«Древний Кавказ. От доисторических поселений Анатолии до христианских царств раннего Средневековья»

Древний Кавказ. От доисторических поселений Анатолии до христианских царств раннего Средневековья (fb2) - Древний Кавказ. От доисторических поселений Анатолии до христианских царств раннего Средневековья (пер. Леонид Анатольевич Игоревский) 2800K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дэвид Маршалл Лэнг - Чарльз Берни

Чарльз Берни, Дэвид Маршалл Лэнг Древний Кавказ. От доисторических поселений Анатолии до христианских царств раннего Средневековья

© ЗАО «Центрполиграф», 2016

* * *

Предисловие

Подзаголовок настоящей книги указывает, что авторы поставили перед собой задачу проследить последовательные стадии развития – от доисторического периода до цивилизации – обитателей нагорий от верховья Евфрата до Кавказа и озера Резайе (Урмия). В одни периоды увидеть глубинное единство этой территории просто, в другие – намного сложнее. И современные политические границы, обозначенные на карте 1, не облегчают задачу. В главе 2 ввиду недостаточности материала, касающегося горных местностей, в период до 3000 г. до н. э. взят более широкий географический горизонт – с включением Анатолийского плато.

Эту книгу следует считать введением к более широкому исследованию предмета и попыткой заполнить пробелы, слишком часто разделяющие доисторическую эпоху, ассириологию и урартологию, греко-римскую историю и изучение Армении и Грузии в первые века христианской эры. Специалисты в каждой из указанных областей, разумеется, всегда разочарованы отсутствием подробностей, способных удовлетворить их узкие запросы. Если текст этой книги и примечания хотя бы чем-то им помогут, авторы могут считать одну из своих целей достигнутой. Другая цель – рассказать о сравнительно малоизвестном аспекте древней истории и раннего Средневековья широкой публике.

Необходимо подчеркнуть, что иллюстрации и карты призваны подтвердить и оживить приведенные в тексте аргументы и никоим образом не претендуют на создание всеобъемлющей полноты картины.

Глава 1 Окружающая среда

Анатолию часто называют мостом, соединяющим Ближний Восток и Европу, но это плато имеет гораздо большее значение. Кавказский хребет является одновременно барьером и своеобразной «трубой» между степями юга России и гористой местностью Ближнего Востока. Именно эта территория, в первую очередь Восточная Анатолия и бассейн Урмии в Северо-Восточном Иране, а также Закавказье, составляет предмет данного издания. Краткое или поверхностное изложение не может обеспечить адекватного понимания физической географии регионов, однако восприятие их прошлого невозможно без такого понимания. Во время определенных периодов зона от Кавказа до озера Урмия и западнее – до верховья Евфрата – характеризовалась культурным, а временами и политическим единством, которое оправдывает географические рамки этой книги. В другие временные промежутки подобная связь не просматривается.

Геология всегда присутствует перед глазами путешественников по Анатолии и Ирану, где голые и разрушенные эрозией горные склоны обнажают камни самых разных цветов. Это, в первую очередь, характерно для центрального Анатолийского плато, восточной части бассейна Урмии, долины Аракса и значительной части Азербайджана. Но так было не всегда, и одной из важнейших задач исследователя Древнего Ближнего Востока является использование всех доступных свидетельств, хотя и с осторожностью, для реконструкции окружающей среды более раннего периода[1]. Данный труд включает материалы, датированные вплоть до 7000 г. до н. э., если, конечно, верить радиоуглеродному анализу. Эти даты имеют согласующийся характер. Последующие тысячелетия стали свидетелями изменений климата и окружающей среды: человеческая деятельность наложила отпечаток на ландшафт. Меры, принимаемые современными правительствами по сохранению лесов, слишком запоздали, чтобы дать ощутимый результат, хотя многие сочтут такую оценку слишком пессимистичной. А тем временем эрозия, начавшаяся из-за веков бездумной вырубки лесов, продолжается.

Количество атмосферных осадков, выпадающих на Анатолийском плато, не так велико и неравномерно распределяется по году. Сезон дождей – с марта до середины мая. Существуют также значительные колебания в числе осадков от года к году. Поэтому некоторые районы, где в одни годы созревает хороший урожай, в другие – становятся практически непригодными для земледелия. Это в первую очередь характерно для центральной части Анатолии, где недавнее расширение пашен с использованием тракторов и глубокой пахоты привело к увеличению риска пыльных бурь и ветровой эрозии[2]. Но подобных условий не могло быть в доисторические времена, да и в наше время они присутствуют лишь на части Анатолийского плато. Во всех прибрежных регионах, на нагорьях Восточной Анатолии и в Закавказье годовое количество осадков выше, чем в Центральной Анатолии, а значит, растительность и общая экология тоже другие. Только в Иранском Азербайджане, что вокруг озера Урмия, условия сравнимы с засушливыми районами Турции.

Горные территории к востоку от Евфрата, считающиеся частью Ближнего Востока, испытывают сезонные колебания температуры, более характерные для Центральной Азии. Большая часть этой земли находится в зоне критического предела зимних температур. Если говорить о среднесуточных температурах, в среднем в году бывает около 30 морозных дней. В районе Карса, Эрзурума и Вана зима длиннее и холоднее, а лето, умеренно теплое, длится не более трех полных месяцев начиная с середины июня. На черноморском побережье климат морской с осадками круглый год, а ближе к юго-восточной оконечности Черного моря почти субтропический. Роскошь и изобилие этого региона превосходит лишь южный берег Каспийского моря. Буйная растительность тянется в Абхазию и, в меньшей степени, в центральную часть Грузии. Тавр (Торосские горы) обеспечивают естественную границу на севере для зимних атлантических штормов и быстрого распространения весны на восток через Средиземное море и Сирию. Аналогичный контраст наблюдается в районе Байбурта, по пути из Трабзона в Эрзурум, где плато залито жаркими солнечными лучами в июле и августе, но облака с Черного моря на севере достигают гребня горного хребта и даже преодолевают его. Лето здесь заканчивается вторжением холодных влажных ветров с севера, которые со временем приносят снег. То же самое происходит в Азербайджане, особенно к северу от озера Урмия, где самые большие в мире перепады температур от зимы к лету. Хотя, так же как в районе озера Ван, присутствие крупной массы воды не может не оказать хотя бы небольшого смягчающего влияния на континентальный климат.

Хочется сделать попытку реконструировать естественную окружающую среду последних девяти или даже десяти тысячелетий. При этом основным источником являются сегодняшние физические условия, за исключением тех, что уже изменены человеком. По данным палеоклиматологии представляется очевидным, что во время последнего оледенения предельная линия распространения снежного покрова была на 2700 футов (800–850 м) ниже (местами – на 2000 футов (600 м)), чем сегодня. Этому соответствовала альпийская растительность в горных районах Восточной Анатолии и Кавказа (луга, кустарники) и отдельные ледники. Две радиоуглеродные датировки показывают, что лёсс перестал отлагаться около 9000 г. до н. э. Это означает, что сухие северные ветры, дувшие во время ледниковых периодов из степей Евразии, не были господствующими. В послеледниковые времена климатические условия на Ближнем Востоке, судя по всему, не сильно менялись[3].

Сравнительно небольшие климатические изменения могли иметь непропорционально обширное влияние на климат региона в целом. Особенно это касается роста и уменьшения озер. Такие перемены могли повлиять на озеро Урмия (его глубина сегодня нигде не превышает 100 футов (30,5 м)), которое имеет большие участки мокрых солончаков весной. На Анатолийском плато есть обширные дренажные системы – в районе Коньи, Соленого озера и на водосборных площадях озер вдоль северного подножия Тавра. Существуют свидетельства, поддерживающие теорию о том, что там в ранний послеледниковый период располагались крупные озера, впоследствии радикально уменьшившиеся или исчезнувшие совсем. Следствие – аллювиальные отложения[4]. Такие обширные массы воды предполагают более низкое испарение, чем в наши дни, соответствующее более низкой средней температуре. Их влияние на климат, вероятно, было весьма значительным. Однако только небольшого уменьшения количества осадков и подъема средней температуры оказалось достаточно, чтобы осушить земли, ранее находившиеся под водой постоянно или сезонно. При падении годового числа осадков ниже 12 дюймов (30,5 см) прекращается рост даже деревьев, корни которых уходят глубоко, вызывая к жизни еще один фактор, способствующий засухе и эрозии. Таким образом, современные условия, существующие на большей части Центральной Анатолии, возможно, могли сформироваться очень быстро. Равновесие между засушливостью и достаточным для роста деревьев количеством осадков, между полупустыней и степью, и условиями, пригодными для примитивной обработки почвы, на Ближнем Востоке всегда было тонким и слишком слабым, и уж точно в послеледниковый период. Это хрупкое равновесие не могло не повлиять на распространение лесов на большей части Анатолии и Кавказа, хотя в горных районах, вероятно, главными причинами обезлесивания и последующей эрозии все-таки стали вырубка деревьев и содержание на подножном корму коз. Начавшись, этот процесс имеет тенденцию к ускорению, поскольку почва утрачивает способность удерживать влагу и больше не скрепляется со склонами горы корнями деревьев, кустарников и трав. Археологические свидетельства, такие как находка оленьих рогов в районе хеттской столицы Богазкёй (Хаттусас), указывают на существование лесов, которые не сохранились до наших дней. Еще более явное свидетельство – большой диаметр и огромное количество бревен, используемое в таких сооружениях, как сгоревший дворец Бейджесултана, слой V, что на юго-западе Анатолии[5]. Деревянные каркасные конструкции, до сих пор широко использующиеся в горных районах Ближнего Востока, отличает заполнение пространств между балками глинобитными кирпичами или камнями в глине. Но размеры современных бревен представляются очень скромными в сравнении с теми, из которых строились доисторические здания. И самым распространенным деревом считается тополь, который быстро растет вдоль берегов рек и водоемов. Одним из самых впечатляющих сохранившихся памятников, подтверждающих богатый плотницкий опыт древних жителей Анатолии, является деревянная погребальная камера в Гордионе, открытая в 1957 г.[6] Все сказанное подводит нас к одному общему выводу: леса, которыми была покрыта значительная часть Анатолии и, вероятно, также гор Загрос, за последние три или четыре тысячелетия сильно уменьшились, особенно явно после эллинистического периода. Вдоль Понтийских хребтов и на Кавказе, однако, леса уцелели. Они растут в зоне, где выпадает намного больше осадков, чем на ныне лишенном лесов Анатолийском плато и в бассейне Урмии.

Модели поселений в горах, сохранившиеся на протяжении продолжительных периодов, а также особенности пахотного земледелия, овцеводства и скотоводства почти нигде не изучались – за исключением Советского Союза. Прямые свидетельства – найденные во время проведения раскопок кости животных – являются самыми осязаемыми критериями, без которых теории эволюции и изменения моделей горных поселений беспочвенны. Изучая кости животных доисторических культур, советские археологи достигли больших успехов, в первую очередь в Закавказье[7].

Палеоботаника обеспечила нас свидетельствами, пролившими свет на процесс раннего выращивания пшеницы (двузернянки и однозернянки) и двухрядного ячменя, с последующими мутациями, результатом которых стало улучшение «сорта», но проблема исходных географических источников диких зерновых культур, найденных при раскопках ранних поселений, все еще ожидает решения. Представляется, что ничего не изменится, пока не будет разработана посвященная такой задаче обширная программа ботанических исследований[8]. И если наличие дикой пшеницы далеко на востоке, в том числе в Афганистане, может считаться признаком существования по крайней мере одного очага раннего земледелия в тех местах, то отсутствие до настоящего времени найденных античных поселений, сравнимых с Чатал-Хю-юком, что в районе Коньи, не говоря уже об Иерихоне, снижает значимость этих открытий. Остатки незлаковых растений очень важны для ученых. Анализы пыльцы используются не только для сравнительной хронологии и палеоклиматологии, но также для подробного описания флоры конкретного поселения.

Считается, что любое поселение должно находиться возле надежного источника воды – реки, озера или ключа, причем последние в большом почете у сегодняшних анатолийских крестьян, которые удивительно привередливы к качеству питьевой воды. Иллюстрация тому – популярный рассказ о железной двери, за которой оказалась серебряная дверь, за ней – золотая, и только потом – холодная вода. Кто сказал, что их предки, пусть даже во времена неолита, не ценили чистые холодные источники? Их важность в религии доисторической Анатолии, в которой почиталось много божеств, связанных с источниками питьевой воды, предполагает, что такое отношение преобладало по крайней мере во 2-м тыс. до н. э. Поскольку такие ключи чаще находят по краям окруженных горами долин (а не в их центре), там и строили поселения.

Помимо воды, местоположение ранних населенных пунктов определяли примитивные земледелие и скотоводство, а также охота. В более поздние периоды, особенно в железном веке, необходимость в обороне одного поселения или нескольких часто приводила к строительству на горных уступах или возвышенностях с максимальным использованием естественных средств защиты. Почти во всех обнаруженных подобных пунктах производились гончарные изделия, иногда при раскопках находили и другие предметы, указывающие на железный век. В целом в Анатолии было больше преемственности при переходе от начала 1-го тыс. до н. э. в более поздние века, в эллинистический и римский периоды, чем от позднего бронзового века к железному, когда во многих регионах произошли большие изменения в распределении и структуре мест обитания. В некоторых частях Анатолии, однако, поверх холмов, образованных ранними поселениями, находили слои железного века такого размаха и глубины, что раскопки нижних слоев оказывались нецелесообразными по затратам, времени и усилиям. Часто такие холмы имеют плоские вершины, но крутые склоны, что предполагает существование фортификации. Контраст с такими холмами являют собой другие, едва поднимающиеся над уровнем окружающей равнины, которые обычно занимали только один период, а затем люди их окончательно оставляли. Обычно напластованные слои таких поселений продолжаются на некоторую глубину ниже современного уровня равнины: аллювиальные отложения могут накапливаться очень быстро, пример – Хасилар. Поэтому должно существовать много, возможно, очень много доисторических холмов, полностью погребенных под последующим слоем аллювиальных отложений. Вероятно, они надолго, если не навсегда, останутся необнаруженными. Допустимо выдвинуть гипотезу, что большая их часть относится к 4-му тыс. до н. э. или к более раннему периоду. Следует отметить неполноту и незавершенность многих исследований. Древние поселения особенно трудно обнаружить в лесистых горах, хотя в некоторых регионах они находились почти повсюду, причем с самых ранних времен. К примеру, было найдено очень мало (если не сказать, вообще ничего), что относилось бы к доклассическому периоду, вдоль понтийского побережья, к востоку от районов Самсун и Бафра, хотя из-за легкого доступа из Центральной Анатолии доисторические поселения там более чем вероятны. На плодородной земле вдоль Черноморского побережья Турции следы древних мест обитания, вероятно, были погребены под более поздними слоями или смыты. В Абхазии главными памятниками являются не места доисторических поселений, а каменные гробницы – дольмены. Летние стоянки на горных пастбищах, вроде тех, что называют яйла в современной Турции, тоже, вероятно, очень трудно обнаружить. Зато легко заметить горные крепости, такие как в Урарту вокруг озера Ван. Их положение, как правило, предсказуемо – на уступах, нависающих над равниной. Они имели постоянную функцию – оборонительную. Но на недоступных горных вершинах обычно находят только самые грубые подобные сооружения. Их строили для временного использования – как убежища. Многие горные памятники еще ждут энтузиастов-археологов, готовых тратить время и энергию, получая лишь минимальные результаты. Археолог, ведущий изыскания, должен быть готов найти поселения самых разных типов, относящиеся к различным периодам, в зависимости от характера местности. Ни одно исследование не может считаться исчерпывающим, и в районах, где предварительная разведка уже была проведена, следует продолжать более тщательную работу. Социальная антропология может помочь найти ответы на вопросы, касающиеся структуры поселений, возникавших во время последовательно сменявших друг друга культурных периодов. Однако без подтверждающих это письменных документов ответы могут быть только предположительными.

Не только местные условия – источники питьевой воды, почва, растительность, фауна и климат – влияли на зарождение и развитие деревень и городов. Также нельзя забывать о часто не ощутимом в уцелевших записях влиянии контактов с другими поселениями, расположенными по соседству и далекими. Такие контакты зависели от естественных путей, проходивших через горные хребты, долины и равнины Анатолийского плато, а также от бассейна Урмии, Закавказья и других естественных преград. Неудивительно, что многие современные шоссе находятся там, где когда-то пролегали доисторические пути. Перевалы через Тавр, к примеру, вероятно, всегда находились на определенных местах – как Киликийские Ворота, которыми пользовался еще Александр Великий. Восточнее располагается дорога Малатья-Мараш, соединяющая восточные нагорья с Киликией и Амуком. Кавказ в центре пересекает Дарьяльское ущелье. Перевал Зигана через менее значительный Понтийский хребет также очень важен, хотя нет доказательств, что этим путем пользовались до Ксенофонта[9]. Однако речные долины в высокогорной зоне являлись скорее барьерами, чем водными путями, из-за опасных по рогов и быстрин, препятствовавших навигации, а также сезонных колебаний уровня воды. Такие реки, как Кызыл-Ирмак (Кызылырмак, античный Галис, Красная река) и Сейхан (Пирамос), текущие в Черное и Средиземное моря соответственно, никоим образом не способствовали общению между людьми. В верховьях Евфрата, на северной образующей его реке – Карасу, и после слияния с южной – рекой Мурат, много порогов. Кура и Аракс тоже слишком опасны для навигации, хотя по их долинам были проложены сухопутные пути. Существовали пешие маршруты и по долине Мурата – их использовали некоторые ассирийские цари во время походов к центру Урарту[10]. Если не считать крупных озер, горные районы не предоставляют больших возможностей для развития навигации[11], да и на побережьях Турции мало естественных гаваней. Передвижение по горному плато во многих направлениях долгое время оставалось сравнительно удобным, хотя ему, вероятно, препятствовали леса и кустарники.

К востоку от Северного Евфрата (Карасу) общая высота увеличивается с запада на восток и горные хребты сближаются, сохраняя преимущественно направление восток – запад, так что такое передвижение было легче, чем с севера на юг. Есть только два естественных маршрута через Восточную Анатолию: северный – от Догубаязита через Кара-кёсе (Агры) в Эрзурум, а оттуда через горную цепь в Сушехри и через еще один высокогорный проход в Сивас и на центральное плато, и южный – от северной оконечности озера Урмия через долину Котура до озера Ван, оттуда через или вокруг него и далее через Муш и долину нижнего Мурата к переправе через Евфрат и в Малатью. Из этого города есть путь на юго-запад – в Мараш и к Средиземному морю, еще один – на запад в Кайсери, и третий – на северо-запад в Сивас. Еще более важное место в истории миграций с востока и северо-востока занимает северный путь, с которым в Хорасане, в 35 милях (56,3 км) к востоку от Эрзурума на верхнем Араксе, соединяется маршрут с северо-востока через Карс, идущий из Грузии. Из Аскале (Ашкале), что в 25 милях (40,2 км) от Эрзурума, идет путь через Байбурт, главную в Средние века сельджукскую крепость в Гюмюшхане, и оттуда через перевал Зигана к Черному морю (Трабзон). Самый легкий путь к южному берегу Черного моря – с центрального плато через Чорум к берегу в Самсуне. Есть несколько других маршрутов, например через Шебинкарахисар, но они по большей части тяжелые. До бассейна Урмии относительно просто добраться из Закавказья. Он находится наискось от пути последовательных миграций, в том числе тех, по которым двигались иранские племена с конца 2-го тыс. до н. э. Тот факт, что его географическое положение между юго-западным берегом Каспийского моря и горами, теперь обеспечивающими естественную границу между Турцией и Ираном, сделало его «трубой», через которую проходили все захватчики с Кавказа на юг в Иран, может объяснить этническое и культурное своеобразие, очевидное к началу 1-го тыс. до н. э.[12] Более того, до настоящего времени бок о бок существуют оседлое земледелие и кочевой образ жизни, хотя и не без трения.

Контакты и связи между соседними регионами, равно как и между поселениями, расположенными на значительном расстоянии друг от друга, были возможны с ранних времен по естественным путям, в основном перечисленным выше. Горы являлись препятствием для политического объединения, но торговля – другое дело. Предметы материальной культуры, которые, как известно, изготавливались в других местах и являлись легкотранспортируемыми, а также вещества, которых, в силу естественных условий, не могло быть на территории исследуемого поселения, являются доказательством существования торговли. До начала обработки меди основной частью импортируемых материалов являлись разные типы камня. Однако размышлять о механике этой ранней торговли, даже если она действительно была организована (и если да, то кем?), бессмыс-ленно[13]. Однако один аспект следует подчеркнуть: путешествия на большие расстояния были возможны даже в период неолита. Здесь уместна аналогия с периодом, предшествовавшим появлению парового двигателя. Известно, что кочевники в XIX в. перемещались вместе с отарами овец из Алеппо весной в Сивас, что в центральной части Анатолии, а осенью – обратно, при этом дальность кругового перехода составляла 700 миль (1100–1200 км). Путешествовать без овец намного проще и приятнее. Археологи зачастую преувеличивают сдерживающий эффект географических препятствий для миграций и торговли. Также многие ошибочно считают, что для распространения доисторических культур требуется долгое время – возможно, даже века. Но ведь древние люди ходили с той же скоростью, что и мы, а что касается дальности – было бы желание.

Требования торговли обусловили необходимость знаний об источниках соответствующих сырьевых материалов. Так было и в период неолита, и позже. Анатолия и Закавказье богаты минералами и другими полезными ископаемыми. Сегодняшний турецкий крестьянин ни за что не пропустит доступные руды. Медь, олово и сурьма в Закавказье встречаются часто и в больших количествах. Особенно важно олово: его не обнаружили в Анатолии и Иране, однако оно, вероятно, присутствует в Афганистане или рядом с ним. Месторождения, которые разрабатывались в древности, оценить невозможно[14]. Они были слишком малы, чтобы представлять интерес для коммерческих целей в наши дни, или слишком далеки, чтобы окупить расходы по строительству дорог. Месторождения меди в Турции – это Эргани-Маден на юго-востоке, а также рудники в районе Кастамону и на крайнем северо-востоке, в Древней Колхиде. Железная руда встречается в Дивриги и Хасанчелеби – оба в восточной части Центральной Анатолии. Золото и серебро добывают в горах Тавра в районе Булгар-Маден. Серебро также добывают в местах, где это отражено в названии местности (то есть в названии присутствует турецкое слово гюмюш) – в Гюмюшхане, что на пути из Трабзона в Эрзурум, в Гюмюшхасикёй, что к западу от Амасьи и юго-западнее Самсуна. Также серебро есть в районе Эргани-Маден. Сурьму находят в Турхале, что недалеко от Амасьи. Аллювиальное золото имеется в Анатолии, а медь, как известно из табличек, найденных при раскопках в Кюль-Тепе, была основной статьей экспорта из анатолийских городов в Ассур (Ашшур) при посредстве ассирийских караванов, но точные источники добычи этой меди неизвестны. Олово импортировалось ассирийскими купцами в Канеш (Кюль-Тепе) и другие порты, которые они создали[15]. Его отсутствие в Анатолии может быть связано с недостатком гранита, рядом с которым обычно располагаются залежи касситерита – оловянной руды. Хетты, предположительно, раньше других начали обрабатывать железо, но откуда они получали железную руду – неизвестно. Возможно – из Дивриги, хотя это и далеко от центра их территории. Пока не будет окончательно снята завеса секретности с результатов разных геологических исследований и они не станут доступными для археологов, проблема доисторических источников металлов в гористой местности останется нерешенной. Кроме металлов, в древности добывали и другие минералы. Один из них – соль, которой было много в озере Урмия и вокруг него, а также в Соленом озере, что в центральной части Анатолии.

В период неолита обсидиан разных цветов – от прозрачного до матового черного – являлся важным предметом торговли. Его ценили за режущие качества и использовали для изготовления инструментов и оружия. Недавние исследования выявили много источников этой горной породы, расположенных далеко друг от друга, от Иерихона до Али-Коша, что в Хузестане[16]. Точнее, были определены возможные источники, а другие при применении спектрографического анализа следов элементов – исключены. Этот метод привел к выявлению по крайней мере двух регионов, обеспечивавших потребности в обсидиане, – центральной части Анатолии и восточных нагорьев, расположенных от озера Ван до Армении. Но археологам все еще неизвестно, являются ли эти источники единственными, дающими обсидиан с именно этим набором следов элементов. Его небольшие неразработанные залежи встречаются так часто, особенно в Восточной Анатолии, что невозможно точно установить источники конкретных образцов[17]. Немрут-Даг, потухший вулкан недалеко от озера Ван, – самый известный источник обсидиана. В Тильки-Тепе найдены самые крупные известные обсидиановые самородки, от которых откалывали осколки.

Помимо минеральных ресурсов Анатолия и Закавказье богаты растительностью. В Анатолии встречаются три главные зоны флористического районирования: евро-сибирская (Европа, Россия, Сибирь), ирано-туранская (степи Центральной Азии, Иран и Центральная Анатолия), средиземноморская. Черноморское побережье входит в первую зону, Анатолийское плато – во вторую, а южное побережье Турции – в третью. Недавние работы показали большое количество эндемических растений, то есть произрастающих только в Турции: это в первую очередь относится к Тавру, где встречаются ирано-туранская и средиземноморская ботанические зоны[18]. Распределение деревьев тоже имеет отношение к доисторическому периоду. Лиственные леса – дубы, ясени, буки – покрывали большие территории на понтийском побережье, в том числе Абхазию, и нижние части горных склонов. Выше их сменяли хвойные леса. Линия границы лесов находилась на высоте 6000 футов (1800–1900 м). Еще выше находились открытые горные пастбища. Склоны Кавказских гор тоже богаты древесиной. Однако бассейн Урмии сравнительно безлесный. Примерно та же картина наблюдается в другом регионе – вокруг Соленого озера. На юге, в районе Коньи, уже во время неолитического города Чатал-Хююк строили дома из глинобитных кирпичей, но имитируя деревянные каркасные конструкции. В этой части Анатолии лесов уже могло стать меньше. На северной части Понтийского хребта лесной покров не такой густой, как на стороне, выходящей к Черному морю, и местности присущи особенности плато. Здесь среди немногочисленных деревьев дубы, заросли кустарников и можжевельник, хотя в наши дни вдоль берегов рек и ирригационных каналов посадили тополя. Они используются для потолочных балок при строительстве деревенских домов. Главное преимущество тополей – быстрый рост. В средиземноморской зоне распространены кедры, черные сосны и серебристые ели.

Еще важнее, чем деревья, пригодные для строительства, – разные виды съедобных растений. Из них, естественно, самые существенные – злаки. Они же олицетворяют главные проблемы, поскольку не решены вопросы их происхождения. Дикий прототип пшеницы-однозернянки встречается в районе Мармары и на большей части территории Турции и Леванта, но не в горных районах Восточной Анатолии и не на Кавказе. Дикий прототип пшеницы-двузернянки встречается в Леванте и у подножия гор Загрос, а ячменя – в гористой местности, за исключением долины Аракса и севернее[19]. Однако вряд ли стоит уделять особое внимание ареалам обитания дикорастущих прототипов культурных растений сегодня.

В горах было и есть много бобовых, а также плодовых растений и деревьев – за исключением полузасушливых районов. Цитрусовые растут только на побережье Средиземного и Эгейского морей. Но яблоки, сливы, абрикосы, персики и шелковица распространены в восточных горных районах, в том числе вокруг озера Ван, где они достаточно морозоустойчивые, чтобы пережить суровые зимы. Сегодня их много и в Понтийском регионе. Лесные растения, как правило, произрастают на Ближнем Востоке быстрее, чем в Европе, так что садоводство здесь намного прибыльнее.

Такое выносливое растение, как виноград, распространено на Анатолийском плато, в Закавказье и районе озера Урмия. Считается, что тип vitis vinifera возник на землях, примыкавших к Каспийскому морю. Этому типу требуется долгое сухое лето, умеренное или жаркое, и прохладная зима. Он не выживает в условиях влажного лета, которое приносит с собой плесень, или очень холодной зимы с температурой ниже 18 градусов по Цельсию. Виноградарство могло зародиться или здесь же, на берегах Каспийского моря, или в районе вокруг Колхиды. Там в двух местах раскопок поселений, датированных 4-м тыс. до н. э., были найдены самые ранние материальные свидетельства в виде зернышек виноградных ягод, причем в скоплениях, связанных с запасами орехов и желудей, которые тоже использовались для еды[20]. Плиний в «Естественной истории» уделил большое внимание вьющимся и ползучим растениям, перечислил 91 разновидность винограда и 50 других аналогичных растений, описал способы выращивания лоз. Подобные скопления на самом деле могли быть результатом собирательства, а не виноградарства, но это представляется маловероятным. Модификация теории о происхождении последнего на Кавказе или в защищенных районах Восточной Анатолии заключается в следующем: бок о бок с распространением диких виноградников оно зародилось у подножия Загроса в Северной Месопотамии, Сирии и Палестине. Оттуда оно пришло вместе с культивацией злаков в Восточное Средиземноморье и на побережье Эгейского моря[21]. Последующая история продвижения виноградарства на запад не отдает предпочтение ни одной из предположительных территорий его зарождения, хотя археологические и лингвистические свидетельства склоняют чашу весов в пользу Кавказа.

Природные зоны были выделены для периода 8000–5000 гг. до н. э., то есть для условий послеледникового периода и до начала серьезного влияния на природу человеческих поселений[22]. Тогда самые большие территории покрывали лиственные или смешанные леса. Их классифицировали как умеренно теплую зону. Хвойные (преимущественно) леса, покрывавшие склоны Понтийского и Кавказского хребтов, находились в умеренно холодной зоне. Вдоль понтийского и каспийского побережий, а также на узком предгорном участке Плодородного Полумесяца растительность была субтропическая. Вокруг эстуария Аракса имелась территория галерейного леса, тоже субтропическая, но немного дальше вверх по течению уже начиналась полупустыня, заросшая кустарниками и травой. Условия в бассейне Урмии, вероятно, были такими же, как в центральной части Анатолии, с полузасушливыми пастбищами и степями. Если эта реконструкция растительного покрова верна, то в сравнении с современным периодом она предполагает чрезмерное количество выпадаемых осадков, поскольку исчезновение деревьев с большей части нагорий и из Центральной Анатолии нельзя приписать исключительно деятельности человека. При обобщениях, касающихся всех основных регионов, необходимо принимать во внимание местные особенности.

Фауна нагорий остается весьма разнообразной даже сегодня. В горах живут леопарды и медведи, а также волки, в уцелевших болотистых местностях – кабаны. В реках и пресноводных озерах много рыбы. Среди более крупных птиц можно отметить аистов, пеликанов и журавлей. Последние довольно боязливы и предпочитают селиться в удаленных районах. Здесь также много хищных птиц. Тем не менее не приходится сомневаться, что в ранний послеледниковый период фауна была разнообразнее. Обитатели Ча-тал-Хююка охотились на туров, диких свиней, оленей, диких овец, косуль, диких ослов и ланей, реже – на газелей, лис, волков и леопардов[23]. Такое изобилие дичи в те времена являлось повсеместным, даже в районах, расположенных в непосредственной близости к Конье, где находился Ча-тал-Хююк[24]. Для Джармо, что у подножия Загроса, составлен длинный список фауны[25]. Пока не будет аналогичных списков относительно всех ранних поселений в горной зоне, реконструировать фауну Анатолии и Закавказья в целом для раннего послеледникового периода оказывается невозможным.

Одомашнивание животных – слишком масштабная тема, чтобы ее обсуждать в рамках этой книги[26]. Овцы и козы, кости которых в основном неотличимы, давали ранним людям мясо, а также шерсть и кожу для одежды. Ткани изначально были шерстяными, но дикий лен, хотя и не обнаруженный в районе Чатал-Хююка, рос в районе Загроса, и его начали культивировать довольно рано.

Использованию богатых природных ресурсов нагорий временами препятствовали их труднодоступность и суровые климатические условия, хотя в те времена в целом окружающая среда была значительно лучше и лесной покров – больше. Медленное ухудшение климата в сочетании с недальновидностью человека превратило огромные регионы в лишенные леса засушливые степи. Только сейчас правительства стараются сдержать этот процесс и восстановить леса. У сегодняшних нагорий больше сходства с Центральной Азией, чем с русскими равнинами или средиземноморским побережьем. Но так было не всегда.

Приведем короткий комментарий, касающийся терминологии, – невозможно избежать употребления ряда специальных терминов, применяемых археологами, особенно тех, которые используются для дифференциации последовательных периодов культурного развития. Произведенная в XIX в. классификация по форме, способам производства и материалам (камня и металла) предметов материальной культуры привела к появлению знакомых нам терминов: палеолит, неолит, бронзовый век, железный век, к которым впоследствии добавились новые: мезолит и халколит. Последний часто называют энеолитом – как в советской литературе. Термин медный век также используется применительно к частям Анатолии, особенно если речь идет о Центральном плато. Одни из перечисленных терминов имеют больше смысла, чем другие. Так, неолит и палеолит – узнаваемые стадии культурного развития. Неудовлетворительный характер терминологии общеизвестен, и временами предлагались разные альтернативы. Одни понятия довольно длинные и трудно запоминающиеся, другие – синонимы традиционных терминов. Например, Р. Брэйдвуд всегда предпочитал палеолитический и неолитический этапы называть периодами собирательства еды и производства еды соответственно. Такие термины, как эпипалеолитический, протонеолитический, протогородской, также встречаются в литературе, посвященной разным регионам Ближнего Востока.

Если признать, что многие понятия стали всего лишь удобными ярлыками, читатель может не слишком беспокоиться о подобных сложностях, созданных самими археологами. Если же ликвидировать все существующие термины, это лишь усилит неразбериху. Недавнюю схему, составленную на основе радиоуглеродной датировки и относящуюся к последовательным тысячелетиям, можно порекомендовать и для ранних периодов[27], но было бы неправильно применять их для поздних периодов, требующих более точной классификации. Советскую археологическую терминологию для Закавказья разработали без учета понятий, которые использовались в Турции и Иране, и наоборот. Не имея возможности использовать «советские периоды» ко всей зоне, о которой идет речь в настоящей книге, учитывая наличие многочисленных региональных вариаций и местных культурных традиций, мы использовали новые термины там, где это оправдывалось контекстом, – как в 3-м тыс. до н. э. В целом мы старались сделать их более понятными, хотя это не везде получилось.

Глава 2 Первые поселения

Человек-охотник был вынужден рыскать по лесам, преследуя дичь, чтобы обеспечить себя продовольствием. Ему приходилось изучать повадки животных, на которые влияли климатические изменения. Человек-земледелец и человек-пастух зависели от климата, количества осадков, солнца и не были защищены от колебаний объема урожая. Жизнь первых поселенцев в Анатолии и других районах Ближнего Востока всегда оставалась тяжелой. Им приходилось много работать, а отдача, вероятнее всего, оказывалась небольшой. Во время засухи часто погибали и урожай, и скот. Но, несмотря на все трудности, первые жители деревень сделали решающий шаг, который впоследствии получил название «неолитическая революция». Это действительно была революция, поскольку начался длительный процесс покорения окружающей людей природы. Возможно, это объясняет более быстрое культурное продвижение вперед, чем во время последовательной смены палеолитических культур. Как только человек начал, пусть и неуверенно, изменять окружающую среду для достижения своих целей, шкала времени будто сократилась. Теперь прогрессивные шаги занимали не тысячелетия, а только века.

Ссылка на время в столь отдаленные периоды стала возможной благодаря использованию в археологии достижений в области ядерной физики – радиоуглеродной датировки[28]. Точность этого метода за последние годы существенно повысилась. Важным является появление сравнительной хронологии – из радиоуглеродных дат[29].

Физическая антропология, несмотря на большие ограничения, ввиду малочисленности и плохой сохранности скелетов, показывает, что Ближний Восток первоначально населяли люди с продолговатыми головами – евроафриканцы и протосредиземноморцы. Постепенно, в периоды, наступившие после неолитической революции, на Ближнем Востоке появились группы круглоголовых людей и смешались с первыми расами[30]. Однако наличие общих черт предполагает, что на этапе становления, когда делались первые шаги в обработке земли и скотоводстве, население большей части региона имело общих предков. У человека периода верхнего палеолита было скромное телосложение: мужчины имели рост около 5 футов 8 дюймов (177 см), женщины – около 5 футов 1 дюйма (155 см). Их потомки устроили неолитическую революцию.

Знание культур периода верхнего палеолита и тех, что последовали за ними на Ближнем Востоке, основано на неполных свидетельствах из самых разных, удаленных друг от друга территорий. В горах, расположенных от Анатолийского плато до Кавказа, и в Иране еще предстоит провести масштабные исследовательские работы. Пещеры Анталии, что на Средиземноморском побережье Турции, были изучены турецкими археологами, которые провели раскопки и обнаружили наскальные рисунки, видимые над поверхностью земли. Там обнаружили изображения, относящиеся к большому промежутку времени – от нижнего палеолита до неолита. Основные места раскопок – Бельдиби и Караин[31]. Отсутствие обсидиана в материальной культуре Бельбаши в районе Анталии предполагает почти полное отсутствие контактов с Анатолийским плато во времена мезолита – в 10000–9000 гг. до н. э. Стоянки древних людей в Анталии, вероятно, всегда были сравнительно изолированными. Поиск параллелей с рисунками в Бельдиби приводит к наскальной живописи на дальнем юго-востоке Турции, в районе Сиирта, или даже дальше – в Кобистан (Гобустан), что в 40 милях (64 км) южнее Баку, на каспийском берегу. Там самые ранние рисунки были определены как мезолитические. В отложениях у одной из скал с рисунками нашли изделия из кремня. Также присутствуют свидетельства изменения искусства резьбы по камню по высоте отдельных рисунков.

Карта 1. Важные места поселений ранних периодов до конца 4-го тыс. до н. э (Политические границы на момент выхода книги показаны пунктирной линией)

Даже палеолитический человек при необходимости мог преодолевать большие расстояния – например, когда ему требовалось определенное сырье, такое как обсидиан. Этот камень, обычно называемый «вулканическое стекло», очень часто находят на ранних стоянках Ближнего Востока. С помощью спектрального анализа вкраплений или следов элементов можно установить регион его происхождения, что дает свидетельства существования торговли и культурных контактов в эпоху неолита и до нее. Один из главных источников обсидиана – Немрут-Даг – потухший вулкан на западном конце озера Ван. Но определенно в Восточной Анатолии есть еще много необнаруженных месторождений обсидиана. Правда, те, что находятся в одном регионе, как правило, имеют одинаковые характеристики. Обсидиановые предметы среднего палеолита найдены в провинциях Хаккари, Ван и Карс, что на востоке Турции. Самые ранние пластовые появления обсидиана на Ближнем Востоке – слой С пещеры Шанидар. Их возраст, согласно радиоуглеродной датировке, – около 30 тысяч лет. Обсидиан также встречается в пещере Зарзи, что в 80 милях (130 км) южнее, в горах Загроса[32]. Даже когда металлообработка достигла весьма «продвинутой» стадии – на стоянках культуры Халаф в 5-м тыс. до н. э., между районом Вана и Верхней Месопотамией процветала торговля обсидианом.

На Кавказе климатические условия были особенно суровыми в эпоху верхнего палеолита, но это не самый ранний период, представленный артефактами. Каменные топоры ашельской культуры и некие пластины были найдены на побережье Черного моря и на внутренних территориях – в грузинских районах Имерети и Картли. Утверждают, что пластины относятся к мустьерской культуре (средний палеолит). Верхний палеолит представлен ножами, скребками, бурами и пластинами из кремня, реже – из обсидиана. В пещере Сакажия, недалеко от Кутаиси, обнаружили кости бизона пещерных медведя и льва, что указывает на холодный климат, сообразно последнему ледниковому периоду[33]. В Мингрельском районе Грузии нижний слой стоянки в Одиши содержал кремневые и обсидиановые микропластинки конца верхнего палеолита. В Армении, особенно вокруг горы Артин и вдоль реки Раздан, шли артефакты, относящиеся к культурам нижнего, среднего и верхнего палеолита, сравнимые с их эквивалентами в Западной Европе[34].

Палеолитические охотники жили не в темных сырых глубинах своих пещер, а на площадках у входа или перед ним (на открытых стоянках – сезонно). В России, где мало естественных пещер, широко распространились укрытия, которые рыли в лёссе, выветренном грунте, отложившемся в сухих условиях оледенения[35]. Аналогичные открытые стоянки в Анатолии и других местах Ближнего Востока, безусловно, найдут, хотя это будет и непросто. Маловероятно, что стоянок, подобных современным жилищам в пещерах и каменным укрытиям, не существует.

Свидетельства перехода от обитания преимущественно в пещерах и под скальными укрытиями к жизни на открытых площадках следует искать за пределами Анатолии и Кавказа. Этот переход стал заметной чертой неолитической революции, хотя являлся следствием, а не причиной. Раскопки в Загросе показали, что эта стадия датируется примерно 10000–9000 гг. до н. э. К сожалению, большинство стоянок древнего человека в Загросе не дают последовательную картину. Они демонстрируют ряд изолированных, частично совпадающих по времени, но разрозненных культур, принадлежавших к векам, которые предшествовали неолитической революции[36]. Сравнительно важной для перехода от собирательства еды к ее производству является натуфийская культура Палестины, от ранней стадии которой произошел докерамический неолит А – Иерихон[37].

Для развития культивации злаков и других растений, пригодных в пищу, а также для одомашнивания некоторых животных потребовалось, возможно, несколько веков. Ясно, что процесс не был одномоментным. Более того, многие черты образа жизни периода верхнего палеолита продолжали существовать на Анатолийском плато и других территориях Ближнего Востока. Сначала мы поговорим об Анатолии, а потом перейдем к нагорьям Восточной Турции и Кавказу.

В восточной части Турции, Закавказье и на северо-западе Ирана сохранилось слишком мало артефактов соответствующего периода, дающих адекватные свидетельства для понимания достижений неолитического человека. Наиболее интересный древний памятник, хотя и не вполне уместный из-за своего расположения на Анатолийском плато, – это Чатал-Хююк. Изучение его обитателей – охотников, фермеров, строителей, художников, ремесленников и изобретателей может помочь в понимании современных поселений и в других местах. Чатал-Хююк – не самое раннее поселение на этом плато. Стоянка Суберде, что у озера Сугла, в 60 милях (97 км) к западу-юго-западу от Чатал-Хююка, и нераскопанная стоянка Асикли-Хююк у Соленого озера, скорее всего, немного старше. То же можно сказать о докерамической стоянке Хасилар, что возле озера Бурдур. Это самая западная точка, где жили оседлые сообщества не позднее 7000 г. до н. э. Кстати, тот же археолог, что вел раскопки в Суберде, раскопал неолитический курган Эрбаба, что в 10 км к северу и северо-западу от Бейшехира. Тем не менее уникальность Чатал-Хююка не подлежит сомнению. Археолог Джеймс Меллаарт написал об этом поселении книгу, где дал его общее описание, акцентируя внимание читателей на развитии искусства. Однако длинный и очень подробный отчет ученого включил многие детали, не вошедшие в эту книгу, но представленные в его последующих, очень интересных публикациях.

Охота не была пережитком прошлого в Чатал-Хююке, на что указывают многочисленные обсидиановые наконечники копий самого узнаваемого типа из всех известных каменных орудий. Там же много наконечников стрел, причем двух размеров. Скорее всего, они использовались с длинными и короткими луками. Очень большие скребки подтверждают умение обитателей этого поселения свежевать животных и очищать шкуры. Каково бы ни было значение многих настенных рисунков, являющихся особо привлекающим внимание элементом достижений этого общества, на некоторых из них, безусловно, изображены сцены охоты, а также ритуалы и магические обряды, тесно связанные между собой в религии этого народа. Таким может быть объяснение изображения гигантского красного быка (покрывает северную стену одного святилища в слое III), которого окружали маленькие человечки, причем ни один из них на животное не нападал. Странные сцены кормления на стенах слоя V, где видны люди, тянущие животных за языки, возможно, тоже следует рассматривать в подобном контексте. Изображение леопарда, на которого часто охотились, и находящейся рядом женской фигуры – один из археологов впоследствии назвал ее владычицей животных, основываясь на более поздних аналогиях, – на самом деле может символизировать подчинение диких животных наступлению новых сил – земледелия и скотоводства.

Город, расположенный у реки Чаршамба, протяженностью 32 акра (0,13 км²), никогда не был бы обнаружен, если бы речь шла только об охоте. Палеоботанические свидетельства зачастую объясняют значительно большие, чем те, что касаются охоты и одомашнивания животных. Ко времени Чатал-Хююка (слой VI) его обитатели выращивали не менее 14 видов съедобных растений[38], некоторые из которых использовались для приготовления масла. Фрукты и орехи, вероятно, доставлялись от подножия Тавра. Отсутствие прямых доказательств копания и рыхления почвы с помощью мотыг, тяпок и т. д. не является важным, потому что такие приспособления люди могли изготавливать из дерева. Многочисленные жернова, точильные камни, пестики и ступки – типичные знаки существования сельского хозяйства. В целом свидетельства указывают на то, что им в Чатал-Хююке занимались женщины, а мужчины – охотой, хотя им могли доверить и домашних животных. Отсутствие рисунков на тему сельской жизни компенсируется «засильем» женщин в произведениях искусства – на картинах и в фигурках.

Город Чатал-Хююк демонстрирует определенное единообразие не только в планировке строений, но и в используемых при этом материалах и методах строительства. Хотя, конечно, о городской планировке речь в то время не шла. Не централизованная власть, а традиции и сила привычки, вероятно, были главными факторами, определившими архитектурную однородность. Мы даже можем представить, каким видел свой город древний художник, изучив, например, изображение, где на фоне извергающегося вулкана показаны или единичные элементы – кварталы, составляющие город, или отдельные здания, составляющие такой квартал. Вероятно, тогда перед людьми остро стояла проблема строительства и ремонта прилегающих зданий, в силу необходимости расположенных уступами на склонах холма. В этой связи бросается в глаза отсутствие дверных проемов на уровне земли, ведущих в отдельные жилые помещения и к местам поклонения, которые имели много общего. Доступ туда был через крышу вниз с помощью приставной деревянной лестницы. Подобный способ входа в помещение имеет современные параллели в самых разных частях света, где это удобно исходя из требований безопасности и существуют благоприятные климатические условия. Архитектура Чатал-Хююка не оставалась статичной, а отражала растущую уверенность в использовании сырцовых кирпичей и постепенный отказ от материалов из дерева. До слоя V здания были деревянными и каркас лишь немного наполнялся сырцовыми кирпичами. А слой II демонстрирует, что от деревянного каркаса вообще отказались и вертикальные стойки заменили кирпичными столбами. В ходе декоративных и конструкционных инноваций, а также ремонтных работ на плоскую стену или рельеф стали наносить несколько слоев краски. Схема украшений могла меняться или нет. В слое VII в Чатал-Хююке археологи насчитали 120 слоев штукатурки, сделанной из белой глины для украшения стен, а также полов и потолков. В слое VI было уже 100 слоев. Число последних на зданиях одного уровня, как правило, было примерно одинаковым. Все эти свидетельства подтверждает ошибочность предположения, что сооружения из сырцового кирпича, даже при наличии надлежащего ухода, не могут простоять больше нескольких лет. Можно предположить, что в Чатал-Хююке стены покрывали штукатуркой каждый год.

В качестве красок древние художники использовали минералы, в том числе оксиды железа, медные руды, окись ртути, марганец, сульфид свинца. Доминирующими тонами являлись разные оттенки красного. Их получали из железной руды, киновари и, возможно, гематита. Создание поверхностных рельефов из штукатурки (гипса) не представляло собой серьезных технических проблем, хотя приходилось использовать разные технические приемы. Кости и рога животных применяли для более прочного закрепления изображений на стене. Работа по созданию настенных росписей, рельефных изображений из штукатурки и раскрашенных и нераскрашенных каменных скульптур и моделей из глины давала возможность доисторическим творческим людям проявить свои таланты. Хотя окрашенный черный бык был изображен уже в слое IX, рельефные украшения – особая «фишка» ранних святилищ, где только рельефы – картин нет. Возможно, рельефы можно связать с глиняными статуэтками: и то и другое – результат лепки, придания мягкому материалу нужной формы. После слоя V рельефы исчезают – они больше не считались модными в Чатал-Хююке. Примерно в это же время глина вытеснила камень, став самым популярным материалом для изготовления статуэток. Резьба по камню первоначально была обычным методом создания фигурок, возможно культовых статуэток, перешедших из более ранних святилищ, которые ремонтировались или перестраивались. Подобные артефакты, как правило являющие собой резкий контраст с довольно грубыми фигурами людей и животных из глины, часто находили в ямах за пределами святилищ. Свидетельство постоянства культа усиливается отчетливыми следами износа и ремонта на некоторых каменных статуэтках. В конце истории Чатал-Хююка, в слое II, в одном святилище ученые нашли девять статуэток, из них восемь – из глины. Они в некоторых аспектах сравнимы с более поздними фигурками из Хасилара (слой IV) – факт, предполагающий, что к этому времени (ок. 5600 г. до н. э.) художественные традиции Чатал-Хююка, по крайней мере в скульптуре, распространились на обширной территории Анатолийского плато[39]. Это произошло потому, что статуэтки можно было легко переносить и перевозить. Настенная живопись и лепнина вряд ли имела много зрителей из числа посторонних, которых вполне могли не допускать в святилище.

Многие достижения художников Чатал-Хююка получили высокую оценку, благодаря великолепной технике и высокому стандарту мастерства в работе с некоторыми материалами. Художники работали с деревом, костью, тканями и даже металлом. Глину использовали для производства керамики, хотя и в ограниченных масштабах, причем без какого-либо разнообразия форм. Сосуды для приготовления пищи, еды, питья и хранения продуктов в более поздний период были по большей части керамическими. Но популярными оказывались и другие материалы – дерево и гибкие прутья (из них изготавливались плетеные изделия). Хотя производство керамики в Анатолии могло зародиться в районе Коньи, ее количество в Чатал-Хююке настолько мало, что невозможно сделать однозначный вывод. Керамические изделия раскапывали до слоя XII. Формы примитивные, самая распространенная – кувшин с большим горлышком, но качество таково, что невозможно приписать эту работу ранним гончарам. Чатал-Хююк можно сравнить с поселениями в других местах Ближнего Востока, таких как Иерихон, который долго процветал, не испытывая необходимости в керамике[40]. Отметим, что ее зарождение лучше, чем любое другое раскопанное поселение Ближнего Востока, иллюстрирует Ганджи-Даре.

Дерево в Чатал-Хююке использовалось для многих целей, в том числе как материал для изготовления сосудов, доказательством чего является удивительная серия сосудов и емкостей из слоев VIB и VIA и среди них – блюда длиной около 50 см, возможно для мяса, пашотницы, круглые чаши и блюда, овальные чаши с рукоятками. Огонь – союзник археолога: эти сосуды, сделанные без гвоздей и клея, сохранились на полах домов и в захоронениях благодаря карбонизации. Другая мягкая древесина обрабатывалась обсидиановыми скребками и другими инструментами, которые тоже производились в Чатал-Хююке. На завершающем этапе изготовления сосудов, вероятно, использовались наждак и песок – для обработки поверхности. Современная параллель – кувшин с рукоятками, который называют в Турции cam bardak («сосновое стекло»). Это глубокий сосуд с узким горлышком, вырезанный из куска ствола дерева. Чтобы такие сосуды оставались водонепроницаемыми и не раскалывались, они постоянно должны быть наполнены жидкостью. Более твердая древесина (дуб и можжевельник) использовалась в строительстве. Ее обрабатывали нефритовыми топорами, стругами и стамесками. Это мастерство не было превзойдено в Анатолии, во всяком случае насколько можно судить по археологическим находкам, до VIII в. до н. э., когда фригийцы изготавливали изящно украшенную мебель, фрагменты которой были найдены в районе Гордиона[41].

Обкалывание (вырубание), шлифовка, полировка и сверление – эти техники использовались ремесленниками Чатал-Хююка при изготовлении инструментов, оружия, сосудов, статуэток и украшений из камня. Обрабатывались разные виды камня, за исключением разве что твердых вулканических пород, таких как гранит. Обсидиановые зеркала, найденные в захоронениях, вставлялись в известняковый раствор и полировались с применением неизвестной техники. Перфорация крупных предметов, таких как булава, не представляла трудности, чего нельзя сказать о сверлении каменных бусин, в том числе обсидиановых, в которых обнаружены отверстия слишком тонкие даже для современной стальной иглы. Как это делалось – непонятно. Использование медных буров является маловероятным.

Обнаружение меди и свинца в Чатал-Хююке выше слоя IX представляется в высшей степени важным для истории технологий, тем более после того, как исследование медной глыбы из слоя VI показало, что это медный шлак. Умение выплавлять руды для удаления природных примесей подразумевает появление металлообработки уже в 7-м тыс. до н. э. Этот факт нельзя считать бесспорным без дополнительных свидетельств. Свинец в Чатал-Хююке, однако, предполагает применение плавки в слое IX, потому что в Анатолии он встречается только в виде галенита, который не используется в природном состоянии. Отсутствие металлических орудий в Чатал-Хююке может быть случайным, так как в Суберде обнаружили медное шило длиной 4 см[42].

Такие материалы, как кость, используемая для изготовления разных предметов, и камыши, которые скручивали и связывали для плетения корзин, не представляли технических трудностей. Обработка кости велась почти повсеместно на Ближнем Востоке в эпоху неолита. А корзины использовали повсеместно до момента широкого распространения керамики. Во многих строениях находили матрасы и свитые коврики. Крючки, застежки, лопатки и миниатюрные сосуды изготавливали из кости.

Плетение тростниковых подстилок и корзин – простые процессы в сравнении с изготовлением тканей, наличие которых в Чатал-Хююке подтверждают многочисленные свидетельства, прямые и косвенные. Благодаря тому же удачному стечению обстоятельств – воздействие огня – сохранились многие сосуды и некоторые ткани, дошедшие до нас в карбонизированном состоянии. Отдельные фрагменты оказались сделанными из удивительно качественной крученой пряжи двух сложений. Это самые древние известные ткани, которые по крайней мере на тысячелетие старше, чем льняное полотно из фаюмских деревень Египта[43]. Свидетельства указывают на шерстяную, а не на льняную пряжу в Чатал-Хююке, где шерсти было много, а семена льна при раскопках так и не обнаружены. Что же касается косвенных свидетельств, то исчезновение настенной росписи вполне можно объяснить изменением моды и появлением настенных тканевых украшений. Вероятно, это произошло в конце периода существования Чатал-Хююка. Представляется вероятным, что настенная роспись предшествовала текстильным настенным украшениям и дала толчок их развитию, а не наоборот. Но к началу халколитического периода в Хасиларе раскрашенная керамика, столь характерная для этого поселения, определенно была именно имитацией текстильных орнаментов. Некоторые рисунки из Чатал-Хю-юка, однако, указывают на прямое подражание текстильным изделиям. Иногда изображали даже строчку вдоль краев. Предположение, что найденные здесь печати могли использоваться для нанесения рисунков на ткань, привлекательно, но маловероятно.

Жизнь и смерть, рождение и погребение, судя по всему, являлись доминирующими темами в религии этого замечательного неолитического сообщества, о теологических верованиях которого можно выдвигать множество гипотез, к сожалению бездоказательных. Период с 7-го тыс. до н. э. до классических времен слишком велик, чтобы можно было смело проводить прямые сравнения. Хотя существование связей между религией Анатолии в бронзовом веке и в эллинистический и римский периоды бесспорно. Преемственность народонаселения эпохи раннего неолита – начала бронзового века невозможно доказать на основании существующих свидетельств. Таинственный вид многих помещений с самого начала натолкнул Меллаарта на мысль, что это святилища, а не жилые помещения. Это подтверждается наличием настенной живописи, рельефов, рогов, вделанных в специальные скамейки, бычьих голов, культовых статуэток, человеческих черепов на платформах, обсидиановых зеркал, костяных застежек и, разумеется, охровых захоронений. Последние являлись давней традицией, уходящей корнями еще в палеолитические времена. Эти захоронения стали частью курганной культуры русских степей в 3-м тыс. до н. э. и были найдены в Марлике. В этих помещениях не приносили в жертву животных, что вряд ли удивительно, потому что туда был доступ с крыши только по лестнице.

Остается тайной, что именно происходило в святилищах, к примеру, принадлежали ли все молящиеся только к жреческой касте, или туда допускались и обычные жители? Раскопки показали, что святилища, однажды построенные, тщательно сохранялись и украшались. Изображения рук – постоянная черта настенных росписей – встречаются в разных формах. Обычно это руки взрослых (бывают и детские), причем правая рука встречается чаще, чем левая. До сих пор такие изображения являются широко распространенными амулетами от сглаза. Окрашенные же красной краской руки иногда видны на дверях домов в деревне Кючуккёй, что вблизи Чатал-Хююка. Это удивительное совпадение. Копирование ранних неолитических рисунков было исключено существованием современных параллелей еще до начала раскопок в 1961 г. Внутри святилищ руки, смоченные в краске, прикладывались к священным рельефным изображениям голов животных или богинь, предположительно чтобы получить от них силу. Там, где изображено множество рук вместе, видимо, передается идея «вся группа людей». Иногда это показано в виде узора из сети, символизирующего охотничью сеть или ловушку – своеобразный символ общего сбора. В священных стенах, вероятно, имело место много рождений; не исключено, что сюда же приносили умиравших. После каждой новой серии захоронений, как предположил Меллаарт, возможно ограниченных определенными сезонами, платформы приходилось перестраивать. Весна и осень – время ремонта домов в Анатолии сегодня. В Чатал-Хююке в те далекие дни, когда жили недолго, а умирали рано, жизнь в мире ином и подготовка к ней занимала умы людей так же сильно, как в других сообществах доисторического Ближнего Востока.

К погребениям проявлялось повышенное внимание. Так, в одном из них из черепной коробки был удален мозг и вместо него помещены ткани. Большинство найденных скелетов лежат в согнутом положении на левом боку. Индивидуальные захоронения редки, и, судя по всему, у последующих поколений была общая могила под платформой святилища или дома. В результате оказались нарушенными более ранние захоронения. Рисунки, проливающие свет на события, имевшие место в промежутке между смертью и захоронением, дают дополнительную информацию о погребальных обрядах. Картины в одном из святилищ, изображающие хищных птиц, налетающих на безголовые трупы, могут иметь только одно объяснение: так кости очищались от плоти. Причем это были именно птицы, а не жрецы или другие люди в соответствующих костюмах[44]. Предположение, что в раскопанном «квартале» обитала жреческая каста, подтверждается захоронениями в святилищах более богатыми, чем те, что производили в обычных домах. Красная охра использовалась для окраски либо только черепа или всего скелета, хотя подобных видов было лишь несколько из почти 500 раскопанных захоронений. Окраску охрой связывают и с периодом верхнего палеолита, и с временем более поздних культур Ближнего Востока. Так, был найден череп, окрашенный красной охрой, и две большие, разделенные на части раковины каури (встречаются в Красном море), выступающие из глазниц. Таким образом подтверждается существование в регионе торговли, осуществлявшейся на дальние расстояния, и прослеживается параллель с докерамическим неолитом в Иерихоне с его знаменитыми «искусственными» черепами. Аналогичные красные черепа с глазами из раковин каури были найдены в слое II Телль-Рамада, что в Южной Сирии[45]. Наличие торговли также иллюстрируют бусы, сделанные из раковин лопатоногого моллюска dentalium, который встречается только в Средиземном море. Иными словами, многие материалы и предметы везли издалека. В женских захоронениях встречаются разного рода украшения и косметика, в том числе обсидиановые зеркала, в мужских – охотничье оружие и ремни с костяными застежками.

Люди Чатал-Хююка жили и умирали в обстановке, ничего общего не имевшей с рутинной деятельностью повседневной жизни. Их религию символизировали странные предметы – фигурки быка и барана, танцующего охотника и символа материнства. Не следует обходить вниманием необъяснимый характер некоторых рисунков, рельефов и фигурок, так же как и подгонять их под существующие теории, пусть даже очень привлекательные. Подобные произведения искусства ставят больше вопросов, чем дают ответов, и это естественно.

Видеть сквозь мутное стекло определенно лучше, чем ничего не видеть, – это понимают все исследователи преемственности, смены и взаимного проникновения материальных культур Анатолийского плато, находившихся за пределами Чатал-Хююка. Только два раскопанных холма – Хасилар и Чан-Хасан проливают яркий свет на деревенскую экономику Анатолии, и то в основном в периоды после Чатал-Хююка. Художественные и технические достижения, сравнимые с достигнутыми в городе в долине Коньи, вполне могли существовать и в местах доселе неизвестных, но это не значит, что их не было вообще.

Обработка обсидиана – решающий фактор при выборе Чатал-Хююка для масштабных раскопок – дает явную связь между этим местом и меньшим, менее продвинутым, но дольше известным поселением Мерсин, расположенным в Киликии. Здесь радиоуглеродное исследование образцов, взятых у основания кургана, дало дату – 6000 г. до н. э.: с поправкой на период полураспада в 5730 лет любое расхождение сведено к минимуму[46]. Мерсин располагается в границах Сирийско-Киликийской культурной зоны, обеспечивая связь между культурами Леванта, долины Коньи и более удаленных регионов Анатолийского плато[47]. Распространение темной лощеной керамики, характерное для этой зоны, очень широко – до Мосула, что в долине Тигра, где в Телль-Хассуне в слое Ia было раскопано три последовательных слоя древней стоянки. Это занятие носило временный характер и отличалось от следующих уровней отсутствием разрисованной керамики[48]. Таким образом, очевидна легкость перемещения по лугопастбищным угодьям Плодородного Полумесяца. Это явление повторялось и в более поздние периоды. Значит, теоретически мог существовать контакт между Анатолийским плато, горами Загрос и районом Урмии на востоке, через Киликийскую долину, север Сирии и Верхнюю Месопотамию. Такой контакт не выявлен через горы Восточной Турции, хотя для надежных выводов нет достаточной информации. Хассуна Ia в любом случае относится к 6-му тыс. до н. э. Что касается более ранних связей, важными могут оказаться стоянки Букрас, что находится на Евфрате у слияния с Хабуром (три слоя, датированные 6290 и 6190 г. до н. э., – Букрас I и 5990 г. – Букрас III), и Чайоню – неподалеку от Диярбакыра[49].

Ранние неолитические стоянки в долине Коньи и восточнее – до региона Кайсери также стали источниками ценных находок, что сделало их сравнимыми с Чатал-Хю-юком, хотя в Асикли-Хююке выявлены местные особенности. К западу от долины Коньи самыми важными поселениями раннего неолита, то есть 7-го – начала 6-го тыс. до н. э., являются Чукуркент и Алан-Хююк (рядом с Чукур-кентом находится стоянка Аласа-Худжук, или Хююк, а про Алан-Хююк нигде ничего не сказано. – Пер.), что на озере Бейшехир, и Кызылкая – курган, расположенный к северу от Анталии, на пути через Тарс к Бурдур[50].

Поздний неолит в Анатолии, судя по всему, был сравнительно коротким. В Хасиларе он завершился около 5600 г. до н. э. Свидетельства этого периода основаны на стратифицированном материале из Мерсина XXVI–XXV и Хасилара IX–VI. Сам термин «поздний неолит» является всего лишь удобным ярлыком для обозначения стадии, когда имело место усовершенствование двух успехов предыдущего этапа – изготовления керамики и глиняных фигурок, причем почти исключительно в Хасиларе.

Население последнего меньше зависело от охоты, чем их предшественники на востоке – жители Чатал-Хююка. В обычной деревне Хасиларе тем не менее были продемонстрированы важные архитектурные успехи в проектировании и сооружении домов уже в слое VI. Здесь явно велось широкое строительство. Вход в жилище с крыши заменили большие дверные проемы, выходившие во двор. Толщина стен в Хасиларе, а также обнаруженные в одном из зданий остатки лестницы с балюстрадой означают наличие в домах верхних этажей. В том же районе Бурдур сегодня двухэтажные здания имеют покрытые крышами выходящие на юг и расположенные тут же маленькие комнаты. Верхние помещения едва ли использовались зимой. Поселение Хасилар VI, более крупное, чем Хасилар II в раннем халколитическом периоде и, возможно, укрепленное, может считаться самой процветающей стадией в истории этого места обитания.

Хасилар VI известен своими глиняными статуэтками. В трех расположенных по соседству домах обнаружена удивительная коллекция из 35 неплохо сохранившихся фигурок. Всего же их было найдено намного больше. Выполненные вокруг нуклеуса, они имели хорошо обработанные и отполированные поверхности. Головы изготовляли отдельно, снабжали колышком, чтобы вставить в отверстия, сделанные в туловищах. Глаза и волосы вырезали, но рты никогда не изображали. Тот факт, что некоторые статуэтки оставались необожженными, указывает на то, что это была работа местных художников. Как утверждают археологи, богиню изображали стоящей, сидящей, преклоняющей колени, присевшей на корточки, полулежащей и сидящей на троне. Теория ученых о двух представленных среди статуэток этнических группах поддерживается предварительными выводами о физической антропологии обитателей Хасилара, среди которых выделены две долихоцефальные расы – средиземноморская, широко распространенная в ранних поселениях Ближнего Востока, и евро-африканская. Брахицефалический элемент, представленный в Чатал-Хююке, в Хасиларе отсутствует. Вероятно, эти проникшие в долину Коньи пришельцы предшествующего периода даже к концу неолитического периода не продвинулись далеко на запад. Однако существующая между статуэтками разница может означать, что они символизировали не отдельные расы, а различие возраста и социального положения. Статуэтка владычицы животных из Хасилара, представлявшая собой богиню, сидящую верхом на леопарде с его детенышем в руках, явно свидетельствует о более совершенной технике исполнения, чем в Чатал-Хююке. Еще более важным является факт, что фигурки демонстрируют преемственность религиозных верований – от ранних крупных поселений до поздних деревень, расположенных в 150 милях (230–250 км) к западу. В Анатолии после Чатал-Хююка больше не было сообществ, способных поддерживать профессиональных художников и ремесленников.

Мерсин XXVI–XXV не представляет особого интереса, разве что является связующим звеном в длинной череде слоев, собственно и придавшей важность этому поселению. Обсидиановое производство слоев нижнего неолита постепенно пришло в упадок, уступив место производству молотого камня. Это означало, что теперь основой хозяйства стало не собирательство, а производство продуктов питания.

Общий знаменатель всех культур, приписываемых раннему халколитическому периоду в разных частях Ближнего Востока, – появление и развитие окрашенной керамики. В Хасиларе это показано как местное достижение, постепенно совершенствующееся. В Мерсине орнамент усложнился благодаря влиянию сирийскому, а дальше на восток – мастеров из долины Коньи, района, не отличавшегося культурной оригинальностью, но бывшего «местом встречи» разных элементов керамики, проникавших из пределов Киликии. Современные свидетельства ясно указывают на существование основанной на деревенской экономике ранней халколитической культуры, где были представлены сопоставимые стили раскрашенной керамики. Эта культура, названная Хассуанская, преобладала на территории, раскинувшейся от Верхней Месопотамии на запад через Евфрат к долине Амук (фаза В) и в Мерсин, с «ответвлениями» на юг – в Сирию и Палестину. В Телль-Хассуне примитивные временные стоянки слоя Ia были накрыты последовательностью слоев (Ib – VI) деревни с прямоугольными домами, украшенной керамикой.

Что касается долины Коньи, существует пробел в известных археологических данных периода, последовавшего за оставлением Чатал-Хююка Восточного, раннего неолитического города. Неисследованные более глубокие слои примыкающего кургана Чатал-Хююка Западного со временем его заполнят. Первые раскопки выявили два последовательных стиля раскрашенной керамики, получившие названия «Ранний халколитический I» («Чатал-Хююк Западный») и «Ранний халколитический II» («Кан-Хасан 2b») соответственно[51]. Эти две стадии соответствуют Мерсин XXIV–XXII и XXI–XX. Однако в Чатал-Хююке Западном отмечается общая культурная целостность, за исключением изменений, происходивших в производстве керамики.

В 50 милях (80,5 км) к юго-востоку, неподалеку от Карамана, располагается Кан-Хасан, где раскопки ведутся с 1961 г.[52] Статуэтки и другие произведения искусства предполагают сохранение некоторых ремесел, существовавших в Чатал-Хююке, хотя и с некоторыми изменениями, касавшимися стиля работ. Слой 3 в Кан-Хасане с красно-коричневой керамикой может быть приравнен хронологически к Чатал-Хююку Западному и раннему Хасилару I. Изделия следующего периода, характерные для Кан-Хасана 2b, то есть керамика, окрашенная красным цветом на кремовом фоне, датируются радиоуглеродным анализом 5000 г. до н. э. Иными словами, они совпадают с более поздними фазами Хасилара I. Заметны архитектурные сходства с этим поселением. Также есть настенная роспись с чисто геометрическими орнаментами, напоминающими меандр, сравнимая с раскрашенной керамикой того же слоя. Гармонируют и репрезентативные темы настенных изображений Чатал-Хююка. Там была хорошо развита резьба по камню, а также металлообработка, о чем свидетельствуют булава и браслет из Кан-Хасана 2b.

Хасилар представляет отдельную и отличную раннюю халколитическую культурную область, не связанную прямо с долиной Коньи. Граница между этими двумя областями, возможно, проходит по анатолийскому озерному краю, но точно не установлена. Если говорить о последовательности в Коньи, Хасилар V–II может быть более или менее точно приравнен к ранней халколитической культуре I, а Хаси-лар I – к ранней халколитической культуре II. Вместе они охватывают 5600–5000 гг. до н. э. Деревня Хасилар имеет пеструю историю. Она несколько раз уничтожалась огнем и в конце концов была перестроена в Хасиларе I. Раскрашенная керамика – отличительная черта Хасилара, без которой он не привлек бы внимания археологов[53]. Здесь керамика не имеет себе равных на всем древнем Ближнем Востоке по четкости рисунка и качеству обработки поверхности. Халафская культура, возможно, может считаться равной ей технически, но не эстетически. Широкие чаши Хасилара V–III сменились в Хасиларе II овальными чашами. Предпочтение овальным сосудам подпрямоугольной формы стало чертой керамики Хасилара на протяжении всего раннего халколитического периода. В Хасиларе V–IV узоры были в основном геометрическими, а в Хасиларе III–II – более четкими и изогнутыми. Керамику производили профессиональные гончары, что подтверждается находкой в центре деревни Хасилар IIa трех смежных строений, очевидно бывших гончарными мастерскими, содержавшими запасы всевозможных сосудов.

В Хасиларе I имело место изменение керамики. Сосуды стали больше, а украшения – менее затейливыми. Теперь керамику украшали в большинстве случаев прямыми линиями – вероятно, узоры позаимствовали от плетения корзин. Появление белой краски на темном фоне – инновация, указывающая на традицию, которой предстояла очень долгая жизнь в Восточной Анатолии, и появление в других местах, таких как Мерсин XIIa. Среди людей Хасилара I, возможно, были пришельцы, но они, скорее всего, явились не издалека и успели смешаться с более ранними обитателями. Их сокрушила масштабная катастрофа – падение ранних халколитических культур, ярким представителем которых и был Хасилар.

5–4-е тыс. до н. э. на Анатолийском плато и восточнее – к Кавказу и озеру Урмия – по праву могут считаться эпохой обскурантизма. О ней мало что известно, но тогда произошло существенное снижение общего уровня материальной культуры. Подобный упадок, однако, не является очевидным в восточных районах. В Закавказье и бассейне Урмии имеющиеся свидетельства указывают если не на процветание, то, по крайней мере, на устойчивый, хотя и не слишком зрелищный рост. В этих районах начиная со второй половины 4-го тыс. до н. э. наметился культурный прогресс – пробуждение на востоке и возрождение на западе.

Не всегда адекватный и несбалансированный характер археологических свидетельств может придать культурам позднего халколитического периода в Анатолии видимость более отсталых, чем они были в действительности. Исследуя эти культуры, мы слишком полагаемся на керамику. Металла могло быть намного больше, чем предполагают археологические находки, поскольку его собирали и переплавляли для повторного использования. Есть много поселений позднего халколитического периода в некоторых частях Южной и Западной Анатолии, лишь несколько известных в ее центральной части, и ни одного – в северной. Но из них лишь некоторые были раскопаны, и совсем малое их число дало нам непрерывную стратифицированную последовательность строительных слоев. На самом деле на протяжении всего периода ее продемонстрировал только Мерсин с расположенными по соседству Тарсусом и Бейд-жесултаном – в верховьях Меандра, что в Юго-Западной Анатолии.

Кан-Хасан в какой-то степени может считаться типовым поселением в Конье. За ранней халколитической культурой II слоя 2b идет средний халколит слоя 2а и очередная фаза, в процессе которой поселение было покинуто. Кан-Хасан 2а включает пять слоев и завершается 4500 г. до н. э. или чуть позже. Далее начинается поздняя халколитическая культура, которая отличается керамикой, тяжелой и темного цвета – она встречается во всей Конье. Ее появление является настоящим прорывом, отходом от традиций более ранних периодов. Согласно существующим свидетельствам, новые места поселений выбирались пришельцами и были оставлены в конце периода, датированного в Кан-Хаса-не (слой I имеет шесть строительных уровней) примерно 4000–3600 гг. до н. э. Представляется возможным северное происхождение этой культуры, как и поздней халколитической культуры юго-запада Анатолии. Окрашенные белой краской чаши и треугольные наконечники стрел, похожие на аналогичные артефакты из Коньи, встречаются в Язире, раскопанном поселении в районе Сиврихисара, что в излучине Сакарья (Сангариус)[54].

Бейджесултан – главное поселение культуры периода позднего халколита в Юго-Западной Анатолии. В процессе раскопок была вскрыта длинная последовательность из 21 слоя с глубиной залегания, достигающей 10 м. Предполагаемый период существования поселения – 4750–3200 гг. до н. э. Он разделяется на четыре фазы (поздний халколит 1–4) производства керамики, хотя на протяжении этих веков стабильности и преемственности все же было больше, чем инноваций[55]. Подтверждается существование металлообработки, в том числе большим количеством медных инструментов из Бейджесултана XXXIV. Это шила, иглы, зубило и фрагмент лезвия кинжала – самый ранний известный образец[56]. Нет никаких причин сомневаться в существовании развитой металлообработки в Анатолии в 5-м тыс. до н. э. и после этого, особенно в свете ранних свидетельств из Чатал-Хююка, однако обычной техникой была скорее ковка, чем литье.

По свидетельствам с раскопок двух поселений Центральной Анатолии создается впечатление, что этот регион, расположенный в излучине реки Галис, населяли люди, не имевшие художественных или технических навыков, довольствовавшихся деревенской жизнью, занятием земледелием и скотоводством. В Бююк-Гюллючеке (в лесах недалеко от Алака-Хююка) находилась маленькая деревушка, состоявшая из трех или четырех домов, недолговечное поселение из двух слоев конца 4-го тыс. до н. э. Шесть слоев, включая этот период, раскопали в Алака-Хююке[57]. Захоронения в этих местах делались внутри поселения – эта традиция и в 3-м тыс. до н. э. продолжала отличать этот регион от южной и западной частей Анатолийского плато. Если погребальные традиции – указатель на этническое родство, вполне возможно, что уже в 4-м тыс. до н. э. в Центральной Анатолии жили люди, относившиеся к той же расе, что и в начале бронзового века. Скорее всего, это хаты, которые населяли эти земли до появления хеттов в 2000 г. до н. э. и впоследствии стали там доминирующим элементом. Захоронения за пределами стен поселения относятся к более «продвинутому» народу Бейджесултана (под властью которого находились и окружающие их земли, территории) времен позднего халколита.

В Восточной Анатолии, включая районы в турецких административных провинциях Малатья и Сивас, последовательность доисторических культур отличается от той, что существовала к западу от верховьев Евфрата. Сегодняшние свидетельства, касающиеся любого периода до 3-го тыс. до н. э., весьма неполны и, как правило, ограничиваются находками, обнаруженными на поверхности. Докерамическое неолитическое поселение в районе Елазиг – одно из многих, оказавшихся под угрозой из-за строительства плотины Кебан, предполагает существование там оседлых сообществ не позднее 6000 г. до н. э. Этот регион был особенно открыт влияниям со стороны Сирии и Верхней Месопотамии, и поэтому он не может считаться типичным для Восточной Анатолии в целом в более ранние периоды. Но южное влияние не следует преувеличивать, даже несмотря на то, что отдельные намеки на связь с хассунской и халафской традициями в разрисовке керамики присутствовали в обзоре автора, выполненном в 1956 г. Теперь они утратили актуальность, ввиду активной работы команд археологов, участвовавших в спасательных работах в районе плотины Кебан. Тем не менее в том обзоре была представлена модель существования поселения, не исключая отдельных периодов малонаселенности[58]. Когда завершатся раскопки в Арслантепе (Малатья), они, безусловно, обогатят отрывочную информацию, существующую сегодня относительно периода 5500–3000 гг. до н. э. Находки этой эпохи уже есть в районе плотины Кебан – Пулур и Коруку-Тепе. В последнем найдено несколько слоев с домами, сложенными из сырцовых кирпичей. Правда, точный размер этого поселения в 4-м тыс. до н. э. пока не ясен. Представленная там керамика – от желто-коричневой до серой, лощеная, с прямым ободком и, нередко, «веревочным» орнаментом. Обсидиановые наконечники стрел были узкими, в отличие от широких, найденных на этом же месте в слоях 3-го тыс. до н. э. Выращивали там пшеницу-двузернянку и шестирядный ячмень. Радиоуглеродный анализ установил, что около 3000 г. до н. э. в поселении произошел большой пожар, который, собственно, и положил конец этому культурному периоду и почти наверняка также прибытию пришельцев, возможно с северо-востока. Среди раскопанных поселений района плотины Кебан особенно выделяется Коруку-Тепе[59].

Дальше на восток, вблизи озера Ван, располагается Тильки-Тепе – очень маленький курган. Там есть три основ ных слоя, причем в самом раннем (Тильки-Тепе III) найдена халафская керамика, раскрашенная и лощеная, очень высокого качества. Это связывали со свидетельством существования торговли обсидианом. Экспорт этой горной породы в Северную Месопотамию был известен давно: отправлялся из многих ранних поселений, включая Телль-Арпачи. Где именно добывали обсидиан, сказать невозможно, хотя Немрут-Даг, потухший вулкан на западе озера Ван, имеет все основания претендовать в качестве источника этого материала для Тильки-Тепе (по крайней мере, более близкие месторождения нам неизвестны). Обсидиан из района Вана можно отличить по внешнему виду – по коричневым крапинкам. Спектрографический анализ показал, в каком районе Ближнего Востока чаще всего он встречался. С развитием металлургии, впервые очевидной в халафской культуре, нужда в обсидиане снизилась. Это объясняет, почему за проникновением в район Вана из Северной Месопотамии до 5000 г. до н. э. не последовали постоянные контакты и влияние с юга. 5–4-е тыс. до н. э. в этих удаленных горных районах остаются для нас неизвестными: было проведено слишком мало раскопок, чтобы прийти к определенному выводу о существовании или отсутствии там оседлого населения. В Каразе, что недалеко от Эрзурума, оно определенно было по крайней мере в 4-м тыс. до н. э. Этот район оказался открыт для распространения влияния со стороны Закавказья[60].

Район Урмии и Закавказье, особенно долины Аракса и Куры, могут считаться одной большой зоной, имевшей в период 6–4-го тыс. до н. э. характерные черты. Правда, не обошлось и без местных различий. Хотя Загрос образует такой же природный барьер, как Тавр, Антитавр и их восточное продолжение к югу от озера Ван, культурное влияние из Месопотамии с самого начала было намного сильнее на Иранском плато и в Анатолии или к востоку и западу от верховьев Евфрата. Частично это стало результатом географической близости, но не менее важным оказался тот факт, что в районе Загроса, протянувшемся по обе стороны от горного раздела, возник один из отдельных центров неолитической революции[61]. Он не был изолированным от других центров Леванта и Южной Анатолии. Но если эти два региона во многих отношениях являлись одним целым, культуры, которые развились в Загросе, стали в высшей степени самобытными и только позже подчинились месопотамскому влиянию. Самое раннее в конце 6-го тыс. до н. э. исконные культуры подверглись серьезному влиянию внешних элементов. До этого оно ощущалось в другом направлении – с гор вниз в Месопотамию. Но местные культуры оказались достаточно сильными, чтобы адаптировать элементы халафской и убейдской культур к своим нуждам. Слепого подражания чужим культурам не было никогда.

Верхний палеолитический (мезолитический) и протонео-литический периоды в Загросе уже упоминались в связи с переходом от жизни в пещерах и горных укрытиях к занятию (постоянно или сезонно) открытых площадок. Хотя такие поселения, как Джармо или Керманшах, выходят за географические рамки этой книги, именно их исследование максимально способствует правильному пониманию основных черт ранних мест обитания вокруг озера Урмия.

Экспедиция университетского музея Филадельфии несколько лет старалась воссоздать модель жизни людей в районе Солдуз, что к югу от озера Урмия. Американцы вели раскопки кургана Хасанлу и еще нескольких поселений разного периода в том же регионе[62]. В этой долине, лежащей на важном пути из Северной Месопотамии, позднее Ассирии, число найденных древних курганов сравнимо с количеством современных деревень. Это яркий пример преемственности в районе, где было – и до сих пор возможно – земледелие без ирригации. Хасанлу – слишком большой и высокий курган, чтобы слои 5–4-го тыс. до н. э., не говоря уже о более ранних, оставались доступными. Такие слои были обнаружены при раскопках Хаджи-Фируза, поселения небольших размеров. Радиоуглеродный анализ определил для второго слоя от вершины (Хаджи-Фируз V) дату 5152 г. до н. э. ± 85 и дату 5537 г. до н. э. ± 89 для более раннего слоя, что в целом согласуется с родством керамики Хаджи-Фируза с хассунской традицией. Но в то же время Хаджи-Фируз демонстрирует связи с Тепе-Сарабом, находившимся недалеко от Керманшаха, для которого радиоуглеродная датировка определила временной промежуток 6250–5850 гг. до н. э. Сам по себе Тепе-Сараб во многих отношениях сравним с Джармо, и археологи, проводившие раскопки, сомневались, какой из курганов старше[63]. Важность или, по крайней мере, хронологический приоритет обоих поселений теперь затмили результаты, полученные на раскопках другого места в районе Керманшаха – Ганджи (Гандж) – Даре-Тепе[64]. Радиоуглеродная датировка 8450 г. до н. э. ± 150 была получена при исследовании нижнего метрового слоя семиметрового кургана, где есть культурные слои, вероятно, временных поселений, поскольку нет никаких следов постоянных строений. Сверху идет четыре или пять слоев с сооружениями из сырцового кирпича, причем нижний из них сохранился благодаря огню. Некоторые сооружения были построены из больших плоско-выпуклых кирпичей и облицованы глинистым раствором. Очень интересная черта сгоревшей деревни – керамика примитивного типа, смешанная с соломой и, очевидно, обожженная только уже во время пожара, а изначально она была просто высушена на солнце. Такое свидетельство указывает на то, что развитие гончарного искусства в районе Керманшаха началось раньше, чем в любом другом поселении Ближнего Востока, и может датироваться 8-м тыс. до н. э. Некоторые стены в двух следующих слоях были отделаны белой штукатуркой. В верхней части кургана Ган-джи-Даре располагался уровень с сооружениями из небольших сырцовых кирпичей, больше не плоско-выпуклых, с оштукатуренными полами. Вторая дата 6960 г. до н. э. ± 170 определяет общее время существования этого поселения 8500–6500 гг. до н. э., хотя оно вряд ли существовало дольше чем 1500 лет. Сделанные при раскопках Ганджи-Даре открытия указывают на то, что важность Тепе-Асиаб, Тепе-Сараб и даже Джармо не следует переоценивать. Ничего столь древнего еще не было найдено в бассейне Урмии или севернее его.

В небольшом кургане, расположенном в 400 м от главного кургана Яник-Тепе, в 20 милях (32 км) к юго-западу от Тебриза по направлению к озеру Урмия, при зондировании площади 15 × 5 м была обнаружена последовательность из девяти фаз, но не все отчетливые строительные слои. Две полученные при радиоуглеродном анализе даты – 5184 г. до н. э. ± 82 и 5297 г. до н. э. ± 71 означают примерное совпадение по времени с Хаджи-Фирузом, что находится южнее[65]. Общая глубина залегания – 5,5 м. Хотя период по абсолютной датировке классифицируется как ранний халколит, но находки типологически сравнимы с Тепе-Сарабом и даже Джармо, поэтому есть основания отнести их к «позднему неолиту». Принимая во внимание условия северной части озера Урмия, последний термин представляется более подходящим. Существующие свидетельства предполагают, что это самая ранняя культурная фаза в этом регионе. Керамики очень мало, она несовершенна по текстуре и обжигу, да и формы ее ограниченны: тяжелые миски и кувшины с короткими горлышками, прямыми и толстыми стенками, также плоские блюда и ладьевидные сосуды. В материале было много соломы. Такая преобладающая простая посуда имела по большей части желто-коричневый или зеленоватый цвет, но в верхних слоях встречалась и раскрашенная керамика. Если шевронное украшение предполагает совпадение по времени с Хаджи-Фирузом, другие черты указывают на более раннюю датировку. В частности, часть окрашенной посуды была покрыта известковой краской, нанесенной на красную лощенную поверхность – параллель со «шликерной краской» Брэйдвуда, что является чертой Тепе-Сараба, но не Джармо. Кроме того, каменные орудия в Яник-Тепе сравнимы с Тепе-Сарабом. Сходство особенно заметно в браслетах и чаше из Яник-Тепе – из алебастра, возможно из того же источника, что использовался в XV в. для цоколя мечети в Тебризе. Фигурок много в Джармо, немало в Тепе-Сарабе, встречаются они и в Яник-Тепе, где есть и свидетельства существования развитой обработки кости – для украшений, а также шил и иголок. Хорошо построенные дома из сырцового кирпича, прямоугольные в плане, с полами из твердого известняка, являют собой архитектуру такого же уровня, как в Хаджи-Фирузе. Таких аккуратных сооружений не нашли в Тепе-Сарабе или Джармо. Хотя представляется, что Ганджи-Даре впереди всех упомянутых поселений. Сказанное подтверждает, что в бассейне северной части озера Урмия первые оседлые сообщества появились в середине 6-го тыс. до н. э. Это ни в коей мере не противоречит известным свидетельствам из Закавказья.

Слабый намек на этническую неразрывность зоны Загроса и центров неолитической революции, находившихся к западу от Евфрата, можно увидеть в сгоревшем слое V Хаджи-Фируза, где, судя по всему, имело место некое массовое убийство. Жертвы были захоронены в трех могилах – всего 28 тел; интересная черта – использование красной охры.

В долине Аракса на сегодняшний день неизвестны места обитания 6-го тыс. до н. э., но дальнейшие раскопки вполне могут их обнаружить. Равнина вокруг Еревана – наиболее вероятное место обнаружения самых древних таких мест в Армении. Профессор Сардарян считает, что наиболее глубокие слои поселений в долине относятся к неолиту. Его убеждение основано на сравнении с материалами из пещер и открытых поселений, а также обсидиановой мастерской у подножия горы Артин. При такой трактовке сложилось мнение, что неолитическая культура Араратской долины имела местное происхождение (окрестные горы)[66].

Переходную докерамическую неолитическую фазу развития подтвердили проведенные в Армении раскопки у горы Артин: крупные образцы породы нашли в мастерской, где изготавливали обсидиановые инструменты. Охота оставалась основой экономики, и нет никаких доказательств производства продуктов питания – земледелия и скотоводства, по крайней мере на основных местах проведения раскопок в Бароже (Бароше) и Загхе (Zagha). Все же там есть каменные стены, что может означать существование вовсе не кратковременных лагерных стоянок. На юго-западном склоне горы Арагац археологи обнаружили поселения, имевшие отложения в основании, приписываемые мезолитическому периоду, то есть непосредственно предшествующему началу процесса производства продуктов питания. Есть и следы зависимости жителей от охоты, но верхний слой подтверждает, что тогда уже начался процесс одомашнивания животных и обработки земли. Таким образом осуществлялся переход от собирательства еды к ее производству, значит, последующая неолитическая культура Араратской долины имела местное происхождение. В других частях Закавказья ученые пока не нашли таких стратифицированных остатков, предшествовавших появлению деревень, зависевших от земледелия и скотоводства, иными словами, свидетельств перехода от более раннего хозяйства, основанного на охоте. Хронологический приоритет поселений в Армении едва ли можно считать неожиданным, хотя это может подразумевать некоторое, пока не обнаруженное влияние со стороны юга.

Вполне может статься, что с начала 6-го тыс. до н. э. оседлая жизнь в Араратской долине окончательно укоренилась. Этот период иллюстрируется самыми глубокими слоями двух курганов – Маштоц-Блур и Кегжиак-Блур (Keg-hzyak-Blur I), причем последний расположен неподалеку от Эчмиадзина. Он отличается от первого кургана наличием керамических изделий, а также остатков мест обитания людей на равнине. Но точная их хронология долго оставалась невозможной без радиоуглеродного анализа. На местах самых ранних поселений слоев слишком мало, и они не доходят до ранней закавказской культуры 4-го тыс. до н. э., о которой мы поговорим далее.

Радиоуглеродная датировка предполагает, что некоторые самые ранние известные постоянные поселения в Закавказье находятся в среднем течении реки Куры – Шому-Тепе и Тейри-Тепе – в северо-западной части Азербайджана, и в Шулавери, к югу от Тбилиси – в Грузии. Из-за современной политической географии эта культурная провинция, протянувшаяся вдоль Куры, разделена между сферами влияния археологов Тбилиси и Баку. Оба места раскопок территориально ближе к Тбилиси. Шому-Тепе датируется 5560 г. до н. э. ± 70, что подтверждает датировку ранних деревень в Араратской долине Сардаряна. Но даты Шулавери I (4659 г. до н. э. ± 210 и 3954 г. до н. э. ± 300 с глубин 4,4 и 2,2 м соответственно) указывают на 5-е тыс. до н. э. как на время появления первых поселений в бассейне Куры. Иначе говоря, приоритет на несколько веков долины Аракса представляется допустимым[67].

Все обнаруженное на местах раскопок, отнесенных к 5–4-му тыс. до н. э. (некоторые даже датируются 5500 г. до н. э.), показывает эволюцию местных культур и черты общих традиций. Это особенно очевидно в архитектуре, поскольку круглые дома находили не только в Шулавери I, что недалеко от Тбилиси, но также в Тегуте, небольшом холме в Араратской долине, расположенном неподалеку от Эчмиадзина. Эти дома очень маленькие – около 3 м в диаметре в Тегуте и от 2 до 4,5 м – в Шулавери. Трудно сказать, являются ли круглые дома 3-го тыс. до н. э. «преемниками» периода Шулавери; было обнаружено не менее трех строительных фаз с такими типами домов. Сардарян утверждает, что в Армении нашли круглые дома диаметром 8–9 м.

В Араратской долине для самых ранних поселений характерны мягкие керамические изделия из глины, песка и соломы – круглые сосуды, миски, кувшины и чашки (на них вырезались украшения из веточек). Некоторые сосуды были с ручками. В Маштоц-Блуре и Кегжиак-Блуре I микролитическое обсидиановое производство, типичное для предшествовавшего периода, постепенно исчезло. Начали производить каменные орудия, в том числе шлифованные каменные топоры и молотки, которым в Закавказье была суждена долгая жизнь. Небольшие жернова и ступки, остатки пшеницы и ячменя, найденные в кувшинах для хранения, и многочисленные зазубренные серпы и косы – все это говорит о процветавшем сельском хозяйстве. Активно велось одомашнивание крупного рогатого скота, овец, коз и собак, о чем свидетельствует широко распространенная в Закавказье наскальная живопись. Какова бы ни была точная датировка самых ранних деревень в Армении, там были прямоугольные постройки размером до 13 × 10 м, а также круглые дома.

В Тегуте, что возле Эчмиадзина, в керамике заметны следы влияния с юга или, по крайней мере, контактов. Здесь помимо обычных простых сосудов присутствует хорошо обожженная керамика, часть которой окрашена и может быть отнесена к халафскому типу. У нее тонкие стенки, изделия имеют желтовато-коричневый или красноватый цвет и покрыты красной краской, причем открашенные участки лощеные. У кувшинов расширяющиеся или выпуклые горлышки и шаровидная форма. Импорт халафской керамики также отмечен на северо-западе Азербайджана – кувшины хранятся в Бакинском музее и в Кюль-Тепе, что находится в долине Аракса. Проникновение в Закавказье торговцев с родины халафской культуры (Верхняя Месопотамия) было бы менее удивительным, если бы обнаружились следы их присутствия в бассейне Урмии. Но таковых пока нет.

Удивительные узоры раскрашенной керамики Далма-Те-пе – шевроны, треугольники, ромбы, руки – в целом характерны для района Хасанлу и вокруг него; краска – темно-пурпурная на кремовом фоне, внутри – темно-бордовая. Эту керамику нет смысла сравнивать с халафской. Определенно одно: они современники. Формы, узоры, цвета совершенно разные, да и керамика Далма-Тепе ниже по качеству и легко крошится. Обнаруженный при раскопках Яник-Тепе в центре деревни небольшой сдвиг, произошедший между халколитическим периодом и ранним бронзовым веком (ранняя закавказская культура II), дал возможность исследовать халколитические слои, где они не были скрыты под более поздними отложениями. Там только несколько окрашенных обломков из нижних халколитических слоев представляют северную оконечность культурного влияния Далмы. Ее тисненая керамика (украшения наносились пальцами или острыми предметами на мокрую поверхность) также представлена несколькими примерами из Яник-Тепе[68]. Небольшая доля этой посуды в общей коллекции халколитических слоев Яник-Тепе не принижает их значения для сравнительной хронологии, основанной на прослеживании соответствия с районом Хасанлу, расположенным в 100 милях (161 км) к югу, и для абсолютной хронологии при посредстве радиоуглеродной датировки из Далма-Тепе и Писдели-Тепе, что находились в той же долине Солдуз.

Если Далма процветала во второй половине 5-го тыс. до н. э., то три радиоуглеродные даты из Писдели-Тепе указывают на первую половину 4-го тыс. до н. э. В последней нашли раскрашенную керамику с украшениями, нанесенными черной или темно-коричневой краской на желто-коричневом или кремовом фоне. Такой тип керамики можно отнести к большой группе – убейдской традиции. Она повлияла на края Восточной Анатолии, примыкавшие к Плодородному Полумесяцу, и на часть Западного Ирана. Причем ее влияние оказалось удивительно устойчивым, как, например, в Мерсине, где она продолжала существовать еще долго после того, как умерла в Месопотамии. Более того, она распространилась на весь бассейн Урмии. Впервые это отмечено при раскопках Геой (Гёй) – Тепе, близ Резайе, в период М. Поверхностные находки автора предполагают, что раскрашенная керамика Писдели, выполненная в убейдской традиции, широко распространилась вдоль западного берега озера Урмия, а не восточного, где, как в Геой-Тепе N, самый популярный тип окрашенной керамики имел простые узоры, нанесенные черной или темно-коричневой краской на красную лощеную поверхность – стиль, отличный от Писдели. Эта окрашенная керамическая посуда была характерна для более поздних халколитических слоев в Яник-Тепе. И эти раскопки, и стратиграфия Геой-Тепе доказывают, что красные лощеные изделия бассейна Урмии появились до того, как первые изделия Писдели, возможно, привезли с востока[69].

Местное происхождение красной лощеной керамики в бассейне Урмии подтверждают девять последовательно сменяющих друг друга халколитических слоев Яник-Тепе, некоторые из них – с промежуточными фазами. Общая глубина залегания составляет около 9 м. Преемственность керамики очевидна, хотя в самых глубоких слоях предметы были толще и хуже обожжены, чем в более поздних. Несколько раскрашенных осколков с нижних слоев датированы 5-м тыс. до н. э. После этого распространились стандартные изделия красного и желто-коричневого цвета, и так продолжалось до Яник-Тепе XXV, последнего халколитического слоя. Должно быть, имел место перерыв после конца небольшого поселения, расположенного неподалеку от Яник-Тепе, но в целом халколитическая последовательность демонстрирует большой период времени и строгий консерватизм. Простой открытый неглубокий сосуд и кувшин с коротким горлышком – самые распространенные керамические формы. Среди других можно назвать большие мелкие блюда, чаши на ножках, кубки, горшки и др. Редкий тип украшения – схематичное выпуклое изображение человеческого лица, на месте глаз – кусочки обсидиана, вставленные в глину перед обжигом. Обычный тип украшения – узоры, нарисованные черной или темно-коричневой краской на красном фоне. В кургане у северного берега озера Урмия обнаружили черепки кубков с нанесенными краской узорами, которых не было в Яник-Тепе.

Помимо упомянутого выше импорта халафской культуры в Закавказье почти нет параллелей материалам Далмы и Писдели. Хотя, возможно, раскрашенная керамика, обнаруженная Йессеном в Мильской степи – в Азербайджане, что к северу от Аракса, вероятно, имеет некоторое сходство с посудой Далмы: украшения включают шевроны и простые линейные узоры, нанесенные темно-красным, черным или коричневым цветом на желто-коричневый или розовато-коричневый фон[70]. Но точно о сходстве говорить пока нельзя. Более определенная связь с керамикой Далмы (бассейн Урмии) видна в Иланли-Тепе, где в небольшом поселении (50 × 50 м) были найдены остатки прямоугольных и криволинейных построек из «выпуклых» сырцовых кирпичей. Жители использовали пращу – уникальное явление для этого периода в Закавказье. Стандартный набор керамики включает большие кувшины, высотой до метра, весьма грубо изготовленные, а также изделия для повседневного использования более высокого качества, некоторые из них с тиснеными украшениями, нанесенными острыми прутиками на мокрую глину. Такую декоративную технику можно сравнить с той, что используется при производстве керамики в Далме. Предположение, что это украшение доказывает факт распространения на северо-запад Ирана керамического стиля с Балкан через юг России в Закавказье и наличие культурного влияния с севера, в данный момент представляется маловероятным. Культурная связь южной части бассейна Урмии с Азербайджаном – намного правдоподобнее. В Илани-Тепе другой стиль украшения – нанесение на поверхность насечек – датируется началом 4-го тыс. до н. э. В Яник-Тепе было то же самое, но там имелись скрытые насечки. Они наносились на влажную глину для лучшего прилегания шликера.

В долине Куры – в среднем течении реки – находится самое крапное скопление поселений периода 5500–3250 гг. до н. э., ислледованное грузинскими и азербайджанскими археологами. Шому-Тепе, вероятно самое раннее поселение, имеет свидетельства существования обработки кости в виде пик; обсидиан добывали на горе Келбеген – к востоку от озера Севан. Оттиски на некоторых керамических предметах указывают на плетение циновок и тканей. Керамика ничем не примечательна – черная или грязно-красная, лишь небольшая часть ее – лощеная. Плоское основание, выступающее за границы сосуда, указывает на возможную параллель с ранним периодом Яник-Тепе. Отсутствие ручек контрастирует с их присутствием на керамике в Мильской степи и в Кюль-Тепе. Разница, вероятно, связана с датировкой[71].

В 5-м тыс. до н. э. керамика в Шулавери I была довольно грубой. Кувшины с горлышком и без, некоторые – с подставками; украшения – насечки, обычно в виде шевронов или елочки, шишки; шарики или зазубрины – вдоль ободка. Рельефное изображение змеи – очень ранний пример мотива, который впоследствии широко распространился в Закавказье. Обсидиановое производство было хорошо развито, как и изготовление каменных орудий, для чего использовался серпентин и базальт. Люди умели обрабатывать кость (оленьи рога) и, вероятно, использовали их для всевозможных копательных орудий. В поселении Имирис-Гора, расположенном недалеко от Шулавери, та же материальная культура. В Шулавери II дома были уже не круглые, а овальные, а керамика стала менее украшенной, зато лучше лощеной[72].

Одна керамика, собранная Т. Чубинишвили и датированная 5–4-м тыс. до н. э., делалась с использованием соломы, другая – кусочков базальта. Цопи, Арухло и Садахло – эти поселения располагаются в той же части Восточной Грузии, что и Шулавери, и в каждом присутствуют собственные особенности керамики. Грязно-серые, красновато-коричневые и желто-коричневые изделия встречаются в Цопи, где модель быка иллюстрирует роль скотоводства в деревенской экономике Восточной Грузии этого периода. В Арухло керамику украшали шишечками и полукруглыми ручками. Шишечки обычно располагались в два ряда или прямо под ободком, или вертикально – на горлышках кувшинов. Аналогичные украшения встречаются в Шому-Тепе. Как и в Шулавери, топорища из серпентина и гранита в Арухло демонстрируют продвинутую технику обработки камня. Дата материала из этого поселения – 4000 г. до н. э. Согласно Т. Чубинишвили, булла (медальон) из Арухло с изображением рогатого животного имеет сходство с Геой-Тепе М и, возможно, также с месопотамскими цилиндрическими печатями в стиле Джемдет-Насра – с рядами рогатых животных. Если так, эта параллель подразумевает более позднюю дату – ближе к 3000 г. до н. э. В Садахло люди жили в 4–3-м тыс. до н. э.

Таким образом, в долине Куры довольно долго существовала материальная культура, которая характеризовалась особенной архитектурой, а также сравнительно грубой, но легкоузнаваемой керамикой. Проживавшие там люди достигли высокого мастерства в обработке камня. Немного дальше, в Северной Осетии, керамика, такая же как в Цопи, была обнаружена в Шау-Легате. Говорят, что есть более поздние параллели на Северном Кавказе. В Самеле-Кльде, Лисьей пещере (в Чиатуре, северо-запад Грузии) керамика датируется 3250–3000 гг. до н. э., хотя встречаются осколки и более ранних изделий. Есть свидетельства высокого мастерства в изготовлении каменных орудий: топорища из серпентина и базальта (в Шулавери).

Закавказские надписи и рисунки на камне невозможно обсудить здесь подробно, как и с определенностью связать их с тем или иным поселением. Самая большая группа наскальных рисунков находится в Кобистане (Гобустане), в 40 милях (64 км) к югу от Баку, недалеко от каспийского побережья. На полуострове Апшерон, совсем рядом с Баку и нефтяными месторождениями, в районе Дюбенди, есть маленькая пещера с изображением трех в высшей степени стилизованных человеческих фигур, козла и быка. Арсланов, специалист по наскальной живописи, считает, что в этой пещере существует хронологическая последовательность, как та, что основана на свидетельствах четырех тысяч рисунков на скалах Кобистана, по смыслу применимая к другим рисункам. Козел относится к раннему бронзовому веку (3-е тыс. до н. э.), хотя в соседнем поселении позднего бронзового века фигурки козлов встречаются на плитах, формирующих каменное ограждение, что указывает на развитие даже в начале 1-го тыс. до н. э. искусства резьбы по камню. У изображенного в этой маленькой пещере быка, похоже, козлиная голова. Рисунков в Кобистане бесчисленное множество, и они еще требуют длительного изучения. Стратифицированные залежи у одной из скал были связаны с вертикальной последовательностью изменения рисунков. Крупные быки, вероятно представляющие bos primigenius, считаются типичными для ранних фаз, однако когда именно это было – вопрос открытый. Странные женские фигурки наводят на мысль о существовании культа плодородия. На некоторых рисунках представлены длинные гребные лодки. Предположительно, они использовались на Каспийском море, но когда и кем – сказать невозможно. Множественные изображения лошадей, часто наложенные на изображения крупного рогатого скота, должно быть, были нанесены позже, не раньше 2000 г. до н. э. Хотя почти наверняка наскальные рисунки Кобистана относятся к неолитическому или более раннему периоду, они все же, вероятнее всего, были выполнены позднее, чем армянские наскальные изображения, обнаруженные на горе Арагац, Гегамском хребте, Сюнике, а также в Загха и Нал-Тепе. Примечательными чертами являются сюжет, связанный с охотой, и маленькие размеры людей и животных. В Нал-Тепе есть изображение группы охотников, которых сопровождают женщина и ребенок. Мужчины вооружены луками, стрелами, копьями и гарпунами, с ними собаки. Они охотятся, судя по всему, на диких овец, серн и оленей[73]. Как и в охотничьих сценах из Чатал-Хююка, которые, вероятнее всего, выполнены примерно в то же самое время, в армянских рисунках часто передано ощущение быстрого движения. Это искусство в высшей степени непосредственно, хотя смысл изображенного часто остается непонятным современному человеку. Представляется, что чем более скованный и шаблонный рисунок, тем позднее он выполнен. Хотя все еще очень сложно, если не сказать невозможно, связать искусство резьбы по камню с точными периодами существования деревенских поселений.

4-е тыс. до н. э. заслуживает подробного обсуждения, поскольку оно непосредственно предшествовало ранней закавказской культуре, которая расцвела в последней четверти этого периода. К сожалению, существующие свидетельства чрезвычайно скудны. Лишь немногие поселения имеют слои, точно приписываемые периоду 4000–3250 гг. до н. э. Такие поселения в основном существовали и в следующем тысячелетии, когда и достигли своего наивысшего расцвета. Кюль-Тепе IA, расположенное в Нахичеванском районе долины Аракса, – наиболее известное поселение этого периода. Там он представлен 8,3-метровыми отложениями от девственной почвы на глубине 12,8–21,1 м, где последовательность слоев прерывается лишенным какого-либо своеобразия слоем толщиной 1 фут (30,5 см). Простая керамика изготовлена довольно грубо и представлена кувшинами с короткими горлышками и без них. Есть часть раскрашенной керамики, но краска нанесена небрежно. Пряслица указывают на ткачество. Некоторые металлические предметы из ранних слоев изготовлены из чистой меди, другие содержат от 0,4 до 0,7 % мышьяка. Судя по всему, людям были известны только ковка и отжиг. Встречаются кремневые клинки, но более важным оставалось обсидиановое производство. Сырье, которым также пользовались жители Шому-Тепе, поступало из месторождения, находившегося к востоку от озера Севан. Найденные здесь каменные молотки и зубила указывают на существование техники обработки камня. Были обнаружены и серпы с маленькими кремневыми или обсидиановыми лезвиями и костяными ручками. Кюль-Тепе – не одно поселение в этой части Закавказья, относящееся к 4-му тыс. до н. э. В основании высокого кургана Каракёпек-Тепе (ниже по течению от Нахичевани) также были найдены халколитические остатки. Но Кюль-Тепе имеет особое значение – из-за значительной последовательности слоев. Две радиоуглеродные датировки помогли создать неприу-крашенную картину Закавказья до ранней закавказской культуры: одна дата относится к образцу, извлеченному с глубины 18,2 м, то есть недалеко от девственной почвы – 3807 г. до н. э. ±90; второй образец извлечен с глубины 15,35 м и датирован 2908 г. до н. э. ± 150; вторая дата представляется заниженной, тем более в свете третьей радиоуглеродной датировки образца, извлеченного с глубины всего лишь 8,5 м, – 2920 г. до н. э. ± 90.

В Араратской долине и вокруг нее есть несколько древних поселений с культурными слоями, вероятно непосредственно предшествовавшими переходу к ранней закавказской культуре. Шенгавит I, Шреш-Блур I, Мохра-Блур I, Сев-Блур I и др. описываются как переходные к этому культурному периоду. К нему же относится Кюль-Тепе IB (Нахичевань). Для керамики 4-го тыс. до н. э. характерен светло-желтый лощеный шликер поверх основы, обожженной при умеренных температурах, при этом глина смешана с песком. Сардарян назвал этот период поздним неолитом. Геометрические и репрезентативные рисунки, такие как веточки, иногда наносились на керамику нарезкой. Также здесь присутствует орнамент в виде пунктира. В Кюль-Тепе найдены чашки с ручками в виде выступов со светло-желтым шликером или окрашенные в красный, серый и коричневый цвет. Сельскохозяйственная экономика развивалась в направлении, определенном в 5-м тыс. до н. э. Совершенствовалась техника обработки камня, на что указывают найденные каменные топоры, молотки и мотыги. Однако представляется, что охота по-прежнему оставалась для людей важным источником продовольствия.

С завершением этого культурного периода в Армении и Грузии родилась новая эра. Ее приход окутан туманом неизвестности. Немногочисленные обнаруженные свидетельства будут описаны далее. Старый простой уклад деревенской жизни уступил место культуре, возможно сначала не слишком отличающейся от предыдущей, но с большим потенциалом и множеством ответвлений. В настоящей книге мы рассмотрим горные районы – Закавказье, Северо-Западный Иран и Восточную Анатолию.

Глава 3 От Кавказа до Евфрата – ранняя закавказская культура

В последней четверти 4-го тыс. до н. э. вся обширная зона – от Кавказа до территории за верхним Евфратом и озера Урмия – начала демонстрировать общее единообразие материальной культуры. Процесс продолжался еще больше тысячи лет. Он предполагает этническое единство, которое, учитывая чисто доисторические свидетельства, трудно доказать. Возможно, однажды необходимые данные предоставят антропологи. Такой информации в настоящее время нет, поэтому, когда речь идет о населении этого горного района в 3-м тыс. до н. э., невозможно избежать обращения к другим территориям и более поздним периодам. Возможный альтернативный источник свидетельств – глоттохронология – метод сравнительно-исторического языкознания, который с помощью статистических методов позволяет восстановить звуки разговорного языка за много веков до самых первых письменных документов из данного региона[74]. Автор настоящей книги считает, что, поскольку лингвистическое развитие – бесценный источник информации о происхождении этнических групп, зачастую является единственным, он не может дать надежные свидетельства за пределами обычной степени предусмотрительности. Математические навыки могут увести довольно далеко от исторической достоверности. Некоторые выводы по поводу этнического сходства даны ниже. Однако нельзя не предостеречь относительно неодинакового уровня знаний о разных регионах обширной зоны, в которой существовала эта культура, о проблемах терминологии и ограниченных рамках детальной хронологии.

Сейчас об этой культуре известно намного больше, чем в первые десятилетия после Второй мировой войны. Эти знания по большей части являются результатом кропотливой работы многих советских археологов из трех закавказских республик – Армении, Грузии и Азербайджана. Там исследование ранней закавказской культуры, которую в этих республиках называли Куроаракской, считалось почетным делом. В процессе раскопок обнаружили массу находок, которые исследовали лучшие специалисты республик. Полученные материалы были дополнены результатами немногочисленных раскопок в Турции и Иране, а также исследованиями автора настоящей книги[75]. Спасательные операции в районе Элезыга, на территории, которая должна была быть затопленной после строительства плотины Кебан, также дополнили знания об этой широко распространившейся культуре. Все это можно сравнить с результатами раскопок в районе Малатьи[76]. На основании всего упомянутого можно сделать намного более убедительные выводы, чем раньше, но многие вопросы все еще остаются без ответа.

В специализированных публикациях, посвященных этой культуре, никогда не было унифицированной терминологии. Большинство советских ученых использовали понятие «куроаракская культура», а Пиотровский и Мунчаев называли ее энеолитической культурой Закавказья. Термин «энеолитический» часто использовался советскими специалистами для обозначения большей части этого периода, хотя третья, и последняя, его фаза считается «ранним бронзовым веком». Есть еще один термин – «закавказский медный век». Отметим, что эти понятия более тесно связаны с этапами развития металлообработки, чем те, что использовались, к примеру, в Анатолии, несоветскими археологами. Все зависит от важности, придаваемой производству керамики и металлообработке соответственно. Другие термины отражают подход, основанный на части культурной зоны, расположенной в Турции и Иране. Так, например, автор данной книги ввел понятие «ранний анатолийский бронзовый век», а Р. Дайсон – «культура Яник». Против последнего можно возразить: раскопки Яник-Тепе, безусловно, важны, но не там зародилась эта культура. Трудно найти выражение, которое было бы одновременно и коротким, и смысловым. Термин «ранняя хурритская культура» является в какой-то степени оправданным, однако остается спорным, да и в любом случае нежелательно навешивать этнические ярлыки на доисторические культуры. Если какое-то одно поселение взять как типовое и его именем назвать всю культуру, то ее следует именовать шенгавитской, но и это вряд ли правильно. Можно было бы рекомендовать понятие «восточноанатолийская ранняя бронзовая культура», но вот только появление бронзы имело место лишь в трех последних столетиях 3-го тыс. до н. э. Ни один географический термин для этой культуры не лишен неадекватности или анахронизма. В данной книге предложено и используется понятие «ранняя закавказская культура», которое не противоречит археологическим свидетельствам. Более полное название «ранняя закавказская и восточноанатолийская культура» представляется слишком длинным.

На карте 2 показан регион распространения этой культуры. Здесь видны некоторые центры скопления поселений, среди них – долина Аракса. Можно утверждать, что только благодаря своему географическому положению она вполне могла быть местом зарождения культуры, которая уже оттуда распространилась в разных направлениях. Теория весьма привлекательна, но едва ли может основываться только на распределении мест обитания людей. Сначала следует рассмотреть и сравнить характер, развитие и хронологию материалов из каждого региона в рамках культурной зоны, а уж потом выдвигать теорию относительно места зарождения культуры. Это тем более необходимо ввиду существующих у многих археологов тенденций считать свой район работы – даже одно-единственное поселение – местом зарождения культуры, откуда пошло ее распространение. Физическая география высокогорной зоны такова, что некоторые регионы мало населены, а в других – плотность населения чрезвычайно высока. Так что распределение поселений само по себе не может означать внешнего или местного происхождения культуры.

Карта 2. Важные поселения ранней закавказской культурной зоны и за ее пределами (Стрелки показывают направление распространения культуры от места ее зарождения. Прерывистая линия обозначает примерную западную границу культурной зоны. Линии из точек окружают районы особенно плотной занятости, куда следует включить также долину вокруг Еревана)

Тройственное разделение доисторических культур чрезвычайно популярно у археологов. Разве не должны все этапы человеческого развития иметь начало, середину и конец? Такое разделение на три основных периода было предложено для ранней закавказской культуры историками Армении и Грузии; для восточноанатолийской части – автором; для современного периода К Геой-Тепе – археологом, проводившим там раскопки. Сейчас о культурной последовательности 3-го тыс. до н. э. в Грузии и Армении известно достаточно много, чтобы отнести все материалы к одному из периодов. Но радиоуглеродный анализ проводился слишком редко, чтобы на соответствующие даты можно было полностью полагаться, хотя они, безусловно, дают достаточно упорядоченную последовательность периодов. Даты также показывают, что теорию проникновения в северном направлении к Кавказу нельзя принять без дополнительных исследований, потому что в двух поселениях Грузии – Квачхелеби (Квацхелеби) и Амиранис-Гора – культурные слои датируются 3000 г. до н. э. Для Квачхелеби С1 дата 2800 г. до н. э. ± 90 была получена из культурного слоя, под которым располагается еще два. А для поселения Амиранис-Гора мы располагаем двумя датами, полученными не из самого нижнего слоя: 2835 г. до н. э. ± 170 и 2680 г. до н. э. ± 180. Южнее – в долине Аракса – из Кюль-Тепе II определили дату – 2920 г. до н. э. ± 90. Близость трех радиоуглеродных дат из отдельных поселений делает их еще более убедительными. Правда, хотелось бы иметь больше дат, особенно из Армении, где неизвестны более ранние периоды, чем третья заключительная фаза ранней закавказской культуры. Для абсолютной хронологии второго периода есть одна дата из Геой-Тепе – 2574 г. до н. э. ± 146; из Яник-Тепе – от 2621 г. до н. э. ± 79 до 2324 г. до н. э. ± 78. В третий период попадает две даты из Яник-Тепе: 2086 г. до н. э. ± 104 и 1816 г. до н. э. ± 63, и одна из Шенгевита IV – 2060 г. до н. э. ± 80. Все это дает возможность установить примерную продолжительность этой культуры-долгожительницы: от 3250 до 1750 г. до н. э. При этом ранние культурные слои во многих регионах возникли намного позже даты начала самой культуры, а остатки в таких консервативных регионах, как Ванский, должно быть, сохранились и до 1500 г. до н. э. Отметим, что единственно бесспорное свидетельство для такой низкой датировки конца ранней закавказской культуры в Ванском регионе дают радиоуглеродные даты из Яник-Тепе закавказской культуры. Иначе таким образом всего лишь заполнялся пробел до подъема Урарту. Свидетельства из Хафтавана (северо-восточный край озера Урмия) дают основания полагать, что аналогичный консерватизм существовал и там[77].

С увеличением числа материальных свидетельств более ранние упрощенные теории в какой-то мере утрачивают силу. Эволюция ранней закавказской культуры в целом была сложнее, чем предполагалось изначально. Один из выводов автора[78] о том, что вначале существовала удивительная однородность материальной культуры (это подтверждает факт наличия керамики в обширной зоне – от Малатьи до Кавказа и от Эрзинкана до озера Урмия), остался в силе. Так же как и общее утверждение, что эта однородность имела тенденцию распадаться на региональные варианты, хотя она отчетливо проявилась только в третьем периоде трехчастного хронологического разделения. Так что вполне мог существовать период быстрого и широкого заселения этой горной зоны пришельцами, за которым последовал более длительный этап культурной стабильности, при этом переход занял несколько столетий.

Большой интерес историков и филологов к приходу индоевропейцев, особенно хеттов, на Ближний Восток через Кавказ около 2000 г. до н. э. и позже предполагает изменение материальной культуры на рассматриваемой горной территории, по крайней мере в Закавказье и Восточной Анатолии. Тем не менее нарушение непрерывности вовсе не является очевидным. Важные перемены, произошедшие в третьем культурном периоде, явившиеся результатом прогресса в металлообработке и торговле, представляются заслугой местного населения, а не индоевропейских пришельцев, археологических следов которых найдено крайне мало. Более того, ранняя закавказская культура, продолжившаяся в разной степени в начале 2-го тыс. до н. э., оказала глубокое влияние на последующие культуры.

Объяснить долговечность и высокую приспособляемость ранней закавказской культуры можно по-разному. Но, как подчеркивали советские археологи, в результате была достигнута экономическая стабильность, основанная на земледелии и скотоводстве. Где эти средства существования изменились во 2-м тыс. до н. э., там была нарушена непрерывность оседлой жизни. Но в тех местах, где земледельцы и скотоводы сохранили образ жизни своих предков, культурные традиции продолжились, хотя и модифицировались, так что со временем перестали быть узнаваемыми в артефактах.

Попытка поместить население ранней закавказской культуры в контекст Древнего Ближнего Востока, где письменные документы начали давать скудную историческую информацию, представляется вполне уместной. Физическая антропология не помогает, так же как и записи из самой высокогорной зоны до IX в. до н. э. – Урарту. Единственное исключение – стела, установленная Тиглатпаласаром I в долине возле Буланика, расположенного в верховьях Мурата (Арсании). Известно, что язык урартов был родствен хурритскому, причем настолько, что его вполне можно считать потомком хурритского языка, хотя, вероятно, не все филологи со мной согласятся.

Таким образом, есть основания считать урартов принадлежавшими к роду хурритов. Этому выводу не противоречит их широкое расселение в Северной Сирии и Месопотамии во 2-м тыс. до н. э. Таблички из Нузи и Алалаха – источники, свидетельствующие о хурритском присутствии в центральной части Плодородного Полумесяца[79]. Хеттский царь Мурсили I, совершивший успешное молниеносное нападение на Вавилон, датируемое по «средней хронологии» примерно 1595 г. до н. э., положил конец династии Хаммурапи. Он же позволил касситам, народу индоевропейского происхождения, постепенно проникавшему на равнины с Загроса, установить контроль над Вавилоном, который они сохраняли четыре столетия. По пути домой Мурсили угрожали хурриты – на территории, по которой с добычей шла его армия[80].

Хурриты также обосновались на средиземноморском побережье, где такие финикийские города, как Арвад, и в последующие века сохранили свои хурритские названия. Они продвинулись дальше в западном направлении – в Киззуватну (впоследствии Киликия), где оказывали доминирующее влияние на хеттский двор. Роль хурритов на Ближнем Востоке во 2-м тыс. до н. э. оказалась чрезвычайно значительной. Хотя понятно, что в Сирии и Северной Месопотамии они были пришельцами, где смешались с разными группами семитов, среди которых политически господствовали амориты[81]. Тем не менее хурритский элемент населения Киззуватны вторгся на равнину, где уже жили индоевропейцы из числа лувийцев, вероятно родом с северо-запада Анатолии, и их прибытие (2300 г. до н. э.) ознаменовало собой начало киликийского раннего бронзового периода III[82]. По прошествии примерно двух столетий (в 2100 г. до н. э.) в Киззуватне появилась раскрашенная керамика, совершенно отличная от продукции раннего бронзового периода III, имеющая несомненное сходство с керамикой Алалаха и других поселений Северной Сирии. Происхождение этой раскрашенной керамики из ранней закавказской подпровинции III региона Элязыг – Малатья представляется возможным, хотя влияние могло распространяться в другом направлении – из Сирии на север в долину Верхнего Евфрата[83]. Киликийский средний бронзовый век начался с появления этой раскрашенной керамики, при этом источники хеттов отмечают там культурное господство своего народа на несколько веков позже, в позднем бронзовом веке. Никакая промежуточная дата прибытия хурритов в Киззуватну не представляется правдоподобной. Вероятнее всего, они все же начали селиться там около 2100 г. до н. э. До этого они присутствовали в северной части Сирии, откуда и явились.

Таким образом, хурриты могут причисляться к элементам цивилизации Ближнего Востока за пределами высокогорной зоны до 2000 г. до н. э. Поддерживает эту гипотезу наличие хурритских личных имен на табличках аккадского периода (2340–2180 гг. до н. э.) в Чагар-Базаре, расположенном на реке Хабур[84]. Их появление на этом судоходном притоке Евфрата означает, что хурриты уже тогда начали получать доступ к богатой торговле Месопотамии, расширявшейся при посредстве военных и торговых экспедиций Саргона Аккадского и его преемников, в первую очередь его внука Нарам-Сина. Эти экспедиции, хотя и имевшие, по крайней мере частично, традиционные цели, открывали новые рынки и вполне могли облегчить создание ассирийской торговой колонии в Канеше (Кюль-Тепе), что в центральной части Анатолии, после чего были созданы и другие подобные колонии[85]. Они находились скорее на хеттской, чем на хурритской территории. Но важный путь в Центральную Анатолию проходил через Элязыг, позднее известный хеттам как Исуа, чье население было (через связи с Северной Сирией), вероятно, хурритским, по крайней мере к началу третьего периода ранней закавказской культуры. Рост месопотамской торговли, особенно в аккадский период и при Третьей династии Ура, очень вероятно, стал магнитом, притягивавшим хурритов на юг, в Сирию.

Все сказанное выше предполагает некую родину, откуда хурриты вторглись на окружавшие их территории – к югу и западу. Эта родина могла быть только в горном районе. Тогда кто, кроме хурритов, мог оставить после себя раннюю закавказскую культуру? Ни одна теория о том, что они могли прийти из-за Кавказских гор и преодолеть их, не оставив ни малейшего следа, не выдерживает критики, хотя, конечно, кочевники могли передвигаться незаметно. Существовавшая в 3-м тыс. до н. э. общая культурная целостность высокогорной зоны, о которой уже говорилось, подразумевает этническую стабильность, хотя и не доказывает ее. Очевидный вывод – население было хурритским и оставалось таковым с конца 4-го тыс. до н. э.

Возражение этой теории этнической целостности может быть выдвинуто на основании того, что сокровища Майкопа, большого кургана в долине Кубани, и Алаки, богатого кладбища на плато Центральной Анатолии, указывают на культурное и этническое вторжение из северных степей до самой Анатолии. Это предположение, вероятно, частично основано на убеждении, что украшения в виде животных, самые ранние проявления которых встречаются в Майкопе (вопрос спорный), были творением кочевников северных степей. Один ученый даже нашел индоевропейские родственные черты в Майкопе и Алаке, связав последнюю с теми хеттами, которые поселились в излучине реки Галис[86]. Это утверждение можно считать необоснованным. Люди Алаки были хаттами, имевшими малоазиатские, а не индоевропейские корни. Они населяли и контролировали часть Анатолийского плато, к западу от территории хурритов. Культурное влияние распространялось из Алаки и окрестностей, вероятно через Хороз-Тепе и поселения, расположенные возле понтийского побережья и на нем, к Майкопу, а не обратно. Это можно рассматривать как еще одно проявление ближневосточного влияния через Кавказ и соседние степи, последовавшего после контактов между горцами и населением северного края Плодородного Полумесяца. Но то, что небольшой класс воинов индоевропейской расы возвел курганы раннекубанской фазы и добрался до Алаки, не повлияло на формирование родственных черт населения Алаки и Майкопа, равно как и на расовый состав его большинства.

Лощеная керамика ранней закавказской культуры со смелыми украшениями – рельефными и вырезанными – изначально стала изучаться ближневосточными археологами во вторичной форме, обычно именуемой Хирбет-Керак, по названию поселения в долине Иордана (Бет-Йерах)[87]. Но как обычно, когда культура или тип артефакта именуется по названию одного поселения, это оказалось не самым важным местом находок. Большое количество такой керамики обнаружили в долине близ Антиохии (Амук), где американские исследователи приписали ее к фазам Амук H и I. Кроме разных сосудов, здесь в слое 11 Телль-Джудейде[88] был найден очаг в форме подковы, характерный для ранней закавказской культуры и известный из многих поселений. Архитектурные параллели с горной зоной включают присутствие глиняных скамей и ларей, сравнимых с Яник-Тепе и датированных примерно тем же временем. Красно– и чернолощеная керамика типа Хирбет-Керак была обнаружена в Телль-Джудейде (это самое важное место), а также в поселениях Чатал-Хююк, Телль-Таинат и Телль-Дахаб. Иными словами, она была широко распространенной. Кто бы ни создал эту керамику, это было местное произведение. Глину брали здесь же, то есть на равнину Амук прибывали люди, а не посуда. Создается впечатление, что Брэйдвуд упустил важность этой керамики в Амук Н-1, поскольку не уделил ей внимания, назвав региональным вариантом общего анатолийского развития старой сиро-киликийской чернолощеной керамики[89]. Однако Брэйдвуд подчеркнул использование более чем одного цвета, кроме черного. Большая часть посуды ранней закавказской культуры не является черной, а скорее наоборот – светлой. Керамика типа Хирбет-Керак, безусловно, имела хурритское происхождение, но развивалась в местных традициях. На ней имеются резные украшения, иногда – изображения птицы, хотя нарезка в основном расположена на крышках. Амук Н включает шесть слоев (12–7) в Телль-Джудейде и четыре (9–6) в Телль-Таинате. В следующей фазе, Амук I, эта посуда встречается бок о бок с другой. На юге (в Сирии и Палестине), где раскопок было много, керамику Хирбет-Керака тоже находят, хотя чем южнее место раскопок, тем меньше. В Иерихоне, например, ее обнаруживали только в захоронениях[90]. Ее хронология первоначально давала некоторые основания для датировки культуры горной зоны – до появления радиоуглеродного анализа. Ее можно было приписать к третьему периоду раннего палестинского бронзового века, современному Египетскому древнему царству и датировать посредством надежных египетских связей. Это означает приход в Палестину северян, которые смешались с семитским населением: ничто в палестинской археологии не мешает считать их хурритами. Таким образом, они присутствовали, правда в небольшом количестве, когда в начале среднего бронзового века пришли амориты[91], что повлекло за собой упадок городской жизни и возврат к кочевничеству. Хурриты определенно являются одним из элементов гиксосов («правителей чужеземных стран») – в среднем бронзовом веке, после притока ханаанитов со средиземноморского побережья на север они построили процветающую цивилизацию в Палестине. Гипотеза, что именно эти хурриты являются потомками изначальной группы, которая внедрила керамику Хирбет-Керака с севера, представляется маловероятной: прошло слишком много времени, и они давно ассимилировались среди семитского населения.

Другая волна хурритов почти наверняка участвовала в движении гиксосов. Но все же в Северной Сирии нет свидетельств нарушения преемственности и целостности в присутствии хурритов.

Некоторые виды керамики из Алаки и других поселений Центральной Анатолии, датируемые примерно тем же периодом, что изделия из Хирбет-Керака, представляются в некоторой степени сравнимыми[92]. Ничто не предполагает прямого влияния одной на другую, так что объяснение должно заключаться в их параллельном развитии благодаря общему культурному фону, царившему в хурритских нагорьях Восточной Анатолии. Если и было перемещение хурритов в Центральную Анатолию в середине 3-го тыс. до н. э., то лишь в небольших количествах.

Свидетельства истоков ранней закавказской культуры практически включают только керамику. Как неоднократно отмечали советские археологи, имеет место исключительная нехватка других классов артефактов, кроме тех случаев, когда обнаруживались металлические и другие предметы – редкие в культурных слоях. Для Яник-Тепе II и III характерно именно такое отсутствие некерамических свидетельств. Там захоронения велись за стенами поселения, и в деревне не было найдено ни одной гробницы.

Керамика «протокуроаракского» типа (то есть проторанняя закавказская I, используя терминологию данной книги) встречается в Самеле-Клде[93], Лисьей пещере в Чиатуре (северо-запад Грузии). Но другие находки из этой пещеры – изделия из камня и кости скорее приписываются 4-му или 5-му тыс. до н. э. Баба-Дервиш, Мейна-Тепе и Цопи дали нам то, что представляется прототипами ранней закавказской керамики I. В Цопи есть свидетельства начала этой культуры в Грузии[94]. Материал из поселения, но не с кладбища Тетри-Цкаро, также датируется концом 4-го тыс. до н. э.[95] Но отсутствие продолжительной стратифицированной последовательности культурных слоев, датируемых серединой того же тысячелетия и ранее, затрудняет оценку места в сравнительной хронологии, которое можно выделить ранним материалом из поселений Грузии и долины Куры на северо-западе Азербайджана. Даже в Кюль-Тепе нет свидетельств непосредственных предшественников ранней закавказской культуры, поскольку между верхней частью слоя I и началом этой культуры в слое II был обнаружен лишенный своеобразия стерильный слой. Радиоуглеродная датировка подтвердила вероятность того, что в 4-м тыс. до н. э. это поселение на несколько веков опустело. В Грузии круглые дома Шулавери могут считаться прототипами для построек, появившихся спустя тысячелетие и более в Шреш-Блуре, Шенгавите, Гарни, Кюль-Тепе, Яник-Тепе и др., а также модифицированных вариантов – в Квачхелеби. Раскопки в Тегуте придали весомость предположению о существовании в Закавказье очень давней архитектурной традиции возведения круглых домов. Но пока нет доказательств особого влияния Шулавери и других современных поселений на раннюю закавказскую культуру[96].

Гипотеза Пиотровского о ее происхождении в центре долины Аракса, плодородной местности, сегодня расположенной в сердце Армении, поддерживается некоторыми свидетельствами, но пока не подкрепляется радиоуглеродной датировкой периода I ранней закавказской культуры и до этого. Определенно жители этого региона достигли высокого уровня мастерства в росписи керамики – выше, чем в других областях Закавказья. Лучшие их произведения относятся к периоду II. Ограниченные свидетельства из Восточной Анатолии предполагают, что там не было таких успехов в развитии керамического производства. В бассейн Урмии эта культура, судя по всему, пришла с севера и распространилась на юг до Хамадана, где стратифицированные материалы были найдены при раскопках Годин-Тепе IV[97]. Искать в Иране корни этой культуры нецелесообразно, как и утверждать, что ее родина – Восточная Анатолия, где самый богатый регион – Малатья – Элязыг. Если не принимать без доказательств этническое движение оттуда на северо-восток, этот регион, позднее ставший важным в истории конфликта между Хеттским государством, Митанни и Ассирией, можно не рассматривать, поскольку он расположен на самом краю обширной культурной зоны[98]. Претензии равнины вокруг Эрзурума следует оценить на основании свидетельств, полученных при раскопках Караза и Пулура[99]. Хотя теоретически это возможный центр зарождения культуры, окружающая среда представляется очень суровой, слишком ограниченной высотой, чтобы здесь появилось избыточное население, начавшее экспансию в разных направлениях. Только географическое положение – возле центра зоны – делает этот район претендентом на место зарождения ранней закавказской культуры. Вероятнее всего, Эрзурум и его окрестности, а также Грузия стали первой территорией, где около 3000 г. до н. э. обосновались носители культуры.

Другие районы могут не рассматриваться как ее возможные центры. Нельзя точно сказать, когда территория нынешнего Азербайджана, не говоря уже о центральной части долины Куры, что лежит к востоку от Тбилиси, была заселена носителями культуры. Относительная бедность керамики, найденной при раскопках, произведенных на этой территории, предполагает, что на землях к западу от Каспийского моря (хотя, возможно, они были заселены тогда же, когда и Грузия) не было общин, включавших прогрессивные элементы. Вероятно, коренное население Баку и его окрестностей, как и низовий Аракса, никогда не подвергалось набегам носителей ранней закавказской культуры. Скорее, оно переняло ее «из вторых рук» и не достигло высокого уровня развития. Говорят, что возле Талыша (юго-западная оконечность Каспийского моря) керамика является непосредственной предшественницей периода I ранней закавказской культуры. Однако представляется, что эти изделия, в производстве которых использовалась солома, изготовили намного раньше[100]. Ванский регион (Восточная Анатолия), вероятнее всего, был мало населен – на это указывает небольшое количество поселений, а в долине Муша могла существовать местная культура, отличавшаяся грубой керамикой специфической формы. Дальше вверх по долине Мурата, в районе Лиз и Буланик, была найдена обычная керамика ранней закавказской культуры.

Мнение, что эта культура зародилась в долине Аракса вокруг Еревана, основано не только на исключении по разным причинам возможных альтернатив, не на качестве керамики, плодородии региона или его потенциале в качестве колыбели, откуда пошла экспансия населения в поисках жизненного пространства. Дело в том, что есть свидетельства, возможно указывающие на постоянную занятость равнины вокруг Еревана в период зарождения ранней закавказской культуры – в конце 4-го тыс. до н. э. Раскопки Шенгавита (недалеко от Еревана) дали важные результаты. Помимо всего прочего, были выявлены четыре культурных слоя, и самый ранний из них, Шенгавит I, уже упоминался как непосредственный предшественник ранней закавказской культуры. Однако представляется, что при этом происходили кардинальные изменения, а не просто развитие культур: Шенгавит I – Шенгавит II. Некоторые археологи считают, что самый поздний из трех последовательных периодов в другом месте долины Аракса, Кегжиак-Блур, является переходным к ранней закавказской культуре I, но в то же время приравнивают его к Шенгавиту I и Кюль-Тепе (Нахичевань) I, что не вполне понятно[101]. В Маштоц-Блуре была получена последовательность, сравнимая с Кегжиак-Блуром, хотя поселение определенно существовало и в начале периода I ранней закавказской культуры. Другие места проживания также имеют культурные слои – предшествующие и совпадающие с этим периодом. Все эти свидетельства, возможно, и не делают бесспорной теорию зарождения ранней закавказской культуры в средней части долины Аракса (на территории вокруг Еревана), но они определенно указывают на нее как наиболее вероятную. К возражениям, что металлообработка зародилась очень рано в Грузии, к примеру в Квачхелеби, и что этот регион считался в этом отношении более передовым, чем Армения, не следует относиться слишком серьезно. Мецамор (недалеко от Армавир-Блура) являлся, например, металлургическим «заводом», возникшим в 3-м тыс. до н. э., а находки в Кюль-Тепе доказывают, что население долины Аракса было не более отсталым в металлообработке, чем жители районов, прилегавших к Кавказу[102]. Поселения в Армении существовали не только на равнине. В Гарни – в горах над Ереваном – ученые обнаружили остатки типичной деревни 3-го тыс. до н. э. с обычным набором керамики и круглыми каменными домами.

Некоторые поселения были названы «типовыми» для первого из трех периодов ранней закавказской культуры. Ряд западных археологов предложил считать таковым Караз. Пиотровский и Ханзадян отдали предпочтение Шреш-Блуру. Кюль-Тепе II признается как чрезвычайно важное место раскопок. Ни одно из поселений Грузии не претендует на исключительность, хотя Дидубе и Кикети давно выделили в качестве типичных для первой фазы ранней закавказской культуры. Об этом писал Б. А. Куфтин[103]. Среди перечисленных выше поселений выделяются Караз и Кюль-Тепе – обилием найденных на их территории материалов и посвященных этой проблеме публикаций. Квачхелеби С3–С1, Амиранис-Гора и Хизнаант-Гора Е считаются самыми важными грузинскими поселениями этого культурного периода.

Среди армянских мест этого периода – Шреш-Блур II, Шенгавит II, Маштоц-Блур III, Мохра-Блур II, Сев-Блур II, где есть и более ранние культурные слои. Современные им грузинские поселения – это Квачхелеби С3-С1, Амиранис-Гора, Хизнаант-Гора Е, Садахло, Тетри-Цкаро, Дидубе, Кикети, Земоавчала, Сагварджиле. Возможно, к этому периоду также относятся Згудери, Кулбакеби, Озни, Бешташени и Тквиави. Однако последние не являются старше грузинских, и, вероятно, для данного района оправданным является разделение на две фазы (1А, 1В), хотя в других местах для этого недостаточно данных. Это означает, что окончание всего периода (ранней закавказской культуры 1А и 1В) в Грузии приходится на 2600 г. до н. э., в Армении, вероятно, чуть раньше – такой вывод подтверждает радиоуглеродная датировка слоев периода II такой культуры в Яник-Тепе. Помимо Кюль-Тепе к этому периоду относится азербайджанское поселение Баба-Дервиш. В это время люди, определенно, жили в поселении Хамита-Кошая в Каразе и, возможно, в Пулуре. В других частях Восточной Анатолии только поверхностные находки осколков керамики с рельефными украшениями могут относиться к 3-му тыс. до н. э.[104] Во время раскопок в районе плотины Кебан обнаружили культурный слой этого периода, формирование которого, судя по радиоуглеродной датировке из Коруку-Тепе, приходится на 3000 г. до н. э.

Итак, период I ранней закавказской культуры начался в 3000 г. до н. э., чуть раньше или позже это произошло в Грузии и, вероятно, в долине Аракса. Но если принять теорию места зарождения культуры в районе Еревана, то Шреш-Блур II, Шенгавит II и другие современные армянские поселения должны датироваться 3250–3000 гг. до н. э. Это ограничивает период времени в 4-м тыс. до н. э., для которого недостаточно свидетельств, но даже более раннюю дату нельзя исключить. Если считается, что одни поселения существовали недостаточно долго для каждого из трех последовательных периодов культуры, то в других находятся доказательства того, что подобные ограничения совершенно необоснованны. Для периода I ранней закавказской культуры критерием может считаться Кюль-Тепе II. Здесь были обнаружены 14 слоев в периоде II, средней глубиной залегания 8 м (4,5–12,5 м). Радиоуглеродная датировка образца с глубины 8,5 м показала 2920 г. до н. э. ± 90, что указывает на начало последовательности слоев задолго до 3000 г. до н. э., хотя на одну радиоуглеродную дату не следует полагаться слишком сильно. В то же время в Квачхелеби периода С нашли только три слоя – вероятно, поселение долгое время оставалось покинутым. В Квачхелеби слишком мало слоев, чтобы говорить обо всем периоде ранней закавказской культуры. То же самое относится и к ряду других поселений. Иными словами, распределение и размах оседлой жизни в 3-м тыс. до н. э. существенно варьировались. Истощение земли и климатические изменения – основные факторы, вызывавшие перемены в деревенской экономике. Они же влияли и на продолжительность существования поселений. Исчезновение лесов в некоторых частях Грузии считалось фактором, сведшим к минимуму ранние поселения этой культуры на равнинах. Вряд ли какие-либо из этих мест были заняты непрерывно. Даже в Шенгавите общая глубина залегания слоев достигает только 4 м.

Уже было сказано, что круглые дома считались характерными для ранней закавказской культурной зоны, включая такие удаленные регионы, как Дагестан в северо-восточной части Кавказа и бассейн Урмии, возле Тебриза. В большинстве поселений Грузии тоже были круглые дома, дальше на запад они – прямоугольной формы (Амиранис-Гора и Караз). Жилища, раскопанные в Квачхелли, в том числе девять из них в самом продуктивном слое С3, нельзя назвать круглыми: одни из них квадратные со скругленными углами, другие напоминают в плане обтесанный круг. Круглые дома встречаются в Армении (Шенгавит, Шреш-Блур, Джераховид, Кюль-Тепе (Эчмиадзин) и Гарни), Грузии (Озни, Хизнаант-Гора), Дагестане (Каякент, Кюль-Тепе (Нахичевань) и Яник-Тепе). Не все они датируются первым периодом, а обнаруженная в Хирбет-Керак (Палестина) круглая конструкция вообще не может считаться домом, скорее это некое фортификационное сооружение. Общей чертой первого периода была центральная деревянная опора – она представлена, скажем, в Квачхелеби, где рядом расположен очаг. Необходимость в такой опоре, как правило, зависела от диаметра дома – в Шенгавите он составлял 6–8 м, хотя не все здания относились к первому периоду. В Кюль-Тепе разница в диаметре домов составляла от 3,5 до 13 м. Стены были не слишком массивными – 20–70 см. В Кюль-Тепе фундаменты одних зданий сделаны из камня, других – из сырцового кирпича. Прямоугольные пристройки – крылечки – встречаются в Квачхелеби и Шенгавите, а в следующем периоде – в Яник-Тепе.

Очаг в доме был чрезвычайно важен. Существует гипотеза, что пожар в Квачхелеби, уничтоживший деревню, возможно, случился в то время, когда жители выполняли некий важный ритуал вокруг очагов своих домов. Довод в пользу этой гипотезы – украшения на переносных очагах, являющиеся отличительной чертой ранней закавказской культуры. Вопрос можно поставить шире: можно ли эти переносные очаги в каком-то смысле сравнить с «рогами посвящения» минойского Крита и их аналогами в святилищах периода II раннего бронзового века (слои XVI–XIV) в Бейджесултане (юго-запад Анатолии)?[105] В Яник-Тепе были стационарные очаги и располагались не в середине дома. Они обычно находятся у дверей: вероятно, практические соображения – позволить дыму выходить наружу – здесь взяли верх над ритуальными, ну а важность самого очага для доисторического населения переоценить невозможно.

Роль кочевничества или, по крайней мере, системы отгонного животноводства в жизни людей ранней закавказской культуры, вероятно, отражается в форме и конструкции их домов: круг в плане, центральная опора, легкая глинобитная надстройка – все это напоминает современную туркменскую юрту. Такой план имеет практические преимущества, особенно снежной зимой. Подобные дома, пол в которых часто был ниже уровня окружающей наружной территории, должно быть, походили на те, что можно видеть в горах и сегодня, – не всегда разглядишь: человек идет рядом с домом или по нему? Кулбакеби (Южная Осетия, недалеко от Цхинвала) считается временным поселением. Поскольку оно использовалось сезонно, дома строили из дерева, и поэтому сохранились только следы фундаментов[106].

На постоянный характер более важных поселений на равнинах указывает, к примеру, оборонительная стена вокруг деревни Шенгавит, расположенной на уступе, выходящем на высокий левый берег реки Раздан, притока, текущего на юг к Араксу. Стена была построена из крупных каменных плит, тщательно пригнанных друг к другу. С северной стороны находился подземный ход к реке. Напрашивается сравнение с Яник-Тепе во втором (из трех) периоде: там был раскопан короткий отрезок оборонительной стены толщиной не менее 5 м с небольшим проходом через стену. Камни для строительства, вероятно, везли на расстояние нескольких километров, предположительно на телегах или санях. Такие сооружения указывают на постоянное существование внешней угрозы и наличие готовой ее отразить общинной организации[107].

Самым большим классом артефактов является керамика. Причем важно не только ее количество, но и характерные черты, которые делают ее фирменным знаком культуры в целом. Без керамики ранняя закавказская культура никогда не была бы признана отдельной высокогорной культурой, да и деление на три последовательных периода стало бы невозможным. Долговечность и невысокая стоимость керамики делают ее чрезвычайно важной для историков. Ее нет смысла чинить или спасать во время катастроф или переездов, поэтому для ученых керамика ценнее драгоценностей, изделий из металла, печатей и прочих предметов, которые нередко хранились и передавались по наследству.

Большое разнообразие керамики советские археологи приписали периоду I ранней закавказской культуры, который они считали частью энеолитического периода. Появившиеся тогда керамические традиции продолжились с некоторыми изменениями до конца периода III. Это и есть основная причина включения последнего в раннюю закавказскую последовательность. В целом керамика из Грузии периода I ранней закавказской культуры демонстрирует скудность декоративных элементов. Например, орнаменты на кувшинах из поселения Амиранис-Гора представляются весьма незрелыми. В Хизнаант-Гора была создана собственная специфическая керамика желто-коричневого цвета. Самыми удивительными являются рельефные спирали на кувшинах из Кикети – там впервые появились двойные спирали. Чуть позже аналогичные украшения создавались в поселении Озни, которое наряду с Бешташени показывает, что последняя часть периода I ранней закавказской культуры в Грузии связана с развитием рельефных орнаментов на керамике[108].

В Армении на керамические сосуды чаще наносились канавки, чем выпуклые рельефы, да и формы были более замысловатыми. Доктор Ханзадян, посвятившая большую часть своего времени изучению армянской керамики этого периода, в первую очередь с раскопок в Шреш-Блуре и Кюль-Тепе (Эчмиадзин), считает, что орнаменты изображают воду, землю и растения, но такая трактовка представляется субъективной[109].

Толстые спирали и другие рельефные орнаменты в Шреш-Блуре и Каразе привлекли внимание археологов, незнакомых с Закавказьем и Восточной Анатолией, и такой тип украшений некоторые ученые, в том числе автор, посчитали характерным для первого из трех периодов рассматриваемой культуры[110]. Однако уже в первом периоде появились другие техники нанесения украшений, а нарезные узоры стали применять только на крышках. И это не первый раз, когда типология изменилась под влиянием открытий.

Период II ранней закавказской культуры представлен в стольких поселениях, что очень трудно выбрать из них несколько и назвать их типовыми. Ханзадян выделила Шенгавит III – это поселение, безусловно, заслуживает признания, хотя бы за то, что его слои охватывают все три периода. Яник-Тепе занимает слишком периферийное положение, чтобы считаться типовым, хотя там и много культурных слоев. Возможно, для этого и предыдущего периода типичным может считаться Джераховид, что находится в долине Аракса, неподалеку от Еревана, другое армянское поселение второго периода – Тагаворанаст (Кировакан). Ханзадян различает две группы керамики периода II ранней закавказской культуры: одну – собранную вокруг Кировакана, другую – вокруг Шенгавита, примерно разделяя керамику горной Армении (и Грузии) и долины Аракса.

За пределами Закавказья есть поселения и на западном, и на восточном берегу озера Урмия. Геой-Тепе К датируется частично этим периодом, но, вероятно, возник он в предыдущем периоде. Радиоуглеродная дата 2574 г. до н. э. ± 146 для Геой-Тепе К3 предполагает, что фаза К1 датируется периодом I. Помимо Геой-Тепе К1 ничто не указывает на наличие важных поселений периода I ранней закавказской культуры в бассейне Урмии до периода II, когда Яник-Тепе снова был занят после долгого перерыва. В Годин-Тепе, расположенном в 8 милях (12,8 км) к юго-востоку от Кангавара (на границе Курдистана и Луристана), период IV характеризовался керамикой, сравнимой с Яник-Тепе периодов II и III ранней закавказской культуры. Здесь обнаружили следы эрозии – вероятно, поселение было покинуто примерно в тот же период, что и Яник-Тепе. Судя по всему, в обоих поселениях в первые века 3-го тыс. до н. э. наблюдался спад оседлой жизни. В других поселениях вокруг Годин-Тепе найдена резная керамика ранней закавказской культуры периода II. Все свидетельства из Годин-Тепе указывают на движение из Закавказья в начале ее периода II (не ранее 2700 г. до н. э.) и упадок этого интрузивного элемента в начале периода III. В Яник-Тепе, расположенном далеко на севере, этот элемент, естественно, закрепился наиболее твердо.

Районы Элязыг и Малатья в целом разделяли общие керамические традиции культурной зоны. Группа горшков из Эрниса (северо-восточный берег озера Ван) была датирована автором периодом II ранней закавказской культуры, что представляется правильным, хотя многочисленные параллели в Яник-Тепе указывают, что, возможно, точнее было бы отнести эти сосуды к заключительной фазе периода.

Вся найденная керамика показала наличие определенных региональных вариаций, таких как, например, ограниченное распространение резных украшений Яник-Тепе. Также представляется очевидным, что в период II ранней закавказской культуры ее экспансия достигла самых широких географических пределов.

Без наличия 12 строительных фаз, найденных в Яник-Тепе, период II мог бы считаться коротким. Армянские, грузинские и азербайджанские поселения представляются недолговечными, и другой информации, касающейся этого периода, нет. Яник-Тепе несколько заполнил пробел – имеется четыре радиоуглеродных даты: 2381 г. до н. э. ± 62, 2324 г. до н. э. ± 78, 2621 г. до н. э. ± 79 и 2495 г. до н. э. ± 61 (период полураспада – 5730). Вероятнее всего, этот период длился с 2650 до 2200 г. до н. э. Эти хронологические рамки могут подразумевать начало периода в Яник-Тепе вскоре после его «старта» в Закавказье, однако длился он там дольше, чем на севере. Этот намек на консерватизм усиливается неожиданным появлением в Яник-Тепе третьего культурного периода при незначительных свидетельствах перехода.

Всего 57 круглых домов полностью или частично раскопали в Яник-Тепе, констатировав постепенное увеличение их диаметров, а также, вероятно, рост плотности населения. На самых ранних уровнях были дома диаметром около 3,5 м с большими промежутками между этими строениями. В поздних слоях круглые дома стали намного больше, поэтому в них появились центральные опоры. С внутренней стороны дома по окружности обычно ставилась скамья, дверь имела высокий порог, а уровень пола, как правило, был немного ниже, чем уровень двора. Ларь для хранения являлся элементом более крупных домов, очаг – любых. Еще одна общая черта – гладкая поверхность, слегка опускающаяся от стены, с канавкой-стоком для жидкости. Эта поверхность, вероятно, использовалась для приготовления пищи. В домах было очень тесно, поэтому нередко случались пожары. Вероятно, причиной возгорания мог быть порыв ветра через дверной проем, который раздувал огонь в очаге и воспламенял крышу. Не исключено, что дым выходил наружу только через дверь. Хотя не все пожары оказывались случайными. Постоянно существовала опасность нападений, на что указывают оборонительные сооружения в слое XVII и уничтожение всего последующего слоя[111]. Эти выводы, разумеется, основываются на раскопках небольшой части кургана, но нет серьезных сомнений в том, что они близки к реальности. Массивные оборонительные сооружения придали Яник-Тепе статус небольшого города. Вероятно, он был окружен враждебными кочевниками. Относительная целостность отдельных слоев дает основание для предположения о том, что скорее частыми были набеги местных племен, чем нападения крупных сил издалека. Но жители Яник-Тепе, вероятно, сами лишь на шаг ушли от кочевничества, потому что, покинув долину Аракса, по пути на юг к границам Луристана обосновались далеко друг от друга. Доказательство легкой конструкции крыш круглых домов в Яник-Тепе, как и в Закавказье, было получено из упавших фрагментов обожженной глины с отпечатавшимися прутьями[112]. В одном из таких домов обнаружили своеобразную перегородку из кольев с низким глинобитным фундаментом, отделявшую кухню от жилого помещения. В других круглых жилищах тоже встречались такие разделения. В домах было темно, что подтверждается множеством найденных там керамических ламп. С внешней стороны входной двери такого помещения, как правило, имелось прямоугольное крыльцо. Вероятно, внешне эти дома напоминали улей. Судя по раскопкам в Яник-Тепе XVII, из-за увеличения количества и размеров круглых домов сообщение между разными частями города было затруднено.

Архитектура других поселений показывает не столь абсолютную приверженность к окружностям. К примеру, в Шенгавите есть много прямоугольных помещений. В Закавказье круглые дома считались нормой, как, например, в Джераховиде, где было обнаружено четыре слоя с ними, а глубина культурных слоев – не менее 10 м, то есть намного ниже уровня грунтовых вод. В поселении Хизнаант-Го-ра D один круглый дом имел две концентрических стены, отпечатки кольев и переносной очаг в центре.

Керамики в Яник-Тепе было так много, что теперь она считается лучшим образцом изделий, форм и украшений, хотя последние в основном резные. Правда, качество украшений не всегда таково, чтобы считать набор керамики с этих раскопок удовлетворительным во всех отношениях. Несомненно, лучшие «творения» гончаров Яник-Тепе могут соперничать с произведениями армянских мастеров. Но некоторые изделия намного ниже по качеству исполнения. Если критерием для раздела между двумя периодами (II и III) ранней закавказской культуры в Яник-Тепе взять архитектурные, а не керамические традиции, тогда можно выделить три фазы этой культуры II. Важно, что в первой фазе (Яник-Тепе XXVI–XXI), которая недостаточно представлена в количественном отношении, вырезанные линии тоньше и изящнее, чем в следующей стадии, намного более продолжительной (Яник-Тепе XX–XVI).

Параллели с резными украшениями Яник-Тепе не так легко обнаружить на землях, граничащих с Закавказьем, разве что некоторые мотивы, вырезанные на дольменах Абхазии и западной части Кавказа, можно считать связующим звеном с мотивом ранней закавказской культуры II. Такое сравнение вряд ли представляется уместным, не говоря уже о разных материалах и масштабах. В Анатолии есть керамика с резными украшениями в Тарсе и Зинсирли, датируемая периодом II киликийского раннего бронзового века. Параллели вовсе не близкие, и схожесть простых геометрических орнаментов, вероятнее всего, естественна. Но с точки зрения хронологии сравнение возможно, поскольку период II киликийского раннего бронзового века завершился примерно в 2300 г. до н. э.[113]

Археологи Квачхелеби решили, что, хотя период В отличается от периода С, ему предшествовавшего, керамические традиции этого поселения на протяжении всего 3-го тыс. до н. э. могут считаться типичными для Грузии в целом. Три слоя Квачхелеби В показывают, что отличительными чертами керамики тогда являлись черная поверхность – снаружи, серая или розовая – внутри, хорошее лощение. А керамика Квачхелеби С отличалась неровностью окраски. Подчеркивается сходство с керамикой Сачхере, хотя последняя обычно датируется третьим заключительным периодом ранней закавказской культуры. Резные украшения на керамике в Квачхелеби менее претенциозны, чем в Яник-Тепе. Они ограничиваются простыми шевронами. В целом полученные из Квачхелеби свидетельства доказывают, что в это время поселение находилось в консервативном регионе ранней закавказской культуры периода II. То же самое представляется справедливым для всей Грузии.

В Баба-Дервише (долина Куры, северо-запад Азербайджана) на керамике из уровней рассматриваемой культуры периода I украшений не было. Рельефные украшения обнаружили только на средних уровнях. Вырезанное изображение птиц, примером которого является осколок чернолощеного сосуда, обследованный автором, скорее относится к периоду III. Какова бы ни была его точная датировка, он обеспечивает очевидную северную параллель с керамическими традициями Яник-Тепе.

С наступлением периода III ранней закавказской культуры, то есть около 2300 г. до н. э., культурная стагнация, установившаяся на большей части высокогорной зоны – но не в долине Аракса, подошла к концу, и началось возрождение культуры. Прежняя однородность от Кавказа до верхнего Евфрата по большей части исчезла, и ее сменило ускоренное развитие региональных культур, которые сохранили старые традиции, но создали новые формы в керамике и металлообработке. Перемены вовсе не стали признаком «взрыва» и засилья пришельцев. Скорее это было обогащение старой культуры благодаря внешним контактам, особенно с цивилизацией Месопотамии, где правила Аккадская династия, начавшая поиск новых коммерческих предприятий и рынков в горах к северу и востоку от долин Тигра и Евфрата. В это время в Северной Сирии возникла основанная на шумерских прототипах традиция металлообработки и начала распространяться на Анатолийское плато[114].

Давно были отмечены параллели в Закавказье с шумерскими инструментами и орудиями[115]. Все имеющиеся свидетельства указывают на укрепление коммерческих связей с Месопотамией. Точные маршруты, по которым велась эта торговля, неизвестны. Тот факт, что ассирийские купцы создали торговую колонию (карум) в Канеше (Кюль-Тепе), где слой IV (самый ранний) датируется 2100–2050 гг. до н. э.[116], означает организованные контакты и ввоз олова с востока через Иран и Ашшур в Анатолию. Так Восточная Анатолия была обойдена стороной, и месопотамские связи через западную часть высокогорной культурной зоны представляются нам менее вероятными, чем через Западный Иран в северном направлении к долине Аракса. Тем не менее есть много свидетельств, подтверждающих существование торговых связей в 2300–2000 гг. до н. э. через бассейн Урмии и на юг через Загрос. Если помнить о том, что в Яник-Тепе нет современных захоронений, его не следует считать очень отсталым в это время, а отсутствие изделий из металла – имеющим первостепенную важность.

Современным поселением периода III ранней закавказской культуры, находившимся к югу от Кавказа, был большой могильник в Майкопе – в долине Кубани, о котором долго говорили[117]. Сейчас общепринято датировать его 2300–2200 гг. до н. э., иными словами, он в определенных аспектах сравним по крайней мере с наиболее поздними из богатых захоронений поселения Алака-Хююк (Аладжа-Хююк, Центральная Анатолия). Позднее этот район стал жилищем хеттов, но тогда в нем жили неиндоевропейские хатты[118]. Таким образом, археологически подтверждены контакты между жителями долины Кубани и Центральной Анатолии. Однако нам неизвестно, каким образом связаны соответствующие захоронения или поселения с нагорьями Восточной Анатолии, чьи культурные отношения с излучиной Галиса и остальной частью Центральной Анатолии, судя по артефактам, были непрочными. Центрально-Анатолийская культурная провинция периода II раннего бронзового века, ранее называемого медным веком, раскинулась до понтийского побережья через Самсун, где Дюндар-Тепе и другие поселения имели схожие черты с Алака-Хююком и окрестностями[119]. Хороз-Тепе и Махмутлар, впоследствии ставшие центром Понтийского царства, дали нам золотые и бронзовые предметы, сравнимые с аналогичными изделиями из Алаки, хотя бронза Хороз-Тепе имеет и отличительные черты[120]. Аналогичные фигурки оленей были найдены на черноморском побережье в районе Гиресуна. Морская торговля на относительно короткие расстояния между этим городом и участком побережья, к северу от Абхазии, вероятно, являлась главным фактором поддержки связей между Анатолией и степями, расположившимися к северу от Кавказских гор. Обратное культурное влияние из долины Кубани в Грузию вполне могло дать толчок развитию металлообработки в этой части ранней закавказской культурной зоны. Такое влияние, достигшее грузинских поселений, может объяснить явный прогресс в этом регионе в периоде III ранней закавказской культуры. Конечно, такой прогресс могло подтолкнуть и прямое влияние с юга через Армению, но в предшествующий период этого не наблюдалось.

Поселения периода III рассматриваемой культуры есть в разных культурных провинциях. Некоторые регионы, например вокруг озера Ван, вероятно, пребывали во власти культурной стагнации, однако в Армении, судя по всему, не было упадка в жизни оседлых сообществ. Выполненная доктором Ханзадян классификация поселений по разнообразию керамики приводится ниже. Кроме описанных ею поселений, есть и другие, например в Харидже (Артик), возможно более раннее (отметим, что одной из черт керамики этого поселения являются фрагменты предметов в форме бараньей головы), а также Франганоц, Кизнавур (Kiznavour), Степенакерт и др. В Грузии приходится больше полагаться на материалы из могильников – Амиранис-Гора, Сачхере, горы над Тетри-Цкаро. Возможно, люди продолжали жить в Садахло и Баба-Дервише, существовало святилище и в Баланте[121]. Наскальные изображения лошадей в Кобистане могут датироваться этим периодом или началом 2-го тыс. до н. э. Здесь определенности нет. Геой-Тепе К3 и Караз II также были заселены. Самые явные изменения в керамике произошли в юго-западной культурной провинции Элязыг – Малатья: формы остались прежними, но изменились материалы и украшения. Керамики в этой культурной провинции нашли много – от Феро (возле Дивриги) до целой группы курганов около Элязыга (Алтынова – золотая равнина)[122]. Арслан-Тепе (Малатья) оказался особенно богат керамикой, изначально неверно названной хеттской. Также были проведены раскопки соседнего кургана Гимислик-Тепе, относящегося к тому же времени. Продолжает культурную зону на севере Кавказа поселение Заглик. Луговое, Великент, Каякент и Мамайкутан – населенные пункты Дагестана и Чечено-Ингушетии, где керамика и каменные орудия схожи с ранней закавказской традицией. Эти свидетельства дополняются материалами, найденными в курганах Нового Аршти и Катарагач-Тапа[123]. Рельефные декорации в виде шишечек – это намек на то, что распространение культурной зоны на северо-восток могло иметь место до периода III ранней закавказской культуры, шарики, рельефные орнаменты и «ушки» – характерные черты керамики этих поселений.

Здесь нет таких ясных указаний на большой временной промежуток, как в Яник-Тепе – для периода II и Кюль-Тепе – для периода I. В Яник-Тепе есть ряд культурных слоев (XIII–VII), которых вместе с субфазами всего девять; но те, что раскопаны на вершине кургана, свидетельствуют о том, что они существовали в мирное время, когда периодически производились ремонт и переделка домов, в отличие от слоев, относящихся к периодам полных уничтожений и последующих восстановлений. Три фазы в Квачхелеби В не предполагают очень уж большой продолжительности. Упомянутые выше радиоуглеродные даты для Шенгавита IV (2020 г. до н. э. ± 80) и Яник-Тепе (2086 г. до н. э. ± 104 и 1816 г. до н. э. ± 63) являются единственными указаниями на абсолютную хронологию, помимо сравнений с поселениями за пределами культурной зоны. Самое важное поселение для таких хронологических параллелей – Хасанлу (долина Солдуз, к югу от озера Урмия), для которого имеется очень полезная серия радиоуглеродных дат[124], в том числе пять – для Хасанлу VII периода раскрашенной оранжевой керамики – от 2280 г. до н. э. ± 140 до 2121 г. до н. э. ± 138. Хотя одну дату нельзя переоценивать, вторая из Яник-Тепе поддерживает теорию о том, что ранние закавказские культурные традиции в бассейне Урмии существовали и во 2-м тыс. до н. э. Возможно, то же самое можно сказать о районах вокруг озера Ван. Нахождение раскрашенной оранжевой керамики к востоку и западу от озера Урмия (например, в Геой-Тепе К3) указывает на хронологическое пересечение этого класса керамики с изделиями периода III ранней закавказской культуры[125].

Если верно предположение о том, что традиция строительства круглых домов была особенно характерна для восточной части рассматриваемой культурной зоны, тогда переход от круглых к прямоугольным строениям в периоде III ранней закавказской культуры (слои XIII–VII) в Яник-Тепе требует некоторых объяснений. Т. Н. Чубинишвили считает, что традиция строительства прямоугольных домов в основном существовала в Восточной Грузии и представлена планами построек, раскопанных в Квачхелеби, Гудабертка и Хизнаант-Гора. Круглые дома встречаются в тех же поселениях. Так что, очевидно, не было выраженного разделения между двумя разными архитектурными традициями. Дома в Квачхелеби на протяжении периодов C и B по большей части прямоугольные. Любой намек на круглый план исчезает к концу периода С. Однако в Яник-Тепе прослеживаются резко наступившие изменения. Прямоугольные дома здесь иллюстрируют мирный период, когда твердо установилась приверженность местных жителей к оседлой жизни без намека на кочевничество. Даже резные украшения на керамике исчезли, не оставив следов имитации резьбы по дереву, связанной с кочевым образом жизни предшествующего этапа. Главное здание, обнаруженное в Яник-Тепе, было довольно большим и имело полуподвальный этаж, куда, очевидно, спускались по лестнице. Но один след предшествовавшего периода остался: кухонное «оборудование» – очаг, печь и гладкая рабочая поверхность остались в точности такими же, как в круглых домах. Одна такая печь предназначалась для изготовления санжака – это вид хлеба, который до сих пор выпекают в этом регионе. Его готовят на гальке, разогретой на огне. Лепешка получалась с неровной поверхностью, слегка подгоревшей в тех местах, где тесто непосредственно контактировало с камнями. Одно поселение в Грузии являет собой архитектурный контраст, сравнимый с двумя периодами в Яник-Тепе. В Хизнаант-Гора В и С сменяют круглые дома в D.

Керамике периода III ранней закавказской культуры присуща тенденция к упрощению форм и украшений, спрямлению соединения горлышка сосуда с «плечами», других острых углов, а также к удлинению форм[126]. Ханзадян выделила три класса керамики периода III рассматриваемой культуры, найденной на раскопках в Эларе, Шенгавите и Арагаце. Относительная близость этих поселений указывает, что они едва ли могут относиться к трем географически разным культурным провинциям. Также нет явных свидетельств, предполагающих хронологический переход от одного вида керамики к другому. Первая ее группа, названная Ханзадян по имени поселения – Элар, в основном, но никоим образом не исключительно, представлена поселениями в Армении. Шенгавитская группа распространена по большей части в Грузии. Группа Арагаца включает керамические изделия из Армавира и Кюль-Тепе II. Можно также провести параллели с поселениями Луговое (Северо-Восточный Кавказ) и Яник-Тепе.

Помимо общей преемственности форм в Яник-Тепе, хотя и без резных украшений, появилось одно усовершенствование – серебристый блеск на чернолощеной керамике. Вероятно, эффект достигался с применением графита и имитировал серебро.

В Грузии известны аналогичные изделия того же периода – с имитацией серебра. Некоторые экземпляры предполагают наличие металлического прототипа. Речь идет о могильнике Тетри-Цкаро, находящемся в горах над более ранним поселением: здешняя керамика демонстрирует эстетические и технические стандарты, не превзойденные всеми прочими изделиями ранней закавказской культуры. Они датируются примерно 2000 г. до н. э. Здесь присутствует та же обработка графитом, как в Яник-Тепе, но сама керамика имеет превосходное качество. Также здесь имеются многочисленные свидетельства металлообработки, которых так мало в Яник-Тепе. Керамика из Амиранис-Гора, раскопанная Чубинишвили, тоже обработана графитом; характерны шишечки по плечам сосуда – похоже, они имитируют заклепки. Один сосуд имеет весьма замысловатую форму – два обычных кувшина соединены вместе под самой широкой частью[127]. К несколько более раннему периоду относится керамика из Садахло (вероятнее всего 2300–2200 гг. до н. э.). Само же поселение существовало с 4-го тыс. до н. э. Один кувшин с этих раскопок – образец высокого мастерства нанесения украшений на резную керамику, достигнутого в этот период в Грузии; он богато украшен изображениями птиц и спиралей. Еще один мотив можно назвать «подвешенное топорище»; поверхность чернолощеная. Чубинишвили считает, что такие изображения имитируют печати месопотамского происхождения, но для этой теории нет достаточных доказательств. А предположительная связь с культурой Джемдет-Наср хронологически возможна, если не считать географического расстояния[128]. Садахло дал нам, возможно, антропоморфический рисунок, одно из немногочисленных изображений человеческих фигур в ранней закавказской культуре. Причем их небольшое число трудно объяснить. Вырезанные птицы на горшках из поселения Баба-Дервиш могут датироваться примерно тем же временем (2300–2200 гг. до н. э.), но для определенности не хватает хронологической информации. В Сачхере последовательность начинается с керамики этого периода, выполненной в старых традициях, в том числе с применением рельефного орнамента. Сачхере – современник могильника в Тетри-Цкаро и непосредственный предшественник известных курганов Триалети[129]. В целом создается впечатление, что тогда грузинские поселения пережили великое возрождение в регионе, доселе бывшем относительно отсталым, по крайней мере в сравнении с долиной Аракса, раскинувшейся вокруг Еревана. Грузия перестала быть периферией. Здесь появились новые элементы и назревали большие перемены.

Керамика из армянских поселений представляется чуть менее интересной. Имевшие место инновации не так показательны для ведущей роли металлообработки. Но и здесь изготавливались интересные вещи, начала появляться роспись, вероятно «проникшая» с юга, потому что она была совершенно чужда традициям ранней закавказской культуры в Грузии и применялась только в регионе Малатья – Элязыг. Раскопки Телемака Хачатряна поселения ранней закавказской культуры в Харидже (недалеко от Артика) были дополнены обнаружением могильника с керамикой периода III, а также первой половины 2-го тыс. до н. э.[130] Несмотря на включение Ханзадян керамики Яник-Тепе в группу Арагаца, автор считает, что это в группе Элар есть сосуды с украшениями, выдавленными пальцами, и, таким образом, сравнимые с Яник-Тепе. Разница между группами керамики этого периода, помимо окрашенных изделий культурной провинции Малатья – Элязыг, сглаживается общей традицией.

До настоящего времени обсуждение ранней закавказской культуры основывалось главным образом на керамике, являвшейся самым широко распространенным и хорошо классифицируемым артефактом. Без керамических свидетельств оказалось бы трудно и даже невозможно различить три периода этой культуры-долгожительницы. В свете свидетельств больших усовершенствований и диверсификации в металлообработке последних двух или трех веков 3-го тыс. до н. э. можно было бы выделить только два периода. Ранее металлургия уже имела долгую историю в Закавказье, но это касалось обработки меди. При плавке в медь часто добавлялись примеси, вероятно ненамеренно – мышьяк и другие элементы, однако инструменты и оружие делались только методом ковки, а не литья. Это адекватный шаг для достижения многих целей, но с серьезными ограничениями в части разнообразия продуктов и скорости производства.

Открытие в Мецаморе выявило один из факторов, определивших процветание Армении в 3-м тыс. до н. э. Здесь доктор Ханзадян обнаружила центр металлообработки, уникальный по сложности и долгой жизни[131]. Большинство находок в этом удивительном поселении датируются 2–1-м тыс. до н. э., есть и более поздние следы. Но самая ранняя фаза – в районах поселения, где археологи нашли стратифицированную последовательность, – дала нам различные металлургические артефакты. Самый важный из них – это бронзовый шлак с касситеритом, рудой, из которой выплавляется олово. Ее нет в долине Аракса – должно быть, для переплавки в Мецаморе ее ввозили. Также были обнаружены вставленные в печи глиняные трубы, использовавшиеся в производстве вместе с мехами. К первой фазе в Мецаморе относятся и фосфорные брикеты, которые, очевидно, были сделаны из костей и мозгов животных и растерты с глиной. Говорят, что смесь фосфора, бария и стронция помогла определить возраст этих продуктов, которые были найдены в Мецаморе, – не позднее 1000 г. до н. э. Фосфор использовался для плавки касситерита и получения олова. Иными словами, здесь мы видим свидетельство существования армянского центра обработки бронзы в периоде III ранней закавказской культуры. Монополию шумеров в этой отрасли металлургии лучше всего демонстрирует царское кладбище Ура, как и ранний ввоз инструментов и оружия с юга в Закавказье и за его пределы. Однако данная ситуация, судя по всему, оказалась кратковременной[132]. Северные варвары, каковыми их, вероятно, считали жители Шумера и Аккада, быстро освоили методику сплава меди с оловом и получения бронзы, что позволило им перейти к промышленному производству оружия и инструментов, а также приступить к литью по выплавляемым моделям. Последний метод был или перенят в Майкопе, или, что более вероятно, ввезен туда из Центральной Анатолии или некоего другого неизвестного места, расположенного к югу от Кавказа. Импорт шумерского металла в Закавказье мог начаться раньше того времени, которое определили ученые по уцелевшим образцам. Но эта торговля оказалась недолгой, о чем позаботились местные предприниматели.

Согласно статистике 1917 г., на Кавказе находилось не менее 418 месторождений меди. Скорее именно этот факт, а не близость к Ближнему Востоку объясняет прогресс металлообработки на Северном Кавказе по сравнению со степными регионами[133]. Однако теории раннего зарождения всей металлообработки на Кавказе все же представляются сильно преувеличенными. Особенно богатыми медной рудой были районы Западной Грузии (долина верховья Риони и юго-восточное побережье Черного моря), центральная часть Закавказья и район Белокан – Кахетия. Сотрудники Государственного музея Грузии (Тбилиси) совместно с И. Р. Селимхановым (Баку) провели большую работу по анализу образцов, считавшихся созданными из местной меди, а также сплавов. В исследовательских лабораториях обоих городов, имевших прекрасное оборудование и квалифицированный персонал, добились очень интересных результатов, которые невозможно изложить кратко[134]. Одна серия медных образцов из Азербайджана не содержала следов мышьяка и сурьмы, равно как свинца, висмута и кобальта, но серебро, как и золото, не всегда присутствующее в местной меди, нашли во всех образцах, кроме одного[135]. Так, высокое содержание серебра в целом предполагает местную медь, которую можно отжигать и ковать. Первым существенным прорывом в том деле стало освоение плавки, без которой нельзя говорить о настоящей металлообработке. Устранение примесей из природных руд расширило количество месторождений, доступных для разработки. Высокое содержание мышьяка или железа в образце, как считалось, из местной меди, означало, что на самом деле это халькопирит (медный колчедан) – минерал, из которого медь может добываться только плавлением. Район Кедабека в Азербайджане обладает халькопиритом с высоким содержанием меди и железа, но без других примесей, за исключением следов серебра. Образцы из Армении демонстрируют незначительное количество примесей. Селимханов обнаружил, что мышьяк и сурьма редко встречаются в местной меди Грузии и Артвина. Он утверждал, что в Грузии в энеолитическую эпоху (то есть периоды I и II ранней закавказской культуры) местная чистая медь не использовалась – только сплавы. Однако его утверждения не совпадали с выводами грузинских ученых, у которых было явное преимущество – свободный доступ к собственной территории. Представляется, что различие вызвано скептическим отношением Селимханова к спектрографическому анализу: он считал надежными только количественные методы анализа.

В химической лаборатории грузинского Государственного музея были выполнены многочисленные анализы металлических артефактов, которых оказалось предостаточно для полного понимания процессов, связанных с появлением бронзы (сплав меди с оловом или сурьмой)[136]. Периоды I и II ранней закавказской культуры в технологическом отношении являлись «энеолитическими», то есть примитивной стадией обработки меди. Среди артефактов этого периода известна бусина, найденная в поселении Квачхелеби (Урбниси). В процессе ее анализа было обнаружено чуть более 1 % мышьяка, который, как известно, присутствует в грузинских медных рудах. В современных артефактах из Кюль-Тепе (Нахичевань) его содержание выше – до 4,06 %. Тбилисский анализ показал большой скачок вперед, произошедший в период III ранней закавказской культуры в Грузии, во многих отношениях ставший основополагающим для последующих веков. Содержание мышьяка в медных артефактах этого периода, естественно, варьируется для разных районов. Оно выше в дольменах Абхазии (2,5–3,3 %), чем в ранних курганах Триалети (1,48–1,97 %). Также в абхазских образцах всегда присутствует сурьма. Некоторые топоры из Сачхере содержат до 6 % мышьяка, а сурьмы – до 2,6 %. Многие топорища были не выкованы, а отлиты и при этом содержали высокий процент мышьяка и следы железа. Мышьяк не намеренно добавлялся в сплав, а был частью руды. В это время (2300–2000 гг. до н. э.) люди, очевидно, начали понимать выгоду использования медных руд, содержавших высокий процент мышьяка и сурьмы. Такую медь отличают явные эстетические преимущества – она блестит и имеет серебристый оттенок. Хотя, если бы существовало полное понимание влияния мышьяка на медь, химический состав оружия и личных укра шений из района Сачхере не был бы столь одинаковым. Артефакты с севера Кавказа содержат лишь 0,44–0,94 % мышьяка, а из Майкопа – 1 % олова. Анализ меди разных периодов 3-го тыс. до н. э. и последующей эпохи из Мецамора показал существование 14 сплавов с содержанием олова, свинца, сурьмы и цинка.

Сведения о медных артефактах периодов I и II ранней закавказской культуры относительно легко поддаются обобщению. В Квачхелеби нам известен ряд предметов из захоронений. Металл считался настолько ценным, что его редко находили в культурных слоях внутри поселений. В захоронении, современном самому раннему слою (С3) и датированному 3000 г. до н. э., найдена медная биконическая бусина и двойная спиральная заколка, которая, если, конечно, она правильно отнесена к этому периоду, является самым ранним примером изделий такого рода, наиболее широко распространившихся в последние века 3-го тыс. до н. э.[137] Другие предметы обнаружили в захоронениях, современных Квачхелеби С2, и в могильнике Твлепиас-Цкаро (уровень С1 и последующие за ним). Так, найденный наконечник копья имел некоторые анатолийские черты, другие находки включали лезвие ножа, бусины и спиральный браслет или ожерелье. Все они характерны для начала периода обработки меди без наличия технических знаний для производства бронзы и литья. Самым интересным металлическим артефактом из Квачхелеби, современным С1 или более поздним слоям, представляется медная диадема, украшенная шевроном, сделанным путем пробивания точек в мягком металле, рогатым животным и птицей, выполненными таким же способом[138]. Эти создания сравнимы с изображениями на резной керамике из Яник-Тепе. Возможно, это означает, что в периоде I ранней закавказской культуры в Грузии мастера металлообработки черпали вдохновение у гончаров. Двойные спирали также присутствовали в керамической традиции рассматриваемой культуры. Металлические артефакты из Кюль-Тепе II, возможно, по большей части датируются периодом III этой культуры: среди них клинок ножа или кинжала, выполненный из бронзы, содержавший мышьяк, заколки и три формы, одна – для выплавки втульчатого топора. Еще был обнаружен фрагмент тигля. Среди других находок Кюль-Тепе II – наконечник копья и серп. Хизнаант-Гора дал медные кинжалы в слое D – одном из ранних, и длинный медный серп с уровня С. Кинжалы из Элара, топор из Ленинакана, молот-топор из Алаверди и втульчатый топор из района Арарата – таковы металлические артефакты из Армении[139].

В периоде III ранней закавказской культуры, когда росло использование бронзы, металлообработка всех видов быстро развивалась. Направление ее совершенствования указывают артефакты из могильников Тетри-Цкаро и Сачхере – от вещей, найденных в курганах Триалети. Очень красивую золотую заколку в виде двойной спирали обнаружили в кургане Тетри-Цкаро. Такую заколку могли использовать в качестве застежки для плаща или накидки. С одной стороны она украшена меандром, с другой – кружками и узорами в виде елочек. Среди других металлических изделий Тетри-Цкаро можно назвать струг и долото из меди, а также втульчатый топор из бронзы с содержанием мышьяка. Сачхере – самый богатый источник металлических артефактов периода III ранней закавказской культуры в Грузии и, вероятно, всей зоны[140]. Помимо простых форм, таких как плоские лезвия-струги, есть втульчатые топоры, выдающие своей формой месопотамские корни. Встречаются заколки с «головкой» в форме ракетки или молотка – этот тип был также широко распространен, как двойные спирали. Также археологи нашли заколки в Среднем Угарите 2 (1900–1750 гг. до н. э.). Другие кавказские типы обеспечили достаточный материал, указывающий на существование торговли на большие расстояния. Обсуждая всевозможные параллели, Шеффер признал небольшой приоритет металлических изделий Сачхере, хотя советские археологи приписывают этот материал к концу 3-го тыс. до н. э. Шеффер также указал на параллели в Богемии[141].

Распространение заколок с головкой в форме молотка предполагает, что их корни – на западе Кавказа (там их чаще находили). Небольшую их часть обнаружили на Украине и севере германской равнины. Этот тип встречается также в Алака-Хююке (центральная часть Анатолии), а также в Лерне (Греция). Имитации найдены в Блекендорфе – в Восточной Германии. Здесь мы имеем классический пример проникновения металлического изделия с его кавказской родины в Европу. Однако в далекое прошлое ушли дни, когда можно было поддержать любую простую теорию, приписывающую зарождение металлургии в одном отдельно взятом регионе – будь то на Ближнем Востоке или за его пределами. Так же как оказались в свое время дискредитированы диффузионистские теории относительно неолитической революции, так и новые находки усложнили трактовку ранних успехов и торговли металлами. Как на Кавказе, так и в Венгрии, Румынии и Словакии в первой половине 3-го тыс. до н. э. работали отдельные центры обработки меди, сырье для которых доставлялось с Карпат и с низовьев Дуная[142]. Некоторые типы изделий попали даже в Данию, среди них – спиральные ожерелья, сравнимые с сделанными в Квачхелеби, причем не настолько рано, чтобы исключить влияние из Европы. Заколки с двойными спиралями – также возможное свидетельство европейского влияния на металлургов периода III ранней закавказской культуры и позже, поскольку они часто встречались на нижнем Дунае и в Анатолии. Их находили даже в долине Инда. Практичные топоры и струги, вероятно связанные с широкой вырубкой лесов, также распространились чрезвычайно широко, до самого Туркестана[143].

Влияние металлургии на ускорение дальних контактов между регионами, которые, если бы не нужда в металле, оставались бы разобщенными, стало понятным уже давно. Камень и лес вполне доступны в районах поселений на Ближнем Востоке, за исключением аллювиальных египетских и месопотамских равнин. Их отсутствие в Месопотамии, как и нехватка металла, было интерпретировано, согласно общей теории «вызова и ответа» Арнольда Тойнби, как стимул к бурному развитию промышленности и торговли Шумера. Достижения шумеров, ставших пионерами в обработке меди и бронзы, нельзя недооценивать. Кузнецы Центральной Европы и Балкан едва ли смогли достичь высокого уровня мастерства совершенно независимо от шумеров. Но первенство шумеров оказалось недолговечным. Очень скоро у них появились достойные соперники – кузнецы Европы[144].

Ранняя закавказская культурная зона, хотя и находилась географически на Ближнем Востоке, была отделена только высокими, но узкими Кавказскими горами от северных степей, где уже ничто не могло помешать торговцам добраться до центральноевропейских металлургических центров. Таким образом, Грузия и соседние с ней регионы, возможно, были открыты для влияния как из Европы, так и с Ближнего Востока. Закавказье могло быть не столько самобытным центром, сколько регионом, куда металлообработка прибыла с двух различных направлений. Хотя она и присутствовала здесь в небольшом объеме раньше, затем укоренилась и в конце 3-го тыс. до н. э. начала быстро развиваться по своим характерным направлениям, больше не завися от идей извне. Это предположение опровергает пример ранней обработки бронзы в Мецаморе. Бесспорно, богатство Кавказа медью, оловом, сурьмой и другими металлами сыграло решающую роль в истории металлургии. Мецамор продемонстрировал, что, как и раньше в Европе, когда прибыли иностранные купцы в поисках источников металлов, везя с собой медь и позднее изделия из бронзы, прошло совсем мало времени, прежде чем начала бурно развиваться местная промышленность. Существующие свидетельства, действительно указывающие на Армению как старейший в Закавказье центр металлургии, подчеркивают также ближневосточное влияние. Будущие открытия, конечно, могут выявить аналогичную древность грузинской металлургии, но, скорее всего, они покажут, что только после того, как в периоде III сошлись ближневосточное влияние (шумерское) и западное (трансильванское или словацкое), начался быстрый прогресс и диверсификация в отрасли, проявившаяся в Сачхере и Тетри-Цкаро. Воздействие, которое в этом плане оказал Алака-Хююк на Майкоп, еще раз подтверждает тот факт, что Анатолия сыграла особую роль в процессе основания в конце 3-го тыс. до н. э. кавказской металлургии. Примером анатолийского влияния может служить один из найденных археологами наконечник копья с согнутым зубцом: вероятно, он «прошел» через Черное море на Кубань или выбрал кружной путь – через низовья Дуная и север понтийских степей.

Мастерство представителей ранней закавказской культуры проявилось как традиционным, так и новаторским образом в целом ряде каменных артефактов – от массивных жерновов, пестиков и ступок, обычных орудий ранних фермеров, до самых разнообразных камней, которые использовались для изготовления украшений. Из металлического шлака делали бусы. Для этой же цели использовали карнелиан, горный хрусталь и местный агат. Яшму тоже упоминают в связи с захоронениями в Шенгавите. В Тетри-Цкаро найдены обсидиановые наконечники для стрел, что весьма неожиданно в то время, когда быстро развивалась металлургия. В Гарни в одном доме ученые обнаружили около 170 обсидиановых предметов. Возможно, это был магазин. Обсидиановые артефакты также нашли в Джераховиде. В Армении обсидиана много, в том числе на горе Арагац. Среди подобных предметов много наконечников для стрел разных форм, а также грубо обработанных скребков. Из камня делали булавы и разные виды топоров. Шенгавит и Кюль-Тепе являются кладезями внушительного набора каменных артефактов этой культуры. Менее разнообразные предметы представлены в Квачхелеби и Яник-Тепе. Местный кремень и другие плотные кремнистые породы использовались для серпов.

Из кости по большей части изготавливали маленькие шила и буравы. Небольшие полусферические части, отделенные от сочлененных концов костей конечностей и потом тщательно обработанные, вероятно, использовались как пряслица. Они встречаются в Каракёпек-Тепе и Яник-Тепе. Костяные молотки из Яник-Тепе, возможно, применяли для выделки шкур.

Другие ремесла также оставили свой след в поселениях ранней закавказской культуры. Каменные пряслица, обожженная глина и кость, текстильные узоры на керамике – все это найдено во время проведения многочисленных раскопок, в том числе в Яник-Тепе и Квачхелеби, причем в последнем также обнаружены фрагменты полотна, что указывает на выращивание в этой местности льна. Вообще-то говоря, пряслице – обычная вещь на раскопках древних поселений по всему Ближнему Востоку, как правило выполненная из керамики и имеющая форму миниатюрного колеса.

Функция этих маленьких колес не вполне ясна: из-за их двусторонних ступиц создается впечатление, что они являются частями моделей тележек. Подобные тележки известны из большого числа раскопанных поселений в ранней закавказской культурной зоне или рядом с ней, причем более широкое распространение получили диски со ступицами. Их находили в Грузии, Армении, Нахичевани, Азербайджане и Восточной Анатолии[145]. Ранние ближневосточные модели тележек вместе с более поздними экземплярами из Минге-чаура (Азербайджан, конец 2-го тыс. до н. э.) и из Керчи в скифском контексте, судя по описаниям, имеют керамические колеса того же размера и формы, как и в поселениях ранней закавказской культуры. Однако в Яник-Тепе присутствуют вариации в размере дисков. Деревянные колеса, отделенные от тележек, часто закапывались в курганах. Прекрасный пример – один из трехбратных курганов, расположенных в степи к востоку от нижнего течения Кубани, где были найдены колеса от трех телег[146]. Моделей тележек много в Трансильвании и Венгрии, хотя некоторые из них соответствуют времени создания трехбратных курганов и периоду III ранней закавказской культуры, но большую часть Пигготт датировал 1500 г. до н. э.[147] Однако само количество дисков свидетельствует против их трактовки как частей моделей тележек или повозок. Да и нельзя, как в Яник-Тепе, обойти вниманием тот факт, что они не встречаются парами. Представляется маловероятным, чтобы древние люди уделяли так много времени изготовлению игрушек. Видимо, если некоторые из дисков действительно являлись частями моделей, то другие использовались как пряслица.

Подобные транспортные средства были не более чем тяжелыми подводами для использования в поле. На это указывают фигурки быков с ярмом, которые встречаются при раскопках, например, в Кюль-Тепе (Эчмиадзин). В этих тяжеловесных транспортных средствах нет ничего от быстроходной конной колесницы – мобильного военного оружия. Параллель можно провести только с деревянными телегами Анатолийского плато со скрипящими деревянными колесами и осями. Для колесниц нужны лошади, но они, похоже, еще не были одомашнены для использования для верховой езды и в качестве тягловой силы. Лошадиные кости встречаются при раскопках поселений ранней закавказской культуры, но их могли держать только для мяса и молока[148]. К концу же 3-го тыс. до н. э. лошадь уже определенно начали одомашнивать на Кавказе. Так, лошадь Пржевальского – разновидность степного пони видим на серебряном сосуде из Майкопского кургана[149]. Кости степной лошади встречаются в поселениях 3-го тыс. до н. э. на юге русских степей. Но полное одомашнивание лошади, вероятнее всего, имело место как одна из кардинальных перемен в конце ранней закавказской культуры.

Отметим, что советские археологи уделяли много внимания не только анализу металлических артефактов, но также классификации костей животных из многочисленных мест раскопок. На основании этого они составили общую теорию образа жизни людей в 3-м тыс. до н. э. и изменений в моделях поселений. Они также попытались трактовать косвенные свидетельства, касающиеся религии. Ведь имеется достаточно свидетельств для понимания погребальных обычаев по крайней мере части древних людей, населявших эту обширную культурную зону.

О. М. Джапаридзе, Т. Н. Чубинишвили и Б. Пиотровский представили собственные объяснения изменению соотношения костей крупного рогатого скота, овец и коз. Ранние поселения, существовавшие до подъема ранней закавказской культуры, были в основном расположены на равнинах и зависели в первую очередь от земледелия. Так было и в начале 3-го тыс. до н. э., но потом начались перемены. В ранних поселениях в целом преобладал крупный рогатый скот. В Кулбакеби его было около 80 % от общего количества, а овец и коз – только 16 %. Но проведенные в 1927–1928 гг. раскопки поселения Элар показали преобладание костей овец и коз относительно других животных. Тому возможно следующее объяснение: рост населения на равнинах привел к активному освоению горных районов. Там началась вырубка лесов, создавались горные пастбища, более подходящие для овец и коз, чем для крупного рогатого скота. Исчезновение лесов, в свою очередь, могло привести к некоторым климатическим изменениям в виде уменьшения количества осадков, и маленькие расположенные недалеко друг от друга равнинные деревни начали стремительно нищать. Жители, особенно в Грузии, покидали их и уходили в горы, где осадков было больше. Особое значение в хозяйстве приобрел сезонный перегон скота, что подтверждают остатки летних стоянок, найденные на осетинских горных пастбищах, располагавшихся в регионе, через который проходили пути из Грузии на север через Главный Кавказский хребет. Здесь в гроте Шау-Легет, находящемся на высоте 1500 м над уровнем моря, найдены жернова, керамика и подставка для горшков из обожженной глины. Вероятно, их спрятали в конце одного из летних сезонов, но больше не воспользовались[150]. Тесная деревня на холме в центре долины перестала быть типичным местом обитания человека. Хотя археологи находят много свидетельств, демонстрирующих непрерывность занятости жителей поселений (например, армянская деревня Харидж, недалеко от Артика) и промышленных «городов» (Мецамор), тем не менее в целом данные всесторонних исследований поддерживают теорию перехода от пахотного земледелия к скотоводству. Многочисленные фигурки животных, обнаруженные в процессе раскопок поселений ранней закавказской культуры, вполне могут не иметь никакого религиозного или ритуального значения и быть всего лишь игрушками. Но какова бы ни была цель тех, кто сделал эти фигурки, они показывают важность скотоводства в жизни людей. Непрерывность существования поселений во 2-м тыс. до н. э. очевидна не везде. В Восточной Анатолии число все еще занятых тогда поселений рассматриваемой культуры за пределами региона Малатья – Элязыг оказалось небольшим. И Яник-Тепе после окончания периода III той же культуры был покинут. Но присутствие нескольких, сильно поврежденных более поздними рвами и стенами культурных слоев, лежащими поверх лучше сохранившихся слоев этого периода, предполагает, что там эта культура существовала почти до середины 2-го тыс. до н. э. Население если не уменьшилось, то находилось в движении. И какими бы ни были вызвавшие его факторы, экономическими или политическими, перемены, несомненно, были. Самостоятельные деревенские сообщества оказались менее приспособлены к духу эпохи расширявшихся коммерческих контактов, которые в периоде III, как отмечалось выше, привели к прогрессу в металлургии. В целом объяснить наступавшие в хозяйстве преобразования можно только экономическими факторами (хотя их непосредственные причины и остаются неясными), а не миграцией или насильственными потрясениями, вызванными завоеваниями неких пришельцев.

То, что люди ранней закавказской культуры верили в нечто вроде загробного мира – аналогичное верование было характерно для всех доисторических народов, – представляется очевидным, хотя количество захоронений не везде велико. Ни одного не было найдено в Яник-Тепе, где кладбище, очевидно, находилось за пределами деревни. При раскопках Квачхелеби и Шенгавита захоронения обнаружили и внутри поселений, и рядом с ними. В Квачхелеби под полом одного из домов оказались три захоронения, два одиночных и одно двойное, но они относились к более ранней дате[151]. Коллективные захоронения имелись в Шенгавите, где могилы были прямоугольными и в каждой находились останки десятков людей. Археологи считают, что эти захоронения периодов I и II не подтвердили факта существования различий в социальном статусе или богатстве усопших. Среди найденных там вещей упоминаются керамика, медные и каменные артефакты – оружие и личные украшения. Однако к периоду Шенгавит IV стали очевидны свидетельства различий классовой принадлежности и богатства[152]. В Эларе археологи обнаружили каменные гробницы и простые земляные ямы[153]. Керамика из Эрниса, что на озере Ван, была найдена в выложенных камнем гробницах (предположительно, им обкладывались ямы). Очевидно, это характерный метод погребения в данной культурной зоне. В процессе раскопок 1966–1967 гг. артефакты ранней закавказской культуры обнаружили в захоронениях, находившихся у села Лчашен (Севанский район Армении).

В конце 3-го тыс. до н. э. в Грузии появился новый погребальный обычай – насыпать курган, уже традиционный в северных степях, но чуждый ранней закавказской культурной зоне и Ближнему Востоку того времени. Северное происхождение таких курганов подтверждает их «дизайн» и содержимое. Один из них – в Тетри-Цкаро – был, по сути, в традициях срубной культуры юга России – в деревянном срубе, содержащем повозку на колесах. Дата Майкопского кургана (2300–2200 гг. до н. э.) означает, что традиция строительства погребальной камеры, созданной из камня или дерева, и наваливания на нее кургана (камней и грунта) появилась на Северном Кавказе к началу периода III ранней закавказской культуры. В это время обычай строительства курганов распространился по Восточной Грузии, где самые ранние из множества курганов Триалети с относительной уверенностью датируются 2300/2200–2000 гг. до н. э., а также в Дашкесанский район Азербайджана. В отличие от более поздних раскопок в этом регионе эти курганы сделаны из камня. Один из них расположен на высоте 2000 м на Малом Кавказском хребте, аналогичный курган – возле Астары и Ленкорани. Здесь нашли медный наконечник копья, чешуйчатую броню, точило с вырезанной головой лошади или свиньи, что свидетельствует о проникновении культуры строительства курганов на юго-восток, до Талыша. Также, судя по содержимому, местная обстановка была совсем не мирной, в отличие от Триалети, где отсутствовало оружие (здешние курганы в основном датируются более поздним временем, чем рассматриваемая культура).

Трактовка свойственного ранней закавказской культуре стиля керамики как уходящего корнями в религию не находит должной поддержки, поскольку большая часть украшения является чисто декоративной. Очаги, безусловно, имели некоторое значение, помимо своих мирных функций, и привлекли внимание в качестве черты данной культуры, имеющей, возможно, ближневосточные параллели. Очаги в форме барана были найдены в Харидже (Артик), Шенгавите и других местах. По мнению археологов, работавших в Квачхелеби, во время пожара, уничтожившего деревню слоя С1, выполнялся некий ритуал плодородия, на что указывало свое образное положение предметов в большинстве домов. Миниатюрные модели центрального очага также демонстрируют его особую функцию: по предположению ученых, их использовали для курения ладана. Также здесь были найдены серпы, пряслица, каменные наконечники и пестики. За одним из очагов в этом слое лежал скелет оленя с застрявшей в кости стрелой. С другой стороны того же очага находились фигурки животных и людей, сделанные из обожженной глины, а также керамика, серпы и ручные мельницы. Таким образом, вероятно, охота и земледелие как-то объединялись в один домашний культ, а найденные мужские фигурки – пример отличия от привычного ближневосточного акцента на женщин. Здесь же обнаружили два каменных фаллоса. Было выдвинуто предположение, хотя для его подкрепления слишком мало свидетельств, что какая-то из фигурок изображает более позднее божество Тулепия. Фигурки выполнены в том же стиле, что на серебряном кубке из Триалети[154]. Весьма примечателен факт, что альтернативное название Квачхелеби – Тулепия-Кохи. Даже в XIX в. в Грузии поклонялись этому божеству. Имя Тулепия схоже с именем хеттского бога Телепину. Да и какая-то связь между Центральной Анатолией в ранние дни хеттской власти и Грузией в период курганов Триалети вовсе не является невероятной. Хотя, конечно, нельзя не учитывать слабые свидетельства анатолийского влияния. Мнение Пиотровского о том, что очевидная разница между женскими фигурками и статуэтками животных в ранней закавказской культуре объясняется неолитическими пережитками религиозных взглядов, лежавших в основе грубой стилизации женщин, в то время как животные олицетворяли разведение скота и расширение экономической деятельности, вполне может быть обоснованным. Возможно и другое объяснение: в то время как женские фигурки олицетворяли собой культ плодородия, фигурки животных могли быть просто детскими игрушками.

Оценка великих перемен, имевших место в Закавказье в последние два или три столетия 3-го тыс. до н. э., невозможна без ссылки на культурную последовательность степной зоны, находвшейся к северу от Кавказа и равнин юга России, включая Украину.

В 3-м тыс. до н. э. обширная культурная зона раскинулась от низовьев Днепра через Восточную Украину к низовьям Дона и восточнее до среднего течения Волги. Это северная понтийская культура, с которой неолитическая культура Северного Кавказа была связана до начала бронзового века – с появлением курганов ранней кубанской культуры. По крайней мере, один авторитетный ученый уверял, что северное понтийское население являлось коренным на своей земле начиная с верхнего палеолита. Этот вывод основан на свидетельствах физической антропологии. Однако тот же автор в другом труде заявил, что эти люди принадлежали к «протоевропейскому кроманьонскому типу» и отличались от жителей региона во времена мезолита, которые были ближе к средиземноморскому типу. Можно предположить, что северные понтийцы, если и не явились коренным населением, прибыли из Европы через Польшу и Западную Украину. Это произошло, вероятно, в конце 5-го тыс. до н. э., после чего ранний и средний периоды понтийской культуры длились примерно до конца 4-го тыс. до н. э.[155] Затем наступил поздний период северной понтийской культуры, иначе называемый поздней днепро-донецкой культурой. Он продлился примерно до 2400 г. до н. э. или чуть позднее, хотя последнее не совсем согласуется с датировкой Триалети и других закавказских поселений[156].

Северная понтийская культура, по крайней мере в ее заключительном периоде, основывалась на скотоводстве, о чем свидетельствуют кости животных из поселений. Существование земледелия подтверждают найденные при раскопках жернова, пестики и ступки. В Кабардино-Балкарии, в верховьях Терека, было исследовано подобное неолитическое поселение – в современном Агубекове, что находится рядом с Нальчиком[157].

Погребальные традиции северной понтийской культуры, возможно, помимо Агубекова, лучше всего иллюстрирует могильник в Мариуполе – на берегу Азовского моря[158]. Здесь есть пример коллективного погребения, причем в больших масштабах: всего было найдено 124 захоронения, каждое – длинный ров. Тела укладывались тремя рядами друг рядом с другом и друг над другом. Возможно, могильник использовался в течение нескольких столетий.

Традиция, совершенно отличная от вышеприведенной, представлена курганной (ямной) культурой. Курганные народы называются так из-за обычая единичных погребений, с использованием охры. Тело уложено не как принято на Ближнем Востоке – на боку, а на спине с поджатыми ногами, колени вверх. Мерперт разделил курганные материалы на четыре периода, но Гимбутас считал, что их количество следует сократить до трех: ранний (курган I), средний (курган II–III) и поздний (курган IV)[159].

Все свидетельства предполагают, что курганная культура с самого начала была свойственна народу, который адаптировался к степной жизни, занимался скотоводством и являлся чрезвычайно мобильным. Жители степей отдавали предпочтение высоким речным берегам. Своим образом жизни, если не кровью, люди курганной культуры были предшественниками киммерийцев, скифов и сарматов. Огромность их территории даже в начале 3-го тыс. до н. э. (курган I) подтверждается не только связями с Уралом, но и близкими параллелями в керамике поселения Джанбас-4, расположенного к югу от Аральского моря и относящегося к кельтеминарской культуре. Аналогичная керамика также была обнаружена в пещере Джебел, находящейся возле Гургана, к юго-востоку от Каспийского моря[160].

Связи людей культуры периода курган I с Советским Туркестаном и территориями за его пределами убедили Гимбутаса, что их родина находилась к северо-востоку от Каспийского моря. Нет никаких оснований отрицать, что последующая экспансия курганных людей в Северный понтийский регион была движением с востока на запад. Существование двух групп людей (курганной и северной понтийской культуры), живущих рядом в одной деревне, подтверждается наличием захоронений двух типов, сопоставимых с другими курганными поселениями и могильниками, подобными мариупольскому, соответственно – в Александрии, возле Харькова (период курган II).

Если параллели с Алака-Хююком указывают на дату 2300 г. до н. э. для Майкопа, тогда люди культуры курган III около 2400 г., по крайней мере, начали проникать на Кавказ. Могильник, раскопанный в Нальчике, и современное поселение Долинское в том же регионе представляют начальную фазу периода курган III, непосредственно предшествующую Майкопу. Обычно эту фазу называют ранним кубанским медным веком[161]. В Долинском было выделено две фазы.

Найденные там серпы подтверждают наличие земледелия. Наконечники стрел и дротиков, гребки и резцы были широко распространены, но почти все они кремневые. Обсидиана обнаружено очень мало, что являет собой контраст с более ранним поселением Агубеково и похоже на могильник Кабардино-парк, расположенный недалеко от Нальчика. Это само по себе предполагает появление на этих землях чужаков. Характерными являются глиняные подставки для горшков в форме рога, очень плохо обожженные. Керамика включает большие кувшины, вероятно с ручками нахичеваньского типа, что говорит о контактах населения с представителями ранней закавказской культуры[162]. Разное положение тел в могильнике Нальчика может означать смешанное население, предположительно состоявшее из старых жителей и пришельцев курганной культуры (курган III). Некоторые захоронения были типичны для среднего периода (курган II–III) – тело на спине с согнутыми коленями, покрыто охрой. Захоронения такого же типа нашли на Восточном Кавказе, в Новом Аршти[163]. В Нальчике тела ориентированы по-разному: большинство – на правом или левом боку, в согнутом виде, несколько тел были вытянуты, а пять лежали лицом вниз. Там же обнаружено очень мало керамики и металла, основными здесь являлись искусства обработки камня и кости. Длинные Т-образные медные заколки из ранних захоронений Нальчика сопоставимы с аналогичными предметами из Сачхере. Есть параллели и с Алака-Хююком[164]. Таким образом, еще до майкопского периода возникли торговые контакты жителей северных степей и периода III ранней закавказской культуры. Выиграли и те и другие. Морской путь через Черное море представляется наиболее вероятным каналом связи с Центральной Анатолией, особенно в свете находки бронзовых фигурок оленей в Алаке, Хороз-Тепе и в районе Гиресуна.

Об известном Майкопском кургане писали много и часто. Он принадлежит к небольшой группе, датируемой ранним кубанским периодом. Большинство курганов в долине Кубани относятся к позднему бронзовому веку. Было отмечено, что долина этой реки долго служила житницей для горных районов Центрального Кавказа, где много фруктов, но недостаточно зерновых[165]. Поэтому неудивительно, что контакты между степняками курганной культуры и более древним населением Северного Кавказа, теперь начавшим получать выгоду от успехов в металлургии и других ремеслах в Закавказье, принесли богатые плоды. Местные правители того времени, возможно, были несведущи в технологиях, но не могли не заметить мастерски выполненные изделия из золота и серебра. В кургане Майкопа, безусловно, находилось царское захоронение, окруженное кольцом из известняковых плит, внутри которого была вырыта яма (глубина – 1,42 м, длина – 5,33 м, ширина – 3,73 м), обложенная деревом, а дно покрывала галька. Угловые столбы, поддерживавшие крышу, были тонкими и, как и остальное дерево, ко времени раскопок давно сгнили. В главном захоронении Майкопского кургана имелось не менее 17 сосудов из золота, серебра и камня, в том числе два известных гравированных серебряных кувшина. Также там находились сосуды из меди и керамики. Их форма, возможно, выдает связь с традициями изготовления керамики и металлообработки ранней закавказской культурной зоны. Среди инструментов и оружия были разные топоры, в том числе привезенные из Месопотамии или, возможно, Грузии или Армении, где их месопотамские прототипы уже вполне могли воспроизводиться[166]. О большой протяженности культуры курган III, к которой относится Майкопский курган по форме захоронения, если не по его содержимому, говорят предметы, обозначающие контакты с Ираном или Афганистаном, среди которых есть несколько бусин из бирюзы и лазурита. Два небольших захоронения в Майкопском кургане наряду со скромными вещами содержат по одному скелету: в одном – мужской, в другом – женский. Все три тела покрывала красная охра. Над захоронениями была поставлена деревянная крыша, опиравшаяся на четыре угловых столба, поверх нее – насыпанный слой земли. Сверху располагалась еще одна крыша, деревянная и большей ширины, над которой имелась насыпь, составлявшая курган и содержавшая одно охровое захоронение, в котором находились медные наконечники копий в форме листьев и серебряная спиральная подвеска. Захоронение располагалось на глубине 3,2 м от вершины кургана, который достигал высоты не менее 10,65 м и, должно быть, являл собой величественное зрелище.

Сравнение с богатыми погребениями в Центральном и Понтийском регионах Анатолии, в первую очередь в Алака-Хююке и Хороз-Тепе, дает ответы на некоторые вопросы, а также ставит новые. Майкоп демонстрирует смешение курганной и ближневосточной культур, представленных соответственно общим видом кургана и его содержимым. Также захоронения Алака-Хююка выдают влияние северных степей общим дизайном гробниц с деревянными крышами и наличием внутри шкур скота, с головами и рогами. Здесь, определенно, находилось кладбище местной династии правителей, которые, судя по всему, прибыв из степей или через Черное море, либо через раннюю закавказскую культурную зону, сумели навязать свое правление местному населению хаттов[167]. Предположение, что правители Алака-Хююка были иноземцами из соседней понтийской культурной провинции с центрами в административных районах Токат и Амасья, противоречит более поздней датировке, обычно даваемой материалам Хороз-Тепе в сравнении с материалами из Алаки[168]. Также нельзя забывать, что Понтийский регион, по сути, образует северное продление культурной провинции Центральной Анатолии периода II раннего бронзового века. Очевидное исчезновение каменной облицовки и деревянных крыш захоронений в Хороз-Тепе, которые, таким образом, утратили сходство с домами, присутствующее в погребениях Алака-Хююка и характерное для курганной культуры, тоже является признаком того, что Хороз-Тепе относится к более позднему периоду, чем Алака. Пасторализм степей иллюстрируется изображениями животных, в том числе лошади Пржевальского, и соответствующего ландшафта на серебряных вазах (Майкоп).

К несколько более позднему периоду, чем курган Майкопа, относятся два захоронения в станице Царской (Новосвободной), а также некоторые предметы, в том числе ваза майкопской формы, найденные в станице Старомышастовской. Гимбутас считал, что захоронения в Царской, содержимое которых сопоставимо с материалами из Майкопа (хотя типологически является немного более поздним), относятся к началу периода IV (2100 г. до н. э.) курганной культуры. Среди предметов из захоронений в Царской – топоры, кинжалы, наконечники копий и спиральные подвески. Есть признаки обширных контактов, даже, возможно, с гиссарской культурой (IIIC), что на северо-востоке Ирана[169]. Керамика периода курган IV показывает эволюцию форм, хотя основания посуды так и остались круглыми. Характерными украшениями являются «шнуровые» тиснения – треугольники и горизонтальные линии, а также «наколки» острым инструментом. Влияние периода курган IV на Закавказье видно в аналогичных украшениях керамики, как, например, в кургане VI Лчашена[170]. Керамический стиль, связанный с культурой курган IV, распространился чрезвычайно широко. Соответствующие артефакты находят в Скандинавии, на верхнем Рейне и в Греции. Параллели между каменными гробницами центральной части Европы (с «шаровидными амфорами») и захоронениями в станице Царской (с керамическими предметами) предполагают связь между Европой и Кавказом в это время. Необходимость в таких товарах, как олово или янтарь, могла стимулировать торговлю между регионами такими удаленными друг от друга.

Сравнение между Центральной Европой, включая север Германии, и Кавказом можно считать приемлемым или нет, но, возможно, именно в этом заключается объяснение появления примерно в это время дольменов в Абхазии и вдоль склонов западного края Кавказского хребта. Этот тип захоронений на первый взгляд не имеет параллелей, кроме разве что в Европе. Мегалитические конструкции из плит, установленных на ребро, были, за одним или двумя исключениями, совершенно чужды Ближнему Востоку[171]. Они представляли собой «интрузивный» элемент для Западного Кавказа. Погребальные камеры двух курганов в станице Царской, в 37 милях (60 км) к юго-востоку от Майкопа, предполагают влияние дольменов, начавших появляться на западе. Эти камеры, в отличие от деревянных конструкций майкопской погребальной ямы, построены из каменных ортостатов, с аналогичными плитами для крыш. В одном из этих захоронений щипцовая крыша, в другом – плоская[172]. Таким образом, первое из них имеет сходство с отделанными деревом погребальными камерами, построенными в виде дома. И оба захоронения напоминают дольмены, так же как и отверстия, одно – квадратное, другое – круглое, находящееся в центральной перегородке, разделяющей два помещения гробниц в станице Царской. И все же это скорее каменные гробницы с одним захоронением, чем дольмены. Для последних характерны были коллективные захоронения – в каждом 4–20 скелетов. Возможно, здесь имеется некоторое сходство с северной понтийской культурой.

В своем классическом труде о дольменах Тальгрен утверждает, что на Западном Кавказе их насчитывается около полутора тысяч[173]. Иными словами, они расположены довольно компактно. Отсутствие дольменов в степях могло стать результатом отсутствия подходящего камня. Личности и происхождение строителей дольменов не являются очевидными: они или прибыли по морю и расселились с побережья в глубь материка, или пришли по степям и оказались на побережье, построив первые дольмены вокруг Царской. Последнее объяснение представляется более вероятным.

И «дизайн», и содержимое дольменов Западного Кавказа могут использоваться как свидетельства для датировки. Одна теория заключается в том, что они, по сути, являются каменными могилами группы тех же людей, которые рыли «катакомбы» в Северном Причерноморье[174], и означают приспособление к горным условиям, где нет возможности вырыть в мягком грунте достаточно глубокую яму. Однако, если посчитать приемлемой дату 2000 г. до н. э. для появления этой ямной культуры, это должно означать более раннее происхождение дольменов, хотя они, безусловно, продолжали строиться и во 2-м тыс. до н. э. Погребальный инвентарь (топор, стамеска, бурав, лезвие ножа), найденный в дольмене станицы Абадзехской, судя по внешнему виду, датируется не позднее, чем курганы в Царской. Но многое зависит от того, из чего эти вещи изготовлены – из меди или, как указано в отчете, из бронзы. Медь свидетельствует в пользу более ранней даты. Материал из Эшери определенно относится к более позднему периоду[175].

Грузинские археологи, среди которых можно назвать Отара Джапаридзе, провели переоценку открытий, сделанных их великим предшественником Б. А. Куфтиным в районе Триалети, который тогда – перед началом Второй мировой войны – должен был быть затоплен при строительстве ГЭС. Хронологическая последовательность, предложенная автором, оказалась по большей части неприемлемой[176]. В то время советские археологи не до конца понимали степень преемственности старых куроаракских традиций в конце 3-го тыс. до н. э. и их адаптации к прогрессу, достигнутому в период, известный как ранний бронзовый век (2300–2000 гг. до н. э.), а в настоящей книге – период III ранней закавказской культуры. Сейчас представляется очевидным, что перемены, проявившиеся в «среднем бронзовом веке» Закавказья (примерно 2000–1300/1200 гг. до н. э.), уходят корнями в предыдущие столетия. К периоду III ранней закавказской культуры многие грузинские ученые приписали самую раннюю из трех групп, на которые разделены курганы Триалети, коих более сорока. Из них курган IV представляется самым ранним. Другие захоронения, включенные в первую группу, согласно классификации профессора Джапаридзе и других ученых, – это курганы XI, XIX, XXII, XXIV, XLVI. Для наконечников стрел использовался чаще обсидиан, чем медь, как в могильнике Тетри-Цкаро. Найденный там металл наводит на мысль, что отсутствие аналогичного материала в курганах Триалети этого периода может быть случайностью, а не признаком отсталости. Керамика из первой группы курганов Триалети представлена чашками и кувшинами с ручками; каждый из них имел выпуклую «талию», сужающееся основание и шевронный орнамент на чернолощеной поверхности.

Со следующей группой курганов Триалети, включая очень богатый курган XVII, долгая преемственность, существовавшая в 3-м тыс. до н. э., исчезает. Хотя население не изменилось радикально, появились новые элементы его жизни. По всему Закавказью и в бассейне Урмии начали работать иные силы, и лишь удаленные труднодоступные районы Восточной Анатолии сохранили консервативность. Изменилась структура поселений, исчезла стабильность, и стало еще труднее объединить известные сведения в некое связное правдоподобное целое. В горах больше никогда не будет так широко распространившейся и такой долговечной культуры.

Глава 4 Новые люди в старом свете – индоевропейцы и коренное население горных районов

Период с 2000 по 800 г. до н. э., который рассматривается в этой главе, далеко не однозначен – слишком много материальных культур возникло на Северном Кавказе, в Закавказье и бассейне Урмии. При этом значительная часть Восточной Анатолии до IX в. до н. э. оставалась во мраке неизвестности, за исключением региона вокруг Элязыга. Прежнее культурное единообразие 3-го тыс. до н. э. неуклонно распадалось. Но отдельные традиции выжили, чтобы смешаться и таким образом повлиять на последующие культуры. Упадок оседлой жизни, о котором упоминалось в предыдущей главе, начался на первом этапе периода III ранней закавказской культуры и продолжился во 2-м тыс. до н. э. Этот упадок оказался ярко выраженным в суровых горных местностях, таких как регионы вокруг Эрзурума и озера Ван. Там еще продолжала существовать ранняя закавказская культура, а за ней последовал долгий мрачный период, когда господствовал кочевой образ жизни. Люди покидали поселения на равнинах. Этот процесс наглядно иллюстрируется четкими перерывами между культурными слоями ранней закавказской культуры и железного века или классического периода[177]. Недавние открытия в районе Элязыга предполагают, что и там плотность населения в 3-м тыс. до н. э. сначала возросла до максимума, а потом уменьшилась[178]. Доводом против этого утверждения может служить то, что во многих поселениях, таких как Харидж (Артик), нет выраженного перерыва между культурными слоями конца 3–2-го тыс. до н. э.

Это было время, когда индоевропейцы, хетты, а немного позже и касситы хлынули на Ближний Восток, принеся с собой иную социальную структуру, особое отношение к религии и новую военную технику. Хотя эффект появления чужеземцев, безусловно, был драматическим, его не следует переоценивать. Для полного понимания материальной культуры ранних индоевропейцев необходимо тщательное изучение этнического и культурного движения с юга России на запад в Центральную и Северную Европу. Там только археология может обеспечить необходимую информацию. А на Ближнем Востоке существование древних сложившихся цивилизаций означало (если говорить о материальной культуре) постепенное погружение людей с севера в новое незнакомое окружение. Присутствие и влияние этих пришельцев можно точно определить только по письменным источникам Хеттского царства и Митанни.

О присутствии индоевропейцев на юге России в конце 3-го тыс. до н. э. мы уже говорили ранее. Филологи предполагают, что их исконная родина включает Украину с возможным расширением в сторону севера Германии[179]. Археологические свидетельства говорят в пользу юга России. Ни одна область знаний не может выявить все факторы, вызвавшие экспансию этих народов во всех направлениях по равнинам России и в конце 3-го тыс. до н. э. – через Кавказ и на запад в Центральную Анатолию. Этими последними мигрантами были хетты, лучше всего известные ранние индоевропейцы. Объяснение, которое чаще всего дается таким миграциям, – давление растущего населения ограниченной территории, приводящее к поиску новых пастбищ. Совершенно правильно отмечено, что, если земледельцы расширяют свою территорию постепенно, очень медленно передвигаясь в сторону от своего исконного места жительства, скотоводы передвигаются быстро[180]. Какой бы ни оказалась причина миграции хеттов на Анатолийское плато, ставшее их домом (в большой излучине реки Галис), по оставленным следам можно предположить, что их движение было быстрым. Медленное передвижение или ряд передвижений, вероятнее всего, привели бы к исчезновению существовавших культур на территориях, через которые проходили хетты. Более того, возникло бы смешение рас, новых и старых. Свидетельств такого смешения нет.

Хетты, очевидно, быстро прошли по хурритским территориям нагорий, так же как это чуть позже сделали касситы по восточному сектору этой культурной зоны, бассейну Урмии. Отсутствие следов их перехода вряд ли является удивительным, поскольку они были в полном смысле слова варварами, способными построить собственную цивилизацию, но лишенными преимуществ существования давних традиций такой городской жизни, какая тысячи лет процветала в Месопотамии. Расширение торговли из центров в Месопотамии и вокруг нее, поиск источников металла и появление замысловатых металлических изделий стимулировали зависть и воспламеняли воображение вождей племен, живших в бассейне Кубани и за его пределами. Пока одни племена двигались по направлению к Европе, другие предпочли поискать место под солнцем – новый дом – на Ближнем Востоке. Земля, должно быть, на обширных северных равнинах оказалась доступной, однако стимулы в виде золота и серебра, уже очевидные в сокровищах Майкопа и современных ему курганов, сделали опасности южного путешествия, связанные с отказом от прежнего образа жизни, оправданными. Так на Ближнем Востоке появились хетты, которым предстояло сыграть большую роль в его истории, хотя и не в горах, по которым шла их миграция.

Попытки ограничить исконные индоевропейские земли Северной Европой, делающиеся на основании сходства германского слова Lachs, «лосось», или общего словаря, касающегося названий определенных животных и растений, представляются исходящими из неверных предпосылок. Скотоводство, вероятно, являлось более значимым в примитивной индоевропейской экономике до миграции на Ближний Восток, чем на его территории или среди неолитического населения Балкан. Эти люди знали медь и колесные транспортные средства, хотя не обязательно это были колесницы и лошадь уже стала домашним животным. Использование похожих слов в разделенных большими расстояниями индоевропейских языках и территориях может иллюстрировать указанные выше черты. В дополнение к этому свидетельству сравнительной филологии существуют определенные археологические элементы, которые могут считаться знаками ранних индоевропейских миграций в Северном Причерноморье. Их легко перечислить: охровые захоронения, как правило под курганом, одомашненная лошадь, каменные боевые топоры, имитирующие металлические втульчатые изделия, а также украшенная «шнуровыми» орнаментами керамика[181].

Хетты пришли в Анатолию почти наверняка через Кавказ, оказавшись лицом к лицу с хурритами. От них они, вероятно, переняли старую аккадскую клинопись, которая сильно отличалась от той, что найдена на табличках из торговой колонии ассирийских купцов, существовавшей у анатолийского города Канеш, отмеченного курганом, сегодня называемым Кюль-Тепе. То же самое справедливо и для других ассирийских колоний в Центральной Анатолии. Их ранняя грамотность, судя по всему, исчезла вместе с торговлей в XVIII в. до н. э.[182] Привилегии, сохраненные вождями племен в восточной части Хеттского государства в конце второй половины 2-го тыс. до н. э., могут указывать на трудность защиты этой пограничной зоны. Или, возможно, они говорят о направлении, откуда хетты прибыли в свой новый дом в центральной части Анатолии.

Вовсе не в религии или искусстве хетты показали свои исторические корни, а в политических и правовых институтах. Патриархальный уклон в законах, касавшихся семьи, и опора царства на согласие знати и народа, выраженное через соответствующие ассамблеи, – все это существовало и до того, как они появились в Анатолии[183]. Позднее, после краха старого Царства хеттов из-за присущей их власти уязвимости перед внутренними противоречиями, в их среду начало проникать ближневосточное влияние, которому предстояло к XIV в. до н. э. полностью трансформировать хеттскую монархию. Она приобрела чисто восточный характер, деспотический и теократический, в котором царь стал «солнцем», больше озабоченным своей ролью верховного жреца, чем светского правителя. Отличительные индоевропейские черты хеттского народа и государства все больше терялись. Такова обычная судьба победившего меньшинства, оказавшегося в более цивилизованном, чем его прежний дом, окружении. В последние годы существования Хеттского государства при дворе утвердилось хурритское влияние, что показывают наскальные рисунки хурритского пантеона в Язылыкая, что в полутора километрах от Богазкёя[184]. Поэтому история хеттской цивилизации и отношений с соседними царствами больше связана с историей Сирии и Западной Анатолии, чем с прошлым восточной горной зоны – от Кавказа до Верхнего Евфрата. В этой книге мы к ней больше возвращаться не будем.

Самобытные культуры Закавказья в начале 2-го тыс. до н. э. понять легче, если признать их преемственность с периодом III ранней закавказской культуры. Перемены в керамике и других артефактах можно оценивать трезво и объективно, не предполагая насильственных и глубоких культурных или политических потрясений. Хотя большая часть материалов получена из захоронений и потому часто не имеет надежного исторического контекста, который дают стратифицированные культурные слои, в некоторых районах мы можем оценить по крайней мере общее направление развития керамических изделий.

В районе Лчашен, что у озера Севан, оседлая жизнь велась давно. На вершине холма над более поздним могильником существовало поселение периода ранней закавказской культуры. Утверждают, что оно состояло из деревни, которую защищала большая крепость с гигантскими стенами по периметру. Надо полагать, такие фортификационные сооружения имели давнюю историю в этом регионе, вероятно восходящую к Урарту. Волнистые линии пунктирных узоров, отличающие керамику из захоронений Лчашена, присутствуют даже в одном захоронении с керамикой периода III рассматриваемой культуры, так что переход между ними, скорее всего, осуществился плавно. В деревне Кармир, также расположенной у озера Севан, был найден керамический кувшин, раскрашенный в стиле начала 2-го тыс. до н. э., то есть в период, обычно называемый средним бронзовым веком. Шевроны на сосуде соседствуют с птицами[185]. Такие орнаменты напоминают о предрасположенности ранней закавказской культуры к птицам и животным в виде вырезанных украшений. Кувшин был окрашен черным на краснолощеном фоне. Некоторая керамика 2000 г. до н. э. имеет слабый вырезанный орнамент – полоса из крестиков под ободком и шеврон.

Могильник в Тазекенде, недалеко от дороги, ведущей на север от Еревана к озеру Севан, дал свое название целому классу керамики, найденной там и в других районах Армении. Это самый ранний из четырех стилей раскрашенных изделий из обожженной глины, выделенных Куфтиным, раскопавшим курганы Триалети. Археолог пытался собрать как можно больше известного сравнительного материала, имевшего отношение к Триалети. Его схема в целом остается вполне жизнеспособной. Она нашла подтверждение в последующих открытиях и в Советском Союзе, и в Иране, где полихромная керамика, долго ассоциировавшаяся только с Кызыл-Ванком, как выяснилось, продолжала существовать позже, чем предполагали ограниченные свидетельства из Геой-Тепе. В этих последовательных стилях раскрашенной керамики можно видеть продолжающееся иранское влияние, несомненно связанное с потребностью в олове и меди в Ассирии и Вавилонии[186].

Добыча и обработка олова велась в Мецаморе, где два слоя среднего бронзового века характеризовались раскрашенными изделиями из обожженной глины тазекендского стиля и были датированы 2000–1900 гг. до н. э. и 1700–1500 гг. до н. э., указывая на период заброшенности поселения. Полихромная керамика и черные изделия встречаются в Мецаморе на следующем уровне, датированном 1500–1200 гг. до н. э. Таким образом, это поселение тоже показывает долгую жизнь полихромной керамики в Закавказье. В Джераховиде изделия тазекендского стиля – черное на красном – встречаются вместе с наконечниками стрел из полупрозрачного обсидиана. В Артике раскопки не поддержали теорию отказа от оседлой жизни во 2-м тыс. до н. э. Здесь расположено поселение с непрерывным рядом культурных слоев начиная от конца 3-го тыс. и до примерно 1000 г. до н. э. с большим количеством керамики, датируемой ранними веками этого временного промежутка. Здесь найдено 20 подземных захоронений и характерный погребальный инвентарь[187]. Гарни – еще одно поселение, где изделия гончарного производства среднего бронзового века, включая черные на красном кувшины, встречаются поверх слоев ранней закавказской культуры.

В Узерлик-Тепе (Азербайджан) местная археологическая экспедиция раскопала три слоя. Еще два поселения – Ходжали и Кара-Тепе – дали материал 1-го тыс. до н. э. Узерлик-Тепе археологи отнесли к 2000–1400 гг. до н. э.[188] Среди костей животных есть кости не только крупного рогатого скота, овец и коз, но и лошадей. На самом нижнем уровне найдена резная керамика, вероятно относящаяся к самому концу 3-го тыс. до н. э. (период III ранней закавказской культуры). Самым богатым оказался второй слой, в котором были найдены каменные булавы и разнообразные гончарные изделия, в том числе чернолощеные и кухонная утварь в традициях периода III рассматриваемой культуры, и раскрашенная в три цвета керамика. Второй слой и тот, что находился поверх него, кроме раскрашенной керамики, содержали также изделия с пунктирными украшениями, как в Лчашене периода, датированного армянскими археологами 1900–1700 гг. до н. э. Там эти украшения встречались на чернолощеной керамике, а в конце фазы появилась та, что была покрыта белым слоем. «Подвески» или спирали – мотив, объединяющий Узерлик-Тепе и Лчашен. На некоторых горшках из Лчашена этого периода видна свастика – возможно, символ солнечного культа. В следующей стадии Лчашена связь с Узерлик-Тепе продолжается. В долине Аракса, в районе Каракёпек-Тепе и во втором поселении Кюль-Тепе серые изделия и раскрашенная керамика соответственно демонстрируют параллели с Узерлик-Тепе. Археологи настаивают на параллелях с Триалети, Кироваканом и Зурнабадом – в последнем найдена раскрашенная керамика среднего бронзового века – в единственном известном кургане Дашкесанского района. Узерлик-Тепе II был защищен стеной из сырцового кирпича, окружающей его по периметру, и воротами с башней.

Карта 3. Важные поселения 2-го – начала 1-го тыс. до н. э. (Культурные провинции показаны курсивом)

Именно в бассейне Севана – в районе Лчашена – была получена практически непрерывная последовательность культурных периодов начиная с конца 3-го тыс. до н. э. до 1200 г. до н. э. Однако нет полной уверенности в том, являются ли разные типы следующими друг за другом или современными друг другу, потому что большинство материалов получено из захоронений. Возможно, чуть ли не все богатые захоронения местных вождей датируются началом 2-го тыс. до н. э., то есть относятся к среднему бронзовому веку. В этом регионе данный период разделился на четыре фазы: первая (1900–1700 гг. до н. э.) имеет сходные черты с Узерлик-Тепе, вторая (1700–1500 гг. до н. э.) характеризуется черными изделиями с волнистыми полосами из белой краски вокруг горлышек сосудов (аналогичная керамика встречается и в других местах Севанского района – в Дилиджане, Тазекенде и Мухана-Тепе); традиции этой фазы продолжились в XV в. до н. э., когда материалы третьей фазы (1500–1400 гг. до н. э.) из Лчашена содержали раскрашенную керамику того же стиля, что в последнем периоде Триалети и в Кировакане (таким образом доказывается широкое распространение этой керамики в указанный период); четвертая фаза (1400–1100 гг. до н. э.) отличается маленькими сосудами из черной керамики с украшениями из вставок и лент красного, белого и черного цвета. Черная керамика с розовато-лиловыми и белыми орнаментами также типична для Лчашена этого времени. Захоронения всех этих фаз средней и поздней бронзы в Лчашене производились в обычных ямах – в отличие от грандиозных гробниц вождей[189].

Колхидская культура, захватившая Западную Грузию и Абхазию, была датирована длительным периодом с XVIII–VII вв. до н. э.[190] Она оказала большое влияние на начало кобанской культуры, с которой ее нередко идентифицируют. Но хотя имеются бронзовые артефакты, которые в обеих культурах схожи, между ними есть различия. Плоские струги, мотыги и серпы, встречающиеся в колхидской культуре, отсутствуют в кобанской. Представляется, что колхидская металлообработка имела местное происхождение. Отличие от кобанской культуры подчеркивается различиями в керамике и погребальных обрядах. Типичные колхидские и кобанские втульчатые топоры имеют параллели в Кубанской долине и дальше на север – в бассейне Дона и на Украине. Количество металлоизделий настолько велико, что приветствуется любое свидетельство, способное обеспечить сравнительную хронологию и типологию. Среди кубанской бронзы втульчатые топоры, часто ассоциирующиеся с серпами, в основном «верхнего кубанского» типа, имеющего несколько разновидностей. Их форма имеет сходство с теми, что существовали в бассейне Кубани и на Северном Кавказе во 2-м тыс. до н. э.[191] Форма отверстия – критерий датировки. Одни из них овальные, типично кобанской формы, другие – круглые, определенно более ранние. Представляется, что металлообработка и кобанской культуры, и бассейна Кубани «черпала» вдохновение из колхидской культуры на юго-западе. Однако это влияние достигло бассейна Кубани только через кобанскую зону, а не напрямую.

Несмотря на общую преемственность при переходе от ранней закавказской культуры к следующей стадии, уже в периоде III виден интрузивный элемент в ранних курганах Триалети – это имя всплывает в памяти, как только упоминается данный период. К сожалению, первоначальный отчет о Триалети больше касается сравнительного материала для целей датировки, чем подробного описания открытий в этом районе[192]. Дать описание материалов Триалети в рамках настоящей книги невозможно. Эти захоронения вызывают вопросы двух типов: первый касается «дизайна» захоронений и погребальных традиций, а второй – погребального инвентаря. Последующие раскопки О. М. Джапаридзе дали бесценные дополнительные свидетельства, во многом прояснившие исследования Б. А. Куфтина[193].

Триалети – район Грузии, расположенный в 60 км к юго-западу от Тифлиса (Тбилиси). Часть его называется Цалка и располагается в долине Храми. Раскопки велись в 1936–1940 гг. Большинство курганов, обнаруженных экспедицией, имели погребальную камеру в виде ямы в земле. Но по крайней мере в восьми курганах ямы не было, захоронение осуществлялось на старой поверхности[194]. Всего экспедиция Куфтина обнаружила 42 кургана, а экспедиция Джапаридзе – шесть. Самый маленький из курганов, раскопанный последней экспедицией (курган V), имеет 32 м в диаметре. Курганы III и IV намного больше, их диаметр около 100 м. Погребальные камеры, по крайней мере в курганах I–IV, были выложены камнями, довольно грубо обработанными, но хорошо пригнанными друг к другу. В более чем одном кургане стены покрывали грубо выполненными граффити, смысл которых разобрать очень трудно. Пример – рогатое животное в кургане III. В других местах часто встречается орнамент «елочка». В кургане III есть дромос – нечто вроде коридора в погребальную камеру, в кургане V – бревенчатая крыша над ямным захоронением. Исторический контекст этих курганов – захоронения индоевропейских правителей мирного народа – подтверждается отсутствием оружия среди погребального инвентаря и его богатством, демонстрирующим эклектицизм, ожидаемый от варваров, недавно вошедших в контакт с высшей цивилизацией, которой они завидуют и стремятся подражать с бьющим через край энтузиазмом. Традицию возведения курганов, определенно, они переняли с севера Кавказа, а ассоциация со многими захоронениями деревянной телеги, которую тянут быки, является еще одной северной чертой. Здесь присутствуют параллели с курганами «Три брата» и другими, расположенными в степях[195]. Причина отсутствия лошадей в этих захоронениях неясна. Возможно существование некоего табу[196]. Эта традиция уходит корнями в ямную (курганную) культуру русских степей и датируется в Закавказье раньше, чем финальная стадия (курган IV), поскольку большой курган Учтепе, что в Мильской степи Азербайджана, датирован не позднее 2500 г. до н. э. Точные даты – 2539 г. до н. э. ± 120 и 2867 г. до н. э. ± 230 получены после исследования бревен крыши и углей соответственно. Однако последовательность Триалети представляет собой последствие более масштабного и постоянного вторжения с севера, какой бы точной ни была хронология. О первой группе курганов Триалети говорилось в прошлой главе. Курган XVII выделяется во второй группе странной раскрашенной керамикой и богатыми металлическими изделиями. Среди керамики выделяются красные кувшины со смело нарисованными спиралями и темно-коричневым змеиным орнаментом на кремовом фоне. Очевидных параллелей нет. Возможно, эти сосуды показывают joie de vivre исключительно предприимчивого придворного гончара: роль отдельных ремесленников даже в доисторические времена иногда недооценивают. Серебряная ситула, украшенная рельефными натуралистическими изображениями животных в лесу и на открытой местности (возможно, их следует трактовать как развитие стиля майкопской серебряной вазы), окантована золотом. Серебряная чаша украшена сердоликом и бирюзой. Серебряные заколки имеют сферические золотые «головки», украшенные сердоликом и зернением. Все эти сокровища были найдены только в одном этом кургане. На серебряном кубке из кургана V изображены процессия жертвователей, проходящая мимо сидящей фигуры, и ряд животных – в нижнем уровне. Было высказано предположение, что эта сцена изображает хеттский культ плодородия, в котором люди носят маски животных. Основание для этого – сходство имени хеттского бога Телепину с богом сванов Тулепия[197]. Этот уникальный сосуд в какой-то мере перекликается с более поздним золотым кубком из Хасанлу, о котором мы поговорим далее. Эти сосуды изготавливались во время или незадолго до финальной стадии курганов Триалети, примером которой является курган XV. Среди украшений из второй группы курганов – ожерелье из больших сферических золотых бусин диаметром 3,3 см, украшенных зернением, агатом и сердоликом. Эти роскошные изделия из золота и серебра обозначают богатство и цветистый стиль, но вовсе не обязательно высокое мастерство.

Керамика из курганов Триалети, раскопанных в 1959–1962 гг., включает кувшины с резными украшениями, возможно эквивалентные по дате ранней группе, обнаруженной Куфтиным, – 2300–2000 гг. до н. э. Находка в кургане V вместе с четырехколесной повозкой бронзового кинжала с рифлением в середине клинка, имеющего параллели с Третьей династией Ура (2125–2016 гг. до н. э.), подтверждает отнесение этих курганов к первой из трех групп, на которые теперь грузинские археологи делят куфтинские материалы. Возможно, речь можно вести о конце периода, то есть ближе к 2000 г. до н. э. Автор однажды попытался сделать хронологическую классификацию курганов Триалети, основываясь на керамике: как и от других схем, используемых на фоне лишь косвенного знакомства с материалом, от нее пришлось отказаться[198]. Первая группа по грузинской классификации отличается отсутствием раскрашенной керамики и соответствием традиции периода III ранней закавказской культуры. Вторая группа, включающая большинство важных курганов, датируется 2000–1600 гг. до н. э., третья – 1600–1400 гг. до н. э., на основании раскрашенной керамики, сопоставимой с артефактами из Кызыл-Ванка. В кургане XV найден бронзовый втульчатый наконечник с серебряным ободком, имеющий параллели в Угарите (1550–1400 гг. до н. э.) и возле Микен. С учетом современных свидетельств последовательность для Триалети, которой теперь придерживаются грузинские археологи, представляется бесспорной. Эти специалисты сгруппировали курганы Триалети следующим образом: группа 1 – курганы IV, X–XI (?), XIX, XXII, XXIV, XL, XLVII; группа 2 – курганы XXIX (? Рано), III, IV, VIII, IX, XVI–XVIII, XXXIV; группа 3 – курганы I, VII, XV, XXXII, XLII.

Вышеназванные курганы имеют параллели с Кироваканом в Армении. Погребальная яма имеет глубину более 3 м, общая площадь около 30 кв. м. В яме, помимо тела, лежащего в центре на деревянной кровати с выложенными серебряными пластинами изголовьем и изножьем, украшенного бусами из золота и камней, были найдены керамические изделия и бронзовое оружие. Среди керамики – кувшины с геометрическими украшениями, как в Триалети, но нет гончарных изделий, подобных найденным в кургане XVII. Оружие представлено наконечником копья с рифлением, топорищем асимметричной формы, выполненным в армянских традициях того времени, и тремя кинжалами. Плоский топор и струг предполагают более мирную деятельность. Главное сокровище кургана в Кировакане – серебряные чашки и золотой кубок с тремя парами львов, украшенный тонкой гравировкой. Последний предполагает богатство, сравнимое с захоронениями вождей Триалети. Возможна имитация их стиля в чуть менее совершенном исполнении. Погребальные обычаи демонстрируют, что здесь тоже присутствует индоевропейский элемент[199].

Не может быть сомнений в том, что к концу средней бронзы – в XIV в. до н. э. – в Закавказье, Талыше и бассейне Урмии существовала, в определенных аспектах, однородная материальная культура. Наличие этой общности подтверждается в какой-то степени распределением раскрашенной керамики, но в большей мере – распространением металлических изделий, таких как бронзовые топоры[200]. Бронза стандартного состава – сплав олова с медью – производилась в бассейне Урмии с начала 2-го тыс. до н. э., о чем свидетельствуют артефакты из Геой-Тепе D: части Закавказья, возможно, достигли больших успехов, чем соседи[201]. Однородность металлоизделий на значительной территории Сирии, в Ассирии и районе Загроса в начале 2-го тыс. до н. э. может отражать экспансию хурритов в то время или быть всего лишь следствием перемещений кузнецов, вынужденных или добровольных, из одного региона в другой[202].

Чтобы понять сходные черты курганов Триалети и современного им материала из других частей Закавказья, важно изучить не только северные степи, но и южные регионы. Именно здесь возникли некоторые элементы, сформировавшие материальную культуру Армении и Грузии в начале 2-го тыс. до н. э., в первую очередь речь идет о раскрашенной керамике. Почему появились факторы влияния, действующие с юга на север, вытеснив те, что распространялись в противоположном направлении, остается неясным. Одним из возможных факторов могла быть торговля медью, поскольку в последние годы Первой династии Вавилона в Месопотамии, во время правления сына Хаммурапи Самсу-Илуны, так называемая династия Приморья захватила болотистые земли в верховьях Тигра и Евфрата. Таким образом, традиционные шумеро-аккадские источники медных руд в Магане, вероятно отождествленном с Оманом, оказались отрезанными. Пришлось искать новые источники. Анализы меди этого периода, сравненные с более ранними образцами, показали изменение состава металла, а значит, другие места, откуда медь везли в города Месопотамии, расположенные на аллювиальной равнине и полностью лишенные минералов, за исключением минеральных смол. Индикатором оманского происхождения медных руд является никель, присутствующий в них в количестве до 3 %, в то время как в кавказских медных рудах его не бывает больше 1 %. В более поздний, старовавилонский период характерным является именно отсутствие никеля в меди, и, таким образом, ее кавказское происхождение и импорт в месопотамские города после 1750/1700 г. до н. э. и далее представляется весьма вероятным[203].

Можно возразить, что культурное влияние с юга распространилось в Закавказье задолго до XVIII в. до н. э., даже если абсолютная хронология Триалети все еще остается неточной. Торговля медью, вероятно, была одним из ряда факторов и вполне могла начаться еще до прекращения торговли в районе Персидского залива. Однако против этого предположения есть очевидная истина: водная перевозка навалочных грузов всегда имеет экономическое преимущество по сравнению с наземной. По этой причине медь, которую импортировали ассирийские купцы в Ашшур из карума Канеш (Кюль-Тепе) и из других торговых колоний на Анатолийском плато, не могла конкурировать в цене, рассчитанной как доля серебра, с той, которую привозили в месопотамские города и в Вавилон кораблями из Персидского залива[204]. Медь из кавказских месторождений, определенно, была не менее дорогой, чем анатолийская медь – после прибытия в Месопотамию.

Не могла ли кавказская медь везтись по суше через Восточную Анатолию и оттуда в Северную Сирию и Ассирию, а не через бассейн Урмии и перевалы Загроса? Теоретически такой маршрут вполне возможен – на нем нет непреодолимых природных препятствий. Тем не менее негативное свидетельство – отсутствие известных следов поселений начала 2-го тыс. до н. э. в горах Восточной Анатолии – говорит в пользу маршрута мимо озера Урмия. Общий упадок оседлой жизни в горах в это время, о котором мы уже неоднократно упоминали, затрудняет обнаружение следов любой торговли в рассматриваемый период.

Только в более плодородных районах Элязыг и Малатья есть свидетельства продолжения оседлой жизни, хотя даже там поздний бронзовый век лучше узнаваем, чем средний. Включение Исуа – так район Элязыга назывался в XIV в. до н. э. и позднее – в Хеттское государство Суппилулиумой сделало его культурные связи с хеттской родиной более близкими. Об этом свидетельствует керамика центрально-анатолийского типа, раскопанная в районе Алтынова[205]. Таким образом, торговля через Исуа шла из Сирии скорее на северо-запад (в сердце хеттской территории), чем на северо-восток. Раскопки, выполненные в районе, который должны были затопить при строительстве дамбы Кебан, включают Коруку-Тепе, курган в восточной части Алтынова. Там были найдены важные артефакты 4–3-го тыс. до н. э., а слои 2-го тыс. до н. э. означают преемственность экономики от ранней закавказской материальной культуры. В первом из этих уровней были найдены серые керамические изделия с отчетливыми следами гончарного круга, кремовый ангоб, а также краснолощеные изделия. В следующем слое обнаружилась керамика, схожая с изделиями старого Царства хеттов (1600–1375 гг. до н. э.). Возможно, это предполагает связь с Хеттским государством, датируемую временем нападения Мурсили I на Вавилон (1595 г. до н. э.), после окончания которого хеттская армия схлестнулась с хурритами, возможно в Элязыге или рядом с ним[206]. По предположению одного из археологов, Коруку-Тепе, возможно, тогда принадлежал маленькому, но преуспевающему буферному государству. Его дома из сырцового кирпича с деревянными подкреплениями в каменном фундаменте защищались стеной толщиной 5,3 м. Город был разрушен, предположительно, во время хеттского завоевания. В сгоревшем слое нашли фаянсовую цилиндрическую печать в стиле Митанни, которая может быть отнесена к периоду 1500–1350 гг. до н. э. Следующий период (1375–1200 гг. до н. э.), вероятнее всего, стал свидетелем экономического упадка. Были обнаружены очень скромные культурные слои: связь с хеттскими землями Центральной Анатолии подчеркивается наличием множества тарелок, знакомых в этом регионе. Их, описанных как грубые оранжевые или коричневые изделия, явно изготовили на гончарном круге – это было доисторическое массовое производство. Фрагменты топора или струга и брони показывают, что железо уже обрабатывалось, но в ограниченных количествах. В первый сезон (1968 г.) раскопок в Коруку-Тепе нашли 12 иероглифических оттисков печати. После падения Хеттского царства, судя по всему, имел место перерыв в занятости Коруку-Тепе. Этот период соответствует поселению народа мушки (мосхи) в Исуа. Тиглатпаласар I, царь Ассирии, утверждал, что жители владели землей 50 лет до того, как он встретил их и разгромил в сражении[207]. Следующий уровень в Коруку-Тепе характеризуется регрессом, на что указывает грубая керамика, изготовленная на медленном круге. Ученые относят этот период к X–IX вв. до н. э., о чем свидетельствует железная фибула, а также бусы и подвески из фаянса и нефрита. Это значит, что Коруку-Тепе дает нам макет культурной истории региона Элязыг или, по крайней мере, Алтынова до аннексии этой территории урартами и может представить бесценный материал, относимый к неясному периоду, предшествовавшему подъему царства[208]. Также может быть пролит свет на народ мушки, который, предположительно, все еще жил в этом регионе или рядом с ним, поскольку был ответствен за разграбление Каркемиша. А потом этот народ победил Катувас, царь этого города, сделавший надпись о своей победе на длинной стене из ортостатов. Это событие, скорее всего, имело место в самом начале IX в. до н. э.[209]

Маршрут торговли медью из Закавказья мимо озера Урмия доказывают и признаки тесных культурных связей между южной частью бассейна Урмии и Плодородным Полумесяцем – от Северной Сирии через Ассирию. Эти признаки впервые обозначил в своей книге великий путешественник сэр Аурель Стейн[210], и недавно они полностью подтвердились раскопками в Динха-Тепе, что в 20 милях (32 км) от Хасанлу, недалеко от иракской границы. Динха-Тепе впервые был заселен в начале 2-го тыс. до н. э. и защищался массивной стеной из сырцового кирпича. Впоследствии город сожгли, и жители покинули его. Вероятно, это произошло около 1650 г. до н. э., о чем свидетельствует радиоуглеродная датировка образца из слоя, лежащего непосредственно сверху, – 1612 г. до н. э. ± 61[211]. Ко времени этого более позднего слоя город вырос в размерах, возросла и численность населения. Следующий уровень – Динха-Тепе IV – относится ко времени культуры Динха, поэтому это самый важный период в занятости поселения. Самые богатые находки были обнаружены в трех захоронениях, врезанных в нижний слой. Они имеют грубые каменные стены и плоские крыши из каменных плит. Все они являлись множественными захоронениями с большим количеством золотых и серебряных украшений. Для длинных витых золотых сережек из Динха-Тепе нашлись параллели на Кипре. Налицо связь с международной торговлей золотом до самой Ирландии. Две золотые подвески-сережки – одна круглая со звездой, другая в форме полумесяца – были обнаружены в том же захоронении. Для них есть параллели в Телль-эль-Аджуле, Нузи и других местах. Предположительная дата для сережек – 1500 г. до н. э. – подтверждается радиоуглеродным анализом образца из насильственного конца этого периода – 1555 г. до н. э. ± 52. После этого город снова недолгое время был заселен – в 1434 г. до н. э. ± 52[212]. Завершился ли период заселения в 1400 г. до н. э., или 150 годами ранее, что представляется маловероятным, сказать трудно. Над этим культурным слоем в Динха-Тепе – слои мусора культуры железного века I. О ней мы поговорим далее.

Таким образом, Динха-Тепе IV датируется по меньшей мере тремя радиоуглеродными датами и между ним может быть установлена связь с хронологией, независимо определенной для Хасанлу. Культура Динха связана с Хасанлу VI (1900–1350 гг. до н. э.). Однако возможно, что вовсе не Хасанлу и Динха-Тепе дают представление о материальных достижениях южной части бассейна Урмии во 2-м тыс. до н. э. Многое зависит от «корректирующих факторов» радиоуглеродных датировок, которые должны определить длительность промежутка между Динха-Тепе IV и Хасанлу V. Самой важной чертой культуры Динха является керамика, самые лучшие образцы которой сделаны на гончарном круге, имеют зеленовато-желтый цвет с простой раскраской в виде полос, иногда с заштрихованными «решеткой» треугольниками. На некоторых экземплярах присутствуют другие мотивы – птицы, точки, окружности со спицами, вероятно изображающими колеса. Встречаются также стилизованные деревья, сопоставимые с узорами на хабурской керамике из Телль-Билла, Телль-Брака, Телль-Чагар-Базара и Ашшура, что в Верхней Месопотамии, а также Кюль-Тепе (Канеш)[213]. Большие сосуды для хранения часто украшались горизонтальными полосами с диагональными или решетчатыми орнаментами или углублениями, сделанными пальцами. Встречается гребенчатый орнамент, иногда ошибочно относимый археологами к исламскому типу. Светло-серые лощеные изделия, судя по всему, были ввезены. Возможно, они сопоставимы с красивой серой керамикой поселения Тепе-Хиссар, расположенного далеко на востоке, хотя другие удаленные параллели маловероятны[214]. Печати подтверждают керамическое свидетельство несомненного сходства с хабурской керамикой Сирии и Верхней Месопотамии. Все это означает глубокое проникновение месопотамской цивилизации по крайней мере в эту юго-западную часть бассейна Урмии.

Хотя это и не столь очевидно на севере, месопотамское влияние, вероятно, распространилось на весь бассейн Урмии. Пока не будут раскопаны слои середины 2-го тыс. до н. э. в Хафтаван-Тепе, ученые полагаются на важные, но, к сожалению, ограниченные результаты раскопок в Геой-Тепе, где периоды D и C ближе всего соответствуют времени Хасанлу VI и культуре Динха[215]. Постройка, обнаруженная в западном конце Хафтавана, сделанная из камней, скрепленных глинистым раствором (подобные до сих пор встречаются в местных деревнях), вероятно, имела важное общественное значение. От нее сохранился подвал. Другие дома были меньше и проще по конструкции. По крайней мере, ученые обнаружили шесть строительных слоев в восточной части Хафтавана. Они датируются веками, предшествующими появлению серой керамики Хасанлу V, что озна чает непрерывность заселения и процветание города, имевшего большую площадь и немалое население. Это одно из пяти или шести самых крупных доисторических поселений в бассейне Урмии, не исключая Хасанлу и Геой-Тепе. Город в Хафтаван-Тепе существовал во 2-м тыс. до н. э. и достиг своего расцвета или тогда, или в X–IX вв. до н. э. Небольшая часть керамики из строительных слоев в восточном конце Хафтаван-Тепе является раскрашенной, причем стили раскраски чрезвычайно разнообразны и не все поддаются идентификации. Самые очевидные параллели – с Геой-Тепе, что в 70 милях (112 км) к югу; общие цвета – красный и черный или коричневый на желтовато-коричневом. Аналогичная раскрашенная керамика встречается на западном конце Хафтаван-Тепе, где в орнаментах присутствуют птицы. От появления серой керамики типа Хасанлу V, возможно датированной около 1350 г. до н. э., последовательность Хасанлу становится чрезвычайно значимой для всего бассейна Урмии: в более ранний период 2-го тыс. до н. э. это не так очевидно. Несомненно, Хафтаван-Тепе со временем заполнит пробелы, а также обозначит местные особенности, не обнаруженные на равнине Солдуз[216].

На первую половину 2-го тыс. до н. э. на севере бассейна Урмии до настоящего времени пролили свет только свидетельства из Геой-Тепе, за исключением того, что Яник-Тепе существовал примерно до XIX в. до н. э., что, вероятно, говорит о консервативности этого поселения. Отметим, что Геой-Тепе D и С образуют один культурный период, который можно разделить на две фазы: первая – начало D, вторая – конец D и С[217]. Глубокие ладьевидные чаши с прямыми боковыми стенками и слегка вывернутым наружу ободком характерны для полихромной керамики начала D. Изделия краснолощеные, а украшения из петель и волнистых линий нанесены матово-черной и белой красками. Встречается и матово-черная краска на красно-коричневой поверхности. Мотивы украшений – зигзаги, треугольники, петли. Другие варианты полихромной керамики включают черную и белую краску на красной поверхности, черную и красную – на красном фоне и белую краску – на красном. Керамика более поздней фазы обычно имеет красный или красно-коричневый шликер и включает ладьевидные чаши с завернутым ободком, шаровидные кувшины с высоким горлышком и другие – с утолщенным ободком. Треугольники, ромбы и другие геометрические мотивы – обычные украшения по-лихромной керамики этого периода – нанесены черной или красной краской. Вдоль ободка или плеча сосуда обычно присутствует белая полоса.

Корни и распространение таких керамических изделий требуют более подробного обсуждения, хотя бы из-за предположений об их происхождении от алишарской III (каппа-докийской) раскрашенной керамики Центральной Анатолии и от некоторых видов керамики Триалети[218]. Однако представляется, что существует очень мало подтверждений для первого предположения и вообще никаких – для второго. Хотя, конечно, если принять более раннее происхождение Триалети, 1550–1450 гг. до н. э., эту группу можно частично считать современницей Геой-Тепе D – C, правда начавшейся раньше. Почему нельзя постулировать местное происхождение ранней полихромной керамики западной части бассейна Урмии? Создается впечатление, что нет никакой необходимости искать внешние корни. Главный аргумент в пользу этого заключается в распространении в долине Ушну культурной провинции хабурской керамики, которая таким образом вошла в опосредованный контакт с частями Анатолийского плато, куда проникли ассирийские купцы. Однако распространение каппадокийской раскрашенной керамики было сравнительно небольшим и ограничивалось югом Центральной Анатолии, не добравшись даже до Малатьи[219]. Поэтому ее влияние на бассейн Урмии представляется маловероятным, а сравнение – типологически небесспорным. Твердая почва достигается при прослеживании полихромной керамики на восток – к Казвину и при изучении способа воспроизведения форм более поздней фазы (Геой-Тепе D и С) в керамике железного века I Хасанлу V и Динха-Тепе[220].

Раскрашенная керамика была чуждой в Грузии в 3-м тыс. до н. э., ее, несомненно, привнесли извне, хотя Триалети показывает, что существовало больше одного источника. Армянские раскрашенные изделия из обожженной глины начала 2-го тыс. до н. э. описывалась выше. Маловероятно, что они появились спонтанно в границах ранней закавказской культурной зоны. Вероятнее всего, этот вид керамики развился постепенно на юго-восточной окраине данной зоны, где традиции производства раскрашенных гончарных изделий Хасанлу VII (2500–1900 гг. до н. э.) никогда не исчезали полностью. При посредстве торговли и, возможно, миграций культура, изначально сосредоточенная вдоль западных берегов озера Урмия, настолько проникла в быт, что использование раскрашенной керамики распространилось не только в Армению, но и в Грузию.

Другим фактором стало более широкое использование лошадей, хотя вначале они были только тягловыми животными. В Мари управляющий дворцом, Бахди-Лим, напоминал своему хозяину Зимри-Лиму, что он является правителем аккадцев (городских жителей) и ханейцев (деревенских жителей) и что он не должен появляться перед народом верхом – только в колеснице, в которую впряжена лошадь[221]. Одомашнивание лошади из-за ее большой мобильности значительно повлияло на способы ведения войны. Правда, свидетельства для горных районов 2-го тыс. до н. э., в отсутствие письменных документов, не убедительны. Наскальные рисунки в Кобистане, что южнее Баку, к сожалению, нельзя датировать достаточно точно, чтобы они имели большое значение. Лошадей тогда могли ввозить в Месопотамию из бассейна Урмии, хотя кавалерия в ассирийской армии появилась только во время правления Тукульти-Нинурты II (890–884 гг. до н. э.)[222]. Роль касситов, вторгшихся с Загроса в Аккад в конце старовавилонского периода (с XVII в. до н. э. и далее), из археологических раскопок не ясна. Возможно, на их счет можно отнести распространение хабурских изделий в долину Ушну. Или они просто прошли, не оставив никаких следов на землях вокруг озера Урмия?

Одним из предметов роскоши, торговля которым велась на очень большие расстояния, был янтарь. Утверждают, что его очень широко использовали в Западном Иране около XIV в. до н. э. Почти весь янтарь везли с Балтики, хотя он также встречается на Украине. Можно предположить, что вместе с балтийским янтарем в Иран могли везти олово из Богемии. Важность торговли янтарем в любом случае не подлежит сомнению[223].

Хотя история Закавказья в века, следовавшие за периодом Триалети, и современных памятников может трактоваться в основном как продолжение культурных традиций начала 2-го тыс. до н. э., существовали несомненные прорывы. Они видны в появлении новых металлоизделий, которые, согласно одной хронологии, были изготовлены в XIV в. до н. э.[224] Начало большого роста в выпуске бронзовой продукции кузнечных дел мастерами можно отнести к XIV–XIII вв. до н. э. Одновременно шло развитие двух разных культурных провинций: одной – на западе, второй – на востоке и в центре Закавказья. Кобано-колхидская культура – изначально две различные группы – будет рассмотрена далее. В центре и на востоке Закавказья или, по крайней мере, в Восточной Грузии, Северо-Восточной Армении и на западе Азербайджана традиция металлообработки развивалась как одна из черт гянджа-карабахской культуры. Находка в слое II Ходжали бусины с именем Аджад-Нирари – одно из немногих соответствий в поддержку абсолютной хронологии, поскольку это, должно быть, Аджад-Нирари I из Ассирии (1304–1267 гг. до н. э.)[225]. Таким образом, обозначена дата – не раньше XIII в. до н. э. – ранней стадии длительной гянджа-карабахской культуры. Она подтверждается параллелью «амазонского топора» с зазубренным тупым концом, типичного для кавказской металлургии этого времени, найденного в кургане II в Хелендорфе, и хорошо известного топора, изображенного в руке божества, вырезанного на воротах хеттской столицы Богазкёй (Хаттусас). Он датируется или XIV в. до н. э., когда перестраивались фортификационные сооружения города из-за угрозы нападения племен каска, живших на севере, в регионе, впоследствии ставшем Понтом, или в XIII в. до н. э.[226] Сравнение с топорами из Бет-Шана в Палестине и из Угарита – оба твердо датируются 1400–1350 гг. до н. э. – подтверждает хронологию[227]. Предположение о первичном происхождении этого типа топора в Луристане является правдоподобным, тем более подтвержденное письменным свидетельством, что Хаттусили III (1275–1250 гг. до н. э.) специально привез скульпторов из касситской Вавилонии, региона, открытого для близких контактов с Луристаном. Однако, возможно, следует обратить большее внимание на связи с Эламом, наиболее авторитетным металлургическим регионом, оказавшим влияние и на Луристан, и на Вавилонию во время касситского правления (1595–1170 гг. до н. э.). Но приписывание этого типа топора Луристану следует рассматривать в свете склонности Дешайе (Deshayes) видеть иранское происхождение почти всех важных достижений металлообработки на Ближнем Востоке, в том числе в свете теории их перемещений из Ирана в Алака-Хююк и другие места в Анатолии во второй половине 3-го тыс. до н. э.[228] Бронзовые топоры гянджа-карабахской культурной провинции и ее окрестностей характеризуются очень широкой изогнутой режущей кромкой, двояковыпуклым отверстием для ручки, топорищем с гексагональным сечением и зазубренным тупым концом. Эти топоры – типа М по классификации Дешайе – были названы «амазонскими». Режущая кромка стала более подчеркнутой, изгиб образует дугу в почти 180°. Это придало им сходство с алебардами. Обнаружение большого количества таких топоров в Гиляне – части южнокаспийского побережья Ирана – говорит о движении этого типа с северо-запада в гянджа-карабахскую культурную провинцию. Но в отсутствие достаточного материала из надежно стратифицированных окружений хронологических свидетельств недостаточно, чтобы определенно установить направление влияния на бронзовую промышленность[229].

Открытия советских археологов после Второй мировой войны дали возможность увидеть общую картину развития материальной цивилизации в период от XIV–IX вв. до н. э. Это поздний бронзовый век Закавказья, ограниченный одним авторитетным периодом 1300–900 гг. до н. э. и разделенный на три фазы[230]. Можно утверждать, что культура позднего бронзового века в Армении не достигла полной зрелости до XIII в. до н. э., что продемонстрировали открытия, сделанные после 1950 г., то есть после падения уровня озера Севан в результате гидротехнического строительства на реке Раздан, повлиявшего на водосброс. Здесь на плоских унылых болотах, открывшихся у холодного озера, археологи раскопали много погребальных камер со стенами и крышами из каменных плит. Это могильник Лчашен, где, в дополнение к множеству удивительных находок, были собраны свидетельства для всего региона, означавшие наличие не менее пяти фаз, растянувшихся во времени от конца 3-го до конца 2-го тыс. до н. э. (1100 г. до н. э.)[231]. На возвышенности у озера Севан в 1904–1908 гг. археолог Лалаян обнаружил около тысячи захоронений, но информация о них в полном объеме не публиковалась.

Керамика Лчашена позднего бронзового века включает небольшие кувшины с черной поверхностью, украшенные красными, белыми и черными фигурами или полосами. Примечательным является двойной кубок, напоминающий два сосуда, соединенные в один. Такие изделия широко распространены в поселениях Азербайджана, включая горные области Дашкесан, Джульфа и Кызыл-Ванк, причем артефакт из Кызыл-Ванка не окрашен. Лчашен в некоторой степени может быть отнесен к Гянджа-Карабахской провинции, иначе называемой Ходжалы-Кедабек. Большие гробницы, исследованные Мнацаканяном, однако, представляют исконно севанскую культуру, ее артефакты – преимущественно местного производства. Изделия из золота подвергли анализу, и выяснилось, что оно из местных источников.

Сокровища из Лчашена теперь составляют предмет особой гордости Ереванского музея. Экологические условия оказались такими, что дерево сохранилось, а значит, до нас дошла уникальная группа колесных транспортных средств. Подобные находки в Закавказье не уникальны, но упомянутая группа – самая многочисленная. В нее входят фургон с плетеными бортами, пять открытых тележек, четыре – с арочным навесом и две колесницы, имевшие колеса со спицами. Также в другом кургане Лчашена были найдены фрагменты колес со спицами и игрушечная тележка. Относительно скудных свидетельств из Триалети все же достаточно, чтобы доказать: изделия Лчашена выполнены в той же традиции, что существовала на протяжении всего закавказского среднего бронзового века. Имелись, однако, важные успехи в развитии этих транспортных средств, из которых самым важным является изобретение колеса со спицами. У игрушечной колесницы ось была установлена в центре, а не в задней части, то есть в положении, принятом на Ближнем Востоке в XIV в. до н. э.[232] Появление этих непростых транспортных средств из царства Митанни, расположенного в Северной Сирии, имевшего боевые колесницы и особую касту воинов-колесничих – марианну, является вполне возможным. Однако митаннийская печать, найденная в кургане XCVII и датированная XV или XIV в. до н. э., – еще не доказательство. Нет археологических свидетельств, которые сделали бы такое влияние бесспорным. Но если вспомнить о культурном проникновении с севера Сирии в южную часть бассейна Урмии, становится очевидной возможность установления прямых контактов между Митанни и Арменией в период, непосредственно предшествовавший самым богатым захоронениям Лчашена. К этому времени царство Митанни уже прекратило свое существование как независимое государство: причинами стало давление хеттов и подъем Ассирии[233]. Вполне вероятно возникновение потока беженцев, которые не оставили на прежнем месте жительства свое мастерство. Тем не менее культурное влияние Лчашена было таким же оригинальным в Закавказье и прилегающих к нему регионах, как и влияние извне. «Дизайн» каменных гробниц с круглыми бордюрами из больших камней сравним с так называемыми дольменами персидского Талыша, как и с ямными захоронениями северных степей. Как в Триалети ранее, так и в Лчашене влияние степей, хотя и сдержанное, вполне заметно в первую очередь в самом использовании захоронений такого вида и в деревянных транспортных средствах.

Контекст ранних захоронений Лчашена, таких как курган VI, с раскрашенной керамикой, кувшином с шнуровым орнаментом типа курган IV и приношениями продовольствия хозяину, уже упоминался выше. Если в целом захоронения, содержащие деревянные транспортные средства, были датированы археологами XIII–XII вв. до н. э. и позднее, Мартиросян приписал их к первой из трех фаз позднего бронзового века Армении (1300–1150 гг. до н. э.) с сопоставимым захоронением в Адиамане (Геташен), приписанным к третьей фазе, X в. до н. э.[234] Но нельзя забывать о сходстве этого захоронения с четвертой лчашенской группой Мнацаканяна. Относительно датировки могильника Редкин-лагерь мнения ученых разошлись. Одни относят его к 1300–1100 гг. до н. э., другие – к периоду на несколько веков позже, когда широко использовалось железо[235]. Мы уже упоминали о самых ранних захоронениях, в которых встречались тележки. Тогда речь шла о двухколесных транспортных средствах. Четырехколесные повозки представляют период полного расцвета севанской культуры (1300–1150 гг. до н. э.). В кургане IX, к примеру, была найдена повозка с арочной плетеной крышей. Аналогичные крыши обнаружили и на телегах из курганов I, II и X. Конструкция «кузова» этих транспортных средств была сравнительно стандартизированной: оси крепились к кузову, диаметр поворота, судя по всему, оказывался очень большим. Типичные размеры: 1,08 м – ширина кузова, 1,8 м – высота до вершины боковых плетеных сторон, 5,6 м – длина с А-образным дышлом. Износ некоторых колес показывает, что по крайней мере отдельные повозки из Лчашена до их помещения в погребальную камеру находились в употреблении. Представляется, что их использовали скорее для перевозки грузов, чем в военных действиях. В кургане IX нашли одно колесо, замененное новым. Колеса были дискового типа и сделаны из трех частей, за исключением, разумеется, тех, что имели спицы.

Повозки и тележки из Лчашена доказывают высокое мастерство плотников региона. Для колес, осей и оглобель, как правило, использовали дуб и вяз. Ярмо делали из дуба, боковые стенки и крышу – из гибкого тиса. Также использовали древесину бука и сосны. Повозка с плетеными бортами из кургана XI в Лчашене имеет типичные размеры и наглядно показывает, каким «искусством» обладали ее изготовители. Использовались исключительно соединения «гнездо и шип». Эта повозка была сделана из 70 частей. Археологи насчитали 12 тысяч пазов разных размеров, круглых и квадратных. Долото (стамеска) или раскаленный металлический инструмент использовался для выемки или выжигания паза. Долото и другие плотницкие инструменты использовались, чтобы сделать отверстия для осей, а также для украшений – например, оленьих рогов, вырезанных на одном из сидений; также есть резьба на адиаманской колеснице. Очевиден не только талант плотников, но и богатство их хозяев, располагавших достаточными возможностями, чтобы использовать ресурсы местных лесов, теперь, увы, исчезнувших.

Внешний вид захоронений Лчашена и свидетельства погребальных обрядов имели большое значение и за пределами побережья озера Севан, удаленного и большую часть года покрытого льдом. Дромосы лчашенских гробниц четвертой группы, в отличие от захоронений Триалети, были выложены массивными ортостатами. Вместе с хозяином хоронили животных (быков и лошадей), но только шкуры с головами и копытами, а не туши.

Очень точная датировка материала из Лчашена, так же как и из других районов Закавказья в период с XIV до X в. до н. э., зачастую невозможна. В Лчашене самая характерная керамика – черное изделие с розовато-лиловым, красным или белым покрытием, а самая узнаваемая форма – спаренный сосуд, каждая часть – овальная внутри овоидного целого. Мнацаканян и Мартиросян отнесли их к третьей из четырех групп Лчашена, не считая ранний закавказский материал, и датировали XIV в. до н. э., непосредственно предшествующим самым богатым захоронениям с повозками[236]. Но возможно, какую-то часть этого материала можно отнести к более скромным захоронениям, частично совпадавшим по хронологии, если не полностью современным захоронениям вождей. Если в последних покоится местная династия, то, предположительно, они могут включать несколько поколений, начавшись раньше, чем предполагалось вначале, и закончившись позднее.

Именно цветная керамика – знак находок из Лчашена – поражает посетителей Ереванского музея одним только своим количеством. Металлоизделия весьма разнообразны, а свидетельствами для датировки являются трезубцы, предположительно служившие погонялками для вьючных животных и имеющие параллели в позднем Угарите 3[237]. Не существует известных географически промежуточных примеров, чтобы объяснить эту дальнюю связь. Возможно, она стала результатом торговли, продолжившейся после конца Митанни. Двузубцы тоже встречаются. Поселения Артика и Тазекенда производили кинжалы, сравнимые с найденными в Лчашене – с квадратным плечом и ажурными ножнами[238]. В Квемо-Сасирети, Редкин-лагере и Самтавро также найдены предметы из бронзы, сопоставимые с лчашенскими, в том числе птицы, ажурные колокольчики и олени. Последние наверняка уходят корнями, хотя и не прямо, в давнюю традицию, впервые проявившуюся в поселении Алака-Хююк. Бронзовые топоры – амазонские – встречаются в лчашенских захоронениях третьей и четвертой групп, в могильнике Самтавро (Мцхета), в Квемо-Сасирети и в Хелендорфе. Таковые существующие в настоящее время свидетельства, позволяющие поместить Лчашен в культурное окружение, говоря о других частях Закавказья. Другие параллели пока неизвестны.

Не только Лчашен дал нам свидетельства материальных культур позднего бронзового века. Широкую известность приобрел Кызыл-Ванк, где обнаружено много полихромной керамики[239]. Она, судя по всему, принадлежит к периоду 1500–1200 гг. до н. э., то есть времени перехода от среднего к позднему бронзовому веку. В Кюль-Тепе такие изделия отнесены к позднему бронзовому веку и представляют собой позднюю стадию традиции полихромной керамики, связанной с Северо-Западным Ираном и описанной ранее. В других местах доминируют простые вещи: серая, черная и красная керамика производилась в Кюль-Тепе со среднего бронзового века. Серые изделия распространены очень широко, их находили, к примеру, в Мелигеле. Не исключено, что они действительно являются предшественниками серых изделий периода I железного века в Иране. В регионе Кахетии процветала местная культура позднего бронзового века, для которой характерны бронзовые кинжалы, миниатюрные бронзовые фигурки и печати, мотивы которых включают огненное колесо и свастику. Также примечательны миниатюрные обсидиановые наконечники для стрел, находку которых можно сравнить с кремневыми наконечниками Лчашена. Но только информации для абсолютной хронологии кахетинской культуры, которая продлилась по крайней мере до IX в. до н. э., мало[240]. В Самтавро, могильнике возле Мцхеты, было выделено не менее пяти фаз, продлившихся довольно длительное время. Для самой ранней фазы характерны открытые чаши из серой керамики, которые датируются и XV в. до н. э., и 1300–1100 гг. до н. э. Если принять за основу последнюю дату, вторая фаза датируется 1100–900 гг. до н. э., а пятая – последняя – 600–500 гг. до н. э. И снова недостаток стратифицированного материала из культурных слоев снижает значимость предметов из могильников[241].

Дашкесен – горный район на западе Азербайджана – был исследован археологами в 1960–1965 гг., причем они получили существенные результаты – нашли пять крепостей с гигантскими стенами, датированными поздним бронзовым веком. Один весьма примечательный курган этого периода вместил не менее 37 захоронений в каменных гробницах и сохранил много цветной керамики, обсидиановых наконечников для стрел и изделий из металла, в том числе бронзовых птиц такого же типа, как найденные в Лчашене, но в большем количестве. Другой курган в районе Дашкесен содержал одно каменное захоронение, два ямных и пустую гробницу с керамикой. Металлические изделия разнообразны. Среди них котлы, типичные кинжалы позднего бронзового века с широким плечом и топорища – как в Лчашене, Артике и других местах. Среди личных украшений – пряжка, браслеты, кольца и большие сережки, слишком тяжелые, чтобы носить их в ушах, и потому крепившиеся к медной ленте, которую надевали на голову. Таким образом, существует общая параллель с украшениями (хотя и не в «дизайне»), характерными для Хафтаван-Тепе и датированными 1000–800 гг. до н. э.[242] Курганы Дашкесенского района были возведены из земли в позднем бронзовом веке, хотя раньше – в период ранней закавказской культуры – курганы строили из камней. Там, где в более поздних курганах использовали камни, к примеру для стен и крыш захоронений, нередко на каменных плитах встречаются вырезанные украшения. Есть они и на некоторых кувшинах. В целом резные украшения на камнях более замысловаты, чем в курганах Триалети.

Из всех поселений Армении, которые могут пролить свет на культурную последовательность позднего бронзового века, выделяется Артик, обладающий не меньшей потенциальной важностью, чем Лчашен. В Артике нашли крупные сережки, аналогичные обнаруженным в Дашкесенском районе, но самое главное – параллели с Лчашеном. Бронзовые инструменты и оружие – кинжалы с ажурными рукоятками, некоторые из них – с инкрустацией – медной змеей, ажурные бронзовые пояса, фигурки птиц и оленей – имеют сходные черты с аналогичными изделиями из Лчашена. Некоторые черты свидетельствуют о повышении значения лошади в Закавказье. С этим, безусловно, связано наличие более легких повозок и колес со спицами в Лчашене[243].

В долине Аракса в Армении период II позднего бронзового века начался около 1150 г. до н. э., то есть сразу после заключительной стадии Лчашена. Период III позднего бронзового века последовал с 1000 г. до н. э., а ранний железный век – через столетие после этого. К тому времени обработка железа в широком масштабе начала оказывать ощутимое влияние на материальную культуру. Сначала железо использовалось ограниченно, о чем свидетельствуют такие предметы, как железные заколки, найденные в доурартском слое Кармир-Блура, датированные около 1100 г. до н. э. Тем временем традиционная металлургия – медная – продолжала процветать. Об этом говорят открытия в Мецаморе. Там после завершающего слоя среднего бронзового века с полихромной и черной керамикой, датированной 1500–1300 гг. до н. э., эта деятельность продолжилась в позднем бронзовом веке, хотя и в уменьшенных масштабах. Строительный слой с домами, врезанными в склон горы, датируется 1100–900 гг. до н. э. К тому же периоду относятся остатки плавильных печей, причем шлак от более поздних печей выбрасывался вверх по склону. Целая фабрика, производившая фосфорные брикеты, которые использовались для плавки олова, с 23 печами была датирована, на основании технологии, до 1000 г. до н. э. Возможно, развитие обработки железа привело к постепенному упадку Мецамора, хотя к востоку от главного поселения есть крупный могильник позднего бронзового и раннего железного веков, что предполагает непрерывность материальной культуры в окрестностях. Этому вряд ли стоит удивляться, поскольку ситуация в плодородной долине, где много воды из источников, несомненно привлекала поселенцев. Утверждают, что гигантские стены у воды имеют доурартское происхождение, хотя причины столь ранней датировки не вполне понятны. В одном районе Мецамора, над слоем, содержавшим рифленую керамику, датированную до великого расцвета Лчашена, было найдено святилище, сосредоточенное вокруг антропоморфической двойной стелы, сделанной из глины, с очагом, наполненным керамикой перед низким очагом меньшего размера, наполненным золой. Находившаяся сзади скала была обработана и покрыта глиной, сверху – грубая каменная кладка, неподалеку – еще несколько маленьких очагов, возможно для жертв. Это святилище, обращенное на восток, вероятно, имело астральное значение. Вполне возможно, это был культовый очаг или домашний алтарь, датированный археологами концом 2-го тыс. до н. э., но слишком хрупкий, чтобы долго существовать без ремонта. В Мецаморе также изготавливали стекло, на что указывает шесть видов металлургического материала, включая цинк и марганец, сплавляемых по-разному, чтобы получить различные цвета. Мецамор продолжался как центр металлургии даже в средневековые времена, но наибольшего расцвета достиг до 1000 г. до н. э.[244] Дальше вниз по долине Аракса обнаруженные учеными материалы позднего бронзового века включают раскрашенную керамику с животными из второго поселения Кюль-Тепе (Нахичевань) и характерные грубые каменные топоры из Каракёпек-Тепе, что вряд ли указывает на наличие там передовых технологий. Декоративный мотив со змеями встречается на керамике из Кызыл-Ванка, Шах-Тахти и других мест. В Шах-Тахти и Шах-Тепе нашли керамику, имеющую параллели в Иране.

Таковы были основные центры, предшествовавшие установлению урартского правления в долине Аракса вокруг Еревана, начавшегося не позднее, чем был основан город Эрибуни – в начале VIII в. до н. э.

Последовательность культур в регионах Северного Кавказа – от бассейна Кубани на западе до берегов Каспия на востоке и отношения между собой разных культурных провинций на протяжении 2-го и в начале 1-го тыс. до н. э. издавна представлялись в высшей степени сложной проблемой. И лишь относительно недавно она немного упростилась[245]. Согласно проведенной реконструкции, существовала одна единая культура северокавказского бронзового века, охватившая все 2-е тыс. до н. э. В нее входили географические подпровинции – числом три: северо-западная, центральная и северо-восточная. Северо-западная до этого именовалась кубанской культурой; центральную составляли две части – горная и район Пятигорска и Нальчика; северо-восточная называлась каякентско-хорочоевской культурой. Северокавказский бронзовый век состоял из трех периодов, причем масштабы культурных зон уменьшились во втором периоде, а в третьем – продолжился процесс региональной диверсификации, особенно в горных областях центральной части Северного Кавказа.

Самой малоизвестной до недавних пор, самой отсталой и, вероятно, наименее влиятельной была каякентско-хорочоевская культурная провинция, что на северо-востоке Кавказа. Находка изображений коз, вырезанных на камнях некоторых круглых огороженных пространств, очевидно относящихся к этому культурному периоду, предполагает, что по крайней мере некоторые наскальные рисунки Кобистана датируются началом 1-го тыс. до н. э. Хотя это невозможно доказать, наличие круглого огороженного пространства у подножия завалуненного поля в Кобистане, такого как на полуострове Апшерон, что недалеко от Баку, приписываемого этому периоду, является косвенным подтверждением датировки. Подобные огороженные пространства могли служить загонами для скота. Наличие резных изображений животных предполагает, что для каякентско-хорочоевской материальной культуры важной отраслью оставалось скотоводство. Возможно, только часть людей вела полностью оседлый образ жизни в постоянных поселениях, таких как найденные при раскопках в Каякенте, Джемикенте и Асланбек-Шерипово. Были исследованы курганы в степях – в Гамуте (Gamut). Наиболее типичными из них являются небольшие каменные гробницы в районе Тарки: каждая сторона, как правило, представлена одной плитой, как, впрочем, крыша. Тела помещали в сидячем положении в юго-западном углу гробницы. Подобные захоронения характерны для восточной части этой культурной провинции, находившейся недалеко от Каспийского моря. В ее западной части тела в захоронениях находились скорее в скрюченном, чем в сидячем положении. Часто в качестве пищи для усопшего оставляли суставы овец или коров. Культурная провинция в целом была относительно изолированной, ее корни до сих пор не ясны, а длительность обусловила ее упоминание в следующей главе[246].

На западе средняя кубанская культура, охватившая первый и второй из трех периодов северокавказского бронзового века, как уже говорилось ранее, продолжалась до 1200 г. до н. э. Затем ее сменила поздняя кубанская культура, продлившаяся пять или шесть веков и, таким образом, явившаяся частичной современницей Урарту на юге, а также колхидской и кобанской культур Западной Грузии и Осетии соответственно. Важность пахотного земледелия на плодородных почвах бассейна Кубани и в северных степях подчеркивается увеличением числа серпов позднего бронзового века. Эта же черта свойственна равнинам Закавказья в это время. В гористой, заросшей лесом Колхиде, однако, обнаружение большого количества ножей-сучкорезов предполагает развитие виноградарства и садоводства[247]. Металлообработка – соответствующие артефакты найдены в захоронениях, складах и даже случайных местах – особенно отличает кубанскую культуру, правда, ее точные хронологические рамки трудно определить, ввиду отсутствия соответствующего материала из культурных слоев. А. А. Йессен сумел отличить металлоизделия Кубанского бассейна от аналогичных артефактов Кобанского горного района центральной части Северного Кавказа. Он показал, что средняя кубанская культура могла частично совпасть по времени с кобанской, и описал многочисленные источники металлов, места добычи руд и плавки по обе стороны Кавказа[248]. Трудности, возникающие в связи с попытками сопоставить материалы, сейчас находящиеся в музеях, усугубляются тем, что многие находки были сделаны еще до революции. В некоторых местах верховьев Кубани присутствуют следы древних горных разработок и плавильного производства. В балке Багыр-Кулак велась активная добыча меди: там было две жилы, самая большая разрабатывалась открытым способом и при посредстве штольни длиной 6 м и высотой 1,6 м. В том же районе разрабатывались серебряно-свинцовые руды. На реке Афипс размещались мастерские по выплавке меди. Много рудных месторождений на побережье Черного моря, в бассейне Кубани и на просторах соседних степей. Но зачастую следы их разработки относятся к более поздним векам. На металлургию бассейна Кубани оказывала косвенное влияние распространившаяся на юге колхидская культура.

С середины 2-го тыс. до н. э. или немного позже, возможно с третьего периода северокавказского бронзового века, в горах Осетии начала развиваться дигорская культура. На краю степей, расположенных севернее, находилась провинция североосетинских культур. Дигорская культура процветала на территории, чье богатство, несомненно, зависело от металлургии и соответствующих торговых связей. Район слишком гористый для пахотного земледелия. Более вероятной представляется скотоводческая экономика. Однако может ли явное отсутствие земледельческих инструментов, таких как серпы, считаться аргументом в поддержку теории скотоводческой экономики – другой вопрос[249]. Бронзовые топоры, кинжалы, ножи, наконечники копий и стрел – таковы находки из могильников Фаскау и Верхняя Рутха – оба в бассейне верхнего Терека. А Верхняя Рутха к тому же расположена в районе Дигора, на родине дигорской культуры. Это оружие аналогично артефактам, относящимся к поздней талышской культуре 2, для которой датировка Шеффера – 1450–1350 гг. до н. э. почти не требует корректировки[250]. Точное значение этой связи, возникшей, видимо, посредством распространения торговли через степи, находившиеся к северу от Кавказа, еще предстоит установить. Она облегчала контакты между регионом Кубани – Терека и западным побережьем Каспийского моря. Бронзовые наконечники стрел из Агха-Эвлара в Талыше включают крылатый тип, обладающий некоторым сходством в кремневыми артефактами из Верхней Рутхи. Топоры из могильника Фаскау имеют длинные отверстия и лезвия. Также есть булавы сферической овоидной или грушевидной формы, у некоторых из них полусферические выступы. Такой тип встречается даже на севере – в Мариуполе. Подобные выступы есть у некоторых топоров из Фаскау и других мест. И в Фаскау, и в Верхней Рутхе встречаются продолговатые треугольные кремневые наконечники. Можно предположить, что металл был еще слишком ценным, чтобы его могли расходовать для изготовления метательных снарядов, повторное использование которых маловероятно. В этих двух могильниках также обнаружены броши, такие как в Италии, и кинжалы – как в Венгрии, датированные 1200–1100 гг. до н. э.

Дигорская культура была непосредственной предшественницей кобанской, находившейся в таком большом «долгу» перед давней колхидской культурой, что ее часто называют кобано-колхидской. Упомянутые выше параллели с Европой делают начало кобанской культуры в XI в. до н. э. вполне вероятным. Украшенные бронзовые топоры из Фаскау могли быть прототипами кобанской «промышленности». Топор из Пицунды, если он правильно отнесен к XIV в. до н. э., может быть очень ранним прототипом общего стиля бронзовых топоров, ассоциирующихся с кобанской культурой и имевшихся также в Колхиде[251]. Но этот топор едва ли является достаточным свидетельством производства предшествовавшего этой распространенной отрасли. Люди, оставившие свой след в культурной летописи Кавказа в виде своеобразных бронзовых топоров, хоронили своих усопших в подземных галереях с нишами. Аналогичные захоронения характерны для Кубанского бассейна во второй половине 2-го тыс. до н. э. Подобное сходство может обозначать этническую связь между двумя регионами, с точки зрения археологии вовсе не являющуюся невозможной, поскольку кобанская культура была в некотором роде средством связи между Колхидой, другими регионами, расположенными южнее Кавказа, и северными степями. Наличие ярких мотивов бронзовой «промышленности» доказывает, что на нее особое влияние оказал так называемый звериный стиль, и уже не так важно, каковы были отношения между оседлым народом и скифскими или киммерийскими кочевниками. Кобанские топоры более продолговаты, чем их предшественники, имеют скругленные и нередко асимметричные режущие кромки, топорища с вогнутыми сторонами и шестигранным сечением, двояковыпуклые отверстия и обратные стороны с шипами. Эти топоры, как и культура, которую они представляют, датированы периодом между XIII–XI вв. до н. э., а если принять во внимание свидетельства дигорских могильников, более вероятной является поздняя дата – вплоть до начала 1-го тыс. до н. э. Примерами расширявшихся контактов Кавказа в то время являются кинжалы ассирийского и луристанского типов, найденные вместе с кобанским материалом. Возможно, они попали туда при посредстве урартов[252].

Далее мы будем использовать терминологию, введенную Дайсоном для последовательных периодов железного века в Северо-Западном Иране, согласно которой период I начался около 1350 г. до н. э., хотя ее нельзя считать одной системой, применимой ко всей горной зоне – от Кавказа до Верхнего Евфрата[253]. Эта терминология основана в первую очередь на керамических свидетельствах, хотя ссылка на железо вызывает некоторые вопросы относительно раннего использования железа на Ближнем Востоке.

Распространение железа в последние столетия 2-го тыс. до н. э. вызывает скептическое отношение к монополии на этот металл, якобы принадлежавшей в это время хеттам. Известно, что царство Митанни было пионером в обработке железа. Понимание используемых технических процессов и оставленных ими следов является принципиально важным для правильной трактовки имеющейся информации[254]. Одна теория заключается в том, что распространение железа произошло при посредстве странствовавших кузнецов, например халибов и других групп, переходивших из одного города в другой. Но следует помнить, что было множество кузнецов, работавших с бронзой, за которыми стояли многовековые традиции. Поэтому для первых попыток работы с новым металлом вполне могли использоваться методы, привычные для бронзы. Практические преимущества железа определенно не были очевидны на протяжении длительного времени, и оно использовалось мало. Формы, привычные в бронзе, изначально применяли и в отношении нового металла. Выдающимся произведением раннего периода его обработки является кинжал с железным лезвием из гробницы Тутанхамона. Считается, но не доказано, что это подарок хеттского царя Суппилулиумы I[255]. Настоящий железный век начался только с широким распространением инструментов и оружия высокого качества, превосходившего те, что раньше делались из меди. Такая перемена на Ближнем Востоке едва ли могла произойти раньше X–IX вв. до н. э., хотя народы моря, напавшие на Египет во время правления Рамзеса III, имели железные мечи. Более того, филистимляне, образовавшие самую крупную группу народов моря, по свидетельству Ветхого Завета, имели большой опыт в обработке железа[256]. Это умение они, вероятнее всего, привезли с собой с родины. Пока железо производилось с использованием тигелей, подходивших для бронзы, преимущества нового металла оставались несущественными. Появление домниц и шахтных печей сделало возможным производство стали. Тогда и начался истинный железный век. Его наступление было мирным и произошло после длительного и широкого знакомства с обработкой железа старыми методами.

Горная зона Восточной Анатолии и Северо-Западного Ирана богата железорудными месторождениями. Несомненная важность земель, которые позже оказались под властью Урарту, для ранней истории железной металлургии, хотя сама по себе не была адекватным объяснением подъема этого государства, все же не позволяла на основании нехватки материальных свидетельств сделать вывод о возврате к варварству[257]. Другой регион, возможно решающий для железной металлургии, протянулся от Тавра в северную часть Сирии и включил Киззуватну – главный источник железа для хеттов в имперский период. Если принять происхождение греческого слова khalyps («сталь») от Halab/Aleppo, то это будет еще одним доводом в пользу значимости данного региона[258]. Но все же, рассуждая о значении железа во 2-м тыс. до н. э., нельзя забывать о сравнительной отсталости Египта. Сведений о начале обработки железа в Закавказье прискорбно мало. Лишь несколько железных украшений примерно XIII в. до н. э. ученые обнаружили в культурной провинции Гянджа – Карабах. В скифский период использование железа медленно распространилось в северные степи и бассейн Кубани. Железные кинжалы характерны для позднего периода кобанской и колхидской культур. Правдивость более позднего свидетельства обработки железа, описанного в «Аргонавтике», где сказано, что аргонавты встретились с обрабатывавшими железо халибами на берегу Черного моря – между Синопом и Трабзоном, не стоит переоценивать. С учетом всех неопределенностей, окружающих вопрос о начале обработки железа, один факт не подлежит сомнению: ко времени появления крупных урартских городов железные инструменты и оружие уже производились в больших количествах. Это подтвердили раскопки в Топраккале и Кармир-Блуре. В Каялидере были найдены многочисленные железные наконечники для стрел и только один – бронзовый, причем другого вида. Сопоставимы наконечники для стрел из урартской цитадели Хафтаван-Тепе[259].

Обнаружение серой керамики в Северо-Западном Иране означает, что начало периода I железного века, которое раньше датировали 1200 г. до н. э., теперь относят к 1350 г. до н. э. Датировка зависит в первую очередь от серии радиоуглеродных дат из Хасанлу, где период V граничит с периодом I железного века, а период IV – с периодом II. Существует достаточно радиоуглеродных дат, чтобы утверждать: постройки самого процветающего периода цитадели – Хасанлу IV – были возведены около 1000 г. до н. э. и уничтожены огнем во время или после нападения врага около 800 г. до н. э. Имеющийся затем некоторый перерыв в культурных слоях Хасанлу, по мнению ученых, совпадал с периодом максимального подъема Урарту. Строго говоря, время процветания цитадели – это период Хасанлу IVВ, в последующий – Хасанлу IVA – уже на руинах жили отдельные поселенцы, а потом они окончательно покинули это место. Фаза поселенцев и последующая заброшенность, вероятно, продолжались около века. По терминологии Дайсона и Янга, это было в период IIIA железного века. Повторное заселение Хасанлу (IIIB) относится к периоду IIIB железного века (700/650–550 гг. до н. э.). Затем наступил период Хасанлу IIIA, приблизительно современный империи Ахеменидов, не отличавшийся, правда, значительным количеством отличительных черт.

Вопрос раннего проникновения культуры Ирана в западные районы, включая бассейн Урмии, подробно рассмотрел Янг в одном из своих трудов, но он поднял не меньше проблем, чем решил. Но так и бывает со всеми значимыми исследованиями подобных аспектов протоисторических культур и этнических движений[260]. Автор признал, что многие моменты остались неясными и что пока была изучена подробно только керамика. Это не является неожиданным, поскольку керамика – единственный повсеместно распространенный материал, который всегда находился в процессе изысканий[261]. Но последние имеют свои ограничения, и выводы негативного характера, основанные на их результатах, редко бывают достоверными. Так, карты распространения керамики, сделанные на основе изысканий, дают только очень приблизительные границы культурной провинции. К тому же они недостаточно информативны. Реальная возможность северо-восточного происхождения керамики периода I железного века, которая, вероятнее всего, является отличительным знаком самых ранних иранцев, основывается на параллелях с Тепе-Хиссаром IIIC, поскольку там на шли серую керамику, схожую с изделиями периодов I и II из Западного Ирана, имевшими одинаковую технику нанесения украшений[262]. Однако при этом возникли и серьезные проблемы с хронологией. И всяческие предположения, что то же переселение индоевропейцев из русских степей, в результате которого ливийцы оказались в Западной Анатолии, пройдя через Балканы, а хетты – в Центральной Анатолии, двигаясь через Кавказ, привело обитателей Хиссара IIIC в Северо-Восточный Иран, определенно можно снять с обсуждения, пока не появится подтверждающая это информация.

Проблема, связанная с источниками керамики железного века периодов I и II, естественно, поднимает вопрос, откуда новоприбывшие иранцы впервые пришли в Западный Иран. Доказательства, отчасти лингвистические, но в основном археологические, остаются в высшей степени неубедительными. Источники керамики рассматриваемых периодов в Анатолии и на Кавказе упоминались Янгом как вероятные. Один, по мнению автора, можно исключить, поскольку керамика с раскопок в Турции несравнима с изделиями железного века периодов I и II, найденными в Западном Иране. Несколько осколков из курганов долины Муш, регионе менее населенном в урартский период, чем раньше, вероятно, указывают на проникновение небольшой группы с востока, а не на родину предков иранских племен[263]. Хотя свидетельства из Восточной Анатолии в целом, за исключением Элязыга и Малатьи, негативны и ненадежны. Невозможно подкрепить доказательствами западные черты керамики железного века периодов I и II, однако кавказское происхождение является вероятным, но такое предположение требует тщательной проверки.

Хамаданская равнина могла быть центром, откуда иранцы постепенно распространились на северо-запад в бассейн Урмии и за его пределы[264] – с земель, расположенных к юго-востоку от Каспийского моря, включая районы Тепе-Хиссар и Гурган. Такое движение должно было быть очень медленным, по крайней мере вначале, потому что иначе возникает длительный хронологический перерыв между керамикой Хиссара IIIC (2000–1850 гг. до н. э.) и самой ранней возможной датой (1350 г. до н. э.) появления культуры периода I железного века в Западном Иране. Аргумент в пользу этого предполагаемого маршрута иммиграции – лингвистическое сходство между старым персидским языком на юго-западе Ирана и согдианским – на востоке. Несомненно, люди, говорившие на этих диалектах, в давние времена имели общее наследие и родину, но когда и где – это проблема, для решения которой пока недостаточно информации[265].

Далее кратко излагаются свидетельства, предполагающие, но ни в коей мере не доказывающие, что помимо теории миграции с северо-востока есть другое решение проблемы направления, откуда иранцы вошли в Иран в конце 2-го тыс. до н. э. Приход новых поселенцев с севера, возможно вдоль западного берега Каспийского моря, который нельзя исключить только на основании нехватки свидетельств, с точки зрения хронологии, представляется более правдоподобным, чем связь с Хиссаром IIIC. Более того, он не противоречит датировке талышского материала, предложенной Шеффером для талышского позднего периода II (1450–1350 гг. до н. э.). Хотя эта датировка основана на далеко не бесспорном свидетельстве – сходстве печатей в Угарите и Бет-Шане, есть связи с культурой периода I железного века Северо-Западного Ирана, на которые есть ссылка далее. При этом Марлик – еще один «мост» между Талышем и Азербайджаном. Поэтому здесь есть слабый намек на то, что уже к 1400 г. до н. э. керамика периода I железного века появилась в Талыше, хотя еще не добралась до бассейна Урмии. Как отметил Дайсон, дата 1350 г. до н. э. ± 50 «поместит занятие Хасанлу и Марлика в конец диапазона, ранее предполагаемого для гробниц района Талыша»[266]. Радиоуглеродная дата 986 г. до н. э. ± 61 из Ярим-Тепе, что в Гурагне, а также даты, полученные старым углеродным анализом (1105 г. до н. э. ± 278, 1085 г. до н. э. ± 237 и 1023 г. до н. э. ± 381) для повторного заселения пещеры Хоту, предполагают, что появление серой керамики в Северо-Восточном Иране может быть датировано 1000 г. до н. э.[267] Это подрывает теорию о восточном происхождении иранских миграций на равнину Хамадана, в бассейн Урмии и другие части Западного Ирана.

Керамика периода I железного века распространилась на западе Ирана очень широко, даже больше, чем предполагал Янг. Самыми характерными поселениями этого периода являются Хасанлу V, Динха-Тепе, Геой-Тепе, Сиалк V и Тепе-Гийан IV и III. Сейчас и северная часть бассейна Урмии включается в рамки этой культурной провинции – благодаря обнаружению керамики периода I железного века в Яник-Тепе и Хафтаван-Тепе[268]. Обнаружение в Шах-Тахти серой керамики и кувшинов с носиком – в Шах-Тепе, в долине Аракса, означает их распространение или на север из бассейна Урмии, или на запад – из Талыша. Таким образом, аргумент в пользу передвижения с востока в обход Закавказья представляется уже не столь убедительным. При реконструкции предложенных здесь свидетельств регион Урмии был бы первым в Иране, в котором поселились иранцы к XIV–XIII вв. до н. э. Это не исключает первичных корней в культуре Хиссар IIIC, но допускает некие недокументированные миграции вокруг северной части Каспийского моря в степи, расположенной к северу от Кавказа, и оттуда на юг – через низовья Аракса к Талышу.

Именно керамика наиболее отчетливо продемонстрировала новую культурную традицию периода I железного века с резким перерывом при переходе от ранней последовательности культур, отличающихся разнообразием раскрашенной керамики. Этот перерыв заметен на большей части Ирана, от Азербайджана в южном направлении до Фарса и в восточном – до Гургана. Понятно, что дата появления этой керамики в каждом регионе является определяющей для решения вопроса о маршруте иранских миграций. Керамическая целостность при переходе от периода I к периоду II железного века в некоторых регионах такова, что поверхностные находки часто невозможно с уверенностью дифференцировать между двумя периодами, хотя в других регионах присутствуют существенные изменения. Однако культуру периода I железного века отличает не только достаточно примечательная керамика, но и малое количество железа и отсутствие крупных укрепленных поселений, а также кладбищ за пределами поселений. В Хасанлу могильник обнаружен в нижней части насыпи под цитаделью. Во многих местах (в Хасанлу, Яник-Тепе, Тепе-Гийан, Тепе-Сиалк, Хорвин-Чандар) такие захоронения представляли собой простое зарывание в землю. Но крупные могильники с гробницами, имеющими каменные стены и крыши, также встречаются. Они сопоставимы с захоронением К в Геой-Тепе, а также в Талыше и Марлике. Так погребальные обычаи помогают установить связь между Талышем и Ираном в период I железного века[269].

В контексте культуры этого периода можно утверждать, что захоронения Марлика определенно принадлежат богатой и могущественной династии. Прототип основной части их содержимого был доиранским. Как и курганы Триалети, они могут представлять династию степных жителей, которые с помощью небольшой группы соплеменников одержали верх над местным населением. Там, где такие правители вошли в контакт с более «продвинутыми» культурами Ближнего Востока, появились условия для создания произведений искусства. Золотых и серебряных дел мастера, обработчики камней, кузнецы, работавшие с бронзой, – все они объединяли свои традиции и вкусы с теми, что были у их хозяев. Подобный симбиоз впервые проявился в Майкопе, потом в Триалети, еще позже – в Марлике. Профессор Негахбан, к примеру, считает, что искусство Марлика может быть приписано Мидии. Это подтверждается очевидным сходством кубка, найденного в Хасанлу, и произведений мидийского или персидского происхождения. В то время они, вероятно, были неотличимы друг от друга.

Великие воины, захороненные в Марлике, были снабжены достаточным количеством поддающихся датировке предметов, чтобы определить сегодня их совпадение по времени со средним ассирийским периодом, то есть XV–XIV вв. до н. э., хотя другие найденные там вещи указывают на период II железного века, а значит, на долгое существование могильника (1400–800 гг. до н. э.). Марлик-Тепе никогда не был поселением, это естественная возвышенность, которую использовали как могильник. Там археолог доктор Негахбан обнаружил 53 захоронения[270], врезанные в скалу и обработанные довольно грубо. Интересная черта – расположение погребального инвентаря по классам: сосуды для готовки, еда и питье; оружие; ритуальные сосуды. В некоторых захоронениях можно было увидеть тело, уложенное на каменную плиту, но сами скелеты всегда находили там раздавленными – из-за традиции наполнять погребальное помещение камнями и землей после похорон. Тело и весь погребальный инвентарь, как правило, засыпали слоем коричневого грунта толщиной около 25 см – но с другого холма. Вероятно, это указывает на живучесть традиции охровых захоронений, пришедшей из северных степей. Верхнюю часть и общее положение гробницы обозначали камнями. Один класс захоронений включает мужчин, возможно царей и ведущих воинов, другой – женщин и детей, вероятно царских. Третий класс относится к более поздней дате, началу 1-го тыс. до н. э., четвертый – это захоронение животных – лошадей. Параллель есть в Луристане, но позже[271]. Таким образом, правители Марлика, вероятно, были конными кочевниками, вполне возможно иранцами, из степей, расположенных к северу от Кавказа.

В отличие от некоторых каменных гробниц Талыша, как, например, в Агха-Эвларе, захоронения в Марлике устраивали в гробницах, не использовавшихся повторно в начале 1-го тыс. до н. э. Каждая имела только свое первоначальное содержимое. Два могильника в персидском Талыше, среди многих, раскопанных братьями де Морган и описанных Шеффером, были в Хассан-Замини и Агха-Эвларе: там были обнаружены цилиндрические печати, на которых Шеффер основал датировки позднего талышского периода II – 1450–1350 гг. до н. э. Иными словами, он совпал по времени с поздним Угаритом II, а также эпохой египетского господства в Сирии и Палестине[272]. Бронзовая фигурка оленя из Агха-Эвлара этого периода сравнима с примерами из Марлика, где животных также изображали на керамике. Бронзовая модель пары быков с ярмом и плугом из Марлика напоминает керамические фигурки вьючных животных из Кюль-Тепе (Эчмиадзин) и других мест процветания ранней закавказской культуры. Тройная ваза из серой керамики из Марлика – каждый кубок имеет тонкую ножку и коническую подставку – сопоставим с алебастровым сосудом из гробницы Тутанхамона: форма каждого кубка, составляющего этот необычный сосуд, напоминает кубки на подставке культуры периода I железного века в Иране.

Среди оружия, найденного в Марлике, можно отметить мечи, зачастую намеренно согнутые или сломанные, и крылатые наконечники для стрел – такие как в позднем Талыше II–III[273]. Похожие, но не идентичные наконечники были найдены в Цалке (Триалети) и Бешташени. Эти находки датированы Шеффером 1200–1000 гг. до н. э. Ученый считает, что их корни – в Талыше или другом месте Ирана. Но отсутствие таких крылатых наконечников в Хасанлу и их присутствие в захоронении возле Керманшаха вместе с кинжалами, датированными 1200–1000 гг. до н. э., вряд ли предполагает, что они достигли Кавказа с этого направления. Скорее так обозначается их северное происхождение[274].

Из всех сокровищ могильника Марлика большего внимания заслуживают ритуальные сосуды. Самый примечательный из них – золотая чаша, которая теперь хранится в тегеранском музее, на которой есть рельефное изображение двух крылатых быков, стоящих на задних ногах вокруг стилизованного пальмового дерева. Головы быков объемны. Такая поза хотя и неестественна, но весьма убедительна и впечатляюща. Подобный «дизайн» – быки и дерево, а также их натурализм – обозначает связь скорее со средним, чем с поздним ассирийским искусством. Видны также параллели со средним Эламом – в повернутых к зрителю головах быков[275]. У львов или львиц на золотой чаше из Калардашта, что в Мазандаране, головы грубо приклепаны к сосуду, и вообще изображения выполнены в упрощенной манере. Создается впечатление провинциальной работы или имеющей другие корни либо более позднее происхождение, чем золотая чаша из Марлика, которая могла быть изготовлена в XIV в. до н. э. Богатый могильник Калардашта содержал много зооморфных сосудов, теперь обычно именуемых по названию города Амлаш, очевидно, потому, что именно там они впервые появились на рынке. Теперь Амлаш соперничает с Луристаном по количеству древностей – золотых, бронзовых и керамических артефактов. Золотой кинжал, найденный с золотым кубком в Калардаште, напоминает аналогичную находку из Марлика. Лезвие кинжала соединяется с рукояткой кольцом, как в изображении одного из трех ему подобных на золотой чаше, найденной в 1958 г. в Хасанлу. Так, возможно, определяется связь между Марликом, Калардаштом и Хасанлу[276]. Автор согласен с утверждением Порады о роли отдельных художников, обладавших большим талантом и развитым воображением, чьи шедевры редко удавалось достойно скопировать, но они часто оставались образцами для подражания. Второй из трех стилей золотых сосудов Марлика, выделенных Порадой, представлен чашей с немного вогнутыми сторонами и рельефными изображениями быков на двух уровнях – животные «идут» в противоположных направлениях.

Третий стиль золотых сосудов из Марлика представлен чашей, которую раскопал в Хасанлу лично Р. Дайсон[277]. Ничто не может помешать восхищаться таким открытием, хотя современная археология в основном стремится уделять максимальное внимание предметам повседневной жизни древнего человека. Найти такую чашу не в гробнице, а в сгоревших обломках строения – большая редкость. И очень хорошо, что было тщательно описано все, находившееся вокруг. Золотая чаша из Хасанлу украшена самыми разнообразными сценами и мотивами, которые на первый взгляд кажутся таинственными из-за явного отсутствия одной объединяющей идеи. Хотя каждая сцена передана с большой тщательностью – вплоть до шерстинок на шкурах быков, перьев на крыльях орла и чешуек на шее монстра. Двойная плетеная лента проходит вокруг верхней части чаши под ободком, и еще одна – внизу. Здесь нет деления на уровни (регистры) и есть horror vacui («боязнь пустоты». – Пер.), которая привела к заполнению промежуточных пустых пространств другими мотивами, например изображением тройки кинжалов. В верхней части представлен ряд из трех существ, явно божественных. У одного на голове солнце – вероятно, это бог солнца. Другой ведет колесницу, запряженную быком, изо рта которого бьет струя воды; вокруг – пузыри или галька. Общая ассоциация быка с богом воды делает идентификацию этого существа вполне приемлемой. Колесницы еще двух богов (на них колеса с шестью спицами) тянут мулы. Коротко стриженный и плохо выбритый человек, держащий высокий кубок такой же формы, как серебряный кубок из Хасанлу, стоит перед богом погоды и, предположительно, является жрецом. Это единственный человек, не показанный с длинными волосами и бородой. Его сравнивают с фигурой на одном из рельефов из Малатьи, который, вполне вероятно, был создан примерно в это же время[278]. За жрецом видны два человека, у каждого – овца, вероятно, как жертвоприношение. Под изображением бога погоды располагается сцена, которая может быть самой важной на кубке, хотя ничто не выделяет ее в качестве таковой, за исключением темы: человек с маленькими защитными приспособлениями (или кастетами) на руках дерется с чудовищем, имеющим голову, руки и верхнюю часть туловища человека. Нижняя часть туловища – частично скала, частично – трехглавый чешуйчатый дракон, причем головы или собачьи, или волчьи. Под всем этим – длинный лежащий лев. Справа – женщина, стоящая на двух баранах, снимает платье, чтобы показать обнаженное тело. Спиной к женщине стоит лучник. Вверху справа – орел или сокол несет женщину. Правее – еще одна женщина сидит верхом на льве со свастикой на задней ноге, что напоминает чашу из Калардашта. Она смотрит на себя в зеркало. Рядом справа – три кинжала и верхняя часть тела мужчины с кубком в руке, дальше – скамейка. Ниже – группа в традиционном месопотамском стиле: двое мужчин убивают третьего – бородатого. Этот мотив мог быть привнесен в Северо-Западный Иран при посредстве митаннийских печатей[279]. Справа от этой группы – женщина, очевидно преклонившая колени, чтобы отдать младенца мужчине, сидящему на скамье. Тот протягивает правую руку, чтобы взять ребенка, а в левой у него колотушка. Трактовка этих сцен остается спорной, но тот факт, что вещь изготовлена в значительно более ранний период, чем Хасанлу IV (в этом слое ее нашли), сомнению не подлежит. Степень, в которой археологический материал из бассейна Урмии, включая Хасанлу, может быть соотнесен с исторической информацией, а также определение его в качестве относящегося к маннейскому, мидийскому или персидскому искусству – это проблемы, которые невозможно решить на основании собранных свидетельств. С XIV–VII вв. до н. э. интрузивные элементы узнаются как месопотамские, ассирийские, урартские и даже скифские, но материальную культуру местных народов, имеющих разные корни, нельзя искусственно препарировать. Поскольку маннеи не были индоевропейцами (возможно, они имели хурритское родство), есть основания считать их самой древней осевшей этнической группой. Описание чаши из Хасанлу как маннейской работы хронологически приемлемо и не противоречит сходству с другими золотыми сосудами из Марлика, Калардашта и других мест на севере. Хотя правители Марлика были чужеземцами, ремесленники, которые на них работали, принадлежали к местному населению, жившему там до начала периода I культуры железного века и прихода ее иранских носителей. Трактовка сцен с чаши Хасанлу как версии эпоса хурритского бога Кумарби соответствует свидетельствам. Этот бог хотел вернуть себе контроль над небесами, который уступил Тешубу, породив каменного ребенка. В конечном итоге Тешуб одержал верх. Наличие уцелевших остатков маннеев, пусть даже их территория к VIII в. до н. э. стала крайне ограниченной, предполагает, что художественные традиции могли жить до самых последних дней существования двух великих держав – Ассирии и Урарту. Это было вовсе не культурное наследство, оставшееся от давно умершего прошлого.

Модель поселения на северо-западе Ирана изменилась при переходе от периода I к периоду II (1000–800 гг. до н. э.), когда население было сконцентрировано в более крупных городах, чаще укрепленных, демонстрирующих региональное несходство материальных культур, не свойственное периоду I[280]. Хасанлу IVB – период наивысшего расцвета города – особенно важен и наиболее полно документирован. Однако значительная часть его остается нераскопанной и вполне может таить в себе архив табличек, которые изменят сегодняшние представления о том, что, несмотря на близость к Ассирии, даже в IX в. до н. э. цивилизация Хасанлу была дописьменной. Это представляется непостижимым. Историческая география бассейна Урмии приведена в следующей главе. Ассирийские и урартские надписи с территорий, расположенных вокруг озера Урмия, остаются важнейшим источником информации для любого исторического исследования. Они ограничиваются периодом II железного века и позднее и не могут быть отнесены ко времени до правления Салманасара III (859–824 гг. до н. э.). Он был первым ассирийским царем, который вел военные кампании в этом регионе, хотя к этому времени царство Урарту стало главным противником Ассирии. Судя по имеющимся свидетельствам, ассирийский контроль исчез к концу IX в. до н. э. Однако уцелевшие записи Салманасара III упоминают маннеев, мидян и землю Парсуа. Мидяне впервые упоминаются на 24-й год его правления (836 г. до н. э.), а Парсуа – на 16-й (844 г. до н. э.)[281]. Маннейское царство включало юг бассейна Урмии, что лежал к востоку от долины Солдуза. Представляется, что долина реки Татау, лежавшая к югу от Мияндоаба, была сердцем этого царства, которое к концу IX в. до н. э. уже теснили мидяне. И если маннейские территории могли тянуться на юг до самого Саккиза (Секкез), их центр тогда располагался неподалеку от южных и восточных берегов озера Урмия. По соображениям, которые автор не может развить в рамках этой книги, он одно время помещал землю Парсуа на равнину Солдуз, таким образом, Хасанлу находился в ее центре. Хотя некоторые теории «располагают» Парсуа значительно южнее, урартские записи вроде бы подтверждают такое положение. Если Хасанлу в IX в. до н. э. находился в Парсуа, нет никаких оснований считать, что во время строительства цитадели (около 1000 г. до н. э.) это было не так, тем более если принять связь культуры периода I железного века с ранними иранскими иммигрантами. Как и в Марлике, в нем развилась цивилизация, ставшая результатом объединения древних маннейских традиций с мирными и военными достижениями пришельцев. Главными источниками автора для реконструкции исторической географии южной части бассейна Урмии являются урартские надписи, в первую очередь анналы Менуа и Аргишти. Доктор Луис Левин из Университета в Торонто настаивает на более южном положении Парсуа. Поскольку это название, определенно, применялось к разным территориям, возможно, тут нет никаких непримиримых противоречий.

Пока Урарту и Ассирия «выясняли отношения» на землях вокруг озера Урмия, сила мидян росла. Она была лишь на какое-то время ограничена поражением Метатти из Зикирту Саргоном II (714 г. до н. э.). Поколением позже Асархаддон, желая избежать повторения собственного опыта, когда будущие узурпаторы пытались лишить его трона убитого отца, навязал вассальные договоры Раматайе и другим мидийским правителям[282]. Намеренное уничтожение табличек с соответствующим договором во время разграбления Нимруда (614 г. до н. э.) предполагает, что недовольство опекой Ассирии накрепко запечатлелось в умах мидян. Вскоре после прихода к власти Ашшурбанипала исчезновение разных пограничных застав в маннейских землях из ассирийских записей говорит о его занятости по поводу Египта, Элама и Вавилона, в ущерб сохранению контроля над границей, жизненно важной для защиты Ассирии. Угроза ассирийской экспансии в горные районы Ирана через маннейскую территорию оказалась стимулом, который в свое время привел к политическому единству мидян, народа, чья численность и обширные владения непременно должны были сделать их главной силой на Ближнем Востоке.

Земли между маннеями, проживавшими на севере, и эламитами – на юге, к VIII в. до н. э. занятые мидянами, могла с легкостью пересечь другая иранская группа – персы или, по крайней мере, некоторые из них. Миграции племен часто бывали быстрыми, дальними и почти не оставлявшими археологических следов. Такие перемещения могли быть вызваны войной, засухой или перспективой богатой добычи, да и служба наемниками в армии соседнего государства приводила к иммиграции или к вторжению. Появление названия Парсуа после середины IX в. до н. э. в районе Солдуз или рядом с ним и одновременно того же названия, начиная с правления Сеннахериба (705–681 гг. до н. э.) к северу от Элама, а также Ахеменидской области Парс (Фарс), демонстрирует проблемы, возникавшие в связи с этническим перемещением из одного района в другой. Одно объяснение этого явления может заключаться в прибытии отдельных групп, некогда тесно связанных между собой, имевших общую родину. Это представляется более вероятным, чем миграция из бассейна Урмии в Фарс[283]. Раскопки в районе Хамадана, безусловно, прольют свет на раннюю мидийскую цивилизацию. Попытки выделить и изолировать чисто мидийское искусство не были успешными, возможно, потому, что к VII в. до н. э., периоду сокровищ Зивийе, о котором речь пойдет далее, разные тенденции, составляющие художественное наследие Северо-Западного Ирана, уже переплелись неразрывно[284].

Раскопки выявили план и технологию создания фортификационных сооружений Хасанлу IV. Стены построены из крупных, довольно тонких каменных плит, из местного камня, с большими башнями и промежуточными опорами между ними. Тип камня может объяснить случайное сходство с воротами фригийского города Гордиона и отличие от обычной урартской каменной кладки. Урарты предпочитали базальтовые глыбы с горизонтальными рядами высотой до метра. В Хасанлу IV две защищенные дороги вели вверх от внешнего города, располагавшегося внизу, где, вероятно, жило большинство населения и где, как и во время Хасанлу V, оно хоронило своих умерших. Атака на ворота – самое вероятное объяснение уничтожения этой части укрепления Хасанлу IV, которая была восстановлена в VII в. до н. э. После этого нападения общественные здания в цитадели быстро разграбили и сожгли. Это произошло довольно стремительно – 40 молодых женщин не сумели выбраться из зала здания II, охваченного огнем. Все те, кто были застигнуты на месте преступления, погибли под рухнувшей крышей. План каждой из основных построек Хасанлу IV был в общем-то единообразен: крыльцо, прихожая, маленькая комната, лестница на верхний этаж в главный колонный зал. Любое сходство с битхилани, характерными постройками Северной Сирии, представляется случайным. План достаточно прост и мог возникнуть независимо в разных местах. Является ли колонный зал прототипом ападаны Ахеменидов? Сомнительно, равно как и сравнения с анатолийской архитектурой[285]. Сожженное здание II имеет каменную платформу или помост в середине входа на крыльцо. Это одна из черт, предполагающая, что эта постройка могла быть святилищем. Против этого предположения говорит похожая находка скелетов молодых женщин в Гирик-Тепе (Патнос), где урартское строение, по общему мнению, является скорее дворцом, чем храмом. Причудливое смешение замысловатости и грубости делает архитектуру Хасанлу независимой от любого месопотамского прототипа, несмотря на то что многие ассирийские предметы или привозились, или копировались местными ремесленниками. Массивная брусчатка была уложена за пределами главных зданий цитадели. Эти камни, поверх которых находился толстый слой сгоревших обломков, сделали раскопки Хасанлу IV трудоемкими, хотя и технически несложными. Высокие тонкие камни были установлены в некоторых местах, как стелы, но никто не потрудился как следует обработать их, сделать гладкими. По отсутствию резьбы и надписей их можно сравнить с урартскими стелами в Алтин-Тепе, датированными тремя столетиями позже. Первоначальный проект общественных зданий Хасанлу IV, возведенных около 1000 г. до н. э., был расширен – добавлены складские помещения, примыкавшие к колонному залу. Эти здания свидетельствуют о развитой городской жизни, существовавшей задолго до появления ассирийского или урартского влияний[286].

Искусство и артефакты Хасанлу IV едва ли могут считаться типичными только для бассейна Урмии в период II железного века, поскольку близость к Ассирии делала этот регион открытым для ее влияния. Оружие, включая кинжалы и топорища, металлические сосуды, костяные пряжки и керамика были изготовлены на месте – все или почти все. Среди ассирийского импорта отметим цилиндрические печати IX в. до н. э., в первую очередь с лучником и оленем, медные ножки мебели в форме лап животных, золотую крылатую фигуру и глянцевые настенные плитки белого, черного, желтого и синего цвета, как во время правления Салманасара III. Менее определенное происхождение имеют литые ручки для бронзовых котлов: хотя они найдены в Нимруде и Гордионе, но вполне могли быть сделаны в Урарту, хотя и раньше, чем это принято считать, – других подобных уцелевших экземпляров нет. Доказательство фактов выплаты дани и осуществления торговли на большие расстояния – находка изделий из слоновой кости, сравнимых с группой, обнаруженной в Нимруде – в Хамате (Сирия). Отметим, что здесь намного больше экземпляров этого класса, которые можно уверенно приписать к IX в. до н. э.[287]

Керамика периода II железного века, найденная в Хасанлу IV, Динха-Тепе и других местах, является широко распространенным материалом и потому самым важным для оценки всей культурной провинции этого времени в бассейне Урмии и за его пределами, включая Ардебиль и юго-западное каспийское побережье. Встречаются параллели между Хасанлу IV и Сиалк VI в Центральном Иране. Уже подчеркивалось разнообразие и сложность керамических форм в Хасанлу IV[288]. Среди самых характерных – кувшины с горизонтальными носиками, чаши с двумя рукоятками и «ушками», кубки на подставке и с одной ручкой, с шишечками наверху. На кувшинах с носиками распространено горизонтальное рифление вдоль плеча – эта черта встречается и в других местах. Резной орнамент на «дворцовой утвари», зачастую больше черной, чем серой, – это один из признаков влияния металлических изделий на керамику в период, когда наибольшую активность проявляли кузнецы, работавшие с бронзой, а железо только начало входить в обиход на северо-западе Ирана. Треноги с копытами быков использовались как подставки для кувшинов с носиками, появление которых тоже, вероятно, было связано с распространением их металлических прототипов. Разнообразие керамики на второстепенных местах раскопок периода II железного века было, вероятнее всего, намного меньшим, чем в Хасанлу. В главном фригийском городе Гордионе в VIII в. до н. э. так же, как в Хансалу, производили так много красивых керамических изделий, что это не могло сравниться с дригми фригийскими городами-поселениями, и близлежащими, и далекими[289].

Множество бус и других личных украшений было найдено в Хасанлу и могильниках Хафтавана, относящихся к периоду II железного века. В Хафтаване юных девочек хоронили в замысловатых головных уборах из витых бронзовых кисточек, а их черепа украшали сделанными из этого же материала дисками и лентами. Детали в индивидуальных захоронениях варьировались. Также ученые обнаружили браслеты из бронзы или железа, сережки в форме цифры 8, массивные бронзовые браслеты, которые носили на щиколотках. В двух захоронениях шеи усопших были обмотаны длинными бронзовыми цепями. Популярностью также пользовались бусы, сделанные из сердолика и продырявленных ракушек.

Хронологический приоритет цитадели Хасанлу IV не является сам по себе доказательством его влияния на цивилизацию Урарту, и если был источник вдохновения для нее (за исключением Ассирии), то он должен был располагаться в бассейне Урмии – в первом регионе возвеличивания этой цивилизации и контактов, установившихся между новым возвышающимся Ванским царством и более старой культурой манеев, смешавшихся с иранцами. Ранее мы упоминали о влиянии на архитектуру Урарту мидян и персов эпохи Ахеменидов, пусть даже для этого нет достаточных свидетельств. Также есть основания говорить о воздействии искусства и архитектуры Хасанлу IV на царство, возвысившееся на берегах озера Ван в IX в. до н. э., которому предстояло объединить все земли – от Малого Кавказа до верхнего Евфрата, от Понтийских гор, раскинувшихся на северо-западе, до земли манеев – на юго-востоке.

Глава 5 От подъема Урарту до рождения Армении

Ванское царство, широко известное под ассирийским названием Урарту (Арарат), раскинулось на обширной территории и включило три озера – Ван, Урмия и Севан. Впервые имело место политическое единство всей горной зоны – от находившихся на западе верховьев Евфрата (Карасу) до восточных границ Иранского Азербайджана. Малый Кавказ, теперь граница Армении, обеспечил естественную границу царства на северо-востоке, а высокие, заросшие лесом хребты над Трабзоном и рекой Корух стали одновременно препятствием для экспансии к черноморскому побережью и защитой от нападения. На юге царство Урарту граничило с Ассирийской империей, в результате чего постоянно возникали трения, даже когда открытый конфликт был не в интересах обоих государств. Но даже во время своего максимального величия царство Урарту не имело выхода к морю. Это была сугубо сухопутная сила, которая при осуществлении торговли на дальние расстояния зависела от коммерческих связей с соседями[290].

Таким было царство в зените своего могущества – в первой половине VIII в. до н. э. Однако оно могло иметь совсем не впечатляющие корни в конфедерации мелких княжеств, расположенных вокруг озера Ван и к северу от него. Конечно, было бы заманчиво поискать более ранние корни, особенно учитывая ссылку ассирийского царя Салманасара I на землю Уруадри в начале XIII в. до н. э. Но в настоящее время нет убедительных свидетельств, подтверждающих существование царства до IX в. до н. э.[291] Как указывалось ранее, вероятно, во 2-м тыс. до н. э. существовал пробел в занятости людей, проживавших в районе Вана и его окрестностей. На самом деле большинство урартских поселений, как показывают исследования, не были заселены ранее. Как бы долго они ни оставались заброшенными – десять веков или, может быть, шесть, – для нас предшественники Урарту останутся неизвестными, пока не будут обнаружены другие археологические свидетельства. Это одна из задач археологов, работающих в Восточной Анатолии. Не исключено, что эта проблема надолго останется нерешенной, и Урарту будет и дальше казаться неожиданно возникшим из небытия в отсталом регионе, расположенном в непосредственной близости от культурных центров Ближнего Востока, почти не подвергнувшись их влиянию.

Некоторые ученые считают, что в культурном отношении царство Урарту было всего лишь бледным отражением Ассирии, типичным порождением удаленных периферийных районов, которые внесли очень мало (или почти ничего) в современную историю[292]. Многое говорит в пользу этого мнения, хотя оно приуменьшает определенные аспекты, основано на негативном свидетельстве и списывает со счетов урартов – якобы людей отсталых и неграмотных, пока у них в эпоху правления Сардури I не появилась ассирийская клинопись. Эту письменность впервые использовали в Урарту именно тогда – все надписи Сардури I были сделаны не на урартском, а на ассирийском языке[293]. Но урартские иероглифы известны с VIII и VII в. до н. э., и, возможно, они являлись чем-то большим, чем просто условные коммерческие обозначения, коими они представляются на первый взгляд[294]. Известно, что ливийцы юга и запада Анатолии писали на дереве и что, судя по раскопкам урартских и некоторых других современных им поселений, сырцовые кирпичи, не будучи обожженными, обычно плохо сохранялись. Вероятно, причиной тому являлись климатические и почвенные условия. И если даже сохранность необожженных кирпичей стала проблемой для нас, то что удивительного в том, что мы не находим больше клинописных табличек? Если они не подвергались обжигу, то, безусловно, разрушились. Как и ассирийцы, урартские писцы могли использовать деревянные панели и, таким образом, писали на восковой поверхности. Такие факторы могут объяснить ограниченность урартской литературы, представленной в настоящее время только официальными царскими надписями. В них по большей части перечисляются захваченные города и районы или сообщаются сведения о постройке дворцов, замков и каналов. На основании этих надписей, а также найденных при раскопках артефактов производится реконструкция истории цивилизации Урарту.

Природа и ландшафт этой страны определили судьбу урартов. Они были горцами, хорошо приспособленными к экстремальным климатическим условиям, имевшими возможность укрыться в горных крепостях и не рисковать, вступая в открытые столкновения с врагами. Когда же открытые сражения все же имели место, проявлялась природная недисциплинированность горцев, если, конечно, правильно понято свидетельство, зафиксировавшее ассирийско-урартское сражение у горы Уауш, которая теперь называется Сахенд (Сехенд)[295]. Горы, отделявшие один регион от другого, сводили на нет все шаги по навязыванию урартам со стороны их власть имущих сильного централизованного правительства, особенно зимой. Они же затрудняли контроль со стороны противника, будь то организованные ассирийцы или мобильные киммерийцы. В более поздний период Ксенофонт описал кардухов, предположительно предков курдов, и халдеев, почти наверняка потомков урартов, упорнейшими противниками «десяти тысяч». Гарнизоны урартских крепостей умели наилучшим образом использовать горный ландшафт. Хотя поселения часто уничтожались огнем, они, как правило, «восставали из пепла» к следующей ассирийской экспедиции. Более серьезной в этой связи стала вырубка лесов и садов, сопоставимая с действиями спартанцев во время Пелопоннесской войны, когда они вырубили оливковые рощи Аттики. Но, как и армяне после них, согласно описанию Геродота, урарты в первую очередь зависели от разведения овец, крупного рогатого скота и лошадей. Их лошади были маленькими, жилистыми и способными прыгнуть в длину на 11 м, если, конечно, верить надписи урартского царя Менуа о его любимой лошади[296]. Естественные преграды защищали сердце Урарту – регион, находившийся к северо-востоку от озера Ван («моря страны Наири» из ассирийских текстов) – от постоянной опасности ассирийских нападений. Однако такая защита отсутствовала на севере, откуда нападали киммерийцы во время правления Русы I и его сына и преемника Аргишти II. Царство оставалось в безопасности с этой стороны только до тех пор, пока северо-восточная граница вдоль озера Севан надежно охранялась. Как только враг вторгся в плодородную долину Аракса, удобная линия обороны оказалась утраченной.

Хотелось бы, чтобы археологические свидетельства об Урарту были достаточно подробными и достоверными, чтобы определить стилистические отличия для керамики и других артефактов в отдельных регионах этой страны. Пока можно сказать лишь то, что характерные краснолощеные изделия, в лучшем случае ассоциирующиеся только с самыми крупными местами поселений, начали употребляться здесь примерно в середине VIII в. до н. э. и что есть редкая урартская раскрашенная керамика, датируемая более ранним периодом[297]. Краснолощеных керамических изделий особенно много в Топраккале, царской резиденции, основанной царем Русой II в районе Тушпы. Но изделия гончарного производства распространились в Урарту слишком широко, чтобы их можно было называть по имени того или другого места. Урартская керамика в целом характеризуется легкой полировкой и ограниченным количеством форм, хотя последующие исследования могут изменить эту оценку. Широко использовались самодельные образцы. Хотя это и не очевидно на первый взгляд, керамика, найденная на большей части территории Урарту, является одной из отличительных черт материальной культуры царства. В долине Муша в поверхностных слоях некоторых курганов найдены осколки серой керамики, сопоставимые с изделиями Хасанлу IV (1000–800 гг. до н. э.) и, возможно, также с Хасанлу V (1200–1000 гг. до н. э.)[298]. Но это единичное явление, на котором было бы неосмотрительно основывать выводы относительно масштабных этнических перемещений. Для нас остается тайной период становления Урарту, и на основании существующих свидетельств невозможно приписать урартскую керамику IX в. до н. э. и, тем более, более раннему периоду. Эта проблема делает невозможным признание очень ранних урартских поселений на основании собранных в процессе поверхностных изысканий материалов.

Салманасар III описал в своих анналах третьего года царствования разграбление города Арзашкуна, тогда бывшего столицей Арама, царя Урарту. Где располагался Арзашкун, сказать невозможно, даже примерно. Автор придерживается мнения, что это было где-то в районе верхнего течения реки Мурат (классическая Арсания), или Восточного Евфрата, между Малазгиртом и Лизом, недалеко от Буланика. Город мог быть сравнительно незащищенным. Его нахождение в этом регионе (к северу или северо-западу от озера Ван) представляется более вероятным, чем предположение, согласно альтернативной теории, что он располагался очень близко к более поздней столице Вана, созданной во время правления преемника Арамы – Сардури I. Изображение Арзашкуна (самое раннее из всех известных) находится среди многих военных сцен, выполненных на бронзовых лентах, прибитых к деревянным дверям дворца Саламанасара III в Имгур-Беле (Балавате), что недалеко от Нимруда (Калху). Этот дворец был основан Ашшурнасирпалом II[299]. Представляется вероятным, что в ранний период столица или центр конфедерации Наири, из которой по меньшей мере 23 правителя были разбиты Тиглатпаласаром I (1114–1077 гг. до н. э.) в его третий год нахождения у власти, располагалась в Буланике или рядом с ним, потому что именно здесь, в Юнджалу царь воздвиг свою победную стелу. Если Арзашкун изначально являлся главным городом Наири, эту стелу могли поставить рядом – какое место для нее могло подойти лучше, чем столица врага? Против этой гипотезы говорит вероятность того, что конфедерация Наири была слишком непрочно связанной, чтобы иметь одну столицу[300]. Намного вероятнее, что самые значимые ее участники находились в районе Буланика.

Город Тушпа, название которого сохранилось в греческом Тоспитис и армянском Тосп, впервые упоминается в поэтическом повествовании о третьей кампании Салманасара III как Турушпа[301]. Двадцатью годами позже Сардури I возвел массивную постройку у западного края Ванской скалы, которая определенно идентифицируется с Тушпой. Эта скала, где урарты оборудовали крепость, – высокий обрывистый выход кристаллического известняка, который резко поднимается над долиной и тянется больше чем на полтора километра с востока на запад, хотя в самом широком месте не превышает 200 м. Озеро, находящееся сейчас в полутора километрах от западного края скалы, в урартские времена могло омывать ее[302]. Дата постройки определена: под западным краем скалы на нескольких разных плитах повторяются надписи Сардури I на ассирийском языке, относящейся к времени транспортировки каменных плит из города Алниу (Alniu). В этих надписях Сардури I именуется основателем Тушпы, как новой столицы. Это разумное предположение, но не доказанное. Расположение Алниу на северо-восточном берегу озера Ван, неподалеку от Эрциша, представляется определенным благодаря геологическому разнообразию вокруг озера и отсутствию известняка в других местах побережья, за исключением самой Ванской скалы. Нет сомнений в том, что тяжелые камни, весившие 30–40 т и объемом не менее 5 куб. м, не могли быть доставлены из каменоломни, удаленной от водного транспорта. Естественная якорная стоянка в эстуарии крупной реки, расположенная недалеко от Эрциша, находится рядом с второстепенным урартским поселением, окруженным стеной, необычайно грубо сложенной. Вероятно, здесь находился причал, откуда камни везли в Тушпу. Постройка Сардури I, назначение которой остается неясным, могла быть барбиканом или укрепленной надвратной башней, защищавшей необходимый для города поток воды, образовавшийся из многочисленных ручьев, стекавших с горы, а также подход к крепости. Этот подход – по ступенькам, вырубленным в скале, – можно увидеть и сегодня. Наскальная надпись Сардури I, как и другие, вырезанные на разных участках Ванской скалы, избежали уничтожения благодаря своей недоступности, определенно намеренной. Таких надписей Урартской династии много. Есть даже одна, оставленная Ксерксом. Причина постройки Тушпы могла оказаться стратегической – расчет был на удаленность от ассирийских нападений. Кампания против «Седури» происходила в 27-й год правления Салманасара III. Тушпа была «спрятана» под старым турецким городом Ван.

Карта 4. Главные крепости царства Урарту и его соседей

В последние годы правления Салманасара III имели место гражданские беспорядки внутри самой Ассирии. Это было начало упадка, сначала медленного, но потом набравшего скорость. Представляется, что урарты сразу увидели свой шанс. Размеры их государства можно в какой-то степени установить с помощью сохранившихся надписей. Не все они остались на первоначальных местах: некоторые поместили в армянские церкви, откуда в наше время их перенесли в музей, либо они разрушились. Но многие из них остались in situ и обозначили минимальную протяженность царства при разных правителях[303]. Понятно, что о точных границах речь не идет. Представляется, что в ранний период экспансия велась в юго-восточном направлении от Тушпы – в регион Урмии и даже за него. Двуязычная (с ассирийским и урартским текстом) стела Келишин была установлена на перевале, на границе между Ираном и Ираком царем Ишпуини, сыном и преемником Сардури I. Эта стела предполагает, если не доказывает, что урартский контроль уже тогда распространялся на весь регион – между западным берегом озера Урмия и горами, сегодня являющими собой иранскую границу. Здесь же царство могло граничить с ассирийскими территориями, и неподалеку отсюда Менуа построил крепость, возвышающуюся над долиной Ушну. Ее приписывают периоду его власти после обнаружения надписи у подножия горы, на которой стоит крепость. Поселения в расположенной ниже долине, в том числе Динха, были уничтожены около 800 г. до н. э., то есть во время правления Менуа, возможно в качестве наказания за поддержку Ассирии[304]. Такая поддержка вполне могла иметь место, тем более в свете ссылки Шамши-Адада V (преемника Салманасара) на разграбление и сожжение ассирийскими силами «одиннадцати крупных и двух сотен мелких городов» Ушпины (822 г. до н. э.), расположенных в этом районе или неподалеку. Судя по контексту, это был урартский царь Ишпуини. Здесь мы имеем одну из немногих хронологических связей, точно датированных благодаря знанию периодов правления ассирийских царей. Также мы получаем самую позднюю из возможных дат восхождения Ишпуини на престол. Очевидно, в это время ассирийцы все еще оспаривали претензии урартов на гегемонию в бассейне Урмии, потому что годом позже (821 г. до н. э.) Шамши-Адад V обложил несколько племен данью лошадьми – в том числе маннеев и парсуа[305]. Ни одна из экспедиций не оставила следов, которые были бы обнаружены при археологических раскопках. Мотивы ассирийского вмешательства в жизнь народов бассейна Урмии оказались весомыми: возможно, главным являлся страх перед сильным врагом, контролировавшим перевалы через Загрос, но регион также был важен как источник лошадей, требуемых для армии после появившейся по инициативе Тукульти-Нинурты II (890–884 гг. до н. э.) кавалерии. Кроме того, через регион проходили торговые пути на восток. Хотя в Урарту было много лошадей, но его правители, вероятнее всего, понимали любое стратегическое значение районов, находившихся вокруг Урмии. К концу правления Ишпуини, если не раньше, все они были в основном под властью урартов, не только на севере и западе, но также на юге и востоке. Надпись в Карагюндузе (у озера Эрчек, расположенном на пути на восток из Тушпы) датируется этим периодом, поскольку в ней упоминаются Менуа с Ишпуини, а также земля Барсуа (Парсуа) и город Мейшта (Meishta). Уже говорилось, что местонахождение Парсуа было ориентировочно определено в районе Солдуз. А Мейшта названа в наскальной надписи Менуа в Таш-Тепе, возле Мияндоаба, к юго-востоку от озера Урмия[306]. Ясно, что урартские силы во время правления Ишпуини уже проникли на короткое расстояние к юго-востоку от озера, как и то, что ни его сын Менуа, ни его внук Аргишти I, который особенно часто называл в своих анналах кампании против Маны, не могли похвастать тем, что полностью подчинили эту территорию. Более поздние урартские записи из района горы Савалан, расположенной к северо-востоку от Тебриза, свидетельствуют, что восточное побережье озера Урмия не было принято урартскими царями в качестве постоянной восточной границы[307]. В других направлениях территориальную протяженность Урарту при Ишпуини не слишком прояснили имеющиеся надписи. Одна из них – в Топраккале (возле Элешкирта) – означает, что равнина Агри (Каракёсе) должна была входить в царство. Нет никаких доказательств экспансии дальше на север или северо-запад. Действительно ли имя Ишпуини воскрешается в имени Финеас (Финей) из греческой легенды о гарпиях это вопрос, на который, скорее всего, никогда не будет дан точный ответ[308]. Но если так, это значит, что уже в конце IX в. до н. э. урарты, воспользовавшись одним из нескольких возможных путей, установили торговые связи с эгейским миром.

Надписи, уцелевшие со времени правления Менуа, признают его самым великим архитектором и ирригационным инженером из всех урартских царей. При нем расширились границы, и в состав царства вошло больше территорий, чем когда-то управлялись из Вана, хотя и позже имела место некоторая экспансия. В регионе Урмии он, возможно, немногое добавил к завоеваниям своего отца. Город Мейшта вряд ли может быть приравнен к незначительным остаткам в Таш-Тепе, впервые описанным Генри Роулинсоном[309]. Уничтожение Хасанлу IV, которое, как упоминалось выше, датировано примерно 800 г. до н. э., может быть приписано Менуа или его сыну Аргишти I. Каковы бы ни были точные обстоятельства этого уничтожения, представляется, что Менуа укрепил урартские границы к югу от озера Урмия, включив в них равнины Солдуз и Ушну. И все же урартское правление едва ли может считаться совершенно не знающим тревог, поскольку Мана часто упоминается в анналах этого региона, обнаруженных в 1961 г. в святилище на вершине Азнавур-Тепе, возле Патноса, на пути от озера Ван к Каракёсе[310]. Маловероятно, что эти экспедиции были ограничены оборонительными целями. Тем не менее два основных направления экспансии в этом районе отчетливо видны – западное и северо-западное. В отсутствие карт только главные реки могли считаться естественными границами.

Если граница была в Урарту, она находилась на западе – вдоль верховьев Карасу, западного притока Евфрата. За рекой располагался город-царство Малатья. Это был один из главных противников Урарту на западе. Его расположение на северо-западном пути из Сирии в Центральную Анатолию обеспечило ему длительную важность. Рельефные ортостаты, повторно использованные для городских ворот в VIII в. до н. э., были покрыты резьбой четырьмя веками ранее, демонстрируя стилистическое сходство с хеттскими рельефами XIII в. до н. э.[311] Древняя Малатья, теперь отмеченная курганом Арслан-Тепе, в ассирийских и урартских записях носила имя Милид, Мелитея, Милидия, которое она впоследствии сменила на новое – Мелитена. Ассирийские анналы дали нам единственное документальное свидетельство истории Малатьи до конца IX в. до н. э.[312] Рассказ о третьей кампании Тиглатпаласара I (около 1112 г. до н. э.) упоминает о городе Милидия в земле Ханигальбат, регионе, куда уже проникла ассирийская армия во время правления Салманасара I в начале XIII в. до н. э., когда его царя Шаттуара разбили. Это хурритское имя. Источники полагают, что Малатья уже в это время была важным городом, где в основном проживали хурриты. Вероятно, так и осталось, на что указывает имя очередного царя Малатьи – Урхи-Тешуб. Оно упоминается в иероглифической надписи из Кара-Хююка (Эльбистан). Ассирийская власть в Ханигальбате исчезла после смерти Тиглатпаласара I. Очевидно, одной из главных целей Адада-Нирари (911–891 гг. до н. э.), инициатора возрождения Ассирии, стало ее восстановление. Он провел там не менее шести успешных военных кампаний. Ашшурнасирпал II получал дань из Малатьи и в 879 г. до н. э. вызвал ее послов на церемонии, проходившие в Нимруде (Калху). Салманасар III в шестой кампании получил дань от царей Сангары – из Каркемиша и Лалли – из Малатьи (853 г. до н. э.). Последняя также являлась одной из целей его пятнадцатой и двадцать третьей кампаний.

Ассирийские цари явно считали Малатью важным государством-данником. Только упадок Ассирии в последние годы IX в. до н. э. открыл путь для урартской экспансии на запад при Менуа. Следующим известным царем Малатьи был Сулиехауали (Suliehauali), упомянутый в надписи Менуа, вырезанной на вершине скалы в Палу (недалеко от реки Мурат). Кроме этой надписи и стелы из урартской крепости Багин, расположенной возле Мазгирта в удаленном районе Дерсим, пока не найдено никаких археологических свидетельств завоеваний Менуа на западе. В Комурхане находится самая западная урартская крепость с надписью Сардури II. Это был пограничный пост. Сейчас уже мало что сохранилось от его стен. Интересно, что керамика Комурхана, хотя и не слишком высокого качества, принадлежит к урартскому типу. Подобных керамических изделий, насколько известно автору, не находили к западу от Евфрата. Характерные предметы периода железного века вокруг Малатьи – это раскрашенная керамика типа Алишар IV, зародившаяся в центральной части Анатолии и часто неправильно называемая «фригийской»[313]. Можно предположить, что западная граница Урарту проходила вдоль Евфрата. Она была установлена Менуа, поддерживалась его преемниками и только временно ее продвинули дальше на запад. Урартские упоминания о Малатье не обязательно предполагают аннексию ее территории. Более того, археологические свидетельства против такого предположения. Сравнение же с бассейном Урмии требует определенной осторожности, поскольку там урарты определенно осуществляли политический контроль, не слишком повлияв на материальную культуру. Кроме того, Малатья имела сильные культурные традиции, которые помогли бы ей пережить недолгую оккупацию.

Ссылки на Хатину (Патин), без серьезных сомнений идентифицируемую с равниной Амук (Антиохия), указывают на то, что Малатья не была самой западной территорией, до которой добрался Менуа, стремясь расширить урартскую территорию. Он, должно быть, дошел почти до северо-восточного побережья Средиземного моря. Хатина упоминается в надписях Палу в связи с кампанией, начатой аннексией района Себетериа (Sebeteria). Название Хатина – одно из очень редких соответствий урартских географических наименований с ассирийскими. В ассирийских анналах район назван Хаттина[314]. Этой территорией в начале IX в. до н. э. правил принц с хеттским именем Лубарна. Сюда добрался Ашшурнасирпал II после того, как переправился через Евфрат и получил дань от Сангара, повелителя страны хаттов, которая, как известно, в то время была сосредоточена вокруг Каркемиша. Затем до прибытия в Хатину Ашшурнасирпалу пришлось переправиться через реки Апр (Apre) и Аранту (Arantu) – современные Африн и Оронт. Это в какой-то степени определяет территорию Хатины – она включает, по крайней мере, часть долин этих двух рек. Халпарунда, ее правитель в дни Салманасара III, упоминается и изображается на рельефах несущим дань, в том числе бронзовые сосуды, в Ассирию[315]. Урартская экспансия на запад в Хатину может датироваться последними годами правления Менуа, после кампаний ассирийского царя Адада-Нирари III против Дамаска (802 г. до н. э.) и против Мансуата (Mansuate) – города в долине Оронта (796 г. до н. э.). После этого в течение полувека ассирийское вмешательство в дела городов-государств Сирии было коротким и неэффективным. Нападения 773 и 772 гг., судя по всему, не вызвали реакции от Аргишти I, который в третьей кампании дошел до Хатины. Возможно, в течение 50 лет, предшествовавших захвату трона Тиглатпаласаром III (745 г. до н. э.), ассирийские силы не являлись серьезной угрозой для урартского воздействия в северной части Сирии. Однако влияние Урарту на материальную культуру северной части Сирии остается мимолетным, хотя и не обязательно неважным.

Историческая география северных кампаний урартских царей остается неясной из-за отдаленности этих регионов от тех, где побывали ассирийские экспедиции, в северо-западной зоне Урарту, от долины Эрзурума до Эрзинкана и дальше к северу до Понтийских гор. Царство Диауехи, вероятно, было главным препятствием в продвижении урартской армии в регион, описанный Менуа и его сыном Аргишти как «земли следования» (Pass Lands). Их расположение точно не известно, но альтернатив немного. Самый вероятный район – между Ашкале и Терсаном (Tercan). Царство Диауехи, должно быть, включало равнину Хасанкале, находившуюся к востоку от Эрзурума. Тому, кто возразит, что оно расположено слишком близко к центру Урарту, чтобы остаться так долго непокоренным, можно привести пример постоянной угрозы Хеттскому царству во 2-м тыс. до н. э. со стороны неудобного соседа – племен каска. Любая попытка довести маршрут третьей кампании Салманасара на север до Эрзурума, если приводить в качестве доказательства филологическое родство названий Диауехи и Дайаени, представляется нереалистичной: ассирийский марш был достаточно длинным и без предположения, что он достиг северных границ Урарту[316]. Да и страна Диауехи вряд распространилась до самых границ сегодняшней Грузии, хотя дань, наложенная Менуа после поражения ее царя Утупурши, включала золото и серебро, а это не предполагает обнищавшего маленького племени. Но только на второй год правления Аргишти I (786–764 гг. до н. э.) страна Диауехи, судя по всему, была подчинена окончательно. В качестве первого взноса с нее взяли дань из 20,5 кг золота, 18,5 кг серебра и более 5 т меди. После Аргишти I в урартских царских записях нет ссылок на Диауехи. Такое молчание можно объяснить результатом замены местной династии губернаторами, которых назначали урартские цари. Сасилу (Sasilu) и Зуа (Zua) назывались как царские города Диауехи. Тиглатпаласар I и Салманасар III упоминали страну Дайаени, расположенную в долине Мурата, возможно на равнине Муш или рядом с ней, либо, не исключено, ниже по течению, возле Палу. Утверждают, что связь между названиями Дайаени – Диауехи, соответственно «земля людей (или сыновей) Дайа и Диа», и армянским названием Таик (Таохи), ассоциирующимся с плато Олту, что располагалось северо-западнее Эрзурума, является филологически возможной. Одно объяснение такой ономастической параллели – бегство или миграция племени из долины Мурата. Такое перемещение могло быть до прибытия армян в IX в. до н. э., но после третьей кампании Салманасара (857 г. до н. э.)[317].

Даже если решающая стадия северо-восточной экспансии Урарту на берега озера Севан не наступила до прихода следующего правителя, обнаружение в Кармир-Блуре бронзовых чаш, на которых было написано «Менуа», нельзя игнорировать. Они, появившиеся, возможно, из Вана, определенно составляли часть содержимого Аринберды (Эребуни) – древнего города, основанного Аргишти I, откуда их в VII в. до н. э. переправили в крепость[318]. Хотя представляется в высшей степени вероятным, что долина Аракса была подчинена во время правления Менуа, основание первых крепостей в этом районе приписывается его сыну Аргишти I. Этиу (Этиуни) – термин, применявшийся к большей части этой области, включая крутые холодные берега озера Севан, покрытого льдом даже в апреле. Но входила ли в земли Этиу долина Аракса, точно сказать нельзя, потому что они оставались целями военных экспедиций еще долго после того, как Ереванская равнина была покорена. Ранний приход на эту равнину представляется вполне вероятным, ведь когда горные районы от Каракёсе до горы Арарат вошли в состав Урарту, для такой экспансии уже не было никаких преград. А полное использование полученных экономических выгод было оставлено Аргишти I и его преемникам.

Менуа следует признать величайшим архитектором Урарту – считается, что он создал многие крепости, особенно в центральной части царства. Только небольшой форт в Анзафе и замок в Зивистане, оба – в пределах 10 миль (16 км) от Тушпы – на основании обнаруженных археологами надписей приписываются Ишпуини. Менуа определенно считал своим долгом продолжить дело отца и в Анзафе, в нескольких сотнях метров над нижним фортом, построил крепость больших размеров. Она не раскопана, но часть ее видна. Можно рассмотреть контрфорсы вдоль стен – в соответствии с обычной урартской практикой. Поскольку в двух постройках Ишпуини таких контрфорсов нет, представляется вероятным, что упомянутая практика была выработана именно во время правления Менуа и использовалась на протяжении всего существования Урарту. Известный рассказ Саргона II о его восьмой кампании против Урарту (714 г. до н. э.) включает такие подробности, как размеры крепостных стен, их толщину (8 кубит = 4 м) и высоту (120 рядов кирпича с каменным основанием, дающим дополнительную высоту – всего – 12–15 м). Эти данные полностью соответствуют остаткам, найденным при раскопках урартских поселений вокруг озера Ван. Верхняя крепость в Анзафе, где с одной стороны видна главная оборонительная стена, а с другой – террасы, может считаться типичной для урартов. По этому образцу крепости строились и на завоеванных территориях. Крепость в Анзафе являлась не простым убежищем, она возвышалась над важной дорогой – путем из Тушпы на восток, к северной оконечности озера Урмия. По этой дороге Ишпуини, Менуа и Аргишти I, вероятно, шли против Маны, а Руса I – против Саргона II – ассирийского царя (714 г. до н. э.). Выбранное для крепости место представляется типичным: она располагалась на уступе, находившемся на склоне высокого хребта. Крутые обрывы обеспечивали защиту с трех сторон, а с четвертой – имелась седловина, которая, как самое слабое место, была выбрана для соображения внешнего комплекса строений, возможно нижнего города[319].

Внешний – нижний – город является характерным элементом многих урартских поселений. Сама Тушпа – яркий тому пример. Там город располагался сразу под обрывистой южной стороной скалы, силуэт которой местные жители сегодня сравнивают с горбом верблюда. Позднее его место занял ныне разрушенный турецкий город Ван, уничтоженный русскими в 1916 г.[320] Раскопки здесь могут принести богатые плоды, хотя шансы на то, что будут найдены остатки древней урартской Тушпы, невелики. Обычно только легкопреодолимый склон отделял нижний город от верхней крепости. Более поздний пример отношений нижнего города и крепости над ней дает Каялидере (Варто). Судя по надписям, Менуа, возможно, отвечал за фортификацию крепости Ван, которая уцелела до наших дней как впечатляющий пример мастерства урартских каменщиков. С ним соперничают и другие городища, в том числе Эребуни (Аринберд), расположенный возле Еревана. Плиты меньшего размера на вершине крепости Ван, разумеется, были уложены намного позднее.

Историческая география исконной территории урартов намного хуже, чем окружающие их земли, отражена в дошедших до нас строительных надписях. Они более характерны для центральных районов, за исключением анналов Менуа в Патносе, а также Аргишти I и Сардури II в Ване.

Тем не менее ясно, что, хотя некоторые крупные поселения были основаны позже, Менуа активно строил крепости, чтобы защитить все подходы к Тушпе, особенно с севера и востока. Возможно, таким образом он хотел свести к минимуму риск внезапного нападения в то время, когда царская армия вела кампании вдали от столицы. Также много укрепленных городов было вдоль северного берега озера Ван, возможно идентифицируемого с землей Алиади, упомянутой в повествовании о восьмой кампании Саргона II. Не исключено, что урартские надписи, даже выполненные в период расцвета царства, дают лишь отрывочные сведения, не содержащие информации о периодических вражеских вторжениях или гражданских беспорядках. Кроме Тушпы и верхней крепости в Анзафе, Менуа построил цитадели в Керзуте и Мерадие (Беркри), охранявшие подходы к озеру Ван с северо-востока через равнину Калдиран; а в Кансикли и Азнавур-Тепе (Патнос) – для защиты дороги к Вану с севера через Каракёсе. Последняя располагалась в восточном конце пути, который проходил через Малазгирт и Буланик к долине Мурата, где Менуа тоже построил небольшую крепость в местечке Бостанкая. Другие цитадели в центральном районе Урарту тоже могли быть его работой, но пока они не датированы из-за отсутствия надписей. Ме-нуа возвел крепости и в более удаленных районах: в Багине, находившемся в районе Дерсим западной части царства, и, возможно, в Палу и Калатгаре.

Маленькая урартская крепость в старом Татване защищала место прибытия на озеро Ван из долины Муша. Отсутствие здесь крупных фортификационных сооружений может объясняться трудностью прямого подхода к озеру с этого направления из-за обширных болот в дельте Карасу, притока реки Мурат. Соответствует этому предположению наличие лишь незначительных следов урартской занятости в долине Муша, хотя нашли надпись и установили маршрут, выбранный Тиглатпаласаром I и Салманасором III – они оба предпочли не короткий путь, а идти дальше по долине Мурата. В долине Муша присутствует не менее 25 искусственных курганов, но поверхностные знаки указывают на преимущественно доурартские остатки. Также представляется удивительным полное отсутствие здесь укрепленных городов. Возможно, Мушская долина была не слишком привлекательной для урартов.

О всех функциях типичных крупных урартских крепостей можно только догадываться. Предположительно, выполняя свои военные задачи при нападении врагов, во времена мира они являлись правительственными центрами. Регулярное обнаружение при раскопках складских помещений, в которых находились ряды гигантских кувшинов для хранения высотой 6 футов (183 см) и 5 футов (1,5 м) в обхвате, свидетельствует, что здесь занимались сбором и охраной дани и товаров, которые местное население приносило в виде налогов (своего рода таможенный склад). Саргон II описал захват города Улху, вероятно расположенного на северном берегу Урмии, и назвал его городом-складом. Он упомянул полные зернохранилища и винные погреба, которые пришлись по вкусу солдатам[321]. Такие склады, должно быть, существовали уже во времена Менуа. Понятно, что одни крепости были более военизированными, чем другие, включавшие город и квартал для мирных жителей.

В Азнавур-Тепе (недалеко от Патноса) наблюдается весьма неожиданная комбинация военного лагеря и храма в одном укрепленном пространстве. На вершине конического холма с великолепным видом на гору Сюфан и на огороженное пространство, тянущееся вниз по склону на 100 футов (305 м), стоит постройка – по всем признакам крепость, но, как показали раскопки, оказавшаяся храмом[322]. Теперь известно, что такое положение – на самой вершине – обычно для урартских святилищ. В этой постройке дверь выходила на гору Сюфан (высота 14 000 футов (4270 м). О религиозном значении такой ориентации можно только догадываться. Постройка квадратная в плане, имеет массивные стены, выложенные красиво обработанным базальтом, и узкие угловые контрфорсы. Все это напоминает храм в Топраккале, раскопанный Леманом-Хауптом и впоследствии изуродованный, а также храм Алтин-Тепе, находившийся возле Эрзинкана. После этого подобные храмы были раскопаны в Каялидере и Кавус-Тепе. Есть сопоставимая постройка в Эребуни, недалеко от Еревана[323].

Храм Азнавура имеет особое значение, поскольку он самый ранний. План этих храмов настолько одинаков (за исключением храма Суси в Эребуни, который скорее прямоугольный, чем квадратный), что ясно: это стандартный «дизайн», вероятнее всего появившийся при Менуа – примеров более раннего периода нет. Священный город Мусасир, возможно располагавшийся где-то в горах Загроса, к юго-востоку от озера Урмия, наверняка мог бы дать релевантные свидетельства происхождения урартских храмов, но его еще предстоит найти.

Отличное качество каменной кладки храма в Азнавуре означает, что урартские каменщики конца IX в. до н. э. достигли высокого мастерства. Внешние оборонительные сооружения крепостей, как правило, делали из хуже обработанного камня, чем внутренние. В храме Азнавура были найдены настенные украшения. Весьма вероятно, район Патноса имел особое значение во время правления Менуа, поскольку здесь находились крепость, храм и дворец. Укрепленная огражденная территория Азнавура уникальна своими регулярными башнями. Каждая была построена отдельно и потом соединена с защитной (декоративной) стенкой, не связанной с каменной кладкой башен. Уцелело только каменное основание – от надстройки из сырцового кирпича не осталось ничего. Возможно, основная цель этого сооружения – создание базы для армии в начале кампании против Диауехи и Этиу, но оборонительные функции оно выполняло тоже. Длинная узкая насыпь в нижней части крепости, вероятно, является отвалом грунта от выкопанного небольшого пруда, использовавшегося в случае опасности для снабжения водой армейских лошадей и скота.

Примерно в двух милях (3 км) от этого места находился небольшой дворец, остатки которого, покрывшие более ранние культурные слои, образовали курган, теперь называемый Гирик-Тепе[324]. Это сооружение из сырцового кирпича, обожженного в пожаре, его уничтожившем, имело ниши, контрфорсы и очень похоже на ранние постройки Хасанлу IV, о которых мы уже говорили. Возможность того, что Менуа привез домой архитектурные идеи с завоеванных маннейских территорий, каким бы ни было этническое родство обитателей Хасанлу IX в. до н. э., подтверждается удивительной параллелью с Хасанлу IV, выразившейся в обнаружении, так сказать, небольшого холокоста. Его жертвами стали молодые женщины, скелеты которых были найдены вместе в помещении дворца, и каждая из них держала в руке маленькую бронзовую фигурку льва. Здесь, как в Хасанлу, могли находиться жрицы, «прикомандированные» к дворцу, которые не смогли или не пожелали бежать от врага, который сжег здание. Не исключено, что это было внезапное нападение, дату которого нельзя установить на основании имеющихся свидетельств. Но краснолощеный кубок хорошего качества и характерной формы, аналогичный обнаруженным также в Каялидере и Хафтаван-Тепе в контексте конца VIII в. до н. э., предположительно указывает на совершенные киммерийцами нападения на Урарту (714 и 707 гг. до н. э.). Таким образом, дворец в Гирик-Тепе существовал не больше столетия. Правда, нет доказательств того, что он был построен Менуа. Ему уверенно приписывается только храм, благодаря двум копиям его анналов, вырезанных на четырех плитах, произвольно размещенных внутри. Важным является то, что эта надпись in situ. Даже в Ване не было найдено других записей Менуа, так что Патнос определенно в его правление имел особое значение.

Снабжение водой и ее накопление, предположительно для ирригации, было постоянной заботой урартских царей. В настоящее время климатические условия на землях Урарту таковы, что трудно понять необходимость таких сложных инженерных сооружений. Можно предположить или низкое среднегодовое выпадение осадков, или очень большое население. Представляется вероятным, что примерно во время правления Менуа пастбища племен воинственных хунну, возможно предков гуннов, высохли, что заставило их двинуться к северо-западным границам Китая, откуда их отбросили войска китайского императора Сюаня (827–781 гг. до н. э.). Тем самым было положено начало перемещению племенных групп с востока на запад через степи Центральной Азии и юга России. Если на территориях Монголии и Туркестана действительно в тот период была засуха, она могла затронуть и Урарту[325]. Если такую теорию посчитать надуманной, альтернативное объяснение особого внимания к ирригации может заключаться в следующем: создание царства принесло на землю воюющих кланов мир и стабильность, что привело к резкому росту населения и нехватке пахотных земель. Самым крупным сооружением был канал Менуа (Шамиран-Су), доставлявший воду в Тушпу. Этот канал, существующий по сей день, имеет характерную урартскую каменную облицовку, в некоторых местах отчетливо видную – например, в районе Эдремита, что в 5 милях (8 км) к югу от Вана. Ученые обнаружили 14 надписей, зафиксировавших строительство канала, который включал массивные акведуки. В одном месте надпись повествует о посадке виноградника для Таририи, дочери Менуа. Возможно, память об этой принцессе привела к появлению легенды о том, что этот канал построила ассирийская царица Семирамида – поэтому его и назвали Шамиран-Су («Ручей Семирамиды»). На самом деле историческая Семирамида не имела ничего общего с урартами[326]. В 6 милях (9,6 км) к северу от Эрциша, возле северовосточного берега озера Ван, Менуа оставил надпись о сооружении канала, направлявшегося к городам Алия и Куера (город бога Квера) и заканчивавшегося в реке Даинали. Возможно, это современная Зилан-Дере, находящаяся к западу от современного Эрциша. Канал вдоль южного края долины Мурата (к западу от Буланика) может быть отнесен к тому же правлению, если Малазгирт (Манцикерт) можно приравнять через форму Манасгирт к «городу Менуа». Канал связан с несколькими отдельными поселениями, одно из которых – крупный город. Недалеко от другой стороны Малазгирта, ближе к Патносу, находится Бостанкая. Турецкое название этого поселения означает «Садовая скала». Там из ныне почти полностью голой скалы вырублены параллельные уступы – ключевой элемент основания каменной кладки, характерная черта урартских крепостей. Здесь Менуа оставил запись о сооружении вместилища емкостью 900 акарки – это урартская мера жидких тел, возможно эквивалентная приблизительно 100 л. Правда, свидетельство из Кармир-Блура обозначает, что эта мера ближе к 250 л.

Упоминание Саргоном II о том, что Руса I строил канал для орошения полей вокруг Улху, указывает на то, что преемники Менуа последовали его примеру, по крайней мере в этом отношении. Канал Менуа доставлял основную часть воды в окрестности Вана. Также существовали не столь крупные сооружения, к примеру небольшая дамба из грубых валунов, расположенная ниже реки у дороги от Вана к Анзафу и дальше на восток[327].

Кавалерия и колесницы, вероятно, с самого начала играли ведущую роль в тактике урартской армии. Искусство верховой езды было естественным для урартов и ценилось высоко. Менуа с гордостью отметил в надписи у Топраккале, что с этого самого места его лошадь Арсиби, на которой сидел он сам, прыгнула в длину на 22 кубита (11,44 м). На двух бронзовых фрагментах из Кармир-Блура есть имя Ме-нуа. Лошади, вероятно, были легкодоступными на родине урартов, и не было необходимости отправляться за ними в регион озера Урмии. Откуда Ассирия импортировала верховых лошадей для своей кавалерии, которая впервые появилась в армии при Тукульти-Нинурте (890–884 гг. до н. э.). Лошадями взималась дань Шамши-Ададом V, современником Ишпуини, в кампании на юге бассейна Урмии. Всадники стали постоянной темой урартского искусства[328]. До сего дня обладание лошадью считается в этом районе признаком благосостояния и высокого социального положения. Но все они, по европейским стандартам, необъезженны.

К концу своего правления (810–786 гг. до н. э.) Менуа расширил территорию Урарту на запад и на север, укрепил свои позиции в бассейне Урмии и начал покорение долины Аракса – вокруг Еревана. Он активно строил крепости и каналы, чему подражали его преемники, но так и не сумели превзойти. После его смерти подошла к концу стадия становления царства Урарту.

После Аргишти I остались самые длинные уцелевшие урартские надписи. Анналы его кампаний были вырезаны снаружи его гробницы на южной стороне скалы Тушпы. К сожалению, эти записи оказались незаконченными. Одно место на скале было подготовлено, но осталось пустым. Далеко не все завоевания его правления (786–764 гг. до н. э.), с военной точки зрения самые блестящие за всю историю Урарту, описаны[329]. Одна часть представляет кампании на западе. Упоминается Малатья и ее царь Хиларуада и Хатина. Другая часть, самая длинная, кратко излагает кампании в районе Урмии, с частыми ссылками на Ману. В небольшом отрывке упоминается территория «Урме…» – название повреждено. Вероятно, это место находилось в Мушской долине. Можно только сожалеть о том, что урартские надписи довольно-таки бессодержательны и кратки и часто являют собой лишь немного большее, чем перечисление городов и районов, сожженных, разграбленных или обложенных данью. Урартские историки или выше всего прочего ценили краткость, или вели более подробные записи на табличках либо других документах, которые не сохранились или до сих пор не найдены. На западе урартское правление было твердо установлено Менуа, и, вероятно, этот факт не требовал подтверждения его сыном. На северо-западе войны против Диауехи завершились окончательной победой. Но как далеко на запад простиралась урартская территория, остается неизвестным. Крепость и храм в Алтин-Тепе могли быть основаны уже при Аргишти II (714–685 гг. до н. э.) – свидетельств более ранней занятости этого района урартами нет.

Главное направление экспансии при Аргишти I – на северо-восток, к озеру Севан, где имеющиеся надписи повествуют о его успехе. На юго-западных берегах озера Севан находятся остатки фортификационных сооружений, построенных из грубых камней, хорошо подогнанных друг к другу. Советские ученые датировали их 2-м тыс. до н. э. Краткий визит автора в данный район не дал ему оснований считать, что это не урартские крепости. Если так, они могли быть построены Аргишти I для защиты новой границы. Тем временем он обеспечил контроль над плодородной долиной Аракса, основав региональную столицу в Эребуни, которая могла стать сезонной столицей царства. Такое предположение основано на размахе строительства и его «пышности». Аргишти I позаботился оставить надпись о строительстве – она нанесена на плиту, являющуюся частью стены крепости, рядом с воротами, чтобы ее видели все[330]. Ссылка на депортацию 6600 человек из Хате и Супани, то есть из Северной Сирии, включая долину Евфрата, означает, что ассирийская практика была частью политики Урарту. Нет никаких свидетельств о том, сопровождался ли этот процесс жестокостями, подобными тем, что творили Ашшурнасирпал II и его преемники. Судя по отдельным намекам, урарты были гуманнее своих ассирийских соседей, возможно, потому, что проявить больше жестокости невозможно. Помимо Эребуни, Аргишти I основал две крепости в Аргиштихинили (Армавир-Блур). Он же выкопал канал, чтобы сделать окружающую равнину пригодной для земледелия. У урартов в долине Аракса не было соперников вплоть до киммерийского нападения 714 г. до н. э.

В пятый год своего правления (ок. 782 г. до н. э.) Аргишти I организовал поход в страну Бушту, располагавшуюся на юге бассейна Урмии, а страна Мана упоминается в его анналах каждый год – с 6-го по 12-й[331]. Таким образом, в течение восьми следующих друг за другом лет Аргишти I вел военные действия в бассейне Урмии, якобы имея главной целью Ману. Тем не менее трудно поверить, что так много кампаний потребовалось царю, который сумел сокрушить Диауехи одним ударом. За Маной стояла Ассирия, уже пришедшая в падок, но все еще пытавшаяся подорвать гегемонию Урарту в районе Урмии, откуда для нее исходила постоянная угроза. Ассирийские правители не могли этого не понимать. Ассирийские города были аннексированы Аргишти I в пятый год его правления. По его заявлению, на шестой год он вступил в бой и победил ассирийскую армию. Однако упорное сопротивление маннеев может объясняться скорее не ассирийской военной или дипломатической активностью, а вмешательством мидян, уже, вероятнее всего, ставших важным элементом в сложной политической и этнической структуре региона. Тревожить племена бассейна Урмии – обычная практика обеих держав, Урарту и Ассирии. Разрушение Хасанлу IV могло быть работой Аргишти I, а не Менуа. В записях Аргишти I говорится о разрушениях и сожжениях в соответствующем районе.

Самый известный памятник Аргишти I – его гробница, вырезанная в кристаллическом известняке Ванской крепости. К этой гробнице ведут вырезанные в скале ступени, сопоставимые с более широкой каменной лестницей к другой погребальной камере в той же скале, где нет идентификационных надписей[332]. Отсутствие таковых предполагает, что, хотя гробница явно строилась с большим размахом, она так и не была закончена, возможно из-за внезапной смерти царя. Обстоятельства, сопутствующие окончанию правления Сардури II (764–735 гг. до н. э.) и Русы I (735–714 гг. до н. э.), делали любого из них потенциальным владельцем. То же самое справедливо и касательно третьей гробницы, расположенной между двумя, описанными выше. Она явно только начала строиться. В гробнице Аргишти I есть большое главное помещение, откуда ведут ходы в две боковые и две тыловые комнаты. В боковой комнате слева от входа есть яма, сейчас, возможно, заполненная, ведущая в погребальную камеру. Две площадки, находящиеся немного ниже уровня пола, в главном помещении, – вероятно, алтари или столы для приношений, но не для саркофага. Меньшая из двух площадок имеет размеры всего лишь 1,11 × 1, 11 м. Среди мусора, заполнившего две шахты, теперь очищенные, ведущие в гробницы Каялидере, найдены обработанные камни. Примечательной чертой гробницы Аргиште в Ване являются прямоугольные ниши, ступеньки, вырезанные в каменных стенах, и декоративные бронзовые украшения в форме, напоминающей мишень, вбитые в стены на неодинаковых расстояниях друг от друга. Бронзовые украшения не сохранились, хотя можно увидеть следы меди в отверстиях. Ступени в стенах имеют параллели с более поздними урартскими гробницами в Каялидере. Вероятно, на них устанавливались каменные наполнители, которые впоследствии были разграблены. Присутствие ниш делает эту постройку не просто святилищем, а именно гробницей Аргишти. Появляется все больше свидетельств того, что такие ниши, предположительно, предназначались для приношений, но, возможно, также для установки в них ламп, являлись стандартной чертой урартских гробниц. Это особенно очевидно в гробницах Алтин-Тепе и Каялидере, датируемых примерно 7000 г. до н. э., однако здесь ниши скруглены сверху, а не прямоугольные, как в гробнице Аргишти I. Последняя, скорее всего, была запечатана каменными плитами, тщательно загораживавшими вход, как в Каялидере. Однако о ванских погребальных ритуалах свидетельств не сохранилось. Небольшая караульная будка – вероятно, для часового – была поставлена у лестницы, ведущей вниз к гробнице. Других крупных памятников в центральной части царства, уверенно приписываемых правлению Аргишти I, нет.

Район самой большой строительной активности Аргишти I – долина Аракса. Эребуни (Аринберд) – это не просто крупная крепость, а центр правительства и царская столица, с дворцом и храмами, а также свидетельствами художественных достижений, не имевших аналогов в других районах Урарту[333]. Храм Суси является прямоугольным, а не квадратным, но в остальном он вполне сопоставим со стандартным «дизайном» урартских храмов с очень толстыми стенами и почти наверняка большой высотой. Среди настенных украшений в Аринберде присутствует фриз, выполненный в официальном стиле, перенятом у Ассирии, с маленькими джиннами, держащими ведро и еловую шишку. Этот фриз, украшавший дворец, состоял из следующих рядов (сверху вниз): ряд стилизованных пальмовых листьев (пальметта) и ряд – с парапетным мотивом, полоса из пар крылатых джиннов между рядом розеток вверху и внизу, причем каждая пара «опрыскивает» стилизованное дерево. Затем следовали чередующиеся пары львов и быков, за ними – джинны, идентичные тем, что вверху, и в самом низу – «плоды граната». Фон – голубой, как и в рисунках, украшавших стены храма, где горизонтальные полосы были красные, белые и темно-синие. Общее впечатление, вероятно, оказывалось ярким, даже аляповатым, и сравнимым с украшением стен Ашшурнасирпала II в северо-западном дворце Нимруда (Калху)[334]. Очень похожий фриз ученые нашли в Алтин-Тепе. Яркие краски ассирийских дворцов несколько оживляли мрачность их интерьеров, однако представляется сомнительным, что их урартские эквиваленты были такими уж сумрачными и темными внутри. Фриз в Эребуни олицетворяет собой «придворный стиль» урартского искусства[335]. Другие фрагменты настенных росписей из Эребуни имеют характерный голубой фон и показывают гарцующих лошадей и часть охотничьей сцены. Есть также прекрасное изображение теленка, который чешет шею. Все эти изображения, пусть и, увы, неполные, показывают, что художникам Урарту был не чужд живой натурализм, отчетливо видный на охотничьих рельефах Ашшурбанипала из дворца в Ниневии, которые сейчас находятся в Британском музее[336]. Художников Урарту вдохновляла и верховая езда. Помимо архитектуры и настенной живописи в Аринберде имелось и множество предметов материальной культуры, из которых были найдены только немногие. Некоторые сокровища Аринберда, к счастью, обнаружили при раскопках соседней крепости Тейшебаини (Кармир-Блур), построенной Русой II (685–645 гг. до н. э.) после разрушения Эребуни, предположительно киммерийцами. Эти предметы, вероятно, были спасены из горящих руин и перенесены в безопасное место – новый правительственный центр. Среди них 14 бронзовых мечей с дарственными надписями или Аргишти I, или его сына Сардури II. Все они по стилю одинаковы: клинописная надпись вдоль края, три процессии в концентрических кругах – львов, быков и опять львов – и розетка в центре. Среди 20 бронзовых шлемов, также найденных в Кармир-Блуре, четыре имели надписи Аргишти I и Сардури II. Их замысловато украшает центральная сцена, обрамленная двумя рядами, представленными четырьмя полукруглыми полосками, между которыми располагается 11 групп – по две фигуры, стоящие рядом с тем, что обычно называется священным деревом. Здесь оно показано как вырезанное на стеле. Там же мы видим 10 всадников и восемь колесниц, причем у колес по восемь спиц. Поскольку такой тип колеса, судя по всему, не использовался в Ассирии до Тиглатпаласара III (745–727 гг. до н. э.), который, вероятно, ввел его как одно из новшеств для армии, его вполне могли взять из Урарту, где жителям было присуще прирожденное искусство верховой езды. Украшенные бронзовые пояса и колчаны – еще одна группа изделий урартских кузнецов. И здесь тоже тема всадников и колесниц оказалась главной для украшений. Пять из 18 колчанов, найденных в Кармир-Блуре, имели надписи Аргишти I и Сардури II. Уже при первом из этих царей урартские кузнецы, работавшие с бронзой, достигли высокого мастерства[337].

Сардури II (764–735 гг. до н. э.) унаследовал царство в зените могущества. Его северные границы были хорошо защищены от возможных нападений, а его главный соперник (Ассирия) пришел в упадок и не представлял угрозы. Дальнейшая экспансия на север обозначена в анналах ссылками на Кулху, район, чья последующая идентификация с Колхидой представляется вполне приемлемой. Правитель вошел в прямой контакт с Урарту после устранения буферного государства Диауехи[338]. Также имела место некоторая экспансия вокруг озера Севан. Основная же активность Сардури II была сосредоточена на юго-западе, где он нанес поражение Кушташпили из Кумаха, царства, идентифицированного с Куммухом (ранее Кутмухи) из ассирийских анналов и Коммагеной греко-римских времен. Таким образом, царство Урарту получило контроль над Северной Сирией благодаря военным и дипломатическим успехам, имевшим существенное, хотя и не долговечное влияние на торговлю и баланс сил в этой части Ближнего Востока[339].

Захватив власть в Калху у бездельника Ашшур-Нирари V (745 г. до н. э.), Тиглатпаласар III понял, что у Ассирии нет будущего без восстановления ее выхода к Средиземному морю. История его правления продемонстрировала, что сила у этой страны была, но ей не хватало только сильного лидера. Он начал с нападения на Арпад, находившийся к северу от Алеппо, но главным противником оставалось царство Урарту, и его было необходимо разгромить. Тиглатпаласар III одержал победу над Сардури II при Халфе (Хал-фети, а не Алеппо), что на берегу Евфрата (743 г. до н. э.). Сардури II описал этот город как резиденцию Кушташпили, правителя Кумаха. Этот принц был союзником урартского царя против Ассирии вместе с Сулумалом, царем Малатьи, преемником Хиларуады. Почему урартская армия оказала столь слабое сопротивление, неясно. Тиглатпаласар описал, как Сардури I бежал с поля боя верхом на кобыле. Его изображение присутствует на ассирийском рельефе. Неожиданный крах урартской власти на севере Сирии мог быть результатом внутренней слабости в разнородной коалиции, уже ослабленной дипломатией Ассирии. Правда, военное превосходство ее армии, по крайней мере на равнине, представляется бесспорным. Возможно, урартские силы оказались недостаточно хорошо обучены для сражений на открытых пространствах, хотя их кавалерия должна была быть сильной. В общем, самым вероятным объяснением катастрофы представляется отсутствие координации между разными контингентами союзников на поле сражения. Как бы то ни было, последние восемь лет правления Сардури II, которое началось при очень благоприятных обстоятельствах, стали свидетелями растущей власти Ассирии. Кульминацией стал разрушительный удар по престижу Урарту, нанесенный в кампании Тиглатпаласара III в самом центре царства – в Ване, – где он, по его утверждению, воздвиг победную стелу, хотя крепость, расположенную над городом, не взял (735 г. до н. э.). К сожалению, анналы Тиглатпаласара не являются полными[340]. Существует вероятность, что это поражение привело к потере власти Сардури II. Но предположение, что его преемник Руса I (735–714 гг. до н. э.) был узурпатором, не согласуется с постоянными упоминаниями этого царя о себе как о сыне Сардури II. Возможно, он был младшим сыном, захватившим трон, который должен был перейти к его старшему брату. Да и легитимность восшествия на престол многих ассирийских царей является сомнительной.

Анналы Сардури II были вырезаны на двух базальтовых стелах, установленных в высоких, скругленных в верхней части нишах, сделанных в скале. Ниши располагались у подножия северного склона Ванской скалы, в его восточном конце. Эти ниши, тоже имевшие надписи, стали центральным элементом открытого святилища, частично вырезанного в скале и расширенного посредством платформы из каменной кладки, опиравшейся на скальные уступы[341]. Судя по всему, подобные открытые святилища были типичными для Урарту. Нечто подобное, но меньших размеров археологи нашли в других частях Ванской скалы и у подножия Бостанкая (Малазгирт). В Алтин-Тепе отлично обработанная базальтовая стела, но без надписи, возможно сопоставимая с более грубой и ранней стелой в Хасанлу, стояла на террасе, встроенной в склон горы, рядом с гробницами[342].

Архитектурные достижения Сардури II лучше всего видны в его главной крепости, построенной очень близко к Ванской – неизвестно, по какой причине. В период могущества и процветания царства сооружение такой крепости могло и не иметь великой цели. Это была не только военная база, но и правительственный центр. Это Кавус-Тепе, что находился в середине долины реки Хошап (к юго-востоку от Вана), у сегодняшней дороги, ведущей из Вана к Хошапу и Хаккяри, а также в Иран через Резайе[343]. Стены, еще видные над землей, показывают, что здесь стояла крепость с каменной кладкой, не имевшей себе равных в оборонительных сооружениях других районов Урарту. Камни красиво отшлифованы и отлично подогнаны друг к другу, хотя и имеют разные размеры, так что каждый приходилось специально обрабатывать, чтобы он соответствовал со седним. В результате раскопок обнаружили улицу и храм обычного урартского типа. Его немного меньшие размеры обусловлены узостью хребта, на котором он располагался. Надпись у двери – посвящение богу Ирмуси, которое датируется правлением Сардури II, поэтому есть все основания отнести все сооружение к периоду его правления. Если так, возможно, отличное качество каменной кладки отражает краткий зенит урартской политической власти. Нет никаких свидетельств того, что для этой работы ввозили каменщиков из других стран. Храм, покрашенный изнутри в голубой цвет, видимо, был таким же, как и находившийся в Каялидере. По мнению автора, не будет слишком смелым утверждение о том, что положение в самом высоком месте города отражает поклонение его жителей небесам. Но абсолютной уверенности в этом, разумеется, нет. Еще одна черта Кавус-Тепе – две вырубленные в скале шахты. Они располагаются на хребте под храмом и, что неожиданно, отделаны каменной кладкой. Возможно, это были емкости для воды или хранения продовольствия. Нет никаких свидетельств того, что их использовали в качестве темниц. В конце главной крепости для дополнительной защиты ее создатели вырубили в скале ров. Аналогичная черта присутствовала в Ване, отмечая крайние точки урартского периметра. Амбициозный план пробиться через седловину в хребте был отвергнут после того, как значительная территория использовалась как каменоломня. Тогда же построили стену с контрфорсами. По другую сторону седловины на соседней вершине стоял маленький форт.

Раскопки 1965 г. в Каялидере дали весьма впечатляющие результаты[344]. Это поселение возвышается над крутой излучиной реки Мурат, где она поворачивает на юг к Мушской долине, в 10 милях (16 км) к юго-востоку от Варто. Район гористый и подвержен сильным землетрясениям. Хотя такая крепость могла бы служить преградой для наступления ассирийцев по долине, ничто не предполагает, что ее построили до середины VIII в. до н. э. Судя по всему, постройка оказалась недолговечной и была разрушена киммерийцами или в 714, или в 707 г. до н. э. Крепость Каялидере, таким образом, могла быть построена или при Сардури II, или при Русе I. Первый вариант представляется немного более вероятным. Общий план предполагал наличие здесь административного центра с верхней крепостью, нижней крепости и нижнего города, тянувшегося вниз по склону к рукаву реки Мурат. Поверхностные остатки ворот указывают на вероятное направление подхода от переправы. Раскопки велись в верхней крепости и каменной гробнице, расположенной в скале с южной стороны.

Каялидере являлся достаточно важным городом, чтобы иметь храм со стандартным планом, но при его возведении каменную кладку подняли на несколько большую высоту, а каменные плиты были намного больше, чем маленькие, но прекрасно обработанные базальтовые плиты Азнавура, Кавус-Тепе и Алтин-Тепе. Возможно, более грубая кладка означает работу правителя, подражавшего моде двора. Двойной куб – вероятная реконструкция пропорций такого храма, как предполагают более поздние параллели ахеменидского периода, особенно Каабаи-Зардушт и Накше-Рустам у Персеполя. Это один из признаков того, что ахеменидские архитекторы, безусловно, многое переняли у урартов, хотя привозили каменщиков из Греции[345]. Перед храмом в Каялидере располагался вымощенный двор с остатками с одной стороны «клуатра», не мощеного, но с крышей. Самая важная черта двора – основание стелы, такой же ширины, как дверь, и расположенной на одной линии с ней. От самой стелы ничего не осталось, но основание, хотя и разбитое грабителями, не оставляет сомнений в его предназначении. Здесь же находится небольшая площадка с тремя небольшими отпечатками, напоминающими копыта, вырезанные в камне. Ее можно истолковать только как постамент для бронзовой треноги, поддерживающей большой котел, сопоставимый с котлом и треногой из Алтин-Тепе и с аналогичными предметами, изображенными на известном рельефе Мусасира из дворца Саргона II в Хорсабаде[346]. Пытаясь реконструировать на основании этого рельефа внешний вид типичного урартского храма, не следует забывать, что ассирийские скульпторы зачастую уменьшали высоту здания непропорционально его длине, если это требовалось для помещения рисунка в ограниченное пространство. В храме Каялидере, вероятно, хранились сокровища, или, по крайней мере, люди так считали, потому что даже брусчатка была перевернута в поисках кладов. Поэтому от храма осталось так немного. Самая интересная находка – часть украшенного пояса или колчана с изображением воинов в колесницах, на которые нападает лев. По живости это изображение не имеет себе равных в урартском искусстве. Вероятно, там же была найдена фигура красивого бронзового льва, к основанию которой изначально был прикреплен гвоздь или колышек. Предположительно, эти артефакты датируются концом VIII в. до н. э., хотя, строго говоря, нет четких стилистических критериев, позволяющих отнести их к тому или иному периоду истории Урарту точно[347].

Раскопки верхней крепости в Каялидере, за пределами храма и переднего двора, открыли серию террас, которые, предположительно, продолжаются вниз по северо-восточному склону, на юго-западной стороне которого высится скала, нависающая над рекой. Каменные основы стен из сырцового кирпича были сделаны на основе коренной твердой породы и спускались вниз с наклоном. Не было обнаружено следов ранней занятости людей – только незначительные разрозненные следы скотоводческих поселений среди сгоревших руин. Была раскопана часть большого складского помещения, где обнаружили три ряда массивных кувшинов, некоторые из них – явно урартского типа, их аналоги встречались в Патносе и Хавтаване. Уникальность этих сосудов заключается в их пиктографических надписях – часто используемый термин «иероглифический» является менее правильным. Среди используемых знаков отчетливые изображения сосудов, козья шкура и мешок, все меры веса, объема, или и те и другие. Параллели этих пиктограмм встречаются в Топраккале, Кармир-Блуре и Алтин-Тепе[348]. Самые понятные знаки в Каялидере нанесены на ободках и обозначают какую-то систему нумерации: круги с точкой в центре могут быть десятками или сотнями, а точки – соответственно единицами или десятками. Однако нет никаких доказательств использования урартами десятичной системы. Вероятнее, эти цифры означают вес продукта в каждом сосуде. При смене содержимого на сосуде нацарапывалась новая цифра. Первая, находившаяся на ободке, наносилась еще до обжига. Кроме террас археологи обнаружили остатки ворот, дававших доступ из нижней крепости. Сужение ворот и подъем уровня дороги, проходящей через нее, указывают на поспешные усилия по укреплению обороны перед ожидаемым нападением. Кстати, усилия, судя по всему, оказались бесполезными.

В верхней крепости в разных местах нашли группы бронзовых предметов, каждая из которых находилась очень близко к поверхности, непосредственно на слое сожженных обломков. Вероятно, так нападавшие прятали награбленную добычу. Альтернативным этому предположению было то, что местное население после разрушения крепости вернулось в поисках того, что еще можно спасти. Последний вариант представляется более вероятным, поскольку эти люди лучше знали, где искать. Но бронзовые предметы по какой-то причине им пришлось спрятать, и воспользоваться ими было уже не суждено. Так, обнаружили коллекцию, состоящую из пяти колчанов, один согнутый, и два железных бруска с бронзовыми набалдашниками общим весом 3,6 кг, среди прочих находок – большой неукрашенный щит и три мебельные ножки в форме бычьих копыт. Представления об урартской мебели были пополнены благодаря найденной в Каялидере бронзе, сравнимой во многих отношениях с более поздними находками из Топраккале (Ван), а также ассирийскими рельефами с изображениями тронов, стульев и скамеек. Самая явная параллель – между двойными волютами Каялидере и тех, что видны на рельефе Ашшурнасирпала II из Нимруда. Это подчеркивает космополитический характер бронзовых изделий и мебели, так же как и других ремесел Урарту, и подтверждает уверенность в том, что урартские заимствования из ассирийского искусства имели место в IX в. н. э., а потом урартское искусство выкристаллизовалось в постоянные традиционные формы[349].

Гробница в Каялидере не столь замысловата по внешнему виду, как в Алтин-Тепе. Но никакие сравнения не должны упускать из виду низкое качество легкого вулканического туфа, на котором стоит крепость. Каменщики делали все возможное, чтобы вырубить прекрасную гробницу, но им мешала пористость камня и имевшиеся в нем глубокие трещины. К сожалению, не сохранилось текстов, описывающих погребальные обычаи Урарту. Для нас были и остаются доступными только археологические свидетельства. Урартские могильники в долине Аракса, в Малаклу, возле Игдыра (Ыгдыра) и в Нор-Ареш (возле Еревана), показывают, что, по крайней мере, там кремация считалась обычным явлением. Некоторый погребальный инвентарь из могильников в Эвди-Тепе и Алакахане, возле Эрниса, у северовосточного берега озера Ван, могут датироваться урартским периодом, хотя одна только близость двух урартских городищ не указывает на время захоронений. В других частях Урарту свидетельства одиночных захоронений, за исключением скальных гробниц и могильника в Алтин-Тепе, пока остаются недоступными[350]. Можно предположить, что кремация была распространена на большей части царства. Открытия, сделанные при раскопках в Хафтаване, крупном городище площадью более 50 акров, расположенном возле Шахпура, свидетельствуют, что в районе озера Урмия погребения в земле являлись традиционными. Сразу после последнего захоронения в гробнице Каялидере, которую, скорее всего, открывали далеко не единожды для последовательных погребений, дверь тщательно заделали плотно пригнанными базальтовыми плитами. После этого у нижнего блока был зажжен небольшой костер – возможно, имело место жертвоприношение. И наконец, проход завалили камнями и засыпали землей. В это время не было вымывания грунта с вершины скалы, которое началось позднее, и дверь располагалась высоко над землей. С этим есть много параллелей в других местах. В качестве примера можно привести маленькую гробницу у подножия Карниярика, холма, возвышающегося над равниной Шахпура, и курган Хафтаван – здесь в гробнице в тыловой части камеры имеется вертикальная шахта. Недоступность – разумное условие при выборе места для урартской скальной гробницы или надписи. Гробница в Каялидере имеет сложный план, по крайней мере с семью помещениями, шесть из которых удалось очистить. Две комнаты отличались наличием ниш с круглой верхней частью и вместилищами, явно предназначавшимися для жидкостей. Одно из них имело глубину около метра. Небольшая яма в полу третьей комнаты могла вмещать тело небольшого роста. Условия не позволили костям сохраниться. Это не было главное захоронение, и любопытные шахты в форме бутылки – две из трех были раскопаны – определенно служили погребальными камерами. Другую функцию для них представить трудно. Они имели форму неких резервуаров, которые были совершенно не к месту в могиле, да и пористый камень делал вырезанные таким образом в нем резервуары непригодными для использования. В одной комнате в полу имелись небольшие углубления, похожие на чаши, предположительно предназначавшиеся для жидких приношений или возлияний.

Какими бы ни были точные обстоятельства восшествия на престол, правления и смерти царя Русы I (735–714 гг. до н. э.), историю, рассказанную в письме Саргона II богу Ашшуру о своей победоносной восьмой кампании – как Руса отказался от мяса и питья, его здоровье ухудшилось, что и привело его к самоубийству, – не следует принимать буквально. Она может быть типичной ассирийской пропагандой, направленной на распространение тревоги и пораженческих настроений. Руса I взошел на престол вскоре после нападения Тиглатпаласара III на Ван. Но не только он часто ссылается в своих надписях на своего отца Сардури, но также Саргон II упоминает, что в Армариали, провинции, очевидно расположенной к северо-востоку от Вана, он взял Арбу и Риар, родные города Русы и Сардури соответственно. Это предполагает географическое непосредственное соседство двух городов в царских владениях, напрямую управлявшихся короной.

Большая часть этого правления прошла без серьезных регрессов для Урарту. Двадцать три района по обе стороны озера Севан были покорены за один день. Об этом говорит надпись, найденная на юго-восточном берегу озера в Келагране. Четыре из этих районов – или населенных пунктов – находились на юго-западном берегу, остальные – на дальней стороне, возможно, даже в долине Куры, хотя нет доказательств, что силы урартов продвинулись так далеко, что означает, что заявление о покорении этой территории не следует понимать буквально. Но в любом случае надпись повествует о самом глубоком продвижении урартов в сторону Кавказа. Без учета этого обстоятельства представляется, что в царстве был мир. Немногие надписи можно уверенно отнести к этому периоду правления, но среди них есть нечто, написанное на урарто-ассирийской двуязычной стеле в Топзауа, которая, как и стела Ишпуини в Келишине, упоминает о городе Ардини (Мусасир). Расположение и тема надписи указывает на страхи Саргона II перед урартской экспансией на юг от озера Урмия, приведшие к ассирийским контратакам, достигшим своей высшей точки в 714 г. до н. э.[351] Короткие надписи Русы на бронзовых чашах из Кармир-Блура информативными для этого периода не являются. То же в целом можно сказать о надписи в районе Кешиш-Гёль, повествующей о создании «озера Русы» недалеко от Вана. Архитектурные и инженерные достижения этого периода сейчас представляются менее значительными, чем это считалось раньше, поскольку, вероятнее всего, и царская резиденция – в Топраккале (Ван), и ирригационные сооружения, построенные для снабжения ее водой, включая искусственное озеро, являются заслугой не Русы I, а Русы II (685–645 гг. до н. э.). Правление Русы II было более длительным и мирным, чем его тезки[352]. Однако описание ирригационных работ вокруг Улху дает понять, что Руса I поддерживал начатую Менуа традицию обогащения царства путем строительства каналов и превращения ранее бесплодных земель в плодородные поля и богатые пастбища, хотя последние едва ли могли использоваться даже в зимнее время, как предположил Саргон. Город Ухлу, вероятно, располагался или в Маранде, или дальше к западу в районе Улы, что рядом с Шахпуром[353].

Саргон II еще в начале своего правления столкнулся с потенциальной угрозой Ассирии, которая оставалась самой опасной для его царства. Речь идет о растущем могуществе мидян, народа, с которым уже в IX в. до н. э. нельзя было не считаться. К третьему году правления Саргона (719 г. до н. э.) бунт маннейских городов-данников против своего марионеточного правительства и за мидийского принца Метатти из Зикирту (Зикерту) был подавлен, но многие города обратились к Русе I с просьбой о помощи. Это привело к депортации их жителей в Северную Сирию. Тремя годами позже (716 г. до н. э.) начался серьезный натиск на урартское могущество в южной части бассейна Урмии. В северной части оно почти не оспаривалось[354]. Против Саргона выступила коалиция в составе Русы из Урарту, Метатти из Зикирту и маннейского правителя Багдатту. Вряд ли могут быть сомнения в лидерстве урартов в этой коалиции, равно как и в том, что ее уничтожение стало главной целью ассирийской политики. Уллусуну, маннейская марионетка, назначенная Саргоном, вскоре перешел на сторону Русы. Это значит, что Урарту все еще считалось главной силой в маннейских землях к югу и востоку от озера Урмия. Город Изирту, столица маннеев, вероятно располагался где-то к югу от озера. Сразу после его сожжения упоминается город Зибия, видимо нынешний Зивийе. «Могущественные мидяне», о которых говорится в конце анналов шестого года правления Саргона, возможно, были ведущим кланом в конфедерации мидийских племен. Ее центр мог сместиться на юг в результате урартской экспансии веком раньше. Однако представляется более вероятным, что эта территория давно находилась в руках мидян и к началу правления Саргона стала одним независимым Маннейским государством. Роль Парсуа и ее жителей к этому времени, скорее всего, уменьшилась. В следующем году (715 г. до н. э.) Саргон нанес еще один удар по мидянам, разгромив и захватив Дайукку, который вместе с семьей был депортирован в Хамат (Сирия). Это событие отражено в греческих источниках, в частности, Геродот назвал этого правителя Дейок. Его сын Хшатрита (Фраорт у Геродота) был первым известным истории лидером, объединившим мидян[355]. Нет ничего невероятного в том, что этот процесс ускорился из-за натиска ассирийцев и ослабления Урарту в бассейне юга Урмии. Ассирийские нападения на мидян изображены на рельефах из дворца Саргона в Хорсабаде. К сожалению, они погибли – лодка, везшая их по Тигру после французских раскопок, затонула. Остались только сделанные с них рисунки[356].

В то время как ранние кампании Саргона II могут указывать на то, что подавление мидян стало его главной целью, было бы ошибкой думать, что в 714 г. до н. э. мидяне были главным противником Ассирии. Эту роль все еще выполняло царство Урарту. Несмотря на некоторый регресс, имевший место в последние годы правления Сардури II, это не слишком повлияло на бассейн Урмии, куда ассирийцам было намного труднее проникнуть, чем в северную часть Сирии. Свидетельства, обеспеченные в высшей степени подробным и красочным рассказом о восьмой кампании, широко обсуждались учеными[357]. Пролит свет на военную тактику, фортификацию, ирригацию, сельское хозяйство и историческую географию, а также приведен длинный список сокровищ, вывезенных из великого храма в Мусасире. Этот рейд стал эпилогом к главной кампании. Зафиксированные в найденных надписях аккадские слова, обозначающие многие из этих предметов, все еще не поддаются переводу. В области исторической географии решено не меньше проблем, чем возникло новых, и до сих пор нет единого мнения по вопросу о маршруте следования армии Саргона. Автор настоящей книги придерживается убеждения, что Тюро-Данжен в своем комментарии к тексту правильно утверждает, что ассирийцы прошли вокруг южной, восточной и северной сторон озера Урмия и оттуда в западном направлении, избегая собственно озера Ван, к его северному берегу и далее вокруг его западной оконечности. Слабость этой реконструкции маршрута заключается в том, что он предполагает или движение через труднопроходимую горную область к югу от озера Ван, чтобы дойти до Мусасира, или более западное или северо-западное положение этого города, чем то, что указывают две двуязычные надписи, его упоминающие. Вторую возможность никоим образом нельзя сбрасывать со счетов. Ведь нет никаких доказательств нахождения Мусасира вблизи Келишина или Топзауа, в горах Загроса юго-восточнее Урмии. Представляется, что путь армии Саргона прошел через сердце Урарту, по крайней мере судя по описанию крепостей, которые больше соответствуют известным постройкам вокруг озера Ван, чем тем, что расположены в бассейне Урмии: «Я отправился из Армариали, перевалил через гору Уизуку из пестрого мрамора, поросшую кипарисом, прибыл в Айади… тридцать его укрепленных городов расставлены по берегу волнующегося моря, у подножия больших гор и выделяются, как вехи: Аргиштиуна, Калланиа, сильные крепости, воздвигнутые между ними, сияют на вершинах гор Арциду и Махунниа, как звезды. На высоте 240 кубит видны их основания, и в них поставлены гарнизонами его лучшие бойцы, победоносное в битвах войско, со щитами и копьями, надежда его страны. Они увидели падение Армариали, соседней с ними области, и содрогнулись их ноги. Они покинули свои города вместе со своим добром и улетели, как птицы, в эти крепости. Я послал в их города многочисленное войско, и оно разграбило их имущество и их богатство. Их сильные стены вместе с 87 окрестными поселениями я разрушил, сровнял с землей…»[358]

Далее Саргон описывает, как разорял зернохранилища, вырубал сады и леса, которые невозможно было восстановить быстро. Это, вероятно, было самым сильным ударом по благосостоянию Урарту, поскольку дома и даже крепости можно восстановить сравнительно быстро. Из Айади армия продолжила путь через три крупных реки в область Уайасис, названную в тексте «концом пределов Урарту, что рядом с Наири». Представляется вероятным ее расположение в районе Битлиса.

Сражение на горе Уауш, скорее всего на горе Сахенд (Сехенд), судя по всему, было решающим. Все районы, названные Саргоном до упоминания об этом сражении, могли располагаться на расстоянии пяти или шести дней пути от южного конца озера Урмия[359]. Рассказ Саргона о сражении не подтверждается урартскими текстами, так что трудно отличить факты от вымысла, пропаганды и неизбежных словесных излияний Ашшуру и прочим божествам. Представляется, что ассирийская армия одержала победу благодаря внезапной атаке, начавшейся еще до развертывания всех ее сил, к которой урартский царь и его мидийский союзник не подготовились. Возможно, их позиция в узком горном проходе придала им необоснованную уверенность в своих оборонительных силах, при этом инициатива была оставлена Саргону. Один инцидент – отправка Метатти посыльного к Саргону – предполагает определенную степень бравады или даже некой бесшабашности со стороны мидийского лидера. Вероятно, не было должным образом отлажено взаимодействие между частями урартов и их союзников, да и дисциплина у них оказалась хуже, чем в ассирийской армии. Возможно, Саргон имел все основания считать, что быстрое нападение может застать противника врасплох. Он хотел успеть раньше, чем Руса и Метатти повысят координацию совместных действий. Урартская кавалерия оказалась бесполезной в горной местности, а упоминание о том, что Русу блокировали в его переполненном лагере, – еще один признак того, что урартский царь был разбит внезапной атакой.

Слабость Урарту и неспособность его армии противостоять ассирийским войскам, особенно ударной кавалерии, которой командовал брат царя и его визирь, очевидны при описании восьмой кампании Саргона. Несмотря на частую недисциплинированность горцев в сражениях, все же трудно поверить, что урарты оказались неэффективными против ассирийцев, не говоря уже о периоде безусловной слабости последних во время Менуа и Аргишти I. Но тогда северные провинции царства Урарту были разорены превосходящими силами киммерийцев. Это нападение стало началом движения, об истоках и результатах которого вкратце упомянуто ниже. Об этом говорилось в письмах принца Сеннахериба отцу, который отправил его за получением от ассирийских лазутчиков разведывательной информации о делах в Урарту. Из этих писем явствует, что армия Русы I выступила против киммерийцев, но три командира были убиты, их отряды уничтожены, а царь бежал обратно в Урарту[360]. Тем самым была подготовлена почва для ассирийской победы на горе Уауш, за которой последовал крах урартского сопротивления, возможно означавший внутренний политический распад. Не помог урартской армии и захват области Заранда, где разводили лошадей. Но ассирийцы, хотя и смогли захватить новые земли, были явно не способны установить постоянный контроль над территорией Урарту – климат и географическое положение делали его невозможным. И когда армейские запасы подошли к концу, армии пришлось сниматься с места. Весь успех Саргона зависел от скорости. Расстояния и характер рельефа не делают такой маршрут невозможным. Только финальное нападение на Мусасир объяснить труднее.

Это нападение стало кульминацией разгрома урартов ассирийцами, после чего два государства, вероятно, установили некий modus vivendi, предположительно основанный на принятии урартами ассирийского господства в областях, расположенных на северо-восточных и северо-западных границах Ассирийской империи. Общее сопротивление киммерийцам было еще одним фактором, определившим дипломатию Вана, Хорсабада и затем Ниневии. Сеннахериб получил бесценный опыт за два года, последовавшие после восьмой кампании его отца. Развитая сеть ассирийских шпионов исправно поставляла ему информацию о событиях в Урарту.

Во время правления Аргишти II (714–685 гг. до н. э.) Ассирия самым внимательным образом следила за Урарту. В это время царство было занято мародерствующими кочевниками, проникшими туда из Кавказа, они двигались через урартские земли, чтобы впоследствии нанести удар по Фригийскому царству и разрушить его столицу Гордион (ок. 685 г. до н. э.). Аргишти II встретил киммерийцев на незнакомой территории, и, как и его отец семью или восемью годами раньше, был разгромлен (707 г. до н. э.)[361]. Мы уже никогда не узнаем, случилось это потому, что киммерийцы проявили себя более опытными воинами или их просто было намного больше. Однако, вероятнее всего, разгром не стал решающим, поскольку Аргишти II после него правил еще больше двух десятков лет. Число надписей, относящихся к его правлению, ограничено. Возможно, его имя связано с названием Эрциш (на озере Ван). Один предмет с надписью из Алтин-Тепе датирован периодом правления Аргишти II – вероятно, это поселение на северо-западной границе царства было основано именно тогда. Если так, его могли создать для обеспечения защиты от возвращавшихся из Центральной Анатолии киммерийских кочевников. В Алтин-Тепе нет ничего, что указывало бы на дату до VII в. до н. э. На другой границе имела место военная активность и, возможно, даже экспансия, подтвержденная записями в районе Сараба у подножия южного склона горы Савалан (Себелан), расположенной к востоку от Тебриза, у дороги к Ардебилю и Каспийскому морю[362].

Место, называемое Алтин-Тепе («Золотой холм»), находится в 20 милях (32 км) к востоку от Эрзинкана. Сейчас оно вполне доступно при движении по современной дороге. Неподалеку находится еще один холм со следами деятельности людей железного века, но, очевидно, не столь важный. Алтин-Тепе «появился» в результате выхода на поверхность породы горы с крутыми склонами, но широкой плоской вершиной. Урартские строители воспользовались всеми преимуществами, данными природой. В отличие от многих урартских городов здесь не было острого дефицита пространства. В 1938 г. местные жители нашли там большой бронзовый котел с треногой, но только спустя 21 год начались раскопки[363]. Автор посетил это место в 1955 г. и нашел на поверхности несколько характерных предметов раскрашенной керамики, которые, вероятно, были изготовлены в более поздний период, скорее всего при Ахеменидах. В Алтин-Тепе есть храм, складские помещения, дворец или зал для приемов и святилище с гробницами. Археологи датировали все это 725–650 гг. до н. э., но представляется возможной и немного более поздняя дата. Никаких надписей или других указаний на дату до периода правления Аргишти II нет[364]. Если отсутствие следов насильственного уничтожения предполагает продолжение занятости и в ахеменидский период, дата до 700 г. до н. э. еще менее вероятна из-за быстрого перехода от раннего слоя – с храмом к более позднему – с дворцом, когда храм продолжал использоваться.

В целом, однако, представляется маловероятным, что дворец в Алтин-Тепе использовался в VI в. до н. э. Это была постройка, сравнимая по значимости, если не по великолепию, с дворцом Аргишти I в Эребуни. Уцелевшая настенная живопись выполнена в стереотипном придворном стиле, включая знакомую ассирийскую тему – божество держит ведро и разбрызгивает воду, вероятно выполняя церемонию очищения. Как и в Эребуни, фон голубой. Также используется красная охра, белая и черная краски. Такие изображения, широко распространенные в Урарту, указывают на явную популярность ассирийской тематики. Хороший пример – два ряда демонов со священными деревьями и розетками сверху, снизу и между ними. Рисунки на стенах дворца имели высоту 2,35 м – скромный масштаб по ассирийским стандартам, но весьма значительный для Урарту[365]. Шесть рядов, состоящие из трех каменных оснований колонн, указывают на «дизайн» помещения, имевшего внутренние размеры не менее 25,3 × 44 м, расположенного к югу от храма на небольшом возвышении. Было выдвинуто предположение, хотя и не доказанное, что это самый ранний пример ападаны – зала с колоннами, здесь такими массивными, что они были выполнены скорее из сырцового кирпича, чем из дерева, как в Кармир-Блуре. Самая очевидная параллель – с колонным залом в Арин-берде, отнесенным по своему содержимому к ахеменидскому периоду. Это подтверждает гипотезу Алтин-Тепе как ранней ападаны, прообраза более поздних персидских залов. Массивные основания и обхват колонн в Алтин-Тепе указывают на постройку значительной высоты. Но если соседний храм имел, вероятно, согласно существующим свидетельствам, пропорции двойного куба, то он не оказывался в тени этого дворца или зала для приемов[366].

Храм в Алтин-Тепе имеет стандартный план с интересной деталью – щелями по обе стороны от дверного проема. Их можно интерпретировать как отверстия для копья. Основания для такого толкования – рельеф храма в Мусасире и находки в храме Алтин-Тепе: в святилище были обнаружены многочисленные железные наконечники копий и стрел, булавы, сделанные из железа и бронзы, и шесть бронзовых наконечников копий, а также резная деревянная пластинка и три кубка на подставках из типичной урартской краснолощеной керамики. Форма кубков, судя по всему, является деградировавшей формой аналогичных сосудов из Гирик-Тепе, Каялидере и Хафтавана. Таким образом, дата их со здания – середина или конец VII в. до н. э. – подтверждается. Похоже, вся керамика относится к последнему периоду существования храма. Причины наличия копий до конца не ясны. Как и многие подобные предметы, они лежали перед основанием, на котором стояла статуя бога. Причем это был не обязательно Халди[367]. Копье может трактоваться как эмблема, общая для всех божеств Урарту, но копья, принесенные в храм, скорее были трофеями, отданными в благодарность за одержанную над врагом победу. Можно провести сравнение с железным копьем, на котором Тиглатпаласар III приказал сделать надпись о своих триумфах и поместить его в публичное место[368]. Среди других предметов, обнаруженных у двери в южной галерее храма Алтин-Тепе, были также бронзовые шлемы и щиты, наконечники копий и стрел, резьба по кости, вероятно с трона. Особого упоминания заслуживает великолепная уникальная бронзовая дверная цепь с 29 звеньями, из которых пять – цилиндрические и украшенные ажурным решетчатым орнаментом. Найденные сокровища – очевидное доказательство того, что Алтин-Тепе не был разграблен, как многие другие урартские поселения.

Среди остальных обнаруженных в Алтин-Тепе находок можно отметить костяного льва. Помимо своих объективных достоинств он является представителем характерного стиля резьбы по кости, очень возможно, возникшего в Урарту, хотя сырье, конечно, ввозилось. В Алтин-Тепе также нашли красивую ажурную костяную табличку с изображением оленя у священного дерева на холме. Резьба по кости была распространена в Кармир-Блуре, Кавус-Тепе и в Мурджи, расположенном недалеко от Ахалкалаки в Грузии. В Мурджи ученые обнаружили женские головки и рукоятки. Резьбой по дереву занимались жители Кармир-Блуре и Алтин-Тепе, что подтверждено двумя найденными фрагментами моделей зданий. Их можно сравнить по архитектурной значимости с бронзовой моделью из Топраккале и с обожженной глиняной моделью двухэтажной конструкции – вероятно, храма – из Иджевана в Армении[369].

Алтин-Тепе стал первым городищем, где обнаружили неоспоримые свидетельства главных урартских гробниц. Одни были вырезаны в скале на склоне, другие – построены из хорошо обработанной каменной кладки и имеют ниши со скругленным верхом для ламп или приношений; потолок – фальшивый свод. Две гробницы имеют три помещения. В гробнице, раскопанной в 1959 г., погребальная камера вмещала простой каменный саркофаг с выпуклыми крышками. Во внешней комнате находился бронзовый котел, лошадиная упряжь, разобранная колесница и отделанные серебряными пластинами скамейки. Из погребальной камеры шел проход в комнату меньших размеров, где находились стол, кровать и несколько сосудов. Рядом с гробницами располагалось открытое святилище на встроенной в склон платформе, на которой были четыре базальтовые стелы, прекрасно обработанные, но без надписей. Перед ними имелось небольшое углубление, предположительно для возлияний или ладана. В целом святилище было выполнено в тех же традициях, что и в Ванской крепости.

Урарту времени правления Русы II (685–645 гг. до н. э.) – это история культурного и экономического возрождения и отдельных военных успехов. Мирные отношения с Ассирией были основаны на взаимных интересах, страхе перед киммерийской опасностью и на идее укрепления других границ.

Сеннахериба и Эсархаддона больше интересовали события, происходивших в Вавилоне, Иудее и Египте, чем в Урарту. Это царство они, вероятно, считали полезным буфером между собой и киммерийцами. Ашшурбанипал тоже уделял основное внимание сначала Египту, потом Вавилонии и Эламу, где Ассирия медленно истекала кровью в череде дорогостоящих военных кампаний. Руса II, судя по всему, сумел укрепить свою северо-восточную границу путем административной реорганизации. Представляется вероятным, что большая крепость Бастам – подтверждение такой же заботы о севере бассейна Урмии, поскольку артефакты, найденные здесь при раскопках, принадлежат к более позднему периоду в истории Урарту[370]. О кампаниях в западном направлении свидетельствуют ссылки на племена мушки и хаттов, хотя их нахождение во Фригии и Каппадокии маловероятно. Руса II на протяжении своего долгого и успешного правления не мог удовлетвориться только мирными достижениями. Однако нет оснований предполагать, что в это время урарты продвинулись в Анатолии дальше на запад, чем раньше. Также маловероятно, что черноморское побережье вокруг Трабзона попало под контроль урартов[371].

Местонахождение племен мушки – сложная проблема, сравнимая с локализацией страны Парсуа. Даже если мушки жили во Фригии, то далеко не всегда. Ассоциация с Фригией базируется на приравнивании Мита и легендарного царя Мидаса. Это отождествление само по себе недостаточно хорошо документировано, чтобы оправдать реконструкцию анатолийской истории этого периода на основании допущения, что царство, существовавшее вокруг долины Сакарьи в Северо-Западной Анатолии, – это царство племен мушки из ассирийских или урартских записей. Мушки – это мешех из Книги Бытия (10: 2) и мосхи у Геродота (III. 94). Они впервые появляются в документах во время правления ассирийского царя Тиглатпаласара I, который в год своего восшествия на престол (1114 г. до н. э.) одержал над ними решающую победу. В его анналах записано: «Двадцать тысяч человек мушкийцев и пять царей их, которые вот уже пятьдесят лет как захватили земли Алзи и Пурукуззи, в прежние времена платившие дань Ассирии… спустились с гор и захватили Кадмухи. …Я собрал мои колесницы и мои войска… Гору Кашиари, труднопроходимый регион, я пересек. Я сражался с их двадцатью тысячами воинов и их пятью царями в стране Кадмухи, и победил их…»[372]

Этот текст показывает, что мушки занимали страну Алзи (Энзи, Энзит и Исуа) со времен, наступивших после краха Хеттского государства в Анатолии. Сейчас это равнина вокруг Элязыга. Захват ими Кадмухи (Кутмухи), Коммагены греко-римских времен, стал угрозой для ассирийской власти на обоих берегах Евфрата, с которой следовало разобраться как можно быстрее. Больше мушки никогда всерьез не сталкивались с Ассирией, которую вскоре стали теснить арамеи. Мита из Мушку мог быть вождем конфедерации племен, некогда пришедших с северо-запада Анатолии. Регион вокруг Малатьи, некогда известный как Ханигальбат, мог быть землей Мита из Мушку в конце VIII в. до н. э. Его местонахождение, ориентированное дальше на запад, делает ссылки на племена мушки Русой II труднообъяснимыми.

Шуприя (Шубрия), находившаяся к северо-востоку от Диярбакыра, явно была весьма чувствительной приграничной зоной. При описании времен Эсархаддона она упоминается дважды. Согласно одной реконструкции событий, сначала была угроза Ассирии со стороны Урарту. Нападение возглавил лично Руса или некий полководец около 678 г. до н. э. Спустя несколько лет (673–672 гг. до н. э.) эта приграничная зона была в руках ассирийцев, беженцев из Урарту возвратили Русе, а урартского полководца схватили и казнили люди Шубрии, тогда верные Ассирии. Эти перемены в балансе сил могли означать, что во время правления Русы II урарты могли взять верх над Ассирией только с помощью киммерийцев. Нет никаких записей о том, что когда-нибудь еще такие попытки предпринимались[373].

О культурном возрождении Урарту при Русе II свидетельствуют открытия ученых в Кармир-Блуре, крепостях Кефка-леси, находящейся над Адылджавазом, на северном берегу озера Ван, и в Топраккале. В последней были найдены остатки массивных стен, сделанных из сырцового кирпича, как выяснилось, ранее принадлежавшие складским помещениям. Они сильно пострадали во время раскопок 1879 г. и последующих лет, когда в течение длительного времени сокровища заброшенного городища расхищались и распространялись по всей Европе – от Санкт-Петербурга до Лондона. Единственная компенсация этого варварского уничтожения – понимание существования цивилизованного царства в области, доселе известной только по единственным обрывочным надписям, впервые воспроизведенным Шульцем, убитым в 1829 г. Если не считать этого, упоминания о царстве Урарту присутствуют только в ассирийских записях и Ветхом Завете[374].

Топраккале, вероятно, был основан как главная резиденция Русы II, и вполне возможно, что Тушпа, город у подножия Ванской крепости-скалы, пребывал в руинах после нападения Тиглатпаласара III (735 г. до н. э.). Если так, то столицу куда-то перенесли во времена двух следующих правителей – Русы I и Аргишти II. В Топраккале почти не осталось зданий, но есть много черт, заслуживающих внимания. Храм имел стандартный план, стоял на основании, сделанном из рустованной известняковой кладки, причем каждый камень был тщательно обработан по краям, но имел грубый выступ в центре. Сохранились фрагменты декоративных элементов – в концентрических кругах представлены контрастные цвета базальта и известняка. Храм располагался на седловине, соединявшей выступ, на котором находился город Русахинили, с более высокой площадкой; рядом с храмом – складские помещения, а также другие постройки, от которых сохранились только уступы в скале, предназначенные для фундамента. Далее путь ведет через скалу вниз к туннелю, выполненному в виде винтовой лестницы, состоящей из 56 ступеней и освещенной тремя окнами. Тоннель, в свою очередь, ведет к большой подземной емкости, грубо вырубленной и, вероятно, недостроенной. Канал от реки доставлял воду к очень маленькому круглому отверстию в скале, а оттуда – в емкость[375].

Сокровища Топраккале слишком многочисленны, чтобы их можно было подробно описать, и частично они относятся к периоду, наступившему после правления Русы II. Трон, реконструированный из 17 элементов, в храме, видимо, соорудили для бога Халди. Этот трон с имеющейся при нем скамеечкой для ног стал предметом активного обсуждения в научной литературе. В первую очередь ученых интересовали источники вдохновения его создателей и степень влияния Ассирии. Использование фигур – все они отлиты с использованием процесса сир пердю – отличительная черта трона, хотя послужили или нет моделями для него резные деревянные колонны – другой вопрос[376]. Другие, более функциональные элементы имеют многочисленные параллели на ассирийских рельефах. Намек на упадок в искусстве финальной стадии существования Урарту виден в подчеркнуто худых, изнуренных львах, изображенных на бронзовом мече Русы III (625–609/585 гг. до н. э.). Похожие львы имеются на сильно поврежденном мече, обнаруженном в Северо-Западном Иране и который, несомненно, имеет урартское происхождение. Есть выраженный контраст между львами, представленными на щитах Русы III и Сардури II (Кармир-Блур). Все предметы из Топраккале относятся к VII в. до н. э., поскольку нет никаких доказательств существования Русахинили до восхождения на престол Русы II (685 г. до н. э.).

Вероятно, мы не располагаем достаточными свидетельствами для уверенных выводов о характере урартского искусства в каждом регионе. Открытия в Кефкалеси, крепости, построенной на высоком холме над Адылджавазом (оттуда открывается вид на обширную территорию до южного берега озера Ван), позволяют предположить, что упадок начался в первые годы правления Русы II. Отнесение к данному периоду этой цитадели, которая своими длинными складскими помещениями, наполненными огромными кувшинами для хранения, напоминает современный ей Кармир-Блур, не подлежит сомнению – здесь представлено имя этого правителя, вырезанное на базальтовых рельефах, украшающих дворец. Также, пожалуй, можно не сомневаться в том, что на большом рельефе, найденном в средневековом замке – внизу у озера, – изображен бог Тешеба, а не бог Халди, как ранее предполагал автор[377]. Повелитель погоды и главный бог урартского пантеона ясно различимы только по животным, на которых они стоят, – бык и лев соответственно. Известно, что бык являлся символом бога погоды и до, и после Урарту, как, например, представлено на одном из рельефов позднего бронзового века из Алака-Хююка (центральная часть Анатолии)[378]. Изображенная на рельефе сцена из дворца Кефкалеси включает две фигуры Халди, находящиеся перед архитектурным фасадом, увенчанным замысловатыми балюстрадами, сопоставимым с менее сложным изображением на бронзовой модели из Топраккале. На балюстрадах две пары орлов, у каждого в клюве – по кролику, которого они держат за хвост. Это уникальная тема в урартском искусстве. Хотя сцена, безусловно, впечатляющая, качество резьбы на ней намного ниже, чем на более крупном рельефе, обнаруженном у озера. Этот рельеф, даже учитывая проблемы с его трактовкой и тщательно выписанными деталями одежды божества, вероятнее всего относится к более раннему периоду, чем скульптура, найденнная Кефкалеси. Нет свидетельств того, что рельеф больших размеров действительно из Кефкалеси, а не из соседнего святилища. Этот рельеф и в самом деле был внушительным – высотой более 3 м, хотя, вероятнее всего, состоял из двух частей. Бог Тешеба стоит перед деревом, возможно кипарисом, и эмблемой копья, ассоциирующейся с урартскими храмами, такими как Мусасир и Алтин-Тепе, известными из записей Саргона и реальных находок соответственно. Мовсес Хоренаци рассказывает об обычае жрецов Армавира и Аргиштихинили в урартские времена консультироваться с деревом sos, выступавшим в качестве оракула. Они прислушивались к его звукам и наблюдали за всеми его движениями на ветру. Причина выбора Русой II Адылджаваза в качестве главного центра строительной активности пока объяснению не поддается. Но нет и не может быть сомнений относительно его высокой значимости именно в этот период правления. Он не только вполне сопоставим с Кармир-Блуром, но и уникален, поскольку это первый и единственный известный случай использования в Урарту рельефной резьбы как архитектурного украшения. Объемная скульптура едва ли характерна для Урарту. Судя по списку «добычи» из Мусасира, литую бронзу урарты обычно использовали при передаче форм в трех измерениях, рельефная резьба могла процветать, пусть даже с опозданием, но была практически неизвестной до Русы II.

Содержимое Кармир-Блура, цитадели Тайшебаини, построенной Русой II, относилось в основном к более раннему периоду и было перенесено из Аринберда, когда там прекратила свое существование царская резиденция. Об этом мы кратко говорили раньше. План цитадели, хотя и не всего внешнего города, был восстановлен[379]. В крытой части крепости большое пространство было занято складскими помещениями, а жилые, вероятно, находились на втором этаже, что сопоставимо в этом отношении с Кефкалеси и урартской крепостью Хафтаван-Тепе[380]. Фасад крепости составляют башни высотой более 12 м, также стоящие по обе стороны ворот на южной стороне, между ними – контрфорсы. Есть еще один вход на северо-западной стороне – такие входы обеспечивали доступ к любому концу плаца или общественной площади, имевшей неправильную форму, расположенную непосредственно перед крепостью. Вряд ли стоит удивляться тому, что весьма сдержанное нападение скифов привело к разрушению Кармир-Блура.

Более столетия – начиная с киммерийских нападений на Русу I и до скифского участия в кампании Нововавилонской династии – кочевники, периодически вторгавшиеся на Ближний Восток с севера Кавказа, играли серьезную роль в истории урартских крепостей и на землях, раскинувшихся до самой Лидии, а также вступая в прямой конфликт с Ассирией. Стартовым пунктом любой исторической оценки этих народов должно оставаться свидетельство Геродота, к которому, несмотря на все имевшиеся у него неточности, нельзя относиться без уважения. Поэтому любое отрицание различия между киммерийцами и скифами как нерелевантное и неправильное необходимо рассматривать критически. Если эти две группы были действительно идентичны или являлись просто западной и восточной ветвями скифских племен, тогда трудно объяснить существование между ними различия, на которые указывал и Геродот и авторы ассирийских записей. Против этого можно привести следующее соображение: в аккадской версии «киммерийцы» указаны там, где в староперсидской и эламской версиях представлена «сака». Однако невозможность точной дифференциации не устраняет трудности. Почему появились эти кочевники, в чем было их сходство, где они осели и какой след оставили после себя – законные вопросы, требующие объяснения[381].

Геродот утверждал, что массагеты напали на скифов, которые, в свою очередь, теснимые на запад, изгнали киммерийцев со своих пастбищ, находившихся вдоль северного побережья Черного моря. Одни из них остались, столкнувшись с греческими колонистами, а другие двинулись в Европу, но большинство устремилось на юг через Кавказ, возможно через Дарьяльское ущелье. Скифы выбрали более восточный маршрут, оставив Кавказ справа, предположительно или через Дербентский перевал, или вдоль каспийского берега. Рассказ Геродота последователен и не противоречит другим источникам, в первую очередь ассирийским[382].

Вероятнее всего, главные силы киммерийцев двинулись в Урарту и их прибытие, возможно, стало причиной последовательной военной и административной реорганизации в северо-восточной части Урарту, подтвержденной перемещением из Аринберда в Кармир-Блур. Киммерийцы, каким бы ни был их точный маршрут через Урарту, могли достичь западной границы очень быстро, и разгром армии Аргишти II (700 г. до н. э.) оказался бы возможен в тот момент, когда урартский царь двинулся за пределы границы своей страны в земли, тогда считавшиеся киммерийскими. Саргон II двумя годами позже встретил смерть в успешной атаке ассирийской армии в Таврских горах против киммерийских сил, возможно главных. Геродот упоминает об их нападении около 700 г. до н. э. на греческую колонию Синоп (побережье Черного моря). Их последующее разграбление фригийского города Гордион (столица царства, расположенная в верховьях Сакарьи) оставило свой след в записи, найденной при раскопках[383]. Это разрушение датируется по-разному – между 696 и 675 гг. до н. э., то есть большинство материала из фригийского слоя города и курганов должно датироваться приблизительно концом VIII в. до н. э., даже если многие нераскопанные курганы принадлежат к более раннему периоду. Записи правления Эрасхаддона показывают, что отпор со стороны Саргона II не помешал киммерийцам искать землю и добычу в северо-западных провинциях Ассирийской империи[384]. Теушпа и его сторонники были разбиты Эрасхаддоном в области Хубушна (вероятно, у подножия Тавра), непосредственно примыкавшей к Хилакку (позже Киликия Аспера). Таким образом, Куэ, долина Аданы, была защищена. Далее к востоку, в районе Шубрии, киммерийцы появляются в связи с Русой II из Урарту: можно предположить, что он нанял их, разбросанных после разгрома ассирийской армией, в качестве наемников или вспомогательных частей. Опыт отца должен был сделать его осторожнее в отношении кочевников.

Спустя четверть века киммерийцы снова возникали далеко на западе, где они напали на Лидию и разгромили ее, убив царя. Ашшурбанипал втайне радовался его гибели, считая ее наказанием за то, что киммерийский царь покинул его, отдав предпочтение мятежному Шамаш-шумукину из Вавилона (652 г. до н. э.). Лидия, однако, оказалась живучей, быстро оправилась от удара и двинулась на врага под командованием нового энергичного правителя Алиатта, который в конце концов, спустя 15 или 25 лет после разграбления Сардиса, все-таки сумел отбросить киммерийцев. При нем Лидия процветала[385]. Поражение стало лебединой песней киммерийцев как угрозы упорядоченной жизни в Анатолии. Они, судя по всему, обосновались в будущей Каппадокии, а армяне называли этот регион Гамиром.

Какими бы ни были причины перемещения степных жителей, приведшие к изгнанию киммерийцев, они имели или фракийско-фригийское, или иранское родство. Лингвистические свидетельства больше склоняются к последнему варианту. Такие имена, как Теушпа, Тугдамме и его сын Сандакшатра, являются иранскими[386]. Проблема разъясняется, если осознать, что прибытие на Ближний Восток киммерийцев и скифов стало более значимым для историков, чем другие переселения народов за все предшествующие века. Причин тому две. Во-первых, это случилось в то время, когда ассирийская историография была хорошо развита, пусть даже иногда при этом приносилась в жертву хронологическая последовательность, и достаточно поздно, чтобы оказаться в центре внимания греческих историков. Во-вторых, это движение явилось первым прорывом через Кавказ после миграции хеттов, которая повлияла и на Анатолийское плато, и на Иран. Киммерийцы и их скифские собратья, однако, могли считаться последней волной иранской миграции, начавшейся еще XIV или XIII в. до н. э. Скифы не обязательно шли по пятам киммерийцев, как утверждал Геродот, а, наверное, появились в Закавказье спустя годы, хотя в некоторых его частях могли присутствовать намного раньше[387]. Но только во время правления Эрасхаддона они приблизились к Ассирии, ведомые царем Партатуа. Киммерийцы, прибывшие на северо-запад Ирана, вероятно, были поглощены мощным потоком скифов, которые со временем стали достаточно сильными, чтобы терроризировать обширную территорию в течение 28 лет, после чего их подавили мидяне, коими командовал Киаксар. Умманманда (этот термин использовался ассирийцами для обозначения и скифов, и киммерийцев) имели пеструю историю. Одно время они были союзниками Ассирии, уже пришедшей в упадок, но потом решили поучаствовать в ее разрушении и обогатиться (612 г. до н. э.)[388].

Сейчас не может быть никакой определенности в отношении материальной культуры этих двух групп на территориях, находившихся по обе стороны Кавказа. Относительно теории о том, что киммерийцы могут быть связаны с ямной культурой востока Украины и бассейна Дона, можно усомниться: эти люди были изгнаны со своей земли во второй половине 2-го тыс. до н. э. Если это были киммерийцы, они должны были иметь некий промежуточный дом недалеко от Кавказа до конца VIII в. до н. э. Такая трактовка не противоречит отрывку из письма, посланного ассирийцем домой, в столицу, в котором упоминается область Гуриания, лежавшая между Урарту, которой она платила в это время дань (около 735 г. до н. э.), и страной киммерийцев[389]. Это указывает на относительную близость последних. И если Гурианию отождествить с современной Куриани, киммерийцы располагались близко к сердцу Грузии.

Существование связи двух могильников – Самтаво (у Мцхеты) и Мингечевира (в Азербайджане) с киммерийцами и скифами, соответственно, выглядит весьма привлекательно. Но идентификация целой материальной культуры с киммерийцами все еще представляется неточной. Кобанская культура XI–VII вв. до н. э. представляет значительные достижения в металлургии, датируемые еще до появления киммерийцев или скифов. Эта традиция оказала на них непосредственное влияние, и они помогли ее распространить, но это был труд оседлого населения, а не пришельцев. Возможно, скифы нашли для себя новый дом в Муганской степи Азербайджана, явившейся пастбищем для кочевников последующих периодов[390]. О поздних захоронениях, появившихся после возвращения скифов на север из бывших урартских и маннейских земель, мы поговорим далее.

Мы не станем подробно обсуждать влияние этих северян на искусство и материальную культуру Урарту и соседних с ним регионов. Много споров велось относительно и «звериного» стиля, и некоторых особенностей сокровищ Зивийе, расположенного возле Саккиза (Секкеза), название которого могло произойти от «сака» («скифы»), так же как слово «Крым» – от понятия «киммерийцы»[391]. Попытки рассмотреть отдельные этнические элементы в искусстве Зивийе показали сложность цивилизации региона, находившегося южнее озера Урмия в VII в. до н. э. При раскопках в Се-Гирдан (Sé Girdan), рядом с Динха-Тепе, ученые нашли серебряный сосуд, точильный камень или скипетр длиной 37 см, заканчивающийся «головой кошки», и ряд других предметов. Эти курганы, вероятно, были скифскими, а не мидийскими, хотя этому утверждению противоречит каменная гробница, расположенная в одном из них. Судя по всему, Се-Гирдан «современник» большей части сокровищ Зивийе (VII в. до н. э.)[392]. Многие предметы из Зивийе сделали задолго до того, как их захоронили. Саркофаг в виде ванны может быть датирован 730 г. до н. э., хотя параллели, связанные с Уром, предполагают дату веком позже. Скифская работа видна в серебряном блюде с концентрическим «дизайном», где были использованы три мотива, приписываемые этой культуре: заяц, припавшее к земле животное, возможно рысь, и голова хищной птицы. Предположение о том, что все сокровища Зивийе, за исключением только очевидных ассирийских работ, можно считать местными произведениями, а значит, маннейскими, больше не представляется состоятельным. Известное золотое нагрудное украшение демонстрирует урартское и скифское влияние. Переплетающийся орнамент, характерный для золотых поясов, найденных в Зивийе, тоже является типично урартской работой. Такой же орнамент виден на медном поясе из Закима в Карсской области и на каменном рельефе из Адылджаваза. Один предмет из Зивийе показывает очень отчетливо комбинацию: урартское обрамление и скифские лежащие олени и козы. Однако официального искусства Урарту в Зивийе нет – это место располагалось к югу от урартских территорий даже в период максимальной экспансии царства, но оно представлено бронзовыми фрагментами, вероятно пояса, из Гущи (Guschi), находившегося в 30 милях (48 км) от Резайе[393].

Проследить взаимодействие урартской цивилизации с местными культурами Закавказья – задача непростая и, возможно, невыполнимая до тех пор, пока в Армении и некоторых частях Грузии, открытых для контактов с урартами, не будут найдены дополнительные материалы. Культуры, сформировавшиеся по всему Закавказью во 2-м тыс. до нашей эры, в IX в. до н. э. все еще продолжали существовать. Кобанский регион и Колхида, долина реки Риони во время урартской экспансии к северу от реки Аракс являлись процветающими центрами развитой металлургии. Характерными для них были бронзовые топоры с изображениями животных и геометрическими орнаментами. Гянджа-карабахская культура существовала и в VII в. до н. э. В долине Аракса имела место общая непрерывность культурных слоев – от позднего бронзового века до раннего железного века в районе Кюль-Тепе и Кызыл-Ванка. Красная и серая керамика, датированная примерно 1000–800 гг. до н. э., нисколько не похожа на известные урартские изделия. В этом же регионе длинная стратифицированная последовательность слоев в Каракёпек-Тепе включает и те, что относятся к периоду раннего железного века[394].

В восточных частях Закавказья, теперь находящихся в Азербайджане, не обнаружено следов урартского влияния, хотя контакты посредством торговли должны были существовать. Каякентско-хорочоевская культура возникла в конце 2-го тыс. до н. э. и продолжала существовать до конца IX в. до н. э., если не позже. Эта культурная провинция раскинулась вдоль западного побережья Каспийского моря, захватила Дагестан и северо-восточную часть Кавказа. Если керамика – адекватный показатель общего уровня культуры, то данный регион еще оставался отсталым и в 1-м тыс. до н. э. Керамические изделия там грубые и простые, с шероховатой красной или красно-коричневой поверхностью, – ничто не могло быть дальше от современных цивилизаций Ближнего Востока.

Охота и магия долго оставались важнейшими элементами в жизни населения каякентско-хорочоевской культурной провинции. На это указывают сцены, вырезанные на ортостатах в поселении позднего бронзового века Акдас-Дузу (Akdas Duzu), на открытой площадке, находившиеся на полуострове Апшерон (недалеко от Баку), и на поверхности каменных плит, которых больше нет in situ, но они найдены в том же районе. Среди изображений можно отметить львов, коз, человека с поднятой дубинкой и танцоров. Азербайджанские специалисты считают, что как минимум на двух камнях вырезаны сцены танцев над трупом и вокруг него, причем на одной из них изображен жрец. Это тем более представляется правдоподобным в свете ссылки Страбона на это при описании им Албании[395]. На изображениях женщин в сценах совокупления видны головы крокодилов или ящериц. Некоторые из этих резных изображений, несомненно, могут датироваться эллинистическим периодом, но охота и магия уходят корнями в глубокое прошлое.

Большое количество кобанских гробниц, а значит, и кобано-колхидской металлургии ранее датировались 1400–1200 гг. до н. э., причем для поздней группы были характерны железные кинжалы, фибулы и бронзовые декоративные ленты или пояса 1200–1000 гг. до н. э. Однако сегодня можно утверждать с уверенностью, что время их производства более позднее[396]. Одно только присутствие простых фибул-застежек в поздних кобанских гробницах и в могильниках железного века в Триалети является доказательством того, что даты до VIII в. до н. э. могут всерьез не рассматриваться. Таким образом, много закавказского материала попадает в период, современный расцвету Урарту. Каменные гробницы ученые обнаружили в Триалети, районе Кущи, Маралин-Дереси, Тяккилиса и Цинцкаро[397]. Кроме фибул, находки включали мечи с двойным расширенным навершием, найденные в Луристане. Некоторые могильники в Триалети отнесены к периоду Мидийского царства, то есть началу VI в. до н. э.

Местные изделия из бронзы представлены миниатюрными фигурками, одна – с женской грудью и головой барана – из Мелихеле (Melighele). Сейчас они в музее Гурджаани. Фигурки относятся к IX или VIII в. до н. э. Один класс бронзовых украшений, возможно изначально имевших практическую функцию, – это затейливо орнаментированные ленты или пояса, найденные в поздних кобанских захоронениях. Представляется вероятным, что они первоначально изготавливались в Кобанском регионе и оттуда распространились по всему Закавказью. На них нанесены изображения животных, спирали и различные мотивы. Пояс из Санаина (Армения) имеет «бегущие» спи рали на крайней и центральной панелях. Еще на одной сохранившейся панели мы видим фигуры четырех гарцующих лошадей со странными волнистыми туловищами. Изображение явно выполнено в кавказском стиле. Аналогичный пояс нашли в Дашкесане (Западный Азербайджан), еще один фрагмент – на полуострове Апшерон. Самые красивые и лучше всего сохранившиеся бронзовые пояса были обнаружены в Чабарухи и захоронении V Маралин-Дереси. Они имеют длину 90 и 98 см соответственно. Большинство фигур – люди, олени, лошади, но также встречаются две антилопы, кабан, голуби, рыба, жеребята, змея и шесть мифических созданий. Сопоставимые фрагменты были найдены в Ахпате и Кировакане. Сцена с пояса из Степанована (Армения) совсем другая и включает повозку в форме буквы «А» и колесницу, причем колеса со спицами. Этот бронзовый предмет датируется Мартиросяном 1100–900 гг. до н. э. Следует признать, что разница в изображенных предметах с упомянутых выше поясов, если это действительно они, оправдывает такую датировку. Но если изображения посчитать относящимися к одному и тому же классу, она должна быть другой. Иная сцена – на гравированной бронзовой полоске или поясе из Ахталы (долина Аракса), где изображен колесничий на колеснице с четырьмя колесами со спицами и шестом, оканчивающимся цветком или тройным бутоном. Параллель с этим поясом – изображение колесницы на кости, найденной в Зивийе, что означает, что пояс из Ахталы сделан не раньше VIII в. до н. э.[398]

Что касается хронологии, то бронзовые полосы или пояса в урартском стиле могли произойти от кавказских поясов (но не по тематике изображений). Если говорить о регионах, находящихся недалеко от Вана, изделия в урартском стиле были найдены в Гущи и Каялидере. На северо-востоке Урарту они встречаются прежде всего в Кармир-Блуре, но также в Закиме (недалеко от Карса) и бок о бок с местными материалами в могильнике раннего железного века в Мецаморе. Последний иллюстрирует простое наложение урартских и местных элементов в материальной культуре долины Аракса. Значит, появление подобных поясов ближе к северо-восточной границе Урарту было не так уж и невозможным[399].

Однако, завоевав Ереванскую равнину и находившуюся за ней местность, вплоть до озера Севан, урарты проникли в регион, где уже существовала сильная местная культура, как, например, в бассейне Урмии. В обоих регионах привнесенные урартами элементы оказались отличными от местной культуры, но ее не уничтожали. За пределами северо-восточной границы ощущалось лишь слабое эхо урартской цивилизации. Сохранив преемственность доурартских веков, Закавказье донесло относившиеся к ним традиции до мидийского и ахеменидского периодов.

Конец Урарту как действенной силы в политике Ближнего Востока, вероятно, наступил вместе со скифским рейдом через его территорию на юг в Сирию, когда был утрачен ассирийский контроль над землями, расположенными к западу от Евфрата[400]. Именно тогда в царство, видимо, проникли армяне, если, конечно, принять оригинальное предположение, что имя правителя Эримена означает «армянин». Он был или преемником Сардури III (645–635 гг. до н. э.), или отцом следующего царя, Русы III, который, исходя из этого, мог быть узурпатором. Сардури III послал делегацию к Ашшурбанипалу в Ниневию, униженно признавая его правителем[401]. Трудно поверить, что признание ассирийского главенства, которому раньше урарты так долго и упорно противились, могло подразумевать нечто меньшее, чем тяжелейшая угроза для царства, на которую только один раз «намекают» письменные источники. Каким бы ни был ход событий, ясно, что преемники Русы II не смогли поддержать возрождения царства, которого он достиг с таким блеском.

Окончательный крах Урарту произошел в период беспорядков, которых письменные источники и не зафиксировали, и их хронология «открыта» сегодня для ожесточенных споров. Считается, что крах имел место в период между 625 и 585 гг. до н. э., однако остается неясным, пало ли царство единовременно, перейдя к мидянам, которые, несомненно, готовили государственный переворот, или набеги скифов из Восточного Закавказья или северных степей уже уменьшили территорию Урарту до небольшого анклава, расположенного вокруг Вана. В ином случае северные рейды могли продолжиться и после захвата Вана мидянами (ок. 590 г. до н. э.)[402]. В ходе армянского натиска, о котором мы поговорим далее, уже могли быть захвачены западные провинции государства. В целом, вероятно, конец ему положила некая комбинация неблагоприятных факторов. Хотя народ, конечно, полностью не исчез.

Киммерийцы, долгое время опустошавшие Фригию и Лидию (кульминацией их набегов стало разграбление Сардиса в 652 г. до н. э.), повернули на восток, к Тавру, где вскоре после 640 г. до н. э. встретились с равным себе противником – ассирийской армией[403]. Однако устранение одной угрозы, как это часто бывает, лишь усилило другую. Так же как кампания Русы I против киммерийских территорий в Закавказье могла побудить северян напасть на царство, так и уничтожение киммерийцев как военной силы в Анатолии могло открыть путь скифам в Сирию и Палестину (637 г. до н. э.). Вавилонские хроники упоминают о походе скифов до «района Урарту» (609 г. до н. э.) и о последующей аннексии его земель в верховьях Тигра (608–607 гг. до н. э.)[404]. Эта аннексия подразумевает существование этого государства, по крайней мере до того времени. Трудно сказать, были ли это жалкие остатки царства, пережившие опустошительные набеги скифских кочевников и их 28-летнее правление в Верхней Азии, нагорьях Анатолии к востоку от реки Галис, или царстводанник Киаксара, царя Мидии (633–584 гг. до н. э.). Геродот утверждал, что скифы правили всей Азией в течение 28 лет после победы Мадия, сына Партатуа, над мидийским правителем Хшатритой (Фраорт у греков) и до разгрома скифов благодаря военной хитрости Киаксара, сына и преемника Хшатриты[405]. Общепринятый период господства скифов – 653–625 гг. до н. э. Это не исключает первую альтернативу – что царство Урарту находилось под властью скифов, поскольку Мидийское царство управлялось более чем свободно. Но Урарту почти наверняка пришлось в той или иной форме признать господство мидян до того, как это независимое царство перестало существовать.

Кармир-Блур, судя по всему, пал под натиском скифов. Свидетельством тому являются характерные наконечники для стрел с крюком на конце – знак скифов[406]. Существует интересная гипотеза, что Эребуни (Аринберд) имел очень сильный гарнизон и в самые тяжелые времена для Урарту его перевели в Ван. В то же самое время все ценности были переправлены в Кармир-Блур. Также можно предположить, что присутствие скифских наконечников стрел в складских помещениях Кармир-Блура означает привлечение правителем Урарту скифских наемников[407]. Самая последняя ссылка в документах на Урарту присутствует в Ветхом Завете. Иеремия призвал государства Арарат, Минни и Ашкеназ подняться на Вавилон, тем самым назвав политическую группировку, образованную после исчезновения Ассирии (594 г. до н. э.), но до изгнания из Иерусалима[408]. Если скифы действительно оставались стабильной угрозой Анатолии до 585 г. до н. э., царство Урарту вполне могло дожить до этой даты, когда война между Мидийским царством Киаксара и Лидией завершилась соглашением, сделавшим реку Галис их общей границей. До того момента мидийская власть была надежной на всех бывших урартских землях. Точная дата конца Ванского царства особого значения не имеет, поскольку оно уже давно перестало играть в регионе сколь бы то ни было значимую роль.

Из всех народов, которых затрагивал турбулентный период заката и падения сначала Ассирийской империи, а потом и Урарту, армяне были уникальны в том смысле, что являлись пришельцами. По крайней мере, их существование до того времени не было отражено в документах. О мидянах и фарсах (персах) в бассейне Урмии есть сведения, относящиеся к с IX в. до н. э. Киммерийцы, правители обширной территории, расположенной по обе стороны Азовского моря, объявились за восточной оконечностью Черного моря около 730 г. до н. э. О киммерийских и скифских миграциях мы говорили ранее. Конные скифы и киммерийцы являлись, очевидно, изначально слишком грозной силой, чтобы их можно было быстро разбить в открытом сражении, но со временем их первичная энергия и сплоченность снизились после многих миль скитаний по Анатолии и за ее пределами. Также они оказались отчасти деморализованы контактом с чуждыми их духу оседлыми культурами. Наступательный порыв кочевников постепенно иссяк, по мере удаления от естественной для них среды обитания. Многие этнические и хронологические вопросы, связанные с рассматриваемой темой, все еще ожидают решения. Скудность надежно датированных находок, если не считать отдельных греческих предметов в некоторых скифских гробницах, препятствует уверенным выводам, касающимся киммерийско-скифской культуры. Одно ясно – общие иранские корни мидян, персов, киммерийцев и скифов. Фригийцы, возможно, являются дальними родственниками иранской группы индоевропейцев. В старых фригийских надписях VI в. до н. э. упоминаются три группы саков: парадрайя, триграхауда и хаомаварга. Это, несомненно, скифы. Геродот утверждал, что персы называли скифов саками[409].

Темный век, наступивший после падения Урарту, не богат археологическими свидетельствами. Представляется, что имел место пробел в материальной цивилизации Ванского региона, да и стратифицированного материала из поселений Закавказья тоже немного. В Аргиштихинили (Армавир-Блур) есть ахеменидский слой, лежащий поверх культурных слоев Урарту. Однако мы мало знаем о том, какую керамику можно с уверенностью приписать к этому периоду. Поскольку сравнительно немного известно об ахеменидской керамике в Иране, да и едва ли во всей империи существовала единообразная керамика, неудивительно, что имевшиеся в Закавказье параллели могут остаться незамеченными. Места зарождения кобанской и колхидской культур, а также каякентско-хорочоевской культуры, распространившейся на западную и восточную оконечности Кавказа, были разграблены соответственно киммерийцами и скифами. Но эти местные культуры вроде бы пережили вторжение, возможно, потому, что кочевники не задержались, стремясь в Анатолию и Иран.

Керамика, использовавшаяся в Закавказье в урартский период, вероятно, продолжала использоваться и в ахеменидские времена, на что указывают некоторые изделия, найденные в районе Сачхере в Грузии. Это сосуды с тусклыми красными геометрическими украшениями на желто-коричневой поверхности. Находки в захоронениях Хртаноц могут относиться к VI в. до н. э. и даже более позднему периоду[410]. В Аринберде персы смогли построить имитацию одного из своих храмов, с огненным алтарем для зороастрийского культа. Керамика, ожерелья и удила датируются вместе с милетскими монетами V в. до н. э. Клад с колхидскими монетами нашли в могильнике ахеменидского периода Даблагоми – в Западной Грузии. Могильник начала этого периода был обнаружен в Бешташени. Эти два могильника дали археологам материал, сопоставимый с казбекской сокровищницей и кладбищем середины VI в. до н. э.[411] Все это указывает на непрерывность материальных культур местного населения, лишенного защиты Урарту.

К северу от Кавказа, в долине Кубани, найдено несколько царских скифских гробниц VI в. до н. э., хотя часть погребального инвентаря была сделана веком раньше. В районе Костромской, вокруг находившейся в кургане с пирамидальной крышей деревянной погребальной камеры были обнаружены 22 принесенные в жертву лошади. Возможно, ремесленников, захваченных в Иране или Ассирийской империи, привезли обратно скифы Царской орды, возвращение которой на север через Кавказ описал Геродот, представив полное описание скифских погребальных обрядов[412]. Владелец гробницы в Костромской был похоронен в чешуйчатых доспехах, с железным круглым щитом, кожаными колчанами, стрелами с бронзовыми наконечниками и прочей военной экипировкой. Также археологи обнаружили там точильный камень и керамику, разбитую в процессе ритуала. Восточное влияние чувствуется в содержимом кургана Клермес (долина Кубани). Изображенная на обратной стороне серебряного и позолоченного зеркала богиня, разнимающая двух львов (традиционная месопотамская манера), свидетельствует о греческом влиянии[413]. Последнее стало заметно позднее, особенно на северном побережье Черного моря, и было результатом контактов с греческими колонистами, которых скифы терпели торговли ради. Богатство этих царских захоронений, расположенных в долине Кубани и низовьях Днепра, отражает процветание скифов, возвращавшихся на север, когда они нашли для себя идеальную среду обитания в самом плодородном регионе евразийских степей, который выманил их из-за Каспия и позже стал таким же притягательным для сарматов.

Искусство кочевников принято считать вневременным, но если быть точнее, то его разные вариации можно точно датировать, если для этого есть необходимые свидетельства. Споры в отношении «звериного стиля», существовавшего в течение двух тысячелетий, не утихают, но они имеют ограниченное значение. Искусство, основанное на изображении животных, вовсе не обязательно связано с кочевниками или северными степями. Более того, нет никаких свидетельств художественных достижений скифов до их появления в сфере ближневосточного культурного влияния. Среди самых ранних предметов, связанных со скифами, можно назвать некоторые вещи из сокровищ Зивийе, где также есть те, что выполнены в урартских, маннейских, ассирийских и, возможно, мидийских традициях[414].

В Азербайджане артефакты, приписываемые скифам, даже если они правильно датированы, содержат элементы местного происхождения. Захоронения в Мингечевире, на обоих берегах Куры, принадлежат к 14 разным типам и относятся к периодам начиная с 3-го тыс. до н. э. и далее. Один тип захоронений в этом могильнике содержит много железного оружия, красной керамики и разнообразных украшений, включая серьги и ожерелья, а также печати. Здесь похоронили не простых людей. Некоторые гробницы имели каменные крыши, тела усопших были вытянуты – как в Хафтаван-Тепе. Есть основания считать эти захоронения скифскими. Таким образом, роскошь скифских царских захоронений нашла более бледное отражение в Мингечевире и может быть связана со ссылкой Страбона на Сакасену (Шакашен)[415].

Если не сбрасывать со счетов рассказ Геродота о пути киммерийцев на юг и о более восточном маршруте скифов, двигавшихся в Иран, великий могильник мог на поздних стадиях использоваться киммерийцами, хотя такая связь не является бесспорной. Гомер говорил о них как об обитателях страны мрака и тумана на краю света, Геродот считал их первыми жителями юга России. А Страбон ошибочно идентифицировал их с фракийскими трерами и думал, что они пришли в Малую Азию через Балканы[416]. Нет сомнений в том, что киммерийцы, если говорить о лингвистических аспектах, являются иранским народом (или, по крайней мере, ими правили иранцы). Имена Теушпа, Тугдамме и Сандакшатра – иранские. Но пока еще не удалось найти удовлетворительного отождествления киммерийцев с какой-либо из материальных культур юга России или Кавказа. Вытеснение ямной культуры из Северного понтийского региона произошло слишком рано, во второй половине 2-го тыс. до н. э. А любое отождествление с остатками позднего бронзового века в регионе, расположенном к северу от Азовского моря и на Нижнем Днепре, не согласуется с письменными источниками. Идентификация киммерийев с кобанской культурой игнорирует ее очень ранние корни. Судя по всему, киммерийцы разделились после поражения, нанесенного им скифами, которые и дальше продолжали их теснить, на западную и азиатскую ветви. Если их пребывание рядом с Кавказом продлилось не более одного поколения, нет никаких оснований полагать, что сохранились определяемые следы их присутствия[417].

В свете всех существующих сегодня свидетельств необходима переоценка скифского искусства, лучше всего известного по изделиям из металла, но изначально существовавшего в виде резьбы по дереву и рисунков на ткани. Само собой разумеется, скифы – обитатели степей. Если того требовали обстоятельства, они могли перемещаться очень быстро и на большие расстояния. Могильник в Пазырыке (Алтай) сопоставим с могильниками юга России. Здесь определенно присутствует китайское, а не греческое влияние, а воздействие Персии Ахеменидов остается доминирующим и дает соответствующую датировку. Роль ковров в распространении художественных мотивов ясна по их остаткам, найденным в Пазырыке[418]. Все это представляется бесспорным. Не столь общепринятым является мнение, что скифы развили всю полноту «звериного стиля», только перейдя через Кавказ в Северо-Западный Иран. К югу от озера Урмия они установили контакт с развитой металлургией Луристана, корни которой уходят в глубь веков. Скифы являлись не столько создателями, сколько распространителями стиля, который им с легкостью приписали. В действительности это была кавказская традиция, проявившаяся в разных видах, определенных местом и временем, но процветавшая более или менее непрерывно с периода великого Майкопского кургана. Эта традиция – продукт постоянного взаимодействия влияния, проходившего как с востока, так и со стороны степей, причем первое господствовало.

Однако изначальное происхождение произведений искусства, связанных с резьбой по дереву, в северных степях, нельзя огульно отвергать. Об этом часто говорится в связи с найденными учеными маленькими деревянными фигурками животных из гробницы молодой принцессы (Тумулус Р) во фригийской столице Гордионе[419]. Они датируются последними годами VIII в. до н. э. Вероятно, их создателей вдохновили традиции, перенесенные фригийцами со своей фракийской родины, вместе с обычаем курганных захоронений, ориентировочно в XII в. до н. э. Какой бы ни была точная дата прибытия фригийцев на северо-запад Анатолии, их корни – на индоевропейских землях юга России. В Урарту аналогичных курганных захоронений нет.

Если верить Геродоту, армяне прибыли на земли, ранее занимаемые Урарту, не через Кавказ – он называл их пришельцами из Фригии. Страбон рассказывал, что некий Армен, больше нигде не упоминавшийся, привел армян на новую родину. Одна группа пошла по прямому пути из Фригии через Акилисену, а другая выбрала обходной маршрут через ассирийскую территорию до Адиабены[420]. Включение Амида (Диярбакыр) в 13-ю сатрапию при реорганизации империи Дарием I подтверждает этот рассказ. Предположение о том, что вдоль дороги из Малатьи в Диярбакыр стоят курганы «фракийского типа» (что бы это ни значило), не подтверждено археологическими находками в этом регионе[421].

Но возможно, данное обстоятельство можно списать на почти полное отсутствие археологических свидетельств на территории бывшего царства Урарту, которое перешло в руки армян, было завоевано мидянами, а потом Персидской империей. А вот явное отсутствие в Восточной Анатолии курганных захоронений, характерных для Фригийского царства, особенно Гордиона, действительно любопытно. Это отсутствие видимых следов армянских пришельцев, а также очевидных трудностей в подчинении ими непокорных алла-родиев или халдов, остатков урартского населения, предполагает, что армяне образовали небольшую ударную группу кланов. Иными словами, это не было миграцией, достаточно многочисленной, чтобы уничтожить или поглотить прежних обитателей. Есть много примеров навязывания языка завоевавшего ту или иную страну меньшинства значительно более многочисленному коренному населению. И определенно, сегодняшние армяне не похожи на индоевропейцев, хотя могли бы, учитывая сходство их языка. Вопреки искусственному выводу, сделанному на основании лингвистической и исторической информации, многое указывает на этническое сходство армян с хурритами и хаттами Центральной Анатолии и, таким образом, косвенно с урартами, место которых они заняли. Если кратко, дела обстоят следующим образом.

Геродот оказался прав по многим самым разным вопросам, и потому ему заведомо верили, когда он утверждал, что армяне пришли из Фригии и были вооружены как фригийцы в великой армии, собранной Ксерксом для нападения на Грецию. Разумеется, ничто не указывает на то, что армяне могли войти в Урарту с севера или востока. Распад Фригийского царства произошел в результате разрушительных набегов киммерийцев, но позднее возвышение Лидии и превращение ее в ведущую силу в Западной Анатолии решило судьбу Фригии. Согласно общепринятой теории, армянские племена были беженцами, частью фригийского населения, вытесненного из родного дома и вынужденного искать новую территорию. Этому напору урарты сопротивляться уже не могли[422].

Представляется, что фракийское происхождение фригийцев (если не дата их прибытия в Анатолию) несомненно. На это указывают многочисленные филологические свидетельства и погребальные обряды. Армянский язык имеет определенное сходство с албанским и в меньшей степени – с греческим. Но также в целом он относится скорее к восточной, чем к западной ветви индоевропейского семейства языков. В восточную ветвь входит и вся иранская группа[423], поэтому изначальное происхождение армян, как и других индоевропейских народов степей Северного Причерноморья, является возможным. На самом деле это правда применительно к фригийцам и их языку. Один классический источник (Евдокс) утверждает, что армяне говорили на языке, очень похожем на фригийский. Однако это не подтверждено никакими доказательствами, помимо языкового сходства.

Сами фригийцы заняли обширную зону Западной Анатолии, коренное население которой вовсе не исчезло. Современным свидетельствам физической антропологии лучше бы соответствовала гипотеза, что армяне очень старое анатолийское, вероятно, хурритское племя, которое было подчинено фригийцами и приняло их язык, но не обычай хоронить вождей и царей в курганах, как это было принято в северных степях. Если верна гипотеза об этническом родстве с хурритами, армяне могли являться беженцами с территорий, расположенных к западу от Урарту, возможно из Таврских гор, ранее входивших в области Табал. Руса, сын Эримены, мог быть членом племени, которое проникло в западные части Урарту в конце VII в. до н. э. Тогда у армян кровное родство больше с урартами, чем с фригийцами, под гнетом которых они жили около пяти веков[424]. Усвоение неиндоевропейских элементов армянским языком объясняет его идиосинкразивный характер: это могло произойти еще раньше – в Центральной Анатолии, а не после занятия Армении.

Сходство возникшего из хеттских записей позднего бронзового века названия Хайаса и Хайи – так армяне именовали свою страну Хайастан – привело к появлению теории о происхождении их части где-то к северу от хурритской зоны. Хайаса, возможно, располагалась в верховьях Евфрата между Эрзинканом и Эрзурумом[425]. Другая армянская группа обрела название области Арм или Урм. Земля Урм встречается в урартских записях, и, предположительно, она находилась в Мушской долине. Если так, то эта область была ближе к персам, чем Хайаса. Это объясняется тем, что персидские источники, а за ними и греческие использовали только основу «Арм» и никогда «Хаи»[426]. Это несоответствие предполагает отсутствие единства у армянских пришельцев в Урарту, их культурные различия и сравнительную анонимность. Если, как сказано выше, армяне имели хурритские, а не фрако-фригийские корни, они могли прибыть и обосноваться там, не оставив следов резких изменений материальной культуры.

«Киропедия» Ксенофонта – история в романтическом духе, написанная слишком поздно, чтобы отнестись к ней без осторожности, хотя она, безусловно, содержит основные исторические факты, касающиеся ранних периодов армянской истории. Она дает нам ценную информацию о развитии Армении при мидянах и Кире Великом, на основании которой можно составить фрагментарную последовательность событий. Более плодородные равнины были заняты армянами, и древнее урартское население (алароды) было вынуждено уйти в горы. Началась длительная партизанская война – горцы грабили армянские земли. Затем, согласно Ксенофонту, мидийский царь покорил царя Армении. Это мог быть не Киаксар (633–584 гг. до н. э.), а его сын Астиаг (584–555 гг. до н. э.). Кир Великий, опять же согласно Ксенофонту, с ахеменидской беспристрастностью навязал мир армянскому царю, обязав его платить дань и сосуществовать с алародами. Те, в свою очередь, – их название произошло от того же корня («Аррт»), что и Арарат-Урарту, – должны были платить ренту армянам за использование хороших плодородных земель и принимать их стада на своих горных пастбищах, не досаждая им и не требуя больше согласованной суммы. За миром, который таким образом установил Кир, последовало неудачное восстание, в котором участвовала Армения после смерти Камбиса и Смердиса (521–519 гг. до н. э.). Об этом свидетельствует другой источник – Бехистунская надпись Дария I, вырезанная на скале, ставшей неприступной после того, как по завершении надписи убрали ступени. Здесь впервые рассматриваемую землю назвали Арминией, а людей «арминами». Дарий I не мог не доверять всем этим людям, поскольку отправил армянина по имени Дадаршиш против мятежников, хотя вскоре заменил его персом Ваумисой, который и разгромил их, одержав две серьезные победы[427]. Вокруг озера Ван и на других территориях Армении нет крупных городищ, которые могли бы датироваться VI в. до н. э. Однако нельзя отрицать возможность того, что некоторые удаленные крепости, отнесенные к урартскому периоду и считающиеся убежищами от ассирийцев или киммерийцев, в действительности были оплотами алародов против армянских рейдов в горы. Таким могло стать сооружение, сегодня называемое Кефиркалеси, расположенное на горе Суфан, где даже в августе лежит снег. Крепости, которые, по утверждению Ксенофонта, построил Кир Великий, пока не найдены[428].

Реорганизация империи Ахеменидов Дарием I привела к созданию Армении в качестве 13-й сатрапии и включению матиенов, саспиров и алародов в 18-ю. Земля матиенов – это бассейн Урмии, сегодня Иранский Азербайджан. По свидетельству Геродота, в его время или чуть раньше алароды либо покинули, либо были вытеснены с территории в армянских владениях, которую они долго занимали. Алароды стали искать более плодородные земли в низовьях Аракса. Хотя эта долина позже стала армянской, вероятно, она была последней областью, занятой пришельцами. Несмотря на разрушения, вызванные набегами скифов, жизнь в долине Аракса продолжалась. Страбон писал, что скифы заняли самый богатый регион Армении, который сохранил память о скифах в названии – Сакасена[429].

Одна загадка продолжает тревожить ученых, изучающих раннюю историю курдов. Если их следует идентифицировать с воинственными кардухами, горцами, с которыми столкнулись «десять тысяч» Ксенофонта во время отступления к Черному морю, то становится ясно, что к концу V в. они уже владели большей частью региона, где проживают и сегодня. Лучшие земли находились в руках армян до начала нового времени и катастроф, тогда случившихся. Поэтому кардухи могли занимать бедные земли, которые служили убежищем для алародов, по крайней мере до правления Кира. Армения никогда не была домом исключительно для армян[430].

Археологические свидетельства из бассейна Урмии слишком обрывочны, чтобы добавить недостающие «кости» и «мясо» к хрупкому историческому скелету смутных лет между падением Урарту и правлением Кира. Да и ахеменидский период в этом периферийном и в культурном, и в политическом отношении регионе не намного яснее. Здесь опять приходится опираться на свидетельства керамики. Вершина Яник-Тепе, что возле Тебриза, была, словно оспинами, покрыта ямами. Такие ямы – не редкость в городищах Западного Ирана, и они изрядно затрудняют задачу трактовки планов слоев, через которые они прорыты. Часто, как в Яник-Тепе, они доходят до периода заброшенности поселения, который в данном случае длился около тысячи лет. Ямы в Яник-Тепе, какой бы ни была цель их создания, дали большое количество характерной керамики, сделанной с использованием гончарного круга и небрежными красными украшениями, нанесенными на нелощеную поверхность. Сравнение с изделиями Хасанлу IIIА предполагает дату около 600 г. до н. э., отсюда и искушение приписать эту керамику мидянам. Однако их длительное проживание в регионе означает, что они могли использовать самые разные изделия[431].

Период Хасанлу IIIА дал керамику, которая может служить основой для определяющего фонда материалов, приписываемых периоду правления Ахеменидов. К этому можно добавить керамику из последних слоев Хафтаван-Тепе: там изделия по большей части желто-коричневого или светло-красного оттенков, сделанные на гончарном круге, иногда частично соскобленные перед обжигом; формы весьма характерные. Но именно в Хасанлу представилась возможность получить хронологическую последовательность материала из бассейна Урмии, пусть даже условно. После как минимум частичного сожжения крепости Хасанлу IIIB в Хасанлу IIIA появилась новая керамика, причем уже после аннексии Маны мидянами (610–590 гг. до н. э.). Кувшины с трехлистным ободком можно сравнить с маленьким сосудом с ободком той же формы из Хафтавана. Некоторые простые изделия из Геой-Тепе А можно отнести к типу Хасанлу IIIА, желтовато-белые – с украшениями, нанесенными краской лилового оттенка, похожи на предметы более раннего периода из Зивийе. Много посуды, изначально отнесенной к периоду IIIA, на самом деле урартского «происхождения». Это справедливо для Аграб-Тепе, маленького форта, построенного около Хасанлу, вероятно, как пограничный пункт вскоре после разрушения Хасанлу IV. Более удаленные параллели для Хасанлу IIIA найдены в Сузах, в слоях, датированных табличками VI и V вв. до н. э. Хотя пока материала этого периода в бассейне Урмии немного, последующие открытия в Хафтаване наверняка дополнят оставшиеся пробелы[432].

18-я сатрапия, протянувшаяся от озера Урмия к низовьям Аракса, вполне могла обладать некоторой степенью независимости от центрального правительства в Персеполе.

В любом случае она ее обрела после поражений Ксеркса в Греции. Официальное искусство и архитектура Ахеменидов оставила здесь слабый отпечаток – если оставила вообще. Когда империя перешла к Александру Великому, у него не было времени прибыть сюда лично, и македонский контроль если и был здесь когда-нибудь установлен, то прекратился он вскоре после 323 г. до н. э. Согласно Страбону, местный персидский полководец Атропат назначил себя царем независимого государства, впоследствии вошедшего в историю как Мидия Атропатена, которому он не позволил пасть под гнетом македонцев. Страбон также упоминал добычу соли на озере Урмия и утверждал, что этот регион мог выставить 10 тысяч всадников и 40 тысяч пеших солдат. Если так, то население в нем должно было быть значительным[433].

Рассказ о смутном времени в армянской истории можно завершить ссылкой на надпись, сделанную по приказу Ксеркса высоко на крутой скале Ванской крепости. С использованием телескопа ее скопировал Лэйард. Другие надписи в Ванском регионе нам неизвестны. Да и ни один город не датируется периодом персидского правления, исключение составляет Зернаки-Тепе, над Эрцишем, где обнаружили гигантскую решетку. Ксенофонт считал это сооружение одной из урартских крепостей и приписывал ее строительство Киру Великому. Судя по всему, это было время культурного упадка или даже возврата к варварству. Представляется маловероятным, что урартские города вокруг озера Ван продолжали использоваться. Тем не менее Ксеркс сумел рекрутировать многих закаленных горцев в свою великую армию. Геродот описал грубое племенное сообщество, без видимых остатков цивилизации Урарту[434].

Когда же произошло пробуждение, в горы Армении уже рвался Рим. Наступала долгая эпоха конфликтов на восточной границе Римской империи.

Глава 6 Армения и Грузия – история и государственные институты

Формирование армянской и грузинской нации тесно связано с потрясениями, которые ввергли в нестабильность весь Ближний Восток в середине 1-го тыс. до н. э. Среди самых важных из них – вторжение киммерийцев и скифов через Кавказский хребет и вокруг него; череда падений – Ассирия, Урарту, Вавилон; драматический приход к власти мидян, а потом их смещение в 550 г. до н. э. лучше организованными персами под началом Кира.

Персы были вдохновлены новым религиозным учением Заратустры и новой идеей имперской ответственности, которая отличала их правление от ранних восточных деспотий.

Персидское правление в Малой Азии и большей части Армении продолжалось с 546 до 331 г. до н. э. Как и другие части огромной империи, Малая Азия была разделена на провинции или сатрапии. По Геродоту, Анатолия, Армения и смежные с ними регионы составляли следующие сатрапии[435]:

1. Иония и другие греческие прибрежные города вдоль Мраморного моря до Анатолийского залива, с Карией, Ликией и соседними островами, находившимися под персидским контролем.

2. Лидия с прилежащей территорией Анатолии от Адра-митийского залива до границы с Киликией:

3. Фригия, включавшая прибрежные территории Мраморного моря и Понта, и плато – в глубь материка до соляной пустыни, а также Каппадокия – к северу реки Галис.

4. Ккия, включая горы Тавра, вплоть до верховьев реки Галис.

5. Сирия, расположенная непосредственно к юго-востоку от Киликии – от Амана до Арабской пустыни и Египта.

6. Мидия с Экбатаной и большой частью Западного Ирана.

7. Каспийские провинции, включая часть Азербайджана.

8. Армянские территории с пактианами и народами, обитающими за ними, вплоть до Понта Эвксинского; столицей этой сатрапии был город Ван.

9. Территории, которые занимали матиени и саспеири (предки грузин), а также алордианы (остатки урартов).

10. Земли, на которых жили мосхи, тибарены, макроны, моссиноеци и мары, племена, имевшие кавказские и картвельские корни, обитавшие в горных районах – к югу от Черного моря.

Эта классификация была в основном географической, но принимала во внимание наличие народонаселения и прежних династий. Каждой провинцией управлял сатрап, за которым бдительно надзирал соответствующий царский писарь. При сатрапах имелись вооруженные воинские части, сформированные из местных жителей, но западные границы охраняли отдельные отряды. Некоторые местные воинские подразделения были наследственными фьефами; иногда несколько подобных отрядов подчинялись одному высокому представителю царского двора. Так, во время кампаний Ксеркса армянами и фригийцами командовал некто Артохмес, зять царя Дария Гистаспа. В тех же кампаниях алародианами (урартами) и кавказским племенем саспиери командовал Масист, сын Сиромитра[436]. Их оружие и доспехи были сходны с вооружением и экипировкой колхов, которые носили деревянные шлемы, небольшие щиты из сырых бычьих шкур, короткие копья и кинжалы.

Персидская империя была величайшей из всех, известных миру. Армения лежала на северных границах центральной ее части и потому довольно скоро оказалась втянутой в обширную сеть международных путей сообщения и торговых маршрутов. С севера на юг шел путь, соединявший Колхиду на Черном море с Мидией через долину реки Аракс. Благодаря этому прежний урартский город Аргиштихинили и в нынешней Армении процветает и имеет особое значение.

Этот город, называемый тогда Армавир, стал столицей империи в Средние века при Оронтидах[437]. Армянские провинции, лежавшие к югу от озера Ван, также играли важную стратегическую и торговую роль, так как располагались на Царской дороге, связывавшей Сузу с Ансирой (ныне Анкара) и Сардисом, а также с западной частью Малой Азии. Улучшение дорог и безопасности, которое принесла Персидская империя, несомненно, повысило благосостояние жителей Армении и торговые позиции этой страны. Однако взамен армяне, алароды и другие соседние племена, составлявшие вместе 13-ю и 18-ю сатрапии, были обязаны предоставлять персидскому царю дань, составлявшую 600 талантов серебра, а также коней, рабов и разную военную экипировку и припасы. Все это тяжким грузом ложилось на экономику Армении и грузинских племен.

Земледелие, животноводство и виноделие требовали постоянной занятости большого числа людей. Геродот описывал Армению как землю «богатую стадами»[438], а Ксенофонт называет ее «большой и процветающей провинцией»[439]. Хотя при персах новых инженерных сооружений почти не строили, области Вана и Аракса продолжали благополучно пользоваться обширной системой оросительных каналов древних урартских царей.

Классическое описание Армении под властью персов Ахеменидов дал Ксенофонт, который пересек ее в 401–400 гг. до н. э., со своими «десятью тысячами»[440]. К несчастью, Ксенофонт появился на Армянском нагорье в ноябре, а потому его люди жестоко страдали от снега и ледяного северного ветра. Многие из воинов погибли, другие ослепли от снежного блеска и отморозили пальцы ног. Наследственным сатрапом Армении в ту пору был Оронт, а его помощника по Западной Армении звали Тирибаз. Последний являлся другом великого персидского царя и имел привилегию – подсаживать великого правителя на коня.

Сатрап Оронт жил в великолепном дворце. На окружавших его городских домах высились башенки. В других местах, более гористых и открытых, дома строились в основном под землей, «с входным отверстием вроде колодца, но просторные внизу; для входа тягловых животных строились туннели, но люди спускались туда по лестницам. В домах держали коз, овец, скот, птицу и их потомство. Всех этих животных растили и откармливали в этих же домах».

Такие дома до сих пор существуют в некоторых районах Грузии и Армении, хотя теперь их замещают на более современные постройки. Метод их возведения описан Витрувием: он основан на принципе создания поддерживаемого кронштейнами, сужающегося кверху купола. Грузинский вариант таких жилищ известен под названием «дом дарбази», и его подземное основание часто подпирают резные балки и столбы.

Греки Ксенофонта захватили шатер и домашнюю утварь властителя Тирибаза Армянского, со всеми его диванами на серебряных ножках, кубками и прочим, а также пленников, «которые говорили, что они его пекари и виночерпии». Простой люд, естественно, не претендовал на подобную роскошь, но жил неплохо. Люди были организованы в сельские общины, управлявшиеся собственными старостами, которые, в свою очередь, отвечали перед сатрапом через посредство местных его помощников. Эти селяне с радостью снабдили людей Ксенофонта многими «животными для жертвоприношений, зерном, старыми винами с тонким букетом, сушеным виноградом и разнообразными бобами». Иногда местные жители утоляли жажду неким подобием ячменного вина: «На поверхности этого напитка плавали зерна ячменя, а в нем самом – соломинки, большие и маленькие, без узлов, и, когда кто-либо хотел пить, он брал в рот эту соломинку и сосал. Это в высшей степени крепкий напиток, если его не разбавить водой, но, когда к нему привыкнешь, он очень приятный».

Инспектируя свои войска на бивуаке, Ксенофонт «заставал их всегда за едой и в веселом настроении, и никогда они не отпускали его от себя, не предложив ему завтрака. На одном и том же столе всегда подавались одновременно баранина, козлятина, свинина, телятина и дичь со множеством хлебов из пшеничной муки и ячменя. Когда кто-нибудь хотел выпить за здоровье друга, он подводил его к кратеру, откуда надо было пить нагнувшись и втягивая в себя вино наподобие пьющего быка».

В другом месте Ксенофонт нарисовал приятную картину того, как его войска пируют в казармах, «увенчанные венками из сена; а прислуживали им армянские мальчики в варварских одеждах. Мальчикам, словно глухонемым, они знаками давали понять, что им надлежит делать».

Далее Ксенофонт высказал особую похвалу качеству армянских коней, которых местные жители выращивали специально для великого персидского царя: «Кони этого края меньше по размерам, чем персидские, но гораздо ретивее. Именно там сельский старейшина научил воинов обертывать ноги коней и тягловых животных небольшими мешками при переходе через снега, потому что без таких мешков животные будут проваливаться в снег по брюхо».

Во время борьбы за персидский трон между Артаксерксом II и его братом, Киром Младшим, в которой Ксенофонт и «десять тысяч» его греческих воинов сыграли важную роль, армяне воспользовались представившейся возможностью утвердить автономию своей страны. Сатрап Оронт, упоминавшийся в «Анабасисе» Ксенофонта, около 401 г. до н. э. женился на Родогуне, дочери великого персидского царя Артаксеркса II. Оронт принял в войне братьев сторону своего тестя, Артаксеркса. Его противник Кир потерпел поражение и был убит.

Артаксеркс II оказался правителем слабым, и при нем некогда могучая Персидская империя пришла в упадок. Воспользовавшись этим, Оронт обосновался в Армении как практически независимый властитель и очень разбогател, собрав огромное личное состояние в 3 тысячи талантов серебра. В последующие годы Оронт даже выступил против своего тестя и господина, великого царя Артаксеркса, и возглавил мятеж сатрапов, разразившийся в 366 г. до н. э. Впрочем, затем он покорился, был прощен, и ему была дарована сатрапия в Мизии, где Оронт и скончался в 344 г. до н. э.[441]

Имя Оронт – иранского происхождения, от авестанского aurand («могучий герой»), тесно связано со словом из Пехлеви arvand, означающим то же самое. Армянские формы этого имени – Ерванд, Араван и даже Грант. Династия Оронтидов имеет важное историческое значение, поскольку перекрывает разрыв между прежними царями Урарту (первыми правителями Армении) и третьей армянской династией Арташесидов, правившей в классические времена. Оронтиды обеспечивали социальную и историческую преемственность в Армении в период, когда она сформировалась из фазы Предармении и переходила в эллинскую эпоху.

При последних персидских царях династии Ахеменидов Армения наслаждалась миром и достатком[442]. Правители Ирана мало интересовались армянскими внутренними делами, ее торговля и сельское хозяйство процветали. Такое состояние вещей было грубо нарушено вторжением в эти земли Александра Македонского. Битва при Арбелах (Гавгамелах) 1 октября 331 г. до н. э. ознаменовалась полной победой македонцев и греков над последним из Ахеменидов, Дарием III Кодоманом. Армяне, верные до конца, предоставили персидскому царю 40 тысяч пехоты и 7 тысяч всадников, под личным командованием своего суверена, царя Оронта II. В битве при Арбелах армянская кавалерия дралась на правом фланге персидского войска.

Видимо, именно тогда, во время этого сокрушительного поражения, Оронт II погиб. Во всяком случае, Александр Македонский, отпраздновав свою победу, направил сына Оронта II, Михрана, сатрапом в Армению, на место его отца. Любопытно отметить, что этот Михран был ранее иранским властителем в Сардах, древней столице Лидии (запад Малой Азии). Он перешел на сторону македонцев и в битве при Арбелах воевал против своего отца[443]. Это пример повторявшихся армянских трагедий, когда на протяжении веков отцы противостоят детям, брат брату, а иногда даже своей родине.

Александр Македонский умер на вершине своей славы и могущества в возрасте 33 лет. Однако его культурное и историческое наследие продолжало жить. Далеко на востоке, в Бактрии, Парфии, на территориях современного Афганистана, Индии и Пакистана выросли очень быстро греческие, точнее, эллинские города. Сонные стоячие болота взбурлили, ожили заброшенные торговые пути. Из края в край, по всей Анатолии и Центральной Азии распространились греческие вкусы в зодчестве, скульптуре, художественных ремеслах, а также знание греческой литературы и философии. Греческая наука и технология способствовали быстрому повышению жизненного уровня населения, просвещению и оздоровлению людей, а также увеличению домашних удобств, по крайней мере для немногих избранных. Греческая изобретательность в инженерном деле и строительстве оставила значительный след во многих регионах бывшей Персидской империи.

Армения, лежавшая близко на пути движения Александра в Индию, не могла избежать мощного напора той новой греко-восточной цивилизации, которую он помогал создавать. В то же время в этом нарождавшемся мире эллинизма не слабели признаки «иранизма», как, впрочем, и следы местной, унаследованной от Урарту достаточно развитой культуры. Армения оказалась в тесном соприкосновении с большим числом эллинистических стран и потому открытой новым экономическим и социальным влияниям. Исключительно сельскохозяйственная экономика и сельский образ жизни, свойственные ахеменидской Армении, где едва знали, как пользоваться звонкой монетой, внезапно переменились. Через Армению прошел важнейший сухопутный торговый путь, связывающий Китай, Индию и Центральную Азию со Средиземноморьем, параллельный северному пути, через Кавказскую Албанию (Азербайджан), Иверию и Колхиду с выходом на Черное море.

Вдоль этих дорог возникли большие города, ставшие пристанищем иноземных купцов и центрами распространения греческой культуры. Развитие монетарной экономики и городской жизни компенсировало упадок привычного для Армении патриархально-племенного уклада, способствовало появлению нового типа городских слоев, включая рост городской буржуазии и класса ремесленников, а также коммерческой эксплуатации рабов (хотя рабство никогда не достигало здесь таких масштабов, как в Греции и Риме). Начиная с III в. до н. э. власть царей в Армении становилась все более абсолютной, а аппарат управления все более сложным. Особенно это касается царского двора, а также налоговой и фискальной систем. Племенные вожди и сельские старейшины стали преображаться в класс придворных и помещиков. Они наслаждались невероятной роскошью и бездельем и жаждали более высокого уровня жизни.

Черта этого периода армянской истории – основание ряда новых городов и одновременное возрождение старых, процветавших еще при царях Урарту. Представляется важным, что Ксенофонт, пересекая Армению в 401–400 гг. до н. э., не упоминал важных городов, хотя его маршрут, проходивший к северу от долины Муш, по сути, располагался к западу от региона Вана и плодородной долины Аракса, возможно, чтобы избежать встречи с враждебными городскими гарнизонами.

Армяне, как урарты до них, называли свои города по имени царей, их основавших. Это помогает нам уточнить даты основания многих ключевых армянских городов. Современник Ксенофонта Оронт I объявил своей столицей древний город Армавир, расположенный к северо-западу от горы Арарат, на плодородных просторах долины Аракса. Оттуда царь Оронт IV (212–200 гг. до н. э.) перенес свою резиденцию на несколько километров западнее, в новый город Ервандашат (Оронтасату), который назвал в свою честь. Армавир остался религиозным центром Армянского царства. Спустя несколько десятилетий Арташес I (190–159 гг. до н. э.) выбрал место своей резиденции еще дальше по Аракской долине, в болотистой местности Арташат (Артаксате), то есть также названной в честь царствующего монарха. Считается, что Арташес возвел и украсил свою столицу с помощью и при поддержке прославленного Ганнибала Карфагенского, удалившегося в Армению после поражения, нанесенного ему римлянами. По Страбону «Артаксата – недалеко от равнины Араксены; это благоустроенный город и столица страны. Она расположена на схожем с полуостровом выступе, а перед ее стенами кругом проходит река, за исключением пространства на перешейке, которое огорожено рвом и частоколом»[444].

Далеко на западе, ближе к границам Каппадокии, царь Аршам (260–228 гг. до н. э.) построил на берегу Аратсани, главного притока Евфрата, знаменитый город Аршамашат (Арсамосату). Этот город стал столицей независимого армянского царства Софены (по-армянски – Тсофка) и центром международной торговли. Аршам начал регулярно чеканить монеты с греческой надписью «Басилевс Арзамес» («Царь Аршам»)[445].

В более поздний период Тигран Великий (95–55 гг. до н. э.) возвел на берегу нынешнего Фаркина (Майяфарикина) город Тигранакерт, вновь названный царем в свою честь. Завершая этот краткий список городов, основанных царями, следует вспомнить еще, что самый святой город Армении, Эчмиадзин, резиденция верховного католикоса всех армян, назывался первоначально Вагаршапат, по имени Вагарша I (117–140 гг. н. э.), который был видным членом династии Аршакидов, наследовавшей дому Арташесидов[446].

Чтобы оценить международное положение Армении, ее место в эллинском мире, следует кратко рассмотреть общую ситуацию, сложившуюся в те годы на Ближнем Востоке и в Малой Азии. После внезапной смерти Александра Македонского в 323 г. до н. э. его генералы перессорились из-за дележа подвластных ему территорий. Птолемей создал в Египте Греческое царство; Селевк сделал то же самое в Сирии и Месопотамии (со столицей сначала в Селевкии, сменившей Древний Вавилон, а затем в Антиохии на реке Оронт). Антипатр сохранил старое Македонское царство, с его подчиненными территориями, доходившими до Черного моря и Адриатики, и власть над городами-государствами Греции. Попытки Лизимаха создать царство на Боспоре, со столицей на Галлиполийском полуострове, сплотили против него всех его соперников, поэтому эти попытки так и не осуществились, и в 281 г. до н. э. он умер.

Едва преемники Александра установили шаткое равновесие сил на Ближнем Востоке и в Эгейском регионе, как цивилизованный мир потрясли новые неурядицы, связанные с нашествиями извне. Кельтские племена, обитавшие близ среднего течения Днепра, разгромили Македонию, опус тошили Фракию и Фригию и под именем галаты утвердились на равнинах Малой Азии, к западу от Армении. Здесь они оставались вплоть до римских и христианских времен и были даже адресатами одного из посланий св. Павла. Вскоре после того, как ираноязычные парфяне захватили персидское плато и отняли у Селевкидов владения к востоку от Евфрата, парфяне эффективно отделили Сирию Селевкидов, а также армян от восточных провинций созданного Александром Македонским государства, к тому времени превратившегося в греческое Бактрийское царство, и части обширных областей долины Инда. Эти потери на Востоке заставили греко-сирийских царей династии Селевкидов искать компенсации за счет Египта на юге и за счет Армении, а также других государств Малой Азии – на севере.

Карта 5. Армения и ее соседи в эллинистический и римский периоды (Заштрихованная полоса показывает максимальные границы Армении (62–387 гг.). Пунктирная линия – границы империи Тиграна (70 г. до н. э.). Названия племен даны курсивом)

Во времена Селевкидов Армения разделилась на несколько практически независимых царств и княжеств. Сложившееся в ту эпоху разделение сохранилось с небольшими изменениями и в византийскую эру. Самым важным регионом, разумеется, оставалась Великая Армения, расположенная к востоку от верховьев Евфрата и включавшая в себя обширные земли вокруг озера Ван, долину Аракса и далее к северу окрестности озера Севан, Карабах и даже южные болотистые пустоши Грузии. Малая Армения была, соответственно, царством меньшего размера и с менее плодородными землями. Она лежала к западу от верховьев Евфрата, включала в себя районы нынешних Сиваса и Эрзин-джана и граничила с Древней Каппадокией. На юго-западе находились два маленьких царства, Софена и Коммагена, разграниченные средним течением Евфрата и плодородной заманчивой для всех равниной Мелитена (Малатья). Софена и Коммагена часто выступали в роли буферных государств между Парфией и Арменией, с одной стороны, и Сирией и Римом – с другой. Царские роды, правившие ими, имели крепкие династические связи с армянским царским домом Оронтидов. Благодаря их близости к таким великим городам, как Антиохия и Пальмира, царства Софена и Коммагена рано стали центрами эллинистического и римского искусства и цивилизации и помогали их продвижению на восток – в Закавказье и Великую Армению.

Царям Селевкидам так и не удалось утвердить свою прямую власть над Арменией. Они собирали дань с местных армянских князей, которых они «утверждали в должности», даруя каждому титул стратега, соответствующий древнеперсидскому титулу сатрапа. Ситуация несколько переменилась в правление селевкидского царя Антиоха III, прозванного Великим (223–187 гг. до н. э.). Это был честолюбивый монарх, мечтавший возродить империю Александра Македонского. Армянский царь Ксеркс (Софена) сгоряча отказался платить Антиоху дань. Тогда тот осадил столицу Софены Аршамашат, вынудил Ксеркса покориться и женил его на своей сестре Антиохис. Эта женщина вскоре умертвила своего злосчастного мужа и присоединила царство Со-фена к владениям своего брата Антиоха III. Бедный Ксеркс оставил после себя несколько мелких монет со своим портретом. На них мы видим бородатого, полного достоинства мужчину ученого вида в остроконечной шапке или диадеме необычной формы, с мысом впереди и лентами или бахромой, развевающимися за спиной[447].

В 200 г. до н. э. Антиох II назначил потомка армянского дома Оронтидов Зариадриса (Зареха) стратегом Софены. В это время в Великой Армении правление основной династии Оронтидов подходило к концу. Последним правителем этой линии был Оронт IV (212–200 гг. до н. э.). И он, и его брат Митра, верховный жрец храма Солнца и Луны в городе Армавир, упомянуты в греческих надписях, обнаруженных там в 1927 г. Одна надпись содержит обращение верховного жреца Митры к его брату, царю Оронту, другая описывает трагическую гибель царя[448].

Это событие стало результатом восстания, поднятого местным князем Арташесом, сыном Зариадриса, и явно инспирированного из Сирии самим царем Антиохом III. После этого переворота Антиох назначил Арташеса стратегом Великой Армении вместо мертвого Оронта.

Арташес был основателем третьей и самой великой армянской монархии, если первой считать Урартское царство, основанное Арамой, как полагает Мовсес Хоренский, а второй – царство Оронтидов. Имя Арташес соответствует персидскому Артаксеркс и греческому Артаксиас.

В течение 10 лет после своего назначения Антиохом III (200–190 г. до н. э.) Арташес и его партнер Зариадрис Софенский ждали своего часа. В конце концов Антиох перехитрил самого себя, бросив вызов могущественной Римской империи, чтобы помериться с ней силой. И едва Антиох потерпел от римлян сокрушительное поражение при Магнезии (190 г. до н. э.), как Арташес и Зариадрис отделились от Селевкидского государства. В Апомейском мирном договоре (188 г. до н. э.), закреплявшем победу римлян, сенат Рима даровал им статус независимых правителей. Это был первый юридический контакт Армении с римским сенатом, который был рад приобрести двух благодарных союзников в стратегически важной точке мира для того, чтобы впоследствии поглотить их и присоединить к Римской империи.

Под новообретенным римским покровительством два армянских царства, Великая Армения и Софена, продолжили свою политику бурной экспансии. Арташес отобрал у мидян и персов Мидию Атропатену (современный Азербайджан), расширившись до берегов Каспийского моря. У грузин он отхватил большой кусок территории к северо-западу от озера Севан. У халибов, моссиноеци и таокхоев армяне забрали большую часть нагорья в окрестностях Эрзурума и некоторую часть дикого гористого края – Понтийские Альпы. Провинцию Тарон (вокруг города Муш) полностью очистили от остатка селевкидских гарнизонов.

Одним из важных результатов такого территориального роста была культурная и лингвистическая консолидация армянского народа. За исключением грузинских болотистых пустошей и нескольких отдаленных районов, вроде Сасуна, армянский язык стал господствующим у крестьян, охотников и воинов, а также горожан, кроме греков и евреев. Греческий географ Страбон (63 г. до н. э. – 25 г. н. э.) особо подчеркнул именно этот результат завоеваний Арташеса и Зариадриса. Благодаря их трудам по унификации, пишет он, «сегодня все обитатели этих различных районов говорят на одном языке»[449]. Однако не следует забывать, что до изобретения национального армянского алфавита (после 400 г.) все литературные работы, религиозные тексты и государственные указы переводились на иранский, но записывали арамейскими или греческими буквами. Царская семья Армении и аристократия были двуязычными: они говорили на греческом или иранском так же хорошо, как на армянском. Так же как русский двор до 1917 г. говорил на английском или французском, зачастую предпочитая эти языки русскому.

Развитие политической организации в Грузии являет собой совсем другую картину, отличную от той, что преобладала в Армении. Грузины никоим образом не были отсталыми в культурном или художественном отношении, однако они никогда не знали такой дисциплины единой военной и государственной власти, какую урарты навязали армянам. Да, греческая легенда сохранила рассказ о Колхиде и ее царе Ээте, к которому Ясон и аргонавты ездили за Золотым руном. Урартские анналы содержат записи о двух кампаниях царя Сардури II (764–785 гг. до н. э.) против Колхиды, фигурировавшей в урартских источниках как «земля Кулха». Сардури утверждал, что он захватил и сжег один из царских городов Колхиды, Илдамуша, и увел жителей в плен. Мемориальные таблички из железа были установлены в разных колхидских городах[450]. То, что осталось от царской власти в Колхиде, было окончательно разрушено спустя всего несколько лет, около 730 г. до н. э., когда вторжение скифов и киммерийцев из степей Северного Кавказа ошеломило местные грузинские сообщества и посеяло панику по всему Ближнему Востоку.

Главное социальное влияние на Колхиду извне в VII в. до н. э. и далее оказывали греки из Милета, которые строили торговые поселения и важные города по всему восточному побережью Черного моря – будущие Трабзон, Батуми, Поти, Сухуми и Пицунда[451]. В то же самое время процветавшие города росли и во внутренних частях страны, на плодородных равнинах и речных долинах: таким местом является Вани (недалеко от Кутаиси), где археологические экспедиции Грузинской академии наук работали много лет. Археологи Нино Хоштария и Отар Лордкипанидзе совершили ряд интереснейших открытий, передающих впечатление некоего гибридного греко-колхидского города, где милетские товары и грузинские обычаи соединились с товарами и обычаями местного колхидского населения[452].

Никто не утверждает, что жители Колхиды в этот период добились успеха в создании сильной и единой политической организации. Классические авторы не упоминают о выдающихся правителях этой страны. Попытки доказать существование в эллинистический период Колхидской династии опираются на такие свидетельства, как местная имитация золотых статеров Лисимаха, на которых имя Греческой династии было нанесено в сокращении до Achus (или Akes).

Кроме этого фрагментарного и весьма сомнительного свидетельства ничто не указывает на существование царя Акеса[453].

Тот факт, что жители Колхиды хотя и процветали, но не оставили заметного следа в политической истории Кавказа, частично объяснялся нездоровым климатом дельты Риони, где было немало болот.

Такие авторы, как Псевдо-Гиппократ, пишут о желтой коже жителей Колхиды, их болезненной слабости и вялом темпераменте. Одно время ими управляли провинциальные династии, известные как скептухи – носители скипетра. Митридат Евпатор (120–63 гг. до н. э.), великий царь Понта и самый грозный враг римлян на востоке, подчинил Колхиду и назначил ее наместником своего сына – принца Митридата. Вскоре принца обвинили в измене и умертвили, после чего в Колхиде были разные правители, в том числе Моаферн – дядя матери Страбона. Вторжение Помпея в Грузию в 66–65 гг. до н. э. поместило и Колхиду, и Иверию в сферу римского влияния. Помпей назначил правителем Колхиды некоего Аристарха. До нас дошла монета с его именем и изображением самого Помпея. Впоследствии Колхида подчинялась царю Понта Полемону I, а до 23 г. н. э. – его супруге Пифодориде. Затем римляне разделили Колхиду на четыре небольших княжества и назначали там правителей по своему усмотрению[454].

В таких обстоятельствах политическая гегемония в Закавказье, естественно, перешла к более организованному и менее уязвимому новому Иверскому царству, которое развивалось в Центральной и Восточной Грузии в течение последних четырех веков до нашей эры. Иверы представляли собой союз древних этнических группировок Закавказского региона, вместе с остатками племен таохои, мосхои и других анатолийских элементов. Судя по наличию большого числа воинских захоронений этого периода, господство иверов над скифами, киммерийцами и другими индоевропейскими захватчиками долины Куры было достигнуто не без боя. Ранние иверийские города – это укрепленные крепости вроде Уплисцихе, что возле Гори. Позднее политические центры Иверии переместились в восточном направлении вдоль реки Кура в район Мцхеры, города, чье название иногда объясняется как «город месхов», хотя этимология остается сомнительной. Расположенная в месте слияния рек Арагви и Куры, Мцхета-Армази – место огромного древнего некрополя – Самтавро. Его защищали две мощные крепости – Армазцихе (Армозике), или «замок Ахурамазды», расположенная на горе Багнети, и Севсамора – на левом берегу Арагви[455].

Владение Древней Иверией – приз, за который стоило побороться. Ее богатство подтверждает потрясающее изобилие драгоценных камней и металлов, зарытых в землю вместе с телами местной знати, как, например, Ахалгорийский клад, обнаруженный в 1908 г. в долине Ксани[456]. Существовали развитые международные торговые связи с Персией и регионами Центральной Азии. Страбон и другие греческие и римские авторы считали, что, в то время как «прочие народности, живущие около Кавказа, занимают скудные и незначительные пространства земли; напротив, албанские и иверийские племена… владеют плодородной землей и могут развить хорошее хозяйство». Это справедливо и сегодня. В источниках сказано, что фермеры низин жили и одевались как мидийцы и армяне, а свирепые грузинские горцы больше напоминали скифов и сарматов, с которыми они поддерживали постоянные связи. В начале христианской эры Иверия, как утверждал Страбон, была «большей частью так хорошо застроена городами и поселками, что там есть даже черепичные крыши, рыночные площади и другие сооружения, воздвигнутые по правилам архитектуры»[457]. Эти наблюдения подтверждаются археологическими раскопками, которые уже несколько десятилетий ведет Грузинская академия наук. Первый том отчета об экспедиции в Мцхете был опубликован в Тбилиси в 1955 г.[458]

Политическая организация и социальная структура дохристианской кавказской Иберии во многом были такими же, что и в существовавших в то время эллинистических государствах Малой Азии и центральноазиатских царствах эпохи Селевкидов. В грузинской хронике «Картлис цхов-реба» («Жизнь Грузии») дается красочная, легендарная версия установления государственности в Иберии. Появление монархии связывается с именем Александра Великого, который на самом деле никогда не покорял Грузию, но повлиял на весь Восток своей манерой государственного устройства и великолепными подвигами. В хронике говорится, что Александр доверил управление Грузией своему родственнику Азону (очень легко перепутать с Язоном, знаменитым аргонавтом), который оказался таким тираном, что заставил отвернуться от себя не только грузин, но и тех греков, которые прибыли с ним. Враждебно настроенные грузины восстали под предводительством Парнаваза, потомка Картлоса, легендарного прародителя грузинской нации, в честь которого была названа Сакартвело, то есть грузинская земля. Этот Парнаваз, племянник Самара, патриарха иверийцев из Мцхеты, с помощью правителя Колхиды Куджи победил Азона и его греческих наемников. Затем он был признан правителями Сирии и Армении как законный властитель Иберии. Взойдя на престол, он реорганизовал картлийскую армию и утвердил семь или восемь эриставов («вождей народа»), одного из которых назначил спаспетом («главнокомандующим»). Каждый эристав стал правителем в одной из провинций Грузии, а спаспет отвечал за безопасность и порядок в центральной части страны Внутренней Картли, расположенной вокруг Мцхеты и Уплисцихе. Похоже, что эту высшую должность чиновника и главного военачальника занимал ближайший по старшинству к правителю член иберийской царской семьи.

Страбон подтвердил, что в правящей иерархии «второй по чину вершил суд и управлял армией». Весьма вероятно, этих высших чиновников можно приравнять к наместникам Иверии, чей семейный некрополь был раскопан в Мцхета-Армази. Там были найдены геммы из сардоникса с портретами наместников Зеваха и Аспаруха и надписями. Эти наместники носили иранский титул питиахш» (бдеахш), приблизительно соответствующий сатрапу. Среди упоминавшихся других официальных и придворных титулов имелась должность придворного архитектора и эпитропоса, то есть управляющего двором[459].

Иверийское общество классического периода делилось на четыре главные социальные группы: высшее положение занимала семья правителя, за ней следовали жрецы, свободные воины и мелкие землевладельцы, а также «простые люди, служившие правителю и обеспечивавшие его всем необходимым» и рабы. Жрецы также выступали и как дипломаты, поскольку они «были причастны ко всем спорным делам, имевшим место при взаимоотношениях с соседними народами»[460]. Потребности двора и аристократии удовлетворялись рабами, в основном бывшими военнопленными. Они также использовались на публичных работах, при строительстве огромных бастионов в замках, таких как Мцхета-Армази, Уплисцихе и др. Вероятно, следует согласиться с академиком Я. А. Манандяном, который полагает, что замковые рабы не играли особой роли в экономиках классических Армении и Грузии, сравнимой с той, которая отводилась рабам в Риме, Египте или Греции, где они были более организованы и использовались в различных областях производства. Уже в эти давние времена существовала практика похищения кавказских рабов и продажа их на обширных рынках Ближнего Востока. Страбон рассказывал о том, что хениохи совершали набеги в лесистые районы, расположенные вокруг Колхиды, прятали в зарослях свои небольшие лодки и, «подкрадываясь ночью и днем, похищали людей, которых они держали ради выкупа или продавали в рабство»[461]. Такая торговля достигла своего расцвета в оттоманские времена.

В нашем распоряжении нет точных фактов, указывающих на существование в классической Грузии класса ремесленников или купцов, возможно, что они представляли собой, впрочем, как и позже, разнородную в этническом отношении группу, состоявшую из греков, армян, евреев, персов и других иностранцев.

С точки зрения мировой истории самой драматической эрой в анналах Армении и Грузии определенно является титаническая борьба, которую несколько десятилетий вел понтийский царь Митридат Евпатор в союзе со своим зятем Тиграном Великим (95–55 гг. до н. э.) против натиска римлян на востоке.

Митридат Великий (120–63 гг. до н. э.) имел все основания оставить знаменательный след в судьбе кавказских династий. Его столица в Синопе располагалась всего в нескольких десятках километров к западу от земли, где жили протогрузинские племена моссиноеци, макроны и чалибы, описанные в «Анабасисе». Его долгая жизнь стала непрерывной драмой, в которой была удивительная стойкость, непревзойденный героизм, а также предательство и убийство.

Мировоззрение и политические действия Митридата были обусловлены бурными временами, в которые ему довелось жить. Его отца убили придворные во время пиршества в царском дворце в Синопе, и юный принц Митридат в возрасте 11 лет стал марионеточным правителем. Его собственная мать начала плести против него заговоры, потому что отдавала предпочтение его младшему брату. Поэтому Митридат бежал в горы Малой Азии и в течение нескольких лет был охотником[462].

Возвратившись в Синоп в 111 г. до н. э., Митридат бросил мать в темницу, а впоследствии велел умертвить и ее, и своего младшего брата. Почувствовав себя в безопасности, он стал предаваться мечтам о завоеваниях и мировом господстве. В обмен за помощь против скифских кочевников греки Боспора Киммерийского и Херсонеса Таврического признали власть Митридата. Заняв Колхиду, он захватил Пафлагонию и части Галатии, посадил своего сына Ариарата на трон Каппадокии и изгнал Никомеда III, юного царя Вифинии.

Римская республика восприняла это как прямой вызов своим жизненным интересам в Малой Азии. Римляне восстановили законных царей, свергнутых Митридатом. Тот начал готовиться к войне. Он давно ненавидел римлян, которые захватили Фригию, когда он был малолеткой, и теперь поставил перед собой цель вытеснить их из Малой Азии вообще.

Поводом для начала действий послужило вторжение на понтийскую территорию царя Никомеда из Вифинии – исключительно по наущению римлян. В 88 г. до н. э. Митридат объявил войну. Он быстро захватил Галатию и Фригию, нанес поражение местным римским армиям, приказал уничтожить всех живших в Малой Азии римлян, а затем послал армии в Европейскую Грецию. Его военачальники заняли Афины, но Сулла в Греции и Фимбрия в Азии разгромили войска Митридата в нескольких упорных сражениях. Греческие города были возмущены его жестокостью и вскоре отказались от верности понтийской короне. К 84 г. до н. э. Митридат был вынужден оставить большую часть своих новых владений, сдал свой флот и выплатил компенсацию в 2 тысяч талантов римлянам[463].

Вскоре началась Вторая Митридатова война. Римский военачальник Мурена в 83 г. до н. э. вторгся в Понт, но был отброшен от него уже в следующем году. Военные столкновения прекратились, однако постоянно продолжавшиеся споры в 74 г. до н. э. привели к очередной войне. Митридат разгромил Котту, римского консула в Халкидоне. После этого новый римский полководец Лукулл нанес поражение Митридату и вынудил его искать убежище в Армении вместе со своим зятем Тиграном II. После побед Лукулла и Помпея Митридат в 64 г. до н. э. обосновался в Пантикапее – в Крыму. Ему уже было почти 70 лет, но тем не менее неугомонный царь продолжал планировать кампании против римлян. Но в это время взбунтовались его собственные войска. После неудачной попытки отравиться Митридат приказал галльскому наемнику убить себя[464].

Так окончил свою жизнь самый могущественный враг Рима в Малой Азии. Тело Митридата было послано Помпею, который похоронил его в царском мавзолее в Синопе. Слава Митридата стала легендарной. Его смелость, физическая сила, острый ум, хитрость и коварство стали притчей во языцех во всем цивилизованном мире. Он уделял много времени практической магии и так насытил свое тело разными ядами, что стал практически неуязвимым для них. Его трагический конец – тема трагедии Расина.

Молниеносная карьера Митридата Евпатора совпала с периодом величайшей армянской экспансии при царе Тигране II (95–55 гг. до н. э.) и способствовала ей. Взойдя на трон, Тигран начал с захвата соседнего царства Софена, где правила ветвь династии Оронтидов. В 93 г. до н. э. он напал на Каппадокию, вынудив Ариобарзана I искать помощи в Риме. Таким образом, возник конфликт между Арменией и Римской республикой; сражения не прекращались несколько десятилетий и были описаны Плутархом, Аппианом и другими авторами. Они являются предметом отдельного изучения современных историков[465].

После завоевания Каппадокии и Софены, подчинения Коммагены и земель вокруг Верхнего Евфрата Тигран обратил свой взор на восток. Он вернул 70 долин, которые в свое время был вынужден уступить Парфии, и в дополнение к этому парфяне отказались в его пользу от некоторых территорий в Месопотамии. Побежденные парфянские монархи уступили Тиграну титул «Царь царей». Должность правителя Нисибиса была отдана Гурасу, брату Тиграна. Вся территориальная экспансия имела место в период с 89 по 85 г. до н. э.

Следующим шагом стала аннексия Сирии, которая имела более или менее добровольный характер: население рассчитывало, что Тигран восстановит империю Селевкидов, защитив его от римской тирании. К 83 г. до н. э. Антиохия была в руках армян, а позднее – части Киликии и Финикии. Столь обширные владения управлялись весьма небрежно из новой столицы Тигранакерта, ныне Майафарикина (Южная Турция)[466]. В столицу насильственно переселили городских жителей из Каппадокии, Киликии и Сирии, многие из которых отчаянно противились этому и рвались домой.

Сигналы опасности появились в 70 г. до н. э., когда командование римскими силами в Малой Азии принял Лукулл. Он нанес поражение Митридату, который нашел пристанище у своего зятя – армянского царя Тиграна. Лукулл отправил к Тиграну посла Аппия Клавдия и потребовал выдачи Митридата. Тигран категорически отказался. Аппий Клавдий оказался весьма предприимчивым человеком и сумел организовать в империи Тиграна римскую «пятую колонну». Он же оставил нам самое яркое из дошедших до нас описаний армянского двора в период его максимального расцвета. Именно из его рассказа мы знаем, что ему прислуживали многие вассальные князья, в том числе четверо из них, когда царь отправлялся на верховую прогулку, бежали рядом с его конем в простом нижнем белье. В тронном зале эти вассалы стояли со сложенными руками, всем своим видом выражая смирение и унижение. Рассказ Аппия Клавдия воспроизвел Плутарх в своем жизнеописании Лукулла. Он же донес до нас известное изречение Тиграна, который, когда римская армия прибыла к Тигранакерту, заявил, что их слишком много для послов и слишком мало для солдат. Также римский автор сообщил, что армяне продолжали глумиться и насмехаться[467].

Несмотря на небольшую численность, дисциплинированные римляне нанесли сокрушительное поражение крупным, но плохо организованным силам Тиграна (6 октября 69 г. до н. э.). После нескольких месяцев осады Тигранакерт пал. Лукулл захватил богатую добычу, в том числе 8 тысяч талантов серебряных монет, из которых каждый солдат получил восемь сотен драхм. Эта впечатляющая для тех дней сумма дает нам некоторое представление о богатстве Армении при Тигране Великом.

По совету царя Митридата Евпатора Тигран провел радикальную реорганизацию армии, имея в виду использование новой стратегии против римских захватчиков. Отныне и впредь армяне избегали генеральных сражений, предпочитая тактику нанесения коротких ударов и немедленного отхода. Лукулл вторгся в Великую Армению и двинулся к древней армянской столице Артаксата. Однако римляне столкнулись с упорным сопротивлением населения. Армяне собрали сильные грузинские войска, включая авангард иверийцев, вооруженных длинными копьями, которым Тигран доверял больше, чем кому-либо другому, поскольку они были самыми воинственными из всех иностранных сил[468].

В конце концов римляне взбунтовались. Солдаты решили, что суровый климат и сильное сопротивление в условиях горной местности – это для них уже слишком. Лукулла сменил Помпей, к которому присоединился сын Тиграна Великого Тигран Младший. Последний пожелал свергнуть своего почтенного отца с помощью римлян и получить армянскую корону, однако ему пришлось испытать великое разочарование.

Помпей завершил покорение Армении (66 г. до н. э.) и двинулся дальше в Кавказскую Албанию, Иверию и Колхиду. Грузины оказали римлянам отчаянное сопротивление: потерпев поражение в открытом сражении, они забирались на деревья и оттуда продолжали стрелять по захватчикам. Но все же грузины и колхидцы были вынуждены подчиниться. Царь Иверии послал Помпею кровать, стол и трон (последние два сделаны из чистого золота). Помпей, согласно жизнеописанию, написанному Плутархом, передал это все в казну, чтобы сокровища использовали для общего блага[469]. Интересно отметить, что много золотых украшений и кровать, сделанная частично из серебра, были найдены при археологических раскопках, организованных Грузинской академией наук в древней столице Армази. Это доказывает, что рассказ Плутарха не является вымыслом или преувеличением.

Отныне и впредь Армения стала буферным государством между Римом и Парфией, а иверийские цари Восточной Грузии оказались зависимыми от римского сената или его союзников. Армянский царь Тигран правил до 55 г. до н. э. Его сменил на троне сын – Артавазд II, сыгравший решающую роль в катастрофической кампании Красса против парфян (53 г. до н. э.). Артавазд посоветовал Крассу избегать равнин Северной Сирии, отдав предпочтение горным районам Армении, где не могла развернуться парфянская кавалерия. Красс проигнорировал совет, и эта стратегическая ошибка привела к уничтожению римской армии в битве при Каррах. Артавазд стал союзником парфян и скрепил этот союз, выдав свою сестру замуж за сына парфянского правителя Орода.

Возвышение Марка Антония означало новые римские кампании против Парфии. Артавазд посчитал разумным возобновление союза с Римом против Парфии (37 г. до н. э.). Теперь Марк Антоний последовал совету, данному Артаваз-дом Крассу, – идти на Персию через горную Армению и вторгнуться с северо-запада. Движение армии Марка Антония, в которой находились римляне, испанцы и галлы, а также тяжелые военные машины, было грозным зрелищем. Сообразительные парфяне старались избегать открытых сражений, но постоянно нападали на римские легионы из засад. Римляне сильно страдали от голода и жажды.

Их потери оказались огромными, и Марк Антоний обвинил во всем Артавазда. Он решил наказать его и покорить Армению, но сначала постарался заманить армянского царя и его семью ко двору египетской царицы Клеопатры. В 34 г. до н. э. Марк Антоний внезапно вторгся в Армению и увез Артавазда и его семью в Египет, где Клеопатра всех их умертвила в 31 г. до н. э.[470]

После поражения Марка Антония при Актии (Акции) (31 г. до н. э.) армянская знать и парфяне возвели на трон сына убитого Артавазда, который правил в 30–20 гг. до н. э. под именем Арташес II. После его смерти последовал смутный период в армянской истории, в котором сыграли главную роль цари Мидии Атропатены (современный Азербайджан). Последним законным царем Армении из династии Арташесидов был Тигран IV, заключивший династический брак со своей сводной сестрой принцессой Эрато. Тигран IV и Эрато правили вместе с 8 г. до н. э. до 1 г. н. э., когда Тигран был убит в кампании против северных варваров.

Если не считать урартских царей, Арташесиды являлись самой могущественной династией из всех, когда-либо правивших в Армении. Они прославились культурными, литературными и административными достижениями. Артавазд II был известным автором пьес и других литературных сочинений на греческом языке. Армянские монеты этого периода высоко ценятся нумизматами, и включают великолепные тетрадрахмы Тиграна Великого, которые чеканили в Антиохии, Дамаске и Тигранакерте[471].

В I в. римляне укрепили свое господство на севере Армении, в Иверии. Во время раскопок в Мцхете-Армази (Иверия), неподалеку от Тбилиси, были обнаружены любопытные надписи и монеты. Анналы римских историков дают многочисленные свидетельства римского господства в этом регионе. Там римляне нашли рьяного союзника в лице царя Восточной Грузии Фарсмана I, чей брат Митридат вскоре с помощью императора Тиберия (35 г.) был посажен на армянский трон. Для поддержки грузина, нежеланного для местной армянской знати, настроенной пропарфянски, в Гарни был поставлен римский гарнизон. 16 лет спустя, в 51 г. н. э., Митридата предательски убил его племянник Радамист, сын честолюбивого Фарсмана Иверийского, мечтавшего объединить Армению с его грузинским царством и основать пан-кавказскую империю. Эта кровавая династическая борьба, описанная в «Анналах» Тацита, стала основой знаменитой трагедии французского драматурга Проспера Жолио де Кребильона (1674–1762 гг.). Впервые поставленная в 1711 г., эта пьеса, названная «Радамист и Зенобия», долго держалась на сцене. Она, в свою очередь, послужила сюжетом для либретто к опере Генделя «Радамист».

Грузинская интервенция и вызванные ею всеобщее недовольство и беспорядки привели к установлению в Армении новой династии – Аршакидов, правившей с 53 г. до момента своего угасания, наступившего в 428 г. Первым аршакидским царем был Трдат (Тиридат) I, брат парфянского царя Вологеза I. Двое братьев-парфян вторглись в Армению, заняли Артаксату и Тигранакерт и почти без труда избавились от ненавистного народу грузина Радамиста.

Этот парфянский набег стал сигналом для римлян, поспешивших вновь напасть на истерзанную войной землю. Советники юного императора Нерона назначили командовать походом в Армению опытного генерала Корбулона. Тот нашел восточные римские легионы в плачевном состоянии, вызванном годами безделья и небрежения. Он поставил себе задачей превратить их в боеспособную армию, и солдаты пострадали от его муштры едва ли не больше, чем от последующей кампании. Два лета жестоких тренировок завершились зимой в палатках на окраине Армении. Зверский пронизывающий холод приводил к обморожениям. У солдат отмерзали пальцы ног, часовые умирали на посту от тяжких погодных условий. Дезертиров казнили[472].

Во время кампании Корбулона в 58 г. была захвачена Артаксата. В следующем году римляне двинулись на Тигранакерт, жители которого закрыли перед ними ворота. Чтобы отбить у них охоту к долгому сопротивлению, Корбулон велел отрубить голову пленному знатному армянину и выстрелить этой головой из пушки по городу. Голова упала на землю прямо посреди военного совета, и горожане поторопились сдаться. На армянский трон был посажен римский наместник, но Трдат контратаковал и нанес римской армии поражение при Рандее (62 г.).

Нерон благоразумно пошел на компромисс. Трдат должен был получить корону Армении, но в Риме, из рук Нерона. Хотя таким образом Трдат становился зависимым от римлян, Нерон правильно рассудил, что этим не будет нанесено урона и парфянской чести. Тремя годами позже Трдат совершил путешествие в Рим. Будучи магом, то есть жрецом зороастризма, он не мог двигаться по воде (это запрещалось его религией)[473]. Так что он проделал весь путь по суше. В Риме с огромной помпой и пышными церемониями Нерон среди всеобщего ликования возложил на голову Трдата армянскую корону (66 г.). Специально ради этого торжества был вызолочен храм Помпея. Сенат выделил деньги на праздничные игры и пиры, в которых принял участие и отличился сам Трдат. Нерон пожаловал Трдату субсидию в 50 миллионов сестерциев (примерно 2 миллиона долларов в пересчете на современные деньги) и направил группу римских каменщиков и архитекторов для восстановления Артаксаты после опустошения и разрушений, причиненных Корбулоном. Того вскоре предали позору и в 67 г. вынудили совершить самоубийство.

Долгое и благополучное царствование Трдата I знаменует возвращение армянской культуры и религии к парфянской ориентации. Правление его брата Вологеза I, царствовавшего в Парфии до 80 г., ознаменовалось подъемом влияния восточных традиций на общественную жизнь этой страны. Впервые на царских монетах появились надписи на арамейском, а не на греческом языке. Среди рисунков на официальных монетах, имевших хождение в Армении, теперь есть жертвенник с горящим огнем. Религиозная традиция зороастризма приписывает собрание сохранившихся манускриптов и текстов священной книги Авеста парфянскому царю Валаршу (Вологезу), возможно Вологезу I, брату основателя армянской династии Аршакидов[474].

Карта 6. Армения по Птолемею

После эллинистической и романистической фаз армянской истории, растянувшихся от правления династии Оронтидов до начала правления Аршакидов, то есть до I в., армянское и грузинское общества вошли в фазу «иранизма». Армянская и грузинская знать стала подражать иранским образцам поведения, точно так же, как армянские цари династии Аршакидов брали пример государственной организации с Парфянской империи[475]. Вместо автократического централизма, характерного для Римской империи, армяне и грузины приняли более гибкую систему феодальной зависимости, характерную для структуры Иранского государства времен Ахеменидов. Вместо того чтобы, подобно римским императорам, опираться на огромную армию бюрократов, сборщиков налогов и губернаторов провинций, армянские и грузинские цари стремились полагаться на преданность крупных знатных родов, над которыми они время от времени ставили своих наместников. Последние должны были присматривать за этими благородными вассалами и укреплять их нестойкую верность. Важнейшие государственные должности стали для некоторых знатных семейств наследственными. Так, Багратиды, заявлявшие, что ведут происхождение от израильских царей Давида и Соломона, получили от царя Армении Валарша I (117–140 гг.) пост начальника царской кавалерии, вкупе с постом тагадира, наследственного коронанта армянских царей. Другие знатные фамилии поделили остальные главные государственные должности: сенешаля, великого коннетабля и высшего камергера двора. Согласно Мовсесу Хоренаци, царь Валарш назначил себе двух секретарей, один из которых должен был напоминать ему об исполнении дел благотворительных и опекунских, другой – о наказании провинившихся и мести. Патронажному секретарю также вменялось в обязанность удерживать царя от излишней суровости и напоминать, когда возможно, о милосердии и великодушии.

При Трдате I, скончавшемся около 100 г., Армения оставалась более или менее покорным буферным государством. Нерон и его непосредственные преемники выказывали здравый смысл и умеренность, стремясь поддерживать ее в качестве нейтрального бастиона против набегов кочевников из северокавказских степей и против парфян. Резкая смена политики произошла при Траяне. Обуреваемый, по мнению Диона Кассия, «жаждой славы», он в 113 г. отправился походом на Парфию, а по пути сверг и убил армянского царя Партамасира. Эта сцена представлена на римских бронзовых монетах, а также на рельефе триумфальной арки Константина в Риме. Армянская столица Арташат (Артаксата) пала перед римлянами вскоре после этого. Римская оккупация Арташата увековечена в надписи, созданной Четвертым скифским легионом в 116 г. и обнаруженной в апреле 1967 г. (интересные подробности этой надписи даны в венецианском журнале Pazmaveb за 1968 г.). Траян вторгся в Парфию и взял Ктесифон. Армения три года стонала под игом римского легата. После смерти Траяна в 117 г. более благоразумный Адриан вернул восточные римские территории их старым правителям и вассальным царям. На троне Армении оказался другой монарх династии Аршакидов, Валарш I, строитель Вагаршапата (нынешнего Эчмиадзина).

Следующим важнейшим событием в истории Армении и Грузии было принятие христианства. Обращение Армении было осуществлено в 301 г. святым Григорием Просветителем. Около 330 г. новую веру в Иверию (Восточную Грузию) принесла святая Нина[476]. Политические условия в Восточной Грузии оказались благоприятными для принятия новой официальной религии, которую правящие классы приняли без сопротивления. Грузины и армяне стали аванпостом христианства на Востоке. Их культурная и социальная жизнь теперь была перенаправлена от зороастрийского Ирана, а впоследствии и исламской цивилизации арабского мира, к великим центрам ортодоксального христианства со всеми последствиями этого шага для общества и материальной культуры в целом.

Естественно, что структура грузинской монархии претерпела фундаментальные изменения в результате принятия христианства как государственной религии. Старые языческие правители были монархами в анатолийском и месопотамском стиле, их космократические притязания, сохранявшиеся в первые века нашей эры, проявились в поклонении монарху как божеству[477]. Они сделали большой шаг вперед, поскольку в Грузии долго сохранялось почитание мамасаклиси («отца племени»), правившего в Мцхете и считавшегося первым среди равных (primus inter pares) по отношению к другим грузинским правителям. Не приходится сомневаться в том, что здесь проявилось влияние «божественного Августина» или богоподобного Клавдия, чьими друзьями и союзниками охотно признавали себя иверийские правители. Космологический аспект в устройстве грузинской политической иерархии, видимо, основан на числе 7. Семь местных правителей эриставов подчинялись иверийскому Великому царю, похоже символизируя соответствующие вращающиеся вокруг Солнца планеты. Вызванный обращением в христианство разрыв с прошлым совпал с началом правления новой династии в Восточной Грузии. На смену иверийским Аршакидам пришел царь Мириан из династии Хосровидов (позже канонизированный как святой Мириан), ставший первым христианским правителем Грузии. Основанная им новая Хосровидская династия являлась ответвлением иранских Михранидов, одного из семи великих домов Персидской империи.

Хосровиды правили в Грузии более двух столетий, пока институт монархии не был упразднен в VI в. персами. Они обладали сильным чувством семейной солидарности. В «Жизнеописании Петра Ивера» говорится, что отец Петра правил совместно с его двумя дядями, согласно традициям Иверийского царского дома[478]. Однако правящая династия постоянно встречалась с трудностями, связанными с управлением непокорными вассалами. Естественно, корона считала княжеские фьефы в Иверии ненаследственными, так же как ненаследственной была должность великого коннетабля. Высшая знать, являвшаяся опорой феодального порядка, считала их наследственными привилегиями. Попытка короны контролировать переход власти от отца к сыну у грузинских феодалов категорически ими отвергались. В результате на протяжении всего VI в. продолжались постоянные стычки между отдельными правителями, в конечном счете приведшие к падению монархии.

Сложившаяся в этот период феодальная система просуществовала вплоть до присоединения Грузии к России в 1801 г. Она имеет много общего с западноевропейскими феодальными государствами позднего Средневековья. На самом деле считалось, что грузинская феодальная система сформировалась под влиянием крестоносцев, остатки которых, все еще одетые в средневековую броню, ошибочно распознали в живописном старом грузинском горном племени хевсуров[479]. Сегодня стало очевидно, что его настоящие источники следует искать в Византии и сасанидском Иране, откуда фактически и происходит династия Хосровидов. Здесь при великих царях Сасанидов царская власть опиралась на хрупкое равновесие между феодальной преданностью и бюрократическим абсолютизмом. Под властью «Царя царей» находилась разношерстная группа вассалов, отдельных сатрапов и четырех бдеашхов (питиахшей – этот титул часто встречается в старых грузинских источниках), а также глав кланов – одни были наследственными династиями, другие – управляющими, назначенными «сверху». Ниже находились знать и рыцари: одни – вассалы своих правителей, другие – подчинявшиеся прямо суверену. В нижней части иерархической лестницы находились земледельцы. Они могли быть как свободными, владевшими своей землей, так и зависимыми, которых можно было назвать скорее закрепощенными рабами. Во время войн они составляли подразделение ополченцев, выступавших под командованием своего господина в составе персидской армии. Подобную социальную иерархию, хотя и в меньшем масштабе, показывает нам автор V в., создавший «Мученичество святой Шушаник», где идет речь о знати и благородных дамах, мелком дворянстве и простом народе грузинской земли[480].

Когда иверийские правители в целях укрепления своей власти приняли христианство, язычество не так легко сдало свои позиции и сохранилось как часть народных верований. В некоторых случаях оно носило скрытый характер и ушло вглубь, приняв лишь внешние признаки новой веры. Пережитки древнейших культов сохранились в отдаленных районах Грузии вплоть до сегодняшнего дня. В «Жизнеописании святой Нины» рассказывается, как царь Мириан вместе с одним из своих князей: «Призвал к себе старейшин горных племен, людей дикого и свирепого вида, и проповедовал перед ними Евангелие. Когда они отказались креститься, царь саблей изрубил их идолов. Потом он наложил тяжелые налоги на тех, кто не захотел принять крещение, вынудив их тем самым уйти в горы и стать кочевниками. Некоторые из них впоследствии были обращены святым Авивом Некресским [святой VI в.], другие остались язычниками по сей день»[481].

Говорят, в местечке Кола, расположенном в Юго-Западной Грузии, группа родителей-язычников предпочла бросить своих детей в яму и забросать их камнями до смерти, но не допустить их крещения христианским священником. Позже всех погибших детей причислили к мученикам грузинской церкви.

В некоторых случаях принятие христианства требовало для людей того времени принятия других стандартов поведения и морали, более высоких, чем было возможно по их социальному статусу, что вызывало весьма острые личные и семейные проблемы. К примеру, благородная армянская дама Шушаник вышла замуж за картлийского питиахша Варскена, который предпочел христианству маздаизм. Шушаник отказалась последовать за своим мужем и принять участие в попойке, где мужчины и женщины собрались вместе, после чего ее разгневанный муж начал извергать проклятия и ударил ее ногой. Схватив кочергу, он ударил ее по голове, разбил ее и повредил один глаз. Потом он сильно ударил ее в лицо кулаком и протащил за волосы по полу, при этом он ревел, как дикий зверь, и рычал, как безумный.

После семи лет заточения и пыток Шушаник скончалась[482]. Ее мучитель Варскен был казнен грузинским царем Вахтангом Горгасали, правившим с 446 по 510 г. В грузинской истории он является своеобразным кавказским «королем Артуром», известным рыцарской доблестью и благородством.

И в Армении, и в Грузии принятие христианства способствовало падению там независимых монархий. Вместо того чтобы поддерживать своих суверенов против великих царей Сасанидов, епископы поддерживали и укрепляли крупных феодалов в непокорности центральной власти. Патриархи в обеих странах утвердились как независимая власть, соперничавшая с царской. Армянская монархия Аршакидов была ликвидирована в 428 г. по инициативе могущественных баронов. Иверийская монархия пала в следующем веке, хотя Лазское царство продолжало существовать еще долго.

Даже без монархов знать и простые люди Армении и Грузии упорно сражались за свою землю и веру, сначала против Сасанидов, затем против арабов. Известное событие – сражение при Аварайре 2 июня 451 г., в котором 66-тысячная армия армян под командованием Вардана Мамиконяна встретилась с 220-тысячной армией персов, использовавшей боевых слонов. И хотя персы в конечном итоге одержали победу, их потери оказались настолько велики, что они отказались от идеи обратить армян в зороастрийскую религию.

В VII в. Иран и Кавказ уступили власти ислама. Послы халифов Дамаска и Багдада обосновались в Двине, административной столице Армении, и Тбилиси (Тифлисе). Начались гонения на местное христианское население, хотя окончательно сломить его дух все же не удалось[483]. Патриотические войны против сарацин нашли выражение в армянском поэтическом эпосе «Давид Сасунский». Многие армяне уехали в разные части Византийской империи – даже в Болгарию и Константинополь. Не единожды они занимали императорский трон. Самым известным стал непопулярный император Лев V Армянин, который правил в 813–820 гг. и был убит группой заговорщиков[484].

Пока грузинская монархия пребывала в состоянии неопределенности, появилась и окрепла новая жизнеспособная династия. Речь идет о клане Багратидов, которому предстояло объединить Грузию под единой властью и править там в течение тысячелетия. Хотя Багратиды, исключительно из соображений престижа, претендовали на происхождение от Давида и Соломона Израильских, на самом деле они происходили из Спери (сегодня Испир, в Турции) и имели замок в современном Байбурте. Династия сначала достигла высшего положения в Армении, а потом дотянулась и до Грузии. В конце VIII в. Ашот Багратиони, Великий, обосновался в Артануджи – в Тао, – что на юго-западе Грузии, получив от византийского императора титул куропалата, «хранителя дворца». Со временем Ашот воспользовался относительной слабостью константинопольских императоров и арабских халифов Багдада и стал наследственным принцем Иверии.

В Армении также началось национальное возрождение, набравшее силу в IX в. Здесь выдающейся фигурой стал другой Багратид, также носивший имя Ашот Великий, но происходивший из другой ветви семейства. Армянский Ашот с 856 г. был великим коннетаблем. Спустя шесть лет, в 862 г., халиф пожаловал ему титул «Князь князей Армении, Грузии и земель Кавказа». Ашоту Великому удалось завоевать доверие и арабов, и своих соотечественников. При поддержке армянского католикоса армянская знать забыла о своих разногласиях и приняла решение сделать Ашота царем. В 885 г. их решение «ратифицировал» халиф Багдада, послав Ашоту царскую корону и назвав его «Царем царей». Византийский император вскоре последовал его примеру и тоже даровал Ашоту царскую корону и подарки[485].

Халифат мог выказывать доброжелательность новой армянской монархии, но местные мусульманские правители были далеко не в восторге от ее существования и не хотели с этим мириться. Мусульманская династия Саджидов, будучи номинально вассалом халифа, построила себе мощное государство в Азербайджане, ставшее непримиримым врагом Армении. Царствование сына Ашота, Смбата I Мученика (890–914 гг.), охарактеризовалось схватками с эмирами Двина и Манцикерта, а также династическими ссорами с дядей, верховным коннетаблем Сюнийским и Васпура-канским Аббасом. Смбата непрестанно тревожили нападения саджидских эмиров Афшина и Юсуфа, которых предательски подстрекали князья Арцруни из Васпуракана. В 908 г. эмир Юсуф объявил арцрунийского князя Хачик-Гагика Васпураканского царем Армении, так что страна оказалась расколотой на две соперничавшие монархии. В конце концов эмир Юсуф с войском вторгся в Армению и начал осаду крепости царя Смбата. В 913 г. Смбат сдался Юсуфу, который пообещал ему пощаду и хорошее обращение, но затем предательски бросил царя в темницу, а в следующем году после нечеловеческих пыток распял на кресте.

Однако даже эти трагические события не помешали экономическому и социальному возрождению Армении, особенно набравшему силу при Ашоте Великом. Летописец Асогик писал: «В дни Смбата I и правления отца его повсюду на нашей земле царил мир, и каждый, по словам пророка, безмятежно жил под своими лозами и фигами. Поля становились селениями, селения городами, многолюдными и богатыми, и даже пастухи щеголяли в шелковых одеждах»[486].

Разумеется, упоминание летописцем пастухов в шелках является чистой гиперболой, но общий оптимизм рассказа разделил другой историк, Иоанн Католикос: «В те дни Господь выказал свое благоволение земле Армянской, защитил ее и благословил все ее начинания. В ту пору все жили в своих наследных имениях и, завладев землею, развели виноградники, посадили оливковые деревья и сады, вспахали поля среди терновника и собрали стократный урожай. Амбары после жатвы полнились пшеницей, а подвалы после сбора винограда – вином. Горы радовались стадам коров и овец, которые плодились и размножались на них. А наши главные нахарары, чувствуя себя в безопасности от опустошительных набегов, возводили в уединенных местах каменные церкви, строили селения и усадьбы, обильно уснащая их побелкой»[487].

Сын и наследник мученически погибшего Смбата, «Царь царей» Ашот Железный (914–928 гг.) очистил страну от мусульманских мародеров и восстановил покой и порядок. Апогея мощи, процветания и культурного расцвета Армения достигла при его преемниках: брате Ашота Аббасе I (928–952 гг.), который сделал своей столицей Карс, сыне Аббаса Ашоте III Милосердном (952–977 гг.), перенесшем столицу в Ани, а затем при сыновьях Ашота Милосердного Смбате II Победителе (977–989 гг.) и Гагике I (989–1020 гг.).

Однако уже проглядывали признаки будущей раздробленности и политического упадка. Ашот Милосердный отделил район Карса – Ваннада и отдал его с титулом царя своему младшему брату, Мушеху. В 970 г. Смбат Сюнийский объявил себя царем северо-восточных земель. Царство Арцруни Васпураканских, с центром в Ахтамаре и окрестностях озера Ван, было поделено далее на несколько частей. Подобное же деление распространилось и на церковь, так что в 962–972 гг. было одновременно два соперничавших католикоса-патриарха, причем каждого поддерживали разные армянские цари.

В XI в. Грузия и Армения были охвачены событиями, которые стерли с карты крупные районы обеих стран и вполне могли привести к уничтожению их населения. В 1021 г. на Кавказ вторгся жестокий византийский император Василий II (976–1025 гг.), вошедший в историю под прозвищем Болгаробоец. Он аннексировал независимое армянское царство Васпуракан (вокруг озера Ван) и захватил большие территории Южной Грузии, а именно: Тао, Колу, Ардаган и Джавахети. Новые проблемы начались после восхождения на византийский престол императора Константина Мономаха (1042–1054), который безрассудно ликвидировал и аннексировал царство Багратидов в Армении со столицей в Ани и заменил армянские пограничные части собственными ненадежными наемниками.

Возмездие настигло греков в 1060-х гг., когда начались вторжения турок-сельджуков из Центральной Азии в Армению и Анатолию. Они двигались от Персии, которую заняли с относительной легкостью. Турки захватили Ани в 1064 г., причем армянское сопротивление было подорвано византийским угнетением. В 1066 г. турки вторглись в Грузию, о чем говорится в известной надписи грузинского хрониста Леонтия Мровели, обнаруженной в пещерах Трехви в провинции Картли[488].

Падение восточного христианства в этом регионе имело место в 1071 г. в сражении при Манцикерте (к северу от озера Ван), когда сельджукский султан Алп-Арслан разгромил и взял в плен византийского императора Романа IV Диогена. Грузинский царь Баграт IV умер в следующем году, и власть над этой истерзанной землей перешла к его заурядному сыну Георгию II.

Поток армянских эмигрантов, теснимых турецким этническим элементом, ширился. Они бежали в Крым, Румынию, Польшу, Византию, земли халифата и на Русь. Но, главное, им удалось основать в Киликии (на побережье Средиземного моря), новое царство – Киликийскую Армению[489]. Им правила армянская династия Рубенидов, потом Лузиньяны, поскольку Киликийская Армения была обязана своим существованием, по крайней мере частично, франкским крестоносцам и переняла у них многие черты своего удивительного искусства. Киликийское армянское царство существовало примерно с 1080 г. до финального наступления мамлюкского султана Египта в 1375 г. Оно фигурирует в рассказе о путешествии Марко Поло, так же как Великая Армения и Кавказ.

На Кавказе лидерство среди христианских наций перешло к грузинам, земли которых располагались севернее главного маршрута турецкого нашествия и были защищены горами. Царю Давиду Строителю (1089–1125 гг.) помогло прибытие крестоносцев на Ближний Восток и беспорядок, который они посеяли среди сарацин. Царь Давид, великий реформатор и государственный деятель, был также известен своей военной доблестью и неоднократно отбивал сельджуков. Он аннексировал большие территории бывшего армянского царства, а в 1122 г. овладел древней столицей Грузии – Тбилиси, которая в течение нескольких веков находилась в руках мусульманских эмиров. В Британском музее хранится уникальная монета с изображением Давила Строителя в царских регалиях[490]. В исправленной форме монетная легенда гласит: «О, Христос! Давид, царь абхазов, картов, ранов, кахов и армян».

Великую работу Давида продолжила его внучка царица Тамара (1184–1213 гг.), которая была назначена соправителем Грузии в 1178 г. ее отцом Георгием III при его жизни. Первый раз Тамара вышла замуж за распущенного отпрыска русской семьи Боголюбских из Суздаля, с которым вскоре развелась из-за его разврата, изгнав из своего царства, хотя и не без кровавых столкновений. В 1189 г. Тамара вышла замуж за Давида Сослана, осетинского князя, в жилах которого текла кровь Багратидов. Она родила ему будущих царя Георгия Лаша (1213–1223 гг.) и царицу Русудан (1223–1245 гг.). В начале правления Тамары была попытка ограничить царскую власть созданием своего рода палаты лордов, имеющей власть, равную власти суверена.

В отличие от усилий баронов при царе Иоанне, английском современнике Тамары, это грузинское конституционное движение ничего не достигло. Судя по всему, оно было лишено народной поддержки и имело целью замену сравнительно популярной монархии олигархической системой, которая определенно была тяжелее для городских рабочих, а также крестьян.

Среди многих политических и военных триумфов правления Тамары особое внимание привлекает основание Трапезундской империи[491]. Это произошло после захвата и разграбления Константинополя в 1204 г. армией франкских разбойников и головорезов, которые назвали себя Четвертым крестовым походом. Так Византийская империя была расчленена. Тамара и ее грузинские войска заняли Трапезунд и часть черноморского побережья, расположенного западнее. Отпрыск императорской семьи Комнин, Алексей, получивший образование в Грузии, стал во главе новой независимой Трапезундской империи, которая существовала до 1461 г., когда город был взят оттоманским султаном Мухаммедом II. Интересно отметить, что местные имитации серебряных трапезундских асперсов, известные как «кирманеули» (от имени императора Кира Мануила, правившего в 1238–1263 гг.), в течение двух столетий были основной денежной единицей в Грузии. В 1208 г. ее армия совершила поход в Персию и заняла Эрдебиль, позже добралась до Тебриза и Казвина. На протяжении нескольких поколений Иранский Азербайджан управлялся представителями грузинской династии Бешкенидов.

В период своего расцвета Грузинское государство было сложным политическим организмом с обширной бюрократической структурой и достаточно запутанной социальной иерархией. Хотя формально у власти находился монарх с неограниченной властью, данной ему Богом, фактическое распределение властных полномочий между феодальными институтами препятствовало переходу к деспотии, традиционной для большинства государств Ближнего Востока. Центральную администрацию возглавляли пять визирей: великий визирь – великий канцлер (эта должность долго ассоциировалась с епископом Чкондили), военный министр (командующий армией), казначей, лорд постельник и атабаг, отвечавший за порядок в столице и стране. Все они имели собственные аппараты подчиненных. Данная административная структура была тщательно воссоздана В. Е. Д. Алленом в «Истории грузинского народа» на основе большого числа старинных документов и других источников. Эриставы, или местные князья, управлявшие провинциями, формально подчинялись царю и могли быть смещены по его указу. Когда они умирали, то их наследники должны были принести царю клятву верности и получить подтверждение своих полномочий. Но фактически каждый эристав был полновластным хозяином на своей земле. Практически это означало, что царь не мог отрешить неугодного ему князя от власти без риска начать гражданскую войну. Интересно заметить, что благодаря передаче должностей по наследству и титул эристава, и наименования высших должностей превратились в фамилии: например, Амилахвари – «царский конюший», Амиреджиби – «царский спальник», Мегвине-тухуцеси – «главный виночерпий», так же как Эристави и русифицированная версия – Эристов.

Большую роль в общественной жизни играла Грузинская православная церковь. Во время войны епископы выставляли отряды ополченцев, сражавшихся под царскими знаменами. Церковь обладала широкими правами в области отправления правосудия, определяла нормы морали личного поведения, обладала монополией на образование и большими экономическими привилегиями, земельными наделами и важными льготами.

Во времена правительницы Тамары грузинская феодальная система достигла высшей точки своего развития. Можно сказать, что в средневековой Грузии существовали практически все социальные институты европейского феодализма: фьефы и арьерфьефы, аллоды и иммунитеты, вассальная зависимость и т. д.[492] Нация была разделена на сословия – патрони (от лат. «patronus») и кма (вассалы или сервы). Отсюда грузинское название феодализма – патрон-кмоба. Одним из следствий централизации власти в период правления царицы стало ухудшение положения мдабиури – свободных земледельцев. Еще Страбон писал о большой важности именно этого класса. Ко времени правления Тамары усилилась власть азнауров, или землевладельцев, а также епископов, настоятелей монастырей, сборщиков налогов многочисленных чиновников, содержание которых ложилось тяжким бременем на население. Войны также требовали больших затрат. Со временем большинство жителей страны были низведены до положения полурабов, за исключением тех, кто жил в высокогорных районах, сохранивших свои традиционные привилегии и свободу вплоть до 1801 г.

Армянские и грузинские средневековые кодексы законов дают большое количество информации о феодальных институтах и законах обеих стран. В Киликийской Армении доминировало франкское влияние, поскольку царство было тесно связано с крестоносцами. Отметим, что средневековый кодекс «Ассизы Антиохии» сохранился только в армянском переводе, выполненном в 1265 г. коннетаблем Смбатом, братом царя Хетума I. Среди местных армянских законодателей почетное место принадлежит Мхитару Гошу (1133–1213 гг.), кодекс которого пользовался таким влиянием, что был переведен на латынь, грузинский, польский, русский и даже на язык кыпчаков.

Кодификацию грузинских законов произвел царь Георгий Блистательный (1314–1346 гг.)[493]. Грузинские кодексы являются ценным источником с социологической точки зрения: дают возможность узнать о существовавших тогда денежных выплатах за ущерб, причиненный представителям разных классов социальной иерархии. Кроме того, в Грузии и Армении имелась система установления вины или невиновности с помощью испытаний. Широко применялись такие «тесты», как каленое железо, кипящая вода, поединок.

Глава 7 Язычество, эллинизм, христианство

Древние культы и верования Армении и Грузии – интереснейшая тема. Они уходят корнями в доисторические времена. Достаточно вспомнить о рельефных изображениях животных на армянских очагах начала того же века, о глиняных идолах конца бронзового века, о вишапах или камнях-драконах, которые отмечали источники урартских или даже более ранних оросительных систем[494]. Также стоит отметить процессию жрецов, изображенную на серебряном кубке середины бронзового века из Триалети, и, главное, сложный пантеон Урарту, возглавлявшийся верховным божеством Халди.

Господство армянских элементов над урартскими, а потом приход мидийских, персидских и греческих божеств не уничтожили старые верования и ритуалы. Показательно приспособление персидскими Ахеменидами здания урартского храма Халди (холм Арин-Берд или Эребуни): они превратили его в ападану – колонный зал для использования в ритуалах религии Заратустры. Хотя при Ахеменидах действительно наблюдались существенные перемены в официальной религиозной идеологии Армении и Грузии, но в остальном по отношению к ранним периодам все же сохранялась преемственность.

Сложная структура армянского язычества сформировалась во время правления династии Оронтидов и ранних Арташесидов.

Кроме прославленных храмов Солнца и Луны в Армавире, армяне возвели и содержали целый ряд святилищ и алтарей в священном лесу под Артишатом (Асесиленой), в провинции Тарон – неподалеку от Муша[495]. Там было расположено несколько великолепных храмов, самый известный из которых посвящался богине Анахит (Анаит). Большая золотая статуя этой богини – покровительницы Армении возвышалась в огромном зале. Когда римские армии Марка Антония огнем и мечом прошлись по Армении, первый солдат, коснувшийся святотатственной рукой статуи богини, ослеп на месте[496].

Анахит была дочерью Арамазда, могущественного Ахурамазды (Ормазда), бога персов, соответствующего в умах древних армян греческому Зевсу-Олимпийцу. Из Армении культ Ахурамазды проник на север в Грузию, где дал имя царскому городу и акрополю Армази, находившемуся неподалеку от Тбилиси.

Пантеон Древней Армении был международным, синкретическим. Местных богов почитали наряду с божествами, привнесенными из греческой мифологии и персидских верований вкупе с древними культами, пережившими падение Урарту. Часто одновременно существовало две или три ипостаси одного и того же божества: ярким примером этого служит Арамазд – Ахурамазда – Зевс.

Древние армяне придавали большое значение всяческим оракулам, предзнаменованиям и божественным откровениям. Мовсес Хоренаци сообщает, что Ара, правнук Арамы, «был усыновленный мальчик из рода Анушавана, посвященный культу дерева платана, одаренный и умный, благородный в речах и поступках. Этот ребенок был предназначен служить культу деревьев-платанов Араманеака, сосредоточенному в Армавире. По шелесту листьев или колыханию их под ветром, слабым или буйным, по направлению их наклона и движения в краю потомков Хайка долгие годы узнавали божественные прорицания»[497].

Здесь мы видим явную параллель с почитаемым оракулом Додоны в Эпире, одном из самых древних из эллинских святилищ. Храм Додоны был посвящен Зевсу. Гадание там заключалось в прислушивании к шелесту старого дуба – возможно, это осталось от самого примитивного культа почитания деревьев. Иногда предсказания делались по воркованию голубей в ветвях, журчанию воды в фонтане или позвякиванию висевших на этом дубе или на здании храма медных и бронзовых котлов. Так было и в храмах Урарту. Именно у оракула Додоны испрашивал Лисандр благословения своим амбициям. Афиняне часто прибегали к его авторитету. Весьма любопытна обнаруженная в Армавире греческая надпись с упоминанием «пинакиона», «черепка», глиняной или керамической таблички, на которой заранее писались вопросы оракулу. Это слово существует и в армянском языке в форме пнак, что означает «блюдо» или «блюдце».

Среди наиболее употребительных культов древних армян следует отметить поклонение Митре, которого отождествляли, с одной стороны, с Солнцем или Гелиосом, а с другой – с Аполлоном и Гермесом. Митру первоначально представляли как некоего ангела, олицетворявшего силу света, сражавшегося на стороне Ахурамазды. Эту воинственность он сохранил навсегда. Имена, производные от его имени, например Митридат или Бузмир (Великий Митра), были очень распространены в Армении и Грузии. Праздник Митры – Митракана – отмечался в иранских землях на 16-й день седьмого месяца и в несколько измененной форме дожил до мусульманских времен. Культ Митры через Киликию дошел до Рима и распространился во все концы Римской империи, даже такие отдаленные, как Лондон. В музеях Европы имеется множество типичных барельефов с изображением Митры в виде юноши в конической шапочке и развевающемся одеянии: обычно он убивает священного быка, причем в гениталии животного вцепился скорпион, змея пьет его кровь, а пес пытается допрыгнуть до раны в боку. Вдобавок там часто представлены солнечный бог, его посланец ворон, фиговое дерево, лев, кувшин и факелоносцы[498]. Возглавляет божественную иерархию Митры Время Бесконечное; Небеса и Земля были его отпрысками, которые породили Океан. От Неба и Земли произошли и остальные члены божественного круга, аналогичного олимпийским богам. Ариман, воплощение зла и мрака, также был сыном Времени. Митра являлся самым важным звеном этого круга, посредником между верховным богом и человеком.

О древности культа Митры в Армении можно судить по тому, что в 200 г. до н. э. в армавирском храме известен был высший жрец, носивший такое имя, член царского рода Оронтидов. Кроме того, на похоронном монументе царя Антиоха I Коммагенского в Нимруд-Даге много места отведено изображениям Аполлона – Митры – Гелиоса – Гермеса. Имя Мгер, производное от Митры, мы встречаем позднее в национальном армянском эпосе «Давид Сасунский»: «Великий Мгер, Лев Сасуна, насадил роскошный сад в Дзовасаре и заселил его всеми зверями и птицами, которых только создал Господь. И сделал его Мгер своей летней усадьбой и основал там убежище для больных, увечных и слепых, чтобы нашли они там покой и исцеление»[499].

Появление на Востоке эллинизма – с прибытием Александра Македонского и его наследников – положило начало истинному симбиозу, полному слиянию греческих и восточных богов, что, в свою очередь, повлияло на религию Армении и Парфии. В результате семитские, включая вавилонские, а также иранские и греческие боги стали рассматриваться как тождественные и даже взаимозаменяемые. Ахурамазда стал иранским эквивалентом Бела, Митры Шамашского, а Анахит, «матерь Армении», – Иштар (Нанаи). В самой Армении Иштар почитали в облике Астгик, сестры Анахит. Астгик – Армянская Венера – это была пышногрудая и широкобедрая богиня материнства и чувственных утех. Нанаи появилась в Армении в образе Нанех, святой покровительницы воинов и девственниц.

Постепенно боги и богини Эллады в Армении безнадежно смешались с божествами Ирана и Месопотамии. В святилищах Анахит практиковалась храмовая проституция – несомненно, в подражание вавилонским и сирийским традициям[500].

Возлюбленным Астгик был Веретрагна, иранский бог войны и победы, известный в Армении под именем Ваган. Почитаемый в образе Геркулеса, победителя драконов, Ваган отождествляется с греческим богом войны Аресом, сыном Зевса и Геры. Ваган был солнечным божеством. В поддержку такого взгляда свидетельствует дохристианская армянская песня, которая звучит так:

В схватках родовых трудились земля и небо, В схватках родовых трудилось багряное море! Схватки родовые удерживали в море Маленькую красную тростинку. Из полой ее сердцевины вышел на волю дымок, Из полой ее сердцевины вышло на волю пламя, А из пламени этого выбежал маленький мальчик! У него были огненные волосы, Да! И пылающая борода, А глаза его были как солнца![501]

Другим важным богом армян считался Тир, от имени которого ведут происхождение все варианты имени Трдат (Тиридат), данного нескольким армянским царям. Тир, первоначально Тиштрия, – еще одно иранское божество, предводитель Звезд Ахурамазды в битве против Планет Анхра-Майнью (Аримана), духа зла. Тиштрия отождествляется со звездой Сириус. Люди верили, что он регулярно, после победы над демоном засухи, приносит на землю дождь. У армян Тир превратился в бога оракулов, или снов, и стал покровителем искусств и письма. Позднее его отождествили с Аполлоном и Гермесом греческого пантеона. Он был писцом у Ахурамазды. До сих пор в армянском фольклоре Тиру приписывается забота о регистрации человеческих смертей.

Для жертвоприношений богам и богиням армянского пантеона предназначались особые стада и стаи птиц. Иллюстрацией к этому служит отрывок из «Жизнеописания Лукулла» Плутарха, где мы читаем о переправе римского генерала и его армии через Евфрат. С Лукуллом тогда на армянской стороне реки произошло следующее: «Паслись там священные телки, предназначенные Диане персидской (Анахите), которую больше всех других богов почитают дикари, живущие за Евфратом. Они используют этих телок лишь для жертвоприношений ей. В другое время те бродят где хотят, непотревоженные, с выжженным на них клеймом богини, отпечатком факела. Но непросто поймать их, если возникает необходимость. Однако, когда армия римлян переправилась через Евфрат и наткнулась на камень, на котором приносились жертвы богине, одна из телок, стоявшая на этом камне, легла на него и подставила шею под нож, предлагая себя Лукуллу для жертвоприношения, в то время как других насильно приводили сюда на веревке»[502].

Несколько дошедших до нас идолов свидетельствуют, что язычество в Армении было близко к эллинскому типу. Первые армянские христиане воспринимали библейский запрет на изображения бога очень серьезно и расплавили или иным образом уничтожили большинство прекрасных статуй, оставшихся от классической стадии армянской культуры. Тем больший интерес вызывает единственная бронзовая голова Афродиты-Анахит, которая более 100 лет хранится в греко-римской галерее Британского музея. Эта голова, размером примерно в полтора раза больше обычного размера женской головы, принадлежит колоссальной статуе этой богини, по легенде, из города Сатала (нынешний Садах в Восточной Анатолии, неподалеку от Эрзин-джана). Это место знаменито тем, что здесь была лагерная стоянка императора Траяна во время его похода на Армению в 113 г. Именно тут Траян низложил армянского царя Партамасиса, вскоре предательски убитого римлянами.

Можно было бы предположить, что восхождение на престол парфянского царя Трдата I приведет к отказу от почитания греко-римского пантеона в пользу чисто иранских богов. Несомненно, сам Трдат, являвшийся магом, был готов, чтобы попасть в Рим ко двору Нерона, полгода ехать вокруг Средиземного моря, лишь бы избежать запретного загрязнения морскими водами, неизбежного при путешествии на корабле. Однако никогда Аршакиды не внедряли зороастризм насильственно, поэтому Сасаниды не считали парфян и армянских Аршакидов истинно верующими. И лишь преследования Йездегирда в V в. свидетельствовали о попытках сделать зороастризм государственной религией Армении.

У парфян, считавшихся терпимой нацией, был широко распространен культ обожествленных царей, которых иногда называли «Брат Солнца и Луны». В то же время правители почитали магов, и для каждого из Аршакидов постоянно горел огонь на царском жертвеннике. На парфянских монетах мы встречаем изображения многих греческих божеств: Победы, Удачи (Тихе), Зевса, Артемиды и т. д. И в Армении, и в Парфии проживало множество евреев, которые беспрепятственно исповедовали свою религию. В Бактрии и восточных провинциях сильно укрепился буддизм.

По-видимому, в Армении и Парфии греческие верования и культура были достоянием высших слоев общества – знати, богатых торговцев и ремесленников. Однако поклонение греческим богам и богиням распространилось повсеместно и достаточно широко. Например, в Сусе найдены высеченные на камне гимны Аполлону. Во многих парфянских городах обнаружены статуи и статуэтки Зевса, Геракла, Афины, Афродиты и других божеств. Но всякий раз, когда мы сталкиваемся с греческими культами, так сказать в армянском и парфянском контексте, всегда есть шанс, что это восточные божества «в гриме»[503].

Такую изощренную сложную мифологию не слишком понимал простой армянский люд, особенно крестьяне. Многие армянские праздники берут свое начало в эту дохристианскую эпоху. В такие празднества, как Навасарт, поклоняются Анахит, приветствуя ее пением, танцами, цветами и красивыми листьями. В августе шествиями и танцами в честь Астгик и Анахит отмечают Вардавар, «цветение роз». Яркое описание этого праздника имеется в романе «Самвел» армянского писателя Раффи (Акопа Мелик-Акопяна, 1835–1888 гг.).

Языческих капищ в Армении было великое множество как в городах, так и в сельской местности. Существовали даже города-храмы, такие как Артишат и Багаван, в которых находилось по нескольку важных святилищ. Позднее христианские церкви и монастыри унаследовали богатство и почитателей этих древних священных алтарей. Такие места поклонения (например, нынешний Святой Эчмиадзин) часто становились площадками религиозных празднеств и собраний верующих. При каждом храме была сокровищница, часто весьма богатая божественными изображениями, золотом и драгоценностями. Странникам оказывалось гостеприимство: им предлагали мясо, фрукты, цветы и даже деньги. Древний историк Агафангел перечисляет подношения, принесенные в жертву одним царем после победоносного военного похода: «Он повелел избрать семь великих храмов Армении и почтил эти святилища своих праотцев Аршакидов белыми быками, белыми баранами, белыми конями и мулами, золотыми и серебряными украшениями и шелковыми, вышитыми золотом пеленами, золотыми венками, серебряными тазами для жертвоприношений, вазами с вставками из драгоценных камней, роскошными одеяниями и прекрасными украшениями. Он также отдал жрецам пятую часть своей военной добычи и великие дары».

Жрецы были наследственной и хорошо организованной кастой. Верховный жрец часто принадлежал к царскому роду и осуществлял политическую власть, как знаток и хранитель древней мудрости, пророчеств и предсказаний. До нас дошли упоминания о двух семействах, Вахуни и Спандуни, поставлявших кадры для большинства языческих святилищ дохристианской Армении. Жрецы эти были очень богаты, так как мы знаем, что при обращении Армении в христианство Григорий Просветитель конфисковал у них великие сокровища. В капищах, посвященных популярным богиням, Анахит и Астгик, служили не только жрецы, но и жрицы.

Найденные археологами древние бронзовые статуэтки в фантастических головных уборах и костюмах скоморохов дают основание полагать, что ранние языческие празднества сопровождались представлениями мимов и актеров. Это объясняет непримиримую вражду, которую проявляла ранняя армянская церковь к любым театральным выступлениям.

В языческом прошлом Армении лежат корни распространенных в этой стране суеверий и типичной для нее демонологии, а также культов, связанных с ведовством. Дэвы, или демонические духи из Авесты, вызывали страх и в Армении, и в Грузии. Дэвы – армянская форма, дэви – грузинская. Люди верили, что эти дэвы обитали в руинах и скалах, появлялись в облике змей и других чудовищ, некоторые в телесной форме, другие – бестелесной. Еще были дружи: подобно своим двойникам из Авесты, они духи лживые, предательские и вредные; считается, что они принадлежат к женскому полу. У ятов, или чародеев, из Авесты также имеются армянские двойники, которые способны даже убить человека. Верили также в демониц-губительниц, известных как парик – мужей называли каджи. Последние фигурируют в средневековой грузинской литературе, в том числе в знаменитом романтическом эпосе Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».

Среди древних языческих суеверий стоит упомянуть боязнь дурного глаза. Так, например, Мовсес Хоренаци отмечал, что царь Ерванд (Оронт) обладал могущественным дурным глазом и мог дробить камни, всего лишь устремив на них свой пронзительный взор. Считалось, что люди, на которых упал дурной глаз, заболевали и умирали без видимой причины и уберечься от этого было невозможно. Данное суеверие дожило до наших дней. Говорят, что в Древней Армении люди испытывали такое же отвращение к стрижке ногтей и волос, как иранцы, взявшие эту нелюбовь из поучений Авесты. Разумеется, почитание огня в качестве священной субстанции берет свое начало в иранских религиозных верованиях, так же как и запрет на загрязнение воды, особенно бегущей, что для Востока считалось весьма важной санитарной мерой.

Древняя армянская литература и мифология содержат неоднократные упоминания о вишапах, телесных существах, якобы являвшихся прислужниками громадных каменных драконов и рыбоподобных чудищ, которых воздвигали в урартские и более ранние времена поблизости от древних оросительных систем. Эти вишапы, по представлению людей, появлялись в образе змей, мужчин и женщин, а с помощью быков могли даже взмывать в небеса. Они любили воровать зерно с токов, принимая облик мулов или верблюдов, или же увозили зерно на собственных настоящих мулах и верблюдах. В таких случаях, как писал армянский автор V в. Езник, армяне кричали: «Кал, кал!» («Стой, стой!») Эти вишапы могли сосать молоко прямо из вымени коров, некоторые из них любили охотиться верхом и жили в роскошных поместьях. Люди верили, что вишапы держали в плену князей, царевичей и героев. Среди таких пленников бывали Александр Великий и царь Армении Артавазд. Иногда вишапы являлись в виде великанов и принуждали людей покоряться им. Они могли проникать в человеческие существа, дыхание же их было ядовито. У подножия Масиса, то есть горы Арарат, имелось якобы целое их поселение, и Ваган с ними боролся; позже вишапы похитили у Артавазда дитя, оставив взамен детеныша-дэва.

Сродни вишапам были нханги. Термин заимствован из персидского, где ниханг означает «аллигатор», или «крокодил». Считалось, что они жили преимущественно в реках, вроде Аратсани, или Мурат-Су, и, принимая образ русалок, соблазняли свои жертвы, а затем, удовлетворив похоть, высасывали у тех всю кровь и бросали замертво. Еще они могли воплощаться в тюленей и тогда хватали за ноги пловцов и утаскивали на дно. На суше боялись оборотней.

Более добродушным нравом характеризовались шахапеты, защитники дома и хранители очага. О них упоминал историк Агафангел как о «гениях – хранителях могил». Они являлись в образе людей или змеев и, кроме прочего, охраняли виноградные лозы и оливковые деревья.

Погребальные обычаи армян-язычников, судя по всему, были похожи на древневавилонские. Друзья и родственники усопшего проводили обряд оплакивания. На похороны людей богатых нанимали профессиональных плакальщиц, возглавлявшихся «матерью плачей». Под погребальные песнопения, в которых излагалась история жизни и смерти покойника, ближайшие родственники рвали на себе одежды, вырывали у себя волосы и громко вопили. Они наносили себе резаные раны на руках и лице. Во время похорон играла музыка, для чего использовались рога, скрипки и арфы. Мужчины и женщины исполняли танец, становясь лицом друг к другу и хлопая в ладоши. Один древнеармянский христианский писатель изо всех сил пытался воспрепятствовать «плачу над мертвыми, обрезанию волос и прочим мерзким вещам». Если усопшим был царь или иное значительное лицо, на его могиле слуги и рабы совершали самоубийства.

Обнаружены древние надгробия в виде коней или ягнят, возможно, это означает символическое жертвоприношение мертвым. Современный обычай раздачи после похорон хлеба, изюма и крепких напитков, вероятно, представляет собой пережиток древней жертвенной трапезы. И в сегодняшней Армении существует обычай приносить в жертву животных по праздникам, даже во дворе Эчмиадзинского собора. Армянская и грузинская традиция проводить пасхальный понедельник за едой и питьем на кладбищах у надгробий предков явно ведет происхождение от древних языческих обрядов.

Некоторые армянские легенды о конце света тесно сплетаются с древними мифами о драконах. Такова армянская версия иранской легенды о Траэтаоне, который боролся с демоном-драконом Ажи-Дахакой. После того как Траэта-она победил, он приковал Ажи-Дахаку цепями в пещере в горах Эльбруса. Оттуда он восстанет в День Последний, чтобы его сразил Сама Кересаспа.

В армянском варианте, как писал Мовсес Хоренаци, Ажи-Дахака преобразился в царя Аждахака Мидийского, который воюет с армянским царем Тиграном I. Автор пояснял, что Аждахак был закован и заключен Хруденом в горе Демаванд, бежал оттуда, был пойман и вновь помещен под стражу в той же горе. Еще Мовсес Хоренаци утверждал, что Аждахака когда-то поцеловал в плечо злой дух и от этого поцелуя родились змеи, пожиравшие человечье мясо. Павстос Бузанд, другой древнеармянский хронист, рассказал подобную историю о злосчастном армянском царе Папе.

Эта интересная легенда, по всей видимости, послужила источником другого популярного армянского обычая, связанного с царем Артаваздом, сыном Арташеса. Народ очень любил последнего, и, когда тот умер, многие его подданные предпочли тоже умереть, но не жить без него.

Артавазд, сын Арташеса, видя, сколь много людей кончает с собой на могиле отца, воскликнул: «Ты покинул нас и забрал с собой всю страну. Неужели я должен править руинами?»

В ответ тень отца проклинает его со словами:

Когда отправишься ты на охоту на славную гору Масис, пусть каджи схватят тебя и закинут на славный Масис! Там ты и оставайся в кромешном мраке!

По легенде, Артавазд погиб во время охоты близ Масиса (Арарата), упав с коня в глубокую пропасть. В одной из армянских легенд говорится, что он до сих пор прикован в какой-то из пещер Масиса и два пса грызут его цепи, пытаясь освободить, дабы он положил свету конец. Ко времени Навасарта – древнего Нового года армян, который наступал в августе, эти цепи совсем истончаются. Потому в эти дни, согласно верованиям, все кузнецы бьют молотами по пустым наковальням, чтобы укрепить цепи Артавазда и не дать ему погубить мир. Этот обычай не прекратился и в христианские времена.

Эта легенда напоминает миф о Прометее, а также грузинский цикл народных сказаний об Амиране, титане, бросившем вызов Иисусу Христу. Амиран призвал его помериться в бросании камней и также был прикован в пещере за свою дерзость. В грузинской легенде пес так же грызет эти цепи, и точно так же в Грузии бьют кузнецы по наковальням, спасая мир[504].

Регион, расположенный к северо-востоку от Армении, известен под названием Кавказская Албания (современный Азербайджан). Он особенно интересен с точки зрения сравнения религий: «Из богов они почитают Гелия, Зевса и Селену, в особенности же Селену, святилище которой находится вблизи Иберии. Обязанность жреца у них исполняет самый уважаемый человек после царя; он стоит во главе большой и густонаселенной священной области, а также распоряжается рабами храма, многие из которых, одержимые божеством, изрекают пророчества. Того из них, кто, став одержим божеством, в уединении скитается по лесам, жрец приказывает схватить и, связав священной цепью, пышно содержать весь год; затем приготовленного в жертву богине умащают благовониями и вместе с другими жертвами подвергают закланию. Жертвоприношение производится следующим образом. Кто-то из толпы, хорошо знакомый с этим делом, выступает со священным копьем в руке, которым по обычаю можно совершать человеческое жертвоприношение, и вонзает его сквозь бок в сердце жертвы. Когда жертва валится наземь, они получают известные предзнаменования по способу ее падения и объявляют всем. Затем приносят тело в известное место и все топчут его ногами, совершая обряд очищения»[505].

Во время парфянского и сасанидского периодов Кавказская Албания попала под влияние зороастризма, хотя местные языческие культы главенствовали. В этом регионе приняли христианство под армянским влиянием в начале IV в., но даже после этого мы слышим о ведьмах, колдунах, жрецах-язычниках, отрезателях пальцев и отравителях. Ужасный рассказ о секте «отрезателей пальцев» дан в средневековой «Истории албан» Мовсеса Дашкуранци.

Сведения о языческих верованиях, распространенных в Грузии до принятия христианства, приводятся в древней грузинской хронике «Картлис цховреба» («Жизнь Грузии») и в «Житии святой Нины».

Как отмечает автор последнего, грузинские местные боги назывались Армази (отождествляется с Ахурамаздой из зороастрийского пантеона), Заден, Гатзи и Гаим. Армази изображен в жизнеописании святой Нины как человекоподобный идол, сделанный из меди, одетый в золотые доспехи, его плечи и глаза отделаны изумрудами и бериллами. В руках он крепко сжимал меч, который вращался у него в руке. Гатзи был изготовлен из золота, а Гаим из серебра, причем каждый из них также изображался с человеческим лицом. Набожный биограф заметил, что этим изображениям поклонялись как при дворе правителя, так и простые люди. Когда святая Нина призвала их молиться христианскому Богу, то Господь напустил град «величиной в два кулака», который пал в то место, где находились языческие идолы, и разнес их на мелкие куски. Описанное чудо, к сожалению, лишает нас возможности лично судить о том, действительно ли грузинские источники дают реальную картину культов, существовавших в Древней Грузии, или их приукрасили чертами поклонения Ваалу, Молоху и родственным им божествам, упоминаемым в Ветхом Завете. Простые жители города Урбниси, среди которых проповедовала святая Нина, поклонялись священному огню зорастрийцев, а также каменным и деревянным изображениям. Встречается и волшебное дерево, которому народ приписывал особую силу – способность исцелять болезни. Наличие в Грузии культа поклонения дереву также подтверждается существованием культа богини растительности и охоты Дали, которая соответствует в греческой мифологии Артемиде. В византийских хрониках времен императора Юстиниана о войнах с лазами говорится о поклонении деревьям как об официальном культе, распространенном среди абасгов (абхазов), живших на побережье Черного моря вплоть до VI в. до н. э.

Преобладание маздаизма в Грузии подтверждается и археологическими свидетельствами, среди которых не менее пяти серебряных сосудов, обнаруженных в Армази и местечке Бори, на которых изображена священная фигура лошади, стоящей перед ритуальным огнем очага-алтаря. На одном из сосудов даже есть надпись на среднеперсидском: «Бузмихр, добрый питиашх». Имя является сокращенной формой Бузургмихр (Митра Великий).

В Колхиде боги и богини из греческого пантеона почитались представителями правящих классов, которые контактировали с эллинистической культурой, распространившейся на побережье Черного моря. Страбон упоминал о храме богини солнца Левкотеи с оракулом Фриксом в земле месхов – грузинской провинции Самцхе. Он писал об осквернении этого храма и разграблении хранившихся там сокровищ. Храм Аполлона, находившийся в Фасисе (Поти), в устье реки Риони, относится к V в. до н. э., как свидетельствует найденный на Северном Кавказе в 1901 г. серебряный сосуд для питья того времени с надписью: «Я принадлежу Аполлону, Верховному… Фасиса». Позже на приметном месте в устье реки Фасис установили огромную статую богини Реи[506].

Даже после 16 веков христианства в Грузии сохранились элементы языческих культов. Эллинизм и зороастризм давно забыты, но люди помнят гораздо более древние традиции. Культ луны сохранился в Грузии до настоящего времени в поклонении святому Георгию, к которому часто обращаются как к лунному божеству под именем Тетри Гиорги (Белый Георгий). Грузинские празднества в период Масленицы напрямую связаны с древнейшими языческими культами изобилия и возрождения. Праздник назывался Берикаоба, и во время проведения процессии, карнавалов и импровизированных театральных представлений выполнялись древние фаллические ритуалы.

Введение христианства – в Армении связано со святым Георгием Просветителем (301 г.), а в Восточной Грузии – со святой Ниной (330 г.) – является важнейшим событием в истории этих двух стран. Христианство помогло предотвратить ассимиляцию закавказских народов с персами, арабами и турками. Жизненная сила христианства в Армении и Грузии подтверждается существованием до сегодняшнего дня двух национальных церквей, и это после 50 лет активной советской антирелигиозной пропаганды.

Ранняя история армянской и грузинской церквей имеет много интереснейших черт. Святой Георгий происходил из парфян, как и царская династия Аршакидов. В течение столетия архиепископство армянской церкви оставалось в семье святого Георгия, переходя от отца к сыну, как правление иудейских патриархов в Ветхом Завете[507].

Армяне отказались принять решения Халкидонского собора (451 г.), которые они по праву считали политическим маневром императора Маркиана и его сторонников для того, чтобы навязать византийский цезаропапизм независимым апостольским церквям восточного христианства. Это со временем привело к расколу с грузинами, которые присоединились к византийской ортодоксии при архиепископе Кирионе в 607 г.

Монашество – и общежительное, и отшельническое – было введено в Грузии в VI в. беглецами-монофизитами, монахами и отшельниками – сирийскими отцами, которые основали несколько монашеских общин по египетской и сирийской модели. Грузинские монахи поселились в монастыре Святого Саввы, находившемся в долине Кедрон – в Палестине. Там они вели литургии на своем языке[508].

Вскоре после раскола с Арменией Грузия получила статус автокефальной автономии как национальная церковь внутри ортодоксальной общины. Последним католикосом-патриархом Грузии, которого посвятил в сан патриарх Антиохий-ский, был Иоанн III (744–760). После этого грузинские патриархи выбирались и посвящались в сан грузинскими епископами в Мцхете.

Армянская григорианская церковь веками подвергалась гонениям и пережила несколько попыток полного уничтожения. Ей также приходилось бороться с опасными ересями, особенно с павликианами-тондракийцами. Павликиане, подробно описанные Гиббоном в «Истории упадка и разрушения Римской империи», были средневековыми последователями ранних христианских гностиков и манихейцев. Павликиане, доктрина которых подвергалась многочисленным нападкам их врагов, считали, что святой Павел – единственный истинный апостол, отвергали Ветхий Завет и утверж дали, что мир был создан духом, находившимся в войне с Богом Нового Завета. У них были сильны иконоборческие тенденции. При наличии возможности они разбивали образы и даже кресты.

С 830 г. армянское ответвление павликианского движения сосредоточилось в селении Тондрак, отсюда и название – тондракийцы. Они выступали против феодальных привилегий армянских баронов, которые вместе с представителями церкви их преследовали и всячески подавляли. Советские историки считали тондракийцев предшественниками коммунистов. Их доктрина, изложенная в манускрипте «Ключ истины», была опубликована в 1898 г. Вообще о павликианах и тондракийцах написано много, пример – «Павликианская ересь» профессора Нины Гарсоян. Что касается «Ключа истины», многие исследователи считают его более поздним документом и относят к XVIII в. Павликиане оказали влияние на развитие богомилизма на Балканах, особенно в Болгарии, где были крупные армянские колонии.

Глава 8 Литература и научные знания в Армении и Грузии

Отличные друг от друга армянский и грузинский алфавит, использующиеся до сегодняшнего дня, были изобретены в начале V в., имея целью распространение христианской веры на национальных языках в этих кавказских землях. Так что изучение истории армянской и грузинской литературы следует начинать со святого Месропа Маштоца, создателя армянской письменности. К сожалению, первые христиане уничтожили много ценных документов, так что реконструкция ранних периодов представляется весьма сложным делом.

Недавние археологические исследования существенно изменили нашу концепцию истории литературы и науки в Закавказье. Главное место раскопок – деревня Мецамор, расположенная в нескольких километрах к западу от Эчмиадзина и неподалеку от гор Арарат и Алагёз (Арагац). Близко к деревне располагается массивная каменистая возвышенность, чуть меньше километра в окружности, с выходами скальных пород. Возвышенность изрыта пещерами, подземными сводами. Там много доисторических жилищ. Сегодня ее считают главным научным, астрономическим и промышленным центром, где занимались металлургией, астрологией и примитивной магией не менее пяти тысячелетий.

«Обсерватория» Мецамора покрыта таинственными каббалистическими знаками. Следует отметить, что иероглифическое письмо в Армении уходит корнями в очень давние времена, возможно к новому каменному веку. По всей Армении находят пиктограммы или петроглифы, выбитые или нацарапанные на камнях и изображающие упрощенные фигуры людей и животных. Нет сомнений, что они служили средствами связи, а также ритуалов и художественного самовыражения. Можно провести современную параллель с историей Конан Дойля о Шерлоке Холмсе и пляшущих человечках. Другие формы иероглифов и условных знаков развились в бронзовом веке. Процесс стимулировался культурными контактами с хеттами, которые использовали и пиктографическое письмо, и клинописное. Жители Урарту были грамотными людьми, как показывают их многочисленные монументальные надписи. Ассирийское письмо, а позднее письменность персов (при Ахеменидах) тоже распространились на территорию Армении.

Мы уже говорили о богатстве литературных и религиозных текстов на разных языках, существовавших в языческой Армении при Артаксидах и Аршакидах. В интересном отрывке из «Истории» Мовсеса Хоренаци рассказывается, как царь Арташес отметил границы деревень: «…ибо он умножил население Армянской страны, приведя многие чужеземные народы и расселив их по горам, долинам и полям. Межевые же знаки он приказал установить так: вытесать в виде четырехгранников камни, выдолбить посередине чашеобразные углубления, зарыть их в землю и водрузить на них четырехгранные башенки, немного возвышающиеся над землей».

Три таких камня было найдено в разное время недалеко от озера Севан, все с зубцами на верхушке, словно для того, чтобы придать сходство с башенкой и с необычными арамейскими надписями. Профессор Дюпон-Соммер в свое время предположил, что камни поставили, чтобы увековечить рыболовную экспедицию, предпринятую царем Арташесом на озере Севан (это объяснение представляется в высшей степени маловероятным). Есть все основания полагать, что это пограничные вехи, описанные армянским национальным историком. Скорее всего, на них нанесены имена царя Арташеса и местного земельного собственника[509].

Грузия тоже богата эпиграфическими памятниками дохристианских времен. В 1940 г. недалеко от древней столицы Мцхета были обнаружены две каменных плиты с надписями. Одна из них – двуязычная эпитафия грузинской принцессе Серафии. На плите близкие, но не идентичные тексты на греческом и среднеперсидском языках. Последняя выполнена замысловатой арамейской письменностью. Обычно эту надпись называют «армазской билингвой». Текст был расшифрован Георгием Церетели и опубликован в 1942 г. Эпитафия трогательна своим пафосом и достоинством: «Я, Серафия, дочь Зеваха, младшего питиахша царя Фарсмана, жена Иодмангана-победоносца (военачальника) и много побед одержавшего (сделавшего) двороуправителя царя Хсефарнуга – сына Агриппы, двороуправителя царя Фарсмана. Горе тебе, которая была молодая. И столь хорошая и красивая была, что никто не был ей подобен по красоте. И умерла на 21-м году жизни»[510].

Эта надпись датирована 150 г. Другие иранские тексты, написанные с использованием арамейского алфавита, встречаются на серебряных блюдах и других произведениях золотых и серебряных дел мастеров. Иногда там также присутствуют изображения культовых сцен. Такие предметы нередко сохраняют имена владельцев – обычно это высший чиновник или принц. Так, имя некоего Баз-Михра – великого Митра – «хорошего питиахша», выгравировано на серебряной чаше, найденной в Грузии. Это лишь одна из группы артефактов – каждый с выгравированным медальоном, на котором видно изображение лошади, стоящей перед зороастрийским огненным алтарем[511].

Римская оккупация оставила свой отпечаток в виде надписей в Армении и Грузии. В одной из них император Веспасиан вспоминал, что послал инженеров на помощь своему хорошему другу и союзнику, царю грузин, для ремонта стен, защищавших от нашествия варваров. Также следует отметить римские надгробные камни и другие памятники из долины Аракса. Их коллекция представлена в Историческом музее в Ереване.

Официальное принятие христианства царем Трдатом III в 301 г. положило начало новому этапу в интеллектуальной и духовной жизни армянского народа.

Как и многие миссионеры нашего времени, основатели армянской церкви поставили перед собой задачу перевести на язык своего народа Новый Завет и основные молитвенники. Изначально псалмы и молитвы произносились на греческом или сирийском языке иностранными проповедниками, практически не знавшими армянского языка.

Главным препятствием к распространению христианских знаний в Армении являлось отсутствие собственного алфавита. Как и у грузин, у армян имелся набор согласных, которые нельзя было выразить одним знаком ни на латыни или греческом, ни на одном из семитских языков. За трудную, но важнейшую задачу разработки армянского алфавита в конце концов взялся Месроп Маштоц, которого армянская церковь почитает как святого.

О ранних годах жизни Месропа известно очень мало. Его главный биограф Корюн являлся его учеником. Месроп Маштоц родился в 361 г. в провинции Тарон, окончил там одну из школ, основанных католикосом Нерсесом Великим. Будучи человеком очень способным, легко овладевшим греческим, сирийским, персидским и другими языками, он был назначен секретарем при армянском дворе в городе Вагаршапат (Эчмиадзин). Тогда это была столица Армении. После нескольких лет государственной службы Месроп оставил свой пост и обратился к церкви.

Ему было около 40 лет, когда он начал проповедовать в разных частях Армении. Именно во время путешествий у него зародилась идея создать армянский алфавит и перевести Библию, тем самым положив начало национальной литературе. Он считал, что существование алфавита поможет не только распространить христианскую веру, но и связать армян, живущих далеко друг от друга. Поскольку персы и византийцы разделили Армению между собой (387 г.), задача была весьма актуальной.

Проект Месропа поддержал католикос Саак, сам бывший эрудированным ученым. К проекту также проявил интерес царь Восточной Армении Врамшапух, поведавший Месропу, что как-то видел письмена, созданные для армянина неким епископом Даниилом из Сирии (Данииловы письмена). За ними сразу же отправили гонцов, но эти письмена оказались неподходящими для передачи сложной фонетической системы армянского языка. Судя по всему, они были основаны на сирийском алфавите, в котором направление письма идет справа налево и имеется 22 основные буквы, как у евреев.

Сирийский алфавит не обеспечивает систему для записи гласных букв. Поскольку армянский алфавит, введенный Месропом и его учениками, имел 36 букв, неудивительно, что сирийский алфавит не обеспечивал адекватной базы для записи армянских текстов.

Месроп и его ученики приступили к разработке новой системы для Армении. Они решили писать буквы слева направо, как в греческом языке. Насколько возможно, Месроп сохранил порядок греческого алфавита, интерполировав ряд новых знаков, которые нужны были для передачи звуков, встречавшихся в армянском и грузинском языках, но отсутствовавших в греческом. Работа была выполнена в Самосате в 404–406 гг. Позднее Месроп и его группа учеников разработали алфавиты для грузин и албанцев Кавказа. Армянский и грузинский алфавит используются по сей день с первоначальным набором символов, хотя написание их стало более современным. В этом заслуга Месропа, удивительного человека, который ушел в мир иной в весьма зрелом возрасте в 440 г.[512]

Он похоронен в подземной часовне церкви в Ошакане, близ Эчмиадзина. Над могилой Месропа, расположенной в юго-восточной части села, князь Ваган Аматуни построил небольшую часовню, на месте которой в XIX в. была сооружена церковь, стоящая и поныне. Аматуни с незапамятных времен были потомственными господами Ошакана.

Армянский язык, записанный святым Месропом и его учениками, – это грабар – классический, или книжный, язык. С XV в. поэты и писцы стали использовать популярные разговорные идиомы и слова, имевшие хождение в народе. Это ашхарабар – разговорный язык. В XIX в. сложилось два основных разговорных и литературных языка – восточных – на армянском языке района Арарата, и западных армян, основанный на идиомах армян Истанбула.

Изначальный армянский алфавит писали большими заглавными буквами – унициальным шрифтом. Буквы имели монументальный характер и размер. Между X и XI вв. появились изогнутые унициальные буквы («болорагитс еркатагир», или «железные заглавные буквы»). Средний «еркатагир» XI и XII вв. имеет больше прямых линий. Существует еще мелкий «еркатагир». Иногда встречается комбинация нескольких стилей «еркатагиров», так называемые смешанные буквы. Начиная с XIII в. преобладающим шрифтом стал мелкий «болоргир», напоминающий современные армянские печатные буквы. В XVIII в. развилась форма прописного начертания букв – «нотргир».

Примеру Месропа последовала блистательная школа учеников, принявшихся за создание новой христианской литературы. Они систематически разрабатывали все области знания, включая богословие, философию, историю, географию и астрономию. Этих классических писателей V столетия часто называют «передатчиками», потому что они передавали знания людям, несли их в народ.

Видным деятелем такого типа писателей-первопроходцев был Езник из Кольба, прославленный автор, написавший полемический трактат «Против сект». В нем он отстаивает христианскую веру от зороастризма, а также клеймит манихейство и гностицизм. Сведения, которые сообщает Езник относительно языческих верований армянского народа и астрономических, мифологических и религиозных воззрений последователей Зороастра, представляют огромный интерес[513]. Работу Езника дополняет сочинение видного армянского неоплатоника V–VI в., Давида Анахта, прозванного Непобедимым, потому что никому не удавалось победить его в споре. Из-под его пера вышли три основных философских труда: «Определение философии», «Анализ Порфириева Введения», «Толкование аналитики Аристотеля». Интерес к рассуждениям Давида Непобедимого был таков, что только в Матенадаранской библиотеке Еревана находится около 500 манускриптов, содержащих тексты его работ вкупе с комментариями и толкованиями[514].

Хотя грузины на ранних этапах развития христианской литературы и научных знаний на Кавказе многим обязаны армянам, впоследствии они быстро наверстали упущенное. Отставая от армян в области науки и философии, они постепенно вышли вперед в поэзии, особенно эпической, и достигли высочайшего мастерства в художественной литературе и искусстве рассказа.

Получив собственный алфавит, грузины принялись украшать публичные здания резными надписями и развивать литературу – и оригинальную, и переводную. Монументальные резные надписи хуцури в храме Болниси Сиони датированы 492–493 гг., а мозаики из грузинского монастыря, построенного Петром Иверийским (Петр Ивер), что возле Вифлеема, были выполнены чуть раньше. Грузины быстро перевели с армянского четыре Евангелия и псалмы Давида, а потом и другие библейские и литургические тексты. Многие из этих ранних редакций, которые в некоторых случаях восходят к утраченным сирийским и греческим оригиналам, представляют исключительный интерес и не сохранены больше нигде. В «Мучении святого Евстафия, сапожника», приговоренного к смерти персидским правителем Тбилиси в 545 г., мы находим любопытную формулировку десяти заповедей и описание жизни Христа, напоминающее «Диатессарон», составленный Татианом сводный текст всех четырех Евангелий. Он позволяет предположить, что в Древней Грузии существовала собственная версия «Диатессарона». Входящая в состав «Мученичество святого Евстафия» «Апология» архидьякона Самуила является очень ценной, поскольку показывает, как распространялось христианское вероучение среди персов и грузинских христиан в сасанидские времена[515].

Особое место среди первых оригинальных произведений грузинской литературы занимает «Мученичество Шушаник», составленное отцом-исповедником святым Якобом Цуртавели в 476–483 гг. Фон рассказа хорошо известен из исторических источников. Отец Шушаник, Вардан Мамиконян, был героем армянского национального восстания 451 г., направленного против сасанидского падишаха Йездигерда. Шушаник вышла замуж за грузинского князя Варскена, правителя Цуртави, стратегически важного замка, расположенного на границе между Арменией и Грузией. Варскен стал отступником и принял маздеизм, принуждая к тому же своих близких. Шушаник отказалась подчиниться, за что муж подверг ее жестоким пыткам и заточил в темницу на семь лет. В 475 г. Шушаник умерла христианкой, не выдержав истязаний.

Яркие и реалистические картины, проникнутые патриотическим и религиозным пафосом, мы находим в «Мученичестве святого Або Тбилели», парфюмера из Багдада, преданного смерти арабским губернатором Тбилиси в 786 г. Житие было написано Иоанном Сабанисдзе, для того чтобы рассказ о том, как арабский торговец предпочел умереть, но не отступить от христианской веры, вдохновил современников на стойкость. Житие проникнуто простой бесхитростной верой раннего христианства и содержит ценные исторические сведения, например описания хазар, живших на Волге и принявших иудейскую веру и которых Або посетил во время своих путешествий[516].

Другая, не менее интересная группа агиографических текстов касается жизни ранних грузинских отшельников, монахов и анахоретов. Это вовсе не сухие хроники монашеского быта. Документы полны теплым человеческим духом и характерным для грузин приязненным отношением к человеческим слабостям. Также весьма интересно собрание текстов, известное под общим заголовком «Жития сирийских отцов», которое было собрано и пересмотрено грузинским католикосом Арсением II в 955–980 гг. Сирийскими отцами называли 13 грузин-монахов сирийских монастырей, которые прибыли на Кавказ в разное время между концом V и серединой VI в. Они принесли с собой правила и предписания сирийского и египетского монашества, которые затем были распространены в Грузии.

Несмотря на то что все сирийские отцы являлись отшельниками, по присущим им взглядам их никак нельзя назвать мизантропами. Так, например, святой Иасон Дзилканеци обязал своих прихожан запрудить реку Ксани, чтобы заставить ее течь через их город. Некоторые из отцов церкви были известны как любители животных. Иоанн Зедазнели приручил медведей, живших около его хижины, а святой Шио – волка и управлял ослами, которые приносили припасы в его уединенный грот. Святой Давид Гареджели и его ученик Лука, согласно легенде, получали молоко и творог от прирученных ими в пустыне трех олених. В подвале их пещеры находился ужасный дракон с налитыми кровью глазами, из его головы рос рог, с шеи свисала огромная грива. Господь послал молнию, которая испепелила дракона. Когда святой Давид вознес к небу страстную молитву, возражая против подобного применения силы, Господь послал к нему ангела, и тот успокоил святого, заверив, что это не насилие, а воля Всевышнего[517].

Выразительные штрихи мы находим в «Житии святого Григория Хандзтели», написанном Георгием Мерчуле в 951 г. Там рассказывается о епископе Захарии, которого раздражал черный дрозд, постоянно клевавший его созревавший виноград. Когда тот осенил дрозда крестом, он тотчас упал мертвый. Сожалея о своей жестокости, епископ снова осенил черного дрозда крестом, тот ожил и улетел обратно в свое гнездо. Проницательный читатель может извлечь из этой книги бесчисленные факты, относящиеся к повседневной жизни средневековой Грузии. Иногда их необходимо искать между строк. Например, в Житии Серапиона Зарзмели за критикой монашеского биографа в адрес крестьян просматривается народное недовольство поборами, которые с них взимал монастырь. Бедные землевладельцы были оскорблены богатством монастырей, отобравших лучшие земли и забывших заповедь о помощи бедным.

С V в. начинает быстро развиваться армянская и грузинская историография. Ее значение не только в богатом красочном описании происходивших на Кавказе событий. Самое главное, что они проливают свет на факты, наблюдавшиеся тогда в соседних странах, особенно в сасанидском Иране, а также в Византии, Арабском халифате и во владениях сельджуков и монгол.

Первый армянский историк – фигура неясная, известная под именем Агафангел. Предположительно, это был современник царя Трдата (Тиридата) III и очевидец обращения Армении в христианство святым Георгием Просветителем. На самом деле он, предположительно, жил примерно в середине V столетия. Его рассказ об обращении в евангельскую веру Армении был переведен на греческий, сирийский, коптский, арабский и грузинский языки[518].

Борьба армянского народа против персов и византийцев описана такими летописцами, как Павстос из Бузанды (Павстос Бузанд), сосредоточивший свое внимание на периоде 330–387 г.; продолжатель его трудов Лазарь из Фарпи (Лазар Парбеци), который довел свой рассказ до 486 г.;

Елисей Вардапет, чья «История Варданянов» является лучшим источником сведений о восстании против иранского шахиншаха во главе с князем Варданом Мамиконяном, которое завершилось в 451 г. битвой при Аварайре. О событиях VII столетия поведал епископ Себеос, написавший историю византийского императора Ираклия и его времени, охватывавшего период 590–660 гг.

Много фактов древнего дохристианского прошлого страны содержит «История Армении», автор которой известен под именем Мовсес Хоренский, или Хоренаци. На протяжении многих лет его считали писателем V столетия, однако имеется ряд указаний на то, что он жил позднее – по всей видимости, в VIII в. По этой причине его иногда называют псевдо-Мовсесом Хоренским, особенно потому, что доказана легендарность многих его исторических сведений. В последнее время появилась тенденция реабилитировать его репутацию, тем более что он, несомненно, пользовался аутентичными древними источниками, в том числе языческими, а также греческими и сирийскими текстами. Нет сомнений в том, что он самый одаренный писатель, внесший существеннейший вклад в армянскую мифологию и фольклор, а также историю в более узком понимании этого слова[519].

Традиции классических армянских историков достойно продолжили каталикос Ованес V Драсханакерци, прозванный Патмабан (Историк), посвящен в сан в 898 г., ум. 929); Товма Арцруни, автор «Истории дома Арцруни», прошлого великой династии Васпуракана до Х в.: Аристак Ластиверци – красноречивый хронист сельджукских завоеваний Армении в XI в.

Среди грузин тоже были квалифицированные историки. Самая ранняя грузинская хроника, названная «Обращение Иверии», датируется VII в. и повествует о миссии святой Нины и о событиях, сопутствовавших распространению христианства в Грузии в эпоху Константина Великого. Около 800 г. летописец Джуаншер Джуаншериани написал историю царя Вахтанга Горгослана, грузинского «короля Артура». Эти древние исторические труды, хотя и были созданы под влиянием Библии и монашеских предрассудков, являются ценными источниками истории Кавказа.

Другая группа грузинских исторических сочинений относится к XI в., когда Смбат, сын Давида, составил историю и генеалогию дома Багратидов, пытаясь вывести их происхождение от Давида и Соломона Израильских. На это же претендовали армянские Багратиды. Примерно в это же время Леонтий Мровели, архиепископ Руиси, составил «Историю первых грузинских отцов и царей», в которой проследил историю своей страны до V в. Время жизни и личность Мровели установлены по надписи, датированной 1066 г., найденной в пещере Трехви.

Хроники Джуаншера, Смбата и Мровели стали основой обширного исторического собрания «Картлис цховреба» («Жизнь Грузии»). Временами к ним добавляли новые работы, позволявшие сохранять хронологическую последовательность в изложении событий. Последняя редакция была сделана правителем Вахтангом VI в начале XVIII в. Позднее в том же столетии сын Вахтанга царевич Вахушти (1695–1772 гг.) написал отдельные истории некоторых правителей и выдающихся личностей Грузии[520].

Особое место в ранней истории науки в Армении и Грузии принадлежит Ананию из Ширака, или Ананию Ширакаци (ок. 600–670 гг.). Рожденный в армянской провинции Ширак (Сирацена), Ананий в поисках знаний о мире совершил путешествия в Эрзурум и Трапезунд (ныне Трабзон)[521]. Сочетая в себе страсть к географии и астрономии с интересом к метафизике, хронологии и математике, он стал кем-то вроде «армянского Ньютона». Кроме того, он был новатором: отказался верить в то, что мир плоский и окружен океаном, и считал, что Земля покоится не на спинах множества слонов, а скорее всего, ее поддерживают воздух и ветры («Земля находится в центре всего, а вокруг земли – воздух, и небеса окружают землю со всех сторон»).

Ананий заявлял, что мир состоит – в этом он не смог освободиться от привычных воззрений – из четырех элементов: огня, воздуха, земли и воды, которые определенным образом взаимосвязаны и взаимодействуют. Мир, по его представлению, находится в постоянном движении и развитии: «Рождение есть начало уничтожения, а уничтожение, в свою очередь, начало рождения. Этим бессмертным парадоксом питает земля свое вечное существование».

Автором одного из лучших армянских трактатов по географии, который ранее приписывали Мовсесу Хоренаци, теперь считают Анания Ширакаци. В основе этой работы – около 15 древних источников, включая труды Птолемея. В первой части своей «Географии» Ширакаци представил общие сведения о том, что Земля круглая, о ее рельефе, климатических зонах, морях и океанах, во второй, более обширной, – три известных тогда континента: Европу, Ливию (Африку) и Азию. Европа, считал автор, поделена, в свою очередь, на 12 стран, Ливия – на 8, Азия – на 38. Описывая каждую страну, Ширакаци рассказал об их границах, местоположении, обитателях и их нравах, назвал моря, горы и реки, а также сообщил об их природных богатствах, растительности и животном мире. Как и следовало ожидать, особенно хорошо Ширакаци был информирован о странах Юго-Западной Азии, а именно Персии, Месопотамии, Малой Азии, Грузии и Кавказе. Богатство приведенных в «Географии» сведений таково, что лучшие этнографические и исторические атласы Древней Армении базируются главным образом на текстах Ширакаци.

Труды этого географа бережно сохранялись в Армении в течение многих веков и тщательно копировались поколениями писцов. Это было время, когда, помимо неких менестрелей, стихи которых не считались «литературой», церковь обладала абсолютной монополией на все, что касалось письменности. Терпимое отношение грузинской и армянской церквей к интеллектуальным исканиям в области экспериментальной философии выгодно отличает их от действий Римской католической церкви по поводу таких ученых, как Галилей – тысячелетием позже.

Армянская и грузинская церкви располагались на пограничной территории между византийским христианством, с одной стороны, и арабским халифатом, Персией и Индией – с другой. Армянская и грузинская церковная литература служила мостом между древней литературой Сирии и Месопотамии, Ирана, Индии и духовным миром Византии и латинского христианства.

Еще до схизмы 607 г. армянская и грузинская церкви тесно взаимодействовали. Многие религиозные тексты переводились с армянского языка на грузинский. После схизмы грузины вновь вошли в сообщество ортодоксального христианства, а армяне пошли своим путем, устанавливая союзы с монофизистскими церквями – в первую очередь, с коптами и якобитами Сирии. Грузинские монахи создавали монастыри и библиотеки во всех главных центрах христианского востока, включая Палестину, гору Синай, Черные горы возле Антиохии, Кипр, а также гору Олимп, гору Афон и Бачково (Петрицони) в Болгарии.

Научный мир обязан армянам и грузинам за сохранность и передачу следующим поколениям многочисленных древних текстов, утраченных в оригинальной форме, среди них – трактат «О природе» Зенона Ситийского (335–263 гг. до н. э., на армянском языке), основателя школы стоиков. По армянской редакции нам знакомы сочинения греческого грамматика Дионисия Тракса (р. 166 до н. э.); Теона Александрийского, риторика; Гермеса Трисмегиста, мифического автора многих религиозных писаний; Порфирия (233–305 гг.), неоплатоника, критика христианства. Грузины передали миру буддистскую историю о Варлааме и Иосафе, попавшую к ним через арабов. Этот труд содержит в модифицированной форме рассказ об обращении Гаутамы Будды, принца Бодхисатвы, его великом отречении и миссионерских путешествиях. Грузинская версия была переведена на греческий язык святым Евфимием Афонским (955–1028 гг.), просвещенным аббатом грузинского монастыря на горе Афон. С греческого ее перевели на латынь, а потом и на другие главные языки средневекового христианства; она была популярной и в Эфиопии[522].

Х в. в Грузии и Армении был свидетелем расцвета духовной литературы, священных од и гимнов. Отметим выдающееся место, занимаемое мистическим поэтом Григорием Нарекским (Григор Нарекаци), автором «Книги плачей», переведенной на французский язык Исаком Кечичяном. Нарекаци родился примерно в 945 г. и воспитывался в Нарек-ском монастыре, расположенном к югу от озера Ван. Отец Григора, Хосров Великий, епископ Анцевацика, был высокообразованным духовным писателем, автором комментариев к армянской литургии. В Нареке Григор был помещен под опеку своего двоюродного деда Анании и рос в атмосфере интеллектуального и религиозного рвения. Он был знаком с лучшими творениями греческих и арабских мыслителей.

Григор Нарекаци считается одним из великих спонтанно-мистических гениев средневекового христианского мира. Его сочинения включают в себя «Комментарий к Песне песней»; «Похвалу Деве Марии»; «Похвалу двенадцати апостолам и семидесяти двум ученикам»; «Похвалу святому Иакову Нисибийскому»; торжественные песни во славу Духа Святого, Святой церкви и Святого креста; а также гимны и духовные оды. Гимны Григора Нарекаци были положены на музыку лучшими армянскими композиторами и считаются образцовыми в своем роде.

Самым знаменитым творением Нарекаци является, конечно, «Книга плачей» (скорбных песнопений). Она состоит из 95 отдельных плачей, или песен, собранных вместе наподобие Псалмов Давида, чтобы создать единое целое. Плачи написаны ритмической прозой, иногда свободным стихом. Это рвущийся из сердца бурный вопль, страстное излияние неукротимых чувств. Иногда Григор как бы спорит с Богом, словно дерзкий Иаков древности; иногда он умоляет Бога, словно тот оставил его одиноким и забытым, как Иова, брошенного на произвол судьбы. Но финальная нота этих плачей звучит радостно и даже торжествующе.

После падения царств Багратидов и Арцруни духовные армянские традиции были достойно перенесены и продолжены в Киликийской Армении такими яркими деятелями, как святой Нерсес Шнорали, то есть Милосердный, и его родственник, архиепископ Нерсес Лампронский.

Святой Нерсес являлся младшим братом армянского католикоса Григория III Пахлавуни, избранного верховным понтификом всех армян в возрасте 20 лет в 1113 г. На протяжении почти 50 лет Нерсес Милосердный был правой рукой католикоса Григория III и преданно следовал за ним от одного убежища к другому, спасаясь от турецких и сарацинских набегов и беспокойств. Когда Григорий оставил свой пост, Нерсес был единогласно избран его преемником (1166 г.) и был католикосом в течение семи лет, до самой смерти (1173 г.).

Святой Нерсес Шнорали был плодовитым поэтом и богословом. Он написал в стихах историю армянского народа, длинную элегию на взятие Эдессы сарацинами, «Похвалу Истинному кресту» и большую поэму о житии Христа под названием «Иисус, Отец единородный». Также он являлся автором многих комментариев к святым Евангелиям, житиям святых и обогатил армянское богослужение гимнами, псалмами, духовными стихами и молитвами, которые до сих пор в ходу[523].

Нерсес Лампронский родился в 1153 г. Отцом его был князь Ошин Лампронский, а матерью – княгиня Шахандухт, племянница святого Нерсеса Шнорали. В возрасте 22 лет Нерсес Лампронский был назначен архиепископом Тарса. Он стал также настоятелем монастыря в Скевре. Современники часто величали его Современным святым Павлом либо Доктором Универсалис. Нерсес Лампронский знал греческий, сирийский и латинский языки, так что ему постоянно поручали дипломатические миссии от имени его государя, царя Левона II. В этом качестве он добился поддержки императором Фридрихом Барбароссой молодого государства – Киликийской Армении, а также подготовил почву для получения царской короны династией Рубени-дов. Умер он в 44 года, в 1198 г., не увидев исполнения своих политических планов.

После себя Нерсес Лампронский оставил замечательное литературное наследие, состоящее из более чем 30 крупных богословских сочинений, перечень которых включает трактаты, проповеди, поучения, гимны и послания, в том числе письмо будущему царю Левону об опасностях придворной жизни. Его «Похвальным словом на Успение Девы Марии» восхищались многие. Нерсес являлся рьяным поборником воссоединения с Римом и перевел на армянский язык правила общежития в монастыре Святого Бенедикта, католическую мессу и различные папские буллы, обращенные к армянскому народу[524].

Не следует думать, что образование в средневековой Армении замыкалось лишь на богословии и традиционных предметах: истории и математике. Наука и особенно медицина также были очень высоко развиты. В этом обучение следовало примеру знаменитого философа-экспериментатора VII в., Анании Ширакаци. Медицина также была представлена выдающимися деятелями. Это прежде всего Мхитар Хераци, автор знаменитого трактата «Лечение от лихорадок» (1184 г.)[525], блестяще владевший техникой хирургических операций. Он применял для зашивания ран шелковые нити и мандрагору для обезболивания, проводил опыты на животных, понимал значение особых диет для лечения разных нарушений в организме, а также роль музыки и психотерапии для облегчения страданий душевнобольных. Впервые в истории медицины Мхитар Хераци ввел в обиход понимание того, что тиф, малярия, болезнетворные лихорадки есть заразные «гнилостные» болезни. Его труды написаны не на классическом армянском «грабаре», а на разговорном армянском языке, в результате чего его исследования стали доступны пониманию народа. Только в ереванском Матенадаране находится более 850 его научных медицинских работ.

Как уже говорилось ранее, византийское давление и последовавшие затем сельджукские вторжения 1060-х гг. оказались фатальными для армянской багратидской монархии Ани. Расположенные дальше на север, в неприступных Кавказских горах, грузины держались успешнее. При таких монархах, как царь Давид Строитель (1089–1125 гг.) и царица Тамара (1184–1213 гг.), в Грузии начался золотой век, характеризовавшийся большими достижениями в области литературы и науки.

Выдающаяся работа грузинских святогорцев Евфимия и Георгия была продолжена Ефремом Мцире (1027–1094 гг.), который перевел на грузинский язык труды святого Иоанна Дамаскина, святого Ефрема Сирина, святого Иоанна Златоуста и Дионисия Ареопагита. Ефрем Мцире являлся автором оригинальной биографии Симеона Метафраста и главой грузинского монашеского сообщества в Черных горах (близ Антиохии). Другой выдающейся фигурой был Арсен Икалтоели (ум. 1125), эрудированный ректор академии Икалто. В Палестине работа проводилась в монастыре Святого Креста возле Иерусалима, построенном около 1030 г. святым Прохором Грузином, учеником Евфимия Святогорца[526].

В Средние века во многих христианских странах шла борьба между церковными и светскими властями за контроль над поэзией и литературой в целом. В Грузии Багратиды проявили себя ярыми поборниками христианской веры, называясь «мечами Мессии». В то же время компанейские грузины любили рассказы о любви и путешествиях, да и философские рассуждения были им отнюдь не чужды. Они не желали терпеть господство церкви, когда речь шла об их свободном времени, и знали, что их достижения в борьбе против сарацин и других врагов христианского мира не имеют себе равных в средневековом мире.

Если попросить грузина назвать имя поэта, который значит для него больше, чем любая другая фигура в литературной истории страны, он, несомненно, упомянет Шота Руставели, автора романтического эпоса «Рыцарь в тигровой шкуре» (в переводе Бальмонта – «Рыцарь в барсовой шкуре»).

Точных сведений о жизни и творчестве Руставели немного. Нам приходится полагаться на весьма немногочисленные народные традиции и обрывочную биографическую информацию, вероятно добавленную позже, из пролога и эпилога поэмы. Даже даты рождения и смерти поэта точно не известны, хотя советское грузинское правительство приняло решение отметить 800-летие со дня рождения Руставели в 1966 г.

Считается, что Руставели был современником великой грузинской царицы Тамары (1184–1213 гг.). Возможно, он был ее придворным. В прологе поэт (или, может, его ученик) писал:

Не вседневными хвалами, я кровавыми слезами, Как молитвой в светлом храме, восхвалю в стихах ее. Янтарем пишу я черным, тростником черчу узорным. Кто к хвалам прильнет повторным, в сердце примет он копье. В том веление царицы, чтоб воспеть ее ресницы, Нежность губ, очей зарницы и зубов жемчужный ряд. Милый облик чернобровой. Наковальнею свинцовой Камень твердый и суровый руки меткие дробят. (Отрывки из поэмы приведены в переводе К. Д. Бальмонта)

В эпилоге автор (или его подражатель) сообщал: «Я, певец села Рустави, из Месхети, песню славе здесь сложил и записал». От названия села и фамилия – Руставели. Согласно традиции, поэт учился в Афинах, а затем в академии Икалто в Кахетии. Он много путешествовал по Азии и, судя по прологу, страдал от безнадежной любви к своей царице – Тамаре:

Той, чей голос – звон свирели, нить свивая из кудели, Песнь сложил я, Руставели, умирая от любви. Мой недуг – неизлечимый. Разве только от любимой Свет придет неугасимый, – или, Смерть, к себе зови.

Говорят, что пренебрежение царицы заставило Руставели удалиться от мира и закончить свои дни в монастыре Креста в Иерусалиме, где его изображение присутствует на цветной фреске. Однако некоторые исследователи отвергают все традиции, связанные с Руставели, как чистый вымысел. Так, доктор Яромир Едличка, который перевел Руставелли на чешский язык, уверял, что поэма была написана гораздо позже времени правления царицы Тамары, ее автором являлся не Руставели, а пролог и эпилог написаны еще позже, чем поэма.

Верны традиции, связанные с Шота Руставели, или нет, несомненно одно: поэма написана поэтическим гением. «Рыцарь в тигровой шкуре», за исключением пролога и эпилога, безусловно является творением одного поэта, очень талантливого и образованного. В этом отношении поэму нельзя сравнивать с полуграмотными спонтанными произведениями народных бардов Центральной Азии и Балкан. Сходство скорее можно найти в окружении Данте и Ариосто в Италии, а также в чудесной персидской школе романтической поэзии, ярчайшими представителями которой являются Фирдоуси и Низами Ганджеви.

То, что поэма Руставели известна каждому рабочему и крестьянину в Грузии, не меняет того бесспорного факта, что это литературное произведение, а не народное творчество. Конечно, существуют сказания и легенды, произошедшие от «Рыцаря в тигровой шкуре», но их источником явилась именно поэма Руставели, а вовсе не наоборот. Можно привести аналогию: то, что многие шекспировские стихи используются как пословицы и поговорки, не означает, что Шекспир включал в свои произведения существующие пословицы. Благодаря гению этого драматурга и поэта его стихи и афоризмы запечатлелись в сознании англичан и всего мира. В точности так же многие строки из поэмы Руставели стали неотъемлемой частью повседневной грузинской речи.

Шота Руставели – поэт, владевший элегантной совершенной техникой. Что касается стихотворного размера его произведения, то оно поражает виртуозностью и богатством звучания. Здесь в качестве размеров используются «высокий шаири», создающий музыкальный мажор, и «низкий шаири» – минор. Поэма разделена на «четырестрочия». Каждая рифма создается двумя или тремя соразмерными завершающими слогами, что говорит об изобретательности поэта.

Величественный тон поэмы устанавливается с первых строк, в которых автор упоминает высшее единое божество:

Он, что создал свод небесный, он, что властию чудесной Людям дух дал бестелесный, – этот мир нам дал в удел. Мы владеем беспредельным, многоразным, в разном цельным. Каждый царь наш, в лике дельном, лик его средь царских дел.

Примечательно, что Бог Руставели – всеобщая, вселенская сила, и автор никогда не использует традиционный христианский религиозный символизм. В тексте не упоминаются отдельные члены Святой Троицы. Это помогает объяснить враждебность грузинской ортодоксальной церкви, которая сжигала копии поэмы Руставели.

Автор писал и о роли поэта в обществе:

Петь напев четырестрочно, это – мудрость. Знанье – точно. Кто от Бога, – полномочно он поет, перегорев. В малословьи много скажет. Дух свой с слушателем свяжет. Мысль всегда певца уважит. В мире властвует напев. Как легко бежит свободный конь породы благородной, Как мячом игрок природный попадает метко в цель, Так поэт в поэме сложной ход направит бестревожный, Ткани будто невозможной четко выпрядет кудель. … Кто когда-то сложит где-то две-три строчки, песня спета, Все же – пламенем поэта он еще не проблеснул. Две-три песни, он слагатель, но, когда такой даятель Мнит, что вправду он создатель, он упрямый только мул. И потом, кто знает пенье, кто поймет стихотворенье, Но не ведает пронзенья сердце жгущих, острых слов, Тот еще охотник малый, и в ловитвах не бывалый, Он с стрелою запоздалой к крупной дичи не готов. И еще. Забавных песен в пирный час напев чудесен. Круг сомкнется, весел, тесен. Эти песни тешат нас. Верно спетые при этом. Но лишь тот отмечен светом, Назовется тот поэтом, долгий кто пропел рассказ.

Далее Руставели изложил свою идеализированную платоническую концепцию совершенной любви – утонченного культа. Во имя такой любви сражались рыцари прошлого, ее воспевали трубадуры:

О любви пою верховной – неземной и безгреховной. Стих об этом полнословный трудно спеть, бегут слова. Та Любовь от доли тесной душу мчит в простор небесный. Свет сверкает в ней безвестный, здесь лишь видимый едва. Говорить об этом трудно. Даже мудрым многочудна Та любовь. И здесь не скудно, – многощедро, – пой и пой. Все сказать о ней нет власти. Лишь скажу: земные страсти Подражают ей отчасти, зажигая отблеск свой.

Поэма аллегория героического века Грузии, но Руставели выбрал весьма экзотическое обрамление для сюжетной линии, которое он нашел в некой старой персидской сказке. Так, почтенный аравийский царь Ростеван решил при своей жизни возвести на трон дочь Тинатин, точно так же царь Георгий III отказался от престола в пользу своей дочери – Тамары. При дворе организовали великий праздник. После него устроили охоту, во время которой Ростеван и его свита встретили рыцаря, одетого в тигровую (барсовую) шкуру, который сидел у реки и горько рыдал. На приветствие Ростевана рыцарь не ответил, и царь велел схватить его и привести к нему силой. Но рыцарь вскочил на коня, убил преследователей и исчез. Царица Тинатин была крайне заинтригована таинственным незнакомцем. На поиски незнакомца она отправила своего возлюбленного Автандила, командира царской армии, обещав после его возвращения стать его женой.

После долгих и утомительных поисков Автандил нашел таинственного рыцаря в пещере. Встреча двух героев описана очень трогательно. Они стали побратимами. Незнакомец, которого звали Тариэл, рассказал Автандилу свою историю: он – индийский принц и военачальник, жених дочери индийского императора, которую зовут Нестан-Дарджан. По предложению Нестан-Дарджан Тариэл убил ее жениха, хорезмийского принца, чтобы спасти ее от нежеланного брака, а индийский трон – от чужеземных узурпаторов. После этого в государстве начались беспорядки, и Нестан-Дарджан была похищена из дворца. С тех пор Тариэл скитался по пустыням мира в поисках возлюбленной.

Автандил успокоил Тариэла и поклялся остаться его преданным другом навсегда. Идеал преданности и дружбы – один из лейтмотивов поэмы Руставели. Автандил вернулся в Аравию, чтобы сообщить Тинатин о выполнении ее поручения, после чего два друга отправились на поиски Нестан-Дарджан. После многих злоключений Автандил наконец находит след принцессы – в уединенной крепости в земле каджей – демонов, правителю которых она была предназначена в жены. С помощью третьего героя, Фридона, рыцари собрали армию, осадили замок и спасли принцессу. Затем последовали празднества и свадьбы, сначала – в замке Фридона, потом – в Аравии, во дворце Ростевана, и, в конце концов, – в Индии. Тариэл и Нестан-Дарджан взошли на престол своих предков в Индии, а Автандил и Тинатин – в Аравии.

Интересы поэта на удивление широки. Отчетливо видно, что он разбирался в политических и правовых вопросах, был знаком с придворной жизнью и церемониалами, не понаслышке знал и о военном искусстве. Он изобразил жизнь великой морской державы, ее города и порты, бурлящие деловой активностью, сделки, обогащение и разорение жителей. Руставели был знаком с древнегреческой философией, астрономией и астрологией, с персидской поэзией.

Одна черта роднит Руставели с такими мировыми знаменитостями, как Шекспир, – умение сочетать серьезные, даже зачастую трагические сцены с легким юмором. В процессе поисков Нестан-Дарджан Автандил прибыл в город Гуляншаро. Там в красивого рыцаря влюбилась немолодая, но страстная супруга купца Фатьма. Она, утверждая, что хочет сообщить ему полезную информацию, начала соблазнять рыцаря:

Автандилу скрытно горе, но струятся слезы в море, В черной бездне, на просторе, там агатовый челнок. Мыслит: «С розой был для милой. Соловей был с звонкой силой. Здесь же ворон я унылый и над грязью одинок».

Автандил, будучи истинным рыцарем, сделал вид, что наслаждается страстными объятиями хозяйки. А Фатьма была уверена, что он действительно пал жертвой ее чар. Руставели с иронией заметил:

Роза – вот, вороне мнится, что ворона соловей.

Романтика, комедия, философские идеи – все это есть в поэме. И многие читатели недоумевали: действительно ли «Рыцарь в тигровой шкуре» – героический эпос? Однако те, кто не мыслят эпоса без сражений и кровопролития, все же не были разочарованы. Руставели – истинный певец рыцарства, поэтому всегда восхвалял рыцарскую отвагу и братство товарищей по оружию. Даже самый ярый критик не мог бы желать более активных и будоражащих сцен, чем сражение Тариэла с ордами Хатайя (Китай) или финальное нападение на неприступную крепость демонов-каджей:

Тут излился на Каджэти Божий гнев. И в солнцесвете Встал пожар. И были плети – раскаленные лучи. В колесе небес, в их круге, зрелись огненные дуги. Пали трупы друг на друге. Смертный сеют сев мечи.

Руставели создал великую поэму, национальную в своем вдохновении и одновременно бесконечно элегантную и безупречную по исполнению. Это лебединая песня грузинского золотого века. В эпилоге поэт, или его более поздний подражатель, писал, сожалея, что история трех героев подошла к концу:

Сказ о них – как сновиденье. Миг в ночи – его явленье. Отошли, как блеск мгновенья. Век земной чрезмерно мал. Все ж они сияли в яви. Я, певец села Рустави, Из Месхети, песню славе здесь сложил и записал. Для грузинской я богини, лунноликой, чьей святыне Царь Давид, во всей гордыне блесков солнечных, слуга, Ей, чьим страхом все объято от Востока до Заката, Песнь сложил, в ней повесть сжата, для царицы – жемчуга.

Между 1225 и 1240 гг. в Грузию вторглись орды хорезмийцев и монгол из Центральной Азии. В конце XIV в. вторжения Тамерлана прервали недолгое национальное возрождение, которое возглавил царь Георгий Блестящий (1314–1346 гг.). Константинополь, столица ортодоксального христианства, пал перед оттоманскими турками в 1453 г. Феодальная знать воспользовалась ситуацией, утвердившись самостоятельными мелкими суверенами. Грузия была разделена на сферы влияния между оттоманами и иранскими Сефевидами. Такое положение продлилось почти до 1801 г.

Популярность поэмы Руставели помогла факелу национального самосознания не погаснуть во время этого смутного времени. Манускрипт с копией поэмы был обязательной частью приданого любой состоятельной невесты. В пещерном монастыре в Вани (провинция Самцхе), уничтоженном персами в 1552 г., множество строк поэмы было написано на стенах. После XVII в. создали несколько богато украшенных манускриптов, иллюстрированных миниатюрами с изо бражением сцен из поэмы. Рисунки по большей части были выполнены в персидской манере, характерной для Ирана Сефевидов. В то же время деревенские барды в прозе рассказывали сказания о Тариэле и других героях поэмы.

Хотя в средневековой Армении знали нескольких превосходных авторов сказок и лирических стихов, они не создали никаких литературных эпосов, которые можно было бы сравнить с поэмой Руставели. Однако у местных деревенских бардов и рассказчиков уже складывался примечательный цикл героических сказаний и баллад, известный под общим названием «Давид Сасунский». Эти саги об исчезнувших армянских суперменах были собраны и записаны в XIX в. и теперь считаются одной из жемчужин фольклорной литературы. До сих пор они вызывают огромный эмоциональный отклик среди армян всего мира.

Горный район Сасун расположен к юго-востоку от озера Ван. Он прославился, как и шотландские нагорья, как аванпост суровых членов кланов и отважных воинов. На самом деле смелые армяне Сасуна никогда не подчинялись туркам. Они держались до последнего, и очень многие из них были убиты по приказу султана Абдул-Хамида после восстания 1894–1895 гг.

Цикл о Давиде Сасунском уходит корнями в Х в., когда Армения избавлялась от господства арабских халифов Багдада. В это время Сасун был частью независимого армянского царства Васпуракан, которым правила династия Арцрунидов. Царь Гагик (908–937 гг.) построил чудесную церковь на острове Ахтамар на озере Ван. Его преемник Сенекерим (1003–1021 гг.) уступил царство византийскому императору. Интересно найти ассирийское имя Сеннахериб (Сенекерим, в Библии – Сеннахирим) переданным халифу Багдада, и рассказ о Давиде Сасунском начинался с вражды воистину эпических пропорций между Сеннахерибом из Багдада и Гагиком Армянским. Возможное влияние биб лейских отголосков – истории об ассирийском царе Сеннахерибе, враждовавшем с предками армян из царства Урарту, – исключить, разумеется, нельзя.

Прародительница могущественных мужчин из Сасуна леди Цовинар – благочестивая армянская принцесса, согласившаяся выйти замуж за 90-летнего халифа Багдада, чтобы спасти свой народ от уничтожения. Однако она поставила условие, что ей позволят сохранить христианскую религию и халиф не будет настаивать на осуществлении своих супружеских прав в течение 40 дней после свадебной церемонии. В день Вознесения, во время праздничных торжеств царь Гагик позволил своей дочери Цовинар пойти вместе с подружками в соседний монастырь. Помолившись в монастыре, принцесса и ее спутницы шли обратно по берегу озера Ван и решили устроить пикник, расположившись на траве. В это время забил фонтан сладкой воды (в некоторых версиях – молока). Принцесса выпила полную чашку воды (молока) из фонтана и чудесным образом зачала сына, который стал суперменом Санасаром. Потом она выпила еще полчашки и зачала второго сына – маленького тщедушного Багдасара. Когда принцесса Цовинар прибыла в Багдад и выяснилось, что она беременна, начались сложности. Халиф сначала хотел отрубить ей голову, но был покорен ее кротостью и очарованием. Вероятно, эта сказка – отголосок истории о непорочном зачатии.

Несмотря на угрозы халифа, сыновья Цовинар Санасар и Багдасар выросли и достигли хорошего положения при арабском дворе. Халиф выступил на Иерусалим и осадил там христиан. Он уже был близок к победе, но Господь послал ангелов с мечами, которые обрушились на арабскую армию и посеяли такую неразбериху, что неверные в конце концов уничтожили друг друга в темноте. Халиф поклялся пожертвовать идолам своих предполагаемых сыновей, Санасара и Багдасара, которые бежали к армянскому христианскому царю Мушегу в Муш. После этого братья выполнили несколько героических подвигов и встретились с множеством приключений. Оба удачно женились. Санасар завоевал руку принцессы Золотые Косы из Медного города.

Эта часть эпоса богата историями о приключениях и армянскими этнографическими деталями. Читатель находит параллели не только с временами Саладина и крестоносцев, но также с Ветхим Заветом. Ясно, что экспедиция халифа Сеннахериба в Иерусалим и последующее бегство двоих братьев в Армению связаны с известным отрывком из Второй книги царств, глава XIX, когда Сеннахериб-ассириец пытается покорить израильского царя и сам встречает плохой конец:

«И случилось в ту ночь: пришел Ангел Господень и поразил в стане ассирийском сто восемьдесят пять тысяч. И встали поутру, и вот все тела мертвые.

И отправился, и пошел, и возвратился Сеннахирим, царь ассирийский, и жил в Ниневии.

И когда он поклонялся в доме Нисроха, бога своего, то Адромелех и Шарецер, а сами убежали в землю Араратскую. И воцарился Асардан, сын его, вместо него». (Второй книге царств, гл. XIX в синодальном переводе соответствует Четвертая книга царств, гл. XIX. – Пер.)

Принцесса Золотые Косы родила Санасару троих сыновей, из которых младший – Мегер, или Мгер, – был самым сильным, а Оган Горлан – самым голосистым. Его голос можно было слышать в семи городах. Мгер был великан, который мог вырвать деревья с корнями и, пожав руку человеку, сломать ее в семи местах. Он победил льва, который разорял Сасун, и ездил по земле на своем волшебном жеребце Джалали. Мгер победил многих врагов Армении – и обычных, и сверхъестественных. Он убил Белого Дэва, а потом покорил и подружился с могущественным Меликом – султаном Египта. После смерти султана его вдова пригласила Мгера к египетскому двору, где у них была бурная любовная связь, и царица зачала сына, которому предстояло стать спасителем Египетского государства.

Мгер – форма имени бога Митра. Животворящие качества Мгера-Митры проявляются, когда он незадолго до смерти посадил великолепный сад в любимых охотничьих угодьях воинов Сасуна, на горе Цовасар, и превратил его в заповедную землю, возле которой построил летний дворец для себя. Мгер правил Арменией 40 лет и умер вскоре после того, как его армянская жена родила сына Давида – будущего легендарного Давида Сасунского.

Центральная часть эпического цикла называется «Блистательный Давид, свет Сасуна». После смерти Мгера ребенок был отослан к египетской царице, с которой у правителя Армении была страстная любовь. Сводный брат Давида, Мсра-Мелик, султан Египта, боялся ребенка, завидовал ему и хотел убить. Мсра-Мелик плохо обращался с мальчиком, всячески унижал его, но это не помешало ребенку стать таким же «суперменом», какими были его отец и дед.

Лейтмотивом центральной части эпоса является вражда между Давидом и его сводным братом. Они сходились в разных состязаниях, в которых Давид неизменно оказывался победителем. Со временем египетский правитель решил окончательно избавиться от несносного братца и отправил его к родственникам в Сасун, а с ним послал людей с тайным приказом убить его. Но Давид без особого труда справился с убийцами, и те впоследствии стали его преданными телохранителями. Возвратившись в Сасун, Давид стал всеобщим благодетелем: убивал демонов, перестраивал монастырь его отца Мгера, наказал жадных сборщиков налогов. В общем, своего рода армянский Робин Гуд. Он помогал пахарям, одной рукой распахивая большие поля, после чего съел весь плов, который группа пахарей принесла с собой на несколько дней.

Подвиги Давида Сасунского принимают гомеровское величие, когда дело доходит до нападения Мсра-Мелика, султана Египта, на свободолюбивых армян. Давид ездил на волшебном коне Джалали, принадлежавшем его отцу, великому Мгеру. После того как Давид нанес поражение ордам египтян, его заманили в лагерь Мсра-Мелика, где герой попал в ловушку – глубокую яму. Преданные жители Сасуна поспешили на выручку. Узнав об их приближении, Давид встряхнулся и рванулся в кольцах. Вместо ямы перед ним открылось поле. Цепи и кольца взлетели до неба, поднялись жернова, каждый из которых по сорок душ раздавил. В последней схватке между Давидом и Мсра-Меликом последнего опустили в колодец, который покрыли 40 жерновами и 40 шкурами, а поверх устлали коврами. Но Давид одним ударом меча разрушил укрытие и разрубил Мсра-Мелика пополам. Как всегда скромный и демократичный, Давид со своим дядей и 28 рыцарями поднял на копье ухо египетского монарха.

Давид, как Геракл и Тиль Уленшпигель, любил проказы и, в отличие от героев Шота Руставели, поборников рыцарства и платонической любви, являлся большим бабником. Он хотел жениться на красавице Хандут-ханум, принцессе Тебриза, но по пути его соблазнила Чимишкик-султан, правительница города Ахлат, что находился возле озера Ван: «Давид был страстный юноша, и ему было все равно, турчанка она или армянка, а Чимишкик-султан была колдунья. Она искупала его, напоила вином, накормила ужином, постелила ему постель и легла в нее вместе с ним. Они обменялись кольцами».

На следующий день Давид уехал из Тебриза, покинув невесту (интересно, что имя Чимишкик – форма имени Цимисхия – воинственного византийского императора армянского происхождения, правившего в 969–976 гг.). С тех пор Чимишкик-султан стала заклятым врагом Давида Сасунского, и из лука их маленькой дочери в конце концов ему был нанесен смертельный удар.

Прибыв ко двору Хандут в Тебризе, он обнаружил, что прекрасную даму осаждали 40 поклонников, которые развлекались и кутили во дворце по многу месяцев, а то и лет. Возможно, здесь присутствует параллель с отрывком из «Одиссеи» Гомера, в котором Одиссей нашел свою супругу Пенелопу в окружении многочисленных поклонников. В любом случае Давид без труда расправился с дармоедами, так же как и с царем Шапухом и другими монархами, которых привлекла неземная красота Хандут.

Сын Давида – Мгер-младший был обречен на бездетность и бессмертие. Как отмечал Левон Сюрмелян, второй Мгер – сложный, таинственный и противоречивый герой, возможно самый чарующий во всем цикле о Давиде. В Мгере-младшем есть и плохое и хорошее. Сильнейший из всех силачей Сасуна, он бунтарь, скиталец, прототип странствующих армян, которых буйный нрав гнал с места на место. Он не являлся главой клана из-за бесплодия – поскольку не мог продолжить свой род.

В армянской литературе немного произведений, способных соперничать с патетическим величием сцены плача Мгера-младшего у могилы отца (художественное переложение Наири Зарьяна).

Отец мой, вставай! Отец мой, вставай! Места нет для меня на Сасунской земле. Отец мой, вставай! Отец мой, вставай! Мир мне видится точно во мгле. Отец мой, вставай! Отец мой, вставай! Я не помню, как пахнет тело твое. Один-одинешенек бедный твой сын, Без отца и без матери что за житье! Отец мой, вставай! Уже осень пришла И меня, голяка, до костей пробрала. Холода завернули, и я изнемог: Я до нитки промок, я прозяб, я продрог. Бесприютный и сирый, куда я пойду? Кто приветит, согреет меня, сироту?

Отец ему из могилы ответил:

Чем помочь тебе, сын, чем помочь? Нет силы в моих руках, И румянца нет на щеках. Чем помочь тебе, сын, чем помочь? Гады ползают вокруг нас, Черный плат мне не сбросить с глаз. Чем помочь тебе, сын, чем помочь? Перестань скитаться, сынок! Видно, так уж судил тебе рок! Припусти Джалали-Конька И уйди с ним в Агравакар. Когда грянет великий бой, Мир разрушит и вновь создаст И окрепнет земля под тобой – Жизнь тебе по заслугам воздаст.

Наконец пришел Мгер-младший к утесу Агравакар. Он ударил по утесу мечом, и тот раскололся надвое. Мгер вошел внутрь, и обе части утеса сдвинулись, и Мгер нашел для себя убежище. Говорят, два раза в год раздвигается Агравакар: в Праздник роз и на Вознесение. В эти дни выходит Мгер из утеса. Он проверяет, изменился ли мир и удержит ли земля его и его коня. Но конь его по камням ступает, а как ступит на землю, копыта у него увязают. И тогда Мгер снова уходит в утес. Он никогда не остается снаружи больше двух часов.

Хотя «Давид Сасунский», вероятно, изначально был написан в стихах, сегодняшний вариант – это своего рода ритмическая проза, перемежающаяся лирическими отрывками, песнями, молитвами и заклинаниями. Весь цикл был издан в трех томах в Ереване. Его дополнили варианты, созданные многими поколениями деревенских бардов. Из этого обширного собрания армянские ученые создали некую стандартную версию эпоса, хотя аутентичность некоторых ее эпизодов и связующих отрывков некоторыми знатоками подвергается сомнению. Нельзя забывать, что эпос существовал и развивался в течение тысячи лет, а был записан только в XIX в., так что здесь не может не быть места для дальнейших исследований и дискуссий.

Глава 9 Армянская и грузинская архитектура и искусство

Если говорить об архитектуре, то в Армении и Грузии такое же великое множество изумительно красивых зданий, древних и современных, как и потрясающих пейзажей.

Изобилие камня самого лучшего качества вкупе с влиянием Ирана, Месопотамии, римского и эллинского мира способствовали развитию оригинальных архитектурных форм и новых строительных техник. Последовательная смена религиозных верований от времен Урарту и далее потребовали высочайшего мастерства в строительстве храмов, достойных и языческих божеств, и христианского Бога. Нынешний гость Армении, намереваясь поближе познакомиться с современным состоянием ее науки, промышленности, сельского хозяйства и образования, не может проехать и мили без того, чтобы не увидеть среди пейзажа прекрасной церкви, руин крепости, или древнего моста, или даже целого города, высеченного в твердой скале.

Армянская и грузинская архитектура замечательна своей многоплановостью. Людям приходилось приспосабливаться к широчайшему ряду климатических условий, от продуваемых всеми ветрами плато высокогорной Армении и альпийских пастбищ Грузии до заболоченных пространств черноморского побережья. Мы уже говорили о рассказе Ксенофонта о подземных жилищах древних армян в незащищенных районах. С другой стороны, в высокогорной Сванетии деревенские дома всегда оборудовались каменными башнями, чтобы можно было вовремя заметить мародеров из соседних кланов и враждебных племен. Классические авторы рассказали о племени, которое называлось моссинойки. Они жили у Черного моря в высоких деревянных домах – моссинах, отсюда и название[527]. В провинции Гурия деревянные дома, построенные аналогичным образом, распространены и сегодня – они расположены на высоких деревянных сваях. Людям приходилось забираться по лестнице на платформу, откуда был вход в жилые помещения, а скот оставался внизу на влажной земле.

В Грузии и Армении много остатков дворцов и общественных зданий. В древнейшие времена они врезались в скалу, по примеру урартов, построивших так древнюю крепость у озера Ван. В Грузии город Уплисцихе (возле Гори) вырубался постепенно в течение бронзового века и впоследствии в греко-римский период. Этот тип построек достиг своего апогея в конце XII в., когда было завершено строительство города Вардзия, находившегося в верховьях Мтквари, недалеко от турецкой границы. В Вардзии несколько этажей, вырезанных в высоком вертикальном утесе. Там насчитывается не менее 500 комнат и апартаментов, включая часовни, обеденные залы, погреба, конюшни. Все они были соединены лабиринтами лестниц и поземных ходов[528]. Как и в Каппадокии, некоторые ранние грузинские церкви и монастыри были вырезаны из камня. Пример – убежище святого Давида и его сподвижника в пещерах Гареджи.

В эллинистический и парфянский периоды в Армении располагались великолепные города. Главным из них был Тигранакерт (теперь на юге Турции) – недолговечная столица царя Тиграна Великого, которую сровняли с землей легионы Лукулла и Помпея. Альтернативная армянская столица Артаксата (Арташат) в долине Аракса, которую укрепил царь Арташес I Великий с помощью Ганнибала из Карфагена, также несколько раз была сожжена дотла[529].

Но есть один памятник периода Аршакидов, в котором систематически проводятся раскопки, и теперь его включают в туристические маршруты по Армении. Это летний дворец армянских царей в Гарни, в 18 милях (130 км) к востоку от Еревана. Гарни располагается высоко в горах на реке Азат, текущей с заснеженных горных вершин близ озера Севан. Деревня известна фруктами, в том числе виноградом, из которого делают отличное розовое вино, а также яблоками, персиками, абрикосами и орехами.

С незапамятных времен люди селились в Гарни на возвышенном мысу, который нависает над рекой Азат. Этот треугольный выступ неприступен на протяжении четырех пятых своего периметра, соединяясь с горными склонами и садами узким перешейком, который легко защитить. Зимы здесь суровые, но летом климат идеальный. Гарни располагается на высоте более 5000 футов (1500 м) над уровнем моря, и погода там комфортная даже в июле, когда Ереван и долина Аракса плавятся от жары.

Профессор Бабкен Арбелян, проводя раскопки в Гарни, обнаружил остатки круглых домов начала бронзового века, датируемых примерно 2500 г. до н. э. Согласно урартским надписям, ванские цари использовали Гарни как аванпост и, возможно, летнюю резиденцию. Гигантские глыбы хорошо обработанного базальта окружают периметр древнего Гарни там, где расположен выход во внутреннюю часть страны. Нижние уровни этих массивных фортификационных сооружений были уложены еще во времена Урарту. Цемент не использовался, но камни подгонялись друг к другу с непревзойденным умением. Во времена Оронтидов и позже крепостные стены подняли на большую высоту, а каменные глыбы соединили вместе с помощью металлических связей. Кроме того, добавили 14 массивных башен и бастионов.

Гарни стал любимой резиденцией монархов. Когда в Артаксате (внизу на реке Аракс) устанавливалась невыносимая жара, армянские цари могли расслабиться и отдохнуть или заниматься государственными делами в Гарни, где такие просвещенные монархи, как Артавазд II, находили время для написания пьес и других литературных трудов. Гарни упоминается Тацитом в связи с гражданскими войнами 52–53 гг. в Армении с участием грузинского претендента на власть Радамиста. Греческая надпись, найденная в Гарни, которая начинается молитвой Гелиосу, повествует, что царь Трдат I, основатель династии Аршакидов, построил дворец для своей царицы и восстановил крепость в 11-м году своего царствования (77 г.).

Самая известная часть Гарни – классический храм, построенный из серого базальта во второй половине I в. и в основном разрушенный землетрясением 1679 г. Многие европейские путешественники в XIX в. посещали его развалины, и в 1834 г. Дюбуа де Монпере попытался создать проект реконструкции храма, который в общих чертах совпадает с более поздним проектом профессора Н. Буниатяна (1933 г.). Храм стоял на подиуме в самой высокой точке мыса Гарни. Девять ступенек вели к переднему портику храма, увенчанному элегантным фронтоном. Прямоугольная внутренняя целла была окружена 24 ионическими колоннами. Размеры целлы, где, предположительно, находился образ Митры, были скромными – 5,14 × 7,92 м. Выступающие по сторонам массивы лестницы украшены барельефами атлантов. Вокруг скатной крыши проходит очень красивый фриз, в котором эллинские мотивы смешаны с чисто армянскими. Здесь мы видим мастерски вырезанные листья аканта в сочетании с виноградными лозами, гранатами и т. д.[530]

В 50 м к северо-востоку от языческого храма располагаются остатки римской бани, датированной III в. Это сооружение было построено по обычному римскому плану с холодной, теплой и горячей банями. Системы нагрева воды и пара были чрезвычайно сложными. План бани – такой же, как в царском городе Армазисхеви, расположенном недалеко от современной Мцхеты, в Грузии.

Самая интересная черта бани в Гарни – частично уничтоженный мозаичный пол, украшавший вестибюль. Внешняя розовая рамка обрамляет аллегорические сцены, основанные на морской мифологии классического мира. Плавное слияние синего и зеленого цвета создает иллюзию волнения моря. В центре мы видим мужскую фигуру, символизирующую океан, и женскую (богиня Фаласса Таласса) – море. С четырех сторон от центра мозаики – мифические персонажи, у которых туловища рыб, но есть черты лошадей и людей. Эти морские кентавры несут на спинах нереид, среди которых – богиня Тетис, мать Ахилла. Здесь также присутствуют изображения дельфинов, рыб и рыбаков. В верхней части мозаики находится греческая надпись, смысл которой следующий: «Мы работали, ничего не получая взамен».

Значение этой надписи понять трудно, если, конечно, это не жалоба на плохие условия труда и низкую оплату. Возможно, она означает, что труд персонала бани не дает никакого результата, кроме утекающей воды, и горячего воздуха, который улетучивается.

Принятие христианства в Армении и Грузии в начале IV в. поставило перед архитекторами новые проблемы. Первые церкви в Эчмиадзине в Армении и Мцхете в Грузии, очевидно, оказались простыми строениями из дерева и давно исчезли.

Первые традиционные каменные церкви были сводчатыми базиликами без купола и башни. Имея изначально простой проект, базилика предоставляет большие возможности для развития и экономичного использования пространства. Возможно, закавказская базилика имела иногда только один неф и больше напоминала украшенный сарай. Правда, обычно имелось три нефа, отгороженные друг от друга стенами. Центральный неф, как правило, был увенчан крышей, поднятой коротким вертикальным удлинением на более высокий уровень, чем крыши соседних нефов. В большинстве случаев в базилике существовал двойной ряд колонн, разделявших внутреннее пространство в продольном направлении на нефы и боковые приделы, причем каждый имел свой свод.

Изначальный патриарший собор в армянской столице Двин был базиликой, но он полностью разрушился[531]. Самая впечатляющая армянская базилика, частично сохранившаяся, – в городе Ерерук, расположенном в 4 км от царского города Ани. Ерерук изначально являлся языческим святилищем, в V или VI в., преобразованным в христианскую базилику. Это грандиозный храм, который даже в нынешнем разрушенном состоянии поражает изысканностью своих декоративных мотивов и техническим мастерством тонкой работы по камню[532]. Связь с классическим миром прослеживается в дверных проходах, обрамленных коринфскими колоннами и завершенных изящными арками с элегантными фронтонами.

Бочкообразные своды нефа и боковых приделов усилены выступающими арками, образующими ребра. В западном конце две башни обрамляют портик (нартекс). Эта черта, редкая в зодчестве Армении, как и верхний ряд окон, освещающих хоры, подтверждает связь с сирийской архитектурой, где базилика достигла высшей ступени развития раньше, чем в Армении[533].

Соборы в Болниси и Урбниси, что в восточногрузинской провинции Картли, также являются базиликами, но не обладают изяществом Ерерука. Собор в Болниси был построен между 478 и 493 гг., а его внутренний кирпичный свод относится к намного более позднему периоду – вероятно, к XVII в.[534] Базилика вовсе не является недолговечным или чуждым типом церковной архитектуры, она использовалась и после того, как кавказские архитекторы узнали о существовании церквей с куполами. Так, восхитительная церковь в Пархали (юго-запад Грузии) является прямой базиликой, датируемой IX–X вв., периодом господства Багратидов[535].

Хотя кавказские базилики, безусловно, интересны, самые важные открытия, сделанные армянскими и грузинскими архитекторами, касались купольных церквей. В них позднее были усовершенствованы структурные и декоративные элементы.

Перед армянами и грузинами встала задача установки круглой либо многоугольной башни или купола над пространством в крыше, которое обычно имеет квадратную либо прямоугольную форму. Цель – создать гармоничный архитектурный ансамбль, заметный на местности объект, и одновременно – огромное внутреннее пространство, наполненное атмосферой, благоприятной для молитв и религиозных обрядов.

Есть два основных способа установки купола над прямоугольным внутренним пространством. В одном случае используется такой архитектурный прием, как тромп, при этом нет необходимости в возведении внутренних колонн. Альтернатива – парусный купол, но он требует установки внутренних колонн – обычно четырех. Тромпы можно строить по-разному: располагая выступами ряды каменной кладки в верхних углах внутреннего помещения, причем каждый ряд немного выступает за нижний; соорудив одну или больше арок по диагонали через угол; построив в углу маленький конический свод, который имеет арку на внешней диагональной поверхности и верхнюю точку в углу. Нередко утверждают, что арочный тромп был придуман почти одновременно Сасанидами в Персии, которые использовали необработанные битые камни или грубые круглые булыжники в гипсовом растворе (как в Фирузабаде), и римскими строителями поздней империи[536]. В мусульманской архитектуре, следуя сасанидским прототипам, широко использовали тромпы, особенно в сирийской, египетской и мавританской фазе. Сталактитовые своды, являющиеся отличительной чертой зрелой мусульманской архитектуры, особенно в Турции, и также во многих поздних армянских церквях, есть, по сути, декоративное развитие смешанных нише-тромповых форм.

Похож на тромп и «треугольный сегмент сферической поверхности» – парусный свод, заполняющий верхние углы квадратного, прямоугольного или многоугольного помещения, чтобы образовать в верхней части круглую опору для купола. Сопряжения со стенами, к которым он примыкает, полукруглые и обычно поддерживаются арками. Ранний парусный свод – увенчанное куполом помещение одного из боковых зданий бань Каракаллы (217 г.) в Риме. Но здесь результат достигнут ступенчатой кладкой, в то время как настоящий парус строится как часть купола с расходящимися связями. Лучший пример – собор Святой Софии в Константинополе, построенный в 532 г. и реставрированный армянским архитектором Трдатом в 990 г. Парусные своды, нередко украшенные сталактитовыми орнаментами или ребрами, часто встречаются в армянской архитектуре. Иногда изгиб паруса и купола непрерывный – такая форма называется «парусным куполом».

Армяне и грузины переняли эти прототипы – во многих случаях они восходили к зороастрийским храмам огнепоклонников и обычно строились из сырцового кирпича – и воспроизводили их в великолепно отделанных сооружениях из камня, которые выдержали проверку временем на прочность.

Самый ранний и основной тип купольной армянской церковной постройки – это апсидо-контрфорсный или нише-контрфорсный квадрат. Имея внутри крестообразный вид, этот тип имеет четыре главных осевых контрфорса и часто еще четыре, меньшего размера, по углам. Полукруглые ниши открываются в центре каждой из четырех сторон, причем восточная ниша позади алтаря служит апсидой. Купол, опирающийся на тромпы, перекрывает все центральное пространство. Этот популярный план церкви мы видим одновременно в Армении – в Аване (ок. 600 г.) и церкви Святой Рипсиме в Эчмиадзине, построенной католикосом Комитасом в 618 г., а также в Грузии – в монастыре Джвари, расположенном на высоком холме над Мцхетой (ок. 605 г.)[537]. Несколько позднее нужда в большем внутреннем пространстве продиктовала введение четырех свободно стоящих пилонов для поддержки центрального купола. Бочкообразные своды были введены в строительство для создания промежуточной опоры между основанием купола и поддерживающими его контрфорсами. Хорошим примером такого решения является собор в Багаране, построенный между 624 и 631 гг. Планировка этого сооружения напоминает греческий крест, вписанный в квадрат[538].

Овладев техникой купольного церковного строительства, армяне быстро продвинулись к освоению строительства круглой купольной церкви, в которой вертикальный элемент достигает максимального возвышения, а горизонтальный неф и приделы незначительны. Апофеозом расцвета строительства круглых купольных церквей христианской Армении в VII в., несомненно, стал храм Звартноц, воздвигнутый католикосом Нерсесом III Исфаханским Строителем между 643 и 652 гг. Монограмма каталикоса Нерсеса встречается с одинаковыми интервалами на каменной кладке. На капителях колонн имеются рельефные изображения орла Звартноца. На внешних стенах с интервалами расположены высеченные в высоком рельефе небольшие фигуры мастеров-строителей, каждый с каким-то строительным инструментом, видимо соответствующим его ремеслу.

Звартноц был постройкой из трех этажей воистину монументальных пропорций. Его высота была 45 м, диаметр – около 36 м. В плане он представляет собой крест, но лишь апсидная ниша имеет сплошную стену. Остальные три полукруглые ниши являются открытыми колоннадами (по 6 колонн каждая). Это обеспечивает свободный проход в круглую галерею между алтарем и внешней стеной. Пространство между внешними и внутренними стенами, сложенными из тщательно пригнанных каменных блоков, засыпано для прочности щебнем и залито цементом. Даже в сегодняшнем разрушенном состоянии Звартноц является одним из архитектурных чудес света[539].

Сарацинская оккупация Армении и Грузии, продолжавшаяся почти три столетия, по сути остановила строительство церквей. Как только она завершилась и независимость была восстановлена, армянские и грузинские строители вернулись к работе, продолжив ее с того места, где их предшественники были вынуждены ее прервать, и создали шедевры и нового и традиционного «дизайна». Главными площадками бурного развития церковной архитектуры в X–XI вв. стали Южное армянское царство Васпуракан при Арцрунидах[540], армянская столица Багратидов в Ани и быстро растущее на севере царство грузинских Багратидов, которое протянулось от Тао-Кларджети (в сегодняшней Турции) до расположенной на востоке Кахетии.

Основные церковные здания в Армении и Грузии, начиная с Х в. и далее, сочетали черты базилики и купольной церкви. Получался эффект двух пересекающихся базилик с куполом, возвышающимся над их пересечением. Такие сооружения имеют неф, хоры и трансепты. В более крупных церквях есть несколько пар свободно стоящих колонн в нефе, образующих придел с каждой стороны. Колонны часто выполнялись в виде единого снопа, что характерно для более поздних готических соборов на западе. В нескольких случаях, как, например, в храме Трдата в Ани, у арок между столбами – слегка заостренная форма, что тоже напоминает более поздние готические храмы в Европе[541]. Даже там, где арки круглые, как в соборе Светицховели в Мцхете, высокие величественные колонны создают впечатление большой высоты и стремления ввысь[542]. В Ани и других местах искусное использование колончатого пояса с внешней стороны в сочетании с узкими высокими окнами зрительно увеличивает высоту.

Предположение о том, что армяне были предшественниками западной готической и романской архитектуры, было сделано в конце XIX в. венским историком искусств Йозефом Стржиговским, причем как догма[543]. Научное сообщество выступило против некоторых его теорий и предположений, что привело к неспособности должным образом принять во внимание роль армян в передаче определенных характеристик готического стиля на запад, особенно в эпоху Крестовых походов.

Разумеется, никто не утверждает, что армяне изобрели такие архитектурные детали, как заостренные арки, которые использовались в Сирии с VIII в., а в Египте и Северной Африке – с IX в. (как, например, в каирской мечети Ибн Тулуна, построенной в 876–879 гг.). Однако важно, что фактическое распространение заостренных арок и связанных с ними архитектурных деталей на запад началось после сельджукского завоевания Армении, когда местные жители бежали в Киликию и основали там в союзе с крестоносцами царство Рубенидов, а франкские бароны установили регулярный контакт с арабской и турецкой культурами. Следует отметить, что Армения и Анатолия образовали часть единого и в высшей степени динамичного государства, существовавшего большую часть периода правления Великих сельджуков (1040–1157 гг.), точнее, после сельджукской победы при Манцикерте (1071 г.)[544]. Именно этот западный натиск турок помог спровоцировать Первый крестовый поход 1095–1099 гг.

Исследователь проблемы мистер Джон Х. Гарвей весьма скептически отнесся к влиянию армянской христианской архитектуры на европейскую готику, но тем не менее выделил группу исламских сооружений в Армении и вблизи нее, которую упомянул именно в этом контексте[545]. Главное место в этой группе занимает Большая мечеть в Диярбакыре (древний Амид), комплекс зданий с систематическим использованием заостренных арок, включая аркады последовательных лепных арок с надписями, указывающими период постройки – 1117–1125 гг. Также в 2 милях (3 км) от Диярбакыра есть арочный мост (арки заостренные), перестроенный в 1065 г. В Сиирте (юго-западу от озера Ван) стоит мечеть, строительство которой началось в 1129 г., но в XIII в. проект был изменен. В ней есть черты сходства с мечетью в Диярбакыре.

В связи с истоками европейской готики Джон Гарвей особенно выделил мечеть в Битлисе. Город расположен к востоку от зоны влияния крестоносцев, но мечеть была построена в стиле ранней сельджукской архитектуры, с которой крестоносцы определенно были знакомы. Сельджукское государство, сформировавшееся вокруг Битлиса, возникло в 1084 г., и мечеть, по большей части продукт армянского архитектурного гения, была завершена около 1126 г. Здесь мы видим простой арочный стиль с расположенными в квадратных углублениях арками, импостами и заостренными бочкообразными сводами, опирающимися на поперечные ребра свода квадратного сечения. Фронтон имеет ряд высоких заостренных арочных углублений, в которых располагаются дверные проемы, а над углублением с михрабом – купол, опирающийся на парус, и цилиндрический барабан с конической каменной крышей в типично сельджукском стиле. Автор пришел к выводу, что это сооружение по архитектурным деталям является превосходным восточным аналогом цистерцианского Фонтене.

Другой интересный пример неожиданного проникновения архитектурных форм, созданных полностью или частично в Армении, – анатолийские кюмбеты. Эти отдельно стоящие гробницы с XI в. стали обычной чертой пейзажа. По архитектурному дизайну, слепой аркаде и каменной резьбе, которые часто украшают эти сооружения, они очень похожи на купола армянских церквей. Между геометрическими фигурами и переплетениями, вырезанными на камне, есть явная параллель с армянскими хачкарами.

Кюмбеты в большом количестве находят в бывших армянских районах, таких как Ахлат, что возле озера Ван, и Эрзурум. Сейчас историки искусства признают, что одни и те же армянские каменщики иногда возводили и христианские, и мусульманские сооружения. Так, кавказские церковные башни могли служить прототипами для исламских гробниц, а более поздние армянские церкви, судя по всему, часто заимствовали резные врата у современных мечетей.

Красоту армянской и грузинской церковной архитектуры еще более усиливали великолепные скульптурные произведения, выполненные и барельефом, и горельефом. Особое внимание уделялось тимпанам и архивольту дверных проемов, оконным нишам и круглым или многогранным барабанам церквей. Ранние здания V–VI вв. были современниками сасанидского Ирана. Некоторые персидские мотивы видны в капителях колонн этого периода. В их числе дикие животные, изображенные в реалистичной манере. Иранский мотив царской охоты позднее трансформировался в изображение святого Георгия верхом на коне, часто сопровождаемого другими святыми воинами.

Каждый народ имеет свою собственную особую технику и способы самовыражения в скульптуре. Армяне отличились в создании хачкаров – памятных крест-камней, в которых часто отражены такие мотивы, как дерево жизни, а также полный цикл библейских сцен[546]. Хачкары неизвестны в Грузии, где отличительной чертой древних церквей являются каменные иконостасы или алтарные перегородки. Иногда на них вырезаны священные сцены, включая эпизоды из жития местных грузинских святых[547]. Алтарная перегородка, с другой стороны, не представлена в армянских церквях, где священные таинства происходят на приподнятых алтарных платформах, иногда имеющих высоту до метра, перед которыми в особые моменты богослужения задергивается занавес.

Армянский вкус в резьбе позже приобрел некоторое сходство с исламским. Армянам нравились угловатые геометрические узоры, а грузины предпочитали более извилистые округлые переплетения, напоминающие орнаментальные мотивы из стилизованных пальмовых листьев. На грузинское искусство оказал существенное влияние культ виноградной лозы, который выражен на таких памятниках армянской скульптуры, как церковь Гагика в Ахтамаре[548].

Многие религиозные сооружения и в Грузии, и в Армении украшены рельефными изображениями благочестивого основателя церкви, держащего в руках модель здания. Часто изображается Иисус Христос, дающий благословение церкви и ее строителю. Подобные рельефы, такие как изображение Ашота Куропалата в Опизе (в Кларджети), представляют большой интерес, потому что они не только украшали облик здания, но и сохраняли облик древних царей[549].

Британские ученые провели большую работу, чтобы сделать сокровища армянской и грузинской скульптуры доступными западному миру. В известном труде Г. Ф. Б. Линча «Армения, путевые очерки и этюды» сообщается много сведений об Ани и многих других районах. Эдинбургские ученые Генри и Тамара Тэлбот Райс включили кавказскую скульптуру в некоторые свои работы по византийскому и русскому искусству. Дэвид Уинфилд обследовал грузинские церкви Тао-Кларджети, теперь расположенные в восточных вилайетах Турции. Среди других малоизвестных примеров грузинской работы по камню автор впервые опубликовал первые всесторонние изображения великолепной колонны с фигурными скульптурами из кафедрального собора в Ошки, построенной представителями династии Багратидов[550]. Этот удивительной пример скульптуры середины Х в. крайне важен при оценке возможности восточного происхождения готской и римской фигурной скульптуры Западной Европы.

С каменной скульптурой тесно связано искусство резьбы по дереву, в котором грузины и армяне всегда преуспевали. Некоторым шедеврам такого рода, например капителям колонн, церковным вратам, более тысячи лет. Замечательным примером этого искусства являются деревянные двери из Сванети, расположенного в горах Грузии, а также капители колонн в одной из церквей близ озера Севан, украшенные резными павлинами и утками. Тамара Тэлбот Райс сравнила манеру исполнения этого шедевра с фигурами птиц на Ахеменидском золотом диске из Ахалгорийского клада, найденного в Грузии[551]. В Ереване можно также увидеть поразительную резную деревянную дверь, привезенную из церкви в Муше. Она датируется 1134 г. и поистине чарует зрителя своим изящным орнаментом. В 1915 г. ее спасли от оттоманского погрома местные жители и в конце концов благополучно внесли в экспозицию Исторического музея[552].

Выдающимся образцом искусства резьбы по слоновой кости является выставляемый в Матенадаранской библиотеке манускриптов переплет из слоновой кости Эчмиадзинского Евангелия. Будучи старше самого манускрипта, этот переплет датируется VI в. Он сравним с лучшими изделиями византийской работы. На его панелях изображены Богоматерь с Младенцем, такие эпизоды из жизни Христа, как «Бегство в Египет», «Поклонение волхвов», «Въезд в Иерусалим» и др. И на передней, и на задней обложках – два ангела, держащие в руках гирлянду, обрамляющую крест[553].

Областью искусства, в которой грузины всегда выделялись, является работа по металлу и чеканка, история которой уходит корнями в начало бронзового века. Лучшие образцы изделий золотых дел мастеров украшены эмалью. Возможно, самые прекрасные образцы перегородчатой эмали византийского типа были произведены именно в Грузии. Во всяком случае, на это указывают поврежденные, но сохранившие свое великолепие образцы, украшающие Хахульскую икону, сейчас находящуюся в Государственном музее искусства в Тбилиси. Центральной фигурой является эмаль Святой Девы, сильно поврежденная так, что сохранились только руки и лицо, но тем не менее сравнимая по красоте и выразительности с едва ли менее поврежденной византийской иконой Владимирской Божьей Матери, датированной XII в. Эмаль Святой Девы составляет центральную часть изумительного триптиха, украшенного изысканной золотой филигранью и драгоценными камнями, а также многочисленными миниатюрами из перегородчатой эмали, изображающими Христа Пантократора, архангела Гавриила, святых Иоанна и Марка, святителя Григория Богослова. Триптих был выполнен тремя неизвестными мастерами из Гелати во время правления Дмитрия I (1125–1154 гг.), чтобы сохранить как святыню чудотворный образ Хахульской Богородицы. Когда возникла угроза захвата иконы турками-сельджуками[554], ее перевезли в Юго-Западную Грузию. Святая Дева всегда особо почиталась в монастыре Гелати, расположенном недалеко от Кутаиси. В апсиде главного кафедрального собора Гелати есть мозаичное изображение Святой Девы, датированное 1125–1130 гг. и, вероятно, связанное с созданием хахульского триптиха.

Среди других направлений средневекового искусства золотых и серебряных дел мастеров, где достижения грузин никто не оспаривает, можно назвать украшенные драгоценными камнями выносные кресты, нагрудные украшения, потиры, дискосы, украшенные драгоценными камнями оклады для напрестольных Евангелий, дарохранительницы. Кроме того, они делали золотую и серебряную посуду для использования при дворе и в церкви[555]. До нас дошли имена Бека и Бешкена Опизари – двух крупнейших мастеров, работавших в конце XII – начале XIII в. в монастыре Опиза в Кларджети. Одним из шедевров, изготовленных Беком Опизари, является образ Пресвятой Богородицы из Анчисхати, а Бешкен создал прекрасный серебряный оклад для Евангелия Берта.

Теперь уместно кратко рассмотреть армянскую работу по металлу, в том числе чеканку. Она дошла до нас в виде ковчегов для мощей (реликвариев), триптихов и переплетов с выпуклым рельефом. Армяне по сей день считаются великолепными золотых и серебряных дел мастерами и искусными ювелирами. К сожалению, время и жадные захватчики уничтожили практически все ранние (до XIII в.) образцы армянских металлических изделий. Лучшие собрания того, что осталось, находятся в музее Эчмиадзинского собора, в Государственном историческом музее в Ереване, в патриаршей ризнице в Иерусалиме и ризнице католикоса Киликии, теперь расположенной в Антелиасе (близ Бейрута в Ливане).

В коллекции Антелиаса необходимо особо выделить серебряный переплет Евангелия католикоса Константина I, сделанный в 1248 г., на котором изображен Христос во славе на троне на передней обложке и распятый Христос – на задней[556]. Оба образа окружены маленькими крестиками и медальонами, с изображениями Святой Девы, святых и символических фигур фантастических крылатых зверей, создающими композицию неописуемой красоты. Переплет другой книги, некогда принадлежавшей католикосу Константину, а ныне находящийся в Ереване, датируется 1255 г. и выполнен из золоченого серебра. Надписи с посвящениями обрамляют две большие композиции: Деисус – на передней обложке и четыре стоящих евангелиста – на задней. Как и на некоторых византийских изделиях из резной слоновой кости, выполненных в XI в., Христос стоит между Богородицей и святым Иоанном Крестителем, вместо того чтобы восседать на троне, в соответствии с более привычным построением Деисуса.

Возможно, самым лучшим образцом армянского искусства работы по металлу является позолоченный серебряный реликварий в форме триптиха, преподнесенный царю Гетуму II католикосом Константином II в 1293 г. Этот прославленный шедевр известен как реликварий из Скевры и часто приводится в иллюстрированных изданиях. На его центральной панели имеются изображения святого Григория Просветителя и апостола Фаддея, стоящих по обе стороны креста. Апостолы Петр и Павел даны в погрудном изображении в круглых медальонах, вкупе с четырьмя святыми, один из которых Вардан Мамиконян, герой битвы при Аварайре. На крыльях триптиха представлены Благовещение и медальон с фигурой царя Гетума II, коленопреклоненного в благочестивом молении[557].

В каждой крупной армянской и грузинской церкви и соборе имеется достойное собрание золотой и серебряной алтарной утвари, а также изобилие украшенных драгоценными камнями митр, риз, дарохранительниц, кадил, расшитых покровов из шелковой золотой парчи, серебряных голубей для наполнения святым елеем, необходимым при помазании, священнических крестов и богато украшенных золотых чаш для причащения. Некоторые из этих предметов исполнены с величайшим мастерством и талантом. Среди реликвий Антелиаса имеется серебряный, украшенный выпуклым рельефом ковчег, в котором хранятся мощи (кисть правой руки) святого Григория Просветителя. И в Эчмиадзине, и в Антелиасе мы видим реликвии, представляющие собой правые кисти святых, помещенные в золотые или серебряные ковчеги в форме руки. Они выглядят как металлические перчатки. Несколько подобных священных армянских реликвий находятся в Музее Виктории и Альберта в Лондоне, в том числе Тау-кресты, верх которых выполнен в форме буквы «Т», часто обвитой фантастическим орнаментом в виде змей и мифических существ.

В Средние века и армяне, и грузины добились превосходных результатов в искусстве живописи. Она существовала в двух главных формах – фресковая живопись и иллюстрирование цветными миниатюрами манускриптов.

Фресковая живопись в Армении имела долгую традицию, восходившую к храмам Урарту и дворцам, где соседствовало церковное искусство и светская живопись. И армянские, и грузинские церкви отдавали предпочтение украшению религиозных сооружений росписью на священные сюжеты. Около 610 г. армянский богослов Вртан Кертог писал, что на стенах церквей представлены многие события христианской истории: Богоматерь с Младенцем; мученичество святого Стефана; пытки, которым подверг святого Григория Просветителя царь Трдат; портреты великомучениц Гаяне и Рипсиме, а также их подруг; чудеса Христовы и сцены из его жизни[558].

Далее Вртан утверждал, что «все, о чем рассказано в святом Евангелии, нарисовано в церквях». Знаменитая церковь в Ахтамаре богата настенными росписями, возраст которых относится к Х столетию, как и возведение самой этой церкви. На них показана вся жизнь Христа, от Благовещения и Рождества до Распятия и Вознесения. Историк Степан Орбелян сообщил о великолепных фресках, украшающих церкви в Сюнике, то есть в Северо-Восточной Армении, относящихся к Х в., когда прославленный поэт Григорий Нарекский воспевал портреты святых в церкви Святого Креста, заложенной в 983 г. Степаном из Мокка.

Изображение человеческой фигуры – анафема для поборников ислама. После вторжения в Армению сельджуков интерьер многих армянских церквей был осквернен, фрески сбили или покрыли штукатуркой. Однако традицию фресковой живописи достойно продолжили в Грузии.

Грузинская фреска, несмотря на классическую манеру изображения, элегантность и выразительную строгость в представлении человеческого лица и фигуры, не является слепым подражанием византийским моделям. Достаточно назвать такие жемчужины, как росписи храмов в Кинцвиси, Атени или Убиси. В отличие от статичных и стереотипных изображений греческих святых грузинские мастера насытили свою живопись движением и грацией. Они добавили к изображаемым ими предметам бесчисленные оригинальные детали, иногда в высшей степени натуралистические. Часто лица на фресках имеют сходство с членами царской семьи или местной знати. Превосходные примеры – фреска царя Давида Строителя в Гелати, царя Георгия III и царицы Тамары в пещерном монастыре Вардзиа[559]. Самые ранние армянские и грузинские иллюстрированные манускрипты, дошедшие до наших дней, датированы чуть раньше 900 г., хотя богато украшенные Евангелия использовались в Армении и до этого. На это указывает цитата из писаний богослова Вртана Кертога (ок. 610 г.): «Мы видим еще книгу Евангелия, переплетенную, рисованную на пергаменте не только золотом и серебром, но также слоновой костью и пурпуром. Но когда склоняемся мы перед Святым Евангелием или прикладываемся к нему поцелуем, мы поклоняемся не слоновой кости или красной краске, привезенным на продажу из земель дикарских, но преклоняем колена перед словом Спасителя, писанным на пергаменте». Священное Писание впервые перевели на армянский язык с сирийского языка, а потом этот перевод пересмотрели со ссылкой на греческий текст. Так что армяне, судя по всему, были знакомы с такими шедеврами иллюминированных манускриптов, как Евангелие Рабулы, датированное 586 г. Доказательство этого – набор из четырех миниатюр, вплетенных в конец Эчмиадзинского Евангелия, датированного 989 г., но сами они написаны намного раньше. Эти миниатюры имеют параллели с армянскими фресками VII в.[560]

Лазаревское Евангелие, датированное 887 г., хранится в ереванском Матенадаране. Это первый армянский иллюминированный манускрипт, дошедший до нас. Некоторые противоречия связаны с Евангелием царицы Млке, которое одни ученые приписывают 862 г., другие – 902 г.[561] Первые грузинские иллюминированные манускрипты – Евангелие из Адиши (897 г.) и Джручи (936–940 гг.) – примечательны декоративными элементами и мастерским использованием убранств. С точки зрения стиля они относятся к эллинистической традиции, а иконографии – напоминают некоторые сирийско-палестинские композиции[562].

Византийское влияние заметно в украшении первых листов, содержащих Послание Евсебия Карпиану, разъясняющее согласованность четырех Евангелий. Со временем мы видим канонические таблицы, украшенные сложными узорами в виде аркад, а вся композиция напоминает церковную паперть. Могут быть фронтисписы с изображением украшенного Креста на возвышении, или Деисуса, или Христа рядом со Святой Девой и Иоанном Крестителем. Постоянной иллюстрацией являются четыре евангелиста, причем каждый нарисован на отдельном листе и показан в процессе писания за столом, обычно с церковью – на заднем плане.

Вершина совершенства в иллюминировании манускриптов была достигнута в Грузии при создании таких шедевров, как Алавердинские Евангелия 1054 г. и Евангелие из Вани, датируемое XII в. Великолепные Евангелия из Гелати тоже относятся к этому периоду[563]. Достоинство, гармония и блестящее использование цвета отличают эту группу.

В иллюстрации манускриптов грузины придерживались прославленных византийских моделей, а армяне очень скоро пошли по более оригинальному пути. Они все чаще и смелее использовали затейливые виньетки и маргинальные фигуры, часто в стиле музыкантов и акробатов, а при изображении костюмов, растений, животных и птиц использовали те, что характерны для средневековой Армении, а не библейской Палестины. В миниатюрах Гагапатского Евангелия – речь идет о копии 1211 г., сделанной в монастыре под Ани, – художник пренебрег общепринятыми традициями христианской иконографии и написал «Въезд Христа в Иерусалим», как если бы это была процессия какого-то армянского царя. На балконе несколько юношей заняты дружеской болтовней с девушками. Несколько веселых горожан держат в руках музыкальные инструменты. От таких живых сцен остается лишь крохотный шаг до изображений в более поздних манускриптах, в которых Христос представлен в средневековом костюме (широких штанах и кожаных сапогах).

Зенит армянской миниатюрной живописи был достигнут в Киликийской Армении в XIII в. и связан с именем великого Тороса Рослина. В своих работах Рослин являет нам все достижения его предшественников и современников, усиленные и углубленные собственным мастерством и глубоким знанием техник Византии и Италии. Его, одаренного живым воображением и безупречным вкусом, недаром называют предтечей итальянского Ренессанса. Несмотря на то что он был миниатюристом, искусство его соизмеримо с шедеврами Джотто и Чимабуэ. Оно утвердило за ним почетное место в истории мирового искусства[564].

И армяне, и грузины украшали манускрипты, жития святых, лекционарии и другие литургические книги. Также появились иллюстрированные светские книги, например «Роман Александра Великого» – сочинение псевдо-Калисфена. Грузины проиллюстрировали и ряд других романтических историй, часто переведенных с персидского. В XVII в. они создали набор великолепных иллюстраций к романтическому эпосу Шота Руставели «Рыцарь в тигровой шкуре», отражавшие вкусы и стиль Ирана Сефевидов[565].

Рассказ об искусстве Армении и Грузии не может считаться полным без упоминания в высшей степени самобытной музыкальной культуры, существовавшей там несколько тысячелетий. Хотя самые древние мелодии и песни для нас безвозвратно утрачены, мы можем получить впечатление о музыкальной жизни по археологическим находкам, скульптурам и фрескам, иллюстрациям манускриптов и ссылкам на музыкантов и певцов в древних литературных источниках.

По крайней мере в двух грузинских захоронениях бронзового века найдены музыкальные инструменты: в одном маленький пастушок похоронен вместе со своей дудкой, вырезанной из кости, в другом (датированном XV в. до н. э.) была обнаружена изящная флейта длиной 20 см, сделанная из голени лебедя. Грузинские музыковеды выяснили, что этот удивительный инструмент до сих пор находится в рабочем состоянии[566].

Контакты с Ираном и Грецией в эллинистический период существенно обогатили музыкальную жизнь армян и грузин. Ни один царь или знатный феодал и помыслить не мог о пиршестве без участия менестрелей и певцов. В «Жизнеописании Красса» Плутарха есть известная сцена, в которой посланник приносит голову убитого Красса в зал, где цари Армении и Парфии устроили пир, и бросает ее гостям. На этом пиршестве под музыку исполнялись «Вакханки» Еврипида.

Другая неприятная сцена имела место в 374 г.: армянский царь Пап был убит за ужином, когда слушал менестрелей, исполнявших песни под аккомпанемент барабанов, флейт, лир и труб. Хронист Мовсес Хоренаци упоминал, что многие высказывания взяты им из древних песен и баллад. Мовсес особо подчеркивал, что «сведения о древнем Араме, которых не было в книгах, почерпнуты из сказаний и живущих в народе песен некоего неизвестного гусана».

Нет сомнений в том, что храмовые ритуалы в языческих святилищах Армении сопровождались песнопениями и игрой на музыкальных инструментах. Раннехристианские армянские писатели клеймили людей, приглашавших на похороны гусанов вместо обычных священников. Один церковный деятель приказал: «Да не смеют священнослужители, забыв о благочестивых песнопениях, принимать в домах своих гусанов». А в армянском молитвеннике есть такое признание: «Я согрешил, посещая комедии, я согрешил, развлекаясь с гусанами».

Армянские и грузинские отцы церкви не были отсталыми, конкурируя с чарами светской музыки. Например, святой Сахак Великий, живший около 400 г., по утверждениям современников, «был весьма сведущ в певческом письме». Начиная с IX в. мы встречаем в сотнях манускриптов некую систему музыкальных знаков, известных в Армении под названием хазы, которые вписывались над строчкой и предназначались в помощь священникам, чтобы те не сбивались с тона при богослужении. Система хазов, равноценная системе невмов, знаков, используемых в западном «простом пении» для указания ритма, высоты звука, полутонов и каденций, не давала полной музыкальной записи[567]. Армянский композитор Комитас (1869–1935 гг.) достиг большого прогресса в расшифровке хазов и реконструкции древней церковной музыки, но его библиотека в 1915 г. была уничтожена младотурками, преследования которых довели композитора до безумия.

Начиная с X в. в Грузии и Армении появились великие школы авторов церковных гимнов. В Грузии среди самых выдающихся композиторов гимнов были Михаил Модрекили и Иоанн Мтбевари, жившие в X в. В монастыре на горе Афон адаптировали византийские песнопения и литургии для использования в Грузии[568]. Одним из самых знаменитых средневековых композиторов гимнов и духовной музыки Великой Армении являлся Григорий Нарекский (945–1003 гг.), живший в то время, когда в Киликийской Армении почетное место занимал Нерсес Шнорали (Милосердный) (1101–1173 гг.).

Грузинское пение в своей основе полифоническое. Литургическая музыка имеет черты, роднящие ее с такими застольными песнями, как «Мравалжамиер» или «Многая лета». В Армении главный жанр церковной музыки – шаракан, или гимн. Здесь тоже отцы церкви не погнушались использовать популярные традиционные мелодии. Этот факт придает армянской церкви по-настоящему национальный характер. Хотя полифонию в Армении нельзя назвать неизвестной, армянская священная музыка в основном гомофонная. Ее мелодии удивительно напевны.

После уничтожения армянского царства Багратидов в Ани патронаж над музыкой и искусствами перешел к грузинским Багратидам, которые некоторое время были сюзеренами отдельных частей Армении тоже. Средневековые миниатюры в различных рукописях показывают, что грузины, как и армяне, играли на цимбалах, лютне, маленьком барабане и флейте. На одной грузинской средневековой миниатюре изображен музыкант Гидеон и его израильский оркестр, обращающий мидианитов в бегство вдохновенной игрой на кавказских трубах. Эти трубы, вероятно, близко схожи со своими центральноазиатскими и дальневосточными аналогами. Также есть изображения доли – «двуглавого» цилиндрического барабана.

На свадьбе царицы Тамары и Давида Сослана в 1189 г. было дано музыкальное представление, или сахиоба, в котором приняли участие многочисленные певцы, музыканты (мгозани) и акробаты. В романтическом эпосе «Рыцарь в тигровой шкуре» Шота Руставели упоминает не менее 14 типов музыкальных инструментов, обозначая, что они использовались во времена правления царицы Тамары. Помимо уже упомянутых инструментов Руставели знал арфу (чанги), кастаньеты (чагхана), псалтерий (кнари) и ряд других. Грузинские крестьяне искусно исполняли мелодии на свирелях (лартшеми).

Несмотря на наличие некоторых пробелов в имеющейся у нас информации, любой современный человек, который слушает композиции Арама Хачатуряна, Захария Палиашвили или литургию святого Эчмиадзина, может быть уверен, что прикасается к музыкальной культуре, имеющей древние и в высшей степени своеобразные корни.

Сокращения, используемые в сносках

AJA: American Journal of Archaeology, Princeton, N.J., etc., 1885-.

ARAB: D.D. Luckenbill, Ancient Records of Assyria and Babylon, Chicago, 1926.

AS: Anatolian Studies.

Belleten: Türk Tarih Kurumu Belleten, Ankara.

Bronze Age USSR: T. Sulimirski, “The Bronze Age of the USSR”, Bulletin no. 7 of the Institute of Archaeology, University of London, 1968.

CAH: Cambridge Ancient History (revised edition of Volumes I, II in separate fascicles).

Chronologies: R.W. Ehrich (editor), Chronologies in Old World Archaeology, Chicago, 1965.

ESA: Eurasia Septentrionalis Antiqua.

GIM: Труды Государственного исторического музея, Москва.

Handbuch: F.W. König, Handbuch der chaldischen Inschriften, Archiv für Orientforschung, Beiheft 8, Graz, 1955–1957.

JAOS: Journal of the American Oriental Society.

JCS: Journal of Cuneiform Studies.

JNES: Journal of Near Eastern Studies.

KSIA: Краткие сообщения института археологии, АН СССР, Москва.

MIA: Материалы и исследования по археологии СССР, М.; Л.,

Neolithic USSR: T. Sulimirski, “The Neolithic of the USSR”, Bulletin no. 6 of the Institute of Archaeology, University of London, 1967.

OIP: Oriental Institute Publications, Chicago.

PEQ: Palestine Exploration Quarterly.

PPS: Proceedings of the Prehistoric Society.

SA: Советская археология, М.

SAOC: Studies in Ancient Oriental Civilization, Chicago.

Stratigraphie: C.F.A. Schaeffer: Stratigraphie Comparée et Chronologie de l’Asie Occidentale, Oxford University Press, London, 1948.

UKN: Г. Ф. Меликишвили, Урартские клинообразные надписи, М., 1960.

ZA: Zeitschrift für Assyriologie.

Сноски

1

K.W. Butzer, “Physical Conditions in Eastern Europe, Western Asia and Egypt, before the period of agricultural and urban settlement etc.”, CAH fasc. 33. 1965, а также: Quaternary Stratiography and Climate in the Near East, Bonn, 1958, того же автора.

(обратно)

2

(а) K.W. Butzer, Environment and Archeology: an Introduction to Pleistocene Geography, Chicago, 1964; London, 1965; (b) W.C. Brice, South-West Asia: a Systematic Regional Geography, vol. VIII, London, 1967; там же приводится общая информация о Турции.

(обратно)

3

H. Wright in R.J. Braidwood, B. Howe, Prehistoric Investigations in Iraqi Kurdistan, SAOC no. 31, Chicago, 1960. P. 71–97.

(обратно)

4

H.R. Cohen, Öğüz Erol, “Aspects of the Palaeogeography of Central Anatolia”, The Geographical Journal. 135 (3). September. 1969. P. 388–398.

(обратно)

5

S. Lloyd, J. Mellaart, Beycesultan II, London, 1965.

(обратно)

6

R.S. Young, “The Gordion Campaign of 1957: Preliminary Report”, AJA 62. 1958. P. 139–154.

(обратно)

7

B.B. Piotrovskii, The Aeneolothic Culture of Transcaucasia in the Third Millennium BC, Sixth International Congress of Prehistoric and Protohistoric Sciences, Reports, Moscow, 1962.

(обратно)

8

(a) Hans Helbaek в Prehistoric Investigations in Iraqi Kurdistan. P. 99–118; (b) Helbaek, “Commentary on the Phylogenesis of Triticum and Hordeum”, Economic Botany 20. 1966. P. 355; (c) Jane Renfrew, “A Note on the Neolithic Grain from Can Hasan”, AS XVIII, 1968. P. 55–56.

(обратно)

9

Xenophon, Anabasis, Bk IV, chr. vii.

(обратно)

10

ARABI, par. 236–237, 584, 604, 785.

(обратно)

11

(a) Ссылки на хеттские тексты дает J. Garstang, O.R. Gurney, The Geography of the Hittite Empire, London, 1959. P. 33–36. Они связаны с городом Самуха, что в верховьях Галиса (Кызыл-Ирмак, Красная река), недалеко от Зары, где река невелика; (b) Свидетельство навигации на озере Ван – надписи Сардури I в этом регионе, Handbuch I. P. 37 (1 a – c); (c) Об озере Урмия писал Страбон. См.: Geography, Bk XI, par. 1–3.

(обратно)

12

T. Cuyler Young, “The Iranian Migration into Zagros”, Iran V, 1967. P. 11–34. Автор предлагает подход с северо-востока, а не через Кавказ.

(обратно)

13

(a) C. Renfrew, J.E. Dixon, J.R. Cann, “Obsidian and Early Cultural Contact in the Near East”, PPS XXXII, 1966. P. 30–72; (b) Gary A. Wright, Obsidian Analyses and Prehistoric Near Eastern Trade, 7500 to 3500 BC, Anthropological Papers 37, Museum of Anthropology, University of Michigan, 1969.

(обратно)

14

R.J. Forbes, Metallurgy in Antiquity, Leiden, 1950.

(обратно)

15

(a) О самом важном источнике меди в Анатолии см.: S.E. Birgi, “Notes on the Influence of the Ergani Copper Mines on the Development of the Metal Industry in the Ancient Near East”; (b) о Канеше см.: Paul Garelli: Les Assyriens en Cappadoce, Paris, 1963, etc.

(обратно)

16

C. Renfrew, J.E. Dixon, J.R. Cann, “The Characterization of Obsidian and its Application to the Mediterranean Region”, PPS XXX, 1964. P. 111–133.

(обратно)

17

C. Renfrew, J.E. Dixon, J.R. Cann, “Further Analysis of Near Eastern Obsidians”, PPS XXXIV, 1968. P. 319–331. В статье упоминается недавно открытый источник обсидиана. Его обнаружили исключительно благодаря близости к современному шоссе Бингёль-Муш. В Восточной Анатолии наверняка есть и другие месторождения, расположенные в менее доступных местах.

(обратно)

18

P.H. Davis, J. Gullen, M.J.E. Coode, Flora of Turkey and East Aegean Islands, vol. I, Edinburgh, 1967.

(обратно)

19

H. Helbaek, “Domestication of Wild Food Plants in the Old World”, Science 130, 1959. P. 365–372, etc.

(обратно)

20

D.M. Lang: The Georgians, Ancient Peoples and Places, London, 1966. P. 34.

(обратно)

21

H. Helbaek в Prehistoric Investigations in Iraqi Kurdistan. P. 116.

(обратно)

22

CAH I, fasc. 33. P. 8–10.

(обратно)

23

J. Mellaart, Çatal Hüyük, London, 1967. P. 223–224.

(обратно)

24

J. Bordaz, AS XV. 1965. P. 32; XVI. 1966. P. 33.

(обратно)

25

H. Helbaek in Prehistoric Investigations in Iraqi Kurdistan. P. 47–48.

(обратно)

26

C.A. Reed in Prehistoric Investigations in Iraqi Kurdistan. P. 119–145.

(обратно)

27

J. Mellaart, “The Earliest Settlements in Western Asia”, CAH I, fasc. 59. 1967. P. 6–7.

(обратно)

28

Общие сведения о радиоуглеродной датировке см.: E.H. Willis, “Radiocarbon Dating”, Science in Archaeology (1969 edition). P. 46–57.

О ее применении см.: E. Neustupny, “A New Epoch in Radio-Carbon Dating”, Antiquity XLIV. 1970. P. 38–45.

(обратно)

29

Брэйдвуд отдает предпочтение более ранней дате, касающейся Джармо (6750, а не 4750 г. до н. э.). Это в целом совпадает с археологическими свидетельствами абсолютной хронологии этой и находящихся неподалеку стоянок древнего человека, хотя дата 6250 г. до н. э. представляется более приемлемой. О радиоуглеродной датировке в Джармо, Джерихо, Чатал-Хююке и т. д. см.: Chronologies. P. 84–88, 124, 248.

(обратно)

30

(a) D.R. Hughes, D.R. Brothwell; “The Earliest Populations of Man in Europe, Western Asia and Northern Africa”, CAH I, fasc. 50; (b) D.A.E. Garrod, D. Bates, The Stone Age of Mount Carmel I, Oxford, 1937; (c) T.D. McCown, A. Keith, The Stone Age of Mount Carmel II, Oxford, 1939.

(обратно)

31

(a) E. Bostanci, “A New Palaeolithic Site at Beldibi”, Anatolia VI 1961/1962. P. 129–178; (b) Краткое сообщение о раскопках сезона 1966–1967 гг. в Бельдиби см.: Bostanci, Türk Arkeoloji Dergisi 16, I. 1967. P. 51–54; (c) I. K. Kökten, “Die Stellung von Karain innerhalb der türkischen Vorgeschichte”, Anatolia VI. 1963. P. 59–69.

(обратно)

32

(a) R.S. Solecki, “Prehistory in Shanidar Valley, North Iraq”, Science 18, 1963. P. 179; (b) D.A.E. Garrod, J.G.D. Clark: “Primitive Man In Egypt, Western Asia and Europe”, CAH I, fasc. 30. 1965. P. 19–22.

(обратно)

33

A. Mongait, Archaeology in the USSR Moscow, 1955. В Грузинском государственном музее в Тбилиси экспонируются артефакты нижнего, среднего и верхнего палеолита, а также соответствующие кости животных.

(обратно)

34

S.A. Sardarian, Primitive Society in Armenia, Erevan, 1967. P. 317–325.

(обратно)

35

(a) Archaeology in the USSR. P. 74–87. Здесь изложено краткое описание культур верхнего палеолита; (b) О палеолите в целом в СССР см.: J.M. Coles, E.S. Higgs: The Archaeology of Early Man, London, 1969. P. 325–356.

(обратно)

36

J. Mellaart, “The Earliest Settlements in Western Asia”, CAH I, fasc. 59. 1967. P. 9–12.

(обратно)

37

D.A.E. Garrod, “The Natufian Culture: the Life and Economy of a Mesolithic People in the Near East”, Proceedings of the British Academy, 43. 1957. P. 211.

(обратно)

38

J. Mellaart, Çatal Hüyük, London, 1967. P. 224.

(обратно)

39

J. Mellaart, “Excavations at Hacilar: Fourth Preliminary Report”, AS XI. 1961. P. 37–61.

(обратно)

40

(a) J. Mellaart, Çatal Hüyük, London, 1967. P. 216–217; (b) Mellaart: AS XIV. 1964. P. 81–84.

(обратно)

41

R.S. Young, AJA 62. 1958. P. 139–154.

(обратно)

42

(a) S. Mellaart, Çatal Hüyük. London, 1967. P. 217–218; (b) Mellaart: AS XIV, 1964. P. 111, 114; (c) T.A. Wertime: “Man’s First Encounters with Metallurgy”, Science 146, no. 3649. 1964. P. 1257–1267, etc.

(обратно)

43

(a) S. Mellaart, Çatal Hüyük. London, 1967. P. 219–220; (b) H. Helbaek “Textiles from Çatal Hüyük”, Archaeology 16, 1963. P. 39–46, H.B. Burnham “Çatal Hüyük – the Textiles and Twined Fabrics” AS XV. 1965. P. 169–174, etc.

(обратно)

44

S. Mellaart, Çatal Hüyük. London, 1967. P. 166–167.

(обратно)

45

H. de Contenson, W.J. van Liere: “Sondages à Tell-Ramad en 1963”, Annales Archéologiques de Syrie, XIV, 1964. P. 109ff.

(обратно)

46

(a) J. Garsstang: Prehistoric Mersin, Oxford, 1953. P. 11–43; (b) Chronologies. P. 87. Сейчас обычно принимают более высокий период полураспада (5730 ± 40 вместо 5570 ± 30).

(обратно)

47

(a) R. Braidwood, Linda Braidwood; Excavations in the Plain of Antioch I, OIP LXI, Chicago, 1960; (b) R.J. Braidwood, “The Earlist Village Materials of Syro-Cilicia”, PPS XXI, 1955. P. 72–76.

(обратно)

48

S. Lloyd, F. Safar: “Tell Hassuna: Excavations by the Iraq Government Directorate General of Antiquities in 1943 and 1944”, JNES IV, 1945. P. 255–289.

(обратно)

49

H. de Contenson, “Découvertes Récentes dans le Domaine du Néolithique en Syrie – Bouqras”, Syria XLIII, 1966. P. 152, etc.

(обратно)

50

J. Mellaart, “Early Cultures of the South Anatolian Plateau I”, AS XI, 1961, etc.

(обратно)

51

J. Mellaart, “Çatal Hüyük West”, AS XV, 1965. P. 135–156.

(обратно)

52

D.H. French в течение многих лет публиковал свои отчеты о раскопках в Кан-Хасане.

(обратно)

53

Полное описание раскрашенной керамики дано у Меллаарта в его великолепном заключительном отчете о хасиларских раскопках.

(обратно)

54

J. Mellaart, “Early Cultures of the South Anatolian Plateau II: the Late Chalcolithic of the Konya Plain”, AS XIII, 1963. P. 199–236, etc.

(обратно)

55

S. Lloyd, J. Mellaart, Beycesultan I, London, 1962. P. 17–26.

(обратно)

56

Ibid. P. 280–283.

(обратно)

57

J. Mellaart, “Anatolia, c. 4000–2300 BC” CAH I, fasc. 8. 1965.

(обратно)

58

M.J. Mellink, “Archaeology in Asia Minor” AJA, 73, 1969. P. 209–211; AJA 74, 1970. P. 164–165, etc.

(обратно)

59

C.A. Burney, “Eastern Anatolia in the Chalcolithic and Early Bronze Age”, AS VIII, 1958. P. 157–209.

(обратно)

60

H.Z. Kosay, “Erzurum-Karaz Kazisi Raporu”, Belleten 1959. P. 349–413.

(обратно)

61

J. Mellaart, CAH I, fasc. 59. P. 9–14.

(обратно)

62

R.H. Dyson, “A Decade in Iran”, Expedition II. no 2. 1969.

(обратно)

63

R.J. Braidwood, “The Iranian Prehistoric Project, 1959–1960”, Iranica Antiqua I, 1961. P. 3–7.

(обратно)

64

Ph. E.L. Smith, Iran V, 1967. P. 139; VI. 1968. P. 158–160; VIII. 1970. P. 178–180.

(обратно)

65

C.A. Burney, Iraq XXVI. 1964. P. 55–57.

(обратно)

66

S.A. Sardarian, Primitive Society in Armenia, Erevan, 1967. P. 327–331.

(обратно)

67

Proceedings of the Academy of Sciences of the Georgian SSR 6, 39, 1967. P. 353.

(обратно)

68

T.C. Young, “Dalma Painted Ware”, Expedition 5, 1963. P. 38–39.

(обратно)

69

R.H. Dyson, T.C. Young, “Pisdeli Tepe”, Antiquity XXXIV, 1960. P. 19–28.

(обратно)

70

A.A. Iessen, “The Caucasus and the Ancient East in the Fourth and Third Millennia BC”, KSIA 93. 1963. P. 3–14, etc.

(обратно)

71

T.N. Chubinishvili, K.Kh. Kushnareva, “New Materials on the Eneolithic of the Southern Caucasus, Proceedings of the Academy of Sciences of the Georgian SSR 6, 39. 1967. P. 336–362.

(обратно)

72

O.M. Japaridze, A.I. Javakhishvili, “Results of the Work of the Kvemo-Kartlian Archaeological Expedition (1965–1966)”, Proceedings of the Academy of Sciences of the Georgian SSR 3. 1967. P. 292–298.

(обратно)

73

Primitive Society in Armenia, Erevan, 1967. P. 326–327.

(обратно)

74

T.V. Gamkrelidze, “‘Anatolian Languages’ and the Problem of Indo-European Migration to Asia Minor”, Seventh International Congress of Anthropological and Ethnological Sciences, Moscow. August. 1964.

(обратно)

75

T.N. Chubinishvili, “The Interconnections between the Caucasian and the Near East Cultures in the Third Millenium BC”, Seventh International Congress of Anthropological and Ethnological Sciences, Moscow. August. 1964.

(обратно)

76

A. Palmieri, “Insediamento de Bronzo Antico a Gelinciktepe (Malatya)”, Origini I. 1967. P. 117–193.

(обратно)

77

Burney, Iran VIII. 1970. P. 164.

(обратно)

78

Burney, AS VIII. 1958. P. 167–168.

(обратно)

79

I.J. Gelb, P.M. Purves, A.M. MacRae, Nuzi Personal Names, OIP LVII. 1943.

(обратно)

80

O.R. Gurney, “Anatolia, c. 1750–1600 BC”, CAH II, fasc. II. P. 24–26.

(обратно)

81

E.A. Speiser, “The Hurrian Participation in the Civilizations of Mesopotamia, Syria and Palestine”, Cahiers d’Histoire Mondiale, I. 1953–1954. P. 311–327.

(обратно)

82

J. Mellaart, “The End of the Early Bronze Age in Anatolia and the Aegean”, AJA 62. 1958. P. 9–33.

(обратно)

83

(a) Chronologies. P. 119; (b) Burney, AS VIII. 1958. P. 205–208.

(обратно)

84

C.J. Gadd, “Tablets from Chagar Bazar and Tall Brak, 1937–1938”, Iraq VII. 1940. P. 22–66. Там же имеются ссылки на хурритские божественные имена.

(обратно)

85

P. Garelli, Les Assyriens en Cappadoce, Paris, 1963. В работе подробно описываются опубликованные таблички.

(обратно)

86

(a) M. Gimbutas, “The Indo-Europeans: Archeological problems”, American Anthropologist 65. 1963. P. 815–836; (b) Chronologies. P. 487.

(обратно)

87

B. Maisler (Mazar), M. Stekelis, M. Avi Yonah, “The Excavations at Beth-Yerah 1944–1946”, Israel Exploration Journal 2. 1952. P. 165–173.

(обратно)

88

Excavations in the Plain of Antioch I. P. 358–368 (Amuq H), 398–403 (Amuq I), 518–521.

(обратно)

89

Ibid. P. 519.

(обратно)

90

K.M. Kenyon, Excavations at Jericho I: The Tombs Excavated in 1952–1954, London, 1960. P. 78–80, 96.

(обратно)

91

K.M. Kenyon, (a) Archaeology in the Holy Land, London, 1965. P. 135–161. Здесь изложен общий обзор периода ранний бронзовый век – средний бронзовый век; (b) Amorites and Canaanites, Schweich Lectures, British Academy, London. 1963. P. 6–35.

(обратно)

92

Основу для этого мнения составляют осколки, виденные лично автором в музее Алака-Хююка в 1954 г. Сходство между артефактами из Хирбет-Керака и керамики из поселений Анатолии описывает R. B.K. Amiran, “Connections between Anatolia and Palestine in the Early Bronze Age”, Israel Exploration Journal 2. 1952. P. 89–103.

(обратно)

93

T.N. Chubinishvili, K.Kh. Kushnareva, “New Materials on the Aeneolithic of the Southern Caucasus, Proceedings of the Academy of Sciences of the Georgian SSR 6, 39, 1967.

(обратно)

94

Ibid. P. 338, 339.

(обратно)

95

Ibid. P. 357.

(обратно)

96

Остается хронологический перерыв, который тянется почти все 4-е тыс. до н. э. Его необходимо уменьшить, продолжая раскопки, прежде чем подтверждать влияние со стороны Шулавери на раннюю закавказскую культуру.

(обратно)

97

T.C. Young, P.E.L. Smith, “Research in the Prehistory of Central Western Iran”, Science 153. 1966. P. 386.

(обратно)

98

Burney, AS VIII. 1958. P. 68. Мнение, которого автор придерживался в то время, о том, что происхождение этой культуры могло иметь место в регионе Элязыг – Малатья, теперь изменилось.

(обратно)

99

(a) H.Z. Koşay, Preliminary report on Karaz in Türk tarih Kongresi. 1943. P. 164–177; (b) H.Z. Kosay, “Erzurum-Karaz Kazisi Raporu”, Belleten 1959. P. 349–413.

(обратно)

100

R.M. Munchaev, “The Earliest Culture of the North-East Caucasus”, MIA 100 1961. Автор описывает удаленные районы на севере, включая Дагестан.

(обратно)

101

S.A. Sardarian, Primitive Society in Armenia, Erevan, 1967. P. 332, 343–347.

(обратно)

102

A.I. Javakhishvili, L.I. Glonti, Urbnisi I: Archaeological Excavations Carried Out in 1954–1961 at the Site of Kvatskhelebi, Tbilisi, 1962.

(обратно)

103

B.A. Kuftin, Archaeological Excavations in Trialeti I, Tbilisi, 1941. P. 168–169.

(обратно)

104

Burney, AS VIII, 1958.

(обратно)

105

S. Diamant, J. Rutter, “Horned Objects in Anatolia and the Near East and Possible Connexions with the Minoan ‘Horns of Consecration’”, AS XIX. 1969. P. 147–177.

(обратно)

106

(a) O.M. Japaridze, On the History of the Georgian Tribes in the Early Bronze Age, Tbilisi, 1961; (b) The Georgians. P. 39–40.

(обратно)

107

S.A. Sardarian: Primitive Society in Armenia, Erevan, 1967. P. 344, etc.

(обратно)

108

(a) Особенно важным среди многих опубликованных работ о периоде I ранней закавказской культуры является труд T.N. Chu-binishvili, Amiranis-Gora: Materials on the Ancient History of meskhet-Javakheti, Tbilisi, 1963; (b) B.A. Kuftin, Excavations in Trialeti I, Tbilisi, 1941. P. 168–169.

(обратно)

109

Khanzadian, The Culture of the Armenian Highlands in the Third Millennium BC, pls XIX–XX.

(обратно)

110

Burney, AS VIII, 1958. P. 167–168.

(обратно)

111

C.A. Burney, “Excavations at Yanik Tepe, North-West Iran”, Iraq XXIII, 1961. P. 138–153; Iraq XXIV, 1962. P. 140.

(обратно)

112

Iraq XXIV, 1962. P. 141.

(обратно)

113

H. Goldman, The Excavations at Gözlü Kule, Tarsus II, Princeton, 1956.

(обратно)

114

D.B. Stronach, “The Development and Diffusion of Metal Types in Early Bronze Age Anatolia”, AS VII, 1957. P. 89–125.

(обратно)

115

V.G. Childe, New Light on the Most Ancient East, London, 1952.

(обратно)

116

P. Garelli, Les Assyriens en Cappadoce, Paris, 1963, etc.

(обратно)

117

Описание Майкопского кургана приводится в: F. Hančar, Urgeschichte Kaukasiens, Leipzig, 1937. P. 247–252. Описание майкопской культуры. H.H. Formozov, The Stone Age and Aeneolithic of the Kuban Country, Moscow, 1965. P. 64–152.

(обратно)

118

Stronach, “The Development and Diffusion of Metal Types in Early Bronze Age Anatolia”, AS VII. 1957. P. 89–125.

(обратно)

119

C.A. Burney, “Northern Anatolia before Classical Times”, AS VI. 1956. P. 179–203.

(обратно)

120

T. Özgüç, Mahmut Akok, Horoztepe: An Early bronze Age Settlement and Cemetery, Ankara, 1958, etc.

(обратно)

121

G.F. Gobejishvili, Results of Archeological Field Work in the Territory of Georgian SSR in 1958, Tbilisi, 1959.

(обратно)

122

Burney, AS VIII. 1958. P. 200–208.

(обратно)

123

R.M. Munchaev, “The Earliest Culture of the North-East Caucasus”, MIA 100. 1961. P. 71–131.

(обратно)

124

Radiocarbon 12, 1970.

(обратно)

125

Раскрашенная оранжевая керамика характерна для Хасанлу VII, для которого средняя из пяти радиоуглеродных дат – 2170 г. до н. э. ± 138.

(обратно)

126

Khanzadian, The Culture of the Armenian Highlands in the Third Millennium BC, fig. 15 (P. 64).

(обратно)

127

Керамику из Тетри-Цкаро и Амиранис-Гора можно увидеть в Грузинском государственном музее в Тбилиси.

(обратно)

128

(a) H. Frankfort, Stratified Cylinder Seals from the Diyala Region, OIP LXXII, Chicago, 1964; (b) Frankfort, Cylinder Seals, London, 1939.

(обратно)

129

K.Kh. Kushnareva, T.N. Chubinishvili, “The Historical Significance of the Southern Caucasus in the Third Millennium BC”, SA. 1963 (3). P. 10–24. В статье подробно описаны раскопки в Тетри-Цкаро.

(обратно)

130

T.S. Khachatrian, The Material Culture of Ancient Artik (Erevan, 1963).

(обратно)

131

Автор лично побывал на раскопках Мецамора. См.: B. Mkrtichan, “The Mystery of Metsamor”, New Orient 3. 1967. P. 76–78.

(обратно)

132

Есть мнение, что металлоизделия Майкопского кургана имеют скорее иранское, чем шумерское происхождение, а Элам – общий источник, объясняющий параллели между Шумером и Майкопом. Вторая фаза кавказской металлообработки считается современницей Хиссару IIIС, оказавшей влияние и на Закавказье, и на Кубанский бассейн. Один пример металлических артефактов считается имеющим иранское происхождение – ряд втульчатых топоров, классифицированных как тип G. См.: J. Deshayes: Les Outils de Bronze de l’Indus au Danube, Paris, 1966. P. 408–409, 414–416.

(обратно)

133

A.A. Iessen: “The Kuban Centre of Metallurgy and Metal-Working of the End of the Copper-Bronze age”, MIA 23. 1951, etc.

(обратно)

134

I.R. Selimkhanov, “Spectral Analyses of Metallic Articles from Archeological Monuments of the Caucasus”, PPS XXVIII, 1962. P. 68–79, etc.

(обратно)

135

I.R. Selimkhanov, “Was Native Copper Used in Trans-Caucasia in Aeneolithic Times?” PPS XXX. 1964. P. 66–74, etc.

(обратно)

136

Ts.N. Abesadze, R.A. Bakhtadze, T.A. Dvali, O.M. Japaridze, On the History of Copper and Bronze Metallurgy in Georgia, Tbilisi, 1958, etc.

(обратно)

137

(a) S. Piggott, Ancient Europe, Edinburgh, 1965. P. 74; (b) F. Hančar, “Die Nadelformen des Prähistorischen Kaukasusgebietes”, ESA 7. 1932. P. 113–182.

(обратно)

138

Urbnisi I, pl. XXXVI.

(обратно)

139

Металлические артефакты Кюльтепе подробно описаны в статье O.A. Abibullaev: “Ancient Metallurgy in Azerbaijan” MIA 125. 1965. P. 65–73.

(обратно)

140

(a) Stratigraphie, fig. 293; (b) Lang, The Georgians. P. 50; (c) D.L. Koridze, Bronze Age Finds from Sachrhere, Tbilisi, 1961.

(обратно)

141

Stratigraphie. P. 517.

(обратно)

142

Ancient Europe. P. 73–75, etc.

(обратно)

143

Deshayes, Les Outils de Bronze de l’Indus au Danube. P. 153–230.

(обратно)

144

C. Renfrew, “Cycladic Metallurgy and the Aegean Bronze Age”, AJA LXXI. 1967. P. 1–20.

(обратно)

145

S. Piggott, “The Earliest Wheeled Vehicles and the Caucasian Evidence”, PPS XXXIV. 1968. P. 266–313.

(обратно)

146

Ibid. P. 296–297.

(обратно)

147

Ibid. P. 302–308.

(обратно)

148

Об одомашнивании лошади пишет F.E. Zeuner, A History of Domesticated Animals, London, 1963. P. 299–337.

(обратно)

149

F. Hančar, Urgeschichte Kaukasiens, pls. XLV–XLVIII.

(обратно)

150

B.P. Lyubin, “The Aeneolithic Complex from the Cave of Shau-Leget, North Ossetia”, KSIA 108. 1966. P. 49–54.

(обратно)

151

Urbnisi I, pl. 35.

(обратно)

152

Primitive Society in Armenia. P. 346.

(обратно)

153

Khanzadian, The Culture of the Armenian Highlands in the Third Millennium BC, pl. I.

(обратно)

154

(a) The Georgians. P. 53; (b) Stratigraphie, fig. 288.

(обратно)

155

Chronologies. P. 471–473.

(обратно)

156

Ibid. P. 473.

(обратно)

157

E.Ju. Krichevskii, A.P. Kruglov, “The Neolithic settlement near the town of Nal’chik”, MIA 3. 1941. P. 51–63.

(обратно)

158

(а) N. Makarenko, “Neolithic Man on the Shores of the Sea of Azov”, ESA IX, 1934. P. 135–153. В статье описываются раскопки в Мариуполе в 1930 г.; (b) The Cemetery of Mariupol, Kiev, 1933.

(обратно)

159

Ibid. P. 477–494.

(обратно)

160

(а) Ibid. P. 474; (b) M. Gimbutas, “Notes on the Chronology and Expansion of the Pitgrave Kurgan Culture”, in L’Europa à la Fin de l’Age de Pierre. P. 193–200.

(обратно)

161

(а) О периоде курган III см.: Ibid. P. 482–492; (b) B.E. Degen, “Kurgans in the Kabardino Park of the City of Nal’chik”, MIA 3. 1941. P. 213–317.

(обратно)

162

(a) A.P. Kruglov, G.V. Podgaetskii, “The Habitation Site of Dolinskooe near the City of Nal’chik”, MIA 3. 1941. P. 143–213; (b) Об экономике Долинского и современных ему поселений см.: A.A. Formozov, KSIA 88. 1962. P. 27.

(обратно)

163

A.P. Kruglov, B.B. Piotrovskii, G.V. Podgaetskii, “The Cemetery in the City of Nal’chik” MIA 3. 1941. P. 67–147.

(обратно)

164

(a) Ancient Europe. P. 84–85; (b) M. Gimbutas, The Prehistory of Eastern Europe Part I. P. 75–83, etc.

(обратно)

165

О Майкопе см.: H. Frankfort, The Art and Architecture of the Ancient Orient. P. 115–116.

(обратно)

166

Ancient Europe. P. 82, etc.

(обратно)

167

Ibid. P. 81. Погребальные обычаи могут указывать на степь, но погребальный инвентарь захоронений Алака-Хююка является анатолийским. На индоевропейском сходстве через распространение курганной культуры настаивает М. Гимбутас.

(обратно)

168

Mellaart, CAH I, fasc. 20. P. 33 – теория происхождения династии Алака из соседнего Понтийского региона.

(обратно)

169

(a) Urgeschichte Kaukasiens. P. 243–247; (b) Chronologies. P. 488–489; (c) Stratigraphie. P. 518–524.

(обратно)

170

E.V. Khanzadian, “Lchashen Barrow no. 6”, KSIA 91, 1962. P. 66–71.

(обратно)

171

(a) R. de Vaux, “Palestine during the Neolithic and Chalcolithic Periods”, CAH I, fasc. 47. 1966. P. 42–43; (b) E.C. Broome, “The Dolmens of Palestine and Transjordania”, Journal of Biblical Literature LIX. 1940. P. 479. Сходство этих дольменов остается тайной.

(обратно)

172

A.M. Tallgren, ESA IX, 1934. P. 21.

(обратно)

173

(a) A.M. Tallgren, “Sur le Monuments du Caucase” ESA IX, 1934. P. 1–46; (b) T.B. Popova, Dolmens of the Stanitsa Novosvobodnaya, GIM 34, Moscow, 1963. P. 47. Курганные захоронения станиц Царская-Новосвободная здесь датируются 2000 г. до н. э.

(обратно)

174

(а) Chronologies. P. 491–494; (b) Bronze Age USSR. P. 59–61.

(обратно)

175

Stratigraphie. P. 513–514.

(обратно)

176

Burney, AS VIII. P. 175–178.

(обратно)

177

B.B. Piotrovskii, The Aeneolothic Culture of Trans-Caucasia in the Third Millennium BC, Moscow, 1962, гл. 3.

(обратно)

178

Автор понимает, что доктор R. Whallon сформулировал этот вывод на основании собственных исследований. Ничто из Burney (AS VIII (1958). P. 157–209) ему не противоречит.

(обратно)

179

R.A. Crossland, “Immigrants from the North”, CAH I, fasc. 60, 1967, etc.

(обратно)

180

V. Gordon Childe, The Aryans, London, 1926. P. 195.

(обратно)

181

R.A. Crossland, CAH I, fasc. 60, 1967, etc.

(обратно)

182

P. Garelli, Les Assyriens en Cappadoce, Paris, 1963. P. 133–152 (о хеттских элементах населения), etc.

(обратно)

183

O.R. Gurney, The Hittites, Harmondsworth, 1961, etc.

(обратно)

184

E. Laroche, “Le Panthéon de Yazilikaya, JCS VI. 1952. P. 115–123, etc.

(обратно)

185

Этот кувшин теперь в Ереванском музее. Примеры комбинации нарезных украшений с внешней стороны и окраски с внутренней стороны одного и того же сосуда подкрепляют свидетельства плавного перехода периода III в эпоху среднего бронзового века.

(обратно)

186

(a) B.A. Kuftin, Archaeological Excavations in Trialeti I, Tbilisi, 1941. P. 156; (b) Stratigraphie. P. 500.

(обратно)

187

Mellaart, AS 18. 1968. P. 200–202. В этом труде большое внимание уделено рассмотрению торговли оловом с Анатолией.

(обратно)

188

K.Kh. Kushnareva, Report on the excavations at Ouzerlik Tepe, MIA 67. 1959. P. 388–430.

(обратно)

189

S. Piggott, “The Earliest Wheeled Vehicles and the Caucasian Evidence”, PPS XXXIV, 1968. P. 266–318.

(обратно)

190

Bronze Age USSR. P. 65, со ссылкой на D.L. Koridze, On the History of the Colchidic Culture, Tbilisi, 1965.

(обратно)

191

A.A. Iessen, “The Kuban Centre of Metallurgy and Metal-Working of the End of the Copper-Bronze age”, MIA 23 1951, etc.

(обратно)

192

Archaeological Excavations in Trialeti I.

(обратно)

193

Три отчета О. М. Джапаридзе: SA. 1964. 2. P. 102–121; Archaeological Excavations at Trialeti 1957–1958, Tbilisi, 1960; “Report on the Trialety Archaeological Expedition of 1962–1963, Труды Тбилисского государственного университета 107, 1964.

(обратно)

194

Piggott, PPS XXXIV. 1968 P. 278–285, etc.

(обратно)

195

Ibid. P. 295–302.

(обратно)

196

D.M. Lang, The Georgians, London, 1966. P. 46.

(обратно)

197

The Georgians. P. 53.

(обратно)

198

Burney, AS VIII (1958). P. 175–178.

(обратно)

199

A.A. Martirosian, Armenia in the Bronze and Early Iron Ages, Erevan, 1964. P. 47–78.

(обратно)

200

Les Outils de Bronze, Type J4B.

(обратно)

201

T. Burton-Brown, Excavations in Azerbaijan 1948, London, 1951. P. 193.

(обратно)

202

P.R.S. Moorey, “Prehistoric Copper and Bronze Metallurgy in Western Iran with Special Reference to Luristan”, Iran VII. 1969. P. 131–153.

(обратно)

203

(а) W.F. Leemans, Foreign Trade in the Old Babylonian Period, Leiden, 1960. P. 122–123; (b) M.E.L. Mallowan, “The Mechanics of Ancient Trade in Western Asia”, Iran III, 1965. P. 1–7. Здесь предполагается другое местонахождение Магана, вдоль северного побережья Персидского залива (= Макан), а не в Омане.

(обратно)

204

(а) Foreign Trade in the Old Babylonian Period. P. 121–122; (b) Les Assyriens en Cappadoce. P. 287, 290.

(обратно)

205

A. Goetze, “The Struggle for the Domination of Syria”, CAH II, fasc. 37. P. 153, etc.

(обратно)

206

Важность этого инцидента всячески подчеркивает H.G. Gyterbock.

(обратно)

207

ARAB I, par. 221. Земля называется не Исуа, а Алзи (Алше), но тождество этих двух названий общепризнано.

(обратно)

208

Не слишком хорошо известно, что большинство урартской керамики сделано вручную.

(обратно)

209

R.D. Barnett, Carchemish: Report on the Excavations at Jerablus on Behalf of the British Museum III, London, 1952. P. 242–243.

(обратно)

210

Sir Aurel Stein (a) Old Routes of Western Iran, London, 1940; (b) “An Archaeological Journey in Western Iran”, Geographical Journal 92. 1938. P. 313.

(обратно)

211

(a) R. Dyson, “The Archaeological Evidence of the Second Millennium BC on the Persian Plateau”, CAH II, fasc. 66. 1968. P. 21; (b) Dyson, Iran V, 1967. P. 136–137, etc.

(обратно)

212

Dyson, CAH II, fasc. 66. P. 22.

(обратно)

213

Chronologies. P. 172, etc.

(обратно)

214

B. Hrouda, Die bemalte Keramik des zweiten Jahrtausends in Nordmesopotamien and Nordsyrien, Istanbuler Firschungen. Bd. 19. Berlin, 1957.

(обратно)

215

Excavations in Azerbaijan 1948. P. 69–99 (Period D), 131–140 (Period C).

(обратно)

216

C.A. Burney, “Excavations at Haftavan Tepe 1968: First Preliminary Report, Iran VIII, 1970.

(обратно)

217

Dyson, CAH II, fasc. 66. P. 16–17.

(обратно)

218

Ibid. P. 16.

(обратно)

219

J. Mellaart, “Anatolia. C. 2300–1750”, CAH I, fasc. 20. 1964. P. 35–36.

(обратно)

220

Dyson, CAH II, fasc. 66. P. 24–25.

(обратно)

221

J.R. Kupper, Archives Royales de Mari VI: Correspondence de Badhi-Lim, Paris, 1954, letter no. 76. P. 8, 108–109.

(обратно)

222

ARAB I, par. 405–406.

(обратно)

223

(a) Dyson, CAH II, fasc. 66. P. 5; (b) M. Gimbutas, Bronze Age Cultures in Central and Eastern Europe, The Hague, 1965. P. 47, etc.

(обратно)

224

Les Outils de Bronze. P. 347–448. Топоры типа J4A, J4B.

(обратно)

225

(a) Ibid. P. 216. Топоры типа М1 впервые появились в этой культурной провинции; (b) Stratigraphie. P. 498.

(обратно)

226

Les Outils de Bronze. P. 216–217.

(обратно)

227

Ibid. № 1524, 1820.

(обратно)

228

Les Outils de Bronze. P. 415–416.

(обратно)

229

Ibid. P. 216–218.

(обратно)

230

Armenia in the Bronze and Early Iron Ages. P. 81–190.

(обратно)

231

Piggott, PPS XXXIV. 1968. P. 285–286.

(обратно)

232

(a) Piggott, PPS XXXIV. 1968. P. 286; (b) G. Dossin, Archives Royales de Mari I, Paris, 1950, letter no. 50; (c) R. de Vaux, O.P. Revue

Biblique 74. 1967. P. 484. В труде большое внимание уделено роли хурритов в развитии колесниц; (d) P.R.S. Moorey, “The Earliest Spoked Wheels and their Chronology”, PPS XXXIV. 1968. P. 430–432. Морей утверждает, что родина колеса со спицами находится где-то на равнинах Северной Сирии или Восточной Турции, где его изобрели в конце 3-го тыс. до н. э., возможно хурриты.

(обратно)

233

C.J. Gadd, “Assyria and Babylon. C. 1370–1300 BC”, CAH II, fasc. 42.

(обратно)

234

(a) A.O. Mnatsakanian, “Vehicles from Bronze Age Barrows on the Shores of Lake Sevan”, SA 2. 1960. P. 139–152; (b) Martirosian, Armenia in the Bronze and Early Iron Ages. P. 132–160.

(обратно)

235

(a) Piggott, PPS XXXIV. 1968. P. 286; (b) Stratigraphie. P. 504–507; (c) Martirosian, Armenia in the Bronze and Early Iron Ages, figs. 77–78.

(обратно)

236

(a) Ibid, pl. V; (b) PPS XXXIV. 1968. P. 285.

(обратно)

237

Где бы ни использовались быки в качестве вьючных животных, должны были существовать и погонялки – двузубцы или трезубцы. Armenia in the Bronze and Early Iron Ages, pl. IX. № 10, pl. XXXV: I, № 12, etc.

(обратно)

238

(a) The Material Culture of Ancient Artik. P. 45, etc.; (b) Armenia in the Bronze and Early Iron Ages, pl. IX. № 8 (Lchashen).

(обратно)

239

Stratigraphie. P. 500, fig. 270.

(обратно)

240

K.N. Pitskhelauri, The Ancient Culture of the Tribes Living in the Basins of the Iori and the Alazani, Tbilisi, 1965.

(обратно)

241

Bronze Age USSR. P. 65, etc.

(обратно)

242

В 1960–1963, 1965 гг. раскопки в Дашкесане велись под руководством доктора Кесаманли. В 1901 г. Ресслер раскопал курган с 18 захоронениями.

(обратно)

243

(a) The Material Culture of Ancient Artik. P. 75; (b) S.A. Esayan, Arms and Warfare in Ancient Armenia, Erevan. 1966. P. 62–68.

(обратно)

244

Bronze Age USSR. P. 47–48.

(обратно)

245

(a) V.I. Markovin, “The Culture of the North Caucasus during the Bronze Age”, MIA 93, 1963; (b) Bronze Age USSR. P. 63–65.

(обратно)

246

E.I. Kruglov, “New Antiquities of the Early Culture of Daghestan… Investigations in the Cemetery of Tarki, 1947”, MIA 23. 1951. P. 208–225, etc.

(обратно)

247

Les Outils de Bronze. P. 80.

(обратно)

248

A.A. Iessen, “The Kuban Centre of Metallurgy and Metal-Working of the End of the Copper-Bronze age”, MIA 23. 1951, etc.

(обратно)

249

(a) Les Outils de Bronze. P. 402; (b) Bronze Age USSR. P. 63–64, etc.

(обратно)

250

(a) Stratigraphie. P. 418–420; (b) M. Gimbutas, “Borodino, Seima and their Contemporaries”, PPS XXII. 1956. P. 143–172; (c) V.A. Safronov, KSIA 108. 1966. P. 23–30.

(обратно)

251

(a) Bronze Age USSR. P. 64–65; (b) Gimbutas, PPS XXII, 1956. P. 148–151; (c) Les Outils de Bronze, type J4A (Pitsunda axe).

(обратно)

252

(a) О кобанской металлообработке и ее корнях см.: Ibid. P. 213–216; (b) The Georgians. P. 60–63; (c) О ввезенных кинжалах, найденных в Кобанской провинции, см.: Bronze Age USSR. P. 65.

(обратно)

253

(a) R.H. Dyson, “Problems of Protohistoric Iran as Seen fron Hasanlu”, JNES XXIV. 1965. P. 193–217; (b) Dyson, CAH II, fasc. 66. P. 28.

(обратно)

254

H. Hodges, Technology in the Ancient World, London, 1970. P. 123–124.

(обратно)

255

C. Desroches-Noblecourt, Tutankhamen, London, 1964. Pl. XXIA.

(обратно)

256

(a) R.D. Barnett, “The Sea Peoples”, CAH II, fasc. 68, 1969; (b) M.C. Astour, “New Evidence on the Last Days of Ugarit”, AJA 69. 1965. P. 253–258, etc.

(обратно)

257

C.F. Lehman-Haupt, Armenien einst and jetzt, Berlin, 1910–1931. P. 889–895.

(обратно)

258

(a) The Georgians. P. 66; (b) Apollonius Rhodius, Argonautica, New York, 1960. P. 127.

(обратно)

259

C.A. Burney, “A First Season of Excavations at the Urartian Citadel of Kayalidere” AS XVI. 1966. P. 55–111.

(обратно)

260

T. Cuyler Young, “The Iranian Migration into the Zagros”, Iran V, 1967. P. 11–34.

(обратно)

261

T. Cuyler Young, “A Comparative Ceramic Chronology for Western Iran, 1500–500 BC”, Iran III. 1965. P. 53–85.

(обратно)

262

(a) E.F. Schmidt, Excavations at Tepe Hissar Damghan, Philadelphia, 1937, etc.

(обратно)

263

Эти осколки были собраны автором лично во время сезона 1956 г.

(обратно)

264

T. Cuyler Young, Iran V. 1967. P. 20–21.

(обратно)

265

(а) Ibid. P. 11; (b) R.N. Frye, The Heritage of Persia, London, 1963. P. 36–49; (c) V.G. Childe, The Aryans, London, 1926. P. 30–41.

(обратно)

266

Dyson, CAH II, fasc. 66. P. 31.

(обратно)

267

Ibid. P. 29.

(обратно)

268

Burney, (a) Iraq XXIV. 1962. P. 146–147; (b) Iran VIII, 1970, fig. 8, no. 1, pl. IIIC.

(обратно)

269

(a) Young, Iran V. 1967. P. 22–24; (b) Excavations in Azerbaijan 1948. P. 142–145 (Tomb K); (c) Stratigraphie. P. 406–408.

(обратно)

270

E.O. Negahban, (a) A Preliminary Report on Marlik Excavations, Gohar Rud Expedition, Rudbar 1961–1962, Teheran, 1964; (b) “A Brief Report on the Excavation of Marlik Tepe and Pileh Qal’eh”, Iran II. 1964. P. 13–19; (c) Notes on Some Objects from Marlik”, JNES, XXIV. 1965. P. 309–327.

(обратно)

271

О захоронениях лошадей в Иране см.: C. Goff, “Excavations at Bābā Jān, 1967; Second Preliminary Report”, Iran VII. 1969. P. 123–126; (b) Young, Iran VI. 1968. P. 161.

(обратно)

272

(a) Stratigraphie P. 408–413; (b) A Preliminary Report on Marlik Excavations, fig. 15, 100; (c) E. Porada, “Facets of Iranian Art”, Archaeology 17 (3). 1964. P. 199–204.

(обратно)

273

Stratigraphie, fig. 217, № 10; fig. 227, № 16.

(обратно)

274

(а) Ibid., fig. 282, № 7, fig. 283, № 5; (b) E. Porada, Ancient Iran, New York, 1965. P. 236.

(обратно)

275

Porada, Ancient Iran. P. 91.

(обратно)

276

Ibid. P. 94.

(обратно)

277

Золотая чаша из Хасанлу широко обсуждалась. См.: (а) Ibid. P. 96–102; (b) R.H. Dyson, Archaeology 13. 1960. P. 118–129, Expedition I. 1959. P. 4–17; (c) E. Porada, Expedition I. 1959. P. 19–22, etc.

(обратно)

278

M.J. Mellink, “The Hasanly Bowl in Anatolian Perspective”, Iranica Antiqua VI, 1966. P. 72–87.

(обратно)

279

Ancient Iran. P. 101.

(обратно)

280

Young, Iran V. 1967. P. 24–27.

(обратно)

281

ARAB I, par. 581, 587, 588, 637.

(обратно)

282

D.J. Wiseman, “The Vassal Treaties of Esarhaddon”, Iraq XX. 1958. P. 1–100.

(обратно)

283

Убедительный довод против миграции персов из бассейна Урмии в Фарс приводит Young, Iran V. 1967. P. 17–19. Теорию этой миграции излагает R. Ghirshman, Iran, Harmondsworth, 1954. P. 118–119.

(обратно)

284

R.D. Barnett, “Median Art”, Iranica Antiqua II. 1962. P. 77–95.

(обратно)

285

T.C. Young, “Thoughts on the Architecture of Hasanlu IV”, Iranica Antiqua VII. 1967. P. 48–71.

(обратно)

286

R.H. Dyson, “Hasanlu and Early Iran”, Archaeology 13. 1960. P. 118–129.

(обратно)

287

(a) R.D. Barnett, Catalogue of the Nimrud Ivories, London, 1952; (b) M.E.L. Mallowan, Nimrud and its Remains II, London, 1966. Здесь приведена упрощенная трактовка стилей резьбы по кости. Mallowan, по сути, отрицает существование отдельной сирийской школы резьбы по кости, которую Barnett считал существовавшей вокруг Хамата, оставляя только финикийскую и ассирийскую школы.

(обратно)

288

Young, Iran V. 1967. P. 25.

(обратно)

289

С.A. Burney, “Northern Anatolia Befor Classical Times”, AS VI. 1956. P. 179–203. Автор уверен в этом на основании керамики, которую сам нашел, проведя неделю в долине реки Порсук, к западу от Гордиона, и вокруг современного Эскишехира.

(обратно)

290

(a) J.M. Birmingham, “The Overland Route Across Anatolia in the Eighth and Seventh Centuries BC” AS XI. 1961. P. 185–195; (b) R.D. Barnett, “Ancient Oriental Influences on Archaic Greece”.

(обратно)

291

(a) ARAB I, par. 117, 360, 487; (b) О самых ранних урартских надписях см.: Handbuch I. P. 37.

(обратно)

292

(a) H. Frankfort, The Art and Architecture of the Ancient Orient, Harmondsworth, 1954. P. 102, 186, 189; (b) Iraq XII. 1950. P. 1.

(обратно)

293

N. Adontz, Histoire d’Arménie, Paris, 1946. P. 145.

(обратно)

294

(а) Арутюнян Н. В. Земледелие и скотоводство Урарту, Ереван, 1964. С. 129–133; (b) C.A. Burney, AS XVI. 1966. P. 88–90, etc.

(обратно)

295

Оганесян K.Л. Ассирийско-урартское сражение на горе Уауш // Историко-филологический журнал Академии наук Армянской ССР. 1966. № 34 (3). С. 107–118.

(обратно)

296

Xenophon, Anabasis IV, III, etc.

(обратно)

297

H.H. Von der Osten, “Die urartaische Töpferei aus Van und die Möglichkeiten ihrer Einordnung in die anatolische Keramik“, Orientalia 21. 1952. P. 22, 307–328; 1953. P. 329–354. Однако в важности этой раскрашенной керамики уверенности нет.

(обратно)

298

Речь идет о керамике, собранной лично автором в 1956 г.

(обратно)

299

L.W. King, Bronze Reliefs from the Gates of Shalmaneser, British Museum, London, 1915, etc.

(обратно)

300

ARAB I, par. 144, 165, 236, 270.

(обратно)

301

W.G. Lambert, “Shalmaneser in Ararat: the Sultantepe Tablets VIII”, AS XI. 1961. P. 143–158.

(обратно)

302

Burney, AS VII. 1957. P. 39. В Адилцевазе уровень озера поднялся и затопил древние стены.

(обратно)

303

(a) Handbuch I, no. 2–12. Эти надписи Ишпуини включают четыре in situ и две почти наверняка находящиеся близко к своему начальному положению; (b) W.C. Benedict, “The Urartian-Assyrian Inscription of Kelishin”, JAOS 81. 1961. P. 359–385.

(обратно)

304

R.H. Dyson, Expedition II. № 2. 1969. P. 44.

(обратно)

305

ARAB I, par. 718.

(обратно)

306

Handbuch I, no. 17. Копия сильно повреждена.

(обратно)

307

W.C. Benedict, “Two Urartian Inscriptions from Azerbaijan”, JCS – XIX. 1965. P. 35–40.

(обратно)

308

R.D. Barnett in The Aegean and the Near East. P. 231.

(обратно)

309

H. Rawlinson, Journal of the Royal Geographical Society X. 1841. P. 12–13.

(обратно)

310

K. Balkan, “Ein urartäischer Tempel auf Aznavurtepe und hier entdeckte Inschriften“, Anatolia V. 1960. P. 99–131.

(обратно)

311

E. Akurgal, The Birth of Greek Art, London, 1968. P. 97–100.

(обратно)

312

ARAB I, par. 237, 580, 610, 636, 674, 686, 690.

(обратно)

313

H.H. Von der Osten, The Alishar Hüyük: Seasons of 1930–1932, pt. II, Chicago, 1937. P. 350–410.

(обратно)

314

Урартские ссылки: Handbuch I, no. 16, 25, 80. Ассирийские ссылки: ARAB I, par. 476–478, 585, etc.

(обратно)

315

ARAB I, par. 593. Черный обелиск из центрального дворца Нимруда сейчас находится в Британском музее.

(обратно)

316

C.A. Burney, AS XVI. 1966. P. 58–63.

(обратно)

317

(a) ARAB I, par. 236–237, 604; (b) Xenophon, Anabasis, IV, iv, 18, vi, 5, etc.

(обратно)

318

(a) B.B. Piotrovskii, Karmir-Blur I, Erevan, 1950, pl. 9; (b) Karmir-Blur II, Erevan, 1952. Pl. 18.

(обратно)

319

C.A. Burney, (a) “Urartian Fortresses and Towns in the Van Region”, AS VII. 1957. P. 37–53; (b) “Measured Plans of Urartian Fortresses”, AS X. 1960. P. 177–196.

(обратно)

320

H.F.B. Lynch, Armenia: Vol. II – The Turkish Provinces. P. 76– 115.

(обратно)

321

ARAB II, par. 161.

(обратно)

322

Burney, AS X. 1960. P. 192–194.

(обратно)

323

W. Kleiss, “Zur Rekonstruktion des urartäischen Tempels“, Istanbuler Mitteilungen 13–14, 1963–1964.

(обратно)

324

M. Van Loon. Urartian Art. P. 55–56.

(обратно)

325

T. Talbot-Rice, The Scythians (Ancient Peoples and Places), London, 1957. P. 43, etc.

(обратно)

326

Urartian Art. P. 12–13, etc.

(обратно)

327

Урартские ирригационные сооружения – достойный предмет для изучения. См.: (a) Burney, AS VII. 1957. P. 51–52, X. 1960. P. 194–196; Handbuch. № 39; (b) ARAB II, par. 160.

(обратно)

328

(a) UKN 110; (b) ARAB I, par. 405, 716–722; (c) B.B. Piotrovskii, Urartu: The Kingdom of Van and its Art, London, 1967.

(обратно)

329

(a) Handbuch, no. 80; (b) Histoire de l’Arménie. P. 161–167.

(обратно)

330

(a) Оганесян K.Л., Аринберд I: Архитектура Эребуни – Материалы раскопок 1950–1959 гг. Ереван, 1961; (b) Handbuch. № 91a.

(обратно)

331

(a) Handbuch, no. 80; (b) UKN 127; (c) Histoire de l’Arménie P. 163–166, 185–186.

(обратно)

332

(а) Пиотровский В. В. Ванское царство. М., 1959. С. 209–213; (b) Urartian Art. P. 60–62.

(обратно)

333

Аринберд I.

(обратно)

334

(а) Там же. Рис. 38; (b) Urartian Art. P. 65–66; (c) G. Perrot, C. Chipiez, Histoire de l’Art II, Paris, 1884. P. 703.

(обратно)

335

Urartian Art. P. 166–168. Выделение «придворного стиля» – один из главных выводов этой книги.

(обратно)

336

The Art and Architecture of the Ancient Orient. P. 99–101.

(обратно)

337

Urartu: The Kingdom of Van and its Art. P. 43–50.

(обратно)

338

(a) Handbuch, no. 103 (section 3, 11); (b) UKN 155; (c) Histoire de l’Arménie. P. 203, 211, 276.

(обратно)

339

(a) Handbuch, no. 103 (section 9); (b) ARAB I, par. 73, 117, 143, 221–223, 227, etc.

(обратно)

340

ARAB I, par. 769, 785, 813. Эти повествования отражают события третьего года (Киштан и Халпи), а также марша через сердце Урарту.

(обратно)

341

(a) Handbuch, no. 103; (b) UKN 155, etc.

(обратно)

342

Altintepe II: Tombs, Storehouses and Ivories. P. 73–74.

(обратно)

343

(a) Burney, AS VII, 1957. P. 45–47; (b) M.J. Mellink, “Archaeology in Asia Minor”, AJA 69. 1965. P. 141, 70. 1966. P. 150–151, etc.

(обратно)

344

C.A. Burney, “A First Season of Excavations at the Urartian Citadel of Kayalidere”, AS XVI. 1966. P. 55–11.

(обратно)

345

C. Nylander, “Old Persian and Greek Stone-Cutting and the chronology of Achaemenian… Monuments”, AJA 69, 1965. P. 49–55.

(обратно)

346

P.E. Botta, E. Flandin, Monument de Ninive II, Paris, 1849. Pl. 141.

(обратно)

347

Burney, AS XVI. 1966. P. 76, 78, pl. IX–X. Проводя художественную параллель с каменными львами из Телль-Таяната, не следует заходить слишком далеко.

(обратно)

348

а) Арутюнян Н. В., Земледелие и скотоводство Урарту, Ереван, 1964. С. 129–133; (b) C.A. Burney, AS XVI. 1966. P. 88–90, etc.

(обратно)

349

(a) The Art and Architecture of the Ancient Orient, pl. 89; (b) Urartian Art. P. 168, 172–174.

(обратно)

350

(a) R.D. Barnett, “The Urartian Cemetery at Igdyr”, AS XIII. 1963. P. 153–198; (b) M.J. Mellink, AJA 71. 1967. P. 165; (c) Urartian Art. P. 60–64, etc.

(обратно)

351

Handbuch, no. 122, UKN 264.

(обратно)

352

Urartian Art. P. 19–20.

(обратно)

353

La Huitième Campagne de Sargon, p. viii. Здесь сказано, что Улху находился в Маранде.

(обратно)

354

ARAB II, par. 10.

(обратно)

355

(a) ARAB I, par. 784, 795, 811–812; II, par. 23, 54, 79, 118 etc; (b) Herodotus I.96, I.101, etc.

(обратно)

356

Y. Yadin, The Art of Warfare in Biblical Lands in the Light of Archaeological Discovery, London, 1963. P. 416–425.

(обратно)

357

(a) F. Thureau-Dangin, La Huitième Campagne de Sargon, Paris, 1912; (b) ARAB II, par. 140–178; (c) E.M. Wright, “The Eighth Campaign of Sargon II”, JNES II. 1943. P. 173–186.

(обратно)

358

ARAB II, par. 166.

(обратно)

359

ARAB II, par. 152–155 – о сражении на горе Уауш.

(обратно)

360

L. Waterman, Royal Correspondence of the Assyrian Empire, Ann Arbor, 1930–1936 no. 197, 646, 1079.

(обратно)

361

Ibid., no. 197.

(обратно)

362

Handbuch, no. 123–125.

(обратно)

363

R.D. Barnett, N. Gökçe, “The Find of Urartian Bronze at Altint-epe near Erzincan”, AS III. 1953. P. 121–129, etc.

(обратно)

364

Altintepe II. P. 70–71. В гробнице II обнаружено два бронзовых предмета с именем «Аргишти сын Русы». Утверждают, что гробница III относится к намного более позднему периоду.

(обратно)

365

Altintepe I. P. 47–56.

(обратно)

366

(a) Ibid. P. 44–46; (b) T. Özgüc, “The Urartian Architecture on the Summit of Altintepe”, Anatolia VII. 1963. P. 43–39.

(обратно)

367

Altintepe I. P. 39–44.

(обратно)

368

ARAB I, par. 774.

(обратно)

369

(a) Altintepe II. P. 65–72, 78–93; (b) Urartian Art. P. 137–138.

(обратно)

370

Histoire d’Arménie. P. 125–136, 179–180. Мнение, что Урарту после разгрома Саргоном и киммерийцами Русы I перешло только к обороне и воздерживалось от всех военных авантюр, неочевидно и основано на ограниченном количестве надписей Русы II.

(обратно)

371

Handbuch, no. 128.

(обратно)

372

ARAB I, par. 221.

(обратно)

373

Histoire d’Arménie. P. 133–136.

(обратно)

374

Ссылки Ветхого Завета на Урарту: II Книга царств 19, v. 37; Книга пророка Исаии 37, v. 38; Книга пророка Иеремии 51, vv. 27–28.

(обратно)

375

(а) Urartian Art. P. 19–20, 49–50; (b) UKN 268.

(обратно)

376

R.D. Barnett, “The Excavations of the British Museum at Toprak-kale near Van”, Iraq XII. 1950. P. 1–43; Iraq, 1954. P. 3–22.

(обратно)

377

C.A. Burney, G.R. Lawson, “Urartian Reliefs at Adilcevaz…”, AS VIII. 1958. P. 211–217, etc.

(обратно)

378

The Art and Architecture of the Ancient Orient. P. 127.

(обратно)

379

K.L. Oganesian, Karmir-Blur IV: The Architecture of Teishebaini, Erevan, 1955.

(обратно)

380

Emin Bilgic, Baki Ogun, “Excavations at Kef Kalesi of Adilcevaz, 1964”, Anatolia, VIII, 1964. P. 93–116.

(обратно)

381

(a) Herodot I.104, IV. 12; (b) Urartian Art. P. 16.

(обратно)

382

(a) Herodot I.104, IV. 12; (b) ARAB II, par. 516–517, etc.

(обратно)

383

Herodot IV. 12; I, 6, 15, etc.

(обратно)

384

ARAB II, par. 516, 530, 546, etc.

(обратно)

385

(a) ARAB II, par. 784–785; (b) Herodot I. 15, etc.

(обратно)

386

ARAB II, par. 1001, etc.

(обратно)

387

(a) Urartian Art. P. 15; (b) UKN 127. Col. V 1.49.

(обратно)

388

Assyrische Gebete an den Sonnengott II, no. 29, etc.

(обратно)

389

Royal Correspondence oft he Assyrian Empore, no. 146.

(обратно)

390

G.M. Aslanov, R.M. Vaidov, G.I. Ione, Ancient Mingechaur: the Aeneolithic and Bronze Age, Baku, 1950.

(обратно)

391

K. Jettmar, Le Style Animalier Eurasiarique, Genèse et Arrière-Plan Social, Paris, 1965. P. 214–242.

(обратно)

392

O.W. Muscarella, “The Tumuli at Sé Girdan: A Preliminary Report”, Metropolitan Museum Journal, 2. 1969. P. 5–25.

(обратно)

393

R.W. Hamilton, “The Decorated Bronze Strip from Guschi”, AS XV. 1965. P. 41–51.

(обратно)

394

Информация получена от археолога Г. С. Исмаилова, с которым автор встретился в Баку в 1968 г.

(обратно)

395

Strabo, Geography XI, 4, 7. («…тело… топчут ногами, совершая обряд очищения»), etc.

(обратно)

396

(a) Stratigraphie. P. 527; (b) Bronze Age USSR. P. 65, etc.

(обратно)

397

(a) D.B. Stronach, “The Development of the Fibula in the Near East”, Iraq XXI. 1959. P. 181–206; (b) Stratigraphie. P. 502, 527, 533; (c) O.W. Muscarella, “A Fibulae from Hasanlu”, AJA 69. 1965. P. 233–240, etc.

(обратно)

398

(a) The Georgians, figs. 5, 14; (b) Piggott, PPS XXXIV, 1968. P. 291–292, etc.

(обратно)

399

R.D. Barnett, “Median Art”, Iranica Antiqua II. 1962. P. 82, 87.

(обратно)

400

CAH III. P. 145–147. Скифский набег оставил отпечаток в названии города Скифополис (Бейт-Шеан) в Палестине.

(обратно)

401

R. Campbell Thompson, Liverpool Annals of Archaeology and Anthropology XX. 1933. P. 87.

(обратно)

402

Herodotus I, 74, 134. Война между Мидией и Лидией началась со скифского союза с воинственным лидийским царем Алиаттом против Киаксара (590 г. до н. э.) и завершилась соглашением о границе по Галису (585 г. до н. э.).

(обратно)

403

R. Campbell Thompson, “The British Museum Excavations at Nineveh”, Liverpool Annals of Archaeology and Anthropology XX. 1933. P. 88.

(обратно)

404

Chronicles of Chaldaean Kings. P. 62, 64.

(обратно)

405

Herodotus I, 106.

(обратно)

406

T. Sulimirsky, “Scythian Antiquities in Western Asia”, Artibus Asiae, XVII. 1954. P. 282–318.

(обратно)

407

Urartian Art. P. 25.

(обратно)

408

Jeremiah, 51, vv. 27–28.

(обратно)

409

Herodotus VII, 64, etc.

(обратно)

410

Материал Сахере находится в музее Тбилиси.

(обратно)

411

(а) E.H. Minns, Antiquity XVII. 1943. P. 135; (b) A.M. Tallgren, “Caucasian Monuments”, ESA V. 1930. P. 109.

(обратно)

412

(a) Herodotus IV, 71–72; (b) E.D. Phillips, The Royal Hordes: Nomad Peoples of the Steppes, London, 1965. P. 72.

(обратно)

413

(a) Ibid.; (b) Iranians and Greeks in South Russia, pls. 7–9, etc.

(обратно)

414

Литературы о Зивийе очень много, причем относительно стилей и датировки споры не утихают до сих пор. Основная публикация: A. Godard, Le Trésor de Ziwiye, Haarlem, 1950.

(обратно)

415

(a) A. Mongait, Archaeology in the USSR. P. 250–252; (b) G.M. Aslanov, R.M.Vaidov, G.I. Ione, Ancient Mingechaur: the Aeneolithic and Bronze Age, Baku, 1959; (c) Strabo: Geography XI. 14,4.

(обратно)

416

(a) Homer: Odyssey XI, 13–19; (b) Herodotus IV, 11–13; (c) Strabo: XIV, 1, 40.

(обратно)

417

T. Sulimirski, article “Cimmerians” Encyclopaedia Britannica, 1967 ed.

(обратно)

418

K. Jettmar, L’Art des Steppes. P. 80–141.

(обратно)

419

(a) E. L. Kohler, “Phrygian Animal Style and Nomadic Art” in M.J. Mellink, Dark Ages and Nomads, c. 1000 BC, Istambul, 1964. P. 58–62; (b) R.S. Young, AJA 61. 1957.

(обратно)

420

(a) Herodotus VII, 73; (b) Strabo: XI, 14, 12; (c) Histoire d’Arménie. P. 322–323.

(обратно)

421

(a) Herodotus III, 93–94; (b) Histoire d’Arménie. P. 332, etc.

(обратно)

422

(a) Herodotus VII, 73; (b) Histoire d’Arménie. P. 68, etc.

(обратно)

423

R.A. Grossland, “Immigrants from the North”, CAH I, fasc. 60. P. 36, 44.

(обратно)

424

Eudoxos (370 BC) in his Itinerary.

(обратно)

425

(a) J. Garstang, O.R. Gurney, The Geography of Hititte Empire. P. 36–38; (b) Strabo: XI, 14, 12.

(обратно)

426

Handbuch, no. 26, 27, 80, 81, 103. Кампании Аргишти I против Урма предполагают, что эта область находится дальше от озера Ван, чем долина Муш.

(обратно)

427

(a) Xenophon, Cyropedia I,5; II, 4; III, 1; (b) R. Kent, Old Persian, New Haven, 1950.

(обратно)

428

Burney, AS VII. 1957. P. 51.

(обратно)

429

(a) Herodotus III, 94; (b) Strabo: XI, 14, 4; (c) Histoire d’Arménie. P. 308–309.

(обратно)

430

Xenophon, Anabasis, IV, iii.

(обратно)

431

Burney, Iraq XXIV. 1962. P. 147–149, 152.

(обратно)

432

(a) R.H. Dyson, “Problems of Protohistoric Iran as Seen from Hasanlu”, JNES XXIV. 1965, pl. XLIV. Кувшин, обозначенный «IIIA» из Аграб-Тепе, на самом деле типично урартский; (b) T.C. Young, “A Comparative Ceramic Chronology for Western Iran”, Iran III. 1965. P. 53–85, etc.

(обратно)

433

Strabo, XI, 13, 1–2.

(обратно)

434

Burney, AS VII. 1957. P. 49–50, X, 1960. P. 185–188, etc.

(обратно)

435

Herodotus, The Histories, III, 89–94.

(обратно)

436

Ibid. P. 73, 79.

(обратно)

437

H.A. Manandian, The Trade and Cities of Armenia in Relation to Ancient World Trade, Lisbon, 1965. P. 36.

(обратно)

438

Herodotus, The Histories, V, 49.

(обратно)

439

Anabasis, III, 5.

(обратно)

440

Anabasis, IV, 4, 5.

(обратно)

441

C. Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History, Georgetown, 1963. P. 279.

(обратно)

442

Kévork Aslan, Études historiques sur le peuple arménien, Paris, 1928. P. 70.

(обратно)

443

C. Toumanoff, Studies. P. 280, 289.

(обратно)

444

Strabo, Geography, IX, 6, 14.

(обратно)

445

R. Grousset, Histoire de l’Arménie, Paris, 1947. P. 80.

(обратно)

446

Manandian, Trade and Cities. P. 58, 64.

(обратно)

447

C. Toumanoff, Studies. P. 282.

(обратно)

448

Тревер К. В. Очерки по истории культуры древней Армении. М.; Л., 1953. С. 134–137, 142–147.

(обратно)

449

Strabo, Geography, XI, 5, 14.

(обратно)

450

Меликишвили Г. А., К истории древней Грузии. Тбилиси, 1959. С. 217.

(обратно)

451

М. П. Инадзе. Причерноморские города древней Колхиды. Тбилиси, 1968.

(обратно)

452

O.D. Lortkipanidze, “Monuments of Graeco-Roman Culture on the territory of ancient Georgia”, Archaeologia, XVII. 1966. P. 49–79.

(обратно)

453

D.M. Lang, Studies in the Numismatic History of Georgia in Transcaucasia, New York, 1955. P. 10.

(обратно)

454

D.M. Lang, The Georgians, London, 1966. P. 82.

(обратно)

455

O.D. Lortkipanidze, Antikuri samqaro da Kartlis samepo (Iberia), Tbilisi, 1968.

(обратно)

456

Y.I. Smirnov, Der Schatz von Achalgori, Tbilisi, 1934.

(обратно)

457

Strabo, Geography, XI, 2, 19; XI, 1–3.

(обратно)

458

Апакидзе А. М., Города древней Грузии. Тбилиси, 1968.

(обратно)

459

Бердзенишвили Н. А. и др. История Грузии, I. Тбилиси, 1962. С. 68.

(обратно)

460

Strabo, Geography, XI, 3, 6.

(обратно)

461

Ibid. XI, 2, 13.

(обратно)

462

T. Reinach, Mithridate Eupator, roi de Pont, Paris, 1890. P. 54; A. Duggan, He died old. Mithradathes Eupator king of Pontus, London, 1958. P. 31.

(обратно)

463

Reinach, Mithridathe Eupator. P. 121–211; Duggan, He died old. P. 85.

(обратно)

464

Reinach, Mithridathe Eupator. P. 405–410, Duggan, He died old. P. 194.

(обратно)

465

H.A. Manandian, Tigrane II et Rome, Lisbon, 1963.

(обратно)

466

C.F. Lehmann-Haupt, Armenien einst und jetzt, I, Berlin, 1910. P. 381–429.

(обратно)

467

Dryden Plutarch, II. P. 219, 225.

(обратно)

468

Ibid. P. 230.

(обратно)

469

Ibid. P. 419.

(обратно)

470

H. Pastermadjian, Histoire de l’Arménie, 2nd ed., Paris, 1964. P. 71–74.

(обратно)

471

Paul Z. Bedoukian, “A classification of the coins of the Artaxiad dynasty of Armenia”, ANS Museum Notes, 14. NY, 1968. P. 41–66.

(обратно)

472

Malcolm A.R. Colledge, The Parthians, London, 1967. P. 50.

(обратно)

473

M.J. Vermaseren, Mithras, the secret God, London, 1963. P. 23.

(обратно)

474

Colledge, The Parthians. P. 51.

(обратно)

475

M.-L. Chaumont, “L’Oasre des préséances à la cour des Arsacides d‘Arménie”, Journal Asiatique, CCLIV. 1966. P. 471–497.

(обратно)

476

R. Grousset, Hisroire de l’Arménie, Paris, 1947. P. 121–127; D.M. Lang, Lives and legends of Georgian Saints, London, 1956. P. 13–39.

(обратно)

477

C. Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. P. 100–101.

(обратно)

478

Lang, Lives and legends of Georgian Saints. P. 59.

(обратно)

479

G. Radde, Die Chews’uren und ihr Land, Cassel, 1878.

(обратно)

480

Lang, Lives and legends of Georgian Saints. P. 56.

(обратно)

481

Ibid. P. 36–37.

(обратно)

482

Ibid. P. 44–56.

(обратно)

483

Sirarpie Der Nersessian, The Armenians, London, 1969. P. 31–32; C. Toumanoff in Cambridge Medieval History, IV, pt. I “Byzantium and its neighbours”, Cambridge, 1966. P. 608.

(обратно)

484

P. Charanis, The Armenians in the Byzantine Empire, Lisbon, 1963; N. Adontz, Armenia in the period of Justinian, Lisbon, 1970.

(обратно)

485

C. Toumanoff in Cambridge Medieval History, IV, pt. I. P. 611–613.

(обратно)

486

Manandian, The Trade and Cities. P. 138.

(обратно)

487

Ibid. P. 139.

(обратно)

488

Lang, The Georgians. P. 158.

(обратно)

489

M. Canard, “Le Royaume dArméno-Cilicie et les Mamelouks jusqu’au traité de 1285”, Revue des Etudes Arméniennes, nouvelle série, t. IV, Paris, 1967. P. 217–259.

(обратно)

490

D.M. Lang, “Notes on Caucasian Numismatics”, Numismatic Chronicle, 6th series, vol. XVII. 1957. P. 144–145.

(обратно)

491

C. Toumanoff, “On the relationship between the founder of the Empire of Trebizond and the Georgian Queen Thamar”, Speculum, 15, Cambridge, Mass., 1940.

(обратно)

492

C. Toumanoff in Cambridge Medieval History, IV, pt. I. P. 623.

(обратно)

493

“Laws of King George V, of Georgia, surnamed “The Brilliant”, Journal of the Royal Asiatic Society, 1914. P. 607–626.

(обратно)

494

N.Y. Marr, Y.I. Smirnov, Les Vichaps, Leningrad, 1931; LA. Barseghian, “Les višaps des monts Gueham”, Revue des Etudes Arméniennes, nouvelle série, t. V, Paris, 1968. P. 289–293.

(обратно)

495

A. Carrière, Les Huit sanctuaires de l’Arménie païnne, Paris, 1899.

(обратно)

496

H. Pasdermadjian, Histoire de l’Arménie. P. 89.

(обратно)

497

Тревер К. В., Очерки по истории культуры древней Армении. С. 105.

(обратно)

498

Leroy A. Campbell, Mithraic iconography and ideology, Leiden, 1968.

(обратно)

499

Daredevils of Sassoun, London, 1966. P. 93.

(обратно)

500

Strabo, Geography, XI, 14, 16.

(обратно)

501

S.K. Chatterji, “Armenian Hero-legends and the Epic of David of Sasun” in Journal of the Asiatic Society, Calcutta. Vol. 1. №. 3. 1959. P. 205.

(обратно)

502

Dryden Plutarch, II, 222.

(обратно)

503

Colledge, The Parthians. P. 107.

(обратно)

504

D.M. Lang, G.M. Meredith-Owens, “Amiran-Darejaniani: a Georgian Romance and its English Rendering” in Bulletin of the School of Oriental and African Studies, London, XXII, pt. 3. 1959. P. 454–490.

(обратно)

505

Strabo, Geography, XI, 4, 7.

(обратно)

506

Lang, The Georgians. P. 89–90.

(обратно)

507

M. Ormanian, The Church of Armenia, London, 1955.

(обратно)

508

G. Peradze, “An account of the Georgian monks and monasteries in Palestine”, in Georgica, vol. I, no. 4–5, London, 1937. P. 181–246.

(обратно)

509

Тревер КВ., Очерки по истории культуры древней Армении. C. 162–174; A. Perikhanian, “Une inscription araméenne du roi Artasês trouvée à Zanguézour” in Revue des Etudes Arméniennes, nouvelle série, t. III, Paris, 1966. P. 17–29.

(обратно)

510

G.V. Tsereteli, “Armazis Bilingva. A bilingual inscription from Armazi near Mcheta in Georgia”, Tbilisi, 1942.

(обратно)

511

Ш. Амиранашвили. История грузинского искусства. М., 1963.

(обратно)

512

Koriun, The Life of Mashtots. New York, 1964.

(обратно)

513

Eznik de Kolb, De Deo, Paris, 1959.

(обратно)

514

G.W. Abgarian, The Matenadaran, Erevan, 1962. P. 35–36; V. Inglisian, “Die armenische Literatur” in Handbuch der Orientalistik, I Abt., Bd 7, Leiden, 1963. P. 170–172.

(обратно)

515

K. Salia, “La Littérature géorgienne” in Bedi Kartlisa: Revue de Kartvélologie, XVII–XVIII, Paris, 1964. P. 28–35.

(обратно)

516

Lang, Lives and legends of Georgian Saints. P. 115–133.

(обратно)

517

Ibid. P. 81–93.

(обратно)

518

G. Garitte, Documents pour l’Etide du Livre d’Agathange, Rome, 1946.

(обратно)

519

V. Inglisian, “Die armenische Literatur”. P. 177–179.

(обратно)

520

C. Toumanoff, “Medieval Georgian historical literature“ in Tradi-tio, I. New York, 1943.

(обратно)

521

H. Berberian, “Autobiographie d’Anania Širakac’i“ in Revue des Etudes Arméniennes, nouvelle série, t. I, Paris, 1964. P. 189–194.

(обратно)

522

Barlaam and Ioasaph, trans. Woodward and Mattingly (Loeb Classical Library); The Balavariani: A Tale from the Christian East, trans. D.M. Lang, London, Berkeley, Los Angeles, 1966.

(обратно)

523

H. Thorossian, Histoire de la littérature arménienne, Paris, 1951.

(обратно)

524

V. Inglisian, “Die armenische Literatur”. P. 195–196.

(обратно)

525

Русский перевод был опубликован под названием «Утешение при лихорадках». Ереван, 1968.

(обратно)

526

Lang, The Georgians. P. 167.

(обратно)

527

Xenophon, Anabasis, V, 4.

(обратно)

528

Гаприндашвили Г., Пещерный ансамбль Вардзия. Тбилиси, 1960.

(обратно)

529

F. Stark, Rome on the Euphrates, London, 1966.

(обратно)

530

Монгайт А., Археология в СССР. М., 1959. С. 226–228; Тревер К. В., Надпись о построении армянской крепости Гарни. Л., 1949.

(обратно)

531

K. Kafadarian, “Les fouilles de la ville de Dvin” in Revue de Etudes Arméniennes, nouvelle série, t. II, Paris, 1965. P. 283–301.

(обратно)

532

Francovich, de Maffei, Cuneo… Architettura medievale armena, Rome, 1968. P. 78. Эта книга особенно интересна систематическими ссылками на раннюю литературу.

(обратно)

533

J. Leroy, Monks and Monasteries of the Near East, London, 1963. P. 140–144.

(обратно)

534

G.N. Chubinashvili, “Georgia”, in the McGraw-Hill Encyclopedia of World Art.

(обратно)

535

Denis Cecil Hills, My Travels in Turkey, London, 1964. P. 114–115, etc.

(обратно)

536

Недавние раскопки профессора Дэвида Оутса в Tell Arimeh выявили ранние ассирийские своды из сырцового кирпича, очевидно опиравшиеся на тромпы. Таким образом, история этой архитектурной формы нуждается в пересмотре.

(обратно)

537

Architettura medieval armena. P. 99–100, pls. 54–55, 63–67.

(обратно)

538

Sirarpie Der Nersessian, Armenia and the Byzantine Empire, Harvard University Press, 1945. P. 66, fig. 3. Pl. VI.

(обратно)

539

S. Der Nersessian, The Armenians, London, 1969. Fig. 17, 18, pls. 31, 32; Architettura medieval armena. P. 102, pls. 72–77.

(обратно)

540

J.M. Thierry, “Monastère arméniens du Vaspurakan” in Revue des Etudes Arméniennes, nouvelle série, t. IV, Paris, 1967. P. 167–186.

(обратно)

541

H.F.B. Lynch, Armenia. Travels and Studies, London, 1901, I. P. 371–373.

(обратно)

542

David Roden Buxton, Rissian Medieval Architecture, Cambridge, 1934. P. 96, etc.

(обратно)

543

J. Strzygowski, Die Baukunst der Armenier und Europa, 2 vol., Vienna, 1918.

(обратно)

544

C. Toumanoff, “The Background to Mantzikert”, Thirteenth International Congress of Byzantine Studies, 1966, Main Papers, XIII.

(обратно)

545

J. H. Harvey, “The Origins of Gothic Architecture: some further thoughts” in the Antiquaries Journal, XLVIII, 1968, pt. I. P. 87–89.

(обратно)

546

Khatchkar, Collana diretta da Agopik ed Armen Manoukian / (Documents of Armenian Architecture, 2). Milan, 1969.

(обратно)

547

Шмерлинг Р. О., Малые формы в архитектуре средневековой Грузии. Тбилиси, 1962.

(обратно)

548

S. Der Nersessian, Aght’amar, Church of the Holy Cross, Harvard, 1965; E. Hyams, Dionysus: A social History of the wine vine, London, 1965.

(обратно)

549

В Армении можно назвать рельеф царя Гагика в Ахтамар и барельеф принцев Смбата и Гургена, держащих маленькую модель церкви в Хагпате, а также ряд других.

(обратно)

550

D. Winfield, “Some Early medieval figure sculpture from northeast Turkey”, Journal of the Warburg and Courtauld Institutes, XXXI. 1968. P. 54–55.

(обратно)

551

Ancient Art of Central Asia, London, 1965. P. 232.

(обратно)

552

Sirarpie Der Nersessian, The Armenians, London, 1969, pl. 42.

(обратно)

553

Abgarian, The Matenadaran, Erevan, 1962. P. 20–21; Der Nersessian, The Armenians, pl. 48.

(обратно)

554

S. Amiranashvili, Les Emaix de Géorgie, Paris, 1962.

(обратно)

555

Чубинашвили Г. Н., Грузинское чеканное искусство с VIII по XVIII век. Тбилиси, 1957.

(обратно)

556

Воспроизведено в Album of the Catholicosate of Cilicia, Antelias, 1965.

(обратно)

557

S. Der Nersessian, “Le Reliquaire de Skevra” in Revue de Etudes Arméniennes, nouvelle série, t. I, Paris, 1964. P. 121–147.

(обратно)

558

S. Der Nersessian, Armenia and the Byzantine Empire. P. 111.

(обратно)

559

Амиранашвили Ш., История грузинской монументальной живописи. Тбилиси, 1957.

(обратно)

560

L.A. Durnovo, Armenian Miniatures, London, 1961. P. 32–39.

(обратно)

561

M. Janashian, Armenian Miniature Paintings of the Monastic Library at San Lazzaro, Venice, 1966. P. 16–23.

(обратно)

562

Амиранашвили Ш., Грузинская миниатюра. М., 1966. С. 12–17.

(обратно)

563

Там же. С. 19–27.

(обратно)

564

Der Nersessian, The Armenians. P. 150–151.

(обратно)

565

B. Gray, “The Man in the Panther Skin”, in The Bodleian Library Record, vol. 3, no. 32, Oxford, 1951. P. 194–198.

(обратно)

566

Gr. Tchkhikvadze, “La culture musicale populaire géorgienne” in Bedi Kartlisa, XXVI. Paris, 1969. P. 18–20.

(обратно)

567

Robert Atayan, Armenian systems of musical notation, в: New Orient. Vol. 6, no. 5. Prague, October, 1967. P. 129–131.

(обратно)

568

Pavle Ingoroqva. The lost hymns of Georgia, в: The UNESCO. Courier. no. 5. May, 1962. P. 24–27.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Глава 1 Окружающая среда

Глава 2 Первые поселения

Глава 3 От Кавказа до Евфрата – ранняя закавказская культура

Глава 4 Новые люди в старом свете – индоевропейцы и коренное население горных районов

Глава 5 От подъема Урарту до рождения Армении

Глава 6 Армения и Грузия – история и государственные институты

Глава 7 Язычество, эллинизм, христианство

Глава 8 Литература и научные знания в Армении и Грузии

Глава 9 Армянская и грузинская архитектура и искусство

Сокращения, используемые в сносках Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg