружение после войны были жестоко осуждены русским военным судом, вынесшим значительные сроки тем, кто предпочел не сражаться до последнего.

В последней попытке не пустить японцев на базу, у ворот Порт — Артура были построены баррикады из спиленных деревьев и колючей проволоки, покрытые мертвыми телами, некоторые из которых еще держали сабли в руках. Множество разбитых снарядами домов, особенно пострадал Старый город. Улицы покрыты воронками. В порту потоплены огромные корабли. Якорь скользил по мостовой, по мере того, как «Ретвизан» опускался на дно. Труба «Паллады» поднималась над обломками.

Генерал Ноги вошел в город в неожиданно просветлевший день через Большие Николаевские ворота. Небольшая группа оставшихся жителей видела японского генерала в городском саду, где когда–то играла романтическая музыка русских оркестров. На следующий день Ноги организовал церемонию в честь душ японцев, погибших в этой осаде. «Я, Ноги Маресуке, командующий Третьей императорской армией, осаждавшей Порт — Артур, присутствую души погибших с саке и многими дарами на празднике в вашу честь… Я хочу сказать вам, что ваши жертвы не были напрасны, ибо флот противника разрушен, а Порт — Артур в конечном счете сдался. Я, Ноги Маресуке, даю вам обещание победить или искать забвения в смерти».

Осада Порт — Артура стоила Японии жизней почти 58 тысяч человек убитыми и ранеными. Вместе с заболевшими общая цифра потерь доходит до 91549 человек. Ноги послал военному министру Тераучи письмо с извинениями за столь большие потери. «Чувства, которые владеют мною сейчас — исключительно горечь и унижение за потерю столь большого числа жизней и утраченные боевые запасы, за столь долгое время выполнения порученного задания. Мне нет извинения за эту, далекую от науки и стратегии грубое столкновение чистой силы».

ГЛАВА ВОСЬМАЯ ОТЗВУК В РОССИИ

Причину их поражения следует искать в русском характере, естественным следствием которого является русское правительство. Простые по природе, честные и трудолюбивые благодаря апатии, которая в них развилась, они создали правительство, во главе которого стоит самодержец, чью волю исполняют бюрократы, и который управляет страной через военных сатрапов.

Лейтенант–командор Маккалли, 1905

Китайская сторона

Одной из главных японских задач было использовать на севере Маньчжурии китайские отряды, которые под командованием японских офицеров перерезали русские коммуникации. Юань Шикай полагал, что только поражение России возвратит Маньчжурию в лоно Китая. Он продолжал оказывать японцам ценные услуги, и считать позицию центрального китайского правительства нейтральной довольно трудно. Диверсионные отряды прятались в основном в горах, и их набеги приносили много ущерба. В то же время высокопоставленные китайские чиновники в Маньчжурии получили указания сотрудничать с японцами. Японцы ценили это, и жестоко наказывали тех из своих рядов, кто вел себя оскорбительным для китайцев образом. От китайцев японская армия получала домашний скот, тягловую силу, овощи и фрукты. Китайцы шили для японцев зимнюю одежду.

Согласно западным данным, русская разведка пыталась оказать помощь противникам Юань Шикая, но японская сеть пресекала все попытки ослабить его влияние. Теперь у русской армии были значительные неприятности в тылу, хунхузы грабили русские обозы, прерывали самые существенные коммуникации. Теперь даже казаки не рисковали покидать военные лагеря, и зима 1904–1905 годов стала временем испытаний. Куропаткин сообщает в Петербург о «большом количестве недружественных войск, действующих у нас за спиной. Можно предположить, что их целью является захват Харбина и разрушение железной дороги». Как можно предположить сейчас, регулярных японских войск за спиной Куропаткина не было, но действовали грамотно организованные диверсионные отряды китайцев под японским командованием. В Пекине только в январе 1905 г. под командованием японцев были организованы шесть диверсионных взводов общим числом в семьдесят один человек. Японцы были одеты на китайский манер, многие из японцев говорили по–китайски. Серьезное значение имело придание Юань Шикаем в эти летучие отряды умелых китайских офицеров. Китайское руководство приказало китайской кавалерии оказывать данным отрядам содействие в районе Ляояна и вокруг других китайских городов.

А огромная надежда русских — Транссибирская магистраль работала с перебоями. Жестоким испытанием было столкновение поездов в декабре 1904 г. в районе Тайшета. Эта авария остановила движение по «линии жизни». К 15 декабря более тысячи вагонов с войсками остановились в чистом поле и в сибирской тайге к востоку от Тайшета и 4800 вагонов к западу от него. Через четыре дня численность вагонов с запада выросла до 5200, в системе связи между Большой Россией и воюющим фронтом образовалась брешь. Перевозка войск была прекращена на десять дней, а общее упорядоченное движение восстановилось только через двадцать три дня. Отметим и следующее: для снабжения действующей армии России требовалось не менее 900 паровозов, а в наличии было 300. Не хватало также топлива, сложно было с рабочей силой. Серьезное улучшение обстановки на Транссибе можно было наблюдать только после мая 1905 г.

Расколоть Россию

Но самый серьезный удар японская сторона нанесла в ходе внутреннего неустроения в России. Исключительно талантливый и эффективный координатор разведывательной работы, полковник Акаси неутомимо нащупывал уязвимые места Российской империи. Самое большое значение он придал национально ориентированным противникам имперского единства в Польше и Финляндии. Но не только. Акаси сумел наладить координацию почти всех центробежных сил. В конце июля 1904 г. Акаси и его подопечный — финский революционер Конни Зиллиакус организовали в Швейцарии встречу всех основных революционных сил России. В соседних городах нейтральной страны уже жили многие русские и польские революционеры. Между собой они постоянно ссорились (скажем, Зиллиакус предупреждал Акаси о ненадежности Ленина), но в одном были абсолютно едины — в необходимости резких перемен в Российской империи. Для воюющей страны это была подрывная деятельность. Действующая армия и флот несли потери, а революционная оппозиция расшатывала весь государственный механизм в ходе конфликта.

Через посредничество Веры Засулич (чей брат воевал на Дальнем Востоке) Акаси встретился с Г. В. Плехановым и В. И. Лениным. Ленин произвел на главу японской разведки в Европе большое впечатление. Акаси пишет в Токио: «Коллеги–социалисты считают Ленина способным на все методы борьбы для достижения своих целей. У меня о нем сложилось мнение как об искреннем человеке, лишенном эгоизма. Он пойдет на все ради своей доктрины. Ленин — это личность, способная вызвать революцию». Согласно западным источникам, ссылающимся на японский источник, Акаси выделил Ленину 50 тысяч иен.

Зиллиакус хотел мобилизовать максимально широкий спектр противников русского правительства. Они спорили в этом вопросе с Акаси, который вначале видел мало толку в подключении либералов). Либеральная оппозиция (вернее, ее часть) откликнулась на призывы объединить антиправительственные усилия. Но у либералов было условие: собираться не в нейтральной Швейцарии, о которой было широко известно как о месте сбора антироссийских сил, а в либеральной Франции. Социал–демократы встали на дыбы, Г. В Плеханов всем указывал на то, что французское правительство не разрешает ему быть на французской территории. Социал–демократов поддержали социал–революционеры и две партии Бунда. Но все–таки внушительная группа из тринадцати организаций собралась в Париже 1 октября 1904 г. под председательством Зиллиакуса. Наиболее видными лицами этой конференции были П. Н. Милюков (будущий лидер конституционных демократов и министр иностранных дел Временного правительства); князь Павел Долгорукий (рюрикович, помогающий крушить созданную Рюриком державу); Н. А. Чайковский, возглавлявший в Лондоне Общество друзей русской свободы; граф Гейден из Императорского Свободного экономического общества. Акаси был поражен тем, что эти русские либералы, не менее своих «более левых» коллег на социал–демократическом и социал–революционном флангах, готовы были на нести удар по Российскому государству в тяжелый для него момент — ради желаемых перемен. По меньшей мере, все они выступали против самодержавной монархии, и чтобы ее ликвидировать, были готовы на многое.

Либерали декларировали эту свою стратегическую линию и удалились. Более энергично настроенные остались и начали обсуждать средства и методы ослабления российского правительства. В частности, без малейшего камуфляжа обсуждалось, как «связать» движущиеся на Дальний Восток войска, как стимулировать уличные шествия и демонстрации, как консолидировать оппозиционное движение в Польше, как приступить к террористическим актам на Кавказе. Полковник Акаси открыто обещал финансовую помощь. Он был в высшей степени удовлетворен мобилизацией антиправительственных сил в России и состоявшейся конференцией.

Царская контрразведка — Охранное отделение знало о собрании противников режима. Этому помогало сотрудничество с разведывательными службами Франции и наличие у нее своих агентов на конференции. Одним из делегатов был Евно Азеф, которого царская контрразведка ориентировала на сближение с Зиллиакусом. Азеф сообщил Охранному отделению, что Акаси вместе с Зиллиакусом закупают оружие в Гамбурге. Как выяснилось несколько позже, революционные организации закупают оружие везде, где только можно. В частности, Зиллиакус организовал доставку двухсот «Браунингов» из Соединенных Штатов. Из Гамбурга шли «Маузеры». В Англии закупались револьверы и взрывчатые вещества. Армянским революционерам удалось закупить старые французские ружья. Как несколько позже признал Зиллиакус, «половина людей, к которым попадали японские деньги, не знали их источника; вторая половина и не интересовалась этим».

Центр Зиллиакуса находился в Копенгагене, а полковник Акаси перенес свою штаб–квартиру из Вены в Стокгольм. Но, видя явное усиление антиправительственных сил, готовых нанести России удар в спину, Акаси и его финский друг решили переехать в безопасный Лондон (Британия заключила двусторонний договор с Японией в 1902 г. и строила весь японский флот). Лондон, безусловно, был лучшим и наиболее безопасным местом проведения скрытых операций против России. Сюда российская контрразведка проникала с большим трудом. Общественное мнение же, как и правительственная политическая линия, были настроены жестко антирусски. В подвале большого лондонского книжного магазина Акаси и Зиллиакус устроили внушительный склад оружия и взрывчатых материалов. Здесь было 16 тысяч ружей, три тонны бомб, триста пистолетов, три миллиона патронов. Все это ждало удобного момента для переправки в Россию. Уже намечены были суда, готовые войти с оружием в русские порты. Японское правительство стало самым большим источником финансирования того, что сегодня назвали бы международным терроризмом. Япония ждала и стимулировала все виды внутреннего разлада в России, она видела в этом легитимное средство ведения военных действий против русской державы.

Ради организации надежного снабжения российского революционного движения, полковник Акаси купил два небольших парохода — «Сесиль» и «Сисн». Они были зарегистрированы на имя весьма состоятельной американской вдовы. Экипажи составили молодые революционеры, преимущественно из балтийского региона.

Японцы вложили деньги и в идейную подготовку революционных событий. Выход превого номера газеты Ленина «Вперед» был оплачен преимущественно из фонда полковника Акаси (были и другие спонсоры, в том числе Максим Горький). Ленин пишет: «Военное поражение неизбежно, а с ним неизбежно придет и десятикратное увеличение беспорядков, недовольства и восстание. К этому моменту мы должны готовиться со всей энергией».

(Знаковым стало выступление рабочих Путиловского завода в Петербурге, производившего пушки, железнодорожные вагоны и многое другое, критически необходимое для действующей армии. Стачка началась после собщений об унизительной сдаче Порт — Артура 1 января 1905 г. Эта стачка — как и все прочие — были незаконными — они были запрещены Законом военного времени. К стачке вскоре примкнули военные верфи и Обуховские военные заводы. 19 января царь традиционно благословил воду на Неве, в честь чего Петропавловская крепость сделала холостые пушечные выстрелы. По непонятной ошибке один из снарядов оказался боевым. Порция шрапнели пролетела над участниками церемонии и пробил окна Николаевского зала Зимнего дворца). На следующий день Санкт — Петербург погрузился в «новый мир», он был охвачен невиданным общественным движением. Электричество исчезло. 22 января корреспондент агентства «Рейтер» писал, что «Санкт — Петербург проснулся в состоянии города, находящегося в осаде». К 2 часам дня в воскресенье (9 января по старому стилю) 200 000 во главе с попом Гапоном вышли к Дворцовой площади, где казаки вначале кнутами, а затем холостыми патронами пытались их остановить. Раздались выстрелы, и снег обагрился кровью.

Председатель совета министров С. Ю. Витте был вне себя. «Стрелять в безоружных людей, идущих к своему царю с его портретами и с иконами — отвратительная вещь. Князь Святополк — Мирский должен подать прошение об отставке». Россия начала терять внешний кредит, стабильность ее политической системы была поставлена под вопрос. Парижские банкиры, биржевики европейского финансового мира, в свете русских поражений и «Кровавого воскресенья», начали отказывать гигантской империи в кредите, о чем русские агенты в Париже оповестили Витте и министра финансов Коковцова).

Поп Гапон после расстрела безоружных рабочих на Дворцовой площади бежал на Запад под защиту Акаси, который видел в этом священнике «подарок небес». Революция нуждалась в жертвах и героях, Гапон был первым среди них. На встрече Акаси с Зилиакусом и Чайковским в Женеве было решено просить Гапона организовать новую встречу революционных партий и организаций. Это предложение привело честолюбивого Гапона в восторг. В кратчайшее время он разослал приглашения русским, польским, финским, латышским, грузинским и армянским организациям. К огорчению Акаси от участия в конференции чуть позднее отказались латышские социал–демократы, а за ними последовали еврейский Бунд, большевики и армянские социал–демократы. И все же Акаси был чрезвычайно доволен результатами конференции, призвавшей бороться против центрального русского правительства несмотря ни на какие потери. Особенно Акаси был доволен решением призвать ко всеобщему восстанию летом 1905 г. При этом Польша и Финляндия должны были провозгласить свою независимость, а затем войти в федеративный союз с Россией — когда в ней революционные партии свергнут существующий политический режим. Обсуждались даже планы убийства царской семьи.

После окончания созванной Гапоном в Женеве конференции полковник Акаси отбыл в столь благосклонный к японцам Лондон. Здесь, живя в отеле «Черинг — Кросс», он организовывал отправку в Россию всего необходимого военного и террористического оборудования, амуниции и снаряжения — бомб, пистолетов и пр. Все было рассчитано на предстоящее летом восстание. Акаси и Зиллиакус старались, даже если они жили в одном отеле, селиться в разных местах и на разных этажах (попытка избежать слежки). В эти дни они принимали, как вспоминает полковник Акаси, множество русских революционеров в день. «Мы должны были заставить их делать дело, приободрить их, и, конечно же, мы должны были делать все это в обстановке исключительной секретности». В том же отеле был зарезервирован номер для Гапона, которого Акаси обозначил псевдонимом «Абазуресу», что по–японски означает «действовать бесстыдно». По прибытии Гапона Акаси решил изменить место встречи, и все они переехали в отель «Крейвен» на Крейвен — Стрит. Работа с отцом Гапоном была препоручена Акаси своему помощнику. Только один человек в Лондоне знал местонахождение полковника Акаси, это был военный атташе японского посольства.

Через несколько дней в отель пришло письмо на имя господина Абазуресу, написанное явно женским почерком. Японцев поразило уже то, что их идентифицировали в самом секретном месте. Содержание заинтриговало японских разведчиков еще больше. «Пожалуйста, встречайте меня в 11 утра следующего четверга на станции «Елисейские поля» парижского метро. Вы не знаете меня, но я знаю вас, и узнаю вас без особых трудностей. Мне нужно сказать вам нечто очень важное, вам не следует бояться». Подписано было «Мадам Лоран».

По пути на Черное море, где ему предстояла переправка оружия в Россию, полковник Акаси решил навестить Париж. Француженка сорока с лишним лет подошла к нему и выразила готовность за 400 фунтов стерлингов рассказать нечто важное. Акаси сказал, что готов на сделку. «Мадам Лоран» сообщила, что русская разведка считает Акаси опасной персоной, и его приезд в Париж уже зафиксирован главой русской разведывательной сети, которому доложил агент, видевший полковника у Триумфальной Арки в 8 часов утра. «Мадам Лоран» сказала, что русские знают о контактах Акаси с Зиллиакусом и с борющимися против российского правительства лицами, которых она назвала нигилистами. Они знают о закупках оружия в Гамбурге. Женщина знала даже содержание письма одному русскому революционеру, которое японец подписал «Джордж». «Я могу цитировать ваши слова. Известно, что вы покупаете оружие». Она посоветовала быть осторожнее, не выходить на прежние связи, останавливаться только в больших отелях, где наблюдение осложнено. И она сказала, что русские расшифровали японский код.

Покупка оружия для террористов в те времена была весьма сложным делом. Как и их перевоз через границу в Россию. Но японцам особенно не повредило то обстоятельство, что русская сторона расшифровала японский код. Из Японии в это время возвратился Йожеф Пилсудский и начал вплотную заниматься переправкой оружия в Польшу. Из России прибывали лица, для которых террористическая деятельность была более чем знакома и помощь японцев делала этих лиц еще более опасными. В Варшаве началась забастовка, длившаяся неделю — обнадеживающие японцев процессы.

8 февраля 1905 г. в Хельсинки был убит наместник Финляндии. А через неделю с небольшим при выезде из Кремля бомба разорвала на части дядю царя, великого князя Сергея Александровича. Царь принял отставку министра внутренних дел Святополк — Мирского; он также принял у себя представителей бастующих заводов, группу в тридцать четыре человека. «Добрый день, дети мои». «Мы желаем Вам, Ваше Величество, доброго здоровья». Император указал на «неизбежные последствия» беспорядков в стране, случившихся «потому, что вы позволили увести себя в сторону и быть обманутыми врагами отечества». Пили чай с бутербродами.

Почуяв эффективность подрывной деятельности, настоящего международного терроризма, японский генеральный штаб перевел Акаси в секретный фонд миллион иен, что было в те времена грандиозной суммой. Из этой суммы Акаси израсходовал 750 тысяч иен — это означает, что в один день он расходовал сумму, примерно равную 30 миллионам современных, текущих долларов в день. Немалая сумма при том, достаточно низком уровне жизни.

Акаси думал теперь о южных областях России. Одним из его наиболее близких сотрудников и порученцев был грузин Деканози, получивший, после встречи с отцом Гапоном 40 тысяч иен, очень большую сумму, для организации мятежа на Черном море. Японцы ожидали бунта всего флота, но и случившегося было немало. Броненосец «Потемкин» в Одессе — пожалуй, самое мощное судно на флоте — поднял знамя восстания и парализовал практически весь Черноморский флот. Здесь были сильны социал–революционеры, их гражданский представитель был на броненосце.

Воодушевленный этими событиями, полковник Акаси добавил к «Сесилю» и «Сисну» третье судно — «Джон Графтон», нареченный мировой прессой «таинственным кораблем». В конце июля «Джон Графтон» встретился в Ла — Манше с другим судном, которое передало ему груз бомб, стрелкового оружия и боеприпасов, закупленных в Лондоне Акаси и Зиллиакусом. Из–за волнения на море погрузка заняла три дня. С полным грузом «Джон Графтон» направился в Балтийское море, где Польша представляла собой одну большую пороховую бочку. Первое мая было отмечено сплошным бомбометанием. Настоящее восстание началось в Варшаве 19 июня 1905 г. Социалисты открыли огонь недавно полученными револьверами.

К августу «Джон Графтон» снабдил оружием литовских повстанцев и передал груз для Москвы. После этого судно бросило якорь у небольшого острова от Выборга, ожидая прибытия «Сесиля», которому был передан груз оружия для подпольщиков Петербурга, которые, как знал Акаси, уже ждали оружие гражданских убийств. «Графтон» получил для Петербурга в Финляндии еще восемь с половиной тысяч ружей.

Восстания в прибалтийских губерниях заставили русское правительство послать Двадцатую армейскую группу не на Дальний Восток, а в Прибалтику. Над генерал–губернаторским дворцом в Гельсингфорсе было поднято финское знамя. На деньги Акаси в Черное море судно «Сириус» вошло с восьмью тысячами винтовок для повстанцев Кавказа. За все месяцы работы против России он потерял только троих своих офицеров. Один покончил с собой в тюрьме, один был выслан из страны, сведения о третьем теряются. Когда полковник Акаси 18 ноября 1905 г. отплыл домой, в Японию, он видел результаты своих деяний, русский бунт. Кровь лилась в Москве, в прибалтийских провинциях, в русской Польше, на Кавказе. Своим агентам и сотрудникам в России Акаси писал из Токио: «Следует надеяться на будущее. Невозможно сместить правительство одним ударом, но мы вторгаемся в его укрепления шаг за шагом. Правительство царя падет».

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ НА СОПКАХ МАНЬЧЖУРИИ

Мы наследовали темперамент, который не знает отступления даже перед лицом неизбежной смерти, и это свое наследие мы сделали еще более твердым благодаря дисциплине. Именно эта особенность дает нам победы над противником.

Тадайоси Сакураи, 1905

Поздний Куропаткин

Ситуация к началу 1905 г. изменилась. С одной стороны, Куропаткина перестала подгонять необходимость ускорить военные действия с целью вызволения из–под осады Порт — Артура, вся связанная с этим торопливость, столь нелюбимая основательным русским командующим. С другой стороны, теперь Третья армия генерала Ноги поступала в распоряжение фельдмаршала Ойямы, и никто не препятствовал японцам сосредоточиться на Мукдене, на Северной Маньчжурии, на основных силах Куропаткина.

В долгой (и в общем несчастливой) истории военного руководства генерала Куропаткина наступивший в 1905 г. период на определенное время стал самым благоприятным для него, бывшего начальника штаба генерала Скобелева. Над ним теперь не стоял с вечными советами и тереблениями желавший ускорить события адмирал Алексеев, впавший в царскую немилость. Наступило всеми желаемое единоначалие. Устраивали Куропаткина и его новые главные подчиненные. Шестидесятисемилетний генерал Линевич прибыл из Владивостока командовать Первой армией. Сибиряк Линевич не склонен был импровизировать в пику начальству, на этого вояку можно было положиться. Как и на возглавившего Вторую армию генерала Гриппенберга, прямолинейность которого вошла в поговорки (войскам он говорил: «Того, кто отступит, я убью. Если я отступлю, убейте меня»). Несколько больше забот вызывал глава Третьей армии генерал барон А. В. Каульбарс, которому некоторое тщеславие не позволяло «зря терять время».

К наступлению 1905 г. Куропаткин получил действительно впечатляющие подкрепления. Да, зима вступила в свои права, но теперь войска были лучше обеспечены, они пребывали в лучших условиях. Время не было потеряно для создания более благоприятных для войск зимних квартир. Улучшилось продовольственное довольствие. Неблагоприятным обстоятельством было наличие в Мукдене девяноста тысяч беженцев, собравшихся здесь со всей оккупированной японцами территории. Упомянем также, что основной плацдарм Кропоткина значительно сузился. Он со своими войсками стоял между реками Ша и Хун, он освоил эту территорию, но теперь у него не было прежде всегда возможной альтернативы сражаться или отступить севернее. Теперь он должен был сражаться.

Двадцатый век стал проявлять себя в интенсификации психологической войны. Японцы приступили к распространению среди русских войск фотографий, демонстрирующих завидную сытую жизнь в японском плену. Позднее они стали распространять среди русских войск сведения о беспорядках в России, о забастовках, вооруженных выступлениях и прочем, что вызывало дезертирство, скажем, у поляков. Природно любопытных русских интересовала любая информация. Японцам удалось наладить важные разведывательные каналы. Одним из ценных агентов был «китайский парикмахер», обслуживающий весь штаб Куропаткина. Другим был китаец, сумевший занять позиции одного из главных поставщиков русских войск, проводивший много времени с высокопоставленными русскими.

Мукден много значил для собственно маньчжуров — здесь были могилы их предков, отсюда они бросились на Пекин и завоевали Китай. Локальная столица имела все столичные признаки, являя собой едва ли не уменьшенную копию Пекина. 15–20‑метровые кирпичные стены, дворцы и сады. Крепостные стены образовывали почти правильный четырехугольник, каждая сторона почти в полтора километра. Вход представлял собой внушительные ворота. Но растущее население переросло старый город с его крепостью. Небольшие китайские мазанки заполнили все пространство между городскими стенами и железнодорожной станцией, отстоящей от них примерно на три километра. Богатые маньчжуры покрывали свои дома черепицей, бедные — камышом. Здесь расположились многие офицеры и различные армейские службы.

К северу и северо–востоку располагались внушительные старинные кладбища, лестные победоносной истории маньчжуров, завоевавший великий Китай. Легенды гласили, что город был выстроен на хвосте огромного дракона, чье тело расположилось между императорскими мавзолеями на более чем тысячекилометровой площади, уходящей к горам равнины; голова же упокоилась в дивной красоты горном озере. Именно по «хвосту» дракона русские и построили свою железную дорогу, не желая ничего знать о местных предрассудках. Вот сейчас они за это и расплачивались. Ведь самое худшее, что может случиться с человеком или народом (гласила легенда), было посягательство на вену дракона. Местные китайцы постоянно рассуждали о том, каким является воздействие железнодорожной качки на дракона, который ведь может и ожить.

Средоточием русских в Мукдене с его 300-тысячным населением был район близ южных ворот, средоточие наиболее богатых магазинов. Но и здесь шла обычная китайско–маньчжурская жизнь с бесчисленными черными поросятами, бродящими по узким, запруженным народом улицам. Большое скопление народа, невероятные запахи, гуляющие рядом эпидемии, холод зимой, пыльная жара летом, толпы бездомных детей, спешащие по делам бедные люди.

Падение Порт — Артура было воспринято болезненно русскими. Но у японцев боевой дух воспрял с взятием крупнейшей русской крепости и гибелью тихоокеанского флота. У русских возникал вопрос: что можно сделать, пока с юга не подошел Ноги? Как краткосрочной и победоносной операцией поднять боевой дух армии? Родилась идея крупной фланговой кавалерийской операции. 4 января 1905 г. Куропаткин пишет своему начальнику штаба: «Подумайте! Не было бы полезно для нас осуществить рейд на Ньючанг, по пути круша железнодорожные пути?» Пусть инициативу на себя возьмет местный Мюрат — Багратион Мищенко. Он со своими казаками и штатной кавалерией сделает желаемый рейд. Впереди лежала долина, плоская как стол, реки и ручьи замерзли.

Примерно 7000 всадников пошли вперед. Заведомой ошибкой было брать с собой огромную колонну сопровождения с боеприпасами и пр. Это замедлило движение до 50 км в день (японцы с такой скоростью ходили пешком маршевой колонной). Поднимаемая пыль давала сигнал о приближающейся колонне. Долгая подготовка сыграла свою роль — о «неожиданном рейде» в Мукдене говорили даже на базаре. Фактор неожиданности следовало списать. Мелкие стычки держали всю колонну. Карт, разумеется, не наличествовало. Когда наконец вышли к железнодорожному полотну, то ни сил, ни охоты, ни умения максимально ее повредить уже не было. Никто не мог вспомнить, в какой стороне находятся мосты.

Это было в целом неудачное предприятие. Несколько спиленных телеграфных столбов не стоили такого грандиозного замаха. Вместо того, чтобы замедлить продвижение Третьей армии японцев (Ноги), Мищенко как бы указал японцам, что промедление опасно и нужно скорее вести из–под Порт — Артура войска на север. А страшнее всего для японцев было потерять стратегическую инициативу. Им нельзя было давать в руки Куропаткина нить ведения кампании. Даже до прибытия Ноги в междуречье Ша и Хун следовало возобновить былую агрессивность.

О том же думал и Куропаткин. Уже в середине декабря он совместно с Линевичем, Каульбарсом и Гриппенбергом начал обсуждать возможность перехода к наступательным действиям. Не было в среде тех генералов наполеоновских маршалов, никто не рвался в неожиданные и хитроумные атаки. Разумные, но пассивно–консервативно мыслящие русские генералы не были способны на «свежие», нестандартные решения. Как некое чудо ожидали они прибытия из европейской России Шестнадцатого корпуса, должного стать авангардом наступательных действий.

Встреча в том же составе после падения Порт — Артура отличалась еще меньшим энтузиазмом. Только генерал–адъютант Оскар — Фердинанд Казимирович Гриппенберг выдвинул план правостороннего охвата фланга войск Ойямы. Но Куропаткин посчитал этот план излишне рискованным, что погасило и эмоциональный порыв Гриппенберга. Печально смотреть документы этого совещания. Еще до битвы за Мукден присутствующие генералы склоняются к отступлению к Харбину — держаться за него и Владивосток. Частично этот пессимизм был связан с прибытием к Ойяме армии генерала Ноги. Они не знали, что японское руководство считало Ноги некомпетентным и без особого воодушевления ожидало его появления на севере. Кодама советовал перебросить Третью армию назад в Японию и создать совершенно новые части, не травмированные портартурским опытом. В том же духе майор Танака Гиичи, один из наиболее талантливых японских штабных офицеров, предложил 1 января 1905 г. распустить штаб Ноги ввиду очевидной некомпетентности. И лишь неожиданное вмешательство полковника Мацукава предотвратило посылку телеграммы от лица Кодамы с указанным предложением. Унизить Ноги после взятия Порт — Артура — ударить по всей армии, ослабить воспаривший боевой дух. Было решено назначить генерала Ийичи председателем комитета по перегруппировке Третьей армии. Ноги с трудом удержал свое командование и сохранил свой престиж, но в русском штабе считали, что тот пользуется среди японцев славой героя.

А в русском штабе звучали печальные песни. Начальник штаба Второй русской армии выразился в том духе, что «нечего нам и думать о том, чтобы совладать с японцами после прибытия Ноги». После нескольких дней словесных пререканий все же было решено осуществить наступательную операцию хотя бы местного масштаба. 19 января 1905 г. любитель тщательного планирования Куропаткин выдвинул свой план. Цель: отбросить основные силы японцев за реку Тайцу у Ляояна, нанести японцам максимально возможные потери. Не вступать в горную местность. Постараться обойти японцев с фланга на равнине; основной удар придется по второй японской армии генерала Оку.

То была так называемая операция (или битва) у Сандепу. Куропоткин хотел использовать фактор неожиданности и поэтому запретил на некоторое время перемещение войск. Но пожилой, глухой и быстро устающий Гриппенберг не сдержал темпа подготовки, «отпуская вожжи» передовым колоннам. Как пишет в воспоминаниях сам Куропаткин, эти движения, конечно же, сразу же раскрыли наши замыслы и вскоре поступила информация о том, что противник в свою очередь, начал продвижение своих войск в западном направлении, укрепляя противостоящие нам части». И все же Куропаткин решил наступать.

Стояла отвратительная погода. Корреспондент респектабельной лондонской «Таймс» так и написал: погода не позволяет предполагать активные наступательные действия. Он ошибся. 25 января 1905 г. вперед устремился Первый сибирский корпус. За счет исключительных потерь он отодвинул два японских батальона от Хейкоутай. 75-тысячная армия Гриппенберга пошла вперед в метель и пургу. Она перешла реку Хун; ветер дул в лицо японцам. Семь дивизий Гриппенберга выдвинулись против четырех дивизий японских войск (одна из которых — 8‑я — была новоприбывшей и не имела боевого опыта.

Теперь 14‑я дивизия должна была синхронно, точно в то же время атаковать Сандепу. Но неверная информация смешала карты, и атаке подверглись несуществующие японские позиции к западу от 14‑й дивизии. Отсутствие карт и ориентации привело к тому, что ударная артиллерия разгромила совсем иную деревню. Когда Гриппенберг понял свою ошибку, пушки были отосланы в другое место. Эта кричащая несогласованность печальна. Многие жертвы пропали втуне. Его войска были крайне истощены и 27‑го он запросил о дне отдыха. Гриппенберг не мог согласовать свои действия с левым флангом Каульбарса, а атака на Хейкоутай была проведена без предварительной разведки. Опять же, в который раз, у офицеров не было карт подходов к Хейкоутай.

Пораженный потерями русских войск, несчастливый Куропаткин приказал Гриппенбергу отозвать атакующие силы на двадцатикилометровом фронте. Приказ от Гриппенберга как обычно не дошел до сражающихся частей. Отношения Куропаткина с Гриппенбергом ухудшились донельзя. Они ссорились в присутствии своих штабов. Дальше было некуда.

На следующий день японская 14‑я дивизия выбила русские войска из того, что те считали Сандепу (но на самом деле было Паотайцу — полкилометра к северу). Теперь русские части гнали к пулеметам настоящего Сандепу, это был, видимо решающий момент. После имевших здесь место потерь восстановить силы было уже сложно. В 3 часа дня Гриппенбергу доложили о случившейся ошибке, но он не поверил и не соизволил передать новые сведения Куропаткину.

Особо нужно отметить, что в мировую (военную) историю входит пулемет. Если ранее его могли недооценивать, то теперь русские и японцы первыми на полях сражений кровавого двадцатого века обнаружили его страшную силу, нивелирующую отвагу и смелость атакующих бойцов. Обнесенная колючей проволокой деревенька, из окон или подвалов которой смотрели пулеметы, становилась настоящей крепостью. Цена взятия такой деревеньки всегда превышала значимость полученных нескольких километров. Один русский пулемет, защищавший деревню Хейкутай за короткое время положил 180 японцев. А японский пулемет у Паотайцу остановил огромную волну русской атаки, и тысяча воинов осталась на поле брани. Остальной мир поймет значимость этого явления через десять лет, на полях Первой мировой войны.

Куропаткин приказал недовольному Гриппенбергу отступать. Этот приказ совпал с приказом Ойямы начать наступательные действия. Ойяма пишет: «Мы предприняли несколько атак, но понесли жестокие потери от артиллерии противника и особенно от его пулеметов; но все колонны продолжали наступление со всей возможной силой».

Природа словно возмутилась безумием людей. Дул отвратительный ветер, несший пыль и холод, выбивавший радость жизни из каждой души. Русский доктор говорил, что из раненых выживали только те, кто своими силами доползал до госпиталя. Остальные замерзали в поле. Не хватало носилок и перевязочного материала. Начальник госпиталя Второй русской армии покончил с собой. Битва была несчастливой, она стоила русским войскам 20 тысяч погибшими, ранеными и пропавшими без вести. (Потери японцев — 9 тысяч). Треть этих потерь пришлась на Первый сибирский корпус, что привело к отставке его командира Штакельберга. Эта битва оборвала последние нити дружественности русских командиров.

Штакельберга, как уже говорилось, отстранили от командования. Гриппенберг заболел и отправился в Европу, задержавшись только в Харбине, чтобы излить всю свою ненависть к «предателю Куропаткину». Нет сомнения, что все это вело к еще большей деморализации русской армии, ее командного состава. Куропаткин так оценивает ситуацию: «Эта акция Гриппенберга представляет собой печальный пример как для служивших под его командованием, так и для всей армии, и этот пример крайне негативно воздействовал на ее дисциплину. Выраженная им точка зрения, что военная кампания завершена, и мы должны отойти к Мукдену и Харбину, имела негативное воздействие на слабых духом. Это обстоятельство, в конечном счете принесло больше вреда, чем любое поражение наших войск». Теперь и оптимисты предпочитали не настаивать на идее наступления в условиях, когда Третья армия генерала Ноги влилась в ряды японских сил под Мукденом.

А Гриппенберг придерживался иной точки зрения, которую он выразил в популярном «Новом времени» по возвращении в Петербург: «В наших руках была победа и мне трудно даже выразить, как жадно я ждал приказа наступать… В ночь на 29‑е мы отступили, унося с собой раненых, собирая даже сломанные штыки. Люди отступали нехотя, со слезами на глазах. Я решил, что не могу более оставаться на фронте, и на следующий день доложил об этом генералу Куропаткину, прося его освободить меня от командования немедленно». Воистину в сложном положении оказался Куропаткин. Армия вела войну, страна же устремилась в революцию, а ближайшие генералы поднимали бунт, критикуя его в официальной газете. В солдат и офицеров открыто вселяли сомнение в командире, которого они любили, которому доверяли, который был для многих столпом мироздания.

Мукденское сражение

Русская армия оказалась в трудном положении. Еще совсем недавно солдатам говорили, что они (пишет лондонская «Таймс») «разобьют японцев как только приблизятся к ним. После Ляояна им говорили, что они разобьют макак как только снимут посевы гаоляна, и противник выйдет в чисто поле. После сражения при Шахэ им говорили, что дело поправится в зимних боях».

Трем русским армиям оставалось надеяться, что грядущая весна принесет обновление. Левый фланг этих армий опирался на дикие, безжизненные горы. Но центр и правый фланг выходили к плоской равнине на сто с лишним километров. Здесь генерал Каульбарс принял командование Второй маньчжурской армией. Генерал Бильдерлинг со своей Третьей маньчжурской армией обеспечивал безопасность тыла. В его распоряжении была весьма софистичная система оборонительных сооружений. Вокруг Путиловского и Новгородского холмов. «Сибирский волк» Линевич отвечал со своей Первой армией за холмистый восточный фланг.

Россия собрала большие силы. 275 тысяч солдат в пехоте, 16-тысячная кавалерия, 1219 артиллерийских орудий (из них 60 гаубиц и осадных орудий), пятьдесят шесть пулеметов. Пять месяцев спустя после отступления от Ляояна русские успели посуроветь. Никто теперь не ждал легких побед, противник был силен и искушен, крепок и коварен. Этот урок был выучен большой кровью. Некоторые из экспертов считали, что пассивность — на пользу русским войскам, имеющим нить связи с Россией. Но пассивность может вести и к деградации. Поэтому, имея значительные силы, русские генералы задумались над наступательными операциями, несмотря на неудачи под Сандепу.

Спустя год после начала войны русская армия находилась примерно на прежних позициях. Зачем нужно было оборонять Мукден? Официально утверждалось, что русские армии не дадут в руки противника старые китайские императорские могилы. В реальности же каждому русскому генералу было ясно, что после Мукдена придет черед Владивостока. Речь заходила о судьбе русского Дальнего Востока, ставшего домом для многих миллионов русских. Куропаткин уже начал укреплять Владивосток.

Примерно в 60 км от Мукдена поезда из Дальнего и Порт — Артура высаживали людей Ноги. Но японцы не могли собрать контингент войск, превосходящий русский. Численность пехотных частей Ойямы не превышала 200 тысяч человек. Сравнительно небольшая кавалерия — 7350 конников, 992 пушки (но несколько очень мощных осадных орудий). Японцы быстрее русских оценили значимость пулеметов, их у них было около тысячи. Бывшие огромные русские склады в Ляояне теперь были японскими арсеналами. Получив подкрепление в виде Третьей армии Ноги и Армии Ялу, Ойяма не мешкая (на следующий день) приступил к реализации наступательного планирования. «Целью битвы является решение судьбы войны. Таким образом, речь идет не о том, чтобы в качестве цели поставить овладение тем или иным пунктом или некоей территорией. Важно нанести противнику тяжелый удар. Во всех предшествующих операциях преследование отступающего противника было слабой стороной ведения операции. В данном случае противника следует преследовать так быстро, насколько это только возможно».

Ойяма приказал Армии Ялу под командованием генерала Кавамура захватить к 23 февраля 1904 г. русские каменноугольные шахты в Фашуне, в 40 километрах к востоку от Мукдена. Другим армиям было приказано начать наступательные действия четырьмя днями позже. Эталон тогдашнего жунализма — лондонская «Таймс» отмечала организацию и оптимизм японцев. «Послать в наступление, направлять и поддерживать 400 000 солдат, вовлеченных в боевые действия в такое время года на фронте протяженностью в 100 миль — было одним из наиболее примечательных явлений на полях сражений современной войны. По–умному оставаясь глубоко в тылу армии, но будучи связанным с каждой колонной посредством телеграфа и телефона, Ойяма, Кодама и их штаб находились вне поля эмоций поля сражений и были способны определять курс всей битвы с холодной точностью и столь желательным спокойствием».

Куропаткина и его окружение беспокоило то, где новая армия — армия Ноги — займет боевые позиции. Было решено предвосхитить наступательные действия японцев своим наступлением. Куропаткин отдал приказ наступать 24 февраля. То, что было задумано вначале как второстепенная операция, стало крупнейшим сражением войны — и в целом крупнейшим в мировой истории сражением — до начала Первой мировой войны. По фронту — более 100 километров, в глубину — до 60 километров. Но инициативой в этом сражении владели не тугодумы из штаба Куропаткина, а овладевшие вкусом к наступательным действиям японцы.

В этом месте нужно отметить, что месяцы войны резко состарили генерала Куропаткина, его нервная система все чаще давала сбои. Волосы стали белыми, лицо изможденным. Ему, несомненно, мешали подсказки из Петербурга. Его более чем волновала неадекватность многих его офицеров, не готовых к ведению современной войны. Цепь поражений была для него Голгофой.

Глядя из прошедшего далека, видно, как пожелтели карты столетней давности. Но если обратиться к ним, нетрудно найти город Мукден и разобраться в положении сторон. Удивительна плановая разноречивость. Куропаткин планирует силами Первой, Второй и Четвертой армий ударить прямо на юг, отбрасывая левый японский фланг и не трогая их правый фланг, куда подходил и Ноги. Куропаткин полагал, что японцы будут стремиться к боям в горах, поскольку на равнине против них будет действовать превосходная русская артиллерия и более маневренная кавалерия.

Японский план резко отличается глубиной стратегического замысла. Ойяма и Кодама думают об окружении всей группировки Куропаткина. Две гигантские стрелы простерлись слева (запад) и справа (восток) от мирного Мукдена. Японское командование хотело сделать решительное усилие, а не «одну из операций». Кодама пишет, что хотел использовать иллюзии русских. «Я решил атаковать русских, очевидным образом обходя их на восточном направлении, так, чтобы они могли послать свою основную людскую массу именно сюда, в то время как наши главные силы будут направлены против сектора Шахэ — Мукден-Тиелин, обходя русских с запада».

Более всего Куропаткин боялся, что японцы сумеют узнать о его боевых планах. Итак, Каульбарс обрушивается на левый фланг японцев. Главнокомандующий сообщил ему об этом только за день до начала боевых действий. Куропаткин потерял весь день 24 февраля в сомнениях и, желая сократить время, за которое японцы смогут разгадать его замысел. Каульбарс в свою очередь провел военный совет и позвонил Кропоткину, прося передать ему часть резервов. «Ни единого штыка», — ответил Куропаткин, которого уже начала беспокоить ситуация на его восточном фланге, где генерала Алексеева (не путать с наместником. — А. У.) уже начала тревожить наступающая японская Армия Ялу. Чтобы отбить эту атаку Куропаткин забрал у Каульбарса очень боеспособный Первый сибирский корпус под командованием генерала Гернгросса и приказал ему максимально быстро переместиться на левый фланг, где назревала угроза к юго–востоку от Фушуня. Теперь Куропаткин думал, что знает, в каком месте Ноги усилил общий японский фронт. Увы, он неверно «прочитал» события. События на его восточном фланге имели только отвлекающее значение. А ведь именно туда Куропаткин послал те 42 батальона и 128 орудий, которые ему скоро очень понадобятся самому.

Находящаяся значительно западнее Армии Ялу Первая армия Куроки начала своими тремя дивизиями давление на русский фронт. Но и это были (как мы сейчас знаем), по существу, отвлекающие действия. Подлинная гроза полыхнула 27 февраля 1905 г., когда на крайнем западном фланге начала свое продвижение Третья японская армия. Она форсировала реку Хун и устремилась на север параллельно реке Ляо. Еще раз отметим, русские резервы были уже брошены в противоположном направлении. Повторим важную суть плана Кодамы: «Я решил атаковать русских на востоке, обозначая там якобы свою главную линию наступления, так, чтобы они послали туда свои главные силы, в то время как наши главные силы двинулись по линии железной дороги Шахо — Мукден-Телин, окружая русских с запада. Как только мы взяли первую линию русских позиций, и русские отошли, вперед устремились Первая и Четвертая армии, они одновременно пошли на север и восточнее Мукдена». Увы, этот план Кодамы сработал превосходно. Не встречая значительных препятствий, главная для данной битвы Третья японская армия только наращивала темп.

Фактически одновременно шли две битвы, восточнее и западнее железнодорожной линии, вокруг которой сосредоточились русские армии. Кодама справедливо считал, что на одном участке русские армии пойдут вперед, а на другом им заведомо предназначена оборонительная роль. После сражения генерал Бильдерлинг будет утверждать, что он предвидел решающую роль правого фланга русских сил и отвлекающий характер японских действий на далеком левом фланге. Сохранился документ — анализ ситуации, произведенный 26 февраля начальником штаба Куропаткина — генералом Сахаровым, суть которого в предсказании главного удара японцев в центре и на русском правом фланге. В этом анализе звучит несогласие с излишней обращенностью главнокомандующего к востоку.

Привезенные из–под Порт — Артура шесть одиннадцатидюймовых гаубиц были японским командованием переданы командиру Четвертой армии Нодзу, стоящему в центре, ближе всего к Мукдену. Противостоящий ему Бильдерлинг опирался на Путиловский и Новгородский холмы, туда и направил свои гаубицы — плюс еще 108 орудий генерал Нодзу. Барраж начался 27 февраля и имел огромное воздействие на обороняющихся. Видя разрывы одиннадцатидюймовых орудий, русский офицер приходит к выводу: «Наши позиции невозможно удержать, мы не устоим». Пока еще точность японской стрельбы была невелика, но этот огонь помогал японцам удерживать инициативу, привязывал русских к окопам, отвратительно действовал на их моральную мобилизованность.

Переброшенный на правый фланг Ноги шел впереди со своей кавалерией. Разъезд казаков увидел это, и передал устрашающее сообшение в центр около одиннадцати часов утра 27 февраля 1905 г. Сведения эти достигли Каульбарса, и он со всевозрастающей тревогой следил за русским правым флангом весь этот важный день, 27 февраля. Спонтанно созван военный совет. Что делать? Решили послать на правый фланг два кавалерийских полка, усилить патрулирование в районе Хсинминтуна — в 70 километрах на северо–запад от Мукдена. Новые казацкие разъезды должны были установить глубину и направленность японского продвижения.

Каульбарс с холодеющими ногами начинает понимать смысл происходящего, но его собственные войска уже втянуты в лобовую битву, а особых резервов у него не было. Смешно и думать, что два кавалерийских полка могли повлиять на силу и скорость продвижения Третьей японской армии. Прибывшие в Мукден китайцы невозмутимо говорили, что на реке Ляо они видели не русских, а японцев. Тревожный знак: императорская китайская почта перестала работать на участке между Мукденом и Хсинминтуном. Вечером на юго–западе видны были огни ведущегося боя. Каульбарс отсылает свои драгоценные гаубицы в тыл, нехорошие предчувствия охватывают его. Он уже думает об отходе как о единственно разумном маневре.

Фантастическая изначальная ошибка лишила Куропаткина гибкости и, главное, способности противостоять внезапно объявившемуся на правом фланге генералу Ноги сколь–либо серьезным способом. Для полной передислокации войск потребуется несколько дней. Японцы, словно предвидя эти колебания русского командования, отдают приказание Второй армии Оку наступательными операциями «связать» Каульбарса, с тем, чтобы он не переориентировался с юга на запад. Пятая дивизия японцев здесь начала подлинно яростную атаку. Что же осталось у Куропаткина, так необдуманно и щедро бросившего резерв на восток, для противостояния японцам на западе? Главнокомандующий собирает восемь батальонов и три артиллерийские батареи. Это для Ноги чисто декоративное препятствие.

28 февраля 1905 г. силу духа пришлось показывать защитникам высот в центре, ставшим мишенью всей главной силы японской артиллерии. Два дня гаубичного огня имели результат, загорелись крупные русские склады. Каульбарс постепенно отсылал все движущееся в тыл, ему представлялось, что лобовое противостояние бессмысленно. Но просто отойти он не мог, Оку нанес бы ему смертельный удар. Пока потери Каульбарса были относительно невелики благодаря хорошо подготовленным оборонительным сооружениям, но немалочисленные русские армии страдали именно в свете своей деморализованности и полной потери организационного единства. Эффективность их противостояния достаточно точным усилиям Куроки, Оку, Нодзу, Кавамуры и, главное, Ноги, становившихся все более неудержимыми, приблизилась к нулю. Японской мобильности теперь противостояла некая недвижимость русских войск.

Чтобы создать новый щит на западе, Куропаткин нуждался в том, чтобы Каульбарс устоял. Это становилось проблемой. Чтобы стать становым хребтом русской обороны, Вторая армия Каульбарса нуждалась в качествах, которых она не имела — в стальной твердости и гибкой мобильности. Собственно, удары Ноги начинали разделять ее на две части. Ко всему этому 2 марта на позиции обрушилась метель. Прежде это было бы «родное» состояние для русских войск, но сейчас свирепость природы добивала остатки дисциплины и осмысленности в среде русских войск — еще неделю назад достаточно свежих и готовившихся к долговременному наступлению.

Пьянство в тылу, отчуждение людей, превращение прежней жертвенности в цинизм и маразм, неспособность даже офицеров увидеть всю картину, потеря руководителями своего авторитета нанесли русской армии больше ущерба, чем вся хитрость японцев и их неистовая военная нацеленность. Наступил тяжкий час расплаты. Бивший в лицо снег ослабил темп перегруппирования русских войск. Разумеется, пурга ослабила и скорость движения Ноги, но тот видел свое место в большой картине сражения, и действовал вполне осмысленно.

И все же ухудшение погоды ослабило накал атак Четвертой японской армии. 2 марта Куропаткин получил сообщение, что силы, ведомые Ноги, изменили направление своего движения. Прежде они направлялись прямо на север, теперь же они «закруглили» путь своего движения и повернули на восток — на Мукден. Теперь у Куропаткина не было выхода, кроме как черпать последние ресурсы у Бильдерлинга, у Третьей Маньчжурской армии. А далеко на востоке сменивший Мищенко генерал Ренненкампф (здесь он впервые встречается на скрижалях русской военной истории) продолжал удерживать японскую Армию Ялу. Японцы остановили колонну с припасами из Фушуня и, убежденные в трудностях русской армии, немедленно организовали атаку на русский центральный укрепленный пункт. Они взяли этот пункт, но в этот момент падения российского престижа буквально взбунтовались повара, музыканты, штабные работники. Они с яростью контратаковали японские линии и, под звуки национального гимна, с развевающимися знаменами возвратили захваченную высоту. Редкий случай столь необходимой в тех критических обстоятельствах удали, блик русской славы.

Между 2‑м и 7‑м марта располагается промежуточный период, когда русское командование задумалось о целесообразности пребывания русских войск на восточном фланге и, в конечном счете, решило начать там отход. Корреспондент «Таймс» говорит о разбросанности русских сил: «Существует не менее шестнадцати отдельно воюющих боевых фронтах, многие из которых получали приказы непосредственно из главной штаб–квартиры. Несколько армейских корпусных генералов оказались без войск, оказались неспособными принимать какое бы то ни было участие в битве. Разобщенность русских войск была выгодна японскому командованию, решающему свою главную стратегическую задачу».

Осведомленный о масштабных перемещениях за линией русской обороны, генерал Ойяма решил поддержать иллюзию того, что японцы готовы прорываться в центре, против Каульбарса, где потрясенные русские воины, несмотря ни на что, еще удерживали Путиловскую и Новгородскую высоты. А в Мукдене началась оргия паникеров. Спокойствие царило лишь в вагоне Куропаткина. Британский корреспондент Маккалах: «Официант стоял за спинкой кресла своего хозяина, наклон его спины говорил о долгой выучке. На ступенях вагона стоял адъютант Куропаткина, улыбающийся, вежливый, исключительно хорошо воспитанный, каждая медная пуговица его униформы сияла. Он с кем–то вежливо разговаривал и казался безмятежно неосведомленным об ордах терпящих поражение людей, проходивших мимо; казалось, что он стоял в одном из наиболее изысканных салонов Санкт — Петербурга. В этом искусственном мире Куропаткин жил и думал, его связь с действующей армией становилась все более искусственной.

Прискорбным было жесткое нежелание главнокомандующего признать угрозу поражения. Вопреки всему он приказал Каульбарсу назавтра начать наступательную операцию. Каульбарс был в данном случае более проницателен. Он готов был наступать, но только после того, как выяснятся планы и линия поведения генерала Ноги. Четвертое марта должно было дать это прояснение. 5‑го Каульбарс был готов на любые безумия.

Нельзя сказать, что у японцев все шло как по маслу. После удачного старта движение Третьей армии Ноги застопорилось. Все свои резервы Ойяма отдал Ноги, который выполнял главную роль в японском плане окружения русских под Мукденом. На русской стороне, измочаленный происходящим, Каульбарс мобилизовал всю свою волю. Он собрал все боеспособные силы и в два часа ночи 5 марта, после многочасовой работы с офицерами, заимствованными из штаба Куропаткина, издал приказ о наступлении. На правом крыле наступательного порыва шел генерал Гернгросс с 18 батальонами Первого сибирского корпуса и 30 другими батальонами. В центральном секторе наступать должны были 26‑я пехотная дивизия; на левом фланге — 32 батальона русских войск. Их поддерживали 199 орудий.

Генерал Церпицкий обратился к своим воинам так: «Дети мои! Россия всегда побеждает. Она победит и сейчас. Наступайте и вышвырните этих японских язычников в ад. На этот раз не будет отступления, возвращения тоже не будет».

Военные историки порицают Куропаткина за узость его стратегического замысла. А исполнители были слишком осторожными людьми, чтобы по–настоящему испытать судьбу. Почему еще две его армии не оказали своим наступлением помощи Каульбарсу. Глядя на карту Кодама воскликнул: «Все это очень упрощает мою задачу. Это делает итог данной битвы более значимым для исхода войны, чем предполагалось ранее. Я никогда даже не смел надеяться на то, что русские позволят нам окружить себя и осуществить второй Седан».

Генерал Ойяма, обеспокоенный тем, что русские могут отвести свои силы и обрушиться на армию Ноги, приказал Второй армии наступать, несмотря ни на что. Это удалось за счет потери почти полутора тысяч японских солдат и офицеров. Куропаткин воспринял японские действия серьезно — как наступательный порыв с юга к Мукдену, и во второй половине дня решил отвести Первую и Третью маньчжурские армии после наступления темноты, полагаясь только на сильный арьергард, способный продержаться максимально долго. В войне наступил момент величайшего кризиса, связанный еще и с тем, что севернее Мукдена патруль армии Ноги перерезал «линию жизни» русских войск — железнодорожную магистраль. Ойяма приказывает Ноги: «Длинный змей не должен выскользнуть». Именно в этот момент Куропаткин послал паническую телеграмму в Петербург: «Я окружен». Это было преувеличением, но опасность окружения для Кропоткина действительно существовала. Положение несколько поправила отчаянная атака Первой пехотной бригады. А русская стратегическая мысль остановилась на том, что делу может помочь только всеобщая атака 220 батальонов. Куропаткин заменил эту идею на стратегическое отступление.

Поздно вечером 7 марта 1905 г. Ойяма узнал о начале русского отступления. В полночь он послал новые оперативные распоряжения своим армиям, говорящие о том, что японская сторона намерена наступать и рассчитывает на удачу. «Я намерен преследовать противника всеми имеющимися силами и превратить его отступление в бегство». Кто кого? Японская Первая армия выступила рано утром 8 марта, чтобы только узнать, что русские уже отошли. Теперь задачей Куроки было перерезать железнодорожную линию Мукден — Фашунь к вечеру 8 марта. Ойяма достаточно отчетливо понимал, что наступление по всему фронту может натолкнуться в некоторых местах на хорошо укрепленные русские позиции, но теперь он готов был рискнуть, и приказал своим генералам наступать, даже если грозят потерей половины кадрового состава. Японцы начинают стремиться к Хуну.

Вместо битвы началась гонка с преследованием. Генерал Куроки не сумел выдержать ожидаемый темп, и его Первая армия не сумела пересечь Хун 8‑го марта. Но и русские войска не сумели воспользоваться естественным препятствием и остановить бешеных японцев, в результате чего гвардейские японские части форсировали реку без малейших препятствий со стороны отступающих. Это спасало боевой состав русских частей, но увеличивало угрозу японского окружения в Мукдене. В городе разбивали винные склады, не очень красивая картинка войны. При этом дул страшный ветер, усугубляя общий душевный неуют. Для защитников Мукдена видимость — вследствие поднятой пыли — уменьшилась до нескольких метров. Общим было ощущение измождения и фактической безысходности.

В четырем часам дня ветер несколько стих, и окружающая картина прояснилась, несмотря на дым от сжигаемых русских складов. Видна стала и паника на железнодорожном вокзале Мукдена. Поезда один за другим уходили, нагруженные ранеными, на север. На этом этапе японцы эффективно использовали своего агента, служившего переводчиком при штабе русской Четвертой армии — китайца по имени Ян Чентун, который, по приказу японцев, сообщил, что японские Вторая и Третья армии угрожают русскому флангу и тылу. Если русские не отойдут, то тропа отступления будет перекрыта.

Трудно сказать, был ли это был главный аргумент, но Куропаткин, уже заворожено следящий прежде всего за маневрами Третьей армии генерала Ноги, упустил фактор угрозы, который представляла для него японская гвардия. В любом случае он уже отдал (увы, привычно) приказ о генеральном отходе к Телину. Без четверти семь вечера он инструктировал генерала Сахарова организовать отход в глубине ночи. Сахаров получил приказ Куропаткина и сообщение о прорыве японской гвардией русских позиций практически одновременно. В начале девятого вечера уже были отданы приказы отступать с максимальной скоростью.

Слыша гром японских гаубиц, Маккалох пишет: «Мы слышали погребальную музыку. Колокола возвещали потерю Мукдена и утрату Россией своей империи в Маньчжурии… Возможно, они возвещали о смерти самой русской армии». Все частные поезда (в том числе и поезд самого Куропаткина) были мобилизованы для того, чтобы вывести основную технику еще до прибытия японцев. В 11 часов вечера первая группа из восьми поездов (по 50 вагонов в каждом) ушла на север с артиллерийскими орудиями и боеприпасами. Вторая группа поездов покинула Мукден в четыре часа утра; третий железнодорожный отряд отбыл на север на рассвете. И все же огромные количества припасов были оставлены, и специальные команды начали их уничтожение. Атмосфера содрогнулась от взрывов — то взлетали на воздух драгоценные, привезенные с другой стороны земли припасы, продукт труда всей огромной России. Около 7 часов утра взлетел на воздух стальной мост через реку Хун.

Итак, Куропаткин решил и на этот раз обменять японские успехи на пространства, великая русская армия покатилась на север, к более близким, уже сибирским просторам. Это была азартная игра. Даже флегматики среди иностранных журналистов делали ставки на то, сумеет ли на этот раз Куропаткин вырваться из объятий японцев, или фортуна окончательно покинет его. Многие предсказывали финальный уход Куропаткина на запад под совместными ударами японцев, китайцев и хунхузов. Большинство теоретиков за стойкой бара предсказывали русским последнее и окончательное несчастье. Несколько журналистов посчитало, что на севере будет уже не интересно и решили дожидаться в Мукдене японцев.

Прекрасный писатель (и доктор) Вересаев описывает этот путь. «Поток повозок, залепленных пылью, медленно двигался вперед, останавливался, пережидал паузу и снова трогался в путь. Повороты узкой дороги, когда она вползала в деревни или когда повозки собирались около мостов, создавали невыносимый хаос. Десять рядов повозок не могли идти одновременно, все старались вытеснить соседа, вступали в спор и преграждали друг другу путь. Красные, дикие лица блестели сквозь пыль и звуки ударов, свист кнутов и хриплые проклятья неслись отовсюду. Как всегда, начальство, тут как тут когда в них нет потребности; в данном случае, когда оно не нужно, было рядом… Давка была страшной… Новые товарные поезда выходили из–за перекрестков на Дорогу мандаринов. А позади гремели орудия, и слышались звуки пулеметной стрельбы».

К полудню наступившего дня японские отряды уже угрожали поселку Тава, стоящему на дороге Мандаринов всего лишь в десяти километрах от Мукдена. Японцы хотели здесь устроить колоссальную засаду Второй и Третьей маньчжурским армиям России. До сих пор русские войска отступали в относительном порядке, но в этом эпизоде вышедшие к дороге японцы начали буквально расстреливать фаланги уходящих. Крепкие сердцем пытались организовать системную оборону, удавалось это с трудом. Генерал Дембовский в контратаке буквально связал наступающих японцев, давая братьям уйти на север. Сильные духом держались даже в немыслимой ситуации.

Маккаллах отступал вместе с русскими. «Около квадратной мили поверхности были засыпаны плотным слоем жестянок, перевернутых повозок, остатков буфетов, сапогов, носков, матрасов, мертвых лошадей, мешков с мукой, штыков, патронных лент и гильз». Останавливаться было опасно — следовал град пуль. Свинцовый рад перешел железнодорожное полотно и продолжил путь на север по восточной части железнодорожного пути, настигая группу примерно в 500 человек. Отчаявшиеся офицеры выходили на позиции, где их видели японские снайперы. Лучшие гибли один за другим. В конечном счете, японцы отрезали эту группу и взяли ее в плен.

Жалкое зрелище представлял собой генерал Каульбарс, весь в пыли и с иссякшей энергией, с перебитым шейным позвонком и сломанным ребром. Ничего не выходило из попыток командующего Куропаткина восстановить дисциплину. Максимум, что ему удалось — это создать специальные отряды, охраняющие железную дорогу и частично гасящие отвратительное пламя паники. Официальная британская история войны о «дороге Мандаринов»: «Здесь были сломанные телеги, вагоны колесами в воздух, — некоторые с колесными осями, дышлом экипажа рабитыми до атомов — в то время как чемоданы, баулы, седла, котлы, хлеб, сено и все виды багажа лежали разбитыми на рельсах, сокрушаемые очередным паровозом». К чести расположенных на восточном фланге войск нужно сказать, что их отступление было более упорядоченным. В отличие от распавшихся Первой и Второй армий (Бильдерлинг и Каульбарс), солдаты «сибирского волка» Линевича сохранили дисциплину.

В восьми километрах за Тава, где дорога Мандаринов пересекала деревню Пухо, стоял разрушенный мост. Это было особенно тяжелое место отхода — трудно было взбираться на крутые берега. Русские инженеры старались сделать подлинную переправу. Нетерпеливые спускали артиллерийские орудия вниз и затем тащили их вверх. Невероятные усилия мало что давали. А японская артиллерия все приближалась Артиллеристам ничего не оставалось, как оставить оружие и скорбно шагать на спасительный север. Журналист Маккормик писал, что все это «походило на ураган. Четыре сотни орудий и лафетов лежали на дне реки. Шпалы, рельсы, обувь, повозки и вагоны, полевые кухни, тарантасы, и все прочие виды экипажей были усыпаны пеплом». На дальнем берегу мучался обоз Русско — Китайского банка, везший четверть миллиона рублей и фортепьяно. Зрелище тщательно оберегаемого фортепиано затронуло чувствительные струны даже хладнокровных людей, но разъярило десятки других. У всех перед глазами стояли картины брошенных раненых. Бунт разразился в пару секунд. Деньги изъяли, а инструмент был жестоко поврежден.

Ночью некоторые сохранившие представление о дисциплине воины пытались организовать круговую оборону. Но основная масса с широко открытыми глазами слушала о пятидесяти тысячах японцев, наступающих с запада, о присоединении к войне Британии, о ждущих впереди ордах хунхузов.

И все же японцам и на этот раз не удалось нанести смертельный удар. В момент, когда русские ослабли, и финальный удар мог бы затащить их в капкан, японцы тоже по–своему сомлели. Напряжение страшных последних дней сказалось на японских частях, и они, к счастью, не смогли сделать последнего решающего усилия. Армия Ялу очевидным образом не использовала представившихся возможностей. Ее движение было остановлено на подходе к реке Хун. Армия Ноги удовлетворилась выходом к железнодорожному полотну севернее Мукдена. Вторая и Четвертая армии замешкались на подходе к городу. Это был тот случай, когда военная машина японцев, построенная на жесточайшей субординации, дала значительные сбои. Немыслимое дело — японские командиры перестали безоговорочно выполнять приказы. Резервы были довольно низкого качества. Японцы выигрывали битвы, но не могли нанести решающего удара. Не было аналога битвы, о которой довольно часто вспоминали японские генералы — аналога Седана. Лучшие среди японских полководцев признавали это.

Русская армия в бесславном отступлении устремилась на север, к Телину. И приказ достичь их Куроки и Ноги не выполнили. Их люди просто потеряли скоростные качества. Очень слабой была японская кавалерия. Приходилось бросать в бой уставшую пехоту.

Плохо, хорошо ли, но костяк русской армии прибыл в Телин. Седые генералы с поникшими головами явились в штабной вагон Куропаткина. В то воскресенье все пошли молиться доброму русскому Богу за спасение чад своих. Каульбарс со сломанной ключицей. Церпицкий, раненый в ногу. Поникший Бильдерлинг. Белый как лунь Линевич. Пронесшаяся битва унесла треть русской армии — двадцать тысяч погибших и пропавших без вести. Пятьдесят тысяч раненых. Оставлены многие припасы. Погибло множество вагонов и лошадей. Противник — японцы потеряли 15892 убитыми и 59612 человек ранеными, что составляло более четверти наличного состава.

Кропоткин не верил в возможность удержать Телин. Он поднял уставшие батальоны, он явно опасался, что Ойяма уже начал движение к фактически беззащитному Телину. Не следовало дразнить судьбу. Телин был сожжен, оркестры ударили в барабаны, последние полки поворотились на север. И русская армия, понурая и поникшая, начала десятидневный марш на север, к более безопасному Хсипинкаю. Не хочется повторять, но карт местности снова не было, войска вступали в топографически неведомый край Северной Маньчжурии.

Что мог царь? Он приказал Куропаткину сдать командование убеленному сединой Линевичу и выехать в Иркутск. Но Куропаткин поступил, как до него поступал каждый русский генерал. Из Харбина он завалил царский двор прошениями о возможности остаться в действующей армии в любом качестве. «Я, возможно, не очень хороший генерал, но я не хуже моих корпусных командиров». Император Николай не терпел грубости. Он позволил Куропаткину возглавить Первую маньчжурскую армию (фактически Кропоткин и Линевич обменялись армиями). Постаревший Куропаткин возвратился в Хсипинкай, где отмерзающие от лютости боев войска устроили ему теплый прием.

А японцы сделали победу под Мукденом «Днем Армии». Самая авторитетная газета того времени — лондонская «Таймс» — обобщила Мукден так: «Венчающая войну битва при Мукдене была выиграна, прежде всего, потому, что государственные деятели Японии имели душевный настрой и внутреннюю силу объявить войну в ими избранный час; битва была выиграна потому, что Япония была единой в стремлении достичь национальных целей и готова была на жертвы ради достижения своих целей; потому что моральные силы нации удвоились и укрепили материальные основания; потому что все было приготовлено, взвешено, изучено, известно; потому что недостатки и слабые стороны противника, которых было много, оказались обнаруженными и использованными; потому что генеральный штаб, основывающийся на лучших традициях, был способен направлять все силы к общей цели; потому что каждый солдат и матрос знал и понимал свою роль в происходящем и исполнял ее со всем тщанием ради своей страны безотносительно к своей малозначащей судьбе; и последнее по счету, но не по значению — потому что наступательные действия в войне на море были началом, центральной частью и финалом национальной стратегии».

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ЦУСИМА

Я видел сегодня самый поразительный спектакль, который дано наблюдать смертному — Азия на марше, Европа отступает. На стенах из тумана значится, что пришел век Азии.

И. Гамильтон, 1905

Канун

Японский премьер–министр Кацура, сознательно нагнетая страсти, заявил, что «Балтийский флот не встретил торпедных катеров Японии в Северном море, но есть полное вероятие того, что он встретит их в Индийском океане». Русские агенты тоже настойчиво отмечали южные маршруты японских кораблей. Но Рожественский не знал, что все японские линейные корабли были в доках и не могли в данный момент представить собой угрозу. Адмирал просит Петербург в каблограммах не упоминать станций его следования на северо–восток от Мыса Доброй Надежда. Он шел к проливу Зунд. Его утешило радостное сообщение: родился сын и его назвали Николаем. Ведь Святой Николай — покровитель России.

По прибытии во французскую колонию Сент — Мари (недалеко от Мадагаскара, использовавшуюся в качестве каторги), Рожественский услышал от адмирала Фелькерзама, что его корабли не смогут продолжать путь, минимум, еще две недели. Рожественский впал в ставшее для него привычным состояние возбужденной ярости. «Если Ваши корабли — такое старье, то пусть идут к черту. Нам не нужна всяческая дребедень».

На острове отбывали наказание политические заключенные, остров был грязным, жарким, мокрым. Французы отказывались проявлять традиционную галантность — они здесь попросту выживали, и им было мало дела до дальневосточных забот страны — стратегической союзницы. Лишь очень немногим из русских экипажей разрешили выйти на берег. Только две баржи стояли гружеными углем. Вставал вопрос о реальности остановиться посредине Индийского океана. Едва отплыли от Сент — Мари, как из гавани вдогонку флоту вышел пакетбот с горьким для русского сердца известием: портартурская эскадра разгромлена, полагаться в противостоянии Того можно только на себя.

Из Либавы вышла дополнительная русская эскадра. Петербург уже не верил, что Рожественский может сокрушить японцев в одиночку. В газете «Новое время» капитан Кладо писал о неблагоприятном соотношении сил и сумел убедить руководителей империи. Следует послать железной дорогой во Владивосток сотню торпедных катеров, а из Балтики — остатки русского флота здесь. «Давайте не думать об обороне собственно России. Невозможно воевать со всем миром». В день, когда пала высота 203, контр–адмирал Николай Небогатов был назначен главой Третьей тихоокеанской эскадры. Он брал под свое командование корабли, которые забраковал адмирал Рождественский. Теперь эскадре Рожественского следовало 8–9 недель ждать Небогатова.

Взвинченный вице–адмирал позвал в свою каюту Клапье де Колонга и приказал ему направить в Санкт — Петербург телеграфное сообщение: «Напишите им, что я хотел бы быть отстраненным от командования». Рожественский закрыл дверь и повернул замок. Политовский пишет своей жене: «Неясно, шутят ли они, или совсем потеряли голову. Неудачи преследуют нас повсеместно. Коррупция, глупости, ошибки. Нет ни одного светлого пятна. Вокруг — безнадежная темнота».

Измученные дальним походом моряки адмирала Рожественского были, конечно же, шокированы известием о падении Порт — Артура. Вся Россия скорбела вместе со Второй эскадрой. Но каким теперь должен быть маршрут идущих из Балтики кораблей? Инженер Васильев с броненосца «Орел» сказал, что у Второй эскадры «столько же шансов, как у игрового петуха сразившегося с коршуном». Еще держался Мукден, еще Куропаткин лелеял свои грандиозные схемы, но моряки серой Балтики уже заглянули в око дальневосточного тайфуна.

Моральный спад немедленно сказался на дисциплине. Моряк на «Орле» бросил швабру, и разгневанный офицер спросил его, не боится ли тот наказания? В ответ последовало: «Скоро все мы будем на дне моря. И мне все равно, вынете вы свой пистолет или нет». Офицер не нашелся с ответом. Что он мог сказать, если сам адмирал Рожественский видел, что теряет контроль над флотом.

По поводу Рождества адмирал Рожественский пожелал сказать речь экипажу «Князя Суворова». Его не было видно уже много дней, и команда недоуменно взирала на него, когда он с бокалом шампанского взобрался на главное орудие эскадренного броненосца. Командующий выглядел неважно, напряжение сказалось на нем — это видели все, но не так уж много симпатии было на лицах моряков. Рожественский начал с банальностей, желая всем счастливого возвращения. Но постепенно гул в команде затихал. «Мы вместе, рядом, служим своей стране. Это мое право и моя обязанность, доложить царю, как хорошо вы справляетесь со своими обязанностями, и он поблагодарит вас от имени России». Начал Рожественский спокойно, но постепенно внутреннее волнение завладело им, и все русские моряки, здесь, посредине Индийского океана, затихли, глядя на стройную фигуру, преодолевающую эмоциональный порог. «Всегда помните, что вся Россия смотрит на вас с доверием и твердой надеждой. Пусть Бог поможет вам служить ей честно, оправдать ее доверие, не обмануть ее надежд». Рождественский поднял бокал, осушил его: «За вас, кому я верю! За Россию!»

Крестя друг друга, и бросая в воздух бескозырки, моряки прониклись чувством командующего. «Мы сделаем все! Мы не сдадимся!» Последовал салют в тридцать один залп. Командор Семенов записал: «Нам следовало вступить в бой в эту минуту!» Русские корабли стояли вблизи французского острова Носси — Бе, а городок носил хорошее название Хеллвиль (по имени французского адмирала, присоединившего его к Франции в 1841 г.).

Эскадра вместе

Здесь произошло воссоединение с кораблями адмирала Фелькерзама, весьма радостная встреча. Адмиралы расцеловались. Фелькерзам сделал все как надо. Позади был очень большой переход, будущее скрывалось в тропическом мареве. Но пока оркестры играли столь сладкую русскому сердцу музыку, с тяготами жизни можно было примириться. Хотя и не все прониклись чувством общей судьбы — обед на «Князе Суворове» прошел корректно.

Матросов интересовали письма и уголь. Писем не было, а загружались четыре дня, почернев до состояния местных жителей. Два матроса с «Бородино» умерли от угольной пыли, случаи солнечных ударов учащались. Плюс малярия, дизентерия, тиф. На судах было много тропической живности — обезьяны, крокодилы, попугаи, свиньи, павлины, множество ярких тропических птиц. На подоспевшем продовольственном судне сломался рефрижератор, и новый запах привлек акул.

В бухте городок Носи — Бе был маленьким и очень необычным. В полдень, в часы сиесты вся жизнь замирала. Известие о прибытии двух русских эскадр привлекло всех плавучих купцов. Открылись рестораны. Купцы приплыли из Диего — Суареса. В типичном колониальном городке была церковь, госпиталь, городской совет, таможня, теннисный корт и три ресторана.

Новый 1905 год адмирал Рожественский встретил в кают–компании «Князя Суворова». Послал две приветственные телеграммы — царю и великому князю Александру. Царь держал эту поздравительную телеграмму на своем письменном столе. В полночь адмирал произнес простой тост. «Пусть каждый присутствующий встретит следующий новый год в компании своих друзей живым и здоровым и с чувством исполненного долга». Рожественский выглядел воодушевленным, всем была видна сила этого человека, он сумел мобилизоваться. Он праздновал вместе со всеми до двух утра, а потом покинул своих более молодых товарищей, которые пели и смеялись вплоть до времени подъема флага.

Тем временем три дополнительных крейсера присоединились к эскадре — «Терек», «Кубань» и «Урал». У них было слишком легкое вооружение. Но правительство не сумело купить более тяжелые суда, заказанные Аргентиной и Чили. Царь сообщает ему: «Ваша миссия заключается не в том, чтобы достичь Владивостока, а в том, чтобы овладеть контролем над Японским морем». Для реализации этой миссии Петербург посылал дополнительные корабли под командованием Добротворского и Небогатова. Рожественский пишет монарху: «Оставаясь здесь еще дольше, мы позволяем противнику привести в порядок его корабли… Только «Олег» может усилить эскадру».

Чувство начавшегося разложение проникало в Носи — Бе (русские в шутку называли его более знакомо — Носибейском) не только с нещадным экваториальным солнцем, но и с запоздалыми газетными сообщениями: баррикады в Петербурге, две тысячи убитых по предварительным подсчетам. Политовский пишет жене: «Газеты лгут, но нет дыма без огня». Работа под водой рядом с акулами доконала его. «Теперь я проклинаю решение идти с флотом. Я сижу прикованным и смотрю на чужие ошибки. Боюсь сойти с ума». Рождественского никто не видел, и он поднялся с постели только тогда, когда кто–то украл деньги их ящика пожертвований городской церкви.

Попытаться восстановить боевой дух посредством маневров. Флот начал готовиться к стрельбам и смене боевого строя. Увы, еще большая деморализация. Корабли сталкивались друг с другом, артиллеристы потеряли навыки. Смятение, а не твердую уверенность породили эти маневры. В одном из орудий обнаружили гнездо кобры. Едва ли не отчаяние слышны в таких приказах Рождественского: «Если мы не научились работать вместе за эти четыре месяца, то едва ли это удастся нам за оставшееся время». Судно «Малайя» с больными моряками было отправлено в Россию, равно как и «Надежда» с поврежденными холодильниками.

Подрывная литература кочевала по кораблям в изобилии. Происходили случаи неподчинения, которые в других обстоятельствах повлекли бы за собой смертную казнь. «Но как я могу, — размышляет Рождественский, — запугивать людей, готовых следовать за мной на смерть? Перед боевыми действиями я выпущу всех осужденных и — кто знает — возможно, они окажутся героями».

Рожественский посещал места всех крупных неполадок во флоту, и у экипажа «Суворова» сложилось впечатление, что у него было нечто вроде микроинфаркта, что не могло не сказаться на его самочувствии. Он уединялся в своей каюте и подолгу не показывался на людях. Отмечали, что он «тянет» левую ногу. Непрерывно билась жила на правом виске, адмирал худел и мрачнел. Он никому не показывал телеграммы из Петербурга, но окружающие знали, что ему приказали идти вперед. Несмотря ни на что. Овладеть контролем над морскими просторами. Потом обосноваться, базируясь на Владивосток. Там ждут припасы, которые заменят нынешнюю скудную пищу. Все это можно было совершить только с очень основательной Божьей помощью. Из Петербурга предлагали прислать любой из оставшихся кораблей. Его просили дать собственную оценку стратегической ситуации на море. Рождественский горько ответил, что не видит перспективы овладеть контролем над морскими просторами. Старые корабли, оставшиеся на Балтике, не укрепят его флот, а только ослабят его.

На данном этапе Рожественского больше волновала ситуация с продовольствием. На землях, мимо которых проходил флот, немало было рычащего зверья, и с мясом у моряков было более или менее нормально. Но не было зелени, минимального разнообразия. При этом испортилось значительное число бочек–консервов, которые пришлось выбросить за борт. Недовольство матросов начало перерастать в мятеж. Политовский описывает свой визит на торпедный катер «Громкий» в обеденное время. «Команде принесли щи, и аппетит у меня угас. Было подано только четыре сосиски — лишь для офицеров… Жизнь на борту торпедного катера и без того тяжелая, но такая ситуация с питанием ведет всех к грани голода». Даже посуда на всех судах оказалась разбитой и обычной была картина, когда квас, чай или водку матросы и офицеры пили из банок из–под варенья или консервных банок.

Во время долгого стояния на Мадагаскаре окончательно износилась одежда, прохудилась обувь, мундиры даже у офицеров начали смотреться весьма жалко. Политовский пишет, что не может привыкнуть к виду босых матросов. Не сумев снабдить моряков, руководство имело меньше возможностей совладать с пьяными оргиями на кораблях, с разгулом, нередко принимавшим дикие формы. Дебоши часто заканчивались «выяснением отношений», в результате чего жертвы летели за борт. Враг алкоголя, Политовский пишет об обеде, устроенном в его честь на «Бородино». Стол был накрыт буквой «П», повсюду цветы. Оркестр заиграл, и вино полилось рекой. «Вначале я не пил ничего. Но, плотно поев и слушая мои любимые русские мелодии, я начал пить шампанское… С каждой рюмкой я все более отчетливо вспоминал твою боязнь того, что я начну пить». Политовского спасла неожиданно пришедшая почта — целая пачка писем, перетянутая бечевой. Много писем пришло сразу за несколько месяцев. Он читал и перечитывал письма из дома, письма своей жены. Слезы напрашивались, когда адресата уже не было — смыла волна, покинул разум.

Безделье рождало причуды. Капитан «Авроры» Егорьев купил питона и крокодила. Его моряки боялись спать. По «Суворову» бегали обезьяны. Одна из них выбросила за борт икону — получила кличку «Иконоборца» и была сослана на маленький корабль. Можно было увидеть на палубах лемуров, огромных черепах.

Адмирал Рожественский несколько дней был серьезно болен — врач определил приступ ревматизма. Только прикладываемый к костным соединениям лед давал облегчение. Адмирал стонал, он не спал несколько ночей. В письмах он просил семью оставить развлечения на послевоенное время, и жена вначале согласилась с ним, а затем он узнал, что она направляется в Ниццу. Его навещала Наталья Сиверс вместе с его племянницей Павловской. День рождения Сиверс отмечали на «Князе Суворове». Адмирал преподнес ей невероятный букет тропических цветов. Оркестр играл вальсы, шампанское лилось рекой. Каждый день адмирал обменивался с медсестрой записками.

Чтобы сохранить драгоценный боевой дух Рожественский устраивал ночные атаки торпедных катеров и прочие маневры. Вначале торпедные катера довольно легко наносили удары, но позднее капитаны крупных кораблей научились уклоняться от торпед. Рожественский провел и первое после Ревеля общее учение. Увы, результаты его не удовлетворили. Он имитировал и общую битву — Фелькерзам и Энквист должны были воевать против него. Они проиграли. Но запас снарядов был ограниченным, и адмиралы должны были это помнить.

Видя пагубность длительной передышки на Мадагаскаре, Рожественский решил не дожидаться Небогатова, спешащего через Суэцкий пролив. Пока есть сила, нужно делать дело. Перед отплытием скрипели перья, все писали письма родным и близким. Через месяц, писали моряки, они будут во Владивостоке. «Если ничего не случится, и если флот вскоре отчалит, мы увидим друг друга в начале мая». Людям иногда лучше не знать своей судьбы.

Надорвавший здоровье главный инженер отдыхал по–настоящему только под водой, в специальном костюме для подводного плавания, устраняя подводные проблемы. Однажды он закончил работу на «Быстром» (предмете постоянной головной боли для инженера) и возвратился на боте на «Князь Суворов». Разъяренный Рожественский обрушился на него: «Позор! Вы весь с грязи и возвратились вместо трех к пяти часам». Политовский сменил одежду и решил немного отдохнуть. Он никак не мог понять, почему им все чаще овладевает глубокий сон, пока до него не дошло, что купленные в Носи — Бе сигареты содержат опиум.

13 февраля капитан Добротворский присоединился к эскадре. Теперь Рожественский не мог ждать Небогатова, который только на следующий день покинул Либаву. Теперь нужно было спешить.

После долгого размышления адмирал Рождественский решил нарушить приказ. После обеда, во время которого он ни с кем не говорил, он удалился в свой кабинет. В час дня Рожественский появился на рулевом мостике «Князя Суворова» и просигналил всем кораблям: сообщить о наличии угля на борту, затем начать погрузку. Основные корабли добавили от 100 до 150 тонн. Два месяца безделья завершились. Отплытие произошло 17 марта 1905 г. В самый последний момент прибыло судно с обувью и другими припасами. Палубы, помимо всепроникающего угля, были заставлены ящиками с печеньем, с маслом, засоленным мясом, водкой и шампанским. Отдельно ящики с запчастями.

Эскортировали французские торпедные катера с надписями «Доброго пути». На российских кораблях играли «Марсельезу». Английские газеты советовали Рождественскому плыть вокруг Австралии — так безопаснее. Но Рожественский огласил свой маршрут: между Явой и Суматрой. Далее — Малаккский пролив. Русский флот словно скрылся от чужих глаз, он молча плыл навстречу своей судьбе. Некая апатия овладела многими в этом многотрудном и одиноком предприятии. Политовский — жене: «Беспокойство овладело моим сердцем. Я стал ко всему безразличен». К моральной апатии присоединились болезни. Треть экипажа «Суворова» маялась от хворей всех сортов. Даже врожденный оптимист Клапье де Кулонь оказался парализованным. Доктор многим офицерам прописывал седативные препараты, заканчивая опиумом и морфием.

Рожественский отплыл к голландскому Зунду. Наступило тяжелое время. Единственный член экипажа, которому доверялся Рожественский, был его помощник, лейтенант Свенторжецкий. Тот был невысокого мнения об адмирале Небогатове и не ожидал от его прибытия усиления эскадры. Следующая часть крестного пути русского флота была, возможно, наиболее примечательной. Почти пять тысяч морских миль без захода в какой бы то ни было порт! Пересечь Индийский океан в его самом широком месте! Каждые четыре–пять дней следовали остановки для угольной дозаправки. Иногда следовали починки, и весь огромный флот стоял на якорях, растянувшись более чем на десять километров. Часто транспорты тащили за собой миноносцы — чтобы сохранить драгоценное топливо. Если погода позволяла, матросы и офицеры мешками по многу часов перетаскивали уголь. Это была более чем тяжелая работа. А внизу механики колдовали над мощными машинами, которые должны были привести русский флот к означенному месту. А везде был уголь и уголь.

Впередсмотрящие вглядывались в океан, не появятся ли нежданные японцы? Первые две недели ни один парус или труба не попались на пути русской эскадры. Было рассчитано, что, в случае появления японцев, Второй эскадре понадобится час, чтобы встать в боевую линию. Еще нужно было время, чтобы снять с орудий прикрытие от угольной пыли. Свободные от вахты ловили акул.

Пересекая Индийский океан, эскадра Рожественского явственно страдала от недостаточного питания. Как пишет Политовский, «Постепенно все подходит к концу. На адмиральском столе уже нет ни водки, ни кофе… Сигареты и спички стали редкостью. Сегодня я получил кусок мыла, а в запасе остался всего лишь еще один кусок». Морякам надоела постоянная солонина. Русские власти разослали всем российским учреждениям в Азии распоряжение обеспечить моряков питанием. Из шанхайского консулата группа дипломатов отправилась во французский Индокитай с закупочной миссией. Консул в Шанхае был неприятно удивлен скудостью рациона русских моряков и нанял китайского повара для «Князя Суворова».

Не с бодрой силой готовился русский флот к бою. Запасы продовольствия быстро истощались, моральная обстановка желала лучшего. Уголь, уголь везде. Чтобы получить дополнительное место, сломали перегородки между офицерскими каютами, спали на матрасах на палубе. Участились случаи самоубийств и бегства матросов в самые дикие страны. Политовский пишет, что матросы смотрели на новые припасы «как дикие волки». Команда на «Орле» взломала винный запас. Участились случаи рукоприкладства. «Орел» пользовался особенно дурной репутацией. Именно там возник бунт, который пришлось усмирять. Искали зачинщиков. Рожественский выходил из себя. Восьмерым избранным для наказания бунтарям он говорил: «Посмотрите на них, на этих врагов России. Они скорее звери, чем люди. Собачьи морды. Посмотрите на этих предателей, которые продали свою страну японцам. В их карманах японские деньги». Он обратился к матросу с оспинами на лице: «Бог отметил проклятьем его лицо». Ко всей команде: «Только собственной кровью в морском бою вы можете искупить свои грехи. А если нет, я сниму с вас живьем шкуру».

Третий океан

Рожественский ранее предполагал пройти проливом Зунда — между Явой и Суматрой — с вулканом Кракатау посредине. Но Рожественский избрал Малакку, чем удивил весь мир. Ширина Сингапурского пролива (продолжения Малаккского) достигала всего 16 километров — превосходное место для торпедной атаки. 8 апреля 1905 г. волнующее событие, флот проходит мимо британского Сингапура. Тот еще не стал самой мощной военно–морской крепостью в мире, но уже производил впечатление. Тысячи любопытствующих людей на пирсе. Гордостью Рожественского было то, как он прошел Сингапур. Четко и тихо, в дисциплинированном строю. Английский отчет: «Они направились на северо–восток со скоростью, варьирующей от 5 до 8 узлов, боевой порядок в одну линию с различными интервалами между кораблями, крейсеры впереди, миноносцы за линейными кораблями… Все корабли очищены для боя, покрашены в черный цвет с желтого цвета трубами». Токио получило сообщение в тот же день.

Местная, влиятельная до сего времени, «Стрейтс таймс» оценила событие лаконично: «Семимильная эскадра, заросшая водорослями». «Нью — Йорк таймс»: «Сорок семь дымящих кораблей прошли медленно — восемь узлов в час, по четыре, представляя собой поразительное зрелище. Корабли несут на себе следы долгого морского путешествия… Палубы кораблей испачканы углем. Высокие моряки целые дни стоят у орудий и минных аппаратов. Эскадра исчезла около пяти часов утра пополудни, все еще окрашивая дымом горизонт на востоке». Почти враждебная лондонская «Таймс» оценила проход через Малаккский пролив как «превосходный спектакль. Русские в этой войне принесли нам немало огорчений. Тем не менее, новость, что балтийский флот адмирала Рожественского прошел мимо Сингапура и гордо проплыл в Китайское море, вызывает восхищение».

Русский консул в Сингапуре прибыл к эскадре в обеденное время. Консул сообщил, что японские корабли были на рейде Сингапура тремя днями ранее. Мукден пал, а эскадра Небогатова покинула Джибути 18 января 1905 г.

Нет сомнения, что Рожественский волновался, представляя миру свой флот, проделавший столь необычайный путь. То был, увы, относительно недолгий период оптимистического видения будущего. Но этот оптимизм был тут же погашен необходимостью ожидать эскадру Небогатова. Все отмечают исключительную нервность адмирала Рожественского в эти дни. Все задавались одним вопросом: «Какая муха его укусила?» В шестидесяти милях от бухты Камрань Семенов пишет: «Адмирал так странно ведет себя сегодня, он то беспокойный, то молчаливый. Он быстро и нервно передвигается, тянет за собой ногу, первым появляется на мостике, потом перемещается на другой корабль, на короткое время исчезает в своей кабине; Снова ходит по палубе, заглядывает в записную книжку, хмурится, что то заносит в нее, а вот уже он снова улыбается (это происходит довольно редко), затем начинает разговаривать сам с собой». Адмирал редко покидал мостик ранее девяти вечера, а это означало откладывание общего ужина.

И все же Рожественского удовлетворяли результаты последних 23 дней, путь от Мадагаскара до Индокитая. Рожественский был рад забыть о двухмесячном стоянии в тропическом Мадагаскаре под насмешками всей мировой прессы, где так легко было потерять боевой дух и самодисциплину. И то, что он прошел Малаккский пролив, приподнимало Рожественского в собственных глазах. Минуя Сингапур, он спокойно сказал: «Через несколько минут телеграф расскажет об этом всему миру». Сосредоточенно и серьезно эскадра вечером 8 апреля 1905 г. вошла в Южно — Китайское море. Позади Индийский океан, одна седьмая экватора. Перед русскими моряками (на сорока пяти судах) на их пути был уже третий океан — Тихий. В нем должна решиться судьба войны. Адмирал Того не мог не оценить этого броска в третий океан. Курс — норд–ост 21, цель — бухта Камрань во французском Индокитае. Скорость восемь узлов и днем и ночью.

Командующий британской эскадрой, базирующейся на Гонконге вице–адмирал Ноэль узнал о приходе русской эскадры в Южно — Китайское море 25 марта 1905 г. Рожественский прошел уже половину Малаккского пролива. В Сингапур были посланы «Сатлеж» и «Ифигения». Рожественский видел эти корабли. В Сайгон он послал судно–госпиталь «Орел». Рожественский через него посылал царю сообщение, что находится в трехстах милях от Камраня. Он будет ждать дальнейших приказов там, если японский флот не заставит его изменить прежние планы.

Неожиданно для всех Рожественский запросил все корабли сообщить о наличном угле. Полученные сведения буквально деморализовали адмирала. Он хотел без остановки в Индокитае броситься к Владивостоку. Но убедился, что ряду кораблей не хватит угля. Значит прежде имели место приписки. Долго стоял он на мостике. На этот раз молча. Затем махнул рукой и пошел в свою каюту.

Корабли безостановочно шли вперед, но полученные предписания направляли флот Рожественского в бухту Камрань во французском Индокитае, где предстояло ждать Третью эскадру Небогатова. Он должен был проследовать во Владивосток и передать командование адмиралу Бирилеву (командующему Балтийским флотом), уже отправившемуся поездом по Транссибирской магистрали на Дальний Восток.

Через несколько дней похода эскадра вошла в бухту Камрань. Французский контр–адмирал из дальневосточной эскадры де Жонкье с выражениями сожаления сообщил Рожественскому, что международные правила не позволяют русским кораблям оставаться во французской бухте более одних суток. Рожественсий был в столь угнетенном состоянии, что не стал перечить. День за днем он прятал эскадру от французов, стараясь накопить сил. С явным чувством раздражения адмирал сообщил в Петербург, что согласен дожидаться Небогатова. И добавил: «Я не буду более телеграфировать до битвы. Если нас разобьют, вы узнаете об этом от Того. Если я разобью его, я сообщу сам».

Почему Рожественский не слишком (мягко говоря) полагался на Небогатова? Николай Иванович Небогатов был немалое число лет знаком с Рожественским, они хорошо знали друг друга. Рожественский был прав в том, что Небогатов не был борцом; он был мягким и вежливым человеком, но отнюдь не героем. Ему трудно было наказывать людей, он предпочитал увещевания и милость. Небогатов согласился списать офицера, которого мучила морская качка. Он не мог остановить дебош, ему не под силу было восстановить падающую дисциплину на кораблях. Не такой человек был нужен в жестокой войне с Японией.

Небогатов сделал остановку на Крите — сюда из Парижа тайно доставили на торпедном катере возвращающегося с Дальнего Востока капитана «Севастополя» (погибшего в Порт — Артуре) Николая Эссена. Тот имел драгоценный опыт сражений с японцами. Эссен информировал Небогатова и его офицеров, что японцы исключительно хороши в стрельбе на быстром ходу и с дальних дистанций. Небогатов провел соответствующие учения, и они его насторожили. Как насторожило его и сообщение о том, что Рождественский, не дожидаясь его, покинул Мадагаскар.

Камрань

31 марта 1905 г. в 6 часов утра эскадра подошла ко входу к Камрань. Рожественский приказал проверить подходы на наличие мин. Затем первыми вошли транспортные суда. Одновременно эскадра начала загружаться углем. Позади были 16600 миль от Кронштадта. До Владивостока оставалось 2500 миль.

Камрань был глубоководным портом, двадцать миль с севера на юг и десять миль в ширину. Берега крутые и каменистые. Здесь могла поместиться любая эскадра. Чем–то эта бухта напоминала Порт — Артур. Торпедные катера недоверчиво обследовали всю акваторию. В Камрани имелся телеграф и почтовая служба. Рожественского ждала телеграмма: семь дней назад Небогатов вышел из Джибути.

Собрание офицеров обсуждало гипотетическую ситуацию, как защищаться от возможного японского нападения на Камрань. Каждую ночь дежурить будут четыре торпедных катера у входа в гавань. Всех огорчил инфаркт у адмирала Фелькерзама, наиболее доверенного офицера Рожественского. Но радовала близость земли. Экипаж «Безупречного» прогуливал своего козла. Капитан Егорьев буквально сроднился со своим питоном; по его приказу питона кормили через специальную стеклянную трубку, иногда добавляя коньяк. (Рядом в плетеном кресле сидел сам капитан). Пляжи были восхитительными, из тропических лесов выпархивали удивительной раскраски попугаи. Периодически моряки оглядывали гавань на предмет японских подводных лодок.

Ощутимо было нервное состояние французов — те обязаны были защищать свою колониальную империю от англичан и японцев; они чувствовали себя уязвимыми. Долгое пребывание эскадры Рожественского усиливало их страхи. Но местные власти — особенно контр–адмирал де Жонкьер любили русских. Обмен визитами был превосходным. Французский адмирал считал, что японцы вознамерились завоевать всю Азию, русским следует их остановить. Де Жонкьер написал эпическую поэму об осаде Порт — Артура. Но приказ из Парижа был недвусмысленным, русских нужно поторопить. Париж, вполне очевидно, ощущал давление Токио.

Был достигнут компромисс. Боевые корабли России 9 апреля 1905 г. вышли в нейтральные воды, а транспорты остались в гавани. Париж, между тем, продолжал нажим, и даже транспортные суда были вынуждены покинуть прелестную гавань. Недолго думая, Рожественский нашел другую бухту — Ванфонг — и остановился там. А что ему оставалось делать? Он ожидал Небогатова. Адмирал собрал высших офицеров и сказал, что будет ждать Небогатова до тех пор, пока запас топлива не станет критическим — только до Владивостока. Тогда он бросится вперед — с Небогатовым или без. Ванфонг была дикой гаванью — никого вокруг. К несчастью объявилось французское торговое судно, оно пошло на Сайгон, и вскоре весь мир знал, что «эскадра бешеных собак» обманывает всех и таится во французских территориальных водах. Снова русские корабли вышли в окрытое море — и тихо возвратились на второй день. Так — в бухту и обратно — моряки Рожественского провели две недели, ожидая Небогатова и обманывая французов.

Наступила Пасха, моряки собрали в джунглях букеты, но радости не было. Покинутые, изгоняемые, с неведомой судьбой впереди. Но слух о возвращении назад вызвал лишь ропот и гнев. «Для того ли мы испытали миллионы лишений, штормов, голода, северного холода и южной жары, провели восемь месяцев без весточек из дома, отрезанные от всего мира, окруженные страхами торпедных атак или нападения подлодок — чтобы наплевать на все это?». Вот это было по–русски.

Французские газеты тех дней дают лестное описание морского вождя эскадры. «Высоко над офицерами стоит возвышенная и благородная фигура адмирала Рожественского. Всегда спокойный и собранный, прячущий секреты своего одиночества в собственной груди, он являет собой воплощение мужества, энергии и решимости». Да, человеку, отославшему назад, в Кронштадт, троих сошедших с ума и двадцать двух заболевших туберкулезом, необходимо было немалое мужество. И это тогда, когда адмиралу сообщали, что 23 марта Того покинул порт Сасебо вместе с четырьмя линкорами и отбыл в неизвестном направлении. В апреле Рожественскому подтвердили, что адмирал Того продолжает пребывать на своем флагмане «Микаса». Несколько месяцев «легкой жизни» (после взятия Порт — Артура) подходили у японцев к концу, и они начали наращивать боевую готовность своих моряков.

Англичане уже калькулировали. Рожественский будет сильным соперником Того. По четыре мощных линкора с обеих сторон решат между собой судьбу войны. Они предсказывали, что Того применит свой маневр «Т» — постарается сконцентрировать страшный столб огня на головной (или на тыльной) части спешащей русской эскадры. Англичане уже говорили об окрестностях Цусимы как о главном поле битвы двух эскадр.

Рожественский не знал, что 5 апреля 1905 г. великий князь Алексей председательствовал на специальном собрании, посвященном будущему российского флота. Князь выразил полное доверие мужеству и прочим достоинствам Рожественского. И все же его эскадра не может обеспечить «контроль над морями». Россия может потерять свой флот. Министр финансов Коковцов сказал, что тогда Россия потеряет и Владивосток. Другие участники совещания — министр иностранных дел Ламздорф, военный министр Сахаров, военно–морской министр Авелан в своих выводах не заходили так далеко, но, похоже, близки были к скепсису Коковцова. Уже одно их молчание было многозначительным. В эти дни и недели царь много работал вместе с Ламздорфом и тот убеждал суверена, что мир с Японией необходим и неизбежен.

Напомним, что в прошедшем августе, на конференции в Петергофе Рожественский говорил о возможности обосноваться в одном из китайских портов, избегая столкновения с флотом Того, но при этом действенно присутствуя в регионе. Как база годился бы архипелаг Чоушан, расположенный между Японией и Китаем. Теперь Рожественский понимал, что это нереалистично — англичане не позволят. Франция не окажет ожидаемой поддержки. Япония своими превосходными крейсерами начнет блокаду островов. Короче: Рожественскому не нравился смертельный бросок к Владивостоку, но он соглашался с тем, что на китайском побережье ему жизни тоже не будет.

Адмиралтейство в Петербурге тоже было уверено, что на пути к Владивостоку Рожественскому не избежать страшной встречи с Того. И все же царь приказал властям во Владивостоке готовиться к приему Рожественского. Благо город с суши еще не был блокирован. Здесь строилась мощная радиостанция. Адмирал Вирениус из Владивостока прислал свои соображения Рожественскому: Того будет стремиться оставаться на значительной дистанции от своих целей — до 40 кабельтовых. Японский адмирал обычно «смертельно привязан» к своему плану, и неожиданные действия противника действуют на него оглушительно.

Состоится ли встреча с Того? Все решал царь. А он решил, что Рожественскому следует ожидать Небогатова, и далее следовать во Владивосток. Рожественский сомневался в мудрости такого решения, но он был верным подданным.

Небогатов

Почта сообщала, что Рожественский ждет где–то в Индокитае, и что Небогатов к 56-летию награжден орденом Св. Анны.

Матрос Бабушкин, гигант со стальными мускулами, раненый в Порт — Артуре (он служил на крейсере «Баян») и направленный на нейтральном судне на излечение, помог фактически прячущемуся Рожественскому найти Небогатова. Помогли и французы, нанявшие небольшое торговое судно. Несколько дней странствий, и Бабушкин, глядя в бинокль, воскликнул: «Наши идут». Он рассмотрел на горизонте линейный корабль «Николай Первый» — флагман Небогатова.

Две эскадры встретились в заливе Ван Фонг 9 мая 1905 г., неподалеку от Камраня. В половине третьего дня на горизонте показались корабли Небогатова. В три — приветственный салют. Эта встреча так или иначе подняла дух обоих отрядов. Два адмирала обнялись искренне. Рождественский в приказе восславил команды кораблей, которые совершили долгое и тяжелое плавание без использования дружественных портов. «У японских кораблей скорость выше нашей, но мы не собираемся бежать от них». Он напомнил, что у японцев больше торпедных катеров и подводных лодок; опасны мины, способные появиться на пути русских кораблей». На палубе, передав адмиралу почту, Бабушкин попросился служить на «Николае». Хочу поквитаться с японцами».

Талант и эмоции плыли в нужном направлении, но адмиралы не сделали главного, что прискорбно: они не согласовали своих действий. Рожественский не посвятил коллегу в свою стратегию. Он оставил Небогатова обиженным и недоуменным. Небогатов говорит, что вышел из каюты Рождественского, не зная плана действий, не обозначив координации общих действий. «Мы никогда не обсуждали план кампании. Он не дал мне ни инструкций, ни совета. Я вручил свою эскадру Рождественскому, и с этого момента я стал его подчиненным, обязанным точно выполнять все приказы своего руководителя». О единственном приказе вспоминает Небогатов — покрасить трубы своих кораблей в желтый цвет, чтобы не отличаться от флота Рождественского.

Общая цель — плыть во Владивосток. Рожественский царю: «Соединился с отрядом Небогатова… После инспекции и ремонта машин эскадра продолжит свой путь». Здесь эскадра взяла на борт уголь. В последний раз. Еще четыре дня увеличившаяся эскадра простояла во французских водах. Рожественский подлинное свое мнение изложил жене: «Все эти калеки, которые, присоединившись к эскадре, не усилят ее, а скорее ослабят… Гниль, которая осталась в Балтийском море, была бы не подкреплением, а ослаблением… Где я соберу эту глупую свору: к чему она, неученая, может пригодиться, и ума не приложу. Думаю, что будет лишней обузой и источником слабости».

Говоря о японцах, русскому офицеру хватило ума и мужества сказать не залихватские слова, а дать трезвую оценку противника: «Лояльность японцев трону и стране безгранична. Они не выносят позора, они умирают как герои. Но мы тоже дали клятву Высочайшему трону. Бог дал нам мужество. Бог укрепит нашу правую руку. Он одарил нас своим благословением для того, чтобы мы исполнили волю нашего самодержца и смыли горький позор нашей страны своей кровью».

Главный инженер флота Политовский паковал иконы и драгоценные письма, в которых он ежедневно создавал хронику великого похода, описывая все важные события и мелкие детали, всех собак на борту и диковинных птиц, садившихся на ванты, диких козлов в Камрани, выходивших к побережью тигров, слонов, обрывающих телефонные провода. А теперь он начинает мечтать о Владивостоке, «который кажется землей обетованной. Владивосток! Владивосток! Туда можно дойти за четырнадцать или пятнадцать дней. Это микроскопическое расстояние по сравнению с тем, что мы уже преодолели». То было последнее письмо домой.

В 11 утра индокитайские берега начали исчезать на горизонте. Увеличили скорость до девяти узлов. Курс Норд — Ост 40, в направлении острова Формоза. Офицеры «Князя Суворова» выпили шампанского. В водах, куда они шли, совсем недавно курсировали корабли Того. Три адмирала — Рожественский, Фелькерзам и Небогатов вели три отряда кораблей общим числом пятьдесят единиц. Крейсера адмирала Энквиста были разбиты на два отряда. То был один из самых мощных флотов в мировой истории, но очень пестрый по составу.

Того был быстрее. У Рожественского были могучие пушки, но артиллеристы им не соответствовали. 99 процентов его моряков никогда не слышали боевой канонады. И не видели трупов на палубе. Флот Того провел в морских боях целый год (не говоря уже о японо–китайской войне). Русские изнывали в климате, к которому они не привыкли. Невероятное путешествие полное каторжной работы для механиков и отвратительной жары для всей команды, изнурило эскадру. Для Того это были родные воды и родной климат.

Битва

Море двое последующих суток было спокойным. Отвлекали технические проблемы «Сисоя» и «Орла». Но все починили относительно быстро, и эскадра стояла огромной металлической стеной. Все размышляли о том, что на уме у главнокомандующего.

Того сожалел о том, что русские корабли в Порт — Артуре уничтожил не он, а артиллерия Третьей армии. Унизительным было и неудачное преследование линейного корабля «Севастополь». Как тень надвигалась на Японию проделавшая невероятный путь Вторая русская эскадра. Того все поставил на ее уничтожение. Глава японского флота пробыл дома лишь три дня. Затем последовала кипучая деятельность. Ремонтировались суда, устаревшие фрагменты кораблей заменялись новыми, подбирался новый штат помощников, писались проекты приказов, проводились конференции. Первыми адмирал Того посетил эскадренные броненосцы. Именно их первыми поставили в доки. За ними последовали крейсеры, миноносцы и торпедные катера. Задействованы были как государственные, так и частные доки. У японцев не было времени поднимать превосходные суда со дна портартурской бухты, но три «перелицованных» миноносца японцы добавили в свой строй. Четвертым стал «Решительный», захваченный в Чифу, переименованный в «Акацуки».

Морские верфи Японии работали день и ночь. Они еще не могли создать эскадренных броненосцев, но в эти критические месяцы верфи Кобе, Нагасаки, Йокосуки и Куре создали двадцать пять новых миноносцев. Еще десять вышли на стадию завершения строительства, но явно не успевали к приходу русской Второй эскадры. Своим начальником штаба Того вместо Симамура Хайо сделал контр–адмирала Като Томосабуро. Симамура Хайо получил звание контр–адмирала и на крейсере «Ивате» возглавил вторую эскадру адмирала Камимура. Причиной этой замены было то, что Мимамура, по мнению Того, замешкался перед русским флотом в ходе битвы в Желтом море. Тогда, 10 августа 1904 г., Того хотел идти на сближение с русским флотом, но Симамура его от этого отговорил. Они погубили русского адмирала, но не потопили ни одного русского корабля. Теперь адмирал Того хотел иметь рядом более решительного помощника.

6 февраля 1905 г. адмирал Того перебрался на свой флагманский корабль «Микаса». 21 февраля он собрал свои силы на секретной базе «Бассейн Сильвии». Русские долго лелеяли надежду самим использовать этот глубоководный залив Корейского полуострова — хорошо защищенный и удобный, расположенный между островом Коджи и Масаном. Именно здесь год назад Того готовился к войне с Россией. Третий флот под началом вице–адмирала Дева был послан на военную базу на острове Цусима, а адмирал Камимура с частью Второго флота минировал вход в гавань Петра Великого, путь на Владивосток между островами Аскольда и Корсакова. На протяжении пятидесяти километров Камимура разместил 715 мин. Преодолеть этот барьер русскому флоту будет непросто. Теперь можно было обратиться к пришельцам из Балтийского моря, не опасаясь (на некоторое время) Владивостокской эскадры. А если сюда прорвется Рождественский, то ему тоже будет тяжело преодолеть минное поле на своем пути.

Во внутреннем море Японии, в Куре, остался только один эскадренный броненосец — «Асахи». Напомним, что в ходе битвы в Желтом море «Асахи» получил пробоину двенадцатидюймовым снарядом в районе ватерлинии. Японцы работали быстро, но, если бы Рождественский поспешил, они остались бы без могучих орудий «Асахи».

Предполагалось, что Второй флот России постарается пробиться во Владивосток — ничего другого после падения Порт — Артура им не оставалось. В этом случае Рождественскому остается выбирать из трех вариантов: пролив Цусима, отделяющий Японию от Кореи; пролив Цугару между Хонсю и Хоккайдо; пролив Лаперуза между Хоккайдо и Сахалином. Самым близким к Владивостоку был пролив Цугару, но вход в этот пролив был очень узким, и проходящие по нему корабли очень хорошо обозревались (и простреливались) с берега. Помимо прочего, в Цугару было очень сильное течение (до шести узлов), так что русские корабли прошли бы этот пролив в лучшем случае за восемь часов. Ориентация на пролив Лаперуза означала большой крюк для измотанных едва ли не кругосветным путешествием моряков. Самым прямым путем была Цусима. Что против: слишком большая близость к Японским островам и к японским военно–морским базам.

Адмирал Рожественский отверг вариант пролива Лаперуза из–за сплошных туманов и сложностей угольной загрузки в открытом море. Здесь сильные течения, суда могут столкнуться друг с другом. Это самый длинный путь — 3700 миль. Пролив всего 27 миль шириной в самом узком месте. Небольшая ошибка в навигации грозила катастрофой. И это очень длинный участок пути, все ли его пройдут? Оставить здесь поврежденное судно тоже невозможно. А если Того ждет русскую эскадру именно в этом туманном месте? Даже если эскадра минует его, она придет во Владивосток «расхристанной» — живая мишень для холеных японцев. Две недели спустя, две недели похода на северо–восток — и стало ясно, что к проливу Лаперуза Рожественский не собирается.

Идти под дулами пушек по заливу Цугару было верхом риска — он узок, маневр здесь ограничен. Рождественский отказался даже обсуждать этот маршрут: опасно в высшей степени. Оставался Цусимский пролив. Он делился на два рукава, восточный и западный. Здесь не было подводных скал, и туман был здесь русским союзником. В самом узком месте — 25 миль. Рожественский считал этот путь «наиболее легким». Увы, он был так близок от Японии, от ее центров и баз. Если будет битва «следует нанести противнику максимальный возможный ущерб». Трудно отказаться от мысли, что, выбирая Цусиму, Рожественский весьма отчетливо представлял себе, что именно там его и будет, скорее всего, ждать японский флот. Адмирал Вирениус из Владивостока сообщал, что четыре японских крейсера и семь торпедных катеров постоянно дежурят в Цусимском проливе. Рожественский уже разуверился в действенности разведки, но сейчас ему и без нее было ясно, что Того не оставит Цусиму без прикрытия. Но, может быть есть смысл несколько замедлить бег, заставить Того понервничать, засомневаться в своих рассчетах? Рожественский решил послать четыре своих крейсера на все морские пути приближающейся Японии, стараясь при этом сбить ее адмиралов с толку. Отвлечь Того от рокового Цусимского пролива.

Как будет вести себя Того? Ясно, что он не уйдет от противостояния. Кто будет первым помощником и потенциальным наследником Рожественского? Рожественский доверял Фелькерзаму, но в мае 1905 г. Фелькерзам был в очень тяжелом состоянии. Фактически он умирал. Командующий тяжело переживал уход друга и квалифицированного помощника. «Даже на смертном одре он не перестает быть чутким помощником, так же, как сорок лет он был верным слугой трону». Рожественский просил царя дать жене Фелькерзама «гарантированную пенсию», поскольку ей придется обеспечивать многочисленную родню.

На пути русской эскадры оказалось английское грузовое судно «Олдхамия», подозрительно тяжело сидящее в воде. Подозрения оказались не напрасными: под обыденными товарами лежали артиллерийские орудия. Рожественский поместил на судно русскую команду и отправил ее через пролив Лаперуза во Владивосток.

17 мая Рождественский загружался углем в море и встретил судно под норвежским флагом. Стремясь обмануть противника, Рождественский сказал капитану норвежцев, что собирается идти Цусимой. Пусть Того, получив это сообщение, усмотрит в нем уловку: русские, мол, пойдут на самом деле северным путем. Был день рождения царя, моряки получили дополнительную рюмку водки. На следующий день Южнокитайское море оказалось пройденным. Свежий ветер принес крупные волны.

Крейсеры Того ждали у всех трех проливов. Японское море было под контролем. Основной флот в предшествующие месяцы занимался самым важным — боевыми стрельбами. Их производили артиллеристы, которые имели боевой опыт сражения в Желтом море, во встречах с портартурской эскадрой. Несмотря на в целом весьма внушительную разведку, Того периодически терял Рожественского из вида. Ему помогло неисчислимое и непредсказуемое везение. 1 апреля шпионы уведомили Того, что эскадра Рожественского была замечена в Индийском океане и спешила курсом на север. Чрезвычайно важное сообщение: только три дня как русская эскадра покинула Мадагаскар и спешила не к Австралии, а в направлении Зунда или Сингапура.

Новая неясность возникла после Сингапура: каким путем двинется Рожественский? Боялись, что русские захватят несколько китайских островов и укрептся на юге. Но если «флот бешеных собак» все же идет строго к Владивостоку, то каким из трех путей? Того послал Камимуру к Владивостоку минировать пути и предотвратить выход русских крейсеров навстречу Рожественскому. Находясь на своей корейской базе, Того мог достаточно быстро выйти к любой из трех возможных «троп» встречи.

Измученный страшным переходом, Рождественский даже не выслал вперед корабли–разведчики. Пытаясь основательнее обмануть японцев, желая разделить японский флот, Рожественский послал два вооруженных пассажирских судна вокруг восточной Японии, а два крейсера — в Желтое море, курсом на Порт — Артур. Рожественский посылал крейсера во все части Тихого океана, чтобы сбить с толку японцев. «Кубань» и «Терек» пошли к восточному побережью Японии, «Днепр» и «Рион» отправились к Шанхаю.

Со своей стороны адмирал Того был твердо уверен, что Рождественский не рискнет идти проливом Цугару, равно как не верил он в выбор пролива Лаперуза. (Он, правда, думал, что в случае выбора русскими северного пути, он сумеет сделать необходимые приготовления. На этот случай Того наметил малозаметную базу в 300 милях к северу от Масана, в которую он мог привести весь свой флот в случае выбора Рождественским пролива Лаперуза или Цугару). В этой ситуации Того начинает подлинно рискованную игру. Фактически он оголил все побережье Японии, включая столицу.

Цусима виделась наиболее логичным выбором русских. Место было известно русским морякам достаточно хорошо. Русский флот после 1861 г. довольно часто огибал остров Цусима, пока враждебные англичане не начали жестко ограничивать свободу их перемещения в этом районе.

Поджидая русских, адмирал Того расположился в Масане, где, вдалеке от торговых путей, он устроил настоящую школу морского боя. Он полагал, что в такой глуши никто не сможет определить его местопребывания. Выступая 15 мая перед японскими морскими командирами, он высказал свою любимую мысль: «Если у тебя короткий меч, сделай шаг вперед». Его флот долго ждал надвигающейся развязки. Мы победим, говорил Того, если каждый будет помнить свои обязанности. Если с твоим судном приключилось несчастье, знай, что и с русским кораблем происходит то же самое. «Когда ты сражаешься, нет нужды думать об обороне. Атака — это лучший вид обороны… Жизненно важным обстоятельством войны является приложение к противнику того, чего мы хотели бы избежать сами, и в то же время не позволить противнику так же обращаться с нами… Мы должны всегда предвосхищать действия противника».

Над Масаном повис туман, наступила ночь 22 мая, весь японский флот замер в напряжении. Прошла неделя без вестей о Второй российской эскадре. Его видели проходящим Филиппины и Тайвань. Того хотел только одного, пусть выберут Цусиму. Хуже всего будет, если Рождественский выберет северный путь; тогда все опять подвиснет в неясности, а прежние победы могут обесцениться. Главные коммуникации Японии снова станут уязвимыми. А ведь судьба страны была в его руках.

В эфире звучали незнакомые слова. Русские корабли молчали и не включали огни даже ночью. Приказ: быть готовым к бою в любую минуту. Моряки писали письма, которые могли быть последними. Режим на кораблях стал щадящим: водка и обед в 10.40; затем сон до 2 дня, потом чай, несложные работы и ужин в 5.40. Молитва в 8 вечера. 25 мая адмирал Рождественский послал шесть своих заправочных судов в Шанхай. Впереди у него, увы, не было разведывательных судов, и он шел вперед втемную. Он запретил посылать радиограммы. Эфир со стороны Второй эскадры глухо молчал. У Рождественского было весьма мощное «радиосудно» — «Урал», оснащенное современным радиотехническим оборудованием. Специалисты этого судна докладывали о сообщениях, посылаемых японскими кораблями друг другу. Для Рождественского самым главным было идти «невидимыми и неслышимыми». Своим кораблям адмирал утром 26 мая послал два коротких сигнала: «Приготовиться к действию» и «Завтра при поднятии флага поднять и боевые знамена».

Посылка судов в Шанхай была грубой ошибкой. Он подстегнул адмирала Того; отныне тот не мог просто ждать развития событий. Того до посылки русских судов в Шанхай телеграфировал в Токио, что вынужден перевести флот в Цугару. Но 13 мая к нему поступает сообщение о русских судах в Шанхае. Ага, значит все же Цусима. Промедление могло теперь означать, что Рожественский повернет к северу или другим путем обхитрит своего противника. В ночь на 25‑е мая Того все же остался в Масане, но не более. Японцы вышли вперед, отныне они жаждали развязки. Их не убедила не очень тонкая хитрость русских, отделивших от основной части флота некоторые свои корабли. Еще раз скажем: сообщение о прибытии вспомогательных судов в Шанхай говорило определенно: Рожественский не пойдет кружным путем — в этом случае погрузчики понадобились бы ему.

Теперь Того долгие часы стоял на капитанском мостике «Мисавы», шаря биноклем по горизонту. В час двадцать он увидел флот адмирала Девы. Тот шел впереди русской эскадры. Теперь Того повернул на юг–юго–запад.

Ночью 27 мая 1905 г. полная луна вначале осветила морские просторы. А затем опустился туман, и русские перекрестились. Туман давал им шанс пробиться во Владивосток. Огни погашены, ориентация только на флагмана, флот идет неведомой дорогой, надеясь на лучшее. Но и среди русских зреет холодный реализм. Главный штурман «Князя Суворова» полагал, что флот Того ждет свою русскую жертву в северной части Цусимского пролива. «Я думаю, что мы достигли кульминационной точки нашего приключения. Абсурдно надеяться на то, что мы победно придем к Владивостоку, или что мы овладеем контролем над морями! Единственный способ — промчаться мимо японцев после двух, трех, или даже четырех вылазок; мы сожжем весь свой уголь, мы израсходуем все наши силы, прежде чем пробьемся. Мы должны готовиться к осаде, снять наши пушки на наземные площадки и научить моряков пользоваться штыком».

Ветер, дождь, туман и холод. Эскадра повернула севернее, норд–ост 73. Усилившийся радиообмен говорит о том, что японский флот все ближе. Чем ближе Цусима, тем определеннее сигналы. У «Урала» была мощная радиостанция, и капитан «Урала» попросил разрешения глушить японцев. Рожественский запретил, ведь Того сразу поймет, что русские рядом. И разведчиков вперед посылать не надо; видя их, Того сразу определит местонахождение русского флота. Поздно вечером произошел радиоперехват, из которого стало ясно, что японцы обнаружили их местопребывание, но их наблюдатель видел огни флота с очень большого расстояния. Командор Семенов обошел свой корабль. Он шагал медленно, чтобы не беспокоить стоящих на вахте, чтобы не разбудить тех, кто спал одетыми в кубриках и у своих пушек. Вахтенные офицеры мучительно вглядывались в темное море, невольно видя торпеду в каждом колебании волн. Напряжение чувствовалось в действиях всех — от склонившегося над картой адмирала до обнявшего пушку канонира. В обычно шумной кают–компании несколько офицеров спали в углу на креслах.

Семенова разбудили в три часа утра, луна еле пробивалась сквозь туман. Командир «Князя Суворова» капитан Игнациус стоял на мостике в домашних тапочках, более всего его радовал этот туман. Он сказал Семенову: «Японцы в таком тумане нас не обнаружат. Если так же будет и завтра, мы пробьемся. Но все вокруг знали, что эта демонстрация надежды наиграна: Игнациус не верил в общую счастливую звезду. Он молился святому Николаю–угоднику, он лелеял эту веру — и все же он сомневался. Веры в счастливый исход у него не было.

Судьба свершилась быстро. В половине четвертого туман внезапно рассеялся. На русском госпитальном судне «Орел» впередсмотрящие увидели странное судно с двумя трубами, быстро скрывающееся в предрассветной мгле. Это было вооруженное пассажирское судно «Синано Мару», из рубки которого немедленно понеслись давно ожидаемые японцами сигналы японским крейсерам, а оттуда на флагман Объединенного флота. «Противник обнаружен в секторе 203. Кажется вероятным, что он устремился к восточному каналу». Того не забыл высоты 203 под Порт — Артуром, с которой начался победный для японцев финал. Он отметил это про себя. Счастливейший из знаков.

Уже через час японский флагман «Микаса» вышел из Масана, а за ним шли линейные корабли (или, как часто их называли в то время, эскадренные броненосцы) «Сикисима», «Фудзи», «Асахи». За ними тяжелые крейсеры (или, по русской терминологии 1905 г., броненосные крейсеры) «Касуга» и «Ниссин». Следом корабли второй эскадры «Идзумо», «Адзума», «Токива», «Якумо», «Иватэ». Адмирал Камимура едва не попал в передрягу. Он рыбачил в это утро, и ему стоило огромных усилий успеть на свой флагман, выходящий в море. Готовились к долгой охоте на убегающих к Владивостоку русских. Наилучший уэллский уголь пошел в топки. На борту «Микасы» играл морской оркестр, когда флагман проходил мимо других кораблей, чтобы возглавить боевую линию.

Русские радисты перехватили разговор. «Десять огней. Они как яркие звезды». Похоже, что японцы их заметили. Но бархат ночи скрывал даже ближайшие корабли, так что надежда на незаметный проход оставалась. Русский Бог милостив. На корабли пала торжественная тишина. Чего ждал Рожественский? Он полагал, что разметанные по океану крейсеры собьют японцев с толку. Адмирал провел всю ночь на мостике.

День начинался тусклым и холодным. Солнце взобралось все же из–за тучь, но горизонт был затянут в молочный туман. Утром на русских кораблях выпили рюмку водки в честь девятой годовщины коронации императора Николая Второго. На «Князе Суворове» адмирал Рожественский со свитой офицеров вышел на мостик. Подняты бокалы с шампанским: «В эту священную годовщину святой коронации Их Величеств пусть Бог поможет нам служить вместе с ним нашей любимой стране. За здоровье императора! За императрицу! За Россию!» Революционно настроенный будущий писатель (Сталинская премия 1940 г. за роман «Цусима») Новиков — Прибой, служивший на «Орле» описывает рыжеволосого капитана, стоявшего перед иконами и быстро произносившего молитву. «Лица моряков были суровыми, они были словно в трансе. Крестили друг друга, словно отгоняли мух».

Эскадра входила в японские воды в строгом порядке. Тревога прозвучала до окончания молитвы.

Японцы имитировали британские морские традиции. Палубы были окроплены водой и посыпаны песком. Перепачканные углем матросы приняли баню и оделись во все чистое, как того требовала японская традиция. И потом, чистая одежда предотвращает заражение ран. Раздали комплекты марли. Артиллеристы протерли глаза борным раствором — чтобы избежать пороховой гари, уши заложили ватными томпонами. На палубе кто–то читал книгу, слушали фонограф, солист пел песню:

Свирепые штормы сорвали утра туман,

Победа придет на военных судов караван

Разбивших России суда и их экипажи.

На «Асахи» открыли подарок императора — ящик сигар для всех офицеров. Отказавшемуся взять сигару некурящему офицеру было заявлено: Если не возьмешь сигару, погибнешь сегодня же». Японцы шли на бой с отрешенностью и отвагой. Того стоял на мостике в черной униформе; застегнутый до самого верха китель. Рядом начальник штаба адмирал Томосабуро, капитан Идичи Хикойджиро (капитан флагмана), командор Акийяма Масайюки, ответственный за планирование (его называли «лучшими мозгами» флота, он учился у капитана Мэхэна в Аннаполисе и был японским морским наблюдателем на американо–японской войне). Того все боялись, он строго наказывал за небрежность в одежде. Только Акийяма мог появиться в ботинке на одной ноге и в тапочке на другой, ему одному прощалась небрежность. Того знал про его забывчивость (его видели с мухой в бокале пива) во всем, кроме военно–морского дела, кроме планирования операций. Именно Акийяма спланировал данную операцию. По его представлениям, битва должна была состоять из семи стадий на всем пути от вхождения российского флота в Цусимский пролив и до выхода к Владивостоку.

Радиотехника была в те времена на начальной стадии своего развития, и японцы имели «модифицированный аппарат Маркони», но этого было достаточно для того, чтобы Того получал весьма точные сведения о русском флоте.

Рано утром 27 мая 1905 г. два флота были в семидесяти километрах друг от друга. Главные силы Того все еще находились у южной оконечности Кореи. Вице–адмирал Катаока ожидал русскую эскадру у острова Цусима. Четыре крейсера стояли у острова Гото — немного южнее. Шесть других крейсеров совершали челночные движения между островами, глядя на юг, откуда можно было ждать русскую армаду. Того позже вспоминал: «Несмотря на густой туман, который сводил видимость до нескольких морских миль, получаемая информация позволяла мне формировать мысленно картину состояния флота противника, несмотря на то, что он находился в десятках миль от меня. Я словно видел противника собственными глазами еще до того, как я действительно увидел его на горизонте; я знал, что огневые секции противника занимают в длину всю протяженность Второй и Третьей эскадр, сопровождаемых специальными обслуживающими судами; я знал, что корабли противника шли двойной колонной — и многое другое». После «мысленной калькуляции» Того пришел к выводу, что он встретит флот Рожественского пополудни — в два или три часа.

В 2.45 ночи «Синано Мару» обнаружил в море огни, то был один из русских госпитальных кораблей. В 4 часа утра капитан «Синано Мару» увидел в бинокль многочисленные огни. Русская эскадра. Японский корабль тихо отошел назад. «Микаса» приняла сигнал в 5.05. Адъютант адмирала Того получил сообщение и бросился в адмиральскую каюту. Того не скрывал своей радости. Он приказал: немедленно отбываем. В 6.45 флот Того поднял якоря. Но японский главнокомандующий не спешил к Цусимскому проливу. Пусть вначале эскадра Рожественского втянется в горло пролива. Пока русские капитаны не видели японского флота.

Британский военно–морской наблюдатель: «Очень сильный бриз дует с юга и запада, и хотя очень больших волн нет, весь день испытываем неудобство от рвущейся к казематам и пушкам воды, от колеблющихся телескопов… Над морем висит густой туман, и за пределами 5000 метров корабли не видны. Довольно яркое солнце неспособно разогнать туман, и все же, у всех легкое настроение, радует ощущаемая перспектива давно ожидаемой встречи».

Того беспокоило то, что при такой погоде практически нельзя было использовать торпедные катера, и им было приказано держаться ближе к берегу. Повернувшие «еще южнее» японцы шли недолго, прежде чем возникла поразительная по красоте картина: возникли четыре прекрасных русских линейных корабля, делавших все прочие корабли утлыми суденышками. Английский наблюдатель: «Теперь требовались быстрые действия». Неожиданность обнаружения русских исключила сразу две первые стадии — атака торпедными катерами и миноносцами. Командующий ими Судзуки Кантаро (будущий премьер–министр) с неохотой отозвал свои корабли. Даже если бы японцы были раньше оповещены о прохождении русской Второй эскадры, море было слишком бурным для торпедных катеров. Того приказал отвести все малые суда за остров Цусима. Третьей ступенью было прямое столкновение двух флотов. (Четвертая стадия — торпедная атака в ночное время, пятая — бой оставшихся на плаву кораблей после торпедной атаки).

Впереди у русских следовали три легких крейсера, «Светлана», «Урал» и «Алмаз» образовывали своего рода треугольник. Две поразительные по мощи колонны следовали за ними. Правый ряд возглавлял «Князь Суворов», за ним шли еще четыре лучших линейных корабля — «Александр Третий», «Бородино» и «Орел». В левом ряду были более старые линкоры во главе с «Ослябя», и четыре бронированных крейсера. Позади крейсеры и торпедные катера.

Туман стал тоньше примерно в семь часов утра. Противники увидели друг друга. Едва ли кто может воспроизвести волнение двух адмиралов. Того ожидал Рожественского в течение почти года. После падения Порт — Артура Рожественский стал его единственным противником. Того хорошо использовал долгое пребывание Рожественского на Мадагаскаре: капитальный ремонт основных кораблей (Рожественский предупреждал об этом Петербург). Доки Японии работали день и ночь, и все равно главные работы были завершены лишь в конце февраля 1905 г. Если бы Рожественский покинул Мадагаскар 19 января (как он намеревался), он бы мог прийти в Японское море до завершения японских ремонтных работ. Теперь же перед ним был весь японский флот, отремонтированный готовый, яростный.

Битва

Рожественский приказал трем передним легким крейсерам отправиться в арьергард и стеречь транспортные суда. Крейсер «Изуми» как бы преследовал русский флот на протяжении нескольких часов. Затем появились другие японские корабли, по–видимому, эскадра вице–адмирала Дева.

В девять часов утра на виду у южной оконечности острова Цусима русская эскадра несколько изменила свой курс. «В полдень направляться на норд–ост 23». Все знали, что это означает Владивосток. Возможно, кто–то мысленно уже видел бухту Золотого Рога, родные берега. Иногда лучше не знать, какой поворот готовит жизнь. Через сорок пять минут Третья эскадра Катаоки — три крейсера и линейный корабль (старый китайский броненосец) «Чин Иен» обогнули южную оконечность острова Цусима.

Видя недвусмысленные действия кораблей противника, адмирал Рождественский начал перестраивать свои корабли в боевой порядок посредством увеличения скорости своих первого и второго броненосных отрядов до одиннадцати узлов — они возглавили всю колонну. Это отняло немало времени, потому–что Третий отряд шел со скоростью всего девять узлов. «Дмитрию Донскому» и «Владимиру Мономаху» был отдан приказ прикрыть собой транспортные суда. Торпедные катера заняли атакующие позиции. В 10.20 четыре японских крейсера появились на западе, но без неких агрессивных намерений. «Жемчуг» сделал несколько выстрелов по неожиданно появившемуся японскому пароходу, заставив его повернуть назад. В одиннадцать часов утра Третья японская эскадра под командованием адмирала Дэва начала сближение.

Примерно в это время у капитана «Орла» Николая Юнга не выдержали нервы, и его пушки произвели примерно тридцать выстрелов по японским крейсерам. Рождественский просигналил: беречь боезапас. Оживленный экипаж «Орла» удалился на обед, бурно обсуждая первую встречу с противником. Офицеры выпили за государя бокал шампанского.

Опасаясь русских орудий, японские крейсеры удалились. Русские адмиралы отчетливо понимали, что они (эти ушедшие крейсера) сейчас дают детальную оценку Второй русской эскадры адмиралу Того. В полдень слегка повернули на курс, ведущий к Владивостоку. Теперь эскадра была в самой середине Цусимского пролива.

В левом ряду у него шли (по порядку) «Ослябя», «Сисой Великий», «Наварин», «Нахимов» (Вторая эскадра); за ними «Николай Первый», «Апраксин», «Сенявин», «Ушаков» (Третья эскадра). В коронном правом ряду шли лучшие корабли, лучшие эскадренные броненосцы России, ее прекрасные линейные корабли «Князь Суворов», «Алесандр Третий», «Бородино, «Орел» (Первая эскадра). Желая прикрыть Вторую и Третью эскадры, Рождественский повернул Первую эскадру налево и увеличил скорость, желая встать перед японцами в линию. Русский флот был силен своей правой стороной и слаб левой.

Со скоростью двадцать четыре узла в час два флота шли навстречу друг другу. Теперь Рождественский полагал, что Того появится из тумана, обволакивающего горизонт на севере. И он снова начал перестраивать свои боевые порядки, когда на горизонте снова появились японские крейсеры — что послужило причиной отмены предшествующего приказа. Первая эскадра следовала за «Князем Суворовым», и это создало нежелательную неразбериху: когда Того появился со своим флотом, то русский флот встретил его не со стороны могучей артиллерии бортов и не походным строем в линию, а идущим в два ряда и возглавляемым Первой эскадрой, за которой следовала Вторая и Третья эскадры. Снова перестроились и устремились вперед. Эти маневры русские моряки практиковали неоднократно. Но сейчас произошло некоторое смешение, и Рожественский приказал вернуться к прежнему строю, построиться в линию.

Корабли Рожественского вышли из тумана в девятнадцать минут второго пополудни. Теперь противники наконец увидели друг друга. Японский Объединенный флот стоял в семи милях к северо–востоку от головного корабля Рожественского: появились четыре линейных корабля (эскадренных броненосца) и восемь тяжелых крейсеров адмирала Того. На флагмане «Микаса» стоял он сам.

На капитанском мостике «Князя Суворова» один из ветеранов Порт — Артура командор Семенов стоял рядом с адмиралом Рожественским, когда очертания далеких японских кораблей стали проясняться. Он увидел своих давних портартурских знакомых, он узнал силуэты японских кораблей и вскричал: «Вот они — все шесть здесь — как 10 августа». Даже не повернув головы, Рождественский поправил Семенова: «Нет, здесь больше — они все здесь». Офицеры спустились на бронированный мостик. Рождественский полагал, что Того неизбежно повернет на юг, чтобы обрушить мощь своих линкоров на более слабые русские корабли. Делать нужно было именно так, так было написано в учебниках. Это позволило бы русскому флоту продолжать движение к Владивостоку. В этом случае более слабая часть флота Рождественского определенно могла пострадать, но жемчужины его флота — его Первая эскадра — ушла бы в защищенный русский порт.

Именно этого не хотел допустить Того. Его главной идеей было осуществление весьма рискованного маневра, в результате которого японский флот жестко становился на пути русского. Того было в высшей степени неудобно следовать своему первоначальному плану и атаковать Вторую и Третью эскадры адмирала Рождественского. Без пяти минут два адмирал Того поднял правую руку и описал в воздухе полукруг. Резкий поворот налево. Адмирал Того предпринял рискованный маневр. На виду у русских пушек он развернул (знак «всем вместе») «Микасу» резко налево, как бы открываясь русским артиллеристам. Акийяма: «Я не знаю как там у них в Европе и Америке, но у нас этот маневр известен 700 лет». Флот Того повернул на северо–запад, затем на запад на виду у головной колонны российского флота. Он повернул к приближающимся русским кораблям борт своего флота. Пересекая путь следования русской эскадры, Того начал создавать «Т», где верхней планкой был его флот. Это наступательная позиция. Так поступали в водах Японского архипелага пираты, так воевали моряки рода Сацума. Адмирал Того решил напасть на головную часть российской колонны, стоя правым бортом всех своих основных кораблей. Бортом к головному отряду Рождественского встали двенадцать лучших японских кораблей. К эскадренным броненосцам, к броненосцам первого класса — главной мощи японского флота — присоединились шесть броненосных крейсеров: «Изумо», «Асама», «Азума», «Токива», «Иватэ», «Ягумо». Своим правым бортом, своей пушечной мощью они смотрели на приближающиеся русские эскадренные броненосцы.

Адмирал Небогатов: «Противник продолжал занимать позиции параллельно нашей толпе — иначе я не могу определить образовавшийся в русских порядках временный хаос. Первая эскадра продолжала идти вперед, но Вторая и Третья снизили скорость и даже остановились, чтобы избежать столкновений». Всем японским кораблям поступил сигнал, известный морякам всего мира как «нельсоновский»: «Подъем или падение империи зависит от результатов этого сражения. Пусть каждый из вас сделает все, что может».

Русские офицеры завороженно смотрели на происходящее пред ними и на своего адмирала. Семенов: «Я смотрел и смотрел, и не мог поверить своим глазам, я не мог опустить бинокль». Стоящий рядом офицер вскричал: «Через минуту мы будем на расстоянии выстрела». Рожественский — совершенно очевидно — осознал, что, идя колонной, он попал в сложное положение. Стоять в линию означало не использовать много орудий главного калибра. Прячась за лидера, стоящие в линию русские броненосцы не смогут использовать мощь своих орудий. В то же время орудия верхней планки «Т» могли быть сосредоточены на одиночке, на головном корабле противника, идущем впереди всех. Почему молчит командующий? У японского маневра было одно слабое место: поворачивая налево, корабли Того обязаны были некоторое время стоять на одном месте. Прекрасная мишень. Русские на «Суворове» были взволнованы: «Через минуту мы можем ударить по их флагману!» Рожественский немедленно приказал начать огонь. Часы показывали 1.49.

«Князь Суворов» открыл огонь по «Микасе» снарядами с бездымным порохом. Но только три русских линкора могли по–настоящему участвовать в разворачивающейся битве — «Суворов», «Александр» и «Бородино». Остальные были в злосчастном линейном строю. Залп головных двенадцатидюймовых орудий оказался не очень удачным, попаданий было немного; лучше стреляли шестидюймовые батареи. Примерно триста снарядов пали преимущественно рядом с японскими кораблями, не причинив им особого вреда. И все же первые залпы русских орудий пали всего в двадцати ярдах от кормы «Микасы». Один удачный выстрел мог решить все дело. Но удача — очень капризная дама. На «Микасе» минуты шли как часы в этом маневре, делавшем корабль на короткое время фактической мишенью. Сам «Микаса» пока ничем ответить не мог. Того ждал окончания маневра. Судьба дала Рожественскому неполные пять минут. Море вокруг «Микасы» буквально вскипело, но сам флагман японцев был словно заговорен. Только 19 попаданий за первые пятнадцать минут. Сказались нервы и отсутствие опыта у русских артиллеристов.

На японском флагмане капитан Като пытался уговорить Того уйти под прикрытие брони, но адмирал покачал головой. «Я приближаюсь к шестидесятилетию, и не следует беспокоиться о моем старом теле. Но вы все молодые люди, и у вас большое будущее, поберегите себя для службы своей стране». Того ждал этого дня долго, и он хотел использовать все возможности. В беседах с первым британским морским лордом — адмиралом Фишером — Того обсуждал именно этот маневр, так что английские обозреватели (капитан Пакенхэм, в первую очередь) не были удивлены. В результате осуществления этого маневра Того получал значительное тактическое превосходство. Пушки его лучших кораблей получали возможность концентрировать свой огонь на избранных целях, прежде всего на самых мощных кораблях России. Мозг японского флота Акийяма полагался на скорость и мощь главных японских кораблей, он верил в свое превосходство.

Капитан Пакенхэм, весь в белом, сидел в плетеном кресле на мостике эскадренного броненосца «Асахи» и делал заметки, словно он наблюдал гонку яхт. «Во главе колонны (русских. — А. У.) четыре линейных корабля казались огромными, на их фоне все остальные казались малозначительными. Нелегко было представить себе, что японские линейные корабли, наверное, производят такое же впечатление в сознании русских». Уже давно в своих отчетах в британское Адмиралтейство он давал максимально лестную оценку адмирала Того, по сравнению с которым «даже Нельсон был просто снобом». Пакенхэм считал, что Того не упустит ни единого шанса. Да, японский адмирал — не «полированный болтун, он не поражающий сознание метеор, но его великие способности оценит только потомство».

Когда развернулись курсом на северо–восток «Фудзи» и «Асахи» (скорость 15 узлов, значительно быстрее русских кораблей), наступил черед японских артиллеристов. Вспыхнули огни их основного калибра. В 1.52 «Микаса» сделал первый ответный выстрел. Первые выстрелы японцев не были удачными, это была хаотическая стрельба, пристрелка. Главной целью японцев были «Князь Суворов» и «Ослябя», лидеры двух колонн.

Адмирал Рождественский предпринял последнюю попытку диктовать свои условия битвы в двадцать четыре минуты третьего: он слегка развернулся налево, но, устрашенный огнем «Микасы», снова повернул направо. Эти маневры происходили в драгоценные минуты, когда «Микаса» и другие японские линкоры сосредоточились на русском флагмане, а крейсеры направили свои пушки на «Ослябю».

Флаг адмирала Фелькерзама еще реял на мачте, и Того, как и многие на русских кораблях, не знал, что второй по значению офицер на русской эскадре лежит в металлическом гробу часовни «Осляби». Мало кто и среди русских знал, что адмирал Фелькерзам умер накануне битвы; о нем было решено ничего не говорить, чтобы не деморализовать экипажи. Даже Небогатов не знал этого. Этот огромный корабль — «Ослябя» — был построен в спешке, его броневая защита была недостаточна. Корабль славился исключительной чистотой, за которой Фелькерзам всегда наблюдал неустанно. Его последними словами экипажу было: «Вы покажете себя настоящими русскими моряками». После смерти его заменил капитан Баер, которого команда знала мало.

Трагизмом исполнены те минуты, когда японские артиллеристы уняли дрожание рук и жестоко навели главные стволы на красавца «Князя Суворова». Все вспоминают, что «море вокруг «Суворова» закипело». Пока остальные русские корабли выдвигались, флагман эскадры стал прекрасной мишенью. Четырехфутовые смертельные снаряды падали на цвет русского флота. Их уже видели в Порт — Артуре, слышали ужасающий вой и знали огромную разрушительную силу. Первым раненым офицером стал мичман князь Церетели, любимец женщин, непобедимый в теннисе, в застолье, в песне.

Снаряды с тонкой оболочкой были превосходным японским изобретением группы адмирала Ижуина Горо — их называли «фурошики» — «платочки»; русские моряки видели, как они не только пробивали сталь, но и вызывали пожар. Русские назвали эти снаряды «жидкий огонь».

Теперь бинокли не требовались. Воздух стал настолько горячим, что все вокруг заструилось. Мертвые тела повсюду. Меткое попадание означало до одиннадцати убитых. Запах стоял страшный. Униформы в крови. Рожественский был пока невредим, он стоял рядом с капитаном Игнациусом, и смотрели они оба в щели амбразуры. Но такой вид наблюдения вскоре стал невозможным — дым закрыл видимость. Игнациус умолял сделать маневр — иначе японские артиллеристы пристреляются к мишени. Часто свирепый, адмирал сейчас ответил кротко: «Василий Васильевич, успокойтесь. Мы пристрелялись тоже». Только получив пробоину, Рожественский приказал сменить позицию.

Знак беды прозвучал, когда в 2.15 на «Суворове» вспыхнул первый пожар. Семенов организовал тушение пожаров, скользя по окровавленной палубе флагмана. Еще раз увы: большинство русских моряков никогда в жизни не были в настоящем морском бою, их словно завораживало происходящее. «Проснитесь! Несите скорее воду!» Семенов намеревался детально отмечать все события битвы. Но эти события захлестнули его, и он не мог терять ни секунды. «Как я мог делать заметки, если невозможно было сосчитать даже число залпов, обрушившихся на нас? Я не только не видел никогда такого огня, но не мог себе его представить. Снаряды падали непрестанно, один за другим». Японцы использовали свой порох «шимозе», производившийся в больших количествах в Такиногаве, неподалеку от Токио. Этот порох взрывал снаряды, и много русских солдат получили ранения от осколков.

Град стали, обрушившийся на «Суворова» был ужасен. Осколок поразил и Рожественского, но не очень серьезно. Адмирал сел в кресло, вокруг него было шесть тел погибших. Офицеру, сообщившему о пожаре, он ответил: «Постарайтесь потушить. Отсюда я ничего больше сделать не могу». Даже будучи объятым пламенем, «Князь Суворов» вел прицельную стрельбу. Умирая, он отдавал себя флоту и родине. От его огня крейсер «Асама», получивший три пробоины ниже ватерлинии, вышел из боя. Пятью минутами позже Рожественский получил более серьезные раны — в голову и ноги. Голову обмотали полотенцем. Он продолжал сидеть и руководить. Кожа на скуле «открылась как конверт», обильно текла кровь. Его унесли вниз.

Русские корабли отбивались. На «Микасу» пало более десяти снарядов, один в непосредственной близости от адмирала Того. Тот продолжал смотреть в свой телескоп. Он не оборачивался и был спокоен. Командир флагмана Ийичи собирал падающие осколки. Но хуже пришлось «Асахи». Первым офицером здесь погиб молодой лейтенант, отказавшийся от императорской сигары. Много трупов, висящие на вантах части тел. Пакенхэма ударила «часть человеческой скулы с явными признаками нехватки зубов». Весь в крови, Пакенхэм покинул свое витое кресло. Даже его невозмутимый темперамент не мог вынести происходящего. Но нет, через пять минут он снова появился на палубе в безукоризненном белом костюме.

Главными мишенями японских корабельных артиллеристов стали передовые «Суворов» и «Ослябя». Второй, более старый броненосец, быстрее ощутил близость конца. Артиллерия японских эскадренных броненосцев повлекла «ослябю» на дно. На виду у всех, видя гибель своего корабля, один из артиллеристов выстрелил себе в голову. Никто не сел в спасательные шлюпки, хотя примерно треть команды попала в японский плен. Поразителен был вид одного из моряков, державшегося за всплывший гроб адмирала Фелькерзама. Желтые трубы «Осляби» лежали параллельно водной поверхности, изрыгая дым. Капитан Баер призывал моряков не цепляться за корабль — их засосет пучина. Но деваться было некуда — то был страшный вид, перевернутый гигантский корабль с тонущими в огне матросами.

Даже в аду крови и останков тел Семенов в бинокль видел четкость движений японских кораблей. На русских кораблях снесены несколько рубок, пожары повсюду, большие людские потери. Флагман «Суворов» был весь в красно–коричневом дыму и пламени, со снесенными мачтами. Японские фотографии демонстрируют только пламя и дым. А позади дым начал заволакивать «Бородино» и «Александра Третьего». Наблюдатель капитан Томас Джексон, хладнокровный морской волк, не мог удержаться, пораженный видом неожиданных смертей стольких людей. Черный дым заволок все море. Того не знал о смертельных ранах, поразивших «Суворова» и «Ослябю», он видел прежде всего то, что русский флот продолжает путь к Владивостоку. Этого нельзя было допустить. Он просигналил Первой японской эскадре повернуть на северо–восток, отрезая этот маршрут. Своенравный Камимура истолковал приказ по–своему, нанося русским кораблям значительный урон. Особой его целью стал умирающий «Суворов». Третья рана Рожественского затронула головной мозг. Флагман отчаянно старался держаться на поверхности. Мачты его были уже разбиты. В помещениях ярко горели свечи перед иконами. Но некому было уже молиться на корабле, сложившем свою красивую голову. Капитан Джексон с японской «Азумы»: «Это был самый поразительный и ужасный вид. Корабль покрылся густым дымом, сквозь который едва были видны остатки мачт». Горел уголь, которым был перегружен великий корабль. Сигналов он уже не подавал — снесена сигнальная рубка.

Командование эскадрой взял на себя капитан «Александра Третьего». Главные корабли наконец–то встали в поперечную линию. Поздно. Новый флагман стал и новой главной мишенью. В 3.20 он вспыхнул. Теперь он не мог вести за собой колонну. Вскоре после семи часов вечера он перевернулся и утонул, этот могучий красавец «Александр Третий», великий эскадренный броненосец русского флота скрылся в негостеприимных водах Цусимского пролива… Из 900 членов его команды не уцелел никто.

Его место занял линкор «Бородино». Гордость флота России, великой морской державы, исчезала с поразительной быстротой. Эскадренный броненосец «Бородино» держался на месте лидера недолго. Пакенхэм: «Все смотрели как несчастный корабль исчез, сопровождаемый глухим ревом, и огромное облако поднялось над местом его гибели». С ним погиб и главный инженер Политовский, столько сделавший для того, чтобы флот оказался всего лишь в одном переходе от желанного Владивостока, и чьи письма жене бросают свет на эту удивительную и горькую русскую Голгофу.

Обе группы кораблей — русская и японская уже два часа как бы ходили по кругу, два полных жутких круга. Русские отбивались, словно медведи от гончих. Довольно неожиданно в 4.10 туман сгустился и противостоящие силы уже не могли видеть друг друга. Но этих страшных двух часов оказалось достаточно для того, чтобы надломить русскую силу. «Суворов» сражался тридцать пять минут; «Александр Третий» — сорок пять минут, «Бородино» держался дольше — почти четыре часа, но результат от этого не изменился. Объятый пламенем «Бородино» почти потерял мачты, принимая на себя удар почти всей линии главных японских кораблей. Пишет британский обозреватель: «Беспримерная продолжительность, с которой человеческая смелость и твердость были брошены на защиту своего судна, бросают отсвет неумирающей славы не только на отважную команду, но и на весь их флот и на их страну, на все человечество… Пламя охватило корму и густой дым стлался почти горизонтально. Обитаема была лишь меньшая часть корабля; и все же она сражалась».

Следующий по рангу — Небогатов не спешил со своим «Николаем Первым» встать на место лидера. На место самоубийственное, где только что погибли три лучших корабля России. По словам Небогатова, «Суворов» горел «как охваченная пламенем крестьянская изба». Но где Рожественский? К вечеру местоположение «Суворова» уже нельзя было различить. «Суворов» погибал. В 4.45 атаку на флагмана начали японские торпедные катера. На короткое время придя в себя, Рождественский потребовал офицеров. Но, увы. Как говорит Семенов, «из 900 человек экипажа «Суворова» в живых оставалось только несколько, которые собрались на нижней батарее». Паровые машины остановились, кочегары задыхались от дыма. Где адмирал? Его нашли в правой орудийной башне у шестидюймового орудия. Он сидел на ящике среди обломков стали и человеческих тел. Осколок видимо затронул нерв — ему парализовало ногу. Он требовал новых артиллеристов, но, как оказалось, орудие уже было разрушено. Через час он потерял сознание.

Далекий от сентиментальности Джексон: «Погибающий, но сражающийся «Суворов» вызывал восхищение». Три человека, три офицера — лейтенант Вырубов, мичман фон Курзель и лейтенант Богданов отказались покинуть погибающий «Суворов». Курзель с двумя матросами занял последнее орудие «Суворова», и они вели огонь до последнего снаряда. В семь часов вечера «Князь Суворов» опустился на дно.

За час до этого матросы взяли на руки сопротивляющегося адмирала и протиснули его, теряющего сознание, в узкую рубку миноносца «Буйный». С ним были капитаны де Колонг и Семенов. Рождественского с «Буйного» перенесли на «Бедовый». К тому времени даже старый и медлительный «Дмитрий Донской» насчитал шесть пробоин. Капитан «Донского» умирал, и было решено покинуть корабль.

В целом пяти часов сражения оказалось достаточно, чтобы сокрушить морскую мощь России, ее надежду в этой несчастливой для нее войне. Японские корабли отошли, чтобы смыть кровь, очистить палубу. Будущему адмиралу Ямамото (который поведет японцев на Пирл — Харбор, а тогда мичману) перевяжут места оторванных пальцев левой руки. На «Асахи» приготовили гробы для восьми погибших членов экипажа. Капитан лично сделал замеры. У русских для сбора тел погибших был всего лишь час. А затем прибыли, словно шакалы в саванне, японские торпедные катера. Согласно теоретику Акияме, наступила четвертая фаза. Того учел прежние ошибки, когда торпедные катера производили пуск торпеды издалека — безо всяких видимых результатов. Теперь Того приказал выпускать торпеды с расстояния не более 600 ярдов. Капитаны же торпедных катеров вдвое уменьшили это расстояние и торпедировали русских буквально в упор. (О таких атаках много писал незабвенный адмирал Макаров). Но сейчас японцы, а не русские атаковали флот противника в темноте.

Этой ночью — 27 мая 1905 г. — японские торпедные катера часто обращались к самоубийственной тактике, подходя на расстояние двадцати ярдов до цели. Пишет японский капитан однокашнику: «Если нас подобьют, мы пойдем на дно вместе с русскими; если мы нанесем удар, то русские тоже пойдут на дно вместе с нами, а последний оставшийся в живых моряк запустит последнюю торпеду. Собственно, что такое жизнь, как не мечты в летнюю ночь?»

Небогатов‑2

В конечном счете, если в битве в Желтом море обе стороны придерживались твердого порядка в боевой расстановке кораблей, то в данном случае русский флот не смотрелся как единое целое. Множество дуэлей, и велика была значимость каждого выстрела.

Третья эскадра адмирала Небогатова, стоявшая в конце линии кораблей, сосредоточилась на японских броненосных крейсерах адмирала Дева. Его эскадренный броненосец «Николай Первый» производил впечатление. Собственно, орудия Небогатова первыми начали стрельбу и произвели 35 выстрелов, прежде чем Рожественский приказал прекратить стрельбу. (Пока ни одного попадания). И все же. Относительно старые корабли Небогатова, с экипажами далеко не лучших профессионалов, сумели повредить три японских корабля, нанес удары по многим другим. В 2.09 «Николай Первый» заставил «Асаму» выйти из боя. Небогатова упрекали за то, что он не помог должным образом двум горящим русским линейным кораблям. Небогатов со своего «Николая Первого» видел жестоко горящего «Князя Суворова» и страшную пробоину в борту «Осляби».

Сам «Николай Первый» начал «ходить зигзагами».. Это оправдало себя — только несколько попаданий. Корабль избежал роковых ударов японской корабельной артиллерии. Позже адмирал Небогатов будет — не без оснований — жаловаться, на то, что они с Рожественским по настоящему виделись лишь единожды, и командующий не дал четких инструкций. Лишь общий приказ был неизменен: вперед, к Владивостоку, на милый север. Но более скоростные японские корабли заходили вперед, а их артиллеристы не знали устали.

58 миноносцев и торпедных катеров бросились на эскадру адмирала Небогатова в эту ночь. Они твердо подчинялись инструкциям и подходили на невиданно близкие дистанции. Небогатов собрал все силы, наиболее существенной среди которых был эскадренный броненосец «Николай Первый», которому активно помогали «Орел» и «Изумруд». Потери Небогатова были: «Наварин» и «Сисой Великий»; серьезные раны были нанесены «Мономаху» и «Нахимову», которые как два инвалида жались друг к другу. Более всех от наскоков японских торпедных катеров пострадал «Наварин», он получил три торпеды и в конечном счете утонул. Японские торпедные катера расстреливали тонущих. Нескольких матросов подобрало английское торговое судно.

Следовало что–то делать. Небогатов решил идти своим курсом. Не стоять же над могилой русского флота? Адмирал поднял сигнал: «Курс норд–ост 23». Сигнал всем понятный — на Владивосток. В этот момент командира «Николая» капитана Смирнова сразил осколок. Небогатов в 6.20 взял командование кораблем на себя. Тем временем, в 6.30 пошел ко дну «Александр Третий». Через сорок минут, в 7.20 перевернулся «Бородино». Переворот был неожиданным, и многие моряки погибали в машинном отделении и в артиллерийских башнях. Чувство ужаса охватило многих. Небогатов был, по его словам, «потрясен». Перевернувшийся огромный корабль напоминал некую неведомую рыбу. На ее хребте стояли семеро моряков, что–то кричавшие. «Николай Первый» не остановился — эскадренные броненосцы не занимаются спасением в водах.

Подсчитано, что на четыре головных корабля Рожественского пришлось 250 попаданий, а на эскадру Небогатова — всего 12. Погибли лишь одиннадцать его моряков. В «Сенявин» — ни одного попадания. «Николай» потерял одно орудие. Единственным серьезно поврежденным судном был «Ушаков», который отстал от эскадры в девять вечера.

Но не все считали идею бежать с поля боя хорошей. Поздно вечером Небогатов стал терять сторонников. Стал терять корабли. К полуночи он остался на «Николае Первом» с «Апраксиным», «Сенявиным», «Изумрудом» и тяжко поврежденным броненосцем «Орел». Тогда, утром 28 мая 1905 г. на «Орле» действовали только два двенадцатидюймовых орудия. Сто членов экипажа убито и около ста ранено. Мачты снесены, а желтые трубы пробиты множеством осколков. Повсюду лежал драгоценный в пути уголь, который в бою вспыхивал как сера. Это был самый слабый эскадренный броненосец русского флота — ему не хватало броневой защиты, и пушки не соответствовали стандартам. «Орел» сидел глубоко в воде, перегруженный и малоподвижный. И все же решено было не сдаваться.

На протяжении ночи японские торпедные катера несколько раз атаковывали малую эскадру Небогатова. Она держалась недолго. От нее стали отходить корабли, силы ее таяли на глазах. Утром адмирал увидел, что с ним осталось всего четыре корабля.

28 мая был солнечным днем, никаких признаков тумана. Худшая возможная погода для русского флота. В 5.15 утра Небогатов увидел на горизонте клубы дыма. Послали быстрый «Изумруд» определить, что за корабли? Тот быстро вернулся: японцы. Это были корабли адмирала Катаоки, самая старая часть японского флота. Небогатов запросил артиллеристов, готовы ли они? Да, готовы. Устрашенный Катаока отошел. Это подняло боевой дух Небогатова. Адмирал снова направился к Владивостоку, моля Святого Николая, покровителя России, охранить ее сынов. Напрасно. Новый дым на горизонте. На этот раз то был Того.

Японские корабли появились перед небольшой эскадрой Небогатова в пять часов утра. Как недосягаемая звезда светил всем находящийся в 500 километрах Владивосток. Путь туда был перекрыт. Пока остатки флота подчинялись Небогатову. Но многие моряки были в смятении и немало отвратительных историй написано о последних часах русской эскадры.

Легко раненый капитан «Николая» Смирнов прислал Небогатову записку: «Сдавайтесь». Посланцу–офицеру Небогатов прошептал в ухо: «Мы посмотрим». Пять русских кораблей против 27 японских, возглавляемых самим Того. Но окружение не было плотным, на востоке был просвет. Совещался с капитаном Смирновым и объявил офицерам, что сопротивление бессмысленно. Приказал поднять сигнал о капитуляции. И тут вспыхнул буквально мятеж. Сыны России не желали сдаваться. Капитан Ведерников настоял на созыве военного совета. Совет только начал собираться, а на мачте уже висел сигнал капитуляции. На военном совете, согласно обычаю, первым спросили мнение самых младших офицеров. Они энергично настаивали на том, чтобы либо продолжать борьбу, либо потопить корабли. Но Небогатов настаивал на том, что сопротивление бесполезно. «Посмотрите на молодых матросов, некоторые из них еще едва вступили в жизнь, а мы собираемся их утопить». Капитан Смирнов открыто выступал за сдачу. Но не оскудела еще земля русская самоотверженными защитниками. Артиллерист — командор Курош выразил готовность «сражаться до последней капли крови». Две тысячи моряков ждали решения своей судьбы, когда офицеры сидели у адмирала. До берега было далеко. В эти минуты японцы начали артиллерийский обстрел.

В этот критический момент адмирал Небогатов приказал артиллеристам не отвечать. Он недоумевал по поводу действий Того. Он что, не видел знаков сдачи? Шесть попаданий в корпус «Николая Первого». Небогатов пошел на крайнюю меру — он приказал поднять японский флаг. Русские моряки были шокированы. Многие замерли в недоумении. Другие плакали. Часть бросилась топить корабль. Но верхушка была неколебима — сдаваться в плен. Вчера русский флот потерпел поражение, сопротивление сегодня — «ненужное кровопролитие». Запасы снарядов истощены. Из 19 офицеров «Орла» не ранены только трое. И все в таком духе.

Не склонился только «Изумруд». Он для вида повторил сигнал сдачи — XGH, но затем быстро опустил его. Капитан Ферзен отдал команду «полный вперед». И на виду у всех крейсер пробился сквозь блокаду. (Того приказал торпедным катерам нагнать беглеца). Но остальные три русских корабля позорно подняли японский флаг.

В полдень японцы начали окружать эскадру Небогатова. Они образовали круг, и Небогатову пришлось спешить с вывешиванием белого флага. Была найдена скатерть, украшенная по углам цветами. Находившийся на «Азуме» капитан Джексон видел сигнал «Сдаемся» и ответ «Пошлем послание». «Все смеялись, не издевательски, но от чувства удачи и счастья».

Один Того предпочитал не видел сигнала сдачи. Он отдал приказ начать огонь по «Николаю Первому» и прочим кораблям. Стоявший рядом на мостике «Микасы» Акияма попробовал вмешаться, только ему это было позволено. «Сэр, противник сдался. Не отдадите ли Вы приказ прекратить огонь?» Того не считал нужным отвечать. В отчаянии расстреливаемый «Николай Первый» и другие корабли подняли на мачтах японский флаг. И все же их преследовал огонь японских корабельных орудий. «Сэр, не требует ли рыцарственный кодекс бусидо прекратить огонь?», — сказал Айяма со слезами, текущими по щекам. Того ответил, что русские еще не остановили своих машин. Только когда их корабли прекратят движение, огонь будет прекращен. Акийяма был послан Того, чтобы привести Небогатова. Японцы покорно ожидали, пока русский адмирал переодевался в парадную униформу.

Небогатов созвал команду «Николая Первого». Перед отбытием к японцам он попросил своих моряков не пить в этот тягостный момент. Он объяснил, что не желает жертвовать жизнью двух тысяч русских моряков в деле, не имеющем шанса. Молодой офицер вскричал: «Но я дал клятву!» А Смирнов уже раздавал корабельную кассу офицерам — как полагалось в случае крушения. В 10.53 утра адмирал Того прислал на русский флагман двух своих офицеров. Небогатов встретил их самым дружественным образом. Младший из посланцев сказал: «Адмирал Того рад, что жестокая битва приблизилась к концу. Он желает, чтобы ваша эскадра была принята с почетом, и вам будет позволено сохранить личное оружие». Небогатову предлагалось немедленно прибыть на «Микасу».

Они отправились к Того на японском катере. Поразительно было то, насколько нетронутыми после вчерашней битвы были японские корабли — это буквально шокировало делегацию. «Каковы ваши условия?» — спросил Того. Небогатов: «Я не могу настаивать на каких бы то ни было условиях». — «Но все же». — «Во–первых, я хотел бы, чтобы о нашем несчастье было немедленно доложено нашему императору. Во–вторых, личные вещи офицеров и команды должны быть оставлены им. И затем, если император позволит нам вернуться в Россию, японская сторона не должна препятствовать». Того ответил, что только японский император может гарантировать последнее. Но он попросит его. Первые два условия гарантированы.

Того требовал, чтобы русские не причиняли вред кораблям. Японский адмирал предложил своим пленным шампанское и поздравил их с окончанием суровой битвы. Небогатов спросил Того, как тот догадался, что русские пойдут через Цусиму? Того: «Я только предполагал это». Он поздравил Небогатова со сверхдальним переходом. Он внимательно наблюдал, как русские выпьют тост за его здоровье. «Они выпили спокойно, и я почувствовал себя уверенным в том, что проблем со сдачей не будет». На русские корабли прибыли японские представители. Русские экипажи были полностью деморализованы. Кто–то рыдал: «Нас лишат принадлежности к благородному сословию». Почти все говорили, что Рожественский такого не допустил бы.

Объективность требует признать, что героического было не меньше, чем трусливого и корыстного. Даже на рассаднике революционных идей «Орле» команда не желала сдаваться, и случаи открытого неповиновения были исключением из правила. Многие русские предпочитали утопить корабли сдаче противнику. Были сделаны попытки потопить корабль, но японцы уже следили за подобным. На пути в Сасебо, куда японцы повели в конечном счете «Орла», его капитан скончался, и был похоронен в море по морскому обычаю.

Наши моряки сделали все, что могли. Они преодолели немыслимые пространства, они перенесли множество ударов судьбы. Они с готовностью положили свои жизни. За Россию, за ее славу, за ее будущее. Нам грешно создавать хор укоров. Едва ли любой другой флот способен был показать такие спартанские качества.

Несколько слов об отряде Энквиста. Адмирал Энквист не был популярен, и Рожественский переводил его во время похода с одного корабля на другой. Накануне битвы Рожественский свел число подчиненных ему кораблей до двух крейсеров — «Олег» и «Аврора». Капитан «флагмана» Энквиста — крейсера «Олег» — капитан Добротворский относился к своему непосредственному начальнику с холодным презрением. Экипаж «Авроры» был молодым и дружелюбным; оркестр корабля был всеобще любимым. Рожественский назвал «Аврору» примером для флота.

Огонь превосходных японских артиллеристов обрушился на два крейсера в четвертом часу дня и нанес тяжелые раны. «Олег» получил двенадцать пробоин, он сделал несколько попыток пробиться к Владивостоку, но убедился, что путь на север перекрыт. Судьба «Авроры» была лишь немногим лучше, на ней погиб капитан Егорьев. Энквист утром следующего дня приказал обоим крейсерам уходить на юг. Но офицеры «Олега» проголосовали за «Север» — или умереть в бою, или пробиться к Владивостоку. Со слезами на глазах адмирал Энквист поблагодарил своих моряков за то, что можно было воспринять и за бунт: «Я понимаю, что вы просто слишком хороши. Как офицер, я полностью разделяю ваши чувства, но как адмирал я не могу с вами согласиться. Мы старались ликвидировать раны всю ночь, но мы не можем идти на север. Флот противника и его торпеды перекрывают нам путь. Мы несколько раз изменили свой курс, прежде чем повернули на юг. Сейчас уже слишком поздно. Пойти сейчас на север означает потопить и «Аврору» и «Жемчуг». Я уже старый адмирал, мне недолго осталось жить, но кроме меня здесь 1200 молодых жизней, которые еще смогут послужить отечеству. Нет, дорогой, обратись к офицерам, скажи, что я всем сердцем разделяю их выбор, но не могу согласиться. Вся ответственность падает на меня».

Энквист вначале стремился в Шанхай, но затем согласился на американскую Манилу — в 1500 милях от Цусимского пролива. Встретили грузовое судно «Свирь». Энквист через мегафон спросил, «Что с флотом?» В ответ прозвучало: «Вам, Ваше Превосходительство, лучше знать, что с флотом». Энквист покраснел и опустил мегафон. Впервые на русском флоте был использован рентгеновский аппарат. Он помог найти много осколков у офицеров и матросов. Подойдя к филиппинскому острову Лусон, русские моряки похоронили капитана Егорьева, мягкого и доброго человека с железной волей. Во Владивостоке его ждал сын–лейтенант. Семь выстрелов прощального салюта. Страшную правду о своей эскадре и адмирале Рожественском они узнали от американских военных моряков. «Олег» отправился в далекий южный путь и в начале июня добрался до Манилы. Здесь его интернировали американцы.

Вымпел адмирала Рожественского и флаг Международного красного креста висели на мачте миноносца «Бедовый». Адмирал пребывал в бессознательном состоянии. Рожественский на «Бедовом», казалось, близился к земному концу. На «Бедовом» были двести русских моряков, взятых с «Осляби». Рожественский имел кровоточащую рану на голове и пол лопаткой правого плеча. Осколок вырвал часть правой ноги. Повреждена была артерия на левой пятке, она кровоточила. Адмирал потерял много крови. «Как Вы себя чувствуете, Ваше Превосходительство?» В ответ адмирал задал только один вопрос: «Как «Суворов»? Ради Христа, скажите им не опускать флаг».

До прихода ночи «Буйный» находился вместе с четырьмя крейсерами — «Олег», «Аврора», «Мономах» и «Донской». Ради спасения адмирала «Буйный» снял сигналы о том, что Рожественский находится на его борту. С мостика «Буйного» было видно, как Того приканчивает русский флот. Все застонали, когда «Бородино» скрылся под водой. «Буйный» прибился к «Донскому». Вместе они дрейфовали на юг. Около восьми вечера Рожественский потребовал офицера штаба. С ним рядом оказался ветеран Порт — Артура Семенов, который рассказал и виденном на мостике. Это были всего несколько минут, но Рожественский дважды терял сознание. Командир эскадры приказал пробиваться северным путем во Владивосток. Но его приказ не был передан на «Донской» — слишком опасно было зажигать огни, только их и ждали японские торпедные катера. Между тем «Донской» по собственной воле направился на север. «Буйный» едва поспевал за «Донским», и в конечном счете отстал. Рожественский в бреду отдавал нечленораздельные приказы.

После совещания капитана Коломийцева с де Колонгом было решено прибиваться к японскому берегу и спасти адмирала Рожественского. По пути перенесли адмирала на чистый и более свободный торпедный катер «Бедовый». Рожественский сказал капитану «Бедового» Баранову: «Они нас разгромили». Врач с возвратившегося «Донского» обследовал Рожественского, и нашел его очень слабым. Периодически тот терял сознание. «Бедовый» устремился на север, до Владивостока было четыреста миль. При скорости двенадцать узлов цель казалась достижимой. Но уже ощутима была нехватка угля.

На горизонте появились два японских торпедных катера. Команда изготовилась стрелять, и офицерам пришлось оттаскивать моряков от пушек. Команда взбунтовалась, моряки не могли перенести позора. Мимо с презрением промчался «Грозный». Он шел на Владивосток. Японский торпедный катер «Сазанами», видя белый флаг, прислал людей осмотреть трофей. Японский капитан Айба был поражен, узнав, что «бешеный пес», адмирал Рожественский, без сознания лежит в капитанской каюте.

Японский миноносец приблизился к «Бедовому» и потребовал остановиться. Изумленному японскому капитану было сказано, что на борту находится раненый русский адмирал. В ответ: «Я не буду беспокоить вашего адмирала, но я должен увидеть его собственными глазами». Эта возможность была предоставлена, и японский командир выставил охрану. А «Бедовый» был отбуксирован в Сасебо.

На следующий день японский крейсер подошел к «Мономаху» и тот опустил свой флаг. Большинство команды были взяты японцами. Другие ускользнули на шлюпках. Корабль был потоплен. Напомним, что не осталось ни одного живого, чтобы рассказать о последних часах «Князя Суворова». Из 900 моряков «Александра Третьего» не уцелел никто.

Печальные итоги

Итак, из двенадцати русских кораблей, составивших боевую линию, восемь были потоплены, а четверо сдались в плен. Из общего состава крейсеров четыре были потоплены, три интернированы в Маниле и только яхта наместника Алексеева «Алмаз» нетронутой прибыла во Владивосток. Туда же дошли два миноносца. Четыре русских миноносца были потоплены, один взят в плен, один интернирован в Шанхае. Три специальных сопровождающих судна были потоплены, два интернированы в Шанхае, одно дошло до Мадагаскара в самом конце июня 1905 г. Русские потери — 4830 человек убиты, семь тысяч взяты в плен, 1862 человека интернированы в нейтральных странах. Потери японцев составили 110 человек убиты, 590 — ранены. У японцев были повреждены три торпедных катера, требовался ремонт для нескольких других судов, но все они готовы были к дальнейшей службе.

На подъеме — за одну ночь — командор Акийяма написал адмиралу Того отчет о Цусимской битве. В опубликованных несколькими годами позже мемуарах он оправдывает Небогатова. Сопротивление оставшейся части российского флота было бессмысленным «как наказание моря плетью». Военно–морские сражения — это не игра в шахматы. «Я полон симпатии к командиру противника и склонен думать, что те, кто с презрением относятся к его поступку, просто невежественны в отношении тех усилий и трудностей, которые адмирал Того и наши офицеры преодолели в деле изменения психологического состояния командира противника». Он не считал японскую победу 27 мая 1905 г. великим чудом. Японские артиллеристы действовали не лучше, чем в битве в Желтом море, и огонь был не более страшным. Русские корабли в Цусиме были прегружены углем, а материальная база их артиллерии имела серьезные недостатки. «Мы выиграли эту битву там, где это было легко для нас, а не там, где победа была почти невозможна… Каждый дивизион объединенных эскадр сделал свое дело хорошо и не более того. Нет ничего примечательного в нашей смелости. Мы считаем себя просто хорошим примером достойной борьбы».

А адмирал Того, отныне национальный герой Японии, обобщил свое видение сражения так: «Противник начал огонь в 2:08 и наша Первая эскадра приняла удар, начав отвечать в 2:11. Численность выстрелов противника за эти несколько минут превысила 300, и «Микаса» получила повреждения и понесла потери еще до своего первого произведенного выстрела. Но через полчаса военное построение противника потеряло всякую стройность и порядок, именно в эти полчаса была решена судьба нашей империи. «Микаса и одиннадцать других основных судов, на создание которых ушли долгие годы, были использованы только в полчаса решающей битвы. Мы изучали военное искусство и готовили себя, но все это пригодилось только в эти полчаса. Решающий момент длился недолго, но он потребовал десяти лет подготовки».

Некоторые военные историки считают подлинным героем битвы адмирала Камимуру, который в решающий момент не подчинился недальновидному приказу, взял на себя инициативу и отрезал русские линейные корабли, обеспечивая победу. Герои вызывают зависть и неприязнь современников и коллег. В ноябре 1905 г. императору был представлен список лиц, предлагаемых к повышению. Камимура стоял в нем предпоследним, и его кандидатура не была одобрена.

Акийяма — подлинный стратег битвы — в душе не был жестокосердым военным волком. Да, он стоял рядом с Того и флот осуществлял именно его план. Незадолго до своей смерти в 50 лет он написал в мемуарах: «Сцена битвы заставляет меня остро прочувствовать трагедию человеческой жизни, и я повторял слова — «нужно сложить лук и стрелы».

Горькая весть

Первым кораблем, достигшим русских берегов был «Алмаз». Он сообщил о гибели «Суворова», «Осляби» и «Урала», о тяжких ранах «Александра Третьего», о ранении Рожественского, перенесенного на «Буйный». Петербург не смел поверить. Траур опустился на столицу империи. Царь находился «в состоянии» глубокой депрессии. Он все же поздравил спасшиеся корабли (четыре из тридцати восьми) с «самоотверженными героическими подвигами в ходе битвы, которая оказалась несчастливой для нас». Петербург был устрашен. В стране нарастала революция и эта весть способна была вызвать неслыханное общественное возмущение. Цусима, шептались в дворцовых коридорах, означает конституцию.

Покровитель флота великий князь Алексей ушел в отставку. Царю он написал, что «уже не верит в людей». Царь написал в дневнике: «Бедная душа!» Вице–адмирала Бирилева возвратили с пути во Владивосток. Адмирал Скрыдлов не мог поверить в сдачу Небогатова. Их, убеждал, адмирал, могли заставить лишь взбунтовавшиеся матросы. (На самом же деле все было как раз наоборот).

Император Николай получил отчет от всех трех адмиралов российского флота. Рожественский послал свой отчет 7 июня 1905 г. — весьма краткий и сухой документ. Небогатов написал свой отчет по–французски; он пришел на четыре часа позже Рожественского. Энквист писал из Манилы. Николай проявил лучшее в себе. Он не искал на данном этапе виновных. Он не считает их дезертирами. Их поведение было «исключительным и честным».

Особое письмо в Сасебо Рожественскому. Николай Второй поблагодарил за «честное выполнение своего долга… Провидению не было угодно увенчать ваши дела успехом, но отечество будет всегда гордиться вашим исключительным мужеством. Я желаю вам быстрейшего выздоровления». Когда Рожественский потребовал лишить его всех привилегий, ему ответили, что царь «был очень удивлен и приказал отказать в прошении. С вашей семьей все в порядке, они находятся на даче… Возвращайтесь скорее».

10 июня 1905 г. адмирала Рожественского в госпитале Сасебо неожиданно навестил адмирал Того и молодой лейтенант Ямомото Изороку (стратег Пирл — Харбора). Их встретил капитан де Колонг и провел в комнату адмирала. Рожественский поднялся на подушках и приветствовал японского адмирала. Они обменялись рукопожатием. «Поражение — это общий случай для большинства сражающихся людей, и нет основания корить себя, если вы исполнили свой долг. Я могу выразить только мое восхищение мужеством, проявленным вашими моряками во время последней битвы и мое личное восхищение вами, кто выполнил самые сложные задачи до того, как были ранены». Рожественский долго держал руку Того в своей: «Спасибо за ваш визит. Противостоя вам, не стыдно быть побежденным».

Джексон вспминает в эти дни о Того как о «самом счастливом человеке на земле». Его настроение испортилось только в сентябре, когда его флагман «Микаса» неожиданно взорвался в порту Сасебо. Рожественский выразил Того свое сожаление.

Никогда в русской истории в плену не находилось так много русских моряков. Они были в Сасебо, Осака и Майзуру. Но к началу августа 1905 г. их собрали за высокими стенами в буддистские монастыри Киото. Им позволили писать три письма в месяц и прогуливаться по Киото. По выздоровлении адмирала Рожественского перевели в лагерь для военнопленных в Киото. Он отказался дать обещание не употреблять алкоголя во время пленения и категорически отказался провести вечер с гейшами. Адмирал был теперь белым как лунь и худым как скелет. Однако доктор утверждал, что «его нервы сделаны из стали, и он переживет всех нас». Рожественский выздоравливал, живя в помещении с видом на пруд. Их кормили; деньги давали и японцы (6 рублей в месяц) и русское правительство (50 рублей в месяц офицерам).

Об обстоятельствах перехода пленных русских моряков написано много и разное. Вот что писала американо–филиппинская «Манила Америкэн». «Лишенные надежды, раненые русские, которым (по международным законам) должна быть оказана помощь даже в самой гуще морской схватки, беззащитные и умирающие, стали мишенями тех, кто стрелял в каждого молящего о помощи, кто невыразимо страдал от открытых ран. Кульминацией этих ужасов было сожжение в печах покойников с целью поскорее избавиться от их вида — даже до того как они остыли после смерти. Жуткие истории порождает эта дикарская война. Мир должен содрогнуться, и всякий должен воззвать к окончанию этой войны».

В сентябре адмирал Небогатов и его люди отбыли в Россию. Царь выразил им свое презрение. Они уже не были воинами — только на этих уловиях японцы их отпустили. Тем временем японский император наградил ведущих британских морских офицеров. Россия и Япония подписали в американском Портсмуте мирный договор.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ ПОРТСМУТ

Россия узнает

Последовало одно из самых острых унижений российской истории, Балтийский флот России под ударами японской корабельной артиллерии исчез в недружественных волнах. Морскую могилу нашли двадцать два корабля под андреевским флагом, среди которых были четыре новейших линейных корабля, современных эскадренных броненосцев. Семь крупных русских кораблей попали в плен. С японской стороны погребенными в волнах оказались лишь три торпедных катера. Такого унижения России не ожидал никто. Всякий, кому не безразличны были слава и культура великой российской державы, в глубине сердца он не могли не переживать за унижение России. С другой стороны, миру открывался своей агрессивной стороной японский империализм — новая мировая сила с неясными пока ориентирами.

Слухи о крупнейшем морском поражении дошел до России не сразу. Это видно хотя бы из царских дневников. В царском письме есть такие строки: «От всего сердца благодарю вас и всех офицеров вашей эскадры, которые честно и беззаветно исполнили свой долг перед Россией и мной. Волей всевышнего успех не был дан завершением ваших усилий, но ваша безграничная смелость всегда будет источником гордости для нашей страны. Я желаю вам быстрейшего выздоровления. Пусть Бог утешит вас всех». Это письмо адресовалось только тем, кто честно исполнил свой долг. Сдавший свои корабли Небогатов сюда включен не был.

Горестное известие о поражении при Цусиме вызвала понятную критику в российском обществе. Напомним, что события имели место в пике революционного движения, требовавшего отчета от самодержавия. Общество требовало: «Пусть он выскажется. У бюрократии был свой шанс и она увенчала свою работу национальным позором и унижением. Нашим единственным утешением в этот горький час является осознание того, что это не народ, правительство потерпело поражение. С нас достаточно». Стоявшая на стороне экс–наместника Алексеева газета «Слово» пришла к выводу, что России достаточно пережитых потрясений, теперь ей нужен мир». В Ясной Поляне Львом Толстым было сказано, что «мир не может быть позором» — и эти слова опубликовала даже лондонская «Таймс».

19 июня мятеж охватил всю Варшаву. Две тысячи социалистов с красными флагами были остановлены казаками. Социалисты начали стрелять, казаки обнажили шашки. Во время штурма баррикад в Лодзи погибли две тысячи человек. Полковник Акаси был весьма удовлетворен.

Линевич

Заняв пост командующего на дальнем Востоке, генерал Линевич попросил своего прежнего начальника занять пост командующего армией. Некоторые наблюдатели увидели «просвет в конце туннеля»; некоторые признаки говорили о том, что даже у неколебимых японцев воля к победе стала ослабевать. Впервые на русскую сторону переходят японские дезертиры. По мнению Куропаткина, первоначальный фанатизм японцев уступил место более трезвому видению мира и обыденной усталости.

Как пишет князь Лобанов — Ростовский, царь Николай не был Петром Великим. Мало кто стал бы опровергать эту мысль. 6 июня (после Цусимы) император Николай созвал военную конференцию, касающуюся возможностей мирных переговоров параллельно с посылкой новых подкреплений генералу Линевичу.

В тот же день император дал аудиенцию американскому послу Джорджу Майеру. «Пока нога иностранца не коснулась русской земли; но я знаю, что японцы в любой момент могут высадиться на Сахалине. Поэтому предварительная встреча должна произойти до того, как это случилось».

Царь Николай явно опасался изменения ситуации — когда японцы посягнут на собственно его владения. И не без основания. Главный японский стратег Кодама выступал за подписание мира, но он хотел подписывать его с позиции силы, а этого можно было добиться только, как минимум, оккупировав часть российской земли. Будучи в Токио, он полностью поддержал план генерала Нагаоки предпринять наступление на остров Сахалин, наименее защищенную часть российской территории, открывающую дорогу в Сибирь, на российский Дальний Восток. Ворота в Россию, Сахалин имел исключительную стратегическую ценность, умноженную предстоящими стратегическими переговорами. Но ведущие военные чины Японии — Ямагата, Тераучи и руководство флота не были пока готовы к такому повороту. Их пугало решительное озлобление большой России. Они удовлетворялись победным статус кво в Китае. Что касается захвата собственно российской территории, то они выступали против, мотивируя свою позицию, как минимум, нехваткой резервов. Зачем слать драгоценные войска на печальный остров тумана и снега, когда у Японии вырисовываются такие завидные перспективы в Маньчжурии.

Но Кодама знал, что этот час — его. Слава стратега–победителя была пока необорима, и нажим Кодамы, решающего судьбу Японии в Китае, был необыкновенно влиятелен. Противостоять стремлению Кодамы завладеть частью собственно российской территории мог едва ли только японский император. 7 июля 1905 г. японский десант высадился на Сахалине, теперь русский царь не мог сказать, что «нога оккупанта не касалась русской земли». Бои за Сахалин продолжались примерно месяц. В конечном счете Россия потеряла остров — ворота на свой Дальний Восток. Эта относительно небольшая военная операция имела грандиозное политическое и дипломатическое значение. Россия потеряла часть своей, собственной земли и теперь даже ее форпост на Дальнем Востоке — Владивосток находился под непосредственным ударом.

Большое значение для укрепления международных позиций Японии имела пролонгация Англо–японского союза на следующий десятилетний период. Теперь Токио мог не опасаться международной изоляции. Лондон согласился на преобладающее положение Японии в Корее. Главное: если подписанный в 1902 г. договор имел сугубо оборонительное значение и для Лондона и для Токио, то теперь, в свете японских побед, к договору добавились новые статьи, гарантирующие военное сотрудничество Англии и Японии в случае нападения на одну из них третьей стороны. Тогда мало кто знал, что почти синхронно было подписано и тайное соглашение с Соединенными Штатами. В обмен на твердый отказ Японии претендовать на Филиппины, США признавали японский сюзеренитет над Кореей «до пределов контролирования ее внешней политики» — так называемое соглашение Тафта — Кацуры.

Все это осложняло позиции русских на Дальнем Востоке в целом и в Маньчжурии в частности. Но были и другие факторы. В конце июля 1905 г. фельдмаршал Ямагата посетил Маньчжурию для согласования позиций с Ойямой и Кодамой. Он возвратился в Токио обеспокоенным состоянием японских войск. Во главе полков теперь, после многих месяцев войны стояли пожилые офицеры резерва (первоначальные командиры были убиты). Фельдмаршал оценил опасную для Японии мощь неустанного военного строительство российской стороны. Он слышал выражения оптимизма, исходящие из штаб–квартиры генерала Линевича. Теперь у него были полмиллиона солдат, более опытных и более обученных, чем прежде. А японская армия не росла, и рассчитывать на резервы ей не приходилось.

Бьерк

Поражение в войне с Японией похоронило идеи русского господства в Азии. Но, если будущее России не в Азии, то оно должно находиться в Европе. Политический кризис 1905 г. вызвал необходимость в переосмыслении связей с Западом. По оценке С. Булгакова, в будущем, «в борьбе за российскую культуру мы должны сражаться также за более глубокое, исторически осознанное западничество». И Россия не должна замыкаться на один из европейских центров. «Из огромного переплетения ветвей западной цивилизации, — утверждал философ, — мы выбрали лишь одну ветвь, не зная и не желая знать о других ветвях, будучи полностью уверенными в том, что мы имеем дело с наиболее аутентичным проявлением западной цивилизации. Но европейская цивилизация имеет не только множество плодов и много ветвей, но и корни, которые питают дерево».

Россия после 1905 г., после революционных потрясений (в ходе которых все политические программы и лозунги были сугубо почерпнутыми из западных источников) как бы снова поворачивается на Запад, будучи готовой к сближению не только с романскими, но и с германскими народами. Ориентация на одну Францию не принесла Петербургу ожидаемых геополитических результатов.

Столь быстрое поражение России не входило в планы императора Вильгельма Второго. Стимулирование интересов Росси на Тихом океане не дало долгосрочных результатов. Теперь Россия могла «отвернуться» от Тихого океана и снова сделать Европу центром своих интересов. А здесь ее союзница Франция была уже как бы и не одна: французская дипломатия сблизилась с британской и наметились контуры Антант кордиаль — Сердечного согласия. Союз же «троих» — Франции, России и Британии создавал устрашающий «штальринг» — стальное кольцо стратегического окружения. Поворот в российской политике вовсе не вызвал восторга в Берлине, где хотели видеть Россию занятой если не на Дальнем Востоке, то в приятной для немцев близости к англичанам — в Средней Азии. Один из германских стратегов пишет в это время, что завершение строительства немцами Багдадской железной дороги предполагает изоляцию России от Ближнего Востока и сосредоточение ее на Средней Азии — «ее подлинной сфере влияния». Как явствует из мемуаров Вильгельма Второго, ни Германия, ни Запад не знали, каким будет курс России после поражения от Японии.

Кайзер метался, и не всегда удачно. 31 марта 1905 г. его силы высадились в Тпнжере для того, чтобы предотвратить превращение Марокко во французский протекторат. В тени этого — всеевропейского кризиса германский император вознамерился решить свои проблемы за счет резкого сближения с униженной Россией. Россия испытывала необходимость заручиться более тесными связями с европейскими силами. Только это могло страховать ее от провалов, подобных дальневосточному.

Приплывший на яхте в финские шхеры (в Бьерк) в 1905 г., когда Россия переживала горечь поражений в Манчжурии, кайзер Вильгельм Второй составил проект договора между Германией и Россией, к которому в будущем должна была присоединиться Франция. Именно в тот исторический момент, когда Россия переживала горечь поражений в Маньчжурии, Германия постаралась разомкнуть дипломатический «штальринг» — кольцо враждебного окружения. Русский и германский императоры пришли к соглашению о союзе.

Через 12 лет, в августе 1917 г., Временное правительство опубликовало текст этого договора русского и германского императоров. Согласно самой важной, первой статье, в случае, «если любое европейское государство нападет на одну из двух империй, союзные стороны окажут друг другу помощь всеми силами, наземными и морскими». Россия заключала этот договор с условием если и не полнокровного участия в нем Франции, то требуя ее полного уведомления о договоренности Петербурга и Берлина. Русский посол в Париже Нелидов изложил содержание договора в Бьерке французскому правительству.

Понятен произведенный этим сообщением шок. После некоторой паузы в начале октября 1905 г. премьер–министр Франции Рувье ответил Нелидову достаточно прямо: наш народ не согласится на установление тесных взаимоотношений с Германией. Французское правительство ни при каких обстоятельствах не согласится с позорным для него Франкфуртским договором, отнявшим у Франции Эльзас и Лотарингию. К тому же Париж только что заключило договор о сердечном согласии («Антант кордиаль») с Британией. Реванш за поражение в 1870 г. в условиях союза Парижа не только с Петербургом, но и с Лондоном, обещал более чем когда–либо внушительное противостояние с имперским Берлином. Успех смотрелся более реальным, чем когда–либо. Вследствие этого Франция исключила для себя возможность тройственного союза Париж — Берлин — Петербург.

Одновременно Витте и Ламздрф объяснили государю, что подписанный без согласования с ними договор направлен своим острием против Англии, у которой уже сформировались особые отношения с главной союзницей России — Францией. Это обстоятельство — несогласие Франции, великой континентальной страны и главного союзника России войти в триумвират с Германией обязало и вынудило Николая II сообщить императору Вильгельму о невозможности реализации Бьеркского соглашения. Испарился (достаточно призрачный) шанс оздоровить обстановку в Европе и продолжать российское развитие на основе как французских инвестиций, так и германской технологии.

После неудачной попытки разбить ось Париж — Петербург и создать союз в Бьерке кайзер сделал вывод: ”Русские одновременно и азиаты и славяне; как первые, они склоняются, в конечном счете, к союзу с Японией, несмотря на недавнее поражение; как вторые, они постараются связать свою судьбу с теми, кто сильнее».[20] Но в Берлине не было единодушия. Скажем, по мнению А. Тирпица, создателя германского флота, ухудшение отношений «с Россией была кардинальной ошибкой германской политики… Симпатии наших интеллектуалов по отношению к западной цивилизации стали причиной наших бед… Эта утилитарно–капиталистическая цивилизация масс менее соответствует германскому характеру, чем даже извращенный идеализм русских на Востоке… Может ли история быть более самоослепляющей, чем в случае взаимоуничтожения немцев и русских к вящей славе англосаксов?».[21]

Утомление Японии

Благом для Японии было то, что ее вожди были реалистами. Да, Мукден и Цусима венчают японские победы, но, если не покидать поля реальности, следовало учитывать ряд жестких фактов. Японские армии могут разбить превосходящего их количественно врага, но они не могут завоевать России. Они не могут даже излишне глубоко вторгнуться в Сибирь. Из Европы в Маньчжурию поступали новые корпуса; такого потока подкреплений Япония своим войскам обеспечить не могла. 53 процента японского бюджета шли на военные нужды, это разоряло и ослабляло страну. Россия же могла вести войну практически бесконечно.

При этом русские командиры не знали степени усталости своего противника и грандиозность его проблем. Победа под Мукденом досталась японской стороне чрезвычайно дорогой ценой. И это отнюдь не был Седан, русская армия выскользнула и ушла на север, еще более растягивая японские коммуникации. Фельдмаршал Ойяма понимал, что ему нужно еще несколько подобных побед, чтобы резко ослабить, если не подорвать военную силу России на востоке. А если Россия перейдет к своего рода «тотальной» войне, целиком переводя лучшие воинские части из европейской части России? Наполеон тоже дошел до самой Москвы, но известно чем он кончил.

Ойяму и Кодаму более всего беспокоила незначительность японских резервов. Имперская генеральная штаб–квартира подсчитала, что Япония в состоянии сформировать еще одну с половиной дивизию из имеющихся разбросанных частей. В Токио велись ожесточенные споры по поводу того, как использовать эти войска. Воюя против противника, превосходящего по численности и имеющего долгую и превосходную армейскую традицию, японская сторона выиграла серию блистательных битв, ни одна из которых не имела характера окончательной победы. Вот заглавный вопрос: если все время побеждать и заставлять русские войска отступать в глубину Сибири, не пойдет ли ограниченная в резервах японская армия по пути Наполеона? Следовало учитывать дикость и необжитость, как Маньчжурии, так и Сибири. Эти бездонные пространства способны засосать в свои просторы кого угодно. Кто–то (с английского голоса) утверждал, что территория между Мукденом и Харбином может стать новой житницей Японии (в то время как русские севернее Харбина окажутся в дикой тайге), но все эти грандиозные прожекты висели в воздухе: ведь и японские дивизии вступят в хлябь необжитого края. Никто не знал лучше высшего военного руководства Японии степени истощенности ее военных запасов и ограниченность ресурсов. Все же Япония, эта великая восточная страна всего лишь несколько десятилетий была знакома с индустриальным миром. Не лопнет ли столь эффектно надуваемый пузырь?

В конечном счете, и в Токио готовы были броситься в авантюру, если армия на континенте, в Маньчжурии, чувствует свою силу. Так чувствует ли? Ответить на этот вопрос могли лишь полководец Ойяма и стратег Кодама. Самого большого внимания заслуживает последний, подлинный «мозг» армии, архитектор ее побед в первые полтора года войны. Весной 1905 г. Кодама тайно посещает Японию. Посмотрим, что он говорит вице–начальнику японского генерального штаба генерал–майору Нагаока: «Я прибыл в Токио с определенной целью — остановить войну. Почему вы здесь ничего не делаете? Разве вы не знаете, что, если ты разжег костер, ты должен думать о том, как его потушить». Они разговаривали на перроне вокзала Синбаши. В разговоре чувствуется экстренность в действиях военного героя Маньчжурской кампании. Было 28 марта 1905 г. У Японии впереди Цусима, но экономика страны работает под гигантским прессом. 24 марта японские представители обсуждали с потенциальными кредиторами свой третий военный заем в 30 млн. фунтов стерлингов (под четыре с половиной процента годовых). Общий военный долг вырастал до 52 млн. фунтов стерлингов. Японцам активно помогала американская инвестиционная фирма «Кун и Лоеб», отражавшая жажду мести за кишиневский и прочий погромы. Но займы будут даны только в том случае, если заимодавец будет уверен в успехах японского оружия. В этой ситуации Кодама трезвее смотрел на дело, чем те, кто предлагал пройти весь путь до Петербурга.

В конечном счете Кодама сумел воздействовать на правительство. Старейшина среди политиков — граф Иноуэ сообщил лидеру партии Сейюкай, что генерал Кодама (тот Кодама, который рвался в бой в 1903 г.) информировал правительство, что военная мощь страны чувствует ограниченность своего потенциала.

Трезвость ощущается и на противоположном полюсе борющихся сил. Ожидать полного завоевания японцами Сибири? Уже в июле 1904 г. Витте, обозленный торговым договором с Германией, встречался в Лондоне с японским послом Хайяси. Взятие Мукдена еще более стимулировало трезвомыслящих в России. Вести переговоры все еще с позиции силы, или запросить мира обессилев?

20 марта 1905 г. специальный японский посланник Канеко встретился с президентом Теодором Рузвельтом и военным министром Уильямом Тафтом. Их симпатия к Японии была несомненной, им японцы доверяли. Но и здесь, в правящих кругах США стали задавать вопросы, будет ли Япония оставаться такой же уважительной, завоевав половину Азии? Рузвельт сказал Канеко 20 марта, что готов выступить посредником.

В глубокой тайне японский кабинет министров уже обсуждал проблему завершения войны, когда поступили записи бесед Канеко с Рузвельтом. Таким образом, генерал Кодама вышел на национальную арену вовремя. 21 апреля 1905 г. японский кабинет министров обозначил основные желательные условия мира. Последовавшая Цусима еще более укрепила позиции тех, кто считал, что договариваться нужно на пике победы. Распространилась мудрость, что нельзя испытывать судьбу бесконечно. 31 мая Комура пишет японскому послу в Вашингтоне Такахира Когоро о необходимости стимулировать Теодора Рузвельта «вооружиться собственной инициативой и призвать две ведущие войну стороны для встречи и прямых переговоров… Японское правительство доверяет ему определить процедуру переговоров».

Американское посредничество

Цусима изменила многое. Японцы теперь стремились использовать, «капитализировать» свой феноменальный успех. Как уже говорилось выше, 31 мая 1905 г. японская сторона сделала президенту Рузвельту запрос — не может ли тот «пригласить обе воюющие стороны устроить встречу с целью ведения прямых переговоров». Понятно, что потеряв весь флот в Тихом океане, Россия была вдвойне заинтересована в прекращении бойни, в которой она претерпела столь унизительные поражения на морях, на маньчжурских сопках, на стенах крепостей. Царь встал перед угрозой революции возмущенного народа. Но и Япония заплатила за свой военный триумф немалую цену. Мнение Рузвельта: пятнадцать месяцев практически тотальной войны довели Японию почти до полного истощения.

Рузвельт все более укрепляется во мнении, что безоговорочная победа Токио не соответствует американским интересам. После падения Порт — Артура Рузвельт пишет: «Япония стремится получить от своей победы в русско–японской войне больше, чем она заслуживает, против нее восстанут все великие державы, и сколь решительными ни были бы японцы, Япония не может восстать против всего мира». Рузвельт думал о посредничестве еще до Цусимы. После нее идея прекращения конфликта стала казаться ему еще более насущной.

Позднее самые мрачные предположения Рузвельта перешли в уверенность: «Если японцы выиграют войну, это, возможно, будет означать борьбу между ними и нами в будущем». Американским интересам не соответствовало бы довести до последнего издыхания Россию. Теперь Рузвельт боялся того, что, закусившие удила русские генералы, обяжут императора Николая Второго пойти на крайние меры военного противостояния Японии. Теперь для выдвижения своей мирной инициативы Рузвельт ожидал только подходящего момента. Этот момент наступил 31 мая 1905 г. В этот день Рузвельт получил каблограмму от министра иностранных дел Японии Комуры, содержавшую принципиальное согласие на мирную конференцию, процедуру созыва которой предлагалось выработать американскому президенту.

Дипломатические усилия президента Рузвельта требовали исключительного соблюдения секретности. Только секретарь Лоеб и жена Эдит знали о запросе японцев. В обстановке строжайшей секретности Рузвельт призвал в Белый дом русского посла Кассини. Он попросил посла передать царю его, Рузвельта честное мнение, что дальнейшее ведение боевых действий «абсолютно безнадежно для России». Если Его Величество согласится с идеей проведения мирной конференции, он надеется склонить к этой идее японское правительство.

Рузвельт сомневался, что у посла Кассини хватит мужества передать его предложение во всех деталях. Поэтому президент приказал американскому послу в Петербурге навестить российского императора и «продублировать» его предложение. Настойчивость американского посла вызвала изумление министра иностранных дел графа Владимира Ламздорфа. Император Николай находился в Царском Селе и вместе с семьей намеревался отпраздновать свой день рождения. Царь в этих обстоятельствах никогда не принимал иностранных послов. Но посол Мейер проявил настойчивость: его дело не терпит отлагательства. Ему поручено от лица американского президента сделать предложение лично российскому самодержцу. До дня рождения императора (7 июня) остается целых два дня. Ламздорф не терпел подобного давления, но обстоятельства действительно были экстренными. В два часа следующего дня Мейер встретился один на один с царем Николаем Вторым и пересказал ему предложения Рузвельта. Это была ошибка. Куртуазный царь не обидел посла и взглядом, но тот понял, что неверно взялся за дело. Николай пообещал подумать. Тогда Мейер испросил разрешения прочитать слово в слово собственно послание Рузвельта.

«Мнение всех сторонних наблюдателей, включая самых верных друзей России, сходится в том, что нынешний конфликт абсолютно безнадежен и результатом его продолжения будет утрата Россией всех своих владений в Восточной Азии. Чтобы избежать того, что может стать неотвратимым несчастьем, президент самым искренним образом советует приложить усилия к тому, чтобы представители двух воюющих сторон обсудили вопросы заключения мира между собой, позволив сторонней державе лишь организацию встречи». Царь слушал молча. Но были заметны пункты, которые его устраивали — полная секретность, ненавязчивое приглашение, отсутствие третьей стороны.

Этажом выше веселились царские дети, за окном млел прекрасный русский май. Царь был сама серьезность. «Если Россия согласится на такую встречу, президент постарается добиться согласия японской стороны, действуя исключительно по собственной инициативе, и не указывая на Россию как на инициатора». (Мейер не знал, что японцы осуществили подобный зондаж по собственной инициативе). Посол продолжал читать в напряженной тишине. «Президент верит в то, что его инициатива увенчается успехом. Ответ России на данное предложение будет держаться в полном секрете, ничто не будет предано гласности до согласия Японии. Затем президент открыто запросит обе стороны согласиться на встречу, которая может состояться в заранее согласованное время и на согласованной территории. Что касается места встречи, то президент предлагает найти таковое между Харбином и Мукденом; но это лишь предположение. Президент искренне надеется на скорый и благоприятный ответ, который предотвратил бы кровопролитие и раздор».

Император Николай сидел, словно в ступоре. Он оживился только когда посол Мейер сказал, что, в случае несговорчивости японской стороны или откровенной жадности японцев, за столом переговоров весь русский народ сомкнется вокруг своего царя. — «В этом моя вера, я думаю, что Вы абсолютно правы». Мейер ответил, что президент Рузвельт, с которым он учился в Гарварде, действует «исходя из самых высоких мотивов». Разумеется, императору было более чем тяжело смирить свою гордость, но речь шла о сотнях тысяч его подданных. Ведь альтернативой было призвать «Христово воинство» к битве с теми азиатами, у которых не было страха смерти, которые, напротив, превозносили такую смерть. По протоколу время аудиенции завершилось, но царь продолжал безмолвно сидеть. Наконец он сказал: «Если мое решение останется в абсолютном секрете как в случае отказа Японии, так и в случае ее согласия, я соглашаюсь с планом президента… Предполагаете ли вы, что президент Рузвельт знает — или может узнать в текущее время и дать нам знать — каковы условия японской стороны?» Произошло ключевое событие. Царь Николай II согласился на проведение конференции при условии, что в ее работе не будут участвовать посредники, а основные требования Японии станут известны заранее.

Сообщение в Белый дом поступило немедленно. Вовне все было спокойно, первые намеки в прессе относительно возможности мирных переговоров появились значительно позднее. То было время действовать. Зная о принципиальном согласии обеих сторон, Рузвельт выступил со «смелым» предложением, и 10 июня 1905 г. официально пригласил российскую и японскую империи за стол переговоров. Обе воюющие стороны приняли предложение Рузвельта. Лишь спустя много лет стало известно о тайных встречах Рузвельта с японцами и других подготовительных акциях.

Обычно словоохотливый, Рузвельт словно дал обет молчания. Это создало сложности для государственного корабля. Государственный департамент искренне не знал, что происходит, равно, как ничего не знали прочие министры (за возможным исключением Тафта). Об обстоятельствах переговоров знал очень узкий круг людей — супруга президента Эдит, его друг сенатор Лодж, германский посол фон Штернберг и французский посол Жюль Жюссеран. Да и те знали очень дозированный и целенаправленный объем информации. (Фактически Рузвельт выступал посредником не только между Россией и Японией, но и между Францией и Германией). В результате для желающего знать общества получалась весьма искаженная картина; приобщенные знали часть правды, и только Теодор Рузвельт держал в своем сознании полную картину.

Британский посол сэр Мортимер Дюран сообщает как счастлив был президент, как исполнен сил, как увлекла его многослойная дипломатическая игра. Он «полностью уверен в успехе».

После смерти Джона Хэя 1 июля 1905 г. Рузвельт назначает государственным секретарем Элиу Рута, но продолжает сам вести и возглавлять воодушевляющую его дипломатическую интригу. Тем более, что обе воюющие стороны периодически решали на полях сражений выдвинуть свои основные аргументы, и их нужно было приводить в чувства.

Рузвельт еще поражен содеянным островной империей, ему еще трудно представить, что молодая индустриальная держава нанесла оскорбительно–унизительный эффективный удар гигантской России, сумев победить русских и на море и на суше — при этом увеличивая свой экспорт и укрепляя свою индустриальную мощь. Поражала эффективность «маленьких желтых людей». Каким будет направление их последующей экспансии? Восьмью годами ранее он поставил вопрос планировщикам Военно–морского колледжа: Япония имеет претензии в отношении Гавайских островов. Эта страна склонна вмешаться в чужие дела. Какова должна быть сила, необходимая для блокирования их экспансии, и как эта сила должна быть использована? Теперь президент Рузвельт убежден, что Соединенные Штаты должны заложить на своих стапелях новые военные корабли, сделать их больше и спустить их на воду быстрее. Не ждать же, когда Цусима произойдет в Пирл — Харборе?

«Через двенадцать лет англичане, американцы и немцы, которые ныне видят друг в друге соперника в тихоокеанской торговле, все будут бояться японцев больше, чем любую другую нацию… Я верю, что Япония займет место огромной цивилизованной силы, гигантской и нового типа, ведомой мотивами и суждениями, которые отличаются от свойственных нашей собственной расе. Моя политическая линия проста, хотя у меня нет ни малейшей идеи, смогу ли я повести за ней мою страну. Я хотел бы, чтобы Соединенные Штаты обращались с японцами в духе максимально возможной вежливости, со всем возможным великодушием и справедливостью… Если мы дадим знать, что смотрим на японцев как на низшую и враждебную расу, и пытаемся обходиться с ними так, как мы обходимся с китайцами, то нам нужно держать свой военно–морской флот на высшей стадии боевой готовности и размера — только таким путем мы можем избежать несчастья.

Это письмо Спринг — Райсу следует рассматривать на фоне очевидных проявлений антияпонских настроений в Калифорнии, где в местной легислатуре все иммигранты из Японии были названы «аморальными, несдержанными и драчливыми». Рузвельт считал эту резолюцию (принятую, к слову, калифорнийской законодательной властью единодушно) «худшим проявлением политического вкуса».

Рузвельт при этом боялся потерять свой престиж честного брокера между тем, что русский посол граф Кассини назвал «белой» и «желтой» делегациями на мирной конференции. Президент попросил Ллойда Грискома проинформировать японское министерство иностранных дел, что принятая штатом Калифорния резолюция не представляет общего мнения Америки.

Эту же ветвь дружбы несли с собой премьер–министру Кацуре Уильям Тафт и дочь президента Рузвельта Алиса. Их вошедший в гавань Токио пароход имел многозначительное название «Маньчжурия». В данном случае Маньчжурия была в американских руках, поскольку на судне плыли еще тридцать членов конгресса США вместе с женами. Официальная цель была обозначена как «тур вокруг Филиппин», но заранее было объявлено, что корабль посетит Японию. Алиса Рузвельт, как было очевидно, выросла в необычной семье. Она курила на виду у прессы при малейшей возможности, осваивала хула–хуп, стреляла из своего револьвера. Тафт был вынужден напомнить ей, что она вольно или невольно представляет президента США.

По прибытии в Токио 25 июля 1905 г. Алиса при первой же возможности позавтракала с японским императором, познакомилась с принцессой Насимото, умея при этом сидеть со скрещенными ногами в течение немыслимого для остальных американцев времени. Она вместе с Тафтом встретилась с премьер–министром Кацурой и участвовала в беседе, запись которой Тафт посчитал нужным отослать в Белый дом.

Хотя это была малообязывающая декларация, это все же был важный документ, определяющий японскую политику в Восточной Азии, и влияющий на политику Соединенных Штатов в восточной части Тихого океана. Тафт представлял Рузвельта, а Кацура — микадо. Накануне важнейших для Японии переговоров это было многозначительное знакомство. Тафт хотел видеть Филиппины застрахованными от пертурбаций прошлого, японцы жаждали полного контроля над Кореей. Согласно замечанию Кацуры, именно Корея, контроль над ней, стали причиной войны Японии с Россией. Контроль над Кореей был назван японцами «легальным следствием» японских побед в войне. Если позволить корейцам распоряжаться своей судьбой, то результатом будет, как и прежде, немощная сдача позиций. Только Япония может скорректировать корейское развитие в нужном направлении. Кацура предоставлял управление Филиппинами Соединенным Штатам — «дружественной и сильной нации». В этом был некий элемент двусмысленности, но Тафт предпочел не впадать в тонкости.

Тафт заявил, что, согласно его представлениям, Рузвельт готов одобрить японскую политику в отношении Кореи, но он лично не может вносить коррективы в американо–корейское соглашение 1882 г. Вечером этого же дня Тафт, очевидным образом смутившийся, шлет в Белый дом телеграмму: «Я рассуждал несколько более свободно, чем нужно, и несколько неаккуратно и неразумно. Я знаю, что вы можете меня поправить». Рузвельт тут же ответил: «Ваша беседа с премьером Кацурой абсолютно корректна во всех отношениях. Я хочу, чтобы вы сказали Кацуре о моей поддержке каждого вашего слова». Рузвельт явно хотел видеть Корею японской, а не русской колонией. И не китайской. В текущий момент Филиппины были вне опасности, не говоря уже о Гавайях. Рузвельт полагал, что, поворот японцев к Корее ослабит поток японской иммиграции в Калифорнию, и утихомирит местных борцов с «желтой опасностью». А сама растущая Япония будет ощущать благодарность Америке за помощь в сложное конфликтное время.

А между тем шел сложный процесс — происходило формирование первой фазы весьма деликатных переговоров. Обе воюющие стороны пока более всего беспокоились о том, чтобы не потерять лица; согласившись на переговоры, обе стороны при этом всеми силами стремились изобразить, что инициатором переговоров была противоположная сторона. Началась «битва за детали» — где, когда, в каком объеме начнется переговорный процесс.

В переговорах с русским правительством Рузвельт опирался на помощь кайзера Вильгельма (содействие оказывал старый друг — посол Шпек фон Штернберг) и посла США в России Джорджа Мейера. При этом Рузвельт должен был учитывать, что Лондон очевидным образом сочувствует Токио, а Париж — испытывает союзнические обязательства в отношении Петербурга. Но уход Делькассе с поста главы французской дипломатии ослабил твердость Парижа в противостоянии Берлину. В то же время Британия, находясь на грани новой войны с бурами, невольно ослабила поддержку своего дальневосточного союзника.

Переговоры

Для Рузвельта, обращающегося к дипломатам, стало привычкой называл себя в третьем лице. «Президент побуждает Россию наделить своих представителей обширными полномочиями, подобно тому, как это собирается сделать японская сторона. Но даже если российская сторона не согласится с этим, он не думает, что это побудит Японию отказаться от уже обусловленных обстоятельств». Сильной стороной Теодора Рузвельта всегда была подкупающая откровенность. Беседуя с графом Кассини, он признал, что не питал симпатий к России с самого начала войны и рассматривал ведение ею боевых действий как пример крайне неудачного военного «провального» планирования. Фактор времени, полагал Рузвельт, не играет на руку России. По его мнению, сколько бы времени ни продолжалась война, России ее не выиграть. В Одессе восстал броненосец «Потемкин». Волна забастовок прокатилась по всей огромной Российской империи. У Рузвельта складывается впечатление о «культуре, теряющей свою силу».

Иную тональность принимала речь президента во встречах с японцами. Японскую делегацию возглавили посол Японии в США Такахира и барон Канеко (с ним Рузвельт, как уже говорилось, учился в Гарварде). Встречаясь с послом Такахирой, Рузвельт убеждал того, что, после недавних неслыханных побед, у Японии просто не может быть условий лучше для заключения мира на ее условиях. Еще один год интенсивных боевых действий заберет у Японии «и кровь и деньги», не принося ей при этом новых стратегических преимуществ. А в текущей, благоприятной для Токио ситуации, «чем меньше Япония просит дополнительно, тем лучше будет для нее». Такахире же президент Рузвельт сказал, что доволен составом русской делегации — это люди, обладающие подлинной властью. «Я полагаю, что не в японских интересах вести еще один год кровавой и дорогостоящей войны ради овладения Восточной Сибирью (которой не желает даже ее собственный народ), а затем найти себя в положении, когда придется выбирать между удержанием Восточной Сибири и требованием о контрибуции, которые, будь она даже очень велика, не покроет еще одних годичных расходов… Практически существует лишь одна территориальная уступка, которую японцы хотели бы получить от России — это остров Сахалин».

Нужно сказать, что Рузвельт все более подозрительно высказывается о Лондоне, теряющем мировой охват событий. Рузвельт спрашивает, если Франция оказывает полезное воздействие на Россию, то почему же Британия столь скрупулезна? 13 июля Рузвельт получает письмо от кайзера Вильгельма, в котором содержится открытое предупреждение: англичане противостоят «великой работе, которую проделал президент ради блага всего мира». Англичане, пишет Вильгельм, желают бесконечно долгого течения войны на Дальнем Востоке — чтобы ослабить все задействованные здесь силы, чтобы в дальнейшем иметь больше шансов утвердиться в Китае. Рузвельт сам пришел к мнению, что глава Форин–оффиса Лэнсдаун не спешит с миром в Тихом океане. Напрасно Сесиль Спринг — Райс (британский дипломат, друг Рузвельта) пытался убедить его, что Лондон не может грубо воздействовать на своего токийского союзника. К тому же, — говорил Райс, — какой же резон Британии полностью выталкивать Россию из тихоокеанского бассейна, если ясно, что в этом случае она направит всю свою энергию против Британской империи в других местах их гигантского соприкосновения.

Посол Британии сообщал в Лондон министру иностранных дел Лэнсдауну о беседе с Рузвельтом в портике, на закате солнца, рядом с огромными магнолиями. «Учитывая союзнические отношения Британии с Японией, он хотел, чтобы я имел более точные сведения о недавних переговорах». Но у британского посла имелись и собственные источники информации, сообщавшие о жесткости противостояния Рузвельта и посла России Кассини.

Где проводить мирную конференцию? Это должно быть спокойное место, лишенное внешних раздражающих факторов. Несколько городов претендовали на такую характеристику, но выбор в конечном счете пал на сравнительно небольшой приморский Портсмут в штате Нью — Хемпшир. В этом прелестном небольшом городке, расположенном вокруг военно–морской верфи, были и комфортабельные отели и живописные променады. Руководители верфи предоставили уютное здание, строгое и достаточно просторное, имеющее выход к железной дороге, и в то же время открытое морским бризам. Симметричное в плане, это здание имело весьма внушительный фасад, и должно было быть удобным местом для переговоров.

Второй по значению член японской делегации — Когоро Такахира поддержал кандидатуру Портсмута без колебаний. Равнозначно ему располагающийся в иерархии российской делегации барон фон Розен также одобрил избранное Рузвельтом место.

Не все знали, как дорого дался Рузвельту этот предварительный период. Бесконечные дрязги по поводу места, времени, состава делегаций временами привели Рузвельта едва ли не в отчаяние. «Я едва не потерял рассудок, сводя Россию и Японию вместе. Чем больше я узнаю о царе, кайзере и микадо, тем больше проникаюсь симпатией к демократии, если даже включить в число ее столпов американскую прессу».

Витте против Комуры

Рузвельт полагал, что лучшим выбором для японцев было бы назначить во главе своей делегации умудренного опытом маркиза Хиробуми, прагматика в духе Витте. Но в последний момент японское правительство отдало бразды правления барону Ютаро Комура — аристократу сорока восьми лет, с черными блестящими глазами, небольшого роста, тонкого в кости, нервного в жестах, имеющего некий оттенок болезненности. Комура, как и Такахира, окончил Гарвардский университет. Многие в Америке полагали, что его превосходство над Витте заключается не только в гарвардском опыте, но и в более отчетливом знании Запада, внешнего мира. Он служил в Петербурге, в Вашингтоне, в Пекине и Сеуле, то есть, он знал всю основную сцену обсуждаемого конфликта. Популярным было также мнение, что он опытный переговорщик.

В то же время Комура — первый японский выпускник Гарварда, невысокий, стройный, опытный, был большим сторонником войны с Россией. Он покинул Токио 8 июля 1905 г. В Америке его приветствовали огромными плакатами «Право есть право. Наши комплименты самому смелому из смелых». Но были и противники Японии, особенно на Западном побережье, и, пересекая Америку на поезде, Комуре пришлось говорить, что «так называемая «желтая угроза» является плодом фантазии заинтересованных европейцев. «Не только Япония и Китай, но и весь цивилизованный мир очень многое получили от нашего конфликта с Россией».

В Нью — Хэмршире японцы были объектом неустанного интереса девушек. Это начинало раздражать. Один из членов японской делегации спросил у журналистов, чем объясняется навязчивость девушек? «Они видят в вас кукол», — был ответ.

Делегация России прибыла в Нью — Йорк из французского Шербура. Она избрала германский лайнер «Вильгельм Великий» и прибыла в Нью — Йорк 3 августа 1905 г. Русскую делегацию возглавлял огромного роста и великого ума Сергей Юльевич Витте, получивший признание при царе Александре Третьем, и не имевший соперников по сочетанию ума и энергии при Николае Втором. Он противился войне на Дальнем Востоке с самого начала и теперь, в час государственного расстройства, царь Николай послал его в Америку с самой ответственной государственной миссией.

Генри Адамс считал почти двухметрового Витте воплощением славянских доблестей плюс доставшаяся от далеких голландских предков доля прагматизма и флегмы. «Он не очень сведущ о делах за пределами России, очень немногое знает об Америке. Он боится Германии, презирает Британию, и тянется к Франции. Он олицетворяет собой силу; нечто вроде грубой энергии в духе Петра Великого». Знатоки говорили, что Витте, безусловно, был бы премьер–министром, если бы царь не боялся его столь откровенно.

У Витте были свои проблемы. Ванны в отеле были для него малы. Еда несъедобна. Чаю мало. Курение запрещено — что может быть хуже для человека, всегда пившего кофе с сигарой?

Англосаксонский мир был для Витте неведом, и он пригласил с собой в Америку петербургского корреспондента лондонской газеты «Дейли телеграф» доктора Э. Диллона, старого друга и советчика. Диллон помогал ему и в сочинении речей. Уже первая речь Витте по прибытии в Америку была хорошим примером психологической войны. Витте говорил о России как о «бравом антагонисте», он всячески пропагандировал укрепление уз дружбы между Соединенными Штатами и Россией. Рузвельта он превозносил как «одаренного талантами лидера». Журналисты аплодировали, а в Америке это уже немало. В «Сент — Реджис Отель» приходили такие письма: «Семь десятых населения Западного побережья — вместе с Вами в противостоянии японских непомерных территориальных требований».

У четырех полномочных представителей были шестеро помощников — по экономическим, военным и дипломатическим вопросам. Перед началом диалога Комура и Такахара — вначале, а затем Витте и Розен — почтили визитом Рузвельта в его поместье Сагамор — Хилл. Японская делегация прибыла на час раньше назначенного времени, чем вызвала переполох, поскольку не ожидавший их президент совершал прогулку, и не ожидал гостей так рано. Дипломатов пришлось занимать, рискуя затронуть их обидчивость. Наконец из лесной чащи в неком баварского вида костюме появился президент, машущий старой шляпой. К видавшему виды имению в предшествующие дни была срочно пристроена специальная комната для приемов (так называемая Северная комната). В ней Рузвельт и принял несколько смущенных японцев.

На стенах висели бычьи рога — охотничьи трофеи президента, и Рузвельт, что называется, взял «быка за рога»: он начал встречу словами относительно главной опасности для переговоров, коими являют собой заведомо завышенные требования. России нужно дать возможность вести себя гибко. Она должна признать «преобладающие» интересы Японии в Корее, вывести свои войска из Маньчжурии, пожертвовать своими торговыми и транспортными привилегиями в данном регионе. Япония может смело претендовать на полуостров Ляодун и на остров Сахалин, равно как и на железную дорогу, ведущую к Порт — Артуру. России не должно быть позволено иметь здесь крупный флот, часть оставшихся на плаву кораблей должна быть отдана Японии. Японские рыболовецкие суда могут претендовать на право захода в Охотское море. Комура указал, что в некоторых пунктах и он надеется проявить гибкость. В частности, он не намерен сносить с лица земли Владивосток, и но он будет настаивать на значительных репарациях.

Прибывшие затем российские дипломаты выглядели значительно менее куртуазными. Являясь потомком голландских переселенцев, а по матери — старинного аристократического русского рода, Витте, этот гигант тела и ума родился в грузинском Тифлисе и был самым выдающимся инженером и администратором своего времени. Его отец принимал участие в управлении Кавказом. Образование его первоначально было домашним. Среди его учителей были и французский морской офицер, и ученый–швед, добросовестный швейцарец и педантичный немец. Далее — Одесский университет, его мечтой было стать профессором математики. Его блестящие способности были признаны довольно рано, он с отличием окончил университет. Но не в отвлеченные сферы умозрительного знания устремился Витте после получения диплома, а в конкретную плоскость бурного железнодорожного строительства на Одесском направлении. Вскоре он возглавил южную дорогу и сделал блестящую карьеру.

Русские дипломаты навестили Сагамор — Хилл в день именин вдовствующей императрицы Марии Федоровны — 4 августа 1905 г. До формального начала переговоров оставались сутки. Российские дипломаты отслужили заутреню в православной церкви на Манхэттене. Глава делегации Витте страстно попросил в церкви: «Пусть Бог поможет нам и не обделит мудростью. Ныне мы чувствуем себя потерянными и не знаем, что делать, и что принесет нам будущее». Только что японцы оккупировали Сахалин, а на улицах российских городов на фоне японских побед разворачивалась революция. Трудно было представить более трудные условия для дипломатической битвы.

Но русская делегация имела и свои сильные стороны. Она была «одним человеком с одной головой, единой волей и общим сердцем, бьющимся за свою страну». Российский фатализм и российская широта делали российскую команду страшным противником. Витте сознательно привносил в свою речь ощущение бесшабашной мощи. Перед удивленным американским президентом его французский лился неостановимым потоком. Рузвельт — и любой другой на его месте — не мог не ощутить физической и интеллектуальной мощи этого человека. Два с половиной часа, на протяжении которых они обедали, прошли как одна минута. Витте обрисовал свои позиции непреклонным тоном: «Мы не побеждены, и мы не примем условий, которые не соответствуют нашим интересам. Первое, мы не будем платить никаких контрибуций». Витте вручил президенту письмо императора Николая Второго. В нем были обозначены возможные уступки: признание прав Японии в Корее, передача Ляодунского полуострова (если на то согласится Китай). «Если встречные требования, — сказал Витте, — будут чрезмерными, мы будем продолжать оборонительную войну до крайних пределов, и мы еще посмотрим, кто продержится дольше». Сила и целеустремленность российской делегации произвели определенное впечатление.

Соль русской позиции заключалась в том, чтобы представить дело так, что ситуация в Маньчжурии меняется для России к лучшему. Россия отнюдь не побеждена, да и принципиально не может быть побеждена. Если японцы будут настаивать на контрибуциях, то у России не будет альтернативы продолжению войны. Важно было показать, что Япония сражается за материальные выгоды и территориальные приращения. Если убедить наблюдающий мир в сугубой корысти островной нации, то нейтралы изменят свои позиции в антияпонском духе. Бравые маленькие японцы в глазах наблюдателей станут жадными и своекорыстными бойцами за деньги и территории.

Витте внимательно слушал ответ Рузвельта. Он видел, что президент, как и большинство американцев, склоняется в японскую сторону, и не мог не понять, что Рузвельт ожидает доминирования на предстоящих переговорах представителя побеждающей стороны — Комуры. Что касается контрибуций, то русской делегации, как представлялось президенту, придется изменить свою точку зрения. Рузвельт попытается умерить требования японской стороны, но, видимо, не все возможно. Сам ход событий ставит вопрос так: война или деньги.

В конечном счете русские участники переговоров возвратились в Нью — Йорк в еще более пессимистическом настроении. Витте шлет каблограмму министру иностранных дел Ламздорфу: «Ясно, что президент питает очень слабые надежды в отношении мирного договора».

Портсмут

Рузвельт знал, что обе стороны истощены финансово и испытывают внутренние трудности. Внутри России и внутри Японии отчетливо проявили себя партии войны и партии мира. Для обеих делегаций провалить переговоры означало попасть в жернова внутренней политики, стать жертвой своих политических противников как внутри России, так и внутри Японии.

В конфиденциальной переписке Рузвельт и не пытался скрыть, что симпатии Соединенных Штатов на японской стороне. Германскому послу он пишет: «Витте, и, прежде всего царь, должны отчетливо уяснить себе, что эта война проиграна; мир должен быть подписан лишь с ясным осознанием того, что японцы — победители». Николай Второй ошибался в надеждах, когда просил кайзера воздействовать на Рузвельта с целью изучить предварительные японские предложения и постараться уговорить императорское японское правительство снять крайние требования. Америка уже восприняла как факт смещение баланса сил на Тихом океане и ожидала лишь договорного оформления этого смещения.

В Нью — Йорк за двумя делегациями были посланы два абсолютно одинаковых крейсера. Американские военные корабли должны были доставить обе делегации на президентскую яхту Рузвельта «Мэйфлауэр», стоящую на рейде маленького городка в Нью — Хемпшире — Ойстер — Бея. Здесь в ожидании прибытия дипломатов с раннего утра ощущалось поразительная активность. Яхты, катера и мелкие суда прибывали в акваторию небольшой бухты неподалеку от «Мэйфлауэра», чтобы увидеть исторический момент. Погода стояла отменная, солнце не скупилось. При этом ощущалась высокая влажность, горизонт затянуло марево. Вскоре после полудня грохот салюта возвестил о прибытии на «Мэйфлауэр» президента Теодора Рузвельта. Он был одет торжественно в «форму» политических деятелей того времени — длинный сюртук с фалдами, серые полосатые брюки и высокая шелковая шляпа. Рузвельт легко по поручням взобрался на борт. Надраенная палуба яхты блестела как зеркало.

Салют палубной артиллерии звучал почти бесперебойно. Первой прибыла японская делегация, затем на борт поднялись русские. Солнце отражалось в немыслимых униформах и в золоте орденов. К удивлению тех, кто ожидал увидеть С. Ю. Витте мрачным и свирепым, тот просто сиял, буквально соревнуясь со светилом. Его любезность топила лед отчуждения, он безмерно улыбался окружающим и отдавал поклоны ближней и дальней публике, ставшей в конце концов аплодировать при упоминании одного его имени. По мере прибытия делегаций флаг их страны присоединялся к звезднополосатому знамени на мачте «Мэйфлауэра».

Президент Рузвельт ожидал глав делегаций не на безжалостном солнце палубы, а внизу, в тени большой зальной комнаты, в окружении американских адмиралов и своих адъютантов. Наверху прибывающих приветствовали жрецы протокола и вели к улыбающемуся (всегда) президенту. Рузвельт приветствовал их и просил садиться на заранее отведенные места. Нейтрализм должен был проявиться во всем. Поскольку Комура и Такахира прибыли в Соединенные Штаты первыми (и первыми же посетили Сагамор — Хилл), их провели вниз первыми. Рузвельт приветствовал дипломатов страны Восходящего солнца, он усадил их в приемной, а сам приступил к встрече российской делегации, ведомой Витте и Розеном. Представляющий гостей помощник государственного секретаря Герберт Пирс конечно же не преодолел сложностей произношения русских фамилий, на что не было выказано обиды. Знаменитое рузвельтовское «польщен» — «ди–лайтед» звучало как всегда энергично. Особенно выделил Рузвельт Федора Федоровича Мартенса, знатока международного права, книги которого он читал. Представив присутствующих американцев, Рузвельт предложил российской делегации познакомиться с официальными представителями Японской империи.

Дверь салона отворилась, и медленно вошли одетые в черное пятнадцать японцев. Представители величайшей империи мира воочию встретили своих обидчиков. Очевидна была сложная гамма чувств. Всех поразила удивительная при этой встрече бесстрастность представителей обеих делегаций, почти полное отсутствие того или иного выражения на лицах дипломатов. Рузвельт выступил вперед: «Барон Комура, я имею честь представить вас господину Витте и барону Розену». Пожав друг другу руки, две делегации отдалились друг от друга. Наступила неловкая тишина. Единственным человеком, не испытывающим наступившей неловкости был президент Соединенных Штатов. Жестами и собственным движением он подвигал обе делегации к салону, где был накрыт фуршет. Рузвельт развернулся в сторону русских: «Мистер Витте, не откажитесь ли вы от ланча с бароном Комурой?» Рузвельт, Комура и Витте вместе переступили порог обеденного салона.

Рузвельт специально убрал стулья, это позволяло избежать проблемы определения старшинства в делегациях и фигурального значения чиновничьего ранжира. Стояли все, ланч (включая вино) был холодным. С Комурой президент говорил по–английски, с Витте — по–французски. Рузвельт делал ошибки в французском, но он говорил быстро, и его французский был понятен, а на идеальную грамматику он и не посягал. (Здесь следует также заметить, что обычно обслуживающим персоналом «Мэйфлауэра» являлись обходительные американские японцы, но в особой значимости данной ситуации их поменяли на китайский персонал).

В бокалы налили шампанское, и Теодор Рузвельт вышел вперед, зная, что его слова разнесутся по всему миру. «Джентльмены, я предлагаю тост, который не может быть продолжен, и который я предлагаю выпить стоя и в тишине». Президент посмотрел в лицо Витте. «Я пью за благополучие и процветание суверенов и за народы двух великих наций, чьи представители встретились сегодня на этом корабле. Я питаю искреннюю надежду — и молю об этом в интересах не только этих дух держав, но и всего цивилизованного человечества, чтобы справедливый и прочный мир был незамедлительно заключен между ними». Как пишет исключительно по милости Рузвельта присутствовавший представитель издательского синдиката «Сан», он в этот момент ощутил, что все присутствующие вокруг — прежде всего люди. «Впервые в жизни мне пришло в голову, что в войнах не только нет нужды, но что они смехотворны; что все они продукт человеческого недомыслия… За исключением, может быть, нескольких диких или полудиких племен, все мы знаем, что войны никому не приносят пользы, что их единственный результат, словами Гуго Гроция, в том, что «на войне отцы хоронят своих сыновей, в то время как в мирное время сыновья хоронят своих отцов» — что более естественно».

После ланча состоялось торжественное фотографирование. Потускневший от времени снимок дает весьма наглядное представление о складывающейся психологической ситуации. Огромный Витте доминирует на снимке, оттесняя на второй план невысоких японских представителей. Почти все присутствующие отметили, что Рузвельт самым теплым образом разговаривал именно с Витте. В ходе приема Рузвельт пришел к безусловному выводу, что именно от Витте будет зависеть согласие на контрибуции — одно из ключевых условий успеха конференции. На снимке видны муки на лице у Такахиры, знак невольно попираемой гордости.

В половине третьего Рузвельт распрощался со всеми, и еще один 21-пушечный салют всполошил сонный полуденный мир американской Новой Англии. За ним на небольшой яхте «Дельфин» отправились японцы. Гораздо более крупное судно стало временным домом российской делегации, которая во главе с Витте переоделась в белое и вскоре же появилась на палубе. О Рузвельте в этот вечер вспоминают, что он выглядел усталым, но довольным. «Я думаю, что мы взяли хороший старт. Я знаю, что весь мир сейчас смотрит на меня; но и осуждение — в случае неудачи конференции — падет именно на меня. Ну что ж».

Условия мира вырабатывались в борьбе интеллектов и воли, и здесь — вперед вышел российский представитель. Важным было отношение средств массовой иенформации. Удачей для России было то, что к концу конференции многие из влиятельных американских органов печати, поначалу враждебные России, существенно изменили тон. Косвенным образом Витте использовал и самого Рузвельта, поставив его в положение, когда тот должен был торопить японцев.

Япония вела себя жестко. Японцы требовали признания преобладания своих интересов в Корее, части влияния в Маньчжурии; ухода русских из Маньчжурии; совместного японо–русского соглашения «не препятствовать мерам развития Китаем Маньчжурии»; передачи Японии острова Сахалин со всеми строениями; передача Порт — Артура, Дальнего и прилегающей территории; передача Японии железной дороги между Порт — Артуром и Харбином вместе с угольными шахтами; использование Россией Транссиба только в мирных целях; возмещение Японии военных убытков; сдача Японии всех русских военных кораблей, находящихся в нейтральных водах; ограничение русской военно–морской мощи на Тихом океане; передача Японии прав на рыболовство вдоль российских берегов, заливов и рек Дальнего Востока России.

У обеих делегаций были инструкции от своих правительств. Японцы были озабочены тем, что они могут отобрать у русских. Русские же интересовались тем, что они могут отдать и пределами, за которые они выйти не могут. В первом же отчете царю граф Ламздорф, министр иностранных дел России, рекомендовал отказаться от идеи осуществлять русское влияние в Корее. В свете провозглашенной японцами позиции, все ожидали от японцев требований выплатить контрибуции. С точки зрения Ламздорфа военные рычаги России на Дальнем Востоке были ограниченными. Царь так прокомментировал этот доклад: «Я готов завершить войну, которой я не хотел, миром, которого я желаю, при условии, что условия не повредят престижу России». На докладе добавил: «Я не считаю, что мы разбиты; наша армия еще нетронута, и я верю в нее». Царь был готов отказаться от русского влияния в Корее, то не была русская территория. Но что касается выплаты репараций, тут он был тверд: «Россия никогда не платила дани; я никогда не соглашусь на это». Николай трижды подчеркнул последнее предложение.

Русская делегация разбирала японские требования пункт за пунктом. Витте был категорически против российского вмешательства в корейские дела и он немедленно согласился на главенство Японии в Корее с условием, что отсюда Япония не будет угрожать Маньчжурии. Русская делегация согласилась и на передачу японцам железной дороги Порт — Артур-Харбин. Витте полагал, что русская делегация должна «мыслить широко», не держась за второстепенные пункты. За два пункта он стоял «насмерть»: выплата компенсаций и сохранение за Россией Сахалина. «Если переговоры прервутся, пусть все видят, что «мелочными» были японцы.

Было условлено, что переговоры будут тайными, но Витте делал вид, что это было японское условие. Удивительным было то, что на следующий день бостонские газеты в деталях изложили японские условия. Японцы были в ярости. Подозрение пало на пресс–секретаря русской делегации Коростовца.

Обе стороны наблюдали за тем, как они смотрятся со стороны. В воскресенье, 13 августа 1905 г. посланник от Витте сказал японцам, что очередное заседание отменяется — русская делегация идет в церковь. Боясь показаться американской публике язычниками, японцы решили ради престижа посетить христианский храм. Во многом это было результатом того, что посол Такахира был сторонником стожайшего уважения местных моральных норм и обычаев. Витте с двумя сопровождающими отправился в церковь на автомобиле, сопровождаемый всей русской делегацией в омнибусе. Настоятель Церкви Христа Спасителя и не пытался скрыть, на чьей стороне его симпатии. Один из псалмов он пропел на мотив русского национального гимна.

Поздно вечером делегации возвратились в свои отели.

На следующий день С. Ю. Витте ответил на японские условия пункт за пунктом. Камнем преткновения стали Сахалин и контрибуции. Но, сказал Витте, Россия не готова идти на мир «на любых условиях». Русская делегация в те дни не знала, в какой мере, насколько серьезно Япония нуждается в деньгах — война подорвала ее финансы. Война стоила Японии миллион долларов в день, и она нуждалась в кредите — примерно в 200 млн. долл. Внутри страны японцы неимоверно нагрузили налоговое бремя, на военные цели шли 53 процента национального бюджета. Рассчитывать на обильные кредиты Токио уже не приходилось.

По совету президента Рузвельта японская делегация обсуждала проблемы одну за другой, чтобы оставить самые сложные напоследок. И этот критический момент наступил 15 августа, когда на повестке дня стала тема Сахалина. Японцы требовали либо остров, либо огромный выкуп — до 150 тысяч фунтов стерлингов. Атмосфера на переговорах стала грозовой, когда японская делегация потребовала ограничения Тихоокеанского флота России. Тут конференция приблизилась к кризису.

Кризис в переговорах

Первым признаком серьезного конфликта на переговорах стало прибытие 18 августа к Рузвельту, в его летнюю резиденцию в Ойстер — Бей Кентаро Канеко. Согласно его сведениям, переговоры зашли в тупик из–за спора о Сахалине и контрибуциях.

Витте направил поток своей неудержимой речи и только–что завоеванной популярности у американской прессы на обличение жадности японцев, готовых ради денег, ради контрибуции пролить еще моря крови. Он психологически прижал к стене Комуру, отказываясь жертвовать и территориями и деньгами. Японцы уже не посягали на статус Владивостока и стали называть контрибуции «возмещением расходов». Витте не ослаблял, а укреплял российские позиции. Он не соглашался даже обсуждать статус Сахалина, который был им назван «часовым у наших ворот». Он соглашался лишь на увеличение экономических возможностей японцев на острове.

Не стал ли Витте жертвой собственного своеволия? Рузвельт попросил узнать о мнении российского суверена. Сам он рекомендовал отдать японцам южную половину острова, а за северную заплатить. Поздно вечером одного из дней конференции Рузвельт получил известие от посла Мейера из Петербурга — Витте действует в согласии с волей императора. Николай Второй в Царском Селе сказал, что о Сахалине не может быть и речи, что Россия готова продолжать войну. Платить контрибуцию означало бы признать то обстоятельство, что «отечество повержено». Россия же не повержена.

В такой ситуации Рузвельт сказал Канеко (другу по Гарварду), что, если нужно, он лично обратится к царю, и будет рассчитывать в этом давлении на Николая Второго на помощь кайзера Вильгельма Второго и французского президента Лубэ. Канеко, по достоинству оценив содействие Рузвельта, возвратился в Нью — Йорк удовлетворенным. Но явился Шпек фон Штернберг, и его слова стали грозить отнятием у Рузвельта международной славы. Германский посол сообщил о желании Англии и Франции выступить посредниками в том случае, если это не удастся американскому президенту. Теодор Рузвельт немедленно убедил Герберта Пирса разбудить барона Розена с предложением русской делегации прибыть к Рузвельту во второй половине следующего дня — кризис заставил забыть об этикете.

Президент США не мог уже смотреть безучастно на течение переговоров. Их неудача била и по его престижу, ему нужно было смелее вмешиваться в застопорившиеся дела, ему нужно было искать любой возможный компромисс.

Розен прибыл в четыре часа пополудни следующего дня и увидел президента Рузвельта играющим в теннис. Прекрасный белый спортивный костюм подчеркивал загар президента, явно стремившегося выглядеть невозмутимым — по ходу беседы президент периодически возвращался на корт, он явно хотел продемонстрировать максимальную непринужденность. Но блеск в глазах выдавал серьезность: тупик на переговорах отбросит тень на их организатора.

Речи президента, в отличие от костюма и теннисного азарта, были предельно серьезными. У России на переговорах в Портсмуте выявились три главные проблемы: плененные военные корабли; потенциальные ограничения Тихоокеанского флота; контроль Японии над Сахалином. Согласно сведениям президента, японцы способны сделать уступки по двум первым пунктам, но, что касается японского контроля над Сахалином, то здесь Токио будет стоять до последнего. Царь должен смириться с неизбежным. Сахалин для России потерян. Рузвельт привел пример, который казался ему убедительным — провел параллель с американским присутствием в Панаме. «Мы, американцы, удобно устроились в Панаме и не покинем ее». Следовало полагать, что и японцы удобно устроились на Сахалине.

Розен не намерен был оспаривать американскую логику, его интересовал предел американской поддержки японских требований. Следовало знать те крайние меры, на которые готов дойти Рузвельт в оправдании японских притязаний. Представлялось, что Рузвельт уже знает о туманных намеках Витте по поводу возможности раздела острова. Относительно этого вопроса Рузвельт попросил передать царю не предложение, а «идею, выраженную в частной беседе»: Россия должны купить северную часть Сахалина. Это поможет избежать унизительного упоминания о контрибуции, в то же время Токио оценит такой подход, предлагающий ему репарации под другим именем. Переговоры получат второе дыхание, страсти остынут, нерешенные более мелкие вопросы можно будет передать дружественным арбитрам.

Нервы Розена тоже были на пределе. Он вежливо поблагодарил президента и пообещал передать дружеское предложение в Петербург. Витте 21 августа передал слова Рузвельта Владимиру Ламздорфу со следующим комментарием: «Если мы желаем в будущем жить в мире с Америкой и Европой, мы обязаны со всем вниманием отнестись к словам Рузвельта».

Следует отметить, что президент не был уверен в Розене и Витте (давших ему личное обещание передать американские предложения царю), поэтому он попросил американского посла Мейера продублировать предложение в личном обращении к Николаю Второму. «Я искренне прошу Ваше Величество поверить в мой совет. Я говорю как искренний доброжелатель России и даю вам совет так, как если бы был русским патриотом и государственным деятелем… К моему удивлению и удовольствию я узнал, что японцы готовы вернуть северную часть Сахалина России, получая в этом случае значительную сумму за возвращение территории и возвращение русских военнопленных. Мне кажется, что добытый таким образом мир будет и справедливым и почетным… Если мир не будет заключен и война продолжится, финансовое бремя, падающее на Японию, возможно, будет суровым, но, в конечном счете, Россия может потерять те восточносибирские провинции, которые были завоеваны для России героизмом ее сынов на протяжении последних трех столетий. Предлагаемый мир оставит России старые русские границы абсолютно нетронутыми. Единственным изменением будет овладение Японией той части Сахалина, которая принадлежит ей всего тридцать лет. Учитывая, что Сахалин — остров, исходя из реалистических предположений, трудно представить себе, что русские отвоюют его, учитывая крах их флота; владение же его северной половиной явится гарантией безопасности Владивостока и владения Восточной Сибирью Россией. Мне кажется, что требования защиты национальных интересов, военной выгоды и общего гуманного мировидения делают в огромной степени мудрой и справедливой для России необходимость заключить мир, руководствуясь вышеизложенными идеями».

Следует напомнить, что Рузвельт писал монарху, который уже провозгласил, что не даст «ни рубля репараций, ни пяди земли». Теодор Рузвельт передал копии своего послания немецкому и французскому послам. Более «разжиженная» версия была вручена барону Канеко, с таким добавлением: «Полагаю, что обязан сообщить вам о сомнениях, выражаемых друзьями Японии относительно возможности для Японии продолжать войну только ради большой контрибуции». Продолжение войны Японией, не достигшей договоренности только лишь по денежному вопросу, грозит ей отчуждением мирового общественного мнения. Даже если Япония завоюет всю Сибирь, это не заставит русских раскошелиться. Россия, связав себя словом, все равно не откажется от принципа не платить денег, а «весь цивилизованный мир поддержит ее в этом решении». Рузвельт потребовал от своего японского адресата, чтобы данная точка зрения была доведена до сведения японского правительства.

С. Витте использовал «откровенность» президента и повернул дело таким образом, что японская сторона, отказавшаяся от сдерживания численности российского флота и аннексии Сахалина с целью получения контрибуций, предстала миру как держава, готовая продолжать кровопролитие исключительно ради обогащения. Рузвельт был мастерски прижат к стене. Поддержка Японии оборачивалась двойной угрозой: если японцы продолжат войну и добьются значительных успехов, это пошатнет баланс сил на Тихом океане в ущерб США; если имя Рузвельта будет связано с алчностью японцев, он может потерять престиж внутри страны. Помимо прочего, связать себя с провалившейся конференцией, предстать в глазах мира неудачным примирителем — этого болезненно самолюбивый Рузвельт вынести не мог («Я поседел за эти переговоры», — жалуется он в частном письме).

Мы видим, что Рузвельт вынужден был сделать ход, увенчавший все его огромные примирительные усилия. В прямом обращении к Николаю Второму американский президент обрисовал то, что виделось ему оптимальным компромиссом: Япония отказывается от требования ограничения русских военно–морских сил на Тихом океане (Рузвельт добился принятия этого условия от вначале не склонных идти на уступки в этом вопросе японцев), а Россия соглашается на отторжение южной части Сахалина и выплату контрибуций. «Если мир не будет заключен в данный момент… Россия лишится восточносибирских провинций». 23 августа посол Мейер вручил вышеприведенное письмо Рузвельта императору Николаю. Тот на этот раз был более жестким, чем на предшествующих аудиенциях. «Мы не находимся в положении Франции 1870 года», — сказал царь. После двух часов обсуждения Николай Второй согласился заплатить определенную сумму за содержание российских военнопленных. Посол снова вернулся к проблеме Сахалина, и царь впервые позитивно высказался о возможности раздела острова.

Рузвельт обратился и к противоположной стороне — в тот же день он пишет Канеко: «Этически, как мне кажется, у Японии есть обязательства перед всем миром. Цивилизованный мир смотрит на нее, ожидая заключения мира; нации мира верят в нее; пусть же она проявит себя в делах этических не хуже, чем в делах военных. К ней обращаются во имя всего возвышенного и благородного; и Япония не должна быть глуха к этому призыву». Едва ли японский аристократ прежде встречал такие поучения и в столь неприкрытой форме.

С другой стороны Витте ужаснул своего контрпартнера Комура тем, что объявил: надежды на компромисс с российской стороной у Японии при таких условиях нет. Военные авторитеты в Петербурге требуют продолжения войны. Русская делегация начала паковать чемоданы, а Комура послал в Токио телеграмму: конференция подошла к точке коллапса, и он советовал Токио смириться с провалом переговоров.

25 августа президент Рузвельт посвятил управлению подводной лодкой — одной из новеньких шести, приобретенных американским военно–морским флотом. Он наблюдает проплывающих в иллюминаторе рыб, а затем лично поднял лодку на поверхность. В это время Витте и Камура, молча куря, смотрели друг на друга в течение восьми минут. В кругах вокруг японской делегации пронесся слух, что русские, готовясь к отбытию, уже попросили счет за проживание в отеле.

Рузвельт разворачивает бурную деятельность. Пожалуй, наиболее важное значение имели закулисные действия президента 27 — 29 августа, когда русская делегация, следуя избранной тактике, демонстративно стала упаковывать чемоданы. В этих условиях посол Мейер начинает клеймить фанатическую тягу японцев к деньгам — за 1,2 млрд. иен они возмутили весь русский народ, который «вплоть до крестьян» отказывается платить репарации и готов пролить кровь на пути вторжения японцев в Сибирь.

В такой обстановке Рузвельт переходит почти к грубому нажиму: если японская сторона не сделает уступки, провала не избежать. Витте, уже получив царскую волю прервать переговоры, на свой страх и риск объявил о последней сессии 29 августа. Русские покинули свои портсмутские гостиницы. Репортеры спросили Коростовца относительно шансов на урегулирование. Тот ответил, что «почти уверен» в провале переговоров. Но послание из Токио инструктировало Комуру отложить финальную сессию на двадцать четыре часа. Русские могли только догадываться в какой агонии находится японская делегация, получив предписание из Токио.

В японской столице на встрече 28 августа Ито, Ямагата и Иноуе обсуждали факт прибытия в Маньчжурию двух новых армейских корпусов. Русские улучшили работу Транссибирской магистрали, и теперь припасы шли в Маньчжурию едва ли не широкой рекой. Япония же напрягла все свои ресурсы, что породило лишь одну дополнительную дивизию. Нанести решающее поражение русской армии в таких обстоятельствах было для японцев практически нереально. Японцев мог ждать свой Седан. Такой оборот событий обсуждался в присутствии японского императора. Теперь инструкции Комуре обязывали того оставить посягательства на весь Сахалин, если дело дойдет до возобновления боевых действий. Англичане намекнули, что царь может удовлетвориться северной частью Сахалина.

Драма достигла пика 29 августа 1905 г. Довольно неожиданно для японцев Витте кладет на стол лист бумаги: Россия не будет платить контрибуций, но она готова отдать южную часть Сахалина, если ей вернут северную часть «безо всяких компенсаций». Он был настолько уверен в исходе дела, что телеграфировал в Петербург: «Я почти полностью убежден, что они уступят». Именно так и случилось.

У Комуры весьма явственно проявилась общая японская слабость — боязнь быть обойденным другими, страх перед ошибкой, ступор в случае даже частичной неудачи. Комура молчал. В комнате воцарилась тишина. Витте взял другой лист бумаги и начал рвать его на куски — удар по удивительной японской чувствительности. С огромным напряжением в голосе Комура сказал, что японское правительство желает восстановить состояние мира и довести эти переговоры до конца. Он согласен на раздел Сахалина и снимает свои требования относительно контрибуций. Витте согласился с этой позицией: «Я согласен на ваше предложение». Он выиграл в интеллектуальной битве. Когда русские вышли из помещения, Комура разрыдался, отвергая все поздравления.

Барон Канеко сообщил Рузвельту новости: «Наш император принял решение следовать той линии политики, которую Вы предложили в своем письме ко мне, переданном по кабелю нашему правительству». Когда соглашение было подписано, Рузвельт послал японцам поздравления. Россия пообещала передать японцам арендные права на Ляодунский полуостров вместе с Китайско — Восточной железной дорогой между Порт — Артуром и Чанчунем плюс угольные шахты. Япония отныне главенствовала в Корее. Японцы получили Порт — Артур и Дальний. В три часа 49 минут договор был подписан. Последовал девятнадцатипушечный салют. «Нью — Йорк таймс»: «Поразительная дипломатическая победа. Нация, безнадежно разбитая во всех битвах войны, при одной капитулировавшей армии и другой, изгнанной со своих мест, с военно–морским флотом, изгнанным с морей, продиктовала свои условия победителям».

Витте шагнул навстречу главе японской делегации и взял его руку в свою. Остальные поступили аналогично. За обеденным столом прозвучал тост за мир. Курьез: было много шампанского, но не было бокалов. Официанты на автомобилях бросились в близлежащие отели. Дежурным титулом, данным Витте американцами было «наиболее известный творец мира, любви и гармонии в цивилизованном мире». Звучал русский гимн.

Витте ликовал, а Комура в прострации лежал в отеле Уолдорф — Астория в окружении пасмурных членов японской делегации, отвергшей все приглашения. В Токио тоже не открывали шампанское. Ни иены контрибуций, и только половина Сахалина. Волна возмущения вздыбилась против Ито, Комуры, всего японского правительства и Соединенных Штатов.

По мнению Рузвельта, «это очень хорошая новость для России и хорошая новость для Японии. И хорошая новость для меня тоже!» Император Николай Второй поблагодарил президента Рузвельта: «Примите мои поздравления и горячую благодарность. Моя страна благодарно признает огромную роль, которую вы сыграли на Портсмутской мирной конференции». Кайзер Вильгельм: «Все человечество должно объединиться в изъявлениях благодарности за ваше великое благодеяние». Император Муцухито написал несколько осторожнее: «Вашим неустанным и незаинтересованным усилиям в интересах мира и человечества я придаю ту значимость, которых они достойны». Рузвельт переслал все эти цветистости Лоджу, и тот отметил разъединение русского царя с народом, желание кайзера говорить за всех на земле, отчужденную холодность и формальность Токио.

Рузвельт преодолел большое испытание. Наедине с французским послом президент отвел душу: «Быть вежливым, симпатизирующим и спокойным, объясняя в сотый раз нечто совершенно очевидное, в то время как единственным желанием является разразиться словами ярости, вскочить и ударить их друг друга лбами — я надеюсь на то, что такое подавление побуждений, в конечном счете, пойдет на пользу моему характеру». Он пишет Алисе: «Если бы я не принес мир, я стал бы посмешищем, и был бы осужден. Ныне меня восхваляют, я вынужденно занял более видную международную позицию».

Сенатор Лодж обратился к европейскому «барометру». Он желал знать, имела ли успех миротворческая акция, предпринятая с целью повышения мирового престижа Америки, и он остался доволен: «Мы — величайшая существующая моральная и физическая сила, и мир на земле зависит от нас». Лодж как бы смотрит через десятилетия, предвосхищая устойчивую тенденцию внешней политики США.

После войны

Созданная еще до войны Антироссийская лига теперь в Японии резко выступала против подписанного мира. Ее агитаторы наводнили Токио листовками, обличающими выработанные в Портсмуте условия. Знамена в городе были в траурном крепе. Газеты печатали карикатуры на Кацуру, Комуру, Ито и других «отцов мира». Только одна крупная газета («Кокумин») поддержала подписанный мир, и редакция была сожжена. «Нити — Нити» назвала его «оскорблением нации». «Ниппон» назвала договор «горькой дозой яда».

Даже детей учили выказывать презрение к этому миру. 5 сентября 1905 г. в парке Хибия состоялся массовый митинг против Портсмутского мира. Толпа уничтожила недавно поставленный Ито монумент. Дом министра внутренних дел подвергся нападению, а затем последовали нападения на полицейские участки. Чтобы защитить американское посольство потребовалось четыреста полицейских. Сожжены были тринадцать христианских храмов, 53 частные резиденции. Толпа перевернула и сожгла даже пятнадцать уличных трамваев. Число убитых и раненых в этих беспорядках превысили тысячу человек. В связи с поджогом трамваев правительство ввело военное положение.

В полночь на 11 сентября 1905 г. случилось то, чего не смог совершить императорский российский флот. Неожиданный гигантский взрыв буквально разнес эскадренный броненосец «Микаса» на части, и он утонул в бухте Сасебо вместе с 251 членом экипажа. Весь мир спрашивал, не совершили ли моряки сеппуку, чтобы смыть позор заключенного мира? В Японии многие считали, что истинные самураи на борту «Микасы» именно так отреагировали на возмутивший их мир. Официальное расследование перенесло вину на праздновавших победу матросов.

Только англичане пользовались благорасположением японцев. В октябре 1905 г. британский дальневосточный флот был встречен в Японии грандиозными торжествами. Гейши бесплатно поили британских моряков пивом в парке Хибия. Император торжественно принял британского адмирала Ноэля и предоставил ему дворец Сиба.

В самой торжественной обстановке японские герои войны — адмирал Того, фельдмаршал Ойяма, генералы Куроки и Нодзу прибыли в свою столицу. Перед статуей Сайго в Кагосима эти члены клана Сацума должили о своих победах. Представлявший противоположный клан Чошу, генерал Ноги на огромном военном параде в Токио взнуздал не превосходного арабского скакуна, подаренного ему Стесселем, а самую простую и неказистую лошадку. Ноги был одет не в парадный мундир, а в боевую простую военную форму. На приеме, созванном императором, он был в той самой военной форме, которую носил день и ночь под Порт — Артуром. Ему с трудом давался доклад императору — слезы заливали его, и он попросил императора совершить хара–кири. Закончив речь, он сел на пол перед троном. Тронутый император запретил ему уходить из жизни «пока я жив».

Когда император умер в 1912 г. Ноги 12 сентября этого года — за ночь до похорон покормил своих лошадей и написал десять писем с «извинениями за прежние промахи». Его жена, сидя пред мужем, коротким мечом перерезала себе горло. Спустя несколько мгновений Ноги поступил так, как завещала ему самурайская честь. Хотя официальные лица осудили этот метод расставания с жизнью, Ноги был фактически обожествлен. Он стал своего рода «богом войны». Он стал символом не только старой самурайской Японии, но и той страны, которая была создана поколением императора Мэйдзи. Той Японии, что победила Россию.

Война вызвала необычайный прилив национализма. В книге «Цель японской экспансии» Каваи Тацуо писал: «Япония является пионером новой эпохи: она является надеждой Азии». Общество «Черного дракона» в Японии воспитывало деятелей индийского национального движения Рас Бихари Боза и Субхаза Чандра Боза, китайских лидеров — Сун Ятсена, Чан Кайши, Ван Чинвэя; ряд деятелей из Филиппин, Вьетнама и других азиатских стран. Теперь в военных академиях молодые офицеры изучали не только карту российского Дальнего Востока, но и Китая, Филиппин, Бирмы, Индии.

Российское правительство восприняло результаты Портсмутского мира достаточно спокойно. Витте получил титул графа, его дипломатический шедевр получил признание. Но всех волновала разворачивающаяся первая русская революция. Весь свой новоприобретенный престиж С. Ю. Витте вложил в формирование первого русского парламента — Государственной Думы.

Суд‑1

Вечером 16 ноября 1905 г. пароход «Воронеж» отбыл из японского порта Кобе с группой русских: два адмирала, генерал, 56 офицеров и 25 нижних чинов. Капитан отдал свою каюту Рожественскому, и тот был благодарен за возможность уединения. Его раны еще не зажили. Каждый день ему перебинтовывали голову. 26 ноября Рожественский прибыл во Владивосток. На пути в Петербург Рожественский повидался с генералами Куропаткиным и Линевичем. Те умоляли навести порядок в военном ведомстве, оценить компетентных командиров, повернуть в сторону прогресса. В Сибири Рожественский видел революцию 1905 г. в полном своем развороте — во Владивостоке, в Чите, в Иркутске. Удивительно, но его никто не проклинал. В нем видели жертву Цусимы, а, стало быть, жертву царизма. 4 декабря 1905 г. Рожественский увидел снег. Единственный город, где его никто не встречал, был Санкт — Петербург.

Через два дня после девятнадцатидневной поездки его пригласил к себе царь. Неизвестно, о чем они говорили, но было объявлено о предстоящем разбирательстве.

Уже в 1906 г. Военный суд в Петербурге, проходивший в здании Адмиралтейства, столкнулся с исключительными сложностями. Показания разных лиц разнились невероятно. Главное, открылось много неприятной правды. Поразителен был набор в плавание. Даже плавать в воде могла только треть рекрутированных. Их собирали с бору по сосенке, представителей самых разных профессий, поскольку не было настоящих моряков. Согласно показателям одного из свидетелей, Рожественский верил, что он разбил японцев и т. п. Священники дали под присягой показания, что простые матросы были против сдачи японцам.

Адмирал Небогатов показал, что Рожественский не давал ему перед боем инструкций, и даже не сообщил о смерти адмирала Фелькерзама. У него был лишь один приказ — соединиться с флотом Рожественского, что он и сделал. Ясным и звонким голосом Небогатов сообщил присутствующим, что головой отвечал за жизни тысяч людей. «Я ни в коей мере не мягкосердечный человек, и я уверяю вас, что не поколебался бы пожертвовать 50 тысячами человек, если бы в этом была малейшая польза, но за что я в этом случае должен был рисковал жизнями молодых людей? Это было самоубийство». Адмирал Небогатов сказал, что он был единственным, кто призвал к сдаче в плен. «Что бы ни было сказано в отношении протестов офицеров против сдачи, я могу сказать только одно — я не потерпел бы подобных протестов. Я был командующим и поэтому облеченным властью отдавать такие приказы. А иначе, какой я командующий?»

Вызванный для защиты Небогатова, адмирал Рожественский полностью взял вину за поражение на себя. Он отдал Небогатову приказ пробиваться во Владивосток. Никто из его подчиненных не осмелился бы ослушаться. На вопрос, будь он на месте Небогатова в его обстоятельствах, сдался ли бы он, Рожественский ответил: «Да, скорее всего». — «А если бы среди офицеров был такой, который категорически выступал бы против сдачи и продолжал бой, что бы Вы с ним сделали?» — задал вопрос обвинитель. Рожественский: «Я бы застрелил его».

Встречая все более яростные обвинения (шла революция и правящий круг фактически нуждался в козле отпущения), Рожественский выступил в газете «Новое время» с ответами на самые частые обвинения, со своим собственным видением причин поражения. Главной причиной японской победы Рожественский считал наличие у японцев превосходной артиллерии, включая сюда взрывную силу японских снарядов, точность стрельбы и мощь этой стрельбы. Речь не идет о том, что каждый японский выстрел попадал в цель. «Фактическое соотношение выстрелов и попаданий было» — утверждает уже современный историк, — «низким, возможно ниже десяти процентов…. Японское преобладание заключалось не столько в отличном соотношении попаданий к выстрелам, как в относительном ущербе, причиненном каждым попаданием. Японское попадание причиняло серьезный ущерб, а русской производило больше шума». Взрывная сила японских снарядов была в четыре раза больше, чем у русских. Пресловутая шимоза вызывала много пожаров, уничтожая все на своем пути. А шрапнель просто косила русские команды.

Рожественский мог сказать многое, но он дал присягу, и ждать от него открытой критики царя и непосредственных руководителей было бы излишне.

Но он вполне мог сказать следующее (данные мысли он выражал периодически). Флот Того преобладал в скорости. За ним не следовали замедляющие общий ход вспомогательные суда. Рожественский заранее признавал, что с самого начала скептически смотрел на все это кругосветное мероприятие. Он, собственно, не хотел отплытия на Дальний Восток. У него не было времени подготовить свои судовые команды. Не было достаточного боезапаса. Его артиллеристы не прошли должную школу. Они плохо маневрировали в море — это было заметно на протяжении всего похода. Он был против посылки старых судов, против тихоходов и отставших от своего времени кораблей. Ошибкой было стоять два месяца у Мадагаскара и месяц в Индокитае — за это время Того отремонтировал свои корабли и подготовил их должным образом.

23 мая 1906 г. адмирал Рожественский запросил об отставке, и она была ему дана.

Суд‑2

Судебные заседания по поводу поведения военно–морских офицеров России начались 21 июня 1906 г. в Кронштадте. В делах обвиняемых были несколько групп. Два офицера из штаба Рожественского, а именно, капитан де Колонг и полковник Филипповский, обвинялись в подстрекательстве к сдаче. Капитан «Бедового» Баранов обвинялся в нарушении служебного долга посредством спуска русского боевого знамени. Три офицера «Бедового» — лейтенант Вечеслов, мичманы О' Брайен де Ласси и Цвет — Колядинский обвинялись в пособничестве сдаче (равно как и офицер из штаба Рожественского лейтенант Леонтьев). Офицеры штаба Рожественского — командор Семенов, лейтенант Крыжановский, мичман Демчинский, механик «Бедового» Ильютович обвинялись в пассивном восприятии сдачи. Вначале судьи не хотели ставить Рожественского в общий ряд (был без сознания на «Бедовом», не сдавался, проделал колоссальную работу), но адмирал настоял на том, чтобы быть судимым со своими товарищами. Вице–адмиралу Рожественскому было предъявлено обвинение в непредотвращении капитуляции.

Командующий отказался брать защитника; он признал себя единственным виновным в сдаче «Бедового». Он кратко обрисовал ход битвы до своего прибытия на торпедный катер, он охарактеризовал все усилия экипажа «Бедового» по спасению его жизни. Рожественский утверждал, что не терял сознания и виновен в поведении экипажа. Остальные обвиняемые не признали своей вины. Но все они утверждали и то, что Рожественский в сдаче не виновен ввиду потери сознания. Суд длился шесть дней. Финальное заседание суда продолжалось десять часов. Вердикт приговаривал де Колонга, Филипповского, Баранова и Леонтьева к смертной казни с одновременной просьбой к государю изменить наказание на десятилетнее тюремное заключение, принимая во внимание усталость обвиняемых на момент совершения преступления и их благородное желание спасти командующего. Рожественский и остальные обвиняемые были оправданы.

Гораздо более долгим был процесс адмирала Небогатова. Судьи слушали дело пятнадцать дней. Но в данном деле было меньше «тонкостей», было очевидно, что обвиняемые нарушили присягу. Четыре эскадренных броненосца под руководством находящегося в великолепной физической форме адмирала сдались в руки противника — этот факт невозможно было оспорить. Еще до прибытия Небогатова и его людей в Россию царь лишил их воинских званий. Можно ли было назвать это решение несправедливым, если уже в августе 1905 г., когда Россия находилась в состоянии войны с Японией, три броненосца Небогатова уже служили в японском военно–морском флоте? Аргументация защиты Небогатова не украшает морской флот. Небогатов и капитаны «Николая Первого», «Апраксина» и «Сенявина» были судом приговорены к смерти. (На эшафот их так и не поставили, но они провели долгие годы в тюрьме). Четверо офицеров приговаривались к четырем месяцам заключения. Остальные были оправданы.

Стессель, Фок и Смирнов зимой 1906 г. были отданы под военный трибунал. В деле Куропаткина криминала найдено не было, и он воевал в русской армии и в Первой мировой войне. (При большевиках он был школьным учителем и умер своей смертью в 1923 г.). Как (косвенно) ни пытался царь Николай «отстоять» генерала Стесселя, тот был признан виновным за сдачу Порт — Артура («не созвал соответствующий военный совет и знал, что предшествующий военный совет был против сдачи»). Его приговорили к расстрелу; приговор не был приведен в исполнение, но он провел много лет в тюрьме. В ходе процесса генерал Ноги статьями в европейских газетах пытался косвенно помочь Стесселю, оправдывая сдачу Порт — Артура. (Когда генерал Ноги совершил самоубийство, «священник из Москвы» принес его семье фимиам). Фока признали виновным за распространение подрывных слухов, но он был освобожден без наказания.

Но доблесть наряду с предательством забыты не были. Капитан второго ранга Смирнов был оправдан.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ ВМЕСТО ЭПИЛОГА: СЛЕДУЮЩИЕ ПОЛВЕКА

Если Японии не дать свободы на Дальнем Востоке, существует опасность того, что она придет к сговору с прежним противником. С Россией, простершейся нейтрально между ними, Япония и Германия сформируют чрезвычайно мощную комбинацию, которая будет угрожать всем союзным владениям в Азии.

Британский дипломат, Пекин, 1918

Итоги войны

Полковник Акаси, один из главных инициаторов русской революции, отбыл на родину 18 ноября 1905 г. Восстания в прибалтийских губерниях не позволили русским послать на Дальний Восток 20‑ю армейскую группу. В ходе своей подрывной работы против России Акаси потерял только трех агентов. Среди них армейский капитан совершил самоубийство в ходе следствия, второй был выслан на поселение в Сибирь, о третьем ничего не известно. Но «Сириус» и «Джон Графтон» были выкуплены революционерами и продолжали доставку оружия повстанцам и подрывным элементам. Русско–японская война мощно вторглась во внутреннюю эволюцию России.

Придя к власти в Польше в 1918 г. маршал Йожеф Пилсудский наградил пятьдесят одного японского офицера высшей наградой возрожденной Речи Посполитой — орденом «Виртути милитари».

Война России с Японией вызвала подъем национального чувства в Китае. Юань Шикай убедился, что японские обещания военного времени — несерьезны. Япония захватила Ляодунский полуостров не для того, чтобы вернуть его Китаю, императорскому или республиканскому. Пекин не имел выбора и вынужден был согласиться на японское владение Южной Маньчжурией. Их огромные услуги японцам в ходе войны не были вознаграждены. А в 1906 г. в Японии пребывали уже 15 тысяч китайских студентов. Среди них был будущий генералиссимус Чан Кайши, президент Китайской республики. Когда Сунь Ятсен прибыл из Европы, эти студенты послужили базой его революционной деятельности.

Японские разведчики — генерал–майор Сенба и полковник Аоки, «дружившие» с Юань Шикаем и тесно сотрудничавшие с китайской разведкой, полагали, что возвысившаяся Япония должна твердо закрепиться в трех маньчжурских провинциях, что послужит для Японии превосходным плацдармом для превращения в японскую зону влияния всего Китая. Когда огромные китайские силы будут руководиться японскими офицерами, мир еще вздрогнет. Произойдет колоссальная перемена в относительной силе Японии визави Европы и Америки. Аоки рекомендовал японским офицерам носить особую форму, которая идентифицировалась бы как китайская. Майор Идогава рекомендовал создание особых полицейских школ в Маньчжурии; он предлагал также наладить под руководством японцев строительство сети железных дорог и госпиталей. «Коррупция и неэффективность Китая должны быть преодолены японским руководством его развития».

Еще хуже досталось корейцам. Представлявший националистов молодой Ли Сын Ман обратился за помощью к президенту Теодору Рузвельту, но уже подписано было тайное соглашение Тафт — Кацура, согласно которому Корея выдавалась Японии. Корейский император жаловался в Вашингтон на японское всевластие в стране, но Вашингтон молчал. Маркиз Ито прибыл в Сеул, чтобы заставить императора, на которого японцы смотрели как на про–русского, согласиться на принятие японских финансовых и дипломатических советников. В Сеул вошли японские войска, и императору ничего не оставалось, как согласиться на фактическое превращение Кореи в японский протекторат. Корейский император писал президенту Рузвельту: «Я объявляю, что так называемый Договор о протекторате, заключенный между Кореей и Японией, был навязан на острие меча и поэтому не может считаться законным. Я никогда на него не соглашусь». Но американцы уже перестали смотреть на Корею как на независимое государство. Т. Рузвельт пишет: «Мы не можем вмешиваться в корейские дела, выступая против Японии». Так же вела себя и Британия.

Корейский император обратился в арбитражный международный суд в Гааге. Безо всякого результата. Молодой кореец застрелил Ито, и тогда Япония попросту аннексировала Корею.

Токио пришел к выводу, что Портсмутский мир ознаменовал превращение военно–морского флота США в великую силу на Тихом океане. Японцы оценили посредничество Рузвельта в споре Витте с Комурой как двусмысленное. Дело осложнили законы штата Калифорния, которые по существу поставили японских иммигрантов в положение париев. В Калифорнии обыденным был вопрос: зачем платить шесть долларов белому строителю, если японский трудолюбивый иммигрант сделает все гораздо лучше за полдоллара? Примерно так рассуждали в штатах западного побережья, указывая на дешевую азиатскую рабочую силу. Но строители и все прочие, кто страдал от азиатской конкуренции, неистовствовали по поводу активной японской и прочей азиатской иммиграции. И федеральные законы не снимали межрасового напряжения. Гнев рос и в Японии, чьи победы способствовали укреплению национального самоуважения. На горизонте появилось облако, от которого, конечно, было еще далеко до Пирл — Харбора, но направление эволюции двусторонних отношений уже обозначилось.

Прибыв в Японию во второй раз (уже после подписания Портсмутского мира) дочь президента Рузвельта Алиса немедленно почувствовала отчуждение японцев. В конечном счете, мир, подписанный Комурой стал видеться в Японии как унизительный финал полутора лет военных триумфов. Но Рузвельт частично этого и хотел. Победу при Цусиме он оценил как «победу Азии над Европой». Он знал, что имеют в виду в Калифорнии, когда говорят о «желтой опасности».

Нобелевский комитет в Осло присудил Рузвельту Нобелевскую премию мира за посредничество в окончании русско–японской войны. «Я смог это сделать только будучи представителем нации, чьим президентом я являлся». Теодор Рузвельт отдал деньги — премию (тридцать семь тысяч долларов) на создание в Вашингтоне Комитета мира.

Вглядываясь в международный горизонт, президент Рузвельт не мог не видеть обретшего громадный престиж японского флота под руководством адмирала Того. И это при том, что основная масса американского флота была расположена в Атлантике, а Панамский канал еще не был прорыт. Видя военную мощь европейских государств, Рузвельт откликнулся на инициативу лишившегося Тихоокеанского флота императора Николая Второго, по призыву которого состоялась Вторая гаагская конференция по разоружению. Рузвельту при этом хватало трезвости представить себе, что прибывшие на конференцию представители Германии, Британии, Франции и Японии вовсе не намерены реально ограничивать свои вооружения. «Я не считаю, что Англия и Соединенные Штаты обязаны уменьшить эффективность своих военно–морских сил, если другим державам, которые некогда могут стать враждебными по отношению к нам, будет позволено строить военные корабли и увеличивать свою военную мощь».

В октябре 1906 г. Школьный совет города Сан — Франциско объявил о сегрегации японских детей. В двусторонних отношениях наступил мрак, частично развеянный джентльменским соглашением: США не будут выселять японских иммигрантов в обмен на японское собственное сокращение потока иммигрантов.

В феврале 1907 года Рузвельт пишет британскому министру иностранных дел сэру Эдуарду Грею, что в японо–американских отношениях возник «источник непосредственной опасности, в случае неблагоприятного поворота событий мы должны исходить именно из такой оценки ситуации». Мысли президента витали вокруг «обнаженных» Филиппин (и даже об уязвимых Гавайях), и в целом о Западном побережье. На верфи в Йокосуке японцы строили супердредноут «Сацума», и перед этим колоссом бледнели большинство американских кораблей.

Разведка военно–морского флота США зафиксировала поворот в дискуссиях в высшем военном руководстве Японии: Америку нельзя считать неуязвимой страной. У нее есть свои слабые места. Явными стали военные приготовления страны «восходящего солнца». Чего стоила лишь покупка у Британии линейного корабля водоизмещением двадцать одна тысяча тонн! В Европе японцы заказали еще несколько самых современных кораблей. В этой ситуации Рузвельт приказал доставить ему планы на случай конфликтного развития отношений с Японией. 27 июня 1907 года в летнюю резиденцию президента, в Ойстер — Бей прибыли военно–морской министр Меткалф и министр почт — бывший американский посол в Берлине фон Мейер в сопровождении офицеров из военно–морского штаба и военно–морского колледжа.

Фонды, идущие на военно–морское вооружение США были еще раз увеличены, теперь в год американские верфи выпускали «по крайней мере» один линкор водоизмещением не меньше восемнадцати тысяч тонн водоизмещением. Рузвельт стимулировал публикацию своих писем председателям военно–морских комитетов палаты представителей и сената, в которых он настаивал на необходимости достижения «превосходного качества (строящихся) линейных кораблей большой грузоподъемности в отношении высокой скорострельности и огневой мощи».

Рузвельт верно оценил то обстоятельство, что на фоне Цусимы и японо–американских осложнений конгресс не будет скупиться на морские расходы. Американские стратеги указывали, что, в свете размещения американского военно–морского флота в Атлантике, японский флот очевидным образом стал доминировать на Тихом океане. Это предопределило действия США — они не имели иного способа действий, кроме как занять сугубо оборонительную позицию. В этой конъюнктуре Рузвельт полностью одобрил рекомендацию адмирала Дьюи: «Следует собрать готовый к боевым действиям флот и послать его на Восток как можно скорее».

Важной проблемой стало отсутствие на Западном побережье адекватной военно–морской базы, и по расчетам адмирала Дьюи перевод кораблей в Тихий океан требовал девяносто дней. За это время, по мнению адмирала, «Япония могла бы захватить Филиппины, Гонолулу и стать владычицей всей морской акватории». Рузвельт распорядился увеличить станцию дозаправки Субик — Бей на Филиппинах (скоро здесь будет создана одна из крупнейших в Азии военно–морских баз). Шесть современных крейсеров, которые Америка имела на Тихом океане он приказал немедленно подтянуть для защиты тихоокеанского побережья США. Не позднее октября послать Атлантический флот, базирующийся на Хэмптон — Роадс (Вирджиния), через мыс Горн в Тихий океан, в направлении Сан — Франциско. В поход должны отправиться «все боеспособные корабли». Разумеется, японцы достаточно трезво оценили такое изменение соотношения сил на Тихом океане, но постарались соблюсти лицо. Получив известие о трансокеанском походе американского флота, японский посол в Вашингтоне Аоки поспешил заявить, что его страна не усматривает в действиях американского флота угрожающих для себя мотивов, не видит в них «недружественный жест».

Между тем споры американцев с японцами по поводу потока японских иммигрантов обострились еще более. Государственный секретарь Рут пригрозил новым запретительным иммиграционным законом шестидесятого конгресса; в Токио пошли на попятную. Японским гражданам отныне не позволяли выезжать на Гавайские острова — промежуточная станция на пути к Сан — Франциско. Начиная с 1908 г. поток японской иммиграции в США утихает.

Россия и Япония нормализуют отношения

Россия попыталась нормализовать отношения с растущим азиатским гигантом. Витте нашел в Ито сторонника японо–российского согласия на Тихом океане. Оба видели в Портсмутском мире плацдарм к согласованию позиций и сближению. Эти идеи во многом разделял все более влиятельный Александр Извольский, который в 1906 г. стал министром иностранных дел России. «Совместное» дело возникло из политико–технических переговоров по поводу эксплуатации Китайско — Восточной железной дорогой. Передача этой дороги японцам началась только 1 августа 1906 г., но собственно переговоры велись практически весь 1907 год. Назревала возможность совместного воздействия на Китай в Маньчжурии, возможность раздела Маньчжурии на зоны влияния: русским север, а японцам — юг.

В русском правительстве в годы после войны возобладало мнение, что подлинное сотрудничество с Японией исключительно полезно для России — только так она может сберечь свои дальневосточные владения. В 1907 г. бывшие противники заключили соглашение, имевшее тайные статьи о разграничении зон влияния в Маньчжурии. В 1910 и еще раз в 1912 годах Россия и Япония секретными соглашениями разграничили зоны влияния в Китае, где Россия после китайской революции 1911 г. фактически перехватила китайскую колонию Монголию, а Япония признала право России на это.

Столь часто встречавшийся в данном повествовании генерал Куропаткин стал царским наместником в Центральной Азии. Главная мысль его правления была выражена достаточно четко: бездействие в отношении «просыпающегося» Китая чревато для России огромными осложнениями в будущем. Он писал царю Николаю в 1916 г.: «Что касается Китая, то возможная опасность со стороны его 400‑миллионного населения для России несомненна. Изменение нашей границы на этом направлении абсолютно необходимо. Посредством проведения линии нашей границы от хребта Хан Тенгри (высотою почти 9 тысяч метров, высочайший после Тяньшаня горный хребет) напрямую до Владивостока, мы сократим нашу границу на 4000 верст и Джулия, Северная Монголия и Северная Маньчжурия будут включены в Российскую империю». Все эти планы рухнули с революциями 1917 г., когда даже Сибирь зашаталась как часть России.

С началом Первой мировой войны японские войска вошли в провинцию Шандун. Они решительно игнорировали китайский нейтралитет и оккупировали германский Цинтао. Затем они уведомили китайское правительство, что оккупируют все германские владения в Китае, прежде всего дорогу Цинтао — Цинань. А затем Токио выдвинул Пекину «21 требование», осуществление которых, фактически, ставило Китай в положение колонии Японии. Не этого хотел Пекин дружественно относясь к Японии в ходе русско–японской войны 1904–1905 годов. Соединенные Штаты выступили против «21 требования», непомерно усиливавших Японию в Азии.

Японцы посягают на Сибирь

Выход России из Первой мировой войны (Брест — Литовский мир) вызвал ярость антигитлеровской коалиции и одновременно чувство, что начинается борьба за российское наследство. Второе наиболее остро ощутили в Токио. Здесь стали искать союзников в реализации подобных планов. И нашли без особого труда. Англичане и французы были не против увидеть японцев восстанавливающими Восточный фронт на русской территории против Германии. Одновременно, опасаясь «слишком легкого» получения Японией огромной Сибири, Британия и Франция побудили и без того действующую в данном направлении Америку (боящуюся резкого усиления Японии на Тихом океане), с одной стороны, поддержать японское стремление оккупировать великую Транссибирскую магистраль вплоть до Урала, а с другой — самим высадить войска для наблюдения за японцами.

Англичане (которые, согласно заветам Пальмерстона, «не имеют постоянных друзей, а имеют постоянные интересы») предложили в январе 1918 г. японцам оккупировать Транссибирскую магистраль от Владивостока (где уже разместились англичане) до точек соприкосновения с немцами в Европе. В конце февраля 1918 г. разведка доложила Вильсону, что Япония может выступить здесь и без благословения Америки.

Помощник британского военного атташе в Китае Р. Б. Денни в пространном докладе от 13 марта 1918 г. тоже выражает опасения относительно беспредельно усилившейся Японии. Но в текущей военной ситуации (немцы у стен Парижа) полагает, что следует поощрить трансконтиненталый путь Японии в Евразии: «Если Японии не будет дана свобода в некоторых частях Дальнего Востока, то увеличится угроза того, что она может переметнуться к нашим противникам. В условиях, когда нейтральная Россия лежит в прострации между ними, Япония и Германия могут создать исключительно мощную комбинацию, которая будет угрожать всем владениям западных союзников в Азии и даже Австралазии».

На Дальнем Востоке перед Вильсоном вставал вопрос, как реагировать на то, что японцы начали высадку войск во Владивостоке. В Вашингтоне боролись между собой две линии. Представляя первую, государственный секретарь Лансинг заметил едва ли не благодушно: «Данная экономическая ситуация (в России) дает им (японцам) определенные преимущества, но это обстоятельство может не наложить на них некоторые политические и военные обязательства». Лансинг представлял жесткую линию в отношении России. Представителей второй, более дружественной России линии, сразу же выступили против предоставления японцам карт–бланша во Владивостоке. Они напоминали, что Америка вступила в войну с золотыми словами об отсутствии интереса к территориальным приращениям и репарациям. Если Америка, предупреждали эти скептики, пойдет на поводу у союзников, то те живо обозначат зоны своих преференций в России, сделают из нее новый Китай, а Соединенным Штатам в очередной раз оттесненными придется опять, как и в Китае, придумывать новую доктрину «открытых дверей». Можно ли долго благодушествовать «а ля Лансинг» во время, когда японцы с присущей им деловитостью оккупировали Владивосток и начали изучать карты Сибири? Из Вашингтона было достаточно хорошо видно, что не военная конъюнктура определяет действия японцев, не экстренное желание восстановить Восточный фронт, не желание поддержать Запад в критический час. Президент Вильсон не поддержал Лансинга. Он не посчитал разумным помогать японцам делить Россию на зоны влияния.

Призрак укрепившейся на континенте Японии всегда был одним из кошмаров, преследовавших президента Вильсона. Этот вариант никак не вписывался в его глобальные стратегические расчеты. Менее всего хотел президент санкционировать превращение хрупкой островной империи в колосса Евразийского материка. В беседах со своим помощником Хаузом Вильсон выразил крайнюю тревогу. Вопрос был поставлен в практическую плоскость: что следовало сделать для контроля над Японией, особенно в ее движении на российский Север. Узнав о высадке во Владивостоке японских и английских войск, о прибытии туда белочехов и о декларации Верховного военного совета Антанты о поддержке военной интервенции в Сибири, президент Вильсон окончательно включил участие американцев в сибирской экспедиции в свое стратегическое планирование. 6 июля он зачитал наброски новых приказов политическим и военным советникам. Вильсон санкционировал посылку двух военных экспедиций: одну — в Мурманск, другую — во Владивосток. Конкретно речь шла о том, чтобы перехватить военные запасы, созданные еще для царской армии. Вильсон начинает задумываться о фрагментаризации России, он просит Лансинга высказаться по поводу возможности создания самоуправляемого «ядра», вокруг которого объединилась бы основная часть Сибири. Упоминается Сибирское автономное правительство в Томске.

От британского посла в Токио сэра Конингхема Грина 15 мая 1918 г. пришла телеграмма, в которой говорилось, что у Японии возникает ощущение шанса, который бывает раз в тысячу лет. Японцы непременно двинутся на русский Дальний Восток, они дойдут до Иркутска и закрепятся на новых территориях. Если в таких обстоятельствах все время оглядываться на Вашингтон, то можно упустить исторические возможности. Оставалось узнать, как поладят японцы и чехи, столкнувшись на одной колее. Как оказалось, чехи не противились контактам с японцами, пусть союзники лишь признают независимость их страны, Чехословакии. У Японии тоже не было возражений. Вопрос о перемещении по самой длинной из русских железных дорог теперь решался в Лондоне и Токио.

Американцы противостоят японцам в Сибири

Оппозицию решению Вильсона высадить американские войска во Владивостоке оказал генерал П. Марч, начальник американского генерального штаба. Этот генерал был в свое время наблюдателем во время русско–японской войны и имел свои суждения по данному вопросу. Он не питал иллюзий в отношении планов Токио. Он полагал, что, несмотря на все предостережения, союзная интервенция в конечном счете выльется, ни более, ни менее, как в захват Японией части Сибири. Подобные же предостережения делали генерал Блисс, военный министр Бейкер и командующий американскими войсками в Европе генерал Першинг.

Совещаясь с Лансингом на борту президентской яхты «Мэйфлауэр», президент Вильсон 3 июля 1918 г. принимает решение о военном вторжении американцев. В конечном счете жребий был брошен. Америка вступила в общий лагерь Запада, избравший своим курсом в России интервенцию. Президент Вильсон принял важное решение — включил американскую оккупацию Сибири в свое стратегическое планирование. 6 июля 1918 года президент прочел в Белом доме своим советникам написанный от руки в блокноте на желтой бумаге меморандум, в котором содержались основные параметры и правила интервенции в Россию: «Я надеюсь достичь прогресса, действуя двояко — представляя экономическую помощь и оказывая содействие чехословакам». Контингент интервентов ограничивался четырнадцатью тысячами, половина из них американцы, половина — японцы (президент как бы сразу блокировал японскую угрозу (по крайней мере, он так думал). Роль других союзников не была определена. 6 июля Вильсон стоял перед американскими военными с желтым блокнотом, «как школьный учитель, поучающий учеников», отметил скептичный П. Марч. «Почему вы качаете головой, генерал? — обратился Вильсон к Марчу. — Вы полагаете, что японцы не ограничатся 7 тыс. человек и сумеют сделать территориальные приращения?» — «Именно так», — ответил Марч.

Что имел в виду Вильсон, посылая американские войска в Россию? Как пишет об этом лучший американский специалист по данному периоду Дж. Кеннан, прибытие американских войск (полагал президент) «вызовет такую мощную и дружественную реакцию среди населения, что выступающие за союзников власти, полагаясь на спонтанное демократическое движение, возобладают повсюду в Сибири и Северной России». Корректируя планы интервенции, президент Вильсон указывал, что их целью будет «помочь русскому народу в его попытках восстановить контроль над своими собственными делами, над своей собственной территорией и своей собственной судьбой».

Вильсон с исключительной подозрительностью следил за действиями Японии. Он пишет американскому послу в Токио Моррису, что, если японское правительство не ограничит свой экспедиционный корпус 7 тыс. человек, он откажется поддержать японские действия. Когда стало ясно, что японцы уже превзошли свою квоту, специальный помощник президента Полк стал заклинать японцев ограничиться 10 — 12 тыс. человек. Японский посол кивал в ответ. Япония на этом (довольно коротком) этапе не желала раздражать могущественную Америку и согласилась ограничить свои силы, оговаривая при этом, что их мало для контроля над Сибирью и что японское правительство сохраняет за собой право послать дополнительные войска, если посчитает это необходимым.

И все же на Дальнем Востоке американцы постарались по мере возможности отложить ссору с Японией. Полковник Хауз встретился с послом графом Исии и обещал ему в ходе общей операции «оказать содействие в расширении японской сферы влияния». Даже этот, продиктованный тактическими соображениями намек буквально воспламенил обычно хладнокровного японца. В Токио шаг американцев также расценили как своего рода карт–бланш в России. В предлогах для вмешательства японцы недостатка не испытывали. Почему Россия запрещает японцам селиться в Сибири, позволяя это корейцам и другим азиатам? Дискриминация Японии нетерпима. Исии поделился этими соображениями с советником президента, и Хауз выразил понимание японской проблемы в России.

Итак, в середине 1918 г. президент Вильсон готов резко увеличить контингент американских войск на Западном фронте и послать военные экспедиции на север и восток Евразии с целью контроля над частью России. Когда военный министр Н. Бейкер сообщил генералу Грейвзу о назначении его командующим американскими войсками на советском Дальнем Востоке, он добавил: «Внимательно смотрите под ноги, вы будете шагать по динамиту».

В конце июля 1918 г. британский министр иностранных дел Бальфур обратился к американцам с предложением позволить японцам (буквально рвущимся на континент) увеличить свой контингент в России. Англичане могут оказать японцам помощь в прохождении к русским границам через Маньчжурию. Но такое расширение интервенции требует координации усилий всех союзников, создания координирующей Союзной контрольной комиссии. Не дожидаясь ответа, Ллойд Джордж назначил сэра Чарльза Элиота британским верховным комиссаром в Сибири. Перед ним была поставлена задача представлять Британию «во всех политических вопросах, возникающих перед союзниками».

Вашингтон довольно быстро заполнил свою дальневосточную квоту — 7,5 тысяч солдат. Англичане, французы и итальянцы выставили меньше позволенного, но японцы в сравнительно короткое время в десять раз превзошли свою квоту. Пришла пора Вашингтону оценить происходящее: японцы явно вознамерились укрепиться в Сибири надолго. Почти каждый город и более или менее приметный поселок к востоку от Байкала оказался под контролем японских войск. От Владивостока до Читы на каждой станции реял японский флаг. В гавани Владивостока стоял японский флот. Небольшие военные корабли японцев двинулись по рекам Дальнего Востока и Сибири.

В результате этой активизации японцев в западных столицах, и прежде всего в Вашингтоне, стали задумываться над будущим сибирской части Евразии. 15 сентября 1918 г. военный министр Бейкер сообщил военному комитету палаты представителей, что в Сибири находится 8477 американцев, 1429 англичан, 1400 итальянцев, 1076 французов и 60 тысяч японцев. 2 ноября 1918 г. государственный секретарь Лансинг заявил виконту Исии, что Япония в своей сибирской экспедиции зашла слишком далеко, и что американское правительство желало бы соблюдения Японией соглашения о квотах. Обходительная японская сторона пообещала сократить свой экспедиционный корпус и сделала несколько демонстративных маневров в этом направлении. И все же японцы резко преобладали в общем западном контингенте интервенции.

Американский посол в России Френсис полагал, что спасение России от социального безумия заключается в своего рода русском «Хомстед Акте»[22], который позволил бы раздать огромные незанятые земли европейской части страны и Сибири всем, кто пожелал бы эту землю обрабатывать. Для России такая политика означала бы продолжение реформ Столыпина, раздел латифундий, выделение частных хозяев земли — с последующим выделением эффективных фермеров и разорением неэффективных землевладельцев, бросающих земли и отправляющихся в растущие города. То есть, повторение американского пути развития с конечным итогом в виде высокоорганизованного общества, социально отчетливо стратифицированного, но экономически эффективного.

В это время японцы начали печатать иены для своей оккупационной зоны. Эта зона сильно увеличилась, осенью японцев было уже не семь тысяч (предел, о котором они договаривались с американцами), а, как уже говорилось выше, шестьдесят. Тем временем американские войска закрепились во Владивостоке. Донесения американского командующего на Дальнем Востоке генерала Гроувза несли на себе отпечаток сомнений: Нужно ли помогать править бал Японии и самым реакционным элементам русского общества? «С каждым днем пребывания здесь мы помогаем формированию автократической формы правления, которая вовсе не является привлекательной для населения Сибири».

Главный внешнеполитический советник президента Вильсона полковник Хауз постарался облегчить совесть президента: России, так или иначе, придется быть разделенной. Очень важен дальнейший ход рассуждений Хауза: наилучшим решением был бы распад России на несколько частей; остальной мир будет жить более спокойно, если вместо огромной России в мире будут четыре России. Предполагались отделение Сибири, а остальные — поделенная европейская часть страны (запись полковника Хауза в дневнике от 19 сентября 1918 г.). По мнению Хауза, Россия «слишком велика и однородна (!) для безопасности мира». Лишь тогда, полагал Хауз, угроза миру со стороны России не будет превышать угрозы миру со стороны Британской империи. Очевидец Д. Пул свидетельствует: «Высшие военные руководители имели определенные планы раздела России и откровенно говорили мне об этом в Париже в июле 1919 г.».

Попытки компромисса с Японией

На Версальской конференции японский делегат напомнил присутствующим, что, согласно тайным соглашениям, германские острова севернее экватора отныне принадлежит Стране восходящего солнца. В отношении России англичане, которых 14 февраля 1919 г. сверхъэнергично представлял Уинстон Черчилль, и японцы требовали немедленной крупномасштабной интервенции.

Перед американцами встал вопрос: придерживаться принципа или считаться с реалиями? Сначала Вильсон опробовал первый подход. В присутствии китайских делегатов он призвал японцев соблюдать прежние договоры и придерживаться принципа «открытых дверей» в Китае. Боящимся японцев китайцам он пообещал потребовать от Японии передачи Шаньдунского полуострова под международный контроль. Многие среди американцев стояли за жесткий подход к японцам. Лансинг считал, что японцы блефуют и, будучи объектом жесткого давления, все же не покинут Париж. Генерал Блисс настаивал на жесткой линии, говоря, что попустительством Японии «мы сеем зубы дракона».

Вильсон ошибался, рассчитывая в нажиме на Японию получить помощь западноевропейцев, потесненных из Китая. Когда 25 апреля 1919 г. он предложил всем странам отказаться от прав экстерриториальности в Китае, Англия энергично выступила против. Лондон намеревался восстановить собственное влияние в Южном Китае, действуя не против Японии, а солидарно с ней. Именно этот эпизод имел в виду Вильсон, когда позже говорил домашним, что «иногда государственные деятели ведут себя хуже бандитов».

В конце апреля 1919 г. президент Вильсон стоял перед дилеммой: быстро решить дело в пользу Японии или выступить против Японии и отправиться домой. Но что он оставит позади себя? 28 апреля 1919 г., американский президент оценивал ситуацию следующим образом: если США покинут конференцию, то это может привести к союзу России, Германии, Италии и Японии, который сразу же превратит в прах компьенский триумф западных союзников (когда Германия вынуждена была подписать перемирие). В мире произойдет новое перераспределение сил. Евразийский континент окажется в руках враждебных Америке сил. Стоило ли из–за китайского Шаньдуна играть с мировой трагедией? Стоило ли из–за едва ощутимых потерь в Северном Китае подвергать себя риску нового мирового конфликтами? Сомнения такого рода подвели Вильсона к удобному для Японии компромиссу — японцы пообещали вести себя в Шаньдуне цивилизованно.

Китайцы не простили того, как бал решен вопрос о Шаньдуне. На Западном побережье США боялись открытия дверей восточной иммиграции. «Пиля собственны сук», Вильсон признал, что решение шаньдунского вопроса его также не устраивает. Это сразу же сделало Вильсона своего рода жертвой японского нажима.

Японцы оставались на русском Дальнем Востоке до 1922 г., а на Северном Сахалине — до 1925 г. Майор Денни докладывал о японских предложениях, сделанных главе белых казаков, относительно того, чтобы за деньги получить права на регион Байкала. Общество «Черного дракона» особенно активно было в таких предложениях. Наиболее подозрительно за японскими маневрами следила Америка.

Как бы в ответ Америка и Британия отвергли требование Японии признать в Лиге Наций принцип расового равенства. Чтобы остановить милитаризацию Японии, американское правительство созвало в Вашингтоне конференцию по снижению темпов военно–морских вооружений с фиксацией соотношения 5:5:3 между Британией, США и Японией. Это соглашение знаменовало окончание японо–британского союза. Именно тогда англичане начали строить в Сингапуре самую мощную в мире военно–морскую базу, что вызвало глухое недовольство Токио, увидевшего в происходящем блокирование англосаксов против себя.

В сентябре 1931 г., полагая, что Америка блокирована изоляционизмом, европейцы занимаются собой, а Советская Россия еще слаба, японские войска высаживаются в Маньчжурии с ясной целью подчинить Китай (активная фаза непосредственной войны с Китаем наступит в 1937 г.). Японские войска начали захват этой части Китая. Здесь японцами было создано марионеточное государство Маньчжоу — Го, полностью находившееся под опекой Японии.

Еще не приняв присяги, президент Франклин Рузвельт должен был думать о том, какую позицию занять в отношении Японии, вставшей в 1931 г. на путь открытой агрессии в Азии. Дж. Грю сообщал 23 февраля 1933 г., что «большая часть общества и армия под влиянием пропаганды пришли к выводу о неизбежности войны Японии с Соединенными Штатами, либо Японии с Россией, либо с обеими странами сразу». В марте 1933 г. Япония вышла из Лиги Наций и фактически сняла с себя ограничения Вашингтонского договора 1922 г. Посол Дж. Грю в мае 1933 г. передавал в высшие американские дипломатические инстанции сведения о высокой эффективности японской армии и флота, об их самоуверенности: «Япония, возможно, обладает наиболее совершенной, сбалансированной, скоординированной и поэтому наиболее могущественной военной машиной в современном мире… В то же время японские вооруженные силы рассматривают Соединенные Штаты в качестве своего потенциального противника». В те дни, когда Рузвельт писал свою инаугурационную речь, Квантунская армия направила удар из Маньчжурии на запад и за две недели захватила значительную часть Северного Китая вплоть до Великой китайской стены.

Японская цель: гегемония в Азии

Под воздействием обеспокоенных политических кругов в американском сенате был принят законопроект о предоставлении президенту права введения эмбарго на поставки вооружения воюющим стор

онам. Но Рузвельт опасался, что сокращения поставок оружия Японии, может привести к японской блокаде китайского побережья.

Несмотря на порицание японской агрессии, США являлись главным поставщиком дефицитных материалов и стратегического сырья для японской военной промышленности, переживавшей бум с началом агрессии в Китае. Несмотря на острое соперничество, представители военно–морского флота США полагали, что «не только позволительно, но и желательно продавать военное снаряжение Японии».

К тому же американский Акт об эмбарго на поставки вооружений содержал вопиющую несправедливость: правительство могло вводить эмбарго лишь в отношении обеих воюющих сторон. Таким образом, агрессор и его жертва ставились в одинаковое положение, а помощь нужна была, прежде всего, необеспеченному Китаю.

Глава дальневосточного отдела госдепартамента С. Хорнбек направил государственному секретарю в мае 1933 г. серию меморандумов, главной идеей которых было предложение дать японской военной агрессии возможность перенапрячься, «исчерпать себя». С. Хорнбек предлагал предоставить Японии полную свободу действий также с тем, чтобы «отчетливо знать ее намерения». Это был пик политики попустительства. На страницах влиятельнейшего американского журнала «Форин афферс» японский премьер–министр Вакацуки доказывал, что материковая экспансия — историческая судьба Японии. Он «не видел» причин для американской обеспокоенности и противодействия естественному процессу «сближения» Японии и Маньчжурии, представляющему для Японии вопрос жизни и смерти. Но чаще всего в эти годы японцы использовали аргумент о «доктрине Монро» для Азии, по аналогии с практикой американцев в Западном полушарии. «Мир будет поделен, — писал один из влиятельных японских идеологов, — на три зоны влияния — американскую, европейскую и азиатскую доктрины Монро».

Такой передел мира не устраивал Рузвельта. Он в конечном счете отреагировал на японскую экспансию действиями на двух направлениях. Во–первых, он увеличил Тихоокеанский флот США. В июне 1933 г. президент запросил 238 миллионов долларов для строительства тридцати двух кораблей водоизмещением 120 тысяч тонн. Это была самая большая программа военно–морского строительства с 1916 г. В начале 1934 г., согласно закону Винсена — Трамбела, США вышли за пределы тоннажа, обусловленного Вашингтонской конференцией 1922 г. и Лондонским морским договором 1930 г.

Во–вторых, Франклин Рузвельт встал на путь сближения с СССР, как потенциальным союзником в деле нейтрализации японской агрессии. Действия в направлении нормализации отношений с СССР стали важнейшей дипломатической акцией первых лет пребывания Рузвельта в Белом доме. В отличие от своих республиканских предшественников, Рузвельт решил покончить с несуразицей американской политики последних десятилетий и признать Советский Союз.

К апрелю 1933 г. стало ясно, что значительная часть правящей элиты склоняется в пользу признания СССР. Об этом говорил опрос 329 национально известных американцев, меморандум восточноевропейского отдела госдепартамента, обзор редакционных статей крупнейших газет, массовая (шестьсот семьдесят три тысячи подписей) петиция избирателей штата Массачусетс. По просьбе президента, его друг Ф. Франкфуртер, знаменитость из Гарвардской юридической школы, наладил контакт с советскими представителями в США. Президент затребовал информацию от аккредитованных при Белом доме журналистов. В Белый дом без излишней огласки прибыл полковник X. Купер, получивший высшие советские ордена за участие в строительстве Днепрогэса.

Встав на путь признания СССР, Ф. Рузвельт, с одной стороны, хотел открыть рынок этой страны для американской промышленности — бизнес оказывал определенное давление в этом направлении. С другой стороны — и это для международных позиций США было более важно — он желал получить союзника в условиях резко ухудшавшихся отношений с Японией. Но эту линию своей политики американцы проводили тайно. СССР также стремился к дипломатическому сближению с США в свете прямой угрозы, возникшей с агрессией Японии в Азии, начатой в 1931 году. «Дважды в течение двух лет, в 1934 и 1937 гг., американские официальные лица отвергали советские предложения о выработке совместной политики в отношении Японии н нацистской Германии», — пишет американский исследователь.

И все же Рузвельту было важно в период второго этапа японской агрессии против Китая (начавшегося в 1937 г.) наладить канал связей со страной, также остро ощущавшей опасность, исходившую от Японии.

По мере приближения Лондонской конференции 1935 г. по морским вооружениям становилось все более ясным, что японская сторона отвергает прежнее соотношение в основных классах флотов США, Англии и Японии. Японский посол в Вашингтоне уже открыто говорил, что ему не кажется справедливым это соотношение, что в ушах японцев оно звучит как «Роллс — Ройс — Роллс — Ройс — Форд». Быть скромным «Фордом» на фоне двух мощных «Роллс — Ройсов», Япония не желала. На открывшейся в Лондоне в конце 1935 г. конференции Соединенные Штаты должны были решить для себя вопрос, согласны ли они на паритет с Японией. Последняя уклонилась от обсуждения вопроса, предоставив американским дипломатам «агонизировать» в одиночестве. Новый договор, подписанный в марте 1936 г. Англией, США и Францией, имел мало смысла — это соглашение никак не ограничивало самые растущие морские державы — Японию и Италию. И когда японцы ушли с конференции, а англичане объявили о расширении военно–морского строительства, президент Рузвельт потребовал реализации самой большой для американской истории мирного времени военно–морской программы (предложено было построить, в частности, два новых линкора).

В то же время наличие возражений и у Англии, и у Японии оживляло перспективы возобновления англо–японского договора. Против этого Рузвельт готов был сражаться всеми доступными средствами. В ноябре 1934 г. Рузвельт приказал своему представителю Н. Дэвису «донести до сознания английских политиков мысль, что если Великобритания предпочтет сотрудничеству с нами сотрудничество с Японией, я буду вынужден в интересах американской безопасности повлиять на общественное мнение в Канаде, Австралии, Новой Зеландии и Южной Африке, решительно подводя эти доминионы к пониманию того, что их будущая безопасность связана с нами, с Соединенными Штатами». Столь страшная перспектива возымела действие, и Англия пошла на попятную. В конце концов, у нее имелась общая с США заинтересованность не допускать «излишнего» усиления Японии на Дальнем Востоке.

В Японии в октябре 1940 года подполковник Судзуки поставил в докладе генерал–лейтенанту Ясуде задачу найти надежные источники урановой руды. Таковая имелась в Корее и Бирме, в случае их захвата урана будет достаточно. В Токио ученик Нильса Бора — Йосио Нишина, пятидесятилетний директор лаборатории Рикен, построил в 1940 г. циклотрон с 250-тонным магнитом (в планировании принимал участие американец Эрнст Лоуренс). Более сотни самых талантливых молодых японских физиков работали здесь. В апреле 1941 г. Рикен получила приказ от императорских военно–воздушных сил осуществить исследования возможностей создания атомной бомбы.

Пирл — Харбор

Руководство Японии, далекой азиатской страны, тысячелетия не знавшей военных поражений, сделало важнейшие для себя умозаключения: Германия окончательно побеждает в Европе, Россия исчезает как фактор мировой политики, Британия отступает на всех фронтах, изоляционистская и материалистическая Америка не сможет в одночасье превратиться в военного гиганта — такой шанс бывает раз в тысячелетие. Тем более в стане разлилось недовольство санкциями Соединенных Штатов. И Япония сделала свой выбор.

Обычно скрупулезные японцы сделали свой последний дипломатический шаг неловким. В Токио предполагали, что в полдень 7 декабря 1941 г. посол Номура передаст госсекретарю К. Хэллу состоящую из четырнадцати параграфов финальную ноту. Однако Номура попросил государственный департамент об отсрочке встречи до 13 часов 45 минут. Его шифровальщики запаздывали с подготовкой ноты, объявляющей состояние войны. Государственный секретарь Хэлл, благодаря декодированию японского шифра, уже знал, что ему предстоит услышать, и согласился ждать сколько угодно. Ему трудно было представить себе степень японского коварства. В это время американские моряки Тихоокеанского флота США спали, завтракали и читали газеты воскресного Гонолулу. Немногие из них подняли голову, когда 189 японских бомбардировщиков зашли со стороны солнца над основной американской базой на Гавайских островах.

Император Хирохито включил свой коротковолновой приемник. В 1 час 5 минут по вашингтонскому времени первая эскадрилья японских бомбардировщиков увидела северную часть крупнейшего из Гавайских островов — Оаху, на южном побережье которого в Пирл — Харборе стояли на рейде основные корабли Тихоокеанского флота США — 90 кораблей, в том числе восемь линкоров, два современных тяжелых крейсера, шесть легких, тридцать миноносцев, пять подводных подлодок. Командир эскадрильи, глядя на плотное скопление судов, подумал: «Разве американцы никогда не слышали о Порт — Артуре?». В 1 час 10 минут были открыты бомболюки. Летчики хорошо помнили огромную модель Пирл — Харбора, построенную на северном побережье Японии еще в предшествующем октябре. По радио, впервые нарушая запрет о молчании, прозвучало: «То–то–то», это означало трижды повторенное «Атака» и первая волна пошла на цели с разных углов.

Уверенность японцев в успехе своей внезапной атаки была такова, что следующим в эфир, наполненный американской музыкой, понесся сигнал «Тора, тора, тора» — трижды повторенное слово «Тигр». Это было заимствование на китайского эпоса, в котором одна из пословиц гласила: «Тигр может рычать в дальнем далеке, на расстоянии трех тысяч миль, но он обязательно возвратится домой». Император Хирохито, услышав этот сигнал, выключил радио и пошел спать. Ценой потери 29 самолетов японцы вывели из строя пять линкоров, три эсминца, авианосец, тральщик, 200 самолетов. После третьего захода японцев Тихоокеанский флот Америки потерял пять тысяч моряков. Три минуты спустя после начала бомбардировки Пирл — Харбора контр–адмирал П. Беланджер получил извещение, которое передал в Вашингтон: «Воздушный рейд на Пирл — Харбор. Это не маневры». Так началась война на Тихом океане.

В стране Восходящего Солнца император обратился к нации со словами: «На нас сверху смотрят святые духи наших имперских предков. Мы полагаемся на лояльность и мужество наших подданных и надеемся, что задача, поставленная нам нашими предками, будет осуществлена». Премьер Тодзио заявил по радио, что американцы спровоцировали японское выступление. В императорском рескрипте о начале войны с США и Британией говорилось, что целью боевых действий является создание зоны мира и стабильности в Восточной Азию, и защита этого региона от американо–английской эксплуатации. Эта тема сделалась основной в пропагандистской войне Токио. Во главе Великой Восточноазиатской сферы сопроцветания должна встать Япония — лидер на всех направлениях, от военной экономики, до культуры. Вокруг японского лидера должны были, согласно японским представлениям, сгруппироваться благодарные сателлиты, в большей или меньшей мере зависящие от Токио.

В мировой борьбе произошел тектонический сдвиг. Япония, военной мощи которой так опасался Сталин, своими действиями привела в лагерь противников «оси» Берлин — Токио-Рим великую заокеанскую державу. Самоослепление самураев, преступная гордыня японского милитаризма повернула события таким образом, что у стоящей на краю пропасти России появился великий союзник.

Но японские летчики в Пирл — Харборе топили не стальные корабли, а собственную судьбу. Черчилль, узнав о Пирл — Харборе, не смог спрятать своего волнения — в присутствии американского посла Гарримана он позвонил в Белый дом с выражение величайшего удовлетворения по поводу органически складывающегося военного союза, на что президент Рузвельт ответил: «Теперь мы в одной лодке». Позже Черчилль напишет: «Иметь Соединенные Штаты на нашей стороне было для меня величайшей радостью… Теперь я знал, что Соединенные Штаты погрузились в войну по переносицу и будут в ней до конца. Итак, мы победили в конце концов!.. Гитлер обречен. Муссолини обречен. Что касается японцев, то они будут стерты в порошок… Я пошел к кровати и спал сном спасенного и исполненного благодарности человека».

Нападение на Пирл — Харбор буквально наэлектризовало США. Адмирал Хэлен заявил, что теперь на японском языке будут разговаривать только в аду. Президент Рузвельт заявил законодателям, что дата 7 декабря «будет навсегда датой позора», поскольку Япония начала неспровоцированную атаку в то время, когда японская делегация по своей же просьбе вела мирные переговоры в Вашингтоне. «Соединенные Штаты Америки были внезапно и предумышленно атакованы». Рузвельт постарался сделать объявление войны кратким и выразительным. Его мысли лежали уже по другую сторону прежнего мира: страна входила в коалицию великих держав, которым суждено было сокрушить фашизм и установить новый политический порядок. Конгресс возмущенно и дружно объявил состояние войны.

Стратеги начали подсчитывать ресурсы. Цифры говорили о примерном равенстве. В японских вооруженных силах к декабрю 1941 года насчитывалось около 2,5 миллиона человек. ВМС Японии состояли из 10 авианосцев, 10 линейных кораблей, 37 крейсеров, 110 эсминцев, 63 подводные лодки. ВВС подчинялись преимущественно флоту, не будучи выделены в особый род войск. У Японии было более 5 тысяч самолетов, из них 575 — на авианосцах. В это же время в быстро развертывающихся вооруженных силах США пока служило 1,7 миллиона человек, но эта цифра неумолимо росла. В американских военно–морских силах насчитывалось 6 авианосцев, 17 линейных кораблей, 36 крейсеров, 220 эсминцев, 114 подводных лодок, в ВВС США — 13 тысяч самолетов. Но значительная часть американских вооруженных сил была прикована к Атлантике. Собственно на Тихом океане японскому агрессору противостояли совместные силы американцев, англичан и голландцев — 22 дивизии (400 тысяч человек), около 1,4 тысячи самолетов, 4 авианосца с 280 самолетами, 11 линейных кораблей, 35 крейсеров, 100 эсминцев, 86 подводных лодок.

Авантюризм и самонадеянность стран «оси» сказалась, помимо прочего в отсутствии хотя бы минимальной координации на глобальном уровне. Награждая друг друга немыслимыми орденами, японцы и немцы не доверяли друг другу самые общие сведения о направлении своих стратегических ударов.

Гитлер узнал о японском нападении на Пирл — Харбор вечером в воскресенье, 7 января и немедленно позвонил Геббельсу, восторженно оценивая произошедшее. Его восторг был искренним: «Теперь мы не можем потерпеть поражение в войне. С нами союзник, который не знал поражений 3 тысячи лет». Теперь японцы полностью свяжут Соединенные Штаты на Тихом океане, и американцам будет не до европейского театра военных действий. Британия будет ослаблена на Дальнем Востоке и на восточных подходах к Индии. Америка и Британия не смогут оказать помощь изолированной Германией и Японией России. У вермахта абсолютно развязаны руки сделать со своим противником все, что угодно. Геббельс размышлял в том же ключе: «С началом войны между Японией и США произошло полное смещение сил на мировой арене. Соединенные Штаты отныне будут не в состоянии предоставлять военные материалы Британии, не говоря уже о Советском Союзе».

Весной 1941 года Гитлер дал прибывшему в Берлин с визитом министру иностранных дел Японии Мацуоке обещание «сделать соответствующие выводы», если Япония вступит в конфликт с США. Но дьявол уже увлек Гитлера и он не мог ни думать, ни говорить ни о чем другом. Если Германия держалась в Европе в 1914–1918 годах имея против себя и Америку и Японию, то сколь выгоднее положение Германии, когда Япония на ее стороне и крушит американские и британские позиции! Ведь это оставляет Советскую Россию один на один с Германией. Это шанс и им нужно воспользоваться. Уже в ночь с 8 на 9 декабря Гитлер отдал приказ германским подводным лодкам топить американские суда. Риббентроп сказал своему заместителю Вайцзеккеру, что «великая держава не позволяет, чтобы ей объявляли войну, она сама объявляет ее». Все опасения перевесило то обстоятельство, что Япония завяжет США на тихоокеанский регион, давая Германии большие возможности в Европе. Важным было и то, что Германия никак не отвлекала сил на помощь Японии на Тихом океане. Следовательно, рассуждал Гитлер, объявление войны Америке не будет означать дренажа столь необходимых ресурсов. По этой логике Японию нужно было поддержать. (Отметим, что даже в этот момент провозглашения союзной солидарности Гитлер не без презрения говорил о желтых, возомнивших себя равными белым. Что касается Америки, то нацисты всегда рисовали ее иудаизированной и смешанной с негроидной расой).

Речь Гитлера перед рейхстагом в четверг, 11 декабря 1941 г. была посвящена оценке положения в мире до декабря 1941 г. С началом войны против Советского Союза Германия овладела грандиозными пространствами и почти поставила Россию на колени. Вторая половина речи была посвящена Рузвельту и «сатанинским махинациям евреев». Германия «обеспечит себе свои права даже если тысячи Черчиллей и Рузвельтов вступят в заговор против нее… Сегодня вечером американский поверенный в делах получил паспорта». Весь состав рейхстага вскочил на ноги, слова вождя потонули в овациях. Гитлеровское объявление войны разрешило трудности тех американцев, которые рассматривали Германию в качестве наиболее опасного звена «оси», но не видели возможности убедить сенат объявить ей войну. «Наконец–то наши враги с неподражаемой глупостью разрешили наши дилеммы, заставили отбросить сомнения и колебания, объединили наших людей для долгой и тяжелой работы, которую требовали наши национальные интересы», — пишет Черчилль.

Президент Рузвельт послал в конгресс военный бюджет небывалого объема: 109 миллиардов долларов — никто нигде и никогда не расходовал в год столько средств на военные нужды. Крупнейшие корпорации распределили между собой заказы — «Боинг» стал готовиться к выпуску Б-17 («Летающая крепость»), а позднее — Б-29 («Сверхкрепость»); «Консолидэйтид» производила бомбардировщик Б-24 («Либерейтор»); компания «Норт Америкен» — П-51 («Мустанг»).

Накануне Рождества 1941 г. Рузвельт и Черчилль начали секретные переговоры стратегического характера. Разведка и радио сообщали о жестоких боях на советско–германском фронте, об отступлении немцев под Москвой. Рузвельт сказал, что Сталин возглавляет «очень отсталый народ», и это многое объясняет. Но Россия — огромная страна и мир будущего можно построить только в союзе с ней.

Черчилль, как и после первой мировой войны, считал что «гранды» современного мира могут обеспечить свои интересы посредством союза наций в организации глобального охвата — идея, чрезвычайно близкая и Рузвельту. Этой организацией предстояло стать ООН. Вечером первого дня 1942 г. президент Рузвельт, премьер–министр Черчилль, посол СССР М. М. Литвинов и китайский посол Т. Сунг подписали в кабинете Рузвельта документ под названием «Декларация Объединенных Наций». Так складывалась антигитлеровская коалиция.

На том этапе Черчилль был согласен обсуждать мировую стратегию лишь с Рузвельтом. Такое состояние дел в выработке союзнической стратегии не устраивало, скажем, китайцев. Генералиссимус Чан Кайши немедленно выразил желание участвовать в выработке большой союзной стратегии. Напрасные усилия. С точки зрения статуса наиболее привилегированного союзника у Англии в США не было конкурентов. Когда правительство Чан Кайши попыталось превратить дуумвират и триумвират, эти «поползновения» были отвергнуты на том основании, что, находясь в отдаленном и плохо связанном с внешним миром регионе, Китай не может быть членом клуба, главной задачей которого является мировое распределение ресурсов. Созданные в Вашингтоне органы не пошли на включение в свое число и других Объединенных наций, в частности Советского Союза.

Цунами

Пока американский гигант расправлял плечи, потрясенный мир увидел нечто трудновообразимое — безудержную и эффективную японскую экспансию — на взлетных полосах Манилы горели самые современные бомбардировщики США в Азии — Б-17, японские десанты овладевали территориями в колоссальном радиусе — от Алеутских островов до Бирмы. 10 декабря 1941 г. 400 японских солдат морской пехоты десантировались на побережье американского острова Гуам (Марианские острова), и после трехчасового боя 430 военно–морских пехотинцев США сдались. А через несколько часов отборные части японцев высадились на главном острове Филиппин — Лусоне, в его северной части. Американцы предпочли без боя переместиться на юг.

На Тихом океане последовал невероятный каскад военных успехов японцев. 10 декабря 1941 г. сотня лучших японских пилотов атаковала английские корабли на стыке Индийского и Тихого океанов. Первым был потоплен крейсер «Рипалс», вторым — через сорок две минуты — линкор «Принц Уэллский», о котором У. Черчилль писал И. В. Сталину, что он способен потопить любой японский корабль. Японцы передали оставшемуся в одиночестве на плаву английскому миноносцу: «Мы сделали свое дело, продолжайте свой путь». Захватив контроль над воздушным пространством, японцы стали хозяевами и океанских просторов. Теперь они устремились к контролю над материком и островами. Им противостояли довольно значительные английские силы, на Малаккском полуострове англичане собрали 137 тыс. солдат, в голландской Ист — Индии к бою были готовы 60 тыс. человек. Но белая раса оказалась посрамленной. Сингапур был взят через десять недель, голландская Ист — Индия — через тринадцать.

Началось воздушное и наземное наступление на крупнейшую в мире базу англичан в Сингапуре и на стоящий «на пути» Гонконг. В южном Таиланде генерал «тигр» Ямасита, быстро увеличивая плацдарм, двигался к дороге, соединяющей Бангкок с Сингапуром. Около ста американских самолетов было разбито японской авиацией во время налета на филиппинские базы. Япония овладевала контролем над воздушным пространством огромной азиатско–тихоокеанской зоны. В небе не было истребителей, равных японским «Зеро», а бомбардировщики «Мицубиси» вовсю использовали свой китайский опыт. Основные аэродромы американцев и англичан либо были разгромлены, либо находились под постоянным прицелом. Отступление англо–американцев в Азии было обескураживающим.

Японцы ошеломили всех своей мобильностью, упорством, самопожертвованием, технической оснащенностью. К концу декабря 1941 г. японские десантные силы приблизились к коралловому атоллу Уэйк, находящемуся на пути клиперов с Гавайских островов к Филиппинам, и после кровопролитного боя взяли в плен примерно полторы тысячи американцев. 15–16 декабря пали два британских протектората — Саравак и Бруней; 18 декабря под прикрытием дыма от горящих нефтехранилищ японцы форсировали пролив и ворвались в Гонконг. Между 23 и 25 декабря японские части высадили десант в Лусоне, бомбардировали Рангун в Бирме, продвинулись вплоть до голландского Борнео. Японцы на протяжении первых месяцев 1942 г. высадились на Борнео и продолжали распространять влияние над голландской Ист — Индией, взяв при помощи воздушного десанта город Манадо на Целебесе. Через несколько дней они вошли в филиппинскую столицу Манилу, начали наступление против американских войск на Батаане и нанесли удар по Рабаулу — стратегически расположенной базе англичан в архипелаге Бисмарка. В Малайе британские войска оставили Куала Лумпур.

В Сингапуре, докладывал генерал Персиваль, японские войска «приблизились к городу», а британские части «уже не способны осуществить контратаку». 15 февраля крупнейшая британская база была сдана противнику. День падения Сингапура был черным днем для Британской империи. В Сингапуре шестьдесят четыре тысячи англичан сдались меньшему числу японцев — величайший удар по британской империи со времен отпадения североамериканских колоний. Фотографии сдачи генерала Персиваля были невыносимы для любого англичанина. Может быть, как пишет видный деятель эпохи Николсон, два десятилетия, на протяжении которых интеллектуалы и либералы всех сортов «сокрушили принципы и силу, на которых была построена наша империя, ослабили боевой дух британцев?» Сдача Сингапура, прославленной «лучшей крепости в мире," была символом этого отхода Британии и от штурвала своей судьбы, от героики британской выдержки и мужества. Черчилль начал спрашивать, той ли крови британские солдаты, что их отцы и деды. Но именно деды и отцы поощряли японцев нанести удар по Порт — Артуру и в Цусиме.

В самых отдаленных частях империи слышали впервые появление фаталистических нот в речи Черчилля — чего не было даже в худшие дни, когда Британия стояла одна против всего захваченного Гитлером континента. «Я выступаю перед вами вслед за жестоким военным поражением. Это поражение Британии и ее империи. Пал Сингапур». Унижение Британской империи было непомерным, шестидесятитысячная японская армия взяла в плен 130-тысячную английскую армию. Весь малайский перешеек был захвачен. «Возможно, мы не сумеем противостоять здесь японцам. Это один из тех моментов, когда британская нация может показать свой характер и свой гений».

Падение Сингапура ослабило связи Австралии с метрополией, ее премьер объявил о независимости Австралии от Лондона: «Я хочу со всей ясностью сказать, что Австралия смотрит на Америку, свободная от всех уз, традиционно связывавших ее с Соединенным Королевством».

Японцы завладели стратегической инициативой, и расчет Гитлера на то, что японская ярость полностью поглотит самонадеянных янки, казалось, сбывался. 18 января 1942 г. Япония, Германия и Италия разграничили пространственную сферу своих военных операций. «Подведомственной» зоной Японии становились «водные пространства к востоку от 70 градусов восточной долготы вплоть до западного побережья американского континента, а также континент и острова Австралия, голландская Восточная Индия и Новая Зеландия», плюс доля евразийского континента восточнее 70 градуса восточной долготы. Предполагалось, что, если США и Англия уведут все свои ВМС на Атлантику, Япония пошлет туда часть своего флота. В случае же концентрации американцев и англичан на Тихом океане, немцы и итальянцы придут на помощь своему союзнику.

На Филиппинах перед лицом высадившихся японских войск под командованием генерала Хомма американцы быстро отступили. Генерал Макартур признался, что он будет сражаться лишь на полуострове Батаан. Здесь американские войска оказались зажатыми в кольце японской осады. Генерал Макартур избежал плена только благодаря спешному уходу в Австралию. Согласно союзническим планам, согласованным между Вашингтоном и Лондоном во время визитов Черчилля на американский континент, предполагалось, что действия против Японии будут возложены главным образом на США. Намечалось остановить японскую экспансию в середине 1942 г., а затем, блокировать Японию и начать войну на истощение.

В январе 1942 г. десантные войска японцев захватили нефтяные месторождения Борнео. Главные порты Голландской Ист — Индии были теперь в их руках. Они высадились и в Новой Гвинее — территории, находившейся под юрисдикцией Австралии — и взлетные площадки Рабаула стали отправной точкой наступления японцев на Австралию. 16 февраля Суматра (остров, больший чем Калифорния по площади, и вдвое больший по населению) был захвачен десятью тысячами японцев. Через три дня воздушному налету японских летчиков — «героев Пирл — Харбора» подвергся австралийский порт Дарвин. Президент Рузвельт приказал Макартуру возглавить оборону Австралии. Макартур уже знал, что 20 тысяч британских солдат сдались японцам в Бирме. Двадцать пятого февраля фельдмаршал сэр Арчибальд Уайвел, командующий союзными войсками в Индонезии, покинул свою штаб–квартиру и удалился в Индию. Эскадра, в которую входили американские корабли, была потоплена в Яванском море — то была крупнейшая морская битва со времен Ютландского сражения англичан и немцев (1916), и в ней японцы не потеряли ни одного корабля, уничтожив пять крейсеров противника. Японский флот и армия начали подготовку к высадке войск в Австралии.

Генерал Эйзенхауэр, возглавлявший отдел планирования военного министерства, предложил создать в Австралии американские базы и именно там построить «азиатский редут». Военный министр Стимсон полагал, что для Америки важно укрепиться в двух ключевых азиатских регионах — в Китае и в Австралии — это гарантирует американское преобладание во всей огромной Азии в целом. Одной из особенностей стратегического видения Рузвельта была вера в боевой потенциал чанкайшистского Китая. Президент спрашивал Черчилля, какой будет мощь пятисот миллионов китайцев, если они достигнут уровня развития Японии и получат доступ к современному оружию? Возможно, Рузвельт не без удовлетворения взирал в это время на ссору Чан Кайши и англичан (генерал Уэйвел допустил лишь одну китайскую дивизию к охране бирманских коммуникаций, англичане конфисковали все поставки по ленд–лизу, скопившиеся в Бирме). Президент хотел воспользоваться этими осложнениями с целью показать Чан Кайши, что у того нет союзника лучше, чем США. Еще на конференции «Аркадия» он убедил Черчилля сделать Чан Кайши верховным главнокомандующим союзных сил в Китае, Таиланде и Индокитае, создать связи между штабом Чан Кайши и союзными штабами в Индии и юго–западной части Тихого океана. Президент Рузвельт назначает американского генерала Дж. Стилуэла командующим американскими войсками в Китае, Индии и Бирме, а также начальником штаба при Чан Кайши. Здесь виден дальний прицел: опираться в Азии на Китай, сковать динамизм Японии, создать противовес СССР в Евразии. Уезжающему в Китай Стилуэлу Рузвельт сказал: «Передайте Чан Кайши, что мы намерены возвратить Китаю все потерянные им территории». В начале 1942 г. китайцы в Чунцине получили заем в 50 миллионов долларов. Делу укрепления Китая (и позиций США в нем) должно было служить и создание воздушного моста, ведущего к практически окруженному союзнику через Индию.

В марте 1942 года американцы и англичане по предложению Ф. Рузвельта разграничили сферы ответственности — мир делился на три зоны. В районе Тихого океана стратегическую ответственность брали на себя США Ближний Восток и Индийский океан — Англия; Атлантика и Европа — совместное руководство. В Вашингтоне под председательством Ф. Рузвельта был создан Совет по делам ведения войны на Тихом океане, куда вошли представители девяти стран.

В начале марта 1942 г. в Токио состоялось заседание высших руководителей страны, на котором был принят документ «Основные принципы будущих операций» в котором вожди милитаристской Японии пришли к заключению, что, ради избежания перенапряжения следует консолидировать захваченные территории. Определились линии основных боевых действий: для армии — бирманский фронт с выходом на равнины Индии; объединенные силы армии и флота овладевают контролем над Гвинеей и Соломоновыми островами с целью изоляции Австралии от США; флот адмирала Ямамото разворачивается против американского флота в Тихом океане.

28 марта 1942 г. по поручению фюрера рейхсминистр Иоахим фон Риббентроп предпринял яростную попытку уговорить японского посла в Берлине графа Осиму выступить перед императорским правительством в Токио в пользу нападения на Советский Союз с востока. Германское военное руководство сделала специфические — и весьма конкретные — предложения по захвату советского Дальнего Востока вплоть до озера Байкал. Но японцы, сами находящиеся в процессе колоссальной территориальной экспансии, ожидали гарантий, более очевидного смещения баланса в борьбе двух титанов — СССР и Германии.

В апреле 1942 г. авианосцы и линкоры адмирала Нагумо, известные операцией против Пирл — Харбора, опустошили Бенгальский залив и заставили англичан уйти к Африке. Теперь Япония осуществляла военно–морской контроль от Мадагаскара до Каролинских островов. 22 января 1942 г. премьер–министр Тодзио заявил в японском парламенте: «Нашей целью является осуществить военный контроль над теми территориями, которые абсолютно необходимы для защиты Великой Восточноазиатской сферы». В Вашингтоне пока ставили скромные задачи: «Удержать то, что мы имеем, отбив любые атаки, на которые способны японцы». Но и эти задачи выполнялись с большим трудом. Семидесятитысячные американо–филиппинские войска на Батаане сдались японцам — были захвачены в плен или погибли в марте 1942 г. 112 тысяч человек — это на шесть тысяч больше, чем все потери американцев в Первую мировую войну. Для военнопленных американцев начался ад японских лагерей. Японское руководство поощряло зверства своих солдат, полагая, что сами они будут панически бояться плена противника и поэтому станут сражаться с отчаянием обреченных.

Впервые за пять столетий незападная страна крушила боевые силы лидеров Запада — Соединенные Штаты, Британию, Францию (в Индокитае), Голландию в Индонезии. Рузвельту чисто психологически следовало что–то противопоставить аваланшу японских побед. Утром 18 апреля 1942 г., с расстояния 668 миль к востоку от Токио, эскадрилья из 16 бомбардировщиков Б-26 под командованием полковника Дж. Дулитла осуществила воздушный рейд на Токио, имея запас топлива лишь в одну сторону. Японцы не ожидали налета авианосной авиации, имеющей ограниченный радиус действия. Дулитл на собственном самолете миновал императорский дворец, который ему было приказано не бомбить, и сбросил «груз» в самом центре густонаселенных кварталов Токио. 16 бомбардировщиков в общем и целом причинили непропорционально большой ущерб, попав в закамуфлированное нефтехранилище, повредив авиазавод фирмы «Кавасаки» и многое другое. Это был первый удачный маневр американских вооруженных сил в войне против Японии. Впервые японцам показали, что и они уязвимы.

И одновременно, в 1942 г. Россия встает на путь стабильного обеспечения своей безопасности. 1942 год — решающий для уранового проекта. Курчатов был эвакуирован на Кавказ — небольшое судно перевезло его в Поти. Но оттуда он, будучи экстренно вызванным, двинулся по 700-километровому пути по Волге на север, в Казань. Сюда на несколько дней приехал из Йошкар — Олы Флеров на семинар, который (воспоминания очевидца) «оставил впечатление, что все очень серьезно и фундаментально, что работа над урановым проектом должна быть восстановлена. Но продолжалась война. Неясно было, можно ли отложить исследования, нужно ли было браться за дело немедля или можно было подождать год или два». Ситуация была сюрреалистическая. Холод и дискомфорт не вязались с идеями выхода на передовую линию современной науки. Согласно воспоминаниям участников атомного проекта более всего в Казани им мешали грызуны. Ученые спали, завязав свои уши полотенцами — чтобы их не отгрызли крысы. Таков был старт одного из самых фантастических проектов в истории России. Того решающего в истории России проекта, который в будущем сделает страну неуязвимой для внешней угрозы с любой стороны, в том числе и на Дальнем Востоке.

Война в океане

В начале мая 1942 г. остатки американских войск на Филиппинах (20 тысяч) сдались японцам. Это был наиболее унизительный для США момент во всей Второй мировой войне. Каскад японских побед продолжался безостановочно примерно до 8 мая, когда императорские войска наконец встретили настоящее сопротивление в окруженном рифами водном пространстве между Новой Гвинеей, Соломоновыми островами, Новыми Гебридами, Новой Каледонией и северо–восточным побережьем Австралии. Дешифровка японских радиосообщений дала командующему Тихоокеанским флотом адмиралу Нимицу сведения о японском намерении высадить десант на Новой Гвинее и захватать Порт — Морсби, главную австралийскую базу в этом регионе на подходе к собственно австралийскому континенту. Ударной силой засады стали тяжелый крейсер «Лексингтон» и авианосец «Йорктаун». В японскую эскадру входили два тяжелых авианосца «Цуйкаку» и «Сойкаку», а также легкий авианосец «Сохе».

При встрече двух эскадр 8 мая 1942 г. лучшие японские асы добились лишь частичного успеха. «Лексингтон» был потоплен, но поднявшиеся с его палубы бомбардировщики и самолеты авианосца «Йорктаун» заставили японскую эскадру отступить, неся потери в самолетах и судах. Японцы еще владели преимуществом в истребительной авиация — их модели «Зеро» превосходили по технико–маневренным данным американские истребители. Но общий план захвата Новой Гвинеи был сорван — первая удача США в борьбе с Японией. Более того, в стратегическом отношении наметился перелом: эра «безнаказанных» японских побед приблизилась к концу. Верфи и доки американских побережий получили время для реализации технического и индустриального превосходства колоссальной экономики Соединенных Штатов.

Решающей стала битва при Мидуэе — острове, лежащем на трети пути между Пирл — Харбором и Токио. Он был важен для американской воздушной разведки, осуществлявшей облеты океана, а также ввиду своей радиостанции, перехватывающей депеши японцев. Императорское командование, со своей стороны, решило захватить Мидуэй как трамплин в продвижении к Гавайям, Панамскому каналу, Калифорнии. В Токио надеялись, что осуществление плана захвата Мидуэя будет, помимо прочего, послужит делу подрыва американо–английского союза и внутренних позиций президента Рузвельта. То был водораздел между сплошным триумфом японцев и последующей затяжной войной на истощение, в которой США с их индустрией и ресурсами получили предпочтительные шансы. Япония выступила на захват Мидуэя с невиданными для военно–морской истории силами. Флот адмирала Ямамото состоял из восьми авианосцев, десяти линкоров, двадцати одного крейсера, семидесяти миноносцев и пятнадцати крупных подводных лодок (не считая вспомогательных судов). На палубах авианосцев стояли 352 истребителя «Зеро» и 277 бомбардировщиков. США располагали лишь тремя авианосцами, восемью крейсерами, четырнадцатью эсминцами и двадцатью пятью подводными лодками — соотношение один к трем в пользу японцев. Неоценимым преимуществом американской стороны было знание военного кода японцев. В радиограммах японцев в качестве цели захвата фигурировало некое АФ. Адмирал Нимиц полагал, что речь идет о Мидуэе, а в Вашингтоне считали, что так обозначены Гавайские острова. Тогда Нимиц послал ложную телеграмму о том, что на Мидуэе вышла из строя станция дистилляции воды, и японские радиограммы отметили, что на АФ намечается нехватка пресной воды. Ситуация прояснилась, и в результате основные американские силы были заранее брошены к Мидуэю.

Либо японские авианосцы пойдут ко дну, либо США лишатся своих ударных сил на Тихом океане. Между 7 и 10 часами утра 78 американских бомбардировщиков на низкой высоте обрушились на те самые авианосцы, чья авиация осуществила налет на Пирл — Харбор. Результаты были плачевны — 48 самолетов рухнули в океан, не нанеся ощутимого урона японским кораблям. Но эти жертвы были не напрасны. Перегруженные самолетами и занятые подготовкой ко второму налету на Мидуэй авианосцы адмирала Нагумо фактически позволили трем американским авианосцам — «Энтерпрайз», «Хорнет» и «Йорктаун» приблизиться к японскому флоту.

Японский адмирал полагал, что уже все самолеты противника задействованы в бою. Уверенный в окончании налета, Нагумо приказал перевооружить свои бомбардировщики торпедами — против американских кораблей. Он фатально ошибся. Когда на палубах японских авианосцев производилась громоздкая операция перевооружения самолетов, в небе неожиданно появились 17 старых бомбардировщиков с «Йорктауна» и 32 с «Энтерпрайза». В течение шести минут японский флот понес исключительные потери — потоплены четыре ударных авианосца «Кага», «Акага», «Сорю» и «Хирю». В результате битвы у Мидуэя, японский флот потерял половину своих авианосцев, 55 процентов своей авианосной ударной силы. (За все оставшееся время войны Япония сумела построить лишь еще пять авианосцев.) Такого страшного удара императорская Япония еще не знала. Не менее важной была потеря на палубах тонущих кораблей почти половины авиационных асов, показавших свою квалификацию в Китае, над Пирл — Харбором, в Малайе и на Яве. Остановился тот безумный порыв, в ходе которого японцы между декабрем 1941 и июнем 1942 г. овладели контролем над огромной зоной Восточной Азии.

Япония остановлена

Чувствуя на себе гнев императора из–за затормозившихся наступательных операций, военный герой Японии адмирал Ямамото решил добиться успеха в районе Северной Австралии. Он прибыл 3 апреля 1943 г. в Рабаул с 300 лучшими пилотами технически превосходных истребителей «Зеро». Это была последняя попытка японцев восстановить свое превосходство в воздухе и оказать действенное прикрытие наступающим десантным войскам. Ямамото сообщил кодированной радиограммой, что намерен лично посетить Северные Соломоновы острова. В районе недавно потерянного Гвадалканала японцы 7 апреля начали вторую по масштабу после Пирл — Харбора атаку против американских кораблей. 188 японских самолетов в течение нескольких дней потопили американский эсминец и новозеландский корвет, два торговых американских судна, нанесли удар по форту Морсби.

В шифровке, прочитанной американцами, был обозначен весь маршрут этого самого известного японского адмирала. Военно–морской министр Ф. Нокс сделал запрос у генерального прокурора ВМС о легальности операции и у церковных кругов о соответствии предлагаемого принципам христианской религии; у командующего ВВС генерала Арнольда — о шансах на успех. Все запрошенные согласились с президентом Рузвельтом, что операция «Месть» должна быть проведена специальной эскадрильей истребителей «Лайтнинг» в глубокой тайне. Было отобрано 18 лучших пилотов: четыре для атаки, четырнадцать для прикрытия. Боясь обнаружения, эскадрилья летела на высоте десять метров над морем. Около 10 часов утра 16 апреля 1943 г. капитан Каннинг прошептал в молчащий эфир: «Цель на одиннадцати часах. Высоко». Адмирал Ямамото был убит пулеметным огнем, а его огромный «Мицубиси» рухнул в джунгли и сгорел. Описание операции и участия в ней Белого дома остается тайной и сегодня. Вся касающаяся этого эпизода документация строго засекречена.

Японская сторона молчала 34 дня, и лишь когда линкор «Мусаши» с кремированными останками адмирала прибыл в Иокогаму, токийское радио возвестило о гибели Ямамото. Вскоре после этого Кидо — лорд хранитель печати и близкое доверенное лицо императора — секретно встретился с прежним премьер–министром Коноэ для обсуждения возможностей выхода из войны. Информанты сообщили Коноэ: во время визита в Вашингтон они убедились, что «военные руководители США удивлены ростом могущества Советского Союза и в результате пришли к выводу о невыгодности абсолютного крушения Японии и Германии». Премьер и советник решили использовать до последней возможности антикоммунизм в США, использовать опасения, что японский народ, в пучине военного поражения, лишенный своего богоподобного императора, может обратиться к коммунизму. Для усиления этого политического элемента император Хирохито возвращает в правительство известных противников СССР. То была попытка показать Западу, что Япония в любом случае может быть полезна и что от ее полного поражения выиграет лишь «мировой коммунизм».

Между тем британское наступление на бирманский порт Акьяб было остановлено японцами. Но в Тихом океане, в море Бисмарка американская авиация уничтожила восемь японских транспортов, направляющихся с подкреплениями к Новой Гвинее. В море рухнули 102 японских самолета. В тихоокеанском регионе японская военная машина еще обладала колоссальными возможностями, японский флаг развевался над необозримыми просторами Азии и Тихого океана. Однако в мае 1943 г. наступает новый этап. Английский наблюдатель отметил еще отсутствие в Токио бомбоубежищ — свидетельство уверенности в том, что американские самолеты не достигнут Японских островов. Но стал ощущаться недостаток сырьевых ресурсов. С начала войны к 1943 г. промышленное производство в Японии выросло на одну четверть, а в США этот рост составил две трети прежнего объема. Сказалась, помимо прочего, японская самоуверенность: за десять лет, предшествующих Пирл — Харбору, экономический рост Японии был столь бурным, что ее руководство не посчитало нужным создать особые стратегические резервы — оно полагалось на результаты этого роста. И просчиталось. Стратегическая инициатива на Тихом океане начинает переходить из рук японцев к американцам.

В конце июня 1943 г. американская военно–морская пехота высадилась на Новой Георгии, и, базируясь на этом анклаве, стала овладевать контролем над Марианскими островами. Командующий флотом подводных лодок маркиз Комацу, доложил Хирохито, что Соломоновы острова обречены. Император Японии поручил премьер–министру Тодзио передать войскам на Соломоновых островах приказ держаться до последнего и продать свою жизнь как можно дороже. В Японии началась тотальная мобилизация. Императрица Нагако демонстративно участвовала в подготовке перевязочного материала. Судьба свергнутого в июле Муссолини служила предвестником будущего. Советники Хирохито говорили о неизбежности крушения Германии, о том, что Японии предстоит борьба в одиночестве. Между тем почти половина предвоенного флота Японии (3 миллиона тонн) была уничтожена, и японские верфи не могли компенсировать понесенного урона.

Вашингтон и Чунцин

Рузвельт постарался весной 1943 г. усилить свои позиции в Китае, где Чан Кайши хотел использовать англо–американцев для послевоенного сведения счетов с коммунистами Мао Цзэдуна. Произошло укрепление американских военно–воздушных сил, расположенных в Китае — чисто американского рычага в воздействии США на своего гоминдановского союзника. Периодические бомбардировки американской авиацией Японии, сказал президент, «произведут огромное моральное воздействие на китайский народ». 8 марта 1943 г. Рузвельт обещает довести численность американской авиации в Китае до 500 самолетов, расширить стратегические поставки при условии открытия китайской армией более близкой бирманской дороги. Укрепляя националистический Китай и укрепляясь в нем, Америка создавала противовес в Евразии англичанам (в Индии) и евразийский противовес Советскому Союзу.

Мадам Чан Кайши, прибывшая в Америку в ноябре 1943 г., была принята в Белом доме и выступила перед обеими палатами конгресса. Внимание президента придавало ей смелости. Во время очередного обеда Рузвельт спросил мадам Чан Кайши, что бы она сделала с руководителем профсоюза, призывающим к забастовке во время войны. Мадам Чан выразительно провела пальцем по горлу. Рузвельт оценил решимость хрупкой женщины как «стальную», но странно было бы называть ее руководителем демократической страны. Сообщения о немыслимой коррупции в Китае приобретали в этом свете зловещий оттенок. Можно ли полагаться на такой режим? Рузвельт так объяснил Маршаллу свое понимание проблемы: «Генералиссимус прошел трудный путь, прежде чем стал неоспоримым лидером четырехсот миллионов китайцев — огромная, тяжелая работа по достижению единства различных групп и всех видов политических деятелей — военных, преподавателей, ученых, представителей социальной сферы, инженеров, всех, борющихся за власть и преобладание как на местном уровне, так и на национальном, и сумел создать в очень короткое время на всей территории Китая то, на достижение чего нам понадобилось два столетия. Кроме того, генералиссимусу необходимо поддерживать свое положение высшего руководителя. Вы и я делали бы то же самое в подобных обстоятельствах. Он является главой исполнительной власти, равно как и верховным главнокомандующим, и нельзя говорить сурово с человеком такого ранга, нельзя добиваться от него обязательств так, как мы поступили в случае с султаном Марокко».

Более всего пугала американскую сторону возможность быстрого поражения Китая, это лишало Вашингтон самого большого союзника в Азии. Именно поэтому Рузвельт противостоял Стилуэлу, Маршаллу и прочим критикам чанкайшистского режима. Китай нужен был Америке для господства на Тихом океане, для политического раскола Евразии, для вторжения в сферу прежнего влияния западноевропейских метрополий, скажем, в Индокитае (здесь впервые возникает тень Вьетнама). Пусть Китай ныне слаб. Его колоссальное работоспособное население в конечном счете сделает из него великую державу, и нужно заручиться благоволением этой державы заранее. Рузвельт согласился с ликвидацией экстерриториальных прав иностранцев в Китае, что, по словам Чан Кайши, «поставило независимый Китай в равное положение с Великобританией и Соединенными Штатами».

Когда Иден в марте 1943 г. прибыл в Вашингтон для обсуждения вопросов послевоенного урегулирования, его поразила, прежде всего, решимость, с которой президент Рузвельт настаивал на предоставлении Китаю статуса державы первой величины. Министр телеграфировал Черчиллю: «Президент утверждает, что Китай является, по меньшей мере, потенциально мировой державой и анархия в Китае была бы чрезвычайно прискорбным оборотом событий, поэтому Чан Кайши должен получить полную поддержку». Рузвельт уже тогда включал Китай в число комитета четырех держав, «который будет принимать все важнейшие решения и осуществлять мировые полицейские функции» в послевоенном мире. Он также обсуждал возможность совместной опеки Китая, США и СССР над Кореей и Индокитаем. Рузвельт намечал точки совместных послевоенных акций: «В Южной Корее можно создать мощную базу, основываясь на которой Китай и Соединенные Штаты стали бы обеспечивать мир в западной части Тихого океана». И, как сказал президент Идену, «в любом серьезном конфликте с Россией Китай без сомнения будет на нашей стороне». Если бы речь зашла о тройственном мандате или тройственной опеке некоей территории Советским Союзом, Китаем и Соединенными Штатами, то два последних участника триумвирата, полагал Рузвельт, всегда найдут необходимую степень договоренности. Тогда Рузвельт еще не исключал возможности участия СССР в оккупации не только Кореи, но и Японии — и в этом случае он полагал, что американо–китайское понимание сработает нужным образом.

Иден, с его внешностью безупречного джентльмена, на этот раз отставил и мягкость, и манеры. Англичане наотрез отказались считать Китай мировой державой. «Разумеется, — писал из Лондона Черчилль Идену, — Китай будет использован, как верный исполнитель воли Соединенных Штатов в любой попытке ликвидировать заморскую Британскую империю». Как докладывал А. Идеи английскому военному кабинету 13 апреля 1943 г., Соединенные Штаты «рассматривают Китай в качестве возможного противовеса России на Дальнем Востоке».

Война в океане

В ночь на 27 июля 1943 г. незаметно для американцев японские войска удалились с острова Киска на Алеутах. Высадившиеся американцы были удивлены незаметным уходом японцев. Но южнее, на острове Новая Георгия они сражались со стойкостью самураев, и американцы запросили подкреплений. 1 августа 1943 г. японцы бомбили базу американских торпедных катеров на одном из Соломоновых островов, едва не утопив молодого морского офицера — будущего президента Кеннеди. 15 августа 6 тысяч американских солдат высадились на острове Велла Лавелла. 1 сентября американцы высаживаются на Бейкер — Айленд с целью превратить его в опорный аэродром в сердцевине Тихого океана. 5 сентября 1943 г. две тысячи американских и австралийских парашютистов захватили населенный пункт Наздаб в Новой Гвинее. На парашютах пустили и пушки. Японцы отпрянули к Лае, который, впрочем, был покинут ими 16 сентября.

За год боев на Новой Гвинее австралийцы потеряли 12 тысяч человек, но постепенно освобождали этот остров. 6 октября американцы высаживаются на центральном из Соломоновых островов — Коломбангара. А японцы 25 октября 1943 г. завершают строительство железной дороги Бирма — Таиланд, в процессе постройки которой погибли 16 тысяч военнопленных западных стран. Открыта магистраль, но победного выхода к Индии ожидать было уже трудно. 26 октября новозеландская пехота высаживается на Моно — Айленде в гряде Соломоновых островов. Американцы начинают наступление в направлении Бугенвиля. В ноябре они высаживаются на атоллах–островах Гилберта, Макин, Тарава и Абемана. Американская бомбардировочная авиация нанесла удар по Формозе. В Азии период пика угрозы начинает проходить.

Что касается Китая, то, как пишет американский историк Дж. Бернс, Рузвельт «хотел подготовить Китай к получению первостепенной роли в послевоенном мире так, чтобы тот стал членом высшего совета мировой организации и помог привести азиатов к новому мировому партнерству». Рузвельт видел в Китае остов своей новой азиатской политической структуры. Он готовит смену Англию в качестве главного представителя Запада в Азии и на подступах к ней. В Квебеке Рузвельт говорит Черчиллю, Идену и Маккензи Кингу (премьер–министру Канады) о том, что нуждается в Китае «как в буферном государстве между Россией и Америкой».

В становящейся все более сложной стратегически ситуации премьер–министр Тодзио спросил императора Хирохито: «Почему бы не пообещать завоеванным странам независимость в некоем неопределенном будущем?» Верхушка Японии начала понимать, что о победе в войне не может быть и речи, пора искать выход с минимальными потерями. Последовали маневры в отношении правительства Чан Кайши.

На Тегеранской конференции Сталин заявил, что занятость на германском фронте не позволяет Советскому Союзу присоединиться к войне против Японии, но это будет сделано после победы над Германией. Вскоре после окончания Тегеранской конференции японское посольство в Стокгольме передало германские предложения Советскому Союзу: автономия Украине и оказание Россией помощи Германии в борьбе против западных демократий. Японцы призывали своих германских союзников к реализму, они призывали оставить дикие планы относительно Украины.

Долгий путь к Японским островам

Япония держалась на фанатизме и на надежде, что военный союз США и СССР к концу войны начнет давать трещины. Нужно лишь подольше продержаться. Но уже сражение на островах Гилберта обнаружило полное американское материальное превосходство по всем показателям: девятнадцать авианосцев, двенадцать линкоров, четырнадцать крейсеров, шестьдесят шесть миноносцев. Японии никогда уже не собрать подобной силы со своей стороны. 2 января 1944 г. американские войска начали наступление против бастиона японцев на Новой Гвинее — Сайдора, что заставило 20 тысяч японцев начать отступление из Лае и Саламауа в глубину острова, в джунгли Маданга. В начале февраля началась серия высадок американских войск на Маршалловых островах — Кваджалейн, Рой и Наму. Японцы сражались до последнего, но в их отчаянных действиях, ныне пассивных и оборонительных, уже ощущалась некая обреченность. Да и трудно было надеяться на успех гарнизона на Кваджалейне, где 40 тысячам американцев противостояли 8 тысяч японцев.

Наступило время и для вождей японского милитаризма задуматься над будущим. 6 января 1944 г. лорд–хранитель печати Кидо составил меморандум, который, по существу, стал программой поведения Японии в условиях возобладания над ней Америки. Кидо писал: «Если Германия при помощи некоего чуда вернет себе инициативу, перспективы для Японии сохранятся и данный меморандум потеряет свое заключение. Но в случае поражения Германии Япония должна будет сменить свое руководство, сохраняя при этом императорскую власть». Кидо полагал, что все завоеванное придется отдать (за исключением Маньчжурии). Но, «глядя на будущие тенденции мирового развития, я полагаю, что… с помощью опыта, приобретенного в войне с Китаем, в советско–германской войне, развития авиации, мы получили понимание реального источника силы США и СССР». К 1944 г. генерал Тодзио и японский генеральный штаб стали приходить к пониманию возможности поражения, но категорически отказывались оставить даже отдаленные территории. Армия все еще питала убеждение, что Германия сможет в начале 1944 г. нанести удар СССР и заключить компромисс с западными союзниками. В этом случае у Японии будет реальный шанс продиктовать, если и не победный, то все же выгодный для себя мир.

8 марта японские войска начали контрнаступление на Бугенвиль — на Соломоновых островах, чтобы изгнать американцев из бухты императрицы Аугусты. Это была одна из последних отчаянных атак японцев; их фанатизм уже не помогал, и после нескольких дней боев они отошли на первоначальные позиции. В Индийском океане японская подводная лодка потопила британское судно «Нэнси Моллер». Пытавшихся спастись на лодках моряков японцы расстреляли. Более серьезным ударом было нападение японских самолетов на американский линкор «Франклин».

В Китае японские войска наступали вдоль реки Люянь в направлении Чанша. А из Индии им навстречу шли прояпонские силы Сабха Чандра Боза. Именно на этом этапе Япония начала последнее в этой войне крупное наступление. Ударная колонна войск через джунгли Бирмы вторглась в Индию, они пересекли индийскую границу 30 марта, а 4 апреля неожиданно вышли к индийскому городу Кохима. С целью помощи своим окруженным в индийских городах войскам англичане перебросили сюда 12 с половиной тысяч солдат (операция «Стамина»). Удаленные коммуникации, муссоны и эпидемии подорвали мощь японского наступления. С июня 1944 г. Япония стала ощущать на себе массированные американские бомбардировки. К июлю 1944 года их наступательная акция в Индии захлебнулась.

22 апреля 1944 г. Макартур высадил 84 тысячи человек на северном побережье Новой Гвинеи. 15 тысяч японцев, у которых не было никаких шансов, оказали отчаянное сопротивление, продолжавшееся три месяца. Между 18 и 20 мая были сделаны важные шаги в освобождении островов Адмиралтейства (326 погибших американцев против почти четырех тысяч японцев) и острова Вадке, где погибли все 800 японских солдат. К середине 1944 г. в США утвердилась уверенность не только в победе над Японией, но и в том, что грядущее сулит Соединенным Штатам полное доминирование в бассейне Тихого океана. Даже дипломаты не скрывали своих эмоций. Дальневосточный отдел госдепартамента США стал подчеркивать, что США «имеют на Тихом океане более протяженную линию побережья, чем кто бы то ни было. Американская торговля со странами региона и внутри Тихого океана больше, чем у какой–либо другой державы. У США более широко разветвленные культурные интересы на Тихом океане, чем у любой другой державы». Столичная «Вашингтон таймс геральд» заметила: «Мы можем восстановить части британской, голландской, французской и португальской империй на наших собственных условиях». Вице–президент США Г. Уоллес после посещения данного региона заявил, что Америка «вступает в эру Тихого океана».

Во время встречи президента Рузвельта с генералом Макартуром и адмиралом Нимицем было решено направить острие наступления на Филиппины, а уже затем обратиться к собственно Японским островам. Американцы собрали невообразимые прежде силы — сорок семь авианосцев, десять линкоров и тридцать один крейсер. На авианосцах находилось 1600 самолетов. 21 июля 1944 г. американская морская пехота высадилась на Гуаме. Трудно было забыть то, что при захвате острова японцами, те потеряли в декабре 1941 г. лишь одного солдата. В отчаянной двадцатидневной битве, когда наступающей стороной стали американцы, погибли более двух тысяч их солдат и 18 с половиной тысяч японцев. Следующей океанской целью был остров Тиниан. Ценой трехсот американских жизней и этот остров был отнят у японцев. Впервые американские солдаты увидели сцены массового самоубийства японцев. С высоты в несколько десятков метров японцы бросались в море; сидящие с пещерах убивали друг друга гранатами.

Япония в кольце

Поздним летом 1944 г. американцы начинают планировать решающие удары по Японской империи. Успех на Марианских островах и на северной Гвинее открыл им эту возможность. Первым шагом к подрыву позиций японцев виделась высадка на одном из центральных филиппинских островов — Лойте. Отсюда можно было выбирать, куда двигаться дальше — на большой филиппинский Лусон или в направлении Тайваня. Но поражение Чан Кайши обесценило Тайвань как цель, как базу грядущих операций совместно с китайцами. Адмирал Нимиц все больше склонялся к Лусону.

Японская военная машина оставалась могучим организмом. В 1943 г. японцы произвели 20 тысяч самолетов, а в 1944 году — 26 тысяч. Ослабление японских вооруженных сил было связано не с уменьшением численности самолетов и другой техники, а с гибелью лучших, наиболее опытных пилотов, моряков, пехотинцев. Летом 1944 г. японцы создают отряды камикадзе («божественный ветер», разметавший монголов в четырнадцатом веке) на массовой основе. Стратегия у Токио была достаточно простой: противник должен убедиться, что продолжительная война с Японией предельно дорогостояща; есть все основания идти менее радикальным путем. В битве за Окинаву были осуществлены 2550 полетов камикадзе, а к боям собственно в Японии готовились еще 5 тысяч камикадзе.

На Филиппинах у фельдмаршала Тераучи Хисаичи было 250 тысяч солдат. Сюда же был послан и «тигр» Ямасита, после взятия Сингапура претендовавший на пост премьер–министра. Но японское военное руководство в октябре 1944 г. сделало две грубые ошибки. Во–первых, правильно усмотрев Центральные Филиппины, японцы затем поддались на маневр американцев, сделавших обманное движение в направлении Тайваня. Именно здесь, в небе неподалеку от Китая японская авиация потеряла последних асов — 500 потерянных машин против 100 сбитых американских самолетов. У американского адмирала Хелси была примерно тысяча самолетов, которым японцы ничего уже, кроме камикадзе, противопоставить не могли. Теперь в небе над Лойте (а именно эта цель американцев стала ясной планировщикам в Токио к 17 октября 1944 г.) господствовала американская авиация. К Лойте подошли 12 американских линкоров, 32 авианосца и 23 крейсера. Им императорский флот мог противопоставить только семь линкоров, четыре авианосца, два гибрида — полукрейсера–полуавианосца и двадцать крейсеров. Далеко ушли дни Цусимы, адмирал Того уже не смог бы уверенно вести японцев в бой. В свете сопоставления этих сил виден итог 1942–1944 гг. и перспективы будущего соперничества.

Пока 6‑я американская армия высаживалась с транспортов на Лойте, в море разыгрывалось последнее крупное сражение великих флотов. Американский авианосец «Принстон» был потоплен одной японской ракетой. Ко дну пошел и крейсер «Бирмингем». Но исход дела решили самолеты американской военно–морской авиации. Тринадцать торпед с воздуха вонзились в огромный (73 тыс. тонн) корпус японского линейного корабля «Мусаши». Капитан Иногучи стоял на тонущем мостике до тех пор, пока корабль не скрылся под водой. Императорский флот Японии потерял тридцать шесть кораблей — три линкора, четыре авианосца и шесть крейсеров — против шести американских, и уже не мог оправиться от этих потерь. У Токио осталось только три авианосца, и один авианосец–гибрид. Теперь остановить американские корабли не мог никто. То была своего рода американская Цусима.

В конце октября Тераучи усиливает гарнизон Лойте. Бои приобрели ужасающий по жестокости характер. Здесь японцы в последний раз сумели создать ситуацию превосходства над американцами в воздухе — 2500 японских самолетов 4‑й воздушной армии буквально изгнали с небес американскую авиацию. В наземных операциях происходило нечто не очень характерное. На Лойте в ноябре 1944 г. словно повторили опыт траншейной Первой мировой войны. Особенное ожесточение наступило между 27 ноября и 12 декабря. Затем прибывающие американские подкрепления склонили чашу весов в американскую сторону.

Конечная победа на острове (15 тысяч погибших американцев и 50 тысяч японцев) позволила американскому командованию отсечь Токио от его «южной империи». Американские вооруженные силы перерезали линии японских коммуникаций и получили базы, опираясь на которые можно было думать о давлении на собственно Японские острова. В результате 15 декабря американцы высаживаются на острове Миндоро (в 400 километрах севернее) — отсюда открывается внутреннее море Японского архипелага. Ярость японцев помогала уже слабо. Камикадзе потопили сотни судов (в основном, вспомогательных), но воспрепятствовать американцам в их движении к центру японской мощи они уже не могли.

Возможно, японцы совершили ошибку, бросив свои основные силы на Лойте. Но пути отступления у них были уже ограничены. Их ожидала запланированная на 9 января 1945 г. высадка американской морской пехоты на самый большой остров Филиппин Лусон. Впереди выстраивается страшная череда битв: Лусон, Иводзима, Окинава. На Тихом океане американцы стали осуществлять контроль над принадлежавшими прежде Японии Каролинскими, Маршалловыми и Марианскими островами, где представители США сразу же показали, что здесь возникает новый «редут» Америки. Следует особо отметить, что Рузвельт уже в 1944 г. пришел к твердому выводу: в оккупированной Японии США будут обладать всей полнотой власти, не деля ее ни с кем из союзников.

Китай

Еще в декабре 1943 г. Рузвельт в Каире задал генералу Стилуэлу вопрос: «Как долго продержится Чан Кайши у власти?» Стилуэл не верил в политическую крепость и жизнестойкость чанкайшистского режима. 1944 год принес еще большие сомнения. По мере того как проходил этот решающий военный год, становилось очевидным, насколько слаб Чан Кайши, насколько недееспособна его армия. Именно тогда (июнь 1944 г.) журналист и будущий историк Т. Уайт писал, что режим гоминдана «заключает в себе худшие черты Таммани–холла и испанской инквизиции». Рузвельт начал испытывать сомнения в отношении надежности «китайской карты». Совсем недавно в Каире он обещал генералиссимусу полную поддержку (веря, в отличие от скептически настроенного Черчилля, в возможность создания мощного централизованного китайского государства, модернизирующего свою систему жизни по западному пути). Президент требовал от своих дипломатов и военных, чтобы они обращались с Чан Кайши как с руководителем великой державы, одной из «четырех великих». Но американские генералы видели слабость Чунцина так же ясно, как и англичане. Однако Рузвельт не видел на китайском горизонте более надежной политической фигуры, готовой на тесный союз с американцами. Он приложил большие усилия для регулярных поставок националистическому Китаю оружия и снаряжения. По бирманской дороге доставлялись грузы, которые должны были укрепить мощь китайского союзника.

Несмотря на поддержку Америки, китайцы в 1944 г. дрогнули с началом очередного японского наступления. В критической ситуации 6 июля Чан Кайши сделал еще один шаг в процессе предоставления американцам контроля над китайскими вооруженными силами. Обращение президента Рузвельта было передано по радио: «Чрезвычайно серьезная ситуация, которая явилась результатом японском наступления в Центральном Китае, угрожает не только вашему правительству, но и частям американской армии, развернутым в Китае, это приводит меня к заключению, что для исправления положения должны быть предприняты чрезвычайные меры». Рузвельт предложил генералиссимусу предоставить американскому генералу Стилуэлу абсолютную власть над всеми китайскими войсками. По существу Рузвельт говорил (словами Б. Такмэн), что «Чан Кайши не способен управлять своей страной в ходе войны. Он… назвал его «земляным орехом»». В результате начались ссоры между генералом Стилуэлом и Чан Кайши, в результате чего новым союзническим представителем в Чунцин прибыл генерал Ведемейер и забота у него упростилась — не потерять столицу и стратегическую бирманскую дорогу. Девятого августа 1944 г. Рузвельт объявил имена своих посланцев «ко двору» Чан Кайши: генерал П. Хэрли и промышленник Д. Нелсон.

Чувствуя вероятие потери позиций в Китае, Рузвельт санкционирует беспрецедентную дипломатическую операцию: поиск контактов с коммунистическими силами севера Китая. Свои надежды в китайском вопросе Рузвельт стал возлагать на некое примирение Чан Кайши и Мао Цзэдуна. Любая форма компромисса между ними, казалось, позволяла рассчитывать в борьбе с японцами полумиллиона гоминдановских войск, привязанных к районам, пограничным с контролируемой КПК зоной. Рузвельт отправил в Китай вице–президента Г. Уоллеса с целью нащупать возможности улучшения отношений между гоминдановским Китаем и СССР, между Мао Цзэдуном и Чан Кайши. Уоллес сказал Чан Кайши следующие страшные для того слова: «Если генералиссимус не сможет найти общий язык с коммунистами, то президент может оказаться не в состоянии сдержать русских в Маньчжурии». Чан Кайши выразил согласие на визит американских советников в коммунистические районы, на американское посредничество в переговорах с Мао Цзэдуном. В Янань, где расположился штаб Мао Цзэдуна, прибыли американские дипломаты и военные, для разведки и чтобы попытаться получить влияние на коммунистическом севере. Американцам в Янани задавали весьма неожиданные вопросы: Вернется ли Америка после войны к изоляционизму? Каковы планы США в отношении Азии и Китая? На какие силы будут США опираться в Китае?

9 сентября 1944 г. американский посол Гаусс потребовал от Чан Кайши прекращения фракционной борьбы, нахождения разумного примирения и сотрудничества. Одновременно Рузвельт увеличил поставку военных материалов националистическому режиму. Очевидно, что он руководствовался и политическими соображениями: в конечном счете ему нужны были не столько победы над японцами в Восточном Китае, сколько мощный послевоенный Китай как величайшая дружественная сила в Азии. Он боялся такой эволюции Китая, когда Чан Кайши оказался бы поверженным в гражданской войне, и возникло бы вероятие появления нового Китая, дружественного прежде всего по отношению к Советской России.

В конце 1944 г. китайцы отступали, а американцы начали терять контроль над событиями. В стратегии Рузвельта, предполагавшей «благожелательную опеку» над могучим, контролирующим региональное развитие Китаем, образовалось слабое место. Чунцин еще не стал мировой столицей, но уже был столицей коррупции, центром с неэффективной администрацией и небоеспособной армией. Американцы теряли позиции в Китае также и потому, что предпочитали двигаться к Японии «южным путем», занимая один за другим острова в Тихом океане, не полагаясь на китайскую базу, не укрепляя китайский фронт, не наращивая американское присутствие на континенте. Они обратились к Филиппинам и другим опорным пунктам.

10 ноября 1944 г. Рузвельт спросил посла в России Гарримана: «Если русские войдут в Китай, выйдут ли они оттуда?» Ответ Гарримана утвердил президента в стремлении держаться за прежнюю «лошадку» — Чан Кайши, равно как и убедил его в необходимости предпринять усилия по «западному» примирению Чан Кайши и Мао Цзэдуна. В ноябре 1944 г. доверенное лицо президента Л. Хэрли сделал в Янани пробные шаги в направлении сближения с Мао Цзэдуном — т. н. «программа из пяти пунктов». После этой миссии Рузвельт назначил Хэрли послом США в Китае, поручил ему укрепить отношения с Чан Кайши, «успокоить» его в отношении американской поддержки. «Сообщите ему доверительно, — писал президент, — что рабочее соглашение между генералиссимусом и войсками Северного Китая в огромной степени облегчит выполнение задачи изгнания из Китая японцев, а также русских. Я не могу ему сказать больше в настоящее время, но он может полагаться на мое слово. Вы можете подчеркнуть слово «русских». Одновременно в Москве посол Гарриман по поручению Рузвельта спрашивал Сталина, каковы планы СССР в Азии.

Новому государственному секретарю Э. Стеттиниусу Рузвельт сказал: «Наша политика основана на вере в то, что, несмотря на временную слабость Китая, возможность революции и гражданской войны, 450 миллионов китайцев в будущем найдут возможности для объединения и модернизации, они будут самым важным фактором на всем Дальнем Востоке». Для утверждения статуса мировой державы Китаю понадобится срок от двадцати пяти до пятидесяти лет. До достижения этой «зрелости» Китай будет пользоваться поддержкой Америки и выступать проводником ее политики в Азии.

Новое соотношение сил

7 ноября 1944 г. в Токио был казнен Герой Советского Союза Рихард Зорге, точно указавший дату германского вторжения в СССР. Через 10 дней на собрании японских ядерных физиков было отмечено, что «начиная с февраля данного года, не было осуществлено значительного продвижения в обрасти атомных исследований». Это означало, что японцы не сумеют быстро создать атомное оружие.

Будущие жертвы атомной бомбардировки еще не покорились своей судьбе. Надежды Токио теперь питались лишь тем, что девять камикадзе потопили американский легкий авианосец, повредили три авианосца и унесли с собой жизни ста американцев. Между октябрем 1944 г. и февралем 1945 г. 378 камикадзе потопили шестнадцать американских кораблей и убили 2 тысячи американцев. Но это был уже жест отчаяния. Все более ясным становилось, что время работает против Японии. В начале 1945 г. американские войска высадились на Лусоне, самом большом острове Филиппин.

Согласно статистике американской группы по изучению эффекта стратегических бомбардировок, изменение общественного мнения в Японии происходило следующим образом. В июне 1944 г., перед падением Сайпана, пессимизм выказывали лишь 2 процента японского населения. После первых крупных рейдов американских Б-29 в декабре 1944 г. — 10 процентов. После перехода к стадии массированных бомбардировок в марте 1945 года‑19 процентов.

Западные союзники в свете японских побед над силами Чан Кайши отставили идеи «подойти» к Японии с континентальной стороны. Американцы предприняли попытки объединить усилия националистов и коммунистов, но без особого успеха. Светлым пятном здесь, на континенте, было то, что англичане, опираясь на индийские города Имфал и Кохина, широким фронтом вошли в Бирму. Но это была периферия войны. Более значительные операции велись на Филиппинах. Здесь два корпуса 6‑й американской армии генерала Крюгера высадились на острове Лусон 8 января 1945 г. Адмирал Хелси (3‑й флот) помогал с моря, а генерал Уайтхед (5‑я воздушная армия) — с воздуха.

Фельдмаршал Тераучи на этом этапе все более полагался на камикадзе. У японцев уже не было серьезных резервов и генерал Ямасита, руководивший обороной Лусона, вынужден был рассредоточить свои войска (280 тысяч). Все его надежды были связаны с битвой на самом острове. Ямасита разделил свои войска на три части, основной базой сделал северный Лусон, а основной стратегической задачей — прикрытие дороги на Манилу. Стратегической задачей номер один для Макартура было захватить совокупность аэродромов, позднее известных как «база Кларк–филд». Бои отличались исключительной жестокостью, но после недели боев американцы достигли своей цели. Теперь американская авиация могла полностью проявить свою мощь. 20 тысяч японцев в течение месяца держались в Маниле, зверствуя на манер нанкинских событий. В городе погибли 12 тысяч американцев, 16 тысяч японцев и 100 тысяч филиппинцев. В ночь на 22 февраля 1945 г. огромный подземный взрыв потряс город — это было массовое самоубийство 2 тысяч японского гарнизона. Но город был взят 1 марта.

Американская армия подбиралась к Японским островам. Взлетные полосы Марианских островов были лучшей стартовой площадкой наступательных операций. Первый рейд против Токио был осуществлен 24 ноября 1944 г. мощные Б-29 впервые показали японскому населению, что на них движется огромная сила. Высота полета этих бомбардировщиков гарантировала их от японских истребителей и зенитных орудий. В ноябре 1944 г. самым большим налетом был рейд 100 бомбардировщиков Б-29, сбросивших 250 тонн бомб. 15 февраля 1945 г. американские бомбардировщики, базируясь на авианосцах, бомбили собственно Японские острова в первый раз. На следующий день американский парашютный полк высадился на Филиппинах в Коррехидоре. И в тот же день американский десант отплыл из Сайпана на остров Иводзима.

С этого острова взлетали японские истребители–перехватчики, взлетные полосы Иводзимы были гораздо ближе к Токио, чем базы Марианских островов. Американцы знали, что японцы будут сражаться за остров отчаянно, но степени их ярости не смог предусмотреть никто. Они эвакуировали гражданское население и создали сложную оборонительную систему, в основном подземную. Высадка произошла на рассвете 19 февраля. Захват Иводзимы, вулканического происхождения небольшого острова на полпути между Гуамом и Японией, позволил начать массированные бомбардировки главных индустриальных центров Японских островов.

24 февраля 1945 г. пехотинцы достигли вершины вулканической горы Сурибаши и воздвигли американский флаг. Запечатленный на фотографии (самой знаменитой фотографии войны на Тихом океане), этот момент стал основой для памятника Войне на Тихом океане в Вашингтоне. Рузвельт приказал прислать изображенных на фотографии морских пехотинцев в США. Но когда прибыл приказ президента, трое из них уже погибли. Потери же японцев были просто огромны. Из 20 тысяч японцев после битвы в живых остались только 200 человек. Потери американцев — 6 тысяч убитых и 25 тысяч раненых. Но теперь американцы были на прямом пути к основным Японским островам.

9 марта 1945 г. 325 бомбардировщиков на низкой высоте и под прикрытием темноты совершило налет на большой Токио., свою могилу в этом аду нашли 89 тысяч жителей города.

Американское командование постаралось нанести Японии максимальный ущерб массовыми рейдами «Суперкрепостей» с огромным грузом зажигательных бомб, смертельных для деревянных японских городов. Ночью 10 марта 1945 г. 334 бомбардировщика Б-29 сбросили на деревянный Токио огромное число зажигательных бомб. В течение нескольких минут сгорели 267 тысяч домов, температура воздуха в городе заставляла кипеть воду. В огненном смерче погибло от 80 до 100 тысяч человек. Мир еще не видел ничего подобного. Германский военно–морской атташе, не зная, что его сообщения читаются западными союзниками, пишет в Берлин о поразительно эффективных налетах американской авиации. За Токио последовали Осака, Нагоя, Кобе. Война на Тихом океане вступила в свою самую кровопролитную фазу. Выросший до 600 бомбардировщиков ХХ 1 воздушный флот генерала Лимэя начал уничтожать один японский город за другим — Осака, Нагоя, Кобэ, Кавасаки, Йокогама. Было уничтожено более двух миллионов домов и 260 тысяч человек. К июлю 1945 г. 60 японских городов лежали в руинах. Систематические бомбардировки на протяжении двух недель пяти других городов стоили жизни еще 150 тысячам гражданских лиц. В целом на протяжении последних девяти месяцев войны погибло 897 тысяч японцев.

Но и этого было явно недостаточно, имея в виду грандиозную японскую армию на континенте. На Чан Кайши надежды было мало и, как пишет американский историк Уайнберг, ситуация «требовала массового вовлечения в бои с японскими войсками в Маньчжурии Красной армии… Призванный руководить союзным вторжением генерал Макартур постоянно подчеркивал в Вашингтоне существенную необходимость крупномасштабных операций Красной армии в Маньчжурии». Имелось в виду, что, нанеся поражение японцам в Китае, Советская армия лишит окруженных японцев всякого шанса на успешное сопротивление, на создание тыла, на глубину обороны.

Именно в это время американские военные в очередной раз просчитывали возможные потери в ходе завершения войны с Японией. Всеобщим было мнение, что операции будут исключительно кровопролитными. Военные планировщики полагали, что даже с участием СССР война на Тихом океане будет длиться не менее восемнадцати месяцев. Без помощи же СССР война «может длиться бесконечно с неприемлемыми потерями». Рузвельт уже предполагал, что атомная бомба будет применена против японцев примерно в августе текущего года. Тем не менее он не ослаблял усилий в деле привлечения к войне на Дальнем Востоке СССР. С одной стороны, никто в руководстве США не знал подлинной эффективности атомного оружия, с другой — ему в это время обещали создание не более двух бомб в 1945 г.

В кармане Рузвельта лежала рекомендация Объединенного комитета начальников штабов: «Участие России в максимально приближенные сроки, которые позволяют ей ее наступательные возможности, крайне желательно». Высшее военное командование США довело до сведения Рузвельта в январе 1945 г., что «необходимо обеспечить всю возможную помощь нашим операциям на Тихом океане». Оно видело следующие выгоды от вступления СССР в войну: разгром Квантунской армии, уничтожение континентального плацдарма Японии, уничтожение всех видов сообщения между азиатским материком и японским архипелагом, бомбардировки Японии с советских аэродромов на Дальнем Востоке. Главное: устрашающие калькуляции о миллионных потерях американских войск уйдут в область предания. Возможно, что Рузвельт в эти дни и часы помнил и совет У. Буллита, данный в 1943 г.: завязанность Советского Союза на Дальнем Востоке обеспечит реализацию американских планов на противоположном конце земного шара — в Европе.

В свете всего вышесказанного Рузвельт не видел трудностей в возвращении в будущем Советскому Союзу южной части Сахалина и Курильских островов. Что касается незамерзающего порта, то этот вопрос они вдвоем со Сталиным уже обсуждали в Тегеране, и президент остался при прежнем мнении: Россия должна получить южный порт в окончании Южно — Маньчжурской железной дороги путем прямой аренды порта у китайского правительства, либо за счет превращения Дайрена (Дальнего) в международный открытый порт. Рузвельт хотел, чтобы передача Китайской восточной железной дороги в аренду Советскому Союзу осуществлялась правительством Чан Кайши. Но Рузвельт сам признал, что начать переговоры с Чан Кайши означало бы оповестить через двадцать четыре часа весь мир о намерениях СССР вступить в войну. Сталин выразил согласие провести переговоры с китайцами после того, как на Дальнем Востоке будет сосредоточено не менее двадцати пяти дивизий. Он хотел, чтобы советские условия вступления в войну были письменно поддержаны Рузвельтом и Черчиллем. Рузвельт ответил согласием.

10 февраля 1945 г. было условлено, что СССР вступит в войну против Японии через два–три месяца после завершения боевых действий в Европе. Три великие державы антигитлеровской коалиции признали независимость Монголии, необходимость возврата Советскому Союзу Южного Сахалина, интернационализацию Дайрена — с признанием советских интересов в нем, передачу Советскому Союзу в аренду военно–морской базы в Порт — Артуре, создание совместной советско–китайской компании по эксплуатации восточнокитайских и южноманьчжурских железных дорог. Был специально оговорен суверенитет Китая в Маньчжурии, особо указано на правомочность передачи Курильских островов СССР. Биограф Рузвельта Дж. М. Бернс пишет, что «русские не запрашивали в Ялте того, чего их собственная мощь в Азии не позволяла бы им получить собственными усилиями». И Рузвельт тоже полагал, что требования СССР умеренны. Казалось, все шло к намеченной президентом черте: СССР поможет Америке утвердиться в Японии, а Китай, после поражения Японии, вырастет как самая мощная региональная сила в Азии.

Окинава и последствия

Предварительным условием броска на центральные острова являлся захват острова Окинава. Здесь американцы намеревались создать 10‑ю армию как дополнение к уже имеющейся 8‑й армии. Близ Японии наконец–то был взят остров Иводзима — база, откуда тяжелые Б-29 могли устремляться к Японским островам.

К власти в Токио пришел новый премьер–министр — 78-летний адмирал Кантаро Судзуки, но Тодзио сохранял фактическое право вето, руководя армией. И он был полон решимости сражаться до конца. Пищевой рацион населения опустился ниже отметки в 1500 калорий, но даже теряющие жизнеспособность японцы выкапывали корни деревьев, из которых химическим путем извлекали горючее. Связи между островами слабели, но никто не говорил о возможности сдаться. Когда, представляя американскую разведку, А. Даллес встретил представителей японского посольства в Швейцарии, ответом ему была тишина. В Японии более 400 человек было арестовано по подозрению в готовности поддержать мирные переговоры.

Силы Америка выставляла огромные: 12 линейных кораблей, 50 авианосцев, 300 миноносцев, 200 подводных лодок — крупнейший в мире морской флот за всю историю мореплавания. 3000 самолетов размещались на палубах авианосцев и тысячи самолетов ассистировали им с береговых баз. С марта 1945 г. против японцев начали «работать» 250 «Сверхкрепостей» Б-29, лучших в регионе на то время бомбардировщиков. (Правда, силы задействованные были велики лишь только если их не сравнивать с европейским театром, где против 12 миллионов Советской армии сражались 10 миллионов немцев, где Британия выставила 5 миллионов человек, а американцы четверть от всех 12 млн. мобилизованных солдат и офицеров. Между 1941 и 1945 гг. в Тихом океане сражался миллион с четвертью американских солдат, из них к морской пехоте и армии принадлежали 450 тысяч (29 дивизий).

Американский план ворваться на собственно Японские острова предполагал две фазы. На первой — высадка на южном острове Кюсю в сентябре 1945 г. (план «Олимпик»). Вторая фаза наступала с высадкой на Хонсю 1 декабря 1945 г. (план «Коронет»). Предполагалось переместить из Европы к Японии полтора миллиона американских войск и полмиллиона британских. Завершение боев планировалось на март 1946 г. План был принят с трудом, главным его защитником был генерал Макартур.

Американское командование (Кинг, Нимиц, Спруэнс) пришло к выводу, что следующим логическим шагом на пути к четырем основным японским островам будет захват острова Окинава, расположенного в 600 километрах от самого южного из больших островов — Кюсю, острова из архипелага Рюкю. Используя накопленный опыт десантных операций, американское командование на Окинаве отдало инициативу морской пехоте: 1‑я, 6‑я и 7‑я дивизии морской пехоты, поддерживаемые пятью армейскими дивизиями.

Размышляя над будущим, японское верховное командование еще в середине войны определило границы абсолютной безопасности Японских городов и Окинава вошла в этот периметр. Японцы готовы были сражаться к своим подступам отчаянно. Весной 1945 г. произошел пересмотр приоритетов территорий, но Окинава снова вошла в число безусловно важных территорий. План по защите островов Рюкю («план Тен — Ичиго») предполагал действия 4800 самолетов, расположенных на Формозе и собственно Японских островах. Предполагалось использование большого числа камикадзе.

Учитывая горький опыт Иводзимы, решено было провести основательную авиационную подготовку. Она продолжалась между 24 и 31 марта 1945 г. — 30 тысяч бомб. 1 апреля 1945 г. армада из 1300 судов (18 линкоров, 40 авианосцев, 200 миноносцев) подошла к Окинаве, большому острову длиною в 150 километров. Американцы ожидали немедленных действий японцев, но те, зная, что от них ждут, затаились, ожидая встретить наступающих американцев на выгодно расположенных позициях. Остров был пронизать тоннелями и всевозможными укрепленными позициями. Японцев на острове было 120 тысяч, американцы в первый день высадили 50 тысяч человек. Позднее численность американских войск достигла 250 тысяч человек.

На флот вторжения обрушились девятьсот тридцать камикадзе, они уничтожили десять миноносцев и один легкий авианосец и повредили более двухсот других судов. Битва за Окинаву продолжалась почти три месяца. Захват Окинавы ставил на повестку дня вопрос о высадке на собственно Японские острова. Потери в этих сражениях, судя по Окинаве, могли быть колоссальными.) Американские военачальники подчеркивали необходимость того, чтобы Советская Армия начала боевые действия против Японии, по меньшей мере, за три месяца до начала высадки американцев на Кюсю, первом из четырех главных Японских островов. Боевые действия весной 1945 г. (Окинава) показали степень ожесточения, с которой японцы готовы были драться на своих островах.

Для защиты Окинавы с севера к острову направился последний огромный флагман японского флота — суперлинкор «Ямато» (водоизмещением в 64 тысяч тонн), чьи пушки калибра 18,1 дюйма, крупнейшие в мире, так никогда и не нанесли удар по достойной такого гиганта цели. Американцы благодаря радиоперехвату знали его маршрут и встретили суперкорабль самолетными торпедами — остановили, нанесли серьезные повреждения и добили. То была последняя крупная военно–морская битва в данной войне. Тогда японцы начали отчаянную атаку летчиками–смертниками. Из налетевших на американские корабли 900 самолетов треть имела запас топлива только в одну сторону. Между 6 апреля и 29 июля были уничтожены 14 американских миноносцев и 17 транспортных судов. Камикадзе убили 5 тысяч американских матросов. За это время камикадзе налетали группами по 50–300 самолетов. Но число самоубийц, как и число самолетов не могло быть безграничным. Японцы потеряли 108 самолетов.

На открытой территории Окинавы дела и японцев и у американцев шли не легче. Японцы сражались отчаянно, а американцы не могли развернуть всю свою технику. Постоянные дожди мешали американским танкам, японцы защищались фанатично, не жалея ни себя, ни полмиллиона местного населения. Когда сила цифр, явно преобладающих у США, стала давать о себе знать, высшие японские офицеры совершили хара–кири, за ними последовали ряд солдат и гражданских лиц. Ходе кровопролитных боев за Окинаву американцы потеряли 7 тысяч человек убитыми; 38 их судов были потоплены, 763 самолета — сбиты. Японцы потеряли 16 судов и огромное число самолетов — 7800 (тысячу вели летчики–камикадзе). В боях погибло 110 тысяч японцев. Окинава показала американцам что их ждет на собственно Японских островах. Впереди лежали неимоверно кровавые битвы с фанатичным противником. Стали появляться оценки о возможных миллионных потерях.

Но большие потери в битве за Иводзиму заставили Рузвельта еще раз запереться с военным министром Стимсоном. Стимсон заверил, что «практически каждый имеющий значимость физик, включая четверых нобелевских лауреатов, задействован. Бомба будет готова для испытаний к середине лета». Снова в Белом доме размышляли: если уровень потерь будет таким, как на Окинаве, американская армия окажется обескровленной. Бесстрастная калькуляция говорила, что лишь мощный удар Советской Армии по континентальным силам японцев сделает их положение безнадежным. В соответствии с договоренностями с союзниками специально созданные штабы Советской армии начали перемещаться на Дальний Восток уже в марте 1945 г.

Окончание войны в Европе изменило расстановку сил. Теперь американцы могли бросить в бой девяносто своих «европейских» дивизий, а англичане — 60. К ним присоединялась и Советская армия, следуя сделанному Сталиным в Тегеране и Ялте обещанию. Но все равно будущее, если судить по Окинаве, выглядело устрашающим. Председатель Объединенного комитета начальников штабов адмирал Леги сказал президенту Трумэну 18 июня 1945 г., что при предстоящей высадке на острове Кюсю среди 767 тысяч десанта следует ожидать 35-процентных потерь, т. е. 268 тысяч — ровно столько, сколько США потеряли до сих пор на всех фронтах. Трумэн заметил, что должна быть найдена альтернатива «предотвращения Окинавы от одного конца Японии до другого».

Посредством декодированного «Магического» шифра американцы знали, что японцы пытаются найти посредника в Москве. Знали также, что русские не ведут двойную игру — что и подтвердили в Потсдаме. Но американцев очевидным образом пьянил успех их атомного проекта. 16 июля 1945 г. президент Трумэн получил сообщение об успешном испытании атомного оружия в Аламогордо. 120 тысяч человек, работавших над проектом «Манхеттен» достигли искомого результата. 26 июля Трумэн приказал командующему стратегическими военно–воздушными силами генералу Спаатсу избрать одну из целей в ряду Хиросима, Кокура, Ниигата, Нагасаки.

В Цецилиенгофе в июне 1945 г. Черчилль встретился со Сталиным, который сообщил о демаршах японских дипломатов: «Японцы осознают мощь союзников и очень напуганы. Что такое безоговорочная капитуляция, можно видеть здесь, в Берлине и в остальной Германии».

Утром 22 июля 1945 г. к Черчиллю пришел ранний посетитель — это был американский военный министр Стимсон с потрясающим известием: в Аламогордо испытана первая атомная бомба. В радиусе одной мили все было испепелено. Премьер–министр бросился к Трумэну. У президента сидели военные. Всех занимала одна мысль: кошмар высадки на Японских островах исчезает. «До этого момента, — пишет Черчилль, — мы основывали наши идеи в отношении высадки на внутренние острова Японии на предшествующей сокрушительной бомбардировке и на десанте очень больших армий. Мы подразумевали отчаянное сопротивление японцев, сражающихся до конца с самурайской решимостью не только в местах высадок, но и в каждом окопе и пещере. У меня в сознании была картина Окинавы, где многие тысячи японцев предпочитали не сдаваться, а уничтожать себя ручными гранатами после того как их командиры торжественно совершали хара–кири. Сокрушить японское сопротивление посредством битвы «человек за человека» и завоевать страну метр за метром требовало потери миллиона американцев и полумиллиона британцев — или даже больше». Место этого сценария стала занимать, по новому мнению Трумэна и Черчилля, «новая картина — яркой и прекрасной она нам казалась — окончания всей войны после одного–двух страшных ударов. Я сразу же, — пишет Черчилль, — подумал о японцах, чьим мужеством я всегда восхищался, которые могут найти в этом сверхъестественном оружии извинение, которое спасет их честь и освободит их от обязательства сражаться до последнего человека».

Дальний Восток: 40 лет спустя

Будущее японские лидеры видели уже в весьма мрачном свете. Январский анализ 1945 г.: после интенсивной бомбардировки союзники начнут десант в Японию в середине 1945 г. Японцы намеревались упорно держаться за Сингапур, они предоставили независимость голландской Ист — Индии, но не уходили из нее. В начале апреля был образован штаб обороны собственно Японских островов. 1‑я армия фельдмаршала Сугияма Хаджиме отвечала за Хоккайдо и Северный Хонсю. Фельдмаршал Хата Шюнроку брал под защиту Южный Хонсю, Сикоку и Кюсю. Его штаб был в Хиросиме.

Как и ожидалось, японцы отвергли Потсдамскую декларацию, грозящую Японии судьбой Германии. Премьер–министр адмирал Кантаро Судзуки: «Что касается (японского) правительства, то оно не видит в этой декларации никакой ценности, и оно не видит иного выхода, кроме как игнорировать эту декларацию полностью и сражаться решительно ради успешного завершения войны». Японцы торпедировали крейсер «Индианаполис». 883 моряка этого крейсера погибли. Капитан подлодки Хасимото приказал отметить свой успех «рисом с бобами, вареным угрем и тушеной говядиной». Если бы японцы потопили «Индианаполис» несколькими днями раньше, когда на крейсере доставляли секретный атомный груз, пути истории были бы, возможно, несколько иными.

Читая шифр «Мэджик», американцы видели, какие упования Токио возлагает на сепаратный подход к Москве, насколько ожесточенны японцы, сколь полны решимости сражаться до тех пор, пока у них есть надежный континентальный плацдарм, уничтожить который может только Советская армия. Знакомясь с перехваченными телеграммами, военно–морской министр Форрестол пришел к неутешительному заключению: японский кабинет министров решил «что война может продолжаться со всей энергией и яростью, на которую способна их нация до тех пор, пока альтернативой будет безоговорочная капитуляция».

4 августа оперативный отдел Квантунской армии — лучшей сухопутной армии Японии, расквартированной в Маньчжурии — пришел к утешительному выводу, что наступление со стороны Советской армии невозможно ранее сентября. Да и в сентябре такое выступление против 700-тысячной элитарной Квантунской армии маловероятно. Если СССР все же решит присоединиться к США и Британии, то он сделает это скорее всего весной 1946 г.

Готовясь отбивать высадку американцев на Кюсю, японцы к августу 1945 г. подготовили 1200 камикадзе, 2800 пребывали в процессе подготовки.

Между тем перемещение советских войск на Дальний Восток началось в мае и заняло значительный период — до июля включительно. Три штаба будущих фронтов и четыре армейских штаба уже разрабатывали планы наступления. Планировалось увеличить контингент советских войск с сорока до восьмидесяти дивизий. Опытные командиры занимали свои места, армия готовилась к суровым боям. Два огромных удара должны были окружить Маньчжурию с востока и запада где–то после 25 июля. Несчетное число эшелонов шло с запада на восток. Западные союзники читали японские кодированные сообщения об этих перемещениях, о панике, которую они вызывали у японцев.

Ночью 5‑го августа семь групп американских бомбардировщиков направились в сторону Японских островов. Задача первой группы — разбросать мины во внутреннем Японском море; вторая группа шла бомбить город Сага; 102 самолета летели с зажигательными бомбами на Мебаси; 261 самолет — на Нишимония — Микаге; 111 самолетов — на Убе; 66 — на Имабари. Седьмой самолет — бомбардировщик Б-29 «Энола Гей», поднялся в воздух рано утром 6 августа 1945 г. с острова Тиниан, что среди Каролинских островов. Через пять с половиной часов под крылом оказалась Хиросима. В бомбе прикрепили несколько записок. На одной из них значилось: «Приветствие Императору от экипажа «Индианаполиса». Капитан Роберт Льюис видел ослепительную вспышку. Его товарищи по экипажу услышали такой комментарий: «Смотрите–ка, что делает этот сукин сын!» В результате этого взрыва погибли 78 тысяч человек, а 35 тысяч были ранены. Через 13 дней число погибших достигло 92 233 человек. Из 90 тысяч домов Хиросимы 62 тысячи были уничтожены. Через три дня подобная же судьба постигла и Нагасаки.

8 августа, выполняя данное обещание, Советская армия перешла границу с Китаем навстречу Квантунской армии японцев. Генерал Маршал, такой энтузиаст советской помощи американской армии, теперь искал предлога отказаться от этой помощи. Но не нашел — слишком много сил положено для подготовки дальневосточного выступления советских войск.

Японская разведка, как уже говорилось, не предсказала столь раннего выступления Советской армии. И теперь лучшие из ветеранов боев против германских войск обрушились тремя фронтами на оплот японцев на евразийском континенте. Это были лучшие советские механизированные части. Эта армия впитала горький опыт двадцатого века, она не была похожа на армию генерала Куропаткина. Здесь были генералы ранга и калибра Жукова, Василевского, Малиновского.

Квантунская армия считалась лучшей в императорской армии Японии, но она, разумеется, не имела боевого опыта противостоящих частей Советской армии. Возможно в ней не было генералов ранга Кодамы, Ойямы, Ноги. Но 750 тысяч солдат и офицеров были полны решимости удержать давно укрепляемую ими Маньчжурию, но не все было в их силах. И когда 6‑я гвардейская армия 13 августа прорвала их оборону и вышла на стратегический простор, Квантунской армии ничего не оставалось, кроме как отойти через реку Ялу в Северную Корею, где ее сопротивление продолжалось до 20 августа. Многое видела река Ялу начиная с 1904 г.; теперь она увидела поворот колеса истории.

9 августа 1945 года Высший военный совет Японии собрался на совещание в Токио. Голоса разделились поровну, трое за принятие требования о безоговорочной капитуляции, трое — против. Премьер Судзуки и министр иностранных дел Того были за капитуляцию, но военный министр Анами был против: «Рано говорить, что война проиграна. Определенно то, что мы причиним противнику в случае вторжения в Японию огромные потери и ни в коей мере не невозможно то, что мы сможем изменить ситуацию в нашу пользу, вырвав победу из рук поражения. Более того, наша армия не подчинится приказу о демобилизации. А, поскольку она знает, что ей не будет позволено сдаться, что сдача влечет за собой суровое наказание, не существует альтернативы продолжению войны».

Судзуки и Того не подчинились и пошли на прямой контакт с императором Хирохито, прося того председательствовать на Высшем военном совете. Это заседание началось заполночь в бомбоубежище императора. Судзуки начал заседание чтением Потсдамской декларации. Того потребовал согласиться с ее требованиями с той оговоркой, что императорская династия окажется сохраненной. Генерал Анами выступил в уже известными контрдоводами. Все обратились к императору Хирохито. Его слова следует процитировать: «Продолжение войны может иметь своим единственным результатом уничтожение японского народа и продолжение страданий всего человечества. Кажется очевидным, что нация не в состоянии более вести войну и ее способность защитить свои берега сомнительна». Пришло время «вынести невыносимое». Япония должна принять условие безоговорочной капитуляции.

В Маньчжурии шли жестокие бои, советские военные моряки высадили десант на Южном Сахалине. Корабли советского Тихоокеанского флота бомбардировали бухты с японским флотом. Бои будут продолжаться до 19 августа. 8219 советских солдат и офицеров погибли на этой далекой войне, выполняя данное западным союзникам слово. В этой войне, где они восстановили честь русского оружия.

Рано утром 10 августа из Токио последовало формальное принятие Потсдамской декларации. «Японское правительство готово принять условия, названные в Общей Декларации, изданной в Потсдаме 26 июля 1945 г. главами правительств Соединенных Штатов, Великобритании, Китая и позже подписанной Советским Правительством, с условием, что указанная Декларация не будет содержать в себе требования, покушающиеся на прерогативы Его Величества как суверенного правителя». Но мир не знал еще о решении японского правительства. Советские армии быстро продвигались по северному Китаю, окружая Квантунскую армию. Под танки бросались камикадзе, хотя общий поворот событий был уже ясен. Генерал Анами сделал себе харакири, чтобы не слышать официального признания поражения. Несколько сот солдат и офицеров Квантунской армии взорвали себя ручными гранатами. 23 августа советские войска вошли в Порт — Артур. Порт дождался таки своих освободителей. Через два дня советские войска полностью завладели Сахалином, южная часть которого была утрачена в горьком 1905 г. Унижения полувековой давности были отомщены, потерянное — возвращено.

15 августа 1945 г., в полдень, диктор японского радио попросил слушателей занять уважительную позу. Впервые публично по радио выступил император Хирохито, оповещая своих солдат, моряков и весь народ о том, что императорское правительство решило приступить к переговорам. «Ход войны повернулся в неблагоприятную для Японии сторону… Противник начал применять новое и самое жестокое оружие… Вот почему мы решили обратиться к правительствам Соединенных Штатов, Великобритании и Советского Союза, оповещая их о том, что наша Империя принимает условия Совместной декларации». Семьдесят миллионов японцев прекратили сопротивление. Сорок лет спустя, пройдя до горестному пути Куропаткина и Рожественского, ведомая молодыми генералами и адмиралами новой поры, возглавивших победоносные армию и флот, наступая и побеждая, Россия смыла пятно давнего поражения.

Примечания

1

Stephan J. The Russian Far East: A History. Stanford: Stanford University Press, 1994, p.40–50.

(обратно)

2

Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений. Том 27, Ленинград, 1984, с.36.

(обратно)

3

Семенников В. П. За кулисами царизма: архив тибетского врача Бадмаева. Ленинград, 1925, с.80.

(обратно)

4

«Северный вестник», 1891, N7, с.12

(обратно)

5

Брюсов В. Сочинения, т.6, М., 1976, с.253

(обратно)

6

Переписка С. Ю. Витте и А. Н. Куропаткина в 1904–1905 годах («Красный архив», 1926, N 19, с. 80.

(обратно)

7

Зотова З. М. Петр Бернгардович Струве // Вопросы истории, 1993, № 8, с. 756–757.

(обратно)

8

Die Grosse Politik der Europaischen Kabineten. Berlin, Band IX, S. 2318.

(обратно)

9

Институт истории АН СССР. Материалы по истории СССР. Выпуск 6. Документы по истории монополистического капитализма в России. М., 1959, с.177, 195.

(обратно)

10

Alexander, Grand Duke of Russia. Once a Grand Duke. N. Y., 1932, p. 168–9.

(обратно)

11

Figes O. People’s Tragedy. The Russia’s Revolution 1891–1924. L., 1996, p.254.

(обратно)

12

Kennedy P. The Rise and Fall of the Great Powers. Econovic Change and Military Conflict from 1500 to 2000. London, 1988, p. 310.

(обратно)

13

Палеолог М. Цит. пр., с.251.

(обратно)

14

Massie R. Dreadnought. N. Y., 1991, p.595

(обратно)

15

Die Grosse Politik der Europaischen Kabineten, B., IX, S. 2318.

(обратно)

16

Connaughton R. Rising Sun and Tumbling Bear. Russia’s War with Japan. London: Cassel, 2003, p. 109.

(обратно)

17

Памятник был снесен в ноябре 1946 г. по приказу генерала Макартура.

(обратно)

18

Будущие — с 1918 г. политические вожди восстановленной Польши. Пилсудский — президент, Дмовский — премьер–министр, Филипович — посол Польши в США.

(обратно)

19

Генерал–лейтенант Засулич был младшим братом деятельницы революционного движения Веры Засулич, которая вскоре в Европе вступила в контакт с организацией полковника Акаси.

(обратно)

20

William II, ex-Kaizer. My memoires 1878–1918.London, 1922, p. 195.

(обратно)

21

Tirpitz A.fon. My Memoirs. N. Y.,1919, V. I, p. 226–230.

(обратно)

22

После гражданской войны в США федеральные власти раздали желающим огромные западные земли, чем способствовали ускорению развития в стране капитализма.

(обратно)

Оглавление

А. И. УТКИН В НАЧАЛЕ ВСЕХ НЕСЧАСТИЙ (война на Тихом океане: 1904–1905)

  Введение

  ГЛАВА ПЕРВАЯ ДО ТИХОГО ОКЕАНА

  ГЛАВА ВТОРАЯ СООТНОШЕНИЕ СИЛ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ КОРАБЛИ ВЫХОДЯТ В МОРЕ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ПРОТИВНИКИ НА СУШЕ и НА МОРЕ

  ГЛАВА ПЯТАЯ ГЕНЕРАЛЬНОЕ СРАЖЕНИЕ: ЛЯОЯН

  ГЛАВА ШЕСТАЯ ФЛОТ ИДЕТ К АНТИПОДАМ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ СУДЬБА ПОРТ-АРТУРА

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ ОТЗВУК В РОССИИ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ НА СОПКАХ МАНЬЧЖУРИИ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ЦУСИМА

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ ПОРТСМУТ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ ВМЕСТО ЭПИЛОГА: СЛЕДУЮЩИЕ ПОЛВЕКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg