«Начало опричнины»

Начало опричнины (fb2) - Начало опричнины (Учёные записки - 294) 3007K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Руслан Григорьевич Скрынников

Скрынников Р.Г. Начало опричнины.

Введение

    В историографии русского средневековья трудно найти сюжет, который бы породил столько разногласий и споров, сколько их породила история опричнины. Одни видели в опричнине плод больного воображения царя Ивана Васильевича, считали ее исторической случайностью. Для других опричнина была целенаправленной, обдуманной реформой, образцом государственной мудрости и выражением объективной необходимости. В самое последнее время появились крупные монографические исследования по истории опричнины, но и сейчас споры, вызванные ею, далеки от своего завершения. В общем виде не вызывает возражений тот факт, что бурные события опричнины явились лишь кратковременным эпизодом в длительном развитии России от феодальной раздробленности к абсолютизму. В конечном счете опричнина была вызвана к жизни столкновением между могущественной феодальной аристократией и поднимающейся самодержавной монархией. Само это столкновение, строго говоря, никакой загадки в себе не заключает. Загадку составляет вопрос, при каких обстоятельствах подобный конфликт, вообще говоря, обычный, мог привести к кровавой драме опричнины, к невиданному опричному террору, быстро переросшему начальные узкие рамки конфликта.

    Вопреки весьма распространенному взгляду, опричная политика никогда не была последовательной политикой с едиными принципами, неизменными на протяжении всего ее существования. Развитие опричнины отмечено многими противоречиями и поворотами. На первом этапе опричная политика носит в основном антикняжескую направленность, свидетельством чему служит указ о казанской ссылке и массовая конфискация княжеских вотчин. Возвращение из ссылки опальных княжат, созыв Земского собора в 1566 г. и другие меры, связанные с полосой компромисса в истории опричнины, знаменуют конец первого этапа. Основным содержанием второго этапа опричнины, с политической точки зрения, явился грандиозный процесс о заговоре Старицкого, завершившийся казнью руководителей опричного правительства, земской Боярской думы и разгромом Новгорода. Главными жертвами массового террора опричнины в этот период были старомосковские бояре, руководители церкви, высшая приказная администрация, отчасти дворяне, т. е. те самые слои господствующего класса, которые составляли наиболее прочную, традиционную опору монархии. Последними жертвами опричнины были ее собственные творцы и вдохновители. В плане политическом опричнина в конечном итоге упрочила аппарат власти Русского централизованного государства. В плане социально-экономическом ее главными результатами были рост феодального гнета, усиление крепостнических тенденций, а также углубление хозяйственного кризиса, достигшего высшей точки после опричнины в 80-х гг. XVI века.

    Настоящая монография представляет первую часть исследования автора по истории опричнины. В ней подробно исследованы политическое развитие страны, приведшее к опричнине, социальная структура опричнины, наконец, опричная земельная политика на первом этапе ее существования. Внутренняя история опричнины рассматривается в неразрывной связи с событиями Ливонской войны, оказавшей исключительное влияние на судьбы страны, ее экономику и жизнь народа.

    Во второй части исследования, подготовленной автором к печати, рассматривается последний период в истории опричнины и ее отмена в 1572 году. Основное внимание здесь уделено раскрытию механизма опричного террора, выяснению вопросов о социальных и экономических последствиях опричнины и ее историческом значении.

Историография

    В дворянской историографии проблема опричнины исследовалась преимущественно в плане оценки личности Грозного и его деятельности. Идеолог абсолютизма В. Н. Татищев оправдывал Грозного и опричнину, укрепившую «монаршеское правление», и с крайним осуждением отзывался о бунтах и изменах «некоторых безпутных вельмож»[1]. По мнению дворянского историка И. Н. Болтина, Грозный ликвидировал «самодержавные владения» вельмож[2]. С противоположной точки зрения рассматривал опричнину представитель родовитой аристократии князь М. М. Щербатов. Для него гонения на бояр были результатом самовластия Грозного, следствием низости его сердца и неосновательных подозрений против знати[3].

    Н.М. Карамзин рассматривал опричнину с тех же позиций, что и М. М. Щербатов. В его глазах начало царствования Грозного было временем крупнейших успехов монархии и «славных деяний» царя. После смерти царицы Анастасии Романовой в душе Грозного произошла ужасная перемена[4]. Окружив себя злодеями-опричниками, царь безжалостно губил бояр, которые не сопротивлялись ему[5]. В опричнине Н. М. Карамзин видел некую психологическую загадку, а ее оценку сводил к нескольким моральным сентенциям.

В «Истории» Н. М. Карамзина собран громадный фактический материал, приведены многие источники, относящиеся к истории опричнины. Но в его труде исторический прогресс отождествляется с укреплением самодержавия. Вся концепция проникнута консервативно-охранительным духом. Написанная пером талантливого художника, «История» Карамзина оказала сильное влияние на работы последующих историков от М. П. Погодина и Н. Г. Устрялова до Д. И. Иловайского[6].

    Историческая концепция Н. М. Карамзина встретила решительные возражения со стороны декабристов, отвергавших попытки исторического оправдания самодержавия и заявлявших, что история народа принадлежит самому народу, а не царю. В историографии дворянских революционеров тиранство Грозного и его опричников подверглось осуждению[7].

    Буржуазное направление в русской историографии сложилось к середине XIX века. В трудах буржуазных историков была поставлена проблема закономерности русского исторического процесса. К. Д. Кавелин рассматривал опричнину в плане завершения борьбы между государством и «вельможеством». В опричнине царь пытался «создать служебное дворянство и заменить им родовое вельможество»[8]. По мнению К Д. Кавелина, деяния Грозного имели глубокие объективные причины[9]. С. М. Соловьев, как и К. Д. Кавелин, видел главную закономерность истории России XVI века в переходе от княжеских отношений к государственным. Опричнина завершила длительную борьбу государственного начала с родовым, олицетворявшимся аристократическим боярством[10]. Борьба царя с боярством была связана с усилением служилого сословия. «История» С. М. Соловьева имела для своего времени выдающееся значение. С. М. Соловьев анализирует историю как закономерный процесс. Но в его концепции развитие государственных форм выступает как главная пружина исторического процесса.

    С критикой концепций С. М. Соловьева выступили историки-славянофилы. К. С. Аксаков отвергал самую возможность сопротивления боярства самодержавию и старался доказать исконное единство власти и «земли» в допетровской Руси[11]. Историческая схема славянофилов имела сугубо реакционный смысл.

    Революционные демократы рассматривали борьбу монархии с боярством в плане укрепления государства. В. Г. Белинский считал, что Грозный довершил уничтожение уделов[12].

А. И. Герцен обличал кровавый произвол опричнины, но в то же время писал, что тирания Грозного оправдывалась государственными целями[13]. Н. Г. Чернышевский отмечал тесную связь самодержавной власти с дворянством и резко критиковал С. М. Соловьева за его оценку деятельности Ивана IV[14]. Революционные демократы подходили к раскрытию исторической закономерности с совершенно иных позиций, нежели представители буржуазной историографии.

    Буржуазно-дворянские историографы второй половины XIX в. К. Н. Бестужев-Рюмин и Е. А. Белов оправдывали борьбу Грозного с боярством. По мнению К. Н. Бестужева-Рюмина, опричнина была важным шагом к развитию понятия государства[15]. Е. А. Белов утверждал, что с помощью опричнины царь «отвратил от России опасность господства олигархии ее», уничтожил связи княжеской знати с ее прежними уделами и т. д.[16]. Противоположного взгляда придерживался Н. И. Костомаров, считавший опричнину учреждением бессмысленным и бесполезным, результатом деспотизма и тирании нервного царя[17].

    Крупнейший представитель буржуазно-либеральной историографии В. О. Ключевский дал схему опричнины, отмеченную печатью эклектизма. Опричнина, по его мнению, была порождением основного противоречия политического строя Московского государства, противоречия между абсолютной монархией и аристократическим персоналом государства, правящим боярством. Не умея ни поладить, ни расстаться, обе стороны попытались разделиться, выражением чего и явилась опричнина. Царь не имел возможности сокрушить неудобный для него правительственный строй и стал истреблять отдельных подозрительных лиц, действуя как не в меру испугавшийся человек. Опричнина была направлена против лиц, а не против порядка, и в этом состояла ее политическая бесцельность. В конечном счете она оказывается явлением чисто случайным, плодом чересчур пугливого воображения царя и т. д.[18]. Интересно, что В. О. Ключевский, анализируя социальные особенности опричнины, определял ее как дворцовое хозяйственно-административное учреждение и усматривал в ней «пародию удела». Попытка анализа социально-политических противоречий общества в работах В. О. Ключевского имела положительное значение. Однако В. О. Ключевский полностью игнорировал классовые противоречия, как основу социальной структуры государства, и утверждал будто политика самодержавия отвечала интересам всех сословий, сотрудничавших во имя общего дела.

    Дальнейшая разработка проблемы опричнины связана с именем С. Ф. Платонова. По мнению С. Ф. Платонова, Грозный отстаивал «принцип единовластия как основание государственной силы и порядка»[19]. В глазах С. Ф. Платонова опричнина была важной государственной реформой, укрепившей самодержавную монархию. Отказавшись от детального исследования фактов, С. Ф. Платонов на основании общего обзора территории опричнины сделал вывод, будто в опричнину попали «как раз те местности, где еще существовало на старых удельных территориях землевладение княжат, потомков владетельных князей». Отсюда он заключил, что опричнина «подвергла систематической ломке вотчинное землевладение служилых княжат вообще на всем его пространстве», что в опричнине «произошел полный разгром удельной аристократии»[20]. В концепции С. Ф. Платонова период опричнины и вся вторая половина XVI в. рассматриваются как время государственного кризиса, вылившегося в смуту в начале XVII в. Причины кризиса коренились в политическом противоречии между московской властью и родовым боярством и в социальном противоречии служилых землевладельцев и «рабочей массы»[21]. В работе С. Ф. Платонова поставлен вопрос о социальных последствиях опричной политики.

   Н. П. Павлов-Сильванский рассматривал строй средневековой России как феодальный, но феодализм понимал не как способ производства, а как совокупность политических признаков, соответствующих феодальной раздробленности. Согласно его концепции, в опричнине произошла грандиозная конфискация остатков наследственных уделов княжат, политическое влияние которых было окончательно сокрушено[22]. Тем самым завершился переход от феодальной Руси (XIII — середина XVI вв.) к сословному государству (с середины XVI в.). Н. П. Павлов-Сильванский придавал исключительное значение деятельности Земских соборов, служивших органами сословной монархии и тождественных в его глазах с парламентами Западной Европы в период средневековья.

   Н. А. Рожков попытался объяснить историю опричнины в связи с экономическим развитием России во второй половине XVI в. Он полагал, что в тот период Россия пережила глубокий экономический переворот: на смену натуральному хозяйству пришло денежное и наступил конец феодализму. Отражением этого переворота явилась опричнина, один из эпизодов «дворянской революции», которая передала власть «от удельной, княжеско-боярской знати к дворянству в его массе»[23]. Воззрения Н. А. Рожкова не выходили за рамки экономического материализма.

    В известкой мере от влияния экономического материализма не свободны также работы М. Н. Покровского, видного представителя советской марксистской историографии. М. Н. Покровский считал, что в XVI веке в России утверждается торговый капитал, происходит разрушение крупной вотчины и утверждение помещичьего хозяйства. Опричнина экспроприировала богатого боярина-вотчинника в пользу мелкопоместного дворянина, в результате рядом со старым, боярско-вотчинным государством возникло новое, дворянско-помещичье[24].

    Исследование истории с позиций марксизма-ленинизма открыло широчайшие возможности перед советской историографией. Центральное место в исследованиях по русской истории XVI в. заняли кардинальные проблемы социально-экономического и политического развития страны: проблемы закрепощения крестьян и классовой борьбы, изживания остатков феодальной раздробленности и становления централизованного государства.

    Исследование опричнины в советской историографии 20—40-х гг. связано с именами П. А. Садикова, С. В. Бахрушина и И: И. Смирнова. Труд П. А. Садикова «Очерки по истории опричнины» посвящен главным образом проблемам развития финансово-административных органов управления в годы опричнины. Эта работа сохраняет и сейчас бесспорную ценность как фактическое исследование. Но автор ее остается целиком в рамках платоновской концепции опричнины. Вывод о сокрушении княжеско-боярского землевладения подкрепляется указаниями на территориальный состав опричнины. .Последнему вопросу П. А. Садиков уделяет особое внимание[25]. Большой научный интерес представляют разыскания П. А. Садикова по истории землевладения в годы опричнины и его обширные публикации поземельных актов периода опричнины[26].

    Несколько небольших очерков по истории опричнины принадлежат перу И. И.«Полосина. Положительным моментом его исследования является постановка широких социальных проблем. Опричнина, для И. И. Полосина, это «система царско-дворянской политики в организации военно-служилого поместного дворянства, в разгроме бояр, в оформлении крепостничества» и т. д.[27]. Многие страницы очерков Полосина посвящены определению понятия опричнины, однако эти определения носят слишком общий, универсальный характер[28] . Для последних работ И. И. Полосина характерен сильный налет идеализации политики Ивана Грозного.

    Особое место в советской историографии середины 40-х гг. занимают работы Р. Ю. Виппера, С. В. Бахрушина и И. И. Смирнова под аналогичными названиями «Иван Грозный»[29]. Упомянутые работы невелики по объему и имеют в целом научно-популярный характер. Р. Ю. Виппер рассматривает опричнину как крупнейшую военно-административную реформу, выросшую из трудностей Ливонской войны. Творец опричнины выступает под его пером как гениальный организатор и вождь крупнейшей державы, патриот, повелитель народов[30].

    С. В. Бахрушин и И. И. Смирнов рассматривают опричнину в плане становления централизованной монархии и разгрома боярско-аристократической оппозиции. Но поскольку они не приводят нового фактического материала, исходным моментом в их построениях является тезис С. Ф. Платонова относительно широкой конфискации княжеско-боярского землевладения на территории опричнины.

    По мнению С. В. Бахрушина, «опричнина была направлена против тех слоев феодального общества, которые служили помехой развитию сильной государственной власти, в первую очередь, против крупных феодалов». Опричная реформа «должна была с корнем вырвать все пережитки феодальной раздробленности, сделать невозможным даже частичный возврат к ней и тем самым обеспечить военную оборону страны». Царь проводил опричную политику, опираясь на мелкое и среднее дворянство и отчасти посадское население[31].

    И. И. Смирнов видит исторический смысл опричнины в том, что она «окончательно и навсегда сломила боярство, сделала невозможной реставрацию порядков феодальной раздробленности и закрепила основы государственного строя Русского национального государства». И. И. Смирнов считает, что опричные реформы подорвали экономическую основу могущества боярства и привели к разгрому княжеско-боярской реакции[32].

    Как С. В. Бахрушин, так и И. И. Смирнов признавали за опричниной значение бесспорно прогрессивного явления и характеризовали царя Ивана Грозного как крупнейшего, выдающегося государственного деятеля своего времени. Подобная идеализация Грозного и его опричной политики была обусловлена рядом причин, одной из которых было влияние на историографию высказываний Сталина об опричнине.

    Изложенная точка зрения стала доминирующей и получила широкое распространение в учебной литературе тех лет. Но у нее нашлись также противники, в числе которых был академик С. Б. Веселовский, крупнейший знаток опричнины.

    С. Б. Веселовский не имел возможности довести до конца свои исследования по опричнине. При его жизни была опубликована лишь небольшая часть его исследований, а именно, источниковедческие работы и статьи по истории земельной политики опричнины[33]. Отметим, что эти работы представляют наибольшую ценность в научном наследии С. Б. Веселовского. В полном виде исследования С. Б. Веселовского увидели свет спустя много лет после его смерти.

    Значение работ С. Б. Веселовского определяется следующими моментами. Во-первых, он резко возражал против идеализации личности Грозного[34]. Во-вторых, автор ввел в научный оборот большой фактический материал и доказал несостоятельность гипотезы С. Ф. Платонова относительно зачисления в опричнину центров удельно-княжеского землевладения[35]. Тем самым он способствовал критическому преодолению ошибочных концепций истории опричнины. Но окончательные выводы С. Б. Веселовского ценны скорее в негативном, чем в позитивном плане. За отправной момент исследования он принимает схему В. О. Ключевского, лишь несколько видоизменяя ее. На почве политических противоречий Московского государства, писал В. О. Ключевский, разразился кровавый конфликт даря с его боярством. Правильнее сказать, дополняет С. Б. Веселовский, конфликт царя с дворянством, правящей вершиной класса служилых землевладельцев[36]. До опричнины, замечает В. О. Ключевский, в политическом строе Московского государства не было учреждения, которое бы ограждало личную безопасность царя, и только в опричнине такое учреждение было создано. Неверно, возражает С. Б. Веселовский, такое учреждение издавна было, это «государев двор», исконное учреждение русских князей: остается лишь исследовать, как и почему царь Иван утратил веру в старый государев двор и стал искать безопасность в новом опричном дворе[37].

       В первых же очерках Веселовский подробно излагает, как царь Иван, тяготясь опекой Сильвестра и бояр, «пришел в конце концов к мысли отделаться от них, но как это сделать, не знал, и запутался»[38]. Вначале боярство якобы не принимало сколько-нибудь заметного участия в борьбе между царем и его советниками. Только на втором этапе борьбы Ивана за неограниченное самодержавие он должен был «выйти из узкого круга интимных советников... и войти в конфликт со всем исторически сложившимся строем Государева двора»[39]. Обойтись в управлении без старого двора было невозможно, бороться с ним становилось небезопасно. Выход царь Иван нашел в том, что удалился из старого двора и устроил новый, опричный, с целью обеспечить себе, личную безопасность и получить свободу действия[40]. Отъезд царя в Коломенское был началом жестокой схватки его со своими дворянами, ибо царь порывал не с одними княжатами и боярами, а со всем старым двором[41].

       Как мы видим, С. Б. Веселовский сводит весь конфликт опричнины к переходу Грозного из одного «двора» в другой и столкновению монарха со всем дворянством в целом. Классовый характер самодержавия как дворянской монархии  полностью игнорируется, правительство рассматривается как надклассовая сила[42]

    Многие выводы С. Б. Веселовского отличаются субъективизмом. Так, автор явно преувеличивает значение такого факта, как смерть царицы Анастасии в 1560 году. При жизни Анастасии, — пишет он, — царь был плохо обузданным конем, а после ее смерти и вовсе разнуздался[43]. Анализируя причины падения Избранной рады, С. Б. Веселовский основное внимание уделяет личным взаимоотношениям царя с его ближайшим окружением. Первые опалы были следствием столкновения царя со своими родственниками. Последующие опалы вызваны были тем, что «участники схватки покатились по наклонной плоскости ожесточения, ка которой невозможно было остановиться» и т. д.[44]

    Следуя концепции В. О. Ключевского, С. Б. Веселовский считал, что опричнина и вообще опалы Ивана Грозного свелись к уничтожению лиц и не изменили общего порядка. Он предлагал оставить старый предрассудок, согласно которому казни царя Ивана были направлены в лице бояр и княжат против крупных феодалов[45].

    С. Б. Веселовский не успел, а точнее не имел возможности завершить свою работу. Многие из его очерков сохранились в виде черновиков, отчасти незавершенных, содержащих фактические неточности.

    Решения XX съезда Коммунистической партии Советского Союза оказали благотворное влияние на развитие советской исторической- мысли. Развернувшаяся вскоре после съезда научная дискуссия затронула многие разделы истории русского средневековья. В статьях С. М. Дубровского и В. Н. Шевякова были подвергнуты критике ошибки в освещении опричнины и идеализация деятельности Грозного[46]. В. Н. Шевяков предпринял попытку немедленного решения основных проблем опричнины без привлечения достаточного фактического материала, но эта попытка оказалась неудачной[47].

    В новейшей историографии с работами по истории опричнины выступили А. А. Зимин, В. Б. Кобрин и С. М. Каштанов.

    В. Б. Кобрин продолжил исследования Г. Н. Бибикова и С. Б. Веселовского[48]. Он собрал и детально проанализировал большой фактический материал относительно персонального состава опричного двора Грозного[49]. С. М. Каштанов исследовал иммунитетную политику в годы опричнины[50].

    Наиболее крупное монографическое исследование по истории опричнины принадлежит перу А. А. Зимина. В работе систематизирован громадный фактический материал, накопленный историографией к настоящему времени. Наиболее подробно в работе исследуется политическая история опричнины. Автор уделяет пристальное внимание также социальным проблемам опричнины. Что касается общей концепции опричнины, созданной А. А. Зиминым, то она представляется нам противоречивой. А. А. Зимин полностью принимает вывод С. Б. Веселовского о том, что опричная земельная политика не имела антикняжеской или антибоярской направленности[51], «...ни о каком разгроме «боярства» в XVI веке не может идти и речи»[52]. Но он не разделяет вывода С. Б. Веселовского о бессмысленности опричнины и утверждает, что опричнина хотя и не имела антибоярской и антикняжеской направленности, все же сокрушила остатки феодальной раздробленности на Руси, «...основной смысл опричных преобразований, — пишет А. А. Зимин, — сводился к завершающему удару, который был нанесен последним оплотам удельной раздробленности»[53]. Подобное мнение давно высказывалось в литературе, но в работе А. А. Зимина оно получает неожиданное и парадоксальное разрешение.

 А. А. Зимин объявляет носителями удельной раздробленности те социальные силы, учреждения и территории, которые более всего пострадали от опричного террора. «Ко времени введения опричнины, — пишет А. А. Зимин, — наиболее мощными форпостами удельной децентрализации в России были Старицкое княжество, Великий Новгород и церковь»[54].

    Такая точка зрения представляется нам спорной. Всероссийская церковь на протяжении многих веков служила мощным орудием в руках великокняжеской и царской власти. Она деятельно помогала князьям в объединении русских земель, проповедовала теорию божественного происхождения власти московских самодержцев и т. д. Редкие недоразумения и раздоры между светскими и духовными властями, случавшиеся иногда, объяснялись вполне конкретными причинами. Очень часто они были простым отзвуком борьбы, происходившей в среде правящего боярства, с которым руководители церкви были связаны прочными нитями. Следовательно, считать церковь форпостом удельной децентрализации нет достаточных оснований.

    Что касается Новгорода Великого, то он был включен в состав Русского государства окончательно и бесповоротно почти за столетие до опричнины. Ни в одной другой земле мероприятия, призванные гарантировать объединение, не проводились с такой последовательностью, как в Новгороде. Именно здесь Москва произвела невиданную массовую экспроприацию всех местных феодальных землевладельцев (крупных бояр, купцов и житьих людей), а на их место водворила московских дворян-помещиков. В XVI веке московские порядки прочно утвердились в Новгороде. Москва постоянно назначала и сменяла всю приказную и церковную администрацию Новгородской земли, распоряжалась всем фондом новгородских поместных земель и т. д. Пресловутый новгородский сепаратизм был побочным продуктом острых социальных противоречий в Новгороде, следствием недовольства низов обременительными царскими податями, угнетением со стороны московских помещиков и московской администрации. Новгород весьма сильно пострадал от опричного террора, но считать его оплотом удельной децентрализации едва ли возможно.        

    Представляется, что носителями традиций и пережитков удельной раздробленности была в XVI веке княжеско-боярская знать в целом от удельных владык до многочисленных потомков местных удельных династий князей Суздальских, Ярославских и пр., располагавших колоссальными земельными богатствами. В своем исследовании А. А. Зимин не может игнорировать многочисленных антикняжеских и антибоярских репрессий опричнины, но каждый раз он низводит их на степень случайных фактов, объясняя мелкими служебными провинностями бояр[55]. С таким истолкованием антибоярских репрессий согласиться трудно. Предположение, будто представители знатнейших фамилий, владельцы наследственных уделов и т. д. могли быть подвергнуты ссылке или казнены из-за ничтожных служебных провинностей, совершенно не соответствует духу и структуре феодальной иерархии[56].

     Опричные репрессии против княжат и бояр явились в конечном счете бессмыслицей: монархия не имела особых причин для гонений против боярства. По словам А. А. Зимина, «...последние работы по истории... политической борьбы в XVI веке показывают, что нельзя усмотреть «децентрализаторские» тенденции, стремление воскресить времена феодальной раздробленности ни у одной из групп княжеско-боярской знати. Речь может идти лишь о борьбе за различные пути централизации государства»[57]. Единственным исключением в этом плане был удельный князь В. А. Старицкий, владения которого, по мнению А. А. Зимина, были самым «мощным форпостом» раздробленности и удельной децентрализации. В XVI веке на Руси было не менее дюжины других крупных уделов, но все они были остатками «удельной обособленности», не представлявшими никакой политической опасности для самодержавной власти[58].

    Остается непонятным, почему только один из уделов был опасным носителем удельной децентрализации, все же прочие группировки княжеско-боярской знати от удельных князей с боярским титулом до многочисленных потомков местных удельных династий стали в XVI веке поборниками московской централизации[59].

    Касаясь принципиального значения опричнины, А. А. Зимин утверждает, будто опричная борьба с удельной децентрализацией (политический аспект опричной политики) «в какой-то мере отвечала потребностям горожан и крестьянства, страдавших от бесконечных междоусобных распрей феодальной аристократии»[60]. Но в практическом своем осуществлении «опричнина в первую очередь мучительно отозвалась на русском крестьянине...»[61].

    Исследование классовых аспектов опричнины приводит А. А. Зимина к следующим выводам. «Годы опричнины явились новым этапом в истории антифеодальной борьбы крестьянства. В отличие от предшествующего времени ареной классовых битв были уже широко охвачены не отдельные селами деревни, а вся страна. Голос стихийного протеста слышался в каждом русском селении»[62].

  Не подлежит сомнению, что опричнина укрепила феодальную монархию и тем самым упрочила власть крепостников-помещиков над эксплуатируемыми массами народа, следовательно, ее глубочайшие корни следует искать в социальных и классовых противоречиях. Но представляется весьма спорным вывод А. А. Зимина относительно резкого обострения классовой борьбы в период опричнины. Остается непреложным фактом, что за все время опричнины в стране не произошло никаких массовых антифеодальных выступлений крестьянства. Из работы А. А. Зимина следует, что основной формой сопротивления крестьян феодалам в годы опричнины было повальное бегство их на окраины[63]. Но считать бегство крестьян формой «классовых битв» и новым этапом в истории антифеодальной борьбы крестьянства едва ли возможно. В середине XVI в. наиболее крупные антифеодальные выступления происходят не в деревне, а в городах. Городские антифеодальные движения достигают высшей точки в конце 40-х гг. XVI в., т. е. задолго до опричнины. После подавления восстания в Москве в 1547 г. городские движения на длительное время приходят в глубокий упадок.

* * *

        В зарубежной историографии наиболее серьезное научное значение имеют труды историков Польши и ГДР, посвященные изучению экономических и политических связей России с соседними странами в XVI в.[64]. Интересными представляются работы буржуазных исследователей по истории внешней политики и торговли России в XVI в.[65], истории общественной мысли[66], а также источниковедческие статьи[67].

    К различным направлениям буржуазной историографии дореволюционной России примыкают работы Л. М. Сухотина, В. Б. Ельяшевича и С. Г. Пушкарева[68]. Л. М. Сухотин, опубликовавший в 30-х гг. ряд работ по истории опричнины, оспаривал концепцию С. Ф. Платонова и утверждал, что в опричнине не было «государственного смысла»[69]. С. Г. Пушкарев видел в опричнине главным образом вакханалию убийств и грабежа и отрицал за ней всякое историческое значение[70]. Сторонником платоновской концепции выступил В. Б. Ельяшевич[71]. Многие работы зарубежных буржуазных историков, посвященные Грозному, имеют популярный характер и не вносят ничего нового в историографию вопроса[72].

* * *

    Общий обзор историографии опричнины позволяет сделать вывод о том, что многие важнейшие проблемы опричнины до настоящего времени исследованы недостаточно. Наибольшие споры в литературе вызывает вопрос о целях и значении опричнины Грозного. Чтобы разрешить его, необходимо детально изучить политическую историю 60—70-х гг. XVI в. и, прежде всего, историю развития и укрепления Русского централизованного государства. Весьма важное значение имеет дальнейшая разработка социальных аспектов опричнины и всестороннее исследование вопроса об экономических последствиях опричнины, ее влиянии на последующее закрепощение крестьян.

Обзор источников

    В новейших работах по истории опричнины приведены подробные и достаточно полные обзоры источников по истории опричнины[73]. Это избавляет нас от необходимости повторного перечисления источников и дает возможность сосредоточить внимание на анализе наиболее важных памятников.

    В настоящей работе использованы все основные источники, относящиеся к опричнине, от писцовых[74] и Разрядных[75] книг, Посольских дел[76] и различных монастырских документов[77] до разнообразных летописных материалов, писем и мемуаров.

    Главное затруднение, с которым сталкивается любой исследователь опричнины, состоит в скудости, фрагментарности сохранившихся источников. Подлинные опричные архивы погибли почти полностью во время московского пожара в 1571г. Из громадного фонда опричного делопроизводства до наших дней дошли лишь единичные документы. Государственный земский архив времен опричнины также очень сильно пострадал от многочисленных пожаров, вражеских нашествий (1612, 1812 гг.) и т. д.

    Скудость источников, невозможность проверить показания одного памятника путем сличения его со многими другими делают особо необходимыми специальные источниковедческие разыскания. В настоящем разделе дан критический обзор некоторых наиболее важных источников по истории опричнины: летописей, писем, мемуаров, духовных грамот, синодика опальных.

    Официальные московские летописи в различных редакциях и списках представляют собой ценнейший источник по политической истории 50—70-х годов. Непосредственное участие в редактировании и переработке летописного свода принимали сначала А. Ф. Адашев, а позже царь Иван.

    А. Ф. Адашев участвовал в составлении и редактировании таких летописных сводов, как «Летописец начала царства» за 1534—1553 гг. и различные его продолжения за 1553—1560 гг.[78]. Тщательно анализируя текст «Летописца начала царства», А. А. Зимин пришел к выводу, что автор его «во-первых, принадлежал к числу противников осифлян и, во-вторых, был противником боярского своеволия». «Вероятнее всего, — пишет он, — составителем летописца был Алексей Адашев или кто-либо из его окружения»[79].

    В начальных разделах летописи (до 1550 г.) мы находим очень немногие следы редакторской деятельности Адашева. Среди записей за 1549—1550 гг. вовсе отсутствуют сведения о «соборе примирения», принятии нового Судебника, первых приговорах о местничестве, вовсе не упоминается имя Адашева и т. д.[80]. Только в последнем разделе «Летописца», многословной «Повести о казанском взятии», со всевозможными подробностями описана деятельность Адашева как одного из главных руководителей восточной политики, часто упоминаются имена членов его кружка и т. д. Все это указывает на причастность кружка Адашева к составлению «Повести»[81].

      Деятельное участие Адашев принимал в составлении Продолжения «Летописца начала царства» за 1556—1560 гг. Известно, что, отправляясь в Ливонию в мае 1560 г., Адашев захватил со своей походной канцелярией составленные им материалы для «летописца лет новых». В царском архиве хранился «обыск князя Ондрея Петровича Телятевского в Юрьеве Ливонском про Олексееву смерть Адашева, и списки черные, писал (Адашев.—Р. С.) память, что писати в летописец лет новых, которые (списки. — Р. С.) у Олексея взяты»[82] (Курсив наш. — Р. С.)

      Телятевский выполнил свою миссию и отвез в Москву найденные им черновые списки летописца, писанные Адашевым, после чего летописанием стало заведовать новое лицо, кажется, дьяк И. М. Висковатый. Этот последний собирал материалы для последующего летописца (за годы с 1560 (7068) и позднее) и хранил их в отдельном ящике своего архива. В описи архива означен «Ящик 224. А в нем списки, что писати в летописец, лета новые прибраны от лета 7068-го до лета 7074-го и до 76-го»[83].

      Переход летописания из рук Адашева в руки других лиц после опалы его в 1560 (7068) г. очень точно прослеживается на основании текста летописи. В некотором отношении записи за 1559—1560 гг. напоминают черновые заготовки-материала: события тут датируются месяцами, почти полностью отсутствуют поденные записи. Так, за полтора года с января 1559 г. и до лета 1560 г. в летописи помечены лишь семь точных дат (17.01, 21.01, 27.01, 24.04, 1.10, 1.12 1559 г. и 20.02 1560 г.)[84]. Манера изложения решительно меняется с записей за июль 1560 г., когда в летописи начинают преобладать поденные записи (за 13.07, 17.07, 19.07, 2.08, 6.08, 7.08 и т. д.)[85]. Заметно меняется внешнее оформление текста. До появления поденных записей материал летописи дробился на отдельные отрывки с обязательным заголовком, выполненным киноварью. После их появления отдельные заголовки (за единичными исключениями) совершенно исчезают. Последняя помесячная запись с отдельным заголовком («Отпуск в немцы большой наряд») сообщает о посылке в Ливонию А. Ф. Адашева в мае 1560 г.[86]. По-видимому, «черновые списки», находившиеся в канцелярии Адашева во время Ливонского похода, доводили изложение событий до начала 1560 г.[87]. Списки эти содержали материал за «новые лета», т. е. за несколько последних лет, непосредственно предшествовавших 1560 году.

    Самые ранние летописные списки (Патриарший и Оболенского) позволяют довольно точно определить тот летописный отрывок, над которым работал Адашев в последние годы жизни[88]. Патриарший список завершается записью за март 1556 года[89]. Та же хронологическая грань делит изнутри текст списка Оболенского. Названный список явственно распадается на три части: в основе первой (за 1534—1542 гг.) лежит Воскресенская летопись, в основе второй (1542 — март 1556 гг.)—Патриарший список. Зато третья часть или «том» летописи (с марта 1556 года по 1558 год) имеет вполне самостоятельное происхождение[90]. «Том» писан на иной бумаге, чем предыдущие части, полуустав сменяется тут не очень аккуратной скорописью[91].

    Возможно, этот «том» и представляет собой «Летописец новых лет», над которым работал Адашев. В самом начале его помещены две обширные вставки, нарушающие хронологическую последовательность изложения. При просмотре второй части или «тома» летописи (в том же списке) Адашев сделал в тексте ее под 7058 годом следующую пометку на полях: «написати приговор о полкех»[92]. Однако когда он смог осуществить свое намерение, у него не оказалось под руками соответствующих «томов». Вероятно, по этой причине он вынужден был поместить «Приговор о полках 7058 года» в самом начале третьего «тома» летописи, хотя там эта вставка являлась неуместной[93]. За приговором о полках 7058 г., представляющим отчет о первой реформе Адашева, реформе местничества, в тексте летописца помещена вторая большая вставка «Приговор о кормлениях 7064 г.», отчет о самой крупной и последней реформе того же лица. Как отметил А. А. Зимин, оба названных приговора представляют собой вставки, принадлежавшие, возможно, перу самого Адашева. В них «мы имеем дело с рассказом о каких-то мероприятиях законодательного характера, а не с официальным узаконением»[94]. Действительно, летописные вставки во многих отношениях сходны с памфлетом. Можно полагать, что вставки были сделаны Адашевым спустя много лет после утверждения подлинных приговоров. Возможно, что произошло это во время Ливонского похода, когда Адашев, предчувствуя близкую опалу и стремясь оправдать свою правительственную деятельность, составляет явно публицистический отчет о главнейших своих реформах[95]. Имея под рукой лишь «Летописец новых лет», он включает в него старый приговор 7058 г. рядом с приговором 7064 г., рассказывает о них по памяти, перемежая подлинные факты с моральными наставлениями царю, страстно защищая необходимость нововведений.

     Известная сложность вопроса о преобразованиях и реформаторских замыслах Адашева состоит в том, что не сохранилось ни одного письма или другого документа, написанного его рукой. По этой причине вопрос об авторстве, или точнее — степени участия реформатора в составлении того или иного проекта трудно разрешим. Тем большее значение имеют данные об участии Адашева в летописании. Вставки в текст летописи непосредственно вводят нас в круг идей и начинаний Адашева, знакомят с его проектами реформ и политической программой.

    Царь Иван Васильевич Грозный принимал участие в составлении и редактировании двух крупнейших летописных сводов середины XVI века: Синодального списка летописи и так называемой Царственной книги. Он непосредственно участвовал в составлении обширных приписок к тексту названных сводов[96].

    Летопись по Синодальному списку освещает события 1535—1567 гг., но в ней полностью утрачен отрывок за 1542—1553 гг. Приписки в тексте летописи относятся к 1537—1542 и 1554—1557 гг.[97]. Д. Н. Альшиц отметил, что последние исправления в Синодальном списке сделаны под 1557 г., и дал этому факту наиболее вероятное истолкование. Он предположил, что к моменту редактирования первой половины летописи (за 1535—1560 гг.) окончание свода (за 60-е гг.) еще не было составлено и, таким образом, приписки к Синодальному списку появились в начале 60-х гг.[98]. Его точка зрения встретила возражения со стороны А. А. Зимина, по мнению которого Синодальный список исправлялся после августа 1567 г., т. е. после того, как дальнейшее составление летописи было по существу прекращено[99]. Гипотеза А. А. Зимина весьма интересна, но она не дает объяснения некоторым существенным фактам. В самом деле, почему царь правил лишь начало летописи (до 1557 г.), а затем прекратил исправление? Почему он останавливался на десятистепенных и вовсе маловажных событиях тридцатилетней и двадцатилетней давности (см., например, приписку о награде воевод шубами в 1541 г.) и не коснулся более важных вопросов, открыто поставленных им в переписке с Курбским в 1564 г. и более всего волновавших его в тот период (сюда относился вопрос об отставке Сильвестра, критика правительственной деятельности Адашева и т. д.).

    Существенное значение имеют палеографические наблюдения за текстом летописи[100]. Возражая Д. Н. Альшицу, А. А. Зимин пишет следующее: Д. Н. Альшиц не нашел палеографического рубежа (смены почерков) в тексте Синодального списка, «что исключает возможность многоэтапного составления Синодальной рукописи»[101]. Подобное мнение едва ли справедливо. Значительная часть Синодальной рукописи утрачена, но даже в неполном виде она насчитывает более 500 листов. Трудно представить, чтобы столь обширная летопись могла быть составлена и отредактирована в один прием, а не «многоэтапно». В XVI в. Синодальная рукопись состояла из многих тетрадей (общий переплет был сделан не ранее XVII в.)[102], и всего вероятнее, что эти тетради редактировались постепенно на протяжении ряда лет.

    Приписки к тексту Синодального списка по большей части носили строго фактический характер[103]. Наиболее важные из них посвящены были мятежам и заговорам князей Шуйских. Рассказ о смерти великой княгини Елены дополнен сведениями о том, что Шуйские и «иные бояре» уморили голодом за шесть дней конюшего Овчину[104]. К рассказу о мятеже Шуйских в 1542 г. добавлено, что глава заговора князь И. М. Шуйский прислал в Москву наперед себя князя П. И. Шуйского и И. В. Большого Шереметева, что в заговоре участвовали Кубенские, Д. Ф. Палецкий и новгородцы «все городом», что крамольные бояре приходили в постельные хоромы девятилетнего Ивана и т. д.[105].

      Напомним, что царь с крайним негодованием отзывался о Шуйских в письме к Курбскому в 1564 г. Следствием царской опалы была казнь кн. А. Б. Горбатого-Шуйского (1565 г.) и Н. В. Шереметева (1564 г.). Но и Шуйские и Шереметевы впали в немилость значительно раньше, а именно, тотчас после отставки А. Ф. Адашева в 1560 году[106].

       Две приписки Синодальной рукописи посвящены были Старицким. В одной из них сообщалось о смерти князя Андрея Старицкого в 1537 г.[107]. В другой содержались подробности об измене князя С. В. Ростовского в 1554 г. и заговоре князя Владимира Старицкого в 1553 г.[108]. Эта последняя приписка имеет важное значение, и она будет подробно разобрана ниже.

    Когда первые тетради Синодальной рукописи были исправлены, царь приказал перебелить их, в результате чего появилась так называемая Царственная книга (за 1533— 1553 гг.). Новый свод был передан на просмотр и утверждение царю. Тот оставил без всяких изменений первую его часть (1533—1542 гг.), соответствующую исправленной части Синодального списка (1535—1542 гг.). Но его вовсе не удовлетворила вторая половина Царственной книги (за 1542— 1553 гг.), и он подверг ее основательной переделке[109]. Если в текст Синодального списка было внесено не более десятка исправлений, то в тексте Царственной книги таких поправок было более 60[110]. Самая обширная из них посвящена заговору князя Владимира Старицкого в 1553 г. Она имеет исключительно важное значение для датировки летописного свода в целом.

   Вопрос о времени редактирования Царственной книги вызвал немало разногласий в литературе. А. А. Зимин полагает, что сведения о заговоре Старицких в 1553 г. были внесены в Царственную книгу после казни князей Старицких в первом квартале 1569 г., но ранее казни И. Висковатого в июле 1570 г. Висковатый был казнен в 1570 г. как приверженец Старицкого, но в приписке он изображен противником Старицкого[111]. Точности ради отметим, что Старицкий был казнен не в первом, а в последнем квартале 1569 г. и что Висковатый попал в немилость, не в день казни (июль 1570 г.), а гораздо раньше. Таким образом, период, указанный А. А. Зиминым, сужается до нескольких месяцев (конец 1569 г. — начало 1570 г.). Но именно в этот период царь громил в течение 3—4 месяцев Тверь, Новгород и Псков и едва ли имел досуг заниматься старыми летописями.

   Д. Н. Альшиц относит приписки в тексте Царственной книги к более раннему периоду, а именно к 1567—1568 гг.[112]. Его мнение представляется более аргументированным, но многие его доводы спорны. Д. Н. Альшиц не учитывает некоторых важных моментов, связанных с историей опричнины в 60-х годах.

   В летописной приписке к Царственной книге о боярском заговоре 1553 г. Иван с особым одобрением упоминает о верной службе боярина и конюшего И. П. Федорова. Конюший не только не примкнул к боярам-заговорщикам, но и «донес» их крамольные речи до самого царя[113]. Подобная версия никак не могла быть сочинена в 1567—1568 гг., поскольку именно в эти годы Федоров подвергся опале и казни. Процесс «изменника» Федорова, будто бы покушавшегося на жизнь царя, явился центральным моментом всей политической истории опричнины в 1567—1569 гг., и потому представляется совершенно немыслимым появление в тот период официозного рассказа, обеляющего государственного преступника.

   В той же приписке к Царственной книге Иван хвалит Л. А. Салтыкова за то, что тот донес ему на бояр-заговорщиков. Но Салтыков оказался в опале еще раньше Федорова. Перед самой опричниной царь отставил его от оружничества, а затем подверг кратковременному аресту. В 1564— 1565 (7073) гг. Л. А. Салтыков с сыном вынужден был дать по себе специальную запись и лишь тогда был освобожден на поруки.

   Указанные факты служат первым аргументом в пользу того предположения, что приписка к тексту Царственной книги (о заговоре 1553 г.) появилась, скорее всего, до опалы конюшего Федорова (1566—1568 гг.) и, возможно, ранее ареста Салтыкова (1564—1565 гг.).

    Д. Н. Альшиц обратил внимание на удивительное сходство и несомненную родственность текстов летописных приписок и первого послания Грозного Курбскому. По его мнению, Грозный дополнил Царственную книгу после полемики с Курбским в 1564 г. Целью приписок было перенесение в летопись доводов царя из его письма к Курбскому[114]. В частности, Д. Н. Альшиц ссылается на приписку относительно убийства кн. Ю. Глинского в церкви во время восстания 1547 г. и высказывает мысль, что она могла появиться лишь после того, как Курбский в своем письме впервые поставил вопрос о кровопролитии в церквах[115]. Подобный аргумент носит слишком гипотетический характер. Видеть, в названной приписке непременную полемику с Курбским нет достаточных оснований. Цель приписки совсем иная: разоблачение «виновников» восстания, имена которых названы в летописи (Шуйские, И. П. Федоров, Г. Ю. Захарьин, и т. д.)[116].

    Д. Н. Альшиц отмечает, что в ответном письме царю Курбский высмеял некоторые места царского послания «о постелях и телогреях... яко неистовых баб басни»[117]. Эти места не были перенесены из послания в приписки к Царственной книге, пишет Д. Н. Альшиц, и это не случайное совпадение: ответ Курбского сыграл здесь свою роль[118]. Так ли это? Более близкое знакомство с перепиской Курбского обнаруживает, что названное послание не было отправлено на Русь до конца 70-х гг.[119]. Таким образом, ответ Курбского не мог оказать никакого влияния на приписки к летописи, составленные, по мнению Д. Н. Альшица, в 1567—1568 гг.[120].

    Мнение Д. Н. Альшица, будто царь перенес часть своих доводов из полемики с Курбским в летопись, едва ли справедливо. При ближайшем рассмотрении оказывается, что версия о боярском заговоре 1553 г. получила различное освещение в приписке к Царственной книге и послании царя Курбскому[121]. Согласно летописной приписке, ни Сильвестр, ни тем более Адашев в тайном боярском заговоре непосредственно не участвовали. Адашев с другими верноподданными членами думы принес присягу наследнику в первый же день «мятежа». Сильвестр только однажды вмешался в борьбу, посоветовав боярам допустить Старицкого к постели умирающего царя. Но и он не был причастен к тайному заговору[122]. Совершенно иначе те же события изложены в царском послании. Здесь главными участниками заговора в пользу Старицких представлены именно Сильвестр и Адашев. Оказывается, что во время царской болезни бояре «восташа, яко, пияни, с попом Селивестром и с начальником вашим с Олексеем», «они же хотеша воцарити... князя Владимера»[123].

    Если приписка к Царственной книге была в основном перенесением в летопись доводов царя из его полемики с Курбским в 1564 году, то остается непонятным, почему она не только не отразила версии об измене Адашева и Сильвестра, но и полностью противоречила этой версии. Причиной было, по-видимому, то, что приписка к Царственной книге появилась ранее царского послания, составленного под впечатлением измены и бегства Курбского в 1564 году.

    Д. Н. Альшиц строит свою аргументацию на сопоставлении рассказа о боярском «мятеже» 1553 г. в послании Курбскому и приписок к Синодальному списку и Царственной книге. По его мнению, приписка к Синодальной рукописи появилась до полемики царя с Курбским в 1564 г., а приписка к Царственной книге после этой полемики. Основанием для этого вывода служат противоречия и расхождения приписок между собой. На наш взгляд, расхождения приписок носят по большей части мнимый характер.

    Летописные приписки имеют один общий сюжет — заговор, организованный боярами во время болезни царя в марте 1553 года. Сведения, касающиеся этого сюжета, не противоречат друг другу, а напротив, почти полностью совпадают. В Царственной книге названы следующие руководители заговора: князья П. М. Щенятев, И. И. Пронский, Д. И. Немова, С. В. Ростовский[124]. В Синодальном списке названы те же имена и примерно в том же порядке, но там рассказ о заговоре отличается большей полнотой и потому в числе заговорщиков названы еще несколько лиц: князья С. Микулинский, Куракины и П. С. Серебряный[125].

    В совершенно одинаковых выражениях летописные приписки передают речи крамольных бояр-заговорщиков.

Синодальный список

«толко нам служити царевичю Дмитрею, ино нами владети Захарьиным и чем нами владети Захарьиными, ино лутчи служити князю Владимеру Ондреевичю».

Царственная книга

«ведь де нами владети Захарьиным, и чем нами владети Захарьиным, а нам служити государю малому, и мы учнем служити старому князю Володимеру Ондреевичю»[126].

    Сходны между собой и общие «выводы», заключающие оба рассказа:

Синодальный список

«и от того времени быс вражда промеж государя и людей».

Царственная книга

«...и оттоле бысть вражда межи бояр и Селиверстом...», «и оттоле быть вражда велия государю с князем Володимером Ондреевичем...»[127]..

    Наряду с общими моментами приписки к летописным сводам имеют различия, но эти различия связаны не с освещением одних и тех же событий, а с тем, что в приписке К Царственной книге появляется новый сюжет, полностью отсутствующий в приписке к Синодальному списку. Это подробный рассказ об открытом мятеже бояр во время присяги в Боярской думе в марте 1553 года. В целом он носит легендарный характер. Ко времени составления приписок в 60-х гг. никаких документов относительно «прений» в Боярской думе не сохранилось, поэтому авторам приписок пришлось воспроизвести эти прения по памяти, сочинив задним числом то, что было забыто. Наиболее недостоверными представляются речи умирающего царя к думе, которые должны были доказать, что боярский мятеж был прекращен исключительно благодаря вмешательству монарха.

    Летописные приписки очень близки между собой по содержанию, стилю и т. д. в той части, в которой речь идет об одном и том же сюжете, боярском заговоре 1553 года. Можно полагать, что в этом случае в основу их был положен один и тот же источник. Достоверность материала и подробности, сообщаемые в приписках, наводят на мысль, что при составлении их могли быть использованы подлинные документы следствия о боярском заговоре.

    Д. Н. Альшиц первым высказал предположение о том, что царь внес в Синодальный список подробный рассказ о заговорщической деятельности Старицких в 50-х гг., желая оправдать расправу с ближайшей родней в 1563 году. Во время суда над Старицким в 1563 г. царь затребовал из архива судное дело боярина князя С. В. Ростовского 1554 года, содержавшее документальные материалы относительно тайного боярского заговора в пользу Старицкого в 1553 году[128].

 По-видимому, названные материалы были непосредственно использованы при составлении приписок к Синодальному списку и, возможно, Царственной книге.

    Выше мы отметили, что приписка к Царственной книге появилась ранее 1567—1568 гг. (время «заговора» Федорова) и до 1564 г. (послание царя Курбскому). Отсюда следует, что приписки к Синодальному списку и Царственной книге появились примерно в одно время, а именно, в период суда над Старицкими в 1563 году или вскоре после суда[129].

    Приведенная точка зрения неизбежно встретит одно серьезное возражение. Царственная книга была копией Синодального списка, и на изготовление этой богато иллюстрированной летописи требовалось много времени, вследствие чего правка в Царственной книге должна была появиться много позже правки в Синодальном списке. При всей своей логичности этот аргумент имеет в основе своей одну неверную посылку, а именно, представление, будто редактирование грандиозных летописных сводов в сотни страниц можно было осуществить одним приемом. Более вероятно, что летопись (по Синодальному списку) редактировалась частями. В начале 60-х гг. царь исправил начало свода, первые тетради летописи за 1535—1542 гг., и эти тетради были затем переписаны набело в виде Царственной книги. Когда ему понадобилось дополнить рассказ об измене князя С. В. Ростовского в июле 1554 г., он должен был обратиться к соответствующей тетради (за 1554 г. и далее) Синодального списка, так как в Царственной книге этот раздел не был еще перебелен. Как только переписчики довели Царственную книгу до событий марта 1553 г., царь остановил работу и стал править летопись прямо в беловике[130]. Прекращение работы над сводом и исправление последних листов Царственной книги были тесно связаны между собой[131]. Правка в тексте Царственной книги могла производиться и одновременно и в разное время с исправлением последних тетрадей Синодального списка, поскольку между Царственной книгой и последними тетрадями Синодального списка нет прямой связи.

    Итак, две наиболее значительные приписки к тексту Синодального списка и Царственной книги (о заговорах 1553—1554 гг.) можно датировать началом 60-х годов. Но редакторская деятельность Грозного не прекратилась в тот момент. В тексте Царственной книги можно обнаружить несколько других, более поздних слоев и напластований. Известно, что царь возвращался к летописи в августе 1568 г. «В 76-м году, августа, — значится в описи царского архива, — летописец и тетрати посланы ко государю в Слободу»[132].

В 1568 году царь просматривал летописец новых лет. Можно полагать, что в тот период он вновь правил Царственную книгу и, в частности, внес в ее текст версию, согласно которой в 1547 г. чернь убила дядю царя князя Ю. Глинского по наущению крамольных бояр Ивана Петрова Федорова, Г. Ю. Захарьина и т. д.[133]. Вероятно, подобная версия появилась после казни Федорова и опалы Захарьиных в последние годы опричнины.

    В рассказе о крещении царя Симеона (1553 г.) царь вычеркнул имя его духовника протопопа Амоса, священнодействовавшего при крещении[134]. Причиной было, видимо, то, что в 1570 г. Амос был казнен опричниками как изменник.

    По рассказу Царственной книги, князь А. Шуйский и его советники в 1543 г. арестовали и отправили в ссылку боярина Ф. С. Воронцова, любимца молодого Ивана. Согласно позднейшей приписке, одним из главных советников Шуйского был будто бы Алексей Басманов-Плещеев[135]. Очевидно, подобная приписка не могла появиться в период всемогущества Басманова в 1563—1568 гг. и была составлена лишь после его казни в 1570 году.

    Существенное значение для истории опричнины имеют наряду с московскими летописными сводами местные летописцы, в особенности Псковский и Новгородские.

      Псковский летописный свод 60-х гг. составлен был в стенах Псково-Печорского монастыря известным книжником Васьяном Муромцем и игуменом Корнилием. Как отмечает А. Н. Насонов, летопись проникнута резко выраженными антимосковскими настроениями[136]. Псковская феодальная республика утратила независимость позже других земель, всего за полвека до опричнины. Поэтому остатки местного сепаратизма не исчезли здесь окончательно ко времени опричнины. Но антимосковские настроения псковской летописи объясняются не только сепаратизмом, но в еще большей мере политическими симпатиями печорских старцев. Один из авторов летописи, старец Васьян, был единомышленником и другом идеолога боярства А. М. Курбского. В своих последних записях Васьян рассказывает об ужасных предзнаменованиях, грозивших Пскову многими бедами. Среди глубокой ночи забрезжил свет и стража увидела «людей многое множество вооружени воиньским обычаем». Ночные призраки медленно двигались к стенам города, отчего стражу объял «страх велик»[137]. По-видимому, последние записи псковской летописи (а они помещены под 1567 г.) появились незадолго до похода московского царя и его опричников на Псков в 1570 году. Предзнаменования сбылись. Псков подвергся нападению опричников. Васьян и Корнилий были казнены, после чего работа над летописным сводом прекратилась.

    Новгородская вторая летопись составлена была при дворе новгородского архиепископа в Софийском доме[138]. При архиепископе Пимене летопись представляет собой краткие погодные записи. Летописца интересуют главным образом происшествия местного значения: пожары в городе, мор, поездки софиян в Москву и т. д. В отличие от псковского свода в новгородской летописи невозможно открыть никаких следов новгородского сепаратизма. Ее авторы неизменно лояльны по отношению к московскому правительству. В последних записях за 1569 г. летописец подробно расписывает «государев корм», коли царь поедет «в свою вотчину» Новгород[139]. Но посещение Грозного неожиданно обернулось погромом. Погром временно прервал летописную работу. В летописи полностью отсутствуют записи за период между ноябрем 1569 г. и февралем 1570 г. После отъезда опричников работа над летописью возобновляется и приобретает некоторые новые черты. Прежде всего в руках нового софийского автора летопись приобретает значительно более систематический характер. Краткие записи по годам уступают место поденным записям, отличающимся исключительной подробностью. На последней странице летописи ее автор сообщает об отъезде в Москву высшего новгородского духовенства летом 1572 г. Возможно, что после отмены опричнины летописец, занимавший какой-то официальный пост в Софийском доме, был отозван в Москву, после чего работа над летописным сводом прекратилась[140]. Послепименовская летопись (1570—1572 гг.) представляет, пожалуй, самую ценную часть Новгородской второй летописи. Однако использование ее сильно затруднено вследствие неудовлетворительного издания этой части летописи. Поскольку листы летописи были основательно перемешаны, издатели неверно датировали некоторые ее записи. Так, обширные записи за 10—26 июня 1572 г. они отнесли к 1571 г. и поместили вслед за записями 13 октября 1570 г.— 15 июня 1571 г. В указанных записях 10—26 июня названо имя Кирилла (архиепископ с декабря 1571 г.) и описан приезд царя в Новгород (июнь 1572 г.)[141].

    Продолжая пименовскую традицию, летописец не меняет прежнего лояльного отношения к Москве и к опричнине Грозного. Он верноподданнически называет опричнину «государевой светлостью», обходит полным молчанием события, связанные с опричным погромом, поразительно бесстрастно повествует о том, как опричники травили медведями новгородских дьяков[142].

    Послепименовский летописец, составлявшийся в период господства в Новгороде опричных порядков в 1571—1572 гг., сообщает множество ценных фактов относительно внутренней истории опричнины.

    Новгородская третья летопись («Летописец Новгородский вкратце церквам божиим») является поздним сводом, составленным во второй половине XVII в.[143]. Наряду с историей церковного строительства в Новгороде в текст ее включены отдельные записи и повести мирского содержания. Одна из повестей посвящена опричному разгрому Новгорода[144]. Эта повесть, а также прочие записи о времени опричнины составлены были спустя много лет после смерти Грозного. Они носят полемический характер, и к ним необходимо подходить критически[145].

    Послания Курбского к старцу Васьяну подробно исследованы нами и датированы в специальной статье[146]. Основные выводы ее сводятся к следующему.

    1) Издатель Посланий Курбского Г. 3. Кунцевич положил в основу своего издания беляевский список первых двух посланий (ГБЛ, собр. Беляева, № 55/1549, скоропись XVII в.)[147]. В действительности беляевский список является сокращенной и притом поздней редакцией посланий. Наиболее древний и самый полный текст Посланий Курбского содержится в Соловецком сборнике конца XVI — начала XVII в. (ГПБ, Собр. Соловецкого монастыря, № 962/852, скоропись начала XVII в.)[148]. Соловецкий список передает ряд подробностей, исключительно важных для верной датировки двух первых посланий в Печоры. Текст третьего Послания Курбского наиболее точно передан в Погодинском сборнике начала XVII в. (ГПБ, Собр. Погодина, № 1567, скоропись XVII в.). Исключительно интересен комплекс документов, составляющих непосредственное окружение третьего послания. Это записка Курбского в Юрьев, его послание Васьяну и царю (из Вольмара), письма Тетерина и Полубенского из Литвы в Юрьев, ответ царя Курбскому.

    2)      В литературе высказывались мнения, что все три послания Васьяну были написаны Курбским в эмиграции[149]. Я. С. Лурье считает, что два последних послания были составлены после побега автора в Литву, а первое — до его отъезда[150]. Противоположной точки зрения придерживается новейший английский исследователь Н. Андреев, по мнению которого Курбский написал все три послания в Печоры в бытность свою в Юрьеве между декабрем 1563 г. и апрелем 1564 г.[151].

    3)     Детальная критика источника позволяет уточнить датировку Посланий Курбского. В тексте Соловецкого списка содержатся прямые указания на время составления первых двух посланий Курбского. В начале 1563 г. боярин Курбский участвовал в осаде Полоцка, после чего его постигла царская опала. На смотре в Великих Луках 7 марта 1563 г. он был назначен воеводой в Юрьев Ливонский сроком на год с вербного воскресения, т. е. с 3 апреля 1563 г.[152]. По пути к месту назначения боярин останавливался в Пскове и Печорах, там беседовал с Васьяном и, по-видимому, нашел в нем единомышленника. Вскоре Васьян прислал юрьевскому воеводе церковные книги, и между ними завязалась переписка. В первом послании к печорскому старцу боярин писал: «Книга, глаголемая Райская, ...от вашея святости к рукам моим пришла и некая уже от словес в ней смотрел есми»[153]. Летом 1563 г. Васьян ответил Курбскому, а этот последний написал ему свое второе послание. В нем он уведомил своего адресата о получении книг и заемного счета. «Писанеице твое, любовию помазанное, дошло до меня, а книгу и Герасимово житие и счет летом привезли же ко мне»[154]. Все эти подробности, сохраненные Соловецким списком, крайне важны для точной датировки посланий Курбского. Они доказывают, что первое из посланий было написано никак не позднее лета 1563 г., а второе не ранее осени того же года, т. е. в последние месяцы пребывания Курбского в России. Но второе послание содержало слишком откровенную критику действий царя и высшего духовенства, поэтому оно не было отправлено адресату до бегства боярина за рубеж.

    Значительное место в первых посланиях Курбского Васьяну занимали догматические вопросы, в частности вопрос о подлинности пятого (Никодимова) евангелия. (Сам автор назвал позже свое второе послание в Печоры «вторым посланьицем против всего пятого евангелия»)[155]. Ничто во втором послании не указывало на какие-нибудь перемены во внешнем положении автора. Вследствие этого нельзя согласиться с мнением Я. С. Лурье, будто Курбский написал второе послание после бегства из России. По всей вероятности, названное послание появилось под непосредственным впечатлением жестокой казни бояр в Москве 31 января 1564 г.[156].

    Третье послание Васьяну не было простым продолжением завязавшейся ранее переписки. По содержанию и тону оно резко отличается от первых двух. В нем полностью игнорировались догматические вопросы. Третье послание Васьяну сходно с посланием того же автора царю из Вольмара, датируемым маем 1564 г. Многие места посланий производят впечатление перефразировки одного и того же текста.

    Текстологическая близость названных посланий с очевидностью свидетельствует о том, что оба они писались под влиянием одних и тех же событий, в одно и то же время.

    Точная датировка трех посланий Курбского печорским монахам позволяет по-новому прочесть многие страницы этого любопытного памятника и расшифровать заключенные в нем политические иносказания.

    А. Курбский. История о великом князе Московском. В свое время И. Н. Жданов высказал мнение, что «История» была составлена Курбским вскоре после 1573 г. в связи с толками об избрании на польский престол царя Ивана[157]. Точку зрения И. Н. Жданова уточнил и дополнил А. А. Зимин. Он установил, что Курбский взялся за сочинение «Истории» во время польского бескоролевья (1572—1573 гг.), и высказал предположение, что она была закончена к весне— лету 1573 г.4. В «Истории» Курбский ссылается на Предисловие к Новому Маргариту, написанное им ранее. А. Н. Ясинский датировал указанное Предисловие временем после 1575 г.[158]. Но А. А. Зимин доказал, что Предисловие появилось на свет вскоре после июня 1572 года. «Прикинув время на составление «Истории» (около года), — продолжает А. А. Зимин, — мы получим как раз весну — лето 1573 г.»[159]. Окончательный вывод А. А. Зимина нуждается в дополнительной аргументации. Если справедливо, что Курбский написал Предисловие после июня 1572 г., то отсюда все же не следует, что сразу после этого он взялся за составление «Истории» и что он не мог цитировать Предисловие спустя два-три года после его написания. Произвольно и предположение, будто на «Историю» Курбский затратил примерно год[160].

     Полагаем, что для решения вопроса важное значение имеют те страницы «Истории», на которых Курбский упоминает о польском короле: «А здешнему было королеви и зело ближаиши; да подобна его кролевская высота и величество не к тому обращался умом...»[161]. Очевидно, приведенные строки не могли быть написаны до смерти короля Сигизмунда II Августа 7 июля 1572 г. Курбский не уточняет имени «здешнего короля», из чего можно заключить, что новый король, по-видимому, еще не был избран (май 1573 г.). Итак, первые разделы «Истории» (а именно в них заключены приведенные выше строки о польском короле) были написаны скорее всего между июлем 1572 г. и маем 1573 г. Последние разделы «Истории» закончены были никак не ранее лета 1573 г., так как в них упоминается о гибели Воротынского, Одоевского и Морозова в середине 1573 г.[162]. Сведения об этих лицах, отмечает А. А. Зимин, вставлены в конец соответствующих разделов, вероятно, потому, что к лету 1573 г. «История» в основном была закончена[163]. В пользу этого мнения можно привести некоторые дополнительные аргументы. Сначала Курбский рассказал, что были убиты Морозовы, мужи, «сингклитским саном почтенныи», среди них Лев Салтыков с четырьмя или пятью сыновьями. Через некоторое время он сделал поправку к своему рассказу: «Ныне, последи, слышах о Петре Морозове аки жив есть; тако же и Львовы дети не все погублены...»[164]. Исправляя раздел о Морозовых, Курбский, по-видимому, еще ничего не знал о гибели самого видного из бояр Морозовых, члена Рады М. Я. Морозова. Главу «О побиении болярских и дворянских родов» Курбский заключил указанием на то, что он не мог вместить в свою книгу все имена, других забыл, но бог помнит всех избиенных[165]. Глава была, по-видимому, завершена, когда Курбский узнал о казни М. Я. Морозова. Поэтому он должен был вписать рассказ о нем после заключения[166]. Исключительное внимание Курбского к роду Морозовых объяснялось тем, что его мать была урожденной Морозовой[167].

     «История» Курбского распадается на две части. Первая из них посвящена правлению Избранной рады и завершается словами: «А сему уже и конец положим...»[168]. Вторая часть начинается со слов: «Се уже по возможности моей начну изчитати имена... новых мучеников...» и заключается фразой: «И ныне скончающе и историю новоизбиенных мучеников...»[169]. В той части, в которой речь идет о правлении Рады, Курбский проявляет исключительную осведомленность. Как член Рады Курбский был участником важнейших событий того времени. Несмотря на тенденциозность изложения, первая часть «Истории» является ценнейшим документом по истории политической борьбы в 50-х гг. XVI в.[170]. Совершенно иной характер носит «история мучеников», повествующая главным образом об опричном терроре. Накануне опричнины Курбский бежал из России и о последующих событиях мог судить лишь по отрывочным, часто недостоверным слухам, рассказам московских беглецов и т. д. Во второй части «Истории» автор ее нередко обнаруживает неосведомленность и недобросовестность.

     В разделе о новгородском погроме Курбский утверждал, будто царь велел утопить архиепископа Пимена в реке[171]. Столь явной лжи избегали даже такие памфлетисты, как Шлихтинг, Таубе и Крузе. По Шлихтингу, Пимен был одет в шутовской наряд и отослан в Москву[172]. Нечто подобное сообщали Таубе и Крузе[173]. «История» появилась на свет после памфлетов Шлихтинга, Таубе и Крузе, и Курбский не мог рассчитывать на неосведомленность литовских читателей.

     Недостоверны известия Курбского о казни наследника Старицкого удельного княжества княжича Василия Старицкого[174], об убийстве двух сыновей наследников удельного князя Н. Р. Одоевского[175], казни архиепископа Германа и старца Феодорита[176]. Курбский ошибочно утверждает, будто царь казнил боярина И. И. Хабарова[177] и окольничего М. П. Головина[178]. В то же время автор «Истории» не называет имен многих очень видных лиц, казнь которых засвидетельствована очевидцами и синодиком опальных. В их числе бояре В. Д. Данилов, И. П. и В. П. Яковлевы, кн. М. Т. Черкасский, кравчие кн. П. И. Горенский и Ф. И. Салтыков, представители знатнейших боярских фамилий кн. Д. Сицкий, кн. М. Засекин, князья Н. и А. Черные Оболенские, Ф. Карпов, Г. Волынский и т. д. Одновременно Курбский упоминает о казни других лиц, о которых молчат прочие источники. Среди них боярин С. В. Яковлев, И. Ф. Воронцов, В. В. Разладин[179], Д. Пушкин[180], Ф. Булгаков, К. Тыртов. Нельзя считать казненными всех, лиц, о «погублении» которых пишет Курбский[181]. По словам Курбского, был убит боярин Федоров и «погублена» его жена (она была пострижена в монастырь), был убит Щенятев и «погублены» двое его братьев (один был пострижен, другой сослан в ссылку[182]). По-видимому, в том же смысле Курбский говорит о «всероднем» погублении князей Ушатых, а также Прозоровских[183]. Все Ушатые попали в ссылку и лишились земель[184].

     Сказание Курбского о «новоизбиенных мучениках» представляет собой памфлет во многом более тенденциозный, нежели памфлеты иноземных авантюристов. Пользоваться им можно лишь после самой строгой критики и сопоставления с другими источниками.

     Исключительный интерес для истории опричнины представляют Послания Ивана Грозного к Курбскому и другим лицам. Послания опубликованы Д. С. Лихачевым и Я. С. Лурье и снабжены переводом и обширными комментариями, имеющими самостоятельное научное значение[185]. Изданию предпослан подробный археографический обзор. Отдельным разделом в сборник включены Послания в Литву главных земских бояр Бельского, Мстиславского, Воротынского и Федорова. В литературе давно высказывалось предположение, что именно царь был автором боярских грамот[186]. В новейшее время подобное предположение убедительно аргументировал Я. С. Лурье[187]. Он отметил, что тексты Посланий, формально принадлежащих различным лицам, на протяжении многих страниц сходны между собой. Многие выражения и цитаты «боярских грамот» дословно совпадают с выражениями подлинных посланий Грозного. Общий стиль грамот также обнаруживает руку царя, любителя и мастера «грубианской» полемической литературы[188]. Указанные соображения представляются нам справедливыми, но лишь по отношению к грамотам Бельского, Мстиславского и Воротынского. Эти грамоты во многом повторяют и продолжают друг друга. Все они были подписаны в Москве в то время, когда там находился царь, между 2 и 27 июлем 1567 г. Грамоты боярина И. П. Федорова не связаны текстологически с посланиями московских бояр и заметно отличаются от них своей краткостью, сдержанным тоном и наличием сугубо интимных мотивов, полностью отсутствовавших в московских посланиях[189]. «А ведь же, государу, — писал Федоров польскому королю, — я уже человек при старости... немного жити... Чему же треба тебе по моей старости?»[190]. Подобные строки, очевидно, не могли быть сочинены никем, кроме самого Федорова. Заметим также, что Федоров написал свои грамоты в Полоцке 6 августа 1567 г., в то время, как царь находился в Москве.

     Приведенные соображения позволяют оспаривать предположение, будто автором полоцких посланий боярина Федорова был царь Иван.

     Духовное завещание Грозного наряду с его письмами принадлежит к числу интереснейших памятников периода опричнины. Источник этот давно введен в научный оборот, но доныне использование его затруднено вследствие двух обстоятельств. Прежде всего, завещание сохранилось в единственной, очень испорченной, поздней копии. Помимо того, в его тексте отсутствует точная дата[191].

     Академик С. Б. Веселовский посвятил царской духовной обстоятельное исследование. По его мнению, Грозный составил свое завещание не ранее апреля — мая 1572 года. В тексте духовной упомянуты имена царицы Анны Колтовской и митрополита Антония, но помолвка царя с Анной состоялась в апреле 1572 г., а Антоний занял митрополичий престол через месяц[192]. По предположению С. Б. Веселовского, завещание появилось в дни татарского вторжения летом 1572 г., когда Иван вынужден был спасаться от неприятеля в Новгороде и испытывал смертельную тревогу за свою судьбу. Вследствие этого завещание проникнуто тревожным настроением и мрачными предчувствиями. «Подводя итог, — пишет С. Б. Веселовский, — можно сказать, что завещание было написано в промежуток между началом июня и по 6 августа, когда царь... жил в Новгороде в тревожном ожидании исхода неминуемой кровавой схватки его воевод с татарами. Для правильного понимания духовной царя Ивана этот довод имеет очень существенное значение...»[193]. 6 августа 1572 г. Иван узнал о разгроме татар. Воспрянув духом, он забыл о своем завещании, которое так и осталось черновым наброском, не получившим юридической силы.

    По сравнению с аргументами фактическими аргументы психологического порядка могут иметь лишь второстепенное значение. Анализ практических распоряжений завещания показывает, что духовная не могла быть составлена в течение двух месяцев. Так, в тексте духовной мы находим три противоречивых распоряжения относительно удела князя М. И. Воротынского, явно относящиеся к различным периодам времени.

    В одном месте духовной Иван признает за Воротынским права на родовой Новосильско-Одоевский удел «со всем по тому, как было изстари» и наказывает сыну не «вступаться» во владения удельного князя[194]. Второе распоряжение Грозного решительно противоречит первому и содержит указание на конфискацию Новосильского удела и передачу Воротынскому города Стародуба: «А что есьми был пожаловал князя Михаила княжь Иванова сына Воротынского старою его вотчиною..., и аз ту вотчину взял на себя, а князю Михаилу дал есьми в то место вотчину, город Стародуб Ряполовской» и т. д.[195]. В тексте завещания мы находим еще одно распоряжение Грозного, которое исключает два первых. Иван завещает наследнику-сыну «город Стародуб Ряполовский, ...село Княгинино, что было за Воротынским в Нижегородском уезде»[196].

    Трудно предположить, чтобы указанные взаимоисключающие распоряжения могли быть включены в текст духовной одновременно, на протяжении двух месяцев, пока царь был в Новгороде, а Воротынский оборонял Москву. Обнаруженное противоречие объясняется, по-видимому, наличием в тексте завещания разных слоев, относящихся к различным периодам времени.

       Известно, что правительство вернуло Воротынскому родовой удел в апреле — мае 1566 г.[197]. В то время царь объявил повсюду, что он пожаловал Воротынского «по старому и вотчину его старую, город Одоев и город Новосиль ему совсем отдал и больши старого»[198]. Воротынский именовал себя «державцем Новосильским» еще в июле 1567 года. При неизвестных обстоятельствах царь сделал распоряжение о конфискации Новосильского уезда и передаче Воротынскому Стародуба. Был ли образован Стародубский удел в действительности или распоряжение царя осталось неосуществленным проектом? Некоторые обстоятельства свидетельствуют в пользу первого предположения. Во-первых, в завещании прямо указывалось на выдачу Воротынскому «меновных грамот», «а ведает ту вотчину (Стародуб. — Р. С.) князь Михайла по меновным грамотам»[199]. Во-вторых, по «меновной грамоте» Воротынский получил Стародуб и «в Нижегородском уезде село Княгинино». Но еще в начале XVII в. сыну Воротынского принадлежало «в Нижнем село, четвертная пашня неведома»[200]. С большой долей вероятности это необмерянное село можно отождествить с упомянутым выше селом Княгининым. Правительство произвело принудительный обмен Новосильского удела на Стародубский не ранее октября 1569 г. (до этого времени Стародуб находился во владении князя Старицкого) и, вероятно, не позднее августа 1572 г. (после победы на Молодях Воротынский попал в милость, получил высший титул слуги, атрибут удельного владыки и т. д.). Но Воротынский недолго владел Стародубом. В июле 1573 г. он подвергся царской опале и погиб, после чего Стародубское удельное княжество было окончательно ликвидировано.

          Противоречивые распоряжения царской духовной отражают различные моменты истории удельных владений Воротынских в период между 1566 и 1573 гг. Они опровергают предположение, будто царская духовная могла быть составлена в двухмесячный срок и позволяет обнаружить в тексте духовной наслоения различных лет.

     С. Б. Веселовский полностью игнорирует вопрос о документации, положенной в основу царской духовной, и это является, пожалуй, самой слабой стороной всей его аргументации. Парадоксально, что С. Б. Веселовский отвергает самую возможность составления завещания на основе подлинных документов приказных архивов. По его словам, «Иван Грозный и дьяк, помогавший писать ему завещание, живя в Новгороде, не имели возможности использовать для быстрых справок московские приказные архивы. Это обстоятельство весьма неблагоприятно отразилось на достоверности за-вещания Грозного»[201].

    Царская духовная содержит названия сотен географических пунктов, имена многих десятков лиц и предметов, поэтому маловероятно, чтобы при ее составлении не были использованы разнообразные подлинные документы. В самом тексте завещания встречаются прямые ссылки на многие документы периода опричнины. К числу таких документов принадлежат «казенный список» имущества царевичей, составленный около 1564—1565 гг.[202], список казенных стародубских вотчин, датируемый серединой 60-х гг.[203], жалованная грамота «короля Арцымагнуса» и «перемирные грамоты с Жигимонтом Августом королем», подписанные в июне 1570 года[204]. Из всех этих документов наибольший интерес представляет обширный казенный список стародубских княжеских вотчин, занимавший в подлиннике царской духовной не одну страницу. Список открывался следующим царским распоряжением: «Да сыну же моему Ивану даю к Володимеру в Стародубе в Ряполовим стародубских князей вотчины, которые остались за мною... село Старые Меховицы, что было Романа Гундорова, да село Могучее, что было князь Ивана Пожарского Меньшова» и т. д.[205] Далее в завещании следовал длинный перечень перешедших в казну и оставшихся «за царем» стародубских вотчин. Основная часть этих вотчин перешла в казну после ссылки их владельцев, опальных стародубских княжат, в Казанский край в феврале 1565 г.[206]. Очевидно, стародубский казенный список был составлен никак не раньше 1565 г. Но он сохранял силу сравнительно недолгое время. Начиная с 1566 г. правительство возвращает из ссылки почти всех стародубских княжат и в 1567—1572 гг. передает некоторые из стародубских вотчин их прежним владельцам[207].

    Можно полагать, что стародубский казенный список был включен в текст завещания в то время, когда он еще не утратил значения, т. е. в период около 1565—1567 годов. Как раз в этот период, а именно в марте 1566 г., Стародуб перешел в руки удельного князя В. А. Старицкого и возникла потребность в точном разграничении казенных и удельных владений в Стародубе. Вероятно, Грозный включил в завещание список казенных стародубских вотчин, чтобы таким путем оградить владения сыновей в Стародубе от посягательств нового удельного владыки Стародуба. Позже Стародубское княжество перешло во владения М. И. Воротынского, и тогда Иван, как можно полагать, внес поправку в текст завещания: «да сыну же моему Ивану, — писал он, — ...стародубских князей вотчины, которые остались за мною у князя Михаила Воротынского...»[208]. В стародубском списке помечены не только крупные села, но и отдельные «жеребья» в селах, деревни, а также аккуратно поименованы прежние владельцы вотчин, не исключая вдов и детей. Все эти сведения выглядят в царской духовной как излишние подробности, неуместная детализация и т. д. По-видимому, мы имеем здесь дело с интерполяцией в тексте духовной. Датировка интерполяции подкрепляет предположение о том, что Грозный приступил к составлению завещания в первые годы опричнины.

    На протяжении 10—15 лет после падения Избранной рады царь Иван составил по крайней мере два проекта завещания. Первый из них появился на свет вскоре после смерти царицы Анастасии и свадьбы царя с Марьей Черкасской летом 1561 г. В этом первом завещании Иван наказывал в случае своей смерти образовать при малолетних царевичах регентский совет. Большинство мест в нем предоставлялось боярам Захарьиным, дядьям царевичей. Подобная мера имела главной целью закрепить престол за детьми от первого брака, на случай появления детей от второй жены. В соответствии с духовной, бояре, назначенные в состав регентского совета, принесли присягу на верность царевичам и царице Марье и утвердили «рукоприкладством» специальную запись относительно принципов правления, служившую приложением к царскому завещанию[209].

    Ко времени введения опричнины духовная начала 60-х гг. безнадежно устарела. Старый регентский совет почти полностью распался. Один из его членов князь П. И. Горенский был предан мучительной казни. Другой, И. П. Яковлев-Захарьин, подвергся кратковременному аресту. Еще один регент Д. Р. Юрьев-Захарьин умер. Место Захарьиных в ближней царской думе заняли новые лица, руководители будущего опричного правительства: боярин А. Д. Басманов и князь А. Вяземский. Будучи осведомлены о старом завещании царя, они, естественно, старались как можно скорее аннулировать его, чтобы в случае смерти или отречения царя не дать Захарьиным вернуться к власти. Но Грозный взялся за составление духовной не только под влиянием домогательств новых советников. В конце 1564 г. Иван пришел к решению об отречении от престола. Подобный политический ход имел главной целью принудить Боярскую думу и «сословия» предоставить монарху чрезвычайные полномочия. Но такой шаг, как отречение от престола, таил в себе слишком большой риск. Иван и его ближайшее окружение должны были считаться с возможным согласием Боярской думы на царское отречение. В этом случае Грозному следовало серьезно позаботиться о закреплении престола за законными наследниками, царевичами. Официозные летописные отчеты о событиях, предшествовавших введению опричнины, обходят молчанием вопрос о том, в чью именно пользу отрекся Иван в январские дни 1565 года. Между тем, некоторые хорошо осведомленные современники утверждают, будто Грозный прямо заявлял о намерении передать власть двум своим сыновьям[210]. Косвенным подтверждением подобному известию служит завещание Грозного с его проектом своеобразного «раздела» страны между царевичами Иваном и Федором[211]. Самой поразительной чертой проекта «раздела» страны в царской духовной является то, что в этом проекте полностью игнорируется деление страны на опричнину и земщину и ни разу не упоминается даже самое имя опричнины. Полное умолчание об опричнине объясняется тем, что черновик царской духовной с проектом «раздела» страны между царевичами был составлен, по-видимому, в связи с отречением Грозного, еще до того, как был утвержден указ об опричнине, впервые точно определивший территориальный состав опричнины.

    Предположение о том, что Грозный не раз возвращался к работе над завещанием в первые годы опричнины, подтверждается рядом косвенных данных. Как мы отмстили выше, при...[212]

 ...митрополита Антония и четвертой жены Грозного Анны Колтовской. После свадьбы с Анной царь, естественно, должен был переделать завещание.

    На первых страницах духовной Иван наказывал сыновьям не забывать родной матери Анастасии и «благодатных матерей», умерших цариц[213]. Казалось бы, в том же разделе он должен был определить взаимоотношения сыновей с их новой махечой Анной. На самом деле, распоряжение относительно Колтовской и ее семьи попали на самые последние страницы завещания, не к месту. Иван наказывал отвести новой жене и возможным детям от нее крупные уделы с центрами в Ростове, Угличе и Зубцове[214].

    В самом конце завещания, после раздела о семье Колтовских, Грозный мимоходом упоминает об опричнине. Это упоминание отличается лаконизмом, не связано с основным текстом и помещено на самых последних страницах духовной. Все это позволяет предположить, что здесь мы имеем дело с позднейшей интерполяцией в текст духовной. «А что есми учинил опришнину, — пишет он, — и то на воле детей моих, Ивана и Федора, как им прибыльнее, и чинят, а образец им учинен готов»[215]. По-видимому, этот пункт был внесен в завещание во время последней основательной переделки его в 1572 г. После разгрома опричной верхушки в 1570—1571 гг. и победы земской армии над татарами летом 1572 г. Иван стал подумывать об отмене опричнины, чем и объясняется странное равнодушие его к дальнейшей судьбе любимого детища.

    В духовном завещании Грозного практическим распоряжениям предпослано обширное литературное введение, распадающееся на две части, «исповедание» и «поучение чадцам». В отличие от других литературных произведений царя, здесь почти вовсе отсутствует элемент яростной полемики и изобличения противников, а излюбленные политические идеи Грозного облечены в форму страстной исповеди, сокровенных размышлений, самообличений и т. д.

    В публицистическом введении привлекают внимание прежде всего жалобы царя на неблагодарность людскую: «тело изнеможе, болезнует дух, ...и не сущу врачу, исцеляющему мя, — пишет Иван, — ждах, иже со мною поскорбит, и небе, утешающих не обретох: воздаша ми злая возблагая, и ненависть за возлюбление мое»[216]. Главными обидчиками царя оказываются самовольные бояре, изгнавшие его и заставившие скитаться по странам. «А что по множеству беззаконий моих, божию гневу распростершуся, изгнан есмь от бояр, самоволства их ради, от своего достояния и скитаюся по странам, а може бог когда не оставит...»[217].

    По мнению С. Б. Веселовского, приведенные строки появились на свет незадолго до отмены опричнины. Но при таком понимании жалобы царя на изгнание и неблагодарность людскую превращаются в совершенную бессмыслицу. Старое боярство, самовольно распоряжавшееся в Боярской думе в пору всевластия Избранной рады, подверглось истреблению и разгрому в годы массового опричного террора в 1568—1571 гг. К концу опричнины из старых бояр в живых остались лишь считанные единицы. С. Б. Веселовский интерпретирует завещание таким образом, будто царь, жалуясь на неблагодарность людскую, имел в виду только опричников[218]. Но такая интерпретация не находит достаточного основания в самом тексте завещания. К тому же за год-два до отмены опричнины старое опричное руководство было разогнано: наиболее влиятельные члены опричной думы кончили жизнь на плахе, в тюрьмах и ссылке. Бессмысленно было бы жаловаться в 1572 г. на неблагодарность тех, кого давно уже не было в живых.

    Жалобы Грозного приобретают вполне конкретный смысл, если предположить, что они появились накануне учреждения опричнины, т. е. в тот момент, когда царь впервые приступил к составлению новой духовной грамоты. В декабре 1564 г. Иван и его семья, захватив казну, покинули «царство», Москву, и уехали в Александровскую слободу. Вслед за тем Грозный объявил, что из-за боярской измены он решил отказаться от власти, «оставил свое государство и поехал, где вселитися, идеже его, государя, бог наставит»[219]. В завещании царь вполне откровенно объяснял причины своего отъезда «с государства» и отречения от престола. Он изгнан от своего достояния самовольными боярами и в поисках места, «где вселитися», вынужден скитаться «по сторонам». В строках царского завещания слышны прямые отзвуки драматических событий, предшествовавших введению опричнины.

   Духовная Грозного проникнута тревогой, какими-то мрачными предчувствиями. С. Б. Веселовский угадывает в них смертельную тревогу царя перед лицом татарского вторжения лета 1572 года[220]. На наш взгляд, пафос завещания заключен в другом. Звучащие в нем трагические жалобы отражают то душевное смятение, которое владело Грозным накануне введения опричнины. В дни отречения от престола и отъезда в Слободу царь трусил и малодушничал, смертельно тревожась за будущее династии и судьбу сыновей. Как передают очевидцы, в связи с отречением Иван впал в тяжелое нервное расстройство, внезапно изменившее весь его облик. В течение каких-нибудь двух недель у него выпали почти все волосы на голове. Когда после десятинедельного отсутствия Грозный вернулся в столицу, многие не могли узнать его, так сильно он изменился[221]. В первых строках своего духовного «исповедания» Иван писал: ум «острюпись, тело изнеможе, болезнует дух, струпи телесна и душевна умножишася...»[222]. Как видно, жалобы на изнеможение тела и болезни духа, которыми начинается царское завещание, не были простой риторической фразой.

    «Исповедание» Грозного содержит не одно поразительное признание. Царь сознается во всевозможных тяжких грехах и преступлениях: «срамословии», гневе и ярости, пьянстве и блуде, «граблении» и убийствах[223]. Покаяния царской духовной служили как -бы предвестником тех чудачеств и сумасбродств, которым Иван предался в опричнине. Из отъявленных опричных палачей царь образовал своеобразное подобие монашеского ордена. Юродствующие братья делили свое время между застенком и церковью[224].

    В царской духовной покаяния переходят почти без всякой паузы в поучения и наставления любимым чадцам. Желая уберечь детей от собственных ошибок, Иван советует царевичам приобрести навык во всяком «обиходе», чтобы править самовластно. Он усердно внушает сыновьям милосердие по отношению к подданным: «а которые лихи, и вы б на тех опалы клали не вскоре, по рассуждению, не яростию»[225]. Конечно, если бы царь вздумал поучать сыновей милосердию и снисхождению после кровавых оргий периода массового опричного террора (1568—1571 гг.), в его словах можно было бы усмотреть сплошную ложь и лицемерие. Накануне опричнины этот совет звучал совсем иначе. Напомним, что при учреждении опричнины казни подверглось не более десятка человек и репрессии носили сравнительно умеренный характер.

    Поучение «чадцам» Иван заканчивает родительским благословением: «А будет бог помилует, и государство свое доступити и на нем утвердитеся и аз благословляю вас...»[226].

    На этом литературно-публицистическая часть духовной оканчивается, и далее следуют деловые, практические распоряжения.

    Датировка завещания и анализ его публицистического введения имеют существенное значение для реконструкции источника в целом. Можно полагать, что первый черновой набросок духовной царь составил в дни отречения от власти на пороге опричнины. Черновик включал, по-видимому, обширное введение («исповедание» и поучение «чадцам»)[227], а также общий набросок деловой части с проектом «раздела» страны и образования обширного удельного княжения для царевича Федора. В черновике проект был намечен, скорее всего, в виде общей схемы. В последующие годы царь многократно возвращался к завещанию, исправляя и дополняя его. В то время в текст завещания были включены, в частности, первое распоряжение относительно Новосильского удела[228], стародубский список вотчин[229]. При последнем редактировании завещания, незадолго до отмены опричнины, Грозный переделал практическую часть завещания, по-видимому, самым основательным образом[230], и в то же время внес мало изменений в литературную, вводную часть завещания. Даже при последнем редактировании черновик не был подвергнут окончательной правке, которая бы устранила имевшуюся там путаницу и согласовала противоречивые распоряжения различных лет. Иван не довел работы до конца и после опричнины вовсе забросил черновик завещания.

    Синодик опальных царя Ивана Грозного является одним из самых значительных источников по истории опричнины. Как нам удалось доказать, синодик включает подробные списки опальных лиц, казненных по делу об «измене» Старицких в 1567—1570 гг.[231] Дело Старицкого тянулось на протяжении трех лет и было крупнейшим политическим процессом царствования Грозного. По материалам этого процесса составлена основная часть синодика, охватывающая более девяти десятых его объема. В ней записано около 3200 опальных из общего числа примерно 3300 человек. Последний раздел синодика включает в себя разрозненные судные списки периода 1564—1565 и 1571—1575 гг. Он отличается значительной неполнотой.

     В сравнении с крайне тенденциозными известиями иностранцев, из которых приходится черпать основные сведения о политической истории опричнины, синодик представляется источником более достоверным и полным. Значение синодика определяется тем, что в основе его лежат подлинные материалы опричных архивов. Исследование о синодике и полный текст реконструированного нами списка синодика опальных будут помещены во второй части настоящей работы.

     Послание Таубе и Крузе. Биография авторов Послания известна достаточно хорошо. Печатник рижского архиепископа И. Таубе и дерптский фохт Э. Крузе попали в плен к русским в первые годы Ливонской войны[232]. Не позднее 1564 г. Таубе, предложивший свои услуги царю, получил свободу и поступил на московскую дипломатическую, службу. Вскоре же Таубе и Крузе оказались в опричнине и в 1567—1571 гг. вели переговоры относительно создания в Ливонии вассального королевства. После коронации «ливонского короля» Магнуса лифляндские авантюристы получили громадные имения и думные чины. Однако в 1571 г. они изменили царю и подняли мятеж в Юрьеве, а затем бежали в Литву. Благодаря службе в опричнине, Таубе и Крузе прекрасно ориентировались в опричных делах. Но записки их отличаются крайней тенденциозностью: оба ренегата стремились оправдать собственную двойную измену жестокостями царя.

     Перевод Послания Таубе и Крузе гетману Я. Ходкевичу (1572 г.) осуществлен М. Г. Рогинским в 1922 г. До сих пор это единственное издание Послания на русском языке. Но оно представляется совершенно неудовлетворительным вследствие двух обстоятельств: во-первых, в основу публикации положен неисправный немецкий оригинал (издание Эверса) и, во-вторых, издание осуществлено без всякого критического исследования[233]. Ю. В. Готье отметил в свое время наличие многих темных мест в немецкой публикации Г. Эверса, в распоряжении которого находилась неисправная копия Кенигсбергского списка Послания[234]. Но это замечание не помешало Ю. В. Готье дать русский перевод Послания по Эверсу. Перевод осуществил его ученикам. Г. Рогинский[235].

     Задолго до того А. И. Браудо указал на издание некоего Г. Хоффа 1582 г., в котором текст Послания Таубе и Крузе перепечатан с небольшими изменениями[236]. А. И. Браудо не придал особого значения своему открытию и произвел лишь единичные сличения текста названных изданий Послания.

     Детальный анализ текста обнаруживает, что в перепечатке Хоффа, появившейся прич жизни Таубе и Крузе, мы имеем дело с исправным и наиболее .близким к оригиналу текстом Послания и что в позднейшем Кенигсбергском списке этот текст подвергся сильным искажениям.

     Сопоставим рассказ Таубе и Крузе о первых опричных казнях по различным спискам Послания:

Кенигсбергский список по изданию Эверса (Перевод М. Г. Рогинского).

«...приказал он (царь. — Р . С.) повесить князя Петра Горенского, князя Никиту и Василия Оболенских незаменимого воеводу, который столько времени так верно служил великому князю в борьбе с татарами, Андрея Resensaw (Рязанцева)...»[237].

Издание Хоффа 1582 г. (Перевод наш)

«...приказал он (царь. — Р. С.) повесить князя Горенского, князей Никиту и Василия Оболенских, незаменимого воеводу, который столько времени так верно служил великому князю в борьбе с татарами, Данилу Чулкова, Андрея Рязанцева...» 

«... den Knes Peter Gorinsky den Knes Mitika und Knes Wassily Obilenßky hencken, den teuren Kriegsmann, der im so lange Zeit wieder den Tattern so treulich gedienet Gidk Andrey Resensaw ..."[238] «Knaes Peter Garinskj (Knaes Milieta) und Knaes Wassilij Obijlenßkj hencken. Den tewren Kriegsman (der ihm so lange zeit wider den Taetern so trewlich gedienen Danieln Gilkj) Andre Rasansow...»[239]

     В издании Хоффа мы находим сообщение о казни Данилы Чулкова (Gilky), действительно прославившегося в войнах с татарами. В Кенигсбергском списке имя Чулкова опущено, а фамилия искажена (Gidk). М. Г. Рогинский не смог расшифровать фамилии Gidk и счел за лучшее опустить ее, что и вовсе испортило текст.

    В издании М. Г. Рогинского искажены очень многие цифры, фамилии, географические наименования, тексты речей и т. д. По Рогинскому, за Грозным в слободу »ездил в 1564 г. высший маршал Михаил (?) Салтыков (Мie Салтыков Кенигсбергского списка), в действительности же оружничий Лев Салтыков (Lео Салтыков, по изданию Хоффа)[240]. При введении опричнины царь заявил об измене некоего выходца из рода Barbatta (Кенигсбергский список, имя не расшифровано М. Г. Рогинским), а на самом деле Горбатых (Garbatta по Хоффу)[241].

    По Рогинскому, в опричнину был зачислен город «Кассина» (переведено как Кашин), на самом же деле Кашира (Каsiria, по изданию Хоффа)[242]. Согласно Кенигсбергскому списку, в Твери погибло 90 тысяч человек (цифра совершенно невероятная), по Хоффу — 9 тысяч[243]. (Этот факт отмечен А. И. Браудо). Опричное братство насчитывало 500 человек (издание М. Г. Рогинского), 300 человек (издание Хоффа)[244]. По Рогинскому, опричники казнили в Клину 470 человек, переселявшихся в Москву из Переяславля. Непонятно, как они попали при этом в Клин? У Хоффа сказано, что переселенцы ехали в Москву из Плескова (Пскова) и еще из Новгорода[245]. Этот факт засвидетельствован русскими летописями.

    Искажения текста Послания объясняются не только неисправностью Кенигсбергского списка, но и неудовлетворительным переводом его на русский язык. Издание М. Г. Рогинского необходимо использовать критически.

    В настоящей работе текст Послания Таубе и Крузе сверен с изданием Хоффа и наиболее важные отрывки текста переведены на русский язык.

    Записки А. Шлихтинга. Немецкий дворянин Шлихтинг попал в плен к русским незадолго до введения опричнины. На Руси он бедствовал до тех пор, пока не определился переводчиком к царскому лейб-медику А. Лензею, прибывшему в Москву в мае 1568 года[246]. На протяжении четырех лет Лензей посещал опричный двор, лечил царя и членов опричной думы. С некоторыми из них доктор поддерживал тесную дружбу[247]. Но Лензей совсем не знал русского языка и поэтому даже в дружественных беседах с руководителями опричнины не мог обойтись без услуг переводчика Шлихтинга, знавшего славянский язык. Этим обстоятельством и объясняется поразительная осведомленность скромного немецкого пленника.

    В конце 1570 г. Шлихтинг бежал в Литву, где составил краткую записку «Новости из Московии, сообщенные дворянином Альбертом Шлихтингом, о жизни и тирании государя Ивана»[248].

    «Новости» не являются мемуарами в собственном смысле и содержат краткие показания фактического порядка, что придает им особую ценность[249].

    Литовское правительство оценило исключительную осведомленность московского беглеца и решило использовать его знания в дипломатических акциях против России.

    В 1570—1571 гг. папа римский старался склонить Москву к участию в антитурецкой лиге. С этой целью он направил к царю нунция Портико, который, однако, был задержан в Варшаве королем Сигизмундом. Польская дипломатия пустила в ход всевозможные уловки, чтобы расстроить намечавшийся союз между Москвой и Римом и помешать поездке папского посла на Русь. В сентябре 1571 г. литовцы вручили папскому нунцию «Сказания» А. Шлихтинга о московском тиране. На посла сочинение произвело потрясающее впечатление. Уже 3 октября 1571 г. Портико сообщил в Рим о своем нежелании ехать в Москву ввиду «злодеяний» московского тирана[250]. Одновременно он переслал туда сочинение Шлихтинга. Ознакомившись с ним, папа римский решил немедленно прервать дипломатические сношения с Москвой. 30 ноября 1571 г. он написал польскому королю следующие строки: «Мы отказываемся полностью от московского дела по причине информации о жизни царя, полученной нами»[251].

    Польская дипломатия достигла своих целей, причем в ее игре Шлихтинг оказался одним из главных козырей. Новое сочинение Шлихтинга называлось «Краткое сказание о характере и жестоком правлении московского тирана Васильевича». Оно было составлено между февралем и сентябрем 1571 г. и носило совсем иной характер, нежели его первая фактическая записка. «Сказание» Шлихтинга — это памфлет на царя Ивана Грозного, составленный под присмотром королевских чиновников.          

    Ниже мы покажем, что «Сказания» Шлихтинга отличаются значительно меньшей достоверностью, нежели его первая Записка. В соответствии с целями польской дипломатии Шлихтинг сознательно фальсифицировал некоторые из известных ему фактов.

    Сопоставление «Сказания» с царским синодиком опальных подтверждает вывод об исключительной осведомленности Шлихтинга относительно дел опричнины и в особенности ее казней.

    Записки Г. Штадена появились в конце 70-х гг. XVI в. Состав и происхождение этого источника детально исследованы И. И. Полосиным[252].

    Послание итальянского купца Барберини выгодно отличается от показаний других иноземцев своей объективностью. По мнению издателя Послания В. Любич-Романовича, Барберини ездил в Москву в 1565 г.[253]. Но это не совсем верно.

 В действительности, Барберини отплыл в Московию в июне — июле 1564 г. и был принят при царском дворе в сентябре того же года[254]. В Москве он находился до начала декабря и собственными глазами видел отъезд Грозного в Слободу[255]. Барберини сообщает интересные сведения о приказном управлении Московии, о печатном деле на Руси, о нравах русского народа. Интересно, что итальянский купец посетил типографию первопечатника Ивана Федорова и принял от него заказ на партию типографской краски.

     Пискаревский летописец представляет собой поздний летописный свод, составленный в Москве в 20-х гг. XVII века[256]. Вопрос о значении и степени достоверности этого источника вызвал известные разногласия в литературе. О. А. Яковлева полагает, что в основе летописца лежат воспоминания какого-то московского приказного человека и что это — воспоминания очевидца, охватывающие период с конца 30-х гг. XVI в. до 1612—1615 гг.[257]. М. Н. Тихомиров показал, что записи Пискаревского летописца за указанный период слишком разнородны по стилю и политической направленности, а следовательно, не могут быть приписаны одному автору[258]. М. Н. Тихомиров отметил, что известия Пискаревского летописца об опричнине были записаны в начале XVII в., и высказал предположение, что они основываются на слухах и позднейших устных преданиях и отличаются неточностью и недостоверностью[259].

      Последний вывод представляется нам не совсем верным. Наряду с легендарными мотивами Пискаревский летописец, включает в себя много достоверных сведений об опричнине. По летописи, в 7077 г. царь Иван сослал В. Старицкого в Нижний Новгород, затем вызвал его на Богану и там опоил зельем вместе с женой и дочерью[260]. Факт ссылки Старицкого в Н. Новгород засвидетельствован Разрядами и записками очевидцев[261]. Современники Таубе и Крузе утверждали, будто со Старицким были казнены четверо его детей[262]. По Курбскому, погибли сыновья князя Владимира[263]. Значительно более достоверны сведения Пискаревского летописца, совпадающие с источником документального происхождения, синодиком опальных Грозного[264]. Пискаревский летописец оказывается единственным источником (помимо синодика), в котором точно названо место казни князя В. А. Старицкого. Согласно Пискаревскому летописцу, царь передал сыну Старицкого Василию Дмитровский удел. Этот факт подтверждается кирилло-белозерским летописцем XVI века[265].

      В Пискаревском летописце указана дата погребения Е. Старицкой (7078 г.), не вызывающая сомнений. Рассказ летописца о казнях в Москве верно датирован (7078 г.) и в деталях совпадает с описаниями современников. Сведения о казни 120 человек подтверждаются как синодиком опальных, так и свидетельством очевидцев казни[266].

      Среди записей летописца легендарными представляются сведения об отравлении царицы М. Черкасской и убийстве Василия Старицкого после пожалования ему Дмитрова[267].

      М. Н. Тихомиров подвергает сомнению сведения Пискаревского летописца о «другой» казни на Москве в год воцарения Симеона Бекбулатовича[268]. Но сопоставление этих сведений с синодиком опальных подтверждает осведомленность летописца.

Синодик опальных

«Князя Петра Куракина, Иона Бутурлина с сыном и з дочерью, Дмитрея Бутурлина, Никиту Борисова... протопоп, подьячих 3 человеки, простых 3 человек... Протасиа Михайлов Юрьев»[269]

Пискаревский летописец

«Положи царь опалу на многих людей: ...боярина князя Петра Куракина, Протасия Юрьева, владыку Наугородцкого, протопопа Архагенского, Ивана Бутурлина, Никиту Бороздина, архимарита Чюдовского и иных многих казниша»[270].

    Пискаревский летописец неточно определяет время казней в Москве и воцарения Симеона, т. к. оба эти известия записаны под заголовком «того же году», а выше помечена дата 7081 г. В действительности описанные казни имели место во время реставрации опричных порядков в 7083 (1575) году. Списки казненных в летописце и синодике в основном совпадают. Летописец уточняет, что казненный протопоп служил в Архангельском соборе. Новгородский владыка Леонид был центральной фигурой крупнейшего судебного процесса середины 70-х гг. Вопреки летописи, он умер в опале в тюрьме за месяц до описанных казней[271]. Чудовский архимандрит был учеником и преемником Леонида и подвергся опале, вероятно, вместе с ним.

    Среди всех летописных источников Пискаревский летописец дает наиболее полные и в целом достоверные сведения о казнях второго новгородского процесса.

    Составители Пискаревского летописца использовали разнообразные источники. Так, они сделали подробные выписки из московской официальной летописи 1533—1564 гг.[272]. Доступ к официальным летописям периода опричнины был ограничен при Грозном и его преемниках[273]. Поэтому авторы Пискаревского летописца не могли ими пользоваться. Но они имели возможность справляться с краткими Разрядными книгами, сообщавшими сведения о походах, строительстве крепостей и т. д.

      По мнению О. А. Яковлевой и М. Н. Тихомирова, Пискаревский летописец был составлен в кругах, близких к роду князей Шуйских[274]. Это обстоятельство придает источнику особую ценность. Летописец оказывается одним из немногих памятников периода опричнины, передающих традицию земского происхождения. Авторы его крайне враждебны по отношению к опричнине, которая, по их словам, была введена «по злых людей совету» и явилась наказанием «за грехи наши»[275].

    М. Н. Тихомиров отметил близость Пискаревского летописца и известий иностранных мемуаристов. «Пискаревский летописец, — писал он,— имеет важное значение для понимания, откуда иностранцы брали свои сведения об Иване Грозном. Это рассказы оппозиционных бояр, охотно сообщавших московские сплетни и слухи о придворной жизни»[276].

       Главнейшие сочинения иностранцев (Шлихтинг, Штаден, Таубе и Крузе) появились за рубежом в 70-х гг. XVI в. Пискаревский летописец был составлен в Москве спустя много десятилетий. Названные иностранные авторы черпали сведения в опричнине, где они служили. Московский летописец передавал традицию, сложившуюся, скорее всего, в земщине. Совпадения этих источников, на наш взгляд, служат аргументом в пользу их достоверности.

Глава I                     Избранная Рада и её падение.

     В конце XV — первой четверти XVI в. процесс объединения русских земель в рамках единого централизованного государства завершился: в состав великого княжества Московского вошли Ярославское, Ростовское, Тверское княжества, Новгородская феодальная республика, а несколько позже Псковская феодальная республика (1510 г.) и Рязанское княжество (1521 г.). Но порядки и традиции феодальной раздробленности, господствовавшие на протяжении трех-четырех столетий, не исчезли бесследно и оказывали глубокое воздействие на политическую историю Руси XVI века. Живым носителем традиций феодальной раздробленности была могущественная боярская аристократия. Правящее московское боярство не представляло собой единой и однородной массы. В его сложной иерархии запечатлелась вся история объединения русских земель. Три высших ступени московской иерархии занимали последовательно удельные князья, титулованная княжеская знать и нетитулованное старомосковское боярство.

     Старомосковские бояре (Челяднины, Захарьины, Морозовы, Плещеевы, Бутурлины и т. д.) владели обширными землями на территории собственно Московского княжества в Московском, Коломенском, Костромском и Переяславском уездах, издавна служили московским великим князьям и составляли наиболее прочную политическую опору поднимающейся монархии. Некогда старомосковская знать безраздельно господствовала в думе и при дворе московских государей. Затем она уступила первенство более знатным княжеским фамилиям, но и тогда продолжала прочно удерживать в своих руках важнейшие отрасли приказного аппарата управления государством, включая Конюшенный приказ и Казну, а также Большой дворец и областные дворцы.

      По мере присоединения к Москве независимых княжеств Северо-Восточной Руси на службу к московским князьям перешла многочисленная титулованная знать, члены местных княжеских династий. Они не могли забыть своего былого величия и были полны зависти к правящей московской династии. В их среде постоянно жило недовольство самодержавными поползновениями московских государей и были сильны традиции феодальной раздробленности. К середине XVI в. высшая титулованная знать занимала прочные позиции в Боярской думе и армии. В виде привилегии некоторые княжеские фамилии проходили службу при дворе по особым княжеским спискам (см. ниже таблицу)[277].

      Совершенно особенное положение в среде высшей титулованной знати занимали многочисленные и влиятельные князья Ростово-Суздальские, Ярославские и Стародубские, происходившие от единого корня и сидевшие крупными гнездами на территории некогда принадлежавших им княжеств. К середине XVI в. землевладение младших потомков удельных княжеских династий Владимиро-Суздальской земли подверглось значительному дроблению. Наиболее крупные земельные богатства сохранили в своих руках старшие Суздальские князья.

Таблица 1[278].

Они происходили от старших отраслей владимирской великокняжеской династии и не уступали в знатности московским великим князьям[279]. Годы «боярского правления» (конец 30 — начало 40-х гг. XVI в.) наглядно показали, что для неокрепшей феодальной монархии политические претензии суздальской знати представляли наибольшую опасность.

           Княжеская и старомосковская нетитулованная знать, постоянно боровшаяся за политическое преобладание, составляла наиболее многочисленные и влиятельные прослойки правящего боярства. Третьим его компонентом была удельная аристократия.

      Удельные князья занимали самую верхнюю ступень московской иерархии, но влияние их на политическую структуру Руси XVI века не следует преувеличивать. Процесс централизации государства беспощадно уничтожил древние удельные княжения Северо-Восточной Руси. Почти все уделы, сохранившиеся до времени Грозного, образовались в конце XV — начале XVI в. и были сравнительно молодыми княжествами.

 Крупнейшими уделами владели, во-первых, члены правящей московской династии, родственники царя (князья Старицкие, Углицкие) и, во-вторых, иноземная знать главным образом литовского происхождения (князья Бельские, Мстиславские, Воротынские, Одоевские, Трубецкие и т. д.). Литовская аристократия стала переходить на московскую службу после того, как Русское государство добилось первых крупных успехов в войне с Литвой и присоединило Северские земли. Князья Воротынские, Одоевские и Трубецкие сохранили старинные родовые владения на территории Чернигово-Северского княжества, но их вотчины, за исключением Воротынского удела, подверглись сильному дроблению. Крупные литовские магнаты князья Бельские и Мстиславские получили удельные княжества из рук московского правительства и в значительной мере зависели от него. Удельная знать литовского происхождения основательно потеснила суздальскую знать, заняв первые места в Боярской думе и на военной службе. При дворе удельные владыки служили до получения боярского чина по особому списку «служилых князей». В силу немногочисленности и отсутствия политических связей, которыми располагали потомки местных династий, соперничавшие с ними удельные князья постоянно тяготели к союзу со старомосковской знатью.

 Неокрепшая монархия была вынуждена постоянно лавировать между различными группировками правящего боярства, Громадному влиянию суздальской знати царствующая династия могла противопоставить поддержку старомосковского боярства и отчасти удельных князей. В то же время влиянию боярской аристократии в целом она противопоставляла поддержку дворянства и купеческой верхушки. Конечно, между титулованной и старомосковской знатью, между боярской прослойкой и верхами дворянства не было твердых перегородок: старомосковские и княжеские фамилии были связаны сложным клубком родственных отношений и, кроме того, наиболее глубокие социальные требования и интересы были общими для всего феодального сословия. Последнее обстоятельство неизбежно ослабляло действие указанной выше тенденции. Тем не менее, раздоры между различными группами и прослойками правящей боярской аристократии достигали иногда, например в годы опричнины, очень большой остроты. Влияние подобных раздоров на политическое развитие страны, хотя и было ограничено определенными рамками, в целом было значительным, особенно в переломные моменты. Сами же рамки политической истории XVI в. были установлены в ходе длительного исторического развития, причем решающую роль в их возникновении сыграли классовые противоречия и социально-экономическое развитие страны в целом.

* * *

    Так называемое боярское правление основательно поколебало результаты государственной централизации, достигнутые в период непрерывного и блестящего правления великих князей Ивана III Васильевича и его сына Василия III.

    Великий князь Василий III незадолго до кончины вверил свою семью и управление страной попечению Боярской думы[280]. Боярские смуты и ожесточенная борьба за власть между различными олигархическими группировками, происшедшие после смерти Василия III, обнаружили слабость неокрепшей монархии и полную зависимость ее от боярства. Приход к власти кн. И. Ф. Овчины-Оболенского, фаворита великой княгини Елены Глинской, вызвал немедленный раскол внутри правящей боярской группировки. Противниками правителя выступили влиятельные удельные князья и старомосковские бояре. Летом 1534 г. боярин князь С. Ф. Бельский и окольничий И. В. Ляцкий-Захарьин бежали в Литву, а ближний боярин М. Ю. Захарьин, бояре князья Д. Ф. и И. Ф. Бельские, И. М. Воротынский с тремя сыновьями, М. Л. Глинский и Б. Трубецкой подверглись аресту[281]. Дядя великой княгини Елены М. Л. Глинский и удельный князь И. М. Воротынский были уморены в темнице, удельный князь И. Ф. Бельский длительное время содержался в тюрьме[282]. Спустя четыре года, в 1537 г., правительство жестоко расправилось с удельным князем Андреем Старицким, поднявшим вооруженный мятеж против Елены Глинской[283].

    После смерти великой княгини Елены и казни князя Овчины бразды правления захватила суздальская знать — князья Шуйские. Происками Шуйских старый митрополит был низложен, удельный князь И. Ф. Бельский и ближний боярин М. В. Тучков-Морозов сосланы в ссылку, думный дьяк Ф. Мишурин и некоторые другие лица казнены[284]. Успех князей Шуйских объясняется тем, что репрессии 1533—1537 гг. заметно ослабили позиции старомосковской и удельной знати в Боярской думе. Правительство Шуйских опиралось на высшую титулованную знать, сила и влияние которой основывались на их многочисленности, крупных земельных богатствах и древних традициях.

    Шуйские ограбили казну, захватили подворье удельных князей Старицких в Москве, прибрали к рукам некоторые удельно-княжеские земли. Но при всем их могуществе Шуйские не могли удержать власть на протяжении длительного времени. В июле 1540 г. был освобожден из заточения князь И. Ф. Бельский, в декабре — князь В. А. Старицкий. В следующем году руководство ратными делами перешло к князю Д. Ф. Бельскому, а боярин князь И. В. Шуйский был отослан из Москвы во Владимир.

    В январе 1542 г. князья Шуйские предприняли последнюю отчаянную попытку удержать власть. Они подняли мятеж, арестовали князя И. Ф. Бельского и сослали его на Белоозеро, где тот был убит. Но мятеж ускорил падение Шуйских. В 1543 г. власти предали казни боярина князя А. И. Шуйского и отправили в ссылку князя Ф. Скопина-Шуйского и князя Ю. Темкина-Ростовского. В 1545 г. кратковременной опале подверглись бояре князья П. И. Шуйский и А. Б. Горбатый-Шуйский.

    После падения Шуйских на политическую авансцену выдвинулись бояре Воронцовы и Кубенские, а затем князья Глинские. Родня Ивана IV по материнской линии Глинские пытались упрочить великокняжескую власть. В январе 1547 г. Иван IV принял царский титул. Вскоре после того царь Иван женился на боярышне Анастасии Захарьиной. Свадьбе предшествовали длительные интриги в Боярской думе[285]. Каждая из соперничавших боярских группировок пыталась извлечь политические выгоды из брака царя. Избрание Захарьиной явилось крупнейшим успехом удельной и старомосковской знати и одновременно поражением для титулованной суздальской знати. Судя по разряду царской свадьбы, Захарьину поддержали удельные князья Бельские и Старицкие и старомосковские бояре Челяднины, Морозовы, Шереметевы, Нагие[286]. Временщики Глинские поддержали избрание Романовой, видимо, по той причине, что не видели в Захарьиных опасных для себя соперников.

    В период своего кратковременного правления Глинские получили из казны обширные земли на правах удельных князей. Глава правительства князь М. В. Глинский присвоил себе титул конюшего боярина, который носили обычно представители старомосковской знати[287]. В результате Глинские вскоре же восстановили против себя самые различные группировки Боярской думы от старомосковской знати (И. П. Федоров-Челяднин, Г. Ю. Захарьин, Ф. Нагой) до суздальских князей (Ф. Скопин-Шуйский)[288]. Но правительство Глинских было свергнуто не в результате боярских интриг, а вследствие массового народного восстания в Москве в июне 1547 г. Летом этого года сильные пожары уничтожили большую часть столицы[289]. Бедствие дало выход давно зревшему в народе недовольству[290]. На пятый день после «великого пожара», 26 июня 1547 г. многочисленная толпа народа ворвалась в Кремль и потребовала от бояр выдачи им на расправу ненавистных правителей[291]. Горожане выволокли дядю царя князя Ю. В. Глинского из Успенского собора и забили его камнями на площади. Труп боярина был брошен на торжище «перед того кол, идеже казнят»[292]. Вооруженная свита Глинских, их слуги были перебиты «бесчисленно», дворы разграблены. Заодно с людьми Глинского избиению подверглись многие дворяне, находившиеся в то время в Москве[293].

    29 июня множество москвичей, черных посадских людей «с щиты и з сулицы, якоже к боеви обычай имяху», двинулись в Воробьеве, куда царь с семьей переехал после пожара. Восставшие требовали выдать им на расправу бабку царя Анну Глинскую и конюшего боярина М. В. Глинского, которые, как они полагали, скрывались в царском дворце. Боярам с трудом удалось убедить народ, что Глинских в Воробьеве нет. Едва толпа покинула Воробьево, как правительство вызвало дворянское ополчение с Оки и с его помощью быстро подавило восстание в столице. После недолгого сыска вожаки движения были преданы казни, другие участники восстания «разбегошася по иным градом»[294].

    Народное восстание в Москве представляло тем большую опасность в глазах господствующих классов, что одновременно с выступлением жителей столицы произошли крупные волнения в провинции. Наиболее тревожная ситуация сложилась в Новгородско-Псковской земле. Незадолго до «великого» московского пожара жители Пскова, доведенные до крайности произволом царского наместника боярина И. И. Турунтая-Пронского, послали многочисленную депутацию в Москву с жалобой[295]. Царь и его родня (Глинские?), отдыхавшие в то время в дворцовом селе Островском, были страшно раздосадованы[296]. Царь велел арестовать всех челобитчиков, а затем «безчествовал» их и пытал. Псковичей обварили кипящим вином, затем царь свечою зажигал им волосы и палил бороды, под конец их раздели донага и уложили на землю. Несчастных спас лишь внезапный отъезд царя в Москву[297].

    Рассказы вернувшихся в Псков челобитчиков могли лишь усилить народное возмущение. Ненавистный воевода князь Пронский не осмелился оставаться в городе. Он бежал из Пскова и укрылся в Ржеве, откуда позже пытался уйти за рубеж в Литву[298].

    Вскоре же в Псковской земле вспыхнуло открытое восстание. Жители крупного псковского «пригорода» Опочки схватили дьяка Султана Сукина, возглавлявшего местную администрацию, и засадили его в тюрьму[299]. События в Опочке крайне встревожили московское правительство, тем более, что оно не могло использовать для подавления восстания псковское ополчение[300]. Бегство из Пскова наместника князя И. И. Пронского свидетельствовало о полной дезорганизации псковских властей, со страхом ждавших народного возмущения в самом Пскове. Правительство вынуждено было двинуть к Опочке крупные военные силы из Новгорода. Двухтысячная новгородская рать во главе с новгородским дворецким заняла псковский пригород[301]. «Разбойники»-опочане были арестованы и увезены в Москву[302]. Силы, выделенные против крохотной Опочки, были непомерно велики. Поэтому можно предположить, что подлинной целью посылки новгородской рати было предотвращение всеобщего восстания в Псковской земле.

    В период псковских волнений неспокойно было и в Новгородской земле[303].

    Как мы видим, грандиозное народное восстание в Москве не было единичным случаем. По времени оно совпало с волнениями в Псковской землей некоторых других городах.

    Вырвавшийся наружу социальный антагонизм ошеломил правительство, на время ослабил боярские распри и вместе с тем создал благоприятные возможности для выступления на политической арене дворянства, т. е. средних и низших слоев господствующего феодального класса.

    Результатом консолидации различных прослоек правящего класса явилось образование нового правительства, выдвинувшего в конце 40-х гг. широкую программу реформ.

* * *

    По мнению И. И. Смирнова, восстание 1547 года отстранило от власти Глинских, а вместе с ними и прочие княжеско-боярские группировки. Пришедшее к власти правительство Макария, Захарьиных, Адашева и Сильвестра опиралось на дворянство и посад и проводило по преимуществу продворянскую политику[304]. А. А. Зимин считает, что непосредственные выгоды из московского восстания извлекла княжеско-боярская аристократия, которая, однако, не смогла сохранить за собой всей полноты власти из-за узости ее социальной базы. Образовалось правительство компромисса, в которое вошли представители как наиболее дальновидных кругов боярства, так и дворянства[305].

      Вопрос о характере правительства конца 40-х гг. может быть разрешен лишь после детального исследования состава правительства и содержания его реформ. Высшим правительственным органов в середине XVI в. была «ближняя дума», выделившаяся из Боярской думы[306]. Ближняя дума 50-х гг. известна в исторической литературе под названием Избранной рады. Впервые она получила это наименование в сочинениях Курбского[307].

    Источники дают довольно точное представление о численности и составе ближней думы в период после московского восстания. Согласно летописям, в 1553 г. ближняя дума собралась у постели тяжело больного царя для утверждения царской духовной и присяги наследнику Дмитрию[308]. В следующем году ближняя дума в том же составе рассматривала особо важное дело о государственной измене и заговоре боярина князя С. В. Ростовского[309]. Показания летописи в целом совпадают с известием Курбского о членах Избранной рады[310].

    Названные источники позволяют установить, что к началу 50-х гг. в ближнюю думу входили удельные князья И. Ф. Мстиславский и В. И. Воротынский (а ранее, по-видимому, князь Д. Ф. Бельский); влиятельные бояре Д. Ф. Палецкий и Д. И. Курлятев; старомосковская знать — бояре Д. Р. Юрьев, В. М. Юрьев, И. В. Шереметев и М. Я. Морозов, приказные люди — И. М. Висковатый и Н. А. Фуников, наконец, А. Ф. Адашев и его помощник И. М. Вешняков[311].

    Официальное руководство ближней думой осуществляли удельные князья Д. Ф. Бельский, а позже И. Ф. Мстиславский и В. И. Воротынский. Старейший из бояр князь Д. Ф. Бельский[312] опирался на поддержку многочисленной родни гедиминовичей Мстиславских и Патрикеевых (Щенятевых, Куракиных и Голицыных), а также удельных князей Старицких (княгиня Е. Старицкая была урожденной княгиней Патрикеевой-Хованской)[313]. Д. Ф. Бельский был связан самыми тесными узами со старомосковской знатью. Его женой была М. И. Челяднина, зятьями—бояре В. М. Юрьев и М. Я. Морозов.

    Наряду с Бельским наиболее влиятельное положение в новом правительстве заняла группировка Захарьиных[314]. В состав ближней думы вошли братья царицы Д. Р. Юрьев и В. М. Юрьев Захарьины, а также их родня И. В. Большой Шереметев и М. Я. Морозов. К 1549 г. Д. Р. и В. М. Юрьевы получили боярский титул и сосредоточили в своих руках управление некоторыми важнейшими приказами страны. С июля 1547 г. Д. Р. Юрьев возглавил Большой дворец, а спустя несколько лет также и Казанский дворец[315]. В. М. Юрьев возглавил Тверской дворец, а затем стал руководить Посольскими делами[316].

    Захарьины упрочили свои позиции в думе путем раздачи думных чинов и земель своим приверженцам. Благодаря их проискам в конце 40 — начале 50-х гг. думные чины получили почти все представители рода Захарьиных-Юрьевых[317], Захарьиных-Яковлевых[318], а также их ближайшие родственники Шереметевы[319] и дальняя родня Морозовы[320].

    Захарьины старательно насаждали своих сторонников в центральном приказном аппарате. К числу таких сторонников принадлежали, по-видимому, дьяк Н. А. Фуников-Курцев и И. М. Висковатый. На царской свадьбе Фуников был приставлен к царскому платью как казенный дьяк, а к концу 1549 г. получил думный титул печатника[321]. Спустя несколько лет В. М. Юрьев сделал его своим преемником на посту тверского дворецкого[322]. Тот же самый В. М. Юрьев, будучи главой Посольского ведомства, первый оценил удивительные способности мелкого посольского подьячего И. М. Висковатого и сделал его главным своим помощником[323]. Стараниями Захарьиных Фуников и Висковатый получили думные чины и вошли в ближнюю думу.

    В ближнюю думу начала 50-х гг. входили двое-трое удельных князей, четверо старомосковских бояр и двое думных дьяков, поддерживавших этих последних. Что же касается неудельной титулованной знати, господствовавшей в период боярского правления, то она почти не была представлена в ближней думе. В состав правительства не вошел ни один представитель могущественного рода князей Суздальских, а также князей Ростовских и Ярославских. В виде исключения ближним боярством был пожалован князь Д. Ф. Палецкий, член измельчавшего рода Стародубских князей. Палецкий был тестем князя Юрия Васильевича и близким родственником царя. Из прочих княжеских фамилий наименее скомпрометировали себя в период боярского правления князья Оболенские. Один из членов этого рода князь Д. И. Курлятев также вошел в ближнюю думу.

    Итак, наибольшим влиянием в новом правительстве пользовалось старомосковское боярство и связанная с ним удельная знать, т. е. те самые политические силы, которые потерпели поражение после смерти Василия III. Цикл политического развития завершился.

* * *

    Титулованная и старомосковская знать составляла вершину пирамиды, широким основанием которой служило уездное дворянство, несколько десятков тысяч средних, мелких и мельчайших феодальных землевладельцев. К середине XVI в. значение дворянства настолько возросло, что с его требованиями должна была считаться любая боярская группировка, стоявшая у кормила власти[324].

    Давление общей массы дворянских интересов было весьма значительным. Тем не менее непосредственное влияние этой прослойки феодального класса на дела управления государством далеко уступало ее удельному весу. Политическая слабость дворянства состояла в отсутствии у него необходимой корпоративной организации, недостаточном развитии сословно-представительных органов, через которые оно могло бы участвовать в управлении государством[325].

    Московское народное восстание обнаружило шаткость боярских правительств и тем самым создало благоприятные возможности для выступления на политической арене дворянства. Именно после восстания впервые громко прозвучал голос дворянских публицистов и представители дворянства получили доступ на Земские соборы.

    Правительство, пришедшее к власти в момент крайнего обострения социальных противоречий, оказалось в довольно трудном положении. Боярские правители, многократно сменявшиеся в предыдущий период, оставили ему в наследство пустую казну и расстроенную систему служило-поместного, землевладения. Упадок финансов и торговли, рост фискального бремени тяжело отразился на состоянии городов. Посадское население роптало. Перед правительством вырисовывалась грозная опасность народного возмущения. Опасность удесятерилась тем, что недовольство глубоко затронуло мелкое и среднее дворянство, служившее основной социальной опорой власти. Дворянское оскудение стало одной из главных тем обсуждения в публицистике конца 40-х гг.

     Новое правительство начало свою деятельность с того, что публично заявило о необходимости реформ и ликвидации злоупотреблений боярского правления. 27 февраля 1549 г. в Москве был созван Земский собор, на котором девятнадцатилетний царь произнес речь против боярских злоупотреблений[326]. На другой день дума утвердила указ, представлявший явную уступку дворянству. По этому указу, дети боярские становились неподсудными наместникам-кормленщикам по веем городам Московской земли[327].

     Решающую роль в разработке программы последующих реформ сыграл правительственный кружок Адашева. Определенное значение имело также выступление дворянских публицистов в конце 40-х и 50-х годах.

     А. А. Зимин посвятил специальное исследование выдающемуся дворянскому публицисту Ивану Пересветову. Тщательно проанализировав пересветовские челобитные, он заключил, что они были составлены через несколько месяцев после Земского собора, что в сентябре 1549 г. Пересветов виделся с царем Иваном и передал ему свои сочинения[328].

     В обширном политическом трактате — Большой челобитной — И. С. Пересветов аллегорически описывает «идеальное» царство Магомет-Салтана, процветающее благодаря его «воинникам». Этому идеальному царству он противопоставляет православное «греческое царство» царя Константина, погибшее из-за вельмож ленивых и богатых. Указывая на пример боярского правления в годы малолетства царя Ивана, Пересветов смело и страстно протестует против боярского засилья в России. Публицист призывает «грозу» на голову изменников-вельмож и советует царю быть щедрым к воинникам: «что царьская щедрость до воинников, то его и мудрость»[329].

    Самым решительным образом Пересветов осуждает местнические порядки, которые в его глазах равноценны ереси: «который велможеством ко царю приближаются, не от воинския выслуги, не от иныя которыя мудрости... то есть чародеи и еретики...»[330]. Осуждая местничество, он требует уравнять дворянство в правах с боярством[331].

     Если датировка пересветовских челобитных, предложенная А. А. Зиминым, справедлива, то неизбежен вывод о прямой связи между выступлением Пересветова и деятельностью кружка Адашева[332]. В самом деле, царь Иван в октябре 1549г. ознакомился с доводами Пересветова против местничества, а спустя два месяца Адашев добился утверждения указа, частично упорядочившего местническую практику[333].

    При всем различии воззрений и судеб Пересветова и Адашева, в их деятельности можно отыскать нечто общее.

    В юности Алексею Адашеву довелось побывать при дворе турецкого султана, к которому его отец ездил с царскими грамотами. Будучи в Константинополе, Адашев заболел и пробыл там не менее года[334]. По возвращении в Москву он был представлен царю и, по-видимому, не раз рассказывал ему о своих странствиях[335]. В глазах дворянских публицистов могущественная Порта служила идеальным образцом неограниченной дворянской монархии. Конечно, во время поездки за границу Адашев был слишком молод, но в Москве было немало людей, хорошо осведомленных об истории Порты. Один из таких людей был Ивашка Пересветов, объездивший всю Восточную Европу и долгое время воевавший с турками[336].

     Особенно много точек соприкосновения имела внешнеполитическая программа кружка Адашева и требования Пересветова относительно покорения Казани[337].

     Кружок Адашева был единственным «живым» элементом в аристократическом боярском правительстве конца 40 — начала 50-х гг. и ему бесспорно принадлежала решающая роль в проведении реформ. Сам Алексей Адашев происходил из среды мелких провинциальных служилых людей[338]. Первые шаги его карьеры были связаны со службой в Казенном приказе[339]. К 1550 г. Адашев получил думный чин казначея, но носил его недолго[340]. Во многих отношениях Адашев был типичным представителем служилой дворянской бюрократии[341].

      Как мы отметили выше, одной из первых реформ, проведенных кружком Адашева, была реформа местничества. В этой реформе борьба за расширение сословных привилегий среднего нетитулованного дворянства тесно сочеталась с интересами карьеры семейства Адашевых[342]. Указы о местничестве 1549—1550 гг. запрещали княжатам и знатным детям боярским местничать с воеводами на полковой службе, а также регламентировали местнические споры между воеводами различных полков. В частности, указы ограждали от местнических претензий второго воеводу большого полка, что позволяло правительству назначать заместителями главнокомандующего незнатных, но сведущих воевод[343].

      Местнические порядки ограждали наиболее важные политические привилегии княжеской знати. Поэтому попытки правительства ограничить местничество встретили яростное сопротивление со стороны высшей титулованной знати. В феврале 1550 г. правительство вынуждено было признать, что его. указы о местничестве не выполнялись боярами во время только что закончившегося казанского похода[344].

  В июле 1550 г. кружок Адашева добился принятия нового, более подробного указа о местничестве, подтвердившего предыдущие указы[345].

      Много позже Адашев включил отчет о своей первой реформе в текст отредактированной им летописи[346]. Идейное обоснование реформы выдает ее компромиссный характер. При назначении воевод, пишет А. Ф. Адашев, главное — это «разсуждение» их отечества, т. е. их знатности, а затем уж их военные заслуги и таланты[347]. Подобные рассуждения были весьма далеки от радикальных требований Пересветова. Тем не менее, реформа местничества при всей ее непоследовательности несколько ограничивала прерогативы титулованной княжеской знати в пользу нетитулованного боярства и дворян.

    Реформаторская деятельность адашевского кружка, критика злоупотреблений боярского правления, возведенная в ранг официальной доктрины, способствовали пробуждению общественной мысли в России. Вслед за Ивашкой Пересветовым на общественную арену выступает другой талантливый публицист поп Ермолай-Еразм, Дворянская публицистика подвергает всестороннему обсуждению вопрос об «оскудении» дворянства и необходимости «землемерия», т. е. перераспределения земель в пользу дворянства[348].

    Официальные проекты дворянского «землемерия», составленные в кружке Адашева, получили наиболее полное обоснование в так называемых царских вопросах митрополиту (февраль 1550 г.) В этом документе необходимость землемерия обосновывалась следующими соображениями. В годы боярского правления многие бояре и дворяне обзавелись землями и кормлениями «не по службе», а другие оскудели: «у которых отцов было поместья на сто четвертей, ино за детми ныне втрое, а иной голоден». В вопросах митрополиту царь просил рассмотреть, каковы «вотчины и поместья и кормления» у бояр и дворян, и как они служат, и «приговорить», «недостальных как пожаловати»[349].

    Проекты «землемерия» приобрели широкую популярность в среде дворянства. Однако осуществление их натолкнулось на сопротивление аристократической Боярской думы. В противовес идее обеспечения землями «недостальных», бедных дворян (высказана в феврале 1550 г.), дума выдвинула проект наделения землями наиболее знатных и богатых дворян, которые должны были войти в «тысячу лучших слуг» (проект датирован октябрем того же года). В соответствии с этим проектом «лучшие слуги», не владевшие до того землями под Москвой, должны были получить подмосковные поместья от 300 до 600 четвертей пашни на человека, чтобы иметь возможность нести постоянную службу в столице.

     Проект «землемерия» был встречен с энтузиазмом в среде высшего дворянства и в Боярской думе. Члены думы готовились обратить себе на пользу готовившуюся реформу и добивались зачисления в «тысячу» своих родственников и приятелей[350]. В силу указа о лучших слугах только члены Боярской думы должны были получить 16 тысяч четвертей пашни в Подмосковье. В целом для осуществления реформы необходимо было не менее 350 тысяч четвертей земли в радиусе 60—70 верст от столицы[351]. Таким фондом земель правительство не располагало. Разрешить возникшее затруднение можно было двумя путями. Во-первых, власти могли частично секуляризировать земли монастырей, имевших громадные вотчины в Подмосковье[352]. Во-вторых, они могли пустить в раздачу государственные и великокняжеские дворцовые земли, находившиеся поблизости от столицы. Авторы приговора намерены были идти по второму пути. Согласно проекту указа, предполагалось «учинить» лучших слуг на землях «в числяках и ординцах (в Верейском уезде. — Р. С.), и в перевесных деревнях и в тетеревничих и в оброчных деревнях от Москвы верст за 60 и 70...» [353].

    Но перечисленные в указе государственные земли могли покрыть лишь малую долю необходимого фонда. К тому же, против посягательств на дворцовые земли выступили бояре Захарьины, хозяйничавшие в Большом дворцовом приказе. Попытки Боярской думы запустить руку в казну потерпели неудачу[354].

        В период подготовки указа о «тысяче лучших слуг» правительство настойчиво выдвигает вопрос о частичной секуляризации монастырского землевладения. Планы секуляризации получили энергичную поддержку со стороны придворного духовенства в лице благовещенского протопопа Сильвестра и тяготевших к нему монахов-нестяжателей. При участии Сильвестра в конце 1550 г. были разработаны царские вопросы о церковном «строении», представленные на рассмотрение священному (Стоглавому) собору в начале следующего года. Устами царя правительство просило духовенство обсудить, достойно ли монастырям приобретать земли и пользоваться тарханами и льготами[355]. Присутствовавшие на соборе нестяжатели выступили в пользу ограничения земельных богатств монастырей. Наиболее авторитетный в их среде старец Артемий обратился к царю и членам собора с настоятельным советом «села отнимати у манастырей»[356]. Но нестяжатели составляли на соборе ничтожное меньшинство, и их мнение встретило яростную критику со стороны официального руководства церкви. Опираясь на поддержку осифлянского большинства собора, митрополит Макарий отверг все домогательства светских властей.

    В правительственных сферах выступление нестяжателей не получило единодушной поддержки. Группировка Захарьиных относилась к Сильвестру и нестяжателям с крайним недоверием. Причиной тому были тесные связи Захарьиных со «старыми» осифлянами (В. Топорков, М. Сукин), злейшими врагами нестяжателей. Но кружок Сильвестра имел могущественных покровителей в лице удельных князей Старицких. Одним из вождей нестяжателей был князь Вассиан Патрикеев, родственник княгини Ефросиньи Хованской-Старицкой[357]. Этим обстоятельством и объяснялись традиционные симпатии Старицких к нестяжателям. Удельная знать, входившая в правительственную коалицию Бельских, пыталась опереться на нестяжателей еще и потому, что не доверяла митрополиту Макарию. Митрополит поддерживал тесную дружбу с князьями Шуйскими и по существу был их ставленником[358]. Он получил сан на другой день после победы Шуйских над Бельскими в 1542 году. Провал правительственной программы на Стоглавом соборе неизбежно должен был ухудшить отношения между светскими властями и главой церкви. Правительство не решилось осуществить прямые санкции против митрополита, но подвергло преследованиям его приверженцев, выступивших на соборе против секуляризации церковных имуществ. По окончании собора оно обвинило в злоупотреблениях и низложило архиепископа Феодосия, главу крупнейшей в стране Новгородско-Псковской епархии и преемника Макария[359]. В период собора власти открыто покровительствовали противникам митрополита из числа нестяжателей. По настоянию Сильвестра известный нестяжатель старец Артемий был назначен игуменом крупнейшего в стране Троицко-Сергиева монастыря[360]. Вскоре же Артемий добился перевода в Троицу Максима Грека, сподвижника Вассиана Патрикеева и идеолога нестяжателей, находившегося в заключении более 20 лет[361].

    В период наибольших успехов нестяжателей правительству удалось сломить сопротивление официального руководства церкви и провести закон о церковном землевладении[362]. Приговор был утвержден Боярской думой 11 мая 1551 года. Наиболее существенное значение имели следующие его пункты. Правительство заявляло о своем намерении, во-первых, конфисковать все земли и угодья, розданные Боярской думой епископам и монастырям после смерти Василия III; во-вторых, вернуть старым владельцам дворянам и «христианам» те поместные и черные земли, которые были отняты у них церковью за долги или «насилством». В-третьих, правительство полностью запрещало церкви приобретать новые земли «без доклада», т. е. без специального на то разрешения властей[363].

     Приговор предусматривал частичную секуляризацию церковных владений и имел главной целью воспрепятствовать  дальнейшему росту монастырских земельных богатств и выходу земель «из службы» и тягла.

    Земельное уложение 1551 года влекло за собой известные ограничения в отношении некоторых категорий княжеско-вотчинного землевладения. Согласно приговору, князья Суздальские, Ярославские и Стародубские не могли отныне продавать и отказывать в пользу церкви свои вотчины без особого на то разрешения правительства. Земли, уже переданные монастырям «без доклада», подлежали конфискации и обращались в поместную раздачу. Частичным ограничениям подверглось также вотчинное землевладение князей Тверских-Микулинских, Белозерских, Рязанских (Пронских) и Оболенских, которым разрешалось свободно продавать свои земли в пределах уезда и воспрещалось без «царева ведома» продавать земли иногородцам или отдавать их в монастыри[364].

    Земельное законодательство 1551 г. означало возврат к традиционной политике Ивана III и Василия III в вопросе о крупнейшем княжеском землевладении. В то же время оно весьма точно отражало взаимоотношения различных течений и группировок в правительстве и Боярской думе. В нем легко обнаружить тенденцию к ограничению привилегий Суздальской и прочей титулованной знати русского происхождения.

 В то же время уложение вовсе не затрагивало удельных владений князей Бельских, Мстиславских, Воротынских и т. д., а также громадных земельных богатств старомосковского нетитулованного боярства, т. е. тех самых групп, которые доминировали в правительстве начала 50-х гг. и играли роль противовеса по отношению к многочисленным потомкам местных княжеских династий Северо-Восточной Руси.

    Земельные законы, проведенные вопреки сопротивлению митрополита Макария и осифлян, усилили раздор между ближней думой и официальным руководством церкви.

* * *

    Непосредственное влияние на последующие судьбы реформ оказал династический кризис, вызванный болезнью царя Ивана и попытками его двоюродного брата князя Старицкого оспорить право на престол пятимесячного наследника царевича Дмитрия.

    События 1553 г. получили различную оценку и истолкование в работах таких исследователей, как С. Б. Веселовский, И. И. Смирнов, А. А. Зимин. С. Б. Веселовский подчеркивал, что основной причиной династического кризиса явилась будто бы сложность вопроса о престолонаследии, запутанного поспешными действиями советников царя. В глазах многих людей Захарьины были недостаточно авторитетны, чтобы предотвратить повторение боярской смуты, неизбежной при малолетнем наследнике. Таким образом, бояре, поддерживавшие Старицких, руководствовались не мятежным духом и не симпатиями к этим последним; «у некоторых, по крайней мере, бояр были соображения государственного порядка, а не только своекорыстные»; замечательно, что ни бояре, ни княжата не использовали кризиса, чтобы добиться уступок в своих сословных и классовых интересах, и князья и бояре — «все препираются и думают только о том, «кому служити»[365].

    Противоположную оценку тем же событиям дал И. И. Смирнов. По его мнению, в 1553 г. имел место боярский «мятеж», княжеско-боярская реакция предприняла попытку открыто выступить против политики царя Ивана IV и захватить власть в свои руки. Старицкие готовили государственный переворот, но не решились пойти до конца, потому что реальная сила находилась в руках дворян-помещиков, активно поддерживавших Ивана Грозного.

    Считая достоверным рассказ летописи об открытом мятеже в Боярской думе (12 марта 1553 г.), И. И. Смирнов высказывает мнение, что подавление «мятежа» означало тяжелое поражение княжеско-боярской реакции[366].

    В исследовании А. А. Зимина те же события получили иную трактовку. «События 1553 г., — пишет А. А. Зимин,— не были ни боярским мятежом, ни заговором. Царственная книга сообщает лишь о толках в Боярской думе»[367]. Вопрос о присягу малолетнему наследнику вызвал резкие споры в думе. «Выяснилось, между прочим, что не хотели присягать князь П. Щенятев, князь И. И. Пронский, князь С. Лобанов-Ростовский, князь Д. И. Немой. Все они ссылались на то, что не хотели быть «под Захарьиными», причем первые трое предпочитали служить князю Владимиру Старицкому»[368].

    А. А. Зимин без должной критики воспринимает тенденциозный отчет летописи относительно прений в Боярской думе и в то же время не придает серьезного значения сведениям о тайном боярском заговоре. По предположению А. А. Зимина, в дни кризиса Старицкого, возможно, поддерживали бояре князья Ф. И. Шуйский, П. И. Шуйский, А. Б. Горбатый и Ю. В. Темкин-Ростовский. Никаких фактов в пользу подобного предположения автор не приводит, но в дальнейших выводах оперирует им так, будто оно является полностью доказанным. «В ходе событий 1553 года, — утверждает А. А. Зимин, — перед нами отчетливо вырисовываются в составе Боярской думы две группировки: одну представляли ростово-суздальские княжата (Шуйские и их родичи), защитники прав и привилегий феодальной аристократии, другую — выходцы из среды старомосковского боярства и богатых дворянских фамилий, защищавшие правительственную линию на дальнейшую централизацию государственного аппарата и удовлетворение насущных нужд основной массы служилых людей»[369].

    Таким образом, истоки династического кризиса А. А. Зимин ищет в столкновении между продворянскими элементами и князьями Шуйскими, лидерами титулованной знати.

    Для верной оценки причин и значения событий 1553 г. необходимо критически использовать основной источник, приписки к тексту Синодального списка летописи и Царственной книги. Материал приписок имеет в различных своих частях совершенно неодинаковую степень достоверности. (См. выше, стр. 28—33).

    События начального периода династического кризиса изложены в приписке к Царственной книге подробно и в целом достоверно. 1 марта 1553 г. царь Иван занемог «тяжким огненым недугом». Кончины его ждали со дня на день[370]. 10 марта больной утвердил свое духовное завещание, через день ближняя дума принесла присягу наследнику трона царевичу Дмитрию[371]. На 12 марта была назначена общая присяга для всех членов Боярской думы и столичных чинов. Причины, побуждавшие правительство спешить с присягой, были следующими. В случае смерти царя власть в стране переходила к регентскому совету, образованному при пятимесячном младенце царевиче Дмитрии. Бояре Захарьины, возглавлявшие регентский совет, готовились захватить бразды правления в свои руки. Но положение их было довольно шатким. Захарьины не имели прочной опоры в Боярской думе. В глазах высшей титулованной знати они были людьми совсем «молодыми» и худородными. Их стремление «узурпировать» власть вызвало сильное негодование в Боярской думе. Осуждению подверглись не только Захарьины, но и вся царская семья. Недовольные не стеснялись в выражениях по адресу царя. Один из них, боярин князь С. В. Ростовский, спустя полгода после болезни царя, тайно беседовал с литовским послом и приказывал ему многие «поносительные слова» про царя. В частности, он заявил, «что их всех государь не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей, а нас ими теснит, да и тем нас истеснился, что женился у боярина у своего дочер взял понял робу свою и нам как служити своей сестре» и т. д.[372]

    В регентстве Захарьиных недовольные бояре усматривали прямое нарушение старинных прерогатив Боярской думы. Многие из них предпочли бы видеть на царском престоле двоюродного брата царя и внука Ивана III князя В. А. Старицкого. Со своей стороны Старицкие пытались использовать благоприятную ситуацию и втайне готовились захватить власть. Подробности заговора Старицких стали известны правительству спустя год во время суда над участником заговора боярином князем С. В. Ростовским. Перед судом ближней думы в 1554 г. Ростовский сделал следующее важное признание. Когда в марте 1553 г. «государь недомогал, и мы все думали о том, что только государя не станет, как нам быти, а ко мне на подворье приезживал ото княгини Офросиньн и от князя Володимера Ондреевича, чтобы я поехал ко князю Володимеру служити, да и людей перезывал; да и со многими есмя думали бояре, только нам служити царевичю Дмитрею, ино нами владети Захарьиным, и чем нами владети Захарьиными, ино лутчи служити князю Владимеру Ондреевичу...»[373]. Заговорщикам удалось привлечь на свою сторону очень многих членов Боярской думы[374].

    Но Старицкие не ограничились тем, что тайно вербовали себе сторонников среди боярства. Судя по некоторым их действиям, они подготавливали дворцовый переворот. В дни кризиса Старицкие вызвали в Москву удельные войска и стали демонстративно раздавать им жалование[375]. Когда ближние бояре потребовали у князя Владимира объяснений, тот стал «велми негодовати и кручинится» на них. В конце концов, удельному князю был воспрещен доступ в покои больного царя.

    В дни кризиса правительство не располагало полной информацией относительно интриг Старицких, но слухи о заговоре переполняли столицу, и под влиянием их власти поторопились привести к присяге Боярскую думу.

    События, происшедшие в Боярской думе 12 марта, получили крайне тенденциозное освещение в приписках к Царственной книге. В думе будто бы был «мятеж велик и шум и речи многия в всех боярех, а не хотят пеленечнику (царевичу Дмитрию.— Р. С.) служити»[376]. Среди общего шума и брани тяжело больной царь будто бы дважды обращался к боярам с увещеваниями. Тех, кто отказывался целовать крест, он убеждал, что присягают они его сыну царевичу Дмитрию, а не Захарьиным. После того Иван обратился к верным членам думы с просьбой спасти его сына от крамольников: «не дайте бояром сына моего извести никоторыми обычаи, побежите с ним в чюжую землю, где бог наставит»[377]. Видя испуг Захарьиных, царь принялся стыдить их: «а вы, Захарьины, чего испужалися? Али чаете, бояре вас пощадят? вы от бояр первыя мертвецы будете! и вы бы за сына за моего да и за матерь его умерли, а жены моей на поругание бояром не дали!»[378].

    Царские речи произвели магическое действие на крамольных членов думы: «бояре все от того государского жестокого слова поустрашилися и пошли в переднюю избу (крест.— Р. С.) целовати»[379].

    Ближайшее рассмотрение обнаруживает ряд противоречий в летописном рассказе. Утверждение насчет мятежа в думе автор летописи не смог подтвердить ни одним конкретным фактом. Во-первых, он не мог назвать ни одного члена думы, который бы отказался от присяги наследнику. Во-вторых, из его собственного рассказа с полной очевидностью следует, что прения в Боярской думе в день присяги носили вполне благонамеренный характер.

    Перед началом церемонии боярин князь И. М. Шуйский с полным основанием протестовал против нарушения традиций, принесения присяги в отсутствие царя: «им не перед государем целовати не мочно: перед кем им целовати, коли государя тут нет?»[380]. Протест старшего из бояр носил формальный характер и вовсе не означал отказа от присяги по существу[381]. Причиной недовольства Шуйского и других старейших бояр было то обстоятельство, что руководить церемонией присяги было поручено не им, а молодым боярам князьям И. Ф. Мстиславскому и В. И. Воротынскому. Влиятельный член думы князь И. И. Пронский вслух усомнился в том, что князь Воротынский может приводить к кресту других, поскольку его отец, да и сам он «после великого князя Василия первой изменник»[382]. Но стоило Воротынскому заявить, что Пронский не хочет присягать наследнику, как боярин поспешил опровергнуть его слова и «исторопяся» поцеловал крест[383]. Пронский был одним из самых решительных приверженцев Старицкого, но даже он не осмелился открыто отказаться от присяги наследнику.

    Присяга в Боярской думе обнаружила наличие известных разногласий среди лиц, вошедших в состав регентского совета. В частности, Адашевы открыто высказывали опасения насчет того, что переход власти к Захарьиным приведет к возрождению в стране боярского правления. В день присяги 12 марта 1553 г. окольничий Ф. Г. Адашев заявил, что целует крест царю и его сыну, «а Захарьиным нам Данилу з братиею не служивати: сын твой, государь наш, ещо в пеленицах, а владети нам Захарьиным Данилу з братиею, а мы уже от бояр до твоего взрасту беды видели многия»[384]. Заявление Ф. Г. Адашева не имело ничего общего с поддержкой Старицких. Царский любимец А. Ф. Адашев присягнул наследнику без всяких оговорок со всей ближней думой еще 11 марта. Несмотря на разногласия с Захарьиными, лояльность кружка Адашевых по отношению к династии не вызывала никаких сомнений.

    Критический анализ летописного рассказа обнаруживает, что даже самые рьяные заговорщики из бояр не осмелились открыто возражать против присяги наследнику. Следовательно, царь не имел достаточного повода для того, чтобы обращаться к верным боярам с отчаянными призывами о спасении сына[385]. Помимо всего прочего, царь едва ли мог произносить речи и следить за прениями в думе, поскольку в день присяги он «изнемогал велми». Чтобы не беспокоить больного, бояре целовали крест в передней избе.

     Отчет о прениях в думе и царских речах представляется наименее достоверной частью летописного рассказа. Составителю приписок весь рассказ о «мятеже» в думе понадобился лишь для того, чтобы выставить героем событий юного царя. Ему одному принадлежит заслуга подавления мятежа: это он «жестоким словом» заставил замолчать всех крамольников. Тенденциозность подобного рассказа очевидна. Что касается царских речей к думе, то можно определенно утверждать, что они никогда не были произнесены в такой именно форме и в значительной мере были сочинены самим же Иваном в начале 60-х годов.

    После того, как прения в Боярской думе благополучно закончились и вся дума присягнула наследнику, правительство распорядилось вызвать в царские покои князя В. А. Старицкого. Последний сначала наотрез отказался целовать крест и даже угрожал Воротынскому немилостью. Но протест Старицкого, который мог бы послужить сигналом к открытому мятежу всех недовольных, оказался запоздалым. Все члены думы уже присягнули наследнику. Время было упущено. Ближние бояре припугнули семнадцатилетнего князя Владимира тем, что не выпустят его из хором, и после непродолжительной перепалки принудили его целовать крест поневоле[386]. Более упорной оказалась мать Владимира княгиня Ефросинья Старицкая[387]. Ближние бояре трижды ходили к ней во дворец, прежде чем она согласилась скрепить крестоцеловальную запись княжеской печатью.

    К исходу дня 12 марта стало ясно, что планы дворцового переворота потерпели неудачу. В ближайшие недели царь выздоровел и вопрос о престолонаследии утратил свое значение.

   Династический кризис был вызван к жизни действиями влиятельных боярских группировок. Попытаемся теперь определить более точно состав этих группировок.

   Прежде всего, факты не подтверждают гипотезы А. А. Зимина и И. И. Смирнова относительно выступления на стороне Старицких князей Шуйских. В показаниях С. В. Ростовского о заговоре никто из Шуйских не назван, зато в числе главных заговорщиков названы известные противники Шуйских князья П. М. Щенятев, Куракины и т. д. Напомним, что Шуйские, придя к власти, захватили московский двор, а также часть имущества Старицких, отправили в ссылку их ближайшую родню князя П. М. Щенятева, что они продолжали держать в тюрьме Старицких, хотя и освободили их бояр[388].

     Вследствие враждебности к Старицким, а также и к Захарьиным, Шуйские не примкнули в момент кризиса ни к одной из сторон и предпочитали дождаться исхода столкновения. Раскол внутри правящей коалиции помог Шуйским восстановить прежнее влияние в Боярской думе.

     Раздор внутри царской семьи и столкновение между Захарьиными и Старицкими были главной причиной династического кризиса. Князь В. А. Старицкий не играл самостоятельной роли в период династического кризиса[389]. Этому не очень смышленому, вялому юноше едва исполнилось семнадцать лет. Душой боярского заговора была мать князя Владимира Ефросинья Хованская, обладавшая неукротимым характером и глубоко ненавидевшая своего племянника царя Ивана.

     Во всех своих интригах против Грозного княгиня Старицкая неизменно опиралась на свою влиятельную родню в Боярской думе: князей Щенятевых, Булгаковых-Куракиных и т. д.[390] Хованские, Щенятевы и Булгаковы происходили из различных ветвей семьи князей Патрикеевых, знатных гедиминовичей[391]. На стороне Старицких выступили многие знатные бояре, тесно связанные с правительством Старицкого удельного княжества. В числе их был князь И. И. Турунтай Пронский, родной племянник князя Д. Ф. Пронского, возглавлявшего удельное правительство при А. И. Старицком и уморенного в тюрьме после мятежа 1537 года[392]. При В. А. Старицком удельную думу возглавил боярин князь Ю. А. Ленинский Меньшой Оболенский[393]. Родня этого последнего князья Д. И. Немого и П. С. Серебряный Оболенские приняли самое деятельное участие в заговоре. Ходили упорные слухи, будто Старицких поддерживал также член ближней думы князь Д. И. Курлятев-Оболенский. Во всяком случае, в дни болезни царя он сказался больным и таким образом уклонился от присяги наследнику престола[394].

   Тайным приверженцем Старицких был еще один член ближней думы князь Д. Ф. Палецкий-Стародубский, выдавший дочь за дядю княгини Ефросиньи окольничего В. П. Борисова[395]. Поскольку Палецкий не мог добиться от Захарьиных предоставления удела своему слабоумному зятю князю Юрию Васильевичу Углицкому, он обратился с подобной просьбой к Старицким и тайно уведомил их, что будут им «на государство не сопротивны, а служити им готовы», если условие относительно удела будет принято[396].

   Наиболее энергично Старицких поддерживала высшая титулованная знать, ненавидевшая Захарьиных. Помимо перечисленных выше княжат, приверженцами удельного князя были бояре князья С. И. Микулинский-Тверской и С. В. Ростовский. В заговоре участвовали также некоторые представители нетитулованной знати: окольничие С. И. Морозов[397], В. П. Борисов, немало детей боярских и дворян, в частности некоторые новгородские помещики[398].

   Династический кризис 1553 года привел к расколу внутри правящей боярской группировки, объединившейся вокруг Бельских, Захарьиных и Старицких в конце 40-х годов. Кризис сильно ослабил позиции Захарьиных. На стороне этих последних выступили некоторые из удельных князей (Мстиславский, Воротынские), старомосковские бояре (родня Юрьевых — Яковлевы и Шереметевы, а также конюший И. П. Федоров-Челяднин, оружничий Л. А. Салтыков-Морозов), приказная бюрократия (И. М. Висковатый) и т. д. Однако события, происшедшие во время болезни царя, явственно показали, что Захарьины не имеют поддержки со стороны большинства членов Боярской думы. В раздоре с Захарьиными оказались даже некоторые из членов дворянского кружка Адашевых. Неудивительно, что династический кризис имел своим следствием резкое падение престижа и влияния группировки Захарьиных.

    Наличие сильной церковной оппозиции усугубляло кризис, вызванный расколом коалиции Бельских и заговором в Боярской думе. Правительство не могло использовать авторитет церкви для преодоления династического кризиса. Митрополит Макарий, благополучно управлявший церковью при самых различных правительствах, не склонен был участвовать в борьбе между Захарьиными и Старицкими. Примечательно, что в летописных приписках вовсе не названо имени Макария, не отмечена его роль в утверждении царской духовной и церемонии присяги, немыслимых без его участия. Последний момент наводит на мысль, что митрополит Макарий, «великий» дипломат в рясе, предпочел умыть руки в трудный момент междоусобной борьбы.

    Более определенную позицию занял кружок придворного благовещенского протопопа Сильвестра, симпатизировавшего Старицким. По некоторым, хотя и не очень достоверным сведениям, протопоп будто бы протестовал против решения Захарьиных не допускать Старицких в царские палаты. «Про что вы ко государю князя Володимера не пущаете? брат вас, бояр, государю доброхотнее», — будто бы заявил он. «И оттоле, — заключает летописец свой рассказ, — бысть вражда межи бояр (Захарьиных. — Р. С.) и Селиверстом и его светники»[399].

    Ко времени кризиса придворный проповедник приобрел значительное влияние на личность двадцатитрехлетнего царя. Стремясь ослабить это влияние, Захарьины стали искать поддержку у осифлян старшего поколения, находившихся не у дел со времени боярского правления. По их совету царь, едва оправившись от болезни, предпринял путешествие в Кирилло-Белозерский монастырь.-,Там жил на покое Вассиан Топорков, престарелый советник Василия III и братанич Иосифа Санина[400]. Вассиан прославился жестокими гонениями против нестяжателей и их главного идеолога Максима Грека[401]. Встревоженный этим обстоятельством, кружок Сильвестра пустил в ход все средства, чтобы воспрепятствовать свиданию царя с Топорковым[402]. Но их старания не увенчались успехом.

    Ко времени свидания царь знал уже некоторые подробности относительно недавнего заговора в пользу Старицких[403]. Обнаружившаяся боярская крамола крайне встревожила его, и он, естественно, пожелал обсудить этот вопрос с ближайшим советником своего отца старцем Вассианом. В частности, царь спросил старца, «како бы могл добре царствовати и великих и сильных своих в послушестве имети?». Отвечая на этот вопрос, престарелый советник Василия III стал внушать Ивану «непослушание сингклитскому совету» (Боярской думе) и рекомендовал ограничить влияние боярства[404]. В этих советах Курбский усматривал главную причину последующих «великих гонений» против боярства. Имея в виду советы Вассиана Топоркова, Курбский писал, что топорок, сиречь малая секира, обернулся великой и широкой секирой, которой посечены были благородные и славные мужи по всей великой Руси[405].

    Топорков был апологетом самодержавного образа правления и в некоторых отношениях его мысли перекликались с идеями Ивана Пересветова. Напомним, что Пересветов также советовал царю править «с грозой» и казнить бояр и вельмож. Пересветов и Топорков были первыми предтечами грядущего опричного террора. Правда, Пересветов выступил в период собора «примирения», и тогда его советы прошли более или менее незамеченными. Поучения Топоркова, произнесенные после боярского «мятежа», произвели на царя значительно более глубокое впечатление. Они пали на готовую почву.

       Вассиан был страстным противником нестяжателей и, можно полагать, постарался использовать беседу с царем для сведения счетов со своими давними врагами. Свидетельством того, что его усилия не пропали даром, были судебные процессы над «еретиками» и нестяжателями, имевшие место в 1553—1556 гг.

* * *

       Одним из внешних доводов к процессу над еретиками-лютеранами послужили споры относительно заведения типографии в Москве, имевшие место в конце 1552 года.

       В свое время царь просил датского короля прислать в Москву различных мастеров и особенно книгопечатников[406]. В 1552 году Христиан III направил на Русь печатника Ганса Миссенгейма, снабдив его типографскими принадлежностями. Будучи ревностным протестантом, датский король прислал в Москву библию в немецком переводе Лютера, а также, по всей вероятности, два главнейших лютеранских катехизиса[407]. Королевский печатник должен был с разрешения царя перевести эти сочинения на русский язык и напечатать их большим тиражом[408].

      Православное духовенство отнеслось к предложению датского короля с крайним подозрением. Самое беглое знакомство с датскими книгами обнаружило их полную непригодность и предосудительность с точки зрения догматического содержания. Несмотря на ясно выраженное желание царя завести типографию в Москве, духовенство всеми силами противилось введению на Руси печатного дела, усматривая в этом одни козни датских еретиков. По настоянию церковников правительство не приняло Миссенгейма на царскую службу и отказало ему в казенных субсидиях[409].

     Предложения датского короля и разбор лютеранских книг вызвали пристальное внимание московских церковников к вопросам религиозной реформации в Европе, «люторову расколу»[410].

     Догматические споры по поводу протестантских книг, присланных из Дании, послужили одним из внешних поводов к расследованию, обнаружившему крайне неприятные для церковного руководства факты[411]. Оказалось, что ересь давно пустила корни на святой Руси. В Москве был раскрыт кружок еретиков дворян М. Башкина и братьев Борисовых. В провинции их сообщниками были объявлены старцы Заволжских пустыней из числа нестяжателей[412].

    По мнению А. А. Зимина, еретики Башкин и его единомышленники принадлежали к числу наиболее дальновидных идеологов дворянства, затронутых реформационным движением и объективно представлявших интересы бюргерской оппозиции[413]. Вокруг Башкина, пишет Зимин, «видного представителя московского дворянства, группировался кружок, куда входил ряд «воинников» — детей боярских», среди которых мог быть и литовский выходец Пересветов[414].

    Последнее предположение едва ли справедливо. Оно противоречит данным о составе кружка Башкина. Главными сподвижниками Башкина были дворяне Г. Т. Борисов и его брат И. Т. Борисов Бороздины. (С нестяжателями из Заволжских пустыней московские еретики лишь «советовали о зле»). Борисовы были троюродными братьями княгини Ефросиньи и видными придворными удельного князя Старицкого[415].

    Сам Башкин служил, возможно, в одном из дворцовых ведомств в Кремле[416]. Его духовником был поп придворного Благовещенского собора Симеон. Придворного кремлевского аптекаря «латынина» Матюшку Башкин называл своим учителем «в люторских расколах»[417].

    В деятельности кружка Башкина мы находим отзвуки реформационного движения, охватившего Западную Европу в первой половине XVI века. Но в России веяния реформации имели значительно меньше точек соприкосновения с бюргерской оппозицией, чем на Западе. В Москве ересь свила себе гнездо не среди горожан и рядовых «воинников», а при дворе княгини Ефросиньи Старицкой[418].

    Первый процесс над еретиками имел место вскоре после возвращения царя Ивана с Белоозера летом 1553 года. На суде выяснилось, что за несколько месяцев до процесса Башкин многократно беседовал с благовещенским попом Симеоном и пытался привлечь его в свой кружок[419]. Беседа произвела сильное впечатление на Симеона, и он сообщил своему коллеге в Благовещенском соборе Сильвестру, что Башкин «от мене поучение требует, а иное мене и сам учит». Симеон «учал был поговаривати, их (еретиков. — Р. С.) дела хвалити»[420]. В мае 1553 г. Башкин вторично беседовал с Симеоном. Когда Сильвестр узнал о содержании этой беседы, он счел необходимым открыто отмежеваться от «развратных взглядов», получивших огласку, и донес царю «о новоявившейся ереси».

    Башкин был арестован, под пыткой признался во многих ересях и назвал единомышленников[421]. По решению священного собора, еретики были преданы анафеме. М. Башкина заточили в Иосифо-Волоколамский монастырь, служивший главной цитаделью осифлян. Осведомленные современники сообщают, что родной брат М. Башкина Федор был посажен «за евангелие» в тюрьму, а позже сожжен в деревянной клетке[422]. И. Т. Борисова-Бороздина сослали в заточение в отдаленный Валаамский монастырь на Ладогу[423].

        Официальное руководство церкви использовало процесс Башкина—Борисовых для, жестокой расправы со своими идейными противниками нестяжателями, обвиненными в сообщничестве с еретиками. В начале 1554 г. вождь нестяжателей старец Артемий был отлучен от церкви и сослан на вечное заточение в Соловки. Гонениям подверглись виднейшие ученики и последователи Артемия: Савва Шах, позже Феодосий Косой (около 1554—1555 гг.), новозерский монах Иона (1556—1557 гг.).

        В дальнейшем многим из еретиков удалось перебраться за рубеж. И. Т. Борисов бежал с Валаама в Швецию[424]. Старец Артемий, Феодосий Косой, Фома, Игнатий и Вассиан нашли убежище в Литве[425].

        Бояре Захарьины пытались использовать суд над еретиками. для расправы с Сильвестром. Их сторонник И. М. Висковатый назвал благовещенского протопопа пособником Башкина и объявил, что новая роспись Благовещенского собора, выполненная под его присмотром, есть следствие «злокозньства» лютеран, в доказательство чего дьяк ссылался на еретические высказывания кремлевского аптекаря Матиасаляха[426]. На суде Висковатый признался, что уже три года имел сомнение «о тех святых честных иконах», и «вопил и возмущал народ», но не донес, убоявшись лести и «всякого злокозньства, занеже Башкин с Ортемьем советовал, а Артемий с Селиверстом»[427].               

  Однако официальное руководство по многим причинам не поддержало нападок Висковатого на благовещенского протопопа[428]. Прежде всего дело об иконах слишком близко затрагивало митрополита, да и лично царя, в свое время одобривших роспись придворного собора. Еще большее значение имел тот факт, что Сильвестр, не задумываясь, донес на Башкина, а затем выдал на расправу осифлянам своих вчерашних союзников нестяжателей. В некоторых отношениях этот эпизод сыграл в карьере Сильвестра роль поворотного момента[429].

    Суд над Артемием и его единомышленниками скомпрометировал правительственную программу ограничения церковного землевладения, идейно обоснованную нестяжателями, и, вероятно, надолго задержал осуществление антимонастырского Уложения 1551 года.

    Расправа с братьями княгини Ефросиньи Борисовыми была воспринята с негодованием и страхом среди приверженцев Старицких. Некоторые участники тайного боярского заговора в пользу Старицких стали готовиться к побегу за рубеж, опасаясь наказания[430]. Один из них, князь С. В. Ростовский, в конце лета 1553 г. дважды виделся с литовским послом С. Довойной и договорился с ним об отъезде в Литву[431]. Боярин не остановился перед прямой изменой, выдав послу важные решения Боярской думы. Ростовский пытался сорвать литовско-русские мирные переговоры и убеждал посла не заключать мира с царем, поскольку «царство оскудело, а Казани царю... не здержати, ужжо ее покинет». Изменник заявлял, что боярство недовольно молодым царем, всячески поносил царицу и Захарьиных и жаловался на то, что царь «великих родов безчестит, а приближает к себе молодых людей»[432].

    Спустя полгода — год после беседы с послом боярин князь Ростовский послал в Литву за опасными грамотами сначала слугу, а затем сына князя Никиту. Но Никита был схвачен на литовском рубеже в Торопце, и измена раскрылась[433].

    Преданный суду князь С. В. Ростовский сделал чрезвычайно важные признания относительно заговора Старицких, сообщил о своих переговорах с литовским послом, причинах недовольства титулованной знати и т. д.[434].

    Масштабы заговора, участие в нем родни царя Старицких и многих влиятельных членов Боярской думы испугали правительство[435]. Из всех членов ближней думы только Захарьины, лично оскорбленные Ростовским, требовали сурового наказания изменника и всех прочих виновных. В случае принятия этого требования Захарьины могли бы твердой рукой покарать участников раскрытого заговора и покончить с оппозицией в думе. Однако они не получили поддержки со стороны Боярской думы и высшего духовенства, что ускорило постепенное падение их влияния.

    Под давлением «умеренных» элементов расследование обстоятельств заговора было прекращено. За тягчайшие государственные преступления суд приговорил Ростовского к смертной казни и послал его «на позор» вместе с товарищами. Однако в последний момент боярину объявили о помиловании и после наказания батогами сослали в тюрьму на Белоозеро[436].

* * *

Раскол внутри правящей боярской коалиции, вызванный ожесточенной борьбой за власть между Старицкими и Захарьиными, неизбежно усилил позиции Суздальской знати. Новая комбинация политических сил выдвинула на авансцену кружок Сильвестра.

    Первые признаки сближения между партией Сильвестра и Ростово-Суздальской знатью обнаруживаются в период династического кризиса и суда над князем Ростовским.

    В начале марта 1553 г. благовещенский поп обратился с обширным дружественным посланием к казанскому наместнику князю А. Б. Горбатому[437]. Сильвестр выражал удовлетворение по поводу «розумных» и «премудрых» писем Горбатого к царю, хвалил многие его труды, «подвиги» и устроение воинства в новозавоеванном Казанском ханстве. Ближняя дума, писал он, всецело одобряет деятельность казанского наместника: «велми о сем государь и вси ближнии благодарят твоего разума делу о всем»[438].

    Прошел год, и кружок Сильвестра принял самое непосредственное участие в судьбе боярина князя С. В. Ростовского. После осуждения изменника летом 1554 г., утверждал царь, Сильвестр и его советники «того собаку почали в велице брежении держати и помагати ему всеми благими, и не токмо ему, но и всему роду...»[439]. Слова Грозного не были домыслом. До наших дней дошло любопытное послание Сильвестра к некоему опальному вельможе. Имя адресата до сих пор не установлено в литературе. Между тем, есть все основания полагать, что им был боярин князь С. В. Ростовский. История «некоего опального вельможи», как две капли походит на историю злополучного изменника[440]. (Кстати, он был единственным из видных бояр, подвергшимся опале во времена всесилия Сильвестра). Ростовский был уличен во многих государственных преступлениях, но самой тяжкой виной его считалось то, что он говорил «поносительные слова» и «непригожие речи» о царской семье. Отметим, что в письме к опальному вельможе Сильвестр назидательно советует адресату никогда не слушать тех, кто наущает его «злословие и укорение износити на государя»: «да не внидет в сердце твое всяко слово и помышление лукаво... на государя хулен помысел и глагол неблагочестив, сердце бо царево в руце божии...». В конце послания Сильвестр пишет, что бог увидел покаяние опального вельможи, «умилостивилася душа царская, и за нужу поместьицом устроил мя и вотчинку отдал, а и вперед не оставит бог слез твоих»[441].

    Царь Иван едва ли преувеличивал, когда утверждал, что Сильвестр помогал «всеми благами» изменнику-собаке Ростовскому и всему его роду. В результате происков могущественного временщика опальный вельможа вернулся из ссылки, получил земли и служил воеводой[442]. Через три года после осуждения князя С. В. Ростовского правительство произвело в бояре его главного сообщника князя А. И. Катырева, пытавшегося вместе с ним бежать в Литву[443].

    Дружба с Горбатым и покровительство опальным Ростовским князьям доставили Сильвестру поддержку влиятельного феодального клана Ростово-Суздальских князей.

    В первой половине 50-х гг. Суздальские князья постепенно восстановили свои позиции в. Боярской думе. После смерти князя Д. Ф. Бельского в 1551 г. главой думы стал старейший ее член князь И. М. Шуйский[444]. В 1551 — 1554 гг. Шуйский командовал всей русской армией во время выступлений ее на Оку против татар[445]. В 1555-1559 гг. князь И. М. Шуйский неизменно возглавлял «семибоярщину», управлявшую столицей в отсутствие царя[446]. В чине «навышшего боярина» он участвовал в переговорах с литовцами в 1555 г.[447].

    Крупнейшим успехом Сильвестра было примирение Шуйских с их давними противниками Бельскими. В 1555 г. владелец Луховского удела князь И. Д. Бельский женился на дочери князя В. В. Шуйского[448]. В том же году он стал номинальным главой Боярской думы и первым воеводой[449].

    В Боярскую думу вошли почти все старшие представители рода Шуйских, в том числе князья А. Б. Горбатый, П. И. Шуйский и Ф. И. Скопин. Среди них самой выдающейся фигурой был Горбатый. Он располагал громадными земельными владениями и находился в тесном родстве с царской семьей[450]. Его дочери были замужем за братом царицы Н. Р. Юрьевым и царским племянником князем И. Ф. Мстиславским. Но его влияние объяснялось не только знатностью и богатством, но и выдающимися военными заслугами. Горбатый участвовал в многочисленных войнах с казанцами с конца 30-х гг.[451]. Во время решительного наступления на Казань в 1552 г. он выступил в Свияжск с многочисленной армией и всей осадной артиллерией и оставался там до подхода главных сил[452]. Осадой Казани руководил боярский совет, во главе которого формально стоял знатнейший из бояр, член ближней думы князь И. Ф. Мстиславский[453]. Но он был слишком молод и не имел военного опыта. Подлинным же вождем армии был тесть Мстиславского боярин Горбатый.

     В первые недели осады Горбатый разбил сильную казанскую армию и ногайские отряды, находившиеся в тылу русских на Арском поле[454]. Таким образом была ликвидирована критическая ситуация, при которой русский осадный корпус вынужден был отбивать атаки из крепости и с тыла с Арского поля[455].

    Участник «казанского взятия» князь А. М. Курбский, составивший подробное описание казанской войны, неизменно называет Горбатого «великим гетманом» и мужем, очень сведущим в военных делах[456].

    Осведомленные современники без обиняков заявляли о том, что Горбатому принадлежит главная заслуга в покорении Казани. С ведома царя Сильвестр через несколько месяцев после казанского похода обратился к Горбатому с посланием, в котором писал, что Казань взята «царским повелением, а вашим храбрьством и мужеством, наипаче твоим крепким воеводством и сподручными ти»[457]. (Курсив наш. — Р. С.).

    Дружба с Горбатым доставила Сильвестру поддержку всего могущественного клана князей Шуйских. Правда, род Шуйских столь глубоко скомпрометировал себя в период боярского правления, что никто из его членов не был допущен в ближнюю думу.

    В ближней думе проводником влияния Сильвестра был боярин князь Д. И. Курлятев-Оболенский, которого царь Иван называл главным единомышленником протопопа[458]. Курлятев достиг высших военных должностей, не обладая при том никакими военными талантами[459]. Он не раз исполнял службу второго воеводы большого полка при князе И. Д. Бельском, который в силу своей молодости и неопытности был главнокомандующим лишь по названию[460]. В те же годы Курлятев успешно местничал с членами знатнейших боярских фамилий[461]. Придворные заискивали перед главой влиятельной боярской партии. Грозный никогда не мог простить могущественному временщику и его клевретам мелких и обидных унижений, «А Курлятев был почему меня лутче? — писал царь, — Его дочерям всякое узорочье покупай,— благословно и здорово, а моим дочерем, — проклято да заупокой»[462]. Заупокойные по царевнам объяснялись тем, что все они умерли в младенчестве[463].

    Царь не без основания утверждал, будто Сильвестр и Курлятев самовластно распоряжались государственными делами, «строениями и утверждениями», раздавали чины и должности и «ни единые власти не оставиша, идеже своя угодники не поставиша»[464].

    Курлятев использовал свое влияние, чтобы насадить свою родню в Боярской думе. По сравнению с прочими княжескими фамилиями Оболенские получили наибольшее число назначений в думу в конце 40-х и в 50-х годах[465].

    Время наибольшего могущества Сильвестра и Курлятева ознаменовалось широкой раздачей думных чинов представителям высшей титулованной знати[466]. Вместе с думными титулами новоиспеченным боярам были переданы из казны десятки тысяч четвертей земли, тысячи крестьянских дворов. Позже царь желчно укорял Сильвестра за то, что тот раздавал боярам «великие вотчины» и тем примирил «к себе» многих членов Боярской думы[467].

    Кружок Сильвестра усиленно насаждал своих приверженцев не только в думе, но и в различных отраслях управления. Стремясь подчинить своему контролю центральное приказное ведомство, Сильвестр добился назначения на пост государственного казначея X. Ю. Тютина (около 1555 г.)[468]. Богатый грек Тютин на протяжении многих лет был торговым компаньоном сына Сильвестра Анфима[469]. Благодаря дружбе с Тютиным Анфим неоднократно получал выгодные поручения и сильно нажился на казенных операциях[470]. Сильвестр добился изгнания из Казенного приказа сторонника Захарьиных государственного печатника Н. А. Курцева[471].

    В раздоре между Захарьиными и Старицкими Сильвестр и Курлятев неизменно поддерживали Старицких. Свидетельством тому было весьма двусмысленное поведение их в дни династического кризиса и многие другие факты. По летописи, Сильвестр пользовался «великой» любовью княгини Ефросиньи Старицкой[472].

      Сильвестр имел приверженцев среди старомосковской знати, которая бесспорно участвовала в новой правительственной комбинации. Но по мере того, как усиливалось значение титулованной знати, влияние старомосковского боярства падало. Косвенным свидетельством тому явилась отставка двух старейших членов Боярской думы бояр Г. Ю. Захарьина и И. И. Хабарова[473]. Оба они закончили свои дни в монастыре. Во второй половине 50-х гг. стало ослабевать влияние ближних бояр Д. Р. и В. М. Юрьевых. Боярин Д. Р. Юрьев лишился чина казанского дворецкого, после того как Казанский край перешел из ведения Большого дворца в ведение вновь образованного Нижегородско-Казанского дворца[474]. В. М. Юрьев утратил титул тверского дворецкого и был отстранен после 1554 г. от руководства Посольским ведомством[475].

      Несмотря на это, влияние старомосковской знати в правительстве оставалось весьма значительным, свидетельством чему было пожалование думных чинов младшим Захарьиным[476], Шереметевым[477], Салтыковым-Морозовым[478].

    Партия Сильвестра использовала раздор между Захарьиными и Адашевыми в дни династического кризиса и постаралась привлечь Адашевых на свою сторону. В ближайшие месяцы после кризиса дворянский кружок Адашевых значительно упрочил свои позиции в Боярской думе. Ф. Г. Адашев стал боярином, а его сын Алексей — окольничим[479].

    Правительство середины 50-х гг. называют обычно правительством Адашева и Сильвестра[480]. Но доминирующее положение в нем занимал бесспорно кружок Сильвестра и князя Д. И. Курлятева, пользовавшийся поддержкой могущественной Боярской думы.

    Сам Сильвестр родился в Новгороде и происходил из поповичей. Первые сведения о его службе в придворном Благовещенском соборе относятся к середине 40-х гг.[481]. Но его имя было мало кому известно за пределами Кремля[482]. Вплоть до собора на еретиков многие лица отвергали авторитет Сильвестра даже в узкой сфере его служебной деятельности[483]. Вершины, могущества Сильвестр достиг в период после 1553—1554 гг., когда взаимная борьба между Старицкими и Захарьиными вызвала к жизни новую комбинацию политических сил.

    В известных приписках к летописи царь Иван ярко живописует правление Сильвестра. «Некий священник», служивший в церкви Благовещенья у царского двора, «бысть яко всемогий, вся его послушаху и никто же смеяше ни в чем же противитися ему ради царского жалования: указываше бо и митрополиту... и бояром, и дияком» и т. д.[484]. Впадая в полемическое преувеличение, царь утверждал, что поп-невежа склонен был «спроста рещи, всякия дела и власти святителския и царския правяше, и никтоже смеяше ничтоже сътворити не по его велению, и всеми владяше, обема властми, и святителскими и царскими, якоже царь и святитель...»[485]. Могущественный временщик, объединивший в своих руках духовную и светскую власти, — таким предстает Сильвестр в рассказах Грозного. При всей тенденциозности подобных рассказов в основе их лежит один несомненный факт: во второй половине 50-х гг. Сильвестр оказывал всестороннее влияние на управление государственными и церковными делами.

    Покровительство Старицких удельных князей, дружба с князьями Оболенскими и Ростово-Суздальскими и, наконец, широкая раздача думных чинов и земель титулованной знати доставили Сильвестру ту прочную поддержку со стороны Боярской думы, в которой и заключается секрет «всемогущества» благовещенского попа. Вновь созданная комбинация политических сил носила вполне устойчивый характер, поскольку в ней были представлены все без исключения влиятельные группировки Боярской думы.

    Наряду с поддержкой со стороны Боярской думы причиной всемогущества скромного священиика-разночинца было исключительное влияние его личности на молодого царя Ивана Васильевича.

    Первый воспитатель и «дядька» царя Иван Челяднин не оказал на ребенка никакого влияния. Великий князь, будучи мальчиком, отчаянно безобразничал. С ватагой сверстников он топтал конями народ на рыночных площадях, сбрасывал с высоких теремов «тварь бессловесную», а в 14 лет «начал человеков уроняти»[486]. В то время, когда царю исполнилось 17—18 лет, большое влияние на него стал оказывать Сильвестр, его первый духовный учитель[487]. После разрыва с наставником Иван Васильевич дал ему нелестное прозвище «попа-невежи». Прозвище было довольно удачным: в личности Сильвестра крайний фанатизм сочетался, как то часто бывает, с умственной ограниченностью. Протопопу нередко являлись божественные видения, он слышал «небесные голоса». Его рассказы и убежденность оказывали потрясающее действие на молодого царя[488]. Именно Сильвестр заронил в душу Грозного искру религиозного фанатизма.

    Иностранцев поражали многие привычки московского государя, отличавшегося в молодости могучим телосложением и высоким ростом. Царь Нуждается грубых потех, не очень любит охоту, зато находит удовольствие в богослужениях; «он, бесспорно, очень усерден в своей вере» — писал один англичанин из Москвы[489].

    За короткое время Иван приобрел обширные познания в священном писании. Впоследствии даже противники признавали его высокообразованным богословом[490]. Подчинившись авторитету Сильвестра, царь ревностно исполнял все церковные обряды[491]. Вскоре ему также стали являться божественные видения. Так, накануне решающего штурма Казани двадцатитрехлетний царь явственно слышал в ночи «как бы Симонова монастыря звон»[492]. Позже царь Иван откровенно признавался, что в свое время подчинялся своему наставнику «безо всякого рассуждения»[493].

    Годы всевластия Сильвестра были временем крайнего религиозного фанатизма. Правители использовали фанатизм черни, чтобы избавиться от неугодных им лиц. Агенты Сильвестра натравили толпу на коломенского епископа Феодосия, который лишь случайно избежал гибели[494]. Большим почетом пользовался в Москве в те годы знаменитый юродивый Василий Блаженный, смерть которого в 1556—1557 гг. была отмечена в официальных записях Разрядного приказа. Юродивого похоронили в Троицком монастыре в присутствии официальных лиц при громадном стечении народа[495].

* * *

    Дворянский кружок Адашева занимал в правительстве Сильвестра подчиненное положение. Многолетняя кровавая война с казанцами надолго отвлекла внимание Адашева от внутренних преобразований. Лишь добившись полного успеха в восточной войне и упрочив положение при дворе, он смог вернуться к осуществлению программы реформ, выдвинутой им в 1549—1551 годах. Вслед за упорядочением местнической практики правительство Адашева предпринимает попытку преобразования местной системы управления и реформирует отжившую систему «кормлений».

    Подробный отчет об этой реформе, принадлежащий, возможно, перу Адашева, включен в текст официальной летописи под заглавием «Приговор царской о кормлениах и о службе» 7064 года[496]. Летописный рассказ представляет собой многословный, чисто литературный пересказ указа, не дошедшего до нас ни в одном подлинном списке[497]. Летописный рассказ непосредственно вводит нас в круг идей и начинаний Адашева, знакомит с его проектами реформ и политическими идеями.

    «Приговор» открывается длинным панегириком благочестивому царю. С некоторыми оговорками Адашев, приписывает Ивану, наряду с прочими мудрыми мыслями, свою излюбленную идею дворянского равенства. Царь «по достоянию» всех любит и жалует «против их трудов» и «мзды им вздает по их отечеству (! — Р. С.) и службе»: «любовь его... ко всем под рукою его, к велможам и к средним и ко младым ко всем равна»[498]. Как мы видим, радикальные фразы относительно дворянского равенства сочетаются здесь с признанием жалования «по отечеству», т. е. по знатности, и лишь во вторую очередь «по службе».

    Центральное место в «приговоре» занимает вопрос о кормлениях. «Приговор» подвергает решительной критике устаревшую систему местного управления, при которой местные власти наместники и волостели, кормились за счет населения, т. е. собирали пошлины в свой карман[499]. Узнав о злоупотреблениях кормленщиков, сообщает летописец, царь велел «расчинить» по городам и волостям старост, которые бы участвовали в судебных делах, и заменил прежние поборы в пользу кормленщика специальным оброком «по промыслом и по землям», шедшим в казну[500].

    «Приговор» о кормлениях заключает в себе один существенный пробел: он умалчивает, на какие города и волости распространялась реформа местного управления. Радикальная критика системы кормлений предполагала необходимость полной ликвидации этой системы. Однако на деле «приговор» вовсе не предусматривал полной и повсеместной отмены кормлений. Согласно летописному тексту «приговора», царь Иван своим повелением «бояр... и велмож и всех воинов устроил кормлением (! — Р. С.) праведными урокы, ему же достоит по отечеству и по дородству» (курсив наш. —Р. С.) [501].

    Таким образом, «приговор» прямо предусматривал широкую раздачу кормлений, которые, по-видимому, подвергались некоторой регламентации в связи с установлением «праведных уроков»[502].

    Поводом к раздаче кормлений в 1556 г. послужило завершение семилетней казанской войны (1550—1556 гг.) и окончательное замирение Казанского края[503].

    Архаическая система кормлении не была отменена одним ударом[504]. Реформа местного управления производилась исподволь и в некоторых городах затянулась до конца 80-х гг.[505]. Главной причиной было сопротивление со стороны боярства и верхов дворянства, пользовавшихся правом замещать «кормленные» должности и цеплявшихся за свои привилегии[506].

    Анализ летописного текста «приговора» о кормлениях 1556 г. обнаруживает обычное для Адашева противоречие между радикальной фразеологией и практикой. Проект Адашева содержал решительную критику отжившей системы кормлений, но он не получил последовательного и немедленного осуществления на практике.

    Наряду с реформой местничества и системы кормлений важное место в- программе, выдвинутой Адашевым, занимал вопрос о «землемерии», наделении землями скудеющего дворянства. Длительная, кровопролитная война с казанцами, ежегодные сборы и походы дворянского ополчения разоряли наименее состоятельную часть дворянства и в конечном счете ложились тяжким бременем на плечи феодально-зависимого крестьянства. С конца 40-х гг. проблема «дворянского оскудения» становится одной из центральных проблем дворянской публицистики. В 50-х гг. виднейший московский публицист Ермолай Еразм подает правительству социально-политический трактат «Благохотящем царем правительница и землемерие», содержащий проект переустройства всей системы поземельного обеспечения служилого дворянства[507]. Целью этого проекта было спасение «скудеющего» мелкого дворянства, и вместе с тем — облегчение участи крестьян-«ратаев»[508]. Прежде всего Еразм предлагал привести военную службу дворян в строгое соответствие с размерами их земель. Для этой цели правительство должно было произвести всеобщее «землемерие» и переверстать оклады дворян с четвертей на поприща. По проекту Еразма, боярам полагалось 8 поприщ, воеводам — 6 поприщ, воинам—1—4 поприща. В каждом поприще числилось 125 четвертей пашни или «десят ратаев» на полных наделах-жеребьях. Во время войны дворянин должен был выставить в. поле вооруженного слугу «во бронях» с каждого поприща принадлежавшей ему земли[509].

    Социальные устремления Еразма, живое сочувствие нуждам угнетенного крестьянства были чужды членам кружка Адашева, интересы которых не выходили за пределы узкого круга дворянских военно-административных реформ. Однако выдвинутые им смелые проекты «землемерия» оказали на воззрения Адашева определенное влияние.

      Следы подобного влияния нетрудно обнаружить в реформе военно-служилой системы, проведенной Адашевым в 1556 году. Подробный отчет об этой реформе помещен в летописи вместе с текстом «приговора» о кормлениях. Приведем целиком этот крайне тенденциозный летописный рассказ, содержащий излюбленные идеи Адашева о дворянском «землемерии»: «Посем же государь и сея расмотри: которые велможы и всякие воини многыми землями завладели, службою оскудеша,— не против государева жалования и своих вотчин служба их, государь же им уровнения творяше: в поместьях землемерие им учиниша, комуждо что достойно, так устроиша; преизлишки же разделиша неимущим» (курсив наш. — Р. С.)[510].

    Приведенный летописный рассказ не является подлинным текстом «приговора». В частности, в нем отсутствуют точные данные насчет того, какие поместные оклады служили исходными нормами при проведении уравнительного «землемерия» и как определялись «излишки» у «вельмож», оскудевших «службой». Из последующего изложения «приговора» следует, что вся реформа «землемерия» имела целью не перераспределение земель между «вельможами» и воинами, а установление единой нормы службы для различных видов землевладения. Каждый землевладелец, будь то вельможа или воинник, должен был выставить в поле вооруженного бойца с каждых 100 четвертей земли, вотчинной или поместной; «и хто послужит по земли, и государь их жалует своим жалованием, кормлении, и на уложенные люди дает денежное жалование; а хто землю держит, а службы с нее не платит, на тех на самех имати денги за люди»[511].

    Последующие летописные записи позволяют установить, что летом 1556 г. правительство провело генеральный смотр дворянского ополчения в общерусском масштабе. Целью смотра было очередное поместное верстание служилых людей, раздача денежного жалованья и наказание «нетчиков»[512].

    Проект уравнительного «землемерия» в поместьях, конфискации «преизлишков» земли у вельмож и передачи их дворянам был самым радикальным из всех проектов реформ Адашева. Но на практике он не получил сколько-нибудь последовательного осуществления.

* * *

    В конце 40-х и в 50-х гг. дворянские идеологи (Пересветов, Еразм) выдвинули программу широких государственных преобразований в интересах дворянства. Главными пунктами этой программы были полная отмена местничества, ликвидация устаревшей системы местного управления, перераспределение земельных богатств в пользу дворян. Кружок Адашева смог осуществить эти требования лишь в очень небольшой мере. Главной причиной неудачи реформаторской деятельности Адашева было давление аристократической Боярской думы, навязывавшей Адашеву компромиссы, в которых тонула суть реформ.

    На итогах реформ сказалось и то обстоятельство, что сам Адашев был типичным временщиком. Его влияние в определенной мере основывалось на личном доверии и дружбе к нему царя.

    О личности реформатора известно очень немногое. По словам Курбского, Иван очень любил Адашева, который был «цареви» «согласен» и «общеи вещи зело полезен, и отчасти, в некоторых нравех, ангелом подобен»[513]. «Ангелоподобность» царского любимца состояла в показном благочестии и таких ханжеских привычках, которые вполне роднили костромского дворянина с попом Сильвестром. Один хорошо осведомленный летописец начала XVII в. сообщает о жизни Адашева следующее: «А житие его было, всегда пост и молитва безспрестани, по одной просвире ел на день»[514]. Дом Адашева всегда был полон каликами перехожими и юродивыми: «сколько десять имел прокаженных в дому своем, тайне питающе, обмывающа их, многожды же сам (Адашев. — Р. С.) руками своими гнои их отирающа...» [515].

    В своей общественной деятельности Адашев руководствовался правилами, которые снискали ему всеобщую популярность. Он любил справедливость, сурово карал приказных, повинных во взяточничестве и плутнях, не терпел боярской волокиты в судах[516].

    На политические воззрения Адашева оказали влияние идеи передовых дворянских идеологов[517]. Но его кружок не оказал существенной поддержки радикальным дворянским публицистам и в своей реформаторской деятельности не смог опереться непосредственно на дворянство[518]. На ход преобразовании это обстоятельство повлияло самым существенным образом. Не имея возможности преодолеть консерватизм правящего боярства, правительство Адашева довольствовалось половинчатыми реформами или вовсе отказывалось от их осуществления. Адашев не был выдающимся дворянским реформатором. Его склонность к компромиссам и полезность «общей вещи» вызывала самое живое одобрение со стороны бояр (Курбского и пр.).

    Но решающее влияние на судьбы реформ оказала не столько личность Адашева, сколько политическая слабость дворянства, отсутствие у него сословно-корпоративных представительных органов, через которые оно могло бы влиять на управление государством.

    Наибольших успехов дворянство добилось непосредственно после московского восстания, когда устами Пересветова оно заявило о своих особых требованиях и интересах и когда его представители впервые участвовали в деятельности Земского собора[519].

    Некоторые исследователи придают исключительно важное значение такому факту, как приглашение дворян на «собор примирения» 1549 года. Так, А. А. Зимин полагает, что февральское совещание 1549 г. было фактически первым Земским собором и его созыв знаменовал создание центрального сословно-представительного учреждения, а следовательно, и превращение Русского государства в сословно-представительную монархию[520]. В действительности, соборы 40—50-х. гг. были, по-видимому, лишь зачаточной формой сословно-представительных учреждений. В них вовсе не участвовали посадские люди, представлявшие «землю» или третье сословие государства. Дворянство не имело на соборах широкого представительства. К примеру, в 1549 г. правительство пригласило на собор помимо бояр лишь высшую военную администрацию, воевод, княжат, «больших» московских дворян и кое-кого из детей боярских по собственному усмотрению. Дворянские представители не были выборными. На соборе дворянам отводилась второстепенная роль. Все их функции свелись к формальному одобрению правительственных указов. Ни о каком серьезном влиянии детей боярских на ход собора, их участии в разработке реформы не было и речи[521]. Поэтому едва ли можно рассматривать присутствие дворян на соборе 1549 г. как свидетельство предоставления дворянству широкого сословного представительства в системе высших государственных органов России.

    В середине XVI века дворянство усилило свои политические позиции не только и не столько через едва наметившиеся органы сословного представительства, соборы, сколько через приказной аппарат управления. В связи со становлением приказной системы управления и бюрократизацией государственного аппарата в 50-х годах поднялось значение служилой дворянской бюрократии, которая была представлена в Боярской думе высшими приказными чинами (казначеями, печатником, некоторыми дворецкими, посольским дьяком) и служила известным противовесом для аристократии внутри Думы. Приказная администрация, назначаемая сверху, была послушным орудием поднимающейся самодержавной монархии. Что касается постоянного выборного представительства в системе высших органов управления, то таковым не обладали ни широкие слои среднего и мелкого дворянства, ни многочисленное низшее духовенство.

   Из всех «сословий» только боярская знать и князья церкви имели широкое представительство на соборах 50-х годов.

   По своему политическому строю Русское государство в середине XVI в., было самодержавной монархией с аристократической Боярской думой, державшей в своих руках все нити управления. Безраздельное господство в думе принадлежало верхам феодальной знати. Последнее обстоятельство оказало решающее влияние на ход и исход государственных преобразований 50-х годов.

   Детальное исследование состава Избранной рады и проводимой ею политики позволяет сделать некоторые существенные выводы о характере этого правительства и значении его деятельности. Непосредственно после ликвидации боярского правления и московского восстания руководство ближней думой осуществляли старомосковские бояре и их союзники удельные князья. После раскола ближней думы во время династического кризиса руководство перешло к группировке Сильвестра и князя Д. И. Курлятева, связанной с титулованным боярством, удельными князьями и частью старомосковской знати.

   Избранную раду можно рассматривать как правительство компромисса лишь с существенными оговорками. Дворянский кружок А. Ф. Адашева занимал подчиненное положение в ближней думе. Под влиянием этого кружка правительство провело ряд реформ и сделало некоторые уступки дворянству, но эти уступки не были равнозначны компромиссу. Любые попытки реформировать управление в интересах широких слоев служилого сословия неизменно наталкивались на противодействие боярства, ревниво охранявшего свои привилегии. Реформы, осуществленные А. Ф. Адашевым, отличались непоследовательностью, половинчатостью и незавершенностью. Они лишь отчасти удовлетворили требования дворянства, заявленные передовыми дворянскими идеологами после московского восстания.

* * *

   Отсталая система земледелия, низкий технический уровень мелкокрестьянского производства в XVI веке вели к тому, что голод поражал различные районы Руси едва ли не ежегодно. В последнее десятилетие перед опричниной самый сильный голод произошел в стране в 1556—1557 гг. Зима выдалась студеная, в результате по всему Заволжью (в Ярославле, Суздале и Костроме) погибли озимые. Летом, в период жатвы прошли сильные ливни, помешавшие собрать урожай. Сильный голод поразил не только Заволжье, но и все московские города: «множество народа от глада изомроша по всем градом»[522].

     Страшный голод отразился на состоянии государственных финансов и осложнил положение правительства Адашева.

     В еще большей мере падению его престижа способствовали внешнеполитические затруднения и просчеты, связанные с Ливонской войной.

     К середине 50-х гг. завершилась семилетняя Казанская война. С ликвидацией Казанского ханства трехвековое господство татар в Поволжье пало. После утверждения русских в Астрахани вассалами России объявили себя правители Большой Ногайской орды, Сибирского ханства, Пятигорских княжеств и Кабарды на Северном Кавказе[523]. Однако подчинение мусульманских княжеств Поволжья втянуло Россию в длительную войну с Крымским ханством, за спиной которого стояла могущественная Османская империя. В 1555 г. крымская орда вторглась в пределы Руси и нанесла поражение армии И. В. . Шереметева в трехдневном сражении у Судьбищ[524]. Весною следующего года, правительство Адашева предприняло попытку наступления против Крыма, послав небольшие отряды в устья Дона и Днепра[525]. Появление царских воевод на Днепре привело в движение запорожских казаков[526]. Казаки завладели сильной турецкой крепостью Ислам-Керменем и отняли у крымцев многие кочевья. Одновременно пятигорские черкесы изгнали турок с Таманского полуострова и заняли Темрюк и Тамань[527]. Хан вынужден был отказаться от притязаний на Казань и Астрахань и запросил у русского правительства мир, фактически признав свое поражение[528].

     Мирные предложения Крыма вызвали разногласия в ближней царской думе. Адашев настоятельно советовал царю Ивану обратить все военные силы против татар и добиться разгрома Крымского ханства[529]. Противники Адашева указывали на трудности войны с Крымом, неизбежность столкновения с могущественной Османской империей и предлагали придерживаться традиционной политики Ивана III и Василия III, политики мира с Крымом и Турцией[530].

    Разногласия из-за восточной политики усилились в связи с подготовкой Ливонской войны. Планы подчинения Ливонии нашли самую широкую поддержку в среде дворянства[531]. Сторонниками их выступали как Адашев, так и глава Посольского приказа дьяк И. М. Висковатый. Однако Адашев стремился подчинить ливонскую политику целям войны против Крыма и любой ценой избежать столкновения с Литвой и Польшей, которое сделало бы невозможным продолжение активной восточной политики. Напротив, партия Висковатого выступала за немедленную войну против Ливонии, невзирая на возможность военного конфликта с Литвой и Польшей.

     Начало русско-ливонской войны было ускорено двумя обстоятельствами. Во-первых, вмешательством Литвы в дела Ливонского ордена и заключением литовско-ливонского союза, имевшего антирусскую направленность[532]. И, во-вторых, новыми мирными предложениями Крыма и вторжением татар в Литву[533].

     В ноябре 1557 г. русское правительство направило к ливонской границе сильную армию и одновременно вызвало в Москву ливонских послов. Московские переговоры углубили разногласия между главнейшими руководителями русской дипломатии А. Ф. Адашевым и И. М. Висковатым. Первоначально Адашеву удалось добиться компромиссного соглашения с Орденом на условиях выплаты ливонцами крупной контрибуции[534]. Однако в последний момент соглашение было сорвано И. М. Висковатым под тем предлогом, что послы не могли немедленно выплатить всю сумму контрибуции[535].

     Война с Ливонией неизбежно должна была втянуть Россию в конфликт с Литвой и Польшей. В таких условиях союз с Крымом стал крайне необходим для России. Однако раскол в московском правительстве привел к полной неразберихе во внешней политике государства. За несколько недель до Ливонской войны Адашев убедил царя отказаться от ратификации русско-крымского союзного договора, подписанного царским послом в Крыму[536]. 2 января 1558 г. правительство приняло решение о посылке воеводы князя Д. И. Вишневецкого на крымские улусы. В походе участвовало около пяти тысяч стрельцов и казаков, т. е. силы, явно недостаточные для серьезной войны с Крымом. С наступлением весны главные силы русской армии заняли оборонительные позиции на Оке на случай вторжения крымцев. Разрывая союз с Крымом, Адашев твердо рассчитывал на то, что большой войны в Ливонии удастся избежать. Но царь, следуя советам Висковатого, приказал открыть военные действия против ливонцев.

     22 января 1558 г. русские войска перешли ливонскую границу в районе Пскова и, разорив окрестности Дерпта и Нарвы, ушли в Ивангород[537]. Нападение московитов вызвало страшную панику по всей Ливонии, но оно имело значение военной демонстрации. Тотчас по окончании похода от Ордена потребовали снаряжения нового посольства в Москву. Несомненно, что вторжение в Ливонию было предпринято вопреки воле А. Ф. Адашева[538].

      В конце апреля 1558 г. Орден направил на Русь послов с полной суммой затребованной у него контрибуции. В середине мая послы прибыли в Москву, но к тому времени партия мира с Ливонией во главе с Адашевым потерпела полное поражение.

      Попытки наладить морскую торговлю с Западом через устье реки Наровы не дали результатов. Корабельное пристанище на Нарове было давно готово, а иноземные купцы продолжали плавать в немецкую Нарву. Русские воеводы неоднократно подвергали Нарву обстрелу[539]. Военные действия против Нарвы вступили в решающую фазу с того момента, как в Ивангород был прислан боярин А. Д. Басманов. Располагая ограниченными силами (около тысячи новгородских дворян и пятьсот стрельцов), он решился штурмовать сильно укрепленную немецкую крепость. Когда 11 мая в Нарве вспыхнул пожар, русские бросились к стенам крепости и после короткого приступа заняли город[540]. В конце мая отряды Басманова заняли крепость Нейшлос в истоке. Наровы. Отныне русские прочно держали в своих руках все течение реки Наровы[541].

      Успешное наступление Басманова в Восточной Ливонии привело к крушению всех расчетов и планов правительства Адашева. Царь поспешил выпроводить из Москвы ливонских послов, отказавшись от привезенной ими контрибуции, и стал всячески торопить своих воевод с завоеванием «германских градов»[542]. Никто в Москве не хотел более прислушиваться к предостережениям Адашева.

    Летняя кампания в Ливонии принесла русским целый ряд успехов, царские воеводы заняли Дерпт (Юрьев) и почти всю Северо-Восточную Ливонию[543]. С наступлением зимы они разорили окрестности Риги и подвергли страшному разгрому всю Южную Ливонию[544].

    Учитывая громадное превосходство военных сил России, ее успехи в Ливонии были не слишком значительны. Наступление в Прибалтике могло увенчаться успехом только после овладения главными опорными пунктами Ливонии — Ревелем и Ригой. Но русское правительство не могло бросить против них всю свою армию. Главные силы оно вынуждено было держать на крымской границе.

    Возобновление войны с Крымом привело к распылению военных сил России. Попытки наступления против Крыма, предпринятые в первой половине 1558 г., имели неудачный исход. Пятитысячный отряд Вишневецкого достиг Перекопа, но затем вынужден был отступить на север[545]. Летом хан с громадными силами появился в верховьях Дона, угрожая вторжением в пределы Руси[546].

    Раздоры в высших правительственных сферах сделали невозможным проведение единой согласованной внешнеполитической программы. Вместо того, чтобы продолжать успешно начатое наступление против Ливонии, московское правительство, по настоянию Адашева, предоставило Ордену перемирие (с мая по ноябрь 1559 г.)[547]. Одновременно оно снарядило новую экспедицию против Крыма. Решено было напасть на Крым с двух сторон, со стороны Керчи и Перекопа. Для этой цели Москва направила на Дон князя Вишневецкого, а на Днепр окольничего А. Ф. Адашева[548]. В распоряжении их было около 8 тысяч стрельцов и казаков. Поскольку выделенные силы никак не соответствовали поставленным целям, военные операции против Крыма не дали ожидаемых результатов[549]. В течение лета 1559 г. вся русская армия простояла в полном бездействии на Оке, тщетно дожидаясь вторжения татар[550].

      Военные операции против Крыма, поглотившие немало средств и сил, не принесли успехов, обёщанных Адашевым. Тем временем благоприятные возможности для победы в Ливонии были безвозвратно упущены. В августе 1559 г. магистр ордена Г. Кетлер подписал в Вильне союзный договор с литовцами, согласно которому Ливония пёрешла под протекторат Литвы и Польши. Король Сигизмунд обещал ливонцам немедленную военную помощь. Взамен Орден сделал значительные территориальные уступки в пользу Литвы. Виленское соглашение круто изменило ход Ливонской войны. Для русской дипломатии оно было тяжелым поражением. Теперь России противостояло не слабое, раздробленное Орденское государство, а мощное Литовско-Польское государство. Конфликт с Ливонией стал стремительно перерастать в более широкий вооруженный конфликт с Литвой и Польшей в тот самый момент, когда Россия всерьез ввязалась в войну с Крымским ханством.

        Ливонские рыцари использовали перемирие, предоставленное им Москвой, для сбора военных сил. За месяц-до истечения срока перемирия орденские отряды появились в окрестностях Юрьева и обратили в бегство воеводу 3. И. Плещеева[551]. 11 ноября 1559 г. магистр Кетлер нанес московским войскам второе поражение, разгромив близ Юрьева отряды 3. И. Плещеева и 3. И. Сабурова[552]. Ливонцы осаждали Юрьев в течение всего ноября[553].

    Первые известия о поражении в Ливонии застали царя в Можайске, на богомолье. Не медля ни одного дня, Иван приказал главному воеводе князю И. Ф. Мстиславскому спешно двигаться в Ливонию[554]. Однако затянувшаяся осенняя распутица превратила дороги в непроходимое болото, и царская рать застряла в грязи на столбовой дороге из Москвы в Новгород[555]. В то время, как армия выступила на север, стало известно о вторжении татар и разорении ими Каширского уезда[556].

    Вести о новом поражении в Ливонии и осаде Юрьева вызвали панику в правительственных кругах. Адашев и Сильвестр настаивали на срочном возвращении царя в Москву. Несмотря на болезнь царицы, Иван рискнул отправиться в путь со всей семьей. Когда после утомительного переезда он прибыл в столицу, оказалось, что особых причин для спешки не было. Тогда-то и произошло резкое объяснение между царем и Сильвестром[557].

    По мере того как влияние Адашева и Сильвестра шло на убыль, менялась и общая ориентация внешнеполитического курса. Когда в январе 1560 г. хан сделал мирные предложения Москве, царь ответил осторожным согласием[558].

    Зимой того же года московская рать вышла на ливонскую границу и заняла замок Алыст (Мариенбург)[559]. Помня о поражениях под Юрьевом, царские воеводы не решились наступать в глубь Ливонии. Весною царь послал в Ливонию ближнего боярина князя А. М. Курбского, а спустя несколько месяцев в действующую армию выехал глава правительства А. Ф. Адашев[560].

    Летом 1560 г. русская армия во главе с И. Ф. Мстиславским и А. Ф. Адашевым предприняла решительное наступление против ливонцев. В битве под Эрмесом воевода князь В. И. Барбашин-Суздальский наголову разгромил отборную рыцарскую армию[561]. После трехнедельной осады русские заняли 21 августа одну из сильнейших ливонских крепостей Феллин, служившую резиденцией престарелого магистра Ордена В. Фюрстенберга. Победителям досталась почти вся артиллерия Ордена. Фюрстенберг пленником был увезен в Москву[562].

    В связи с успехами летнего наступления возникла возможность быстрого завершения войны в Ливонии. Военные силы Ордена были сокрушены, по всей Эстонии крестьяне восстали против немецкого дворянства[563]. Однако русское командование в Ливонии, во главе которого оказался тогда А. Ф. Адашев, не использовало благоприятной обстановки. По-видимому, оно опасалось удара со стороны литовских войск, сосредоточенных в районе Риги. Нападение гетмана Полубенского на армию Курбского под Венденом, казалось бы, оправдывало эти опасения[564]. Верный своему прежнему курсу, А. Ф. Адашев старался предотвратить войну с Литвой и всячески противился расширению военных операций против ливонцев[565].                                                    

    Между тем, царь проявлял крайнее раздражение медлительностью своих воевод. По его приказу армия князя И. Ф. Мстиславского предприняла осенью 1560 г. третье наступление в Ливонию. Воеводы двинулись к Ревелю и по пути осадили небольшой замок Пайду (Вейсенштейн)[566]. Осада была неудачной, и 18 октября русские отступили в Юрьев[567].

    На протяжении одного только года русская армия трижды вторгалась в пределы Ливонии, но достигнутые при этом успехи никак не соответствовали затраченным силам и средствам. Россия не могла окончательно разгромить ливонцев, пока в их руках оставались главные опорные крепости Ревель и Рига. Причиной неудачи наступления в Ливонии царь считал чрезмерную осторожность и нерешительность своих воевод[568]. Поскольку летом 1560 г. всеми действиями войск в Ливонии фактически руководил А. Ф. Адашев, то на него и обрушился царский гнев. 30 августа Иван Васильевич объявил об отставке Адашева. Правительство Избранной рады пало.

* * *

     После трудного переезда из Можайска в Москву болезнь царицы Анастасии усилилась, и в начале августа 1560 г. она умерла[569]. Братья царицы бояре Захарьины использовали этот момент, чтобы скомпрометировать своих политических противников. Они всеми силами внушали Ивану, будто ненавидевшие царицу Сильвестр и Адашев «лукавым умышленьем» помешали можайскому богомолью и тем самым содействовали ее гибели[570]. Интриги Захарьиных ускорили падение Избранной рады.

     Сильвестр пустил в ход все свое влияние, стремясь предотвратить отставку Адашева. Но все его попытки кончились неудачей. Ко времени смерти царицы в Москве не оказалось никого из наиболее авторитетных руководителей думы и ближних бояр, которые могли бы выступить на стороне опальных правителей. Сознавая безвыходность положения, Сильвестр объявил царю о том, что намерен уйти на покой в монастырь. Иван не стал удерживать своего старого наставника и отпустил его «благословне» на Белоозеро в Кириллов монастырь[571].

    Спустя три недели после смерти Анастасии царь объявил о назначении А. Ф. Адашева воеводой в Феллин, тем самым полностью отстранив его от руководства военными действиями в Ливонии[572]. Получив царский указ не ранее середины сентября 1560 г., Адашев выехал в Феллин, но пробыл там недолго, «на мале время». В конце сентября или начале октября его перевели в Юрьев в подчинение тамошнему воеводе князю Д. И. Хилкову. В Юрьеве временщика ждали мучительные унижения. Передают, будто Хилков отказался принять Адашева в качестве «нарядчика»[573]. Думный чин и связи в столице позволяли вчерашнему правителю протестовать против произвола юрьевского воеводы, но Адашев был человеком совсем другого склада. Типичный представитель служилой дворянской бюрократии, он униженно молил Хилкова о приеме на службу, получил отказ и снова бил ему челом[574].

     К началу октября правительство объявило о конфискации всех земельных владений А. Ф. Адашева в Костроме и в Переяславле. Взамен этих земель ему было пожаловано несколько тысяч четвертей земли в Бежецкой пятине Новгорода[575]. Ненадолго бывший правитель стал крупнейшим из новгородских помещиков.

     После отъезда Сильвестра в Кириллов и ссылки Адашева царь объявил о созыве специального собора для суда над ними. Захарьины домогались, чтобы суд был заочным. Но они встретили возражения со стороны влиятельных покровителей Сильвестра в Боярской думе. Приверженцы Рады получили поддержку митрополита Макария[576]. Со своей стороны Адашев и Сильвестр обратились к царю с верноподданнической просьбой относительно открытого и беспристрастного разбора их дела в думе. Но их эпистолии были вовремя перехвачены Захарьиными и не попали в руки Ивана.

         В соборном суде над Адашевым участвовали Боярская дума («весь мирской сенат») и высшее духовенство. Дума была созвана далеко не в полном составе[577]. Никто из авторитетнейших приверженцев Сильвестра не получил приглашения на собор[578]. Противниками временщика выступили, бояре Захарьины, их приятели и родственники. По словам Курбского, более всех клеветали на опальных шурья царя В. М. и Д. Р. Юрьевы, а также «и другие с ними нечестивые губители тамошнего царства». На одного из подобных «нечестивых губителей» Курбский обрушивается с нападками более яростными, чем на Захарьиных. Это — «губитель святорусские земли» боярин А. Д. Басманов-Плещеев[579]. Захарьиных поддержал дьяк И. М. Висковатый, давний противник Адашева в ливонских делах, и некоторые другие члены думы[580].

     Несмотря на угрозы Захарьиных, митрополит Макарий открыто взял под свою защиту опальных вождей Рады и предложил вызвать их на собор для очного суда[581]. Но он не смог добиться единодушной поддержки даже со стороны духовенства. Против его предложения выступили Мисаил Сукин, приглашенный на собор по настоянию Захарьиных[582], а также некий старец Васьян[583], архимандрит кремлевского Чудовского монастыря Левкий[584], а также троицкие старцы-осифляне[585].

    Под давлением царя собор заочно осудил Адашева и Сильвестра как «ведомых злодеев» и «чаровников». Адашев, находившийся в ссылке в Юрьеве, был взят под стражу. Царская опала надломила его. Вскоре после собора он впал «в недуг огненный» и умер[586]. Власти лишили думного чина брата правителя окольничего Д. Ф. Адашева и изгнали его со службы. Постельничий И. М. Вешняков был удален от двора, та же участь постигла тестя А. Ф. Адашева Петра Турова и дворян Сатиных[587]. Началась чистка приказного аппарата от приверженцев и ставленников Адашева. В отставку вышли углицкий дворецкий дьяк И. Г. Выродков[588], глава Разрядного приказа И. Е. Цыплятев[589] и другие. Кружок Адашева, таким образом, прекратил свое существование.

     По решению собора, Сильвестр был переведен из Кирилло-Белозерского монастыря на Соловки в вечное заточение. Его главный единомышленник боярин князь Д. И. Курлятев попал в ссылку в Смоленск, а затем получил полную отставку[590]. Покровитель Сильвестра боярин князь А. Б. Горбатый был удален от дел[591]. Член Избранной рады боярин М. Я. Морозов оказался на воеводстве в Смоленске и пробыл там в почетной ссылке четыре года[592].

     Сторонников Сильвестра в Боярской думе заставили принести специальную присягу на верность царю. Они клятвенно обязались порвать всякие сношения с опальными вождями Рады[593]. Таким путем правительство Захарьиных, чувствовавшее непрочность своего положения, пыталось нейтрализовать оппозицию в думе.

* * *

  Во времена всевластия Сильвестра и Адашева влияние молодого царя на дела управления было, по-видимому, весьма ограниченным[594]. Царь часто вмешивался в государственные дела, но с его мнением не всегда считались[595]. Наставники не слишком высоко оценивали способности своего подопечного, что глубоко обижало последнего[596]. «Не мни мя неразумна суща, — писал царь Курбскому, — ниже разумом младенчествующа, яко же начальницы ваши поп Селивестр и Олексей неподобно глаголали»[597]. Приведенные строки написаны были в момент запальчивости, тем не менее они достаточно красноречиво характеризуют взаимоотношения между молодым Грозным и его советниками.

     Годы правления Избранной рады были, по утверждению Грозного, временем всевластия бояр. Бояре с попом Сильвестром и Адашевым, «хотесте» «под ногами своими век Русскую землю видети», «сами государилися, как хотели а с меня есте государство сняли: словом яз был государь а делом ничего не владел»[598]. Подобные утверждения не лишены были, конечно, известной доли преувеличения. Не в основе их лежал один несомненный факт. Могуществе временщиков, подобных Сильвестру и Адашеву, в действительности было простым выражением всевластия аристократической Боярской думы.

    После отставки Сильвестра и Адашева царь постарался искоренить самую память об опальных временщиках[599]. То что считалось при них хорошим тоном, подвергалось теперь безусловному осмеянию. На смену унылому постничеству пришли роскошные пиры и потехи[600]. Царь Иван лукаво объяснял происшедшие при дворе перемены интересами государственной пользы[601].

    Новые сподвижники царя всячески льстили ему, восхваляя его мудрость и величие[602]. Бесконечные славословия, лесть и лицемерие придворных как нельзя более подходили к новым настроениям царя, его требованиям неограниченной власти[603].

    Примерно через неделю после кончины царицы Анастасии митрополит и епископы обратились к Ивану Васильевичу с неожиданным ходатайством. Они просили царя чтобы он отложил скорбь и «женился ранее, а себе бы нужи не наводил»[604]. Митрополит и стоявшая за его спиной дума руководствовались не только моральными, но и политическими расчетами. Они надеялись, что новый брак ослабит влияние Захарьиных, родственников умершей царицы. По совету с думой и духовенством царь решил искать невесту в иных землях[605]. Но сватовство при польском и шведском дворах не имело успеха[606]. Более удачным оказалось сватовство при дворе мелкого черкесского владетеля, кабардинского князя Темир-Гуки. 15 июня 1561 г. гонцы привезли его дочь, юную княжну Кученей, в Москву. Иван велел черкешенке «быти на своем дворе, смотрел ее и полубил». 21 августа царь обвенчался с Кученей, принявшей в крещении имя Мария. Брачный пир в Кремле продолжался три дня. В течение этого времени все ворота Москвы оставались на запоре. Жителям столицы и иностранцам под страхом наказания запрещено было покидать свои дворы[607]. Власти боялись как бы чернь не омрачила свадебного веселья, как то случилось после первой царской свадьбы в 1547 году.

   В дни приготовлений к царской свадьбе в Москву прибыли послы от константинопольского патриарха. Специальной грамотой вселенский собор подтверждал право московита на царский титул[608]. Глава вселенской православной церкви освятил своим авторитетом власть православного московского царя. Затеянные по этому поводу пышные богослужения призваны были поднять престиж монарха и е нового правительства.

* * *

          Группировка Захарьиных оказалась почти в полной изоляции во время династического кризиса начала 50-х гг. После падения Рады Захарьины оказались в еще более сложном положении. Их противниками выступили не только князья Старицкие, вожди удельной знати, но и могущественный клан Суздальских князей, не примкнувший к Старицким во время династического кризиса 50-х годов. В оппозиции к новым властям оказались все те группировки Боярской думы, которые ранее объединялись вокруг Сильвестра. Возникновение могущественной оппозиции в Боярской думе, а также последующие расколы в думе сузили политическую базу правительства.

                                        Глава II.                               Канун опричнины.

     Вскоре после свадьбы с Марией Черкасской царь Иван составил новое духовное завещание, желая закрепить престол за детьми от первого брака, определить имущественное положение новой царицы и возможных ее детей[609]. Ввиду того, что наследнику престола царевичу Ивану едва исполнилось семь лет, Грозный приказал в случае собственной кончины образовать при царевиче регентский совет. Бояре-регенты принесли присягу на верность царевичам и царице Марье, а также скрепили подписями специальную запись, служившую приложением к царской духовной. Они поклялись не искать себе государя «мимо» наследника и управлять страной в полном соответствии с царской духовной[610]. В совет вошли главнейшие руководители правительства: удельный князь И. Ф. Мстиславский, бояре Данила Романович (Юрьев-Захарьин), Василий Михайлович (Юрьев-Захарьин), Иван Петрович (Яковлев-Захарьин), Федор Умного (Колычев), думные дворяне князья А. П. Телятевский, П. Горенский и думный дьяк А. Васильев[611].

     Состав регентского совета дает наиболее точное представление относительно перемен, происшедших в ближней думе  после опалы на Сильвестра и Адашева.

     Старомосковское боярство составило наиболее влиятельную часть регентского совета, но круг его представителей заметно сузился. Из ближней думы были устранены такие влиятельнейшие ее члены, как боярин М. Я. Морозов и И. В. Большой Шереметев. Наибольшие выгоды из переворота извлекла боярская фамилия Захарьиных. Из пятерых бояр, членов регентского совета, трое принадлежали к роду Захарьиных, а четвертый (Ф. И. Колычев) был их однородцем. Семейство Колычевых не играло сколько-нибудь заметной роли в боярской среде в период правления Сильвестра. Член регентского совета Ф. И. Колычев получил окольничество ко времени падения Рады в 1560 г., боярином же он стал через год-два. Таким образом, в Боярской думе он был совсем новым человеком[612].

     В состав ближней думы начала 60-х гг. вошли молодые друзья царя князья А. П. Телятевский и П. И. Горенский, но они не оказывали решающего влияния на правительственные дела. Оба начали карьеру в 50-х гг. и служили еще в январе 1559 г. оруженосцами (рындами) в царской свите[613].

    Основу новой правительственной коалиции составлял, как и в период после московского восстания, союз между удельно-княжескими элементами и старомосковской нетитулованной знатью. Поэтому пост официального руководителя регентского совета занял знатный удельный князь И. Ф. Мстиславский. Но с начала 60-х гг. союз старомосковского боярства с удельной знатью утратил прежнее значение. Группировка Захарьиных не допустила к участию в новой правительственной коалиции своих давних противников Старицких, обладавших наибольшим политическим весом среди всех удельных князей. Старицким принадлежало самое крупное удельное княжество, в думе их поддерживала многочисленная родня (князья Щенятевы, Куракины, Голицыны и т. д.) и приверженцы (князья Оболенские, Пронские). Показательно, что в состав регентского совета не вошел ни официальный глава Боярской думы удельный князь И. Д. Бельский, ни близкие к правительству удельные князья Воротынские. И только князь И. Ф. Мстиславский, фигура совершенно бесцветная в политическом отношении, был допущен в регентский совет. Устранение из ближней думы наиболее влиятельных удельных князей вызвало резкое недовольство удельной аристократии[614]. Образование удельной фронды явилось важнейшим фактором политической истории начала 60-х годов.

    Прямым следствием победы старомосковской знати было устранение из правительства наиболее авторитетных вождей титулованной знати:прославленного воеводы князя А. Б. Горбатого и руководителя Рады князя Д. И. Курлятева-Оболенского.

    В состав регентского совета был допущен только один представитель титулованных князей кравчий П. И. Горенский-Оболенский, но он был человеком совсем молодым и в смысле влияния далеко уступал своим старшим сородичам боярам Д. И. Немому, В. С. Серебряному, М. П. Репнину, Ю. И. Кашину и П. С. Серебряному, не вошедшим в ближнюю думу.

        Высшая титулованная знать не могла смириться с тем, что «молодые люди» Захарьины «истеснили» великие и знатные княжеские фамилии. Неудивительно, что с начала 60-х гг. титулованная аристократия оказывается в оппозиции к новому правительству.

        Крушение широкой коалиции разнородных боярских группировок, объединившихся в 50-х гг. вокруг Сильвестра, и захват власти Захарьиными положили начало глубокому конфликту между монархией и титулованной знатью, засевшей в Боярской думе. Субъективно весь конфликт был осознан Грозным как великая боярская «измена», как боярское «самовольство», которому царь противопоставил теорию самодовлеющей, неограниченной власти монарха[615].

* * *

        Одним из первых практических мероприятий правительства, пришедшего на смену Избранной раде, было образование Углицкого удельного княжества. Великий князь Василий III перед смертью распорядился выделить младшему сыну Юрию удельное княжение со столицей в Угличе. Во все время боярского правления и Избранной рады это его распоряжение не было осуществлено. Одной из причин тому была полная недееспособность князя Юрия, глухонемого от рождения. Для управления территорией удела был образован Углицкий дворец, который возглавлял в начале 50-х гг. И. Г. Выродков[616]. С. Б. Веселовский пишет, что князь Юрий так и не был отпущен на удел, а все управление его уделом осуществляли царские дьяки[617]. Но это неверно. Углицкий удел был образован по личному распоряжению Грозного тотчас после падения правительства Адашева в 1560 г. Как сообщает летопись, в августе 1560 г. царь «учинил» у князя Юрия «особно бояр и дворецкого и дияков и дворян и столников и стряпчих и всякых приказных людей, как довлеет быти всякому государьскому чину...»[618].  Углицкое удельное правительство возглавили знатный боярин князь И. А. Куракин, окольничий князь Д. С. Шестунов и дворецкий князь А. И. Прозоровский[619]. Границы удельного княжества были определены в соответствии с духовным завещанием Василия III. В состав удела вошли города Углич, Малый Ярославец, Калуга, Бежецкий Верх, Медынь, Кременск, Мещерск, несколько крупных сел под Москвой и множество волостей. «От себя» Грозный пожаловал брату город Брянск и приказал выстроить удельному князю двор в Кремле на месте дворов князей Ю. И. Дмитровского и М. Ю. Захарьина, подлежавших сносу[620]. Таким образом князь Юрий получил свою долю в Москве.

    Углицкий удел был крупнейшим удельным княжеством второй половины XVI века. По размерам он никак не уступал Старицкому уделу и далеко превосходил все прочие княжества.

    Какие причины побудили правительство реставрировать удельные порядки в центральных уездах государства? Несомненно, что подобной мерой царь желал прежде всего упрочить положение правящей династии. В правление Сильвестра удельная знать постепенно стала утрачивать роль противовеса по отношению к суздальской знати. С падением Избранной рады возникла удельная фронда. Правительство стремилось восстановить поколебленное равновесие и с этой целью образовало Углицкое удельное княжение. Ввиду полной недееспособности глухонемого князя Юрия всеми делами в уделе заправляло боярское правительство во главе с князем И. А. Куракиным, близким родственником княгини Е. Старицкой. Это правительство очень скоро было втянуто в политическую борьбу и поддержало удельную фронду в ее борьбе с монархией.

    Недаром в самые первые дни опричнины царь распорядился заточить в монастырь бывшего главу углицкого правительства князя И. А. Куракина. По утверждению Курбского, казни подвергся также углицкий дворецкий князь А. И. Прозоровский[621].

    Углицкое удельное княжество просуществовало не более трех лет и после смерти князя Юрия 24 ноября 1563 г. прекратило свое существование[622].

    Наибольшим и почти исключительным влиянием в ближней думе начала 60-х гг. пользовались бояре Захарьины. Одним из первых мероприятий, проведенных по их инициативе, было учреждение «особного» двора у наследника престола царевича Ивана и его брата царевича Федора. Царь распорядился строить для сыновей «особный двор» за день до смерти царицы Анастасии. Вскоре на дворе у царевиче был поставлен собор и учреждено «протопопствие» с соборным причтом. Грозный велел «делати церкви и хоромы спешно, чтобы детем своим в том дворе устроитися ранее»[623]. Для обслуживания дворца царевичей был образован особый штат чинов: ключники Сытного, Кормового и Хлебного дворце и т. д. (Интересно, что все дворовые люди, что «были у царевичев», оставались в годы опричнины в земщине и «государево жалованье имали в Большом приходе»)[624]. При царевичах была образована особая дума, в которую вошли дядья царевичей — бояре В. П. Яковлев и князь В. А. Сицкий[625]. Первый из них стал дворецким (гофмейстером) у наследника царевича Ивана[626].

    Образование особой думы при царевичах позволило 3ахарьиным взять в свои руки управление Москвой. (В предыдущие годы Москвой правила «семибоярщина», в которой несколько лет подряд первенствовали князья Шуйские. Когда в мае 1562 г. царь выступил в литовский поход, «ведать Москву» он оставил сыновей и с ними бояр Д. Р. и Н. Р. Юрьевых, В. М. Юрьева, В. П. Яковлева, князя В. А. Сицкого, окольничих И. И. Чулкова и В. И. Умного. Грозный поручил наследнику «по вестем во все городы о бережение к воеводам писати от себя, и всякие свои земские дела приказал делати сыну своему царевичу Ивану»[627]. Практически за восьмилетнего царевича столицей управлял бояре Юрьевы. В те же месяцы родня Юрьевых боярин И. П. Яковлев-Захарьин, будучи первым дворовым воеводой командовал царским полком в литовском походе[628].

    Важнейшие официальные документы начала 60-х гг. показывают, что Захарьины стали играть первостепенную роль как в управлении внутренними делами, так и в определении внешнеполитической программы. В. М. Юрьев после падения Адашева немедленно вернулся к дипломатической деятельности. Он принимал различных гонцов в 1561—1562 гг., вел ответственные переговоры с литовскими послами в ноябре 1563 — январе 1564 г.[629]. Как ближний боярин, В. М. Юрьев выдал на поруки арестованного князя И. Д. Бельского (март 1562 г.). Аналогичную миссию при освобождении удельного князя А. И. Воротынского (апрель 1563 г.) и члена Избранной рады Шереметева (март 1564 г.) исполнял боярин И. П. Яковлев-Захарьин[630]. Боярин Д. Р. Юрьев играл важную роль в дворцовом управлении. Он возглавлял Большой дворец, а в 1562 г. стал заведовать также Тверским дворцом[631].

    Одним из следствий победы Захарьиных явилась широкая раздача думных чинов представителям старомосковских нетитулованных родов. Боярством были пожалованы Л. А. Салтыков-Морозов, М. И. Вороново-Волынский, Ф. И. Умного, Н. Р. Юрьев-Захарьин, В. В. Морозов (1560—1562), Ф. И. Сукин (к 1561 г.), В. П. Яковлев (к 1562 г.) и т. д. Окольничими стали М. М. Лыков, П. П. Головин, М. М. Тучков-Морозов, А. А. Бутурлин, М. П. Головин, В. И. Умного, И. И. Чулков (1560—1562 г.)[632]. Все эти пожалования имели четко выраженную направленность. Боярами стали последние из Захарьиных, еще не имевшие высшего думного чина, а также их приверженцы и родня[633].

    В тот же период доступ в Боярскую думу получили лишь единичные представители титулованной княжеской знати. Чин боярина получили однородец царского свояка Сидского князь И. Ф. Хворостинин, дядя думного дворянина Горенского князь Ф. М. Черный-Оболенский, отец думного дворянина Телятевского князь П. И. Телятевский и т. д.[634]

    Захарьины постарались упрочить свое влияние в Боярской думе, а также и в приказном аппарате управления. Прежде всего они добились возвращения из многолетней ссылки Н. А. Фуникова-Курцева, подвергшегося преследованию со стороны Сильвестра. Получив думный чин казначея, Курцев возглавил центральное государственное ведомство Казенный приказ (ранее 9 февраля 1561 года)[635].

    Правительство щедро вознаградило еще одного противника Сильвестра дьяка И. М. Висковатого. Дьяк получил думный чин печатника и стал главным помощником Н. А. Курцева в Казенном приказе[636]. Свою деятельность в Казне Висковатый начал с «реформы» печати. 3 февраля 1561 г. старая «меньшая» великокняжеская печать была заменена большой печатью, украшенной символом самодержавия: «орел двое-главной, а середи его человек на коне, а на другой орел же двоеглавной, а середи его инърог»[637].

    Новое правительство, по-видимому, произвело основательную чистку приказного аппарата. В главном военном ведомстве, Разрядном приказе, место старого опытного дьяка И. Е. Цыплятева занял И. Т. Клобуков, родня знаменитого осифлянина В. Топоркова-Клобукова[638]. Около 1562 г. дьячество получил А. Я. Щелкалов, обязанный первыми успехами своей карьеры, скорее всего, покровительству со стороны Сукиных[639].

     Казначей Ф. И. Сукин был одной из самых колоритных фигур в среде дворянской служилой бюрократии. Под его начальством начинал службу А. Ф. Адашев. Ловкий, пронырливый делец, Сукин управлял Казенным приказом на протяжении 15 лет, держась на поверхности при всех правителях. Во время суда над Сильвестром дядя казначея старец Мисаил Сукин энергично поддерживал домогательства Захарьиных. Придя к власти, Захарьины отблагодарили семью Сукиных. В начале 1560 г. Ф. И. Сукин получил чин окольничего, а в конце года был произведен в бояре. Пожалование высшего думного чина выходцу из худородных провинциальных дворян было столь же беспрецедентным случаем в политической жизни начала 60-х гг., как и аналогичное пожалование Ф. Г. Адашеву в предыдущем десятилетии. Согласно позднейшим преданиям, Сукины не раз писали доносы («доводили») на неугодных царю бояр, да и «в приказе, что хотели, то делали». Путем темных махинаций они составили крупное состояние. Сукины были типичными деятелями новой формации. Их стремительное возвышение было симптомом усиления влияния приказной бюрократии.

     Новая роль приказной бюрократии, служившей послушным орудием монархии, вызывала крайнее раздражение титулованной знати, «вельмож», отстаивавших старинное право Боярской думы на управление страной. Курбский язвительно осмеивал царя за его доверие к приказным бюрократам из поповичей. Писарям русским, утверждал он, «князь великий зело верит, а избирает их не от шляхетского роду, ни от городна, но паче от поповичей или от простого всенародства а то ненавидячи творит вельмож своих»[640].

    К числу приказных людей «из поповичей» принадлежали думные люди Ф. И. Сукин, Н. А. Фуников-Курцев и т. д.[641]

    Защитник старины, выходец из старой дьяческой фамилии Т. Тетерин высказывал не менее резкие суждения о значении приказной бюрократии. Царь больше не верит боярам, писал Тетерин М. Я. Морозову, «новые доверенные люди верники-дьяки, которые его половиною кормят, а другую половину собе емлют, у которых дьяков отцы вашим (боярам Р. С.) отцам в холопстве не пригожалися, а ныне не только землею владеют, но и головами вашими торгуют»[642].

* * *

    Кружок Адашева с его программой дворянских реформ исчез с политической арены, но объективные тенденции, определявшие его деятельность, по-прежнему влияли на политическую жизнь страны. Поэтому новое правительство продолжало политику предыдущего десятилетия в некоторых сферах и, в частности, в сфере земельной политики.

    В начале 60-х гг. правительство подготовило новое Уложение о княжеских вотчинах, которое служило прямым продолжением указа 15 мая 1551 года. Боярская дума утвердила новое Уложение 15 января 1562 г., видимо, после дебатов. Высшее духовенство было вовсе отстранено от обсуждения Уложения, поскольку новый закон противоречил земельным интересам церкви.

    По сравнению с адашевским приговором начала 50-х годов новый указ ограничивал крупнейшее княжеско-вотчинное землевладение более последовательно и полно. Существенным образом менялись самый объем и действенность ограничений. Отныне княжатам вовсе запрещалось продавать и менять свои «старинные» родовые вотчины. Все сделки подобного рода объявлялись незаконными. Княжеская вотчина, проданная сыну боярскому «опричь» братии и племянника вотчича, подлежала конфискации в пользу казны. Подвергались конфискации также все без исключения вымороченные вотчины княжат. При наличии наследников только в женской линии княжеские вотчины также переходили в казну. «Великие» вотчины, завещанные князем-вотчинником жене или отданные за дочерями и сестрами в приданое, отчуждались с известным вознаграждением, земельным и денежным. Даже ближайшие родственники по мужской линии (братья и племянники, исключая сыновей) могли наследовать старинные княжеские вотчины лишь по царскому указу: «и государь того посмотря, по вотчине и по духовной и по службе, кому которую вотчину напишет, велит указ учинити»[643].

       Ограничения, установленные приговором 1551 г., впервые получили силу обратного действия в 1562 г. По новому указу, все княжеские вотчины, приобретенные «иногородцами» (!) путем покупки или с приданым «после» великого князя Василия III и за 15—20 лет до приговора, т. е. в период боярского правления 1533—1547 гг., отчуждались в казну без всякой компенсации[644]. Все княжеские вотчины, приобретенные аналогичным образом за 5—10 лет до приговора, т. е. в период действия закона 1551 года с 1552 по 1556 гг., отчуждались безденежно или за известную компенсацию по усмотрению правительства[645]. Пересмотру не подлежали лишь сделки на княжеские и прочие вотчины, заключенные в 1557—1562 гг. Причиной подобного любопытного исключения были, возможно, земельные мероприятия, проведенные правительством в 1556 г. в связи с упорядочением военно-служилой системы землевладения и проверкой владельческих прав на земли. Результаты «землемерия» 1556 г. не подвергались пересмотру: закон о конфискации различных категорий вотчин (княжеских и др.) не распространялся на период после «землемерия» (1557—1562 гг.), и вся практика этого периода признавалась законной.

   Как мы видим, только в начале 60-х гг. Боярская дума вынуждена была согласиться на проверку владельческих прав и отчуждение в казну крупных земельных владений, незаконно приобретенных в годы боярского правления и частично в годы Избранной рады. Однако совершенно неясно, в какой мере правительству удалось добиться осуществления на практике принципа «обратного действия» Уложения 1562 г. Любая попытка правительства разрубить одним взмахом спутанные нити земельных отношений, как они сложились после смерти Василия III, нарушала громадную массу материальных интересов феодального сословия, что неизбежно должно было оказать воздействие на все последующие политические коллизии, включая опричнину.

    Пересмотр прав на княжеские вотчинные земли, незаконно приобретенные в 1533—1556 гг., затронул интересы как титулованной знати, так и «новых землевладельцев», располагавших денежными богатствами для покупки земель. К числу таких «новых землевладельцев» принадлежали боярство, богатейшее дворянство, приказная бюрократия, купечество и, наконец, церковь.

    Формально Уложение 1562 г. не содержало специального пункта о церковном землевладении. Но по существу оно ограничивало возможности дальнейшего роста земельных богатств монастырей[646]. Выморочные княжеские владения, а также вотчины, оставшиеся без ближайших наследников, доставались прежде, по общему правилу, монастырям. Теперь все они были объявлены исключительной собственностью казны. Поскольку Уложение не содержало формального запрета земельных пожертвований монастырям, церковь сохранила множество лазеек для обхода поземельных законов.

    При разработке нового земельного законодательства правительство исходило из такого кардинального факта, как дробление и упадок крупнейшего привилегированного землевладения. Дробились уделы и «великие вотчины», принадлежавшие многочисленным потомкам местных княжеских династий. Имея в виду громадную задолженность и прогрессирующее разорение княжеско-вотчинного земледелия, правительство стремилось предотвратить переход княжеских вотчин в руки церкви и «новых землевладельцев» из средь: богатого дворянства и купечества. Оно прямо и недвусмысленно заявило, что казна является единственной наследницей недвижимых имуществ потомков удельных династий.

    Нет сомнения, что приговор о княжеских вотчинах 1562 г противоречил интересам, в первую очередь, титулованной боярской знати. Приговор ограничивал родовое землевладение всех без исключения «служилых князей», в том числе князей Ростовских, Мосальских и т. д. Фамилии этих последних не упоминались в поземельном Уложении начала 50-х годов[647]. Еще более важное значение имел тот факт, что в начале 60-х гг. ограничению впервые подверглось не только вотчинное землевладение суздальской знати, но и землевладение высшей удельной аристократии. В тексте приговора указаны фамилии князей Воротынских, Одоевских, Трубецких[648].

    В земельном законодательстве начала 60-х гг. получили точное отражение взаимные отношения различных группировок правящего боярства. Единственной категорией крупнейшего привилегированного вотчинного землевладения, не затронутой никакими ограничениями, оказалось землевладение старомосковской нетитулованной знати. Причиной тому было преобладание в новом правительстве группировки Захарьиных, представляющей старомосковскую знать. Распространение ограничений на некоторые крупнейшие удельные княжения страны показывало, что значение удельной знати в новой правительственной коалиции резко упало.

    Новое земельное законодательство вызвало решительный протест со стороны такого идеолога княжеской аристократии, каким был князь А. М. Курбский. Опальный боярин подчеркивал полную преемственность земельной политики царя Ивана и прежних великих князей Ивана III и Василия III. Курбский обвинял Грозного в истреблении суздальской знати и разграблении ее богатств и недвижимых имуществ. «Уже не токмо единоплемянных княжат, влекомых от роду великого Владимера, различными смертьми поморил еси, и движимые стяжания и недвижимые, чего еще был дед твои и отец не разграбил, но и последних срачиц» (лишил. — Р. С.), — писал Курбский[649]. Гневные жалобы Курбского с очевидностью показывали, насколько глубоко меры против княжеско-вотчинного земледелия задели интересы феодальной знати.

    Земельные мероприятия начала 60-х гг. получили идейное обоснование в знаменитых письмах Грозного к Курбскому. Царь доказывал необходимость реформ ссылками на старину и изображал дело так, будто он лишь возрождает земельные законы Ивана III и Василия III. В пылу полемики он утверждал, что старые земельные уложения были «разрушены не кем иным, как Сильвестром. Этот последний будто бы стал раздавать боярам «великие вотчины» и села, «еже дед нашего великого государя уложением, которые вотчины у вас (бояр. — Р. С.) взимати и которым вотчинам еже несть потреба от нас (царя. — Р. С.) даятися, и те вотчины ветру подобно роздал неподобно, и то деда нашего уложение разрушил, и тех многих людей к себе примирил»[650].

    Критика земельной политики Сильвестра и, в особенности, критика, злоупотреблений боярского правления звучал исключительно актуально в тот момент, когда предприняты были попытки отчуждения княжеско-вотчинных земель, незаконно приобретенных различными лицами в период боярского правления и Избранной рады.

    По существу, правительственные мероприятия в области землевладения были продиктованы теми же интересами, которые вызвали к жизни реформы Адашева. Не прекращавшаяся на протяжении десятилетия кровопролитная и изнурительная война истощила среднее и мелкое дворянство. Дворяне пытались поправить дела за счет крестьянства. Но государевы подати росли быстрее, нежели помещичьи оброки, и при разделе прибавочного продукта крестьян все большая доля доставалась казне. Проблема дворянского оскудения приобрела в 60-х гг. исключительную остроту. Дворянство громко требовало от казны новых земель, и самодержавие не осталось глухим к этим требованиям. Не имея свободных земель, казна вынуждена была пускать в поместную раздачу государственные земли, а в некоторых случаях даже дворцовые вотчины. Но в центральных уездах этих земель было мало. Чтобы пополнить поместные фонды, правительство вынуждено было издать указы против княжеско-вотчинного землевладения.

    По содержанию земельные указы начала 60-х гг. служили прямым продолжением продворянских реформ Адашева 50-х годов. Однако Грозному претил откровенно дворянский характер адашевских реформ. В своих писаниях Грозный выступает как адепт самодержавной монархии. В соответствии с этим в земельных законах начала 60-х гг. эгоистические стремления монархии, на первый взгляд, полностью превалируют над заботами о скудеющем дворянстве.

    В полемике с Курбским царь самым недвусмысленным образом обвинял Адашева и его друзей в том, что они привели в «самовольство» и «супротисловие» бояр, «честию мало вас (бояр. — Р. С.) не с нами (царем. — Р. С.) ровняюще, молодых же детей боярских с вами (боярами. — Р. С.) честию подобяще...»[651]. Приведенные строки во многих отношениях представляются поразительными. Грозный упрекает Избранную раду за заботу о дворянстве и за возвышение дворян. Подобный упрек объясняется отчасти аристократическими предрассудками царя и его новых сподвижников, отчасти тем, что после отставки Адашева монархия столкнулась с возникшей в среде дворянства фрондой. Ядро ее образовали члены продворянского кружка Адашева и их приверженцы в дворянском ополчении и приказном аппарате.

* * *

    Попытки ограничения княжеского землевладения в пользу казны и постепенное оттеснение удельной знати от кормила власти вызвали серьезное недовольство в среде высшей титулованной аристократии. Выступление княжеской фронды против правительства Захарьиных возглавили удельные князья.

      В самом начале 60-х гг. власти заподозрили в измене удельного князя В. М. Глинского, двоюродного дядю царя. В свое время Захарьины участвовали в свержении правительства Глинских в 40-х гг., чего последние никогда им не простили[652].

      По настоянию Захарьиных князь В. М. Глинский был арестован в июле 1561 г.[653] В конце того же месяца он подписал крестно-целовальную грамоту и был освобожден из-под стражи[654]. В «проклятой» грамоте боярин признавал, что «преступил» перед царем и обязался без ведома последнего не «ссылатися ни человеком, ни грамотами» с королем Сигизмундом и панами польскими и литовскими, не приказывать к ним никаких вестей. Всех людей, которые «учнут» с ним «думати о литовской посылке и отъезде»,, удельный князь обязался немедленно «поимати, да поставити... перед своим государем». То же самое он должен был сделать с любым литовским лазутчиком, который прибудет к нему «с грамотами или с речами» из-за рубежа[655]. Глинский обещал не отъезжать в уделы к братии царя Ивана, не приставать к лиходеям «в здешней ли земле или в уделех», выдать правительству любого человека, который будет говорить ему «лихо» на царя и его семью. Опальный князь обязался «не проносити никому» царской «думы» и тех речей, которые он услышит во дворце[656]. Правительство опасалось, что князь В. М. Глинский «пристанет» к Старицким удельным князьям, главным соперникам Захарьиных со времени династического кризиса 50-х годов. Можно догадываться, что Глинский через свою родню боярина князя Немого не раз «износил» Старицким царскую думу[657].

    Первое столкновение правительства с удельной фрондой имело мирный исход[658]. Но вскоре в среде удельных князей возник более серьезный заговор. Возглавил его близкий родственник царя князь Д. И. Вишневецкий, владетель Белевского удельного княжества[659]. Вишневецкий был одним из самых деятельных защитников внешнеполитического курса Адашева, главной целью которого была война с татарами и турками. Он участвовал во всех походах на Крым в 1558— 1559 гг., позже был послан «на государство» в Черкасы, где предполагалось образовать под эгидой России вассальное государство. Оно должно было объединить западные черкесские племена и стать оплотом в борьбе против турок и татар[660]. Вишневецкий выехал в Пятигорск в феврале 1560 г., но пробыл там недолго. Царские послы утверждали позже, будто Грозный свел своего вассала с государства «из Черкас» за то, что тот «учал жити в Черкасех не по наказу»[661]. Покинув Пятигорск, Вишневецкий уехал на Днепр, откуда послал гонцов в Литву. В письме к Сигизмунду Вишневецкий объяснял отъезд на Русь тем, что хотел «годне» служить господарю и Речи Посполитой, «справы того неприятеля (московита. — Р. С.) выведавши»[662].

    Король счел благоразумным принять объяснения строптивого вассала и 5 сентября направил ему охранную грамоту на въезд в Литву. Но Вишневецкий не спешил вернуться на родину. Положив королевский лист в карман, он уехал на Русь. В ноябре 1561 г. белевский удельный князь явился в Москву, где назревали важные события[663].

    Попытки правительства ограничить удельное и княжеское вотчинное землевладение вызвали противодействие со стороны удельной знати. Утверждению нового поземельного Уложения решительно воспротивилось официальное руководство Боярской думы в лице Бельского и Воротынских. Как раз в период обсуждения Уложения в думе (январь 1562 г.) правительство Захарьиных отдало приказ об аресте главы думы князя И. Д. Бельского. В течение трех последующих месяцев первый боярин думы содержался под стражей на Угрешском дворе в Москве. Все его имущество и двор были опечатаны, удельное княжество отобрано в казну[664]. В ходе следствия Бельский был изобличен в заговоре и подготовке побега в Литву. При аресте у него были найдены охранные грамоты на въезд в Литву, подписанные королем Сигизмундом.

    Во время розыска Бельский во всем повинился и признал, что изменил государю, «с Жигимонтом Августом королем есми ссылался и грамоту есми от неба себе опасную взял, что мне к нему ехати, и хотел есми бежати...»[665]. Несмотря на признание Бельского следствие по его делу вскоре зашло в тупик. Слишком много высокопоставленных лиц оказалось замешано в заговоре. Среди подозреваемых оказались такие лица, как Вишневецкий. Причастность этого авантюриста к заговору не вызывает сомнения. Бельский получил тайные грамоты из Литвы к январю 1562 г. Обмен письмами с королем должен был отнять не менее одного-двух месяцев. Следовательно, тайные переговоры начались никак не позднее ноября — декабря 1561 г. Но как раз в это время в Москву приехал Вишневецкий, уже имевший охранные грамоты от короля.

     Нити измены тянулись в Белевское удельное княжество и, возможно, в другие, более крупные уделы. В такой ситуации правительство сочло благоразумным вовсе прекратить расследование. Согласно официальной версии, у Бельского не было сообщников, помимо трех незнатных дворян: Н. В. Елсуфьева, И. Я. Измайлова и Б. Ф. Губина-Маклакова[666]. Стрелецкий голова Елсуфьев имел поместье в Белой неподалеку от литовской границы. По просьбе Бельского он составил для него подорожную роспись до границы («тот ему и дорогу на Белую выписывал»)[667]. При обыске подорожную изъяли, так что вина Елсуфьева была неопровержимо доказана. Воспользовавшись этим, власти постарались представить дело так, будто именно стрелецкий голова «подговорил» первого боярина бежать в Литву[668]. Таким образом» ответственность была возложена на третьестепенных участников заговора. Они стали «козлами отпущения» и подверглись суровому наказанию. Измайлова и Губина били кнутом на торгу, а затем сослали в заточение в Галич. Стрелецкому голове Елсуфьеву урезали язык.

    Сам Бельский избежал наказания благодаря заступничеству Боярской думы и высшего духовенства. 20 марта 1562 г. он был освобожден из-под ареста на поруки. За Бельского поручилась «в первую руку» группа влиятельных членов Боярской думы и во «вторую руку» более сотни княжат, дворян и приказных. В их числе были князья Оболенские (бояре Ю. И. Кашин, М. П. Репнин и Ф. М. Оболенский; дворяне В. Б. Тюфяка и Д. Ф. Шевырев); князья Ярославские (боярин И. М. Троекуров, а также Л: И. Засекин); боярин князь П. И. Микулинский-Тверской; Стародубские князья (Ф. И. Татев, Ф. И. Пожарский); князь В. В. Волк-Ростовский; старомосковская знать боярин В. В. Морозов, В. П. Ховрин-Головин и И. Ю. Грязной-Ховрин, И. Ф. Воронцов, У. И. Данилов и т. д.[669]. Поручители отвечали за опального своими головами. В случае его отъезда они должны были заплатить казне также 10 тысяч рублей денег. В апреле 1562 г. за Бельского торжественно поручился митрополит Макарий и все высшее духовенство[670].

    В специальной грамоте Бельский клятвенно обязался не возобновлять попыток отъезда в Литву, обещал не сноситься с королем Сигизмундом и своею литовской братией князьями Слуцкими «ни человеком, ни грамотой», не принимать иноземцев и не «приказывати» с ними никакого «слова» за рубеж.

    Важное значение имели обязательства Бельского, касавшиеся его взаимоотношении с другими удельными князьями. В них угадываются опасения правительства насчет удельно-княжеской фронды в целом. Первый боярин думы обязался не «приставать» ни к одному из удельных князей. Он обещал немедленно выдать правительству любое лицо, замыслившее «государьское лихо». Самым примечательным был, пожалуй, тот пункт грамоты, который запрещал Бельскому непосредственно сноситься с удельными князьями, «дружить» с их боярами и думными людьми[671]. Запрет имел в виду фрондирующих удельных князей Старицких, Воротынских, Вишневецких и т. д. После прихода к власти Захарьиных Старицкое удельное княжество стало естественным центром притяжения всех оппозиционных сил. Воротынские князья были крайне недовольны земельным законодательством, ограничившим их родовое землевладение. Владетель Белевского княжества Вишневецкий закончил все приготовления к отъезду в Литву. Правительство подозревало, что нити заговора ведут в Старицу, Воротынск, Белев и старалось расколоть удельную фронду.

    Бельский и некоторые другие фрондирующие удельные князья поддерживали связи со своей влиятельной литовской родней. Пролитовская ориентация удельной фронды вызывала у московского правительства особую тревогу, и тревога эта усилилась с началом русско-литовской войны.

    В первых выступлениях удельной фронды участвовали ближайшие родственники царя, двоюродный дядя В. М. Глинский и племянник И. Д. Бельский. Не удивительно, что правительство пыталось разрешить возникший кризис, не прибегая к крутым мерам. И все же правительству не удалось избежать открытого столкновения с удельной фрондой[672]. Толчком к столкновению послужило бегство в Литву удельного князя Д. И. Вишневецкого. В апреле 1562 г. белевский князь был послан на Днепр для того, чтобы «делать недружбу» татарам и литовцам[673]. Оказавшись на Днепре, Вишневецкий бежал в Литву с 300 людьми и отрядом казаков. Изменник пытался силой увести с собой четыре сотни запорожских казаков, но те отбились и ушли на Русь[674].

    Царь Иван узнал об отъезде Вишневецкого, будучи в Можайске, в тот момент, когда русская армия закончила все приготовления для похода в Литву. Отъезд удельного князя, прекрасно осведомленного о военных планах Москвы, грозил нарушить все расчеты московского командования. 31 июля царь получил первые вести о Вишневецком, а 5 сентября выехал в Москву[675]. Опасаясь новых измен со стороны удельных князей, правительство решило сокрушить удельную фронду. Через два дня после приезда в столицу царь вызвал с южной границы и арестовал удельных князей боярина и слугу М. И. Воротынского и его брата А. И. Воротынского[676].

    Воротынские играли видную роль в правительстве Избранной рады. Один из членов этой семьи входил в состав ближней думы[677]. Во время династического кризиса 1553 г. Воротынские выступили на стороне Захарьиных[678]. В начале 50-х гг. царь пожаловал князю М. И. Воротынскому высший титул боярина и слуги. Подобного титула не имел ни один из удельных владык. В думе слуга князь М. И. Воротынский уступал честью разве что Бельскому и Мстиславскому. С первых лет Ливонской войны Воротынский, как старший и самый знатный из северских князей, не раз возглавлял оборону всей южной границы от татар.

    Раздоры между царем и Воротынскими возникли после падения Избранной рады. Передают, что на князя А. И. Воротынского царь держал «гнев великой» со времени своей свадьбы в 1561 году[679]. Причиной раздора был, вероятно, вопрос о выморочной трети Новосильско-Одоевского удельного княжества, перешедшего после смерти князя В. И. Воротынского (1553 г.) в руки его вдовы княгини Марьи. Земельное Уложение 1562 г. начисто лишало двух младших братьев Воротынских права на выморочный «жеребей», включавший лучшие земли удела. Естественно, что Воротынские не желали с этим мириться и, вероятно, попытались провалить новый закон при обсуждении его в Боярской думе. По-видимому, в тот момент «князь Михайло (Воротынский. — Р. С.) государю погрубил», что стало одной из причин царской на него опалы[680]. В силу знатности и влиятельного положения в Боярской думе Воротынские стали подлинными руководителями удельной фронды наряду с Вишневецким и Бельским.

    Правительство подозревало, что Воротынские участвовали в заговоре Вишневецкого и опасалось их отъезда в Литву. Опасения эти были тем более основательны, что Новосильско-Одоевское удельное княжение расположено было на самой литовской границе. В Литве были прекрасно осведомлены о причинах опалы на М. И. Воротынского. Прошло пять лет, и гетман Ходкевич в тайной грамоте напомнил удельному князю, что тот едва не погиб из-за своей «удельной отчизны», подошедшей у границы от Москвы под «панство» короля[681].

    Для осуждения князей Воротынских правительство использовало донос княжеской челяди. В царском архиве хранился «сыскной список и роспросные речи боярина князя Михаила Ивановича Воротынского людей 71-го году»[682].

    Вследствие доноса князь М. И. Воротынский и вся его семья были сосланы на Белоозеро и заключены там в тюрьму[683]. Опальному боярину разрешено было взять с собой 12 слуг и 12 черных мужиков и «женок». На содержание семьи опального князя отпускалось ежегодно около 100 рублей[684]. Брата «слуги» князя А. И. Воротынского власти сослали в Галич на посад «в тын»[685].

    Тотчас после Полоцкого похода Боярская дума ходатайствовала за Воротынских, но смогла добиться помилования лишь для князя А. И. Воротынского, младшего из братьев. За удельного князя поручились видные руководители думы князь И. Д. Бельский и князь И. Ф. Мстиславский, бояре князья А. И. Нохтев-Суздальский, Д. И. Немого, Ю. И. Кашин и М. П. Репнин Оболенские, а также А. Д. Басманов и И. Я. Чеботов, большая группа княжат и дворян. Сумма поручительства определялась в 15 тысяч рублей[686].

    Главным результатом суда над братьями Воротынскими была ликвидация Новосильско-Одоевского удела. С арестом удельных владык царь «вотчину их Новосиль и Одоев и Перемышль и в Воротынску их доли велел взяти на себя»[687]. Есть все основания полагать, что, освободив князя А. И. Воротынского, правительство не вернуло ему его доли в удельном княжестве. 20 апреля 1563 г. А. И. Воротынский вышел из тюрьмы, а в мае царь Иван ездил в Воротынск, Одоев Старый и Перемышль и осматривал перешедшие в казну удельные города[688]. Примерно через год-два после освобождения князь А. И. Воротынский ушел в Троицко-Сергиев монастырь и вскоре умер[689].

     Ликвидация крупнейшего родового княжения Воротынских должна была послужить предостережением для всей удельной фронды и оппозиционной части Боярской думы.

     Выступление удельных князей в начале 60-х гг. явилось симптомом глубокого раздора между правительством Захарьиных и высшей титулованной знатью, сохранявшей значительные позиции в Боярской думе. Через полтора месяца после ареста Воротынских царь подверг опале князя Д. И. Курлятева-Оболенского, некогда члена Избранной рады, вождя оппозиции в думе. После изгнания Сильвестра Курлятев был сослан в Смоленск, а еще через полгода получил полную отставку[690]. Официальная летопись глухо упоминает о том, что он был пострижен за «великие изменные дела», но в чем состояли эти дела, не разъясняет. Некоторые сведения на этот счет сообщает один любопытный, документ, присланный в царский архив по личному распоряжению Грозного. В описи архива об этом документе сказано следующее: «Коробочка 187... да тут же грамота княж Дмитреева Курлятева, что ее прислал государь, а писал князь Дмитрей, что поехал не тою дорогою; да и списочек воевод смоленских, в котором году сколько с ними было людей»[691]. На первый взгляд, оправдательная грамота смоленского воеводы Курлятева, заехавшего не той дорогой, имела маловажное, даже пустяковое значение. Но помимо видимого содержания, эта грамота имела в глазах царя еще какой-то особый смысл, иначе он не стал бы посылать ненужную бумагу в архив с наказом хранить ее наряду с прочими важными документами.

    Упоминание в описи двух загадочных документов по делу Курлятева вызывает несколько недоуменных вопросов. Зачем сосланному в Смоленск Курлятеву понадобилось оправдываться перед царем за то, что он поехал не тою дорогой?[692]

Куда мог заехать опальный боярин, если иметь в виду, что Смоленск стоит на самом литовском рубеже? Для какой цели царю нужны были сведения о воеводах, служивших в Смоленске до Курлятева, о численности их вооруженных свит и т. д.? Все эти вопросы получают объяснения в том случае, если предположить, что во время пребывания в Смоленске Курлятев предпринял попытку уйти за рубеж в Литву, но был задержан и оправдался тем, что заблудился. То обстоятельство, что он «заблудился» со своим двором и вооруженной свитой, вызвало особое подозрение у правительства и служило уликой против опального. Недаром царь приложил к «делу» Курлятева список смоленских воевод, «в котором году сколько с ними было людей» и велел хранить его вместе с отпиской боярина.

    Предположение об отъезде вполне объясняет тот факт, что Курлятев, посланный в Смоленск на год, в действительности пробыл там очень недолго и до истечения срока был смещен с воеводства.                                      

    В начале 60-х гг. спасения в Литве искали глава думы Бельский, князья Вишневецкий и Курбский, Заболоцкий и т. д. Курлятев скомпрометировал себя больше, чем все эти лица, вместе взятые, и следовательно, в его попытке спастись за рубежом нет ничего удивительного.

    Измена боярина Курлятева и его неудавшаяся попытка отъезда в Литву имела исключительно важное значение, имея в виду его выдающееся положение в Боярской думе. Правительство не решилось сразу же расправиться с ним. Только раскрытие заговора Бельского и отъезд Вишневецкого побудили царя рассчитаться с ненавистным вождем боярской партии, главным сподвижником Сильвестра. По летописи, царь велел заточить Курлятева в монастырь еще в октябре 1562 года[693]. Однако летописное известие расходится с показаниями других источников. Еще в начале XVII века в государственном архиве хранилось подлинное дело о ссылке Курлятева б монастырь: «Столпик, а в нем государева грамота от Троицы из Сергиева монастыря к Москве, к дияку к Ондрею Васильеву, да другая ко князю Дмитрею Хворостинину, да к дияку к Ивану Дубенскому, писана о князе Дмитрее Курлятева, как велено ево вести в монастырь к Спасу на Волок... иных столбцов нет лета 7071-го году»[694]. Из текста государевой грамоты следует, что царь отдал приказ о заточении Курлятева во время поездки на богомолье в Троицу. Но, начиная с осени 1562 г. и до весны 1563 г., царь только однажды был в Троице; а именно, после полоцкого похода 26 мая 1563 г.[695]. Видимо, судьба Курлятева была окончательно решена после совещания царя с Макарием в Троице весною — летом 1563 года.

    Будущий опричный воевода князь Д. И. Хворостинин отвез Курлятева и его старшего сына Ивана в один из отдаленных монастырей на Ладожском озере. Жена Курлятева и две его дочери княжны были пострижены в Оболенске, родовом гнезде князей Оболенских, и оттуда увезены в Челмогорский монастырь в Каргополе[696]. Заточение Курлятева и его семьи вызвало крайнее негодование среди знати в Боярской думе. Сообщая о повелении царя постричь Курлятевых, князь Курбский восклицает в сердцах: «неслыханное беззаконие! Силою повеле, всеродне, сиречь со женою и с сущими малыми детками, плачющих вопиющих, а по коликих летех подавлено их всех»[697].

    Репрессии против руководства Боярской думы — князей И. Д. Бельского и «слуги» М. И. Воротынского и расправа с одним из подлинных вождей Избранной рады князем Д. И. Курлятевым углубили раскол между монархией и аристократической Боярской думой.

* * *

    Мирные отношения между Россией и Крымом установились далеко не сразу, несмотря на многочисленные миролюбивые заверения обеих сторон[698]. Литовские дипломаты в Крыму прилагали отчаянные усилия к тому, чтобы побудить хана к новым набегам на Русь. Эта цель была достигнута с помощью богатейших «поминок» и подкупа ханских советников. В начале июля 1562 г. хан напал на московскую Украину[699]. Правда, вторжение носило характер простой демонстрации. В походе участвовало не более 15 тысяч всадников. Никогда прежде хан не «прихаживал» на Русь «в такове мале собрание», — отметил русский летописец[700]. Татары простояли у стен Мценска три дня, а затем спешно отступили в степи.

        Московское правительство, невзирая на вероломство крымцев, вновь обратилось к Крыму с мирными предложениями после окончания Полоцкого похода[701]. Московский посол А. Ф. Нагой, направленный к хану с богатыми поминками, должен был договориться с ним относительно условий мирного договора[702]. Миссия Нагого знаменовала окончательный отказ Москвы от «наследства» Адашева в сфере восточной политики.

       Настойчивые поиски мира с Крымом объяснялись неблагоприятным для России оборотом дел в Ливонии. Вслед за Литвой в Ливонскую войну вмешались крупнейшие прибалтийские государства, Дания и Швеция, принявшие участие в разделе ливонского наследства. В апреле 1560 г. герцог Магнус, брат датского короля, вступил во владение островом Эзель. Спустя месяц Ревель и Северная Эстляндия перешли под власть Швеции[703].

       Швеция, понесшая поражение от московских войск во время войны 1554—1557 гг., была слабейшим из противников России в Ливонии. Но московское правительство не ставило целью немедленное изгнание шведов из Ревеля. В августе 1561 г. оно предоставило шведам 20-летнее перемирие, тем самым идя на временное признание шведских завоеваний в Ливонии[704]. Договор со шведами имел свои скрытые цели. Москва рассчитывала использовать военные силы Швеции для разгрома Литвы, а затем изгнать из Ливонии самих шведов. Однако вопреки этим прогнозам, Швеция направила свои основные военные усилия не против Литвы, а против Дании.

       Считая Данию крупнейшей морской державой в Прибалтике, Россия искала прочного союза с ней. В июле 1562 г. в Можайске был подписан русско-датский союзный договор, по которому царь Иван признал владением Дании остров Эзель и прибрежную провинцию[705]. Русско-датский союз был успехом скорее датской, нежели русской дипломатии. Россия не могла извлечь из него никаких выгод. В начавшейся шведско-датской войне естественным союзником Дании стала Литва.

       Русская дипломатия пошла на уступки Швеции и Дании в Ливонии с единственной целью создания широкой антилитовской коалиции. Этого Москве не удалось достичь, зато ее усилия предотвратили образование широкой антирусской коалиции и тем самым создали относительно благоприятные условия для борьбы с противником «номер один» —Литвой и Польшей.

    Со времени столкновения с литовцами под Венденом в 1560  г. военный конфликт между Россией и Литвой приобретал все более опасные масштабы. Летом 1561 г. московские воеводы предприняли поход на Венден и вышли на побережье Рижского залива[706]. Центр военных действий был перенесен в Южную Ливонию, находившуюся под властью Литвы. В ответ литовский гетман Н. Радзивил разорил Юрьевский уезд и после пятинедельной осады взял замок Тарваст[707]. Литовцы не пытались удержать занятый замок. Царь же велёл разорить Тарваст, ставший предметом русско-литовского спора[708].

    Успех литовцев ободрил ливонское рыцарство. 28 ноября 1561  г. магистр ордена Кетлер подписал соглашение с королем Сигизмундом-Августом. Владения Ордена окончательно перешли под власть короля. Литовские войска заняли всю Южную Ливонию, на территории к западу от Двины образовалось вассальное Курляндское герцогство, объявленное леном литовской короны.

          Захват Литвой большей части ливонских земель положил конец колебаниям московского правительства. В Москве окончательно взяли верх сторонники «большой войны» с Литвой. Срок русско-литовского перемирия истекал в марте 1562 г., и Москва решила использовать это обстоятельство для вторжения в литовские пределы. Предав забвению предостережения Адашева, новое руководство приняло решение, которое оказало заметное влияние на ход и исход Ливонской войны. Кровавая двадцатилетняя война с Литовско-Польским государством потребовала от России громадного напряжения всех ее материальных и моральных ресурсов. Конечным результатом ее было тяжелое военное поражение и расстройство экономики.

    В марте 1562 г. царские воеводы произвели нападение на окрестности Орши и Могилева, а затем разорили Витебск. К лету вся русская армия была сосредоточена на литовской границе для наступления в глубь Литвы. Вторжение не состоялось из-за набега татар на Мценск[709]. Вскоре же в окрестностях Невеля произошло первое крупное полевое сражение между русскими и литовскими войсками, не имевшее решительного исхода[710]. В декабре 1562 г. русская армия была вновь собрана на литовской границе, на этот раз в Великих Луках. Главной целью наступления был избран Полоцк, крупнейшая пограничная литовская крепость, закрывавшая кратчайшие пути из Москвы на Вильно, столицу Литовского великого княжества.

     Ввиду крайне преувеличенных представлений о численности дворянского ополчения России полезно привести точные данные разряда Полоцкого похода 1562—1563 гг. В походе участвовала преобладающая часть вооруженных сил тогдашней России: 18105 дворян и детей боярских (в их свите служило до 20—30 тысяч вооруженных холопов), 7 219 стрельцов и казаков и, наконец, 6 222 служилых татарина. Общая численность ополчения составляла 31 546 человек, а вместе с вооруженными холопами — до 50—60 тыс. человек. Не менее многочисленными были вспомогательные силы армии, обеспечивавшие перевозку артиллерии и обозов[711].

     5 января 1563 г. в Великие Луки прибыл Грозный. Через неделю многочисленная русская рать выступила к Полоцку. Из-за отвратительного состояния дорог армия подвигалась вперед невероятно медленно[712]. Чтобы преодолеть расстояние в 150—180 км, ей понадобилось более двух недель. Неширокая полоцкая дорога не могла вместить всей массы войск и обозов. Армия ежечасно застревала в лесных теснинах среди болот. Под конец полки утратили всякий порядок, пехота, конница и обозы перемешались между собой, и движение вовсе застопорилось. Порядок был восстановлен с большим трудом. Царь с приближенными самолично разъезжал по дороге и «разбирал» людей в заторах. Самым деятельным его помощником был расторопный обозный воевода князь А. И. Вяземский, впервые обративший на себя внимание царя.

    В первых числах февраля русская армия приступила к правильной осаде Полоцка. Полоцкий гарнизон насчитывал около двух тысяч человек при 20 орудиях. В помощь Полоцку литовское правительство спешно, направило гетмана Н. Радзивила с 3 400 жолнерами. Радзивил остановился в 7 милях от города, но оказать помощь осажденным не решился[713].

    Огнем тяжелой артиллерии воеводы разрушили укрепления полоцкого острога и вынудили литовцев отвести все свои силы в Верхний замок. Ночью 10 февраля полоцкий гарнизон предпринял вылазку и попытался захватить русские батареи. Однако боярин И. В. Большой Шереметев с передовым полком отбил вылазку и «втоптал» литовцев в замок. Во время перестрелки Шереметев был контужен и его место занял боярин князь Ю. И. Кашин[714]. 11 февраля князь В. С. Серебряный, в подчинение которого была передана вся тяжелая артиллерия, приступил к расстановке батарей внутри сожженного острога против главной крепостной башни Полоцка «Темных ворот»[715]. В ночь на 13 февраля князь В. С. Серебряный приказал главному «нарядному воеводе» (начальнику артиллерии) князю М. П. Репнину подвергнуть крепость методическому обстрелу[716]. В течение двух суток русская артиллерия бомбардировала город днем и ночью, «без опочиванья»[717]. На рассвете 15 февраля князь В. С. Серебряный сообщил царю, что пушечным огнем удалось поджечь крепостную стену у больших ворот и что за мок горит во многих местах. В тот же час Серебряный донес, что полоцкие воеводы сдали городское знамя и заявили о капитуляции[718]. Под утро литовцы покинули горящий город и сдались на милость победителя. Только польские роты находившиеся в крепостной башне, продолжали отчаянное сопротивление. Поляки сложили оружие лишь после того как воеводы именем царя пообещали им свободу[719].

     На третьи сутки после капитуляции царь Иван торжественно въехал в Полоцк. Не желая ссориться с Польшей, он щедро одарил и отпустил на родину четырех пленных польских капитанов и 500 польских солдат[720].

     Русские не тронули православное население Полоцка. Зато все горожане литовского происхождения были уведены пленными в Россию. Самая жалкая участь постигла местное еврейское население. Благочестивый царь, отслужив молебен в честь победы над безбожными «люторами», велел истребить всех полоцких евреев[721]. В Литве первоначально отказывались верить сообщениям о таком невероятном варварстве[722].

     Падение Полоцка было крупнейшим событием Ливонской войны. Русская армия заняла ключевую крепость на Западной Двине, в устье которой находился крупнейший ливонский порт Рига. Успешное наступление в Литву царь намерен был использовать, чтобы продиктовать литовцам условия мира и добиться от них уступок в Ливонии. На первых порах расчеты Грозного как будто бы начали оправдываться. 21 февраля в царский лагерь под Полоцком прибыли литовские послы с предложением о мире. Войска были утомлены осадой, и царь поспешил заключить перемирие, продолжавшееся в течение почти целого года. В марте дворянское ополчение вернулось из Полоцка в Луки, откуда было распущено по домам[723]. Во вновь завоеванной крепости оставлены были воеводами князь П. И. Шуйский, герой полоцкой осады князь В. С. Серебряный и родня Басманова 3. И. Плещеев.

    Победоносный поход на Полоцк упрочил престиж и влияние правительства Грозного, которое тотчас после завершения похода стало готовить новые репрессии против недовольных бояр[724].

* * *

    С началом русско-литовской войны власти все чаще подвергали преследованиям членов боярской оппозиции и дворянской фронды. В дни осады Тарваста в 1561 г. литовский гетман Радзивил обратился к тарвастским воеводам кн. Т. А. Кропоткину, кн. М. Путятину и Г. Трусову с предложением изменить «окрутному и несправедливому государю» Ивану и перейти на королевскую службу, «з неволи до вольности»[725]. Царь подозревал, что его воеводы сдали Тарваст вследствие увещеваний гетмана, и по возвращении их из литовского плена велел расследовать их прошлое и родственные связи. В царском архиве хранилось «дело Тарваское про тарваское взятье, как приходил под Тарвас троетцкой воевода и сыск детей боярских родства, которые были в Тарвасе во взятье»[726]. После розыска опальные воеводы были засажены в тюрьму, их вотчины и поместья конфискованы[727]. Князь Кропоткин и его друзья сидели в тюрьме около года. Во время похода на Полоцк царь «пожаловал» их и велел освободить, «вымать» из тюрьмы[728].

    Количество «изменных» дел, подобных тарвастскому, заметно возросло в годы русско-литовской войны. В начале полоцкого похода на сторону литовцев перешел знатный дворянин Б. Н. Хлызнев-Колычев, предупредивший врагов о грозившей им опасности[729]. В дни похода, при остановке в Невеле (19—20 января 1563 г.) царь собственноручно казнил князя И. Шаховского-Ярославского[730]. Сразу после окончания Полоцкого похода в Литву отъехал служилый (удельный) князь Кудадек (Александр) Черкасский[731]. После 21 февраля 1563 г. к литовцам перебежал дворянский голова князь Г. К. Черкасский[732].

    Среди многочисленных измен и заговоров наибольшую тревогу правительства вызвало дело о заговоре стародубских воевод. В начале марта 1563 г. к царю в Великие Луки была привезена вестовая отписка от смоленского воеводы М. Я. Морозова, бывшего члена Избранной рады. Отписка М. Я. Морозова, сохранившаяся в книгах Разрядного приказа, лишена тенденциозности, неизбежной при летописной обработке. «Прислал к ним, — писали смоленские воеводы, — казачей атаман Олексей Тухачевский литвина Курняка Созонова, а взяли его за пяти верст от Мстиславля, и Курьянко сказал: король в Польше, а Зиновьевич (литовский воевода.— Р. С.) пошел к Стародубу в чистой понедельник (21 февраля 1563 г. — Р. С.) и с ним литовские люди изо Мстиславля, из Могилева, из Пропойска, из Кричева, из Радомля, из Чечерска, из Гоим, а пошел по ссылке стародубского наместника — хотят город сдати»[733].

    По Разрядам, в Стародубе служили наместник князь В. С. Фуников-Белозерский и воевода «для осадного времени» И. Ф. Шишкин[734]. Родня Адашева Шишкин был единственным из Ольговых, дослужившимся до воеводских чинов[735]. По словам Курбского, «сродник Алексеев» был «муж воистинну праведный и зело разумный, в роде (Ольговых.— Р. С.) благороден и богат»[736].

    Царь придал отписке Морозову самое серьезное значение и «наспех» на подводах послал в Стародуб воеводу Д. Г. Плещеева, родню Басманова[737]. Заподозренные в измене стародубские воеводы Шишкин и Фуников были арестованы и под конвоем отправлены в Москву. Началось расследование, которое привело к аресту почти всех родственников бывшего главы правительства А. Адашева. Под стражу были взяты окольничий Д. Ф. Адашев, его тесть П. Туров, воевода А. П. Сатин, шурин А. Ф. Адашева и т. д.[738]

    Суд над стародубскими изменниками наэлектризовал политическую атмосферу до крайних пределов и вызвал первую крупную вспышку террора.

    В дни, когда был раскрыт стародубский «заговор», боярин князь Курбский получил назначение- на воеводство в Юрьев, что означало для него почетную ссылку. Прежде чем отправиться в Юрьев, Курбский заехал за семьей в Москву. Там он виделся со своим приятелем П. И. Туровым, вскоре арестованным по делу о стародубской измене[739]. Туров рассказал боярину о своих мрачных предчувствиях и «исповедал» ему «видение божественное дивное..., проповедающее (ему. — Р. С.) смерть мученическую...»[740]. Через месяц «видение» сбылось: тесть Адашева сложил голову на плахе. Туров погиб примерно в одно время с И. Ф. Шишкиным. Тогда же казни подверглись брат А. Ф. Адашева — окольничий Д. Ф. Адашев с сыном Тархом и Алексей, Федор и Андрей Сатины с семьями[741].

Розыск о стародубском заговоре положил начало длительной цепи репрессий против уцелевших членов кружка А. Ф. Адашева и приверженцев Сильвестра.

   Многие сторонники павшего правительства понимали роковое значение «стародубского дела» и старались помешать готовившейся расправе с адашевскими родственниками. К числу лиц, пытавшихся заступиться за «изменников», принадлежал, по-видимому, боярин князь А. М. Курбский[742]. Сразу после Полоцкого похода он попал в опалу и был сослан на воеводство в Юрьев[743]. По пути к месту назначения Курбский заезжал в Псково-Печорский монастырь, где долго беседовал со старцем Васьяном и игуменом Корнилием. Весною 1563 г. опальный юрьевский воевода обратился к Васьяну с посланием. Он испрашивал у старца помощи и заступничества[744]. «И многожды много вам челом бью, — писал он,— помолитеся о мне окаянном, понеже паки напасти и беды от Вавилона на нас кипети многи начинают»[745]. Упоминание о Вавилоне имело аллегорическое значение. В повести о Вавилонском царстве, получившей распространение на Руси в конце XV—XVI вв., обосновывалась идея преемственности царской власти в Византии от повелителя Вавилона[746]. Под напастями и бедами «от Вавилона» Курбский подразумевал гонения со стороны царя.

* * *

     Среди различных боярских группировок, поддерживавших правительство Сильвестра, одной из самых влиятельных была группировка князей Старицких. Сильвестр был доверенным лицом и советником первого из удельных князей. С распадом правительственной коалиции Сильвестра Старицкие лишились прежнего влияния в правительственных сферах. Приход к власти Захарьиных оживил давнее соперничество между Старицкими и их заклятыми врагами Захарьиными. Вполне понятно, что Старицкие не только примкнули к удельно-княжеской оппозиции, но и возглавили ее. Со своей стороны, Захарьины лишь ждали удобного повода, чтобы избавиться от опасной родни. После Полоцкого похода такой повод, наконец, представился. Едва правительство завершило расследование о заговоре Стародубских воевод, как был получен донос на Старицких. Доносчик Савлук Иванов служил дьяком у Старицких и за какие-то провинности был посажен ими в тюрьму[747]. Будучи в тюрьме, Савлук ухитрился переслать царю «память», в которой сообщал, будто Старицкие чинят государю «многие неправды» и держат его, дьяка, «скована в тюрьме», боясь разоблачения. Иван велел немедленно же освободить Савлука из удельной тюрьмы. Доставленный в Александровскую слободу, дьяк сказал на Старицких какие-то «неисправления и неправды». «По его слову, — сообщает летопись, — многие о том сыски были и те их неисправления сыскана»[748]. Розыск по делу Старицких начался в июне 1563 г. и закончился только к началу августа. Официальная лет-опись отмечает продолжительность следствия, но обходит полным молчанием вопрос о причинах осуждения первого из удельных князей. В чем состояли «неправды» и «неисправления» Старицких, можно лишь догадываться.

    Правительство Захарьиных специальным распоряжением воспретило князю Бельскому всякие сношения с думой Старицкого удела. По-видимому, Старицких подозревали в причастности к заговору Бельского — Вишневецкого и в тайных сношениях с Литвой. Некоторые события, происшедшие во время Полоцкого похода, как будто подтвердили эти подозрения. В дни похода на сторону врага перешел знатный дворянин Б. Н. Хлызнев-Колычев. Изменник «побеже ис полков воеводских з дороги в Полтеск и сказа полочаном царев и великого князя ход к Полотцску с великим воиньством и многим нарядом»[749]. Перебежчик выдал врагу важные сведения о планах русского командования, которые немедленно же были переданы полоцкими воеводами литовскому правительству.

     Есть все основания полагать, что перешедший к литовцам дворянин был вассалом князя В. А. Старицкого. Семья Хлызневых издавна служила при дворе Старицких князей, вследствие чего ее члены не значатся в списках царского двора 50-х годов. Старший из рода Хлызневых И. Б. Колычев был членом думы Старицкого княжества и одним из главных воевод удельной армии[750]. Родным племянником его был бежавший в Литву Б. Н. Хлызнев[751]. Полагая, что беглец имел какие-то поручения к королю от своего сюзерена, царь учредил бдительный надзор за семьей удельного князя. На другой день после падения Полоцка он направил в Старицу доверенного дворянина Ф. А. Басманова-Плещеева с речами к княгине Ефросинье[752]. Когда 3 марта 1563 г. князь В. А. Старицкий выехал из Великих Лук в удел, его сопровождал царский пристав И. И. Очин-Плещеев[753]. Спустя три месяца, в июне царь, будучи в слободе, объявил Старицким опалу. Интересно, что к началу июня царь вызвал в слободу митрополита Макария и почти все руководство Боярской думы[754]. Официально было объявлено, будто царь с боярами уехал в село (слободу) на потеху. На самом деле переезд думы в слободу был вызван отнюдь не «потешными» делами.

    Донос старицкого дьяка послужил толчком к расследованию «неисправлений» удельного князя. Но улик для открытого осуждения Старицкого, по-видимому, не хватало. По этой причине правительство извлекло на свет божий некоторые устаревшие судебные материалы десятилетней давности. 20 июля 1563 г. Грозный вернулся из слободы в Москву и в тот же день затребовал из архива «дело» об измене князя С. В. Ростовского и его участии в заговоре Старицких в начале 50-х годов[755]. В описи царского архива названные документы описаны следующим образом: «Ящик 174, а в нем отъезд и пытки во княже Семенове деле Ростовского». На полях описи помечено: «Взято ко государю во княж Володимерове деле Ондреевича 7071 году в июле в 20 день»[756]. Материалы суда над Ростовским доказывали, что во время болезни Грозного в 1553 г. Старицкие организовали тайный заговор с целью произвести дворцовый переворот и отстранить от власти Захарьиных.

    Спустя несколько дней после ознакомления с архивами царь созвал для суда над Старицкими священный собор. Боярская дума формально в соборе не участвовала. Во-первых, царь не желал делать бояр судьями в своем споре с двоюродным братом и, во-вторых, в думе было немало родственников и приверженцев Старицких, участников их давнего заговора. Поскольку соборный суд над членом царствующей династии был крайне неприятным фактом для царя, официальные летописи отчасти замалчивали его, отчасти давали ему превратное истолкование. Официальная версия гласила, будто княгиня Ефросинья, уведав свои вины, сама просила у царя позволения постричься в монастырь, что совершенно не соответствует ни обстоятельствам дела, ни характеру действующих лиц[757].

    Непреложным фактом остается то, что правительство добилось от высшего духовенства осуждения Старицких и что по приговору собора Ефросинья была заточена в один из отдаленных северных монастырей. Грозный «простил» Старицких вовсе не на соборе, как то утверждает официозная летопись, а значительно позже, когда старица Евдокия была водворена в монастырь[758].

     5 августа 1563 г. княгиня Ефросинья была принудительно пострижена в монахини на подворье Кирилловского монастыря в Москве. Царь определил тетку на Белоозеро под надзор нового кирилловского игумена Васьяна[759]. (Возможно, что последнего можно отождествить с Васьяном «бесным», оказавшим царю важные услуги во время суда над Сильвестром и пользовавшимся его полным доверием). Васьян стал духовником Ефросиньи, а точнее царским соглядатаем при ней. В ссылку «Евдокию» провожали особо доверенные лица, ближний боярин Ф. И. Умной-Колычев и Б. И. Сукин. Для «береженья», а вернее для надзора к старице был приставлен М. И. Колычев, двоюродный брат Умного[760].

     Сыну Ефросиньи Владимиру Андреевичу было тогда 28 лет. Человек слабый и недалекий, он был полной противоположностью своей матери. Царь не раз смеялся над «дуростью» своего двоюродного брата[761]. Весьма пренебрежительно отзывался о Старицком Курбский[762]. Во время розыска об измене Старицких князь Владимир подвергся опале и был сослан в Старицу[763]. Только осенью царь объявил о прощении брата и вернул ему наследственный удел[764]. Но при этом прежнее правительство Старицкого удела было распущено.

У князя Володимера Ондреевича, — сообщает летописец, — повеле государь быти своим бояром и дьяком и стольником и всяким приказным людем; вотчиною же своею повеле ему владети по прежнему обычаю. Бояр же его и дьяков и детей боярских, которые при нем блиско жили, взял государь в свое имя»[765]. Первым делом царь удалил из старицкого правительства двоюродных племянников Ефросиньи: старицкого дворецкого князя А. П. Хованского и конюшего князя Б. П. Хованского[766]. К весне 1564 г. братья Хованские были лишены думных чинов и посланы в качестве царских воевод в пограничные крепости Брянск и Смоленск[767]. Глава старицкого правительства боярин князь П. Д. Пронский был отозван из удела, лишен боярства и к 1564 г. послан на воеводство в Чебоксары[768]. Ранее мая 1565 г. на царскую службу были переведены старицкие вассалы Ю. Н. и И. Н. Хлызневы-Колычевы и т. д.[769]

   Через год-два после суда царь назначил главой старицкого правительства боярина князя А. И. Нохтева-Суздальского, учитывая давнюю вражду между Шуйскими и Старицкими[770]. Примерно в то же время дворецким князя Владимира стал царский дворянин С. А. Аксаков[771].

Приставив к князю Владимиру верных людей, правительство Грозного учредило своего рода опеку над удельным князем, взяв под контроль всю жизнь Старицкого удельного княжества.

 Пострижение княгини Ефросиньи и роспуск удельной думы покончили с главным оплотом удельно-княжеской фронды. В лице Ефросиньи фронда лишилась самого упорного и энергичного из своих предводителей. После суда казна решила наложить руку на некоторые из земель Старицкого удела. 23 ноября 1563 г. у князя Владимира были отобраны замок Вышгород и старицкие дворцовые волости в Можайске[772]. Взамен Владимир получил земли на востоке страны в Поволжье: городок Романов с частью уезда, но без Борисоглебской (Рыбной) слободы и Пошехонья[773]. Возможно, что инициатором обмена удельных земель был ближний боярин и дворецкий Д. Р. Юрьев, в ведомство которого перешли взятые у Старицких дворцовые земли[774].

       Осуждение Бельского, ссылка Воротынского на Белоозеро и расправа со Старицкими нанесли удельной фронде удар, от которого та долго не могла оправиться. Сами по себе удельные князья не обладали достаточным влиянием и средствами, чтобы один на один противостоять монархии, ее громадному централизованному аппарату власти. В то же время в момент острого столкновения с правительством они не сумели найти прочную и широкую опору в Боярской думе и особенно в среде служилого дворянства. В конечном счете, в этом и заключалась главная причина того, что первое же столкновение удельной фронды с монархией завершилось полным ее крушением. Последний факт более всех других объясняет, нам, почему удельная знать проявляла исключительную лояльность по отношению к правительству во все последующие годы, в особенности же в годы опричнины.

       Осуждение Старицких было следствием происков со стороны, прежде всего, Захарьиных. Но Захарьины праздновали победу над давними соперниками в момент, когда дни их правления были уже сочтены.

* * *

    Овладение Полоцком было моментом высшего успеха России в Ливонской войне, после которого немедленно же начался спад, ознаменовавшийся военными неудачами и бесплодными переговорами.

    Военные действия на западных границах отвлекли внимание Москвы от восточных дел, что неизбежно ослабило  ее позиции в Сибири и на Северном Кавказе. В Сибирском ханстве после убийства царского вассала хана Едигера утвердился казанский царевич, разорвавший даннические отношения с Русью. Русское влияние в Сибири пало[775]. На Северном Кавказе царский вассал князь Темгрюк покинул Кабарду и бежал от своих врагов в Астрахань. В помощь ему царь вынужден был направить крупные силы. В декабре 1562 г. воевода Г. С. Плещеев с тысячью стрельцов и казаков вторгся в Кабарду и разгромил противников князя Темгрюка. В октябре 1563 г. Плещеев вернулся в Москву[776]. Влияние России было сравнительно легко восстановлено в Кабарде, зато в Адыгее окончательно победила прокрымская ориентация. Жанский князь Сибок, бывший царский вассал, отдался в 1562 г. под покровительство Крыма и просил хана прислать на государство одного из крымских «царевичей». Проект образования в Западной Черкесии вассального княжества под эгидой России рухнул.

    Московская дипломатия, державшая отныне курс на большую войну с Литвой и Польшей, понимала, что Россия не сможет выдержать войну одновременно против крымцев и литовцев. Поэтому тотчас по занятии Полоцка Москва и московские послы заявили хану, что Россия готова возобновить мир с Крымом на условиях, предусмотренных договором 1539 г. Послы сулили хану богатые «поминки» в случае заключения тесного союза, «братства и любви» между обеими странами. Получив из Крыма согласие на заключение мира, Москва в сентябре 1563 г. снарядила в путь посла Ф. И. Салтыкова, который должен был отвезти в Крым «поминки» и подписать союзный договор[777].

    Между тем, военный конфликт в Ливонии стремительно разрастался. Территория Ливонии стала ареной ожесточенной борьбы между Швецией, с одной стороны, Данией, Литвой и Курляндией, с другой[778]. Русское правительство еще в марте 1563 г. признало занятие шведами Ревеля и Пернова, но категорически отказалось санкционировать захват ими Пайды, стоявшей на границе с русскими владениями[779]. Раздраженный шведскими притязаниями, царь Иван в июле 1563 г. сделал королю Эрику XIV грубый выговор, «а писал х королю... многие бранные и подсмеятельные слова на укоризну его безумию»[780]. Бранное письмо царя могло серьезно осложнить русско-шведские отношения, но шведский король находился в столь трудном положении, что безропотно принял все оскорбления.

    Несколько позже царь Иван, будучи недоволен действиями датчан, написал грубое письмо к датскому королю, которое датский посол не решился передать по назначению[781].

    Письма Грозного к шведскому и датскому королям были своего рода вехой в истории тогдашней московской дипломатии. Они показывали, что после Полоцкого похода влияние тридцати трехлетнего царя Ивана на дела дипломатического ведомства усилилось. Определяя внешнюю политику России, Иван все больше руководствовался собственным нетерпением и высокомерием, нежели трезвым расчетом.

    При заключении перемирия под Полоцком литовцы обязались незамедлительно прислать в Москву послов, но обещания не выполнили. Иван в ультимативной форме требовал ускорить начало мирных переговоров, угрожая новым вторжением[782]. После ряда проволочек литовские послы прибыли в Москву в начале декабря 1563 г. Переговоры, продолжавшиеся до начала января 1564 года, окончились неудачей. Стороны не могли прийти к соглашению ни по вопросу о Ливонии, ни по вопросу о границах в районе Полоцка. Послы решительно отклонили требование Грозного об уступке России Ливонии до Двины и Полоцка[783]. В начале января 1564 г. литовцы выехали на родину, а следом за ними в Литву двинулась многочисленная царская рать.

    Русское командование сосредоточило да литовской границе две сильные армии: одну в Полоцке под командованием воевод князей П. И. Шуйского и С. В. Яковлева, другую в Смоленске под командованием воевод князей В. С. и П. С. Серебряных. Армия, собранная в Полоцке, насчитывала около 14—18 тысяч человек и имела в своем составе до сотни орудий[784]. Основную массу ее составляли помещики Новгородской земли, дети боярские из Пскова, Торопца и т. д.[785]

    По царскому наказу, полоцкая армия должна была соединиться со смоленской на неприятельской территории в 5-ти верстах от Орши, а затем наступать на Минск. В наказе были точно обозначены не только время соединения обеих армий, но и пункты остановок армий на марше[786].

    Литовцы были осведомлены о московских планах и решили разгромить русские армии порознь, не допустив их соединения. Почти все свои наличные силы, 8 тысяч человек с артиллерией, Литва направила против полоцкой армии.

    Поздним вечером 26 января 1564 г. в окрестностях Улы произошло сражение, в котором армия Шуйского потерпела сильное поражение. Царские воеводы вынуждены были принять бой в чрезвычайно невыгодных для себя условиях. Полоцкая армия вышла к Уле после утомительного трехдневного перехода. Двигаясь по неширокой лесной дороге, восемнадцати тысячная армия растянулась на пространстве не менее трех-пяти километров. В то время, как арьергарды выходили к Уле, основные силы и обозы с оружием оставались далеко позади. Бой начался в густых сумерках, «к ночи»[787]. Русские воеводы не могли правильно определить численность противника, тем более, что они никак не ожидали встретиться со всей литовской армией.

      По московским источникам, весь удар литовцев принял на себя передовой полк русской армии[788]. Литовский главнокомандующий гетман Радзивил сообщает, что его атакующая пехота встретила отчаянное сопротивление русских[789].

      Бой длился не менее двух часов. Те и другие отступали попеременно. Но едва только передовой русский полк был опрокинут, как главный воевода бежал с поля боя[790].            

      Наиболее многочисленные и боеспособные полки не поспели своевременно к месту боя. Они двигались по дороге в полном беспорядке и не были подготовлены к битве. Все их вооружение (панцири, оружие и т. д.) находилось в обозах, следовавших в хвосте армии[791].

      Литовцы преследовали русских на пространстве в 5 миль, пока не добрались до их обозов и не занялись грабежом.

      Литовские источники сообщают преувеличенные данные о потерях противника. По утверждению Радзивила, русская армия потеряла до половины своего состава, около 9 тысяч человек. Согласно московским данным, число дворян, убитых и взятых в плен, не превышало 150[792]. Сюда следует добавить несколько сот стрельцов и боярских холопов, взятых в плен и павших на поле боя. Победа литовцев под Улой была, в конечном счете, весьма внушительной. В битве погиб главнокомандующий русской армией князь П. И. Шуйский[793]. В плен к литовцам попали воевода передового полка 3. И. Очин-Плещеев, третий воевода большого полка князь И. П. Охлябнин и т. д.[794].

    Литовская армия потеряла убитыми не более 20 человек, но число раненых в ней доходило до 600—700 человек[795]. На другой день после битвы гетман Радзивил сообщил в Варшаву, что намерен через три дня идти к Орше[796].

    Между тем, смоленская армия вторглась в пределы Литвы и разорила окрестности Орши, Могилева и Мстиславля. Узнав о поражении Шуйского, воевода князь Серебряный поспешно отступил в Смоленск[797].

    Спустя полгода после поражения под Улой русские пытались возобновить наступление против Литвы. Воевода князь Ю. И. Токмаков четыре дня безуспешно осаждал литовскую крепость Озерища. На помощь осажденным прибыл двухтысячный литовский отряд. Токмаков атаковал литовцев и потеснил их авангард. Но когда в бой вступил весь литовский отряд, ему пришлось спешно отступать в Невель. В русских летописях весь эпизод передан в очень деликатной форме: «и как пришли (литовцы. — Р. С.) всеми людми на него, и князь Юрий (Токмаков. — Р. С.) языков побил и со всеми людми пришел на Невль здорово»[798].

    Победа литовцев под Улой и успех их под Озерищами бесспорно оказали влияние на общий ход Ливонской войны.

    Поражение русских произвело сильное впечатление на союзников и противников Руси. Оно свело на нет все усилия русской дипломатии в Крыму. Получив известие о военных неудачах Москвы, крымский хан решил расторгнуть союзный договор с Россией, предварительно заключенный им с царским послом.

* * *

    Большую роль в политическом развитии начала 60-х гг. играла церковь, чье влияние покоилось на громадных земельных и денежных богатствах. К середине века в руках монастырей находилась значительная доля всех частновладельческих земель центральных уездов страны. Наступление монастырей на светское вотчинное землевладение и выход «из службы» значительных земельных фондов вызвал глубокое беспокойство властей, пытавшихся с начала 50-х гг. специальными мерами ограничить дальнейший рост земельных богатств церкви. Те же цели преследовало Уложение о княжеских вотчинах 1562 г., воспрещавшее титулованным вотчинникам какие бы то ни было земельные пожертвования монастырям. Антимонастырские земельные указы 50—60-х гг. вызвали сильные оппозиционные настроения среди князей церкви. Подобные настроения, а также тесные связи церковного руководства с Боярской думой и правящим боярством в целом оказали решающее влияние на позицию, которую заняла церковь в столкновении между монархией и удельно-княжеской фрондой.

    Интересы церкви и боярства, как крупнейших землевладельцев страны, были по существу тождественны. Неудивительно, что и те и другие решительно выступали против любых попыток ограничения крупнейшего привилегированного землевладения в пользу казны. В политическом плане церковное руководство не раз открыто брало под свою защиту боярскую оппозицию и во всяком случае всеми мерами пыталось смягчить направленные против нее удары. Функция посредника или третейского судьи вполне удавалась церкви, пока ее возглавлял митрополит Макарий, как нельзя более подходивший к этой роли. Престарелый первосвященник не обладал никакими особыми талантами, за исключением одного. Ловкий царедворец, дипломат в рясе, он всегда умел приспособиться к меняющимся обстоятельствам[799]. Макарий получил митрополичий посох из рук Шуйских, после дворцового переворота 1542 года[800]. Он поспешил отвернуться от Шуйских, едва их влияние пало. Столь же благополучно пережил он смену последующих боярских правительств, Когда в силу начал входить поп Сильвестр, Макарий поспешил заключить с ним союз. Во время суда над вождями Рады митрополит спас свой авторитет тем, что предложил вызвать на собор опального Сильвестра. Однако по существу дела он не стал перечить воле царя и не воспротивился их осуждению. Во внутрицерковных делах Макарий выступал на стороне большинства, которым неизменно располагали осифляне. Подобно родоначальнику осифлян Иосифу Санину, Макарий ратовал за укрепление власти московского государя, отстаивал официальную теорию самодержавия, догмат о его божественном происхождении и т. д.[801] Однако в моменты острых столкновений между монархией и аристократической Боярской думой митрополит не упускал случая заступиться за опальных. Достаточно указать на его ходатайство в пользу боярина князя С. В. Ростовского, удельных князей И. Д. Бельского, А. И. Воротынского и Старицких.

    Взаимоотношения митрополита с правительством Захарьиных были сложными. Подобно Макарию Захарьины проявляли крайнюю вражду к нестяжателям и придерживались ортодоксального, осифлянского направления. Но Захарьины никогда не простили Макарию союза с Сильвестром. В дни суда над временщиком они пытались запугать Макария, угрожали ему, что окончательно ухудшило их отношения.

      После смерти Макария 31 декабря 1563 г. церковь лишилась опытного и весьма авторитетного руководителя, с которым склонны были считаться как взбалмошный молодой царь, так и думская оппозиция. Кончина митрополита развязала руки Грозному, облегчив ему проведение новых репрессий против оппозиционных сил.

      Группировка Захарьиных успела снискать ненависть Боярской думы за время своего кратковременного правления. Противниками Захарьиных выступили, с одной стороны, фрондирующие удельные князья и, с другой — более могущественная титулованная знать, князья Оболенские, Ростово-Суздальские, Стародубские, Ярославские и т. д. Располагая большинством в Боярской думе и поддержкой влиятельной церковной верхушки, знать, естественно, стремилась вернуть себе доминирующее положение в правительстве. Захарьины видели непрочность собственных позиций в Боярской думе и после отставки Сильвестра настояли на проведении в думе новой присяги. Члены думы клятвенно обещали «отстать» от Сильвестра и его сподвижников[802]. Но, повествует царь Иван, и после того крамольные бояре не прекратили своих интриг, «крестное целование преступивше, не токмо осташа от тех изменников, но и болми начаша им помогати и всячески промышляти, дабы их на первой чин возвратити и на нас (царя. — Р. С.) лютейшее составите у мышления...» [803].

      В своей «Истории» Курбский неожиданно подтверждает, что одной из главных причин начавшегося «великого гонения» на князей и бояр было выступление приверженцев Рады против царских «ласкателей», захвативших власть. «А про что же тех мучил неповинных? — пишет он, — про то, понеже земля возопияла о тех праведных в неповинном изгнанию (имеются в виду Курлятев и прочие ссыльные. — Р. С.), нарекающе и кленуще тех предреченных ласкателей, соблазнивших царя...»[804].

     Протесты сторонников Рады и попытки вернуть ее руководителям прежнее влияние рассматривались Грозным, как «лютейшее умышление» против него. Прибегая к новым арестам и гонениям, власти оправдывались ссылкой на чаровство со стороны преследуемых и т. д.[805] Царь, повествует Курбский, «ово аки оправдаяся предо всеми, ово яко стрегущесь чаровства, не вем якого (!), мучити повелел оных, ни единого, ни дву, но народ цел...»[806].                        

    После заточения в монастырь главы Избранной рады князя Д. И. Курлятева его многочисленная родня длительное время сохраняла прочные позиции в Боярской думе. Ни один знатный род не имел столько представителей в думе, сколько имели князья Оболенские. После Полоцкого похода в думе заседали бояре Д. И. Немого, прославленные воеводы князья В. G. Серебряный, М. П. Репнин и Ю. И. Кашин, боярин князь П. С. Серебряный и кравчий князь П. И. Горенский. Особое раздражение царя вызывали двое из них — князья М. П. Репнин и Ю. И. Кашин. Эти бояре вошли в думу в период «всевластия» Курлятева и Сильвестра. В 1562—1563 гг. они ходатайствовали за опальных удельных князей Бельского и Воротынского. Оба отличились при осаде Полоцка. Князь М. П. Репнин руководил бомбардировкой крепости, решившей исход осады[807].

    После похода царь Иван искал примирения с Оболенскими и в особенности с князем М. П. Репниным, прославившимся под Полоцком. Однажды он пригласил боярина во дворец на веселый пир со скоморохами и, ряжеными, «хотя ще бо его тем аки в дружбе себе присвоите». Когда все изрядно подвыпили, царь и его приятели пустились плясать со скоморохами. Подобная непристойность шокировала ревнителя благочестия князя Репнина. Ко всеобщему смущению боярин прослезился и стал громко корить и увещевать Ивана, «иже не достоит ти, о царю християнскии, таковых творити!» Царь пробовал урезонить строптивца и попросил его: «веселися и играй с нами!». Он попытался надеть маску на нелюбезного гостя, но тот, забыв приличия, растоптал «мошкару» ногами. Ссылаясь на свой боярский сан, он заявил: «Не буди ми се безумие и безчиние сотворити в советническом чину сущу мужу!» В сердцах Иван велел вытолкать упрямого боярина взашей за двери[808]. Попытка примирения с Оболенскими князьями закончилась неслыханным скандалом, о котором на другой день знала вся столица.

    Через месяц после смерти Макария правительство Грозного нанесло Боярской думе жестокий удар. Некоторые из ее членов подверглись аресту. Двое бояр (М. П. Репнин и Ю. И. Кашин) были убиты без суда и следствия. Впервые после времени боярского правления смертной казни подверглись члены высшего органа государственной власти.

    Подлинные причины казни бояр Оболенских могут быть установлены лишь предположительно. Обратимся прежде всего к хронологии событий. Князь М. П. Репнин был арестован царскими слугами во время всенощной в церкви и убит на улице ранним утром 31 января 1564 г. Князь Ю. И. Кашин был убит спустя несколько часов во время утренней молитвы[809].

    Казнь совершилась на четвертый день после поражения под Улой, т. е. примерно в то время, когда в Москву прибыли гонцы с поля битвы. Первые известия о поражении были, по-видимому, сильно преувеличены. Главный воевода пропал без вести, и никто не мог определить размеры катастрофы.

    Царь отдал приказ о казни крамольных бояр, вероятно, в ту самую ночь, когда ему доложили о гибели его армии. Иван подозревал в измене своих бояр, и он имел на то некоторые основания. В тайных сношениях с Литвой были изобличены глава Боярской думы князь Бельский и князь Вишневецкий, подозревались бояре князья Курлятев, Воротынские, Старицкие.

    За три недели до казни бояр Москву покинуло многочисленное литовское посольство, доставившее в Вильно весьма точную информацию относительно планов русского вторжения в Литву, которая помогла литовцам одержать победу под Улой[810]. Раскрытые секреты доступны были только членам Боярской думы, и царь предполагал, что его планы выдали Литве вожди думской оппозиции.

    Спустя несколько месяцев Курбский спрашивал царя, за что тот Казнил достойнейших бояр, обагрив их кровью церковные пороги?[811] Царь отвечал ему, что бояре казнены за их измену, и ссылался на свидетельство беспристрастных очевидцев. «... сия их измены, — писал он,— всей вселенней ведомы, аще восхощеши, и варварских языцех увеси и самовидцев сим злым деянием можеши обрести, иже куплю творящим в нашем царствии и в посольственных прихождениих приходящим»[812]. Очевидно, царь имел в виду «самовидцев» (послов и купцов), покинувших Москву незадолго до казни бояр. Иван нимало не сомневался в виновности бояр. В противном случае он не стал бы ссылаться на «самовидцев» в письме, посланном Курбскому в Литву, где клевета на Оболенских могла быть легко разоблачена теми же самыми «самовидцами».

    Интересно, что в письме Курбскому царь объясняет казнь бояр как их изменой, так и тем, что они «обрелись» в «сопротивных» ему, т. е. примкнули к оппозиции. Курбский писал, что «во церквах божиих» Иван пролил «победоносную, святую кровь» своих воевод[813]. На это Грозный отвечал, что давно уже ничего не слыхал о святой крови: «во своей земли в нынешнее время несть ея явленно, не вемы». «Мучеников же в сие время за веру, — продолжал он, — у нас нет», «а иже (кто. — Р. С.) обрящется в сопротивных,... тот по своей вине и казнь приемлет», «а еже о измене и чяродействе воспомянул еси, — ино, таких собак везде казнят!»[814].

    После смерти Макария и в особенности после ульского поражения правительство подвергло репрессиям многих «сопротивных» бояр и дворян, в том числе князя Д. И. Хилкова и Шереметевых.

    Князь Д. И. Хилков поддерживал партию Сильвестра. Когда пала Рада, он был сослан на воеводство в Юрьев[815]. После смерти члена ближней думы князя Д. Ф. Палецкого Хилков стал главным и, кажется, единственным из Стародубских князей, имевшим боярский чин. Опалу на Хилкова, возможно, следует связывать с обсуждением в Боярской думе Уложения о княжеских вотчинах в 1562 г. Уложение ущемляло интересы Стародубских княжат, которые, естественно, возражали против его утверждения. Правительство конфисковало у Хилкова все его земли в период между       сентябрем 1563 г, и августом 1564г.[816] По утверждению Курбского, князь был оторван от семьи и предан «внезапной» смерти[817].

    Опала на Хилкова обезглавила влиятельный род Стародубских князей.

    Бояре Оболенские и Хилков были далеко не единственными жертвами начавшихся гонений. Правительство составило обширные проскрипционные списки, в которые занесены были родственники и друзья руководителей Избранной рады. Многие из них подверглись аресту и пыткам, другие были сосланы в ссылку. «Первие, — передает Курбский, — (царь. — Р. С.) начал сродников Алексеевых и Селивестровых писати имяна и не тодмо сродных, но... и друзей и соседов знаемых, аще и мало знаемых, многих же отнюдь и не знаемых, их богатеств ради и стяжания,... многих имати повелел и мучити различными муками, а других множаиших ото именеи их из домов изгоняти в дальные грады»[818].

    Репрессии затронули весьма широкий круг лиц, титулованную знать, дворянство, близкое к правительству Адашева, и т.д.

* * *

    Столкновения с Боярской думой и наметившийся поворот к террору вызвали резкие разногласия внутри правительства Захарьиных и обнаружили наличие в нем разнородных течений: «умеренного» в лице Захарьиных и «крайнего» в лице А. Д. Басманова. Первым симптомом серьезного поражения «умеренных» элементов в правительстве явилось преследование ближайшей родни Захарьиных — бояр Шереметевых, а также, их приверженца дьяка Висковатого.

    Еще накануне Полоцкого похода в октябре 1562 г. царь Иван велел передать в Крым, что он сыскал вины некоторых своих «ближних людей», будто бы ссоривших его с ханом, «да на них опалу свою положили... — иные померли, а иных разослали есмя, а иные ни в тех, ни в сех ходят»[819]. В апреле следующего года царский посол в Крыму уточнил прежнее заявление и назвал имена опальных. Ими оказались помимо А. Ф. Адашева, также боярин И. В. Большой Шереметев и дьяк И. М. Висковатый[820].

    Креатура Захарьиных и Шереметевых — государственный печатник И. М. Висковатый был на длительное время отстранен от управления Казной и Посольским приказом и под формальным предлогом отослан в Данию[821]. Дьяк пробыл за рубежом целый год и вернулся на Русь только в ноябре 1563 г.[822]

     Примерно в то же время опале подвергся бывший член Избранной рады боярин И. В. Большой Шереметев[823]. Первым признаком царской опалы на Шереметева была неудача его в местническом споре с А. Д. Басмановым. Последний много раз служил под начальством «ближнего боярина». Под Полоцком Шереметев служил вторым воеводой, а Басманов третьим воеводой передового полка. После окончания похода Басманов подал челобитную, и царь велел «счесть» его с Шереметевым. Вопреки очевидным преимуществам Шереметева, боярский суд выдал Басманову «правую грамоту» (7071 г.) и «учинил» его «двемя месты» больше Шереметева[824]. С весны 1563 г. И. В. Шереметев уже ходил «ни в тех, ни в сех». Его брат боярин Н. В. Шереметев тотчас после Полоцкого похода был отослан на воеводство в Смоленск в подчинение М. Я. Морозову[825].

    Примерно год спустя царь отдал приказ арестовать бояр И. В. Большого Шереметева и Н. В. Шереметева[826]. Старший из братьев был подвергнут тяжелой пытке. Его оковали большой цепью «по вые, по рукам и по ногам», перепоясали толстым железным обручем, к которому привесили тяжелый груз (будто бы десять пудов железа). В таком виде его поместили в «презлую» темницу, распластав на узком «остром» помосте. Когда через сутки Грозный явился в темницу к боярину, тот был наполовину мертв и едва дышал. Грозный велел разрешить его от тяжких уз и перевел в «легчайшую» темницу. Учитывая исключительный авторитет Шереметева в думе и его прошлые заслуги, царь не решился казнить бывшего советника. Зато он выместил гнев на боярине Никите, которого велел удавить в темнице в тот самый день («обаче того дня»), когда его старший брат был избавлен от пыток[827].

     Во время заключения Шереметевых казна наложила руку на их имущество. Царь долго допытывался у Ивана Шереметева, куда он спрятал многие скарбы свои, но ответа так и не получил[828].

     Шереметевы были одной из самых влиятельных старомосковских фамилий, и гонения против них были свидетельством новых раздоров в правящей боярской группировке. Вследствие раскола дала трещину наиболее прочная опора правительства, старомосковское боярство. «Умеренные» элементы в лице Захарьиных вынуждены были все чаще уступать свои позиции «крайним» элементам. Едва ли можно сомневаться в том, что Захарьины не одобряли жестокой расправы с их ближайшими родственниками.

     Стремления Грозного к насильственному подавлению боярской оппозиции находили энергичную поддержку со стороны немногочисленного кружка лиц, группировавшихся вокруг боярина А. Д. Басманова. К 1562—1563 г. влияние Басманова на правительственные дела чрезвычайно усилилось. Для характеристики личности Басманова наиболее существенное значение имеют два момента: во-первых, Басманов происходил из знатного старомосковского боярского рода и отец его служил постельничим у Василия III[829] и, во-вторых, сам А. Д. Басманов обладал выдающимися военными способностями и был крупнейшим полководцем царствования Грозного. Впервые Басманов отличился при взятии Казани[830]. В знаменитой битве с татарами на Судьбищах Басманов командовал передовым полком. Благодаря его энергии русская армия избежала полного разгрома и отбилась от крымской орды[831]. Спустя три года Басманов, располагая незначительными военными силами, занял сильную ливонскую крепость Нарву[832]. Падение Нарвы стало поворотным пунктом в ходе войны. Позже Басманов участвовал в штурме Феллина и Полоцка[833].

    Со времени Ливонской войны Басманов начинает оказывать все большее влияние на дела дипломатического ведомства. Накануне войны он в качестве наместника Новгорода вел переговоры со шведами, в июле — августе 1561 года вторично руководил переговорами со Швецией, а спустя месяц — с Данией[834]. Датчанам он был официально представлен, как старший советник царя и государственный казначей[835]. После занятия Полоцка в 1563—1564 гг. Басманов вместе с В. М. Юрьевым возглавил дипломатические переговоры с Литвой[836]. Басманов выступил одним из главных инициаторов Ливонской войны. Вместе с тем он  оказывал все большее влияние на внутренние дела государства. Неутомимый собутыльник молодого царя, его «согласник» и «ласкатель», Басманов занял самое видное положение при дворе. Недоброжелатели Басманова не упускали случая очернить ненавистного воеводу[837]. Курбский связывал возвышение Басманова с фавором его сына Алексея и в письмах из эмиграции открыто обвинял Ивана в предосудительных отношениях с юным фаворитом[838]. С сарказмом писал он о сотрапезниках царя и «согласных» боярах, губителях души его и тела, «иже и детьми своими, паче кроновых жерцов действуют»[839]. Буквально в те же месяцы, когда Курбский составлял свое письмо из эмиграции, один из придворных князь Д. Ф. Овчина, будучи в кремлевском дворце, опрометчиво стал бранить Федора Басманова за «нечестивые деяния» с царем. Федор плача пожаловался Ивану, следствием чего была казнь строптивого придворного[840].

    Выдающийся воевода, А. Д. Басманов был типичном представителем военщины[841]. Его программа сводилась к неограниченному насилию против оппозиции, введению в стране строжайшей диктатуры, которая, на его взгляд, только и могла разрешить политические затруднения монархии.

    Противники Грозного хорошо понимали роль и значение Басманова в новом правительстве и всеми силами старались ограничить его влияние на царя. Немедленно после побега в Литву в апреле 1564 года Курбский обрушил яростные нападки на Басманова, требуя его немедленного удаления из правительства:     «и   видех ныне сигклита, — писал он,— ...иже днесь шепчет во уши ложная царю и льет кровь кристьянскую, яко воду и выгубил уже сильных во Израили,... не пригоже у тебя быти таковым потаковником, о царю!». (Курсив наш. — Р. С.) [842].

    Письмо Курбского было написано под непосредственным впечатлением казни бояр в январе 1564 года. Из письма явствует, что Басманов нес главную ответственность за казнь вождей оппозиции: именно он «лил кровь как воду» и «губил сильных во Израили».

    В «Истории о великом князе Московском» Курбский с крайним негодованием пишет о царских «ласкателях» и «шурьях» В. М. Юрьеве с «братьею»[843]. Однако отзывы о Юрьевых не идут ни в какое сравнение с теми бранными эпитетами, которыми он награждает Басманова, «преславного похлебника, а по их языку маянка (маньяка. — Р. С.) и губителя своего и святоруские земли»[844].

    В целом кружок лиц, поддержавших программу крутых мер и репрессий против боярской оппозиции, был очень немногочислен и не включал в себя никого из наиболее влиятельных членов Боярской думы. В него входили новые любимцы царя — князья А. И. Вяземский, А. П. Телятевский и т. д. Но главенствовали в нем бесспорно Плещеевы, все больше оттеснявшие Захарьиных от власти.

* * *

    После смерти Макария митрополичий престол оставался незанятым в течение двух месяцев. Именно этот момент был избран правительством для нанесения удара по оппозиции.

Вожди оппозиции с полным основанием называли правительственные репрессии «законопреступными». Неугодные царю бояре были избиты без суда и следствия, без традиционного «советывания» между царем, высшим духовенством и Боярской думой[845]. Впервые после 1547 года казни подверглись лица, принадлежавшие к верхам феодальной аристократии, чины Боярской думы. Естественно, что подобные репрессии возбудили сильное недовольство среди высшего духовенства. И царь вынужден был считаться с этим фактом.

        В феврале 1564 г. правительство предприняло энергичные усилия к тому, чтобы привлечь на свою сторону церковное руководство. Еще до избрания нового митрополита в Москве был созван собор, на котором по инициативе сверху рассматривался вопрос о так называемом «белом клобуке». В речи к собору царь Иван IV предложил учинить «древнюю почесть» митрополиту, который займет место Макария: «и тому митрополиту носить белой клобук с рясами с херувимом» и «лечатати грамоты благословенные и посыльные красным воском»[846]. Царь указал на то, что первые московские митрополиты Петр и Алексей носили белый клобук и нет «писаний», объясняющих, почему такой привилегией пользуется теперь только новгородский архиепископ. В том, что митрополит наравне с прочими владыками носит черный клобук, «в том его высокопрестольной степени перед архиепископом и епископы почести нет»[847].

    По представлению царя священный собор и Боярская дума 9 февраля 1564 г. одобрили уложение о «белом клобуке митрополичем»[848]. Соборная грамота была скреплена подписями 3 архиепископов и 6 епископов[849].

    Приговор о белом клобуке способствовал примирению между царем и церковью. С помощью его правительство желало укрепить авторитет главы русской церкви и привлечь на свою сторону митрополита.

    Избрание нового митрополита представляло определенные трудности и потому затянулось на целый месяц. Власти противились избранию на митрополию любого из высших иерархов церкви. Царь хотел иметь на митрополии кого-нибудь из доверенных лиц. В конце концов выбор пал на бывшего царского духовника и протопопа придворного Благовещенского собора Андрея. Протопоп, по-видимому, обладал достаточными дипломатическими способностями. В его подчинении много лет находился Сильвестр, тесно связанный с «нестяжателями» и еретиками. Это не мешало Андрею прекрасно ладить с осифлянами и Макарием. Более десяти лет Андрей исполнял роль духовника царя. Перемены, происшедшие после падения Сильвестра, прервали на время также и его карьеру. К началу 1562 года он постригся в кремлевском Чудовом монастыре под именем Афанасия[850].

      Священный собор заседал не менее месяца, прежде чем вынес постановление об избрании чудовского старца Афанасия. На соборе безраздельно господствовали осифляне[851].

    24 февраля старец Афанасий был «возведен» на митрополичий двор. 5 марта состоялась церемония поставления чудовского монаха на митрополию. Грозный вручил новому митрополиту его посох и произнес речь, начинавшуюся с указания на божественное происхождение царской власти: «Всемогущая и животворящая святая троица, дарующия нам всеа Россиа самодержьство Российского царства» и т. д. Митрополит в свою очередь благословил Ивана: «мирно да будет и многолетное твое государьство и победно, со всеми повинующимися тебе бывает в век и в веки века, во вся дни живота твоего»[852].

    Тотчас после собора царь пожаловал митрополичьему дому широкие иммунитетные привилегии и освободил население его вотчин от разных повинностей[853]. Все эти пожалования, из которых митрополичья казна извлекла крупные выгоды, должны были упрочить согласие между царем и главой церкви.

    Одним из первых результатов компромисса между царем и духовенством явилось освобождение из тюрьмы И. В. Шереметева. Опальный боярин получил свободу в марте 1564 г.. на третий день после возведения в сан Афанасия.

    Вместе с высшим духовенством в защиту Шереметева выступили влиятельнейшие члены Боярской думы: конюший и боярин И. П. Федоров-Челяднин, боярин И. В. Меньшой-Шереметев и Ф. В. Шереметев, боярин Я. А. Салтыков и Ф. И. Салтыков, окольничий А. А. Бутурлин, И. А. и Ф. И. Бутурлины, окольничий И. И. Чулков, знатные дворяне В. И. Наумов, В. В. Карпов-Лошкин и т. д.[854]. Как и в предыдущих случаях, порука за опального была двойная. Дворяне поручились за опального своими головами и крупной денежной суммой в 10 тысяч рублей. Примечательно, что в числе поручителей Шереметева вовсе не было удельной знати и титулованных бояр. Его освобождение явилось делом исключительно старомосковского боярства. Можно полагать, что к участи Шереметева не остались равнодушны его ближайшие родственники Захарьины. Однако непосредственно в поручительстве они не участвовали.

    Освобождение Шереметева явилось одним из первых результатов компромисса между царем и высшим духовенством. Однако в целом условия указанного компромисса удовлетворяли более правительство, нежели оппозицию. Устами Курбского оппозиция решительно осудила соборное соглашение. Между февралем и апрелем 1564 г. опальный боярин пишет одно из самых значительных своих произведений, послание-памфлет, адресованный печорскому старцу Васьяну. В нем Курбский без обиняков утверждает, что осифлянские иерархи церкви подкуплены и развращены богатствами. Богатства, по его словам, превратили святителей в послушных угодников властей: «каждо своим богатством промышляет и, обнявши его персты, лежат и ко властем ласкающеся всячески и примиряющися, да свое сохранят и к тем еще множаишее приобрящут»[855].

     Курбский рисует яркую картину упадка церкви, управляемой монахами-стяжателями, осифлянами. Священнический чин «не токмо расхищают, но и учителе расхитителем бывают, начало и образ всякому законопреступлению собою полагают; не глаголют пред цари, не стыдяся о свидении господни, но паче потаковники бывают... села себе устрояют и великие храмины поставляют и богатствы многими кипят, и корыстми, яко благочестием, ся украшают»[856].

     В России, по мысли Курбского, нет людей, которые могли бы потушить лютый пожар и спасти гонимую «братию». «Яко же пожару люту возгоревшуся на лице всея земли нашея, и премножество домов зрим от пламени бедных напастей искореневаеми. И хто текше от таковых отъимет? И хто угасит и кто братию от таковых и толь лютый бед избавит? Никто же! Воистинну не заступающаго, ни помогающаго несть, разве господа»[857].

     Нет в России святителей, которые бы обличили царя в его законопреступных делах и «возревновали» о пролитой крови. (Здесь слышится прямой намек на недавние казни бояр). «Где убо кто возпрети царю или властелем о законопреступных и запрети благовременно и безвременно? — писал Курбский Васьяну. — Где Илия, о Нафееве крови возревновавыи, и ста царю в лице обличением,... где лики пророк, обличающи неправедных царей?»[858].

     Курбский горько жаловался на то, что в России нет патриархов (митрополита?) и, «боговидных святителей», которые бы решились открыто обличить царя. «Где ныне патриархов лики и боговидных святителей и множество преподобных ревнующе по бозе, и нестыдно обличающих неправедных царей и властителей в различных законопреступных делех.. Кто ныне не стыдяся словеса евангельская глаголет и кто по братии души свои полагают? Аз не вем кто...»[859].

    «Союз» между осифлянами и монархом, заключенный на соборе 1564 года, положил конец обличению «неправедных царей» и их законопреступных репрессий против боярства. Именно это обстоятельство и вызывает самый резкий про тест со стороны идеолога боярства.

    Курбский надеялся, что его критика осифлянской церкви найдет сочувствие у старца Васьяна и других монахов Псково-Печорского монастыря. В течение длительного времени этот монастырь был цитаделью «нестяжателей»: он был «воздвигнут» трудами игумена Корнилия и в нем совершались чудеса, «поколь было именеи к монастырю тому не взято и нестяжательно мниси пребывали»[860]. Сам Курбский считал себя учеником вождя нестяжателей М. Грека, но в его послании нападки на осифлян имели не догматический, а скорее политический смысл.

    Своей критикой осифлянских церковников Курбский надеялся толкнуть влиятельных печорских старцев на открытое выступление против репрессий Грозного. Опальный боярин полагал, что Псково-Печорский монастырь возьмет на себя инициативу выступления и возглавит церковную оппозицию.

    Второе послание Курбского в Псково-Печорский монастырь интересно как едва ли не единственный документ, открыто излагавший политическую программу боярской оппозиции в России накануне опричнины. Главной особенностью этой программы была резкая критика действий «державного» царя и его правительства, «властелей». За грехи, пишет Курбский, погибли древние царства, погиб Рим. Русь стала единственным оплотом православия, но и на Руси дьявол начинает производить «смущение». Только его кознями можно объяснить действия «державных» правителей государства[861].

    Бросая дерзкий вызов Грозному, Курбский писал, что правители России уподобились свирепым, кровожадным зверям: «Державные, призваные на власть, от бога поставлена да судом праведным подовластных разсудят и в кротости и в милости державу управят, и, грех ради наших, вместо кротости сверепее зверей кровоядцов обретаются, яко ни о естества подобново пощадети попустиша, неслыханые смерти и муки на доброхотных своих умыслиша»[862].

    Приведенные строки были написаны под непосредственным впечатлением жестоких казней бояр Оболенских, Н. Шереметева и т. д.

    Интересно, что Курбский обвинял правителей не только в кровожадности, но и во всех без исключения бедах, постигших Московское царство: оскудении дворянства, притеснениях «купеческого» чина и земледельцев, беззаконии в судах. «О нерадении же державы, — писал Курбский, — и кривине суда и о несытстве граблении чюжих имении ни изрещи риторскими языки сея днешния беды возможно»[863].

    Мрачными красками Курбский рисует картину полного упадка и оскудения дворянства. «Воинскои же чин строев ныне худейшии строев обретеся, яко многим не имети не токмо коней, ко бранем уготовленых, или оружии ратных, но и дневныя пищи, их же недостатки и убожества и бед их смущения всяко словество превзыде»[864].

    Продолжая традиции своего учителя Максима Грека, Курбский пишет о бедственном положении купцов и земледельцев, задавленных безмерными податями: «Купецкии же чин и земледелец все днесь узрим, како стражут, безмерными данми продаваеми и от немилостивых приставов влачими и без милосердия биеми, и овы дани вземше ины взимающе, о иных посылающе и иныя умышляюще»[865].

   Замечание об ужасном положении крестьян звучит весьма необычно в устах идеолога боярства. Впрочем, подобный мотив не повторяется ни в одном из последующих произведений Курбского.

    Послание в Печорский монастырь наглядно свидетельствует о том, что накануне опричнины аристократическая оппозиция пыталась взять на себя роль вождя общенародной оппозиции по отношению к монархии. Свои узко-эгоистические интересы вожди фронды склонны были отождествить с интересами «скудеющего» дворянства, отчасти страждущего купечества.

    В самом конце послания Курбский, описав бедствия сословий, замечает: «Таковых ради неистерпимых мук овым без вести бегуном ото отечества быти; овым любезныя дети своя, исчадия чрева своего, в вечныя работы продаваеми; и овым своими руками смерти себе умышляти»[866]. Приведенное замечание показывает, что ко времени составления второго послания Васьяну Курбский уже готовился бежать в Литву.

     Срок годовой службы Курбского в Юрьеве истек 3 апреля 1564 г. Однако он оставался там еще в течение трех недель, видимо, вследствие особого распоряжения из Москвы. Юрьев был памятен всем как место опалы и гибели Адашева, поэтому задержка там не предвещала Курбскому ничего хорошего.

     В конце апреля 1564 г. опальный боярин бежал из Юрьева в литовские пределы. Глубокой ночью он перелез крепостную стену и в сопровождении двенадцати преданных слуг ускакал в Вольмар[867]. Курбский вынужден был бросить в Юрьеве жену и сына, в страшной спешке оставил воинские доспехи, бумаги. Причиной спешки была внезапная весть, полученная им из Москвы[868]. Царь не скрывал того, что Курбскому грозило наказание, но он категорически отвергал мысль, будто тому угрожала казнь[869]. Много позже царь откровенно признался польскому послу Ф. Воропаю, что намерен был «убавить» Курбскому «почестей» и отобрать у него «места», т. е. земельные владения[870].

     Грозный ошибался, утверждая, будто Курбский изменил «единого ради малого слова гнева»[871]. Царю еще не было ничего известно об изменнических переговорах Курбского с литовцами, затеянных боярином задолго до побега из России.

     Будучи наместником русской Ливонии, Курбский получил от короля Сигизмунда и литовского правительства тайные письма («закрытые листы») с предложением выехать в Литву. Ответив согласием, он потребовал охранную грамоту, которая бы гарантировала ему достаточное содержание в Литве, и вскоре получил ее. Гетман Радзивил обещал боярину «приличное содержание» в Литве, король сулил ему свою милость[872].

     Трудно сказать, когда именно Курбский решился на бегство в Литву. Английский историк Н. Андреев полагает, что это произошло в течение последнего года, проведенного боярином в Юрьеве. Курбский, пишет Андреев, продолжал вести государственные дела, порученные ему, вел переговоры с ливонскими рыцарями о сдаче различных крепостей. Он читал и писал, но все это время он, должно быть, ожидал охранной грамоты из Польши[873]. Приведенное мнение едва ли справедливо. Более вероятно, что в переговоры с литовским правительством Курбский вступил в самые последние месяцы пребывания в Юрьеве, между январем и мартом 1564 г., примерно в момент составления второго послания в Псково-Печорский монастырь[874]. Предпринимая попытку толкнуть печорских старцев на открытое выступление против царя, Курбский сам тайно готовился бежать за границу.

     Когда замысел этот осуществился и Курбский прибыл в Вольмар, он первым делом отрядил на Русь верного слугу, поручив ему тайно пробраться в Печорский монастырь и достать в долг денег[875]. У беглого боярина, по-видимому, не осталось за душой ни полушки. Боярский холоп должен был заехать в Юрьев и повидать там надежных людей. В записке к своим юрьевским друзьям Курбский просил достать из тайника на воеводском дворе «писание», адресованное в Печоры («писано в Печоры») и заключавшее в себе «дело государское». Боярин заклинал доставить его «писание» к царю или же в Псково-Печорский монастырь. «Вымите бога ради, положено писание под печью, страха ради смертнаго. А писано в Печеры, одно в столбцех, а другое в тетратях; а положено под печью в ызбушке в моей в малой; писано дело государское. И вы то отошлите любо к государю, а любо ко Пречистои в Печеры»[876].

    В тайнике на воеводском дворе в Юрьеве, видимо, хранилось второе послание Курбского в Псково-Печорский монастырь, так и не отправленное адресату до отъезда его в Литву.

    Послание это, содержавшее целую политическую программу и являвшееся страстным протестом против действий царя и осифлянской церкви, формально было адресовано Васьяну. Фактически же оно имело в виду Грозного и все Российское царство. Вот почему после побега Курбский просил отослать свое печорское послание, как то ни удивительно, прямо к царю или же в Печорский монастырь.

    Автор послания-памфлета стремился изобличить царя в «законопреступлениях». Впервые он получил возможность открыто, не боясь гонений, подвергнуть критике действия державного правителя России, а вместе с тем и оправдать свою измену и отъезд в Литву.

    Тайный гонец Курбского не успел осуществить своей миссии. Он был пойман в Юрьеве воеводами и под стражей отвезен в Москву[877]. Гонцом этим, видимо, был Васька Шибанов. По свидетельству официальной летописи, Шибанов «сказал про государя своего князя Андрея изменные дела, что государю царю и великому князю умышлял многие изменные дела»[878]. Холоп и не думал предавать своего господина. Он лишь выполнил его прямое распоряжение, указав тайник, где хранились писания Курбского. В глазах Грозного эти писания-памфлеты явились наиболее веским доказательством «великой» измены беглого боярина.

    Ваську Шибанова царь предал мучительной казни. Несмотря на все понуждения и пытки, верный холоп не захотел отречься от своего господина[879].

    В первые недели после бегства Курбский укрылся в Вольмаре. Там он написал краткие послания к царю и в Печорский монастырь[880]. Письма из Вольмара посвящены почти исключительно оправданию измены и бегства их автора. В письме к Васьяну боярин раздраженно укоряет старцев за их скупость, осуждает за отказ выступить против неправедных властей и за предательство в отношении гонимых, «...чим прегордых державных обуздали?» — вопрошает он монахов, — «где собори мученических борителей?», «днесь же всю землю нашу погибшу уже предаде!»[881]. Курбский утверждает, что бывшие нестяжатели из Печорского монастыря впадают в ересь «угодного (властям) учения», когда говорят: «Не надобе... глаголати пред цари не стыдяся о свидениих господних, ниже обличаты о различных законопреступных делех их, неудобь бо стерпима ярость их человеческому естеству»[882]. В глазах боярина подобная позиция «нестяжателей», наследников Сильвестра, была худшим предательством.

    В письме к царю Курбский в самых резких выражениях клеймит преступления державных властей. За что, спрашивает он царя, побил ты «сильных во Израили» бояр-воевод, пролил их кровь в церквах и предал различным смертям? За что ты всеродно погубляешь нас, бояр? Перечислив под конец свои военные заслуги, он восклицает: «Коего зла и гонения от тебе (царя. — Р. С.) не претерпех!... всего лишен бых и от земли божия тобою туне отогнан бых»[883].

     Послания к монахам и к царю заканчиваются совершенно одинаковыми фразами. Беглец грозит предателям-старцам и царю Ивану божьим судом и угрожает тем, что возьмет писания против них с собою в гроб[884].

     Попытки отъезда в Литву, предпринимавшиеся в начале 60-х гг. многими видными деятелями Боярской думы и правительства (Курлятев, Бельский и т. д.), неизменно терпели провал. Бывший член ближней думы и личный друг царя боярин Курбский оказался удачливее своих друзей. Но он не был единственным из вождей фронды, которым удалось перебраться за рубеж. Вместе с ним в литовской эмиграции оказался стрелецкий командир Т. И. Тетерин-Пухов[885]. Тетерин и его стрельцы отличились в Астраханском походе и в особенности в первых кампаниях Ливонской войны[886]. Однако с падением Рады карьере Тетерина пришел конец. Он должен был разделить участь Курлятева. Его насильственно постригли в монахи и заточили в отдаленный Антониев-Сийский монастырь[887]. По утверждению царя, Тетерин был «зловерным единомысленником» Курбского, Адашева и Сильвестра, чем собственно и объясняется жестокая расправа с ним[888]. Время царской опалы на Тетерина можно установить на основании двух дел, хранившихся в царском архиве. Первое из них — «посылка на Двину в Сейской монастырь Тимохи Тетерина с Григорьем Ловчиковым», и второе — «грамота от свейского короля ко государю под Полотеск с Ваською Тетериным»[889]. Ловчиков был подручным Вяземского и вместе с ним впервые отличился в Полоцком походе. Вероятно, он получил первое доверенное поручение уже после окончания похода. Упомянутый в архивной описи Васька Тетерин был близким родственником изменника Тимохи. В 1562 г. он ездил в Швецию и во время осады Полоцка прибыл в царский лагерь с королевскими грамотами[890]. Можно не сомневаться, что власти ни в коем случае не отпустили бы Ваську за рубеж, если бы его брат Тимоха подвергся опале уже в то время[891].

     В монастыре Тимофей Тетерин пробыл не более года и вскоре сбежал в Литву. В камилавке и рясе явился он ко двору Сигизмунда Августа[892]. Как выяснилось, побегу. Тетерина содействовал его старый соратник по Ливонской войне, видный стрелецкий командир А. Ф. Кашкаров. В архиве хранилось «дело Ондрея Кашкарова да Тимохина человека Тетерина Поздячко, что они Тимохиным побегом промышляли»[893]. После бегства Тетерина Кашкаров и его родня подверглись аресту и позже были казнены[894].

      В мае — июле 1564 г. Т. Тетерин прислал из-за рубежа письмо к наместнику Юрьева М. Я. Морозову[895]. В язвительных выражениях расстрига указывал ему на унижения бояр, недоверие к ним царя, на всесилие и лихоимство приказной администрации, новых царских «верников» — дьяков. В конце Тетерин притворно сожалел о том, что Морозов и прочие гонимые царем бояре не решаются покинуть Россию: «А бог, государь, у вас ум отнял, что вы над женами и над детми своими и над вотчинишками головы кладете, а жен своих и детей губите, а тем им не пособите»[896].

      Отъезд Курбского и Тетерина за рубеж и образование в Литве русской эмиграции имело важное значение в политической истории тех лет. Впервые за много лет княжеско-дворянская фронда получила возможность открыто защищать свои интересы и противопоставить официальной точке зрения собственные требования.

      Благодаря оживленным торговым и дипломатическим сношениям, между Россией и Литвой, эмигранты имели возможность поддерживать постоянные сношения со своими единомышленниками в России и, в первую очередь, с недовольным боярством. В свою очередь в русской столице жадно ловили все слухи и вести, исходившие из эмиграции. Протесты эмигрантов получили чрезвычайно сильный резонанс в обстановке углубляющегося конфликта между самодержавием и аристократической оппозицией.

                                  Глава III                         Введение опричнины.

    Раздоры с думой и вызов, брошенный вождями боярской оппозиции, побудили Грозного взяться за перо для вразумления строптивых подданных. В канун опричнины он проявляет исключительный интерес к истории своего царствования, просматривает и правит летописи, пишет «Послание» Курбскому, самое значительное свое произведение. При редактировании официального летописного свода вскоре после суда над Старицкими Иван включил в текст летописи описание боярского мятежа начала 50-х годов.                                  

    Напомним вкратце содержание рассказа о боярском мятеже в приписке к тексту Царственной книги. Весной 1553 г. царь тяжело заболел. На случай его кончины решено было привести Боярскую думу к присяге наследнику младенцу Дмитрию. Во время присяги в думе поднялся мятеж. Многие бояре отказывались от присяги, шумели и бранились. Тогда царь, видя «боярскую жестокость» и открытый мятеж, обратился к крамольникам с гневным словом: «...вы свои души забыли, а нам и нашим детем служити не хочете... и коли мы вам ненадобны, и то на ваших душах». Видя полную растерянность братьев царицы Д. Р. Юрьева и В. М. Юрьева, Иван напустился на них с упреками: «а вы, Захарьины, чего испужалися? али чаете, бояре вас пощадят? вы от бояр первыя мертвецы будете! и вы бы за сына за моего да и за матерь его умерли, а жены моей на поругание боярам не дали!» Не надеясь на одних Захарьиных, царь обратился с отчаянным призывом ко всем верным членам думы: «будет сстанетца надо мною воля божия, меня не станет, и вы пожалуйте, попамятуйте, на чем есте мне и сыну моему крест целовали; не дайте бояром сына моего извести никоторыми обычаи, побежите с ним в чюжую землю, где бог наставит»[897].

      Царские речи к думе были записаны по памяти, а точнее сочинены самим Грозным через десять лет после «мятежа». Они выражали настроения, никак не соответствовавшие «идиллическим» временам правления Сильвестра, но зато как нельзя более точно передавали настроения правительства в предопричный период.

      Трехлетний опыт самостоятельного правления, раздор с боярством, заговоры и измены порождают в голове Грозного трагическое сознание того, что он и его дети «ненадобны» более его могущественным вассалам. Царь боится, что бояре изведут его сыновей и впервые начинает помышлять о бегстве за границу. Он знает, что Захарьины, возглавившие правительство с начала 60-х гг., успели снискать ненависть среди знати, и не сомневается в том, что их ждет страшная участь в случае его кончины.

      Ни один документ не раскрывает столь полно трагизм переживаний Грозного накануне опричнины, как летописный рассказ. Сталкиваясь на каждом шагу с крамолой в думе, с неповиновением удельных князей и актами прямой измены бояр, царь страшится за будущее династии и обращается с паническими призывами к Захарьиным, заклиная их в случае беды спасти его семью и бежать с детьми за границу.

Известную откровенность в выражении своих тревог и сомнений царь Иван допускал не часто и главным образом в исторических повествованиях о далеком прошлом. Когда же дело касалось настоящего, он не желал дать противникам ни одного повода для торжества.

      В мае 1564 г. царю доставили письмо Курбского. Дерзкий вызов не остался без ответа. Однако прошло не менее одного-двух месяцев, прежде чем царь завершил свою знаменитую эпистолию, получившую позже заголовок: «Царево государево послание во все его Росийское царство на крестопреступников его, на князя Андрея Курбсково с товарищи об их измене»[898].

    «Широковещательное» и «многошумящее» послание Грозного составляло по тогдашним масштабам целую книгу во много десятков страниц. По содержанию своему — это подлинный манифест самодержавия, в котором наряду со здравыми идеями много ходульной риторики и хвастовства, претензии выдаются за действительность. Главный вопрос, который целиком владеет вниманием царя, есть вопрос о взаимоотношении монарха и его знати, бояр. Царь жаждет полновластия, неограниченного самодержавия. Безбожные языцы, утверждает он, «те все царствами своими не владеют: како им повелят работные их, и тако и владеют. А Росийское самодерьжьство изначяла сами владеют своими государьствы, а не боляре и не вельможи».

        Божьим изволением еще деду его, великому государю Ивану III, всевышний поручил в работу прародителей Курбского и прочих бояр-князей. Разве это благочестно, чтобы «под властию нарицаемого попа (Сильвестра. — Р. С.) и вашего (бояр. — Р. С.) злочестия повеления самодержъству быти?». «Доселе русские обладатели... вольны были подовластных жаловати и казнити...»[899].

    Горделиво ссылаясь на божественное происхождение царской власти, Иван обосновывал необходимость репрессий против изменников-бояр многочисленными ссылками на библию и христианских святых, а также и на недавнее прошлое. Оказываемся, царь пострадал от бояр больше, нежели те от него. «А какова злая от вас пострадах!» — сокрушенно жалуется он. Во времена Иванова сиротского детства бояре-правители держали его в полном небрежении и презрении. Когда же великий князь возмужал и венчался на царство, то тут его «подошел» лукавый поп Сильвестр, действовавший заодно с Курлятевым и Адашевым. Они завладели всем царством и заняты были исключительно тем, что притесняли молодого государя, приводили в «самовольство» Боярскую думу, паче меры «возвышали» дворян[900].

    Воззрения царя насквозь проникнуты аристократическими предрассудками и консерватизмом. Для него неприемлема политика Рады, затмевающая «красоту» самодержавной власти и заключающаяся в поощрении боярских претензий и возвышении дворян. В его глазах все подданные, бояре и воинники, суть царские холопы.

   Образ неограниченного, могучего повелителя, нарисованный в царском послании, не раз вводил в заблуждение историков. Но простое сопоставление послания с текстом царских речей к думе ставит под сомнение достоверность этого образа и нацело разрушает его. Царь жаждет всевластия, но отнюдь не располагает им. Он слишком живо чувствует зависимость от своих могущественных, знатных вассалов. За декларациями о неограниченном самодержавии и высокомерным третированием холопов-подданных скрываются страх перед «боярской жестокостью», отчаяние за будущее династии, сознание своей «ненадобности» боярам.

    Вопрос о взаимоотношении монарха с боярством занимает центральное место в послании Грозного к Курбскому. Наряду с тем, многие страницы царской эпистолии посвящены «разоблачению» прошлого и настоящего Курбского[901]. Когда Сильвестр и Курлятев за их измены подверглись наказанию и в Боярской думе («сингклите») вспыхнули глубокие распри, Курбский не стал препятствовать междоусобию, а разжег его заступничеством за изменников, «...почто, — спрашивал царь беглого боярина, — имея в сингклите (Боярской думе. — Р. С.) пламяни паляща, не погасил еси, но паче розжегл еси? Где было ти советом разума своего злодейственный совет исторгнути, ты же убо больми плевела наполнил еси!»[902]. Что за пожар возгорелся в Боярской думе и в чем заключается «злодейственный совет» ее членов бояр? В том, что крамольники-бояре «богоданнаго и рожденнаго у них на царьстве царя... отвергошася и елико возмогоша, злая сотвориша — всячески, словом и делом, и тайными умышлении»...[903]. Приведенные строки представляются наиболее откровенными во всем послании. Царь признает, что бояре «отвергошася» от него, он им «ненадобен».

    На разные лады в царском послании повторяется мысль, что за непокорство и «измены» бояре достойны худших гонений, что без прочной власти все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней. Не все бояре «безсогласны» (непокорны) царю, а лишь друзья и советники беглого князя Курбского, повинные в новых заговорах. «Безсогласных же бояр у нас несть, — утверждает царь, — развее другов и советников ваших, иже ныне подобно бесом, вся советы своя лукавыя не престающая в ночи содевающа...»[904]. Своим противникам в Боярской думе царь недвусмысленно грозит расправой.

    Основной смысл эпистолии царя к Курбскому состоял в обосновании необходимости неограниченных репрессий против боярско-княжеской оппозиции. Послание подготовило почву для опричнины и ее террора. Вся аргументация послания в конечном счете сводится к тезису о «великой» боярской измене. Боярскому своеволию царь может противопоставить лишь тезис о неограниченном своеволии монарха, выступающего в роли восточного деспота. Власть монарха утверждена богом и не может быть ограничена в пользу бояр или кого бы то ни было другого.

    Царь написал свое послание Курбскому во время поездки в Переяславль и Можайск в мае — июле 1564 года. В Переяславле он гостил в Никитском монастыре, затем отправился в Можайск, отдыхал в дворцовых селах Можайского и Вяземского уездов[905]. Среди лиц, находившихся с царем в Можайске, наибольшим его доверием пользовался боярин А. Д. Басманов[906]. Не вызывает сомнения, что этот проклятый Курбским «моавитянин» был причастен к составлению царского манифеста.

    По возвращении в Москву царь отправил эпистолию в Литву к Курбскому[907]. Получив ее, Курбский составил ответ, но не послал его адресату[908]. Словесная полемика перестала интересовать беглого боярина[909]. Переписка оборвалась, едва начавшись. Царь, казалось бы, мог торжествовать победу. Во-первых, последнее слово в споре осталось за ним. Во-вторых, от Курбского отвернулись даже ближайшие его единомышленники, печорские старцы. Но последующие события показали, что торжество царя было преждевременным.

* * *

       Курбский страстно обличал осифлян в угодничестве передо царем и непротивлении насилию, и те не остались глухи к его упрекам.

       С избранием митрополита Афанасия новое церковное руководство стало рупором боярской оппозиции внутри страны Поводом для выступления оппозиции явилось убийство воеводы князя Д. Ф. Овчины-Оболенского[910]. В силу знатность Овчина обладал неоспоримым правом на боярский титул к несмотря на молодость успел отличиться на военной службе[911]. Однажды Овчина поссорился с Федором Басмановым и обвинил его в предосудительных отношениях с царем. Подобная дерзость сильно оскорбила Грозного. Он вызвал воеводу во дворец и велел псарям задушить его[912].

       В письме Курбскому царь писал, что волен казнить любого подданного. Казнь Овчины как будто бы подтверждала его слова. Но, как всегда, между теорией и практикой оказалась немалая дистанция. Произвольные репрессии монарха вызвали открытое осуждение со стороны церковной и думской оппозиции. Шлихтинг, автор весьма осведомленный, сообщает следующие подробности о выступлении оппозиции внутри страны. Некоторые знатные лица вместе с верховным священнослужителем, пораженные убийством Овчины, сочли нужным для себя вразумить царя воздерживаться от столь жестокого пролития крови своих подданных невинно без всякой причины и проступка. Православному царю, заявили они, не подобает свирепствовать против людей, как против скотов. Митрополит вспомнил давнишнюю роль царского духовника и стал стращать питомца страшным судом[913].

      Не зная подлинных причин выступления митрополита и бояр, Шлихтинг склонен был объяснить их тем огромным влиянием, которым якобы пользовался в Московии «граф Овчина». В действительности гибель Овчины явилась не более, чем поводом для выступления весьма влиятельных сил, добивавшихся изменения правительственного курса и прекращения террора.

    Убийство князя Овчины задёло в первую очередь высшую титулованную знать. Овчина был двоюродным братом боярина князя Д. И. Немого, одного из признанных вождей оппозиции в Боярской думе. Титулованное боярство имело все основания поддержать ходатайство митрополита против репрессий.

     Но вновь избранный митрополит едва ли мог решиться на открытый протест без поддержки со стороны руководящих группировок Боярской думы, которым он обязан был своим избранием. Среди старомосковской знати, занявшей господствующее положение в думе с начала 60-х гг., наибольшим весом пользовались две группировки: бояре Захарьины и конюший И. П. Федоров-Челяднин со своею родней. Захарьины ни разу не поручились за опальных бояр, даже когда опала коснулась их ближайших родственников Шереметевых. Напротив, конюший Федоров выделялся среди старомосковских бояр как последовательный противник репрессий. Именно он возглавил ту группировку в думе, которая добилась освобождения из тюрьмы боярина И. В. Большого Шереметева. Позже он участвовал в освобождении на поруки опальных бояр И. П. Яковлева и князя М. И. Воротынского. На причастность Федорова к выступлению оппозиции в 1564 г. указывают некоторые косвенные данные. Как раз в 1564 г. жена конюшего отказала в монастырь древнее родовое гнездо Челядниных село Кишкино-Челяднино в Коломенском уезде, а также родовую вотчину село Богородицкое в Юрьевском уезде[914]. Таким путем конюший рассчитывал обеспечить семью на случай катастрофы.

     Царь не простил митрополиту и боярам протестов против казней и репрессий. Спустя полгода он обратился со специальным посланием к высшему духовенству и думе. В нем он во всеуслышание жаловался на то, что у монарха отнято право наказывать подданных. Едва он захочет понаказать бояр, служилых князей и прочих людей, — сетовал самодержец, — как духовенство, «сложась» с боярами, дворянами и приказными, «покрывает» виновных[915].

    Речи митрополита и бояр к царю внешне мало напоминали гневные филиппики беглого боярина Курбского. Их челобитная была составлена в самых верноподданнических выражениях. Но суть требований была одна и та же. Церковное руководство и дума настоятельно просили царя прекратить неоправданные репрессии. Судя по письмам Курбского, требование о прекращении террора было одновременно требованием об удалении из правительства главного вдохновителя репрессий А. Д. Басманова. Причастность сына Басманова к убийству Овчины давала оппозиции весьма удобный повод настаивать на отставке ненавистного временщика.

     Выступление эмигранта Курбского, неповиновение церковного руководства и объединение оппозиционных сил внутри страны произвели на царя ошеломляющее впечатление. В письме к Курбскому Иван утверждал, будто ему непокорны, «безсогласны» только друзья беглого боярина. На поверку «безсогласными» оказались и митрополит, и Боярская дума, и некоторые члены правительства. Горделивы декларации царя относительно вольного «Российского само держства», права монарха казнить своих холопов-подданных рассыпались прахом.

     В условиях, когда столкновение монархии с могущественной аристократией достигло критического момента и любое новое осложнение грозило вырвать из рук правительства контроль за положением дел, царь не решился наказать инициаторов антиправительственного выступления и на время полностью прекратил всякие репрессии.

  Будучи вынужден прекратить репрессии, царь предпринимал попытки расколоть оппозицию и путем всевозможных уступок привлечь на свою сторону церковь. На протяжении августа — сентября 1564 г. казна пожаловала митрополичьему дому целый ряд разнообразных привилегий и льгот[916].

     Одновременно с попытками расколоть оппозицию власти в глубокой тайне готовились ввести в стране чрезвычайно положение[917]. Нет сомнения, что главным инициатором подготавливавшихся реформ был боярин А. Д. Басманов и его соратники, требовавшие насильственного подавления оппозиции. После выступления митрополита и думы Басманов оказался в полной изоляции. Но именно это обстоятельство и побуждало его идти напролом.

    Казнь Овчины и последовавший затем протест митрополита и бояр побудили Грозного произвести санкции против некоторых членов правительства Захарьиных. Под благовидным предлогом царь отослал из столицы в действующую армию члена ближней думы кравчего князя П. И. Горенского, единственного из Оболенских князей, допущенного в состав регентского совета. Причиной опалы явилось «непослушание» кравчего, или, как можно догадываться, отказ одобрить жестокие репрессии против его сородичей[918]. В октябре 1564 г. Горенский был послан в действующую армию против литовцев в Великие Луки[919]. По-видимому, уже после введения опричнины кравчий пытался бежать в Литву[920]. Ему удалось пересечь границу и уйти в литовские пределы. Однако посланный вдогонку отряд настиг беглеца. Князь Горенский был закован в цепи и под сильной охраной доставлен в Москву.

     Опала на Горенского и удаление его из столицы знаменовали окончательный распад правительства Захарьиных.

В какой-то мере опала Горенского отразилась на положении его покровителей и друзей, к числу которых, по-видимому, принадлежал ближний боярин И. П. Яковлев[921].

     Царя крайне тревожило проникновение «крамолы» в среду старомосковской знати. Признаков этой крамолы было очень много. Не позднее мая — июня царь велел всенародна казнить Ваську Шибанова. Верный слуга Курбского, будучи на эшафоте, похвалял своего господина до последнего издыхания[922]. В назидание «изменникам» труп казненного, был выставлен для общего обозрения. Однако вскоре один из ближайших друзей Курбского боярин В. В. Морозов велел подобрать тело Шибанова и похоронить его[923]. Царь воспринял подобное своеволие как дерзкий вызов. Но он не решился сразу же наказать боярина. В октябре 1564 г. Морозов получил последнее служебное назначение. Он командовал сторожевым полком в армии И. П. Яковлева[924]. После того имя его навсегда исчезает из разрядов. Вскоре же по приказу царя В. В. Морозов был арестован.

        Альберт Шлихтинг сообщает следующие подробности относительно «дела» В. В. Морозова: «Тиран думал, что Владимир (Морозов. — Р. С.) устроил какой-то заговор с Курбским и ложно обвинил его, наконец в том, будто он неоднократно переписывался с Курбским»[925].

    Рассказ Шлихтинга требует критического разбора. В своем памфлете Шлихтинг всячески чернит царя и обеляет его жертвы. Поэтому он часто изображает факты боярской измены, доподлинно ему известные, как недостоверные. (Именно таким образом он сообщает об изменнических переговорах князя С. В. Ростовского с послом С. Довойной, заговоре И. П. Федорова и т. д.). К таким фактам относится, возможно, и известие о тайных сношениях В. В. Морозова с Курбским. Поскольку Морозов был ближайшим другом беглого боярина и, не боясь царского гнева, велел похоронить его слугу, в предположении о тайной переписке Морозова нет ничего невероятного. Скорее всего Морозов был изобличен в переписке, за что и был арестован. В тюрьме боярин провел много лет.

         Жестокие репрессии против влиятельнейших боярских фамилий (Шереметевых и Морозовых), состоявших в тесном родстве с Захарьиными, и последующая опала на бояр. П. Яковлева-Захарьина и Л. А. Салтыкова-Морозова показывали, что новое правительство Грозного не пользовалось прочной поддержкой даже среди старомосковской знати, служившей традиционной опорой власти московских государей. Трудности усугублялись наличием влиятельной церковной оппозиции.

     Лишившись поддержки части правящего боярства и церковного руководства, правительство не могло управлять страной обычными методами и пыталось упрочить свое положение с помощью террора. Но монархия никогда не смогла бы расправиться с могущественной аристократической оппозицией без решительной поддержки дворянства. Приобрести такую поддержку можно было двумя путями. Первый из них состоял в расширении сословных прав и привилегий дворянства, расширении его представительства в Боярской думе и органах управления, в осуществлении программы дворянских реформ. Предпосылки к подобным реформам были налицо. Однако правительство Грозного, чуждое идеям дворянских реформ, избрало другой путь. Оно пыталось укрепить собственную опору не через организацию дворянского сословия в целом, а через создание особого полицейского корпуса, специальной дворянской охраны. Корпус комплектовался из относительно небольшого числа дворян. Его члены пользовались всевозможными привилегиями в ущерб всей остальной массе служилого сословия.                                

    Традиционная структура управления армией и приказами, местничество и прочие учреждения, обеспечивавшие политическое господство боярской аристократии, были сохранены в неприкосновенности, и не подверглись реформированию. Подобный образ действий был чреват опасным политическим конфликтом. Монархия не могла сокрушить устои политического могущества знати и дать новую организацию дворянскому сословию в целом. Возмутительные привилегии охранного корпуса со временем вызвали сильное недовольство в среде земских служилых людей. Таким образом, посылки, на которых основана была опричная реформа, способствовали, в конечном счете, сужению социальной базы правительства, что в последующем развитии неизбежно привело к террору, как единственному способу разрешения вновь возникшего противоречия.

 * * *                                                   *

     Военные неудачи 1564 года привели Россию к серьезному дипломатическому поражению. Москва не смогла предотвратить образования антирусской коалиции в составе Крыма и Литовско-Польского государства, двух сильнейших противников России[926].

     19 сентября 1564 г. многочисленная литовско-польская армия подступила к Полоцку[927]. Литовские отряды напали на Алыст в русской Ливонии и Чернигов[928].

     Русское командование немедленно направило все наличные силы на помощь Полоцку. 7 октября русская армия достигла Великих Лук[929]. Выступление армии на западную границу обнажило южные границы. Тем временем многочисленная крымская орда, нарушив соглашения с Москвой, внезапно вторглась на Русь с юга[930]. Вторжение татар было полной неожиданностью для московского правительства[931].

 С наступлением осени дворянские отряды, охранявшие южную границу, были распущены по домам. Стоявшие в при-окских крепостях «легкие» воеводы располагали ничтожными силами. Фактически Москва была беззащитна перед лицом многочисленного и сильного врага. Но татары не решились напасть на Москву и, свернув с московской дороги, двинулись к Рязани. Они надеялись легко овладеть этим городом. Укрепления Рязани находились в самом плачевном состоянии. Военные силы, оборонявшие город, были крайне невелики. К моменту вторжения в окрестностях Рязани случайно оказался А. Д. Басманов, отдыхавший в своем рязанском поместье. Наспех собрав вооруженную свиту, воевода напал на татарские разъезды, отослал в Москву захваченных «языков», а сам засел в Рязани. Жители, «обнадеженные» Басмановым, кое-как подправили городские укрепления, «крепости нужные с нужею едва поделаша и града покрепиша и бои по стенам изьставиша»[932].

    2 октября татары окружили Рязань и «ночным временем с приметом и с огнем многажды» приступали к городу. Басманов встретил врага частой пушечной пальбой. Гарнизон отбил все приступы врага и произвел несколько вылазок, «из града выежжаа, с татары бишася, из града стрельбою по царевым (ханским.— Р. С.) полком из наряду стреляли»[933].

    Вести, присланные Басмановым в Москву, потребовали от московской «семибоярщины» немедленных действий. Возглавлявшие ее конюший И. П. Федоров и И. П. Яковлев-Захарьин с немногочисленными дворянскими отрядами выступили на Оку против татар[934]. Посланные ими дворяне соединились с воеводами из Михайлова города и Дедилова и стали громить татарские отряды, мародерствовавшие в Рязанском уезде. Московские заставы проникли в расположение главной ханской ставки.

    Встревоженный подходом московских отрядов, хан не стал дожидаться сбора рассеявшихся по Рязанщине отрядов и 5 октября ушел в степи. Отставший от главных сил четырехтысячный отряд ширинского мурзы Мамая был наголову разбит А. Д. Басмановым и Ф. Татевым. Победители захватили в плен самого Мамая и 500 татар[935]. С дороги хан послал в Рязань двух гонцов с грамотой и поминками. В грамоте он писал царю, что «роскручинился» на него, не получив поминок, «а которые ныне посланы ко мне поминки, и их приму»[936].

        Действия литовцев против Полоцка были столь же безуспешны, как и действия татар против Рязани. Более двух недель королевская армия простояла в полном бездействии в нескольких верстах от Полоцка и «к городу никоторого стрелбою, ни приступом не промышляли». Узнав о движении к Полоцку армии князя В. С. Серебряного и И. И. Пронского, литовцы поспешили отступить за Двину. Случилось это 4 октября, т. е. за день до отступления татар от стен Рязани[937].

    Грозный узнал о нападении литовцев, а затем татар, будучи в Суздале. «Наспех, с великим трудом» он немедленно выехал в столицу, однако из-за осеннего бездорожья прибыл туда только 6 октября[938]. Желая наказать литовцев, натравивших на Русь татар, он приказал произвести вторжение в Литву. Опытнейший из московских воевод князь В. С. Серебряный осадил пограничную литовскую крепость Озерище. С помощью «примета» московиты подожгли деревянные стены замка и 6 ноября взяли его после короткого штурма. Значительная часть гарнизона и жителей замка погибли в огне[939].

    Возобновление войны на западных и южных границах ставило Россию в исключительно трудное положение. Впервые против нее объединились все ее наиболее опасные противники: литовцы и поляки, татары и стоявшие за их спиной турки. Прошло 15 лет с тех пор, как Грозный предпринял первый поход под стены Казани. С этого времени война не затихала ни на один год, принося новые беды народу и разорение стране. Летом 1564 г. датские послы доносили из Москвы о том, что Грозный ведет большие приготовления к войне с литовцами, но ему приходится тяжело, так как страна истощена продолжительными войнами[940].

    Военные и дипломатические, неудачи России побудил правительство Грозного поспешить с введением в стране чрезвычайного положения.

* * *

    Разногласия по поводу новых репрессий привели к распаду правительства Захарьиных, каким оно сложилось в начале 60-х годов. За три месяца до введения опричнины умер боярин и дворецкий Д. Р. Юрьев, признанный глава правительства Захарьиных[941]. Один из главных его сподвижников ближний боярин И. П. Яковлев вскоре подвергся аресту по подозрению в измене. Кравчий П. И. Горенский изменил и пытался отъехать в Литву. Из семи бояр и дворян, назначенных в начале 60-х гг. в состав регентского совета, трое выбыли накануне опричнины.

    Распад правительства Захарьиных развязал руки «крайним» элементам внутри ближней думы. А. Д. Басманов и его единомышленники настоятельно советовали царю ввести в стране строжайшую диктатуру и сокрушить оппозицию мерами террора и насилия. Однако кружок Басманова не обладает необходимым авторитетом, а также достаточной поддержкой со стороны дворянства, чтобы ввести в стране чрезвычайное положение вопреки воле Боярской думы и церковного руководства. Между тем дума и митрополит осуждали любые попытки возобновления террора. Царь не мог рассчитывать на успех, если бы вздумал добиваться осуществления своих замыслов путем обычной процедуры утверждения его указа в Боярской думе и на священном соборе. По этой причине он вынужден был избрать совершенно необычный способ действий. Стремясь завязать свою волю «совету крупных феодалов», он объявил об отречении от престола. Таким путем он рассчитывал вырвать у думы согласие на введение в стране чрезвычайного положения и новые репрессии против боярской оппозиции.

    Подлинные мотивы отречения Грозного не были секретом для его современников. «У великого князя, — писали Таубе и Крузе, — вовсе не было намерения (как рассудит любой здравомыслящий человек) удалиться из государства или отказаться от него. Также немыслимо было для него приписывать какое-то предательство всей стране». Единственной причиной его поступков была вражда к самым благородным княжеским и дворянским родам, стремление наложить руку на имущество богатых монастырей[942].

    Отречению Грозного предшествовали события самого драматического свойства. К началу декабря 1564 г. царская семья завершила приготовления к отъезду из Москвы. В течение нескольких дней и ночей царь посетил главнейшие столичные церкви и монастыри и усердно молился в них. К величайшему неудовольствию церковных властей он велел забрать и свезти в Кремль самые почитаемые иконы и прочую «святость». В воскресенье 3 декабря Иван присутствовал на богослужении в кремлевском Успенском соборе. После окончания службы он трогательно простился с митрополитом, членами Боярской думы, дьяками, дворянами и столичными гостями, присутствовавшими в соборе[943].

    Между тем, во дворце заканчивались последние приготовления к отъезду. На площади перед Кремлем стояли сотни нагруженных повозок и ждала многочисленная свита из нескольких сот вооруженных дворян. Царская семья увозила с собой всю московскую святость: «иконы и кресты, златом и камением драгим украшеные и суды золотые и серебряные и поставцы». Сокровища столичных церквей и монастырей, их «святейшие» иконы стали как бы залогом в руках царя. Помимо «святости» Иван увозил из Москвы всю государственную казну: «всяких судов золотое и серебряное, и плятие и деньги и всю свою казну повеле (царь — Р. С.) взяти с собою». Изъятие денег и драгоценностей из Казенного приказа грозило расстроить деятельность всего приказного аппарата страны.

        Царский выезд носил совершенно необычный характер. Ближние бояре, дворяне и приказные, сопровождавшие Грозного, получили приказ забрать с собой семьи: «тем,— повествует летописец, — многим повеле с собою ехати з женами и з детми...»[944]. Охрану царского поезда несли несколько сот выборных дворян и детей боярских[945]. Всем им велено было явиться в Кремль в полном боевом снаряжении «с людми и с конми, со всем служебным нарядом»[946].

    Необычные приготовления в Кремле породили множество толков среди населения столицы. Носились тревожные слухи о готовящемся отречении Грозного[947]. Смятение усугублялось тем, что никто не знал толком, куда едет царская семья. По сообщению официальной летописи, бояре и духовенство «в недоумении и во унынии быша, ...государьскому великому необычному подъему, и путного его шествия не ведамо куды бяша»[948].

    Царский поезд покинул столицу 3 декабря 1564 г. Начались «скитания», длившиеся целый месяц. При отъезде из Москвы у царя не было какого-то определенного плана. Во всяком случае, он не думал ехать в Александровскую слободу. По кратчайшей-ростовской дороге до. слободы можно было добраться в три-четыре дня. Между тем, царь выехал из столицы в противоположном направлении в с. Коломенское на Москве-реке к югу от столицы. Чтобы попасть отсюда на северную дорогу, царскому обозу надлежало вернуться в Москву или же ехать проселками кружным путем.

     В Коломенском царская семья оставалась две недели. Причиной задержки была неожиданно наступившая оттепель и сильные дожди, превратившие дороги в непроходимые болота. Переждав непогоду, царь проселками объехал Москву с востока и остановился в с. Танинском на Яузе, к северу от столицы, где он жил в течение нескольких дней. Затем он отправился на молитву в Троицко-Сергиев монастырь, а оттуда выехал в Александровскую слободу.

     Едва достигнув Слободы, царь велел находившимся при нем боярам, а также многим воеводам, дворянам и приказным немедленно возвращаться в Москву[949]. Среди лиц, вернувшихся в столицу, были боярин и оружничий Л. А. Салтыков и боярин И. Я. Чеботов[950]. В Слободу были допущены лишь наиболее доверенные и близкие к царю лица, среди них боярин А. Д. Басманов и князь А. И. Вяземский.

     В начале января 1565 г. царь Иван известил столицу о б отречении от престола и письменно уведомил митрополита иг думу о том, что он «от великие жалости сердца... оставил свое государство и поехал, где вселитися, идеже его, государя, бог наставит»[951].

      По-видимому, в дни отречения царь спешно составил черновик нового духовного завещания[952]. В завещании он весьма откровенно объяснял причины, вынудившие его к отречению. Царь Иван писал буквально следующее: «А что по множеству беззаконий моих, божию гневу распростершуся изгнан есмь от бояр, самоволства их ради, от своего достояния и скитаюся по странам, а може бог когда не оставит...»[953] Грозный, по его собственному признанию, был изгнан с государства боярами. Именно из-за раздоров с непокорными вассалами и Боярской думой он вынужден был оставить свое «достояние» Москву и скитался месяц по селам и слободам.

      Хорошо осведомленные современники передают, что при отречении Грозный сделал ряд существенных оговорок[954]. По Шлихтингу, царь будто бы заявил о передаче трона двум своим сыновьям и назвал их правителями государства[955]. Некоторым подтверждением этому служит духовное завещание Грозного. Согласно завещанию, царь - решил «разделить царство между наследниками царевичами Иваном и Федором[956]. Вопреки московским традициям, он собирался отвести младшему сыну удел, по территории равный целому государству[957]. В него входили древний Суздаль, Кострома, Ярославль, Волок-Ламский, Мценск, Козельск и т. д.[958]. Необычный проект своеобразного «раздела» страны и «соправления» наследников Ивана и Федора можно объяснить разве что “чрезвычайными обстоятельствами, которые возникли в стране к моменту отречения Грозного. Посредством любых, даже самых рискованных мер правительство стремилось упрочить положение царствующей династии, создать дополнительный противовес могущественной боярской аристократии.

    В Суздальском и Ярославском уездах сидели крупными гнездами потомки местных династий князья Суздальские и Ярославские. Включение этих уездов в состав удельного княжества неизбежно привело бы к пересмотру землевладения указанных княжеских фамилий. Передача царевичу Федору Суздальского княжества должна была ослабить позиции Суздальских княжат, первенствовавших среди высшей титулованной знати и представлявших в глазах правящей династии наибольшую опасность.

    Противоположные цели преследовало включение в Суздальский удел обширного Костромского уезда, в котором преобладало землевладение нетитулованной старомосковской знати. Костромские дворяне и знать должны были служить прочной опорой удельному правительству царевича Федора.

    Практической части царского духовного завещания предпослано обширное «исповедание» и поучение «чадцам». Желая уберечь детей от собственных ошибок, Грозный советует царевичам приобрести навык во всяком «обиходе», чтобы править самовластно. Теория единовластия облекается в следующий отеческий совет детям: «...А всякому делу навыкайте, и божественному, и священническому, и иноческому и ратному и судейскому, московскому пребыванию, и житейскому всякому обиходу, ...как кто живет, и как кому пригоже быти, и в какове мере кто держится, тому б есте всему научены были. Ино вам люди не указывают, вы станите людям указывати. А чего сами не познаете, и вы сами стате своими государствы владети и людьми»[959]. Царь явно желал предупредить сыновей от опеки со стороны временщиков и фаворитов, чего сам не избежал в десятилетний период правления Адашева и Сильвестра.

    В последующих поучениях «чадцам» явственно проступают контуры близкой опричной реформы. «А как людей держати и жаловати, и от них беречися, и во всем их умети к себе присвоивати, и вы б тому навыкли же. А людей бы есте, который вам прямо служат, — рекомендует царь сыновьям,— жаловали и любили, их ото всех берегли, чтобы им изгони ни от кого не было, и оне прямее служат»[960]. При веденные рассуждения в скором времени воплотились в привилегии людей «прямой службы», опричников, которые были ограждены от всякой «изгони» и пользовались полной безнаказанностью. Иван усердно внушает сыновьям милосердие по отношению к подданным: «А каторыя (люди. — Р. С.) лихи, и вы б на тех опалы клали не вскоре, по разсуждению не яростию[961]. Конечно, если бы царь вздумал учить сыновей милосердию в разгар кровавых опричных казней, в его словах можно было бы усмотреть сплошное лицемерие. Накануне опричнины подобный совет звучал совсем иначе.

           В царском завещании отчетливо слышатся ноты тревоги Ивана томят мрачные предчувствия, он сознает, что его наследников ждут многие испытания, может быть, изгнание. Все это расплата за его собственные грехи: «...и вам (сыновьям. — Р. С.) есми грехом своим беды многия нане сены...»[962]. Иван заклинает сыновей не забывать родителей среди бед, «не токмо что в государствующем граде Москве или инде где будет, но аще и в гонении и во изгнании будете...»[963]. Поучение детям заканчивается выражением надежды на то, что наследники-сыновья в конце концов добьются трона: «А будет бог помилует, и государство свое доступит и на нем утвердитеся и аз благословляю вас...»[964]. Приведенные строки появились на свет скорее всего после того, как сам Грозный отрекся от власти из-за боярского своеволия покинул «государство», сделав ряд оговорок в пользу сыновей.

 Наряду с поучением чадцам  завещание содержит «исповедание», наполненное поразительными признаниями. Иван кается во всевозможных грехах и преступлениях и откровенно признает, что снискал всеобщую ненависть своими злыми делами: «аще и жив, но богу скаредными своими делы паче мертвеца смраднеишии и гнуснейший... сего ради всеми ненавидим есмъ...»[965]. Царь говорил о себе то, чего не смели произнести вслух его подданные.

     Всего лишь за полгода до опричнины боярин Курбский пенял на чудовищную неблагодарность царя, сетовал на изгнание в дальние страны и т. д. «... воздал еси мне злыя за благие, — писал он Ивану, — и за возлюбление мое непримирительную ненависть...»[966]. Теперь совершенно тем же языком заговорил другой «изгнанник» — царь Иван. Ум покрылся струпьями, жалуется Иван, «тело изнеможе, болезнует дух, струпи телесна и душевна умножишася, и не сущу врачу, исцеляющему мя, ждах, иже со мною поскорбит, и не бе, утешающих не обретох, воздаша ми злая возблагая, и ненависть за возлюбление мое»[967].

     Не прошло и полугода с тех пор, как Грозный бросил Курбскому горделивую фразу о «вольном Российском самодержьстве». И вот наступил жалкий финал. Самодержец и помазанник божий был «изгнан» от своего достояния своими холопами боярами и «скитался» по странам. Для человека, обладавшего колоссальным честолюбием и вполне традиционным складом мышления, свято верившего в божественное происхождение своей власти, отъезд «с государства» не был фарсом. Исполненные трагизма жалобы царя на невыносимые душевные и телесные страдания и отчаянное одиночество как нельзя лучше передают то страшное потрясение, которое пережил Грозный после отъезда в слободу. Как рассказывают современники, в дни отречения от престола Иван впал в тяжелое нервное расстройство, внезапно изменившее весь его облик. Когда царь вернулся в столицу после десятинедельного отсутствия, многие люди не могли узнать его, так он изменился[968]. Как видно, жалобы на «изнеможение» тела, умножение струпий телесных и душевных в царском завещании не были простой риторической фразой.

     В дни отречения и отъезда в слободу царь Иван испытывал смертельную тревогу за будущее династии, за судьбу сыновей. В этом заключен, пожалуй, весь пафос его завещания, окрашенного в мрачные, трагические тона.

* * *

     3 января 1565 г. в Москву прискакал гонец К. Д. Поливанов, привезший обращение царя к митрополиту, Боярской думе и всему православному населению столицы.

     В послании к думе и митрополиту Грозный объявлял, что покидает царство, простирая гнев и опалу на членов Боярской думы: бояр, конюшего (И. П. Федорова), дворецкого (Н. Р. Юрьева), казначеев (Фуникова и Тютина), а заодно и на дьяков и дворян, епископов, игуменов и прочих вассалов светских и духовных. Далее Иван многословно перечислял «измены боярские и воеводские и всяких приказных людей, которые они измены делали и убытки государьству его до его  государьского возрасту...»[969]. Подлинник царского послания к митрополиту не сохранился. В официальной летописи его содержание передано кратко и тенденциозно[970]. Послание митрополиту в значительной части повторяло аргумент царского послания к Курбскому, написанного полугодом ранее[971]: В летописи очень кратко изложена, главным образом та часть царского послания, в которой речь шла о давнишних «изменах» Боярской думы в годы боярского правления. В те времена бояре делали «многие убытки» народу, истощили царскую казну, растаскивали государские земли и раздавали их родне и приятелям, собрали себе великие богатства и стали уклоняться от службы, не только не радели о православном народе, но и чинили насилия «крестиянам». Царь ничего не может поделать с изменниками: едва он захочет «понаказать» боярина, князя, приказного или дворянина, как духовенство, «сложась» с думой, берет опальных под свою защиту[972].

Обращение царя вызвало страх и замешательство среди членов Боярской думы, спешно собравшихся в Кремле на подворье митрополита.

     Между тем, в нескольких шагах от митрополичьего двора думные дьяки П. Михайлов и А. Васильев поочередно читали царское послание к населению столицы. Слухи об отречении царя мгновенно распространились по всей столице. Вскоре площадь перед дворцом запрудила громадная толпа ремесленников, мелких торговцев, кабального люда, ярыжек, нищих и т. д. Специальным посланием царь извещал посадских людей о своем отречении и просил их, «чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никторые нет»[973].

    Выражая милость посадскому населению, царь в то же время объявлял опалу власть имущим. Тем самым он как бы апеллировал к народу в своем давнем споре с боярством. Царь, не стесняясь, говорил об измене бояр, притеснениях и обидах, причиненных ими народу. Отречение царя и его апелляция к народу привели в движение низы и вызвали призрак народного восстания. Опасность волнений полностью дезорганизовала аппарат управления: «все приказные люди приказы государьские отставиша, и град отставиша, никим же брегом»[974].

     Громадные толпы горожан, возбужденных слухами о великой боярской измене и царской опале на власть имущих, со всех сторон окружили митрополичий двор, где укрылись члены Боярской думы, приказные, дворяне и духовенство. Представители купечества и горожане, допущенные в митрополичьи покои, заявили, что остаются верны старой присяге и будут просить царя, чтобы тот «государьства не отставлял и их на разхищение волком не давал, наипаче же от рук силных избавлял»[975]. Челобитная посада заканчивалась прямыми угрозами по адресу вождей боярской оппозиции. «А хто будет государьских лиходеев и изменников, — заявляли горожане,— и они за тех не стоят и сами тех потребят».

     Опасность народных волнений и твердая позиция представителей посада оказала сильное влияние на решения импровизированного Земского собора, заседавшего на митрополичьем дворе[976]. Противники Грозного, пользовавшиеся большим весом в Боярской думе и среди титулованной знати, не осмелились поднять голос среди общего негодования на «изменников» и таким образом безвозвратно упустили благоприятный момент. Под давлением обстоятельств Боярская дума не только не приняла отречения Грозного, но и вынуждена была предоставить главе государства неограниченные полномочия. Дума просила митрополита взять на себя роль посредника и немедленно ехать к царю. Боярская дума и весь собор выразили царю полную покорность и обещали выдать ему головой всех изменников, «...хто будет государьские лиходеи, которые изменные дела делали, и в тех ведает бог да он, государь, и в животе и в казни его государьская воля»[977].

     После длительных совещаний митрополит решил «для градского брежения», на случай волнений остаться в столице. Делегацию к царю возглавили архиепископ Пимен и архимандрит Левкий, известные любимцы и «угодники» Грозного. Не теряя времени, посланцы митрополита и члены Боярской думы отправились в слободу прямо с митрополичьего двора, не заезжая на свои подворья. Согласно официальной версии, бояре направились к царю в порыве верноподданнических чувств. По свидетельству же некоторых современников, царь сам назвал имена лиц, которые должны были немедленно явиться в слободу[978]. Опричник Штаден утверждает даже, что царь выехал в слободу якобы из-за мятежа (опасаясь мятежа), затем оцепил слободу воинской силой и приказал привести из Москвы и других городов тех бояр кого он потребует[979].

     Путь из столицы в слободу, отнявший у царского поезда почти месяц, был преодолен посланцами собора в два-три дня. Подступы к слободе охранялись сильными воинскими заставами, задерживавшими ходатаев. Царь велел пропустить в слободу одних лишь посланцев митрополита. Для вида он долго упорствовал в решении покинуть трон, но затем «уступил» слезным молениям близкого приятеля Левкия и Пимена. Ознакомившись с благоприятным для него решением собора, Грозный приказал пропустить в слободу руководителей Боярской думы. Слобода в те дни напоминала настоящий военный лагерь. Бояре были доставлены во дворец под сильной охраной, «как явные враги»[980]. Руководство думы верноподданнически просило царя сложить с них гнев и править государством, «как ему государю годно»[981].

     Отвечая думе, Грозный вновь перечислил боярские измены и на этот раз прямо обвинил своих противников в стремлении свергнуть законную династию. Он напомнил им, «как мятежны были его подданные по отношению к нему и его предкам... до сего дня и как много пролили они крови этого рода (Владимира Мономаха. — Р. С.), пытаясь прекратить высокославную династию и посадить вместо нее другую, и теперь еще они постоянно готовы совершить это»[982]. После смерти Василия III, заявил царь, бояре хотели лишить его законных прав и сделать своим государем выходца из рода князей Суздальских-Горбатых[983]. Этих людей он ежедневно сам должен видеть в числе тех, кто причастен к правлению[984]. Обвинения против Горбатого и прочих крамольных бояр царь заключил утверждением, будто изменники «стремятся лишить его жизни, уничтожив его и его близких, подобно тому, как это случилось с благочестивой, почившей в бозе царицей, происходившей из рода Романовых, и если бы бог не воспротивился этому и не открыл их козни, то то же случилось бы с ним и его сыновьями»[985]. «Вследствие этих и им подобных причин, он, царь, принужден принять меры, чтобы предупредить надвигающееся несчастье»[986].

     Под предлогом якобы раскрытого им боярского заговора царь потребовал от Боярской думы и священного собора предоставления ему чрезвычайных полномочий и учреждения специальной охраны. Представители думы и духовенства не только приняли это условие, но и благодарили Грозного как могли[987]. 

     Для выработки соглашения с Боярской думой царь оставил при себе первого боярина князя И. Д. Бельского, князя П. М. Щенятева-Патрикеева, дьяков. Прочие члены думы (князь И. Ф. Мстиславский, князь И. И. Пронский и т.д.) , были в тот же день отосланы в столицу[988]. Подобное разделение думы вполне отвечало целям и намерениям Басманова и прочих советников царя.

      На подготовку приговора об опричнине ушло более месяца. Указ был окончательно утвержден думой, после возвращения царя из слободы в Москву. Подлинник указа хранился в царском архиве и был описан в архивной описи следующим образом: «Указ, как государь приехал из Слободы, о опришнине»[989]. Царь прибыл из Слободы в Москву 15 февраля 1565 г., сразу же после этого («как государь приехал») был издан названный указ[990].

      Для утверждения указа об опричнине в Кремле были собраны Боярская дума и высшее духовенство. По словам очевидцев событий Таубе и Крузе, царь вызвал к себе оба сословия, т. е. духовенство и дворянство. Но в представлении немецких дворян в высшее (дворянское) сословие входили как бояре, так и дворяне[991]. Возможно, что в первом соборе опричного времени действительно участвовали представители дворянства[992].

      Царь Иван открыл собор пространной речью. Он объяснил причины своего отречения и заявил, что для охранения своей жизни намерен «учинить» себе на своем государстве «опришнину» с «особым» двором, армией и территорией. Государство свое Московское он передает в ведение Боярской думы. По этому случаю членам думы были сделаны многословные наставления. Прежде всего, Иван указал высшим боярам на все то, что при благоприятных обстоятельствах и времени могло бы способствовать расширению и процветанию государства. Далее он велел боярам следить за тем, чтобы в случае его кончины не возникло спора и раскола между обоими его молодыми сыновьями Иваном и Федором[993]. (Аналогичные наставления сыновьям царь внес в незадолго до того составленную духовную грамоту). Грозный просил бояр, чтобы они позаботились о том, чтобы водворить в стране порядок, мир и единство. В тех же целях он требовал для себя неограниченных полномочий, права казнить опальных бояр и князей и, что особенно важно, права конфисковать по собственному усмотрению земельные богатства и все имущество («животы» и «статки») опальных. Как сообщала официальная летопись, Грозный соглашался вернуться на царство лишь на том условии, «что ему своих изменников, которые измены ему, государю, делали и в чем ему, государю, были непослушны, на тех опала своя класти, а иных казнити и животы их и статки имати»[994].

     В речи к Земскому собору царь Иван в особенности настаивал на необходимости покончить со злоупотреблениями властей и прочими несправедливостями. В этом «тезисе» заключался, как это ни парадоксально, один из главнейших аргументов в пользу опричнины.

     Незадолго до введения опричнины боярская оппозиция устами Курбского обвинила «державного» царя и его «властелей» в таких бедах, как произвол и беззакония в судах[995]. Речь Грозного к собору явилась непосредственным ответом на обвинения Курбского.

      Отнюдь не расположенные к царю Таубе и Крузе свидетельствуют, что Иван, вверяя думе земщину, просил бояр позаботиться об искоренении несправедливостей и преступлений и водворении в стране порядка[996]. В совершенно тех же выражениях рассказывает об этом Штаден: царь «хотел искоренить неправду правителей и приказных страны» и «устроить так, чтобы новые правители, которых он посадит, судили бы по судебникам без подарков, дач и приносов»[997]. Однако на практике привилегии опричнины и бесправное положение земщины лишь создали почву для новых вопиющих злоупотреблений.

      После того, как «чины» заслушали царскую речь, собору предложено было одобрить указ об опричнине, разработанный в слободе при участии руководителей Боярской думы. Поскольку основные принципы его были одобрены сословиями в дни династического кризиса 3—5 января 1565 г. правительство без труда добилось от собора полного одобрения указа. Представители всех чинов верноподданнически благодарили царя за заботу о государстве. Решение собора поддержали даже те, кто в опричнине видел непосредственную для себя опасность[998].

      Подлинный приговор Земского собора об опричнине не сохранился, однако его содержание подробно передано официальной летописью. Летописное изложение указа пестрит выражениями: царь «приговорил», «приказал», «повелел» «а учинити ему» и т. д.[999]

      Царский указ, утвержденный собором, предусматривал образование в государстве «опришнины», организованной по типу удельного княжества и находившейся в личном владении царя. Опричнина имела «особный двор», войско, финансы и территорию. Опричное управление сохраняло традиционную структуру. Управление уделом осуществляла опричная Боярская дума. В нее входили бояре, окольничие, дворецкие и казначеи, учрежденные в опричнине «особно» в соответствии с указом[1000]. Состав опричной думы на первых порах не отличался многочисленностью: территория опричнины была не слишком велика, а армия нового «удельного» владыки насчитывала не более тысячи дворян. Главным руководителем опричной думы был старейший боярин и выдающийся воевода А. Д. Басманов. Членами думы были высшие дворцовые чины оружничий князь А. И. Вяземский, постельничий В. Ф. Наумов, ясельничий П. В. Зайцев. По мере расширения территории опричнины за счет земских уездов в состав опричной думы вошло много новых лиц.

      В первые же годы опричнины боярин А. Д. Басманов-Плещеев добился пожалования думных чинов двум своим ближайшим родственникам 3. И. Очину-Плещееву и Ф. А. Басманову.

      Очин попал в плен к литовцам во время неудачного сражения под Улой, проигранного по вине воевод. В начале 1566 г. он вернулся из плена и был выдан на поруки опричнине[1001]. Благодаря проискам Басмановых незадачливый воевода не только избежал суда, но и получил боярство. Заметим, что Очин-Плещеев был первым лицом, получившим высший думный чин из опричнины. В осеннем походе 1567 г. боярин 3. И. Очин был вторым воеводой у царя «на посылку», местом ниже Ф. Басманова[1002]. В 1569 г. боярин Очин командовал опричными отрядами, освобождавшими Изборск, затем возглавил передовой полк в Калуге[1003].

     Сын Басманова Федор, несмотря на молодость, быстро достиг в опричнине высших чинов. Он породнился с царской семьей благодаря браку с племянницей царицы Анастасии княгиней В. В. Сицкой[1004]. Вскоре после учреждения опричнины царь пожаловал своему новому фавориту думный чин кравчего. Интересно, что до Басманова этот титул носили обычно выходцы из наиболее знатных удельных и княжеских фамилий[1005]. В походе 1567 г. кравчий Ф. А. Басманов исполнял службу воеводы для посылок при особе царя. Во время выступления опричной армии к литовской границе в 1568 г. он возглавлял опричный передовой полк[1006]. Около того же времени Федор Басманов был назначен первым наместником Старицы[1007]. Весною — летом 1569 г. он командовал опричной армией, собранной в Калуге против татар. Под его начальством находились такие видные опричники, как боярин 3. И. Очин и окольничий В. И. Умной. Помимо опричных отрядов ему были временно подчинены отборные военные силы земщины[1008].

 Многочисленный род Плещеевых, первенствовал в опричном правительстве и армии в первые годы существования опричнины[1009].

Видное положение в опричном правительстве занимали члены знатного боярского рода Колычевых боярин Ф. И. Умной и окольничий В. И. Умной. Следует подчеркнуть, что вначале Колычевы оставались в земщине и только на втором году существования опричнины вошли в ёе состав[1010]. В июле  1566 г. боярин Ф. И. Умной впервые именуется с сугубо опричным титулом «наместника суздальского»[1011]. В следующем году он возглавил «великое» посольство в Литву[1012]. По некоторым сведениям, зимой 1567—1568 г. Ф. И. Умной ведает опричной частью Москвы[1013]. Окольничий В. И. Умной в качестве опричника участвовал в Ливонском походе осенью 1567 г.[1014] Под Изборском в 1569 г. он был вторым воеводой из опричнины, находясь в подчинении у 3. И. Очина[1015]. В той же  роли второго воеводы В. И. Умной был в Калуге с Ф. Басмановым[1016].

     Колычевы входили в состав опричной думы, но по своему влиянию они далеко уступали Плещеевым[1017].

     Вслед за Плещеевыми и Колычевыми в опричнину потянулись Морозовы, Чеботовы, Бутурлины и Воронцовы.

     Боярин Л. А. Морозов-Салтыков на протяжении 15 лет служил при дворе оружничим. При учреждении опричнины он не был принят в государев удел и вследствие этого лишился чина оружничего. Грозный взял Салтыкова в опричнину в 1568—1569 гг. и пожаловал ему чин опричного дворецкого[1018]. Салтыков был один из старейших бояр в опричной думе[1019]. По некоторым данным, во время похода на Новгород в конце 1569 г. он номинально числился командующим опричной армии[1020]. В Новгороде опричный дворецкий руководил изъятием сокровищницы Новгородского Софийского дома[1021]. Опричники Таубе и Крузе называли Салтыкова «ближайшим советником» Грозного[1022].

     Видное положение в опричной думе заняла переяславская знать боярин И. Я. Чеботов, его однородцы боярин И. А. Бутурлин и окольничий Д. А. Бутурлин, а также думный дворянин И. Ф. Воронцов[1023]. Первые упоминания об опричных службах И. Я. Чеботова относятся к октябрю 1569 г.[1024]. И. А. Бутурлин стал опричным боярином никак не позднее весны — лета 1569 г.[1025]. Его младший брат окольничий Д. А. Бутурлин исполнял опричные службы в сентябре 1570 — мае 1571 гг.[1026]. В опричной думе боярин И. А. Бутурлин занимал более высокое положение, нежели родня царя боярин князь В. А. Сицкий. Сицкий безуспешно пытался местничать с Бутурлиным и бил на него челом, «потому меньше ево быть нельзя и суд у них был в отечестве»[1027].

      И. Ф. Воронцов числился опричным дворянином в стане у государя по разрядам 1567 и 1570 г.[1028]. В майском списке опричной думы 1570 г. Воронцов записан выше всех прочих думных дворян опричнины[1029].

      Особое положение в опричной думе занял кружок царской родни, в состав которого входили царский шурин князь М. Т. Черкасский, бояре В. П. Яковлев и князь В. А. Сицкий[1030]. Яковлев и Сицкий приходились дядями царевичу Ивану и, по-видимому, исполняли при нем роль наставников. B. П. Яковлев был еще и главным дворецким царевича[1031]. В ливонском походе 1567 г. Яковлев и Сицкий сопровождали наследника в качестве его бояр[1032]. Можно полагать, что влияние их в опричнине было весьма ограниченным. Дворецкий царевича В. П. Яковлев стоял в опричной иерархии несколькими ступеньками ниже царского дворецкого Л. А. Салтыкова. Князь В. А. Сицкий уступал в местнических спорах последнему из опричных бояр И. А. Бутурлину.

      Брат царицы Марии удельный князь М. Т. Черкасский формально возглавлял опричную думу в полном соответствии с московскими традициями[1033]. В ливонском походе 1567 г. он числился главным дворовым воеводой, т. е. вторым после царя лицом в опричной армии[1034]. Сын мелкого горского владетеля, Черкасский не располагал прочными связями в среде российской титулованной аристократии. Зато он тесно породнился со старомосковской знатью, женившись на дочери В. М. Юрьева. Ко времени опричнины М. Т. Черкасский был сравнительно молодым человеком и не оказывал решающего влияния на дела опричного управления[1035].

    Весьма видную роль в опричном правительстве играли думные дворяне и служилая дворянская бюрократия: оружничий князь А. И. Вяземский, ясельничий П. В. Зайцев, постельничий В.Ф. Наумов, казначей У. Л. Пивов.

    Самым влиятельным из опричных думных дворян был бесспорно князь А. И. Вяземский. В 1566 г. он представлял опричнину в ответственных переговорах с литовцами. В то время он носил титулы окольничего, оружничего и наместника опричной Вологды[1036]. В феврале 1567 г. А. Д. Басманов и Вяземский «учинили» договор со шведскими послами в Слободе[1037]. В походе 1567 г. князь Вяземский был одним из высших командиров опричной армии, уступая «местом» лишь царскому шурину князю М. Т. Черкасскому. В разряде он был записан вторым «дворовым воеводой» при особе царя[1038]. Вяземскому удалось провести в опричную думу своего старшего брата князя В. И. Волкова-Вяземского. Последний получил титул окольничего и участвовал в походе 1567 г. как четвертый воевода «на посылку»[1039]. В те годы царь Иван неограниченно доверял своему любимцу. Из всех членов опричной думы князь А. Вяземский один участвовал в секретных переговорах относительно предоставления царской семье убежища в Англии.

    Видное положение в опричной думе занимали дворяне Наумовы, происходившие из провинциального дворянства[1040]. В. Ф. Наумов руководил в начале опричнины Постельным приказом и как постельничий возглавлял личную канцелярию царя[1041]. Свидетельством высокого положения Наумовых в опричнине служит тот факт, что в 1567 г. В. И. Наумов носил титул можайского дворецкого[1042]. Напомним, что Можайск был одним из самых крупных опричных городов. Наумовы играли видную роль в опричном правительстве лишь в первые годы опричнины. Постельничий В. Ф. Наумов умер ранее мая 1567 г.[1043] В. И. Наумов пробыл два года в Швеции и вернулся оттуда тяжело больным летом 1569 г.[1044]. Таким образом, Наумовы сравнительно рано сходят с политической сцены. Отметим, что оба названных-видных опричника отсутствуют в списках опричного двора, составленных С. Б. Веселовским и В. Б. Кобриным[1045].

     Самым видным представителем приказной администрации в опричной думе был старый опытный дьяк У. Л. Пивов, получивший в опричнине чин казначея[1046]. Первые упоминания о его службе в чине опричного казначея относятся к 1569 году[1047]. В подчинении Пивова находились опричная казна, Четвертной приказ и прочие финансовые ведомства опричнины. Показателем влияния опричного казначея служит блестящая карьера в опричнине многих его родственников[1048].

   В первые годы опричнины начали свою карьеру дворяне В. Г. Грязной и его троюродный брат В. Ф. Ошанин, М. Л. Скуратов-Бельский и Р. В. Алферьев. В опричную думу никто из них первоначально не входил[1049]. Влияние Грязного и Скуратова усилилось лишь после разгрома «заговора» Федорова.

   На протяжении первых пяти-шести лет существования опричнины руководство опричной думой осуществляла старомосковская знать и отчасти дворяне. Входившие в думу представители высшей титулованной знати не пользовались большим влиянием[1050]. Почти все они получили думные чины из опричнины в самом конце 60-х годов. Помимо боярина князя В. А. Сицкого опричниками были боярин князь И. Темкин и окольничий князь Д. И. Хворостинин.

   В чине боярина князь В. И. Темкин много лет служил в Старицком удельном княжестве[1051]. В начале Ливонской войны он попал в плен к литовцам и только благодаря этому обстоятельству избежал царской опалы. Сын Темкина и все его братья были сосланы в Казанский край. 5 июля 1567 г. Темкин вернулся в Россию[1052]. Ситуация к тому времени настолько изменилась, что его сразу же приняли в опричнину[1053]. Царь поручил Темкину весьма неблаговидное дело — расследование «преступлений» Ф. Колычева. Темкин успешно выполнил это поручение и, вероятно, в награду за это получил ранее октября 1569 г. чин опричного боярина[1054].

     Князь Д. И. Хворостинин происходил из самой младшей малознатной ветви Ярославского княжеского рода. Думный чин был пожалован ему за военные заслуги. Хворостинин обладал выдающимися военными дарованиями. В 1569 г. он получил титул опричного окольничего[1055].

    По форме опричная Боярская дума ничем не отличалась от думы любого другого удельного княжества. По существу дела, опричная дума копировала в миниатюре ту самую комбинацию политических сил, которая сохранялась в земщине и формально выражалась в союзе между удельными князьями и старомосковской нетитулованной знатью. Но подлинные удельные князья не входили в опричнину. Опричнина была детищем почти исключительно старомосковского боярства.

* * *

    В состав опричнины вошли земли трех категорий. Во-первых, крупные дворцовые и великокняжеские оброчные волости, расположенные по большей части невдалеке от столицы. Во-вторых, обширные территории Поморья и Севера. И, в-третьих, несколько небольших центральных уездов с развитым служилым землевладением[1056].

    Дворцовые волости должны были снабжать опричный двор всеми необходимыми продуктами[1057]. Иные цели преследовало зачисление в опричнину северных уездов с богатыми торговыми городами Вологдой, Устюгом Великим, Каргополем, Вагой, Двиной, Холмогорами и т. д.[1058]. Поморье и Север принадлежали к числу слабо заселенных районов страны[1059]. Здесь дольше всего сохранялось общинное землевладение, среди населения преобладало черносошное крестьянство. Феодальное служилое землевладение не получило широкого развития в этих уездах. К середине века во многих северных волостях было введено земское самоуправление, население обложено «кормленым окупом» в пользу казны[1060]. Северные торговые города Вологда, Холмогоры, Двина, Каргополь относились к посадам средней величины[1061]. Вологда и Холмогоры расположены были на конечных пунктах великого речного пути по Северной Двине и Сухоне. Этот путь служил главной торговой артерией, связывавшей Москву с Поморьем[1062]. Названные города были центрами обширных местных рынков и средоточием ремесленного производства[1063].

    Самым крупным из опричных посадов был Устюг Великий, зачисленный в опричнину «со всеми волостями»[1064]. Устюг являлся административным центром обширного края и контролировал важнейшие торговые пути из России на Урал и в Сибирь. Устюжский рынок был крупнейшим пушным рынком страны. Передают, что еще в 80-х гг. XVI в. Устюг платил в Четвертной приказ до 30 тысяч рублей тяглом и податью, всего на 10 тысяч рублей меньше, чем Москва[1065].

     Как можно установить, опричное правительство забрало в опричнину важнейшие центры соляной промышленности страны, включая Каргополь, Соль-Тотемскую, Соль-Вычегорскую, Соль-Галич, Соль-на-Балахне (Балахну) и Старую Руссу[1066]. Среди всех перечисленных городов первое место бесспорно занимала Старая Русса. В середине XVI в. здесь числилось 1545 дворов[1067]. Главным богатством города были соляные варницы, много сотен варниц, на которых ежегодно добывали сотни тысяч пудов соли[1068]. Старорусскую соль продавали на рынках Новгородско-Псковской и отчасти Тверской и Смоленской земель[1069]. На протяжении XVI в. Старая Русса сохраняла значение крупнейшего торгово-промышленного центра страны. Еще в 80-х гг. она платила в казну в счет торговых пошлин 18 тысяч рублей. Столько же платили Москва и Новгород вместе взятые. Правда, Русса выплачивала пошлины не деньгами, а главным образом натуральным продуктом[1070]. Обычно опричные уезды имели конфигурацию сплошных массивов. В отношении Руссы допущено было исключение. Русса располагалась посредине Новгородских земских пятин наподобие небольшого островка.

     По мнению С. Б. Веселовского, Русса, Балахна, Тотьма и т. д. были взяты в опричнину для снабжения солью государева двора[1071]. Полагаем, что опричный дворец не мог поглотить и тысячной доли продукта, добываемого в одной Руссе. Опричная казна преследовала более значительные цели. Соль интересовала ее не как натуральный продукт, а как важнейший товар на рынке страны. Взяв под свой контроль главные центры солепромышленности, опричное правительство установило своего рода соляную монополию. Опричнина контролировала соляную торговлю всего Северо-Запада (Старая Русса), Заонежья (Каргополь), Заволжья (Солигалич), Нижегородского края (Балахна) и Севера (Соль-Вычегодская). В руках опричного правительства соляная монополия стала важнейшим средством финансовой эксплуатации населения страны, как опричного, так и земского[1072]. Напомним, что в XVI в. соляная торговля была делом более прибыльным, нежели даже виноторговля[1073]. Далеко не случайно крупнейшая купеческая фамилия XVI века Строгановы нажила капитал именно в сфере соляной торговли.

         Всевозможные поборы, подати, «кормленые окупы» и торговые пошлины с городов и волостей Севера и Поморья, а также соляной доход служили основным источником дохода для опричной казны[1074]. Зачисление названных местностей в опричнину объяснялось главным образом фискальными соображениями.

      В соответствии с древней традицией после образования опричного «удела» царь получил свою долю, «жеребей» на Москве. В опричнине оказался обширный район в западной части столицы, через который пролегал путь в опричный Можайск[1075]. Из опричных кварталов Москвы были выселены все бояре, дворяне и приказные люди, не принятые в опричнину. На их место водворились опричные служилые люди, бояре, дьяки и т. д. Тяглая посадская община почти вовсе не была затронута опричным переселением.

          Опричнина получила свою долю также и в Кремле, где были реквизированы дворовое место удельного князя Старицкого, митрополичье подворье, царицыны хоромы и многочисленные дворцовые службы до Курятных ворот[1076]. Царь намерен был выстроить себе в Кремле новую опричную резиденцию, но через полгода отказался от своего намерения.

    В опричнину попало около десятка уездов с развитым служилым землевладением. Только три из них можно с некоторой натяжкой отнести к числу уездов средней величины (Вязьма, Можайск, Суздаль). Прочие были мелкими и мельчайшими из уездов (Галич, Малый Ярославец, Медынь, Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин)[1077]. Названные уезды должны были дать основные контингенты для опричного дворянского войска.

* * *

    Одним из первых мероприятий опричной думы явилось формирование опричного стрелецкого и дворянского войска. Стрелецкое войско несло функции личной охраны царя и его семьи и насчитывало первоначально до 500 человек[1078]. Обычно стрельцы набирались из среды посадских людей. Не запрещено было также вербовать стрельцов из кабальных слуг опричных князей и бояр. Численность опричного стрелецкого войска не оставалась неизменной на протяжении всей опричнины. Его контингенты росли по мере расширения территории опричнины и спустя пять лет достигли 1500 человек[1079].

     Опричное дворянское войско насчитывало тысячу «голов» и имело традиционную структуру. «А учинити государю у себя в опришнине, — значилось в царском указе, — князей и дворян и детей боярских дворовых и городовых 1000 голов»[1080]. Опричные князья, дворяне и дети боярские дворовые составляли верхушку опричного корпуса, царский «двор»[1081]. Местопребыванием опричного «двора»была Александровская слобода. По словам Таубе и Крузе, жившие в Слободе опричники составили своего рода орден или братство, насчитывавшее 300 человек[1082]. Датский посол Я. Ульфельд сообщает о том, что царь избрал себе 300 опричников, дав им власть над жизнью и смертью людей[1083]. По-видимому, речь идет о дворовых опричниках, «дворе», составлявшем непосредственное окружение царя.

     Пока территория опричнины была сравнительно невелика и армия не превышала тысячи человек, опричный двор не отличался многочисленностью. Но по мере включения в опричнину новых уездов численность опричной армии значительно увеличилась. Вместе с тем расширился состав опричного двора, поставлявшего командные кадры для опричной армии. По свидетельству Шлихтинга, имевшего доступ к опричному двору, царь держал к осени 1570 г. до восьмисот опричников[1084].

     Городовые дети боярские служили поуездно. Они составляли основную массу опричного дворянского ополчения. Поскольку на долю «двора» приходилось первоначально около 300 человек из тысячи, а может быть, и значительно меньше, на долю городовых детей боярских приходилось никак не менее 700 человек. К концу опричнины число их возросло в несколько раз[1085].

    После утверждения указа об опричнине правительство вызвало в Москву дворян трех опричных уездов: Суздальского, Можайского и Вяземского и произвело генеральный смотр[1086]. Им руководила специальная опричная комиссия составе первого боярина А. Д. Басманова, князя А. Вяземского и П. Зайцева. Во время смотра четверо «старших» дворян из каждого уезда должны были после особого допроса и под присягой показать перед комиссией происхождение рода уездных служилых людей, рода их жен, указать также с какими князьями и боярами они вели дружбу и т.д.[1087] В опричнину царь приказал зачислить лишь тех, против кого у него не было подозрения и кто не был дружен с князьями и боярами. Они стали его людьми, «опричниной»[1088].

    О принципах отбора служилых людей в опричнину одинаково рассказывают столь различные авторы, как царь Иван, Курбский, Штаден, Таубе и Крузе. Курбский повествует, что царь, учредив опричнину, собрал вокруг себя «человеков скверных», вместо «нарочитых», т. е. знатных людей[1089]. Штаден называл служилых опричников «новодельными господами, которые должны бы быть холопами тем прежним»[1090]. Таубе и Крузе презрительно писали о них же, как о «нищих и косолапых мужиках»[1091]. Насквозь проникнуть аристократическими предрассудками, сам царь Иван горько сетовал на то, что вынужден из-за боярской измены приближать к себе в опричнине худородных дворян-страдников. «...По грехом моим учинилось, — писал он опричному думному дворянину В. Грязному,— и нам того как утаити, что отца нашего князи и бояре нам учали изменяти, и мы и вас, страдников, приближали, хотячи от вас службы и правды»[1092].

    По замыслам опричного правительства, привилегированное дворянское войско должно было стать надежным орудием в борьбе с феодально-аристократической оппозицией. Ввиду этого при наборе опричной тысячи предпочтение оказывалось худородному провинциальному дворянству. Показателем социального лица опричнины может служить командный состав тысячи. Когда осенью 1565 г. опричные отряды были посланы против татар, ими командовали воеводы князья А. П. Телятевский, Д. И. и А. И. Хворостинины, князь Д. И. Вяземский и М. З. Белкин[1093]. Несмотря на свои княжеские титулы, никто из опричных воевод не принадлежал к знати. Телятевский был помещиком из Ярославля и происходил из обедневшей ветви князей Микулинских. По словам В. Б. Кобрина, Хворостинины были родом малознатным, хотя и не захудалым[1094]. Вяземские служили по Костроме в, низшем разряде дворян, «литве дворовой». Согласно Разрядам, в Полоцком походе воевода Телятевский командовал сторожевым отрядом в 1016 человек, голова Д. И. Хворостинин возглавлял отряд в 200 человек[1095]. Остальные воеводы вообще не упоминались в доопричных разрядах. Козельский дворовый Белкин принадлежал к неродословному дворянству и даже в опричном разряде писался без отчества[1096].

     По мнению Г. Н. Бибикова и В. Б. Кобрина, специально исследовавших состав опричного двора, опричная армия была укомплектована в значительной части за счет местных дворян тех уездов, которые были взяты в опричнину[1097]. Эта точка зрения встретила возражения со стороны А. А. Зимина. «Создавая свой опричный корпус, — пишет он, — Иван IV руководствовался не служилой и земельной связью того или иного сына боярского с опричными уездами, а совершенно другими мотивами»[1098]. Свой вывод А. А. Зимин основывает на следующем расчете. Из 157 учтенных им опричников, служивших в 50-х гг. в составе «старого» двора, только 33 вышло из военно-служилых корпораций пяти опричных (для 1565 г.) городов, «подавляющее большинство опричников, следовательно, происходило из земских уездов, а не из опричных (как думал Г. Н. Бибиков)»[1099]. Мнение А. А. Зимина никак нельзя признать убедительным. Во-первых, за всё время существования опричнины в ней служило несколько тысяч дворян, между тем А. А. Зимин оперирует данными лишь о 157 лицах. Во-вторых, командные кадры опричнины (к которым относились учтенные А. А. Зиминым лица) комплектовались на основе персонального отбора, т. к. царь и члены опричной комиссии отбирали на опричную службу лишь известных им, наиболее надежных и опытных лиц из старого командного состава. Очевидно, этот принцип комплектования был вовсе неприменим к служилой мелкоте, нескольким тысячам провинциальных детей боярских, которые составили основную массу опричного войска. Очень немногие из них были лично известны царю и членам опричной думы. В-третьих, А. А. Зимин полностью игнорирует свидетельства современников, в качестве очевидцев подробно описавших массовые наборы служилых людей в тех уездах, которые во шли в опричнину[1100].

       Согласно указу об опричнине, царь принял к себе на службу 1000 дворян, «и поместья им подавал в тех городех с одново, которые городы поймал в опришнину»[1101]. Задача испомещения опричных людей разрешалась двояким способом. Местные дворяне (а они составляли основную массу и сохраняли свои старинные поместья в данном уезде и получали «додачу», т. е. дополнительное земельное обеспечение. Как свидетельствуют Таубе и Крузе, принятым в опричнину дворянам полагалось от 50—60 до 100 четвертей (гуфов) земли[1102].

      «Иногородние» дворяне (начальные люди и пр.) получали поместья в опричных уездах в свой полный оклад, н зато лишались своих старых поместий в других уездах.

      Вопрос о землевладении опричных служилых людей решался, по-видимому, в строгом соответствии с старинными удельными традициями. Теми же традициями руководствовался царь Иван при наборе дворян в «удел» в период кратковременного «царствования» Симеона Бекбулатовича в 1575—1576 гг. «А которых людишок приимем, — писал князь Иван Московский Симеону, — и ты б, государь, милость показал, вотчинишок у них отнимати не велел, как преж сего велося у удельных князей», «а ис поместьишок их им... всякое их рухлядишко пожаловал, велел отдати, и людишок их, не ограбя, велел выпустити»[1103].

    Наше предположение подтверждается двумя фактами. Во-первых, указ об опричнине предусматривал испомещение дворян «с одново» в опричных уездах и ни словом не упоминал о «перемене» у них вотчин и наделении их вотчинами в опричных уездах. Далее интересной иллюстрацией к опричному указу может служить писцовая книга Рузского уезда 1567—1569 гг., которая показывает, что опричники сохраняли в своих руках вотчины, находившиеся в земщине[1104]. В конце 60-х гг. в земском Рузском уезде вотчинами владели опричники боярин В. П. Яковлев, ловчий Г. Д. Ловчиков., Я. Ф. Волынский, А. Ф. Волынский, князь С. А. Черкасский[1105].

Владельцами поместных земель в Рузском уезде были в подавляющем большинстве земцы. В нескольких случаях земские писцы описали также поместья опричников, но эти случаи объясняются особыми обстоятельствами. «За Григорьем за Яковлевым сыном Унковского да за иво племянником за Ондреем Ивановым сыном Унковского (а Ондрей в опричнине) старое отца их поместье...»[1106]. Описанное писцами поместье было «сместным» владением двух родственников, земца и опричника.

    «Становясь опричником, — пишет А. А. Зимин, — служилый человек часто не переходил в состав землевладельцев опричных уездов, сохраняя свои старые земельные и служилые связи»[1107]. Приведенные выше факты позволяют оспаривать подобный вывод. Опричники становились помещиками опричных уездов и сохраняли в земщине лишь свои вотчины.

     Благодаря дополнительному земельному обеспечению в опричнине была установлена своя, особая градация поместных окладов дворян, значительно более высокая, чем в земщине. Учитывая, что обычные поместные оклады в середине века составляли примерно 50—300 четвертей для городовых детей боярских и 300—500 для дворовых, следует признать, что землевладение низших слоев дворянства выросло в опричнине весьма значительно[1108]. По наблюдению В. Б. Кобрина, при опричном . дворе распространенным был поместный оклад в 250—500 четвертей, с вотчинами в 150—200 четвертей земли[1109]. В. Б. Кобрин замечает, что в целом «состав Опричного двора был несколько худороднее доопричного и главное — современного ему земского», но «разницу между опричниной и земщиной не следует преувеличивать, она не была настолько велика, чтобы мы были вправе резко противопоставлять их друг другу»[1110]. Различия опричного и земского «дворов» сводились к тому, что опричные служилые люди при прочих равных условиях были поставлены в привилегированное положение по сравнению с земским дворянством.

    Чтобы дополнительно обеспечить опричников, нужны были десятки тысяч четвертей земли[1111]. Необходимые земли были конфискованы у землевладельцев опричных уездов. Царский указ об опричнине категорически предписывал «вывести» из опричных уездов вотчинников и помещиков, «которым не быти в опришнине», предоставить им земли «в то место в иных городех, понеже опришнину (царь. — Р. С.) повеле учинити себе особно»[1112]. Неизвестно, насколько последовательно этот принцип был проведен в жизнь. Но так или иначе, многие вотчинники и помещики должны были лишиться своих земель в опричных уездах. С. Ф. Платонов крайне преувеличил значение конфискаций в опричных уездах, будто бы подорвавших княжеско-боярское землевладение[1113]. Оспаривая аргументацию Платонова, С. Б. Веселовский указал на незначительный удельный вес вотчинного землевладения в уездах, зачисленных в опричнину в 1565 г. «В Можайском и Суздальском уездах, — писал он, — было некоторое количество вотчинных земель, а во всех остальных уездах вотчин было мало или они вовсе отсутствовали»[1114]. Если это справедливо, то земельный пересмотр в опричных уездах в 1565 году свелся, главным образом, к перераспределению поместного фонда земель. Судя по спискам дворовых, аристократическая прослойка среди землевладельцев Суздаля, Можайска и Вязьмы, в самом деле, была невелика[1115]. Главной целью земельного пересмотра во всех названных уездах было образование свободного земельного фонда для испомещения опричной тысячи.

     Для того, чтобы выяснить характерные особенности опричной военной реформы, надо определить ее влияние на численный состав дворянства опричных уездов. Интересующие нас количественные изменения наиболее точно отразились в документации Разрядного приказа. В канун опричнины был составлен Разряд Полоцкого похода 1563 г., в самом конце опричнины — Разряд похода против крымских татар 1572 г. В этих важнейших военных походах участвовали  почти все боеспособные силы дворянского ополчения России.

Численность дворян по разрядам[1116]

    Данные Разрядов подтверждают свидетельство летописи о том, что в первых опричных уездах была набрана и испомещена как раз тысяча опричных служилых людей. В походе 1572 г. названная тысяча участвовала почти что в полном составе. (Из-за отсутствия данных по Белеву и Вологде в Разряде фигурирует 967 дворян). Разряды не отличаются исчерпывающей полнотой, но они с полной очевидностью указывают на сокращение численности дворян в тех уездах, которые были зачислены в опричнину. Разряды показывают также, что особенно много дворян было «выведено» из Суздальского, а также Можайского уездов. Суздальский уезд в конце опричнины мог выставить в поле не более трети прежнего числа служилых людей. «Выводы» из Суздаля имели вполне определенный политический смысл. Потомки местной княжеской династии, князья Суздальские, сохраняли давние политические связи с местным феодальным сословием. Неудивительно, что опричное правительство постаралось изгнать из уезда всех, кого оно подозревало в симпатиях к Суздальским князьям.

    Указ об организации опричной тысячи имел некоторые общие черты с приговором 1550 г. об испомещении «тысячи лучших слуг» под Москвой (одинаковый численный состав, испомещение дворян статьями и т. д.). Однако по существу опричная тысяча была организована на совершенно иных началах. «Тысяча лучших слуг» должна была набираться по всем уездам и включала лишь верхушку уездных дворянских обществ. Опричная тысяча комплектовалась из дворян нескольких средних и малых уездов и включала в себя массу . рядовых служилых людей этих уездов. Все «лучшие слуги» принадлежали к составу государева двора. В избранную опричную тысячу входили не только и не столько дворовые, сколько городовые дети боярские, мелкие провинциальные служилые люди. Возможно, в связи с этим «лучшие слуги» получали в III статье 100 четвертей земли, а опричники низшей статьи — всего лишь 50—60.

    Дворянский идеолог И. Пересветов еще в 50-х гг. ратовал за организацию постоянной личной гвардии царя, предлагал жаловать дворян не по «породе», а по воинским заслугам и т. д. В известном смысле опричная реформа шла навстречу подобным требованиям дворянства. Опричная тысяча была создана как привилегированная личная гвардия царя. Служба в опричнине открывала широкие перспективы перед худородным дворянством. Однако привилегии опричнины распространялись на сравнительно узкий круг дворянства. В то же время негативные результаты опричной реформы нарушили интересы широкого слоя земских дворян. Многие дворяне были выселены из своих вотчин и поместий. Лишились земель также дворяне, имевшие владения на территории опричнины, но служившие в других уездах. Ввиду дробности и чересполосицы феодального землевладения таких было немало. В целом опричный земельный пересмотр вызвал глубокое недовольство среди земского дворянства, что привело к усилению дворянской фронды.

    При зачислении в государев удел каждый опричник клятвенно обещал разоблачать опасные замыслы, грозившие царю, и не молчать обо всем дурном, что он узнает. Опричникам запрещалось общаться с земщиной. Удельные вассалы царя носили черную одежду, сшитую из грубых тканей. Они привязывали к поясу у колчана со стрелами некое подобие метлы. Этот их отличительный знак символизировал стремление «вымести» из страны измену[1117].

* * *

    Система опричного управления в значительной мере копировала систему управления земщины.

    По мнению А, А. Зимина, особенно важную роль в формировании опричного аппарата сыграл государев дворец, вошедший в опричнину со всеми своими учреждениями[1118]. Приведенное мнение вызывает известные возражения, поскольку в опричнину не вошли два главнейших учреждения дворцового аппарата: Большой дворец боярина Н. Р. Юрьева и Конюшенный приказ боярина И. П. Федорова-Челяднина[1119].

     Опричный Дворцовый приказ был сформирован заново из лиц, прошедших самую строгую проверку. Специальные опричные ведомства расследовали прошлое дворцовой прислуги, ее родственные связи и т. д. В царском архиве «анкеты» дворовых, входивших во Дворец, занимали отдельный ящик: «ящик 200, в нем сыски родства ключников, и подключников, и сытников, и поваров, и хлебников, и помясов, и всяких дворовых людей»[1120].

     Опричный Дворец имел традиционную структуру и подразделялся на три «дворца» — Сытный, Кормовой и Хлебный[1121]. В соответствии с указом об опричнине, царь приговорил «на дворцех, на Сытном и на Кормовом и на Хлебенном учинити клюшников и подклюшников и сытников и поваров и хлебников, да и всяких мастеров и конюхов и псарей и всяких дворовых людей на всякой обиход»[1122]. Как можно заключить из текста указа, из всех дворцовых ведомств только Большой дворец получил четкую организацию с первых же дней существования опричнины. Прочие отрасли дворцового управления не были дифференцированы. Вероятно, в силу своей малочисленности, взятые в опричнину мастера (оружейники и пр.), конюхи, псари, истопники первоначально не были организованы в особые приказы — «дворцы». Только в конце опричнины, когда государев «двор» сильно разбух, опричные «дворцы» Бронный, Постельный и Конюшенный отпочковались от общего дворцового ведомства опричнины. Невзирая на это обстоятельство, такие дворцовые чины, как оружничий, постельничий, ясельничий, вошли в опричнину с самого момента ее организации. Объясняется это двумя моментами. Во-первых, все названные чины по должности были тесно связаны с обслуживанием царской семьи. Во-вторых, в опричнине эти чины становятся простым атрибутом думного дворянства, а следовательно, связь их с соответствующими дворцовыми приказами постепенно становится номинальной[1123].

     Наряду с Дворцом в опричнине образуется ведомство казначеев и некоторые другие приказы, копировавшие параллельные земские учреждения. Организованная в опричнине лестница чинов включала «дворецкого, и казначеев и дияков и всяких приказных людей»[1124].

     Опричная Казна была пополнена посредством прямого ограбления земщины. В связи с отречением от престола царь вывез в Слободу всю государственную казну, золотые и серебряные слитки, сосуды и т. д. По возвращении на государство он вернул часть сокровищ (серебряные «суда» и т. д.) земской Казне, но одновременно наложил на земщину громадную контрибуцию[1125]. «За подъем же свой, — значилось в летописи, — приговорил царь и великий князь взяти из земского сто тысяч рублей»[1126]. Фактически вся тяжесть расходов, связанных с организацией опричнины, была взвалена на плечи земщины.

    В ведении опричных казначеев находилась Четверть, или Четвертной приказ, один из главных финансовых органов опричнины. Четверть непосредственно осуществляла сбор «кормленых окупов» и других платежей в севёрных уездах опричнины[1127].

    Опричнина имела обширный поместный фонд и многочисленную армию. Поэтому ее приказные ведомства неизбежно должны были осуществлять функции, аналогичные функциям земского Поместного и Разрядного приказов, а иногда и Посольского приказа, поскольку опричное правительство нередко вело самостоятельные дипломатические переговоры с иностранными послами. Круг  дел опричной администрации был весьма широк. Тем не менее, опричнина не обладала столь-разветвленным и сложным аппаратом, как земщина. Функции различных ее ведомств не были дифференцированы. Сплошь и рядом опричные дьяки по очереди исполняли самые разнообразные поручения.

    Царь не доверял приказной бюрократии старой формации. Поэтому почти никто из приказных чиновников, получивших дьяческий чин при Адашеве, на первых порах в опричнину не попал. Самыми видными дьяками в опричнине были П. Григорьев и Д. Володимеров. Ко времени падения Избранной рады Григорьев служил в подьячих. В Полоцком походе он числился дьяком, но был записан в дьяческом списке одиннадцатым[1128]. Личность дьяка Д. Володимерова вызывает в литературе разногласия[1129].

     Функции главных опричных дьяков отличались большим разнообразием. Отметим, что дьяк Володимеров управлял финансовым Четвертным приказом (1566 г.), участвовал в переговорах с литовцами в качестве посольского дьяка-(в том же году), разрешал местнические споры опричных воевод как разрядный дьяк (в 1567 г.) и т. д.[1130] В Четвертном приказе помощником Володимерова был его тесть Ф. Рылов. Рылов служил конюшенным дьяком в походах 1558 г. и 1562—1563 гг. и, вероятно, являлся креатурой ясельничего П. В. Зайцева[1131].

    Образовавшиеся в опричнине органы приказного управления были как бы сколком земских Приказов. Приписывать им больший архаизм едва ли есть основания. Опричные органы не обладали такой дифференциацией, как земские Приказы, объем их работы был значительно меньше. Но все делопроизводство и самая структура ведомств оставались в принципе теми же, что и в земщине[1132].

     Обратное влияние опричной практики на структуру центрального приказа аппарата если и имело место, то лишь в самых ограниченных пределах.

* * *

    Опричнина не изменила традиционной структуры управления на территории Московского царства — земщины. Высшей властью в земщине была Боярская дума, целиком сохранившая значение верховного органа боярской аристократий[1133].

    Официально руководство земской думой осуществляли удельные князья Бельский и Мстиславский. Ценой полного и беспрекословного повиновения Бельский вернул себе доверие Грозного. Опричное правительство оценило лояльность Бельского и Мстиславского и неизменно использовало их авторитет, чтобы держать в покорности земскую Боярскую думу. В годы опричнины, власти не раз получали доносы на первых бояр думы. Однако каждый раз царь оставлял доносы без внимания. «Я и эти двое (удельные князья Бельский и Мстиславский. — Р. С.) составляем три московские столпа, — неизменно говаривал он. — На нас троих стоит вся держава»[1134].

    Более широкой опорой нового режима в земщине была старомосковская знать: бояре Захарьины, Челяднины, Морозовы. Именно эти группировки осуществляли руководство Земским собором созванным на втором году существования опричнины.. Боярская дума на соборе была представлена 3 удельными князьями, 15 боярами и окольничими из старомосковской знати и только двумя боярами из титулованной неудельной знати. По существу, в земщине возникла традиционная комбинация политических сил, издавна позволявшая монархии противостоять оппозиции многочисленных и влиятельных местных династий Северо-Восточной Руси.

    При учреждении опричнины царь объявил о том, что передает все управление Московским царством земской Боярской думе, но при этом сделал ряд существенных оговорок. По указу об опричнине, «государство... свое Московское, воинство и суд и управу и всякие дела земские (царь. — Р. С.) приказал ведати и делати бояром своим, которым велел быти в земских: князю Ивану Дмитреевичю Белскому, князю Ивану Федоровичю Мстиславскому и всем бояром. ...а ратные каковы будут вести или земские великие дела, и бояром о тех делех приходити ко государю и государь з бояры тем делом управу велит чинити». (Курсив наш. — Р. С.)[1135].

     Передача правления думе носила фиктивный характер. Будучи главой опричного правительства, Грозный сохранял право решать вопросы войны и «великие земские дела» во всем Московском царстве. Фактически ни одно важное решение не могло быть принято в земщине без участия царя, опиравшегося на советы опричной думы.

     В смысле политических форм опричнина была возвратом к отжившей удельной старине. В опричнине царь предстал перед своими подданными в древнем одеянии удельного владыки. Казалось бы, опричнина возродила в стране удельные порядки в Самых широких масштабах. На самом же деле новое учреждение в существе своем имело мало общего с удельной практикой и традициями.

    Опричнина стала своеобразным государством в государстве или, точнее, государством над государством. В опричнине царь освободился, наконец, от традиционной опеки со стороны Боярской думы и князей церкви. Опричнина опиралась на насилие и располагала властью, которой ранее не обладало ни одно, из московских правительств.

    Опричное правительство было облечено исключительно широкими полицейскими функциями, которые позволяли ему контролировать всю земщину. Главным условием своего возвращения на царство Грозный выставил неограниченное право распоряжаться жизнью и имуществом «изменников», и это требование было принято сословиями и одобрено Земским собором. Насилие и террор как основное средство достижения политических целей монархии — таким был один из центральных пунктов указа об. опричнине. Репрессии опричнины должны были доставить монархии перевес над политическими притязаниями могущественной феодальной аристократии, а заодно покончить и с дворянской фрондой.

                            Глава IV              Репрессии и земельная политика опричнины.                    Указ о казанской ссылке.

    Едва Земский собор утвердил указ об опричнине, как правительство Басманова приступило к разгрому княжеско-боярской оппозиции[1136]. В первую очередь оно подвергло преследованиям князей Оболенских, игравших выдающуюся роль в думе в период Избранной рады. В феврале 1565 г.. царь велел заточить в монастырь князя Д. И. Ерша-Немого[1137]. Боярин Ерш был одним из высших командиров русской армии и родственником царя[1138]. С заточением его пресекся род князей Телепневых, одна из главнейших ветвей Оболенского княжеского дома. В феврале 1565 г. были убиты знатные воеводы князья И. И. Кашин и Д. Ф. Щепин-Шевырев. Шевыреву уготована была самая мучительная казнь. Его посадили на кол[1139]. Передают, будто Шевырев умер не сразу и «аки не чювши муки тоя лютыя (что в общем весьма сомнительно. — Р. С.), на коле, яко на престоле седящ, воспевал канон изо уст... Исусу»[1140]. Примерно в то же время или несколько позже Грозный велел повесить члена ближней думы кравчего князя П. И. Горенского[1141]. Вместе с ним казни подверглись его двоюродные братья князья Никита и Андрей Федоровичи Черные[1142]. Эти последние были сыновьями знатного боярина князя Ф. М. Черного, крупного новгородского помещика[1143]. Горенские и Черные записаны в синодике одним списком[1144]. Вероятно, в начале опричнины был казнен упомянутый в царском синодике князь А. В. Ногтев-Оболенский, ближайший родственник князя Д. И. Курлятева[1145]. Сын казненного князь М. А. Ногтев бежал в Литву[1146]. Преследованиям подверглись князья Тюфякины, близкие родственники Горенского. Князь В. Б. Тюфякин с двумя сыновьями Михаилом и Василием были в опале сосланы в Казанский край[1147]. И. Б. Тюфякин бежал в Литву[1148].

     В начале опричнины аресту подвергся боярин князь B. С. Серебряный-Оболенский, прославленный воевода, сыгравший выдающуюся роль при взятии Юрьева и Полоцка. Но он пробыл под арестом недолго: не прекращавшиеся ни на один день военные действия вынудили правительство освободить его на поруки. За опального князя не поручился ни один член Боярской думы. Он не нашел необходимого числа поручителей даже среди дворян и должен был воспользоваться услугами московского купечества[1149]. Этот единственный в своей роде случай свидетельствовал о том, что былому могуществу Оболенских пришел конец.

     Опричнина как бы мимоходом завершила разгром боярского рода князей Оболенских. Но её главные удары обращены были не против них, а против суздальской знати: князей Суздальских — Шуйских и их родичей.

     Старшее поколение Суздальских князей, выдвинувшееся в годы боярского правления, почти целиком сошло со сцены к середине 60-х годов. Единственным его представителем оставался боярин князь А. Б. Горбатый, выдающийся воевода, стяжавший славу завоевателя Казани. Участник боярских смут 40-х гг., он был одним из главных покровителей Сильвестра в последующее время. После отставки Сильвестра Горбатый стал признанным вождем оппозиции в Боярской думе. Царь потребовал головы непокорного боярина на первом же совещании с думой, посвященном вопросу об учреждении опричнины. После провозглашения опричнины он приказал казнить Горбатого и его пятнадцатилетнего сына[1150]. Младший родственник Горбатых князь А. И. Нохтев-Суздальский, получивший боярский чин за несколько лет до опричнины и никогда не пользовавшийся большим влиянием, был вскоре же переведен на службу в Старицкий удел. Прочие Шуйские были ко времени опричнины людьми совсем молодыми, за исключением одного лишь князя И. А. Шуйского[1151]. В силу знатности и успешной военной карьеры И. А. Шуйский мог претендовать на получение боярского чина в первую очередь. Однако правительство не доверяло ему и в течение многих лет отказывалось допустить его в Боярскую думу. Царь проявлял крайнюю подозрительность по отношению к Шуйским, свидетельством чему служит следующий эпизод. Во время службы Шуйского в Смоленске в Литву сбежал один из его холопов. Узнав об этом, царь, не мешкая ни часу, отстранил воеводу от дел и «свел» в Москву[1152]. Только после падения правительства Басманова князь И. А. Шуйский с большим запозданием получил боярство и в 1571 г. вошел в земскую Боярскую думу[1153].

     Казнив боярина кн. А. Б. Горбатого царь не только обезглавил род Суздальских князей, но и добился полного изгнания Шуйских из Боярской думы в первые же месяцы опричнины.

     Крупной политической мерой, направленной против суздальской знати, явилось зачисление в опричнину древнейшего политического центра Северо-Восточной Руси города Суздаля с уездом. Как отметил С. Б. Веселовский, из всех опричных уездов только в Суздальском и Можайском было некоторое количество старых вотчинных земель[1154]. Однако он утверждает, будто вотчинные владения Суздальских князей в Шуе и Суздале были незначительны[1155]. Неизвестно, пишет он, были ли вотчины в Суздале у князей Горбатых, нет никаких сведений и о землевладении князей Шуйских[1156].

    К сожалению, С. Б. Веселовский, полностью игнорирует показания некоторых общеизвестных источников. Можно установить, что Горбатые владели в Суздале несколькими очень крупными волостями и селами. После казни Горбатых царь наложил руку на их суздальские вотчины и в своем завещании отказал эти вотчины младшему сыну Федору. «Да сыну ж моему Федору, — писал он, — даю в Суздале... волость Коряковская со всеми деревнями и с починки и с рыбными ловлями, да село Лопатниче, да Борисово, да полсела Гориц, да две трети села Тернеева, что были княжо Александровские Горбатого»[1157]. Много лет спустя Шуйские вернули себе некоторые из перечисленных здесь вотчин. В 80-х гг. боярин И. П. Шуйский был сослан Годуновым «в вотчину ево в село Лопатни» (Лопатниче. — Р. С.)[1158]. Возможно, что село Лопатни было конфисковано в начале опричнины не у Горбатого, а у малолетнего тогда И. П. Шуйского и позже ему же возвращено.

    Зачисление Суздаля в опричнину преследовало, по-видимому, две цели. Первая состояла в том, чтобы сократить родовое землевладение Суздальских князей, и эта цель была отчасти достигнута после конфискации земель у Горбатых. Вторая цель сводилась к тому, чтобы ослабить традиционные политические связи суздальской знати с многочисленным средним и мельчайшим дворянством Суздальского уезда. В итоге опричного генерального смотра из уезда были выведены все местные феодалы, которых подозревали в симпатиях к Суздальским князьям, потомкам местной княжеской династии[1159]. Суздаль был «старшим» из городов и наиболее крупным политическим центром, попавшим в опричнину. Созданная по типу удела опричнина могла с полным правом именоваться «суздальским уделом». Создание «суздальского удела» было мерой, направленной острием своим против суздальской знати.

    Вслед за Суздальскими князьями репрессиям подверглись их младшие сородичи князья Ростовские, Ярославские и Стародубские. Для суждения об опричных репрессиях против высшей титулованной знати исключительное значение имеет указ Грозного о ссылке княжат в Казанский край.

* * *

     Земельные экспроприации опричнины служили одним из главнейших средств разрешения политического конфликта. Поэтому земельная политика опричнины и её репрессии неотделимы друг от друга.

    Исследование земельных мероприятий и земельной политики опричного правительства имеет, пожалуй, наиболее важное значение для понимания целей и содержания опричнины в целом.

      Впервые С. Ф. Платонов приписал опричнине «систематическую ломку», разгром крупного княжеско-вотчинного землевладения. Во всех своих построениях С. Ф. Платонов исходил из представления о массовой высылке вотчинников из опричных уездов, а также предположения, будто «в опричное управление были введены за немногими и незначительными исключениями все те места, в которых ранее существовали старые удельные княжества» и которые ко времени опричнины оставались центрами княжеско-вотчинного землевладения[1160]. Проблема земельной политики опричнины была сведена С. Ф. Платоновым, в конечном счете, к изучению территориального состава опричнины.

      Концепция Платонова встретила решительные возражения со стороны виднейшего исследователя опричнины академика С. Б. Веселовского[1161]. По мнению последнего, С. Ф. Платонов неточно и частично неверно определил опричную территорию, в связи с чем его концепция переполнена промахами и фактически неверными положениями[1162]. С.Б. Веселовский первый указал на то, что в опричнину вошли по преимуществу уезды с развитым поместным землевладением, в которых никогда не было наследственных княжеских владений. В их числе были уезды Можайский, Вяземский, Козельский, Лихвинский, Медынский, а также Костромской, Переяславский и пр. Вне опричнины остались такие центры княжеско-вотчинного землевладения, как Оболенск, Стародуб, Тверь, Рязань, а также другие районы с наибольшим количеством старинных княжеских вотчин[1163].

     Взгляды С. Б. Веселовского поддержал А.А. Зимин. Опираясь на данные о территориальном составе опричнины, он пришел к заключению, что опричная земельная политика не имела антикняжеской направленности, хотя и была направлена против пережитков удельной раздробленности и удельно-княжеских традиций[1164].

   При анализе земельной политики опричнины надо четко разграничить два различных вопроса: во-первых, вопрос о территории опричнины и, во-вторых,   вопрос  об  отношении опричного правительства к крупному светскому землевладению. Территория опричнины, зачисление в государев удел тех или иных уездов определялись в первую очередь потребностями организации опричного войска. По этой причине в опричнине оказался целый ряд уездов с развитым поместным землевладением. Основным содержанием земельных мероприятий в опричных уездах явилось перераспределение фондов поместного и лишь отчасти вотчинного землевладения.

    Более важное значение для выяснения земельной политики опричнины имеет вопрос о специальных мерах опричного правительства в отношении крупного феодального землевладения. Исключительное значение в этом плане имеет вопрос о ссылке княжат и дворян в Казанский край после провозглашения опричнины.

    Первая попытка анализа и оценки данных о казанской ссылке принадлежит С. Б. Веселовскому. Опираясь на опубликованную в отрывках писцовую книгу Казани, он составил список казанских ссыльных, насчитывающий 58 человек[1165]. С. Б. Веселовский утверждал, что в подавляющем большинстве ссыльные дворяне принадлежали к низшим слоям государева двора, и на этом основании сделал вывод о том, что для царя учреждение опричнины было разрывом не с одними княжатами и боярами, а со всем старым двором и дворянством вообще[1166]. Подобный вывод был тем более парадоксален, что среди названных С. Б. Веселовским ссыльных по крайней мере 26 лиц имели княжеский титул[1167]. Изыскания С. Б. Веселовского о казанской ссылке, сделанные в виде чернового наброска в 1945 г., увидели свет только в 1963 г. в связи с изданием его «Исследований по истории опричнины».

     За три года до публикации названного труда нам удалось независимо от С. Б. Веселовского реконструировать указ Грозного о казанской ссылке и на основании хранящихся в архиве Казанских писцовых книг составить более полные списки (170—180 имен) дворян, сосланных в Казанский край при учреждении опричнины, а также доказать тот кардинальный факт, что ссылка опальных княжат сопровождалась массовой конфискацией княжеско-вотчинного землевладения. Нас интересовал вопрос о казанской ссылке с точки зрения поземельной политики в первую очередь. В работе С. Б. Веселовского этот вопрос остался неисследованным[1168]. Главнейшие результаты наших изысканий изложены в статье «Опричная земельная реформа Грозного 1565 года», опубликованной в 1961 году в «Исторических записках».

* * *

     Официальная летопись очень кратко, со многими пропусками описывает кровавые оргии опричнины в Москве. Но она становится вовсе немногословной, когда речь заходит о казанской ссылке. После рассказа о казнях летописец замечает: «А дворяне и дети боярские, которые дошли до государьские опалы, и на тех (царь. — Р. С.) опалу свою клал и животы их имал на себя, а иных сослал в вотчину свою в Казань на житье, з женами и з детми»[1169]. (Курсив наш. - Р. С.).

    Сообщение летописи о ссылке дворян в Казань дополняется рассказом опричников Таубе и Крузе: «...представители знатных родов, — пишут Таубе и Крузе, — были изгнаны безжалостным образом из старинных унаследованных от праотцов имений, так что они не могли и не имели права взять с собой даже движимое имущество и вообще ничего из своих имений. Их судьбой поручено было заняться некоторым из местных бояр. Они были переведены на новые места, где им были указаны поместья. Их жены и дети были также изгнаны и должны были итти пешком к своим мужьям и отцам, питаясь в пути подаянием. Это тиранство он (царь. — Р. С.) облекал в такую видимость, будто эти несчастные тяжко перед ним провинились». (Перевод наш. — Р. С.)[1170].

    Ни летопись, ни записки Таубе и Крузе не дают ответа на вопрос, кто же был сослан опричниной в Казанский край. Некоторые данные на этот счет сообщают книги Разрядного приказа, в которых сказано: «Того же году (7073) послал государь в своей государеве опале князей Ярославских и Ростовских и иных многих князей и дворян и детей боярских в Казань на житье и в Свияжской город и в Чебоксарский город и жити в Казани городе»[1171]. (Курсив наш. — Р. С.)

     В ряде других записей Разрядной книги за 1565—1566 (7073—7074) гг. мы находим имена некоторых казанских ссыльных. Например, в 7073 г. в Казань были сосланы полоцкие воеводы князь Д. Ю. Сицкий-Ярославский и И. П. Квашнин-Поярков: «и государь на князь Данила Сицкого да на Ивана Квашнина опалу свою положил да и послал их в Казань на житье»[1172].

     Для исследования вопроса о составе казанской ссылки наибольшее значение имеют писцовые книги Казани, состав-ленные Н. В. Борисовым и Д. А. Кикиным в связи с указом Грозного о казанской ссылке[1173]. Как значится в казанских писцовых книгах, писцы описали «дворцовые земли», «порозжие земли отставленных жильцов», «выморочные земли» и «земли, что были исстари татарские и чувашские и мордовские, и те все земли в поместье роздали князем и детям боярским, которых государь послал в свою вотчину в Казань на житье»[1174]. (Курсив наш. — Р. С.)

    Аналогичные книги те же самые писцы составили для Свияжского уезда[1175]. Здесь они также испомещали ссыльных опальных княжат и дворян.

      Одновременно с составлением уездных писцовых книг было произведено описание Казанского посада, ставшего местом поселения ссыльных дворян[1176]. В книгах казанского посада подробнейшим образом описаны «дворы князей и детей боярских, которым государь велел быть в Казани на житье, а давали им по государеву наказу в 73-м году казанские воеводы боярин князь Петр Андреевич Булгаков и все воеводы дворы белые оценя, а иные дворы воеводы имали оценя ж у посацких всяких людей, который двор воеводы у кого оценив взяли и кому отдали и чем оценен и кому за двор шли денги и то под теми дворы писано имянно»[1177]. (Курсив наш. — Р. С.)  

    Писцовые книги Казанского и Свияжского уездов, а также опись посада Казани 1565—1566 (7073—7074) гг. дают наиболее полные сведения о составе казанской ссылки.

* * *

  Составленные нами подробные списки казанских ссыльных позволяют составить точное суждение о социальной направленности первых опричных репрессий и их масштабах[1178]. Как можно установить, с первых дней опричнины репрессии приобрели поразительный размах и остроту. Их основным объектом стали князья Ростовские, Ярославские и Стародубские, потомки местных династий Северо-Восточной Руси. Все названные семьи принадлежали к верхам боярской аристократии и неизменно заседали в Боярской думе.

     Ростовские князья происходили от одного корня с Суздальскими князьями. В среде недовольного боярства они занимали крайнюю позицию, выделяясь враждебностью к Захарьиным и т. д. Примером может служить «дело» боярина князя С. В. Ростовского 1553—1554 гг. Тотчас после введения опричнины царь велел казнить бывшего боярина князя С. В. Ростовского, находившегося в то время на воеводстве в Н. Новгороде[1179]. Явившиеся в город опричники бросили в тюрьму более 40 слуг опального воеводы, а его самого в телеге, связанным повезли в Москву[1180]. В дороге они убили свою жертву, тело спустили под лед, а голову отвезли в мешке царю. Иван погрозил пальцем мертвой голове и будто бы произнес: «о голова, голова, достаточно и с избытком пролила ты крови, пока была жива»1. Трудно сказать, что при этом имел в виду Грозный.

    Указ Грозного о ссылке в Казань нанес сильный удар могуществу князей Ростовских[1181]. Царь подверг опале и сослал на поселение в Свияжск боярина князя А. И. Катырева. К началу опричнины Катырев оставался единственным представителем Ростовского княжеского рода в Боярской думе. С его опалой Ростовские утратили свои позиции в думе.

    На поселение в Казанский край были сосланы двоюродный брат опального боярина, царский спальник и воевода князь И. Ю. Хохолков; сыновья влиятельного боярина князя Ю. Темкина Дмитрий и Иван, его племянники Михаил и Иван, а также сын старицкого боярина князя В. И. Темкина Иван и двое князей Яновых, царские спальники[1182]. В ссылке оказалась большая группа князей Приимковых и Лобановых. Самым видным из них был кн. В. В. Волк Приимков, служивший есаулом в государеве полку под Полоцком, а затем воеводой в Мценске в течение двух лет[1183]. Дядьями Волка были Р. А. и М. А. Приимковы, сосланные в Казань с сыновьями. Видными воеводами были И. Ф., В. Ф. и М. Ф. Бахтеяровы Приимковы. Из Лобановых в ссылку попали И. С. Ростовский, его племянник Ф. М. Лобанов, А. М. Бычков-Бритый и т. д.

    Всего в Казанский край, по неполным спискам (отсутствуют сведения о Чебоксарском уезде), было сослано не менее двух десятков Ростовских княжат.

    Сильный удар опричнина нанесла Ярославскому княжескому роду, одному из самых влиятельных аристократических родов России. Потомство князей Ярославской династии сильно разрослось к середине века и насчитывало, по выражению Грозного, «не одно сто». Накануне опричнины в Литву бежал боярин князь Курбский, идеолог княжеско-боярской оппозиции[1184]. После введения опричнины репрессии немедленно обрушились на Ярославский княжеский род. По указу Грозного в Казанский край были сосланы виднейшие воеводы князья Ф. И. Троекуров, Д. В. Ушатый, А. Ф. Аленкин, Д. Ю. Сицкий, А. И. Черного-Засекин, Ф. И. Засекин-Сосунов и С. И. Баташев-Засекин.

    Князь Ф. И. Троекуров-Львов, сын боярина И. М. Троекурова, происходил из старшей линии Ярославского рода. Он отличился в начале Ливонской войны, заняв замок Сыренск. Перед полоцким походом Троекуров участвовал в неудачной битве с литовцами под Невелем, состоя под начальством Курбского. В походе на Полоцк Троекуров служил есаулом в царском полку[1185].

    Князь А. Ф. Аленкин Жеря служил до опричнины воеводой в Торопце, откуда был переведен на воеводство в Астрахань[1186]. Там его и застала царская опала. Предки Жери сидели на большом княжении в Ярославле, так что по знатности Аленкины не уступали даже Троекуровым[1187].

    Из старших ветвей рода происходили князья Шестуновы[1188]. Попавшие в ссылку князья И. Д. Большого Шестунов и Д. Шестунов были, по-видимому, двоюродными братьями окольничего, а затем боярина князя Д. С. Шестунова, служившего князю Ю. Углицкому[1189]. В начале 50-х гг. И. Д. Шестунов как воевода участвовал в казанских походах[1190].

     К высшей знати принадлежали князья Сицкие. Один из них боярин князь В. А. Сицкий, женатый на сестре царицы А. Романовой, состоял в свойстве с Грозным. Несмотря на такое родство, в ссылке оказались двоюродный брат боярина князь Д. Ю. Сицкий Меньшого. Перед ссылкой Д. Ю. Сицкий сидел воеводой в Полоцке[1191].

    Младшей родней Сицких был опальный В. А. Моложский, последний в роду Моложских князей.

    Влиятельной ветвью Ярославского дома были князья Ушатые. Князь Д. В. Чулков Ушатый, сын боярина князя B. В. Чулка Ушатого, после ссылки назначен был одним из казанских воевод. С ним в Казань последовали двое его братьев: родной — князь И. В. Чулков и двоюродный — князь C. Ю. Меньшой Ушатого.

    Князья Засекины, Щетинины, Морткины принадлежали к младшим сильно измельчавшим ветвям Ярославского рода. В числе прочих ссылке подверглись царский спальник Л. И. Засекин, есаул царского полка и карачевский воевода князь С. И. Баташев,[1192] царский есаул князь Д. П. Засекин, а также Ф. И. Засекин Сосунов, казанский воевода, и т. д.[1193]

    В ссылке оказались племянник давнего царского оружиичего Ю. И. Щетинина князь И. Г. Щетинин с шестью братьями,[1194] а также князь В. И. Морткин, отец которого, по родословцам, «бегал в Литву»[1195].

    Наряду с Ростовскими и Ярославскими князьями указ о казанской ссылке более всего затронул род Стародубских князей. Незадолго до введения опричнины царь подверг опале боярина князя Д. И. Хилкова, в результате чего Стародубские князья были полностью удалены из Боярской Думы. Вслед за тем по указу Грозного в Казанский край были сосланы троюродный брат боярина Хилкова князь А. И. Стригин Ряполовский[1196], воевода Н. М. Сорока Льяловский-Стародубский, его родня В. И. Большой, А. И., Ф. И. и В. И. Меньшой Кривоборские[1197], их двоюродные братья князья И. А., П. А. и И. С. Ковровы, затем родня боярина князя Ф. Б. Ромодановского князья Иван, Н. И. и А. А. Нагаев Ромодановские, князья Гундоровы, а также князь Ф. И. Меньшого Пожарский (из самой старшей линии Пожарских князей), его дядя П. В. Пожарский с двумя племянниками, более десятка князей Гагариных.

    Указ о казанской ссылке направлен был своим острием против трех старших княжеских фамилий Ростово-Суздальской земли, происходивших из единого корня. В то же время указ почти вовсе не затронул другие княжеские фамилии. Из многочисленных Белозерских княжат в ссылке оказался только В. Г. Чесноков-Андомский. На поселение попали князья Б. И. и С. И. Мезецкие и т. д.

     Указ о казанской ссылке затронул и старомосковское боярство, однако в ничтожной мере. Среди ссыльных находилось не более десятка представителей нетитулованной старомосковской знати и несколько десятков рядовых дворян и детей боярских (см. ниже).

* * *

     Для правильного понимания указа Грозного решающее значение имеет тот факт, что Ярославские, Ростовские и прочие княжата были в государевой опале сосланы в Казань и что все их движимое и недвижимое имущество, включая родовое землевладение, подверглось конфискации. Возможность широкого отчуждения земель у «изменников» была предусмотрена уже в тексте указа об опричнине, утвержденного Земским собором[1198]. Официальный отчет о первых опричных репрессиях прямо указывает на реализацию этого пункта указа в феврале 1565 г. «А дворяне и дети боярские,— значится в летописи, — которые дошли до государьские опалы, и на тех (царь. — Р. С.) опалу свою клал и животы их имал на себя»[1199]. Сведения о конфискации всего имущества ссыльных сообщают многие источники документального характера, а также мемуары современников. В ряде случаев представляется возможным проследить в деталях действие указа Грозного о ссылке.

     Князь Д. В. Солнцев-Засекин оказался в 1565 г. на поселении в Свияжске, вследствие чего утратил родовую вотчину с. Гавшинское (более 400, четвертей пашни) в Ярославском уезде[1200]. Наследники Засекина указывали в своих челобитных, что их предок лишился земли в годы опричнины, «что была наша вотчина взята в опричнину при царе Иване»[1201]. Взамен утраченных земель Солнцев получил поместье в Свияжском уезде[1202]. Его конфискованная вотчина была в том же 7073 (1565) г. описана казенным чиновником подьячим М. Трифоновым[1203].

     Согласно указаниям поземельных документов, подьячий Трифонов ездил в 1565 г. в Ярославль специально для того, чтобы отписать в казну конфискованные вотчины ссыльных Ярославских князей[1204]. Примерно в то же время он заезжал в Стародуб Ряполовский и описал стародубские княжеские вотчины.

     Опальный князь Р. И. Гундоров утратил после ссылки в Свияжск родовую вотчину с. Меховицы в Стародубе. После амнистии он вернулся в Москву, где ему дали взамен родовых земель сначала волость Вешкирц, а затем несколько московских деревень. В грамоте на новые владения, выдана ной ему 29 марта 1567 г., значилось: «Пожаловал есми теми деревнями и починки князя Романа княж Иванова сына Гундырева против володимирские волости Вешкирца, что у него взята на нас в опричнину, а дана была ему та волость в стародубские его вотчины место, селца Меховиць да полуселца Воскресенского з деревнями»[1205]. В той же грамоте указывалось, что московские деревни даны Гундорову до того времени, как ему будет возвращена его стародубская вотчина[1206]. Но указа о возвращении Гундорову его родовых владений так и не последовало. В 1569—1570 (7078) гг. он продал подмосковные деревни богатому московскому купцу К. Ю. Греку за 500 рублей[1207].

     В 1565 г. был сослан в Свияжск князь И. С. Ковров. В том же году его стародубская вотчина треть сельца Василева, деревни Каменое и Метлино были отписаны в казну подьячим Трифоновым. В подлинных документах мы находим следующее упоминание об этом эпизоде: «в противню в Максимовых книгах Трифонова, как он отписал Стародубских князей вотчины их, в Стародубе в Ряполовском лета 7073-го написано: в Завражье князя Ивана князя Семенова сына Коврова треть селца Васильевского... деревня Каменое, деревня Метлино» и т. д.[1208]. Весной 1566 г. князь И. С. Ковров после амнистии выехал в Москву, после чего ему была возвращена его стародубская вотчина. Неуверенный в своем будущем, князь И. С. Ковров уже 14 ноября 1566 (7075) года продал свою долю в сельце Василеве с названными выше деревнями князю Б. И. Ромодановскому[1209].

     В числе сосланных в Казанский край лиц упоминается большая группа мелких костромских вотчинников Ольговых и Путиловых. Так, в Свияжск были сосланы Василий, Кислый, Никита и Десятый Федоровы дети Путилова[1210]. Вследствие опалы их родовая вотчина в Костроме с. Шибухино с деревнями (65 четвертей пашни) подверглась конфискации и спустя несколько лет, 8 марта 1569 (7077), была передана Костромскому Никольскому монастырю: «что было то село и деревни вотчина Катерины Федоровы жены Олгова да ее детей, Василия да Сусла, да Кислово, да Никиты, да Десятого, да Замятии»[1211].

     Ссылкою в Свияжск и опалой объясняется утрата «старинных костромских вотчин» М. Я. Путиловым и Ф. Н. Ольговым[1212]. После амнистии им не были возвращены родовые земли, и только в 1567—1568 (7076) гг. они получили «против старинные костромские вотчины» землю в Белозерском уезде, которую поспешили продать в том же году[1213].

       Все приведенные выше факты ценны тем, что подтверждают достоверность летописного известия о конфискации земельных владений у лиц, сосланных в Казань в 1565 г.

* * *

Косвенным свидетельством успеха антикняжеской земельной политики служит проект духовного завещания Грозного периода опричнины. Согласно духовной грамоте, царь намерен был разделить между сыновьями богатейшие вотчины, конфискованные казной у князей Суздальских, Ярославских и Стародубских. После смерти боярина князя А. Б. Горбатого в феврале 1565 г. казна наложила руку на его родовые суздальские вотчины. Эти вотчины царь предполагал передать царевичу Федору вместе с Суздальско-Ярославским уделом.

       Помимо вотчин Суздальских княжат царь Иван намерен был передать младшему сыну вотчины, конфискованные им у Ярославских княжат. «А которые есми вотчины поимал у князей Ярославских, — писал царь, — и те вотчины сыну моему Федору, а сын мой Федор в том волен, хощет те вотчины за собою держать, хощет он отдать»[1214]. Последнее распоряжение, очевидно, относилось ко времени, когда казна стала возвращать вотчины их прежним владельцам. (См. ниже).

 конфискация родовых вотчин у Ярославских князей вызвала яростный протест со стороны беглого боярина князя Курбского. По утверждению Курбского, царь погубил его родственников (князей Ушатых и т. д.), чтобы завладеть их земельными богатствами: «тех же княжат Ярославских роду погубил всеродне: понеже имели отчины великие, мню, негли ис того их погубил»[1215].

    Князья Ушатые были самой богатой ветвью Ярославского рода. Один из младших Ушатых князь С. Ю. Меньшой владел вотчиной в 3 тысяч четвертей пашни и мог вывести в поход 25 вооруженных слуг[1216]. В самом начале опричнины С. Ю. Ушатый был сослан в Казань, а все его земли конфискованы в казну. Старший брат ссыльного князь Д. Ю. Ушатый постригся в монахи, по-видимому, еще до опричнины[1217].

     Очень крупные вотчины были конфискованы опричниной у князей Сицких. Один из них, князь Д. Ю. Сицкий Меньшой, владел до опричнины вотчиной в 4800 четвертей пашни. После ссылки в Казань он также расстался со своими владениями[1218].

    Измельчавшие князья Засекины располагали менее значительными земельными богатствами. Опальный князь И. И. Володимеров-Засекин имел вотчину в 1600 четвертей, кн. Д. В. Солнцев-Засекин владел вотчиной в 1200 четвертей[1219]. После ссылки названных дворян в Казань их земли перешли в казну.

    Конфискация княжеских вотчин в Ярославле не носила всеобщего характера. Земель лишились лишь те князья, которым объявлена была царская опала. Прочие их сородичи сохранили родовые владения. В соответствии с этим в завещании царь сделал сыну Федору следующее наставление: «А у которых князей Ярославских их вотчин не имал, и сын мой Федор тех вотчин не отнимает у них, жен и у детей их...»[1220]. (Курсив наш. — Р. С.)

    Если младшему сыну Грозный завещал вотчины Суздальских и Ярославских княжат, то старшему сыну он намерен был передать родовые вотчинные земли, конфискованные казной у стародубских княжат в Стародубе. Список стародубских княжеских вотчин включает десятки наименований сел, деревень и даже отдельных «жеребьев» небольших поселений. Перечень выделяется в тексте духовной как интерполяция[1221].

    Можно полагать, что стародубский перечень вотчин был составлен после передачи Стародуба во владение удельного князя В. А. Старицкого в марте 1566 года. В то время стародубские вотчинные земли были поделены на две неравные части. Одни вотчины перешли к Старицкому. Подробный перечень их был включен в меновные грамоты на Стародуб от 11 марта 1566 г. Большую часть княжеских стародубских вотчин казна удержала в своих руках. Перечень их царь включил в текст своей духовной, по-видимому, с той целью, чтобы оградить владения наследника от покушений со стороны Стародубского удельного князя[1222]. «Да сыну же моему Ивану,— писал царь в своем завещании, — даю к Володимеру в Стародубе в Ряполовим Стародубских князей вотчины, которые остались за мною у князя...»[1223]. Можно предположить, что в первоначальном варианте завещания значилось имя князя В. А. Старицкого, владевшего Стародубом в 1566—1569 гг. В последний раз царь Иван перерабатывал текст духовной в начале 70-х гг., когда Стародуб стал уделом князя М. И. Воротынского. Возможно, что именно тогда царь заменил имя Старицкого именем Воротынского: «Стародубских князей вотчины, которые остались за мною у князя Михаила Воротынского»[1224].

      Стародубский казенный список был включен в текст завещания, по-видимому, в первые годы опричнины. Начиная с лета — осени 1566 г. правительство стало возвращать стародубские вотчины прежним владельцам, вследствие чего казенный список начал утрачивать действенное значение[1225]. После 1566 г. царь не раз возвращался к черновику завещания, но перечень стародубских вотчин так и не был им выправлен.

     С. Б. Веселовский подверг сомнению достоверность стародубского списка царского завещания, указав на то, что «очень многие владения, перечисленные в духовной, как отобранные у стародубских князей, в действительности были даны в разное время монастырям и притом большею частью теми же самыми лицами, которые упоминаются в духовной, как бывшие владельцы этих вотчин»[1226].

          К сожалению, С. Б. Веселовский полностью игнорирует некоторые факты, а именно, массовую конфискацию стародубских вотчин в связи с казанской ссылкой и возврат некоторых вотчин прежним владельцам после амнистии в 1566 г. Данные о пожертвованиях стародубских вотчин в монастыри относятся к периоду после амнистии, к 1567—1578 гг., когда многие княжата вернули себе запустевшие вотчины.

    Попытаемся более детально проследить, как и в какое время перешли в казну стародубские вотчины, поименованные в царской духовной. Прежде всего мы находим здесь большую группу владений, перешедших в казну как выморочное имущество, отписанных у сирот и вдов или же монастырей. К этой категории принадлежат бывшие вотчины князей В. П. Осипского,[1227] Т. Ф. Пожарского,[1228] кн. Е. Стародубской,[1229] кн. М. Стародубской,[1230] кн. М. С. и Ф. С. Мезецких,[1231] кн. С. Д. Палецкого с братьями,[1232] кн. Ромодановских[1233]. Владения перечисленных фамилий подверглись конфискации в соответствии с уложениями о княжеских вотчинах, главным образом, в доопричный период[1234]. Конфискация вотчин растянулась на длительный период времени. Но максимума эти конфискации в Стародубе достигли, по-видимому, после принятия Уложения 1562 года.

    Меры, направленные к ограничению стародубского княжеско-вотчинного землевладения, получили продолжение в опричнине. Десятки стародубских князей подверглись опале и были сосланы на поселение в Казань. Их родовые земли перешли в казну. В царском завещании перечислены следующие владения казанских ссыльных:

    1.    «Село Старые Меховицы, что было Романа Гундорова».

    2.    «Село Рожественское, да деревня Каменное, да три (треть. — Р. С.) села Васильева, что было князь Ивана князь Семена сына Пожарского». В копии завещания допущена описка. Названная вотчина принадлежала князю Ивану Семеновичу Коврову. Выше мы подробно писали о ссылке Коврова в Свияжск и о переходе его вотчины в казну.

    3.    «Село Амелева (Хмелево. — Р. С.), что было князь Никиты Стародубского». Князь Н. М. Стародубский лишился вотчины после ссылки в Свияжск по указу Грозного.

    4.     «Село Татарово, да село Никольское, что было князь Афанасья Нагаева». А. А. Нагаев-Ромодановский был казанским ссыльным.

    5.     «Село Антиохово, да село Воскресенское, да село Новые Зименки, что было князь Федора да князь Ивана Гундоровых». И. В. Гундоров наследовал владения в с. Воскресенском, видимо, после своего дяди князя Ф. И. Гундорова[1235]. Половина Зименок ему досталась от бездетного дяди князя Ю. И. Гундорова[1236]. В 1565 г. И. В. Гундоров оказался в ссылке.

    6.    «Деревня Ковернев (Каверзино.— Р. С.) и иныя деревни, что были князь Ивана княжь Андреева сына Коврова».

    7.    «Село Могучее, что было князь Ивана Пожарскаго Меньшова»[1237]. Единственный сын князя И. И. Меньшого князь Федор Пожарский находился в казанской ссылке.

    8.    «Село Александровское, да село Устиновское, да село Овсяниково, что было князь Андрея Кривозерского с братиею».

    9.   «Село Голобоково, да деревня Скореково, что было княгини Марьи княжь Борисовых Пожарскаго и сына ея, князь Михаила».

    10.     «Половина села Рамадоново, что было князь Ивана Рамодановского». В списке ссыльных мы находим некоего Ивана Ромодановского, возможно, из семьи боярина Ф. Б. Ромодановского (см. выше)[1238].

    Ценным дополнением к завещанию Грозного служат меновые грамоты Старицкого, содержащие точное описание стародубских княжеских земель, вошедших в состав Дмитровского удельного княжества. Согласно меновой грамоте 11 марта 1566 года, Старицкий получил из казны, помимо городища Стародуба Ряполовского, также с. Ивановское (родовая вотчина Хилковых), волость Пожар (бывшая вотчина Пожарских) и три других крупных села[1239]. Названные богатейшие земли принадлежали прежде Стародубским княжатам. По крайней мере, некоторые из них (с. Ивановское) перешли в казну всего за год-полтора до опричнины[1240].

    Списки казенных стародубских вотчин по завещанию Грозного и меновой грамоте Старицкого были составлены в начальный период опричнины, когда антикняжеская земельная политика правительства достигла кульминации. Введя в действие Уложение о княжеских вотчинах 1562 г., а затем отправив десятки стародубских княжат в казанскую ссылку, правительство прибрало к рукам богатейшие княжеские вотчины, располагавшиеся крупными гнездами на территории некогда независимого Стародубского удельного княжества. Данные о размерах вотчин показывают, что фонды конфискованных земель были в целом весьма значительны. Только в селах Татарово Новое, Никольское и Шустово, частично принадлежавших казанскому поселенцу князю А. А. Нагаеву, числилось в конце века 7485 четвертей пашни[1241]. Вотчина княгини М. Стародубской с. Пантелеево, записанная в царском завещании, имела 888 четвертей пашни[1242]. В вотчине ее племянника казанского ссыльного князя Н. М. Стародубского селе Хмелево было 612 четвертей пашни и т. д.[1243].

* * *

     Казанские переселенцы разом лишились всех своих имуществ и вследствие этого оказались без средств к существованию. Казна со своей стороны не выражала ни малейшей охоты тратить на них собственные средства. Выходом из создавшегося положения явилось решение о наделении опальных дворян небольшими поместьями в местах поселения. Конечно, «казанской землицы» было совершенно недостаточно для сколько-нибудь полного земельного обеспечения всех опальных княжат и дворян. Власти учитывали это обстоятельство и, предвидя раздоры в среде ссыльных, передали вопрос о распределении казанских поместий на усмотрение самих поселенцев. Вся местная администрация в Казанском, Свияжском и Чебоксарском уездах была целиком передана в руки самих опальных княжат.    

     Ярославские князья, которые были самой многочисленной группой среди казанских ссыльных, постоянно назначались воеводами в Казани[1244]. В Свияжске, ставшем местом поселения множества Ростовских и Стародубских княжат, вся местная администрация была передана в их руки[1245]. Наконец, в Чебоксары на воеводство назначались исключительно Ростовские князья[1246].

    Новые казанские воеводы прибыли на место назначения после 13 марта 1565 г. и вскоре приступили к «устройству» ссыльных дворян: отводили им дворы, поместья и т. д.[1247]

    Как мы отметили выше, наличные фонды казанских земель никак не соответствовали числу и земельным окладам сосланных в Казань лиц, поэтому размеры поместных «дач» первоначально были крайне невелики.

    Например, боярину и воеводе князю П. А. Булгакову писцы отделили в сентябре 1565 (7074) года в дворцовых селах 130 четвертей пашни и 30 четвертей перелогу, в то время как полный поместный оклад князя П. А. Булгакова был равен 1000 четвертей «доброй угожей земли»[1248].

    Воевода князь Г. А. Булгаков, поместный оклад которого равнялся 900 четвертям пашни, получил тогда же 125 четвертей пашни и 12 четвертей перелогу[1249].

    В Свияжске боярин и воевода князь А. И. Катырев-Ростовский получил в сентябре 1565 (7074) года 80 четвертей пашни и 40 четвертей перелогу, при окладе в 1000 четвертей[1250].

     Другие княжата и дети боярские получили еще более мелкие поместья. Некоторые испомещались целыми семьями. Например, общее поместье получили князь Дмитрий Шемяка Гагарин с братьею и племянниками (всего 12 человек). Одно небольшое поместье получили 13 братьев Тетериных и т. д.[1251]

    Русское правительство произвело первый раздел казанских земель вскоре после завершения семилетней Казанской войны[1252]. В мае 1557 года казанский воевода разделил земли принадлежавшие казанскому хану и его мурзам, между русскими феодалами, дворянами и детьми боярскими[1253]. Значительную долю «казанской землицы» присвоили себе казанский наместник и русская церковь в лице казанского архиепископа. На некоторые богатейшие земли наложила руку казна[1254].

    После введения опричнины и издания царского указа о казанской ссылке, расхищение земель коренного населения Среднего Поволжья приобрело еще более широкий размах. На этот раз правительство пустило в поместную раздачу значительный фонд государственных «черных» и дворцовых деревень, а также земли, «исстари» принадлежавшие татарам, чувашам и мордве. Все эти земли были переданы на поместном праве княжатам и детям боярским, сосланным на житье в Казанский край. В одном Казанском уезде переселенцы заполучили 10 сел, 3 сельца, 28 деревень и 10 пустошей, 525 крестьянских дворов. В их руки перешло около 14 тысяч четвертей пашни, а если считать вместе с перелогом и пашенным лесом, — более 23 тысяч четвертей пахотной земли[1255].

* * *

   Очевидцы и современники опричнины довольно точно определяли ее смысл и значение. Так, Шлихтинг рассказывает, что после взятия Полоцка царь Иван стал подумывать, «как ему уничтожить своих приближенных, а особенно тех, кто отличался знатностью и древностью рода», и затем учредил опричнину, чтобы «уничтожить» знать[1256].

    Видные опричные дипломаты Таубе и Крузе утверждают, что единственной причиной учреждения опричнины было то, что царь Иван «давно уже присматривался, как бы ему истребить самые благородные княжеские и дворянские роды»[1257].

    Интересные сведения об опричных земельных переселениях сообщает английский путешественник Джильс Флетчер, побывавший в России в 80-х гг. XVI века. Его «Записки» свободны от крайней тенденциозности, которая отличает писания Шлихтинга, Таубе и Крузе.

    Учредив опричнину, рассказывает Флетчер, Грозный провел такие меры, которые подорвали влияние «удельных князей»: «Овладев всем их наследственным имением и землями, лишив их почти всех прав и проч., и оставив им одно только название, он дал им другие земли на праве поместном (как оно здесь называется), владение коими зависит от произвола царя и которые находятся на весьма далеком расстоянии и в других краях государства, и этим способом удалил их в такие области, где бы они не могли пользоваться ни милостью, ни властью, не будучи тамошними уроженцами или хорошо известными в тех местах; почему теперь знатнейшие дворяне (называемые удельными князьями) сравнялись с прочими, с тою только разницею, что во мнении народа и относительно привязанности его к ним они стоят выше, и что во всех общественных собраниях они постоянно занимают свое первое место»[1258].

       Проницательный наблюдатель, Флетчер весьма точно определяет направленность земельных мероприятий опричнины. Репрессии против Ростово-Суздальских, Ярославских и Стародубских княжат, ссылка многих из них на поместья в Казанский край и конфискация значительной части их родового землевладения нанесли страшный удар влиятельной боярской аристократии, многочисленным потомкам удельных династий Владимиро-Суздальской земли.

* * *

       В опричнине получили продолжение репрессии против удельных князей, старомосковской знати и фрондирующих дворян.

       В первую очередь действие новых порядков испытали на себе удельные князья Старицкие и их родственники. Жертвами опричнины стали члены княжеского рода Патрикеевых, ближайшей родни княгини Ефросиньи Хованской-Старицкой. К семье Патрикеевых принадлежали помимо Хованских также Куракины и Щенятевы. Патрикеевы пользовались большим влиянием в Боярской думе и занимали высшие воеводские посты. К началу опричнины четверо старших братьев Куракиных, носившие боярский титул, служили главными воеводами в четырех крупнейших крепостях России: Новгороде Великом, Пскове, Смоленске и Казани[1259]. Князь И. А. Куракин возглавлял правительство Углицкого удела с момента образования его в 1560 г. и до смерти слабоумного  углицкого князя Юрия Васильевича в октябре 1563 г.[1260] Позже первый углицкий боярин попал на службу в Казань. Тотчас после введения опричнины царь вызвал князя И. А. Куракина из Казани и велел насильственно заточить его в монастырь[1261]. Одновременно боярин князь П. А. Куракин был отозван из Смоленска и «в опале» сослан на воеводство в Казань. Там он получил поместье. Вместе с ним в ссылку попал младший из Куракиных воевода князь Григорий[1262]. Есть основание предполагать, что одновременно с Куракиными «гонению» подвергся боярин князь П. М. Щенятев-Патрикеев[1263].

    В начале опричнины Грозный окончательно завершил чистку правительства Старицкого княжества, удалив из него всех неблагонадежных лиц: князей Хованских, дворян Колычевых и т. д.

     Санкции опричнины против Старицких завершились изгнанием князя Владимира Андреевича из его родового гнезда и ликвидацией Старицкого удельного княжения в его традиционных границах. В виде компенсации двоюродный брат царя получил из казны обширные владения в других уездах страны.

    Старицкий должен был согласиться на обмен под давлением правительства. Но в некоторых отношениях мена носила почетный для него характер. В свое время Иван III отказал Дмитров старшему из удельных князей, своему второму сыну, тогда как Старицей владел младший удельный, пятый сын великого князя. В прочих отношениях променянные земли были примерно равноценными. Вопреки мнению ряда исследователей (С. Б. Веселовский, П. А. Садиков), Старицкое удельное княжение не сразу перешло в опричнину, и вначале было передано в ведение земщины[1264].

    Царь Иван и его опричное правительство в обмене непосредственно не участвовали. Всю операцию должна была произвести земская Боярская дума, выделившая для этой цели специальную комиссию. В нее входили боярин и конюший И. П. Федоров, земский дворецкий боярин Н. Р. Юрьев, глава Казенного приказа Н. А. Фуников и глава Поместного приказа дьяк П. Михайлов. Правительство удела представляли новые старицкие «вассалы» боярин князь А. И. Нохтев-Суздальский, дворецкий С. А. Аксаков и дьяк Я. Г. Захарьев-Гнильевский[1265].

     В течение января — марта 1566 г. земская комиссия осуществила последовательный обмен столицы удела, города Старицы, на город Дмитров, затем города Алексина на город Боровск и крупное село Мошок в Муроме и, наконец, города Вереи на Звенигород и Стародуб Ряполовский[1266].

      Обмен удельных земель повлек за собой окончательный роспуск старого удельного двора князей Старицких. Основная масса Старицких вассалов, сидевшая на поместьях в Старице, Верее и Алексине, перешла на службу в государев двор. Новый двор Владимира Андреевича был укомплектован за счет помещиков Дмитрова, Боровска, Звенигорода и Стародуба. Что касается вотчинников, живших на территории прежнего и нового уделов, то они могли служить при царском или удельном дворе по своему выбору. Относительно этой категории вассалов в меновных грамотах царя со Старицким было сказано: «и тем людем служите государю царю... или которые похотят служите... князю Володимеру Андреевичу... волно где хто хочет»[1267]. Договор Грозного с удельным князем исходил, таким образом, из старинного правила, сложившегося в междукняжеских отношениях в период раздробленности: «а боярам и детям боярским и слугам промеж нас волным воля»[1268]. Дмитровские вотчинники могли перейти на службу в удел. Точно так же старицкие вотчинники, тянувшие теперь судом и данью к московскому правительству, могли служить князю Владимиру, сохраняя свои вотчинные владения в Старице. На практике обмен землями привел к массовому «отъезду» вотчинников Старицы и Дмитрова из удела. В царском архиве хранились длинные «списки-имяна детей боярских, которые приехали от князя Володимера Ондреевича и которых царь и великий князь взял у князя Володимера Ондреевича в свое имя»[1269].

     Главнейшим результатом «перемены» Старицкого удела явился окончательный роспуск старицкого двора и армии. Основная масса удельных детей боярских, издавна служивших Старицким, перешла на государеву службу.

     В конечном счете не следует слишком преувеличивать значение такой меры, как обмен Старицкого удела. Вследствие обмена князь Владимир Андреевич получил вполне равноценные земли. На месте Старицкого удела появился столь же обширный Дмитровский удел.

      К началу опричнины на Руси было не менее десяти удельных княжеств. Однако ни одно из них не было затронуто опричными репрессиями, помимо Старицкого княжества. Гонения против Старицких носили весьма умеренный характер и не шли ни в какое сравнение с жестокими репрессиями против суздальской знати, князей Ростово-Суздальских, Ярославских и Стародубских[1270].

* * *

     Прямо или косвенно опричные репрессии отразились на положении некоторых ведущих старомосковских фамилий, в том числе Захарьиных, Морозовых, Головиных и Лыковых.

     Влияние Захарьиных резко упало еще накануне опричнины. Признанный глава этого рода боярин и дворецкий Д. Р. Юрьев умер за несколько месяцев до опричнины. После его смерти старшим среди Захарьиных стал его брат боярин В. М. Юрьев. Один из поздних источников, Пискаревский летописец, утверждает, будто царь учредил опричнину по совету В. М. Юрьева[1271]. Доверять подобному свидетельству едва ли можно. Пискаревский летописец возник в начале XVII в. в кругах, близких Шуйским, а следовательно, враждебных Захарьиным. Главнейшим опровержением приведенной им версии служит тот факт, что В. М. Юрьев никогда не был принят в опричнину. Трудно представить, чтобы инициатор опричнины мог остаться вне опричнины.

     После смерти Д. Р. Юрьева во главе Большого дворца встал боярин Н. Р. Юрьев. В дни отречения от престола в январе 1565 г. царь объявил опалу думе и персонально новому дворецкому[1272]. Правительство подготовляло расправу с князем А. Б. Горбатым и имело основания не доверять его зятю Н. Р. Юрьеву[1273].

     Захарьины все больше утрачивали доверие царя, свидетельством чему была опала на боярина И. П. Яковлева, одного из руководителей правительства в предопричный период. После введения опричнины он был арестован и содержался под стражей до 28 марта 1565 г., когда был освобожден на поруки[1274]. За Яковлева поручилась большая группа земских бояр князья И. Д. Бельский и И. И. Пронский, конюший И. П. Федоров и окольничий А. А. Бутурлин, а также митрополит и весь священный собор. Яковлев вынужден был подписать грамоту, в которой признавал свои «проступки» перед царем и клялся, что не «отъедет» за рубеж и не будет тайно переписываться с литовцами и русскими эмигрантами в Литве. Несмотря на давнее соперничество между Захарьиными и Старицкими, правительство опасалось, что поражение в борьбе за власть может объединить соперников. По этой причине оно особым пунктом обязало И. П. Яковлева прекратить всякие сношения с уделом, «не приставать» к удельному князю В. А. Старицкому, «не думать» с ним ни о чем, не дружиться и не ссылаться с его боярами, и приказными людьми[1275].

     После введения опричнины власти подвергли новым гонениям род Морозовых. Влиятельный боярин В. В. Морозов, изобличенный ранее в тайной переписке с Курбским, был брошен в темницу. Виднейший воевода А. И. Шеин-Морозов[1276] и его родственники М. Ю. Шейн и П. В. Шестов-Морозов[1277] были сосланы на поселение в Казанский край. Один из ближайших советников царя боярин и оружничий Л. А. Салтыков-Морозов и двое его сыновей были арестованы тотчас после учреждения опричнины. Царь лишил Салтыкова чина оружничего и сделал оружничим опричника Вяземского. Салтыков пробыл в опале недолго и вскоре был освобожден из тюрьмы на поруки[1278].

     От опричных репрессий сильно пострадал знатный боярский род Головиных. Окольничий П. П. Головин, доводившийся тестем князю А. Б. Горбатому и состоявший в близком родстве с Адашевым, пробыл три года в почетной ссылке в Нарве, после чего в феврале 1565 г. был убит опричниками[1279]. Вскоре же племянник казненного И. М. Большого Головин попал на поселение в Казань. У родственника Головиных И. Ю. Грязного-Ховрина были отобраны вотчины в опричном Малом Ярославце и в Переяславле[1280].

    Ховрины издавна занимали влиятельное положение в Боярской думе[1281]. Со смертью окольничего П. П. Головина они были полностью изгнаны из думы.

    В начале опричнины опале подвергся окольничий М. М. Лыков. Будучи ребенком, Лыков пробыл семь лет в литовском плену[1282]. Вместе с братом он воспитывался при королевском дворе. Сигизмунд I велел «не токмо питати во своих царских полатах, но и доктором своим повелел их (Лыковых. — Р. С.) научити шляшецких наук и языку римскому»[1283]. По возвращении на родину М. М. Лыков был произведен в конце 50-х гг. в окольничие. Царь Иван не доверял «ученому» думцу, получившему европейское образование, и тотчас после объявления опричнины сослал его в Казань.

    Помимо названных выше лиц гонениям подверглись некоторые другие старомосковские боярские семьи. На поселение в Казань были сосланы двоюродный брат боярина В. Д. Данилова воевода Я. И. Услюм-Данилов и его сын Федор[1284], троюродный брат княгини Е. Старицкой В. Н. Борисов-Бороздин[1285], воевода П. И. Поярков-Квашнин[1286].

     Наряду со знатью опричнина подвергла террору некоторых столичных и уездных дворян.

     На поселение в Казань были сосланы все родственники A. Ф. Адашева: дворяне Ольговы, Путиловы и Туровы, более 20 человек[1287]. Из них только двое (Н. Ф. Ольгов и Б. С. Путилов) числились в дворовых списках и служили при дворе, прочие же принадлежали к рядовому провинциальному дворянству и служили в уезде.

     Опричнина завершила разгром кружка А. Ф. Адашева, подвергнув казни оставшихся в живых сподвижников правителя. По сообщению Таубе и Крузе, в один день с Горбатым казни подвергся «видный воевода, который столь долгое время служил ему против татар Данила Gilkj и Андрей Рязанцев»[1288]. В списке Эверса фамилия Gilkj искажена в Gidk[1289].

 В переводе М. Г. Рогинского непонятное имя вовсе опущено, а слова о «видном воеводе» отнесены к упомянутому выше князю В. Серебряному. Издание Хоффа передает имя опального наиболее точно. Полагаем, что названное лицо следует отождествить с Данилой Чулковым. Чулков был сподвижником Адашевых и прославился походами против крымских татар в 1558—1560 гг.[1290].

  Правительство сослало на поселение в Казань многих земляков и соседей Адашева по Костромскому уезду, в том числе дворян Тихона и Торха Тыртовых, М. О. Рогатого-Бестужева, И. Н., Ф. Д. и В. Д. Сотницких. В ссылку попали захудалые провинциальные дети боярские Онучины (19 человек[1291]), более десятка родственников изменника Т. Тетерина, Я. Кашкаров, московские дворяне Дуровы, суздальские дворяне И. Аксаков, 3. А. Бестужев, вяземский дворянин А. Д. Ржевский, переяславские дворяне В. Ш. Хлуденев и Г. Д. Ступишин, знатные боровские дворяне Дятловы, дорогобужский дворянин Е. Р. Шушерин, тульский дворянин И. Е. Михнев и др.[1292]

   Опричные репрессии затронули отдельных представителей нетитулованной боярской знати (Морозовых, Даниловых, Головиных, Лыковых) и некоторые дворянские группировки. Они наглядно показали, что раздору между монархией и не-которыми слоями старомосковской знати углубился и что настроения недовольства затронули в какой-то мере дворянство. Ссылка многих десятков дворян в Казанский край по-казала, что дворянская фронда не только не исчезла с раз-громом кружка Адашева, но, напротив, усилилась к началу опричнины.

* * *

       Опричные земельные мероприятия явились закономерным продолжением земельной политики, проводившейся с начала 60-х гг. Главные удары опричнины были обращены против высшей титулованной знати князей Ростово-Суздальских, Оболенских и т. д. Таким образом, в своем первоначальном виде опричная политика имела-четко выраженную антикняжескую направленность.

      Гонения против вождей боярской оппозиции внесли заметные опустошения в ряды Боярской думы. В числе лиц, казненных опричниками, либо отправленных царем в монастырь, ссылку или тюрьму, находилось семеро бояр, двое окольничих и один думный дворянин в чине кравчего. В первые же месяцы опричнины ее жертвами стал каждый четвертый или пятый член Боярской думы.

    Оборотной стороной опричных репрессий были земельные конфискации опричнины. Попытки ограничить родовое землевладение титулованной знати, предпринятые правительством накануне опричнины в связи с изданием Уложения о княжеских вотчинах 1562 г., получили свое завершение в массовых конфискациях княжеских вотчин в начале опричнины. В этом смысле мы употребляем термин «опричная земельная реформа» применительно к царскому указу о казанской ссылке. Однако термин «земельная реформа» оказывается неудачным с точки зрения оценки последующего развития опричнины.

    Главнейшим результатом опричных репрессий явилось отчуждение в пользу казны весьма значительной части родового землевладения князей Ростово-Суздальских, Ярославских и Стародубских, возглавлявших княжеско-боярскую оппозицию и занимавших наиболее влиятельное положение в среде высшей титулованной знати. В известном смысле введение опричнины знаменовало собой крушение княжеско-боярского землевладения. Катастрофа была столь велика, что никакие последующие амнистии и частичный возврат родовых земель опальным князьям не могли ликвидировать последствий этой катастрофы.

                          Глава V         Земский Собор 1566 г.

    Осада Рязани похоронила выдвинутый Москвой проект военного союза с Крымом. В июне 1565 г. хал Девлет-Гирей потребовал от России уступки Поволжья с Казанью и Астраханью, подкрепив свои требования ссылкой на «хандыкиреево величество», турецкого султана[1293]. С наступлением осени крымцы предприняли новое вторжение на Русь. На этот раз хан не решился идти вглубь страны и осадил небольшую пограничную крепость Болхов (7—17 октября 1565 г.). Гарнизон крепости мужественно оборонялся. На помощь ему немедленно же выступили земские и опричные войска. Не добившись успеха, татары поспешно отступили в степи[1294]. Нанесенный ими ущерб был в общем-то невелик. Но возобновление войны с Крымом создало неблагоприятную для России ситуацию в ходе Ливонской войны.

    После нападения литовцев на Полоцк военные действия на западных границах Руси не прекращались ни на один день. Весною 1565 г. литовцы обстреляли псковский городок Красный и после небольшой стычки принудили к отступлению земских воевод. Их отряды разорили всю западную окраину Псковской земли до Острова[1295]. С наступлением лета возобновились бои в Ливонии. Один из лучших московских воевод князь В. С. Серебряный разбил литовцев под Смилтоном, прошел к Вендену и Вольмару и разорил литовские владения в Ливонии к востоку от Двины[1296].

      Мощная военная демонстрация в Ливонии произвела сильное впечатление в Литве. 16 августа литовские гонцы заявили царю о готовности Литвы начать мирные переговоры. На предложение литовцев Москва ответила немедленным согласием[1297].

      Военные действия прекратились сначала на западной, а затем и на южной границе Руси. В марте 1566 г. хан предложил московскому правительству перемирие сроком на два года с возобновлением старой дани. Но царь по-прежнему настаивал на заключении союза[1298]. Опасаясь новых набегов, московское правительство произвело большую военную демонстрацию на крымской границе[1299]. Московские силы, обычно ждавшие татар в районе Серпухова, были выдвинуты далеко на юг. В конце апреля 1566 г. царь выехал на крымскую границу. Его сопровождали бояре и дворяне «со всем служебным нарядом». Царь оставался на границе в течение месяца. В это время он побывал в крепостях Козельске, Белеве, Волхове, Алексине[1300].

      Но прогнозы насчет татарского вторжения не оправдались. Военные силы Крыма были отвлечены на Балканы в связи с войной Турции против Австрийской империи. Осложнения на Балканах были одним из тех обстоятельств, которые побуждали литовское правительство искать мира с Россией.

      30 мая 1566 г. в Москву прибыло великое посольство из Польско-Литовского государства. Начавшиеся мирные переговоры вскоре зашли в тупик из-за непреодолимых разногласий в ливонском вопросе. Московское правительство настаивало на присоединении к России морского порта Риги, соглашаясь при этом вернуть Литве город Озерища и часть Полоцкой земли. Литовские послы желали заключить перемирие на условиях статус-кво[1301].

      25 июня правительство прервало переговоры и через три дня экстренно созвало в Москве Земский собор[1302]. На собор были приглашены помимо Боярской думы и высшего духовенства представители дворянства, дьяки, приказные люди и богатейшее купечество. От имени царя членам собора был представлен вопрос о мире с Литвой и дальнейшей борьбе за Ливонию. Каждая курия подала ответ на царские вопросы отдельно от всех остальных.

      Высшее духовенство высказалось против «уступки» литовцам ливонских земель, «подошедших» к Юрьеву и Пскову. Если эти земли останутся в руках недругов, то не только Юрьеву и Пскову «тесноты будут великие, но и Великому Ноугороду и иных городов торговым людем торговли затворятца»[1303].

      По мнению Боярской думы, литовцы искали перемирия с Москвой лишь для того, чтобы укрепить границу возле Полоцка и сосредоточить дополнительные военные силы в Ливонии. Коль скоро они достигнут этих целей, то «тогды и неволею Полотцку не простояти», да «и Пскову будет нужа, не токмо Юрьеву с товарыщи»[1304]. Боярская дума советовала царю не мириться с литовцами и «прося у бога милости, ныне с королем промышляти». «А нам всем,— добавляли бояре, — за государя головы свои класти...»[1305].

      Особое мнение подал член думы и глава Посольского приказа И. М. Висковатый. Он указал на возможные условия заключения перемирия с Литвой, заняв более осторожную позицию в вопросе о войне[1306].

    Представители дворянства призвали правительство не делать ни малейших уступок литовцам в Ливонии и на полоцком рубеже. Если дело идет к новой большой войне, так «в том ведает бог да государь наш», а они, царские холопы, готовы немедленно помереть за царя «для его государева дела»[1307]. Помещики из пограничных уездов выражали готовность сложить голову за одну десятину полоцкой земли[1308].

    Столь же решительно высказались за войну приказные люди и купечество. Купцы заверили правительство, что они готовы пойти на новые расходы ради завоевания Ливонии[1309].

    2 июля Земский собор утвердил текст приговора. Члены Боярской думы и князья церкви скрепили приговорную грамоту своими подписями. Прочие участники собора принесли присягу с обязательством служить царю «правдою», «безо всякие хитрости» и «против его недругов стояти»[1310].

    После роспуска собора правительство поспешило закончить мирные переговоры с литовцами. 17 июля послам был передан «отказ», причем царь разрешил им оставаться в Москве не более недели. 22 июля великое посольство было выпровожено из России[1311]. Попытки мирного урегулирования, предпринятые Польско-Литовским государством, закончились очевидной неудачей.

* * *

    Вопрос о составе собора 1566 г. вызвал в литературе известные разногласия. По мнению Л. М. Сухотина, П. А. Садикова и В. Б. Кобрина, на собор были приглашены только представители земщины[1312]. По мнению А. А. Зимина, на соборе присутствовали, хотя и в небольшом количестве, опричники[1313]. Последнее мнение представляется нам неверным. Накануне собора все переговоры с литовцами вела смешанная комиссия из трех земских людей (наместник земской Ржевы боярин В. М. Юрьев, земский печатник И. М. Висковатый и земский дьяк А. Васильев) и трех опричников (наместник опричной Вологды оружничий князь А. Вяземский, наместник опричного Козельска думный дворянин П. Зайцев и опричный дьяк Д. Володимеров). Однако отчет о переговорах был представлен собору только земской частью комиссии[1314]. Опричные члены комиссии на соборе не присутствовали, хотя в силу осведомленности и принадлежности к ближней царской думе они могли претендовать на участие в соборе в первую очередь. На соборе не присутствовал глава опричной думы боярин А. Д. Басманов, один из инициаторов Ливонской войны, имевший немалый опыт переговоров с литовцами. Туда не были приглашены и другие опричные воеводы (князь М. Т. Черкасский, А. П. Телятевский и др.). Между тем они должны были решать вопрос о Ливонской войне в первую очередь. Предполагалось, что после собора наместник опричного Суздаля боярин: Ф. И. Умной возглавит посольство в Литву и там завершит переговоры с литовцами. Но, как опричник, Умной также не попал на собор, обсуждавший вопрос о войне и мире[1315].

Отсутствие опричников на Земском соборе объясняется довольно просто. Правительству необходимы были средства для продолжения Ливонской войны. Созывая собор, правительство ставило главной целью добиться от земщины санкций на новые чрезвычайные расходы. С помощью Земского собора царь желал переложить все военные расходы, все бремя войны за Ливонию на плечи земщины. Только поэтому он не допустил к участию в соборе ближних людей, опричнину.

    Высшей курией Земского собора была Боярская дума, по существу представлявшая правительство земской половины государства. Данные о составе думы с полной очевидностью свидетельствуют о преобладании в составе земского правительства старомосковской знати и ее союзников из среды удельных князей. Официально руководство думой на соборе осуществляли трое удельных князей И. Д. Бельский, И. Ф. Мстиславский и М. И. Воротынский. Но фактически в думе доминировали старомосковские бояре: четверо Захарьиных (В. М. Юрьев, Н. Р. Юрьев, И. П. Яковлев, С. В. Яковлев); двое Шереметевых (И. В. Большой и И. В. Меньшой Шереметевы); боярин и конюший И. П. Федоров-Челяднин, его родня боярин И. Я. Чеботов и окольничий А. А. Бутурлин; бояре М. Я. Морозов, И. М. Воронцов, В. Д. Данилов, В. Ю. Малого Траханиотов, окольничие Д. Ф. Карпов и М. И. Колычев.

    Старомосковское боярство прочно держало в своих руках все нити управления приказным аппаратом. Внутри думы оно непосредственно опиралось на приказных думных людей. К числу этих последних принадлежали присутствовавшие на соборе казначей Н. А. Курцев и X. Ю. Тютин, печатник И. М. Висковатый, дворянин в суде у бояр Б. И. Сукин, глава Разрядного приказа дьяк И. Клобуков, глава Поместного приказа Путала (Семен) Михайлов сын Нечаев, глава Посольского приказа А. Васильев, большие дьяки И. Бухарин, А. Я. Щелкалов и И. Юрьев[1316].

    Титулованная, неудельная знать была представлена в думе Земского собора только двумя лицами, лучшими земскими воеводами князьями В. С. Серебряным и И. И. Пронским. Суздальская знать вовсе не имела представителей в соборной думе. Подобное обстоятельство явилось прямым следствием репрессий против высшей титулованной аристократии в первый год опричнины, давших решительный перевес в земщине старомосковской знати.

    Наряду с Боярской думой в работе Земского собора участвовали князья церкви. Дума и священный собор составляли две высшие курии Земского собора. В них числилось соответственно 30 и 32 члена[1317].

    Низшей курией собора была дворянская курия, подразделявшаяся, на две группы или статьи, заседавшие раздельно. В первой статье значилось 97 дворян, во второй — 99 дворян и детей боярских, всего 205 человек. В числе их были представители многих уездов государства[1318]. Мысль о соборе, пишет А. А. Зимин, пришла правительству, вероятно, уже в ходе переговоров с литовцами, поэтому вызов служилых людей на собор едва ли производился по какому-нибудь определенному порядку[1319]. Действительно, Земский собор был созван в экстренном порядке, так- что не было и речи о специальных выборах дворян по уездам. Правительство пригласило на собор дворян, находившихся тогда в столице. Приглашение получили в. первую очередь бывшие в Москве воеводы, головы и прочая военная администрация[1320]. Полагаем, что во вторую очередь к участию в соборе были привлечены «выборные» дворяне, несшие службу в столицей Состав «выбора» из уездов (городов) периодически сменялся, в него входили обычно наиболее богатые и знатные уездные дворяне. Столичная служба требовала больших расходов. «Выбор» представлял, главным образом, верхи провинциального дворянства[1321].

      Различные исследователи, характеризуя состав Земского собора, особенно подчеркивали тот факт, что на долю дворянства приходилось более половины членов собора[1322]. «...На Земском соборе 1566 г., — пишет А. А. Зимин, — мы видим решительное преобладание дворянства. Это является несомненным свидетельством возросшего политического значения широких кругов класса феодалов»[1323]. По нашему мнению, численное преобладание дворян на соборе не влекло за собой их политического преобладания. Во-первых, участники собора заседали по куриям, раздельно. Дворянские курии отнюдь не обладали равными правами с боярской и духовной куриями. Во-вторых, внутри дворянских курий решительно преобладала знать, а отнюдь не широкие круги феодального класса. Из 205 дворянских представителей по крайней мере 80—90 принадлежали к высшей титулованной знати[1324] и старомосковскому боярству[1325].

     На долю менее знатного среднего дворянства приходилось не больше половины состава двух дворянских курий, около 115 человек. К этой же группе примыкали провинциальные луцкие и торопецкие помещики (9 человек)[1326] и приказные люди, не имевшие думных чинов и заседавшие на соборе отдельной курией (43 человека)[1327]. Все они были выходцами из мелкого и мельчайшего дворянства. Итак, среднее и низшее дворянство было представлено на соборе примерно 167 лицами, в то время как общая численность собора составляла 374 человека[1328].

    Если Боярская дума имела значение высшего представительного органа правящей боярской аристократии, то дворянские курии представляли верхний и отчасти средний слой дворянства. Конечно, представительство это имело довольно ограниченный характер. Члены собора не выбирались дворянством, а назначались правительством. Назначение получали почти исключительно дворовые дети боярские, а также приказная администрация. Мелкое и мельчайшее уездное дворянство, составлявшее подавляющую массу феодального сословия земщины, почти вовсе не было представлено на соборе[1329].

    Земский собор призван был решить вопрос о продолжении Ливонской войны и источниках ее финансирования. По этой причине правительство решило пригласить на собор представителей богатейшей купеческой верхушки страны. В числе их были «гости» (12 человек)[1330], москвичи торговые люди (41 человек) и купцы-смольняне (22 человека)[1331]. На долю купечества приходилось до 20% состава собора, но они составляли одну из низших курий собора.

    На собор были допущены купцы, тесно связанные с Казенным ведомством. Монархия не могла обойтись без услуг крупных торговцев и очень часто поручала им проведение всевозможных финансовых операций, передавала им таможенные сборы, всевозможные откупа. При случае купцы выполняли дипломатические поручения за рубежом. Крупный купеческий капитал получал из Казны подряды, закупал для нужд правительства товары на заграничных рынках.

    На Земском соборе присутствовали верхи богатейшего купечества, официальные представители «третьего сословия». Основная масса торгово-промышленного населения городов не имела представителей на соборе.

    Так или иначе, но созыв Земского собора в 1566 г. знаменовал важный этап на пути превращения России в сословно-представительную монархию. Во-первых, в нем впервые участвовали многочисленные представители дворянства и приказной бюрократии. Во-вторых, на него были приглашены впервые в истории России представители «третьего» сословия. Благодаря двум этим обстоятельствам собор 1566 г. приобрел характер общесословного представительного органа.

    Следует особо подчеркнуть, что наиболее представительный собор середины XVI в. был созван опричным правительством через полтора года после введения опричных порядков. История собора тесно связана с политической историей опричнины, а точнее с короткой полосой компромисса в истории опричнины, начавшейся весною 1566 года.

* * *

    С весны 1566 г. опричное правительство прекратило репрессии и попыталось путем широкого компромисса примириться с вождями удельной фронды и высшей титулованной знатью, более всех пострадавшей при учреждении опричнины[1332]. Впервые после довольно длительного перерыва царь возобновил назначения в Боярскую думу и пополнил ее представителями некоторых знатнейших фамилий[1333]. Не позднее апреля князь П. Д. Пронский получил чин боярина, а Н. В. Борисов-Бороздин — чин окольничего[1334]. Новые члены думы были близкими родственниками удельного князя В. А. Старицкого[1335]. Желая восстановить доверие двоюродного брата, царь вернул ему старинное подворье Старицких в Кремле и пожаловал впридачу смежное дворовое вместо князей Мстиславских[1336]. Одновременно Грозный решил примириться с удельным князем М. И. Воротынским и по ходатайству руководителей земщины вернул его из ссылки[1337]. В апреле 1566 г. Воротынский был выдан на поруки высшему духовенству, земской Боярской думе и земскому дворянству[1338]. Его главными поручителями явилась старомосковская знать, руководившая земской думой: бояре И. П. Федоров и В. Ю. Траханиотов, окольничие М. И. Колычев и Н. В. Борисов[1339], а также некоторые удельные князья[1340], княжата Ростово-Суздальские, Ярославские, Оболенские и прочие[1341].

    Со своей стороны князь М. И. Воротынский клятвенно обязался не отъезжать в Литву, равно как и в Старицкий удел, не поддерживать дружбу со старицкими боярами, не ссылаться с литовцами и т. д.[1342] Воротынскому было возвращено родовое удельное княжество. В мае 1566 г. царь Иван велел передать литовскому правительству, что пожаловал Воротынского «по старому и вотчину его старую город Одоев и город Новосиль ему совсем отдал и больши старого»[1343]. В своем послании к Ходкевичу 1567 г. М. И. Воротынский утверждал, что владеет старой вотчиной и «х тому еще... которая наша отчизна пуста была, и той государьского величества милостью нагорожен есми и тем всем обладую»[1344]. Запустевшей «отчизной» удельного князя был город Новосиль. С помощью щедрых казенных субсидий Воротынский отстроил Новосиль и сделал его столицей удельного княжества[1345]. С этого времени он именовал себя в письмах «державцем Новосильским»[1346]. В Новосильско-Одоевском княжестве были возрождены старинные удельные порядки, «все старые обычаи и чины»[1347]. Удельному владыке служили бояре и воеводы. Его армия насчитывала несколько тысяч человек и включала дворян, их вооруженных слуг, стрельцов и казаков[1348]. После возвращения из ссылки М. И. Воротынский занял одно из первых мест в земской Боярской думе. Однако царь не вернул ему почетного титула «слуги», который тот носил до своей опалы.

    Вскоре после освобождения Воротынского земская Боярская дума и митрополит добились от царя издания указа о «прощении» большинства лиц, подвергшихся преследованиям при учреждении опричнины. Этот указ затрагивал прежде всего опальных княжат и дворян, сосланных на поселение в Казанский край годом ранее. Согласно документальной записи Разрядного приказа, «в 74-м году государь пожаловал, ис Казани и з Свияжского опальных людей дворян взял; а приехал в Казань з государевым жалованьем Федор Семенов сын Черемисинов майя в I день»[1349]. Показание Разрядов полностью подтверждается данными писцовых книг Казанского , и Свияжского уездов второй половины 60-х гг. Писцовые книги позволяют составить полные списки опальных, получивших амнистию в мае 1566 года. (См. Приложение I).

    В первую голову «прощение» получили все казанские ссыльные, принадлежавшие к нетитулованной старомосковской знати, и многие рядовые дворяне. Среди них были окольничий М. М. Лыков, А. И. и М. Ю. Шеины-Морозовы, И. М. Головин, Я. И. и Ф. Я. Даниловы, В. Н. Борисов, И. П. Квашнин и более 20 дворян.

    По майскому указу амнистию получила большая часть высшей титулованной знати, находившейся на поселении в Казанском крае. Из ссылки вернулись 35 Ярославских князей (из 39), 14 Ростовских князей (из 20), 22 Стародубских князя (из 25) и т. д. О масштабах майской амнистии можно судить на основании хотя бы того факта, что из 188 известных нам казанских поселенцев свободу получили примерно 107 человек. В Казанском уезде из всех переселенцев к осени 1566 г. осталось только 42 человека[1350].

    Майская амнистия привела к радикальному изменению опричной земельной политики. Вернув из ссылки десятки княжеских и дворянских семей, правительство вынуждено было позаботиться об их земельном обеспечении. По-видимому, казна пыталась по возможности удержать в своих руках основной фонд богатейших княжеских вотчин, конфискованных по указу о казанской ссылке. По возвращении из ссылки многие княжата получили новые земли взамен старых родовых.

    К примеру, князь Р. И. Гундоров-Стародубский вернулся в Москву в мае 1566 г. и вскоре получил волость Вешкирц во Владимирском уезде, а дана «ему та волость в стародубские его вотчины место, селца Меховец да полуселца Воскресенского з деревнями». В марте следующего года волость была отнята у Гундорова. Взамен ему временно передали несколько деревень в Московском уезде «до тех мест, доколе его старую стародубскую вотчину... опишут и измеряют писцы наши... и учинят за ним пашни... по нашему указу»[1351]. Обещание вернуть старую вотчину не было исполнено.

    Таким же путем казна обеспечивала новыми землями Ярославских княжат, вернувшихся из ссылки[1352].

    Но обеспечить всех амнистированных княжат землями, хотя бы примерно равноценными их старым вотчинам, оказалось делом исключительно трудным. Легче было вернуть им старые владения, подчас сильно запустевшие[1353]. Руководствуясь подобными соображениями, казна сначала в единичных случаях, а затем в более широких масштабах начинает возвращать опальным их старинные родовые земли[1354]. Вотчины Стародубских князей, записанные в казенный список царского завещания, переходят в руки их прежних владельцев. К примеру, князь И. С. Ковров получил из казны родовую вотчину тотчас по возвращении из ссылки и уже 14 ноября 1566 г. продал часть ее (полсельца Васильева и д. Каменное) князю Б. И. Ромодановскому[1355]. К концу 60-х и началу 70-х гг. возвращения родовых вотчин добились, по-видимому, весьма многие опальные Стародубские князья, в том числе А. А. Нагаев[1356], И. В. Гундоров[1357], И. А. Ковров[1358], Н. М. Сорока-Стародубский[1359]. Отметим, что все вотчины названных лиц поименованы были в духовном завещании Грозного, как земли, находившиеся в казне. После амнистии княжат в земельной политике правительства наблюдается ряд отступлений от земельного Уложения о княжеских вотчинах 1562 года.

    Вдова княгиня Е. Стародубская-Льяловская «в-ызустной своей» отказала мужнину вотчину с. Кувезино в Симонов монастырь. После ее смерти владимирский городовой приказчик, невзирая на завещание, отписал вотчину в казну. Симоновский архимандрит просил царя «пожаловать» и отдать вотчину, «а будет мы (царь. — Р. С.) тое вотчину возмем на себя или вотчичем отдадим, и нам бы пожаловати, с тое вотчины велети дати в монастырь ее (княгини Ефросиньи.— Р. С.) приданое 120 рублев»[1360]. Любимец царя симоновский архимандрит вполне допускал возможность того, что вотчина перейдет в казну, и готов был удовлетвориться деньгами. Но как раз в начале 1569 г. Симонов монастырь был принят в опричнину, в связи с чем царь велел передать вотчину с. Кувезино симоновским монахам[1361].

    Княжеская вотчина с. Кувезино, записанная в казенном списке царского завещания, перешла во владение монастыря благодаря чрезвычайным обстоятельствам, зачислению Симонова монастыря в опричнину. Известно, что весьма многие Стародубские князья отказывали различным монастырям родовые вотчины, упомянутые в царском завещании как владения казны. В числе их были князь И. В. Черный-Пожарский[1362], княгиня М. Стародубская[1363], князь И. П. Пожарский[1364], княгиня М. Коврова[1365] и вдова князя С. Гундорова[1366]. Сведения об этих пожертвованиях содержатся в духовных грамотах князей, сохраненных монастырскими архивами. Однако неизвестно, какие поземельные вклады княжат были утверждены правительством, какие нет[1367]. Но и сам по себе факт отказа в пользу монастырей многих  княжеских вотчин нуждается в объяснении.

         Возврат родовых земель не мог компенсировать Стародубским князьям ущерба, нанесенного им указом о казанской ссылке и отчуждением вотчин вследствие земельного Уложения 1562 года. После амнистии никто не мог возместить опальным отнятого у них имущества. Получив возможность вернуться в разоренные, родовые имения, вотчинники (старались как-то поправить дела, занимали в долг деньги или же продавали часть земель. В роли кредиторов и покупателей чаще всего выступали богатые монастыри. Они охотно ссужали вотчинников деньгами, а затем принимали от них «за долг» и на помин души земельные вклады[1368].

      Формально монастыри не могли купить у опальных княжат их вотчины. Действующее земельное уложение полностью воспрещало черному духовенству новые земельные приобретения. Несмотря на распоряжение вотчинника, казна накладывала руку на земли опальных, отказывалась возмещать затраты монастырей. Но сила традиции была очень велика, и вотчинники, невзирая на поземельные законы, продолжали по обыкновению завещать земли монастырям на помин души, за «сдачу», чтобы вотчины не пропали «безлеп» в казне. Что касается монастырей, то они пускались во все тяжкие, чтобы приобрести право и титул земельного собственника. Монахи аккуратно хранили - духовные и данные грамоты клиентов и на основании их в конце концов добивались своего. Иногда это имело место при жизни Грозного, иногда — много позже.

      Правительство издало указ об амнистии опальных и начало возвращать княжеские вотчины их прежним владельцам под давлением земской Боярской думы, высшего духовенства и дворянства. Но уступки опричных властей земщине носили половинчатый характер. Боярской думе не удалось добиться амнистии для всех лиц, подвергшихся опале при учреждении опричнины. Более того, амнистия не распространялась на наиболее влиятельных лиц из числа опальных бояр и князей. Царь оставил в заточении бояр князей И. А. Куракина и Д. И. Немого, задержал в казанской ссылке П. А. Куракина и Г. А. Куракина, А. И. Катырева-Ростовского и видных воевод Н. Д. Янова, М. Ф. Бахтеярова, И. Ф. и В. Ф. Бахтеяровых, И. Ю. Хохолкова, Ф. И. Троекурова, Д. В. Ушатого, А. И. Засекина, Н. Стародубского и др.[1369]. Названные бояре и воеводы составляли цвет сосланной в Казань титулованной знати. Наряду с опальными княжатами в местах поселения были задержаны родственники Адашева (Ольговы, Путиловы и Туровы) и некоторые другие дворяне[1370].

    Правительство проявило заботу о земельном обеспечении оставшихся в ссылке княжат и дворян и в качестве общей меры распорядилось увеличить их поместья до половины их настоящего оклада. Однако и после выезда из Казани большей части опальных дворян фонды казанских земель оказались недостаточными. Поэтому правительственное распоряжение было выполнено лишь частично.

    Так, во время новой разверстки земель в октябре 1566 (7075) г. боярин князь П. А. Куракин получил поместья князя В. Чеснокова, князей Бабичевых, князя Ю. Сицкого и Б. Шипшина, выехавших из Казани по амнистии. В результате его владения увеличились со 160 четвертей до 301 четверти пашни и 60 четвертей перелога. К этим землям добавлялись «дикое поле» и лес, засчитанные за пашню. Все эти угодья и земли были приравнены писцами к 500 четвертям пашни, т. е. половине боярского земельного оклада[1371].

    Подобным же образом в «половину» оклада были испомещены в Казани и другие воеводы: князья Г. А. Булгаков (450 четвертей пашни), Ф. И. Троекуров (450 четвертей), А. И. Засекин (350 четвертей)[1372].

     В Свияжске князь С. Б. Пожарский получил 123 четверти пашни в дополнение к старому владению в 40 четвертей. «Да князю Семену ж Пожарскому отделено из порозжих поместей по другой разверстке 75-го году в октябре, что по прежнему отделу в поместье за прежними новыми свияжскими жилцы, которых государь велел от свияжского житья отставить»[1373].

      Боярину и воеводе князю А. И. Катыреву в Свияжске было отведено 280 четвертей пашни и 440 четвертей перелога и дикого поля. Все вместе было приравнено писцами к 500 четвертям пашни[1374]. Таким же способом испомещены были в пол-оклада другие свияжские жильцы воеводы князья М. Ф. Бахтеяров (350 четвертей), Н. Д. Ростовский (300), Н. М. Стародубский (300), дворяне Р. Н. Бурцев (200), М. Образцов-Рогатый (175), Я. Кашкаров (150), Ф. Н. Ольгов (100) и т. д.[1375].

      Как мы видим, после проведения амнистии правительство заметно улучшило земельное обеспечение опальных людей, оставленных в ссылке. В дальнейшем многие из этих опальных получили- возможность вернуться в Москву. Согласно записи Разрядного приказа, «другую половину дворян (т. е. тех дворян, которые оставлены были на поселении в 1566 г. — Р. С.) взял и пожаловал государь после»[1376]. Можно установить, что правительство провело новые амнистии ссыльных не позднее чем через год-два после первой амнистии. Так, из ссылки вернулись родня Адашева Н. Ф. Ольгов и М. Я. Путилов, получившие взамен старых костромских вотчин земли на Белоозере. К 1567—1568 гг. Ольгов и Путилов успели продать свои новые владения[1377].

     Амнистии казанских ссыльных, проведенные весною 1566 г. и в последующие годы, знаменовали собой крутой поворот в опричной земельной политике. По существу опричное правительство вынуждено было отказаться от некоторых важнейших результатов земельных мероприятий, проведенных им при учреждении опричнины. Земельная политика опричнины начинает терять свою первоначальную антикняжескую направленность. Объясняется это многими обстоятельствами. Прежде всего, конфискация княжеских вотчин была с точки зрения феодального права мерой незаконной и возбудила сильное негодование среди знати. Монархия не могла длительное время проводить политику, которая шла вразрез с интересами могущественной феодальной аристократии. Для этого она не обладала ни достаточной самостоятельностью, ни достаточным аппаратом насилия.

     Возврат земель опальным людям не мог снять последствий крушения княжеско-вотчинного землевладения при учреждении опричнины. Во-первых, казанские переселенцы были до тла разорены ссылкой. После амнистии многие из них вынуждены были распродавать земли. Во-вторых, казна возвращала ссыльным старинные родовые земли не в общем и обязательном порядке, а выборочно и по своему усмотрению. В-третьих, возврату подлежали в первую очередь запустевшие земли. С точки зрения правительства казанское переселение достигло основной своей цели, подорвав влияние J и богатство фрондирующей титулованной знати. По этой причине оно и отказалось от продолжения антикняжеских репрессий.

* * *

     После присоединения мусульманских ханств Поволжья царизм проводил насильственную христианизацию местных народов. Татар нередко предавали смерти за отказ принять православие[1378]. Завоевание ливонских земель поставило перед правительством вопрос об отношении к протестантской религии. Православное духовенство готово было подвергнуть богомерзких ливонских «люторов» таким же гонениям, как и мусульман[1379]. Требования духовенства стали весьма настоятельными после учреждения опричнины, а точнее после того, как правительство «вывело» многих немецких бюргеров из Юрьева Ливонского в земские города Владимир, Кострому, Углич и Нижний Новгород[1380]. Церковники старались любыми средствами предотвратить распространение лютеранской ереси на святой Руси и с этой целью требовали воспретить переселенцам-протестантам отправление их религии.

     Однако царь и его опричные дипломаты, лелеявшие планы образования в Ливонии вассального Орденского государства, не желали оттолкнуть от себя протестантское ливонское дворянство. По этой причине Грозный отверг все домогательства церковников и к великому их возмущению позволил немецким бюргерам-переселенцам отправлять свой культ. Протестантский проповедник Ваттерман свободно ездил по русским городам, где жили немцы, и учил их «люторской ереси»[1381].

   Царь не только защищал еретиков, но и приблизил к себе некоторых из них. Он зачислил в опричнину К. Эберфельда, А. Кальпа, И. Таубе и Э. Крузе[1382]. Особым влиянием в опричнине пользовался доктор прав из Петерсхагена Эберфельд. Царь охотно слушал рассказы немецкого правоведа, часто расспрашивал его об обычаях и нравах его страны. Эберфельд присутствовал на всех совещаниях Грозного с Боярской думой. Ходили слухи, что ему поручено было сосватать невесту для наследника престола в Германии[1383].

      Присутствие в опричнине «советников»-лютеран вызывало особые подозрения ревнителей православия, осуждавших сближение царя с безбожными немцами.

      В свое время правительство отказалось от услуг датского печатника Г. Миссенгейма. Предложение датского короля основать в Москве типографию было расценено как попытка распространить на Руси лютеранскую прелесть. Царь, желавший ввести печатное дело, вынужден был надолго отложить осуществление своих планов. Вскоре после отставки Сильвестра казна отпустила средства на закупку типографского оборудования и строительство печатного двора. Итальянский купец Барберини, посетивший московскую типографию летом 1564 г., утверждает, что московиты закупили оборудование в Константинополе: «в прошлом (1563.— Р. С.) году они ввели у себя печатание, которое вывезли из Константинополя»[1384]. Свидетельство Барберини подтверждается послесловием к Апостолу, авторами которого были московские первопечатники. По их утверждению, царь намеревался следовать примеру византийцев (греков) и итальянцев и заботился о том, «како бы изложите печатные книги, якоже в Грекех и в Венецыи и во Фригии и в прочих языцех»[1385].

 Духовенство решительно воспротивилось введению книгопечатания с помощью датских лютеран. Теперь это затруднение было разрешено. Московские печатники взяли за образец православных «греков» и привезли оборудование из столицы православного патриарха Константинополя[1386].

    Московские первопечатники кремлевский дьякон Иван Федоров и его помощник Петр Мстиславец имели некоторый опыт книгопечатания, «искусни бяху и смыслени к таковому хитрому делу; глаголют же нецыи о них, яко от самех фряг то учение прияста...»[1387]. ,19 апреля 1563 г. московская типография приступила к работе над знаменитым Апостолом. Издание первой, книги растянулось на целый год[1388]. Вторую свою книгу печатники выпустили после введения опричнины осенью 1565 года[1389].

    Деятельность первопечатников вызвала осуждение косных невежественных церковников и их покровителей бояр. Духовенство считало книгопечатание еретическим новшеством. По словам современника Грозного француза Теве, московское духовенство опасалось, что «печатные книги могут принести какие-нибудь изменения в их убеждения и религию»[1390]. Возможность издания книг тысячными тиражами подрывала монополию духовенства на переписку церковных книг и грозила доходам церкви. О гонениях против первопечатников повествуют весьма разнообразные источники, как русские так и иностранные. Печатник Иван Федоров самым категорическим образом утверждает, что он вынужден был покинуть Русь из-за преследований со стороны бояр и духовенства.

 «Сия же убо не туне начах поведати вам, — писал он, — но презелнаго ради озлобления, часто случающегося нам, не от самого того государя, но от многих начальник и священноначальник, и учитель, которые на нас зависти ради многие ереси умышляли... сия убо нас от земля и отечества и от рода нашего изгна и в ины страны незнаемы пресели» (курсив наш. — Р. С.)[1391].

    Печатник прямо заявлял, что гонения на него исходили не от царя. По словам Флетчера, первые русские типографии были основаны «с позволения самого царя и к величайшему его удовольствию»[1392]. Иван щедрой рукой отпускал средства на строительство Печатного двора и жаловал деньгами типографщиков[1393].

    В годы опричнины типография, стоявшая за Земским Двором в Кремле, осталась в ведении земской администрации[1394]. По свидетельству Федорова, его деятельность вызвала «презельное» озлобление многих «начальников» и «священноначальников», иначе говоря, земских бояр и духовенства. Земские начальники не могли открыто расправиться с печатниками, которым покровительствовал царь. Но они прибегали к различным уловкам. Теве упоминает о поджоге московской типографии «путем тонкого коварства и подставных лиц»[1395]. Книга Теве вышла во Франции в 1584 г. Спустя четыре года Москву посетил англичанин Флетчер, получивший аналогичные сведения о судьбе первой русской типографии. Сообщив о пожаре Печатного двора, он добавляет: об этом, «как полагают, постаралось духовенство»[1396].

    Не желая раздражать церковников, царь Иван отказался от расследования обстоятельств, связанных с поджогом типографии, и под давлением духовенства согласился выслать-печатников из России, вследствие чего в работе московской типографии наступил почти двухлетний перерыв[1397].

    Иван Федоров и его ученик Петр Мстиславец были отправлены в изгнание в Литву под благовидным предлогом. Литовский гетман Г. А. Ходкевич желал устроить православную типографию и просил царя прислать в Литву печатника[1398]. В 1566 г. в Москву прибыло великое посольство во главе с Ю. А. Ходкевичем, братом гетмана. По предположению Б. В. Сапунова, посол выполнил роль посредника в переговорах между Г. А. Ходкевичем и царем[1399]. Б. В. Сапунов обратил внимание на то, что Федоров по приезде в Литву был принят королем и его радой. Опираясь на некоторые общие сведения о занятиях короля в 1567—1568 гг., он пришел к выводу, что печатник мог получить аудиенцию, а следовательно, и выехал в Литву между январем и августом 1567 года[1400]. Представляется возможным уточнить время отъезда в Литву первопечатников. В июле 1567 г. царь и бояре направили гетману Г. А. Ходкевичу бранные послания, упрекая его в том, что «из христианина (он) стал отступником и лжехристианином»[1401]. За несколько месяцев до того на Руси был пойман литовский лазутчик с тайными грамотами, в которых Ходкевич призывал бояр изменить жестокому царю. Русское правительство, естественно, не могло отпустить печатников к Ходкевичу после разоблачения его интриг летом 1567 г. Русско-литовские отношения имели относительно дружественный характер, пока в Москве шли мирные переговоры с посольством Ю. А. Ходкевича. С августа 1566 г. до марта 1567 г. русско-литовская граница была закрыта из-за эпидемии чумы в пограничных уездах[1402]. Когда чума стихла и в Литву были посланы московские послы, русско-литовские отношения уже мало благоприятствовали отъезду Федорова[1403]. Возможно, что Иван Федоров покинул Москву вместе с литовскими послами в 1566 г. Если бы он замешкался, его отъезд был бы сначала сильно затруднен, а затем стал бы вовсе невозможен[1404].

    Отъезд первопечатников был равносилен изгнанию. Их не спасло покровительство Грозного. Царь со всей своей опричниной не в силах был оградить Федорова от преследований со стороны земских бояр и духовенства. Эпизод с печатниками как нельзя лучше характеризует взаимоотношения царя с высшим духовенством и земской Боярской думой. Споры по поводу печатного дела и протестантов, переселенных на Русь, усугубили раздор между царем и духовенством. Но главные их разногласия касались другой проблемы. Такой проблемой было продолжение опричных репрессий и самое существование опричнины.

* * *

    Освобождение многих десятков казанских поселенцев, прощение Воротынского и прочие уступки никого не удовлетворили.

    Титулованная знать возмущалась тем, что в ссылке остались самые видные из опальных бояр и воевод. Те, кто заслужил прощение, были дотла разорены ссылкой. Они страшно негодовали на опричнину, не зная за собой никакой вины. Их возвращение в Москву ко времени собора значительно усилило недовольство в среде столичного дворянства.                                                           .

    Опричные репрессии были направлены своим острием против титулованной аристократии, но они затронули также старомосковское боярство.

    Возглавившая земскую Боярскую думу старомосковская знать тяготилась грубой и мелочной опекой со стороны опричного руководства и готова была поддержать требование об отмене опричнины. Боярская оппозиция представляла тем большую опасность в глазах монархии, что она впервые опиралась на поддержку многочисленной дворянской фронды.

    Недовольство дворян вызвано было многими причинами. Кружок Адашева, отстаивавший программу дворянских реформ, подвергся подлинному разгрому и исчез с политической сцены. Умолк голос дворянских публицистов. Надолго отложены были попытки реформировать строй в интересах дворянства.

 Раздоры с могущественной аристократией побудили монархию создать себе прочную военную опору в лице опричного войска, сформированного из дворян. Опричные преторианцы получили широкие привилегии, но эти привилегии  распространялись на очень небольшой круг служилых людей. Интересы и нужды подавляющей части дворян, оставшихся в земщине, опричнина полностью игнорировала. В годы опричнины правительство отказалось от осуществления  программы дворянских реформ и ничего не предпринимало против растущего оскудения среднего и мелкого дворянства.

      Незадолго до опричнины публицисты самыми мрачными красками рисовали бедствия мелкого дворянства. Князь Курбский писал, что многие служилые люди не имеют теперь оружия, коней и даже пропитания, что их недостатки, убожество и беды, «всяко словество превзыде»[1405].

     На положении дворянства не могло не отразиться то обстоятельство, что с конца 40-х гг. шла тяжелая война, не прекращавшаяся на протяжении почти пятнадцати лет. Войны и дальние походы требовали от дворян больших денежных затрат. Помещики повсеместно увеличивали повинности и оброки крестьян. Наряду с помещичьей переоброчкой казна значительно повысила подати. В Новгородской земле подати выросли к началу 60-х гг. втрое[1406]. Под бременем непомерной эксплуатации мелкое крестьянское производство начинает деградировать и с середины 60-х гг. постепенно приходит в упадок[1407]. Разорение всей своей тяжестью обрушилось на головы крестьян[1408]. Но последствия его испытывали на себе также господствующие сословия, в особенности наименее состоятельные слои среднего и мелкого дворянства. Доходы дворян заметно сокращались вследствие бегства и разорения крестьян. Между тем, правительство, тратившее громадные средства на дорогостоящие опричные затеи и войну, ничем не могло помочь скудеющему дворянству. Более того, предпринятые им земельные перетасовки усугубляли бедствия служилых людей земщины. Как мы отметили выше, в ходе опричной реформы выселению подверглось не менее тысячи дворян и детей боярских суздальцев, можаич, вязмич и т. д.[1409] Все дворяне, утратившие земли «не в опале, а с городом вместе», должны были получить равноценные земли в земских уездах. Но правительство не обладало ни достаточным фондом свободных земель, ни гибким административным аппаратом, чтобы без проволочек компенсировать переселенцам утраченные ими земли.

    Опричные мероприятия носили беспрецедентный характер. Никогда еще правительство не отчуждало у дворян поместий, а тем более вотчин без всякой провинности с их стороны, главное, в столь широких масштабах. Земских дворян особенно тревожило то обстоятельство, что царский указ об опричнине предусматривал возможность распространения опричных порядков на новые уезды, а следовательно, и возможность новых выселений и конфискаций. Как значилось в указе об опричнине, «с которых городов и волостей доходу не достанет на его государьский обиход, и иные городы и волости имати»[1410]. Когда и какие уезды царю вздумается забрать в опричнину, никто не знал.

    Насилия и произвол опричников, в особенности же земельные конфискации затронули интересы весьма значительного числа земских дворян.

    До поры до времени дворянская фронда была немногочисленной и включала главным образом те группировки, которые активно поддерживали правительство Адашева. Власти пытались искоренить оппозиционные настроения в дворянской среде, отправив в казанскую ссылку несколько, десятков рядовых дворян из различных уездов. Но эта попытка потерпела неудачу. После разделения страны на опричнину и земщину влияние оппозиции в среде земского дворянства заметно усилилось. Отражением этого факта служит известие хорошо осведомленного Пискаревского летописца. По его словам, среди земских дворян опричнина вызвала озлобление. Учинив опричнину, — повествует летописец,— царь «грады также раздели и многих выслаша из городов, кои взял в опришнину, и из вотчин и ис поместей старинных... И бысть в людех ненависть на царя от всех людей...» (Курсив наш. — Р. С.)[1411].

    Созванный в Москве собор, достаточно полно представлявший земское дворянство, бесспорно способствовал сплочению всех недовольных элементов земщины. Наибольшее представительство в соборе получила старомосковская и титулованная знать, а также верхи столичного и уездного дворянства. Аристократия задавала тон не только в Боярской думе, но и в дворянских куриях, в особенности среди дворян первой статьи. Но именно знать и дворянские верхи земщины более всего страдали от опричной политики и опричных эксцессов[1412].

    На соборе присутствовали видные бояре, незадолго до того подвергшиеся репрессиям. Среди них были удельный князь М. И. Воротынский, И. В. Большой Шереметев и И. П. Яковлев-Захарьин. На соборе присутствовали князья Кашин, Репнин, Курлятев, княжата Ярославские, Ростовские, Стародубские, Мезецкие, Бабичевы, а также Морозовы, Шейны, Головины, Данилов, Квашнин, Борисов, дворяне Образцовы, Тыртовы, Еропкины. Ближайшие родственники этих лиц были сосланы в Казанский край, брошены в тюрьму или казнены. В деятельности Земского собора приняли участие многие дворяне и дети боярские, выселенные из своих уездов при учреждении опричнины[1413]. Среди лиц, записанных в списки двух дворянских курий собора, примерно каждый седьмой непосредственно испытал на себе последствия опричной земельной ломки. Настроения собора хорошо характеризует тот факт, что значительная часть его членов поручилась за опального боярина Воротынского[1414].

    Прекращение репрессий и прочие уступки со стороны I опричного правительства ободрили оппозицию и породили повсеместно надежду на полную отмену опричнины. Иностранцы, ездившие в Москву в тот период, утверждали, что в России назревают важные события. «Другое правление должно прийти в стране... Против этого (против какого-то тяжелого земского налога. — Прим. Н. М. Карамзина) воспротивились многие из его (царя. — Р.С.) подданных из числа именитых господ, которых он (царь. — Прим. Н. М. Карамзина) желал погубить, а некоторых желал перевести из их имений в другие места»[1415].

    Земщина должна была выплатить царю сто тысяч рублей при учреждении опричнины. На соборе было принято решение об обложении земщины новыми обременительными налогами в связи с продолжением войны за Ливонию. Очевидно, эти поборы и вызвали возражения со стороны «именитых господ» земщины. Другой причиной недовольства земщины были репрессии и земельные конфискации опричных властей.

    Во время собора в столице было тревожно. Все ждали перемен. Земский летописец внес в официальную летопись известие о том, что 26 июня 1566 г., накануне открытия собора, в Москве разразилась страшная буря, «взошла туча темна и стала красна, аки огнена, и опосле опять потемнела, и гром бысть и трескот великой и молния и дождь, и до четвертого часу»[1416]. Зловещее предзнаменование вызвало много толков в столице.

* * *

  Выступления против опричнины виднейших руководителей: земщины боярина кн. П. М. Щенятева и главы церкви митрополита Афанасия положили начало первому глубокому; кризису в истории опричнины.

  Князь П. М. Щенятев был младшим сородичем удельных князей Бельских и Мстиславских и принадлежал к числу самых авторитетных членов земской Боярской думы[1417]. Он имел особые причины протестовать против репрессий. Род Патрикеевых, тесно связанный с княжеским домом Старицких, очень сильно пострадал от опричнины. Один из братьев Щенятева боярин князь И. А. Куракин попал в монастырь, двое других братьев оказались в ссылке[1418]. Никто из них не получил амнистии накануне собора. К началу 1566 г. князь П. М. Щенятев лишился некоторых богатейших родовых вотчин, перешедших в казну[1419]. В знак протеста против действий царя Щенятев сложил с себя сан боярина и самовольно ушел в монастырь[1420].

     Попытаемся уточнить, когда это произошло, и с этой целью сопоставим между собой поручные грамоты бояр за 1565 и 1566 год. Можно установить, что после апреля 1566 г. правительство впервые включает в текст поручных грамот обязательство «в чернцы не постричися». (В грамоте князя М. И. Воротынского, датированной апрелем, это обязательство еще отсутствует. Зато оно встречается в грамотах боярина Очина и Охлябнина весны — лета того же года.)[1421]. По-видимому, изменение текста портных грамот было прямым следствием самовольного пострижения князя Щенятева.

     Выступление боярской оппозиции поддержал глава церкви митрополит Афанасий. 19 мая 1566 г. он демонстративно сложил с себя сан митрополита и удалился в Чудов монастырь[1422]. Правительство поспешило заявить, будто митрополит ушел в отставку «за немощию велией». Но подлинной причиной отставки Афанасия были его разногласия с царем по поводу опричнины[1423].

     Узнав об уходе в монастырь митрополита, Грозный спешно вернулся с южной границы в Москву[1424]. После совета с земской думой и священным собором он согласился возвести на митрополию казанского архиепископа Германа Полева[1425]. Рассказывают, что Полев переехал на митрополичий двор и жил там в течение двух дней. Будучи противником опричнины, архиепископ пытался воздействовать на царя и в беседе с ним грозил страшным судом, «тихими и кроткими словесы его (царя. — Р. С.) наказующе...»[1426]. Когда содержание беседы стало известно руководителям опричной думы, те высказались против избрания Полева. По настоянию боярина Басманова Грозный предложил архиепископу немедленно покинуть митрополичий двор.

 Боярская дума и духовенство были возмущены бесцеремонным вмешательством опричнины в церковные дела. Раздор между царем и руководством земщины достиг высшего предела после отставки митрополита Афанасия и изгнания с митрополичьего двора Германа. Распри с духовной властью, обладавшей большим авторитетом, ставили царя в исключительно трудное положение, что и вынудило его пойти на уступки земщине в вопросе о новом кандидате в митрополиты. Этим кандидатом был игумен Соловецкого монастыря Филипп, в миру Федор Степанович Колычев.

     Филипп происходил из очень знатного старомосковского боярского рода и обладал прочными связями в боярской среде. В земской думе заседал троюродный брат игумена окольничий М. И. Колычев. В дворянских куриях собора заседали 12 человек Колычевых. Столь широкого представительства не имела ни одна боярская фамилия. Но Колычевы не обладали достаточным влиянием в земщине, чтобы решить вопрос об избрании митрополита. Филипп был выдвинут на митрополию, по-видимому, той группировкой, которая пользовалась наибольшим влиянием в Боярской думе.

     Среди других группировок наиболее прочные позиции в земской думе занимали две группировки. Первую из них возглавляли бояре Захарьины, вторую — конюший И. П. Федоров-Челяднин. После образования опричнины влияние первой группировки продолжало неуклонно падать. В тот же самый период конюший И. П. Федоров выдвинулся как один из главных руководителей земщины. Именно Федоров возглавил московскую семибоярщину во время войны с татарами в октябре 1565 г.[1427] Современники единодушно отмечают, что в тот период значение Федорова в земщине было исключительным. Опричник Штаден передает, что в отсутствие царя Федоров был первым боярином и судьей на Москве[1428]. По свидетельству Шлихтинга, воеводу московского Иоанна Петровича царь «признавал более благоразумным среди других и высшим правителем всех», его он «обычно даже оставлял вместо себя в городе Москве...»[1429]. Эти показания вполне подтверждаются Разрядами и другими документами тех лет. В начале 1566 г. царь поручил земскому правительству произвести обмен землями со Старицким удельным князем. С этой целью земская Боярская дума образовала авторитетную комиссию во главе с И. П. Федоровым и дворецким Н. Р. Юрьевым. Федоров скрепил своей подписью разменные грамоты, датированные 15 январем и 11 марта 1566 г.[1430] 17 июня он подписал приговор Боярской думы о перемирии с Литвой, причем в боярском списке имя его стояло третьим[1431].

    По знатности И. П. Федоров не уступал знатнейшим старомосковским фамилиям. К тому же он был одним из самых богатых людей своего времени. Федоров пользовался исключительным авторитетом в земщине не только из-за знатности и богатства, но и в силу большой популярности в народе[1432]. В отличие от прочих бояр, конюший отличался честностью, не брал взяток и любил справедливость[1433]. В течение длительного времени Федоров возглавлял одно из главных приказных ведомств — Конюшенный приказ. Чин конюшего Федоров сохранил и в годы опричнины[1434]. В силу древней традиции конюшие-бояре занимали более высокое положение, нежели дворецкие, и обладали особыми прерогативами в качестве старших бояр старомосковской Боярской думы[1435].

    По-видимому, группировка конюшего И. П. Федорова-Челяднина сыграла решающую роль в избрании Филиппа Колычева. Опричные дипломаты Таубе и Крузе, бывшие непосредственными очевидцами избрания, по-своему истолковали этот факт, когда писали, что Филипп был «благородного происхождения от прусских родов Колычевых или Челядниных»[1436]. Соловецкий игумен приходился родней конюшему. Еще более важное значение имел тот факт, что Филипп со времени избрания на митрополию полностью связал свою судьбу с судьбой боярина Федорова[1437].

     В конце мая — начале июня 1566 г. в Соловки к Филиппу был послан гонец. Переезд занял не менее месяца. Новый кандидат в митрополиты прибыл в столицу не ранее июля 1566 г. Филипп был хорошо осведомлен о настроениях земщины и смог быстро ориентироваться в новой ситуации. В его лице земская оппозиция сразу же обрела одного из самых деятельных и энергичных вождей. Колычев изъявил согласие занять митрополичий престол, «о при этом категорически потребовал от царя отменить опричнину. Как значится в тексте подлинной грамоты об избрании митрополита, «игумен Филипп о том говорил, чтобы царь и великий князь отставил опришнину; а не отставит царь и великий князь опришнины, и ему в митрополитах быти невозможно; а хоти его и поставят в митрополиты, и ему за тем митрополья отставити; и соединил бы (государство. — Р. С.) воедино, как преже того было»[1438].

 Требование соловецкого игумена привело Грозного в ярость. В глазах царя кандидатура Филиппа была во многих отношениях неподходящей. Прежде всего, Колычев по рождению и связям был слишком тесно связан с верхами боярской знати. В момент острого конфликта царя с боярством это чревато было опасными последствиями. По традиции, московские государи предпочитали сажать на митрополичий стол представителей неродовитых семей. Царь имел основания не доверять Колычеву и по другим причинам. Во-первых, он с подозрительностью относился к новгородцам. Колычев происходил из новгородских дворян[1439]. Во-вторых, царь боялся интриг со стороны князей Старицких. Между тем, Ф. С. Колычев в молодости участвовал в мятеже князя А. И. Старицкого, из-за чего и вынужден был постричься в монахи[1440]. Наконец, Филипп выделялся в среде духовенства своим непреклонным, суровым характером и большим честолюбием. Царь не склонен был терпеть возражения с чьей бы то ни было стороны.

    После выступления соловецкого игумена царь мог бы поступить с ним так же, как с казанским архиепископом Германом, человеком куда более влиятельным. Но он не сделал этого. Высшее духовенство было до крайности »раздражено отставкой митрополита Афанасия и изгнанием Полева. Опричная дума не осмелилась вторично вмешаться в церковные дела. На отношение опричной думы к Филиппу оказал влияние также тот факт, что одним из ее руководителей был опричный боярин Ф. И. Умной-Колычев, двоюродный брат соловецкого игумена. Однако решающее значение имело все же не это. В вопросе о кандидатуре Колычева царь вынужден был сделать уступку церковной оппозиции и более могущественным политическим силам, которые стояли за её спиной. Сам соловецкий игумен, не располагавший связями и влиянием бывшего царского духовника митрополита Афанасия, едва ли мог выступить против опричнины, если бы его требование не было поддержано земским боярством и дворянами.

* * *

    По крайней мере два источника различного происхождения сообщают о крупнейшем выступлении земщины против злоупотреблений опричнины. Первый из них — Сказания Шлихтинга, написанные в Литве в начале 70-х гг. XVI в., второй — летописец московского происхождения начала XVII в. Шлихтинг исполнял роль переводчика во время бесед царского лейб-медика с его друзьями, членами опричного руководства. Информация Шлихтинга исходила из «первых рук» и отличалась большой достоверностью[1441]. Московский, так называемый Пискаревский летописец, возник в значительно более позднее время. Сведения Шлихтинга исходили из опричнины. Пискаревский летописец следовал традиции, сложившейся в земщине[1442].

    По свидетельству летописца, опричнина вызвала крайнее озлобление в земщине, «бысть в людех ненависть на царя от всех людей и биша ему челом и даша ему челобитную за руками о опришнине, что не достоит сему быти»[1443].

    Летописец отметил, что в выступлении участвовали «все люди» земщины. Но он не называет даты выступления. Этот пробел позволяет заполнить подробный и в целом достоверный рассказ Шлихтинга. Согласно Шлихтингу, в 1566 г. более трехсот знатных лиц из земщины, в числе их придворные царя явились во дворец, заявили протест против бесчинств и злоупотреблений опричников и потребовали упразднения опричнины. В своей челобитной царю фрондеры заявили примерно следующее: «Все мы верно тебе служим, проливаем кровь нашу за тебя. Ты же за заслуги воздаешь нам такую благодарность. Ты приставил к шеям нашим своих телохранителей (опричников. — Р. С.), которые из среды нашей вырывают братьев и кровных наших, чинят обиды, бьют, режут, давят, под конец и убивают»[1444].

      Выступление церковной оппозиции и нескольких сотен знатных лиц из земщины породило острый политический кризис, выход из которого правительство Грозного искало в новых репрессиях. Опираясь на опричное войско, царь жестоко подавил фронду, впервые объединившую все недовольные элементы земщины. По его приказу все челобитчики подверглись аресту и были водворены в тюрьму. После пятидневного дознания опричники учинили над ними суд и расправу. Несколько земских, дворян были четвертованы, другим урезали язык[1445]. Вскоре после казни русские послы сделали в Литве следующее разъяснение насчет этой меры: «а учнут говорите про князя Василия Рыбина и про Карамышева и им (послам. — Р. С.) говорите: государь милостив, а лихих везде казнят: про тех государь сыскал, что они мыслили над государем и над государскою землею лихо, и государь, сыскав по их вине, потому и казнити их велел»[1446].

      В официальных документах названы имена только двух жертв, опричнины. Имена прочих жертв невозможно установить, за одним исключением. Опричники Таубе и Крузе передают, что вместе с князем В. Пронским и И. Карамышевым был казнен К. Бундов (Burdna)[1447].

      Автор «Истории о великом князе Московском» князь А. М. Курбский знал о массовом выступлении дворян против опричнины. Но его рассказ отличается недостоверностью. По словам Курбского, в один день с князем В. Пронским опричники перебили будто бы до двухсот земских дворян[1448]. Более достоверен рассказ литовского хрониста А. Гваньини, имевшего возможность уточнить некоторые из данных Шлихтинга. По Шлихтингу, опричники подвергли многих челобитчиков торговой казни[1449]. Гваньини добавляет, что опричники избили батогами 50 человек[1450]. Все прочие челобитчики числом более 200—250 человек были освобождены после пятидневного тюремного заключения без всякого наказания[1451].

    П. А. Садиков первый установил, что все трое казненных в 1566 г. дворян были видными участниками собора, и на этом основании высказал предположение о массовом выступлении против опричнины членов Земского собора[1452].

 A. А. Зимин признал это предположение вполне обоснованным и подкрепил его указанием на Пискаревский летописей[1453]. Но П. А. Садиков и А. А. Зимин значительно ослабили свою аргументацию тем, что полностью игнорировали связь между выступлением членов собора и протестом против опричнины Филиппа Колычева и стоявших за его спиной сил. Не подлежит сомнению, что Колычев не мог бы выступить против опричнины и получить затем митрополичью кафедру без поддержки со стороны земской Боярской думы и священного собора. Но именно дума и духовенство играли руководящую роль на Земском соборе. В выступлении против опричнины участвовали царские «придворные», бояре и более трехсот знатных дворян, принадлежавших к наиболее активному политически слою земщины. Именно этот слой руководил деятельностью Земского собора.

    На связь между выступлением Филиппа и земской фрондой указывают некоторые современники и очевидцы событий. Опричники Таубе и Крузе утверждали, что дворяне B. Ф. Пронский, И. Карамышев и К. Бундов подверглись казни после выступления Филиппа и в связи с этим выступлением[1454]. Таубе и Крузе допустили путаницу в своих хронологических выкладках и смешали воедино протесты Филиппа до его избрания и после избрания на митрополию. Но связь событий они уловили, по-видимому, верно.

    Филипп прибыл в Москву в тот момент, когда земская оппозиция, объединившая все недовольные элементы земщины, готовилась вручить царю петицию и добиться от него отмены опричнины. Именно благодаря этому обстоятельству соловецкий игумен смог занять твердую позицию в вопросе об опричнине. Выступление Филиппа имело место в ближайшие недели после роспуска Земского собора, поскольку Филипп, во-первых, не присутствовал на соборе, закрывшемся 2 июля, и, во-вторых, уже 20 июля вынужден был отказаться, от своих требований[1455]. Вероятно, в этот же период против опричнины выступили триста знатных лиц из земщины. Трудно представить, чтобы фрондирующие дворяне отправились к царю после открытой капитуляции митрополита и всего духовенства, и так же невероятно, чтобы Филипп мог выдвинуть свои требования после кровавой расправы с фрондерами.

     Опричные репрессии испугали высшее духовенство и вынудили Филиппа публично отречься от своих требований. Царь сменил гнев на милость лишь после того, как Колычев полностью согласился с его главным условием, чтобы после избрания в митрополиты Филипп «в опришнину и в царской домовный обиход не вступался», «а митропольи бы не оставлял»[1456].

     20 июля честолюбивый игумен подписал ограничительную запись, через четыре дня переехал на митрополичий двор, а затем был посвящен в сан митрополита[1457].

     Наиболее важное значение имеет вопрос, какие боярские группировки стояли за спиной митрополита Филиппа и участвовали в его протесте против опричнины. Уточнить состав земской оппозиции, выступившей после собора, позволяет одно замечание Шлихтинга. По Шлихтингу, после освобождения фрондеров из тюрьмы «немного спустя он (царь.— Р. С.) вспомнил о тех, кто был отпущен, и, негодуя на увещание, велит схватить их и разрубить на куски»[1458]. Итак, участников выступления следует искать среди дворян и членов собора, подвергшихся казни в ближайшее время после роспуска собора.

     Можно установить, что из членов собора 1566 г. жертвами террора в 1567—1568 гг. стали, члены Боярской думы: конюший И. П. Федоров, боярин князь И. И. Турунтай-Пронский, окольничий М. И. Колычев, дворяне I статьи И. Б. и И. И. Колычевы, князья Ф. В. Сисоев и В. К. Курлятев, Г. И. Кафтырев, Ф. Р. Образцов, дворяне II статьи князь А. С. Бабичев, М. Г. Иванов, М. М. Лопатин, И. В.Мунтов-Татищев, А. И. Баскаков, А. Т. Зачесломский, казначей X. Ю. Тютин, дьяки И. И. Бухарин, И. Кузьмин, И. Юмин, П. Шерефединов, А. Н. Батанов, Бунков Второй, приказной П. Шестаков-Романов, гость А. Ивашов[1459].

         Факт участия земских бояр в выступлении фронды засвидетельствован Шлихтингом. По словам Шлихтинга, против опричнины выступили знатные лица, даже придворные самого царя[1460].

    Многие косвенные данные подтверждают предположение о том, что фронду возглавили названные выше земские бояре И. П. Федоров и князь И. И. Пронский, Колычевы и т. д. Укажем прежде всего на близкие отношения между ними и тремя казненными вождями фронды — князем В. Ф. Рыбиным, И. М. Карамышевым и К. С. Бундовым.

    Член собора дворянин II статьи К. С. Бундов происходил из худородной дворянской семьи[1461]. Своей карьерой Бундовы были обязаны исключительно службе в Конюшенном ведомстве. Степан Бунда-Быкасов служил государевым конюхом в 30-х гг. XVI века[1462]. Вероятно, по его стопам пошел и его сын К. С. Бундов, имя которого в разрядах отсутствует. Заметим, что еще в 60—70-х гг. среди начальных людей Конюшенного приказа числились «стремянные конюхи» П. Быкасов и А. Быкасов и «прикащик у лошадей» Я. Бундов-Быкасов. Все они владели поместьями по 200 четвертей и получали из приказа оклад до 15—20 рублей[1463]. По службе Бундовы были тесно связаны с боярами Челядниными, издавна возглавлявшими Конюшенный приказ. В 50—60-х гг. их патроном был конюший И. П. Федоров-Челяднин.

    И. М. Карамышев принадлежал к верхам уездного дворянства и присутствовал на Земском соборе как дворянин I статьи[1464]. А. А. Зимин указывает на связи между Карамышевым и Колычевыми[1465]. Можно установить давние связи Карамышевых с Конюшенным приказом. Так, А. В. и В. В. Карамышевы служили в ведомстве конюших-бояр в конце XV в.[1466]. Возможно, что эти давние связи род Карамышевых сохранил в XVI.в. В апреле 1566 г. И. М. Карамышев вместе с конюшим И. П. Федоровым поручился за опального князя М. И. Воротынского.

      Боярин и конюший И. П. Федоров был одним из немногих людей, неоднократно выступавших против царских репрессий. При самом деятельном его участии были освобождены из тюрьмы И. В. Большой Шереметев (март 1564 г.) и И. П. Яковлев-Захарьин (март 1565 г.), возвращен из ссылки удельный князь М. И. Воротынский (апрель 1566 г.).

      И. П. Федоров присутствовал на Земском соборе, но затем его карьера оборвалась. Многие признаки указывают на то, что во второй половине 1566 г. семью Федорова постигла катастрофа. Жена конюшего М. В. Челяднина никак не позднее июля — августа 1566 (7074) г. отказала Новоспасскому монастырю громадную родовую вотчину в Бежецком Верху, в которой было 1158 четвертей пашни и богатейшие угодья. Челяднины выговорили себе право пожизненного владения бежецкой вотчиной[1467]. Таким путем они пытались обеспечить себя на случай полной катастрофы.

      Представляется возможным проследить карьеру И. П. Федорова на протяжении многих десятилетий вплоть до времени выступления членов Земского собора против опричнины.. Последние службы его можно перечислить по дням и неделям. В январе—марте 1566 г. он руководил разменом Старицкого удельного княжества, 17 июня подписал приговор Боярской думы о литовском деле, затем участвовал в Земском соборе и 2 июля скрепил подписью соборный приговор[1468]. 17 июля конюший принял литовских послов и обсуждал с ними вопрос о размене пленных[1469]. Затем в его карьере наступает перелом. Его имя полностью исчезает из официальных документов. Спустя несколько месяцев Федоров оказывается в опале, на воеводстве в провинциальной крепости Полоцке[1470]. В связи с царской опалой в период между июлем 1566 г. и февралем 1567 г., Федорову грозила, по-видимому, та же участь, что и К. С. Бундову, Карамышеву и Рыбину. В начале 1567 г. литовское правительство тайно предложило Федорову убежище в Литве, указывая на то, что царь желал над ним «кровопроливство вчинити»[1471].

         Приведенные данные позволяют уточнить время крупнейшего выступления земской оппозиции против опричнины. Еще 17 июля боярин И. П. Федоров исполнял ответственные правительственные поручения. В ближайшие дни он, вероятно, был взят под стражу, после чего Филипп 20 июля публично отрекся от своих требований. Царь не желал, чтобы литовские послы были свидетелями его раздоров с земщиной и отложил казни на несколько дней. Как раз 17 июля он принял срочные меры к тому, чтобы выпроводить из Москвы литовских послов[1472]. Послы промешкали пять дней и 22 июля покинули русскую столицу. В ближайшие дни после их отъезда опричники подвергли экзекуции несколько десятков земских дворян. Приведенные факты, быть может, объясняют, зачем правительству понадобилось держать челобитчиков в тюрьме в течение пяти дней.

     Среди лиц, казненных опричниками, самым видным был князь В. Ф. Рыбин-Пронский, двоюродный брат влиятельного земского боярина и участника собора князя И. И. Турунтая-Пронского. Карьера Рыбина сложилась не слишком удачно. Он не дослужился до думного чина, вынужден был заложить часть вотчин[1473]. Иной была судьба Турунтая. Ко времени собора он достиг самых высоких ступеней военной и чиновной лестницы, имея за плечами тридцатилетний стаж военной службы и семнадцатилетний срок службы в Боярской думе. В. Ф. Рыбин был казнен в 1566 г., но и Турунтай ненадолго пережил своего брата. Через два-три года он был забит палками по приказу Грозного.

     Участниками земской оппозиции были, по-видимому, присутствовавшие на соборе Колычевы. На это указывает, во-первых, выступление против опричнины избранного в митрополиты Ф. Колычева и, во-вторых, последующие казни Колычевых.

     Репрессии опричнины против членов Земского собора в ближайшие годы после его роспуска обнаруживают одну интересную особенность. Их жертвами явились не только титулованная знать (боярин И. И. Пронский, его двоюродный брат князь В. Ф. Пронский, князь В. К. Курлятев и др.),. но в еще большей мере старомосковская знать (конюший И.П.Фёдоров, Колычевы) и связанные с ней верхи приказного мира и дворянства. Высшая титулованная знать была слишком ошеломлена и напугана ударами террора, последовавшими за введением опричнины. По этой причине инициатива антиопричного выступления на Земском соборе, по-видимому, принадлежала старомосковскому боярству и дворянству. Старомосковская знать возглавила земское правительство в тот период и явилась естественным выразителем давно зревшего в земщине недовольства.

      Выступление руководителей земщины было поддержано-многочисленной дворянской фрондой. Более 300 дворян подписали ходатайство против опричнины. Врученный царю документ был составлен в самых верноподданнических выражениях. Но основное требование относительно прекращения репрессий и отмены опричнины носило достаточно категорический характер.

      Правительство было поражено как масштабами земской оппозиции, так и тем, что протест исходил со стороны лояльного прежде старомосковского боярства и высших духовных, властей. На царя выступление фронды произвело, как видно, ошеломляющее впечатление. Мало того, что Грозный давно уже не выносил возражений, он должен был наконец отдать, себе отчет в том, что все попытки стабилизировать положение путем уступок и компромисса потерпели неудачу. Опричная политика вызвала осуждение наиболее авторитетных; вождей земской Боярской думы и земского дворянства в целом. Социальная опора правительства еще более сузилась.

      После капитуляции Ф. Колычева духовенство пыталось взять на себя роль посредника между опричным правительством и земским боярством. Но его призывы к милосердию остались гласом вопиющего в пустыне.

      Опричники усилили репрессии против оппозиции. Ближайшей их жертвой стал старейший член Боярской думы князь П. М. Щенятев, незадолго до того демонстративно сложивший чин боярина и самовольно удалившийся в монастырь. Щенятев был ближайшей родней княгини Е. Старицкой, и правительство подозревало, что Старицкие и их приверженцы своими интригами способствовали выступлению фронды на соборе.

   Едва расправившись с вождями фронды (князем В. Ф. Пронским и т. д.), опричники привлекли к дознанию «старца» Пимена Щенятева. Его забрали из монастыря и подвергли мучительным пыткам. Боярина жгли на большой железной сковороде, подогреваемой огнем. Опричные каты били ему иглы под ногти[1474]. Престарелый воевода не вынес мук и 5 августа умер[1475]. Всего две недели отделяли день его смерти от времени выступления оппозиции на Земском соборе.

* * *

     Земский собор 1566 г. был самым представительным собором в царствование Грозного. Впервые широкое представительство на соборе получили дворяне, а также верхи посадского населения. Если деятельность первых соборов (1549—1551 гг.) сводилась к заслушиванию правительственных деклараций и формальному их одобрению, то в период опричнины компетенция соборов несколько расширилась. Первые соборы времени опричнины приняли решение о предоставлении Грозному чрезвычайных полномочий и утвердили указ об опричнине. Земский собор 1566 г. принял решение о продолжении Ливонской войны и введении новых чрезвычайных налогов. Высшие сословия получили возможность участвовать в определении политики правительства. Однако каждый раз власти ставили перед членами собора весьма ограниченные задачи и строго регламентировали их деятельность.

    В известном смысле первые годы опричнины стали временем расцвета Земских соборов, главного сословно-представительного учреждения Русского государства в середине XVI века.

    В чем же заключены причины отмеченного парадоксального явления? Почему мрачные годы опричнины с ее злоупотреблениями и террором стали временем расцвета соборной практики?                                                 

    Распри монархии с могущественной боярской аристократией сузили социальную базу правительства и вынудили его искать более широкую опору в среде дворянства и отчасти купечества, служивших естественным противовесом аристократии. Меры, подобные созыву соборов, призваны были обеспечить опричному правительству более широкую поддержку со стороны привилегированных сословий земщины.

  Самый представительный собор середины XVI в. был созван на втором году, опричнины, когда опричное правительство встало на путь уступок и поисков компромисса. Но период поисков компромисса в истории опричнины оказался слишком кратковременным. Новый взрыв террора положил конец дальнейшему развитию практики Земских соборов.

  Созыв первых представительных соборов в годы опричнины имел важное историческое значение. Возникла новая политическая форма, новое учреждение, которому со временем суждено было сыграть важную роль в политическом развитии России. Из вполне аристократических соборов первых лет опричнины развились более представительные, демократические и полномочные Земские соборы начала XVII века.

Глава VI          Поворот к террору.  «Заговор" конюшего И. П. Федорова-Челяднина.

   Меры, проведенные в жизнь после Земского собора, с очевидностью показали, что правительство не намерено прислушаться к требованиям земского дворянства относительно отмены опричнины. Но после выступления членов собора власти не могли полагаться на одни только репрессии и старались укрепить опричнину изнутри путем расширения её территории и упрочения социальной базы.

    К августу 1566 г. царь забрал в опричнину обширную прикамскую вотчину купцов Строгановых[1476]. Последний крупный центр соляных промыслов на востоке страны был включен в состав опричнины[1477]. Правительство получило возможность использовать для финансирования опричных мероприятий громадные денежные богатства Строгановых[1478]. В свою очередь, оно оказывало полную поддержку Строгановым в деле колонизации новых земель в Приуралье[1479].

       В феврале — марте 1567 г. царь взял в опричнину обширный Костромской уезд[1480]. Кострома принадлежала к числу тех городов, которые вошли в состав Московского государства с момента его образования. Отличительной чертой уездного землевладения было почти полное отсутствие крупных княжеских вотчин и наличие развитого дворянского землевладения. При наборе опричников в Костроме правительство руководствовалось теми же принципами, что и при наборе опричной тысячи. Предпочтение оказывалось худородному провинциальному дворянству. В опричнину не попали представители местной нетитулованной знати («великие» Сабуровы и Карповы) и многие дворяне, входившие в старый двор[1481]. Земли, конфискованные при «переборе людишек», передавались опричникам[1482]. Подлинные записи Разрядного приказа позволяют установить, что в результате опричного пересмотра примерно 2/3 местных служилых людей вошли в опричнину.

Численность дворян по разрядам[1483].

     Включение Костромского уезда в опричнину имело исключительно важное значение. В состав опричного дворянского войска вошли новые контингенты, в результате чего его численность сразу увеличилась с 1000 до 1500 человек[1484].

     Вслед за Костромой в опричнину вошла территория бывшего Старицкого удельного княжества[1485]. На опричную службу перешло несколько десятков старицких дворян[1486]. Одновременно царь забрал в опричнину несколько улиц и слобод в Москве[1487].

    Правительство не только расширяло границы опричнины, но и с лихорадочной поспешностью укрепляло важнейшие опричные центры, строило на территории опричнины новые крепости и замки. Наиболее крупные строительные работы велись в Вологде, где намечено было соорудить грандиозный каменный Кремль, который по размерам не уступал бы московскому[1488]. Царь всячески торопил строителей и в феврале 1567 г. лично выехал на север «досмотрити градского основания на Вологде и всякого своего царского на Вологде строения»[1489].

    В то же время была значительно укреплена Александровская слобода, служившая второй опричной столицей[1490].

    При учреждении опричнины Грозный задумал построить «особный» двор в Кремле на месте, где располагались хоромы Старицких, митрополита и царицы. Однако через год он решил вынести двор за пределы земского Кремля, или, как тогда говорили, «за город»[1491]. В течение полугода в опричной половине Москвы за Неглинной был воздвигнут сильно укрепленный замок[1492]. Новую царскую резиденцию окружала мощная стена, на 1 сажень от земли — из тесаного камня и еще на 2 сажени — из кирпичей. Выходившие к Кремлю ворота были окованы железными полосами и украшены фигурой льва. Раскрытая пасть льва была обращена в сторону земщины. Шпили замка венчали черные фигуры двуглавых орлов. Днем и ночью несколько сот опричных стрелков несли караулы на его стенах[1493].

    Перенесение царской резиденции из Кремля «за город» в опричную половину столицы вызвало всевозможные толки. По этой причине Грозный поручил своим дипломатам разъяснить за рубежом причины необычного решения. На вопрос «чего для государь... царь и великий князь за городом поставил двор», послы должны были заявить в Литве: «Царь и великий князь велел себе поставите двор за городом для своего государского прохладу»[1494]. В случае, если бы литовцы вздумали говорить, что «государь дворы ставит розделу для и для того кладучи опалу на бояр», послам предписано было заявить в категорической форме, что «делитца государю не с кем»[1495].

    Официальные разъяснения в Литве невольно выдали истину. Царь покинул Кремль и перенес резиденцию «за город» из-за раздоров с боярством, чтобы надежнее отделиться от земщины.

    Через полгода после выступления против опричнины членов Земского собора правительство в полтора раза увеличило численность опричного войска. Одновременно были сооружены мощные замки в Москве и Слободе и начато строительство мощной крепости в Вологде, в труднодоступных лесистых местах на наибольшем удалении от границ. Все эти военные приготовления не имели ничего общего с обороной страны от внешних врагов. Они с полной очевидностью показывали, что царь и его опричная дума более всего опасались внутренней смуты и готовились вооруженной рукой раздавить мятеж могущественных земских вассалов, роптавших на опричнину.

Призрак смуты породил в душе царя тревогу за собственную безопасность и вновь вернул его к мысли об отречении от престола. Во время одного из посещений Кирилло-Белозерского монастыря Грозный тайно призвал к себе игумена Кирилла и нескольких других монахов и известил их о своем желании принять монашество. Царь уверял старцев, что если ему действительно суждено будет постричься, то он изберет себе именно Кирилло-Белозерский монастырь[1496]. В 1573 г. царь напомнил кирилловским монахам содержание своей давней беседы с игуменом Кириллом. Установить время обращения Грозного в Кириллов помогают следующие факты. Известно, что в игуменство Кирилла царь трижды был на Белоозере: первый раз в 1565 г., затем в 1567 и 1569 г.[1497] Во время второго посещения в 1567 г. Иван пожертвовал монастырю 200 рублей, с тем чтобы монастырские власти устроили для него отдельную келью в стенах обители[1498]. Позже Иван прислал в Кириллов драгоценную утварь, иконы и кресты для украшения своей кельи[1499]. Пожертвование на келью в 1567 г. было, по-видимому, прямым результатом «сокровенной беседы» царя со старцами.

     Несмотря на все старания сохранить в тайне содержание кирилловской беседы, слухи о возможном пострижении царя проникли в земщину и произвели там сильное впечатление. Пострижение Грозного и замена его на престоле кем-нибудь из его родственников казалась недовольному земскому боярству лучшим выходом из создавшегося положения. В качестве преемника Грозного все чаще и чаще называли его двоюродного брата кн. В. А. Старицкого.

* * *

      Отношения между Россией и Литвой ухудшились после отъезда литовских послов из Москвы. Стремясь закрепить за собой Полоцк, русские выстроили на территории Полоцкого уезда опорные крепости Улу и Сокол[1500]. В ответ литовский сейм объявил о созыве «посполитого рушения» для войны с Москвой[1501]. Литовская шляхта отнеслась к войне с Россией без всякого энтузиазма. Военное положение Литвы в тот период было весьма сложным. С юга в ее пределы вторглись татары, в Ливонии происходили бои со шведами. Ввязываться в войну с Россией было в этих условиях по меньшей мере рискованно[1502]. Но литовское правительство не надеялось сокрушить противника силой оружия и строило свои расчеты главным образом на использовании внутренних трудностей Русского государства. Благодаря русским эмигрантам литовская рада была прекрасно осведомлена о трениях между опричниной и земщиной и старалась ускорить выступление недовольного земского боярства посредством тайных интриг. В период между мартом и маем 1567 г. король послал в Россию лазутчика с тайными посланиями к виднейшим руководителям земской Боярской думы[1503]. Лазутчик должен был проникнуть в Россию через Полоцк. Этот путь был кратчайшим. Литовский рубеж проходил в 20—30 верстах от Полоцка. Но еще важнее было то обстоятельство, что лазутчик вез тайные грамоты боярину И. П. Федорову, находившемуся на воеводстве в Полоцке в почетной ссылке[1504]. По замыслам литовцев, полоцкий воевода должен был помочь лазутчику пробраться в Москву и увидеться там с кн. М. И. Воротынским и другими руководителями земщины. Королевский лазутчик И. П. Козлов был некогда послужильцем Воротынских, что должно было облегчить литовцам соглашение с кн. М. И. Воротынским[1505]. По мнению литовцев, этот воевода, по милости царя просидевший три года в тюрьме на Белоозере, как нельзя более подходил к роли руководителя мятежа против Грозного. В тайном послании король Сигизмунд предлагал Воротынскому перейти в его подданство со всеми крепостями и населением Новосильско-Одоевского княжества[1506]. Он обещал передать Воротынскому все земли, которые удастся отвоевать у России благодаря службе самого удельного князя, т. е. благодаря вооруженному мятежу против царя[1507]. Король обещал Воротынскому, что незамедлительно пришлет ему военную помощь, своих «людей военных»[1508].

    Помимо королевской грамоты Козлов должен был вручить Воротынскому послание от гетмана Г. Ходкевича. Гетман подтверждал обещание помочь Воротынскому немалыми войсками и казной и выражал готовность предоставить в его распоряжение самого себя и все свое имущество. Чтобы побудить Воротынского к измене, гетман указывал на гонения «без правды» на бояр, неслыханное разделение страны на опричнину и земщину, «жестокосердие неразсудительное» царя и т. д.[1509]

    Помимо Федорова и Воротынского Литва рассчитывала привлечь к заговору других руководителей земщины, бояр кн. И. Д. Бельского и кн. И. Ф. Мстиславского[1510]. За несколько лет до того Бельский пытался бежать из России и получил от короля Сигизмунда II «опасные грамоты»[1511]. В 1567 г. литовское правительство предлагало Бельскому отъехать в Литву со всеми, кого он признает годными для королевской службы. Король обещал вернуть ему старинные владения Бельских в Литве и «сделать государем на своей земле». Аналогичное обещание получил и кн. И. Ф. Мстиславский[1512].

     Планы вооруженного мятежа в земщине были разработаны в мельчайших деталях. В частности, предусматривалось, что финансировать заговор против Грозного будут английские купцы, ездившие по торговым делам в Вильну, Нарву и Москву и известные своими пролитовскими симпатиями[1513].

     Как мы отметили выше, литовский лазутчик Козлов снабжен был тайными грамотами к полоцкому воеводе Федорову. От успеха переговоров с Федоровым собственно зависел исход всей литовской интриги. Согласится ли Федоров использовать весь свой громадный авторитет в думе для организации заговора, поможет ли привлечь к заговору других руководителей земщины или, напротив, отвернется от затеянной авантюры и выдаст лазутчика царю? В тайных грамотах на имя Федорова король Сигизмунд II и гетман Ходкевич настойчиво убеждали полоцкого воеводу «податься» в Литву. Гетман напомнил ему старые обиды (царь хотел «вчинити кровопроливство» над ним, теперь он «трудит» его своими службами в Полоцке), упомянул об известных всем симпатиях Федорова к польскому королю и обещал щедрые милости в случае отъезда его в Литву[1514].

     Однако, в отличие от Курбского, Федоров не пожелал эмигрировать из России. Миссия Козлова потерпела неудачу в самом ее начале. Вероятно, лазутчик без труда пробрался в Полоцк. Границы в то время охранялись плохо. Но его свидание с Федоровым имело неблагоприятный для него финал. Конюший, по-видимому, выдал лазутчика властям. Царь в то время был в Вологде. Узнав о поимке шпиона, он выехал в столицу и был там уже 26 июня. В Москве он занялся розыском измены. Но следствие обнаружило отсутствие каких бы то ни было серьезных оснований к обвинению земских бояр в государственной измене. Спустя два месяца царь доверительно рассказал английскому послу Дженкинсону, что сначала он «весьма оскорбился» грамотами польского короля к боярам и английским купцам, но потом, в особенности из-за признаний лазутчика перед казнью, решил не придавать грамотам никакого значения, полагая, что «все это — козни польского короля, сделанные с намерением возбудить подозрения царя к английским купцам, а также вызвать обвинения различных его сановников в измене»[1515].

Царь не без основания полагал, что нити литовской интриги тянутся к Курбскому[1516]. Более того, он полагал, что именно Курбский был автором тайных писем к земским боярам[1517]. Интересно, что как раз в начале 1567 г. король осыпал Курбского милостями и пожаловал ему в полную собственность богатейшее королевское имение Ковель[1518]. Подобная мера должна была подкрепить щедрые обещания короля Федорову и прочим земским боярам[1519]. Вследствие подозрений против Курбского царь произвел строгое расследование и приказал руководителям земской Боярской думы составить ответ на литовские письма. Выше мы писали, что из всех боярских писем в Литву только письма конюшего И. П. Федорова, подписанные в Полоцке б августа 1567 г., были составлены, по-видимому, без всякого участия царя Ивана[1520]. Полоцкие послания рисуют их автора, как человека сдержанного и разумного: он всячески избегает «грубианства» по отношению к королю, которое могло бы вконец испортить дипломатические переговоры с Литвой[1521]. В то же время он с едким сарказмом высмеивает попытку литовских панов вмешаться в дела России: «Не бывало и того, чтобы Литва Москву судила — вам, пане, впору управиться со своим местечком, а не с Московским царством»[1522].

     Участие царя в составлении московских посланий Воротынского, Бельского и Мстиславского не подлежит сомнению. Наиболее интересным из этих посланий было послание от имени Воротынского. В нем нашли отражение излюбленные политические идеи царя о происхождении царской династии от «Августа кесаря», о божественной природе власти московских государей, «наследственных», а не «посаженных», как польские короли[1523].

    Бояре-гедиминовичи князья Бельский и Мстиславский притворно соглашались принять литовское подданство, но выдвинули свои условия. Вместе с Воротынским они иронически предлагали королю разделить между ними все Литовское великое княжество, самому же остаться на польском королевстве, чтобы затем всем вместе перейти под власть «великого государя его царьского волного самодержьства», а уж Иван Васильевич оборонит их всех от турок, татар и других неприятелей[1524].

    В совершенно одинаковых выражениях бояре бранили короля за то, что тот «безлепичными» грамотами затевает ссору и, не умея победить врага храбростью, хочет одолеть его по-воровски, хватая исподтишка, подобно змее[1525]. Послания к королю и в особенности к Ходкевичу содержали отборную брань, о чем, надо полагать, более всего позаботился сам царь[1526]. Но обмен ругательными посланиями не мог удовлетворить Грозного, и он решил отпустить в Литву лазутчика Козлова. Козлов должен был передать королю на словах все, что недоговорено было в письмах[1527]. Решение об отпуске литовского лазутчика не оставляет ни малейшего сомнения в том, что в июле 1567 г. царь не верил в измену бояр и не придавал миссии Козлова сколько-нибудь серьезного значения.

    Однако Козлову не суждено было вернуться в Литву. Причиной тому были военные неудачи на западных границах России.

    В ответ на военные приготовления в Литве Москва предприняла внушительную военную демонстрацию на границе[1528]. В июле полоцкий воевода И. П. Федоров направил князя Ю. Токмакова по ульской дороге на озеро Сушу. В 70 верстах от Полоцка на острове посредине озера Токмаков построил крепость, которая открывала прямую дорогу на литовскую столицу Вильнюс[1529]. Крепость получила весьма многозначительное название Копие. Пока шло строительство-крепости, подходы к ней с запада охранялись сильным земским войском во главе с кн. П. С. Серебряным[1530].

    Со своей стороны литовцы послали к Суше двухтысячный отряд. На рассвете 25 июля 1567 г. литовцы внезапно напали на русский лагерь и разгромили царских воевод[1531]. Князь Серебряный бежал с поля боя[1532]. И только Токмакову удалось отсидеться в недостроенной крепости посреди озера.

    Поражение земских воевод произвело в Москве самое тягостное впечатление. От заносчивого настроения, сквозившего в царских посланиях к литовцам, не осталось и следа. Царь утратил интерес к бранчливой переписке с королем и занялся подготовкой похода в Литву. Отложив перо, он решил мстить своему недругу мечом.

    Язвительные ответы не были посланы литовцам. Уже в федоровских посланиях начала августа ни словом не упоминалось об отпуске в Литву лазутчика Козлова. Причиной было то, что после поражения на границе его посадили на кол. О казни Козлова царь сообщил английскому послу в сентябре 1567 г.

* * *

    Поражение на Суше не вызвало подозрений в боярской измене[1533]. Тем не менее внешние неудачи еще больше осложнили положение правительства. Разгром фронды на Земском соборе, военные приготовления в опричнине и новые наборы в опричное войско воочию показали земщине, что периоду компромисса и уступок опричнины пришел конец. Опричная дума вновь вернулась к прежним насильственным методам правления страной. Однако теперь в ее политике наметились определенные признаки неуверенности и слабости. Выступление оппозиции на соборе до крайности сузило социальную опору правительства и показало, что недовольство глубоко захватило новые группировки феодального сословия земщины: старомосковское боярство, часть дворянства, приказную верхушку и, наконец, церковников. Летом 1567 г. в земщине широко распространились слухи о посещении царем Кириллова. Неосторожными и двусмысленными речами насчет пострижения в монахи Иван дал богатую пищу для всевозможных нежелательных толков в земщине, ободривших оппозицию. Толки эти поддерживались также слухами, будто царь и его ближайшее окружение ведут в слободе монашеское житье, как бы примеряясь к монастырской жизни. Всем памятно было первое отречение Грозного, и потому главным предметом споров в земщине стал вопрос: кто займет престол в случае вторичного отречения Грозного и пострижения его в монахи. Законному наследнику исполнилось 13 лет. Но противники царя не желали видеть его на троне. При нем Грозный имел возможность в любой момент покинуть монастырь и вновь взять бразды правления в свои руки.

    После царевича Ивана наибольшими правами на престол обладал двоюродный брат царя князь Владимир Старицкий. Слабовольный, недалекий человек, он представлялся боярам подходящим кандидатом на царский престол. При нем они рассчитывали вернуть себе прежнее влияние на дела государства.

    Однако влияние Старицких в Боярской думе заметно ослабло после заточения в монастырь волевой и энергичной кн. Ефросиньи Старицкой, удаления из думы ее родственников бояр кн. И. А. Куракина и кн. П. М. Щенятева, ссылки кн. П. А. Куракина, а также ликвидации Старицкого удела в традиционных границах и роспуска, удельного двора. Ничтожный и глупый князь Владимир не мог объединить вокруг себя сколько-нибудь значительные политические силы. Вот почему избрание Старицкого на царский престол едва ли могло быть результатом его собственных усилий или же происков его партии. В значительно большей степени оно - зависело от позиции влиятельного старомосковского боярства, возглавлявшего правительство земщины. В первые годы опричнины наибольшим влиянием в земщине пользовалась группировка конюшего И. П. Федорова-Челяднина. Конюший возглавлял московскую семибоярщину в начале опричнины и был очень популярен в народе, поскольку не брал взяток и любил справедливость[1534]. В течение длительного времени Федоров возглавлял одно из главных приказных ведомств Конюшенный приказ. Чин великокняжеского боярина-конюшего был наследственным в роду Челядниных. Представители этой фамилии служили в конюших с конца XV века[1535].

 И. П. Федоров был пожалован чином конюшего в конце 40-х гг.[1536] Разряды именуют его конюшим начиная с декабря 1547 г., официальная летопись — с весны 1551 г.[1537] По мнению А. А. Зимина, Федоров недолго возглавлял Конюшенный приказ, т. к. вскоре после раскрытия заговора 1553 г. царь решил обезглавить «боярский синклит» и вовсе ликвидировал звание конюшего[1538]. А. А. Зимин считает, что последние данные о конюшестве Федорова относятся к августу 1553 года[1539]. Это не совсем верно. Сошлемся хотя бы на запись Разрядного приказа от 9 мая 1556 г., где свияжский наместник Федоров именуется с чином конюшего[1540]. Согласно московским официальным летописям, боярин Федоров возглавлял Конюшенный приказ до времени опричнины[1541].

     В силу древней традиции конюшие-бояре занимали более высокое положение, нежели дворецкие[1542]. Помимо того, они обладали некоторыми особыми прерогативами в качестве старших бояр старомосковской Боярской думы. По словам папского посла в России Антония Поссевина, конюшие-боя-ре Московского государства обладали правом выбора царя, когда трон остается вакантным[1543]. По-видимому, конюшие бояре выступали как полновластные и полномочные представители Боярской думы в период, когда страна оставалась без правителей. Иначе говоря, они исполняли функции блюстителей великокняжеского престола в периоды междуцарствий[1544]. Возможно, что именно в связи с этим обстоятельством малолетний великий князь Иван воспитывался в семье конюшего И. И. Челяднина[1545].

    Глубокий раздор между царем и Боярской думой и слухи о возможном вторичном отречении Грозного поставили государство на порог нового династического кризиса. Разрешение его зависело в значительной мере от позиции старомосковской знати, в первую, очередь от позиции наиболее влиятельной в земщине группировки конюшего И. П. Федорова-Челяднина.

    Через своих многочисленных соглядатаев в земщине царь был прекрасно осведомлен о династических притязаниях Старицкого и всевозможных нежелательных толках в Боярской думе[1546].

    Незадолго до введения опричнины Грозный составил подробный рассказ о первом боярском заговоре в пользу Старицкого, который заканчивался следующей многозначительной фразой: «и оттоле бысть вражда велия государю с князем Володимером Ондреевичем, а в боярех смута и мятеж, а царству почала быти во всем скудость»[1547].

    После Земского собора «смута и мятеж в боярех» приобрели куда более опасный размах. Смысл «смуты» состоял в том, что недовольное боярство вновь готовилось поддержать династические притязания Старицкого в случае, если бы царский престол оказался вакантным.

    Опасность заговора и феодальной смуты носили вполне реальный характер. Почвой служило всеобщее недовольство опричной политикой в среде земских бояр и дворянства[1548]. Слухи о заговоре в земщине не на шутку пугали царя Ивана, который стал серьезно подумывать об отъезде с семьей за границу, если в стране начнется феодальная смута. Подобные мысли приходили на ум мнительному и нервному самодержцу и прежде. Но первые шаги к практическому осуществлению их Иван предпринял только теперь.

    В конце августа 1567 г. в Москву прибыл английский посланник и купец Антоний Дженкинсон, удостоенный официальной аудиенции в день праздника нового года, первого сентября[1549]. Спустя несколько дней посол был вызван к царю в опричный дворец. Посещение дворца было окружено тайной. Глубокой ночью царь встретил Дженкинсона и сам проводил его во дворец «тайными переходами». В переговорах участвовали любимец царя князь А. Вяземский, а также английский купец Р. Рюттер, потому что «было в таком великом деле толмачити некому», как объяснял Грозный[1550]. Поручения царя к английской королеве были столь необычны, а их разглашение чревато такими осложнениями, что царь запретил Дженкинсону делать какие бы то ни было записи: «и приказали есмя с ним к тебе (королеве. — Р. С.), словом свои великие дела тайные»[1551].

    Сведения о тайной беседе сохранились по той причине, что посол составил письменный отчет о ней немедленно по возвращении в Англию в ноябре 1567 г. Согласно записи Дженкинсона, Грозный предложил послу военный союз и просил королеву в случае «беды» предоставить ему убежище в Англии «для сбережения себя и своей жизни, и жить там и иметь убежище, без опасности, пока беда не минует, бог не устроит иначе»[1552]. Царь не желал ронять свое достоинства и потому хотел, чтобы соглашение носило обоюдный характер. Каждая из договаривающихся сторон должна была предоставить другой убежище на взаимных условиях. Подобная дипломатическая форма соглашения не могла никого обмануть и не имела значения сама по себе. Особое значение придавалось тому, чтобы «хранить это (соглашение. — Р. С.) в величайшей тайне»[1553].

Грозный считал переговоры с англичанами делом, не терпящим отлагательств, и настаивал на том, чтобы ответ королевы доставлен был ему в ближайшую навигацию, 29 июля 1568 года[1554].

    Одновременно с переговорами в Москве опричная дума предприняла некоторые предварительные меры на случай возможного отъезда царя в Англию. Между 1567 и 1571 гг. в Вологде строились специальные суда, на которых царская семья могла бы в случае опасности выехать в «поморские страны»2.

    Много лет спустя царь Иван откровенно объяснил новому английскому послу причины, побудившие его обратиться к англичанам в 1567 г. «Поводом нам замыслить те переговоры с нашею сестрою было верное предвидение нами изменчивого и опасного положения государей и того, что они наравне с нижайшими подвержены переворотам»[1555].

  Несмотря на все усилия царя сохранить в тайне обращение к англичанам, сведения о нем вскоре же проникли в земщину. Поразительный отчет Дженкинсона о поездке в Москву получил довольно широкую огласку при английском дворе. Отсюда сведения должны были через купцов рано или поздно просочиться в Россию. Отголоском их явилась запись местного псковского летописца о злом волхве, англичанине Бомелее, который подучил царя «бежати в Англинскую землю», «а свои было бояре оставшие побити»[1556].

    Неуверенность и малодушие Грозного вызывали тревогу и замешательство в среде опричников, причастных к жестоким репрессиям против земщины, преторианцы прекрасно понимали, какой конец ждет их в случае смуты и бегства царя. В земщине новый опрометчивый шаг Ивана был встречен ликованием. Недовольные предсказывали близкий конец опричнины и все чаще называли имя Старицкого, как единственного возможного преемника Грозного на царском престоле. В его пользу все больше склонялись наиболее влиятельные в земщине группировки старомосковских бояр.

* * *

     Победа на Суше ободрила литовское правительство и побудила его приступить к давно задуманному наступлению против России. К августу 1567 г. королю удалось собрать в лагере под Молодечно весьма значительные силы. Из Молодечно армия перешла в Радошковичи (конец ноября), а затем Борисов (декабрь)[1557]. Отсюда перед литовцами открывалась прямая дорога на Москву. Однако намечавшийся поход вглубь России так и не состоялся. В январе 1568 г. войска были распущены по домам[1558].

     Русское правительство было осведомлено относительно планов Литвы и намеревалось опередить противника. В начале сентября Боярская дума вынесла решение о походе против царского недруга Сигизмунда. Царь намерен был во главе всей русской армии предпринять наступление в Ливонию на Ригу через Люцен (Лужу) и Розиттен (Режицу). При благоприятной ситуации армия должна была изменить маршрут и повернуть на Вильну, столицу Литовского великого княжества[1559].

     20 сентября Грозный во главе опричной армии выступил из Москвы в Новгород и Псков. Одновременно земские войска двинулись к Пскову через Можайск и Великие Луки. В начале ноября обе армии соединились близ ливонской границы. Однако вторжение в Ливонию так и не было осуществлено. В середине ноября царь спешно покинул армию и «погнал» на перекладных в Москву. Его сопровождали опричные бояре и стража[1560].

    Прежде чем покинуть войска, царь вызвал в свою ставку на Ршанском яму виднейших земских бояр и в длинной речи старался убедить их в необходимости отложить поход. Боярам было указано на то, что осадная артиллерия сильно отстала от армии из-за распутицы, что без артиллерии идти в Ливонию нельзя, что в Литве собраны многочисленные войска и т. д.[1561] 12 ноября 1567 г. было решено «отставить» поход в Ливонию[1562]. Решение прекратить тщательно подготовленное наступление против ливонцев было продиктовано соображениями не столько военного, сколько политического порядка. Во время похода царя уведомили о том, что недовольные земские дворяне во главе с Федоровым организовали против него заговор.

           Сведения о заговоре Федорова крайне противоречивы и запутаны. О нем писали многие авторы, но только двое из них, Штаден и Шлихтинг, были непосредственными очевидцами событий.

     Штаден несколько лет служил толмачом в одном из земских приказов, лично знал конюшего Федорова и пользовался его расположением. Благодаря покровительству Басманова он был принят затем в опричнину и участвовал в расправах с земцами[1563]. В своих «Записках», составленных в конце 70-х гг., Штаден утверждал, что известные ему факты он записал «с поспешением и коротко, но беспристрастно»[1564]. В самом деле, мемуарам Штадена чужда та крайняя тенденциозность, которой, к примеру, отличаются «Сказания» Шлихтинга. Осведомленность Штадена относительно настроений земщины не вызывает сомнений. О заговоре он рассказывает следующее: «У земских лопнуло терпение. Они начали совещаться, чтобы избрать великим князем князя Володимера Андреевича..., а великого князя с его опричниками убить и извести. Договор был уже подписан... Великий князь ушел с большим нарядом; он не знал ничего об этом сговоре и шел к литовской границе в Порхов... Князь Володимер Андреевич открыл великому князю заговор и все, что замышляли и готовили земские. Тогда великий князь распустил слух, что он вовсе не хотел идти в Литву или под Ригу... На ямских вернулся он в Александрову слободу...»[1565]. Штаден утверждает, что недовольные земцы желали уничтожить опричнину и посадить на трон Старицкого.

     Шлихтинг располагал более обширной информацией относительно заговора в земщине, нежели Штаден. В качестве переводчика он не раз участвовал в беседах между лейб-медиком Лензеем и Вяземским, непосредственно руководившим следствием о заговоре Федорова. Но его информация отличалась односторонним характером: она отражала сугубо официозную версию[1566].

     В своих записках Шлихтинг дважды касался вопроса о земском заговоре, причем в каждом случае истолкование событий не только различно, но и исключает предыдущее. В «Новостях» Федоров изображен злонамеренным заговорщиком, в «Сказаниях» он представлен как жертва тирана, неповинная «даже в дурном подозрении»[1567]. «Новости» — это краткая фактическая записка, написанная Шлихтингом тотчас после бегства в Литву. «Сказания» были составлены несколько позже по заданию литовского правительства. В «Сказаниях» Шлихтинг сознательно фальсифицировал сведения о заговоре Федорова, но и тогда он не отказался от своей первоначальной версии. На последних страницах «Сказаний», при описании новгородского разгрома он мимоходом заметил: «И если бы польский король не вернулся из Радошкович и не прекратил войны, то с жизнью и властью тирана все было бы покончено»[1568]. Это замечание, рассчитанное на невнимательность читателя, не имело никакого отношения к новгородской истории. Поход короля в Радошковичи совпал по времени с заговором Федорова.

    В краткой записке, поданной королю, Шлихтинг писал следующее: «Когда три года тому назад в. к. в. были в походе, то много знатных лиц, приблизительно 30 человек с князе Иваном Петровичем во главе, вместе со своими слугами и подвластными, письменно обязались, что передали бы великого князя вместе с его опричниками в руки в. к. в., если бы только в. к. в. двинулись на страну. Но лишь только в Москве узнали, что в. к. в. только отступали, то многие пали духом; один остерегался, другого, и все боялись, что кто-нибудь их предаст. Так и случилось»[1569]. План заговора был выдан царю Старицким и руководителями земской Боярской думы[1570].

    Известие Шлихтинга подтверждает данные Штадена о том, что заговор раскрылся во время ливонского похода вследствие доноса Старицкого. Но в его рассказе появляется новый момент. По его утверждению, Федоров и прочие заговорщики находились в тайном сговоре с литовским правительством. О внутренних целях заговора Шлихтинг полностью умалчивает.

    Ряд интересных сведений о заговоре Федорова сообщают ливонские, литовские и польские хроники, авторы которых пользовались рассказами русских беглецов и т. д. Названные источники распадаются на источники литовского и ревельского происхождения. Они содержат существенно различные версии событий.

    В Литве русские эмигранты усиленно распространяли слухи о пролитовских заговорах в земщине. Правительство относилось к таким слухам вполне благожелательно: в них оно находило оправдание собственных просчетов, следствием которых была посылка в Литву тайных грамот к боярам. Неудивительно, что и в курляндской хронике С. Геннинга[1571], и в литовской хронике А. Гваньини[1572] и в польской хронике М. Бельского[1573] передана версия о пролитовском заговоре в Москве.

    Напротив, источники, составленные в шведском Ревеле, не подтверждают литовской версии. Ревельский хронист Рюссов, рассказав о казнях в России, прокомментировал их следующим образом: «Великий князь подозревал своих людей в том, что они хотят предаться королю польскому, но это была неверная клевета»[1574]. В записке «О московских обстоятельствах» неизвестный ревельский автор сообщает о решении московских бояр убить царя и ничего не говорит об их измене в пользу Литвы[1575].

    Без всяких подробностей о заговоре Федорова упоминает австрийский посол Даниил фон Бухау, посетивший Москву в середине 70-х гг.[1576]

    Единственным источником русского происхождения, который сообщает о заговоре Федорова, является Пискаревский летописец начала XVII в.[1577] Если Штаден и Шлихтинг черпали свои сведения в опричнине, то московский летописец, по-видимому, передавал традицию, сложившуюся в земщине. Это обстоятельство придает источнику особую ценность.

 В Пискаревском летописце отсутствует версия об измене земских бояр в пользу литовцев, как и в рассказе Штадена. Недовольные опричниной земские дворяне «уклонялись» в сторону Старицкого, но до настоящего заговора дело не дошло: опальные пострадали, главным образом, из-за неосторожных разговоров, «по грехом словесы своими»[1578].

     Существовал ли в действительности заговор или дело ограничилось крамольными беседами, трудно сказать. Из-за отсутствия достоверных данных этот вопрос, возможно, никогда не будет решен окончательно. Ясно лишь, что налицо было весьма опасное настроение, общее негодование против насилий и произвола опричнины, захватившее многих земских бояр и дворян. В случае устранения Грозного и его семьи единственным законным претендентом на царский престол оставался Старицкий, поэтому недовольные, так или иначе, должны были посвятить его в свои планы. Но успех движения в пользу Старицкого в значительной мере зависел от позиции конюшего Федорова. Неизвестно, Согласился ли опальный боярин участвовать в заговоре, но он во всяком случае не стал передавать царю неосторожные речи других бояр[1579].

     Роль доносчика взял на себя недалекий князь В. А. Старицкий, пожелавший выгородить себя в глазах брата. В дни ливонского похода он передал царю разговоры, которые вели в его присутствии недовольные земские дворяне, ободренные слухами о возможном пострижении царя или отъезде его за границу[1580]. В рассказах Старицкого царь увидел непосредственную для себя опасность, начало боярской крамолы, которой он боялся и давно ожидал[1581]. По возвращении в Москву он распорядился начать дознание об измене конюшего Федорова[1582]. Сведения, переданные царю Старицким, по-видимому, не отличались определенностью и сами по себе не могли служить основанием для обвинения опального конюшего. Поэтому в качестве улики опричное правительство решило использовать перехваченные ранее тайные грамоты польского короля, в результате чего и возникла версия о тайном сговоре Федорова с литовским правительством.

     Так можно представить себе ситуацию, исходя из реального, достоверного содержания мемуарных и летописных источников.

     Правительство не могло доказать вины Федорова. С другой стороны, оно должно было считаться с авторитетом конюшего в Боярской думе и его популярностью среди населения столицы. Вследствие подобных обстоятельств власти отдали приказ о казни Федорова только через год после раскрытия, «заговора», что само по себе парадоксально[1583].

    По возвращении из похода царь Иван ограничился тем, что наложил на Федорова громадную денежную контрибуцию и сослал его в Коломну[1584].

    От произвола опричнины Федорова спасло его исключительное влияние в земщине. Не мудрено, что Грозный стал вымещать свой гнев на второстепенных участниках «заговора». Казни, произведенные после неудачного ливонского похода, положили начало трехлетнему периоду кровавого опричного террора.

    Синодик опальных царя Ивана Грозного сохранил подробные списки лиц, казненных по делу о заговоре Старицкого в 1567—1570 гг. Названные списки, составленные на основании подлинных документов опричного архива (донесений палачей, царских указов и т. д.), позволяют установить последовательный ход опричных репрессий от дня ко дню[1585].

    Под предлогом борьбы с заговором опричные власти предали казни многих членов дворянской фронды, высказывавших ранее недовольство опричной политикой. В числе их был знатный дворянин В. Н. Борисов. Борисовы были ближайшей родней княгини Ефросиньи Старицкой (по матери Борисовой) и на протяжении многих лет занимали одно из первых мест в удельном правительстве[1586]. Тотчас после учреждения опричнины В. Н. Борисов был сослан на поселение в Казанский край, но уже через год вернулся в Москву. Здесь он не раз виделся со своим двоюродным племянником князем Владимиром Андреевичем, и, по-видимому, не стесняясь высказывал свое недовольство опричниной, желание видеть племянника на царском престоле и т. д. Неудивительно, что он оказался в числе первых лиц, выданных царю Старицким.

     Вместе с Борисовым в синодике опальных записаны несколько казанских ссыльных (кн. В. В. Волк Приимков-Ростовский[1587], Т. Г. Тыртов, В. Ш. Хлуденев, В. Ф. Еропкин), несколько членов Земского собора (дворянин II статьи М. М. Лопатин[1588], дьяки И. Бухарин, И. Юмин, приказной П. Ш. Романов, богатый купец А. Ивашов[1589], и т. д. Помимо них преследованию подверглись лица, не имевшие никакого отношения к «заговору»[1590].

    По возвращении в Москву царь был озабочен тем, чтобы оправдать бесславное окончание похода в Ливонию. Главной причиной отмены похода выставлено было расстройство по-сошной службы, помешавшее своевременной доставке на границу артиллерии[1591]. Ведал посошными людьми дьяк Казенного приказа К. Дубровский, известный взяточник. Царь велел подобрать все жалобы да дьяка со стороны посошных людей. Опричный суд уличил Дубровского в злоупотреблениях и предал казни[1592]. В царском списке опальных делу Дубровского посвящена лаконичная запись: «Казарина Дубровской, да 2 сынов его, да 10 человек его тех, которые приходили на пособь». Ниже в синодике записаны имена других лиц, принадлежавших к приказной администрации: Иван Ишук Бухарин, Иван Юмин, Истома Кузьмин, приказной Петр Шестаков Романов[1593]. Возможно, что они были казнены по одному делу с Дубровским.

* * *

     Возобновление опричных репрессий вызвало крайнее возмущение в среде земского дворянства. Ответом на репрессии явилось новое открытое выступление против опричной политики, которое возглавил митрополит Филипп Колычев. Осуждение Филиппом опричных репрессий против приверженцев Старицкого имело свои особые причины.

     Московский митрополит, пишет А. А. Зимин, упорно противоборствовал опричнине. «Главным мотивом было сопротивление высших церковных иерархов централизаторской политике правительства Ивана IV»[1594]. По мысли А. А. Зимина, сама «русская церковь в XVI в. представляла собой один из наиболее могущественных рудиментов феодальной раздроблённости, без трансформации которого не могло быть и речи о полном государственном единстве»[1595]. Определенное значение в столкновении между митрополитом Филиппом и Грозным имели простарицкие и новгородские симпатии первого[1596].

     Приведенная точка зрения едва ли справедлива. На протяжении XVI в. церковь неизменно остается важнейшей опорой монархии. Столкновения между высшей светской и духовной властями каждый раз вызваны частными, а не общими причинами, не вытекают из природы самих учреждений.

     Конфликт между Филиппом Колычевым и Грозным — это кратковременный эпизод, служивший отзвуком и выражением глубокого раскола, происшедшего в среде правящего боярства в годы опричнины. Известное влияние на ход конфликта оказали простарицкие связи Филиппа. В литературе установлено, что многие Колычевы издавна служили в Старицком уделе[1597]. Мирскую карьеру самого Ф. Колычева оборвало, по-видимому, участие его в мятеже князя А. И. Старицкого в 1537 г. После подавления мятежа он вынужден был бежать на север и постричься в монахи[1598]. При избрании на митрополию Филипп самым решительным образом поддержал выступление членов Земского собора против опричнины. После собора отношения между ним и Грозным оставались весьма натянутыми. Когда в среде оппозиции возникли толки о возможном отречении царя или его свержении, недовольные стали все чаще обращать свои взоры в сторону митрополита. Они имели все основания рассчитывать на то, что в случае ухода Грозного Филипп будет добиваться искоренения опричных порядков и поддержит кандидатуру Старицкого. .

    Значение простарицких симпатий Филиппа нельзя слишком переоценивать[1599]. Выступлением против опричнины Колычев выразил настроения более влиятельных боярских группировок, стоявших за его спиной и, по существу, приведших его к власти. Протест исходил из среды старомосковского боярства, занявшего доминирующее положение в Боярской думе ко времени опричнины. Признанным главой старомосковской оппозиции в думе был опальный конюший И. П. Федоров.

    Выступление Филиппа самым тесным образом связана с процессом Федорова, хотя эта связь почти полностью игнорируется исследователями опричнины. О выступлении Филиппа рассказывают новгородский летописец, опричники Таубе и Крузе, авторы «Жития Филиппа». Летописец сообщает краткие фактические сведения о протесте митрополита и суде над ним. Очевидцы событий опричники Таубе и Крузе составили через четыре года после суда пространный, на весьма тенденциозный отчет о событиях[1600]. «Житие митрополита Филиппа» было написано много позже, в 90-х гг. XVI в. в Соловецком монастыре. Авторы его не были очевидцами описанных ими событий, но использовали воспоминания живых свидетелей: старца Симеона (С. Кобылина), бывшего пристава у Ф. Колычева, и соловецких монахов, ездивших в Москву во время суда над Филиппом[1601]. Все эти свидетели были хорошо осведомлены о событиях, происшедших в период суда в 1568 г., и гораздо хуже о предыдущих событиях. Сведения «Жития» относительно первых лет владычества Филиппа на Москве в 1566—1567 г. очень путанны и малодостоверны. Некоторые моменты этого периода прямо фальсифицированы. Выступив против опричнины, Филипп нарушил клятву, данную при посвящении в сан. Чтобы избежать упоминания об этом неприятном факте в биографии мученика, авторы «Жития» утверждают, будто Филипп стал митрополитом еще до учреждения опричнины и т. д. В целом апология Филиппа представляется мутным источником. Она содержит массу недостоверных подробностей и требует самой строгой критики и сопоставления с другими источниками.

    При избрании на митрополию Колычев обязался не вступаться в опричнину, в свою очередь царь признал за ним старинное право «советывания» по важным делам. Митрополит никак не мог оставаться в стороне от суда над измен-никами-боярами из земщины. На первых порах он часто беседовал с царем наедине, убеждал его прекратить репрессии, «претил страшным судом» и т. д.[1602]

    Филипп решился открыто выступить против опричнины,, по-видимому, в тот момент, когда следствие об измене конюшего Федорова вступило в критическую фазу. Незадолго до выступления митрополита, передают авторы «Жития», к нему явились «неции... благоразумнии истиннии правителие и искусние мужие, и от первых велмож и весь народ» и с «великим рыданием» просили его о заступничестве, «смерть пред очима имуще и глаголати не могуще»[1603]. Памятуя о невероятной продажности тогдашних правителей-бояр,. можно определенно утверждать, что авторы «Жития» имели в виду истинного правителя и первого вельможу конюшего Федорова, благоразумие которого признавал сам Иван. Подозрения насчет заговора грозили конюшему плахой, таким образом он оказался среди «смерть пред очами имущих».

      Выслушав «истинных правителей», митрополит будто бы обещал им свое покровительство, сказав, что «бог не попустит до конца пребыти прелести сей»[1604].

      Нет сомнения, что Федоров, подвергшись преследованиям опричнины, должен был искать защиты прежде всего у Колычева, известного противника опричнины. Благодаря вмешательству митрополита развязка по делу Федорова затянулась на целый год. Но ни Грозный, ни его опричная дума вовсе не желали следовать советам Филиппа. К весне 1568 г. опричные репрессии приобрели угрожающие масштабы. Опричники без суда рубили головы знатным дворянам, и митрополит вскоре убедился в том, что его увещевания не действуют на царя. Тогда он решил открыто протестовать против опричнины и ее репрессий, невзирая на присягу.

      Как рассказывает новгородская летопись, 22 марта 1568 г. «учал митрополит Филипп с государем на Москве враждовати о опришнины»[1605]. По «Житию», Филипп будто бы дважды принимался обличать опричнину во время торжественных богослужений в кремлевском Успенском соборе. Впервые, когда царь только прибыл в Москву со всей опричной армией[1606]. И еще раз, спустя некоторое время («времени же неколику минувше»), когда в соборе шла служба по чину св. Захария, т. е. 24 марта 1568 г.[1607] Трудно сказать, к какому периоду относят авторы «Жития» первое выступление Филиппа. Что же касается указаний на мартовское выступление, то они совпадают и в «Житие» и в летописи.

      Речи митрополита в соборе передаются примерно в одних и тех же выражениях столь различными авторами, как опричники Таубе и Крузе и монахи — составители «Жития»:

Житие Филиппа

«...за олтарем неповинно кровь льется христианская, и напрасно умрают». «Не имаши бо на земли вышши себе, подобает бо ти яко смертну — не возноситься, но аки богу не гневатися».

«Ниже при твоих праотец сие бывало, еже твориши, ни во иноязыцех тако обреташеся»[1608].

Послание Таубе и Крузе

«...до каких пор будешь ты проливать без вины кровь твоих верных людей и христиан? Долго ли будет продолжаться в Русском государстве эта несправедливость?». «Подумай о том, что хотя бог поднял тебя в мире, но все же ты смертный человек, и он взыщет с тебя за невинную кровь, пролитую твоими руками».

«Татары и язычники и весь свет может сказать, что у всех народов есть закон и право, только в России их нет»[1609].

      По свидетельству «Жития», Филипп просил царя упразднить опричнину («престани от такового начинания»), соединить ее с земщиной («но не разделяти, твоя бо есть едина держава», «люди своя в соединение оустрой») и прекратить опричные репрессии[1610].

      Судя по возражениям царя, речь шла о преследованиях участников только что раскрытого в земщине «заговора» конюшего И. П. Федорова. Оправдывая репрессии, Иван прямо указал Филиппу на измену своих подданных. «Что тебе чернцу до наших царьских советов дело, — будто бы сказал он, — того ли не веси, мене мои же хотят поглотити»[1611]. Царь жаловался, что против него ополчились даже близкие ему бояре: «и ближние мои отдалече мене сташа и нуждахуся ищущеи душу мою и ищущей злая мне»[1612].

      В конце концов, обличения Филиппа привели царя в ярость. Передают, что он хватил посохом оземь и сказал: «Я был слишком мягок к тебе, митрополит, к твоим сообщникам и моей стране, но теперь вы у меня взвоете»[1613].

      Диспут в соборе кончился не в пользу царя. Чувствуя за собой поддержку земщины, митрополит трижды отклонил просьбу царя о благословлении и заявил напоследок, что впредь не намерен молчать, поскольку молчание его «всеродную наносит смерть»[1614].

      Выступление главы церкви против опричнины оказало сильное воздействие на земщину: митрополит имел значительное влияние в Боярской думе, среди московских дворян и богатейших купцов. Церковь пользовалась исключительным авторитетом не только среди власть имущих, но и в «беспокойных» низах, среди простонародья. Через фанатичных попов, монахов и юродивых церковь ловко влияла на настроения народа, не остававшегося безучастным свидетелем  происходившего.

     Свою проповедь в соборе Филипп произнес при большом стечении народа. На другой день о столкновении между царем и митрополитом заговорила вся столица.

      Глава опричной думы А. Д. Басманов настоятельно убеждал царя вновь пустить в ход машину террора, поскольку в обстановке острого внутреннего кризиса всякое проявление слабости со стороны правительства могло иметь для него катастрофические последствия. Вновь, как и при учреждении опричнины, царь и его приспешники попытались укрепить свое положение с помощью насилия и террора.

     На другой день после диспута в соборе Грозный решил наказать «клятвопреступника» Филиппа, нарушившего обязательство, не вступаться в опричнину. Были водворены в тюрьму главные советники и приближенные митрополита.. Через некоторое время митрополичьих старцев вывели из тюрьмы и забили насмерть железными батогами, водя па улицам столицы[1615]. В те же дни, свидетельствуют очевидцы Таубе и Крузе, опричники схватили многих слуг бояр, придворных, кравчих, стольников. Одни были повешены, другие избиты палками и брошены в тюрьму[1616].

     Источник сугубо документального происхождения, государев синодик опальных дает наиболее точное представление о начавшихся избиениях в земщине и доказывает, что репрессии против митрополита были тесно связаны с репрессиями против Федорова и его «сообщников»[1617]. Согласно синодику, на улицах Москвы погибло четверо митрополичьих советников, среди них Федор Рясин, служивший «митрополичьим меховщиком» (сборщиком пошлин), представитель семьи Мануйловых, издавна служивших в боярах у митрополита и т. д.[1618].

  Ко времени выступления митрополита против опричнины конюший Федоров был сослан в опале в Коломну[1619]. Царь не решился казнить его, но зато приказал перебить его ближайших советников и разорить его родовые вотчины в Коломенском уезде. Отряд опричника Г. Ловчикова перебил в «коломенских селех» Федорова 20 его людей[1620]. На основании писцовых книг можно установить, что под Коломной располагались родовые вотчины Челядниных села Кишкино и Мартыновское, в которых было до 1000 четвертей пашни и много десятков крестьянских дворов[1621]. Двадцать человек, погибших во время погрома, были в основном боярские слуги и дворня.

    После разгрома Коломенских сел царь послал опричного голову М. Л. Скуратова с отрядом громить федоровские вотчины в Губине Углу[1622]. Малюта чинил расправу с еще большей свирепостью, чем Ловчиков. Кровавые подвиги в вотчинах Федорова положили начало быстрому возвышению Скуратова в опричнине.

    Главные владения Федорова располагались на границе с Новгородской землей в Бежецком Верху. Там ему принадлежали     село Борисоглебское с 1158 четвертями пашни, село Семенцово  и т. д.[1623] Грозный лично возглавил карательный поход в бежецкие вотчины конюшего. В походе, продолжавшемся до 5 недель, участвовали многочисленные опричные отряды[1624].

    Лиц, подозреваемых в измене, пытали и под пытками заставляли называть имена «сообщников». Оговоренных людей казнили без суда, а иногда и без предъявления обвинения. Следствие производилось в строгой тайне. Осужденных били батогами, добиваясь выдачи всего имущества, а затем казнили. Тех, у кого ничего нельзя было заполучить, убивали прямо на улице. К одежде убитого обычно прикрепляли краткую записку, в которой указывались причины казни. Таким образом преступления «заговорщиков» доводились до всеобщего сведения[1625].

    За время карательных экспедиций опричники перебили 135 боярских людей, из которых большинство (128 человек) названы в синодике людьми конюшего. Федоров был одним из богатейших людей своего времени, на его землях жило много тысяч крестьян. Очевидно, опричный террор не затронул крестьянского населения боярских вотчин и обрушился главным образом на голову его слуг, вассалов и дворни[1626]. Жестокая расправа с вооруженной свитой конюшего объяснялась очень просто. Согласно официальной версии, Федоров готовился арестовать Ивана и произвести переворот с помощью своих слуг и подданных, будто бы посвященных в планы заговора[1627].

    На основании записей синодика можно заключить, что всего по делу о заговоре конюшего Федорова опричники казнили примерно 130—150 дворян и приказных и более 290 боярских холопов[1628].

    Репрессии носили в целом беспорядочный характер. Хватали без разбора друзей и знакомых конюшего, бывших казанских ссыльных, родню находившихся в эмиграции дворян и т. д.

     Под предлогом борьбы с заговором опричное правительство произвело самую основательную чистку командного состава дворянского ополчения и приказного аппарата земщины. Виднейшими участниками процесса конюшего Федорова были члены знатных старомосковских фамилий Морозовы-Шеины, Сабуровы и Колычевы.

     А. И. Шеин-Морозов достиг высших военных чинов. В Ливонском походе 1567 г. он служил вторым воеводой передового полка, позже остался на литовской границе вторым воеводой полка правой руки[1629]. В силу исключительной знатности и успешной служебной карьеры Шейн имел все основания претендовать на боярский чин. В некоторых Разрядах он назван боярином[1630]. После Федорова Шейн был, пожалуй, наиболее знатным из «заговорщиков», поддерживавших Старицкого. Следует заметить, что А. И. Шейн находился в родстве со Старицким княжеским домом. Он был женат на дочери В. М. Борисова, родственника княгини Ефросиньи[1631]. Повествуя о казни А. И. Шеина, Курбский прежде всего упоминает о его происхождении из рода Морозовых и родстве с опальным боярином В. В. Морозовым, арестованным за связи с русскими эмигрантами в Литве[1632]. А. И. Шеину были предъявлены самые тяжелые обвинения. Недаром вместе с ним казни подверглись его сын Григорий, брат Алексей, а несколько позже двоюродный брат М. Ю. Шеин, сын боярина.

    Участниками процесса Федорова были Ф. А. Карпов, М. А. Карпов и В. П. Мухин-Карпов, представители знатнейшего боярского рода, издавна заседавшего в Боярской думе[1633]. Во время выступления земской армии против татар летом 1568 г. Ф. А. Карпов числился вторым воеводой полка левой руки, т. е. входил в число ведущих командиров земщины[1634]. Его младший брат М. А. Карпов был до казни наместником пограничной крепости Рыльска[1635]. Интересно, что незадолго до Земского собора 1566 г. братья Карповы ручались за конюшего И. П. Федорова, в свою очередь поручившегося тогда за опального Воротынского[1636]. Помимо трех названных выше Карповых опричники казнили их родню, знатных новгородских помещиков Н. и С. Сабуровых (Вислоухих—?)[1637].

    Из Колычевых прежде всех других погиб старый воевода И. Б. Колычев. Большую часть своей жизни он служил в Старицком удельном княжестве. Колычев сыграл выдающуюся роль в мятеже, поднятом кн. А. И. Старицким в 1537 г.[1638] С 40-х гг. он служил кн. В. А. Старицкому. В первой половине 60-х гг. удельный двор был распущен, а И. Б. Колычев со своим сыном перешел на царскую службу. Оба участвовали в Земском соборе 1566 г. как дворяне высшей статьи. В синодике опальных имена И. Б. Колычева и его сына Ивана помещены среди записей о разгромленных вотчинах И. П. Федорова. Свидетельство синодика подтверждает рассказ Курбского, согласно которому И. Б. Колычев погиб во время карательного похода опричников во владения И. П. Федорова[1639]. Старейший вассал Старицких И. Б. Колычев считался, по-видимому, одним из главных участников «заговора» и сообщников конюшего. Через И. Б. Колычева «заговорщики» поддерживали связь с его родственником митрополитом Филиппом Колычевым. Курбский ошибочно утверждает, будто после казни И. Б. Колычева Грозный отослал его голову в тюрьму к Филиппу[1640]. Помимо названных Колычевых опричники убили В. Колычева, поименованного в синодике[1641].

    В связи с делом о заговоре погиб воевода Ф. Р. Образцов, длительное время служивший в уделе кн. В. А. Старицкого[1642]. После роспуска двора удельного князя он был принят в состав государева двора и участвовал в соборе 1566 г. в дворянах I статьи[1643]. После смерти Ф. Р. Образцова казни подверглись также его братья Г. Р. и С. Р. Образцовы[1644].                                         

    Чтобы показать, какими методами опричники вели чистку высшего командного состава дворянского ополчения, сошлемся на следующие эпизоды. Согласно записям Разрядного приказа, летом 1568 г. на воеводстве в Рязани служил кн. Ф. Сисоев, в рязанском пригороде Пронске — кн. В. К. Курлятев и Г. И. Сидоров[1645]. В Разрядах записано: «Того же году (7076. — Р. С.) ходили воеводы в Донков города ставить: ис Пронска — Володимер Курлятев да Григорей Сидоров», «того же году князь Володимер Курлятев да Григорий Сидоров в Донкове уме(р)ли»[1646]. В синодике мы находим лаконичную запись: «князя Володимера Курлятев, князя Федора Сисоев, Григория Сидоров». По свидетельству Курбского, пронские воеводы возглавили поход на «дикое поле» и выстроили в степи на Дону город Донков. За неделю до нападения на крепость десятитысячного татарского войска туда явился Федор Басманов с опричниками и казнил главных донковских воевод[1647]. Донков успешно отразил нападение татар, а через три дня туда вновь явились опричники с приказом о казни Г. И. Сидорова (племянника[1648]

  Конюшенный приказ, а также боярский суд на Москве, благодаря чему имел прочные связи в высшей приказной среде. Суд над конюшим сопровождался чисткой всего приказного аппарата. Опричники казнили государственного казначея X. Ю. Тютина[1649], дьяков В. Г. Захарова-Гнильева[1650], А. М. Батанова, С. С. Алябьева, П. И. Шерефединова, В. Бункова, а также известного дьяка времен Избранной рады И. Г. Выродкова, отставленного от дел после падения Адашева. Расправой с казначеем Тютиным руководил царский шурин кн. М. Т. Черкасский. Он захватил Тютина на его подворье и, выведя со всей семьей на площадь, казнил без суда и следствия. Все имущество Тютина, который был «мужем зело богатым», перешло к Черкасскому[1651]. Как мы видим, руководители опричной думы не упускали случая использовать дело о заговоре для личного обогащения.

* * *

 К лету 1568 г. внешнеполитическая и военная ситуация изменилась в направлении, крайне неблагоприятном для России. Крымский хан еще в декабре 1567 г. ультимативно потребовал снести русские укрепления на Тереке, покинуть Казань и Астрахань[1652]. Назревавшая война с Крымом и Турцией послужила одной из главных причин неудачи похода против литовцев в 1567 году. Летом следующего года татары безуспешно осаждали русскую крепость Донков. 11 сентября они разорили одоевские и белевские места[1653]. Русская дипломатия оказалась бессильна предотвратить столкновение между Россией и могущественной Османской империей. В конце 1567 г. турки начали деятельно готовиться к завоеванию Астрахани. Поход крымско-турецких войск на Астрахань был отложен с 1568 г. на весну 1569 г. лишь по настоянию крымского хана[1654]. Появление нового опасного противника побудило русское правительство искать мира с Литвой. 18 мая 1568 г. Боярская дума решила возобновить мирные переговоры с литовцами. 17 июня в Литву был отпущен королевский гонец Быковский, задержанный в России еще осенью 1567 г. Через гонца Грозный передал королю Сигизмунду предложение о личном свидании[1655].

     Мирная инициатива России не имела успеха. Воспользовавшись тем, что военные силы земщины были отвлечены против татар, литовцы напали на пограничную русскую крепость Улу и после ожесточенного штурма захватили ее 20 сентября 1568 г. Падение Улы было серьезным поражением для русских[1656]. Литовские войска утвердились в 40 верстах от стен Полоцка[1657].

    В тот же период резко ухудшились отношения между Россией и Швецией. 11 июля 1568 г. русским послам в Стокгольме было объявлено, что Швеция отказывается от русско-шведского договора. В сентябре 1568 г. Эрик XIV, страдавший умственным расстройством, был свергнут с престолам в результате мятежа. К власти пришел король Юхан III, заклятый враг России[1658]. Вместо союзника Россия приобрела в лице Швеции противника. Обе стороны были готовы к войне.

     Не оправдались надежды царя на заключение тесного военного союза с Англией[1659]. Английский посол Т. Рандольф, прибывший в Россию в июле 1568 г., имел инструкцию отклонить предложенный царем союз[1660]. Посол был допущен к царю лишь в начале 1569 г.

    К осени 1568 года Россия оказалась в полной международной изоляции. Ей противостояли могущественные государства: на юге —Османская империя и Крымское ханство, на западе — Литва и Польша, на севере — Швеция. Впервые отчетливо обозначилась ситуация, которая много позже привела к полному поражению России в Ливонской войне,

* * *

    После выступления Филиппа царь покинул Москву. Желая избежать новых столкновений с митрополитом, он большую часть времени проводил в опричной Александровской слободе. Наконец, после более чем двухмесячного отсутствия Грозный вновь появился в столице.

    Казнь митрополичьих советников, разгром владений конюшего Челяднина и непрекращавшиеся репрессии против знатных земских дворян побудили митрополита прибегнуть, к последнему крайнему средству давления на опричное правительство. По свидетельству новгородской летописи, «...учал митрополит Филипп с государем на Москве враждовати о опришнины и вышел из митрополича (двора. — Р. С.) и жил в монастыре у Николы у Старого»[1661]. Внешним поводом к окончательному разрыву между Филиппом и Грозным послужил ничтожный инцидент, происшедший 28 июля 1568 года[1662]. В этот день царь с опричной свитой неожиданно явился в Новодевичий монастырь, чтобы участвовать в крестном ходе. Один из опричников не сразу снял черную шлычку. Митрополит сделал ему резкий выговор и велел снять шапку. Царь воспринял слова митрополита как оскорбление и в гневе удалился с богослужения[1663]. После инцидента 28 июля Колычев покинул митрополичий двор и удалился в монастырь Николы Старого. Формально Филипп сделал то же, что двумя годами раньше сделал его предшественник Афанасий. Но, в отличие от Афанасия, Колычев отказался сложить с себя сан митрополита и, перейдя жить в монастырь, сохранил все атрибуты власти. Отказ сложить сан он оправдывал, по-видимому, ссылкой на данное им при избрании обязательство «по поставленьи за опришнину и за царской домовой обиход митропольи не отставливати»[1664]. Шаг, совершенный митрополитом, свидетельствовал о том, что столкновение между опричниной и земшиной достигло наивысшего напряжения. Впервые за многие десятилетия глава церкви встал в открыто враждебное отношение к главе светской власти.

 В своих действиях церковная оппозиция опиралась не только на колоссальный в те времена моральный авторитет церкви. Церковное руководство выступало как выразитель настроений всей земской оппозиции, объединившей недовольное боярство и многочисленное фрондирующее дворянство. Полный и открытый разрыв с главою церкви ставил Грозного в крайне трудное положение.

     Переселение Ф. Колычева в монастырь побудило Грозного и его опричную думу принять окончательное решение о низложении строптивого митрополита. После инцидента в Новодевичьем монастыре царь вновь надолго покинул столицу и уехал в Слободу, где занялся подготовкой суда над Филиппом[1665]. В августе 1568 г. он обратился с письмом к новгородскому архиепископу Пимену, прося его немедленно выехать в Москву[1666]. Пимен был вторым после митрополита лицом в церковной иерархии, поэтому именно ему царь поручил подготовить собор, который бы судил Филиппа[1667]. Чтобы низложить опального митрополита, решено было обвинить его в порочной жизни, преступлениях против христианской морали. Сначала обвинения против Колычева пытались построить на лжесвидетельстве подставного лица, певчего одного из кремлевских соборов. Но из попытки ничего, кроме скандала, не вышло. Тогда царь и его приспешники в среде высшего духовенства решили произвести расследование жизни Филиппа в период его игуменства в Соловецком монастыре. В сентябре 1568 г. в Соловки прибыла духовно-опричная комиссия из Москвы[1668]. Состав комиссии был специально подобран. В нее входили архиепископ опричного Суздаля Пафнутий и архимандрит Андрониевского монастыря Феодосий, известные своей близостью к опричному двору и враждой к митрополиту[1669]. В комиссию были включены также член опричной думы боярин кн. В. И. Темкин, незадолго до того вошедший в опричнину, и опричный дьяк Д. М. Пивов. Никто из подлинных вождей опричного правительства не пожелал руководить расследованием. Комиссия завершила следствие далеко не так быстро, как того хотело опричное правительство. Состряпанное ею обвинение оказалось столь шатким и неправдоподобным, что самый авторитетный из членов комиссии епископ Пафнутий отказался его подписать.

    Правительство опасалось судить опального митрополита, пока тот располагал поддержкой и сочувствием влиятельных лиц в Боярской думе. Поэтому еще до возвращения опрично-духовной комиссии с Соловков Грозный решил нанести думе давно подготовлявшийся удар.

    В течение многих месяцев опричное правительство откладывало расправу с главой земской Боярской думы конюшим И. П. Федоровым, вследствие противодействия главы церкви. Разрыв царя с митрополитом ускорил развязку дела. Последние преграды пали.

     11 сентября 1568 г. Грозный приказал собрать в парадных покоях Кремлевского дворца Боярскую думу, опричных и земских дворян и многих находившихся в столице служилых людей[1670]. Сюда же он велел привести осужденного конюшего И. П. Федорова. Судебное разбирательство было заменено коротким фарсом. Иван велел несчастному боярину облечься в царские одежды и взойти на трон, а затем обнажил голову, преклонил колени и обратился к нему с речью. «Ты имеешь то, что искал, к чему стремился, чтобы быть великим князем Московии и занять мое место, — будто бы сказал он, — вот ты ныне великий князь, радуйся теперь и наслаждайся владычеством, которого жаждал»[1671]. Затем по знаку царя Федоров был убит. Опричники выволокли труп боярина из дворца и бросили в навозную кучу возле Неглинной, на границе между опричниной и земщиной.

    Фарс, устроенный в Кремле, показывал, что опричному правительству так и не удалось доказать выдвинутые против конюшего обвинения в государственной измене. Были и другие причины того, что царь не хотел в присутствии Боярской думы и многочисленного дворянства называть имя Старицкого и утверждал, что конюший искал царского престола для себя. Вероятно, Иван не желал компрометировать двоюродного брата, памятуя его донос на конюшего.

    После смерти Федорова его вдова Мария Челяднина (по первому мужу княгиня Дорогобужская) была насильственно пострижена в монастырь[1672]. С ее смертью род Челядниных, занимавший одно из первых мест в среде старомосковского боярства XV—XVI вв., полностью пресекся.

    Казнь Федорова не имела характера единичного акта. Опричники произвели расправу со всей оппозицией внутри Боярской думы[1673]. Казни подверглись те ее члены, которые сочувствовали конюшему Федорову и могли оказать поддержку опальному митрополиту. Опричники произвели казни одновременно в столице и провинциальных городах по заранее составленному списку. В синодике мы находим следующую документальную запись относительно этих расправ: «Отделано: Ивана Петрович Федоров, на Москве отделаны, Михайла Колычев да три сына его: Боулата, Симеона, Ми-ноу. По городам: князь Андрей Катырев, князя Федора Троекуров, Михаила Лыкова с племянником»[1674]. Согласно свидетельству очевидцев, окольничий М. И. Колычев погиб в Москве в один день с Федоровым, прочие же лица были казнены «по городам»: боярин кн. А. И. Катырев — в Свияжске, кн. Ф. И. Троекуров — в Казани, окольничий М. М. Лыков — в Нарве.

     Окольничий М. И. Колычев был ближайшим сподвижником конюшего в думе. Они вместе выручили из ссылки кн. М. И. Воротынского весною 1566 года. Вскоре после того Колычев присутствовал на Земском соборе, а затем через год вошел в боярскую комиссию, ведавшую Москвой[1675]. От службы М. И. Колычев был отстранен не ранее 17 июня 1568 г.[1676] Как и другие Колычевы, опальный окольничий был связан традиционными узами с домом Старицких. Когда в 1563 г. кн. Е. Старицкая была пострижена в монастырь, с ее согласия для «бережения» к ней был приставлен М. И. Колычев[1677]. М. И. Колычев приходился троюродным братом опальному митрополиту Филиппу, и правительство весьма основательно опасалось, что в случае суда над Филиппом окольничий, подобно Федорову, выступит в защиту главы церкви. Все это и решило судьбу М. И. Колычева. По свидетельству очевидцев Таубе и Крузе, «Ивана Петровича (Федорова. — Р. С.), Михаила Колычева заколол он (царь.— Р. С.) сам в большой палате...»[1678]. Видимо, М. И. Колычев был убит в Кремлевском дворце в день судилища над И. П. Федоровым.

     Голову М. И. Колычева царь велел зашить в кожаный мешок и отвезти к митрополиту Ф. Колычеву в монастырь Николы Старого. Таким путем он думал запугать Филиппа, «преломить его душу» накануне суда[1679].

    «Каких-либо специальных гонений на Колычевых, — пишет А. А. Зимин, — в годы опричнины не было»[1680]. Такое мнение едва ли справедливо. Курбский весьма определенно писал, что царь «погубил род Колычевых, ...а побил их тое ради вины, иже разгневался зело на стрыя их Филиппа архиепископа, обличающа его за презлыя беззакония»[1681]. В связи с делом Федорова погибло по крайней мере шестеро Колычевых, среди них окольничий М. И. Колычев и старейший воевода И. Б. Колычев. Колычевы были полностью изгнаны из земской Боярской думы, их влияние в значительной мере подорвано.

    Одновременно с казнями в столице Грозный велел казнить «по городам» М. М. Лыкова, кн. А. И. Катырева и кн. Ф. И. Троекурова, трех самых знатных лиц, подвергшихся в свое время ссылке в Казанский край.

    Окольничий М. М. Лыков ко времени казни служил воеводой в Нарве. Подобно другим главнейшим «заговорщикам» (Федорову, Шейным, Колычевым и Карповым) М. М. Лыков происходил из нетитулованной старомосковской знати. Будучи мальчиком, он попал в плен к полякам и воспитывался при дворе Сигизмунда II Августа, который велел обучить его латыни и «шляхетским наукам». По возвращении в Россию Лыков позаботился о том, чтобы дать европейское образование своему племяннику. Последний был направлен «на науку за море, во Германию и там навык добре аляманскому языку и писанию: бо там пребывал, учась, немало лет и объездил всю землю немецкую и возвратился... во отечество...»[1682]. Лыковы принадлежали к числу образованнейших людей своего времени. По рассказу Курбского, опричники убили М. М. Лыкова в Нарве (Ругодиве) вместе с близким сродником[1683]. Из синодика мы узнаем, что с Лыковым погиб его племянник.

    Боярин кн. А. И. Катырев и кн. Ф. И. Троекуров оставались в казанской ссылке в течение четырех лет с 1565 г. по 1568 г.[1684]. На протяжении этого периода боярин кн. А. И. Катырев неизменно назначался первым воеводой Свияжска. С его гибелью крамольный род Ростовских князей был окончательно изгнан из земской Боярской думы. Троекуров происходил из старшей ветви Ярославских князей и был родственником беглого боярина Курбского. В силу знатности и удачной служебной карьеры он имел наибольшие права (среди своих сородичей) на чин боярина. Однако царь не желал назначать Ярославских княжат в земскую Боярскую думу. Он предпочитал держать Троекурова в ссылке на воеводстве в Казани. Там и застигла Троекурова смерть.

    Напомним, что незадолго до сентября 1568 года опричники перебили несколько видных Ярославских и более двух десятков прочих дворян, в свое время сосланных в Казань. Отсюда можно сделать вывод, что в период суда над Федоровым произошло нечто подобное тому, что случилось при введении опричнины. Но если тогда дело ограничилось ссылкой фрондирующих княжат и дворян на окраину, то теперь многие из них были преданы мучительной казни. Правда, теперь репрессии против титулованной знати были произведены как бы походя. Самые тяжкие удары опричнины обращены были теперь не против разгромленной ранее титулованной знати, а против старомосковского боярства и поддерживавшего его церковного руководства.

* * *

    Энергичный и властный Филипп Колычев за три года правления церковью назначил угодных ему лиц на многие высшие церковные посты.

    В течение непродолжительного времени произошла смена властей в таких важных епархиях, как Полоцкая, Ростовская, Тверская, Казанская, Суздальская и т. д.[1685] Определенное влияние на перемещения церковных иерархов и все последующие события оказала скрытая борьба различных догматических течений в церковной среде. Можно полагать, что Филипп Колычев принадлежал к лагерю осифлян, всегдашней «партии большинства» священного собора. В пользу такого мнения говорят многие факты. Так, 9 января 1568 г. Филипп назначил архиепископом Казанской епархии Лаврентия, игумена Иосифо-Волоколамского монастыря, главной цитадели осифлян[1686]. Назначение это имело исключительно важное значение: после митрополита и новгородского архиепископа глава Казанской епархии занимал самое высокое место в церковной иерархии, выше всех прочих епископов[1687]. На четвертом месте в церковной иерархии стояли Ростовские архиепископы. Этот пост митрополит передал собственному казначею Корнилию (19 января 1567 г.)[1688]. Епископом Полоцка Колычев сделал «сребролюбивого и пьяного» кн. А. Палецкого (11 августа 1566 г.), давно принявшего сторону осифлян[1689]. Чтобы определить, к какому течению принадлежал Филипп, следует спросить, кем были его союзники и его противники. «Житие» называет только одного архиепископа, выступившего на стороне Ф. Колычева. Им был старый казанский архиепископ Герман. Курбский, знавший Германа, пишет, что тот «от осифлянских мнихов четы произыде...»[1690]. Главным противником Колычева выступил новгородский архиепископ Пимен, принявший пострижение в цитадели нестяжателей, Андриановой пустыни, и тяготевший к нестяжателям[1691]. Все сказанное позволяет сделать вывод, что Колычев принадлежал скорее к осифлянам, чем к нестяжателям[1692].

             Колычев пользовался прочной поддержкой со стороны осифлянского большинства в церковном соборе. Протестовать против опричнины он решился не раньше, чем убедился в благожелательной позиции собора в целом. По словам «Жития», Филиппу удалось убедить епископов выступить против опричнины всем собором: «Филиппу, согласившемуся со епископы и укрепльшевси вси межи,себя, еже против такового начинания (опричнины. — Р. С.) стояти крепце»[1693]. Описанный эпизод авторы «Жития» относят ко времени до введения опричнины, но это прямая фальсификация с их стороны. Во-первых, до опричнины священный собор возглавлял не Филипп, а Афанасий и, во-вторых, в то время в состав собора не входили многие лица, которых называет «Житие».

         Тот состав собора, который описан в «Житие», реально существовал в 1568 г., но никак не в 1565. По «Житию», в него входили епископы Корнилий, Варсунофий и Пафнутий, получившие сан только в 1567 году[1694].

       Итак, осифлянское большинство собора согласилось поддержать выступление митрополита против опричнины, но единство собора вскоре же оказалось разрушенным. Противниками митрополита выступили церковники, близкие ко двору и опричному правительству. Такими были протопоп Благовещенского собора, царский духовник Евстафий, архиепископ опричного Суздаля Пафнутий и т. д. Особенно усердствовал духовник Евстафий, доносивший на Филиппа «яве и втаи». Чтобы избавиться от его присутствия, митрополит наложил на него епитимью, действовавшую в течение всего собора[1695]. Однако один из епископов предал Колычева и его приверженцев и «общий совет их изнесе» царю. Авторы «Жития» не называют имени епископа, но можно полагать, что им был либо рязанский епископ Филофей, либо новгородский архиепископ Пимен, наиболее энергичные противники митрополита на соборе. Донос поставил членов собора в трудное и щекотливое положение, многие из них «своего начинания отпадоша». Большинство священного собора молчало[1696].

      Немалое влияние на происшедший среди духовенства раскол оказала позиция Боярской думы. Состав думы сильно сократился: из нее были удалены все неугодные царю лица. Удельная фронда и титулованная знать были запуганы многочисленными репрессиями предшествующих лет. Старомосковское боярство, имевшее большинство в думе, также не решалось протестовать. Самые могущественные старомосковские фамилии (Челяднины, Морозовы и Шейны, Шереметевы, Колычевы, Головины) уже испытали на себе действие опричного террора.

     Во время решающих прений на священном соборе Филипп обратился к епископам с вопросом, для того ли они собрались, чтобы молчать? «На се ли взираете, — сказал он, — еже молчит царский синьклит: они бо суть обязалися куплями житейскими»[1697].

     Боярская дума заняла пассивную позицию в столкновений между царем и митрополитом, что в конечном счете и предопределило неудачу второго выступления Колычева против опричнины. Покинутый своими сторонниками на священном соборе, Филипп удалился в монастырь.

     Разделавшись с могущественной оппозицией внутри Боярской думы, царь и его опричное правительство без труда сломили сопротивление церковной верхушки.

     С большими проволочками духовно-опричная комиссия завершила «обыск» о жизни Филиппа в Соловках. Под действием угроз, обещаний и подкупа несколько соловецких старцев согласились дать необходимые для суда показания. Главным свидетелем против Филиппа выступил один из его учеников, игумен Соловецкого монастыря Паисий[1698]. За подобное предательство игумену был обещан епископский сан.

     Не ранее октября следственная комиссия доставила свидетелей (Паисия и десять других монахов) в Москву[1699]. Их письменные показания о «скаредных» и «богомерзких» делах Филиппа были зачитаны перед Боярской думой, которая, следуя воле царя, вынесла решение о суде над Филиппом. Это обстоятельство вызвало особое раздражение как Курбского («Кто слыхал зде, — восклицал он, — епископа от мирских судима и испытуема?»), так и авторов «Жития» («не убоялся суда божия, еже царем не подобает святительския вины испытывати, но епископи по правилам судят»)[1700].

    По «Житию», еще до суда опричный боярин А. Д. Басманов совлек с Филиппа святительский «сан» и в «раздранной» монашеской одежде отвез в Богоявленский монастырь[1701]. Более правдив в своем рассказе Курбский. По его словам, царь собрал в Богородицком соборе «проклятое сонмище согласников», «скверное соборище» и туда же был приведен для суда Филипп «в святительской одежде»[1702]. По Курбскому, святительский сан был «ободран» с митрополита уже после соборного суда над ним.

  Более подробные сведения о суде над митрополитом сообщают непосредственно очевидцы событий опричники Таубе и Крузе, не скрывавшие симпатий к Филиппу и строго осуждавшие действия царя.

    Для суда над Филиппом были созваны Боярская дума, священный собор и, возможно, представители дворянства («представители всех духовных и светских чинов»)[1703].

    Паисий и другие свидетели «изнесли» перед собором свои «многословные речи» против митрополита[1704]. Но вызванный из Никольского монастыря Филипп не только отверг все предъявленные ему обвинения, чем вызвал «многое смятение», но будто бы вновь потребовал от царя отменить опричнину. «Престани, благочестивый царю, — будто бы сказал он, — от такового неугодного начинания, вспомяни прежде бывших царей» и т. д.[1705] Убедившись в том, что дума и собор послушны воле царя, Филипп попытался прекратить судебное разбирательство. Он впервые объявил о своем отречении и «сложил с себя с... лукавством и проворством свое облачение». Но царь отказался признать отречение Филиппа. Он сказал «духовным чинам, что он не желает, чтобы митрополит так быстро уехал и он не будет судить его прежде, чем обдумает все хорошенько, поэтому митрополит должен вновь одеть свое облачение»[1706].

    По указу царя судебное разбирательство продолжалось своим чередом. В конце концов собор признал справедливыми обвинения в «порочной жизни» и принял решение о низложении Филиппа. По свидетельству Новгородской летописи, «на Москве, месяца ноября в 4 день, Филиппа митрополита из святительского сану свергоша на Москве в четверток, и жил в монастыре у Николы у Старого»[1707].

    Еще во время неудавшейся попытки Филиппа сложить с себя сан до решения собора Грозный просил его одеть свое облачение и заявил о том, что «он решил послушать в великий праздник, в день св. Михаила, его богослужение»[1708]. Рассказывают, что «митрополит склонился на сильные убеждения духовных чинов и решил служить последнюю службу и потом сложить с себя сан»[1709].

    Филипп вынужден был служить службу уже после того, как собор вынес над ним приговор, ибо «великий праздник» приходился на 8 ноября 1568 г. Однако такова была воля царя и угодничавшего перед ним духовенства.

    В действительности Грозный желал придать низложению Филиппа такую форму, которая бы поразила его недругов и нашла не менее широкий отклик в земщине, чем выступления самого митрополита против опричнины. Он стремился скомпрометировать Филиппа не только перед узким кругом лиц, участвовавших в соборе, но и перед земским дворянством и всем столичным народом.

    Во время торжественного богослужения в Кремлевском соборе, проходившем при большом стечении народа, в соборную церковь ворвались опричники. Прервав богослужение, боярин А. Д. Басманов ко всеобщему замешательству объявил царский указ о низложении Филиппа и «повеле пред ним и пред всем народом чести ложно составленные книги»[1710]. После прочтения указа опричники оборвали на митрополите «святительский сан» и в простых санях увезли его из Кремля в Богоявленский монастырь[1711].

    После низложения опальный митрополит был заключен в «злосмрадную хлевину», на его пропитание отпускалось по 4 алтына в день. Признанный виновным в «скаредных делах», Филипп по церковным законам подлежал сожжению. Однако по ходатайству духовенства казнь была заменена ему вечным заточением в тверской Отроч монастырь. По приезде Филиппа в Тверь для надзора за ним в монастырь был прислан царский пристав С. Кобылин.

    С большой поспешностью собор уже через неделю после низложения Филиппа объявил 11 ноября об избрании на митрополию игумена Троицко-Сергиева монастыря Кирилла. В апреле следующего года Грозный подтвердил права нового митрополита на привилегии, пожалованные митрополичьему дому при Афанасии[1712]. Вознаграждены были и другие члены собора, участвовавшие в низложении Филиппа. Симоновский монастырь через несколько месяцев после собора был принят царем в опричнину. «Государев богомолец» Кирилло-Белозерский монастырь в ноябре-декабре 1568 г. получил половину громадной белозерской вотчины боярина И. II. Федорова[1713].

    Как мы показали выше, в первые годы опричнины старомосковское боярство играло в опричном правительстве ведущую роль. Как то ни парадоксально, но главными жертвами опричного террора стала та же самая старомосковская знать, остававшаяся в земщине. Таким образом, чудовищный процесс над участниками «заговора» Старицких был вызван к жизни раздорами в среде старомосковской аристократии, выдвинувшейся на авансцену после падения Избранной рады. Вопреки целям и стремлениям инициаторов опричнины (Басманов и др.) опричная политика под влиянием раскола старомосковского боярства все больше утрачивала первоначальную антикняжескую направленность.

    После завершения «дела» Федорова и низложения Филиппа царь, казалось бы, мог торжествовать победу. Феодальная оппозиция была разгромлена. Не только «заговорщиков», но и всех заподозренных в недовольстве постигла суровая кара. Вся земщина безмолвствовала.

         Волна опричного террора шала лишь для того, чтобы через год подняться с новой силой и вылиться в «новгородское изменное дело», которое поглотило не только противников опричнины, но и тех, кто стоял у ее колыбели.

Заключение.

  События, связанные с Земским собором. 1566 г., завершают первый период в истории опричнины. Вызванная к жизни столкновением между монархией и могущественной титулованной аристократией опричнина имела ярко выраженную антикняжескую направленность в начальный период ее существования. Репрессии опричнины и в особенности ее земельная политика ставили целью подорвать политическое влияние князей Ростово-Суздальских, Ярославских, Стародубских и т. д. В определенном смысле мероприятия опричнины служили продолжением земельной политики предыдущего периода, когда правительство попыталось ограничить княжеско-вотчинное землевладение в пользу казны. Массовая конфискация княжеских вотчин привела к подлинному крушению княжеско-вотчинного землевладения в первые же месяцы опричнины. Опричное правительство достигло своей цели. Но оно не могло не считаться с тем, что его мероприятия вызвали сильное недовольство в среде господствующего классами вынуждено было отказаться от непопулярного курса уже через год после введения опричнины. Опричная политика начинает утрачивать первоначальную антикняжескую направленность. Поворот опричной политики вызван был многими причинами. В частности, опричное правительство могло осуществлять свою политику до той лишь поры, пока его мероприятия пользовались достаточной поддержкой со стороны старомосковской знати и дворянства в целом. Между тем, изгнание сотен дворян из опричных уездов и конфискация их земель без всякой провинности с их стороны, а также возмутительные привилегии и злоупотребления опричнины вызвали глубокое недовольство в среде земского боярства и земских служилых людей. Воспользовавшись Созывом Земского собора, митрополит Филипп Колычев, члены Боярской думы и многочисленные представители дворянства открыто потребовали отмены опричнины. Выступление влиятельного. старомосковского боярства и дворянских верхов, составлявших самую прочную и глубокую опору монархии, сузило политическую базу правительства Грозного. Стремясь преодолеть кризис и упрочить свои позиции, монархия прибегла к массовому террору. Начался второй период в истории опричнины.

Приложение.

Списки лиц, сосланных в Казань, Свияжск и Чебоксары по указу Грозного в 1565 году

* * *

Пояснение[1714].

     Боярин кн. П. А. Булгаков * с сыном, казанский, воевода («№ 648, лл. 241—246; Материалы, стр. 8,  22, 50; Разряды, лл. 318 об, 327, об); кн. Г. А. Булгаков-Куракин*, казанский воевода (№ 643, лл. 247—251; Материалы, стр. 8, 23; Разряды, лл. 317 об, 318 об, 327 об).

Ярославские князья:

       Кн. Федор Иванович Троекуров *, казанский воевода, тыс., с. б. II статьи (№ 643, лл. 251 об — 255; Материалы, стр. 8, 23; Разряды, л. 327 об); кн. Андрей. Федорович Оленкин-Жеря, казанский воевода, дворовый, кн. Ярославский; тыс., с. б. III ст. по Ярославлю (№643, лл. 251 об — 255; Материалы, стр. 8); кн. Юрий Иванович Сицкий, дворовый, кн. Ярославский (№ 643, лл. 241—246; Материалы, стр. 29); кн. Данила Юрьевич Меньшого Сицкий, дворовый, кн. Ярославский (№ 643, лл.273—276; Материалы, стр. 28); кн. Василий Андреевич Молоскава (Материалы, стр. 21); кн. Данила Васильевич Чулков Ушатый*, казанский воевода, дворовый, кн. Ярославский (№ 643, л. 341 об, 369; Материалы, стр. 8, 22; Разряды, л. 327 об); кн.. Иван. Васильевич Чулков Ушатый (№ 643, л. 341 об, 344 об; Материалы, стр. 28); кн.. Семен Юрьевич Меньшой Ушатый, дворовый, кн. Ярославский (№ 643, л. 341 об; Материалы, стр. 27); кн. Иван Дмитриевич Большого Шестунов с товарищами, всего 9 человек (№ 643, лл. 251 об — 255, 269; Материалы, стр. 22); кн. Дмитрий (Дмитриевич) Шестунов (Материалы, стр. 20); кн. Семен Александрович Щетинин, дворовый, с. б. по Ржеву (Материалы, стр. 18; № 643, л. 346 об); кн. Иван Григорьевич Щетинин с братьею, всего 7 человек, дворовый, кн. Ярославский; кн. Семен Иванович Баташев-Засекин, дворовый, кн. Ярославский, тыс., с. б. III ст. по Ярославлю (Материалы, стр. 15); кн. Федор Иванович Засекин Сосунов, казанский воевода, дворовый, кн. Ярославский, тыс. с. б. III ст. по Ярославлю (Разряды, л. 318 об); кн. Андрей Лобан Петрович Засекин-Солнцев, дворовый, кн. Ярославский (№ 848, лл. 183—184; Список, стр. 88); кн. Дмитрий Васильевич Засекин-Солнцев, дворовый, кн. Ярославский (№ 848, л. 183—184; Список, стр. 88); кн. Василий Дмитриевич Жирового-Засекин, дворовый, кн. Ярославский (№ 848, лл. 183—184; Список, стр. 88); кн. Иван Дмитриевич Жирового-Засекин (№ 848, лл. 183—194; Список, стр. 88); кн. Василий Федорович Жирового-Засекин .(№ 848, л. 183—184; Список, стр. 88); кн. Андрей Иванович Ноздрунов-Засекин*, кн. Ярославский, дворовый (№ 643, л. 255; Материалы, стр. 26); кн, Иван Иванович Черного Засекин*, дворовый, кн. Ярославский (№ 643, л. 255; Материалы, стр. 8); кн. Лев Иванович Засекин, дворовый, тыс., с. б. III ст. по Дмитрову (№ 643, л. 369; Материалы, стр. 28); кн. Дмитрий Петрович Засекин, дворовый, кн. Ярославский, тыс., с. б. III ст. по Ярославлю (№ 643, л. 355; Материалы, стр. 14); кн. Иван Иванович Володимеров-Засекин (№ 643, л. 355); кн. Иван Юрьевич Засекин (Материалы, стр. 26); кн. Михаил Федорович Засекин, дворовый, кн. Ярославский (Материалы, стр. 26); кн. Семен Дмитриевич Засекин, дворовый, кн. Ярославский (Материалы, стр. 9, 25); кн. Иван Засекин (Материалы, стр. 29); кн. Иван Глебов Засекин (№ 848, л. 187); кн. Василий (Иванов) Морткин, дворовый, по Бежецкому Верху (№ 848, л. 169); кн. Лев Васильевич-Морткин, дворовый, по Бежецкому Верху (№ 848,. л. 169); кн. Иван (Федорович?) Морткин (№ 848, л. 169); кн. Иван (Юрьевич?) Морткин. (№ 848, л. 169);

Ростовские князья:

    Кн. Андрей Иванович Катырев *, боярин, первый воевода Свияжска (№ 848, лл. 131 об—136; Разряды, лл. 317 об, 318 об, 327 об); кн. Иван Юрьевич Хохолков*, первый воевода Чебоксар (Разряды, л. 327 об., 318 об); кн. Дмитрий Юрьевич Темкин, дворовый, кн. Ростовский (№ 643, л. 266 об; Материалы, стр. 28); кн. Иван Юрьевич Темкин, дворовый, кн. Ростовский (№ 643, л. 266 об; Материалы, стр. 28); кн. Михаил Григорьевич Темкин (№ 643, л. 279 об); Иван Григорьевич Темкин (№ 643, л. 279 об; Материалы, стр. 28); кн. Иван Васильевич Темкин (№ 848, лл. 144, 159 об—160); кн. Никита Дмитриевич Янов*, воевода Свияжска (№ 848, лл. 141—146 об, 159 об —160. Разряды, л. 318 об — 327 об); кн. Федор Дмитриевич Янов (№ 848, л. 141, 159 об — 160); кн. Иван Федорович Бахтеяров *, воевода Чебоксар (Разряды, л. 327 об, 317 об, 318 об); кн. Василий Федорович Бахтеяров *, воевода Чебоксар (Разряды, л. 327 об, 317 об, 318 об); кн. Михаил Федорович Бахтеяров*, воевода Свияжска (№ 848, л. 140, 21 об; Разряды, л. 327 об); кн. Василий Васильевич Волк Приимков, дворовый, кн. Ростовский (№ 848, л. 159 об — 160); кн. Роман Андреевич Приимков, дворовый по Кашину (№ 848, л. 159 об—160); кн. Владимир Романович Приимков, дворовый по Кашину (№ 848, л. 159 об—160); кн. Михаил Андреевич Приимков, дворовый по Кашину (№ 848, л. 165, 167 об); кн. Дмитрий Михайлович Приимков (№ 848, лл. 164, 167 об); кн. Иван Семенович Лобанов (№ 848, лл. 161 об —162, 201); кн. Федор Михайлович Лобанов (№ 848, лл. 161 об—162, 201); кн. Андрей Матвеевич Бычков (М 848, лл. 161 об —162, 201).

 Стародубские князья:

     Кн. Андрей Иванович Стригин Ряполовский (№ 643, л. 339; Материалы, стр. 15); кн. Никита Михайлович Сорока Стародубский *, воевода Свияжска, тыс., с. б. III ст. по Москве (№ 848, л. 147 об); кн. Андрей Иванович Кривоборский (№ 848, л. 133 об); кн. Василий Иванович Кривоборский (№ 848, л. 133 об); кн. Федор Иванович Кривоборский (№ 848, л. 133 об); кн. Василий Меньшой Иванович Кривоборский (№ 848, л. 133 об); кн. Иван Андреевич Ковров, тыс., с. б. III ст., кн. Стародубский (№ 848, л. 150 об.); кн. Петр Андреевич Ковров (№ 848, л. 150 об); кн. Иван Семенович Ковров, дворовый, кн. Стародубский (№ 848, л. 153 об, 187); кн. Иван (Борисович?) Ромодановский, дворовый, кн. Стародубский (Материалы, стр. 28); кн. Никита Иванович Ромодановский, дворовый, с. б. по Бежецкому Верху (Материалы, стр. 24); кн. Афанасий Андреевич Нагаев (Ромодановский) (Материалы, стр. 28); кн.. Иван Васильевич Гундоров, дворовый по Вязьме (№ 848, л. 183 об); кн. Андрей Иванович Гундоров, дворовый по Вязьме (№ 848, л. 154); кн. Роман Иванович Гундоров (№ 848, л. 183 об); кн. Федор Иванович Меньшого № Пожарский, дворовый, кн. Стародубский (№ 848, л. 172); кн. Семей Борисович Пожарский *, воевода Свияжска, дворовый, кн. Стародубский (№ 848, лл. 164—164 об, 171; Разряды, л. 327 об); кн. Михаил Борисович Пожарский*, дворовый, кн. Стародубский (М 848, л. 171); кн. Петр (Васильевич?) Пожарский, тыс., с. б. III ст., кн. Стародубский (№ 848, л. 172 об); кн. Федор Васильевич (?) Меньшого Пожарский (№ 848, л, 169); Иван Федорович Гагарин, тыс., с. б. III ст. по Твери (№ 643, л. 362; Материалы, стр. 23); кн. Владимир Иванович Гагарин (Материалы, стр. 28); кн. Дмитрий Данилович Шемяка Гагарин с братьею и племянниками (всего 12 человек Гагариных), дворовый по Вязьме (№ 643, л. 263); кн. Иван Семенович Гагарин (Материалы, стр. 30).

Оболенские князья:

     Кн. Василий Борисович Тюфякин, тыс., с. б. III ст., по Дмитрову (№ 848, л. 161 об); кн. Михаил Васильевич Тюфякин (№ 848, л. 161 об); кн. Василий Васильевич Тюфякин (№ 848, л. 161 об).

Представители других княжеских фамилий:

     Кн. Семен Иванович Мезецкий*, дворовый, с. б. по Мурому (№ 643, л. 259 об; Материалы, стр. 14); кн. Борис Иванович Мезецкий *, дворовый, с. б. по Мурому (№ 643, л. 259 об; Материалы, стр. 27); кн. Василий Григорьевич Чесноков (Андомский), сын дворового по Белоозеру (№ 643, лл. 241—246; Материалы, стр. 28); кн. Борис Дмитриевич Бабичев, дворовый, с. б. по Романову (№ 643, лл. 241—246; Материалы, стр. 15); кн. Иван Дмитриевич Бабичев*, дворовый, с. б. по Романову (№ 643, лл. 241—246, 344 об; Материалы, стр. 30);

Представители нетитулованных боярских фамилий:

     Андрей Иванович Шеин, тыс., с. б. III ст., по Москве, дворовый, свияжский воевода (№ 848, л. 137 об; Разряды, лл. 317 об — 318); Михаил Юрьевич Шеин, дворовый по Москве (№ 848, л. 137 об); Петр Васильевич Шестов (Морозов) (Материалы, стр. 29); Михаил Матвеевич Лыков, казанский воевода, окольничий (Материалы, стр. 8, 23; Разряды, лл. 317 ; об, 318 об); Иван Михайлович Большого Головин, дворовый по Москве (Материалы, стр. 15); Василий Никитич Борисов Бороздин, тыс., с. б. III ст. по Твери, дворовый по Кашину и Твери (№ 643, л. 259 об; Материалы, стр. 28), Яков Иванович Услюм Данилов, тыс., с. б. II ст. по Москве, дворовый (№ 643, лл. 251 об — 255); Федор Яковлевич Услюмов Данилов, дворовый по Москве (№ 643, лл. 251 об — 255, 336; Материалы, стр. 27); Иван Петрович Поярков-Квашнин, дворовый, с. б. по Клину (№ 643, л. 355; Материалы, стр. 28); Федосий Терентьев сын Заболоцкий *, тыс., с. б. III ст. по Москве, дворовый по Переяславлю-Залесскому (№ 643, л. 346 об; Материалы, стр. 15).

Дети боярские:

Василий, Никита, Кислый, Десятый Федоровы; Андрей и Мамай Ивановы; Константин, Пятый, Федор Васильевы; Федор Никифоров; Федор Семенов, Константин Васильев Ольговы* (№ 848, л. 161 об —162, 187, 197); Михаил Яковлев; Федор, Остафий Захарьины; Богдан Суворов; Иван, Василий Семеновы Путиловы* (№ 848, лл. 161 об —162, 183, 201); Федор Михайлов и Василий Туровы* (№ 643, л. 341 об; Материалы, стр. 30); Иосиф Иванов сын Тетерин Пухов, дворовый, с. б. по Суздалю и Костроме (№ 643, лл. 339—341 об; Материалы, стр. 26); Василий Гундоров Тетерин, тыс., с. б. III ст. по Суздалю (№ 643, лл. 273—276; Материалы, стр. 30); Григорий Гундоров Тетерин; Василий Иевлев, Семейка, Михаил, Ширяй и другие Тетерины, всего 11 человек, дворовые дети боярские по Суздалю (№ 643, лл. .273—276; Материалы, стр. 27, 28, 30, 26); Яков Кашкаров * (№ 848, лл. 159 об—160, 164—164 об); Тихон Гаврилов Тыртов *, тыс., с. б. III ст. по Галичу, дворовый по Костроме (Материалы, стр. 14); Торх Гаврилов Тыртов, дворовый по Костроме (Материалы, стр. 16); Василий Злобин и Борис Тыртовы * (№ 643, л. 266 об); Иван Никитин, Федор и Василий Даниловы Сотницкого *, дворовый, дети боярские по Костроме (№ 643, л. 263; Материалы, стр. 28, 29); Борис Окинфов, Третьяк Яковлев Сотницких * (№ 848, лл. 161 об —162); Андрей Михайлов Киреев, Михаил Образцов Рогатый Бестужева *, дворовый, по Костроме (№ 848, лл. 164—164 об, 169); Иван Васильевич Безсонов *, дворовый, большой дьяк (№ 848, лл. 155—159 об, 165 об); Хабар Васильев Дуров, дворовый, по Москве (№ 848, лл. 159 об — 160); Никифор*, Семен Васильевы Дуровы (№ 848, лл. 198 об, 159 об—160); Мансур Матвеев сын Товарищев-Аксаков *, тыс., с. б. III ст. по Суздалю, дворовый; Иван (Матвеев сын) Товарищев-Аксаков *, дворовый по Суздалю (№ 643, л. 333; Материалы, стр. 28); Замятия Андреев сын .Бестужев*, дворовый по Суздалю (№ 643, л. 339; Материалы, стр. 29—30); Афанасий Дмитриев Ржевский, дворовый по Вязьме (№ 848, л. 167 об); Федор Васильев Яропкин (№ 848, лл. 159 об —160); Василий Шереметев сын Хлуденев, дворовый по Переяславлю-Залесскому (№ 643, л. 341 об); Гордей Борисов Ступишин *, дворовый, по Переяславлю-Залесскому (№ 848, лл. 164—164 об); Андрей Васильев и Григорий Васильев Дятловы, тыс., дети боярские III ст. по Боровску дворовые; Андрей Григорьев Дятлов с товарищами — 5 человек (№ 643, лл. 247— 251; Материалы, стр. 27, 22); Елизар Романов сын Шушерин, дворовый по Дорогобужу (№ 643, лл. 247—251; Материалы, стр. 27); Иван Елизаров Елькин сын Михнев *, дворовый по Туле (№ 643, л. 349 об; Материалы, стр. 27); Рудак Неклюдов Бурцев* (№ 848, лл. 161 об—162,. 164—164 об); Юрий Андреев Фефилатьев (№ 848, лл. 161 об—162); Иосиф Андреев Янов * (№ 643, л. 336; Материалы, стр. 27); Юрий и Григорий Бакакины (№ 643, лл. 247—251; Материалы, стр. 27); Федор Бернядинов (Материалы, стр. 24); Булгак Иванов Онучин * (№ 643, л. 279 об; Материалы, стр. 27); Гаврила, Андрей, Брех Родионовы; Иван Черемисинов с сыном Андреем; Никита, Иван, Булгак, Тишка Калинины; Степан Кудашев, Сава Иванов Онучины *; Ветхий Яковлев, Иван Гаврилов, Истома Иванов; Григорий, Андрей, Иван, Дмитрий Михайловы дети Онучины* (№ 643, лл. 355, 269*—273; Материалы, стр. 25, 26, 27, 31).

     Приведенные списки не могут считаться полными и исчерпывающими. Ссылка княжат на восточную окраину имела, конечно, более широкий масштаб, нежели показывают Казанские и Свияжские писцовые книги. Помимо двух названных уездов для поселения опальных Ростовских и прочих княжат был использован также Чебоксарский уезд. Однако сведениями по Чебоксарскому уезду мы не располагаем. Княжат ссылали, по-видимому, также на Рязанские земли, смежные с Казанской землей. По писцовым книгам 1594—1597 гг., в Зарайском, Пронском и Ряжском уездах еще в конце XVI в. находились на поместьях некоторые Ростовские, Ярославские и Стародубские княжата. Так, в Зарайском уезде сидели большими гнездами стародубские вотчинники князья Гагарины (кн. Федор Данилович Гагарин, кн. Афанасий Федорович, Владимир Федорович, Никита Федорович, Андрей Федорович Гагарины, кн. Петр Андреевич, кн. Иван Петрович Гагарины, вдова князя Семена Гагарина с сыном Михаилом). (См. Писцовые книги Рязанского края XVI в., под ред. В. Н. Сторожева, т. I; вып. I, Рязань, 1898, стр. 187, 193, 198—199); в Зарайском и Пронском уездах находились на поместьях Ростовские княжата (Федор и Семен Михайловичи Лобановы, Александр Данилович Приимков), Ярославские князья Александр Федорович и Иван Федорович Засекины Жирового, вдова князя Бориса Засекина и ее дети Петр и Ларион; Данила Федорович, Кирилл Игнатьевич, Григорий Федорович и Дмитрий Иванович Дуловы; Петр Иванович, Иван Иванович и Василий Петрович Голыгины; Стародубские князья (Андрей Иванович Гундоров) и т. д. (Там же, стр. 159, 197, 62, 197). С. В. Рождественский отметил факт появления землевладения Ростовских и прочих княжат на Рязанской окраине, но никак не объяснил его. (См. С. В. Рождественский. Указ. соч., стр. 194).

     Каким образом потомки удельных княжеских династий, стали помещиками Рязанской «Украины»? Вероятно, теми же путями, которыми их ближайшие родственники (Гагарины, Лобановы, Засекины) стали казанскими помещиками.

Оглавление.

Введение ............................................................................ 3

Историография ....................................................................  4

Обзор источников ................................................................. 20

Глава I — Избранная рада и ее падение ....................................... 65

Глава II — Канун опричнины ......................................................147

Глава III — Введение опричнины ................................................ 217

Глава IV — Репрессии и земельная политика опричнины.

Указ о казанской ссылке ......................................................... 271

Глава V — Земский собор 1566 года ........................................... 308

Глава VI — Поворот к террору. Заговор конюшего

И. П. Федорова-Челяднина ...................................................... 353

Заключение ........................................................................  411

Приложение. Списки лиц, сосланных в Казань,

Свияжск и Чебоксары по указу Грозного 1565 года ......................... 413

Примечания

1

В. Н. Татищев. История Российская с самых древнейших времен, кн. I, ч. 2. М., 1769, стр. 544.

(обратно)

2

И. Болтин. Примечания на историю древния и нынешния России Леклерка, т. I, 1788, стр. 307—320.

(обратно)

3

См. М. Щербатов. История Российская с древнейших времен, т. V, ч. 2. СПб., 1903, стр. 483—484.

(обратно)

4

См. Н. М. Карамзин. История государства Российского, кн. 3. т. IX, СПб., 1831, стр. 258 и др.

(обратно)

5

Н. М. Карамзин. Записка о новой и древней России. СПб., 1914, стр. 13.

(обратно)

6

См. М. Погодин. Царь Иван Васильевич Грозный. — «Архив исторических и практических сведений, относящихся до России», изд. Н. Калачевым, кн. 5, СПб., 1860, стр. 8; Н. Г. Устрялов. Русская история. Изд. 3, ч. I, СПб., 1845, стр. 245; Д. И. Иловайский. История России, т. III, М., 1890, стр. 263—264.

(обратно)

7

К. Ф. Рылеев. Полн. собр. соч. Л., 1934, стр. 154-154-155; Декабрист М. С. Лунин. Сочинения и письма. Пгр., 1923, стр. 80; Из писем и показаний декабристов. СПб., 1906, стр. 67; Н. М. Муравьев. Мысли об «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. — Литературное наследство, т. LIХ, М., 1954, стр. 585.

(обратно)

8

К. Д. Кавелин. Собр. соч., т. I, СПб., 1897, стр. 45—53.

(обратно)

9

К. Д. Кавелин. Собр. соч., т. I, СПб., 1897, стр. 640.

(обратно)

10

С. М. Соловьев. История России с древнейших времен, кн. III. М., 1960, стр. 707.

(обратно)

11

К. С. Аксаков. Соч. исторические, т. I, М., 1889, стр. 147—148.

(обратно)

12

В. Г. Белинский. Полн. собр. соч.. т. II, М., 1953, стр. 108— 110; т. IV, М., 1954, стр. 505 и др.

(обратно)

13

А. И. Герцен. Собр. соч., Изд. АН СССР, М., т. VI. 1955. стр. 416; т. XII, 1957, стр. 101.

(обратно)

14

См. Н. Г. Чернышевский. Поли. собр. соч., т. X, М. 1951, стр. 61, 324.

(обратно)

15

К. Н. Бестужев-Рюмин. Русская история, т. II, СПб., 1885, стр. 261—262.

(обратно)

16

Е. А. Белов. Об историческом значении русского боярства до конца XVII в.—Журнал Министерства народного просвещения, 1886, № 2, стр. 234, 255.

(обратно)

17

См. Н. И. Костомаров. Собр. соч., кн. V, т. 13, СПб., 1905, стр. 447 и др.

(обратно)

18

В. О. Ключевский. Курс русской истории, ч. II, М., 1936, стр. 192—193, 196—198.

(обратно)

19

С. Ф. Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI—XVII вв. М., 1937, стр. 105.

(обратно)

20

С. Ф. Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI—XVII вв. М., 1937, стр. 119; его же: К истории опричнины XVI века. — Журнал Министерства народного просвещения, 1897, № 10, стр. 266.

(обратно)

21

С. Ф. Платонов. Очерки по истории смуты, стр. 95, 121.

(обратно)

22

Н. П, Павлов-Сильванский. Феодализм в древней Руси. СПб., 1907, стр. 124; его же: Сочинения. Изд. 2-е, т. I, СПб.. 1909, стр. 60—63.

(обратно)

23

Н. А. Рожков. Русская история в сравнительно-историческом освещении, т. IV, изд. 3, Пгр., М., 1923, стр. 53, 55.

(обратно)

24

См. М. Н. Покровский. Русская история с древнейших времен, т. I, М., 1933, стр. 176, 212—213.

(обратно)

25

П. А. Садиков. Очерки по истории опричнины. Изд. АН СССР, М.—Л., 1950, стр. 50—51, 64 и др.

(обратно)

26

П. А. Садиков. Из истории опричнины XVI в. — Исторический архив, т. III, М.—Л., 1940.

(обратно)

27

И. И. Полосин. Социально-политическая история России XVI — начала XVII вв. Сб. статей. Изд. АН СССР, М., 1963, стр. 131.

(обратно)

28

«Смысл опричнины Грозного, — пишет Полосин, — в ликвидации боярско-княжеской опричнины, в ликвидации удельного типа княжеско-боярских дворов, в реорганизации царской опричнины, в укреплении земщины силами царской опричнины». (См. И. И. Полос и и. Указ. соч., стр. 171).

(обратно)

29

Работа Р. Ю. Виппера впервые была издана в 1922 г., переиздавалась в 1942 и 1944 годах.

(обратно)

30

Р. Ю. Виппер. Иван Грозный. М., 1922, стр. 21; его же: Иван Грозный, изд. 3-е, М.—Л., 1944, стр. 57—58.

(обратно)

31

С. В. Бахрушин. Иван Грозный. — «Научные труды», т. И, М.. 1954, стр. 300 и др.

(обратно)

32

И. И. Смирнов. Иван Грозный. Л., 1944, стр. 96 и др.

(обратно)

33

С. Б. Веселовский. Синодик опальных царя Ивана Грозного как исторический источник. — Проблемы источниковедения, сб. III, М.—Л., 1940; его же: Духовное завещание Ивана Грозного как исторический источник. — Известия АН СССР, серия истории и философии, 1947, т. IV, № 6; его же: Учреждение опричного двора в 1565 г. и отмена его в 1572 году.—«Вопросы истории», 1946, № 1; его же: Последние уделы в Северо-Восточной Руси. — Исторические записки, кн. 22, 1947.

(обратно)

34

С. Б. Веселовский. Исследования по истории опричнины. М.. 1963, стр. 36, 38, 39, 479.

(обратно)

35

С. Б. Веселовский. Исследования по истории опричнины. М.. 1963, стр. 29.

(обратно)

36

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 27.

(обратно)

37

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 25-26.

(обратно)

38

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 107.

(обратно)

39

С. Б. Веселовский. Исследования, стр.107, 108.

(обратно)

40

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 125.

(обратно)

41

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 137, 155.

(обратно)

42

С. Б. Веселовский сетует на то, что новейшие сочинения об Иване советских историков осложняют, даже запутывают тему опричнины: «На место героев и не героев... в качестве движущих историю сил появились категории, широкие и неширокие слои, классы и т. п. отвлеченные понятия». Ниже Веселовский пишет: «Платонов считал достижением..., что историки отказались от психологических характеристик и перешли к исследованию социальных явлений, учреждений, классов...», но «достижения исторической мысли на путях, указанных Платоновым, оказываются весьма сомнительными». (См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 36, 97), В данном случае ссылка на Платонова нисколько не проясняет вопроса. Буржуазному исследователю приписываются требования классового и социального анализа, сторонниками которых являются в действительности марксисты.

(обратно)

43

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 95.

(обратно)

44

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 98, 112—114.

(обратно)

45

С. Б. Веселовский. Учреждение опричного двора, стр. 104; его же: Исследования, стр. 478.

(обратно)

46

См. С. М. Д у б р о в с к и й. Против идеализации деятельности Ивана IV. — «Вопросы истории», 1956, № 8; В. Н. Шевяков. К вопросу об опричнине Ивана IV.— «Вопросы истории», 1956, № 9

(обратно)

47

См. С. О. Шмидт. Вопросы истории России XVI века в новой исторической науке. — Советская историческая наука от XX к XXII съезду КПСС. Изд. АН СССР, М., 1962, стр. 95.

(обратно)

48

Г. Н. Б и б и к о в. К вопросу о социальном составе опричников Ивана Грозного. — Труды ГИМ, вып. XIV (Сб. статей по истории СССР XVI—XVII вв.), М., 1941; С. Б. Веселовский. Послужные списки опричников. — В кн. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 200—238.

(обратно)

49

В. Б. Кобрин. Состав опричного двора Ивана Грозного.— Археограф, ежегодник за 1959 г., М., 1960.

(обратно)

50

С. М. Каштанов. К изучению опричнины Ивана Грозного.— «История СССР», 1963, № 2.

(обратно)

51

А. А. Зимин. Опричнина Ивана Грозного. Изд. «Мысль», М., 1964, стр. 340—341.

(обратно)

52

А. А. Зимин. О политических предпосылках возникновения русского абсолютизма. — В кн. «Абсолютизм в России (XVII—XVIII вв.)». Изд. АН СССР, М., 1964, стр. 20.

(обратно)

53

А. А. Зимин. Опричнина, стр. 477.

(обратно)

54

А. А. Зимин. О политических предпосылках, стр. 41.

    «Ликвидация удела Владимира Старицкого и разгром Новгорода, — пишет А. А. Зимин, — подвели финальную черту под длительной борьбой за объединение русских земель под властью московского правительства. Сильный удар нанесен был и по феодальной обособленности русской церкви». (Там же, стр. 41).

(обратно)

55

Бояре князья Воротынские в июле 1562 года не смогли догнать татар во время очередного их вторжения на Русь; «их недостаточное служебное рвение, вероятно, и показалось подозрительным Ивану IV», — это скорее всего и было непосредственной причиной опалы Воротынских. (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 97, 98).

    Вскоре опале подвергся один из руководителей Рады кн. Д. И. Курлятев, «непосредственной причиной царского гнева могла быть служебная провинность князя Дмитрия». (Там же, стр. 99.) Отметим, что Курлятев покинул службу по меньшей мере за год до опалы.

   «Вероятно, за поражение под Улой поплатился смертью Никита Васильевич Шереметев». (Там же, стр. 109). Шереметев находился во время битвы в Смоленске и никакого отношения к поражению не имел.

    Боярин кн. П. М. Щенятев «разместничался» во время татарского набега на Волхов осенью 1565 г. «Вероятно, после этого Щенятев попал в немилость, и его владенья... были конфискованы...» (Там же, стр. 156). В 1565 году татары быстро отступили в степи, едва заслышав о приближении царских полков. В местничестве же под Волховом был повинен не Щенятев, а Шуйский, нимало не пострадавший.

    К началу 1566 г. царь решился нанести серьезный удар кн. В. А. Старицкому, «поводом к этому, возможно, была бездеятельность князя Владимира.... во время осеннего набега Девлет-Гирея». «Вероятно, Старицкий князь ничего не сделал... ни для предотвращения набега крымского хана, ни для разгрома его сил. Вскоре после этого наступило время расплаты». (Там же, стр. 156—157). Как мог Старицкий предотвратить татарский набег — остается загадкой, тем более, что не ему, а Бельскому царь поручил отразить крымцев. (См. ПСРЛ, т. XIII, ч. 2, СПб., 1906, стр. 399)

(обратно)

56

Нам неизвестно ни одного случая преследования знатных бояр-вое-вод, повинных даже в крупных военных поражениях.

    Наказания избежали воеводы, из-за собственной оплошности разгромленные под Улой в 1564 г. (Один из этих воевод тотчас по возвращении из плена даже получил чин боярина). Не был наказан кн. П. С. Серебряный, разбитый литовцами под Копнем в 1567 г. и позорно бежавший с поля боя. (В руки врага попал саадак князя с секретными царскими наказами). Избежали опалы Ф. В. Шереметев, обратившийся в бегство перед татарами в 1572 г., и кн. И. Ф. Мстиславский, разгромленный под Коловерью в начале 1573 г.

    Что касается мелких служебных провинностей, якобы бывших причиной опалы на бояр, то в построениях А. А. Зимина почти все они носят гипотетический характер.

(обратно)

57

А. А. Зимин.      О политических предпосылках, стр. 23.

(обратно)

58

А. А. 3 и м и н.      Опричнина, стр. 362—363.

(обратно)

59

Подробный критический разбор изложенной выше концепции см. Р. Г. С к р ы н н и к о в. Опричнина и последние удельные княжения на Руси. —  «Исторические записки», изд. «Наука», 1965, т. 76, стр. 152—174.

(обратно)

60

А. А. 3 и мин. Опричнина, стр. 479.

(обратно)

61

А. А. 3 и мин. Опричнина, стр. 429. «...опричная дубина, ударяя по вельможному барину, другим концом, еще сильнее била по русскому мужику». (Там же, стр. 389).

(обратно)

62

А. А. Зимин. Опричнина, стр. 425.

(обратно)

63

В работе А. А. Зимина отсутствуют факты относительно массовых и организованных выступлений крестьян. В одном случае А. А. Зимин ссылается на рассказ Штадена о том, что при разгроме Новгорода земские побили 500 опричных стрелков. Произвольно интерпретируя слова Штадена, он усматривает в этом эпизоде вооруженное нападение «простого люда» на царских приближенных, в известной мере антиопричное выступление крестьян и т. д. (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 427— 428). В действительности, речь шла о вооруженном столкновении земских дворян с грабившими их опричниками.

(обратно)

64

A. Wawrzynczyk. Studia z dzejow handlu Polski z wielkim ksiestwem Litewskim i Rosja w XVI wieku. Warszawa, 1956; E. Donnert. Der livlandische Ordensritterstaat und Russland. Berlin, 1963 и др. Подробнее см. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 47—48.

(обратно)

65

S. Svensson. Den mercantila backgrunden till Russlands anfall pa den Livlandska ordensstaten 1558. Lund, 1951; T. S. W i 11 a n. The Muskovy Merchants of 1555. Manchester, 1954; и др. Подробный обзор см. в следующих статьях: А. Л. X о р о ш к е в и ч. Внешняя торговля Руси XIV—XVI вв. в освещении современной буржуазной историографии — «Вопросы истории», 1962, № 2; С. А. Фейгина. По страницам зарубежных исследований внешней политики России в XVI—XVII вв.— «Вопросы истории», 1955, № 12.

(обратно)

66

В. Norretranders. The Shaping of Czardom under Ivan Groznyj. Copenhagen, 1964.

(обратно)

67

Наиболее важное значение имеют здесь работы кембриджского ученого Н. Андреева, подробно разобранные нами ниже.

(обратно)

68

См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 48—54; Л. В. Данилова. Русское централизованное государство в освещении буржуазных историков США. — В сб. «Критика буржуазных концепций истории России периода феодализма». АН СССР, М., 1962, стр. 263—265.

(обратно)

69

Л. М. С у х о т и н. К пересмотру вопроса об опричнине, I. Белград, 1931, стр. 1—23; II—IV, Белград, 1935, стр. 35—67; VII—VIII, Белград, 1940, стр. 125—200; его же: Еще к вопросу об опричнине: 1) Опричнина в русской историографии. 2) Против отвода иностранцев и Курбского. — «Юбилейный сборник Русского археологического общества в Югославии. Белград. 1936, стр. 265—289; его же: Иван Грозный до начала опричнины. — «Сборник русского археологического общества в Югославии», т. III, Белград, 1940, стр. 67—100; его же: Список опричников.-— Журнал «Новик», вып. III, Нью-Йорк, 1940.

(обратно)

70

С. Г. П у ш к а р е в. Обзор русской истории. Нью-Йорк, 1953, стр. 186—190.

(обратно)

71

В. Б. Ельяшевич. История права поземельной собственности в России, т. II, Париж, 1951.

(обратно)

72

Н. Е с k а г d. Iwan der Schreckliche. Frankfurt a. М., 2 AufL, 1947; K. Schaffgotsch. Iwan der Schreckliche. Wien, 1951.

(обратно)

73

С. О. Шмидт. Вопросы истории России XVI века в новой исторической науке. — В сб. Советская историческая наука от XX к XXII съезду КПСС. Изд. АН СССР, М., 1962, стр. 98—104; А. А. 3 и м и н. Опричнина, стр. 54—80.

(обратно)

74

Среди всех писцовых книг, использованных автором, наиболее важное значение имеют писцовые книги Казанского и Свияжского уездов 60-х гг. XVI в., хранящиеся в ЦГАДА. Их подробная характеристика дана ниже, в гл. IV.

(обратно)

75

Наряду с опубликованными краткими и сокращенными редакциями Разрядных книг, автор использовал неопубликованные списки пространной редакции, в частности Разрядную книгу 1375—1605 гг. (ГПБ, собр. Эрмитажное, д. 390; подробнее об этой редакции см. Д. Н. А л ь ш и ц. Разрядная книга Московских государей XVI в.— «Проблемы источниковедения», сб. VI, М., 1958, стр. 130—151). Автор специального исследования о Разрядах В. И. Буганов относит Эрмитажный список к числу списков, подробнее и лучше всего передающих текст древнейших Разрядных книг. (См. В. И. Буганов. Разрядные книги последней четверти XV — начала XVII вв. Изд. АН СССР, М., 1962, стр. 28, 37).

(обратно)

76

Помимо опубликованных посольских дел (польских, шведских, английских и ногайских книг, статейных списков путешествий русских послов, датских и ревельских актов) в работе использованы хранящиеся в архиве Крымские посольские книги, которые содержат весьма ценный материал. (ЦГАДА, ф. 123, кн. 10—14).

(обратно)

77

Автор использовал кормовые и вкладные книги различных монастырей, в том числе ряд неопубликованных (см. ниже), многие неизданные монастырские синодики и т. д.

(обратно)

78

Данное мнение подробно обосновано А. А. Зиминым. (См. А. А. Зимин. И. С. Пересветов и его современники, М., 1958, стр. 29—41).

    По мнению Н. Ф. Лаврова, «Летописец начала царства» доводил изложение до 1553 года, составлялся же он ранее 1555 г. (См. Н. Ф. Лавров. Заметки о Никоновской летописи. ЛЗАК, вып. I (XXXIV), Л., 1927, стр. 81). Позднее, пишет С. П. Розанов, летописец был дополнен материалами за 1553—1556 гг., «к чему, вероятно, был причастен А. Ф. Адашев». (См. С. П. Розанов. «Никоновский» летописный свод и Иосаф как один из его составителей. — «Известия по русскому языку и словесности», Изд. АН СССР, т. III, кн. I, Л., 1930, стр. 287).

(обратно)

79

А. А. Зимин. Пересветов, стр. 32, 38. Как отмечает А. А. Зимин, составитель летописца «выступает отнюдь не против всех бояр, а, главным образом, против группировки Шуйских». (Там же, стр. 35). В деятельности Шуйских летописец видит главную причину боярской смуты в 1538— 1543 гг. В то же время он склонен смягчить ответственность князя А. И. Старицкого за антиправительственный мятеж 1537 г. и т. д.

(обратно)

80

При просмотре свода (в списке Оболенского) редактор летописи (вероятно, Адашев) после записи за август 1550 г. сделал помету на полях: «написати приговор о полкех» (ПСРЛ, т. XIII, стр. 161, прим. I). Но его «распоряжение» осталось неосуществленным: отчет о приговоре Адашев вставил в текст продолжения «Летописца начала царства». (См. ниже).

(обратно)

81

Указанный раздел летописи имеет вполне самостоятельное значение. Он озаглавлен «Начало повести, еже створи... бог преславнаа чюдеса... царем... самодержцем православному христианству от безсерьменьскаги пленениа и работы, от безбожных казанских татар». (ПСРЛ, т. XIII, стр. 162). Заканчивается «Повесть» описанием казанского взятия (т. е. осуществления «чуда», обещанного в заголовке «Начала повести»), торжественной встречи царя в Москве и пира по случаю победы. (Там же, стр. 228). Далее идут разрозненные записи за 7061—7062 гг., с пропусками и т. д. Летописный рассказ от «Начала повести» и до ее завершения был составлен уже после казанского взятия 1553 г., ко ранее 1555 г. (См. Н. Ф. Лавров. Указ. соч., стр. 87).

(обратно)

82

Описи царского архива XVI века и архива Посольского приказа 1614 г. Под ред. С. О. Шмидта. М., 1960, стр. 43.

(обратно)

83

Описи царского архива XVI века и архива Посольского приказа 1614 г. Под ред. С. О. Шмидта. М., 1960, стр. 43.

(обратно)

84

ПСРЛ, т, XIII, ч. 2, СПб., 1906, стр. 314—315, 318, 320, 321. 325.

(обратно)

85

ПСРЛ, т. XIII, ч. 2, СПб., 1906, стр. 327—328.

(обратно)

86

ПСРЛ, т. XIII, ч. 2, СПб., 1906, стр. 327. Следующая запись летописи «О Московском пожаре» начинается с фактической ошибки: «того" же лета, июля в 13 день, в четверг». На самом деле 13 июля (день пожара) приходился на субботу. Запись была сделана человеком, который сам не пережил пожара, или же запись появилась спустя много времени.

(обратно)

87

Ср. Львовскую летопись, где события доведены до февраля 1560 года. (ПСРЛ, т. XX, ч. 2, СПб., 1914, стр. 621).

(обратно)

88

При редактировании двух названных списков Адашев в ряде случаев вписывал в текст свое имя и производил прочную правку. Так, имя Адашева вставлено в рассказ о взрыве тайника под Казанью в 1552 г. (при составлении Патриаршего списка), а также в рассказ о посылке Шереметева к Казани в марте 1552 г. (при составлении списка Оболенского). (См. А. А. Зимин. Пересветов, стр. 39; ПСРЛ, т. XIII, ч. I, СПб, 1904, стр. 209, 175).

(обратно)

89

ПСРЛ, т. XIII, стр. 267.

(обратно)

90

Конец упомянутой третьей части (текст за 1558—1560 гг.) утрачен в списке Оболенского, т. е. в оригинале, однако он может быть восстановлен по Львовской летописи, Лебедевскому и Синодальному спискам. Расчленение текста на 1558 г. имеет, по-видимому, чисто внешнее значение. Манера расположения материала (деление на рубрики с обязательными заголовками) и такая характерная черта, как отсутствие точных дат (по дням), сохраняется на протяжении всего повествования за 1558—1560 годы.

(обратно)

91

См. Н. П. Лихачев. Палеографическое значение бумажных водяных знаков, ч. I, СПб, 1899, стр. 319—333; Н. Ф. Лавров. Указ. соч. стр. 90.

(обратно)

92

ПСРЛ, т. ХIII, стр. 161, прим. 1.

(обратно)

93

ПСРЛ, т. XIII, стр. 267.

(обратно)

94

См. А. А. Зимин. Реформы Ивана Грозного, М., 1960, стр. 429.

(обратно)

95

Вставки завершаются рассказом о «строении» 1556 г., который подкрепляется ссылкой на какие-то документы, явно отсутствующие у автора: «и подлинные тому розряды у царьскых чиноначальников, у приказных людей». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 269).

(обратно)

96

См. Д. Н. Альшиц. Происхождение и особенности источников, повествующих о боярском мятеже 1553 г. — «Исторические записки», изд. АН СССР, т. 25, 1948, стр. 266—292; его же: Иван Грозный и приписки к лицевым сводам его времени. — «Исторические записки», изд. АН СССР, т. 23, 1947, стр. 251—289; его же: Источники и характер редакционной работы Ивана Грозного над историей своего царствования.— «Труды Гос. Публ. библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина», т. I (IV), Л., 1957, стр. 119—146. Вопрос об авторстве Грозного вызвал полемику между Д. Н. Альшицем и английским историком Н. Е. Андреевым. (См. N. Andreyev. Interpolations in the 16-th century Muscovite Chronicles.— «The Slavonic and East European Review», vol. XXXV, N 84, 1956, p. 95— 115; его же: Об авторе приписок в лицевых сводах Грозного. — «Труды ОДРЛ», т. XVIII, 1962, стр. 117—148; Д. Н. Альшиц. Царь Иван Грозный или дьяк Иван Висковатый? — «Труды ОДРЛ», т. XVI, 1960, стр. 617—623).

(обратно)

97

См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 97, 98, 108, 109, 114, 141, 237, 238, 246, 264, 277.

(обратно)

98

Д. Н. Альшиц. Происхождение и особенности..., стр. 266; его же: Иван Грозный..., стр. 264.

(обратно)

99

А. А. Зимин. Опричнина, стр. 70.

(обратно)

100

Полемизируя с Д. Н. Альшицем, А. А. Зимин ссылается на палеографические наблюдения Н. П. Лихачева. Текст лицевого свода, отмечает он, написан на той же французской бумаге, что и некоторые книги Посольского приказа (книга № 9, сношения с Польшей в 1570—1571 гг. и т. д.). (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 68—69). Но наблюдения за сортом бумаги в данном случае не помогают решению вопроса: классификация бумаги не отличается большой точностью и позволяет определить разве что десятилетие, но никак не год составления рукописи.

(обратно)

101

А. А. 3 и м и н. Опричнина, стр. 68. А. А. Зимин признает возможным выделить в Синодальном списке начальную часть (до 1560 г.), но он относит это деление к протографу названного списка. (Там же, стр. 69). К сожалению, гипотеза о существовании протографа Синодального списка не подкреплена фактами.

(обратно)

102

ПСРЛ, т. XIII, стр. IV.

(обратно)

103

На л. 65 об. редактор сделал замечание к рисунку: «в знаменье (зачеркнуто «царевич») государь написан не г делу». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 108. прим. 1). На л. 84 об. редактор вставил в летопись рассказ о том, что после отражения татарского набега в 1541 г. государь пожаловал шубами и кубками своих воевод. (Там же, стр. 114, прим. 2). На лл. 67 об., 146, 223 в летописи сделаны дополнения из Разрядных записей, (Там же, стр. 109, 246, 264). В другом случае исправлен стиль и т. д. (Там же, стр. 277).

(обратно)

104

ПСРЛ, т. XIII, стр. 98, прим. 1, 3.

(обратно)

105

ПСРЛ, т. XIII, стр. 141, прим. 1—8.

(обратно)

106

Князь Д. Ф. Палецкий, упомянутый в приписке, умер в 50-х годах. Относительно него автор приписок добавил, что он отговаривал бояр от убийства митрополита Иосафа. Это замечание выделяло Палецкого из среды прочих заговорщиков. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 141, прим. 7).

(обратно)

107

На полях летописи помечено: «Тут надобет написати о княже Ондрееве преставлении так». (ПСРЛ, т. XIII, стр. 97, прим. 2).

(обратно)

108

ПСРЛ, т. XIII, стр. 237—238.

(обратно)

109

Подобная переделка объяснялась, возможно, тем, что летопись за 1542—1553 гг. не подверглась правке в черновике вследствие утраты соответствующих тетрадей Синодальной рукописи. Примечательно, что некоторые листы рукописи (например, часть листов за 1556 г.) были потеряны уже в момент редактирования, чем и вызвано было составление одной из приписок. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 264, прим. 3).

(обратно)

110

См. Д. Н. Альшиц. Иван Грозный..., стр. 262.

(обратно)

111

См. А. А. 3 и м и и. Опричнина, стр. 72.

(обратно)

112

Д. Н. Альшиц. Происхождение и особенности..., стр. 266.

(обратно)

113

ПСРЛ, т. XIII, стр. 525.

(обратно)

114

Д. Н. Альшиц. Иван Грозный..., стр. 272.

(обратно)

115

Д. Н. Альшиц. Иван Грозный..., стр. 272.

(обратно)

116

Подробнее об этой приписке см. ниже, стр. 33.

(обратно)

117

РИБ, т. XXXI, стр. 13.

(обратно)

118

Д. Н. Альшиц. Иван Грозный.., стр. 275.

(обратно)

119

В третьем письме царю Курбский писал: «А в той же епистолии (царя от 1577 г. — Р. С.) припаменено, иже на мой лист (первое послание 1564 г. — Р. С.) уже отписано; но и аз давно уже на широковещательный лист твои (от 5 июля 1564 г. —Р. С.) отписах ти, да не возмогох послати непохвального ради обыкновения земель тех, иже затворил еси царство Руское... аки во адове твердыни» (РИБ, т. XXXI, стр. 135).

(обратно)

120

См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 72.

(обратно)

121

См. Н. Е. Андреев. Об авторе приписок.... стр. 121—148.

Н. Е. Андреев объясняет расхождения между посланием Грозного и припиской к Царственной книге тем, что автором приписки было другое лицо, мнение которого не совпадало с личным мнением Грозного. Подобное объяснение представляется нам маловероятным. Мнение, согласно которому приписки к Царственной книге были составлены самим царем Иваном или при его непосредственном участии, представляется нам более аргументированным.

(обратно)

122

ПСРЛ, т. XIII, стр. 524—525.

(обратно)

123

Послания Ивана Грозного. Подготовка текста Д. С. Лихачева и Я. С. Лурье. АН СССР, М.—Л., 1951, стр. 39—40.

(обратно)

124

ПСРЛ, т. XIII, стр. 525.

(обратно)

125

ПСРЛ, т. XIII, стр. 238.

(обратно)

126

ПСРЛ, т. XIII, стр. 238, 525

(обратно)

127

ПСРЛ, т. XIII, стр. 238, 524, 526.

(обратно)

128

Описи царского архива, стр. 35.

(обратно)

129

В тот период судебные материалы по делу Ростовского имели наиболее актуальное значение. В 1567—1569 гг. Старицких обвинили в столь серьезных государственных преступлениях, что старые обвинения насчет несостоявшейся попытки дворцового переворота, обвинения пятнадцатилетней давности, утратили прежнее значение.

(обратно)

130

Летопись была -оборвана на полуслове. Она оканчивалась следующими словами: «и в Казань и в иные области своея державы со...» (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 529).

(обратно)

131

Возможно, что составление Царственной книги было прекращено также в связи со смертью митрополита Макария и конце 1563 г.

(обратно)

132

Описи царского архива, стр. 43.

(обратно)

133

ПСРЛ, т. XIII, стр. 456.

(обратно)

134

ПСРЛ, т. XIII, стр. 527.

(обратно)

135

ПСРЛ, т. XIII, стр. 443.

(обратно)

136

См. А. Н. Н а с о н о в. Из истории Псковского         летописания — «Исторические записки», т. 18, стр. 266—268, 293.

(обратно)

137

Спустя два месяца явилось новое небесное знамение, «два месяца рогами противу себя». (См. Псковские летописи. Под редакцией А. Н. Насонова. Вып. 2, Изд. АН СССР, М., 1955, стр. 250).

(обратно)

138

См. Новгородские летописи. Изд. Археограф, комиссии, СПб., 1879.

(обратно)

139

См. Новгородские летописи. Изд. Археограф, комиссии, СПб., 1879. стр. 99-100.

(обратно)

140

Незадолго до отмены опричнины летописец, возможно, сопровождал архиепископа Леонида в Москву. Среди поденных записей за сентябрь 1571 г. — август 1572 г. целиком отсутствуют сведения с 15 марта 1572 г. (день отъезда Леонида) до 30 мая (день его возвращения). (См. Новгородские летописи, стр. 112). Автор летописи за 1570—1572 гг. включил в ее текст некоторые сведения «автобиографического» порядка. Так, он записал, что 14 июля 1571 г. ездил в монастырь на Деревяницы и на другой день дал его игумену «посох черной». (Может быть, из владычной казны? — Р. С.). 5 февраля 1572 года он служил обедню в монастыре на Лисьей горе и смотрел древний монастырский летописец. (Там же, стр. 109, 111—112).

(обратно)

141

См. Новгородские летописи, стр. 101—102.

    Основательно перемешаны и последующие записи летописца, а именно записи за 16—21 сентября 1571 года (стр. 106—107), за 30 сентября — 18 октября, 10 октября — 4 ноября (стр. 110—111), за 25 сентября 1571 г. — 2 марта 1572 г. (стр. 107—110),        14 марта 1572 г. (стр. 112), 31 мая — 1 июня 1572 г. (стр. 112—114), 10—26 июня 1572 г. (стр. 102—104), 27 июня — 30 августа 1572 года (стр. 115—121).

(обратно)

142

Новгородские летописи, стр. 105, 107.

(обратно)

143

См. Новгородские летописи. Предисловие, стр. XIII.

(обратно)

144

Повесть «О приходе царя и великого князя Иоанна Васильевича всея России самодержца, како казнил Великий Новгород, еже оприщина и розгром именуется». (См. Новгородские летописи, стр. 337—345).

(обратно)

145

Сбивчива хронология летописи. Казнь Старицкого датирована январем 1569 (7077) г., разгром Твери отнесен к 7077, а не к 7078 г. и т. д.

(обратно)

146

Р. Г. Скр ы н н и к о в. Курбский и его письма в Псково-Печорский монастырь. ТОДРЛ, т. XVIII, изд. АН СССР, М.—Л., 1962, стр. 99—116.

(обратно)

147

Г. 3. Кунцевич опубликовал текст всех трех посланий Курбского Васьяну. (См. Сочинения князя Курбского, т. I, РИБ, т. XXXI, СПб., 1914, стр. VI—VII, № IX, стр. 377—382; № X, стр. 383—404).

(обратно)

148

В состав Соловецкого сборника входят «утвержденная грамота» царя Федора, грамота об избрании царя Бориса, послание к Борису патриарха Иова и «заздравная» в честь нового царя. (См. (И. Я. Порфирьев). Описание рукописей Соловецкого монастыря, находящихся в библиотеке Казанской духовной академии, ч. 2, Казань, 1885, стр. 553—559).

    Соловецкий сборник восходит к концу XVI в. и является одним из древнейших сборников, включающих сочинения Курбского.

(обратно)

149

Е. В. Петухов. 1) О некоторых исторических и литературных фактах, связанных с именем Успенского Псково-Печорского монастыря в XVI и XVII вв. — Труды X археологического съезда, т. I, Рига, 1899, стр. 261; 2) Русская литература, изд. 3-е, Пгр., 1916, стр. 183.

(обратно)

150

Я. С. Лурье. Вопросы внешней и внутренней политики в посланиях Ивана IV. — В кн. Послания Ивана Грозного, стр. 472—473, 533.

(обратно)

151

N. Andryev. Kurbsky’s Letters to Vas’yan Muromtsev. — «The Slavonic and East European Review», vol. XXXIII, N 81, London, 1955.

(обратно)

152

Витебская старина, т. IV, Витебск, 1885, стр. 66.

(обратно)

153

РИБ, т. XXXI, стр. 377, прим. 4.

(обратно)

154

РИБ, т. XXXI, стр. 383, прим. 3.

(обратно)

155

РИБ, т. XXXI, стр. 410.

(обратно)

156

См. Р. Г. С к р ы н и и к о в. Курбский и его письма, стр. 106.

(обратно)

157

И. Н. Жданов. Сочинения, т. I, СПб., 1904, стр. 158.

(обратно)

158

См. А. Н. Я с и н с к и й. Сочинения князя Курбского как исторический материал, Киев, 1889, стр. 105—107.

(обратно)

159

А. А. 3 и м и н. Когда Курбский написал «Историю»..., стр. 306.

(обратно)

160

Первое послание Грозного к Курбскому было историческим трактатом и по объему составляло примерно половину «Истории» Курбского. На сочинение послания царь затратил менее двух месяцев.

(обратно)

161

РИБ, т. XXXI, стр. 241.

(обратно)

162

Разряды, лл. 478—478 об., 479 об., 481.

(обратно)

163

А. А. Зимин. Когда Курбский написал «Историю»..., стр. 307.

Некоторые сообщения Курбского требуют специального разбора. Так, Курбский пишет, что были убиты В. А. Бутурлин «и другия братия его со единоплемянными своими». (РИБ, т. XXXI, стр. 303—304). Л. М. Сухотин полагал, что под братьями В. А. Бутурлина Курбский подразумевал боярина И. А. Бутурлина и окольничего Д. А. Бутурлина, казненных в 1575 г. По мнению А. А. Зимина, речь могла идти о других братьях В. А. Бутурлина — Афанасии (умер в 1571 г.) и Михаиле. (См. Л. М. Сухотин. Еще к вопросу об опричнине. Белград, 1936, стр. 15; А. А. Зимин. Когда Курбский написал «Историю»..., стр. 306). В. А. Бутурлин не имел думного чина и в смысле влияния и известности далеко уступал своим старшим братьям. Если Курбский упоминает лишь имя В. А. Бутурлина, то, следовательно, он еще ничего не знал о казни его братьев-бояр. При разгроме Новгорода вместе с В. А. Бутурлиным погибли его родственники Г. Д. Бутурлин и Л. Т. Бутурлин. Вероятно, их и имел в виду Курбский. (См. Р. Г. С к р ы н н и-к о в. Синодик опальных царя Ивана Грозного как исторический источник. В кн. Вопросы истории СССР XVI—XVIII вв. Уч. зап. ЛГПИ им. А. И. Герцена, т. 278, Л., 1965, стр. 78).

Английский историк Дж. Феннелл отметил, что в концепцию А. А. Зимина не укладывается такой факт, как упоминание Курбским о казни новгородского архиепископа в 1575 г. (См. J. L. I. Fennell. Prince А. М. Kurbsky’s History of Ivan IV. Cambridge, 1965, p. VII). Согласно одной из новгородских летописей, архиепископ Леонид «бысть на владычестве два года» (См. Новгородские летописи. СПб., 1879, стр. 345). Опираясь на этот факт, В. Б. Кобрин высказал предположение, что после двухлетнего пребывания в Новгороде Леонид подвергся в 1573 г. опале и что под пером Курбского опала превратилась в казнь. (См. В. Б. К о б-р и н. «История о великом князе Московском» в двух зарубежных изданиях.— «Вопросы истории», 1965, № 10, стр. 176). Следует заметить, что известие Курбского о казни Леонида, вероятно, столь же недостоверно, как и известие о казни двух других архиепископов, Пимена н Германа. По свидетельству осведомленного лица, английского посла Д. Горсея, Леонид был приговорен судом к смертной казни, но казнь была заменена ему пожизненным заключением. Будучи в заключении, архиепископ умер 20 октября 1575 г. (Подробнее см. Р. Г. Скрынников. Синодик опальных, стр. 61).

(обратно)

164

РИБ, т. XXXI, стр. 303.

(обратно)

165

РИБ, т. XXXI, стр. 308.

(обратно)

166

РИБ, т. XXXI, стр. 309.

(обратно)

167

РИБ, т. XXXI, стр. 133, прим. 5.

(обратно)

168

РИБ, т. XXXI, стр. 274.

(обратно)

169

РИБ, т. XXXI, стр. 276, 347.

(обратно)

170

Во втором послании Васьяну Курбский сетовал на то, что на Руси нет подвижника, который стал бы «царю в лице со обличением». (РИБ, т. XXXI, стр. 396). Спустя десять лет он написал обличительную «Историю о великом князе Московском», в которой заявлял, обращаясь к царю: «обличю тя и поставлю пред лицем твоим грехи твоя»... (там же, стр. 275). В «Истории» Курбский пространно доказывал, что Иван «добре царствовал» до тех пор, пока его спасали от злых дел мудрые советники, что дьявол давно вселил злые семена в московских великих князей, а следовательно, московская династия недостойна польской короны. Последний вывод служит как бы подтекстом всего повествования.

(обратно)

171

РИБ, т. XXXI, стр. 319. Ниже Курбский утверждает, будто во время разгрома царь велел сжечь Ивангород. (Там же, стр. 321).

(обратно)

172

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 30.

(обратно)

173

Послание Таубе и Крузе, стр. 49.

(обратно)

174

Подробнее см. Р. Г. Скрынников. Опричнина и последние удельные княжения на Руси. — «Исторические записки», 1965, т. 76, стр. 159—160.

(обратно)

175

См. Р. Г. Скрынников. Опричнина и последние удельные княжения, стр. 167.

(обратно)

176

По данным П. Строева, Герман умер от мора в Москве 6 ноября 1567 г. (См. П. Строев. Списки иерархов и настоятелей монастырей российской церкви. СПб., 1877, стр. 287). Феодорита будто бы утопили только за то, что он при царе помянул имя Курбского. Рассказ был столь неправдоподобен, что Курбский вынужден был сделать в конце его оговорку. Некоторые говорят, что Феодорит умер «аки бы тихою н спокойною смертию», «аз же истинне не мог достаточнее выведатися о смерти его», «яко слышах от некоторых, тако и написах». (РИБ, т. XXXI, стр. 346).

(обратно)

177

Курбский не упоминает о том, что Хабаров постригся в монахи. Еще в сентябре 1573 г. царь писал о Хабарове: «Три дни в черньцех, а семой монастырь». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 191). Согласно Вкладной книге Симонова монастыря, 5 апреля 1583 (7091) г. царь пожертвовал 175 рублей на И. И. Хабарова, приказав «как Иван преставитися и его написати в сенадики». Второй вклад царя по Хабарове датирован 18 июля того же года. (См. Вкладная книга Симонова монастыря. — ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Отд. рукописей, Р IV, № 348, стр. 36).

(обратно)

178

М. П. Головин умер вскоре после побега Курбского из России. 4 июня 1564 г. его душеприказчики сделали пожертвования Симонову монастырю на его «преставление». (См. Вкладная книга Симонова монастыря, стр. 58; С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 374).

(обратно)

179

Курбский не знал о казни самого видного воеводы из рода Квашниных И. П. Пояркова, зато слыхал о «мучении» матери В. В. Разладина. (РИБ, т. XXXI, стр. 302). Мать В. В. Разладина (боярыня Васильева, жена Разладина) была пострижена в Новгороде 27 июня 1572 г. (Новгородские летописи, стр. 115). С. Б. Веселовский предположил, что В. В. Разладин погиб несколько раньше, в 1571 г. (См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 395). В действительности пострижение матери не отразилось на карьере сына. Еще в начале 1573 г. В. В. Разладин сопровождал Грозного под Пайду в составе ближней царской свиты. (См. Разряды, лл. 470, 472 об).

(обратно)

180

Курбский упоминает о Дмитрии Пушкине. Но в синодике опальных записаны Докучай и Никифор Пушкины.

(обратно)

181

Первым обратил внимание на это А. А. Зимин. (См. А. А. 3 и м и и. Когда Курбский написал «Историю»..., стр. 307).

(обратно)

182

РИБ, т. XXXI, стр. 294, 283. Ср. А. Ш л и х т и н г. Новое известие, стр. 23; ПСРЛ, т. XIII, стр. 395—396.

(обратно)

183

Курбский утверждает, что князя В. Прозоровского убил по царскому приказу его брат Н. Прозоровский. (См. РИБ, т. XXXI, стр. 349). Более осведомленный Шлихтинг, а за ним Гваньини передают, что Н. Прозоровский «подрал» брата медведем, но затем из жалости ходатайствовал за него перед царем. (См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 43—44, 57).

(обратно)

184

См. ниже гл. IV.

(обратно)

185

Послания Ивана Грозного. Подготовка текста Д. С. Лихачева и Я- С. Лурье. Перевод и комментарии Я. С. Лурье. Под ред. В. П. Андриановой-Перетц. Изд. АН СССР, М.—Л., 1951.

(обратно)

186

См. Н. М. Карамзин. История, т. IX, прим. 181; С. М. Соловьев. История, кн. II, стр. 169; И. Н. Жданов. Сочинения, т. I, стр. 125.

(обратно)

187

Я. С. Лурье. Археографический обзор посланий Ивана Грозного.— Послания Ивана Грозного, стр. 575.

(обратно)

188

Я. С. Лурье. Археографический обзор посланий Ивана Грозного.— Послания Ивана Грозного, стр. 575.

(обратно)

189

В московских посланиях Бельского, Мстиславского и Воротынского текст совпадает на протяжении многих страниц, но зато отличается от текста полоцкого послания Федорова:

Послания Бельского и Мстиславского к королю

«И мы твои листы вычли и вразумели гораздо. И как ты, брат наш, писал... ино так делают прокураторы, и фалшеры и лотры, а великим государем не подобает того уделывати» и т. д. (См. Послания Ивана Грозного, стр. 242—243, 250—251; в послании Воротынского текст тот же, с несущественными изменениями. Там же, стр. 259).

«Видиши ли, яко везде убо несвободно есть, и тое твое письмо далече от истины отстоит? И то ли самовластно» и т. д. (Текст совпадает в трех посланиях. Там же, стр. 252, 261; в послании Бельского добавлено обращение «брате». Там же, стр. 244).

Послание Федорова к королю

«И мы тот твой лист вычли и вразумели гораздо. Ино годитца ли тебе, такому государю великому, фалшерным обычаем и лотровским з рукою своею государскою такие безлепицы посылати?». (Послания Ивана Грозного, стр. 274).

(В послании Федорова абзац отсутствует).

В конце московских посланий в текст включен абзац относительно устного поручения Козлову. Абзац полностью совпадает в трех московских посланиях, но отсутствует в полоцком послании. (См. Послания Ивана Грозного, стр. 246, 254, 264).

(обратно)

190

Послания Ивана Грозного, стр. 274, 275 и др.

(обратно)

191

См. Духовные и договорные грамоты великих н удельных князей XIV—XVI вв. Подготовил к печати Л. В. Черепнин. М.—Л., 1950, стр. 444.

(обратно)

192

С. Б. Веселовский. Духовное завещание Ивана Грозного.— Исследования, стр. 304.

(обратно)

193

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 306.

(обратно)

194

ДДГ, стр. 435.

(обратно)

195

ДДГ, стр. 444.

(обратно)

196

ДДГ, стр. 437.

(обратно)

197

До опалы в 1562 г. совладельцами Новосильского удела были князья М. И. и А. И. Воротынские. Вскоре младший из братьев умер. Старший назван в царской духовной единственным владельцем княжества.

(обратно)

198

Сборник Русского исторического общества (РИО), т. 71, СПб., 1892, стр. 345.

(обратно)

199

ДДГ, стр. 444.

(обратно)

200

Докладная выпись 121 (1613 г.) о вотчинах и поместьях. ЧОИДР, 1895, кн. I, отд. I, стр. 1.

(обратно)

201

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 321.

(обратно)

202

ДДГ, стр. 443. Ср. опись казны царевичей, составленную постельничим В. Ф. Наумовым в 7073 году. (Описи царского архива, стр. 49.)

(обратно)

203

См. ниже.

(обратно)

204

ДДГ, стр. 439—440, 438, 440.

(обратно)

205

ДДГ, стр. 434.

(обратно)

206

См. ниже, гл. IV.

(обратно)

207

См. ниже, стр. 320—324.

(обратно)

208

ДДГ, стр. 434.

(обратно)

209

Бояре-регенты подписали текст присяги, в котором содержалась прямая ссылка на царскую духовную грамоту. «Что еси государь наш царь и великий князь написал в своей духовной грамоте», «а правити нам сыну твоему государю своему царевичу Ивану... по твоей духовной грамоте...» (См. СГГД, ч. I, СПб., 1813, № 174. стр. 474).

(обратно)

210

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 18.

(обратно)

211

См. ниже, стр. 234—235.

(обратно)

212

в скане отсутствуют страницы 50 и 51

(обратно)

213

ДДГ, стр. 433.

(обратно)

214

ДДГ, стр. 433.

(обратно)

215

ДДГ, стр. 444.

(обратно)

216

ДДГ, стр. 426.

(обратно)

217

ДДГ, стр. 427.

(обратно)

218

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 315—316.

(обратно)

219

ПСРЛ, т. XIII, стр. 392.

(обратно)

220

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 12.

(обратно)

221

G. Hoff. Erschrekliche, greuliche und unerhorte Tyrannev Iwan Wasiljewiec, 1582, S. 5.

(обратно)

222

ДДГ, стр. 426.

(обратно)

223

ДДГ, стр. 426.

(обратно)

224

G. Hoff. Erschrekliche, greuliche und unerhorte Tyrannev Iwan Wasiljewiec, 1582, стр. 9 об.

(обратно)

225

ДДГ, стр. 427.

(обратно)

226

ДДГ, стр. 433.

(обратно)

227

ДДГ, стр. 426—433.

(обратно)

228

ДДГ, стр. 435.

(обратно)

229

ДДГ, стр. 434—435.

(обратно)

230

ДДГ, стр. 433—444.

(обратно)

231

Р. Г. Скрынников. Синодик опальных, стр. 22—86.

(обратно)

232

См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 317. Таубе писал, что первые шесть лет (очевидно, 1559—1564 гг.) он провел в России в цепях и узах, а последующие семь лет (1565—1571 гг.) на воле. О сношениях Таубе с рижанами в 1564 г. см. Г. А. Новицкий. Новые известия из истории дипломатической борьбы во время Ливонской войны. — Вестник МГУ, серия IV, История, № 3, 1963. В царском архиве хранились «грамоты опасные в Ригу от государя по Иванове скаске Тутова» (И. Таубе). (См. Описи царского архива, стр. 39).

(обратно)

233

Zar Iwan der Grausamme ... von I. Taube und E. Kruse 1572. — Sammlung Russischer Geschichte, Band X. Beiträge zur Kenntniß Rußlands und seiner Geschichte, von G. Ewers und M. Engelhardt. Dorpat, 1816.

(обратно)

234

См. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. Пред. Ю. В. Готье.— «Русский исторический журнал», кн. 8, Пгр., 1922, стр. 8.

(обратно)

235

См. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. Пред. Ю. В. Готье.— «Русский исторический журнал», кн. 8, Пгр., 1922, стр. 8.

(обратно)

236

См. А. И. Браудо. Послание Таубе и Крузе к герцогу Кетлеру. — Журнал Министерства народного просвещения, 1890, № 10,. стр. 389—395.

(обратно)

237

Послание Таубе и Крузе, стр. 35.

(обратно)

238

G. Hoff. Указ. соч., стр. 7.

(обратно)

239

См. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. Пред. Ю. В. Готье.— «Русский исторический журнал», кн. 8, Пгр., 1922, стр. 8.

(обратно)

240

Послание Таубе и Крузе, стр. 32; G. Hoff. Указ. соч., стр. 4.

(обратно)

241

Послание Таубе и Крузе, стр. 34; G. Hoff Указ. соч., стр. 6.

(обратно)

242

Послание Таубе и Крузе, стр. 36; G. Hoff Указ. соч., стр. 7 об.

(обратно)

243

Послание Таубе и Крузе, стр. 49; G. Hoff Указ. соч., стр. 17 об.

(обратно)

244

Послание Таубе и Крузе, стр. 39; G. Hoff. Указ. соч., стр. 9 об.

(обратно)

245

Послание Таубе и Крузе, стр. 48; G. Hoff. Указ. соч., стр. 16 об.— 17.

(обратно)

246

См. А. Шлихтинг. Новое известие о России времени Ивана Грозного. Изд. АН СССР, Л., 1934. Введение А. И. Малеина, стр. 4. См. также. В. Рихтер. История медицины в России, М., 1814, стр. 286.

В сентябре 1567 г. царь Иван просил английскую королеву прислать ему искусного врача. Королева рекомендовала Грозному известного бельгийского медика Арнольда Лензея. (См. Ю. Толстой. Первые 40 лет сношений между Россиею и Англиею. СПб., 1875, стр. 36). Человек любознательный и разносторонний, Лензей был не только отличным медиком, но и хорошим математиком. В 1565 г. он издал в Антверпене трактат по геометрии (см. см. Andreae biblioteca Belgica i Miraei elo-gia illifterium Belgii scriptorum. Brussel, 1711, p. 98).

    Из Москвы в Англию была направлена «грамота опасная Арнолу дохтуру, да брату его Якову фрязом». (См. Описи царского архива, стр. 41). В мае 1568 г. Лензей прибыл в Москву. Царь щедро наградил его и принял в опричнину. (См. И. Г а м е л ь. Англичане в России в XVI—XVII столетиях. СПб., 1865. Приложение к т. VIII «Записок Академии наук», стр. 77—78).

(обратно)

247

Член опричного руководства кн. А. Вяземский скрывался в доме Лензея в дни опалы, после разгрома Новгорода. (См. А; Шлихтинг. Новое известие, стр. 33).

(обратно)

248

См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 59—62. Переводчик и редактор русского издания «Записок» Шлихтинга А. И. Малеин при датировке источника , указал на следующие факты: осада Ревеля (21.08.1570—16.03.1571 гг.) и голод в России (вторая половина 1570 г.). «Дата составления записки, — пишет Малеин, — видна из конца ее, где говорится «совсем еще недавно в июле» (1570 г.). (См. А. Малеин. Введение.—А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 13). Можно указать и на другие факты, имеющие существенное значение для датировки Записки. Первой новостью, которую сообщил Шлихтинг, было то, что царь со своим двором выступил на Оку против татар. По разрядам, это произошло между 16 и 22 сентября 1570 года. (См. Разряды, л. 361 об.). Далее Шлихтинг пишет, что русские послы в Литву князья Мещерский и И. Канбаров «уже снаряжаются в путь, но так как во многих московских городах мор, то они еще не. успели собраться». Согласно посольским книгам, сборы послов завершились в декабре 1570 г. Шестого числа были подписаны «верющие грамоты», а 10 января 1571 г. послы выехали в Литву. (См. Сб. РИО, т. 71, СПб., 1892, стр. 763—764). Шлихтинг бежал из России не ранее сентября и не позднее ноября 1570 г. Подтверждением тому является письмо аббата Цира из Варшавы от 28 ноября 1570 г., в котором сообщалось, что из Москвы вернулся Шлихтинг, бывший там в плену семь лет. (См. В. Новодворский. Борьба за Ливонию между Москвой и Речью Посполитой. 1570—1582 гг. СПб., 1904, стр. 5).

    25 февраля 1571 г. русские послы прибыли в Литву. Около февраля — марта Шлихтинг и составил краткую записку «Новости из Московии». В начале Записки он сообщал о задержке русских послов, не зная об их приезде, однако же в середине Записки он пишет о возможном освобождении пленных литовцев теперь, пока русские великие послы находятся у вашего королевского величества. (См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 59, 61). Очевидно, Шлихтинг закончил свою Записку вскоре после 25 февраля 1571 г.

(обратно)

249

«Новости» распадаются на разделы, не связанные между собой: «О трехлетнем мире», «О после» и т. д.

(обратно)

250

См. Е. Ф. Шмурло. Россия и Италия, т. II, вып. 2, СПб., 1913. стр. 251—252, 227—230.

(обратно)

251

P. Pierling. Papes et Tsars (1547—1597). Paris, 1890, p. 104.

(обратно)

252

И. И. Полосин. Западная Европа и Московия в XVI веке.— В кн. Генрих Штаден. О Москве Ивана Грозного. Записки немца-опричника. Л., 1925, стр. 42—52.

(обратно)

253

См. В. Любич-Ро ма н о в и ч. Сказания иностранцев о России в XVI и XVII столетиях. СПб., 1843, стр. 24.

(обратно)

254

Барберини впервые упомянул о предполагаемой поездке на Русь, будучи в Амстердаме 10 июня 1564 г. Спустя 10 дней он заполучил рекомендательные письма к царю от английской королевы и вслед за тем. немедленно отплыл в далекую Московию. (См. И. Г а м е л ь. Англичане в России, стр. 72—73).

Барберини получил у царя аудиенцию одновременно с посланником от гроссмейстера Франконского, который, как можно установить, Прибыл на Русь в сентябре 1564 г. (См. В. Любич-Романович. Указ. соч., стр. 24; ПСРЛ, т. XIII, стр. 386).

(обратно)

255

См. В. Любич-Романович. Указ. соч., стр. 15.

    25 декабря 1564 г. Барберини прибыл в Нарву, а летом следующего года вернулся в Антверпен. Находясь там, он и составил свое Послание относительно московских дел, адресованное родственникам в Италию. (См. там же, стр. 38; И. Гамель. Англичане в России, стр. 73).

    Дата, выставленная издателем в конце Послания (июнь 1568 г.), по-видимому, ошибочна. Из текста письма следует, что оно было написано через два месяца после возвращения автора из Москвы в Амстердам, т. е. в июне 1565 г.

(обратно)

256

См. О. А. Яковлева. Пискаревский летописец. — Материалы по истории СССР (XV—XVII вв.), т. II, Изд. АН СССР, М., 1955, стр. 13—14.

(обратно)

257

О. А. Яковлева. Пискаревский летописец. — Материалы по истории СССР (XV—XVII вв.), т. II, Изд. АН СССР, М., 1955, стр. 13.

(обратно)

258

М. Н. Тихомиров. Пискаревский летописец как исторический источник о событиях XVI — начала XVII в.—. «История СССР», № 3, 1957, стр. 113.

(обратно)

259

М. Н. Тихомиров. Пискаревский летописец  как исторический источник о событиях XVI — начала XVII в., стр. 113, 116, 118.

(обратно)

260

Пискаревский летописец, стр. 78.

(обратно)

261

Разряды,    л. 349 об; Послание Таубе и Крузе, стр. 45—47.

(обратно)

262

Послание      Таубе и Крузе, стр. 47.

(обратно)

263

Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 286.

(обратно)

264

См. Р. Г. Скрынников. Синодик опальных царя Ивана Грозного как исторический источник. — В сб. «Вопросы истории России в XVI—XVIII вв.». Уч. зап. ЛГПИ им. А. И. Герцена, т. 278, Л., 1965 стр. 74.

(обратно)

265

См. М. Н. Тихомиров. Малоизвестные летописные памятники XVI в. — «Исторические записки», т. 10, стр. 92.

(обратно)

266

В 1570 г. в Москве было казнено 120—130 человек (по синодику) 116 человек (по Шлихтингу), 130  человек (по Штадену) См. Р. Г. С к р ы н н и к о в. Синодик опальных, стр. 33.

(обратно)

267

Пискаревский летописец, стр. 78.

(обратно)

268

См. М. Н. Т и х о м и р о в. Пискаревский летописец, стр. 117.

(обратно)

269

См. Р. Г. Скрынников. Синодик опальных, стр. 85.

(обратно)

270

Пискаревский летописец, стр. 81.

(обратно)

271

См. Р. Г. Скрынников. Синодик опальных, стр. 61.

(обратно)

272

О. А. Яковлева. Пискаревский летописец, стр. 13.

(обратно)

273

Английский посол Д. Горсей писал, что русские летописи содержались в тайне главным советником страны и главой думы кн. И. Ф. Мстиславским. (См. Д. Горсей. Записки о Московии XVI в. СПб., 1909, стр. 20).

(обратно)

274

О. А. Я к о в л е в а. Пискаревский летописец, стр. 14; М. Н. Тихомиров. Пискаревский летописец, стр. 118—121.

(обратно)

275

Пискаревский летописец, стр. 75—76.

(обратно)

276

М. Н. Тихомиров. Пискаревский летописец, стр. 118.

(обратно)

277

По своему положению и связям Оболенские мало чем отличались от Ростово-Суздальских князей. Измельчавшие потомки Чернигово-Северских князей, они давно утратили свои уделы и перешли на службу к московским государям. Помимо Оболенских, только князья Мосальские проходили службу при дворе по особым княжеским спискам, но по своему влиянию они далеко уступали названным княжеским фамилиям.

      В опубликованной Дворовой тетради Стародубские князья ошибочно включены в ярославский список, озаглавленный «Из Ярославля же помещики». Собственный заголовок списка «Стародуб», за которым следуют имена князей Пожарских, Гундоровых и Ковровых, неверно отнесен к имени ярославского помещика И. Дашкова: «...князь Иван. Стародуб. Умре». (См. Тысячная книга 1550 г., Дворовая тетрадь пятидесятых годов XVI века. Подготовил к печати А. А. Зимин. Изд. АН СССР. М.—Л. 1950, стр. 123). Стародубский княжеский список более точно передан в музейном списке Дворовой тетради 7060 г. (См. ГИМ, Музейное собр., № 3417, л. 48 об)

(обратно)

278

Таблица составлена на основании Тысячной книги 1550 г. и Дворовой тетради 1552 г. с учетом данных, приведенных в статье Н. Е. Носова. (См. Н. Е. Носов. Боярская книга 1556 г.—вопросы экономики и классовых отношений в Русском государстве XII—XVII вв. Изд. АН СССР, М.—Л., 1960, стр. 215). Отметим, что сведения Дворовой тетради о назначениях в Боярскую думу отличаются неполнотой.

(обратно)

279

Старшие потомки владимирской великокняжеской династии писались в родословцах князьями Суздальскими и Новгородскими. Некоторые из них. сидели служилыми князьями в Новгороде еще в XIV—XV вв. Последним служилым князем независимого Новгорода был В. В. Гребенка Шуйский, неудачно руководивший военными действиями против московских воевод. (См. Родословная книга князей и дворян Российских, ч. I, М., 1787, стр. 67—69, 71; ПСРЛ, т. XXV, стр. 290, 318—319). Князья Шуйские дважды использовали ослабление монархии для захвата власти: впервые в годы боярского правления в конце 30-х гг. и вторично в период смуты в начале XVII в., когда князь В. И. Шуйский занял московский престол. Но в длительном соперничестве между княжеской знатью и старомосковскими боярами победили последние. На смену царю Шуйскому пришла династия бояр Романовых-Захарьиных.

(обратно)

280

Прощаясь с думой, Василий III вверил заботу о малолетнем великом князе и «о устроенье земском» князьям Шуйским и прочим боярам. Попечению шурина князя М. Л. Глинского и ближнего боярина М. Ю. Захарьина вверил свою княгиню Елену, поручил руководство ратными делами удельному князю Д. Ф. Бельскому и т. д. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 414).

(обратно)

281

За полгода до этого правительство Елены Глинской подавило попытку к мятежу со стороны удельного князя Юрия Дмитровского.

(обратно)

282

ПСРЛ, т. XX, ч. 2, стр. 424; т. XIII, стр. 83, 136; т. XXVI, стр. 315.

    Кн. Богдан Трубецкой был схвачен при попытке к бегству в Литву. (См. А. А. Зимин. Краткие летописцы XV—XVI вв. — «Исторический архив», т. V, М.-—Л., 1950, стр. 12).

(обратно)

283

Подробнее см. И. И. Смирнов. Очерки политической истории Русского государства 30—50-х годов XVI века. Изд. АН СССР, М.—Л., 1958, стр. 19—75; А. А. Зимин. Реформы Ивана Грозного. Очерки социально-экономической и политической истории России середины XVI в., М., 1960, стр. 225—230.

(обратно)

284

«И тако, — писал много позже царь Иван, — князь Василей и князь Иван Шуйские самовольством у меня в бережение учинилися и тако воцаришася...» (Послания Ивана Грозного, стр. 33).

(обратно)

285

Боярская дума приняла решение о женитьбе царя 14 декабря 1546 г. Спустя неделю члены думы были посланы по городам смотреть невест. Сохранился наказ в Новгород и Бежецкую пятину, датированный декабрем, и повторный наказ в Вязьму от 4 января 1547 г. (См. СГГД, ч. II, № 34, 35, стр. 43—44). Одновременно были устроены смотрины для дочерей бояр и окольничих, во время которых царю сосватали Анастасию Захарьину.

(обратно)

286

Свахами царской невесты     были жена Д. Ф. Бельского М.  И. Челяднина, жена И. М. Юрьева и жена Ф. М. Нагова. Тысяцким на свадьбе был кн. Старицкий, дружками царя — бояре Д. Ф. Бельский и И. М. Юрьев, дружкой царицы — близкий родственник Захарьиных В. М. Тучков-Морозов, у постели «стряпал» боярин кн. Ю. В. Глинский, у коня — боярин и конюший кн. М. В. Глинский. (См. Разряды, лл. 156—158).

(обратно)

287

ДДГ, стр. 443;    ПСРЛ, т. XIII, стр. 451.

(обратно)

288

ПСРЛ, т. XIII,   стр. 456.

(обратно)

289

В день «великого пожара» 21 июня в столице выгорело 25 тысяч дворов. Много народа (от 1700 до 3700 человек) погибло в огне. Десятки тысяч людей остались без крова и пропитания.

(обратно)

290

Современный новгородский летописец, объяснял восстание в столице следующими причинами: «Наипаче же в царствующем граде Москве, умножишався неправде и по всей России, от велмож, насилствующих к всему миру и неправо судящих, но по мзде, и дани тяжкые... понеже в то время царю... уну сущу, князем же и бояром и всем властителем в бесстрашии живущим». (ПСРЛ, т. IV, ч. I, вып. 3, изд. 2, стр. 620).

(обратно)

291

Черные люди склонны были винить временщиков во всех бедах «того ради, — объясняет летописец, — что в те поры Глинские у государя в приближение и в жалование, а от людей их черным людям на-насилствои грабеж». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 456).

(обратно)

292

Московские бояре, выходившие к народу в день убийства Глинского, а именно И. П. Федоров, Г, Ю. Захарьин, Ф. М. Нагой, кн. Ф. Скопин, стремясь отвести от себя гнев народа, фактически выдали Глинских на расправу посадским людям.

(обратно)

293

В первоначальном летописном тексте сообщалось без дальних слов об избиении восставшими «многих детей боярских». (ПСРЛ, т. XIII, стр. 154). В поздней приписке к летописи, сделанной в период опричнины, содержались некоторые пояснения на этот счет. Восставшие избили многих детей боярских будто бы «незнакомых... из Северы, называючи их Глинского людми» (ПСРЛ, т. XIII, стр. 456). Таким образом, избиению подверглись в первую очередь дети боярские из Новгород-Северского, Чернигова, Трубчевска, которые волей-неволей остались в Москве после пожара, ожидая царского похода на Оку против татар.

(обратно)

294

ПСРЛ, т. XIII, стр. 456—457. Дворянское ополчение и двор выступили на Оку в июле, т. е. после подавления восстания (Разряды, л. 161 об).

(обратно)

295

В состав депутации входило 70 человек. (См. Псковские летописи, т. II, стр. 232).

(обратно)

296

В Псковской летописи ошибочно «на селце на Островке». (Ср. ДДГ, стр. 393).

(обратно)

297

Псковские летописи, т. 11, стр. 232. 3 июня упал наземь большой кремлевский колокол. Узнав об этом, царь вскоре же выехал в столицу.

(обратно)

298

ПСРЛ, т. XIII, стр. 154—155.

(обратно)

299

С. Сукин служил в Опочке в качестве «пошленника», т. е. местным сборщиком, а, может быть, кормленщиком-наместником. По словам летописца, он «много творил зла» опочанам. (См. Псковские летописи, т. II, стр. 232).

(обратно)

300

Арестованный в Опочке дьяк был близким родственником государственного казначея Ф. И. Сукина. За несколько месяцев до восстания царь побывал в псковском пригороде Вороначе (неподалеку от Опочки) и останавливался там у Б. И. Сукина, другого представителя той же семьи. (См. М. Н. Тихомиров. Записки о регентстве Елены Глинской и боярском правлении 1533—1547 г. — «Исторические записки», т. 46, 1954, стр. 286; Псковские летописи, т. II, стр. 230). Поездка царя в Воронач в декабре 1546 г. получила совершенно превратное толкование в позднейшем родословце-памфлете, составленном в XVII веке. Согласно родословцу, Б. Сукин служил в 1546 году будто бы дьячком псковской всегородней избы, а его брат Федька (государственный казначей!) ярыжкой во Пскове. Будучи послан «для денежных сборов» по городам (не в псковские ли пригороды?), Б. Сукин «зело побогател». Никто не смел «Борису и слова молвити, грабил как хотел». (См. Родословная книга XVII века. БАН. Отдел рукописей. 32. 15. 16. Лл. 119—120; Н. П. Лихачев.

Разрядные дьяки, в XVI в., СПб., 1888, стр. 214). Деяния Б. И. Сукина весьма напоминают «подвиги» Султана Сукина в Опочке. Интересно, что Султан — не имя, а прозвище сборщика пошлин в Опочке. Подлинное его имя неизвестно.

(обратно)

301

Новгородские летописи сообщают, что «о Петрове, дни (после 29 июня. — Р. С.) ходиша новгородци с щита по человеку с лошадью к Почке, а воевода у них Семен Олександрович Упин, дворецкой новгородцкой, опочан вести к Москве, понеже на них бысть облесть». (См. ПСРЛ, т. IV, ч. I, вып. III, стр. 621).

(обратно)

302

Конец волнений во Пскове описан местным летописцем в весьма аллегорической форме, иносказательно. На Троицкой неделе, в среду 3 июня 1547 г. надо всем Псковом появился круг бел «на небеси» и на него наступили «от Москве» иные круги, как бы дуги, «страшни велми», «а к Опочки столб доуговиден»: «Тогда бо, — поясняет смысл знамения псковский летописец, — и к Опочке послал князь великеи воевод 2000 вой...» (См. Псковские летописи, т. II, стр. 232).

(обратно)

303

Как установил А. А. Зимин, во время волнений в Псковской земле архиепископ новгородский слал в Москву отчаянные письма, сообщая, что в, Новгороде «в домех и на путех и на торжищех убийства и грабленая, во граде и погостом великие учинилися, прохода и проезду нет». (См. ДАИ, т. I, СПб., 1846, № 46, стр. 55; А. А. Зимин. Реформы, стр. 310). Не зная, как справиться с опасностью, архиепископ просил правительство закрыть корчмы в Новгороде. Правительство согласилось на это в декабре того же года. (См. Новгородские летописи, стр. 78).

(обратно)

304

И. И. Смирнов. Очерки, стр. 136.

(обратно)

305

А. А. Зимин. Реформы, стр. 310—312. См. также С. О. Шмидт. Правительственная деятельность А. Ф. Адашева. — Уч. зап. Московского Гос. университета, вып. 167, М., 1954, стр. 26—27.

(обратно)

306

См. В. О. Ключевский. Боярская дума древней Руси. Изд. 5-е, М., 1919, стр. 311—327; И. И. Смирнов. Очерки, стр. 150.—151.

(обратно)

307

См. С. В. Бахрушин. «Избранная рада» Ивана Грозного.— «Исторические записки», т. 15, стр. 32.

(обратно)

308

ПСРЛ, т. XIII, стр. 525.

В аналогичной ситуации Василий III «призва» к себе «боляр своих избранных и дьяков и повеле писати духовную грамоту и завет о управлении царствия сынови своему и наследнику». (См. ПСРЛ, т. XXI, ч. 2, стр. 612).

(обратно)

309

ПСРЛ, т. XIII, стр. 238.

(обратно)

310

Помимо А. Ф. Адашева, Курбский называет следующих «мудрых советников» и членов Избранной рады:     И. В. Большого» Шереметева, М. Я. Морозова, князя Д. И. Курлятева. (См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 295, 309, 280).

(обратно)

311

В ближнюю думу входили два старших удельных князя, Мстиславский и Воротынский. Мстиславский был человеком совсем молодым. До него членом ближней думы был, по-видимому, Д. Ф. Бельский, родня царя, старший и наиболее влиятельный из удельных князей.

    И. И. Смирнов справедливо считает членами ближней думы Д. Р. и B.  М. Юрьевых. Противоположной точки зрения придерживаются C. В. Бахрушин и А. А. Зимин. (См. И. И. Смирнов. Очерки, стр. 192; С. В. Бахрушин. «Избранная рада», стр. 37; А. А. 3 и м и н. Реформы, стр. 319). В летописных рассказах Захарьины упоминаются в конце перечня ближних людей и как бы отдельно от них. Это объясняется тем, что приведенные летописные известия, заключенные в приписках к летописи, были составлены в 60-х гг., в период правления Юрьевых. Составитель приписок, возможно, желал подчеркнуть то обстоятельство, что братья царицы Захарьины-Юрьевы занимали особое место в правительстве уже в 50-х годах.

       И. И. Смирнов и А. А. Зимин привлекают для решения вопроса о ближней думе некоторые косвенные данные. Так, И. И. Смирнов отмечает, что в 1555 г. митрополит в беседе с литовским гонцом мимоходом упомянул о том, что царь пошел против татар, а «бояре государьскые, ближняя его дума, все с ним». По разряду 1555 г., в свите царя было по крайней мере 20 членов думы от бояр до дьяков. Разрядный список не совпадает с приведенным выше списком «ближней думы». (См. И. И. С м и р н о в. Очерки, стр. 151—154). И. И. Смирнов и А. А. Зимин используют для характеристики «ближней думы» также список бояр, подписавших приговор о разбойных делах 1555 г. (См. И. И. Смирнов. Очерки, стр. 153; А. А. Зимин. Реформы, стр. 319). На основании приговора А. А. Зимин делает вывод о том, что в ближнюю думу, возможно, входили бояре Ю. М. Булгаков, И. И. Пронский, В. С. Серебряный и т. д. Такое предположение представляется нам неосновательным. Ни поход царя против татар 1555 г., ни решение дел о разбойниках не относились к тем случаям, которые требовали присутствия всей ближней думы. Замечание митрополита об отсутствии  в Москве ближней думы было продиктовано дипломатическими соображениями, поэтому понимать его буквально не представляется возможным. Тем более, что в Разрядах мы не встречаем ни одного случая, когда бы в походной свите царя находились все ближние бояре, и только ближние бояре.

(обратно)

312

Как первый боярин кн. Д. Ф. Бельский командовал всей русской армией во время похода на Казань зимой 1547—1548 гг. и руководил осадой Казани в феврале 1550 г. От имени Бельского было составлено обращение к литовскому правительству, когда в январе 1549 г. Боярская дума решила вызвать в Москву литовских послов. Имя Бельского значится первым в списке тысячи «лучших слуг», датированном октябрем 1550 года. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 156, 160; Разряды, лл. 165, 166 об, 169, 172. 176, 179 об; Сб. РИО, т. 59, стр. 266; ТКТД, стр. 54).

(обратно)

313

Бельские покровительствовали своим сородичам — гедиминовичам Патрикеевым, из рода которых происходила также кн. Е. Хованская-Старицкая. В конце 30-х гг. кн. И. Ф. Бельский добивался боярства для кн. Ю. М. Голицына, чем навлек на себя вражду Шуйских. В 1542 г. Шуйские подвергли гонениям кн. П. М. Щенятева, шурина кн. И. Ф. Бельского и его главного советника. (См. ПСРЛ, т. ХIII, стр. 432, 439).

    Тесные узы дружбы связывали Бельских с семьей Старицких. И. Ф. Бельский в чине тысяцкого распоряжался на свадьбе А. И. Старицкого в 1533 году. В ближайшие годы оба удельных князя подверглись заключению. Вернувшись из ссылки (июль 1540 г.), кн. И. Ф. Бельский немало способствовал освобождению Старицких. В декабре 1540 г. Старицкие были выпущены из «нятства» и получили свой старый двор, захваченный ранее Шуйским. Спустя год нм было возвращено удельное княжество. (См. ДРВ, т. XIII, стр. 20; т. XIII, стр. 135, 439).

(обратно)

314

После свадьбы даря с Анастасией Романовы получили из казны громадные земельные владения. (См. ДДГ, стр. 443).

(обратно)

315

Правда, в местническом отношении Д. Р. Юрьев занимал сравнительно невысокое положение. В Казанском походе он довольствовался скромным постом второго воеводы передового полка в армии кн. А. Б. Горбатого. (См. Разряды, л. 187 об; ПСРЛ, т. XIII, стр. 210, 221; Сб. РИО, т. 59, стр. 370).

(обратно)

316

Разряды, л. 161 об. В. М. Юрьев вел дипломатические переговоры с Литвой в январе-феврале 1549 г. и в августе-сентябре 1553 г., ездил в Литву в январе-мае 1554 г. (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 266, 269, 302, 390, 400, 420 и др.)

(обратно)

317

Боярский чин был пожалован дяде царицы Г. Ю. Захарьину. В 1547—1548 и 1553 гг. Г. Ю. Захарьин входил в боярскую комиссию, управлявшую Москвой. (Разряды, лл. 163, 166 об., 203) Старший из братьев царицы И. М. Юрьев получил боярство в 1547 г. и был дружкой царя на свадьбе сестры. В июне 1548 г. он умер. (См. Н. Н. Селифонтов. Сб. материалов по истории предков М. Ф. Романова, т. II, СПб., 1898, стр. 55).

(обратно)

318

Титул боярина был пожалован 3. П. Яковлеву, титул окольничего - М. В. Яковлю (1551—1552 гг.). (ТКТД, стр. 112, 113; ПСРЛ, т. XIII, стр. 210).

(обратно)

319

И. В. Большой Шереметев получил окольничество к концу 1547 г. После ранения под Казанью ему было сказано боярство (февраль —май 1550 г.). (Разряды, лл. 165 об, 176 об, 180 об).

(обратно)

320

Родоначальниками семьи Юрьевых были Ю. Захарьин и его жена И. И. Тучкова-Морозова, бабка царицы Анастасии. К 1547—1548 гг. М. Я. Морозов был произведен в окольничие, а к 1550 г. — в бояре. В самом скором времени членами Боярской думы стали почти все двоюродные братья М. Я- Морозова; Г. В. Морозов получил боярство (к 1550 г.), П. В. Морозов стал Рязанским дворецким (к 1548—1549 гг.), а затем окольничим (1550 г.), В. В. Морозов — окольничим (к 1550 г.), С. И. Морозов—окольничим (к 1552 г.), Л. А. Салтыков-Морозов был пожалован в оружничие (к июню 1549 г.), а затем в углицкие дворецкие (к 1550 г.). На некоторое время Салтыков объединил в своих руках заведование Оружейным ведомством и управление Углицким удельным княжеством, номинально принадлежавшим слабоумному князю Юрию, брату царя. (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 308; ТКТД, стр. 54—55; Разряды, лл. 171, 193 об).

(обратно)

321

Разряды, л. 158 об; Расходная книга Новгородского Софийского дома за 1547—1548 гг. — Известия археологического общества, т. III, 1861, стр. 48—49. Троицкий монах Иев Курцев крестил новорожденного царя Ивана Васильевича. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 48). В конце 30-х гг. отец И. В. Большого Шереметева постригся в монахи, «и как постригся, да пришел к Троицы в Сергиев монастырь, да снялся с Курковыми». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 175). Н. А. Фуников был родным племянником Иева Курцева, ближайшего приятеля Шереметевых и Захарьиных.

(обратно)

322

Разряды, лл. 175, 180 об, 202; ТКТД, стр. 115.

(обратно)

323

Висковатый служил посольским подьячим с начала 40-х годов. Решительный перелом в его карьере наступил в 1549—1550 гг., т. е. в то самое время, когда к руководству Посольским ведомством пришел В. М. Юрьев. Как сообщают Посольские разряды, в 1549 (7057) году «приказано Посольское дело Ивану Висковатого, а был еще в подьячих», «а дьячество Ивана Висковатого в 58 году». (См. Витебская старина, т. IV, стр. 3). Уже в 1549 г. Висковатый вел ответственные переговоры с литовцами. В ходе дискуссии с послами он заявил им: «яз иду до своей избы», имея в виду Посольскую избу, будущий Посольский приказ. (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 166, 288).

(обратно)

324

Так, в период боярского правления группировка Шуйских, стремясь обеспечить себе широкую поддержку со стороны дворян, приступила к проведению губной реформы, прибегала к частым раздачам денег служилым людям и т. д. (См. Н. Е. Носов. Очерки по истории местного управления Русского государства первой половины XVI в., М.—Л., 1957). Царь Иван жаловался, что всю царскую казну бояре «восхитиша лукавым умышлением, будто детем боярским жалованье, а все себе у них поимаша во мздоимания, а их не по делу жалуючи, верстая не по достоинству». (Послания Ивана Грозного, стр. 34). В 1542 г. Шуйские совершили государственный переворот, опираясь на новгородских помещиков и дворянское ополчение, собранное во Владимире. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 140—141).

(обратно)

325

В частности, дворяне и дети боярские не имели постоянного и сколько-нибудь широкого представительства в высшем органе государства — Боярской думе. Дворяне имели некоторое ограниченное представительство в местных судебных органах, образованных в результате губной реформы. Однако никаких специальных политических функций названные органы не несли.

(обратно)

326

На соборе царь заявил, что бояре чинили «силы и продажи и обиды великие в землях и в холопех и... во многих делех» детям боярским, христианам и т. д. (См. С. О. Шмидт. Продолжение хронографа редакции 1512 г. — «Исторический архив», т. VII, стр. 295—296; См. ПСРЛ, т. XXII, ч. I, стр. 528—529).

(обратно)

327

См., И. И. Смирнов. Очерки, стр. 291.

(обратно)

328

См. А. А. Зимин. И. С. Пересветов и его современники. Изд. АН СССР, М.—Л., 1958, стр. 332. Новейшие исследования (А. А. Зимин, Я. С. Лурье) показали недостаточность традиционного, представления о Пересветове как идеологе дворянства. Выступление против всякого «порабощения» сближало взгляды Пересветова с мировоззрением представителей реформационно-гуманистического движения. (См. Я. С. Лурье. Рецензия на кн. А. А. 3имина. И. С. Пересветов. — Известия АН СССР. Отд. литературы и языка, 1959, т. XVIII, вып. 5, стр. 450—451). В настоящей работе основное внимание уделяется политическим воззрениям Пересветова. К политическим воззрениям Пересветова термин «идеолог дворянства» применим, по-видимому, в большей мере, нежели к социальным.

(обратно)

329

А. А. Зимин. Пересветов, стр. 355.

(обратно)

330

А. А. Зимин. Пересветов, стр. 344.

(обратно)

331

Пересветов вкладывает в уста Магомет-Салтана следующее обращение к войску, «малу и велику»: «Братия! Мы все дети Адама: кто мне верно служит и отважно сражается против врага, тот и будет у меня лучшим». «У царя кто против недруга крепко стоит, смертною игрою играет..., царю верно служит, хотя от меншаго колена, и он его на величество подъимает, и имя ему велико дает» и т. д. (См. А. А. Зимин. Пересветов, стр. 356).

(обратно)

332

Отметим, что гипотеза А. А. Зимина встретила весьма серьезные возражения со стороны Я. С. Лурье. (См. Я- С. Лурье. Указ соч., стр. 453).

(обратно)

333

Первый указ против местничества был принят в декабре 1549 (7058) года, т. е. в самом начале царского похода на Казань зимой 1549— 1550 гг. Текст приговора 7058 г. см. в «Памятниках русского права (XV— XVII вв.)», вып. IV, изд. под ред. проф. Л. В. Черепнина, М., 1956, стр. 598—599.

(обратно)

334

См. С. О. Шмидт. Правительственная деятельность, стр. 30; И. И. Смирнов. Очерки, стр. 213 и др.

(обратно)

335

С этого времени «князь велики его пожаловал и взял его к себе в приближенье». (См. Пискаревский летописец, стр. 56).

(обратно)

336

Покинув Литву, Пересветов служил в наемных отрядах в Венгрии, Чехии и Валахии.

(обратно)

337

Пересветов в своих произведениях настоятельно проводил мысль о необходимости покорения Казанского ханства и завоевания Поволжья. Он «применял» (сравнивал) земли Казани «подрайской земли угодием великим» и советовал овладеть ими, «хотя бы такова землица и в дружбе была». Дворянский публицист предсказывал, что царь «Казанское царство возьмет своим мудрым воинством». (См. А. А. Зимин. Пересветов, стр. 377—378). Подобные взгляды были сходны с внешнеполитической программой Адашева. С июня 1551 г. Адашев непосредственно возглавил дипломатическую подготовку войны с Казанским ханством. Он лично ездил в Казань, чтобы утвердить на казанском престоле служилого хана Шах-Али. Весною следующего года он свел Шах-Али с престола и принял присягу у казанцев, а затем участвовал в походе против «изменников». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 167, 172, 174, 175).

(обратно)

338

Со времени появления работы Н. П. Лихачева в литературе распространилось представление о довольно знатном происхождении Адашевых, якобы принадлежавших к роду «старинных и богатых костромских вотчинников» и «высшему слою служилых костромичей». (См. Н. П. Лихачев. Происхождение А. Ф. Адашева, любимца Ивана Грозного — «Исторический вестник», 1830, май, стр. 392; его же. Государев родословец и род Адашевых. СПб., 1897). Такой точки зрения придерживаются С. О. Шмидт, И. И. Смирнов и А. А. Зимин. (Подробнее об Адашеве см. С. О. Шмидт. Правительственная деятельность А. Ф. Адашева. — Уч. зап. МГУ (кафедра истории СССР), вып. 167, М., 1954, стр. 32—33; см. также И. И. Смирнов. Очерки, стр. 214). По мнению А. А. Зимина, Алексей Адашев происходил из среды богатого придворного дворянства. (См. А. А. Зимин. Реформы, стр. 312). Приведенное мнение, кажется, содержит некоторое преувеличение. Дворяне Ольговы, из рода которых вышли Адашевы, были мелкими костромскими вотчинниками. Данные об их землевладении указывают на весьма невысокое социальное положение этой семьи. Так, И. К. Ольгов, записанный в Боярской книге 1556 г., владел вотчиной на 100 четвертей и поместьем на 80 четвертей и получал сравнительно невысокий оклад в 15 рублей. Другой представитель той же семьи Ф. Н. Ольгов получил в 60-х гг. взамен «старинной костромской вотчины» владения, оценивавшиеся всего лишь в 70 рублей и т. д. (См. Боярская книга 1556 г. — Н. Калачев. Архив историко-юридических сведений, относящихся до России. Кн. III, СПб., 1861, стр. 40; П. А. Садиков. Из истории опричнины. — «Исторический архив», т. III, М.—Л., 1940, стр. 217).

     Адашевы владели, по-видимому, такими же мелкими вотчинами, как и их ближайшие родственники Ольговы. Обширные владения были пожалованы им впоследствии за их службу при дворе. Вместе с думными титулами Ф. Г. Адашев и двое его сыновей получили более 2600 четвертей пашни. О земельных пожалованиях Адашевым царь Иван упоминал в своем послании Курбскому. «Каких же честей и богатств не исполних его, не токмо его, но и род его!». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 37). После опалы братья Адашевы получили взамен конфискованных костромских и переяславских земель 265 обеж, т. е. приблизительно 2650 четвертей пашни в Бежецкой пятине. (См. В. И. Корецкий. О земельных владениях Адашевых в XVI веке. — «Исторический архив», 1962, № 6, стр. 119). Большую часть земель Адашевы получили, по-видимому, «в их оклад», как думные люди. Действительно, окольничие А. Ф. и Д. Ф. Адашевы владели по окладу 1600 четвертями пашни. Их отцу, боярину Ф. Г. Адашеву, полагалось по чину не менее 1000 четвертей. Боярин умер еще в 7056 (1556—1557 гг.), но его земли, вероятно, перешли к его сыновьям. В Костроме А. Ф. Адашеву принадлежало не более 500 четвертей пашни. (См. В. И. Корецкий. Указ. соч., стр. 119; А. Барсуков. Род Шереметевых, кн. I, СПб., 1881, стр. 255).

     Примечательно, что даже в период наивысшего влияния Адашева при дворе до воеводского чина смог дослужиться только один представитель рода Ольговых И. Ф. Шишкин. Никто из родни Адашевых не попал в «тысячу лучших слуг», и только двое Ольговых были записаны в число дворовых детей боярских по Костроме. Все прочие Ольговы служили в уездных дворянах и принадлежали к весьма заурядным провинциальным Детям боярским. (См. ТКТД, стр. 149, 150).

     После объявления царской немилости Адашев, сохранивший титул окольничего, не смог выдержать местнического спора со своим земляком, костромским сыном боярским О. В. Полевым, который служил даже не воеводой, а дворянским головой. (См. Разряды, л. 274 об).

(обратно)

339

На царской свадьбе 1547 г. А. Ф. Адашев исполнял службу помощника казначея. Он стлал постель с Ф. И. Сукиным, а затем был «спальником и мовником» под началом того же лица. (См. Разряды, л. 158; ДРВ, т. XIII, стр. 33). На царскую свадьбу А. Ф. Адашев попал в качестве дальнего родственника Романовых. Он был связан родственными узами с Долматом Романовичем Юрьевым, умершим 5 сентября 1546 г. Двое лиц сделали пожертвования в Троицу по Долмате Юрьеве: А. Ф. Адашев (1 .IX. 1545 г.) и брат Долмата Данила Романович (29.V. 1547 г.). (См. Вкладная книга Троицко-Сергиева монастыря. — Архив АН СССР, ф. 620, опись 1, № 19, лл. 352, 362). Первыми успехами по службе А. Ф. Адашев был обязан родству с Захарьиными, что не помешало ему позже перейти на сторону их противников.

(обратно)

340

См. Запись Разрядного приказа за 20 июля 1550 г. — Разряды, л. 181; П. Н. Милюков. Древнейшая Разрядная книга, М., 1901, стр. 145. Предположение, будто Адашев носил титул постельничего и возглавлял одно из дворцовых ведомств, не подтверждается источниками. Курбский называет Адашева «ложничим» царя Ивана, но, как справедливо отметил И. И. Смирнов, чин этот скорее всего можно отождествить с чином спальника, что вполне согласуется с показанием Разрядов. (См. И. И. Смирнов. Очерки, стр. 228, прим. 76; Разряды, л. 158). В 40— 50-х гг. Постельное ведомство имело значение второстепенного дворцового учреждения, и возглавляли его заурядные, невидные дворяне: М. Ф. Наумов-Бурухин и А. В. Мансуров (1547 г.). (Разряды, лл. 157— 158, 164; ТКТД, стр. 115). Чин постельничего в 40-х гг. не стал еще атрибутом думного дворянства. Адашев, достигнув влияния при дворе, исхлопотал этот чин для одного из своих главных приверженцев И. М. Вешнякова. (ТКТД, стр. 115; ср. ДРВ, т. XX, стр. 44; Разряды, л. 202 и др.).

(обратно)

341

Позже царь Иван утверждал, будто Алексей «в нашего царьствия дворе, во юности нашей, не свем, каким обычяем, из батожников водворившуся, нам же такие измены от вельмож своих видевше, и тако взяв его от гноища и учиних с вельможами, а чаючи от него прямыя службы». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 36—37).

(обратно)

342

Окольничий Ф. Г. Адашев служил в царской свите зимой 1547— 1548 гг., зимой 1549—1550 гг. и 20 июля 1550 г. (Разряды, лл. 164, 165 об, 174, 175, 180 об). Первые самостоятельные назначения на воеводство он смог получить лишь после упорядочения местничества. В первой половине 1551 г. он был назначен третьим воеводой армии, посланной «ставить» Свияжск. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 163).

(обратно)

343

См. выше, стр. 81, прим. 5.

(обратно)

344

См. Памятники русского права, вып. IV, стр. 576—577.

(обратно)

345

См. Разряды, лл. 179—179 об; П. Н. Милюков. Древнейшая Разрядная книга, стр. 142—143, ПСРЛ, т. XIII, стр. 161, прим. 1.

(обратно)

346

Подробнее об участии Адашева в составлении летописи см. стр. 21—25.

(обратно)

347

«А воевод,—сказано в летописи, — государь прибирает, разсуждая , их отечество, и хто того дородитца, хто может ратной обычай съдержати». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 267).

(обратно)

348

См. ниже, стр. 121—123.

(обратно)

349

Памятники русского права, вып. IV, стр. 577.

(обратно)

350

Один из инициаторов реформы А. Ф. Адашев был записан в списки тысячи как дворянин I статьи и поэтому должен был получить такое же поместье, как и бояре.

(обратно)

351

ТКТД, стр. 53—54. Здесь и ниже размеры пашни даны в пересчете на три поля. Подробнее см. И. И. Смирно в. Очерки, стр. 407—423; А. А. Зимин. Реформы, стр. 366—371.

(обратно)

352

К середине XVI в. монастыри сосредоточили в своих руках около трети всех частновладельческих земель в центральных уездах страны. Заинтересованное в поддержании военно-служилой системы, правительство с тревогой наблюдало за стремительным ростом монастырского землевладения и сокращением светского вотчинного землевладения.

(обратно)

353

ТКТД, стр. 53.

(обратно)

354

Вместе с тем потерпел неудачу и весь проект реформы. Приговор о тысяче, очевидно, не был утвержден правительством и думой. В его тексте отсутствует точная дата, нет приписки дьяка, помет об отводе земель в полный и неполный оклад, помет о переделах земель. Очевидно, осуществление приговора должно было дать обширную документацию, верстальные списки, ввозные и послушные грамоты, но такая документация отсутствует. «Проект реформы, — пишет А. А. Зимин, — вероятно, остался неосуществленным потому, что у правительства не было необходимого фонда свободных земель под Москвой». (См. А. А. Зимин. Реформы, стр. 371).

(обратно)

355

См. А. А; Зимин. Пересветов, стр. 95.

(обратно)

356

См. А. А; Зимин. Пересветов,  стр. 100—101, 155 и др.

(обратно)

357

Старец Вассиан Патрикеев приходился двоюродным племянником кн. В. Ф. Хованскому, от которого вела свой род кн. Е. Хованская-Старицкая. (См. Родословная книга, ч. I, стр. 31).

(обратно)

358

Челобитная А. М. Шуйского Макарию. — ДАИ, т. I, № 27. См. также ПСРЛ, т. XIII, стр. 142; И. И. Смирнов. Очерки, стр. 97 и др. Будучи ставленником Шуйских, митрополит Макарий оказался в довольно затруднительном положении после победы коалиции Бельских. Как глава церкви Макарий играл самую выдающуюся роль во всех церемониях, связанных с коронацией Ивана IV в 1547 г., но несмотря на внешние атрибуты власти, блеск и пышность сана, митрополит не пользовался в тот период безоговорочным авторитетом. Как раз в 1547—1548 гг. М. Грек писал Макарию: «Слышу во вся дни, волнуема бывает священная ти душа от неких недобре противящихся твоим священным поучением». (Максим Грек. Сочинения, т. II, Казань, 1860, стр. 362. Подробнее см. И. И. Смирнов. Очерки, стр. 201).

(обратно)

359

Феодосий был отозван («взят») из Новгорода 21 декабря 1550 г. Он умер в заточении в Иосифо-Волоколамском монастыре спустя Шлет. (См. Новгородские летописи, стр. 80).

(обратно)

360

Царь поручил Сильвестру побеседовать с Артемием и «смотрити в нем всякого нрава и духовныя ползы». Затем по рекомендации Сильвестра вождь нестяжателей был назначен троицким игуменом. (См. Чтения ОИДР, 1847, № 3, отд. II, стр. 19).

(обратно)

361

См. А. А. Зимин. Пересветов, стр. 156 и др.

(обратно)

362

Вскоре после утверждения приговора о вотчинах игумен Артемий сложил сан и удалился на Белоозеро. Власти не противились его отставке, поскольку не нуждались более в услугах нестяжателей

(обратно)

363

ААЭ, т. 1, СПб., 1837, № 227.

(обратно)

364

ААЭ, т. 1, № 227.

(обратно)

365

См. С. Б. Веселовский. Интерполяция так называемой Царственной книги о болезни царя Ивана 1553 г. — Исследования, стр. 281—283.

(обратно)

366

И. И. Смирнов. Очерки, стр. 264—286. И. И. Смирнов пишет, что опасность заговора Старицких особенно возросла с того момента, когда обнаружился раскол внутри правящего круга лиц между Захарьиными и «блоком» Сильвестра—Адашева. Позиция последних объективно сближала их с боярами-заговорщиками, поддерживавшими Старицких, и означала отступление их от антибоярской политики Грозного.

(обратно)

367

А. А. 3 и м и н. Реформы, стр. 414.

(обратно)

368

А. А. 3 и м и н. Реформы, стр. 412.

(обратно)

369

А. А. Зимин. Реформы, стр. 414.

(обратно)

370

ПСРЛ, т. XIII, стр. 523. Свидетель царской болезни Курбский пишет, что тот «разболелся зело тяжким огненым недугом так, иже никто же уже ему жити надеялся». (Курбский. История, стр. 206—207).

(обратно)

371

«Государь же повеле духовную свершити, всегда бо бяше у государя сие готово». (ПСРЛ, т. XIII, стр. 523).

(обратно)

372

ПСРЛ, т. XIII, стр.. 237.

(обратно)

373

ПСРЛ, т. XIII, стр. 238, прим. 1—5.

(обратно)

374

ПСРЛ, т. XIII, стр. 238, прим. 1—5.

(обратно)

375

Подробнее см. И. И. Смирнов. Очерки, стр. 268. Позже Старицким было воспрещено держать на Москве одновременно больше 108 служилых людей. (Там же, стр. 280—281).

(обратно)

376

ПСРЛ, т. XIII, стр. 524.

(обратно)

377

ПСРЛ, т. XIII, стр. 525.

(обратно)

378

ПСРЛ, т. XIII, стр. 525.

(обратно)

379

ПСРЛ, т. XIII, стр. 525.

(обратно)

380

ПСРЛ, т. XIII, стр. 524.

(обратно)

381

По предположению А. А. Зимина, Шуйский хотел уклониться от процедуры присяги. И. И. Смирнов считает, что выступление Шуйского даже означало прямой призыв к Боярской думе перейти на сторону Старицкого. (А. А. Зимин. Реформы, стр. 411; И. И. Смирнов. Очерки, стр. 272).

(обратно)

382

ПСРЛ, т. XIII, стр. 525.

(обратно)

383

ПСРЛ, т. XIII, стр. 525.

(обратно)

384

ПСРЛ, т. XIII, стр. 524.

(обратно)

385

Царь узнал кое-что о тайном заговоре со слов верных бояр, но произошло это, по-видимому, уже после его выздоровления. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 525).

(обратно)

386

ПСРЛ, т. XIII, стр. 525—526. Воротынскому он сказал: «ты бы де со мною не бранился, ни мака б де ты мне и не указывал, а против меня и не говорил».

(обратно)

387

Кн. В. А. Старицкий клятвенно обязался в 1554 г., что немедленно донесет правительству на мать, если та «сама захочет которое лихо учинити или умышляти учнет которое лихо над сыном твоим (царя. — Р. С.), или над его матерью (А. Романовой. — Р. С.) или над его бояры и дьяки, которые в твоей, государя нашего, душевной грамоте писаны», т. е. над боярами, членами ближней думы, вошедшими в регентский совет, состав которого определен был в духовном завещании. (См. ССГД, ч. I, № 169).

(обратно)

388

См. М. Н. Тихомиров. Записки о регентстве, стр. 284—285; Послания Ивана Грозного, стр. 33; ПСРЛ, т. XIII, стр. 141.

(обратно)

389

Раннее детство княжич Владимир провел в заточении. Сначала он был отдан на воспитание Ф. Карпову, а затем посажен в тын на Берсеневский двор в Москве к матери. (См. М. Н. Т и х о м и р о в. Записки о регентстве, стр. 284—285).

(обратно)

390

На свадьбе В. А. Старицкого в 1550 г. кн. П. М. Щенятев был дружкой жениха. (См. Разряды, л. 173).

(обратно)

391

Родословная книга, ч. I, стр. 31.

(обратно)

392

Боярин Турунтай был главным дружкой кн. В. А. Старицкого на его второй свадьбе в 1555 г. (См. ДРВ, т. XIII, стр. 82).

(обратно)

393

См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 429—431. Кн. Ю. А. Ленинский присутствовал на свадьбе своего сюзерена в 1550 г., а затем командовал удельными войсками в казанском походе. (Там же, стр. 207; Разряды, л. 173). В Старицком уделе служил в боярах также кн. Ю. В. Лыков-Оболенский. (См. Родословная книга, ч. I, стр. 225).

(обратно)

394

Курлятев целовал крест на третий день после мятежа, когда провал сговора был очевиден. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 523).

(обратно)

395

ПСРЛ, т. XIII, стр. 523. При кн. А. И. Старицком конюшим в уделе служил кн. Б. И. Палецкий, двоюродный брат Д. Ф. Палецкого.

(обратно)

396

ПСРЛ, т. XIII, стр. 523.

(обратно)

397

Когда царь выздоровел, рассказывал С. Ростовский, «и мы меж себя почали говорит, чтобы то дело укрыт, а на подворье ко мне приезжывал и Семен Морозов». (ПСРЛ, т. XIII, стр. 238). А. А. Зимин почему-то причисляет С. И. Морозова и его отца к числу возможных сторонников Захарьиных. (См. А. А. Зимин. Реформы, стр. 113).

(обратно)

398

Старицкое княжение располагалось на границе с Новгородом. Старицкие имели вассалов в Новгороде и поддерживали тесную дружбу с новгородским дворянством. После мятежа А. И. Старицкого казни подверглись до 30 новгородских дворян из числа тех, кто отъехал на службу к нему в дни мятежа. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 97). В 1554 г. правительство вторично привело к присяге князей Старицких, а затем население Новгорода. (См. ПСРЛ, т. III, стр. 157; СГГД, т. I, №№ 168 и 169. Подробнее о крестоцеловальных записях Старицких см. И. И. Смирнов. Очерки, стр. 277—280). Непосредственным поводом к присяге явилась смерть царевича Дмитрия в июне 1553 г. и рождение нового наследника престола царевича Ивана в марте 1554 г.

(обратно)

399

ПСРЛ, т. XIII, стр. 524.

(обратно)

400

Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 211. Вассиан происходил из худородной дьяческой семьи Клобуковых-Топорковых. (См. Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки, стр. 459). При Василии он носил сан Коломенского епископа. Бояре Шуйские, совершив переворот в 1542 г., низложили его и сослали в Кирилло-Белозерский монастырь. (См. ПСРЛ, т. ХШ, стр. 32, 439, 441). Курбский замечает, что Васьян, «явственыя ради злости» его был согнан с епископства «не. токмо по совету всех синглитов (бояр. — Р. С.), но всенародне». (Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 211).

(обратно)

401

Курбский утверждает, будто епископ Вассиан, а также и митрополит Даниил многих последователей М. Грека «лжесшиваньми оклеветаша и велико гонение на них воздвигоша», а одного Максимова ученика «во своем епискупском дому злою смертию за малые дни уморил». (См. К у р б с к и й. История.— РИБ, т. XXXI, стр. 211).

(обратно)

402

Когда проездом в Кириллов Иван останавливался в Троицко-Сергиевом монастыре, находившийся там Максим Грек долго убеждал его отказаться от далекого путешествия, а затем стал ему пророчить гибель сына, если тот ослушается его совета. Пророчество было передано царю через его духовника Андрея (будущий митрополит Афанасий), ближнего боярина И. Мстиславского, А. Адашева и кн. А. М. Курбского, сопровождавших Ивана в его поездке. Однако советы опального М. Грека не имели успеха. Царская семья выехала на Белоозеро. (См. Курбский. История. —РИБ, т. XXXI, стр. 207—210).

(обратно)

403

ПСРЛ, т. XIII, стр. 525.

(обратно)

404

Осуждая советы Васьяна, Курбский писал, как бы обращаясь к нему: «Забыл ли еси, что принесло непослушание сингклитского совета и яковую беду навел бог сего ради?!» (См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 213).

(обратно)

405

Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 217.

(обратно)

406

См. И. Снегирев. О сношениях датского короля Христиана III с царем Иоанном Васильевичем касательно заведения типографии в Москве. — Русский исторический сборник, изд. МОИДР, т. IV, кн. I, М., 1840, стр. 123.

(обратно)

407

См. И. Снегирев. Указ. соч., стр. 125—126.

(обратно)

408

В письме датский король коварно предлагал царю следующее: «Если приняты и одобрены будут тобою, В. В., митрополитом... епископами и прочим духовенством сие наше предложение и две книги вместе с библией, то оный слуга наш (печатник. — Р. С.) напечатает в нескольких тысячах экземпляров означенные сочинения, переведя на отечественный ваш язык...». (См. И. Снегирев. Указ. соч., стр. 122).

(обратно)

409

Поездка датского печатника в Москву не прошла бесследно. Московские книжные мастера и переписчики имели возможность ближе ознакомиться с типографским оборудованием и постановкой типографского дела в странах Западной Европы.

     Первопечатник Иван Федоров пишет, что на Руси «начата изыскивати мастерства печатных книг в лето 61 осмыя тысящи». (См. М. Н. Тихомиров. Начало книгопечатания в России. — У истоков русского книгопечатания. Изд. АН СССР, М., 1959, стр. 14; Б. П. Орлов. К вопросу о времени возникновения и именования типографии Ивана Федорова. — «Книга». Исследования и материалы. Сб. VI, М., 1962, стр. 286. Предложенная Б. П. Орловым интерпретация текста Послесловия И. Федорова вполне убедительна).

     Миссенгейм прибыл на Русь летом 1552 (7060) г., но получил аудиенцию у царя не ранее ноября 1552 (7061) г., после возвращения Ивана из казанского похода. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 522). Понятно, почему Федоров относит первую попытку основания типографии в Москве к 7061 году.

     Как показали новейшие исследования, к 1553—1563 гг. относится начальный период русского книгопечатания. В этот период в Москве были выпущены первые печатные издания, получившие название «безвыходных» (без выходных данных о времени и месте издания, имени издателя и т. д.). (См. М. Н. Тихомиров. Начало книгопечатания, стр. 31—33; А. А. Сидоров. Начало русского книгопечатания и Иван Федоров.— 400 лет русского книгопечатания; Русское книгопечатание до 1917 года. Изд. «Наука», М., 1964, стр. 36—40).

     Интересные сведения об этом начальном периоде книгопечатания содержит «Сказание известно о воображении книг печатного дела», возникшее в кругу учеников А. Невежи, сына первопечатника, в первой трети XVII века: «Глаголют же неции о них (первопечатниках И. Федорове и П. Мстиславце. — Р. С.), яко от самех фряг то учение прияста... яко преже их (Федорова и Мстиславца. — Р. С.) нецыи, или будет и они сами (названные первопечатники. — Р. С.) малыми некими и неискусными начертания печатываху книги...». (См. У истоков русского книгопечатания, стр. 200.)

    Достоверно известно имя одного из московских первопечатников, участвовавшего в издании книг в 50-х годах. В 1556 г. из Москвы в Новгород был послан мастер печатных книг Маруша Нефедьев. (См. ДАИ, т. I, стр. 148).

    Однако первые попытки основать печатное дело на Руси, предпринятые в 50-х гг., оказались безуспешными. Они терпели неудачу из-за противодействия невежественного духовенства и отказа правительства ассигновать необходимые денежные средства на строительство типографии.

(обратно)

410

Указания от главы вселенской церкви московское духовенство получило в августе 1561 года, когда эгрипский митрополит привез в Москву специальное послание вселенского патриарха Иосифа против зловредной и пагубной лютеранской ереси. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 334).

(обратно)

411

См. М. Н. Тихомиров. Начало книгопечатания, стр. 22—24.

(обратно)

412

Курбский рассказывает об этом в следующих выражениях: «в тех же... летех возрастоша плевелы между чистою пшеницею... сиречь отроды ересей люторских: явишася лясфиму (хуление) на церковныя догматы; митрополит же росийский, за повелением царевым, повелел оных ругателей везде имати... и где елико аще обретено их, везде имано и провожено до места главного Московского, паче же от пустынь Заволских, бо и там прозябоша оная ругания». (См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 334—335).

(обратно)

413

А. А. Зимин. Пересветов, стр. 451, 182, 169.

(обратно)

414

А. А. Зимин. Пересветов, стр. 335-336.

(обратно)

415

Родословная книга князей и дворян Российских, ч. II, М., 1787, стр. 143—144. Отец еретиков Т. В. Борисов приходился двоюродным дядей кн. Е. А. Старицкой-Борисовой и был у нее близким человеком. На свадьбе кн. А. И. Старицкого он был дружкой невесты и стлал для нее постель. (См. ДРВ, т. XIII, стр. 19; Разряды, л. 107 об). Г. Т. и И. Т. Борисовы присутствовали на свадьбе своего племянника кн. Владимира Андреевича, причем младший из двух братьев нес изголовье невесты. (См. ДРВ, т. XIII, стр. 47; Разряды, лл. 173—173 об).

(обратно)

416

Подробнее см. А. А. 3 и м и н. Пересветов, стр. 169. Благодаря придворным связям Башкин в 1550 году был зачислен в список «тысячи лучших слуг», включавший наиболее влиятельное столичное и провинциальное дворянство.

(обратно)

417

По показаниям Башкина, «злое учение» он «принял от литвы Матюшки Обтекаря да Ондрюшкы Хотеева Латынинов». (ПСРЛ. т. ХIII, стр. 232—233).

(обратно)

418

Трудно предположить, чтобы кн. Е. Старицкая не была осведомлена о «вольнодумстве» своих братьев и придворных Борисовых. Известно, что Ефросинья охотно покровительствовала иноземцам, что двое ближних ее боярынь были немками, что немки эти последовали за ней в ссылку, а позже были казнены опричниками.

(обратно)

419

Башкин изложил Симеону некоторые свои взгляды и пригласил «почасту» посещать его кружок: «Вам, отцем, пригоже посещати нас почасту и о всем наказывати, как нам самим жити и людей у собя держати, не томити». По вопросу об отношении к «людям» (холопам) Башкин заявил Симеону следующее: «я, де, благодарю бога моего, у меня, де, что было кабал полных, то де есми все изодрал, да, держу, де, государь, своих доброволно». (См. ААЭ, т. I, № 238, IV).

    Осуждение рабства роднило воззрения Башкина и Сильвестра. Подобно другим просвещенным церковникам, Сильвестр осуждал рабство. Сыну он наказывал не держать холопов, ссылаясь на свой пример: «работных своих всех свободих и наделих; и ины окупих из работы (кабальных?— Р. С:) и на свободу попущах... А ныне домочадцы наши все свободны, живут у нас по своей воле». (См. Домострой, по Коншинскому списку и подобным. М., 1908, стр. 66).

(обратно)

420

В некоторых своих показаниях Симеон говорит больше, чем хотел бы Сильвестр. Когда Башкин стал «развратно» толковать Апостол, поп «ему молвил: «И яз и сам того не видал, чего ты спрашиваешь». И он молвил: «Спроси деи у Селивестра и он тебе скажет». (Московские соборы на еретиков XVI в. Чтения ОИДР, 1847, № 3, отд. II, стр. 187).

(обратно)

421

ПСРЛ, т. XIII, стр. 174. 103

(обратно)

422

См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 42. Шлихтинг находился в Москве в 1564—1570 гг.

(обратно)

423

Описи царского архива, стр. 44.

(обратно)

424

В царском архиве хранилось обширное «дело Ивана Тимофеевича Борисова, сыск о побеге его с Валаамского монастыря в Свейскую землю». (Опись царского архива, стр. 44).

(обратно)

425

АЭЭ, т. 1, № 239; РИБ, т. XXXI, стр. 337; А. А. 3 и м и н. Пересветов, стр. 62.

(обратно)

426

«Розыск или список о богохульных строках и о сумнении святых честных икон диака Ивана Михайлова сына Висковатого в лето 7062».— Чтения ОИДР, 1858, кн. 2, отд. III, стр. 32.

(обратно)

427

См. А. А. 3 и м и н. Пересветов, стр. 62—63, 174.

        Ревнитель православия Висковатый первым забил тревогу по поводу ереси, свившей себе гнездо в Кремле. Он осудил еретиков задолго до суда и «з Башкиным брань воздвигл, слыша от него нов хуления глагол на непорочную... веру христианскую». (См. Чтения ОИДР, 1858, кн. 2, отд. III, стр. 9—10). Как ученейший богослов и поборник благочестия Висковатый был известен далеко за пределами Руси. (См. обращения к нему православного литовского магната О. Воловича. — Сб. РИО. т. 59. стр. 550—551, 622—623).

        Висковатый отвергал нововведения попа Сильвестра как уступку «люторам», и в то же время требовал изменения некоторых православных обрядов в ортодоксальном духе. При поддержке ближайшего родственника Захарьиных боярина И. В. Большого Шереметева Висковатый первый не стал «за кресты ходити». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 176).

(обратно)

428

На соборе митрополит разразился угрозами против Висковатого. «Стал еси на еретики, — заявил он, обращаясь к дьяку, — а ныне говоришь и мудрствуешь не гораздо о святых иконах, не попадися и сам в еретики». (См. Чтения ОИДР, 1847, кн. 3, стр. 8).

    14 января 1554 г. священный собор наложил эпитимию на царского дьяка, наказав ему «ведать свой чин» и не воображать себя «головой», будучи «ногой». (См. ААЭ, т. I, № 238).

(обратно)

429

Союз между кружком Сильвестра и осифлянами обернулся, в конечном счете, против Захарьиных. Курбский подробно описывает, как Сильвестр отгоняет от царя «ласкателей» (Захарьиных?) и «подвижет на то и присовокупляет себе в помощь архиерея онаго великого града» Москвы, иначе говоря, митрополита Макария. (См. Курбский. История.—РИБ, т. XXXI, стр. 171).

(обратно)

430

Боярин С. В. Ростовский заявил, что после выздоровления царя со «страху с того времени учял мыслити в Литву». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 238). 

(обратно)

431

Свидание состоялось между 22 августа и 14 сентября 1553 г. (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 385, 407). Как передает Шлихтинг, посол Довойна «воевода полоцкий обещал ему (Ростовскому.— Р. С.) озаботиться о доставке его невредимым». (См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 20).

(обратно)

432

ПСРЛ, т. XIII, стр. 237. Русский гонец в Литве заявил, что Ростовский «малоумством шатался и со всякими иноземцы говорил непригожие речи про государя и про землю, и чем бы государю досадити». (Сб. РИО, т. 59, стр. 453).

(обратно)

433

На допросе князь Никита сознался, что был. послан за рубеж своим отцом боярином Ростовским известить «про себя, что он х королю идет, а с ним братиа его и племянники». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 237—238). Самыми видными из беглецов были лица, вошедшие в «тысячу лучших слуг»: кн. А. И. Катырев (II статья), кн. И. Б. и Н. Б. Лобановы (III статья), дворяне кн. В. В. Волк-Приимков и, возможно, «братия» Катырева князья Хохолковы. (О них см. ТКТД, стр. 57, 61, 120).

(обратно)

434

Ростовский показал, что оттого «почал досадовати, будто государь его и род его посылал не по их отечеству со многими с теми, которые менши их». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 237). С победой коалиции Бельских-Захарьиных в конце 40-х гг. Ростово-Суздальская знать была оттеснена на второй план. Любопытно, что самый видный из Ростовских князей А. Д. Ростовский, один из влиятельных членов Боярской думы, вынужден был в указанный период удалиться в монастырь. Князю С. В. Ростовскому он приходился двоюродным дядей.. (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 234—237, 266; Разряды, л. 155 об; Родословная книга, ч. I, стр. 85).

(обратно)

435

Правительство пыталось представить дело так, будто отъехать в Литву готовились лишь «палоумы» Ростовские, но. его разъяснения за рубежом невольно выдали истину. Русский гонец, посланный в Литву, получил от царя следующий приказ: «а нечто учнут говорити: со князем Семеном хотели ехати прочь многие бояре и дворяне, и Федору (гонцу —Р. С.) говорити: к такому дураку доброй кто пристанет, лише с ним воровали его племя, такие же дураки». (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 453). Из тайных сообщений Ростовского литовцы имели весьма точную информацию насчет лиц, намеревавшихся отъехать в Литву, так что их едва ли удовлетворили официальные разъяснения Москвы.

(обратно)

436

Суд над Ростовским продолжался с июля до сентября 1554 года. Рассказ официозной летописи о наказании Ростовского не удовлетворил царя, редактировавшего текст в начале 60-х гг., и он пометил на полях: «деяние то бо подлиннее написат. Торговая казнь». (ПСРЛ, т. XIII, стр. 238, прим. 3). Любопытно, что гонец, выехавший в Литву в сентябре 1554 г., заявил там, что Ростовского за его измену велено казнить. (Сб. РИО, т. 59, стр. 453).

(обратно)

437

О датировке письма см. В. М а л и н и н. Старец Елизарова монастыря Филофей и его послания. Киев, 1901, стр. 180.

    Письма Горбатого были привезены в Москву, очевидно, гонцом наместника Н. Казариновым во время «первой присылки» из Казани 25 декабря 1552 г. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 229).

(обратно)

438

См. Д. П. Голохвостов и Леонид. Благовещенский иерей Сильвестр и его писания, М., 1874, стр. 88

(обратно)

439

Послания Ивана Грозного, стр. 40.

(обратно)

440

В своем «утешительном послании» Сильвестр выражает сочувствие скорбям опального вельможи и упоминает о том, что его постигло «великое страшное наказание... отлучение царских очей и всякого ближнего совета и отнятие дому, и взятие всякого стяжания и отослание в далечие страны». «Тебе же, любимиче, — продолжает он, — в шедшем у в такая великая неизреченныя скорби, ни единою ж, ни двожды, но и у смертного часу в наказании у казни бывающу». (См. Д. П. Голохвостов и Леонид. Указ. соч., стр. 100).

    Напомним, что опальный вельможа кн. С. В. Ростовский после осуждения лишился всего имущества («стяжения» и дома), боярского титула (отлучение от «ближнего совета»), что он был послан на казнь и позорование и лишь в последний момент помилован (побывал «у смертного часу» и «у казни») и что, наконец, он подвергся ссылке на Белоозеро («в далечие страны»).

(обратно)

441

Д. П. Голохвостов и Леонид. Указ. соч., стр. 100. (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

442

См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 20—21.

(обратно)

443

ПСРЛ, т. XIII, стр. 238, прим. 1; Разряды, л. 238.

(обратно)

444

Свою карьеру кн. И. М. Шуйский начал с измены и отъезда в Углицкий удел к кн. Юрию в 1534 г. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 77). Тотчас по приходе к власти Шуйских в 1538 г. он получил боярский чин. (См. А. А. Зимин. Реформы, стр. 249). Можно полагать, что Шуйский занял пост главы Боярской думы вопреки желанию царя Ивана. Недаром, царь Иван жаловался на произвол Сильвестра и Курлятева, которые «от прародителей наших данную нам власть от нас отъяша, еже вам, бояром нашим, по нашему жалованью честию председанием почтенным быти». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 38). Царь ненавидел Шуйских, а И. М. Шуйский «почтен» был «честию председания» в думе, вероятно, не по царскому жалованию.

(обратно)

445

Разряды, лл. 185, 202, 212.

    В ноябре-декабре 1552 г. кн. И. М. Шуйский возглавил дипломатические переговоры с Литвой. Приняв литовского посла на своем дворе, Шуйский заявил ему, что после совета «з дядями и з братьями своими», он «донесет» дело до царя и отпишет грамоту в Литву. (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 369).

(обратно)

446

Разряды, лл. 225, 233, 239, 260 об. В 1556 г. московская комиссия «семибоярщина» находилась под полным контролем Шуйских. В комиссию входили И. М. Шуйский, А. Б. Горбатый и Ф. И. Скопин. (Разряды, л. 233).

(обратно)

447

В августе 1555 г. митрополит Макарий сообщил литовцам, что он, «посоветовав» с «навышшим боярином» кн. И. М. Шуйским, рекомендовал правительству (ближней думе) заключить с Литвой мир. (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 473).

(обратно)

448

ПСРЛ, т. XIII, стр. 253.

(обратно)

449

Разряды, лл. 223, 226, 238, 245 об — 246, 256 об, 270 об.

(обратно)

450

В Суздале Горбатому принадлежали крупная Коряковская волость, в Твери — более тысячи четвертей поместной земли и т. д. (См. Писцовые книги Московского государства XVI в. Изд. Н. В. Калачевым, ч. I, отд. II, СПб., 1877, стр. 133—134; ДДГ, стр. 443).

    Подобно многим другим аристократам, Горбатый был крупным землевладельцем, но имел множество долгов. Снаряжаясь на службу под Казань в 1547 г., он вынужден был заложить ростовщикам платье жены. (См. АИ, т. I, № 146, стр. 211).

(обратно)

451

В войнах против Казани Горбатый командовал сторожевым полком (1538 г.), передовым полком (1539 г.), служил вторым воеводой большого полка на Плесе (1539 г.). На последней службе он «убился» с коня и был отпущен лечиться в свою вотчину. К концу 1542 г. Горбатый командовал полком правой руки, в 1544 г. в чине боярина был первым воеводой в Муроме на казанской границе. (Разряды, лл. 131, 134 об, 135 об, 140, 144, 147, 151 об). Во время первого своего самостоятельного похода на Казань (февраль 1547 г.) Горбатый доходил до Свияжского устья. Из этого похода он привел на Русь небольшой полон. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 450; Разряды, л. 159 об). В новом казанском походе (зима 1547—1548 гг.) Горбатый командовал сначала передовым полком, а после отъезда царя — полком правой руки. (Разряды, лл. 165, 166 об).

     В ноябре 1548 г. Горбатый выступил на границу «по ногайским вестям» как второй воевода большого полка. (Там же, л. 169). В марте следующего года он возглавил армию, собранную против казанцев в Н. Новгороде. (Там же, лл. 169 об —170). Во втором царском походе на Казань зимой 1549—1550 гг. Горбатый командовал полком правой руки и руководил осадой города на Луговой стороне. (Там же, лл. 172 об, 176).

(обратно)

452

Под начальством Горбатого было до 15 тысяч одной только конницы. (См. Разряды, л. 187 об; ПСРЛ, т. XIII, стр. 178; Курбский. История.—РИБ, т. XXXI, стр. 179). Армия Горбатого была послана в Свияжск весною 1552 г. и находилась там до подхода главных сил в июле месяце. Войска Горбатого разгромили горную черемису. 13 июля воеводе было сказано царское милостивое слово «за прямую службу и раденье». (См. Курбский. История — РИБ, т. XXXI, стр. 179).

(обратно)

453

ПСРЛ, т. XIII, стр. 184.  Авторы «Казанской истории» утверждают, будто в «матицу великую начальных воевод» входили кн. В. А. Старицкий, кн. И. Д. Бельский, кн. А. Б. Горбатый и др. (См. Казанская история. Под. ред. В. П. Андриановой-Перетц, Изд. АН СССР, М.—Л., 1954, стр. 123). В действительности, Бельскому ко времени осады Казани едва исполнилось 13—14-лет, а Старицкий был всего на 3—4 года старше его.

(обратно)

454

На помощь царским отрядам из Ногайской орды прибыло до 2 тысяч всадников. (См. К у р б с к и й. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 185— 186, 183; Разряды, л. 193 об.).

(обратно)

455

Курбский. История —РИБ, т. XXXI, стр. 187: ПСРЛ, т. XIII.  стр. 210—211.

(обратно)

456

Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 187.

(обратно)

457

Д.. П. Голохвостов. Указ. соч., стр. 91. Со взятием Казани задача покорения Казанского ханства была еще полностью не решена. Бояре настоятельно советовали царю остаться в Казани с войсками до весны, чтобы выгубить бусурманское воинство до конца и усмирить землю «на веки». Однако по совету Захарьиных Грозный уехал в Москву, где его жена ждала рождения ребенка. Управлять Казанью «в царево место» был оставлен «большой боярин» кн. А. Б. Горбатый, а с ним двое других воевод, наиболее отличившихся при взятии крепости: кн. В. С. Серебряный и А. Д. Басманов. На долю этих трех воевод выпала сложная задача замирения вновь завоеванного края. (См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 205).

(обратно)

458

Послания Ивана Грозного, стр. 38. Царь желчно бранил Сильвестра, утверждая, что именно он «препустил» в царский «синклит» (думу) своего единомышленника Курлятева. Однако можно предположить, что Курлятев вошел в ближнюю думу благодаря не только покровительству Сильвестра, но и родству с Захарьиными. В одном местническом деле XVII в. упоминалось, что кн. М. Лыков «жил у Никиты Романовича, а сей ему был свой по князь Иване по Курлятеве». (См. Исторический сборник, 1838, ч. II, стр. 285, 364).

(обратно)

459

Курлятев служил с начала 30-х гг., но ни разу не отличился на военном поприще. Должно быть, по этой причине он не участвовал в казанских походах (1549—1550 гг. и 1552 г.). Во время первого из них Курлятев. «ведал» Москву, во время второго служил наместником Новгорода Великого. В мае 1553 г. он был переведен из Новгорода в Казань в качестве второго воеводы. Самые ответственные свои назначения Курлятев получает во второй половине 50-х гг. (См. Разряды, лл. 170, 178 об. 200 об. 201, 210; ПСРЛ, т.  XIII, стр. 156).

(обратно)

460

Курлятев исполнял указанную службу в октябре 1555 г., летом 1557 г., в марте 1558 г. и июле 1560 г. (См. Разряды, лл. 226, 238, 245 об, 246, 270 об, 276). После завоевания Ливонии Курлятев был назначен первым наместником русской Ливонии.

(обратно)

461

В мае 1548 г. Курлятев добился успеха в споре со знатным гедиминовичем кн. Ф. А. Куракиным. Позже он затеял спор с удельным князем А. И. Воротынским и знатнейшим из старомосковских бояр конюшим И. П. Федоровым-Челядниным (1553 г.). Счет с Федоровым завершился тем, что бояр «розвели» по разным городам. Попытка знатного рязанского князя И. И. Пронского «посчитатися» с Курлятевым в 1557 г. была отклонена под формальным предлогом. (Разряды, лл. 168, 201 об, 240—241).

    Однажды Курлятеву довелось возглавить боярский суд, разбиравший поземельную тяжбу между царским свояком кн. В. А. Сицким и кн. Прозоровским. Для решения тяжбы бояре пригласили в суд самого царя. Последний утверждал, что его «обыскивали, кабы злодея». «Попамятуй и посуди: с какою есть укоризною ко. мне судили Сицково с Прозоровским...», — писал Грозный много позже. (См. Послания Ивана Грозного, стр. 209, 599).

(обратно)

462

Послания Ивана Грозного, стр. 209.

(обратно)

463

ПСРЛ, т. XIII, стр. 157, 161.

(обратно)

464

Послания Ивана Грозного, стр. 38.

(обратно)

465

В течение 1538—1548 г. боярство получили один или двое членов рода Оболенских, тогда как в следующем десятилетии — около девяти. В чине боярина в думу вошли В. С. Серебряный, Д. И. и К. И. Курлятевы (1549 г.), П. С. Серебряный (1551 г.), Д. И. Немова (1552 г.), И. В. Гореиский (1555 г.), Ф. И. Кашин и Ю. И. Кашин (1555 г.), М. П. Репнин (1559 г.). (См. А. А. Зимин. Состав Боярской думы в XV—XVI веках. «Археографический ежегодник за 1957 год». М., 1958, стр. 61, 64, 67» 69; Разряды, лл. 216 об, 230, 255).

(обратно)

466

В тот период боярский чин получили некоторые Ростово-Суздальские князья: А. И. Катырев (к 1557 г.) и А. И. Нохтев-Суздальский (к 1559 г.); Ярославские князья: И. М. Троекуров и А. М. Курбский (к 1556 году), И. В. Пеньков (к 1557—1558, гг.;) окольничими стали — Д. С. Шестунов (к 1557 г.), В. А. Сицкий (к 1559 г.), В. А. Большой Великого Гагин (в конце 50-х годов) и т. д. Из Стародубских князей боярство получили Ф. Б. Ромодановский (1555 г.), Д. И. Хилков (к 1558 г.), окольничим стал Дав. Фед. Палецкий (к 1553 г.). (См. Разряды, лл. 238, 255, 256 об, 246 об, 202 об; ТКТД, стр. 120, 121; ПСРЛ, т. XIII, стр. 270; Родословная книга, ч. II, стр. 118; А. А. Зимин. Состав Боярской думы, стр. 67).

(обратно)

467

Царь Иван писал Курбскому, будто Сильвестр «вас (бояр-княжат. — Р. С.) почал причитати к вотчинам и к селам; еже деда нашего великого государя Уложением, которые вотчины у вас взимати и которым вотчинам еже несть потреба от нас даятися, и те вотчины ветру подобно роздал неподобно и то деда нашего Уложение разрушил и тех многих людей к себе примирил». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 38). Возможно, что царь имел в виду раздачу крупнейших вотчин представителям титулованной знати, получившим думные чины.

(обратно)

468

Сб. РИО, т. 59, стр. 439; Разряды, лл. 219 об, 225.

(обратно)

469

Подробнее см. И. И. Смирнов. Очерки, стр. 245—246; А. А. 3 и м и н. Пересветов, стр. 43.

(обратно)

470

Одно время Анфим заведовал таможенными сборами в Казне. «Царь государь, — писал сыну Сильвестр, — велел послужити тебе в своей царской Казне, у таможенных дел» и т. .д. (См. Домострой, стр. 70).

(обратно)

471

«Что ж о козначее нашем Никите Офонасьевиче? — писал царь стороннику Сильвестра Курбскому. — Про что живот напрасно разграбисте, самого же в заточение много лет, в дальных странах, во алчбе и наготе держасте?». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 52). В Дворовой тетради 50-х годов против имени Курцева, занимавшего тогда пост Тверского дворецкого, сделана помета «в опале». (См. ТКТД, стр. 114). Последнее назначение Курцев получил около ноября 1555 г. (См. Разряды, л. 215, 231—232 об). После того опальный дьяк провел несколько лет в ссылке, из которой вернулся лишь после падения Сильвестра.

(обратно)

472

ПСРЛ, т. XIII, стр. 524.

(обратно)

473

Г. Ю. Захарьин был членом «семибоярщины» и «ведал» столицу летом 1553 г., и эта служба была одной из его последних служб. (См. Разряды, л. 203). В списке думных чинов он показан, выбывшим в 1555— 1556 гг. (См. Древняя Российская вивлиофика, т. XX, М., 1791, стр. 34, 40). По некоторым сведениям, инок Гурий Захарьин умер в монастыре в 1567 г. (См. И. Д. Дмитриев. Указ. соч., стр. 9). По другим сведениям, он скончался значительно раньше. В Дворовой тетради 1552 г. против его имени помечено «умре», но тетрадь заполнялась лишь до начала 60-х гг. (См. Тетрадь Дворовая 7060 г.—Москва. ГИМ, Музейное собр., № 3417, л. 42 об.). И. И. Хабаров служил несколько лет наместником Смоленска, откуда был отозван после сильного пожара в 1554 г. (См. Разряды, лл. 200, 208, 208 об.; ПСРЛ, т. XIII, стр. 432). Затем он ушел в монастырь, где прожил многие годы. (См. выше, стр. 42).

(обратно)

474

В конце 50-х годов дворецким Казанским и Нижегородским стал М. И. Вороной-Волынский. (См. Тысячная книга, стр. 114; Разряды, л. 252 об; Акты, относящиеся до юридического быта древней России, изд. Археограф, ком. под ред. Н. Калачева, т. I, СПб., 1857, стр. 229).

(обратно)

475

По некоторым, крайне недостоверным сведениям, виновником опалы Юрьева якобы был ездивший с ним в Литву Ф. И. Сукин, который «на боярина на Василия Михайловича доводил и в напрасную беду ввел». Приведенные сведения содержатся  в цитированном выше родословце конца XVII в., представляющем генеалогический пасквиль на Сукиных. Насколько плохо авторы пасквиля были осведомлены о событиях середины XVI в., показывает их утверждение, будто Сукиных «вынесли в люди» Щелкаловы. В действительности, Щелкаловы служили оруженосцами в то время, когда Сукины достигли вершины могущества и заседали в думе. (См. Родословная книга XVII века. БАН. Отдел рукописей. 32.15.16, лл. 118—119).

(обратно)

476

После смерти боярина 3. П. Яковлева (1 июля 1558 г.) боярство было сказано его братьям И. П. и С. В. Яковлевым. К 1559 г. Н. Р. Юрьев получил окольничество. (См. Н. Снегирев. Новоспасский монастырь, стр. 128; Тысячная книга, стр. 113, 112; Разряды, лл. 253 об, 255, 256 об; А. А. Зимин. Реформы, стр. 374).

(обратно)

477

С. В. Шереметев, новгородский дворецкий (1555 г.), стал окольничим в 1558 г., но вскоре он умер. Второй брат, Никита, получил окольничество в 1557 году и боярство в 1558 году. Иван Меньшой в 1558 году был пожалован в окольничие, а через год также стал боярином. (Разряды, лл. 225, 242, 238, 246, 242, 253).

(обратно)

478

Брат оружничего и окольничего Л. А. Салтыкова Яков получил боярство в июне 1558 г. (Разряды, лл. 202, 231, 260; ТКТД, стр. 114; А. А. Зимин. Реформы, стр. 374).

(обратно)

479

Разряды, лл. 202, 204 об, 257. Младший брат временщика Данила стал окольничим ранее 1559 года. (Там же). Как писал царь, «поп Селиверст и со Олексеем (Адашевым. — Р. С.) здружися и начаша советовати отаи нас, мневша нас неразсудных суща». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 37). Факт сближения между Сильвестром и Адашевым засвидетельствован также Курбским. (См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр: 170).

(обратно)

480

Когда Адашев был «во времяни», «в ту же пору был поп Селивестр и правил Рускую землю с ним заодин и сидели вместе в ызбе у Благовещения, где ныне полое место межу полат». (См. Пискаревский летописец, стр. 56—57).

(обратно)

481

В Москве Сильвестра патронировал, по-видимому, митрополит Иосаф Скрипицын, его земляк-новгородец. (Ближний родственник митрополита Д. Т. Скрипицын служил в Новгороде дьяком, а его брат был помещиком Обонежской пятины. См. Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки, стр. 248; Тысячная книга, стр. 96). В 1540 г. Иосаф добился освобождения из тюрьмы Старицких будто бы по совету Сильвестра: «его бо промыслом и из нятства выпущены». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 135, 526). После Стоглавого собора Сильвестр возил соборные постановления на утверждение бывшему патрону Иосафу в Троицу. (См. И. И. Смирнов. Очерки, стр. 240—241).

(обратно)

482

В марте 1548 г. новгородский архиепископ прислал традиционные подарки («великоденский мех») членам царской семьи, боярам, приказным,  придворным священникам. Подарки получили все сколько-нибудь влиятельные при дворе лица. Сильвестра среди них не было. (См. И. И. Смирнов. Очерки, стр. 250—251). В конце 40-х гг. Сильвестр не смог добиться для себя поста протопопа Благовещенского собора и царского духовника, хотя пост этот дважды оказывался вакантным. До января 1548 г. протопопом был Федор Бармин, которого сменили сначала Яков, а затем Андреи.

(обратно)

483

Во время собора на еретиков дьяк И. М. Висковатый показал, что он на протяжении трех лет «вопил» и «возмущал народ» по поводу новых кремлевских икон «в соблазн» и в поношение Сильвестру. Если, отмечает И. И. Смирнов, придворный священник не был «в состоянии на прекратить эти выступления, ни тем более расправиться» с дьяком, то очевидно, вплоть до 1550—1553 гг. он еще не располагал достаточной внешней властью. (См. И. И. Смирнов. Очерки, стр. 251).

(обратно)

484

ПСРЛ, т. XIII, стр. 524.

(обратно)

485

ПСРЛ, т. XIII, стр. 524.

(обратно)

486

См. Курбский. История, —РИБ, т. XXXI, стр. 166. Незадолго до женитьбы, во время похода армии на Оку Иван IV предавался совсем детским потехам: «пашню пахал вешнюю и з бояры и сеял гречиху и иныя потехи: на ходулех ходил и в саван наряжался». (Пискаревский летописец, стр. 73—74). Через несколько дней он отдал приказу казни нескольких бояр, которые были обезглавлены тут же перед его шатром.

(обратно)

487

«наказуют опасне благочестию (царя.—Р. С.); молитвам же прилежным ко богу, и постом, и воздержанию внимати со прилежанием завещавает оный презвитер» Сильвестр. (См. Курбский. История.—РИБ. т. XXXI, стр. 171).

(обратно)

488

Сильвестр был царю строгим наставником, «еще к тому и чюдеса и аки бы явление от бога поведающе ему, не вем, аще истинные, або так ужасновение пущающе, буйства его (Ивана. — Р. С.) ради, и для детских неистовых его нравов, умыслил был собе сие; яко многажды и отцы повелевают слугам детей ужасати мечтательными страхи...» (См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 169).

(обратно)

489

Донесение 1558 г. — См. И. Г а мель. Англичане в России в XVI и XVII столетиях. — «Записки импер. Академии наук», т. VIII, СПб., 1865, приложение № 5, стр. 44. Следствием фарисейства, царившего при дворе, был эпизод,, происшедший в мае 1559 г., когда царь вернул датским послам привезенные ему в подарок замысловатые часы, украшенные движущимися изображениями небесных, планет. Послам было сказано: «для христианского царя, который верует в бога и которому нет дела до планет и знаков (небесных), подарок непригоден». (См. Ю. Щербачев. Акты Копенгагенского архива.— Чтения ОИДР, 1915, IV, стр. 139).

(обратно)

490

Курбский, ссылаясь на эрудицию царя, иногда сокращал библейские цитаты. «Последующие стихи умолчю, — писал он однажды, — ...ведуще тя священного писания искуснаго». (См. Курбский. Письмо к царю Ивану Васильевичу 1579 г. — РИБ, т. XXXI, стр. 129). Царь неплохо знал также и исторические сочинения, на которые он не раз ссылался в речах к Боярской думе, к иностранным послам и т. д. (См. Послание Таубе и Крузе, стр. 33; Сб. РИО, т. 71, стр. 689). Не следует забывать, что Иван был обладателем богатейшей библиотеки, включавшей многие сочинения греков, византийских авторов и т. д. Венецианского посла поразило близкое знакомство Грозного со многими римскими историческими книгами. (См. А. И. Тургенев. Historica Russiae Monumenta, т. I, СПб., 1841, p. 214).).

(обратно)

491

В июне 1552 г. крымский хан напал на Тулу. Воеводы слали в Москву гонца за гонцом. Последний гонец застал царя за трапезой. Не закончив трапезу, Иван отправился служить вечерню, — «обычай боимаше царь благочестивый никогда же погрешити законом уставного правила». После вечери царь велел полкам выступить против татар. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 189).

(обратно)

492

ПСРЛ, т. XIII, стр. 215.

(обратно)

493

Много позже царь Иван писал о том, что взял («приях») к себе попа Сильвестра «совета ради духовнаго» и было «сперва убо яко благо начало», «како подобает наставником благим покорятися безо всякого рассуждения, и ему (Сильвестру. — Р. С.)... повинухся волею, а не ведением». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 37).

(обратно)

494

Феодосий принял коломенскую епархию от Вассиана Топоркова, близкого приятеля Захарьиных, в 1542 г. и сохранял сан до 1555 г. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 142, 250). Низложение Феодосия красочно описано Грозным в письме к Курбскому: «Како убо епископа Коломеньского Феодосия, нам (царю и Захарьиным? — Р. С.) советна, народу града Коломны повелесте камением побита? Его бог ублюде, и вы его со престола согнали». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 52).

(обратно)

495

Разряды, л. 236 об. Юродивый Василий, дивный «нагоходец», поразил воображение современников тем, что круглый год ходил нагишом, без «телесного одеяния». (См. А. А. Зимин. Пересветов, стр. 90).

(обратно)

496

ПСРЛ, т. XIII, стр. 267.

(обратно)

497

В тексте летописи сказано, что в «приговоре» о кормлениях участвовали царь «з братиею и з боляры», но в тексте не указаны ни месяц, ни день утверждения «приговора». Это обстоятельство ставит под сомнение достоверность всего документа в целом. В летописном изложении «приговор» заметно отличается от подлинных указов Боярской думы.

(обратно)

498

ПСРЛ, т. XIII, стр. 268 (Курсив наш.—Р. С.).

(обратно)

499

Кормленщики (наместники и волостели) «многие грады и волости пусты учиниша», притесняли население «и много злокозненых дел на них учиниша: не быша им пастыри и учители, но створишася им гонители и разорители». При всем том кормленщики и сами оставались в накладе. Ввиду частых жалоб и судебных исков многие из них «и старого своего стяжаниа избыша, животов и вотчин». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 267). Не менее резко осуждал систему кормлений царь Иван. В послании Курбскому он замечает: «тако же убо и ваше (бояр. — Р. С.) хотение, еже вам на градех и властех совладети, иде же вам быти не подобает; и что от сего слуичшася в Росии, егда бывша в коежом граде градоначяльницы и местоблюстители, и какова разорения быша от сего и сам... видел еси». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 27—28).

(обратно)

500

ПСРЛ, т. XIII, стр. 268.

(обратно)

501

ПСРЛ, т. XIII, стр. 268. Правом на кормления пользовались бояре и наиболее знатные из-дворян. Городовые дворяне получали вместо кормлений денежное жалованье раз в три-четыре года. (Там же).

(обратно)

502

В этом плане, возможно, следует рассматривать историю Ладожского наместничества. 21 августа . 1555 г. власти распорядились вернуть одному ладожскому монастырю корм, незаконно взысканный с него наместником Ладоги Ф. Д. Аксаковым (ДАИ, т. I, № 53, 54). В августе 1556 г. тотчас после дворянского смотра был составлен «Список доходной ладожского кормления», согласно которому ежегодные поборы в пользу наместника и его тиунов определялись суммой около 40 рублей. Наместник мог держать на посаде в Ладоге корчму, собирал судебные пошлины и т. д. (См. Д. Я. С а м о к в а с о в. Архивный материал, т. I, ч. I, М., 1905, стр. 177—188).

(обратно)

503

После взятия Казани в 1552 г. дворянство получило из казны около 48 тысяч рублей денег и драгоценностей, «опричь вотчин и поместей и кормлений». «А кормлении, — добавляет летописец, — государь пожаловал всю землю». (ПСРЛ, т. XIII, стр. 228). Бояре, «возжелаша богатества», разобрали доходнейшие из кормлений. Прочие кормления достались «всей земле», т. е. прочим служилым людям. (Там же, стр. 529). Новая раздача кормлений была произведена в начале Ливонской войны. После окончания похода 1558 г. царь вызвал в слободу бояр и всех воевод «и землями и кормлением их доволно пожаловал... тако же детей боярских всех многим своим жалованием жаловал... кормлением и поместьи». (ПСРЛ, т. XIII, стр. 312).

(обратно)

504

См. П. А. Садиков. Очерки, стр. 212—247; А. А. Зимин. Реформы, стр. 422—437.

(обратно)

505

А. А. Зимин подвергает сомнению взгляд, будто в 1556 г. был издан особый указ (приговор), отменивший систему кормлений. По его мнению, земская реформа проводилась с начала 50-х гг. поуездно и завершилась к 1555—1556 гг. (А. А. Зимин. Реформы, стр. 426, 432).

    Ранее всего ликвидированы были крупнейшие наместничества во внутренних уездах государства, как, например, в Рязанском и Костромском. В 1550 г. наместниками там были удельные князья Воротынские. (См. Разряды, л. 179 об). Очень долго кормления удерживались в пограничных западных и северо-западных уездах, а именно в Смоленской земле и Северщине, присоединенных к России в XVI в., а также во Пскове, Орешке и т. д. (См. А. А. Зимин. Реформы, стр. 434; Разряды, лл. 229 об, 235—235 об, 241—241 об, 245 об, 252, 257 об, 267, 268 об, ,282, 244; Сб. РИО, т. 129, стр. 67, 73).                                       

    Обширный материал для истории земской реформы содержит так называемая Боярская книга 1556 года. (См. Н. Е. Носов. Боярская книга 1556 г.—«Вопросы экономики и классовых отношений в Русском государстве XII—XVII вв». Изд. АН СССР, М.—Л., 1960, стр. 219—220).

Боярская книга показывает, что в середине 50-х гг. происходила постепенная ликвидация мелких и мельчайших кормлений и отдельных статей дохода, которыми до того пользовались верхи столичного и отчасти уездного дворянства. В частности, на протяжении двух-трёх лет кормления были упразднены (иногда временно) в северном посаде Тотьме, в некоторых костромских и пошехонских волостях, нескольких псковских пригородах и т. д. (См. Боярская книга, лл. 17, 62, 122, 132, 75, 117, 37, 106, 138, 11, 53).

(обратно)

506

Н. Е. Носов совершенно справедливо указал на то, что между верхушкой столичного дворянства и боярством не было резких социальных граней и что доминирующую роль в проведении земской реформы 1556 г. играла не борьба правительства против боярства, как определенной социальной группы господствующего класса, а стремление удовлетворить общие интересы феодального сословия. (См. Н. Е. Носов. Боярская книга, стр. 224).

(обратно)

507

Биографические сведения о Еразме крайне скудны и сбивчивы. Обычно его отождествляют со священником одного из дворцовых соборов столицы попом Ермолаем. (См. А. А. Зимин. Пересветов, стр. 120—122).

(обратно)

508

Самой замечательной чертой утопических проектов Еразма является живое сочувствие его нуждам и бедствиям «ратаев», задавленных «различными работными игами», оброками, «серебром», «ямскими собраниями» и т. д. Царю, поучал Еразм, надобно заботиться о «благополучеиии» не одних только вельмож. «Вельможа бо сут потребно, но ни от коих же своих трудов доволствующиеся. В начале же всего потребна сут ратаеве: от их бо трудов ест хлеб, от сего же всех благих главизна». Чтобы облегчить их положение, избавить от многоразличных тягот («не единого ярма») и «волнений скорбных», Ермолай предлагал заменить все поборы и повинности крестьян «на един тяжателный ярем», натуральный издольный оброк в виде пятой части урожая. Таким путем он надеялся облегчить участь крестьян и в то же время упрочить благосостояние «воинов», т. е. дворянства. (См. А. А. Зимин. Пересветов, стр. 133—136).

(обратно)

509

См. А. А. 3 и м и и. Пересветов, стр. 139.

(обратно)

510

ПСРЛ, т. XIII, стр. 268—269.

(обратно)

511

ПСРЛ, т. XIII, стр. 269.

(обратно)

512

Смотр позволил выявить «ленивых» дворян, уклонявшихся от службы. Отныне они были включены в «смотренные» списки и «посему множество воинства учинишася». (См. ПСРЛ, т.л XIII, стр. 270 271; Разряды, лл. 230, 231 об. См. также И. И. Смирнов. Очерки, стр. 429).

(обратно)

513

Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 170.

(обратно)

514

Пискаревский летописец, стр. 56.

(обратно)

515

Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 278. Самой примечательной фигурой среди приживалок в доме временщика была полька Мария по прозвищу «Могдалыня». Будучи обращена Адашевым из католичества в православие, она в фанатизме превзошла своего покровителя: эта «великая и превосходная посница многажды и год едипова в седмицу вкушающи». На теле своем она носила «вериги тяжкие железные». (Там же, стр. 277).

(обратно)

516

Пискаревский летописец, стр. 56.

(обратно)

517

Дворянский радикализм стал значительно меньше увлекать Адашева с тех пор, как вместе с думными титулами его семья получила земельные владения, измерявшиеся тысячами четвертей земли. Радикализм ермолаевского толка с его живым сочувствием к ратаям, видно, и вовсе претил Адашевым, происходившим из «честного», хотя и небогатого дворянского рода.

(обратно)

518

Только однажды Пересветов получил возможность представить правительству свои проекты реформ, после чего он вновь погружается в полную безвестность. Неясно, что произошло с ним после 1549 г. Возможно, что в конце жизни Пересветов подвергся преследованиям. В царском архиве хранились «списки доводные» на Я. Щелкалова и «черный список Ивашка Пересветова да Петра Губастого». (См. Описи царского архива, стр. 31). По предположению А. А. Зимина, речь шла о судебно-следственных материалах по делу Пересветова. (См. А. А. Зимин. Пересветов, стр. 338).

    Не менее печально сложилась судьба другого выдающегося дворянского публициста, попа Ермолая, который вынужден был сменить клобук столичного священника на монашескую рясу (Там же. стр. 128).

(обратно)

519

Об участии дворянских представителей в последующих Земских соборах 50-х гг. можно говорить лишь предположительно. (Подробнее о соборах см. М. Н. Тихомиров. Сословно-представительные учреждения (Земские соборы) в России в XVI веке. — «Вопросы истории», 1958, № 5; А. А. Зимин. Реформы, стр. 349—350; С. О. Шмидт. Исследования по социально-политической истории России XVI века. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук, М., 1964, стр. 13).

(обратно)

520

См. А. А. 3 и м и н. Реформы, стр. 325—326. Мысль об утверждении в России сословной монархии в середине XVI в. впервые была высказана в литературе Н. П. Павловым-Сильванским. (См. Н. П. Павлов-Сильванский. Феодализм в древней Руси, СПб., 1907, стр. 37, 124).

(обратно)

521

Главные решения собора относительно «примирения» царя с землей были приняты на заседаниях Боярской думы и священного собора н первый день 27 февраля 1549 г. Решению предшествовала царская речь к думе и боярское челобитье к царю. Только после обсуждения вопроса в думе царь произнес речь перед княжатами и дворянами, заседавшими особой курией, отдельно от думных чинов. .Царь информировал дворян о принятых думой решениях. На второй день собора, 28 февраля, Боярская дума уже без всякого участия дворян приняла решение о неподсудности детей боярских кормленщикам. (Подробнее о соборе см. И. И. Смирнов. Очерки, стр. 289—291).

(обратно)

522

ПСРЛ, т. XIII, стр. 279.

(обратно)

523

ПСРЛ, т. XIII, стр. 248, 259, 276, 282, 284.

(обратно)

524

Шереметев с 14-тысячным отрядом покинул Белев и двигался вглубь степей Муравским шляхом, когда узнал о вторжении татар. 3 июля он напал на татарские арьергарды и захватил ханский обоз. На другой день 60-тысячная крымская орда обрушилась на русский отряд и смяла его. Шереметев был ранен и покинул поле боя. Однако его помощнику воеводе А. Д. Басманову удалось собрать остатки разгромленной армии, 5—6 тысяч человек. В течение целого дня 5 июля русские, засев в глубоком буераке, отбивали атаки всей крымской орды. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 256—257; Послания Ивана Грозного, стр. 48).

(обратно)

525

ПСРЛ, т. XIII, стр. 269.

(обратно)

526

Предводитель запорожцев кн. Д. И. Вишневецкий захватил остров Хортицу на Днепре и объявил о переходе на царскую службу. Хану не удалось выбить казаков с Хортицы. (См. ПСРЛ. т. XIII, стр. 275, 281).

(обратно)

527

ПСРЛ, т. XIII, стр. 277.

(обратно)

528

По сообщению русского посла, хан «чаял на собя приходу в Крым царя» Ивана. (ПСРЛ, т. ХIII, стр. 277).

(обратно)

529

Адашев предлагал царю «да подвигнется сам... со великими во-иски на Перекопского времени на то зовущу». (См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 239). Пленники, вышедшие из Крыма, сообщали, что у хана многие люди умерли поветрием. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 272). Передавали, будто в результате эпизоотии «в той орде Перекопскии десяти тысящеи коней от тое язвы не осталось...». (Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 239).

(обратно)

530

Накануне Ливонской войны в 1556 г. царь Иван с «ближними» людьми предпринял поездку в Никитский Переяславский монастырь.

И. И. Полосин остроумно объясняет царскую поездку тем, что и шведы и англичане тянутся в этом году к Переяславлю, а царь разрушает их коварные замыслы, укрепляя «форты переяславских монастырей». (См. И. И. Полосин. Социально-политическая история России XVI — начала XVII в. Изд. АН СССР, М., 1963, стр. 77). В действительности, все обстояло гораздо проще. В Никитском монастыре в Переяславе жил на покое «якоже вельможа некий» старец Мисаил Сукин, известный царедворец и фаворит Василия III. (См. Послания Ивана Грозного, стр. 178; ПСРЛ, т. XIII, стр. 411—413, 274). Сукин принадлежал к той группе старых осифлян, которая поддерживала тесные связи с Захарьиными. Царь ездил в Переяславль, вероятно, по совету Захарьиных и остался доволен результатами свидания с Сукиным. Он осыпал монастырек своими милостями, «многие земли подаде на прекормление братии... и многи денгы вдаша на собрание братии» и т. д. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 274). Престарелый советник Василия III, вероятно, советовал царю держаться традиционной политики мира с Крымом и Турцией. Подобные советы осифлян вызывали крайнее возмущение сторонников Адашева. По утверждению Курбского, «богатые и ленивые мнихи и мирские» будто бы советовали царю «со вопиянием», чтобы он покинул Казань и свел оттуда воинство христианское: после кровавой семилетней войны «изнемогло» воинство и в нищету пришло. (См. РИБ, т. XXXI, стр. 225—226).

(обратно)

531

Одной из главных причин русско-ливонского конфликта было столкновение торговых интересов России и Ливонии. Ливонское купечество издавна играло роль посредника в торговле между Россией и Западной Европой и извлекало крупные доходы из этой торговли. Целям утверждения посреднической монополии служила традиционная политика блокады России, проводившаяся Орденом. Во время первых переговоров с ливонцами в 1554 г. Москва потребовала предоставить русским купцам право свободной торговли с купцами из Западной Европы на рынках Риги и Ревеля. (См. Донесение Д. Кавера (1554 г.)—Акты ревельского архива.— Чтения ОИДР, М., 1898, кн. 4, отд. IV, стр. 11     12).

     Вопрос об экономических причинах русско-ливонской войны подробно исследован в монографии шведского ученого С. Свенсона. (Cm.S. Svenssоn. Den merkantia backgrunden tiil Russlands anfall pa den Livlandska ordensstaten 1558. Lund, 1951).).

     Со времени появления англичан на Белом море (150З г.) и установления правильных торговых сношений с Англией интерес России к европейской торговле резко усилился. Как раз накануне Ливонской войны, в июне 1556 г. московское правительство позволило англичанам устроить «пристанище корабельное» на Белом море и разрешило им «торг по всему государству поволной». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 270). Однако суровые естественные условия очень стесняли развитие торговли на Белом море. По этой причине Москва все чаще обращала свои взоры в сторону Балтийского моря. Накануне Ливонской войны Россия владела обширным участком побережья Финского залива и имела по крайней мере два удобных выхода на Балтику: через устья рек Невы и Наровы. В апреле 1557 г. правительство приняло решение о строительстве морского порта в устье Наровы. Возглавить строительство поручено было виднейшему сподвижнику Адашева дьяку Разрядного приказа И. Г. Выродкову. К июлю того же года он выстроил на Нарове «город для бусного приходу заморским людям», первый русский порт на Балтийском море. (См. Разряды, л. 237; ПСРЛ, т. XIII, стр. 284).

    Одновременно правительство издало указ, полностью воспрещавший новгородскому и псковскому купечеству ездить с товарами в ливонские города Нарву и Ревель и предлагавший ждать «немцев» в своей земле, в новом корабельном пристанище. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 281).

    Основание порта на Балтике связано было с попытками Адашева добиться разрешения конфликта с Ливонией мирными средствами. Однако попытки эти не увенчались успехом. К концу 1557 г. в Москве окончательно победила «партия войны».

(обратно)

532

Летом 1557 г. польский король двинул к ливонской границе свои войска, а 14 сентября подписал с магистром союзный договор. (См. Г. В. Форстен. Балтийский вопрос в XVI и XVII столетиях (1544—1648), т. I, СПб., 1893, стр. 76—78; Сб. Материалов и статей по истории Прибалтийского края, т. II, Рига, 1879, стр. 352).

(обратно)

533

В декабре 1557 г. хан Девлет-Гирей сообщил царю о том, что он утвердил договор о дружбе и братстве с Россией н намерен «воевать Литву». В качестве платы за союз хан требовал посылки ему крупной дани, «поминок». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 287—288).

(обратно)

534

ПСРЛ, т. XIII, стр. 287.

(обратно)

535

Дневник Ливонского посольства к царю Ивану Васильевичу, составленный Т. Хёрнеррм (1557 г.)—Чтения ОИДР, 1886, кн. 4, отд. IV, стр. 5—18. X. X. Хруус в рецензии на книгу С. Свенсона (см. выше) особо отметил проделанный шведским историком анализ дневника Хёрнера, проливающий свет на вопрос о роли в московских переговорах Адашева, противника войны с Ливонией, и Висковатого, представителя «военной партии». (См. «Вопросы истории», 1958, № 1, стр. 181).

(обратно)

536

ПСРЛ, т. XIII, стр. 288—289.

(обратно)

537

Разряды, л. 241 об.; Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 240.

(обратно)

538

Вторжение в Ливонию было осуществлено ограниченными силами. В нем участвовали новгородская рать, часть московского «выбора» и вспомогательные татарские отряды. Во главе армии стояли лучшие московские воеводы кн. В. С. Серебряный и А. Д. Басманов. Воеводы получили инструкцию избегать осады замков и городов. Единственным результатом похода было пленение тысяч мирных жителей и сожжение сотен деревень. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 289-290; Г. В. Форстен. Балтийский вопрос, т. I, стр. 88). Вспоминая о начале Ливонской войны, царь Иван писал следующее: «егда начася брань, еже на гермоны тогда посылали... князя Михаила Васильевича Глиньского с товарьици, гермона воевати, и от того времени от попа Селивестра и от Олексея и от вас какова отягчения словесная пострадах, ихже несть подробну глаголати!». (Послания Ивана Грозного, . стр. 48).

(обратно)

539

В тот период в Нарве образовалась промосковская партия, стремившаяся сохранить доходную торговлю с Русью ценой подчинения Москве. В начале апреля Нарва подверглась сильнейшей бомбардировке, после чего нарвцы заявили о своей готовности признать власть царя и направили послов в Москву. Царь даровал нарвским послам обширные привилегии. Тем временем к Нарве подошли орденские войска и в городе взяли верх противники Москвы. Невзирая на перемирие, нарвцы обстреляли Ивангород. Тогда находившийся в Ивангороде воевода Басманов приказал открыть огонь изо всех орудий, а затем, не дожидаясь исхода дипломатических переговоров в Москве, отдал приказ о занятии Нарвы. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 295—296; Г. В. Фор стен. Балтийский вопрос, т. I, стр. 92— 95; Прибалтийский сборник, т. II, стр. 360—364).

(обратно)

540

ПСРЛ, т. XIII, стр. 295—296.

(обратно)

541

ПСРЛ, т. XIII, стр. 297—298. Русское правительство придавало исключительное значение нарвскому мореплаванию и сделало все для его развития. Оно представило купечеству Нарвы самые широкие привилегии: право самоуправления, свободу вероисповедания, право на беспошлинную закупку основных товаров на рынках России. (См. Ю. Н. Щ е р б а ч е в. Копенгагенские акты, относящиеся к русской истории, вып. I. — Чтения ОИДР, М., 1915, кн. 4, ч. II, стр. 41—42).

(обратно)

542

См. Послания Ивана Грозного, стр. 48—49.

(обратно)

543

Юрьев пал 18 июля 1558 г. Его осадой и бомбардировкой искусно руководил кн. В. С. Серебряный. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 300—305, Г. В. Форстен. Балтийский вопрос, т. 1, стр. 98—101; Прибалтийский сборник, т. II, стр. 367—372).

(обратно)

544

ПСРЛ, т. XIII, стр. 313—317.

(обратно)

545

Вишневецкий надеялся получить подкрепления (до 20—30 тысяч человек) от вассалов царя черкесских князей и Большой Ногайской орды. Но те не оказали обещанной помощи (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 543). В мае Вишневецкий был отозван с Украины в Москву. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 288, 296; см. также В. А. Голобуцкий. Запорожское казачество. Киев, 1957, стр. 80, 82).

(обратно)

546

ПСРЛ, т. XIII, стр. 315; Разряды, л. 252 об.

(обратно)

547

В послании Курбскому царь не преминул указать на этот промах Адашева. «Како убо, —писал он,— лукавого ради напоминания датцкого короля, лето цело дасте безлепа рифлянтом збиратися?» (Послания Ивана Грозного, стр. 49). Примечательно, что ливонцы получили необходимое им перемирие без особых хлопот с их стороны. Предлогом к перемирию послужило ходатайство датских послов, взявших на себя роль посредников между Русью и Орденом. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 317-318).

(обратно)

548

Вишневецкий со своим отрядом достиг окрестностей Азова. По некоторым сведениям, он должен был идти к Перекопу на помощь Адашеву, но не пришел. (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 585). Что касается Д. Ф. Адашева, то он высадился в Крыму в 15 верстах от Перекопа. Разорив несколько прибрежных селений, Адашев ушел на Днепр, но попал здесь в засаду и потерял много людей. В сентябре 1559 г. Д. Ф. Адашев и Вишневецкий вернулись на Русь. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 318).

(обратно)

549

В летописи А. Ф. Адашев уделил походу брата на Днепр больше места, нежели любому из ливонских походов. Описание похода представляет настоящий панегирик «победе» русских воинов над бусурманами: «как и юрт Крымской стал, ...руская сабля в нечестивых жилищех тех по се время кровава не бывала...» и т. п. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 319). Сторонники Адашева утверждали, будто поход в Крым был успешен и русские немалую «тщету учиниша в орде». (См. Кур б с к и й. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 240). Однако ближе к истине был, по-видимому, царь Иван, указывавший на полную безрезультатность похода. «Что же убо и ваша победа, яже Днепром и Доном? — писал он Курбскому, — колико убо злая истощания и пагуба християном содеяшеся, сопротивным же не малыя досады»; (См. Послания Ивана Грозного, стр. 48).

(обратно)

550

Русские воеводы готовились встретить татар не в приокских крепостях, как обычно, а в степях на границе. Воевода Воротынский ездил из Дедилова на поле «мест рассматривати», где стать царю и полкам. (См. Разряды, лл. 256 об, 257 об). Вероятно, Адашев и его приверженцы рассчитывали завершить войну с Крымом, разгромив татар в генеральном сражении. Однако хан вовсе не намерен был ввязываться в генеральное сражение.

(обратно)

551

ПСРЛ, т. XIII, стр. 321.

(обратно)

552

Виновниками поражения были сами воеводы, заместничавшие во время остановки в Изборске и с опозданием явившиеся в окрестности Юрьева. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 321; Разряды, л. 264; Псковские летописи, т. II, стр. 238; Г. В. Фор стен. Балтийский вопрос, т. I, стр. 107). В архиве хранилось местническое «дело Захарьи Плещеева да Замятии Сабурова, как их громил ливонский магистр». (Описи царского архива, стр. 38). Воеводы потеряли только убитыми более тысячи человек, бросили обозы и т. д.

(обратно)

553

ПСРЛ, т. XIII, стр. 323; Г. В. Форстен. Балтийский вопрос, т. I. стр. 108—109.

(обратно)

554

ПСРЛ, т. XIII, стр. 321; Сб. РИО, т. 59, стр. 593.

(обратно)

555

.«Пришла груда великая и безпута кроме обычая, и в нужю рать пришла великую, а спешити невозможно», рассказывает летописец. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 321).

(обратно)

556

ПСРЛ, т. XIII, стр. 321.

(обратно)

557

Послания Ивана Грозного, стр. 41.

(обратно)

558

ПСРЛ, т. XIII, стр. 324.

(обратно)

559

ПСРЛ, т. II, стр. 238.

(обратно)

560

Поражение у Юрьева заметно деморализовало находившиеся в Ливонии войска, «и того ради, — замечает Курбский, — ...не токмо от равных полков, но уже и от малых людей великие бегали». (См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 247).

    Незадолго до отъезда в Ливонию Курбский был вызван во дворец для беседы с царем. Иван заявил Курбскому что войска удручены неудачами, и, чтобы ободрить их, он вынужден либо сам идти против лукавых «рифлянтов», либо послать на них его, Курбского, «любимого» друга, «да охрабрится паки воинство мое». (Там же).

(обратно)

561

См. Г. В. Форстен. Балтийский вопрос, т. 1, стр. 110. Официальная русская летопись упоминает о пленении ландмаршала Ф. Белля и пяти других рыцарей. В Псковской летописи говорится о многих пленниках-немцах. Наконец, у Курбского мы находим сведения о пленении 11 командоров и 120 рыцарей. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 330; Псковские летописи, т. II, стр. 239; Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 251—252).

(обратно)

562

Знатным пленникам, магистру Фюрстенбергу и ландмаршалу Беллю, суждено было жить и умереть в России. В письме к царю Адашев просил сохранить жизнь Беллю, имея в виду его исключительный авторитет среди немецкого населения Лифляндии. Однако ландмаршал навлек на себя гнев Грозного, ответив на его вопросы «противным словом». Мстя за недавние поражения в Ливонии, царь предал Белля и четырех других командоров жестокой казни. Несколько пленных рыцарей были публично казнены в Пскове. Фюрстенберг, несмотря на обещанные милости, подвергся опале и получил «прощение» только через три месяца после пленения. (См. Курбский. История — РИБ, т. XXXI, стр. 257; Псковские летописи, т. II, стр. 239; ПСРЛ, т. XIII, стр. 330—331; Прибалтийский сборник, т. II, стр. 392).

(обратно)

563

Прибалтийский сборник, т. II, стр. 397; Я. Я. Зутис. К вопросу о ливонской политике Ивана IV. — «Известия АН СССР», серия истории в философии, т. IX, № 2, 1952, стр. 140.

(обратно)

564

Ввиду сосредоточения литовских войск в окрестностях Риги, русское командование направило на рижскую дорогу воеводу кн. Курбского. Литовский воевода гетман Полубенский пытался остановить русских под Венденом и внезапно, «изгоном» напал на армию Курбского, но, потерпел поражение и отступил за Двину. (См. Курбский. История. — РИБ, г. XXXI, стр. 257—258; Псковские летописи, т. II, стр. 240; Прибалтийский сборник, т. II, стр. 395). Отступление гетмана свидетельствовало о том, что литовцы не смогут немедленно оказать Ливонии серьезную военную ПОМОЩЬ.

(обратно)

565

Много позже Грозный с презрением отзывался о чересчур осторожных действиях Адашева в Ливонии: «Потом послахом вас с начальником вашим Олексеем со многими зело людьми; вы же едва един Вильян взясте, и тут много наших народу погубисте. Како же убо тогда от литовские рати детцкими страшилы  устрашистеся». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 49).

(обратно)

566

Как передает местный летописец, «царев был наказ ити к Колываню из Вельяна, и они на похвале и наряд с собою взяли меншеи, и шли под Паиду городок, хотели взять мимоходом своим хотением вскоре...» См. Псковские летописи, т. II, стр. 240). На самом деле воеводы осадили Пайду с ведома и по приказу царя. Много позже Иван с укоризной писал Курбскому: «Под Пайду же повелением нашим неволею поидосте, и каков труд воином сотвористе и ничто же успесте». (Послания Ивана Грозного, стр. 49).

(обратно)

567

ПСРЛ, т. IV, стр. 312; Прибалтийский сборник, т. И, стр. 395. По другим сведениям, осада Пайды продолжалась до 11 ноября. См. Г. В. Форстен. Балтийский вопрос, т. I, стр. 112).

(обратно)

568

Одному из главных ливонских воевод кн. Курбскому царь писал спустя четыре года: «И аще не бы ваша злобесная претыкания была, уже бы вся Германия была за православною верою лето же». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 49).

(обратно)

569

ПСРЛ, т. XIII, стр. 328.

(обратно)

570

Послания Ивана Грозного, стр. 41. Царь не раз сетовал на то, что его советники воздвигли на царицу «ненависть зельну», что они сравнивали ее с нечестивой римской императрицей Евдоксией, гонительницей Златоуста. Тем самым советники намекали на неприязнь Захарьиной к Сильвестру. (См. Послания Ивана Грозного, стр. 40, 59). Клеветники утверждали, будто Сильвестр и Адашев «счаровали» ненавистную им царицу. (См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 260). Через три-четыре года после смерти царицы Курбский пенял на то, что Грозный «облыгает» православных «изменами и чяровани и иными неподобными...» (Послания Ивана Грозного, стр. 534). В первом послании Курбскому царь ни словом не упоминает об околдовании Анастасии. В то время он едва ли всерьез верил «чаровству» Сильвестра. Однако много позже, после смерти наставника он стал говорить, о гибели царицы в совсем ином тоне. «А и с женою вы меня про что разлучили? — писал он в 1577 г. Курбскому.—Только бы у меня не отняли юницы моея» и т. д (Там же, стр. 210). В разгар опричного террора и громких «дел» о покушении на жизнь царя русские послы в Литве должны были без обиняков заявить, будто старая измена Курбского — над царицей Анастасией «лихое дело с своими советники учинил». (Сб. РИО, т. 71, стр. 778).

(обратно)

571

Царь объяснял это свое решение тем, что он не хотел судиться с духовным учителем «здесь, но в будущем веце». «Тамо, — писал Иван, — хощу суд прияти, елико от него пострадах душевне и телесно». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 41).

(обратно)

572

Первоначально комендантом Феллина был назначен второстепенный воевода И. И. Очин-Плещеев. (См. Разряды, л. 274).

(обратно)

573

Едва Адашев прибыл на место назначения в Феллин, как один из помощников Плещеева дворянский голова О. В. Полев, оценив благоприятные возможности, стал тягаться с ним о местах и послал в Москву государю «бити челом, что ему меньши Алексея Одашева быть невместно». (См. Разряды, л. 274 об). Земляк Адашева костромской дворянин Полев вел свой род от смоленских князей и в смысле знатности превосходил Ольговых. Челобитье его дало царю удобный предлог для того, чтобы окончательно отделаться от надоевшего фаворита.

(обратно)

574

.«...князь Дмитрий (Хилков — Р. С.) ему (Адашеву — Р. С.) быти в нарядчиках не велел и он ему бил челом многажды, и он не велел быти». (См. Пискаревский летописец, стр. 56). Рассказ летописца подтверждается разрядами о посылке кн. Д. И. Хилкова в Юрьев в 1560 г, на год. (Разряды, л. 266 об).

(обратно)

575

См. А. Барсуков. Род Шереметевых, кн. I, СПб., 1881, стр. 255; В. И. Корецкий. О земельных владениях Адашевых, стр. 119.

(обратно)

576

В конце концов Захарьины убедили царя отвергнуть советы Макария и членов думы. Решающее значение имел, по-видимому, тот аргумент, что бывшие правители пользуются большим авторитетом и популярностью, нежели сам царь: «а к тому любяще их все твое воинство и народ, нежели тобя самого», — говорили Захарьины Ивану. (См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 260—261). Захарьины льстили царю и в то же время напоминали ему старые обиды. «Великого и славнаго я мудраго, боговенчаннаго царя, — говорили они, — держали пред тем, аки в оковах, повелевающе... в меру ясти и пити и со царицею жити, не дающе... ни в чесом же своей воли, а ни в мале, а ни в великом, а ни людей своих миловати, а ни царством твоим владети». (Там же).

(обратно)

577

Известно, что в январе 1561 г., т. е. тотчас после собора, дума заседала в таком составе: удельные князья И. Д. Бельский, И. Ф. Мстиславский и слуга М. И. Воротынский, бояре В. М. Юрьев, М. И. Вороново-Волынский, Ф. И. Сукин, окольничие П. П. Головин и А. А. Бутурлин, дьяк И. М. Висковатый. (Сб. РИО, т. 59, стр. 26, 33). Однако надо учесть, что Ф. И. Сукин вернулся в Москву только 10 ноября 1560 г. (Там же, стр. 20). Еще позже вернулся в Москву из Ливонии кн. И. Ф. Мстиславский.

(обратно)

578

Боярин князь Д. И. Курлятев едва ли не с весны находился в Туле,, откуда был переведен к концу года в Калугу. Ближние бояре князья И. Ф. Мстиславский, А. М. Курбский и М. Я- Морозов находились до глубокой осени в Ливонии, М. И. Воротынский сидел в своем уделе.. (См. Разряды, л. 268, 269, 270 об, 271; Сб. РИО, т. 71, стр. 1).

(обратно)

579

Курбский. История. — РИБ, т. XXX, стр. 260, 305.

(обратно)

580

К числу их, возможно, принадлежал И. В. Меньшой Шереметев. Еще в январе 1560 г. он находился с полками в Ливонии. К весне он был отозван в Москву. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 323). В октябре Шереметеву были пожалованы обширные вотчины опального Адашева.

(обратно)

581

По словам очевидцев, митрополит во всеуслышание заявил: «подобает... приведенным им быти зде пред нас, ...и нам убо слышети воистину достоит, что они на то отвещают». (См. Курбский История. — РИБ, т. XXXI, стр. 263).

(обратно)

582

Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 263. В 30-х гг. старец Мисаил Сукин был одним из ближайших сподвижников боярина М. Ю. Захарьина. Мисаил не отходил от постели больного Василия III до самой кончины. Он приготовил для него иноческое платье, а затем «наряжал» его на смертном одре. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 410— 415). Ближайшей родней Мисаила были Ф. И. и Б. И. Сукины. Много позже оба брата дали на помин души своего «сродича» 200 рублей в Кирилло-Белозерский монастырь. (См. Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки, стр. 217).

(обратно)

583

По Курбскому, царские угодники пригласили на собор некоего старца Васьяна «беснаго по истинне реченнаго, неистового». (См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 263). Некоторые исследователи пытались отождествить «беснаго» Васьяна с известным осифлянином Вассианом Топорковым. (См. А. А. Зимин. Пересветов, стр. 49). Однако уже А. Н. Ясинский отметил тот факт, что Курбский называет «беснаго» Васьяна «мнихом», а Топоркова епископом. (См. А. Н. Ясинский. Сочинения князя Курбского как исторический материал. Киев, 1889, стр. 156). Топорков «наквасил» царя «прелютостию» во время свидания с ним летом 1553 года. О позднейших грехах Топоркова Курбский не обмолвился ни словом. Топорков был глубоким старцем к началу 50-х гг. и до собора 1560 г. едва ли дожил.

    Вопрос о личности Васьяна может быть решен лишь предположительно. Искать его следует среди монахов, наиболее преуспевших после собора. Ко времени опалы Сильвестра произошла смена властей в Кирилло-Белозерском монастыре. Ставленник Сильвестра игумен Феоктист был сослан к августу 1560 г. простым священником в Псково-Печорский монастырь, а его место занял некто Васьян, до того кирилловский уставщик. (См. С. М. Каштанов. Хронологический перечень иммунитетных грамот XVI века.—археографический ежегодник за 1960 год. Изд. АН СССР, М., 1962, стр. 154, 157, Псковские летописи, т. II, стр. 239; Вкладные книги Кирилло-Белозерского монастыря. ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей. Кир.-Бел., 78/1317, л. 46 об). Добавим, что еще при Василии III в Кириллов в опале был сослан и пострижен под именем Васьяна сын окольничего Юрла Плещеева. (Родословная книга, т. I, стр. 299—307). Васьян Юрлов приходился двоюродным дядей А. Д. Басманову. У Курбского одно имя Басмановых-Плещеевых вызывало самое крайнее раздражение. Курбский не скупится на бранные эпитеты, когда речь заходит о Плещеевых. Совершенно таково же отношение его и к «бесному» Васьяну.

(обратно)

584

Чудов монастырек приобрел первостепенное значение лишь в правление Левкия. До него это был «яко един от убогих... монастырей», при Левкии же он «сравняся всяким благочинием с великими обители». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 173). Левкий бессменно управлял обителью более десяти лет (упоминается в 1555 г., 1565 г. и др.). Он был одним из главных клевретов царя Ивана и неизменно поддерживал все его распоряжения. «А за советом любимых твоих ласкателей и за молитвами Чудовскаго Левки и прочих вселукавых мнихов, — что добраго и полезнаго и похвальнаго... приобрел еси?» — с сарказмом вопрошал царя князь Курбский. (См. Курбский. История.—РИБ, т. XXXI, стр. 269).

(обратно)

585

Царь щедро наградил троицких старцев за их преданность. Спустя месяц-два после собора он возвел старого троицкого игумена Елевферия в сан архимандрита и «повелеша ему служити в шапке и место учиниша его в Русском государьстве выше всех архимандритов». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 331). В том же году Троицкий монастырь получил жалованную грамоту с рядом привилегий. (См. С. М. Каштанов. Указ. соч., стр. 157).

(обратно)

586

Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 264. Царь срочно послал в Юрьев одного из ближних дворян, чтобы расследовать обстоятельства смерти Адашева, поскольку явились подозрения, что опальный правитель покончил жизнь самоубийством. (См. Описи царского архива, стр. 43).

(обратно)

587

Петр Туров участвовал в приеме послов в Кремлевском дворце в декабре 1559 г. и январе 1560 г. (Сб. РИО, т. 59, стр. 594, 600). Затем всякие сведения о нем прекращаются.

(обратно)

588

Ко времени опалы И. Г. Выродков находился в Астрахани и в качестве астраханского воеводы ведал нагайцами. В ноябре 1560 г. царь сообщил правителям Ногайской орды, что «наложил опалу» на Выродкова и велел держать его «скована» в тюрьме, а весною отвезти в Москву. (См. Е. Н. К у ш е в а. Политика Русского государства на Северном Кавказе в 1552—1572 гг. —«Исторические записки», т. 34, стр. 264).

(обратно)

589

Дьяк И. Е. Цыплятев участвовал почти во всех дипломатических переговорах с Литвой 1549—1558 гг. Как главный разрядный дьяк он сопровождал царя в походе 1559 г. (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 269; Разряды, л. 260), После падения Адашева Цыплятев подал в отставку и постригся в Кирилло-Белозерском монастыре под именем Евфимия. (См. Кирилловская вкладная и кормовая книга. ГПБ им. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей. Кир.-Бел.,.№ 78/1317, л. 83 об).

(обратно)

590

Вместе с Курлятевым в Смоленск попал сын Сильвестра дьяк Анфим, ранее служивший в столице в Казенном приказе. (См. Сб. РИО, т. 71,. стр. 23, 47).

(обратно)

591

Последние назначения по службе кн. Горбатый получил в 1559 г. (См. Разряды, лл. 260 об, 263).

(обратно)

592

По разрядам, Морозов был назначен в Смоленск в 7069 г., а затем ему дважды в 7070 и 7071 гг. продлевали срок пребывания там. (Разряды, лл. 279, 283, 300 об) «А был, еси, господине, — писал Морозову Тетерин, — наместником пять лет на Смоленске» и т. д. (Послания Ивана Грозного, стр. 536).

(обратно)

593

Послания Ивана Грозного, стр. 41—42. По утверждению Грозного, репрессии против приверженцев рады носили сравнительно умеренный характер: «сыскав измены собаки Олексея Адашева со всеми его советники (он, царь. — Р. С.) милостивно гнев свои учнили: смертные казни не положили, но по розным местом розослали». (См. там же, стр. 41).

(обратно)

594

Ко времени падения Избранной рады царь Иван Васильевич достиг тридцати лет. Внешне его окружали всевозможные знаки полной, почти рабской покорности и внимания. Английский путешественник, побывавший при царском дворе в 1558 г., писал на родину: «я думаю, в христианском мире нет государя, которого его подданные, дворянского и простого сословия, боялись бы больше и вместе с тем больше любили...». Враги, добавлял он, которых у него немало, боятся его не меньше, чем жаворонки сокола (См. И. Гамель. Указ. соч., стр. 44). Вспыльчивый и невоздержанный в гневе, царь наводил трепет на своих недругов. Среди подданных он пользовался определенной популярностью. Но ни страх врагов, ни популярность в народе еще не были свидетельством решающего влияния молодого царя на дела государства.

(обратно)

595

Памятуя собственный печальный опыт, царь в своем завещании поучал детей «мудрости» управления государством. Навыкайте делам управления и житейскому обиходу, писал он, «ино вам люди не указывают, вы станите людям указывати; а чего сами не познаете, и вы сами стате своими государствы владети и людьми». (ДДГ, стр. 427). Далее царь советовал сыновьям учиться, «как людей держати и жаловати и от них беречися и во всем их умети к себе присвоивати», как беречь и любить тех кто прямо служит, как на лихих класть опалу «не вскоре, по разсуждению, не яростию» и т. д. (Там же). Советы отличались немалой мудростью, но царь почти никогда не умел сам им следовать. Упрямый, своевольный и неуравновешенный, он слишком часто жаловал и приближал «за прямую службу» темных проходимцев и без всякого рассуждения казнил правых и виновных.

(обратно)

596

Послания Ивана Грозного, стр. 38.

(обратно)

597

Послания Ивана Грозного, стр. 56—57.

(обратно)

598

Послания Ивана Грозного, стр. 209

(обратно)

599

Благочестивые наставления Адашева против охоты и прочих поте: были скоро забыты. Теперь царь мог в канун самых ответственных решений и реформ ездить на охоту, осекал «по островом» осеки, «пущал» медведей и так тешился много дней. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 391).

(обратно)

600

Бесчинства царя коробили бояр. Но когда ревнители старины отказывались участвовать в царских потехах, их корили тем, что они «недоброхотны» царю, и «еще Селивестров или Алексеев дух, сиречь обычаи, н вышел из них!». (См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 267-268).

(обратно)

601

В письмах к Курбскому царь утверждал, будто играми и потехами о хотел добиться популярности среди народа и дворян, «сходя к немощ их (!), точию дабы нас, своих государей, познали, а не вас, изменников! «И сего ради церковное предстояние не твердо, ово убо ради царски правлений, еже вами разрушено...» (См. Послания Ивана Грозною, стр. 15).

(обратно)

602

Курбский наивно замечает, что царь был «прельщен» новыми любимцами, «ласкателями» и сотрапезниками вроде Басманова. «А еже восхваляше тя, и возношаше и глаголаше тя царя велика, непобедима храбра..? Егда же надут от них и прельщен, что получил еси?» — спрашивал царя его старый советник. (См. Курбский. Сочинения, стр. 269)

(обратно)

603

Перед самой опричниной двор Грозного посетил итальянский купе Барберини. Он нашел, что царь правит государством самопроизвольно и самовластно. По своей воле государь конфискует имущество любого из подданных, «потом уж и не слышно ничего, что с ним (опальным Р. С.) последует, даже о том и говорить никто не смей». Впрочем, чиновники и правители страны столь бессовестны и продажны, что заслуживают строгого наказания. В этом, замечает автор, московиты поступают по мне, преблагоразумно, что слушают царя, если не по доброй воле, по крайней мере, со страха. (См. В. Любич-Романович. Сказания иностранцев, стр. 21, 33).

(обратно)

604

ПСРЛ, т. XIII, стр. 329. Причиной такой поспешности, как пишет С. Б. Веселовский, были обстоятельства самого деликатного свойства. Как передает летописец, «умершей убо царице Анастасие, нача царь яр быти и прелюбодействен зело». На упреки Курбского насчет «кроновых жертв», царь отвечал прямо и откровенно: «А будет молвишь, что яз о том не терпел и чистоты не сохранил, ино вси есмя человецы». (См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 95).

(обратно)

605

Первый брак царя шокировал титулованную знать. Бояре с пренебрежением отзывались о «робе» царице. Новый брак отвечал аристократическим традициям в большей мере.

(обратно)

606

В Литве королевский совет требовал лишить прав на престол старших детей царя и объявить наследниками детей от второго брака, а также прекратить военные действия в Ливонии и т. д. (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 44). Король Сигизмунд желал выдать за царя свою сестру Катерину, но королевский совет воспротивился браку. (См. Послания Ивана Грозного, стр. 361, 368). В Швецию царские послы прибыли в тот момент, когда умер король Густав и вся страна была в трауре.

(обратно)

607

Причина такого распоряжения, пишет английский купец А. Дженкинсон, находившийся тогда в Москве, до сего дня остается (неизвестной. (См. Английские путешественники в Московском государстве XVI века. Пер. Ю. В. Готье. М., 1937, стр. 199; ПСРЛ, т. XIII, стр. 333).

(обратно)

608

Патриарх и все его соборы «благословиша боговенчаннаго царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии, еже быти и зватися ему царем, законно и благочестно венчанному, вкупе от них... благословение...» (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 334).

(обратно)

609

Около 1563 г. в ближней царской канцелярии был составлен официальный отчет о династическом кризисе 1553 года (приписка к т. н. Царственной книге). В нем мы находим следующие строки: «Дияк Иван Михайлов воспомяну государю о духовной; государь же повеле духовную съвершити, всегда бо бяше у государя сие готово». (ПСРЛ, т. XIII, стр. 523). Последние строки относились и к началу 60-х годов.

(обратно)

610

Текст присяги, принесенной боярами-регентами, содержал прямые ссылки на царскую духовную. «Что еси государь наш царь и великий князь написал в своей духовной грамоте»; «а правити нам сыну твоему государю своему царевичу Ивану... по твоей духовной грамоте...» (См., СГГД, ч. I, № 174, стр. 474).

(обратно)

611

СГГД, ч. I, № 174, стр. 474—475. Известную трудность вызывает расшифровка подписи: Иван Петров. Из двух бояр с этим именем (Яковлев и Федоров) первый находился в Москве в 1561—1562 гг., тогда как второй служил в Юрьеве. А. А. Зимин сравнил подпись грамоты с подписями И. П. Яковлева и И. П. Федорова на приговоре Земского собора 1566 г. и бесспорно установил, что в первом случае «рукоприкладствовал» Яковлев. (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 88, прим. 3).

(обратно)

612

Ф. И. Умной привел к присяге бояр, поручившихся за опального главу Боярской думы кн. И. Д. Бельского в 1562 г. В следующем году он отвез опальную тетку царя Старицкую в заточение на Белоозеро. В том же году он участвовал в ответственных переговорах с литовскими послами. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 368; Сб. РИО, т. 71, стр. 121 и др.). В посольских книгах 60-х гг. утрачено начало наказа боярам, ведшим переговоры с литовцами. В тексте наказа упомянуты имена Василия (Юрьева), Алексея (Басманова), Федора Ивановича (Умного), Ивана (Висковатого), Андрея (Васильева) и Андрея Яковлева (Щелкалова). (Там же, стр. 198—202, 208 и др.).

(обратно)

613

Разряды, л. 260 об. Кн. А. П. Телятевский происходил из знатной, но давно обедневшей ветви князей Тверских-Микулинских. Телятевские служили при дворе по спискам «помещиков из Ярославля» и почти вовсе не имели вотчин. (ТКТД, стр. 123; см. также В. Б. Кобрин. Состав опричного двора Ивана Грозного. — «Археографический ежегодник за 1959 год», М., 1960, стр. 75—76). В конце 1560 г. Телятевский получил первое ответственное поручение по службе. Царь желал беспристрастного расследования обстоятельств смерти А. Ф. Адашева, поэтому отказался от мысли поручить розыск кому-либо из старых придворных и послал в Юрьев Телятевского. Последний успешно справился со своей задачей. В Полоцком походе 1562 г. он командовал сторожевым полком, а позже получил думное дворянство. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 38). Кн. П. И. Горенский, сын боярина, происходил из первостатейной знати. Своей быстрой карьерой в начале 60-х гг. он был обязан, кажется, тесным связям с Захарьиными (См. ниже).

(обратно)

614

В первый год после падения Рады старшие удельные князья продолжали руководить Боярской думой. Так, в феврале 1561 г. литовских послов приняли от имени думы трое удельных князей: Бельский, Мстиславский, Воротынский. Затем Воротынский возглавил комиссию, руководившую переговорами с литовцами и т. д. (Сб. РИО, т. 71, стр. 26, 33). Однако к 1562 г. влияние удельной знати стало быстро падать.

(обратно)

615

На протяжении всей жизни царь Иван хранил воспоминания о кровавых боярских смутах, свидетелем которых он был в годы сиротского детства. Достигнув зрелого возраста, Иван не раз выражал глубокое недоверие великим боярам и вельможам. Курбский рассказывает, что на третий день по взятии Казани молодой Иван, разгневавшись на кого-то из своих бояр, в присутствии всех заявил: «Ныне... об(о)ронил мя бог от вас!». (См. Курбский. Сочинения, стр. 205).

(обратно)

616

См. ТКТД, стр. 114. Во время болезни царя в 1553 г. кн. Д. Ф. Палецкий заявил, что поддержит притязания В. А. Старицкого на престол, если тот предоставит удел его слабоумному зятю князю Юрию «по великого князя Василиеве духовной грамоте». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 523). Однако во время Рады интриги родни Юрия не увенчались успехом.

(обратно)

617

С. Б. Веселовский. Последние уделы Северо-Восточной Руси — «Исторические записки» т. 22, стр. 101—102.

(обратно)

618

ПСРЛ, т. XIII, стр. 329.

(обратно)

619

Разряды, лл. 279—279 об. Интересно, что в походе на Полоцк в 1562—1563 гг. участвовали 205 городовых и 40 дворовых детей боярских из Углича. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 34).

(обратно)

620

ДДГ, стр. 440—441; ПСРЛ, т. XIII, стр. 329.

(обратно)

621

См. ниже.

(обратно)

622

ПСРЛ, т. XIII, стр. 372.

(обратно)

623

ПСРЛ, т. XIII, стр. 328—329.

(обратно)

624

См. Д. Н. Альшиц. Новый документ о людях и приказа опричного двора Ивана Грозного после 1572 г. — «Исторический архив т. IV, М.—Л., 1949, стр. 54, 57, 61.

(обратно)

625

Разряды, л. 338 об.

(обратно)

626

Послание Таубе и Крузе, стр. 54.

(обратно)

627

ПСРЛ, т. XIII, стр. 341.

(обратно)

628

Разряды, л. 288 об.

(обратно)

629

Сб. РИО, т. 71, стр. 33, 234, 93, 245, 267—274.

(обратно)

630

СГГД, ч. I, № 175—179, 181.

(обратно)

631

Сб. РИО, т. 71, стр. 74. В октябре 1562 г. литовцы обратились с грамотой к кн. Бельскому, Д. Р. Юрьеву и «иншим бояром — ближней раде». Спустя месяц литовский гонец был принят его царского величества ближней думой князьями Бельским, В. М. Глинским, Д. Р. Юрьевым и В. М. Юрьевым — Захарьиными. (Там же, стр. 94, 98, 102). В первой половине 1563 г. литовцы вновь обратились к главнейшим боярам Бельскому, Д. Р. и В. М. Юрьевым. Ответ был составлен в слободе от имени Бельского, Мстиславского, И. И. Пронского и Д. Р. Юрьева, причем специально разъяснялось, что В. М. Юрьев находится в Москве «для царских справ» и петому не подписал грамоту. (Там же, стр. 146).

(обратно)

632

По мнению А. А. Зимина, списки членов Боярской думы в Дворовой тетради 1551—1552 гг. заполнялись вплоть до начала 1562 г. (См. А. А. Зимин. Реформы, стр. 373). Нам представляется, что думные списки перестали заполняться сразу после падения А. Ф. Адашева в конце 1560 г. В списках окольничих в числе последних записаны Ф. И.‘Сукин, А. А. Бутурлин и Головины. Первый из них стал окольничим между январем 1559 г. и январем 1560 г. (См. Разряды, л. 260; Сб. РИО, т. 71, стр. 1). А. А. Бутурлин получил чин во всяком случае ранее 11 января 1560 г. (См. Сб. РИО, т. 129, стр. 68). В тексте Дворовой тетради последняя запись явно испорчена: «Иван да Фома Петровичи Головины».

Фома умер еще в 7065 (1556—1557) г., зато его младший брат М. П. Головин получил окольничество к весне-лету 1560 г. (Разряды, л. 267).

    В боярском списке последним записан Ф. И. Умной, который был. окольничим еще 30 января 1560 г., а чин боярина получил ранее марта 1562 г. (Сб. РИО, т. 59, стр. 602; СГГД, ч. I, № 176). Зато в список не внесен боярин Ф. И. Сукин, получивший чин боярина между декабрем 1560 г. и 11 февралем 1561 г. (Сб. РИО, т. 71, стр. 20, 33). В мае 1562 г. были составлены подробные разряды, в которых упоминались бояре Н. Р. Юрьев, В. П. Яковлев, В. В. Морозов, окольничие В. И. Умной, И. И. Чулков, кн. И. Ф. Хворостинин и т. д. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 341; Разряды, лл. 287—287 об, 281 об). Никто из них не записан в думные списки Дворовой тетради, хотя многие из них получили думный чин, по-видимому, еще в конце 1560 —начале 1562 гг. Отсюда можно заключить, что Дворовая тетрадь утратила значение официального документа и перестала пополняться вскоре после отставки Адашева.

    В своей последней работе А. А. Зимин отмечает, что ведение Дворовой тетради было прекращено около 1561 г. (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 353—354, прим. 4).

(обратно)

633

Окольничество получил троюродный брат Юрьевых М. М. Тучков-Морозов. Из прочих Морозовых боярский чин получил прежде всего оружничий Л. А. Салтыков, как и И. П. Челяднин, связавший свою судьбу с Захарьиными еще в дни кризиса 1553 года. В думу вошли также однородцы И. П. Челяднина А. А. Бутурлин и И. И. Чулков. Окольничими стали дальний родственник Юрьевых М. П. Головин, брат регента В. И. Умной и т. д. Отметим, что Головины породнились с Захарьиными благодаря браку Н. Р. Юрьева с В. Ю. Ховриной-Грязной, происходившей из рода Головиных. (См. Веселовский. Исследования, стр. 130).

(обратно)

634

Разряды, лл. 287—287 об.

(обратно)

635

Сб. РИО, т. 71, стр. 24.

(обратно)

636

Сб. РИО, т. 71, стр. 24.

(обратно)

637

ПСРЛ, т. XIII, стр. 331.

(обратно)

638

Витебская старина, т. IV, стр. 38. В Разрядных книгах дьяки писались в строго определенном порядке: сначала разрядный дьяк, затем посольский и т. д. Еще в 1559 г. первым разрядным дьяком числился И. Е. Цыплятев, тогда как Клобуков был записан пятым в дьяческом списке. (Разряды, л. 260). Но уже в Полоцком походе 1562 г. И. Т. Клобуков сопровождал царя как первый разрядный дьяк. (См. ; там же, л. 287 об). Через три года дьяк вновь упомянут как глава Разряда: «в Розрядной избе у дьяков у Ивана Клобукова с товарыщи». (Сб. РИО, т. 71, стр. 345).

(обратно)

639

См. Витебская старина, т. IV, стр. 38; Сб. РИО, т. 71, стр. 139, 257, 273.  Поздняя традиция неизменно связывала между собой имена Сукиных и Щелкаловых. Авторы одного родословного памфлета XVII в. утверждали, будто Сукиных «вынесли в люди» всемогущественные Щелкаловы. Однако в действительности дело обстояло как раз наоборот. Ф. И. Сукин был одним из главных руководителей приказного аппарата, когда А. Я. Щелкалов делал первые шаги на бюрократическом поприще. (Родословная роспись XVII в БАН, отдел рукописей, 32.15.16, лл. 118—119; -Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки, стр. 215).

(обратно)

640

Курбский. Сочинения, стр. 221.

(обратно)

641

Фуников приходился племянником троицкому монаху Иеву, крестившему новорожденного Ивана Васильевича. (См. ПСРЛ, стр. 48).

(обратно)

642

Послания Ивана Грозного, стр. 537.

(обратно)

643

АИ, т. I, № 154, стр. 269.

(обратно)

644

Напомним, что в начале 50-х гг. в период всевластия Боярской думы правительство не смогло сколько-нибудь основательно пересмотреть земельные пожалования периода боярского правления, исключая земельные пожалования церкви. В тот период боярство пыталось разрешить земельный вопрос исключительно за счет церкви.

(обратно)

645

То же самое правило распространялось на все без исключения вотчинные владения Твери, Рязани и Белоозера (эти города названы и в приговоре 1551 г.), а также Ярославля и Романова, где вотчинами владели ярославские князья.

(обратно)

646

Именно так прокомментировал смысл царского Уложения 1562 г Поместный приказ в одной из своих грамот конца 70-х гг.: «наш указ как есмя не велели ярославских вотчин в монастыри давати во 70-м году» Грамота адресовалась в Ярославль, поэтому в ней и упоминались только ярославские вотчины. (См. Исторический архив, т. III, № 78, стр. 294)

(обратно)

647

Согласно приговору 1551 года, ограничению подверглось родовое вотчинное землевладение князей Суздальских-Шуйских, Ярославских, Стародубских, а также всех вотчинников Оболенска (Оболенские князья), Рязани (Пронские князья), Твери, Микулина (князья Микулинские) и Белоозера (князья Белозерские).

(обратно)

648

АИ, т. I, № 154, стр. 268. Уложение 1562 г. обнаружило тенденцию к ограничению удельно-княжеского землевладения, включая уделы Северской Украины. Но его едва ли можно считать мерой, направленной преимущественно против уделов. Дело в том, что действие Указа не распространялось на крупнейшие удельные княжества в стране, а именно, уделы кн. Ю. Углицкого и В. А. Старицкого, князей Бельского, Мстиславского, Глинских и т. д. Свидетельством того, что в начале 60-х гг. политика не отличалась последовательной антиудельной направленностью, служит образование в тот период крупнейшего Углицкого удела.

(обратно)

649

Курбский. Сочинения, стр. 114—115. (Курсив наш.— Р. С.).

(обратно)

650

Послания Ивана Грозного, стр. 38. Примечательно, что после победоносного похода на Полоцк правительство впервые отказалось от традиционной раздачи «великих вотчин» князьям и боярам в виде награды и т. д.

(обратно)

651

Послания Ивана Грозного, стр. 37—38.

(обратно)

652

В столкновениях между Глинскими и Захарьиными царь всегда принимал сторону вторых. Вообще говоря, он недолюбливал жадную и недалекую родню по материнской линии. Когда М. Глинский возглавил поход в Ливонию (1558 г.), его люди распоряжались в Псковщине как в неприятельской стране. Они разбивали и жгли крестьянские дворы, грабили население и т. д. Узнав о бесчинствах дяди, царь велел произвести розыск и взыскать с него все убытки. В архиве хранилось следственное дело «Сыск князя Михаила Глинского про грабеж, как шел в Ливонскую землю». (Описи царского архива, стр. 38; Псковские летописи, т. II, стр. 235).

(обратно)

653

Отцом опального князя был крупный литовский магнат кн. М. Л. Глинский, прославившийся блестящими победами над Крымом. После отъезда на Русь он оказал крупную- услугу Василию III при покорении Смоленска. Через два года Василий III выделил Глинскому Малоярославское удельное княжение. Впоследствии, за попытку отъехать в Литву, Глинский был заключен в тюрьму и 1 провел в заключении несколько лет. После освобождения в 1527 г. он женился на дочери кн. И. Немова и через пять лет получил боярский титул. Великий князь Василий III перед смертью назначил Глинского опекуном малолетнего царя Ивана при великой княгине Елене Глинской. Великая княгиня тяготилась опекой со стороны сурового и деспотичного дяди. Через полгода после смерти Василия III, кн. М. Л. Глинский попал в темницу и там умер. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 420; Разряды, лл. 89 об, 108; С. Герберштейн. Записки о московских делах, СПб., 1908, стр. 168—172).

    Сын М. Л. Глинского княжич Василий начал карьеру в конце 50-х гг. Он получил первые воеводские назначения в 1559 г., и, вероятно, тогда же его имя было внесено в список удельных («служилых») князей Дворовой тетради. Несмотря на крайнюю молодость, В. М. Глинский уже в 1560 г. был произведен в бояре. (См. Разряды, лл. 233, 255 об, 269; ТКТД, стр. 118).

(обратно)

654

В грамоте упомянуто имя царицы Марии. Между тем, известно, что кабардинская княжна, нареченная царской невестой, получила имя Марии при крещении 20 июля 1561 г. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 333; СГГД, ч. I, стр. 470—473).

(обратно)

655

СГГД, ч. I, стр. 470—472.

(обратно)

656

СГГД, ч. I, стр. 470—472.

(обратно)

657

В. М. Глинский приходился родным племянником боярину Д. И. Немому, известному приверженцу Старицких. (См. Духовную грамоту Немого.— АИ, т. I, № 115, стр. 148; ПСРЛ, т. XIII, стр. 525).

(обратно)

658

Кн. В. М. Глинский через два месяца после освобождения возглавил поход царской армии в Ливонию.

(обратно)

659

Вишневецкий приходился царю троюродным дядей по материнской линии. Иван III и отец Вишневецкого были двоюродными братьями. (См. М. Н. Тихомиров. Исторические связи русского народа с южными славянами. — «Славянский сборник», 1947, стр. 194).

(обратно)

660

С Вишневецким в Пятигорск выехали несколько черкесских князей, принявших крещение в Москве, и множество попов, которые должны были крестить жанские племена «по их обещанию и челобитью». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 324).

(обратно)

661

См. Е. Н. Кушева. Указ. соч., стр. 265.

(обратно)

662

Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, т. II, СПб., 1865, № 142, стр. 155.

(обратно)

663

ПСРЛ, т. XIII, стр. 339.

(обратно)

664

ПСРЛ, т. XIII, стр. 340.

(обратно)

665

Эти показания были включены затем в поручную грамоту Бельского. (См. СГГД, ч. I, № 177, стр. 484—485).

(обратно)

666

Изобличенные дворяне стояли по службе очень невысоко. Рязанский дворянин Измайлов служил вторым воеводой в маленькой пограничной крепости Михайлове в 1559—1560 гг. Б. Ф. Губин был головой у казанских татар в ливонском походе 1560 г. (См. Разряды, лл. 265, 267).

     Отметим, что Б. Ф. Губин был сыном думного дьяка Постника (Федора) Губина. При Адашеве Постник Губин играл видную роль в Посольском приказе. Он участвовал во многих посольских приемах 1549—1558 гг. (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 171, 200, 268, 560 и др.). В   Дворовой тетради 50-х гг. посольские дьяки        записаны  в следующем    порядке: И. М. Висковатый, П. Н. Губин, А. Васильев. (См. ТКТД, стр. 115). Н. П. Лихачев и П. А. Садиков считают, что Губин служил сначала в Казне, а затем в одном из судных или военных приказов. (См. Н. П. Л их а ч е в. Разрядные дьяки, стр. 272—273; П. А. Садиков. Очерки, стр. 258—260).

(обратно)

667

ПСРЛ, т. XIII, стр. 340; ТКТД,    стр. 79.

(обратно)

668

ПСРЛ, т. XIII, стр. 340.

(обратно)

669

СГГД, ч. I, № 176, стр. 475—477.

(обратно)

670

СГГД, ч. I, № 177, стр. 484—485.

(обратно)

671

.«Также ми и к удельным князем ни х кому ни отъехати и не приставати ми к удельным князем ни в какове деле никоторою хитростью; и с ними ми не думати ни о чем, и с их бояры и со всеми их людьми не дружитися и не ссылатися с ними ни о какове деле». (СГГД, ч. I, № 177, стр. 485).

(обратно)

672

После освобождения Бельский вернулся к исполнению функций официального руководителя думы. Однако ему еще долгое время не доверяли. В 1562—1563 гг. правительство не раз назначало в приставы к литовским послам верных дворян, которые выдавали себя за слуг Бельского. (Сб. РИО, т. 71, стр. 89, 134).

(обратно)

673

ПСРЛ, т. XIII, стр. 341.

(обратно)

674

ПСРЛ, т. XIII, стр. 343.

(обратно)

675

ПСРЛ, т. XIII, стр. 343.

(обратно)

676

Незадолго до того хан Девлет-Гирей напал на Мценск, а затем ушел в Крым. Посланные вдогонку князья М. И. и А. И. Воротынские ходили за татарами в степь до Коломака, но не смогли их догнать. (См. Разряды, л. 283; ПСРЛ, т. XIII, стр. 342).

(обратно)

677

Членом ближней думы был кн. В. И. Воротынский.

(обратно)

678

ПСРЛ, т. XIII, стр. 525.

(обратно)

679

См. А. А. Зимин. Опричнина,  стр. 90.

(обратно)

680

См. Сб. РИО, т. 71, стр. 345.

(обратно)

681

Подлинные грамоты Ходкевича  не сохранились, но  их  содержание пересказано в ответных грамотах от имени Воротынского. В частности, в них дана следующая цитата из грамот Ходкевича. Королю известно, что «отчизна удельная» князя Михаила «подошла» у границы московского царя за Угрой от Москвы «под панство его королевские милости великое княжество Литовское к Севере, для которые яз (кн. М. И. Воротынский. — Р. С.) отчизны своее удельные вмале не пил чаши отца своего князя Ивана Михайловича...» (Послания Ивана Грозного, стр. .266; ср. стр. 675). Отец М. И. Воротынского был уморен в московской тюрьме как сообщник бежавшего в Литву кн. С. Ф. Бельского.

(обратно)

682

Описи царского архива, стр. 50.

(обратно)

683

ПСРЛ, т. XIII, стр. 344. Воротынский был доставлен на Белоозеро к началу 1563 года. Приставы, сторожившие его, менялись ежегодно между февралем и апрелем. Деньги на «годовой обиход» высылались на Белоозеро ежегодно к 25 марта. (См. Отрывок дела о ссылке Воротынского в 1564—1566 гг.— АИ, т. I, № 174, стр. 334—335).

(обратно)

684

В июне 1563 г. опальному были присланы из Москвы шубы, кафтаны, посуда и т. д. Только в счет недодачи за 1564 г. Воротынский получил в следующем году «жалованья» три ведра рейнского вина, 200 лимонов, несколько пудов ягод (изюма), а также 30 аршин бурской тафты, 15 аршин венецианской на платье княгине и т. д. (См. АИ, т. I, № 174„ стр. 334—335).

(обратно)

685

ПСРЛ, т. XIII, стр. 344.

(обратно)

686

СГГД, т. I, № 178, стр. 487.

(обратно)

687

ПСРЛ, т. XIII, стр. 344.

(обратно)

688

ПСРЛ, т. XIII, стр. 366.

(обратно)

689

См. Г. А. Власьев. Потомство Рюрика, т. I, ч. I, СПб., 1906. стр. 56. В 1564 г. кн. А. И. Воротынский заместничал во Ржеве с боярином кн. И. И. Пронским. «Не вели нашего отечества отнять, — писал он царю. — ...пощади государь, не выдай нас Пронскому князю Ивану, чтоб мы, холопи твои, в вековом позоре не были! Царь, государь, смилуйся, пожалуй!» 4 августа 1564 г. Грозный отклонил его челобитье. «И ты бы, князь Александр, — писал Иван, — знал себе меру!» (См. Разряды, лл. 311 об —312).

(обратно)

690

20 июля 1561 г. на смену Курлятеву в Смоленск был послан боярин М. Я. Морозов. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 69).

(обратно)

691

Описи царского архива, стр. 36.

(обратно)

692

Когда в Литву пытались бежать после московского пожара кн. М. В. Глинский и кн. И. И. Пронский, они оправдывались тем, что «поехали были молитися в Ковец к Пречистей и съехали в сторону, не зная дорогы», т. е. примерно так же, как  позже оправдывался Курлятев. (См. ПСРЛ, т. XIII,  стр. 155).

(обратно)

693

ПСРЛ, т. XIII,  стр. 344.

(обратно)

694

ДДГ, стр. 480.  (Курсив наш. — Р. С.)

(обратно)

695

См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 367; Сб. РИО, т. ,71, стр. 174.

(обратно)

696

ПСРЛ, т. XIII, стр. 344; П. Строев. Списки иерархов, стр. 286.

(обратно)

697

Курбский. Сочинения, стр. 280.

(обратно)

698

Крымский хан повторил прежние мирные предложения в апреле 1561 г. Грозный писал в Крым «о дружбе» спустя полгода. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 332, 339).

(обратно)

699

В апреле 1562 г. Вишневецкий был послан на Днепр делать «недружбу» крымцам. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 341).

(обратно)

700

ПСРЛ, т. XIII, стр. 342.

(обратно)

701

ПСРЛ, т. XIII, стр. 345.

(обратно)

702

ПСРЛ, т. XIII, стр. 366.

(обратно)

703

См. Г. В. Форстен. Балтийский вопрос, т. I, стр. 199—207, 234—236.

(обратно)

704

Сб. РИО, т. 129, стр. 98; ПСРЛ, т. XIII, стр. 333.

(обратно)

705

ПСРЛ, т. XIII, стр. 342.

(обратно)

706

ПСРЛ, т. XIII, стр. 332—333; Псковские летописи, т. II, стр. 241; Разряды, л. 279.

(обратно)

707

Сб. РИО, т. 71, стр. 236; ПСРЛ, т. XIII, стр. 339.

(обратно)

708

Псковские летописи, т. II, стр. 241.

(обратно)

709

ПСРЛ, т. XIII, стр. 340—343.

(обратно)

710

Под Невелем воевода Курбский с армией в 15 тысяч человек безуспешно атаковал четырехтысячный отряд литовцев с десятком полевых орудий. Битва имела неопределенный исход: «с обеих сторон потерноулися, — замечает летописец, — и языков наши взяли оу них». (См. Псковские летописи, т. II, стр. 243). Будучи ранен, Курбский отказался возобновить атаки на другой день битвы, за что будто бы заслужил упрек со стороны младшего воеводы кн. Ф. И. Троекурова. (См. Хроника Бельского.— Витебская старина, т. IV, стр. 158; Разряды, л. 285). В Москве были недовольны исходом невельской битвы. «Како же убо под градом нашим Невлем, — писал царь Курбскому два года спустя, — пятьюнадесять тысяч четырех тысеч не могосте победити, и не токмо убо победисте, но и сами от них язвени едва возвратишася, сим ничто же успевшу?». (Послания Ивана Грозного, стр. 56).

(обратно)

711

По Псковской летописи, посошная рать, пешая и «коневая», насчитывала будто бы 80 900 человек. Согласно литовским источникам, только на перевозках осадной артиллерии русские использовали 40 тысяч крестьян. (См. Псковская летопись, т. II, стр. 244; Витебская старина, т. IV. стр. 119).

(обратно)

712

Даже в победных русских реляциях отмечено, что «путное шествие» к Полоцку было «нужным и тихим». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 350).

(обратно)

713

Витебская старина, т. IV, стр. 121, 122; М. Любавский. Литовско-русский сейм. М., 1901, стр. 637.

(обратно)

714

Витебская старина, т. IV, стр. 53.

(обратно)

715

В ведении Серебряного находился «весь наряд стенной» (стенобитные орудия) и «верхний» (мортиры), включая Кашпарову пушку, Павлин, Орел и т. д. Некоторые из осадных пушек стреляли ядрами весом до 20 пудов. Из всех больших пушек только две были переданы в полк И. В. Меньшому Шереметеву и одна, старая, — кн. Ю. И. Кашину.

    Польские и немецкие артиллеристы, бывшие в Полоцке, утверждали, что за всю свою жизнь ни в одном государстве они не видели таких больших орудий, какие были у царя. По их словам, в осаде участвовало 150 орудий, из них 36 метали зажигательные смеси. (Витебская старина, т. IV, стр. 122). Самую большую стенобитную пушку тащили будто бы 1040 посошных людей. (Там же, стр. 119).

(обратно)

716

Согласно Разрядам, воевода кн. В. С. Серебряный ночью 13 февраля начал «бити по городу по всему не с одново места изо всего наряду и из верхних пушек из вогненых». (См. Витебская старина, т. IV, стр. 54).

(обратно)

717

«И из наряду, — отмечает летописец, — во многих местех вкруз города стены пробили, и ворота выбили, и обламки з города позбили и людей из наряду побили, якоже ото многаго пушечнего и пищального стреляния земле дрогати и в царевых... полкех». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 356).

(обратно)

718

Витебская старина, т. IV, стр. 54. Согласно летописи, в ночь перед капитуляцией Полоцка царь послал к городу стрельцов, которые подожгли крепостную стену, после чего полочане сдались. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 357). Официозный летописный рассказ составлен был так, чтобы приписать победу царю. Решительное предпочтение следует отдать подлинным документальным записям Разрядного приказа, сделанным во время похода. Решающую роль под стенами Полоцка бесспорно сыграла артиллерия. Этим обстоятельством объясняется то, что потери русской армии были ничтожны: 4 сына боярских, 15 вооруженных слуг, 66 стрельцов.

(обратно)

719

См. Сб. РИО, т. 71, стр. 368.

(обратно)

720

ПСРЛ, т. XIII, стр. 364; Витебская старина, ч. IV. стр. 122.

(обратно)

721

Как передает летописец, «которые были в городе (Полоцке. — Р. С.) жили люди жидове, и князь велики велел их и с семьями в воду в речноую въметати, и оутопил их». (См. Псковские летописи, т. II, стр. 244). В те же дни татары рубили головы монахам-монахам-бернардинцам(См. Донесение 9 марта 1563 г. — Витебская старина, т. IV, стр. 122).

(обратно)

722

Хроника Бельского. — Витебская старина, т. IV, стр. 157.

(обратно)

723

ПСРЛ, т. XIII, стр. 365.

(обратно)

724

Шлихтинг. Новое известие, стр. 16.

(обратно)

725

Свое предположение гетман подкреплял ссылкой на произвол и жестокость царя Ивана: «Да которые вас самих, жены и дети ваши Иван Васильевич, бездушный государь ваш, великий князь московский, — писал он, — прислушает безо всякого милосердия и права, а з неизбежною опалою своею горла ваша берет и брати завжды, коли похочет, может» и т. д. (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 235).

(обратно)

726

Описи царского архива, стр. 41. (Курсив наш. — Р. С.)

(обратно)

727

«..А поместья их и вотчины велел государь поймать и в роздачу роздать». (Разряды, л. 279).

(обратно)

728

Разряды, л. 279.

(обратно)

729

ПСРЛ, т. XIII, стр. 350.

(обратно)

730

Курбский. Сочинения, стр. 284—285; Витебская старина, т. IV, стр. 47. Несколько раньше, во время остановки в Можайске летом 1562 г. царь подверг опале и бросил в тюрьму князя И. Ф. Гвоздева-Ростовского, служившего оруженосцем «у большого копья». (См. Разряды, л. 288). Гвоздев участвовал в Астраханском походе 1554 г. и в качестве личного гонца постельничего И. М. Вешнякова привез в Москву весть о падении Астрахани. (Там же, л. 209 об).

(обратно)

731

Сын западночеркасского князя Сибока князь Александр провел на Руси семь лет, воспитывался при дворе Грозного. Во время полоцкого похода княжич исполнял службу второго оруженосца у большого копья. (См. Витебская старина,   т. IV, стр. 39).

(обратно)

732

Витебская старина,  т. IV, стр. 51, 53, 56, 62. В апреле 1563 I, царь наказал своему послу в Крыму выяснить причины отъезда черкесских князей и добиться их возвращения на Русь. Царский наказ гласил: «И что Олешкино (А. С. Черкасского. — Р. С.) царю... и всей Руской земли измена, о том ему о всем проведывати про Олешку и про князя Гаврила Черкасского подлинно». (ЦГАДА. Крымские дела, № 10, л. 57 об).

(обратно)

733

Витебская старина,  т. IV, стр. 65  (Курсив наш. — Р.С.)

(обратно)

734

Разряды, л. 282 об. На воеводских   службах кн. Фуников провел более двадцати лет. Он служил воеводой в Василеве (1549 г.), городничим в Казани (1553 г.), воеводой в Чебоксарах (1555 г.) и т. д. (Разряды лл. 169, 201, 220 об).

(обратно)

735

В 1551 году И. Ф. Шишкин ездил в Москву из Свияжска в качестве гонца от окольничего Ф. Г. Адашева. Незадолго до того он был зачислен в тысячу лучших слуг в III-й статье из Галича. В 1553 г. Шишкин руководил поисками серебряных руд на Севере. «Прислал царь князь великий, — рассказывает холмогорский летописец, — Ивана Федоровича Шишкина на Двину, а здесь людей взели итти на Цилму руду копали; он же шед и руду копал и недоброе бысть». (См. Я. С. Л у р ь е. О неизданной Холмогорской летописи. — Сб. Исследования по отечественному источниковедению. Изд. АН СССР, М., 1964, стр. 455). В 1560 году Шишкин служил вторым воеводой в небольшом Апсельском городке. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 162; ТКТД, стр. 70; Разряды, л. 270 об

(обратно)

736

Курбский. Сочинения, стр. 278.

(обратно)

737

Вдогонку Д. Г. Плещееву были направлены еще несколько воевод, среди них С. А. Аксаков. Плещеев назначен был в Стародуб «воеводой на вылазке», остальные дворяне—воеводами «для осадного дела». (См. Витебская старина, т. IV, стр. 65).

(обратно)

738

А. П. Сатин служил вторым воеводой в Мценске в 1560 г. (Разряды, л. 267). П. Туров присутствовал на приемах литовских послов в Кремле в декабре 1558 г. и январе 1560 г., а затем служил писцом в Н. Новгороде. (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 594, 601; С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 458).

(обратно)

739

П. И. Туров записан в списки дворовых детей боярских по Костроме. В основном тексте Дворовой тетради ошибочно напечатано - П. И. Гуров. (См. ТКТД, стр. 149, прим. 2).

(обратно)

740

Курбский. Сочинения, стр. 278.

(обратно)

741

Курбский приводит довольно сбивчивую хронологию репрессий против родни Адашевых. По его словам, Д. Ф. Адашев и Туров погибли «по летех двух, або трех» после казни Шишкина, т. е. самое раннее весной 1565 г. или даже в 1566 г. В то же время он сообщает, что виделся с Туровым за месяц до казни последнего. Это могло произойти лишь весною 1563 г., когда Курбский последний раз побывал в Москве. Затем он уехал в Юрьев, откуда бежал в Литву. Указание Курбского надо понимать иначе. Казни произошли через два-три года после начала великих гонений, т. е. после 1560 года. (См. Курбский. Сочинения, стр. 278). В синодике Сатиных записаны «убиенные» Алексей, Варвара, Андрей, Иван, Неронтий, Макарий и Ферапонт. (См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 442).

(обратно)

742

Царь Иван не раз заявлял, что рассматривает ссылку Курбского как наказание за согласие его с изменниками. «Зла же и гонения безлепа от мене не приял еси, — писал Иван Курбскому, — и бед и напастей на тебя не подвигли есми; а кое и наказание малое бывало на тебя и то за твое преступление, понеже согласился еси с нашими изменники». (Послания Ивана Грозного, стр. 54).

(обратно)

743

Витебская старина, т. IV, стр. 66. Вместе с Курбским в Юрьев были назначены его зять кн. М. Ф. Прозоровский, кн. А. Д. Дашков, М. А. Карпов и Г. П. Сабуров. Под их начальством было 355 детей боярских из Новгорода и 110 из Юрьева. Курбский должен был явиться в Юрьев к Вербному воскресенью, т. е. к 3 апреля 1563 года. (Там же.).

(обратно)

744

Подробнее о датировке письма см. Р. Г. Скрынников. Курбский и его письма в Псково-Печорский монастырь.—ТОДРЛ т. XVIII АН СССР, М.—Л., 1961, стр. 102—103.

(обратно)

745

Курбский. Сочинения, стр. 381.

(обратно)

746

См. М. О. Скрипиль. Сказание о Вавилоне-граде. — ТОДРЛ, т. IX, Изд. АН СССР, М.—Л., 1953, стр. 142—144.

(обратно)

747

ПСРЛ, т. XIII, стр. 368. Иванов описывал удельный замок Вышгород в 1556 г .(См. С. Б. Веселовский. Монастырское землевладение в Московской Руси XVI в. — «Исторические записки», т. 10, стр. 104).

(обратно)

748

ПСРЛ, т. XIII, стр. 368.

(обратно)

749

ПСРЛ, т. XIII, стр. 350.

(обратно)

750

И. Б. Хлызнев-Колычев начал службу в уделе при князе А. И. Старицком в 30-х годах. Он ходил с изголовьем на свадьбе князя Андрея в 1533 г., деятельно участвовал в мятеже 1537 г. Кн. А. И. Старицкий поручил Колычеву командовать арьергардом мятежной армии («задними сторожами»), и тот был до конца верен своему сюзерену- (См. ДРВ, т. XIII, стр. 23; Исторические записки, т. 10, стр. 87). Позднее Колычев столь же верно служил кн. В. А. Старицкому. В июле 1558 г. он командовал всеми удельными войсками в войне с татарами. (Разряды, л. 250 об). Незадолго до 1562 г. И. Б. Колычев был «отведен» из удела и определен на службу в государев двор. В полоцком походе он служил в головах в царском стане и носил чин спальника. Его сын Б. И. Колычев служил есаулом и имел чин стольника. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 39, 62—63).

(обратно)

751

Родословная книга, ч. II, стр. 104—106.

(обратно)

752

ПСРЛ, т. XIII, стр. 362.

(обратно)

753

Витебская старина, т. IV, стр. 65. Правда, внешне еще ничто не омрачало отношений между Грозным и его родней. В марте 1563 г. Грозный по пути в Москву остановился в Старице и «жаловал» Старицких, «у них пировал». Затем в конце мая он уехал в Александровскую слободу и пробыл там почти два месяца. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 365).

(обратно)

754

Среди прочих в слободе находились ближние бояре кн. И. Ф. Мстиславский и Д. Р. Юрьев, бояре кн. И. Д. Бельский и кн. И. И. Пронский, дьяк А. Я. Щелкалов и т. д. (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 133, 139).

(обратно)

755

ПСРЛ, т. XIII, стр. 369; Описи царского архива, стр. 35.

(обратно)

756

Описи царского архива, стр. 35.

(обратно)

757

ПСРЛ, т. XIII, стр. 368.

(обратно)

758

В царском архиве в ящике 214 хранилось дело об отпуске на Белоозеро «княж Ондреевы Ивановича княгини во иноцех Евдокие» и «отписка, как государь со старицы Евдокеи и сына ее со князя Володимера Ондреевича с сердца сложил». (См. Описи царского архива, стр. 40). Очевидно, царь мог отписать «старице», во-первых, после принятия Ефросиньей монашеского сана и, во-вторых, после отъезда ее из Москвы. Евдокия прибыла в Воскресенский Горицкий девичий монастырь около сентября 1563 г. Припасы на , обиход опальной Ефросинье отпущены были на период с сентября по январь 7072 года. (См. Наказ о ссылке Ефросиньи.— АИ, т. I, № 171, стр. 327).

(обратно)

759

ПСРЛ, т. XIII, стр. 368. Правительство разрешило Ефросинье устроить у себя «служебников» и всякие обиходы «по ее изволению». За ней последовали в ссылку 12 человек, ближние боярыни и слуги. Имена их записаны в царском синодике опальных. Это И. Ельчин, П. Качалкин, Ф. Е. Неклюдов, ближние боярыни Марфа Жулебина (родня Чеботовых и Федорова-Челяднина)у Акулина Палицына (из новгородских дворянок). Вассалы Ефросиньи получили в окрестностях монастыря земли от 4500 до 6000 четвертей пашни в трех полях. (См. П. А. Садиков. Очерки, стр. 443).

(обратно)

760

ПСРЛ, т. XIII, стр. 368.

(обратно)

761

Послания Ивана Грозного, стр. 210.

(обратно)

762

«А о Володимере брате воспоминаешь, — писал Курбский царю, — аки бы есть мы его хотели на царство, — воистинну, о сем не мыслих, понеже и не достоин был того». (Курбский. Сочинения, стр. 133).

(обратно)

763

Среди документов за 1562—1563 гг. в царском архиве хранилась «свяска, а в ней писана была ссылка князя Володимера Ондреевича в Старицу, а князя Михаила Воротынского на Белоозеро». (См. ДДГ. стр. 482).

(обратно)

764

Старицкие были в опале в течение, нескольких месяцев. Царь написал Евдокии, что сложил «с сердца» гнев, не ранее, чем та прибыла на Белоозеро, т. е. осенью 1563 г. (см. выше). Интересно, что 15 сентября 1563 г. царь пожертвовал деньги в Симонов монастырь и велел молиться за здравие иноки Евдокии. (См. Вкладная книга Симонова монастыря. РПБ, Отд. рукописей, F IV, № 348, стр. 28). В октябре 1563 г. царь в знак окончательного примирения с братом ездил в Старицу, пировал там «прохлаждался» в удельно-дворцовых селах. (См. ПСРЛ, т. XIII,. стр. 370).

(обратно)

765

ПСРЛ, т. XIII, стр. 368 (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

766

См. В. Б; Кобрин. Состав опричного двора, стр. 82.

(обратно)

767

Разряды, лл. 272 об, 307 об, 218 об, 307.

(обратно)

768

См. П. Н. Милюков. Древнейшая разрядная книга официальной редакции. М., 1901, стр. 254; Разряды, л. 317 об. Кн. П. Д. Пронский был определен в Старицкий удел в конце 50-х годов. В Дворовой тетради 50-х гг. против его имени сделана следующая помета: «67 (1558—1559) году. Князь Петр в удел дан». (См. ТКТД,. гр. 151). Кн. П. Д. Пронский получил боярский чин от Старицких.

(обратно)

769

Разряды, л. 321.

(обратно)

770

По Разряду 13 марта 1565 г., Нохтев находился на царской службе Полоцке. В ближайшее время он был переведен в удел. (См. Разряды,. л. 316, 318; ДДГ, стр. 420).

(обратно)

771

ДДГ, стр. 420. В 1561 г. С. А. Аксаков служил приставом у нагайцев и заместничал со своим начальником Ф. А. Бутурлиным. Тогда Разряд прислал недельщика с наказом: если Семен Аксаков будет «дуровать» и откажется взять списки подчиненных ему детей боярских, тогда Семена «бить по щокам, а положить (ему.—Р. С.) списки за пазуху». (См. Разряды, л. 279 об.). Таково было дородство и ранг нового старицкого дворецкого. Царь вполне доверял своему кашинскому дворянину: после раскрытия стародубского заговора, он спешно послал в Стародуб С. А. Аксакова. Последний оставался там воеводой до 13 марта 1565 года. (См. Разряды, лл. 301, 318 об).

(обратно)

772

ПСРЛ, т. XIII, стр. 372. В казну перешли дворцовые волости Алешня (Воскресенское) и Петровская. (См. ДДГ, стр. 442).

(обратно)

773

ПСРЛ, т. XIII, стр. 372.

(обратно)

774

В следующем году царь ездил отдыхать в Верею и в «новые села» в Можайском уезде, Алеш ню и т. д. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 384; ДДГ, стр. 442).

(обратно)

775

ПСРЛ, т. XIII, стр. 370.

(обратно)

776

ПСРЛ, т. XIII, стр. 371. См. также Е. Н. Кушева. Указ. соч., стр. 274—275.

(обратно)

777

ПСРЛ, т. XIII, стр. 128, 366, 370, 371.

(обратно)

778

В июле 1563 г. крупнейший ганзейский город Любек, а за ним Датское королевство объявили войну Швеции. В 1562 г. шведские войска заняли порт Пернов, а затем замок Пайду (Вейсенштейн). В следующем году литовские и курляндские войска напали на шведов в Пернове. (См. Г. Форстен. Балтийский вопрос, т. 1, стр. 274—275; Псковские летописи., т. II, стр. 244).

(обратно)

779

ПСРЛ, т. XIII, стр. 365—366.

(обратно)

780

«Когда его царская величество, — писал Грозный, — будет с своего царства двором витати в Свейских островех, тогда его (Эрика XIV. — Р. С.) королево повеление крепко будет, а что с царского величества королю мир и суседство имети, а не с царского величества (новгородскими.— Р. С.) наместники, и то так от меры отстоит, якоже небо от земли». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 369).

(обратно)

781

В первой половине 1564 г. датский посол 3. Феллинг был задержан в Нарве. Там он вскрыл царскую грамоту к датскому королю, которая оказалась «грубым, нескладным, варварским, излишним писанием, неудалым ответом на верительную грамоту» датского посла. (См. Чтения ОИДР, 1915, кн. IV, стр. 230).

(обратно)

782

ПСРЛ, т. XIII, стр. 369.

(обратно)

783

ПСРЛ, т. XIII, стр. 373; Сб. РИО, т. 71, стр. 187—302.

(обратно)

784

Командующий литовским войском гетман Н. Радзивил в реляции, составленной на другой день после Ульской битвы, писал: «Находящиеся в моих руках пленные москвитяне, хотя и показывают, что их всех с самим воеводою было до 20 000, однако, я, как человек, имевший часто случай делать подобные наблюдения, полагаю, что их состояло на лицо 17 или 18 000». (См. Письмо Н. Радзивила от 27 января 1564 г. — Витебская старина, т. IV, стр. 125). По сведениям, собранным литовскими послами в Москве в январе 1564 г., в Полоцке находилось до 14 тысяч человек и в помощь им двигался 8-тысячный отряд татар. (См. Донесение от 24 января 1564 г. — Витебская старина, т. IV, стр. 127). На самом деле, татары с ханом Ибаком были направлены не в Полоцк, а в Смоленск. (См. Разряды, л. 304 об). Поздние литовские хронисты сообщают, будто в наступлении участвовало 30-тысячное русское войско. Однако эта цифра очень преувеличена. (См. Хроники М. Бельского и Стрыйковского. — Витебская старина, т. IV, стр. 159, 190).

(обратно)

785

Реляции папскому нунцию в Варшаве, ранее 2 февраля 1564 г. — Витебская старина, т. IV, стр. 128.

(обратно)

786

ПСРЛ, т. XIII, стр. 377. «Русские воеводы, — пишет А. А. Зимин, — задумали смелый план обхода литовских войск гетмана Радзивила, находившихся в районе Лукомля!» (См. А. А. 3 и м и н. Опричнина, стр. 107). На наш взгляд, вся смелость русского плана сводилась к недопустимому с военной точки зрения разъединению сил русской армии в момент решающего наступления.

(обратно)

787

Бой длился около двух часов и закончился уже при свете луны. (См. Донесение от 5 февраля 1564 г. — Витебская старина, т. IV, стр. 129; Псковские летописи, т. II, стр. 245; Хроники Бельского и Стрыйковского. — Витебская старина, т. IV, стр. 158, 189—190.)

(обратно)

788

Согласно московской версии, гетман Радзивил напал на царских воевод «безвестно», «царевы же и великого князя воеводы не токмо доспехи на себя положити, но и полки стати не успели, занеже пришли места тесные и лесные. Литовские же люди пришли исполчяся вскоре и передних людей погромили...» (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 377).

(обратно)

789

Радзивил выражает искреннее удивление по поводу медлительности царских воевод, позволивших литовцам беспрепятственно выйти из леса на равнину и выстроиться в боевые порядки. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 124—125). О том же самом пишет другой литовский автор: «Русские, воспылав варварской гордостью и презрев малочисленность наших, отступили назад и дали им (литовцам. — Р. С.) место и время построиться около знамени и приготовиться к битве». (Там же, стр. 128). Причины медлительности царских воевод достаточно точно описаны московской летописью, цитированной выше.

(обратно)

790

Витебская старина, т. IV, стр. 129, 127.

(обратно)

791

Витебская старина, т. IV, стр. 125, 129.. По словам Радзивила, его войска захватили у русских более 5000 повозок со множеством лат, панцирей и «разных воинских орудий». В донесении нунцию также говорится о том, что литовцам досталось до 5000 повозок, в каждой из которых было будто бы по 10 кольчуг, оружие и т. д. . Радзивил не хотел сознаться в том, что одержал победу над плохо вооруженным противником и потому высказал предположение, будто в обозах Шуйского находилось оружие для другой армии, выступившей из Смоленска. Такое объяснение не выдерживает критики. Невозможно представить, чтобы смоленская армия могла вторгнуться в Литву и разорить окрестности Орши, будучи не вооруженной.

(обратно)

792

ПСРЛ, т. XIII, стр. 377. По Псковской летописи, в битве под Улой «детей боярских побили не много, а иные все розбеглися, прилучилося к ночи». (См. Псковские летописи, т. II, стр. 245). Только поздний летописец начала XVII в. сообщает, будто под Улой литовцы взяли в плен 700 дворян и детей боярских «имянных». (См. Пискаревский летописец, стр. 76).

(обратно)

793

«Князя Петра Шуйского збили с коня и он з дела пеш утек и прищол в литовскую деревню и тут мужики, его ограбя, и в воду посадили». (Пискаревский летописец, стр. 76).

(обратно)

794

В вестовой отписке из Вильны от 11 февраля 1564 г. упомянуто о пленении 12 детей боярских и нескольких десятков боярских слуг. (Акты, относящиеся к истории Западной России, т. III, СПб., 1848, стр. 133—134).

(обратно)

795

Витебская старина, т. IV, стр. 125.

(обратно)

796

Витебская старина, т. IV, стр. 125.

(обратно)

797

ПСРЛ, т. XIII, стр. 377. Многие авторы разделяют мнение, будто под Оршей русские потерпели крупное поражение. (См. Г. В. Форстен. Балтийский вопрос, т. I, стр. 478; Р. Ю. Виппер. Иван Грозный, 2-е изд., Ташкент, 1942, стр. 66; В. Д. Королюк. Ливонская война. Изд. АН СССР, М., 1954, стр. 61; История СССР, т. I, М., 1956, стр. 254; Очерки истории СССР (период феодализма), конец XV — начало XVII вв., Изд. АН СССР, М., 1955, стр. 378—379; Очерки истории СССР (конец XV- начало XVII в.) Учпедгиз, Л., 1957, стр. 160). Однако подобное мнение основано на очевидном недоразумении.

(обратно)

798

ПСРЛ, т. XIII, стр. 385. Согласно поздним литовским источникам. Токмаков и его будто бы десятитысячная армия бежали с поля боя, бросив оружие. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 159).

(обратно)

799

Незадолго до своей смерти, в декабре, 1563 г. Макарий составил духовное завещание. Тщетно было бы искать в нем какие-нибудь намеки на происходившую в то время политическую борьбу. Оно благожелательно к царю и кн. В. А. Старицкому, к боярам, дворянам и всем прочим «человецем». (См. АИ, т. I, № 172, стр. 329). В завещании Макарий упоминает, между прочим, о том, что он «многажды помышлях и желах отрещися всего архиерейского именования и действа», но каждый раз уступал настояниям царя и «понуждению» собора. (Витебская старина, т. IV).

(обратно)

800

ПСРЛ, т. XIII, стр. 440.

(обратно)

801

См. А. А. Зимин. Пересветов, стр. 76—79.

(обратно)

802

Послания Ивана Грозного, стр. 41.

(обратно)

803

Послания Ивана Грозного, стр. 42.

(обратно)

804

Курбский. Сочинения, стр. 277.

(обратно)

805

В середине марта 1563 г. у царя Ивана родился первый ребенок от М. Черкасской, через полтора месяца умерший. Царь, по-видимому, склонен был приписать его смерть злым чарам. Боясь дурного глаза, он велел казнить некую «ведьму» Марию, бывшую приживалкой в доме Адашевых. (Курбский. Сочинения, стр. 277; ПСРЛ, т. XIII, стр. 365, 366).

(обратно)

806

Курбский. Сочинения, стр. 277

(обратно)

807

М. П. Репнин служил воеводой при «наряде», кн. Ю. И. Кашин сменил И. В. Большого Шереметева на посту командира передового полка. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 28, 53, 63; Разряды, лл. 302, 303).

(обратно)

808

Курбский. Сочинения, стр. 279. В своем первом письме к Курбскому царь называл казненных бояр Репнина и Кашина блудниками и измённиками. (См. Послания Ивана Грозного, стр. 42). Спустя десять лет Курбский в своей «Истории» подробно описал столкновение М. П. Репнина с Грозным на маскараде. По существу его рассказ явился запоздалым полемическим ответом на заявление царя о причинах казни Репнина и Кашина. Курбский желал отвести от Репнина подозрения в неблагочестии и блуде и доказать, будто его казнь была актом чистого произвола.

(обратно)

809

Курбский. Сочинения, стр. 279. Родословцы сообщают дату смерти Кашина. (См. Г. А. Власьев. Потомство Рюрика, т. I, ч. 2, стр. 499—500). В синодике опальных Репнин и Кашин записаны вместе в том же порядке, в котором они подверглись казни.

(обратно)

810

Сб. РИО, т. 71, стр. 191.

(обратно)

811

Послания Ивана Грозного, стр. 534.

(обратно)

812

Послания Ивана Грозного, стр. 42.

(обратно)

813

Послания Ивана Грозного, стр. 534.

(обратно)

814

Послания Ивана Грозного, стр. 30—31. (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

815

Разряды, лл. 278 об, 280. Курбский отзывался о Хилкове с исключительной похвалой. По его словам, князь «Ряполовское Дмитреи муж в разуме многом и зело храбр, искусен же и свидетельствован от младости своей в богатырских вещах, бо немало... выиграл битв над безбожными измаильтяны (крымцами. Р. С.), аж на дикое поле за ними далеко ходяще». (См. Курбский. Сочинения, стр. 282—283).

(обратно)

816

«Да по отписным книгам подъячего Гришки Левонтьева, семдесят второго же году, княж Дмитриеевскую вотчину Хилкова село Ивановское с приселки и з деревнями и с починки». (ДДГ, стр. 423). Подьячий Леонтьев начал и кончил описание вотчины Хилкова ранее августа 1564 (7072) г. Имея в виду медленные темпы работы тогдашнего приказного аппарата и писцов, можно утверждать, что приказ об описании вотчины опального был отдан не позднее весцы 1564 г. Согласно списку думных чинов, Хилков выбыл из думы в 7072 (1563—1564) г. (См. ДРВ, т. XX, стр. 46). По словам Курбского, царь велел казнить его в те же годы, что и кн. А. Б. Горбатого, «або пред тем еще мало», иначе говоря, до введения опричнины. (См. Курбский. Сочинения, стр. 282—283).

(обратно)

817

Курбский. Сочинения, стр. 282—283.

(обратно)

818

Курбский. Сочинения, стр. 276—277.

(обратно)

819

ЦГАДА, Крымские дела, № 10,. л. 15.

(обратно)

820

ЦГАДА, Крымские дела, № 10,. л. 98.

(обратно)

821

ПСРЛ, т. XIII, стр. 343.

(обратно)

822

ПСРЛ, т. XIII, стр. 371—372.

(обратно)

823

Отношение к И. В. Шереметеву со стороны властей и оппозиции наиболеё точно проявилось в оценках, данных ему Курбским и Грозным. Для первого Шереметев «мудрый советник», для второго — «бесов сын». (См. Курбский. Сочинения, стр. 295; Послания Ивана Грозного, стр. 175).

(обратно)

824

См. Разрядная книга. Архив ЛОИИ, Собр. Н. П. Лихачева, оп. I, № 146, лл. 251—252, 257.

(обратно)

825

Витебская старина, т. IV, стр. 64, 69.

(обратно)

826

После Ивана Большого его брат боярин Никита был старшим в роду Шереметевых. Еще в феврале 1562 г. он был назначен на воеводство в Смоленск. В Полоцком походе Шереметев состоял в ближней свите царя и на обратном пути из Полоцка в Москву служил вторым воеводой сторожевого полка. Однако в начале марта 1563 г. правительство отослало его в Смоленск на второй год, до февраля 1564 г. Последние письма, адресованные Шереметеву в Смоленск, датированы июнем 1563 г. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 64, 69; Сб. РИО, т. 71, стр. 48, 150). Н. Шереметев подвергся опале не ранее осени 1563 года. В 1562— 1563 (7071). гг. братья кн. Звенигородские составили завещание, назначив Н. В. Шереметева своим душеприказчиком. Вскоре же они сделали помету в тексте духовной: Шереметева «в животе не стала». (См. Акты феодального землевладения и хозяйства XIV—XVI вв., ч. 2, М., 1956, № 299, стр. 311). Н. Шереметев погиб.в то время, когда его старший брат сидел в тюрьме, т. е. во всяком случае ранее марта 1564 года.

(обратно)

827

Курбский. Сочинения, стр. 295—297. «Вероятно, — пишет А. А. Зимин, — за поражение под Улой поплатился смертью Никита Васильевич Шереметев...» (См. А. А. 3 и м и н. Опричнина, стр. 109). Такое мнение едва ли справедливо. В битве под Улой Шереметев не участвовал и к поражению никакого отношения не имел.

(обратно)

828

Рассказ Курбского о беседах между мучителем-царем и его жертвой напоминает житийную литературу о великомучениках и в общем не заслуживает доверия. (Курбский. Сочинения, стр. 296—297).

(обратно)

829

Басманов происходил из старомосковского боярского рода Плещеевых. За рубежом царские дипломаты говорили о Плещеевых следующее: «и то извечные государские бояре родов за тридцать и боле». (Сб. РИО, т. 129, стр. 40). К середине XVI в. лишь отдельные отрасли сильно разросшегося рода Плещеевых удержали высокое положение при дворе. Прочие опустились в разряд довольно заурядных детей боярских. (См. Родословная книга, т. I, стр. 299; Разряды, л. 16 об). По знатности и богатству Плещеевы уступали Захарьиным, Шереметевым, Морозовым, Челядниным и т. д.

(обратно)

830

На третьей или четвертой неделе осады Казани татары нанесли сильный урон большому полку из-за оплошности воеводы кн. М. И. Воротынского. В обеденное время «руси многие разыдошася ясти». Увидев это, татары «вылезли» из крепости и выбили полк с его позиций, причинив ему большие потери. В числе раненых были главные воеводы полка Воротынский, П. В. Морозов и Ю. И. Кашин, несколько стрелецких голов и т. д. Поражение большого полка ставило под угрозу успех всей осады. В подобной критической ситуации на выручку Воротынскому был послан окольничий А. Д. Басманов. Басманов действовал столь успешно, что вскоре же выбил татар из окопов и загнал их в крепость. После взрыва порохового заряда Басманов возглавил штурм Арских ворот. Его воины заняли Арскую башню. Из-за неподготовленности прочих полков, общий штурм был отложен на два дня. В течение этого времени воины Басманова, «заставившись» крепкими щитами, удерживали башню. В день генерального штурма Басманов руководил боем у Царских ворот. Через эти ворота в город вступил государев полк, решивший исход боя на улицах города. После взятия Казани Басманов был оставлен там третьим воеводой, участвовал в окончательном разгроме военных сил Казанского ханства и подавлении восстания народов Поволжья. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 212—217).

(обратно)

831

В итоге двухдневного сражения (3—4 июля 1555 г.) крымский хан разгромил армию И. В. Большого Шереметева. Главного воеводу увезли с поля боя «наполы мертва». Через два часа после ранения Шереметева дрогнули, побежали прочие воеводы, и «многые люди з бою съехали, розметав с собя орудие». Среди общей паники воевода Басманов отступил к обозу, оставленному в лесу, и приказал трубить сбор, играть в сурну и бить в набат. На боевой сигнал собралось до пяти-шести тысяч детей, боярских, стрельцов и боярских холопов. Наскоро устроив засеку вокруг близлежащего оврага, отряд Басманова до вечера отбивался от татар. Хан Девлет-Гирей «со всеми людми и с пушками и с пищалми» трижды приступал к оврагу, а затем перед солнечным заходом «с великой тщетой» ушел в степи. На приступах татары потеряли многих людей. (См. Курбский. Сочинения, стр. 223—224; ПСРЛ, т. XIII, стр. 257).

(обратно)

832

ПСРЛ, т. XIII, стр. 295.

(обратно)

833

ПСРЛ, т. XIII,  стр. 327, 349.

(обратно)

834

Сб. РИО, т. 129, стр. 23, 40, 42—51, 89, 93, 98.

(обратно)

835

См. Ю. Н. Щербачев. Копенгагенские акты. — Чтения ОИДР, 1915, кн. 4, стр. 154. В отчете датских послов «Алекс Данилович» ошибочно поименован Бельским, а не Басмановым.

(обратно)

836

Сб. РИО, т. 71, стр. 267, 274.

(обратно)

837

Несусветная брань, которой разражаются при упоминании имени Басманова его враги, заставляет с недоверием воспринимать их наветы. Любопытно, что Курбский писал о Басманове-отце следующее: «И видех ныне сингклита, всем ведома, яко от преблужения рожден есть» и т. д. Царь Иван с полным равнодушием отверг брань Курбского: «а еже сингклита, от преблужения рожения, не вемы: паче же в вас есть таковая...». (Послания Ивана Грозного, стр. 62, 536).

(обратно)

838

К середине 60-х гг. Ф. А. Басманов добился первых успехов по службе. В Полоцком походе 1562 г. он занимал одну из последних должностей в царской свите, будучи податнем у рынды с третьим саадаком. В Можайске он тягался из-за мест с кн. И. Ю. Лыковым-Оболенским и выиграл дело. С этого времени и началась его головокружительная карьера. Спустя полгода Басманов «ездил за государем» в ближней свите вместе с сыновьями знатнейших бояр кн. П. А. Горбатым, кн. И. Шуйским и ближним дворянином П. Зайцевым. Из-под Полоцка Ф. Басманов был послан царем с речами к Е. Старицкой. (См. Разряды, лл. 268 об, 288 об, 291 об; ПСРЛ, т. XIII, стр. 362).

(обратно)

839

Послания Ивана Грозного, стр. 536. Царь Иван был оскорблен подозрениями старого друга и любимца Курбского. «От Кроновых бо жерцех — еже подобно псу лая или яд ехидны отрыгая, сие неподобию писал еси: еже убо сице родителем своим чадом сицевая неудобствия творити, паче же и нам, царем, разум имущим, како уклонитеся на сие безлепие творите? Сия убо вся злобесным своим собацким умышлеиием писал еси». (Там же, стр. 61).

(обратно)

840

Шлихтинг. Новое известие, стр. 17; Г. Штаден. .Записки, стр. 96.

(обратно)

841

Много позже английский посол Д. Горсей писал, что в опричнине царь окружил себя свирепой военщиной и всяким сбродом. Типичным представителем военщины в царском. окружении был воевода Басманов. (См. Д. Горсей. Записки о Московии XVI века, СПб., 1909, стр. 26).

(обратно)

842

Послания Ивана Грозного, стр. 536.

(обратно)

843

Курбский. Сочинения, стр. 206, 260.

(обратно)

844

Курбский. Сочинения, стр. 305.

(обратно)

845

Митрополиты издавна пользовались правом «советывания» перед царем. В грамоте о поставлении на митрополию Филиппа Колычева значилось: «игумен Филипп митропольи не отставливал, а советовал бы с царем с великим князем, как прежние митрополиты советовали с отцом его великим князем Василием и з дедом его великим князем Иваном».. (Приговор 20 июля 1566 г. — СГГД, ч. I, № 193, стр. 557).

(обратно)

846

ПСРЛ, т. XIII, стр. 378.

(обратно)

847

ПСРЛ, т. XIII, стр. 378.

(обратно)

848

ПСРЛ, т. XIII. В «Актах исторических» соборная,, грамота ошибочно датирована 2 февраля 1564 г. (См. АИ, т. I, № 173, стр. 333). Более исправный текст ее напечатан в летописях.(ПСРЛ, т. XIII, стр. 378—380). Разработка уложения о «белом клобуке» началась, конечно, ранее февраля 1564 г., но это не меняет существенным образом оценки приговора. Подготовляя репрессии против оппозиции, правительство не могло оставить без внимания настроения высшего духовенства и старалось привлечь на свою сторону митрополита предоставлением ему новой почетной привилегии.

(обратно)

849

Уложение о белом клобуке не носило характера специальной антиновгородской меры. Новгородские архиепископы не были лишены «древней почести». Привилегия была лишь распространена на митрополита. Новгородский архиепископ Пимен, неизменно пользовавшийся расположением царя, был первым из иерархов, поставивших подпись под соборным приговором 9 февраля 1564 г.

(обратно)

850

Псковские летописи, II, стр. 245.

(обратно)

851

Незадолго до собора правительство пожаловало широкие иммунитетные привилегии главной цитадели осифлян Иосифо-Волоколамскому монастырю на все его владения в центральных уездах государства. (См. грамоту 20 декабря 1563 г. — С. М. Каштанов. Хронологический перечень, стр. 159). Несколько раньше, в сентябре 1563 г., некоторые привилегии были дарованы столичному Чудову монастырю. (Псковские летописи).

(обратно)

852

ПСРЛ, т. XIII, стр. 381. (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

853

20 июня 1564 г. правительство выдало митрополиту жалованную, обельно-несудимую и заповедную грамоту на все митрополичьи вотчины. В августе-сентябре митрополичий дом получил от казны новые льготы и привилегии. (См. С. М. Каштанов. Хронологический перечень, стр. 160—161).

(обратно)

854

СГГД, ч. I, № 180—181, стр. 496—503. В числе других за Шереметева поручились родовитые дворяне Ф. У. Данилов, двое Заболоцких трое Колычевых, И. И. Бухарин-Наумов, Г. Р. и С. Р. Образцовы, князья И. С. Гагарин-Стародубский, Б. И. и С. И. Мезецкие, трое Засекиных и т. д.

(обратно)

855

Курбский. Сочинения, стр. 397.

(обратно)

856

Курбский. Сочинения, стр. 395—396.

(обратно)

857

Курбский. Сочинения, стр.396—397. К подобному же сравнению Курбский прибегает в своей «Истории». «Скоро по Алексееве смерти и по Селивестрову изгнанию, воскурилося гонение великое и пожар лютости в земле Руской возгорелся». (См. Курбский. Сочинения, стр. 276). Незадолго до опалы Курбский просил помощи и заступничества у влиятельных осифлянских церковников, но успеха не добился и даже стал жертвой наветов со стороны некоторых из них. «Многажды в бедах своих ко архиереом и ко святителем и к вашего чина преподобию со умиленными глаголы и со слезным рыданием припадах и валяхся пред ногами их, и землю слезами омаках, — и ни малые помощи, ни утешения бедам своим от них получих, но вместо заступления некоторые от них потаковники их, кровем нашим наострители явишася. Но и се еще мало им возбнишася: еще же к сему приложиша, яко и от бога правосланых не устыдешася очюждати и еретики прозывати, и различными латинными шептании во ухо державному клеветати». (См. там же, стр. 406—407). Курбский не называет имен своих клеветников, но, судя по всему,, главным лицом среди них был чудовский архимандрит Левкий. В своей «Истории» Курбский награждает его самыми бранными эпитетами.

(обратно)

858

Курбский. Сочинения, стр. 396.

(обратно)

859

Курбский. Сочинения, стр. 396.

(обратно)

860

Курбский. Сочинения, стр. 320—321. Корнилий управлял монастырем в 1529— 1570 гг. (См. Н. Н. Масленникова. Идеологическая борьба в псковской литературе в период образования Русского централизованного государства. — ТОДРЛ, т. VIII, М.—Л., 1951, стр. 206).

(обратно)

861

Курбский. Сочинения, стр. 393.

(обратно)

862

Курбский. Сочинения, стр. 395.

(обратно)

863

Курбский. Сочинения, стр. 395.

(обратно)

864

Курбский. Сочинения, стр. 398.

(обратно)

865

Курбский. Сочинения, стр. 398.

(обратно)

866

Курбский. Сочинения, стр. 398.

(обратно)

867

ПСРЛ, т. XIII, стр. 382; Жизнь кн. А. М. Курбского в Литве и на Волыни. Киев, 1849, т. I, стр. IV. Вместе с Курбским бежали С. М. Вешняков, Г. Кайсаров, М. Невклюдов, И. Н. Тараканов и др., всего 12 человек.

(обратно)

868

Послания Ивана Грозного, стр. 10. «Аще ли же убоялся еси ложнаго на тя речения смертнаго, от твоих друзей, сатанинских слуг, злодейственному солганию» и т. д. (Там же, стр. 12). Своим гонцам в Литве царь велел следующим образом объяснить причины бегства Курбского: «учал государю нашему Курбский делати изменные дела, и государь был хотел его наказати, и он, узнав свои изменные дела, и государю нашему изменил». (Наказ составлен около ноября 1565 г. — Сб. РИО, т. 71, стр. 321).

(обратно)

869

В послании из Вольмара Курбский жаловался на всякие беды, но ничего не говорил об угрожавшей ему казни. «Коего зла и гонения от тебе не претерпех! — писал он царю, — и коих бед и напастей на мя не подвигл еси! и коих лжей и измен на мя не взвел еси!... всего лишен бых и от земли божия тобою туне отогнан бых». (Послание царю из Вольмара.— Послания Ивана Грозного, стр. 535).

(обратно)

870

См. М. Петровский. Рец. на «Сказания князя А. Курбского», 3-е изд. Н. Устрялова, СПб,. 1868. — «Известия Казанского университета», 1873, кн. 4, стр. 728.

(обратно)

871

Послания Ивана Грозного, стр. 13.

(обратно)

872

Жизнь кн. А. Курбского в Литве и на Волыни. Киев, 1849 г., т. II, стр. 193. В духовном завещании Курбский писал, что приехал в Литву, «будучи обнадежен его королевскою милостию, получив королевскую охранительную грамоту и положившись на присягу их милостей, панов сенаторов». (Духовная 10 июня 1581 г. — Там же, т. I, стр. 233).

(обратно)

873

N. Andreyev. Kurbsky’s Letters, p. 427—428.

(обратно)

874

Еще осенью 1563 г. Курбский вел тайные переговоры с графом Арцем, наместником финляндского герцога Юхана III. За открытый мятеж против короля Юхан был схвачен и брошен в темницу. Арц, желая избежать той же участи, тайно предложил Курбскому сдать русским замок Гельмет. Однако заговор был раскрыт, граф Арц схвачен шведскими дворянами и казнен в Риге в конце 1563 г. Курбский, прибывший к стенам Гельмета, был встречен выстрелами. Разгневанный таким исходом дела, он будто бы воскликнул: «Пока жив великий князь, такое вероломство не останется безнаказанным. Ведь они сами вступили в переговоры, за своим рукоприкладством и печатью!». Если признать, что уже в это время Курбский вел тайные переговоры с польским королем Сигизмундом-Августом, то причины гибели графа Арца предстанут в совершенно ином свете. Однако такое предположение является маловероятным. (См. Ф. Ниенштедт. Ливонская летопись. — Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края, т. 4, Рига, 1883, стр. 34—36). Рассказ Ниенштедта подтверждается в основных чертах свидетельством другого современника — ливонского хрониста Рюссова. (См. Ливонская хроника Рюссова. — Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края, т. 3, Рига, 1880, стр. 147— 148). Без всякого на то основания А. Н. Ясинский писал, что именно неудачное Гельметское дело и навлекло на Курбского гнев царя и подозрение в измене. (См. А. Н. Ясинский. Сочинения князя Курбского, как исторический материал, стр. 70—71)

(обратно)

875

Расчеты Курбского на поддержку старцев влиятельного Псково-Печорского монастыря не оправдались. Старцы не только категорически отказались ссудить Курбскому деньги, но и поспешили прервать всякие отношения с «государевым изменником». «Посылал есми к игумену и к вам человека своего бити челом о потребных животу, — писал Курбский старцам, — и для недостоинства моего от вас презрен бых...», «...не токмо есте нас предали и отчаяли, — продолжал он, — но и милости естя своея, обычныя язычником и мытарем, не сотворили: имущи у себя, что подати, а утробу свою затворили есте; еще же и взаймы прошинно и паки возвращенно быти хотящеся». (Курбский. Сочинения, стр. 405, 409— 410).

(обратно)

876

Курбский. Сочинения, стр. 359—360.

(обратно)

877

По рассказу позднейшей летописи, Курбский тотчас после побега прислал царю с «досадительным» письмом своего верного раба Ваську Шибанова. Последний будто бы вручил письмо Грозному в Москве на Красном крыльце. «Тогда царь ярости исполнився, призвав холопа тово близ себя и осном (посохом. — Р. С.) своим ударил в ногу его и пробив ногу, наляже на посох свой и повеле лист прочитати, в нем бе же написано со всяким досадительством». (См. Н. Устрялов. Сказания кн. А. М. Курбского. Изд. 2-е, СПб., 1842, стр. 372). Приведенный рассказ, как справедливо отметил Я. С. Лурье, есть поздняя романтическая легенда. (См. Послания Ивана Грозного, стр. 585).

(обратно)

878

ПСРЛ, т. XIII, стр. 383.

(обратно)

879

Послания Ивана Грозного, стр. 13.

(обратно)

880

Послания были написаны в начале мая 1564 года. Обращаясь к Васьяну, Курбский пишет: «а днесь (на днях, т. е. еще будучи в Юрьеве! — Р. С.) слышах от некоего аки честна мниха» и т. д. (См. Курбский, Сочинения, стр. 407).

(обратно)

881

Курбский. Сочинения, стр. 408.

(обратно)

882

Курбский. Сочинения, стр. 407. (Курсив наш. — Р. С.). Ссылаясь на слова «некоего аки честна мниха», Курбский приписывает названную «ересь» печорскому архиерею (игумену Корнилию?)

(обратно)

883

Курбский. Сочинения, стр. 6. В письме явственно звучит угроза жестокому властителю России: «Не мни, царю, не помышляй нас (опальных бояр. — Р. С.) суемудренными мысльми, аки уже погибших, избиенных от тебя неповинно, и заточенных и прогнанных без правды; не радуйся о сем, аки одолением тощим хваляся: ...прогнанные от тебя без правды от земли ко богу вопием день и нощь!». (Там же, стр. 5—6).

(обратно)

884

Курбский. Сочинения, стр. 408—409, 6.

(обратно)

885

Тетерины происходили из худородной дворянской семьи. Отец и дед Тимохи сделали успешную карьеру на служило-бюрократическом поприще и носили дьяческие чины.

(обратно)

886

Тетерин привез в Москву весть об успешном завершении первого похода в Ливонию в январе 1558 г. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 289; Послания Ивана Грозного, стр. 212). Спустя несколько месяцев стрельцы Тетерина приступом взяли Русские ворота Нарвы, через которые в город вошли большие воеводы. Через месяц Тетерин участвовал в занятии Сыренска, откуда Д. Ф. Адашев послал его к царю с вестью о победе. В конце 1559 г. Тетерин громил арьергарды рыцарского войска, отступавшего от стен Юрьева. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 266, 289, 293, 295, 298— 299, 322).

(обратно)

887

Царь Иван в послании Курбскому пишет о Тетерине и его бегстве из монастыря следующее: «Много же и не в давных летех постриженных и от синглита превелика, паче же первых, иж сие не дерзнуша сотворити...» По мнению Я. С. Лурье, речь шла о лицах, которые были пострижены недавно по решению великого собора-синглита. (Послания Ивана Грозного, стр. 17, 291). Такая интерпретация текста как будто позволяет связать пострижение Тетерина с собором на Адашева и Сильвестра. К сожалению, предложенный перевод едва ли точен. Под «синглитом великим» царь подразумевает не собор, а Боярскую думу. Таким образом, речь идет о недавно постриженных членах думы (Курлятев и т. д.). В произведениях Грозного именно бояре неизменно называются «сигклитами».

(обратно)

888

Послания Ивана Грозного, стр. 16. В 1580 году царь заявил польскому послу: «А Курбский и Тетерин не для нашего окрутенства побежали, для своего злодейства, что были они на живот помыслили, и мы хотели их за. их измену казнити, что были от тово побежали; а Тимоху были есмя и пожаловали, а велели есмя его постричи по своему закону, и он, сметав платье чернецкое, да в Литву збежал».. (Памятники дипломатических сношений Древней России с державами иностранными, т. X, СПб., 1871, стр. 226).

(обратно)

889

Описи царского архива, стр. 43, 42.

(обратно)

890

Описи царского архива, стр.120.

(обратно)

891

Под Полоцком В. Тетерин «тягался» со знатным дворянином В. П. Мухиным-Карповым. В архиве хранилось «дело Василья Мухина с Васкою Тетериным». (Описи царского архива, стр. 42).

(обратно)

892

Г. Штаден. Записки, стр. 94.

(обратно)

893

Описи царского архива, стр. 43. 

(обратно)

894

См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 393—394; Курбский. Сочинения, стр. 304.

(обратно)

895

Послания Ивана Грозного, стр. 537. В письме своем Тетерин упоминает, что «ныне» царь одаровал Морозова Юрьевским наместничеством. Известно, что Морозов получил назначение в Юрьев весною 1564 г. и приехал туда в мае — июне.

(обратно)

896

Послания Ивана Грозного, стр. 537. Бумаги Тетерина попали в руки царя Ивана, который много лет спустя процитировал «расстриге»-богатырю его собственное письмо Морозову. стр. 212.

(обратно)

897

ПСРЛ, т. XIII, стр. 525. (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

898

Послания Ивана Грозного, стр. 9.

(обратно)

899

Послания Ивана Грозного, стр. 14—15, 13, 44.

(обратно)

900

Послания Ивана Грозного, стр. 38-39.

(обратно)

901

Царь не жалеет бранных эпитетов и крепких    выражений  для Курбского и всего его рода. Отец боярина и его деды все изменники. Послание беглеца к царю — сплошной «извет»: боярин писал «злобесным своим собацким умышлением», «еже подобно псу лая или яд ехидны отрыгая», (Послания Ивана Грозного, стр. 61). Курбский грозил Ивану тем, что не явит больше ему своего лица до дня страшного суда. «Хто же убо желает такова ефиопьска лица видети? — отвечает царь. — Где же убо кто обрящет мужа правдива, иже серы очи имуща?» «Моавитин же и аммонитин — ты еси!». (Там же, стр. 57, 62).

(обратно)

902

Послания Ивана Грозного, стр. 20. (Курсив наш. — Р.С.).

(обратно)

903

Послания Ивана Грозного, стр. 19. (Курсив наш. — Р.С.

(обратно)

904

Послания Ивана Грозного, стр. 20. (Курсив наш. — Р.С..

(обратно)

905

ПСРЛ, т. XIII, стр. 383—384.

(обратно)

906

Разряд 7072 (1564) г. — РИБ, т. XXII. стр. 384.

(обратно)

907

Как помечено в тексте царского послания Курбскому, «крепкая заповедь» изменнику была дана 5 июля 1564 г. в граде Москве. На самом деле в этот день царь еще находился в Вышгороде и в Москву явился лишь через три дня.

(обратно)

908

Курбский. Сочинения, стр. 113—116, 135—136. Второе послание царю было отправлено в Россию в сентябре 1579 года вместе с третьим посланием. (Там же, стр. 154, 160). Объясняя причины, помешавшие ему раньше ответить на первое послание царя, Курбский писал: «аз давно уже на широковещательный лист твои отписах ти, да не возмогох послати, непохвального ради обыкновения земель тех, иже затворил еси царство Руское, ...аки во адове твердыни...» (Там же, стр. 135).

(обратно)

909

В июле 1564 года Курбский получил от Сигизмунда-Августа во владение богатейшее королевское имение город Ковель, а осенью принял непосредственное участие в войне с Россией. Как справедливо отметил Н. Андреев, русские летописи не без основания называли поведение Курбского в Литве предательским. (См. Н. Андреев. Указ. соч., стр. 428).

(обратно)

910

Шлихтинг пишет, что после гибели Овчины царь в продолжение почти шести месяцев оставался в спокойствии, а затем ввел опричнину. Следовательно весь эпизод произошел летом 1564 г., т. е. тотчас после возвращения Грозного в Москву в начале июля месяца.

(обратно)

911

В 1560 г. кн. Овчина участвовал под начальством Курбского в походе на Вольмар, во время которого он разгромил отряд ливонских рыцарей. В Полоцком походе он служил в царской свите и «ездил за государем», затем находился в отряде боярина кн. М. П. Репнина в Великих Луках с марта 1563 г. (См. Разряды, лл. 217 об, 232 об, 272 об, 275, 288 об, 302 об, 303, 303 об; Псковские летописи, т. II, стр. 240; Витебская старина, т. IV, стр. 39).

(обратно)

912

Шлихтинг. Новое известие, стр. 16—17.

(обратно)

913

Шлихтинг. Новое известие, стр. 17—18.

(обратно)

914

См. С. Б. Веселовский. Монастырское землевладение в Московской Руси во второй половине XVI в. — «Исторические записки», т. 10, стр. 106.

(обратно)

915

ПСРЛ, т. XIII, стр. 328.

(обратно)

916

В августе 1564 г. казна предоставила митрополичьему дому право на безмытный проезд 100 телег или судов в города Северской Украины, а также разрешение на беспошлинную торговлю митрополичьих купчин по всей Новгородско-Псковской земле, в русской Ливонии и Полоцком уезде; в сентябре правительство выдало митрополиту жалованную грамоту на слободку Борисоглебскую в Переяславле-3алесском (См. С. М. Каштанов. Хронологический перечень, стр. 160—161).

(обратно)

917

Очевидцы утверждают, что после выступления верноподданнической оппозиции царь почти шесть месяцев оставался в спокойствии и среди этого нового образа жизни помышлял, как устроить опричнину. (С А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 18).

(обратно)

918

В наказах Посольского приказа значилось: «князя Петра государь пожаловал великим жалованьем и держал его близко себя, и князь Петр во государьских делех учал быти не по государскому приказу. И государь наш хотел ево посмирити, учал его держати от себя подале и послал на свою службу». (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 322).

(обратно)

919

В сентябре 1564 г. Горенский оказался в армии Бельского в Вязьме, в октябре выступил с передовым отрядом в Великие Луки. (Разряды, л. 313). В Великих Луках были составлены две разрядные росписи. Согласно первой из них, кн. П. И. Горенский служил воеводой полка левой руки: «в левой руке — боярин и воевода Петр Васильевич Морозов, да кравчей кн. Петр Иванович Горенский да кн. Давыд Гундоров». (См. там же, л. 329). Во второй росписи имя Горенского уже не значилось: «в левой руке — царевич Кайбула (из сторожевого полка. — Р. С.) да боярин Петр Васильевич Морозов». (См. там же). Можно установить, что названные росписи были составлены между 7 и 27 октября 1564 г. Известно, что армия прибыла в Луки 7 октября. В обоих разрядах упомянуто имя воеводы Д. Р. Юрьева, причем во втором против его имени сделана помета о его кончине (27 октября 1564 г.). (См. там же, л. 329). Когда в начале ноября полк левой руки участвовал в походе к Озерищам, им вновь командовали только П. В. Морозов и кн. Д. Гундоров. С этого момента имя Горенского навсегда исчезает из Разрядов. (См. там же, л. 314).

(обратно)

920

Как значилось в официальной версии, «князь Петр, узнав свои вины, побежал в Литву и догонили его на рубеже и ко государю привели и государь велел ево того для казнить, что он, будучи при государе в великом приближенье и в том приближеньи будучи, такую великую измену учинил...» (Сб. РИО, т. 71, стр. 322). Современники передают, что Горенский предпринял побег в Литву, рассчитывая на милость и покровительство короля. (См. Шлихтинг. Новое известие, стр. 36).

(обратно)

921

В предопричные годы судьба кравчего Горенского оказывается тесно связанной с судьбой Яковлева. Примечателен тот факт, что, самые ответственные поручения Горенский исполнял обычно, как помощник Яковлева. В Полоцком походе Яковлев и Горенский в качестве первого; и второго дворовых воевод командовали государевым полком. Затем вдвоем приводили к присяге поручителей опальных бояр Воротынского и Шереметева, принимали литовских послов и т. д. (Витебская старина, т. IV, стр. 38; Сб. РИО, т. 71, стр. 90, 92; СГГД, ч. I, № 175—179, 181). Очень возможно, что Горенский состоял в родстве с Яковлевым, а через него с царем. Иначе непонятно, зачем Грозному понадобилось заботиться о поминании Горенского после его казни. Царь дал по Горенскому 50 рублей в Троицу. (См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 375).

(обратно)

922

В начале июля 1564 г. царь писал Курбскому: «како же не страмишися раба своего Васки Шибанова? Еже убо он свое благочестие соблюде, пред царем и предо всем народом, при смертных вратех стоя,... и похваляя и всячески умрети за тобя тщашеся». (Послания Ивана Грозного, стр. 13).

(обратно)

923

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 38.

(обратно)

924

Разряды, л. 315.

(обратно)

925

Шлихтинг. Новое известие, стр. 38.

(обратно)

926

Заключению антирусского союза бесспорно способствовали интриги влиятельных русских эмигрантов при королевском дворе. Повествуя о заключении антирусского союза между Литвой и Крымом, официальная московская летопись сообщала: «тогда убо бяше у Литовского короля враг божий и изменник царя великого князя князь Ондрей Курбский, преступив крестное целование и оставя синьклитство и имениа многая, бежал от царя и великого князя х королю в Литву и подымаше короля и остряше на церквы божиа, на правословие, на царевы и великого князя украины...» (ПСРЛ, т. XIII, стр. 388). Посол А. Нагой сообщил царю циркулировавшие в Крыму слухи, что «отъехал, деи, от тебя, государь х королю князь Ондрей Курбской... и короля деи на тебя, государя, поднял и царя (хана.—Р. С.) и царевичей велел он же подняти (ЦГАДА. Крымские дела, № 10, лл. 139 об— 140).

(обратно)

927

По летописи, в королевской армии было до 50 тысяч литовцев 12 тысяч поляков. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 390). По-видимому, более точные цифры сообщают Разряды: 20 тысяч литовцев, поляков, венгров, волынян, немцев (прусских) и в «прибыльном» полку 12 тысяч поляков (См. Разряды, л. 313 об).

(обратно)

928

Разряды, лл. 312 об, 313 об; ПСРЛ, т. XIII, стр. 390; Псковские летописи, т. II, стр. 246.

(обратно)

929

Разряды, лл. 310, 312 об. Царь, покидая армию, поручил командование главе Боярской думы кн. И. Д. Бельскому и оставил ему наказ «А быти у государева дела бояром и воеводам без мест и делом государевым промышляти по государеву наказу, каков наказ у боярина князя Ивана Дмитриевича Бельского». (Там же, л. 311)

(обратно)

930

Литовцам удалось расстроить русско-крымский союз с помощью богатых поминок и подкупа ханских сановников. (См. ПСРЛ, т. XI стр. 387). Король стращал хана тем, что Московский царь, «повоевав мою землю, и с тобою вперед на том (мире и союзе. — Р. С.) не устоит же». (Там же, стр. 388). По секретному соглашению, литовцы и татары должны были напасть на Русь одновременно: «королю польскому притти со всеми людми к Полоцску и Полотцска доставати, а Девлет-Кирею царю притти, перелесчи Ока-река и воевати Коломенские места и к Москве итти». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 388).

(обратно)

931

Не далее, как в феврале 1564 г., крымский хан клятвою на коране скрепил договор о дружбе и братстве с Россией. (ПСРЛ, т. XI стр. 380, 387). Ханские гонцы, прибывшие в Москву 27 июня, были отпущены в Крым 16 августа, т. е. всего лишь за полтора месяца до вторжения. (Там же, стр. 383—384). В то же время московское правительство направило на южную границу «большого» посла Ф. И. Салтыкова, который должен был отвезти в Крым грамоты с текстом союзного дог вора. Грозный писал крымцам: если хан не подтвердит договора, грех падет на него, а мы «целовали есмя крест Девлет-Кирею царю, веря его слову...». (См. Памятники дипломатических сношений Крымского ханства с Московским государством в XVI и XVII вв. Изд. Ф. Лашкова. Симферополь, 1891, стр. 26—28).

(обратно)

932

ПСРЛ, т. XIII, стр. 388; Разряды, л. 314 об.

(обратно)

933

ПСРЛ, т. XIII, стр. 389.

(обратно)

934

«А росписи по полком не было, а стояли по вестем на горах». (Разряды, л. 315).

(обратно)

935

Псковские летописи, т. II, стр. 246.

(обратно)

936

ЦГАДА. Крымские дела, № 11, л. 131 об.

(обратно)

937

ПСРЛ, т. XIII, стр. 389—390; Разряды, л. 313 об.

(обратно)

938

ПСРЛ, т. XIII, стр. 389.

(обратно)

939

ПСРЛ, т. XIII, стр. 391; Псковские летописи, т. II, стр. 246.

(обратно)

940

Чтения ОИДР, 1915, кн. IV, стр. 226.

(обратно)

941

Во время династического кризиса 1553 г. Ф. Г. Адашев заявил: «царевичу князю Дмитрею крест целуем, а Захарьиным нам Данилу з братиею не служивати». (ПСРЛ, т. XIII, стр. 524)

(обратно)

942

G. Hoff. Указ. соч., стр. 5 об (перевод наш. — Р. С.).

(обратно)

943

Послание Таубе и Крузе, стр. 31—32; ПСРЛ, т. XIII, стр. 391.

(обратно)

944

ПСРЛ, т. XIII, стр. 391.

(обратно)

945

В декабре 1564 г. итальянский купец Барберини собственными глазами видел, как царь покидал столицу с 40-тысячным конным войском и 4 тысячами саней. (См. В. Любич-Романович. Сказания иностранцев, стр. 15). Приведенные цифры очень преувеличены. Достаточно сказать, что в Полоцком походе царя сопровождали 374 выборных дворянина и 166 детей боярских, «приборных из городов». (См. Витебская старина, т. IV, стр. 33). «Выбор» назначался правительством из лучших дворян по уездам, «выбором изо всех городов». Выборные дворяне несли службу в столице в течение примерно трех лет. Чистые перемены «выбора» вызваны были тем, что столичная служба требовала слишком больших расходов. В начале XVII в. в «выбор» зачисляли до 16—30 человек от уезда. (См. В. И. Новицкий. Выборное и большое дворянство XVI—XVII вв., Киев, 1915, стр. 7—8; Н. Е. Н о с о в. Боярская книга, стр. 208).

(обратно)

946

ПСРЛ,, т. XIII, стр. 392.

(обратно)

947

Таубе и Крузе утверждают, будто царь впервые заявил об отречении в воскрёсенье после Николина дня, т. е. девятого декабря 1564 г., и через 14 дней выехал из Москвы. Ниже те же авторы пишут, что царь заявил об отречении уже по прибытии в слободу. (Послание Таубе и Крузе, стр. 32—33).

(обратно)

948

ПСРЛ, т. XIII, стр. 392.

(обратно)

949

Согласно Посланию Таубе и Крузе, царя сопровождали «немногие государственные мужи и придворные». Среди них был Мie Салтыков (список Эверса), который отождествлен в переводе Рогинского с Михаилом Салтыковым. Это ошибка. У Хоффа — Lео Салтыков. (См. Послание Таубе и Крузе, стр. 32; G. Ноff. Указ. соч., стр. 5).

(обратно)

950

Салтыков и прочие бояре были отправлены из Слободы налегке, без. шуб и т. д. По словам Таубе и Крузе, они будто бы шли в Москву пешком, раздетые донага, что мало правдоподобно.

(обратно)

951

ПСРЛ, т. XIII, стр. 392. Примерно в тех же выражениях передают текст послания Таубе и Крузе: «он поедет туда, если бог и погода ему помогут, им же, его изменникам, передает он свое царство...» (G.Hoff Указ. соч., стр. 5).

(обратно)

952

См. выше, стр. 44—55.

(обратно)

953

ДДГ, стр. 427.

(обратно)

954

Царь якобы заявил митрополиту и чинам, что отказывается от царства, «но может придти время, когда он снова потребует его». (G.Hoff Указ соч., стр. 4).

(обратно)

955

«У вас есть мои сыновья, — заявил царь думе, — и по способностям и по возрасту пригодные к власти, их возьмите за вождей, за владык и повелителей... Пусть они живут с вами, пусть властвуют, пусть судят пусть ведут войны. Если будет грозить вам какое-либо трудное и тяжкое для сил и плеч ваших дело, то вы будете иметь меня в нем советником, недалеко от вас живущим.» (См. Шлихтинг. Новое известие стр. 18).

(обратно)

956

Сознавая опасность разделения государства, царь Иван снадбил завещание бесконечными наставлениями будущему суздальскому удельному » князю Федору. Он наказывал ему во всем быть «заодно» со старшим братом, не подыскивать под ним государства и во всем слушаться его, а за крамолу угрожал проклятием и даже смертью. В свою очередь сыну Ивану царь приказывал не искать удела под Федором. А пока царевич Иван не утвердится на государстве, предписывал Грозный сыновьям «и вы ничем не разделяйтесь, и люди бы у вас заодин служили, и земли заодин, и казна бы у вас заодин была, ино то вам прибыльняе». (ДДГ, стр. 428).

(обратно)

957

Отметим, что Иван III выделил четырем младшим сыновьям сравнительно Небольшие уделы со столицами в городах Дмитрове, Угличе, Бежецком Верхе и Старице. Василий III завещал Юрию Углич, Бежецкий Верх и ряд других небольших городов.

(обратно)

958

Проект составлен был явно до разработки указа об опричнине в январе— феврале 1565 г. В нем не делается никакого различия между будущими опричными и земскими городами.

(обратно)

959

ДДГ, стр. 427.

(обратно)

960

ДДГ, стр. 427.

(обратно)

961

ДДГ, стр. 427.

(обратно)

962

ДДГ, стр. 427.

(обратно)

963

ДДГ, стр. 432. (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

964

ДДГ, стр. 433. (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

965

ДДГ, стр. 426. (Курсив наш.—Р. С.).

(обратно)

966

Курбский. Сочинения, стр. 3. (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

967

ДДГ, стр. 426. (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

968

G.Hoff. Указ. соч., стр. 5.

(обратно)

969

ПСРЛ, т. XIII, стр. 392.

(обратно)

970

Известно, что царские послания никогда не отличались лаконичностью и что даже по незначительным поводам царь Иван составлял широковещательные послания на десятках страниц. Очевидно, он не мог ограничиться краткой и маловразумительной отпиской в такой ответственный момент своей жизни, как отречение от престола в январе 1565 года.

(обратно)

971

Названные послания по существу адресовались всему Российскому государству, но одно было памфлетом на изменника Курбского, а другое изобличало всех изменников сразу. Оба послания начинались с описания преступления бояр в годы боярского правления. В послании Курбскому этому предмету посвящено несколько страниц, а в официальной летописи — несколько строк. В послании Курбскому далее следовал длинный перечень «измен» Избранной рады. В летописном изложении послание царя к митрополиту эта наиболее актуальная часть была полностью опущена. Несообразность летописного рассказа очевидна: царь не мог объявить своим подданным опалу за одни только проступки двадцатилетие давности.

(обратно)

972

ПСРЛ, т. XIII, стр. 392.

(обратно)

973

ПСРЛ, т. XIII, стр. 392.

(обратно)

974

ПСРЛ, т. XIII, стр. 393.

(обратно)

975

ПСРЛ, т. XIII, стр. 393. (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

976

Мнение о деятельности Земского собора в Москве в январе 1565 г. было впервые высказано в литературе еще Н. И. Костомаровым. (См. Н. И. Костомаров. Собрание сочинений. Т. 19, СПб., 1887, стр. 328-330; см. также В. Н. Латкин. Земские соборы древней Руси, их история и организация сравнительно с западноевропейскими представительными учреждениями. СПб., 1885, стр. 80—81).

(обратно)

977

ПСРЛ, т. XIII, стр. 393. Примерно в тех же выражениях передают решение собора Таубе и Крузе: «Если он (царь. — Р. С.) действительно знает, что есть изменники, пусть объявит их, назовет их имена, и они должны быть готовы отвечать за свою вину, ибо он, государь, имеет право и силу строжайше наказывать и казнить... они были бы счастливы передать себя в его полное распоряжение». (Послание Таубе и Круза стр. 32).

(обратно)

978

Послание Таубе и Крузе, стр. 32.

(обратно)

979

Г. Штаден. Записки, стр. 86.

(обратно)

980

Послание Таубе и Крузе, стр. 33.

(обратно)

981

ПСРЛ, т. XIII, стр. 394.

(обратно)

982

G.Hoff. Указ. соч., стр. 4. Царь винил бояр в пролитии царской крови, имея в виду расправу с братьями Василия III кн. Ю. Дмитровским и А. Старицким в 30-х годах.

(обратно)

983

G.Hoff. Указ. соч., стр. 4. В Кенигсбергском списке Послания Таубе и Крузе упомянуто загадочное имя Barbatto, которое не смог расшифровать переводчик М. Г. Рогинский. В издании Хоффа имя опального боярина воспроизведено более точно— Garbato, т. е. Горбатый. (См. G.Hoff. Указ. соч., стр. 4). В рассказе Таубе и Крузе допущена одна неточность. Царь будто бы заявил о притязаниях на трон выходца из рода Челяднина-Горбатого. Названные авторы смешивают воедино дела о заговоре Горбатого (1565 г.) и И. П. Федорова (1568 г.). Отметим, что в боярских смутах 30-х гг. Челяднины, в отличие от Суздальских князей, почти вовсе не участвовали. И только в период опричнины И. П. Федоров-Челяднин был обвинен в намерении завладеть престолом.

(обратно)

984

G.Hoff. Указ. соч., стр. 5. Заявление о покушениях на жизнь царя служило не более чем предлогом для введения в стране чрезвычайного положения. Вплоть до отъезда из столицы Иван нисколько не опасался за свою жизнь и разъезжал по улицам без всякой охраны, в сопровождении герольда, который возвещал присутствие царя барабанным боем. (См. В. Любич-Романович. Сказания иностранцев, стр. 30).

(обратно)

985

G.Hoff. Указ. соч., стр. 5.

(обратно)

986

G.Hoff. Указ. соч., стр. 5.

(обратно)

987

G.Hoff. Указ. соч., стр. 5.

(обратно)

988

ПСРЛ, т. XIII, стр. 396.

(обратно)

989

Описи царского архива, стр. 37.

(обратно)

990

ПСРЛ, т. XIII, стр. 396.

(обратно)

991

G.Hoff. Указ. соч., стр. 6.

(обратно)

992

В новейшей литературе названному собору посвящена обстоятельная статья С. О. Шмидта. (См. С. О. Шмидт. К истории соборов XVI в. — «Исторические записки», т. 76, 1965, стр. 123—144). С. О. Шмидт полагает, что первый Земский собор времени опричнины начался в декабре 1564 г. в связи с отъездом царя из Москвы. Такое предположение представляется нам недостаточно доказанным. Основанием для него служит путаный рассказ Таубе и Крузе, будто в воскресенье после дня св. Николая (т. е. 10 декабря. — Р. С.) 1566 (? — Р. С.) года царь сообщил всем духовным и светским „чинам” об отречении от престола, а спустя две недели простился с боярами, духовенством, дворянами, купцами и уехал в Слободу. (Послание Таубе и Крузе, стр. 31—32). Хронология сообщаемая Таубе и Крузе, крайне сбивчива и недостоверна. К тому же в их рассказе много противоречий. По их словам, царь будто бы дважды объявлял об отречении от престола: за две недели до отъезда из Москвы и вторично через месяц. Предпочтение следует отдать более достоверному свидетельству московской официальной летописи. Даже если признать достоверным рассказ Таубе и Крузе, то и тогда прощание царя со столичными «чинами» и купцами нельзя считать «собором», поскольку «чины» ничего не обсуждали и никаких решений по поводу царского отречения не приняли, что само по себе малоправдоподобно.

(обратно)

993

G.Hoff. Указ. соч., стр. 6—6 об.

(обратно)

994

ПСРЛ, т. XIII, стр. 394. (Курсив наш. —Р. С.).

(обратно)

995

Курбский. Сочинения, стр. 395. Поразительную картину коррупции, взяточничества и лихоимства приказной администрации мы находим; в сочинении Г. Штадена. (См. Г. Штаден. Записки, стр. 79—80). Иван, подобно Адашеву, не одобрял злоупотреблений своих приказных и бояр, но его попытки искоренить лихоимство в Приказах и показная строгость к провинившимся не давали результатов. Итальянец Барберини передает, что царь нередко приказывал сечь уличенных во - взятках чиновников и правителей и даже знатнейших из своих бояр, поэтому среди чиновников не было почти ни одного, которого бы ни разу не высекли на его роду. (См. В. Любич-Романович. Сказания иностранцев, стр. 33).

(обратно)

996

G.Hoff.  Указ. соч., стр. 7.

(обратно)

997

Г. Штаден. Записки, стр. 110.

(обратно)

998

G.Hoff. Указ. соч., стр. 7.

(обратно)

999

ПСРЛ, т. XIII, стр. 394—395.

(обратно)

1000

ПСРЛ, т. XIII, стр. 394

(обратно)

1001

См. СГГД, ч. I, стр. 560. Об отпуске 3. И. Очина из Литвы впервые упомянуто было 5 июля 1566 г. во время переговоров с литовцами. (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 398—399). Главными поручителями Очина выступили его родственники, опричные дворяне Н. И. Очин, М. Т. Плещеев, А. И. Охотин-Плещеев, И. Н. и О. Н. Павлиновы. Очин должен был подписать поручную грамоту, обязавшись «не отъехать» за границу и в уделы и не «постричися» в монахи. (См. СГГД, 4. I, стр. 560). В случае, если бы Очин «отъехал» из опричнины, постригся или исчез неведомо куда, его поручители (24 дворянина и сына боярских) обязаны были выплатить 4 тысячи рублей и «ответить» за беглеца собственными головами

(обратно)

1002

В 1568 году Очин командовал сторожевым полком в опричной армии, собранной на литовской границе в Вязьме. (См. Разряды, лл. 342—342 об, 345).

(обратно)

1003

Разряды, л. 348 об.

(обратно)

1004

См. Родословная Басмановых. — «Русская старина», 1901, № 11,  стр. 425.

(обратно)

1005

В 40-х — начале 60-х гг. кравчими были князья Ю. В. Глинский, И. Ф. Мстиславский, И. Д. Бельский, П.И. Горенский. (См. ДРВ, т. XX, стр. 30, 31, 36).

(обратно)

1006

Разряды, лл. 340 об, 342—342 об.

(обратно)

1007

В то время Ф. Басманов сообщил Г. Штадену: «этот уезд (Старицкий.— Р. С.) отдан теперь мне». (См. Г. Штаден. Записки, стр. 148).

(обратно)

1008

Разряды, л. 353.

(обратно)

1009

Высокопоставленными опричниками были племянник А. Д. Басманова И. Д. Колодка-Плещеев и И. И. Очин (оба служили передовыми головами в царском полку в 1567 г.), А. И. и Г. Ф. Плещеевы (дворяне «в стану и государя» в 1567 г.). (См. Разряды, л. 340 об; Синбирский сборник, ч. I, М., 1844, стр. 20; см. также В. Б. Кобрин. Состав опричного двора, стр. 58—63). И. Д. Колодка в 1568 г. командовал всеми опричными войсками в Калуге. А. И. Плещеев получил в том же году назначение в Одоев, а затем был послан первым воеводой опричных войск в Вязьму и Мценск (Там же).

(обратно)

1010

По Разрядам, Ф. И. Умной с весны 1565 г. был послан воеводой в земскую крепость Смоленск. В. И. Умной около мая того же года служил из земщины в Коломне, а затем в Торопце. (См. Разряды, лл. 31 320, 321, 326 об.).

(обратно)

1011

См. Сб. РИО, т. 71, стр. 418, 447—497.

(обратно)

1012

См. Сб. РИО, т. 71, стр. 418, 447—497.

(обратно)

1013

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 26.

(обратно)

1014

Разряды, л. 340.

(обратно)

1015

Разряды, л. 348, об.

(обратно)

1016

Разряды, л. 353, об.

(обратно)

1017

Во время осады Изборска - третий воевода Н. И. Очин бил челом на второго воеводу окольничего В. И. Умного и получил на него невмесную грамоту. (См. Разряды, л. 348 об.) Влияние Плещеевых было столь велико, что родовитые бояре Колычевы не могли тягаться даже с младшими из них. Братья Умные участвовали в заседании Боярской дум 27 мая 1570 г. В боярском списке их имена записаны последними. (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 666).

(обратно)

1018

В Ливонском походе 1567 г. Салтыков служил воеводой из земщины. (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 522, 563).

(обратно)

1019

Салтыков стал окольничим в 1553 г. и боярином в 1561 г. (См. В. Б. Кобрин. Состав опричного двора, стр. 71).

(обратно)

1020

Русский исторический сборник, т. V, М., 1842, стр. 297.

(обратно)

1021

Новгородские летописи, стр. 341.

(обратно)

1022

Послание Таубе и Крузе, стр. 54.

(обратно)

1023

Все названные лица записаны в список Тысячи лучших слуг 1550 г. и в Дворовую тетрадь 1552 г. как переяславские дворяне. (См. ТКТД, стр. 67, 56).

(обратно)

1024

См. В. Б. Кобрин. Состав опричного двора, стр. 70.

(обратно)

1025

В книгах Разрядного приказа сохранилась следующая недатированная запись: «Того же году на Вологде ел государь у богомольца у своего да ели бояре князь Михаил Темрюкович Черкасский, Василий Петрович Яковлев, Иван Андреевич Бутурлин, Василий Андреевич Сицкий»., (См. Разряды, л. 477 об). Во время пребывания в Вологде И. А. Бутурлин и В. А. Сицкий возглавляли опричный суд. Как значилось в одном местническом деле XVI в.: «79 и 80 у царя на Вологде судили бояре Иван Андреевич Бутурлин и князь Василий Андреевич Сицкий, в разрядё 7079 и 7080 то не написано». (См. Русский исторический сборник, т. V, стр. 311). Названный разряд следует отнести, по-видимому, к 1569 г., когда царь ездил в Вологду вместе с Черкасским и прочими опричными боярами. В то время Бутурлин, очевидно, и возглавлял опричный суд. Одна судная грамота, подписанная И. А. Бутурлиным в Вологде, сохранилась до наших дней. Она датирована осенью 1569 г. (См. публикацию В. Д. Назарова.— А. А. Зимин. Опричнина. Приложения, стр. 481).

(обратно)

1026

Разряды, лл. 361 об, 364 об. Д. А. Бутурлин получил чин окольничего ранее марта 1569 г. (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 598, 599).

(обратно)

1027

Разряды, л. 477 об.

(обратно)

1028

См. В. Б. Кобрин. Состав опричного двора, стр. 31.

(обратно)

1029

Сб. РИО, т. 71, стр. 66. Младший брат И. Ф. Воронцова Василий служил в походах 1567-1570 гг. дворянским головой из опричнины. (См. В. Б. Кобрин. Состав опричного двора, стр. 31).

(обратно)

1030

Князь Сицкий был женат на старшей сестре царицы Анастасии.

(обратно)

1031

Послание Таубе и Крузе, стр. 54.

(обратно)

1032

Разряды, л. 338 об..

(обратно)

1033

Царский шурин пользовался привилегиями «служилого» князя и владел на удельном праве обширными вотчинами в Гороховце. (См. грамоту М. Т. Черкасского к его «слугам» в Гороховец 1568—1569 гг. C. М. Каштанов. Хронологический перечень иммунитетных грамот XVI в. — Археографический ежегодник за 1960 г. Изд. АН СССР, 1962, стр. 171).

(обратно)

1034

Разряды, л. 340 об.

(обратно)

1035

Сын кабардинского князя Темгрюка Салтанкул Черкасский был привезен на Русь мальчиком за шесть-семь лет до опричнины. Здесь он перешел в православную веру и крестился под именем Михаила. Ко времени полоцкого похода князь Михаил, по-видимому, не вышел еще из юношеского возраста. В походе он исполнял службу главного царского рынды и оруженосца. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 312—313; Витебская старина, стр. 39). По слухам, царица Мария будто бы первой подала Грозному мысль об учреждении привилегированной стражи, опричных стрельцов. (См. Г. Штаден. Записки, стр. 85). Но это известие весьма сомнительно. Едва вышедшая из детского возраста, Кученей Черкасская не имела особого влияния на Грозного. Царица знала московские порядки и язык еще хуже, нежели ее брат.

(обратно)

1036

Сб. РИО, т. 71, стр. 353—364.

(обратно)

1037

Описи царского архива, стр. 121.

(обратно)

1038

Разряды, л. 340 об.

(обратно)

1039

Разряды, л. 340 об. Видными опричными воеводами были А. И. Глухов-Вяземский (командовал передовым опричным полком в Калуге в 1567 г.), кн. А. И. Зайцев-Вяземский (первый голова и дворянин «в стану у государя» в походе 1567 г.), кн. Д. И. Лисица-Вяземский (опричный воевода в походе под Волхов в октябре 1565 г.), кн. Ю. И. Волк-Вяземский (оруженосец в свите царя в 1567 г.). (См. В. Б. К о б р и н. Состав опричного двора, стр. 33—34). Вяземский провел в опричнину не только свою многочисленную родню, но также друзей и приятелей. В числе их были его помощники по полоцкой обозной службе Г. Ловчиков, М. 3. Белкин и К. Унковский. По совету Вяземского, царь пожаловал Г. Ловчикову чин опричного ловчего. М. 3. Белкин стал опричным воеводой, К. Унковский — головой опричных стрельцов. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 41; А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 32).

(обратно)

1040

Как значилось в одном местническом деле начала XVII в., Наумовы «неродословные, худые люди и истари живали на пашне, а велися они на Рязани». (См. Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки, стр. 400).

(обратно)

1041

См. Описи царского архива, стр. 49. В конце 40-х гг. Постельный приказ возглавлял М. А. Бурухин-Наумов, представитель той же дворянской семьи. (См. Разряды, л. 164). Старший брат В. Ф. Наумова И. Ф. Жокула много лет возглавлял Сокольничье ведомство. (См. ТКТД стр. 117). Сын постельничего Б. В. Наумов служил в 1567 г. дворянином «в стану у государя» из опричнины. (ДРВ, т. XIII, стр. 390). Еще один член той же фамилии Я. Г. Наумов с первых дней опричнины служил городовым приказчиком в Суздале и испомещал там опричных дворян. По некоторым сведениям, он ведал при царе Иване сокольничий путь «в приказ». (См. С. А. Белокуров. Разрядные записи на Смутное время, 1907, стр. 39).

(обратно)

1042

Сб. РИО, т. 129, стр. 125—127.

(обратно)

1043

См. В. Б. Кобрин. Состав опричного двора, стр. 50; ТКТД, стр. 161.

(обратно)

1044

Сб. РИО, т. 129, стр. 127.

(обратно)

1045

См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 222; В. Б. Кобрин. Состав опричного двора, стр. 50.

(обратно)

1046

Царь не мог обойтись без опытных финансистов и по этой причине взял удел «большого» дьяка У. Л. Пивова. На протяжении многих лет вплоть до начала 60-х годов Пивов возглавлял приказ Большого прихода Он был одним из первых «кормленых дьяков» и ведал сбором «кормленых окупов» в Вологде и других северных уездах. (См. П. А. Садиков. Очерки, стр. 268, 281—282, 308—312; Сб. РИО, т. 59, стр. 149).

(обратно)

1047

См. П. А. Садиков. Из истории опричнины, стр. 235; его же: Очерки, стр. 312. До опричнины Пивов, возможно, не имел думного чина. В Дворовой тетради он записан после разрядных, посольских и поместного дьяков (ТКТД, стр. 115). В разряде 1559 г. Пивов значится вторым дьяком, поел поместного дьяка П. Михайлова (Разряды, л. 260 об). Некоторые источники называют Пивова опричным печатником В местническом деле М. Татищева 1598 г. упомянуто, что печатник У. Л. Пивов «сидел» у ясельничего П. Зайцева. (См. Н. В. Мятлев Челобитная М. Татищева. — Летопись историко-родословного общества в Москве. М., 1907, вып. I, стр. 4).

(обратно)

1048

Дьяк Д. М. Пивов вошел в опричнину после Земского собора 1566 года. (Относительно его участия в соборе см. СГГД, ч. I, № 192, стр. 553). Осенью 1568 г. он расследовал «злоупотребления» Ф. Колычева на Соловках. Д. М. Пивов потянул за собой в опричнину своих братьев Романа и Василия, служивших стрелецкими головами. Пивовы были сыновьями литовского окольничего М. В. Пивова, попавшего в русский плен при Василии III. Все они были испомещены в Ярославле и служили при дворе как «литва дворовая». (См. ТКТД, стр. 63, 144).

(обратно)

1049

В походе 1567 г. они занимали почетное, но невысокое положение третьих голов в царском полку. (См. Разряды, л. 340 об.).

(обратно)

1050

В. Б. Кобрин проделал громадную работу по составлению списков опричников и установил, что до конца 60-х гг. опричнину возглавляла старомосковская знать. (См. В. Б. Кобрин. Социальный состав опрично двора. Автореферат. М., 1961, стр. 13). Но при определении состава опричного руководства В. Б. Кобрин допускает некоторые неточности. По его мнению, одним из инициаторов опричнины был боярин В. М. Юрьев. Отсюда В. Б. Кобрин делает вывод, что Захарьины были, по существу, тем центром, вокруг которого сгруппировался руководящий кружок опричнины, включавший Басмановых, Сицких, Черкасских, Яковлевых. (См. там же). По мнению В. Б. Кобрина, «состав опричной думы был менее аристократичен, чем состав земской». (Там же, стр. 11). А. А. Зимин оспаривает это мнение и указывает на то, что «среди восьми опричных бояр к концу 1572 г. только двое не носили княжеского титула». При этом А. А. Зимин по непонятным причинам исключает из состава опричной думы всех думных дворян. (См. А. А. Зимин. Опричнина, р. 366). Такая постановка вопроса представляется нам неверной. Во-Во-первыхдумные дворяне играли в опричной Думе самую выдающуюся роль. Во-вторых, состав опричной думы был совершенно неодинаковым на различных этапах существования опричнины. Высшая титулованная знать получила широкий доступ в опричную думу лишь в самые последнее годы опричнины. По существу опричнина была упразднена в 1572 г. руками старой знати.

(обратно)

1051

Разряды, л. 257 об.

(обратно)

1052

ПСРЛ, т. XIII, стр. 408.

(обратно)

1053

Решение о зачислении Темкина в опричнину было принято еще до возвращения его из плена, судя по тому, что для размена его на границу были посланы два опричника. (См. В. Б. Кобрин. Состав опричного двора, стр. 77). Зачисление в опричнину литовских пленников объяснялось довольно просто. Все они не поддались на уговоры русских эмигрантов в Литве и добровольно вернулись на родину. Правительство могло не опасаться, что они сбегут в Литву.

(обратно)

1054

См. В. Б. Кобрин. Состав опричного двора, стр. 70. Из других Ростовских княжат в опричнину попало несколько Приимковых, среди них кн. О. Ф. Гвоздев (второй «голова» в походе 1567 г:, командовал передовым полком под Вязьмой и Мценском в 1567—1568 гг.), И. Ф. Гвоздев (дворянин «в стану у государя» в 1567 г.)., (См. Синбирский сборник, стр. 20; В. Б. Кобрин. Состав опричного двора, стр. 65—66). Как и Темкины, многие Приимковы (кн. В. В. Волк, Р. А., В. Р., М. А. и Д. М. Приимковы) были сосланы в Казань в 1565 г.

(обратно)

1055

В походе 1567 г. кн. Д. И. Хворостинин служил головой в царском полку. Трое его младших братьев служили оруженосцами в свите царя. (Разряды, лл. 340 об; 339 об). В начале 1569 г. Д. И. Хворостинин находился в полках на литовской границе, летом возглавил сторожевой полк на Оке. (См. Разряды, лл. 349, 353 об).

(обратно)

1056

См. С. Б. Веселовский. Учреждение опричного двора, стр. 88

(обратно)

1057

В опричнине оказались старинные великокняжеские волости Хотунь (под Москвой) и Гвоздна (под Коломной), бывшая, старицкая волость Алешня (под Москвой), волость Гусь и Муромское сельцо (под Владимиром), Аргуновская волость (под Переяславлем), древние поселения числяков и Ордынские деревни (Верейский и Боровский уезды), село Круг Клинской, волость Вселук во Ржеве, Опаков на Угре и старицкий городок Вышгород на Поротве, Пахрянский стан с заливными лугами (под Москвой), а также село Белгород на Волге (под Кашиным), Ладожский порог на Волхове с богатыми рыболовными промыслами (Водская пятина), волости Ошта, Прибужь и т. д. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 395; С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 157—158).

(обратно)

1058

ПСРЛ, т. XIII, стр. 394—395.

(обратно)

1059

Отметим, что в опричнину не попали наиболее пустынные районы Севера: Печорский край с Пустоозером, Малая и Великая Пермь и, наконец, Вятская земля. Эти районы были, кстати, самыми обширными.

(обратно)

1060

Забрав северные уезды в свое владение, опричное правительство обратило на пользу себе главнейшие результаты преобразования местного управления при Адашеве.

(обратно)

1061

В начале XVII в. в Вологде числился 591 посадский двор, а в Холмогорах до 500, в Каргополе — 476. (См. М. Н. Тихомиров. Россия в XVI столетии. М., 1962, стр. 243, 251, 267).

(обратно)

1062

См. М. Н. Тихомиров. Россия в XVI столетии, стр. 242.

(обратно)

1063

По некоторым сведениям, после разорения 70—80-х гг. Вологда продолжала платить в Четвертной приказ 12 тысяч рублей тяглом и податью и еще 2 тысячи рублей в .счет торговых пошлин. С Холмогор и Двины тогда же сходило 8 тысяч рублей. (См. Д. Флетчер. О государстве Русском, СПб., 1906, стр. 57).

(обратно)

1064

ПСРЛ, т. XIII, стр. 394.

(обратно)

1065

Д. Флетчер. О государстве Русском, стр. 57.

(обратно)

1066

Соль-Галич, Тотьма, Балахна представляли собой небольшие городки, обязанные своим существованием исключительно соляному промыслу. (См. М. Н. Тихомиров. Россия в XVI столетии, стр. 263-264, 223, 246, 444—445).

(обратно)

1067

ААЭ, т. I, № 205, стр. 186-187; Н. Д. Чечулин. Города Московского государства в XVI в. СПб., 1889, стр. 52.

(обратно)

1068

Даже после разорения 70—80-х гг. в Руссе оставалось не менее 500 соляных варниц. (См. Г. С. Рабинович. Влияние соляного промысла на развитие товарно-денежных отношений в Старорусском уезд в XVII в.—Новгородский исторический сборник, № 10, 1962, стр. 77). Во второй половине XVII в. старорусские соляные промыслы, восстановленные после разорения «смутного времени», давали, по подсчета» Г. С. Рабинович, до 200—260 тысяч пудов соли ежегодно. В середине XVI в. уровень производства соли в Руссе был более высоким. .(См. так же, стр. 78).

(обратно)

1069

См. Г. С. Рабинович. Рынок сбыта старорусской соли во второй половине XVII в.—Доклады высшей школы. Исторические науки № 3, 1963, стр. 95, 94.

(обратно)

1070

Д. Флетчер. О государстве Русском, стр. 57.

(обратно)

1071

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 157.

(обратно)

1072

Как отмечает А. Г. Маньков, для всего XVI в. характерен необычайно высокий уровень цен на соль, что особенно заметно при сопоставлении соляных и хлебных цен. Так, на Вологодском рынке хлеб стоил 5—10 денег за пуд, а соль — 6 денег, а иногда и до 10 денег (1551— 1572 гг.). В годы опричнины (1568—1572) цены на соль колеблются в пределах от 2, 31/2, 4 денег до 6, 10, 12 денег за пуд. (См. А. Г. Маньков. Цены и их движение в Русском государстве XVI в. Изд. АН СССР,. М.—Л., 1951, стр. 67, 175).

(обратно)

1073

Основным потребителем вина было городское население, численность, которого в XVI в. была ничтожно мала, а денежные средства ограничены. Потребителем же соли выступало как посадское, так и сельское население страны, значительно более многочисленное.

(обратно)

1074

Указ об опричнине предусмотрел возможность зачисления в удел новых земель в случае недостатка дохода в опричной казне: «а с которых городов и волостей доходу не достанет на его государьский обиход,— гласил указ, — и иные городы и волости имати». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 395).

(обратно)

1075

В опричнину вошли Чертольская улица с Семчинским селом до всполья, Арбатская улица до Дорогомиловского всполья и Новодевичьего монастыря, а также три столичные слободы. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 395).

(обратно)

1076

За две-три недели до объявления опричнины в Кремле случился пожар, во время которого сгорели двор Старицкого, конюшни и задние хоромы митрополита. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 396). Вскоре же царь велел «чистить» пожарище под новый опричный дворец.

(обратно)

1077

Из всех указанных городов сильными крепостными укреплениями располагали разве что Вязьма, Можайск и Галич. В начале XVI в. Вязьма была главнейшей крепостью на западной границе, охранявшей кратчайшие пути на Москву. После занятия Смоленска она утратила прежнее стратегическое значение. К концу века вяземский посад насчитывал до 500 дворов. В уезде числилось до 1500 селений и более 5000 дворов Сильной крепостью и весьма обширным посадом обладал Можайск. К концу века на его посаде было 205 живущих дворов, 127 пустых и 1446 мест дворовых. В Суздале крепостные укрепления давно пришли в полную негодность. На суздальском посаде к началу 70-х гг. числилось 414 живущих дворов. В Галиче было до 240—300 дворов. Укрепления го рода были полностью обновлены в конце 50-х гг. по причине частых набегов восставшей черемисы. (См. М. Н. Тихомиров. Россия в XVI столетии, стр. 364—З66, 125—129, 176, 222—223). Ни одна крупная пограничная крепость в опричнину не вошла. Опричные города юго-западной окраины (Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин) располагались на верхней Оке под защитой находившихся южнее земских крепостей.

(обратно)

1078

Г. Штаден рассказывает о щедром пожаловании опричным стрельцам денег и одежды. (См. Г. Штаден. Записки, стр. 85).

(обратно)

1079

См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 44, 46; Новгородские летописи, стр. 339.

(обратно)

1080

ПСРЛ, т. XIII, стр. 395.

(обратно)

1081

В. Б. Кобрин высказал предположение, что комплектование опричного двора началось еще до официального учреждения опричнины и что его ядро составляли служилые люди, прибранные изо всех городов «выбором» и сопровождавшие царя в Слободу в декабре 1564 г. (См, В. Б. Кобрин. Социальный состав опричного двора, стр. 7; его же.  Источники для изучения численности и истории формирования Опричного ( двора.—Археографический ежегодник за 1962 г. Изд. АН СССР, М., 1962, стр. 122). Вполне возможно, что некоторая часть «выбора» вошла в опричнину, но она едва ли могла образовать ядро опричного охранного корпуса. «Выборные» дворяне были набраны «изо всех городов» обычным, традиционным способом. Ко времени отъезда царя в Слободу они несли службу в столице. Им, естественно, и было поручено охранять царскую семью и обозы с царской сокровищницей во время переезда. Как только царский «поезд» достиг Слободы, значительная часть вооруженной свиты, выборных дворян была отослана в столицу.

(обратно)

1082

См. G. Hoff. Указ. соч., стр. 9 об. В менее достоверном тексте Послания по изданию М. Г. Рогинского названа цифра в 500 опричников. (См. Послание Таубе и Крузе, стр. 39).

(обратно)

1083

J а с о b i Ulfeldii legatio Moscovitica. — Historiae Ruthenicae Scriptores Exteri saeculi XVI. Vol. I, Berolini et Petropoli, 1842, X, p. 8

(обратно)

1084

А. Ш л и х т и н г. Новое известие, стр. 61.

(обратно)

1085

По мнению В. Б. Кобрина, к началу 70-х гг. в опричном войске было не менее 4500—5000 дворян и детей боярских. Собственно «двор» составлял лишь небольшую часть опричного войска. Напомним, что в 50-х годах в состав государева двора входило примерно 3000 человек, в то время как общая численность дворянского ополчения превышала 20—25 тыс человек. (См. ТКТД, стр. 6; Витебская старина, т. IV, стр. 32—с С. М. Середонин. Известия иностранцев о вооруженных силах Московского государства в конце XVI в. СПб., 1891, стр. 13).

(обратно)

1086

G. Hoff. Указ. соч., стр. 7. Пересмотр служилого землевладения в опричных уездах тянулся, вероятно, много месяцев. Еще в конце марта 1565 г. некоторые земские дворяне из названных уездов участвовали в поручительстве за И. П. Яковлева. Среди них были девятнадцать вязьмичей, один дворянин из Суздаля, пять — из Малоярославца, трое — из Козельска и трое — «поместье в Медыни». (См. СГГД, ч. I, № 184, стр. 508-510).

(обратно)

1087

G. Hoff. Указ. соч., стр. 7.

(обратно)

1088

G. Hoff. Указ. соч., стр. 7.

(обратно)

1089

Курбский. Сочинения, стр. 322

(обратно)

1090

Г. Штаден. Записки, стр. 102.

(обратно)

1091

Послание Таубе и Крузе, стр. 35.

(обратно)

1092

Послания Ивана Грозного, стр. 193.

(обратно)

1093

Разряды, л. 333.

(обратно)

1094

В. Б. Кобрин. Состав опричного двора, стр. 79.

(обратно)

1095

Витебская старина, т. IV, стр. 38; Разряды, л. 288 об.

(обратно)

1096

Разряды, л. 333; ДРВ, т. XIII, стр. 383. В одном из Разрядов, вероятно, по ошибке записано имя М. Безнина. (См. Синбирский сборник, ч. I, стр. 17).

(обратно)

1097

Г. Н. Бибиков. К вопросу о социальном составе опричников, стр. 13; В. Б. Кобрин. Социальный состав опричного двора, стр. 8.

(обратно)

1098

А. А. 3 и м и и. Опричнина, стр. 356—357.

(обратно)

1099

А. А. Зимин. Опричнина, стр. 356—357.

(обратно)

1100

См. выше, стр. 258.

(обратно)

1101

ПСРЛ, т. XIII, стр. 395.

(обратно)

1102

См. G. Hoff. Указ. соч., стр. 7. В издании Хоффа текст Послания совершенно отличен от списка Эверса в переводе М. Г. Рогинского. В нем значится: «и если опричник происходил из простого рода и не имел по наследству ни пяди земли, то великий князь давал ему тотчас же сто,  50, 60 гуфенов земли и денежное жалование». Ср. перевод М. Г. Рогинского: «и если опричник происходил из простого или крестьянского рол и не имел ни пяди земли, то великий князь давал ему тотчас же сто, двести или 50—60 и больше гаков земли». (Послание Таубе и Крузе, стр. 35). По-видимому, опричники были подразделены на несколько статей. Опричник Штаден пишет, что был причислен к служилым людям «четвертой степени». Благодаря покровительству Басмановых он был уравнен с начальными опричными людьми, князьями и боярами. (Г. Штаден. Записки, стр. 124, 130, 134).

(обратно)

1103

См. Челобитная князя Московского царю Симеону 30 октября 1575 г. —РИБ, т. XXII, стр. 76—77.

(обратно)

1104

Рузская писцовая книга обнаружена была недавно Ю. А. Тихоновым и датирована А. А. Зиминым. (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 57, прим. 1).

(обратно)

1105

ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 426, лл. 368 об, 40, 134, 16 об, 188, 190, 234 об). Относительно рузской вотчины Я. Ф. Волынского см. Г. А. Власьев. Род дворян Волынских. — Известия русского генеалогического общества, вып. 4, СПб., 1911, стр. 146.

(обратно)

1106

ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 426, л. 287. В другом случае поместьем владел опричник И. И. Унковский. (Там же, л. 320).

(обратно)

1107

А. А. Зимин. Опричнина, стр. 357.

(обратно)

1108

См. С. В. Рождественский. Служилое землевладение в Московском государстве XVI века. СПб., 1897, стр. 252—253.

(обратно)

1109

В. В. Кобрин. Социальный состав опричного двора, стр. 9.

(обратно)

1110

В. В. Кобрин. Социальный состав опричного двора, стр. 11.

(обратно)

1111

Для испомещения тысячи «лучших слуг» в 1550 г. предусматривалось отвести 118 тысяч четвертей земли. (См. ТКТД, стр. 103).

(обратно)

1112

ПСРЛ, т. XIII, стр. 395. «Которые будут вотчины у вотчинников иманы в опричину, а вотчиники высланы в земское, и раздаваны те их вотчины в поместья опричинцам» и т. д. (См. Наказ Новгородской четверти писцам 1623 года. С. Б. Веселовский. Акты писцового дела, т. I, М., 1913, стр. 255). В первую очередь в казну отписывали вотчины тех дворян и детей боярских, которые уклонялись от военной службы и пропадали в «нетях». По свидетельству очевидца Генриха Штадена: царь Иван перебирал уезды один за другим и отписывал имения у тех, кто по смотренным спискам не служил со своих вотчин его предкам на войне, эти имения раздавались опричным. (См. Г. Штаден. Записки, стр. 86).

(обратно)

1113

С. Ф. Платонов. Очерки по истории смуты, стр. 109—110. Ср. П. А. Садиков. Очерки, стр. 50—51.

(обратно)

1114

С. Б. Веселовский. Учреждение опричного двора, стр. 88.

(обратно)

1115

ТКТД, стр. 153, 171, 184—191 и др.

(обратно)

1116

Витебская старина, т. IV, стр. 35—45; В. И. Буганов. Документы о сражении при Молодях 1572 г. — «Исторический архив», 1959, № 4, стр. 174—176. В списке «тысячи лучших слуг» 1550 года числилось 142 дворянина из семи первых опричных уездов, в Дворовой тетради 50-х годов — 709 служилых людей из тех же уездов. По подсчетам А. А. Зимина, только 33 из них попали в состав опричного корпуса. Всего в опричнине служило 157 лиц, записанных в дворовые списки 50-х гг. (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 355—357). В Дворовой тетради 50-х гг. значится около 3 тысяч дворян. Следовательно, лишь небольшая часть старых дворовых попала в состав нового двора.

(обратно)

1117

См. Послание Таубе и Крузе, стр. 35; Г. Штаден. Записки, стр. 86.

(обратно)

1118

«Словом, дворцовый аппарат, наиболее близкий к особе московского государя, дал не только образец для организации опричной администрации, но и вошел в него со всеми своими учреждениями. Архаическая (дворцово-вотчинная) система управления, пригодная для государева удела, не могла, конечно, в достаточной мере служить общегосударственным целям опричной политики. Поэтому после отмены опричнины ее аппарат снова вернулся к исполнению чисто дворцовых функций. ...Приказной аппарат... (в отличие от дворцового) целиком оставался в земщине». (См. А. А. Зимин. Преобразование центрального государственного-аппарата в годы опричнины. — Научные доклады высшей школы. Исторические науки, № 4, 1961, стр. 129; ср. стр. 126). А. А. Зимин подкрепляет свое мнение ссылкой на то, что руководителями опричнины стали виднейшие деятели дворцового аппарата, каковыми были, по его мнению, А. Вяземский, Ф. Басманов, Л. Салтыков, Ф. Умной и т. д. (Там же, стр. 126). Позволим себе не согласиться с данным мнением. В опричнину при ее учреждении не вошли ни глава Большого Дворца боярин Н. Р. Юрьев, ни глава Бронного приказа боярин и оружничий Л. А. Салтыков, ни боярин Ф. И. Умной. Князь А. И. Вяземский, получивший чин оружничего в самой опричнине, до того был обозным воеводой. Ф. Басманов служил до опричнины в оруженосцах и только в опричнине получил чин кравчего.

(обратно)

1119

При введении опричнины конюший Федоров и дворецкий Н. Р. Юрьев получили распоряжение «быти по своим приказам и управу чинить по старине». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 395). Большой дворец управлял всеми подклетными (дворцовыми) селами в земщине. (См. Г. Штаден. Записки, стр. 79). В период опричнины дворец в основном сохранил свои старые штаты. В 1570 г. литовских послов потчевали сытный стряпчий М. Недюрев, дьяк С. Архангельский и т. д. (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 719). Архангельский служил дворцовым дьяком еще в Полоцком походе 1563 г. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 38). Его коллега Недюрев оставался в земщине до отмены опричнины. Он попал в состав государева двора только в 1573 г. В дворовом списке 1573 г. значилось: «путные ключники: ...Меншик Недюрев. Государева ему жалованья было в земском 50 рублев, а в опричнине ему оклад не бывал». (См. Д.. Н. Альшиц. Новый документ о людях и приказах опричного двора Ивана Грозного после 1572 года. — Исторический архив, кн. IV, АН СССР, М.—Л., 1949, стр. 50).

(обратно)

1120

Описи царского архива, стр. 39.

(обратно)

1121

Краткая записка о московских приказах и управлении 1610—1613 гг. определяла компетенцию дворца следующим образом: «на Дворце дворецткой да с ним два дияка, ведают дворцовые села. А во дворце розделены: дворец Хлебенной, дворец Кормовой, дворец Сытной, а у них по ключнику» и т. д. (АИ, т. 11, № 355, стр. 423).

(обратно)

1122

ПСРЛ, т. XIII, стр. 394.

(обратно)

1123

К примеру, при учреждении опричнины произошло разделение штата Конюшенного приказа. Большая часть его осталась в ведении земского конюшего И. П. Федорова, меньшая перешла в опричнину с ясельничим П. В. Зайцевым. Но функции этого последнего вовсе не ограничивались надзором за опричными конюхами. Так, Зайцев руководил набором опричных войск, возглавлял опричный суд в Москве. Иначе говоря, он был думным дворянином. Подобным же образом атрибутом думного дворянства стали другие дворцовые чины: оружничий, постельничий и т. д.

(обратно)

1124

ПСРЛ, т. XIII, стр. 394.

(обратно)

1125

В государственном архиве вместе с подлинным указом об опричнине хранился «список судов серебреных, которые отданы в земское». (См. Описи царского архива, стр. 37).

(обратно)

1126

ПСРЛ, т. XIII, стр. 395.

(обратно)

1127

История опричной Четверти специально исследована П. А. Садиковым, (См. П. А. Садиков. Очерки, стр. 299—355).

(обратно)

1128

См. Сб. РИО, т. 71, стр. 24; Витебская старина, т. IV, стр. 38. С. Б. Веселовский отождествляет П. Григорьева с видным дворянином П. Г. Большим Совиным. (См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 234). А. А. Зимин принимает эту гипотезу и замечает, что «в биографии дьяка П. Г. Совина лакуны относятся как раз к тем годам, когда нам известен дьяк Петр Григорьев». (См. А. А. Зимин. Преобразование центрального государственного аппарата, стр. 127).

    Гипотеза названных авторов противоречит фактам. Можно установить,, что в 1560 г. П. Г. Большой Совин ездил с посольством в Ногайскую орду. Год спустя он встречал литовских послов в Кремле. Вместе с ним на приеме присутствовал подьячий Петруша Григорьев. (ПСРЛ, т. XIII,. стр. 330; Сб. РИО, т. 71, стр. 24). Вскоре затем П. Григорьев получил чин дьяка и сопровождал ;царя под Полоцк. В те же самые месяцы дьяк П. Совин находился с русским посольством в Дании. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 38; ПСРЛ, т. XIII, стр. 343).

(обратно)

1129

П. А. Садиков, а также А. А. Зимин отождествляют Дружину Володимерова со старым приказным дельцом дьяком Дружиной Лазаревым. (См. П. А. Садиков. Очерки, стр. 320—321; А. А. Зимин. Преобразование центрального государственного аппарата, стр. 131); В. Б. Кобрин полагает, что дьяк Д. Лазарев и опричник Д. Володимеров были разными лицами. (См. В. Б. Кобрин. Состав опричного двора, стр. 30).

(обратно)

1130

См. А. А. Введенский. Торговый дом XVI—XVII вв., Л., 1924,. стр. 91—92; Сб. РИО, т. 71, стр. 348 и др. Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки, стр. 115.

(обратно)

1131

Разряды, л. 260 об; Витебская старина, т. IV, стр. 38; П. А. Садиков. Очерки, стр. 313—314 и др.

(обратно)

1132

К примеру, опричный Земский двор, учрежденный в опричной части Москвы, полностью копировал Земский двор, оставшийся в земской половине столицы. Оба ведомства служили управой благочиния. Чиновники земских дворов преследовали кормчество, хватали пьяных и подвергали их штрафу или били на торгу батогами. Начальниками Земского двора были кн. П. Долгорукий в земщине и Г. Грязной Меньшой — в опричнине. (См. Г. Штаден. Записки, стр. 80, 136).

(обратно)

1133

ПСРЛ, т. XIII, стр. 395.

(обратно)

1134

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 23.

(обратно)

1135

ПСРЛ, т. XII, стр. 395.

(обратно)

1136

Русский посол в Литве получил инструкцию на возможные расспросы («государь ваш царь... куды был с Москвы поехал») отвечать, что царь действительно уезжал из столицы, а по возвращении, «приехав на свое государство, лихих казнил». (Сб. РИО, т. 71, стр. 466).

(обратно)

1137

ПСРЛ, т. XIII, стр. 395—396.

(обратно)

1138

Ерш Породнился с царской семьей благодаря браку его сестры с кн. М. В. Глинским, дядей великой княгини Елены. Между прочим,, в Полоцком походе боярин Немого служил вторым воеводой полка левой руки, таким образом, он входил в число десяти главнейших воевод русской армии. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 349). В свое время Ерш деятельно участвовал в тайном боярском заговоре в пользу Старицких. Позже он ходатайствовал , за опального  кн. А. И. Воротынского и, вероятно, протестовал против казни двоюродного брата кн. Д. Ф. Овчины.

(обратно)

1139

ПСРЛ, т. XIII, стр. 395—396; G. Hoff Указ. соч., стр. 7. Таубе и Крузе по ошибке называют казненного Иваном.

(обратно)

1140

Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 280.

(обратно)

1141

G. Hoff Указ. соч., стр. 7. Заодно с Горенским опричники повесили 50 его вассалов и слуг. (См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 36).

(обратно)

1142

Родному брату князя П. И. Горенского Юрию удалось бежать в Литву, видимо, еще до казни первого. По родословцам, князь Ю. И. Горенский побежал в Литву, там и извелся. (См. Родословная книга, ч. I, стр. 221).

(обратно)

1143

Черный получил боярский чин в начале 60-х гг. В полоцком походе он и его сыновья служили в свите царя. Князь Никита был оруженосцем у второго царского копья, Андрей ездил за государем с Д. Овчининым. (См. ТКТД, стр. 188; Разряды, л. 287 об; Витебская старина, т. IV, стр. 39).

(обратно)

1144

Таубе и Крузе сообщают о казни Никиты и Василия Оболенских, очевидно, путая имя младшего из братьев. (См. G. Hoff Указ. соч., стр. 7 об).

(обратно)

1145

См. Родословная книга, ч. I, стр. 212. В Дворцовой тетради князь А. В. Ногтев записан старшим в списке князей Оболенских. В Тысячной книге он значится дворянином второй статьи. (См. ТКТД, стр. 118, 57). По Разряду 43 марта 1565 г. А. В. Ногтев был назначен воеводой в Васильгород. Вероятно, вскоре после того он и погиб. (См. Разряды, лл. 317 об, 319).

(обратно)

1146

После побега князь М. А. Ногтев поступил на королевскую службу и 12 мая 1568 г. получил крупное имение. (См. Г. А. Власьев. Потомство Рюрика, т. I, ч. 2. стр. 383). В Литве Оболенский жил у Курбского, который послал юношу для науки, сначала в Краков, а через три года в Валахию. (См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 417, 418). По донесению русских послов в 1571 г., «князь Михалишко Ноготков Оболенский был у Курбского, а ныне вести про него нет, жив ли будет, или здох». (Сб. РИО, т. 71, стр. 807). В начале 70-х годов Михаил находился на обучении в Кракове.

(обратно)

1147

Князь В. Б. Тюфякин поручился за удельного князя И. Д. Бельского в 1562 г. (См. СГГД, ч. I, № 176; Разряды, л. 310; Г. А. Власьев. Потомство Рюрика, т. I, ч. 2, стр. 450—452). 

(обратно)

1148

См. Родословная книга, т. 1, стр. 221.

(обратно)

1149

СГГД, ч. I, № 186.

(обратно)

1150

Достоверно известно, что князь Горбатый с сыном погибли в феврале 1565 г. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 395). Но источники неизменно противоречат друг другу, когда речь заходит о дне казни Горбатых. Согласно запискам Таубе и Крузе, Горбатые погибли на третий день после возвращения царя из слободы в Москву, т. е. 17 февраля 1565 г. (См. О. Но!!. Указ. соч., л. 7 об). По кормовым книгам, А. Б. Горбатого, как и его сына Петра, поминали 1 февраля. (См. Кормовая книга Кирилло-Белозерского монастыря. ГПБ им. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей. Кир.-Бел., № 95/1332, л. 147 об). Список надгробий Троицко-Сергиевой лавры датирует смерть Горбатых 7 февраля 1566 г. (?). (См. А. В. Горский. Историческое описание Троицко-Сергиевой лавры, М., 1897, стр. 84). C. Б. Веселовский, ссылаясь на позднюю вкладную книгу Троицко-Сергиева монастыря, указывает, что 12 февраля 1565 г. царь прислал в монастырь на помин князя Александра 200 рублей. (См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 374; Архив АН СССР, ф. 620, опись I, № 19, л. 365 об).

(обратно)

1151

Князь И. П. Шуйский получил первые самостоятельные воеводские назначения только в 7078 (1569—1570) г. Князья В. И., А. И. и Д. И. Шуйские служили в головах или же рындами (оруженосцами) еще в 7084 (1575—1576) г. (См. Разрядная книга 1475—1598 гг. Подготовка текста В. И. Буганова. М., 1966, стр. 231, 234, 260).

(обратно)

1152

Сб. РИО, т. 71, стр. 605.

(обратно)

1153

См. Разряды, лл. 359, 369.

(обратно)

1154

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 159.

(обратно)

1155

«Несомненно только, что накануне опричнины у суздальских князей оставались в Суздале и Шуе небольшие владения». (С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 160).

(обратно)

1156

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 161.

(обратно)

1157

ДДГ, стр. 443.

(обратно)

1158

ПСРЛ, т. XIV, стр. 37; Псковские летописи, т. II, стр. 264.

(обратно)

1159

См. выше, стр. 263.

(обратно)

1160

С. Ф Пл а т о н о в. Очерки по истории смуты, стр. 110.

(обратно)

1161

См. выше «Обзор литературы».

(обратно)

1162

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 29—31.

(обратно)

1163

С. Б. Веселовский. Учреждение опричного двора, стр. 88—91, 103—104; его же: Исследования, стр. 156—185, 30—31.

(обратно)

1164

А. А. Зимин. Земельная политика в годы опричнины (1565— 1572 гг.)—«Вопросы истории», 1962, № 12, стр. 79.

(обратно)

1165

В начале очерка С. Б. Веселовский иронизирует по поводу мнения, будто «самое завоевание Казанского царства было «продиктовано» интересами московских помещиков». На его взгляд, все Среднее Поволжье очень долгое время служило разве что местом ссылок и принудительных поселений дворян. (См. С. Б. Веселовский, Исследования, стр. 149—150).

(обратно)

1166

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 154—155.

(обратно)

1167

С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 24—28; см. также С. Б. Веселовский. Учреждение опричного двора, стр. 103—104.

(обратно)

1168

К примеру, утрату Ф. Н. Ольговым и М. Я. Путиловым их вотчин в Костроме С. Б. Веселовский объясняет зачислением Костромы в опричнину, а не происшедшей двумя годами ранее ссылкой названных лиц в Казань. (См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 168, 180, 183).

(обратно)

1169

ПСРЛ, т. XIII, стр. 396.

(обратно)

1170

G. Hoff. Указ. соч., стр. 7 об.

(обратно)

1171

Разряды, л. 327 об. Известие Разрядной книги о ссылке Ярославских и Ростовских князей в Казань впервые отмечено Д. Н. Альшицем в статье «Разрядная книга московских государей XVI в.» — «Проблемы источниковедения», т. VI, М., 1958, стр. 150.

(обратно)

1172

Разряды, л. 316. Известный воевода кн. Д. М. Пожарский-Стародубский в челобитной царю (1603 г.) писал: «и в те, государь, поры (имеется в виду время Ивана Грозного. — Р. С.) дед мой князь Федор Иванович Пожарский сослан в Казань в вашей государской опале». (Сб. Муханова, изд. 3, СПб., 1866, стр. 160).

(обратно)

1173

В течение 1565—1566 г. большие писцы составили следующие описания: 1) «Книги Казанского уезда новых поместных дач письма и отделу окольничего Микиты Васильевича Борисова да Дмитрия Ондреева сына Кикина с товарищи лета 7075 в октябре, а писали и меряли тех поместных дач села и деревни лета 7073 и 74 году»,: 2) «Книги межевые Казанского уезду новых поместных дач письма Микиты Васильевича Борисова», ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 643, лл. 238 об. — 282, 333—369, 424—500 об.). Писцы завершили составление писцовой книги Казанского уезда в октябре 1566 (7075 года). Раздачу же поместных земель («новых поместных дач») в уезде они производили в 7073 (ранее 1 сентября 1565 г.) и 7074 г. (1 сентября 1565— 1 сентября 1566 г.).

   Наряду с книгами «новых поместных дач», т. е. описанием поместий казанских ссыльных («новых жильцов»), писцы составили «Книгу Казанского уезда поместных земель детей боярских казанских старых жильцов письма и меры Дмитрия Андреева сына Кикина». (В отрывках напечатана К. Е. Невоструевым. Список с писцовых книг по г. Казани с уездом. Казань, 1877, стр. 62).

(обратно)

1174

ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 643, лл. 239—239 об.

(обратно)

1175

«Список с книги писцовой и межевой Свияжского уезда письма Никиты Борисова с товарыщи лета 7073, 7074 и 7075 годов». (См. ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 848, лл. 131 об — 201). Все названные писцовые книги Казанского края были известны С. В. Рождественскому. Однако последний не придал им особого значения. С. В. Рождественский не связывал появление «княжеского элемента» на Казанских землях с опричным указом Грозного 1565 г. и по недоразумению полагал, что княжата были испомещены на казанских землях тотчас после покорения Казани. «Все эти князья, — писал он, — как видно, очень недолго пробыли казанскими помещиками, если вспомнить, что между составлением писцовой книги и покорением Казани прошло с небольшим 10 лет». (С. В. Рождественский. Служилое землевладение, стр. 192—193).

В Свияжске писцы описали земли, «которые довелися в поместье роздати князем и детем боярским, которых государь велел оставити в Свияжском городе на житье». (ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 643, л. 239).

(обратно)

1176

«Список с писцовых книг окольничего Микиты Васильевича Борисова да Дмитрия Ондреева сына Кикина 74-го, -75-го и 76 годов». Материалы по истории Татарской АССР, Изд. АН СССР, Л., 1932 (в дальнейшем— Материалы), стр. 1—56. Писцы начали описание посада ранее осени 1565 г., так как известно, что в октябре 1565 года они полностью завершили описание казанского торга: «Книги Казанского торгу всего письма Никиты Васильевича Борисова да Дмитрия Андреева сына Кикина с товарыщи, а писал Казанский торг при государе годовом таможнике при Матвее Тараканове лета 7074-го октября в ...день». (Там же, стр. 56—71).

(обратно)

1177

Материалы, стр. 13. Ввиду недостатка места для поселения ссыльных Казанский острог был перестроен, а стены его раздвинуты «для пространства посаду всяких людей, потому государь царь и великий князь прислал в свою отчину в Казань на житье князей и детей боярских многих людей, а велел воеводе в Казани давать тем людям дворы и места порозжие под дворы». (Там же, стр. 46). Приведем несколько примеров отвода дворов в Казани опальным княжатам: «Большие Спаские улицы по Воскресенской улице в переулке направе: дв. князя Семена княж Иванова сына Мезецкого, что бывали два двора — один стрелецкий ваульник, а ныне на Чебоксары, а жил в нем посацкой человек Федька мясник; и тот двор воеводы князю Семену дали оценя, и по цене за двор 60 алт. у князя Семена взяли писцы на государя, а другой двор князь Семен купил у сына боярского у старого жильца у Федора Чамодурова» (Там же, стр. 14). «Тою же Спаскою улицею от города с площади дворы по левой стороне: дв. князя Дмитрия княж Петрова сына Засекина, что были два двора посацких людей, один Никитий Никитникова, дали князю Дмитрею воеводы оценя, и по цене за двор дал князь Дмитрей Миките 11 руб. с полтиной, а другой двор князь Дмитрей купил у Олешки Вощешникова» (Там же). Казанские воеводы «отвели» дворы кн. А. И. Стригину (цена двора — 5 рублей), Ф. Т. Заболоцкому (двор за 9 руб.) (Там же, стр. 15). Следующие лица, сосланные «на житье» в Казань, купили себе дворы у «старых казанских жильцов»: кн. И. Ромодановский (двор купил за 17 рублей), кн. Д. Темкин (за 13 руб.), кн. И. Г. Темкин (за 12 руб.), кн. А. Нагаев (за 10 руб.), кн. И. Ушатый (за 7,5 руб.), кн. И. Засекин (за 7 руб.), кн. С. И. Баташев-Засекин (без обозначения цены двора), кн. С. А. Щетинин, кн. С. Шестунов, О. Тетерин, С. Тетерин, И. М. Головин (2 двора), кн. И. С. Гагарин (3 дв.), кн. Ю. И. Сицкий и т. д. (Там же, стр. 28, 29, 28, 27, 15, 18, 20, 26,15,30,29, 25,26, 29,29). Кн. Д. Сицкий купил двор за 18 руб., кн. С. Ушатый за 18 руб., кн. В. Г. Чесноков за 9 руб., кн. И. Ю. Темкин за 5 руб., кн. Б. И. Мезецкий за 10 руб. (Там же, стр. 28, 28, 28, 28, 27, 27 и др.). В отличие от Казани Свияжск был невелик по размерам и не мог вместить всех опальных. Многие из свияжских ссыльных осели в Жилецкой слободе под городком. Писцы описали «внутри города Свияжского дворы детей боярских свияжских старых и новых жильцов и иногородцев» и т. д. (ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 848, л. 21 об). В Жилецкой слободе «по прежнему отделу 74-го году в октябре розданы были князем и детям, боярским на приезд, у которых поместья от города были вдали князю Василью князь Борисову сыну Тюфякину да детям его князю Михаилу да князю Василию». (ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 848, л. 161 об.).

(обратно)

1178

См. Приложение I.

(обратно)

1179

Кн. С. В. Ростовский служил в Н. Новгороде. вместе с кн. И. Ю. Хохолковым. По указу о перемене воевод 13 марта 1565 г., Хохолков был отослан на поселение в Чебоксары. Имя Ростовского ни разу не упоминалось более в Разрядах. (См. Разряды, лл. 317 об, 319).

(обратно)

1180

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 20. Когда опричники, прибывшие в Нижний Новгород, объявили Ростовскому об аресте, он, па словам Шлихтинга, бросил посох, который «дает государь в знак власти и управления». (Там же). Шлихтинг знал об изменнических переговорах кн. С. В. Ростовского с литовским послом, полоцким воеводой С. Довойной летом 1554 г., но в своих записках, старался представить этот факт как недостоверный: «Так как этот князь обычно обращался с пленными очень милостиво, ...то в силу этого он был заподозрен в желании якобы перебежать к королю польскому, и воевода полоцкий (С. Довойна.—Р. С.) обещал ему озаботиться о доставке его невредимым». (Там же, стр. 20). Такой прием крайне характерен для авторов исторических памфлетов, направленных против Грозного, которые сознательно извращали известные им исторические факты. С. Б. Веселовский неверно отождествлял кн. Ростовского, упоминаемого Шлихтингом, с боярином кн. А. И. Катыревым, который никогда не был на воеводстве в Нижнем Новгороде. (С. Б. Веселовский. Синодик, стр. 329).

(обратно)

1181

Шлихтинг писал о том, что Грозный вслед за казнью Ростовского «умертвил весь род Ростовского, более 50 человек». (Шлихтинг. Новое известие, стр. 21). На самом деле, Ростовские были «всем родом» сосланы на поселение в Свияжск и Чебоксары.

(обратно)

1182

Витебская старина, т. IV, стр. 39—41.

(обратно)

1183

Витебская старина, т. IV, стр. 42; Разряды, лл. 301, 302 об.

(обратно)

1184

Князь Курбский претендовал, между прочим, на роль главы всего княжеского рода. Свое первое послание Курбскому царь начал со следующего любопытного упрека: «князю Андрею Михайловичу Курбскому, восхотевшему своим изменным обычаям быти Ерославскому владыце». (Послания Ивана Грозного, стр. 10). Основанием для такого обвинения послужило то обстоятельство, что в самом начале 50-х гг. Курбский носил титул «князя Курбского и Ерославского». По Разряду 1552 г., в полку правой руки были «боярин князь Петр Михайлович Щенятев да князь Ондрей Михайлович Курпской и Ерославской». (Разряды, л. 195).

(обратно)

1185

Разряды, л. 247, 285 об.; Витебская старина, т. IV, стр. 41.

(обратно)

1186

Витебская старина,  т. IV, стр. 69; Разряды, л. 318.

(обратно)

1187

Родословная книга,  ч. I, стр. 116.

(обратно)

1188

Родословная книга,  ч. I, стр. 118-120.

(обратно)

1189

Разряды, л. 279.

(обратно)

1190

Разряды, л. 186 об.

(обратно)

1191

Разряды, л. 316.

(обратно)

1192

Витебская старина, т. IV, стр. 40; Разряды, л. 307 об, 308.

(обратно)

1193

Витебская старина, т. IV, стр. 40, 42.

(обратно)

1194

Родословная книга, ч. I, стр. 123.

(обратно)

1195

Родословная книга, ч. I, стр. 150—151.

(обратно)

1196

В Полоцком походе Стригин служил головой на посылке в царском полку. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 42).

(обратно)

1197

По родословцам, кн. А. И. Кривоборский кончил жизнь в Рождественском монастыре во Владимире. (Родословная книга, ч. II,. стр. 62).

(обратно)

1198

«Челобитье же государь... принял на том, что ему своих изменников, которые... в чем ему, государю, были непослушны, на тех опала своя класти, а иных казнити, и животы их и статки имати...». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 394). (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

1199

ПСРЛ, т. XIII, стр. 396.

(обратно)

1200

Племянник князя Д. В. Солнцева писал в челобитной царю в 1611 г.: «И та, государь, наша старинная вотчинка селцо Гавшинское з деревнями, было за прадеды и за деды и за дядею моим за князем Дмитреем Солнцевым с триста лет». (См. Л. М. Сухотин. Дела Московского Поместного приказа 1611 года. — Чтения ОИДР, кн. 4, М., 1911, стр. 5).

(обратно)

1201

Л. М. Сухотин. Дела Московского Поместного приказа, стр. 5.

(обратно)

1202

ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 848, л. 183 об. Л. М. Сухотин в осторожной форме высказал предположение, что утрата кн. Д. В. Солнцевым его ярославской вотчины, возможно, была связана с переходом Ярославля в опричнину. «Если бы явилось возможным, — писал он, — приурочить переход Ярославля в опричнину к 75 году, то в связь с взятием в опричнину с-сельца Гавшинского, Ярославской вотчины князя Дм. Вас. Солнцева можно было бы поставить получение им в 75 году поместья в Свияжском уезде». (Л. М. Сухотин. К вопросу об опричнине. — Журнал Мин. народн. просвещения, новая серия, кн. 36, 1911, ноябрь, стр. 63—64). Л. М. Сухотину остался неизвестен указ Грозного о ссылке Ярославских княжат в Казань и Свияжск по указу 7073 г. Он не знал также, что сосланные княжата наделялись в Свияжске поместьями ранее 1567 (7075) года (см. ниже).

(обратно)

1203

В сохранившейся выписи из книг подьячего М. Трифонова 1565 (7073) г. вместе с вотчинами князя Д. В. Солнцева упоминаются вотчины князя А. П. Лобанова-Солнцева, М. Ф. Засекина-Черного и др, (Л. М. Сухотин. Дела Московского Поместного приказа, стр. 1—2). А. П. Лобанов-Засекин-Солнцев был сослан в Свияжск в 1565 (7073) году. Тогда же в Казань и Свияжск был сослан ряд Черных-Засекиных.

(обратно)

1204

В конце 1565 (7073—7074) г. Ярославский Спасский монастырь жаловался царю на подьячего М. Трифонова за то, что тот отписал у монастыря деревни князя Даниила Засекина «назад ко княжне Даниловой вотчине, к селу Сандыреву, как отписывал вотчины Ярославских князей» (См. И. А. Вахромеев. Исторические акты Ярославского Спасского монастыря, т. I, М., 1896, № XXXVII, стр. 47—48). П. А. Садиков не знал о ссылке Ярославских княжат в Казань в 1565 г., поэтому он предположил, что причиной составления отписных книг М. Трифонова в 1565 (7073) году было зачисление Ярославля в опричнину. (П. А. Садиков. Очерки, стр. 160). Л. М. Сухотин писал, что Ярославль был взят в опричнину не позднее 1568—1569 (7077) годов. (Л. М. Сухотин. К вопросу об опричнине, стр. 63). С. Б. Веселовский полагал, что Ярославль попал в опричнину около 1567 (7075) года и не позднее 1568 г. (С. Б. Веселовский. Учреждение опричного двора, стр. 91). В. Б. Кобрин, проанализировав писцовые книги по Ярославлю 1567—1568 (7076—7077) гг., пришел к заключению, что Ярославль в тот момент еще не был зачислен в опричнину. (В. Б. Кобрин. К вопросу о времени включения в опричнину Ярославского уезда. Краеведческие записки Гос. Ярославо-Ростовского музея, вып. 4, Ярославль, 1960, стр. 94—96). Наконец, А. А. Зимин аргументировал мнение о том, что Ярославль вовсе не был в опричнине. (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 316—321).

(обратно)

1205

Исторический архив, кн. III, № 17, стр. 209. (Курсив наш.—Р. С.).

(обратно)

1206

Исторический архив, кн. III, № 17, стр. 209.

(обратно)

1207

Исторический архив, кн. III, № 45, стр. 248—249.

(обратно)

1208

Исторический архив, кн. III, № 43, стр. 245.

(обратно)

1209

Исторический архив, кн. III, № 43, стр. 245. Другую часть своей родовой вотчины (с. Рождественское с 4 деревнями и 9 пустошами) кн. И. С. Ковров в том же 7075 году отказал Спасо-Евфимьеву монастырю. (См. Л. М. С а в е л о в. Князья Ковровы. — Сб. статей в честь М. К. Любавского, Пгр., 1917, стр. 291— 292). Неизвестно, был ли утвержден этот вклад в Москве.

(обратно)

1210

ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 848, лл. 161 об. 162.

(обратно)

1211

Исторический архив, кн. III, № 35, стр. 234. П. А. Садиков не знал о ссылке Путиловых в Свияжск и потому связывал утрату ими родовых вотчин с переходом Костромы в опричнину. (См. П. А. Садиков. Очерки, стр. 121). Кострома была взята в опричнину в начале 1567* (7075) года. (Там же, стр. 120). В связи с переходом Костромы в опричнину свои вотчины в Костромском уезде утратили «вместе с городом» вотчинники Зубатые, Писемские и т. д. (Исторический архив, кн. III, № 67, стр. 276).

(обратно)

1212

Они получили поместья в Свияжске. (ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 848, лл. 201, 187).

(обратно)

1213

Исторический архив, кн. III, № 22, стр. 217, № 23, стр. 218.

(обратно)

1214

ДДГ, стр. 442. (Курсив наш. — Р. С.)

(обратно)

1215

Ку р б с к и й. Сочинения, стр. 285.

(обратно)

1216

Боярская книга 1556 г., стр. 71. Размеры пашни везде даны в пересчете на три поля.

(обратно)

1217

ТКТД, стр. 121.

(обратно)

1218

Боярская книга 1556, стр. 69.

(обратно)

1219

Боярская книга 1556, стр. 39. Князья Г. И. и Е. И. Щетинины владели поместьями в 2600 четвертей пашни в трех полях. Вотчин они, кажется, вовсе не имели.

(См. там же, стр. 52).

(обратно)

1220

ДДГ, стр. 442.

(обратно)

1221

ДДГ, стр. 434—435.

(обратно)

1222

Список стародубских вотчин Старицкого и «казенный список» полностью расходятся между собой, за исключением тех случаев, когда одна и та же вотчина оказывается поделенной на доли или жеребья между казной и удельным князем. Такими разделенными вотчинами оказались с. Ромодановское (по половинам), с. Васильево (по третям) и т. д. (См. ДДГ, стр. 423, 434—435).

(обратно)

1223

ДДГ, стр. 434.

(обратно)

1224

ДДГ, стр. 434.

(обратно)

1225

Подробнее см. ниже, гл. IV.

(обратно)

1226

«После этого становится очевидным, что вопрос о политике царя Ивана в отношении княжеского землевладения нуждается в пересмотре» (См. С. Б. Веселовский. Монастырское землевладение, стр. 99).

(обратно)

1227

Кн. В. П. Осипский умер бездетным в 50-х гг. По Разрядам прослеживаются его службы в 1543—1550 гг. (См. Разряды, лл. 149, 165 об и др.). В царском завещании значится: «село Осипово, что было князь Василья Осипского» (ДДГ, стр. 435).

(обратно)

1228

Кн. Т. Ф. Пожарский постригся в Спасо-Ефимьеве монастыре и в 1562 г. отказал старцам село Фалеево. (См. Л. М. Савелов. Князья Пожарские. — «Летописи историко-родословного общества в Москве», вып. 2—3, М., 1906, стр. 16). Родовую вотчину, с. Троицкое, выкупленную в 1555 г. у И. И. Мячкова, кн. Т. Ф. Пожарский решил передать двоюродному брату кн. И. В. Черному. (См. там же, стр. 16, 20). В соответствии с Уложением 1562 г. оба распоряжения, сделанные без государева ведома и доклада, были, вероятно, аннулированы казной. В царском завещании записаны: «село Троицкое, да село Фалеево, что было князя Тимофея, да князя Ивана Пожарских». (ДДГ, стр. 434).

(обратно)

1229

Кн. Е. Стародубская наследовала вотчину после смерти мужа кн. С. И. Льяловского-Стародубского. Известны его службы в 1543— 1554 гг. (См. Родословная книга, ч. II, стр. 62; Разряды, лл. 149, 162 об, 207 об). В 60-х гг. вдова постриглась в Симонове монастыре, которому «написала в-ызустной своей», т. е. завещала, мужнину вотчину сельцо Кувезино с 17 деревнями. (См. Исторический архив, кн. III, № 33, стр. 232). Казна наложила руку на княжескую вотчину. В царском завещании значится: «село Сороки, да село Куве(зи)но, что было княгини Афросиньи княж Семеновы Стародубского». (ДДГ, стр. 435).

(обратно)

1230

Кн. М. Стародубская была вдовой кн. А. И. Льяловского-Стародубского. Перед смертью (около 1556—1557 г.) князь завещал поделить вотчину село Пантелеевское на две половины: одну — жене «до ее живота», а другую — в Троице-Сергиев монастырь. (См. С. В. Рождественский. Служилое землевладение, стр. 173—174). Оба распоряжения, видимо, были аннулированы казной. В царской духовной поименовано «село Пантелеево, что было княгини Марьи княж Андреевы Стародубского». (ДДГ, стр. 435).

(обратно)

1231

Княгини Марья и Федосья Семеновны Мезецкие получили от отца в приданое село Лучкино с 15 деревнями и починками. (См. Л. М. Савелов. Князья Пожарские, стр. 40—45). Передача вотчин в приданое была полностью воспрещена по Уложению 1562 года. В казенном перечне царского завещания находим: «село Лучки с деревнями, что было княгини Марьи княж Петровы Пожарского да княгини Федосьи князь Семеновых дочер(е)и Мезецкого». (См. ДДГ, стр. 435): В изданном завещании текст испорчен: «Марьи княж Петровы... да княгини Федосьи». На самом деле именно княгиня Федосья была женой кн. П. Б. Пожарского. Она владела селом Дмитриевским, купленным отцом ее мужа князем Б. Ф. Долгим. (См. Л. М. С а в е л о в. Князья Пожарские, стр. 15). После смерти П. Б. Пожарского, Федосья и ее дети лишились мужниной вотчины, поименованной в царском завещании: «село Дмитриевское, что было княгини Федосьи Пожарской с детми». (ДДГ, стр. 435).

(обратно)

1232

Князь С. Д. Палецкий с братьями Василием, Федором, Андреем и Борисом наследовали после смерти отца боярина князя Д. Ф. Палецкого крупнейшую вотчину село Палех. Старший из братьев был видным воеводой, младшие только начали карьеру. Под Улой в 1564 г. князья С. Д. и Ф. Д. Палецкие погибли. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 377). Незадолго до того вдова удельного князя Ю. Углицкого Ульяна, приходившаяся родной сестрой С. Д. Палецкому, удалилась в монастырь. Порвались узы, связывавшие Палецких с царской семьей. По-видимому, после гибели С. Д. Палецкого казна наложила руку на его вотчину. В царском завещании записано «село Палех, что было княж Дмитриевых детей Палецкаго». (ДДГ, стр. 435). Родовая вотчина никогда не была возвращена младшим сыновьям Палецкого. В. Д. Палецкий погиб под Копием в 1567 г. (См. Псковские летописи, Ф. II, стр. 249). А. Д. Палецкий начал службу в период опричнины и сделал блестящую военную карьеру в 70-х гг. Но ему не удалось вернуть себе стародубские земли. Состав земельных владений младших Палецких хорошо известен:  По духовной грамоте князь Андрей завещал свои вотчины  (более 3300 четвертей пашни в Костроме, Бежецке и т. д.) брату Борису. Царь утвердил завещание с одной оговоркой. Борис получил вотчину брата только в пожизненное владение до своего «живота»: «а умрет или пострижется, ино по нем дати за те села, в монастыри по нашему уложению деньги, а те села взяти на меня, царя и великого князя». (ААЭ, т. I, № 304, стр. 368—370). Так, несмотря на родство с царской семьей, Палецкие навсегда утратили старинные владения в Стародубе.

(обратно)

1233

В «казенном перечне» фигурируют следующие земельные имущества боярской семьи Ромодановских: «село Серицы, да село Татарово, что было князь Петра Шарапова (Шарапа. — Р. С.) Ромадановского; ...да село Хряпово, да село Мицыно, что было князь Федора Ромодановского; да село Яблонцы, что было князь Михаила Ромодановского; ...да половина села Рамадонова, что было князь Ивана Рамодановского». (ДДГ, стр. 434—435). Первым с списке назван П. Б. Шарап Ромодановский. Известно, что он кончил жизнь в литовском плену, вследствие чего его имущество, видимо, и попало в казну. (См. Родословная книга, т. II, стр. 72—76). Старшим братом Шарапа был известный воевода и боярин князь Ф. Б. Ромодановский. Его имущество, возможно, перешло в казну после смерти его в 1555 году. Младшими братьями боярина были князья Михаил и Иван. Возможно, что их-то и следует отождествить с лицами, упомянутыми в завещании. В тот период, аналогичные имена носили еще несколько представителей рода Ромодановских, но все они служили не в Стародубе, а в, других уездах, где и располагались их основные владения. Так, И. М. Козлоков-Ромодановский записан в списки дворян Московского уезда (ТКТД, стр. 125). Семья Козлоковых благополучно избежала опал Грозного. Из других Ромодановских в Дворовой тетради 50-х гг. записаны лишь И. Ф. Гнуса и двое его сыновей Никита и Константин. Все     трое   служили  в Бежецком Верхе.

  Об одном из сыновей Гнусы или о нем самом в Дворовой тетради сказано: «умре в Казани». (ТКТД, стр. 201). Н.И. Гнусов-Ромодановский побывал в казанской ссылке, но землями в Стародубе он, по-видимому, не владел.

(обратно)

1234

Как справедливо отметил С. В. Рождественский, по крайней мере, часть стародубских вотчин, упомянутых в завещании, была отнята казной не у самих владельцев, а у монастырей. Перед нами одна из неудавшихся секуляризационных мер царствования Грозного. (См. С. В. Рождественский. Служилое землевладение, стр. 180).

(обратно)

1235

Воскресенское было разделено между кн. Ф. И. Гундоровым и его племянником Р. И. Гундоровым в конце 50-х годов. (См. С. В. Рождественский. Служилое землевладение, стр. 178).

(обратно)

1236

С. В. Рождественский. Служилое землевладение, стр. 178.

(обратно)

1237

И. И. Меньшой наследовал крупную вотчину брата И. И. Большого, умершего бездетным. Большой составил духовную в 1557 г. (См. Л. М. Савелов. Князья Пожарские, стр. 15).

(обратно)

1238

И. Ромодановский начал службу в 50-х гг., был воеводой в Свияжске в 1556 г. и писцом в Переяславле в 1563 г., после чего его карьера оборвалась. (См. Разряды, лл. 230 об, 287, 303 об.). По возвращении из ссылки И. Б. Ромодановский отказал свою вотчину в Дмитрове в пользу Троице-Сергиева монастыря в 1567 г. (См. С. Шумаков. Обзор грамот коллегии экономии, вып. III, стр. 16).

(обратно)

1239

ДДГ, стр. 423.

(обратно)

1240

Прочие стародубские вотчины, оставшиеся в руках их старых владельцев княжат, монастырей и т. д., были переданы в ведение Старицкого «судом и данью». На них распространился податно-судебный иммунитет удельного князя. , (ДДГ, стр. 424).

(обратно)

1241

ПКМГ, т. I, отд. I, и стр. 858—860, 862—863. После великого разорения 70—80-х гг. большая часть вотчинной пашни лежала перелогом, поросла лесом и т. д. (Размеры пахотных земель даны в пересчете на три поля).

(обратно)

1242

ПКМГ, т. I, отд. I, стр. 860—861.

(обратно)

1243

ПКМГ, т. I, отд. I, стр. 861.

(обратно)

1244

Воеводами в Казани были: зимой 1565    (7073) г. — боярин кн. И. А. Куракин-Булгаков, кн. М. М. Троекуров, кн. А. И. Засекин-Сосунов; по Разряду 13 марта 1565 г. — боярин кн. П. А. Куракин, окольничий М. М. Лыков, кн. Ф. И. Засекин-Сосунов; по Разряду 1 мая 1566 г. — боярин кн. П. А. Куракин, кн. Г. А. Куракин, кн. Ф. И. Троекуров, кн. А. И. Засекин-Сосунов, кн. Д. В. Ушатый. (См. Разряды, лл. 317 об, 318 об, 327 об). В писцовой книге 1565—1567 гг. названы еще двое казанских воевод — М. М. Лыков и кн. А. Ф. Аленкин. (Материалы, стр. 8).

(обратно)

1245

В 7073 г. воеводами в Свияжске были боярин кн. А. И. Катырев, А. И. Шеин, кн. Н. В. Стародубский и кн. М. Ф. Прозоровский. По Разряду 13 марта 1565 г., все они были оставлены на месте, кроме последнего, замененного кн. Н. Д. Яновым-Ростовским. По Разряду 1 мая 1566 г., там были кн. Катырев, Н. М. Сорока-Стародубский, М. Ф. Бахтеяров-Ростовский и Н. Д. Янов-Ростовский. (Разряды, лл. 317, 318 об, 327; ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 848, л. 21 об.).

(обратно)

1246

В 7073 г. воеводами в Чебоксарах были князья П. П. Пронский, И. Ф. и В. Ф. Бахтеяровы-Ростовские. 13 марта 1565 г. Пронский был заменен князем И. Ю. Хохолковым-Ростовским, остальные оставались на своем месте. В том же составе они управляли Чебоксарами по Разряду 1 мая 1566 года. (Разряды, лл. 317, 318 об, 327).

(обратно)

1247

Указ о ссылке дворян был издан тотчас после Земского собора. Однако осуществление его потребовало, по-видимому, нескольких месяцев. Переселение множества семей в места отдаленные, за сотни верст от Москвы, представляло определенные трудности, особенно с наступлением весенней распутицы.

(обратно)

1248

ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 643, лл. 241—246.

(обратно)

1249

ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 643, лл. 247—251..

(обратно)

1250

ЦГАДА, № 848, лл. 131 об. —136.

(обратно)

1251

ЦГАДА, № 643, лл. 263—266 об, 273—276.

(обратно)

1252

О раздаче земель в Казани см. Г. Перетяткович. Поволжье в XV и XVI веках (Очерки из истории края и его колонизации). М., 1877, стр. 246—253.

(обратно)

1253

Интересно заметить, что дворянский идеолог И. Пересветов еще осенью 1549 г. изложил проект покорения Казани и раздела богатейших казанских земель: «Слышал есми про ту землицу, щю Казанское царство, у многих воинников, которые в том царстве в Казанском бывали,, что про нее говорят, применяют ее подрайской земли угодием великим». «Хотя бы таковая землица и в дружбе была, ино бы ея не мочно терпети за такое угодье». (А. А. Зимин. Пересветов, стр. 378, 332).

(обратно)

1254

ПСРЛ, т. XIII, стр. 283. Утверждение русских феодалов на казанских землях сопровождалось повсеместным введением барщины, широко распространенной в центральных уездах России. «И пахати учяли, — замечает летописец, — на государя и на все русские люди и на новокрещены и на Чювашу» (там же).

(обратно)

1255

ЦГАДА, № 643, лл. 366—369. Пашня везде дана в пересчете на три поля.

(обратно)

1256

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 16. (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

1257

G. Hoff. Указ. соч., стр. 5., (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

1258

Д. Флетчер. О государстве Русском, стр. 41 (Курсив наш. — Р. С.)  К. Н. Бестужев-Рюмин совершенно произвольно предположил, что Флетчер имел в виду действие Уложения Грозного о княжеских вотчинах 1562 г., ограничившего права княжат на их вотчины. (К. Н. Бестужев-Рюмин. Русская история, т. II, СПб., 1885, стр. 261). С. М. Середонин указал на то, что, по известию Флетчера, меры Грозного шли гораздо дальше приговора 1562 г., ограничившего права княжат, но не отнимавшего у них родовых вотчин. (С. М. С е р е д о н и н. Сочинение Джильса Флетчера, как исторический источник, СПб., 1891, стр. 86). Середонин считал известие Флетчера достоверным в своей основе, хотя и не лишенным некоторого преувеличения. С. Ф. Платонов писал о «полной справедливости» слов Флетчера, но при этом указывал только на пересмотр землевладения и конфискацию княжеских вотчин, как следствие зачисления отдельных уездов государства в опричнину. (С. Ф. Платонов. Очерки, стр. 110). И только С. В. Рождественский, автор капитального исследования по истории служилого землевладения в XVI в., подверг сомнению сообщение Флетчера. Он писал: «Документальные источники нигде не говорят о насильственном обмене княжеских вотчин на поместья в других краях государства... Если фактическая сторона поземельной политики XVI в. передана Флетчером преувеличено и неправильно, то еще менее верно схвачена им основная цель этой политики». (С. В. Рождественский. Служилое землевладение, стр. 132—133). Подобная оценка земельной политики Грозного является ошибочной.

(обратно)

1259

Разряды, л. 317.

(обратно)

1260

Разряды, лл. 279—279 об.

(обратно)

1261

ПСРЛ, т. XIII, стр. 395.

(обратно)

1262

Разряды, л. 317 об.

(обратно)

1263

См. ниже, гл. V.

(обратно)

1264

См. С. Б. Веселовский. Последние уделы, стр. 108; П. А. Садиков. Очерки, стр. 168.

(обратно)

1265

ДДГ, стр. 423.

(обратно)

1266

ДДГ, стр. 422—424; ПСРЛ, т. XIII, стр. 400.

(обратно)

1267

ДДГ, стр. 422, 425. (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

1268

Договор Василия III с удельным князем Ю. Дмитровским. 1531 г.— ДДГ, стр. 417.

(обратно)

1269

Описи царского архива, стр. 39 (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

1270

А. А. Зимин крайне преувеличивает значение правительственных мер против Старицких удельных князей. По его мнению, опричные репрессии ставили целью «подорвать основную опору старицкого князя среди московской аристократии». «Казни и опалы первой половины 1565 г..., — пишет он, — направлены были в первую очередь против тех, кто еще в 1553 г. поддержал Владимира Старицкого...» (См. А. А. 3 и м и н. Опричнина, стр. 141). Подобное толкование значения опричных репрессий противоречит фактам. А. А. Зимин утверждает, что самый видный из казненных бояр князь А. Б. Горбатый, вероятно, держал сторону Старицких в 1553 г. (Там же, стр. 135). Эта гипотеза не подкреплена доказательствами. Среди лиц, действительно поддерживавших Старицкого в 1553 г., далеко не все пострадали в начале опричнины. Известно, что на стороне Старицких выступили Куракины «всем родом». Но старший из братьев Куракиных боярин Ф. А. Куракин избежал опалы в первые годы опричнины и продолжал служить наместником Новгорода. Боярин Д. А. Куракин управлял в те же годы Псковом. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 403; ДРК, стр. 264). Опала миновала в те годы таких виднейших сторонников Старицкого в период династического кризиса, как князь И. И. Пронский и князь П. Серебряный. Нет оснований искать главные источники -опричных репрессий в событиях, происшедших за 12 лет до Опричнины.

(обратно)

1271

Согласно позднему Пискаревскому летописцу, опричнина была учреждена «по злых людей совету: Василия Михайлова Юрьева да Олексея Басманова». (См. Пискаревский летописец, стр. 76). Это известие справедливо, по-видимому, лишь в отношении Басманова.

(обратно)

1272

ПСРЛ, т. XIII, стр. 494.

(обратно)

1273

Благодаря первому браку Н. Р. Юрьев породнился с семьей Головиных, вторым браком он был женат на дочери Горбатого. И Головины и Горбатые подверглись опале в самом начале опричнины.

(обратно)

1274

Яковлев сопровождал царя в Можайск летом 1564 г. Когда туда прибыл «царь». Шах-Али, во дворце «на переходах х постельным хоромам» его встречали ближние люди И. П. Яковлев, А. Д. Басманов и дьяк А. Васильев. (РИБ, т. XXII стр. 59—60). Во время осады Рязани татарами в октябре 1564 г. правительство приняло решение направить на выручку рязанцам за Оку Яковлева «со всеми людьми». (Разряды, л. 315). Затем в его карьере наступает временный перерыв, вызванный царской опалой.

(обратно)

1275

СГГД, ч. I, № 182, стр. 503—505. Яковлев обязался «не приставати ко князю Володимиру Андреевичу ни в какове деле никоторою хитростью, и с ним не думати ни о чем, ни с его бояры, и с его приказными и служилыми людьми не дружитися и не ссылатися с ним ни о какове деле». Яковлев обязался выдать царю всех «лиходеев», о которых узнает или услышит.

(обратно)

1276

В первые годы Ливонской войны А. И. Шейн занял замки Керепеть и Курслав и наголову разгромил военные силы Дерптского епископства. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 300, 303—304).

(обратно)

1277

В Костроме Шестовы владели крупной вотчиной — селом Домнино. Интересно, что родная племянница казанского ссыльного Шестова Ксения стала матерью царя Михаила Федоровича Романова. (См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 154).

(обратно)

1278

Ходатайство в пользу Салтыкова не поддержал никто из членов Боярской думы. Главными его поручителями были кн. Н. А. Трубецкой и кн. А. В. Тулупов (по 200 рублей), кн. Ф. И. Троекуров (100 рублей), князья Ф. И., В. И., А. И. и В. И. Меньшой Кривоборские, кн. В. Ф. Рыбин-Пронский и т. д. (См. СГГД, ч. I, № 185, стр. 514—515). Вскоре же некоторые из этих поручителей (Кривоборские, Троекуров) сами подверглись опале и были сосланы в Казанский край.

(обратно)

1279

ПСРЛ, т. XIII, стр. 395. Сын Головина был женат на сестре А. Ф. Адашева. (См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 130). Один из Головиных женился на дочери А. Ф. Адашева Анне. С. Ю. Ховрина-Головина была замужем за кн. В. И. Репниным-Оболенским. О пребывании П. П. Головина в ссылке см. Витебская старина, т. IV, стр. 68; Чтения ОИДР, 1915, кн. IV, стр. 233.

(обратно)

1280

См. П. А. Садиков. Очерки, стр. 165—166. П. А. Садиков ошибочно утверждает, будто И. Ю. Грязной был одного рода с опричником В. Г. Ильиным-Грязным.

(обратно)

1281

Главным казначеем Ивана III был П. И. Ховрин. Трое его сыновей Иван, Михаил и Петр стали окольничими в 50-х годах. Их младший брат Василий исполнял службу окольничего в Полоцком походе 1562 г. (См. ТКТД, стр. 114; Разряды, л. 267; Сб. РИО, т. 129, стр. 175; Витебская старина, т. IV, стр. 32). Старший брат Иван умер до опричнины. Михаил, по словам Курбского, был казнен, что, вообще говоря, сомнительно. (См. РИБ, т. XXXI, стр. 281). С. Б. Веселовский, ссылаясь на данные Вкладной книги Симоновского монастыря, пишет, что М. П. Головин умер за полгода до опричнины. (См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 374).

(обратно)

1282

ПСРЛ, т. VIII, стр. 287; РИБ, т. XXXI, стр. 298—299; Сб. РИО, т. 59, стр. 200. В Дворовой тетради 50-х гг., изданной А. А. Зиминым, М. М. Лыков написан с княжеским титулом, что следует отнести за счет неисправности некоторых списков тетради. Лыковы вели свой род от московского боярина С. Лыкова, погибшего на поле Куликовом, и не имели ничего общего с князьями Лыковыми-Оболенскими. Историю их рода можно проследить на протяжении всего XV и XVI веков. (См. Разряды, лл. 16, 205 об, 242 об, 234 об и др.).

(обратно)

1283

РИБ, т. XXXI, стр. 299.

(обратно)

1284

Я. И. Данилов начал службу на воеводстве в Н. Новгороде в 1543 г., затем был зачислен в «тысячу лучших слуг» по II статье от Москвы. В 1556 г. он служил уже вторым воеводой в Смоленске при кн. П. А. Куракине. Данилов дважды назначался писцом: в Московский уезд в 1552 г. и в Переяславский в начале 60-х гг. Услюм поручался за опального кн. И. Д. Бельского, а его сын Федора за И. В. Большого Шереметева. (См. Разряды, лл. 147, 169 об, 229 об; ТКТД, стр. 58; Исторический архив, кн. III, № 29; СГГД, ч. I, 176—181).

(обратно)

1285

Родословная книга, ч. II, стр. 141—143. Двоюродная племянница B. Н. Борисова была женой опального А. И. Шейна. (Там же, стр. 141). Борисов был записан в «тысячу лучших слуг», служил на воеводстве в Смоленске в 1554 г., участвовал в Ливонской войне в 1559 г. и как есаул царского полка служил в Полоцком походе 1562—1563 гг. (См. ТКТД, стр. 79; Разряды, лл. 217, 254 об; Витебская старина, т. IV, стр. 41—42).

(обратно)

1286

Квашнины происходили из боярского рода и при Грозном изредка получали думные титулы. И. П. Квашнин служил при дворе но Клину. Как дворянский голова он участвовал в первых Ливонских походах, был воеводой в Лаюсе в 1561 году и есаулом в царском полку в Полоцком походе 1562—1563 гг. Затем он служил в Полоцке, откуда был «сведен» в Казань. (ТКТД, стр. 194; Разряды, лл. 248, 280, 316; Витебская старина, т. IV, стр. 41—42).

(обратно)

1287

В деловых документах 60-х годов Ольговы именуют себя братией Путиловых. Например, на купчей грамоте М. Я. Путилова 7076 года помечено: «К сей купчей яз Федор Олгов в брата своего в Михайлово Путилова место руку приложил». (Исторический архив, кн. III, № 23).

(обратно)

1288

G. Hoff. Указ. соч., стр. 7

(обратно)

1289

См. Beiträge zur Kenntniss Russlands, S. 197.. Послание Таубе и Крузе, стр. 35.

(обратно)

1290

В походе против астраханских татар 1554 г. Чулков служил головой. В январе 1558 г. он вместе с Вишневецким ходил воевать крымские улусы, в мае был оставлен с казаками на Днепре для действий против крымцев. В январе следующего года он «побил» татар на поле и прислал в Москву языков. В мае 1560 г. Чулков с казаками ходил на Дон также против крымцев. (См. Разряды, л. 241 об; ПСРЛ, т. XIII, стр. 241—242, 288, 296, 315, 326). В Полоцком походе Чулков служил есаулом в государевом полку, а незадолго до того поручился за опального князя Бельского. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 42; СГГД, ч. I, стр. 478). Данила Чулков Ивашкин-Тутыхин происходил из рода рязанских бояр Ковылиных-Сидоровых. В Дворовой тетради он записан как сын боярский из Рязани. (См. ТКТД, стр. 166). Курбский специально упоминает о казни знатных рязанских дворян,, «мужественных же и храбрых и славными заслугами украшенных, Данила Чюлкова и других некоторых поляниц и воеводителей,... пагубников бусурманских» (См. РИБ, т. XXXI, стр. 304—305).

(обратно)

1291

Имя Онучиных не встречается ни в Дворовой тетради, ни в Разрядах. Только однажды в адашевской летописи упомянуто о том, что постельничий И. М. Вешняков прислал к царю Д. Онучина с вестью о победе над татарами. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 320). Посылка ко двору с сеунчем была в те времена милостью особого рода. Очевидно, Онучин приходился либо родственником, либо близким приятелем Вешнякову. За это он и поплатился в начале опричнины.

(обратно)

1292

См. ниже, приложение I.

(обратно)

1293

ЦГАДА, Крымские дела, № 11, лл. 316 об — 317.

(обратно)

1294

ПСРЛ, т. XIII, стр. 399.

(обратно)

1295

См. М. К. Любавский. Литовско-русский сейм. М., 1901, стр. 681; Псковские летописи, т. II, стр. 247.

(обратно)

1296

Псковские летописи  т. II, стр. 248; М. К. Любавский. Литовско-русский сейм, стр. 681; Разряды, л. 327.

(обратно)

1297

ПСРЛ, т. XIII, стр. 348;  Сб. РИО,  т. 71, стр. 306—310.

(обратно)

1298

ЦГАДА. Крымские дела,     № 12, лл. 72 об — 81, 138.

(обратно)

1299

Посол Нагой в секретных донесениях  из Крыма предупреждал царя о необходимости «беречися» от татар: хан может «не учинить доброго дела» «по турского (султана. — Р. С.) велению или земли» (Крыма.—Р. С.), (ЦГАДА, Крымские дела, № 12, лл. 45—48).

(обратно)

1300

ПСРЛ, т. XIII, стр. 401, 402.

(обратно)

1301

Сб. РИО, т. 71, стр. 346 и др.

(обратно)

1302

О соборе 1566 г. см. В. О. Ключевский. Состав представительства н,а земских соборах древней Руси. — Сочинения, т. VIII, М., 1959; С. Авалиани. Земские соборы. Одесса, 1910, отд. 2, стр. 38—42. В новейшей литературе отметим работы М. Н. Тихомирова и А. А. Зимина. (М. Н. Тихомиров. Сословно-представительные учреждения (Земские соборы) в России XVI в. — «Вопросы истории», 1958, № 5, стр. 15; А. А. Зимин. Земский собор 1566 г. — Исторические записки, т. 71, М., 1962).

(обратно)

1303

СГГД, т. I, № 192, стр. 546.

(обратно)

1304

СГГД, т. I, № 192, стр. 548.

(обратно)

1305

СГГД, т. I, № 192, стр. 549. Литовские послы предлагали Боярской думе вступить в непосредственные переговоры с литовской радой (королевским советом) и для этой цели устроить съезд на рубеже. Но дума отвергла это предложение, «...бояром государя нашего с паны на рубеже быти непригоже и преже сего не бывало». Если король захочет лично свидеться на рубеже с царем, то «в том государи вольны». (Там же, стр. 548).

(обратно)

1306

По мнению Висковатого, для заключения перемирия достаточно будет, если король выведет свои войска из рижского округа. Царь сам будет «искать» себе Ригу. (СГГД, ч. I, № 192, стр. 549).

(обратно)

1307

.«А нам ся видит, холопем его: что государю нашему пригоже, за то за все стояти; а наша должная холопей его, за него государя и за его государеву правду служити ему, государю своему, до своей смерти». (См. СГГД, ч. I, № 192, стр. 550).

(обратно)

1308

.«Ныне на конех сидим, — заявляли великолукские и торопецкие помещики,— и мы за его государьское с коня помрем». (См., СГГД, ч. I, № 192, стр. 550).

(обратно)

1309

.«...Мы молим бога о том, чтобы государева рука была высока; а мы люди неслужилые, службы не знаем, ведает бог да государь, не стоим не токмо за свои животы, и мы и головы свои кладем за государя везде, чтобы государева рука везде была высока...» (См. СГГД, ч. I, № 192, стр. 554).

(обратно)

1310

СГГД, ч. I, № 192, стр. 554—555.

(обратно)

1311

Сб. РИО, т. 71, стр. 423

(обратно)

1312

Л. М. Сухотин. К пересмотру вопроса об опричнине. Вып. VII—VIII, Белград, 1940, стр. 14; П. А. Садиков. Очерки, стр. 283; В. Б. Кобрин. Состав опричного двора, стр. 18—19.

(обратно)

1313

А. А. Зимин пишет, что в соборе участвовали бояре В. М. Юрьев и И. Я. Чеботов, несомненно имевшие прямое отношение к опричнине, а также другие возможные опричники М. В. Годунов, Р. В. Алферьев, кн. Р. В. Охлябнин. (См. А. А. Зимин. Земский собор, стр. 229, 226). Выше мы писали, что В. М. Юрьев не входил в опричнину. В период собора он носил сугубо земский титул наместника Ржевы. И. Я. Чеботов сопровождал царя в Слободу, но затем был отослан в Москву и не попал в опричнину. Первые опричные службы он исполнял через несколько лет после собора. (См. выше). Дворяне Годунов и пр. получили первые известные нам опричные назначения через год после собора.

      Представляется маловероятным, чтобы на собор не попали руководители опричной думы и в то же время там оказались некоторые (немногие) третьестепенные лица из опричнины.

(обратно)

1314

Сб. РИО, т. 71, стр. 348—395. На торжественной аудиенции, данной литовским послам в начале июня 1566 г., присутствовало 24 лица, из них все земские (за единственным исключением) спустя три недели получили назначение на собор. Напротив, ни один из трех опричников, участвовавших в церемонии, на собор не попал. (Там же, стр. 346—350).

(обратно)

1315

Сб. РИО, т. 71, стр. 418.

(обратно)

1316

СГГД, ч. I, № 192, стр. 545—556.

(обратно)

1317

В состав священного собора входили три архиепископа, шесть епископов, четырнадцать архимандритов и игуменов, восемь старцев и келарей и один казначей.

(обратно)

1318

А. А. Зимин отметил, что среди участников собора были дети боярские и помещики, по крайней мере, из 42 городов. Наиболее широко были представлены дворяне Новгорода (21 человек), Москвы (16 человек) и Переяславля (14 человек). Некоторые города (Смоленск, Серпухов, Бело-озеро и т. д.) вовсе не имели представителей на соборе. (См. А. А. 3 и м и н. Земский собор, стр. 210—212).

(обратно)

1319

См. А. А. Зимин. Земский собор, стр. 212.

(обратно)

1320

В. О. Ключевский отметил, что члены собора назначались правительством из среды воевод, дворянских голов и прочей воеводской администрации. Возражая ему, М. Н. Тихомиров писал, что соборные представители 1566 г. не были простыми доверенными людьми правительства, что «головы» представляли дворянские ополчения по городам и уездам. Их-то и выбирали на собор как наиболее видных представителей. (М. Н. Тихомиров. Сословно-представительные учреждения, стр. 12).

(обратно)

1321

Подробнее о выборе см. выше, гл. III.

(обратно)

1322

См. С. Авалиани. Земские соборы, стр. 11; В. О. Ключевский. Состав представительства, стр. 26; Г. Б. Гальперин. Форма правления, стр. 59.

(обратно)

1323

А. А. Зимин. Земский собор, стр. 201.

(обратно)

1324

В числе дворян первой статьи на соборе присутствовали: удельный князь Н. Р. Одоевский, сыновья боярина князья И. Ю. и В. Ю. Голицины-Куракины из рода князей Патрикеевых; князь В. Ф. Рыбин-Пронский из рода Рязанских князей; представители титулованной знати князья Суздальские (И. А. Шуйский, И. П. Шуйский и В. Ф. Шуйский), Ростовские (И. Д. Щепин). Ярославские (Ф. В. Сисоев, В. И. и А. И. Прозоровские, И. В. Гагин Меньшого, Ф. П. Деев, Р. В. Охлябнин и трое Засекиных), Стародубские (В. Д., А. Д., и Б. Д. Палецкие, П. И. Татев, Н. Г. и Д. В. Гундоровы, И. А. Ковров), Оболенские (В. К. Курлятев, A.    В. Репнин, Д. Ю. Кашин, М. Ю. Оболенский, И. И. Лыков, В. П. Туренин), всего 30 человек. Из прочей титулованной знати на соборе присутствовали князья М. В. Мезецкий (I статья) и еще двое Мезецких (II статья), А. С. Мосальский (I статья) и еще шестеро Мосальских (II статья), двое Крапоткиных (I статья), М. В. Жижемский и В. И. Телятевский (I статья), П. И. Борятинский и А. С. Бабичев (II статья), всего 16 человек.

(обратно)

1325

На соборе присутствовали следующие представители старомосковской знати: И. Д. Воронцов (I статья), Морозовы (И. М. Морозов, Ф. И. Салтыков, Н. X. Салтыков, П. Я. Салтыков в I статье; В. Г. Салтыков во II статье; Б. В. Шеин—I статья, И. В. Шестов — II статья); Бутурлины (Ф. И. и В. А. Бутурлины в I статье; С. В. и Е. В. Варгасовы — II статья); Нагие (Г. И. и Ю. Ф. Нагие — I статья), Волынские (П. И. и B. Д. Волынские — I статья), Головины (Ф. И. Третьяков — I статья), Плещеевы (Г. Г., Б. А. и А. Плещеевы — I статья), Карповы (В. П. Мухин и В. В. Лошкин в I статье, Н. А. Зайцев во II), Сабуровы (Б. Ю., В. Ю., Г. П., И. И. Сабуровы в I статье, С. И. Долгово во II); М. В. Годунов; Колычевы (И. Б. и И. И. Хлызневы, Г. Г. и А. Г. Колычевы, В. Ф. и П. Ф. Колычевы, А. И. Колычев в I статье; Г. Ф. и И. Ф. Колычевы, В. В. и М. Б. Колычевы, А. Н. Колычев во II статье); М. В. Борисов (I статья), В. В. Квашнин (I статья) и т. д., всего 43 человека.

(обратно)

1326

Два уезда получили особое представительство на соборе. Ими были Торопецкий и Великолукский уезды, смежные с Полоцком. Пока большая часть Полоцкого уезда оставалась под властью Литвы, охрану его должны были осуществлять дворяне этих двух уездов.

(обратно)

1327

Сюда входили глава приказа Большого прихода И. Н. Булгаков-Корнев, помощники главного Поместного дьяка В. Степанов и П. Суворов, главные дьяки Разбойного приказа В. Я. Щелкалов и К. С. Мясоед Вислого, глава Четвертного приказа В. Б. Колзаков, «из Дворцового приказу» В. Андреев, дворцовый дьяк С. Архангельский, дьяки Конюшенного приказа П. Булгаков и Б. Бармаков, а также главный новгородский дьяк К. Румянцев, смоленские дьяки А. Селиверстов и И. Кузьмин и т. д. (См. Г. Ш т а д е н. Записки, стр. 80, 97; П. А. Садиков. Очерки, стр. 230—233; Витебская старина, т. IV, стр. 38; Сб. РИО, т. 71, стр. 301).

(обратно)

1328

Исходя из разделения участников собора «по чинам», на долю дворян приходилось 54,7% состава,, а вместе, с приказными — 63,5%. (См. А. А. Зимин. Земский собор, стр. 201; ср. Г. Б. Гальперин. Форма правления, стр. 59). По нашим подсчетам, удельный вес представителей дворянства на соборе был несколько ниже, около 33%, а вместе с приказными около 44%. На долю боярства и первостатейной знати приходилось 29%, а вместе с князьями церкви более 37,5% состава собора.

(обратно)

1329

Г. Б. Гальперин характеризует Земские соборы XVI века как «феодальный парламент», вкладывая в это понятие самое широкое содержание. Он утверждает, будто соборы не были эпизодическими совещаниями и собирались периодически как органы управления, будто на соборах присутствовали выборные представители дворянства, будто через собор, а также другие органы сословного. представительства служилое дворянство ограничило боярские органы управления и заняло ведущее место в управлении страны, будто соборы стали «новой формой управления» и т. д. (См. Г. Б. Гальперин. Форма правления, стр. 58, 59, 62, 63, 65).

(обратно)

1330

В разряд «гостей» входили В. Сузин и И, И. Афанасьев (из рода московских купцов-сурожан), Г. Ф. Тараканов (из богатейших новгородских купцов московского происхождения), Котовы (купцы, поддерживавшие крупную торговлю со странами Востока). (См. А. А. 3 и м и н. Земский собор, стр. 214—215; В. Е. Сыроечковский. Гости — сурожане.—«Известия ГАИМК», вып. 127, 1935, стр. 120—121).

(обратно)

1331

По аналогии с Земским собором 1598 г. В. О. Ключевский предположил, что на соборе 1566 г. торговые люди москвичи представляли гостиную сотню, а смольняне — суконную сотню Москвы. (См. В. О. Ключевский. Состав представительства, стр. 41—43). А. А. Зимин бесспорно установил, что некоторые из «смольнян» (Т. Смывалов) происходили из смоленских купцов, переведенных в Москву и торговавших в суконном ряду. По мнению А. А. Зимина, именно из смоленских сведенцев образовалась московская суконная сотня. Эта привилегированная торговая корпорация вела торговлю с Западом. (См. А. А. Зимин. Земский собор, стр. 216).

(обратно)

1332

Раздоры с подданными компрометировали царя, и он тщательно скрывал существование опричнины от внешнего мира. В апреле 1566 г. литовским гонцам велено было сказать, что «у государя нашего никоторые опришнины нет». (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 331). Летом 1567 г. в грамоте Ходкевичу от имени Воротынского правительство вновь отрицало наличие опричнины: «а у государя нашего опричнины и земского нет». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 271). Заявления эти не соответствовали действительности. Однако как раз весною 1566 г. опричная политика претерпела существенные перемены.

(обратно)

1333

Назначения в Боярскую думу стали очень редкими или вовсе прекратились с 1563 г. По предположению А. А. Зимина, правительство пожаловало в 1565 г. боярство Н. Р. Юрьеву и окольничество В. И. Умному и И. И. Чулкову. (См. А. А. Зимин. Состав Боярской думы, стр. 73). Однако все названные лица имели думные титулы уже в 1562—1564 гг. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 341; Витебская старина, т. IV, стр. 63; Разряды, л. 321 об).

(обратно)

1334

Сб. РИО, т. 71, стр. 335—336; СГГД, т. I, № 190, стр. 537, Н. В. Борисов не имел думного чина еще в октябре 1565 г. (См. Материалы, стр. 56).

(обратно)

1335

Кн. П. Д. Пронский служил в боярах у Старицких и в течение пяти лет возглавлял думу удельного князя. Накануне опричнины он перешел на царскую службу. (Разряды, лл. 317 об, 333 об). Пронский был двоюродным братом кн. В. А. Старицкого по матери. Вкладные монастырские книги называют следующих родственников Ефросиньи Старицкой: ее отца кн. А. Ф.  Хованского, ее брата кн. И. А. Хованского и сестру, кн. Фетинью Пронскую. (См. Вкладные книги Кирилло-Белозерского монастыря. ГПБ им. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей. Кир.-Бел., № 95/1332, лл. 12 об — 13). Фетинья Пронская была матерью кн. П. Д. Пронского. (См. В. Б. К о б р и н. Состав опричного двора, стр. 66).

(обратно)

1336

ПСРЛ, т. XIII, стр. 401.

(обратно)

1337

СГГД, ч. I, № 190—191, стр. 537—538.  Решение правительства было неожиданным, поскольку еще в феврале  1566 г. власти распорядились послать на Белоозеро новых приставов сроком на год. Они должны были сторожить Воротынского вплоть до мая 1567 года. (См.АИ, т.I, №174, стр.336). Первый  из приставов сын боярский Мячков должен был прибыть на Белоозеро к соборному воскресенью, т. е. к 1 мая 1566 г.

(обратно)

1338

Порука была двойной. За главных поручиков «подручилось» более сотни княжат, родовитых дворян, дворовых и городовых детей боярских. Все они отвечали за Воротынского «своими головами» и кошельком, обязавшись в случае его бегства внести в казну 15 тысяч рублей.

(обратно)

1339

Из старомосковской знати в поручительстве участвовали также родня Федорова В. А. и Д. А. Бутурлины, Л. А. и Ф. И. Бутурлины; Аф. Г. и Г. Г. Колычевы, Ал. Г. Колычев; а также М. В. Борисов; Л. Г. Морозов, Ф. И. и Н. X. Салтыковы; Г. Г. Плещеев; четверо Карповых и т. д.

(обратно)

1340

Н. Р. Одоевский и А. Б. Трубецкой.

(обратно)

1341

Князья И. А. Шуйский, И. П. Шуйский, В. Ф. Скопин-Шуйский; кн. Д. Б. Приимков-Ростовский; князья М. М. и Ф. М. Троекуровы, Р. В. Охлябнин, Ф. П. Деев, А. И. Прозоровский. Ярославские; князья В. Д., А. Д. и Б. Д. Палецкие, П. И. и Ф. И. Татевы, Н. Г. и С. Г. Гундоровы, Б. В. и А. В. Гагарины-Стародубские; Вл. К, Вас. К. и Ю. К Курлятевы, И. И. Лыков, В. П. Туренин Оболенские и т. д.

(обратно)

1342

СГГД, ч. I, № 189—190, стр. 533—537.

(обратно)

1343

Сб. РИО, т. 71, стр. 345. Вопреки заверениям Грозного, Воротынскому были возвращены, по-видимому, только те земли, которыми он владел до опалы. К примеру, Перемышль был поделен по третям между братьями Воротынскими. Из трех братьев двое умерли до опричнины. Царь забрал в опричнину «два жеребья» в Перемышле в феврале 1565 г., а третью треть вернул Воротынскому в мае 1566 г. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 394). В целом удельное княжение сохранило свои старые границы. Вскоре после 1566—1567 гг. Грозный сделал первое распоряжение относительно Воротынского удела з своем духовном завещании: «А князь Михайло Воротынский, — писал он, — ведает треть Воротынска, да город Перемышль, да город Одоев Старое, да город Новосиль, да Остров, Черну со всем по тому, как было изстари, а Иван сын в то у него не вступается». (ДДГ, стр. 435).

(обратно)

1344

Послания Ивана Грозного, стр. 261.

(обратно)

1345

«А что еще от прародителей наших невзгодами запустело город Новосиль, ино царского величества милостию и казною и тот есмя город поставили и... тем городом обладуем». (Послания Ивана Грозного, стр. 261).

(обратно)

1346

Послания Ивана Грозного, стр. 257.

(обратно)

1347

Послания Ивана Грозного, стр. 266

(обратно)

1348

До опалы Воротынским служили 160 детей боярских только по Перемышлю и Одоеву. (См. Витебская старина, т. IV, стр. 33—38).

(обратно)

1349

Разряды, л. 237 об.

(обратно)

1350

ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 643, лл. 366—369.

(обратно)

1351

Грамота от 29 марта 1567 г. — Исторический архив, кн. III, № 17, стр. 209.

(обратно)

1352

См. Поземельное дело И. Сабурова и кн. И. А. Солнцева-Засекина (1610/1611 гг.). На суде Сабуров показал, что вышедшим из опалы князьям Засекиным-Ярославским «против» их «прородительских вотчин (ранее отписанных в казну. — Р. С.) даваны вотчины до московского пожару, а пожар, государь, был в 79 году». (См. Л. М. Сухотин. Земельные пожалования, стр. 58).

(обратно)

1353

Конечно, казна не могла вернуть опальным Стародубским князьям всех их вотчин хотя бы потому, что часть из этих вотчин была передана другим владельцам. В меновной грамоте 1566 года, определившей стародубские владения Старицких, непосредственно отмечен факт раздачи конфискованных стародубских» земель «в вотчину» и «в поместье». Удельный князь не получил «иных Стародубских же вотчинных земель, которые в сеи меновной имяны не писаны, а роздаваны иные в поместья, а иные в вотчины». (См. ДДГ, стр. 424).

(обратно)

1354

Косвенное значение для суждения о новых земельных мерах могут иметь так называемые «разъезжие книги», составленные при размежевании царских и удельных владений в Стародубе осенью 1566 г. Одна из этих книг издана Л. М. Савеловым. В ней подробно расписаны границы удела: «направе земля и лес царя... вотчиной князя Ондрея Ивановича Стригина, а налеве земля и лес государя князя Володимера Ондреевича Спаского Ефимева монастыря села» и т. д. (См. Л. М. С а в е л о в. Князья Пожарские, стр. 61). При проведении границ решающее значение имело установление древних вотчинных рубежей, поэтому писцы в каждом случае точно отмечали, в чьих именно вотчинах проходит межа. По-видимому, их не интересовало, находилась ли данная вотчина в казне или в руках вотчича, тянула она в казну судом и данью, или находилась в ее непосредственном ведении и т. д. В книге расписаны межи, проходившие через село Могучево князя И. Меньшого Пожарского, деревню Кочергино князя Б. С. Пожарского и т. д. Сама по себе межевая книга не дает достаточных оснований утверждать, будто все перечисленные в ней владения княжат действительно находились в руках их номинальных собственников. Конечно, следует иметь в. виду, что межевые были составлены никак не ранее осени 1566 г., т. е. после первомайской амнистии, когда раздача вотчин их прежним владельцам шла полным ходом.

(обратно)

1355

Исторический архив, кн. III, № 43, стр. 245. Свое родовое гнездо с. Рождественское с деревнями и пустошами Ковров отказал в 1566—1567 (7075) гг. Спасо-Ефимьеву монастырю. (См. Л. М. С а в е л о в. Князья Ковровы. — Сборник статей в честь М. К. Любавского, Пгр., 1917, стр. 291—292).

(обратно)

1356

В духовной грамоте (ранее 1570—1571 гг.) А. А. Нагаев завещал родовую вотчину (село Татарово и полсельца Никольского с деревнями) в пожизненное владение своему сыну Федору с тем, чтобы после смерти Федора с. Татарово отошло в Троице-Сергиев монастырь, а село Никольское было продано для уплаты долгов. В 1570—1571 г. вдова кн. А. А. Нагаева старица Евфимия в своей духовной повторно отказала с. Татарово в пользу Троице-Сергиева монастыря. (См. С. В. Рождественский. Служилое землевладение, стр. 174—175). В Троицу перешла также другая вотчина Нагаева село Шустово, завещанное им жене. (Там же). В 90-х годах Троицкий монастырь владел всей обширной вотчиной Нагаевых. (ПКМГ, т. I, отд. I, стр. 858—859, 862).

(обратно)

1357

Кн. И. В. Гундоров по возвращении из Казани получил половину сельца Воскресенского с барским двором, «жеребей» умершего Ф. А. Гундорова. Около 1572—1573 гг. он отказал эту вотчину за долг в 74 рубля Спасо-Ефимьеву монастырю. Другая вотчина Гундорова с. Зименки перешла к его-племяннику И. Д. Гундорову. (См. С. В. Рождественский. Служилое землевладение, стр. 178, 180—181).

(обратно)

1358

Кн. И. А. Ковров или его наследники заполучили запустевшую родовую вотчину. В 1573—1574 (7082) гг, сын И. А. Коврова Никита отказал Спасо-Ефимьеву монастырю пустошь усадище деревню Каверзино и еще четыре пустоши. (См. Л. М. Савелов. Князья Ковровы, стр. 293).

(обратно)

1359

Кн. Н. М. Сорока-Стародубский вернулся из ссылки -по «второй амнистии» около 1567—1568 гг. Он получил из казны запустевшую родовую вотчину с. Хмелево. По завещанию (около 1570-1571 гг.) Сорока приказал жене и сыну отдать пустое с. Хмелево (Хмелеватое) в Троице-Сергиев монастырь. (См. С. В. Рождественский. Служилое землевладение, стр. 174). Отказ в пользу монастыря был подтвержден в духовных завещаниях сына,,Сороки князя Никиты и его жены (70-е годы). (См. С. Б. Веселовский. Монастырское землевладение, стр. 98, 99). В 90-х годах Троице-Сергиев монастырь действительно владел селом-Хмелевым (Хмелевутое) в Стародубе. (См. ПКМГ, т. I, отд. I, стр. 861). В 1569 г. кн. Н. М. Льяловский Сорока Стародубский распорядился отдать Троице родовую вотчину село Льялово в Московском уезде. (См. С. Б. Веселовский. Монастырское землевладение, стр. 99).

(обратно)

1360

Исторический архив, кн. III, № 33, стр. 232—233.

(обратно)

1361

Исторический архив, кн. III, № 33, стр. 232—233.

(обратно)

1362

Кн. И. В. Черный Пожарский пытался отказать вотчину с. Троицкое в Троице-Сергиев монастырь (около 1569 г.). (См. Л. М. Савелов. Князья Пожарские, стр. 17). 

(обратно)

1363

Кн. М. Стародубская, заполучив свою старую вотчину с. Пантелеевское с 10 пустыми деревнями и пустошами (!), отказала их в Троицу (1569—1570 гг.). Еще раньше она продала шестую часть Пантелеевского своему племяннику кн. Н. М. Стародубскому. Сын последнего завещал свой жеребей-тому же монастырю (1572 г.). (См. С. В. Рождественский. Служилое землевладение, стр. 173—174).

(обратно)

1364

Кн. И. П. Пожарский, сын Федосьи Мезецкой, завещал вотчину с. Дмитреевское с 23 деревнями в Спасо-Ефимьев монастырь. (В случае пострижения княгини Ф. Мезецкой монастырь .должен был выплатить ей за разоренную вотчину всего 40 рублей). Княгиня Федосья подтвердила распоряжение сына в своей духовной грамоте. В 1571—1572 (7080) гг. сестры Федосья и Марья Мезецкие отказали тому же монастырю родовую вотчину отца с. Лучкино. (См. Л. М. С а в е л о в. Князья Пожарские, стр. 40—42, 42—44, 43—45).

(обратно)

1365

Кн. Марья Коврова, около 1571—1572 гг. завещала Спасо-Ефимьеву монастырю мужнину вотчину с. Андреевское. (См. Л. М. С а в е л о в Князья Ковровы, стр. 292—293). 

(обратно)

1366

Вдова кн. Силы Гундорова отказала Спасо-Ефимьеву монастырю за долги стародубскую вотчину с. Антилохово. (См. С. В. Рождественский. Служилое землевладение, стр. 178). В 90-х гг. XVI в. монастырь действительно владел названной вотчиной.

(обратно)

1367

Без доклада царю земельные пожертвования монастырям не имели юридической силы.

(обратно)

1368

Монастыри были в те годы поистине идеальными покупателями земли. Они выплачивали деньги («сдачу») вперед, не требуя немедленного отчуждения земель и часто оставляя их в пожизненном владении вотчинника. Таким путем монахи за бесценок приобретали права на обширные вотчинные земли. Можно полагать, что пожертвования земель монастырям нередко были замаскированной формой продажи запустевших разоренных имений.

(обратно)

1369

ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 643, лл. 238 об — 282, 333—369; № 848, лл. 131 об —201.

    «А в Казани осталися воеводы годовати и поместья у них не взяты казанские — князья Петр и Григорий Андреевичи Куракины, князь Федор Иванович Троекуров, князь Данило Васильевич Ушатой, князь Андрей Иванович Засекин-Сосунов; а в Свияжске — князь Андрей Иванович Катырев-Ростовский, князь Микита Дмитриевич Янов-Ростовский, да князь Михаил Федорович Бахтеяров-Ростовский, да князь Микита Сорока-Стародубский; в Чебоксарском городе — князь Иван Юрьевич Хохолков-Ростовский, да князь Иван да Василий Федоровичи Бахтеяровы-Ростовские». (Разряды, л. 237 об).

(обратно)

1370

См. Приложение I.

(обратно)

1371

ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 643, лл. 241—246.

(обратно)

1372

ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 643, лл. 247—251, 251 об — 255.

(обратно)

1373

ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 848, лл. 164—164 об; Список, стр. 83—84; Л. М. Савелов. Князья Пожарские. Летопись историко-родословного общества в Москве, 1906, вып. 2—3, стр. 84. Писцы, составлявшие Свияжские книги в конце 1566 г., различали «новых» жильцов и «новых прежних свияжских жильцов, которых государь велел от свияжского житья отставить». Под «новыми прежними жильцами» писцы подразумевали амнистированных княжат, выехавших из Свияжска после 1 мая 1566 г.

(обратно)

1374

ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 848, л. 136; Список, стр. 66—68.

(обратно)

1375

ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 848, лл. 136, 140, ,146 об, 147 об, 165 об, 182, 187 и др.; Список, стр,. 69—70, 70—72, 73—75, 83—84, 76—78, 85—86, 82, 84, 89—90 и др..

(обратно)

1376

Разряды, л. 327 об.

(обратно)

1377

См. Исторический архив, т. III, № 22—23, стр. 217—219.

(обратно)

1378

После падения Казани многие татары были переселены на Русь. Некоторых из них привезли в Новгород и содержали там в тюрьме более двух лет. Об их судьбе новгородский летописец сообщает следующее: «давали дияки по монастырем татар, которые сидили в тюрмех и захотели креститися; которые не захотели креститися, ино их метали в воду». (См. Новгородские летописи, стр. 87).

(обратно)

1379

Церковное руководство проявляло крайнюю нетерпимость к «люторской ереси» со времен суда над Башкиным. В период Полоцкого похода митрополит Макарий объявил, что цель православного воинства это священная борьба против «прескверных лютор», засевших в Литве. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 351).

(обратно)

1380

ПСРЛ, т. XIII, стр. 351; Г. Штаден. Записки, стр. 138.

     Ко времени ссылки юрьевских немцев наместником Юрьева был земский боярин М. Я- Морозов. Бывший сподвижник Сильвестра и Адашева готов был заплатить любую цену во искупление прежних «провинностей». По его доносу были преданы суду стародубские воеводы И. Шишкин и др. Два года спустя наместник «оболгал» перед царем дерптских жителей. (См. Г. Штаден. Записки, стр. 57). Бюргеров обвинили в том, что они «ссылалися с маистром ливонским, а .велели ему притти под город со многими людми и хотели государю... изменити, а маистру служити». (См. Наказ русскому посланнику в Литве, сентябрь 1565 г. —Сб. РИО, т. 71, стр. 322). Официальная версия о предательстве дерптских бюргеров вызвала критику со стороны хорошо осведомленного псковского летописца. «Того же лета, — записал летописец, — выведоша немець из Юрьева..., а не ведаем за што, бог весть, изменив прямое слово, што воеводы дали им, как Юрьев отворили, што было их не изводить из своего города, или будет они измену чинили?». (См. Псковские летописи, т. II, стр. 248).

     К началу опричнины Россия столь прочно утвердилась в Северной Ливонии, что юрьевцы никак не могли надеяться на возвращение прежней орденской власти, тем более что Орден к тому времени распался, а магистр укрылся за Двиной в Курляндии. Возможно, что наместник русской Ливонии опасался повторения событий, происшедших незадолго до того в шведской Ливонии. Там небольшой отряд дворян с помощью местных бюргеров изгнал шведов из сильно укрепленного города Пернова. Ливонский хронист Рюссов указывает, что перновская история имела самое непосредственное влияние на судьбы немецкого населения в Юрьеве. (См. Прибалтийский сборник, т. III, стр. 155; Г. Штаден. Записки, стр. 87).

(обратно)

1381

Царь Иван пытался оградить ливонцев от преследований со стороны православного духовенства с помощью весьма решительных мер. Когда митрополит насильно заставил одного немца-протестанта принять православие, царь наказал его. Слухи об этом проникли в протестантскую Германию в весьма преувеличенном виде. Рассказывали, будто митрополит принужден был заплатить за насилие над лютеранином 60 000 (!) рублей. (См. Письмо Ф. Зенга 1566 г. — Н. М. Карамзин. История государства Российского, т. IX, прим. 166; Г. В. Форстен. Балтийский вопрос,, т. I, стр. 474).  Немецкие купцы, ездившие в Москву, с похвалой отзывались о веротерпимости царя и его расположении к немцам. Царь, передавали они, обнаруживает обширные познания в религиозных вопросах. Он охотно ведет диспуты на догматические темы, особенно с ливонскими пленниками (протестантами), разбирает различия между православием и католичеством, серьезно думает о соединении церквей. (См. Г. В. Форстен. Балтийский вопрос, т. I, стр. 471). В середине 70-х гг. царь Иван дозволил немцам выстроить протестантскую кирху в двух верстах от православной столицы. (Прибалтийский сборник, т. III, стр. 156; Д. Цветаев. Протестантство и протестантизм в России до эпохи преобразований. М., 1890, стр. 36—41, 42).

(обратно)

1382

Г. Штаден. Записки, стр. 131; Г. В. Форстен. Балтийский вопрос, т. I, стр. 473.

(обратно)

1383

Г. В. Форстен. Балтийский вопрос, т. I, .стр. 473, 468, 474.

(обратно)

1384

См. В. Любич-Романович. Сказания, стр. 34. Авторы многочисленных работ о начале книгопечатания на Руси не оценили в должной мере достоверность известия Барберини. Между тем, осведомленность итальянца не подлежит сомнению. Он посетил московский печатный двор и с большой похвалой отзывался об искусстве московских первопечатников.

     «Я сам видел, с какою ловкостью уже печатались книги в Москве», — писал он в своем отчете о поездке на Русь. (Там же, стр. 34). Барберини беседовал с Иваном Федоровым и принял от него заказ на поставку в Россию типографской краски и бумаги. В торговой книге итальянского купца мы находим следующую запись: прислать в Москву «четыре или пять пуд висмуту для типографщиков, четыре или пять тюков (по десяти стоп) большой бумаги, для печатания». (См. там же, стр. 53). Деятельность московской типографии была затруднена из-за недостатка бумаги. Чтобы преодолеть эту трудность, казна основала бумажную мануфактуру. Но ее продукция не употреблялась печатниками из-за низкого качества. «Затеяли они также вести делание бумаги и даже делают, но все еще не могут ее употреблять, потому что не довели этого искусства до совершенства». (См. там же, стр. 34).

(обратно)

1385

См. М. Н. Тихомиров. Начало книгопечатания, стр. 13.

(обратно)

1386

В 1557—1562 гг. царь вел оживленную переписку с константинопольским патриархом. В августе 1561 г. Москву посетили послы патриарха, привезшие из Константинополя патриаршие грамоты. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 334). Типографское оборудование, закупленное на константинопольском рынке, было, скорее всего, итальянского происхождения. М. Н. Тихомиров обращает внимание на то, что в русской печатной практике утвердились специфические термины итальянского происхождения. (См. М. Н. Тихомиров. Начало книгопечатания, стр. 33).

(обратно)

1387

У истоков русского книгопечатания, стр. 200.

(обратно)

1388

У истоков русского книгопечатания, стр. 180.

(обратно)

1389

У истоков русского книгопечатания, стр. 184.

(обратно)

1390

См. Б. В. Сапунов. О прекращении деятельности первых типографий.— Труды отдела древнерусской литературы Института русской литературы АН СССР (Пушкинский дом), т. XII, М.—Л., 1956, стр. 434.

(обратно)

1391

У истоков русского книгопечатания, стр. 237.

(обратно)

1392

Д. Флетчер. О государстве русском, стр. 120—121.

(обратно)

1393

«В 30-е лето государьства его благоверный же царь повеле устроити дом от своея царские казны, идеже печатному делу строитися, и нещадно даяше от своих царских сокровищ делателем... Ивану Федорову да Петру Тимофееву Мстиславцу на составление печатному делу...» (См. У истоков русского книгопечатания, стр. 218).

(обратно)

1394

См. Г. Штаден. Записки, стр. 104.

(обратно)

1395

Б. В. Сапунов. Указ. соч., стр. 434.

(обратно)

1396

Д. Флетчер. О государстве Русском, стр. 121. М. Н. Тихомиров отметил некоторые несообразности в рассказе Флетчера. Во-первых, Флетчер писал, будто типография была основана в Москве «несколько лет назад», при покойном царе Иване. Во-вторых, ан утверждал, будто при пожаре совершенно сгорел станок с буквами, тогда как в действительности Федоров вывез шрифты и доски для гравюр в Литву. (См. М. Н. Тихомиров. Начало книгопечатания, стр. 34—35). К сожалению, М. Н. Тихомиров не учитывает свидетельства Теве, другого современника Грозного.

(обратно)

1397

В 1565 г. типография выпустила «Часовник» и стала готовиться к изданию «Псалтыри». В послесловии к «Псалтыри» было сказано, что эта книга печаталась по благословлению митрополита Афанасия. Следовательно, решение об ее издании было принято ранее мая 1566 г. Фактически же типография приступила к изданию «Псалтыри» только 8 марта 1568 г. Книги, увидевшие свет в 1568 г., печатались с помощью новых шрифтов, фактически в новой типографии. (См. М. Н. Тихомиров. Начало книгопечатания, стр. 38—39).

(обратно)

1398

М. Н. Тихомиров. Начало книгопечатания, стр. 38.

(обратно)

1399

См. Б. В. Сапунов. Указ. соч., стр. 436.

(обратно)

1400

Отправные моменты хронологических выкладок Б. В. Сапунова не вызывают возражении. В октябре 1565 г. Федоров завершил работу над. «Часовником» в своей московской типографии, а в июле 1568 г. работал над новыми изданиями в имении Г. А. Ходкевича в Литве.

(обратно)

1401

Послания Ивана Грозного, стр. 436.

(обратно)

1402

В августе чума опустошила Полоцк, в сентябре перекинулась в Смоленск, где свирепствовала до марта 1567 г. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 403, 404). 

(обратно)

1403

К осени 1566 г. русские выстроили несколько замков на спорных землях в окрестностях Полоцка, что резко ухудшило отношения с Литвой, а затем привело к возобновлению военных действий. (См. ПСРЛ, т. XIII, ЮЗ, 405, 406).

(обратно)

1404

При русском бездорожье вывоз типографского оборудования неизбежно вызвал бы трудности, если бы Федоров решился ехать в одиночку. Трудности решались сами собой при условии, что имущество печатника было вывезено с посольскими обозами. В 1566 г. в литовском посольском обозе было 1289 лошадей. (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 338, 497).

(обратно)

1405

РИБ, т. XXXI, стр. 398.

(обратно)

1406

См. Грамоты о сборе податей в В. Новгороде 1556 г. и 1561 г. (ДАИ, т. I, стр. 164; Д. Я. Само квасов. Архивный материал, т. Г, ч. I, М., 1905, стр. 194).

(обратно)

1407

Раньше всего разорение затронуло обширные Новгородские земли. Писцовые книги Бежецкой пятины, составленные в 1564—1566 гг., пестрят заметками о разорении и бегстве крестьян: «крестьяне разошлись от податей», пашня запустела «от мору и голода и хлебного недорода и от податей». (См. Писцовая книга Бежецкой пятины 1564—1566 гг., НПК, т. VI, СПб., 1910, стр. 843—1074). В начале 60-х гг. запустение в Бежецкой пятине быстро прогрессировало. В 1561 г. опустело 481/3 крестьянских обеж, в 1562 г.—491/2, в 1563 г.—663/4 обжи. По данным Н. Ф. Яницкого, к 1564 г. на поместных землях Бежецкой пятины «впусте» лежало не менее 27% крестьянской пашни. (См. Н. Яницкий. Экономический кризис в Новгородской области XVI века. Киев, 1915, стр. 21, 23). Вопрос о разорении Новгородской земли в 60—70-х гг. подробно исследован нами в диссертационной работе. (Р. Г. Скрынников. Экономическое развитие новгородского поместья в конце XV в. и первых трех четвертях XVI в. Автореферат. Л., 1958).

(обратно)

1408

Публицисты 60-х гг. не преминули отметить симптомы надвигавшегося бедствия. Всего за полгода до введения опричнины Курбский писал об ужасающем положении крестьян, задавленных безмерными податями. (См. ГИБ, т. XXXI, стр. 398).

(обратно)

1409

Помимо коренных служилых людей уезда опричная реформа задела интересы тех дворян, которые владели землями в опричном уезде, но служили по другим уездам. Они также лишились всех или части своих владений. Численность этой категории служилых людей была, по-видимому, значительной, если учесть дробность и чересполосицу феодального землевладения.

(обратно)

1410

ПСРЛ, т. XIII, стр. 395.

(обратно)

1411

Пискаревский летописец, стр. 76.

(обратно)

1412

При зачислении в опричнину предпочтение отдавалось худородным дворянам, поэтому от опричной реформы особенно сильно страдали верхи уездного дворянства.

(обратно)

1413

Дети боярские и дворяне, служившие до опричнины по Можайску (11 человек), Вязьме (5), Суздалю (6), Галичу (3), Малому Ярославцу (2) и Козельску (4), всего более 30 человек. На основании косвенных данных А. А. Зимин относит к этой группе еще 8 дворян, предположительно служивших до опричнины в тех же уездах. (См. А. А. 3 и м и н. Земский собор, стр. 206—208). А. А. Зимин пишет, что в списке имен соборных представителей (приговор 2 июля 1566 г.) бывшие можаичи и вязьмичи расположены компактной группой. (Имена их, к сожалению, не указаны).-«Если бы они (дворяне. — Р. С.) в годы опричнины были переселены из своих уездов в другие, — пишет А. А. Зимин, — то наличие компактной группы «бывших» можаичей и вязьмичей объяснить было бы невозможно. Следовательно, опричные переселения основной массы соборных представителей не коснулись». (Там же, стр. 205). Наблюдения за расположением имен в соборном приговоре сами по себе весьма интересны, но они не могут служить надежным основанием для суждения о земельных переселениях опричнины.

(обратно)

1414

На соборе присутствовало 225 бояр и дворян, из них 41 человек поручился за Воротынского. Среди них было трое членов Боярской думы, 27 дворян I статьи, 10 дворян II статьи и 1 луцкий помещик (См. СГГД, ч. I, стр. 533—537).

(обратно)

1415

Цитируемое письмо написано было жителем Нюренберга Зенгом 20 декабря 1566 г. Информатором Зенга был вернувшийся из Москвы немецкий купец Писпинк. Сам Зенг вел торговые дела в России, слыл знатоком московских дел и был самым деятельным во всей Германии сторонником сближения с Русью. (См. Н. М. Карамзин. История, т. IX, прим. 166, 168; Г. В. Форстен. Балтийский вопрос, т. I, стр. 466). Цитируем письмо Зенга по Карамзину. (Перевод наш.— Р. С.).

(обратно)

1416

ПСРЛ, т. XIII, стр. 402.

(обратно)

1417

В боярском списке Тысячной книги 1550 г. кн. П. М. Щенятев записан третьим после удельных князей Д. Ф. Бельского и И. Ф. Мстиславского. В боярском списке Дворовой тетради 1552 г. его имя записано вторым после кн. И. М. Шуйского и ранее кн. И. Ф. Мстиславского. (См. ТКТД, стр. 54, 111). 

(обратно)

1418

Курбский называет князей Петра и Ивана Куракиных единоколенными братьями Петра Щенятева. (См. РИБ, т. XXXI, стр. 282).

(обратно)

1419

В феврале 1566 г. царь передал князю Старицкому «в Московском уезде село Туриково, село Собакино, что было княже Петровское Щенятева». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 400). В октябре 1565 г. князь П. М. Щенятев местничал с князем Шуйским во время похода против татар под Волхов. По предположению П. А. Садикова и А. А. Зимина, это и было причиной опалы Щенятева. Он лишился вотчин, а затем ушел в монастырь, желая избежать дальнейших наказаний. (См. П. А. Садиков. Очерки, стр. 25; А. А, Зимин. Опричнина, стр. 155—156). Приведенная гипотеза представляется маловероятной. Во-первых, инициатором местнического спора под Волховом был князь Шуйский. Главные воеводы Бельский и т. д. встали на сторону Щенятева и пожаловались царю на самовольство Шуйского. Во-вторых, местнический спор не оказал ровным счетом никакого влияния на ход военных событий. Татары бежали из-под. Волхова. За победу царь наградил воевод, в том числе Щенятева, золотыми. (См. Разряды, л. 322 об).

(обратно)

1420

Курбский рассказывает о пострижении Щенятева следующее: «Муж зело благородный был и богатый и оставя все богатство и многое стяжание, мнишествовати был производил». (См. РИБ, т. XXXI, стр. 283). По мнению С. Б. Веселовского, Щенятев «выразил свое отрицательное отношение к опричнине тем, что постригся, быть может, без разрешения царя». (См. С. Б. Веселовский. Синодик опальных, стр. 364).

(обратно)

1421

См. СГГД. ч. I, стр. 503—526, 533—545, 558—561.

(обратно)

1422

ПСРЛ, т. XIII, стр. 401; П. А. Садиков. Очерки, стр. 26.

(обратно)

1423

Ссылка на болезнь была не более чем предлогом. Через год после ухода с митрополии послушник Чудова монастыря уже «поновлял» иконы в московских церквах. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 408)

(обратно)

1424

Царь прибыл в Москву через десять дней после ухода Афанасия. Не позднее 9 июня в столицу были вызваны виднейшие иерархи церкви: архиепископы Пимен, Герман, Никандр и др. (Сб. РИО, т. 71, стр. 364).

(обратно)

1425

РИБ, т. XXXI, стр. 317,  Кандидатура Полева удовлетворила все церковные течения. Полев принадлежал к лагерю осифлян; «от осифлянских мнихов четы произыде» и в то же время разделял некоторые взгляды нестяжателей, «Максима философа мало нечто отчасти учения причастен был». (Там же, стр. 317—319). Григорий (Герман) Федорович Полев был постриженником Иосифо-Волоколамского монастыря, служившего цитаделью осифлян. Одно время он был архимандритом Старицкого Успенского монастыря (1551 г.), позже архиепископом Казанским (с 12 марта 1564 г.) (См. А. А. Зимин. Пересветов, стр. 84, 173; его же: Митрополит Филипп и опричнина. — «Вопросы истории религии и атеизма». Изд. АН СССР, М., 1963, стр. 280— 282).

(обратно)

1426

РИБ, т. XXXI, стр. 317. Курбский является единственным автором, рассказывающим о неудачном избрании Полева. Насколько достоверен его рассказ, трудно сказать. Косвенным подтверждением ему служит свидетельство «Жития митрополита Филиппа», согласно которому Герман выступил против опричнины вместе с Филиппом Колычевым. (См. Житие Филиппа митрополита. ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Рукописный отдел. Соловецкое собр., № 1073/963, л. 63).

(обратно)

1427

Разряды, л. 331.

(обратно)

1428

Г. Штаден. Записки, стр. 79.

(обратно)

1429

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 21. В июне 1565 г. царь, будучи в слободе, адресовал грамоты в Москву на имя И. П. Федорова и И. В. Шереметева. (См. ЦГАДА. Крымские дела, № 11, л. 300).

(обратно)

1430

ДДГ, стр. 420.

(обратно)

1431

«А бояре были на приговоре—князь Иван Дмитриевич Бельский, князь Иван Федорович Мстиславской, Иван Петрович Федорова, Микита Романович (Юрьев. — Р. С.), князь Иван Иванович Пронской» и др. (Сб. РИО, т. 71, стр. 380).

(обратно)

1432

Федоров был, по-видимому, образованным человеком. По его заказу один пленный поляк с помощью Г. Штадена перевел на русский язык немецкий Гербариум (Травник). К такого рода вещам, замечает Штаден, боярин проявлял большую охоту и любовь. (См. Г. Штаден. Записки, стр. 137).

(обратно)

1433

«Он один, — писал о Федорове Штаден, — имел обыкновение судить праведно, почему простой народ был к нему расположен», он «охотно помогал бедному люду добиваться скорого и правого суда». (См. Г. Штаден. Записки, стр. 79, 86—87).

(обратно)

1434

См. ниже, стр. 368.

(обратно)

1435

См. ниже, стр. 368.

(обратно)

1436

G. Hoff. Указ. соч., стр. 12, об.

(обратно)

1437

См. главу VI.

(обратно)

1438

СГГД, ч. I, № 193, стр. 557.

(обратно)

1439

Отец Филиппа С. И. Колычев был новгородцем по рождению («рождение имея Великаго Новаграда») и владел поместьем в Деревской пятине. (См. А. А. 3 и м и н. Митрополит Филипп, стр. 273; НПК, т. II, стр. 431—434). Интересно, что Филипп выехал в Москву не прямым путем через опричную Вологду, а кружным через земский Новгород. (См. Житие Филиппа, л. 49—49 об). Жители Новгорода поднесли Филиппу подарки (пряные «зелья», перец, имбирь), дворянин Е. С. Трусов пожертвовал 50 рублей и золоченый крест. (См. Грамоты св. Филиппа митрополита Московского в Соловецкую обитель. — «Душеполезное чтение», М., 1861, октябрь, стр. 198—199; см. также П. А. Садиков. Очерки, стр. 27).

(обратно)

1440

См. ПСРЛ, т. 29, М., 1965, стр. 134; подробнее см. А. А. Зимин. Митрополит Филипп, стр. 273.

(обратно)

1441

См. выше, стр. 58—60.

(обратно)

1442

См. выше, стр. 63—64.

(обратно)

1443

Пискаревский летописец, стр. 76. (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

1444

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 38—39.

(обратно)

1445

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 39.

(обратно)

1446

Наказ русским послам был составлен около ноября 1566 г. (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 465).

(обратно)

1447

G. Hoff. Указ. соч., стр. 13

(обратно)

1448

«И другаго княже Пронское Василии, глаголемого Рыбина, погубил. В той же день и иных не мало благородных мужей нарочитых воин, аки двести, избиенно, а неции глаголют и вящей». (РИБ, т. XXXI, стр. 285).

(обратно)

1449

А. Шлихтинг. Новое известие, стр.. 39.

(обратно)

1450

См. Sarmatia Europea discriptio... Alexandri Gwagnini veronesis. Krakow, 1578, Moschoviae discriptio, Fol. 31—32.

(обратно)

1451

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 39.

(обратно)

1452

П. А. Садиков. Очерки, стр. 29.

(обратно)

1453

А. А. Зимин. Опричнина, стр. 203.

(обратно)

1454

G. Hoff. Указ. соч., стр. 13.

(обратно)

1455

СГГД, ч. I, № 193, стр. 557.

(обратно)

1456

СГГД, ч. I, № 193, стр. 557. Со своей стороны Грозный признал за Филиппом право «совета», которым издавна пользовались московские митрополиты.

(обратно)

1457

ПСРЛ, т. XIII, стр. 408.

(обратно)

1458

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 39.

(обратно)

1459

В более поздний период, в 1570 г. казни подверглись следующие участники собора: боярин В. Д. Данилов, дворянин I статьи В. А. Бутурлин, дворянин II статьи П. Д. Софроновский, дьяки И. Юрьев, М. К. Вислого, печатник И. М. Висковатый, казначей Н. А. Фуников, дьяки В. Степанов, И. Булгаков, К- Румянцев, гость П. Цвиленев.

(обратно)

1460

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 38. 

(обратно)

1461

По мнению А. А. Зимина, Бундовы происходили из несвободной великокняжеской челяди. (См. А. А. 3 и м и н. Земский собор, стр. 232).

(обратно)

1462

А. А. Зимин. Земский собор, стр. 232.

(обратно)

1463

См. Д. Н. Альшиц. Новый документ о людях и приказах опричного двора Ивана Грозного после 1572 года. — «Исторический архив»,т. IV. Изд. АН СССР, М.—Л., 1949, стр. 42—43.

(обратно)

1464

На соборе присутствовали И. М. и И. Ф. Карамышевы. Участником выступления, как установил А. А. Зимин, явился первый из них, И. Ф. Карамышев был жив еще в 1568 году. (См. А. А. Зимин. Земский собор, стр. 230). В годы Ливонской войны И. М. Карамышев был дворянским головой в полках (1560 г.), а затем воеводой в псковском пригороде Острове (1561 г.). (См. там же, стр. 231).

(обратно)

1465

В 1556 г. Ф. Колычев сделал вклад по В. А. Карамышеве в Троицкий монастырь. (См. А. А. Зимин. Земский собор, стр. 231, прим. 282).

(обратно)

1466

См. ДРВ, т. XIV, стр. 19; А. К. Леонтьев. Образование приказной системы управления в Русском государстве. Изд. МГУ, 1961, стр. 67—69.

(обратно)

1467

С. Шумаков. Обзор грамот коллегии экономии. Вып. I, М., 1899,. стр. 22.

(обратно)

1468

ДДГ, стр. 420, 422; Сб. РИО, т. 71, стр. 380.

(обратно)

1469

Сб. РИО, т. 71, стр. 414—417.

(обратно)

1470

По разрядам, конюший попал в Полоцк в 7075 г., т. е. не позднее осени 1566 г. — весны 1567 года. (См. Разряды, лл. 333 об, 336). В цитируемой Разрядной книге списки полоцких воевод 7075 г. фигурируют дважды.

(обратно)

1471

Послания Ивана Грозного, стр. 276, 444.

(обратно)

1472

Царь сказал послам «отказ» 17 июля, дав им срок «побыти на Москве до недели». Вопреки правилам, прощальная аудиенция во дворце состоялась до того, как были разрешены все вопросы. После аудиенции переговоры продолжались фактически еще три дня. Последнюю неделю приставы держали посольский двор на замке и внимательно следили, чтобы никто из членов посольской свиты и купцов не покидал литовского подворья. (Сб. РИО, т. 71, стр. 417, 420). Один из членов посольства купец Ганус пытался опротестовать действия пристава и спросил его, «зачем деи нас з двора не отпущаете, а ворот отворити не велити?». Ответ не удовлетворил его, судя по тому, что он стал «лаять» приставов «матерны». (Там же, стр. 424).

(обратно)

1473

В конце 50-х гг. Рыбин вынужден был заложить свою вотчину в Пошёхонье. (См. А. А. Зимин. Земский собор, стр. 231). Основные владения Рыбина располагались в Костроме, где он служил. (См. ТКТД, стр. 148). Кн. Рыбин был записан в Дворовой тетради также в списке дворян Рузского уезда.

(обратно)

1474

Курбский. Сочинения, стр. 282.

(обратно)

1475

См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 474; А. А. Титов. Вкладные книги Ростовского Борисоглебского монастыря. Ярославль,. 1881, стр. 26.

(обратно)

1476

См. ДАИ, т. I, №№ 117-118, стр. 169—172.

(обратно)

1477

Соляные промыслы Строгановых в Соль-Вычегодском уезде вошли в опричнину в феврале 1565 г.

(обратно)

1478

Казна использовала Строгановых в качестве финансовых агентов правительства. В сентябре 1566 г. опричный Четвертной приказ поручил Строгановым реализовать на местном рынке оброчный хлеб (около 21/2 тыс. четвертей), собранный в опричном Соль-Вычегодске. (См. А. Введенский. Торговый дом XVI—XVII вв. Л., 1924, стр. 91; его же. Дом Строгановых в XVI—XVII веках. М., 1962, стр. 29).

     Помимо денежных богатств Строгановы располагали внушительной военной силой. В их отрядах служило более тысячи казаков с пищалями. (См. «Исторический архив», № 4, 1959, стр. 175). Известны случаи, когда эти отряды использовались правительством в различных целях. Так, 6 августа 1572 г. Строгановы получили приказ выслать ратных людей против восставшей черемисы. (См. Н. Устрялов. Именитые люди Строгановы. СПб., 1842, стр. 121).

(обратно)

1479

В 1568 г. царь пожаловал опричной купеческой семье еще не освоенные территории по р. Чусовой. (См. Н. Устрялов. Именитые люди, стр. 121).

(обратно)

1480

О времени перехода Костромы в опричнину см. П. А. С а д и к о в. Очерки, стр. 162. Таубе и Крузе подтверждают факт зачисления Костромы, с Плесом и Буем в опричнину, но пишут, будто это произошло «следующей зимой» после учреждения опричнины. (См. Послание Таубе и Крузе стр. 36). На самом деле Кострома была зачислена в удел через два года после введения опричнины.

(обратно)

1481

По дворовому списку 50-х гг. в Костроме служило около сотни лиц по списку «литвы дворовой»—около сорока лиц. Из них только единицы вошли в опричнину. (См. ТКТД, стр. 148, 151). Из дворовых костромичей в опричнине оказались Г. О. Полев с племянником, двое князей Козловских, принадлежавших к захудалой ветви смоленских князей; из низшего разряда дворовых, «литвы дворовой» — князь В. И. Вяземский, князь Д. А. Друцкий, возможно, Блудовы.

(обратно)

1482

См. С. Б. Веселовский. Из истории древнерусского землевладения.—«Исторические записки», кн. 18, стр. 67. Родовитые дворяне Вельяминовы писали позже в своих челобитных, что их родовые вотчины «взял на себя государь с городом вместе, а не в опале, как государь взял Кострому в опричнину». (Там же). Из Костромы были выселены, а позже казнены дворовые костромичи И. В. Огалин, кн. Ф. Д. Несвицкий, В. П. Федчищев Зубатого, двое Пелепелициных, В. И. Выродков и т. д. Дворяне Федчищевы, лишившиеся родовых земель в связи с выселением из Костромы, получили в виде компенсации вотчины в земских уездах, на Белоозере и в Кашине. (См. П. А. Садиков. Очерки, стр. 22).

(обратно)

1483

См. Витебская старина, т. IV, стр. 36; «Исторический архив», 1959, № 4, стр. 174.

(обратно)

1484

В Костроме власти произвели новые наборы в опричные стрелецкие отряды. В 1572 г. Разрядный приказ послал против татар «галичан и коряковцев и костромич и балахонцев 1000 человек с их головами». (См. «Исторический архив», 1959, № 4, стр. 174).

(обратно)

1485

А. А. Зимин полагает, что Старица перешла в опричнину после мая 1569 г. Свое предположение он аргументирует следующим образом. В мае 1569 г. старицкий Успенский монастырь получил жалованную грамоту за подписью земского дьяка Сидорова, следовательно, до того времени Старица еще не была опричной. (См. А. А. Зимин. Земельная политика, стр. 77). Однако названная жалованная грамота касалась всех вотчин монастырька и в опричной Старице и в земских городах Твери, Кашине, Белой и Клине. Нет точных данных, чтобы Успенский монастырь со всеми его вотчинами был когда-нибудь принят в опричнину. В то же время, известно, что земских вотчинников выселяли из Старицкого уезда уже в конце 1567 и в 1568 г. Мелкий вотчинник М. Я. Кишкин в 1565 г. был выселен из опричного Можайского уезда и взамен утраченных земель получил владения в земском Старицком уезде, но вскоре же был выселен оттуда на Белоозеро. .2 октября 1567 г. он продал белозерскую вотчину, полученную взамен старицкой. (См. «Исторический архив», т. III, стр. 215). Какие-то земли были конфискованы в Старице у Чудова монастыря. Взамен монастырь уже в мае 1568 г. получил вотчину в Московском уезде. (Там же, стр. 227). Старицкие дворяне Житовы после «вывода» из Старицы получили несколько деревень в Волоколамском уезде и уже в 1568—1569 (7077) гг. отказали свои новые владения в монастырь. (Там же, стр. 229).

     Интересно, что в 1566—1567 (7075) гг. опричник В. Ф. Ошанин описывал какие-то вотчинные земли в городе Верее, втором после Старицы крупном городе бывшего Старицкого удела. (См. С. Шумаков. Обзор грамот коллегии экономии. Вып. III, М., 1912, № 537, стр. 135).

     Некоторые косвенные данные о времени зачисления Старицы в опричнину сообщает Штаден. Старицкий помещик Штаден впервые услышал о зачислении Старицы в опричнину от боярина А. Басманова. Басманов просил у Штадена денег взаймы, чтобы срочно заплатить долг купцу М. Челебею. Последний прибыл в Россию в январе 1567 г., но не успел распродать товаров. В начале 1568 г. турки послали крупные силы в Крым для похода на Астрахань. В этих условиях русское правительство срочно выслало Челебея из Москвы. Таким образом, отъезд Челебея и обращение Басманова к Штадену имели место скорее всего в 1567— 1568 гг. (См. Г. Штаден. Записки, стр. 147—148; Сб. РИО, т. 71, стр. 434, 437; Путешествия русских послов XVI—XVII вв. Изд. АН СССР, М.—Л., 1955, стр. 94).

(обратно)

1486

В войне с татарами в 1572 г. участвовал опричный отряд из Старицы, в составе которого было 40 детей боярских. (См. «Исторический архив», 1959, № 4, стр. 174—176)

(обратно)

1487

«Всякий раз, — писал Штаден, — когда великий князь брал в опричнину какой-либо город или уезд, он отписывал себе в опричнину одну или две улицы из пригородных (московских) слобод. Так убывали в числе земские бояре и простой люд. А. великий князь — сильный своими опричниками.— усиливался еще более». (См. Г. Штаден. Записки, стр. 93).

(обратно)

1488

См. Н. В. Фалин. Вологодская крепость в XVII веке. — «Север», № 1 (5), Вологда, 1924, стр. 8. По вологодской летописи, царь «при себе» (! — Р. С.) «повеле заложить град каменный», «заложен град месяца апреля в 28 день» 7074 г. (См. А. А. Засецкий. Указ. соч., стр. 59). По известию московской летописи, царь ездил в Вологду для закладки крепости не в 7074 (1566) г., а в 7075 (1567) г.

(обратно)

1489

ПСРЛ, т. XIII, стр. 407. В сентябре 1567 г. царь просил английскую королеву подыскать для него «в Италии и Англии архитектора, который может делать крепости, башни и дворцы». (Письмо 16 сентября 1567 г. — См. Ю. Толстой. Указ. соч., стр. 36). В 1568 г. в Россию прибыл английский инженер Хэмфри Локк, которому поручено было руководить опричным строительством в Вологде. (См. И. Гамель. Указ. соч., стр. 77).

(обратно)

1490

Внутри слободского «града» были построены царский двор, разрядные избы, дворы опричных воевод и приказных. (См. М. Н. Тихомиров. Малоизвестные летописные памятники XVI в., стр. 89).

(обратно)

1491

Под опричный дворец Грозный забрал дворовое место своего шурина князя М. Т. Черкасского, двор которого незадолго до того погорел. (См. М. Н. Тихомиров. Малоизвестные летописные памятники, стр. 89; ПСРЛ, т. XIII, стр. 382, 386).

(обратно)

1492

Сооружение замка началось летом 1566 г., а 12 апреля 1567 г. царь переехал жить на свой новый двор. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 401, 406). Все расходы, связанные со строительством, были возложены на земщину. Как передает Г. Штаден, дворец «так дорого обошелся стране, что земские желали, чтобы он сгорел». Узнав о пожелании земских людей, царь обещал задать им такой пожар, который они не скоро смогут потушить. (См. Г. Штаден. Записки, стр. 94).

(обратно)

1493

Кроме царских хоромов в стенах замка размещались здания опричного управления и дворцовые службы. (См. Г. Штаден. Записки, стр. 107—109).

(обратно)

1494

Сб. РИО, т. 71, стр. 464—465.

(обратно)

1495

Сб. РИО, т. 71, стр. 464—465.  (Курсив наш.—Р. С.).

(обратно)

1496

«Понеже помните, отцы святии, — писал царь, — егда некогда прилучи ся некоим нашим приходом к вам в пречестную обитель... от темныя ми мрачности малу зарю света божия в помысле моем восприях, и повелех тогда сущему преподобному вашему игументу Кирилу с некоими от вас братии негде в келии сокровене быти... и аз грешный вам известих желание свое о пострижении... ту абие возрадовася скверное мое сердце со окаянною моею душою, яко обретох... пристанище спасения». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 163—164).

(обратно)

1497

См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 400, 407. См. также Я. С. Лурье. Комментарии.— В кн. «Послания Ивана Грозного», стр. 633. Сообщая о поездке царя в Вологду в 1567 г., летописец кратко добавляет: «а в Кирилов монастырь ездил молитися». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 407). Будучи в Кириллове, Иван пожаловал монастырю важную торговую привилегию,— право беспошлинной торговли по всей территории опричнины. Жалованная грамота датирована 20 апрелем 1567 г. и подписана опричным дьяком Д. Володимеровым. (См. «Исторический архив», кн. III, стр. 210).

(обратно)

1498

Кормовые книги Кирилло-Белозерского монастыря. — «Записки отделения русской и славянской археологии», т. Л, СПб., 1851, стр. 88—89.

(обратно)

1499

См. Описания древностей Кирилло-Белозерского монастыря. — Чтения ОИДР, 1859, кн. 3, отд. I, стр. 89.

(обратно)

1500

ПСРЛ, т. XIII, стр. 405, 406; М. К. Любавский. Литовско-русский сейм, стр. 757; Книга посольская метрики великого княжества Литовского. М., 1843, стр. 258.

(обратно)

1501

См. М. К. Любавский. Указ. соч., стр. 759, 774.

(обратно)

1502

Как заметил Любавский, «в 1567 г. еще более, чем прежде, обнаружилось, что для успешной борьбы с Москвою у великого княжества Литовского не хватает более ни экономических, ни политических, ни моральных ресурсов». (См. М. К. Любавский. Указ. соч., стр. 774).

(обратно)

1503

В литовских грамотах содержались ссылки на пожалование Курбскому г. Ковеля (25—29 февраля 1567 г.). В Москве приступили к написанию ответных грамот не позднее июня 1567 г. Первая из грамот была закончена 2 июля 1567 г.

(обратно)

1504

В совершенно аналогичной ситуации литовское правительство обратилось тремя годами ранее к опальному наместнику Юрьева князю А. Курбскому. Обращение привело к блестящему успеху литовской тайной дипломатии. Как Курбский, так и Федоров были сосланы в пограничные крепости из-за царской опалы, обоим грозили новые репрессии. Путь из Полоцка в Литву был даже более коротким, чем из Юрьева.

(обратно)

1505

Воротынские были выходцами из Литвы. В 1534 г. М. И. Воротынский с отцом и братьями был арестован и брошен в тюрьму. Отец Воротынского обвинялся в намерении бежать в Литву. По некоторым сведениям, его уморили в тюрьме. (См. Послания Ивана Грозного, стр. 435; ПСРЛ, т. XIII, стр. 83). Козлов утверждал в Литве, будто его дед был «первейшим человеком» и «любимейшим слугой» кн. И. М. Воротынского. (См. Послания Ивана Грозного, стр. 436, 441). Бегство Козловых из России, вероятно, связано было с опалой на отца М. И. Воротынского.

(обратно)

1506

Литовские грамоты к Воротынскому и другим боярам не сохранились, но их содержание подробно пересказывалось в ответных посланиях бояр.

(обратно)

1507

Сверх того король обязался отдать Воротынскому в собственность несколько литовских замков и предоставить привилегии, которыми пользовался герцог Пруссии и другие крупные королевские вассалы.

(обратно)

1508

Послания Ивана Грозного, стр. 258, 429.

(обратно)

1509

Послания Ивана Грозного, стр. 267, 435—436. Гетман упомянул также о несчастной судьбе отца М. И. Воротынского.

(обратно)

1510

Гедиминовичи по крови, Бельский и Мстиславский происходили из литовской аристократии и имели в Литве влиятельную родню. Отец князя И. Ф. Мстиславского, крупный литовский магнат, выехал в Россию в 1526 г. Дед князя И. Д. Бельского покинул Литву в 80-х гг. XV в. (См. ПСРЛ, т. VIII, стр. 214, 271).

(обратно)

1511

ПСРЛ, т. XIII, стр. 340.

(обратно)

1512

Послания Ивана Грозного, стр. 241, 256.

(обратно)

1513

В грамотах, отобранных у лазутчика, значилось: «Я, Сигизмунд, король польский и пр., прошу вас, английских купцов, слуг моих доверенных, помогать подателю сего письма и оказывать пособие и помощь тем русским, которые ко мне дружественны, как деньгами, так и всякими другими способами». (См. Ю. Толстой. Указ. соч., стр. 40). Царь сообщил о грамотах английскому послу А. Дженкинсону. Во время беседы с ним в сентябре 7076 (1567) г. он сказал, что лазутчик был захвачен «прошлым летом», т. е. летом 7075 (1567) г. Именно в это время в России был задержан И. Козлов.

(обратно)

1514

В ответе Федорова значилось: «А штож писал еси, што яз государя вашего зычливый» (перевод: «Ты писал, что я расположен к вашему государю»), «а штож писал еси в листу своем, штож государь мой хотел надо мною кровопроливство вчинити...», «а што в твоем листу писано, штож государь мой волокитами меня трудит...» и т. д. (См. Послания Ивана Грозного, стр. 277, 445).

(обратно)

1515

Ю. Толстой. Указ. соч., стр. 40.

(обратно)

1516

Спустя три года царь приказал своим послам объявить в Литве о проступках Курбского, совершенных им после бегства: «а ныне его многая измена: тайно лазучьством со государьскими изменники ссылаетца на государьское лихо и на крестьянское кровопролитие». (Сб. РИО, т. 71, стр. 778).

(обратно)

1517

В 1577 г. Иван напомнил Курбскому фразу из его предыдущих писем: «писал еси, что яз растлен разумом». Как отметил Н. Устрялов, подобного выражения нет в посланиях Курбского. Однако приведенная фраза, как указал Я. С. Лурье, встречается в послании гетмана Ходкевича Воротынскому 1567 г. «...Предполагал ли Грозный, — пишет Я. С. Лурье, — что действительным автором «лотровских» (подлых) посланий боярам в 1567 г. был Курбский?». (См. Послания Ивана Грозного. Комментарии Я. С. Лурье, стр. 652—653).

(обратно)

1518

Несмотря на обещания короля Курбский по приезде в Литву получил Ковель во временное пользование (на содержание), как то специально разъяснялось в привилее 4 июля 1564 г. и универсале за январь 1567 г. (См. Н. Устрялов. Сказания князя Курбского. Изд. 3-е, СПб., 1868, стр. 397—400; Жизнь князя Курбского в Литве и на Волыни, т. I, Киев, 1849, стр. 7—8). Универсалы 25—29 февраля 1567 г. о пожаловании Курбскому Ковеля начинались с общих рассуждений о том, что московский князь «утисняет» христианский народ, от его жестокого «панования» люди «утекают» в Литву, где их щедро жалует король. (См. Н. Устрялов. Указ. соч., стр. 398—399). Тем же языком говорил король о России в письмах к Елизавете английской. «Мы видим,—писал он 13 марта 1568 г.,— что московит — этот враг не только нашего царства временный, но и наследственный враг всех свободных народов» и т. д. (См. И. Гамель. Указ. соч., стр. 84).

(обратно)

1519

Недаром гетман Ходкевич писал Воротынскому, что доказательством милосердия короля к русским людям служит пожалование Курбскому первого после Киевского воеводства города (Ковеля) и других мест, «хотя род его среди московских родов занимал даже не десятое, а едва ли не двадцатое место». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 435). Гетман, конечно, не имел в виду унизить или оскорбить род Курбского,  который по знатности далеко уступал роду Воротынского, Бельского или Мстиславского.

(обратно)

1520

См. выше, стр. 43—44.

(обратно)

1521

Ему известно, писал в своем письме гетман Ходкевич, что боярин Федоров «от бога разумом украшены и одарены...» (См. Послания Ивана Грозного, стр. 276).

(обратно)

1522

Послания Ивана Грозного, стр. 444.

(обратно)

1523

«...Ино наших великих государей волное царское самодержство, — писал Воротынский, — не как ваше убогое королевство, а нашим великим государем не указывает никто» и т. д. (См. Послания Ивана Грозного, стр. 259).

(обратно)

1524

Послания Ивана Грозного, стр. 245—246, 253, 262.

(обратно)

1525

См. Послания Ивана Грозного, стр. 242—243, 251, 259; перевод — стр. 418—419.

(обратно)

1526

Послания «Ходкееву» заканчивались следующим наставлением: «за то, что ты нам, обезумев, написал, в любом месте такого негодяя: наказали бы, избив палками». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 424.. См. также, стр. 248, 256).

(обратно)

1527

Об устном поручении Козлову упоминалось в грамотах королю,, датированных 2—15 июлем 1567 г. «А иное есми всказали тебе, брату своему, — писали бояре, — словом мовити. твоему верному слуге Ивашку Козлову, и што он учнет тебе говорить, и ты б ему верил, бо то суть наши речи». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 246, 254, 264).

(обратно)

1528

Русские послы, фактически содержавшиеся в Литве под стражей, трижды посылали к царю гонцов с извещением о готовившемся нападении литовцев на «цареву украину». (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 524—525).

(обратно)

1529

Боярину кн. П. С. Серебряному было приказано «проведывать вестей: где князь Юрьи Токмаков город ставит, и быть тут князь Петру, город беречи, чтоб князь Юрью город было поставить безстрашно».. (См. Разряды, л. 338).

(обратно)

1530

ПСРЛ, т. XIII, стр. 408.

(обратно)

1531

См. Хронику А. Гваньини. — «Витебская старина», т. IV, стр. 235. Гетман Сангушко получил точные известия о движении московского войска к Копию от своих лазутчиков в Полоцке. Он выступил из Чашник 20 июля, бой же произошел в первую пятницу после выступления, т. е. 25 июля. (См. Хронику М. Бельского. — «Витебская старина», т. IV, стр. 159). По псковской летописи, «литовские люди, пригнав изгоном, на зори, да многих прибили и князя Василия Палецких убили, а князя Петра Серебряных убегл в Полоцко». (См. Псковские летописи, т. 2, стр. 249;. Разряды, лл. 339 об, 336 об, 338).

(обратно)

1532

Другой видный воевода князь В. Д. Палецкий попал в плен и умер от ран. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 408). Был убит татарский воевода Амурат. Следует заметить, что в войске Серебряного было много татар. Еще 16 июля 1567 г. в Великие Луки была направлена нагайская конница «для бережения от литовской стороны». (См. там же). Около того же времени на Луки были посланы князь О. Щербатый с городецкими татарами и князь Ю. Борятинский с служилыми татарами. (Разряды, лл. 337 об, 338). Литовский хронист М. Стрыйковский передает, будто О. Щербатый и Ю. Борятинский, имея под начальством 300 татар и якобы 6000 русских, были разбиты при переходе из Улы на Сушу. (См. Извлечения из Хроники М. Стрыйковского. — «Витебская старина», т. IV, стр. 191). В действительности, в названном отряде были одни татары. Во время боя Щербатый и Борятинский попали в руки к литовцам и пробыли в плену несколько месяцев.

(обратно)

1533

Непосредственный виновник поражения боярин кн. П. С. Серебряный не был наказан и уже через два месяца участвовал в новом походе против литовцев.

(обратно)

1534

Разряды, л. 331; А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 21; Г. Штаден, Записки, стр. 79, 86—87.

(обратно)

1535

Как отметил А. К- Леонтьев, старинный «конюшенный путь» выделился в самостоятельное дворцовое ведомство к середине 90-х гг. XV века. Тогда же появились титулы «боярина-конюшего» и «ясельничих». Впервые чин конюшего был пожалован А. Ф. Челяднину (около 1495—1496 гг.), затем его сыну И. А. Челяднину (до 1514 г.), после него чин конюшего с перерывами носили И. И. Челяднин (1539—1541 гг.) и И. П. Челяднин (конец 40-х гг.—60-е гг.). (См. А. К. Леонтьев. Образование приказной системы управления в Русском государстве. Изд. МГУ, 1961, стр. 65— 69). В середине XVI в. в документах упоминается особая «Конюшенная изба». (См. ПКМГ, т. I, отд. 2, стр. 246).

(обратно)

1536

Род Челядниных пресекся в мужском колене в 40-х гг. XVI века. Но родовое прозвище Челядниных усвоили их ближайшие родственники Федоровы. Федоровы вели происхождение от И. Хромого, старшего брата М. Челядни, родоначальника Челядниных. Сын Хромого носил имя Давыда, поэтому правнуки Хромого писались в Разрядах как Григорий й Петр Федоровичи Давыдовы-Челяднины. (См. Разряды, лл. 15 об, 43 об, 46). В 40-х гг. XVI в. Иван Петрович Федоров женился на Марье Челядниной и таким путем унаследовал громадные земельные богатства рода Челядниных.

(обратно)

1537

В известиях за 1542 г. посольские книги именуют Федорова среди, детей боярских из Юрьева, «которые в думе не живут». (См. Сб. РИО, т. 59, стр. 66; ср. ПСРЛ, т. XIII, стр. 139, 427, 437). 21 июля 1546 г. Федоров едва не был казнен вместе с боярами Воронцовыми. Палачи держали Федорова перед великокняжеским шатром «ободрана, нага», но-Иван «его не велел казнити за то, что он против государя встреч не говорил, а по всем ся виноват чинил». (См. М. Н. Тихомиров. Записки о регентстве, стр. 286). Постниковский летописец именует Федорова коннюшим, но он не является строго документальным источником. Официальная летопись сообщает о ссылке Ивана Петрова сына Федоровича без всякого указания на его чин. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 532). В ссылке на Белоозере И. П. Федоров пробыл недолго. В мае — августе 1547 г. он вернулся в столицу и в чине боярина возглавил боярский суд на Москве. (См. Акты, относящиеся до юридического быта России, т. I, СПб., 1857, стр. 214). К 1547 г. чин конюшего присвоил себе глава правительства князь М. И. Глинский. Но его правительство было свергнуто после московского восстания и тогда же Глинский лишился конюшества. И. П. Федоров принимал деятельное участие в свержении Глинского. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 456). Разряды и летописи именуют Федорова с чином конюшего с конца 40-х—начала 50-х гг. (См. Разряды, л. 165; ПСРЛ, т. XIII, стр. 465; СГГД, ч. 2, № 39, стр. 48).

    Следует отметить, что в подлинных документах И. П. Федоров именуется обычно боярином и воеводой без дальнейших титулов. Указанная особенность наблюдается даже в те годы, когда его конюшество не вызывает ни малейшего сомнения. Без чина конюшего он назван в свадебном Разряде за 1550 г., в Дворовой тетради 1552 г. и т. д. (См. Разряды, лл. 173 об, 206; ТКТД, стр. 54, 112; Сб. РИО, т. 59, стр. 562; ПСРЛ, т. XIII, стр. 525).

(обратно)

1538

В подтверждение своей мысли А. А. Зимин ссылается на свидетельство А. Поссевина. Папский посол Поссевин ездил в Россию в 1582 г. В своих записках он вскользь заметил, что в Москве уже 30 лет не было конюшего. (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 278). Но позднее известие Поссевина никак не следует принимать за отправную точку хронологических выкладок. Во время боярского заговора И. П. Федоров первый донес правительству на заговорщиков, так что царь мог лишить его титула конюшего разве что в наказание за верную службу. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 530).

(обратно)

1539

А. А. 3 и м и н. Опричнина, стр. 277, прим. 5.

(обратно)

1540

Разряды, л. 230 об.

(обратно)

1541

В послании из Слободы в январе 1565 г. царь Иван объявил опалу всей думе и персональную конюшему (И. П. Федорову) и дворецкому. По указу об опричнине (февраль 1565 г.) царь передал управление страной земским боярам, «а конюшему и дворетцкому... велел быти по своим приказом...» (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 392, 395).

(обратно)

1542

В официальной документации и грамотах 60-х гг. XVI века конюший неизменно писался выше дворецкого. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 395; ДДГ, стр. 420). В XVII веке Г. Котошихин писал, что боярин и дворецкий «честию бывает другой человек под конюшим первой». (См. Г. Котошихин. О России царствования Алексея Михайловича. СПб., 1906, стр. 88).  В записке о московском управлении, составленной в 1610—1613 гг., указано, что во главе различных приказов стоят «бояре и дьяки», тогда как во главе Конюшенного приказа стоит «начальной боярин, а с ним ясельничий да два дьяка». (См. АИ, т. II, № 355, Стр. 424)..

(обратно)

1543

См. Н. М. Карамзин. История, т. IX, прим. 614. Версию Поссевина в еще более категорической форме подтвердил много позже такой знаток московских традиций, как Г. Котошихин. «А кто бывает конюшим, — писал он, — и тот первый боярин чином и честию; и когда у царя после его смерти не останется наследия, кому быть царем кроме того конюшего? Иному царем быти некому, учинили бы «го царем и без обирания». (См. Г. Котошихин. О России, стр. 81).

(обратно)

1544

Б. Ф. Годунов, будучи правителем при царе Федоре, поспешил присвоить себе титул Конюшего. Таким путем он рассчитывал обеспечить себе избрание на трон в случае смерти бездетного царя. Интересно, что Грозный, прежде чем казнить конюшего Федорова, предложил ему занять царский трон и облечься в царские одежды. (См. А. Ш л и х т и н г. Новое известие, стр. 22).

(обратно)

1545

Василий III перед смертью наказал «мамке» наследника Аграфене Челядниной, чтобы она «ни пяди не отступала» от его малолетнего сына. Наставником великого князя стал И. И. Челяднин, который в 1537 г. «ходил у великого князя в дяди место». Дядька носил сначала титул кравчего, а затем конюшего боярина. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 415—-416, 427; Сб. РИО, т. 59, стр. 66).

(обратно)

1546

Впоследствии Иван не раз язвительно смеялся над планами возведения на престол князя Владимира Андреевича. «А князю Володимеру почему было быти на государстве? — писал он в 1577 году, — от четвертого удельного родился. Что его достоинство к государьству, которое его поколенье, развее вашие измены к нему, да его дурости?». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 210).

(обратно)

1547

ПСРЛ, т. XIII, стр. 526.

(обратно)

1548

«Недовольных и заговорщиков», — пишет С. Б. Веселовский,— было больше, чем требуется для действительного заговора. Об этом болтали в Москве и в полках, на улицах и дома. Услужливые люди подхватывали эти разговоры, доносили царю и держали его в постоянной тревоге». (См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 309).

(обратно)

1549

В Хаклюйтовском издании отчет Дженкинсона о поездке в Россию датирован 1566 г. (См. The principal Navigations, Voyages and Discoveries. Haklyits Voyages, vol. I, London, 1598, p. 397). По английскому календарю год начинался весною, значит Дженкинсон отплыл из Англии по этому календарю еще в 1566 г. 10 июля 1567 г. Дженкинсон прибыл в гавань св. Николая на Белом море.

(обратно)

1550

О подробностях переговоров царь сообщил новому английскому послу Сильвестру 29 ноября 1575 г. (См. Ю. Толстой. Указ. соч., стр. 181).

(обратно)

1551

Ю. Толстой. Указ. соч., стр. 107.

(обратно)

1552

Ю. Толстой. Указ. соч., стр. 40.

(обратно)

1553

Ю. Толстой. Указ. соч., стр. 40. Запись беседы Грозного с Дженкинсоном удивительно напоминала некоторые места его духовного завещания. Так, царь просил Дженкинсона предоставить ему убежище в Англии, «пока беда не минует, бог не устроит иначе». В совершенно тех же выражениях Грозный поучал сыновей в завещании: «А докудова вас бог помилует, свободит от бед» и т. д. Обращение царя с Дженкинсоном имело самый дружественный характер. Мы, говорил позже царь, «высказали ему наше намерение запросто, с таким дружелюбием, какового никогда никому (из чужестранцев. — Р. С.) не оказывали». (См. Ю. Толстой. Указ. соч., стр. 181).

(обратно)

1554

По этой причине Дженкинсон пробыл в Москве очень недолго. Около 16 сентября ему было вручено официальное царское послание королеве, содержавшее ряд незначительных просьб. 22 сентября Московская компания английских купцов получила грамоту, подтвердившую ее торговые привилегии в России. (См. Ю. Толстой. Указ. соч., стр. 36). Царь подтвердил привилегию английских купцов на беспошлинную торговлю в Казани, Астрахани, Нарве, Дерпте, право торговать с Шемахой и т. д. (См. И. Любименко. История торговых сношений России с Англией. Вып. I, Юрьев, 1912, стр. 42).

(обратно)

1555

См. Ю. Толстой. Указ. соч., стр. 181.

(обратно)

1556

Псковские летописи, т. 2, стр. 262.

(обратно)

1557

См. М. К. Любавский. Указ. соч., стр. 780—781. По утверждению польских и литовских хронистов, в Радошковичах было собрано такое многочисленное войско, какого давно не видели в Литве. (См. S. Henning. Liflandische Chronica. Rostoc, 1587, S. 47; Kjonika Polska Marciana Bielskiego, Nowo przez loach. Bielskiego, Krakow, 1597, k. V, 174; Хроника А. Гваньини и М. Стрыйковского. — Витебская старина, т. IV, стр. 235, 191). Для содержания наемников король вынужден был заложить несколько имений, а затем произвести второй за год сбор подати по всей Литве. Однако собранные средства были потрачены впустую. (См. К. Р i w а г s k i. Niedoszla Wyprawa tzw. Radoszkowicka Zygmtmta Auguste na Moskwe (Rok. 1567—1568). — «Ateneum Wilenskie», K. 4, 1927, c. 252—286; K- 5, 1928, c. 85—119).

(обратно)

1558

Зимой 1567—1568 гг. отряд Ходкевича осаждал Улу, но понес при этом поражение. (Донесение Ходкевича напечатано Соловьевым. См. С. М. Соловьев. История, кн. 2, стр. 2010). Столь же безуспешным был поход отряда Ф. Кмиты в окрестности Смоленска. (См. Хроника М. Бельского. — Витебская старина, т. IV, стр. 161; Сб. РИО, т. 71, стр. 571).

(обратно)

1559

См. Г. Штаден. Записки, стр. 88; Разряды, л. 340     об; Сб.   РИО, т. 71, стр. 561. Накануне похода в Ливонию царь вызвал    в Москву пленного магистра Фюрстенберга и вел с ним переговоры о восстановлении Ливонского ордена под эгидой России. Однако переговоры не имели успеха. (См. Г. Штаден. Записки, стр. 88—89; Летопись Ф. Ниештедта. — Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края, т. IV, Рига, 1883, стр. 38).

(обратно)

1560

Разряды, лл. 388 об, 341. Как передает новгородская летопись, царь с сыном «стояли в Красном городке, из Красного городка воротились и погнали к себе в Москву». (См. Новгородские летописи, стр. 96).

(обратно)

1561

Сб. РИО, т. 71, стр. 563. Решение военного совета оставить «большой наряд» в Порхове свидетельствовало о том, что осадная артиллерия не очень сильно отстала от армии и находилась поблизости от ливонской границы.

(обратно)

1562

В военном совете участвовали семь виднейших членов Боярской думы. (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 563).

(обратно)

1563

См. И. И. Полосин. Предисловие. — Г. Штаден. Записки,. стр. 48—49.

(обратно)

1564

Г. Штаден. Записки, стр. 78 «Бесхитростный рассказ Штадена, — пишет С. В. Бахрушин,—дает нам богатый материал и для общего суждения о таком далеко не выясненном явлении в истории XVI века, как опричнина». (См. С. В. Бахрушин. Введение. — Г. Штаден. Записки, стр. 5). Сочинения Штадена содержат массу интересных сведений по истории земщины и опричнины, любопытные автобиографические факты и т. д.

(обратно)

1565

Г. Штаден. Записки, стр. 87, 88—89. Штаден был малообразованным человеком, и его рассказы иногда кажутся бессвязными. События, относящиеся к заговору, также изложены им без всякой последовательности. Он упоминает об убийстве Федорова, вспоминает о его правлении в Ливонии, о бегстве Курбского и ссылке дерптец в Кашин и другие города. Далее текст «Записок» явно испорчен: «великий князь приказал вывести всех немцев... в 4 города: Кострому, Владимир, Углич и Кашин был вызван на Москву, в Москве .он был убит...» (Там же, стр. 87). Скорее всего, здесь перепутаны страницы копии «Записок».. Ниже Штаден пишет, что опричники тайно убили многих земцев, у тех лопнуло терпение и был составлен заговор. (Там же). В работе А. А. Зимина приведенное место получило не совсем точную интерпретацию. «Выступление недовольных опричниною, по Штадену, было прямым следствием расправы с И. П. Федоровым», — пишет он. Рассказ Штадена, как нам представляется, не дает оснований для столь определенного заключения. А. А. Зимин называет версию Штадена сбивчивой и в одном пункте сближает ее с поздним и малодостоверным рассказом о Петре Волынце. (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 270).

(обратно)

1566

См. выше, стр. 58—60.

(обратно)

1567

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 61—62, 21—22.

(обратно)

1568

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 28.

(обратно)

1569

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 61-62.

(обратно)

1570

А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 61-62.

(обратно)

1571

Геннинг рассказывает о заговоре следующее: «В Москве, как говорили (! — Р. С.), несколько вельмож и особенно кровных друзей и родственников великого князя (ниже Геннинг называет имя Старицкого— Р. С.) составили между собою заговор и решили изменить великому князю за его жестокую тиранию и- предаться его королевскому величеству». Чтобы поддержать заговорщиков, король выступил с армией в-Радошковичи. (S. Henning. Chronica, S. 46. Перевод наш. — Р. С.).

    Соломон Геннинг был первым официальным историографом созданного под эгидой Литвы вассального Курляндского герцогства. Он с успехом исполнял королевскую службу, за что был возведен Сигизмундом II в дворянское достоинство. В грамоте от 10 мая 1566 г. король называл Геннинга своим слугой и секретарем и хвалил его усердие в исполнении королевских дел. (См. Livlandische Bibliothek von Fr. Gadebusch. В. 2, Riga, 1774, S. 41). Первое издание Ливонской хроники Геннинга увидело свет в 1587 г. А. А. Зимин ссылается на позднего лифляндского историка Кельха (Сhr. Kelch. Lieflandische Historia. Reval, 1695. S. 280) и высказывает предположение, что его рассказ через Гваньини, возможно, восходит к Шлихтингу. (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 269). В действительности, Кельх почти дословно повторил рассказ Геннинга, прибавив к нему некоторые недостоверные подробности. Например, он включает в число заговорщиков помимо Старицкого также М. Т. Черкасского и т. д.

(обратно)

1572

См. A. Gwagnini. Sarmatiae Europeae discriptio. Moschoviae discriptio, fol. 28 об — 29. Гваньини повторяет рассказ Шлихтинга почти дословно. (См. Е. Ф. Шмурло. Россия и Италия, т. II, вып. 2, стр. 253—255). Гваньини служил одно время в Витебске на русской границе. Его сочинение было издано впервые в Кракове в 1578 году.

(обратно)

1573

Рассказ Бельского не отличается достоверностью. По его словам, посланный в Россию лазутчик Козлов «подговорил почти всех главнейших бояр в Москве, чтобы они, как только король подойдет с войском, перешли бы на его сторону, а князя Московского, связав, выдали бы..., но когда Московский узнал, Козлов попал на кол». Заговор был приурочен ко времени похода литовской армии из Радошковичей на Москву. (См. М. В i е l s k i е g о. Kronika, стр. 174). Бельский был современником Грозного. Его сочинение, представляющее собой сложную компиляцию, было издано после смерти автора в 1597 г.

(обратно)

1574

Сборник- материалов по истории Прибалтийского края, т. III, стр. 186. Ревельский пастор Б. Рюссов пережил двухкратную осаду города русскими в 1570 и 1577 гг. Впервые его «Хроника» была издана в Ростоке в 1578 г. и переиздана в 1584 г.

(обратно)

1575

Автор «Записки» сообщает следующее. Московит находился в походе на самой границе, когда было получено им известие — грамота или запечатанное приказание, что там в Москве бояре согласились убить его. Получив известие о сем, бросил он войско и возвратился в Москву. Ревельская версия была записана через десять лет после разгрома заговора и содержала некоторые недостоверные подробности: заговор был организован будто бы во время Полоцкого похода и в нем участвовало 7600 бояр. (См. Чтения ОИДР, 1898, кн. 4, отд. IV, стр. 18—19).

(обратно)

1576

Фон Бухау сообщает, что царь, открыв «злоумышление», жестоко наказал «не только виновников злодеяния, но даже их служителей». (См. Даниил фон Бухау. Начало и возвышение Московии. — Чтения ОИДР, 1876, кн. 3, отд. IV, стр. 22).

(обратно)

1577

См. выше, стр. 61—64.

(обратно)

1578

«И присташа ту лихия люди ненавистники добру: сташа вадити великому князю на всех людей, а иные, по грехом словесы своими, погибоша, стали уклонятися князю Володимеру Андреевичу; и потом большая беда зачалася». (Пискаревский летописец, стр. 76).

(обратно)

1579

Напомним, что во время династического кризиса 1553 г. именно Федоров выдал царю планы боярского заговора в пользу Старицкого.

(обратно)

1580

Старицкий сопровождал царя в походе, а затем выехал вместе с ним в Москву. (См. Разряды, л. 340 об; Сб. РИО, т. 71, стр. 561).

(обратно)

1581

Старицкий «понимал, что над его головой собирается гроза и, чтобы отвести от себя подозрения, стал выдавать царю людей, которые заговаривали с ним о его кандидатуре на престол». (См. С. Б. Веселовский. Духовное завещание Грозного, стр. 510).

(обратно)

1582

По рассказу Штадена, царь приказал переписать всех земских бояр, которые «совещались, чтобы избрать великим князем князя Володимера Андреевича». (Г. Штаден. Записки, стр. 87, 89). Более детальные сведения о том, как опричникам удалось заполучить списки заговорщиков, сообщает Шлихтинг. Во время похода царя в Ливонию князья Старицкий, Бельский и Мстиславский запросили у конюшего список заговорщиков под тем предлогом, что имелись еще другие, которые хотят записаться. Затем они переслали список в царский лагерь и предупредили Грозного, чтобы он как можно скорее возвращался в Москву. (А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 62). Трудно определить, насколько достоверен рассказ Шлихтинга в целом. Некоторые его моменты не согласуются с известными фактами. Так, Старицкий и Мстиславский никак не могли отправить гонца из Москвы в царский лагерь, так как сами они находились при особе царя на ливонской границе. Следовательно, они могли посетить Федорова лишь после возвращения из похода в Москву. Если так, то, очевидно, Старицкий, подавший донос в походе, действовал затем с ведома или по распоряжению царя. Его демарш носил, по-видимому, провокационный характер. Он по-дружески попросил конюшего записать имена лиц, на поддержку которых он может рассчитывать. Многие земские дворяне стремились заручиться расположением Старицкого, в котором видели возможного преемника Грозного на царском престоле.

(обратно)

1583

П. А. Садиков принимает на веру тенденциозные известия об измене Федорова в пользу литовцев и ошибочно утверждает, что царь предал его казни сразу после похода. Будто бы после раскрытия заговора у царя мелькнула мысль об отъезде за границу. Это опять-таки неверно. (См. П. А. Садиков. Очерки, стр. 31—32). А. А. Зимин считает, что для репрессий против Федорова не было никаких причин, что на него постарались возвести самые нелепые обвинения. Среди других источников Зимин ссылается на наиболее тенденциозные строки «Сказания» Шлихтинга. (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 273).

(обратно)

1584

См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 21—22. Денежный штраф был взыскан с Федорова четырехкратно. И хотя конюший был одним из самых богатых людей своего времени, он вынужден был расстаться со своей казной, продать драгоценную утварь и платье. Чтобы добраться в Коломну, ограбленный боярин вынужден был просить коня у богатых монахов.

(обратно)

1585

Подробнее см. Р. Г. Скрынников. Синодик опальных царя Ивана Грозного. — «Вопросы истории СССР XVI—XVIII вв.». Ученые записки ЛГПИ им. А. И. Герцена, т. 278, Л., 1965, стр. 42.

(обратно)

1586

В 1533 г. на свадьбе А. И. Старицкого с княгиней Е. Хованской дружкой невесты был ее дядя В. П. Борисов. (См. ДРВ, т. XIII, стр. 19). Получив титул окольничего, В. П. Борисов деятельно участвовал в заговоре Старицких в 1553 г.

(обратно)

1587

Как и прочие Ростовские князья, многие Приимковы участвовали в заговоре Старицких в 1553 г. После провала заговора они от «палоумства» замышляли бежать в Литву. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 238, 523).

(обратно)

1588

Из дворян помимо,него в синодике записан кн. М. Засекин. Неизвестно был ли это М. И. Чулков-Засекин или М. К. Засекин (дворяне I статьи на соборе) или М. Ф. Засекин (казанский ссыльный).

(обратно)

1589

Гость А. Ивашов, возможно, участвовал в выступлении членов собора против опричнины. После собора он вынужден был постричься в монастырь. В синодике записан «старец, что был Афанасий Ивашов».

(обратно)

1590

См. Р. Г. Скрынников. Синодик опальных, стр. 67.

(обратно)

1591

Во время военного совета 12 ноября было заявлено: «С нарядом идут за государем неспешно, а посошные люди многие к наряду не поспели, а которые пришли, и те многие розбежались, а которые остались,, и у тех лошади под нарядом не идут». (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 563).

(обратно)

1592

По Шлихтингу, Дубровский погиб тотчас после возвращения царя из Великих Лук. Причиной казни было «обвинение Казарина обозниками и подводчиками в том, что он брал подарки и равным образом устраивал так, что перевозка пушек выпадала на долю возчиков самого великого князя». (См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 24—25).

(обратно)

1593

См. Р. Г. Скрынников. Синодик опальных, стр. 67—68.-28 ноября 1566 (7075) г. дьяк Иван Ишук Бухарин скрепил грамоту, адресованную городовому приказчику на Белоозеро. (ГПБ им. Салтыкова-Щедрина. Рукописное отделение. Копийная книга Кирилло-Белозерского монастыря, Q IV 113-а, л. 1217). В работе С. М. Каштанова вышеупомянутая грамота отнесена к 1566 г., а затем ошибочно также и к 1568 году. (См. С. М. Каштанов. Хронологический перечень, стр. 168, 172). В 1568 г. Бухарина уже не было в живых.

(обратно)

1594

А. А. Зимин. Опричнина, стр. 248.

(обратно)

1595

А. А. Зимин. О политических предпосылках, стр. 48.

(обратно)

1596

А. А. Зимин. Опричнина, стр. 248.

(обратно)

1597

И. И. Умной Лобанов, дядя Филиппа,    был одним из организаторов мятежа 1537 года. Он участвовал в «думе» князя А. И. Старицкого. И. Б. Колычев командовал сторожевым полком Старицкого и оставался верен удельному князю в течение всего мятежа. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 97; Исторические записки, т. 10, стр. 87). Близкие родственники Филиппа новгородцы А. И. Пупков-Колычев, Г. В. и В. В. Колычевы во время мятежа «отъехали» к А. И. Старицкому. Они пытались привлечь к восстанию новгородских дворян. После подавления мятежа И. И. Умной попал в тюрьму, трое новгородцев Колычевых были биты кнутом и повешены на новгородской дороге. Как значится в родословцах, Гаврила и Василий Колычевы были «казнены... в княж Андрееве Ивановиче вине, по отъезде». (См. Родословная книга, ч. II, стр. 112).

(обратно)

1598

Ф. С. Колычев родился 11 февраля 1507 (7015) года и до 30 лет служил в дворянах при великокняжеском дворе. После 1537 г. он постригся в монастырь. (См. Соловецкий летописец, М., 1790, стр. 14; Леонид. Жизнь св. Филиппа, митрополита Московского. М., 1861, стр. 2).

(обратно)

1599

Донос Старицкого относительно заговора в земщине неизбежно пошатнул и его собственное положение, что немедленно нашло отражение в традиционных митрополичьих здравицах. В первых посланиях на Соловки (июль-август 1566 г.) Филипп приказывал братии молиться за «благоверного» князя Володимера Андреевича. Напротив, в последующих грамотах в Кирилло-Белозерский монастырь (24 ноября 1567 г.) и на Соловки (30 января 1568 г.) он неизменно забывал упомянуть царского родственника. (См: Грамоты Филиппа, стр. 196, 200, 206; ААЭ, т. I, № 27Я стр. 312).

(обратно)

1600

См. выше, стр. 56—58.

(обратно)

1601

См. В. О. Ключевский. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871, стр. 311; Н. П. Барсуков. Источники русской агиографии. СПб., 1882, стр. 566.

(обратно)

1602

Послание Таубе и Крузе, стр. 42. Размолвка царя с Филиппом немедленно же отразилась на положении Колычевых в опричнине. В конце 1567 г. опричный боярин Ф. И. Колычев был вызван царем в Слободу и дал отчет о своем неудачном посольстве в Литву. Царь сделал вид, будто доволен боярином, одарил его и отпустил в Москву. Одновременно он выслал вперед опричников, которые отняли у Умного все царские подарки и даже одежду. (См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 26). Ограбленный боярин приходился двоюродным братом митрополиту Филиппу.

(обратно)

1603

Житие Филиппа, л. 69 об — 70.

(обратно)

1604

Житие Филиппа, л. 70.

(обратно)

1605

Новгородские летописи, стр. 98.

(обратно)

1606

Составители «Жития» красочно описывают въезд царя в столицу. Опричники, одетые в черные кафтаны и шапки, держали в руках обнаженное оружие. «Видеша бо внезапу царствующий град весь облежащь и, слышати страшно, явися той царь со всем своим воинством вооруженнаго оружие нося, едино лице и нрав имея». (См. Житие Филиппа, л., 64 об).

(обратно)

1607

Житие Филиппа, л. 71.

(обратно)

1608

Житие Филиппа, лл. 73, 66 об, 67. (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

1609

G. Hoff. Указ. соч., стр. 12 об — 13. (Курсив наш. — Р. С.).

(обратно)

1610

Житие Филиппа, лл. 72 об, 68 об.

(обратно)

1611

Житие Филиппа, л. 67. (Курсив наш.—Р. С.).

(обратно)

1612

Житие Филиппа, л. 68.

(обратно)

1613

G. Hoff. Указ. соч., стр. 12 об.

(обратно)

1614

Житие Филиппа, лл. 71 об — 72.

(обратно)

1615

G. Hoff. Указ. соч., стр. 13

(обратно)

1616

G. Hoff. Указ. соч., стр. 13

(обратно)

1617

В синодике мы находим следующие записи, занесенные подряд одна за другой: «митрополичих: старца Леонтия Русинов, Никиту Опухтин, Федора Рясин, Семена Мануйлов. Владыки Коломенского боярин Александра Кожин, кравчего Тимофея Собакина конюшего, ...Ивановы люди Петрова Федорова: Смирнове Кирянов, дьяка Семена Антонов... В Коломенских селех Григорий Ловчиков отделал Ивановых людей 20 человек» и т. д. (См. Р. Г. Скрынников. Синодик опальных, стр. 08).

(обратно)

1618

См. Известия археологического общества, кн. III, вып. 1, СПб., 1861, стр. 51. Как раз в 1568—-1569 гг. дочь казненного Ф. А. Рясина отказала несколько деревень в Кирилло-Белозерский монастырь. (См. С. Шум а ков. Обзор грамот коллегии экономии, вып. I. М., 1899, стр. 26). С. Б. Веселовский ошибочно отождествляет Ф. Рясина с опричным дьяком Ф. Рыловым. (См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 438)

(обратно)

1619

Согласно синодику, опричники казнили в Коломне боярина коломенского епископа Иосифа, а затем ближних людей конюшего. По-видимому, Иосиф, следуя указу митрополита, пытался предотвратить кровавую расправу в Коломне.

(обратно)

1620

См. Р. Г. Скрынников. Синодик опальных, стр. 68.

(обратно)

1621

См. Писцовые книги Московского государства XVI века, ч. I, отд. 1, стр. 440. Размеры пашни даны в пересчете на три поля.

(обратно)

1622

По предположению С. Б. Веселовского, владельцем вотчин в Губине Угле также был Федоров. (См. С. Б. Веселовский.- Синодик, стр. 256).

(обратно)

1623

См. С. Шумаков. Обзор грамот Коллегии экономии. Вып. I. стр. 22.

(обратно)

1624

Послание Таубе и Крузе, стр. 41—42.. Царский синодик сохранил подробные записи относительно карательного похода опричнины. В основе их лежат подлинные донесения опричников о месте казни, числе убитых, способах расправы с опальными и т. д. «В Ивановском Большом отделано 17 человек, да 14 человек ручным усечением конец прияша. В Ивановском Меньшом отделано».., и т. д. и т. п. Записи синодика позволяют проследить движение карателей шаг за шагом, от ближних вотчин до самых отдаленных бежецких. «...В Бежецком Верху отделано Ивановых людей 65 человек да 12 человек скончавшихся ручным усечением». (См. Р. Г. Скрынников. Синодик опальных, стр. 69). Очевидцы подтверждают свидетельство синодика о том, что лишь меньшая часть федоровских слуг , была посечена саблями. Прочих слуг и всю челядь опричники сгоняли в избы на барском дворе и взрывали на воздух порохом. Таким фейерверком царь отмечал свою «победу» над заговорщиками. Вслед за тем опричники палили боярские амбары, секли скот, спускали воду из прудов, грабили крестьян и т. д. (См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 22; Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 300).

(обратно)

1625

См. Г. Штаден. Записки, стр. 97, 101.

(обратно)

1626

«Не случайно, в синодике опальных,—пишет В. Б. Кобрин,—упоминаются не крестьяне Федорова, а только его «люди», то есть холопы, причем, возможно, военные, так как Курбский пишет, что у Федорова были шляхетные слуги... Именно против этой верной своему сеньору феодальной гвардии и был, видимо, направлен в данном случае опричный террор». (См. В. Б. Кобрин. Из истории земельной политики в годы опричнины. — «Исторический архив», № 3, 1958, стр. 153).

(обратно)

1627

См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 22, 61—62.

(обратно)

1628

6 июля 1568 г. опричники подвели своеобразный итог своей деятельности со времени раскрытия «заговора» конюшего Федорова. На основании подлинного опричного отчета в синодик опальных была включена следующая любопытная запись: «Отделано 369 человек отделано и всего отделано июля по 6 число». Из 369 человек, указанных в отчете, подавляющая часть (293 человека) принадлежала к числу боярских слуг. Помимо того, там поименовано до 50—60 дворян и членов их семей. В течение двух летних месяцев после 6 июля опричники, судя по синодику, избили еще 80—90 дворян (См. Р. Г. Скрынников. Синодик опальных, стр. 37—40).

(обратно)

1629

Разряды, лл. 339 об, 341 об. Заместничав с князем И. Канбаровым, Шейн не выполнил приказа о переходе из Лук в Зоропец.

(обратно)

1630

С чином боярина А. И. Шейн упомянут в одном из Разрядов за апрель 1567 г. (См. Синбирский сборник, стр. 18): Однако это ошибка. В двух последующих Разрядах того же сборника, а также в других Разрядных книгах он назван простым воеводой. (Там же, стр. 21).

(обратно)

1631

Родословная книга, ч. I, стр. 141.

(обратно)

1632

См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 303.

(обратно)

1633

Все трое Карповых были записаны в тысячу лучших слуг как дворяне II статьи. (ТКТД, стр. 60, 68, 59). На Земском соборе 1566 г. В. П. Мухин значился в дворянах I статьи.

(обратно)

1634

Разряды, л. 345.

(обратно)

1635

Разряды, лл. 335, 336.

(обратно)

1636

СГГД, ч. I, № 191, стр. 538.

(обратно)

1637

В те же годы опале подверглись многие Долгие-Сабуровы, сидевшие в Ярославле. Позже И. А. Долгов подал челобитье, указывая, что «в опришнину» царь «вотчинишка наши велел поимати, а нас из Ярославля велел выслати вон и велел вотчинишки наши роздати...». В конце 1568—1569 (7077) гг. ярославские вотчины нескольких Сабуровых были переданы местной служилой мелкоте. (См. Л. М. Сухотин. К вопросу об опричнине. Журн. Мин. Нар. Проев., ноябрь, 1911, стр. 57; его же. Земельные пожалования в Московском государстве при царе Владиславе 1610—1611. — Чтения ОИДР, 1911, кн. 4, стр. 30—31).

(обратно)

1638

См. выше, стр. 182. В 1558 г. И. Б. Колычев был послан с удельными войсками в Калугу, в 1565 г. служил как царский воевода в Смоленске. (См. Разряды, л. 317).

(обратно)

1639

Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 300—301.

(обратно)

1640

Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 300—301.

(обратно)

1641

Кем был В. Колычев, записанный в синодик, установить трудно. Это имя носило несколько лиц. Так, в соборе 1566 г. участвовали В. Ф. Лошаков-Колычев (дворянин I статьи) и В. В. Колычев (дворянин II статьи). С. Б. Веселовский предположил, что в синодике упомянут первый из них. (См. С. Б. Веселовский. Исследования, стр. 400).

(обратно)

1642

На свадьбе князя В. А. Старицкого в 1550 г. Ф. Р. Образцов назван в числе «княжих детей боярских», несших караваи. (См. ДРВ, т. XIII, стр. 47).

(обратно)

1643

Разряды, л. 337 об. В 1567 г. Образцов служил со свияжскими татарами на литовской границе.

(обратно)

1644

Дворяне Образцовы были можаичами и при учреждении опричнины подверглись выселению из своего уезда. Г. Р. Образцов служил в 1567 г. наместником в Почепе, а затем — четвертым воеводой в Смоленске. (См. Разряды, лл. 335, 336).

(обратно)

1645

Князья Курлятев-Оболенский и Сисоев-Ярославский принадлежали к знати. Сидоров происходил из рязанского боярского рода. Первые двое присутствовали на Земском соборе в дворянах I статьи. В. К. Курлятев был родным племянником ненавистного царю боярина князя Д. И. Курлятева. Он участвовал в Ливонском походе 1567 г., позже командовал полком левой руки в земской армии на литовской границе. (См. Разряды, лл. 343, 346).

(обратно)

1646

Разряды, лл. 345, 341 об. В том же 1568 году в Разрядном приказе была составлена роспись, по которой земские воеводы из Пронска (Курлятев и Сидоров) и Рязани (Сисоев) должны были сходиться с опричными вое-водами для отражения татар. Однако, как значилось в Разряде, «по той росписи воеводам сходу не было». В новой росписи о «сходе» воевод 19 июня 1568 г. никто из названных выше лиц не значился. Очевидно, все они погибли ранее 19 июня 1568 г. (См. Разряды, лл. 346—346 об).

(обратно)

1647

См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 306—307.

(обратно)

1648

в скане отсутствуют страницы 392, 393.

(обратно)

1649

Грек X. Ю. Тютин в течение восемнадцати лет занимал пост государственного казначея. Любопытно, что он был человеком малограмотным и с трудом подписывал свое имя. (См. А. А. Зимин. Земский собор 1566 г., стр. 200). На службе Тютин посредством взяток и казнокрадства составил себе крупное состояние. (См. Г. Штаден. Записки, стр. 79). Причиной осуждения казначея едва ли было взяточничество и лихоимство. Этот порок разъедал весь бюрократический аппарат. Казнь его была связана с делом о заговоре в земщине.

(обратно)

1650

Дьяк В. Г. Захаров был одно время в большой милости у молодого царя Ивана. В 1546 г. он руководил следствием по делу Кубенского и Воронцовых. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 149). Сыновья боярина Ф. С. Воронцова были в 1568 году опричниками. Таким образом, они имели случай свести счеты с дьяком, «по навету» которого погиб их отец. В 60-х гг. Захаров служил дьяком в Полоцке, где, возможно, оставался до времени ссылки туда боярина Федорова. Родной брат В. Г. Захарова Яков был ближним дьяком князя В. А. Старицкого.

(обратно)

1651

См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 23; Курбский. История. 1— РИБ, т. XXXI, стр. 297. В синодике записаны «Хозя Тютин з женою, да 5 детей, да Хозяина брат». (См. Р. . Г. Скрынников. Синодик  опальных, стр. 69).

(обратно)

1652

В сентябре 1567 г. хан вызвал русского посла и угрожал войной в случае, если русские останутся на Тереке: «А будет ему (царю.—Р. С.) на Терке город ставить, и он мне давай гору золоту и мне с ним не миривитца, потому что поймал он юрты бусурманские Казань да Астрахань, а ныне на Тереке город ставит и несетца к нам в суседи». (См. П. А. Садиков. Поход турок и татар на Астрахань в 1569 г. — Исторические записки, т. 22, стр. 145). Прибывший в Москву крымский гонец был допущен к Грозному 12 декабря 1567 г. Через неделю Боярская дума вынесла рекомендации отвергнуть требования хана. (См. В. И. Савва. О Посольском приказе в XVI в. Вып. I, Харьков, 1917, стр. 159—160). Вскоре же, в январе 1568 г.,1 татары совершили набег на южные границы Руси.

(обратно)

1653

Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 305—306; Разряды, л. 347 об.

(обратно)

1654

См. Е. Н. Кушева. Политика Русского государства на Северном Кавказе в 1552—1572 гг. — Исторические записки, т. 34, стр. 280. Первые сведения о подготовке турок к походу на Астрахань были получены московскими послами в Крыму еще в апреле 1567 г. (П. А. Садиков. Поход турок и татар, стр. 148; см. также Г. Д. Бурдей. Русско-турецкая война 1569 г. Изд. Саратовского университета, 1962, стр. 12—13).

(обратно)

1655

Сб. РИО, т. 71, стр. 564—565. Русское правительство просило, чтобы «король о том царю и великому князю известил со своим гонцом, в кое время и на котором ему месте с царем и великим князем видетись, и царь и великий князь тут с ним видитца».

(обратно)

1656

В плен к литовцам попали двое воевод, будто бы до 300 детей боярских и 800 стрельцов. (См. Хроники М. Бельского, А. Гваньини и М. Стрыйковского. — Витебская старина, т. IV, стр. 161, 236—237, 192). Можно установить, что в плен попали стрелецкий сотник Г. Вельяминов, пришедший в Улу из Туровли, а также воевода А. Вельяминов. (См. Разряды, лл. 343, 336 об).

(обратно)

1657

См. Сб. РИО, т. 71, стр. 573, 575.

(обратно)

1658

См. Г. В. Форстен. Балтийский вопрос, т. I, стр. 490—496.

(обратно)

1659

См. Я. С. Лурье. Русско-английские отношения и международная политика во второй половине XVI в. —. Сб. «Международные связи России до XVII века». Изд. АН СССР, М., 1961.

(обратно)

1660

Английские гонцы, прибывшие в Россию в начале 1568 г., ничего не могли сообщить Грозному о результатах миссии Дженкинсона. В то же время в Нарве был задержан английский купец 3. Гудмэн, у которого нашли письма с весьма неблагожелательными отзывами о царе и положении дел в России. «И в тех грамотах, — заявлял царь много лет спустя,— про наше государское имя и про наше государство со укоризною писано и многие вещи неподобные писаны, что будто в нашем царстве неподобные дела делаютца.» (Ю. Толстой. Указ. соч., стр. 108, 41, 56—57). Английское правительство снабдило посла Рандольфа следующей инструкцией: «...общими и благопотребными речами имеете вы удовольствовать его (царя. — Р. С.), не давая повода вступать в какие-либо особенные тракты и договоры для заключения между нами такого союза,, который называется наступательным или оборонительным». (См. Ю. Толстой. Указ. соч., стр. 45, 48).

(обратно)

1661

Новгородские летописи, стр. 98.

(обратно)

1662

Богослужение происходило в день Прохора, Никанора и Пармена, т. е. 28 июля. (См. Житие Филиппа, л. 77).

(обратно)

1663

Житие Филиппа, л. 77. По рассказу «Жития», после ссоры во время богослужения царь будто бы решил судить Филиппа, «да не возмятет народ». Однако рассказ этот является вымыслом. Более достоверно сообщение новгородской летописи.

(обратно)

1664

См. СГГД, ч. I, стр. 557—558.

(обратно)

1665

Во время пребывания в Слободе в августе 1568 г. царь проявляет удивительный интерес к составлению официальной истории своего царствования. По традиции, важное участие в составлении летописи принимал московский митрополит. Под его присмотром в летопись включались важнейшие церковные документы, публичные проповеди и напутствия митрополитов и т. д. После разрыва с Филиппом Иван категорически воспротивился включению официальную летопись крамольных речей митрополита. Возможно, при редактировании летописи в слободе из нее были исключены почти все сведения, относящиеся к митрополиту. Вопреки традиции, в летопись не была включена речь Филиппа при его избрании на митрополию и т. д. (Ср. речь Афанасия при его избрании в 1564 г.— ПСРЛ, т. XIII, стр. 381—382). В августе 1568 г. царь приходит к решению вовсе изъять составление  летописи из-под контроля земщины. До самого последнего момента летописью ведал земский печатник И. М. Висковатый. Он хранил летописи в своем ведомстве, Казне, подбирал материалы для военной и дипломатической истории царствования и т. д. В составленной им описи государственного архива мы находим следующий раздел: «Ящик 224, а в нем списки, что писати в летописец, лета новые прибраны от лета 7068-го до лета 7074-го и до 7076-го». (См. Описи царского архива, стр. 43). Летом, 1568 г. Висковатый сделал в тексте описи помету о посылке всех летописных материалов к царю в опричнину. «В 76-м году августа летописец, и тетрати посланы ко государю в Слободу». (Там же).

     Царь оборвал земский летописец как бы на полуслове. Последняя запись в его тексте касалась посылки воеводы князя П. Серебряного к Копию летом 1567 (7075) г. Сведения о поражении Серебряного 25 июля 1567 г., а также последующие сведения за 7076 г. (с осени 1567 г.) так. и не были включены в официальный летописец.  Подобный факт тем удивительнее, что земская летопись, согласие описи Висковатого, довела изложение до 7074—7076 гг., во всяком случае-до осени 1567 (7076) года. Указанное расхождение заставляет предположить, что в Слободе земский летописец подвергся сокращению и редакционной правке. Самой основательной цензуре подвергся раздел летописи касавшийся периода опричнины. Из него были исключены все сведения относительно протеста членов Земского собора и Ф. Колычева в 1566 г. сведения о казнях 1566—1567 гг. и т. д. В летопись не были включены даже имена тех лиц, о казни которых официально сообщалось за рубежом.

     После того, как летописец был затребован к царю в опричную Слободу, работа над его продолжением прекратилась. Материалы, доведенные Висковатым до лета 1567 г. (7075 г.), а, возможно, и до осени 1567г.. (7076 г.), фактически больше не пополнялись. Трагические события, последовавшие за злосчастным Ливонским походом, не получили отражения в летописи.  Редакционная работа в опричнине свелась к составлению ряда дополнений и тенденциозных приписок к тексту летописи, начального периода царствования Грозного, составленной еще при митрополите Макарии. Царь просматривал и правил летописец с самого его начала, но работы так и не завершил. Приписки относились к давно прошедшим временам и должны были представить противников Грозного, как давних политических преступников. Так, после казни И. П. Федорова был составлен подробный летописный рассказ о событиях 1547 г., согласно которому Иван Петров Федоров был якобы одним из главных виновников народного восстания в Москве, во время которого он и несколько других бояр будто бы «наустиша» чернь убить князя Ю. Глинского, родственника царя и т. д. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 456).

    Опричный террор, открытое столкновение между царем и главою-церкви оказали самое погубное влияние на одну из древнейших традиций русской культуры — летописание. По существу опричнина положила конец летописанию, имевшему более чем пятивековую историю. Следы русского летописания теряются в опричной Александровской слободе.

(обратно)

1666

31 августа Пимен уже находился на пути в Москву. (См. Новгородские летописи, стр. 98).

(обратно)

1667

Новгородско-Псковское архиепископство было крупнейшей епархией России. Новгородская церковь имела особые привилегии. Только новгородские архиепископы обладали правом на ношение почетного белого клобука и белой мантии. Сам митрополит приобрел это право лишь за 2 года до избрания Филиппа.

(обратно)

1668

См. Летописец Соловецкий. Изд. арх. Досифеем. М., 1833, стр. 36-37; Житие Филиппа, лл. 79—80.

(обратно)

1669

Пафнутий и Феодосий сопровождали царя в Новгород, когда осенью 1567 г. вся опричная армия двинулась через Новгород к ливонской границе. (См. Новгородские летописи, стр. 97).

(обратно)

1670

См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 22; ср. Г. Штаден. Записки, стр. 86—87.  Найденные М. Е. Бычковой родословцы XVI века свидетельствуют, что Федоров «казнен в 77-м году в сентябре». (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 280, прим. 4).. Дату гибели Федорова сообщают также Кормовые книги Кирилло-Белозерского монастыря. (См. ЗОРСА, т. I, стр. 53).

(обратно)

1671

См. А. Шлихтинг. Новое известие, стр. 22. В своих «Сказаниях» Шлихтинг сознательно скрыл известный ему факт обвинения Федорова в тайных сношениях с Литвой. Все это бросает тень на рассказ о казни главы заговора. Некоторый отзвук описанных событий мы находим в записках Таубе и Крузе. При учреждении опричнины Грозный будто бы обвинил бояр в том, что они после смерти его отца хотели сделать своим государем выходца из рода Челяднина. (См. G. Hoff. Указ. соч., стр. 17).

(обратно)

1672

А. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 294.

(обратно)

1673

«У нас нет определенных данных, — пишет А. А. Зимин, — которые бы связывали казнь Федорова с репрессиями против кого-либо из других членов Боярской думы... примерно осенью 1568 г. был казнен окольничий М. И. Колычев. Но расправа с ним могла быть связана с делом Филиппа Колычева...» (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 283). Данные, о которых пишет А. А. Зимин, содержатся в синодике опальных, записках Таубе и Крузе и т. д.

(обратно)

1674

См. Р. Г. Скрынников. Синодик опальных, стр. 71.

(обратно)

1675

Разряды, л. 337 об.

(обратно)

1676

В этот день он участвовал в приеме литовского гонца во дворце. (См. Сб. РИО, т. 71, стр. 567).

(обратно)

1677

ПСРЛ, т. XIII,/стр. 369.

(обратно)

1678

G. Hoff. Указ. соч., стр. 11.

(обратно)

1679

Житие Филиппа, л. 87.

(обратно)

1680

А. А. Зимин. Опричнина, стр. 220.

(обратно)

1681

Курбский История. — РИБ, т. XXXI, стр. 299—300.

(обратно)

1682

Курбский История. — РИБ, т. XXXI, стр. 298—299.

(обратно)

1683

Курбский История. — РИБ, т. XXXI, стр. 298—299.

(обратно)

1684

Разряды, лл. 318 об, 327 об, 342.

(обратно)

1685

См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 250—252.

(обратно)

1686

См. П. Строев. Списки иерархов, стр. 287.

(обратно)

1687

ПСРЛ, т. XIII, стр. 250.

(обратно)

1688

ПСРЛ, т. XIII, стр. 406.

(обратно)

1689

ПСРЛ, т. XIII, стр. 403. Палецкий был человеком не только «сребролюбивым и пьяным», но и совершенно беспринципным. Получив назначение в Суздаль благодаря проискам Сильвестра в 1551 г., он через несколько лет выступил на стороне его противников осифлян. Палецкий вынужден был уйти на покой в первый раз в 1564 г. и вторично — ранее мая 1568 г. (См. П. Строев. Списки иерархов, стр. 655, 497; А. А. Зимин. Пересветов, стр. 47, 101).

(обратно)

1690

Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 318.

(обратно)

1691

См. А. А. Зимин. Пересветов, стр. 47, 101. А. А. Зимин полагает, что назначение Пимена новгородским архиепископом в 1552 г. было последним успехом Сильвестра и его нестяжательского окружения. Ученик М. Грека, Курбский с исключительной похвалой отзывается о «житие» Пимена: «тот то был Пимин чистого и зело жестокаго жительства...» Подобных похвал у Курбского заслужили только противники осифлян. (См. Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 319).

(обратно)

1692

А. А. Зимин начинает с осторожного предположения («скорее всего, митрополит Филипп принадлежал к числу нестяжательских сторонников Сильвестра»), а затем прямо объявляет его одним из главных лидеров нестяжательства. («Но из лидеров нестяжателей только две крупные фигуры могли рассматриваться как будущие митрополиты: это... Пимен и... Филипп»). (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 237, 245). Присмотримся ближе к .аргументам А. А. Зимина. Во-первых, Соловецкий монастырь пользовался особыми привилегиями в правление Сильвестра в середине XVI в. Это соображение самого общего порядка. Другие монастыри пользовались тогда неменьшими привилегиями. Во-вторых, Сильвестр был заточен в Соловки и, по мысли Н. М. Карамзина, кончил там свои дни «любимый, уважаемый Филиппом». Это не исключено, замечает А. А. Зимин. Однако он не подкрепляет подобное предположение никакими фактами. По существу, Филипп много лет был тюремщиком Сильвестра. Карамзин облек этот факт в сентиментальную слащавую фразу. В-третьих, из Соловков бежал сосланный туда нестяжатель старец Артемий. «Возможно, — пишет А. А. Зимин, — что игумен Филипп или имел прямое отношение к организации этого побега, или посмотрел на него сквозь пальцы». (См. там же, стр. 238-—239). Это предположение опять-таки не подкреплено никакими фактами. На наш взгляд, правительство едва ли бы превратило Соловки в тюрьму для нестяжателей, если бы во главе монастыря стоял их единомышленник и даже лидер. Очевидно, Филипп принадлежал к осифлянам, злейшим врагам нестяжателей.

(обратно)

1693

Житие Филиппа, лл. 59—59 об.

(обратно)

1694

«...судя по списку иерархов, помещенных в житии, Собор об опричнине происходил во второй половине 1567 — начале 1568 г.» (См. А. А. Зимин. Митрополит Филипп и опричнина, стр. 286—287).

(обратно)

1695

Житие Филиппа, лл. 59—59 об, 63.

(обратно)

1696

Большинство собора, хотя и сочувствовало Филиппу, открыто не поддержало его: «ни по Филиппе поборающе, ниже по цари, но яко царе восхощет, тако и они». Пастыри церкви «страха ради и глаголати не смеяху и никто не смеяше противу что рещи, что царя о том умолити и кто его возмущает, тем бы запретити». (Житие Филиппа, лл. 63, 59 об).

(обратно)

1697

Житие Филиппа, л. 62.

(обратно)

1698

В первых своих посланиях из Москвы в Соловки Филипп обращался к «старцу Ионе и старцу Паисеи, келарю и казначею, священником и всей братии». (См. Грамоты Филиппа, стр. 196, 198). В первом из них, уставщике монастыря Ионе Шамине, Филипп, возможно, видел наиболее достойного себе преемника. Однако монастырские старцы избрали игуменом Паисия. (См. История первоклассного Соловецкого монастыря. СПб., 1899, стр. 207; Леонид. Жизнь св. Филиппа, стр. 31).

(обратно)

1699

Перед отъездом с Соловков опричники опечатали монастырскую казну и ризницу вплоть до особого разрешения. (См. Летописец Соловецкий, стр. 36).

(обратно)

1700

Курбский. История — РИБ, т. XXXI, стр. 311.

(обратно)

1701

Житие Филиппа, л. 80.

(обратно)

1702

Курбский. История. — РИБ, т. XXXI, стр. 313.

(обратно)

1703

Послание Таубе и Крузе, стр. 44.

(обратно)

1704

Житие Филиппа, лл. 80 — 80 об.

(обратно)

1705

Житие Филиппа, лл. 80 — 80 об.

(обратно)

1706

Послание Таубе и Крузе, стр. 44.

(обратно)

1707

Новгородские летописи, стр. 98. А. А. Зимин полагает, что через два дня после низложения Филиппа царь велел казнить казанского архиепископа Германа, поддерживавшего митрополита. (См. А. А. Зимин. Опричнина, стр. 255). Подобное предположение, не сообразуется с фактами и общей ситуацией тех дней. Во-первых, патриарх Гермоген указывает в «Житие» Германа точную дату его смерти в ноябре 7076 (1567) г. Во-вторых, патриарх отмечает, что Герман был архиепископом 3 года и 8 месяцев т. е., заключает А. А. Зимин, Герман умер в 1568 г. (там же, стр. 256). Это ошибка. Герман получил сан архиепископа 12 марта 1564 г. и, исходя из хронологии «Жития», носил его до октября-ноября 1567 г. А. А. Зимин ссылается на «Историю» Курбского, но последний пишет, что Герман был предан смерти через два дня после неудачного избрания в митрополиты летом 1566 г. Доверять этому свидетельству невозможно. Наконец, А. А. Зимин ссылается на позднее вскрытие «мощей» Германа, якобы показавшее, что у того была отсечена голова. Верить «экспертизе» церковников, желавших канонизировать «мученика», будто бы пострадавшего «за правду», нет ни малейшего основания.

    По данным П. Строева, Герман умер от мора в Москве 6 ноября 1567 г. (См. П. Строев. Списки иерархов, стр. 287).

(обратно)

1708

Послание Таубе и Крузе, стр. 44.

(обратно)

1709

Послание Таубе и Крузе, стр. 44.

(обратно)

1710

Житие Филиппа, л. 80. См. также К у р б с к и й. История.— РИБ, г. XXXI, стр. 313—314.

(обратно)

1711

По рассказу Таубе и Крузе, святительские одежды сорвал с Филиппа М. Л. Скуратов. (Послание Таубе и Крузе, стр. 44). Местом заключения митрополита был избран первоначально Московский Богоявленский монастырь, власти которого мирволили царю. Подтверждением тому явилась выдача игумену монастыря Герману жалованной тарханно-несудимой грамоты на с. Буй-город 20 января 1568 г. (См. С. М. Каштанов. Хронологический перечень, стр. 171).

(обратно)

1712

30 апреля 1569 г. царь подтвердил на имя Кирилла обельно-несудимую грамоту на митрополичьи вотчины во всем Российском государстве. (См. С. М. Каштанов. Хронологический перечень, стр. 160).

(обратно)

1713

В связи с опалой Федоров еще в 1566—1567 (7075) г. отказал белозерскую вотчину с. Воскресенское двум монастырям —Кирилловскому и Новоспасскому. (См. С. Ш у м а к о в. Обзор грамот Коллегии экономии, вып. II. — Чтения ОИДР, 1900, кн. 3, стр. 6). 20 ноября 1568 г. царь приказал взять в казну половину с. Воскресенского, а другую отдал кирилловским монахам. (См. В. Б. Кобрин. Из истории земельной политики в годы опричнины, стр. 157).

(обратно)

1714

Писцовые книги Казанского уезда 1565—1566 гг. ЦГАДА, ф.Поместного приказа, № 643, лл. 238 об — 282, 333—369; Описок с писцовой книги Свияжского уезда. ЦГАДА, ф. Поместного приказа, № 848, лл. 131 об — 201. (В графе «Источники» указаны номер писцовой книги и нумерация листов). Материалы по истории Татарской АССР. АН СССР, Л.„ 1932 (в дальнейшем — Материалы), стр. 13—34. Список с писцовой и межевой книги города Свияжска и уезда письма и межевания Н. В. Борисова и Д. А. Кикина (1565—1567 гг.), Казань, 1909. (Ниже — Список). Сведения о службе упомянутых лиц в 50-х гг. приводятся по алфавитному указателю «Тысячной книги 1550 г. Дворовой тетради пятидесятых годов XVI в.» АН СССР, М.—Л., 1950. Принятые сокращения: тысячник (тыс.); статейное разделение детей боярских в составе «тысячи лучших слуг» (с. б. III ст.); служба при царском дворе по списку Ярославских, Ростовских и Стародубских князей (кн. Ярославский и т. д.). Лица, оставленные на поселении в Казанском крае после амнистии 1 мая 1566 г. отмечены значком*.

(обратно)

Оглавление

Введение

Историография

Обзор источников

Глава I                     Избранная Рада и её падение.

                                        Глава II.                               Канун опричнины.

                                  Глава III                         Введение опричнины.

                            Глава IV              Репрессии и земельная политика опричнины.                    Указ о казанской ссылке.

                          Глава V         Земский Собор 1566 г.

Глава VI          Поворот к террору.  «Заговор" конюшего И. П. Федорова-Челяднина.

Заключение.

Приложение.

  Списки лиц, сосланных в Казань, Свияжск и Чебоксары по указу Грозного в 1565 году

Оглавление. Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg