Александр Мещеряков Традиционная Япония: обязанности взрослых и радости старцев
В традиционной Японии не отягощенная болезнями старость понималась как самое счастливое время жизни. Отсутствие обязанностей, свободное время, уважение и забота со стороны окружающих делали старость желанной порой. Но путь к старости лежал через детство, юность, молодость и зрелость. В данной статье мы описываем принятые в традиционной Японии возрастные градации, рассматриваем права и обязанности каждой возрастной категории. Под традиционной Японией понимается период сёгуната Токугава (1603–1867), когда сформировалась культура, которая выработала те ценности и тот язык описания, которые послужили основой и для строительства культуры новейшего времени.
После долгих междоусобных войн режим сёгунов Токугава сумел обеспечить длительный мир, что радикально сказалось на общем восприятии жизни. В качестве официальной идеологии жизнеотвергающий буддизм сменило конфуцианство с его жизнеутверждающими установками. Если раньше этот мир воспринимался как юдоль печали и считалось, что золотой век остался далеко позади, то теперь господствуют совсем другие настроения.
Известный астролог и географ Нисикава Дзёкэн (1648–1724) утверждал: нет никаких оснований считать, что прошлое было в чем–то лучше настоящего. В качестве доказательства этого положения он приводил такие резоны: нынешнее население стало намного больше, чем в прошлом, а продолжительность жизни отдельного человека стала длиннее — ведь общий строй жизни стал «спокойнее», а питание лучше. Нынешние люди вовсе не уступают людям древности в «мудрости», поскольку теперь они читают книг «в десять раз больше». «Злодеи» бывали и раньше, и нет никаких оснований считать, что их число теперь увеличилось. Нисикава не видит никакой деградации и в природе — камышовка как пела весной, так и поет сегодня, ласточки неизменно прилетают ко дню весеннего равноденствия, а улетают к равноденствию осеннему. С прежней регулярностью совершают свои перелеты гуси, отмеряет время кукушка. Как и в прежние времена, собака прибивается к человеку, кошка ловит мышей, волы и лошади покорно везут свою поклажу. Целительная сила растительных снадобий не утратила действенности, деревья по–прежнему годны для строительства жилищ. Камни остались теми же самыми по размерам и свойствам, что и в далеком прошлом. И если сама природа осталась неизменной, то было бы нелепым думать, что человек деградировал[1].
Нынешняя мирная жизнь приводила в восторг мыслителей самого разного толка, сегодняшнее бытие противопоставлялось временам глубокой древности, когда люди жили в землянках, не имели одежды и не возделывали злаков. Оптимистичное восприятие мира самым непосредственным образом повлияло и на оценки человеческой жизни.
***
В японском восприятии младенцу требовалось некоторое время, для того чтобы превратиться в «настоящего» человека. В течение нескольких дней после рождения младенца не одевали в предназначенную для него одежду, а кутали в материнскую или отцовскую набедренную повязку или в некое подобие пеленки. Лишь после наречения имени младенца (на седьмой день после рождения) и посещения синтоистского святилища (на тридцатый день), когда ребенка предъявляли богам (часто для лучшей коммуникации с ними его вынуждали там плакать), он получал «человеческий» статус и имел право на личную одежду, которая маркировала его пол (темная или черная — для мальчиков, красная — для девочек). Затем младенца регистрировали в буддийском храме и вносили в подворные списки. Теперь он получал право на жизнь и становился «настоящим» человеком. До этого времени его право на жизнь было ограниченным — в крестьянской среде инфантицид был достаточно распространенным явлением.
Перед тем как стать взрослым, ребенок проходил несколько возрастных этапов. До семи лет он вел вполне привольный образ жизни, предаваясь играм. На его поведение накладывалось крайне мало ограничений. После достижения семилетнего возраста начиналась подготовка к взрослой жизни. Среди самурайства и горожан главная цель такой подготовки заключалась в обучении церемониальности (яп. рэй), с помощью которой поддерживалась строгая социальная иерархия. Церемониальные нормы предписывали человеку «правильное» телесное и речевое поведение во взрослом обществе. Эти регламентации охватывали все стороны публичного поведения. Учебники по церемониальному поведению также подчеркивали необходимость изучения чайной церемонии — потому что все движения во время ее проведения отличаются крайней формализованностью[2].
Воспитатель должен был научить ребенка его месту в социуме, где есть отец и мать, старшие братья, сестры, дядья и тетки, старшие по возрасту, которым надлежит беспрекословно повиноваться и служить. Эти церемониально–этикетные нормы были направлены на избегание непредсказуемого поведения, закрепляли социальную иерархию («знание различий между высоким и низким и есть ритуал [церемониальность]»[3]), формулировали нормы общения и таким образом препятствовали генерированию непредсказуемых событий, то есть выступали в качестве своеобразного «замедлителя» истории.
В это время поведенческий канон подростка был зафиксирован в тексте под названием «24 примера сыновней почтительности». Примеры были взяты из китайской жизни, но в то время это только добавляло им авторитетности. В частности, там повествовалось о мальчике У Мэне. Поскольку комары нещадно жалили его нищих родителей (у них в доме не было даже занавесок), он на ночь набрасывал свою одежонку на них, а сам подставлял голое тело кровососам, отвлекая их внимание от отца с матерью[4]. В другой истории фигурировал мальчик Ван Сянь. Его злой мачехе в лютую зиму захотелось отведать свеженькой рыбки. Подойдя к реке, он разделся, растопил жаром своего тела лед — из полыньи выпрыгнули две рыбины, которыми он и накормил мачеху.
Переход подростка во взрослое состояние происходил в возрасте 13–15 лет. Он маркировался церемонией гэмпуку, которая происходила в синтоистском святилище. Во время этой церемонии подросток получал взрослую одежду (она была более строгих цветов, чем детская), головной убор, прическу и имя.
В понятие «взрослая одежда» входила и набедренная повязка (фундоси), свидетельствующая о достижении половой зрелости. С этого момента человек получал возможность вступать в брак. Набедренную повязку дарили бабки или тетки по материнской линии. В качестве подготовительной (испытательной) меры для вступления в брачную жизнь молодому человеку предлагался первый сексуальный партнер. Обычно это была одна из его половозрелых сестер, но матери и соседским девушкам также случалось исполнять роль такого партнера. Кроме того, молодой человек мог получать в подарок «нескромные картинки» (цветные гравюры), которые имели в данном случае обучающий характер. Такие картинки выступали и в качестве приданого.
Переход во взрослое состояние означал также, что отныне человек может и должен выполнять взрослую работу, участвовать в ритуалах, сопровождающихся винопитием. Детали церемонии посвящения во взрослые (одежда, прическа, аксессуары) могли различаться в зависимости от местности и социального статуса (так, самурайский сын оделялся мечом, что было невозможно для людей других сословий), но во всех случаях смысл оставался неизменным: переход в половозрелое состояние и готовность исполнять профессиональные обязательства.
Воспевание праздного времяпрепровождения было для времени зрелости делом немыслимым. Трудолюбие выступает в качестве необходимой характеристики жизни «правильного» человека. Ниномия Сонтоку (1787–1856) подчеркивал важность труда и физической активности тела в деле самосовершенствования: «Путь человека приходит в упадок сразу, если хотя бы один день ничего не делать. Поэтому в пути человека ценится труд и не пользуется уважением бездействие и предоставление делам идти своим чередом. То, к чему следует стремиться, вступая на Путь человека, есть учение о преодолении себя. Вещь, называемая «я», означает личные страсти. Если искать сходство, то личные страсти будут соответствовать сорной траве на полях. Преодоление и есть прополка выросшей на полях сорной травы. То, что называется преодолением самого себя, есть работа, состоящая в вырывании и выбрасывании выросшей на полях сорной травы и взращивании риса и зерновых в собственном сердце. Это называется Путем человека»[5].
Если к исполнению профессиональных обязательств приступали сразу после посвящения во взрослые, то возраст вступления в брак имел тенденцию к повышению. Это был защитный механизм против относительного перенаселения. В XVIII–XIX веках население страны стабилизировалось на уровне 32–33 миллионов человек — больше японская земля прокормить не могла. Другими средствами по ограничению рождаемости служили уход в монахи, запрет на браки младших сыновей, инфантицид.
В середине периода Токугава брачный возраст составлял для мужчин 24–25 лет. До этого времени физиологические потребности молодежи в значительной степени удовлетворялись за счет широко развитой сети публичных домов. Семья воспитывала в среднем 2–3 детей.
Помимо деторождения и трудовой деятельности другой основной обязанностью взрослого человека оставалась забота о родителях и беспрекословное подчинение им. После рождения ребенка отец наступал на плаценту или же захоранивал ее — этот ритуал был призван обеспечить беспрекословное послушание в дальнейшем. Известный мыслитель Исида Байган (1685–1744) утверждал, что не только имущество семьи принадлежит родителям: «Ваше собственное тело также изначально является телом ваших родителей, и поэтому они могут использовать его по своему усмотрению, даже продать, если им захочется, и вы не должны жаловаться»[6]. Действительно, продажа девушек в публичные дома не осуждалась обществом — считалось, что они оказывают материальную помощь родителям и образцово исполняют тем самым свой дочерний долг.
Другой конфуцианский мыслитель, Кайбара Экикэн, так поучал молодое поколение: «Тело человека появляется благодаря отцу и матери, оно имеет своим истоком Небо и Землю. Человек рождается благодаря Небу и Земле, отцу и матери, а потому и взращиваемое им тело не является его собственностью. Тело, дарованное Небом и Землей, тело, полученное от отца с матерью, следует взращивать с почтением и тщанием, не принося ему вреда. Жизнь должна быть долгой. В этом и заключен сыновний долг перед Небом с Землей, перед отцом с матерью. Если потеряешь тело, то и служить станет нечем. Поскольку внутренности, кожа и тело, волосы достаются нам от родителей, то содержать их в беспорядке и уродовать — сыновняя непочтительность. Какая это непочтительность по отношению к Небу и Земле, отцу и матери: великое предназначение считать делом личным, пить–есть и желать–алкать по своему хотению, портить здоровье и привечать болезни, сокращать дарованные Небом годы и умирать до срока!»[7]
Так обосновывалась высокая необходимость заботиться о своем теле — ведь его предназначением является неустанная забота о родителях, что одновременно служило гарантией лояльности самурая и по отношению к сюзерену. Мать, сын которой попал в заключение по подозрению в неверности сюзерену, писала: «Когда его отец был жив, он был очень преданным сыном, он тщательно ухаживал за ним, в особенности тогда, когда отец болел. Я видела это сама. Поэтому невозможно, чтобы такой преданный сын, как он, мог совершить какое бы то ни было преступление против нашего господина»[8].
Культ родителей и предков предполагал культ старости, а не молодости. В Японии того времени почиталась не столько молодецкая удаль, сколько присущая старикам мудрость. Ее символами были журавль, на котором путешествуют бессмертные даосские святые, черепаха–долгожительница, креветка с ее изогнутым («согбенным») телом, искривленная ветрами и годами сосна. В качестве идеала для подражания служили согбенные мудрецы, а не физически сильные и красивые молодые люди. Можно сказать, что японцы того времени стремились не к вечной молодости, а к вечной старости. В Японии того времени появление мыслителей типа Жан — Жака Руссо с его педоцентрическими идеями было делом совершенно немыслимым.
Общий курс образования, осуществлявшегося в разветвленной сети частных и княжеских школ (как для самураев, так и для простонародья), получивших особенное развитие со второй половины XVIII века, был направлен на усвоение учениками того, что высшей добродетелью является безоговорочное послушание — сюзерену, главе семьи, старосте, уездному и городскому начальству. Образцом послушания выступали самураи — главной добродетелью их неписаного кодекса чести (бусидо) выступала верность сюзерену. Таким образом, от общества требовалось, чтобы в этом отношении оно вело себя в соответствии с идеалами военных людей. Сохранилось большое количество сочинений представителей всех сословий, которые свидетельствуют о том, что вопросам церемониальности и этики уделялось огромное внимание. При всей разности подходов для большинства из них характерно воспевание послушания, трудолюбия, честности, этикетности поведения, долга, личной верности, подчиненности человека интересам коллектива. В этих условиях никто не «владел» собственным телом. Телом было можно только «распоряжаться». Причем не столько в личных интересах, сколько в интересах кого–то другого.
Таким образом, статус взрослого предполагал исполнение фундаментальных обязанностей: заботу о родителях, воспитание детей, служение сюзерену. Ситуация менялась с достижением старости — родители уже переселились в мир иной, дети стали взрослыми. Предполагалось, что человек определенного возраста имеет право уйти на покой и освободиться от большинства обязанностей. Отказываясь от публичного статуса главы княжества, дома, семьи или профессиональной корпорации, человек эпохи Токугава получал статус инкё («сокрытая, уединенная жизнь» или «сокрытое, уединенное жилище») и обретал возможность насладиться покоем и заботой потомков. Обладание возрастным авторитетом давало старикам право писать моральные наставления, адресованные молодежи.
Наиболее расхожим было определение «старости» возрастом в 60 лет (полный шестидесятилетний зодиакальный цикл). Однако на самом деле «пенсионный возраст» имел тенденцию к уменьшению. Для высокопоставленных чиновников переход в статус инкё требовал разрешения сёгуната. Если в начале XVIII века возраст ухода на покой составлял для высших самураев от 61 до 64 лет, то столетием позже он уменьшился до 52–55 лет. Для князей же время ухода на покой снизилось еще больше (с 60–69 лет до 45–48 лет). Сами сёгуны и императоры также обычно отрекались от должности задолго до смерти.
Если цель подростка — стать взрослым, то цель взрослого — стать стариком. Старость предоставляла такие возможности, каких человек был лишен ранее в силу своей обремененности делами. Хороший пример представляет собой жизнь Мацудайра Саданобу (1758–1829).
Мацудайра Саданобу известен ныне главным образом как государственный деятель. Но на самом деле его публичная активность была весьма непродолжительной. В 1787 году он стал главой совета старейшин (правительства сёгуната), его «мозговым центром». Саданобу провел ряд реформ, но уже в 1793 году ушел из правительства и стал заниматься делами своего княжества. В 1812 году, когда ему было 54 года, Саданобу полностью удалился от дел (ушел в отставку с княжеской должности) и посвятил себя частной жизни в своей усадьбе, занимаясь садом, живописью, литераторством. За отведенный ему жизненный срок Саданобу успел написать около двух сотен произведений (трактаты по морали, воспитанию, эссе на самые разные темы, воспоминания, стихи). Показательно, что в сочинениях Саданобу не встречается сетований по поводу того, что он потерял должности и власть. Власть воспринималась скорее как тяжкое бремя ответственности, чем как возможность насладиться ею. Во всяком случае так предписывал поведенческий канон того времени. О желанности покоя и радости, которую этот покой доставляет, свидетельствуют и литературные псевдонимы Саданобу. Его ранние псевдонимы были связаны с природной эстетикой («Утренний пик», «Ветреная луна», «Цветочная луна»), теперь же, обретя желанный покой, он подписывается как «Радостный старец» (Ракуо). Такое самоименование было распространено в Японии того времени. Важно помнить, что определение «радостный» было приложимо только к старикам: в именах детей, подростков и людей среднего возраста оно никогда не встречается.
Осознание того, что старость является совершенно особой возрастной градацией, приводит к тому, что появляются сочинения, адресованные специально пожилым людям. Если в трактатах, посвященных молодежи и людям зрелого возраста, речь идет об обязанностях, то в трактатах о старости делается упор на том, каким образом следует воспользоваться появившимся у тебя свободным временем. К таким сочинениям относится трактат Кайбара Экикэн (1630–1714) «Поучение в радости» («Раккун»). Многочисленные труды Кайбара имели адресатом самую широкую аудиторию, были написаны просто (чтобы, как тогда любили выражаться, «было понятно женщинам и детям») и пользовались большой популярностью. В связи с этим они являются прекрасным источником для понимания атмосферы эпохи, тех ценностей, которые формировали стратегию поведения человека (прежде всего самурая и горожанина) того времени.
«Поучение в радости» было написано на закате жизни Кайбара. Это сочинение дает достаточно полное представление о том, какой рисовалась ему достойная старость достойного человека. Будучи выходцем из самурайской семьи, Кайбара превозносит вовсе не воинские доблести, его идеалом является мирная и долгая жизнь, полная радости, которая заключена в спокойствии, добросердечии, терпимости, умеренности, покорности судьбе, умении довольствоваться малым. Длительный мир эпохи Токугава был беден событиями, убыстряющими ход истории. В это время господствовал культ малоподвижной старости, а не деятельной молодости.
Кайбара Экикэн утверждает: радость — свойство, данное нам Небом и изначально присущее человеку. Поэтому все люди, а не только избранные мудрецы, способны обрести ее. А радость — это залог здоровья и долголетия. Однако радости следует учиться. Научить радоваться жизни в преклонном возрасте — вот в чем видит свою задачу Кайбара Экикэн. Следует оговориться при этом, что адресатом его произведения являются только мужчины, которым доступны все «три радости», даруемые Небом: радость родиться человеком, радость родиться мужчиной, радость долгой жизни.
В качестве главных средств для обретения сердечной радости выступают любование природой и чтение мудрых книг.
Кайбара утверждает, что человеку открыта нескончаемая игра сил природы, которая является проявлением мощи и благодати Неба и Земли. «В течение года Путь Земли и Неба совершает круговорот, являя себя в четырех временах года, и со времен глубокой древности так было всегда. Природный вид меняется каждый день — от весенних дымок и до зимнего снега. Сильно меняется этот вид также утром и вечером. Небо дает облик светоносным солнцу и луне, приносящим влагу ветрам и дождю, чистому инею и снегу, подвижным облакам и дымкам. Все это — знаки Неба. Земля дает облик саблевидным горам, струящимся рекам, глубоким бухтам и широкому морю, щебетанью птиц, движению живности, зарослям трав и дерев. Все это — знаки Земли. Вот так между Небом и Землёй творится круго–вращение времен года, рост ста созданий — глаз полнится, взор радуется, пробуждаются чувства. Это — радость великая. Зоркость взгляда открывает мир, четыре времени года дарят чудесные дни. И радость эта поистине велика — она больше, чем у самого высшего сановника, она больше, чем у знатного князя, владеющего тысячами дворов. Человек, который живет с покойным сердцем, обладает радостью нескончаемой».
Такой человек находит полное удовлетворение в природе, которая самым благотворным образом влияет и на нравственность: «Велики дела Неба — Земли, творящиеся на твоих глазах днем и ночью. Ясный свет луны и солнца, чудные картины природы, меняющиеся вместе с четырьмя временами года, текучая переменчивость облаков на заре и на закате, основательность гор, струение рек, мягкий шелест ветра, благодатная свежесть дождя и росы, чистота снега, прелесть цветов, благоухание свежей травы, раскидистые деревья, неугомонность птиц, зверей, насекомых и рыб — во всем есть неостановимое движение жизни. Сумеешь тем наслаждаться — обретешь и бесконечную радость. Обратишься к тому лицом — раскроется сердце, осветлятся чувства, сердце почувствует Путь и очистится от грязи. Это и называется — прикоснуться к Небу. При соприкосновении том сторонние встречи сделают тебя добросердечным. Так напитывание внешним взрастит нутряную радость».
Кайбара Экикэн последовательно описывает природную поступь от начала года к его концу. Каждый месяц наполнен для него несравненным очарованием. Он ярко и талантливо живописует сезонные трансформации, но при этом его природа всегда находится только в благодатном для человека состоянии. В этой природе отсутствуют тайфуны, ливни, цунами и землетрясения. Действительно, такой природой можно только залюбоваться. «Год начинается с цветения сливы и кончается хризантемой, между ними — множество других самых разных цветов, на которые смотришь с привычным удовольствием. И эта радость запечатлевается в памяти». Кайбара Экикэн сознательно настраивает глаз свой и читательский на восприятие только красоты, которая делает жизнь полнее и радостнее: «Тот, кто прилепился душою к четырем временам года, может называться человеком чувствительным. Их движение вызывает в человеке печальном — печаль, а в человеке правильном — радость. Перед глазами — один и тот же вид, но в одном он возбуждает восторг, а в другом — ужас».
Для обретения радости Кайбара Экикэн рекомендует и умеренное винопитие, поскольку «вино — это чудный дар Неба. Если немного выпить, сердце твое раскроется, печали уйдут, дух воспарит, придет бодрость, кровь побежит веселее. Ты сможешь разделить веселье с людьми, и будет тебе в том большая подмога в радости». Вино очень помогает и более острому восприятию природы: «После того как осыпался сливовый цвет, распускается персик… Пурпурный цвет — словно плывет облако перед глазами. Потом распускается сакура. Она трогает душу. Среди многих цветов нашей Японии сакура — самая красивая… Бродить по весне, жить, целый день любуясь цветеньем, — радость глаза, самая большая радость этого мира… Особенно хороши делаются оттенки, когда выпьешь немножко и смотришь на цветы в сумерках. Сидишь под цветущим деревом, упиваешься луной… Люди в старые времена очень любили луну и цветы».
Помимо собственно красоты природа обладает и еще одним несравненным достоинством: счастье любования природой не может быть отнято сильными мира сего, оно доступно каждому человеку — знатному и низкому, бедному и богатому. «Радость не продается за деньги, ни одной монетки не надо. Доверься сердцу, бери сколько хочешь — а она не кончается. Ты владеешь этим богатством, но никто на него не польстится — ведь у гор и вод, у ветра и луны никогда не было одного хозяина».
Помимо любования природой обретению покойной радости, которая продляет радостную жизнь старика, служит чтение книг. Это занятие уединенное и не требующее соучастника. «Во всяком деле требуется товарищ. И только в радости чтения друг не нужен. Сидишь себе в комнате — и видишь окруженную четырьмя морями Поднебесную, любая вещь на Небе и на Земле внятна тебе. Видишь на тысячи лет назад, видишь на тысячи лет вперед. Живешь сейчас, а встречаешься с людьми прошлого. Свою глупость разбавляешь мудростью. Вот какую радость приносит чтение. Среди всех наших бесчисленных дел лучше чтения нет ничего. Но обычные люди читать не любят, и в этом состоит их ужасное несчастье. Ведь именно книгочею доступна величайшая радость, которая только есть в Поднебесной».
Чтение исторических сочинений позволяет раздвинуть хронологические рамки собственной жизни и фактически удлинить ее. «Если читать исторические книги Китая и Ямато, то далекое прошлое встанет перед глазами, ты повстречаешься с теми прежними временами — будто прожил тысячи лет. Разве это не великая радость? Видеть только то, что перед глазами, и не знать про прошлое — весьма неразумно. Хань Юй[9] говорит так: «Человек, который не путешествовал по прошлому — все равно что лошадь или корова, облаченные в одежды». Тот же, кто начитан в старых книгах, постигает суть и дела, его сердцу ведома тьма существ и созданий, он видит и слышит без ошибки, и в том состоит его великая радость».
Помимо книг исторических и мудрой философской китайской поэзии Кайбара Экикэн советует читать и японоязычную поэзию, которая особенно преуспела в воспевании природы. В своем трактате он неоднократно подчеркивал, что настоящая радость доступна только людям образованным и книжным, за счет чего они приближаются к мудрости. Поскольку же такое приближение — процесс длительный, то только человек в возрасте имеет возможность быть по–настоящему счастливым. Кайбара полагал, что богатство и бедность даются с рождением, он говорит о предопределенности высоты огромной сосны и карликового дерева. Переводя эту метафору на современный язык, автор утверждает, что в условиях сословного общества социальный статус не может быть изменен, и это следует принять за данность. Однако природа образования — другая, приращение знания и мудрости находится в руках самого человека.
Интересно при этом, что к собственному поэтическому творчеству автор относится со скепсисом. «Следовать за четырьмя временами года, любоваться луной и солнцем, наблюдать за меняющимися картинами природы, читать вслух старые песни Китая и Ямато и при этом сердечно радоваться… Не следует утруждаться собственным сочинительством — тебе и так легко и приятно… Сделай древнее образцом для себя. Наши собственные слова — жалкие, легковесные и никчемные. Тебе самому они могут казаться превосходными, но перед человеком, который знает толк в стихах, читать их стыдно — они достойны называться… лишь глупостью на вынос. У меня с сотоварищи дара нет, складно составлять слова — мучение и напрасный труд. Но человеку даровитому это дается с легкостью и наслаждением. Но нет смысла потратить полную жизнь только на то, чтобы сочинить одну–единственную строку».
В соответствии с установками конфуцианства Кайбара Экикэн полагал, что все мудрое уже было сказано. Поэтому он и делает акцент не на сочинительстве, а на чтении и усвоении прочитанного. В связи с этим книг у «радостного старика» должно быть как можно больше, они — показатель настоящего богатства. «Если посчастливилось собрать много книг на полке, то как можно назвать тебя бедняком? Ведь у тебя настоящее богатство, которое не променяешь на корзину со златом. Разговаривать с добрым другом о Пути, вместе с ним радоваться луне и цветам, пребывать в прославленных местах и чудных пределах, наслаждаться там непревзойденными видами — вот это и называется чистым счастьем. Если удалось тебе заполучить его — знай огромность этого счастья, которому не бывать у спесивого богача».
Будучи конфуцианцем, Кайбара Экикэн не верил в бессмертие, он утверждал, что не имеет смысла тратить отпущенное человеку время на ламентации по поводу краткости жизни, глупо проводить жизнь в озлобленности и печалях. «С весны до конца года время летит, как стрела из лука, и не остановить его. И время, и год — из той же быстрой породы. Потому и говорят: время летит стрелой, как лунно–солнечный свет. С приближением старости годы бегут все быстрее. Не успел оглянуться — а тебе уже пятьдесят минуло. А если уж после первых пятидесяти лет прожил еще пятьдесят и достигнул ста, годы полетят еще быстрее к самому своему концу. А потому оставшуюся малость лучше прожить, пребывая в радости. И уж совсем глупо проводить время в стенаниях, печалях и горестях. Каждый год расцветает цветок — каждый год он похож на себя самого. Но человек меняется с каждым годом. Старость копится, и даже в течение одного года человек становится все дряхлее. Не стоит сетовать, что сегодня ты не таков, как вчера, а завтра ты станешь не таким, как сегодня. Если поймешь это, то не станешь клясть судьбу, а станешь беречь свое время и не проведешь ни дня в бессмыслии. На закате дня не проси рассвета. Лучше в середине каждого дня подумай, как проведешь его остаток».
Что до смерти, то она есть естественный этап существования, а все, что естественно, не может трактоваться как печальное.
«Старость подобна солнцу, клонящемуся к закату. Когда смерть близко, смирись с судьбой, пойми, что печалиться не о чем. В «Книге перемен» говорится: если разбиваешь горшок и не жалуешься, то тогда и с приходом глубокой старости не впадешь в печаль. Горшок — вещь доступная, разбил — не горюй. Плач о старости — это плач о заходящем солнце. Но если старость и приближение смерти — это заходящее солнце, то это есть всегдашний природный закон. И печалиться здесь не о чем. Сетовать на старость, проклинать смерть — не знать, как устроен мир. Познай свою долю. Тао Юань–мин[10] свидетельствует: «Утром рождаются человеколюбие и справедливость. Вечером они умирают. Чего же еще пожелать?» С древних времен еще не нашлось человека, который бы не умер. Если не знаешь, что такое жизнь, и не доверяешься воле Неба, тогда и страданий много.
Человек сделан не из железа или камня, его жизнь заканчивается смертью. Тело не может родиться дважды, а потому следует радоваться, пока оно пребывает в этом мире. Старики любят делать одно и то же, плести один и тот же невод. Драгоценными утрами и вечерами наставляй свое сердце, по–дружески учи радости других. Будет искренне жаль, если ты или другой человек не познает данную с рождением радость, не распорядится своей жизнью, как то следует, и проведет ее в гниении и без всякого толку. Утром открылся тебе Путь, ты стал человеком, вечером умер… Так о чем здесь жалеть?»
Не веря в бессмертие, Кайбара Экикэн тем не менее верил, что с обретением радости жизнь будет казаться длиною в «тысячу лет». В подтверждение своей мысли (или ощущения) Кайбара Экикэн цитирует популярнейшего в Японии китайского поэта Бо Дзюйи (772–846), который говорил: «Продление своих лет — искусство. Если сердце покойно, то и годы длинны. Еще он сказал, что для человека несуетливого дни и месяцы тянутся дольше. В стихах же Су Дун–по сказано так: если усядешься бездельно и тихо, то день обернется двумя, а если принять жизнь человеческую за семьдесят лет, то тогда она вытянется до ста сорока лет — так получается, что утишенное сердце делает твои дни длиннее». Японец Кайбара Экикэн вторит китайским авторитетам: «Если располагаешь досугом, успокой и утишь свое сердце, растяни свои дни, прекрати суетиться. В особенности это справедливо для стариков, у которых жизни осталось мало и время для них бежит все быстрее. Жалея об уходящем времени, им пристало растягивать день — в десять, месяц — в год, год — в десять, и радоваться тому. Не пристало им напрасно проживать дни и месяцы, а потом сожалеть о том».
***
Жизнь японца в традиционном обществе членилась на несколько этапов. Каждый из них считался необходимым условием полноценного бытия. Беззаботное детство сменялось подготовкой подростка к взрослой жизни с ее ответственностью по отношению к родителям, детям, сюзерену, профессиональной корпорации. Высшим идеалом являлись служение и долг, от надлежащего исполнения которых и возникало ощущение ненапрасности бытия. В это время предписывалось подавлять личные желания. В преклонных же годах человек получал право распоряжаться своим телом, а обязанности сменялись правом на «радость», которая выступала в качестве характеристики, применимой только к старости.
Примечания
1
Нисикава Дзёкэн. Нихон суйдо ко. Суйдо кайбэн. Каи цусё ко. Токио: «Иванами», 1988. С. 32–36.
(обратно)2
Подр. см.: А. Н. Мещеряков. Стать японцем. Топография тела и его приключения. М.: «Наталис», 2014.
(обратно)3
Цит. по: Карелова Л. Б. У истоков японской трудовой этики. М.: Восточная литература, 2007. С. 132, 117.
(обратно)4
Гэндзи–обезьяна. Японские рассказы XIV–XVI веков. Отоги–дзоси. Перевод М. В. Торопыгиной. СПб.: Академический проект, 1994. С. 238–239.
(обратно)5
Цит. по: Карелова Л. Б. У истоков японской трудовой этики. М.: Восточная литература, 2007. С. 54, 160.
(обратно)6
Карелова Л. Б. Учение Исиды Байгана о постижении «сердца» и становление трудовой этики в Японии. М.: Наука, 2007. С. 164.
(обратно)7
Кайбара Экикэн. Ёдзёкун, вадзоку додзикун. Токио: «Иванами», 1964. С. 24.
(обратно)8
The Autobiography of Yukichi Fukuzawa. New York: Columbia University Press, 2007. P. 257.
(обратно)9
Хань Юй (768–824) — китайский философ и литератор.
(обратно)10
Тао Юань–мин (365–427) — знаменитый китайский поэт.
(обратно)
Комментарии к книге «Традиционная Япония: обязанности взрослых и радости старцев», Александр Николаевич Мещеряков
Всего 0 комментариев